Сохранить .
Птицелов Юлия Остапенко
        Они встретились на великолепном турнире - Марвин из Фостейна, наивный мальчишка, только что заслуживший рыцарские шпоры, и прожженный циник и авантюрист Лукас Джейдри, известный под метким прозвищем Птицелов.
        И первая же их встреча едва не стоила Марвину жизни - ведь Птицелов немедленно ощутил к нему острую неприязнь…
        Однако древние боги Хандл-Тера сказали свое слово - и отныне эти двое обречены на все новые и новые встречи, новые и новые витки противостояния.
        Противостояния, от исхода которого зависит судьба целой страны, пылающей в огне безжалостной религиозной войны…
        Юлия Остапенко Птицелов
        Глава 1. Турнир в Балендоре
        В малом зале было дымно и шумно. Весело было. Это наверху, в господских палатах, где хозяин замка принимал короля, полагалось вести себя чинно и чопорно. А здесь, среди давних товарищей по оружию, благородные мессеры чувствовали себя свободно: драли дичь голыми руками, проливали брагу мимо глоток и заливисто хохотали, когда сосед по столу, сморившись, валился на пол. Гам и гогот стоял по всему крылу, отведённому бравым рыцарям сэйра Годвина, чтоб потешились всласть, не рискуя потревожить венценосных гостей своего сюзерена. Они и тешились, как было велено, но только у некоторых временами щемило на душе.
        И ведь правильно, что щемило.
        - Выпьем, братья! - заголосил один из рыцарей, новоиспечённый сэйр Валис, пожалованный титулом в честь окончания войны и радый тому сверх всякой меры. - Выпьем за нашего сюзерена сэйра Годвина, за мудрость его и отвагу!
        - Выпьем! - заорали рыцари, всегда готовые поддержать подобное начинание. - За мудрость и отвагу сэйра Годвина! Слава!
        Орали рыцари от души, так что у сэйра Годвина был шанс услышать эти восхваления даже сквозь толщу замковых стен и порадоваться… «Или побагроветь от стыда, если есть у него хоть капля чести и совести», - подумал Марвин и встал.
        Пировали сидя, не считая тостов за короля, Святого Патрица и Единого, а потому гул немного утих. Полсотни взмыленных, потасканных вояк, последние полгода изо дня в день проливавших кровь на западной доле Предплечья, смотрели на молодого рыцаря, поднявшегося со своего места с полной кружкой в руке. Тостующий сэйр Валис располагался по другую сторону стола, и они застыли друг против друга, будто противники перед схваткой.
        - А завтра на турнире мальчишка задницу-то новому сэйру надерёт, - хмыкнул один из рыцарей своему соседу, и тот покивал, благо оба они сидели достаточно далеко и от того, и от другого.
        - Хочу поддержать меткое наблюдение благородного мессера, - сказал Марвин; голос его звучал негромко, но в повисшей вдруг над столом тишине отдавался чеканным звоном. - Выпьем, братья, за отвагу нашего сюзерена, поджавшего хвост перед большей силой. И за его мудрость, с которой он эту силу умалил. Воистину, слава! Выпьем, друзья… за мир!
        Он опрокинул кружку над задранной головой, тугая струя ударила по языку, горло вздрогнуло. В полной тишине Марвин залпом выпил брагу - до капли, выдохнул и, не глядя, отшвырнул кружку. Звон разлетевшейся вдребезги посуды будто подал сигнал, оборвавший затянувшееся молчание. Рыцари снова загалдели, выпивая, кивая сэйру Валису, насуплено смотревшему с другого конца стола.
        Горло Марвина снова вздрогнуло. Но теперь он лишь смачно плюнул на стол перед собой и, оттолкнув соседа, вышел вон. Вслед ему никто не смотрел, только благородные рыцари, у которых всё так же щемило внутри, перебросились тревожными взглядами.
        И ведь правильно, что тревожились.
        Входная дверь грохнула о стену. Замешкавшаяся служанка пискнула, прижалась к стене, в страхе глядя на мессера, промчавшегося мимо неё, будто смерч. Мессер полыхал от ярости, и даже глупой сельской девушке, подававшей вино к столу господской солдатни, было ясно: от такого стоит держаться подальше.
        И ведь не так-то глупа была эта девушка.
        Марвин размашисто прошёлся по двору, потом остановился, рванул ворот рубахи, открывая всё вздрагивающее горло промозглому ветру поздней осени. Небо было низким и давящим - не то к грозе, не то к снегу, хотя в эти места настоящая зима придёт ещё нескоро. Времена года на Предплечье всегда запаздывали: в начале зимы не холодно, в начале лета не жарко, а как дождь и слякоть, чтоб дороги размыть и грязи понамесить, - так всегда пожалуйста. Именно здесь, на Предплечье, Марвин почти поверил в то, что место в самом деле определяет нрав его уроженца. Потому что нрав благородного сэйра Годвина один в один походил на эту дрянную погоду: слякоть да размазня.
        «Будь ты проклят, пёс шелудивый», - подумал Марвин в сердцах и тут же осенил лицо святым знамением - от лба к подбородку, раскрытой ладонью, - наскоро бормоча покаянную молитву. Конечно, он, вассал, не смел ни говорить, ни даже думать так о своём сюзерене, назначенном ему самим Единым, - но сил уже просто не осталось держаться. Он так надеялся, что его слова в малом зале хоть кого-нибудь вызовут на драку, - но даже поганец Валис прятал взгляд. И не в том дело, что они боялись Марвина, - просто в глубине души им нечего было ему возразить. И вот это-то было хуже всего.
        Марвин снова подёргал ворот рубахи, отчаянно вглядываясь в чёрное небо. Ему было трудно дышать, и, несмотря на все старания, он даже не был пьян - ледяное прикосновение ветра вкупе с яростью выветрило весь хмель. От тоски хотелось выть, да только ночь выдалась слишком пасмурной - и луны-то не видать. Марвин горько усмехнулся. Что проку выть, когда и не на что, и услышать некому? Хотя… щупленькая девушка с ясными глазами, вжавшаяся в стену… Марвин круто развернулся, окидывая двор цепким взглядом. Никакой уже девушки - только пара пьяных вдрызг рыцарей бредёт через двор, обнявшись и невнятно бормоча песню. Марвин скрипнул зубами и со злостью врезал кулаком в раскрытую ладонь.
        Он чувствовал себя преданным.
        Да, он знал, что сэйр Годвин поступил точно так, как поступил бы на его месте любой владетельный рыцарь, не желающий потерять всё, что имеет. Знал, что такие, как он, всегда идут на попятную, когда их охотничий азарт привлекает вмешательство самой короны. Знал, что, прекратив междоусобицу, сдавшись и возблагав королевской милости, сэйр Годвин спас всем им жизни и состояния.
        Вот только Марвину на таких условиях не нужны были ни состояние, ни жизнь. Его позвали драться за своего сюзерена - он дрался, видит Единый, и готов был сложить голову, но не оружие. И вдруг оказалось, что его сюзерен требует именно второго. Всё складывалось отменно, сэйр Годвин уже вытряс своего склочного кузена из его земель и готовился закрепить оборону. Но тут его величество соизволил обратить сиятельный взор на междоусобную распрю, погрозил пальчиком… Вот война и кончена, а враждующие родичи пируют под крышей вчерашнего победителя, и венценосная семья взирает на их лицемерные объятия с умилением. Турнир этот треклятый затеяли, вон, вся долина пестрит шатрами, ещё бы скоморохов позвали.
        И вот теперь, пьянствуйте, мессеры… Радуйтесь миру. А Марвину не нужен был мир. Ему было двадцать два года, он уже не раз отличался и в боях, и на турнирах, и в постелях прекрасных дам, и он хотел драться. Это был его долг и, больше того, - его святое право. А сэйр Годвин отнял у него это право.
        «Пёс шелудивый», - подумал Марвин с ненавистью, глядя на ярко сиявшие окна верхних этажей, и привычно провёл по лицу раскрытой ладонью.
        В стороне, от галереи, соединявшей южное крыло замка с главными покоями, послышался шум. Марвин обернулся, обуреваемый надеждой: пьяная драка была для него слишком мелким поводом, но, может, там королевская солдатня повздорила с недавними врагами?.. Качнулся факел, подвешенный над аркой у входа в галерею; в неровном свете терзаемого сквозняком огня выступила щетинистая физиономия в обрамлении кольчужного капюшона с красными звеньями по кайме. Точно, королевская гвардия! Сердце Марвина забилось в радостном предвкушении. Он шагнул вперёд, преграждая солдатам дорогу.
        - Что-то угодно, мессеры?
        Предводитель отряда (всего гвардейцев было человек пять) окинул его неприязненным взглядом. «Помнишь ещё, как мы вас в хвост и в гриву гоняли», - удовлетворённо подумал Марвин, и от мысли, что времена эти ушли неизвестно насколько, его снова захлестнула смертельная тоска.
        - Здесь сидят рыцари сэйра Годвина? - спросил гвардеец.
        - Здесь, любезный, здесь. Только это, знаете ли, пирушка для своих, а вас мы вроде не приглашали.
        - Нам нужен сэйр Марвин из Фостейна, - холодно перебил гвардеец и добавил: - Именем короля.
        Марвину неистово захотелось схватить его и расцеловать. По-братски, в обе щеки - остановило лишь то, что кто-то из ребят в зале мог увидеть и неправильно понять.
        - А зачем? - спросил он.
        Гвардеец бросил на его радостное лицо недоумённый взгляд.
        - Арестовать велено, - отчеканил он, не особо смутившись. А следовало бы смутиться: гвардейцев пятеро, ребят Годвина - полсотни. Если бы дошло до общей драки, её исход был бы предрешён.
        Но Марвин не собирался доводить до общей драки. Вот ещё - делиться с кем попало таким удовольствием!
        Он шагнул к двери, взялся за неё, не глядя, толкнул. Дверь захлопнулась. Льющийся из проёма гул и свет будто ножом срезало. Стало почти совсем темно, только ветер вязал узлами продолговатый огонёк факела над аркой.
        - Мессер, могу я узнать ваше имя? - спросил Марвин.
        - Я сэйр Тайвонг, старший сержант гвардии его величества, - выпятил грудь тот.
        - Милостивый сэйр Тайвонг, - произнёс Марвин, обнажая меч, - отныне вы мой лучший друг и брат. Если я сейчас не убью вас, после непременно напою допьяна. Я сэйр Марвин из Фостейна, валяйте, арестовывайте.
        Гвардейцы засопели. Видимо, о нраве Марвина они были предупреждены заранее. Сержант вздохнул.
        - Сэйр Марвин, мне бы не хотелось…
        - А мне бы хотелось! - заявил Марвин и легонько кольнул сержанта остриём меча в живот. - Начнём, мессеры, ну же! Я тут без вас едва не подох со скуки!
        Сержант решил более не полагаться на своё сомнительное красноречие и, сделав знак солдатам, отступил к арке.
        - Эй, да вы трус, мессер! - крикнул Марвин, отбивая обрушившийся на него град атак. - Предложение поставить вам бражки снято!
        После лютой тоски, съедавшей его минуту назад, он будто попал прямо в рай. Правда, ощущение это длилось всего несколько мгновений - пока он не понял, что они не собираются его убивать. Это уничтожило большую часть удовольствия. Марвин страшно расстроился и с досады ранил двоих, а потом сдался. То есть они не знали, что он сдаётся - им казалось, что они зажали его в угол и удачно уловили момент, чтобы повалить. Ну, пусть так и дальше считают. Хоть потешит немного бедолаг - тоже ведь, небось, скучают.
        Кто-то из рыцарей выглянул за дверь, когда всё уже было кончено - счастье, что не раньше, а то, не разобравшись, вмешались бы и всё испортили. Хотя, в общем, и портить почти нечего.
        - Эй, Марвин, куда они тебя?! - ошарашено крикнул рыцарь.
        - Говорят, под арест, - бросил Марвин через плечо.
        - Чей?!
        - Королевский!
        - О! Расскажешь потом!
        Ответить Марвин не успел, потому что его уже волокли прочь. Ну, волокли так волокли - он расслабился, не давая себе труда перебирать ногами. Его конвоиры запыхтели, но делать было нечего. Сержант шёл впереди, освещая тёмную, как погреб, галерею факелом - который, вдруг понял Марвин, спёр из-под арки. Вот гад, а? Будто в своём крыле не нашёл. Он не оборачивался, кажется избегая смотреть на арестованного. Марвин надеялся, что ему стыдно.
        В господской части замка Балендор он никогда не бывал, поэтому оглядывался с интересом. Впрочем, смотреть особо было не на что: его вели в основном галереями и переходами, сплетавшимися в недрах замка тесно, будто змеиный клубок. От планировки веяло навевающим зевоту однообразием, и поэтому Марвин слегка оторопел, когда его наконец втолкнули в огромный, залитый светом зал. Он ждал, что его отведут в какой-нибудь подвал, и удивился вдвойне, поняв, что находится в одном из главных залов замка. Сей факт позволял сделать некоторые выводы, поэтому лица, в этом зале находившиеся, уже не вызвали у Марвина такого удивления. И это было хорошо, потому что выглядеть перед венценосными особами обалдевшим провинциальным увальнем ему вовсе не хотелось.
        - Идите, мессер, - процедил сэйр Тайвонг и подтолкнул Марвина в спину.
        - А вас, мессер, я завтра убью, - ответил Марвин и пошёл вперёд.
        Зал был длинный и широкий, с огромными балконами под самым потолком, по всему периметру. Балконы пустовали, зато нижний ярус зала был битком набит людьми: попадались среди них и вассалы Годвина, но большинство Марвин не знал. Выглядели они прилично, если не сказать лощёно; мужчины щеголяли кто парчовыми плащами, кто парадными доспехами, женщины пестрели шелками и сверкали драгоценностями. На этом фоне всклокоченный и взмокший после драки Марвин в своих полотняных штанах и рубахе с рваным воротом выглядел по меньшей мере непредставительно. Видимо, по этой причине на него все и вылупились: рыцари кривили губы, их дамы хихикали, как полные дуры. Марвин не прошёл ещё и половины пути до тронного помоста, находившегося в конце зала, а ему уже сделалось неуютно. Его сапоги оставляли на изрядно потёртом бархатном ковре вереницу грязных следов.
        Дойдя наконец до трона, Марвин под всеобщее шушуканье опустился на одно колено и склонил голову. Потом, не поднимаясь, осмелился скосить глаза в сторону помоста, на котором расположились главные особы королевства.
        Венценосную семью он видел впервые - хотя доводилось раньше лицезреть издали его величество короля Артена Благоразумного, как его именовали ныне здравствующие летописцы и придворные лизоблюды. Прямо скажем, совсем некоролевского вида человечек: невысокий, щуплый, осанка никуда не годится, бородёнка реденькая, глазки бегают, корона на лысеющей, несмотря на молодые лета, голове сидит кое-как. Простонародье, правда, говорило, что у короля доброе лицо и что он в самом деле редкой души человек, но с этим Марвин мог бы и поспорить - с его точки зрения, куда милосерднее (и, если уж на то пошло, благоразумнее ) было снести буяну Годвину голову, чем вынуждать его прилюдно лобызаться с кузеном, растравляя в обоих ещё больше ненависти. Сэйр Годвин, кстати, был тут же, вместе со своим родичем, - похожие, как родные браться, оба рослые и рыжие, они сидели по левую руку от королевы и давили из себя улыбки. Годвин, поймав взгляд Марвина, тут же отвернулся и непринуждённо заговорил с её величеством, нарочито громко, и его могучий голос загудел под сводами зала:
        - Ну вот, моя королева, рыцарь, упоминание о коем так вас встревожило. Осмелюсь только вновь напомнить, что рыцарь сей - мужества и силы беспримерной. Извольте же проявить милость…
        - И не подумаю, - звонко сказала королева. - Милость тут мой благоразумный супруг изволит проявлять, а я только казнить умею, это всем известно, - добавила она и одарила собравшихся мелодичным переливом серебристого смеха.
        «Мегера, судя по всему, - подумал Марвин, - но до чего хороша». Королеву Ольвен он никогда раньше не встречал, а жаль: и впрямь дивно хороша. Королева была маленькой и хрупкой - как раз во вкусе Марвина, и он всегда трепетал при виде таких кукольных, капризных мордашек с надутыми губками и надменно изломанными бровками. Ему нравилось смотреть, как менялись эти лица, когда он подминал под себя их своенравных обладательниц, вынуждая кричать в глухой ночи, кричать и кричать: «Ещё! Ещё! Ещё!»
        - О чём вы задумались, беспутный мессер? - улыбаясь, спросила королева.
        - О причине, коей я обязан счастьем оказаться столь близко от ваших величеств, - без запинки ответил Марвин.
        - Отчего же не спросите прямо?
        - Не смею, - нагло сказал он.
        - А я бы на вашем месте спросил, - хмыкнул король. - Так, может, и голову сохраните. Хотя это вряд ли.
        - Я призвала вас, неблагородный мессер, - мягко сказала королева, глядя Марвину в глаза, - дабы вершить над вами скорый и справедливый суд. Суд не по закону человеческому, но по закону великой госпожи нашей Любви, которую вы горько и жестоко обидели.
        «Ну всё, - подумал Марвин, - вот я и влип». Надо было всё-таки поубивать тех щенков, что явились его арестовывать. Других бы, небось, и не прислали - забыли бы к тому времени, а теперь точно казнят. Если и впрямь правда то, что говорят об это прелестной сучонке Ольвен, а это, кажется, правда, - по крайней мере, насчёт её красоты люди не врут.
        Судя по всему, Марвин стал случайной жертвой забавы, которой любила предаваться королева Хандл-Тера: выслушивая пустячные жалобы, она разыгрывала фарсовое судилище, порой назначая смехотворную расплату вроде поцелуя дамской ножки, но чаще отправляя подсудимого прямиком на плаху. Особенно часто эта незавидная участь постигала известных бабников, обманутым любовницам которых удавалось пробиться к королеве и тронуть её своей историей. Немало давних кровавых счётов было сведено таким образом: придворные сделали королевские капризы практически неотразимым орудием убийства; королеве же, казалось, до этого не было никакого дела. Ох уж эти придворные - всё сплошь крысы и гадины, Марвин был счастлив, что ему всегда удавалось держаться от них подальше, - а они держались подальше от грязных дорог и полей брани, которые его привлекали. Впрочем, и это его не уберегло.
        «Кто ж меня так подставил?» - подумал он, украдкой оглядываясь в поисках ответа. Но ни одного знакомого лица ему так и не попалось. «Подвёл под нож - и прячется теперь, скотина. Выясню - убью, - привычно пообещал себе Марвин. - Если успею, конечно…»
        А пока надо выкручиваться.
        - Чем же мог я прогневить эту сиятельную месстрес? - невинно поинтересовался он. - Мне казалось, напротив, я всегда был её преданным слугой.
        - Ах, бросьте! - капризно сказала королева Ольвен и швырнула в него яблоком. Целила, кажется, в грудь, но немного промахнулась. «И впрямь гневается», - подумал Марвин, удерживая желание потереть занывшее плечо. - Это вы её сделали своей слугой, и обращались прескверно, как с последней посудомойкой! Сколько сердец прекрасных месстрес вы разбили, негодник?
        - Не считал, - честно признался Марвин. Король хихикнул и тут же закашлялся в кулак, потупившись под уничтожающим взглядом королевы. Сэйр Годвин разглядывал свои ногти, его паскудный кузен довольно ухмылялся, радуясь посрамлению братова вассала, а следовательно - и самого брата.
        - Вы только подумайте, он не считал! И они, вообразите, тоже не считали, сколько слёз из-за вас пролили!
        - Моя королева, сознательно я никогда не причинил обиды ни одной благородной месстрес, - вполне чистосердечно сказал Марвин.
        - Отчего же тогда они так рыдают, отчего так безутешны, отчего требуют для вас кары?
        - Кто именно? - перешёл к делу Марвин. - Поймите меня правильно, ваше величество, если бы я точно знал, о какой из благородных месстрес идёт речь…
        - Вы обидели её совсем недавно, - озорно улыбаясь, заявила королева.
        Так, начинается. Она ж не просто палачу отдаст - поиграет ещё сперва, как кошка с мышкой. Вот и придворные уже хихикают. Забавно им, видите ли. Хотя, чего уж там, Марвину на их месте, наверное, тоже было бы забавно…
        - Недавно - понятие столь относительное, моя королева, - извернулся он. - Порой то, что равнодушному кажется недавним, для страждущего сердца оборачивается веками…
        - Не особо-то вы страждете, как я погляжу, - оборвала его королева. - Хотя теперь я понимаю, какими речами вы смущаете умы благородных месстрес.
        «А может, и пронесёт», - подумал Марвин, осмелившись поднять взгляд. Королева по-прежнему улыбалась, но в её улыбке теперь было на порядок меньше яда и на порядок больше - удовольствия. Марвин снова представил, каким стало бы её лицо, если бы…
        - Но я снова вам подскажу. Эта месстрес встретилась вам здесь, в Балендоре, и вы дали ей некое обещание, которого не сдержали.
        «Да сколько ж их тут было таких!» - мысленно взвыл Марвин. Ну в самом деле - разумеется, он что-то да обещал каждой девчонке, которой задирал юбку, это обычное дело. И уж королева Ольвен это наверняка понимает как никто.
        - Не припомните? Коротка же у вас память, мессер!
        - Длиною не памяти измеряется сила рыцаря, но меча его, - кротко ответил Марвин.
        Тут уж король не выдержал и расхохотался в голос. Вернее, хохотом это высокое побулькивание назвать было трудно, но не приходилось сомневаться, что государю весело. Годвин тоже улыбался. Марвин счёл это хорошим знаком.
        - У неё самые дивные белокурые локоны, какие мне доводилось видеть, мессер, - лукаво сказала королева.
        «Ого как, - подумал Марвин. - А уж не сама ли ты по этой части?.. Но нет, невозможно. Слишком утонченна и женственна».
        - Вы не похожи на других женщин, моя королева, - вырвалось у него.
        Король перестал смеяться, Годвин - улыбаться, зал притих, а королева удивилась.
        - Почему?
        - Обычно женщины не любят тех, в ком отмечают красоту. И только вы одна можете сочувствовать им и защищать их честь. Впрочем, это можно понять: с вашей красотой нет нужды опасаться соперниц.
        - Казнить, - с упоением сказал король. - Немедленно. Прилюдно.
        Но Марвин видел, что он шутит, и всё сейчас зависит от королевы. Не то чтобы он боялся смерти - но не хотелось умирать так глупо, а ещё больше - вызвать немилость королевы Ольвен. Хотелось, можно сказать, совсем обратного…
        Внезапно счастливая догадка пронзила Марвина. Он удержал победную улыбку и, не поворачивая головы, твёрдо сказал:
        - Впрочем, не могу отрицать, что в вашем лице месстрес Бьянка из Кудиона обрела поистине могучего защитника.
        «Угадал или нет?» - напряжённо подумал Марвин и по засиявшей улыбке королевы понял, что угадал. Точно, Бьянка. Маленькая белокурая Бьянка… которая хохотала, когда он увещевал, что в её неприлично юном возрасте нельзя клеиться к каждому встречному мужчине и что отец убьёт её, если узнает. На это она отвечала: «Нет, милый, это тебя он убьёт!» - и снова хохотала, так очаровательно, что Марвин не устоял, хотя девчонке едва стукнуло шестнадцать. Отец, видимо, всё-таки узнал. Марвин помнил его смутно - вроде сморчок какой-то, так что не удивительно, что кинулся к королю просить заступничества, ну а Бьянка, видимо, подыграла… а что ей оставалось? В монастырь-то, поди, неохота. Марвин ни в чём её не винил. Главное - чтоб теперь жениться не пришлось. Ну и чтобы не казнили.
        - А не так-то уж и коротка ваша память, мессер, - сказала королева.
        - Стараюсь, как могу, - признался Марвин.
        - Выйди сюда, дитя моё! Вот твой обидчик. Правда ли, что вы обещали сей прекрасной и благородной месстрес жениться на ней и под этим предлогом обесчестили?
        «Да это же ты её сама сейчас на весь свет бесчестишь, стерва», - подумал Марвин, а вслух сказал:
        - Неправда!
        По толпе придворных прошёл ропот, король засопел, королева нахмурилась, а прелестная маленькая Бьянка, вынырнувшая из толпы, залилась краской и умоляюще посмотрела на отца. Тот топтался рядом - странно, что Марвин сразу их не заметил, - весь пунцовый от стыда. «Сам напросился, - мстительно подумал Марвин, - это не я тебя сюда за шиворот приволок, а как раз наоборот».
        - Так вы говорите, неблагородный мессер, - произнесла Ольвен, и в её голосе зазвенели стальные нотки, - что не обещали этой месстрес повести её под венец?
        - Не обещал, попросту не мог обещать, - уверенно ответил Марвин. - Потому как с младенчества обещан другой, и никогда не нарушил бы обет.
        - О, - лоб королевы разгладился. - Вот как? Какой же бедняжке так не посчастливилось?
        - Месстрес Гвеннет из Стойнби, моя королева.
        - Стойнби? - оживился король. - Это те Стойнби из южной доли?
        - Истинно, мой король.
        - Славный род, - покивал Артен. - Славный и миролюбивый. Душа моя, - тонкая монаршья ладонь легла за запястье супруги. - Мне кажется, брак с девицей столь спокойных и чистых кровей охладит буйную голову этого неистового мессера.
        «Ох, какой же вы дурак, ваше величество», - подумал Марвин и поспешно осенил себя святым знамением. Королева удивлённо приподняла брови. Марвин тут же нашёлся и сказал:
        - Клянусь Единым, так и будет, мой король.
        Ольвен покусала пухлые губки. Годвин скучал, старый Кудион пыхтел от возмущения, Бьянка ковыряла ножкой пол.
        - Полагаю, - наконец изрекла королева, - что лучше всего эту буйную голову можно охладить, сняв её с плеч. Однако было бы несправедливо лишать благородную девицу жениха, с которым она обручена с младенчества. С другой стороны, - продолжала королева, перекрывая поднявшийся недовольный гул - а как же, такое развлечение сорвалось, - я полагаю, что и месстрес Бьянка, лишившаяся сатисфакции, и все мы, лишившиеся забавы, вправе требовать возмещения. Не так ли, благородные мессеры?
        - Так! - заорали благородные мессеры; одуревший от ужаса Кудион старался больше всех. Королева подняла руку, требуя тишины.
        - Посему, - сказала она так, чтоб слышали все, - повелеваю сэйру Марвину из Фостейна завтра непременно участвовать в турнире, затеянном нашим смиренным вассалом сэйром Годвином, и показать нам удаль, о которой мы столько наслышаны. Его дамой на завтрашний день будет месстрес Бьянка, которая по завершении празднеств отправится с нами в столицу ко двору, где мы подыщем ей супруга, достойного её благородства и красоты. Дитя моё, сделайте милость и одарите беспутного сэйра Марвина знаком своего внимания, дабы завтра он вдохновился им на ристалище.
        Король зааплодировал, толпа завопила от восторга, старый Кудион утёр со лба пот, а маленькая месстрес Бьянка подошла к коленопреклонённому Марвину и, вытянув из волос голубую ленту, повязала ему на шею. Смотрела она на него при этом так, что Марвин забеспокоился, как бы она его этой лентой не удушила.
        - Я тебя предупреждал, - шепотом сказал он и тут же смолк под её пылающим взглядом. Темпераментная девочка, о да.
        - А мог бы и жениться, - прошипела она. Марвин перехватил её ладонь и поднёс к губам. Она хотела вырваться, но он не позволил. Краем глазом он уловил взгляд Ольвен - долгий, пристальный… одобрительный.
        «Я выиграл, - подумал Марвин. - Верно, моя королева? Я никогда не проигрываю».
        Внизу было шумно и слишком светло; впрочем, сейчас по всему замку галдели и бесчинствовали если не придворные короля, так рыцари Годвина, и побыть в относительном покое было решительно негде. Не считая галереи в Большом тронном, конечно. Балендорский замок был одним из древнейших в Хандл-Тере - говаривали, что его возвёл Бален, рыцарь Святого Патрица, позже ставший одним из первых монахов его ордена. Замок, соответственно, отличался сомнительной грацией древнейшей архитектуры - и галереей над тронным залом. В давние времена туда пускали простолюдинов, жаждавших поглазеть на короля, - эту практику прекратили ещё триста лет назад, когда Артен Светозарный был убит с такой галереи выстрелом из пращи. С тех пор галереи пустовали, а чаще использовались вместо подсобных помещений, и их вечно заваливали всяким хламом.
        Зато тут было пусто и спокойно, а ничего другого Лукасу сейчас и не требовалось.
        Он стоял возле стрельчатой бойницы, заменявшей в верхнем ярусе окна, и ждал. От бойницы тянуло сквозняком, от стены - холодом, но его не смущало ни то, ни другое - и не к такому привык. Неуютность этого места обеспечивала куда больший душевный комфорт, чем надушенные дворцовые хоромы. Лукас давно понял, что шпики всех сортов - твари на редкость изнеженные, прямо как клопы: им бархат да пух подавай, к голому камню никогда не присосутся.
        Дерек тоже это знал - уж он-то как никто. Лукас верил его чутью и опыту и ждал, согревая дыханием стынущие пальцы. Надо было всё-таки перчатки прихватить, ну да бес с ними.
        На нижнем ярусе бедняга Годвин развлекал короля и полчище его прихвостней. Лукас ему откровенно сочувствовал. Он и в юности-то не особенно любил свет, а теперь и вовсе избегал всеми силами. Иногда это становилось трудно, но чаще всего - получалось. Его и сейчас бы здесь не было, если бы не Дерек… а вот, кстати, и он.
        - Я заждался, - опуская руки, сказал Лукас.
        - Извини, никак не мог вырваться, - ответил тот, и в его глазах промелькнуло мимолётное облегчение.
        Лукас окинул его взглядом - там, внизу, где он случайно встретился с Дереком глазами, было слишком пёстро, чтобы он мог рассмотреть старого друга как следует. «Постарел, конечно, но держится молодцом. Все мы стареем», - без сожаления подумал Лукас. Пожалуй, даже всё ещё красив, и чёрно-белое одеяние патрицианца ему всегда было к лицу. Когда оба они были моложе, Дерек по пьяни частенько уговаривал Лукаса вступить в их ряды. Бабы, дескать, так и млеют при виде рослого рыцаря в белом плаще и чёрных латах с ярко-алой эмблемой на кирасе - раскрытой ладонью, будто чья-то огненная рука оставила на железе отпечаток. А к чёрным волосам, да бледной коже, да огню в глазах - ох, Лукас, они все твои, смеялся Дерек. Да они и так мои, отвечал ему Лукас, и они смеялись уже вместе, легкомысленные, беспечные, молодые… Теперь Дерек прятал под кирасой намечающееся брюшко, а Лукас слишком хорошо знал, чем приходится расплачиваться за эффектное одеяние рыцаря-патрицианца. Например, десятилетней разлукой с тем, кто когда-то был другом.
        - А ты действительно почти не изменился, - сказал Дерек.
        Лукас усмехнулся:
        - Врать ты всегда умел, это я помню. Тогда и я тебе верну комплимент. Поверишь?
        Дерек приподнял уголки губ в ироничной улыбке. Лукас подумал, что теперь он похож на патрицианца куда больше, чем десять лет назад: появилась наконец холёность и отстранённость, холодность и лёгкая снисходительность во взгляде и жестах. Таковы были его старшие братья по ордену, с которыми Лукасу когда-то приходилось иметь дело и которых он временами ненавидел. Но Дерека ненавидеть не мог. Не потому, что не хотел - просто забыл уже, как это делается.
        - Во всяком случае, я вижу, у тебя всё хорошо, - сказал он. - Ты всё-таки стал патрицианским магистром…
        - Да. А вот ты так и не стал владетельным рыцарем. Хотя, уверен, возможности были.
        - И не одна.
        - Как ты здесь оказался?
        - К Годвину заехал. Надо было кое-какие дела уладить.
        - Дела? - брови Дерека вопросительно приподнялись. Лукас заметил, что они почти совсем поседели - странно, в волосах седины не виднелось. - Какие у тебя могут быть дела с этим деревенщиной?
        - А какие у меня могут быть дела с магистром-патрицианцем? - вздохнул Лукас. - Ровным счётом никаких.
        - Это только от тебя зависит.
        Лукас поднял голову. Лёгкая тревога, точившая его всё время ожидания, усилилась, и это ему вовсе не понравилось.
        - Только не говори, что тебе… - начал он и умолк.
        Дерек отвернулся, запахнул плотнее плащ - не традиционный белый, а чёрный с белой подкладкой, - сделал несколько медленных шагов к поручням балкона. Галдёж внизу чуть притих - видно, придумали новую забаву и сейчас вели приготовления.
        - Да нет, я помню, ты больше этого не делаешь, - произнёс Дерек, не глядя на него. - Я просто хотел тебя предупредить.
        «Проклятье», - подумал Лукас. Помолчал, раздумывая, стоит ли задавать вопрос, который терзал его с того самого мгновения, как он увидел Дерека в толпе придворных. Наконец, чувствуя, что этого всё равно не избежать, негромко спросил:
        - Будет война, да?
        - Да, - кивнул Дерек.
        То, как он это сказал, объясняло многое - больше, чем Лукасу хотелось знать.
        - Скоро?
        - Очень скоро.
        - Поэтому в Балендоре сейчас и нет герцогини?
        - Герцогиня уже едет.
        - Вот как, - протянул Лукас. - Так она всё-таки решилась…
        - Сама она бы никогда не решилась, - коротко сказал Дерек.
        Лукас помолчал, обдумывая услышанное. Потом дважды хлопнул в ладоши.
        - Браво, ваше преподобие, - проговорил он. - Вот, значит, как далеко вы забрались. Гражданская война между королевскими особами. А начинали, подумать только, с мелких междоусобиц.
        - Надо же было на чём-то тренироваться, - неожиданно желчно ответил Дерек, и Лукас подумал, что прежде в нём не было этой желчи.
        Повисла минутная тишина, потом Дерек, не выдержав первым, раздражённо сказал:
        - В жизни не поверю, что ты меня осуждаешь.
        - Тебя? Да что ты, - удивился Лукас. - Напротив, я всегда тобой восхищался.
        - А я тобой, - пристально на него глядя, сказал Дерек. Лукасу не понравился этот взгляд - глухое недовольство снова заскреблось в нём, но он заставил его стихнуть и насмешливо сказал:
        - Но я-то просто живу как живётся, а ты, вижу, годами развивал свой талант. Оно и понятно - прибыльное дело, должно быть. Не так-то много у нас мастеров по развязыванию войн. Я всегда голову ломал - и как ты только это делаешь?
        - На самом деле всё просто. У каждого человека есть слабости и уязвимые места. И если постараться, всегда можно отыскать давно брошенное зерно будущей вражды. Люди глупы, они думают, что старые обиды забываются.
        - Но они ведь и правда забываются, - улыбнулся Лукас.
        - Говори за себя, - улыбнулся Дерек в ответ.
        Это были очень нехорошие, гадкие улыбки. Дрянные улыбки давних врагов. Хотя они ведь никогда не были врагами.
        Какое-то время они смотрели друг на друга. Дерек отвёл взгляд первым и сказал с показной беспечностью:
        - Впрочем, ты сам знаешь, эта война давно уже зрела. Не спровоцируй мы, спровоцировал бы кто-нибудь другой, случайно, в куда менее подходящий момент.
        - И кто победит? - вполголоса спросил Лукас - он не сомневался, что патрицианцы это уже решили.
        - Сначала - герцогиня.
        - А потом?
        Дерек скрестил руки на груди. В его голосе повеяло далёким холодком.
        - Лукас, ты прекрасно понимаешь, что для твоего собственного блага тебе следует знать об этом как можно меньше.
        - Я и не настаиваю. Просто не могу понять, зачем ты назначил мне эту встречу. Только, прошу, не говори, что хотел меня повидать. Мы с тобой оба уже не мальчишки.
        - Да, - медленно кивнул Дерек и добавил: - А знаешь, я иногда об этом жалею.
        - Ну ещё бы, - усмехнулся Лукас.
        - Мы тогда… ни в чём не сомневались.
        - А теперь ты сомневаешься?
        Должно быть, удивление в его голосе было слишком явным: Дерек напрягся и, кажется, лишь усилием воли заставил себя не обернуться.
        - Мне порой кажется, что магистром патрицианцев должен был стать ты, а не я, - проговорил он.
        - И дать обет целомудрия?! - возмутился Лукас. - Вот ещё. А денег у меня и так больше, чем мне надо.
        - Денег… Да, я знаю. Более десяти тысяч у ростовщиков по всей стране. Несколько земельных наделов. Дома в разных городах, хотя родовым замком ты так и не обзавёлся. Почему, кстати? Тебе ведь давным-давно пожаловали титул.
        - Родовой замок тянет слишком много средств, - коротко сказал Лукас. - Я вижу, ты наводил обо мне справки, Дерек. Что ещё расскажешь?
        - Ты так и не женился, хотя наплодил немало бастардов. Никем из них не интересовался. Кстати, если захочешь, я расскажу тебе о некоторых. Они уже подросли.
        - Благодарствую, - холодно ответил Лукас. - Если бы я хотел, я бы сам выяснил. Что ещё?
        - Успокойся, - Дерек обернулся, продемонстрировав свою патрицианскую улыбку - уголками губ. - Я не собираюсь на тебя давить. По правде говоря, на тебя и не особо надавишь. Ты в самом деле умудрился построить свою жизнь так, что у тебя почти не осталось слабых мест…
        - Не почти, мессер магистр.
        - У всех есть слабые места, - мягко сказал Дерек.
        - Тогда почему ты всё ещё не заставил меня сделать то, что тебе нужно?
        Дерек вздохнул, но тут же улыбнулся снова.
        - А ты и впрямь почти не изменился. Седина не в счёт.
        - Если ты говоришь о моём подходе к жизни - то, разумеется, нет.
        - Ты когда-то неплохо служил ордену.
        «О, - с раздражённым облегчением подумал Лукас, - наконец-то к делу».
        - Да, - терпеливо сказал он. - И орден неплохо мне платил. Но теперь мне ничего не нужно.
        - Лукас, я могу задать тебе личный вопрос?
        - Ты ещё спрашиваешь, - рассмеялся Лукас - и смех вышел почти не натянутым.
        - Ради чего ты живёшь?
        Лукас знал, что его лицо не изменилось - умением контролировать внешние проявления своих чувств и мыслей он овладел давно. Но он подумал, что совершенно не зря давным-давно избавился от пагубной привычки иметь друзей.
        - Это и есть твой вопрос? - любезно поинтересовался он.
        - Спасибо, - кивнул Дерек - так, будто получил ответ, и эта мысль неприятно покоробила Лукаса.
        - Ты хочешь, чтобы я участвовал в этой войне, - резко сказал он. - Причём на стороне герцогини. И не собираешься говорить, зачем. Я и прежде никогда не делал того, цели чего мне не удосуживались объяснить, и ты это прекрасно знаешь.
        - Ты всё равно не поверишь, если я назову тебе причину.
        - Уверен?
        - Я просто забочусь о тебе, - прохладно сказал Дерек. - Эта война перевернёт всё с ног на голову, и не один раз. Не зная подноготной, будет трудно сделать правильный выбор. А от него зависит многое.
        - Что именно, Дерек? Если ты печёшься о моём состоянии, которое может отобрать новый монарх, - так для меня это не столь уж страшная утрата.
        - Но это будет страшной утратой для меня , - вполголоса сказал тот.
        Лукас сухо усмехнулся.
        - И слова эти принадлежат магистру патрицианцев, а вовсе не Дереку Айберри?
        - Да, - легко согласился Дерек.
        Лукас улыбнулся - на сей раз без тени иронии.
        - Сразу бы так и сказал. Но это напрасная забота, Дерек. Я… не тот уже. Поверь на слово.
        - Прости, но не поверю. Просто ты устал.
        - Я никогда не устаю.
        - Значит, утратил азарт.
        Лукас приподнял уголки губ, копируя усмешку Дерека. Сходства, видимо, удалось достичь, потому что тот слегка нахмурился.
        - Полагаешь, сможешь мне его вернуть? - поинтересовался Лукас, и тут уж Дереку нечего было ответить.
        Сквозняк вдруг опротивел окончательно. Лукас поёжился, потёр ладони и отошёл к балюстраде, туда, где горели огни факелов. Там он приник к поручням, лёг на них верхней половиной тела, крадя тепло нагретого камня.
        - Ты даром потерял время, Дерек, - бросил он, не оборачиваясь. - Я благодарен тебе за заботу, но передай своим братьям, чтоб на меня не рассчитывали.
        - Ты можешь потерять всё.
        - Пусть. Не впервой. А если и так - награблю новое, вот и появится охотничий азарт, о котором ты толкуешь.
        Дерек за его спиной вздохнул. Лукас легко улыбнулся и окинул взглядом нижний ярус Большого тронного зала. Ага, они уже и забаву начали. Королеве Ольвен снова неймётся испить кровушки. Жертвой на сей раз стал молодой человек, видимо, из рыцарей Годвина - всклокоченный и неважно одетый. Похоже, его вытащили прямо из-за стола.
        - Бедняга, - посетовал Лукас вслух, на деле не испытывая ни малейшего сочувствия. Королева Ольвен, конечно, бабёнка вздорная, но, прямо как Дерек, всегда бьёт в уязвимое место. И если казнит, то за дело.
        - Кто? - Дерек подошёл к нему, тоже взглянул вниз. - А! Снова судилище устроили. Но этому парню повезёт.
        - Откуда ты знаешь?
        - Это же Марвин из Фостейна. Ему всегда везёт.
        - Правда? - Лукас посмотрел на рыцаря. Тот стоял к балюстраде вполоборота, лица его Лукас различить не мог, но видел, что рыцарь молод - совсем ещё щенок, высокий, светловолосый, хорошо сложенный. Не слишком крупный, но и не тщедушный - золотая середина, идеальная для битв с противником почти любой комплекции, гарантирующая к тому же успех у большинства женщин. Лукас смотрел на него с симпатией - пятнадцать лет назад он сам был таким.
        - А за что его?
        - Кажется, девицу обесчестил.
        - Наш человек, - одобрительно кивнул Лукас. - Ольвен его казнит.
        - Вряд ли. Он как раз в её вкусе.
        - Значит, отымеет, а потом казнит, - усмехнулся Лукас и, потеряв к мальчишке интерес, развернулся к залу спиной. - Я был рад видеть тебя, Дерек.
        - Я тоже. - Он помолчал, потом как бы между прочим добавил: - Ты завтра будешь участвовать в турнире?
        - Единый сохрани! - передёрнулся Лукас. - Делать мне больше нечего.
        - Ты бы побил их всех.
        - Конечно. Ну и что?
        - Тебе не любопытно проверить свою форму?
        - Дерек, - вздохнул Лукас. - Ты же вроде бы согласился, что мы уже не мальчишки.
        - Это да, - вздохнул тот в ответ. - Прости. Ты прав. Турниры, как и войны, выигрывают молодые щенки.
        - И это их право.
        - Согласен. К слову, можешь обернуться и посмотреть на щенка, который победит завтра.
        Лукас бросил беглый взгляд через плечо.
        - Этот Марвин? Думаешь?
        - Знаю. Он всегда выигрывает.
        Лукас снова посмотрел вниз. Судилище, похоже, завершилось: нежная блондиночка повязывала на шею рыцаря свою ленту. Что бы это значило? Всё-таки женили, небось. Ну, не худший вариант.
        Рыцарь принял дар своей месстрес, почти насильно поцеловал её ладонь и встал с колен. Лукас увидел его лицо.
        Будто почувствовав это - хотя сейчас за ним наблюдало не меньше сотни человек - Марвин поднял голову и встретился с Лукасом глазами. На одно мгновение, не задержав взгляда, - но Лукасу хватило этого мгновения.
        - Какой занятный… волчонок, - проговорил он, глядя, как юный рыцарь под всеобщее шушуканье идёт к двери - с победной ухмылкой и гордо расправленными плечами. - Расскажи мне про него.
        - Ничего интересного. Вассал Годвина, средней знатности и достатка. Родных нет, не считая семьи невесты - тоже какая-то мелкота, из южной доли, кажется. Горячая голова, быстрая рука, много гонора, много спеси. Вряд ли доживёт до двадцати пяти.
        - Мы с тобой дожили.
        - Мы другие были. Знали, чего хотим. А этому - лишь бы драку пожарче.
        - Потому он и побеждает, - сказал Лукас и выпрямился. - Думаю, ещё увидимся?
        - Да, наверняка, - кивнул Дерек. - На турнире ты как минимум поприсутствуешь?
        - Вполне вероятно.
        - Тогда увидимся.
        - Увидимся.
        Они не пожали друг другу руки на прощанье - раскланялись, без чопорности, но вполне формально. Зато это было честно.
        Дерек двинулся к выходу из галереи, потом обернулся на полдороге. Лукас ждал этого и смотрел на него с лёгкой полуулыбкой, приподняв уголки губ.
        - Вряд ли есть смысл просить тебя подумать о моём предложении?
        - Я мог бы пообещать, но ты же знаешь, что я не стану думать.
        - Знаю. По-моему, ты уже всё решил, - сказал Дерек и вышел.
        Лукас проводил его взглядом, раздумывая о тоне, которым были произнесены последние слова. Дерек нравился ему - даже теперь, но Лукаса и в давние времена злило то, что он всегда знал о чувствах и мыслях собеседника больше, чем сам собеседник. Правда, никогда не говорил об этом прямо, и потому эту неприятную способность ему можно было простить.
        Грохот внизу оторвал Лукаса от этих мыслей, вновь вызвавших смутную раздражающую тревогу. Он взглянул вниз, почему-то ожидая обнаружить источником шума молодого рыцаря, но тот уже скрылся.
        Тяжёлые створки двери в Большой зал были распахнуты настежь, и на пороге в полном боевом облачении стояла Артенья, герцогиня Пальмеронская, старшая сестра короля.
        - Сколько их там ещё? - спросил Марвин, протирая платком влажную ладонь.
        - Вроде бы никого уже не осталось, - радостно отозвался оруженосец. Марвин хмыкнул:
        - Ничего, вылезут. Всегда под конец ещё кто-то находится.
        Он медленно перебрал пальцами правой руки, слушая, как похрустывают суставы. Рука не устала ни капли, напротив, без древка пальцам было одиноко. Марвин не любил, когда его руки пустовали: в них всегда должно находиться либо оружие, либо ручка винного кувшина, либо упругая женская плоть. Иначе они и вовсе не нужны.
        - А всё-таки лучше бы вы под самый конец выходили, мессер, - с сожалением сказал оруженосец. - Оно куда как эффектнее…
        - Дурак, - беззлобно обронил Марвин. - Тот, кто побеждает победителя, может похвастаться разве что удачливостью. Одного человека одолеть всяко проще, чем двадцать.
        - Даже если он одолел предыдущих девятнадцать? - усомнился оруженосец.
        - И девятнадцать раз лишил меня удовольствия, - сказал Марвин и поднялся. - Ну, что, по-прежнему тихо? Чего он ждёт?
        - Кто, мессер?
        - Не знаю. Но должен же кто-то выйти.
        Солнце уже стояло в самом зените и припекало неожиданно сильно для конца осени. Обычно к полудню турниры завершались - рыцари выдыхались, а благородному собранию надоедало сидеть на одном месте. Но сегодня никто особенно не торопился - каждому хотелось подольше понежиться на капризном осеннем солнышке. Правда, этому мешал довольно сильный ветер, на котором отчаянно трепетали ленты и знамёна, и от их беспорядочного мельтешения рябило в глазах. Стремясь задобрить короля, сэйр Годвин постарался на славу: долина пестрела разноцветными палатками и флагами, наскоро собранные трибуны были увиты цветами и плющом - символом королевского дома Артенитов. Само ристалище засыпали специально привезённым цветным песком - чтоб благородные рыцари не переломали кости, когда Марвин станет вышибать их из седла. Это был мирный турнир, знаменующий долгожданное усмирение мятежного вассала, и устроитель празднества недвусмысленно намекнул Марвину, что кровавая баня сегодня нежелательна. Марвин лишь ухмыльнулся - похоже, и впрямь настращали королевский двор его буйным помешательством. Небеспричинно, впрочем, - редкий
турнир с его участием обходился без жертв. Но на сей раз он склонил голову - устроитель не преминул сообщить, что это особое распоряжение королевы Ольвен, которая со вчерашнего дня пребывает в редкостно благодушном настроении, и уж кто-кто, а Марвин был заинтересован поддерживать его всеми силами.
        Он и вправду был заинтересован - поэтому даже не стал убивать сэйра Тайвонга, как обещал накануне. То есть прилюдно не стал - удар тупым концом копья пришёлся старшему королевскому сержанту аккурат в щель между шлемом и кирасой, перебив гортань. Его унесли с ристалища синеющего, судорожно хватающего воздух ртом - Марвин знал, что проживёт он не больше часа. Но требование короля - верее, королевы - он выполнил: из тела бедняги гвардейца не пролилось ни капли крови, вся ушла в лицо. Марвин провожал его взглядом не дольше, чем остальных своих противников (включая новоиспечённого сэйра Валиса, отделавшегося позорным падением), а потом развернулся к бурно аплодирующим трибунам и в очередной раз отсалютовал в сторону ложи месстрес Бьянки. Её голубая лента трепетала у наконечника его копья, хотя сегодня этот наконечник ни разу не коснулся чужого щита: Марвин учёл всеобщий миролюбивый настрой и вызывал противников только ударом тупого конца копья о щит, и они отвечали ему тем же. Хотя он знал как минимум парочку тех, кто с удовольствием убил бы его, если бы смог.
        Но в том-то и дело, что они не могли.
        Марвин выпрямился у входа в палатку, натягивая перчатки. Оруженосец прыгал вокруг него, подправляя и без того безупречно сидящие латы - прочные и лёгкие, безумно дорогие. Это было едва ли не самое ценное его имущество, не считая любимого коня, пегого Опала, и он ни разу ещё не пожалел о том, какой ценой они ему достались. Турниры - это, конечно, пустая забава, но сколько славных врагов он нажил себе именно здесь, среди разноцветного песка и искусственных цветов, и как сладко было убивать их потом, в битве, чувствуя кожей жар их бессильной ненависти.
        Марвин улыбнулся этим мыслям, щуря глаза от непривычно яркого света, и взглянул на королевскую ложу. Королева Ольвен, ещё более очаровательная при свете дня, ответила ему милостивым кивком, видимо, вполне довольная ходом турнира. А вот король скучал, а может, был чем-то обеспокоен - во всяком случае, удовольствия от происходящего явно не испытывал. Возможно, это объяснялось присутствием его сестры, герцогини Артеньи. Марвин вполне мог понять его недовольство - эта здоровенная бабища, больше походившая на сельского кузнеца, чем на принцессу крови, сидела с крайне угрюмым видом и бросала на окружающих не самые тёплые взгляды. Похоже, его величество непосредственно перед турниром имел с ней неприятную беседу - ну да и бес с ними. «Хотя, - подумал Марвин с усмешкой, - вот с ней-то я бы скрестил копья. А не вызвать ли её?..» Марвин тихо хохотнул при этой мысли - ну право, а почему бы и нет? И какая разница, что женщинам запрещено участвовать в турнирах. В конце концов, какому извращенцу может взбрести мысль назвать это существо женщиной? Герцогиня была одета по-мужски, сидела, наклонившись вперёд и
свесив руку меж широко расставленных колен, на бедре у неё был отнюдь не турнирный меч, да и комплекцией она явно удалась в знаменитого отца - Артена Могучего, которого в народе прозвали Медведем. Несмотря на суровую и совсем не женственную физиономию, Марвину она нравилась - вот уж кто точно смотрелся бы на престоле получше её тщедушного братца…
        Марвин привычно осенил себя святым знамением, сокрушаясь этим кощунственным мыслям, и натянул вторую перчатку.
        - Ну что, есть ещё самоубийцы? - крикнул он в толпу, а про себя подумал: «Если никто не выйдет, вызову Артенью для смеху. Интересно, как она будет выкручиваться. И королеве наверняка понравится. А уж королю-то…»
        Но Единый хранил его от подобной выходки - прозвучала труба герольда. Марвин с удовлетворением развернулся в его сторону. Ну, кто на этот раз - чёрный рыцарь, белый рыцарь, тринадцатилетний сосунок в отцовских доспехах, деревенский свинопас? Марвин участвовал в турнирах с шестнадцати лет, никогда не проигрывал, и всегда под занавес являлся выскочка, овеянный ореолом таинственности, от которого млели дамы, бросал вызов то молча, то зловещим шёпотом из-под опущенного забрала, угрожающе потрясал копьём и клялся добиться мировой справедливости. Потом Марвин вышибал его из седла и дивился, неужто в этом мире никогда не переведутся дураки, воображающие, будто борьба за мировую справедливость способна заменить многие месяцы тренировок. И, разумеется, осознание того, что ты попросту не умеешь проигрывать.
        Поэтому, разворачиваясь в сторону вызвавшего его рыцаря, Марвин не ждал ни сюрпризов, ни подвоха, хотя всё же чувствовал лёгкое любопытство.
        Оно оправдалось. Потому как впервые на его памяти противник выехал на ристалище без доспехов.
        Марвин смотрел, как он приближается. С виду - ничего особенного, рыцарь как рыцарь, средних лет, стройный, осанистый - ловок, должно быть, отметил Марвин, во всяком случае, сложение располагает. Одет просто, в невнятные цвета… но, проклятье, почему он не в доспехах? «Неужто ещё более сумасшедший, чем я», - подумал Марвин и заулыбался от этой мысли.
        Всадник подъехал к Марвину почти вплотную; копьё у него было довольно короткое, в человеческий рост, зато превосходный щит - без украшений, с невзрачным гербом, но удачной формы и явно отменного материала. Ветер трепал чёрные волосы всадника, забрасывая их ему в лицо, и Марвин никак не мог поймать его взгляд.
        Всадник проехал мимо, легко стукнув в щит Марвина тупым концом копья. Удивительное дело - последние противники почти всегда вызывают на смертный бой. Но этот, похоже, без лишних амбиций. Он даже улыбнулся, прежде чем отвернуться, и эта улыбка - мягкая, приветливая, обаятельная, без тени насмешки - внезапно взбесила Марвина сильнее, чем могли бы взбесить традиционные оскорбления и клятвы проткнуть, как цыплёнка.
        - Сэйр Лукас из Джейдри бросил вызов сэйру Марвину из Фостейна! - провозгласил герольд.
        Пока всадник ехал к противоположному концу ристалища, Марвин смотрел ему в спину. Лукас из Джейдри… Не слыхал о таком. Здесь уже всё как положено - он никогда не был знаком с последними противниками. Хотя чем-то этот человек казался Марвину смутно знакомым. Будто они виделись раньше, но он никак не мог вспомнить, когда и где.
        Марвин поймал себя на том, что смотрит ему вслед слишком долго и, опомнившись, повернулся к королевской ложе, ожидая протеста либо позволения нарушить турнирные правила. Королева что-то сказала своему супругу, потом рассмеялась и, подавшись вперёд, махнула рукой. Марвин поблагодарил её поклоном, сопровождавшимся беглой улыбкой, и подозвал оруженосца.
        - Снимай это с меня, живо.
        - А? - оруженосец разинул рот.
        - Снимай, кому сказано!
        Оруженосец подчинился, но по его виду было ясно, что он считает Марвина полным психом. Марвин был склонен с ним согласиться - но что оставалось? Он не мог биться в доспехах с человеком, который вышел против него едва ли не голышом. Он бы сам себе такого бесчестья никогда не простил.
        Оставшись в одной одежде, Марвин почувствовал удивительную лёгкость - и будто впервые понял, до чего всё-таки тяжко таскать на себе всю эту груду железа. Тем более что здесь она в самом деле ни к чему - он не собирался убивать этого Лукаса из Джейдри.
        А Лукас из Джейдри, конечно же, не сможет убить его.
        Марвин вскочил на коня, позволил оруженосцу нацепить ему на локоть щит, подхватил копьё. Пустил коня в галоп, и, проносясь мимо приветственно шумевших трибун, натянул повод напротив ложи Бьянки. Заставил Опала опуститься на колени (этот фокус неизменно приводил благородных месстрес в восторг), склонил голову, опустил копьё к самой земле. Бьянка смотрела на него с восхищением и ненавистью одновременно. Обещанное королевой сватовство её утешило, но не слишком. Конечно, она хотела бы выйти за Марвина. Но их слишком много было - тех, кто хотел бы выйти за Марвина, и на всех его всё равно бы не хватило. А этой малышке и так досталось больше, чем другим.
        Выдержав положенную церемониалом паузу, Марвин поднял коня и поскакал в свой конец ристалища. Ему досталось место спиной к солнцу, и он нахмурился, зная, что противник непременно станет винить в проигрыше свет, слепивший ему глаза. Впрочем, бес с ним - пусть винит. Марвин не собирался задерживаться в Балендоре - теперь, когда сэйр Годвин поджал хвост, ему тут нечего больше делать. Слава Единому, не на одном только Предплечье сейчас идут междоусобицы. А Годвин отпустит его, никуда не денется - победителям королевских турниров не отказывают.
        Герольд протрубил сигнал к старту. Марвин вскинул копьё, направленное к противнику тупым концом, наклонил голову и понёсся вперёд.
        Бой обычно занимал не более минуты: всего-то делов - доскакать до противника, нанести удар, вернуться в центр поля и принять овации. Но на сей раз всё случилось быстрее. Гораздо, гораздо быстрее.
        Настолько быстро, что Марвин не успел понять, что произошло: только что он мчался, не спуская глаз с приближающегося противника, а потом вдруг небо рванулось вверх, подминая его под себя, и истошно заржал конь над его головой. Трибуны охнули, но Марвин услышал это словно издалека - как будто ударом его не просто выбило из седла, а швырнуло через сотни миль, к самому Плечу. Он судорожно сжал пальцы, глядя в серое небо и загребая ногами цветной песок, и ощутил под ними что-то острое…
        Он повернул голову и только когда увидел, смог поверить, что это в самом деле обломок его копья. Короткий, в локоть длиной, - копьё переломилось почти у самого наконечника. Голубая лента Бьянки поникла, утопив концы в пыли.
        «Это невозможно», - подумал Марвин, приподнимаясь на локтях. Глупая мысль, но ничто другое сейчас в его голове попросту не умещалось. Люд на трибунах орал, приветствуя победителя. Сам победитель снисходительно улыбался под дождём сыпавшихся на него оваций. Его вороной перебирал копытами всего в нескольких шагах от Марвина. Марвин смотрел на эти копыта, отороченные белым мехом, и ему казалось, что они двигаются немыслимо медленно, так медленно, что его замутило.
        Пальцы стиснули обломанный конец копья.
        «Это невозможно», - снова подумал он, и только когда победитель турнира в Балендоре развернулся к нему, понял, что произнёс эти слова вслух.
        - Возможно, мой мальчик, - сказал Лукас из Джейдри, и Марвин наконец увидел его глаза: светло-голубые, прозрачные, очень ясные и очень холодные. Этот взгляд заморозил Марвину горло, и он не мог выдавить ни слова. - Возможно. Именно потому, что ты считал иначе.
        Лукас из Джейдри отвернулся - и Марвин знал, что больше его взглядом не удостоят. Плечи Лукаса слегка ссутулились, будто он полностью расслабился - такую осанку приобретают люди, потерявшие к чему-либо интерес. Внезапно смысл произошедшего обрушился на Марвина, будто топор Ледоруба - неизбежно и яростно, круша кости и сминая мозг.
        «Он хотел меня проучить, - с леденящим спокойствием подумал Марвин. - Единый ведает почему, но ему этого захотелось. И он думает, что преуспел. Теперь ему… неинтересно».
        Он не чувствовал ничего подобного с тех пор, как отец высек его за то, что он в шуточной драке на деревянных мечах ранил соседского мальчишку. Мальчишка был толстозадым размазнёй, драка была честной, а порка - публичной. Отцу хотелось, чтобы Марвин на всю жизнь запомнил этот урок. И он добился своего. Марвину было восемь лет, и он поклялся себе, что никогда больше не допустит, чтобы его поучали. А уж на людях - тем более. Не важно, кто и почему. Он просто не мог этого вынести.
        Лукас из Джейдри тронул бока своего коня пятками. Марвин из Фостейна медленно встал, не заметив, как торжествующий гул на трибунах сменился тишиной. В правой руке, перчатка на которой насквозь взмокла от пота, он сжимал обломок своего копья с безжизненно поникшей голубой ленточкой - знаком расположения его дамы, месстрес Бьянки из Кудиона. Сегодня это копьё принесло обладательнице ленты немало славы…
        «И, - вдруг с ужасом понял Марвин, - если я сейчас сделаю то, что сделаю, оно навеки покроет её позором, как и меня. И для неё это действительно будет позор - тогда как у меня просто нет выбора… Нет выбора, понимаешь?»
        - Я никогда не проигрываю, мессер, вы слышите? Никогда, - сказал Марвин побелевшими губами и, больше не раздумывая ни о чём, сорвал со своего копья ленту Бьянки и отшвырнул её прочь.
        Сдавленный женский крик проник в его затуманенный разум, но не смог поколебать. Марвин отвёл руку назад и метнул обломок копья в незащищённую спину Лукаса из Джейдри. Железный наконечник сверкнул в блеклом луче осеннего солнца.
        Вероятно, Лукаса спас единый вопль потрясённой толпы, а может, невиданная доселе Марвином скорость реакции. Он рванулся в сторону, и копьё, которое должно было вонзиться ему между лопаток, только скользнуло по боку, разодрав в клочья жилет и кожу. Кровь фонтаном брызнула на лошадиный круп. Лукас покачнулся в седле, крепче ухватился за повод. К ним уже бежали герольды и оруженосцы. И, отстранённо отметил Марвин, королевские гвардейцы.
        Марвин поднял затуманенный взгляд на королевскую ложу. На лице короля было написано возмущение, Ольвен сидела, окаменев и не глядя в его сторону, герцогиня презрительно усмехалась. Трибуны орали, в Марвина полетело первое гнилое яблоко. Бьянка из Кудиона лежала в обмороке на руках своего отца.
        - Казнить предателя! - орал кто-то над самой головой Марвина.
        - Трус!
        - Убийца!
        - Смерть ему, смерть!
        Марвин почувствовал, как его схватили, но не шевельнулся. Кровь из разодранного бока Лукаса била ключом, но он и не думал падать с коня. Вместо этого спешился, молча отвёл от себя руки потянувшихся было к нему оруженосцев. Марвин с изумлением понял, что он стоит на ногах абсолютно твердо. Его лицо не исказилось, даже не дрогнуло. Вот только глаза… какие же странные были у него глаза. И не было в них ни презрения, ни ненависти, ни желания убить. Ничего из того, что Марвин ожидал увидеть.
        Лукас остановился в шаге от него, какое-то время изучал его лицо - внимательно, пристально, не давая отвести взгляд. Потом посмотрел поверх головы Марвина - туда, где сидела королевская семья.
        - Мой король! - крикнул он. - Подарите мне жизнь этого человека!
        Марвин не мог видеть короля, но знал, что тот недоволен. А уж королева…
        - И речи быть не может! - звеняще ответила Ольвен. - Он совершил чудовищное преступление против всех законов чести и будет немедленно казнён!
        - Вы правы, моя королева. Но я прошу вас об этом. В качестве особой милости, как победителю этого турнира.
        Один из герольдов поморщился - напоминать о своей победе считалось дурным тоном.
        - Он имеет право на такую просьбу, - после короткой паузы сказал король, и Марвину показалось, что он услышал, как фыркнула герцогиня. И через миг понял, что не ошибся - потому что в напряжённой тишине ристалища оглушительно громко прозвучал её низкий голос:
        - Каков король, таковы и слуги!
        Последовавший грохот шагов сообщил Марвину, что после этого поразительного в своей дерзости заявления её светлость покинула ложу. Молчание понемногу становилось зловещим. Марвин тяжело дышал, чувствуя, как струится по спине пот.
        - Бес с вами, забирайте! - раздражённо сказал король наконец и, судя по поднявшемуся в королевской ложе шуму, также удалился. Турнир окончился.
        Марвина отпустили.
        Тогда Лукас из Джейдри шагнул вперёд и на глазах трёх тысяч зрителей отвесил ему две тяжёлые звонкие пощёчины.
        Голова Марвина мотнулась из стороны в сторону. Щёки пылали - от ударов, от стыда, но больше всего - от ярости, захлестнувшей горло петлёй. И эта петля всё сжималась и сжималась, когда Лукас наклонился к Марвину - так близко, что тот ощущал его ровное, спокойное дыхание на своём лице - и сказал, тихо, внятно и вкрадчиво:
        - А надо уметь проигрывать, малыш. Надо учиться.
        Потом он развернулся и пошёл прочь. Его тут же обступила стайка оруженосцев, и в их окружении он твёрдым шагом достиг палатки, возле которой уже нетерпеливо приплясывал лекарь. Кровь всё так же текла из бока Лукаса по бедру, капая на землю и оставляя бисерный след на цветном песке.
        Зрители стали расходиться - тихо, словно подавленные произошедшим. Марвина больше не оскорбляли, и то брошенное гнилое яблоко так и осталось единственным.
        Словно все прекрасно понимали, что унизить его сильнее уже попросту невозможно.
        Вскоре Марвин остался один, не считая суетившихся слуг, которые понемногу начинали прибирать ристалище. Какое-то время он стоял всё так же неподвижно, глядя на палатку, в которой скрылся раненый победитель. Потом его взгляд упал на копьё, принесшее ему столько славы и столько позора. И вслед за ним - на валяющуюся в пыли синюю ленту Бьянки.
        - Это мой позор, - сказал он непослушными губами. - Это… только мой…
        А надо уметь проигрывать, малыш.
        Рука в промокшей перчатке сгребла песок, выуживая из него обломок копья с окровавленным наконечником, блестевшим на солнце.
        - Сэйр Лукас из Джейдри, - проговорил Марвин Фостейн, навсегда отпечатывая в памяти это имя. - Не льстите себе, мессер. Я ещё не проиграл.
        Шелест матерчатых створок палатки слился с окружающей суматохой, но Лукас всё равно расслышал его среди прочих звуков. И знал, кто явился справиться о нём, - хотя и лежал с закрытыми глазами.
        - Ну как ты, жив?
        - Прочь, - сказал Лукас, не открывая глаз.
        - Но, мессер, ваша рана!.. - заголосил лекарь, и Лукас открыл глаза.
        Лекаря тут же будто ветром сдуло. Оруженосец догадался последовать за ним.
        Они остались наедине.
        - Когда я спросил, будешь ли ты участвовать в турнире, я не имел в виду подобное представление, - сказал Дерек, подходя ближе.
        - А что ты имел в виду? Ты же знаешь, по-другому я не умею, - ответил Лукас, приподнимаясь. От тугой обвязки вокруг рёбер немного спирало дыхание. Ледоруб забери этого костоправа, всё-таки схалтурил. Дерек заметил мимолётную гримасу Лукаса и спросил:
        - Серьёзная рана?
        - Да царапина, - раздражённо бросил Лукас, садясь. У него немного кружилась голова, но в целом он чувствовал себя нормально. Если его что и беспокоило сейчас, то отнюдь не разодранный бок.
        - Хорошо, что ты заглянул, - сказал он. - Я и сам думал тебя потом поискать.
        - Вряд ли нашёл бы. Я немедленно выезжаю - пришла срочная депеша из Таймены.
        - Ясно, - сказал Лукас, поудобнее устраиваясь в подушках, которыми была обложена походная постель. - Я видел герцогиню. Последняя капля, да?
        Дерек не ответил. Лукас не смотрел на него. Потом наконец спросил - вполголоса:
        - Дерек, где ты раздобыл этого мальчика?
        - О чём ты? - очень натурально удивился тот.
        - Правильнее спросить - о ком, раз уж ты вздумал поломать комедию. Но вздумал ты это зря.
        - Лукас, я правда здесь ни при чём, - пожал плечами Дерек. - Этот мальчишка всегда участвует в крупных турнирах.
        - Зато я в них участвую далеко не всегда! - резко сказал Лукас. - И не всегда сталкиваюсь с подобным противником.
        - Подлецами всегда мир полнился. Не пойму, с чего бы тебе…
        - Подлецами? - переспросил Лукас и тихо, ласково улыбнулся. Дерек, перехватив эту улыбку, смолк на полуслове. - Дерек, не делай из меня дурака. Ты знаешь, я этого очень не люблю.
        - Я в самом деле не пойму…
        - Ладно, я тебе объясню. Двадцать лет назад на турнире в Мерлонизе я сделал то же, что этот мальчишка сегодня.
        - То есть? Ударил в спину?
        - Не совсем. Но тоже использовал грязный приёмчик. А перед этим сорвал с рукояти меча ленту моей дамы.
        - Треклятье Ледоруба! - выругался Дерек. Лукас сухо улыбнулся.
        - Не сквернословьте, мессер магистр, патрицианцу это не к лицу. Тем более что я рассказывал тебе об этом. Лет десять назад, но, полагаю, ты не забыл.
        - Я действительно не помню, Лукас.
        - Почему-то я тебе не верю.
        На лице Дерека появилась скучающая отстранённость, а в глазах снова повеяло холодком - как вчера, в галерее, когда Лукас думал о том, до чего же время меняет людей… или, напротив, не меняет вовсе.
        - Хотя, честно говоря, это странный жест, - негромко проговорил Дерек. - Сорванная лента… Трудно нанести даме более тяжкое оскорбление.
        - Чтобы спасти деревню, надо её уничтожить, - усмехнулся Лукас. - Если обстоятельства толкают тебя на поступок, который большинство сочтёт низким, ты вправе совершить его или не совершить. Но не вправе пятнать им честь женщины, которая никак в этом не замешана.
        - Ты его оправдываешь? - наморщил лоб Дерек.
        - Нет. Я объясняю тебе ход его мыслей. Потому что в бытность свою семнадцатилетним щенком рассуждал именно так.
        - Хорошо, что теперь ты думаешь иначе.
        - С чего ты взял? - Лукас насмешливо изогнул бровь. - Если бы я думал иначе, то никогда бы не побеждал. Побеждают только те, для кого победа важнее всего остального.
        - Не припомню, чтобы в молодости тебя тянуло на демагогию.
        - Правда? Ну, значит, это приходит с возрастом.
        - И тем не менее, - произнёс Дерек, - это всё равно не объясняет, с чего тебе вздумалось подозревать меня в манипуляции.
        - Не подозревать, Дерек. Теперь я это просто знаю.
        - Я не собираюсь оправдываться.
        - Я этого от тебя и не жду.
        Между ними снова повисло неприятное, неуютное молчание, которое Лукас отметил ещё вчера. Что ж, некоторые вещи и впрямь меняются…
        - Как ты думаешь, - спросил он, заранее зная ответ, - на чью сторону этот мальчишка встанет в будущей войне?
        - Без сомнений, на сторону короля. Во-первых, ему теперь надо будет очень постараться, чтобы загладить сегодняшнюю провинность. А во-вторых, он вассал Годвина, Годвин тоже не станет разбрасываться только-только возвращённой милостью… Стало быть, у парня просто не будет выбора. И в отличие от тебя, у него в этом смысле довольно чёткие представления о чести.
        - Да, - ответил Лукас. - К сожалению.
        Он сел, потом поднялся на ноги, с силой провёл ладонями по забинтованному торсу, удовлетворённо кивнул.
        - Глаз у мальчишки острый, - улыбнулся Дерек.
        - А вот рука не столь быстра, как ты говорил, - бросил Лукас и потянулся за рубашкой. Дерек молча следил, как он одевается.
        - Так что я могу передать моим братьям? - спросил он наконец.
        Лукас задумчиво зашнуровал ворот, неспешно оправил рукава. Его лицо, и без того обычно бледное, ничуть не изменилось ни в выражении, ни в краске, и, не видя бинтов, нельзя было даже заподозрить, что четверть часа назад он истекал кровью.
        - Передай, что пока что я в игре, - сказал он.
        Дерек чуть заметно улыбнулся.
        - Я же говорил, что ты уже всё решил.
        Лукас не ответил на улыбку.
        - А разве мне оставили выбор? - спокойно спросил он.
        Они встретились взглядами, и за несколько мгновений сказали друг другу глазами куда больше, чем впустую изводя слова. Патрицианская улыбка Дерека стала шире, уголки губ потянулись к вискам.
        - Ох, Лукас, Лукас, - рассмеялся он, хлопнув бывшего друга по плечу. - Твоя коронная подозрительность тебе не изменила. Не стоит приписывать мне невероятных способностей, которыми я не обладаю. Это ты у нас всегда мастерски управлял другими. А я только и умею, что развязывать войны.
        Лукас не ответил и не шевельнулся, по-прежнему глядя на него. Дерек ещё несколько мгновений держал руку на его плече, потом убрал её.
        - Думаю, скоро встретимся, - сказал он и, кивнув на прощанье, вышел, не дожидаясь ответа.
        Лукас подождал, пока занавес на двери опустится за ним, потом медленно сел обратно на кровать и откинулся спиной на подушки. Голова у него шла кругом, ноги не держали. А ладонь правой руки всё ещё горела от пощёчин, которыми он наградил наглого щенка из Фостейна.
        «Всё верно, Дерек. Ты только и умеешь, что развязывать войны», - подумал Лукас и закрыл глаза.
        Глава 2. Война
        С бледного неба косо падал снег - падал и таял, не успевая долететь до земли. Мелкие холодные капли аккуратно ложились на лицо.
        - Марвин, Ледоруб тебя раздери, иди сюда, сколько можно!
        - Тише! Оставь его в покое.
        Марвин не шевельнулся и не повернул головы. Мокрый снег лизал веки, таял, капли соскальзывали по вискам, и их тут же сдувало ветром, свистевшим меж голых ветвей.
        - Холодно же, чтоб их… Как они живут-то здесь вообще?!
        - Тут ещё что, а вот дальше, на Длани, что уж про самый север говорить… Говорят, вино в кувшинах замерзает.
        - Вот и я о том же - как они только живут! Марвин, да иди же ты сюда, тут всё-таки вино ещё не подмёрзло!
        - Отстань от него, сказано тебе!
        Последнее шиканье всё же запоздало: Марвин повернул голову в сторону костра, у которого ёжились и сквернословили его собратья по оружию. Адрик, уроженец южной доли Предплечья, ругался громче всех, разминая леденеющие пальцы над низким пламенем походного костра. Впрочем, в своём недовольстве он был не одинок: до Марвина всё чаще долетали возмущённые возгласы, со всего лагеря, где ни пройди. Два месяца, истёкшие с начала войны, королевская армия продвигалась на север, тесня войска герцогини Пальмеронской к её логову, из которого она так внезапно и вероломно ударила по своему брату и сюзерену. Войскам короля Артена стоило большого труда отбросить её обратно на север, до границ Запястья - там начинались её владения и уже было заметно холоднее, чем в средней доле Предплечья. В другое время Марвина бы это только раззадорило; в другое время он был бы счастлив тому, что теперь его неуёмная жажда драки будет утолена…
        В другое время. В другой жизни, наверное. А сейчас он чувствовал только злость: на себя - за то, что мёрз, и на других - за то, что ныли, как бабы.
        Адрик поймал его взгляд, натянуто улыбнулся, протянул фляжку:
        - На вот, хоть промочи горло перед дракой. Не повредит.
        Марвин несколько мгновений смотрел на него, не мигая, потом снова отвернулся. Адрик выругался.
        - Да что с тобой такое, Ледоруб тебя раздери! Ты с самого начала похода сам на себя не похож! Девку себе постоянную завёл, что ли?
        - Адрик, заткнись! - в третий раз предупредил сидящий рядом Петер. - Сказано тебе…
        - Да что мне сказано! - вскипел тот. - Что вы все шикаете на меня?! И ты, и Рой, да каждый второй мне говорит, чтоб я оставил Фостейна в покое. А я в толк не возьму, что сделалось с этим бравым головорезом, с которым мы в кампании сэйра Филипа так славно тешились! Как лучников тогда пощекотали! А тех двух девок из усадьбы помнишь, Марвин? Эй, ты слышишь меня вообще? Или тебе в драке мозги поотшибло? Или ты, может, на меня обиду какую затаил?
        - Ты тут ни при чём, - снова осадил его Петер. - Он со всеми такой после Балендора, и лучше…
        Грохот перевёрнутого котла прервал столь неосмотрительно начатую речь. Похлёбка, мгновением раньше побулькивавшая в котелке, с шипением выплеснулась в огонь, пламя рванулось вверх.
        - Ты что, очумел?! - вскакивая, заорал Адрик - и осёкся, когда вырванный из ножен меч Марвина застыл в дюйме от горла Петера.
        Все смолкли. Пламя возмущённо трещало, нервно подёргиваясь в морозном воздухе. Марвин стоял, застыв, не отводя лезвия от шеи Петера. По носку его сапога расплывалось тёмное пятно пролившейся похлёбки.
        - Следующего, кто произнесёт при мне слово Балендор, я убью на месте, - сказал он.
        Никто не ответил. Марвин рывком развернулся и, не пряча меча, размашисто зашагал в сторону поля. По лагерю уже трубили сбор.
        - Мессер, мессер, постойте, мессер! - причитал оруженосец, прыгая вокруг него, как петух вокруг наседки. Нелепое сравнение внезапно привело Марвина в ярость. Он круто развернулся, схватил одной рукой мальчишку за грудки, притянул к себе.
        - Пшёл вон, - раздельно проговорил он и отшвырнул оруженосца прочь. Тот отлетел, раскинув руки, грохнулся наземь. Поножи, которые он сжимал в худосочных ручонках, загремели о мёрзлую землю. Марвин отвернулся и, вскочив на коня, пустил его рысью. Видневшиеся впереди алые знамёна, отмечавшие границу лагеря, плясали перед его взглядом, расплывались красными пятнами, похожими на пятна крови. Эта мысль пьянила Марвина, хотя он не принял ни глотка спиртного. Ему это попросту не было нужно. С того самого дня… в Балендоре… в распроклятом Балендоре.
        Рыцари и простые солдаты со всего лагеря понемногу собирались на передовую, но Марвин, как обычно в последние месяцы, шёл одним из первых. Он всегда теперь кидался в бой в первых рядах, и уже через мгновение падал в стремительную круговерть, в которой не было ничего, кроме лязга оружия, яростных воплей и крови, брызгавшей на лицо. И ещё снега - всё чаще в последнее время. Правда, бойня в снегу почти ничем не отличалась от бойни среди зелёной травы. Пока что - а дальше, говорят, земля заледенела настолько, что нога скользит. Но ничего, он уже приказал мальчишке-оруженосцу набить шипы на подошвы его боевых сапог. Хотя это было почти глупо - всё равно во время драки он не ходил по земле, а летал над ней, не касаясь её ступнями.
        И, конечно, не умирал.
        Марвин пробирался сквозь смешанные ряды солдат, выстраивающихся для атаки; те, кто узнавал его, быстро отступали в сторону, незнакомцы с проклятиями шарахались от конских копыт. Впрочем, в последнее время почти все люди шарахались, едва взглянув ему в лицо. Должно быть, виной тому были две алые отметины, до сих пор полыхавшие на его щеках, словно уродливые клейма - во всё лицо. А то, что их не мог видеть никто, кроме него, не имело значения. Он знал, что заклеймён, - стало быть, знали и остальные. Другой на его месте не смог бы жить с таким позором. Но Марвин был из тех, кто не может с таким позором умереть. Только - смыв. Хотя и не знал ещё как, и от этого незнания ему становилось всё паршивее и паршивее изо дня в день.
        Достигнув первого ряда, Марвин придержал коня. Стянул перчатки. В последнее время у него постоянно потели ладони - и в жару битвы, и в холод ночей перед нею. Рука от этого скользила и пару раз чуть его не подвела. Вот и сейчас - стоило ему оголить руки, как от ладоней потянуло паром.
        - Эх-х, жарко будет сегодня, - довольно крякнул кто-то рядом с ним. Марвин не обернулся - вместо этого взглянул вперёд. Далеко, почти на самом горизонте, медленно сгущалось тёмное облако: войско герцогини тоже строило ряды. Эта мужеподобная сука, которую среди сторонников законного монарха издевательски звали «мессерой», только что получила подкрепление, а дополнительные войска короля задержались в пути, и с только что обронённым замечанием трудно было не согласиться. В лучшем случае - трое против одного. «Ну да ничего, - подумал Марвин, протирая ладони грязным снегом. - Я всё равно не могу умереть. Увы и ах».
        - Что, парень, страшно? - с наслаждением протянул рядом тот же рыцарь.
        Марвин наконец обернулся к нему. Пожилой, на унылой тяжелобокой лошади, довольно плохо снаряжённый, небритый и обрюзгший, похожий на старого наёмника - хотя наемнический корпус располагался по левому флангу. Рыцарь криво сидел в седле, крепко стиснув положенный поперёк седла двуручник, и мечтательно смотрел вдаль.
        - Мне тоже страшно, - будто смакуя каждое слово, проговорил он. - Вот смотрю я на эту ораву и, веришь, в штаны готов наложить. Это ничего, бывает. Со всеми бывает.
        - Я не боюсь, - сказал Марвин.
        Рыцарь скосил на него сочувственный взгляд.
        - А… Ну, ты, может, и не боишься. Верю, - охотно кивнул он. - Я в твои годы тоже не боялся. Дурак был, думал, что меня убить нельзя…
        - А разве можно? - спросил Марвин, роняя с ладоней остатки снега. - Вы ведь по-прежнему живы.
        - Это только так кажется, парень, - ответил старый солдат и захлопнул забрало шлема.
        Марвин последовал его примеру. И в который раз частая решётка забрала, благодаря которой окружающий мир становился таким обманчиво далёким, показалась ему тюрьмой.
        - Равня-а-а-айсь! - заорал вдалеке генерал. Марвин набрал воздуху в грудь, выдернул меч из ножен.
        Старый рыцарь снова заговорил, и его приглушённый шлемом голос слышался словно из-под земли:
        - А будет жарко, ох, Ледоруб забери, жарко… Хоть погреемся. Вот, помню, когда-то при Балендоре…
        Марвин не успел отреагировать на это слово - раздался сигнал к атаке, и ноги, непривычно и сладостно лёгкие без тяжкого веса поножей, сжали бока коня.
        Потом все кричали, и он кричал - не зная и не помня, что, крик сам рвался из пылающей глотки. Было холодно, так холодно, что сталь забрала, казалось, примерзала к лицу, и Марвин почти обрадовался, когда одним из тысяч ударов, которые сыпались на него и которыми сыпал он, с него сбило шлем. Его будто выпустили на свободу - он глотнул всей грудью рвущий горло воздух и одним ударом снёс голову тому, кто только что выпустил его из этой тюрьмы. Всё тот же мелкий мокрый снежок тихо опадал на головы, поминутно слетавшие с плеч, а вверху надрывно и нетерпеливо кричали вороны, дожидаясь скорого пира.
        Марвин рубил направо и налево, забыв мир, забыв себя, абсолютно счастливый - это единственные мгновения радости, которые теперь были ему дозволены - но почему-то никак не мог согреться, и чужая кровь, заливавшая его с головы до ног, тоже была ледяной. Перед глазами во всеобщем хаосе железа и тел мелькнуло лицо, похожее на лицо старого рыцаря, дравшегося при Балендоре; потом оно исчезло, а может, Марвину просто почудилось. Людей герцогини было много, работы - тоже, и это было так сладко…
        Сладко, и всё равно холодно.
        А потом он снова увидел - теперь в самом деле увидел, - и его бросило в пот. Так странно - словно до этого он не покрылся даже испариной.
        - Лукас… Лукас из Джейдри, - прохрипел Марвин и обнаружил, что лишился голоса.
        Он рванулся вперёд, подминая под конём своих и чужих, бешено оглядываясь в отчаянной попытке снова поймать этот взгляд. Он не понял, на чьей стороне бьётся Лукас - вполне может статься, что и на королевской, армия достаточно велика, чтобы они не пересекались во время стоянок, но это ничего не меняло. Кровь гулко колотилась у Марвина в висках. Ему не хотелось верить, что это лицо мелькнуло только на миг, и он снова потерял его из виду, как терял перед тем многих и многих. «Нет, он где-то здесь, - думал Марвин, - я же знаю, он где-то здесь…» Он скользнул помутневшим взглядом вокруг, выхватывая отдельные лица, и не сразу сообразил, как такое возможно - ведь в обычной бойне ничего не разобрать за сплошной завесой скалящихся окровавленных масок… И только тогда осознал, что битва почти кончилась, не продлившись и получаса. Людей герцогини всё-таки было намного больше.
        Кто-то заорал позади него, и вдруг конь Марвина, вскинув морду, испустил истошный крик, больше похожий на человеческий вопль, чем на лошадиное ржание. Марвин скользнул в сторону, выдёргивая ноги из стремян, перешёл в кувырок и оказался на ногах, когда конь тяжело рухнул на бок, заливая землю кровью из распоротого брюха. Марвин задержал на нём взгляд всего на один миг, потом развернулся, рубанул снизу вверх - отрешённо, без участия сознания, в котором всё так же клокотала только одна мысль: он здесь, Лукас из Джейдри где-то здесь. Он отбил ещё несколько атак, одновременно разворачиваясь, споткнулся обо что-то, с трудом сохранил равновесие, выпрямился…
        Белая земля была усеяна телами и обломками доспехов, кое-где вдалеке ещё дрались, а вокруг было чисто, совсем чисто, ни души…
        И не было Лукаса из Джейдри.
        - Где же ты, Ледоруб тебя раздери! - закричал Марвин и задохнулся криком, когда что-то с неимоверной силой ударило его по спине, в самый центр позвоночника, сшибая наземь.
        Марвин рухнул в груду порубленных тел, еле успев подставить руку и чудом не выронив меч. Локоть врезался во что-то твёрдое, взорвался болью. Марвин мгновенно перекатился на спину, не глядя отбил обрушившуюся на него сверху атаку. Успел увидеть огромную фигуру, нависшую над ним чёрной тенью, - и болезненно обострившимся зрением выхватил птиц, выводивших стройные танцы над плечом этой тени, высоко-высоко… Он сумел парировать следующий удар, не имея сил ответить на него. Спину, казалось, сломали пополам, будто палку об колено. Но, к счастью, это только казалось - он чувствовал свои ноги, и в последней отчаянной попытке оттолкнулся ими от случайно попавшейся опоры, уходя от прямого удара, который должен был разрубить его пополам. Снова стало холодно, хотя пот заливал лицо, и волосы липли к вискам, залепляли глаза. Чудовищный удар сапогом по запястью наконец выбил из руки меч. Потом та же нога ударила в горло, перебив дыхание и вынудив запрокинуть голову к самому небу.
        «Я не умру, я не могу, не умею…» - пронеслось в голове у Марвина, и одна из чёрных птиц, сложив крылья, камнем понеслась вниз. Стало совсем тихо, и Марвин снова почувствовал, как мокрый снег ложится на лицо. В белом свете зимнего для тускло сверкнуло лезвие, но Марвин не закрыл глаза.
        И увидел, как блеск померк.
        - Нет! Оставь его! Он мой!
        - Какого беса?!
        - Пять сотен! Сегодня же, у меня с собой, в лагере!
        Было тихо, так тихо, так безнадёжно, безрадостно тихо. И чёрная птица всё падала и падала наземь камнем…
        - Погоди… Это же… Ох, Ледоруб меня раздери, я и не узнал! Это тот щенок из Балендора?!
        «Я же сказал, - подумал Марвин, - я сказал вам, что убью того, кто произнесёт при мне слово Балендор…»
        А потом его словно калёным железом ожгло: щенок из Балендора .
        Тот щенок из Балендора. Вот кто я теперь. Марвин из Фостейна стал Щенком из Балендора…
        Тяжёлая нога убралась с горла. Ледяной воздух хлынул в пересохшую гортань.
        - По рукам, Лукас. Он и правда твой.
        А надо уметь проигрывать, малыш.
        «Лжёшь, - подумал Марвин, глядя, как тысяча чёрных птиц камнем падает ему в лицо, - лжёшь, нет, нет, нет, я никогда не проигрываю, никогда не проигрываю, никогда не…»
        - Э-эй, всем веселиться, это личный приказ её светлости!
        - Против приказа не попрёшь, - гаркнул Ойрек и под всеобщий хохот залпом осушил огромный ковш с вином.
        - Так его! Здоровье нашей Мессеры! - завопил кто-то из толпы и тоже поднёс к губам кувшин, но тут же повалился наземь от могучей затрещины Ойрека.
        - Я тебе дам «мессеры», поганец! - проревел он. - Для нас она «её светлость», и не иначе!
        - Её светлость Мессера! - гоготнул кто-то из толпы, и солдаты дружно заржали. То, что они ежедневно шли умирать ради герцогини Артеньи, не меняло их отношения к этой эксцентричной особе. И кто бы подумал, что среди них ни одного наёмника - сплошь благородные рыцари, присягнувшие герцогине. А со стороны - скот скотом. Лукаса не слишком радовало их общество, но Ойрек заявил, что оскорбится, если Лукас откажется выпить с ним чарку. А оскорблять Ойрека лишний раз Лукасу не хотелось. Оскорбление - вещь слишком тонкая, чтобы разбрасываться ею без толку.
        Так что приходилось терпеть, хотя от всеобщего гвалта у него побаливала голова. Тем не менее он без труда нацепил маску пьяного веселья - с налётом меланхолии, чтобы никто не приставал к нему с разговорами, и сидел на самом краю бревна, чуть в стороне от общей компании, лениво потягивая вино. День перевалил за половину, было пасмурно, но заметно теплее, чем в иные ясные дни на Запястье, - они продолжали двигаться на юг, тесня войска короля. Дерек не соврал - герцогиня и в самом деле побеждала: к ней примкнуло неожиданно много домов, над которыми, видимо, изрядно поработали патрицианцы. В результате численный перевес уже второй месяц оставался на её стороне. Король же никак не мог толком организовать своих разрозненных вассалов, многие из которых продолжали воевать между собой. Словом, всё шло так, как задумано… а кем и для чего, Лукас предпочитал не выяснять.
        В конце концов, на этой войне он был вовсе не ради герцогини.
        Кто-то фальшиво затянул песню, её дружно подхватили. На ближайшие дни их ждал переход, битв не предвиделось, и солдаты расслабились. Больше всех наслаждался вакацией Ойрек, карман которого приятно оттягивали пять сотен, заплаченные Лукасом. Правда, там уже осталось поменьше - Ойрек был человеком широкой души, и вокруг него всегда собиралась толпа дармоедов. На Лукаса они посматривали не сказать что приязненно - будто понимали, что ему здесь не место. В самом деле: он не походил на человека, сражающегося по убеждениям, а денег у него было больше, чем у всех них, вместе взятых. Армия герцогини, как это всегда бывает с армиями бунтовщиков, состояла из людей, которым нечего терять и которые надеялись на перераспределение благ после победы. Лукасу подобные мотивы были чужды, и это им не нравилось. Сам же он даже отчасти симпатизировал этим бесхитростным дуракам, отчаянно жаждущим скорой наживы. Они, по крайней мере, были совершенно предсказуемы и потому безопасны.
        Песня оборвалась, тот же запевала начал было новую, но тут Ойрек досадливо крякнул.
        - Эх, скучно! - посетовал он, и его поддержал нестройный хор голосов. В самом деле: вакация вакацией, а третий день без боя сказывался на моральном духе армии не лучшим образом.
        - Потешить? - хохотнула одна из походных шлюх, обвивая его сзади толстыми руками. Ойрек брезгливо, хотя и беззлобно шлёпнул её по красному запястью.
        - Отвали, надоела. Всё надоело! Эй, Лукас, - вдруг, словно вспомнив что-то, оживился он. - А как там твой Балендорский Щенок? Выжил?
        - Выжил, - отозвался Лукас. - Куда бы делся? Молодой, крепкий. Хотя приложил ты его знатно, два дня провалялся.
        - Ну так! - ухмыльнулся Ойрек, довольно хрустнув суставами. - Рука у меня тяжела.
        - Ой тяжела-а… - промурлыкала его женщина и завизжала, когда он от души хлопнул её по обширному заду. Рыцари снова загоготали.
        - А ну, покажи-ка его! - потребовал Ойрек. - Хочу полюбоваться на свою работу.
        - Да, впрямь, Лукас, покажи! - подхватило благородное собрание.
        Лукас пожал плечами. Интерес был понятен: пленных войска герцогини почти не брали, за исключением высокопоставленных лиц, которых намеревались обменять на своих. Учитывая скорость и трудность переходов, никому не хотелось таскать за собой пленников, которые могут сбежать в любую минуту.
        Лукас подозвал Илье, своего оруженосца, и отдал распоряжение.
        - Только калечить не позволю, - предупредил он. - Я не для того за него пять сотен отвалил.
        - Да уж, калечить его - твоё святое право, - согласился Ойрек. - Хотя я бы на твоём месте убил его ещё в Балендоре. Чего возиться-то? С такими паскудами разговор должен быть короткий.
        - Погодите-ка, - оживился кто-то, - это что, тот самый малец, который…
        - Тот, тот, - отмахнулся Лукас. - Вот я и говорю: не калечить. Как бы сильно ни захотелось.
        - Святой вы человек, сэйр Лукас, - восхищённо сказал один из рыцарей. Остальные поддержали его понимающим хмыканьем.
        - А вот и наш герой, прошу любить и жаловать! - тонко крикнул фальшивоголосый рыцарь.
        Рыцари расступились. Марвина втолкнули в круг.
        «Что ж ты вечно такой взъерошенный?» - с улыбкой подумал Лукас. До этого момента у него не было времени заняться своим пленником или хотя бы рассмотреть его: последние два дня он был озабочен поиском нового обмундирования, основательно потрёпанного в последней битве. Особых хлопот ему Марвин не доставлял, мирно провалявшись эти дни без сознания в палатке Лукаса, так что тот с лёгким сердцем приставил оруженосца его сторожить и занимался своими делами. Этим утром Марвин наконец пришёл в себя, и, судя по всему, умирать не собирался, хотя его явно лихорадило: лицо пылало, дыхание было шумным и неровным, что не мешало мальчишке сохранять поразительно наглый и самоуверенный вид. Лукас разглядывал его, не скрывая удовлетворения. Дерек в самом деле не подвёл. И судьба тоже, преподнеся такой подарок.
        - Проходите, мессер, присаживайтесь к нашему костерку, - издевательски раскланялся Ойрек. - Вижу, вы в добром здравии, чему я несказанно рад. Надеюсь, вы не держите на меня зла за то, что я вас малость помял давеча?
        Марвин даже не взглянул на него. Он неотрывно смотрел на Лукаса, будто не замечая больше ничего вокруг. Глаза у него были серо-зелёные, ещё по-детски большие - но совсем не детская тьма вихрем гуляла в зрачках. «Чуть не убил меня, и ещё смеет ненавидеть, - подумал Лукас. - До чего же хорош».
        - Ишь, ответствовать не изволит! Выдрать бы тебя, поганец, - с отвращением бросил кто-то.
        - А точно! - хохотнул Ойрек. - Мальчишка-то смазливый! Может, разложим его по-быстрому, а?
        - Я тебе покажу - разложим! - ревниво заверещала его шлюха, вцепляясь благоверному в волосы под дружный хохот рыцарей.
        Лукас молча смотрел в белеющее лицо Марвина - смотрел и улыбался, пытаясь угадать его мысли. Не будь мальчишка связан, кому-то здесь уже бы не поздоровилось. А впрочем, может, он и не настолько глуп. Во всяком случае, Лукасу хотелось в это верить.
        - Как вы чувствуете себя, мой друг? - вкрадчиво спросил он, когда шум вокруг немного улёгся.
        Губы Марвина дрогнули, будто с них должно было, но так и не сорвалось ругательство. Рыцари притихли, посмеиваясь и перебрасываясь насмешливыми комментариями. Ойрек широко ухмылялся.
        - Простите, я прежде не мог уделить вам должного внимания, - тем же тоном продолжал Лукас. - А тут вот благородные мессеры пожелали узреть того самого сэйра, что прославил последний турнир в Балендоре… Надеюсь, вы ещё не запамятовали?
        - Не запамятовал, можете быть уверены, - сказал Марвин.
        От звука его голоса рыцари разом смолкли. Лукас прищурился, внимательно разглядывая его напряжённо выпрямленную фигуру.
        - Рад это слышать, - сказал он. - Вы знаете, пока вас не было, благородные мессеры убеждали меня, что я должен вас убить.
        - Так убейте, - проговорил Марвин. - За чем же дело стало?
        - Дело стало за тем, что я уже дважды спас вам жизнь, хотя вы этого, я вижу, не цените. Причём первый раз получил её в подарок, а второй - купил.
        - И переплатил, как по мне, - вставил Ойрек.
        Марвин вздрогнул - мимолётно, но от Лукаса это не укрылось. Ах, ну да, откуда ему знать. Он и так уже был еле жив там, на поле боя, когда Лукас перехватил руку Ойрека, занесённую над его головой. Неприятное открытие, верно, парень?
        - Не знаю, как благородное собрание, а я привык практично смотреть на жизнь, - заметил Лукас. Члены благородного собрания покривились, показывая своё отношение к такой позиции. - И прежде чем убить вас, я хотел бы получить компенсацию своих затрат. По-моему, это справедливо.
        Здесь уж благородное собрание было вынуждено согласиться.
        - Как же мне её получить, вот в чём вопрос? - подперев голову рукой, мягко спросил Лукас.
        Рыцари принялись наперебой предлагать разнообразные варианты, самым безобидным из которых было раздеть мальчишку догола и заставить поплясать на снегу. Марвин по-прежнему не шевелился. Лукасу казалось, что насмешки отлетают от него, словно горох от стены.
        «Ему не важно, что скажут они, - подумал Лукас. - Он хочет знать, что скажу я. И вовсе не потому, что боится. Он не боится».
        - Как видите, способов множество, - проговорил он, когда рыцари угомонились. - Но мне интересно, что предложите вы сами.
        - Я бы предложил дать мне хороший меч, - сказал Марвин. - И решить наши разногласия без посторонних.
        - Не разочаровывайте меня, мессер. Вы не слишком-то пеклись о присутствии посторонних, когда бросали копьё мне в спину в Балендоре.
        Как забавно он реагирует на слово «Балендор». Будто судорогой его сводит. А не успел ли он пожалеть о том, что сделал на том злосчастном турнире? Последняя мысль отозвалась в Лукасе тенью недовольства - он не хотел бы услышать на этот вопрос положительный ответ.
        - Стало быть, дельных идей у вас нет, - подытожил он. - Тогда соблаговолите выслушать мои. Пока что я вижу следующие варианты. Я могу отвезти вас в мой замок и держать там на цепи, как пса, пока за вас не заплатит выкуп кто-либо из ваших любящих родственников. И меньше чем на пять сотен я не соглашусь, сами понимаете. Ещё я могу убить вас прямо здесь и сейчас - неторопливо и изобретательно, думаю, благородные мессеры помогут мне советом, когда моя фантазия иссякнет. А ещё я могу снять с вас портки и прилюдно высечь, а после с миром отпустить на все четыре стороны. И, вы знаете, последний вариант мне более всего по душе.
        Он улыбался всё время, пока говорил - эта улыбка была одним из самых сильных его орудий, в первую очередь потому, что её всегда истолковывали верно. А может, дело в тоне его голоса - рыцари на сей раз не стали смеяться, словно поняв, что говорит он абсолютно серьёзно. Марвин тоже это понял, потому что когда Лукас умолк, в его лице не осталось ни единой капли крови.
        - Вы не посмеете, - очень медленно сказал он.
        Лукас расхохотался. Его смех никто не подхватил.
        - А вы так и не научились проигрывать, сэйр Марвин из Фостейна! Вы что, не понимаете, что я сделаю всё, что захочу, и вы не сможете мне помешать? И благородные мессеры, глядящие на меня так неодобрительно, тоже не смогут. Смотрите-ка, вы тронули их каменные сердца. Или вы согласны с ними и предпочитаете кастрацию? Я не доставлю вам такого удовольствия. Эй, Илье! Наломай-ка мне ивовых веток пожёстче!
        - Лукас, брось, - хмыкнул Ойрек. - Это не остроумно. Куда как лучше его повесить.
        - Вот именно - лучше, и сэйр Щенок из Балендора явно бы это предпочёл, - Лукас встал и пошёл вперёд. Чьи-то ноги, вытянувшиеся поперёк его пути, торопливо убрались. Марвин стоял, будто врос в землю, и смотрел, как он приближается. Лукас остановился напротив него - в точности как тогда, на ристалище. Они были примерно одного роста - Марвин чуть ниже, но их глаза находились друг против друга, точнее, враг против врага. И сколько же ярости было в этих по-детски больших и по-взрослому бешеных глазах… ещё не волчьих, но - волчачьих.
        - Ну надо же, как любопытно всё обернулось, - негромко спросил Лукас - но в наступившей тишине каждое его слово звучало очень чётко. - Когда мы виделись с вами в последний раз, помнится, я надавал вам оплеух. Правда, зрителей было побольше. Вам казалось, хуже быть не может? А если сейчас я высеку вас на глазах этого пусть не столь обширного, но не менее любопытствующего собрания - вы наконец-то научитесь признавать своё поражение, или по-прежнему будете хорохориться?
        - Я убью вас, - одними губами сказал Марвин.
        - Конечно, - улыбнулся Лукас. - Непременно. Я бы и сам за такое убил кого угодно на вашем месте. Но в данный момент перевес на моей стороне. Хоть этот-то вы признаёте?
        Марвин не отвёл взгляд ни на миг - и это было хорошо, эх, до чего же это было хорошо! Лукас надеялся, что в его взгляде не отражается симпатия, которую он чувствовал к этому глупому стойкому мальчишке. Стойкость - это главное, а ум-разум придёт со временем.
        Ничего… научим.
        Он перестал улыбаться и сказал:
        - Что же мне с вами делать, мессер?
        Рядом возник оруженосец.
        - Сэйр Лукас, ив вокруг не видать, - доложил он. - Берёза подойдёт?
        - Забудь, - не глядя на него, ответил тот. - Отведи его обратно. Позови лекаря, пусть поглядит - его вроде лихорадит. И присматривай, чтоб не сбежал.
        - Да как он сбежит - наши кругом, - хмыкнул Ойрек.
        Лукас, не ответив, развернулся к примолкшим рыцарям.
        - Благодарю за компанию, мессеры. Не унывайте, её светлость велела веселиться, - напомнил он и, отсалютовав, пошёл прочь. Он чувствовал на себе взгляды - и подумал: интересно, сколько из них поняли, что сейчас произошло? Вряд ли хотя бы один.
        Кроме самого Марвина, разумеется.
        Ближе к вечеру Лукас заглянул проведать своего пленника. Тот снова был без сознания - точнее, как выяснилось со слов Илье, спал после травяного настоя, который дал ему армейский лекарь.
        - И он согласился выпить? - заинтересовался Лукас. - Или насильно влили?
        - Нет, согласился, даже с охотой, - ответил Илье. Лукас не смог сдержать улыбки, глядя на расслабившееся во сне лицо Марвина. «А волчонок не так-то глуп… Во всяком случае, пустая спесь в нём не всегда пересиливает голос разума. Он хочет вырваться и отплатить мне за всё, а для этого ему нужны силы. И, по крайней мере, он это понимает».
        - Посматривай тут за ним, - велел он.
        Ночь Лукас просидел у костра, потирая сжатые в кулаки пальцы и тоскуя по мягкому климату южной доли Предплечья. С ним никто не разговаривал, даже Ойрек ни словом не помянул недавнюю сцену. Они не понимали, чего он добивается. Ничего удивительного - Лукас всю жизнь находил удовольствие в вещах, которые другим казались странными. И именно благодаря этому получил всё, чем сейчас обладал. Потому что нельзя было делать то, что он делал - для короля, для патрицианцев, для множества частных лиц, - не упиваясь этим. Нельзя было подчинять себе волю и разум других, если только воля и разум других не были слаще вина. И Лукас лишь теперь понял, что почти забыл вкус этой сладости. Почти совсем забыл… надо же.
        Он думал об этом всю ночь, потягивая брагу и слушая пьяные песни товарищей по оружию. А утром отправился в свою палатку. Илье дремал на бочке у входа. Лукас разбудил его затрещиной. Оруженосец взвился на ноги и в панике завертел головой.
        - А?! Что? Сэйр Лукас?!
        - Вот удрал бы пленник, а ты бы и не заметил, - незло пожурил его тот и заглянул в палатку. Марвин не спал - сидел в углу на горе одеял, мрачно уставившись в угол, и выглядел заметно лучше, чем накануне. Похоже, отвар местного костоправа подействовал.
        - С добрым утром, сэйр Марвин, - приветливо сказал Лукас. Тот вскинул на него ненавидящий взгляд. Лукас покачал головой: - Манерам вам ещё учиться и учиться. А я, между прочим, решил вашу судьбу. Илье, развяжи его.
        Оруженосец обомлел, но приказ выполнил. Освободив руки Марвина, он тут же отскочил, будто боялся, что тот бросится на него (как дикий зверь, удовлетворённо подумал Лукас), но хозяин поймал его за плечо.
        - Нет, останься. Я хочу, чтобы ты был свидетелем. Слушайте меня внимательно, мессер, - обратился он к Марвину. - Вы теперь здоровы, смогли бы освободиться сами, так что приглядывать за вами хлопотно. Ещё оруженосца моего прибьёте, а мне бы этого не хотелось. Да и надоело торчать ночами под открытым небом, предоставляя вам собственное жильё. - Марвин слабо вспыхнул, но Лукас, будто не замечая этого, продолжал: - Я не поступлю с вами так, как вы того заслуживаете. То есть не высеку, да. - Снова вспыхнул - эх, какой же он ещё мальчишка. - Я отпущу вас за выкуп, как и положено. Обращаться стану соответственно. Вы ни в чём не будете нуждаться, и сцены, подобные вчерашней, не повторятся. Но взамен вы должны пообещать мне, что не сбежите. Сделаем вид, что забыли ваше бесчестье в Балендоре и поведём себя так, как должно благородным мессерам. Что скажете? Но знайте, если вы всё же сбежите и я поймаю вас, то снова надаю оплеух.
        Марвин слушал его речь, не перебивая и не шевелясь. Даже запястья не растирал - а ведь наверняка не на шутку затекли.
        - Так что, мессер? Обещаете?
        - Обещаю, - глухо ответил тот.
        - Чудно, - кивнул Лукас. - Можете свободно перемещаться по лагерю, но не выходите за его пределы. Я рассчитываю на остатки вашей чести.
        И он вышел из палатки, уволакивая за собой ошарашенного Илье.
        - Мессер… мессер! - взмолился оруженосец, когда к нему вернулся дар речи. - Простите меня, но что всё это значит?
        - Только то, что я сказал.
        - И вы думаете, он не сбежит?!
        Лукас пожал плечами и улыбнулся.
        - Не знаю. Я бы сбежал.
        Сперва ему казалось, что он умирает или уже умер. А потом понял: лучше бы так и было.
        Лагерь герцогини оказался компактнее и удачнее расположенным, чем королевский, несмотря на то, что численность войск Мессеры превышала число солдат её брата. Марвин не знал, сколько времени прошло со дня последней битвы, но вряд ли много, и большую его часть он провалялся в бреду, изредка приходя в сознание и разглядывая тёмный свод палатки, сквозь прорехи в котором иногда пробивался блеклый дневной свет. Всё это время у него страшно болела голова. Палатка была одноместной, всегда наглухо зашнурованной снаружи, и никто в неё не заходил - не считая оруженосца, который заглядывал время от времени, чтобы накормить его и убедиться, что он не сбежал. Но Марвин даже не думал о побеге - в те дни ему казалось, что он никогда не выйдет из этой тесной духоты, что умрёт здесь, и ему этого почти хотелось. В голове не было ни единой мысли - только глухая тоска грызла сердце, словно червь - яблоко, погребённое под ковром прелых листьев.
        Но потом он всё-таки вышел наружу - вернее, его выволокли, и он едва снова не потерял сознание от непривычно свежего воздуха, с силой ударившего в лёгкие.
        То, что случилось позже, он старался не вспоминать. Хотя нельзя было не вспоминать. О нет, именно это надо было помнить . Всегда. До тех пор, пока он не заставит сэйра Лукаса из Джейдри пожалеть о том дне, когда он узнал о Марвине из Фостейна.
        О Щенке из Балендора, думал Марвин, и эти слова, даже мысленные, даже не произнесённые вслух, снова и снова били его по лицу, били, били…
        Нет, он не чувствовал вины от того, что сделал тогда на турнире. Смятение, горечь, злость - да, но не вину. Он и теперь бы поступил точно так же - даже зная, то воспоследует. Да и тогда знал, на самом-то деле - это было так предсказуемо. Только вот он ждал - почти надеялся, - что теперь каждый встречный станет плевать в него, едва завидев. Надеялся, потому что это было бы куда как лучше молчаливого сочувствия, которое он ощущал в Балендоре, когда Лукас из Джейдри хлестал его по щекам, и в лагере, у костра, когда он снова отхлестал его, на сей раз - словами, и это почему-то было хуже… Не могло, просто не могло, некуда уж хуже - а всё равно было.
        Потом, уже под утро, проснувшись с куда более ясной после лекарских трав головой, Марвин лежал на спине, глядя на мутный свет под куполом палатки, и думал, что, может быть, было бы лучше, если бы Лукас выполнил вчера свою угрозу и в самом деле высек его - там, на глазах у всех… Было бы лучше, потому что это опозорило бы его куда сильнее, чем самого Марвина - так же, как Марвина опозорил удар в спину, который он нанёс. Кажется, Лукас понимал это - и потому ограничился прилюдной угрозой, которую так и не воплотил, оставшись чистым и вновь облив грязью Марвина. Он думал об этом и чувствовал, как сотни игл впиваются в глаза, горло, сердце, - это было невыносимо.
        «Как же он делает это, - бессильно думал Марвин, - как? Почему каждый новый его поступок оставляет меня в дураках?»
        И вот теперь ещё одна, не менее унизительная милость. В которой наверняка крылся подвох - но, Ледоруб его раздери, какой?! Лукас говорил об остатках чести, улыбаясь - как же Марвин успел возненавидеть эту улыбку! Ясную, светлую, почти мальчишескую, мигом сбрасывавшую ему десяток лет, такую обезоруживающую, и такую безжалостную при этом. Я всё о тебе знаю, говорила эта улыбка. Я знаю, что ты думаешь, знаю, что ты сделаешь. И мне нравится за тобой наблюдать, убеждаясь в этом. «Проклятье, - думал Марвин, - будто он - посетитель зверинца, а я - диковинный зверь за решёткой. И я могу сколько угодно бесноваться и кидаться на прутья, но не смогу сжать зубы на его горле, а он будет всё так же улыбаться, скрестив руки на груди, и что-то не понятное мне будет гулять в его глазах…»
        Когда Марвин впервые вышел из палатки сам - свободный в действиях, но связанный данным словом, - рядом никого не оказалось. Пара солдат резалась в кости чуть в стороне, ещё один валялся на земле у костра. Среди них не было свидетелей его вчерашнего унижения, и в сторону Марвина никто не посмотрел.
        «Я ведь внешне ничем не отличаюсь от них», - подумал он.
        Ну да, почти ничем. Не считая того, что он безоружен.
        Стояла хорошая погода, а Марвин изголодался по свежему воздуху и решил побродить по лагерю - благо это ему не возбранялось. В глубине души он боялся наткнуться на кого-то из вчерашних рыцарей, а то и на самого Лукаса, но устоять перед соблазном не сумел. Поэтому бродил - и смотрел, и запоминал всё, что мог. Конюшни располагались в центральной части лагеря: открытые, хорошо охраняемые. Марвин осмотрел их, пересчитал лошадей, оценив на глаз их выносливость и степень усталости, и с сожалением был вынужден признать, что вряд ли ему удастся украсть одну из них. Он с горечью вспоминал собственного боевого коня, убитого под ним на Плешивом поле. Несчастному животному вспороли живот, а Марвин даже не смог его добить, потому что через минуту добили его самого.
        Впрочем, судя по воздуху, мягкому и куда более тёплому, чем несколько дней назад, они продвинулись на юг, в тылы королевской армии. Стало быть, где-то неподалёку должны быть свои. Можно и пешком добраться…
        Так что, Марвин из Фостейна, ты всё-таки сбежишь?
        «Конечно, сбегу, сегодня же», - ответил Марвин сам себе, но почему-то эта мысль была неприятной. Ему ещё не приходилось нарушать данное слово… но приходилось бить в спину честно победившего противника - а это не одно ли и то же?
        Нет, проклятье, нет. Не в этом дело. Тогда он просто не думал, что делает. У него не было времени думать о чём-то другом, кроме невозможности и невыносимости поражения. Знать бы тогда, что есть куда более невыносимые вещи…
        Или всё-таки нет?
        Но теперь у него было слишком много времени для раздумий, и он не смог бы оправдаться даже перед собой. Это с одной стороны. А с другой - когда ты в плену, что может быть естественнее желания сбежать?
        Разве что желание побеждать. Всегда побеждать. Всё равно, как.
        - Эй, парень, глотнуть не хочешь?
        Он с трудом удержал дрожь, обернулся. На земле, скрестив ноги и протягивая фляжку, сидел старый солдат. Марвин был уверен, что прежде не видел его. Поколебавшись, он сел рядом, принял предлагаемое, благодарно кивнул, отпил. Он не принимал спиртного уже два месяца и неожиданно закашлялся, когда неимоверно крепкая брага полилась в горло. Солдат засмеялся, похлопал его по спине.
        - Что, крепковато для такого щенка? - дружелюбно сказал он.
        По спине Марвина прошёл мороз. Щенок из Балендора…
        Да нет, тут же понял он, этот старик никогда не слыхал о Щенке из Балендора. А слово это сейчас проговорил едва ли не любя - так дед мог бы говорить о своём внуке.
        - У меня самая крепкая брага в здешних местах, - похвастался он. - Я сам с Большого Пальца, а всем ведомо - чем злей морозы, тем крепче самогон! - он довольно засмеялся, отобрал у Марвина флягу, глотнул. Потом пожаловался: - А про меня забыли все. Как разорили ту деревеньку близ Плешивого поля, местного дрянного винца набрали - уже не нужен им самогон старого Дилена. А то всё бегали! - он обиженно засопел. - Щенки! Все как есть щенки! Хочешь ещё глотнуть?
        - Давай! - решился Марвин. На сей раз пошло лучше, и он долго не отрывался от фляги. Старый Дилен наблюдал за ним с видимым удовольствием, потом кивнул.
        - Молодец! Поспешил я тебя щенком обозвать, прости старика. А чего ты помятый-то такой? И меч твой где? Что, на Плешивом раздели?
        Марвин глубоко вздохнул.
        - Я ранен был. Думал, совсем подохну.
        - Ну! А мародёры Попрошайкины за мертвяка приняли, да?
        - Что?
        - Мародёры Попрошайкины, говорю, стервецы, раздели! - заорал старик ему на ухо. - Тебя что, по башке огрели, недослыхиваешь?
        - А… да, - ответил Марвин, с трудом сдерживая желание осенить себя святым знамением. Подумать только… неужели люди Мессеры называют его величество короля Артена Благоразумного «Попрошайкой»?! Марвин не питал к нему особой любви, но, как ни крути, монарх есть монарх, он ставленник Единого, и поносить его - будто поносить Святого Патрица.
        - Чего кривишься? - спросил старик.
        - Да так, - ответил Марвин. - Башка болит. И брага у вас вправду ядрёная.
        - Оно верно! - довольно заулыбался вояка. - А меч ты себе раздобудь, а то что ж это - не дело, мы вот-вот в драку, а ты - всё равно что голый.
        - Скоро будет драка?
        - Скоро. Может, уже и завтра. Тут недалече, говорят, королевский гарнизон - они нас не ждут, мы в обход идём. А в гарнизоне, сам подумай, небось и девки есть, - старик многозначительно подмигнул, хмыкнул, обнажив в ухмылке гнилые зубы.
        - Зачем вам-то девки?! - изумился Марвин.
        - А ты что, мальчиков предпочитаешь? Ну так там и пажи небось какие найдутся, всяко есть чем поживиться.
        «Неужели и я, если доживу до его лет, буду только об одном и думать?» - пронеслось у Марвина, и его покоробила эта мысль - никогда прежде он не задумывался ни о чём подобном. А если бы и задумался - вероятно, лишь ухмыльнулся бы… В самом деле, нет ведь ничего слаще доброй драки да резвой девки… так ведь? Всегда так было.
        Всегда, до того, как его заклеймили пощёчины Лукаса из Джейдри. Его пощёчины и его усмешка.
        Марвин вскочил, чувствуя, как поднимается изнутри к горлу что-то тяжкое, спирающее дыхание.
        - Пойду я, - отрывисто сказал он. - Оружие надо раздобыть.
        - Ты к Уотеру зайди, у него много всякого добра есть, - посоветовал старик. - Меня в прошлом переходе тоже мародёры раздели, так я у него заново так снарядился - лучше, чем было!
        - Благодарю вас, мессер, - сказал Марвин и зашагал в другую сторону лагеря.
        И почти сразу увидел человека, который оглушил его на Плешивом поле и которому Лукас заплатил за его жизнь… пять сотен заплатил.
        «Я верну вам эти пять сотен, мессер», - подумал Марвин, и в этот миг рыцарь встретился с ним глазами.
        - Эй, да ты сбежал никак! - завопил он.
        - Нет, Ойрек, ты что, забыл? - одёрнул его кто-то из сидевших рядом. - Лукас же сказал, что договорился с ним…
        - Договорился? - по заросшему лицу Ойрека поползла брезгливая гримаса. - Это о чём можно договориться с ублюдком, бьющим в спину?
        - Да неужто, благородный мессер? Вы меня, если мне память не изменяет, тоже в спину ударили, - холодно сказал Марвин.
        Ойрек, медленно багровея, поднялся на ноги.
        - А ну повтори, что ты сказал?!
        - Вы слышали.
        - Ах ты, паскуда, да я ж только оглушил тебя, чтоб потом добить, глядя в твою поганую рожу!
        - И это, по-вашему, более честно? - насмешливо поинтересовался Марвин.
        Скрюченные волосатые пальцы скользнули по его горлу, но в следующий миг страшно ругающегося Ойрека оттащили двое его друзей.
        - Сдурел?! Лукас с тебя шкуру спустит!
        - Посмотрим ещё, кто с кого! - проревел Ойрек. - Вот погодите, наплюёт ему этот гадёныш в рожу, так пожалеет, что вчера меня не послушал!
        Марвин стоял, скрестив руки на груди и не шевелясь, и чувствовал поразительную лёгкость во всём теле - и на душе. В кои-то веки всё оборачивалось лучшим образом.
        - Дай мне меч, - сказал он. - И спусти с меня шкуру сам. Если сумеешь. Только, чур, перед тем не оглушать, идёт?
        - Убью!!!
        - Ну, ну, что это здесь происходит?
        И всё, в один миг - то ли крылья подрезали, то ли огрели по башке и снова мордой в дерьмо. Марвин почувствовал, как отнимаются руки и ноги, - будто сам только звук этого голоса лишал его сил.
        Вернее, не столько звук, сколько безудержная волна ярости, которая захлёстывала его, когда он слышал голос Лукаса Джейдри.
        - Ойрек, если ты так рвёшься убить его, следовало сделать это раньше, - сказал Лукас, подходя ближе и кладя ладонь Марвину на плечо - и тот окаменел, не в силах ни сбросить эту руку, ни выдерживать её прикосновение. - И не надейся, что я ограничусь стребованием компенсации, если ты тронешь его хоть пальцем. Мы вроде порешили, что он мой?
        - Твой, - сказал Ойрек и сплюнул Марвину под ноги. - И когда он тебя прирежет посреди ночи, я первый ему руку пожму. Дуракам туда и дорога.
        - Не спорю, - коротко сказал Лукас - и снова эта его ухмылка поганая, больше и говорить ничего не надо, и так всё ясно. Ойрек развернулся к нему, потянул меч из ножен. Лукас не двигался. Его ладонь всё так же лежала у Марвина на плече.
        - Ойрек, подумай хорошенько, - спокойно проговорил он. - Как следует подумай.
        Похоже, он ничуть не сомневался в исходе назревающей драки. И что удивительнее всего - не только он один. Ойрек глухо зарычал и с грохотом вернул меч на место. Двое рыцарей, наблюдавшие за ними, не проронили ни слова.
        - Сразу бы так, - сказал Лукас. - И забудь о моём пленнике. Возьми себе собственного в ближайшей битве и измывайся над ним, сколько влезет. А над этим, - он вдруг повернулся к Марвину и мимолётно улыбнулся ему - так, будто между ними существовал тайный сговор, - позволено измываться только мне.
        Он отошёл прежде, чем кто-либо успел ему ответить. Марвин снова почувствовал то же, что и вчера, когда он стоял связанный среди этих людей, которые осыпали его насмешками и предлагали кто повестить, кто разорвать лошадьми, но он только смотрел в прозрачные глаза Лукаса, сидевшего по другую сторону костра, и читал в этих глазах, что всё будет хуже, гораздо хуже.
        - Да он сам над кем хочет измывается, - проворчал Ойрек, отворачиваясь - но было видно, что он успокоился. Как будто тоже почувствовал это - и вновь перестал воспринимать всерьёз Балендорского Щенка…
        Марвин подумал, что больше не может всё это выносить.
        Его даже не проводили взглядами. Похоже, никто не беспокоился о том, что он может сбежать. И не без оснований: выйти-то из лагеря он сможет без труда, но безоружный да без коня - не уйдёт далеко…
        Если только не постарается.
        Надо было, конечно, выждать до ночи, но у него уже не было сил. Ещё одно свидание с сэйром Лукасом, и кому-то из них не жить… а для этого было не место и не время.
        - Постой-ка, друг, - не без труда напустив на себя беспечный вид, Марвин остановил проходящего мимо солдата. - Где мне Уотера найти?
        - А ты не знаешь? - удивился тот.
        - Да я в отрубке два дня был, не сориентировался тут ещё.
        - А-а. Вон там он, на восточной стороне. Обычная его синяя палатка.
        Марвин поблагодарил и направился в указанном направлении. Походная кузница была оборудована так же умело, как и сам лагерь; возле наковальни стоял здоровенный мужик в кожаном переднике. Рядом толклась пара солдат - судя по виду, наёмников. Ребята зелёные, явно моложе Марвина, необтёртые ещё. При виде Марвина они криво заухмылялись, но посторонились. Похоже, всякая шваль в лагере мессеры герцогини знала своё место. Не сказать, что Марвин этого не одобрял.
        Кроме этих двоих, поблизости никого не было. Парочка солдат переговаривалась чуть поодаль, но с того места, где стоял Марвин, их не было видно.
        Марвин вперил в наёмников неподвижный взгляд.
        - У вас ко мне дело, мессеры? - холодно осведомился он так, будто это они первыми на него уставились. Парни недоумённо переглянулись, похмыкали, но потом помотали головами и отошли шага на три. Марвин попытался представить, до чего ж свирепая была у него рожа, раз так подействовало, и угрюмо поздравил себя с удачным днём.
        Потом шагнул под синий тент, к дымящейся кузнечной жаровне.
        - Мне нужен меч. Одноручный, хорошего качества.
        Кузнец вскинул на него заплывший глаз, другим продолжая косить в сторону наёмников.
        - А деньги-то у мессера водятся? - прошепелявил он.
        - Водятся, водятся, - спокойно сказал Марвин. - Показывай железо.
        - Ну, чего уставились, пшли вон, голодранцы! - рявкнул кузнец топтавшимся рядом наёмникам. Те заворчали, но отошли ещё дальше - похоже, уже успели испытать на собственном загривке тяжесть кузнецовых кулаков.
        Кузнец кивком предложил Марвину подойти ближе. Тот шагнул в глубь навеса.
        - Вот этот неплох, - кузнец загремел сложенными на подставке мечами. - И цена пристойная.
        - За цену не беспокойся. Лучшее давай.
        - Да уж впрямь ли водятся? - полуобернулся к нему кузнец.
        - День сегодня для карт удачный, - не моргнув глазом, ответил Марвин. Кузнец несколько мгновений обшаривал его взглядом заплывшего глаза. Будь дело в деревенской кузне, непременно потребовал бы показать. Но здесь ведь все свои… Герцогиня почти не брала пленных. А если и брала, то их держали под крепким замком, а не пускали разгуливать по лагерю.
        «Неужто ты и впрямь такой дурак, Лукас из Джейдри?» - не смея верить в это, подумал Марвин.
        Или просто честен сверх всякой разумной меры…
        Ну уж точно больше, чем я.
        - Тогда вот, - кузнец вытянул меч - совсем новый, из отличной стали, с тщательно выделанной ажурной резьбой на крестовине. - Но он стоит три сотни.
        - Пойдёт, - сказал Марвин, принимая меч из рук кузнеца. Отступил на шаг, взмахнул пару раз, проверяя балансировку. В самом деле неплохо - не идеал, конечно, но на первое время сойдёт.
        - Слушай, Уотер, - сказал он, продолжая равномерно рассекать лезвием воздух - вж-жих, вж-жих, песня, а не клинок. - А что, вы вправду зовёте короля Попрошайкой?
        Он и сам не знал, зачем спросил, - должно быть, до сих пор не мог поверить. Но Уотер понял - через мгновение, и этого мгновения Марвину хватило. Лезвие вошло в шею кузнеца легко, словно в снег, перерубив кадык. Марвин схватил кузнеца за лямку кожаного передника и придержал, не дав завалиться навзничь. Грузное тело осело на наковальню.
        - Нельзя так, Уотер, - тихо сказал Марвин, тщательно вытирая клинок о рубаху кузнеца. - Нельзя так про законного монарха, грешно.
        Когда на лезвии не осталось крови, Марвин закинул клинок плашмя на плечо и, выйдя из палатки, зашагал к южному краю лагеря. Развивающиеся на ветру стяги с гербом герцогини Пальмеронской виднелись уже совсем недалеко - рукой подать.
        У него было не более минуты, прежде чем болтавшиеся рядом с тентом наёмники заметят труп и поднимут крик.
        Выход из лагеря охраняли двое зевающих патрульных. На Марвина они покосились, но ничего не сказали. Похоже, им было велено внимательнее следить за теми, кто входит в лагерь, а не за теми, кто его покидает. И как только дезертиров ловят…
        Он успел пройти от границы лагеря с полсотни шагов, когда услышал позади приглушённый крик. Тогда рванул с места - лес, густой чёрный лес Предплечья был рядом, на склоне холма; склоны здесь пологие, а снегопада не случалось давно, и старый снег успел сойти, только кое-где на палой листве запеклась белёсая корка инея.
        Марвин кинулся напролом через заросли, рубя ветки на ходу, потом, углубившись в лес шагов на сто и прорвавшись на небольшую поляну, бросился назад, тем же путём, старательно ступая по только что порубленным ветвям - к огромному поваленному дубу с раскидистой сетью корней, нависших над мелким песчаным обрывом. Забрался под корень, едва ли не в середину ствола, так глубоко, как мог. Подмороженное дерево пахло гнилью, из сердцевины свисали мокрые клочья мха. Марвин стиснул зубы, вжался спиной в слизкую древесину, покрепче упёрся ногами во вросшие в землю корни.
        Ищите теперь.
        «До вечера отсижусь, - подумал он, глядя на ползущее к зениту солнце. - Гадко тут, но лучше не рисковать».
        Он попытался представить лицо Лукаса, когда тот узнает - и не смог.
        «На сей раз победа за мной, мессер», - подумал Марвин, но эта мысль отчего-то не принесла ему облегчения.

* * *
        - Ну что, теперь ты доволен? - злорадно бросил Ойрек.
        Лукас пожал плечами.
        - Говорил я, сделает он из тебя дурака!
        - Ойрек, что ты надрываешься? - спокойно отозвался Лукас. - Пропил уже свои пять сотен, что ли?
        - Я-то нет, а вот ты - со всех сторон в дураках!
        - Пусть эта мысль тебя утешит.
        Ойрек хмуро взглянул на него и ничего не сказал. Он полагал, что Лукас должен слюной исходить со злобы, и оттого, что не наблюдал ничего подобного, злился сам.
        Примчался запыхавшийся Илье. Ойрек вскинулся первым:
        - Поймали?
        - Не-а! - в отчаянии ответил оруженосец. - Весь холм прочесали - даже следов нет!
        - Собак бы пустить, - вздохнул один из сидящих рядом рыцарей.
        - Да теперь уж что, - бросил Ойрек. - Удрал, гнида.
        Лукас сидел, откинувшись и уперев руки в землю. К вечеру ударил морозец, и подледеневшая земля жгла голые ладони. Лукас разглядывал небо: ночь подступала безлунная, в самый раз для побега. Глупый мальчишка, дождался бы темноты - его бы только к утру хватились. Но Лукас знал, что он не дождётся: видел. Он даже удивился, почему Марвин терпел так долго.
        - Удрал - и удрал, - обронил Лукас, чувствуя, что все ждут, чтобы он хоть что-то сказал. - Делов-то.
        - А кто за ним пошёл? - спросил кто-то, не бывший в курсе дела.
        - Да та пара наёмников, на глазах у которых он кузнеца прирезал, - бросил Ойрек. - Вот наглая же тварь!
        - Прямо так и на глазах?!
        - Ну, почти. Он в палатку к кузнецу зашёл, всё тихо было. Потом вернулся с оружием, а эти олухи хватились, только когда запах крови учуяли. Одно слово - псы! Сами за ним и кинулись, выслужиться хотели. Нет бы доложить куда надо или хоть Лукасу сказать…
        - Лукас бы его поймал, - заметил один из рыцарей.
        - Да уж, - хмыкнул Ойрек. - Только вот побрезговал, что ли?
        Лукас продолжал разглядывать небо. Луны нет, а звёзды-то как хороши… Конную Деву сегодня особенно чётко видно - так и переливается, и жеребец её так и пышет жаром белого сияния. «Жаль мне тебя, Марвин из Фостейна, тебе сейчас недосуг поднять голову и взглянуть на это небо. Ты мчишься по бурелому, пригнув голову, порой бросая взгляд через плечо, порой замирая и вслушиваясь в хаотичные отзвуки тьмы, ты думаешь: «Я победил», но не чувствуешь этой победы, не веришь в неё, будто чуешь, что я иду по твоему следу… А я не иду. Мне нет резона травить волчонка - я предпочитаю совсем другие забавы.
        Но тебе это знать незачем, так что давай и дальше воображай, будто сбежал. И только я знаю, что попросту тебя отпустил. Потому что правду говорят: я поймал бы, если б захотел.
        Потому что ловить - это именно то, что я умею куда как лучше других».
        Рыцари продолжали негромко переговариваться, Ойрек хмуро ругался себе под нос. Лукас водил ладонями по земле. Лёд, намёрзший на комьях грязи, был острым и резал пальцы.
        Глава 3. Капкан
        Вдалеке выли волки. Заунывно, почти жалобно - нытьё, а не вой. И с чего бы им выть? Впрочем, Марвин был готов к ним присоединиться: холодрыга, жрать охота, да и ко всему прочему, кажется, он всё-таки заблудился. Чёрный лес Предплечья, схоронивший его от преследователей, неожиданно обернулся к нему насмешливым оскалом. Схоронить-то я тебя схоронил, парень, - а теперь попробуй выйди.
        Пробовал. Пока безуспешно.
        А тут ещё и снег - зарядил ночью и не переставал второй день. С одной стороны, хорошо - замело все следы, которые Марвин за собой оставил, с другой - замело и любые следы, по которым можно было найти дорогу к людям. Марвин рассчитывал пройти немного вдоль края леса, потом забрать к западу и выйти на луга - люди герцогини вряд ли успеют его опередить, а эта земля всё ещё принадлежит королю. Но, видимо, он неверно рассчитал расположение леса или сбился с направления - он шёл на юго-запад, а лес не редел. И нельзя было даже вернуться по собственным следам и проверить дорогу - землю затягивало белой порошей самое большее через четверть часа после того, как он по ней проходил.
        И было холодно, просто зверски холодно - конечно, это не лютая зима Запястья и ещё более северных земель, но в гостеприимном приюте Мессеры Марвин лишился всех доспехов, а плащ с собой на боле боя, конечно, не брал. Сейчас на нём осталась только рубашка и лёгкий кожаный жилет без рукавов, который надевали под доспехи, да шерстяные штаны. Хорошо хоть сапоги боевые, на толстой подошве, иначе бы уже пальцы ног себе отморозил. А вот с пальцами рук было хуже - он беспрерывно сжимал и разжимал их на рукояти меча, не давая заиндеветь окончательно, но это плохо помогало. Эти дни он ничего не ел и почти не спал - только иногда дремал стоя, привалившись к древесному стволу. Знал, что если ляжет - может не проснуться.
        Поэтому, когда третьим днём, вскоре после полудня, Марвин услышал человеческий голос, радости его не было предела. Впрочем, уже через мгновение он понял, что это, скорее всего, его собрат по несчастью - лес и не думал редеть, вокруг по-прежнему не виднелось ни дымка, ни следов, обещающих близость людей. Но всё равно это было гораздо лучше, чем ничего, и Марвин двинулся по заснеженному бурелому на голос.
        Впрочем, признать этот голос за человеческий было не так-то просто - в конце концов, волки ночами ныли очень похоже. И тут тоже - не человеческая речь, а так, скулёж какой-то, будто собака есть просит. При мысли о еде желудок свело судорогой, а ноги сами ускорили шаг. Марвин продрался сквозь заросли, шумно сбрасывая с веток нависшие над ними снеговые капюшоны. Он не очень-то таился, вернее, совсем не таился, и нытьё вскоре стихло, будто тот, кто находился по ту сторону кустов, затаил дыхание. Небось, за медведя меня принял, усмехнулся Марвин и, разломав последнюю преграду, ступил на небольшую лужайку, через которую тянулась уже почти совсем заметённая вереница свежих следов.
        Но следы Марвин увидел на сразу, потому что сперва в глаза ему бросилась кровь. Он сам удивился тому, до чего яркой она показалась, - он так привык за последние дни видеть лишь белое да коричнево-чёрное, что теперь щурился, глядя на любой яркий цвет.
        А кровь в самом деле была яркой, и её было много.
        - Слава Единому! - всхлипнул тот, кто её пролил. - Помогите! Мессер, помогите!
        Посреди лужайки на окровавленном снегу сидел толстый мальчишка, хорошо одетый (Марвин завистливо оглядел его отменный тёплый плащ и меховую куртку), и зарёванный до такой степени, что гадко делалось. Его правая рука была крепко схвачена зубьями капкана - вот откуда столько кровищи. Как это надо умудриться попасть в капкан рукой, Марвина сейчас не интересовало - он до того был рад видеть живого человека, что бросился к нему, но остановился, не дойдя нескольких шагов. Мальчишка тут же дёрнулся и снова заскулил - видно, от боли, а потом с трудом выдавил сквозь слёзы:
        - Мессер, спасите! Не уходите! Не уходите-е…
        - Да куда я уйду, дурень, - сказал Марвин, оглядывая его с ног до головы. - Ты как здесь оказался-то?
        - Я… сбежал… - промямлил мальчишка, глядя на него обезумевшими от надежды глазами.
        Марвин немедленно проникся к нему симпатией.
        - Я тоже, - поделился он. - Третьи сутки по этому грёбаному лесу таскаюсь.
        - Мессер, помогите, - хныкнул мальчишка.
        - Да помогу, не ной, - не двигаясь с места, сказал Марвин. - Только скажи сперва - ты за кого? За… Попрошайку или за её светлость?
        Лицо мальчишки вытянулось, он недоумённо моргнул, шмыгнул носом.
        - П-попрошайку? - непонимающе переспросил он. - Я… это…
        - Ясно, - удовлетворённо кивнул Марвин. Будь мальчишка из людей герцогини - знал бы, кого величают Попрошайкой.
        Марвин подошёл ближе и внимательно осмотрел капкан. Обычная волчья ловушка, совсем простая - только меч вставить меж зубьев да надавить, что Марвин и сделал. Капкан раскрылся с громким щелчком. Мальчишка дёрнулся, то ли от неожиданности, то ли от облегчения, и повалился в снег, прижимая руку к груди.
        - Дай посмотрю, - сказал Марвин. Мальчишка безропотно протянул руку; вид у него был совершенно ошалелый. Марвин оглядел рваную рану, оставленную железными зубьями капкана, хмыкнул.
        - Пальцами пошевели.
        Мальчишка пошевелил. Марвин покачал головой.
        - В рубашке ты родился, парень.
        - Больно! - пожаловался тот. Марвин отвесил ему подзатыльник.
        - Повезло тебе, дубина! Могло ведь кость начисто раздробить, руки бы лишился. А так только мясо прихватило. Вот тебе и толк с жиру-то твоего, - усмехнулся он. - И жрать, небось, не так хочется?
        - Не хочется, - размазывая слёзы по лицу здоровой рукой, согласился мальчишка. - Я кушал.
        - Что? - изумился Марвин.
        - А у меня с собой, - сообщил толстяк и кивнул куда-то в сторону. Марвин проследил направление его взгляда и увидел котомку, валяющуюся возле капкана на окровавленном снегу. Перед глазами у него поплыло от голода и восторга одновременно. Но он справился с собой - парень, того и гляди, кровью истечёт, а остаться посреди заснеженного леса снова одному Марвину вовсе не улыбалось.
        - Ну-ка раздевайся! - приказал он. Мальчишка выпучил на него глаза. «Ох, проклятье, - подумал Марвин, - решил, что я теперь ограблю его и брошу замерзать». - Да не бойся ты. Будь у меня какая задняя мысль, мне тебя проще было бы прирезать, а потом уже из капкана вытаскивать. Ну, живо! До штанов.
        Мальчишка, дрожа и всхлипывая, подчинился. Розовая кожа, обтягивавшая объемистые телеса, на морозе стала быстро краснеть. Марвин порвал его рубаху на длинные лоскуты и накрепко перевязал разодранное предплечье. Кровило довольно сильно, но не в одном месте, а по всей длине раны - стало быть, важные сосуды не повреждены. Может, и дотянет до человеческого жилья…
        - А тут ведь люди недалеко! - внезапно понял Марвин. - Раз капкан стоит. И недавно стоит, не проржавел ещё. Ты с какой стороны шёл?
        Мальчишка молча махнул на юг. Говорить он робел, но взгляд у него был совершенно щенячий.
        - А я шёл с северо-востока… Значит, к западу надо идти, - продолжая размышлять вслух, Марвин закончил перевязку и вернул мальчишке его куртку. - На, держи, пока не окоченел. А плащ, если не возражаешь, я себе возьму.
        Мальчишка не возражал, впрочем, Марвин спросил скорее из вежливости - всё равно отобрал бы. Наскоро завернувшись в плащ и не глядя больше на спасённого, он подобрал с земли вожделенную котомку. Внутри неё нашлась половина хлебной краюхи и почти нетронутый окорок, а ещё - Марвин мысленно вознёс хвалу Единому - полная фляга с вином. К ней он и приложился, осушив в один присест, а следующие несколько минут увлечённо уничтожал мясо, забыв обо всём на свете. Потом только спохватился и оставил немного про запас - мало ли, сколько им ещё плутать. А паренёк и хлебом перебьётся, ему постройнеть не мешает - хотя, глядишь, будь он постройнее, руки бы уже лишился…
        - Эх, башковитый ты парень, а я вот запастись не додумался, - бросил Марвин, наспех сглатывая.
        Мальчишка засопел, но ничего не ответил.
        - Единый мне тебя послал! - горячо сказал Марвин, засовывая котомку за пазуху.
        - И вас - мне, - робко проговорил мальчишка. Он всё так же сидел на снегу, прижимая руку к груди, но заметно повеселел. Марвин посмотрел на него сверху вниз.
        - Это ты как же в капкан угодил, а?
        - Да я это… споткнулся… И чувствую - вроде не коряга, а что, под снегом не видно, наклонился посмотреть, ну и…
        - Понятно, - кивнул Марвин. И как только таких идиотов земля носит? Впрочем, надо отдать ей должное, долго она их и не носит как раз. И вот этого парня уже б не сносила, если бы Марвин рядом не оказался. - Ладно, пошли. Если повезёт, может, до темна на людей набредём.
        Он двинулся вперёд; мальчишка, переваливаясь, будто медвежонок, двинулся за ним. Алое пятно, быстро расплывшееся по его повязке, кажется, в размерах не увеличивалось.
        - А ты бы и сам мог из капкана выбраться, - сказал Марвин. - Кость-то не задело, рванулся бы посильнее - и на воле.
        - Больно, - снова пожаловался пацан. - И боязно.
        Марвин поморщился.
        - Вот и подох бы тут как собака, раз боязно.
        Мальчишка понуро замолчал. Марвин больше на него не оборачивался.
        Поев и чуть отогревшись, он ощутил прилив сил - и крыл себя последними словами за то, что двое суток пёр вовсе не туда, куда следовало. Стоило ему забрать чуть западнее - и ещё вчера вышел бы к деревеньке, раскинувшейся в долине между лесом и холмами. Деревенька была небольшая, на дюжину дворов. Народ здесь оказался пугливый, и Марвин долго не мог найти никого, кто толком ответил бы ему, чья это земля и далеко ли королевские войска. Мальчишка всё это время таскался за ним - рана его явно оказалась не столь тяжела, как можно было подумать. «Эх, - вздохнул про себя Марвин, случайно уронив взгляд на его толстощёкую физиономию, - мне бы такое везение, не торчал бы я тут теперь».
        В конце концов они добрались до единственного деревенского трактира. В Марвине с первого взгляда признали благородного мессера и окружили неуклюжей, но искренней заботой. Он наелся - теперь уже до отвала, - напился горячего вина и завалился спать, не особо думая о том, как и чем будет расплачиваться. Спасённый им мальчишка всё время крутился где-то поблизости - ближе к ночи, когда Марвин сомлел от усталости и выпитого вина, он, кажется, снимал с него сапоги. Марвин не возражал - сейчас стюард пришёлся ему весьма кстати. С этой мыслью он и уснул - и сон его был впервые столь крепким и спокойным с того дня, когда Лукас из Джейдри выехал против него на балендорском турнире…
        Когда он открыл глаза, за окнами было бело - снег по-прежнему мёл. Увидев, что Марвин проснулся, мальчишка, клевавший носом в уголке, вскочил и заискивающе спросил, не угодно ли чего. Марвин взглянул на него с удивлением, сонно моргая.
        - А ты почему тут?
        - Так я, это… - смешался парнишка и умолк, потупив взгляд.
        Марвин зевнул, вздохнул, потом сказал:
        - Умыться принеси.
        Мальчишку словно ветром сдуло. Похоже, на самочувствие он не жаловался. Марвин, впрочем, тоже.
        Умывшись и размявшись, он вышел в обеденный зал трактира, где перед ним принялись немедленно кланяться и расшаркиваться. Марвин коротко глянул на своего самозванного стюарда.
        - Ты платил?
        Тот помотал головой. Марвин хмыкнул.
        - А чьи это земли, не скажешь, любезный? - осведомился он у трактирщика - вчера было как-то недосуг.
        - Его благородия сэйра Аурида, мессер рыцарь.
        - Ты откуда знаешь, что я рыцарь? - удивился Марвин.
        - Так ведь, - трактирщик склонился до самого пола, - видно же, благородного мессера, знаете ли, издалека видно…
        «Ясно, он будет счастлив, если я ничего тут не разгромлю и служанок его не перепорчу», - понял Марвин и сразу подобрел. Велев мальчишке распорядиться насчёт завтрака, он расположился посреди зала и продолжил допрос трактирщика. Начал, впрочем, издалека.
        - А где сейчас сэйр Аурид?
        - Да на войне, мессер рыцарь, как все…
        - Понятно, - с нарочитой небрежностью протянул Марвин. - А с кем воюет? С соседями?
        - Да нет, вы разве не знаете? Сейчас все воюют с королевной нашей, сестрой короля Артена. Такая бабища - что скала! Люди сказывают, пятерых рыцарей одной рукой в бараний рог скрутить может.
        - Ага, и ещё у неё зубы, как у тролля, и пышет пламенем, а самые знающие говаривают, что-де испражняется серебром, - насмешливо сказал Марвин. - А далеко теперь войско твоего сэйра, не знаешь?
        - Да недалече, ещё вчера от них гонцы приезжали за припасами. Уехали только быстро, спешили. На север вроде наш сэйр идёт.
        - На север? - удивился Марвин. - Мы разве наступаем?
        - Того знать не могу, - склонился трактирщик.
        - Ну да, откуда тебе, деревенщине, - согласился Марвин и, подняв глаза, встретился взглядом с мальчишкой. Тот стоял чуть в стороне, ожидая новых приказов, и смотрел на него со странной смесью восторга, ужаса и мольбы. Марвин хлопнул ладонью по скамье рядом с собой. - Присядь-ка, парень! А ты, хозяин, тащи вина и две кружки. А то этот бедолага со мной вчера возился, а сам, должно быть, и горла не смочил.
        - Я кушал, - поспешно сказал мальчишка. Марвин фыркнул.
        - Ну ты ровно баба - кушал он! Ты ж на морозе тоже пару дней проторчал, тебе отогреться сейчас надо, иначе от простуды помрёшь. А эта смерть ещё глупее, чем в волчий капкан попасться. Кстати, - он повернулся к трактирщику, - кто у вас тут капканы на волков ставит?
        Трактирщик быстро отвернулся, пробормотав что-то вроде «не могу знать». Марвин прищурился.
        - Эй, мужик, а что глаза-то прячешь?
        Трактирщик побелел и бухнулся на колени.
        - Помилуйте… мессер рыцарь… виноват!
        «Как просто их прищучить, олухов этих деревенских», - подумал Марвин, а вслух сурово спросил:
        - Ты, что ли?
        - Сын мой, - трактирщика била дрожь. - Он теперь в город поехал, на ярмарку… Времена сейчас голодные, сэйр Аурид гонцов всё шлёт и шлёт, а нам тоже есть надо…
        - Волков едите, что ли?
        - Да нет, шкурами промышляем.
        - И что, хорошо греет волчья шкура?
        - Да не как медвежья, мессер рыцарь, но медведей-то мы - ни-ни, мы знаем, это только господам нашим позволено…
        - А волков, значит, можно ловить кому ни попадя, - протянул Марвин. Трактирщик снова затряс лысой головой.
        - Помилуйте, мессер рыцарь…
        - Шкуры продаёшь или тулупы шьёте?
        - Невестка шьёт… Не погубите…
        - Ну так дашь один моему стюарду. Он-то как раз и пострадал от капканов ваших. Я ещё и плащ у него отобрал, а одним жиром не согреешься, - сказал Марвин и беззлобно рассмеялся. Трактирщик поднял на него мутный от страха взгляд, увидел улыбку, просиял.
        - Ох… конечно, мессер рыцарь! Будет сделано, мессер рыцарь! Ярка!!! - завопил он - так, что мальчишка, присевший на скамью рядом с Марвином, подскочил. - Что вино не тащишь, дура?! Благородные мессеры заждались!
        - Теперь-то уж про плату и не заикнётся, - шепнул Марвин мальчишке и заговорщицки подмигнул ему. Тот вспыхнул, потом просиял и усердно закивал. Марвин блаженно вытянул ноги под столом, посмотрел на него: - У знахарки местной был?
        - Был.
        - Что говорит?
        - То же, что и вы, - сказал мальчишка и снова покраснел. - Что в рубашке родился.
        - Это точно, - усмехнулся Марвин. - Ну а звать тебя как, непутёвая твоя башка?
        - Робином кличут, мессер. Робин Дальвонт я…
        - Из дворян?
        - Батюшка мой был сэйром, хоть и безземельным, - ответил Робин, как-то сразу погрустнев.
        - Бедность не порок, была бы доблесть, - назидательно произнёс Марвин. Робин тоскливо вздохнул. Да уж, с доблестью у него тоже явно не сложилось, тут не поспоришь…
        Подоспело вино, принесённое пунцовой от смятения и страха невесткой трактирщика - как походя отметил Марвин, смазливенькой и весьма пышнотелой девки. Марвин налил себе, потом мальчишке - тот забормотал было, что рано ещё для выпивки, на что Марвин в ответ расхохотался так оглушительно, что из кухни прибежал испуганный хозяин. В конце концов Робин, конечно, выпил, мгновенно опьянев, - оно и не удивительно, вино было дрянное, а от дрянного вина с непривычки всегда развозит, Марвин по себе знал.
        Впрочем, спьянев, парень явно осмелел и, подняв на Марвина обожающий взгляд, промямлил:
        - Мессер, вы меня давеча стюардом своим назвать изволили…
        «А и правда, - вспомнил Марвин, - назвал». Просто сорвалось - он и про себя мальчишку так же называл, пока имя не узнал.
        - Так возьмите меня к себе стюардом! - воодушевлённо попросил Робин.
        Марвин задумался, разглядывая его одутловатое лицо. Мальчишка, конечно, толстозадый, неуклюжий, неповоротливый - Марвина кто угодно на смех поднимет за такого стюарда. С другой стороны, тут смеяться некому, а парень услужливый, да и благодарен ему за спасенье жизни (хотя, усмехнулся про себя Марвин, кто ещё кого спас). А главное - тоже сбежал из плена мессеры Артеньи, что делало его для Марвина едва ли не родной душой.
        Мальчишка будто увидел, что он колеблется, и взмолился:
        - Возьмите! Тут кругом леса одни, до города Единый знает сколько, самому мне не добраться. А я вам стряпать буду, я умею! У меня рука уже почти и не болит, видите? - он энергично сжал правую руку в кулак, сунув его Марвину едва ли не под нос. Тот, впрочем, не оценил.
        - Сын сэйра - и стряпать умеет, - неодобрительно сказал Марвин. - Ты б лучше оружие чистить выучился.
        - Я и это умею, - снова залившись краской и растеряв всю смелость, пробормотал мальчик.
        Марвин вздохнул.
        - Лет тебе сколько?
        - Пятнадцать, мессер.
        - Сэйром Марвином меня зови, - сказал он и отпил ещё вина. - Ладно, Робин, пока что пойдёшь со мной. Доберёмся до наших - слыхал, недалеко они уже, - а там как знаешь.
        По лицу Робина скользнула растерянность, потом он неуверенно кивнул. Марвин окинул его скептичным взглядом.
        - Хотя ты лучше бы тут остался, право слово. И что ты в городе будешь делать?
        - Учиться…
        - На кого учиться? Уж не на мастера ли фехтования?
        - На герольда…
        - На герольда… - повторил Марвин, мрачнея. - Что, на турнирах покрасоваться вздумалось?
        - Да как уж тут… покрасуешься… - вздохнул Робин.
        - Сотню фунтов бы сбросил, да и покрасовался бы. Впрочем, ты прав, оно тебе ни к чему, - резко сказал Марвин и залпом допил вино. Робин снова уткнулся взглядом в пол. Марвин помолчал, слушая, как снег бьётся в окно. Потом спросил:
        - Робин, а ты песни какие-нибудь знаешь?
        - Ну… что в походе запевали…
        - Валяй.
        Голос у мальчишки оказался довольно сильный и неожиданно приятный. Марвин откинулся назад, опёрся спиной о стену, прикрыл глаза, отстукивая пальцами такт. «Треклятье Ледоруба, как же я устал. Но ничего. Ещё вот чуток отдохну, наберусь сил, нагоню своих…
        И тогда снова повернусь к тебе лицом, Лукас из Джейдри».
        Так он думал, а перед закрытыми глазами была усмешка - лёгкая усмешка в зыбких хлопьях снега.
        Гнетущую тишину пустого трактирного зала разорвал далёкий женский визг. Лукас, выругавшись, с размаху швырнул только что снятые ножны об стол. Илье подскочил от неожиданности.
        - Я же сказал, никого не трогать! - крикнул Лукас - от зычного голоса хлипкие стены деревенского трактира будто дрогнули. Визг стал тише, потом улёгся. Мимо окон таверны, оправляя штаны, протопал понурый наёмник. В сторону Лукаса он не смотрел, но вся его сгорбленная фигура выражала предельное осуждение.
        Лукас скрипнул зубами. Он не знал, сколько ещё сможет держать этих отродий в узде, но чувствовал, что их смирение слабнет с каждым днём. А Лукас никогда не отличался полководческими способностями, поэтому не на шутку разозлился, когда его поставили перед фактом: нате вот вам, благородный мессер, три десятка солдатни да сержанта, выводите из окружения, если сможете. Да уж, кто бы мог подумать ещё два дня назад, что из наступательной их кампания превратиться в оборонительную. Королевские войска неожиданно получили существенно подкрепление и обрушились на войско герцогини с флангов. Это был удар под дых, и Артенья его не выдержала. Было велено ни под каким видом не ввязываться в бой, а отступать на север, к владеньям герцогини - сама она, как и следовало ожидать, драпанула первой и теперь, должно быть, отсиживалась у кого-то из самых южных своих вассалов. Её десятитысячная армия осталась брошенной на произвол судьбы. Лукас, постольку, поскольку входил в эту армию, - тоже. Чего уж тут, война проиграна, и в других обстоятельствах он бы тихонько удрал туда, где потеплее. Впрочем, в других
обстоятельствах он просто не оказался бы в это замешан… Один Единый знал, до чего Лукасу сейчас не хватало Дерека. Взять бы мессера магистра за грудки, прижать к стене да тряхнуть хорошенько, глядя в его бегающие патрицианские глазки. «И как я только в это вляпался?» - мрачно думал Лукас - хотя он-то прекрасно знал, как. В любом случае задушевный разговор с мессером магистром приходилось отложить до лучших времён - заодно и стребует с него объяснения по поводу письма, которое Лукас получил буквально за несколько часов до приказа об отступлении. Послание лаконичное до предела: «Следуй изначальному уговору. Я ручаюсь. Доверься мне». Без подписи, но почерк Дерека Лукас помнил хорошо. «Доверься, как же… Вот уж чем я никогда не страдал, так это излишней доверчивостью, - подумал Лукас. - И Дерек-то об этом прекрасно осведомлён…»
        Но как бы там ни было, он не дал дёру, а даже подчинился приказу, согласно которому ему пришлось возглавить этот отряд и вести его на север. Уходили лесами, чуть ли не звериными тропами. Королевские войска нагоняли быстро, пару раз с трудом удалось избежать стычки, в которой их попросту перебили бы, всех до единого. Забавно, как с годами меняется отношение к некоторым вещам. Двадцать, нет, даже десять лет назад Лукаса бы нисколько не смутила перспектива быть убитым в этом переходе. Он и теперь не боялся умирать - но его злило то, что он так и не понимает, из-за чего ему придётся сложить голову. Прежде - он всегда знал. Деньги, слава, азарт, банальный интерес… Сейчас ничего этого не было - что уж говорить о глупой чести, которая, должно быть, теперь вдохновляла ребят вроде Марвина. «А жаль, что сейчас он не с нами, - подумал Лукас. - Забавно было бы выяснить его мнение по поводу происходящего».
        Да уж, Марвина нет, зато есть наёмники, от которых Лукас уже успел натерпеться головной боли. Он был единственным рыцарем среди них, а они уважали его статус, и им по-прежнему исправно платили, но что это за поход, где ни хутора разграбить, ни девок поиметь? Лукас же знал, что, если они сейчас погрузятся в оргии, поднять их с места он уже не сможет. А войска короля давили со всех сторон…
        Словом, настроение у Лукаса уже второй день было преотвратное. А тут ещё, как назло, эта деревенька - словно жирная мышка для изголодавшегося кота.
        Вздохнув, Лукас сел за стол посреди зала. Обычно он предпочитал угловые столы, но этот почему-то привлёк его внимание. Впрочем, сейчас весь зал был в его распоряжении - крестьяне, едва завидев вломившееся на их землю войско, попрятались по своим хибарам и теперь, должно быть, истово били поклоны Единому, моля о спасении. Если уже закончили прятать добро по закромам, конечно.
        - Илье, найди Чейза и приведи ко мне, - сказал Лукас. Оруженосец умчался выполнять приказ - ретивый парнишка, этого не отнять. Лукас снова вздохнул и вытянул ноги под столом. - Эй, хозяин!
        Из-за двери выполз лысый, как коленка, и молочно-белый от страха трактирщик. В трясущихся руках он сжимал деревянный половник, будто в самом крайнем случае надеялся использовать его для самозащиты. Он вроде бы и рад был окружить гостя всяческой любезностью, но, похоже, язык у него отсох от ужаса. «Треклятье Ледоруба, - подумал Лукас, - стало быть, я и в самом деле отвратно выгляжу». Он непроизвольно пригладил рукой волосы и, постаравшись напустить в голос мёду, сказал:
        - Смелей, дражайший. Нам только и надо, что пожрать. Девок и скарб не тронем.
        - К-как из-изволите, - заикаясь, ответил тот. - Че-чем можем…
        - Приготовь харчи по-быстрому, на тридцать человек, - небрежно сказал Лукас и едва не застонал, когда трактирщик выпустил половник из руки. Деревяшка пугливо стукнулась об пол.
        - Не говори, что нечем, - тоскливо попросил Лукас.
        - По-помилуйте, мессер рыцарь… Только вчера сэйр Аурид гонцов присылал. Всё забрали, что было…
        - Кто это - сэйр Аурид? Хозяин ваш?
        - Хозяин…
        - А с кем воюет, с королём?
        - С королём? Да что вы, мессер рыцарь, как - с королём? С мятежниками…
        - А, - сказал Лукас. - Стало быть, Попрошайкины земли…
        - Сэйр Лукас! - прогремел от двери бравый сержант Чейз, лихо щёлкнув подкованными каблуками. - Велели явиться?!
        - Велел, - повернулся к нему тот. - Иди-ка сюда, любезный, присядь. Илье, - Лукас взглянул на оруженосца, топтавшегося за спиной сержанта, - перекуси тут по-быстрому и бегом по деревне. Если увидишь, что кто-то из бравых ребят нашего доблестного сержанта насилует местных девок - бей клинком по голому заду.
        - Единый вас сохрани, мессер рыцарь, - пробормотал трактирщик.
        - А ты, друг сердечный, - повернулся к нему Лукас, - заколи последнюю в деревне корову, но накорми моих псов. Иначе они сами себе пищу раздобудут, и тогда уж я вам не защитник. Чейз, что ты стоишь? Сядь, я сказал. Выпьем.
        Наёмник уселся напротив него, стянул шапку. Был это вполне импозантный, хотя и очень уж крикливый мужчина с несколько щегольскими повадками, неистово мечтавший о рыцарском титуле и, видимо, воображавший, что подчёркнуто манерное поведение делает его похожим на благородного сэйра. На деле это скорее напоминало повадки стареющего провинциального ловеласа, но зато он из кожи вон лез, стараясь выслужиться, поэтому Лукас быстро нашёл с ним общий язык. Несмотря на дурацкие манеры и привычку напомаживать усы, Чейз мог ударом кулака свалить дюжего телёнка, за что пользовался среди подчинённых некоторым авторитетом. Лукас возлагал на него большие надежды.
        - Что ж твои парни опять бесчинствуют, а? - сухо спросил он, пока пышногрудая служанка, дрожа, как осиновый лист, накрывала на стол. - Я же ясно сказал: никакого разбоя.
        - Не станут более, будьте покойны, - заверил его Чейз. - Это так, только отдельные сорвиголовы никак не угомонятся. Всё сетуют, что мы бежим, как крысы, вместо того чтоб драться, а тут ещё этот ваш запрет…
        - Драться? - переспросил Лукас. - Что ж, если их воля, будем драться. Сегодня же. Мы сейчас на королевских землях, думаю, в паре миль отсюда стоит полутысячное войско местного землевладельца. Можем и подраться, если у твоих ребят в заду свербит.
        - Королевских? - лицо Чейза вытянулось. - А я думал, мы уже на нашей земле…
        - А если думал, что на нашей земле, - чего псов своих нашу землю грабить пускаешь?
        Чейз стыдливо потупился, будто набедокуривший мальчишка. Лукас смотрел в окно. Снаружи тихо шёл снег.
        - Подкрепимся и дальше пойдём. Нельзя тут засиживаться. Неровен час, войска здешнего сэйра снова за припасами нагрянут.
        - А Мессера-то, небось, теперь где-нибудь на Запястье сидит, если не на Длани уже, в тепле, грогом заливается, - завистливо сказал Чейз.
        Мессера… Будь бы тут Ойрек, недосчитался бы сержант пары зубов, но Лукас не был столь щепетилен. За всё время кампании он видел герцогиню лишь один раз, когда она объезжала ряды перед решающей битвой. Прежде, в столице, он видел её довольно часто, но тогда и он, и она были намного моложе, и память о той, какой она была тогда, ещё вынужденная носить платья и шлейфы, почти истёрлась. Впрочем, насколько мог припомнить Лукас, это извечно угрюмое выражение на квадратном лице было у неё всегда. Раньше оно даже больше бросалось в глаза. Лукас вспомнил, как видел её на какой-то церемонии - да, точно, это было как раз в период расцвета его бурной деятельности во благо и славу короны, которую тогда носил Артен Могучий, отец нынешнего задохлика. Тому королю Лукас служил исправно - впрочем, больше через патрицианцев, старательно отстаивавших интересы династии. Да уж, времена меняются. Кто бы мог подумать, что всего через двенадцать лет те же патрицианцы станут стравлять законного монарха с его старшей сестрой, не имеющей права на корону из-за своего пола, столь ей не подходящего… Причём не только по мнению
окружающих - говаривали, что своему близкому окруженью герцогиня велела величать себя в мужском роде, а друзья зовут её не иначе как Артеном. Не исключено, что она правда верит, будто сам Ледоруб в насмешку заточил дух сильного и неистового воина в женское тело. Впрочем, это не мешало ей упражнять и закалять это тело, со временем лишив его даже подобия женского - благо широкие плечи, плоская грудь и узкие бёдра к этому располагали. Лукас припоминал давние разговоры о том, что сам король Артен Могучий любил дочку куда больше, чем сына, и искренне сетовал, что она не может наследовать трон. Наследовать-то не может… а как насчёт отобрать?
        Но что-то здесь было не так, что-то не сходилось. Во-первых, святой орден патрицианцев, верховная религиозная власть Хандл-Тера, испокон веков едва ли не равная по силе власти королевской, никогда не признает монарха, взошедшего на престол путём государственного переворота. Это подорвёт сам статус хранителей власти Единого и исполнителей воли Святого Патрица, который, собственно, и держит всю эту кучку шарлатанов у кормушки уже несколько столетий. Более того - они не стали бы даже подбивать узурпатора на подобное, потому что потом не смогли бы признать его восхождение на престол легитимным. Патрицианцы всегда стояли по правую руку от трона - не над ним, но и не в оппозиции к нему. Единственным их орудием борьбы с неудобными законами была ловкая ими манипуляция, и вот тут уж мессеры патрицианцы не знали равных…
        Неужели дело в этом? Неужели вся эта заварушка - только для отвода глаз?..
        Ведь был ещё один момент, вызывавший сомнения Лукаса в серьёзности этой затеи. Тогда, на вспомнившейся ему церемонии, присутствовал весь двор: король Артен Могучий, его супруга королева Эйрис, вдовствующая королева-мать, из которой уже тогда сыпался песок (и сыпался, надо сказать, ещё лет восемь, пока её, как утверждали злые языки, не отравила юная королева Ольвен), и двое королевских отпрысков - Артен и Артенья. Причём первый, пятнадцатилетний сосунок в соболиной мантии наследника, оглядывался вокруг широко распахнутыми глазами птенца, вывалившегося из гнезда, а его сестра, которой уже тогда перевалило за четверть века, стояла за троном, поразительно нелепая в парадном платье розового атласа… и - глядела в пол. Всегда она глядела в пол - только изредка острый взгляд маленьких и круглых, будто птичьих, глаз с неприязнью падал на брата. На том приёме она как-то оплошала - то ли вино пролила, то ли в шлейфе запуталась, Лукас уже не помнил - и багровела под сдержанными смешками придворных, но всё так же не смела поднять взгляд. Столь неистовая на поле боя, в повседневной жизни она робела перед
собственной тенью. Конечно, она презирала своего брата, считала его мямлей и размазнёй, недостойным носить корону. Но сама она была хоть и отважна, но нерешительна и глупа, и полностью находилась под влиянием своего поразительно пустоголового супруга, хлыща из старшего дворянства. Его заботила только роскошь, он постоянно плёл мелкие интриги, но никогда не додумался бы подбить супругу на мятеж против её венценосного брата. Больше того - ни для кого не было секретом, как он третировал свою робкую угрюмую жену, постоянно принижая её и без того попранное достоинство. Впрочем, не так давно герцогиня овдовела, причём на редкость глупо - говорили, муж её сломал себе шею во время особо прыткой забавы с какой-то шлюхой, но с учётом обстоятельств нельзя было не задуматься, всё ли тут чисто… Потому что теперь герцогиня оказалась свободна, никто не обзывал её толстой никчёмной дурой, и, как верно подметил Дерек, осталось лишь раздуть искру её былой ненависти к брату, который и не думал ждать от сестрицы подвоха, привыкнув считать её безобидной идиоткой…
        Она и есть безобидная идиотка, и ей не место на престоле. Патрицианцы всегда предпочитали умных, сильных и честолюбивых королей, которыми сложно манипулировать, но можно договориться. Именно эти короли тысячу лет обеспечивали независимость Хандл-Тера от варваров, время от времени совершающих набеги с северо-западных морей, и этих королей любил и славил народ, вот уже пятьсот лет не поднимавший мятежей. А мятежи - это утомительно, это тянет средства, причём впустую, в отличие от междоусобиц, где можно хорошо заработать, ссужая финансы на ведение войны сразу обеим враждующим сторонам… Словом, не вызывало сомнений, что патрицианцы действуют в первую очередь в своих интересах, но Лукас считал, что к лучшему, когда их интересы совпадают с интересами страны. Сейчас патрицианцы хотят свергнуть Артена-Попрошайку (которого так прозвали за то, что за своё трёхлетнее правление он успел задолжать святому ордену больше, чем его отец и дед, вместе взятые), но Лукас не верил, что они стремятся усадить на его место Мессеру Артенью. Потому-то Дерек и обронил, что сначала победит герцогиня - они просто используют
её, чтобы очистить трон…
        «И меня, - хмуро подумал Лукас, - меня они тоже используют. Не впервой, конечно, но на сей раз я не понимаю - зачем и как, и вот это уже мне совсем не по душе».
        - А где это - Джейдри? - спросил Чейз.
        Лукас очнулся от задумчивости. Что это на него нашло, в самом деле, не в его привычках размышлять о подобных вещах. Он обладал всем, чем хотел, - остальное его не заботило.
        - Что?
        - Я недавно видел новейшую карту имений, и вот не помню, где там было Джейдри.
        Глаза наёмника азартно поблескивали - то ли успел хлебнуть, пока Лукас думал о сложностях политической ситуации, то ли просто тоже задумался - не иначе мечтал о том, как обставит собственное имение, когда им обзаведётся. Странно, а вот Лукас вовсе не жаждал стать рыцарем, просто так вышло… Его и произвели-то едва ли не по пьяни - Лукас помнил, как смеялся разгоряченный вином и битвой сэйр Торренс, его первый сюзерен. Отличный человечище был: и надраться горазд - не поспеть, и в бою хорош, и поговорить с ним было о чём… Лукас его искренне любил и огорчился, когда сэйр Торренс пал в очередной междоусобной битве. Драться под началом этого человека в самом деле было наслаждением и стоило любого риска. Тогда Лукас ещё дрался просто чтобы драться, в точности как Марвин из Фостейна…
        - Так где это? - упрямо повторил Чейз. Лукас посмотрел на него с раздражением, уже жалея, что пригласил наёмника разделить трапезу. Но одиночество успело ему надоесть, он и не думал ведь, что мысли о герцогине его так захватят…
        - Это на Локте, - сказал он. - В восточной доле.
        - На Локте? Но тогда вы должны быть вассалом графа Алектио и биться за короля, - удивился Чейз.
        Лукас медленно сосчитал в уме до десяти. Ну не станешь же, право слово, объяснять этому помешанному на титулах дураку, что Джейдри - вовсе не родовой замок. А сам он - вовсе не Лукас из Джейдри, а всего-навсего Лукас Джейдри, сын лавочника, отроду жившего в маленьком портовом городишке на Локте. И что лишь через много лет после того, как тринадцатилетний Лукас сбежал из этого городишки на торговом корабле и попал на юг материка, после того как он очаровал жену местного губернатора, а потом и самого губернатора, отличился в турнирах, а потом несколько лет подряд постоянно участвовал в многочисленных междоусобицах - лишь после всего этого его произвели в рыцари, и он смог вставить между своим именем и фамилией это вожделенное «из», обозначающее дворянство - тогда как урождённые дворяне, напротив, убирали предлог, когда избегали лишнего официоза. Лукасу же было всё равно, как называться, - ему было даже всё равно, кем быть, он не стремился к рыцарству. Тогда он просто прожигал жизнь и упивался ею - до тех пор, пока не осознал свой поразительный дар убеждения, который вовремя заметили патрицианцы. Он
начал использовал этот дар по заказу то мелких дворян, то самой короны, потихоньку сколачивая состояние, потому что платили ему более чем достойно… Сын зажиточного торгаша Лукас Джейдри, ставший нищим сэйром Лукасом из Джейдри, превратился в Лукаса Джейдри, Птицелова. Впрочем, об этом его тайном имени почти никто не знал. Да и давненько Лукасу не приходилось подтверждать своё право так называться.
        Но надо же было что-то ответить этому прощелыге, смотревшему на него то ли просительно, то ли подозрительно. Причём, желательно, не вдаваясь в сложные подробности своей запутанной биографии.
        - Во-первых, - спокойно начал Лукас, - Джейдри - не родовое поместье, это один из замков, полученных мной вместе с титулом. Мой тогдашний сюзерен сэйр Торренс из Кордена владел почти четвертью всего Локтя. Он умер, не оставив наследников, и его вассалы присягнули его двоюродному брату, сэйру Стивену из Фейреона. Если ты так хорошо осведомлён, может, знаешь, где находится Фейреон?
        Наёмник наморщил лоб, будто старательный ученик на уроке.
        - На Длани? - с надеждой предположил он.
        - Точно, на Длани. Стало быть, Фейреон - вассал герцогини. Ну и я - тоже. Это ответ на твой второй вопрос.
        - Вы сказали «во-первых». А что во-вторых?
        - А во-вторых, - подавшись вперёд, раздельно проговорил Лукас, - мне нет дела до моих сюзеренов. Я всегда дрался и буду драться только за самого себя.
        - Правда? - Чейз пожевал губы, хмыкнул. Уж по крайне мере заливать о долге и чести он точно не станет, хоть на этот счёт Лукас мог быть спокоен. - А что ж вы тогда делаете на этой войне, сэйр Лукас? Убеждения вами не движут, жажда наживы - тоже, я слыхал, как вы чуть не за тысячи пленников выкупаете, а потом отпускаете восвояси…
        - Во-первых, - всё тем же тоном повторил Лукас, - не за тысячи, а за пять сотен. Во-вторых, я его не отпускал, он сам сбежал. И в-третьих, мессер наёмник, не кажется ли тебе, что твоё дело - пить дармовое вино, раз уж любезные вассалы его величества Попрошайки угощают?
        - Оно правда, - хохотнул Чейз и приложился к кружке.
        Лукас удовлетворённо кивнул и тоже решил подкрепиться. Илье всё ещё не прибежал с жалобами на наёмников, стало быть, ведут себя тихо, можно и дух перевести. Хозяйка в самом деле постаралась - стол ломился от грубоватой, но вкусной и питательной сельской пищи. С харчами Лукас никогда не перебирал, хотя в отношении вина был весьма привередлив. А вино тут было гадкое, ну да Единый уж с ним. Всё равно видно - постарались обслужить гостей на славу.
        Остаток трапезы прошёл в молчании, впрочем, вполне благожелательном. Говорить с Чейзом Лукасу было не о чем, просто он не любил подолгу оставаться один. И ему было всё равно, с кем скрашивать одиночество - хоть с кошкой, хоть с королём. Хоть бы, если уж на то пошло, с этим тщеславным дурнем.
        Когда он уже доел и лениво попивал вино, вернулся Илье - раскрасневшийся и встревоженный. Покосился на Чейза, наклонился к Лукасу, зашептал ему на ухо последние новости. Лукас слушал и мрачнел. Дело было дрянь. Ну, хорошо хоть перекусить успел.
        - Ну что, хозяин? - громко сказал он. - Нашёл жратву для моих солдат?
        Лысый трактирщик снова мелко затрясся.
        - Помилуйте, мессер рыцарь… не успел… так скоро…
        - А потом небось скажешь, что и нету? Что господа твои весь скот увели, кур перерезали, свеклу повыкапывали? А фасоль, небось, сельские девки извели на гадание? - он говорил с улыбкой, без тени угрозы в голосе, даже не пытаясь нагнать страху, но трактирщик вдруг перестал трястись и приобрёл такой вид, будто сейчас рухнет замертво. - Держу пари, если бы к тебе снова заявились гонцы от королевской армии, ты бы для них телегу провизии вмиг раздобыл. А?
        - Никак нет, мессер… не казните…
        - Ладно, верю, - вздохнул Лукас. - Попрошайка - он Попрошайка и есть, собственных вассалов оберет до нитки. А всё ж обидно… Обидно, пойми меня верно, что для этого сопливого щенка, сидящего на троне, жратва нашлась, а для сильной и смелой женщины, решившейся его свергнуть, - ну ни хлебной корочки. Обидно. Но ничего не поделаешь.
        Лукас встал, кивнул удивленно глядящему на него Чейзу.
        - Королевский отряд сюда идёт. Сматываться надо.
        - Треклятье Ледоруба! - Чейз шатко вскочил, схватился за перевязь. - Ну хоть Попрошайкиным свиньям ничего здесь не останется.
        - Это точно, - сухо усмехнулся Лукас и пошёл к выходу. Трактирщик и его помощница молча глядели им в спины, не веря, что остались живы. Лукас снова усмехнулся, в который раз подивившись людской трусости. Наверняка здоровых мужчин в деревне больше, чем его солдат, и тем не менее они легко позволили себя обобрать… Или не позволили, и трактирщик всё же лгал. У Лукаса не было времени это выяснять.
        На деревню спустились сумерки, подсветив редкие снежные хлопья голубоватым. Лукас выдохнул густое облачко клубящегося пара, повёл затёкшими от долгого сидения плечами.
        Люди, живущие здесь, оказались глупы, а глупость надо наказывать.
        - Илье, подавай коня, - сказал он и, обернувшись к Чейзу, бросил: - Сжечь тут всё.

* * *
        Надежда Марвина вскоре нагнать войско сэйра Аурида не оправдалась: в первую очередь из-за того, что им приходилось двигаться пешком. Всех пристойных лошадей из деревеньки увели, а Марвин предпочитал передвигаться на своих двоих, чем на вьючной кляче, которую для него раздобыл Робин. Мальчишка, поймав уничтожающий взгляд Марвина, заныл, что и такую кобылу еле нашёл, на что Марвин коротко сказал: «Вот сам на ней и поедешь», и больше они это не обсуждали. Марвин злился, но ничего поделать не мог - пришлось спрятать нетерпение куда подальше и смириться с тем, что в ближайшие два или три дня он в строй не вернётся. От этой мысли тошно становилось уже теперь: к Марвину окончательно вернулись силы, и его снова жгло неуёмной жаждой драки. И впервые за прошедшие два месяца это жжение не разъедало его душу, а грело её.
        От деревни вела прямая дорога, выводившая на широкий тракт. Расспросив напоследок трактирщика, Марвин выяснил, что замок сэйра Аурида находится в десяти милях к северу, а южнее, в двух днях пути, есть ещё одна деревня, покрупнее. Подумав, Марвин решил двигаться на юг. Утверждению насчёт того, что королевские войска идут на север, он не очень-то поверил: вряд ли расстановка сил могла измениться так кардинально за те двое суток, что он бродил по лесу. В любом случае, на юге наверняка расположены постоянные гарнизоны, лояльные к королю. Добраться бы до одного из них - а там уж разберёмся.
        Марвин опасался, что Робин будет его тяготить и ещё больше замедлять продвижение, но быстро понял, что был несправедлив к толстяку: он оказался довольно проворен и, что важнее, запаслив. Марвин с лёгким сердцем поручил ему сборы в дорогу, и мальчишка затарился по полной. Марвин только покосился на внушительных размеров мешок, который повеселевший парнишка тащил на плече, спросил, не тяжело ли (предвидя, что всё равно выбросит половину по дороге) и, получив отрицательный ответ, успокоил свою совесть окончательно.
        До вечера они вышли на проезжий тракт. Дорога шла через лесистую местность, строго на юг, почти не петляя. Осенью, должно быть, качество дороги оставляло желать лучшего, но теперь мороз сковал размытую землю ледяной коркой, и ноги не вязли, подчас - даже скользили, и ступать приходилось осторожно, а это тоже не способствовало скорости передвижения. В итоге заночевать им всё-таки пришлось у обочины. Это могло быть небезопасным, но Марвин рассудил, что, судя по всему, войска герцогини, даже если и ошиваются неподалёку, не пойдут прямым трактом, а вот королевские войска - вполне. Разбойников и мародёров же Марвин не опасался - оружие при нём, а большего и не надо. По правде, он даже рад был размяться - а за неимением противника пришлось обходиться заученными ежедневными упражнениями, которые вошли у него в привычку с тринадцати лет. Он не тренировался как следует с того самого памятного дня битвы на Плешивом поле, и теперь так старательно навёрстывал упущенное, что быстро взмок и сбросил плащ, снова оставшись в одной рубахе. Было морозно, но снег наконец перестал. Разведённый Робином огонь
потрескивал в опустившейся на землю полутьме, и бешено мелькавшее лезвие клинка сверкало алыми сполохами.
        Почувствовав, что вымок насквозь, Марвин наконец вернулся в исходную позицию, перевёл дыхание, опустил клинок и, откинув со лба взмокшие пряди, посмотрел на Робина. Тот сидел, обхватив колени руками, и глядел на своего нового господина, разинув рот до пределов возможного.
        - Хорошо, что не весна теперь, - сказал Марвин. - Того и гляди тебе какая-нибудь дрянь в рот бы залетела.
        Мальчишка с шумом захлопнул рот. Взгляд у него был почти влюблённый.
        - Как здорово! - благоговейно прошептал он.
        - А вот то, что у тебя каплун горит - совсем не здорово, - заметил Марвин. Мальчишка вскрикнул, засуетился, спасая ужин. Марвин подсел к огню, накинул плащ на сладко побаливающие плечи. Вот что значит - пару дней не разминаться.
        - Как вы его!.. здорово!.. - закончив возиться с каплуном, повторил Робин.
        - Кого?
        - Его, - мальчишка кивнул на покосившийся пень, служивший Марвину манекеном. - Насмерть!
        Марвин усмехнулся:
        - Живой противник не стоял бы… пнём. И дрался бы я с ним иначе.
        - Всё равно побили бы!
        - Конечно, - улыбнулся тот - его забавляла непосредственность мальчишки, временами совершенно неожиданно сменявшая робость.
        - Я бы тоже так хотел, - тоскливо сказал Робин.
        - Я говорил уже - сбрось сотню фунтов, и сможешь.
        - Не смогу, - помрачнел парнишка. - Я всегда такой был… ну, неуклюжий… как баран. Мне батюшка ещё сказывал.
        - Так переубедил бы батюшку. Заодно и цель!
        - Батюшка умер, - совсем уже понуро сказал Робин.
        Марвин кивнул, с наслаждением впился зубами в хрустящее корочкой заячье мясо, прожевал, потом сказал:
        - Бывает. В бою пал?
        - Нет, - ответил Робин и замолчал. Марвин видел, что тема эта ему не слишком приятна, и не стал настаивать. Ему вообще не очень хотелось говорить - чуть подустал за день, да и ночь была уж больно хороша. Он представил, как славно сейчас сиделось бы у походного костра среди боевых товарищей, за рьяными обсуждениями дневной битвы, и тоскливо вздохнул.
        - В бою пасть - это счастье, - мечтательно произнёс он. - Если и есть смерть лучше иной жизни, то такая.
        - Не знаю, - нерешительно отозвался Робин, крутя в толстых пальцах каплунью ножку. - Как по мне, жить хорошо…
        - Дурак, - беззлобно сказал Марвин. - Видал вон того лысого, в таверне? Чуть что, перед благородными башкой об пол? Так жить - хорошо?
        - Хорошо, - пробурчал Робин, - только б не умирать.
        - Ясно теперь, почему ты только сын сэйра, а не сэйр, - сказал Марвин. - Хотя, впрочем, и для сына сэйра твои слова - позор.
        Робин вскинулся, поднял на Марвина глаза - неожиданно красивые, большие и карие, такие скорее подошли бы знойной девице, чем неуклюжему толстяку.
        - Нам к позору не привыкать, - вполголоса проговорил он и отвёл взгляд.
        Марвин задохнулся от возмущения.
        - Ну ты даёшь, парень! К позору невозможно привыкнуть. И нельзя этого делать! Когда ты привыкаешь к позору - ты уже и не жив… пусть даже хотя бы как тот трактирщик. Крыса и та - живее.
        - А что делать, если выбора нет?
        - Выбор всегда есть. Можно умереть, например. Или убить, это намного лучше. Но уж точно не привыкать.
        - Вот вам, сэйр Марвин, говорить легко, - помолчав, тихо сказал Робин, и Марвин оторвался от еды, отчего-то неприятно задетый его словами. - Вы такой… ну… сильный, смелый… Вам легко про позор говорить. Вы ж ничего про него не знаете.
        Губы Марвина дрогнули - но что ему было на это сказать?
        - А не все такие… смелые, - не глядя на него, продолжал Робин. - Вы так хорошо сказали, я точно подзабыл уже… про цель… Но мало одной только цели. Для вас - довольно, а мне мало… Иначе бы я уж давно был таким, как вы. А я трушу.
        - Чего трусишь-то? Чего в этой жизни можно бояться, если тебе и позор уже не страшен? - резко спросил Марвин.
        - Ну… как вам объяснить? Вот тот трактирщик - он же не знает, что живёт, как… ну, как…
        - И куда тебе в герольды с таким красноречием, - покачал головой Марвин. Робин вспыхнул, вскинул голову, и в его лице, к вящему удивлению Марвина, промелькнуло некое подобие оскорблённой гордости.
        - Я только сказать хочу, сэйр Марвин, что тот трактирщик и думать не думает о позоре. И вот это - совсем скверно. Когда тебя позорят, а ты ничего сделать не можешь.
        «Да уж, тут не возразишь», - подумал Марвин, и будто снова очутился под серым осенним небом Балендора, на ристалище, с пылающим от пощёчин лицом. И словно наяву увидел Лукаса из Джейдри - но не напротив себя, а дальше, в мутном мареве костра, - подпирающего голову рукой и смеющегося непроницаемыми голубыми глазами - смеющегося над ним…
        - И ведь хуже всего то, что вам это только кажется.
        - Что? - Марвин выпрямился. Аппетит у него совершенно отбило.
        - Вам только кажется, что вы ничего не можете поделать, - со странным упрямством проговорил Робин. Он глядел в огонь, и в свете алых языков пламени глаза его странно, влажно поблескивали. - Вам просто внушили это… навязали… сковали ваш разум, чтоб заставить поверить в неизбежность позора. Нас же двое всего было, в том трактире. Трактирщик мог взять вилы и…
        - И на благородного мессера? - зло спросил Марвин. Внешне необоснованная злость в его голосе осталась Робином незамеченной.
        - Да всё равно. Если б правда думал, что нет ничего страшнее позора - всё равно…
        Мальчишка смолк, но Марвину уже кусок в горло не лез. Мучительная тревога и жгучий стыд, которые не давали ему спать последние месяцы и от которых он только-только, казалось, избавился, вцепились в него с новой силой. Безумно захотелось убить кого-нибудь - плевать кого, да хоть бы этого тупого толстяка, своими мутными речами снова растравившего ему душу… Но на деле Марвин понимал, что должен благодарить мальчишку - за то, что тот так вовремя напомнил ему о том, о чём он едва не забыл. Поразительно, Марвин и предположить не мог, что у него такая короткая память…
        Или просто он в самом деле испугался. Испугался тогда, там… этих глаз… и этой улыбки… того, что эти глаза и эта улыбка могут с ним сделать. Испугался просто до одури, потому что никогда не видел ничего подобного. И просто убить здесь было бы слишком просто… и совершенно неправильно. Нет, за этот страх, за то, что впервые в жизни Марвина заставили его испытать, полагалась совсем другая расплата. И он на целых три дня напрочь забыл об этом! Стоило отогреться да отожраться - и забыл. Как будто вполне смог бы с этим жить…
        - Сэйр Марвин, - голос Робина из темноты звучал испуганно, - что с вами?
        Марвин поднял на него затуманенный взгляд.
        - Ты всё правильно говоришь, парень. Всё правильно. Скажи, что ещё хотел.
        - Да ничего, - стушевался мальчишка. - Я, это… я имел в виду…
        - А, плевать, что ты имел в виду, - сказал Марвин. - Главное, что ты сказал. Может, из тебя и получится толковый герольд.
        Робин вновь покраснел - на сей раз от удовольствия, и пробормотал:
        - Благодарю вас, сэйр Марвин, да только я всё равно предпочёл бы быть таким, как вы… Потому что и вы правильно говорили. Про позор… А будь я таким, как вы, то смог бы его смыть… с памяти моего отца.
        «Таким, как я, - подумал Марвин. - Нет, парень, такие, как я, намного хуже. Потому что мы способны нести этот позор. И жить обещанием мести… одним обещанием, потому что обещать в таких делах - слаще, чем делать».
        Тут он вдруг понял, что сказал Робин, и удивился:
        - Твоего отца? А что ты должен сделать, чтобы смыть с него позор?
        Робин поднял голову, снова глянул на Марвина влажными карими глазами - в упор - и сказал, ровно, внятно и отчётливо, так, будто прежде говорил эти слова сотни и тысячи раз:
        - Убить Птицелова.
        Марвин задумался, потом покачал головой.
        - Птицелова? Не слышал о таком.
        - О нём мало кто слышал. Не считая тех, кого он… ловил. И их семей, конечно. Такое не забывается.
        - Ну-ка, рассказывай, - потребовал Марвин, радуясь возможности отвлечься от своих тяжких мыслей.
        Робин помялся - видно было, что ему нелегко начать, но Марвин был безжалостен и смотрел ему в лицо не мигая. В конце концов парень сдался. А впрочем, понял Марвин вскоре, наверное, он на самом деле хотел поговорить. Не всякую тяжесть можно носить в себе…
        - Мой батюшка… отец… он всё время ссорился со своим двоюродным дядей, сэйром Колином, за земельный удел и замок. Батюшка считал, что этот удел наш по праву, но у сэйра Колина были деньги и связи, и он только смеялся над батюшкой. Ну, батюшка и вступил в войско соседа сэйра Колина, который тогда как раз войну затевал, с тем чтобы потом этот удел получить.
        - Отобрать, стало быть.
        - Ну, отобрать… А тот сосед, сэйр Имрис, его вроде как полюбил. Забрал и нас с матушкой в замок его, там хорошо было. Вот… А потом сэйр Имрис оказался еретиком. Батюшка этого не знал, ну, узнал только потом, когда этот сэйр Имрис его к себе приблизил. Вот, он был еретик, и у него собирались какие-то люди, делали нечестивые обряды и пытались вызвать Ледоруба…
        Марвин ругнулся и осенил себя святым знамением. Робин пугливо последовал его примеру.
        - Батюшка сперва точно не знал, подозревал только. А когда узнал - не решился оставить сэйра Имриса, потому что к тому времени сэйра Колина уже разгромили, ждать недолго оставалось, и батюшка не хотел лишиться того, что добыл…
        - Еретикам, значит, потакал твой батюшка за харчи! - возмутился Марвин.
        - Не потакал! - вскинулся Робин. - Он вовсе не потакал, он сам считал эти обряды богомерзкими, но только далеко уже всё зашло, и к тому же сэйр Имрис был как бы батюшкиным сюзереном… А разве можно предавать своего сюзерена?
        - Гм, - озадаченно сказал Марвин. - Вообще-то нельзя.
        - Вот, и батюшка так же говорил, когда матушка плакала и просила его бросить сэйра Имриса. Но батюшка не послушался, а потом… - Робин набрал воздуху в грудь, глубоко вздохнул. Густой пар из его груди смешался с дымком костра. - Потом всё раскрылось, сэйра Имриса и его друзей-еретиков поубивали, а батюшка бежал…
        - Бежал? Оставив жену и ребёнка?
        - Я большой уже был! - выпрямился Робин. - Мне уже почти одиннадцать было…
        - Да уж, гигант. Ну и?
        - Ну и тогда выяснилось, что это были не просто еретики, а какие-то особенно опасные еретики, и святой орден патрицианцев собирал о них всяческие сведения. А мой батюшка оказался единственным выжившим, кто знал, что у них и как, видел обряды, ну и ещё о чём-то там был осведомлён… Вот они и послали за ним Птицелова.
        - Что за Птицелов-то? - снова спросил Марвин, которого долгая и путаная преамбула успела утомить.
        - Не знаю, - тихо ответил Робин. - Я его и не помню толком. Знаю, что его послали за батюшкой, потому что он непременно был нужен живым, для сведений. Я тогда расспрашивал, кого мог, со мной говорить не хотели, только один святой брат патрицианец сжалился, и сказал, что Птицелова всегда посылают за беглыми, которых непременно живыми вернуть надо, и он приводит… А потом он и отца привёл. Привёл… как на поводке. - Мальчишка сжал зубы, на его заплывших скулах отчётливо проступили желваки. - Я был во дворе и видел. Отец шёл такой потерянный… сгорбленный, будто взгляд со стыда поднять не мог. Сам шёл, впереди коня Птицелова, его никто не заставлял, он даже связан не был. Я его окликнул, он голову поднял, и у него такие глаза были… такие… будто он заплачет сейчас, а я никогда не видел, чтоб он плакал. Только потом, на виселице…
        - Его повесили? - спросил Марвин - история наконец начала его интересовать.
        Робин с трудом кивнул.
        - На следующий день. А перед тем пытали… Он весь в крови был, когда его на помост вывели, и руки у него были переломаны. - Голос мальчишки вдруг стал ровным и почти равнодушным - будто он пересказывал старую, всем известную и никому уже не любопытную басню, которая его никак не касалась. - И он плакал. Только мне почему-то казалось, что это по-прежнему от стыда. Этот человек… Птицелов… я его только тогда и видел, за день до казни, когда он отца пригнал. Они потом вместе в замок вошли, а как он выходил, я не видал. Только отца видал… И походило на то, словно этот Птицелов что-то ему такое сказал или сделал, что отец всех сил лишился. И пошёл за ним покорно, хотя знал, что его ждёт. Я не верил тогда, что так может быть, отец бы живым не дался. Ему и матушка говорила, чтоб не давался, когда провожала в бега, так и просила: не давайся им, замучат они тебя. И он не дался бы. Никому, кроме… этого. Который пригнал его на муки и позорную смерть.
        Робин умолк, и теперь уже Марвин не стал его подстёгивать. Он размышлял об услышанном. Ловко, конечно, придумано - в самом деле, порой просто необходимо взять беглеца живым и невредимым, и это бывает не так-то просто сделать. Марвин прежде не думал об этом, но если бы Лукасу из Джейдри удалось схватить его тем днём, он не позволил бы продолжать измываться над собой. Убил бы или умер сам… а может, то и другое вместе. И надо в самом деле очень постараться, чтобы так подчинить себе волю другого человека. Должно быть, это страшное умение.
        - И теперь ты хочешь убить Птицелова?
        Робин опал, словно сдувшийся воздушный шарик, каменное выражение исчезло с его лица, и оно снова стало вялым и несчастным.
        - Хотел бы, - жалобно сказал он. - Но разве я смогу? Я его даже в лицо не помню. И голоса не слыхал, ну, совсем ничего не помню. Хотя, наверное, узнал бы, если бы увидел. Почувствовал бы. Но и тогда - что? Я же рохля…
        - Это точно, - сказал Марвин. - Ну и что тебе, рохле, славно жить с отцовским позором?
        - Не славно… Только что делать-то?
        - Вот именно - делать. А не языком чесать, - сказал Марвин и, резко взмахнув плащом, расстелил его у огня. В пламя метнулась пелена снежной пыли. - Спать давай, с рассветом дальше пойдём.
        - Вы спите, а я покараулю.
        - Покараулит он, - фыркнул Марвин. - Тебя прирежут - ты и вякнуть не успеешь. Но воля твоя, сиди.
        - Спасибо вам, - тихо сказал Робин.
        - Тебе спасибо, - помолчав, ответил тот. Мальчишка хоть и сопляк, но… было в его словах нечто, от чего глухая тоска Марвина обернулась спокойной и здоровой яростью. И это уж было куда как лучше.
        - Робин, - вполголоса сказал он. Грузная, тёмная в полумраке фигура развернулась к нему. Марвин закрыл глаза. - Если на моём пути встретится Птицелов, я убью его. За тебя.
        Он не мог видеть, но знал, что мальчишка просиял - почувствовал, словно вокруг стало чуточку теплее.
        - Благодарю вас, мессер, - пробормотал он, но Марвин не ответил ему, потому что спал.
        Ночь прошла тихо, а с рассветом они двинулись дальше. Марвин по-прежнему шёл впереди, но теперь временами оборачивался, проверяя, не сильно ли отстал его стюард. Про себя он всё чаще называл Робина именно так, и даже подумывал, а не оставить ли его и впрямь при себе. Ну и что, что засмеют - пусть попробуют. В конце концов, сколько есть стройных и ладных парней, которые по башковитости Робину и в подмётки не годятся. Ну а чтобы харч запасать да сапоги с хозяина снимать, особой прыти не надо. К тому времени, когда вдалеке показались первые дома деревни, Марвин окончательно укрепился в этом решении, но Робину пока ничего не говорил - вот дойдут, там и обрадует. Что мальчишка будет счастлив, он ни минуты не сомневался.
        Дорога шла чуть вверх, а потом к низине, и потому Марвин сперва услыхал звон подков о лёд, а потом увидел перевалившего через пригорок всадника - с виду рыцаря, в полном облачении. Он вроде бы не очень торопился, и Марвин окликнул его. Рыцарь соизволил остановиться, видно, также признав в Марвине благородного мессера, и весьма любезно поздоровался. Они представились друг другу, выразили заверения в общей преданности его величеству королю Артену, и Марвин сказал:
        - Мессер, скажите, там и впрямь деревня вдалеке?
        - Деревня, - кивнул тот. - Названия только не упомню.
        - Единый с названием, меня интересует, далеко ли от неё королевские войска?
        - Отнюдь. Прямо там сейчас расквартирован полк сэйра Пэриса из Лолларда. Мы шли в обход и теперь собираем силы для решающего рывка на север.
        - На север? - переспросил Марвин. - Неужто впрямь наступаем на Мессеру?
        - Больше того - гоним, как кабаниху, - довольно сообщил рыцарь. - А вы, мессер, чаете присоединиться?
        - Да не то слово! - горячо сказал Марвин. - Как вам, нужны ещё лишние мечи?
        - Не бывает лишних мечей, - улыбнулся рыцарь. - А если вы не шпион, мессер, вам будут рады вдвойне.
        - Обнадёживает, - хохотнул Марвин. - Не смею более задерживать.
        - И я вас.
        Рыцарь продолжил свой путь, а Марвин с улыбкой повернулся к Робину.
        - Ну, слыхал радостную весть? Дошли!.. Эй, парень, что с тобой?
        Робин стоял у обочины, нелепо и беспомощно растопырив руки, и мешок с пожитками валялся у его ног. Лицо мальчишки побелело и пошло бурыми пятнами, глаза округлились, а нижняя челюсть тряслась так, что было слышно, как зубы постукивают друг о друга. Волчий тулуп, который ему отдал трактирщик из лесной деревеньки, сполз с плеча, но Робин этого даже не заметил.
        - Да что такое?! Привидение увидал, что ли?
        - Сэйр… Марвин… - еле шевеля языком, сказал мальчишка. - Я… простите великодушно… но дальше я… сам…
        - Что значит - сам? Куда - сам?
        - Туда, - неопределённо ответил Робин. - Сам… Тут ведь тракт уже… люди… я и сам доберусь…
        - Постой! - Марвин ухватил его за плечо, и дернувшийся было парнишка застыл, глядя в его лицо застывшими от страха глазами. - Ты же вроде хотел со мной пойти, стюардом? Ну так вот: я согласен тебя оставить. Буду с собой всюду возить, а захочешь - учить стану. Вот доберёмся сейчас до войск сэйра Пэриса и…
        - Нет! - взвизгнул Робин и отскочил. Марвин так изумился, что выпустил его и только смотрел, как мальчишка пятится по заледенелой дороге. Сейчас он походил на огромного варёного рака, толстые щёки тряслись, и Марвину вдруг показалось, что это совсем не тот мальчик, который прошлой ночью ровно и равнодушно рассказывал ему о глубоко похороненном в сердце позоре.
        «А ведь и в самом деле, житья мне не дадут за такого стюарда», - подумал Марвин и холодно спросил:
        - Как ты смеешь говорить мне «нет»?
        Мальчишка задрожал, но, кажется, страх и так был слишком велик, чтобы нотки угрозы в голосе Марвина могли его усилить.
        - Нельзя мне туда! - в отчаянии выкрикнул он.
        - Куда нельзя? Почему?
        - К сэйру Пэрису! Вздёрнет он меня!
        Марвин смотрел на него, всё ещё не понимая.
        - Как вздёрнет? За что? Ты что, на ножах с ним? Не позволю я ему вздёрнуть моего стюарда, можешь быть спокоен. Ни у кого нет такого права.
        - Он… ему… - Робин облизнул пересохшие губы. - Вообще-то это он мой хозяин. Я ему присягал… и…
        Марвин молча смотрел на него. Робин затараторил - быстро, сбивчиво, умоляюще:
        - Он же зверь, сэйр Марвин, ну просто зверь дикий! Нас так мало было, а он нас против Мессеры гнал, одного на пятерых, и всех гнал, всех, и меня даже! Я ему говорил, что не умею, убьют меня сразу, а он бил меня и всё равно гнал, а я во время боя по оврагам прятался… Мне так страшно было, ну, не мог я там больше оставаться!
        - Ты дезертир? - тихо спросил Марвин.
        Лицо Робина скривилось, он с шумом втянул носом воздух, будто собираясь разреветься.
        - Ты не из плена сбежал, - сказал Марвин. - Ты дезертир.
        - Я не мог там больше, сэйр Марвин. Не мог, ну, я просто боялся! Сэйр Марвин, не выдавайте меня! Ведь он меня повесит!
        Марвин молча шагнул к нему, поднял с земли брошенный мешок. Он был ещё довольно тяжёл - в деревеньке они запаслись неплохо. Робин продолжал канючить:
        - Не выдавайте, пожалуйста…
        Марвин, не отвечая, снял с мешка верёвку, которой тот был затянут. Коротковата, ну да ладно.
        - Сэйр Марвин… не выдавайте… прошу!
        Марвин одним движением скрутил на конце верёвки петлю и, прежде чем Робин успел шевельнуться, накинул её ему на шею.
        Мальчишка вскрикнул, вцепился пальцами в удавку, изумлённо тараща на Марвина глаза. Марвин затянул петлю сильнее, отвернулся и, не оборачиваясь, поволок мальчишку к обочине. Тот прошёл несколько шагов, а потом всё понял и забился, хрипя и в ужасе мотая головой. Марвин, не обращая на его сопротивление внимания, подтащил мальчишку к ближайшему дереву и захлестнул свободный конец верёвки на суку. Было тяжело, мальчишка весил как боров, и, с силой натягивая верёвку, Марвин втянул воздух грудью. В тот миг, когда дрыгающиеся ноги Робина Дальвонта оторвались от земли, у Марвина оборвалось дыхание, но он сумел закрепить конец верёвки на нижней ветке. Потом отступил, глядя на тучное тело, извивающееся в полуфуте над заснеженной землёй и тщетно пытающееся дотянуться до неё носками.
        В голове у Марвина была пустота. Чёрная, мёртвая пустота. И посреди неё - только одна мысль.
        - Ты дезертир, - в третий раз повторил Марвин из Фостейна, глядя на бьющегося в агонии мальчишку. - Ты предал своего сюзерена, своего короля, ты трусливо бежал с поля боя. Ты дезертир. Дезертиров вешают.
        Он хотел добавить ещё что-то и осёкся, не находя слов. Но ведь было что-то ещё - какой-то слабый, бледный лучик в затопившем его мозг чёрном облаке правил, единственных, которые он знал и признавал, которым не мог противиться. Или мог?..
        Блеск наконечника копья в блеклом солнечном свете…
        Марвин содрогнулся, будто его пронзило это копьё, его, а не Лукаса из Джейдри. «То, что я сделал тогда, - то, о чём не думал, что не мог сделать иначе, потому что не умею, не умею, не умею проигрывать, - то, что я сделал, заслуживало смерти… или прилюдных пощёчин… или всё-таки лучше смерти?»
        Да, заслуживало - и это тоже было правильно, и мозг трёх тысяч людей в тот миг тоже заполняла эта чёрная густая тьма безоговорочного «достоин смерти» , но их остановило что-то… кто-то… Кто-то, для кого не существует этих правил, кто оставил ему жизнь… хотя он должен был умереть за своё предательство, так же, как сейчас Робин Дальвонт умирает за своё.
        Было тихо, только в небе каркало вороньё - то ли к новому снегопаду, то ли чуя свежую пищу. Тучное тело неподвижно свисало с ветки раскидистого клёна, волчий тулуп свалился с него и лежал на снегу, будто мёртвый зверь. Руки повисли вдоль тела; от бесполезных усилий ослабить петлю рукава на них сбились к локтям, и Марвин увидел на правой руке своего стюарда белую повязку, чистую, без единой капли крови. Как хорошо у него закрылась рана. Воистину, родился в рубашке…
        Марвин моргнул, чувствуя подступающий к горлу ком, и в этот миг бледный лучик, бившийся в чёрном облаке, наконец прорвался в его сознание и превратился в слова - глупые, смешные и бесполезные.
        - Мне очень жаль, - прошептал Марвин, тронув Робина за пальцы правой руки и, развернувшись, пошёл к деревне. Прежде, чем перейти через перевал, он дважды останавливался, но так ни разу и не обернулся.
        - Два часа, - сказал Лукас. - Я даю вам два часа и не минутой больше.
        Он был в ярости, но не показывал этого. Ярость - простое чувство, совсем простое, обычное, можно сказать, повседневное, а такие чувства скрывать легче всего. Просто со временем привыкаешь.
        - Будет сделано, сэйр Лукас. Но вы бы, что ли, выпили с нами…
        - Какое, на хрен, «выпили»? - очень спокойно сказал Лукас. - Ты оглох, мессер наёмник? Или я неясно выразился?
        - Э-э, - Чейз быстро моргнул. - Простите? Вы сказали, у ребят есть два часа, чтобы подкрепиться…
        - Подкрепиться. А не надираться. Увижу, что кто-то пьёт - убью на месте. Собственноручно.
        Во взгляде Чейза читалось возмущение, но он смолчал. «Единый, - подумал Лукас, - как же мне повезло, что он помешан на рыцарстве. Другой бы на его месте меня уже к Ледорубу послал. Но и этот не станет терпеть долго… Его ребята уже и так на меня волками смотрят». А что делать? Они не могли задерживаться: регулярно рассылаемые Лукасом разведчики приносили в последние дни только плохие новости. Королевские войска давили со всех сторон, их становилось всё больше, причём среди них оказалось очень много наёмников. Похоже, его величество Артен-Попрошайка наклянчил где-то солидные средства. Вот только где?.. Неужели его обеспечил орден? Но зачем, ведь Лукас уже не сомневался, что они затеяли всю эту заварушку, чтобы освободить престол. Хотя оставался открытым вопрос, для кого, но у Лукаса теперь было по горло других забот. Враги пёрли со всех сторон, тесня герцогиню всё дальше на север и вырезая всех, кого успевали нагнать. Мессера была разгромлена - и, что удивительнее всего, она бежала. Этого Лукас тоже не понимал. Он неплохо разбирался в людях - ну, это уж очень скромничая можно было сказать, что
неплохо - и был уверен, что герцогиня скорее развернулась бы к врагу лицом и приняла бой, в котором погибли бы все, включая её саму, но не стала бы бежать. Что же её заставило? Страха она не знала, а доводов разума признавать не хотела…
        «В точности как эти оборванцы», - думал Лукас, поглядывая на хмурые небритые физиономии своих наёмников. Войска короля, несмотря на численность, двигались на удивление быстро, не позволяя беглецам подолгу засиживаться на месте. В последние три дня они вообще неслись по заснеженным холмам как зайцы, и Лукаса это злило. Не необходимость бежать - он бежал в своей жизни не раз, и пока что об этом не жалел. Но он всё больше чувствовал, что теряет контроль над ситуацией. Он мог держать в узде Чейза, он мог бы держать в узде каждого наёмника по отдельности, если бы у него было время на разъяснительные беседы, - но все вместе они были ему неподвластны. Он всегда был мастером индивидуального подхода… но, что тут греха таить, полководец из него аховый. Дереку ещё придётся ответить за эту подставу. И не только за неё.
        Сегодня утром Лукас понял, что ещё немного - и его порвут на части. Очередная захудалая деревенька подвернулась очень кстати, и Лукас чуть приспустил поводок. В конце концов, парням в самом деле надо было пожрать. Но не пить, потому что где вино - там девки, а где девки - там снова вино, и так они не поднимутся до вечера, а вечером их вполне могут нагнать войска короля… Треклятье Ледоруба, быстрее бы добраться до Уоттерино, первого более-менее защищённого города на Запястье, объявленного точкой сбора. Там он сбросит этот груз с плеч и… и посмотрим, что потом. У Лукаса было несколько вариантов, и он ещё не определился с самым привлекательным, но эта война для него точно закончена.
        Оставив наёмников в деревенском трактире на попечение и совесть Чейза, Лукас вернулся во двор и вскочил в седло. Ему не хотелось ни есть, ни отдыхать, ни видеть мятые рожи своих солдат. Илье он велел остаться с ними и приглядывать, а сам шагом пустил коня вдоль единственной деревенской улицы. Селение, как и следовало ожидать, при их появлении будто вымерло: дворы пустуют, ставни в домах закрыты наглухо. Посреди дороги валялось брошенное коромысло с вёдрами, вода из них вытекла и залила часть дороги катком. Где-то жалобно мычала неподоенная корова.
        Дорога, пробегая сквозь деревеньку, уходила дальше в лес, извиваясь меж голых деревьев. Лукас подъехал к самой кромке леса, остановил коня, огляделся, вслушиваясь в напряжённую тишину. Он чувствовал что-то - сам не знал, что, но подобные предчувствия никогда ничем хорошим не оборачивались. Он был уверен, что два часа у них точно есть, но от леса исходило молчаливое и тяжкое ощущение угрозы, затаившейся совсем близко. Лошади передалось напряжение всадника, она фыркнула, мотнула головой, нерешительно переступая ногами. Лукас отрешённо похлопал её по морде, продолжая оглядываться - и тут увидел в стороне на снегу что-то красное.
        Спешившись, Лукас пересёк границу леса. Так и есть, кровь. Точнее, кровавые следы, но не человечьи - какого-то зверя, мелкого или просто ещё маленького. Похоже на волчьи, только странно что-то… будто у этого зверя не четыре, а только три лапы. И вдоль вереницы следов - широкая колея, выжженная в снегу горячей кровью, лившейся ручьём. Вереница тянулась извивисто, уводя в лес. Нужно было, наверное, пойти вперёд, но Лукас пошёл в обратном направлении, чувствуя, как напряжение растёт с каждым шагом.
        Следы тянулись на удивление далеко - он шёл несколько минут, прежде чем увидел капкан. Странно, что его поставили так близко от дороги - впрочем, здешние леса славились серо-чёрными волками, шерсть которых была тепла и дешева и весьма ценилась среди простолюдинов, а знать не брезговала использовать её на шатры и палатки. Этот капкан стоял здесь недавно и уже успел поживиться: намертво стиснутые зубья были залиты тёмной кровью, среди которой белела обломанной костью волчья лапа. Вернее, лапка - это и правда был волчонок, совсем маленький ещё. Что не помешало ему отгрызть себе лапу и обрести свободу. Правда, вместе со смертью, но когда это останавливало юных волчат?
        Лукас развернулся и быстро пошёл по следу обратно. Волчонок, похоже, не полз от ловушки, а весьма бодро бежал - но вскоре перешёл на шаг, а потом и вовсе еле плёлся: это было видно по уменьшившимся промежуткам между следами. Волчонок хотел уйти в чащу, наверное, в родное логово, и ему удалось преодолеть довольно большой промежуток пути - во всяком случае, Лукас зашёл в глубь леса достаточно, чтобы не видеть дороги и не слышать доносящихся от деревни звуков. Потом след оборвался, осталась одна лишь алая полоса, широкая и совсем короткая, и в её конце, завалившись на бок и свесив из пасти язык, лежал волчонок.
        Лукас подошёл и присел возле него. Он был размером со щенка волкодава, чёрный, со свалявшейся комьями шерстью. Передняя левая лапа была отхвачена почти до плеча, кровь из неё била сильными толчками, и её уже натекла целая лужа, в которой, дрожа, и лежал несчастный зверёк. Почуяв человека, он вскинул залитую пеной морду и зарычал, обнажив жёлтые зубы. Лукас снял перчатку, осторожно тронул горячий бок волчонка ладонью. Несколько мгновений волчонок не двигался, глядя на него безумным оранжевым глазом, а потом, яростно взвизгнув, рванулся всем телом, и Лукас едва успел вскочить, когда на том месте, где мгновением раньше была его рука, клацнули маленькие, но уже смертельно острые зубы.
        «Маленький и глупый», - подумал Лукас, по-прежнему глядя на него. Волчонок положил голову на землю, глухо рыча, и сквозь рык прорывалось тонкое высокое повизгивание. И больно ведь, и страшно, а не дастся… А впрочем, и дался бы - что проку? Вряд ли ему можно помочь - слишком много крови потерял. Да и на что Лукасу хромой волк? Можно было бы, конечно, взять его с собой и назвать Марвином, выходить, приручить… Но Лукас никогда не отличался излишней сентиментальностью. К тому же зачем ему этот волчонок, когда у него и так уже есть один?
        Так что он сделал единственное, что мог сделать, - вынул меч и одним ударом добил несчастную тварь. Волчонок не успел даже пискнуть - удар пришёлся на шею, а бил Лукас без промаха. Тот, другой волчонок тоже должен был уже это уразуметь.
        Бросив на зверька последний взгляд, Лукас собирался вернуться к дороге, когда впереди с дерева шумно сорвалась стая ворон. Лукас проводил птиц взглядом. Потом посмотрел по сторонам. Несколько мгновений вглядывался в застывшую, но отнюдь не безмятежную сеть зимнего леса, потом закрыл глаза, отрешившись от всего, кроме звуков. И тогда, среди хруста опадающих веток и стука беличьих лапок по древесному стволу, среди вороньего крика и далёкого волчьего воя услышал…
        Срываясь с места, Лукас снова скользнул взглядом по волчонку и подумал: я убил тебя, а ты, кажется, меня спас… Интересно, означает ли это хоть что-нибудь? Впрочем, в знамения он никогда не верил. Он верил только в разум и в силы своего тела. От последнего сейчас, похоже, придётся потребовать невозможного.
        Он выскочил из леса, взлетел на коня и через минуту ворвался в трактир, столкнувшись в дверях с Илье.
        - Сэйр Лукас, я вас искал! Они…
        Не теряя времени, Лукас оттолкнул его и шагнул в зал. И уже через мгновение проклял всё - Дерека, подбившего его на эту авантюру, Марвина, благодаря которому он подбился так охотно, герцогиню, драпанувшую в свои леса и бросившую их на растерзанье своему братцу… Но в первую очередь, конечно, этого засранца Чейза. Лукас знал, что на него нельзя положиться, но кто мог подумать, что всё это закончится настолько хреново…
        - Чейз!
        Он не кричал, но что-то в его голосе вынудило сержанта наёмников выронить кружку, расплескав вино по подолу сидящей на его коленях девки, и, стряхнув сами девку, вскочить. Лукас взглянул на него в упор, и сержант побелел, только багровели поперёк худого лица торчащие усы.
        - Что вы делаете? - спросил Лукас - так, словно не видел. Никто из рассевшихся по всему залу и уже изрядно пьяных наёмников, тискавших бледных и таких же пьяных девок, ему не ответил. Лукас снова обвёл зал взглядом, но не стал повторять вопрос.
        Чейз прокашлялся и виновато выдавил:
        - Я подумал, за два часа ребята и потешиться успеют, и не надерутся особо…
        - Какого беса! - выкрикнул кто-то. - Если мессер рыцарь может по две недели не трахаться, это не значит, что и мы тоже евнухи!
        Лукас обнажил меч, ещё пахнущий кровью волчонка, шагнул вперёд и одним ударом снёс голову говорившего с плеч.
        Солдаты, ругаясь, повскакивали. Кто-то рванул из ножен оружие. Лукас опустил меч, но с места не двинулся. Он не смог бы убить их всех, хоть они и были пьяны. Впрочем, он и не собирался. Они уже и так покойники.
        - Меньше чем в миле отсюда отряд короля, - сказал он. - Заходит с северо-востока. У нас пять минут, чтобы убраться.
        - Как с северо-востока? - пробормотал Чейз. - Там же наши…
        - Значит, уже не наши. Вам, мессеры наёмники, наконец представится возможность подраться, как вы и хотели. Хоть кто-нибудь из вас к этому готов?
        Солдаты, нерешительно переглядываясь, что-то заворчали, выходя из-за лавок. Деревенские девушки сидели по углам скамей неподвижно, как статуи. Одна из них, самая молоденькая, рыжеволосая, глядела прямо на Лукаса огромными неподвижными глазами. Её сорочка была расшнурована, наружу торчали маленькие крепкие груди с тёмными сосками. Она даже не пыталась прикрыться. Треклятое отродье Ледоруба, неужели во всей деревне не нашлось никого, кто осмелился бы защитить этих женщин? А мессеры освободители, как всегда, приходят слишком поздно. И тоже не упустят своего.
        - Командуй, сержант, - вполголоса проговорил Лукас.
        - На выход! Живо! - заорал Чейз. Наёмники нестройной гурьбой потолклись на улицу. Они были пьяны, но ещё не слишком, да и порядком протрезвели от страха. «Бес с ними, - подумал Лукас, глядя, как они бегут к лошадям, - может, и успеем…»
        Они не успели. Уходить надо было через южную часть леса, хоть это и противоречило направлению их движения - приходилось делать изрядный крюк, но выбора не оставалось. Они ещё не успели углубиться в лес, когда на другом конце просёлочной дороги показались солдаты короля. Пешие, но их было много. К тому же, как тут же понял Лукас, конными по лесу не уйти.
        - Спешиться! - закричал он. - Разойтись по лесу! Уходить по одному!
        Отчаянно, но это хоть какой-то шанс - для некоторых из них, тех, кто твёрже других держался на ногах и лучше владел мечом. Почти сразу Лукас услышал крики, среди которых прорвалось несколько предсмертных. В крике, раздавшемся совсем рядом, он узнал голос Чейза. Тот пытался как-то организовать своих людей, видимо, проигнорировав приказ Лукаса. «Ледоруб меня забери, никудышный я всё-таки полководец», - подумал он, кривя губы в неживой улыбке и продираясь сквозь заросли валежника. Позади гремела сталь, и лес полнился воплями умирающих, но Лукас не оборачивался. Он не сомневался, что королевские солдаты перережут всех, до кого дотянутся. И не собирался позволить им дотянуться до себя.
        А всё же не будь они пьяны, будь он чуть умнее и не оставь их без присмотра, может, и ушли бы…
        Он стиснул зубы и, запретив себе думать об этом, рубанул по очередному кусту.
        - Сэйр Лукас!
        Он круто развернулся - и в глазах немедля зарябило от десятков чёрных и красных пятен, двигавшихся сквозь лес - на него.
        - Илье! Проклятье, я же сказал, по одному!
        Оруженосец пробирался к нему сквозь бурелом, проворно, как заяц, и с таким же взглядом, как бывает у затравленного зайца. Свой меч он где-то потерял и, кажется, ничего не соображал от ужаса.
        - Сэйр Лукас! Они повсюду!
        - Вижу, - бросил Лукас, поудобнее перехватывая меч. Солдаты подобрались совсем близко, уйти уже не удастся. Когда Илье поравнялся с ним, Лукас схватил его за загривок и одним движением швырнул наземь. Оруженосец охнул и покатился с откоса вниз. Как раз в этом месте в земле проходила ложбина, по дну которой журчал ручей. Можно сбить след… если успеешь уйти, не привлекая внимания.
        Среди деревьев продолжали мелькать фигуры, некоторые падали - дело было почти кончено. Лукас упёрся ногой в выступавшую из земли корягу и ждал. Он насчитал девять человек, двигавшихся прямо на него; остальные то ли не торопились, то ли заканчивали расправу ближе к кромке леса. Ладно… эта ложбинка очень даже кстати тут попалась. Они её не видят, так что парочке из них он заготовит неприятный сюрприз.
        Королевский солдат, шедший первым, прикончил последнего наёмника, находившегося между ним и Лукасом, и вскинул голову. Несмотря на всю паршивость положения, Лукас почувствовал, что расплывается в улыбке. Не горькой - скорее восхищённой. Что за мальчишка! Нет, ну право слово, надо в самом деле обладать бешеным темпераментом, чтобы после всех недавних приключений сохранить такой блеск в глазах. «Или ты, как всякий волчонок, расцветаешь, когда убиваешь? Как это похоже на таких, как мы… Держу пари, я сейчас тоже не выгляжу зажатым в угол цыплёнком. Да и не чувствую себя таковым».
        - Какая встреча! - протянул Лукас, пригласительно шевельнув клинком. - Впрочем, простите, учитывая расстановку сил, сию банальность полагалось бы произнести вам.
        Марвин остановился в нескольких шагах от него. Он смотрел жёстко, исподлобья, без злорадства, но и без удивления. Интересно, подумал Лукас, он знал, что я здесь? Хотя откуда…
        - Вижу, вы воссоединились с товарищами по оружию, мессер. Что ж, мои поздравления. Я, признаться, беспокоился, как вы доберётесь до своих - в одной рубахе-то на снегу. Ну, что вы так на меня смотрите? Не верю, что вы не рады нашей встрече, вернее, её обстоятельствам…
        Марвин продолжал молча смотреть на него. Он уже не напоминал общипанного воробья, как тогда в лагере, но и до самоуверенного петушка, окидывавшего презрительным взглядом ристалище Балендора, ему было ох как далеко. Взгляд серо-зелёных глаз стал твёрже, из него исчезла неистовость, но осталась решимость. Неужели правда чему-то успел научиться? Это была бы такая приятная неожиданность…
        Остальные солдаты поравнялись с ними. Подходя, они стискивали вокруг Лукаса полукруг, а за спиной у него был овраг. «Проклятье, - думал Лукас, глядя в непроницаемое лицо Марвина, - неужели мне правда придётся тебя убить?» - Он вдруг понял, что не хочет этого делать - отчаянно не хочет. Было рано, слишком рано. Или… может, поздно уже? И хотел бы он знать, что кроется за этой непроницаемостью. Сомнительно, что за две недели мальчишка настолько овладел выражением своих чувств…
        - Ну что, сэйр Марвин из Фостейна? - проговорил Лукас, не меняя позиции. - Настал ваш час? Здесь десяток свидетелей, столько же, сколько было в нашем лагере. Используйте свой шанс.
        Марвин медленно покачал головой - и Лукас мгновенно понял, что это не было ответом на его слова, скорее, внутренним подтверждением принятого решения. Словно в эту минуту он обдумывал что-то, и тут же возражал сам себе.
        Марвин выпрямился, опустил меч, предостерегающе поднял руку. Солдаты взглянули на него с удивлением.
        - Оставьте этого человека, - сказал Марвин. Его голос звучал низко и хрипловато. И из глаз ушёл блеск. Этот счастливый охотничий блеск зверёныша, добравшегося до свежей крови. Как будто зверёнышу тут поживиться нечем.
        Солдаты переглянулись, но спорить не стали.
        - Всех добили? - не оборачиваясь, спросил Марвин.
        - Вроде бы всех, мессер.
        - Прочешите тут ещё всё на полмили. Кого найдёте - убить.
        Солдаты разбрелись, некоторые из них оглядывались, другие - нет. Лукас снова перевёл взгляд на застывшее лицо Марвина.
        - Так, значит, всё-таки маловато свидетелей? - приподняв бровь, усмехнулся он. - Ваше тщеславие меня умиляет.
        - Три тысячи, - сказал Марвин.
        - Простите? - вежливо переспросил Лукас, прекрасно понимая, о чём он говорит.
        - Три тысячи. В… - как же трудно ему даётся это слово. - …Балендоре. Три тысячи, мессер, и не меньше, будет наблюдать, как вы заплатите… за всё.
        - А вы безжалостный человек! - ужаснулся Лукас. - Всерьёз хотите, чтоб я умер от старости?! Да, жестокая месть… Ведь нынче нечасто собирают турниры, война, знаете ли. Но если передумаете и обойдётесь меньшим числом - дайте мне знать.
        Он вогнал меч в ножны, развернулся к Марвину спиной, легко соскочил в овраг и заскользил по откосу вниз. Удара в спину он не опасался - как известно, сэйр Щенок из Балендора бьёт в спину лишь при условии наличия многотысячной толпы наблюдателей. Ну и когда чувствует себя побеждённым. А сейчас он думает, будто победил.
        И, что самое смешное, он почти прав. Если говорить о раунде. Но в масштабе войны - это чудовищное, сокрушительное поражение Марвина из Фостейна. Глупый мальчишка решил, что не место и не время для сведения счетов. Воображает, что дал себе отсрочку. Он не ждал этой встречи - теперь Лукас в этом не сомневался - и опешил, поняв, что не может придумать достойной мести. Унижать он не умеет… хотя это тоже дело наживное. Впрочем, вполне возможно, он придумает кое-что посерьёзнее.
        «Но только, - мысленно сказал ему Лукас, - нельзя отпускать врага, чтобы выиграть время для себя. Врага можно отпустить, лишь если ты сознательно хочешь дать ему фору, - впрочем, это значит, что слаб твой враг, а не ты, и тебе неинтересно сражаться с детёнышем, а не со зверем. Ты не подумал об этом, Марвин из Фостейна, и отпустил меня в тот первый и последний раз, когда и правда мог одолеть - пусть численным превосходством, но какое это имеет значение? Уж кто-кто, а я бы точно не стал являться тебе призраком в кошмарных снах и упрекать в бесчестии. Нет уж, я скорее заявлюсь к тебе живёхонек и упрекну совсем в другом… В глупости, например. Потому что ты увидел волка, попавшего в капкан, - и выпустил его, вместо того чтобы добить.
        И очень скоро придётся тебе понять, какую жестокую ошибку ты совершил».
        Нога Лукаса соскользнула с сорвавшейся ветки, нырнула по щиколотку в ледяной ручей. Лукас выругался и, перейдя на твёрдую почву, зашагал вдоль ручья. Пройдя полторы сотни шагов, он увидел на склоне сжавшуюся фигурку Илье. Тот узнал хозяина и засиял от счастья.
        - Сэйр Лукас, вы живы!
        - Куда я денусь, - вздохнул тот. - Давай выбираться отсюда. Не знаю, как тебе, а мне до смерти надоела эта война.
        Глава 4. Мир
        - Сэйр Дуглас из Боллеро, преклоните колена!
        И дважды - удар глашатайской трости о каменный пол, почти без паузы, так, что два звука сливались в один, протяжный и гулкий. В общей торжественной тишине парадного зала, битком набитого людьми, эти звуки, как и грудной голос глашатая, отражались особенно громко. У Марвина раскалывалась голова.
        Сэйр Дуглас из Боллеро преклонил колена. Снова двойной удар трости об пол. Потом голос короля - тонкий и слабенький после всего этого громыхания:
        - Сэйр Дуглас из Боллеро, за особые заслуги в борьбе с мятежниками жалуем вас земельным наделом Таннетри, что в северной доле Плеча, и замком Таннетри со всеми его людьми и угодьями.
        - Жизнь за его величество! - рявкнул сэйр Дуглас из Боллеро, видимо весьма довольный наградой, дождался очередного двойного удара, встал и вернулся в толпу придворных. Пауза длилась не более нескольких секунд, потом виски Марвина снова взорвались болью от отдающегося в них монотонного звука: ба-бам! - словно молотом по голове.
        - Сэйр Годвин из Хоггарда!
        «Уже сэйр Годвин, - с некоторым облегчением подумал Марвин, - значит, скоро и я». Впрочем, на деле ничего обнадёживающего в этом не было: облагодетельствованные монархом вассалы всё равно оставались в зале до конца церемонии, которая длилась уже третий час и заканчиваться не собиралась. У его величества Артена Благоразумного оказалась целая прорва преданнейших вассалов, чьи подвиги просто нельзя было не оценить по достоинству, а также вассалов мятежных, которых следовало строго покарать, раздав их владения тем, кто сохранил верность королю. Марвин, впрочем, предпочёл бы, чтобы ему вручили награду безо всякой помпы, а могли и вовсе не вручать - на беса ему сдался ещё один замок, в который он, скорее всего, даже никогда не поедет. Гораздо большей милостью он счёл бы позволение удалиться восвояси и надраться хорошенько, а потом потискать какую-нибудь красотку - и спать сутки напролёт. Они вернулись из кампании только вчера и ещё толком не праздновали победу. Впрочем, что тут праздновать, когда победой это на деле вовсе не было…
        Марвин прослушал, что подарили его сюзерену, но, видимо, тот рассчитывал на большее - во всяком случае, особо осчастливленным не казался. «Вот наглец, - подумал Марвин, - спасибо бы сказал, что в петле ещё не болтается за старые грехи». Впрочем, и самому Марвину следовало сказать спасибо за то же самое. К счастью, король не отличался злопамятностью. В отличие от его супруги…
        Снова эти два удара кузнечным молотом по башке: бам, бам.
        - Сэйр Дориан из Виллероно!
        - Марвин? Ты, что ли?
        Марвин обернулся на радостный полушёпот за миг до того, как крепкая рука сжала его локоть, и увидел над своим плечом приветливо улыбающуюся конопатую физиономию.
        - Не признал? Я Петер! Петер из Локрида.
        Теперь Марвин в самом деле его узнал. Ну да, Петер из Локрида. Они были вместе в начале войны с Мессерой, и в утро битвы на Плешивом поле этот Петер, помнится, одёргивал дурака, который лез Марвину в душу… за что Марвин пощекотал его горло своим клинком, но тогда он был слегка не в себе. Или не слегка. В любом случае Петер, кажется, не держал на него зла, и это не могло не радовать. Как и радовать, впрочем.
        - А я думал, тебя убили на Плешивом, - сказал Петер, протискиваясь сквозь плотно сбитую толпу. Они стояли в задних рядах, здесь можно было говорить вполголоса, не рискуя помешать церемонии, но на них всё равно стали недовольно коситься. Оно и понятно: многие благородные мессеры ещё только ожидали вызова, а большая часть из них не знала, выкрикнет ли грудной голос глашатая их имена, и жадно ловила каждое слово. Марвину тоже стоило быть начеку, чтобы не пропустить свой выход, но сейчас он был рад отвлечься - уж больно надоело стоять среди дурно пахнущей пёстрой толпы придворных.
        - Не убили. Я в плену был, - ответил Марвин, глядя на рыцаря, принимавшего награду. Рыцарь был толстый, как сельская корова, ещё и в парадных доспехах, и Марвин задумался, сможет ли он подняться без посторонней помощи.
        - У Мессеры? - присвистнул Петер. На него зашикали. - Сбежал?
        - Как видишь. Проклятье, когда же отсюда можно будет убраться…
        - Ты чего понурый такой? Победе не рад?
        - Да какая это победа… Мессера-то драпанула в свои снега, и только. Это всё равно что крысу обратно в нору загнать, а потом божиться, что всех грызунов в доме извели.
        - Сэйр Марвин из Фостейна! - громыхнул глашатай.
        - Пойду я, - бросил Марвин и стал проталкиваться к центру зала. Делом это оказалось нелёгким: по дороге он отдавил ноги множеству благородных мессеров и перепачкал подолы множеству благородных месстрес, и ещё наступил на какое-то мелкое животное, вроде болонку, а может, кошку, - по звуку, который это существо издало, нельзя было точно определить. Хозяйка зверюшки возмущённо заверещала, но Марвин избежал расправы, благо как раз в этот момент выбрался из потной толпы и предстал пред ясны очи королевской фамилии.
        Члены этой фамилии не особо изменились с тех пор, как он видел их в последний раз, в распроклятом Балендоре. Только король казался ещё более рассеянным, а королева откровенно скучала. Впрочем, при виде Марвина на капризном личике её величества появилось подобие интереса. Присутствовала и ещё одна особа королевской семьи - холёный долговязый мужчина с лошадиными чертами лица и внимательными агатовыми глазами. Марвин не знал, кто он, но, судя по тому, что сидел он по правую руку от короля и выглядел довольно самоуверенно, это явно был принц крови.
        - Сэйр Марвин из Фостейна, жалуем вам… - устало начал король и запнулся. Сидевший на нижней ступени помоста секретарь что-то быстро ему шепнул. Король вздохнул и послушно повторил: - Жалуем вам замок Шепперд на западной доле Предплечья, что в соседстве с округом Балендор.
        Мать твою наперекосяк, в ярости подумал Марвин, ты нарочно, что ли?!
        - Благодарствую, ваше величество, - ответил он. Глашатай резко повернул к нему голову, нахмурился - вассалу полагалось молчать, завершая церемонию награждения ритуальным повторением присяги, и только. Любая отсебятина нарушала этикет. Марвину, впрочем, было не до этикета.
        Королева Ольвен изогнула тщательно нарисованную бровку и изрекла:
        - Мне чудится в вашем голосе недовольство, благородный мессер?
        Толпа придворных заметно оживилась. Ещё бы, церемониал нарушился впервые за последние три часа, за время которых большинство присутствующих успели пересчитать всех придворных мух, а те, кто не умели считать более чем до десяти, - проклясть всё на свете. К тому же впервые с самого начала церемонии заговорила королева, а это не предвещало ничего хорошего для того, с кем она заговорила, зато остальным сулило развлечение.
        - Именно что чудится, ваше величество, - сказал Марвин, и, судя по тому, что глаза у короля полезли на лоб, прозвучало это отнюдь не смиренно. Но Марвину было плевать, уж очень он разозлился. Теперь, глядя на ехидную улыбочку королевы, он не сомневался, что это она позаботилась, дабы его одарили замком в пяти милях от места, где он был так опозорен. Значит, не забыла. «Надо же, - подумал Марвин, - неужто я ей в душу запал?»
        - Замок Шепперд - прелестное место, я гостила там прошлым летом, - звонко сказала Ольвен, не сводя с него хитрых зелёных глаз. - Увы, владеющий им рыцарь предал нас, встав на сторону бесчестной сестры его величества. Мы рассудили, что сим замечательным имением должен владеть достойный сэйр.
        - Я польщён тем, что ваше величество сочло меня вполне достойным, - сухо сказал Марвин.
        Придворные, судя по всему, были в шоке. Марвин же оказался при дворе впервые, хотя уже начал понимать, что здесь не принято говорить то, что думаешь. Впрочем, обычное дело для любого двора, не только королевского.
        - Моё величество не сочло, - слегка прищурилась королева. - Моё величество полагает, что вам самое место на виселице, за то, как вы показали себя в Балендоре.
        Марвин окаменел, но мгновением позже понял, что ничего особенного не произошло - зал не притих, по толпе не прошёлся ропот. «Ну я и дурак, - подумал Марвин. - Большинство из них понятия не имеет, что там произошло. Не весь же двор ездит за королём во все его вояжи, в самом деле. Спокойно, Марвин, дыши глубже. Если тебя сейчас кто и опозорит, то только ты сам. Так что ладно, месстрес Ольвен, попробуем вас переиграть, коль уж вам угодно позабавиться».
        - Я смею надеяться, раз моя королева помнит о нашей встрече в указанном месте, она не запамятовала и подробности, - спокойно сказал он. - В частности, я тогда привёл вескую причину, по которой не мог жениться на месстрес Бьянке из Кудиона, и моя королева признала её законность.
        «И попробуй только скажи, что ты имела в виду не это, а то, что случилось на турнире, и я вытрясу из тебя твою венценосную душонку», - мысленно добавил он. Но королева лишь улыбнулась - и подыграла ему:
        - Да, признала, потому что, сэйр Марвин, вы загнали меня в угол! Никому прежде это не удавалось. Вообразите, мессеры, - мне нечего было возразить этому юному наглецу! Хотя сердце моё осталось возмущено, долг велел отпустить его с миром. Я до сих пор на вас за это обижена, мессер.
        - Я готов сложить голову, чтобы загладить свою вину, моя королева, - покорно сказал Марвин, поняв, что если не сменить тон, всё это может закончиться не лучшим образом. Королева сверкнула глазами, требуя продолжать игру, но тут Марвина выручил король:
        - Милочка, полагаю, сэйр Марвин искупил перед вами любую свою вину, сражаясь с Артеньей, - нетерпеливо сказал он. - Правда ли, мессер, что вы возглавляли взятие Уоттерино?
        - Не возглавлял, - опустил голову Марвин, - но старался ни с кем не делить право убивать врагов его величества.
        - Какой очаровательный молодой человек, - подал голос мужчина, сидящий по правую руку от короля, и при звуке его вкрадчивого, мягкого голоса Марвин вскинулся. - То дерзит так, будто на плаху просится, то притворяется скромником. Но, сир, вам не кажется, что церемония затянулась? Мы так до вечера не закончим.
        - Это точно, - буркнул король, протирая шелковым платком вспотевшую шею: в этой части зала жарко полыхали факелы, тогда как у входа дуло, а от каменных стен, для которых пожалели тепла и света, тянуло холодом. - Сэйр Марвин из Фостейна, берите свой замок и убирайтесь к бесам.
        - Жизнь за ихвеличества ! - звонко сказал Марвин. Глашатай яростно задвигал усами: наглый мальчишка и в этом умудрился нарушить этикет. Ольвен довольно прикрыла глаза. Марвин поднялся с колен и пошёл на своё место. Толпа перед ним схлынула, давая дорогу.
        Петер встретил его широкой улыбкой, отчасти восхищённой, отчасти недоверчивой.
        - Ты и впрямь не в своём уме, - шепнул он, когда толпа вокруг сомкнулась и о Марвине забыли, хотя стоявшие по соседству придворные продолжали на него коситься. Марвин понял, что это его бесит.
        - Пошли отсюда? - предложил он.
        - Ты что?! - опешил Петер. - Этикет…
        - К Ледорубу этикет, - сказал Марвин и, схватив его за руку, поволок к выходу. Петер до того оторопел, что даже не противился. На удивление, их никто не остановил, и они выскользнули из зала незамеченными.
        Когда они оказались за дверями, в тускло освещённом коридоре, Петер выдохнул:
        - Бесы б тебя разодрали, Марвин из Фостейна, ты доиграешься когда-нибудь!
        - Все мы рано или поздно доиграемся. Пойдем выпьем?
        - Ледоруб с тобой, чего уж теперь, пошли.
        Королевский замок в Таймене, столице Хандл-Тера, был огромен, неуютен и неуклюж, зато в нём было легко затеряться. Петер хотел зайти в один из обеденных залов, где пировали не допущенные к церемонии мелкие дворяне, но Марвин потащил его прямиком на кухню. Он проторчал в толпе и духоте три часа с лишним, и теперь ему хотелось более интимной обстановки. С кухни они вернулись гружённые вином и закуской и расположились в маленькой галерее между коридорами, где никто не ходил и горел один-единственный факел.
        - Сыро тут, - хмыкнул Петер.
        - Сейчас согреемся, - пообещал Марвин, откупоривая бутылки. После маленькой перепалки с Ольвен настроение у него слегка улучшилось, впрочем, ему всё равно хотелось отсюда убраться, а поскольку это было невозможно, пока здесь оставался его сюзерен, Марвин без предисловий перешёл к делу.
        - Чтоб везло! - заявил он, чокаясь откупоренной бутылкой с бутылкой Петера.
        - Чтоб везло как тебе, бесову отродью! - восхищённо ответил Петер и, когда они выпили, сказал: - Проклятье, одному тебе такое может сойти с рук!
        - А что я такого сделал? - пожал плечами Марвин.
        - Да нельзя так разговаривать с королём!
        - А я не с королём разговаривал. С королевой.
        - Это всё равно. Здесь так не принято.
        - Ну так чего меня не арестовали?
        - Вот и я тем же вопросом задаюсь. Думаю, запала на тебя Ольвен. В ближайшие ночи жди приключений. Хотя она и убийц к тебе может подослать, с неё станется.
        - Пусть подсылает, - улыбнулся Марвин. - Хоть будет кому рожу начистить.
        - Слушай, чего ты злишься-то так? Из-за… этого замка?
        Марвин бросил на него быстрый взгляд. Петер вроде парень ничего, не дурак, не трус и не хам, и вроде не в обиде на него за давешнюю вспыльчивость… А главное, похоже, и не думает презирать его, несмотря на то, что был тем днём в Балендоре.
        - Нет, отчего же, - мрачно сказал Марвин. - Теперь, при здравом размышлении, я даже рад. Приеду в этот бесов Шепперд и сожгу его дотла. Чтоб камня на камне не осталось.
        - Марвин… могу я тебе что-то сказать без риска, что ты вцепишься мне в глотку?
        «А может, он на меня и в обиде», - хмуро подумал Марвин, но вслух сказал:
        - Валяй.
        - Ты придаёшь слишком много значения… тому инциденту. Я не говорю, что о нём все забыли - но кто о нём знал? Тогда в Балендоре было в лучшем случае полсотни знатных рыцарей, остальные - шваль да чернь. Какое тебе до них дело…
        - Мне есть до них дело, - резко сказал Марвин. - Когда наблюдают за… подобным, нет разницы, кто именно наблюдает. Каждая пара глаз - что взгляд Ледоруба.
        Он умолк, чувствуя, что сказал лишнее, и злясь на себя за это. Петер это почувствовал и сконфуженно промолчал. Марвин приложился к бутылке и пил, пока хватало дыхания.
        - Как бы там ни было, после твоей сегодняшней выходки весь двор будет перемывать тебе кости, - неестественно весело сказал Петер, прерывая затянувшееся молчание. - Теперь те, кому ты не кажешься мужланом, твёрдо принимают тебя за психа.
        - Думаешь, меня это смущает?
        - Нет, я думаю, ты бы не дерзил, если бы не видел, что королеве нравится твоя дерзость.
        - А она ей нравится? - деланно изумился Марвин.
        Петер внимательно на него посмотрел.
        - Эй, парень, ты что, всерьёз решил забраться в постель к её величеству?
        - Да нет, с чего бы… - сказал Марвин, хлебнул ещё вина и, подумав, добавил: - Хотя, ты знаешь, пожалуй, решил.
        Петер покачал головой.
        - Слушай, я тут наслушался всякого…
        - Какая часть из этого правда?
        - Даже если самая малая - будь поосторожнее. Да, не спорю, ты Ольвен приглянулся, иначе она бы казнила тебя ещё в Балендоре. Но Единый тебя сохрани переходить ей дорожку. Это не та женщина, которой можно попользоваться и забыть. Если что-то ей не понравится, она тебя со свету сживёт.
        - Пусть сживает, - пожал плечами Марвин. - На этом свете нет ничего такого, чем бы стоило дорожить.
        - Какой ты, однако, пессимист. А как же твоя невеста? Если она и правда существует.
        - Существует, - ответил Марвин и снова помрачнел. Он редко думал о Гвеннет из Стойнби, и каждый раз эти мысли отдавались в нём смесью раздражения и чувства вины. - Но это поводом больше искать смерти.
        - Что, неужто так страшна?
        - Да нет, вполне недурна собой. Хотя я её не видел уже года три. Но подростком была ничего.
        - Так что, стервозна?
        - Скорее наоборот, - хмыкнул Марвин. - Предвосхищая твой вопрос: и род пристойный, и приданое за ней дают, и девственница. Вроде бы.
        - Баловень судьбы, - вздохнул Петер. - А я и на войну-то сбежал от женитьбы на одной каракатице…
        - И долго будешь бегать?
        - Пока не поймают.
        - Выпьем, чтоб не поймали, - предложил Марвин, и Петер с энтузиазмом поддержал тост. Вино согрело кровь, и было вполне уютно. Марвину даже не хотелось отсюда уходить.
        - А кто это был рядом с королём? Ну, долговязый такой, с лошадиной физиономией? - вдруг вспомнив, спросил он.
        - Это граф Алектио, королевский кузен.
        - Владетель Локтя?
        - Он самый. Это он прислал подмогу и отбросил Мессеру на север.
        - А раньше он где был?
        - На Локте, где ж ему быть ещё, - хохотнул Петер. - Вообще-то тут все считали, что у него ни гроша за душой - ну, оно и понятно, что с этого Локтя выдоишь, там же пустыри одни да скалы, почва - как камень. Но, видать, водились деньжата. А может, у патрицианцев одолжил, а королю они больше давать не хотят, пока старого не вернёт. Да какая разница…
        - Никакой, - согласился Марвин, и они снова выпили.
        - Ты где остановился? - спросил Петер.
        - Да здесь же, в замке. Я с сюзереном приехал, а он прямо тут расквартирован.
        - А я в городе. Постоялый двор «У косого мошенника».
        - Хозяин косой?
        - Нет, но, без сомнения, мошенник.
        - Здорово, - вздохнул Марвин. - Весело там у вас, наверное…
        - Пошли?
        - Пошли.
        В столице Марвин был впервые, так что экскурсия по злачным местечкам Старой Таймены, организованная Петером, его впечатлила. Впрочем, может, дело в том, что Петер отлично ориентировался на любой местности, это Марвин помнил ещё по недолгому времени совместного участия в войне. Сам Марвин мигом бы заблудился в бесконечных лабиринтах узеньких кособоких улиц, спланированных, кажется, в умат пьяным зодчим и возведённых не менее пьяными строителями. Улочки эти были не мощены, а поскольку Таймена находилась в средней доле Предплечья, да ещё и в низине, снег здесь быстро сходил, и ноги вязли в грязи, заменявшей дорогу. К тому же было темно, сам Ледоруб ноги пообломает, но Марвину всё равно здесь понравилось. Побывав на виду у сотни праздно любопытствующих придворных, он был рад окунуться в грязный мрак трущоб, где никому не было до него дела, только до его кошелька и меча - в том числе и того, что у него меж ног. Они много пили, пели, смеялись, красивые шлюхи с подведёнными сажей глазами хватали Марвина за руки и целовали его разгорячённое лицо. Марвину нечасто приходилось участвовать в оргиях - там, где
он вырос, подобное времяпрепровождение было не в чести, а благородные месстрес и сельские девки, которых он затягивал на сеновал, при всей своей искушённости становились очень стыдливы, если он предлагал позвать к ним кого-нибудь ещё. Уроженец столицы, Петер стыдливостью не отличался, и это тоже было хорошо. На эту ночь Марвин забыл обо всём - о Балендоре, о королеве, о Лукасе из Джейдри, о том, что все вели себя так, будто война закончилась, хотя она и не думала заканчиваться. Но это тоже было хорошо, потому что означало, что скоро будет драка, а Марвину сейчас не хватало только драки, хорошей, яростной, чтоб жар в теле, гул в ушах и чужая кровь на лице, и ни одной мысли в голове, ни одной…
        Петер уговаривал его заночевать здесь же, в крайнем случае - добраться до постоялого двора, которым заправлял косой мошенник, но Марвин был не настолько пьян, чтоб согласиться - в отличие от Петера, который ещё до ночи лыка не вязал. Нет уж, останешься тут - а утром проснёшься голый и без оружия, хорошо, если хоть живой. Чаровницы весёлого квартала были, бесспорно, умелы, вот только глаза у них нехорошо блестели и ручонки были вороватые, а за дверями наверняка поджидали, поигрывая кинжалами, их сутенёры. Так что Марвин нашёл силы выползти из-под груды роскошных девиц, расцеловал на прощанье тех, что подвернулись под руку, и шатко побрёл обратно в замок.
        Ушли они пешком, добираться назад приходилось так же. Марвин хотел остановить извозчика, но, как на зло, ни одного было не видать. Он бродил по округе не меньше получаса, прежде чем понял, что понятия не имеет, как добраться до замка. Это было скверно, но что делать - оставалось бродить дальше, держа ухо востро. Ночные шорохи, вскрики, стоны из окружающих домов и переулков сплетались в единый гул, перебиваемый далёким голосом ночного обходчика: спите, горожане, всё спокойно в Таймене… Вот только кричал обходчик где-то ближе к центру города, где шастали патрули, а здесь шастал один Марвин, не считая пьяниц и ночных воришек.
        Когда из-за угла вынырнула карета, Марвин остановился от неожиданности. Поравнявшись с ним, кучер остановил коней, дверца распахнулась, и приглушённый женский голос проговорил:
        - Забирайтесь скорее, мессер!
        На улице было зябко и сыро, дороги к замку Марвин не знал, к тому же он был пьян, поэтому воспользовался предложением с нескрываемой охотой. Дверца захлопнулась за ним. Шторы в карете были задёрнуты, внутри оказалось темно, тепло и мягко, и всяко уютнее, чем снаружи.
        - Как вы вовремя, месстрес, - пробормотал Марвин, пытаясь разглядеть сидевшую в карете женщину. Отблеск наружного факела высветлил её лицо, и Марвин увидел, что оно скрыто маскарадной полумаской. Проклятье, это ещё что такое?
        - Повернитесь, мессер, - сказала женщина. Марвин отрешённо выполнил приказ, пытаясь понять, где слышал этот голос - и вспомнил в тот самый миг, когда на его глаза легла мягкая плотная ткань.
        - Бьянка! Ты?!
        - Тс-с, - сказала девушка и довольно рассмеялась. Будь Марвин менее пьян, он бы удержал сокрушённый вздох, а так - не удержал. Впрочем, в трезвом состоянии он бы точно в эти игры играть не стал. И почему бабы их так любят? Ну разве можно поверить всерьёз хоть на минуту, что мужчина способен переспать с женщиной и не узнать её? Что именно к этому всё идёт, он понял сразу. И слегка обеспокоился - уж очень его заездили девицы из весёлого квартала, - но, подумав, решил, что на разок-другой его вполне хватит, тем более что им ещё ехать…
        - Тс-с так тс-с, - покорно сказал он и развалился на подушках, не пытаясь сдвинуть повязку. Ткань оказалась плотной и туго обхватывала голову, но, впрочем, вряд ли бы Марвин и без неё смог разглядеть, куда его везут - за окнами было темно, да он и не беса не разбирал в старом городе. Бьянка молчала, хотя он мог поклясться, что маленькая мерзавка ухмыляется. В общем-то Марвин не был удивлён, что она в столице - королева ведь обещала забрать девчонку с собой, - и подобные забавы тоже вполне в её духе. Странно только, что она вздумала от него таиться под маской - неужели думала, что останется неузнанной? Да нет, вряд ли, скорее - это тоже часть их глупой игры.
        Дороги в столице, как Марвин уже подметил, были ни к бесу, и карету порядочно трясло на ухабах. Марвина довольно скоро замутило, и он в очередной раз понял, что не зря презирает этот вид транспорта. Трястись на колдобинах пьяным и вовсе не было никакого удовольствия, и Марвин вскоре сполз по ковру вниз, пытаясь принять более удобное положение.
        - Долго ещё? - наконец взмолился он, побаиваясь испортить всё приключение наглядной демонстрацией рябчиков, которых ел два часа назад.
        - Нет, уже приехали. Молчите, - сказала Бьянка, и карета тут же остановилась. Осчастливленный Марвин вслепую нащупал ручку на двери, толкнул её и едва не вывалился из кареты.
        - Мессер, осторожнее! Что вы делаете?!
        Морозный воздух ударил в лицо, тошнота отпустила. Марвин глубоко вздохнул, опёрся на любезно подставленное ему плечо месстрес Бьянки. О да, то самое остренькое маленькое плечико, он его хорошо помнил - у Бьянки была такая забавная костлявенькая фигурка, и при этом дивной формы груди…
        - Идите за мной, мессер, и помните: если вы снимите повязку, всё закончится, - зловеще сказала она.
        - А в замок ты меня потом отвезёшь? - прагматично поинтересовался Марвин - это его сейчас больше всего волновало.
        - Молчите!
        Он послушно умолк.
        Под ногами оказалось твёрдо - улица, похоже, была вымощена досками. Они прошли с десяток шагов, Бьянка сказала: «Ступеньки», потом Марвин услышал, как она стучит в дверь - затейливой дробью, явно сигнальной. После недолгой тишины дверь отворилась, и они вошли внутрь - там было тепло и пахло каким-то сильным цветочным ароматом, сладким, но не приторным. Бьянка снова сказала: «Ступеньки»; Марвин шёл за ней, как слепец за поводырём, и забавлялся от души. На последнем пролёте нарочно споткнулся и прижался лицом к её шее. Бьянка зашипела и с силой оттолкнула его маленькой холодной ладошкой.
        - Прекратите, вы пьяны! От вас вином несёт!
        - Так что же, я тебе не навязывался, - примирительно сказал Марвин, и она стукнула его по губам. Вот нахалка; Марвин не завидовал её мужу, если королева уже успела ей такового подыскать, как обещала. «А ведь меня хотели на ней женить», - в ужасе подумал он, но не успел сполна проникнуться этой мыслью, поскольку что-то вокруг изменилось: и воздух, и запах. Плечо Бьянки исчезло, он услышал, как она вышла, и в нерешительности остановился, пытаясь понять, что делать дальше. Долго гадать не пришлось - его тут же подхватили под руки с двух сторон и повели вперёд. Под ногами было что-то мягкое, с длинным ворсом - ковёр, а может, шкура. «А у меня, - виновато подумал Марвин, - такие грязные сапоги - ровно по навозу ступал. - Будто прочитав его мысли, его усадили в кресло и избавили от не приличествующей обстановке обуви. - Какая прелесть! Может, и штаны с меня сами стянут?»
        - Будьте благоразумны, мессер, - раздалось над ним грудное женское контральто. Марвин невольно содрогнулся: если это и есть дама, приказавшая его похитить, то её габариты должны быть более чем внушительны. - Не трогайте повязку, не шевелитесь, молчите. И не смейте перечить великой месстрес Любви.
        «Ещё бы я посмел», - скептично подумал Марвин, впрочем всё ещё обеспокоенный своим последним предположением, однако не сопротивлялся, когда нежные тонкие руки (две пары рук, если быть точным) сняли с него жилет и рубашку - спасибо, штаны всё-таки оставили, впрочем, он бы и не позволил непонятно кому раздевать себя догола. Потом его снова подняли и подтолкнули вперёд, и тогда на пояс ему легли руки, по одному прикосновению которых он понял - это она.
        Одна из женщин запела - тихонько, протяжно. Повеяло сильным запахом благовоний - наверняка с примесью афродизиака, а может, они просто решили перебить винный дух, которым несло от Марвина. Лёгкие руки с тонкими пальцами осторожно скользили по его телу, а их обладательница упорно молчала, хотя её служанка с пугающим контральто продолжала нести какую-то настроенческую ахинею о месстрес Любви и её верных слугах. Марвин не обращал на это внимания, вслушиваясь в дыхание женщины, ладони которой гладили его грудь; потом осторожно накрыл её плечи руками. А плечи-то голые, да и вся месстрес, похоже, готова перейти к основной части вечера - как он выяснил мгновение спустя, быстро проведя руками по её голой груди: небольшой, удобно ложащейся в ладонь.
        - …ибо месстрес Любовь требует от вас большего, отдайтесь же во власть её, - тоном преподобного брата на еженедельном богослужении пробубнило контральто, и Марвин сказал:
        - Вот ещё чего не хватало. Где это видано, чтобы мужчина отдавался женщине во власть?
        И, крепко обхватив стоявшую перед ним женщину за талию, сорвал с глаз повязку.
        Здесь было темнее, чем он ожидал - горело всего две свечи по разные концы небольшой комнаты, и Марвин даже не мог разглядеть её толком, да он и не особо пытался. Только заметил, что лицо перед ним в густом, дымном от курений полумраке было неестественно белым, - и через мгновение понял, что это маска. Женщина поймала замешательство на его лице и рассмеялась - легко, серебристо. Она не пыталась вырваться - напротив, прижалась крепче к его голой груди своей голой грудью, и Марвин видел, как блестят её глаза сквозь прорези белой маски во всё лицо - единственного, что на ней было. Смешная, и тут продолжает дурачиться, прекрасно понимая, что он всё равно узнал её по волосам, голосу, телу. Но что же, раз ей так нравится - пусть.
        - Я знала, что вы это сделаете, мессер, - всё ещё смеясь, сказала она. - Вы так любите срывать с себя знаки расположения ваших дам!
        - Повязка на глаза - знак расположения? - хмыкнул Марвин.
        - А вы сомневаетесь?
        Он подхватил её под бёдра и, рывком подняв в воздух, притянул к себе, а потом долго и жёстко целовал, наслаждаясь её бесстыжей отзывчивостью.
        - Не любите играть по правилам, да? - укоризненно сказала она, когда он прервался, чтобы набрать воздуха.
        - Когда по ним не получается выиграть - ненавижу, - ответил Марвин и опрокинул её на постель.
        Она сначала смеялась, потом умолкла, потом стонала, и Марвину не нужно было снимать с неё маску, чтобы видеть, как меняется её лицо. У таких, как королева Ольвен, это всегда происходит совершенно одинаково.
        - Ещё только минуточку, мессер, самое большее - четверть часа…
        - Да не торопись, - сказал Лукас, блаженно растягиваясь в кресле. - Лучше принеси мне ещё этого… как его… всё время забываю…
        - Кофе? - услужливо подсказал Дорот.
        - Точно, - вздохнул Лукас.
        Он уже выпил три чашки, пока ростовщик возился у себя в каморке, и мог бы выпить ещё столько же. У густого чёрного напитка был очень странный вкус, резкий и горький, но приятный. Лукас влюбился в него с первого глотка, и долго не верил, что в нём нет ни капли спирта. Дорот рассказывал, что этот напиток делают из особых зёрен, которые привозят из дальних южных земель - по восемь сотен за унцию, доверительно поведал он. Врал, конечно, но даже если он увеличил реальную цену вдвое, кофе всё равно был дороже самого лучшего вина. Потому его не подавали в трактирах, да и при дворе тоже вряд ли - этот напиток появился совсем недавно, к тому же Лукас сомневался, что на свете много извращенцев вроде него, согласных бесконечно заливаться горечью. Но почему-то именно здесь, в сверкающей золотом, поблескивающей лаком и переливающейся атласом лавке ростовщика Дорота эта горечь казалась уместной - может, оттого, что уравновешивала кичливую роскошь помещения. Как и большинство ростовщиков, Дорот не имел вкуса, и вычурность его приёмных апартаментов могла впечатлить только таких же провинциалов, как он сам, всю
жизнь носа не совавших за стены своего весёлого южного городка. Лукас любил Турон, здесь было хорошо проводить зимы - снег в приморском городе на юге Хандл-Тера никогда не лежал подолгу, а жаркий темперамент южных женщин согревал в самые холодные ночи лучше любого камина. А ещё туронские ростовщики славились бульдожьей хваткой и редкой расторопностью в том, что касалось денежных средств. Конечно, и надуть старались при любой возможности, но за всё надо платить.
        Дорот вернулся, с низким поклоном поставил на резной столик у дивана поднос с остроносым кувшинчиком и дымящейся чашкой. Он всегда обслуживал Лукаса сам, прогоняя вон своих помощников и служанок. Тот не возражал: меньше ворюг вокруг - меньше головной боли.
        - Извольте, мой многомудрый мессер, - пропел Дорот. Его манера обращения одно время раздражала Лукаса, впрочем, это только в первое посещение Турона, когда он ещё не знал льстивой натуры южан. Теперь же он приветливо улыбнулся в ответ и потребовал:
        - Продегустируй.
        Ростовщик картинно закатил глаза.
        - Многомудрый мессер мой, ведь четвёртая чашка!
        - Вот именно, мог бы и привыкнуть.
        Ростовщик громко повздыхал, потом пригубил дымящийся напиток. Лукас внимательно следил за ним. Затем кивнул.
        - Благодарю, - вежливо сказал он, принимая в ладони горячие стенки круглой чашки. Чашек таких он тоже не видел нигде, кроме ростовщических лавок: Дорот говорил, их он заказывал там же, где и кофе.
        - Уж сколько лет мы с вами дела ведём, мой недоверчивый мессер! - пожаловался ростовщик.
        - Девять, - ответил Лукас и осторожно сделал обжигающий глоток.
        - Девять прекрасных лет мы с вами дела ведём! А вы всё ещё думаете, что я хочу вас отравить!
        - Ты хочешь. Просто не получается.
        - Хотел бы - давно бы отравил, - мрачно покачал головой Дорот. Лукас фыркнул.
        - Не льсти себе, любезный. Впрочем, я тебя и не виню. Знал, на что шёл, доверяя тебе половину своего состояния.
        - Половину? Ай, мой хитроумный мессер думает, что может обмануть старого Дорота, - ростовщик снова покачал круглой головой. - Я знаю, у вас множество других друзей среди моих друзей…
        - И врагов среди твоих врагов, - сказал Лукас. - А также друзей среди твоих врагов, и так далее. Тем не менее из всех туронских прощелыг я доверил свой капитал именно тебе, так что кончай ныть и берись за дело.
        - Простите, мой многомудрый мессер! Не гневайтесь…
        - Кыш, - сказал Лукас, закрывая глаза и блаженно втягивая в себя восхитительную горечь. Подумалось, что этот напиток должен особенно хорошо питься в горячей ванне, и при этой мысли невыносимо зачесалось всё тело. Лукас пробыл в дороге несколько недель, и всё это время не мог как следует вымыться. Эх, хорошо бы, прежде чем тащиться сюда, заглянуть домой и привести себя в порядок, но он не хотел давать Дороту лишнюю фору. Старый пройдоха, разумеется, мигом узнал бы, что он в городе, и успел бы наскоро провернуть какое-нибудь делишко, а потом только руками бы развёл: помилуйте, мой многомудрый мессер, вот только что провёл крупную сделку, сейчас никаких свободных финансов, хоть дом обыскивайте. Проходили мы это уже, знаем, усмехнулся Лукас. Поэтому заявился в роскошные палаты Дорота как был с дороги: взмыленный, в запылённом плаще и сапогах, покрытых потёками соли. Будь это его первое посещение лавки Дорота, Лукаса бы и на порог не пустили, но знали его здесь хорошо. Он был из тех клиентов, которых ростовщики боготворят и ненавидят одновременно: вложения делал огромные, но если являлся требовать
прибыль, то обдирал ростовщика до нитки. Впрочем, вопрос ещё, кто кого обдирал, но это всяко было лучше, чем хранить деньги в замках, в которые являешься раз в три года. Нет уж, Лукас, как никак, родился в семье торговца, и это пошло ему на пользу. Зато теперь его не разорит никакая война, даже та, которая ещё толком не началась, хотя этого, кажется, никто не понимает…
        Дорот вернулся, неся туго набитый кожаный мешочек. Лукас поморщился.
        - Ну я же сказал: не торопись! Я ещё не допил этот… проклятье, что ж всё время забываю! Кофе?..
        - У моего многомудрого мессера превосходная память, - хихикнул Дорот. - Вот, извольте, здесь ровно три тысячи, золотыми орланами.
        - И что мне теперь, хватать и уматывать? Не надейся. Сядь-ка со мной, тоже кофе выпей. Расскажешь заодно, как дела обстоят.
        Дорот аккуратно положил мешочек на поднос, без пререканий уселся на пол, на толстый ковёр, у ног Лукаса. Тот неодобрительно хмыкнул.
        - Милейший, ну что ты как в первый раз? Рядом садись.
        - Как с вами сложно, мой прямолинейный мессер, - вздохнул тот, подчиняясь.
        - С тобой временами тоже непросто, мой велеречивый друг. Как дела нынче идут?
        - Да как же им идти, - сокрушённо ответил Дорот, наливая себе кофе. - Война…
        - Стало быть, дела идут превосходно.
        - Ничего-то от вас не утаишь! - ухмыльнулся тот. - Сами понимаете, каждый благородный сэйр жаждет отличиться, а для того нанимает лучших солдат, снаряжает их лучшими доспехами, покупает лучших лошадей…
        - А на всё это берёт деньги у лучших ростовщиков, - кивнул Лукас. - Стало быть, беспокоиться за твоё дело и мой капитал мне покамест нечего.
        - Воистину нечего, мой многомудрый мессер.
        - Как будто ты мог сказать что-то другое, - вздохнул Лукас и снова отпил глоток волшебной горечи.
        Повисло недолгое молчание. Дорот пожевал толстые губы, потом спросил:
        - Надолго ли вы к нам на сей раз?
        - Не знаю. Отдохнуть хочу немного. Да и дела кое-какие есть… - он умолк, осенённый внезапной мыслью. Потом небрежно произнёс: - Так, значит, говоришь, нынче все благородные мессеры у тебя денег занимают?
        - Ну, все - не все, но истинное благородство способно распознать истинную честность и старание…
        - И что, без оглядки на политические взгляды?
        Взгляд Дорота стал настороженным. Лукас рассмеялся.
        - Эх, старик, порой дивлюсь я на тебя - до седин дожил, а всё младенца корчишь! Если начнёшь сейчас заливать, что долг чести велит тебе помогать лишь милостью Единого законному монарху - придушу на месте. Чтоб неповадно было врать давним друзьям.
        - Вы не хуже меня знаете особенности моего ремесла, мой великодушный мессер. Тут уж не до чести…
        - Вот так получше, - добродушно кивнул Лукас. - Так что отвечай прямо и без обиняков: что ты знаешь о Марвине из Фостейна?
        Дорот задумался. Лукас следил за ним так же внимательно, как и когда тот отпивал из его чашки, и остался практически уверен, что старый лис действительно старался припомнить.
        - Фостейн - это в юго-восточной доле, - проговорил он наконец. - У меня мало клиентов оттуда, но имя Фостейн мне знакомо. Я имел дела с Робертом из Фостейна, кажется, отцом рыцаря, о котором вы говорите. Достойный был человек.
        - Отлично. Теперь ты разузнаешь всё, что сможешь, о его не менее достойном отпрыске. Меня интересуют не столько цифры, сколько его личные и родственные связи. Если ли у него родичи, в каких они отношениях, где он бывает чаще всего. И где он сейчас. За неделю справишься?
        - Для моего многомудрого мессера я справлюсь быстрее, - поклонился Дорот. Лукас удовлетворённо кивнул. Ростовщик не стал задавать вопросов - это было едва ли не главная причина, по которой Лукас обратился именно к нему. Да и в надёжности его сведений он мог не сомневаться. Дорот, конечно, мечтает от него избавиться и присвоить себе все вклады, но терять такого клиента по воле самого клиента для него равносильно разорению.
        Лукас отставил чашку; фарфоровый поддон мелодично звякнул о серебряный поднос, рядом с туго набитым мешочком золота. Лукас, не разжимая руки, с сожалением посмотрел на ободок, темнеющий на дне чашки.
        - Ещё? - вкрадчиво спросил Дорот.
        - Ещё! - рассмеялся Лукас. - Но уже последняя, слово чести.
        Дорот хмыкнул, и Лукас беззлобно подумал, что башку б ему снести за дерзость, но что греха таить - о наличии у Лукаса чести старый ростовщик был осведомлён не хуже, чем сам Лукас.
        Он выпил треть чашки, когда скрипнула дверь и в комнату вошёл новый посетитель. Дорот поднялся, вовсе не так проворно, как при появлении Лукаса, улыбнулся, вовсе не так медово, как разговаривая с ним.
        - О-о, благородная месстрес, словами не передать, как я рад вновь видеть вас в своих скромных чертогах, - сказал он голосом лисицы, заманивающей в гости курочку. Лукас покосился на вошедшего - вернее, вошедшую - и тут же отвёл взгляд. Беглый взгляд остался незамеченным, однако он успел увидеть всё, что хотел. Это была женщина средних лет, высокая, худая, с абсолютно непроницаемым длинным лицом и гладко зачёсанными чёрными волосами, в глухом сером платье. Можно было принять её за недавнюю вдову, но вдовьей вуали на ней не было - а такая дамочка её бы непременно нацепила, чтоб продемонстрировать окружающим свою неизгладимую скорбь. Она не сказала ни слова, пока Дорот, елейно улыбаясь, вёл её к дальней двери - все разговоры в его лавке велись один на один. Дорот услужливо отодвинул перед дамой парчовую завесу над дубовой дверью в соседнюю комнатку, пропустил её вперёд, обернулся на Лукаса, скорчил гримасу. Лукас подмигнул ему в ответ и снова пригубил кофе. «Любопытно, - подумал он, - какие гримасы корчит этот пройдоха за спиной у меня?» Впрочем, лучше не знать. Дорот хорошо распоряжался его деньгами
и порой поставлял ценные сведения - это всё, что заботило Лукаса.
        Допивал кофе он гораздо медленнее, чем требовалось - напиток успел остыть, и горечь из чарующей стала почти гадкой. Но Лукасу хотелось дождаться, когда чопорная месстрес пойдёт обратно. Что-то в её каменном лице его заинтриговало.
        Она не появлялась долго - притворяться, будто просто допивает кофе, Лукас уже не мог, и почти отказался от своей затеи, когда наконец скрипнула дверь, шевельнулась занавеска, и женщина вышла из проёма. Лукас сидел к этой двери лицом, и теперь смог рассмотреть женщину без помех. Она казалась ещё бледнее, чем четверть часа назад, а в глазах появилась растерянность - а может, она и прежде там была, просто Лукас не успел её заметить. Впрочем, губы женщины оставались так же плотно сжаты и бескровны, хотя руки, в которых она держала маленький тряпичный мешочек, чуть заметно подрагивали. Тряпичный - стало быть, серебро. Ну вот, ещё одну бедную вдову - или почти вдову - мерзавец Дорот обобрал до нитки. Сам упомянутый мерзавец следовал за женщиной, рассыпаясь в заверениях в своей преданности, но по блеску в его глазах Лукас понял, что чопорную месстрес крупно надули. «Хм, стоило бы и мне проследить, не блестят ли так же его глазки, когда он провожает меня…»
        - …и если впредь вам понадобятся услуги вашего покорного раба, моя волшебная месстрес, знайте же, что в любое время дня и ночи я - ваш! - на одном дыхании закончил Дорот и распахнул перед женщиной дверь. Волшебная месстрес ничего не сказала, только взглянула на него - так, что, понял Лукас, ноги её больше не будет в этой лавке, хоть бы она с голоду помирала. А до этого, судя по качеству её платья, не так уж далеко.
        - Что за волшебная месстрес? - поинтересовался Лукас, когда за женщиной закрылась дверь.
        Ростовщик закатил глаза.
        - Помилуйте, мой любознательный мессер, я не имею права…
        - Доро-от, - предостерегающе протянул Лукас. - Ну-ка, ещё разок, сколько лет мы знакомы? Или, лучше сказать, какую часть моих денег ты успел своровать?
        - Как можно, мой подозрительный мессер! - визгливо заголосил Дорот, и, тут же перейдя на нормальный тон, ответил: - Талита из Дассена, жена благородного сэйра Зигфрида.
        - Дворянка? - удивился Лукас. - Да ты совсем совесть потерял, старик, благородных месстрес грабить! Я думал мещаночка какая. Что у тебя с ней за дела?
        - Да её супруг беспутный, сэйр Зигфрид, первый выпивоха в Туроне. Всё как есть пропил, семейство побирается. Она каждый месяц у меня что-то берёт, долга за ней уже - на полторы тысячи, но я её не гоню. Уж больно в хорошем районе у них домик отстроен, у самого побережья…
        - Неужто отобрать задумал?
        - А что делать? - жалобно спросил Дорот. - Всё равно ей долги вернуть не с чего будет. Я пока её принимаю, жду, когда долг до стоимости дома дорастёт. Ещё полгодика, не больше.
        - Зверь, - покачал головой Лукас. - Монстр и чудовище. Поедатель новорожденных младенцев.
        Дорот развёл руками. Лукас побарабанил пальцами по стенке кофейной чашки.
        - Она ещё молода и недурна собой. Завела бы себе богатого любовника…
        - Такая заведёт! Вы же её видели, мой прозорливый мессер. У неё, небось, форель меж ног…
        - Что, хранит супругу верность?
        - Хранит, мессер. Говаривают, он, когда ещё соображать мог, на неё пояс верности нацепил - чтоб не гуляла, пока он по кабакам шляется. Ну, нацепил, да так и не снял… Оттого она и кислая такая - не всякой понравится на причинном месте груду железа таскать.
        - Я бы скорее поверил в пояс верности иного рода, - задумчиво проговорил Лукас. - Бедная, но гордая, значит… Интересно… Что она тебе сейчас в залог принесла?
        - Да безделушку, медальон какой-то.
        - Покажи.
        Дорот показал. В самом деле, безделушка - простая оправа без украшений, золото явно не высшей пробы, только мелкая инкрустация жемчугом может что-то стоить. Внутри медальона было два портрета: детские лица, две девочки лет пяти, очень похожие - видимо, близнецы. Краска на изображениях поблекла и истёрлась - будто их очень часто касались, а может, целовали.
        - Сколько это стоит? - спросил Лукас. - В золотых орланах.
        Дорот вытаращился на него, потом сдавленно хихикнул.
        - Пусть мой самонадеянный мессер меня простит, но эту женщину нельзя купить. Поверьте, будь так, она б не побиралась и её ребёнок не голодал бы.
        - У неё есть дети?
        - Сын, восьми лет.
        Лукас снова посмотрел на портреты девочек. Миловидные, улыбчивые. Только глаз не разглядеть - затёрлись. Почему-то Лукас был уверен, что глаза у них были в точности такие же, как у их матери.
        - Так сколько в орланах, Дорот?
        - Три.
        - Дорот! - застонал Лукас.
        - Два, мой бережливый мессер! Но только для вас.
        Лукас запустил руку в мешок, извлёк две золотые монеты, швырнул на поднос.
        - Считай, что это и за кофе, - он поднялся и сунул медальон в карман. - Я наведаюсь через недельку, насчёт сведений, о которых мы говорили.
        - Не извольте беспокоиться, мой щедрый мессер…
        «Как же не будешь с тобой щедрым, - со вздохом подумал Лукас, выходя. - Себе дороже».
        Илье ждал его снаружи, переступая с ноги на ногу.
        - Вы так долго, - пожаловался он, наконец завидев Лукаса.
        - Зато время потрачено с пользой. Не горюй, теперь-то уж поедем домой, - сказал тот и, хлопнув оруженосца по плечу, вскочил в седло.
        Дом Лукаса в Туроне располагался чуть в стороне от центра, в тихом и безопасном районе, где жило в основном местное дворянство - точнее, не столько жило, сколько ночевало, оказываясь в городе по делам. Поэтому дома по большей части пустовали - в них обитали только слуги, поддерживающие порядок во время отсутствия хозяев. Лукас купил этот дом через Дорота несколько лет назад и заезжал в него всего пару раз. Присматривал за домом человек, которому платил опять же Дорот, менялся этот человек раз в год, и нынешнего управляющего Лукас в глаза не видал, а тот, соответственно, никогда не видал своего хозяина. Поэтому о приезде Лукаса никто не знал - впрочем, Лукас надеялся, что подогреть воду они сумеют быстро.
        Он остановился у ворот, кликнул привратника. Тот выполз из сторожки практически на бровях - от него разило дрянной брагой, несмотря на ранний час, - и отпер ворота без разговоров. Лукас с Илье въехали в запущенный двор, заросший хилым кустарником и забитый талым снегом.
        - Как звать? - осведомился Лукас у привратника.
        - М-морисом, - пошатываясь, промямлил тот.
        - Морис, ты уволен, - сообщил Лукас и рысью пустил коня к дому. Выглядело его имение удручающе - стены облуплены, увиты мёрзлым плющом, который никто не удосужился убрать, ставни прогнили, петли проржавели. Форменное безобразие.
        Лукас соскочил с коня, бросил оруженосцу повод, велев поискать конюшню, и ударом ноги распахнул парадную дверь. В запыленный, пронизанный запахом тлена зал хлынул свет. Людей видно не было. Лукас прошёл через переднюю, нарочито гремя шпорами, поднялся по лестнице на второй этаж, припоминая, какие комнаты ему больше всего приглянулись в прошлый раз. А, вот, вроде бы библиотека тут весьма уютная, но только там ведь сейчас прелыми книгами так несёт, наверное… Лучше кабинет. Он прошёл по коридору, распахнул дверь - та жалобно дрогнула, похоже, скоро вовсе рассыплется, - зашёл в комнату и развалился в кресле у окна, забросив ноги на пыльный стол. Откинул голову на спинку, закрыл глаза. Через минуту вспомнил о медальоне, вынул его из кармана, бросил на стол. Золото тускло блеснуло среди пыли.
        За дверью послышались торопливые шаги. Проём заполнился грузной фигурой, на лице обладателя которой читалось неприкрытое возмущение.
        - Мессер, вы кто такой? Что вы здесь делаете?
        - Я здесь живу, - ответил Лукас. - А ты здесь больше не работаешь. Позови ко мне какого-нибудь лакея.
        Грузный мессер какое-то время хлопал глазами, потом молча сгинул. Хорошо хоть истерику не закатил, у Лукаса не было настроения ругаться.
        Довольно скоро грузного мессера сменил неуклюжий робкий парень. Он нерешительно топтался на пороге, сминая в руках шапку, и не смел войти.
        - Как звать? - смерив его взглядом, лениво спросил Лукас.
        - Филлом, мессер…
        - Филл, теперь ты - управляющий в этом доме. Распорядись о хорошем ужине для меня и моего оруженосца, но прежде пусть мне сделают ванную. Большую, кипяточную, с лавандовым маслом. У вас есть лавандовое масло?
        - Н-не знаю, - пролепетал ошалевший Филл.
        - Живо пошли какую-нибудь девку, пусть купит. Или лучше нет, этого толстяка пошли, который привёл мой дом в такое состояние… Стой! Сперва принеси мне бумагу и чернила. И оруженосца моего ко мне пришли, он на конюшне должен быть.
        - Будет исполнено, мессер! - выпалил Филл и умчался. Лукас устало закрыл глаза. Он только теперь почувствовал, до чего вымотался, но у него оставалось ещё одно дело.
        Получив бумагу и перо, Лукас неохотно снял ноги со стола, сдул с него пыль, размял пальцы и написал:
        Благородная месстрес!
        Есть вещи более важные, чем деньги, и к их числу относится память. Я не смею осуждать вас, подозревая, что этот шаг дался вам с такой же болью, с какой мне - невольное его созерцание. Возвращаю вам вещь, которая вам дорога. Если снова решитесь заложить её, не обращайтесь больше к Дороту. Он замыслил разорить вас, будьте осторожны.
        Не подписываться было невежливо, и Лукас на миг задумался, но потом бросил перо, свернул письмо и посмотрел на очень вовремя появившегося Илье.
        - Держи, - Лукас протянул оруженосцу письмо и медальон. - Отнесёшь это месстрес Талите из Дассена. Она живёт где-то в районе побережья. Ответа не надо. Если попытаются всучить послание обратно, не бери, придумай что-нибудь.
        - Ясно, - в голосе оруженосца слышались нотки недовольства. - Прямо сейчас?
        - Нет, конечно! Сперва помыться, наесться и выспаться. Да, на вот, - Лукас бросил ему орлан. - Развлекись, только смотри заразу не подцепи.
        Илье просиял и убежал. Лукас вздохнул, медленно потянулся. Конечно, дело было не к спеху… но если бы он не написал это письмо сейчас, то завтра мог передумать.
        - Ванна готова, мессер! - провозгласил с порога Филл.
        - У тебя, парень, богатый потенциал, - сказал Лукас, вставая. - Только вот что. Когда в дом, которым ты управляешь, вваливается незнакомый тебе человек, сперва всё же попроси у него доказательства личности, а потом уж бросайся выполнять его приказы. Но это так, на будущее. Веди.
        Зимнее солнцестояние в Хандл-Тере было одним из главных праздников - его справляли ещё язычники, населявшие материк до того, как Святой Патриц привёл сюда своих людей. С установлением верховной власти Единого орден патрицианцев назначил день зимнего солнцестояния Днём Первой Твердыни, благо по преданию именно в этот день на Большом Пальце был заложен ныне полностью разрушенный Фортон, первое укрепление людей Святого Патрица в новом мире. Так что все остались довольны: патрицианцы проводили богослужения в храмах, знать делала пожертвования и получала благословение по случаю, чернь веселилась вовсю.
        Не веселился только Марвин, который ещё две недели назад надеялся, что ко Дню Первой Твердыни он будет далеко отсюда - плевать, где, хоть на Плече, хоть на Персте, но лишь бы не сидеть на месте, принимая снисходительные королевские милости. Но сэйр Годвин оставался в Таймене, не собираясь уезжать и не отпуская Марвина. Ну ещё бы - теперь-то уж старается держаться поближе к хозяйской ноге, выжидая призывного свиста. Марвин ничего не имел против новой драки за короля Артена, напротив даже - жаждал её всем сердцем, но в том-то и дело, что драться никто не собирался. Торчали себе в столице да брагу лакали - и так уже третью неделю. Даже повторявшиеся каждую ночь свидания с королевой Марвина не утешали. По правде говоря, она успела ему наскучить. Да что там - обрыдла просто до смерти. Впрочем, редкая женщина могла увлечь его больше чем на пару дней, и её величество исключением не стала.
        Так что сваливать надо было, как ни крути, и поживее.
        - Марвин! Да погоди же ты! Проклятье, не угонишься за тобой…
        Марвин приостановился, нетерпеливо обернулся через плечо. К нему проталкивался Петер - толпа их разъединила.
        - Куда ты так рванул? Побродить же собирались…
        - Я и брожу, - коротко ответил Марвин.
        - Да ты прёшься прямо на толпу, как бык, что с тобой? Могли бы и вовсе не ходить, раз ты так… А в замке…
        - Нет уж, - скривился Марвин. - Меня от этого замка тошнит уже.
        - Ну так идем к «Мошеннику»!
        - И от «Мошенника» твоего тошнит.
        - А если… куда лезешь, образина?!
        Петер цепко ухватил за ворот парня, посмевшего отдавить ему ногу, и принялся выяснять отношения. Марвин отвернулся, бесцельно шаря взглядом по пёстрой толпе. Главная площадь Таймены бурлила и кипела, словно перчёная похлёбка в котелке, плюясь кипяточными брызгами буйного веселья. Сотни людей, мужчины и женщины, старики и молодёжь, кто в рысьих мехах, кто в расшитых рубахах, толклись среди десятков расписных палаток, лавчонок, балаганов, торгуя, воруя, хохоча. Визг сопилок и лютней смешивался с барабанной дробью и собачьим лаем, детским смехом, пьяным криком. По правую руку от Марвина кривлялись на помосте скоморохи, по левую - какой-то бедолага в третий раз пытался взобраться по намасленному столбу к новеньким сапогам, а толпа свистела и улюлюкала, вопя от восторга всякий раз, когда он с шумом срывался вниз. День был пасмурный и холодный, но без снега - перед ярмаркой площадь вычистили, и только кое-где серели грязные затоптанные островки. Никто из дворян в это время в город не совался - под шумок и обворовать, и прирезать могут, да и людно слишком. В королевском замке, впрочем, под утро
бесчинствовали не меньше, но зато, можно сказать, среди своих, в уютной компании, от которой у Марвина уже скулы сводило. А здесь было хорошо, здесь было дико, и яростное веселье толпы отдалённо напоминало кучу-малу ратной битвы, и даже пахло тут похоже.
        Так что утром он сказал Петеру: я в город, а ты - как знаешь. Петер, разумеется, увязался за ним. Они вообще все эти дни почти не разлучались, хоть и не по инициативе Марвина.
        - Уф, ну и народец, - стряхнув наконец с себя простолюдина и нагнав Марвина, передёрнул плечами Петер. - Ну давай хоть решим, что будем делать. Эля, может, выпьем? Разливного? Тут, бывает, на ярмарки такого привозят… из южной доли. Эй, человек!
        Он уже махал торговцу с белом переднике с розоватыми потёками, благо они как раз проходили мимо телеги, груженной огромной бочкой. В стенке бочки была проделана дыра, закупоренная толстой пробкой, и когда торговец выдернул её, густой эль полился в кружку сильными крепкими толчками. Марвин подумал, что так же льётся кровь, если руку перерубить.
        - Славно! - отхлебнув, крикнул Петер, перекрывая гул толпы. - Попробуй-ка! Ты такого эля ещё не пил. Хозяин, откуда?
        - Из Лорроса, благородный мессер.
        - Ну, говорю же, в южной доле лучший эль!
        Марвин пил, скользя взглядом по мешанине из лиц и красок. Кровь гулко стучала у него в висках, горели воспалённые веки. В последнее время он очень плохо спал, его мучили дурные сны. Точнее, один и тот же дурной сон.
        Петер положил руку ему на плечо. Его лохматая голова оказалась прямо напротив лица Марвина - совсем близко.
        - Слушай, ты ведь поговорить хотел, да? Ты поэтому предложил из замка уйти? Там ей могут донести?
        Марвин смотрел на него несколько мгновений, ничего не понимая, потом растерянно покачал головой:
        - Чего? Ей? Кому - ей?
        - Я предупреждал тебя, - тихонько сказал Петер, отворачиваясь и поднося кружку к губам, но по-прежнему не убирая руки с его плеча. - С ней легко не бывает. Конечно, её внимание тебе льстит, но только плата…
        - Да что ты несёшь, Ледоруб тебя раздери?
        - Марвин, перестань. Все знают, что ты спишь с королевой. Ты что, не замечаешь, как на тебя смотреть стали?
        Конечно, он ничего не замечал. Делать ему больше нечего - следить, кто там и как на него глаз скосил. Впрочем, они с первого же дня так на него таращились, будто он ярмарочный урод какой-то.
        - Ну сплю, - сказал он. - И что?
        - Да то, что нельзя же быть таким… таким…
        - Каким? - хмуро спросил Марвин.
        - Таким… недальновидным! - выпалил Петер. «Интересно, - подумал Марвин, - а что он на самом деле хотел сказать - таким дураком?» - Кто она и кто ты! У вас всё равно никакого будущего вместе - никакого, понимаешь?
        - Петер, я ещё раз спрашиваю, что ты несёшь? - начиная терять терпение, перебил Марвин.
        - Да брось уже, тут никто не услышит. Но я как друг тебя прошу: спи с ней, Единого ради, но влюбляться-то в неё зачем?
        Марвин какое-то время смотрел на него, а потом расхохотался. От смеха его сморило настолько, что он едва не выронил кружку и вынужден был прислониться спиной к бочке с элем, у которой они стояли. Петер смотрел на него непонимающе.
        - Что я смешного сказал?
        - Ох, Петер, а ты ещё меня дураком называешь, - с трудом успокоившись, выдавил Марвин.
        - Я тебя дураком не называл, - насупился тот.
        - Называл, раз решил, что я втрескался в эту бабёнку. Она, конечно, прыткая, но когда это считалось романтичным?
        - Так ты… в неё не влюблён?
        - Да ты с ума сошёл, если впрямь так решил.
        - Тогда… - Петер запнулся. - Тогда почему ты ходишь… такой?
        Весёлость Марвина как рукой сняло. Видно, его взгляд разом потяжелел, потому что Петер быстро отвернулся. Марвин вспомнил, как там, на стоянке у Плешивого поля, он одёргивал парня, лезшего Марвину в душу. И сейчас себе не изменил - почти. По крайней мере, давно уже видел, что с Марвином что-то не так, но только теперь спросил. И то - потому лишь, что решил, будто знает причину… и поможет её устранить.
        И ещё он так странно сказал - «как друг тебя прошу». У Марвина никогда не было друзей. Впрочем, если таковыми считать всех, с кем он воевал и пьянствовал - тогда были. Сотни. Потребности в ином он как-то не ощущал.
        - Ольвен тут ни при чём, - проговорил он наконец. - Хотя ты прав, с ней тоже пора что-то решать. Надоела она мне.
        Петер поперхнулся элем.
        - Надоела?! Ты таки точно не в своём уме! И что, ты думаешь бросить её, как портовую шлюху?!
        - Ну, что ты так… некуртуазно, - укоризненно сказал Марвин. - Почему сразу как шлюху? Как знатную месстрес. С печальными речами и клятвами в любви до гроба.
        - Марвин, брось дурачиться. Лучше дождись, пока она сама к тебе охладеет. Но не до конца, потому что тогда сам Ледоруб не знает, что она может выкинуть. Некоторых своих любовников она потом казнила. Так что подожди, пока страсти чуть поутихнут, и дёру давай…
        - Да как я могу дать дёру, когда мой сэйр тут сиднем засел! - взорвался Марвин. - Ты что же, думаешь, я ради прелестей венценосной сучонки здесь торчу?! Не могу я уехать без его позволения! Чтоб его бесы разодрали… - Марвин перевёл дыхание и быстро осенил себя святым знамением. - Прости меня, Единый, за богохульство.
        Петер мертвой хваткой вцепился в его локоть и решительно поволок в сторону. Марвин запоздало перехватил донельзя заинтересованный взгляд торговца элем.
        - Так, ты что, уже пьян? От кружки эля?
        - Да отвяжись ты! - огрызнулся Марвин, вырываясь. - Что ты вообще пристал ко мне? Чего в друзья набиваешься? Думаешь, коль уж я бока грею в королевской койке, и тебе что перепадёт? Это ты зря. Подачек от её величества я не беру, а в постели она так, средней паршивости. Даже и говорить-то не о чем. Всё, удовлетворил своё любопытство? Теперь вспомни Плешивое поле и своё тогдашнее благоразумие.
        - Это всё Балендор. Ты раньше не был таким. А после него как с цепи…
        Марвин круто развернулся, отшвырнул кружку, заехав кому-то промеж глаз, схватил Петера за грудки и припёр его к стене.
        - Вот что, мой новый друг, - очень тихо проговорил он, - ты, видно, всё же забыл Плешивое поле. Я тебе попозже болтливый язык обрежу, а пока запомни, что ни Балендор, ни сука Ольвен, ни тот ублюдок из Джейдри меня не волнуют, ясно тебе? Иди девкам своим из весёлого квартала мозги врачуй. Или хоть Ледорубу, плевать, только мне в душу чтоб больше не лез.
        Не дожидаясь ответа, он разжал руки, повернулся к стене спиной и зашагал в толпу, распихивая встречных и пробираясь к центру площади. Петер звал его и просил подождать, но он только прибавил шагу. Вот настырный парень, и впрямь придётся ему в замке объяснить, что к чему… но в замке, а не здесь и не сейчас. Потому что Марвин знал: если начнёт здесь, то может не суметь остановиться. А Петер, как ни крути, неплохой мужик, Марвину не хотелось его убивать.
        Поэтому ему нужен был кто-то другой.
        - Пять монет на Уриса!
        - Семь монет на Враггля!
        «О-о, - подумал Марвин, - то, что надо». В самом центре площади сгрудилась особенно плотная толпа, в основном состоящая из мужчин, потных и возбуждённых, азартно топтавшихся и выкрикивавших что-то подбадривающее. Локтей тут было недостаточно, Марвин пустил в ход каблуки сапог и с трудом, но всё же пробрался к верёвочному ограждению, определявшему границы маленького - пять на пять шагов - поля, где оживлённо метелили друг друга два по пояс голых мужика. Вернее, оживлённо метелил только один, другой лишь вяло отмахивался. Пар валил от обнажённых тел, раскрасневшихся на морозе, пот блестел на застывших лицах. На снегу виднелось несколько алых пятен. Марвину нечасто приходилось наблюдать кулачные бои, но сейчас при виде пьяного ожесточения, блуждавшего по лицам противников, у него загудело в ушах. Гам окружающего балагана сделался глухим и далёким.
        Бойкий мужичок наконец нанёс противнику сокрушающий удар, от которого тот рухнул наземь.
        - Три! - крикнул судья и, хлопнув в ладоши, вскинул над головой сжатый кулак. - Победил Урис!
        Зрители загалдели, в основном торжествующе, хотя некоторые - разочарованно. Урис воздел к серому небу стиснутые кулаки и торжествующе заревел, показывая, что он всё ещё в хорошей форме. Его противник встал на четвереньки и тряс головой, похоже, ничего уже не соображая. Ему помогли подняться и оттащили за пределы площадки, накинули на голые плечи тулуп. Мужик всё тряс головой и что-то бормотал - Марвин стоял от него далеко и не слышал, что.
        - Урис победил! Кто ещё хочет выйти против Уриса? Или пора возвестить сегодняшнего чемпиона?
        - Я хочу! - крикнул Марвин и нырнул под верёвку.
        - Марвин, стой! - завопил сзади Петер, но крик был далёким, так что Марвин даже не обернулся.
        Урис смерил его оценивающим взглядом. Был он выше Марвина на голову и вдвое шире в плечах - мужик грузный, тяжёлый, с широкой костью. Сбить с ног его будет нелегко, но и подняться он сможет с трудом. На поле боя Марвин справлялся с такими играючи. Но там, свалив с ног, можно было добивать. А здесь…
        Впрочем, думать некогда. Драться надо.
        - Эт-то ещё что? - протянул наконец Урис. Голос у него был подстать фигуре: низкий и раскатистый, но невнятный, чуть картавый. - Благородному мессеру вздумалось ручонки почесать? Идите к своей дамочке лучше.
        - Эй, парень, и правда, ты малость оплошал, тут не турниры затевают! - крикнул кто-то из толпы.
        - Вижу, что не турниры, - сказал Марвин, стягивая перчатки и бросая их на землю. - На турниры мужланов вроде вас и близко бы не пустили. Но там доблесть показывают, а тут, если не ошибаюсь, морды бьют?
        - Бьют, - ухмыльнулся Урис. - Что, охота попортить мордашку? Так то мы мигом!
        - Исключено, - подскочил к ним судья. Он был маленький, юркий, хорошо одетый - видно, из муниципальных служащих. - Простите, благородный мессер, но я не могу позволить вам участвовать в боях. Здесь всякое случается, а меня потом повесят за пособничество в убийстве.
        - В убийстве мужика? Разве за это вешают?
        Судья моргнул.
        - За пособничество в убийстве благородного мессера…
        - Благородный мессер умирать не намерен, - сказал Марвин. Он скинул плащ, жилет, стянул через голову рубаху. Чистый дорогой лён упал на затоптанную землю. - Ну что, любезный, будешь драться или трусишь?
        - Как угодно вашей милости, - Урис показал два ряда жёлтых зубов, мотнул головой. Толпа загоготала:
        - Пять грошей на Уриса!
        - Десять на мессера!
        Марвин повёл плечами, хрустнул суставами. Мороз кусал обнажённое тело, ветер трепал волосы. Где-то далеко пытался докричаться до него Петер. Судья, качая головой, отошёл к ограждению.
        - Урис против неизвестного мессера. До трёх падений. Раунд!
        Обстановку Марвин оценил мгновенно. Урис шёл напролом, но он уже немного подустал за время предыдущих боёв. Вымотать, а потом свалить одним ударом - проще не бывает. Но сейчас ему не хотелось победы. То есть хотелось, конечно - он всегда побеждал, но теперь этого было мало. Удар копьём в спину - это тоже победа, потому что противник мёртв, а ты жив, но в том-то и вся радость. А Марвину хотелось крови. Вкуса крови на искусанных губах. Всё равно чьей.
        Урис нанёс первый удар. Марвин легко уклонился, несильно стукнул его снизу поддых, дразня, и тут же ушёл в сторону. За плечом кто-то хмыкнул:
        - Парень проворный, вымотает…
        - Типун тебе на язык! Я на Уриса поставил!
        Урис, впрочем, оказался не столь уж глуп и напором больше брать не стал. Какое-то время они медленно ходили друг против друга кругами: Урис явно ждал момента ударить неожиданно. Марвин притворялся, что тоже, на деле не собираясь наносить удар. Кружили так долго, по толпе уже начал подниматься ропот, когда у Уриса таки сдали нервы. Он сделал выпад, Марвин легко перехватил несущуюся к нему руку за предплечье и, уйдя вниз, швырнул грузное тело себе за спину. На миг ему показалось, что не выйдет - разбега не хватало, но вышло. Урис грохнулся в снег, толпа заревела. Марвин, не останавливаясь, продолжал спокойно наворачивать вокруг противника круги.
        - Поднимайся, любезный, ещё разок. А на третий я тебя убью.
        Урис поднялся, сверля его налившимися кровью глазами. Марвин слабо улыбнулся, ушёл от нового удара и ударил снизу в переносицу, основанием ладони. Под рукой хрустнула кость. Урис зарычал, схватился за сломанный нос, потом смачно сплюнул.
        - Щенок сраный, - прохрипел он. - Ну, я тебя так же разукрашу, держись теперь.
        Марвин успел ещё раз воспользоваться его яростью и снова сбить с ног, но когда Урис поднялся во второй раз, по его взгляду Марвин понял, что вот тут-то и начинается самое интересное. Он того и добивался - разъярить противника до пределов возможного, глупым поражением, позорной раной - и вот теперь начинался настоящий бой. Или бойня. Сейчас Марвину было всё равно. Он добился того, о чём страстно мечтал и чего не могло дать ему ни вино, ни королевские милости, ни тело Ольвен… Это давала только драка: гул в висках и абсолютную пустоту - между ними.
        - А вот теперь к бою! - крикнул он и ринулся в атаку. Из пяти его молниеносных атак Урис отразил четыре, пятая пришлась по скуле, но смазалась, здоровяк успел увернуться и тут же отступил. Из толпы заорали что-то оскорбительное, но Урис и бровью не повёл, только отступил снова, по кругу, не отпуская взгляда Марвина. Всё понял, успокоился и что-то задумал - что же? Марвин шевельнул онемевшими пальцами в кулаке, прыгнул снова, целя в глаз. Рука встретила пустоту, жуткий удар обрушился на поясницу, и через миг под победный рёв зрителей он оказался на земле.
        - Два - один, ведёт мессер!
        Марвин поднялся, сплёвывая. Урис жёстко усмехался, всё так же глядя ему в глаза из-под запёкшихся от крови косматых бровей. «А он тоже солдат», - подумал Марвин. Тоже не только на кулачках драться привык. Знает… Поначалу его опьянила победа и самоуверенность, но теперь он собрался и… и что ж он делает-то, гад?
        Они обменялись серией ударов - с переменным успехом. Марвин получил нехилый прямой в челюсть и, сплёвывая на мостовую кровавый сгусток с обломком зуба, подумал, что сегодня его поцелуи не покажутся королеве Ольвен столь сладкими, как обычно. Лицо Уриса заливала кровь, торс покрывали синяки. Но прямых, рассчитанных на поражение атак он больше не предпринимал, а это была для Марвина единственная возможность его повалить - воспользовавшись инерцией его же тела. Ладно, значит, будем просто драться. Просто драться, за тем сюда и пришли.
        Через две минуты он оказался на земле во второй раз, но поднялся уже с трудом. При падении он припечатался скулой о мостовую и сильно ушиб плечо. Дышать было больно, от каждого выдоха резало в груди. И рёбра помять успел. А, плевать.
        Когда он встал напротив Уриса в третий раз, шатаясь и смаргивая заливающий лицо пот, по лицу мужика скользнула презрительная усмешка.
        - Ну что, мессер, довольно с вас? Пожалели бы личико, ваша дама не обрадуется.
        Марвин ответил ему градом выверенных, чётких атак. Урис отбил все, а потом, поймав паузу, коротко ударил снизу поддых - несильно, дразня… Марвин отшатнулся, а Урис засмеялся. Тихо, хрипло, довольно. Совсем незло, и это-то было хуже всего.
        Потому что сразу, будто обухом по голове, - светло-голубые глаза, прозрачные, смеющиеся, и в них ни капли злобы, только любопытство и, кажется, почти симпатия, и жалость, слабая, далёкая, и мягкий голос тут же, обволакивающий, будто аромат благовоний в тайном гнёздышке королевы: «А надо уметь проигрывать, малыш…»
        Это было первой внятной мыслью, первым ярким образом после долгожданной сладостной пустоты - и зачем, зачем, зачем?! Прочь, подите к Ледорубу, твари! Я ж только-только от вас избавился…
        Но светло-голубые улыбчивые глаза всё смотрели на него, а их обладатель укоризненно качал головой, отряхивая ладони, и в его бледном лице был добродушный укор… Надо уметь проигрывать, малыш.
        «Он делает то же, что и я до того. Он нарочно выводит меня из себя», - подумал расчетливый и опытный воин, Марвин из Фостейна, но Марвин из Балендора его не услышал. Он собрался, сгруппировав всё тело в единую живую пружину - и нанёс удар, яростный, мощный, бессмысленный, потому что его физической силы не хватило бы, чтобы противостоять физической силе Уриса, так же, как не хватило её, чтоб победить Лукаса из Джейдри. Но тогда, с Лукасом, были мысли, был разум, была жажда победы, а теперь - только жажда крови, и ничего больше.
        Марвин почувствовал, как его кулак вминается в податливую плоть и крушит кость, почувствовал, как его перехватывают поперёк пояса, понял, что тоже падает - они падали вместе, мужик оказался хитёр и решил не проиграть, коль уж не может победить… А Марвин не хотел не проигрывать, он и выигрывать не хотел, он хотел лишь убивать, и его окровавленный кулак вновь вмялся в уже сломанную переносицу противника. Кто-то кричал, но он уже не разбирал крика, только бил и бил, хотя это было подло, бесчестно, так было нельзя, они упали оба, и бой окончился, но Марвин не знал этого, он бил и бил, хотя победа и так принадлежала ему, но сейчас не хотелось победы, хотелось того, чего победа не могла дать, и он брал - самовольно…
        В Балендоре я был готов убить, чтобы победить, подумал он. А теперь я хочу убить, и мне для этого не нужна победа.
        Когда рука, ударив снова, не нашла преграды, только податливую мякоть, Марвин очнулся и посмотрел на окровавленное месиво перед собой. Посреди месива застыли удивлённо распахнутые глаза. Не голубые. Серые.
        Кто-то подхватил его за плечи и за ноги, поднял, поволок. Он хотел возмутиться, сказать, чтоб его поставили, что с ним всё в порядке, но обнаружил, что не может говорить. Толпа орала, и Марвину казалось, что он может различить голос Петера.
        - Победил благородный мессер! Бой окончен! Не толпитесь!
        Марвин из Фостейна, меня зовут Марвин из Фостейна. Скажи это им, ну же. Напомни им, что Марвин из Фостейна всегда побеждает. И не важно, как. И не важно, хочет ли этого, или победа - просто глупое, бессмысленное дополнение к тому, что мне нужно на самом деле…
        Очнулся он в замке, в покоях, которые делил с ещё двумя рыцарями. Сейчас их здесь не было - кровати оказались застелены. Похоже, тут они больше не квартировались. Нельзя сказать, что Марвина это огорчило. Он хотел встать и страшно удивился, когда всё тело скрутило болью. Сильнее всего болели рёбра и, как ни странно, челюсть. Марвин осторожно ощупал её, пытаясь понять, насколько она пострадала. Потом решил, что в зеркало ему лучше пока не смотреться, во избежание лишнего душевного расстройства.
        Хлопнула входная дверь.
        - Марвин! Слава Единому! - сказал Петер, и Марвин удивлённо посмотрел на него.
        - Петер? Что случилось?
        - Ничего хорошего. Тебя отметелили так, что еле до замка живым довезли. И какие бесы тебя понесли на этот ринг?!
        - Который сейчас час?
        - Спроси лучше, какой сегодня день! Ты всю ночь провалялся в отрубке! Чудо ещё, что жив остался. Муниципалитет благодари, они карету дали и лекаря прислали. Он ещё по дороге тебя штопал, а так бы, говорит, могли не успеть. Ты в самом деле безумен.
        - Я знаю, - сказал Марвин и прикрыл глаза. - А что Урис?
        - Кто?
        - Ну, мужик, с которым я дрался.
        - А, этот… Не знаю. Кажется, ты его убил. По крайней мере вид у него был ещё хуже, чем у тебя, а ты и так походил на труп, - Петер помолчал и негромко добавил: - Королева Ольвен в ярости. Да и король недоволен. Ты же знаешь, кулачные бои считаются забавой черни…
        - Знаю, ну и что? - устало спросил Марвин.
        - Ты не понимаешь… Ольвен может воспользоваться этим, чтобы тебя наказать. И на сей раз ты ей уже зубы не заговоришь. Ты на себя в зеркало-то смотрел?
        - Нет, и не жажду.
        - Правильно. Только вот перед их величествами показаться всё равно придётся. Ох, Марвин, я же тебя предупреждал…
        - Заткнись, а?
        Но Петер был прав - показаться перед величествами пришлось, причём тем же вечером. Сломанное ребро помехой не считалось - Марвину приходилось продолжать воевать и с более серьёзными ранениями. К счастью, на сей раз обошлось без официальных торжеств. Королева приняла его одна - не считая, конечно, сонма придворных дам, среди которых была и Бьянка из Кудиона, нынешняя любимица её величества. Она исправно привозила Марвина к королеве каждый вечер, но больше они не общались. Марвину всё время казалось, что девчонка продолжает таить на него зло, хотя, по большому счёту, без него она бы ко двору в жизни не попала. На сей раз, поймав отнюдь не сочувствующий взгляд Бьянки, он лишь утвердился в этой мысли.
        - Моя королева звала меня, - поклонившись, скучным голосом сказал он.
        Ольвен сидела на маленьком троне в небольшом расписном зале, в окружении своей свиты, и не сводила с него сощуренных глаз. По одному только этому прищуру Марвин понял, что его дело дрянь.
        - Вы не слишком-то низко кланяетесь, сэйр Марвин, - сказала она. Её голосок звучал звонко даже в маленьком помещении.
        - Простите, моя королева, помятые рёбра мешают.
        - Вот как? - Ольвен изобразила недоумение. - Где же вы исхитрились их помять? Уж не в объятиях ли слишком ретивой возлюбленной?
        - Моя возлюбленная, бесспорно, ретива, но, к счастью, не настолько, - ответил Марвин, игнорируя хихиканье дам.
        - Тогда вы, вероятно, дрались за её честь с каким-нибудь негодяем?
        - Дрался, ваше величество. Но не за честь, и я не уверен, что это был негодяй. Во всяком случае, бился честно.
        - В отличие от вас, - прищур королевы стал ещё уже, её красивых глаз за ним почти не было видно, и Марвин подумал, что она похожа на маленькую наглую крысу.
        - Я частенько играю не по правилам, ваше величество знает, - беспечно сказал он.
        - Знает! - резко ответила Ольвен. - Моё величество знает, что вы участвовали в кулачном бое и даже, говорят, убили кого-то! Ваше счастье, что наш король милосерден и к тому же слишком занят, иначе болтаться бы вам на виселице.
        - Моё счастьё, бесспорно, только моё, - покорно ответил Марвин.
        - Зачем вы полезли в эту гнусную драку? Вам войны мало?
        - Воистину мало, раз уж вы изволили спросить. Ваш венценосный супруг, видимо, решил заморить нас миром до смерти. Надо же как-то снимать напряжение.
        - Ваша дерзость начинает меня утомлять, - прошипела королева. Дамы перестали хихикать и притихли. Похоже, на сей раз Ольвен и впрямь разъярилась. И из-за чего? Неужто её так отвратила его побитая физиономия? Или, может, она почувствовала, что в последние ночи он был не так усерден, как в первые?.. А впрочем, оно и к лучшему, всё равно он не смог бы долго притворяться пылким влюблённым.
        - Если я утомляю мою королеву, она вольна отослать меня восвояси.
        - Мне намного больше хочется отсечь вашу дурную голову. И дерзкий язык заодно.
        - Будет жаль, ведь моя дурная голова и, главное, дерзкий язык ещё успели бы отменно порадовать ваше величество…
        Бьянка смотрела на него округлившимися глазами, дамы возмущённо переглянулись. Вот лицемерки! Ведь вряд ли среди них найдётся хоть одна, неосведомлённая об их ночных встречах. Ольвен выпрямилась, лицо её окаменело, зловещий прищур пропал, но взгляд не потеплел.
        - Что ж, пожалуй, и впрямь подошло время нам отдохнуть друг от друга, мессер. Но я, видя ваше возмутительное беспутство, не могу так просто вас отпустить. В следующий раз вы снова кого-нибудь убьёте или сами убьётесь. Вашу удаль пора направить в иное русло. Вы говорили, у вас есть невеста?
        - Есть, - чуя неладное, неуверенно кивнул Марвин, - Гвеннет из Стойнби…
        - Вы немедленно отправитесь в Стойнби и женитесь на ней. Остепенитесь, там, глядишь, и буйства поубавится. Езжайте, сэйр Марвин, и до Покаянной недели привезите мне вашу молодую жену. Если вы явитесь без неё, вам снимут голову, обещаю.
        Проклятье, она не шутила. На сей раз она не шутила. Вот стерва! Нашла таки на него управу. И отомстила заодно. Эх, прав был Петер, а я, дурак, его не слушал…
        - Я не могу уехать, моя королева, - осторожно начал Марвин. - Сэйр Годвин, мой сюзерен, всё ещё остаётся здесь и…
        - Оставьте сэйра Годвина на меня, - презрительно перебила Ольвен. - Если понадобится, вы сегодня же будете свободны от вассальной клятвы. Кроме того, не королевской ли фамилии вы служите прежде всего?
        - Жизнь за ваше величество, - проклиная всё на свете, смиренно ответил Марвин.
        - Вы хорошо поняли меня, сэйр Марвин из Фостейна?
        - Да, моя королева. Как вам будет угодно.
        - Я вас более не задерживаю.
        Марвин снова поклонился, на сей раз - как мог низко, и вышел, скрипя зубами от вновь разыгравшейся боли в груди, а больше - от злости. Но ничего, зато теперь ему не нужно позволение Годвина, чтобы убраться отсюда. Правда, Стойнби было последним местом на земле, куда он хотел бы уехать…
        Вернувшись к себе, он сразу завалился в постель и проспал до следующего вечера. И снился ему тот же сон, что в последние недели, из ночи в ночь: толстый мальчишка Робин сидит у костра, глядя на него влажными, восторженными глазами, то карими, то светло-голубыми, и воют волки, снег валит пеленой, а ветер треплет пеньковую верёвку, затянутую у Робина на шее.
        Она пришла на следующий день, к вечеру. Ещё не стемнело, но влажный приморский воздух уже сковало лёгким морозцем и контуры туч смазались, сливаясь с небом. Наверное, море тоже потемнело, но из окон своего дома Лукас не мог его видеть. Впрочем, об этом он и не жалел - он недолюбливал море со времён своего побега из родного городка, его вечно укачивало, и он предпочитал сушу. Тем более что на море, по традиции, нет места женщинам, они все остаются на берегу.
        Эта женщина была из тех, о которых грезят, подняв лицо к звёздному небу, когда вокруг на сотни миль - одна вода, и облик которой представляют, обнимая шлюху в первом же порту. К таким женщинам невозможно подступиться, похотливые взгляды отлетают от них, как горох от стены, и если даже удастся заглянуть им под юбку, там окажется ещё одна, и ещё, и ещё… а когда доберёшься до самого конца, вместо вожделенного тёплого тела там окажутся одни розы. С шипами в два дюйма длиной. Таких женщин хочется сильнее всего. И не важно, хороши они собой или страшны, как сам Ледоруб. Они никогда не выказывают своих мыслей. Они закрыты за семью печатями, как мощи Святого Патрица, хранящиеся в далёком храме на Персте, и так же непостижимы, как сам Единый.
        Десять лет назад Лукас без памяти влюбился бы в эту женщину. И, без сомнения, теперь в неё без памяти влюбился бы Марвин из Фостейна. К счастью, его здесь не было.
        Вечером второго дня после своего приезда в Турон Лукас стоял у окна библиотеки и смотрел вниз, где за воротами стояла Талита из Дассена. Она была всё в том же сером платье, выглядывавшем из-под куцей шубейки - мех то ли беличий, то ли собачий, узкий капюшон на голове, руки прячет в такую же невзрачную муфту. Она пришла пешком, видимо, жила недалеко, а может, жалела денег даже на извозчика. Лица её под тенью капюшона Лукас не видел, но знал, какое оно. Такое же, как вчера, в лавке Дорота. Если не ещё более суровое.
        - Илье! - вполголоса позвал Лукас. Оруженосец, с интересом листавший какую-то книгу, вскинул голову.
        - Да, мессер?
        - Вчера, когда ты отнёс моё послание, кто-то шёл за тобой? Припомни хорошенько.
        Илье задумался.
        - Может быть. Я пару раз обернулся и видел какую-то девушку. Я сворачивал по закоулкам, и всё равно видел её. Но подумал, нам просто было по пути…
        - Ясно, - кивнул Лукас, не отводя глаз от женщины. Уволенного вчера привратника никто не успел сменить, и она беспомощно, но упорно стояла у ворот, не стучала, не звала, будто знала, что он на неё смотрит. - Бегом вниз, отопри ворота и… приведи её сюда. Или нет, лучше в кабинет. Если она будет тебе отдавать вчерашний медальон, не бери.
        «Хотя не думаю, что она это сделает», - мысленно добавил он. Иначе прислала бы со служанкой - той же, которая вчера следила за Илье. Нет, ей захотелось узнать, кто и почему о ней заботится. Она успела отвыкнуть от чего-либо подобного. Она подозрительна. И, проклятье, разве у неё нет на то оснований? Хорошо бы только её прозорливость и на Дорота распространялась.
        Он отвернулся от окна - Илье уже и след простыл, только раскрытая книга лежала на краю стола. Какой расторопный всё же паренёк… «Мне будет его не хватать», - со вздохом подумал Лукас. Он взял Илье в оруженосцы два года назад и успел к нему привязаться. Во всяком случае, от мальчишки почти не было хлопот, а все поручения он выполнял на ура. Лукас пошёл к выходу, но задержался у стола и бросил взгляд на книгу, которую читал его оруженосец. Обе страницы занимали гравюры: светское изображение сцен из жития Святого Патрица. На левой - первая встреча с Ледорубом, на правой - Святой Патриц и какая-то женщина, явно обольстительница. Лукас перевернул страницу, бросил взгляд наугад и прочёл: «И тогда Дева Скал сказала Святому Патрицу: возьми мои руки в свои, и я скажу тебе то, что ты не хочешь слышать».
        Дева Скал? Этой легенды Лукас не знал. Впрочем, кажется, на сей раз гравюры попались донельзя подходящие к ситуации…
        Он снова прошёлся по библиотеке, вдыхая запах старых книг, сейчас отчего-то казавшийся приятным. Потом вышел, прикрыв за собой дверь. В конце коридора служанка драила лестницу. Филл быстро освоился с новой должностью и принялся наспех приводить хозяйское имение в порядок. Лукаса утомляла эта суета, но парня он не осаждал - пусть выслуживается, ему это, похоже, по душе. Проходя мимо служанки, Лукас скользнул взглядом по её вызывающе отставленным ягодицам, хмыкнул. Служанка обернулась через плечо и кокетливо зарделась. Лукас загляделся на неё, едва не споткнулся, переступил через валяющуюся на полу швабру, покачал головой.
        - Осторожнее, девушка, - сказал он, и она покраснела ещё гуще, а потом заулыбалась. Ну вот, и что такого он, спрашивается, сказал.
        Потом он вошёл в кабинет, прикрыл за собой дверь, скрестил руки на груди и спокойно спросил:
        - Чем обязан благородной месстрес?
        Она круто развернулась к нему. Капюшон соскользнул с головы, плотно укутанной тёмным платком, только один чёрный локон влажно блестел над высоким лбом. Её лицо было напряжено, взгляд испытующе бегал по его фигуре. Она вынула одну руку из муфты, протянула клочок бумаги. Её пальцы чуть заметно подрагивали. Да она в ярости, понял Лукас. Прямо-таки взбешена.
        - Потрудитесь объяснить, что это значит, мессер, - сказала Талита из Дассена. У неё оказался очень приятный голос, даром что в нём прорывалась злость, и даром что при сложении и облике этой женщины ей полагалось говорить сухим сопрано, а не бархатистым, мелодичным контральто.
        Лукас взял из её подрагивающей руки письмо, бросил на него взгляд, убедившись в том, что это именно та записка, которую он написал вчера вечером. Почерк, конечно, оставлял желать лучшего - и впрямь он вчера порядочно устал.
        - А что это, по-вашему, должно означать, месстрес? - пожав плечами, сказал Лукас и вернул листок женщине. Она так растерялась, что взяла его. - Вы совершили необдуманный поступок, я помог вам его исправить. Что именно вас прогневило?
        - Я не просила помощи, мессер, - вскинув острый подбородок, процедила Талита.
        - Я знаю. Такие, как вы, её не просят. Я могу быть ещё чем-то полезен, или это всё?
        Она запрокинула голову, глядя ему прямо в лицо.
        - Я хочу знать, сколько вам должна.
        Лукас вздохнул.
        - Вы ничего мне не должны. Не знаю, с чего вы это взяли.
        - Вы заплатили деньги, мессер, - как, оказывается, способен звенеть этот мелодичный голосок. - Зная, что мне не из чего вам их вернуть. Стало быть, вы рассчитывали на иное… вознаграждение. Я пришла сказать вам, что вы зря на него рассчитываете.
        Лукас молча смотрел на неё. Она какое-то время выдерживала его взгляд. Если бы могла, она бы задрала подбородок ещё выше, а то и приподнялась бы на цыпочки, но мучительное презрение в её взгляде восполнило недостаток роста. Несколько минут висело тяжёлое неприятное молчание, потом женщина резко опустила голову и принялась судорожно рыться в складках плаща. Наконец извлекла из него тускло блеснувший медальон и… да нет, не швырнула - ни за что на свете она не смогла бы это швырнуть - положила его на стол и тут же отступила на шаг, словно боясь передумать.
        - А поскольку я не могу ни вернуть вам долг, ни отблагодарить за… благодеяние, - пелену презрения прожгла капля яда, - я возвращаю вам то, за что мне нечем расплатиться. Прощайте.
        Она двинулась к двери, но Лукас шагнул ей наперерез. Взял со стола медальон, раскрыл его, несколько мгновений смотрел на смеющиеся детские лица, потом, выбросив руку вперёд, развернул их так, чтобы женщина могла видеть.
        - Это ваши дочери? Да?
        Её губы дрогнули, и взгляд - тоже, но только на миг.
        - Да, - надменно сказала она.
        - Они мертвы?
        Она промолчала.
        - Отвечайте, месстрес, ваши дочери, изображённые здесь, мертвы?
        Она по-прежнему молчала, но её губы теперь непрерывно дрожали, и она отвела глаза, не в силах выдерживать его прямой безжалостный взгляд.
        - Это ваши дочери, месстрес, они мертвы, и эта вещь - единственная память, которая у вас о них осталась. Вы продали её, чтобы спасти от голода вашего оставшегося ребёнка, хотя ваше сердце обливалось кровью, ведь вы знали, что пройдёт несколько лет, и эти лица сотрутся из вашей памяти, и нечем будет её освежить. Судьба дала вам шанс вернуть эту ценность, сохранить эту память, и что вы делаете? Вы швыряете этот подарок судьбе в лицо из-за пустого тщеславия. Вы тщеславны, да, - повторил он, когда она вскинула голову, гневно сверкнув тёмными глазами, - раз думаете, что если некий человек, мужчина, делает для вас что-то, ему непременно нужно ваше тело. Меня не интересует ни ваше тело, месстрес, ни вы сами. Я привык брать то, что хочу, и если бы я захотел вас, я бы вас взял, и не смотрите так на меня. Повторяю, мне не нужны ни ваша благодарность, ни ваши дешёвые жесты. Вчера мне показалось, будто я знаю, что вы чувствуете… но я ошибся. По крайней мере, ваша гордыня мне непонятна и омерзительна. Так что извольте убираться, пока я не передумал и не забрал то, что вы мне так настойчиво предлагаете.
        Он силой втиснул в её ослабевшие пальцы медальон и рывком распахнул дверь.
        - В-вы… - запинаясь, пробормотала женщина; гнев сменился растерянностью, Лукас видел, что она поражена. Ещё бы, она ведь рассчитывала вовсе не на такой приём. Она попыталась овладеть собой и, стараясь говорить твёрдо, произнесла: - Вы заблуждаетесь, мессер, я просто не хотела, чтобы между нами остались неясности и…
        - Разумеется, не хотели. Потому-то вы и пришли сами, а не прислали служанку. Вам хотелось увериться в том, что я вас таким образом домогаюсь, плюнуть мне в глаза и остаться с мыслью, что вы жертва обстоятельств и бесчестных людей. А лучше - лично услышать от меня заверения в моём бескорыстии и с чистой душой оставить эту вещь себе. Не выйдет, сударыня. Оплакивайте своё горе, но не сваливайте вину за него на других.
        - Я хочу знать, - сказала она, глядя на него широко раскрытыми глазами. - Хочу знать, почему вы это сделали.
        Лукас неприязненно посмотрел на неё.
        - Много лет назад, сударыня, я совершил такую же глупость, что и вы вчера. Я продал за гроши память о… о той, которую не имел права забывать. И теперь я не помню её лица. Довольны? А теперь вон.
        Она вышла, и он с силой захлопнул за ней дверь. Шаги раздались не сразу - она стояла в коридоре у двери, не двигаясь, и он тоже не двигался - они оба слушали тишину чужой неподвижности и чужого напряжения. Потом Лукас услышал, как она уходит - вовсе не тем чеканным шагом, которым мерила лавку ростовщика. Он знал, какое у неё сейчас лицо - знал и сухо улыбался, глядя, как лениво клубится пыль над столом. Пыль так и не стёрли, и она была вся в разводах - от бумаги, от книг. На краю остался смазанный овальный след от медальона.
        Когда шаги стихли, Лукас подошёл к окну. Женщина шла к воротам медленно, будто ждала, что он окликнет её. У самого выхода она обернулась, и он задёрнул штору.
        Ночью она прислала ему письмо. Сбивчивое, нелепое: среди всё столь же неприкрытой надменности сквозили нотки недоумения. Она писала всё то, что, должно быть, твердила в мыслях по дороге домой, то, что, как ей казалось, надо было сказать: что он не смеет судить её, ничего о ней не зная, что у неё есть причины относиться к людям так, как она к ним относится, что он вёл себя возмутительно и она оскорблена, что её муж вызовет его на дуэль… Письмо занимало две страницы и заканчивалось совсем уж истерически: его называли бездушным мерзавцем и проклинали тот час, когда он явился в Турон смущать душевный покой благородных месстрес.
        Пока Лукас читал, Илье топтался рядом. Ухмылялся он как-то нехорошо.
        - Кто принёс письмо? - спросил Лукас.
        - Да так… девица одна…
        - Что, ждёт ответа?
        - Ждёт.
        Лукас скомкал письмо и небрежно бросил его за плечо. Глаза оруженосца округлились.
        - Так что передать девице? - выдавил он.
        - Передай девице, что ответа не будет, - сказал Лукас. - И пальцем её не тронь. У тебя деньги уже закончились? Я тебе ещё дам, купи себе женщину. Но служанку этой лицемерной бабёнки забудь. А то её хозяйка нас обоих со свету сживёт. Да, кстати, и если эта девица начнёт тебя обо мне расспрашивать - молчи.
        Илье хмыкнул, но пошёл выполнять приказ. Он никогда не обсуждал поручений, и это в нём Лукасу нравилось не меньше, чем расторопность.
        Как и следовало предполагать, следующие несколько дней эта женщина не давала Лукасу спуску. Письма следовали каждый день, одно безумнее другого. Лукас не ответил ни на одно. С третьего письма месстрес Талита из Дассена стала называть его по имени - Лукас не удивился, хотя и не сомневался в Илье, ведь это было легко узнать у любого из слуг. Сперва месстрес Талита звала его «мессер Лукас», потом просто «Лукас», и, разрывая в клочки очередное послание, он дал себе зарок: прекратить всё это в тот день, когда она назовёт его «мой милый». До этого, к счастью, не дошло, хотя и легче не становилось: от проклятий Талита перешла к излияниям души, и уже в пятом письме каялась, что, долгими ночами вспоминая его слова, убедилась в их полной справедливости, что да, она непомерно горда, а далее следовали излияния жизненных обстоятельств, приведших её к этой гордыне, и прочее, и прочее… Последнее письмо, начинавшееся словами «Ваша жестокость лишила меня сна», Лукас даже не стал дочитывать. Крикнув Илье, он потребовал письменные принадлежности и написал первый и последний ответ - в три строки, где просил
благородную месстрес Талиту из Дассена прекратить это безумие и оставить его в покое, иначе он будет вынужден сообщить о столь недостойном поведении её мужу.
        Илье, получив приказ доставить письмо в дом Дассена, подозрительно обрадовался и умчался, сияя от счастья. Не возвращался он два часа - потом оказалось, что месстрес Талита писала ответ, а чем в это время занимался Илье, было легко догадаться по его донельзя довольной физиономии. Это послание месстрес Талиты Лукас порвал, не распечатывая.
        - Вы так жестоки к ней, мессер! - осмелился заметить Илье, наблюдавший сей акт вандализма по отношению к высокой куртуазности. - А она в вас, кажется, влюбилась.
        - Ничего подобного, - покачал головой Лукас. - Это просто оскорблённая гордость. Она-то привыкла воображать, что все мужчины от неё без ума. И не может поверить, что кому-то оказалась не нужна. А что сэйр как-его-там из Дассена, ты его видел?
        - Нет, но Лорья говорит, он от пьянства уже света белого не видит, и её месстрес могла бы…
        - Илье, я же сказал, - спокойно прервал Лукас. - Сказал, чтобы ты не лез к этой девчонке. Я неясно выразился?
        Оруженосец перестал улыбаться и потупился.
        - Я только…
        - На конюшню. Выгребать навоз. На два дня.
        Илье, как обычно, не посмел возразить, хотя и вышел с совершенно несчастным видом. Впрочем, мог бы уже и знать, что тронуть Лукаса таким образом невозможно.
        Прошло ещё несколько дней. Южная зима нравилась Лукасу, и он отдыхал, большую часть дня валяясь в кресле с задранными вверх ногами и думая о том, о чём не думал очень давно. Это были приятные мысли, и его даже коробило то, насколько приятные. А потом, одним промозглым утром, когда с неба моросил не то дождь, не то мокрый снег и высунуться на улицу казалось поганее, чем лезть Ледорубу в пасть, Лукас бросил взгляд за окно и увидел Талиту из Дассена. Она стояла у ворот, вцепившись руками в прутья решетки, с откинутым капюшоном и без платка на голове, и не то дождь, не то снег скользил по её блестящим чёрным волосам. Её лицо было такой же твёрдой, застывшей маской, но в глазах сквозила мольба и, отчасти, безумие. Она выглядела невероятно одиноко - там, внизу, одна посреди пустой улицы, где не виднелось даже собак, маленькая, сгорбленная, бездомная и никому не нужная. Лукас долго смотрел на неё, потом отошёл от окна и, снова завалившись в успевшее стать любимым кресло, взялся за перо.
        Не мучай себя. Подумай о своём ребёнке, том, который ещё жив. Я ничем не могу тебе помочь. То, что я сделал, я сделал для себя, а не для тебя, мне хотелось загладить собственную давнюю вину. Ты пострадала случайно. Прости меня, я не хотел бередить твои раны. Довольно того, что ты разбередила мои.
        Ответа на это письмо она не прислала. И вообще перестала ему писать. А Илье больше не ходил со счастливым видом - то ли внял предупреждениям Лукаса, то ли ему дали от ворот поворот.
        На следующий день Лукас отправился к Дороту. С момента его приезда в Турон прошло семь дней.
        - Кофе? - ухмыляясь, с порога предложил старый плут.
        - В другой раз, - обескуражил его Лукас, жестом отклонив предложение сесть. - Ты узнал то, что я просил?
        - Конечно, мой многомудрый мессер. Марвин из Фостейна - знатный и известный рыцарь, славный воин, отличившийся во многих битвах, победитель множества турниров…
        - О его победах на турнирах я наслышан, - перебил Лукас. - Я тебя о другом спрашивал.
        - Живых близких родственников у него нет, он единственный сын и наследник покойного сэйра Роберта и единоличный владетель замков Фостейн, Голлоутон и Шепперд. С детства обручен с Гвеннет из Стойнби, что в нескольких милях западнее Фостейна, и как раз сейчас едет туда, чтобы наконец жениться на ней.
        - Сейчас? - переспросил Лукас.
        - Да, по приказу королевы. После войны он несколько недель провёл в Таймене, а теперь направляется в Стойнби.
        - Это далеко от Турона?
        - Смотря на каких конях, мой торопливый мессер. Я мог бы предложить…
        - Чем скорее, тем лучше.
        - Если вы воспользуетесь советом старого Дорота и выберите хорошую лошадь, то будете там на неделю раньше молодого Фостейна.
        Неделя?.. Это больше, чем мне нужно, подумал Лукас. Сейчас вот хватило шести дней.
        - Хорошо. Что-то ещё? Друзья, может, дальние родичи, с которыми он поддерживает связь?
        - Ничего такого. Похоже, молодой Фостейн не особо любит компанию.
        «А я люблю, - подумал Лукас. - И в его возрасте особенно любил. Мне без людей тошно становилось. Когда вокруг нет человеческих лиц, их быстро забываешь».
        - Ладно, Дорот. Спасибо. Да, вот ещё что, та женщина… Талита из Дассена…
        - Да, мой мессер? - взгляд ростовщика стал пытливым.
        - Ты бы как-нибудь дал и ей попробовать кофе, - сказал Лукас и вышел вон.
        Дома он сказал Илье, чтоб собирался в дорогу. Со вчерашнего дня оруженосец снова повеселел, так что Лукас не сомневался, что его весть достигнет нужных ушей. На самом деле он мог выехать и на пару дней позже, но это дело хотел закончить сейчас. Ровно неделя - это более чем достаточно. Он знал, что она придёт.
        И она пришла, как раз когда он спускался по лестнице в окружении ахающих слуг - никак им, беднягам, не привыкнуть к тому, сколь стремителен приезд и отъезд их хозяина. Филл суетился больше всех, заверяя, что в следующее посещение мессера дом будет в полном порядке. Лукас рассеяно кивал, зная, что вряд ли когда-нибудь ещё посетит этот город. Потом поднял голову и увидел её. И тогда она удивила его, в первый и последний раз, - тем, до чего дивно хороша оказалась с распущенными волосами, развевающимися по ветру.
        По случаю отъезда хозяина ворота были открыты, конюх в них сдерживал коней, волнующихся в предчувствии скачки. Илье топтался рядом, бросая тоскливые взгляды куда-то за плечо - видимо, там пряталась от глаз его злобного хозяина прекрасная Лорья, пришедшая проводить возлюбленного. Талита прошла в ворота, точнее, вбежала в них, растрёпанная, в одной накидке поверх платья, в домашних туфлях - будто только что узнала и бежала со всех ног. У края лестницы она остановилась. Слуги увидели её и умолкли. Лукас смотрел на неё, натягивая перчатки. Потом спустился вниз, остановившись на нижней ступеньке. Талита не сводила с него глаз, и в её лице больше не было ни надменности, ни гнева.
        - Я… пришла к тебе, - непослушными губами сказала она. - Ты был… единственным, кто…
        - Так ты хочешь пойти со мной? - спросил Лукас и улыбнулся.
        Он никогда не улыбался ей так. Он мало кому так улыбался. Марвину из Фостейна, например. И некоторым другим, перед тем, как задать им этот вопрос - всегда один и тот же вопрос.
        Ну что, пташка, полетишь теперь со мной и станешь петь, как скажу?
        - Я… - она с трудом шевелила губами, они были белыми, как и её лицо. - Я думала… что ты тоже…
        Лукас мягко взял её за плечи. Должно быть, она ждала этого мгновения, мечтала, как прижмётся к его груди - но теперь не могла этого сделать. Талита из Дассена смотрела на Лукаса Джейдри, Птицелова, поймавшего её в силки, и не могла выдавить ни звука, а на её лице понемногу проступало ужасающее понимание того, что с ней сделали.
        - Возвращайтесь домой, месстрес, - тихо сказал Лукас. - К своему сыну и мужу. Забудьте обо всём, что слышали и говорили. И дочерей своих забудьте. Надо забывать тех, кто мёртв.
        Он разжал руки и пошёл к коню. Он знал, как смотрели ему вслед - как смотрели слуги, как смотрела она, но единственным взглядом, жёгшим его, был взгляд Илье, который стоял слишком близко и всё слышал, а главное - видел.
        - Мессер, - начал он, когда они поравнялись, - вы…
        - Тише, парень, - Лукас положил руку ему на плечо. - Не надо громких слов. Она жила в лицемерии перед самой собой и только и мечтала, чтоб её обманули. Однако, к слову сказать, запомни, что молчание порой - самая действенная ложь.
        - Так вы ей… лгали? Про ту, которая умерла…
        - Подслушивал? - укоризненно спросил Лукас. - И письма читал? Мерзавец. Весь в меня. С кем поведёшься…
        - Вы лгали, мессер? - со странным упорством повторил Илье. Лукас подумал, что, несмотря на формальное обращение, они впервые говорят не как слуга и господин… а как кто?
        Но ответить на его вопрос, к счастью, было легко.
        - Конечно, лгал. Стал бы я откровенничать с первой попавшейся провинциалочкой.
        - А с кем стали бы?
        Лукас коротко улыбнулся ему - не так, как Талите… не так, как Марвину из Фостейна.
        - Я себе немного иначе представлял наш последний разговор, - проговорил он вместо ответа. - Ну да ладно уж.
        - Что? - опешил Илье. - Последний? О чём вы?!
        - О том, что я тебя отпускаю. Если хочешь, живи в этом доме. Ты и деваху себе, я вижу, подыскал… Кстати, скажи ей, что жаться к камню вредно, простудиться может.
        - Но, мессер! - забыв, о чём они только что говорили, вскрикнул Илье. - Как же… я не понимаю! Я вам нужен! И скоро война!
        - Война была всегда, и до последнего времени я обходился без оруженосца, - Лукас пытался говорить ободряюще, но звучало почему-то почти грубо. Он поймал обиду во взгляде Илье - и внезапно понял, что окончательно решился отослать его именно сейчас, когда увидел его реакцию на результат маленькой разминки, тренировки, проверки формы, которую Лукас решил устроить себе перед грядущей битвой. Он так давно не ловил пташек… а эта, хоть и была женщиной, а женщин всегда проще ловить, заинтриговала его там, в лавке Дорота, своей показной неприступностью. Он решил проверить, сумеет ли её поймать - сумел, и это оказалось легко. Илье никогда не видел, как он ловит пташек. И не знал, что Лукасу ничего не стоило взять эту женщину, использовать и выбросить вон, как он делал прежде множество раз, и сделал бы теперь, да не достало времени. Этого Илье не знал, а если бы узнал, захотел ли бы остаться вместе с ним? Неожиданно от этой мысли Лукасу стало больно - нет, «больно» слишком сильное слово, но что-то кольнуло, неприятно, подло, когда он совсем этого не ждал. «А что бы ты сказал на то, что я только замыслил
сделать и по сравнению с чем посрамление провинциальной гордячки - невинная шалость? Что бы ты сказал, Илье, и, главное, почему мне так не хочется это от тебя услышать? Так не хочется, что я отсылаю тебя прочь, хоть ты и хорошо мне послужил».
        - Тебе не стоит ехать туда, куда я направляюсь сейчас, - сказал Лукас, тоном давая понять, что обсуждению вопрос не подлежит. Илье ошарашено хлопал глазами, ничего не понимая.
        - Но… я ещё увижу вас? - наконец спросил он.
        Лукас беспечно пожал плечами, вскочил в седло. Он не знал, что происходило за его спиной, не лежала ли там в обмороке месстрес Талита из Дассена - по правде, он уже забыл, кто она такая. Всё верно, мёртвых надо забывать, но ещё полезнее забывать живых. Он хорошо это умел. «И тебя, мой славный оруженосец, я забуду, едва свернув за ближайший поворот. И так лучше для тебя, поверь. Просто поверь мне на слово».
        - Бывай, Илье. Береги себя, - небрежно бросил он и тронул поводья.
        - Сэйр Лукас!
        Он не собирался оборачиваться на зов - его слишком часто звали, и он провёл бы всю жизнь в возвращениях, если бы всегда отзывался. Но на этот раз обернулся - сам не зная, зачем.
        Слуги стояли вверху лестницы, Талита из Дассена - внизу. Её руки свисали вдоль тела, как плети.
        - Сэйр Лукас, - сказал Илье, и Лукас вдруг увидел не мальчика, а мужчину - соратника, друга, соперника, врага, которым тот для него уже не станет… и никогда не мог бы стать. - Вы уверены, что ничего не хотите мне сказать?
        Несколько мгновений Лукас глядел на него, отчаянно жалея, что он не Марвин, что им нельзя любоваться, что из него не выйдет достойного противника. И ещё несколько мгновений неистово радовался этому.
        - Уверен, - сказал он, и ещё ни одна ложь в его жизни не давалась ему так легко.
        Потом он пришпорил коня - у него было много дел и мало времени, но ни то ни другое он больше не собирался делить ни с кем.
        Глава 5. Гвеннет из Стойнби
        Над камином висела оленья голова. Прямо над мраморной плитой, в горделивом свете настенных факелов, подвешенных так, чтобы как можно лучше освещать любимый трофей Клифорда Стойнби. Эту оранжерею в замке именовали Охотничьей, и вся она была увешана чучелами и шкурами животных, убитых бароном Стойнби в своих угодьях. А угодья у него были знатные - сюда любил заезжать сам Артен Могучий, именуемый Медведем, чтобы забить пару-тройку зверей, родство с которыми ему приписывала молва. Шкура одного из таких медведей лежала как раз перед камином, и Клифорд гордился ею лишь немногим меньше, чем этим оленем, историю о котором Марвин выслушивал уже десятки раз, всегда до конца, всегда сдерживая зевоту - со Стойнби он оставался неизменно вежлив. Это была одна из немногих наук, которые успел вколотить в него отец, прежде чем отбыл к Единому: всегда будь любезен со своими соседями, если не хочешь просидеть всю жизнь, окопавшись в замке и отражая штурмы.
        А ещё его отец полагал, что женитьба на дочери соседа - высшая степень любезности, но Марвин предпочитал не думать об этом. До сих пор - даже с некоторым успехом.
        Однако времена меняются, и теперь он снова смотрел на оленью голову с роскошной короной рогов. Оленя загнали как раз перед линькой, и он не успел сбросить этот потрясающий венец, клонивший его голову к земле. В остекленевших глазах животного застыло горькое изумление. Как будто он не знал, чем всё кончится, не знал и знать не желал.
        - Ты тревожишь меня, Марвин, - сказал Клифорд из Стойнби, и Марвин крепче сжал руки, сцепленные за спиной в замок.
        Любезность с соседями имела и обратную сторону - утомительную формальность отношений, и сэйр Клифорд нечасто обращался к сыну своего покойного друга на «ты». Но если уж снисходил, то за этим непременно следовала выволочка. Стойнби полагал, что имеет право обращаться с Марвином как с собственным сыном. Марвин так не считал, но эта вежливость, бесы б её побрали…
        - Я бы даже сказал, что ты очень тревожишь меня, Марвин, - проговорил сэр Клифорд и снова умолк.
        Марвин приподнялся на носки, задрал голову, старательно разглядывая оленью голову над камином. Стоял поздний вечер, в Охотничьей было сумрачно, и алые сполохи скользили по поверхности выпученного чёрного глаза, так что казалось, будто он бешено вращается в глазнице.
        - Я хотел поговорить с тобой ещё второго дня, но ты стал таким отчуждённым…
        «А может, вы бы мне лучше про оленя своего рассказали?» - с тоской подумал Марвин, но в голосе сэйра Клифорда слышалась такая настойчивость, что он подавил вздох и наконец развернулся к будущему тестю.
        - Что именно вас тревожит, сэйр Клифорд? - коротко спросил он.
        Стойнби хмыкнул, потом снова, отвёл взгляд. Был он маленьким круглым человечком, почти совсем облысевшим, с густой короткой щёткой рыжих усов, над которыми темнела бородавка, и у него всегда потели ладони. Он постоянно их вытирал друг о друга, и иногда они поскрипывали, словно несмазанная дверь.
        - Присядем-ка, мой мальчик, - сказал Стойнби и поспешно пошёл к креслам, расположенным у противоположной стены. Походило на то, будто он сбежал, боясь продолжать разговор, который сам же и начал. Марвин присоединился к нему. На душе у него было тяжко и гадостно.
        На столе между кресел стояла бутылка вина и один кубок. Стойнби взялся за него и виновато взглянул на Марвина.
        - Я сейчас прикажу…
        - Не надо, - сказал Марвин, и, отобрав у сэйра Клифорда бутылку, налил ему, а потом беспечно присосался к горлышку. Только оторвавшись и похвалив вино (на деле весьма посредственное), он поймал во взгляде Стойнби смесь изумления с осуждением.
        - Вот, - сказал он, - вот, мой мальчик, именно это я и имею в виду.
        Марвин скривился, перекинул бутылку из ладони в ладонь.
        - Полноте, сэйр Клифорд, я пятый год шляюсь по походам, каких манер вы от меня ждёте?
        - Приемлемых, - сухо ответил тот. «Ага, а демонстративно забывать кубок для гостя - это, значит, приемлемые манеры», - подумал Марвин, а вслух сказал:
        - Если вы боитесь, что я таким же образом развращу вашу дочь, то будьте спокойны. Я не собираюсь таскать месстрес Гвеннет по походам.
        «Эк его перекосило при этом слове - «развращу». Неужто боится именно этого? Интересно, - подумал Марвин, - какие из слухов обо мне успели сюда докатиться? Надеюсь, он не знает о королеве… И о Балендоре. Надеюсь, он не знает о Балендоре. Впрочем, если бы знал, не пустил бы меня на порог».
        Клифорд Стойнби задумчиво погладил мокрой ладонью лысое темя, повздыхал, словно раздумывая.
        - Марвин, мы с твоим отцом были друзьями много лет, - наконец сказал он. «Ну вот, - подумал Марвин, - начинается. Лучше бы и впрямь про того оленя…» - Когда родилась Гвеннет, он сразу предложил обручить её с тобой, и я был счастлив принять это предложение. Я верил, что у столь достойного отца не может быть недостойного сына.
        - Разочаровались? - нагло спросил Марвин. Стойнби посмотрел на него с упрёком, чуть свысока.
        - Не дерзите мне, молодой человек. Ох, Марвин… Я знаю тебя с пелёнок и всегда видел, что нрав у тебя… нелёгкий. Но и твой батюшка отличался трудным характером. Это не мешало ему быть великим воином и любящим супругом для месстрес Матильды.
        При упоминании матери Марвина сэйр Клифорд всегда грустнел. Самого же Марвина мало интересовали любовные интрижки его родичей, как живых, так и почивших, но сейчас он уставился на сэйра Клифорда в упор, словно требуя объяснений. На деле никакие объяснения ему не были нужны, но он знал, что если не смутит этого старика и позволит ему перехватить инициативу, из этой комнаты выйдет, окончательно лишённый выбора. Впрочем, не сказать, что у него и теперь было большое разнообразие перспектив.
        - Я буду любить Гвеннет, - сказал Марвин, и даже не солгал. Он и правда собирался её любить. Как любят милых собачек, греющихся на шкуре у огня.
        - Не сомневаюсь, что будешь, иначе не отдал бы её за тебя. Но… Марвин, ты так давно к нам не приезжал. Когда я видел тебя в последний раз, ты был мальчиком… ты ещё мог измениться к лучшему. А теперь…
        - А теперь вы находите меня окончательно и бесповоротно испорченным? - насмешливо приподняв бровь, осведомился Марвин.
        - Теперь я вижу, что ты знаешь, чего хочешь. И не станешь считаться ни с кем. Даже с любимой женщиной.
        Это прозвучало как оскорбление, хотя по сути было комплиментом. Знаешь, чего хочешь… «О да, - подумал Марвин, - я знаю, чего хочу. Мирная семейная жизнь в провинциальном замке к этому не имеет никакого отношения». Но что с того? Мало ли рыцарей навещают своих жён раз в год, чтобы одарить драгоценной добычей и сделать очередного ребёнка? Сам сэйр Клифорд тоже был таким. Так в чём же дело теперь?..
        Марвин подался вперёд, забыв, что держит в руках откупоренную бутылку.
        - Гвеннет больше не хочет за меня?
        Прозвучало это почти с надеждой, но Стойнби ничего не заметил, лишь удивлённо вскинулся на Марвина.
        - Не хочет? Единый с тобой! Что ты? Она же с детства в тебя влюблена.
        - Знаю, - разочарованно кивнул Марвин. Он всегда втайне надеялся, что детская влюблённость пройдёт, и, повзрослев, эта девочка не будет смотреть на него такими глазами, и ему больше не придётся смущённо прятать взгляд всякий раз, когда она станет поднимать к нему маленькое бледное личико, исполненное затаенной мольбы.
        - Марвин, почему ты не приезжал раньше?
        Он встретился с сэйром Клифордом глазами. Во взгляде барона Стойнби уже не было нерешительности - кажется, он наконец подошёл к главному, а потому чувствовал облегчение человека, кинувшегося с головой в омут.
        - У меня было много… дел, - сказал Марвин и тут же подумал: «Единый, как глупо это звучит». - Вы же знаете, сэйр Годвин то и дело затевает войны, а потом этот бунт герцогини…
        - А ещё турниры, - сказал Стойнби, и Марвин замер. - Балы, застолья, постели юных дев… Безусловно, это всё крайне важные и неотложные дела, среди которых нет места такой безделице, как женитьба, если ты только не хочешь жениться сам.
        Марвин со стуком поставил бутылку на стол. Днище гулко стукнулось о мраморную столешницу. «Какого беса, зачем он вытягивает из меня то, чего сам не хочет слышать?»
        - Ладно, сэйр Клифорд, если уж вам так угодно, то я в самом деле не горю желанием остепениться, - резко сказал он. - И тем не менее я здесь. Что вам ещё надо?
        - Мне надо? - чуть повысив голос, переспросил Стойнби, оскорблённо приподняв подбородок.
        - Вам! - взъярился Марвин. - И не делайте, будьте любезны, такое лицо! Знаю я о вашей задушевной дружбе с моим отцом, наслышан. Что вы всё сами за нас решили - дело житейское, но только не надо укорять меня в отсутствии должного энтузиазма!
        - Так ты всё-таки не хочешь мою дочь, - медленно проговорил Стойнби, и это было утверждением, а не вопросом. Марвин мгновенно остыл, поняв, что выдал себя. Не то чтобы это было большим секретом… но столь открытое проявление своих истинных желаний как-то не писалось в законы любезности между соседями.
        - Я женюсь на ней, - сказал Марвин. - С вашего позволения. Чем скорее, тем лучше.
        - Иначе королева отправит тебя под топор?
        Этого он не ждал. Что ж, в самом деле слухами полнится земля, даже в такой глуши.
        - Марвин, я буду говорить начистоту, - подавшись вперёд и потирая мокрые ладони, сказал Клифорд из Стойнби. - Заключая с сэйром Робертом соглашение о твоём браке с Гвеннет, я отдавал старый долг, которого не мог не вернуть. И оба мы поклялись, что если лишь один из нас доживёт до этого дня, то проследит, чтобы ваш союз скрепил наше примирение. Это было делом чести, понимаешь? К тому же Гвеннет всегда любила тебя. А ты… ты был беспутным юнцом, и вырос в такого же беспутного мужчину. Ты меняешь женщин через день, дерёшься в кулачных боях, а после скандала на балендорском турнире я подумал даже…
        Грохот падающего стула заглушил его слова. Клифорд из Стойнби потрясённо уставился на своего будущего зятя, который стоял над ним, широко расставив ноги, побелев от ярости и стискивая рукоять меча. Марвину стоило только выдернуть его из ножен, лишь выдернуть, и всё было бы кончено - он не смог бы жениться на дочери человека, под гостеприимной крышей которого обнажил клинок. Но тогда он вернулся бы в Таймену один, без Гвеннет, а даже если не вернулся бы - королева Ольвен дотянется до него, где бы он ни оказался. Почему-то он не сомневался, что она очень злопамятна.
        Но он не думал, и помыслить не мог, что Стойнби знает про Балендор… знает… знает про Балендор?!
        - Вы знаете про Балендор и всё равно отдаёте за меня свою дочь?! - потрясённо спросил Марвин. Клифорд тоже встал, его взгляд был сух и холоден.
        - Отдаю, - кратко сказал он. - Потому что это твоё бесчестье и твои грехи. Ты сам будешь их искупать. А я должен искупить свои.
        - Ценой жизни вашей дочери?
        - Почему жизни? Я верю, ты будешь к ней добр. Но… если ты не будешь… Марвин, если ты не уверен, что сможешь обращаться с ней, как подобает, я готов освободить тебя от клятвы, которую дали мы с твоим отцом.
        Марвин слегка нахмурился и даже не испытал радости, хотя давно мечтал услышать от Стойнби подобные слова.
        - А как же ваши долги? Которых не искупить иначе?
        - Ты не хуже меня знаешь, что бесчестье относительно. И для меня в данном случае отдать мою дочь человеку, который будет ненавидеть её до конца жизни, - бесчестье хуже того, которое я искупаю, устраивая ваш брак.
        - Я не буду её ненавидеть, - искренне сказал Марвин. - Да что вы, сэйр Клифорд, ненавидеть её… невозможно.
        - Тебе так сейчас кажется.
        Марвин хотел возразить и понял, что нечего. Взгляд сэйра Клифорда смягчился.
        - А может, я и поспешил с выводами, - почти ласково сказал он. - Всё же твой отец был великодушным человеком, ты не мог совсем ничего не взять от него. Но я всё равно предлагаю тебе подумать. Если ты уверен, что сделаешь её несчастной - откажись. Я распущу слух, что сам расторг помолвку, и тебе ничего не будет угрожать.
        Если ты уверен, что сделаешь её несчастной… «Странно, - подумал Марвин, - когда у меня будет дочь и я буду вести подобный разговор с её будущим мужем, я, наверное, скажу: если ты не уверен, что сделаешь её счастливой. А впрочем, разве это не одно и то же?»
        - Повидайся с ней, - сказал Стойнби.
        - Мы виделись за обедом.
        - Я не о том. Наедине. Лучше завтра, с утра. До завтрака она всегда гуляет в саду с северной стороны. Успокой её. Она места себе не находит.
        - Правда? - глупо спросил Марвин.
        - Сам увидишь, - сэйр Клифорд помолчал, потом развернулся к камину, поднял голову, уронил взгляд на оленью голову, и его взгляд затуманился дымкой мечтательности. - Я тебе рассказывал, как добыл этого красавца?
        «Что-то мучает вас, сэйр Клифорд, - размышлял Марвин, глядя на его обрюзгшее лицо, отвисший живот, поблескивающее на свету лысое темя. - Что-то вас терзает, давно и жестоко, вы не находите себе ни места, ни покоя, иногда забываетесь в охоте, в воспоминаниях, в снах. Вы придумываете ритуалы - к примеру, забываете винные кубки, потому что на самом деле не хотите меня видеть в вашем доме. Вы отдаёте мне свою дочь на откуп, хотя должны не мне, и я даже не знаю, кому и что вы должны, как и вы не знаете, кому и что должен я, и вы загоняете меня в угол иллюзией выбора, лицемерным подобием благородства… как когда-то загнали вас.
        Мы очень похожи с вами, и, наверное, оттого я играю с вами в эту игру».
        - Нет, - сказал Марвин. - Вроде бы не рассказывали. И как же?
        Утром, едва рассвело, Марвин накинул поверх рубашки плащ и спустился вниз. Замок ещё спал, только из кухонных окон доносился треск пламени и валил низкий белый пар.
        Марвин вышел за конюшни и оказался в саду. Зимой здесь было довольно уныло: чёрные ветви, голая, тщательно вычищенная от жухлой листвы земля. Прошедшая ночью метель намела сугробов, но они уже начинали таять, и грязь расплывалась по ним серыми потёками. Зима на юге - гадкая вещь: промозгло, слякотно. Марвин всегда старался проводить зимы севернее, там, где кровь лилась на снег, а не на грязь. Но эта зима, похоже, станет неприятным исключением… Хотя когда девственная кровь Гвеннет из Стойнби прольётся на белоснежную простыню, вполне можно будет представить себе, что это снег.
        И одновременно с этой мыслью - немного циничной, немного жестокой - он увидел её. И тут же подумал: «Нет, проклятье, нет, я не должен этого делать. Я не должен». Он даже сам не знал, чего именно не должен: просто не должен, и всё.
        После метели небо очистилось, и утро выдалось ясным, но всё равно прохладным, и Гвеннет надела длинный плащ с капюшоном - только виднелись из-под подола каблуки сапожек. Перчаток на ней не было, она шла по саду, касаясь чёрных стволов голыми пальцами, пачкая руки о влажную кору, и со стороны казалось, что так она разговаривает с деревьями - одним прикосновением, кратко, нежно: ты как тут, хорошо? ничего не нужно? я скоро вернусь. Марвин подумал, что, наверное, она целует их, когда думает, что никто её не видит.
        Он окликнул её, чтобы не пугать, но она всё равно испугалась - вздрогнула, развернулась, ухватившись за нижнюю ветку вишни. Ветка треснула, тонкая крона содрогнулась, зашумев ветвями. Марвин подошёл к Гвеннет вплотную, взял её приподнятый, крепко стиснутый кулачок, разжал её разом ослабевшие пальцы и вытряхнул из них обломки веток. В руке осталась чёрная крошка мёрзлой коры, и Марвин увидел, что на ладони Гвеннет очень короткие бороздки - маленькие и растопыренные, словно след птичьей лапки на снегу. Не думая, что делает, он сжал её пальцы снова в кулак. Почему-то ему было тяжело смотреть на эти бороздки.
        - Месстрес, вы не замёрзли? - спросил он и наконец взглянул ей в лицо.
        Гвеннет глядела на него в упор, и, хотя было безветренно, тонкая паутинка русых волос, выбившихся из-под капюшона, дрожала вокруг её лица. У неё были очень большие глаза, нереально большие, чуть не в пол-лица, и от этого она выглядела совсем ребёнком - и всегда будет выглядеть, хоть в сорок, хоть в шестьдесят, если, конечно, не сгорит раньше… Странная мысль - отчего он так подумал? Но ведь подумал именно это: сгорит, тихо, безропотно, как тонкая белая свеча, которая и существует-то лишь для того, чтобы гореть. И Марвин даже видел огонь, который спалит эту свечу: он теплился в глубине детских глаз Гвеннет, и нужно было погасить его, чтобы её спасти. Марвин знал это, так же чётко, как то, что не любит её, и никогда не сможет любить, просто потому, что у него по горло других забот.
        - Не замёрзли? Вы дрожите, - повторил он и положил руки ей на плечи.
        Она слегка качнула головой и отступила на шаг, всё так же не сводя с него широко раскрытых глаз, будто увидела впервые. Марвин не стал её удерживать. Какая она всё-таки странная, подумал он. Не знай он её столько лет, подумал бы, что немая или слабоумная. Он был здесь уже третий день, а она ещё и десятка слов ему не сказала - да и то всё банальности, те самые поганые любезности, которые принято говорить добрым соседям. А ведь они не виделись три года. Она даже не изменилась почти: девочка стала девушкой, но и только…
        Марвин понял, что ему совершенно не о чем с ней говорить. И вдруг с мучительной ясностью представил вечера - не дни и не ночи, а вечера, бесконечные зимние вечера в холодном пустом доме, которые она будет проводить одна, слушая вьюгу за окном и вышивая трёхсотый платок, а когда свечи догорят, она сложит рукоделие на коленях и невидящим взглядом станет смотреть, как снег бьётся в витражное стекло. Это было мимолётное видение, и оно ничем в Марвине не отозвалось - ни сочувствием, ни стыдом, просто он знал, что так и будет, если её отец отдаст свои долги.
        - Хорошо, что вы пришли, - сказала Гвеннет, и Марвин встрепенулся от звука её тихого голоса - так, будто прежде и в самом деле верил, что она немая. - Я хотела поговорить с вами… без отца.
        Он молчал, видя, как трудно ей далась подобная инициатива, и просто ждал. Какое-то время Гвеннет собиралась с силами, потом сказала то, что Марвин меньше всего ожидал от неё услышать:
        - Простите, но я не могу выйти за вас замуж.
        Он не почувствовал облегчения - только раздражение. Вот глупая девчонка, это ещё что за выкрутасы? Её-то кто спрашивает?
        Но он всё ещё видел перед мысленным взглядом рукоделие на её коленях, и белые пальцы, медленно, будто во сне, водящие иглой, а потому как мог терпеливо спросил:
        - Почему?
        Гвеннет, похоже, не ждала столь очевидного вопроса и слабо вспыхнула, а потом отвернулась.
        - Я… мы… я просто не могу и всё! - выпалила она и разрумянилась ещё сильнее. Марвин попытался вспомнить, краснела ли она три года назад, когда он приезжал к ним в последний раз, и не смог. Да и куда ему упомнить, Единый помилуй, перед ним с тех пор краснело столько девиц…
        - Я всё-таки хотел бы услышать обоснование столь неожиданного решения, месстрес. Поймите меня правильно, я получаю от ворот поворот и буду просто несчастен, если не узнаю причину.
        Она посмотрела на него чуть ли не с ужасом, и Марвин мысленно выругался. Ну да, и впрямь, перед кем это ты, парень, вздумал нести всю эту куртуазную хренотень? Она небось и в ближайшем городе никогда не бывала.
        - Есть… есть… непреодолимое препятствие… - пролепетала Гвеннет и смолкла.
        «Так, - мрачно подумал Марвин, - если сейчас окажется, что она беременна от конюха, это будет даже не смешно». Впрочем, не всё ли равно. Тогда он действительно сможет отказаться от брака без фатальных последствий. Хуже, если она просто влюблена в какого-нибудь менестреля… и собирается просить у Марвина благословения на побег. Эта мысль его неожиданно развеселила.
        - Вы можете доверять мне, месстрес Гвеннет, - мягко сказал он и взял её руки в свои. Она застыла, окаменев, но он не обратил на это внимания. - Поверьте, я никогда не причиню вам зла.
        По её взгляду Марвин понял, что она ему не верит. И хотела бы верить - а не получается.
        - Гвеннет, что такое? Почему вы так на меня смотрите? А? - он решительно взял её за подбородок, заставил глядеть в глаза. - Вы что, вправду меня боитесь?
        Несколько мгновений она смотрела на него, потом вырвалась - впрочем нет, не вырвалась, просто выскользнула из его рук, юркая и лёгкая, как бабочка, и её вполне можно было накрыть ладонью и ухватить пальцами за крылышки, но тогда она умерла бы, а он не хотел её убивать.
        Гвеннет остановилась в двух шагах от Марвина, вполоборота, запахнула плотнее плащ, опустила голову, ткнувшись подбородком в завязки. Марвин видел только серую паутинку её волос, трепетавшую на ветру.
        - Этот сад, - проговорила она, не оборачиваясь. - Я очень люблю этот сад. Всегда гуляю тут по утрам. Я некоторые деревья тут сама сажала… они ещё маленькие, но они вырастут. А меня уже не будет. Здесь, в Стойнби, - ту же поправилась она, и в этих последних словах прозвучал страх - словно она сама испугалась двусмысленности того, что только что сказала.
        - Вы будете приезжать сюда так часто, как захотите. Фостейн всего в пяти милях от Стойнби.
        - Я же сказала, что не выйду за вас! - чуть повысив голос, проговорила она.
        - Вы не можете не выйти, Гвеннет, - ответил Марвин. - Это не вам решать… и не мне.
        Хорошо, что она не стала плакать и заламывать руки, угрожая покончить с собой или сбежать. Даже если бы говорила всерьёз, не стала бы, - а она сейчас лгала… ну, или по меньшей мере кривила душой.
        - Эти деревья, - снова сказала она, словно забыв, о чём они только что говорили, - такие голые и страшные зимой. Ночью они скрипят и стонут, особенно если ветрено. Когда я была маленькая, то верила, что по ночам здесь плачут тени моих предков. Наш фамильный склеп завалило при пожаре, и они перебрались сюда. Но здесь им холодно. И они плачут.
        - Гвеннет, посмотрите на меня.
        Она обернулась сразу - быстро и доверчиво, будто только этого и ждала. И она молила его о чём-то. Если бы он только знал, о чём… А впрочем, ничего бы это не изменило. Марвин заговорил, стараясь смотреть ей в глаза:
        - Вы знаете, что будет, когда мы поженимся. Я сразу уеду и проведу жизнь в битвах. Мы станем видеться единожды в год, и в эти дни я буду нянчить своих детей, а не ласкать вас. Но если вам понадобится моя помощь, вы всегда её получите. И пока я жив, вас никто не обидит.
        Она заулыбалась. Сперва слабо, потом широко, ясно, улыбка раздвинула её тонкие бледные губы, заискрилась на худеньком лице, а потом из глаз хлынули слёзы - потоком по впалым щекам. Гвеннет вскинула руки к лицу, зажала ладонями губы, удерживая рвущийся всхлип и всё так же не сводя с Марвина глаз. Потом бросилась ему на грудь, и он не смог не обнять её, не прижать к себе, не погладить по неожиданно такой горячей и нежной коже… И он снова будто увидел алую кровь на простынях, и увидел лицо - лицо Ольвен под тонкой паутиной русых волос, услышал смех… Он судорожно прижал Гвеннет к себе, почти с яростью, и повторил:
        - Никто, слышишь, никто тебя не обидит.
        Гвеннет из Стойнби подняла голову, с силой упёрла грязные ладони в грудь Марвина и посмотрела ему в лицо.
        - Вы уже, - сказала она, ясно улыбаясь сквозь слёзы. - Вы уже меня… так обидели.
        Она легко оттолкнула его, и он мгновенно разжал руки, даже не успев ничего сказать: Гвеннет развернулась и зашагала по дорожке меж деревьями, быстро, но не торопливо - будто точно знала, куда идёт.
        А я, подумал Марвин? Куда теперь иду я?
        Гвеннет уже исчезла из виду, а он всё думал про её пальцы, и про тлеющие огоньки в глазах, сжигавшие её дотла, и про алые пятна на белом снегу…
        Он стоял там, между деревьями, пока не пошёл снег, а потом вернулся в замок, отыскал сэйра Клифорда и сказал, что свадьбу надо справить до конца месяца.

* * *
        - Вот так оно всё и было, истинно так, кирку Ледоруба мне в зад, коли вру! - доверительно закончил Хирт и, запрокинув голову так далеко, что красная кожа едва не затрещала на кадыке, опрокинул в глотку вино. Не менее чем в десятый раз за сегодня, а ведь день только перевалил за середину.
        Хирт пил как вол, напившись, орал так, что звенело в ушах, заливался раскатистым хохотом, от которого с карнизов в испуге срывались воробьи, нестерпимо врал и хвастал, но Лукасу с ним было хорошо. Отчасти его подкупала Хиртова непосредственность, отчасти - готовность всегда прийти на выручку, отчасти - неунывающий нрав и примитивная, но буйная фантазия. А ещё Лукас был в полном восторге от этого извечного «кирку Ледоруба мне в зад». Никто не умел произносить это витиеватое проклятие с таким чувством, как старина Хирт.
        Хотя главная причина, по которой этим утром Лукасу было в обществе Хирта так хорошо, заключалась в том, что неделю перед тем он провёл в полном одиночестве. Дорога от Турона до юго-восточной доли Предплечья оказалась длиннее, чем он рассчитывал. И, кажется, Лукасу не хватало Илье. Или хоть кого-нибудь рядом. Ощущение было странным, и Лукас лишь теперь вдруг осознал, что за последние двадцать лет почти никогда не оставался один.
        - Поразительная история, - проговорил Лукас, поднося к губам кубок. Вином своим Хирт тоже нещадно хвастался, к счастью, абсолютно заслуженно. Говорил, что оно с его собственных виноградников, но и в этом врал: Лукас прекрасно знал, что погреба замка набиты вином, награбленным в окрестных сёлах. Да и сам замок достался наёмнику Хирту лишь потому, что в один из счастливых для него дней он и его команда оказались чуть менее пьяны, чем гарнизон этого замка. Хирт даже не знал толком, как он прежде назывался - то ли Остин, то ли Остон, ну да теперь он именовался Хиртоном, чем старый наёмник очень гордился. Сидел он здесь уже третий год - замок находился на отшибе, почти у границы с Локтем, законный его владетель чем-то прогневил короля и не сумел получить от него вооружённой поддержки. Хирт в глубине души осознавал шаткость своего положения и вёл себя тихо, не пытаясь нападать на соседей и довольствуясь редкими мелкими грабежами. Крестьяне жаловались, конечно, но с соседями Хирту опять же повезло: те были готовы тратить время на выскочку, лишь если он угрожал их доходам, а Хирт, понимая это, не
зарывался и грабил крестьян аккуратно, бережно, с расчётом, чтобы ещё осталось на подати. Не так уж он был и простоват, этот Хирт. За это его Лукас тоже любил.
        - Поразительная история, - передразнил Лукаса Хирт и смачно отрыгнул. - Вы-то всё, благородный мессер, думаете, небось, старый Хирт вам лапшу на уши вешает. Сидит тут в норе своей, гостей незваных ждёт, а как забредут, так только и знает, что байки сказывать.
        - Единый с тобой, старина, вовсе я так не думаю, - улыбнулся Лукас.
        - Думаешь! Все вы так думаете… сколько вас там… Эх, редко ко мне стали гости забредать! - пожаловался он. - Да оно и понятно, сижу тут, чуть не у Ледоруба в самой заднице, только и остаётся, что пьянствовать.
        - А ты стихи писать не пробовал?
        - Чего?
        - Стихи, - мечтательно пояснил Лукас. - Хорошо бы песни, но стихи тоже ничего. Попробуй, расслабляет.
        - Стихи… - Хирт задумчиво пожевал нижнюю губу; похоже, эта мысль прежде ему в голову не приходила. - Нет, знаешь, был у меня один менестрель… Ребята приволокли как-то. Я спрашиваю: да на хрена он? А они в ответ: ты послушай. Ну, я послушал… Нет, - он мотнул лохматой головой. - Не-е, стихи - это не по мне. Это ж всё сплошное враньё.
        - Да ну? - восхитился Лукас. - Что, серьёзно?
        - Я не помню уже толком, но там было что-то про лесную деву, что скакала сквозь чащобу обнажённая, без седла, и волосы её, белые как снег, трепетали на ветру…
        Хирт умолк, и у Лукаса было несколько мгновений, чтобы оправиться от потрясения, вызванного видом старого Хирта, задумчиво декламирующего какую-то поэтичную чушь. Хирт помолчал немного, то ли припоминая, то ли раздумывая, потом уставился на Лукаса так, словно только что услышал всё это от него.
        - Как-то так он спел, менестрель этот. И тут я его остановил и говорю: слушай, парень, что за бред? Как может баба скакать сквозь чащобу , когда там человеку, чтоб пройти, прорубать каждый ярд надо? Зимой голая - да окочурилась бы за час, ага, голая и без седла - я б поглядел, что бы там осталось от её киски…
        Лукас откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы на затылке и захохотал.
        - …я уж не говорю, что из беловолосой бабы почитай уж песок сыплется, да и патлы её цеплялись бы за каждый сук, если б шапку не надела, - закончил Хирт и обиженно посмотрел на него. - Ну, видал такого враля, кирку Ледоруба ему в зад?
        - Не видал, - всё ещё смеясь, согласился Лукас. Вот ещё за это он любил старину Хирта: сам он мог сколько угодно рассказывать о своих невиданных победах над огнедышащими тварями, но к разбору поэтического текста подходил с дотошностью сборщика налогов, в жизни не читавшего ничего, кроме долговых расписок. Определённо, не каждый день встретишь такую непосредственность. А Лукасу всегда были симпатичны непосредственные люди, они такие предсказуемые.
        - И что же случилось с тем невиданным вралем? - отсмеявшись, поинтересовался он.
        - Что со всеми вралями бывает. Я ему язык вырвал и пинком под зад - за ворота. Чтоб не повадно было.
        - Суров ты, брат, - покачал головой Лукас, живо представив себе лицо бедного менестреля, выслушивающего от своего захватчика тираду о величии правды и ничтожности лжи.
        - Знаю. Натура такая. Вон и Клэнси ругается, - вздохнул Хирт, а потом просительно добавил: - Женился бы ты на ней, в самом деле? Породнились бы.
        - Зачем нам породняться, Хирт, я тебя и так люблю, - отшутился Лукас. Клэнси была сестрой Хирта, такой же грузной, краснолицей и ненормальной. Брат обожал её и повсюду таскал за собой - Лукас подозревал, что тут не обходилось без кровосмешения, но не в его привычках было осуждать подобные вещи. Берёг Хирт свою Клэнси как зеницу ока, будто и не замечая, что она, надравшись, приставала ко всем мужикам подряд - и, насколько можно было судить по тому, как с ней обращались дружки Хирта, небезрезультатно. Хирт глядел на это сквозь пальцы, но то и дело вздыхал, что сестрица его уже не первой свежести, пора бы и под венец, а то потом уже и вовсе никто не возьмёт. Что подразумевалось под этим «потом», учитывая возраст и послужной список милашки Клэнси, Лукас предпочитал не уточнять. Девица эта была никак не в его вкусе, и он радовался, что сейчас её здесь нет - она ещё вчера уехала в ближайшее селение и до сих пор не вернулась. Лукас надеялся, что она там не учудит по пьяни никакого разбоя, который привлечёт к Хиртону лишнее внимание соседних сэйров. Как раз сейчас это было бы очень некстати.
        - Эх, Лукас, - задушевно проговорил Хирт, подливая ещё вина, - хороший ты мужик, но уж больно башкой стукнутый. Я вот всё в толк взять не могу, чего там у тебя на уме.
        - Ничего такого, что могло бы тебя обеспокоить, - снова улыбнулся Лукас.
        Хирт скосил на него глаз, хмыкнул. Он принял гостя с распростёртыми объятиями, но ждал подлянки. Это было совершенно нормально, Лукас его в этом не винил. Он и сам относился настороженно к случайным гостям, чем бы они ни объясняли своё нежданное появление. А его появление было более чем нежданным, в том числе и для него самого. Сперва он досадовал, а потом понял, что провести пару дней (и вечеров, и ночей - а по утрам они отсыпались) в обществе вечно пьяного болтуна Хирта - не самое худшее времяпрепровождение.
        - Клэнси бы тебе подошла, - сказал Хирт, и Лукас слегка напрягся: что-то он на сей раз слишком настойчив. А ведь пока и выпили не так чтоб очень много. - Она такая же, как ты, тоже хорошая, но долбанутая на всю голову. Вот не далее как прошлой осенью - знаешь, что учудила? Приволокла из деревни мальчонку. Щенка совсем, лет шести. Мальчонка орёт и мамку зовёт. Клэнси ему: я твоя мамка. А он ещё больше орёт и в угол забивается. Тогда она его шлёпать стала, говорить, что, дескать, мамку не слушаешь. А потом на стену потащила - скинуть хотела. Я её еле перехватил, по морде надавал, мальчонку парням отдал, чтоб назад в деревню отвезли. На что он нам тут? Да и не душегубы же мы, в конце концов. Так она потом всю ночь у себя прорыдала. А утром - глянь, мальчонка обратно бежит, к замку! Ручки протянул и кричит: мама, мама! Ну, Клэнси к нему, как полоумная, обнимать, целовать… Вот он у нас и остался.
        Хирт умолк. Лукас отпил вина, провёл языком по губам, слизывая сладкие капли. Ему уже не было весело. Эта история не походила на обычные Хиртовы байки, совсем не походила. И он не предполагал, что Клэнси больна настолько серьёзно. Думал, она просто немного тронутая… а она на всю голову тронутая, как Хирт и говорил. Похоже, безумный образ жизни и невозможность иметь детей так просто для неё не прошли. Что всё равно не объясняло, почему Хирт придумал эту сказку о своей сестре и для своей сестры. И почему он рассказал её Лукасу.
        - Остался? - переспросил Лукас. Хирт моргнул, словно прогоняя сон. Выпрямился, расправил плечи, небрежно закончил:
        - Ну да потом мы его всё равно в деревню отвезли, снова, и с рук на руки настоящей матери передали. Нам ещё не хватало, чтоб слух пошёл, будто мы детей воруем. А пацан ревел так… и Клэнси тоже. Но потом утешилась.
        - Быстро?
        - Быстро. Как только забыла, - ответил Хирт и залпом осушил кубок. Лукас смотрел на него, не слишком пристально, но замечая и запоминая каждую его черту, каждую мимолётную гримасу. «Ох, не завидую я тому, кто посмеет обидеть твою сестру, - подумал он, - не завидую».
        Дверь комнаты, в которой они завтракали (да-да, эта затяжная пьянка в Хиртоне именовалась завтраком, хорошо хоть не ужином), с шумом распахнулась - друзья, солдаты и по совместительству прислужники Хирта особо с ним не церемонились. На пороге возник немытый наёмник, похоже, проводивший утро не менее увлекательно, чем его хозяин. От него разило конским навозом, и Лукас подумал, как всё же хорошо, что ребята Хирта необидчивы и позволили им покутить немного наедине. А молодцы ребята, в самом деле, сразу всё поняли - старые приятели, давно не виделись… И, оценив комплекцию и вид Лукаса, решили про себя: коли дойдёт до поножовщины, наш старик Хирт за себя постоит. Опрометчивое решение, конечно, ну да Лукас ведь не собирался доводить до поножовщины.
        - Лортас вернулся, - промямлил наёмник. - Довольный.
        - О-ба! - оживился Хирт. - Скоро они. Молодцы! Девчонка с ними?
        - Вроде…
        - Чего «вроде»? Ты в задницу Ледоруба глядел или куда, мать твою перемать?!
        - Так это, вроде…
        Лукас, не дожидаясь конца этой содержательной беседы, встал и подошёл к небольшому стрельчатому окну, выходящему на внутренний двор замка. У закрытых ворот топтались четверо или пятеро наёмников, кто-то ещё спешивался. Самый рослый, который как раз и был Лортасом, снимал со своего коня что-то белое, обмякшее, вполне могущее быть завёрнутым в плащ телом. Когда он взвалил свёрток на плечо, Лукас увидел свешивающиеся к земле русые волосы.
        - Всё в порядке. Они её привезли, - не оборачиваясь, сказал Лукас. Вялое препирательство пьяного командира с не менее пьяным солдатом за его спиной смолкло.
        - Ну так… молодцы! - хмыкнул Хирт. - Время и об оплате поговорить?
        Лукас повернулся к окну спиной. Наёмник в дверях поймал его взгляд и тут же скрылся.
        Лукас снял с пояса кошелёк и неторопливо отсчитал Хирту вторую половину обещанной суммы. Закончив, он отодвинул в сторону горку золота и принялся отсчитывать новую. Боковым зрением он увидел, как затуманенные глаза Хирта расширились.
        - Это ты…
        - Это, - ровно сказал Лукас, отсчитав сумму, равную уже выплаченной, - за то, что я останусь у тебя ещё на неделю. И буду использовать твой замок так, как мне нужно.
        - Если не для осады, то по рукам, - хохотнул Хирт.
        - Нет, до осады вряд ли дойдёт. Сюда приедет только один человек. И мы его впустим.
        - И не выпустим? - заухмылялся наёмник.
        - Это по обстоятельствам. Но мне тоже нужно где-то принимать гостей. А у меня, как назло, в этих краях ни одного замка.
        Он немножко подначил этой фразой Хирта, но тот не обиделся.
        - Да я не прочь, так бы ты когда ещё ко мне заглянул, - примирительно сказал он, изрядно задобренный двумя горками золота, поблескивавшего на столе. - А что, Лукас, и впрямь много за девчонку дадут?
        - О да, - усмехнулся тот. - Только вот то, что за неё дадут, тебе ни к чему, поверь на слово.
        Конечно, Хирт не поверит ему на слово. И, возможно, наведёт все нужные справки, а потом попытается тихонько укокошить гостя, присвоив себе и его деньги, и его пленницу, но на руку Лукасу играла врождённая неторопливость Хирта. Тому ведь невдомёк, что Лукас не собирается торчать здесь неделю. Вполне хватит двух-трёх дней.
        - Пойду-ка я проверю, не позволили ли твои ребята себе лишнего, - сказал он. - Заодно и девушку успокою.
        - Успокой, - осклабился Хирт. - Удачи. А моя Клэнси всё же получше! - крикнул он Лукасу в спину, когда тот уже закрывал за собой дверь.
        «Ещё бы, лучше, хоть ты и никогда не видел Гвеннет из Стойнби. Для тебя все женщины мира хуже твоей Клэнси. Как жаль, что ты не можешь жениться на ней сам», - подумал Лукас, шагая по полутёмной галерее, увешанной портретами предков прежнего владельца Хиртона, покрытыми паутиной и пылью - их никто не удосуживался ни снять, ни почистить. Как это восхитительно - не думать ни о прошлом, ни о будущем, не видеть ничего, что тебя окружает, не знать того, чего знать не хочешь. Хирт, если разобраться, не менее блаженный, чем его полоумная сестрица, и не стоит вмешиваться в их замкнутый и тёмный мирок, так будет лучше для всех.
        Лукас понимал это ещё до того, как приехал в Хиртон, и именно потому до последнего не хотел сюда ехать - но у него не оставалось выбора. Его план провалился, даже не начав воплощаться: по приезде в окрестности Стойнби Лукас узнал, что сэйр Марвин из Фостейна, жених юной месстрес Гвеннет, уже три дня как гостит в замке, и велено начать приготовления к свадьбе. «Ох, - думал Лукас, - и получит же от меня Дорот на орехи». Кирку Ледоруба ему в зад, как изящно изъясняется Хирт. Божился же, паскуда, что Лукас выигрывает у Марвина по времени и прибудет в Стойнби раньше него. То ли наврал, то ли не рассчитал - не важно, так и так ему придётся ответить - если, конечно, Лукас ещё когда-нибудь окажется в Туроне и, что важнее, если будет помнить об этом. В одном Хирт был прав, говоря о его сходстве с Клэнси: оба они очень легко умели забывать.
        Но, так или иначе, присутствие Марвина в Стойнби спутало Лукасу все карты. Он огорчился, но только слегка: в конце концов, Гвеннет из Стойнби была лишь средством, и маленькая игра, которую он собирался с ней затеять, развлекла бы его лишний раз, но сути дела не меняла. Да, он не хотел применять грубую силу - но почему бы и нет, если нельзя иначе, а результат будет тот же. Ведь всё это ради него, результата. К которому можно прийти множеством путей.
        Одним из таких путей и оказался старый наёмник Хирт. Лукас очень вовремя вспомнил, что его замок расположен всего в полутора днях пути от Стойнби - чем не повод проведать старого друга? А потом в застольной беседе случайно обмолвиться, что для его ребят есть непыльная работёнка, с хорошей оплатой, само собой… Всего-то - похитить девицу из соседнего замка. Грубо, конечно, но у Лукаса уже не было времени на эти игры. У него было время на другие, и уж эту-то возможность он упускать не собирался.
        Когда Лукас спустился вниз, вернувшиеся наёмники уже почти разошлись. Лукас спросил у одного из них, куда девали девицу.
        - Лортас куда-то уволок, - лениво ответил наёмник. По его взгляду было ясно, что мечтает он сейчас о горячем гроге и тёплой постели, а никак не о беседе с заказчиком.
        - Вы там руки-то особо не распускали?
        - Особо? Не-а, - неохотно отозвался наёмник. - Как и было велено. Да и девка почти всё время в обмороке провалялась, а мы как-то по мертвякам не того…
        Не став дослушивать сей образец высокоморальной речи, Лукас вернулся в замок и почти у входа столкнулся с Лортасом, хмурым, злым и явно уставшим как собака. Тело, завёрнутое в белый плащ, было всё так же переброшено через его плечо.
        - Куда это? - рявкнул он.
        Лукас молча забрал у него бесчувственно тело, взял на руки. Голова девушки откинулась назад, русые волосы заструились к земле.
        - Плату у Хирта получишь, - сказал он и шагнул вперёд. Лортас невольно посторонился, и Лукас прошёл мимо.
        Комнату для пленницы он присмотрел ещё вчера - недалеко от своей, с большим камином. Прогреть её он тоже распорядился вчера - Хирт не возражал. Вот только простыни на кровати отсырели. Лукас положил девушку на постель, развернул плащ, в который её закутали. Она была маленькая, тоненькая, на бледном лице засохли дорожки слёз, русые волосы слиплись от грязи. Лукас смотрел на неё какое-то время, потом выглянул в коридор, громко кликнул прислугу. Дозвавшись, велел принести тёплой воды, горячего вина и нюхательной соли. Потом вернулся в комнату и встал у окна, скрестив руки на груди. Недовольство, приглушённое попойкой с Хиртом, понемногу возвращалось и теперь неуклонно росло. Но выбора не было, и это раздражало его ещё сильнее.
        Ждать слугу пришлось ровно столько, сколько нужно, чтобы приготовить воду и подогреть вино. Всё же слуги у Хирта были вышколенные, что, впрочем, не удивительно. Лукас приказал поставить всё принесённое на столик в изголовье кровати, дождался, пока слуга выйдет, и взялся за флакон с нюхательной солью, но она не понадобилась. Девушка, видимо, отогревшись в тепле, стала приходить в себя. Когда она застонала, Лукас развернулся к ней - так, чтобы его лицо было первым, что она увидит, когда очнётся. И когда её глаза наконец распахнулись, то сначала в них появилось смятение, и лишь потом - страх.
        - Месстрес, не бойтесь, - сказал Лукас, не давая ей времени прийти в себя окончательно. - Здесь вам ничего не угрожает.
        Он отвернулся, и вскакивала, металась и забивалась в угол она уже без его пристального внимания. Лукас тем временем налил в чашку горячего вина, поболтал, смешивая специи, потом повернулся к девушке, отпил из чашки и протянул ей.
        - Возьмите. Выпейте. Вы должны согреться.
        Она глядела на него ошарашенными, пугающе большими глазами - такие глаза бывают у больных тифом. Но эта девушка не болела, по крайней мере пока: на ней было лишь шерстяное домашнее платье, и она ехала в нём по морозу почти двое суток, а Лукас не хотел, чтобы она умерла от воспаления лёгких. Он вообще не хотел, чтобы она умерла. До того момента, как увидел её - ему было всё равно, а теперь не хотел. Она ни в чём не была виновата.
        - Пейте же. Вы ведь видели - я сам это пил, здесь ничего не подмешано. Ну, не бойтесь.
        Поняв, что из его рук она ничего не возьмёт, Лукас поставил чашку на столик и отошёл к камину. Отвернулся, чтобы лишний раз её не смущать, и только слышал, как она пробирается к столику - тихо, словно мышка. Попытается на него напасть или нет? Да нет. И не в том дело, что умна, - духу не хватит.
        Когда он обернулся, она сидела на постели и пила, жадно, большими глотками, не морщась, будто он налил ей студёной воды, а не крепкого пойла. Потом поставила чашку обратно на столик и, взглянув на Лукаса, спросила:
        - Кто вы?
        «Это не так должно было произойти, - думал он, глядя в её детское, очень серьёзное и оттого невероятно милое лицо. - Ты не так должна была увидеть меня впервые. Нет, я должен был подвернуть ногу в землях твоей семьи, когда ты возвращалась бы с конной прогулки. Ты пригласила бы меня в ваш замок, и там я рассказывал бы тебе страшные сказки о той, которая умерла , прикидываясь человеком, не подозревающим, что у женщин между ног. Я бы пудрил тебе мозги, очаровывал и отталкивал, я читал бы тебе нотации о чести и верности, потом бы напился с твоим отцом и, может быть, пустил слезу - да, это непременно, таким, как ты, это очень нравится. А наутро ты бы не могла понять, не сон ли всё это. Это заняло бы у нас три дня, а потом приехал бы Марвин из Фостейна, твой Марвин, за которого ты собралась замуж. Он вошёл бы в гостиный зал и увидел меня в кресле у камина, с кубком вина в руке, с перебинтованной ногой на бархатной скамеечке, и тебя напротив меня, с книгой, которую ты бы мне читала вслух, чтобы больше не слушать, как я тебе сладко вру… И он не смог бы убить меня, потому что я гость в твоём доме, а потом
бы я быстро собрался и уехал, и ты бы не понимала, почему, зачем… ты бы тосковала, а я бы тебя не звал. И поэтому ты пришла бы сюда. Ты бы всё равно оказалась здесь.
        Ты должна была прийти сюда сама, а тебя привезли, перекинув через луку седла. Это гнусно и… и неправильно. Наверное, это дурной знак», - подумал Лукас, но тут же отогнал эту мысль. В знаки, что дурные, что счастливые, он не верил. Так или иначе, ему была нужна Гвеннет из Стойнби, невеста Марвина, и вот она здесь. Неважно, почему. Но раз уж всё вышло так гнусно, будем гнусными до конца и скажем правду, коль уж не вышло начать с вранья.
        - Месстрес Гвеннет, я сэйр Лукас из Джейдри, - сказал он. - И у меня дело к вашему жениху сэйру Марвину. Увы, у меня есть основания полагать, что он не согласится уладить их по доброй воле. Поэтому мне пришлось впутать в это вас. Мне очень жаль, и я приношу вам свои нижайшие извинения. Скажите, если я могу загладить свою вину.
        И, конечно, она посмотрела на него полными страха глазами и сказала:
        - Отпустите меня.
        Было трудно не рассмеяться - так трудно, что он не сдержался бы, если бы она не была такой чистой. Проклятье, он подозревал, что Марвину достался лакомый кусочек, но такого сокровища мальчишка явно не заслуживает. Теперь Лукасу было обидно вдвойне: он не сомневался, что, будь у него хотя бы три дня, она пришла бы к нему сама. Проклятье, всего три дня.
        - Месстрес, попытайтесь меня понять. Я должен стребовать с вашего жениха причитающиеся мне долги.
        - Я уверена, будь он что-то должен вам, он бы отдал, - сказала Гвеннет, кажется, искренне веря в это. Она казалась такой маленькой и беззащитной на краю огромной кровати. Лукасу захотелось сесть рядом с ней, обнять за плечи, утешить - но он знал, что она шарахнется от него, если он сделает к ней хоть шаг.
        - Сэйр Марвин больше любит делать долги, чем отдавать их, - сказал он. - Но я обещаю, что с вами всё будет хорошо, вне зависимости от того, отдаст ли он долг на этот раз.
        - Вы убьёте его?
        Его поразило то, как спокойно она это спросила. И ведь не потому, что не любит его, что ей всё равно - ей вовсе не всё равно… Но она как будто поняла и приняла, что от неё ничего не зависит. Всё равно будет спрашивать - но даже не попытается повлиять на его решение. Не заложница, а просто мечта.
        - Надеюсь, что нет, - сказал Лукас. - Лишь в случае крайней необходимости. Долг, который причитается за сэйром Марвином, не имеет отношения к жизни и смерти…
        - Вы тот человек из Балендора, - сказала она, и Лукас застыл.
        Нет, его изумило не то, что ей известно про Балендор, а снова абсолютное спокойствие, с которым она это произнесла. Не спросила - заявила, будто знала, как загнать его в угол. Лукас не выдержал и всё-таки спросил:
        - Как вы догадались?
        - Марвин всегда отдаёт долги. Но этот… не отдаст. Он не сможет.
        - Почему? - заинтересовался Лукас.
        - Он не знает, как, - тихо сказала Гвеннет и потупилась, будто засмущавшись, что слишком много сказала. Занятно… неужели Марвин говорил с ней про Балендор? Лукас в этом очень сомневался. Так она всё поняла сама?.. В таком случае и в самом деле лучшей пары ему не найти. Женщина, которая всё понимает без вопросов и лишних слов, но которая никогда не скажет об этом тебе самому, чтобы не бередить твои раны лишний раз - да, воистину мечта.
        - Что ж, если он не знает, я ему подскажу, - успокоил её Лукас. - Но это будет не сегодня и не завтра, так что пока отдыхайте.
        - Что вы собираетесь делать?
        - Напишу ему, что вы здесь. И что он должен приехать, если хочет ещё увидеть вас.
        Она тихо засмеялась, и именно в этот миг Лукас понял, до чего же она несчастна.
        - Почему вы так уверены, что он хочет?
        Эх, Марвин из Фостейна, погубить такую девушку… Зря я тебя не высек, зря. Впрочем, всё впереди.
        - Допейте вино и попытайтесь уснуть. Вас никто не потревожит, - сказал Лукас и добавил, зная, что лжёт: - Всё будет хорошо, месстрес Гвеннет. Я обещаю.
        Она не взглянула на него, и Лукас снова подумал, что всё должно было произойти совсем не так. Отчасти это было голосом уязвлённой гордости, но кто сказал, что он должен всегда выигрывать? Подобное заблуждение свойственно лишь щенкам вроде Марвина.
        Лукас вышел, больше ничего не сказав, запер дверь и какое-то время стоял подле неё, прислушиваясь. Он ждал довольно долго, но так ничего и не услышал. Может быть, Гвеннет из Стойнби плакала потом, когда он ушёл. Лукасу хотелось так думать, но он вспоминал её огромные глаза и понимал, что не может быть в этом уверен.
        Хиртон стоял посреди долины, а в долине клубился туман. Странно для этого времени года, впрочем, от этого не менее гадостно. Туман был густой, вязкий, кажется, будь он только самую чуточку плотнее, и его пришлось бы разрывать руками. Замок тонул в нём, как сапог тонет в болоте: вроде и жаль, но не видно издали, что сапог дрянной и дырявый… Это видно только вблизи.
        Потонувший в белой дымке каменный монстр при ближайшем рассмотрении оказался громоздким неуклюжим увальнем. Закладывали его, без сомнения, по пьяни, нимало не руководствуясь ни чувством вкуса, ни рассудком. Оглядывая низкие, неровно выложенные стены, по которым вскарабкался бы и ребёнок, Марвин жалел, что не собрал по окрестностям хотя бы маленький отряд - взять Хиртон штурмом было легче лёгкого. Но на это у него не было времени, да и не мог он взять Хиртон штурмом. Сколь неожиданным бы ни оказалось нападение, Лукас Джейдри всё равно успеет перерезать Гвеннет горло прежде, чем Марвин ворвётся в замок.
        Поэтому он не мог ворваться. Он мог только войти. И теперь стоял перед опущенным подвесным мостом, зная, что выбора нет. Проклятье, попросту нет.
        Туман был таким густым, что внутренняя часть замка, открывавшаяся за воротами, терялась в нём. Марвин видел только сам мост: крупные брёвна, проржавевшие петли грубой ковки. И следы: множество грязных следов, в основном конских. «Если я ступлю на этот мост, дороги назад уже не будет, - подумал Марвин, и эта мысль отозвалась в нём злостью, смешанной с возбуждением - почти радостным. Он сунул руку за пазуху, нащупал скомканный лист пергамента, стиснул. Так - впрочем, не совсем так - благородный рыцарь сжал бы бумажный цветок, который сделала его дама и который он носит у сердца. - Но я-то не благородный рыцарь. И этот цветок сделала отнюдь не моя дама. Хотя здесь я из-за неё».
        Ему хотелось думать, что он здесь из-за неё.
        На Гвеннет он был зол. На себя тоже - но, с другой стороны, разве он нанимался ей в сторожа? И похитили её исключительно по недосмотру родителя. «Будь она к тому времени моей женой, - мрачно рассуждал Марвин, - носу бы из замка одна высунуть не смела. Знаю я эти места. И сэйр Клифорд тоже их знает, Ледоруб его побери, не первый день на свете живёт!» Но в то утро сэйр Клифорд уехал в одну из своих деревень, Марвин тоже отлучился, а Гвеннет, видимо, не была научена сидеть дома, когда мужчины в отъезде. Прислуга потом с плачем рассказывала, что месстрес Гвеннет вздумалось прогуляться верхом до леса, и что она даже не успела до него доехать: невесть откуда явились страшного вида люди и увезли её неизвестно куда. Марвина эта новость привела в бешенство. Но оно разом утихло, когда двумя днями позже он получил свой бумажный цветок… Листок пергамента, на котором были нацарапаны три строки. Марвин прочёл их и скомкал листок, отшвырнул его прочь, а потом подобрал и прочёл снова… после чего спрятал за пазуху и поехал в Хиртон.
        Он часто останавливался, чтобы прочесть эти строчки опять и подумать: «Что ж, так тому и быть».
        Он и теперь сделал это, хотя тот, кто написал это письмо, должно быть, сейчас смотрел на него со стены Хиртона. И улыбался, наверное… как тогда, в Балендоре.
        Мессер!
        Неблагородно с вашей стороны впутывать прекрасную месстрес в свои долги. Вы ведь помните, что за вами долг? Верните мне его, а я верну её вам. Жду вас через два дня в Хиртоне, что к востоку от Стойнби. И, прошу, имейте остатки чести, будьте один.
        Л.
        Почерк уверенный, быстрый. И это «Л.» вместо подписи… Небрежное, размашистое - одно только «Л.», как будто Марвин по единственной букве должен был догадаться, с кем имеет дело. Впрочем, расчет верный. Он догадался. Ещё прежде, чем прочитал до конца.
        Как его сперва взбесила эта записка! Это он-то впутал Гвеннет в эту дрянь?! А потом, увидев лицо сэйра Клифорда, когда ему сообщили новость, Марвин понял: да, так и есть. Он виноват. Он впутал её - впутал одним уже тем, что публично объявил своей невестой. В Балендоре… Проклятье, он вообще не считал нужным её скрывать. Как-то упустив из виду, что захват заложников - один из популярнейших способов сведения счётов.
        Вот только разве Марвин хоть на мгновение подумал об этом? Да нет, конечно. С чего бы. Он вообще нечасто думал о Гвеннет из Стойнби.
        Но не в последние два дня, конечно, пока мчался в это Единым забытое место, чуть не загнав коня, чтобы успеть к сроку. В письме Лукас не угрожал убить Гвеннет, если Марвин опоздает, но это было попросту очевидно. А что рука у него не дрогнет, Марвин не сомневался. Разве бы дрогнула рука у Марвина на его месте?..
        Последняя мысль его будто стрелой прошибла, и он как наяву увидел Робина Дальвонта. Мальчик висел в воротах замка Хиртон, густой туман скрывал верхнюю часть его тела, и только ноги в толстый меховых штанах тихонько покачивались из стороны в сторону. Марвину не хотелось туда идти. Единый, как же не хотелось… проходить мимо этого тела, зависшего среди белой мглы его памяти.
        Но он прошёл. И, проходя, слышал (почти слышал), как тихонько поскрипывает верёвка, трущаяся о камень. Холодные мёртвые пальцы слабо коснулись его щеки, и Марвин закрыл глаза.
        А когда открыл их, обнаружил себя стоящим посреди небольшого грязного дворика, выводящего к донжону и спальной части замка. Народу вокруг было немного - справа слуга катил бочку, слева тройка грязных солдат резалась в кости. Заметив Марвина, они прервались и лениво подошли к нему. Один из них, почёсываясь, велел отдать оружие.
        Сзади надрывно заскрипели петли - мост поднимался.
        «Ты видишь меня? Где ты? Ты доволен? Это самое главное - ты доволен? Загнал меня в капкан и рад? Я был бы рад. Наверное».
        - Сэйр Марвин!
        Он никогда прежде не слышал, чтобы Лукас кричал. Хотя именно так и представлял себе его крик: звенящий, отчётливый. Герольды так кричат. А вот солдатню таким голосом подгонять - дело неблагодарное, тут тембр погуще нужен. Но он ведь не собирается подгонять солдатню. Он подгоняет только меня.
        - Рад вас видеть! Поднимайтесь! Вверх по лестнице и налево!
        Лукас был наверху, но Марвин не видел его - верхняя часть донжона была опутана туманом. Он тоже меня не видит, успел подумать Марвин, ступая внутрь.
        Он никого не встретил по дороге - замок был почти пуст. Но это Марвина не особо волновало - будь тут хоть гарнизон на три сотни человек, ничего бы это не изменило.
        Донжон обладал стенами в пять футов толщиной, но внутри оказался тесным колодцем, и нужную комнату Марвин нашёл без труда. Она располагалась почти под самой крышей. Выше был только туман.
        Марвин вошёл.
        Гвеннет тоже была там - и отчего-то это его поразило. Нет, он подозревал, что Лукас решит держать заложницу на виду. Но неужели он не понимает, что это - только между ними двумя, и впрямь нет никакой нужды впутывать её… потому что это не её дело? Возможно, именно поэтому первым, что Марвин испытал при виде Гвеннет, было не облегчение, а неприязнь. И он не успел скрыть это чувство: Гвеннет вскинула на него глаза, и кровь отхлынула от её лица, хотя, казалось, побледнеть сильнее она уже просто не могла. Она сидела в кресле у стены, выпрямив спину и сложив руки на коленях - в той же позе, что и у себя в Стойнби, перед камином, и, если разобраться, при виде Марвина всегда белела точно так же. На миг ему даже показалось, что ничего не произошло, просто он вошёл, и она окаменела, таким образом его приветствуя, - как всегда. Он почувствовал нарастающее раздражение и перевёл взгляд направо. Там был Лукас, и Марвин вдруг понял, что почти рад его видеть.
        И Лукас, кажется, тоже был ему рад.
        Он сидел в кресле напротив Гвеннет, у противоположной стены, возле крохотного камина, не способного прогреть пятифутовые стены, и пил тёмное вино - Марвин мог поклясться, что подогретое. Кубок стоял и на подлокотнике кресла Гвеннет. Похоже, появление Марвина прервало милую светскую беседу.
        Он понимал, что сарказм тут неуместен, но не сдержался:
        - Я не помешал?
        - Мы только вас и ждали, мессер, - сказал Лукас. - Окажите любезность, прикройте дверь. Сквозит.
        Сквозило и впрямь зверски - ставни единственного окна были распахнуты настежь.
        - Здесь страшная духота, - поймав взгляд Марвина, пояснил Лукас.
        Марвин хотел было спросить, неужто во всём этом замечательном форте не нашлось более уютных помещений, но потом внезапно понял, что едва не попался в расставленную ловушку. Дать втянуть себя в пустую болтовню сейчас означало немедленно показать слабину, а он не собирался быть слабым. Его вызвали сюда отдать долги, и он пришёл их отдать.
        Он не стал спорить и молча закрыл дверь. А когда снова повернулся, понял, что ему не на что сесть.
        Лукас улыбался ему - мягко и приветливо, и как будто понимающе: мол, мы-то с тобой знаем, что к чему, верно? Он поймал растерянность во взгляде Марвина и поднёс к губам кубок, будто желая спрятать улыбку - хотя было очевидно, что прятать её он не намерен.
        «Проклятье, чего ты хочешь… чего же ты хочешь от меня?» - бессильно подумал Марвин.
        - Я не буду говорить при ней, - хмуро сказал он, не заботясь о том, насколько оскорбительно это прозвучало для Гвеннет. Он видел её боковым зрением: она неотрывно смотрела на него, но в её взгляде не было ничего такого, к чему он не успел привыкнуть и от чего он не успел устать.
        - А кто сказал, что я собираюсь тебя слушать?
        Это неожиданное «ты» ударило его сильнее, чем резкость самих слов. Прежде Лукас всего один раз говорил ему «ты»… На турнирном поле, когда сказал, что надо учиться проигрывать, и глаза у него тогда были в точности такие же, как сейчас.
        Марвин только теперь понял, что ни тогда, ни теперь эти глаза не смеялись. Губы - да, а глаза нет.
        - Я не стану…
        - Молчи. И слушай меня. - Лукас снял с пояса стилет и положил его себе на колени. - Если будешь дёргаться, я убью её. Правда, быстро и безболезненно, но всё равно.
        - Как вы…
        - Я, кажется, велел тебе молчать, - мягко сказал Лукас. - Батюшка не говорил тебе, что перебивать старших нехорошо? А? Каких ещё полезных и мудрых вещей он тебе не говорил? Подозреваю, что многих.
        Марвин не сводил с него глаз. Он стоял к Гвеннет ближе, чем Лукас, но не сомневался, что тот умеет метать ножи. И сделает это не задумываясь - может, даже с удовольствием.
        - Ты готов меня слушать? Какое счастье. Так вот, сэйр Щенок из Балендора, у нас остались кое-какие дела. И судя по тому, что ты не рвёшься их улаживать, ты о них запамятовал. Что ж, я тебе напомню.
        - Не смейте… - начал Марвин, и Лукас неторопливо обвил пальцами рукоятку стилета.
        - Ещё одно слово, и ты будешь долго объяснять мессеру Стойнби и королеве Ольвен, как и почему умерла твоя невеста.
        О чём она думает? Кого она сейчас ненавидит?
        Да. Кого она сейчас ненавидит больше ? Марвин не был уверен, что Лукаса.
        - Так вот. Сперва ты, напомню, едва не убил меня ударом в спину после того, как я вышиб тебя из седла на турнире. В ответ я спас твою жизнь на Плешивом поле - между нами говоря, существенно за неё переплатив. Пять сотен, если помнишь. Поэтому столько же я требовал от тебя в качестве выкупа. Я полагал, это справедливо. Пусть благородная месстрес будет нашим судьёй. Это справедливо? - он развернулся к Гвеннет, хотя и так не выпускал её из поля зрения - но теперь на неё обратился его взгляд, твёрдый и острый, и Марвин поразился, когда она выдержала его - и кивнула.
        - Вслух, если вас не затруднит.
        - Это справедливо, - сказала Гвеннет; голос у неё был охрипший.
        - Благодарю вас, - Лукас снова посмотрел на Марвина. - Далее, напоминаю, я позволил тебе свободно перемещаться по лагерю, если ты дашь слово не сбегать. Ты дал слово. Он дал слово, месстрес, - опять обратился он к Гвеннет. - Разумеется, с моей стороны было опрометчиво полагаться на него, ведь этот человек ударил меня в спину, но я предпочитаю думать о других хорошо. И, вообразите, месстрес! В тот же день он сбежал, убив нашего лучшего кузнеца. Это была его вторая ошибка. - Снова на Марвина - и тот наконец понял, что Лукас намеренно обращается к ним поочерёдно, давая другому время осмыслить сказанное. - А потом ты загнал меня в угол. Там, на Запястье. И выпустил. Ты поймал в капкан волка и выпустил его, потому что не знаешь, как снимать шкуру. Это твоя третья и самая главная ошибка, малыш.
        Марвин не сразу понял, о чём он говорит, - а потом вспомнил: лес, цепочка следов на снегу, крики, отдающиеся в вышину голых ветвей… Та же улыбка - может, только чуть более напряжённая - в кругу обнажённых мечей. Его собственный голос: «Оставьте этого человека».
        И потом: «Три тысячи».
        «А вы безжалостный человек! Всерьёз хотите, чтоб я умер от старости? Да, жестокая месть…»
        «Единый, он же издевался надо мной… как же он надо мной издевался», - подумал Марвин. Всё время, с самого первого мгновенья. Но особенно - когда стоял один против десятерых, уже наполовину покойник - и всё равно побеждал, потому что именно в тот миг Марвин понял, что не может с ним тягаться. Он мог убить Лукаса из Джейдри, мог разрубить его в куски на месте, мог приволочь в лагерь и запытать до смерти, но никогда не смог бы заставить его пережить тот ужас и стыд, который пережил сам. Не потому, что у Лукаса не было гордости. А потому, что Марвин из Фостейна, Щенок из Балендора, не умел унижать других намеренно. Убивать - да, умел и любил. Но при мысли о большем у него отнимались ноги и темнело в глазах - как тогда в лесу на Запястье и как теперь, когда Лукас из Джейдри говорил, а он слушал, понимая, что беззащитен перед ним.
        Он только одного не понимал теперь, никак не мог понять: почему? Зачем? Зачем Лукас из Джейдри это делает?
        Что ему с того?
        - Что вы хотите? - хрипло спросил он. Этот вопрос можно было понять по-разному, но Лукас понял его верно.
        - Погоди, ты забегаешь вперёд. Но что я хочу от тебя сейчас , ты, конечно, имеешь право знать. Я лишился выкупа за тебя - так вот теперь плати за свою девчонку. Я хочу, чтобы ты остался вместо неё. И если ты останешься, я тебя убью. Медленно и со вкусом, получая все твои долги.
        И как же спокойно, как небрежно он это говорил, барабаня пальцами по рукоятке ножа…
        - Вы не можете говорить это всерьёз, - сказал Марвин.
        - Почему? Что тебя смущает? Ах да, я обещал тебя прилюдно выпороть? Я помню, не волнуйся. Всё успеется. А если откажешься, всё то же самое успеется с ней. - На сей раз он не стал смотреть на Гвеннет - только легко махнул в её сторону рукой. - Ну что, останешься или нет? Я бы не остался. Мало ли, сколько по миру девчонок. Другую найдёшь.
        Уже не улыбались ни губы, ни глаза - теперь Лукас из Джейдри, кажется, немного скучал. Он выложил всё, что хотел, полюбовался на реакцию - оставалось ждать решения. И он ни капли не сомневался в том, каким оно будет.
        И впрямь, мало ли по миру девчонок.
        Ведь он в самом деле говорил всерьёз. Ему не требовались деньги - он в них не нуждался. Он не хотел получить удовлетворение по законам чести - у него её не было. И хуже всего то, что Марвина он не ненавидел. Но всё равно сделал бы то, что сказал. И Марвин знал, что, если Гвеннет выйдет отсюда живой и невредимой, то сам он не выйдет никогда.
        Но всё равно не понимал… не понимал, за что .
        - Вот тебе ещё один урок, малыш, - почти мягко проговорил Лукас. - Когда держишь врага за горло, убивай его.
        - Вы же не убили меня, - сухими губами сказал Марвин.
        - А зачем? Ты мне не враг. Не дорос ещё, - в его голосе снова повеяло холодом. - Ну, что ты решил?
        Марвин деревянно кивнул. В голове у него не было ни единой мысли, только уши разрывало скрипом верёвки о камень, а перед глазами мелькали ноги повешенного Робина Дальвонта, медленно, медленно… «Я умру, - подумал Марвин, - он убьёт меня, и не из мести, не из-за этого глупого турнира и моей ребяческой выходки, нет, за это он меня сразу простил. Но я всё равно умру, и тогда он тронет мои холодные пальцы и скажет: «Мне очень жаль».
        - Вот и славно. А то месстрес совсем замёрзла. Не правда ли, месстрес?
        - Правда, мессер, - сказала Гвеннет.
        Позже Марвин думал, что должен был знать - и проклинал себя за это, хотя проклятия были незаслуженными, ведь он верил, искренне верил, что она всего лишь захотела прикрыть окно, потому что дуло и впрямь невыносимо. Поэтому он просто стоял и смотрел, как она встала, подошла к окну, взялась обеими руками за ставни, легко ступила на подоконник и прыгнула вниз. Марвин даже не сразу понял, что произошло - только что Гвеннет была здесь, сидела в кресле, сложив руки на талии, и недопитое вино в её кубке ещё не успело остыть… а теперь кресло опустело. И снаружи, далеко-далеко внизу, раздался глухой звук удара - это её тело разбилось о каменные плиты двора.
        На несколько мгновений время словно застыло. Потом Лукас поднялся, подошёл к окну и перегнулся через подоконник. Марвин подумал, что сейчас вполне можно толкнуть его (…в спину…) и сбросить вниз, но он не мог сдвинуться с места. Только думал: что же он разглядывает там так долго, ведь туман, ничего не разобрать…
        Паралич, охвативший его тело и разум, отпустил в тот самый миг, когда Лукас обернулся. Как ни странно, удовлетворённым он не выглядел, напротив, слегка помрачнел.
        - Скажите теперь, что вам жаль, - хрипло проговорил Марвин.
        - Мне? Ничуть. Но я удивлён. Сядь, поговорим по-человечески.
        Он бросился в кресло и вытянул ноги, мрачнея всё больше, прямо на глазах. Какое-то время Марвин стоял, пошатываясь, испытывая мучительное желание кинуться к окну и посмотреть вниз, а может, бросить туда этого ублюдка, а может, броситься самому… Но вместо этого он сделал несколько шагов на негнущихся ногах и опустился в кресло, ещё помнящее тепло тела Гвеннет. Можно было даже допить её вино. На мгновение ему почти нестерпимо захотелось сделать это.
        - С чего бы вам удивляться? - спросил он. - Вы знали, что она это сделает. Вы нарочно оставили окно открытым.
        Лукас взглянул на него с одобрением.
        - А ты явно воспрял духом. Минуту назад на тебя просто смотреть страшно было. Оно и понятно. Только что тебя заставляли сделать чудовищный, по твоему мнению, выбор - а тут, н а тебе, никаких мук, всё решили за тебя. Причём именно так, как ты и хотел.
        - Что вы… Нет! - в горле стоял ком, и слова казались глупыми, но молчать он не мог. - Я выбрал бы её жизнь… а не свою.
        - Теперь это так легко говорить, да? - кивнул Лукас - и, Единый, снова эта проклятая улыбка! - И говорить, и верить. Да только за мгновение до того, как эта дура сиганула из окна, ты понял, что своя шкура дороже. Не отпирайся, сделай милость. По глазам-то всё было видно.
        - Да нет же, Ледоруб вас раздери! - закричал Марвин, взбешённый его уверенностью. - Я как раз собирался сказать вам, чтобы вы оставили её в покое и…
        - Можно вопрос? - перебил Лукас, с любопытством глядя на него. - Ты вот сейчас чувствуешь себя идиотом? Мне просто интересно, всегда ли ты себя чувствуешь так, как выглядишь. Нет?
        «Почему я не убил его в лесу?» - это была единственная мысль, бившаяся в мозгу Марвина огромным кровавым сгустком. Почему я не убил его там, когда хотел, когда мог?!
        - Жалеешь, что не убил меня, когда мог? Ну, я тебе скажу, отчего так. Ты опять вспомнил про свою честь и прочую хренотень, которой тебе забивали голову с пелёнок. И хорошо постарались, а ведь парень-то ты не без потенциала. Я только потому с тобой и вожусь, хотя, надо сказать, не думал, что всё так запущено.
        - Возитесь? - с трудом переспросил Марвин.
        - А что, нет? Ты хорош… Сейчас ты только волчонок, но из тебя может вырасти настоящий волк. Сильный, умный и опасный. И вот тогда я тебя убью. Или ты меня, - сказал Лукас и засмеялся.
        Марвин ощутил, как в нём вновь поднимается волна ярости - дикой, тёмной и непреодолимой, как когда он молотил кулаком по вдавленной переносице кулачного бойца Уриса, когда сливался с жарким лоном королевы Ольвен в её пропахшей благовониями спальне, когда бросал обломок копья в спину Лукаса из Джейдри. И следующая мысль была огромной, как весь мир, и оттого страшной: «ОН ПРАВ. Я могу стать волком. Я могу, я… я хочу . Это моё, эта натура моя, это я - глубокие следы в свежем снегу и вереница кровавых пятен вдоль них…»
        И скрип верёвки, трущейся об осиновый сук.
        Чувство походило на наваждение и прошло так же быстро. Лукас глядел на него, будто ждал.
        Внезапно чудовищность сказанного им дошла до Марвина.
        - Вы что, в самом деле думаете, что я бы отдал Гвеннет вам на растерзание, а сам бы сбежал?!
        - Растерзание… хорошее словечко, - задумчиво сказал Лукас. - Да. Я так думаю. И ты так думаешь. Потому что это по-волчьи.
        - Она женщина, моя женщина, и я бы сделал всё, чтобы её спасти…
        - Брось, парень, ты ведь даже не подошёл к окну, чтобы взглянуть на её тело.
        - Я… - он задохнулся и стиснул подлокотники кресла с такой силой, что дерево заскрипело.
        Лукас послал ему мимолётную улыбку.
        - Я прекрасно понимаю, что ты сейчас чувствуешь, уж поверь. Но это только смолоду честь дамы сердца дороже собственной жизни. Да и то не для всех. Теперь ты, конечно, будешь терзаться чувством вины. А может… пожалуй, я бы в твои годы выбрал именно это… да, ты станешь ненавидеть меня ещё сильнее, считая, что это я убил твою Гвеннет. Как ты там сказал: я нарочно оставил окно открытым. Да. Думай так. Но правда в том, малыш, что мы оба тут ни при чём. Эта малолетняя дура убила себя сама. Будет лучше, если ты поймёшь это здесь и сейчас, прежде, чем начнёшь забивать себе голову куртуазной дурью. Её и так в тебе уже скопилось больше чем нужно. - Он коротко вздохнул, подпёр голову рукой, слегка прищурившись, и в его глазах появилось то же выражение, что и после битвы на Плешивом поле, когда Марвин стоял перед ним и его друзьями, ещё не зная, с кем столкнулся. - Ну, и как порешим на сей раз? Я тебя не получил, но и ты лишился своей невесты. Так что, запишем боевую ничью?
        - Я не признаю ничьих.
        Он понял, что сказал, только когда услышал смех Лукаса. И подумал: интересно, а как звучит мой смех со стороны.
        Наверное, точно так же?
        - В таком случае можешь считать, что снова проиграл, - бросил Лукас и, поймав его ответный взгляд, беспечно хрустнул костяшками пальцев. - Но, вижу, хоть проигрывать-то ты уже научился.
        Он встал.
        - Ну что ж, я тебя больше не задерживаю. Если хочешь забрать тело - воля твоя. Но ты без коня, быстро до Стойнби не доберёшься, а от трупа дух пойдёт. Я бы тебе предложил скакуна из местных конюшен, да ты ведь не возьмёшь. Так что лучше тут её оставь, похороним как положено, не волнуйся.
        И снова Марвина будто швырнуло наземь с немыслимой высоты, на которую грубо и безжалостно вздёрнуло минуту назад. Почему-то когда он находился рядом с Лукасом из Джейдри, иначе не бывало…
        Или бывало?
        Что-то здесь было не то. Да, в этих последних словах было что-то не так. Если он правду говорил, и они с Марвином в самом деле похожи, - то это было слишком. Даже для Лукаса. Даже для того Марвина, которым он мог бы стать с помощью такого учителя.
        А ведь он мог бы.
        Марвин поднялся, пошёл к двери, на пороге остановился, развернулся и сказал:
        - Вы говорите, что я должен был бросить её, и что так поступили бы вы. Но я знаю, что вы никогда так не поступали . И вы понятия не имеете, о чём говорите.
        Он не стал дожидаться ответа, и не задержался даже, чтобы увидеть, как изменилось его лицо - и изменилось ли.
        Впрочем, в последнем он почти не сомневался.
        - Скажите теперь, что вам жаль.
        - Мне? Ничуть. Но я удивлён.
        Он солгал. Дважды солгал - и хотя Лукас умел и любил лгать, эта двойная ложь далась ему неожиданно тяжело. Так тяжело, что он не смотрел на Марвина, произнося её.
        Ему было жаль. И он не был удивлён.
        Туман, душивший Хиртон с самого утра, расселся неожиданно быстро. И хотя белёсая дымка ещё висела в воздухе, когда Лукас перегнулся через подоконник, он тем не менее без труда разглядел очертания тела на камнях под башней. Только силуэт - белый, и кровь с такой высоты была не видна. Впрочем, её и пролилось совсем немного: Гвеннет из Стойнби размозжила себе череп аккуратно, не забрызгав платья. Она жила, как героиня куртуазного романа, и так же умерла: красиво, возвышенно и очень чисто.
        Да уж, мать её, чище некуда.
        Конечно, он знал, что она собирается покончить с собой. Понял это из единственного их разговора - когда она очнулась в Хиртоне и когда он лгал ей, обещая, что всё будет в порядке. Он уже тогда знал, что не будет, что девчонка на грани и вот-вот с неё соскользнёт. Но его это не озаботило - ведь он не предполагал, что она решится на этот шаг в самый неподходящий момент, спутав все его планы… Или предполагал?
        Ведь он в самом деле оставил окно открытым. Он нарочно отыскал для встречи с Марвином самое мрачное место в замке… но это сейчас говорила рассудительная часть его сознания, а на деле - он ведь, едва войдя, сразу увидел это окно. Оно было закрыто, а Лукас его открыл. Просто потому, что здесь оказалось уж слишком душно - по крайней мере, ни о чём другом он тогда не думал. Не думал, хотя и видел в глазах Гвеннет из Стойнби отчаянную мольбу: кто-нибудь, откройте мне окно… Откройте, и я улечу на волю.
        Ну, улетела теперь.
        И стоя у окна в комнате, в которой она провела эти два дня, Лукас думал о ней, а не о Марвине из Фостейна. Хотя о чём здесь думать? Глупая девчонка, наслушавшаяся менестрелей… Будь она хотя бы немного постарше, всё могло обойтись, но в шестнадцать лет так приятно умирать от любви. А она любила Марвина из Фостейна - любила просто до одури, о чём этот мальчишка, похоже, ни сном ни духом. И всерьёз ведь теперь считает её дурацкий поступок самопожертвованием. Хотя, пожалуй, именно самопожертвованием это и было, во всяком случае, сама Гвеннет так, без сомнения, думала. Она же не могла знать, что у Лукаса на уме. И в какой-то момент, слушая то, что ей казалось таким чудовищным, она поняла, что у неё нет и не будет лучшего случая сделать то, что она давно решила. И, Лукас был в этом уверен, пока Гвеннет шла к окну, она была счастлива. Возможно, в первый - и в последний - раз в своей жизни.
        Дура, маленькая несмышлёная дурёха!
        Проклятье, ему было жаль. Не её, а упущенной возможности. Ведь он мог бы её спасти.
        Легко обрекать других на гибель. Легко поджигать пташкам пёрышки, глядя, как забавно они катаются по земле, пытаясь сбить огонь. Но смотреть, как неоперившийся птенец ползёт к краю гнезда, вываливается из него и разбивается насмерть - невесело. И не забавно. Ведь ты-то к этому руку не приложил - но стоило лишь протянуть её, чтобы поймать в ладонь маленький пищащий комочек и ощутить тепло его живого тела. Он не узнает, что был за шаг от гибели - но это будешь знать ты, и это тоже приятно. Потому что в спасении ты - вершитель. Так же, как и в убийстве.
        «И здесь я проиграл, - подумал Лукас. - Случилось то, что случилось, и я не то что не захотел - просто не подумал вмешаться. Если бы всё пошло по моему изначальному плану, сейчас она любила бы меня сильнее, чем Марвина. А женщины никогда не убивают себя оттого, что любят двоих. Это уже чисто мужской сорт глупости. Я проиграл, Марвин из Фостейна, я потерпел сокрушительное поражение, сто очков в твою пользу… А ты уехал от меня раздавленный и уничтоженный, воображая, будто победа осталась за мной - и по-прежнему придавая этому значение. Ты ведь не знаешь ещё, что любые победы и поражения относительны, и поэтому в них нет никакого смысла…»
        - Эй, мессер!
        Лукас повернулся к двери. Манера обращения слуг Хирта его умиляла: забавная смесь раболепия с хамством.
        - Чего тебе?
        - Тут этот парень труп забрать хочет… чего ему, отдать?
        Он резко ответил:
        - Конечно, отдать, дубина! Лично отвечаешь, ясно? И смотри у меня!..
        - Э… - наёмник растерянно заморгал, похоже, уже жалея, что сунулся, потом вдруг отчего-то обиделся: - Ну вы скажете тоже, мессер, мы что, нелюди какие…
        «Вы-то нет, - подумал Лукас, глядя на закрывшуюся дверь. - Вы - нет. Вы бы и без моей указки отдали должное телу молодой красивой девушки, укоротившей себе век, чтобы спасти того, кого она любила. Поухмылялись бы, может, ругнулись бы между собой, а потом подняли бы чарки за упокой. Ведь девушка была молода и красива. И умерла хорошо, чего уж там. Глупо, но хорошо.
        А вот что бы сделал на вашем месте я? Ну-ка: мне двадцать лет, я прожигаю жизнь по гарнизонам за картами и вином, у меня нет ни вчера, ни завтра, и на моих глазах юная девушка бросается из окна…» Он попытался представить себя, двадцатилетнего, стоящего над её телом здесь, в замке Хирта, внизу - и не смог. Попросту не смог.
        Или, может, не захотел?
        Чушь собачья. Не к чему и голову ломать. Мёртвых надо забывать, живых тоже. Это первое, что необходимо усвоить, если хочешь, чтобы из волчонка вырос волк. И он вырастет, хочешь ты того, Марвин Фостейн, или нет. Потому что кто ещё может вырасти из волчонка?..
        Он с силой оттолкнулся рукой от стены, привалившись к которой стоял уже Единый ведает сколько, и решительно шагнул к двери. Всё, хватит. Он больше не намерен думать об этом.
        Лукас был на полдороге к выходу, когда дверь снова приоткрылась, и он уже собирался от души гаркнуть на Хиртовых хамов, вечно вламывающихся без стука, но осёкся на полуслове, увидев круглое белое лицо. И хотя оно было щербатым, на какое-то кошмарное мгновение Лукаса охватила уверенность, что это пришла Гвеннет. Пришла и встала на пороге, и не позволит ему выйти из этой комнаты, пока он не подумает обо всём, о чём должен.
        Но это была не мёртвая Гвеннет, это была вполне живая Клэнси, полоумная Хиртова сестра. После возвращения из посёлка ей, кажется, стало худо - так, по словам Хирта, случалось порой, чаще весной и осенью, но зимой иногда тоже. В такие дни либо с ней ходил кто-то из людей Хирта, либо её держали под замком. Хирт говорил, что оставлять её одну небезопасно в такие дни - иногда она ломала всё, что попадалось под руку, и могла себя ненароком поранить. Как она сбежала на сей раз - неизвестно, но Лукас сразу понял, что она одна. Хотя бы потому, что, кроме ночной сорочки, на ней ничего не было.
        Лукас не двигался, когда она вошла и закрыла дверь - бережно и вдумчиво, словно всем своим видом говоря: видишь, какая я догадливая? Вдоль её спины свисала толстая чёрная коса, и, если бы не рытвины оспин, Клэнси была бы хороша грубой крестьянской красотой, которую так ценят бродяги и наёмники. Не обращая на Лукаса ни малейшего внимания, Клэнси молча прошла мимо него, аккуратно расстелила постель, на которой ещё сегодня ночью спала Гвеннет из Стойнби, забралась в неё и требовательно похлопала ладонью по матрацу рядом с собой. Звук вышел глухим, но отчётливым, и Лукас только теперь понял, до чего же в замке тихо.
        Он подошёл к кровати с другой стороны, и лёг, не снимая сапог. Какое-то время они просто лежали рядом. Потом Клэнси сказала:
        - Ты очень нравишься мне, и я хотела бы разделить с тобой постель. Но я знаю, что не нужна тебе.
        Он ещё никогда не слышал от неё таких рассудительных фраз, поэтому не смог скрыть изумления. Клэнси была к нему совсем близко, но не пыталась прикоснуться - только смотрела ему в лицо светло-карими глазами, очень серьёзными и совершенно безумными.
        - Девушка, которая тут спала, сегодня умерла, - продолжала Клэнси. - И ты ещё хотел кого-то убить. Какого-то человека. Хирт мне говорил, но я не поняла.
        Хирт ей говорил?.. Интересно, что. Лукас вполне мог представить себе, как Клэнси раскачивается на краешке стула, а Хирт без умолку пересказывает ей свои побасёнки, зная, что она никогда не высмеет его и не перебьёт. «Ты и обо мне сложил сказку, старик? И кто я в ней? Очередной огнедышащий дракон? Который съел принцессу, а принца пощадил, чтобы тот обдумал своё поведение? Невесёлая же у тебя на сей раз вышла сказка. Точнее, не у тебя, а у меня».
        - Хирт не всегда рассказывает так, как было, - сказал Лукас, ловя себя на том, что говорит с Клэнси, как с нормальным человеком.
        - Я знаю, - кивнула та. - Но ему нравится болтать. Он такой одинокий. А мне ведь не трудно его слушать. Вот когда он приходит ко мне ночью - трудно, а так нетрудно.
        Лукас неотрывно смотрел на неё. И, Единый, если бы не эта её расхристанная сорочка, если бы не растрёпанная коса, если бы не безумие в её глазах - можно было бы в самом деле поверить, что эта несчастная женщина играет сумасшедшую для своего не менее несчастного брата, чтобы им обоим не было так одиноко. А может, так всё и начиналось. Может, когда они были детьми и остались вдвоем против всего мира, ей пришлось играть эту роль. А трудно не сойти с ума, если всё время притворяешься безумным. Лукас знал это по себе.
        - Можно, я полежу тут у тебя? - спросила Клэнси. - Я ничего делать не буду. Просто Хирт сегодня зол, опять меня запер, а я не хочу оставаться одна.
        - Конечно, - согласился Лукас - и согласился почти с радостью. Ему тоже не хотелось сегодня быть одному. Он подумал даже, а что уж такого страшного в оспинах, в лицо-то можно и не смотреть, да, в конце концов, на четвереньки её поставить и… Но тут же оборвал эту мысль. Полоумная Клэнси была тёплой. Она не заслужила такого.
        И он тоже не заслужил.
        «Да, Марвин, ты прав, есть вещи, которых не сделал бы даже я, - подумал Лукас. - Но мне хочется верить, что ты сильнее меня. Я вижу, что ты сильнее. И это хорошо, поверь мне на слово, мальчик - вот теперь я чувствую, как это… было бы хорошо».
        Клэнси тихонько запела рядом, и Лукас подумал: «Если бы мой враг посадил передо мной Ив и сказал: выбирай, твоя жизнь или её, и если бы она встала и пошла к окну, что сделал бы я?»
        «Вы никогда так не поступали» , - сказал Марвин и был прав - поэтому у Лукаса не нашлось ответа на этот вопрос.
        Глава 6. Таймена
        Марвин подозревал, что встреча с королевой Ольвен будет неприятной, но и помыслить не мог, что настолько.
        Во-первых, она была не одна, о чём его никто не предупредил. Мало того, что не одна, - в личных покоях её величества, куда его провели потайным ходом, шикая всякий раз, когда он ступал слишком шумно, оказался не кто-нибудь, а его высочество граф Алектио. Он валялся на диване, время от времени поднося к носу стиснутый кулак. Марвин готов был поклясться, что в кулаке у него зажат тряпичный шарик с золотушницей: слабый, но узнаваемый запах дурмана витал в спальне королевы и слегка кружил голову. Марвин хорошо знал этот запах: гнёздышко Ольвен в Старой Таймене, где они провели несколько приятных ночей, было пропитано им насквозь.
        Сама королева восседала в кресле посреди комнаты с таким видом, будто это был трон в зале для аудиенций. Её взгляд, а ещё больше - нежданное присутствие свидетеля сразу дали Марвину понять, что немилость, в которую он впал, окончательна и бесповоротна. Почему-то сейчас его это почти не беспокоило.
        Когда дверь за сопровождающим закрылась, Марвин медленно и глубоко поклонился. Королева молча приняла приветствие, не ответив на него, а граф слегка кивнул, не отрывая мешочка с золотушницей от ноздрей. Не будь его здесь и не будь Ольвен столь надменна, Марвин заговорил бы первым. Но сейчас он не смел нарушить этикет. Почему-то он сомневался, что его дерзость понравилась бы Ольвен так же, как прежде.
        Она оценила его смирение и, помучив неуютной паузой, наконец изрекла:
        - Рада вашему возвращению, сэйр Марвин. Как ваше самочувствие? Чем вы меня порадуете?
        - Я теперь не склонен радовать кого бы то ни было, моя королева, - сказал Марвин. - Прошу меня великодушно простить.
        - Снова простить, сколько можно? - фыркнула Ольвен и, негромко засмеявшись, повернулась к бездельничающему графу. - Вы помните этого молодого человека, Фредрик? Это Марвин из Фостейна. Я дала ему поручение, а он, похоже, собирается сказать, что не выполнил его.
        - Я бы на его месте поостерёгся, - хмыкнул королевский кузен. Он всё так же тёр ноздри кулаком, но взгляд его тёмных глаз обратился на Марвина, и того снова охватила глухая тревога. - Да, я припоминаю. Марвин из Фостейна, неоднократно отличившийся во множестве славных сражений… И турниров.
        - А также кулачных боёв, - добавила Ольвен. - Я велела ему жениться, не видя другого способа утихомирить этого безумца. И вот теперь он, кажется, снова меня ослушался!
        - Правда? - полюбопытствовал граф Алектио, не сводя с Марвина пытливого, неприятного взгляда. Марвин много бы дал, чтобы знать, что он, бесы его забери, здесь делает.
        Но отмалчиваться дальше стало невозможно.
        - Это так, ваше высочество… и ваше величество. Я не смог выполнить приказ моей королевы по причине гибели моей невесты, Гвеннет из Стойнби.
        «Она знала, - мгновенно понял Марвин, увидев, как блеснули её глаза. - Проклятая сука, она знала! » Ну конечно, у неё ведь наверняка полно шпиков. От этой простой, но запоздалой мысли Марвина захлестнула ярость. Ну что ж, тогда она и о Лукасе из Джейдри, без сомнения, осведомлена. Тем лучше… наверное.
        - Какой ужас! - воскликнула королева. - Бедняжка, такая молоденькая! Как же это произошло?! Она болела?
        - Она… - Марвин вдруг понял, что не знает, как объяснить, что случилось в Хиртоне. И главное - не имеет ни малейшего желания объяснять это ни Ольвен, ни тем более королевскому кузену. Но отвечать было надо, и он ответил:
        - Она была убита, ваше величество.
        - Чудовищно! Как, кем? Смею верить, вы отомстили за неё?
        «Она же смеётся надо мной, - в бессильной злобе думал Марвин, глядя на её картинно заломленные бровки. - Хочет, чтобы я рыдал у её ног, убиваясь горем, а заодно молил о милости и утешении». Но Марвин не стал бы ломать комедию, даже не будь здесь лишнего свидетеля. На это у него просто не осталось сил.
        - Ещё нет, - ровно ответил он. - Но я непременно сделаю это.
        - Непременно сделайте, - сказал граф. - Убийцы молодых красивых женщин должны отправляться к Ледорубу. А вы, мессер, примите мои искренние соболезнования.
        - И мои, - поспешно кивнула Ольвен. - Надо же, какое несчастье! Как это пережили её бедные родители?
        Сука… ты же знаешь, как они это пережили. Наверняка знаешь, что Клифорда Стойнби при известии о гибели дочери разбил паралич. Он лишился речи и, когда Марвин зашёл к нему попрощаться, только смотрел на него с такой ненавистью, что у Марвина ноги в землю вросли… Сэйр Клифорд так и не узнал, как это случилось, Марвин не стал ему рассказывать - он вообще не задержался в Стойнби, только отдал тело Гвеннет и уехал в тот же день, даже не поев с дороги. Ему бы под этой крышей кусок в горло не полез. Да, правильно, всё правильно, он виноват в её гибели. Хотя это и не он открыл окно… Но в этой мысли было что-то тревожащее - неуверенность, растерянность и невысказанный вопрос. Если бы, убив Лукаса из Джейдри, Марвин мог избавиться от этого чувства, он бы умер сам, но сделал это. Однако он знал - теперь уже знал - что это ничего не решит. Поэтому Лукас был жив до сих пор, как и Марвин, а Гвеннет - мертва.
        - Её отца хватил удар, - сухо ответил Марвин. - Лекарь сказал, он проживёт не больше месяца.
        - Ужасно, ужасно, - всплеснула руками Ольвен. - Но что же это выходит, сэйр Марвин? Я ведь обещала, что казню вас, если вы не привезёте мне молодую жену. А обещания свои королеве должно держать. Какая незадача!
        Серьёзность, с которой она говорила всё это, встревожила Марвина куда меньше, чем по-прежнему пристальный взгляд графа Алектио. Тот бросил нюхать золотушницу, видимо, введя себя именно в то состояние, в какое хотел. Его зрачки были расширены, а движения стали резкими, но Марвин видел, что он сосредоточен и деловит. А ведь его высочество - конченый наркоман… Начинающего золотушника травка обычно сперва будоражит, а потом валит с ног - этот же, похоже, нюхает её просто по привычке. И дурман не мешает ему ни размышлять, ни принимать решения.
        «Какое же решение он принимает сейчас? И, главное, - подумал Марвин, - при чём тут я…»
        Отчего-то у него появилась уверенность, что топор палача, которым грозится Ольвен, куда предпочтительнее.
        - Фредрик, что мне делать? - прямо спросила королева. - У сэйра Марвина такое горе! И на сей раз он в самом деле неповинен. Но я ведь пообещала!
        - Ваше величество, как и любая женщина, имеет право иногда быть непоследовательной, - заметил граф.
        Ольвен оскорблённо выпрямилась.
        - Следите за своими словами, граф. Королева тем и отличается от любой женщины, что она сперва королева, а женщина уж потом.
        «Да что ты говоришь? - подумал Марвин, вспоминая её закрытое полумаской лицо и жадно распахнутый рот. - Стало быть, извивалась ты подо мной первым делом как королева, а уж потом - как шлюха».
        Зря он это подумал, потому что эти мысли, видимо, немедленно отразились в его лице. Ольвен не дрогнула, но её напускное сочувствие стало ещё более фальшивым и натянутым, чем до того.
        - Вот именно потому-то, дорогой мой Фредрик, что многие мужчины до сих пор полагают, будто королева - это прежде всего женщина, я и обязана доказать обратное. Нет, мои милостивые мессеры, я дала слово, и я буду его держать. Как ни горько это мне… как женщине.
        Взгляд Ольвен при последних словах метнулся к Марвину и полыхнул так жарко, что он едва не поверил в её искренность. Но дела это не меняло, и Марвину оставалось только поклониться.
        - Как будет угодно моей королеве, - равнодушно сказал он. Брови графа Алектио слегка приподнялись, будто он не понимал такого спокойствия. Эй, парень, ты-то хоть понял, что тебя только что решили отправить под нож? «Я понял, - мысленно ответил ему Марвин. - Но с чего вы решили, что я хочу жить?»
        - Постойте, Ольвен… погодите, у меня есть идея получше!
        - О чём вы?
        - То, что мы обсуждали намедни с его величеством… Вам не кажется, что сэйр Марвин - лучшая кандидатура? Ведь вы брали Уоттерино? - спросил он Марвина - голос графа изменился, окреп, стал резок и требователен - так он, должно быть, говорил, выступая на королевских советах.
        - Да, я принимал участие в сражении…
        - А также в десятке других, верно? Вроде бы были в плену? И сумели бежать?
        - Верно, но…
        - Вы видели когда-нибудь Мессеру? Артенью, герцогиню Пальмеронскую?
        - Не вблизи, ваше высочество.
        - Но узнать бы смогли?
        - Погодите, Фредрик, не хотите ли вы послать за ней сэйра Марвина? - изумлённо перебила королева, и Марвин будто услышал, как в крышку его гроба с торжественным грохотом вбивается последний гвоздь.
        Граф Алектио посмотрел на Ольвен с упрёком.
        - Ну вот, моя королева, теперь у нас нет выбора. Если мы не отрядим с этой миссией сэйра Марвина, нам непременно придётся его убить, причём прямо сейчас.
        Королева с нервным смешком прикрыла ладонью маленький, ярко накрашенный рот.
        - Ох, простите меня… Порой королева действительно - женщина, - сказала она и снова засмеялась. Граф улыбнулся ей в ответ - улыбкой, которую, как они оба, вероятно, полагали, Марвину было не понять - и снова поднёс к носу мешочек с золотушницей. «Так вот на кого она меня променяла, - подумал Марвин, разглядывая покрасневшие ноздри королевского кузена. - Не то чтобы я ревновал, но… но мне жаль короля». Марвин задумался, не объясняется ли довольно неожиданный приезд графа Алектио ко двору и его на глазах растущее влияние особой милостью королевы, но тут же отогнал эту мысль. Это в любом случае не его дело.
        А его дело теперь, кажется, - убить Мессеру.
        Странно, но эта мысль отозвалась в нём не потрясением, а восторгом.
        - Вы хотите, чтобы я убил Мессеру, так?
        Он сказал это вслух, просто чтобы попробовать слова на вкус. Граф удивлённо вскинулся, а Ольвен обернулась, будто оба они забыли, что он умеет говорить.
        - Во-первых, мы этого, разумеется, не хотим, - убрав руку от лица, начал Алектио. - Никто не может желать смерти члену королевской фамилии. Но герцогиня Пальмеронская подняла мятеж. А коль скоро мы вынуждены защищать нашего короля, на то все средства хороши. Во-вторых, я не настаиваю, чтобы это сделали именно вы. Но, с одной стороны, это помогло бы нам отсрочить выполнение фатального для вас обещания её величества. К тому же, я уверен, если вы справитесь с данной миссией, она пересмотрит своё справедливое, но уж слишком суровое решение… простите, моя королева. С другой стороны, вы действительно подходите на эту роль не хуже кого бы то ни было. Вы отважны, преданны короне, и в бою вы превосходно показали себя. К тому же ваша личная драма… - граф поспешно опустил голову, быстро и шумно вдохнул дурман (Марвину казалось, что он пытался спрятать улыбку - или, может, сделать вид , будто хочет её спрятать) и как ни в чём не бывало продолжил: - без сомнения, придаст вашей руке необходимую твёрдость. Я прав?
        - Да уж не сомневайтесь, - сказал Марвин. Ольвен взглянула на него с лёгким удивлением. Марвин ответил ей взглядом столь хмурым, что она даже слегка отпрянула. - Вы сказали истинную правду, ваше высочество. Я почту за великую честь выпустить кишки Мессере, если только мне скажут, где её искать.
        - Не увлекайтесь, - с упрёком сказала Ольвен. - Что за выражения? Кишки он Мессере выпустит. Эта Мессера - сестра короля!
        - Во вторую очередь, - возразил граф. - И уже в третью - женщина. А в первую - она мятежница, и пока она жива, корона в опасности. Нет, Ольвен, мне определённо нравится настрой этого молодого человека. Другой на его месте мог бы и дрогнуть в последний миг, ведь надо поднять руку на принцессу крови… А он не дрогнет.
        - Ещё бы я дрогнул, - сказал Марвин. - Её величество лучше других знает, что слабость плоти в число моих недостатков не входит.
        Он совсем обезумел, если ляпнул такое, но удержаться не было никаких сил. Зато наконец-то он сумел внести лёгкое смятение в эту тошнотворно просчитанную сцену: Ольвен подскочила, а граф Алектио нахмурился так сильно, что меж бровей пролегла складка. Но оба они были не дураками и мгновенно поняли, что лучший выход - оставить сальный намёк без внимания. Ольвен выдавила улыбку, а граф благосклонно кивнул. Оба они быстро справились с собой.
        - Это так, - сказала королева. - Что ж, вы меня убедили, мессеры.
        - Рад слышать это, - сказал граф. - Завтра же на совете я предложу его величеству кандидатуру сэйра Марвина. Мессер, будьте любезны не покидать замок. Если его величество поддержит мои предложения, завтра вы будете осведомлены о деталях вашей миссии. Верю, что мы не ошиблись в вас.
        - С радостью разделяю эту веру, - сказала Ольвен и протянула Марвину руку для поцелуя. Ему, видимо, полагалось обомлеть от подобной милости, но он не доставил Ольвен такого удовольствия и поцеловал её ручку сухо и коротко, не глядя королеве в глаза. Ледоруб с ней, всё, что она могла сделать, она уже сделала. Хуже не будет, потому что некуда.
        Подчёркнутая официальность прощания окончательно прояснила положение вещей. Марвин поклонился графу и покинул покои королевы, чувствуя себя полным идиотом, и в то же время не в силах отделаться от радостного возбуждения, разгоревшегося в его груди. Он успел отвыкнуть от этого чувства, и теперь радовался ему, как радуются первым лучам весеннего солнца после затянувшейся зимы. Что бы ни задумали Ольвен с её новым любовником, это не его дело - ему нравилось, чем это обернулось. Король утвердит его кандидатуру, Марвин в этом не сомневался - из того, что он видел и слышал, он успел заключить, что король был последним человеком, принимающим решения что в этом замке, что в этой стране. А стало быть, будет драка. Неважно, с кем и почему. Просто хорошая драка. «О Единый, это же именно то, чего мне так не хватает, - подумал Марвин. - Чего мне всегда не хватает, сколько бы я ни дрался».
        За время его отсутствия большинство рыцарей, собравшихся в Таймене после разгрома герцогини, разъехались, а из оставшихся Марвин никого не знал. Его это полностью устраивало - как и приказ не оставлять замка до завтра. Он прибыл только утром и страшно вымотался, ему хотелось завалиться спать часиков на пятнадцать и, главное, ни о чём не думать. Но это как раз оказалось легко: оказывается, пустота и неизвестность в будущем давила на него куда сильнее, чем мучительный груз недавнего прошлого. Что бы ни означали кулуарные заговоры королевской родни, не подлежит сомнению одно: король понимает и признаёт, что война только началась. И, Единый, как же это хорошо!
        Марвин сладко мечтал об этом, стягивая с себя ненавистную придворную одежду - бесы бы побрали эти жилеты, под доспехи они ещё нужны, чтоб железо не натирало, но здесь-то зачем? Марвину давило грудь, от возбуждения и уже глухой, но всё ещё ощутимой ярости ему было трудно дышать, и, оставшись в одной рубахе и нижних штанах, он подошёл к окну.
        Но распахивать его не стал.
        - Марвин! Ты вернулся!
        «Твою мать», - раздражённо подумал Марвин, круто оборачиваясь и не желая признавать, что почувствовал облегчение. Потому что не вломись Петер Локрид в его комнату в этот миг, он непременно снова стал бы думать о вещах, думать о которых не стоило.
        Петер остановился у порога, сделал шаг назад.
        - Ты спать собирался? Прости, я узнал, что ты в замке и…
        - Да ладно, - махнул рукой Марвин. Он был раздосадован - но ещё больше удивлён настырностью этого мальчишки, то и дело оказывающегося рядом с ним. К тому же он заметил в руке Петера бутылку - это сразу вынудило его сменить гнев на милость.
        - Давно ты вернулся?
        - Сегодня.
        - Ну и где молодая жена? - подмигнул Петер.
        - В могиле, - коротко ответил Марвин.
        Улыбка Петера погасла. А потом он выругался - так громко, витиевато и, главное, так от души, что Марвин усомнился, не слишком ли к нему несправедлив. Уж по крайней мере, ругань Петера прозвучала намного искреннее, чем возгласы ужаса, испускаемые её ублюдочным величеством королевой Ольвен.
        Марвин отошёл от окна (и сразу почувствовал неясное облегчение), завалился на постель с ногами.
        - Надо выпить, - сказал он.
        - Точно надо, - согласился Петер, что они и сделали. Петер ни о чём не расспрашивал, как всегда, и это Марвина тоже вполне устраивало. Опрокидывая в горло вино, он подумал, что всё равно сейчас не смог бы уснуть.
        - А что королева?.. - поинтересовался Петер наконец.
        - Королева хотела отрубить мне башку. Но потом они с графом Алектио предпочли отправить меня убивать герцогиню.
        Петер поперхнулся вином и уставился на него, как на сумасшедшего.
        - Ну-ка, отсюда поподробнее!
        - Да я и сам в догадках теряюсь, - пожал плечами Марвин. - Понял только, что задумали они это ещё до моего приезда. И почти наверняка до того, как Ольвен узнала, что Гвеннет мертва. Вообще, всё это походило на хорошо отрепетированный спектакль. Как они говорили и что… Только вот не возьму в толк, с чего мне такая честь.
        Петер задумчиво смотрел на него, барабаня пальцами по бутылке. Потом покачал головой.
        - Это очень странно, Марвин. Убийство герцогини - дело слишком ответственное, чтобы посылать на него кого попало. Я имею в виду, - поспешно добавил он, - для таких вещей существуют специально тренированные и многократно проверенные агенты… Это не дело для обычного, пусть и верного рыцаря, прославившегося в боях.
        - Это я сообразил, - сухо сказал Марвин. - Но, видимо, зачем-то им понадобилось меня уверить, что я - их последняя надежда. Я не стал их разубеждать.
        - Может быть, и напрасно… К тому же будь всё настолько серьёзно, тебя бы отправили немедленно, не дав возможности проболтаться. Ты-то, конечно, особо болтать и не стал бы, - снова поправился он, - но кто-то другой…
        «Странно, - подумал Марвин, - как он подбирает слова в разговоре со мной, неужели боится?»
        - Они запретили мне покидать замок, - сказал Марвин. - До получения окончательных инструкций.
        Петер умолк. Потом покачал головой.
        - Ох, хреново всё это…
        - А по-моему, неплохо, - сказал Марвин и растянулся на постели. - Я же всё равно тут со скуки бы подох.
        - Ты, я вижу, не особо убит горем, - тихо проговорил Петер.
        Марвин посмотрел на него в упор.
        - Ты прав, приятель. Хотя, смею верить, и счастливым я тоже не кажусь. Так что избавь меня от морали о полугодовом трауре. Будь любезен.
        - Ты… сделал всё, что мог? Я хочу сказать… то, что ты сейчас так радостно воспринял откровенную подставу… это не оттого, что ты… хочешь умереть?
        Ох, как же он мямлит иногда, будто задрипанный паж, едва выбравшийся из-под материнской юбки. И не важно, что именно говорит - отводя глаза, прочищая горло и запинаясь через слово. Совсем не важно.
        Но слова сказаны, вопрос задан, и какая разница, как и кем…
        Сделал ли ты всё, что мог, Марвин из Фостейна, чтобы спасти свою невесту? И если нет, то почему , Ледоруб тебя раздери?
        Потому что… потому что… - ответ витал где-то совсем рядом, но ускользал, будто вода, уходящая сквозь пальцы. Грязная, мутная вода, смешанная с кровью.
        Марвин сел, упёрся локтями в колени и, опустив голову, вцепился в волосы руками.
        - Всё так… запуталось, - медленно проговорил он. - Да, наверное, я сделал… что мог тогда. А потом… потом я просто уехал. Я ничего не мог сделать, когда он убил её, а потом думал только о том, что надо забрать её тело оттуда… и похоронить по-человечески. Я думал, что если не сделаю для неё хотя бы этого, любая месть… будет…
        Он смолк, задохнувшись, и просто не знал, что сказать дальше - какой была бы эта месть? Неправильной? недостаточной? бесполезной? Или всё дело в том, что Марвину не хотелось мстить Лукасу из Джейдри за Гвеннет? Ему хотелось мстить только за себя, за то, что он чувствует, чего чувствовать не должен…
        - Ты его не убил? - донёсся до него голос, далёкий, тихий, и хотя он явно принадлежал Петеру из Локрида, Марвину показалось, что это голос самого Единого. - Ты мог до него дотянуться и… не убил?..
        «ДА!!!
        Да, проклятье, да, да, да!!! Я не убил его. Зачем его убивать, если ему от этого не станет даже вполовину так больно, как мне?! Тут нужно что-то другое, но я не знаю, что. А объяснить мне может только он. И пока он меня не научит, я не стану даже пытаться. Хоть ради Гвеннет, хоть ради кого угодно в этом трижды проклятом мире».
        Марвин почувствовал чью-то руку на своём плече и вздрогнул, но, вскинувшись, увидел перед собой не голубые, а карие глаза - и внезапно ощутил дикое, разрывающее на части разочарование.
        - Твою невесту убил тот человек из Балендора?
        - Убирайся, - сказал Марвин.
        Петер убрал руку с его плеча. Встал, молча вышел, прикрыв за собой дверь. Марвин какое-то время слушал его удаляющиеся шаги. Потом подумал: должно быть, из этого Петера мог бы получиться хороший друг. И сразу за этой мыслью пришла другая, произнесённая в его голове незнакомым желчным голосом: любопытно, а что бы по этому поводу сказал Лукас? Что-нибудь вроде того, что лишь по молодости можно делить людей на тех, кто мог бы стать твоим другом, и тех, кто нет…
        Марвин лёг на спину, сцепив пальцы на затылке, и стал смотреть в потолок.
        Этой ночью сон к нему так и не пришёл.
        Лукас вырос в семье, принадлежащей к сословию, где религиозность считалась проявлением хорошего тона. Быть может, именно поэтому он был столь категорически нерелигиозен. Во времена его юности это значения не имело - в конце концов, сорвиголовой и богохульником был даже Дерек, и Лукас ни разу не видал, чтобы он, назвав своего сюзерена старым пердуном, виновато осенял себя святым знамением. Конечно, когда Дерек принял сан, всё изменилось - то есть они по-прежнему напивались и дебоширили, только Дерек теперь всякий раз после драки бегал на исповедь. Они тогда были стеснены в средствах, и пособие, выделяемое орденом патрицианцев своим рыцарям, пришлось юным воинам очень кстати. В какой-то момент Лукас даже едва не поддался на уговоры - но именно тогда-то ему и пришлось выполнить первый заказ святых братьев, и он получил возможность познакомиться с ними поближе. Возможность пришлась вовремя: Лукас поклялся себе, что скорее помрёт с голоду, чем свяжется с этими пройдохами и шарлатанами всерьёз. С голоду он, впрочем, не помер - вскоре ему пожаловали рыцарство, и к этому времени он уже уразумел, что
нельзя поносить короля вслух, клясться Ледорубом при патрицианцах и признаваться, что не ходил в храм десять лет. Удивительно было другое: то, что прежде все эти мальчишеские глупости ничуть не мешали ему производить на патрицианцев благоприятное впечатление. Но, наверное, они просто чувствовали в нём потенциал, а потому многое спускали с рук. Потенциал, похоже, чувствовали до сих пор - но спускать богохульства уже станут вряд ли, поэтому, переступая порог храма Первопрестола - верховного храма Единого в Таймене, - Лукас прилежно осенил лицо святым знамением. Ему даже напрягаться не понадобилось: давно вошло в привычку.
        А ещё у него вошло в привычку держать при себе отношение к происходящему, особенно если не хочется привлекать к своей особе лишнего внимания. Посему он предпочёл склонить голову, сложить руки на груди и слиться с толпой молящихся. Толпа, надо сказать, была невелика: шёл пятый день Покаянной недели, во время которой каждый истинно верующий в Единого должен был предстать перед его слугами и отчитаться за свои прегрешения, а в награду за явку с повинной получить не столь суровую, как обычно, епитимью. Все истинно верующие обычно собирались в главном храме столицы в первый день Покаянной недели - среди них было немало тех, кто пришёл поглазеть на короля с королевой, преклоняющих колена перед верховным магистром. Лукас и сам бы не отказался от такого зрелища - приятно посмотреть, как склоняется в поклоне главная стерва Хандл-Тера, но к началу молебна он попросту не успевал. И так примчался из Хиртона сломя голову - но и теперь не был уверен, что успел.
        Полупустой храм в основном наполняли простолюдины: некоторым всё же хотелось получить прощение не от кого-нибудь, а от магистров святого ордена, самолично принимавших исповеди всех желающих в эти дни. Каторжная работа, должно быть, - целый день кряду выслушивать чужое нытьё. Бедняга Дерек, и как он только выдерживает. Но уклоняться от обязанностей мессер магистр не стал - Лукас в этом и не сомневался, потому по приезде в Таймену и пришёл прямо в храм, даже не переодевшись с дороги. Неучтиво, конечно, по отношению к Единому, но, с другой стороны, разве храм - не первое место, куда по прибытии в город должен бросаться любой истинно верующий? А баня - уже потом.
        Чадили толстые синие свечи, под крышей тоненько пел хор мальчиков. Двери храма были распахнуты настежь, приветствуя любого пожелавшего войти, и дым благовоний обдавал стоящих у входа приторно-сладкой волной. Внутри наверняка не продохнуть, и Лукасу не очень хотелось идти в эту душегубку, но выбора не оставалось. Он протиснулся внутрь, окинул взглядом очередь молящихся. Очередей на самом деле было три: в двух из них толпилась чернь, ещё одна, небольшая, состояла сплошь из горделиво озиравшихся мессеров и скромно потупившихся месстрес. Никакого равноправия даже перед Богом, вздохнул Лукас про себя. Ну да в самом деле, благородным мессерам недосуг ждать вместе со всеми - у них брага стынет.
        Как и следовало предполагать, Дерек принимал исповедь в третьей очереди - выслушивать простолюдинов предоставили монахам саном пониже. Лукас окунул пальцы в святую воду - талый лёд, привезённый с вершин Хребта Костяшек, где по преданию Святой Патриц впервые встретил Ледоруба. Вода была тухлой и дурно пахла, но Лукас, не дрогнув, провёл мокрыми пальцами по губам и встал в конец очереди, сразу за невысоким темноволосым пареньком, смущённо теребившим в руках мятую шапку. Вот шапка - это хорошо. В Таймене было куда холоднее, чем в южной доле Предплечья - оказывается, он успел привыкнуть к южному климату, и теперь мёрз. В храме, как он и предполагал, стояла духота, но от толстых каменных стен немилосердно тянуло холодом.
        Лукас окинул храм взглядом, пытаясь вспомнить, когда в последний раз посещал подобное место… Кажется, ещё с Дереком. Тогда они, впрочем, скорее были потрясены богатством внутреннего убранства - по сравнению с убогими жилищами мелкопоместных рыцарей, которым в то время служили, - а отнюдь не духом могущества, которое Дерек разглядел позже и которым так и не сумел заразить Лукаса. Впрочем что в том, давнем храме, что в этом главным предметом, притягивающим взгляд, была каменная ладонь с отставленным большим пальцем - очень тщательно выполненная, с мельчайшими морщинками и складками на пальцах, с кутикулой вдоль корня каждого ногтя - но без единой линии на самой ладони. По традиции её никак не украшали - храм мог похвастаться лишь качеством и скрупулезностью выполнения скульптуры. Зато пространство вокруг неё, от пьедестала до самых стен, было устлано златоткаными коврами и платками, щедро расшитыми жемчугом. А ещё витражи в окнах из цветного стекла, медные рамы, позолоченные постаменты для восседающих священнослужителей - Лукас не переставал поражаться, откуда патрицианцы берут деньги на всё это.
Насколько он знал, они только ссужали - своим рыцарям, чужим рыцарям, королю, а может, и заморским варварам. Им все были кругом должны, и потому они всех держали за горло. У них была своя армия, способная вытряхивать долги, и свой Совет, вертевший королём, как ему вздумается, - словом, предприимчивые ребята. Дерек говаривал, что Лукасу среди них самое место. Лукас смеялся. И делал то, за что патрицианцы ему платили, - но на большее не согласился бы никогда. Он подозревал, что чувство вседозволенности, которым наделён всякий патрицианец, затягивает. А он не любил чувствовать себя зависимым - пусть бы даже от собственных желаний.
        Очередь двигалась медленно - точнее, с четверть часа уже не двигалась вовсе. Дерек, кажущийся немного усталым и бледным в своём торжественном ярко-алом облачении, равнодушно кивал, глядя на темя женщины, что-то невнятно и сбивчиво бормотавшей у его ног. Ох, грешна, должно быть, так грешна… Что, конечно, не помешает ей по-прежнему спать со своим конюхом, едва она доберётся до дому. Дерек был хорошим патрицианцем, и его лицо оставалось непроницаемо, а взгляд невозможно было поймать, но Лукас знал, что в душе ему это всё тоже тошно. Во всяком случае, Лукасу хотелось бы верить в это.
        Он вдруг понял, что что-то не так, - и обозлился на себя за то, что не заметил раньше. Мальчишка, стоящий перед ним, уже в третий раз оборачивался и смотрел на него - бегло, но слишком пристально, чтобы это можно было объяснить обычной скукой, вынуждающей столь хамски разглядывать стоящих рядом. Лукас был уверен, что никогда прежде его не видел, - парень был на вид обычный, но такие взгляды Лукас не забывал. Мальчишка встретился с ним глазами и быстро отвернулся. Лукас слегка наклонился вперёд - так, что его лицо оказалось у парня над плечом, и внятно произнёс:
        - Мессер, будьте любезны по окончании молебна дождаться меня у выхода. Я имею к вам разговор.
        Пение хора, вздохи и невнятное бормотание молящихся почти заглушили его шепот, но парень, без сомнения, всё расслышал - Лукас видел, как краска схлынула с его лица. Возможно, он даже ответил бы, но тут шибко грешная месстрес наконец решила, что теперь чиста, словно горлица, и поднялась с колен. Дерек рассеяно благословил её, так же рассеяно наложил епитимью - от усталости, видимо, слишком громко, и все услышали, что месстрес положено сто поклонов ежеутренне и еженощно на протяжении месяца. Что же она такого натворила, интересно? Неужели у неё несколько конюхов? А по платью и не скажешь. Как жаль, нет времени познакомиться с ней поближе.
        Месстрес, впрочем, судя по виду, сочла, что легко отделалась, - она порхнула в сторону, к чаше со святой водой, и тут же её сменил стоявший перед Лукасом парень. Он торопливо бухнулся на колени - то ли с перепугу, то ли от усердия не на молитвенную скамеечку, а рядом с ней, торопливо забубнил покаяние. Исповедальный помост находился в пяти шагах, но акустика в этой части зала была что надо, то есть совершенно никакая - Лукас не мог разобрать ни единого слова. Мальчишка закончил быстро, даже слишком быстро - неужели впрямь испугался?.. Когда он встал, Лукас посмотрел прямо на него, хотя это и противоречило правилам поведения в храме, - и парень отвернулся, пряча взгляд. Забавно… Интересно, дождётся у входа или сбежит?
        Это была последняя мысль Лукаса, прямо либо косвенно касавшаяся молодого человека, - через мгновение он опустился на колени перед Дереком и забыл обо всём, кроме того, что привело его в Таймену на сей раз.
        - Мир вам, мессер магистр. Соблаговолите выслушать нечестивого.
        Дерек владел собой мастерски - не будь Лукас в том уверен, не стал бы его провоцировать. Впрочем, был момент, когда он всерьёз обеспокоился, не сказалась ли усталость и духота на мессере магистре самым нежелательным образом.
        - Лукас, - не поднимая головы, равнодушно пробормотал Дерек, хотя Лукас знал, что он убить его готов. - Ты в своём уме? Зачем ты здесь?
        - Ты меня вызвал, если помнишь. Причём довольно бесцеремонно. Я буквально с места сорвался, а ты ещё недоволен?
        - Но нельзя ведь было приходить сюда. Ты же был на стороне Артеньи, если тебя кто-то узнает…
        - На Артенью меня натравил ты. К тому же ты писал, что я под защитой ордена.
        - Всё равно, что ты здесь-то делаешь?!
        - Тише, ваше преподобие, мои грехи не столь ужасны, смею полагать.
        Дерек осёкся, сообразив, что эмоциональность, с которой он произнёс последние слова, могла озадачить тех, кто ждал своей очереди на исповедь. Потом покачал головой.
        - Твои грехи чудовищны и непростительны. Где ты остановился?
        - Гостиница «Орлан и решка».
        - Я за тобой пришлю.
        - Дерек, я не опоздал? - всё же решился спросить Лукас.
        - Нет. Как раз вовремя. Хотя всё равно не надо было сюда приходить. А теперь прочь, безбожник. Девять недель строгого поста и воздержания, триста поклонов трижды в день, - громко оповестил он.
        «Мстительный, гад. Теперь-то небось подумают, что я изнасиловал нетронутую деву или убил ребёнка», - подумал Лукас, приняв благословение и встав с колен. Талая вода в чаше у исповедальни была посвежее, чем та, что у входа, в ней даже плавали кусочки льда - конечно, не высокогорного, но зато она была по-настоящему холодной. Лукас с удовольствием смочил ею губы и, подняв голову, провёл раскрытой ладонью по лицу. Этот жест дался ему словно бы сам собой, совсем без усилий. Огромная каменная рука над самой его головой вблизи казалась ещё более грозной, чем издали. Но, как ни странно, от неё исходило тепло. Должно быть, с другой стороны была маленькая печь с углями, и камень прогревали изнутри. На мгновение Лукасу даже показалось, что сомкнутые пальцы слабо шелохнулись, будто прося его подойти ближе. Странно, запаха золотушницы в храме не ощущалось. Должно быть, померещилось от духоты.
        Лукас вышел из храма и всей грудью, насколько мог глубоко вдохнул морозный воздух. День клонился к вечеру, маленькое тусклое солнце висело над самыми крышами. То, что ещё недавно казалось Лукасу промозглостью, теперь обернулось блаженной свежестью, и он решил прогуляться до гостиницы пешком. Сюда он приехал в наёмной карете - конь слишком устал с дороги, да и сам Лукас, признаться, тоже вымотался изрядно. Гнал как сумасшедший… думая, не поздно ли. Если бы он опоздал, было бы так обидно! Просто до смерти. Столько усилий оказалось бы потрачено зря. Столько усилий - а ещё жизнь глупой, но милой и ни в чём не повинной девушки по имени Гвеннет из Стойнби.
        Мальчишки, привлекшего его внимание в храме, разумеется, снаружи не оказалось. Лукас свернул в ближайший переулок и пошёл по мощёной мелким камнем улице по направлению к Новой Таймене - кварталу, где располагались особняки дворян. Парень был хорошо одет, стало быть, либо там живёт, либо в королевском замке - но дорога туда так и так одна. Не то чтобы Лукас в самом деле надеялся его догнать, но ему было любопытно. К тому же он сомневался, что Дерек пришлёт за ним сегодня.
        Первопрестольный храм располагался по соседству с рыночной площадью, и окрестные улочки были запружены лавками, большинство из которых ещё не успели закрыться. Лукас шагал, оглядываясь и стараясь не пропустить ни одной. Пройдя два квартала, остановился напротив оружейной мастерской. До блеска начищенная вывеска в виде двух скрещенных мечей ярко полыхала в закатном свете. Лукас помедлил мгновение, потом вошёл внутрь.
        И ничуть не удивился, увидев давешнего паренька, рассеянно разглядывавшего увешанный кинжалами ковёр на стене. Будь Лукасу восемнадцать лет, он бы тоже решил совместить приятное с полезным и схорониться от нежелательного собеседника в оружейной лавке, где хоть есть чем себя занять.
        Хозяин мастерской, уже, видимо, не ждавший сегодня посетителей, приветствовал гостя. Лукас небрежно кивнул, ловя ошарашенный взгляд обернувшегося парня. Потом прошёлся вдоль столов, разглядывая клинки, тронул один из них, походя проверил балансировку, положил на место - и развернулся, оказавшись прямо напротив молодого человека. Тот, надо отдать ему должное, больше не пытался сбежать - только глядел на Лукаса так, словно встретил самого Ледоруба. «Как забавно… а хорошо, что я всё-таки его догнал», - подумал Лукас.
        - Ну, мессер, что же вы меня не дождались?
        - Вы что, следили за мной? - резко спросил парень в ответ, а потом быстро облизнул губы, и дерзость в его тоне как-то не вязалась с этим жестом.
        - Многовато вам чести, - пожал плечами Лукас. - Я просто шёл домой и решил заглянуть в оружейную. Мне нужен кинжал. Хозяин, что посоветуете?
        - Вот, не угодно ли благородному мессеру взглянуть…
        Лукас перевёл внимание на торговца и его товар, отмечая краем глаза, что парень не спускает с него глаз. Лукас слушал угодливую болтовню оружейника, перебирая предлагаемое им оружие. Снаружи быстро темнело, не помешало бы зажечь свечи, а впрочем, полумрак сейчас только кстати. Лукасу не хотелось, чтобы его разглядывали слишком пристально.
        - Вот эти два неплохи, - сказал он, обращаясь к парню, и тот вздрогнул от неожиданности. - Что думаете? Какой мне выбрать?
        - Я не знаю… для чего он вам, - собравшись, довольно ровно сказал тот. Лукас про себя восхитился его самоконтролем.
        - В подарок, конечно. Вы ещё молоды, и не знаете, что кинжалы всегда покупают только в подарок. Вот у этого, глядите, - отличная сталь. Хозяин, дай света, не видно же ни беса.
        Оружейник кинулся выполнять приказ, и Лукас, воспользовавшись тем, что они остались наедине, негромко сказал:
        - Ну, так что думаете?
        - Что вам от меня нужно? - наконец спросил тот.
        - О, вот и к делу. Мне нужно кое-что у вас узнать, мессер. А именно - чем я заслужил взгляды, которые вы кидали на меня в храме. И которые, к слову, продолжаете кидать теперь. Вы считаете меня виновным в смерти ваших близких родственников?
        Парень молча смотрел на него. Закусил губу, потом решился:
        - Вы ведь Лукас из Джейдри, так?
        - Я польщён, - искренне восхитился Лукас. - Вот уж не думал, что моя популярность в столице столь велика, что меня узнают в лицо.
        - Я помню вас… хорошо помню после Балендора. Вы тогда выиграли турнир.
        - Турнир? - Лукас задумался. - Да, кажется, было что-то такое прошлой осенью. Вроде бы. Я редко участвую в турнирах. Что, я вышиб вас из седла?
        - Нет… Я не принимал участия…
        - Это правильно. Зачем сильному и здоровому молодому человеку эти глупости, когда есть настоящая война?
        - Вы тогда вышибли из седла не меня.
        Лукас обратил на него безмятежный взгляд.
        - А кого?
        - Я думаю, вы помните, сэйр Лукас.
        Подоспел хозяин лавки с канделябром. Отливающая синевой сталь замерцала в свете свечей.
        - Как ваше имя, молодой человек?
        - Петер из Локрида, к вашим услугам, мессер.
        - Вы близко знаете Марвина?
        Лукас снова разглядывал кинжал. Вещь в самом деле оказалась неожиданно недурна, её было приятно держать в руках - и, несомненно, будет более чем приятно пустить в ход. Лукас не особенно любил убивать, и уж подавно - исподтишка, но порой это приходилось делать, и тогда его не терзали ни брезгливость, ни, тем более, угрызения совести.
        - Не думаю. Его никто не знает близко.
        - Это верно, - почти с удовольствием кивнул Лукас. - Но он говорил вам обо мне?
        - Не совсем… Я был тогда в Балендоре и видел вас. Видел… что вы сделали.
        - Я сделал?! Помилуйте, это он меня едва на тот свет не отправил.
        Петер промолчал. Лукас подумал, что парень то ли слишком умён, то ли слишком острожен - хотя при том достаточно беспечен и глуп, чтобы таращиться на него, случайно встретив.
        - Он сказал, что вы убили его невесту, - пробормотал Петер.
        - Это Марвин так сказал? Именно так? - вопрос прозвучал резче, чем Лукас рассчитывал, и это его неприятно поразило.
        - Н-нет, - парень вдруг растерялся. - Но… я так понял. Я не понимаю, как вы могли так поступить! - выпалил он; о нет, мысленно простонал Лукас, вот сейчас и начнутся нотации о чести и совести, не зря мальчишка так оживился - небось в своей струе себя почувствовал. - Как можно было довести до гибели невинную девушку ради… ради…
        - Ради чего, сэйр Петер? - вполголоса спросил Лукас.
        Тот осёкся. Похоже, Марвин в самом деле не слишком с ним откровенничает… хотя определённо больше, чем надо. Или - Лукасу хотелось в это верить - больше, чем сам хотел бы. Вот последнее было понятно и даже простительно.
        - Мои дела с Марвином - это дела мои и Марвина, молодой человек. Более чем уверен, что он сказал бы вам то же самое. Или вы утверждаете, что он просил вас о помощи?
        - Нет!
        - Какое праведное возмущение. И сами ведь такой мысли не допускаете, верно? Сэйр Петер… я могу просить вас об одолжении?
        По лицу мальчишки Лукас видел, что тот вполне осознаёт, в какое глупое положение попал, - что ж, уже не так плохо. Определённо парень небезнадёжен. Но Марвину, конечно, и в подмётки не годится, хотя они почти ровесники.
        - Можете, - неуверенно ответил Петер наконец, понимая, что поводов отказаться у него нет.
        - Скажите Марвину, что я здесь. В Таймене. Остановился в гостинице «Орлан и решка». Передайте, что я буду его ждать.
        Петер сглотнул. Кадык на его горле дёргался. Лукас погладил рукоятку кинжала, который по-прежнему держал в руке.
        - Вы запомните это простое поручение, сэйр Петер?
        - Д-да… сэйр Лукас.
        - Буду вашим должником. И в отличие от Марвина, свои долги я привык платить. Ну, так что всё-таки скажете? Я, кажется, выбрал. Одобряете?
        От резкой смены предмета разговора Петер слегка ошалел, и только пробормотал что-то невнятное. Впрочем, Лукас и не ждал, что парнишка что-то всерьёз смыслит в оружии.
        - Хозяин, прими-ка плату, - лениво сказал Лукас и принялся неторопливо отсчитывать нужную сумму. У Петера было время, чтобы удрать - и в глубине души Лукасу почти хотелось, чтобы он это сделал… но, видать, не судьба. Хотя он не верил в судьбу. Прежде, по крайней мере.
        Когда Лукас повернулся к двери, Петер всё ещё был здесь, хотя уже и шёл к выходу. Вид у него был потерянный - как у человека, проснувшегося в незнакомом месте. «Наверное, он представлял меня совсем не таким», - подумал Лукас и взял его за плечо.
        - Вы ещё здесь? Ну надо же, никак нам сегодня не расстаться…
        Они переступили порог вместе. Локоть Лукаса крепко прижимался к локтю Петера, а ладонь его правой руки грела рукоять только что купленного кинжала, которым Лукасу оставалось владеть несколько минут. А жаль - и впрямь неплохое оружие.
        Снаружи уже совсем стемнело. Торговцы сворачивали лавки, некоторые успели зажечь над дверями фонари, но здесь, у входа в оружейную, было темно - кого хочешь режь, только не шуми…
        - Позволю себе на прощанье один совет, - тихо сказал Лукас, наклоняясь к уху Петера. Тот напрягся, его плечо под ладонью Лукаса было как кремень. - Держись подальше от этого волчонка, парень. Покусает. Разного вы с ним поля ягоды. А теперь пошёл!
        Он с силой толкнул Петера в спину - так, что тот пробежал пару шагов, едва не упав. К счастью, мальчишке хватило ума идти дальше и не оборачиваться.
        Лукас круто развернулся, сделал два твёрдых шага от двери, к закоулку, в который обрывалась улица, и коротким движением всадил только что купленный кинжал под ребро человека, стоящего там. На самом деле в основном благодаря этому человеку, чьё тело теперь тяжко оседало на его руке, Лукас и понял, что Петер здесь. Он уже видел сегодня это лицо в храме, походя отметил как типичного наёмного убийцу, какими кишит Старая Таймена, и даже не запомнил бы, если бы не увидел снова - у оружейной лавки, чуть поодаль от входа. Убийца явно кого-то дожидался, и, припомнив, что в храме этот человек поглядывал на исповедующихся дворян, Лукас рассудил, что охотится он за тем, кто сейчас находится внутри. К несчастью для наёмника, этим человеком оказался Петер Локрид, который должен был ещё какое-то время пожить.
        Лукас выдернул лезвие и пошёл дальше, мимо рухнувшего наземь трупа, не сбавляя шаг. Через пять кварталов выбросил кинжал в канаву. Он давно не убивал ножами, и с непривычки запачкал руку кровью - пришлось спрятать её в карман. Он шёл ещё какое-то время, прежде чем заметил, что сжимает кулак.
        Лукасу не было дела, кто и зачем хотел убить Петера Локрида. Дворцовые интриги или происки чьего-то ревнивого мужа - всё равно. Да в общем-то и долг, который Лукас признал за собой перед Петером, тоже ни при чём. Просто этот мальчик сейчас был его гонцом. Конечно, гонцов казнят за дурные вести - но не раньше, чем они эти вести донесут. К тому же Лукас вовсе не собирался лишать Марвина удовольствия сделать это самому.
        Кобыла была гнедая, совсем ещё молоденькая, хотя и выносливая. Будь она женщиной, её считали бы распутницей и дочерью Ледоруба, завистницы травили бы её, а мужчины убивали бы друг друга десятками ради одной её улыбки. Но Единому было угодно заточить её дух в тело лошади, поэтому она была просто кобылой, красивой, норовистой и глупой. В точности как женщина, преподнесшая Марвину сей поистине королевский подарок. Прощальный, надо полагать. Но Марвин не верил, что королева чувствует угрызения совести, - значит, либо насмешничает, либо намекает на возможное возвращение милости. Что ж, по крайней мере, она позаботилась о том, чтобы Марвин за время своего путешествия ни на миг не забывал об их… хм, скачках. Ещё бы - с таким-то напоминанием, обуздать которое, похоже, будет не легче, чем дарительницу. И, что хуже всего, наверняка с тем же посредственным удовольствием.
        Марвин тяжело вздохнул и снова обрушил хлыст на круп животного. Лошадка содрогнулась под ним, разъярённо заржала, загребла песок передними ногами. Так тебе, красавица. Жаль, Ольвен нас не видит. Марвину хотелось бы верить, что королева подглядывает из окна, как он объезжает её подарок на заднем дворе, но это уж было бы для него слишком много чести. В последнее время он стал реалистом.
        Поэтому сдался, едва кобылка перестала вставать под ним на дыбы. Довольно на первый раз. Приручать её есть с его руки Марвин и так не собирался. Хотя было бы забавно… но ему в ближайшее время будет не до подобных шалостей. По-настоящему хороший конь понадобится куда больше, если он в самом деле собирается нагнать Мессеру. «Я и впрямь собираюсь это сделать?» - в который раз спросил себя Марвин, и в который раз не стал отвечать. Ему велели - он выполнит. По крайней мере, попытается.
        Он соскочил на землю, взрыхлив песок носками сапог, и бросил повод ожидавшему конюху.
        - Напои эту дуру. И чтоб через час была готова.
        Кобылка, словно уловив в его голосе презрение, возмущённо замотала головой. Конюх повёл её к конюшне, что-то ласково приговаривая. Кобыла тяжело переступала ногами и фыркала, будто жалуясь ему на грубияна-хозяина. Марвин проводил их задумчивым взглядом. А может, он в самом деле грубиян… может, с ними надо совсем не так. Не хлыстом по крупу, а ласково приговаривая на ушко… Но тогда ведь они совершенно отбиваются от рук. И посылают тебя на самоубийственное задание, одарив на прощанье паршивой кобылой.
        Хмурясь, Марвин отвернулся от конюшен. Ему было велено выехать завтра поутру, но он решил, что не станет задерживаться в Таймене. Оставалось проверить снаряжение и запастись провиантом на первые дни - ехать придётся быстро, лучше сэкономить время на остановках. А что до перспективы загнать кобылу, то она Марвина не слишком беспокоила.
        Во внутреннем дворе было немноголюдно, в основном сновали слуги, да парочка оруженосцев глазела, как он объезжает лошадь. Марвина они раздражали, но он не счёл нужным обращать на них внимание, да и мальчишки вскоре отвлеклись от него, когда к ним подошёл третий - они и сейчас о чём-то увлечённо болтали, стоя у ограждения. Марвин, проходя мимо, скользнул по ним взглядом. Оруженосец, подошедший последним, тоже посмотрел на него - мельком, вполне равнодушно… нет, слишком равнодушно.
        Что-то кольнуло Марвина - быстро и почти неощутимо, будто запрятанная в одежде игла с ядом. Он почти дошёл до дверей в спальные помещения, стараясь не замечать этого чувства, потом обернулся.
        Двое оруженосцев, поняв, что ничего интересного тут больше не произойдёт, отошли, а третий стоял у ограды и смотрел на него.
        Они встретились взглядами, мальчишка тут же отвернулся и шмыгнул было за угол, но Марвин в два счёта нагнал его и схватил за плечо.
        - Стоять!
        От звука его голоса парень окаменел. Потом смерил Марвина взглядом, стараясь казаться спокойным.
        - Что вам угодно, мессер?
        - Кто ты? Где я тебя видел?
        - Мне-то откуда знать? - едко ответил оруженосец и попытался вырваться. Марвин сдавил его плечо с такой силой, что парень охнул.
        - Я тебя видел где-то, - жёстко сказал Марвин. - И ты видел меня. И мы, похоже, повздорили, раз ты так на меня пялился.
        - Вы ошибаетесь, мессер. Те двое рассказывали мне, как вы объезжали лошадь, и я…
        - Валишь на других? Которых уже и след простыл? Благородно… - Марвин осёкся, умолк на мгновение, потом сказал: - А ну-ка, пошли.
        - Куда? - запаниковал оруженосец, но Марвин уже волок его к замку. Западное крыло, выходившие на задний двор, отводились в основном челяди и приезжим вассалам рыцарей, гостивших у короля. К последним как раз относился Марвин, что вполне его устраивало, потому как в этой части замка было тихо, и никто - кроме Петера Локрида - не приставал с разговорами. Тут и придушить кого впотьмах можно было да в нишу запихнуть, никто и не хватится, пока вонь не пойдёт…
        Марвин втащил парня в узкий полутёмный коридор и, захлопнув входную дверь, припёр его к стене.
        - Ты оруженосец Лукаса Джейдри, - сказал он. Это не было вопросом, хотя сомнения не покидали Марвина, пока на лице парня не отобразился страх.
        - Нет! - выпалил тот. - Уже… нет. Сэйр Лукас меня отослал.
        - Отослал? Это как понимать? Ты присягал ему?
        - Да, но… он меня освободил от присяги. Я теперь сам по себе и приехал в Таймену искать новое место. О сэйре Лукасе я ничего не знаю!
        - Врёшь, - сказал Марвин. - Он здесь. И он послал тебя шпионить за мной.
        - Да говорю же вам, нет! - с внезапной яростью крикнул оруженосец. - Вообще, про вас он давным-давно не вспоминал! Ему и дела до вас нет!
        - Откуда ты знаешь, если больше у него не служишь?
        Парень посмотрел на него в замешательстве, и у Марвина по-прежнему оставалось гадкое ощущение, что его дурачат.
        «А может, убить его?» - подумал Марвин и замер. Такая простая мысль… и делов-то - перерезать мальчишке горло, а Марвину сегодня ещё и уезжать, кто там потом разбираться станет. Он впервые держал в своей власти что-то, принадлежащее ему , и неожиданно эта мысль ударило по его мозгу, как ударило бы доброе вино. Много, много доброго вина.
        «Я могу уничтожить то, чем он владеет… сломать… выбросить … из окна».
        Перед мысленным взглядом проплыло белое пятно - платье Гвеннет. Она лежала там, на камнях, приникнув щекой к камню, как будто прислушивалась к далёкому топоту конских копыт… но это был не топот, это был скрип. Скрип-скрип. Пеньковая верёвка тёрлась о ветку.
        «Видно, понравилось тебе убивать чужих оруженосцев, да, Щенок из Балендора?» - сказал в его голове голос Лукаса, и Марвин вздрогнул, услышав судорожный хрип. Он удивился - неужто сам так хрипит? - а потом опомнился и обнаружил, что сжимает горло Лукасова оруженосца. Причём сжимает крепко, нешуточно - и не помогает, что мальчишка висит на его руке, вцепившись в неё и пытаясь отодрать от себя. Глаза у него стали круглые, потрясённые… в точности как у Робина Дальвонта, когда Марвин накинул ему на шею петлю и поволок вешать.
        Марвин разжал руку и отступил на шаг. Оруженосец отпрянул, хватаясь за горло и шумно дыша. Марвин видел на его шее красные вмятины от своих пальцев.
        Несколько мгновений оруженосец смотрел на Марвина совершенно безумным взглядом, потом вылетел наружу. Марвин остался стоять у холодной стены, в полутьме, под дрожащим огнём факела. Он посмотрел на свою руку, ожидая увидеть на ней кровь. Потом медленно сжал её в кулак. У него немели пальцы.
        Единый, это… не то. Это всё не то. Неожиданно он ощутил чувство вины. Так набросился на мальчишку, чуть не придушил… А он, может быть, и не врал вовсе. Да и, в конце концов, он тут ни при чём - даже карауля его в лагере, во время войны, когда Марвин был в плену, он всего лишь выполнял приказ. «Как выполню приказ и я, - мрачно подумал Марвин. - У меня есть приказ: найти и убить герцогиню Артенью. Я знаю, где она, знаю, как к ней пробраться. Это всё, о чём я должен думать сейчас».
        Ледоруб раздери этого трижды проклятого Лукаса из Джейдри!
        После промозглого мрака замка дневной свет показался нестерпимо ярким. Марвин огляделся, ища взглядом кого-нибудь из тех, кто мог видеть, как он затаскивал мальчишку внутрь. Никого - конюх уже ушёл, оруженосцы тоже разбежались. «Нет, надо было всё-таки его убить. Была возможность… - подумал Марвин, - он видел меня в Балендоре. Видел, как я бросал копьё в спину Лукасу из Джейдри, и как тот потом хлестал меня по щекам. И он смотрел… все смотрели». Но он ведь не мог убить всех, кто это видел. Поэтому он убьёт только того, кто это делал. А впрочем, ещё Артенью. Она ведь тоже видела.
        Он нервно улыбнулся этой мысли, но со стороны его гримасу вряд ли можно было бы принять за улыбку. Ну, он не Лукас… чтоб уметь улыбаться.
        Стараясь отвлечься, он занялся наконец делом и завернул на кухню за провиантом, а когда вернулся в свою комнату, то даже не удивился, обнаружив там Петера. Марвин, в общем, и не надеялся, что ему удастся улизнуть, не попрощавшись. Этот парень лип к нему, как банный лист, бес знает почему.
        Сейчас, впрочем, обычного напускного веселья Петер не излучал.
        - Всё-таки едешь?
        - Еду, - ответил Марвин. - Счастливо оставаться.
        - А вернёшься когда?
        - Через месяц, надеюсь. Вряд ли раньше. Если вернусь.
        Он сказал это без улыбки, не пытаясь бравировать, и Петер отрешённо кивнул. Кажется, отъезд Марвина сейчас занимал его меньше всего. Марвин неожиданно для себя заинтересовался.
        - Что-то не так?
        - Я видел твою новую кобылу. Это королева тебе подарила? - спросил Петер, и Марвин мог поклясться, что если что-то и не так, то вовсе не это.
        - Откуда знаешь? - хмуро спросил он.
        - Да заметно… по норову…
        - Я назову её Ольвен, - грубовато сказал Марвин. Петер уставился на него, как на сумасшедшего, но Марвину это даже понравилось, потому что бегающий взгляд Локрида наконец остановился на нём.
        - Остаётся надеяться, что ты и впрямь не вернёшься! - со смехом сказал он, но нехороший это был смех, неискренний… Марвин сложил руки на груди.
        - Так, Петер, давай напрямую: настроение у меня, мягко скажем, омерзительное, и отгадывать твои загадки мне хочется меньше всего. Что такое? Говори и прощай, мне собираться надо.
        - Я его видел. Здесь, в Таймене.
        Марвин ответил не сразу, хотя знал, о ком идёт речь. Или думал, что знает… ему хотелось и не хотелось ошибиться.
        - Кого - его? - наконец спросил он.
        Петер посмотрел на него как-то странно.
        - Лукаса из Джейдри. Человека, который…
        - Я знаю, кто такой Лукас из Джейдри, - перебил Марвин. - Это всё?
        Взгляд Петера стал проясняться - Марвин внезапно понял, до чего же давило на него это известие. И снова почувствовал себя виноватым - второй раз за последний час. Это было до того непривычно, что он разозлился.
        - Ты говорил, что он убил твою невесту. И что тогда ты не смог ничего сделать.
        - И? Какой отсюда вывод?
        - Марвин, он здесь. В гостинице «Орлан и решка». Он… ждёт тебя. У вас с ним остались дела.
        Память о железной хватке пальцев была ещё слишком свежа, и рука дёрнулась, чтобы снова вцепиться в чужое горло, но Марвин усилием воли остановил её. Однако по его взгляду Петер всё понял, поэтому отступил на шаг. Марвин вспомнил, как прижимал к его шее лезвие меча на Плешивом поле. Казалось, что это было в другой жизни. Интересно, почему? Ведь жизнь всё та же. И даже враг всё тот же.
        - Мои дела с Лукасом из Джейдри, - голос звучал почти жутко - свистящим полушепотом, - это мои дела с Лукасом из Джейдри. Благодарю вас, мессер курьер. Теперь подите вон. Надеюсь, вам заплачено.
        Взгляд Петера снова изменился - теперь в нём было недоумение и… сочувствие?!
        - Что? - взорвавшись, закричал Марвин.
        - Он говорил, что ты так скажешь.
        - Как скажу?!
        - Что это ваши дела. Твои и его. И ничьи больше… Марвин, неужели ты не пойдёшь к нему? Ведь для тебя это может быть последний шанс, разве ты им не воспользуешься?
        - Нет! Не пойду! И не воспользуюсь!
        «Если он спросит, не трушу ли я, убью его на месте», - в бешенстве подумал Марвин, и теперь это действительно было правдой. Петер тоже понял это - и не стал спрашивать. Даже если и хотел.
        - Прости. Пожалуй, ты прав. Это ваши дела… Мне их и впрямь не понять.
        Он пошёл к выходу, и Марвин скорее позволил бы отрубить себе руку, чем стал бы его удерживать. Но в дверях Петер сказал нечто, за возможность не слышать чего Марвин отдал бы обе руки:
        - Он называет тебя Марвином. Просто Марвином. Не Фостейном, не сэйром, не…
        - Не щенком? - хрипло спросил он.
        И тут же подумал - лучше было не спрашивать.
        - Могу сказать только, что на твоём месте я бы убил его сейчас, - тихо проговорил Петер. - Пока не поздно. Пока он не сделал из тебя… что-то ещё.
        Дверь закрылась за ним, и Марвин подумал, что ему будет о чём поразмыслить, пробираясь сквозь буреломы северной доли Предплечья. Проклятье, какой же длинный у него сегодня выдался день.
        Он принялся собирать свои небогатые пожитки, ловя себя на том, что двигается медленно, будто спьяну. «Я и в Хиртоне таким был, - понял он. - И раньше, на Плешивом. И в Балендоре тоже. Когда бросал копьё ему в спину. Будь я порасторопнее - убил бы его уже там. И болтался бы в петле, но это лучше, чем думать, что же он из меня делает… что он из меня сделает ещё .
        Выходит, тот оруженосец всё-таки солгал. Лукас из Джейдри вправду в Таймене. Почему? Преследует? Нет, тогда бы он нашёл меня сам… а он зовёт меня к себе. И думает, что я приду. Так, будто кличет свою смерть. Что нужды за ней гоняться - рано или поздно явится сама…»
        Он увидел это словно наяву: голова откинута на спинку кресла, глаза прикрыты, бескровные губы змеятся в улыбке, в руке - пустой кубок с кроваво-красными потёками вина… Ты придёшь ко мне… Марвин . Никуда не денешься. Не тебе выбирать. И не мне.
        И себя увидел: белого, как чистый снег северных земель, с занесённым мечом в руках.
        Приду. Никуда не денусь.
        Марвин тряхнул головой, прогоняя наваждение, поспешно сгрёб свои вещи и принялся остервенело запихивать их в дорожную котомку. Ничего не получалось - и он не сразу сообразил, что котомка слишком мала. Бросил всё, подошёл к окну. Внизу конюх вёл в узде осёдланную Ольвен. Осёдланная Ольвен в узде - Единый, звучит словно музыка! И как он насладился бы этой музыкой, если бы мог! Но он не мог. Не время было наслаждаться. У него был приказ, долг, цель. Всё это не имело с Лукасом Джейдри ничего общего. Так что придётся ему подождать.
        И, выезжая из северных ворот столицы за три часа до заката, Марвин неведомо почему чувствовал, что на этот раз победил.
        - Насколько я помню, ты предпочитаешь белые вина. Сухие, верно?
        - Мне бы твою память, - усмехнулся Лукас, прикидывая про себя, за чем ещё, помимо его рациона, приглядывают ищейки Дерека. Потом решил, что лучше об этом не задумываться. Тем более что вино в самом деле оказалось отменное - именно в его вкусе. Лучше вина была только служанка, подававшая им на стол. Впрочем, служанкой её назвать язык не поворачивался. Одета она была довольно грубо - в суконное платье с узкой юбкой и низким квадратным вырезом, - а отливающие золотом волосы были стянуты узлом на затылке… Вот только кокетливо струящийся вдоль виска локон не выбился из причёски, а выпущен намеренно, белая шея гладкая, как шёлк, руки тонкие, без следов мозолей, и осанка - как у потомственной герцогини… Очень интересно, очень.
        - Благодарствую, - сказал Лукас, принимая кубок и неотрывно глядя на женщину. Взгляд её был смиренно опущен долу, но чувственная ложбинка между ключицами и мерно вздымающиеся холмики грудей, видневшихся над вырезом, говорили сами за себя. Она налила Дереку, сидящему с другой стороны стола, напротив Лукаса, и тот не удостоил её даже кивком. Поднял бокал прозрачного белого хрусталя - желтоватая поверхность вина заискрилась в свете обильно расставленных по комнате свечей. Комната была маленькой, богато меблированной, все ставни в ней были закрыты наглухо, а у дверей бдительно караулил рыцарь-патрицианец. Дерек уверял, что их никто не потревожит. И это единственное, что Лукасу действительно не нравилось.
        - Здоровье короля, да хранит его Единый в благости своей! - чинно провозгласил Дерек.
        - Да хранит, - согласился Лукас и, осушив бокал, открыто посмотрел на женщину, старательно, но неумело разрезавшую кроличье мясо на серебряном блюде. - Мог ли я видеть благородную месстрес при дворе?
        Женщина зарделась и бросила на Дерека смущённый взгляд. Тот мимолётно скривил губы, явно недовольный такой бесцеремонностью. Лукас смотрел на него, стараясь не улыбаться - что ж, парень, не я навязал тебе эти правила, сам виноват, получай теперь.
        - Месстрес Селест из Наворна, - бесстрастно сказал Дерек, кивком указав в сторону женщины и по-прежнему на неё не глядя. - Отбывает епитимью за грех гордыни.
        Селест из Наворна, будучи официально представленной, присела в глубоком чопорном реверансе. Вырез платья трактирной служанки был глубже, чем декольте придворных дам, и, пока месстрес раскланивалась, Лукас успел вдоволь налюбоваться её грудью. Потом встал и неторопливо поцеловал руку грешной месстрес.
        - Счастлив знакомству, - проговорил он. - И буду не менее счастлив продолжить его, когда ваш грех гордыни окажется искуплен.
        Он не был уверен, уловила ли месстрес Селест его намёк - глаз она так и не подняла, хотя слабая улыбка, тронувшая её губы, говорила о многом. Лукас сел на место, и все тут же словно забыли о только что состоявшемся официозе - Селест из Наворна опять превратилась в простую служанку, а Дерек Айберри - в магистра патрицианцев, принимающего гостя. Впрочем, им Дерек быть и не переставал.
        Затем они выпили за здоровье королевы и скорое появление королевских отпрысков - отнюдь не бесполезный тост, поскольку рожать Артену наследников Ольвен явно не торопилась. Потом Дерек предложил подкрепиться, потом последовал разговор о погоде и самочувствии… Лукас с удовольствием угощался запасами патрицианцев, гадая, что бы всё это значило. Вряд ли Дерек настолько поглупел с годами, чтобы устраивать подобный спектакль для него. Тогда для кого? Неужели для этой роскошной шлюхи?
        Когда весь этот фарс начал Лукасу поднадоедать, Дерек обратил на Селест из Наворна каменный взгляд.
        - На сегодня ты свободна, - равнодушно сказал он. Женщина поклонилась - не так, как девушки в трактирах, но это от неё и не требовалось. Когда они остались вдвоём, Дерек встал и задул все свечи, кроме тех, что стояли на столе. Маска холодной вежливости сошла с его лица, теперь он казался просто усталым. Похоже, начинался второй акт.
        - Дерек, Дерек, - протянул Лукас. - А как же ваш хвалёный обет целомудрия?
        - Приходится блюсти. Порой это нелегко, - ответил тот, снова садясь напротив Лукаса. - Извини за всё это. Я не мог позволить ей увидеть, какие у нас отношения. Назавтра знал бы весь двор.
        - А обойтись без неё никак было нельзя?
        - Никак. Встреча без свидетелей вызвала бы ещё больше подозрений… всё равно ведь пронюхают. А теперь - пусть думают, что я встречаюсь с давним врагом.
        - Хотелось бы знать, к чему такая секретность, - заметил Лукас, откидываясь на спинку кресла. Кресла у патрицианцев, надо сказать, удобством не отличались - это он понял давно. И эффект, на который это было рассчитано, тоже.
        - К тому, что, если ты не в курсе, людей герцогини сейчас вешают.
        - В самом деле? - Лукас сладко потянулся, безмятежно взглянул на Дерека. - Дай-ка я припомню, кто втянул меня в эту войну? Да ещё и втравил в самую жалкую кампанию из всех, которые я видал, заставив выводить из оцепления банду наёмников?
        - Дела пошли не совсем так, как мы рассчитывали.
        Лукас рассмеялся.
        - Да брось ты! Раньше выпадет прошлогодний снег, чем что-то в этом стране пойдёт не так, как угодно мессерам патрицианцам. Ладно, Дерек, мы и так слишком много времени потратили на преамбулу. Зачем ты меня вызвал?
        - Затем, что ты мне можешь понадобиться. А кроме того есть кое-что, что, я думаю, тебе будет небезынтересно узнать. Касательно твоего подкидыша.
        Подкидыша… Славное определение. Марвин бы оценил.
        - Начнём, пожалуй, с первого, - сказал Лукас, ставя бокал на стол. - Мне казалось, в Балендоре я ясно выразился насчёт того, что больше не стану работать на вас.
        - Пока что я тебе это и не предлагаю. Но вполне возможно, что предложу. И ещё возможно, что ты не сможешь отказаться.
        - Почему? - с интересом спросил Лукас.
        - Потому что иначе я не стану говорить о втором вопросе.
        Некоторое время они смотрели друг на друга. Между ними не было напряжения - даже той его тени, что промелькнула прошлой осенью в Балендоре. Они не виделись полгода, и Лукасу казалось, что за это время Дерек изменился сильнее, чем за предыдущие десять лет. Тогда они словно не знали, не могли понять, кем приходятся друг другу. Теперь всё было ясно: они стали партнёрами, которые в любой миг могут обернуться врагами. Такая определённость успокаивала, и, пожалуй, устраивала обоих больше, чем неуверенные отголоски умершей дружбы.
        - Почему ты так уверен, что не переоцениваешь мой интерес к Марвину?
        Теперь рассмеялся Дерек.
        - Единый, да потому что ты задаёшь такие вот вопросы, - с показным благодушием ответил он. - Нет, разумеется, мы вполне можем об этом забыть и просто выпить. Если хочешь.
        - Хорошо, - кивнул Лукас, - давай так и сделаем. Я налью себе, ты не против?
        Дерек молча смотрел, как он разливает вино. Отслеживал его движения, ловил малейший взгляд. «Всё напрасно, - подумал Лукас, - Ледоруб его раздери. Он знает меня как облупленного. Он всех знает как облупленных, именно потому сейчас он - магистр патрицианцев, а я занимаюсь бес знает чем».
        - Ладно, ты выиграл, - сказал Дерек, и Лукасу стоило некоторых усилий не выдать своего удивления. - Я всё время забываю, что ты не из тех, на кого можно легко надавить. Привычка, знаешь ли, - он усмехнулся и продолжал: - Так что давай я просто расскажу тебе, в чём суть дела. А там уж ты решай, достаточно ли тебе интересна твоя игрушка, чтобы платить за неё такую цену.
        Что ж, это была по крайней мере иллюзия честности. Не факт, что предпочтительнее, чем откровенное враньё, но сейчас для Лукаса это было лучшей из альтернатив.
        - Валяй, - сказал он. - Только, Единого ради, не говори больше, чем я должен знать. Вот уж чего мне не надо, так это лишних псов по следу.
        - Как скажешь, - согласился Дерек. - Ты можешь мне не верить, но всё действительно пошло не так, как задумывалось. Герцогиня не должна была пасть так скоро. Напротив, должна была победить.
        - И что дальше? Она женщина. В жизни не поверю, что патрицианцы всерьёз вздумали усадить её на трон.
        - Нет, конечно. Трон предназначен для графа Алектио.
        - Вот как, - лениво протянул Лукас. - Даже не буду спрашивать, чем он заслужил. Или на то воля Единого, а вы, как её исполнители, лишь следуете его повелениям?
        - В данном случае это не важно, - спокойно ответил Дерек. - Могу лишь сказать тебе, что из двух зол выбирают меньшее. То, что Артена прозвали Попрошайкой, отнюдь не работа сторонников Артеньи. Страна нищает, Лукас, из года в год. Дальше так не может продолжаться.
        - Мне казалось, орден от этого только выигрывает. У вас же вся страна в должниках.
        - Выигрывает. Но не в том случае, если один из этих должников вот-вот пустит по миру всех остальных.
        - Положим. Король Фредрик вместо короля Артена. При чём тут герцогиня?
        - Ни Совет Общин, ни бароны никогда не признают узурпатора. Прецеденты, впрочем, имеются - Артен Седой, например, но у него перед Артеньей было важное преимущество.
        - Он не был женщиной.
        - Именно. Как ты верно сказал, на престоле ей не место. К тому же она язычница, это лишает её симпатий даже самых радикально настроенных из нас, кто, возможно, в других условиях согласился бы видеть на троне женщину.
        - Язычница? - Лукас позволил себе выразить лёгкое удивление.
        - Это не афишируется. Но дело не только в том, что она не особо почитает Единого. Языческое верование, знаешь ли, налагает особый отпечаток на мышление. В частности, Артенья и её окружение убеждены, что Хандл-Тер - не рука, а кулак. И что длани надлежит накрывать и брать, а не протягиваться за милостыней.
        - А что, резонно, - заметил Лукас. - Может, из неё и впрямь вышел бы неплохой правитель.
        - Не сейчас. Возможно, через десять-двадцать лет. Страна почти разорена. Ты сам взгляни, как сейчас побираются те, кто роскошествовал лет пятнадцать назад. У нас нет средств на завоевательные войны, мы еле сдерживаем варваров в северном море. Артенья доблестна, у неё немыслимые амбиции, но женская голова. Во всех смыслах этого слова.
        - Понятно, вы решили, что Фредрик Торгаш сейчас стране нужнее, чем Артенья Завоевательница. Дальше?
        - А дальше осталось сместить Артена, но это нельзя сделать явно. Бунт, поднятый против законного монарха - это бунт против самого Единого. И тот, кто его поднял, никогда не получит одобрения ни Общин, ни баронов, ни ордена, разумеется.
        - Старые пердуны, - поморщился Лукас, но Дерек не улыбнулся.
        - Без одобрения обоих Советов коронация невозможна. Ни у Артеньи, ни у Алектио нет достаточно сильной армии, чтобы оккупировать большую часть страны и совершить фактический переворот. Всё последствия междоусобиц: север сам по себе, восток тоже, а юго-западные вассалы Артена постоянно грызутся между собой. Объединить их, увы, сейчас некому.
        - Меньшее из двух зол, - задумчиво повторил Лукас. - Так вы решили использовать Артенью как промежуточного короля? Она свергнет Артена, как узурпатор будет отвергнута Советами и проклята орденом, а потом его высочество Фредрик отомстит за кузена и свергнет зарвавшуюся бабу? И будет принят что народом, что баронами как избавитель… да, разумно.
        - Так должно было быть. Но Артен неожиданно проявил больше ума, чем от него ожидали, и обратился за помощью к Алектио в борьбе против герцогини. Этого никто не ждал, потому что граф в последние годы старательно распускал слухи о том, что нищенствует похлеще короля.
        - Никогда не надо недооценивать своих врагов, - пожал плечами Лукас.
        - Спасибо, что сказал, это очень ценный совет, - сухо ответил Дерек. - Как ты и просил, я не вдаюсь сейчас в подробности. Суть в том, что Фредрику пришлось вступить в войну - он не мог отказать королю. И притворяться дальше нищим тоже не мог. Как результат - разгром Артеньи. Граф в этих условиях не мог даже схитрить и придержать свои войска - поражение Артена теперь было бы и его поражением.
        - И снова пришлось выбирать меньшее из двух зол.
        - На время. Теперь Артенья в бегах, Алектио выжидает. В нынешних условиях единственная для него возможность сесть на трон - это смерть короля. Герцогиня не сможет претендовать даже на регентство, что было бы возможно, не подними она бунт. Но устранить Артена сейчас нельзя. Во-первых, Артенья ещё достаточно сильна, чтобы пойти на прямой марш-бросок и захватить столицу. По правде говоря, думается мне, именно это она и сделает весной, как только сойдёт снег и стремительный переход станет возможен. И тогда выбить её станет непросто - армия Фредрика ослаблена осенней кампанией. Во-вторых, и это главное, смерть короля сейчас будет выглядеть слишком подозрительно. Это может насторожить Совет Общин, а учитывая, что всё затевалось ради их успокоения…
        - А не разогнать ли вам их?
        - Кого? - опешил Дерек.
        - Совет Общин. В конце концов, что за ерунда - кучка баронов и купчишек указывает королю и ордену, когда им на горшок ходить.
        Какое-то время Дерек просто смотрел на него, будто не веря, потом покачал головой.
        - Вот потому, Лукас, ты и не стал патрицианцем.
        - И не особо жаждал.
        - Я помню. Общины нужны ордену, а орден нужен Общинам, и в тот день, когда это изменится, должно быть, на престоле воссядет женщина и язычница.
        Лукас усмехнулся, хотя на деле прекрасно понимал, о чём говорит Дерек. Совет Общин возник несколько столетий назад в результате Стодневного Хаоса - под этим именем в историю Хандл-Тера вошёл грандиозный бунт, поднятый простонародьем из-за самодурства тогдашнего короля. Королевская семья была убита, Таймена подверглась ужасающим погромам, погибли тысячи людей, дошло даже до разграбления и осквернения храмов. Сто дней народ бушевал, разорял богатые кварталы и даже штурмовал королевский замок. Группа владетельных рыцарей во главе с патрицианцами попыталась подавить бунт, им противостояли выходцы из простонародья. Наконец они смогли договориться и создали два совета - Совет Общин и Совет баронов. Всё это происходило во время жатвы, которая не была проведена как следует, и зимой разразился страшный голод. Весной нового короля усадили на престол, но теперь он не мог принимать важных решений без согласия обоих Советов. Собственно, поэтому-то Мессера и её мятеж так возмутили и тех, и других. Именно оба Совета сохраняли подобие стабильности в стране, постоянно раздираемой междоусобицами. Конечно же, при
участии патрицианцев, имеющих представителей или марионеток в обоих Советах.
        Всё это Лукас понимал не хуже Дерека, но не устоял перед искушением подколоть его лишний раз.
        - Бесспорно, это будет просто катастрофа, - серьёзно сказал он. - Но, прости, до сих пор не возьму в толк, при чём здесь я.
        Дерек подался вперёд, сцепив пальцы в замок поверх стола. Вина он больше не пил. Лукас подумал с опаской, а не отравлено ли оно. Потом мысленно обозвал себя идиотом. Дереку незачем его травить. К тому же будь нужда, он бы сделал это давно.
        - Может статься, что король всё же умрёт, - вполголоса сказал Дерек. - В последнее время ему нездоровится, к тому же, если верить лекарям, он неспособен дать королеве наследника.
        - Почему они думают, что дело не в королеве?
        - Потому что у Ольвен двое детей. К сожалению, обе девочки, иначе бы их выдали за законных отпрысков короля. Если помнишь, в позапрошлом году она почти на год ездила в святые земли…
        - А перед тем, кажется, долго и тяжко болела какой-то жуткой заразой, так что на люди не являлась, - хохотнул Лукас. - Ловка, стерва…
        - Артен бесплоден и немощен. Если он умрёт, это многих огорчит, но никого не удивит. Однако Алектио не сможет сесть на престол, пока жива Артенья - она может родить сына, и тогда прямым наследником станет именно он.
        - Артенья? Родить? - изумился Лукас. - Не вполне уверен, что она на это способна.
        - Почему бы и нет. Гипотетически, герцогиня Пальмеронская останется продолжательницей династии Артенитов. И в случае подозрительной смерти короля Артена Общины могут потребовать публичного отречения герцогини от претензий на власть и признание ею Фредрика Алектио новым королём. Ситуация, если сложится, окажется очень скользкой, не хотелось бы до этого доводить, но, боюсь, другого выхода из неё не будет.
        Дерек умолк. Лукас вдруг почувствовал себя очень нехорошо.
        - Так, - проговорил он, - и теперь ты скажешь, что, если эта «скользкая ситуация» таки сложится, мне придётся приволочь Артенью в Таймену?
        - Она смела, Лукас. Можно сказать, отчаянна. И она фанатичка. Если захватить её силой, с неё станется убить себя по дороге… а она должна умереть не так. И не раньше, чем принесёт присягу новому монарху. Иначе у всех останется осадок, который может нам дорого стоить.
        - Проклятье, Дерек, - восхитился Лукас. - Как ты здорово всё придумал, а? Но если я не стану этого делать, что тогда?
        - Тогда, видимо, до Таймены она не доедет, - просто ответил Дерек, хотя Лукасу казалось, что он хотел сказать что-то совсем другое.
        Лукас побарабанил пальцами по столешнице. Пригубил вино, сосредоточившись на букете. Распознал яблоко и, кажется, корицу. Вино было терпким, от него сводило оскоминой нёбо.
        - Я понял тебя, - сказал Лукас наконец. - Теперь хотелось бы поподробнее о цене.
        - Цена соответствующая. Насколько я знаю, ты ещё не ловил пташек королевского дома, так что припомни самую большую сумму, которую получал за живых, и умножь её на десять.
        - Дерек, я думаю, ты прекрасно понял, о чём я говорю, - мягко сказал Лукас.
        Дерек хрустнул костяшками пальцев. Улыбнулся - широко, озорно, и Лукас внезапно увидел его таким, каким он был пятнадцать лет назад… какими были они оба.
        - Так что, игрушка того стоит? - подмигнув, заговорщицки спросил Дерек. Вышло наигранно, но Лукас предпочёл притвориться, что не заметил этого.
        - Положим, что стоит. И, что уж тут хитрить, Дерек, ты ведь об этом знал, когда писал мне.
        - Знал, - признался тот. - Мы всё-таки давно знакомы, Лукас. Я не хочу сказать, что ты предсказуем, но…
        - Для тебя все предсказуемы. Сукин ты сын. Так каким боком во всём этом замешан Марвин?
        Теперь Дерек откинулся на спинку кресла. Его рука легла на бокал, но так и не поднесла его ко рту. Кажется, он наконец почувствовал себя хозяином положения. Поганец, и ведь имеет на то полные основания…
        - Твоему Марвину, друг мой, не посчастливилось повздорить с королевой Ольвен.
        - А ей у вас какая роль отведена?
        - Королевы, естественно. Из неё действительно получилась хорошая королева: она увлечена интригами ровно настолько, чтоб не вмешиваться в мужские дела всерьёз. Думаю, она останется на троне и после смерти своего мужа. Да и вдовствовать недолго станет.
        - Алектио на ней женится?
        - Не исключено. Это и Общины успокоит - всё же знакомое лицо, к тому же вполне приемлемое. Но вся беда в том, что её величество не в меру взбалмошна. И при том влияет на своего супруга больше, чем хотелось бы. С Фредриком у неё эти фортели не пройдут, но Артен…
        - Тем не менее, Артен самодурничает?
        - Пытается. Его идея потребовать войска у Алектио всех поставила в тупик - от него никто не ждал инициативы. Теперь мы следим за ним внимательнее. И знаем, что он задумал подослать к Артенье убийцу.
        - Обезглавить мятежную армию? Не так уж и глупо…
        - И почти невыполнимо, но Артену до этого дела нет. Зато Алектио - есть. Он не хочет подвергать жизнь герцогини даже малейшему риску. Пока жив король, разумеется. В идеале он и сам снабдил бы её войсками, чтобы её мятеж удался, а уж потом бы раздавил, но сейчас это невозможно. Поэтому наш граф бережёт кузину, как зеницу ока. Но и открыто идти против воли короля он не может. Поэтому они с Ольвен надумали выдать Артену подставного убийцу. Человека, который окажет на короля благоприятное впечатление, а на деле - гарантированно провалит дело.
        - И в эту подставу вляпался Марвин.
        В глазах Дерека мелькнуло нечто, напоминающее сожаление.
        - Ему не стоило наживать себе врага в лице королевы. И бравировать своей удалью на глазах короля. Небось и обставили-то всё так, словно это для него великая честь. А мальчишка, без сомнения, принял за чистую монету… Я говорил тебе, что он вряд ли доживёт до двадцати пяти.
        - Где он сейчас?
        - По дороге к Запястью. Его снабдили, для пущей верности, истинными данными о том, где скрывается Артенья - у короля наверняка есть свои осведомители. И всё для той же пущей верности планируют отправить по его следу убийц - на всякий случай, если парень проявит слишком сильное рвение. Рисковать жизнью герцогини Алектио в любом случае не намерен.
        - Вот как? - медленно переспросил Лукас, прикидывая, настолько ли всё хреново, как кажется, или ещё есть шанс. Наверняка есть, иначе бы Дерек не поднял эту тему… «Планируют отправить», он сказал? Стало быть, ещё не отправили… и значит, Марвин не успел отъехать далеко.
        - И кто же будет этим убийцей?
        - Сперва я думал, что ты. Но ты нужен мне здесь: я не знаю, когда ты можешь мне понадобиться. Если король всё же умрёт, счёт пойдёт на дни. И тогда ты добудешь мне Артенью. Живую и жаждущую принести присягу. Стало быть, ты не подойдёшь.
        - Выходит, если не я, то кто?
        - А это уж тебе решать.
        Лукас задумчиво потёр подбородок. Что ж, это возможно… Граф Алектио подсунул обманку королю - мы подсунем обманку графу. Может получиться… Во всяком случае, для Марвина это шанс.
        И Лукас не мог лишить его этого шанса. Не теперь. Слишком далеко всё зашло. Лукас понял это, когда Марвин к нему не пришёл. Он прождал двое суток. Бесполезно. И значило это только одно: Балендорский Шенок всё-таки чему-то учится. И копит силы. Лукас чуял, что ждать осталось недолго. Он не мог допустить, чтобы всё оборвалось теперь, когда он почти вырастил себе противника, ради предвкушения схватки с которым стоит жить.
        Потому что ради чего ещё, если не ради этого?
        - Есть одна кандидатура, - проговорил Лукас, наблюдая игру света на поверхности золотистой винной плёнки. - Думаю, ты её знаешь. Милла Уэррик, более известная в определённых кругах как Рысь.
        Дерек слабо улыбнулся. Он казался слегка растерянным - и Лукас много бы дал, чтобы узнать, играет ли он и на этот раз.
        - Ты же говорил… - начал Дерек.
        - Знаю, - оборвал его Лукас. - Говорил. И что из того?
        Дерек опустил голову, словно признавая своё поражение. Учитывая то, что он всё-таки загнал Лукаса в угол, это выглядело как утончённая издёвка.
        - Воля твоя. Ты знаешь, где она?
        - Уверен, ты без труда это выяснишь. Я напишу ей письмо, пусть твои люди ей передадут.
        - Почему ты уверен, что она согласится?
        - А почему ты был уверен, что я соглашусь?
        - Я не был уверен.
        - Ох, Дерек…
        В последних словах досада прозвучала слишком явно. Они оба это почувствовали - и Дерек смутился. Как хотелось бы верить, что в нём остались хоть крупицы чего-то, напоминающего совесть, подумал Лукас. Впрочем, не ему уповать на это.
        - Тогда не будем терять времени, - сказал Дерек, вставая и дёргая шнур у двери. - Напишешь ей прямо сейчас.
        Лукас только кивнул.
        Вошла всё та же месстрес-служанка, выслушала приказ, глядя в пол. Вернулась очень быстро - из благородной дамы получилась расторопная прислуга. Ставя перед Лукасом чернильницу, она словно бы невзначай коснулась отверстия. На тонком пальце осталось маленькое чёрное пятнышко. Лукас задержал на нём взгляд, чувствуя, как нестерпимо хочется скользнуть глазами выше: по кисти, предплечью… Платье было с короткими, до локтя, рукавами, а у месстрес Селест из Наворна были на редкость красивые руки. Да и вообще - вся она производила впечатление редкости. А за диковинки цена обычно особенно высока…
        Лукас взял перо, так и не подняв взгляд. Он слышал, как она вышла, но не шевельнулся. Пока они ждали служанку, Дерек молчал, словно давая Лукасу время обдумать письмо. Лукас и обдумал: это его не затруднило. Он редко писал Рыси, и всегда одними и те же словами.
        Закончив, он запечатал письмо. Дерек немедленно передал его - уже не служанке, а караульному патрицианцу. Распоряжения он отдавал, стоя у самой двери, так тихо, что Лукас не расслышал. Впрочем, он был уверен, что Дерек знает, где сейчас находится Рысь, и следит за ней не менее пристально, чем за самим Лукасом. Эта мысль была едва ли не первой приятной мыслью за весь вечер - хотя бы в чём-то Дерек ошибался, придавая ему куда больше значения, чем следовало.
        - Я правда рад, что мы поладили, - сказал Дерек, когда они снова остались вдвоём.
        - А я пока не знаю, рад ли. Посмотрим. Дерек, ещё одно…
        - Да? - охотно откликнулся тот. Лукаса снова кольнуло неприятным ощущением, что он продался куда дешевле, чем мог бы, и Дерек понимает это лучше, чем он сам.
        - Если возможно, пусть Петера Локрида оставят в покое. Я не думаю, что он станет болтать. Да и Марвин наверняка не сказал ему ничего важного.
        Дерек взглянул на него долгим, задумчивым взглядом - словно хотел спросить что-то, но так и не спросил. Только кивнул:
        - Хорошо, Лукас. Я прослежу.
        - Спасибо. А теперь, - Лукас взялся за кувшин, - давай всё-таки выдуем это пойло. Оно того воистину стоит.
        Глава 7. Рысь
        Так далеко на север Марвин никогда прежде не забирался. В последнюю войну он, как и остальные войска короля, дошёл лишь до Уоттерино. Дальше начинались земли, принадлежащие непосредственно герцогине Пальмеронской. Прошлой осенью они выжгли там всё, оставив чёрные проплешины на земле, тронутой тонкой пеленой первого снега. Те из бунтовщиков, кто уцелел в последней битве, бежали на север. Их было велено не преследовать - король решил проявить великодушие, втайне, видимо, рассчитывая, что кто-нибудь из заочно помилованных выдаст его сестру. Впрочем, в таком случае ему вряд ли стоило раздавать их земли своим вассалам. Как бы там ни было, дальше на север они тогда не пошли, и большинство соратников Марвина были этому рады. Никому не хотелось встретить зиму на Запястье, не говоря уж о Длани. Но сейчас путь Марвина лежал на север, он и шёл на север. Так далеко, как никогда прежде.
        Через день после того, как он миновал Уоттерино (город оправился от штурма и вполне безболезненно переживал зиму), начались леса. Объехать их не было никакой возможности: за Уоттерино ещё в начале зимы с гор сошла лавина, перекрывшая единственную дорогу. И теперь Марвин понимал, почему королевские войска прошлой осенью не двинулись дальше на север: в дремучих чащобах здешних лесов было легко прятаться разрозненным группам, армия же увязла бы в них намертво. Это оказались бы глупые и ненужные потери. Одинокому всаднику, пробиравшемуся буреломами, терять было нечего, кроме собственной жизни и жизни своего коня, и временами Марвину казалось, что пешим он прошёл бы здесь легче. Не приходилось бы то и дело останавливаться и прорубать проход в сплетающихся ветвях. Дорога? Да какая к бесам здесь дорога - так, звериные тропы, и те напрочь замело. Возможно, летом леса выглядели приветливее, да только у Марвина не было времени ждать до лета. Уж Мессера-то точно не станет до той поры отсиживаться в Мекмиллене. По правде говоря, Марвин сомневался, что она вообще до сих пор там.
        Мекмиллен… бесы бы его побрали. В Уоттерино Марвину сказали, что езды туда по нынешней погоде - на два дня; шёл уже четвёртый, а лес всё не кончался. И ведь с погодой Марвину, по словам местных, повезло: уже неделю стояли ясные дни, без ветра, без метели. Снег, устилавший равнину, слепил глаза, а под сенью деревьев отливал синевой. Навалило его здесь порядочно, стоявший в последние недели мороз превратил бесконечные сугробы в огромные, сверкающие на солнце валуны. Марвин прямо-таки ждал, что вот-вот его кобыла ступит в яму и сломает ногу. Но норовистая Ольвен шла ровно, ступала чутко, словно наперёд зная, где снег смёрзся достаточно, а где провалится под её копытом, и до сих пор Марвину не в чем было её упрекнуть - не считая того, что она по-прежнему предпочитала слушаться собственных капризов больше, чем его приказов. Само собой, при таком раскладе Марвин вспоминал королеву чуть не по десять раз на дню. И мысли эти приятными не были, тем более что кругом оставались всё стволы, сучья да коряги, укрытые нависающими шапками снега, и никакого просвета за сплетающейся чёрно-белой чащей.
        А потом он выехал к озеру. В Уоттерино об этом озере ему никто не говорил, из чего Марвин заключил, что всё-таки сбился с пути, несмотря на то, что, как ему казалось, уверенно держался солнца, и занесло его Ледоруб знает куда. От этой мысли он выругался вслух - так громко и яростно, что Ольвен тревожно повела ушами. Она остановилась, нерешительно переступила с ноги на ногу, словно отказываясь идти дальше. Марвин обвёл взглядом поверхность озера, обозначенную лишь скрюченными скелетами карликовых ив вдоль кромки берега. Если бы не эти ивы, росшие лишь у воды, озеро можно было бы принять за поляну: куда ни кинь взгляд, всюду ровным покрывалом - девственный снег. Уж слишком ровным: видать, намертво примёрз ко льду, затянувшему поверхность воды. Насколько прочен этот лёд, Марвину вовсе не хотелось проверять.
        А паршивее всего было то, что на этом берегу кустарник подступал к самой воде и сплетался ветвями намертво. Обычно Марвину удавалось обогнуть такие буреломы - удастся и сейчас, да только придётся для этого возвращаться шагов на триста назад и заново прорубать путь, забирая на сей раз восточнее или западнее, чтобы обойти воду… что означает - ещё сильнее отклониться от нужного направления.
        И ведь уже начинало темнеть. Стало быть, снова бессонная ночь у то и дело гаснущего костра. Спать было нельзя - замёрзнуть недолго, к тому же у Марвина почти закончился провиант и овёс для кобылы. Теперь он был склонен думать, что тот трактирщик в Уоттерино узнал в нём королевского воина и мстительно отправил ложным путём. А это значит, что помрёшь ты здесь, Марвин из Фостейна, и королеве Ольвен не понадобится рубить твою дурную башку…
        И всё же Марвин пошёл бы в обход, если бы лес здесь не был таким неподвижным. Конечно, он и прежде буйством жизни не отличался: только иногда заяц проскочит или лисица, ночами вдалеке выли волки, а один раз Марвин наткнулся на огромный сугроб, весьма напоминавший медвежью берлогу, и тихо обогнул его, не потревожив спящего зверя. Но лес жил: качались деревья на ветру, роняя снежную порошу с ветвей, и мороз был словно живым существом, то крепко сжимавшим, то чуть разжимавшим челюсти. А здесь, у озера, всё это прекратилось. Лес застыл, и ни одна веточка, ни единая снежинка не шевелилась, даже мороз будто ослабил хватку, отступая и затаиваясь - в точности как Марвин, кравшийся мимо медвежьей берлоги…
        Что за берлога это озеро и какая тварь в ней обретается, Марвину хотелось знать меньше всего на свете.
        Он спешился, привязал кобылу к ближайшему дереву и пошёл вперёд, осторожно ступая по мёрзлой земле и внимательно разглядывая наст у себя под ногами. В этой части леса давно никто не проходил, но в тёплое, насколько это вообще возможно на Запястье, время года у озера наверняка бывали люди: карликовая ива вдоль берегов росла хоть и буйно, но не настолько, чтоб нельзя было пробраться к воде, а земля, по которой ступал Марвин, оказалась на удивление ровной, чистой от обвалившихся сучьев и провалин. Стало быть, всё же недалеко отсюда есть поселение - а Мекмиллен или другое, сейчас не важно.
        Марвин почувствовал, когда нога ступила с мёрзлой земли на лёд, и замер. Наклонился, руками расчистил снег (пальцы леденели даже сквозь шерстяные перчатки) и быстро добрался до твёрдого, как кремень, льда, мутного и сухого.
        Выпрямившись, Марвин цепким взглядом окинул противоположный берег. Кобыла устало фыркнула у него за спиной.
        - Знаю, девочка, знаю, - вполголоса сказал он, пробуя ногой лёд. Вроде крепкий, но ведь бес его знает… До другого берега было совсем недалеко, шагов тридцать, и мелко небось - едва ли в человеческий рост. Да вот только стоит провалиться под лёд, в стылую воду, - даже если сумеешь выбраться, замёрзнешь насмерть через час. Если только не доберёшься до людского жилья, где тепло, где пыхтит котелок в очаге и можно согреть пальцы о горячие стенки миски с жареным мясом…
        - Ладно, милая, рискнём, - сказал Марвин, разворачиваясь к кобыле, и принялся распутывать привязь, когда за спиной у него раздался голос:
        - Далеко ли собрались, благородный мессер?
        Марвин был не из пугливых - обвалившаяся с потолка балка не всякий раз могла заставить его вздрогнуть. Но тут он крутанулся на месте так резко, что Ольвен храпнула и шарахнулась от него, будто боясь удара. Но о кобыле Марвин забыл: он смотрел на женщину, появившуюся на льду. Да, именно появившуюся , потому что мгновение назад, когда Марвин стоял у кромки озера, рядом никого не было.
        Марвин осенил себя святым знамением, и женщина расхохоталась - громко и заливисто. Эхо от её смеха мерно зазвенело вокруг.
        - Вы бы ещё изгоняющую молитву прочли, мессер! Глядишь, я исчезну, и опять тут один останетесь - каково?
        Она была верхом, на пегой лошади - и без седла. Лошадь стояла посреди озера, и от её копыт к противоположному от Марвина берегу тянулись чёткие глубокие следы. Разглядеть их как следует Марвин не мог, но почти не сомневался, что в них обнаружились бы отпечатки шипов.
        Он перевёл взгляд на лицо женщины, презрительно рассматривавшей его кобылу. И задал, пожалуй, самый бессмысленный вопрос из всех возможных:
        - Вам не холодно?
        - Вот ещё, - сказала женщина и передёрнула плечами, на которых был только белый плащ из тонкой шерсти поверх белого же платья, обвязанного кроваво-красным кушаком. Этот кушак был единственным ярким пятном в её облике. Женщина сидела на лошади хоть и без седла, но по по-дамски: свесив ноги на одну сторону. Волнистые каштановые волосы, длинные, ниже пояса, стелились по лошадиному крупу. Кожа у неё была розовая, гладкая - женщина не походила ни на призрака, ни на дикую жительницу здешних чащоб. И всё же что-то в ней заставляло Марвина внутренне напрягаться - так, как он напрягался в бою, когда был окружён десятком выжидающих врагов и не знал, кто из них соберётся ударить первым. Что-то не так в ней было, в этой женщине… в её гладкой коже… в её лошади, безмятежно стоящей на льду.
        И тем не менее она стояла на льду. Безмятежно. И лёд её держал.
        Марвин положил ладонь на морду своей кобыле. Та тихонько фыркнула, раздувая ноздри. Ей тоже было не по себе.
        - Долго вы собираетесь там стоять? - резко спросила женщина.
        - Почему вам не холодно? - спросил Марвин в ответ, не сводя с неё глаз. Она снова рассмеялась, на сей раз не так громко и отчасти раздражённо.
        - Что, намекаете, не мёртвая ли я? Нет, не мёртвая! Просто мы, северяне, народ крепкий, что бы там о нас ни болтали южные задохлики. Знаю я вас, чуть что - соплями изойдёте, - в её голосе стеклом звенело и резало презрение, но Марвин по-прежнему не двигался с места.
        - Как вы здесь оказались… месстрес?
        - Я собралась вам задать этот же вопрос. И у меня на то больше прав, ведь это вы на моей земле, а не я на вашей. Итак, что вы здесь делаете, мессер, и с чего вдруг решили покормить моих волков?
        - Ваших волков?
        - Моих. Вы же слыхали, как они воют ночами? Я их, как могу, отсюда гоняю восточнее, к сёлам, а то тут им вовсе есть нечего. Но вы, видно, прониклись состраданием к бедным зверям и решили накормить их собственной оледенелой плотью? Как великодушно с вашей стороны, мессер! Ведь все мы - твари Единого, не так ли?
        Она снова расхохоталась, громко и нагло, а её кобыла стукнула копытом. Лёд загудел, и Марвину почудилось, что этот гул отдаётся ему в ноги, хотя он стоял в нескольких шагах от берега. Отсмеявшись, женщина обратила на него чёрные уголья глаз.
        - Ладно, мессер, полноте, не сердитесь на меня. Живу тут совсем одна, вконец одичала. Простите бедную глупую женщину? Я приглашаю вас под свой кров. Вы слишком хороши собой, чтоб кормить вами моих волков.
        - Месстрес, я Марвин из Фостейна, - медленно сказал он. - И я… почту за честь вступить под ваш кров, если только буду уверен, что вас не отяготит моё присутствие.
        - Вы из столицы? - удивлённо спросила женщина; за этим последовал новый взрыв смеха, правда, совсем короткий. - Ах я, провинциальная дура, совсем манеры позабыла! Я хозяйка Мекмиллена, и буду счастлива принять вас под свой кров, если только вы не принесёте туда зла. Вы не принесёте зла в Мекмиллен, Марвин из Фостейна?
        Она не улыбнулась, задав последний вопрос - напротив, её лицо вдруг затвердело, и ровный румянец, выступавший на нём, казался подобием глянца, которым покрывают щёки фарфоровых кукол. Пегая кобыла хозяйки Мекмиллена испустила хриплое ржание и снова с силой ударила копытом по льду.
        - Видите, мессер, тут схвачено крепко. Идите без опаски… коли и впрямь не принесёте зла в Мекмиллен. А иначе - поворачивайте назад.
        И вновь - копытом о лёд. Гулко - но не более того, ни треска, ни хруста из-под стальной подковы не разнеслось, стало быть, лёд впрямь выдержит…
        Если только, Марвин из Фостейна, ты не принесёшь в Мекмиллен зла. Так? Интересно, можно ли считать злом намерение выпытать у жителей этого замка местонахождение Мессеры, если она уже уехала, или её саму, если она всё ещё там? И твёрдую решимость добиться желаемого любой ценой?
        Может, и так, да только к чему это знать хозяйке Мекмиллена?
        Она смотрела Марвину в лицо чёрными, как кора уснувших деревьев, глазами, и Марвин, глядя на неё, безмятежно улыбнулся и солгал:
        - Нет, благородная месстрес, я не принесу в Мекмиллен зла.
        - Что ж, хорошо, - сказала женщина - и всё закончилось. Она умолкла, и ничто не отразилось на её лице. Просто развернула лошадь - вернее, лошадь развернулась сама, без видимого усилия со стороны всадницы, и пошла с места в галоп, а наездница, которой полагалось рухнуть прямиком на лёд, даже не шелохнулась. Лишь алый кушак её платья взметнулся, мешаясь с тёмными прядями волос, да снег брызнул из-под замелькавших лошадиных копыт. Миг - и перед Марвином снова была только заснеженная поверхность озера, взрыхлённая вереницей следов.
        - Ну ты и дурак.
        Да что ж это такое, в самом деле?! Марвин снова обернулся, на сей раз туда, откуда пришёл сам, но снова на женский голос. Впрочем, теперь он сумел скрыть изумление, да и было оно минутным: в женщине, стоявшей чуть поодаль от него, не оказалось ровным счётом ничего необычного. В отличие от той, которая только что скрылась за деревьями… или растаяла меж них.
        - Ты кто, мать твою, такая? - спросил Марвин. Изначально заданный собеседницей тон разговора как нельзя более соответствовал его настроению. Та посмотрела на него с чувством, возмутительно напоминавшим жалость. Это снова оказалась всадница, впрочем, ничего эфемерного в ней не чудилось: девка как девка, лет семнадцати на вид, чернявая, коротко стриженная, одетая по-мужски и хорошо снаряжённая. Не один он, видать, ломится через буреломы на север… «Да она же шла по дороге, которую я тут, матерясь, прокладывал!» - внезапно понял Марвин и скрипнул зубами от злости.
        - Коль уж тащилась за мной, могла бы пораньше объявиться да подсобить, - еле сдерживая ярость, бросил он, так и не дождавшись ответа на предыдущий вопрос. Девчонка не фыркнула и даже не усмехнулась - лишь уставилась на него, как на полного недоумка.
        - А то, что я жизнь тебе только что спасла - мало?! - будто ушам своим не веря, проговорила она. Марвин, уже положивший руку на круп Ольвен и собравшийся вскочить в седло, так и замер.
        - Жизнь? Мне?!
        - Ну так не себе же! Это ведь не я местную гайнель прогневила. Вот тоже мне, умник какой, - врать ей вздумал, прямо в глаза!
        - Гайнель? - ничего не понимая, переспросил Марвин.
        - Ох уж мне эти единобожцы, - покачала головой девчонка. Она тревожно оглядывала берег, будто и сама чего-то ждала. Марвин заставил себя не следить за её взглядом. - Совсем забыли, где живёте. Гайнель - дух-хранитель изначальной земли. Мекмиллен был заложен ещё до появления в Хандл-Тере Святого Патрица с его сворой, и владельцам замка хватило ума не гневить древних духов. За что они теперь и платят, отваживая опасности. Ты, мессер, опасность для Мекмиллена, ты сам это знаешь, и врёшь в лицо духу-хранителю. Да, почитай, если бы она тебя теперь утопила, ты бы ещё легко отделался!
        - Так она… - Марвин всё же обернулся - и обомлел. Снег, только что взрыхлённый копытами пегой лошади, снова лежал ровным пластом - смёрзшимся, будто не только засыпать успело, но и морозом схватить… словно всадница проходила здесь несколько дней назад. Или вовсе не проходила.
        Марвин судорожно выдохнул густое облачко белого пара, на миг застившее ему взгляд.
        - Так она… всё-таки неживая была.
        - Гайнель-то? Ну, о них всякое говорят. Может, эта и правда призрак кого-то из Мекмилленов. Судя по тому, как она близко к тебе подобралась - и впрямь сильно чуяла. Да и ты уши развесил… Со стороны поглядел бы на себя! Ох, ну даёте вы, южные, - лезете на север, ничего о наших богах не зная.
        - Ты… язычница?!
        - Предайте меня священному суду, мессер единобожец, - съязвила девушка. - Небось целее будете.
        Марвин хотел ответить - и понял, что нечего. Гул от удара призрачным копытом по льду всё ещё отдавался в его теле.
        - Почему она ушла? - не сводя глаз с переливавшегося в солнечных лучах льда, спросил Марвин.
        - Потому что меня увидела. Гайнель может говорить с человеком лишь один на один. И убить его тоже может, только когда он в одиночестве. А ты, мессер мой, теперь не один.
        - С чего бы это? - обернувшись к ней, неприязненно спросил Марвин. Он заметил на бедре у девчонки короткий меч, но знал, что в случае чего справится с ней без труда.
        Если только прежде странная, отталкивающая и вместе с тем чарующая дева на том конце озера не позовёт его за собой, и он не ступит на лёд, который мгновенно проломится под его ногой.
        Чернявая девушка снова фыркнула, поправила перевязь и сказала - так, будто он спрашивал очевидное:
        - Да потому что и мне надо в Мекмиллен. И потому что раз уж здешняя гайнель тебя учуяла, она учует и меня.
        - Ты тоже в Мекмиллен не с добром? - невольно усмехнулся Марвин.
        - Взгляни-ка на меня, единобожец! - хохотнула девушка и широко раскинула руки, открывая грудь, плотно охваченную кожаным доспехом. - Похожа ли я на святошу, что будет ломиться за самонадеянным дурнем по бурелому - за добром?!
        - И давно ты за мной шла?
        - От Уоттерино. Ну что, едем? Я эти места немного знаю. Тут завалинка чуть в стороне, можно продраться. А Мекмиллен уже близко совсем.
        Марвин глядел на неё, не скрывая любопытства. Она была наглой, и это ему в ней нравилось. Причём, пожалуй, одно только это.
        Он вспомнил о манерах и о том, что всё же имеет дело с какой-никакой, а женщиной, и сказал:
        - Я Марвин из Фостейна.
        - Ты б ещё титулы свои перечислять стал в порядке пожалования, мессер рыцарь! - снова фыркнула девчонка и, тронув коленями бока лошади, бросила: - Рысью меня зови.
        Лукас поднялся перед рассветом - давняя привычка, которую он приобрёл ещё в юности и теперь не собирался менять. Восход он встретил, стоя у окна - и, к своему удивлению, отчаянно тоскуя по раздольным полям Предплечья, залитым розовато-жёлтым рассветным сиянием. А здесь, в городе, только слабые его отблески гуляли по заснеженным крышам.
        - Вернитесь, - пробормотала Селест. Будь это приказом или просьбой, Лукас бы не тронулся с места, но она ещё не проснулась толком, и её голос был лишён каких бы то ни было интонаций. Она просто сказала то, что хотела - и он ей не отказал.
        Стоило ему снова оказаться в постели, как тёплое женское тело прильнуло к нему, и мягкая ладонь сонно зашарила по его паху.
        - Так рано… - жалобно вздохнула Селест, не открывая глаз. Лукас накрыл ладонью её грудь, ткнулся губами в золотистые волосы на макушке.
        - Рано. Не рассвело ещё. Спите.
        - Нет-нет! - она вскинулась и, щурясь со сна, посмотрела на него. Её рука всё ещё лежала на его мужской плоти, а он чувствовал тепло её груди в ладони, но оба они знали, что это было скорее выражением нежности, чем страсти. Ночка у них выдалась бурная, у обоих сейчас вряд ли нашлись бы силы продолжать. Они и заснули-то всего час назад. Лукас тем не менее чувствовал себя странно бодрым - хоть прямо теперь в седло да в галоп. От этой мысли ему стало тоскливо. Какое седло, какой галоп… Волей Дерека он был в Таймене чуть ли не под домашним арестом. Хотя и нельзя сказать, что эту участь ему ничто не скрашивало.
        - Спите, - повторил Лукас, но Селест, упрямо тряхнув головой, села в постели. Стёганый шёлк одеяла сполз с её груди. Лукас смотрел на изящно выгнутую спину, на запрокинутые в ленивом потягивании руки. У неё были очень тонкие запястья, а медовое золото волос выгодно оттеняло белизну кожи. Ей давненько перевалило за тридцать, но тело она сохранила изумительное, да и в постели оказалась великой искусницей. Она была именно такой, какой в представлении Лукаса должна быть женщина, и за это он её уважал. Да, именно уважал.
        - Я велю подать кофе, - сказала Селест и дёрнула за шнур, висевший в головах кровати. Потом поднялась, на ходу оправляя волосы, накинула пеньюар и юркнула обратно в постель.
        - Только не вставайте, - добавила она, и на сей раз это была просьба, которую, впрочем, спас от сентиментальности здоровый прагматизм: - Холодно, как в аду! Целый день бы из постели не выбиралась.
        И она снова прижалась к Лукасу всем телом, интимно и требовательно, обязывая его делиться теплом. Самое обидное, что у него даже не было повода упрекнуть её в лицемерии: под конец зимы действительно покрепчали морозы, и даже маленький, а потому хорошо протапливаемый особняк Наворна казался холодильным погребом. Другое дело, что Лукаса мороз не смущал: будь он на воле, где-нибудь посреди диких полей, с удовольствием сейчас нырнул бы с головой в снег… Но снаружи, на тесных улицах, громоздились лишь куцые грязные сугробы, и приходилось довольствоваться малым: телом женщины рядом с собой.
        И это, кто бы мог подумать, уже третью ночь подряд. Причём, судя по всему, последней она отнюдь не была, несмотря на то, что оба они все эти дни страшно не высыпались. Следует учитывать также, что первые сутки они вообще не вылезали из постели. Селест из Наворна оказалась дамой ненасытной, а Лукас лишний раз не без удовольствия убедился, что годы своё пока не берут.
        Пожалуй, стоило бы даже поблагодарить Дерека за такой нечаянный подарок. Но, разумеется, не раньше, чем станет ясно, к чему вся эта канитель. Прежде Дерек никогда не подкладывал Лукасу шлюх. Да чего уж там, прежде он вообще не пытался манипулировать Лукасом. А теперь он не просто пытался - ему удавалось.
        - Не хмурьтесь, - сказала Селест. - А то я решу, что не угодила вам, и оскорблюсь.
        - Не угодили? Вы? - он провёл рукой по её спине, задержал ладонь на талии. - А мне-то казалась, это я вам всю ночь угождал.
        - И, конечно, это было для вас весьма обременительно, - сказала Селест и фыркнула ему в подмышку. Лукаса пробрала приятная дрожь. Он был обнажён, и чувствовал её запах на свой коже.
        - Знаете, да, - признался он. - Весьма. Мне всё-таки уже не двадцать лет.
        - Ох, каждому бы двадцатилетнему столько прыти! - бросила Селест, и, удивительное дело, в её устах эта пошлость действительно прозвучала комплиментом. - Ну, ладно, сегодня я вас отпущу. До ночи. Так и быть. Так что перестаньте, наконец, хмуриться.
        «Странно, - подумал Лукас, целуя её, - почему мне нравится слушать, как она говорит то, что и положено дешёвой шлюхе? В королевском замке толпа таких, как она. Ленивые, развратные, пресыщенные женщины, уставшие ждать мужей из бесконечных походов и охотно впускающие в свою постель едва знакомых мужчин. Она же ничем от них не отличается. Ничем. Так почему она нравится мне?»
        Да вот именно поэтому. Будь она странной, удивительной, чудесной, не похожей ни на кого… будь она такой, как Ив, он бы не оказался в её постели. Не позволил бы себе. Потому что в удивительное слишком легко влюбиться. А влюбившись - невозможно использовать. Селест не была удивительной. Она была обычной. Она была не опасна.
        Потому-то он и проводил уже третью ночь в её доме, её постели.
        Вошла служанка, неся утренний кофе для своей месстрес и её любовника. От чашек на серебряном подносе поднимался тонкий ароматный дымок. Кофе подали в первое же утро, встреченное Лукасом в этой спальне. Они тогда проснулись почти одновременно, он ещё только зевал, а Селест уже потянула за шнурок, и через несколько минут ноздри Лукаса изумлённо и восторженно затрепетали от знакомого запаха. Она ни о чём его не спрашивала, не отдавала приказа слугам заранее - походило на то, что она и сама-то пьёт кофе каждое утро, а вовсе не потакает вкусам своего любовника. Эта мысль была настолько восхитительна, что в тот день Лукас остался у Селест. Да, пожалуй, именно поэтому. Потому что наконец встретил женщину, которая тоже любила этот странный напиток. Она очень умело разыграла удивление, заметив его воодушевление, и велела принести вторую чашку. Сказала: «Вот уж не думала, что кто-либо ещё в Таймене тоже пьёт эту гадость!» И засмеялась. Смех у неё был низкий, грудной - обычный смех дешёвой шлюхи в дорогих тряпках. «Прямиком из Турона», - похвасталась она позже, и Лукас знал, что она не лжёт: во всяком случае
чашки были точно туронские, с очень тонкими стенками и горчично-жёлтой росписью. Таких чашек, небось, две дюжины наберётся на весь Хандл-Тер. Он не удивился бы даже, если бы оказалось, что их заказывали через Дорота. У мессеров патрицианцев воистину длинные руки.
        Вот и теперь они чинно потягивали напиток, откинувшись на подушки и соприкасаясь локтями. Пили молча, блаженно, и в этом было куда больше близости, чем в самом страстном соитии.
        - Это другой сорт, - недовольно сказал Лукас; его снова потянуло в сон, разговаривать не хотелось, но возмущение оказалось сильнее лени. - Хуже… грубее… и почему корицы не положили?
        - Впервые в жизни встречаю мужчину, который разбирается в кофе.
        - В самом деле? А что, зёрна вы у женщины покупали?
        Она сердито шлёпнула его по плечу.
        - Хватит то и дело подлавливать меня на глупости! Конечно, зёрна покупала не я. Где вы видали благородную месстрес, которая сама ходила бы по лавкам?
        - Ну, может, вы отбывали епитимью? - предположил Лукас - и завопил, потому что следующий шлепок был уже далеко не столь безобиден, и на колени ему плеснуло кипятком.
        - Просто свинство с вашей стороны напоминать мне об этом унижении! - прошипела Селест, отставляя чашку и проворно забираясь на Лукаса верхом. Её колени, разметав полы пеньюара, стиснули его бедра, и он почувствовал жар её лона. - Извольте немедленно загладить оскорбление!
        - Я ещё не допил, - попытался возразить Лукас. Она отобрала у него чашку. Он воззрился на неё с обидой. Потом обхватил за шею и мягко перекатил на спину, разглядывая её сияющее улыбкой лицо. Несколько мгновений смотрел ей в глаза, потом сказал: - Хотел бы я знать, что вам от меня нужно, месстрес.
        - Чтоб вы и впредь пили кофе со мной по утрам, мессер, - ответила она, и Лукас предпочёл не задумываться о том, что это значило, а обратить внимание на внешнюю сторону призыва - и того, что за ним неизбежно следовало.
        Потом она всё-таки снова уснула, а Лукас, дождавшись этого, тихо высвободился из её объятий и подошёл к камину, чтобы расшевелить потускневшие угли. Спальня была маленькой, даже крошечной: тут только и помещалось, что кровать и столик у изголовья. Непривычно для Таймены: обычно благородные мессеры строили в городе огромные особняки с залами, по которым могла свободно прогалопировать лошадь. Дом Наворнов скорее напоминал древние крепости на Длани: маленький, тесный и неприступный. Это не было признаком бедности - лишь отражением нрава обладателей. Учитывая обстоятельства, Лукас должен был бы особенно остро чувствовать себя здесь как в тюрьме, но, сидя на корточках у камина и слушая ровное дыхание своей женщины у себя за спиной, он думал, что не имеет ничего против такого заточения.
        И запоздало понял, что, вполне возможно, как раз этого Дерек и добивался. Кажется, он всё-таки опасался, что Лукас сорвётся с места и, забыв о своих обещаниях, помчится за Марвином. Что скрывать, желание такое у него и впрямь возникало. Особенно после встречи с Рысью. Лукас слегка вздохнул при этой мысли, но и от улыбки не удержался. Так уж всегда бывало с этой девочкой: она вызывала в нём то раздражение, то умиление, то нежность. И он даже сам не знал, проявление какого из этих чувств ранило её сильнее. А ему не хотелось её ранить. Она ничего не сделала, чтобы это заслужить. Напротив.
        Она всегда являлась по первому его зову, словно собака, примчавшаяся на свист хозяина, - и заглядывала ему в глаза с нестерпимой мукой, готовая лизать руки за одно только благодушное потрёпывание по холке. Порой Лукас этим пользовался, тем не менее неустанно давая понять, что рассчитывать ей не на что. Она и сама это понимала - они никогда об этом не говорили, кроме того, самого первого раза, и всё равно Лукас знал, что если кто и готов умереть за него, так это она. Просто за то, что он помнит о ней и иногда, время от времени, позволяет быть рядом. Что ж, возможно, пришло время взыскать с неё этот долг, которым она сама себя обложила. Любопытно знать, подумал Лукас, вороша шипящие угли в мраморной пасти камина, жива ли она ещё. Не убил ли её Марвин, когда узнал. Что он узнает, Лукас не сомневался. Предположить обратное значило бы признать, что он здорово переоценил своего волчонка.
        Интересно, а своего котёнка он не переоценил?
        Лукас тихонько хохотнул, вспомнив, как она ощерилась (даже в этот раз!), когда он так её назвал. Они встретились в таверне, она пришла первой и вскочила при его приближении, а Лукас небрежно кивнул ей и сказал: «Здравствуй, котёнок». И она тут же села обратно - одной этой фразой Лукас немедленно разрушил все иллюзии, которыми она, без сомнения, тешила себя по дороге. Она всегда себя ими тешила, сколько бы он её ни вызывал… а впрочем, это и было-то всего раза два или три, и то лишь потому, что Лукас знал, как это важно для неё. И иногда бросал ей эту подачку - обглоданную кость своей верной собаке. Это было единственное, что он мог ей дать. Если она когда-нибудь и ненавидела его, то только за это.
        Рысь пила, как сапожник, и ругалась матом, как настоящий рыцарь. Она совершенно не менялась. Впрочем, это Лукасу в ней нравилось. Это его забавляло.
        «Так, значит, мальчику нужен телохранитель?» - презрительно подытожила она, грохнув о столешницу винной кружкой, когда он изложил ей суть дела.
        «Или соглядатай. Называй как хочешь», - пожал плечами Лукас. Укол попал в цель. Рысь - его маленький взъерошенный котёнок - гордо расправила плечи.
        «В соглядатаи не нанималась», - надменно заявила она, и Лукас мысленно зааплодировал ей - сдержанно и демонстративно. Хотя по-хорошему стоило бы влепить ей пощёчину. Ох, какая она всё-таки ещё соплячка.
        «Отчего так? - беспечно спросил он вместо этого. - Ты ведь наёмник? Так не всё ли равно, для чего тебя нанимать? Если хочешь надбавки за грязную работу, так и скажи».
        Это было жестоко с его стороны, но ему хотелось поставить её на место. Всё-таки то, что они так редко виделись, не могло не сказываться, и порой она начинала наглеть. А ей надлежало помнить, что, несмотря на его слова, разница между ним и простым нанимателем очень велика.
        Рысь отреагировала так, как Лукас и предполагал: яростно сверкнула тёмными глазами, а потом сказала какую-то глупость - вроде, что не для того её тренировал сам сэйр Вариан, чтоб она шпионила для всяких , и так далее. Лукас слушал, морщась. Она была глупа, и это всегда его огорчало. Однако если её как следует инструктировать, она проявляла чудеса исполнительности. Никто в целом свете не смог бы перекупить её, и это было важнее даже уровня её подготовки, не столь уж выдающегося, правду говоря. Но Рысь была ему верна. Поэтому он и выбрал её. Поэтому он до сих пор заставлял себя помнить, что где-то на свете живёт Милла Уэррик по кличке Рысь. А точнее говоря, просто научился в нужную минуту о ней вспоминать.
        «Не возбуждай его подозрений лишний раз, - наставлял он её. - Но и не позволяй ввязываться в ненужные переделки. Помогай во всём советом и делом. Лучше делом, потому что советов он слушать скорее всего не станет. Вероятно, вас попытаются убить прежде, чем вы достигнете Мекмиллена. Делай что хочешь, но он должен жить. Хотя, если очень захочется, разрешаю тебе его покалечить».
        «Вот уж спасибо», - пробормотала Рысь; к тому моменту она уже порядком надралась, но её взгляд был твёрд, а мысль напряжённо обрабатывала его инструктаж. В такие минуты она превращалась в настоящую машину для убийства, и тогда Лукас восхищался ею. Она это, без сомнения, знала, иначе не стала бы такой, какой стала. Она сделала это ради него.
        «Но если случится что-то серьёзное, - продолжал Лукас, не отпуская её взгляда, и взял её за руку, так что она содрогнулась от неожиданности и он ощутил мурашки, побежавшие по её коже, - слышишь меня, при любой действительно серьёзной опасности - сразу же дай мне знать! Я в три дня доберусь до Предплечья, если будет нужда, и сам вас найду. Твоей задачей будет продержаться эти три дня, не позволить ему умереть и, желательно, не умереть самой».
        «Это… в-важно для тебя?» - запинаясь, проговорила она, и Лукас ответил: «Да. Очень».
        - Ну что вы там опять делаете! - сердито протянула Селест.
        - Камин почти погас, - не оборачиваясь, ответил Лукас. Теперь огонь снова разгорелся, близкий жар лизал его грудь, а по спине потянуло холодом.
        - Идите ко мне.
        Он не двинулся с места.
        Когда её руки легли ему на плечи и скользнули к шее, он прикрыл глаза. Ноги начинали затекать. Интересно, сколько времени он вот так просидел на корточках перед камином? Спереди грело пламя, а сзади - женское тело.
        - Я вылезла ради вас из постели. Ненавижу вас.
        Он поймал её руку, и, повернув голову, поцеловал в хрупкое запястье. Потом спросил:
        - Ну и зачем я вам сдался?
        - Сама не знаю. При дворе сейчас такая тоска. У королевы новый любовник, она увлечена и добра, а когда она добра, то никого не казнит, и это так скучно. Мы целыми днями вышиваем и читаем рыцарские романы. Если бы не епитимья преподобного Дерека, я бы сама оттуда сбежала.
        - В замке считают, что вы всё ещё отбываете наказание?
        - А разве нет?
        Лукас резко обернулся, вскочил, и Селест тонко взвизгнула, когда он крутанул её и рывком прижал к себе.
        - Ну-ка, ну-ка, - грозно проговорил он. - Может, мне теперь оскорбиться?
        - Вы мне рёбра помнёте! - возмутилась она. - Мой муж снесёт вам голову!
        - Думаете? А я бы на его месте только спасибо сказал, если бы кто-нибудь удавил мою неверную жену.
        - Вы плохо знаете моего мужа.
        - Я его совсем не знаю, месстрес.
        - Ах вот как?.. - её взгляд стал пристальным. - И вас нисколько не волнует, кто он?
        - Нисколько. Вас же это не волнует, как я вижу.
        И он решительно поволок её в постель, намереваясь утомить окончательно, чтобы она наконец его прогнала. Ему нужно было кое-что обдумать. А уйти сам он почему-то не мог.
        Он уже почти добился намеченного, когда в дверь робко постучали. Лукас не собирался отзываться, но Селест, помедлив немного, отстранилась от него, из чего он заключил, что вполне преуспел в своих намерениях. Она виновато взглянула на него.
        - Простите, я жду вестей… Ну, кто там!
        Дверь приоткрылась, в щель просунулась растрёпанная голова. Лукас демонстративно ткнулся лицом в подушку, показывая, что его здесь нет.
        - Месстрес Селест, вам…
        - Илье! Во-первых, что за вид? Во-вторых, где твои манеры?!
        - Прошу прощения, месстрес…
        Голос умолк - то ли в смущении, то ли в потрясении. Лукас поднял голову и посмотрел на растрёпанного парня, переминавшегося с ноги на ногу у двери. Несколько мгновений не сводил с него взгляда, потом перекатился на бок и подпёр голову рукой.
        Мальчишке, похоже, хотелось сквозь землю провалиться.
        - М-месстрес… вам послание, месстрес! Гонец прибыл. Говорит, дело срочное…
        - Я сейчас выйду. Приведи себя в порядок. Ты что, в курятнике ночевал? Не найти в наше время нормального стюарда, - раздражённо бросила Селест, вставая, когда за Илье закрылась дверь.
        Стюарда? Совсем интересно…
        - Конечно, я вам сочувствую, - коротко произнёс Лукас. Селест непонимающе оглянулась, озадаченная его тоном, потом пожала плечами, кокетливо заломила руку, вплетя пальцы в волосы на затылке.
        - Вы поможете мне одеться?
        - Боюсь, если я стану помогать вам одеться, вы до вечера не выйдете к вашему гонцу, - насмешливо сказал Лукас.
        - И то верно. Но дождитесь меня! Не то я и впрямь обижусь.
        - Ох, вы всё только обещаете, - поддразнил он её.
        Селест скрылась в будуаре. Лукас услышал, как она звонит горничной. Потом откинулся на подушки и уставился в потолок. Внутри у него всё клокотало. Проклятье, подумать только, он ведь в самом деле почти решил наплевать на то, кто эта женщина и почему он оказался с ней. Она была нежна, не болтлива, не слишком вульгарна и любила кофе. И этого оказалось достаточно, чтобы он потерял ощущение реальности. Эта мысль взбесила его до такой степени, что он едва мог дышать. Потом взял себя в руки и, когда Селест продефилировала мимо него при полном параде, послал ей вслед воздушный поцелуй.
        А когда дверь за ней закрылась, дал себе слово, что сегодня же выяснит, почему Дерек решил натравить на него эту сучку, и как далеко она намерена зайти.
        Видимо, дальше, чем думал Лукас, раз уж озаботилась раздобыть себе в стюарды его бывшего оруженосца.
        - А зачем тебе в Мекмиллен? - спросил Марвин, и Рысь громко фыркнула:
        - Ну ты ровно дитя малое! Так я прямо разбежалась и сказала! А тебе зачем? - помолчав, наивно добавила она. Осеклась, уставилась на Марвина, и через мгновение стены пещеры сотряс взрыв дружного хохота.
        Оба они были совершенно пьяны.
        - Давай ты мне скажешь, а я - тебе, - предложил Марвин.
        - Давай, - давясь смехом, закивала Рысь. - Только ты первый, идёт?
        - Уступаю эту честь благородной месстрес.
        - Ох, да пошёл ты! Благородной! Месстрес!
        Смех делал её по-настоящему красивой. Марвин глядел на неё поверх пляшущих язычков костра. Она лежала на боку, подперев голову рукой и подложив под локоть походную суму, и задирала подбородок, когда смеялась. Расстояние между нею и Марвином было чуть больше вытянутой руки: костёр развели маленький, несмотря на лютый холод - но ничего не поделаешь, от большего огня шло бы слишком много дыма, неровен час задохнуться, а это вряд ли лучше, чем замёрзнуть. Впрочем, им и так повезло, что они набрели на эту пещерку, больше напоминавшую нору. К тому времени уже почти стемнело, а до Мекмиллена, по словам Рыси, оставалось ещё не меньше нескольких часов пути. Впрочем, теперь бы Марвин и сам добрался до замка: ещё до сумерек они выбрались на заснеженную, но отчётливо различимую дорогу, шедшую через лес - видимо, тот самый тракт, что несколькими милями южнее снесло лавиной. Сам лес редел, среди деревьев всё чаще встречались валуны - и, по счастью, вот это убежище. Рысь преложила заночевать здесь, и Марвин не стал спорить, хотя совершенно ей не доверял. Так или иначе, спать он не собирался, а вот согреться бы
не мешало. Они и согрелись - вскипятив на огне вино, запасы которого у обоих ещё оставались. Рысь оказалась не дура выпить, угнаться за ней было не так-то просто. Горячее вино быстро ударило обоим в головы, и уже через час они валялись у костра, болтая и хохоча, совсем забыв, что недавно обменивались лишь краткими желчными замечаниями, с подозрением наблюдая за попутчиком. Зато никакие здешние духи их больше не беспокоили.
        - Ну и не надо, не говори, - сказал Марвин и снова хлебнул из фляжки. Разогретая сталь обжигала губы. - И так ясно, что прирежешь там кого-нибудь. Иначе бы гайнели не боялась.
        - Кто сказал, что я её боюсь? - выпятила грудь Рысь. От вина она, похоже, становилась ещё нахальнее.
        - А как это ещё назвать? Один на один встретиться не захотела, за мной увязалась…
        - Ты и сам-то не особо протестовал, когда я её от тебя прогнала! - парировала она и махнула рукой с зажатой в ней флягой. Внутри предостерегающе булькнуло.
        - Расплескаешь! - завопил Марвин возмущённо. Рысь ойкнула, перехватила нетвёрдую руку другой, хихикнула.
        - Я хотела сказать, что это глупый спор. Не то чтобы я боялась гайнели… Ну, то есть нет смысла её бояться, если у тебя совесть чиста. Только вот неприятно думать, что она у тебя нечиста, верно? Ох, ну и чушь несу по пьяни! - хохотнула она, но на сей раз Марвин её не поддержал.
        - Почему чушь? Ты права.
        - Да ладно! Если только и думать, что о чистой совести, то проще за вышиванием всю жизнь просидеть, так оно надёжнее.
        - Чего ж не просидела?
        - Не по мне это, - ответила Рысь и надолго приложилась к фляге. Марвин смотрел на неё и думал: в самом деле, не по ней.
        - А сейчас иначе нельзя, - оторвавшись и утерев губы, продолжала она. - Много ли народу теперь по совести живёт? Вот потому-то древние духи и ушли отсюда.
        - Ты же говорила, это «свора Патрица» их выжила, - насмешливо напомнил Марвин. Она и правда что-то такое говорила, пока они ехали лесом. Марвин наорал на неё, обозвав богохульницей. Но это было до того, как они надрались вдвоём. Теперь он был настроен куда терпимее.
        - Ну, не то чтобы выжила, - сердито отозвалась Рысь. - Хотя… да, выжила, только древние духи ни за что бы этого не позволили, если бы им было ради кого оставаться. Если бы люди, как прежде, думали о чести и совести. Если бы по правде жили. А так - получалось, что прежние боги им уже и не нужны. Вот они и ушли.
        - Не понимаю, - признался Марвин. - Да при чём тут люди вообще? Боги… то есть Бог, - поправился он и поспешно осенил себя святым знамением, - сам по себе, не он для людей, а люди - для него.
        - Так люди для него или сам по себе? - язвительно уточнила Рысь. Марвин удивлённо посмотрел на неё, не видя противоречий. Рысь раздражённо махнула рукой - всё той же, с открытой флягой; Марвин теперь не стал её попрекать. - Вот я о том и говорю. Нынче люди знают только долг и принуждение. Ну и корысть. А по сердцу жить перестали. Ваш Бог хочет поклонения, а взамен что даёт? Да ничего, разве что деньги этим патрицианцам вашим, и те жмёт из бедноты, что в страхе перед его карой живёт. Что, разве нет?
        Марвин был так возмущён, что даже не нашёл слов возразить, хотя чувствовал, что, будь чуточку потрезвее, нашёл бы сотню контраргументов. Впрочем, надо признать, богословие никогда не было его коньком.
        - Хочешь сказать, у вас всё наоборот? - агрессивно спросил он наконец, чтобы хоть что-то сказать. Рысь мотнула головой, то ли протестуя, то ли стряхивая длинную чёлку с глаз.
        - Да нет же! Вашего Единого привёл сюда Патриц, а наши боги всегда жили на этой земле. Ещё до людей. А когда появились люди…
        - Что значит - появились? Разве вы не считаете, что ваши боги их создали?
        - Нет, конечно. А зачем им это?
        - Ну… я не знаю… чтобы вы им служили!
        - Я говорила! - торжествующе закричала Рысь и врезала кулаком по своему бедру. - Видишь?! Ты рассуждаешь, как раб. «Чтобы служили»! Да зачем им слуги, если они боги - у них и так есть всё, что им нужно.
        - Так ведь… - Марвин отчаянно пожалел, что во время учёбы уделял мало внимания философским наукам, но что поделать - будущему рыцарю это как бы и не очень положено. - Погоди, а зачем тогда они вам помогают? Ну, ты говоришь, что вот эта гайнель, к примеру, - она защищает того, кто владеет землёй, на которой она родилась. К чему ей это?
        - Да ни к чему. Она просто хорошая. Понимаешь? Ну представь: люди всё время здесь, рядом с ней, она за ними наблюдает, и если они живут по чести и совести, то нравятся ей, и она оберегает их… ну, как приёмных детей своих. Понял теперь?
        Марвин затряс головой. Это было слишком непохоже на всё, чему его учили. Он получил типичное образование, полагавшееся сыну владетельного рыцаря, собирающемуся принять рыцарство и служить во славу короля: умел читать, писать и поддерживать разговор, танцевать, ездить верхом, ухаживать за благородными месстрес и, конечно, убивать. Большее в программу обучения не входило, да и, говоря по правде, Марвин был не слишком прилежен даже в доступных науках, за исключением последних двух. Тут у него, по словам его учителей, был прирождённый талант. И обычно Марвину для жизни этого вполне хватало, но изредка он чувствовал себя обделённым. Вот как теперь.
        - И что, все ваши боги такие вот хорошие? - глупо спросил он.
        - Не все, конечно. Есть и ленивые, есть просто злые, а есть самовлюблённые, которым до нас дела нет. Но и среди людей всякие попадаются. Просто в племени духов таких куда меньше, чем в племени людей.
        - А сколько их?
        - Кого?
        - Ну, духов этих ваших.
        - Откуда же нам знать? Мы ведь их не видим почти. Если только не прогневим или их помощь нам не понадобится. Правда, теперь-то, с единобожцами, они попрятались… или совсем сгинули отсюда.
        - Куда же они ушли?
        - Не знаю. Может, туда, где они нужнее.
        Костёр потрескивал в наступившей тишине, роняя искры в снег. Марвин сказал себе, что непременно надо будет исповедаться при первой же возможности. Уму непостижимо - битый час выслушивать еретический бред какой-то малолетней язычницы! Ещё и внимать ей с нескрываемым интересом. Страшно подумать, какую епитимью на него наложат за этот грех. Впрочем… Марвин вдруг засомневался, а ересь ли это. Ведь Рысь не искажала слов учения Святого Патрица, и уж тем паче не сомневалась в существовании Единого. Просто она верила, что Единый на самом деле вовсе не един… И что рядом, оттеснённые им на задворки мира и людской памяти, живут другие боги. Ну, вот как, к примеру, король оттесняет в сторону множество своих вассалов… Марвин лихорадочно осенил себя святым знамением. Ну вот, он уже и впал в грех трактования Божьего завета! Точно не избегнуть епитимьи.
        Но перестать так думать он не мог, потому что уж в чём, в чём, а в существовании иных богов, кроме Единого, не сомневался. Он же видел одного из них, и было очень трудно заставить себя забыть о том, что пережил однажды… Он никогда этого не умел. Каких бы епитимий это ему ни сулило.
        - Хочешь?
        Голос Рыси вывел его из задумчивости. Марвин взглянул на неё, и почувствовал, как вытягивается его лицо.
        - Что ты делаешь?!
        - Нюхнуть собираюсь. И тебе предлагаю. Эй, ты что, уже настолько пьян? Соображать перестал совсем?
        Она успела достать походную курильницу - маленький медный сосуд с вытянутым носиком и плотно прилегающей крышкой, в котором поджигались измельчённые травы. Золотушницу в таких сосудах не курили: качественно приготовленное зелье не нуждалось в поджигании и, завязанное в льняную ткань, само по себе испускало дурманящий аромат. Это был утончённый наркотик, а дым палёной травы вдыхали только при курении всякой дряни вроде пересмешницы. Дрянь эту любили многие воины, утверждая, что дурман здорово придаёт куража перед битвой, но Марвин никогда не употреблял ничего подобного. В детстве учителя намертво вколотили в него убеждённость, что любое зелье, сперва взбудоражив, потом сделает руку нетвёрдой, глаз - неострым, а позже и вовсе разъест плоть, как кислота. Он зазубрил несколько поучительных историй о том, как наркотики довели бывалых воинов до гибели, а поскольку у сэйра Лорака, его учителя, был редкостный дар красноречия, кошмары с изъязвлёнными телами не устоявших перед соблазном воинов несколько месяцев мучили Марвина по ночам.
        - Что это такое? - спросил Марвин. От возмущения он даже немного протрезвел.
        - Пестрянка. Не самая чистая, но валит крепко. В последний раз спрашиваю, хочешь?
        - Ты сейчас молода и красива, - сказал Марвин, заранее наслаждаясь эффектом, который произведут его слова, - но не пройдёт и года, как лицо твоё, а потом и всё тело покроют вздутые вены и гнойные нарывы, а разум помутится, и меч будет вываливаться из твоей покрытой язвами руки, ибо она не в силах станет удержать его вес.
        - Не хочешь, так и скажи, - с отвращением ответила Рысь и сняла с носика крышку. Зеленоватый дым тонкой струйкой пополз ей в лицо. Марвин отпрянул, но поздно: они сидели слишком близко, а в пещере, и без того пропитавшейся дымом костра, любой запах разносился мгновенно. Марвин почувствовал, как заползает в ноздри едкий запах с примесью мяты, и зажал нос рукой. Рысь откинула голову и расхохоталась.
        - Вот дурак! Ну в жизни дурака такого не видала! Не бойся, с одного раза язвами не покроешься. Я уже третий год пестрянку курю, и, как видишь, всё ещё молода и красива, - язвительно добавила она.
        - Третий год? - не поверил Марвин.
        - А то. Здорово бодрит, знаешь ли. И греет, - ответила Рысь и снова приподняла крышку. Прикрыла веки, глубоко и тяжело задышала. Сидела она прямая, как стрела, но её слегка покачивало от выпитого и, теперь, вынюханного. Её ноздри широко раздувались, покраснев от напряжения, стремясь уловить малейшее дуновение зелёного дыма. И на мгновение она сама показалась Марвину странным северным духом, помесью человека и дракона, явившимся ему, чтобы оградить в опасной дороге. Мысль была до того дикой, что Марвин испугался. Неужто и его пробрало?.. Запах он чувствовал отчётливо: острый, резкий, обволакивающий, в голове стремительно светлело, будто и не пил вовсе, а ноги наливались силой. Он вдруг понял, что они затекли от долгого сидения, и встал. Рысь не обратила на него внимания, только снова вдохнула поглубже и с явной неохотой прикрыла крышечку. Потом посмотрела на Марвина. Перед её лицом плавала мутно-зелёная дымка, которую понемногу вытягивал наружу ветер.
        - Ага, пробрало? - спросила она. - Понял теперь?
        - И ничего не пробрало, - нервно бросил Марвин и сел на место. Но он лгал: хмеля, казалось, как не бывало, глаза перестали слипаться, будто и не ночь стояла, и будто не было перед ней нескольких трудных дней перехода.
        Рысь презрительно хохотнула, откинулась назад, широко расставив ноги.
        - Знаю я вас, зелень! Все поначалу пугаетесь, мелете чушь всякую, которой вам учителя головы забивали. Учителя ведь? Да просто они боятся, что вы как пристраститесь, так батюшкино состояние по миру пустите, всё на дурь изведёте. Ну правда, у кого ума на грош, изведёт. А кто поумнее, расходует зелье с толком. И побеждает всех врагов.
        Последние слова прозвучали очень серьёзно. Скажи их Рысь несколько минут назад, оба уже снова заходились бы в пьяном хохоте, оценив голословный пафос этого утверждения, но теперь смеяться не хотелось. Хотелось наружу, бегом и… и хорошо бы, по правде, в морду кому-нибудь надавать. От этой мысли у Марвина аж ладони зачесались. Давненько он не разминался как следует!
        - Всех врагов? - переспросил он.
        - Всех. До единого, - ответила Рысь и, поставив курильницу на землю, сказала: - Ну ладно, и как же мы это сделаем?
        В первый момент Марвин не понял, о чём она.
        - Сделаем? Что?
        - В Мекмиллен проберёмся. Или ты на боковую собрался? Ага, сейчас! Я же говорила тебе, ты помнишь или нет? Мекмиллен там уже за поворотом дороги. Если пойдём с рассветом, нас заметят к полудню.
        - Нас? Заметят? - тупо переспросил он. У него по-прежнему чесались ладони, и теперь потряхивало всё тело, хотя Рысь уже и закрыла курильницу, а запах дурмана почти развеялся - но только почти.
        - О, прости, я забыла, что по первому разу у молодняка обычно мозги напрочь отшибает, - ухмыльнулась Рысь. Она выглядела уверенной, но глаза её странно поблескивали. - Это у опытных уже мысль острее становится. М-да, моя вина… Что же мне делать с тобой… Ну, ты понимаешь меня или нет?
        - Понимаю, конечно! - оскорбился Марвин.
        - Ну тогда сообрази, что никто нам не позволит прямо так к замку подойти. У них там дозорные на стенах, а может, и патрули в окрестностях. На одну гайнель-то надежды нет. А стоит Мекмиллен на открытом месте, так что незамеченными никак не пробраться.
        - Я одного понять не могу: с чего ты взяла, что мы станем пробираться туда вместе? - прохладно спросил Марвин.
        Рысь пристально посмотрела на него.
        - А тебя не так уж и пробрало, - почти с уважением сказала она и, качнувшись вперёд, упёрла руки в бока. Марвин увидел, что её лицо мокрое от пота, и понял, что и сам взмок. Да уж, согрелись… Он нащупал фляжку, тряхнул её, потом приложился и долго пил. Вино уже почти остыло, но раздражённая дурманящим дымом носоглотка отозвалась жжением.
        - Ладно, вот что я думаю, - сказала Рысь. - Коль уж ни тебе, ни мне не пробраться к замку незамеченными, есть только один способ туда попасть: войти открыто. А это мы сможем только вдвоём.
        - Открыто? Это как же? - спросил Марвин.
        Рысь скрестила ноги, задумчиво подпёрла голову кулаком. Она, казалось, напряжённо размышляла, но по блеску в её остановившихся глазах можно было смело предполагать, что идею она обдумывает самую безумную.
        - Мы будем ранены. Ты и я. На нас напали разбойники. Или королевские солдаты… Тут по-прежнему стоят за герцогиню, могу спорить, хозяева Мекмиллена тоже за неё.
        - Хозяйка, - сказал Марвин, глядя на неё в упор.
        - Ну, хозяйка… тем более. Женщины жалостливее мужчин, а ей и советоваться будет не с кем. Мы с тобой выползем из лесу, истекая кровью - на снегу хорошо будет видно, издалека. Нас подберут и попросят остаться, пока не поправимся… А пока мы поправимся, я полагаю, и ты, и я свои дела решить успеем.
        Она говорила абсолютно серьёзно, но всё время речи в её взгляде разгоралась тёмная и жгучая сумасшедшинка. А на губах понемногу проявлялась улыбка - тонкая, змеящаяся и тоже слегка безумная. И хуже всего - Марвин чувствовал, что перенимает и то, и другое. Наверное, потому, что он и сам думал ровнёхонько о том, о чём теперь говорила Рысь. Ещё до того, как встретил её. Только он собирался сделать это один.
        - Ты сказала, что мы будем ранены, - проговорил он. Это прозвучало вопросом, хотя Марвин прекрасно знал ответ - но он хотел, чтобы она сказала это вслух.
        - Ага. Должны быть. Звериная кровь не пойдёт - это маскарад только до ворот замка… А там любой лекарь разберётся, что к чему.
        - Ладно, что ты предлагаешь?
        Она выпрямилась. Лёгким движением выхватила нож, свисавший с бедра, перекинула его из ладони в ладонь. И, ухмыльнувшись во весь рот, задорно спросила:
        - Кто первый? Я тебя или ты меня?
        Костёр почти догорел, но оба они это едва заметили. Холода, пробиравшегося в их ненадёжное убежище, тоже почти не ощущали. По их жилам гуляло вино, смешанное с дурманом, алые отблески пламени бегали по блестящему лезвию, и этот свет отображался в их расширенных зрачках. Они сидели друг против друга и не двигались, только ухмылялись - и любой, кто увидел бы их сейчас со стороны, предпочёл бы как можно тише убраться восвояси.
        Неизвестно, осознавала ли всё это Рысь, но Марвин осознавал прекрасно. И всё равно по его позвоночнику волнами катился то жар, то озноб. Потом, утром, он будет думать, что совершенно обезумел, раз допустил всё, что случилось следом, но до утра было ещё далеко.
        - И ты всерьёз думаешь, что я дам тебе себя резать? - спросил он.
        Улыбка Рыси стала надменной.
        - Думаешь, не смогу?
        - Да нет, милая, как раз думаю, что сможешь! Пырнёшь меня в печень, а потом извинишься, как это у вас, честных-совестливых, положено.
        - Боишься? - сощурилась Рысь. Марвин не поддался на провокацию.
        - Если и боюсь, то того, что ты нажралась как свинья и унюхалась до одури, ты селезёнки от ушей не отличишь, - заявил он. Рысь покрепче сжала нож.
        - Не отличу? Думаешь? А проверим?
        - Хочешь драки - так и скажи, - просиял Марвин. Его руки спокойно лежали на коленях: он и впрямь ощущал, как обострились все его чувства.
        - Хочу. Ага, - кивнула Рысь. - Говорю же: я - тебя, ты - меня. Ты можешь первым. Я тебе доверяю.
        - А зря! - хохотнул Марвин. Рысь скривилась.
        - Да полно матёрого волка-то из себя корчить. Знаю я вас… волчат-аристократиков. С благородством вашим идиотским. Вы ж сами подыхать будете, только б даме на подол не наступить.
        - Ну да, а котятки вроде тебя - так сразу коготки выпускают и шипят, почём сил хватит, - снисходительно парировал Марвин, но она не улыбнулась в ответ. Напротив - посмотрела на него так, что он понял: эти слова её смертельно оскорбили… или задели в ней что-то, что он задевать вовсе не намеревался. Марвина захлестнул стыд. Ох, ну с чего это он так… Такая милая девчушка, смешная, искренняя, а он её обидел. Надо извиниться, и немедленно…
        «М-да, - подумал Марвин, - пестрянка пестрянкой, а и набрался я тоже порядочно».
        Мысль пришла и ушла, будто её выдуло ветром следом за дымом.
        - Сперва давай легенду придумаем, - сказал он. - Потом не до того будет.
        - Так ты согласен?
        - Разбойники, говоришь, - не слушая её, задумчиво протянул Марвин. - Тебя бы они резать не стали.
        - Почему?
        - Ты женщина.
        - Ох! - взъярилась было Рысь, но Марвин невозмутимо продолжал:
        - Они бы тебя изнасиловали и избили. Хотя, может, и порезали бы. Знавал я таких… кому это нравится…
        - А тебе, небось, и самому нравится? - зло выпалила она. Марвин качнул головой.
        - Мне нет нужды насиловать женщин. Они сами ко мне идут.
        - Да уж прямо?
        - Да уж прямо. Можешь не верить на слово, - сказал Марвин и улыбнулся ей, а потом едва не захохотал, когда она вспыхнула. Ясное дело, вино и дурман, но… он-то замечал, как она на него смотрит. С первой минуты замечал.
        - Так что резать я тебя не буду, - деловито проговорил он. - Пары синяков посочнее будет вполне довольно.
        Он видел, что она колеблется.
        - Только по лицу не бить! - наконец потребовала Рысь. Тут уж Марвин захохотал в голос.
        - Вот бабы! Ну одно слово - бабы! Что с пестрянкой твоей, что без. Ладно, не по лицу. А у меня рана будет резаная. Упаду где-нибудь, не доходя до замка, ты подмогу позовёшь, слезу пустишь. Только тряпки твои подрать чуток надо будет.
        - Ну да, на перевязку заодно, - кивнула Рысь. - А тебя где резать? Или давай сперва ты меня, а потом…
        - Нет, сперва меня, - сказал Марвин, потирая ладони. У него вдруг пересохли губы. - А то я тебе как врежу… не рассчитав… А тебе меня ещё перевязывать.
        - Что значит - врежу, не рассчитав?!
        - Шучу. Успокойся. Ну, тебе всяко легче будет, если я порезанный тебе морду бить стану. Вполсилы вложусь.
        Он сам не знал, почему решил быть первым. Может, потому, что в глубине души боялся протрезветь и очнуться от дурмана, когда ему придётся ударить Рысь. Марвин едва мог припомнить, чтобы ему приходилось бить женщин. Разве что в битвах, но и то - мечом и сразу насмерть… и те женщины были женщинами не более чем Мессера. А эта… девочка… северный дух с горящими глазами, обветренными губами и всклокоченной шапкой чёрных кудряшек… Она была и женщиной и ребёнком одновременно, как бы ни корчила из себя бывалого воина. Марвин подумал, что, случись кому-нибудь насильно женить его на ней, он смог бы со временем полюбить её в точности так же, как полюбил бы Гвеннет. Как сестру.
        Мысль была до того нелепой, что он предпочёл списать её на своё состояние.
        - Так куда тебя? - спросила Рысь. Он увидел, что она тоже растеряна, и понял, что медлить нельзя. В конце концов, это был хороший план. Отличный план. Просто гениальный. В тот момент им обоим действительно так казалось.
        - Никуда, - ответил Марвин. - Я сам.
        Он не полагал, что сможет, да и вообще никогда не задумывался о подобной ситуации, поэтому действовал, не теряя времени на раздумья. Снял нагрудник, расстегнул жилет, задрал рубаху. Обнажившееся тело ожгло морозом, но Марвин едва обратил на это внимание. Он вынул нож, надёжно сжал его правой рукой, а левой прихватил кожу чуть пониже рёбер. Получилось не сразу: живот у него был поджарый, с твёрдыми мускулами и без единой складки, сходу не ухватишься. Но если уж резать, то только там.
        Марвин услышал, как шумно сглотнула Рысь. Скажи она сейчас хоть слово, он почти наверняка одумался бы, но она лишь тяжело дышала, не сводя с него блестящих в полумраке глаз под всклокоченной чёлкой, дикая и напряжённая, словно… рысь перед прыжком. Глаза её сияли. Он не мог пойти на попятную сейчас, перед ней. Он был слишком пьян для этого.
        - Нужно, чтобы было побольше крови, - сказал Марвин и полоснул лезвием ножа по собственной плоти.
        Крови и впрямь было много. Больше, чем он думал. И только болезненно обострённые дурманом рефлексы помогли Марвину всё сделать на удивление точно. Он словно получил возможность говорить с каждой клеткой своего тела, и слышал, как кричит кожа, лопаясь под сталью, как расступаются мышцы, как рвутся нервные и кровеносные сосуды. И он знал, когда нужно остановиться: до печени оставался всего дюйм. Рана вышла достаточно глубокая, но не опасная, если только, конечно, он не истечёт кровью, и эта мысль наконец-то вернула ему рассудок. Поздновато, правда, но и то хорошо.
        Рысь выматерилась так, как на памяти Марвина не матерились даже самые заскорузлые в боях мужики. Она ринулась к Марвину, схватила его фляжку, без толку валявшуюся на земле, стала поливать рану вином. Вино стекало по его телу, мешаясь с кровью, успевшей пропитать и рубаху, и жилет, на штаны тоже залило. Рысь схватила свой плащ с земли, взмахнула им над костром, так, что полы едва не занялись, отёрла кровь, с силой прижала ткань к ране.
        - Подержи. Вот так держи! Сейчас я перевяжу…
        - Да не суетись ты, - сказал Марвин. Он почти не чувствовал боли, только кровь слишком быстро уходила из тела. В целом он был собой доволен. А Рысь, похоже, пребывала в куда более сильном шоке, чем он сам. Она порвала подол своей сорочки на полосы и умело перебинтовала Марвина. У неё были сильные мозолистые руки. Странно, но на ощупь мозоли эти как будто отличались от мозолей на руках крестьянских девок, которых Марвин затаскивал на сеновал во время походов. Хотя разве есть разница, от чего мозоли - от меча или от мотыги? Но его будоражило это прикосновение, и именно из-за мысли, что руки эти были натружены так же, как его собственные… и при этом умели быть столь нежны.
        - Хорошо так? Не жмёт? Великие боги, ну ты даёшь! - жалобно выпалила Рысь. Марвин сидел, привалившись спиной к холодной стене пещеры, а она стояла перед ним на коленях, тревожно заглядывая ему в лицо. Он не смог сдержать улыбки. И куда подевалось всё её бахвальство? Интересно, а собиралась ли она вообще доводить свой замысел до конца? Или то был пьяный бред, на который он повёлся, как… как дурак?
        Но если и так, сама Рысь об этом не думала. Молчание Марвина она приняла за дурной знак и снова принялась возиться с его бинтами, кажется, не подозревая, как на него действует её прикосновение.
        - Хочешь пить? - спросила она почти в отчаянии и протянула ему собственную флягу.
        Марвин взялся за нагретую сталь. Рысь не отпустила руки.
        Она была теплее, чем вино, дурман и костёр, вместе взятые, и от неё пахло вином, дурманом и костром, нет, не пахло, а воняло, заодно и потом, и его кровью, но Марвин знал, что сам воняет в точности так же, и они словно бы породнились через этот запах. Он смотрел в глаза Рыси, чёрные, влажные, совсем не рысьи, и думал, что если сейчас поцелует её, что-то случится. Что-то плохое - он не знал, что именно, это было неясным предчувствием, от которого у него поджилки сводило узлом.
        - Как же ты это сделал? - хрипло спросила Рысь.
        Она сняла печатки, перевязывая его, а он - когда резал своё тело, и её голая рука прикасалась к его голой руке.
        - Чутьё, - сказал Марвин. Принял наконец флягу, разорвав затянувшееся прикосновение, отхлебнул и закончил: - Чутьё меня никогда не подводило. Ну, теперь давай займёмся тобой. Не в лицо, да?
        - Ага, - сказала она. Села на пятки и зажмурилась. Она ему доверяла. Ему, как она там сказала?.. Зелени, волчонку, воображавшему себя матёрым волком…
        В своём глазу бревна обычно не видят, и котёнок, сказавший это, тоже лишь воображал себя рысью.
        Марвин ударил её, как и обещал, не в лицо - а по шее, чуть ниже уха. Рысь рухнула наземь, прямо в костёр, потеряв сознание ещё прежде, чем коснулась земли. Марвин подхватил её, оттащил в сторону - почему-то она показалась ему довольно тяжёлой - и быстро сбил пламя, перекинувшееся на её штаны. Потом снял с девушки доспех, расстегнул ременной пояс и тщательно обыскал. Он и сам не смог бы ответить, что ищет, - просто это чувство было таким странным… чувство, с которым она смотрела на него и с которым он смотрел на неё. Здесь что-то было не так, и половину дня Марвин думал, что Рысь намерена убить его, но…
        Но всё оказалось намного хуже.
        Он не нашёл ничего на первый взгляд интересного: ножи, монеты, какой-то оберег, пучок трав. И клок бумаги, сложенный вчетверо и тщательно обёрнутый парусиновой тканью. Словно это было что-то очень важное для неё: что-то, что она бережно хранила. Марвин развернул письмо. И ещё прежде, чем пробежал его глазами, увидел - вернее, вспомнил: крупное размашистое «Л.» вместо подписи. Одно только «Л.», ленивым росчерком… тем самым ленивым росчерком.
        Да уж, чутьё никогда его не подводило.
        Марвин сел на землю. Голова у него шла кругом: от выпитого, выкуренного или от потери крови - один Ледоруб знает. Строчки плыли перед глазами, но он всё равно разбирал их, так ясно, словно сам написал.
        Здравствуй.
        Я надеюсь, ты в порядке и добром здравии. У меня есть кое-какая работа для тебя. Думаю, тебе понравится. Приезжай немедленно, дело очень спешное, и мне не на кого больше положиться. Подробности узнаешь у того, с кем прибудет письмо. Я на тебя рассчитываю.
        Л.
        Марвин посмотрел на Рысь, по-прежнему лежащую без движения. У самой её головы из земли торчал камень, крупный и острый. Марвин сложил письмо, завернул в парусину и сунул за пазуху. Свёрток свалился по груди вниз и застрял над повязкой, впитывая кровь. Марвин не стал его поправлять. Он встал на четвереньки, медленно, будто подбирающийся к жертве зверь, и придвинулся к Рыси. Его пятерня вплелась во всклокоченные пряди на её темени, потянула вверх, приподнимая затылок девушки над землёй - и над выступающим из земли камнем. Хватило бы одного удара, чтобы проломить ей череп. Но, конечно, Марвин не ограничился бы одним ударом. Он бы бил, и бил, и бил, пока не размозжил бы в месиво голову этой вероломной твари, выследившей его, втёршейся к нему в доверие, смотревшей на него так… так… как смотрел на него только Лукас из Джейдри. Лукас из Джейдри, который нанял её, чтобы она…
        Чтобы она - что?
        Если он убьёт её сейчас, кого он сможет об этом спросить?
        Несколько мгновений Марвин ещё держал голову Рыси над камнем. Потом отпустил - и услышал, как она гулко, но несильно стукнулась о землю. Несколько минут сидел, подтянув колени к груди и обдумывая, что делать дальше. Потом шатко поднялся и двинулся к выходу. Он истекал кровью, и ему нужно было как можно быстрее добраться до Мекмиллена, чтобы не умереть прежде, чем он исполнит свой долг перед королём. А эта девчонка… эта дрянь… Если будет на то воля Единого - она никуда от него не денется.
        Так вот это по-рыцарски… по-волчачьи.
        Прежде чем покинуть пещеру и выйти в ночь, где ждали кони, он затоптал костёр.

* * *
        Любая ловушка работает в обе стороны. Лукас в бытность свою Птицеловом запомнил это накрепко. Не стоило забывать об этом, ни когда ловишь сам, ни когда ловят тебя. В первом случае это помогает избежать возможной опасности, во втором - неожиданно кардинально сменить положение вещей, дав преимущества, на которые ты и рассчитывать не смел. Именно поэтому Лукас не стал изобличать игру Селест и не пытался вытрясти из неё правду. Он просто ушёл. Не сбежал, а именно ушёл, оставив прощальную записку, столь куртуазную, что почти оскорбительную. Мол, соблаговолите простить, месстрес, дела.
        И до вечера слонялся по своему дому в Новой Таймене, пока она не прислала за ним Илье.
        Увидев бывшего оруженосца, объясняющегося с привратником (а дело это непростое - привратник в столичном доме Лукаса был отменно вышколен и по непробиваемости стоил крепостной стены и стрелковой башни разом взятых), Лукас в первый миг не поверил своим глазам, а потом расхохотался. Хорошо, что никто его не слышал - он ничего не мог с собой поделать. Нет, конечно, он подозревал, что именно Илье Селест поручит сомнительную честь приволочь строптивого любовника назад, но в глубине души не смел верить, что она так глупа… или, напротив, так хорошо успела его изучить. То, что она делала, было столь явной, дерзкой, беззастенчивой и абсолютно бесхитростной манипуляцией, что напрашивалось одно из двух: либо Дерек совершенно утратил былые шпионские навыки, либо Селест нарочно играет в открытую. Первый вариант был почти невероятен, второй - настолько оригинален, что почти завораживал. Поэтому Лукасу отчаянно хотелось верить во второе. Если это действительно так, то повеселятся они на славу. Что очень радовало, потому что без Марвина он совсем заскучал, а от Рыси уже десять дней не было ничего слышно.
        Полюбовавшись немного на неравную битву Илье с привратником, Лукас сжалился над бедным мальчишкой. Тот мог так ещё два часа проболтаться, а Лукасу это было ни к чему. Он накинул на плечо плащ, прихватил перевязь и, пристёгивая её на ходу, спустился вниз. Во дворе стоял галдёж: Илье требовал, чтоб его впустили, привратник твердил, что не велено.
        - Ну полно, Вальтер, хватит измываться над мальцом, - бросил Лукас. - Открывай.
        - Уж как скажете, мессер, - проворчал старик, с видимой неохотой доставая ключи. Лукас серьёзным тоном похвалил его за старание и подмигнул Илье. Тот отступил от ворот и сглотнул. Лукас терпеливо дождался, пока привратник отопрёт калитку, шагнул вперёд и вдохнул полной грудью.
        - Погода-то какая сегодня, а? Одно загляденье. Пошли, пройдёмся, - сказал он, на ходу приобнимая Илье за плечи. Тому ничего не оставалось, кроме как, еле переставляя обмякшие ноги, присоединиться к бывшему хозяину. Смотрел он при этом в землю.
        - Чудо, а не погода! - игнорируя его смущение, продолжал восхищаться Лукас.
        Вечер и впрямь выдался славный - морозный, но ясный и безветренный, дышалось хорошо, свободно. Уже смеркалось, и народу на тесных улочках было немного, а темнеющие дома понемногу озарялись огнями, вспыхивавшими один за другим, как светлячки. Лукасу, целый день проторчавшему в добровольном заточении, всё это доставляло не меньшее удовольствие, чем ощущение напрягшегося плеча Илье под ладонью.
        - С-сэйр Лукас, - выдавил наконец Илье; к тому времени они прошли уже два квартала. - Меня послала… месстрес Селест. Она просит вас…
        - Вернуться, знаю, - кивнул Лукас. - Успеется. Но сперва мы с тобой напьёмся. А? Что скажешь? Давненько мы не напивались вдвоём, верно, старина?
        Илье не ответил - да и что ему было на это ответить, ведь он знал не хуже Лукаса, что они не напивались вместе никогда. У Лукаса на этот счёт было железное правило. Не потому, что подобная фамильярность могла дурно повлиять на послушание его оруженосца. Нет, на то у него были совсем иные причины.
        Со стороны рыночной площади мимо них с грохотом прокатила повозка, гружёная свиньями. Свиньи верещали и тыкались грязными рылами в укрывавшее их полотно. Воняло от них просто адски.
        - Вот, тут как раз отличная забегаловка! - стиснув окаменевшее плечо Илье с такой силой, будто намеревался вывихнуть сустав, заорал Лукас ему в самое ухо и, прежде чем окончательно ошалевший оруженосец успел опомниться, втолкнул его в распахнутую дверь таверны. Свиньи вместе со своей вонью и визгом поехали дальше, а на беднягу Илье обрушился камнепад новых звуков и запахов, примерно столь же привлекательных. Как и всегда в это время суток, таверна «У сивого мерина» была битком набита типами самой сомнительной наружности и репутации: наёмниками, кулачными бойцами, скоморохами, шлюхами и карточными шулерами, причём последних здесь водилось особенно много. Даже в наиболее удачные дни здесь нельзя было встретить хоть самого завалящего рыцаря, поэтому в Лукасе держатель сего весёлого заведения души не чаял. Сам же Лукас облюбовал эту забегаловку ещё в юности и позже частенько встречался здесь с Дереком, тем более когда тот уже принял сан. Впрочем, не только с ним. Более надёжного места, в котором не составляло труда затеряться и провести сколь угодно секретную встречу со сколь угодно кровавым исходом,
в столице было не сыскать.
        Илье никогда здесь не бывал: заходя в «Сивого мерина», Лукас всегда оставлял его за дверями, а чаще занимал каким-нибудь поручением. Сам же Илье, как и полагалось хорошему оруженосцу, не задавал вопросов.
        Он и теперь их не задавал, хотя, без сомнения, был абсолютно уверен, что Лукас собирается его убить.
        - О-о, мой дражайший мессер, как давно вы не бывали в наших краях! - заголосил конопатый трактирщик, стоило только Лукасу с Илье переступить порог. - Я уж решил, вы о нас напрочь позабыли!
        - Вас забудешь, - ухмыльнулся Лукас и хлопнул трактирщика по плечу. Левой рукой: правой он до сих пор обнимал, а точнее крепко держал Илье. Памятуя о юркости своего бывшего слуги, Лукас знал, что тот драпанёт при первой возможности. Впрочем, это было бы глупо с его стороны: ведь Лукас действительно собирался вернуться в дом Селест.
        Трактирщик в ответ на проявление такой благосклонности заулыбался щербатым ртом ещё шире, но кланяться не стал. Своего статуса Лукас в этой забегаловке старался не афишировать.
        - Ваши излюбленные апартаменты как раз свободны, по счастью, - сообщил трактирщик. - И в полном порядке, как всегда.
        Это означало, что войлок под деревянными шпалерами по-прежнему регулярно перебивается, и петли потайной двери всё так же смазываются, чтоб не заклинило в самый неподходящий момент. Иногда в эту дверь Лукас удирал, иногда - вытаскивал трупы. Он искренне надеялся, что сегодня ему не понадобится делать ни того, ни другого, так что войлок его интересовал, пожалуй, больше.
        - Ну раз как всегда, то и выпивку тащи, как всегда, - распорядился он и посмотрел на помертвевшего Илье, ободряюще улыбнувшись ему. - Если только мой друг, как и я, предпочитает сухое белое. Прости, Илье, честное слово, запамятовал.
        - Винный буфет полон, мессер, не извольте беспокоиться.
        Когда они оказались в том, что трактирщик именовал «апартаментами», Лукас наконец отпустил своего пленника, прошёлся по комнате, на ходу переставил свечи, гремя медными канделябрами, и, ногой отодвинув кресло, стоящее во главе небольшого дубового стола, сел в него с удовлетворённым вздохом. Все эти действия предпринимались для того, чтобы его спутник не услышал щелчка, с которым повернулся ключ в замке двери, через которую они только что вошли.
        - Не гляди на меня так, Илье, - потребовал Лукас. - Знаю, местечко сомнительное, но, Единый ведает, одно из немногих в этом проклятом городе, где можно спокойно поговорить. Да садись ты, - добавил он, видя растерянность бывшего слуги, и встал. - Я нам налью.
        - Я сам! - подскочил севший было Илье, но Лукас жестом остановил его.
        - Ну уж нет, благородный мессер, вы у меня больше не в услужении, так что позвольте для разнообразия мне вам услужить.
        А заодно остаться в уверенности, что ты меня не подпоишь, добавил он про себя, открывая стоящий в стенной нише буфет. Ровные ряды бутылок тускло поблескивали зелёным стеклом. Лукас не знал, что наливали в главном зале «Сивого мерина», но здесь, в «апартаментах», выбор всегда был отменный.
        - Материнское будешь? - не оборачиваясь, осведомился Лукас.
        - Как скажете…
        - Оно здесь неплохое, десятилетней выдержки, - продолжал Лукас, вытягивая бутылку и отряхивая солому, прилипшую к стеклу. - По крайней мере, когда я был тут в последний раз, походило на десятилетнее.
        Он сам расставил кубки и разлил вино: неторопливо, аккуратно, старательно, будто только этим и занимался всю жизнь. Илье неотрывно следил за его движениями, съёжившись на краешке кресла. Они расстались всего месяц назад, но теперь Лукас словно впервые его увидел. Увидел, какой он ещё, в сущности, ребёнок. Как странно, в Туроне почему-то казалось иначе.
        - Илье, сколько тебе лет?
        Тот вздрогнул, видимо меньше всего ожидая такого вопроса.
        - Девятнадцать, мессер… сэйр Лукас. Будет весной.
        - Тебя уже давно пора посвятить в рыцари. Не по умениям, я имею в виду, а по возрасту. А ты, похоже, в деле карьеры решил идти не вверх, а вниз… Из оруженосцев - снова в стюарды. И что бы на это сказала твоя матушка?
        - Моя матушка давно умерла, мессер…
        - Вот и я о том же. Что бы она только сказала, если бы была жива? Ну да мир праху её.
        Лукас одним глотком осушил кубок. Илье, поколебавшись, нерешительно пригубил вино. На его лице отразилось одобрение. Хе, да парень и впрямь знает толк в винах. Лукас пожалел, что никогда прежде не приглашал его в собутыльники.
        - Вообще-то, - помолчав, заговорил Илье, нешуточно удивив Лукаса такой смелостью, - я у Наворнов стюардом только временно… Пока в отъезде сэйр Моллард.
        - Это кто?
        - Это муж месстрес Селест.
        - А-а, - сказал Лукас. Илье посмотрел на него с осуждением.
        - Месстрес Селест велела сказать, что очень на вас обижена, и что если вы не вернётесь сегодня же, вам придётся иметь дело с её мужем.
        - Нет, ну что за чудо-баба, а?! - восхитился Лукас. - Ты вот много знавал женщин, которые грозились бы натравить мужа на любовника, если любовник будет недостаточно куртуазен?
        - Ох, сэйр Лукас, вам ли говорить о куртуазности! - сказал Илье. Лукас сдержал улыбку: кто бы мог подумать, что парень так легко пьянеет. - Вы вот три дня из её спальни не вылезали, а потом…
        - Нет, право, стоило тебя уволить, чтоб дождаться такого рода нотаций, - сказал Лукас. - Что-то прежде я от тебя их не слышал.
        Илье осёкся, опомнившись, и уткнулся взглядом в свой кубок.
        - Ладно, расскажи-ка ты мне лучше про сэйра Молларда. Если я внемлю твоим воззваниям и вернусь к месстрес Селест, что и намерен сделать, стоит мне быть во всеоружии. Так куда он уехал и когда вернётся?
        - Он сейчас в их родовом имении на Плече, - не поднимая глаз, ответил Илье. - Приедет, наверное, через месяц или около того. Во всяком случае, на такой срок месстрес Селест предложила мне побыть её стюардом.
        - А потом?
        - А потом сэйр Моллард возьмёт меня в оруженосцы. Он как раз имеет такую нужду и велел месстрес подыскать ему кого-нибудь.
        М-да, хорош рыцарь, поручающий поиски оруженосца своей жене. Отсюда, похоже, неожиданностей ждать не следует. Теперь выясним, откуда следует…
        - И что, ты жаждешь быть оруженосцем сэйра Молларда?
        - Ну да! - вскинув голову, с вызовом сказал Илье. - Месстрес Селест сказала, что, если я буду служить ему хорошо, он уже через полгода произведёт меня в рыцари. Вы-то, сэйр Лукас, с этим особо не торопились!
        Лукас слушал его, недоумённо приподняв брови. Дождавшись окончания короткой речи Илье, хмыкнул и снова разлил вино.
        - Если тебе так хотелось стать рыцарем, Илье, ты мог просто сказать мне об этом, - не глядя на мальчишку, проговорил он.
        Тот снова потупился. В нём боролись страх, стыд, чувство вины и обида, привычка проглатывать упрёки и желание выговорить наболевшее. Наблюдать за этими совершенно прозрачными терзаниями было трогательно.
        - Ну как же такое можно сказать, - почти жалобно проговорил он наконец. - Каким же я буду рыцарем, если сам стану выклянчивать этот титул? Только мой господин может решить, что я готов.
        - Вот именно, Илье. Вот именно.
        Тут уж парень, окончательно раздавленный, совсем сгорбился, едва ли не прячась под стол. В ведении дискуссий он явно был не мастак. Лукасу стало его жаль.
        - Но, видишь ли, на деле подобными рассуждениями почти никто не руководствуется. И я не удивлюсь, если сэйр Моллард и впрямь произведёт тебя в рыцари уже через месяц. Если жена его как следует попросит.
        К его удивлению, Илье вроде бы не уловил намёка - пристыженное выражение его лица не изменилось.
        - Но это же будет неверно… да? Я же хочу быть хорошим рыцарем. Вы меня понимаете, мессер?
        - Не надо называть меня мессером. Я тебе больше не господин. По правде говоря, я надеялся никогда тебя не увидеть.
        Илье вскинулся на него с изумлением.
        - Но я же не знал, что вы окажетесь в доме Наворнов!
        Лукас выпрямился в кресле, поставил локти на край стола и переплёл пальцы. Жалость жалостью, но он привёл сюда своего бывшего слугу не для того, чтобы выслушивать нытьё о его детских амбициях. И пора было приступать к делу.
        - Ты служил мне два года, Илье. И ты неплохо меня изучил. Не спорь, я знаю, что неплохо. И мне вовсе не хотелось бы, чтобы ты узнал меня ещё лучше. Поэтому я тебя отпустил. Когда я отпускаю кого-либо, это означает, что я больше не хочу его видеть рядом с собой. Это означает также, что, встретив его снова, я могу заподозрить неладное. Что ты делаешь в Таймене? Тебе же вроде бы нравился Турон. Ты поссорился со своей… как там её…
        - Лорья, - ответил Илье. Его била крупная дрожь. Лукас смотрел на него поверх пламени свечей, слегка прищурясь, и побелевшее лицо оруженосца казалось передёрнутым дымкой. - Её звали Лорья, мессер. Только мы расстались и мне…
        - Я же сказал, чтобы ты не называл меня мессером. У тебя теперь другие хозяева. Вернее, только хозяйка пока что. Держу пари, она уже расспрашивала тебя обо мне. Вопрос только, что ты успел разболтать.
        - Нет! - Илье навалился животом на стол, едва не перевернув свой кубок, и с мольбой всмотрелся в Лукаса. Гм, неужели он думает, что такое рвение добавит ему убедительности… - Ничего я ей не разбалтывал! Да она и не спрашивала, клянусь вам, сэйр Лукас. Она вообще не знает, что я у вас служил!
        Лукас упёрся подбородком в сплетённые пальцы. Неужто за последний месяц его маленький Илье так выучился врать? Верится с трудом, честно говоря…
        - Она и сегодня-то меня за вами послала только потому, что вся прислуга с другими поручениями разбежалась, - быстро продолжал Илье, будто боясь, что Лукас не даст ему закончить. - Я уж отпирался как мог, но она слышать ничего не хотела! Она прямо в бешенстве, смертельно на вас обижена. Говорила сперва всякие… ну, глупости, чтоб я чуть ли не силком вас назад к ней привёл, если что. Вы ей очень нужны сейчас.
        - Вот в этом я совершенно не сомневаюсь, - сказал Лукас, больше себе, чем Илье. - И что же, ты не рассказывал ей, где служил, когда она тебя нанимала?
        - Да они и не спросила, ей меня из замка рекомендовали, одна из фрейлин королевы…
        - Ты, я вижу, времени не терял, - заметил Лукас. В других обстоятельствах он припустил бы в голос уважительности или презрения, смотря по обстоятельствам, но сейчас слишком напряжённо размышлял, чтобы отвлекаться на такие мелочи. Тем более, похоже, Илье впутался во всё это ничего не подозревая. Но если он в самом деле не рассказывал о нём Селест, как она узнала, что появление Илье вызовет у него такую реакцию? Когда он даже сам этого не знал…
        - Вообще-то, - помолчав, тихо проговорил Илье, - я бы лучше к вам вернулся. Пусть бы даже и без рыцарства.
        - Отчего так? - рассеяно отозвался Лукас. - Мне казалось, Селест к тебе добра.
        - Добра… но только… - он запнулся, и Лукас вскинулся и впился в него взглядом, неведомым образом почувствовав, что через мгновение Илье скажет нечто очень важное. Тот ничего не заметил и, помявшись ещё немного, закончил: - В ваше отсутствие она другого рыцаря принимала. Он и прежде к ней ходил, и вот теперь… я и удивился, когда она после его ухода меня с криками за вами отправила.
        Вот. Вот оно, то самое.
        - Знаешь, кто этот рыцарь?
        - Он представляется Петером из Локрида.
        Изумление было столь сильным, что Лукас не смог его сдержать. Поймав во взгляде Илье беспокойство, он рывком поднялся и, скрестив руки на груди, сделал несколько шагов по комнате. Петер из Локрида. Тот мальчишка, что крутился возле Марвина. Ну совсем интересно. Как туго-то все ниточки в клубке завязаны… Ох, Дерек, Дерек, во что же ты со мной играешь?
        Но следующая мысль, не имеющая к этим никакого отношения, пронзила его столь остро и внезапно, что Лукас остановился как вкопанный. Повернулся к Илье, взволнованно наблюдающему за ним. И спросил, чувствуя, как твердеют скулы:
        - Почему ты мне об этом сказал?
        Илье моргнул, кажется, ещё ничего не понимая.
        - Ну, я же говорю… Я бы к вам вернулся… если б вы позволили. Я скучал по вас… У меня лучшего хозяина, чем вы, не было никогда. Пусть бы я даже всю жизнь был вашим оруженосцем, пожалуйста, сэйр Лукас, я только…
        И тут Лукас сделал это. Сам не понял, что делает и зачем, поэтому не смог остановить руку, метнувшуюся к горлу его оруженосца. Илье ещё говорил, но его глаза уже видели жёстко растопыренную пятерню, летящую на него, и успели лишь расшириться, когда пальцы Лукаса сомкнулись на его горле. Илье захрипел, вцепился в душащую его руку обеими руками, сполз с кресла, умоляюще глядя на Лукаса налившимися кровью глазами. Но Лукаса не волновало, что он пытается ему сказать.
        - Сукин ты сын, - проговорил он, медленно опуская всё крепче сжимающуюся руку. - Вот, значит, цена твоей преданности? Я же сказал, что я тебе больше не мессер. Теперь Моллард Наворн - твой мессер, и твоя месстрес - Селест из Наворна. А ты, шавка, лижешь сапоги хозяину, который тебя пинком под зад вышвырнул, и выбалтываешь ему их секреты. Ты и прежнему своему господину рассказывал, с кем да когда я трахаюсь? А может, и не только это, что-нибудь ещё?
        Илье хрипел, мотал головой, из его глаз ручьями текли слёзы. Лукас знал, что у него гудит в ушах, что глаза ему затягивает красный морок, что грудь разрывают ржавые крючья - поэтому вряд ли он даже слышит то, что говорит ему Лукас. Да это и не имело значения, потому что слова Лукаса были ложью. Только этой ложью и можно было оправдать то, что он сейчас делал - а сейчас он убивал своего оруженосца, мальчика по имени Илье, убивал его не за предательство, и не по подозрению в двойной игре, а за то, что этот мальчик его любил. И за то, что, наверное, Лукас и сам его любил тоже - и прогнал от себя именно поэтому.
        Потому что знал, что надо убивать тех, к кому привязываешься - пока этого не сделал кто-то другой.
        Лукас разжал пальцы, отошёл к стене, в которой находилась потайная дверь, положил ладонь на деревянную обшивку, глубоко вздохнул. Илье хрипло всхлипывал у него за спиной. Лукас стиснул прижатую к стене руку в кулак. Его пальцы подрагивали. Таких вспышек у него не было уже очень давно. Так давно, что он даже не мог вспомнить последнюю. Но наверняка ему тогда было года двадцать два, не больше… Как Марвину Фостейну сейчас.
        Он обернулся. Илье стоял на четвереньках, пытаясь откашляться. Его волосы сосульками болтались над полом, лица Лукас не видел. Ему захотелось поднять паренька, успокоить, отпоить горячим вином и проследить, чтобы он добрался до постели в безопасности. Но если бы Лукас сделал это, завтра ему пришлось бы действительно убить Илье - за то, что тот пробудил желание позаботиться о нём.
        - Вы точно… - прохрипел Илье, потом сухо закашлялся, поднял голову - и в лице его не было ни ненависти, ни страха, только страдание и горькая обида. - Вы точно как этот… ваш… Марвин… в точности как он!
        - Что? - забыв всё, о только что чём думал, Лукас бросился к Илье, встал перед ним на одно колено, взял за плечи, поднял, вынуждая смотреть себе в лицо. - Что ты сказал?!
        - Как Марвин… ваш… Хватка… - Илье дёрнулся, поднёс руку к горлу, на котором уже начинали багроветь синяки, и - Единый! - попытался улыбнуться. И хотя улыбка вышла жалкой, Лукас похолодел от неё так, как другие, бывало, холодели от его собственной улыбки. - Хватка у вас в точности… одинаковая…
        - Когда это тебя душил Марвин?
        - Недавно… неделю назад. Я ещё хорошо… помню…
        - Ты видел Марвина неделю назад? Здесь, в Таймене?
        Илье вымученно кивнул.
        - Он думал, я с вами. Чуть меня не убил. А я не с вами… Вы меня сами… чуть не…
        Лукас поднял его и усадил в кресло. Илье ещё подрагивал, но, похоже, в целом был невредим. Даже странно.
        - Про Марвина завтра мне расскажешь. Сейчас выпей… выпей, говорю! Горло промочи. Осторожнее. Медленнее, сказано! Блеванёшь сейчас. Вот так…
        - Он хотел меня убить, - отдышавшись, сказал Илье. - Я тогда думал, просто так. Ну, за то, что я сторожил, когда вы его в плену держали. А потом… он смотрел на меня… как вы сейчас смотрели. И хватка та же… И… не убил… и вы не убили.
        Он дрожал, и Лукас, сняв плащ, накинул его Илье на плечи. Шагнул к двери и кратко постучал сигнальной дробью, сообщавшей, что можно отпирать.
        Марвин хотел убить Илье, потому что надеялся причинить Лукасу боль. Он откуда-то знал, что Илье ему дорог. Знал ещё прежде, чем об этом узнал сам Лукас. И также он знал, что при всём том ценность Илье для Лукаса не больше ценности любимой гончей для рыцаря, у которого битком набитые псарни. Поэтому Илье всё ещё жив.
        «Так-то, мой маленький верный друг, - подумал Лукас, глядя на синяки, оставленные его пальцами на шее Илье. - Именно поэтому ты всё ещё жив».
        - Возвращайся к своей месстрес, - сказал он.
        - А вы?
        - Я завтра вернусь. С утра. Пусть она меня ждёт.
        И, добавил он про себя, пусть она будет готова. Он ей этого желал.
        Глава 8. Хозяйка Мекмиллена
        Было тепло. Не жарко, а тепло, и тихая ноющая боль вяло растекалась по мышцам, успевшим отвыкнуть от подобного ощущения. Это было хорошо, до того хорошо, что Марвин едва не забыл, где находится. И почему находится. И как сюда попал… впрочем, вот этого он уже и впрямь не помнил. Помнил, как вышел из леса и увидел вдалеке огни сторожевых башен Мекмиллена. И ещё увидел, что небо слабо, неуверенно светлеет над тёмным силуэтом замка.
        Он не знал, было ли это вчера или много дней назад. Теперь стоял день, яркий, солнечный, заливавший комнату ровным светом, несмотря на витражные стёкла и наполовину задёрнутую портьеру. Марвин повернул голову к свету и смотрел на него сквозь опущенные ресницы. Мгновение назад он спал, и ему всё ещё не хотелось просыпаться окончательно.
        - Очень странная рана, месстрес. Очень странная…
        - Плохая?
        - О нет, нет. Я бы так не сказал. Напротив, можно сказать, хорошая. Совершенно ровный продольный надрез. Он сильно кровоточил, но хорошо затянется. Мне трудно представить обстоятельства, в которых такая рана могла быть нанесена. Разве что пытка…
        - Но он будет жить?
        - Да, без сомнения.
        - Тогда не важно, что это было.
        - Воля ваша, месстрес. Но… осмелюсь посоветовать: будьте настороже.
        Один голос был мужским, другой женским. В мужском было подозрение. В женском - безмятежность. И когда она справлялась о серьёзности состояния раненого, и когда проявляла в отношении него легкомысленную беспечность. Марвин чётко слышал каждое слово, но не шелохнулся, даже его веки не дрогнули. Хотя он двигался перед этим, и они наверняка заподозрили, что он слышит их. И тем не менее это их не смутило.
        Он услыхал удаляющиеся шаги - твёрдые, явно мужские. Потом почувствовал движение рядом с собой: что-то подбирали с его постели. Тогда он открыл глаза и сказал, по-прежнему глядя в сторону окна:
        - Откройте шторы.
        Женщина выпрямилась, и он почувствовал её улыбку, хотя и не глядел на неё. Ни слова не сказав, женщина обошла кровать и приблизилась к окну. Она была невысокого роста, очень просто одетая, и у неё были длинные каштановые волосы, волнистые, распущенные по плечам. Так волосы носят либо незамужние девицы, либо вдовы. Пока что Марвин видел её только со спины, но его глаза начали расширяться ещё прежде, чем она отдёрнула портьеру и обернулась, лаская его самой солнечной улыбкой из всех, что ему доводилось видеть… до вчерашнего дня, когда он встретил древнего демона на замёрзшем озере.
        Сейчас этот демон стоял на фоне лучащегося светом окна и смотрел ему в лицо. Всё, что собирался сказать Марвин, мигом вылетело у него из головы. Он помнил, что гайнели лгать нельзя. А ему нечего было ей сказать, кроме лжи.
        Женщина слегка запрокинула голову назад и рассмеялась. Марвин увидел крупную тёмную родинку на её шее.
        - О, всеблагие боги! - сказала она, подходя ближе. Марвин, не в силах шевельнуться, смотрел, как она садится на постель и берёт его за руку - таким простым и непринуждённым движением, словно она была его сестрой. - Похоже, мои земли встретили вас ещё более недружелюбно, чем я полагала, благородный мессер. Уж и не знаю, как перед вами извиняться.
        И голос тот же. Странно, почему Марвин не понял этого, когда она говорила с лекарем. А теперь слышал явно: та самая язвительность, лёгкая, дразнящая, и при том почти нежная. Так мать говорит с шаловливым ребёнком… и так с ним говорила гайнель, пока не спросила, не несёт ли он в Мекмиллен зла.
        - Вы… - проговорил Марвин, сам не зная, что собирается сказать. - Вы…
        - Вы видели Хозяйку, - улыбаясь, перебила его женщина. - Верно ведь? Она вас перехватила по дороге и напугала до полусмерти. Но не тронула. А потому я счастлива вам под моей крышей, мессер, хоть вы и попали сюда столь несчастливым путём.
        - Кто вы? - только и смог спросить Марвин.
        - Ив из Мекмиллена, - ответила женщина и, коротко склонив голову, добавила с нескрываемой насмешкой: - Прошу простить мои манеры, мессер.
        Она по-прежнему держала его за руку. Будь они в южных землях, это могло быть расценено как совершенно недвусмысленный знак, но Марвин не особо хорошо знал обычаи севера, поэтому не рискнул делать преждевременные выводы.
        - Почему она так похожа на вас?
        - Наша гайнель? О, вы наверняка нездешний. Гайнель всегда принимает облик нынешней месстрес своего родового замка. И облик, и манеры… Надеюсь, она не слишком вам нагрубила? Со мной это иногда бывает, - она снова рассмеялась и наконец отпустила его руку. Марвин понял, каким грубияном был сам, и поспешно приподнялся на локтях, пытаясь не обращать внимания не головокружение.
        - Простите меня, месстрес Ив, - пробормотал он. - Я сэйр Марвин из Фостейна, и нет такой цены, которая была бы достаточной, чтобы отплатить за ваше…
        - Ш-ш, тихо, вам надо лежать, - прервала его Ив, и её голос наполнился той же безмятежностью, что и во время подслушанного Марвином разговора. Словно она успокаивала ребёнка, который нёс в полубреду всякий вздор. - Вы потеряли много крови. Притт - это наш лекарь - сказал, что вы поправитесь, но вставать вам ещё рано. Мы успеем поговорить позже.
        - Давно я здесь?
        - Мой егерь нашёл вас у кромки леса вчера утром. Вы спали больше суток и проспите ещё столько же. Вот, выпейте это. И не думайте больше про нашу Хозяйку. Она бывает проказлива и может послать вам дурные сны, даже если отпустила.
        Его затылок лёг в её ладонь естественно и удобно, словно это была рука его матери. Марвин плохо помнил свою мать, но сейчас прикосновение женщины, в дом которой он пришёл со злом, неуловимо напоминало о ней. Марвин прикрыл глаза и позволил ей влить в него немного противной тёплой жидкости, тем не менее приятно согревшей его нутро. Рана, аккуратно и плотно стянутая свежей повязкой, почти не давала о себе знать, но он был совершенно обессилен. Марвин подумал о Рыси, о том, что она сделала, когда очнулась. Сейчас он жалел, что не убил её. То, что он и вправду сумеет разыскать её, когда окончит все свои дела в Мекмиллене, теперь казалось куда как менее очевидным, чем прошлой ночью в скальной норе, наполненной ароматом пересмешницы. Воистину, его учитель был прав: дурман делает человека необоснованно самоуверенным…
        Необоснованно самоуверенным идиотом, мрачно закончил Марвин, осторожно ощупывая повязку под одеялом. Ладно, как бы там ни было, он в Мекмиллене. И эта женщина…
        Этой женщины рядом больше не было, внезапно понял он. Марвин не слышал, как она вышла, и это его встревожило. Стало быть, как она войдёт в следующий раз, он тоже может не услышать. Отчего-то он не сомневался, что её беспечность по отношению к предупреждению лекаря вызвана вовсе не глупостью…
        «Чем она меня напоила?» - подумал он, но это стало его последней мыслью, прежде чем его веки сомкнулись окончательно и он уплыл в тёплый мрак.
        В следующие два или три дня он больше спал, чем бодрствовал. Самым сложным было притворяться, что ему хуже, чем на самом деле, хотя он почувствовал в себе силы встать уже на следующий день. Его рана в самом деле хорошо заживала. Лекарь приходил ещё несколько раз, менял повязки, осматривал рану и недовольно поджимал губы, но ничего не говорил. Марвин внимательно разглядывал его лицо, раздумывая, следует ли ему убить этого человека прямо сейчас. Потом решил, что не стоит: наверняка он уже успел высказать своей месстрес все подозрения. Сама Ив к Марвину больше не приходила: он видел только лекаря и служанок, приносивших ему поесть. Все эти дни стояла солнечная погода, хотя мороз сковывал оконные витражи витиеватыми узорами, да так плотно, что разглядеть двор замка становилось невозможно. Оставаясь один, Марвин поднимался с постели и разминался, сперва осторожно, потом всё увереннее. Вскоре, убедившись, что рана нисколько не ограничивает его движений, он наконец решился попросить ванну. Слуга, следивший за приготовлением всего необходимого, передал ему, что месстрес Ив просит его присоединиться к ней
за ужином сегодня вечером, если, конечно, он чувствует в себе на то достаточно сил. Марвин заверил слугу, что на это его сил хватит.
        - А что месстрес, ужинает одна? - небрежно осведомился он, лежа в бадье и поплескивая водой на голые плечи, пока слуга подливал кипяток.
        - Нынче вроде бы одна, мессер. Обычно с нею и мессер Эдрик трапезничает, но сегодня вроде бы он у себя отужинает, - охотно ответил тот.
        - Мессер Эдрик?..
        - Ну да, сын нашей месстрес.
        - Так, стало быть, это он владеет Мекмилленом?
        - Да нет, ему ж тринадцать годков только, что он в этом смыслит…
        Марвин промолчал, удивившись про себя столь необычным традициям землевладения. На юге наследование велось сугубо по мужской линии, и новорожденный младенец мужского пола имел больше прав на родовой замок, чем его мать. Конечно, это было не очень практично, но, с точки зрения Марвина, совершенно правильно. Как странно, неужели здесь совсем не чтят заветов Святого Патрица?
        Он нарочито долго отмокал в кипятке, раздумывая, было ли приглашение к ужину простым жестом вежливости, или ему всё-таки не стоит недооценивать хозяйку Мекмиллена. Он видел её всего несколько минут, но что-то в ней уже тогда вынудило его с нею считаться. Она была не слишком молода, но и не стара - может, немного за тридцать. Волосы носит свободными - стало быть, всё-таки вдова. Марвин довольно смутно помнил её лицо - на его месте то и дело всплывали резкие точёные черты гайнели, её бледность, контрастирующая с румяными щеками и алым кушаком… Резкий смех демона совсем не походил на смех Ив из Мекмиллена. И этот демон не тревожил Марвина снами. Почему-то это казалось ему дурным знаком.
        Так или иначе, похоже, месстрес Ив одна заправляет этим замком. У неё нет мужчины - иначе слуга, передавая приглашение, упомянул бы о нём. Зато у неё есть сын. Что ж, уже неплохо…
        Вытершись, Марвин огляделся в поисках одежды - и увидел свои собственные пожитки, выстиранные и выглаженные, аккуратно сложенные на постели. Марвин застыл. Потом, стараясь двигаться не слишком суетливо (слуга по-прежнему находился здесь), подошёл к кровати и разобрал вещи. Всё было на месте, включая письмо Лукаса Джейдри, по-прежнему бережно завёрнутое в парусину, потемневшую от крови. К сожалению, Марвин совершенно не помнил, как именно была свёрнута ткань, и не мог сказать, разворачивали её или нет. Впрочем, вряд ли это имело большое значение - для постороннего взгляда в этом письме не было ничего особенного… во всяком случае, Марвину хотелось на это надеяться.
        Подумав, меч он оставил в спальне, с собой взял только кинжал, незаметно для прибиравшегося слуги спрятав его в сапоге. Пора было приступать к делу, а у него по-прежнему не было чёткого плана. Он особо-то и не задумывался, что и как предпримет, когда проберётся в Мекмиллен. Знал только, что Мессера здесь - или была здесь, но тогда обитатели замка должны знать, куда она направилась. И в крайнем случае ему просто придётся хорошенько потрясти месстрес Ив из Мекмиллена. Только и всего.
        - Сюда, мессер! - сказал провожавший его слуга, услужливо приоткрывая перед ним тяжёлую дубовую дверь гостиного зала.
        Замок Мекмиллен был громоздким зданием, и его парадный зал, слишком большой для одной семьи, разделялся гобеленами на несколько небольших помещений. Гобелены свисали с балконов, простираясь от края до края галереи, сохранившейся под потолком. В давние времена, вероятно, поместье принадлежало здешнему владетельному рыцарю, устраивавшему большие аудиенции для вассалов. По традиции, окон в этих залах не было, только ряды бойниц вдоль галереи, почти под самым потолком. Там, должно быть, страшно сквозило, а внизу веяло теплом от прогретых камином гобеленов. Марвин пошёл вперёд, на источник тепла, но, пройдя первый ряд гобеленов, остановился, почувствовав на себе чей-то взгляд.
        Он не мог знать, откуда за ним наблюдают, но почему-то посмотрел наверх - туда, где в дымной копоти чадящих вдоль стен факелов терялась галерея. Успел увидеть крохотное бледное лицо, блеснувшие в полумраке глаза - и услышал быстрый топот маленьких ног. Ребёнок? Или карлик? Разглядеть как следует он не успел, но этот взгляд чувствовал на себе по-прежнему, будто за ним продолжали наблюдать…
        Марвин твёрдой рукой отодвинул последнюю завесу и, шагнув вперёд, чопорно поклонился Ив из Мекмиллена, немедленно поднявшейся со своего места.
        В образованной гобеленами комнате, довольно скупо освещённой (похоже, здесь экономили свечи) умещались только два кресла у жарко полыхавшего камина да длинный обеденный стол. Месстрес Ив сидела у дальнего его конца и при виде Марвина вышла из-за стола. Её реверанс был изящен, но не особенно глубок.
        - Добрый вечер, сэйр Марвин. Рада видеть вас в добром здравии. Прошу к моему скромному столу.
        Марвин сел, стараясь не вглядываться в неё слишком пристально и всё ещё думая о человеке, тень которого мелькнула на галерее. Он невольно напрягся, готовясь в любой миг поймать затылком стрелу. Не зря, Ледоруб задери, в более поздних постройках отказались от этих галерей… Впрочем, куда как проще было бы прикончить его, пока он валялся без сознания. Марвин рассеяно улыбнулся, глядя Ив в лицо и слушая свист сквозняка, гуляющего над их головами. Пламя свечей дрожало и тянулось вверх.
        - Мекмиллен не самое приветливое место, - будто прочтя его мысли, усмехнулась Ив. - Увы, в большинстве других комнат ещё худшие сквозняки. А остальные в такие зимы, как эта, просто невозможно прогреть как следует, хоть весь лес выруби.
        По её лицу Марвин напряжённо пытался понять, успела ли она его раскусить, и если да, то чем это может для него закончиться. Если не успела, то всё складывается куда лучше, чем он предполагал. Не похоже, чтобы в замке содержался постоянный гарнизон, да и слуг-то было немного. И здесь не было мужчины. Не то чтобы это могло смутить Марвина, но всё равно упрощало дело: женщина может быть сколь угодно хитра и проницательна, но в критический момент ей почти наверняка недостанет решимости.
        Ужинали по-деревенски просто: жареная говядина, луковый суп, пирог из пареных яблок, эль местного производства. Месстрес Ив выпивала с видимым удовольствием. Светскую беседу она вела умело и непринуждённо, и вообще, похоже, была хорошо образована. Она ни словом не спросила Марвина о его ране и о том, что он делал в окрестностях её замка - разговор вёлся так, будто они были случайными соседями по столу на пиру в замке их общего сюзерена. Либо она в самом деле ни в чём его не подозревала и просто радовалась случайному гостю, навестившему её этой долгой зимой, либо чего-то ждала.
        Когда эль был выпит, а Ив поняла, что язык у её гостя подвешен хорошо и он может поддерживать светскую беседу часами, она отложила приборы и поднялась. За стрельчатыми окнами к тому времени окончательно стемнело.
        - Вам, должно быть, ужасно скучно со мной, - вдруг сказала она, перебив посреди фразы его вежливую болтовню о преимуществах соколиной охоты перед всеми прочими. - Но, согласитесь, это самое малое, что вы должны мне за то, что мой человек спас вам жизнь.
        Это не прозвучало резко, но Марвин всё равно напрягся, пытаясь уловить угрозу в её словах. Потом заметил, как странно она выразилась - так, словно за ним ещё оставался какой-то долг. Может быть, это в обычаях северян - требовать платы за гостеприимство?.. Ив коротко улыбнулась ему.
        - Я невежлива, да? Ох, простите меня. Всю жизнь прожила в этой глуши. Никогда не выбиралась дальше Уоттерино. У меня даже гостей почти не бывает, вы первый за целый год. Как думаете, это меня извиняет?
        - Вам не стоит беспокоиться о таких пустяках, месстрес, - проговорил Марвин, и она чуть заметно покачала головой - то ли возражая, то ли недоумевая. Марвин попытался уловить в ней то, что выдало бы её отношение к нему - либо интерес, либо насмешку, но так и не смог. Она была… как стена для него. Нет, не огорожена стеной - а сама стена, твёрдая, незыблемая, скрывающая что-то важное для них обоих, к чему твёрдо намерена была его не подпустить. Может быть, это была её госпожа, герцогиня Пальмеронская, но в таком случае Марвин не понимал, почему всё ещё жив.
        - Идёмте к огню, - предложила Ив. Он безмолвно подчинился. Её густые тёмные волосы слегка колыхались при ходьбе. Он ждал, что она сядет в кресло, но вместо этого Ив остановилась в трёх шагах от камина, до того резко, что Марвин едва не споткнулся. Потом обернулась - и оказалась так близко к Марвину, как никогда прежде. Даже когда он лежал, чуть живой, а она держала его за руку, она не была к нему ближе.
        - Нет, мне решительно не хватает воспитания, - ровно проговорила Ив из Мекмиллена. - Я не спросила сегодня, нуждаетесь ли вы в чём-либо.
        - Я… - он хотел снова сказать, что нет, ни к чему беспокоиться, но вместо этого неожиданно для самого себя выпалил: - Если можно, я хотел бы исповедаться, месстрес.
        - Исповедаться? - она негромко засмеялась, не двигаясь с места. У неё были большие тёмные глаза, чуть раскосые, приподнятые к вискам, и чётко очерченный рот. Она совершенно не напоминала северянку, как привык представлять их себе уроженец юга. От близкого огня щёки Ив раскраснелись, тёмные радужки глаз слились со зрачками в полумраке, и её сходство с гайнелью стало почти невыносимым. - Вы успели сильно нагрешить, прежде чем… были ранены?
        - Да, изрядно, - Марвин вспомнил еретические речи Рыси, которым с интересом внимал, пока не приложил её кудрявой башкой о валун, и поёжился. - И хотел бы как можно скорее отбыть епитимью. Я надеюсь, ваш замковый священнослужитель…
        - Куда же вы так спешите, сэйр Марвин? - голос Ив из Мекмиллена зазвенел в полупустом зале, будто под ногами и вокруг них был не выстланный коврами камень, а чистый лёд. - Ныне вашей жизни ничто не угрожает. Наш лекарь говорит, у вас очень хорошая рана. Будто тот, кто нанёс её, знал, как резать, чтоб не нанести сильного вреда. Или, может быть, чувствовал это.
        Марвин позволил себе беглую улыбку - слабую, но располагающую. Ив вздрогнула, и он подумал, что достиг цели. Они стояли друг против друга и глядели один другому в глаза, в упор, не отводя взгляда. Ив была ниже Марвина на полторы головы, но он чувствовал в ней силу - с первого мгновения, как увидел её, ещё в образе гайнели, но понял это только теперь. Она была красива. И она была хорошим врагом. Он был рад, что она встретилась на его пути.
        - Вы очень умны, месстрес, - сказал он.
        - Вы мне льстите, мессер. Это нехорошо с вашей стороны. И явно не стоило усилий, которые вы предприняли, чтобы пробраться сюда. Итак, вы видите, что я одна, и, я полагаю, успели выяснить, насколько защищён мой замок. Что вы намерены делать теперь?
        Он задумчиво посмотрел на неё, борясь с желанием ничего не отвечать, а просто положить ладонь ей на шею - лёгким хозяйским движением. На Ив было простое платье провинциального покроя, с глухим воротом, и он мог не бояться осквернить её прикосновением к обнажённой коже. Осквернить?.. Он сам удивился этому слову, но оно показалось ему уместным. Настолько уместным, что он немедленно прогнал кощунственную мысль.
        - Знаете, месстрес, - растягивая слова, проговорил Марвин, - когда я входил в этот зал, мне почудилось, будто я увидел кого-то на галерее… ребёнка, если не ошибаюсь. Мальчика. Лет тринадцати. Могу ли я спросить, отчего вы не соблаговолили представить меня мессеру Эдрику? Полагаю, ему следует присутствовать при нашем разговоре…
        Ив не шелохнулась.
        - Вот так, значит? - резко сказала она, и Марвин изумился горечи, внезапно прорвавшейся в её голосе. - Значит, вот что он приказал тебе сделать? Или ты сам так решил, а он позволил тебе поступать с нами, как вздумается?
        - Кто… - начал было Марвин. У него было множество вопросов: кто это «он», и кто это «мы»; мгновение он был уверен, что она говорила о короле или, может быть, графе Алектио, и даже хотел спросить её об этом, но тут Ив шагнула вперёд и с неожиданной силой толкнула его в грудь. И ещё большей неожиданностью для Марвина стало то, что от этого толчка он упал - так, будто всё тело разом отказалось ему подчиняться. Он рухнул в кресло, больно ударившись затылком о деревянный подголовник. Хотел вскочить - и обнаружил, что не может. Он вцепился в подлокотники и попытался подняться, но его тело расползалось, как вата, опора уходила из-под ног и пальцев, конечности наливались свинцом и немели. Голова же оставалась совершенно ясной. Марвин видел, как Ив делает несколько нервных шагов у камина, видел её маленькие белые зубы, крепко прихватившие нижнюю губу, видел, как подрагивают ресницы, прикрывшие глаза, и их тени, отбрасываемые на её скулы. Она порывисто присела, так, что её юбки взметнулись над полом, и стащила с правой ноги Марвина сапог.
        - И даже нож в сапоге! Этому тоже он тебя научил? - выкрикнула она и в ярости швырнула кинжал Марвина в камин. Лезвие звякнуло о камень и свалилось вниз, застряв в каминной решётке.
        - Простите меня… - с трудом выговорил Марвин. Он понимал, что уже мёртв, и отчего-то впервые в жизни эта мысль не вызвала в нём злости - только сожаление. После неизменной безмятежности, после холодной вежливости в ярости этой женщины было столько отчаяния, что он вправду ощутил себя виноватым. Он чувствовал, что предал её, хотя никогда ей не присягал - более того, на деле предательницей, преступницей, укрывавшей у себя мятежную герцогиню, была именно она.
        В ответ на его невнятные извинения Ив разъярилась ещё больше.
        - Ты был прав, желая исповедаться. Вот только в Мекмиллене испокон веков чтили древних духов Хандл-Тера, а не бога захватчиков, поэтому на сто миль в округе ты не найдёшь патрицианца. Придётся тебе умереть без исповеди, единобожец. Если только ты не расскажешь мне немедленно, зачем Лукас подослал тебя ко мне.
        - Лукас? - он задохнулся от изумления, и её глаза полыхнули яростью.
        - Немедленно, я сказала! У тебя не так много времени. Я намазала твой кубок ядом. Пока он только парализовал тебя, но без противоядия ты умрёшь. Богам известно, я надеялась обойтись без этого… до последнего надеялась, хоть Притт меня и предупреждал. Да я и сама всё поняла, едва тебя принесли. Боги всеблагие, я даже сперва… я подумала, что это он сам… - её ладони сжались в кулаки - было странно видеть этот жест у женщины, в её тонких, слабых руках, неспособных нанести хоть какой-то вред. Марвин, с трудом пошевелив головой, посмотрел на собственные руки, безвольно обвисшие на подлокотниках. Мысли у него путались. Но он твёрдо знал одно: она никак не связывает его появление с Артеньей. Почему-то она решила, что он здесь по приказу Лукаса… Лукаса из Джейдри.
        И почему-то это так потрясло её, что затмило все другие возможности.
        Разум Марвина озарило яркой белой вспышкой - и только паралич спас его от торжествующей улыбки, которая выдала бы его окончательно и бесповоротно, со всеми потрохами. Воистину, его молитвы никогда не пропадали даром, и Единый по-прежнему не оставил его. «А тебя, глупая женщина, давно забыли и предали твои языческие демоны, не только впустившие меня в твой дом, но ещё и позволившие тебе так во мне обмануться… и так себя выдать. Себя и его, вас обоих».
        О, Лукас из Джейдри, как же я был прав, что тебя не убил.
        - Лукас… не подсылал меня… к вам, - с трудом выговорил Марвин. Паралич уже перекинулся на его лицо и понемногу сковывал губы, но, даже будучи тряпичной куклой, он знал, что победил.
        - О, разумеется, - кивнула Ив. - Он подослал тебя к кому-то другому. А ко мне ты заглянул просто по дороге.
        - Так вы… читали письмо, которое… - говорить становилось всё труднее. Марвин заторопился: его внезапная победа запросто рассыплется в прах, если он не успеет убедить Ив прежде, чем его парализует окончательно. - Это… не мне. Я… нашёл его… на теле убийцы… которого…
        Она пристально смотрела на него. Марвину было трудно сфокусировать на ней взгляд, и он даже не пытался. Он знал только, что она должна ему сейчас поверить.
        - Лукас подослал к тебе убийцу? - недоверчиво переспросила Ив. - К тебе? Зачем?
        - Спросите… его… сами. Вы… кажется… знаете его лучше… чем… я…
        Он опасался, что Ив не разобрала последних слов - но она разобрала. Ещё мгновение Ив стояла неподвижно, потом перед мутнеющим взглядом Марвина мелькнуло светлое пятно - это она метнулась в сторону. И снова он ощутил её ладонь под своим затылком, и опять это было прикосновение матери… его матери, которой он почти не помнил. Сквозь наползающую пелену беспамятства Марвин слышал, как она уговаривает его что-то проглотить. Горло ему свело судорогой, он уже едва мог дышать, но постарался сделать то, о чём она его просила. Да, просила… Она не хотела его смерти. Так же, как он не захотел убивать Рысь: потому, что у него было к ней множество вопросов…
        Он всё-таки потерял сознание, хотя и знал, что за этим последует сон, а не смерть. И, засыпая, чувствовал ладони Ив на своих щеках - и ещё странное ощущение, будто всё это уже было с ним прежде.
        Когда Лукас вернулся в особняк Наворнов, Селест командовала слугами, счищавшими с крыши снег. Она стояла на кухонном табурете посреди двора, почти у самых ворот, запрокинув голову, чтобы видеть происходящее наверху, и отдавала распоряжения зычным криком, подгоняя слуг выражениями столь крепкими, что Лукас приостановился, заслушавшись. Не то чтобы он никогда не слышал площадной брани из уст благородных месстрес, и не то чтобы это каждый раз приводило его в буйный восторг, но в этот миг он увидел в Селест служанку в грубом платье с глубоким вырезом, подававшую ужин ему и Дереку. И он понял, что именно такой она нравится ему сильнее всего.
        И ещё он понял, что она действительно очень опасна.
        - Рутгер, мать твою перемать, на кого ты этот сугроб оставил?! Левее! Левее, едрить твою!.. Да что ты делаешь, дармоед?! На задний двор сбрасывай!
        - Вижу, вы тут даром времени не теряете, - проговорил Лукас, оказавшись за её спиной.
        Он ждал, что Селест картинно пошатнётся и рухнет с табурета прямо в его объятия, но она только свирепо обернулась на него. День выдался холодный, и она обмотала голову шерстяной шалью. Её щёки алели от мороза. Воистину, со спины никто не признал бы в ней высокородную месстрес.
        - Вы явились. Как же я польщена. Паттерик! - закричала она снова. - А ну-ка назад! Ты что, думаешь, я совсем слепая?! Это всё вы виноваты, - заявила она, повернувшись к Лукасу.
        - И в чём же я виноват? - обречённо поинтересовался он.
        - В том, что я стою тут уже битый час и ору на слуг, словно базарная баба!
        - Полагаю, на их месте должен быть я?
        - Прекратите уже меня оскорблять, сэйр Лукас, мне и так довольно. Я никогда не опущусь до крика на своего любовника. Рутгер! Хватит уже там, переходи к мансарде! Осторожнее с сосульками, вниз поглядывай! Если за ними не смотреть, они снег кидают прямо на головы всем, кто шляется по двору, - раздражённо добавила она.
        - Разве следить за этим не обязан ваш управляющий?
        - Обязан. Только я его вчера выгнала.
        - За что?
        - Ни за что. Просто так. Я была на вас зла, мне требовалось выпустить пар. Я же говорю, вы виноваты.
        - А, ну тогда, конечно, виноват, - согласился Лукас и добавил: - А почему бы вам не повыгонять и этих ротозеев, месстрес? Я вижу, вы всё ещё гневаетесь…
        - Блестящая идея, мессер. А кто тогда будет чистить крышу? - бросила Селест, плотнее запахивая шаль. Она чуть покачнулась на табурете, переступила ногами в меховых сапожках, и Лукас подставил ей руку. Селест оперлась на его плечо, но падать не стала и снова посмотрела вверх.
        - Мы с вами, конечно. В качестве епитимьи за прелюбодеяние. Думаю, преподобный Дерек одобрил бы наше рвение. Что скажете?
        Она только фыркнула, показывая своё отношение к его шуточкам - вернее, показывая, что воспринимает сказанное как шутку. И Лукас снова подумал, что недооценил её. Она и впрямь знала о нём всё - Ледоруб её раздери, как выяснилось, она знала даже про Ив. Ладонь Селест на плече Лукаса была будто пёрышко, и он прикрыл глаза, вспоминая, как Ив опиралась на него, пока они, хохоча, скользили по заледенелой черепице. Лукас упёр свою лопату в край крыши, ухватился за неё, как за опору, и только тогда притянул Ив к себе. И там, на краю крыши крестьянского дома, нависнув над двадцатью футами пустоты, под полные ужаса вопли старого Уифри, которому парочка юных идиотов помогала разгребать снег, Лукас впервые поцеловал её. Ему было девятнадцать, ей - семнадцать, он думал, что она крестьянка, она считала его безродным бродягой, и у обоих были обветрены губы. С тех пор прошло восемнадцать лет, и за это время Лукас научился забывать, но это было то немногое, что ему хотелось помнить. Отчасти и потому, что они оба тогда притворялись не тем, кем были на самом деле, и делали вид, будто верят друг другу. Потому это
воспоминание вполне можно было считать безобидной фантазией, не более.
        Селест из Наворна откуда-то прознала про ту деревню, ту крышу, тот день. И если бы она теперь сказала Лукасу: «А что, отличная идея, полеземте!» - он, наверное, сбросил бы её с этой крыши вниз - за то, что она осмелилась вторгнуться в его самые сокровенные воспоминания, оскорбляя то немногое, что было свято для него. Но Селест оказалась то ли достаточно осторожна, то ли слишком умна, чтобы сделать это. Она просто намекнула. Просто напомнила. Поманила - и отняла то, чем он побоялся бы завладеть, даже если бы ему это предлагали безвозмездно.
        К слову сказать, о безвозмездности тут и речи не шло.
        «Что ж, вы выиграли этот раунд, месстрес», - подумал Лукас и сказал:
        - Ну, тогда пора бы вам отдохнуть. И вам, и этим работягам. Вы же их, поди, с самого утра гоняете.
        - С рассвета, - ответила Селест. - Ну ладно. Всё, заканчиваем на сегодня! - крикнула она, и с крыши донеслись возгласы, полные усталого облегчения. Ну и шестерят они, наверное, между собой свою месстрес! Лукас даже проникся к ним сочувствием.
        Селест спрыгнула наземь, и Лукас поймал её в прыжке. Она сухо поблагодарила, и, лишь только он поставил её на землю, быстро зашагала к дому, на ходу стягивая шаль. Её волосы были завязаны в узел на затылке, в точности как в тот вечер, когда Лукас увидел её впервые.
        Уже в доме она остановилась и, развернувшись, в упор посмотрела на него.
        - Ждите меня в гостином зале. Я должна переодеться.
        - Вы мне нравитесь такой больше.
        - Я знаю. Но не забывайте о приличиях.
        - И не думал даже! Но именно сейчас вы одеты как нельзя более прилично. К тому же когда вы кричали на слуг…
        - Перед слугами соблюдать приличия ни к чему, - сказала она раздражённо, кажется, недовольная этим спором. - Идите в зал и ждите там. Пусть вам пока чего-нибудь нальют.
        Не дожидаясь ответа, она подобрала юбки и решительно устремилась вверх по лестнице. Лукас не мог отвести от неё глаз. Конечно, стоило бы сейчас за ней проследить, но он решил не рисковать лишний раз.
        В гостином зале было пусто. Лукас выглянул в коридор и, поймав за рукав слугу, велел принести вина. Мимоходом осведомился, дома ли новый стюард месстрес Селест. Слуга не знал. Лукас отпустил его и вернулся в зал.
        У камина стоял шахматный столик с незавершённой партией. Белые явно находились в большом затруднении, хотя положение их было небезнадёжно. Лукас задумчиво разглядывал позицию, пока Селест не вышла к нему - в простом, но элегантном платье, с волосами, убранными немного небрежно, но согласно требованиям этикета. Лукас думал, что она заставит его прождать подольше, отплачивая за его вчерашнюю выходку, но она снова его удивила. Воистину, чтобы предсказать ход её действий, стоило предположить самое очевидное - и ждать прямо противоположного.
        Исходя из такой логики, Селест не станет его травить. По крайней мере сейчас.
        - Я не знал, что вы играете в шахматы, - сказал Лукас, когда она вошла. Селест молча взглянула на него, потом на доску, потом раздражённо подёргала за шнур.
        - Вам вина не принесли?
        - Я приказал.
        - И ещё не несут? Совершенно отбились от рук. Как хорошо, что я прогнала управляющего. Его давно пора сменить.
        И, сделав это заявление, Селест решительно направилась к шахматной доске.
        - Какими будете играть? Чёрные выигрывают.
        - Я вижу. А какими играли вы?
        - Обоими. Я играю сама с собой, когда мне не спится.
        - Вам сегодня не спалось?
        - Вы ещё спрашиваете. Я отдаю вам чёрных.
        - Ну что вы, месстрес, меня оскорбляет подобное пренебрежение к моим умственным способностям.
        - Мы только и делаем, что оскорбляем друг друга, вы не находите? - сказала Селест и села за стол. Лукасу всё-таки достались белые. Они лишились большинства фигур, в том числе ферзя, король находился в глухой обороне, через несколько ходов грозившей обернуться матом. Впрочем, одна пешка, забравшаяся далеко в тылы противника, при поддержке слона ещё могла поправить положение.
        - Ваш ход, - Селест подождала, пока Лукас передвинет коня с белого поля на чёрное, и сказала: - Вы покусали моего стюарда. За что?
        - Покусал? - Лукас непонимающе изогнул бровь. - Не понимаю, о чём вы.
        - Бросьте прикидываться. Какое вы всё-таки чудовище! Я ведь всего лишь послала мальчика за вами. Разве он грубил?
        - Ах это… Нет, он не грубил, - Лукас проследил, как Селест передвигает ладью ещё дальше в его тылы. Чёрные продолжали агрессивно наступать, оставив своего короля почти голым и упорно игнорируя засланца белых. Лукас пока что тоже его игнорировал. У Селест были очень красивые руки.
        - Тогда почему вы его покусали?
        - Мне непонятен смысл этого слова, месстрес Селест. Когда я кусаю, то не удовольствуюсь оттяпанным пальцем. Обычно сразу раздираю глотку.
        - Обычно? - она улыбнулась, как будто не заметив его нарочито прямой угрозы. - Стало быть, моему маленькому Илье ещё повезло. Чем же он так вас прогневил? Он неплохой мальчик. Очень услужливый.
        - О, это я знаю, - безмятежно сказал Лукас. Селест не подняла глаза, и он так же спокойно добавил: - Почему вы не спросите, откуда?
        - Что за вопрос? Вы же говорили с ним. Он действительно очень услужлив. - Тут она вскинула глаза, и в её взгляде мелькнуло осуждение. - К тому же он служил у вас прежде.
        Лукас молча улыбнулся ей. Она передёрнула плечами и добавила:
        - И если душить слуг было вашей обыденной манерой, я не удивляюсь, почему мальчик от вас сбежал.
        - С чего вы взяли, что он от меня сбежал?
        - Значит, вы его сами прогнали? А почему? Он что, воровал? И вы мне не сказали! - она откинулась на спинку кресла и посмотрела на Лукаса с возмущением. А он глядел ей в лицо, по-прежнему не зная, что у неё на уме. Вот что было самым поразительным, и вот почему он всё-таки вернулся. Проклятье, где только Дерек находит таких: сперва Марвин, теперь эта потаскушка… то ведущая себя как полная дура и никудышная интриганка, то походя укладывающая его наповал одним прицельным ударом. Ей просто иногда везло или она вела себя так намеренно, стремясь ещё больше его запутать? Если так - то, бесы её забери, ей это блестяще удавалось.
        - Вам шах, - предупредила Селест.
        - Вижу, - кивнул Лукас и, отведя короля, сказал: - Нет, он не воровал. Я отослал его по причинам более характера.
        - Врал, сплетничал, читал ваши письма, ну, что там ещё?
        Лукас посмотрел на неё с сочувствием.
        - Похоже, в Таймене трудно найти порядочных слуг.
        - Почти невозможно. Так что же? Расскажите мне про вашего оруженосца.
        - Сомневаюсь, что есть что-то, чего вы не знаете, - улыбнулся Лукас, спрашивая себя, случайно или намеренно она себя только что выдала. Он же ни словом не обмолвился, кем именно служил ему Илье.
        И она опять удивила его, не подумав отпираться.
        - Ах, ну да, да, он кое-что сказал мне, когда прибежал от вас чуть живой. Что служил у вас, что вы его отослали, когда у вас появились дела, в которые ему незачем было совать нос, и что вы очень злы.
        - На него?
        - Этого он не уточнял.
        «Интересно, - подумал Лукас, почти машинально передвигая фигуры, - она лжёт?» А если нет? Неужто Илье вправду почувствовал в нём злобу? И если почувствовал - кто из них ошибался: Илье или сам Лукас? Ведь едва не придушил он парнишку явно не из любви… А если и так, то между такой любовью и злобой нет никакой разницы.
        - Он сказал мне нечто, меня расстроившее, - проговорил Лукас. Он не глядел на Селест, но знал, что тон его голоса вынудит её присмотреться к нему внимательнее.
        - Вот как? И что же именно?
        - Что в моё отсутствие вы принимаете некоего рыцаря.
        - В ваше отсутствие! - Селест снова откинулась на спинку кресла и гневно хлопнула крышкой стола. - Да вы отлучились-то всего раз, и то после трёх ночей! И вы смеете…
        - Вот именно, - вкрадчиво вставил Лукас. - Один раз после трёх ночей, месстрес. А вы изволите думать, будто я явлюсь на первый ваш свист, словно пёс.
        - Но вы ведь явились, - заявила она так уверенно, что тут уж он не выдержал и посмотрел на неё - просто посмотрел, ни на что не рассчитывая, да и почти не желая уже рассчитывать. Ему просто хотелось её понять.
        Селест из Наворна сидела прямо, прижав позвоночник к спинке кресла и переставляя шахматные фигуры вытянутой рукой. Её губы были крепко сжаты, пламя камина бросало отблески на изгиб обнажённой шеи. Лукас подумал, что хочет её. Просто хочет - её тело, и ещё пить с ней кофе потом, после соития, и не знать ни про Илье, ни про Дерека… ни про Ив.
        Они сидели в тишине, когда наконец явился слуга с подносом. Селест даже не взглянула на него. Тот поставил вино на стол и удалился на цыпочках. Когда дверь за ним закрылась, Лукас улыбнулся, не сводя с Селест глаз.
        - Что смешного? - спросила она.
        - Я просто представил, как бы вы сейчас покрыли его бранью. Как слуг на крыше. Он, должно быть, тоже представил.
        - Вы бы хотели это услышать?
        - Нет, не думаю.
        - А что вы думаете? - отрывисто спросила она.
        О… неужели? Неужели мы всё-таки пойдём проторенной дорожкой и начнём играть в откровенность? Лукас выпрямился: он наконец почувствовал себя в родной стихии.
        - Я думаю, что вы очень странная женщина.
        - Странная? Это комплимент?
        - Нет. Вовсе нет.
        - Слава Единому. В качестве комплимента это прозвучало бы пошло.
        - Вы предпочитаете думать, что я снова вас оскорбил?
        - Нет, я предпочитаю думать, что вы сказали правду.
        Лукас кивнул и перевёл чёрную пешку на восьмую полосу доски.
        - Вам мат, месстрес Селест.
        Она непонимающе уставилась на доску. Потом пожала плечами.
        - В самом деле. Надо же.
        - Я не верю, что вы не видели этой пешки.
        - Видела, конечно.
        - Почему же вы её проигнорировали?
        - Не знаю. Задумалась. Или очень хотела поскорее поставить вам мат. Думала, что успею первая.
        - Эта игра не терпит суеты.
        - Как и любая другая, сэйр Лукас. Я это знаю. Просто иногда хочется проиграть.
        - Потому что партия скучная?
        - Нет, просто для разнообразия.
        Она откинула крышку стола и одним движением смахнула оставшиеся фигуры в ящик. Потом сказала:
        - Налейте мне вина.
        Лукас наливал стоя, искоса поглядывая на Селест, а она смотрела на огонь и рассеянно крутила локон у шеи. «Что-то будет сейчас, - думал Лукас, поглядывая то на неё, то на тёмную струю, льющуюся в кубок. - Она должна уже понять, что эта тактика не действует. Всё, что ей удалось, - это меня заинтриговать, но этого недостаточно, чтобы я потерял контроль над собой».
        Мысль о том, что она этого и не добивается, была слишком обескураживающей, чтобы её допустить.
        - Тот рыцарь, что ходит ко мне, - сказала Селест, когда он вложил кубок в её руку, - это Петер из Локрида. Он дальний родственник моего мужа. Довольно беспутный юноша. Сперва болтался при дворе, потом по военным кампаниям, но всё без особого толку. Я собираюсь пристроить его королевским конюшим. Он всё время пытается меня отблагодарить, я так от него устала. Мне не хотелось говорить вам об этом.
        - Вы и не должны, - заверил её Лукас, даже не пытаясь определить, какая часть из этого правда. Каждое слово могло быть хоть святой истиной, хоть наглой ложью. Какая эффективная методика, отметил он про себя. Иногда лгать, иногда нет - чтобы жертва ни в чём не могла быть уверена. Для него это было чем-то новым. Сам он обычно лгал.
        - Конечно, не должна, - сказала Селест и взглянула на него снизу вверх. Такого прямого взгляда он от неё никогда ещё не получал. - Но, знаете ли, весьма утомляет необходимость всегда говорить только то, что надо.
        Вот и приглашение к задушевной беседе. Не в самой лучшей форме, но и не совсем провальное. Для простачка вполне бы сошло. Неужели она считает его простачком? Или проверяет, не является ли он таковым? Или хочет, чтобы он думал, будто она его таковым считает? Проклятье, столько предположений - а её поведение было слишком противоречивым, чтобы он мог остановиться на одном из них…
        И тут Селест из Наворна встала, отняла у Лукаса кубок и поставила его на шахматную доску.
        - Хватит, - сказала она. - Прекратите, хватит. Вы с ума меня сводите. Вы и сами сумасшедший, вы это знаете или нет?
        Вот к такому повороту Лукас был не готов. То есть совершенно. Он сумел сохранить выражение лица неизменным, но внутри у него всё перевернулось.
        - О чём вы говорите?
        - Вы прекрасно знаете, о чём. С первой нашей ночи вы всё время меня в чём-то подозреваете. Ну, может быть, не с первой, но со второй точно. Вы превосходно владеете собой, да, но неужели вправду думаете, что ваше тело вас не выдаёт? - прежде, чем он успел ответить, она оказалась за его спиной и положила руки ему на плечи. - Вы ведь страшно напряжены. Вот здесь, - её пальцы скользнули под воротник его сорочки, - у вас будто камнями набито. И чем спокойнее ваше лицо и голос, тем напряженнее ваше тело. Вы ведь обычно не спите с теми, кого подозреваете во всех грехах? Если бы спали, знали бы…
        А ведь она права. Он никогда не использовал постель как средство управления другими. Возможно, потому, что предпочитал влиять на мужчин - это было сложнее, а потому забавнее. А может, дело в том, что он никогда не оставался в женской постели достаточно долго, чтобы его партнёрша успевала что-то почувствовать.
        И вот последствия. Такой провал. Оглушительный, с треском, который должен быть слышен аж до самого побережья. Позор на твою голову, Лукас Джейдри. Как бы Марвин этому порадовался.
        - Уж не знаю, что вы там думаете, - продолжала Селест: в её голосе не было ни обиды, ни злости, ни сочувствия - ничего, что могло бы уверить Лукаса, будто она по-прежнему играет. Конечно, она могла играть… а могла и нет. - Что я хочу вас отравить? Так ведь я всегда пью и ем вместе с вами. Вытянуть какие-то сведения?.. Ох, я не знаю. Неужели вы думаете, что мне бы это и вправду удалось? И что Дерек этого не понимает?
        - Так Дерек всё-таки… - резко начал Лукас, но Селест перебила его.
        - Он мой старый друг. Настолько, насколько может быть другом исповедник. И я знаю, что безопаснее для меня не задавать ему вопросов. У меня трое детей, сэйр Лукас. Я хочу им добра. И я не стала бы делать то, что заведомо обречено на провал.
        Лукасу хотелось ей верить. И это было ужасно. Ужасно, возмутительно, он не понимал, как мог настолько размякнуть, - но он в самом деле хотел ей доверять. И у него не было неопровержимых улик её вины.
        - Вы можете покинуть мой дом немедленно… если хотите этого. Может, так даже будет лучше. Я подумать боюсь, что вы там себе успели навоображать. И это… не делает вас хорошим любовником, сэйр Лукас.
        Если это был очередной ход - то шокирующе рискованный. Сам Лукас на такое мог бы и не решиться. А она была либо отчаянно смела, либо невиновна.
        И то и другое заслуживало только уважения.
        - Простите, - сказала Селест. - Я была груба…
        - Вы были очень грубы, - ответил Лукас. - Ваш стюард вам и в подмётки не годится.
        - Я правда не знала, что он был вашим. Хотя вижу, что вы мне не верите.
        - Я не знаю, верю ли вам.
        - Вполне вероятно, что так. Это для вас что-то такое… непривычное, не правда ли?
        Он не ответил. И вдруг почувствовал себя усталым.
        - Сядьте, - сказала Селест, - я разотру вам спину. Вас не мучают боли в пояснице?
        - Неужто я кажусь настолько старым?
        - Иногда. Сядьте же.
        Он сел. Она принялась разминать его плечи - и вправду затёкшие. Странно, что он этого не чувствовал. А теперь, когда по мышцам стала растекаться истома, снова подумал: что бы ни замыслил Дерек, он всё же отчасти заслуживает за это сердечной благодарности.
        - Вы опять! - сказала Селест. - Что на этот раз?
        - Ничего… месстрес. Ничего. Простите меня.
        - Не знаю, смогу ли. Понимаю, тут нет вашей вины, но… я не привыкла к такому отношению.
        - К нему невозможно привыкнуть.
        - По крайней мере, вы это понимаете. Значит, вы небезнадёжны.
        И тогда - как вчера в таверне «У сивого мерина» - Лукаса ожгло слепым, диким, неистовым желанием и вправду верить. И доверять. Позволить любить себя - и в кои-то веки не думать, что стоит за этой любовью. Наваждение длилось всего минуту, но оно было таким сильным, как никогда прежде. Никогда - с тех пор, как Лукас разучился думать о подобных чувствах без подозрения.
        - Что-то вас гнетёт, - сказала Селест. - Сильнее, чем вы сами замечаете. Оно вас… пожирает. Вы таете, как свеча. И мне… мне страшно за вас.
        - За меня? - переспросил Лукас и засмеялся, но смех вышел сухим и неживым.
        - За вас и за себя, за всех, кто с вами столкнётся. Вы разрушительно влияете на людей. Вы заметили, что я натворила с тех пор, как вы здесь появились?
        - Самолично командовали прислугой? О да, это поистине было чудовищно.
        Она промолчала. Только её руки, сильные, крепкие - кто бы мог подумать об этом, видя её тоненькие запястья? - по-прежнему решительно мяли его плечи, спину, шею так, что у него уже всё разболелось. В этих прикосновениях не было нежности - она просто пыталась снять онемение, и это у неё получалось… это, и не только это, подумал Лукас и сдался.
        - Один мой… друг сейчас далеко отсюда, - проговорил он, не открывая глаз. Он сидел лицом к огню, и по внутренней поверхности его век плавали красные пятна. - Я отправил присмотреть за ним своего человека, не самого лучшего, но самого надёжного. Почему-то лучшие никогда не бывают надёжными, и наоборот.
        - И теперь вам кажется, что оба они в опасности, - сказала Селест.
        Это уже выходило за всякие рамки.
        - Откуда вы знаете?
        - Вы говорите во сне.
        Он застыл, и она со всей силы шлёпнула ладонью по его шее.
        - Да расслабьтесь же вы! Единый! Как с вами тяжело! Я не удивляюсь, что вы до сих пор не женаты.
        - Я не говорю во сне, - деревянно сказал Лукас. - Вы лжёте.
        - А у вас мания преследования. И место вам в доме умалишённых, - резко сказала Селест и отошла от него.
        Лукас смотрел на неё и слушал её - шаг, движение кисти, ресниц, шорох пряди, падающей на шею, - не чувствуя, как сжимает обеими руками подлокотники кресла. Какой же она была… обычной, совсем обычной, заурядной, непоследовательной, недальновидной, как все женщины. И всё-таки она поймала его. Легко и играючи, и теперь он бился в силках, лишь затягивая их всё туже.
        - Вы правы, - проговорил он наконец. - Вы совершенно правы. Мне место именно там.
        Селест рассеяно водила пальцами по стенке кубка, но не пила. Она выглядела расстроенной.
        - Что я говорил во сне? - спросил Лукас.
        Она неохотно пожала плечами.
        - Ничего вразумительного. Но я видела, что вам тревожно. Что вы боитесь за кого-то. А утром вы себя вели так, будто не помните этих снов.
        Он и правда не помнил. Знал только, что в последние ночи ему всё время снится Ив. И ещё знал, что это были дурные сны - может быть, он забывал их потому, что хотел забыть. А он всегда забывал то, что хотел.
        - Мне снился один человек, - проговорил он. - Но я не могу понять, как он связан с… с теми двумя. Какое он вообще имеет к ним отношение. И это…
        - Вы всё время боитесь того, чего не понимаете, - сказала Селест. - Это неправильно. Иначе нам всем пришлось бы жить в постоянном страхе.
        Видимо, взгляд Лукаса показался ей странным, потому что она тут же потупилась.
        - Простите. Не моё дело поучать вас. Я всего лишь глупая женщина…
        - Что вы скажете, месстрес Селест, если я убью вашего мужа и женюсь на вас?
        Она посмотрела на него с сожалением, и не подумав улыбнуться.
        - Вы не можете его убить. Он занимает видное положение в Совете баронов и крайне необходим стране. По крайне мере так говорит Дерек.
        - Какая жалость, - сказал Лукас. - Тогда я просто буду вашим любовником. Пусть даже и не лучшего сорта. Если вы позволите.
        - Я позволю, если вы хотите.
        Кожа на её лице оказалась холодной - и это было странно после жара её умелых и заботливых рук.
        - Но целуетесь вы очень хорошо, - пробормотала она, когда Лукас на мгновение оторвался от её губ.
        - В моём возрасте только это и остаётся, - посетовал он.
        - Не преувеличивайте. Я вовсе не это имела…
        Договорить он ей не дал. Шахматный столик оказался не самым удобным ложем, поэтому довольно скоро они перебрались в спальню. Возможно, Селест снова притворялась, изображая наслаждение, когда выгибалась в его руках, но, если и так, это было притворство женщины, а не шпионки. В этом она тоже была совершенно обычна.
        - Что это? - спросил Лукас много часов спустя, когда она, тяжело дыша, откинулась затылком на изгиб его локтя. - Что это, как вы это сделали со мной?
        - Всё очень просто, - устало отозвалась она. - Я вам подсыпала приворотного зелья. Моя кухарка немного ведьма.
        - А, - сказал Лукас. - В самом деле, это многое объясняет.
        И действительно, такое объяснение его более чем удовлетворило.
        Она могла держать его за руку, считая его лжецом, лицемером и убийцей. Она могла отравить его, а потом выхаживать с искренней заботой, ничуть не жалея о сделанном. Марвин теперь понимал, что нашёл в ней Лукас.
        - И ты не пошёл к нему?
        Ив из Мекмиллена сидела в кресле, сложив руки на талии, и неотрывно смотрела на Марвина внимательным, цепким взглядом. Она чувствовала себя хозяйкой положения, и он больше не пытался её в этом разуверить. И дело было не в том, что у него всё ещё кружилась голова и временами немели конечности от яда, которым она его накормила, а в том, что Марвин знал теперь: никогда человек не бывает более уязвим, чем когда чувствует себя победителем. Уж по меньшей мере этот урок Лукаса из Джейдри он сумел выучить.
        - У меня не было времени, - ответил он, стараясь выглядеть бесхитростным. - Мне пришлось срочно уезжать из Таймены, и я…
        - И ты не счёл возможным урвать четверть часа, чтобы убить своего злейшего врага, - закончила за него Ив и, помолчав, добавила словно бы про себя: - Что ж, могу поверить.
        Он смолкла, её взгляд остановился, будто обратившись внутрь, пальцы дрогнули, сжимаясь крепче. Марвин наблюдал за ней, пытаясь понять, чему из сказанного им она в самом деле поверила. Они говорили уже третий час - вернее, говорил в основном Марвин, в подробностях рассказывая Ив всё, что знал о Лукасе Джейдри. Действительно всё, ничего не утаивая и почти не привирая. А она слушала, и ни единым движением не выдавала своего отношения к тому, что он говорил. В комнате, где они сидели, было прохладно, огонь в камине едва теплился, но Марвин взмок, будто после многочасового галопа. Он никогда не думал, что говорить - это так трудно. Он всегда был человеком дела, и несколько месяцев назад, окажись перед ним женщина его врага, он просто перерезал бы ей горло, а при случае сообщал бы об этом тому, кто был в этом повинен. Да, Марвин знал, что не по-рыцарски убивать женщин, но не когда они травят тебя, бес подери.
        Однако теперь всё было иначе, и он не только знал, что не должен убивать эту женщину, но и не хотел этого. Здесь нужно что-то другое, и Марвин почти догадался, что именно, но пока не смел даже пробовать. Если он подойдёт к делу слишком грубо, она просто прогонит его вон, и тогда ему действительно придётся убить её, раз уж не останется ничего больше.
        - Какой он сейчас? - спросила Ив. И тут же добавила: - Ох, прости, я сама не понимаю, что говорю… Откуда же тебе знать.
        Марвин хотел было возразить - и понял, что она права. Эта мысль дала ему лазейку, которую он столь отчаянно искал, и Марвин радостно ухватился за неё:
        - Что значит «сейчас», месстрес Ив? Я ведь не знаю, каким он был, когда вы его видели в последний раз. Если бы я знал, то, может, и сумел бы вам ответить.
        Она взглянула на него в упор, уголки её губ поползли вверх, но тёмные глаза оставались непроницаемы.
        - Ты ведь не подозревал, что я здесь? И что это именно я?
        Марвин мысленно отпустил в её адрес сколь мог витиеватое ругательство и в который раз проклял Лукаса, а с ним и себя самого. Вот уж кто-кто, а Лукас с лёту бы понял, что она имеет в виду, что хочет услышать, и что надо ответить. Но для Марвина эти игры были чем-то запредельным, тоскливым и страшно утомительным. По его рукам от локтей до пальцев прошла лёгкая судорога - он вспомнил, как отблескивал огонь камина в глазах Ив, когда она толкнула его, парализованного, и внезапно рассвирепел. Какого беса! В конце концов, он не нанимался играть в эти игры.
        - Вот что, месстрес, - сказал он почти грубо, - давайте уже начистоту. Вы велели мне рассказать вам о Лукасе Джейдри, и я вам рассказал всё, что знаю. Он мой враг, а вы, как я вижу, к нему неравнодушны, так что извольте радоваться, что до сих пор живы. Но в замке вашем я оказался случайно, уж не знаю, то ли повезло мне, то ли нет, а всё оттого, что наёмница вашего сэйра Лукаса хотела меня убить. Видит Единый, которого вы не чтите, мне нечего больше сказать. И если ваш интерес удовлетворён, разрешите мне откланяться и не злоупотреблять более вашим гостеприимством.
        Он сказал это и встал, задохнувшись. Ну, парень, ты наговорил… не иначе как проклятые демоны здешних мест тебя за язык тянули. Вот она и скажет теперь: благодарю за понимание, мессер, валите в преисподнюю. И что тогда? Ты вообще помнишь ещё, за каким бесом тебя занесло в этот треклятый Мекмиллен? Ты должен хотя бы попытаться найти Мессеру, хотя и дураку ясно, что её здесь нет, да и не было, скорее всего.
        Всё это пронеслось в его голове за долю мгновенья, и именно в эту долю всё и решилось. Марвин так и не понял, что такого особенного было в его словах, и только смотрел, как Ив встаёт, идёт к нему и… и дальше уже перестал что-либо понимать.
        Она взяла его за руку, потом за другую. Стояло начало пасмурного дня, и в его тусклом свете, лившемся сквозь витражное стекло, лицо Ив казалось серым, но глаза болезненно блестели, жадно шаря по лицу Марвина. Она почти улыбалась, только почти, и слишком много всего было в этой улыбке, и слишком мало: насмешка, надежда, удивление, недоверие, горечь, но в то же время - только тень всего этого. Марвин смотрел на эту улыбку, на тонкие бескровные губы, будто никогда прежде не видел, как улыбаются женщины, - и был до того заворожен, что не сразу заметил, что его ладони лежат на её груди. Большие округлые холмики были тёплыми даже сквозь ткань сорочки и лифа. Марвин, вздрогнув от удивления, попытался отнять руки, но Ив с неожиданной силой удержала их на месте, и он вдруг понял, что она сама положила его ладони на свою грудь. Марвин в изумлении посмотрел ей в глаза, и она ободряюще улыбнулась ему и прерывисто вздохнула. Марвин слышал, как под его левой ладонью бьётся её сердце.
        - Тише, - прошептала она, хотя он даже не пытался ничего сказать, и медленно провела его руками по своему телу. Марвин расслабил ладони и позволил им обвести её стройный стан, но отчего-то больше всего его взбудоражили не изгибы плоти под одеждой Ив, а жар её ладоней, лежавших на его руках. Она завела его руки себе за спину, и он почувствовал под пальцами шнуровку лифа. Марвин стал нащупывать узлы, но тут руки Ив замерли. Она ничего не сказала, только тихое придыхание вырвалось из приоткрытых губ, и она положила левую руку Марвина себе на шею. Он понял и, как послушный ученик, принялся ласкать её кожу у самых волос, а другая его рука потянула за шнурок лифа.
        Всё это происходило медленно, безумно медленно, он никогда в жизни ещё не раздевал женщину так неторопливо, и даже не подозревал, что это способно вызвать в нём что-либо, помимо раздражения. Когда её юбки упали на пол, она наконец отпустила руки Марвина и, крепко обхватив его шею, повисла на нём. Он подхватил её на руки. Она тяжело привалилась головой к его плечу, съёжилась, будто от холода, и - Марвин подумал, уж не чудится ли ему - тихо, протяжно всхлипнула. Он поспешно положил её на постель, чувствуя себя хуже, чем если бы за ними наблюдал весь королевский двор, и она тут же недовольно сдвинула брови. Марвин мгновенно понял свою ошибку и дальше делал всё так же медленно, чувствуя, как глубоко внутри разгорается привычный неистовый голод…
        Да, голод был привычным, и да, Марвин хотел эту женщину, но глубина, на которой этот голод зародился, была ему незнакома. В этой глубине обычно лежали совсем другие чувства: ярость, боль, безудержная радость битвы… И там же гнездился страх, который испытал Марвин, когда понял, что существует оружие, о котором он ничего не знает, и это оружие применяют против него самого. У Ив из Мекмиллена тоже было такое оружие. И Марвин был гол перед ним, гол и беспомощен, как едва вылупившийся птенец перед волчьими зубами. И в то же время он знал, что никогда не сумеет не только овладеть этим оружием, но и понять его сущность - так же, как птенцу никогда не понять сущность волчьих зубов иначе, чем ощутив их на своём горле.
        Марвин понял это, занимаясь любовью с Ив из Мекмиллена, женщиной, которая любила его врага. Но понимание пришло не в мыслях: страх, боль и голод - это не мысли, они просто появляются в твоей глубине , и ты в тот же миг постигаешь, что они такое, тебе не нужно для этого давать им имена. Ты их просто ощущаешь и принимаешь, как неизбежное зло и часть тебя самого. Ив из Мекмиллена на этот час стала частью Марвина. И в этот час он любил её так, как никогда в жизни не любил женщину, как вообще невозможно любить то, что не является тобой. Впрочем, нет, это всё-таки не было любовью: просто он чувствовал, что она - это его голод и его боль, о которых не надо думать, но которые приходится принимать, коль уж они пришли.
        Но ладно, всё это было там, в его глубине, а вовне, на том тонком слое поверхности, что Марвин мог осознать, это просто было восхитительное соитие. Несмотря даже на то, что Ив так и не позволила ему принять инициативу на себя: её руки вели его, как кукловод водит марионетку, её бёдра задавали ритм его бёдрам, заставляя Марвина чувствовать себя девственником, и на малейшую его попытку сделать что-то по-своему Ив отвечала таким напряжением в теле, что казалось, будто она превратилась в камень. Её плотно закрытые веки мелко дрожали, будто она спала, и ей снился тяжёлый сон.
        Когда всё кончилось, Ив отстранилась от него, и Марвин ощутил себя так, словно ему отрезали правую руку. Он сел на корточки и уставился на неё сквозь лениво расползающуюся пелену в глазах. Ив приподнялась на локтях, и теперь на её лице не было даже той тени улыбки, которую Марвин видел прежде.
        - Прости, - глухо сказала она. - Прости, я не должна была. Но я не удержалась, я…
        В её голосе прорвалось такое отчаяние, что она сама услышала это и рывком перевернулась на бок, пряча застывшее лицо.
        И Марвин внезапно понял. Всё - её взгляды, вопросы, её странное смятение, иногда переходящее в мольбу, а иногда в гнев, - всё встало на свои места. Это понимание тоже возникло там, в глубине , и тоже было оружием - но теперь это было его оружие, его собственное. Второй урок Лукаса из Джейдри: убивай тем, чем собираются убить тебя.
        Марвин медленно - да, Лукас делал это очень медленно, - провёл открытой ладонью по спине Ив, глядя, как по её позвоночнику перекатывается дрожь.
        - Вы довольны? - спросил он так, как спрашивает прилежный ученик о выполненном задании.
        Ив из Мекмиллена обернулась через плечо, и сквозь упавшие на лицо тёмные пряди свернул такой же тёмный, дикий взгляд, восторженный и ненавидящий.
        - Ты очень талантлив, - хрипло сказала она. - Но заносчив и глуп. В нём этого никогда не было. Скажи ему, что над этим тебе ещё стоит особо… поработать. А когда закончишь, приходи снова. Но не раньше. Ясно тебе?
        Марвину стоило большого труда сохранить улыбку на лице, и ещё труднее - выдержать этот взгляд. И он вдруг снова понял, что Лукас из Джейдри в который раз перехитрил его. Убивай тем, чем собираются убить тебя… о да.
        - Я вас ни о чём не просил, - грубо сказал он и, отвернувшись, встал, поэтому не видел, как при изменившемся тоне его голоса она встрепенулась и приподнялась, глядя на него с отчаянной надеждой.
        - Стой! Подожди! Иди сюда… или нет… о, боги…
        Он заставил себя не обернуться. Истеричка. Глупая деревенская потаскуха, с ходу задравшая юбку перед первым же мужиком, который забрёл в эту глушь. Идиотка, бес знает сколько уже лет влюблённая в человека, который, может статься, даже имя её забыл. И теперь пытавшаяся увидеть этого человека в том самом первом встречном мужике, думавшая о нём, занимавшаяся с ним любовью - с ним , а не с тобой, Марвин из Фостейна… или, может, правильнее сказать, Щенок из Балендора? Щенок, которого заставили сыграть в постели роль волка, да ещё и удовольствие от этого получить…
        «Но я ведь справился, - думал Марвин, забыв о том, что старается не поддаться глубине . - Это была роль волка, и щенку она, похоже, оказалась по зубам. И что бы ты на это сказал, Лукас из Джейдри? Я поимел твою женщину так, будто был тобой. Она захотела, чтобы я был тобой. Она видит тебя во мне, чувствует твои прикосновения в моих руках. Теперь я знаю, чем ты берёшь женщин. И у меня такое чувство, будто я подглядывал в замочную скважину… и мне стыдно, проклятье, мне просто стыдно теперь».
        Внезапно его переполнило такое отвращение к самому себе, что он мигом забыл о том, как только что собирался использовать эту невообразимую ситуацию в своих целях. А ведь мог бы: Ив спала с ним, видя в нём Лукаса, и, Ледоруб знает почему, она решила, что у них много общего - да ведь она уже по уши влюблена в Марвина, она от него зависит… Останься же с ней, Марвин, не позволяй прогнать себя, будь и дальше её домашним Лукасом, Лукасом её мечты - и оба они окажутся в твоих руках. Великолепная идея - и до того гнусная, что Марвин ощутил приступ тошноты. Именно в этот миг он понял, что это значит - быть Лукасом из Джейдри.
        И на мгновение ощутил жалость к своему врагу.
        Он очнулся, стоя уже одетым у порога и сжимая в ладони медную ручку двери. Ив, по-прежнему лежащая голой в постели, неотрывно смотрела на него, и в ней было всё и не было ничего. Она спала с ним, но она не верила ему, он для неё просто не существовал.
        - Прощайте, месстрес, - сказал Марвин.
        Он спустился во двор замка как в тумане, в тумане же зашёл на конюшню и сам оседлал Ольвен, радостно зафыркавшую при виде совсем позабывшего её хозяина. Выехав за ворота, он по-прежнему думал о взгляде, которым его проводила Ив. Чего она теперь ждала? Чего она теперь ждала бы от Лукаса, если они и впрямь так похожи? У Марвина не было ответа на эти вопросы. Нет, он не был Лукасом, у них ровным счётом ничего общего, кроме желания побеждать, и, кажется, Марвину снова придётся искать другой способ поквитаться. Потому что его навыки здесь бесполезны, а приемами Лукаса, похоже, ему вовек не овладеть.
        Марвин понял, что едет по направлению к озеру, возле которого встретил сперва Хозяйку Мекмиллена, а потом и Рысь, - и воспоминание об этих встречах, случившихся будто в прошлой жизни, наконец вернуло его к реальности. Проклятье, о чём он вообще думал?! Уму непостижимо! Да ведь он ехал в Мекмиллен не для того, чтобы трахать его хозяйку, а для того, чтобы напасть на след герцогини, а теперь что делать?! Спору нет, Ив его больше и на порог не пустит. Ну, что, может быть, ещё разок себя подрезать, вдруг она опять сжалится, а там, глядишь, снова в постель затащит? Эх, Марвин, совсем уже плохи твои дела, если одна только память о Лукасе из Джейдри и стремление найти способ отомстить ему делают из тебя такого дурака…
        Марвин остановил кобылу и стоял посреди заснеженного луга, в трёхстах ярдах от закрывшихся за ним ворот Мекмиллена и полустах - от кромки леса. Его лицо пылало, ныл располосованный бок, всё тело ломило, сердце выскакивало из груди, а голова, того и гляди, собиралась лопнуть. Это была трудная минута, адски трудная. И один только Единый знает, что сделал бы Марвин по её окончании, если бы не услышал крик. Высокий тонкий крик, едва слышный, но различимый - он нёсся от леса, как раз со стороны озера. Счастье ещё, что день стоял тихий - любой порыв ветра без труда заглушил и развеял бы этот крик. Но ветер утих, видать, перед снегопадом - небо быстро темнело, и гуща деревьев впереди становилась непроглядной.
        Тем не менее Марвин с радостной готовностью пришпорил кобылу и помчался вперёд. И приступ внезапного благородства тут совершенно ни при чём: сейчас он был счастлив заняться чем угодно, а там, глядишь… Но он не довёл мысль до конца: скрип снега и хруст прошлогодних веток под копытами кобылы, а потом и под ногами Марвина заполнили весь его разум, и он позволил им это.
        Озеро изменилось. В первый миг Марвин даже усомнился, то ли это самое - кто знает, сколько в округе прудов - но потом узнал ивовые заросли на другом берегу. Сейчас они были проломлены, словно там пробирался крупный зверь, а за ним, может быть, всадники… И все они упокоились на илистом дне.
        Озеро больше не было сковано льдом. В центре его образовалась огромная полынья, пустившая трещины по всей поверхности льда. Лёд по краям всё ещё трескался и проседал у берегов, медленно уходя под чёрную воду, лишь отдельные небольшие льдины качались на потревоженной воде. Некоторые из них были вымазаны в крови: видимо, оцарапали животы животных, под тяжестью которых проломился лёд. Теперь стало видно, до чего же он тонок. Но там были не только животные, люди тоже, и один из них ещё цеплялся за самую крупную льдину, когда Марвин появился на берегу озера. Льдина уходила под воду под весом человека, и продержалась так долго лишь потому, что человек этот был ребёнком. Марвин успел заметить только тёмные волосы на затылке, и потом, когда к нему повернулось побелевшее лицо - искривлённый от ужаса рот, но этого ему хватило, чтобы узнать в ребёнке сына Ив.
        - Держись! Я уже иду! - крикнул он и тут же понял, какую ошибку совершил. Мальчишка заметил его, сипло закричал, забился, и льдина, на которой он висел, выдержать этого не смогла.
        - Не двигайся! - закричал Марвин, но его крик заглушил треск ломающегося льда. Мальчик кувыркнулся назад вместе с обломком льдины, оставшимся в его руках, ударился затылком о воду и ушёл ко дну.
        Яростно выругавшись, Марвин сбросил сапоги и ринулся в воду. В первый миг она показалась ему кипятком, но уже через мгновение всё тело от пяток до темени пронзило ледяным колом. По счастью, озеро было совсем маленьким: Марвин достиг его середины в несколько гребков и, набрав полные лёгкие воздуха, нырнул. Мгновенно распахнул в воде глаза и крутанулся вокруг своей оси, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Он знал, что второй попытки у него не будет: в такой воде не пробудешь дольше нескольких минут, и то - молись, чтоб раньше не свело судорогой. Но ему повезло: мальчишка не потерял сознания и барахтался в воде совсем близко от него. Марвин ухватил его за волосы и внезапно нащупал под ногами опору. Вполне вероятно, что это был лошадиный труп, но выбирать не приходилось: Марвин с силой оттолкнулся от него и вынырнул на поверхность. Его лицо обожгло морозным воздухом, рядом, захлёбываясь, забился мальчик, но Марвин уже грёб к берегу, волоча его за собой.
        Выбравшись из воды, Марвин перебросил мальчишку через колено и несколько раз ударил по спине. Мальчишка харкнул, и его тут же вырвало. Его глаза закатились, взгляд помутнел, а кожа была белой и затвердевшей на ощупь, и хотя Марвин чувствовал себя не многим лучше, думать о себе не было времени. Мокрая насквозь одежда жгла его тело, зубы отбивали дробь. Он запоздало вспомнил, что не удосужился в спешке привязать кобылу, и застонал.
        - Ольвен! Ольвен, чтоб тебя…
        К его изумлению, кобыла ответила ржанием. Марвин обернулся к ней, потянулся дрожащей рукой к пышущему спасительным жаром телу.
        - Ольвен, умница, девочка моя…
        Кобыла снова заржала, глядя мимо него. Рука Марвина застыла. Он взглянул туда, куда, странно застыв, смотрела его лошадь.
        И увидел Хозяйку Мекмиллена, стоящую на другой стороне озера.
        Да, она была похожа на Ив. Очень похожа. Но она не была Ив. Так же, как Марвин не был Лукасом. Однако он всё равно не мог отвести от неё глаз, пока одежда на нём затвердевала, пока индевели ресницы, пока тяжело кашлял мальчик, чьё холодное тело привалилось к телу Марвина. А Марвин только смотрел в глаза гайнели, холодные, как вода, в которой он только что побывал, и думал о том, что её кушак точно такого же цвета, как кровь, размазанная по льдинам, что плясали по тёмной воде.
        - Хорошо, - сказала Хозяйка Мекмиллена и насмешливо улыбнулась ему. - Хорошо!
        Свистнула, хлопнула свою лошадь по крупу и, развернувшись, унеслась в лес в вихре снежной пыли. И только когда она сгинула, Марвин понял, что, если бы она осталась, и он, и сын Ив замерзли бы насмерть, потому что, пока гайнель была рядом, Марвин не мог пошевелиться. Зато её уход словно влил в него новые силы. Марвин поднялся, снял с лошади попону и завернул в неё сына Ив, потом поднял мальчика с земли и, кое-как усадив в седло, вскочил на кобылу позади него.
        - Сейчас, парень, сейчас, минутка ещё, - бормотал он, хотя прекрасно видел, что мальчишка наконец потерял сознание. Ольвен, тоже очнувшись от чар гайнели, без указки нашла дорогу меж кустов и завалин, и уже через несколько минут мчалась через луг сквозь хлопья повалившего наконец снега, обратно к замку Мекмиллен.
        Их быстро заметили со стены и подняли крик: ворота распахнулись задолго до того, как Марвин их достиг. Въезжая в двор, который он только что покинул, Марвин успел подумать, что порой импровизация - метод куда как лучше любого другого.
        Впрочем, Ив его едва не убила - пока не разобралась, что он не топил её сына, а совсем даже наоборот. Она не верила, пока об этом ей не сказал сам Эдрик, по счастью, в тепле быстро отогревшийся и пришедший в себя. Пока лекарь поил его травяным чаем, мальчишка взахлёб рассказывал, как они с егерем загнали оленя, и как олень выбежал на лёд, а кони все разом будто взбесились и понесли вслед за ним. Егерь запутался ногой в стремени и утонул вместе с конём, а сам Эдрик успел уцепиться за льдину, но, конечно, утонул бы тоже, если бы Марвин не оказался рядом…
        На этом месте взгляды Ив и лекаря обратились к Марвину, который сидел в кресле, жадно прихлёбывая грог и безуспешно пытаясь сдержать дрожь. Историю о собственном героизме он слушал не без удовольствия, усмехаясь про себя тому, что Ив побоялась оставить его без присмотра и усадила тут же, в комнате Эдрика. Кажется, она совсем ополоумела от запоздалого страха и сама уже не знала, что опаснее для её сына - присутствие Марвина рядом с ним или же нахождение врага вне её зоркого ока. О том, что это именно Марвин рисковал собой, чтобы вытащить её щенка из полыньи, она, видимо, как-то не подумала.
        Он прочёл всё это в её потемневшем взгляде, когда она наконец удосужилась на него посмотреть, и, хотя за те полчаса, что он отсутствовал, она успела привести себя в порядок, Марвин узнал в этих глазах женщину, для которой сегодня играл в постели Лукаса. Он постарался приветливо улыбнуться ей, но, поскольку зубы всё ещё стучали, улыбка вышла кривоватой.
        - Притт, заберите Эдрика в мою спальню, - сказала она, не сводя с Марвина глаз. - С вами же, мессер мой сын, - добавила она, когда почти совсем оправившийся мальчик запротестовал, - мы потом поговорим.
        Кремень, а не мамаша, подумал Марвин, искоса наблюдая, как лекарь выводит мальчика из комнаты. Небось потом и выпорет ещё за то, что полез охотиться в опасное место. И волю чувствам дала только в первый миг… да, но что это были за чувства! Когда Марвин въехал в ворота, она вылетела им навстречу с таким видом, будто была уверена: он либо уже убил её сына, либо собирается это сделать прямо на её глазах. В тот миг её ярость и страх только позабавили его - насколько вообще можно забавляться хоть чем-то, когда чувствуешь, что кровь вот-вот заледенеет прямо в жилах, волосы застыли сосульками, а одежда намертво примёрзла к телу. Но сейчас, переодевшись, отогревшись и, главное, выпив залпом полкувшина грога, Марвин подумал: неужели Лукас на моём месте убил бы её ребёнка? Неужели?.. Но выходит, что так, раз это первое, что пришло Ив в голову.
        - Ваш Мекмиллен уже в третий раз едва не угробил меня, месстрес, - заворочавшись, проворчал Марвин. - Я, пожалуй, и впрямь злоупотребляю вашим гостеприимством.
        - Зачем ты это сделал? - резко спросила она.
        - Сделал что? Спас вашего сына? По-вашему, должна быть какая-то причина?
        - Прекрати увиливать! Ты совершенно не умеешь этого делать! - крикнула Ив и топнула ногой, будто вздорная бабёнка. Хотя почему «будто»? Вздорная бабёнка и есть, удовлетворённо подумал Марвин, чувствуя, как разливается по жилам горячее вино.
        - Вот именно что не умею, месстрес Ив, а вам почему-то всё время сдаётся, что умею, - невинно сказал он и зевнул.
        Ив скрестила руки на груди, сверля его ненавидящим взглядом.
        - Ты немедленно уберёшься отсюда. Сейчас же.
        - И это ваша благодарность?! - возмутился Марвин. - Право слово, я всё понимаю, но… Ах, постойте, может быть, я просто не угодил вам давеча. Ну, в таком случае, конечно, я не посмею отягощать…
        - Прекрати, - вдруг всхлипнула Ив и, разом обмякнув, опустилась на колени и уперлась дрожащей рукой в пол. - Перестань же… я не могу так больше!
        Марвин умолк, глядя на неё в совершенно искреннем изумлении. А она не смотрела на него - кажется, не могла смотреть. Только сидела, глядя в пол, и дрожала всем телом.
        - За что он так, боги, боги мои, за что же он нас так, за что…
        Опять Лукас, подумал Марвин. Опять он. Будто призрак, бродящий по галереям. И никак ей от него не избавиться. Она, должно быть, невероятно несчастна.
        Заставить себя подняться, покинув нагретое кресло, было нелегко, но Марвин встал, сделал несколько шагов и опустился на пол рядом с Ив.
        - Месстрес… Месстрес, взгляните на меня.
        Он поднял её голову, придерживая за подбородок, и она не попыталась отстраниться. Её губы дрожали, глаза блестели от слёз. Марвин заговорил, мягко и в то же время решительно:
        - Месстрес, я ехал к лесу и услышал детский крик. Я увидел ребёнка, который тонул в полынье, и не смог пройти мимо. Только это, поверьте мне.
        - Мой ребёнок! - как в бреду, выкрикнула она. - Это же был мой ребёнок!
        - Ваш, ну и что? Я бы спас и любого другого тоже. Хотя, может, и нет… я не знаю, право слово. Прошу вас, успокойтесь. Я не причиню вам зла, и ему тоже. Вы же видите, что не причиню.
        Её слёзы просохли. Она выпрямилась, схватила руку Марвина и крепко прижала к своей щеке, прикрыв глаза. Несколько мгновений блаженная улыбка блуждала по её лицу, потом она вздохнула.
        - Мне казалось… я была почти уверена… И… какое же счастье, что я ошибалась, - пробормотала она и вдруг поцеловала руку Марвина.
        Он вздрогнул и поспешно отстранился, чувствуя, как по-глупому заливается краской. Ив встала, Марвин тоже вскочил, машинально подавая ей руку. Она ответила ему странно нежной улыбкой.
        - Сядь, - сказала она.
        Он покорно вернулся в кресло и снова взял подрагивающими руками кубок с грогом. Ив стояла, не пытаясь приблизиться к нему, и ласковая мечтательность, блуждавшая по её лицу, коробила его сильнее, чем прежняя ненависть.
        - Он страшный человек, Марвин, - сказала Ив из Мекмиллена. - Он всё делает с улыбкой. Он так улыбается… так светло, безмятежно улыбается. И убивает тоже с улыбкой. Так же безмятежно. И не дрогнет ни на миг. Он не знает ни ярости, ни ненависти. И никогда не убивает просто оттого, что жесток. Он… не жесток. Он как ребёнок, обрывающий мухе крылья, но не со злобы, а из любопытства. Ему просто хочется знать, полетит ли муха, если ей оборвать крылья. Понимаешь?.. Это хуже всего. Когда человек озлоблен, когда он стремится причинять другим боль, на то есть причина. И эту причину можно отыскать.
        Её лицо снова изменилось, застывшая маска тихого блаженства слетела с него, обнажив то её лицо, которого она, должно быть, не показывала никому много лет. Марвин никогда не видел подобного выражения, и не мог шелохнуться, когда Ив подошла и остановилась напротив него, заслонив собой свет.
        - У тебя есть причина. - Она провела пальцами по его виску, потом по дрогнувшим было в возмущении губам. - Нет, не спорь. Ты тоже жесток, но я знаю, почему. Я знаю… как пробудить в тебе нежность. Ты просто обижен и не понимаешь, чего ждать от мира. А он… он не обижен. Не напуган, его ничто не гложет. Он… он просто - такой. И я всегда так боялась его.
        Было что-то непостижимое в лёгкости, с которой дались ей эти слова. Марвин почувствовал себя чужим, нелепым и лишним, будто пьяный дебошир, с похабными песнями ввалившийся в горницу, где идут поминки. Чувство было таким сильным, что он в смущении опустил взгляд, поражаясь тому, какое невообразимое множество совершенно новых для него вещей вынудила его сделать Ив из Мекмиллена всего за один день.
        Её ладонь ободряюще легла на его плечо.
        - Знаешь, как Лукас впервые попал в замок моего отца? Его нашли истекающим кровью недалеко от стены. У него был разрезан бок.
        Марвин недоверчиво взглянул ей в лицо. Улыбка Ив стала шире, потом, дрогнув, погасла.
        - Что тебе нужно от меня и моего ребёнка, Марвин?
        «Почему же ты сразу этого не спросила?» - подумал он, но одновременно почувствовал облегчение от её вопроса.
        - Я ищу герцогиню Пальмеронскую, - просто сказал Марвин. - И знаю, что она была здесь.
        - Была, - согласно кивнула Ив. - Но ушла ещё десять дней назад. Донесли, что король выслал к ней убийцу. Ты и есть этот убийца?
        - Не думаю, - признался Марвин. - Мне кажется, они просто использовали меня, чтобы отвлечь внимание от настоящих убийц.
        Ив какое-то время молча смотрела на него, потом кивнула.
        - Да. Наверное. Марвин, Артенья беременна, и ушла на север, в безопасное место. Совсем скоро она родит нам нового короля, и тогда мы больше не будем врагами.
        Ему стоило большого труда скрыть эмоции, овладевшие им при этом признании. Ив из Мекмиллена, неужели ты ещё беспокоишься о том, враг ли я тебе? Ты ведь не боишься меня - ты уже могла убедиться, что я и в самом деле не нёс в Мекмиллен зла. Но только как же ты не можешь понять, что вовсе не политика делает нас с тобой врагами?
        - Я прошу тебя, уезжай, - сказала Ив. - И… не говори ему, что видел нас.
        Она знала, что просит о невозможном, и знала, что он не станет обещать ей невозможного. Тень робкой, угасающей надежды мелькнула в её голосе, когда она спросила:
        - Скажи, он… он правда не посылал тебя?
        - Правда. Мне жаль, - ответил Марвин, и тогда она рассмеялась и поцеловала его, взяв в ладони его лицо.
        - А мне не жаль, - сказала Ив из Мекмиллена. - Потому что если это был не Лукас, то, наверное, Единый.
        Только покинув Мекмиллен и в сотый раз повторяя в памяти её слова, Марвин понял, что Ив назвала его Бога, а не своего.
        - Ворота закрыты, мессер, поворачивайте, - сказал солдат, перехвативший узду коня, и Лукасу понадобилось посмотреть на стражника в упор, чтобы понять: его не пропускают. Мысль была далёкой и тупой, и, осознав это, Лукас испытал настоящее потрясение. Оказывается, он до того привык к совершенно безмятежному течению жизни, что не сразу смог воспринять отказ - не важно, от кого и по какому поводу.
        - Проезда нет, поворачивайте в город, - грубо повторил солдат и дёрнул узду, разворачивая морду лошади. Вороной Лукаса гневно заржал, клацнул зубами у самой шеи солдата, взбешённый подобным отношением к хозяину. Сам хозяин, впрочем, был скорее ошарашен, чем рассержен. Когда солдат шарахнулся в сторону от лошадиных зубов, Лукас успокаивающе погладил коня по холке.
        - Тихо, тихо. Всё в порядке, - проговорил он и посмотрел на стражника, насуплено глядящего на него из-под обода шлема. Трое его товарищей по караулу держали алебарды наперевес.
        - В замке что-то стряслось? - спросил Лукас, в ответ на что получил всё то же упрямое и предсказуемое:
        - Хода нет, поворачивайте.
        И он повернул, хотя в другое время нашёл бы способ пробраться в замок. Сам факт, что въезд в королевскую резиденцию оказался закрыт даже для рыцарей, был достаточно нетривиален, чтобы вызвать любопытство. Никогда прежде Лукас не слыхал, чтобы въезд перекрывали - стало быть, случилось что-то уж совсем необычное. Неужто переворот? Хотя нет, непохоже - тогда бы уже вся Таймена была запружена войсками, да и народ бы шептался… А пока Лукас ехал к замку, ничего подозрительного ему по пути не встретилось. Город жил обычной жизнью: день клонился к вечеру, базарная площадь понемногу пустела, а окраинные улочки заполнялись праздношатающимся людом, собравшимся отдохнуть после трудового дня - словом, ничего необычного, никакой тревоги или напряжённости. Впрочем, ночь ещё впереди… Хорошо, что Селест в замке. Или, может быть, не хорошо, может, совсем скверно…
        Лукас понял, что хмурится. Занятно, и что бы это значило? Неужто он беспокоится за неё? Именно на то и похоже, хотя сама мысль об этом казалась Лукасу странной. Впрочем, а разве не менее странно то, что сегодня он помчался к ней? Ну, не то чтобы помчался, просто этим вечером у него не было никаких дел. Как и вчерашним, как и позавчерашним. И вообще он откровенно и бессовестно бездельничал всё время, пока жил у Селест из Наворна. А длилось это уже… вторую неделю, что ли? Лукас понял, что не знает точно, и снова нахмурился. Действительно, он потерял счёт времени с того дня, когда вернулся к Селест. Спору нет, глупо отрицать, что эта вертихвостка побила его, как сопливого мальчишку: он так и не смог понять, что же ей от него нужно, и сдался. Это было, пожалуй, лучшее поражение в его жизни, и следующие две недели (или около того?.. он снова попытался вспомнить точно, снова не смог и вздохнул) Лукас был совершенно счастлив. Эта мысль заставила его напрячься. Совершенно?.. Насколько возможно быть счастливым, сидя в тюрьме в ожидании приговора - да, вполне. Это сравнение пришло Лукасу на ум само собой и
порядком удивило его, но он не стал об этом думать.
        Отъехав от ворот на некоторое расстояние, он снова придержал коня и обернулся. Серая громада Тайменского замка высилась над городом, сверкая заснеженными башнями в лучах садящегося солнца, и ничем не выдавала того, что происходило сейчас за её стенами. Селест уехала в замок позавчера: затевалась большая королевская охота, и все фрейлины обязаны были на ней присутствовать. Король тоже собирался быть, хотя Ольвен слыла большей любительницей подобных забав, чем её супруг. Селест звала Лукаса с собой, но он только отмахнулся. Ему никогда не нравилась охота с гончими, да и вообще охота, за исключением разве что соколиной. Загнать обезумевшего от страха и ярости зверя, затравить визгливо лающими псами, забить насмерть тучей стрел, чтобы потом подобрать тушу, выпачканную в крови, пене и дерьме - всё это казалось ему невероятно пошлым. Что-то вроде турниров, которые так любил до недавних пор Марвин из Фостейна. Грубо, примитивно, ни капли воображения. Только тупая сила. Не то чтобы Лукас брезговал её применять, но ему казалось невероятно скучным добиваться желаемого всегда лишь этим способом. Поэтому он
предпочитал чередовать напор с окольными путями. Хотя, чего уж там, время от времени и сам не без удовольствия ходил на волка. Но только один.
        Впрочем, это было не главной причиной, по которой он отпустил Селест в замок. Главной было то, что он начал от неё уставать. Нет, она была изумительна. Умелая, раскрепощённая, неболтливая и очень спокойная. Но он уже много лет не был с одной и той же женщиной так долго, и в том, что ему до сих пор не захотелось уйти от неё, было что-то непривычное, а он уже был не в том возрасте, чтобы легко принимать новизну. Поэтому даже обрадовался её отъезду: пусть развеется, там, глядишь, вернётся и поймёт, что Лукас у неё явно загостился. Он не держал бы на неё за это обиды, напротив. Но когда вечером следующего дня Селест прислала ему записку, сообщавшую, что после охоты назначен пир и ей придётся остаться в замке, он решил поехать к ней. Одна ночь без её тёплого тела в постели - ещё куда ни шло, но две ночи - это уже слишком. Лукас не особо раздумывал над этим ощущением, просто принял его как должное - но оценил сполна только теперь, когда оказалось, что въезд в замок закрыт. Проклятье, это обескуражило его. Не разозлило, но… огорчило. Как будто в таверне не оказалось его любимого вина, потому что
последнюю бутылку выпили буквально час назад.
        Но делать было нечего. Лукас направился обратно в город, и только на середине пути понял, что едет к особняку Наворнов, хотя без Селест ему там делать абсолютно нечего. Илье, который принёс записку, вернулся в замок ещё вчера. Так что даже и выпить-то не с кем, подумал Лукас и понял, что пить ему совсем не хочется. Быстро темнело, Таймена погрузилась в полумрак, разрываемый лишь слабым светом немногочисленных огней, вспыхивавших на тёмном полотне города. Со стороны Старой Таймены доносились пьяные крики ранних гуляк. Лукас подавил новую волну разочарования и, смирившись с тем, что день пропал даром, решил все-таки вернуться в собственный дом. Он не заглядывал туда уже давненько, не мешает заодно проверить, как там дела. Управляющий, конечно, знал о привычке хозяина запропаститься на пару дней или лет, так что неожиданная ревизия тем более не помешает.
        К тому времени, когда Лукас добрался до Новой Таймены, уже совсем стемнело. Вдоль улицы маршировал вечерний патруль, а у ворот дома Лукаса привратник зажигал фонарь.
        - Что-то поздновато зажигаешь, - заметил Лукас. Привратник покосился на него через плечо, хмыкнул.
        - Так, это, бережём же масло-то…
        - Зачем его беречь? - равнодушно спросил Лукас и отметил про себя, что надо всё-таки задать управляющему взбучку. Скупердяев Лукас не любил ещё больше, чем транжир, особенно когда они пытались экономить его собственные деньги.
        Управляющего Лукас не нашёл, и никто из слуг не смог внятно ответить, где он. Лукас выругал одного из них за глупость, а другого - за лень, и, разозлённый на собственную раздражительность, пошёл в библиотеку.
        На столе стоял серебряный поднос, а на нём лежало запечатанное письмо.
        «Треклятье Ледоруба и всех его бесов!» - подумал Лукас, пока его руки лихорадочно сдирали с бумаги печать. Он знал, от кого это письмо и что оно означает - знал, ещё не войдя в библиотеку. Проклятье, он ведь прекрасно понимал, что этот момент наступит. Даже не сомневался, но каким-то образом забыл. Забыл и даже ни разу не думал об этом всё то время, пока, как сытый боров, валялся на мятых простынях Дерековой потаскухи!
        «Именно этого он и добивался», - подумал Лукас, леденея от ярости за то, что это элементарное понимание пришло так поздно. Порывался ли он в эти дни поехать домой и останавливала ли его Селест?.. Он не мог вспомнить. И если Селест в самом деле использовала на нём приворотное зелье, то сейчас его действие наконец прекратилось.
        Письмо было от Рыси. Оно начиналось сразу с главного, без приветствий. Похоже, на приветствия у неё не было времени.
        Это случилось, как вы и говорили. Один раз я смогла помешать, но что будет дальше - не знаю. Он всё понял, едва не убил меня, и теперь я не могу подобраться к нему близко. Сейчас мы в двадцати милях севернее Уоттерино и идём дальше на север. До той поры, пока смогу, буду продолжать за ним следить. Знайте, я делала всё, что могла.
        Рысь.
        «Дура», - мысленно выругался Лукас, сминая письмо. Потом спохватился и снова развернул его. Сам дурак, мрачно подумал он, проводя пальцем по обломку печати. К счастью, большая её часть уцелела, и он смог рассмотреть три кодовые царапины на сургуче: две крестом и одна - чуть поодаль от них. Это был знак, о котором они условились ради уверенности, что письмо не было распечатано и снова скреплено сургучом. Похоже, это и впрямь от Рыси. И ещё похоже, что Марвин и, возможно, сама Рысь сейчас уже мертвы, ибо один только Ледоруб знает, сколько провалялось тут это письмо.
        Лукас вышел из библиотеки, грохнув дверью и проклиная загулявшего управляющего, который единственный смог бы ему точно ответить, когда было получено послание и, главное, почему его немедленно не передали Лукасу. А искать или ждать его, чтобы задать эти маловажные, в сущности, вопросы у Лукаса не было времени.
        Спускаясь по лестнице, он подумал о своём коне, о том, успели ли его накормить, а потом о Селест. Не могло быть и речи, чтобы попрощаться с ней, хотя Лукас был почти уверен, что больше её не увидит - а если и так, то к тому времени они снова станут незнакомцами, чьи чувства друг к другу выражаются лишь взаимным поклоном в галерее, где они случайно столкнутся. И самое удивительное - при этой мысли он почувствовал тень грусти. Не то чтобы эти две недели были чем-то совершенно особенным… И не то чтобы сама Селест была непохожей на других. Она ведь обычная, совсем обычная женщина. И дала ему то, что дала бы любая женщина, если бы он только ей позволил. Но всё дело в том, что прежде он никому не позволял. Она была первой.
        Он смутно уловил в этой мысли что-то кощунственное, словно она оскорбила его память об Ив, и решительно пресёк её. Нет так нет, даже и к лучшему, что судьба избавляет его от необходимости куртуазничать. Не то чтобы ему это было трудно, просто в любых словах, которые он мог бы сказать Селест на прощанье, было бы больше фальши, чем во всём, что они говорили друг другу за прошедшие дни. Хотя он поймал себя на мысли, что ему очень хотелось бы в последний раз прикоснуться губами к её гладкому, высокому лбу под золотыми завитками волос. Потом он подумал, что за всё время ни разу не поцеловал Селест в лоб, и усмехнулся про себя этой странной фантазии.
        Потом он о ней забыл.
        На улице уже горели все фонари, а с неба зарядил слабый редкий снег. Лукас решил не брать своего вороного - всё равно он поедет так быстро, как сможет, и ему придётся менять коней, а лишаться вороного не хотелось, это была хорошая лошадь. Поэтому Лукас без долгих колебаний сам оседлал резвого гнедого жеребца, которого только недавно купил и ещё толком не объездил, и выехал за ворота дома, раздумывая, успеет ли к западным воротам города или лучше рвануть напрямик через Старую Таймену к южным, закрывавшимся позже всех. Он уже сворачивал в переулок, когда на улицу въехала кавалькада из полудюжины солдат, на предводителе которых развевался плащ с вышитой на нём алой ладонью, хорошо видной даже в темноте. Лукас придержал коня и ждал, пока они приблизятся к нему, раздумывая, есть ли смысл дать дёру. Потом решил, что нет, потому что тогда его потащат к Дереку силой, а у него не было времени на такую ерунду.
        - Сэйр Лукас из Джейдри? - спросил солдат в плаще патрицианца. Лукас заметил, что на остальных точно такие же плащи, только вышитая ладонь на них сливалась с цветом ткани, поэтому не так бросалась в глаза.
        - К вашим услугам, - сказал он, глядя, как они окружают его. Рука одного из солдат перехватила повод, и гнедой жеребец отреагировал на это не в пример спокойнее, чем недавно вороной.
        - Вы арестованы, - сказал офицер. - Ваше оружие, будьте любезны.
        Шестеро. Все хорошо вооружены и выглядят уверенно. Дорога в переулок перекрыта, площадь тоже, да и городские ворота скорее всего уже заперли. Если даже он сможет удрать от них сейчас, времени особо не выиграет. Разобраться напрямую с Дереком будет, пожалуй, быстрее.
        - Преподобный магистр Айберри едва не опоздал, - заметил Лукас, передавая офицеру свой меч. - Странно, я ждал от него большей расторопности. Не знаете, в чём дело?
        - Никак нет, - хладнокровно отчеканил офицер. - Я не имею никакого отношения к магистру Айберри.
        - Вот как, - сказал Лукас после паузы, потребовавшейся ему, чтобы осознать и принять сложность ситуации. - В таком случае, надо полагать, я арестован именем короля?
        Офицер коротко взглянул Лукасу в глаза и ничего не сказал.
        «Треклятье Ледоруба, - подумал Лукас, когда рука второго солдата взяла узду его коня с другой стороны, - всё-таки надо было напролом через южные ворота».
        Глава 9. Нордем
        - Чего надо?
        В вопросе было столько враждебности, что при других обстоятельствах Марвин даже не стал бы отвечать. Но сейчас темнело, собирался снегопад, Марвин устал и продрог, а ещё у него почти закончилось вино во фляге. Поэтому он постарался, чтобы голос звучал как можно более миролюбиво, и сказал:
        - Еды для меня и моей кобылы, добрый человек. Ну и от крыши над головой не откажусь. Сойдёт и сарай…
        - Ты чей будешь? - перебил мужик.
        Во дворе, за воротами, отделявшими хутор от лесополосы, сердито залаяла собака. Марвин услышал мужской голос, зло прикрикнувший на неё.
        - Мне есть чем заплатить, - сказал Марвин, хотя по его виду мужик должен был признать благородного.
        - Я про это не спрашиваю. Я спрашиваю, чей ты будешь! - повысив голос, повторил мужик. В приоткрытое окошко на воротах Марвин видел только его лохматую чёрную бороду да глаза, подозрительно поблескивавшие в свете фонаря, болтавшегося на ветру.
        Марвин стиснул зубы, стараясь ничем не выдать ни злости, ни растерянности, охвативших его почти в равной мере. Он и глазам-то своим не поверил, когда набрёл на этот хутор, и ему не могло прийти в голову, что хозяева окажутся столь несговорчивы. Чей он будет… о чём вообще толкует этот холоп, Ледоруб бы его задрал?
        - Я дитя Единого, как и ты, - проговорил он наконец.
        Мужик сплюнул и захлопнул окошко.
        Какое-то время Марвин стоял перед запертыми воротами, кутаясь в плотно запахнутый плащ и слушая, как орут друг на друга давешний мужик и какая-то женщина, видимо, его жена.
        - Совсем оборзел, боров старый, он же сказал, что у него деньги есть!
        - Да я прежде сдохну, чем пущу на порог единобожца!
        - Так-таки и сдохнешь с голоду, хрыч поганый, и дети твои с тобой разом!
        Марвин дул на прижатые к губам кулаки и ждал. Дверь в воротах наконец распахнулось.
        - Стоять! - приказал мужик. В одной руке он по-прежнему держал фонарь, а в другой - топор. Марвин окинул взглядом двор. Женщина стояла на пороге, у открытой двери дома, откуда тянуло теплом и светом и доносился капризный детский плач. Грязная девчонка копошилась у собачьей конуры, успокаивая разошедшегося пса. А ещё во дворе стояло двое здоровенных детин, похожих, как родные братья. Они были вооружены - один топором, другой вилами. И смотрели на Марвина.
        - Бабе моей всё денег подавай, хоть бы и от всяких паскуд, - проговорил хозяин, смеряя Марвина взглядом с ног до головы. - Оно и правда, младшенькие жрать просят. Заплатишь?
        - Сколько скажете, - примирительно сказал Марвин. Было очень трудно сдержаться и не порубить эту падаль в капусту, но тогда ему вряд ли удалось бы как следует отдохнуть в этом доме.
        - Так-то оно лучше, - проворчала от ворот жена и пошла в дом. Марвин ступил было во двор, но громадная, как бревно, рука крестьянина преградила ему путь.
        - Единобожец не будет есть за моим столом, - сказал он. - Марра! Тащи сюда лапу.
        Девчонка, оставив пса, без единого слова опрометью бросилась за угол. Её не было с минуту, и всё это время Марвин молча стоял под напряженными взглядами крестьянина и его старших сыновей, думая о том, знают ли в столице, как далеко распространились язычество и непочтительность к королю здесь, на севере.
        Девочка наконец вернулась, неся какой-то предмет, назначение которого Марвин сперва не понял. Только когда девчонка всё так же молча подала предмет отцу, Марвин понял, что это Длань Единого. Небольшая, в локоть длиной, довольно грубо вылепленная из гипса - такие встречались в самых нищих часовнях самых маленьких деревушек. Она была в плохом состоянии: гипс потрескался, местами его покрывала грязь. Крестьянин отдал дочери фонарь, перехватил Длань в освободившуюся руку и сунул её едва ли не в лицо Марвину. И только когда воплощение самого священного символа веры, к которой принадлежал Марвин, оказалось в нескольких дюймах от его лица, он понял, что грязь на Длани - это навоз.
        - Плюнь! - приказал мужик.
        В первый миг Марвин был уверен, что ослышался, и содрогнулся от того, каким чудовищным было то, что ему почудилось. А потом, когда понял, чего от него хотят, без единого слова выхватил меч.
        Он бы срубил руку, удерживающую осквернённую святыню, а потом и голову, обладатель которой смел требовать от него, чтоб он осквернил её ещё больше, но крестьянин оказался готов к такому повороту. Он юркнул в сторону с проворством, неожиданным для его веса, швырнул Длань на землю и замахнулся топором. Его сыновья уже подступали, окружая Марвина со всех сторон. Только открытые ворота за его спиной ещё оставляли путь к отступлению.
        - Родан, что вы там творите?! - закричала из дома женщина.
        - Молчи, дура! - рявкнул мужик, продолжая наступать на Марвина. - Хотела денег, сейчас получишь… Ну, Попрошайкино отродье, нападай, коль уж смел!
        Марвин знал, что, если сейчас он убьёт мужиков, то всё равно не сможет остаться здесь. Разве что ему придётся убить и женщину тоже. И ту нелюдимую девчонку, которая принесла Длань. И всех, кто живёт на хуторе. Скорее всего, это удалось бы ему без труда, ведь они были всего лишь крестьянами, но он опустил клинок, и, по-прежнему держа наступавшего мужика на расстоянии, выскользнул за ворота.
        - Родан, Родан, да ты с ума никак спятил! - кричала женщина. Марвин сделал несколько шагов назад, потом, видя, что мужики не собираются преследовать его, повернулся и быстро пошёл прочь, уводя за собой всхрапывающую кобылу. Ворота за ним захлопнулись, из-за них доносились только жалобные женские причитания, которые он быстро перестал разбирать. Мужики молчали. Марвин подумал, кому повезло больше - им ли, что опомнились, или ему, что они ещё не оголодали до такой степени, чтоб убить и ограбить того, кто просил у них крова.
        А крова ты, благородный мессер, так и не получил, мрачно напомнил он себе. Уже совсем стемнело, одинокий хутор посреди леса жарко манил светящимися окнами, но Марвин уже знал, что и сегодняшнюю ночь проведёт под открытым небом. Уже шестую ночь. Неделю назад он покинул Мекмиллен, углубляясь всё дальше в глушь северных чащоб. И с каждым днём становилось всё холоднее, несмотря на то, что горы остались восточнее. Марвин к ним не приближался - он шёл единственным путём, которым, как он полагал, могли пойти отряды Мессеры. Севернее, не очень далеко, находился форт, в котором она держала временный гарнизон, копивший силы до весны, чтобы, едва сойдёт самый глубокий снег, ринуться на столицу, словно сходящая с гор лавина. Теперь Марвин понимал, что мысль убрать герцогиню до весны была не столь уж глупа. Однако он по-прежнему был уверен, что идея отправить на это дело именно его могла прийти в голову только такой женщине, как Ольвен… а Ольвен, несмотря на все её недостатки, всё же не была идиоткой.
        Когда Марвин думал об этом, что-то напрягалось в нём, и внутренний голос предупреждал, что не его дело рассуждать о том, зачем да куда его послали, коль уж приказ отдан. Но тогда же он вспоминал, как кривил губы его учитель, мессер Лорак, жалуясь отцу, что хотя юный Марвин показывает небывалые успехи в области фехтования, безоружного боя и светского этикета, мозгов у него не намного больше, чем у его коня. Отец огорчался, а Марвин ухмылялся про себя: мессеру Лораку было невдомёк, до чего сметлив конь Марвина. Но, внутренне не соглашаясь с мнением учителя, Марвин тем не менее никогда не пытался это мнение опровергнуть. Ему было довольно того, что никто не мог оспорить его право быть одним из первых рыцарей, и уже одно это подарило ему достаточно врагов и просто достойных противников. Тягаться с кем-либо по части ума Марвину и в голову не приходило.
        Но иногда, время от времени, он думал о всяких вещах, о которых вовсе не полагалось думать юному костолому с куриными мозгами, каковым его когда-то заклеймил учитель. О мыслях своих он никому не рассказывал - да его и не спрашивал никто, с чего бы? Но это порой был отличный способ забыться и не чувствовать холода, голода, боли… а иногда - стыда и страха. И теперь, чувствуя, как ледяной ветер обдирает сведённое морозом лицо, Марвин думал, кому и зачем он принёс себя в жертву, бросив всё и отправившись выполнять приказ короля, не имевший на самом деле никакого смысла. Если бы даже Марвину и удалось обнаружить герцогиню, он вряд ли смог бы убить её - проклятье, да он даже с горсткой крестьян справиться не в состоянии, как только что выяснилось. И не потому, что он плохой воин - треклятье Ледоруба, он очень хороший воин! - а потому, что ему не хватает чего-то ещё… чего-то такого, названия чему он не мог подыскать, но сущность понимал слишком хорошо. Именно это было нужно, чтоб убить Ив из Мекмиллена. Чтобы бросить на погибель её тонущего сына, чтоб размозжить о камень чернявую голову Рыси, чтоб
задушить оруженосца Лукаса Джейдри… чтобы убить самого Лукаса. Решимость? Отчаянность? Подлость? Как ни назови - но этого не было, и Марвин не знал, горевать ему или радоваться. Да, конечно, если б он нашёл в себе достаточно духу, чтоб вырезать весь этот хуторок, сейчас сидел бы у камина в тепле да хлебал горячее вино. Но был бы он счастлив от этого, Марвин сам не знал.
        «Надо, что ли, попробовать как-нибудь, хотя бы чтоб узнать», - подумал Марвин и передёрнулся от отвращения.
        Он обогнул пригорок, отделявший хутор от леса, и развёл костёр с подветренной стороны. Отсюда был виден дымок, поднимавшийся из трубы на крыше хутора, так что и на хуторе дым от его костра наверняка заметят, ну и пусть. Может, хоть совесть заест, что оставили человека за дверью в морозную ночь. «Попрошайкино отродье»… Да это же он о короле Артене, запоздало понял Марвин. Люди на этом хуторе верны герцогине. «Что ж, - мстительно подумал Марвин, - когда мы придём сюда войском будущей весной, я надеюсь, командующий прикажет спалить тут всё дотла. Но будь я проклят, если сделаю это сам, теперь… хотя, наверное, должен. В конце концов, ведь они язычники, и только что на моих глаза они осквернили священную Длань».
        Марвин вздохнул и полез в карман за флягой - там ещё оставалось немного на дне. Из головы у него не шла та замарашка, что притащила «лапу» («Единый всемилостивый», - с содроганием подумал Марвин и осенил себя святым знамением). Забитая такая, напуганная… может, и не при своём уме. Но отца боится. А что ей делать-то? Она ж помрёт без него в считанные дни. Марвин почувствовал укол жалости - не к девочке, а ко всем слабым и убогим, вынужденным мириться с ересью и мятежом, в которых их растили родители. «Нет, - решил про себя Марвин, - я не стану жечь этот хутор, даже если мне прикажут. Я лучше убью всех мужиков, а женщин и детей отведу в ближайший храм Единого. Там они получат и заботу, и кров, а главное, там их души очистят от скверны, которой они отравлены…»
        Что? Что это ты несёшь, Марвин из Фостейна? А ну-ка? Ты не станешь жечь хутор, даже если тебе прикажут? А не предательство ли это? Не бунт ли? Не дезертирство? И тут же - будто лбом о каменную стену приложился - искрами сверкнуло в памяти тело юного Робина, качающееся на нижней ветке дерева… Не дезертирство ли? И о чём думал Робин, когда бежал? Только о том, что боялся, или о том, что хотел разыскать Птицелова, или ещё о чём-то, о чём уже никому никогда не узнать?..
        Марвин сердито заморгал, стряхивая с ресниц снег, и только тогда понял, что снова припустила метель. Ветер пока не очень свирепствовал, но язычки костра были низкими и слабыми. Марвин придвинулся к огню поближе и сжался под нерешительной лаской теплого воздуха, гадая, лучше ли задремать в тепле и свалиться во сне в костёр, или замёрзнуть на безопасном расстоянии от него. Потом снова вспомнил о фляге, полез за ней - и не нашёл. Проклятье, и когда только выскользнула? Марвин дважды перерыл карманы, но фляги не нашёл - только комок пропитанной кровью парусины, невесть как попавший в карман. Марвин мгновение держал его в руках, недоумённо разглядывая, а потом вспомнил и, развернув ткань, вынул мятую потемневшую бумагу с выведенными на ней расплывающимися строчками. Красноватый свет пламени освещал бумагу, и Марвин стал читать, хотя помнил наизусть каждое слово. Память у него всегда была отменная - уж на это-то даже его учитель никогда не жаловался.
        Здравствуй.
        Я надеюсь, ты в порядке и добром здравии. У меня есть кое-какая работа для тебя. Думаю, тебе понравится.
        «Любопытно, ей и впрямь понравилось?» - подумал Марвин, скользя взглядом по строкам, но осознать их смысл уже не успел.
        Сперва он решил, что нападавший всего один. То ли ветер заглушил его шаги, то ли Марвин, пригревшись у огня и задумавшись, попросту прошляпил его приближение. Как бы там ни было, спасло его в который раз то самое чутьё, которым он не так давно хвалился Рыси, прямо перед тем, как раскрыл её обман. Вот и теперь что-то заставило его обернуться - и успеть откатиться в сторону, когда лезвие меча пронзило воздух там, где мгновением раньше была его спина. Марвин перекатился через плечо, вскочил, на ходу обнажая клинок, и отрешённо отметил, что нападавший - не воин, а именно убийца. Воин срубил бы голову, и только вонючий наёмник заколет в спину исподтишка…
        Он вспомнил сверкающий в солнечных лучах наконечник копья, летящий в спину Лукаса из Джейдри, и подумал: так что же, Щенок из Балендора, выходит, что ты - вонючий наёмник, и только?..
        Он отбил несколько атак и отступил к огню на два шага, прежде чем понял, что противник, наёмник он или нет, проворнее его. Что не помешало поганой крысе напасть сзади, под покровом ночи - странно, подождал бы ещё часок, пока я усну… Но в этом не было надобности - враг и так был силён. Может, дело в том, что Марвин за последние дни устал, как собака, но сейчас он отступал, шаг за шагом, и огонь, казавшийся таким робким, уже жадно тянулся к нему со спины, в точности как этот наёмник.
        - Паскуда, - прохрипел Марвин и перешёл в наступление. Он предпринял серию отчаянных, яростных атак на одном выдохе, зная, что это его единственный шанс, но противник выстоял, хотя и отступил. Марвин даже не видел его лица, до самых глаз замотанного тряпками, и почему-то это злило его больше всего. Ещё несколько атак - и он оказался на земле, а следующим ударом его должно было разрубить пополам, но он из последних сил откатился в сторону - прямо в костёр, и клинок только скользнул по его плечу, располосовав мышцы. Марвин поднялся на колени, нащупал меч немеющими пальцами, поднялся, чувствуя, как от бешенства и боли взгляд заволакивает красной пеленой. Его плащ горел. Марвин попытался сбросить его, одновременно отвечая на новую атаку, и у него это не получилось бы, но тут-то и оказалось, что нападавших на самом деле было двое.
        То есть в первый миг Марвин решил, что их двое. Человека, вынырнувшего из темноты по ту сторону огня и с воплем кинувшегося к ним, он принял за ещё одного убийцу, и, несмотря на отчаянность своего положения, едва не расхохотался: надо же, этот трус, даром что хороший боец, оставил себе подкрепление! Хотя ему не нужно было подкрепление, чтобы добить Марвина, но эта очевидная мысль пришла уже после того, как новый нападающий из прыжка приземлился прямо на спину убийце, и они вместе рухнули в костёр. Плащ кого-то из них мгновенно превратился в столб огня. Убийца заорал и попытался стряхнуть с себя врага, но тот крепко оседлал его, не давая выбраться из костра. Руки нового участника драки судорожно сжимали горло убийцы, а тот тщетно пытался выпростать придавленную руку с мечом.
        - Помоги же мне! - отчаянно крикнул спаситель Марвина - и оказалось, что это женщина.
        Сперва он не понял, чего она от него хочет, а потом до него дошло: она ведь тоже не может дотянуться до оружия, стоит ей отпустить горло убийцы, и тот вырвется. Марвин кинулся вперёд, перехватил меч двумя руками лезвием вниз и опустил клинок прямо убийце между глаз. Громко захрустела проломленная кость, хлынула кровь, заливая вялые язычки огня, перекинувшиеся на сложенный рядом хворост. Марвин отрешённо подумал, что теперь так и не сможет узнать, что за лицо было у наёмника, и выдернул меч.
        Женщина вскочила и принялась яростно затаптывать пламя. Огня на её одежде каким-то чудом не было. Марвин тупо наблюдал за ней, пытаясь понять, что ей нужно. Когда от огня не осталось и следа и единственным, что ещё излучало тепло, была горячая кровь наёмника на снегу, женщина остановилась и посмотрела на Марвина. Он вдруг понял, что она боится к нему подойти.
        - Ты, - сказал Марвин. - Опять ты, долбаная сучка.
        Даже в темноте было видно, как она вспыхнула от ярости.
        - Если бы не эта долбаная сучка, твоя башка уже валялась бы отдельно от тела! - гневно выкрикнула она.
        - Чего тебе от меня нужно? - без выражения спросил он, отказываясь признать даже перед собой, что она права.
        - От тебя - ничего. Что мне может быть нужно от тебя , ты, щенок? Лукас был прав, за тобой нужен глаз да глаз. А иначе ты только и знаешь, что вляпываться в дерьмо.
        Он шагнул вперёд и ударил её кулаком по лицу. Он никогда раньше не бил женщин, ещё и кулаком - так, будто она была равным ему по силам мужчиной, которому он бросал вызов. Но Рысь не была равна ему по силам; удар сшиб её с ног, она рухнула в снег, и Марвин вспомнил, как бережно и аккуратно вырубил её в прошлый раз. Тогда он не хотел причинять ей боль. Теперь - хотел.
        Не дав ей опомниться, он схватил её за грудки, рывком поднял и швырнул спиной на землю. Потом надавил коленом ей на грудь, попытался схватить за волосы - и обнаружил, что на ней шапка. Он сорвал шапку, швырнул прочь, вцепился в короткие курчавые пряди надо лбом. В тот миг ему казалось, что он ещё никого и никогда так не ненавидел.
        - Лукас, значит? - процедил он, глядя, как она хватает ртом воздух и извивается под ним, тщетно пытаясь вырваться. - Всё-таки Лукас? Так я и знал…
        - Да, Лукас! - выплюнула она ему в лицо. - Знал он! Что ж ты не убил меня тогда сразу, раз такой умный?
        - Что он тебе говорил про меня?
        Она не ответила, и тогда Марвин, рывком вынув из ножен кинжал, которым не имел возможности воспользоваться в недавней схватке, приставил лезвие к её горлу.
        - Станешь молчать, убью, - сказал он.
        - Что ж сразу не убил? - повторила она.
        Они лежали в темноте, тяжело дыша друг другу в лицо, и под ними расплывалась кровь человека, которого они убили вместе.
        - Что он тебе говорил?
        - Что ты самоуверенный сопляк, которого попытаются убить. И что я должна следить, чтоб этого не случилось.
        - Ты можешь быть собой довольна.
        - Ну ещё бы!
        - Ты бы не убила этого человека без моей помощи.
        - Ты тоже.
        Они снова умолкли. Потом Марвин хрипло спросил:
        - Сколько он заплатил тебе?
        - Не твоё дело! - бросила Рысь.
        - Сколько? - Марвин крепче стиснул её волосы и услышал, как она скрипнула зубами от боли. - Я и так уже должен ему и хочу знать, на сколько вырос долг.
        - Пошёл ты к Ледорубу!
        - Ты же не веришь в Ледоруба, - зло улыбнулся Марвин.
        - Пусти меня!
        Он отпустил её волосы и, перехватив руки, которыми она колотила его в грудь, скрутил их и зажал между своим и её животом.
        - Не зли меня. Ты в этом уже и так преуспела.
        - Чем? Тем, что спасла тебе жизнь?!
        - Я сказал, не зли меня, котёнок…
        Она плюнула ему в лицо.
        Какое-то время они в молчаливом остервенении катались по снегу, пока Рысь не оказалась под ним, скрученная так, что и шевельнуться не могла, только тихонько поскуливала от боли и злости. Марвин понял, что она плачет, и почему-то это потрясло его (что я такого сказал, тупо подумал он), но не заставило ослабить хватку.
        - Сколько? - настойчиво повторил он, вжимая её лицом в снег. - Скажи, сколько, иначе не отпущу.
        - Нисколько! - выдавила Рысь, давясь снегом и слезами. - Ничего! Он ничего мне не заплатил!
        - Почему? Ты ему должна?
        - Ничего я ему не должна! - закричала она, вывернувшись и отняв лицо от земли. Крик прозвучал неожиданно громко, и в нём было столько протеста, ненависти и муки, что Марвин чуть не отпустил её, подумав, что, если бы ему довелось прокричать эти слова, они звучали бы точно так же.
        - Так зачем ты подчиняешься ему? Кто он тебе? Хозяин? Любовник?
        - Отец! - выкрикнула Рысь. - Он мой отец!
        Марвин отпустил её и сел в снег.
        Рысь тоже села, кашляя и отплёвываясь. Она всё ещё плакала, скорее сердито, чем горестно, слёзы текли по щекам, размазывая грязь. Рысь пальцами прочистила рот, снова сплюнула, потом посмотрела на Марвина и сказала:
        - Как же я тебя ненавижу.
        Она поползла на четвереньках к тому месту, где был костёр, и стала шарить вокруг него, будто что-то искала. Мёртвое тело наёмника мешало ей, и она зло отпихнула его в сторону.
        - Отец? - повторил Марвин. - Как это может быть?
        Рысь замерла, потом бросила на него взгляд через плечо. Она всё ещё стояла на четвереньках, её глаза бешено сверкали из-под взлохмаченных волос, и сейчас она, пожалуй, действительно походила на хищного зверя… вернее, зверька. Маленького и злобного. Хорёк, куница - но никак не рысь. Ей лютости не хватало для рыси. Настоящая рысь убила бы его при первой возможности. Ещё там, у озера.
        - Уж как есть, - устало ответила она.
        Рядом взволнованно заржала Ольвен. Марвин совсем забыл о ней. Шатко поднявшись, он, как мог, успокоил кобылу. Потом, ни на что толком не надеясь, полез в седельную суму и - о чудо! - фляжка была именно там.
        «А письмо? - вдруг вспомнил он. - Куда я дел письмо Лукаса к Рыси? Выронил в снег, а может, и в костёр…
        Ну и хрен с ним».
        - На, выпей, - сказал Марвин, протягивая Рыси флягу.
        Та неуклюже поднялась, держа в руках свой короткий меч, сунула его в ножны, взяла флягу и выпила всё до капли. Марвин смотрел, как она пила, и, принимая пустую флягу, всё так же не отрывал от неё взгляда.
        Дочь Лукаса.
        Теперь он сам не понимал, почему не подумал об этом раньше. Его дочь. У неё были его черты лица - нос, скулы, подбородок. И волосы тоже чёрные. Но мало ли в Хандл-Тере черноволосых? К тому же она была курчавой, а у Лукаса волосы прямые. И ещё глаза. Да, главное, почему Марвин не догадался раньше - эти глаза. Они у неё были совсем не такие, как у отца. Тёмные, с глубоким мягким взглядом - не глаза рыси, нет. Глаза рыси были у Лукаса. И она, должно быть, прекрасно это понимала.
        Наверное, подумал Марвин, она очень любит своего отца.
        - Я всё выпила, - сказала Рысь. Она успокоилась, её голос звучал ровно и немножко виновато. Повинуясь нежданному порыву, Марвин провёл ладонью по её щеке, вытирая, а точнее, размазывая по ней слёзы.
        - Ничего, - успел сказать он, прежде чем она ударила его по руке.
        - Попридержи свои… - зло начала она, но Марвин перебил её:
        - Я и не подозревал, что у него есть дочь.
        Это звучало глупо - Марвину никогда не было дела до семьи Лукаса, вполне вероятно, что он, как и большинство рыцарей, имел жену и детей. Но Рысь поняла его слова иначе, и её ответ запутал всё ещё больше.
        - Он тоже. Это был для него, знаешь ли, сюрприз… и не самый приятный, - она невесело рассмеялась.
        - Так ты… - Марвин не смог выдавить слово «бастард», но Рысь сама произнесла его, и в куда более грубой форме.
        - Ублюдок. Ага. Не думаю, что единственный. Но только я одна нашла его и… заставила помнить о себе.
        - Помнить?..
        - Ну, ты же знаешь, он всегда забывает то, что помнить не хочет, - фыркнула она, но совсем невесело, а Марвин подумал: «Знаю? Нет, конечно. Откуда же мне знать?» - Он даже матери моей долго не мог вспомнить. Я из сил выбилась, пока смогла ему доказать, что я действительно его дочь. И, по правде, - она усмехнулась, но в улыбке сквозила боль, - я всё никак не перестану ему это доказывать.
        Дочь Лукаса, снова подумал Марвин. Сперва его женщина - вернее, одна из множества его женщин, - теперь ещё вот это. Судьба определённо слала ему один подарок за другим, а он по-прежнему не знал, что с этими подарками делать. Убить девчонку?.. Но неужели Лукас не понимал, что ему захочется это сделать, когда подсылал её к нему? Или…
        Или неужели - понимал?
        - И часто он просит тебя о таких… услугах?
        - Бывает. Не то чтобы часто, нет… Иногда. И я всегда делаю, как он просит. Мне это нетрудно, я же воин.
        - Да какой ты к Ледорубу воин, - сказал Марвин, вовсе не намереваясь её обидеть.
        Рысь зло зыркнула на него исподлобья и стала хмуро оправлять одежду, сбившуюся во время драки. Марвин посмотрел на неподвижное тело в снегу.
        - Ты знаешь, кто это был? - проследив его взгляд, спросила Рысь.
        Он покачал головой.
        - Вот как здорово, - протянула она. - Тебя то и дело хотят укокошить, а ты ни сном ни духом.
        - То и дело? - обернулся к ней Марвин.
        - Это второй раз уже. Я ж говорю, Лукас был прав…
        - Хватит о нём, - сказал Марвин и мысленно добавил: пока что. - Ты сказала, что меня хотели убить дважды. Когда был первый раз?
        - Вскоре после того, как я выехала за тобой из Уоттерино. Ещё перед тем, как мы познакомились.
        - До гайнели?
        - Ага.
        «Значит, ты спасала меня трижды», - подумал Марвин. Лукас определил свою незаконную и, судя по всему, не слишком любимую дочь мне в телохранители, и она неплохо справлялась с задачей. Вот знать бы только, что было в голове у этого ублюдка, когда он делал это… когда он рисковал ею, чтоб защитить меня. И знал ведь, что защита мне понадобится. Марвину было стыдно признавать, но без этой девчонки он и впрямь уже был бы трижды мёртв.
        - Так у тебя не было никакого своего дела в Мекмиллене.
        - Нет. Только ты.
        - И ты ждала, пока я уеду оттуда, и снова потащилась за мной… и это несмотря на то, что я тебя вырубил. Ты же знала, что я всё понял.
        Она кивнула.
        - Проклятье, Рысь, я же и правда мог тебя убить. И всё ещё могу. Я ненавижу твоего отца.
        Она посмотрела на него с удивлением, словно не понимала, как такое может быть. Марвин тяжело вздохнул и проговорил:
        - И что, ты собираешься так вот идти за мной и дальше?
        - Я обещала ему.
        - Что будешь за мной тащиться, пока не сдохнешь?
        - Пока ты не вернёшься.
        - А если я не вернусь?
        - Вот тогда и буду думать.
        Марвин покачал головой. Здесь было что-то, чего он не мог понять.
        - Рысь, я отправляюсь в форт, где скрывается герцогиня Пальмеронская. Я должен буду попытаться её убить…
        - Чушь какая! - возмутила Рысь.
        - Это приказ моего короля.
        Она смолчала. Марвин настойчиво продолжал:
        - Я должен выполнять приказ, каким бы он ни был. Я буду выполнять этот приказ, бес задери, даже если по ходу дела сдохну сам. Я привык думать, что так правильно. Так что тебе не надо за мной больше идти.
        - Напротив, - возразила Рысь, - очень даже надо. Если ты и дальше собираешься так же глупо рисковать собой на каждом шагу, я должна…
        - Ну ты-то кому должна? Лукас ведь тебе не король!
        - Но я дала ему слово, как и ты - своему королю. И я ему верна.
        «Верна», - эхом прозвучало в мыслях Марвина. А был ли сам он верен своему отцу? Своей семье? Своей невесте? Кому он был верен, кроме своей стервозной королевы и безвольного короля? Единый знает почему, Рысь и впрямь любит своего отца, Лукаса из Джейдри, человека, который вольно или невольно искалечил Марвину жизнь. Она любит его, и этой любви она верна. А Марвину этого не понять, и кто он такой, чтобы её осуждать? Пусть судит Единый, это его дело.
        - Рысь, не надо, - попросил он. - Я понимаю, что ты делаешь… то есть… проклятье, я совсем этого не понимаю. Но ты попробуй понять: я так не могу. То, что тебе приказал Лукас… это унижает меня. Даже если ты действительно… помогла мне. Я не смогу этого долго терпеть, - сказав это, Марвин слегка покачнулся. Глаза Рыси удивлённо расширились, она подхватила его - и тихо вскрикнула, ощутив на руке кровь.
        - Да ты же ранен!
        - Разве? - он и сам не заметил. Чувствовал слабость, но думал, это от усталости и холода, и ещё от изумления - слишком много всего за такой короткий срок. Но у него действительно была распорота рука, и вытекло уже довольно много крови.
        - Грёбаный ваш север, - проворчал Марвин. - Тут будто сама земля хочет моей смерти.
        - Наверное, так и есть. Здешние духи не любят южан, - без улыбки отозвалась Рысь. - Там за пригорком хутор, пойдём, тебя нужно перевязать.
        - Нет уж, сама иди, - огрызнулся Марвин. - Был я там уже. Это хутор язычников, тебе под стать. Вали давай, тебе они будут рады.
        - Да тебя же нельзя одного оставлять. Ты истечёшь кровью, замёрзнешь, да и вдруг этот человек был не один?
        Она, кажется, сама не понимала, что говорит, и как говорит, и до чего же сейчас похожа на своего отца. Единый, теперь каждый её жест, каждый взгляд напоминал Марвину Лукаса. И долго он этого выдерживать не сможет.
        - Рысь, - сказал он, - если ты останешься, я убью тебя. Если ты попадёшься мне на глаза снова, я убью тебя. Если ты ещё раз заговоришь, как твой отец, я вырву тебе глотку живьём, вырежу сердце и отнесу ему. Тогда, может, он сочтёт твою жертву достаточной и наконец тебя полюбит.
        Она смотрела на него, распахнув глаза так широко, как это обычно делают совсем маленькие девочки. Потом прошептала: «Ну и сдохни здесь, мне всё равно», - и уже через несколько мгновений оказалась в седле. Марвин смотрел, как она скачет вверх по холму, туда, где в пасмурное небо поднимался дым.
        Когда тёмная фигурка всадницы скрылась за холмом, он снова сел на землю. Надо было развести костёр, у Марвина оставалось ещё много хвороста, но у него не было сил. Он кое-как перетянул рану, ворча про себя и проклиная древних духов северных земель, а потом лёг, подложив под голову седельную суму, и стал смотреть в небо.
        Он лежал так, почти не чувствуя холода и понемногу начиная дремать, когда со стороны хутора донёсся далёкий, еле слышный крик. И, даже не напрягая слух, Марвин знал, что это кричит Рысь.
        Ему понадобилось несколько минут, чтобы заставить себя подняться. Уж больно спокойно было лежать на снегу, впитывающем его кровь, вытекавшую из рассечённой руки. Марвин взял Ольвен под уздцы и побрёл назад к хутору. Он старался не думать о том, что, не услышь он этот крик, ни за что не поднялся бы с такой уютной, такой приветливой земли, согретой его кровью - ни сейчас, ни завтра утром, ни когда-либо ещё. Это было очевидно, но он гнал от себя эти мысли, потому что они означали, что дочь Лукаса из Джейдри спасла его жизнь в четвертый раз, а это было уже слишком…
        Он теперь он надеялся только, что сможет хотя бы разок ей отплатить.
        Лукаса разбудили вопли. Кто-то надрывно визжал на такой высокой и пронзительной ноте, что звенело в ушах. Человек явно не жалел сил, коих у него осталось предостаточно, что бы с ним там ни делали, и вопли оглушали, даже несмотря на железную дверь, отделявшую камеру Лукаса от тюремного коридора. Лукас морщился, пока вопли не отдалились и наконец не стихли: голосистого арестанта, похоже, увели. Когда всё смолкло, Лукас разобрал, как за дверью громко переругиваются охранники. Он вздохнул и, потянувшись, сел. Проклятье, только умудрился задремать. А может, и не только?.. В камере не было окон, и Лукаса окружал кромешный мрак, не позволяющий делать выводов о течении времени. Сейчас это было, пожалуй, даже к лучшему, потому что если бы Лукас задумался о том, сколько времени теряет, валяясь в этой душегубке, остатки его лояльности к этому мерзавцу Дереку Айберри грозили растаять, как утренний туман.
        В Таймене было несколько тюрем, отличавшихся целями и строгостью содержания. Муниципальная тюрьма города предназначалась главным образом для простолюдинов и всякой швали, нарушивших закон в столице или её окрестностях. Эта тюрьма всегда была переполнена, поэтому дорога из неё вела одна: на виселицу. Случалось, туда попадали и благородные мессеры, учинившие пьяный дебош в местной таверне, но их почти сразу отпускали, в худшем случае взыскав штраф. Во времена бурной юности Лукас не раз и не два сиживал в той каталажке. Ему это даже нравилось: начальник стражи отменно играл в карты.
        Ещё одна тюрьма содержалась при ордене патрицианцев и располагалась, по слухам, в подземных галереях Первопрестольного храма. Туда попадали колдуны, еретики и особо упорные язычники, подрывавшие авторитет ордена или замеченные в особо гнусных кощунствах. Формально эти подземелья значились не столько тюрьмой, сколько исправительным домом для заблудших душ. Люди оттуда либо не выходили вовсе, либо, что случалось реже, выходили твёрдо убеждёнными в истинности и благости Единого, а также Святого Патрица и всех его смиренных слуг, в частности и тех, что полгода кряду выламывали новообращённому пальцы. В последнее время ходили слухи, что аресты учащаются, поводы к ним становятся всё ничтожнее, а приговор для особо упрямых с пожизненного заключения в отдалённом монастыре всё чаще заменялся на публичное четвертование. Этим заведением заправляли патрицианцы, и Лукас подозревал, что Дерек был не последним из тех, кто подписывал приговоры заключённым. Поэтому при аресте он почти не сомневался, что именно туда его и определят. И только когда его конвоиры проехали мимо храма Первопрестола и направились к
королевскому замку, Лукас понял, что дело дрянь.
        В Таймене была ещё одна тюрьма. Она располагалась в башне за стенами королевского замка и охранялась не менее усердно, чем покои самого короля. В верхней части башни ждали следствия и приговора люди, заподозренные в государственной измене, и поводы к таким подозрениям могли быть ещё более нелепыми, чем причины для арестов еретиков. В нижней же части башни проводились допросы. Эта тюрьма именовалась Королевской, потому как считалось, что её заключённые - личные враги короля. Народ был уверен, что врагов у короля почти нет, ибо казни заключённых Королевской Башни производились очень редко. Но это только потому, что лишь ничтожная часть арестантов доживала до суда.
        Именно туда-то Дерек и запроторил Лукаса, и всё время, пока его везли в тюрьму и оформляли как заключённого, он ломал голову над тем, какого беса всё это может значить.
        Он хотел сбежать, наплевав на договорённость с Дереком. Старый паскудник решил показать ему, кто тут главный, хотя, без сомнения, прекрасно понимал, что данное Лукасом слово ровным счётом ни к чему его не обязало. Если бы дело было лет десять назад - другой разговор, но с того момента, когда Дерек поставил себя на позицию представителя ордена, на честность Лукаса он мог больше не рассчитывать. И понимал ведь это, наверняка понимал… К чему же тогда вся эта показуха?
        Лукас вздохнул и прикрыл глаза, хотя особого смысла в этом не было: мрак и так стоял непроглядный. В камере не было не только окон, но даже топчана - только пучок прогнившей и провонявшей соломы. От стен тянуло могильным холодом, от сырости земляного пола начинало крутить суставы. С того момента, как закрылась железная дверь, никто не приходил к Лукасу, ему ни разу не дали ни еды, ни воды, а, судя по ощущениям, прошло никак не меньше десяти часов - и это не считая того, что он проспал. Походило на то, что о нём попросту забыли. «Проклятье, ну, преподобный Дерек, вы у меня дерьма тоже сполна хлебнёте, - думал Лукас с холодной яростью, кутаясь в плащ, который ему почему-то оставили. - Я тебе не щенок сопливый, чтоб меня такими методами уму-разуму учить… Любопытно, а как бы на подобное отреагировал Марвин, - и от этой мысли ему вдруг сделалось весело. - Вот ему-то как раз пошло бы на пользу, вероятно. Парню явно есть над чем подумать… а о чём, по мнению Дерека, должен подумать я?»
        Несмотря на сырость, злость и смутную тревогу, Лукас снова попытался уснуть, но тут наконец заскрежетал засов. К тому времени, когда на пороге возник щурящийся в свете факела стражник, Лукас уже стоял на ногах.
        - На выход, - сказал солдат. Лукас вышел из камеры. В караульной ждало ещё двое стражников, на сей раз без патрицианских плащей. Лукас позволил себя обыскать и беспрекословно двинулся за конвоирами.
        Они прошли с дюжину шагов узким тёмным коридором, по обе стороны которого тянулись глухие железные двери, и остановились напротив стальной решётки. Стражник, шедший первым, отпер увесистый замок на ней и, просунув факел в дверной проём, высветил ступени, почти сразу же терявшиеся в темноте.
        Ступени вели вниз.
        «Проклятье, как же всё это интересно и замечательно», - со всё возрастающей яростью думал Лукас, спускаясь по винтовой лестнице. Один из стражником держал ладонь на его плече, Лукас вполне верил, что из заботы: нехорошо бы получилось, если бы заключённой свернул себе шею на этих ступенях прямо по дороге на допрос. Что они идут на допрос, Лукас уже не сомневался: в подземной части башни находились только камеры пыток.
        Они прошли не меньше пяти витков лестницы, когда Лукас снова услышал вопль, разбудивший его четверть часа назад. Звучал он теперь, правда, потише: то ли двери тут были толще, чем во временных камерах, то ли у парня силёнок поубавилось. Спустившись в самый низ, они прошли мимо двери, из-за которой доносился вой, и Лукас подумал, который же это по счёту допрос. Явно ведь не первый, раз парень так орал, пока его сюда волокли.
        - Гнида, - процедил сквозь зубы один из конвоиров и сплюнул. Лукас не стал спрашивать, кого он имеет в виду. Он вообще ничего не спрашивал, и знал, что стражники ему за это признательны.
        - Куда сказали, в Большой? - спросил стражник, шедший первым, у замыкавшего.
        - Ага, в Большой.
        - Чего, и этого тоже? В очередь их там, что ли, выстраивать?
        Стражники загоготали, впрочем тихо. Быстро смолкли и наконец остановились напротив двери в конце коридора. Шедший первым стражник постучал. Дверь открылась. В коридор вырвался красноватый свет и звуки, явно не способные поднять Лукасу настроение.
        - Заключённый доставлен, ваше благородие, - отрапортовал стражник.
        Ему не ответили - по крайне мере, вслух. Но конвоиры и без того знали, что делать. Жёсткая пятерня упёрлась Лукасу в спину. Он переступил порог и оказался в просторном помещении, разделённом надвое длинной деревянной скамьёй. В передней части зала располагался помост, на котором за дубовым столом сидел немолодой усталый мужчина в тёмном одеянии. У его ног примостился секретарь за конторкой, усердно скрипевший пером. Задняя же часть зала представляла собой самую обычную, неприметную, заурядную пыточную камеру. Беглого взгляда Лукасу хватило, чтобы заметить жаровню, дыбу и нечто, отдалённо напоминающее «железную деву». Было много чего ещё, но всматриваться как-то не хотелось, тем более что почти на каждом из этих орудий терзалась очередная жертва. Палачей было трое, работали они споро, не покладая рук. Лукас вряд ли был способен оценить их усердие, поэтому предпочёл повернуться к помосту и усталому человеку на нём. Он по-прежнему молчал. В подобных ситуациях это самое безопасное, хотя, надо признать, именно в такие ситуации Лукасу ещё попадать не доводилось.
        - …и полным признанием указанной вины, - закончил усталый человек и посмотрел на секретаря. - Давайте.
        Секретарь промокнул чернила, аккуратно встряхнул пергамент и подал его начальнику. Тот подписал, не глядя, и, отложив на край стола, утёр платком выступившую на лбу испарину.
        - Скажи, чтоб огня убавили, - обратился он к секретарю. Тот передал приказ палачам - ему приходилось кричать, чтобы заглушать стоны заключённых. Один из палачей тут же принялся возиться с жаровней. Лукас терпеливо ждал, чего нельзя было сказать о его конвоирах.
        - Ваше благородие, заключённый доставлен!
        - Да вижу, - раздражённо бросил чиновник. - Приказ давайте.
        Стражник передал ему бумагу, содержимое которой интересовало сейчас Лукаса больше, чем кого-либо из присутствующих. Чиновник пробежал документ глазами и изменился в лице.
        - Это по королевскому делу, - сказал он и, подняв голову, закричал сам, перекрывая наполнявшие камеру стенания: - А ну-ка живенько освободите там место! Кортон, ты, да! Снимай его уже, довольно. Этого вот бери.
        - Могу ли я узнать, в чём меня обвиняют? - спокойно осведомился Лукас. Чиновник только отмахнулся: мол, всему своё время.
        Шестифутовый детина по имени Кортон проволок мимо него нечто, не так давно ещё бывшее человеком, и со свойственной одним только палачам бережностью передал его на руки конвоирам Лукаса.
        - Ноэл из Сойерса, - сообщил им чиновник. - В камеру, до дальнейших распоряжений.
        Двое стражников вынесли бесчувственное тело, третий вышел следом. Дверь за ними закрылась.
        - Лукас из Джейдри, стало быть, - пробормотал чиновник, не выпуская бумаги из рук. Потом кивнул палачу: - Подготовьте.
        - Ваш плащ, мессер, - вежливо проговорил палач. Лукас молча сбросил плащ с плеч. Палач принял его, привычно ощупывая качество ткани, удовлетворённо улыбнулся. - Теперь жилет… так… теперь сапожки пожалуйте…
        «Ну уж хрена с два я буду стоять босиком на камне и слушать, что ты там будешь бубнить», - яростно подумал Лукас и твёрдо, но всё так же ровно произнёс:
        - Я хотел бы добровольно ответить на все ваши вопросы, мессер.
        - Ваше благородие, - прошипел секретарь. Лукас даже не взглянул на него. Чиновник вскинул брови.
        - Неужели? - заинтересовался он. - Ну, давайте, расскажите мне, как убивали короля.
        Ничего себе… Да, лихой поворотец. Неужто король и вправду убит? Тогда неудивительно, почему капитан патрицианской стражи, арестовавший Лукаса, смолчал в ответ на вопрос, чьим именем производится арест… Именем мёртвых не арестовывают.
        - Не будете рассказывать? Вот видите, - поморщился чиновник. - Чего время-то даром терять. Кортон, начнём с тисков.
        - Сапожки, мессер, - угрожающе повторил палач, и по его тону было совершенно очевидно, что он готов перейти от слов к делу.
        Именно в этот момент Дереку и полагалось появиться на сцене, но его не было. Лукас ощутил старое, давно забытое чувство тихонько скребущейся в кишках паники.
        - Я готов отвечать, - сказал он, не пытаясь сбросить руку палача, уже сжавшую его плечо.
        Чиновник оторвался от изучения бумаги.
        - Правда?
        - Истинная правда, мессер. Расскажу всё, что знаю.
        - Вы признаёте, что принимали участие в убийстве нашего светлейшего монарха, его величества короля Артена?
        «Вот почему были закрыты ворота», - подумал Лукас, а вслух сказал чистую правду:
        - Вряд ли есть смысл это отрицать.
        - Вы понимаете, чем вам грозит это обвинение в случае, если ваша вина будет доказана?
        - Разумеется.
        Разумеется, бес подери. И разумеется, если всё это взаправду, если это не извращённые шуточки Дерека, в чём Лукас начинал сомневаться, тогда не имеет никакого значения, что и как он будет говорить, - живым ему отсюда так и так не выйти. Разве что на эшафот…
        - Приятно видеть здравомыслящего человека. Такое отрадное разнообразие, - вздохнул чиновник и кивнул палачу. Рука с плеча Лукаса убралась. Стало немного полегче. Чиновник бросил бумагу на стол и откинулся на спинку кресла.
        - Начните, пожалуй, с роли Селест из Наворна. Меня интересуют самые мельчайшие детали, в которые вы, без сомнения, были ею посвящены.
        Селест? Проклятье, а она-то каким боком в этом замешана?! Так, значит, надо врать. Причём правдоподобно. А это сложно, ведь Лукас не знал даже, как именно убит король.
        - Я полагаю, роль месстрес Селест из Наворна в этом деле ограничивается лишь исполнением приказа.
        - Несомненно, - сухо рассмеялся чиновник. - Мессер, если вы будете давать такие ответы, то всё-таки окажетесь на дыбе. Не пытайтесь делать из меня дурака.
        У одного из заключённых за спиной Лукаса вырвался сдавленный крик, тут же перешедший в протяжный скулёж. По голосу нельзя было даже понять, мужчина это или женщина.
        Лукас снова заговорил, стараясь не выдать того, с каким тщанием взвешивает каждое слово:
        - Если бы ваше благородие изволили дослушать меня до конца, то обнаружили бы, что, говоря так, я имею в виду нечто иное, чем то, что вы уже, без сомнения, устали слушать.
        - То есть? - приподнял брови чиновник. Формулировка ему явно понравилась.
        - Вашему благородию лучше кого-либо известно, что утверждение, кое вы слышите от большинства арестованных по этому делу, есть лишь следствие их преступного сговора с целью навести правосудие на ложный след. Однако истинный устроитель этого преступления тем не менее всё ещё на свободе, как бы вас ни пытались убедить в обратном.
        Лукас остановился, незаметно переводя дыхание и заодно следя, какой эффект производят его слова. Вроде бы всё шло неплохо: чиновник явно был умилён тем, что арестант оказался столь покладист, и вместо до смерти надоевших воплей о невиновности перешёл на родную для чиновника манеру речи. А кроме того, похоже, Лукас попал в точку. Ну да это было предсказуемо: настоящие убийцы короля, без сомнения, действительно загодя приготовили легенду о том, на кого бы всё это спихнуть в случае провала…
        «Ледоруб задери, а если на меня?» - внезапно подумал Лукас, холодея. Но каким образом? Он был уверен, что против него нет даже косвенных улик, не считая любовной связи с Селест.
        - Продолжайте, - милостиво разрешил чиновник.
        И Лукас продолжил бы, хотя и неизвестно, долго ли бы ему удалось морочить голову судье, но тут наконец явился Дерек.
        Он вломился в пыточный зал молча, мрачный, как туча; его алый плащ магистра развевался от чеканной поступи, которой он отмерял расстояние от дверей до помоста. При виде его чиновник и секретарь в испуге вскочили - похоже, они знали норов преподобного Дерека не понаслышке. Дерек остановился у самого стола, напротив Лукаса, и коротко посмотрел ему в глаза. Тот ответил спокойным прямым взглядом. Дерек повернулся к чиновнику.
        - По какому праву этот допрос не согласован со мной? - проговорил он, и его голос отозвался гулом под низкими сводами камеры. Даже палачи оторвались от своих кровавых занятий и обернулись, почувствовав, что обстановка накаляется.
        - Преподобный Дерек, - заелозил судья, - но вы же самолично подписали санкцию…
        - Молчать, - голос Дерека был куда как холоднее стены, привалившись к которой Лукас провёл последние несколько часов. - Вам превосходно известно, каких именно заключённых санкция касалась, а каких - нет.
        - Но они проходят по одному делу…
        - По всей видимости, мессер Ресток, Верховный магистр поспешил с вашим назначением на этот пост. Предполагалось, что место старшего судьи Королевской Башни займёт человек, умеющий читать. Я вынужден буду отрапортовать о вашей некомпетентности.
        У чиновника тряслись губы. Дерек молча повернулся к Лукасу.
        - Следуйте за мной, - бросил он и, не дожидаясь ответа, пошёл к двери.
        Лукас повернулся к палачу и молча указал на свой плащ и жилет, аккуратно сложенные в стороне. Палач скривился, посмотрел было на чиновника, но тот, не обращая на него внимания, всё лепетал слова оправдания в каменную спину Дерека, поэтому палачу оставалось только с недовольным вздохом вернуть Лукасу его вещи и, ворча, вернуться к дыбе. Его широкая сутулая спина была последним, что выхватил взгляд Лукаса, прежде чем он отвернулся и вышел вслед за Дереком.
        Снаружи наконец стало полегче. Лукас обнаружил, что пронзительный холод коридора после натопленной жаровнями камеры пыток воспринимается, будто ласковый дождь засушливым летом.
        - Ещё позже прийти не мог? - даже не пытаясь скрыть ярость, спросил он. Дерек, не останавливаясь, шагал вперёд, к лестнице, ведущей наверх.
        - Я не знал, - после недолгого молчания ответил он. - Мне всего четверть часа назад доложили, что ты здесь.
        - Да неужто?
        «Проклятье, проклятье, - подумал Лукас, - да что это со мной, откуда эта злость и… эта паника, всё ведь уже позади, всё обошлось». Но было поздно: Дерек, изумлённый его тоном, остановился так резко, что Лукас едва не налетел на него в тесном коридоре. Когда он обернулся и посмотрел Лукасу в глаза, на мгновение тот поверил, действительно поверил, что Дерек говорит правду. И на это мгновение ему стало до того жутко, что у него помутнело в глазах. Всё так и есть. Дерек ни при чём. Он не знал. И если б не узнал, меня бы там…
        - Ты, кажется, взмок, - как-то странно сказал Дерек. Лукасу стоило огромного труда сдержаться и не дать ему в морду.
        - Там, знаешь ли, дров не жалеют, - сухо ответил он.
        - Лукас, они ничего не сделали бы тебе, - проговорил Дерек так, будто уж и не знал, как его успокоить. - Это чистая случайность, что я узнал так поздно. В самом худшем случае…
        - В самом худшем случае ты снял бы меня с дыбы, - сказал Лукас. - Кирку Ледоруба тебе в зад, Дерек, так, значит, патрицианцы заправляют и Королевской Башней тоже.
        - Это ещё что такое?
        - Что именно?
        - Про кирку Ледоруба.
        - Что, теперь прогуляемся в тюрьму Храма, где ты отрежешь мой богохульный язык?
        - Вряд ли в этот раз. На сегодня с тебя хватит.
        - Я тронут твоей заботой.
        Дерек молча зашагал дальше. На вопрос Лукаса он так и не ответил. Впрочем, это было очевидно. Лукас поднимался по лестнице и думал, входило ли в планы Дерека информировать его столь полно, или, может быть, всё это было устроено с таким расчётом, чтобы Лукас узнал необходимое - не больше и не меньше. Ещё он думал, какова вероятность того, что Дерек преуспел в искусстве лицемерия куда как больше самого Лукаса, и всё это было просчитанным спектаклем от начала до конца. Ничего бы ему не сделали, конечно… конечно. Он ведь нужен Дереку. Король мёртв, и патрицианцам необходима раскаявшаяся Мессера. «А с чего это он вообще взял, что я сумею заставить её раскаяться, - с внезапным сумасшедшим весельем подумал Лукас. - Я ведь даже запудрить мозги заурядной канцелярской крысе не могу. Наложил в штаны, как последний сопляк… Как только подумал, что всё всерьёз, - наложил ведь. Ну-ка, Лукас, давай начистоту: сколько бы ещё тебе удалось дурачить этого щуплого недоноска, если бы Дерек не подоспел? Четверть часа? Полчаса, час? Но ты не сумел бы заставить его выпустить тебя оттуда. Потому что уже только от одних
звуков и запахов, которые ты там слышал, тебе кишки сводило, просто в тот момент об этом нельзя было думать, нельзя… Что-то новенькое, а? Бояться тебе прежде не приходилось. Эх, Лукас, неужто ты на старости лет настолько раскис?
        И, - думал он, - неужто Дерек достаточно умён, чтобы наглядно показать мне всё это? Показать мою слабость, унизить меня и пристыдить? Чтоб захотелось доказать - хотя бы самому себе, - что я по-прежнему не лыком шит… Что я по-прежнему Птицелов, и притащу тебе твою Мессеру на раз-два, делов-то, она всего лишь баба, а с бабами это всегда просто, даже слишком просто.
        Дерек, паскуда, если так ты и рассуждал, то я снимаю шляпу и покоряюсь в немом восторге. В точности как покорился Селест».
        - Что с Селест? - спросил Лукас и тут же подумал, что этим вопросом выдал себя со всеми потрохами. На месте Дерека он улыбнулся бы, просто не смог бы сдержаться - ну ещё бы, такой триумф… Но Дерек по-прежнему шёл не оборачиваясь, поэтому Лукасу оставалось лишь проклинать мерзавца, всё же отдавая ему должное. Это была единственная причина, по которой он его всё ещё не убил.
        Когда они вышли из башни, Лукас увидел, что стоит ночь. У ворот ждали двое коней, хотя его лошадь исчезла, как и его оружие. Спрашивать об их судьбе сейчас было не время.
        У замковых ворот они прошли тщательный досмотр - даже Дерека обыскали на предмет непонятно чего, но всё же пропустили. Выехать из замка, судя по всему, было не проще, чем въехать в него.
        От ворот они припустили галопом и ехали так до самого города. Дерек привёл Лукаса в тот самый дом, где он впервые увидел Селест, прислуживающую за столом. Этой ночью им никто не прислуживал, разливать пришлось самим, и Лукас не без удовольствия отметил, что руки его ничуть не дрожат.
        Они выпили трижды, прежде чем кто-либо из них заговорил. Дерек выглядел потрясённым и подавленным. Лукас его не торопил. Ему самому было о чём подумать.
        - Ты собрался нарушить наше соглашение очень не вовремя, - сказал Дерек наконец. В словах не прозвучало осуждения, только досада.
        Лукас слегка приподнял брови, приглашая к развитию мысли. Спорить и оправдываться он не собирался. К тому же - хотя думать об этом ему хотелось сейчас меньше всего - он ещё не до конца оправился от впечатлений прошедшего дня и вряд ли мог полностью себя контролировать. Так что пока можно и помолчать.
        Дерек, однако, не стал продолжать. Он поставил недопитый кубок на стол и, заложив руки на спину, принялся мерить комнату шагами. Ставни были закрыты наглухо, ровные язычки свечей тянулись к потолку и колебались, только когда Дерек проходил мимо.
        - Так, значит, король убит, - сказал Лукас наконец. Это не было вопросом, скорее, новой попыткой заставить Дерека разговориться. И эта попытка, в отличие от предыдущей, удалась.
        - Убит, - повторил Дерек, как будто не в силах поверить в то, что сам говорит. Он кивнул, будто подтверждая это ещё раз, и снова повторил: - Убит. Несмотря на то, сколь ловко это обставлено как несчастный случай.
        - Несчастный случай?
        - На охоте. Король выпал из седла, проезжая мимо ущелья. По свидетельству очевидцев - не просто выпал, вылетел. Лопнула подпруга. Но, во-первых, уж в слишком удачном месте это произошло; во-вторых, на месте разрыва подпруги есть следы надреза; и в-третьих, король был пьян.
        - Пьян? - Лукас рассеянно взглянул на полупустой кубок, оставленный Дереком на столе. - Артен не пьёт.
        - Я знаю.
        Дерек подошёл к окну и задёрнул портьеру. Смысла в этом на первый взгляд не было никакого… по крайней мере для Лукаса. Сигнал тому, кто наблюдает за ними из соседней комнаты? Глупо - слишком уж явно для сигнала. Если только Дерек не пытается намеренно сделать вид, будто именно с этой минуты их разговор будет по-настоящему конфиденциален…
        - Слишком много факторов риска, - пожал плечами Лукас. - Это вряд ли было спланировано как убийство. Возможно, его хотели только покалечить.
        - Разве я говорил, что это было спланировано как убийство?
        - Не ты. Тот тип из Королевской Башни мне сказал. Вернее, спросил.
        Дерек поморщился. Лукас послал ему лучезарную улыбку.
        - Хочешь сказать, мне сболтнули лишнего? - невинно поинтересовался он.
        - Теперь это не имеет значения, - Дерек хмуро взглянул на него. - Ты четвёртый человек в этом городе, который знает обстоятельства смерти короля.
        - Я должен проникнуться осознанием своей исключительности?
        - Достаточно держать язык за зубами.
        Лукас расхохотался. Интересно, показался ли Дереку этот смех неестественным?
        - Какого беса, Дерек, ты же прекрасно знаешь, что меня бесполезно о чём-либо просить!
        - Знаю, разумеется, - сухо сказал Дерек. - Я и не прошу.
        Лукас перестал улыбаться.
        - С каких это пор ты начал раздавать мне приказы?
        - С тех пор, как мы заключили сделку.
        - Я не заключал с тобой сделок. Я просто выслушал тебя… в тот раз. О большем мы не уславливались.
        - Лукас, сучий ты потрох, ненавижу, когда ты начинаешь вот так передёргивать.
        Лукас снова развеселился:
        - Ну а по-другому ведь со мной не выходит, так?
        - Может, стоило бы и попробовать по-другому. Например, оставить тебя в Королевской Башне и дать познакомиться с дыбой.
        - Дерек, - сказал Лукас, прикрыв глаза, - неужели ты действительно думаешь, что меня бы это… м-м, перевоспитало?
        - Почему бы и нет? Я знал не так уж много людей, к которым в подземельях Храма не находили бы подхода.
        Теперь он прямо, открыто угрожал. Лукас смотрел на него сквозь опущенные ресницы и пытался понять, зачем. Пытается исподволь убедить, что не имеет никакого отношения к сегодняшнему аресту Лукаса? И что только может сделать то, что сегодня едва не сделала королевская охранка? Обряженная, тем не менее, в плащи патрицианцев…
        - Вы многих за сегодня сцапать успели? - спросил он.
        К его облегчению, Дерек не стал притворяться, будто не понял вопроса.
        - Многих. Вот только толку от них маловато. Все следы ведут к королеве, но именно это меня и настораживает.
        - Ольвен? Так это её рук дело?
        - Её величество снова беременна. И, как ты понимаешь, снова не от своего супруга. Наши осведомители, близкие к королеве, доносили о том, будто она болтала, что ей-де надоело рожать тайком, и что на этот раз у неё будет сын, и она увидит его на троне, чего бы ей это не стоило. И судя по всему, Артену было известно о её беременности. Есть свидетели их ссоры. Они были наедине, но король кричал так, что слышно было на весь этаж. Грозился запереть королеву в монастырь. О причинах ссоры ни он, ни она не распространялись.
        - Ясно, - кивнул Лукас, пытаясь понять, зачем Дерек посвящает его в такие подробности. - Стало быть, мотивы у неё были.
        - Не просто мотивы. Насущная необходимость. Она не могла ждать, пока Артен объявит её прелюбодейкой, а её ребёнка - бастардом. Ей нужно было по меньшей мере вывести короля из игры. Возможно, покалечить, а затем тихо и осторожно отравить во время лечения. Если бы произошло так, смерть Артена не вызвала бы особых подозрений. Но сейчас это выглядит именно как убийство, причём просчитанное и невероятно дерзкое. Хотя, скорее всего, убийцам просто повезло… точнее, напротив, очень не повезло.
        - Совет баронов знает?
        - Никто не знает. Это случилось вчера утром. Верховный магистр принял решение не оповещать ни народ, ни Советы о смерти короля, пока мы не сможем с уверенностью назвать наследника, иначе мы дождёмся повторения Стодневного Хаоса.
        - Алектио? - предположил Лукас.
        - Нет. Он всего лишь кузен короля, причём по материнской линии. Если признать его претендентом, то в очереди он не первый.
        - А кто первый? Возможный сын Ольвен?
        - Ни в коем случае. Даже если у неё родится мальчик, магистрат никогда не позволит ему сесть на трон. Мы-то знаем, что в нём нет крови Артенитов. А иных причин сохранять за Ольвен трон, особенно после случившегося, у нас нет.
        - Кто же тогда?
        - Сын Артеньи, конечно.
        Лукас посмотрел на него с удивлением.
        - У герцогини есть сын?
        - Сейчас она на седьмом месяце беременности. Судя по косвенным признакам, ждёт мальчика. Он сядет на трон, но сама Артенья будет либо казнена, либо сослана в монастырь. Нет никакой возможности сделать её регентом при сыне, потому что она подняла мятеж против своего брата, законного властителя Хандл-Тера и ставленника Единого на этой земле. Такие грехи не смываются. Ни один из Советов никогда не примет такую королеву. Не говоря уж о том, насколько это подорвёт авторитет ордена.
        - Вы высоко нацелились, да, Дерек? - негромко спросил Лукас. Он не ждал правдивого ответа на этот вопрос, да и вовсе никакого ответа не ждал. Но он знал, что Дерек поймёт его, и этого было довольно. В конце концов, именно эта возможность с полуслова понимать мысли и цели друг друга создавала между ними связь, которая не прервалась даже с прекращением дружбы.
        Дерек промолчал, и Лукас подумал: знать бы, во что превратится орден патрицианцев через десяток лет… хотя, впрочем, наверное, не знать этого - спокойнее.
        - Ну и как на всё это смотрит Алектио? - как ни в чём не бывало поинтересовался Лукас, так, будто не было его вопроса и молчания Дерека в ответ.
        Тот охотно согласился возобновить игру:
        - Именно это мы сейчас и пытаемся выяснить. Вполне вероятно, что это он, а не Ольвен стоит за смертью короля. Возможно, угроза для жизни Артеньи стала слишком серьёзной, и он решил ускорить события, хотя это для него и нехарактерно… Но он не знает, что герцогиня ждёт ребёнка. Наследника.
        - Если бы знал, убил бы её первой, - закончил за него Лукас.
        - Именно. И теперь убьёт непременно - у него пропали все причины не делать этого. В случае смерти герцогини Алектио останется единственным живым Артенитом, наиболее близким к трону. Но поскольку король убит так…
        - Топорно, - подсказал Лукас. Дерек скривился.
        - Это я и хотел сказать. Алектио куда как выгоднее не убивать Мессеру, а добиться её публичного отречения. Две смерти королевских особ подряд, ещё и подозрительно выглядящие, могут вызвать в Общинах бунт. А мы сейчас к нему не готовы - после осенней кампании казармы, да и казна, полупусты…
        - Никак не могу понять, на чьей ты стороне.
        - Я на стороне ордена, Лукас. Разве это не очевидно?
        Лукас коротко улыбнулся.
        - Хорошо. Но тогда на чьей стороне орден? Помнится, прежде вы поддерживали графа…
        - До тех пор, пока он не стал вести себя как последний дурак. Я говорил, что Хандл-Теру сейчас не нужен железный кулак, но и обмякшая от золотушницы клешня ему тоже без надобности.
        Лукас предпочёл оставить это замечание без комментария, но про себя подумал, что смещение короля-импотента ради короля-наркомана - и впрямь спорное решение.
        - И теперь в любом случае нам нужна Артенья, - Дерек вздохнул и прямо посмотрел на Лукаса. - Живая. Невредимая. Беременная, либо с младенцем на руках. Готовая служить своей стране и своему Богу. Если выяснится, что Алектио не замешан в смерти короля, Артенья отречётся, а о существовании её сына никто никогда не узнает. Если нет, она станет матерью короля при Ольвен в роли регента.
        Лукас сухо усмехнулся.
        - Вот смеху-то будет, если Артенья родит девочку.
        Дерек посмотрел на него без выражения.
        - Это будет патовая ситуация. Тогда, видимо, произойдёт смена династий, а это означает гражданскую войну. Стодневный Хаос покажется нам всем праздничной ярмаркой. И тебе тоже, Лукас.
        - Помилуй, я-то тут при чём? - улыбнулся тот. Дерек раздражённо бросил:
        - Это ты мне скажи. Я так спешил вытащить тебя из Королевской Башни, что не разобрался толком, какого беса ты там оказался. Тебя считают причастным к убийству короля, так что сейчас, пожалуй, лучшее время и место для исповеди.
        - Я исповедался меньше месяца назад. Тебе лично, - запротестовал Лукас.
        Дерек шутку не воспринял.
        - Ты наверняка знаешь, почему тебя арестовали.
        «О да, я знаю… ещё бы мне не знать, мать твою, хитрый ты лис. Это ты отдал приказ, но обставил всё так ловко, и теперь так умело строишь невинность, что уличить тебя нет никакой возможности. Теперь я должен быть тебе благодарен за спасение, ещё и терзаться чувством вины от того, что пытался сбежать из города… и ещё я должен доказать самому себе, что там, в Башне, просто поддался панике - или, напротив, слишком усиленно пытался ей не поддаться, чтобы думать о чём-либо ещё. Как ни крути, ты загнал меня в угол, Дерек, я теперь сделаю всё, что тебе нужно, потому что это нужно и мне самому».
        - Ты куда лучший Птицелов, чем я, - сказал Лукас.
        - Не уходи от ответа.
        И он не стал.
        - Я знаю, что в этом деле замешана Селест. И ты это, кстати, тоже знаешь. Так зачем спрашиваешь?
        - Селест из Наворна? - переспросил Дерек так, будто не слышал уже сегодня от Лукаса её имени. - Какое отношение ты к ней имеешь?
        - Проклятье, Дерек, я с ней сплю. Давно ли и как часто, ты наверняка знаешь лучше, чем я сам, потому что иногда я бываю пьян и теряю ощущение реальности.
        Дерек не стал разыгрывать удивление (это было бы просто пошло), но и не кивнул в ответ.
        - Так… и они предположили, что она посвящала тебя в детали. Что ж, вполне возможно, - он хмыкнул, будто подтверждая какую-то собственную мысль. Лукас подумал, что самое время спросить прямо:
        - А она-то как в это ввязалась?
        - Ты правда не знаешь? Она фактически организовала всё дело. Дурманящее зелье для короля, егерь, прокладывавший маршрут охоты тем утром, конюший, подрезавший подпругу… Она выступала своего рода координатором и, надо сказать, справилась неплохо.
        - И ты не знал об этом? - медленно спросил Лукас.
        Дерек уставился на него, как на сумасшедшего.
        - Ты подозреваешь, что орден замешан в убийстве короля? - спросил он как-то странно, и на миг Лукасу показалось, что за неправильный ответ он в самом деле отправится в подземелья Храма. «Подозреваю ли я?.. Проклятье, если думать ещё и над этой вероятностью, я совсем перестану понимать, чего ты от меня хочешь на самом деле, Дерек».
        - Конюший короля… Погоди, Локрид! Петер Локрид?! - сказал Лукас, радуясь возможности не отвечать на вопрос.
        - Итак, ты действительно кое-что знаешь об этом деле, - усмешка Дерека не таила угрозы, но Лукас мотнул головой.
        - Этот мальчишка много бегал к Селест в последние недели. Я думал, они любовники. Она сказала что-то насчёт того, что выхлопотала ему место королевского конюшего. - Лукас умолк, вспоминая парня, которого однажды использовал как курьера. Проклятье, теперь он, вероятно, уже мёртв… А жаль, очень жаль, это был отличный способ дотянуться до Марвина. Подумав о нём, Лукас вздохнул. Балендорский Щенок совершенно вылетел у него из головы. А ведь он сейчас, если жив ещё, нацелен на убийство Мессеры…
        - Я должен ехать, Дерек, - сказал Лукас.
        - Рад, что ты это понимаешь.
        - Нет. Я должен ехать за Марвином.
        - Именно это я и имею в виду.
        Лукас вскинул голову, по-настоящему удивившись впервые за весь разговор.
        - Люди Алектио пытались его убить, но безуспешно. Твой человек хорошо работает. Сейчас юный Фостейн где-то под Уоттерино, он движется к форту Нордем, где расположился временный гарнизон Мессеры и она сама. Езжай туда и привези её. Заодно и щенка своего повидаешь.
        «Какое славное, удобное «заодно»… и как мягко ты подвёл меня к нему, Дерек. Поганый ты сукин сын», - подумал Лукас почти с нежностью.
        - Но прежде скажи мне всё, что можешь вспомнить о Локриде. Он путается в показаниях…
        - Думаю, тебе лучше спросить Селест, - небрежно сказал Лукас.
        - Хорошо бы, но она умерла как раз перед тем, как мне доложили о твоём аресте.
        Тишина, повисшая над столом после этих слов, показалась Лукасу чудовищно лживой. Вопросы - как, почему, за что, почему ты раньше молчал, - встали у него в горле комом, и он не мог выдавить ни звука, как ни хотел, а Дерек хранил молчание, хотя не мог не знать, что для Лукаса значило это сообщение. Или… мог?
        Или это последний козырь в рукаве, закрепляющий и без того близкую победу?
        - Умерла, - проговорил Лукас наконец. - Мать твою, и ты молчал?
        Дерек моргнул.
        - Я не думал, что это важно для тебя, - недоумённо сказал он. Лукас механически улыбнулся.
        - Важно? Меня арестовали за связь с ней, а сама она не прожила под арестом и суток, так как это может быть для меня не важно?
        Вот так. Да. Так, пусть думает, что дело только в этом. Если я ещё способен хоть кого-нибудь хоть в чём-нибудь убедить…
        - Её смерть была случайной. Палач попался неопытный, она почти сразу умерла на дыбе. Очень неудобно для нас, по правде говоря. Она была сердцем заговора, по крайней мере в среде исполнителей. И, возможно, только она одна могла бы точно указать на того, чей приказ выполняла.
        Лукас слушал, зная, что ни один мускул на его лице не дрогнет, даже если Дерек начнёт тем же скучным голосом живописать, как именно умирала Селест, и что она кричала, когда рвались её жилы, и в какой именно миг у неё остановилось сердце. Неумелый палач… как же. Видал я, какие у вас палачи… Ты убил её, Дерек. Ты подложил её под меня, научил, как стать для меня важной, а потом использовал в своих дворцовых интрижках и убил, когда она подставила заговор под угрозу. Это вы, патрицианцы, убили короля и сразу за ним - главного свидетеля. Теперь Лукас в этом не сомневался. Убрать Артена и подставить разом королеву и графа Алектио, стравить их, бывших союзников (да уж, Дерек, ты всегда умел развязывать войны), получить легитимный предлог короновать сына Артеньи… уж и не знаю, зачем вам это нужно, но что касается меня, ты попал в самую точку. Потому что если ты использовал Селест, а всё говорит именно об этом, то это означает, что я всё-таки был прав и что она просто удерживала меня в Таймене до смерти короля. Иначе я давно уже уехал бы за Марвином. Потому что он честен, он глуп, он естественен и чист и
так же прекрасен в своей чистоте, как ты, Дерек, омерзителен, вместе с твоим сраным магистратом и твоей белобрысой шлюхой, на моих чувствах к которой ты сейчас пытаешься сыграть.
        Вот только в одном ты просчитался, мой друг: не было никаких чувств. Было нежелание верить в подозрения, которые ты только что сам подтвердил.
        Лукас встал, чувствуя, как огромная тяжесть свалилась с плеч.
        - К сожалению, Дерек, я больше ничего не могу тебе сказать про Локрида, - сказал он. Дерек приподнял брови, потом огорчённо вздохнул и пожал плечами.
        - Что ж, жаль.
        - Я еду сейчас же, - сказал Лукас. - Ты сможешь сделать так, чтобы меня выпустили из города?
        - Могу, но… Ты бы поспал хоть немного. Вид у тебя, честно говоря, неважный.
        - Очаровывать Мессеру я буду не мужской привлекательностью, - криво улыбнулся Лукас. - Сколько ехать до Нордема?
        - Дней десять до Уоттерино, а дальше - как повезёт с погодой и проводниками. Я дам тебе карту, там отмечен кратчайший путь. Ты должен вернуться за месяц, Лукас. Дольше вряд ли можно будет распускать байки о болезни короля.
        - Я вернусь за месяц, - с лёгким сердцем согласился Лукас, прекрасно зная, что будет действовать так, как сочтёт нужным. А в данный момент нужным и правильным было только одно: привезти Артенью, герцогиню Пальмеронскую, в столицу живой и преисполненной любви к магистрату. Это самое малое, что мог сделать Лукас, чтобы смыть свой двойной позор. Да, двойной: теперь к его фиаско в Королевской Башне добавилась Селест. Хорошенькая шлюшка Селест, заставившая его поверить в то, что ей просто нравится пить с ним кофе по утрам в тёплых простынях… просто нравится, так, как это нравилось ему.
        Он вдруг почувствовал себя старым. И слабым. И, главное, романтичным дураком куда как похлеще Марвина.
        «Учись на моих ошибках, сынок», - подумал Лукас и решил про себя, что выяснит это как можно скорее.
        Он хотел ещё спросить Дерека про Илье, но, подумав, не стал. Мальчик либо жив, либо мёртв, а от Лукаса здесь ничего не зависит. Даже если Дерек притворяется, будто идёт на уступки, на деле он всё равно поступает так, как выгодно ему одному. И в этом между ним и Лукасом не было никакой разницы.
        Ворота были открыты. Марвин ступил во двор хутора, держа ладонь на рукояти меча, и огляделся, пытаясь понять, что же здесь произошло. У ворот были привязаны кони - Марвин насчитал шестерых. Они вели себя спокойно, и только тогда Марвин понял, что собака больше не лает. А в следующее мгновение почувствовал запах крови и увидел тёмную лужу, растёкшуюся возле конуры.
        В доме было темно, только из распахнутых настежь дверей лился свет и доносились женские крики. Теперь Марвин уже не был уверен, Рысь ли это, больше того, даже не мог сказать, почему решил, что и раньше кричала непременно она, но поздно было отступать. Он неслышно пошёл вперёд, у самых ступенек остановился, стараясь не выдать своего присутствия, и увидел на пороге тело, в котором узнал одного из бородатых сыновей хозяина хутора. Парень повалился навзничь и таращился в чёрное небо остановившимися глазами. Возле его руки валялся топор. Лезвие было чистым.
        Тихо поднявшись на крыльцо, Марвин заглянул в дом.
        Мужчин было шестеро, все воины, отменно снаряжённые. Один из них насиловал Рысь, повалив её на стол, объедки с которого разлетелись по всему полу. Она яростно сопротивлялась, вскрикивая то ли от боли, то ли от гнева, но насильник только пыхтел под одобрительные возгласы товарищей. Хозяин хутора, неловко перехватив правое плечо окровавленной рукой, сидел в углу и изучал пол у себя под ногами. Жена и дочь прижимались к нему с обеих сторон, женщина плакала, а девочка прятала лицо в материнском подоле. Сыновей видно не было, не считая мертвеца на пороге. Где-то в дальней комнате надрывно кричал младенец.
        Марвин нагнулся, поднял топор, вывалившийся из руки крестьянина, и швырнул его в спину насильника. Лезвие вошло точно меж лопаток. Прежде чем мужчина успел осесть наземь, Марвин обнажил меч и приготовился к драке. Когда все взгляды обратились к нему, по его позвоночнику быстро прокатилась волна острого, нетерпеливого предвкушения. Он перехватил рукоять меча крепче и, встретив сверлящий злобный взгляд, внезапно понял, чьего человека сейчас убил.
        - Какого хрена?! - рявкнул старший из воинов.
        - Ойрек, - вырвалось у Марвина. Он мгновенно пожалел об этом, но было уже поздно: щетинистое лицо воина удивлённо вытянулось, потом в нём мелькнуло подозрение, потом - узнавание.
        - Ба! - воскликнул он и хлопнул ладонями по бёдрам, зазвенев кольчугой. - Да это же Балендорский Щенок собственной персоной! Какого рожна тебя занесло в эту глушь, малыш? Смерти своей ищешь?
        За одно мгновение в памяти промчалось начало зимы: мясорубка на Плешивом поле, чудовищный удар, которым Марвина сшибло с ног, глумливый хохот и град оскорблений, и прозрачные, любопытные голубые глаза, изучающие его невозмутимо и доброжелательно… Неотступно следящие, будто взгляд Бога.
        Этот воин был тем самым, что взял Марвина в плен на Плешивом поле. А потом продал Лукасу из Джейдри за пять сотен золотых.
        - Отпусти её, - сказал Марвин, слыша свой голос будто издалека. «О Единый, - подумал он, - что же я делаю, зачем что-то говорить, просто рубить их всех, сейчас, немедленно, и этого Ойрека первым, он же был там, он знает… он только что назвал меня Балендорским Щенком, и это уже достаточная причина, чтобы убить его, даже если бы не Рысь».
        Рысь? Он моргнул и понял, что Ойрек ему ответил, а он не услышал ответа. Рысь, он совсем забыл о ней… Она спихнула с себя тело насильника и, низко опустив голову, возилась со своими штанами. Марвин увидел кровоподтёк на тыльной стороне её ладони: похоже, ей сломали палец, и хорошо если только один.
        - Отпусти её, - повторил Марвин. - Она дочь Лукаса.
        Рысь вскинула голову. Её лицо было разукрашено не хуже руки, и Марвин поспешно отвёл взгляд.
        - Лукаса? - переспросил Ойрек. - Какого ещё Лукаса?
        - Лукаса из Джейдри. Ты бился с ним вместе.
        - А-а… Джейдри… Бились, да, - Ойрек перевёл взгляд на Рысь. Похоже, смерть солдата его больше не занимала. Он предостерегающе поднял руку, останавливая остальных воинов, рвавшихся разодрать Марвина на куски. Они были разочарованы, похоже, не меньше самого Марвина.
        - Какого хрена, Ойрек, этот щенок убил Винсена! - крикнул кто-то. Ойрек, не обращая на него внимания, обратился к Рыси:
        - Дочка Лукаса Джейдри, стало быть? Родная дочка? Что ж молчала, дура? - он заливисто расхохотался. Жена хозяина хутора от этого смеха задрожала ещё сильнее. Сам хозяин, похоже, только молился о том, чтоб мессеры рыцари поскорее убрались и решали свои дела где-нибудь подальше отсюда. Марвин словно наяву увидел всё, что здесь произошло: солдатня врывается на хутор, требуя вина и девок, хватает за зад хозяинову жену, а Рысь, которую приютили гостеприимные язычники, встаёт на защиту… и через минуту оказывается на её месте. Какая же она дура, тупо подумал Марвин. Клинок в его руке угрожающе дрогнул, потянулся к Ойреку.
        - Ты слышал меня или нет? - повысив голос, сказал Марвин.
        - Слышал, слышал, - отозвался Ойрек ласково. - Сегодня у нас счастливый день, парни, жаль, не для бедняги Винсена… А ну тихо! - прикрикнул он на солдата, при звуке этого имени снова побагровевшего и шагнувшего к Марвину. Жена хозяина вскрикнула, её дочка тихонько заскулила. Принимая боевую стойку, Марвин подумал, как было бы хорошо, если бы они заткнулись. - Стоять, я сказал! И вы трое тоже! Лукаса Джейдри знаете? Нет? Ну так вот этот Лукас Джейдри мне за него, - Ойрек ткнул большим пальцем в Марвина, - при Гизборро пять сотен на раз отвалил. А щенок сбежал. Не иначе как сами древние боги нам его сейчас прислали вместе с этой сучкой. Ну, ребята, не далее как вчера вы ныли, что её светлость гроши обещала, да и тех не платит?
        - Так он же Винсена… - неуверенно начал один из солдат, но тут же умолк. Остальные его не поддержали, и вся четвёрка стала молча сходиться вокруг Марвина. Он шагнул назад и упёрся спиной в закрытую дверь. Скрипнул зубами от злости, заметив краем глаза скользнувшего вдоль стены хозяйского сына - того, что ещё недавно грозил ему топором. Да уж, если трое против одного - то и холопы будут смелы, но когда дошло до серьёзного разговора, своя шкура дороже оказалась…
        У Марвина было преимущество: он уже понял, что его постараются взять живым, сам же он подобными соображениями стеснен не был. На этом преимущества заканчивались. Против Марвина было число врагов, открытая рана на плече, заработанная всего час назад, а ещё усталость, голод и слишком долгое отсутствие полноценного сна. Впрочем, обычно как раз хорошо драться на пустой желудок, но сейчас Марвин понимал, что долго не продержится. Поэтому лишь только лезвие вражеского меча столкнулось с его клинком, он выбросил из головы Рысь, хуторян, Лукаса и свои раны и дрался как сумасшедший, не помня себя. Дважды его меч натыкался не на звенящую сталь, а на мягкое, податливое мясо, дважды скрежетала по кости, и каждый раз это придавало Марвину сил.
        Но потом они загнали его в угол, и несколько бесконечных минут он только отражал атаки, прежде чем понял, что они решили просто вымотать его. Это привело Марвина в такую ярость, что он бездумно кинулся в атаку, отказываясь признавать, что на финальный рывок у него уже не осталось сил. Клинок ещё раз нашёл цель, ещё раз на лицо Марвину брызнула кровь из перерубленных жил, ещё раз его слух усладил предсмертный вопль - а потом перед затуманенным взглядом мелькнуло лицо Рыси, избитое, с широко распахнутыми глазами. Через мгновение его заслонила огромная тёмная фигура, а мозг пронзило леденящее воспоминание: «Я уже видел это, видел за миг перед тем, как…» - и в лицо Марвину врезался закованный в железо кулак.
        Из глаз брызнули искры. Марвин рухнул на пол, попытался приподняться, судорожно сглатывая хлынувшую носом кровь, сжал пальцы - меч ещё тут, ещё в них, не возьмёшь меня, гнида, я никогда не проигрываю, никогда не… - а потом что-то тяжёлое врезало по костяшкам пальцев, и меч вырвали из ослабевшей руки. Грубая пятерня схватила его за волосы и дёрнула голову вверх. Сквозь заплывший взгляд Марвин увидел глаза - нет, не голубые, не те, уже не те, и от этого вдруг ощутил такую муку, что был почти рад, когда следующим ударом Ойрек вышиб из него дух.
        В себя он пришёл оттого, что его волокли по земле, подкидывая на кочках и корягах. Верёвка от связанных рук тянулась к конскому крупу, перед взглядом мелькали копыта, швырявшие в лицо грязный снег. Лошадь шла шагом, и Марвин сумел подняться на ноги прежде, чем всадник миновал узкий участок дороги и припустил рысью. Ехали довольно широкой тропой через лес; уже светало. Марвину приходилось бежать со всех ног, чтобы не упасть снова - живот у него и так уже был разодран до крови, и он сомневался, что всадник окажет ему любезность и станет придерживать коня всякий раз, когда пленник свалится с ног. Лес вокруг ходил ходуном, в голове гудело от конского топота, и Марвин даже не мог оглядеться: понимал только, что по пятам за ним тоже кто-то едет. Кавалькада неспешно двигалась лесной тропой к северу, и это было самое отвратительное путешествие из всех, которые доводилось переносить Марвину.
        Ехали несколько часов, ни разу не сделав привала, и Марвин был почти счастлив, когда лес наконец кончился и впереди показался форт, зажатый меж скалистых холмов. Воодушевлённые его видом всадники пустили коней в галоп, и оставшиеся полмили Марвин проделал, волочась по земле. Его раскалывающаяся голова не вынесла такого испытания, и он снова потерял сознание, очнувшись уже в подземелье форта.
        Какое-то время он просто лежал, не шевелясь и даже не открывая глаз. Болела каждая кость, каждый мускул, в голове била одновременно по меньшей мере дюжина колоколов. Потом стало холодно. Марвин со стоном перекатился на спину и, открыв наконец глаза, уставился в заросший мхом потолок. На лоб ему капнула вода. Холодная. Марвин облизнул губы и с третьей попытки сел. Руки по-прежнему были связаны. Он попытался распутать узлы зубами, но не смог. Тогда он вздохнул и, привалившись спиной к стене, осмотрелся.
        Камера была крошечной - пространства хватало ровно на то, чтобы растянуться на полу в полный рост. Дверь заменяла сплошная решётка, сквозь которую виднелся короткий коридор, освещаемый парой факелов. В коридоре стоял колченогий стол с огарком свечи; угрюмый солдат, сидя на бочке, меланхолично швырял кости, явно скучая. Ещё одна камера находилась напротив камеры Марвина, но она пустовала.
        И из всего разнообразия мыслей, которые могли бы посетить в эту минуту его воспалённое сознание, явилась самая, казалось бы, маловажная: если я здесь один, а вторая камера пуста, то где Рысь? Марвин вспомнил её застывшее лицо в синеющих кровоподтёках и крепко зажмурился. А может, вдруг подумал он, это я её разукрасил? Я же дал ей по зубам, там, за пригорком… два раза. Или три? Может, это я её так избил? Мысль была совершенно идиотской, Марвин затряс головой, пытаясь собраться, но ничего не получалось. Левая рука горела огнём. Он наклонил голову, силясь рассмотреть. Кровь на рукаве ссохлась и запеклась болезненной коркой. Так, хоть какие-то хорошие новости. Знать бы только, не занёс ли заразу…
        В коридоре загремела дверь, и солдат на бочке вскинулся.
        - Ну наконец! - заворчал он. - Развлекаетесь там, паскуды, а я тут торчу…
        - Да, уж прям так нам с тобой и дали бы поразвлечься, - бросил в ответ его товарищ, проходя вперёд. Он нёс на руках ребёнка. Марвин уставился на него в недоумении, и только когда второй солдат загремел ключами, отпирая камеру напротив, а вновь прибывший развернулся так, что безвольно откинутая голова ребёнка оказалась перед Марвином, он понял, что это Рысь.
        Марвин с трудом встал, подбрёл к решётке и, вцепившись связанными руками в железный прут, смотрел, как они заносят её в камеру и кладут на пол. В движениях солдат не было грубости - видимо, им сказали, что пленница должна выжить. Сказать-то сказали, но только чем думали при этом те, кто отдавал приказ, оставалось только гадать. Когда солдаты вышли и на лицо Рыси упал слабый свет факела, висевшего у двери, у Марвина помимо воли сжалось сердце. Личико девушки будто усохло, заострилось, стало маленьким и бледным, отчего разводы синяков смотрелись просто жутко. Марвин подумал, а жива ли она, но тут в уголке губ Рыси вздулся и лопнул пузырёк слюны. Она всё-таки дышала. Хотя надолго ли, при таком-то обращении, - один Единый знает.
        Солдаты тем временем уселись на бочку и принялись бросать кости уже вдвоём. При этом вновь прибывший в красках расписывал товарищу то, что происходило наверху, а тот время от времени прерывал рассказ восхищёнными междометиями и плотоядным причмокиванием. Марвин слушал, стискивая в горячих ладонях ледяной прут, иногда смотрел на них, иногда на Рысь, и думал, что убьёт их всех. Хотя нет, не думал. Он это знал.
        - Эй, ты, - сказал он, когда говоривший, захлебнувшись в собственном красноречии при смаковании особо гнусной детали, умолк и приложился к кувшину. - Эй!
        Солдат оторвался от кувшина и посмотрел на Марвина мутными глазами.
        - Чего тебе?
        - Пусти меня к ней.
        Оба стражника расхохотались.
        - Ну даёшь, парень! Да у тебя встало, что ли, заслушался, а? На девке и так уж живого места нет! Пожалел бы хоть!
        Марвин переждал следующий взрыв хохота и сказал:
        - Ей нужна помощь. Сами посмотрите, она же едва дышит. Заприте меня с ней вместе, я…
        - А ну молчать! - рявкнул на него стражник. - Тоже мне, нашёл дурней. Сиди, где сидишь.
        Марвин разжал и снова сжал вокруг прута онемевшие пальцы.
        - Тогда сделайте что-нибудь. Дайте ей воды, одеяло подстелите.
        - Да пошёл ты! Няньки мы ей, что ли?
        - Она же умрёт, - стараясь говорить спокойно и терпеливо, сказал Марвин. - Вы поглядите на неё, сами же сказали, она чуть жива. Думаете, за её труп Лукас отвалит вам столько же, сколько за живую?
        - Чего? - заморгал стражник. Марвин понял, что в гарнизоне соблюдалась субординация, и сторожить пленников приставили отребье, не имевшее никакого представления о планах своих начальников. Однако красноречивый стражник кивнул.
        - А ведь оно и правда, я там слыхал наверху краем уха, что этих ребят для выкупа держат. И с девкой велели поосторожнее…
        - Ну так чего, зад ей теперь лизать?
        - Это как хочешь, а воды принеси. Давай, давай, - поторопил стражник, видя, что товарищ не слишком рвётся выполнять. Тот заворчал, но воды всё же принёс, а с ним и одеяло. Марвин смотрел, как Рысь, вздрагивая в грубых солдатский руках, жадно пьёт, и, почувствовав острый спазм жажды, сглотнул. Он дождался, пока солдаты закончат с девушкой, и вежливо попросил воды. Его обложили бранью, но кувшин сквозь решётку просунули. Марвин неуклюже сжал его и пил, задыхаясь от ледяной воды, обжигающей горло, пока не выронил кувшин. Солдаты уже снова уселись за бочкой и продолжили игру. Подробности насилия они больше не обсуждали. Марвин, почувствовав слабое облегчение, сел на холодный каменный пол и привалился плечом к решётке. Рысь была от него всего в пяти ярдах, казалось бы, три шага - и рядом. Она так и не пришла в себя, и у неё начался бред: она бормотала и вскрикивала, то заворачивалась в одеяло и скорчивалась под ним, то сбрасывала и начинала метаться, вся дрожа. Смотреть на это было ещё тяжелее, чем слушать россказни о том, что с ней сделали. Марвин не раз видел раненых, видел женщин после насилия, но
именно сейчас отчего-то не мог отделаться от нелепого, но неодолимого чувства, будто всё это происходит по его вине, только по его вине.
        - Рысь, - окликнул он её, когда она в очередной раз застонала, запутавшись ногами в одеяле. - Рысь, ты меня слышишь? Рысь! Да очнись же ты!
        Это было так глупо, он знал, что она его не слышит. Солдаты больше не обращали на них внимания, и Марвин снова позвал её, на этот раз громче, сам не зная, чего хочет добиться. Она не отвечала, и он снова попросил стражников пустить его к ней. На сей раз на него даже не обратили внимания. Но когда Марвин, чувствуя всё нарастающее отчаяние, снова повернулся к Рыси, то увидел, что она смотрит прямо на него. В её глазах не было того, что Марвин боялся увидеть - пустоты, - только недоумение и испуг, будто у маленькой девочки, наступившей на змею. Марвин прижался к решётке лицом, вцепившись в неё изо всех сил, и быстро спросил:
        - Как тебя зовут?
        - Чт… - разбитые губы опухли и слушались плохо, но она выдавила наконец: - Ч-что?
        - Как тебя зовут? Какое имя дала тебе мать?
        Рысь удивлённо моргнула, как будто вспоминая, зажмурилась и содрогнулась, словно от боли.
        - Милла, - прошептала она с трудом.
        Что за дурацкое имя, подумал Марвин, только язычники так детей называют…
        - Милла. Милла, слушай меня. Не спи. Слышишь? У тебя там одеяло есть. Слушай меня, говорю! Видишь одеяло?
        Она не повернула головы, только зашарила рукой по полу.
        - Нашла? Вот, завернись получше. И не спи. Смотри на меня. - Он кинул быстрый взгляд на солдат. Те трепались и бросали кости, шумно радуясь каждой удаче. Марвин снова зашептал: - Смотри на меня и не закрывай глаза. Говори со мной, давай. Говори.
        - Я хочу пить, - пробормотала Рысь.
        - У тебя и вода там есть. Кружка стоит. Посмотри. Ну, посмотри, давай, не ленись, ты ж крепкая девка.
        Он не успокоился, пока она не нашла кружку и не напилась, а потом под его указания устроила себе подобие постели. Двигалась она медленно, словно всё ещё в бреду - да это так и было, наверное. Наконец умостившись, Рысь повернула к Марвину избитое лицо и, глубоко вздохнув, тихо проговорила:
        - Ты дурак. Зачем ты им сказал?
        Он не сразу понял, о чём она. Потом до него дошло.
        - Но ведь Лукас воевал с ними вместе. Я подумал…
        - Дурак, - повторила она, и её веки сомкнулись.
        - Рысь! Милла! Проклятье… Милла!
        - А ну молчать там! - рявкнул стражник.
        - Не ори, - пробормотала она, не открывая глаз. - Я всё слышу. Я просто… так устала…
        В душе Марвин был рад, что она не плачет и не пытается говорить о том, что случилось. Тут уж он и сам не знал бы, что ей сказать. Но где-то ещё глубже он понимал, что это-то как раз самое скверное, что она должна плакать и кричать, потому что это нормально, так любая бы на её месте делала… а она только сказала, что устала, и чтоб он не орал, потому что ей хочется поспать.
        Он пытался дозваться до неё, но добился только того, что рассвирепевшие охранники всё-таки отперли его камеру и надавали ему пинков. После этого внушения Марвину оставалось только лежать, хватая ртом спёртый воздух, и думать, что то-то будет веселья, когда Лукас всё-таки явится за ними… если от них к тому времени что-нибудь останется, конечно. «Лучше б я её убил, - подумал Марвин бессильно, прислушиваясь к дыханию Рыси и ничего не слыша. - И так и так ведь помрёт, а иначе не оказался бы в такой заднице…» Охранники поступили дальновидно, заперев их по отдельности, потому что сейчас он попросту удавил бы эту сучку. Так он думал, а потом снова ловил её дыхание, и, подождав, пока солдаты вернутся к игре, опять стал звать её и звал, пока она не заворочалась во сне, и он с облегчением понял: ещё жива.
        Марвин не знал, сколько времени прошло. Рысь потихоньку оклемалась, но потом её забирали ещё дважды. Возвращалась она, правда, уже на своих ногах, но по одному взгляду на её лицо было понятно, что с ней делали наверху. С каждым разом она становилась всё равнодушнее, и достучаться до неё было труднее и труднее. Но их по крайней мере стали кормить, и вода всегда была. Как-то Марвин потратил несколько часов, чтобы распутать узлы на запястьях, но зря старался - стражники немедленно это заметили и связали его снова. Один раз он решил попытаться удрать и напал на охранника, когда тот открыл дверь на время очередной кормёжки, но добился только того, что его яростно и упоённо избили. Похоже, Ойрек кое-чему научился на горьком Лукасовом опыте.
        В один из дней, когда за Рысью снова пришли, солдат было трое. Марвин понял, что к чему, как только они стали отпирать его камеру. Так, ну, хоть какое-то разнообразие. Он не сопротивлялся, когда его вывели - отрадно было хотя бы глотнуть более-менее свежего воздуха. Рысь вели рядом, Марвин мог бы дотянуться до неё, но подозревал, что её ещё очень долго будет передёргивать от самого невинного мужского прикосновения. К его удивлению, она сама опёрлась на него, когда они поднимались по лестнице. Ничего не сказала, просто навалилась ему на плечо, и он старался облегчить ей путь, хотя сам еле держался на ногах.
        Наверху Марвин постарался собраться и понять, где они всё-таки находятся. Судя по узким галереям и маленьким залам, форт был невелик, хотя гарнизон в сотню человек разместился бы тут без труда. Освещение было скупое. Стоял вечер или ночь - темнело рано, с ходу и не разберёшь. Марвина с Рысью отвели в зал, где за длинным столом шумно пьянствовал Ойрек с дюжиной своих друзей. По тому, как напряглась Рысь, Марвин понял, что насиловали её именно здесь. Но она даже не споткнулась на пороге: просто вошла, спокойно и отстраненно, будто ей и впрямь уже было всё равно. И тогда у Марвина внутри всё заледенело - так, что несколько мгновений он не мог дышать.
        - Вечер добрый, мессер! - протянул Ойрек, заметив их. - Заходите, располагайтесь. И месстрес с собой прихватите. Ну-ка, смелее, робеть-то не надо, все свои!
        Он был совершенно пьян и от этого казался ленивым и добродушным. Марвин решил, что сейчас всё-таки ночь - за день невозможно так нажраться. Дружки Ойрека были ему под стать. Впрочем, злобы в них Марвин не чувствовал.
        - Ну, присаживайтесь же! - громыхнул Ойрек и постучал по скамье рядом с собой, да так, что пол задрожал.
        Марвина развязали и толчком усадили на скамью. Перед ним тут же возник здоровенный шмат плохо прожаренного мяса и ковш с брагой. Рысь посадили напротив, зажав между двумя мужиками. Она равнодушно посмотрела на еду, потом ухватилась за кубок и присосалась к нему, как пиявка. Мужики загоготали.
        - Вот, мессер, берите пример с благородной месстрес! - гаркнул Ойрек. - А за что пьёт благородная месстрес?
        Рысь со стуком поставила пустой кубок на стол.
        - З-за М-мессеру, - пьяно пробормотала она, и солдаты завопили от восторга.
        - Ай, умница! За Мессеру! За Мессеру!
        «Она пьёт с вами вместе за вашу герцогиню, - подумал Марвин, глядя на раскрасневшиеся рожи вокруг. - Вы усадили её к себе за стол, вы пьёте с ней вместе за то, чему все вы верны. Так как же вы можете… как вы можете её…»
        - А благородный мессер наш чего не пьёт? - ткнув Марвина в бок так, что заныли рёбра, заорал кто-то ему в самое ухо.
        - Я не пью за врагов, - ответил Марвин.
        Шум за столом слегка поулёгся, множество взглядов обратилось к Марвину, и он понял, что именно для этого его сюда и притащили. Трахать пленницу им наскучило, захотелось теперь над Марвином поглумиться.
        - А чего ж так? - сощурился Ойрек. Он сидел на скамье, развалившись, и походил на здоровенного жирного кота, нажравшегося сметаны. - Вон, девица твоя не побрезговала. А тебе кисло?
        - Она не моя девица, - сухо ответил Марвин. Наверное, разумнее было молчать, но он не мог. - И она сейчас не за врага пила. Она не стала бы.
        В тот миг он почему-то был уверен в своих словах. Рысь посмотрела на него, и он понял, что она крайне смутно сознаёт происходящее. И, должно быть, не может взять в толк, почему её ещё до сих пор не растянули на столе. От этой мысли внутри у него всё заклокотало.
        - Она же вам не враг, - повысив голос, сказал он. - Она такая же язычница, как вы, и тоже пьёт за Мессеру! Она ваша! Так какого хрена вы с ней делаете такое?!
        - Делаем что? - удивлённо спросил кто-то, и солдаты снова загоготали. «Рыцари, - подумал Марвин. - Это место похоже на гарнизон, и Ойрек пьёт с ними, значит, почти наверняка все они здесь рыцари…»
        - Какого хрена? - подал голос Ойрек. - Ну, парень, это я тебе скажу. Понимаешь ли, мы торчим тут уже третий месяц, временами только за харчами выбираемся, и на сто мужиков - ни одной бабы. Кроме её светлости, конечно…
        - А она не баба! - фыркнул кто-то.
        Пока над столом громыхал хохот, Марвин обдумывал услышанное. Герцогиня здесь… прямо здесь, в этом самом форте. Возможно ли, что, захватив его, Ойрек оказал ему услугу?..
        Но размышлять об этом пока преждевременно. В камере успеет, в конце-то концов.
        - И потому, - продолжал Ойрек, когда веселье улеглось, - ребятам нашим по хрен, что это за девка да за кого она там пьёт. Девка - она девка и есть. Сечёшь?
        - Она не девка, - негромко сказал Марвин, но от звука его голоса стоявший над столом гвалт утих. - Она солдат. Она дочь солдата, с которым вы, сэйр Ойрек, дрались бок о бок под Гизборро. Может, вы и с ней бок о бок дрались. Может, она шкуру вашу спасла как-то в разгар драки, а вы и не заметили. А может, когда Лукас выкупит её, она снова окажется рядом с вами в бою. И когда у неё будет возможность убить королевского воина, который окажется у вас за спиной, пораскиньте-ка мозгами, что она сделает.
        Стало совсем тихо. Похоже, с такой стороны на дело никто не смотрел. Ойрек глядел на Марвина со своей скамьи, сощурив глаз, а потом вдруг сказал такое, что Марвин лишился дара речи:
        - Слушай-ка, парень, а ты сам-то часом не Лукаса сынок?
        Пока Марвин приходил в себя от этого дикого предположения, Ойрек встал и, двигаясь на удивление ровно, подошёл к Рыси и встал за её спиной.
        - Говоришь, стало быть, она нам друг. Она нам не враг. И ещё говоришь, что только врагов можно трахать, а своих нельзя. Так?
        Марвин молча смотрел на него. Ойрек расплылся в ухмылке.
        - Ну коль так, она же тебе враг? Ты-то сам - Попрошайкино отродье. Вон, за её светлость пить оказываешься. А девочка - она наша, она за Мессеру пьёт. Вот сучонка ведь… Так давай. Трахни её сам. Раз она тебе враг.
        Ойрек схватил Рысь за плечи и дёрнул на себя. Она свалилась со скамьи, он протащил её по полу и бросил в центре зала.
        - Вперёд! - крикнул он, обернувшись. Его глаза сверкали злым, безумным блеском. - Тебе-то терять нечего станет, коль на поле боя встретитесь. Ну, давай!
        - Давай, давай! - завопил кто-то рядом с Марвином, и остальные подхватили. А он сидел, не шевелясь, и не мог поверить, что они… нет, не рыцари. Что они люди.
        - Давай, - повторил Ойрек, глядя прямо на него. - Если выдерешь её сейчас как следует, отпущу тебя восвояси. Заодно и весточку папашке её снесёшь, а то мне всё передать не с кем.
        «Не с кем, - подумал Марвин отстранённо. - Ещё не передал, значит, Лукас ничего не знает. Ни о Рыси, ни… обо мне. О, Ледоруб и все его бесы, но разве же я думал… разве надеялся на… него…»
        А на кого же ещё, отчаянно завопил тонкий, визгливый, гаденький голосок где-то очень глубоко внутри. И Марвин стиснул глотку этому писклявому червяку, свернул ему шею и вышвырнул вон.
        Думать о том, что делать дальше, не было никакой необходимости.
        Ему не дали ножа, но рыцари рядом с ним были слишком пьяны, чтоб реагировать как следует. Марвин схватил со стола чей-то кинжал и успел располосовать грудь сидящему рядом солдату, прежде чем на него навалилась толпа вонючих туш. Марвин и сам-то пахнул отнюдь не розами, но от ощущения ударившего в нос смрада - вина, блевотины, пота, крови - его едва не стошнило. И эти вот ублюдки насиловали Рысь. Он запоздало подумал, что, может быть, было бы милосерднее с его стороны принять их условия и незаметно зарезать её во время соития. А потом непонятно откуда пришло убеждение, то Лукас на его месте поступил бы именно так, и это было достаточной причиной, чтобы проклясть себя за одну только эту мысль.
        - Что здесь происходит?!
        Низкий голос разлетелся над орущей толпой, будто раскат грома. Солдаты повскакивали и замерли. Они повалили и обезоружили Марвина, но связать не успели, и он тоже поднялся, пытаясь понять, кто был новым действующим лицом во всём этом безумии. И понял. А поняв, невольно вздрогнул.
        У входа в зал стоял человек, выглядящий более странно, чем кто-либо в этом балагане. Он был высок и широкоплеч, огромное брюхо свисало почти до бёдер, прикрытое только длинной ночной сорочкой да наброшенным поверх неё плащом. Короткие грязные волосы спутались, будто человек только что спал, но на щеках горел лихорадочный румянец, говоривший о том, что он поднялся от тяжёлой лихорадки. Маленькие, близко посаженные глаза блуждали по толпе, и тот, на ком останавливался их взгляд, опускал голову. Один только Ойрек не отвёл взгляд и даже набрался смелости ответить на вопрос:
        - Ребята веселятся, ваша светлость, только и всего.
        И только тогда до Марвина дошло, что этот человек - женщина. Больше того - принцесса крови. Её светлость Артенья, герцогиня Пальмеронская, собственной персоной.
        Она не знала обо всём этом, понял Марвин мгновением позже. Она болеет, и ей вот-вот рожать… Это было так дико: невероятно мужицкого вида женщина с оттягиваемым плодом животом. Ей рожать со дня на день, она занимает комнаты далеко отсюда и не выходила из них, иначе бы она никогда этого не позволила…
        Солдаты в полном молчании смотрели, как герцогиня идёт через зал. Поступь у неё была твёрдая, как прежде, но вены на ногах вздулись, и под тяжестью живота Артенья переваливалась с боку на бок, будто гусыня. У пьяной солдатни такое зрелище непременно должно было вызвать приступ хохота. Но никто не засмеялся.
        Артенья подошла к Рыси, сжавшейся на полу посреди зала. Наклонилась к ней, тронула за плечо. Рысь содрогнулась, но, видимо, поняв, что это прикосновение не несёт ей боли, не отшатнулась. Артенья взяла её за подбородок и, повернув голову девушки к себе, некоторое время рассматривала её лицо. Потом повернулась к своим солдатам, своим доблестным рыцарям, и спросила:
        - Кто это сделал?
        Ни звука в ответ. Даже Ойрек промолчал.
        - Кто это сделал? - повторила герцогиня. - Если вы будете молчать, мессеры, мне придётся повесить всех присутствующих в этом зале.
        - Да что такого-то! - крикнул кто-то из дальнего конца зала. - Ну подумаешь, девку поимели! Делов!..
        - Кто это?.. - лицо герцогини налилось кровью. Она круто развернулась, так, что её живот заколыхался. - Кто сказал? КТО, Я СПРАШИВАЮ?!
        Её крик был ужасен. Это не был крик сварливой женщины - так кричат только мужчины, обезумев от гнева. Солдаты ошарашено забормотали, и тогда Артенья ринулась вперёд, выхватила у одного из них меч из ножен и понеслась в дальний конец зала.
        - Кто сказал?! - брызгая слюной, орала она. - А ну выходи, сучий потрох! Выходи и отвечай за свои слова, паскуда сраная!
        Рыцари расступались и пятились, не смея вставать у неё на пути, и Марвин вполне мог понять их опасения. Даже полуодетая и брюхатая, она выглядела пострашнее иных мужиков.
        Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но тут в зал вбежал ещё один человек. Марвин никогда не видел его прежде, но в глаза он бросился сразу, потому что был едва ли не единственным, кто хотя бы с виду казался трезвым.
        - Артенья! - крикнул мужчина, и в его голосе было столько отчаяния, что все немедленно развернулись к нему.
        - Боги, нет! Артенья! - закричал мужчина и бросился через толпу. Через несколько мгновений он вырвал из рук герцогини оружие и, обхватив её за плечи, что-то быстро заговорил. Было видно, что он пытается успокоить её и увести отсюда. Марвин понял, что этот человек, кем бы он ни был, - отец её ребёнка.
        Какое-то время герцогиня слушала молча, потом сказала:
        - Лайам, я запретила насилие в рядах своих воинов. Тебе об этом прекрасно известно. И виновные будут покараны, хочешь ты этого или нет.
        «Хочешь ты этого или нет» - Единый, как же нелепо звучит из уст герцогини. Она при всех выдаёт, что этот человек может ей указывать, имеет власть над нею. Да и вообще, чем надо было думать, чтоб являться перед своими воинами в таком виде, кидаться на них и вопить, как полоумная… Какая же она дура. Но перед этой дурой тем не менее трепетали, робели, она вгоняла солдат в ступор. Она - или её безумие.
        - Кто насильник? - резко спросил Лайам, оборачиваясь к солдатам. Одной рукой он всё ещё обнимал Артенью за плечи.
        - Многие, - невозмутимо отозвался Ойрек. - Сами понимаете, мессер, торчим тут бес знает сколько, парни заскучали. В последнюю вылазку за провиантом взяли парочку пленников, вот и решили развеяться. Тем более что ребятки эти троих наших завалили…
        - Что за пленники? Почему не доложили? - резко спросил Лайам.
        Марвина вытолкнули вперёд. Он оказался рядом с Рысью, помог ей подняться и только тогда ответил на нетерпеливый взгляд Лайама.
        - Сэйр Марвин из Фостейна, - спокойно представился он. - Преданный вассал его величества короля Артена. А это Милла по прозвищу Рысь, наёмница, сражавшаяся на стороне её светлости герцогини Пальмеронской.
        Лайам посмотрел на Ойрека, требуя подтвердить или опровергнуть эти слова. Тот пожал плечами. Лайам снова посмотрел на Марвина.
        - Единобожец? - резко спросил он.
        Марвин вместо ответа осенил себя святым знамением. Лайам повернулся в Артенье.
        - Может быть, нам их сами древние боги послали, слышишь? - тихо проговорил он. Та, уже совсем обессилев и обмякнув в его руках, неуверенно кивнула. Лайам отпустил её и, повысив голос, сказал: - Теперь слушай меня, сэйр Ойрек. Ни ты, ни кто-либо другой больше пальцем не тронет этих людей. Тот, кто ответственен за насилие, должен быть повешен. Выбирай, Ойрек, будешь ли это ты или те, кто глумились над этой женщиной.
        В зале поднялся ропот, но твёрдый голос Лайама перекрыл его:
        - Завтра утром напротив окон её светлости должно висеть тело зачинщика. Другие виновные получат двадцать ударов по пяткам. В противном случае повешены будете вы, сэйр Ойрек, а все остальные здесь присутствующие получат по полсотни палок каждый. Вне зависимости от того, принимали они участие в разбое или нет.
        «В гарнизоне сто человек, - думал Марвин, пока солдаты шумно обсуждали услышанное. - Не меньше, а то и больше». Этот Лайам должен иметь за плечами силу, способную урезонить дюжину головорезов. Иначе они просто убили бы его и продолжили развлекаться. Или… не может ведь быть, что дело в авторитете Мессеры. Какой, к Ледорубу, авторитет, если только что на глазах у всех она висела на плече у своего мужика, пока он вершил суд? А когда всё закончилось, безропотно позволила вывести себя вон. Когда она проходила мимо Марвина, он кожей ощутил исходивший от неё жар. Она была тяжело больна и, видимо, не в себе. Кто же этот человек рядом с ней? Кто после её смерти будет править этим гарнизоном и этой страной?
        Угроза, тем не менее, была воспринята всерьёз. Марвина и Рысь немедленно вернули в подземелье, показавшееся Марвину после гвалта в зале почти уютным. Рысь забилась в угол камеры и не отзывалась на оклики Марвина, хотя и не спала, и вскоре он оставил её в покое. Из всего, происшедшего этой ночью, он понял лишь, что они нужны не только Ойреку, но и герцогине. А это значит, что ещё можно будет попробовать воспользоваться ситуацией поумнее, чем он это сделал в зале наверху.
        Воспользоваться ситуацией… Он был послан сюда своим королём для того, чтобы убить герцогиню. Об этом думал Марвин, глядя в стену своей камеры и ритмично сжимая и разжимая кулаки. Но знал ли король, что его сестра беременна? Как можно убить беременную женщину, тем более что носит она дитя Артенитов? Не будет ли это убийством человека королевской крови, пусть ещё и нерождённого? И имеет ли он, Марвин, право совершить такое? Ему ведь было велено убить только Мессеру, но не её дитя. Кто знает, может быть, его величество желает оставить ребёнка в живых? Как Марвин мог знать, и, главное, как он мог решать?
        Марвин был в такой растерянности, что почти забыл о плачевности своего положения. Он рассуждал так, будто уже стоял над Артеньей с мечом в руке, и ему оставалось лишь нанести удар. А ведь сейчас это он был её пленником, а не наоборот, и не имел ни малейшего представления, как выбраться отсюда, что уж говорить о том, чтобы добраться до неё. Это и злило его, и одновременно приносило облегчение. Потому что, добравшись до Артеньи, он вряд ли знал бы, как с ней поступить.
        «Твою мать, ваше величество, ты ничего мне об этом не сказала», - яростно подумал он и мысленно пожелал королеве Ольвен удавиться при первой же возможности.
        Прошло всего несколько часов, и в подземелье снова спустился человек Ойрека. Марвин напрягся, готовясь уж на этот раз использовать свой шанс, но тут же понял, что ошибся: вошедшим был Лайам. Стражники, привычно резавшиеся в кости, при его виде почтительно вскочили.
        Даже не взглянув в сторону Марвина, Лайам велел отпереть камеру Рыси. Та сидела в углу, подтянув колени к груди, и безучастно смотрела на вошедшего. Лайам шагнул к девушке и протянул ей руку. Она ещё какое-то время молча глядела на него, потом, видимо, что-то припомнила и вложила руку в его ладонь. Лайам помог ей подняться.
        - Ты когда-нибудь принимала роды? - спросил он.
        Его голос звучал совершенно безучастно, но Марвин неожиданно понял, что этот человек будто окаменел, снаружи и изнутри. Его лицо, столь выразительное там, в зале, сейчас казалось застывшей маской. Он боится, понял Марвин. Он в ужасе, орать готов от страха, и сейчас Рысь единственная, кто способна этот страх унять…
        Марвин прильнул к решётке и кинул Рыси красноречивый взгляд, умоляя её пошевелить мозгами и понять, что в кои-то веки у них появился хоть какой-то козырь. Но та только открыла глаза чуть шире и помотала головой. Лайам судорожно выдохнул.
        - Что ж. Поучишься. Пошли.
        - Я не… - она засопротивлялась, и Марвин понял, что она в таком же ужасе от происходящего, как и сам Лайам. - Я не умею! Я не знаю, что надо…
        - Да и я не знаю! - с отчаянием выкрикнул тот и, грубо ухватив её за локоть, потащил к выходу. Рысь упиралась, и Марвин с горькой усмешкой подумал, что перспектива помочь герцогине разродиться испугала её больше, чем насилие. К насилию она уже успела привыкнуть.
        - Да-а, дела, - протянул один их стражников, когда Лайам с Рысью скрылись. - Её светлость-то разрешиться изволят… Вроде ж не срок ещё?
        - Да хрен её знает, - ошарашено отозвался другой. - Она этой ночью, говорят, бучу какую-то закатила, может, надорвалась. Глядишь, ещё и выкинет…
        - Это вряд ли. Брюхо её видал? Коли крепкая, на таком сроке не выкинет уже. Моя ещё и помельче рожала, а ничего.
        - Ну да, крепкая… А лекаря разве нет?
        - А ты не знал? Он же нажрался чего-то и помер третьего дня.
        - Ох, как не вовремя…
        Похоже, они искренне тревожились за неё. Марвин попытался понять, как такое возможно, ведь эти же двое скотов с таким упоением трепались о том, как насиловали Рысь, - но так и не смог.
        Рыси не было много часов. Марвин пытался скоротать время за придумыванием плана побега, соображал, как доберётся потом до покоев герцогини и убьёт её, благо теперь-то уже для этого не обязательно убивать и ребёнка, но всё это были какие-то неповоротливые, неуклюжие мысли, как будто он знал, что ничего этого делать не станет. Потом он начал нервничать. Рысь не возвращалась слишком долго - по его представлениям, женщины рожают намного быстрее. К тому же в подземелье не проникали звуки сверху, и Марвин даже не мог слышать криков рожающей герцогини. Хотя, кто знает, может, она и не кричала… она же не баба. Вцепилась зубами в рукав и не кричала. Он почувствовал уважение к ней при одной этой мысли, хотя это была не более чем его фантазия.
        А Рысь всё не шла, и забеспокоились уже даже стражники у двери. Сперва они бегали наверх по очереди, но так толком ничего и не разузнали, кроме того, что роды всё ещё длятся, и весь форт замер в напряжённом ожидании итога. А ведь они ждут рождения своего короля, вдруг понял Марвин. Для них Артенья - наследница Бога на земле, пусть и помазал её чужой бог. Так замирает простой люд в городе, пока рожает королева. А у Ольвен нет детей и, судя по всему, уже не будет. То, что выходит сейчас из лона Мессеры, имеет законное право на трон Хандл-Тера. «Это король, - с изумлением понял Марвин. - Это рождается мой король».
        Он снова встал у решётки и теперь смотрел на дверь подземелья с таким же напряжением, как и оставшийся солдат. И когда через бесконечно долгое время второй охранник вбежал с криком: «Разрешилась! Мальчишкой разрешилась!», Марвин осенил себя святым знамением и встал на колени, чтобы помолиться Единому за здравие и благополучие новорожденного наследника Артенитов. Стражники не обратили на него внимания, но и он позабыл о них, позабыл о Рыси, даже о том, где находится. Он молился и просил прощения за то, что вынашивал мысли об убийстве своего будущего короля в утробе матери. И клялся, что верным и преданным служением загладит свою вину.
        Привели Рысь. Марвин её не узнал. Они улыбалась, хотя из-за опухшей левой части лица улыбка выглядела криво, и глаза её просветлели, в них больше не было отрешённости, которая так пугала Марвина прежде. Она беспрекословно позволила запереть себя в камере, но не села, только посмотрела на Марвина, сияя улыбкой. Её руки всё ещё были в крови.
        - Мальчик, - сказала она с такой удивлённой, счастливой нежностью, что Марвин уставился на неё в немом изумлении. - Это мальчик, Марвин. Такой маленький. Я сперва даже не могла понять, что мальчик, у него отросточек такой… ох… - она прикрыла рот ладонью и глуповато хихикнула. - Я никогда не видела таких маленьких ребятишек. Вообще детей терпеть не могла. Никогда не знала, что с ними делать. У меня ни братьев, ни сестёр никогда не было… А тут… такой маленький…
        - Здоров-то хоть? - спросил один из стражников.
        - Не знаю. Откуда же я знаю? Боги, я думала, я там умру. Это так ужасно было, столько крови, и Артенья… герцогиня… она так… так смотрела на меня, что я… - она вдруг расплакалась. Плакала и плакала, без надрыва, просто и тихо, и никак не могла остановиться. Марвин подумал: Единый, как же хорошо, что она наконец плачет. - Она всё время спрашивала, что я делаю. Сердилась на меня и… говорила, что я ничего не умею… а я же и правда не умею. Ох, Марвин, он такой маленький, ты даже представить себе не можешь! Я никогда не думала, что у меня будут дети…
        - Будут, - сказал Марвин, сам не зная зачем, и тут же понял, что это единственное, что он должен был сейчас сказать. Слёзы ещё сильнее хлынули из глаз Рыси, и он понял, что это от благодарности.
        - Ну, слава богам, слава богам, - проговорил стражник. - Вот у нас и есть король, слава богам. Только, девочка, что же они опять тебя в каземат запихнули? Ты разве не должна там за дитём смотреть? Её светлости-то, небось, отдохнуть надо.
        Рысь взглянула на него как-то странно. И Марвин всё понял, а ещё понял, что теперь им обоим конец.
        - Она умерла, да? - спросил он еле слышно.
        Рысь растерянно развела окровавленными руками. Слёзы всё текли и текли по её щекам.
        - Я и так не думала, что смогу, - прошептала она. - Я же никогда раньше…
        - Вот дерьмо! - сказал стражник. Его напарник сплюнул.
        - Ну всё, ребята, кранты вам. А тебя, сучонка, лошадьми разорвать за то, что её светлость со свету сжила!
        - Я же не…
        - Заткнись! - закричал Марвин, видя, что стражник, сжимая кулаки, ступил к камере Рыси. - Не смей прикасаться к ней! Она приняла на руки твоего короля, мразь! Она дала ему жизнь!
        Стражник остановился в недоумении. Другой молча посмотрел на Марвина. Потом они двинулись к нему - одновременно, и он уже знал, что сейчас будет, и почти их в этом не винил. Они были в горе и в ярости, а это единственное, что способно оправдать любой поступок. По крайней мере, для самого Марвина.
        И это всё равно лучше, чем если бы они избили Рысь, подумал он, прежде чем его ударили в первый раз. Потом мыслей не было, только чувство, что на их месте он поступил бы точно так же, и ненависть - к ним и к себе.
        Патрицианец был умилительно, обезоруживающе молод. Ещё даже не мужчина - да какое там, мальчишка, не больше двадцати. Хотя дело было не в возрасте - Лукаса в его годы уже никто не смел назвать мальчишкой, по крайней мере в глаза. Дело было в том, что он смотрел, он двигался как малолетний щенок, как неуклюжий подросток, ещё не успевший привыкнуть к окрепшему и наконец обретшему правильные пропорции телу. Впрочем, широкие плечи и высокий рост шли к его лицу не больше, чем белый плащ рыцаря-патрицианца.
        - Святой брат…
        Мальчишка вскинул на него взгляд светло-серых глаз в оперении длинных, густых, загнутых ресниц. О Единый, насмешливо подумал Лукас, да ведь ещё, почитай, год назад этого томного мальчика в приходской школе похотливо лапали его суровые, но любящие наставники. Теперь пару лет будет шарахаться от каждого, кто придвинется к нему слишком близко. Впрочем… тут что-то другое. Почему же он так напуган?
        - Святой брат, вы не могли бы принять мою исповедь?
        Лукас говорил тихо, очень тихо, склонив голову и глядя на свои колени. Гостиный зал постоялого двора был почти пуст, слуга хлопотал рядом со щедрым клиентом в другом конце помещения, и поблизости не было никого, кто мог бы их услышать. Мальчик чувствует себя затравленным, это Лукас понял сразу, едва вошёл и увидел его, сжавшегося в углу, и нутром почуял, что не стоит проходить мимо. Теперь он терпеливо смотрел в пол, всем своим видом демонстрируя смирение.
        Патрицианец шумно сглотнул и выдавил:
        - Я… н-не… не могу, простите.
        Лукас покосился на него, изобразив огорчение, близкое к отчаянию. Патрицианец тут же спохватился:
        - Нет-нет, вы не так поняли! Я бы с радостью, но не имею на то духовного права. Я ещё не принял сан.
        Лукас молча смотрел на него, зная, что на его лице отображается широкая гамма эмоций, родственных с горем и разочарованием, и дал юному патрицианцу возможность не спеша насладиться спектаклем. Потом тяжело вздохнул и уткнулся взглядом в свои ладони.
        - Но могу ли я просить хотя бы о благословении? - робко спросил он и явил радостное воодушевление, когда юноша неуверенно кивнул.
        - Да, конечно, это я вправе вам дать… брат мой в Едином. Только… возможно, не здесь.
        Лукас недоумённо воззрился на него. Патрицианец густо покраснел.
        - Это нечестивые земли, - сказал он возмущённым полушепотом и, быстро обернувшись, облизнул губы. - Люди здесь… не чтят слуг Единого. Да не то что слуг - самого Единого ни в грош не ставят!
        Это была смелая формулировка, за которую наставник юноши мог бы прогуляться в подземелья Храма, но Лукас лишь усиленно закивал в ответ:
        - Истинно говорите, святой брат. В этой дикой земле вот уже вторую неделю я не встречал ни единой часовни. - Кстати, это была чистая правда. От самого Уоттерино Лукасу не попадалось ни патрицианских храмов, ни самих патрицианцев, потому-то он так и оживился, встретив этого парня. - А путь мой лежит ещё дальше на север…
        - На север! - в ужасе воскликнул юноша и тут же смолк. Его вскрика, впрочем, никто не услышал, и Лукас сделал вид, будто ничего не произошло.
        - Ну да, на север. Там… страшно повторять такое, святой брат, но я слышал… - он запнулся и помотал головой. - Единый обморозит мне язык, если я выговорю это вслух.
        - Язычники? - быстро спросил парень.
        «М-да, молодой человек, с этаким подходом к жизни далеко вы не уедете, - флегматично подумал Лукас, ошарашено кивая и глядя на патрицианца с недоверием, будто и помыслить не мог, что на свете существуют такие кошмарные вещи, как язычники. - А уж ты-то, парень, об этом явно осведомлён. К тому же и познакомиться с ними успел, иначе с чего бы тебе так посереть при одном только их упоминании?»
        Мальчишка снова огляделся и быстро придвинулся к Лукасу, заскрипев доспехом о скамью. Лукас смотрел на него, не в упор, иногда отводя, а иногда опуская глаза, и отмечал детали. Парень глуп как пень и зелен как керильский горошек, но - уже рыцарь-патрицианец. Недавно им стал - он жутко скован и неуверен в себе, стало быть, никак не может привыкнуть к сану. Судя по крамоле, которую он, очертя голову, несёт в разговоре с первым встречным, в орден вступил не по убеждениям. Да и привычной для рыцарей грубоватости ему недостаёт, хотя парень явно тренирован. Руки в мозолях от рукояти меча, но мозоли ровные, гладкие, ни одна не сорвана - натружен на учении, а не в бою… «Всё с тобой ясно, - решил Лукас наконец. - Сынок какого-нибудь владетельного рыцаря, вздумавшего обзавестись в роду патрицианцем. Не по душе тебе это, а характеру возражать не хватило, и вот сейчас ты шёл в своё первое паломничество и…»
        - Я шёл в своё первое паломничество, - быстро зашептал юноша, похоже, несказанно обрадованный возможностью выговориться. - Ну, к Ледяному Дереву, это в самой северной доли Длани… вот, домой… то есть назад уже иду. И два дня тому… севернее… - он сглотнул.
        Лукас слушал с сочувственной, благожелательной и до крайности взволнованной улыбкой. В двух днях пути севернее отсюда находился форт Нордем.
        - В общем, на меня напали. Сперва я подумал, что это обычные… ну, благородные рыцари. Они походили на благородных, Единым клянусь!
        «Ох, поклянись ты мне ещё Единым, укоротят в Храме твой дурной язычок», - подумал Лукас со смесью сочувствия и раздражения, а вслух сказал:
        - Неужели они посмели оскорбить Божьего слугу?!
        - Не… не совсем. Они хотели, чтоб я поехал с ними. Опять на север. А я… - он вдруг смутился, как будто только теперь осознал, что хвастается перед незнакомцем собственной трусостью. Не воин, решил Лукас. Юноша, гм-м, тонкой душевной организации. Учёный или менестрель, засланный бессердечным отцом в монастырь. Наверное, всё же менестрель. Уж больно голос музыкальный, богатый интонациями.
        - Я не мог поехать с ними, - тихо, но твёрдо сказал юноша. - То есть сперва поехал, а потом… ушёл. Ночью. Они были… как скоты. Оскорбляли меня и Единого. Такие люди недостойны милости его, даже через самого ничтожнейшего из слуг.
        «Садись, парень, очень плохо, - менторски произнёс Лукас про себя. - Взашей тебя за такое с богословского факультета. Не выйдет из мальца миссионера…» С другой стороны, мальчик был трогательно последователен в попытках оправдать собственное малодушие. Это Лукасу очень понравилось.
        - Вы поступили совершенно верно, святой брат, - заверил он парня.
        - Думаете? - с надеждой спросил тот.
        - Если мне позволено будет судить, - смиренно ответил Лукас. - Что бы ни было нужно этим людям, если можно такое слово применить к язычникам… а кстати, что им могло быть нужно от Божьего слуги?
        - Понятия не имею, - доверительно сообщил мальчишка. - Они говорили все разом и были так некуртуазны…
        Менестрель, окончательно уверился Лукас. А того и хуже - вчерашний паж. Ох, Дерек, неужто за пару монет вы и на Ледоруба готовы натянуть патрицианский плащ?.. А впрочем, почему бы и нет?
        - Я разобрал только что-то насчёт обряда освящения, кто-то из них об этом упомянул. Но, вероятно, они просто глумились, - продолжал оправдываться парень. Лукас быстро прикинул, позволительно ли в данном случае сочувственно похлопать его по плечу, потом решил, что да, и постарался, чтобы жест не казался слишком фамильярным.
        - Как вы верно заметили, святой брат, иные люди делами своими не заслужили и одного взгляда, брошенного им во след ничтожнейшим слугою Господа, - абсолютно серьёзно сказал он. Парень благодарно кивнул. Лукас заметил, что он совсем не пьёт. Впрочем, теперь можно было обойтись и без этого.
        - Но, смею верить, ваш и Единого покорный слуга не относится к таковым, - скромно проговорил Лукас. Парень часто заморгал, потом, видимо, вспомнил об обещанном благословении и неуверенно кивнул.
        - Меня ждёт долгий и суровый путь в обитель язычников и еретиков, - вздохнул Лукас. - И ваше благословение придаст мне духу и сил на этой нелегкой стезе. Выйдемте на задний двор, святой брат. Не лучшее место для святого ритуала, но…
        - Не земля освещает святость, но святостью освящается, - назидательно произнёс мальчишка, демонстрируя, что по знанию писем Святого Патрица у него были только самые высокие оценки.
        Лукас пристыжено потупился. Потом они чинно вышли во двор, то есть мальчишка шёл чинно, похоже, восстановив часть растраченного куража, а Лукас плёлся за ним, разглядывая золочёные шпоры его сапог. «Старший сын, - подумал он. - Старший, любимый; отец - богач из южных земель. Наказать-то наказал, но милостей не лишил. Будь эти ребята из Нордема чуть умнее, сцапали бы щенка покрепче и держали для выкупа». Было бы забавно сейчас убедить его поехать в Нордем и совершить обряд, которого от него добивались, и Лукас даже обдумал эту мысль, но потом всё же решил от неё отказаться. Он не знал, о каком обряде шла речь и как к этому относится герцогиня - вряд ли она обрадуется патрицианцу в своём форте. Этот мальчишка мог бы существенно упростить Лукасу дело, но мог и усложнить, а в данном случае ставка была слишком высока, и он предпочёл рассчитывать только на собственные силы.
        Они вышли во двор; вечер был тихий, но холодный, всё кругом было завалено снегом - а ведь на Предплечье уже весна, уныло подумал Лукас, бредя за патрицианцем на задний двор. Лукас ненавидел зиму, и вот, надо же, в этом году добровольно отправился туда, где она ещё долго не закончится. Эта мысль вызвала у него короткий приступ нелепой злобы, и он был рад, что всё же решил не тащить мальчишку за собой. Мысль о всяком притворстве на мгновение сделалась ему отвратительна.
        Они оказались позади дома, где их никто не мог видеть - только собака вяло тявкнула из конуры. Лукас встал на колени, и юный патрицианец водрузил на его голову холёные руки. Благословение он затвердил накрепко, слова будто от зубов отскакивали.
        - И да пребудет с тобой Единый во благо и славу его, - закончил патрицианец и убрал руки.
        Лукас встал, отряхнул с коленей снег.
        - Спасибо, - сказал он и вырубил мальчика несильным, но точным ударом по шее.
        Из его вещей Лукасу не понадобилось ничего, кроме плаща. Собственно, только это-то ему и было нужно, и, возможно, если бы не внезапный припадок раздражения, Лукас легко нашёл бы способ уговорить мальчишку просто отдать плащ ему. «Что это я, - подумал Лукас, накидывая на плечи шерстяную ткань. - Старею, видать, в самом деле старею».
        Он оттащил парня поближе к стене и оставил там. Даже связывать не стал - всё равно побоится кому-то здесь рассказывать о случившемся, в погоню точно не кинется, да и за помощью к чужакам теперь не обратится никогда… ну или, во всяком случае, в ближайшие пару дней. Непохоже, что жизнь щенка чему-то учит, так что поделом ему. Прирезать, что ли, рассеянно подумал Лукас. А почему нет? Бесполезное ведь, в общем-то, жалкое существо. Но потом решил, что незачем возиться.
        Убивать человека, сторожившего конюшни, Лукас тоже не стал - а вот за такое могли бы и погоню снарядить. Просто сказал, что он и мессер патрицианец уезжают немедленно, и без помех вывел из конюшни и своего, и патрицианского коня. Конюх, похоже, был только рад - патрицианцев тут и впрямь не любили, как и тех, кто с ними водится. Лукас держался настороже, остерегаясь поймать спиной стрелу, но ему позволили выехать без помех. К тому времени, когда мальчишка должен был очнуться, Лукас находился уже в нескольких милях севернее от постоялого двора.
        Найти Нордем оказалось довольно просто - он загораживал перевал в горах и был виден издалека, врастая в лес там, где пропадали последние одинокие хутора. На вид - громоздкое и неприятное местечко, впрочем, как и все строения в старосеверном стиле. Даже в свете дня форт казался неуклюжим бесцветным увальнем, привалившимся к скале; лес перед стенами был вырублен на триста ярдов, но снег не шёл уже несколько дней, и дорога к воротам была вытоптана и покрыта грязью. Лукас внимательно осматривал дорогу, понемногу сбавляя шаг по мере приближения к Нордему - он хотел, чтобы его заметили. Коней он оставил в лесу, в кстати подвернувшейся расселине неподалёку, и теперь шёл пешком, иногда останавливаясь и оглядываясь, чтобы позволить наблюдателям со стены разглядеть алую ладонь, вышитую на его плаще. Они должны знать, что к ним идёт патрицианец. Впрочем, оглядывался он вовсе не просто так - ему хотелось удостовериться, правда ли он видит на дороге не только грязь, но и кровь. Похоже, совсем недавно кому-то не слишком сладко пришлось на этой дороге.
        Расчет оказался верен - ворота распахнулись прежде, чем Лукас приблизился к ним вплотную. Направленные в его сторону острия пик выглядели не слишком приветливо, но он не сбавил шаг, пока не услышал короткое и отрывистое: «Стоять!»
        Только тогда он остановился.
        - Ты на мушке у лучника, мессер! - крикнул кто-то со стены, и Лукасу не надо было поднимать голову, чтобы проверять правдивость сказанного - он это и так знал. - Так что двигайся медленно и на вопросы отвечай прямо. Кто ты и что тебе надо?
        - Я Лукас из Джейдри, - ответил он, глядя на пикейщиков у ворот. - Рыцарь-патрицианец. Я узнал, что в этом форте требуется помощь святого ордена. И пришёл её оказать.
        - Откуда узнал-то?
        - От своего младшего собрата, которого вы попытались схватить два дня назад.
        - Пропустить!
        Пикейщики расступились, освобождая ему путь. Лукас прошёл в форт. Ворота закрылись за его спиной.
        - Мать твою, Лукас Джейдри! - прогремел неприятно знакомый голос. - И давно ли ты снюхался с Попрошайкиными жополизами?
        Ойрек, как всегда, являл образец благородства и куртуазности, как и пристало высокородному рыцарю. Он стоял посреди двора, уперев кулаки в бока, и счастливо скалился, явно забавляясь такому стечению обстоятельств. Причём, судя по блеску его глаз, у него были свои причины для радости. Лукас поздравил себя с тем, что сообразил назваться настоящим именем - иначе его уже подняли бы на пики. Впрочем, ввиду потрёпанности войск герцогини, встретить при ней старых знакомцев было вполне ожидаемо.
        - Времена меняются быстро, доблестный сэйр Ойрек, - сухо улыбнулся Лукас. - Я вижу, ты в добром здравии и, что важнее, настроении.
        - Ну ещё бы! - ещё шире заухмылялся тот. - Хотя, по правде говоря, настроенье моё было просто отвратным, пока я тебя не увидел. Ну, пойдем выпьем за встречу, что ли…
        Со времён осенней кампании Лукас уяснил, что совместная пьянка - единственное, в чём не стоит отказывать сэйру Ойреку, если хочешь сохранить с ним терпимые отношения. Поэтому отказываться не стал, тем более что, судя по всему, Ойрек занимал в Нордеме отнюдь не последнее место.
        Впрочем, Лукас быстро понял, что это верно лишь отчасти.
        В форте не было шума и гула, обычного для гарнизона. Что происходило на заднем дворе, Лукас не видел - его сразу провели внутрь, но и там было необычайно тихо и безлюдно. Рыцари выпивали, но уныло и как-то безрадостно. Похоже, совсем недавно тут что-то стряслось. Неужели Мессера?.. Проклятье.
        - Постой-ка, Ойрек, - Лукас положил руку рыцарю на плечо. - Как ты можешь видеть, я принял сан, и нахожусь здесь прежде всего как патрицианец…
        - Да неужто? - на лице Ойрека отобразилось удивление. - Хочешь сказать… ты ничего не знаешь? А! Ну, оно и верно, откуда бы?! - он расхохотался, и Лукасу это вовсе не понравилось. - И то правда! То-то я охренел, когда тебя тут увидал. Ну, думаю, сукин сын, и впрямь не иначе как мысли читать умеет. А ты вон как… патрицианец! Ну, ну! - он снова захохотал. Лукас молча переждал этот припадок веселья. Потом сказал без улыбки:
        - Не знаю, о чём ты говоришь, но я прибыл сюда как слуга Единого, и намерен выполнить долг, который…
        - Да не заливай, - осклабился Ойрек. - Я скорей сдохну, чем поверю, что ты подрядился ползать на брюхе перед этими…
        - Святой брат.
        Лукас обернулся, Ойрек тоже, не скрывая раздражения, но тут же отступил, кривя губы и отводя взгляд. Лукас посмотрел на вошедшего человека. Высокий, худощавый, с чертами лица, которые принято называть благородными. Без сомнения, рыцарь и, судя по всему, дворянин. Почти наверняка приближённый к Мессере - она всегда тянулась к проявлениям благородства, не важно, реального или показного, что её без сомнения рано или поздно погубит… если уже не погубило. Впрочем, если и так, то вряд ли по его вине. Лукас ясно видел, что этот человек в горе, хотя и очень хорошо это скрывает.
        Рыцарь поклонился ему:
        - Я сэйр Лайам из Роччера, командующий войсками её светлости герцогини Пальмеронской и комендант форта Нордем.
        Лукас поклонился в ответ и представился в том же официальном тоне:
        - Я сэйр Лукас из Джейдри, рыцарь ордена Святого Патрица, да будет с нами воля и благость его, - он осенил себя святым знамением. Никто из присутствующих не повторил его жеста. Как мило, неужто они решили совсем перестать притворяться? Это было ему по душе.
        - Я надеюсь, - проговорил сэйр Лайам, глядя на Лукаса в упор, - мои люди не были слишком грубы… приглашая вас в Нордем.
        - Со мной - нет. Но они были грубы с моим юным братом по ордену, которого пытались притащить сюда силой. К сожалению… или к счастью, стремление совершить паломничество к святым местам оказалось в нём сильнее желания оказать помощь язычникам, едва не переломавшим ему все кости. Поэтому я пришёл сюда вместо него, ибо юности простительно малодушие, а истинный слуга божий не может не ответить на зов, от кого бы он ни шёл.
        Сэйр Лайам смотрел на него с уважением, Ойрек же - с удивлением, медленно переходящим в понимание, а потом - в злость. «Да нет, - подумал Лукас, краем глаза следя за Ойреком, - вряд ли этот пень сообразил, что я вру. Во-первых, потому, что я почти и не вру… а во-вторых, Лукас, старина, пора бы тебе и впрямь избавляться от мании преследования. Мало кто способен определить ложь так же легко, как ты».
        - Благодарю вас, мессер, - с достоинством ответил сэйр Лайам, - и прошу передать от меня извинения вашему юному брату. Мои люди поступили с ним грубо не со зла, а по невежеству.
        - Именно это я ему и сказал, - ответил Лукас и улыбнулся.
        Сэйр Лайам на мгновение смутился, потом покачал головой.
        - Присядем, мессер. Нам действительно необходима помощь… патрицианца. Я должен вам всё объяснить.
        Они сели за стол - вдвоём. Ойрек остался стоять у двери. Лукас мгновенно оценил обстановку и понял, что в обычной ситуации Ойреку велели бы убираться вон, и он прекрасно понимает это, потому и старается не привлекать к себе лишнего внимания. Ледоруб его задери, неужто этот увалень научился интриговать? И что, к бесу, вообще здесь происходит?
        - Вы должны освятить ребёнка, - сказал сэйр Лайам, и Лукас всё понял. Ему стоило огромного труда не выругаться вслух и продолжать изображать вежливое и хладнокровное внимание.
        - Это… крайне необходимо, - сбивчиво проговорил Лайам, явно не собираясь вдаваться в подробности. Лукас смотрел на него совершенно ясным взглядом, проклиная присутствие Ойрека. Иначе был бы шанс выдать себя за круглого идиота, не понимающего, что если в бес знает какой глуши, в забытом форте на языческих землях кучке рыцарей срочно требуется освятить новорожденного по обряду единобожцев, это не может быть обычный ребёнок. О нет, это очень важный ребёнок, который должен быть узаконен согласно ритуалу правящей религии. Так, значит, Мессера всё-таки мертва, и они хотят, чтобы освятили её дитя. Стало быть, оставят в живых, чтобы потом можно было доложить об этом в Таймену… чтобы младенец получил законный статус и мог претендовать на трон своих предков. Проклятье, а ведь они даже не знают ещё, как вовремя спохватились. И что когда этот ребёнок будет освящён, он станет законным наследником Хандл-Тера, потому что король Артен мёртв.
        Лукас отчаянно пожалел, что зарёкся встревать в политические интриги, потому что, воистину, никогда он ещё не оказывался в такой благоприятной для этого ситуации. Но для него было важно другое: Артенья тоже мертва. Иначе это она вела бы с ним разговор, а этот человек, объявивший себя её командующим, не казался бы таким потерянным. Отец ребёнка?.. Вполне возможно.
        Так, что же делать теперь? Освятить ребёнка согласно обряду, мгновенно решил Лукас, благо он не раз видел, как это делается. И заставить их отвезти его в Таймену. Это, пожалуй, будет ничуть не проще, чем поймать Мессеру в силки, так что он получает равноценную замену. Да, вполне равноценную.
        Эта мысль его окончательно успокоила.
        - Это возможно? - встревожено спросил Лайам, и Лукас понял, что молчание затянулось. Ойрек презрительно хмыкнул от двери. Лайам этого, похоже, не заметил, зато сам Лукас увидел, что они уже не одни - зал понемногу заполнялся людьми, тихо слушавшими разговор. Ну ещё бы, сейчас ведь решалось, будет ли ребёнок, оставшийся от их предводительницы, законным королём, или уплыла их последняя надежда избавиться от обвинения в мятеже.
        - Возможно, благородный мессер, - сказал Лукас, и его голос отчётливо прозвучал на весь зал. - Но вы, без сомнения, знаете, что для обряда освящения необходим свидетель, который сможет ручаться, что передаст ребёнку знание о Едином Боге и даст ему Единым благословенное имя. Разумеется, им должен быть тот, кого вы именуете единобожцем. Есть ли такой среди вас?
        Он говорил, зная, что таких нет. Если бы были, они не послали бы своих головорезов привезти патрицианца силой, а просто выбрали бы истинно верующего, кому духовник не сможет отказать в помощи. Надо же, думал Лукас, пряча улыбку, среди них и впрямь таких не оказалось, а притвориться никто не смог. Интересно, знает ли Дерек, да и остальные мессеры магистры, что немалая часть рыцарей тайно исповедует язычество? Может, именно поэтому они и пошли за Артеньей - потому что она позволяла им верить в то, во что они хотят? Впрочем, скорее дело в том, что древние боги севера не имеют ничего против пьянства и прелюбодеяния. Да и подоходную подать не требуют.
        - Если среди вас таких нет, - продолжал Лукас, когда ему никто не ответил, - обряд произведён быть не может. Необходимо доставить дитя в ближайшую часовню, где…
        - Погодите-ка! - крикнул кто-то из зала. - Ойрек, а как насчёт того парня, что у тебя в подвале сидит? Он же единобожец.
        - Точно, точно единобожец! - поддержали его другие. Сэйр Лайам удивлённо обернулся, будто и не замечал их до сей поры. Потом устало моргнул, и Лукас понял, что он почти не соображает от горя. И ведь не пьян совершенно. Ох, проклятье, Ледоруб бы побрал всю эту толпу, одного его можно было бы брать тёпленьким…
        - Да, я вспомнил, - проговорил Лайам. - Среди нас есть единобожец. Я, правда, не знаю, согласится ли он…
        - А то, - громко отозвался Ойрек. Лукас почувствовал на себе его взгляд и обернулся. - Куда денется. Эй, кто там!.. Чего у двери топчетесь, гниды, - подслушивать?! Приведите-ка лучше наших цыпляток.
        - Чего, обоих?
        - Обоих, обоих, - сказал Ойрек, глядя на Лукаса, и снова оскалился.
        Кирку Ледоруба вам всем в зад, этого просто не может быть. Не может… невероятно, чтобы ему так повезло! И ещё более невероятно, что Дерек знал об этом. Но ведь знал же, ублюдок, каким-то образом знал! И даже обещал Лукасу, что именно так и произойдёт, просто это было слишком хорошо, чтобы Лукас мог поверить.
        И он не смог скрыть ни восторга, ни интереса, когда в зал ввели Марвина. В последний раз они виделись в Хиртоне, тем днём, когда маленькая глупенькая девочка (как же её звали?.. Гвеннет, что ли, или Гвендолин?) выбросилась из окна, чтобы, как она думала, спасти Марвину жизнь. О да, это был чудесный день. Запоминающийся день. Лукас невольно распрямил плечи при одном только воспоминании о нём. У него в последние годы оставалось всё меньше таких воспоминаний.
        И вот снова встретились, надо же. И мальчишка опять попался Ойреку! Смешно, право слово. Выглядит, правда, неважнецки. Отвратно выглядит, на самом-то деле… Похоже, Лукас теперь знал, чья это кровь была там, на дороге. С одного только взгляда он понял, что Марвина лихорадит. А ещё его били, и кровь, запёкшаяся на левой руке от локтя до плеча, скорее всего натекла из рубленой раны. И как ты только жив ещё, с таким-то везением… Но ничего, мой мальчик, ничего. Потерпи ещё немного.
        Ойрек взял Марвина за волосы и поднял его голову, заставив смотреть вперёд.
        - Знакомые лица, а? - ухмыльнулся он.
        - Есть такое дело, - спокойно отозвался Лукас. - Вижу, Ойрек, тебя на облезлых щенков так и тянет.
        - Да нет, знаешь ли, я всё же как-то больше по женской части, - ответил тот, и рыцари громыхнули хохотом. Сэйр Лайам гневно нахмурился, а Лукас, не совсем понимая причину такого веселья, отвёл наконец взгляд от Марвина и увидел, что он не единственный, кого сюда привели.
        Рядом с ним, еле держась на ногах, стояла Рысь.
        И так же, как с Марвином, Лукасу хватило одного взгляда, чтобы понять, что ей повезло ещё меньше. Её тоже били, и не только били. Она смотрела на Лукаса взглядом, который он слишком хорошо знал, и впервые в жизни Лукасу было довольно трудно его выдержать. Я знала, говорил этот взгляд, я всегда знала, всегда верила… я тебя ждала, и была уверена, что не напрасно. Что ты всё-таки придёшь… что не только я к тебе всегда обречена приходить на первый зов, что однажды ты ответишь мне тем же, отец…
        И откуда было этой маленькой дуре знать, что Лукас пришёл вовсе не за ней?
        - Кто из них верует в Единого? - ровно спросил Лукас.
        - А то ты не знаешь! - бросил Ойрек. - К слову сказать, раз уж зашла об этом речь, Лукас, - ты часом не захватил малую толику своего состояния, а? Есть разговор…
        Лукас равнодушно посмотрел на него.
        - Как я уже говорил, я здесь в качестве слуги Единого, лишь этот долг для меня первостепенен. И если сэйр Марвин из Фостейна не изменил своих убеждений… не изменили ли, благородный мессер?
        Рыцари фыркали и похохатывали, Ойрек скалился, сэйр Лайам тупо взирал на происходящее. Воистину он был единственным здесь, кто понимал, что означает смерть герцогини - не только для него лично, и если кто-нибудь немедленно не возьмёт ситуацию под контроль, смута в стране закончится здесь и сейчас. А это не в интересах Дерека… и, значит, не в интересах Лукаса, потому что никогда ещё он не был благодарен старому другу так, как в этот миг.
        Марвин смотрел на него. Лукас надеялся, что он услышал обращённый к нему вопрос, а ещё больше - что понял его правильно. Ведь это всё, что интересовало Лукаса теперь. «Ну же, малыш, мы так давно не виделись, и столько всего успело произойти, так остался ли ты верен своим принципам? И бес с ней, с религией, - ты-то знаешь, о чём я говорю… только мы двое и знаем, ты да я. И только это теперь имеет значение, и только это определит всё, что будет дальше». Он хотел сказать это и не сказал. Он ждал.
        Марвин облизнул почерневшие губы и ответил:
        - Нет. Не изменил.
        Лукас кивнул, изо всех сил стараясь прогнать улыбку из глаз, и повернулся к Лайаму.
        - Что ж, я знаю этого молодого человека, он всегда был добрым прихожанином и верным слугой его величества короля Артена. Полагаю, он вполне может быть свидетелем. Но, как вы понимаете, ценность свидетельства лишь в том, что его можно принести. Поэтому когда я уеду, он уедет вместе со мной.
        - Ещё чего! Заплати за него сперва!
        Лукас даже не шелохнулся, зато сэйр Лайам в ответ на яростный крик Ойрека наконец вышел из прострации и развернулся к нему.
        - Молчать.
        - Это мой пленник, - рявкнул Ойрек. - И он стоил мне жизней трёх моих солдат! Так что никуда он…
        - Здесь нет твоих солдат, сэйр Ойрек! - загремел Лайам. - Здесь лишь солдаты её светлости герцогини Пальмеронской!
        - Да ну, а командовать она ими с того света будет, или как? - заорал Ойрек в ответ.
        Лукас молчал. И очень надеялся, что Марвину сейчас тоже хватит ума промолчать.
        Лайам пошатнулся. Схватился за край стола. Потом сказал очень медленно:
        - Слушай меня, сэйр Ойрек. Моя жена мертва, но сын её жив. И до той поры, пока истинный Артенит находится под этой крышей, имей уважение и трепет перед теми, в чьих руках его судьба. Его, и королевства, и твоей шеи, сэйр Ойрек, ибо тебе известно, что будет с тобой и всеми нами, если мы не сможем доказать законности его прав на трон.
        Молчи, Марвин, молчи… молчи и слушай, тебе всё это повторять ещё раз сто: перед магистрами патрицианского ордена, перед Советом Общин, перед баронами… хорошо, если не перед тем субтильным человечком из Королевской Башни, с которым я уже имел случай познакомиться. А пока молчи.
        Ойрек скрежетал зубами, но дослушал до конца. По счастью, он не понял, сколько отчаяния таилось в холодных, отрешённых словах сэйра Лайама. Если бы понял, ничего не осталось бы даже от той капли чувства долга и уважения, которые он ещё питал к своей присяге.
        - Я рад, что ты не возражаешь, - проговорил Лайам наконец в полной тишине и глупо добавил: - В конце концов, у тебя же двое пленников. Но этого человека ты отпустишь по завершении обряда.
        - Ну да, - прошипел Ойрек, глядя на Лукаса с ненавистью. - Дочурка-то твоя у меня по-любому остаётся, ты бы это как-нибудь упомнил…
        Сдался. Всё-таки сдался! Лукас не успел почувствовать облегчения от этой мысли, когда паузу разорвал внятный и чёткий, даром что хриплый голос Марвина:
        - Я без неё никуда не пойду.
        И вот к этому Лукас был абсолютно, катастрофически не готов.
        Ойрек сориентировался в ситуации первым, влепив мальчишке зуботычину. Тот сплюнул кровь и повторил, повысив срывающийся, но звенящий от злости голос:
        - Я никуда отсюда без неё не уйду! И свидетельствовать ничего не стану, пока вы не поклянётесь отпустить и её тоже. А иначе можете убить нас обоих.
        По его болезненно горящим глазам Лукас видел, что он действительно считает, будто так будет лучше.
        - Что ж, - проговорил Лайам, - тогда…
        - Нет! - заорал Ойрек, а Лукас прикрыл глаза.
        Была только одна вещь, которая злила Ойрека ещё сильнее, чем отказ от совместной выпивки - когда из него делали дурака. А именно это сейчас и происходило. Немалыми потерями захватить двух пленников, успеть потребовать за них выкуп и теперь так глупо лишиться обоих…
        Впрочем, если бы беда была только в этом.
        Лукас взглянул на Рысь. Они знали, что она его дочь. Марвин тоже это знал. И всё-таки отказывался уходить без неё. Это было просто уму непостижимо. Когда они только успели спеться, почему, и, главное, как такое вообще было возможно?! Как Марвин мог выгораживать её? Зная, что она - дочь Лукаса… дочь человека, убившего его невесту, унижавшего его бесчисленное множество раз, даже теперь позорящего тем, что пытался спасти… А что может быть хуже, чем когда тебя спасает твой злейший враг? И в который уже раз…
        Знать всё это, видеть всё это - и мало того, что не убить её самому, не попытаться отомстить Лукасу, - но стоять за неё теперь, когда на кону была его жизнь! Впервые получить возможность отнять у Лукаса то, что должно быть ему дорого, отплатить ему его же монетой - и не сделать этого!
        Лукасу казалось, что его сшибли с ног, оглушили и продолжают бить. Всё, в чём он был непоколебимо уверен, рухнуло. Он думал, что знает этого мальчишку, знает, что у него в голове, знает, потому что сам был таким… Но он ведь никогда не был таким. И, запоздало понял Лукас, Марвин уже говорил ему об этом. Там, в Хиртоне, выходя из комнаты, в которой умерла его невеста. «Вы никогда так не поступали», - сказал он.
        Не думая, что делает, не чуя под собой ног, Лукас встал и пошёл вперёд. Ойрек всё ещё орал, рыцари спорили и хохотали, жалея беднягу, Лайам стискивал челюсти, пытаясь сохранить крохи авторитета, Рысь умоляюще смотрела на Лукаса, только на него… Не на того смотришь, детка, подумал Лукас, остановившись напротив Марвина. Тот посмотрел ему в глаза. И повторил - в третий раз, но будто для него одного:
        - Я никуда без неё не уйду.
        Лукас ударил его так, как никого никогда не бил.
        Марвина удерживали за плечи двое рослых солдат, но от неожиданности они оба разжали руки, и Марвин не просто упал - он вылетел в коридор сквозь открытую дверь, и его падение остановила только стена. Лукас стоял и смотрел, как он, хрипя, корчится на полу, и не чувствовал, что стискивает кулаки. «Как ты мог, - думал он. - Как же ты мог, ты, поганый, жалкий, ублюдочный щенок, как ты мог меня так обмануть… и так долго, так ловко меня обманывать?! Да Селест со всеми её ухищрениями просто дешёвка в сравнении с тобой! Как же ты смог… как, как только тебе это удалось?
        Почему я поверил тебе? Поверил, что ты - это я?
        И почему я верю в это до сих пор, хотя это и… так ужасно?»
        Лукас вышел в коридор и наклонился к Марвину.
        - Перестань, - еле слышно сказал он. - Не мешай мне. Я вытащу тебя отсюда. Доверься мне, Марвин, хотя бы раз.
        Он сам не понимал, что говорит, но Марвин, кажется, понял и посмотрел ему в глаза:
        - Я не уйду без…
        - Оставь это мне. Не спорь. Я всё сделаю, как надо. Только не мешай мне.
        Он ловил себя на мысли, что просит, почти умоляет, но не мог остановиться.
        Марвин закрыл глаза. Лукас выпрямился.
        - И хрена с два я отдам тебе твою девку, из-под трупа моего её возьмёшь! - надрывался Ойрек, понимая, что больше ему ничего не остаётся, иначе до веку над ним будет насмехаться весь гарнизон. А Ойрек не любил, когда из него делали дурака.
        И Лукас его чувства вполне разделял.
        - Успокойся, Ойрек, - проговорил он наконец. - Будет по-твоему. Про девчонку поговорим потом. Я здесь прежде всего…
        - Как патрицианец, - закончил Ойрек и сплюнул.
        Лукас молча прошёл мимо, стараясь не слушать (не слышать…) надрывное дыхание Марвина за спиной.
        - Пусть мальчик немного оправится, - сказал он Лайаму. - Он должен быть в здравом уме и твёрдой памяти, чтобы засвидетельствовать обряд. А я пока хотел бы посмотреть здешнюю часовню. Здесь ведь есть часовня?
        - Да, разумеется, - устало сказал Лайам.
        Лукас кивнул. Ему и самому отчаянно хотелось, чтобы его сейчас все оставили в покое. Хотелось запереться в тёмной комнате и лупить кулаком в стену… Но он принял роль и играл её, как делал всю свою жизнь. Хотя и сам уже перестал понимать, зачем.
        Глава 10. Возвращение
        «Доверься мне, Марвин . Он сказал: Доверься мне, Марвин . Доверься. Марвин. Так, как будто я ему друг. Или сын. Он сказал это, стоя надо мной, когда я пытался вдохнуть, захлёбываясь кровью, глотая собственные зубы, которые он мне только что выбил. Доверься мне, Марвин ».
        Это было так безумно и так смешно, что Марвин никак не мог отделаться от этих мыслей. Голос Лукаса, тихий, просящий, всё звучал и звучал в его голове: доверься мне, Марвин…
        Марвин ему доверился.
        Его отвели в комнату в дальнем конце крыла, принесли вина и горячей воды. Марвину страсть как не хотелось шевелиться - у него и так каждая кость болела от побоев, а тут ещё этот треклятый Лукас из Джейдри приложил его о стену, видимо, пытаясь таким образом продемонстрировать свои добрые намерения. Однако он всё-таки сделал усилие и, скрежеща зубами от боли, смыл с себя заскорузлую грязь и кровь. Вода и пена, которые он расплескал по каменному полу, после соприкосновения с его телом выглядели просто жутко. В придачу резаная рана на предплечье, нанесённая неизвестным нападавшим ещё до плена, никак не заживала и сочилась плохо пахнущей сукровицей. Марвин промыл её как мог тщательно, переоделся в любезно предоставленную ему чистую одежду и с большим удовольствием выплеснул помои в окно, надеясь, что как раз под ним прогуливается часовой. Правда, это и окном-то назвать было нельзя - всего лишь бойница, Марвин ни за что не протиснулся бы в неё, так что не было никакой разницы, далеко ли до земли.
        Затем он исключительно для очистки совести подёргал дверь, убедился, что она надёжно заперта и завалился в постель. По большому счёту, эта холодная комната с голыми стенами мало чем отличалась от его прежней камеры, но зато тут была кровать. Марвин не собирался спать, просто за последние дни он отвык так много двигаться и страшно устал - и, разумеется, вырубился, едва коснувшись головой подушки. Если какие-то важные и спасительные мысли и пришли в его помутнённое сознание перед тем, как он уснул, то Марвин их не запомнил.
        Когда он проснулся, был день; сквозь бойницу в комнату проникал тусклый зимний свет, но Марвина он едва не ослепил - так привык он к постоянно окружавшему его полумраку. В первый миг ему отчего-то показалось, что он снова в Мекмиллене - может, потому, что именно там он последний раз нормально спал, а может, сквозняки напомнили. Но через мгновение он вспомнил, что произошло вчера (ведь это было вчера?), и вдруг почувствовал, что его бьёт дрожь. Марвин отрешённо натянул было шерстяное одеяло, которым укрывался ночью, потом, спохватившись, отшвырнул его. В бадье ещё оставалось немного воды, и он яростно протёр ею воспалённые глаза. Когда он выпрямился, его шатало так, будто он выпил не меньше пинты деревенского самогона. «Проклятье, что же это со мной такое?» - встревоженно подумал Марвин, держась за стену и в бессильной злости глядя на дверь. В голове гудело, он пытался вспомнить, что говорил и делал вчера, но события дёргались в памяти беспокойными обрывками. Марвин знал только, что Лукас здесь… что они спорили с Ойреком, и ещё там была Рысь. И ещё герцогиня мертва. И ещё Рысь смотрела на Лукаса, а
Марвин смотрел на алую длань Единого, вышитую на его плаще.
        - Эй, ты меня слышишь, парень?
        Кто-то тряс его за плечо. Марвин пошатнулся и вскинул руку со сжатым кулаком. Его запястье тут же перехватили - и он ужаснулся тому, как легко это получилось.
        - Ну, ну, потише, - со смешком сказал человек. Марвин смотрел на него и не узнавал, хотя лицо казалось смутно знакомым. Наверное, он был одним из тех, кто насиловал Рысь. А, какая разница…
        - Убью, - сказал Марвин. - Всех вас убью, погань…
        Он всё ещё обещал им это, когда его вытолкали в коридор и повели полутёмной галереей куда-то вниз. Он подумал сперва, что обратно в подземелье, но вместо этого они вышли во двор, и пронзительная свежесть морозного воздуха заставила Марвина содрогнуться - похоже, он отвык от неё ещё больше, чем от дневного света. Кто-то накинул ему на плечи плащ. Марвин хотел сбросить его, но руки сами собой схватили ткань за края и стянули у горла. «Твою мать, Марвин из Фостейна, попробуй только поблагодарить, и удавлю тебя вместе с остальными», - прошипел он про себя, но измученная и уставшая часть его «я» не стала благодарить - у неё просто не осталось на это сил.
        Его провели через внутренний двор гарнизона и заставили остановиться у высоченной железной двери, на которой калёным железом было выдавлено грубое изображение раскрытой руки. Так обозначали вход в храм в самых старых поселениях. И этот древний оплот детей Святого Патрица отдан во власть язычникам, с горечью подумал Марвин. Потом горечь сменилась удивлением: зачем они ведут меня в часовню? Неужто позволят помолиться перед смертью? А потом он вспомнил. И про часовню, и про всё остальное тоже…
        Его подтолкнули, и он зашагал вперёд.
        Святилища древних фортов никогда не отличались роскошью, отчасти потому, что их было принято соединять с оружейным складом - поскольку часовня располагалась в донжоне, нередко она становилась последним оплотом защитников форта, и следовало иметь под рукой оружие и запас продовольствия. Склад занимал всю подземную часть часовни и первый этаж; винтовая лестница вела наверх, в единственный зал святилища. Там находился жертвенный алтарь, каменная чаша для святой воды и несколько рядов каменных же скамей - вот и всё убранство. Зал мог вместить от силы человек тридцать, а сейчас здесь не находилось и дюжины: Марвин с его конвоирами, Лукас в плаще патрицианца, колющего в каменной чаше свежий лёд, Лайам с ребёнком на руках и ещё несколько рыцарей, которых Марвин не помнил в лицо.
        - Где Рысь? - спросил Марвин.
        Лукас поднял голову и посмотрел на него. Его руки с длинными, сильными пальцами (крепкими, мать его, подумал Марвин, нащупывая языком дырки от выбитых зубов) уверенно ломали пластинки льда. Он успел порезаться, причём довольно сильно - лёд тут и там был замазан кровью. На освящении это было обычное дело. Марвин перевёл взгляд на его неподвижное лицо и повторил вопрос:
        - Где Рысь? Она должна быть здесь.
        - Язычникам не место на обряде освящения, - с нескрываемой насмешкой бросил один из рыцарей. Марвин взглянул на него:
        - Тогда что все вы здесь делаете?
        Рыцарь фыркнул и пожал плечами. Похоже, никакого почтения к этому месту и готовящемуся обряду он не питал. Марвин обвёл взглядом собравшихся. Почти все ухмылялись и скалились, только Лайам со спящим ребёнком на руках казался отрешённым и встревоженным, а Лукас - сосредоточенным и совершенно равнодушным к происходящему. Его обращённый на Марвина взгляд ровным счётом ничего не выражал.
        - Где она? - спросил Марвин. - Что вы с ней…
        - Ойрек отказывается отпускать её от себя, - спокойно проговорил Лукас. При звуке его голоса смешки прекратились. - А я не могу допустить его присутствие в святилище. Человек, будь он трижды язычником, обязан сохранять толику уважения к Единому, чтобы быть допущенным к созерцанию обряда.
        - Какого беса, как язычник может быть допущен… - крикнул было Марвин, и Лукас взглянул на него так, что он на миг онемел. А потом понял: это страх. «Он смотрел на меня так вчера, перед тем как ударил. А я запомнил. И теперь мне стало страшно. Проклятье, сто, тысяча проклятий на его голову!»
        Марвин осенил себя святым знамением. Его рука слегка подрагивала - он не знал, от боли или от лихорадки, а если от злобы - то на Лукаса или на самого себя. «И тебя я убью, - мысленно пообещал он, глядя ему в глаза. - Вместе со всеми остальными. Убью вас всех, заберу Рысь и младенца и уеду отсюда. И сожгу здесь всё к бесу…»
        - Начнём, - сказал Лукас и бросил последнюю окровавленную льдинку в чашу. Тихо заплескалась вода, успевшая натечь из подтаивающего льда.
        - Я не буду ничего свидетельствовать, пока её здесь нет!
        У него заныла челюсть от одного только взгляда, который Лукас на него бросил.
        «Я же просил, чтобы ты мне доверился!»
        «Да пошёл ты со своим доверием».
        - Сэйр Лайам, будьте любезны, передайте сэйру Ойреку, что его присутствие необходимо для проведения обряда. И прошу вас, поторопитесь. Лёд тает.
        Марвин стиснул зубы. Лёд, успевший полностью растаять в жертвенной чаше до завершения освящения - дурной знак для ребёнка. Марвин собственноручно подставлял под удар своего только что родившегося будущего короля. Но и Рысь он тоже подставлял под удар. Конечно, Лукас обещал позаботиться обо всём… и, да, ему очень хотелось довериться Лукасу… Хотелось, точнее, не ему, а той его измученной и избитой части, которая хотела только покоя и спать, и не слышать больше криков и стонов - её, своих… чтобы всё это просто закончилось поскорее.
        Эту часть себя Марвин открыл здесь, в Нордеме. Он её ненавидел. Он и Нордем теперь ненавидел ещё сильнее, чем Балендор. Каким же смехотворным ребячеством теперь казалось всё, что было в Балендоре…
        Эта его часть доверила судьбу Рыси её отцу. Но сам Марвин отказывался это сделать.
        Ойрек пришёл быстро. Рысь он вёл за собой на цепи, обмотанной вокруг её пояса. У Марвина при виде этого потемнело в глазах, но он поймал предостерегающий взгляд Лукаса и сдержался. Хорошо, теперь она здесь. Она здесь, и её отец не позволит ничего сделать ей у него на глазах. В это Марвин верил твёрдо.
        - Благодарю вас, - сказал Лукас голосом, куда более холодным и острым, чем лёд, резавший ему пальцы. - С милостью Единого и волею его, всё-таки начнём.
        Марвин плохо знал этот обряд - обычно наблюдать освящение звали только близких друзей и родственников, а у друзей Марвина дети рождались нечасто. Но в целом он знал, что должен делать, да и Лукас ему помогал, незаметными жестами подсказывая, где встать и что сказать. Марвин только теперь позволил себе изумиться тому, что этот человек стал патрицианцем. Среди близких знакомых Марвина не было рыцарей ордена, но он знал, что это благороднейшие и наиболее доблестные из рыцарей, до последнего верные долгу перед Богом и королём - не зря ведь среди приспешников Мессеры их почти что и не было! И, держа на руках проснувшегося и залившегося плачем наследника, Марвин испытал благодарность к Лукасу, внезапно ставшему из его личного врага едва ли не другом - потому что он был другом святому ордену, королю и Единому, и это было так хорошо - в глуши севера, среди предателей и врагов увидеть вдруг луч света истины. Потому что даже если этот непостижимый человек пришёл к богу - стало быть, истина действительно с ним…
        - Эй, дымом тянет!
        Марвин вздрогнул с такой силой, что чуть не выронил младенца. Тот выгнулся дугой и снова заорал во всю мощь своих лёгких. Марвин понимал, что ребёнку страшно и неприятно в его грубых неуклюжих руках, что малыш продрог от ледяной воды, в которую его окунали уже несколько раз, но отчего-то этот крик будущего короля поверг Марвина в такое отчаяние, что он не сразу сообразил, что происходит.
        - Дым, точно, дым! А ну, все вниз! Ах ты ж срань Ледорубова!
        Несмотря на чудовищность такого святотатства в стенах часовни, стены святилища почему-то не обрушились на богохульника. Им, стенам, было недосуг, что их и впрямь затягивает дымом, просочившимся под дверью и ползущим к алтарю.
        - Откуда тянет? Где горит-то? А ну стоять! Да не толпись, мать твою!
        Кто-то вырвал ребёнка из рук Марвина. Он обернулся и увидел Лайама, одной рукой прижимавшего к себе младенца, а другой выхватившего меч. Взгляд его был совершенно безумен.
        - Не подходить, - прошептал он и бросился к двери. Остальные рыцари уже бежали вниз, пытаясь понять, откуда тянет дымом. Добросовестные конвоиры Марвина нерешительно оборачивались на дверь, ещё несколько рыцарей топтались у входа в зал. Ойрека с Рысью среди них не было.
        - Склад! Склад горит!!! Все на выход!
        Зал вмиг опустел.
        И тогда крепкие пальцы стальной хваткой вцепились Марвину в плечо.
        - Тихо. Ни звука. Иди за мной.
        Дым уже заполнил большую часть зала, драл горло и щипал глаза. Марвин как в тумане шагнул вперёд, позволяя обладателю стальных пальцев увлечь его за собой. За дверьми уже было не продохнуть от густого, едкого дыма.
        - Что ж это горит? - прохрипел Марвин.
        - Хлопок. Целые груды хлопка. Похоже, до Мессеры тут держали контрабанду. За мной.
        И Лукас ступил по лестнице не вниз, а вверх, к люку, выводившему на крышу.
        - Что за… - начал Марвин и закашлялся. Лукас молча тащил его за собой, не выпуская ни на миг. Марвин на заплетающихся ногах шёл за ним. Он уже слышал, как трещит пламя внизу, слышал приглушённые крики, и подумал, что тут что-то не так… Его одновременно бил озноб и пробирал жар, руки сводило судорогой от холода, а в ушах всё ещё звенел надрывный крик младенца.
        - Ребёнок! - вскрикнул Марвин. - И… Рысь! Король! Мой король!
        - Заткнись и шагай, - рявкнул Лукас и, распахнув дверь, с силой толкнул Марвина в затылок. Его рука была скользкой от крови.
        Марвин оказался снаружи, вдохнул морозный воздух и понял, что стоит на стене. Пока они находились в часовне, стало смеркаться, и отблески пламени из нижних бойниц озаряли подступающую темноту. Двор форта был затянут дымом, снизу доносились крики и топот.
        - Налево, - сказал Лукас, - да смотри не свались.
        Предупреждением он не ограничился и снова схватил Марвина за плечо. Они прошли с десяток шагов вдоль стены, преодолев половину расстояния до следующей башни, когда Лукас сказал:
        - Стоять.
        Марвин посмотрел вниз и увидел узлы верёвочной лестницы, привязанные к зубцам стены. Лестница была спущена вдоль наружной стороны форта, её конец почти терялся в быстро подкрадывающихся сумерках, но Марвин видел, что он болтается где-то у самой земли. До леса от этой части стены было рукой подать.
        - А теперь молча и очень быстро - вниз! - приказал Лукас, и Марвин посмотрел на него впервые с того мгновения, когда закричали про пожар.
        - Что вы делаете? - спросил он, прекрасно осознавая глупость вопроса. Лукас тоже не мог её не заметить и бросил с яростью, которой Марвин за ним никогда не замечал:
        - Спасаю твою шкуру, идиот! И свою заодно. Ну, живо вниз, кому сказано! Или тебе помочь?
        - А ну ни с места, сучьи вы дети!
        Марвин обернулся. Ойрек был внизу, у стены, среди стелящихся клубов дыма. Рысь стояла рядом с ним на коленях, упираясь руками в землю; в одной руке Ойрек сжимал конец её цепи, намотанный на кулак, а в другой - меч, занесённый над её головой. Марвин не видел этого, не мог видеть в сумерках и в дыму - но он просто знал, что именно так и есть. Одного только налившегося кровью лица Ойрека и его рёва было довольно, чтобы это понять.
        - Лукас Джейдри! Ты, сучий потрох, слышишь меня?! А ну спускайся вниз вместе со своим щенком! Слышишь, мразь патрицианская?! Что, решил драпануть и не платить? Не выйдет! Спускайся живо, не то порублю твою сучку на куски не сходя с места, понял ты меня?!
        - Там Рысь, - задыхаясь, сказал Марвин. - У него Рысь!
        - Вижу, - ответил Лукас. Он смотрел вниз. Рысь подняла голову и тоже смотрела на него. Вряд ли они могли чётко видеть лица друг друга, но Марвин молился, чтобы так и было. Он шагнул по стене к следующей башне, собираясь спуститься через неё, и Лукас мгновенно сгрёб его за плечо.
        - Куда?!
        - Надо вернуться.
        - Куда вернуться, дурья твоя башка?! Теперь они тебя точно не выпустят!
        - Рысь у него! - закричал Марвин, взбешённый такой глупостью. - И он сейчас убьёт её, если…
        - Чего ждёшь, паскуда?! Минуту тебя даю! - заорал Ойрек снова, и, схватив Рысь за волосы, дёрнул её голову вверх. Марвин слышал, как она вскрикнула. И увидел её глаза - не мог видеть, но увидел…
        Она смотрела не на него. Она смотрела на Лукаса. Так, как на Марвина не смотрел никто и никогда. И он был этому даже рад, потому что этот взгляд душу выворачивал наизнанку. И даже зная, что этот застывший, беззвучный вопль страха и любви предназначен не ему, Марвин содрогнулся…
        И тут же вспомнил, что на него всё-таки смотрели - так.
        Гвеннет - перед тем, как бросилась из окна.
        - Нет! - закричал Марвин, зная лишь одно: он не должен, не может, не смеет допустить это ещё раз, тогда он не знал, что значат эти глаза, а теперь знает, нет, не на этот раз, на этот раз он должен её спасти… Пусть даже она молит о спасении вовсе не его. - Нет, стой, подо…
        Закончить он не успел. Чудовищный удар отбросил его на зубцы стены и на мгновение оглушил. А через секунду твёрдая, непоколебимая рука схватила его за шиворот, вздёрнула на ноги и перебросила через стену. Долю мгновения Марвин падал, а потом в инстинктивном порыве ухватился за канаты верёвочной лестницы и повис с другой стороны стены.
        - Вниз! - закричал Лукас над самой его головой. - Вниз, или, Богом клянусь, перерублю канаты!
        «Вниз… а Лукас, что Лукас? Вернётся один? Но… как же, зачем, я не понимаю, ведь Ойрек приказал, чтоб мы вернулись оба…»
        И тут он услышал крик. Не мог слышать, так же как не мог видеть мгновениями раньше её глаза. И крика слышать тоже не мог. Но услышал. Короткий, мучительный, жуткий крик, полный не боли, а ужаса и тоски. Крик существа, которое за миг перед смертью осознало, что его предали, что вся его жизнь была отдана ложному богу и прожита зря.
        Марвин очнулся внизу, на снегу. Он пытался подняться и падал, снег и грязь расползались под ним, ноги не держали. Он снова попытался встать, снова упал в грязь и вдруг взвился на ноги, вздёрнутый стальной хваткой, которую, он теперь знал, ему никогда не забыть. Лицо Лукаса оказалось напротив его лица. Ни один мускул на нём не двигался, а прозрачно-голубые глаза стали чёрными, как ночь.
        - К лесу. Вдоль стены, пригнувшись. Бегом.
        - Рысь…
        - Пошёл!
        - Рысь… там же… осталась… она осталась там…
        Лукас выругался и снова - в который уже раз - ударил его. Марвин не стал отклоняться. Он никогда не отклонялся, сколько бы Лукас его ни бил.
        Он не то чтобы потерял сознание, скорее нырнул куда-то глубоко и оттуда отрешённо наблюдал, как его безвольное обмякшее тело волокут по земле, потом по торчащим из снега опалым ветвям, потом взваливают на коня. Лес дрожал и трясся вокруг, то проваливаясь в сырую тьму, то подкидываясь на волне твёрдого колючего жара. Марвин пытался сделать что-нибудь, хоть что-нибудь, что угодно, он и сам не знал, что, да ему и было всё равно, только бы сделать, - но не мог вырваться из этого водоворота пламени и льда, сквозь которые кричал младенец, и кричала Рысь, и Гвеннет, и стюард Робин, и Марвин тоже кричал, потому что не мог им помочь… он даже сам себе не мог помочь, и ему пришлось довериться Лукасу.
        Он доверился ему и на этот раз.
        …Снег покалывал его лицо, но впервые за долгое время не было холодно. В расщелине было тепло и сухо, плащ из белой шерсти сохранял жар его тела, подпитываемый огнём костра.
        Лукас старательно счищал снегом кровь с ладоней.
        Кровавые ладони. Алые ладони. Алая ладонь Единого на белом плаще… Ведь она же алая от крови.
        - Рысь… - кто это говорит, удивился Марвин и тут же оторопело подумал: Единый, это я, это мой голос.
        Лукас поднял голову и перестал тереть руки. Они всё ещё были в крови.
        Он улыбнулся, и Марвин сразу вспомнил, за что его ненавидит.
        - Ну, очнулся, - вздохнул он. - А я уж думал…
        - Там Рысь! Вы… вы оставили её там!
        Улыбка Лукаса слегка померкла.
        - Не надрывайтесь так, мессер. Не ровен час, кровью харкать начнёте, уж и не знаю, что с вами тогда делать.
        - Она там… - Марвин сел, сбросив плащ, сохранявший драгоценное тепло. Это же плащ патрицианца, внезапно понял он. Лукас укрыл его своим плащом. - Она там, а мы…
        - Успокойся, - сказал Лукас. - Её там уже нет.
        На мгновение Марвин ощутил дикое, невыносимое облегчение… а потом понял.
        - Ойрек… убил её? - потрясённо спросил он, уже всё понимая, но по-прежнему не веря. Он почти не сомневался, что Лукас рассмеётся в ответ и скажет: «Вы бредите, мессер, да вот же она, спит рядом с вами», и даже обернулся, будто опережая эти слова.
        Но Лукас только опустил взгляд на свои руки и продолжил оттирать снегом кровь.
        - Накрепко въелась, - сказал Марвин, - верно?
        Лукас вскинулся так, будто его ударили. «А разве нет?» - подумал Марвин. Но эта мысль не доставила ему радости.
        - Ойрек убил её на ваших глазах. И как же? Отрубил ей голову или просто перерезал горло? Или, может, вы толком не разглядели?
        - Замолчи.
        - Она же умоляла… умоляла вас! Она на вас рассчитывала, думала, вы её не бросите! А вы позволили ему… вы даже не попытались ему помешать!
        - Марвин, замолчи, - сказал Лукас, и в его голосе не было ни злости, ни страха, только смертельная усталость.
        Марвин умолк. Потом перевёл дыхание и сказал:
        - Вы с тем же успехом могли убить её собственноручно.
        - Как будто у меня был выбор.
        Это уже было слишком даже для Лукаса.
        - Был! - закричал Марвин, вскочив. - У вас был выбор! Вы могли вернуться… могли отдать ему меня! Или себя! Или деньги, какого беса, ему же только это и было нужно…
        - Марвин, сядь и прекрати истерику, - раздражённо сказал Лукас. - Ты осёл, каких ещё поискать, и сам не понимаешь, что несёшь.
        - На хрена я вам сдался тогда, если я такой осёл?
        - Не знаю, - сказал Лукас и разжал ладони. Остатки снега беззвучно высыпались в огонь.
        Какое-то время только костёр потрескивал в ночи. Лукас смотрел на пламя, а Марвин, стоя и сжимая кулаки, смотрел на Лукаса.
        - Вы знали, - сказал он наконец. - С самого начала знали, что так выйдет. Вы… всё решили. Сами ведь и подпалили часовню. И путь к отступлению приготовили заранее…
        - За что тебе не мешало бы иметь хоть чуточку признательности, - отрезал Лукас. - Хотя я и помню, что это не в твоём характере.
        - Она ведь была вашей дочерью.
        Лукас устремил на него немигающий взгляд. И Марвин поразился тому, что прежде этот взгляд делал его ноги ватными. Сейчас же он лишь распалился ещё больше.
        - Вот именно, - сказал Лукас. - Она ведь была моей дочерью, Марвин.
        - Не смейте называть меня Марвином!
        - А как мне тебя называть? Балендорским Щенком?
        Марвин медленно прикрыл и снова открыл глаза.
        - Нордемским. Если вам угодно.
        Лукас откинулся назад и опёрся ладонями о землю. Вот так он сидел в лагере после Плешивого поля, и смотрел на меня точно так же… и почему меня тогда это так пугало?
        Неужели я действительно был настолько глуп?
        - Раз уже мы вспомнили о Балендоре, - слабо улыбнувшись, мягко, почти нараспев заговорил Лукас, - почему бы не возобновить старую беседу? Помнится, мы прервали её после того, как твоя дорогая невеста, как там её звали, сиганула из окна?
        Марвин молчал. Улыбка Лукаса стала шире, как будто он снова почувствовал себя в привычной колее.
        - Ну и теперь объясни мне, малыш, какого беса ты, получив в полное своё распоряжение мою дочь, не воспользовался этим? Неужто так ничему и не научился?
        «Научился ли я?.. Хороший вопрос, сэйр Лукас. Почему я не убил Рысь… так, как вы убили Гвеннет? Тоже отличный вопрос. Я ведь думал об этом - только в отношении не Рыси, а вашей давней возлюбленной, месстрес Ив из Мекмиллена. Возможно, вы ещё помните её… думаю, что помните, потому что она-то вас помнит даже слишком хорошо. И, знаете ли, мессер, она ведь была в моих руках. Она и её сын - а может быть, ваш сын? И, может быть, он дорог вам более, чем ваша дочь, которую вы только что сами убили? Отчего-то мне кажется, что так… нет, я знаю , что так. И знал всегда. Зачем мне было убивать Рысь, которая ничего для вас не значила, - когда я не тронул тех, чья смерть действительно смогла бы ударить вас… ударить вас так, как вы всё время бьёте меня.
        Ну что, мессер, сказать вам всё это, что ли, и выйти из этой схватки победителем? Растоптать вас сейчас, после того как вы меня снова спасли? Показать, что я понял вас, я наконец-то понял вас и не отомстил вовсе не потому, что не понимаю, а потому, что вы мне омерзительны… мессер?
        Научился ли я чему-то, спрашиваете вы? О да. Кажется, да. Только вряд ли у вас».
        Он сказал вовсе не то, что подумал, хотя знал, как воспримет Лукас его ответ - сказал просто потому, что это было правдой:
        - Она была глупая, но смелая. Не очень умелая, но ловкая… и весёлая, и очень верная. Она была язычница и поносила Единого, но знала о преданности больше, чем некоторые патрицианцы…
        Лукас фыркнул.
        - Не надоело меня стыдить, а? Плащ, кстати, можешь оставить себе. Тебе идёт. Рожу только ещё попостнее сделай, и в самый раз, хоть на проповедь.
        - Рысь… Милла. - Марвин почти заставил себя произнести её имя. - Она шпионила за мной, но это вы ей велели, а она не могла отказать. Потому что она вас любила.
        - Я знаю, - сказал Лукас. Марвин, наверное, убил бы его, если бы он сейчас улыбнулся, но он не улыбнулся.
        - Знаете… А если знаете, почему же дали ей умереть? Почему даже не попытались спасти?
        - Не начинай снова! Я спросил…
        - Я помню, что вы спросили. Вы спросили, с чего это в мою дурную башку взбрела блажь оставить вашу дочь в живых. И зная вас, сэйр Лукас… - он невольно улыбнулся, когда Лукас вздрогнул при этих словах. - Зная вас, я легко поверю, что вы предполагали это, когда подсылали её ко мне. Вы думали… вы хотели , чтобы я её убил.
        - Я этого ждал, - помолчав, признался Лукас.
        - Ну конечно. То-то удивились, увидев нас в Нордеме вместе. И поэтому так легко её бросили. Для вас-то она уже была всё равно что мертва. Только от моей руки. А видите, как вышло - всё-таки не я её убил, а вы.
        - Гвеннет припомнилась? - приподняв бровь, осведомился Лукас.
        Это был удар ниже пояса. Марвин задохнулся и уставился на него. Спокойствие, понемногу перераставшее в торжество, разом слетело с него, будто шапка, сбитая постыдной затрещиной. Лукас наблюдал за ним, чуть прищурясь, и Марвин с ужасом осознал, что всё-таки послушно позволил впутать себя в его игру, вступил в словесный поединок, стал доказывать, кто виноват, кто на этот раз победил… И он опять хотел победить, хотя только что думал, что Ив вынудила его от этого отказаться. Выходит, нет?
        Выходит, Лукас всё-таки прав? И я такой же, как он… просто моложе и глупее?
        - Нет, - сказал он и, когда улыбка Лукаса стала шире, отчаянно замотал головой, не желая, чтобы Лукас воспринял это слово как ответ на свой вопрос. - Нет, я не стану… Вы спросили про Рысь. А я всё не мог понять, что ей нужно от меня… от меня, а не от вас. От вас ей хотелось только немного вашей любви, вот и всё.
        - Любви, - с отвращением сказал Лукас. - Ох, Марвин… а впрочем, в твоём возрасте это простительно. Только если станешь злоупотреблять, дамы могут счесть тебя пошляком.
        - Зачем вы это говорите?
        - Затем, что ты меня разочаровал, - сказал Лукас и сел прямо. Он смотрел на Марвина снизу вверх, и в его взгляде было столько тоски, а в тоске - столько фальши, что Марвин ощутил приступ тошноты. - Ты так ничему и не учишься. Ну подумай сам, какое всё это имеет значение? Ты вляпался в дерьмо, причём не в первый раз, и только единожды за всё время, что я наблюдаю за тобой, повёл себя как следует - в Балендоре. Ты тогда сделал всё, чтоб победить, и должен был почувствовать бессмысленность такой победы. Чего ж ты и теперь пытаешься выйти из говна святым? Признай наконец, что главное сейчас было выжить, просто выжить и всё, так на хрена тебе сдалось остальное?
        Марвин молчал долго. Дольше, чем мог себе позволить, если хотел выиграть эту битву. Но он ведь не хотел её выиграть.
        Это вообще не было битвой. С самого начала не было.
        - А если признаю, - сказал он, - то что?
        Лукас какое-то время смотрел на него. Потом сказал совсем другим тоном:
        - Марвин, да ты пойми наконец. Никто из нас не ушёл бы из Нордема живым. Ни ты, ни я, ни она. Нас бы не выпустили.
        - Выпустили бы. Сэйр Лайам обещал…
        - Да толку-то с твоего сэйра Лайама? Ты к нему хоть присматривался, благородная твоя башка? Он же не в себе. Совсем, видать, очумел после смерти герцогини. В этом форте пять минут до бунта, и мне вовсе не хотелось, чтобы именно наши шкуры стали для него поводом, к чему всё и шло.
        - Они обещали, к тому же…
        - Ты слышишь меня вообще или нет? - Лукас выпрямился и, упершись ладонями в колени, раздраженно посмотрел на Марвина. - Говорю тебе, сразу по окончании обряда Ойрек захватил бы в форте власть. Ты думаешь, почему я не хотел, чтобы он там присутствовал? Слишком удобно ему было бы - прирезать Лайама, а свалить на нас.
        - Но им же… им же нужно ваше… и моё свидетельство…
        - Лайаму нужно. Он хоть и сбрендил, но кое-что понимал. А из Ойрека политик такой же, как и делец. Небось, теперь продаст ребёнка Мессеры первому, кто побольше заплатит.
        Марвин замер, будто громом поражённый. Эта очевидная мысль ни разу не приходила ему в голову. Больше того - он как будто совсем забыл, что младенец, надрывавшийся криком на его руках - его король… будущий король, а впрочем, какая к Ледорубу разница.
        Он отрешённо ощупал свой пояс, потом огляделся по сторонам.
        - Где моё оружие?
        - На беса оно тебе? - проворчал Лукас. - Может, мне ещё спиной к тебе повернуться, чтоб тебе попривычней бить было?
        - Дайте мне меч. Я… потом вам верну.
        - Что ты несёшь?
        Единый, он сам не знал, что. Поэтому сказал только то, в чём был совершенно уверен:
        - Я возвращаюсь в Нордем.
        Лукас сокрушённо покачал головой.
        - Сядь, парень, и успокойся. У тебя жар. Вот и в бред уже понесло.
        - Я возвращаюсь, - упрямо повторил Марвин. - Вы как хотите, хотя мне не понять, как вы можете быть здесь, когда ваш долг… - он запнулся и устало добавил: - Да я вообще не могу вас понять, так что уж тут… А я пойду.
        Лукас несколько мгновений не сводил с него глаз.
        - Из-за ребёнка, да? Коль не вышло порешить Мессеру, как тебе велели, решил приволочь своим хозяевам её ребёнка? Думаешь, это равноценная замена? - он умолк и вдруг криво улыбнулся, словно поняв что-то важное, что было поздно менять. - А впрочем, тут ты прав. Равноценная.
        «О чём он говорит? - подумал Марвин. - Вроде бы о том же, о чём я, но… Единый, да как же можно так говорить об этом!»
        - Он королевской крови, - чувствуя, что уже почти не может сдерживать клокотавшую в нём ярость, медленно заговорил Марвин. - Он сын сестры короля, наследник Хандл-Тера. Он в руках язычников и предателей. Я не оставлю этого так. А вы, мессер патрицианец, можете и оставить.
        Лукас расхохотался.
        Марвин не мог взять в толк, что тут смешного. И понял, только когда Лукас заговорил - но, Единый и Ледоруб, зря он это сделал!
        - Проклятье, Марвин, и ты тоже повёлся на мой спектакль?! Боже правый, да ты мне льстишь. Нет, ну я ещё понимаю этих мужиков, которые в часовне-то были последний раз младенцами, когда их самих освящали, но ты…
        - Что? - он всё ещё не понимал, а то, на что это походило, было слишком невероятно, чтобы поверить. - Вы… так вы… не…
        - Не больше патрицианец, чем ты. Хотя нет, впрочем, меньше, чем ты. Право слово, много меньше!
        Он всё ещё смеялся. Марвин теперь вспомнил этот смех. И ещё вспомнил, что иногда ему снилось, как кто-то смеётся - тогда ему казалось, что над ним - и этот смех походил на ветер, которым раскачивало тело Робина Дальвонта, повешенного за нарушение присяги. Просыпаясь. Марвин помнил ветер, помнил скрип верёвки и выражение перекошенного лица покойника, но смеха не помнил, потому что именно смех был хуже всего.
        Марвин, шатаясь, встал. Лукас сказал правду: он горел в жару и, должно быть, бредил, иначе как объяснить, что сейчас он снова увидел лицо Робина прямо у Лукаса за спиной, в запорошенной снегом расщелине, и подумал: «Так, это хорошо, будь здесь, смотри, я исправлю то, что сделал, насколько это возможно…»
        - Вы провели обряд, - сказал Марвин, удивляясь, почему не отсыхает его язык, произносящий эти слова, - не будучи посвящённым в сан. Это…
        - Марвин, - в голосе Лукаса звучало и предостережение, и мольба.
        - …худшее из святотатств, какое можно вообразить, - твёрдо закончил тот. - Дайте мне меч, сэйр Лукас из Джейдри. Или нож. Или, если изволите, я выйду против вас с голыми руками. Я был когда-то хорош в кулачных боях. Но вы можете выйти против моих кулаков с мечом. Это будет честно.
        - Глупый злобный щенок, - тихо сказал Лукас, и в его голосе Марвин услышал неподдельное отчаяние. - Да ведь это твои патрицианцы отправили тебя сюда на смерть. Артен хотел убить герцогиню, но патрицианцам это было невыгодно, и они послали на это дело самого ничтожного из бахвалов, какого смогли отыскать. Ты хоть заметил, что тебя по меньшей мере дважды пытались убить? И где ты был бы, если бы я не позаботился?
        Голова у Марвина шла кругом, кровь гулко стучала в ушах. Лукас говорил что-то ещё, отрывисто, обвиняюще, но его голос превратился в далёкий неразборчивый шепот.
        - Мой король, - проговорил Марвин, отказываясь это слушать, - мой король…
        - Твой король мёртв! И убили его всё те же патрицианцы. Какого беса, Марвин, объясни мне, зачем ты служишь тем, кто только и делает, что предаёт?
        - А вы, сэйр Лукас, - сказал он, - вы кому служите?
        - Проклятье! - почти закричал тот. - Ну почему же ты такой дурак?!
        - Вы зато на редкость умны, - и, сказав это, Марвин развернулся и пошёл прочь от костра, во тьму. Если бы Лукас снова остановил его, он бы дрался с ним до последних сил, но на сей раз даже этот безумный человек понял бессмысленность попыток остановить его.
        - Куда ты, Ледоруб тебя дери? Ты слушал меня?! Твой король мёртв!
        - Мой король жив. Вы едва не осквернили его, впутав в омерзительное богохульство, но он жив, и я служу ему, как присягал, - глухо ответил Марвин, не оборачиваясь. Расщелина расширялась ближе к земле, и, когда он полез по каменистому склону вверх, соскальзывая и обдирая ладони, сверху посыпался снег. Голос Лукаса преследовал его по пятам, но не мог поколебать.
        - Тебе нельзя туда! Даже если ты отвезёшь ребёнка в Таймену, там тебя немедленно убьют, не дав открыть рот!
        «Ну так остановите меня, - подумал Марвин, взбираясь всё ближе к краю расщелины. - Давайте, вырубите снова одним ударом, как вы это не раз уже делали. Но лучше не стоит, потому что тогда я всё-таки убью вас при первой возможности и всё равно уйду, чтобы выполнить свой долг. Странно, почему я раньше этого не сделал? Почему не убил вас, даже теперь? И не важно, что вы сильнее меня… если сильнее. Сильнее ли?»
        Он тряхнул головой, прогоняя эту гнусную, жалкую мысль, в которой было больше Лукаса, чем в крике, летевшем со дна расщелины. «Не надо. Оставьте меня в покое. Я ничем не могу вам помочь».
        Нелепая мысль, но, выбравшись из расщелины и привалившись к земле, переводя сиплое, клокочущее дыхание, Марвин прижался щекой к острому краю скалы, посмотрел вниз, и подумал ещё раз: «Я ничем не могу вам помочь».
        И вдруг крикнул:
        - Она сказала, что вы любите забавляться с людьми! И что это-то в вас хуже всего!
        Несколько мгновений пролетели в полной тишине, а потом Марвин скорее угадал, чем услышал его вопрос. И улыбнулся - впервые за долгую череду бесконечных кошмарных дней, прошедших с того дня, как он покинул Ив из Мекмиллена.
        - Это хорошо, что вы забыли, - сказал Марвин. - Вы её не стоите.
        Он поднялся и пошёл вперёд. У него не было ни оружия, ни коня, он не знал дороги, лихорадка била его ознобом и пробирала жаром, скручивая мышцы мелкими судорогами. Но если бы в эту минуту Марвин вспомнил себя, каким он был до турнира в Балендоре, то, наверное, смог бы назвать победой то чувство, которое вынуждало его идти вперёд. И, наверное, он назвал бы поражением то, с чем оставил своего учителя и врага. Но сегодняшний Марвин забыл, что значат эти слова и зачем они нужны.
        Поэтому он просто шёл.

* * *
        В Таймене была весна. А ещё бунт.
        Признаки и того и другого обозначились не сразу, но становились всё явственнее по мере приближения к центру Предплечья. В северной доле ещё лежал снег, хотя и несвежий, и чем южнее, тем чаще поля чернели проталинами. Кора деревьев светлела, ветви оживали, набирая здоровый цвет, и на большинстве из них зеленела молодая поросль.
        С бунтом картина была той же. У границ ничего особенного не происходило, но дороги, уводившие к столице, пестрели толпами возбуждённых, хотя пока ещё неагрессивных крестьян. Часть трактиров стояли закрытыми, а в тех из них, что принимали путников, люди шептались об изменах и заговорах, пугливо умолкая, стоило кому-то посмотреть на них слишком пристально. Ближе к столице крестьяне становились наглее, кричали об измене во весь голос, а на дорогах появились королевские патрули. Дело почти неслыханное - у казны давным-давно не было средств на такие мелочи, и каждый владетельный рыцарь сам, как мог, справлялся со всякой швалью на своей земле. От северной границы Предплечья до Таймены Лукаса останавливали шесть раз; в самый первый он слегка встревожился, заодно обнаружив, что смутный призрак Королевской Башни продолжает его волновать. По счастью, у него была охранная грамота от Дерека; Лукас испытал немалое облегчение, когда её содержимое полностью удовлетворило стражников, и его пропустили с вежливыми напутствиями. В дальнейшем история повторялась. Лукас остерегался расспрашивать патрульных, но был
уверен по крайней мере в одном: что бы ни происходило сейчас в столице, патрицианцы по-прежнему на коне. И это было хорошо. Наверное.
        За две мили до Таймены Лукасу встретилась кучка крестьян, вооружённых топорами и вилами. Их было человек десять, они целенаправленно пёрли к столице. Лукас счёл разумным объехать их стороной, но они его заметили, впрочем, преследовать не стали. Лукас смотрел через плечо, как они озадаченно переговариваются, провожая его недовольными взглядами, и окончательно убедился, что молоденькие зелёные побеги бунта хоть и наглели там, где потеплее, а в полную силу ещё не проросли. И это тоже было хорошо…
        Наверное.
        Слухи вокруг города бродили самые невероятные и противоречивые, поэтому Лукас извелся от любопытства и нетерпения, прежде чем достиг ворот столицы. Патрулирование у городских стен велось особенно усердно. Сами ворота были закрыты.
        Ещё раз воспользовавшись грамотой Дерека, Лукас без особых сложностей попал в город, не удержавшись и всё же спросив у стражника напоследок:
        - Что тут творится-то?
        - Проезжайте, - процедил тот сквозь зубы, и Лукас проехал.
        В свой столичный дом он заходить не стал, избегая лишнего душевного расстройства, ибо судя по тому, что творилось в Таймене, у него были неплохие шансы застать свой особняк разграбленным, если не сожжённым дотла. Дорога от северных ворот города к храму Первопрестола, где Лукас надеялся застать Дерека, вела через торговый квартал и рыночную площадь, и, проезжая через них, Лукас мог убедиться, что досталось им немало. По улицам явно прокатились погромы. Впрочем, большинство лавок уцелели и сейчас стояли с наглухо закрытыми дверями и ставнями, но существенная часть домов лишилась и дверей, и ставен. Кое-где виднелись следы пожара, впрочем, видимо, быстро пресечённого - иначе выгорел бы весь квартал: каменных зданий здесь почти не было. Торговля шла своим чередом, но не очень-то бойко - большинство купцов, похоже, просто побоялись выходить на улицу, и только самые смелые отчаянно спекулировали хлебом и оружием. Новой Таймене, следовавшей сразу за торговыми рядами и состоявшей в основном из особняков знати и наиболее богатых лавок, досталось куда больше. Среди почерневших от копоти домов царило полное
запустение, и непросохшие ещё лужи крови поблескивали под лучами по-весеннему тёплого солнца. Кое-где валялись трупы, но уже кварталом дальше было прибрано, а дворники деловито засыпали песком кровавые лужи на мостовой. Снег в городе окончательно сошёл, оголив почерневший за зиму камень. Да уж, что весна, что бунт здесь, похоже, чувствовали себя весьма уверенно.
        Лукас проехал по этим улицам как мог быстро, стараясь никого не пришибить. Его лошадь волновалась от запаха крови и всхрапывала, и Лукас даже не пытался её успокоить, ибо сам себя чувствовал не многим лучше. Проклятье, что ж тут случилось-то? Бунт подавлен, но ещё вчера в Таймене, судя по всему, было весьма жарко. Интересно, дошла ли чернь до королевского замка…
        Первопрестольный храм был оцеплен патрицианцами. Они казались невыспавшимися и очень злыми, многие были покрыты кровью; кровь залила и нижние ступени лестницы, ведущей ко входу в святилище. Десяток простолюдинов всё ещё растаскивали трупы, усеявшие площадь перед храмом. Все дома в округе были наглухо заперты.
        - Стоять! - рявкнул самый злой и самый невыспавшийся из солдат - видимо, сержант. Крови на его плаще было столько, что алая длань Единого на нём почти терялась. - Куда прёшь? Ходу нет!
        Лукас предостерегающе поднял ладони и медленно спешился. Потом вынул из-за пазухи грамоту Дерека и, держа её на виду, двинулся к оцеплению. Однако сержант, похоже, совершенно очумев от событий прошедшей ночи, выхватил меч и снова заорал:
        - Стоять, кому сказано!
        - Срочная депеша для магистра Айберри, - сказал Лукас, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее. - Велено передать лично. Он здесь?
        - Нет! - рявкнул сержант. - Нет здесь магистра Айберри! Ни шагу!
        - Я стою, - заверил его Лукас и, выдержав короткую паузу, добавил: - Где я могу его найти?
        - Почем я знаю?! Ни шагу, сказано!
        Прямо перед Лукасом проковылял простолюдин, волочащий за ноги обезглавленный труп. Лукас чуть посторонился, давая ему пройти.
        - Магистр Айберри должен сей же час получить послание. С кем я могу поговорить?
        Сержант ответил взглядом, вместившим всю его лютую ненависть к отсутствующему начальству, потом обернулся через плечо и гаркнул:
        - Колин!
        - Да, мессер!
        - Живо внутрь, скажи, тут бесы гонца принесли. К магистру Айберри. Туда и назад, бегом!
        - Есть, мессер!
        Один из солдат, видимо, несказанно радуясь возможности хоть на минуту покинуть пост, потрусил ко входу в храм. Его сапоги оставляли кровавые следы на ступенях. Лукас смотрел на него и думал, что, возможно, патрицианцы владеют ситуацией отнюдь не так хорошо, как ему показалось сперва, если уж у них не хватает людей, чтобы сменить этих солдат. Неужто большую часть сил пришлось пустить за стены замка? А впрочем, ведь не ясны ни причины, ни масштабы бунта. Похоже, вспышки его в столице пока единичны, но кто знает, что начнётся, если всё то отребье, что попадалось Лукасу на дорогах, хлынет в Таймену?
        Солдат вернулся довольно быстро.
        - Магистр Айберри сейчас не принимает.
        Так не принимает или отсутствует? Лукас решил, что не стоит уточнять. Вместо этого он сунул сержанту кошелёк и прежде, чем тот успел набрать воздуху в грудь для очередного ора, тихо и твёрдо сказал:
        - Передай ему: Птицелов будет ждать там, где травили Гусятника. Если передашь, получишь увольнительную на три дня.
        При обещании увольнительной на скривившемся было лице стражника проступила такая надежда, что Лукас невольно пожалел о впустую потраченных деньгах. Право слово, сейчас пара часов сна для этого парня куда как важнее, чем дармовая выпивка. Но Лукас всё же выразительно сжал его кулак вокруг кошелька, прежде чем развернуться и уйти. Коня с площади он увел под уздцы, шагом, чтоб не раздражать лишний раз ни прибирающих трупы мужиков, ни солдат из оцепления.
        Гусятником звали одного не в меру ретивого единобожца, запоминавшего каждое богохульство своих соратников и строчившего доносы в ведомства Храма. Лукас и Дерек состояли с ним в одном полку лет пятнадцать назад, и после того как по результатам доносов оба получили по дюжине палок от капитана-патрицианца, отловили Гусятника и заставили его серьёзно пожалеть о содеянном. Оказалось, что это не так просто - парень всё время крутился возле начальства и редко оставался один, поэтому пришлось дождаться окончания кампании и праздничной пьянки в Таймене. Тогда-то Лукас сумел убедить Гусятника, что именно благодаря его стараниям раскаялся в своём безбожии и был наставлен на путь истинный. Гусятник краснел и млел, заливаясь в равной мере вином и Лукасовым враньём, и уже на второй день их новообретённой дружбы без раздумий последовал за Лукасом в таверну «У сивого мерина», где столь же доверчиво согласился продолжить задушевный разговор в задних комнатах. Дерек уже ждал там. Он тогда был таким же отчаянным безбожником, как и Лукас, и думать не думал о патрицианском плаще, а отбитые пятки у него болели ничуть
не меньше, чем у Лукаса. Обошлись без крови, и орать особо Гусятнику не дали, а так, в целом, оттянулись всласть; хозяин был очень доволен, что гости сумели сделать своё дело тихо и чисто, поэтому не только позаботился о трупе, но и заверил юных рыцарей, что задние апартаменты его таверны всегда в их полном распоряжении.
        То были славные времена. Тогда что хотелось, то и делали, обид не прощали, о последствиях особо не задумывались. И если в городе назревала драка - лезли в неё очертя голову, а когда понимали, что дело не по плечу - драпали без малейших зазрений совести. Лукас отчаянно жалел, что те дни прошли. И завидовал Марвину. И злился на него за то, что, щенок этакий, сознательно отказался от всех выгод, которые ему даёт безмозглая и бесшабашная юность.
        На этот раз «Сивый мерин» встретил Лукаса заколоченной дверью. Лукас не дал себя обмануть и прошёл через задний двор. Дверь чёрного хода была просто заперта, и Лукасу пришлось довольно долго колотить, прежде чем в смотровом окошке показался расширенный от испуга глаз. Потом Лукас ещё минут пять уговаривал хозяина впустить его и в конце концов уломал обещанием не столько денег, сколько покровительства патрицианцев.
        - Хрен знает что! - поприветствовал он хозяина, наконец оказавшись в полутёмном помещении - трактирщик захлопнул дверь и запер её, едва Лукас ступил за порог. - Если уж и ты, любезный, в штаны наложил, то что вообще творится в этом проклятом городе?!
        - И не говорите, благородный мой мессер! - жалобно отозвался трактирщик, трясущимися руками задвигая второй засов. - Коль самым честным из нас страшно нос наружу высунуть, куда уж хуже-то?
        - Скажи лучше, если даже твои завсегдатаи по углам попрятались, вот тут уж и впрямь хуже некуда, - заявил Лукас, стягивая перчатки. - Ну, давай хоть ты мне объясни, что тут происходит.
        - Да Единый знает, что! Чернь вдруг взбунтовалась, ни с того ни с сего.
        - Так уж ни с того ни с сего?
        - Ну, были сперва слухи там, слушки… знаете, как оно, - трактирщик нервно хихикнул и потёр ладони. - Так винца теперь, может, коль уж зашли?
        - Непременно, матерлинского. И тут я ещё гостя жду. Апартаменты-то в порядке?
        - А то!
        - М-да, надежда, стало быть, есть, - задумчиво заключил Лукас.
        - А то, мессер, апартаменты мои так или иначе будут последним местом, которое погорит в этом треклятом городе, - не без гордости сказал трактирщик и, сбегав за вином, возобновил рассказ: - Третьего дня это ещё началось. Сперва на базарной площади драка - ну, подумали, драка и драка, всякое бывает. Кого-то стража порубила, кого-то повесили, к вечеру все и забыли - а тут ночью пожар в Новой! Да не один пожар, где там - весь квартал полыхал, аж возле королевского замка, говорят, видать было! Поджог, не иначе. Ну и потом что ни день - то опять бунт, чернь толпами сбивается и к Первопрестольному прёт, хотя, говорят, они всё на замок собираются, да только где ж им, их дальше Первопрестольного-то никто не пустит…
        «Это пока», - без особого энтузиазма подумал Лукас, а вслух спросил:
        - Чего они бунтуют-то?
        - Да говорят, мол, заговор там какой-то, в замке. Короля, говорят, убили, а наследников-то нет, и сейчас, мол, патрицианцы там в замке с нашей сучьей королевой да сучьим её полюбовником власть делят. Про герцогиню ещё говорят, мол, она-то Артенит, как ни крути. И что, мол, коли Артениты наследуют Святого Патрица, то Единому угодно законного Артенита видеть на престоле, пусть бы и бабу…
        Ни хрена себе, хладнокровно думал Лукас, выслушивая эти путаные объяснения. Даже если всё это только слухи - слишком уж возмутительно как для слухов. И слишком точно… Однако теперь всё стало ясно. Сведения о смерти короля просочились в народ, а патрицианцы упустили момент, когда о ней можно было объявить официально, придав событию статус всенародного горя. Теперь люди чувствуют, что от них что-то скрывают, а коль уж скрыли важнейшее - смерть монарха, так бес их знает, что они там задумали? Да, дело-то и впрямь дрянь. Стодневный Хаос в своё время начался по куда более ничтожному поводу.
        Одного Лукас никак не мог понять - почему патрицианцы бездействуют. Ну подавят они бунт - а дальше что? Неужели неясно, что теперь народ воспримет в штыки любого претендента на корону, которого выдвинет орден, - и не важно, хоть то будет Алектио, хоть Ольвен, хоть Мессера? Впрочем, как раз к Мессере они, похоже, больше всего расположены…
        Лукас ещё какое-то время выслушивал стенания трактирщика, потом, поняв, что ничего нового от него уже не узнает, устроился в задней комнате пустующего трактира и стал ждать Дерека. Он понимал, что прождать ему придётся, возможно, много часов, если не дней, но это был единственный план, который он смог изобрести в сложившихся обстоятельствах. Соваться в замок и вообще в город сейчас было последним, что ему хотелось делать.
        Поэтому он стал пить матерлинское и запасся терпением. Впрочем, Дерек явился намного раньше, чем Лукас мог надеяться.
        Его преподобие магистр Айберри размашистым нервным шагом вошёл в комнату, где много лет назад они с Лукасом удавили патрицианского стукача. Не проронив ни слова, он швырнул на стол окровавленный меч, сорвал окровавленный плащ и, рухнув в кресло, одним броском закинул на столешницу ноги в окровавленных сапогах. Лукас переставил бутылку, оказавшуюся в опасной близости от его подошв, на другой край стола, и сказал:
        - День вам добрый, ваше преподобие. Судя по всему, я не вовремя.
        - Нет, ты очень даже, мать твою, вовремя, - ответил Дерек. - Дай мне бутылку наконец, чего ждёшь?
        Лукас выполнил его распоряжение, стерпев приказной тон. Дерек долго пил из горла, потом с грохотом отбросил бутылку в сторону. Та не разбилась, только гулко стукнулась о стену и беззвучно покатилась по полу, устланному толстым ковром.
        Какое-то время они молчали. У Лукаса вдруг возникло твёрдое убеждение, что Дерек пришёл сюда на встречу не с ним, а с кем-то ещё, и сейчас исключительно из-за усталости не вдаётся в объяснения. Похоже, он тоже не особо отдыхал в последние дни.
        - Ты как будто прорывался сюда с боем, - наконец проговорил Лукас.
        - Почти, - обронил тот и взглянул на Лукаса с раздражённым недоумением. - Ну, что ты тянешь? Где Мессера?
        - Мертва, - коротко доложил Лукас.
        - Проклятье! Всё-таки мертва! Впрочем, я так и думал. Она бы не позволила отобрать ребёнка, будь она жива. Ледоруб задери, до чего же хреново…
        - Погоди… Отобрать ребёнка? О чём это ты?
        - Толпа сошла с ума, - вздохнул Дерек, проигнорировав вопрос. - Слухи о смерти короля проникли в город. Похоже, не обошлось без провокаторов. Хуже всего, что Совет Общин их поддерживает. Пусть неявно, но… ох, бесы это всё задери, - Дерек рассеянно взъерошил волосы пятернёй. - Они решили, что патрицианцы убили короля и пытаются захватить власть.
        - А разве нет? - рассмеялся Лукас.
        Дерек посмотрел на него в упор.
        - Рожу б тебе начистил, но, поверишь, устал как собака, - сказал он, и это прозвучало так искренне, что Лукасу на миг показалось, будто не было ничего - ни бунта, ни патрицианцев, ни прошедших лет, и они только что удавили эту мразь Гусятника, а сейчас, злые и возбуждённые, переводят дух, пытаясь опомниться от азарта только что совершённого убийства.
        - Слава Единому, сын герцогини уже здесь. Нам бы только угомонить Общины, чтоб они перестали подзуживать народ…
        - Общины подзуживают народ? - переспросил Лукас. Он не видел на улицах никаких ораторов. Дерек снова вздохнул.
        - Сам знаешь, они нас никогда особо не поддерживали. Похоже, кое-кому показалось, будто это отличная возможность повторить Стодневный Хаос, возможно, с новым исходом… на сей-то раз короля у нас нет. То есть это они думают, что нет.
        - Погоди, - Лукас говорил медленно, пытаясь просчитать, стоит ли выкладывать то, что ему известно; но было уже поздно, Дерек смотрел на него в ожидании, и Лукас, плюнув на всё, закончил: - Давно ли наследник в столице?
        - С неделю. Его привезли тайно, сразу после смерти герцогини. Ледоруб задери магистрат, если бы они не тянули с объявлением…
        - Дерек, - раздельно проговорил Лукас, - это невозможно.
        Тот мгновенно сбросил ноги со стола и впился в Лукаса взглядом.
        - Почему?
        - Я выехал из Нордема две недели… да, двенадцать дней назад. Я видел наследника. Его никак не могли успеть довезти до Таймены в такой срок.
        - Почему ты уверен, что видел настоящего наследника, а не подставного?
        - Потому что обстоятельства, в которых это происходило, не требовали подлога. Свидетелей почти не было, не считая людей герцогини. А причины, по которым некоего младенца выдают за наследника здесь, в Таймене, я думаю, ты и сам сообразишь.
        - Бес задери!
        - К тому же, - безжалостно продолжал Лукас, - ты говорил, что на момент моего отъезда в Нордем герцогиня была на седьмом месяце. Ребёнку, которого я видел, самое большее дней десять от роду, он писклявый и хилый, как любой недоносок. Но росту в нём как у нормального новорожденного и кость крупная - он похож на Артенью. К тому же, как я уже говорил, я увидел его случайно. Это был сын герцогини, Дерек.
        - Бес задери! - повторил тот и, встав, принялся мерить комнату шагами. Лукас не мог понять, то ли он потрясён, то ли сверх меры обрадован этой вестью. - Так я и знал… проклятье, говорил же им! То-то наш младенчик здоровяк такой - будто точно в срок родился. Я и говорю: не может того быть, раз его теперь привезли, значит, Артенья раньше срока родила… Что у них, повылазило? Ледоруб! Таки повылазило! И у меня тоже! - он остановился и внезапно расхохотался. - Сучьи дети. Вот ведь сучьи дети! - потом круто развернулся к Лукасу. - Отлично. Проклятье, как я рад, что ты здесь! Кто ещё был в Нордеме?
        - Люди Артеньи и… двое пленников.
        - Кто-нибудь, кроме тебя, может свидетельствовать, что видел наследника?
        - Не думаю. Если только вы не примите свидетельства язычников.
        - Исключено, - отрезал Дерек. - Только верующие в Единого могу принести клятву в Священном Круге.
        Лукас согласно кивнул, усмехнувшись про себя. Священный Круг был одной из главных святынь веры и регулярно привлекал толпы паломников. Сам по себе он ровным счётом ничего особенного не представлял - обычная каменная плита с установленной на ней чашей-алтарём, всегда наполненной святой водой с ледника. Однако считалось, что камень, из которого высечены плита и чаша, обрабатывал сам Святой Патриц и его прикосновение наделило камень особой силой: святая вода, соприкасаясь с ним, многократно усиливала свои чудодейственные свойства. У Священного Круга регулярно происходили исцеления, изгнания бесов, счастливые воссоединения и прочие шарлатанские мистерии, но наибольший трепет у верующих вызывало приношение свидетельств. Приносящий клятву должен был отпить святой воды с алтаря, и если он солгал, то падал замертво, ибо лживое нутро его сгорало от прикосновения истинной святости, будто былинка в горниле вулкана. Лукас был абсолютно уверен, что время от времени братья-патрицианцы, служившие при Круге, добавляют в святую воду быстродействующий яд, дабы поддержать суровый авторитет святыни. Однако малейший
намёк на подобное мошенничество был бы сочтён вопиющей ересью и немедленно покаран, потому он никогда и ни с кем своими соображениями не делился.
        Дерек наверняка разделял его идеи, впрочем, сейчас счёл нужным сделать вид, будто воспринимает Священный Круг всерьёз («Любопытно, - подумал Лукас, - неужто и тут слежка? Эх, казалось бы, в святая святых…»), поэтому Лукасу только и оставалось, что пожать плечами:
        - Тогда дела плохи.
        - Что, там вовсе не было единобожцев?
        - Ты их тоже теперь так называешь?
        - Лукас! Отвечай! - загремел Дерек. Тот вздохнул.
        - Ну, если я сойду за единобожца, то были. И ещё… один из пленников.
        - Откуда такая уверенность, что все остальные язычники?
        - Они хотели провести обряд освящения ребёнка, - пояснил Лукас. - И у них в форте не нашлось ни патрицианца, который провёл бы обряд, ни того, кто мог бы свидетельствовать. В результате для проведения обряда они пытались притащить первого попавшегося патрицианца из-за ворот, а свидетельствовать обряд заставили пленника.
        - О! Так наследник освящён?!
        - Обряд был прерван, но в целом… да.
        - Кто проводил ритуал?
        - Я.
        Несколько мгновений Дерек смотрел на него, как будто считая сказанное шуткой. Лукас смущённо улыбнулся и пожал плечами.
        - Мне надо было проникнуть в Нордем, а они искали патрицианца, ну я и…
        - Твою мать!! - Дерек разразился самыми ужасающими ругательствами из всех, что Лукасу доводилось слышать от него с тех пор, как он принял сан. И не забываются ведь такие словечки, и вкус не теряют со временем. - Лукас, будь ты проклят, что же ты натворил?!
        - Ну знаешь ли! - резко ответил тот, вставая, - тон Дерека уже перестал его забавлять. - Ты мне пропускной грамоты в форт герцогини не выдавал. Мне надо было пробраться туда, а методов я, как и ты, не выбираю.
        - Но кто тебя просил освящать ребёнка, ты, Богом проклятый безбожник?
        - Дерек, хватит, а? Мне твоя долбаная богобоязненность поперёк горла уже стоит! Какого беса, перед кем ты выделываешься?
        Дерек сел. Выглядел он в этот миг много хуже, чем когда переступил порог комнаты.
        - Тебе этого не понять, - сказал он, и Лукас на миг едва не поверил в его искренность - так потерянно и беспомощно это прозвучало. - Но если ты сказал правду, то ты не можешь свидетельствовать в Священном Круге. А кроме тебя, как я понимаю, больше некому. Хотя… постой, ты упоминал какого-то пленника? Он жив? Кто он такой?
        - Марвин, - ответил Лукас. - Но я не знаю, жив ли он.
        Он сказал это и осёкся, перехватив взгляд Дерека. Проклятье, Лукас, кто тебя за язык тянул?! Или ты впрямь позволил обмануть себя этой невероятной паникой, которая охватила патрицианского магистра? Вроде бы охватила, поправил он себя, чувствуя, как к лицу медленно приливает кровь. Единый… Ледоруб… древние боги, новые боги, все твари, которые есть и которых нет, - он снова меня поймал. Или это во мне надломилось что-то, что я снова позволил себя поймать… так легко, как никогда прежде.
        Лукас отдал бы десять лет жизни, чтобы вернуться на минуту назад и не отвечать на вопрос. Но было уже поздно: сказанного не вернёшь, а он уже знал, к чему ведёт сказанное.
        - Марвин из Фостейна? - переспросил Дерек. - Так он всё-таки добрался до Мессеры? Это он убил её?
        - Нет. Она умерла в родах.
        Так, Дерек, а теперь ты пытаешься сделать вид, будто это ничего не значит?..
        - Понятно. Теперь расскажи-ка мне в подробностях, что произошло в Нордеме.
        И Лукас рассказал. Кое-какие детали он опустил, но того, что он успел сболтнуть, было достаточно, чтобы Дерек уловил суть произошедшего и мог теперь без труда подловить его на лжи. Поэтому Лукас не лгал. Говоря по правде, он до смерти устал от всего этого.
        Дерек слушал, не перебивая. Потом, когда Лукас умолк, спросил:
        - Кто у них за главного?
        - Не знаю. У меня вообще сложилось впечатление, что они сами за шаг до бунта. Похоже, в форте не было никого из военачальников и приближённых Мессеры. Только один гарнизон, ну и этот мужик, что называл себя её мужем. Не могу сказать, насколько всерьёз его можно воспринимать. Мне он показался не слишком вменяемым.
        - Своему чутью ты можешь доверять, - сухо улыбнулся Дерек. - Это Лайам из Роччера, человек, которого магистрат выбрал в отцы нашему будущему королю. Это изначально должен был быть человек хорошей крови, который смог бы понравиться Мессере, но не создал бы проблем при постановке вопроса о регентстве.
        - Так это ваш человек?
        - Не совсем. Скорее, мы устроили так, чтобы он оказался в нужном месте, в нужное время и с нужными представлениями о происходящем. После смерти первого мужа Артенья не подпускала к себе мужчин, а нам был нужен наследник Артенитов.
        - Зачем? Дерек, вот объясни мне наконец - зачем вам Артенит? Посадите на трон графа Алектио, и дело с концом.
        Дерек вздохнул и прикрыл ладонями глаза. Его голос звучал глухо.
        - Нельзя. Магистрат никогда не примет короля, способного на такие глупости, как Алектио. Он показал себя… неуправляемым. И к тому же глупцом, раз не понял, что до поры надо вести себя тихо, и не предвидел реакции ордена на свои выходки.
        - Значит, это он убил короля?
        - Он. И Ольвен. Но замысел был его. Ублюдку, видите ли, надоело ждать. И он боялся, что весной Артенья снова пойдёт на столицу. Бороться с ней на стороне Артена он больше не хотел, у него почти закончились средства. А надо было ещё что-то оставить на собственную войну с герцогиней. Недальновидный дурак, одним словом. Это худшие качества, которые можно вообразить у короля.
        - С чего ты взял, что сын Артеньи не будет ими обладать?
        Дерек снова вздохнул.
        - Сын Артеньи будет таким, каким мы его вырастим. Если он окажется силён, это пойдёт во благо Хандл-Теру, если слаб - мы сможем управлять им на благо Хандл-Теру. В любом случае, король-ребёнок десяти дней от роду - это лучше, чем король-рёбёнок возрастом под сорок. Шалости первого безопаснее.
        - Так, значит, дело в этом? Вы с самого начала хотели получить ребёнка Артеньи и усадить его на трон?
        Дерек не ответил. Он всё ещё не отнимал ладоней от глаз.
        А ведь всё сходится, подумал Лукас. И мятеж Артеньи, поставивший её вне закона, без шансов на регентство, и смерть Артена, и двусмысленное положение Ольвен и Алектио… Да, сходится очень хорошо.
        Даже слишком.
        - Почему ты не привёз ребёнка? - спросил Дерек.
        Отличный вопрос. По большому счёту, с него следовало начать. Лукас сам задавался им не раз с тех пор, как пошатывающаяся фигура Марвина исчезла в ночи и он снова обрёл способность рассуждать здраво. Так почему же вы снова опростоволосились, мессер Птицелов? Почему, едва увидели в Нордеме своего подкидыша, напрочь забыли обо всём остальном?
        Он молчал дольше, чем следовало. Потом пожал плечами.
        - Ты послал меня за Артеньей, а не за её щенком.
        - Но и не за твоим щенком, если уж на то пошло.
        Лукас напрягся. Нет, вот теперь-то уж он не позволит выманить себя на Марвина. К Ледорубу Марвина. К Ледорубу и в преисподнюю этого дурного, упрямого, неисправимого мальчишку…
        - Если они решили освятить ребёнка, - продолжал Дерек, - кто бы ни принимал это решение, это означает, что его хотели узаконить как дитя, рождённое под дланью Единого. А поскольку сами они язычники, то такая необходимость означает только одно: они хотят заявить его претендентом на трон.
        - Кто «они»? Ты сам говорил, что Лайам…
        - Если бы я знал, кто, у нас стало бы намного меньше проблем, - вздохнул Дерек. - Но поскольку я впервые слышу об этом от тебя, одной головной болью у меня теперь больше. Так или иначе, это не были военачальники герцогини. Они рассеяны по Длани и ждали её сигнала к новой атаке. Местонахождение всех их нам достоверно известно. К тому же никто из них не знал, что она беременна, хотя это была главная причина, по которой она осенью прервала наступление. На ранних сроках она скрывалась в Мекмиллене, у одной из своих приближённых дам, пока ищейки Артена не вышли на её след, и только тогда перебралась в Нордем.
        - Мекмиллен? - переспросил Лукас. - Может, там…
        - Исключено, - отмахнулся Дерек. - Мекмилленом правит вдова, озабоченная только собственным сыном. Когда Артенья пряталась там, её люди пытались прельстить месстрес Ив будущим местом при дворе, но она отвергла все предложения. На редкость неамбициозная дама, хотя и отъявленная язычница.
        Месстрес… как он сказал? Месстрес Ив?..
        Глупости. Почудилось. Или просто совпадение. И не важно, что Лукас знал только одну женщину с таким именем. И что Марвин тоже её знал… неведомо как, но знал. И не важно, что Марвин был в Мекмиллене, когда его послали убить герцогиню… Он был там, искал её и ушёл невредимым, зная, где искать дальше.
        Нет. Глупости. Нет.
        Хотя он знал, что да . Просто знал. Мекмиллен… Вот, стало быть, за кого она вышла замуж. Лукасу почти не пришлось напрягаться, чтобы вспомнить: замок Мекмиллен находился всего в нескольких днях пути от Уэнберри, родового поместья её отца, где они вместе счищали с крыши снег…
        - …потому что если бы они вздумали освятить ребёнка не в форте, а в часовне за его пределами, мы бы об этом узнали, - Дерек, кажется, вовсе не заботился, слушает ли его Лукас, и сейчас это было как нельзя более кстати. - Ладно. Погоди, мне надо подумать.
        Лукас, разумеется, не стал возражать. Ему тоже надо было подумать - или нет, не надо, ведь он дал себе когда-то зарок не думать о ней. Больше. Не. Думать. О ней . И ни разу его не нарушил - сны и обрывки смутных то ли ощущений, то ли воспоминаний не в счёт… Но он поклялся себе, выйдя из ворот замка Уэнберри в последний раз восемнадцать лет назад, и это было единственной клятвой в его жизни, которую он не смел предать. Потому, должно быть, у него и хватило сил её хранить, что он был столь легкомыслен в отношении всех остальных своих клятв.
        Но теперь он думал. Думал, и думал, и не мог, не хотел останавливаться. Марвин видел Ив. Видел её, говорил с ней, касался её. Знал, кто… кто она для меня. И не сказал мне об этом. Всё, что он сказал, - это что я её не стою. И, проклятье, в этом он был абсолютно прав, но только разве я и прежде этого не знал?
        - Лукас.
        Голос Дерека звучал странно. Лукас взглянул на него, потом на свои руки. Разжал кулаки. Из глубоких вмятин на ладонях сочилась сукровица.
        - Что? - спросил он.
        Дерек заговорил, ровно и спокойно, и сказанное им звучало так, будто не подлежало обсуждению:
        - Ты не можешь свидетельствовать ни против фальшивого наследника, ни в пользу истинного. Поэтому ты привезёшь мне того, кто сможет. Вместе с наследником.
        - И что потом? - спросил Лукас, понимая, что возражать бесполезно.
        - Потом твой Марвин присягнёт в Священном Круге на глазах магистрата и обоих Советов, и мы наконец получим короля. Пока же, боюсь, нам придётся предъявить народу фальшивого наследника, чтобы хоть немного утихомирить толпу.
        «А позже найдёте на кого спихнуть подставу», - мысленно закончил за него Лукас. Ну конечно.
        Он молчал какое-то время. Потом заговорил:
        - Меня теперь не интересует Марвин. А наследник меня не интересовал вообще никогда. Я не стану участвовать в этом, Дерек. Ты и так впутал меня по уши, но я в любом случае сделал для тебя куда больше, чем собирался.
        Дерек молчал гораздо дольше, чем он.
        - Что ж, - сказал он наконец. - Тогда мне придется поручить это кому-нибудь другому.
        И вот тогда Лукас понял, кто здесь настоящий Птицелов.
        И ещё он понял, что сделает всё, как прикажет ему Дерек. Что теперь слишком поздно, и всё время до этого мгновения он ещё мог повернуть назад, а когда ему казалось прежде, что Дерек загнал его в угол, на самом деле у него всегда оставался выбор. И только теперь выбора действительно не было.
        Марвин знал про Ив.
        Марвин хотел спасти Рысь.
        Марвин решил вернуться в Нордем за своим королём.
        Лукас не знал, что здесь было причиной, а что - следствием, что надо было исправить, а что - предотвратить. Он знал только, что всё зашло слишком далеко. Неизмеримо дальше, чем он рассчитывал. И теперь ему придётся снова спасти Балендорского Щенка. Или убить. На сей раз - убить.
        «Это неправильно, - подумал Лукас. - Это ты должен был убить меня, Марвин. Для этого я тебя растил».
        - Он думает, что защищает своего короля, - сказал Лукас, уже не заботясь о том, чего следует и чего не следует говорить. - И не вернётся в Таймену. Скорее умрёт.
        - Вот именно.
        - Он не поверит мне.
        - Кому же, если не тебе?
        - Ошибаешься. Мне случалось расставлять силки на пташек, но я никогда не ставил капканы на волчат.
        - Если пошлют не тебя, так кого-то другого. И ему мальчишка живым не дастся
        - Он и мне не дастся.
        - Лукас, разве это не то, чего ты все эти годы так хотел?
        Он почувствовал, что улыбается. Дерек улыбался тоже, и, хотя в обеих улыбках не чувствовалось веселья, это всё же было лучше, чем ничего.
        - Дело за малым, - сказал Дерек. - Ты знаешь, где его искать?
        - Знаю.
        - Где же?
        Но он уже достаточно овладел собой и только покачал головой. Улыбка Дерека стала чуть шире, и он слегка наклонил голову, будто отдавая дань уважения. Потом откинулся назад и, глядя в потолок, картинно воздел руки к небу:
        - Я же знал, что он не скажет! - проговорил он, и Лукаса охватила уверенность, что Дерек обращается вовсе не к Единому. Но к кому ещё можно было обращаться в тайных апартаментах «сивого мерина», где даже сдавленные вопли Гусятника никто не услышал?..
        Лукас спросил бы об этом, но ему помешал гул, послышавшийся за дверью. Трудно было сказать, насколько он далеко, потому что звукоизоляция в апартаментах работала в обе стороны. Как и любая ловушка, отрешённо подумал Лукас, вставая и обнажая меч вслед за Дереком.
        - Нет, - резко сказал тот. - Это за мной. Уходи, Лукас. Через заднюю дверь.
        - Ты…
        - Иди, я сказал! Я сам разберусь. Привези наследника и Марвина, и, желательно, добром, - добавил Дерек с усмешкой, и, пожалуй, из живущих ныне только они двое знали, что он имеет в виду.
        Всех остальных Лукас давно убил.
        - Я мог бы тебе помочь, - в странном порыве благородства начал он, но Дерек только фыркнул. За дверью уже отчётливо слышался топот и крики, дверь содрогнулась, потом ещё и ещё. Дерек, не тратя больше слов, быстро кивнул Лукасу. Тот, помедлив, кивнул в ответ и шагнул к потайной двери, через которую ему уже столько раз приходилось бежать… но никогда прежде он не делал этого с таким нежеланием.
        - Удачной охоты, - сказал Дерек.
        Он не обернулся. Лукас ничего не ответил.
        Оказавшись на улице, он подумал, что не знает, стоило ли благодарности такое пожелание.
        Первым чувством, которое охватило Марвина, когда он снова увидел Нордем, было изумление. Ворота форта были распахнуты, на небольшом пространстве перед ними толклись люди, выводившие коней. А сам форт по-прежнему горел. Алое зарево колыхалось над стенами, и треск пламени доносился до самого леса.
        Марвин какое-то время стоял, глядя на эту невероятную картину, и пытался понять, что происходит, почему Нордем снова горит. А потом понял, что прошло самое большее несколько часов с той минуты, когда Лукас вытолкал его за стену форта. Марвин вспомнил, как падал, каким застывшим казалось время и пространство в тот миг, и крепко зажмурился. Потом открыл глаза и, стараясь держаться в тени леса, шатко побежал к форту.
        Стояла ночь, небо было затянуто тучами, и мрак разрывало только зарево пожара. Похоже, обитатели форта много часов боролись с пламенем, охватившим часовню и перекинувшимся на остальные помещения, но в конце концов проиграли эту битву. «А вот я, в отличие от них, никогда не проигрываю, - с сумасшедшей улыбкой подумал Марвин. - Меня бы позвали на подмогу. Впрочем, я и так пришёл».
        Он прокрался вдоль крепостного рва, низко пригнувшись и стараясь ступать потише, но на него и так никто не обратил бы внимания. Люди у форта кричали и переругивались, бегали туда-сюда, пытаясь спасти хоть что-нибудь. Вблизи за грохотом выталкиваемых из ворот повозок и ржанием перепуганных лошадей треска пламени почти не было слышно. Марвин попытался найти среди людей Лайама или Ойрека, но ни того, ни другого не увидел. И никто из этих людей не держал ребёнка. Марвин отчаянно выхватывал взглядом лица, но не узнавал ни одного. Возможно, среди них были насильники Рыси или их сторожа, но если и так, дым и туман перед взглядом скрыли их от Марвина. Он стиснул зубы. Единому, видать, неугодно, чтобы они были покараны… а впрочем, может быть, он не видит их теперь, потому что Единый уже сам покарал их - через огонь? Может, он не видит здесь никого из этих ублюдков, потому что они мертвы?
        Если и так, Марвин надеялся, что не все.
        Сквозь открытый проём виднелась пляска огня, от ворот тянуло жаром, казалось, даже каменные стены форта успели прогреться. Но люди - самые отчаянные или самые жадные - продолжали входить и выходить; стало быть, там внутри ещё не всё успело обвалиться. Марвин набрал полную грудь воздуха, выпрямился и вышел из тени на освещённый участок. Затеряться среди мечущихся людей оказалось проще простого. Если его кто-то и узнал, им сейчас явно было не до него.
        Во внутреннем дворе царил полный хаос. Прямо перед воротами кто-то пытался утихомирить обезумевшую лошадь, уговаривал её и тянул за повод, а животное яростно ржало и упиралось, вращая вылезающими из орбит глазами. Потом лошадь взбрыкнула передними копытами, и стоящий перед ней человек завалился навзничь. Мотая головой, лошадь проскакала по телу хозяина и ринулась к воротам, от которых тут же раздались крики боли.
        Не заботясь больше о том, что происходит у него за спиной, Марвин бросился вперёд. Восточная часть форта полыхала вовсю, донжон почернел и был почти неразличим за пеленой дыма; только безумец остался бы там. Поэтому Марвин, как и любой на его месте, выбрал западное крыло, куда огонь тоже успел добраться, но ещё не вступил в свои права в полной мере. Марвин сам не знал, что ищет, что собирается сделать, чьи поступки пытается просчитать - да у него и времени не было думать об этом. Он сделал ещё несколько шагов и едва не споткнулся о тело, лежащее поперёк входа в западную часть гарнизона. На мгновение он решил, что это тело Рыси, и его будто ледяной водой окатило от этой мысли, но тут он понял, что тело мужское. Марвин перешагнул через него и, поскользнувшись, растянулся на земле в луже крови, собравшейся вокруг трупа. Поднимаясь, он опёрся ладонью о грудь мертвеца и увидел прямо перед собой его лицо.
        Лайам.
        Марвин перевернул его на спину. Грудь отца будущего короля была располосована мечом. Ударили наотмашь, одним ударом разрубив человека чуть ли не пополам. Марвин видел не всех солдат, состоявших в гарнизоне Нордема, но знал, что по меньшей мере у одного из них хватило бы и силы, и дерзости на такой удар. «Неужели Лукас всё-таки был прав? А если и так, что это меняет?» - подумал Марвин с ненавистью к самому себе и, подобрав с земли меч сэйра Лайама, бросился в дом. Дверь была распахнута, ни огня, ни света факелов внутри не виднелось, и Марвин ступил во тьму.
        Он почти сразу понял, что эта часть форта тоже пуста. Гвалт и топот остались снаружи, во дворе, - солдаты продолжали спасать лошадей и оружие, бросив жилые помещения на произвол судьбы, благо ничего ценного тут всё равно не было. Тут и там валялись перевёрнутые вёдра - пытались всё-таки тушить, да не вышло. Ближе к центру крыла начинал ощущаться запах дыма и гари - полыхали пока только верхние этажи. Ойрек с ребёнком не могли скрываться там, значит, они где-то здесь или этажом выше…
        Или, может, в подземельях.
        Подземный ход, отрешённо подумал Марвин. Он есть в любом форте. Знал ли о нём Ойрек? Если знал он, почему не знали остальные? А может, и знали? Может, бросились в погоню? А может, после нашего с Лукасом постыдного побега и убийства Рыси в гарнизоне произошёл предрекаемый Лукасом бунт, Ойрек отнял у Лайама ребёнка и увёл с собой поддержавших его людей? Потому-то огонь и распространился так сильно - им было недосуг его тушить, они были заняты сварой из-за наследника…
        Эта мысль пронеслась у Марвина, когда он уже снова был во дворе - и, вновь оказавшись перед телом Лайама, с трудом удержался от желания пнуть его. Но он не стал тратить на это время и бросился туда, куда, как ему прежде казалось, по доброй воле не ступил бы ни за что на свете - ко входу в темницу форта.
        Огонь туда ещё не добрался, людей тоже не было. Марвин сбежал по ступеням, по которым его столько раз волокли то вверх, то вниз, и оказался в узком коридоре между двумя камерами, обе из которых были распахнуты и пусты. Он ещё наверху дал себе слово ни на миг здесь не задерживаться, но теперь невольно покачнулся от жуткой вони и пронизывающего холода. Да нет, тут же вроде бы не было настолько холодно, и сквозняки не гуляли - это же подвал, какие тут сквозняки…
        Он круто развернулся туда, откуда чувствовал тягу. Схватил криво висящий на стене факел, уже почти погасший, выставил руку вперёд, напряжённо следя за направлением, в котором отклонилось пламя. Услышал тяжёлый, надсадный, хриплый звук. И лишь через несколько мгновений понял, что это его собственное дыхание.
        Марвин прерывисто выдохнул и, вытянув руку, шагнул вперёд.
        Там, где дальше по коридору должна была находиться стена, его рука встретила пустоту.
        Ойрек успел уйти совсем недалеко. Видимо, его никто не преследовал, но и с собой он взял только ребёнка, тоненький задушенный писк которого Марвин услышал очень скоро - он далеко разносился по узкому, будто выдолбленному прямо в камне коридору. Марвин с трудом протискивался в нём - каково было Ойреку, он даже представить себе не мог. Чем ближе становился детский крик, тем медленнее и тише ступал Марвин, хотя вряд ли от этого было много проку - каждый его шаг гудел в этом длинном каменном гробу, да и свет факела наверняка был виден издалека - проход оказался прямым, без сколько-нибудь заметных изгибов. Только полный идиот не заметил бы приближения Марвина. Полный идиот - или человек, уверенный, что оторвался от всякого преследования.
        - Заткнись! Да заткнись ты, сучье отродье! Не то башку твою сраную о стену раздолблю!
        Злобные крики Ойрека раздались так внезапно и звучали так близко, что Марвин замер. Он вдруг понял, что ему несказанно повезло. Совсем недалеко проход наконец поворачивал, так что Ойрек ещё не мог видеть свет факела, а собственное местонахождение выдал как нельзя более кстати. Марвин несколько мгновений колебался, размышляя, не погасить ли факел, потом отказался от этой мысли и, перехватив меч покрепче, пошёл вперёд.
        Бить Ойрека в спину он всё равно не собирался.
        - Заткнись, Ледорубово отродье! Закрой пасть, сказано тебе!
        - Как ты смеешь так разговаривать со своим королём? - спросил Марвин.
        За поворотом проход делался чуть свободнее - ровно настолько, чтобы отставить локти и тут же упереться ими в стену. Ойрек стоял к Марвину спиной, и, к немалому его изумлению, обернулся именно на голос, а не на свет. Когда он развернулся, Марвин понял, почему: через лоб и левый глаз Ойрека шла рубленая рана, другой глаз он жмурил, яростно отирая заливавшую его кровь. Похоже, сэйр Лайам не отдал своего сына без боя.
        Правой рукой Ойрек грубо прижимал к себе побагровевшего от крика младенца. В левой он держал факел, свет от которого и помешал ему, полуослепшему, вовремя заметить Марвина. Но, впрочем, узнать его - не помешал.
        - Ты… - прохрипел Ойрек и попытался сплюнуть, но вышло убого - во рту, видать, пересохло, слюны для смачного плевка не набралось. - Снова ты… щенок. Ну давай, иди сюда. Иди, я и тебе башку сверну, как твоей сучьей сестрёнке.
        Марвин хотел сказать ему, чтобы он вынул меч и сражался. И уже собирался заговорить, когда понял, до чего же нелепо всё это выглядит. Ойреку, чтобы биться с ним, надо бросить или ребёнка, или факел. Если он бросит факел, Марвин сможет драться с огнём и получит преимущество, к тому же, держа на руках надрывающегося криком младенца, особо не пофехтуешь. Поэтому Ойрек бросит ребёнка. Просто бросит наземь, потому что ничего другого ему не позволяет сделать ни ситуация, ни его представления о том, что правильно, а что нет. Так уж сталось, что у Марвина на этот счёт также имелись свои представления.
        Поэтому он не стал ждать, пока Ойрек бросит ребёнка.
        Если бы было побольше места, он замахнулся бы шире и располосовал ублюдка так же, как тот - сэйра Лайама, но замахнуться было попросту негде (как позже сообразил Марвин - к счастью, иначе он почти наверняка задел бы и младенца). Поэтому он просто всадил меч Лайама в живот Ойреку - снизу вверх, насадив его на клинок, будто заячью тушку на вертел. Потом выпустил рукоять меча и схватил младенца. Ойрек захрипел и осел вниз. Он не умер сразу, вцепился обеими руками в рукоять клинка, торчащую из его солнечного сплетения, потянул и закричал. От вопля, помчавшегося вдоль туннеля, у Марвина заложило уши. Он отступил назад, прижимая младенца к своей залитой кровью груди. Ойрек рухнул на колени, попытался ползти, его вырвало, он снова закричал, хотя теперь крик больше походил на хрип. Марвин смотрел на него и понимал, что надо добить, но для этого следовало вытащить меч из его тела, а чтобы вытащить, пришлось бы бросить факел и держать младенца одной рукой - а Марвин не мог. Он и так его едва удерживал - руки ослабли, налились свинцом от пальцев до плеч, и он думал только о том, чтобы не сдавить их слишком
сильно, не дёрнуться, не причинить этому пищащему комочку красной плоти ещё больше вреда, если только это вообще возможно…
        Он протиснулся мимо Ойрека, споткнувшись о рукоять меча, упиравшуюся в пол; Ойрек повис на ней, стоя на коленях, и тихо сипел, капая на землю кровью изо рта. Марвин шагнул в сторону, прижавшись спиной к стене. Скрюченные пальцы Ойрека царапнули по его сапогу. Марвин сделал ещё шаг и наконец оказался за его спиной.
        Тогда он развернулся и пошёл вперёд, прочь от места, где пахло дымом и кровью. Сердце гулко билось в горле.
        Факел погас за несколько ярдов от выхода из туннеля - пламя и так еле теплилось, и на сильном сквозняке его просто задуло. Марвин вышел на морозный воздух, сделал два шага по скрипучему снежному насту и обернулся. Тоннель вывел на склон холма, Нордем остался далеко позади, за лесом, густо облепившем холм - даже зарева пожара здесь не было видно. Тучи немного расползлись, и Марвин поискал взглядом луну, пытаясь понять, куда двигаться дальше. Через мгновение он понял, что вышел с северной стороны форта. А это значит, что впереди - только язычницкие деревни, замки сторонников герцогини и всё более суровая зима. Марвин отстранённо посмотрел на ребёнка, примостившегося на сгибе его локтя. Крохотное сморщенное личико младенца, казалось, не имело ничего общего с человеческими чертами - диковинная зверушка, да и только. Марвин какое-то время с удивлением разглядывал его, потом осторожно коснулся пальцем выпуклого лба ребёнка. Тот немедленно шевельнулся и снова запищал, хрипло и еле слышно. По правде говоря, было немыслимым чудом, что он всё ещё жив.
        - Ну и что мне теперь делать с… вами, ваше величество? - изумлённо проговорил Марвин, и несколько секунд ему казалось, что он вот-вот разразится безумным хохотом. Потом он справился с собой и вяло подумал, что у него самого шансов выжить примерно столько же, сколько и у его будущего короля.
        Он почувствовал на себе взгляд и обернулся, абсурдно уверенный, что Ойрек выжил и теперь ползёт за ними с одним мечом в руке и другим - торчащим из живота. Долю мгновения Марвин даже видел его в ореоле несуществующего света, выпрямившегося во весь рост и занесшего над головой огромный кулак, и, застыв, смотрел, как этот кулак несётся на него, но потом понял, что глядит в пустоту. Или то была не пустота?.. Там, где только что высился призрак Ойрека, мелькнула сухонькая фигурка скрюченного горбатого старика, хитро глядящего на Марвина и скалящего два ряда острых мелких зубов, крепких, как у здорового юноши. Марвин заморгал, и это видение тоже пропало. Было очень темно и очень тихо, только хныкал младенец и волки выли где-то далеко в лесу.
        Марвин отвернулся от чёрной пасти туннеля, твёрдо решив больше не смотреть в ту сторону, и увидел вдалеке огни.
        Вздохнув, он кое-как запахнул на груди патрицианский плащ, который отдал ему Лукас, постарался укутать ребенка поплотнее и пошёл вперёд по тропе, спускавшейся вдоль подножия холма в долину.
        Деревенька пряталась в лощине и была заметна только с возвышенности, да и то благодаря огням, и Марвин не сомневался, что днём почти наверняка прошёл бы мимо неё, уверенный, что людей здесь нет. От форта до неё не вело ни следов, ни дороги - похоже, туннель был намного длиннее, чем показалось Марвину, или его проложили под замысловатым углом, но только он и впрямь уводил от форта очень далеко. Хорошо это или плохо, Марвин судить не брался, но вот что было не просто хорошо, а прямо-таки удивительно - это то, что рядом с деревенькой, прямо в лощине, обнаружился храм Единого. Именно он и сиял огнями: похоже, патрицианцы готовились к утренней молитве. Пока Марвин доковылял до храма по сугробам, начало светать, и раскрытая длань Единого, высящаяся над воротами в сером предрассветном свете, казалась ему спасительным маяком, горевшим ярче, чем все огни мира.
        Храм оказался крошечный и запущенный - то ли не хватало священнослужителей, то ли они не проявляли достаточного рвения. Ни перед каменной оградой, ни за ней никого не было. Марвин, спотыкаясь, подбрёл ко входу и, переступив порог, привалился плечом к холодному камню. Ему хотелось закрыть глаза, но он слишком устал даже для этого. К тому же он боялся, что, если закроет их, то открыть уже не сможет.
        Тепла из храма не шло, только свет, но Марвин чувствовал, что этот свет греет его - как будто изнутри. Постепенно слабое бормотание, доносящееся из глубины зала, становилось разборчивее, и наконец обрело невероятную звучность и остроту. Окружающий мир оставался подёрнутым мглой, но сквозь неё пробивался спасительный храмовый свет - и монотонный голос, рассказывавший историю, которую каждый житель Хандл-Тера знал с младых лет.
        - И там, на самой высокой горе, он увидел человека, который рубил лёд. От холода одежда Святого Патрица примёрзла к его телу, но человек, рубивший лёд, был гол по пояс и размахивал киркой и топором, лихо и весело, будто работал в кузне, а по шее и спине его тёк пот. «Что ты делаешь здесь?» - спросил его Святой Патриц, отдавая дань уважения столь великой силе и мужеству, и человек, рубивший лёд, ответил: «Разве не видишь? Я прокладываю путь для тебя и твоего народа». «Но, - сказал на это Святой Патриц, - Единый повелел моему народу идти на юг до тех пор, пока льды не отступят перед нашим упорством». И тогда человек, рубивший лёд, засмеялся и сказал: «Ты много лет ходишь по этим землям, и разве видишь ты конец этим льдам? Им нет конца, и это я говорю тебе, и лучше бы ты мне поверил». «Кто ты?» - спросил тогда его Святой Патриц, и человек, который рубил лёд, ответил: «Я тот, кто рубит лёд».
        Марвин слушал и кивал, чувствуя, как пьяная улыбка расползается по губам. Он сотни раз слышал эту историю - её на все лады рассказывали няньки своим воспитанникам, учителя своим ученикам, матери детям, о ней слагали песни менестрели и писали учёные книги те, кому пергамент и перо виделись более благородными предметами, чем меч и доспех. И эта история всякий раз была другой, и всякий раз хороша. Марвин никогда не слышал, чтобы её излагали в храме, хотя именно там её и рассказали впервые - и сделал это Святой Патриц, когда собрал своих первых рыцарей для того, чтобы рассказать им о встрече с Ледорубом.
        Это была хорошая история; история о том, что не всегда надо рубить лёд. Марвин именно сейчас был готов её слушать, как никогда, и ему хотелось, чтобы этот странный ровный голос не замолкал.
        - «Я прорублю лёд до самой земли, и, если ты постоишь тут со мной ещё немного, то сам почувствуешь, как она горяча», - сказал человек, который рубил лёд, и так он лихо махал своим топором, что Святой Патриц и вправду поверил, что этак он очень быстро прорубит и лёд до самой земли, и землю до самого ада. Но он помнил, что Единый велел ему идти вперёд, а не прорубать дорогу вниз, и сказал об этом человеку, который рубил лёд. «Это долгий путь, - ответил ему на то человек, рубивший лёд, - и девяносто девять из ста твоих людей умрут по дороге, но если ты останешься и постоишь тут со мной чуть-чуть, то, увидишь, я скоро закончу и вам станет тепло».
        - И Святой Патриц встал, и стоял, и смотрел, как лихо взлетает топор, и лицо его покрывалось льдом, и руки его покрывались льдом, и разум его покрывался льдом, а топор всё летал и летал, как летал он тысячи лет до того, и как летает ныне, в сей миг, и как будет летать ещё тысячи лет. И Святой Патриц уже почти сам стал льдом, когда человек, рубивший лёд, остановился, чтобы утереть пот, и капля его упала Святому Патрицу на руку. И пот человека, рубившего лёд, прожёг плоть Святого Патрица насквозь, будто жгучий яд, и кровь его полилась по льду, растапливая его. Тогда Святой Патриц очнулся и, выхватив освободившейся рукою топор у человека, рубившего лёд, ударил им по другой своей руке, и разлетелась она тысячей осколков. «Вот так, - сказал Святой Патриц, - я прорубаю путь». И холод отпустил его, и он ушёл, а человек, рубивший лёд, сказал: «Ты можешь вернуться, когда захочешь, я буду ждать тебя здесь до скончания веков». И Святой Патриц ушёл, поливая лёд своею кровью, а топор человека, рубившего лёд, пел песню о коротком пути…
        - Нет, Лодвин. Остановись. До того было хорошо, но про короткий путь не надо. Ты должен донести историю до слушателя, а не толковать её.
        Второй голос был сухим и картавым, неприятным, и хуже того - он прервал историю, которую Марвин любил больше всех других, и это было просто возмутительно. Он набрал было воздуха в грудь, чтобы заявить об этом неведомо кому - да хоть бы и человеку, рубившему лёд! - но неожиданно понял, что уже говорит, да не просто говорит - отвечает на вопрос, которого не слышал и не помнил.
        - …на минуту. Только одну минуту. Это святой храм, ведь так? Святое место?
        Он понял, что это его собственный голос, и затряс головой, потрясённый тем, что не может контролировать свою речь. Мир вокруг прояснился, и Марвин увидел перед собой внимательные сочувствующие глаза. «Карие, - тупо подумал он. - Не голубые. И лёд… где же тут лёд?»
        - Вы хотите похоронить дитя?
        Марвин с ужасом уставился на младенца, которого сжимал в руках. Он чуть не потерял сознание от мысли, что собственноручно удушил ребёнка, потом подумал, что наследник не выдержал пути, и потом только понял, что ребёнок дышит. Но был он таким тихим, посиневшим и сморщенным, что понять это сразу было не так-то легко, если не чувствовать тепла его тельца.
        - Освятить, - выдавил Марвин, изо всех сил пытаясь удержать сонм полубезумных мыслей, вертящихся в голове и на языке, и говорить только самое важное. - Освятить его надо.
        Священнослужитель посмотрел на ребёнка внимательнее, потом кивнул.
        - Вы правы. Дитя не должно отойти в объятия Единого неосвящённым. Вы можете свидетельствовать?
        Марвин молча провёл ладонью по лицу. Это было больше, чем просто ответом, но священнослужитель вряд ли понял, только кивнул снова.
        - У меня сейчас как раз есть время до утренней службы. Идёмте со мной.
        Потом снова был туман. Марвин помнил мальчика со звонким ровным голосом и крепкими крестьянскими руками, который хотел забрать у него ребёнка, но Марвин не отдал. Ещё помнил проплешины на макушке священнослужителя, и его руки тоже - широкие, как лопата, в бурых пятнах коросты. Ещё помнил, как его спросили, не патрицианец ли он сам, и он, поразившись вопросу, яростно затряс головой, и только когда ритуал уже начался, сообразил, что это из-за плаща Лукаса. Временами ему казалось, что священнослужитель - это и есть Лукас, и что мальчик-слуга говорит голосом Лукаса, и ещё кто-то говорит с ними хором, а потом Марвин опять увидел того мерзкого старикашку с острыми зубами и услышал пронзительное хихиканье, и, слыша его, прижимал к себе своего будущего короля так крепко, что священнослужитель попросил его не сдавливать ребёнка.
        А потом он спросил:
        - Каким же именем нарекаешь его?
        И Марвин не сразу понял, что вопрос обращён к нему.
        Он долго смотрел на сморщенное личико младенца, на лоб, помазанный кровью священнослужителя и талой водой. Ещё там была грязь, и Марвин не знал, то ли она и прежде была, то ли чашу для святой воды чистили плохо и грязь попала в воду со дна.
        Священнослужитель дважды повторил вопрос, прежде чем Марвин ответил:
        - Паттерик.
        И у него возникло всеобъемлющее, очень спокойное и полное уверенности чувство: самое важное, что мог и был должен, он совершил.
        Закончив ритуал, священнослужитель послал мальчика за колодезной водой для омовения рук, а Марвину сказал:
        - Вы тоже больны. Я могу предложить вам наш скромный кров для восстановления сил. И, если хотите, позже помогу похоронить дитя.
        Щемящая благодарность, охватившая Марвина в начале его речи, сменилась холодной яростью. Дымка снова спала, он вдруг с пугающей ясностью увидел грязь и мрачность помещения, в котором находился. Священнослужитель говорил ровно и складно, но в его внешности была неопрятность, а во взгляде - равнодушие. Марвин стиснул зубы.
        - Благодарствую, - сказал он, - но мне бы нужна кормилица для ребёнка и… кто-нибудь, кто указал бы дорогу.
        Священнослужитель посмотрел на него с лёгким удивлением, смешанным с жалостью. Потом пожал плечами.
        - В деревне есть кормящая, но вряд ли она согласится на ещё один голодный рот. Зима нынче лютая. К тому же ребёнок всё равно не выживет. Вы помогли ему дотянуть до освящения, - мягко добавил он, будто пытаясь утешить Марвина, - чем уже отпустили грехи и ему, и себе.
        - Я хочу исповедаться, - сказал Марвин. И, когда священник милостиво кивнул, добавил: - Но не могу. Благодарю вас, святой брат. Простите, что нет пожертвования. Единый вас сохранит.
        Он вышел, едва замечая изумлённый взгляд священнослужителя, у которого столь нагло украл прощальное благословение, и почувствовал себя едва ли не бульшим богохульником, чем Лукас. Странно, но эта мысль не потрясла его, а развеселила. Выходя из храма и запахивая плащ, он все ещё улыбался.
        Уже рассвело, и деревенька просыпалась. Кормилицу Марвин нашёл быстро, но она, как его и предупреждали, указала ему на порог. Даже не спросила, есть ли у Марвина деньги - похоже, по нему было видно, что нет. По правде говоря, Марвин даже примерно не представлял себе, на кого стал похож за время, проведённое в подземелье Нордема. Но уж не на благородного рыцаря, это точно… Так что он никого ни в чём не винил.
        От деревеньки дорога вела на север, и Марвин пошёл на север.
        Он наткнулся на домик лесника и выпросил у него молока для младенца. Лесник расщедрился даже на чёрствую краюху хлеба для самого Марвина. Марвин заключил, что его приняли за нищего, но к тому времени у него не осталось сил хотя бы возмутиться этому, пусть бы и в глубине души. Он шёл; ребёнок то спал, то пищал и хныкал, и всё не умирал, вопреки обещанию патрицианца из деревенского храма. Напротив, иногда он заходился криком и орал, и тогда Марвин тряс его и кричал: «Успокойся, да успокойся же, заткнись же ты наконец!» - то есть ему казалось, что он кричит. Не раз и не два он был близок к тому, чтобы просто бросить ребёнка в снег и уйти. Он не спал и почти не ел, и ему казалось, что это длилось долгие месяцы, хотя на самом деле он шёл от домика лесника всего несколько часов, когда снова увидел горбуна с зубами юноши.
        И только тогда Марвин остановился.
        День был пасмурный, но не очень холодный и безветренный. Марвин стоял среди деревьев, не представляя, где находится, и смотрел на омерзительного старика, усевшегося на кочке прямо перед ним. Старик был лыс, только одна длинная тоненькая прядь блекло-серых волос свисала за ухом на плечо. В костлявых пальцах он сжимал клюку, довольно увесистую на вид, колотил ею по земле перед собой и хихикал. Марвин смотрел на него с ненавистью.
        - Что тебе надо? - спросил он наконец.
        Он был уверен, что старик вот-вот сгинет, но тот, услышав обращённый к нему вопрос, широко распахнул бесцветные глазки и захихикал ещё громче, обнажив длиннющий ряд зубов, вдвое больший, чем у любого человека. Марвин с тоской подумал, что сходит с ума. А может быть, просто умирает.
        - Я тебя уже видел! - повысив голос, сказал он. - Зачем ты ходишь за мной?
        - Не за тобой, глупый южный мальчик, - прогнусавил старик (голос у него оказался такой же мерзкий, как и всё остальное), и ткнул клюкой в сторону младенца. - За ним.
        Марвин осторожно, но крепко сжал щуплое тельце. Младенец запищал.
        - Сгинь, - посоветовал Марвин. Горбун захихикал.
        - Даже и не подумаю. Это моё дитя, и я его получу.
        - Сгинь, сгинь, изыди прочь, тварь поганая! - крикнул Марвин.
        Горбун скептично наблюдал, как Марвин осеняет его, себя и ребёнка святым знамением. Потом поинтересовался:
        - Думаешь, поможет? Уж больно-то тебе твой дружок-единобожец в своём заплесневелом храмике помог? Подарил, как это там у вас… у-те-ше-ние, - пропел старик и снова продемонстрировал зубы. У Марвина уже в ушах звенело от его хихиканья.
        - Мой король тебе не достанется, - смело проговорил он. - Даже если умрёт. Я успел его освятить, и Единый…
        - Глупости, глупый южный мальчик болтает глупости, как ему в общем-то и положено. Дитя родилось на нашей земле. Оно наше. Не видишь, что ли?
        - Что это я должен видеть? - подозрительно осведомился Марвин, и горбун улыбнулся. Не ухмыльнулся, а просто улыбнулся, не открывая рта - и эта улыбка неожиданно оказалась очень тёплой.
        - Глупый, глупый южный мальчик. Вы все там такие? Все, все, - сказал старик. Ребёнок захныкал снова. Марвин посмотрел на него. Пелена снова спала - на миг. Это уже стало почти привычно.
        Марвин пользовался мгновением ясности в голове и смотрел.
        Сын Мессеры, наследник династии Артенитов, оторванный от матери, уже Единый знает сколько времени лишённый еды и сна, замёрзший, надорвавшийся от крика - был всё ещё жив.
        Как и Марвин, хотя избитое тело вот-вот готовилось ему отказать, а левую руку заливали кровь и гной.
        - Сгинь, - неуверенно повторил Марвин, отказываясь признавать очевидное. Старик возмущённо зашамкал, причмокивая плоскими губами и колотя клюкой по земле.
        - Упрямец! Неблагодарный, глупый, упрямый южный мальчик! Или кровь твоя не смёрзлась ещё в твоих тощеньких жилках? Иль вонища ран твоих не распугала ещё всё зверьё лесное? Или путь твой не лежал вдали от людского жилья? Или смерть твоя тебя за ворот не тянет? И чтоб ты без меня делал-то? Неблагодарный!
        - Это не ты! - возмутился Марвин. - У меня свой Бог, и я его…
        - Глупый южный мальчик, - мягко сказал горбун. - Бог для всех един.
        Марвину только и оставалось, что потрясённо уставиться на него. Налетевший неведомо откуда порыв ветра стряхнул снег с ветвей и дёрнул седую прядь старика, зашвырнув её прямо в его оскалившийся рот.
        - Мальчик мой. Не ты, глупый южный заморыш, а это дитя. Оно родилось на этой земле. Оно моё. Оно само это знает, и не ты ему указ. Всё, что вышло изо льда, льду принадлежит. А лёд не бросает своих в беде. Ясно тебе? - старик погрозил ему клюкой. Марвин почувствовал себя несправедливо обвинённым, но промолчал. Не хватало ещё спорить с собственным горячечным бредом… Старик какое-то время молчал, будто ждал ответа, потом улыбнулся: - А ты честный. Глупый, но честный. Хотя и южный мальчик, да уж. Что за недомерки у вас там растут! Стыдоба.
        - Недомерки?! - снова возмутился Марвин - это уже было слишком.
        - А то! Погоди, вот вырастет мой мальчик, сам поглядишь. Богатырь вырастет, да! Гляди-ка, не жравши второй день, всё на морозе, а вона как пищит. У-ути, мой славный, ню-ню-ню, - гадко засюсюкал старик и потянулся вперёд.
        - Тронешь, башку скручу, - предупредил Марвин. Старик воззрился на него в недоумении. В его бесцветных глазах мелькнула обида, но лапы он убрал.
        - Ну ладно. Иди уж. Дорожку я вам завернул, тут недалеко уже, скоро выйдете. А здешнюю гайнель я знаю, она вас не тронет. Хотя нынешняя что-то бешеная такая стала… ну да ладно. Бывай, мой славный мальчик! И ты бывай, глупый южный заморыш, - сказал горбун и исчез.
        Марвин долго стоял и смотрел на кочку, на которой сидел старик - круглую, как шар, и покрытую девственным, нетронутым снегом. Потом перелез через неё, оставляя на ней свои следы.
        Паттерик, сын Артеньи, завёрнутый в плащ патрицианца, тихо сопел в его руках.
        Ещё прежде, чем стало смеркаться, Марвин вышел к Мекмиллену. Это было невозможно, немыслимо, ведь Мекмиллен остался южнее, а Марвин шёл на север. Но он не думал об этом - и обрадовался. Он понял, что именно сюда и шёл. Всё время, с самого начала. Это было единственное место, куда он мог пойти.
        - Месстрес Ив, - сказал Марвин, увидев перед собой её широко распахнутые глаза - только их, всё остальное если и существовало, то не имело значения. - Этот ребёнок - сын герцогини Пальмеронской. Он освящён по обряду и воле Единого. Храните его, это наш король.
        Потом он ещё сказал:
        - До чего же мерзкие эти ваши древние духи, один другого гаже.
        И тут же добавил:
        - Ну, я не хочу оскорбить вашу Хозяйку, я просто…
        И дальше уже не договорил.

* * *
        Не думать. Не думать, не думать. Просто не думать об этом больше. Он не добавлял «никогда» - даже мысленно, потому что уже в двенадцать лет, когда впервые отдал себе этот приказ, был чужд детского максимализма и понимал, что зарекаться глупо и бессмысленно и что клятва, которую заведомо не сможешь сдержать, смешна вдвойне. Впрочем, клятвы сами по себе стали смешить его несколько позже. А тогда он просто отдал себе спокойный холодный приказ: не думать об этом. Очень постараться. Постараться изо всех сил.
        И у него отменно получилось. Именно потому, что он не ограничивал себя условием, которого не смог бы выполнить.
        Наверное, подсознательно он понимал, что рано или поздно обещание будет нарушено.
        Не думать, спокойно повторил Лукас про себя. Эти два слова были будто нерушимый заслон, который он выстраивал вокруг яростного роя мыслей, что вились в его голове, выпустив ядовитые жала. Каждое новое «не думать» - ещё один кирпич в этой стене. Не думать. Не думать. Не думать. Это просто. Так просто, что за прошедшие двадцать пять лет он свыкся с этим беззвучным лейтмотивом, стоявшим на страже его памяти. Одно неосторожное движение - и сторож поднимет тревогу. А там тысячи и тысячи «не думать» мигом облепят незаконную мысль и задушат её прежде, чем она успеет осознать сама себя.
        Нет, конечно, он никогда не рассуждал об этом именно так. Но так было. И, знает это Лукас или нет, в какой-то момент перестало быть важно.
        И всё было хорошо, да. Всё было так хорошо, пока он не выехал из Таймены - снова на север, снова за Марвином, но уже как Птицелов. Такой поворот, если призадуматься, довольно забавен… был бы забавен. Должен был быть. Лукас знал это, но почему-то единственным, что он чувствовал, была мрачная, чёрная тоска, и это было непостижимо, это было неправильно , поэтому он попытался понять, что же с ним произошло…
        И тут же его разом ожгло огненным ливнем сотен и тысяч «не думать». НЕ ДУМАТЬ ОБ ЭТОМ!!!
        Прежде он фыркнул бы, тряхнул головой и - подчинился, но сейчас что-то было не так. «Не думать» больше не защищали его - напротив, они сами жалили почти так же сильно, как те мысли, от которых он пытался себя оградить. К несчастью, у него было очень много времени. Он ехал на пределе скорости и сил, сменяя коней на каждом постоялом дворе, он старательно выматывал себя, но напряжено было лишь его тело, а мозгу было решительно нечем себя занять. Лукас пытался вспоминать о Дереке, о короле, об игре, в которую оказался втянут, но это были те же «не думать», просто звучали они теперь иначе, и всё равно жалили его. В конце концов Лукас понял, что больше не может этого выносить. Тогда он сдался.
        Конечно, дело было в Ив.
        Лукас всё понял, когда Марвин заговорил о ней, хотя и не назвав её по имени. То, как изменился его голос, то, что в нём зазвучало, сказало Лукасу достаточно. В конце концов, он ведь был Птицеловом. Он умел улавливать такие вещи. И играть на них. Он и тогда бы сыграл, если бы его язык не присох к нёбу и ноги не вросли в землю. И он только стоял и слушал удаляющиеся шаги Марвина, пока тысячи заботливых «не думать» быстро ткали свою паутину в его голове.
        Но теперь он не просто слышал об Ив. Он ехал к Ив. Он ехал к ней, в её замок Мекмиллен. Он возвращался к ней, хотя когда-то сказал себе, что не вернётся. Нет, он не добавил «никогда». Он не добавлял этого слова ни к одному из своих обещаний.
        Просто знать, что она есть, было ещё терпимо. Знать же, что скоро он окажется рядом с ней, сможет посмотреть на неё, заговорить, даже дотронуться - знать это с такой же неотвратимостью, как знаешь о том, что смертен, - было выше его сил. Поэтому он одним взмахом вымел из своего сознания вязкую паутину «не думать» - и поразился тому, до чего же плотной и липкой она была. И ещё больше - тому, что увидел под ней.
        Лукас подумал: «Селест».
        И тут же понял, насколько сильна была привычка - мысль, казавшуюся бессмысленной, опять стало затягивать паутиной. Лукас в ярости разорвал её и снова подумал, мысленно смакуя каждый звук: «С-е-л-е-с-т ». Он ничего о ней не знал. Никогда ей не верил. Не видел ни малейшего смысла в их связи, помимо того что они подходили друг другу в постели. И в её гибели не было его вины. Так в чём же дело? Если всё так просто, так чисто, так наплевательски безмятежно - почему мысль о ней попала в ведомство его внутренних сторожей? «Я виноват, - подумал Лукас и ничего не почувствовал. - Виноват? Глупости. Я ни в чём перед ней не виноват, нет. Я даже не знал, что она впуталась в заговор. Я совершенно ничего ей не сделал. Ничего плохого. Даже и в мыслях не было. Ничего не было: ни плохого, ни хорошего… Перед ней я не виноват.
        Прекрасно, просто отлично, давай-ка пойдём дальше: а перед кем тогда виноват?»
        Лукас подумал: «Рысь».
        Он закрыл глаза.
        Нет, решил он после мучительного раздумья. Не виноват. Она сама меня нашла. Ладно, допустим, она не лгала, она действительно была моей дочерью - или считала себя ею. И допустим, что я с первого же взгляда это понял. Но мне стало любопытно, как далеко она способна зайти, пытаясь меня убедить. Разве мог я предположить, что настолько далеко? В ней оказалось слишком много от Марвина - того Марвина, которым он оказался, а не которым Лукас хотел его видеть. При этой мысли он поморщился. Марвин вывалил ему всё то же дерьмо, которое его так раздражало в Рыси: бездумное следование глупым представлениям о чести, безрассудный риск в ситуациях, которые того не стоили, и катастрофическое неумение проявить твёрдость, когда это необходимо, и неумение следовать принятому решению до конца. Последнее Лукас ненавидел больше всего. Непредсказуемость других людей была тем единственным, что могло в любой момент спутать все его планы. Но в то же время именно непредсказуемость его и завораживала - потому, что он так и не смог её понять. Это примиряло его с Дереком, это привлекло его в Селест, это заинтриговало в Марвине
и это же заставляло его быть снисходительным к Рыси. Интересно, знает ли Марвин, что сперва Рысь искала Лукаса, чтобы убить его? Дескать, он разбил сердце её матери - мелкой провинциальной дворяночке, которая охотно раздвинула перед Лукасом ноги, когда сам он был ещё сопляком, и которую он едва помнил. Девчонке не хватило ума проявить вероломство и напасть на него неожиданно - ей, видите ли, захотелось прежде получить объяснения. Получив же их, она напрочь забыла о мщении. В конце концов, Лукас не просто так называл себя Птицеловом.
        Быть Птицеловом - это временами походило на «не думать». Тоже паутина, только теперь её сплетал и набрасывал он сам. Нитями служили страсти, страхи, желания и душевные муки самой жертвы, и порой она затягивала эти нити сама, без помощи Лукаса, а ему оставалось только подкрасться и впрыснуть яд. Это было захватывающее занятие, столь захватывающее, что вытесняло всё остальное, всё, о чём было проще забыть. И он забывал. Даже с чего всё началось, сумел забыть - так крепко, что и разорванный покров не обнажил этого воспоминания. Иногда, особенно в самом начале, его игру раскрывали, и тогда приходилось либо удирать, либо убивать. Второе он делал чаще, исключительно из-за природной лени: убегать было слишком утомительно. А Лукас никогда не любил суеты. Он и пташек своих ловил не спеша, с толком, с расстановкой, чтобы быть готовым к любому повороту событий. Такой подход всегда играл ему на руку: нити паутины, сотканные без спешки, получались прочнее и надёжнее. А ещё он успевал скопить яд.
        Он очень, очень много успел его скопить. И много лет этот яд жёг его изнутри, и сжёг бы, если бы не стена спасительных «не думать». Но теперь она дала трещину. И он знал, что это произойдёт, для этого и искал кого-нибудь… кого-нибудь вроде Марвина.
        Лукас подумал: «Марвин», - и улыбнулся. Даже теперь, всё равно. Первой его реакцией на поведение мальчишки в Нордеме был шок, потом - злость, а теперь он понимал, что всё это к лучшему. И сейчас Лукас был больше чем когда-либо уверен, что именно Марвин его убьёт. Эта мысль, превратившись из забавной фантазии в почти осязаемое, близкое будущее, будоражила его больше, чем что-либо за последние годы. «Этот маленький глупый щенок убьёт меня», - подумал Лукас в восхищении. Он уже знает, как. Сам ещё не понимает, но - знает. Теперь, после того как Лукас спас его из Нордема, пожертвовав для этого Рысью. Знает, но, гадёныш, не хочет, так что придётся его заставить.
        Лукас ехал ловить Марвина, но не собирался везти его в Таймену. Нет, поймать Марвина для Лукаса Джейдри, Птицелова, означало - заставить его убить себя. И это было самым серьёзным вызовом из всех, что Лукас Джейдри, Птицелов, получал в своей жизни. «Вот ты и поквитаешься со мной за Балендор, мальчик, - подумал Лукас и устало прикрыл глаза, в которые ветер пригоршнями забрасывал снег. - Только как… как же тебя заставить? Как обмануть тебя, чтобы ты захотел? Я же помню, как ты смотрел на меня в расщелине недалеко от Нордема… так не смотрят даже на дерьмо. Ты дышать со мной одним воздухом теперь не хочешь - тебе противно». - Лукас кивнул, продолжая упиваться улыбкой, примёрзшей к лицу. Да, это будет трудно. И любопытно. И очень забавно».
        И тогда он подумал: «Ив».
        И снова: «Ив».
        И опять: «Ив, Ив, Ив».
        У неё очень короткое имя, оно звучит низко и немного приглушённо, и ничего не значит. Поэтому можно было произносить её имя в мыслях и всё равно ни о чём не думать. Не думать, не думать, не думать…
        Он расслабился в седле, улыбался, смаргивая снег, и думал об Ив.
        Кое-что он помнил. Лучше всего - снег. Лёд, скользящий под ногами. Необструганное дерево, оставлявшее занозы на ладонях - её ладонях, его к тому времени достаточно огрубели в упражнениях с мечом. Он ей лгал. Он её ловил. Она тоже лгала, но она его не ловила. Он её поймал. Он взял то, что ему захотелось. И тогда ему стало очень больно, так больно, как было потом только один раз, когда ему в повальной драке переломали половину рёбер и одно из них вспороло лёгкое. Вот то же самое было. Только когда он валялся в грязной лагерной палатке рядом с гангренозными больными, блюя кровью, боль была растянута на долгие дни. А когда он понял, что эта женщина отличается от других, вся та же самая боль уместилась в одно мгновение. И принадлежала эта боль не ему, а ей. Просто он почувствовал эту боль, как свою. Это было так чудовищно, что Лукас немедленно выслал на форсаж батальон своих «не думать». Он к тому времени уже достаточно хорошо собой владел.
        Её отец, старый сэйр Уэнберри, был смертельным врагом тогдашнего сюзерена Лукаса и упёрся рогом, как баран, не пуская его даже на порог. Но Лукас нашёл способ проникнуть в замок, а потом держал клинок у горла старого Уэнберри, пока тот хрипел: «Я скорее сдохну, чем отдам свою дочь за такого ублюдка, как ты». Лукас пожал плечами и ответил: «Значит, ты сдохнешь», а она кричала, так кричала… Он слушал её крики краем уха, и так же смутно ощущал её руки, вцепившиеся в его предплечье. И когда она ударила его, а потом плюнула ему в лицо, это он тоже едва ощутил. Он всё ещё был будто пьян её болью, её страхом, и оттого не чуял сам себя. Лишь намного позже он понял, что именно его отстранённость, его внешнее равнодушие и были тем, что усиливало её ужас до предела, который он не мог выдержать. Ему нужно было убить кого-нибудь, выпустить яд, которым она его отравила после того, как он её отравил… И когда она висела на его неподвижной руке, и её слюна стекала по его лицу, оба они смотрели друг на друга и понимали, что это замкнутый круг, и выхода из него нет. Она заставила его почувствовать то, что чувствуют
его пташки, когда их душит силок, и оба они не смогли ей этого простить.
        «Убирайся. И не приходи… не возвращайся», - сказала Ив. Она не добавила «никогда», потому что тоже знала, что это самое глупое слово из всех, какие только выдумал человек, чтобы обманывать себя.
        Лукас ушёл. Он боялся. Он ужасно боялся, и само по себе это тоже было страшно. И единственное, что он твёрдо знал, покидая замок Ив, - это то, что он не хочет больше ощущать то, что ощутил из-за неё. Он не принимал никаких решений, не давал никаких зароков. Просто подумал: «Охренеть можно, что же это такое было?» То же самое он думал несколько лет спустя, после того злосчастного ранения - когда его рёбра срослись, лёгкое затянулось, и он впервые проснулся без жара и привкуса крови во рту. Просто чувство, которое больше не хочешь испытывать. И для этого не надо никаких решений.
        Теперь он был рад, что оба они даже в юности понимали непостоянность любого решения.
        Лукас знал, что Марвин, если ему только удалось выкрасть наследника, отправится к Ив. Просто потому, что сам Лукас на его месте сделал бы именно это. И не имело значения, что Марвин отнюдь не всегда поступал так, как Лукас. Просто он тоже знал Ив. И говорил о ней так, как будто она и ему сумела передать свою боль. Это был её дар - передавать свою боль другим. И Лукас, как никто другой, знал, что этим даром можно привязать к себе человека крепче, чем любыми клятвами. Поэтому Марвин сейчас с Ив, если, конечно, он ещё жив… Но Лукас почувствовал бы, если бы он умер.
        Он подъехал к замку Мекмиллен к ночи; уже совсем стемнело, но в воздухе ещё не ощущалось свирепости ночного мороза. Лукас никогда не был в Мекмиллене, однако нашёл его без труда, даже не воспользовавшись проводниками. Он умел забывать. Но и вспоминать тоже умел.
        Его впустили не сразу - в этих краях даже одинокий путник вызывал подозрения. Он быстро прикинул несколько подходящих историй на случай, если стража окажется очень уж несговорчивой, но в результате ему не пришлось врать - обошлось почти без вопросов, достаточно было сказать, что у него дело к месстрес Ив. «Она ждёт меня», - в приступе безумной надежды подумал Лукас. - Ждёт и знает, что он приедет именно сегодня. Впрочем, глупо думать, что она оставила бы дверь открытой… и что его ожидает тёплый приём.
        Во дворе было безлюдно, только какой-то мальчик лет двенадцати упражнялся с мечом. Он был возбуждён и взмылен, и, судя по стойке, страшно устал, но не собирался останавливаться. Наверное, совсем недавно получил железный меч вместо деревянного и всё никак не мог нарадоваться. Лукас задержался, глядя на него. Потом подошёл к человеку, стоявшему рядом с наставником мальчика и что-то недовольно ему говорившего - человек этот по виду и манерам напоминал управляющего. Лукас сказал, что приехал к месстрес Ив. В ответ получил поклон и заверения, что месстрес Ив будет счастлива. Он назвал своё имя. Его попросили подождать. Он сказал: «Почему бы и нет». Похоже, это прозвучало отрывистее, чем ему хотелось бы, потому управляющий Мекмиллена смутился. Похоже, он запоздало сообразил, что гость и так провёл в седле целый день. Откуда ему было знать, что Лукас ждал этого дня восемнадцать лет и вполне мог подождать ещё. Даже столько же.
        В глубине души он хотел бы, чтобы этот день никогда не наступал.
        С ним поступили так, как с любым нежданным гостем: отвели в гостевые покои, предложили вымыться и поесть. Лукас не стал отказываться. Ив, без сомнения, уже знала, что он здесь. Теперь ей нужно было время, чтобы подготовиться, и он ничуть её за это не винил. У него на это была неделя, и то не хватило. Лукас надеялся, что ей достанет сил встретить его лицом к лицу. И что у него тоже их достанет.
        Он мчался через Предплечье как сумасшедший и не понимал, как устал, пока не присел в кресло, чтобы перевести дух. Едва откинувшись на спинку кресла, он прикрыл глаза и немедленно уснул. Ему даже успел присниться сон: что-то беспокойное, его как будто подбрасывало на колдобинах, а потом он падал, и всё это было крайне неприятно. Лукас понял, что спал, только когда вздрогнул во сне так сильно, что разбудил сам себя - и несколько мгновений ошалело моргал, не понимая, как это мог так отрубиться. За окном уже совсем стемнело, от свечи на комоде остался огарок, ужин давно остыл. Лукас вздохнул и, упершись в подлокотники кресла ладонями, с трудом поднялся. У него ныла поясница и отваливалось всё, что находится ниже неё. Он вдруг почувствовал себя дряхлым стариком и сжал зубы, заставляя себя выпрямиться.
        И тогда он увидел Ив.
        Он думал, это будет не так. Думал, она примет его в большом зале, за длинным столом, уставленном свечами и лучшим вином из её погребов, и блюдами с дичью, добытой в её лесах; думал, на ней будет лучшее платье, волосы она уложит в затейливый узел, подражая модницам столицы, а виски задрапирует прозрачным платком, на её пальцах будут драгоценности, а на губах - безупречно вежливая улыбка. А сам Лукас, отдохнувший, чистый, переодевшийся, будет смотреть на неё сквозь пелену мерцающих огней и смеяться одними глазами над её нелепым представлением, потому что он ведь знает, какая она на самом деле…
        А он не знает. И в краткое мгновение, исполненное самого чёрного ужаса, какой ему доводилось испытывать, Лукас понял, что никогда её не знал. Да и откуда бы? Они ведь были знакомы всего несколько недель.
        Ив сидела в кресле за столом, подперев лицо ладонями, перед остывшей едой, предназначенной Лукасу, и смотрела на него. Он не различал в полумраке, как она одета, но её голова была непокрыта, тёмные волосы откинуты за спину. Лукас не видел, какой они сейчас длины. Украшений на её руках не было. И она постарела.
        - Ты ничего не ел, - сказала Ив, и Лукас подумал, что голос её тоже постарел.
        - Я уснул, - ответил он, не двигаясь с места. Она кивнула и сказала:
        - Я знаю. Ты долго ехал, да? Мне не следовало приходить сегодня, наверное… но я так хотела на тебя посмотреть.
        В её голосе, низком, чуть хрипловатом (не от избытка чувств - Лукас понимал, что её голос всегда так звучит), не было ни волнения, ни гнева. И говорил этот голос вовсе не то, что ожидал услышать Лукас.
        - Нет, хорошо, что пришла. Просто, я думал, ты оставишь это… на завтра.
        - Но ты ведь тоже хотел увидеть меня, - резонно заметила она. - Мне сказали, ты приехал весь в мыле. Что-то срочное?
        - Нет. То есть да, но… - он умолк в растерянности. Всё шло не так. Он не знал, о чём они будут говорить, когда встретятся, и был готов поддержать любой разговор - хоть светскую беседу, хоть запоздалое выяснение отношений. Но только теперь он понял, что им попросту нечего выяснять, а притворяться друг перед другом они перестали много лет назад, когда он поднял руку на её отца, а она не захотела ему это простить. И все эти годы она помнила, как они расстались, а он забыл, и сейчас привычно приготовился лицемерить.
        Марвин был прав, Лукас её не стоил.
        Ив вздохнула, отняла руки от лица, покачала головой. Потом встала и подошла к нему.
        Она остановилась в шаге от Лукаса, так, что ей стоило чуть качнуться, и её грудь коснулась бы его груди, и положила ладонь ему на щеку. Провела кончиками пальцев по щетине, а потом по морщинам в уголках глаз. Улыбнулась. Говорить ничего не стала. Лукас тоже видел её теперь гораздо чётче, видел «гусиные лапки» у её глаз и рта, видел, как поблекла и увяла её кожа. Нет, она по-прежнему была хороша собой. И они узнали друг друга без труда, хотя глупо было бы обмениваться заверениями, словно они ни капельки не изменились. Но тут Лукас вспомнил, что она видела, как он с трудом разгибался, встав с кресла, и ощутил жгучий стыд. Конечно, он не молодеет, но выдать себя так явно…
        Ив расхохоталась - смех звучал столь же звонко, как когда ей было семнадцать, только не было в нём задора, который так распалял Лукаса когда-то.
        - О древние боги! - воскликнула Ив. - Лукас, ты краснеешь! Когда это ты выучился краснеть?! - она убрала ладонь с его щеки и легонько толкнула его в грудь. - Ну конечно, выучился. Делаешь из меня дуру, как всегда.
        - Я… нет, я… - проклятье, он и правда краснел, он сам чувствовал это и злился на себя за то, что ничего не может с собой поделать. - Нет. Да нет же! Просто я не… не хотел, чтоб ты увидела меня… ну, когда…
        - И куда только подевалось твоё красноречие, - вздохнула Ив и положила голову ему на плечо.
        Лукас стоял, словно окаменев. Он хотел обнять её, но не мог поднять руки, они болтались вдоль тела, будто плети, их пощипывало ознобом у плеч.
        - Не знаю, - сказал он наконец. - Ив, я думал, ты не захочешь видеть меня. Не захочешь со мной говорить. Что станешь… что с тобой?
        - Ничего, - она отстранилась от него так же легко, как прижалась, и улыбнулась своей быстрой, смелой улыбкой. - Просто я тоже не в себе, разве ты не видишь?
        - Ты простила меня?
        - Что? - она снова улыбнулась, на этот раз рассеяно, и шагнула к столу, поманив его за собой. - Иди поешь. Мясо остыло, но тебе ведь не привыкать, верно? К тому же, если помнишь, я всегда была дрянной хозяйкой. И в замке у меня полный бардак.
        - Я не заметил.
        - Ты плохо смотрел, - сказала она очень мягко и опустилась в кресло, где сидела, пока он спал.
        Лукас, помедлив, уселся напротив. Есть почти не хотелось, но он взял вилку и нож. Ив снова подпёрла ладонями лицо и смотрела на него, не сводя глаз. Он еле заставил себя шевелится под её пожирающим взглядом, в котором по-прежнему не было ни огня, ни блеска, только жгучий голод. Лукас опустил глаза и принялся пилить мясо ножом. Оно было жёстким, как невыдубленная кожа, и сталь противно скрипела о кость. Промучавшись с минуту, Лукас бросил приборы и заявил:
        - Я так не могу.
        - Я велю принести что-нибудь другое.
        - Нет! Ив! Я так не могу. Посмотри на меня. Нет, не так. Ты мне не ответила. Ты простила меня? Да или нет?
        - Ты приехал сюда, чтобы задать мне этот вопрос? - спросила она с сарказмом, но и вполовину не так ядовито, как можно было от неё ожидать. Лукас вновь почувствовал озноб. Он не знал, как себя вести. Если бы она была равнодушна, или холодно вежлива, или в гневе, или если бы с рыданиями бросилась ему на шею - он бы ей подыграл. На холодность ответил бы нежностью, на искренность - лестью, и они расстались бы, совершенно довольные собой, подтвердив ожидания друг друга, и готовые отпустить наконец эти глупые воспоминания юности и жить дальше, как жили.
        Ему и в голову не могло прийти, что она этого не хотела.
        - Я не знаю, что тебе сказать, - вырвалось у Лукаса. Ив коротко рассмеялась.
        - Ты в самом деле изменился, мой дорогой. Прежде ты всегда это знал.
        - Не смейся.
        - Разве я смеюсь?
        - Ты изменилась меньше, чем мне сперва показалось.
        - А, так ты сперва решил, что я постарела?
        - Я не сказал «постарела»!
        - Но ты об этом думал, разве нет?
        Он потянулся к ней через стол. Ив откинулась на спинку кресла.
        - Не надо.
        - Почему? Ты же подошла ко мне…
        - Не знаю, зачем я это сделала. Ох, Лукас! Лукас Джейдри! Посмотри на нас! - она снова рассмеялась, но смех стих очень быстро. - Два дурака, которым столько друг другу нужно было бы сказать, если бы они встретились лет на десять раньше. Зачем ты приехал?
        - Ты разве этого не хотела?
        Её щеки запылали от гнева, и он проклял себя со своими птицеловскими замашками, которые не желали отпускать его даже теперь, даже здесь.
        - Хотела ли я! Да дня не проходило, чтобы я не представляла, как ты войдёшь в эту дверь. Вот уж не думала, что войду сама, а ты будешь храпеть в кресле, завалившись на подлокотник.
        - Я храпел?
        - Нет. Но ты всё-таки очень мило краснеешь, можешь продолжать в том же духе.
        «Два дурака, - подумал Лукас. - Ты права, всё это глупо, нам нечего сказать друг другу, мы смешны, и даже сами это понимаем, но вот только теперь - ты поверишь мне, Ив? - только теперь я по-настоящему вспомнил, за что любил тебя много лет назад. Я смутно помню, что наделал глупостей и причинил тебе боль, поэтому у нас ничего не вышло, но я и подумать не мог, что вспомню, как тебя любил. Вспомню что-то помимо того, что всё время пытался забыть».
        Надо было сказать что-нибудь, и из всех высокопарных, нелепых, мальчишеских фраз, что вертелись на языке, Лукас сказал лишь то, что имело хоть какой-то смысл.
        - Расскажи мне, как ты жила.
        Она строго посмотрела на него и сложила руки на талии, как почтенная матрона. А, собственно, почему «как»? Он ведь даже не знал, сколько у неё детей.
        - Обычно жила. Как все. Вышла замуж, рожала сыновей. В живых сейчас, правда, только один. У меня рождались слабые дети, а зимы у нас суровые.
        - Я видел во дворе мальчика, - сказал Лукас и почувствовал, как она напряглась. - Рослый, тёмные волосы. Лет двенадцати.
        - Ему тринадцать. Это Эдрик. Он мой второй ребёнок. До него была девочка, но она прожила только несколько дней. Я почти сразу забеременела снова, чтобы утешить мужа.
        - Мужа, - сказал Лукас и сам испугался прозвучавшего в голосе отвращения.
        Ив вздёрнула подбородок и стала похожа на девчонку, с которой Лукас счищал с крыши снег.
        - Отец выдал меня за Рэйделя Мекмиллена тем же летом, - сказала она, и в её голосе не звучало вызова, только оскорблённая гордость. - Он был хороший человек. Любил меня и моих детей. И, да, я тоже любила его, ты ведь обязательно об этом спросишь.
        На самом деле он не собирался, но ответ его всё равно ошеломил. Ив заметила это и рассмеялась.
        - Лукас Джейдри, задери тебя Ледоруб и все его бесы! Ты в самом деле думал, что я умру с тоски по тебе? Что останусь старой девой, или меня выдадут насильно, и я буду представлять твоё лицо всякий раз, когда мой муж будет брать меня? Нет. Мой Рэйдель был красивым мужчиной, и лицо у него было нежным. Мне нравилось смотреть на него, когда мы занимались любовью.
        - А вот это ты делаешь зря, - сказал он очень тихо, но Ив, как и прежде, легко распалялась и не умела останавливаться вовремя.
        - Почему зря? И делаю что? Ты явился сюда через восемнадцать лет после того, как опозорил меня и поднял руку на моего отца, и ещё хочешь услышать, что я все эти годы одного тебя и ждала! Ты почти прав, мой дорогой, я тебя ждала. Я в страхе ждала, что ты вернёшься и завершишь начатое. Что ты накажешь меня за то, что я показала тебе, как ты омерзителен, и что не захотела тебя такого. Пока мой муж был жив, мне приходилось бояться и за него тоже… я ведь знаю, что ты мог бы убедить его в моей неверности и заставить убить меня собственноручно! Это было бы так забавно.
        - Ив, что ты несёшь?! - ярость и изумление захлестнули его одновременно, и Лукас сам не знал, чего было больше. - Я бы никогда тебя не обидел!
        - Ты бы обидел! - отрезала она. - Обидел бы и сам этого не заметил. Это в тебе всегда и было… самым ужасным.
        Она встала, оттолкнув кресло, будто хотела выместить на нём свой гнев. Наконец-то она говорила то - почти то, - что Лукас рассчитывал услышать, но если бы она с этого начала… а сейчас он просто не знал, что ей на это ответить. Он понял только, что все эти годы она ждала его мести. Единый, мести за что ? Разве она не поняла, что это он был во всём виноват, и сама она тогда же, восемнадцать лет назад, ему и отомстила?
        Как это всё неправильно, подумал Лукас. У него разболелась голова.
        - Ты можешь думать что хочешь, - заговорил он, даже не надеясь её хоть в чём-то убедить, - только за все эти годы я никогда, ни разу не собирался причинить тебе вред. Я…
        - Конечно, не собирался, Лукас Джейдри. Ты не считаешь вредом то, что делаешь с людьми. Для тебя это в порядке вещей. Ох, зачем ты вернулся? Зачем только? Я была уже почти счастлива здесь, - сказала она и вдруг расплакалась.
        Миловидные девушки, случается, плачут трогательно, но рыдания немолодой женщины выглядели некрасиво. Лукас в растерянности смотрел на её подрагивающие плечи, понимая, что ему нечем её утешить. Он думал, хуже быть уже не может, и тут она заговорила, не оборачиваясь и не утирая слёз:
        - Ты так испугал меня тогда. Я не знала, чего от тебя ждать. Не знала даже, приедешь ли ты сам или подошлёшь ко мне кого-нибудь. Я боялась собственной тени. Долго не выпускала Эдрика за ворота одного, да и теперь боюсь, что однажды он не вернётся, что ты позовёшь его или уведёшь от меня. Он не твой сын, - быстро добавила она, как будто снова испугавшись.
        Лукасу было больно смотреть на неё, но он заставил себя ответить:
        - Я это понял. Возраст не сходится.
        - Но я боялась, ты решишь, что твой. Ты же мог забыть, сколько лет прошло… ты сам мне говорил, что часто забываешь всякую ерунду. Не знаю, с чего я взяла, что сама я для тебя не ерунда. Но ты так легко разрушил мою жизнь тогда, что, когда я построила новую, я всё время ждала, что вот ты появишься и разрушишь её тоже… не со зла. Не со зла, просто так. Лукас, пожалуйста, оставь нас. Оставь и пообещай, что никогда не вернёшься.
        - Я не привык говорить «никогда», если помнишь, - он попытался пошутить, но слова застряли в горле, когда Ив взглянула на него.
        - Перестань. Скажи: никогда. Я никогда не буду иметь ничего общего с тобой и твоими близкими - ну, скажи это!
        - Я никогда не буду иметь ничего общего с тобой и твоими близкими, - еле слышно повторил он. Ив отчаянно мотнула головой.
        - Ты лжёшь. Нет. Ты сам не знаешь, что говоришь. Я хотела верить, что ты меня забыл. Боялась этого больше всего на свете - и мечтала об этом. И почти поверила, что так и есть, пока ты здесь не появился. Марвин меня почти убедил.
        Ну что ж, вот и Марвин. Это должно было всплыть рано или поздно, и Лукас порадовался, что не ему пришлось первым произносить это имя.
        - Марвин был в Мекмиллене? - тщательно подбирая слова, спросил он.
        - Я решила, что это твоя работа. Он так похож на тебя! Он говорит как ты, смотрит, даже двигается как ты. У него руки такие же, как у тебя. - Она запнулась и уставилась на его стиснутые кулаки. Он поспешно разжал их, потом спрятал под стол. Ив покачала головой. - Я сперва испугалась, что ты прислал его убить Эдрика или меня, а потом поняла, что он даже не знал обо мне, и тогда мне стало ещё страшнее. Он же… Лукас, что это? Что ты с ним сделал? Ты что, решил вылепить свою копию? Существа вроде тебя делают себе сыновей именно так?
        Он потрясённо уставился на неё - она, кажется, и не подозревала, какими чудовищными были её слова. Существа вроде тебя, Лукас Джейдри. Так вот делают подобных себе - лепят, будто бесформенный кусок глины, грубо сминая, потом обжигают в огне, потом окатывают ледяной водой, и получают в итоге нерушимую форму, такую же застывшую, как и ты сам. И изменить её потом можно, только разбив. Ты сам такой, и хотел сделать из Марвина своё подобие, потому что ты не человек, и это единственный способ, которым ты способен размножаться.
        Его собственный голос казался чужим и отталкивающим, когда Лукас заговорил:
        - Я хотел научить его. Просто научить быть мужчиной…
        - Мужчиной?! А ты сам мужчина, что ли?! Что в тебе мужского, ты не умеешь ни бороться, ни защищать, ты лживый и скользкий, как болотный гад, чему ты можешь научить кого угодно, а тем более - этого мальчика?
        - Хватит! - загремел Лукас, вскочив и со всей силы ударив ладонью по столешнице. Стол содрогнулся, звякнули приборы. Одна свеча погасла.
        Ив вздрогнула и сжалась, словно боялась, что он ударит её, но тут же вскинула голову.
        - Я же знала, что так будет. Дура. О чём я только думала? - с горечью сказала она и посмотрела на него. - Кричи сколько влезет, можешь хоть всё тут разнести. Но я говорю правду, ты это знаешь. А я не знаю, почему ты такой, почему поступаешь так с людьми, кто дал тебе право на это. Мучить так меня, мучить Марвина… лепить из него своё подобие, чтобы потом выбросить, как всё, с чем ты имеешь дело! Как ты смел уехать, когда я тебя прогнала? Как ты посмел меня оставить?
        Последние слова он прокричала во весь голос, и Лукас замер, не в силах отвести от неё глаз. Истерика сделала её некрасивой и неопрятной, но не имело никакого значения, как она выглядит - то, что она говорила, сводило его с ума.
        - Оставить тебя, - хрипло повторил Лукас. - Но ты же сама…
        - Ты дурак! Лукас Джейдри, какой же ты дурак! Как я могла тебя не прогнать, когда ты чуть не убил моего отца? Но разве я хотела, чтобы ты ушёл на самом деле, навсегда, я же тебя любила!
        Она задохнулась и отвернулась от него. Лукас услышал, как она сморкается, не заботясь о его присутствии. Потом она закашляла, отдышалась, промокнула лицо платком и повернулась к нему.
        - Прости. Не знаю, что на меня… я думала, это всё давно отболело, - сказала она очень просто, и Лукас понял, что это конец. Что все её чувства к нему, которые она хранила в себе восемнадцать лет, сейчас выплеснулись в одно-единственное безумное признание, и больше ни на что не осталось ни желания, ни сил. Лукас был этому почти рад. Он чувствовал себя постаревшим на десять лет.
        Но у него оставалось к ней ещё одно дело.
        - Ив, сейчас Марвин здесь? - тихо спросил он.
        - Здесь. Но я не отдам тебе его. Он чуть не умер, Лукас. Он пришёл несколько недель назад, весь израненный, отдал мне ребёнка и упал замертво. Потом несколько дней не приходил в себя, мы все думали, что его не спасти. Он и сейчас очень слаб. Он не сможет сопротивляться тебе.
        - Я не собираюсь ставить силки…
        - Ты собираешься, - жёстко перебила она. - Мне ли не знать, как ты умеешь пользоваться чужой слабостью. Лукас, нет, сказано тебе. Слава всем богам, ты не успел закончить то, что собирался сделать с ним, и я тебе этого не позволю.
        - Ив, ты ошибаешься. Богом клянусь, ошибаешься. Он… он не я. Он никогда не был мной, я… я даже не думал, что он так на меня не похож.
        Ив из Мекмиллена взглянула на него со смесью жалости и недоверия.
        - Лукас, он похож на тебя. Больше, чем мог бы быть похож твой сын. Но ты никогда не сомневался в том, что делаешь, а он сомневается. Он ещё не выбрал. Он никак не может выбрать, и пока это так, он уязвим перед тобой. Тебе может показаться, что ты утратил над ним власть, но именно теперь он как никогда близок к тому, чтобы превратиться в тебя.
        - Он меня ненавидит.
        - Вовсе он тебя не ненавидит. Но ему, как и мне, страшно смотреть на тебя. Он, как и я, хочет, чтобы ты оказался где-нибудь далеко и не отравлял воздух вокруг нас своим дыханием. Но если он позволит своей ярости вырваться, он станет таким, как ты. А я не могу этого допустить. Я не могу и его потерять, как тебя.
        Лукас отдал бы половину жизни за право сейчас её обнять. Но он даже не стал просить об этом Бога, зная, что это бесполезно. Однако какая-то часть его - та, которую он всю жизнь считал единственной - была возмущена услышанным и требовала ударить в ответ.
        - Ив, ты сама не понимаешь, чего хочешь. Ты говоришь, что он похож на меня, и в то же время хочешь от этого сходства уберечь. Уж признайся, что ты любишь в нём то, что напоминает меня, потому что это так удобно и безопасно - любить волка без клыков и когтей.
        Она сгорбилась и утратила все остатки былой красоты. Потом чуть пошевелила плечами, распрямляя их, и сказала с тихой горечью:
        - Всё-таки я была права. Ты приехал только затем, чтобы меня помучить. Что ж. Да, ты прав. Я его люблю за то, что он - это ты. Не сходство с тобой. Он и есть ты. Тот, которым ты мог стать, но не стал. Так же, как ты - это то, во что может со временем превратиться он. Но я очень постараюсь этому помешать.
        - Ив… - он уже смертельно жалел о своих словах. - Ив, я не это…
        - Лукас, - в тон ему повторила она. - Лукас. Марвин спас Эдрика. Он тонул, а Марвин спас его, хотя в тот день я была ему врагом. А ты бы что сделал на его месте? Ты спас бы моего сына, зная, что он не от тебя?
        Она знала его.
        Ив из Мекмиллена, ты меня знаешь, подумал Лукас, чувствуя, как она удаляется от него в немыслимую даль - куда дальше, чем была все эти годы. Но она знала его лучше, чем кто-либо в его жизни. И потому ему даже не было нужды отвечать на вопрос.
        Но он мечтал расплатиться с собой за собственную глупость - за все глупости разом - и сказал:
        - Ты не понимаешь, Ив. Он потому-то и спас, что ему всё равно. Он не любит тебя, не ревнует, ему не больно смотреть на чужое дитя от тебя…
        - Что ж, тогда я предпочитаю его нелюбовь твоей любви, - сказала Ив, и этим поставила точку в их истории, которая длилась семь недель и один день, но отняла у обоих восемнадцать лет. И хорошо, если не больше. - Ты всё сказал? Тогда я больше тебя не задерживаю.
        - Я не уеду, Ив.
        - О, ну конечно же… Что тебе нужно?
        - Я приехал за Марвином. Я весь этот путь проделал ради него.
        «А не ради меня?» - спросили её глаза с улыбкой, и в вопросе не было горечи, только понимание, от которого ему хотелось кричать. В её взгляде промелькнула былая нежность, и Лукас вновь с обжигающей ясностью понял, что она всегда, всегда понимала его, и, несмотря на это, всегда любила.
        - Оставь его в покое, Лукас. Оставь нас в покое, наконец.
        - Я не могу. Он похитил королевского наследника, сына герцогини Пальмеронской. Мне приказано вернуть их обоих. Я не уеду, пока не поговорю с ним. Но обещаю тебе, что не стану его ни к чему принуждать.
        - Ты никогда этого не делал, - с презрением сказала Ив. - Ты же Птицелов.
        Она повернулась к столу и задула все свечи, кроме одной.
        - Отдохни и поспи. Завтра уедешь. Я не позволю тебе оставаться под одной крышей с моим сыном. Здесь неподалёку есть охотничий домик, мой егерь проводит тебя туда. Там есть всё необходимое. Дождёшься Марвина там. Он уже поправился, но ему надо немного окрепнуть. Через несколько дней я пришлю его к тебе.
        - Он знает, что я здесь?
        Её улыбка стала колкой.
        - А ты как думаешь?
        Ив поправила приборы на столе, разгладила подвернувшийся уголок скатерти, будто прилежная служанка. Потом выпрямилась и пошла к двери. Лукас смотрел, как она уходит, и понимал, что ему нечем и незачем её останавливать. И он сказал - не ей, но через неё:
        - Скажи ему… Скажи, что я всё равно поймаю его. Теперь я должен. Это единственное, в чём я ещё уверен.
        Ив взяла подсвечник с огарком, стоящий на комоде, и обернулась в последний раз.
        - Может быть, тебе пора наконец научиться сомневаться, - сказала она и вышла.
        Дверь за ней закрылась.
        Глава 11. Птицелов
        Некоторое время - как потом выяснилось, восемь дней - прошло в болезненных падениях из мрака в туман и обратно во мрак.
        Туман был холодным и сырым, окунувшееся в него тело бил озноб, а голоса, продиравшиеся сквозь белёсую пелену, хохотали как безумные и несли полную чушь. Марвин трясся от ужаса, а иногда от стыда, если узнавал в говоривших Гвеннет, Робина Дальвонта или Рысь. Он думал, они приходят мучить его за то, что он с ними сделал, но, кажется, они даже не знали, что он здесь.
        Во мраке голосов не было, да и ничего не было, кроме самого мрака, душного, плотного, забивавшегося в рот и ноздри, залеплявшего глаза и связывавшего всё тело, так что Марвин не мог даже метаться, только падал и падал сквозь вязкую тьму, будто в болоте тонул. Это было ещё гаже, чем туман, но зато здесь по крайней мере не было голосов.
        Между мраком и туманом порой случались краткие проблески ясности, когда Марвин понимал, кто он и где находится. В первый такой проблеск он подумал, что опять попал в Нордем, и твёрдо решил, что это уже в последний раз, поэтому чуть не вышиб глаз человеку, который как раз в этот момент делал ему перевязку. На этот бессмысленный порыв ушли все его силы, и следующий проблеск случился нескоро. Стоял день, Марвин открыл глаза и тут же со стоном закрыл их, ослепнув от ударившего в лицо солнца, поэтому дальше мог только слушать.
        - Заражение вот-вот распространится на всё тело. Руку придётся отнять, хотя я не уверен, что и это поможет…
        Голос оборвался изумлённым вскриком, когда Марвин стремительно выбросил вперёд руку - ту самую, на которую покушался этот ублюдок - и сгрёб костоправа за грудки.
        - Только попробуй, - зловеще предупредил он и снова потерял сознание.
        В следующий проблеск Марвин сразу же схватился одной рукой за другую, лихорадочно провёл ладонью по всей её длине, от плеча до пальцев. Облегчённо вздохнул и вдруг почувствовал запах базилика. Этот запах будил в нём какое-то смутное воспоминание, но затопившее Марвина мгновением раньше облегчение было слишком сильно, чтобы думать о чём-то другом, и он снова вздохнул и соскользнул обратно во мрак.
        Потом он наконец понял, что пришёл к месстрес Ив из Мекмиллена. Воспоминание об этом было путаным и обрывочным, Марвин не помнил, что говорил ей, но знал, что она его приняла. Он попытался понять, не видел ли её между мраком и туманом, но так и не смог, и это его расстроило. Проблески ясного разума случались всё чаще, и Марвин ждал их с нетерпением, всякий раз всё настойчивее выкарабкиваясь из мрака и мглы и всё сильнее сопротивляясь, когда они звали его назад. Он хотел подольше задержаться в реальности, чтобы увидеть Ив и сказать ей, что он не принёс в Мекмиллен зла.
        Недели через две он сообразил, что можно её просто позвать.
        - Где твоя хозяйка? - спросил он женщину, которую увидел, когда открыл глаза. И вдруг понял, что лежит в горячей воде, полностью обнажённый, а эта женщина осторожно водит мокрой тканью по его животу. Ткань была мягкая, вода - приятная, живот пощипывало, и в кои-то веки Марвин ощущал что-то, кроме боли, но он всё равно рассвирепел - так, что женщина отшатнулась от одного взгляда на его лицо.
        - Это ещё что такое?! Где твоя хозяйка, отвечай! - рявкнул он и, вцепившись обеими руками в края бадьи, рывком поднялся. Вода с шумом ринулась вдоль его тела, заходила в бадье, расплёскиваясь по полу. Под взглядом оторопело хлопающей глазами женщины Марвин выпрямился во весь рост и решительно переступил через край бадьи. Падая, он больно ударился затылком об пол и разозлился ещё сильнее, и злился даже в темноте, которая немедленно воспользовалась ситуацией и, ловко подхватив его, потащила за собой.
        Когда Марвин открыл глаза, Ив смотрела на него с укором.
        - Ну и что прикажете с вами делать? - поинтересовалась она. Марвин попытался смочить горло слюной, потом долго придумывал достойный ответ. Наконец начал:
        - Я не давал своего согласия…
        Она быстро и крепко прижала ладонь к его щеке, потом к другой, ко лбу. Покачала головой.
        - Ваши раны надо промывать. В воде содержится травяной настой. И совершенно незачем было орать на служанку.
        Он почувствовал страшную обиду на неё за то, что она говорит с ним, как с пьяным или дураком, но снова не нашёл слов, чтобы передать своё возмущение. Ив улыбнулась, наблюдая за его мучениями, и опять покачала головой.
        - Спите. Ваша сегодняшняя активность совершено недопустима.
        - Я не хочу, чтобы ко мне прикасались, - угрюмо сказал Марвин.
        Она взяла его лицо в ладони, блаженно холодные, как святая вода, и на несколько мгновений прижалась губами к его рту. Потом чуть отстранилась и всё с той же улыбкой посмотрела на него. Глаза у Марвина слезились, и от этого ему показалось, что её тоже слезятся.
        - Даже я? - спросила она, и он смущённо улыбнулся, прежде чем вырубился снова.
        Пробуждаясь, он видел её всё чаще, и даже позволял мыть и кормить себя, когда понял, что не может делать этого сам. Его разум прояснялся с каждым новым днём, но тело оставалось примерно столь же сильным и выносливым, как тело тряпичной куклы. В первый день, прошедший без единого падения во мрак или мглу, Марвин не мог даже оторвать руки от кровати, а малейшее движение головой вызывало вихрь тёмных пятен перед взглядом, грозивший очередным обмороком. Поэтому он лежал тихо, пока Ив промывала раны на его животе - те, которые он получил, пока Ойрек волок его по земле за своим конём. Марвин обнаружил, что именно эти царапины оказались самыми коварными: они плохо заживали, открываясь всякий раз, когда его били в Нордеме, и оказались крайне гостеприимным пристанищем для заразы. В результате его изрядно ввалившийся за последнее время живот превратился в сущий гобелен, изукрашенный сетью багровых полос и серых нитей гноя. Столько шрамов за раз Марвин ещё никогда не умудрялся получать. Он смотрел на собственную плоть с недоумением, и с удивлением - на безмятежное лицо Ив, промывавшей его раны и даже не
придерживавшей руку, когда Марвин, скрежеща зубами, вздрагивал и корчился под её безжалостной заботой. Чем дальше отступал туман, тем сильнее он чувствовал боль, и не только на животе - левая рука тоже горела пламенем, а всё тело казалось переломанным, неумело собранным и переломанным заново.
        - Руку всё-таки оставили, - сказал Марвин, чтобы хоть как-то отвлечься от ощущения, будто тысячи маленьких злобных муравьёв устроили пиршество на его животе.
        Ив кивнула, не поднимая головы.
        - Притт сперва решил, что дело в ней. Почти сразу же хотел отнять. Но я не позволила.
        - Не позволили? - изумлённо переспросил Марвин. Он как-то не подумал, что это её заслуга, и до этого момента воображал, будто костоправа напугала его угроза.
        - Конечно. Я сказала ему, что ты предпочтёшь умереть, чем жить калекой.
        Она проговорила это так спокойно и уверенно, что Марвин застыл, на миг даже перестав чувствовать боль, которую причиняли ему её осторожные прикосновения. Она была совершенно права, но Марвин не мог взять в толк, как она об этом узнала. Большинство людей на его месте что угодно променяли бы на жизнь, но после всего, что случилось, Марвину такая жизнь была не нужна, и он знал это совершенно точно. И она тоже знала, хотя любая женщина на её месте предпочла бы спасти его такой ценой, пусть даже потом он навсегда возненавидел бы её за это.
        А она рискнула, и они выиграли оба.
        - Как ты узнала? - потрясённо спросил он.
        Ив остановилась и приложила пальцы к его губам.
        - Помолчи. Ты мне мешаешь.
        И она снова принялась мучить его истерзанное тело, а он скрипел зубами, но потом заснул так крепко и спокойно, как не спал уже много недель.
        Наутро он проснулся в поту и бреду, чувствуя, что совершенно позабыл что-то очень важное. Увидев Ив, схватил её за руку, не думая, что может причинить боль.
        - А наследник? Наследник выжил? Ты видела его, ты его взяла?
        - Ш-ш, - она попыталась его успокоить, но он не ослабил хватку, просто не мог - пальцы свело судорогой. - Всё в порядке. Да, мальчик жив. Не волнуйся. Он очень крепкий. Покрепче тебя.
        Она хотела поддразнить его, но он пропустил шутку мимо ушей.
        - Жив? Правда жив? О, Единый… слава тебе. Я думал, помрёт. Он такой был весь синий, и так орал, я чуть с ума не сошёл. Он должен был умереть.
        - Ты тоже, - сказала Ив, заставив его прекратить разговор.
        Со временем он смог сидеть, потом вставать, но прошёл почти месяц, прежде чем стало ясно, что он всё-таки выживет. Зараза выходила из тела неохотно, будто уже попривыкнув к жилищу и собравшись отхватить его целиком. Но Марвин никому бы не отдал того, что считал своим, без борьбы. Несмотря на все старания Лукаса из Джейдри, проигрывать он так и не научился.
        Однажды Марвин стоял у окна, привалившись плечом к стене и вдыхая морозный воздух. Ив отчитала бы его, если бы увидела, но Марвину уже выть хотелось в этой каменной клетке, за порог которой он не ступал с тех самых пор, как очутился в Мекмиллене. Он никогда в жизни не сидел так долго на одном месте, и тосковал, глядя на голубовато-серое небо, клочок которого виднелся из окна его тюрьмы. А ещё из него виднелся двор, и там Марвин заметил юного мессера Эдрика, упражнявшегося с мечом. Когда вошла Ив, она застала Марвина за изрыганием самых изощрённых ругательств, какие только мог изобрести его затуманенный разум. Болезнь сделала его раздражительным.
        - Опять ты… - вздохнула Ив и решительно потащила его к постели. Марвин шёл и страшно ругался.
        - Кто учил этого щенка держать оружие?! Ему бы на ярмарку с такой стойкой, со скоморохами скакать! И какой кретин дал мальчишке железный меч, он же полена от собственной ноги не отличит!
        Ив заставила его лечь, пощупала лоб и осуждающе покачала головой.
        - И чего ты так разволновался? Снова весь горишь. Зачем ты пошёл к окну, я же тебя просила! Вот велю заколотить ставни, будешь знать.
        Он посмотрел на неё с ужасом, но она только улыбнулась, и он понял, что она не собирается претворять угрозу в жизнь. Внезапно на него накатило такое чёрное, беспробудное отчаяние, какого он не испытывал ни в подземелье Нордема, ни когда находился с Лукасом Джейдри.
        - Не могу так больше, - взмолился Марвин. - Не могу! Я с ума тут схожу. Когда ты меня выпустишь?
        - Когда ты будешь в состоянии научить моего сына, как правильно обращаться с мечом, - сказала Ив и поцеловала его, заглушив протест. В последнее время такие поцелуи она использовала как последний и решающий аргумент, против которого Марвину решительно нечего было возразить.
        Дни шли, он набирался сил, а в небе за окном было всё больше голубых красок и всё меньше - серых. Весна возвращается даже на Запястье, и Марвин возвращался вместе с ней, с каждым тёплым днём становясь всё невыносимее. Так что в конце концов Ив позволила ему выйти наружу, и он радовался, как ребёнок, которого выпустили из чулана, где продержали много часов в наказание за шалости. Силы стали восстанавливаться вдвое быстрее - уже через день он гарцевал по двору на самом норовистом коне из конюшен Мекмиллена, потом возобновил упражнения с мечом, и, хотя рубцы на руке и особенно на животе немилосердно тянуло от каждого резкого движения, Марвин быстро понял, что окончательно пришёл в себя. И было так удивительно просыпаться без боли, а засыпая, не слышать хохота и голосов. И смотреть на небо, на чернеющие проталины и грязно-белый снег, на посветлевшие деревья тоже было удивительно. И удивительно было смотреть на Ив. Впрочем, Марвин мало на неё смотрел - по мере его выздоровления она проводила с ним всё меньше времени, а его больше волновал мир вокруг, по которому он так истосковался. Этот мир оживал
вместе с ним, и никогда ещё не был таким родным. Марвин прежде не ощущал привязанности к земле - ни к Фостейну, где вырос, ни к Предплечью, где воевал, ни к Таймене, где бездумно тратил отпущенные жизнью дни. А Запястье - суровый недружелюбный край, столько раз пытавшийся свести его в могилу - стало ему родным. Именно поэтому, может быть, и стало.
        Сын герцогини Пальмеронской тоже оживал и поправлялся. По словам Ив, это был здоровый крепкий мальчик, он быстро отошёл ото всех потрясений и сейчас только ел и спал, как и положено младенцам одного месяца от роду. По счастью, одна из посудомоек Мекмиллена совсем недавно родила, и молока у неё было достаточно и для своей дочери, и для новорожденного короля. Марвина поразило, что Ив так легко поверила ему, и однажды он спросил её об этом, чувствуя себя полным дураком, а она только засмеялась в ответ.
        - Марвин, я же сама сказала тебе, что Артенья ждёт ребёнка. И я уже вижу, что мальчик похож на неё. Кстати, как его зовут?
        Марвин сперва растерялся, а потом вспомнил, как освятил младенца, и, отчего-то смущаясь, рассказал об этом Ив. Она слушала, глядя на него с раздражающей его смесью жалости и восхищения, так, как будто он поведал о каком-то невероятном подвиге, который совершил ценой немыслимых жертв. Но когда она услышала, какое имя Марвин дал своему королю, её глаза расширились, а потом она расхохоталась.
        - Паттерик?! О боги, Марвин! О чём ты думал?
        - О Святом Патрице, - честно признался тот.
        - Ну да, и поэтому дал королю имя, которое носит каждый второй крестьянин!
        Марвин пожал плечами. Он знал, что лишь сила Единого сохранила жизнь и ему, и младенцу, поэтому ничто другое тогда ему в голову не пришло.
        - Ну как бы там ни было, Марвин, ты же теперь названный отец короля.
        Он воззрился на неё в изумлении. С этой стороны он на дело не смотрел.
        - Я только хотел его спасти, - с трудом сдерживая недовольство и убеждая себя, что вовсе не обязан оправдываться, сказал Марвин. - В руках Ойрека ему грозила опасность. Ты бы видела, как он его держал…
        - Ты бы видел, как ты его держал! - воскликнула Ив и снова расхохоталась. Они стояли на террасе, она опиралась рукой на перила, и ветер трепал её волосы, забрасывая кончики ей на пальцы. - Я сперва не поняла, то ли это ребёнок, то ли куль с мукой. Кстати, - её глаза всё ещё смеялись, - ты же так и не видел его с тех пор, как вы сюда прибыли. Хочешь посмотреть?
        - Ну… - Марвин посмотрел на неё в замешательстве.
        - Пошли! - приказала Ив и, схватив его за руку, повела наверх.
        Для ребёнка она выделила отдельную комнату рядом со своей спальней - маленькую, тщательно выложенную гобеленами, так что ледяная тяга от камня не могла проникнуть внутрь. Окно держали распахнутым, в комнате было тепло, но свежо. Здесь хорошо пахло; Марвин не сразу понял, что это запах женского молока. Кормилица короля, на время переведённая из посудомоек в личные служанки месстрес Ив, шила, сидя у колыбели.
        - Ну, Олли, как дела? - спросила Ив, входя. Марвин нерешительно остановился на пороге и смотрел, как она склоняется над спящим ребёнком.
        - Всё хорошо, моя месстрес, только вот заснул. Наедается за двоих, вот и дрыхнет, - пожаловалась кормилица; впрочем, недовольной жизнью она вовсе не выглядела. Это была пышнотелая крестьянская девица, и, судя по виду, её хватило бы на выкармливание десятерых, а не то что двоих младенцев. Марвин никогда не видел таких огромных женщин и молча пялился на её немыслимую грудь, а когда Ив, не поднимая головы, поманила его к себе, быстро отвёл взгляд и поспешно подошёл.
        - Смотри, - сказала она еле слышно, - вот твой король.
        Марвин с сомнением посмотрел на младенца, с трудом его узнавая. Ребёнок был пухлым, розовощёким и гладким, похоже, за ним хорошо смотрели и успели откормить. Его крохотные ручки во сне были сжаты в крепкие кулачки. «М-да уж, похоже, вырастет - будет у нас ещё один Артен Могучий», - подумал Марвин и ощутил непонятную гордость.
        - Хочешь подержать? - предложила Ив, и он поспешно убрал руки за спину и замотал головой.
        - Я?! Нет. Нет уж! Натаскался, спасибо.
        Ив и кормилица прыснули хором. Марвин свирепо посмотрел на женщин, и они умолкли, но в тёмных глазах Ив по-прежнему плясали весёлые искры. Она снова взяла Марвина за руку, кивнула кормилице, и они вышли в спальню. Ив плотно прикрыла дверь и повернулась к нему. Её глаза больше не улыбались.
        - Марвин, что ты будешь делать теперь?
        Он пожал плечами, подавав вздох.
        - Не знаю. Тогда я думал только о том, чтобы забрать его у Ойрека. Теперь… не знаю. Я не думаю, что для него безопасно где бы то ни было. Лукас… - он запнулся, потом упрямо закончил: - Лукас сказал, что король мёртв. Если это правда, то вот наш король. Но он… такой… беспомощный, - раздражённо закончил Марвин. - И он сын Артеньи, а не короля Артена. Наверняка это кому-то не понравится. Откуда мне знать, что его не убьют, как только узнают о его существовании? Да и меня с ним заодно?
        - И что же ты решил?
        «Ничего я не решил», - хотел ответить Марвин и вдруг понял, что это неправда.
        - Я оставлю его здесь. С тобой.
        Он ждал удивления и возражений, но Ив только кивнула, как будто именно этого и ждала. Это потрясло его.
        - Ты согласна?!
        - Он мой король, Марвин. Так же, как и твой. К тому же он сын моего сюзерена. Я обязана позаботиться о нём, коль уж древние духи отдали его на моё попечение.
        - Древние духи тут не при чём, - резко сказал Марвин; её покровительственный тон выводил его из себя.
        - Разве? Ты же видел одного из них, пока ехал ко мне?
        Марвин стиснул зубы. Потом понял, что пререкаться глупо.
        - Ты станешь выдавать его за сына этой женщины, Олли?
        - Нет. Ведь когда-нибудь он станет королём. Он должен расти как дворянин и получить воспитание, какое подобает дворянину, раз уж мы не можем дать ему большего. Я буду растить и учить его, как своего сына.
        - Не надо как своего! - взъярился Марвин и, увидев потрясение и обиду в её глазах, тут же смягчился. - Я хочу сказать… ох, кто только занимается с твоим мальчишкой!
        - Замковый мастер фехтования, - холодно ответила Ив. - Он учил моего мужа.
        - Ну, твоего мужа я не знал, - растерянно ответил Марвин, проклиная всё на свете. Ему совсем не хотелось огорчать её, он был обязан ей слишком многим… да и вообще, он просто не хотел её огорчать, вот и всё.
        Она, кажется, поняла это и, чуть улыбнувшись, снова взяла его за руку. Марвин всегда терялся, когда она это делала - он никак не мог понять, что значит этот жест.
        - Может, ты и прав, - вздохнула Ив. - Рэйдель никогда не был особо хорошим воином. У него куда лучше получались песни… Что ж, в таком случае необходимо, чтобы здесь был кто-нибудь, кто научит короля воинским премудростям. И ты же понимаешь, я не могу позвать человека со стороны.
        Он долго не мог понять, к чему она ведёт. Потом приготовился отпираться - и неожиданно осознал, что у него нет для этого оснований. В конце концов, что он оставил на Предплечье? Мёртвого короля, мёртвую невесту, свою глупость и свой позор? Вряд ли это то, за чем стоит возвращаться. А здесь его король. И ещё здесь Ив.
        Последняя мысль его страшно удивила.
        Марвин обнаружил, что обнимает её, и что одежды на них уже намного меньше, чем когда они вошли в спальню. Он ждал, что она снова начнёт управлять его движениями, и приготовился с этим смириться, но на сей раз Ив позволила ему принять инициативу на себя. И он сделал это с благодарностью, нежностью и страстью, которые прежде казались всего лишь средством достижения мимолётного удовольствия, но теперь по какой-то необъяснимой причине приносили удовольствие сами по себе.
        Потом, правда, он позорно уснул, а когда проснулся, Ив лежала рядом с ним, подперев голову рукой, и смотрела на него задумчивым непроницаемым взглядом.
        - Лукас был здесь, - сказала она.
        Какое-то время Марвин смотрел на неё, пытаясь понять, зачем и как она это сказала. Потом неловко сел, морщась от боли в заживающих рубцах.
        - Когда?
        - Около недели назад. Когда ты только начал вставать.
        - Чего он хотел? - спросил Марвин и тут же добавил: - Он тебе ничего не сделал?
        - Нет, - сказала Ив и замолчала. Она пропускала сквозь пальцы прядь волос, переброшенную через плечо, и этот жест казался Марвину нервным, но её взгляд был всё так же непроницаем. Марвин уже собирался спросить, какого хрена она скрыла от него этот немаловажный визит, когда она проговорила: - Я отправила его в свой охотничий домик. Сказала, что пришлю тебя к нему, когда смогу. Ты пойдёшь?
        Марвин хотел ответить: «Да, ещё бы, мать-перемать!» Он весь кипел. Он даже сам не знал, что его разозлило больше: то, что это ублюдок заявился сюда, или что Ив умудрилась так долго это скрывать.
        Но он ничего не сказал, только сбросил ноги с кровати, переждал короткий приступ головокружения и стал одеваться.
        - Ты убьёшь его?
        Он обернулся, несмотря на то, что решил не делать этого - её надо было хоть как-то наказать. Но теперь он видел, что она и так достаточно наказана.
        - А ты хотела бы, чтобы убил? - ядовито спросил Марвин.
        Ив прикрыла глаза, её губы дрогнули, меж бровей пролегла складка. Потом она сглотнула и чуть заметно покачала головой. Её голос был хриплым.
        - Иногда ты пугаешь меня… так же, как он. Марвин, пожалуйста, будь осторожен. Будь очень осторожен с ним.
        - У меня это никогда не получалось, - сказал Марвин и снова отвернулся. Он натянул рубашку и принялся возиться со шнуровкой, и вдруг обнаружил, что пальцы его плохо слушаются. Шнуровка скользила меж них и путалась, он никак не мог с ней разобраться, и чем дольше возился, тем сильнее злился. Только когда тёплые ладони Ив легли ему на плечи, а её подбородок прижался к его шее, Марвин понял, что его трясёт.
        - Ты тоже его боишься? - спросила Ив, и в её голосе прозвучала такая надежда, что Марвин не смог ей солгать.
        - Я не знаю. Иногда. Я его не понимаю. Не могу взять в толк, чего он от меня хочет.
        - Он хочет, чтобы ты убедил его, будто он прав. Он всегда хочет только этого. Всё, что он делает, и всё, что заставляет делать нас - это просто очередное доказательство его силы. И ничего больше. А если он начинает что-то чувствовать, это для него означает поражение.
        - Он сам мне говорил, что это глупости. Про поражения, - резко ответил Марвин и скорее почувствовал, чем увидел её улыбку.
        - Конечно, говорил. Только не тебе. Он всё время говорит что-то для самого себя, но так, чтобы это слышали другие. Иначе он сам себе не может поверить. - Она прерывисто вздохнула и, как показалось Марвину, закрыла глаза. - Я так хотела бы помочь ему… хоть как-то помочь. Всегда хотела. С первого мгновения, как увидела его… много лет назад. Мне только и хотелось, что помочь ему, чтобы он перестал так мучиться. Как-то убедить его, что он ошибается, что его можно любить просто так, и он не должен никого к этому вынуждать… что не надо ловить, мы сами придём. Но он не поверил. Марвин, он верит только тебе. Как себе и… я не могу тебе объяснить, - сказала она и умолкла, но Марвин её понял - или решил, что понял. Он слегка повернул голову, так, что смог коснуться губами её темени, и спросил:
        - Ты так сильно его любишь?
        Она засмеялась, не поднимая головы. Потом вскинула лицо и на секунду прижалась лбом ко лбу Марвина.
        - Не его, - ответила Ив. - Не его.
        Какое-то время они сидели, не шевелясь; Марвин всё так же сжимал шнуровку рубашки, Ив по-прежнему сидела, прижавшись к нему сзади и положив голову ему на плечо. Потом она отстранилась, и он встал.
        - Где этот охотничий домик?
        - Как выйдешь за ворота, езжай через восточную часть леса. Там сразу увидишь тропу. Поедешь прямо по ней. - Она немного помолчала, потом, словно вспомнив что-то, добавила: - Он просил передать, что теперь поймает тебя, потому что должен.
        - Должен? Так и сказал?
        - Так и сказал. Марвин… Я прошу, будь к нему милосерден.
        «А разве он был милосерден к Рыси, к Гвеннет, к тебе?» - подумал Марвин.
        Но пообещал:
        - Я постараюсь.
        И почувствовал боль от облегчения, которым осветилось её лицо. Может, ты любишь и не Лукаса, Ив, но и явно не меня. Как бы ты, должно быть, хотела, чтобы мы с ним и вправду были одним человеком… и вот его бы ты любила больше жизни, верно?
        «И если уж быть честным до конца, - подумал Марвин, - разве я бы тоже этого не хотел?»

* * *
        Охотничий домик, о котором говорила Ив, находился не очень далеко от замка - по нынешней погоде туда было около дня пути. Лукас поехал не один: его провожал непоседливый болтливый юноша, представившийся младшим егерем Мекмиллена. Всю дорогу он сетовал, что после несчастья на последней охоте месстрес Ив запретила устраивать выгоны, пока с местных озёр не сойдёт лед - а ждать этого ещё по меньшей мере месяц. Мальчишка отчаянно тосковал по своему учителю, погибшему на той самой охоте, и с удовольствием делился с Лукасом как воспоминаниями о нём, так и мнением о своей хозяйке, её сыне и прислуге замка. Лукас слушал молча, изо всех сил стараясь не выдать, с какой жадностью он ловит каждое слово юного болтуна, но ещё больше сил уходило на то, чтобы не задавать ему вопросов, не просить расписать в подробностях каждый день его хозяйки, каждую сторону её существования. Он боялся, что, если узнает слишком много, этого ему станет невыносимо мало, и тогда он не сможет противиться желанию увидеть её ещё раз. А это было глупо, глупо и бессмысленно, и оттого, с какой ясностью он это теперь понимал, Лукасу
хотелось взвыть. Поэтому он только кивал, выслушивая удивительно бессвязную и бестолковую болтовню молодого егеря, и сам не знал, то ли ему хочется заткнуть мальчишку, то ли умолять его никогда не умолкать.
        Эта пытка закончилась сама собой, когда они достигли места. Дом находился в глуши, в переплетении звериных троп; здесь никто не жил с осени, и последнюю сотню ярдов пришлось прорубать сквозь густой кустарник. Сам дом был в хорошем состоянии, хотя всё внутри покрылось толстым слоем пыли, а дорожку к двери пришлось протаптывать. Несмотря на то, что из Мекмиллена они выехали с рассветом, порог дома Лукас переступил в кромешной тьме и ещё долго искал свечи, а потом столько же времени пытался приручить отсыревшие фитили. Он предложил мальчишке-егерю остаться на ночь, но тот ответил, что превосходно знает дорогу, да и к тому же совсем не устал, а кроме того, хозяйка велела немедленно возвращаться назад. Лукас посетовал, что это жестоко её стороны, а мальчишка пожал плечами и с улыбкой ответил: «Ну, такая уж у меня хозяйка». Лукас проводил его взглядом, стоя на пороге, и с трудом удержался от соблазна позвать его и всё-таки уговорить остаться. Но Ив была права. Ему не стоило так много общаться с этим мальчиком. И так просто чудо, что за целый день Лукас умудрился придерживать язык и ни разу не спросил
его о Марвине.
        Потом потянулись одинокие дни, безрадостные, одинаковые и совершенно пустые. Домик оказался совсем крошечный, рассчитанный на двух человек, убранство было непритязательным, но неуловимо создавало уют. Лукас подумал, что Ив наверняка приложила к этому руку, а потом вспомнил, что у него нет ровным счётом никаких оснований так считать, ведь он даже не знает, любит ли она сама охотиться - из болтовни егеря было ясно только, что она пыталась приучить к охоте сына, видимо, прививая ему привычки покойного отца. О сэйре Рэйделе из Мекмиллена Лукас тоже не стал расспрашивать, ему было довольно знать, что умер он семь лет назад и сохранил у слуг о себе самую лучшую память. И, судя по всему, никогда не давал Ив повода жалеть о её выборе… Впрочем, откуда Лукасу было знать и это тоже?
        Из замка Лукас взял запас провизии, воды и немного эля - он твёрдо решил не напиваться в ожидании самого главного и по совместительству последнего дня своей жизни, хотя это решение не далось ему малой кровью. Но, к его отчаянию - и восторгу, - в маленьком стенном шкафу обнаружился солидный запас сливового вина. Бутылки обросли мхом, солома, в которую они были завёрнуты, обтрепалась и погнила, а само вино успело немного скиснуть, но Лукас набросился на него как одержимый, и опомнился только когда выдул третью бутылку. И кто бы мог подумать, что тут так хорошо пьётся, изумлённо думал он, разглядывая тёмное бутылочное дно, а потом вышвырнул бутылку за окно, дополз до покрытой шкурами постели и провалился в чёрный водоворот. Когда он проснулся, за окном снова было светло, а шкуры и пол вокруг кровати были заблёваны и вымазаны грязными следами. Лукас выполз во двор, разделся донага и нырял в снег, пока не почувствовал хоть какое-то уважение к своей персоне. Потом нанёс снега в дом и старательно выскоблил дощатый пол, шкуры вывалил наружу, вычистил и оставил на морозе, надеясь, что запах выветрится. С
тех пор и до самого конца он больше не пил, даже эль вылил на землю - подальше от греха. Ему отчаянно хотелось вылить и вино тоже, а лучше перебить бутылки, но они принадлежали не ему, а Ив, и он не чувствовал себя вправе самодурствовать в её доме.
        Поскольку пить он зарёкся, заняться было решительно нечем. Лукас целыми днями просиживал на скамейке у входа, выстругивая бессмысленные узоры на осиновых веточках, а вечером разводил костёр и подбрасывал их туда по одной, сосредоточенно наблюдая, как пламя пожирает кору, уничтожая рисунок. Однажды ему стало жалко, он вытащил ветку из огня, сбил с неё пламя и, срезав обгоревший конец, воткнул между брёвнами сруба. Наверняка ветка вывалится после первой же метели, но сейчас ему хотелось, чтобы здесь осталось хоть какое-то свидетельство его присутствия, кроме пятен на полу и испорченных шкур.
        Но, похоже, метелей до будущей зимы уже не предвиделось: погода все эти дни стояла ясная, по утрам с крыши барабанила капель, так что сидеть на скамье стало невозможно - лило на голову и за шиворот. К тому же Лукасу отнюдь не улыбалось помереть от удара сосульки по голове - ему казалось, что даже он не заслуживает настолько дурацкой смерти. Внутри дома крыша тоже протекала, и со скуки Лукас взялся починить её: не найдя лестницы, за полдня сколотил её из толстых веток, а потом до вечера счищал снег, и ему даже удавалось не думать об Ив, когда он это делал. Залатав прореху снаружи, Лукас подбил несколько досок изнутри, там, где потолок потемнел от просочившейся воды, и подумал, что заодно можно бы прибраться тут. Он снова выдраил пол в том месте, которое облевал после попойки, и прошёлся по всему помещению, выгребая из углов кучи лежалого мусора. Стены кое-где тронула плесень; Лукас счистил её и, за неимением уксуса, смочил древесину вином. Потом он выбил пыль из шкур и половика, вымыл стёкла в окнах, соскоблил липкую грязь с единственного стола и двух стульев, вычистил камин и пробил дымоход. Потом
вычистил коня, потом конюшню, заодно подправив покосившуюся перегородку в стойле, потом прорубил кустарник вокруг дома, расчищая путь для тех, кто придёт сюда после него…
        Сразу за домом был ручей, и ледяная вода уносила за собой копоть, грязь и паутину с его рук, когда он опускал их по локти в бурлящий поток и смотрел, как вода тащит его ладони за собой, и боролся с желанием позволить ей забрать его всего. Один раз он так и замер над ручьём и, будто заворожённый, глядел в воду, пока не кувыркнулся вниз. Ручей был мелкий, по колено; Лукас вылез, отфыркиваясь и матерясь, и впредь старался быть повнимательнее, но белёсые пузыри, вздувавшиеся на прозрачных волнах, завораживали его и тянули за собой, вытесняя своим гулом все мысли из его раскалывающейся головы.
        Голова раскалывалась, да. С того самого утра, когда он проснулся в облёваной постели, - и уже не переставая. Отчасти его невероятная хозяйственная активность была попыткой заглушить эту боль. Хотя и боль сама по себе заглушала другую, куда более сильную: боль от роя жалящих мыслей, бороться с которыми он почти перестал. И если бы не эта боль, ему было бы здесь почти хорошо, хотя прежде он всегда ненавидел надолго оставаться один.
        На шестой день Лукас подумал, что, во-первых, пора бы ему угомониться, а во-вторых, сегодня приедет Марвин. Он и сам не мог бы ответить, откуда знал это - просто знал и всё. Он подготовился: хорошенько вымылся в ручье, заново расчистил закисшую от тающего снега дорожку к дому, поставил на стол бутылку поганой сливовой кислятины и два кубка и до вечера просидел за столом, глядя на дверь.
        Марвин так и не появился.
        Лукас ждал до ночи и наконец уснул прямо на стуле. В постель перебрался, только когда начало светать, исполненный злости и недоумения. Проспал всего час или два, потом вскинулся, почти ожидая увидеть Марвина над собой. Сел в постели, яростно протёр лицо ладонями и наконец спросил себя, а долго ли ещё, Ледоруб задери, ему здесь торчать. Он ел в эти дни немного, но провизия уже подходила к концу. Да и заняться уже было нечем: прежние развлечения надоели до смерти. И ему страсть как хотелось с кем-нибудь поговорить. Всё равно с кем. И даже почти всё равно о чём.
        Его уединение подошло к концу тем же днём. Лукас сидел, упершись ногами в столешницу и раскачиваясь на задних ножках стула, и сосредоточенно выстругивал очередную ветку. Тишина, прерываемая только стуком капели о подоконник, понемногу сводила его с ума, и, чтобы хоть как-то её нарушать, он тихонько напевал себе под нос песенку, засевшую в голове со времени последнего зимнего праздника. Удивительно, но это занятие оказалось настолько медитативным, что он даже не услышал шагов, и поднял голову, только когда дверь, распахнувшись, гулко ударилась о стену.
        Лукас умолк и посмотрел на Марвина, стоящего на пороге. Его правая рука лежала на двери, будто он в последний миг хотел придержать её, но Лукас-то уже знал, какие на ней разболтанные петли. Эх, хотел ведь подогнать, да так и не собрался.
        Другая рука Марвина была пуста. Меч висел на поясе, в простых кожаных ножнах. Меч не его, незнакомый, но Лукас надеялся, что Марвин сумеет управиться с ним не хуже, чем с любым другим.
        Лукас убрал ноги и опустил стул на все четыре ножки. Потом сказал:
        - Ты приглашения ждёшь, что ли?
        Марвин по-прежнему держал руку на двери. Поймал взгляд Лукаса и, спохватившись, опустил её. Он всё ещё стоял на пороге, и его лицо было совершенно непроницаемым. Лукас почувствовал гордость за него.
        - Входи. Выпей со мной, - попросил он.
        Марвин медленно кивнул и наконец сдвинулся с места. Лукас наблюдал за ним, надеясь смутить и в то же время пытаясь уловить напряжённость в его движениях. Да, есть такое дело, хотя и меньше, чем прежде. Парень так и не научился расслабляться перед лицом неизбежного: всякий раз, когда Лукас видел его, он был как кремень - только бери и искру высекай. Чем Лукас и собирался заняться. Даст Единый, в последний раз.
        Марвин пододвинул к себе стул и, перекинув ножны через бедро, сел напротив Лукаса. Пальцы сцепил в замок и положил на стол перед собой, будто находился в таверне перед суетливым хозяином. Лукас никак не мог отмахнуться от этого сравнения, когда встал и, откупорив бутылку, налил выпить - сперва ему, потом себе. Затем, не говоря ни слова, будто на поминках, взял кубок. Марвин вторил ему без колебаний. Лукас поднёс кубок к губам, всё так же следя за Марвином, и тот на его глазах спокойно выпил всё до капли.
        Лукас со стуком поставил кубок на стол и сказал:
        - Бес тебя раздери, Марвин, нельзя же быть таким доверчивым!
        Тот ответил ему коротким взглядом из-под нахмуренных светлых бровей.
        - Вы меня отравили?
        - Нет, но мог же!
        - Какая разница, могли или нет? Не отравили, ну и ладно.
        Лукас покачал головой, потом сел. Несколько мгновений молча смотрел Марвину в глаза, потом взял свой кубок и осушил его до дна.
        Теперь, похоже, они были готовы говорить.
        - Итак, ты всё-таки забрал наследника.
        - Я говорил, что заберу, - отрезал Марвин. Лукас успокаивающе улыбнулся ему.
        - О да, я помню, какое значение ты придаёшь данному слову. Ты хоть понимаешь, во что вляпался?
        - В дерьмо, - угрюмо отозвался тот. Лукас восхитился такой точностью формулировки.
        - Слов нет, как я рад, что ты это понимаешь. В таком случае, полагаю, ты отдаёшь себе отчёт, что в покое тебя теперь не оставят. - Марвин вздрогнул при этих словах, и Лукас безжалостно кивнул: - А ты что, воображал, что твой порыв души не найдёт отклика в сердцах любимых тобою патрицианцев? Нет уж, они, как и я, восхищены твоей преданностью вассальной клятве.
        - Откуда они узнали, что наследник… что я… что я его защищаю? - выпалил Марвин.
        - Сам подумай, откуда, ты же башковитый парень. - И поскольку Марвин продолжал непонимающе смотреть на него, Лукас вздохнул и признался: - Я им сказал.
        - Зачем?!
        - А разве у меня были причины тебя выгораживать?
        Марвин закусил губу, будто вспомнив, с кем разговаривает. Лукас поудобнее откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
        - Вот тебе ответ на твой незаданный вопрос, мой маленький недальновидный друг. Меня прислали за тобой. И за сыном герцогини, разумеется. Пора возвращаться домой, сынок. Там сейчас весна.
        - Я вам не сынок! - вскипел Марвин.
        - Ох, ладно, прости, забылся. Теперь ты на меня в смертельной обиде, м-м?
        - Что вам надо? - резко спросил Марвин, вставая. Лукас безмятежно посмотрел на него снизу вверх.
        - Я уже сказал. Патрицианский магистрат поручил мне доставить в Таймену сына герцогини и человека, который может свидетельствовать законность его претензий на трон. То есть тебя. Я слышал, ты болел. Надеюсь, ты уже поправился достаточно, чтобы выдержать такое путешествие.
        - Никуда я с вами не поеду.
        - А без меня?
        - Довольно! Вы что, всерьёз думали, я буду вам подчиняться?
        - Не мне, малыш, не мне. Ты, если не ошибаюсь, служишь королю. Патрицианцы - тоже. Как и я, в данном случае.
        - Моему королю месяц от роду, - сказал Марвин. - И он единственный, кому я служу.
        - Ты собираешься выполнять приказы грудного младенца? Воистину, самое то - они тебе как раз по уму.
        На скулах Марвина заходили желваки, пальцы сжались в кулак. Но он ничего не сказал. Лукас продолжал улыбаться ему, не отпуская взгляд, и - как прежде, как всегда - поделать с этим Марвин ничего не мог. Так и не научился…
        - Ты понимаешь, что твоё нынешнее поведение - это измена? - мягко продолжал Лукас. - Что ты собираешься делать с королём? Попытаешься действовать от его имени и претендовать на регентство?
        - Нет! - похоже, парень был попросту шокирован подобным предположением. - Мне это и в голову не приходило!
        - Знаю. Хотя, пожалуй, жаль, что не приходило. В нынешних обстоятельствах - кто знает, бесы и не таким шутили… Марвин, в Таймене и её окрестностях бунт. Люди требуют короля. А его нет. Патрицианцы готовятся объявить наследником первого подвернувшегося под руку младенца, и если им придётся сделать это, вероятность возвращения трона истинному королю станет очень сомнительной. Вас выследят рано или поздно и убьют, чтобы не создавать новую смуту. Единственный шанс для юного короля закрепить за собой право на трон - это появиться сейчас. Ты сам знаешь, патрицианцы действуют прежде всего в интересах короны, а не отдельно взятого монарха, поэтому поступят так, как потребуют обстоятельства. И не согласятся предпочесть одного младенца другому ценой междоусобицы в самом сердце страны.
        - Как складно у вас всё получается, - вдруг сказал Марвин. - И давно ли вы прониклись должным уважением к святому ордену?
        Лукас вынудил себя удержать улыбку на лице.
        - Я стараюсь изъясняться так, чтобы ты понял. Впрочем, если ты готов к диспуту на социально-политические темы с привлечением теологических аспектов вопроса, можем и об этом поговорить.
        До Марвина наконец дошло, что над ним издеваются. Кажется, он так старался игнорировать насмешки, что попросту не замечал, когда его поднимали на смех. Но когда всё-таки замечал, нравилось это ему ничуть не больше, чем прежде.
        - Зачем вы говорите мне всё это? - наконец спросил он.
        Лукас снова вздохнул. Как же прямодушен этот мальчик… Порой Лукасу становилось даже жаль, что с ним не надо вилять, пытаясь ввернуть ответ на незаданный вопрос. Если у мальчишки есть вопросы, он их задаёт. Вот так-то. Лукас снова ощутил прилив гордости, а потом подумал: какого беса, ведь вовсе не я его этому научил.
        - Чтобы ты понял, - ответил он.
        - Понял что?
        - Что я даю тебе шанс. Ты что, всё ещё не сообразил, кого патрицианцы послали тебя убить?
        Парень соображал хотя и неплохо, но несколько медленно; ход мыслей так явно отображался на его лице, что наблюдать за сменой выражений на нём было чистым удовольствием. Лукас неотрывно смотрел в его расширившиеся глаза и довольно кивнул, подтверждая правильность хода его мыслей.
        - Но вы сперва заявили, будто вам велено доставить в Таймену меня и наследника!
        - Велено. Но разве я сказал, что живыми?
        Марвин не сводил с него глаз. Лукас ждал, когда же его рука наконец потянется к рукояти меча - было бы обидно пропустить такой момент. По-хорошему, сам Лукас на месте Марвина уже давно бы сообразил, что единственный разумный выход - это устранить преследователя и со всех ног мчаться в Таймену. Но Лукас никогда не оказывался на месте Марвина. К тому же не был им.
        Никогда.
        Именно эта мысль теперь вынуждала его делать то, что он делал.
        Какое-то время только капель барабанила за окном. Лукас снова принялся раскачиваться на задних ножках стула. Наконец Марвин сказал:
        - Я вам не верю.
        Ножки со стуком опустились на пол.
        - Я тебе когда-нибудь лгал? - прямо спросил Лукас.
        К его удивлению, Марвин не стал думать над ответом:
        - Не лгали. Но вы всегда говорите то, что расходится с истиной именно в том месте, где одно от другого не отличить. Почему вы просто не убили меня и наследника?
        - Марвин, я не могу тебя убить, - мягко сказал Лукас. - Неужели ты до сих пор не понял? Я слишком много сил в тебя вложил. Прошу тебя, поступи наконец-то разумно и правильно. Ну что ты упрямишься? Где ты видишь подвох в моих словах?
        - Вы предаёте тех, кому служите.
        - И что, ты сильно удивлён?
        - Вы… у вас нет оснований… - он стиснул зубы, будто пытаясь удержать рвущиеся слова, о которых потом будет жалеть. Лукас с интересом наблюдал за этой внутренней борьбой, отражавшейся на его лице так же ясно, как если бы он думал вслух. Потом покачал головой:
        - Марвин, просто прими это. Я намеренно добился, чтобы за вашими головами послали меня. Я хотел дать тебе шанс. Тебе, а не королю, мне плевать на короля, если уж на то пошло, и ты что, поверил бы, если бы я стал уверять тебя в обратном? Но мне не плевать на тебя. Ты задирист и глуп, как молодой петух, но из тебя ещё может получиться человек. И мне это стало очевидно, как только я тебя впервые увидел.
        - Когда вы оплеух мне надавали? - грубо перебил тот. Лукас расхохотался.
        - Ещё злишься? Ну! Глупый ты щенок, с чего ты взял, что я бы тебе их надавал, если б мне было на тебя наплевать? Интересу-то - с бестолочью всякой возиться?
        - Так я, стало быть, не бестолочь, - сказал Марвин, всё больше закипая.
        Улыбка, которую Лукас ему послал, была совершенно искренней.
        - Нет, - ответил он.
        И умолк, потому что если бы продолжил, ему пришлось бы говорить правду. А правда могла всё испортить… всё, чего он уже почти достиг.
        Какое-то время Марвин кусал губы, стискивал кулаки и постукивал ногой об пол. Последнего он, кажется, и сам не замечал.
        - Ладно, - сказал он. - Допустим. Допустим, я… поверю вам. А вы что будете делать?
        Лукасу захотелось вздохнуть - полной грудью, очень глубоко и шумно, выдавив сухой хрип из груди - то, что никогда не станет криком, хотя никакой крик не смог бы вместить его облегчения.
        Но он неимоверным усилием подавил это желание и сказал, зная, что ему осталось жить несколько минут:
        - Не беспокойся об этом.
        Несколько мгновений прошли в полной тишине.
        - Вы приходили к Ив, - сказал Марвин. Очень медленно, как будто давая Лукасу шанс передумать, или, может, переубедить его - обмануть его. «Интересно, - подумал Лукас, - а сам-то ты хочешь, чтобы я тебя обманул?»
        Он прикрыл глаза, позволив себе насладиться всплывшим в памяти лицом, и ответил:
        - Приходил.
        - Зачем? Что вам нужно от неё?
        - Я сказал, не беспокойся, Марвин.
        И услышал - не увидел, глаза были по-прежнему закрыты, - как его Балендорский Щенок, его уменьшенная копия, его маленький наивный убийца вытянул из ножен меч.
        - Встаньте.
        - Разве я когда-нибудь лгал тебе, а?
        - Встань, Ледоруб тебя забери! - закричал Марвин.
        Лукас открыл глаза, и уже через мгновение оказался у него за спиной. Одна его рука сгребла Марвина за плечо, другая легко перехватила локоть и вывернула вверх. Лезвие меча зазвенело о пол. Лукас отпустил Марвина, подошёл к столу и налил себе ещё вина.
        - Я тебе никогда не лгал, - раздельно повторил он, перекрывая тяжёлое дыхание за своей спиной. - И сейчас не лгу: беспокоиться не о чем. Я знаю Ив очень давно. Ты ещё пешком под стол ходил, когда она меня любила.
        - Да что же ты за человек такой, бесы б тебя разодрали, - бессильно прошептал Марвин.
        Лукас обернулся к нему. И смотрел ему в глаза, когда отвечал.
        - Я тот, кем ты побрезговал стать. Так что предоставляю тебе право самому жалеть или не жалеть об этом. А я, Единый видит, сделал всё, что мог. И даже больше, потому что на самом деле мне следовало вытряхнуть твою жалкую душонку ещё в Балендоре. Впрочем, я вижу, ты, по крайней мере, наконец научился злоупотреблять чужой добротой. Это уже больше, чем я мог надеяться.
        - Не троньте Ив.
        Три удара сердца - сердца Марвина, а не Лукаса, его-то билось размеренно, а у мальчишки колотилось как сумасшедшее - столько понадобилось, чтобы Марвин оказался припечатанным к стене, едва доставая носками до пола и цепляясь за руку, сдавившую его горло. «Смотри мне в глаза, - мысленно приказал ему Лукас. - Смотри».
        - Я не трону её, ты, дурак. Я никогда не причиняю вреда, если не собираюсь его причинить. Ей - не собираюсь. А вот насчёт тебя я, похоже, поторопился с решением. Ну, поторопился?
        Не дожидаясь ответа, он разжал руку. Потом быстро сжал и разжал пальцы в воздухе, над головой Марвина, задыхавшегося у его ног.
        - Езжай в Таймену. И подумай по дороге, что давно уж пора бы перестать меня ненавидеть.
        Он сделал шаг к столу. Потом ещё один.
        Ещё шаг - и остатки его веры, остатки его уважения к этому мальчишке развеялись бы без следа. Но Лукас не ошибся в нём. И именно теперь Бог, если он вправду есть, вознаградил его за долготерпение.
        Лишь годами наработанный рефлекс позволил Лукасу увернуться от удара. Верный своим привычкам, Марвин из Фостейна бил в спину, когда не было другого способа победить. Он вряд ли подозревал, что для Лукаса такой исход тоже был бы победой. «Марвин, мальчик мой, - подумал он почти с нежностью, - мы с тобой в замечательнейшей ситуации, когда можем выиграть оба. Твоя победа - это и моя победа, но я даже не смогу сказать тебе об этом, потому что сейчас умру. Так что надеюсь, ты поймёшь это и сам, без меня».
        Он перекувырнулся и, встав на ноги, толкнул столешницу. Марвин отскочил, и стол с грохотом обрушился туда, где он стоял мгновение назад; Лукасу хватило времени, чтобы добраться до своего меча, стоящего у кровати. Он толкнул стул ногой, одновременно обнажая клинок. Марвин прыгнул на него, схватил со стола бутылку и швырнул её Лукасу в голову. Тот еле успел увернуться, бутылка разлетелась о камин, срикошетив ему в затылок осколком. По шее потекла кровь, но через мгновение Лукас оказался в другом конце комнаты. Места было не очень-то много, особо не покружишь, но Марвин не должен понять, что Лукас ему подыгрывает. Только не теперь.
        Он легко отклонил бешеный град атак, посыпавшийся на него в следующий миг, и отступил на шаг. Похоже, Ив поторопилась отпустить Марвина: он двигался не столь уверенно, как прежде, резкие движения явно причиняли ему боль. Лукас аккуратно имитировал атаку, которую Марвин с успехом отразил, потом снова перешёл в оборону и отступил ещё на шаг. Он не забывал чередовать защиту с нападением и очень медленно, но упорно отступал, пока наконец не оказался зажатым в угол: справа был камин, слева - стенной шкаф, развернуться негде. Любой человек в таком положении попросил бы пощады или хотя бы передышки, но для этого требовалось желание жить, а Лукас давно забыл, что это такое… если вообще когда-нибудь знал. Поэтому ему осталось лишь ринуться в атаку из заведомо проигрышной позиции - и напороться на клинок Марвина…
        Ему не хватило на это нескольких мгновений.
        Лукас сперва даже не понял, что произошло. Наверное, Марвин чувствовал себя так же, когда очнулся на посыпанной цветным гравием земле ристалища, изумлённо разглядывая брюхо собственного коня. Проклятье, что же это, всё ведь шло хорошо, и я никогда не проигрываю, никогда не проигрываю, никогда не…
        Марвин из Фостейна, Балендорский Щенок, внезапно остановился, опустил меч и расхохотался.
        - Проклятье! Проклятье, сэйр Лукас, я ведь вам почти поверил!
        Он смеялся и смеялся, потом бросил меч и упёрся ладонями в колени. Лукас стоял, вжавшись в стену спиной, и ему казалось, что это сам Ледоруб смеётся над ним в обличье этого мальчишки… Или, может быть, сам Единый.
        Марвин выпрямился, всё ещё смеясь - теперь смех звучал обессиленно, словно ему не хватало дыхания, - подошёл к перевёрнутому столу, поднял с пола стул и сел. Потом вскинул на Лукаса блестящий, невыносимо прямой и открытый взгляд.
        - Вы ведь этого и добивались, да? Всё время, с самого начала? - он снова разразился хохотом, но тут же смолк. Несколько ужасных мгновений прошли в полной тишине. Потом Марвин сказал с усталой, измученной улыбкой: - А я, дурак такой, всё никак решиться не мог. Думал, надо отомстить… по-вашему . Руки-то чесались вас убить, да только где же тут месть, если вам так хочется умереть? - он поднял голову и посмотрел на Лукаса. - Что вы там стоите? Всё уже. Вы очень близко подошли… да и я… бес задери, я правда уже почти… Только уж больно легко вы мне сдались.
        Лукас заставил себя сдвинуться с места. Подбрёл к кровати, сел. Положил руку с мечом на постель рядом с собой. Посмотрел на клинок. Потом выпустил, оставив лежать поверх шкуры. Потрогал затылок, некоторое время разглядывал кровь на пальцах.
        И потом заговорил - так, как говорят, устав от пыток, с единственным желанием, чтобы всё прекратилось и наконец-то пришла долгожданная тьма.
        - Я увидел тебя в Балендоре, в зале, где принимали короля. Ольвен судила тебя, как она это любит. Ты так забавно хорохорился перед ней. Я подумал, что ты скорее всего не знаешь, что тебе грозит. Ты и правда не знал, и это тогда тебя спасло. В двадцать лет незнание как раз спасает чаще всего. Я захотел проверить, насколько ты в это веришь.
        - И что оказалось? - спросил Марвин. Он улыбался, но Лукас не мог на него смотреть.
        - Оказалось, ты веришь не только в это. И не знаешь множества очевидных вещей. Скажи, я был не прав?
        - Вы были правы, сэйр Лукас. Вы и сейчас правы.
        Лукас поднял голову и взглянул на него. Марвин не отвёл взгляд, но теперь не потому, что не мог. Они наконец-то могли говорить, как равные… если только это действительно так, во что Лукас уже не верил.
        - Неужто ты и впрямь думаешь, что всё дело в этом? Только в моей правоте? - резко спросил он. - Чтоб ты знал, в своей правоте я никогда не сомневался.
        - А в чём же вы сомневались, благородный мессер?
        Что это, подумал Лукас, борясь с мучительным желанием закрыть глаза. Неужели насмешка в моём голосе звучит точно так же? Если да, то… Господи, до чего же я неприятный тип.
        - Я не оставлю тебя в покое, Марвин, разве ты не видишь? И хотел бы, а не могу. Я выбрал тебя себе во враги. Мне нет нужды меряться с тобой силами, потому что это и так ясно, но я хочу, чтобы ты понял, как повезло нам обоим. Что ты вынес из всех встреч, которые я для тебя устраивал, кроме чувства вины? Чему ты научился? Ты по-прежнему выпускаешь из рук добычу и служишь волкам, готовым разорвать тебя, как только выдастся голодный день. И я один из таких волков. - Он уговаривал, почти умолял, в последней отчаянной попытке объяснить словами то, чего так и не смог донести собственным примером.
        - Нет, - сказал Марвин. - Как раз вы-то - не из них.
        И после молчания, длившегося безжалостно долго, попросил:
        - Расскажите мне о Птицелове.
        Лукас переплёл пальцы. Зажал руки между колен.
        - Не могу.
        - Попробуйте.
        - Я не могу. Мне нечего… рассказывать.
        - А хотите тогда, я вам расскажу?
        Лукас посмотрел на него с изумлением. Марвин сидел, оседлав стул, и рассеянно потирал шею. Лукас вспомнил, как приподнял его над полом, держа за горло. Он мог бы сделать это снова, на этот раз доведя дело до конца. И именно сейчас ему впервые захотелось так и поступить - лишь бы он молчал.
        Но Лукас не шевельнулся, а Марвин не замолчал.
        - Знаете, был такой… Дальвонт. Не знаю, как его имя. У него был сын, звали Робином. Я этого Робина повесил на суку, но это к Птицелову не относится. М-да, так что там… простите, я плохой рассказчик. Ага, так вот, этот Дальвонт однажды добровольно пришёл туда, где его пытали и казнили как еретика. И он знал об этом, когда шёл. Странно, правда? Вы бы вот пошли?
        Он молчал.
        - Ну, что молчите, сэйр Лукас? Пошли бы или нет, разве так трудно представить?
        Он молчал.
        - М-м… ну что ж. Могу сказать, что когда я услыхал эту историю, то страшно удивился. Потому что уж я-то бы точно не пошёл на его месте. Вы столь умны и остры на язык, благородный мессер, ну так скажите теперь, где ошибка в моих тогдашних рассуждениях?
        Он молчал.
        - Ошибки на самом деле даже две. Первая в том, что я ничего не знал о Птицелове. А вторая в том, что я никогда не был на месте этого Дальвонта. Так мне тогда казалось, по крайней мере.
        Марвин вздохнул и провёл ладонью по лицу, как будто пытаясь отогнать навалившуюся усталость.
        - Знаете, никогда бы не подумал, что меня можно заставить поверить… всё равно во что. Заставить смотреть на вещи так, как выгодно кому-то другому. Но ведь с Дальвонтом именно это и произошло. Что вы ему сказали? На что давили, на чувство вины? На страх перед Богом? В чём вы смогли убедить его, чтобы он с вами пошёл?
        Лукас молчал очень долго. Потом, поняв, что Марвин по-прежнему ждёт ответа, с трудом выговорил:
        - Я не помню.
        - Хм, я так и думал. Что там помнить-то… к тому же таких Дальвонтов было великое множество, не правда ли? Одного из них звали Фостейном, пока вы не освятили его Балендорским Щенком. Вы теперь мне как бы названный отец, выходит так.
        - Прекрати, - сдавленно попросил Лукас.
        - Почему? Я же столько раз просил вас прекратить. Ну, вы именно таким меня хотели видеть? И теперь думаете: «Лучше бы я его убил, пока мог»? А врагов нужно убивать, пока есть возможность, мессер. Вы мне сами это говорили.
        Внезапно его улыбка стала судорожной, а потом исчезла вовсе. Марвин глухо застонал и прижал ладони к лицу. Потом яростно замотал головой и выпрямился. «Наверное, - подумал Лукас, - тогда в Балендоре ему было вот так же страшно на меня смотреть, как мне на него сейчас».
        - Видите? - с трудом проговорил Марвин. - Вы оказались правы, как обычно. Как это получилось, а? Вам ведь очень хреново сейчас. Смотрите на меня, и тошно вам до одури. А что делать, непонятно. Паршивое чувство, правда? Но, честно слово, я не нарочно.
        - Марвин, прошу тебя, прекрати, - еле слышно сказал Лукас - и содрогнулся от изумления, когда тот ответил:
        - Хорошо. Хорошо… Единый, простите меня. Простите.
        Марвин встал, всё ещё держась рукой за спинку стула. Его слегка пошатывало.
        - Что ты делаешь? - спросил Лукас.
        - Я не знаю. Ох, сэйр Лукас… нам стоило решить всё это ещё в Балендоре, раз и навсегда. Это было бы по крайней мере быстро.
        И это была правда. Святая правда, столь чистая, что сам он был омерзительно грязным и недостойным перед её ликом.
        Лукас смотрел на Марвина Фостейна и чувствовал то, чего не ощущал никогда раньше: это я, думал он, и это не я, как будто передо мной поставили кривое зеркало, отбрасывающее тысячи отражений - из прошлого, настоящего, будущего, из тех вероятностей, которые могли случиться, да не срослось… Он видел себя, каким бы стал, если бы остался с Ив. И он сам не знал, нравится ли ему то, что он видит… и жалеет ли он о том, что этого не случилось. Это был слишком страшный вопрос, чтобы на него отвечать.
        - Ну и кто же победил на этот раз?
        Это был его голос, голос Лукаса, но самому ему отчего-то показалось, что вместо него звучит голос Марвина - юный и звонкий, способный болтать одни лишь глупости, даже не подозревая, что если и существует в мире мудрость, то это она и есть.
        Марвин из Фостейна устало пожал плечами.
        - Ответьте на это сами, мессер. Я не знаю, что вы хотите услышать, а самому мне… нечего вам сказать.
        - Зачем тогда ты пришёл сюда?
        - Вы меня позвали.
        - Я тебя и раньше звал.
        - Ну… Я подумал, вам что-то нужно. И теперь я сумею объяснить, что ничего не могу сделать для вас… ничего из того, что вам нужно. И дело не в том, что я хочу вас наказать. Право слово, я так от всего этого устал, что мне уже всё равно.
        - Мне тоже, - сказал Лукас.
        - Да ладно, - улыбнулся Марвин. - Вы же мне вроде бы никогда не врали? Так теперь-то зачем?
        «Это не тебе, - подумал Лукас. - Не тебе. Я никогда не врал тебе. И Ив. И всем, кого загонял, приглашал, звал в силок - и терпеливо ждал, пока придут, даже если приходили не сразу. Им не было нужды лгать. Они сами выбирали то, что будут слушать, то, во что будут верить. Поэтому я не врал им, нет.
        Я никогда не врал никому, кроме себя самого».
        - Уходи.
        Этого Марвин, похоже, не ждал. И колебался несколько мгновений, прежде чем сказал:
        - А как же то, что вы говорили о короле? О приказе патрицианцев и…
        - Марвин, Богом прошу, уходи. Ты всё сказал, и если не собираешься меня убивать, кончай трепать языком. Ты не Птицелов.
        Он не сразу смог понять, что ответное молчание Марвина было исполнено потрясения. Теряешь сноровку, Лукас Джейдри… Птицелов. Птицеловы такое чуют нутром, а у тебя, похоже, чутьё напрочь отбило.
        - Не Птицелов, - раздражённо повторил Лукас, подняв голову. - Я и не думал, что ты им станешь. Так что ловлю пташек оставь тем, кто в ней хоть что-то смыслит.
        - И кого вы будете ловить теперь? - спросил Марвин, помолчав.
        «Если бы у меня был ответ, ты никогда не появился бы в моей жизни», - подумал Лукас, а вслух сказал:
        - О патрицианцах я позабочусь сам.
        - Вы же знаете, что я вам не верю.
        - Не важно, веришь ты или нет. Береги короля.
        - На короля вам наплевать.
        - Но на него не наплевать тебе. Поэтому береги его. И… - он не смог закончить, да это и не было нужно. Марвин уже сберёг Ив - от него. Значит, сбережёт и от целого мира.
        - Спасибо, - сказал Марвин.
        Выходя, он оставил дверь открытой.
        Прошло много времени, а может, и нет. Лукас встал, оглядел разгромленную комнату. Поднял перевёрнутый стул, потом стол, сдвинул его на прежнее место. Посмотрел на осколки стекла, застрявшие в каминной решётке, и, подойдя, несколько раз ударил по ней носком сапога, пока осколки не свалились в огонь. Пол перед камином тоже был засыпан стеклом, поблескивавшем в лужицах вина. Лукас сгрёб осколки и пошёл во двор за снегом.
        Сделав три шага от двери, он сел на землю, опёрся о согнутые колени и заплакал.
        Солнце светило сквозь древесные кроны, когда Лукас встал, набрал снега и пошёл обратно в дом. Снег таял прямо в руках, и вода текла по запястьям в рукава.
        Отчистив всё, что можно отчистить, он поехал ловить.
        Отъехав от охотничьего домика Мекмилленов на две мили, Марвин придержал коня и какое-то время стоял среди стонов и шорохов пробуждающегося леса, глядя на переплетение звериных троп. Сердце по-прежнему гулко колотилось в его груди, так, будто эти две мили он не ехал, а бежал со всех ног. Потом он спешился, погладил по шее недоумённо всхрапнувшую лошадь, встал на одно колено и провёл ладонью по худосочному островку бледной зелени, пробивавшейся сквозь снег. Травинки были крохотные и редкие, будто первая поросль щетины на мальчишеских щеках. Марвин отрешённо провёл по собственному подбородку. Он чувствовал себя так же, как накануне своего посвящения в рыцари. Тогда он, кажется, впервые в жизни как следует вымылся и побрился, и всю ночь провёл, стоя на коленях на непокрытом каменном полу перед раскрытой дланью Единого. Сперва он прилежно читал молитвы, которым его научили, но длань Господня была так неподвижна, и капли святой воды, скатываясь от каменных пальцев к каменному запястью, так монотонно стучали о дно чаши в её основании, что в какой-то момент Марвин не выдержал и задремал. К счастью, он
проснулся прежде, чем тело успело расслабиться, и вовремя успел превратить падение в ретивый челобитный поклон. Никто ничего не заметил, и остаток ночи Марвин истово молился о прощении. Под утро ему показалось, что святая вода, которой он регулярно смачивал руки, стала чуть теплее, и это означало, что Единый принимает и его покаяние, и его присягу. Он почувствовал радость и гордость, переполняющие всё его естество, и с тех пор всегда знал, что вовремя проявленным смирением заслужит прощение любого греха.
        «Какие свои грехи я искупил сегодня?» - подумал Марвин, и его рука, рассеянно поглаживающая траву, сжалась в кулак, загребая грязный снег.
        Он глубоко вздохнул, не поднимая головы. Конь тихонько заржал, будто недоумевая. Марвин знал, что надо подниматься и ехать, но вместо этого приложил к земле и вторую ладонь. Он был без перчаток, и стылый холод лился в его мышцы и жилы, смешиваясь с робким, но непрерывным движением сил, только-только пробуждавшихся в этой земле.
        «И во мне, - подумал Марвин. - Во мне ведь тоже?»
        - Я же всё сделал правильно? - вслух проговорил он, ни к кому не обращаясь. - Ведь правильно?
        Ему не надо было слышать ответ, но вопрос задать следовало, чтобы почувствовать его бессмысленность. Какая разница, правильно или нет. Он всё равно не мог вернуться и ещё раз посмотреть на Лукаса. Он никогда бы не подумал, что быть им - это так ужасно. И никогда не сможет забыть, что чувствовал, когда хлестал его по щекам - словами, куда более тяжёлыми, чем кулаки. И у него было чудовищное ощущение, будто это не он говорит, а какая-то тварь, вселившаяся в его разум, завладевшая его мыслями и языком, но злонамеренно не тронувшая чувства, чтобы он видел и понимал, что творит. От одного воспоминания об этом он чувствовал прилив дурноты. И даже думать не хотел, каково Лукасу было жить вот так - жить со всем этим много лет. И как он умудрялся при этом не чувствовать то, что на его месте должен бы чувствовать любой нормальный человек.
        - Любой нормальный человек, - повторил Марвин вслух и тихо рассмеялся. Потом резко умолк. Ему вдруг показалось, что он сходит с ума. И в этот краткий миг он с оглушающей ясностью вспомнил всё: Балендор, Плешивое поле, Стойнби, Таймена, Нордем, Мекмиллен… Места, а не людей, хотя не люди и даже не места были прокляты. «Это вы прокляты, сэйр Лукас, - подумал Марвин, - и я с вами заодно. Единый, ну почему я вас всё-таки не убил?»
        - И правда жалеешь?
        - Смотри, он и правда жалеет.
        Конь истошно, яростно заржал, взбрыкнул передними копытами, рванулся и, оборвав повод, умчался вперёд - только снег брызнул из-под копыт.
        Марвин неуклюже перевернулся, переставив руки, и сел на землю, прямо в траву. Ничего, коли сильная - выдержит, а нет - так поверх неё пробьётся новая, та, у которой достанет воли жить.
        Он посмотрел на древних духов севера.
        На сей раз их было двое: юноша и девушка. Примерно одного возраста, может, девушка чуть моложе. Юноша черноволосый, рослый, широкоплечий. Несмотря на мягкость полудетских черт лица, в его фигуре, а ещё больше в линии челюсти и бровей уже проглядывал будущий воин. Девушка была намного мельче и мягче, но в ней тоже угадывалась твёрдость характера. Её волосы цвета свежей соломы, очень длинные, стелились по земле. Юноша и девушка держались за руки, нежно и холодно, как брат и сестра. Оба были босы. И было в обоих что-то смутно знакомое - Марвин никогда их прежде не видел, но они неуловимо напоминали кого-то, кого он хорошо знал.
        - Сидит тут и жалеет.
        - Сидит и себя жалеет.
        Они говорили не хором, но как будто дуэтом, словно пели песню, в которой мужская партия сменяла женскую, и хотя слова их были обращены друг к другу, оба они смотрели на Марвина. Он уже достаточно знал о древних духах севера, чтобы понять: перед ним не двое, а одно .
        Тем не менее, отвечая, он смотрел на юношу:
        - Ничего подобного. Вовсе я себя не жалел.
        - Сидит на земле, мнёт траву, забыв своего коня, и боится, - сказал юноша.
        - И говорит, что жалеет не себя , - сказала девушка. Презрение в их голосах звучало совершенно одинаково: будто один и тот же голос, только сперва баритоном, потом - сопрано. Это странным образом усиливало эффект от слов. Марвину стало стыдно. Он неловко поднялся и отряхнул ладони.
        - А теперь стряхивает с рук снег.
        - И землю.
        - Снег и землю севера, его дар.
        - Его плоть.
        - Если уж на то пошло, - сказал Марвин, закипая, - вы первые начали. Ваш север меня терпеть не может и пытается угробить при каждом удобном случае!
        - Это когда? - поинтересовалась девушка. - Когда ты сам резал собственное тело? Или когда сам пришёл к своим врагам, которых завёл на южной земле? Или когда делал дела южных королей, вторгаясь туда, где их власти нет?
        Юноша ничего не добавил, но в его взгляде тоже читалось осуждение. Марвин напрягся. Он не чувствовал в них прямой враждебности, только холодное, небрежное неуважение , и почему-то это задевало и тревожило его куда сильнее, чем если бы они угрожали разорвать его на куски.
        Он задумался было, какого беса обязан перед ними оправдываться, а потом рассудил: это же всё-таки их земля. И пусть они не особо гостеприимны, он тоже не показал себя вежливым гостем.
        - Простите меня… - сказал он и запнулся, не зная, как к ним обратиться. - Простите меня, мессер и месстрес. Да, я пришёл с юга и принёс в ваши земли зло. Так, должно быть, справедливо, что зло это обратилось только против меня.
        - Только? - спросила девушка.
        - Не только, - возразил юноша. - Но это не ты принёс зло, просто оно шло за тобой.
        - И сейчас, - сказала девушка, - злу очень больно.
        Они оба умолкли и уставились на него. Марвину показалось, что их соединённые руки сжались крепче. Он как будто должен был что-то сказать, но было очень трудно поддерживать разговор, ни беса в нём не понимая. Он уже почти привык, что духи севера не особо-то внятно изъясняются, но эта парочка была, пожалуй, самым странным из тех воплощений, что ему встречались.
        Неожиданно до него дошло, что эти двое - всего лишь оболочка. И эта оболочка всегда что-то значит. Наверное, каждому человеку эти твари видятся как-то иначе. И от того, поймёт ли он их намёк, сейчас может зависеть его жизнь.
        Эта мысль его внезапно разозлила. Как ни крути, а быть трусом ему никогда особо не нравилось.
        - Если я сейчас должен покаяться и сказать, что не хотел делать злу больно, то не пошли бы вы оба… - свирепо сказал Марвин.
        Дух расхохотался - и Марвин совершенно ясно увидел, что это действительно единое существо: губы обоих детей двигались в унисон, и смех звучал совершенно одинаково, так что более низкий смех юноши казался эхом смеха девушки.
        - Покаяться!
        - Он сказал - покаяться!
        - Глупый маленький единобожец!
        - Будешь каяться в своём тёмном грязном вонючем храме!
        - Умываясь тухлой водой!
        - А мне всё равно, жалеешь ты о сделанном или нет!
        - Тебе всё равно, - рассудительно сказал Марвин, хотя от этого сплошного потока переливающихся голосов кровь застыла у него в жилах, - но тебе это не нравится.
        И снова - взрыв чуждого смеха, холодный и резкий, совершенно безумный.
        - Ты вообще не нравишься мне, ничтожество с юга.
        - Ты привлёк и привёл за собой силу, с которой сам не смог совладать.
        - Даже когда она досталась тебе.
        - А это слабость.
        - А мне не нравятся слабаки.
        - Они обычно не приживаются здесь.
        О чём это они болтают? О Лукасе?.. Им не понравилось то, что он не убил Лукаса? Или что не поймал его - не заставил ощутить всю прорву унижения, которое выпало на долю Марвина, не вынудил его об этом пожалеть и умереть, чувствуя себя ничем?.. Что ж, если так, то, похоже, тут-то Маврину и конец. Потому что последняя фраза духа, сказанная очень ровно и равнодушно мелодичным голоском юной девушки, могла иметь только одно значение.
        И в этот миг Марвин понял, кто перед ним. Нет, у него не нашлось слов - он не знал имени этого божества, не знал ни его истории, ни нрава; он знал только, глядя в серо-зелёные глаза девушки, у которой было до боли знакомое лицо, что перед ним - самое могущественное после Единого существо, рождённое на небе или под землёй. Он понял это, потому что на долю мгновения вместил в себя его целиком, а оно, это существо, вместило в себя Марвина - они будто обменялись прикосновением, и это было и рукопожатие, и соитие, и плевок, и объятие, и удар. Марвин ощутил чудовищный приступ тошноты, будто все его кишки пытались выпрыгнуть из нутра наружу, и он знал, что, если сейчас не справится с собой, то немедленно умрёт самой ужасной смертью, какую только можно вообразить. Но он справился не поэтому - страх не мог придать ему сил, он только ещё сильнее гнал склизкий комок боли и понимания, бившийся у Марвина внутри. Но, кроме страха, было что-то ещё - и, вдруг понял Марвин, это то самое, что многие годы вселяло силы и жизнь в Лукаса Джейдри.
        Уверенность. Просто уверенность в своей правоте.
        Марвин очнулся. Он находился в той же позе, в которой замер, когда дух обрушился в него, и, судя по тому, как затекло тело, стоял так уже Единый знает сколько времени. Во рту было горько, по лицу что-то текло. Марвин с трудом поднял руку и отёр капавшую из носа кровь. И сказал, очень тихо и очень твёрдо:
        - Я не знаю, что ты такое, но мне наплевать, что тебе там нравится и что нет. Ты само сказало, что я принёс на север свою войну, начатую на юге. Так вот: не твоё дело то, что я начал на юге, и моё право проливать или не проливать южную кровь. Твоих детей я не трогал. Твоих врагов я не щадил. То, что там воображает моя глупая южная башка, только и исключительно моё дело. И то, что я сделал, менять я не намерен. Потому что я всё сделал правильно. В кои-то веки я знаю, что всё сделал правильно, и беса с два ты меня переубедишь!
        Они слушали его. Теперь и вправду слушали, а не просто терзали и обволакивали своим присутствием, излучая презрение и дыхание смерти.
        Когда он умолк, они разжали руки.
        Девушка легко скользнула по земле к Марвину и остановилась перед ним. Её бесплотные руки взяли его лицо в свои ладони, и она поцеловала его в щеку. Марвин не почувствовал ни её рук, ни её губ, но изнутри, из яркой звенящей глубины , которую он так редко, но всё же ощущал, на него излился покой. У покоя был мутноватый белёсый цвет, подсвеченный весенним солнцем, прикосновение льна и вкус земляники.
        - Ты же сказал ему «спасибо», - проговорил юноша.
        - За что ты сказал ему «спасибо»? - спросила девушка.
        Марвину не понадобилось думать ни над вопросом, ни над ответом - какими бы ни были теперь любые вопросы, то, что Марвин ощутил сейчас внутри, делало возможным только один ответ.
        «Вот за это, - подумал он, потому что это было слишком очевидно, чтобы произносить вслух. - Вот за это самое и сказал».
        - Если хочешь, можешь остаться.
        - Да что ты глупости говоришь, ты же видишь, он останется.
        Марвин смотрел на них с изумлением. Девушка легко скользнула в сторону от него, но не взяла за руку своего спутника - и теперь они обращались друг к другу, почти спорили, так, словно были живыми людьми.
        - Я предлагаю, - сердито сказал юноша, обращаясь к девушке - Марвин ясно видел, что именно к ней, и прикусил язык. - Я предлагаю ему остаться. Если хочешь теперь всё испортить - ну, давай.
        - Ох, ты бы помолчал, сам-то портишь всё без моей помощи. Он всё равно остался бы, а теперь подумает, будто у него есть выбор.
        - А у него есть. Он сам только что сказал.
        - Ну, может, и есть, но ты сам знаешь, что остаться для него будет правильно.
        - Я прошу прощения, месстрес и мессер, - не выдержав, сказал Марвин, - но коль уж вам приспичило прикинуться нормальными людьми, может, и поговорим как нормальные люди?
        Они изумлённо воззрились на него - и снова это были одинаковые взгляды. «О Единый, - подумал Марвин тоскливо, - здесь даже духи помешанные - эта вот тварь только что оживлённо болтала сама с собой, меня вовсе не замечая… Надо было удрать тихонько, может, они бы и внимания не обратили, увлечённые дискуссией».
        - Что ж, тогда я просто тебе скажу.
        - Оставайся здесь.
        - Тебе подходит эта земля.
        - Это приказ.
        Марвин расхохотался.
        - Да кто ты такой, чтоб мне приказывать?!
        - Как это кто? - удивлённо переспросил юноша. - Я твой король.
        Марвин смолк.
        Мой король, потрясённо подумал он, глядя на юное лицо будущего воина… будущего великого воина. Теперь Марвин чётко различил в нём черты Артенитов. Мальчик здорово походил на мать. Ну, точно, так и есть. Это же его высочество наследный принц Паттерик Артенит - через пятнадцать лет. Он проживёт эти пятнадцать лет, с облегчением подумал Марвин. Проживёт, если я останусь. Проживёт, чтобы приказать мне остаться. И я покорюсь. Потому что это правильно. Потому что он мой король.
        А ты, подумал Марвин, переводя взгляд на лицо девушки. Кто тогда ты?..
        Он даже не успел мысленно произнести вопрос, а ответ уже был - уже жил , хотя ещё и не появился на свет.
        - Господь Единый, - прошептал Марвин, с жадностью вглядываясь в её лицо - и несказанно поразившись чувствам, которые его охватили. - Это нечестно.
        - Может быть, - сказала его дочь. - Но это правильно.
        - Я… но я ведь… как же это вышло? И я не смогу. Ох, я не смогу так, я… я плохой человек, - выдохнул он.
        - Конечно, Марвин из Фостейна. Ты плохой человек. Ты глупый, жалкий южный заморыш с пустой головой и жестоким сердцем, тщеславный и самоуверенный, жаждущий только побед, даже если они нелегки. И ты знаешь, что будет, когда ты женишься на ней. Ты сразу уедешь и проведёшь жизнь в битвах. Вы станете видеться единожды в год, и в эти дни ты будешь нянчить своих детей, а не ласкать её. Но если ей понадобится твоя помощь, она всегда её получит. И пока ты жив, её никто не обидит.
        - Точно, никто, - подтвердил король. - Ни её, ни нас.
        «Так что, - спросил тогда Марвин у своего покоя, - выходит, всё-таки я победил?»
        - Я тебе говорил, что он безнадёжен, - заметил юноша.
        - А я тебе говорила, что так и будет, - пожала плечами девушка.
        И они исчезли, даже не попрощавшись. Впрочем, с чего бы прощаться, если оба они были там, куда он сейчас шёл.
        Марвин осмотрелся. Свистнул - в надежде, что конь не успел отбежать - но, видимо, благосклонность духов севера всё-таки не простиралась так далеко. Марвин вздохнул и пошёл вперёд. Весенний лес был к нему приветлив, ноги сами огибали ямы, тропа услужливо обходила овраги и буреломы. Вскоре Марвин нагнал свою лошадь, мирно обкусывающую свежие веточки с куста бузины. Марвин погладил её, прижавшись щекой к тёплой шкуре, и лошадь благожелательно фыркнула над его головой, ощутив лившийся сквозь него белёсый свет.
        «Простите меня, сэйр Лукас, - подумал Марвин. - Простите меня, дурака. Но, правда, я никак не могу придумать, что бы сделать для вас ещё, кроме как позволить вам нас отпустить. Да хранит вас Единый в милосердии своём».
        Он осенил себя святым знамением и, отстранившись от тёплого тела лошади, вскочил в седло.
        Тропа через лес, прежде узкая и запутанная, стала прямой и свободной, будто тракт на подъездах к Таймене. Дорога до Мекмиллена отняла у Марвина всего три часа.
        Ив ждала его у ворот.
        - Сколько, сколько?!
        - Ей же богу, сам слышал!
        - Единый помилуй, да за такие деньги в удачный день свинью купить можно!
        - Побойся Бога, то тебе свинья - а то Единый!
        - Ага, Единого к празднику не забьёшь, детишек не накормишь…
        Говоривший испуганно смолк и уставился на ошалевшего собеседника: оба они, похоже, не верили, что один из них ляпнул такое богохульство. Через мгновение они заметили Лукаса, молча слушавшего их разговор, и оба побелели, как отменное туронское полотно. Он не шевельнулся, когда ремесленники развернулись и рванули в гущу толпы, наверняка отчаянно молясь Единому, которого только что поносили, чтобы эта болтовня сошла им с рук. Увы, Лукас не мог им этого гарантировать: может статься, что за углом их поджидают патрицианские ищейки. И тогда лишь Единый им и поможет, если сочтёт нужным, конечно. Как ни крути, всё в конце концов только к нему и сводится, и разве это не грустно?
        «Что-то я впадаю в меланхолию», - подумал Лукас и, криво улыбнувшись, посмотрел на барельеф, возвышавшийся на фасаде храма над многолюдной толпой, теснившейся перед входом. Фасад изображал рукоположение Святым Патрицем первых рыцарей своего ордена, и Лукас задумался, драли ли в те времена непомерный взнос за право приобщиться к божественной святости. Вряд ли, конечно, - иначе на заре существования орден не смог бы привлечь столько сторонников. Как и положено разумным мошенникам, патрицианцы действовали осторожно и постепенно, и со временем сумели даже официальные торжества превратить в прибыльное предприятие. Особо нажиться можно было на созерцании таинств при Священном Круге, но плату за это обычно брали умеренную. В этот же раз намечалось нечто выдающееся, если даже вполне зажиточные с виду горожане жаловались на поборы.
        Собственно, именно ради того, чтобы выяснить это, Лукас и забрался в толпу, являвшую собой бессистемную очередь за пропусками в амфитеатр, окружавший Священный Круг. Второй же целью было добраться до Дерека. Ни в особняке, ни в здании магистрата, ни в королевском замке его не оказалось, и никто не мог сказать Лукасу, где его искать. Похоже, последние дни у магистра Айберри выдались на редкость хлопотными. Храм Первопрестола был последним местом, где Лукас надеялся что-нибудь о нём разузнать - ну а нет так нет; в конце концов, Лукас нужен Дереку куда как больше, чем тот - ему. По правде говоря, Лукас вообще затруднился бы ответить, кто или что ему ещё нужно.
        Таймена снова изменилась, хотя бунт явно был наконец подавлен, и даже почти все его следы успели исчезнуть - не считая нескольких обгоревших домов да вереницы трупов, болтавшихся на виселицах вдоль крепостной стены. Трупы сменялись каждый день, поскольку казни бунтовщиков всё ещё продолжались - как понял Лукас из разговоров в толпе, уже вторую неделю. Но казнили не только простонародье - в каждой таверне бурно обсуждалось четвертование проклятого цареубийцы, графа Фредрика Алектио. Так вот чья это голова на пике перед северными воротами, понял Лукас. Она успела порядком разложиться и почернеть, к тому же на ней попировало вороньё, так что сходу и не узнаешь, даже если знавал покойного при жизни. Сочувствия к нему Лукас не испытывал - скорее, его беспокоило, что патрицианцы выдали народу убийцу короля, и, стало быть, должны были объявить наследника. Однако осторожные расспросы, которые он провёл, ничего не дали. Все знали, что следующим королём станет сын Мессеры - Лукаса поразило то, с каким трепетом и уважением в народе произносили эту презрительную по сути своей кличку, - но это ровным счётом
ничего не означало. Возможно, Дерек всё ещё ждёт Лукаса с его пташками, а возможно, патрицианцы решили укрепить в правах подкидыша. Так или иначе, завтра должно было состояться объявление наследника и присяга регента, но их личности не разглашались, что только подогревало интерес простого люда и вынуждало его ломиться в Таймену толпами. И о чём только думают патрицианцы? Мятеж едва подавлен, а нынешнее торжество спровоцировало новое столпотворение, и что будет, если чернь останется недовольна решением магистрата? Значит, патрицианцы почему-то уверены, что чернь будет довольна. И Общины будут довольны, и бароны тоже. Все будут довольны и счастливы, воцарится мир, согласие и благодать. И это Лукасу совершенно не нравилось, потому что означало, что Дерек его вовсе не ждёт - ни с его пташками, ни без них.
        Тем не менее он упорно выстоял больше шести часов под вроде бы ласковым, но после полудня довольно-таки пекучим весенним солнцем, прежде чем оказался у стола, за которым два злых, как бесы, писаря выдавали пропуска в амфитеатр.
        - Три серебряных, - не поднимая головы, буркнул писарь.
        Деньги полагалось бросать в сосуд для пожертвований - как-никак уплата за созерцание священнодейств любого рода предназначалась не кому-нибудь, а самому Единому. Лукас вдруг подумал, что у патрицианцев есть своеобразное чувство юмора. Он молча бросил в щель золотой орлан.
        - Имя.
        Кто-то навалился на Лукаса сзади, и ему пришлось вцепиться в стол. Несколько минут, пока патрицианцы пинками и зуботычинами отгоняли наглецов, прорвавших оцепление, Лукас изо всех сил старался удержаться на ногах. Когда давление наконец ослабло, он взглянул на писаря и увидел в его взгляде лютую ненависть.
        - Имя! - рявкнул писарь снова, и Лукас, до глубины души жалея беднягу, смиренно ответил:
        - Сэйр Лукас из Джейдри.
        Писарь заскрипел пером по клочку дрянного пергамента, на котором выписывались пропуска. Кто-то сзади взял Лукаса за плечо, и он снова напрягся, ожидая новой давки, но когда обернулся, увидел лишь рядового патрицианца с непроницаемым лицом.
        - Пройдёмте со мной, мессер, - сказал он.
        Лукас едва успел выхватить из руки писаря пропуск, потому что его уже настойчиво подталкивали ко входу в храм, туда, где двойное оцепление сдерживало толпу. Проклятье, и когда уже Дерек оставит свои инквизиторские замашки? Впрочем, военное положение не располагает к куртуазности, так что Лукас только молча радовался, что его ведут туда, куда он как раз и намеревался пробраться.
        В храме было очень людно, несмотря на то, что простых смертных во время подготовки к торжеству в храм не пропускали. Лукас и не думал даже, что в Таймене столько патрицианцев: от алых ладоней на белых плащах рябило в глазах. Многие плащи, правда, утратили белоснежность и имели весьма потрёпанный вид - похоже, у благородных рыцарей после недавней заварушки было множество дел, и не все они удосужились отдать облачение в починку. На некоторых плащей не было вовсе, но Лукас узнавал в них патрицианцев с одного взгляда. Странно, до сих пор он не замечал, что все они чем-то похожи друг на друга.
        Лукаса провели внутренними коридорами в задние помещения храма, предназначенные для служителей. В конце концов он оказался в небольшом, аскетично обставленном зале. Там находилось с десяток человек, но взгляд Лукаса мгновенно нашёл Дерека: тот стоял у камина и читал свиток, кажется, полностью поглощённый этим занятием. За широким дубовым столом трудились два писаря, ещё двое патрицианцев тихо переговаривались, стоя у окон, и явно старались не мешать присутствующим.
        - Преподобный магистр, - склонив голову, сказал один из конвоиров Лукаса. - Лукас из Джейдри.
        Дерек молча кивнул, не отрываясь от чтения. Лукас подошёл к нему и преклонил колени.
        - Преподобный, - сказал он, - благословите меня, ибо я грешен.
        Дерек протянул руку и привычным движением осенил его святым знамением. Потом, всё так же не поднимая глаз от свитка, сказал:
        - Оставьте нас.
        Несколько секунд громко шуршали бумаги и поспешные шаги отдавались гулом от голых стен. Потом с отчётливым щелчком закрылась дверь.
        Дерек поднял голову и посмотрел на Лукаса.
        - Стало быть, они мертвы.
        «Любопытно, с чего ты это взял, - подумал Лукас. - Нет, разумеется, именно это я и собирался сказать, но вот только почему ты решил, что моя неудача обернётся для Марвина и наследника смертью? Наверное, ты очень хорошо меня знаешь. Намного лучше, чем я сам. И именно поэтому ты всё ещё мой друг, хотя и не подозреваешь об этом».
        - Прости, - сказал он.
        Дерек посмотрел на него с удивлением. Его взгляд был слегка рассеян - похоже, Лукас действительно его отвлёк.
        - Ты просишь прощения? Лукас, тебе надо отдохнуть, - без улыбки сказал он.
        - Я не заслужил, - вздохнул тот.
        - Да что это с тобой? - к удивлению в голосе Дерека примешалось раздражение. - С каких это пор тебе свойственно смирение? Или ты надеешься, что я пробью тебе местечко в ордене?
        Об этом он не думал, но мысль показалась восхитительной.
        - Мне даже страшно подумать, какая епитимья будет этому предшествовать, - признался Лукас наконец.
        - Гм, это верно. По меньшей мере паломничество на Ледорубову гору. Скажешь мне, когда будешь готов.
        Дерек подошёл к столу и бросил свиток в кипу бумаг. Потом сел в кресло.
        - Я слушаю тебя, - сказал он спокойно.
        Лукас неловко поднялся с колен, но сам не сел. Его голос звучал ровно и бесстрастно, когда он рассказывал Дереку душераздирающую историю о том, как новорожденный король Хандл-Тера умер от голода и холода в руках безмозглого щенка Фостейна, похитившего его из Нордема. Про самого безмозглого щенка он упомянул вскользь, сказав лишь, что его пришлось убить, так как Лукас не видел смысла доставлять его в Таймену теперь, когда король мёртв по его вине.
        - Ты поступил правильно, - заметил Дерек. - Необходимость в его свидетельстве действительно отпала. Хотя мне жаль, что ты так и не получил от него то, что хотел.
        - Почему ты думаешь, что не получил? - улыбнулся Лукас. Дерек прикрыл глаза и тихо вздохнул, будто довольный кот.
        - В таком случае рад за тебя. Что ж, от имени святого ордена благодарю за службу, хоть ты и не выполнил то, что на тебя возлагалось.
        - Я вижу, ты не особо огорчён.
        Конечно, ему не следовало этого говорить. Следовало поклониться, ответить, что рад служить короне и ордену, и тихо убраться отсюда, пока ещё есть возможность. Месяц назад Лукас так бы и сделал - это не Дерек, это магистр Айберри, а его дела с магистром Айберри завершены. «Но нет, - подумал Лукас, - беса с два ты так просто от меня отделаешься. И знаешь об этом; ты очень, очень хорошо меня знаешь».
        - Как ты можешь видеть, - после паузы заговорил Дерек, - сейчас полным ходом идёт подготовка к объявлению регента. И у меня много дел. Так что я надеюсь, ты меня извинишь.
        - Регента при ком, Дерек?
        - При его величестве короле Артене, разумеется. Разве в Хандл-Тере бывали другие короли?
        - Стало быть, ты даже не стал меня дожидаться.
        - Я не мог, Лукас. Магистрат не послушал бы меня, даже если бы я настаивал.
        - Но ты не настаивал.
        - Ты не видел, что здесь творилось. Нам надо было принять хоть какое-то решение. Просто подавить бунт - слишком мало…
        - Но вы же и цареубийцу казнили.
        - И этого недостаточно. Я полагаю, ты умеешь слушать толпу не хуже, чем мои осведомители, так что мне нет нужды тебе объяснять, какие там витают настроения. Да ещё и оба Совета будто сговорились и смотрят на нас в молчаливом ожидании. Я более чем уверен, что, затяни мы объявление наследника ещё хоть на день, бароны выдвинули бы своего претендента. Я не мог тебя ждать.
        - Но если бы я поймал их, Дерек? Что тогда?
        - Теперь нет никакого смысла думать об этом, - спокойно ответил магистр Айберри.
        «Теперь - нет, конечно, - подумал Лукас. - Но ты должен был предвидеть такую возможность в дни, когда всё ещё не было определено. Отправляя меня за Марвином, ты знал, что будет, когда я привезу его. И твои решения это не поменяло бы ни на йоту».
        - Вот как, - сказал Лукас, застыв от мгновенного осознания собственной глупости. - Так, выходит, я всё-таки справился с заданием святого ордена?
        Магистр Айберри велел бы ему убираться, но Дерек не отвёл взгляд. Его руки неподвижно лежали на подлокотниках кресла.
        - Я надеюсь на это, - очень спокойно сказал он.
        Лукас коротко выдохнул. Горечь, злость и беспредельное восхищение нарастали в нём бурным валом, сметая все остальные чувства. Как же ты ничтожен, Лукас из Джейдри, с болезненным наслаждением подумал он. Никогда ты не был Птицеловом, и в который раз доказал свою несостоятельность - сам ты никого так и не поймал, тогда как тебя самого использовали столь тонко и умело, что ты едва не сделал того, что от тебя хотели, воображая, будто пошёл наперекор. Если бы я только действительно так и поступил, Дерек, я сам теперь был бы мёртв, и никто никогда не узнал бы, как тихо и аккуратно убраны с доски истинный король и единственный человек, который может это засвидетельствовать.
        - Значит, - сказал Лукас, - всё-таки смена династии.
        Дерек слегка повёл плечами.
        - Я всего лишь доношу до народа волю магистрата. В определённый момент стало неясно, в чём больше нуждается страна: в продолжении исконной династии или свежей крови. Ты не представляешь, сколь бурно обсуждался этот вопрос, в ордене даже наметился раскол. Часть магистрата желает придерживаться изначальных планов, но часть считает, что Артениты изжили себя, и нынешние действия ордена лишь затягивают агонию ещё на одно поколение.
        - Значит, тот, кого вы завтра объявите королём Артеном, долго не протянет. Чей он сын?
        - Обычный сирота, подошедший по возрасту и сложению. У нас будет несколько месяцев, возможно, даже лет, чтобы определиться с наиболее подходящим претендентом из числа баронов, который станет родоначальником новой династии. Но пустить это на самотёк мы не можем, ты же сам понимаешь. Со времён Стодневного Хаоса бароны совершенно неуправляемы.
        - Регент знает об этом?
        - Ольвен? Нет, конечно, - Дерек сухо рассмеялся, заметив удивление Лукаса. - А ты думал, кто? Для неё это единственный способ сохранить власть, и вряд ли она успеет понять, что происходит, когда её воспитанник умрёт от одной из множества таинственных детских хворей.
        - Но она же беременна? Она могла бы заявить, что этот ребёнок от покойного короля и…
        - Беременна? - удивился Дерек. - Вот это новость. Кто тебе сказал?
        Лукас молча кивнул. Значит, Ольвен решила не рисковать и предпочла синицу в руках. До чего же сговорчивой оказалась эта вздорная сучка, когда запахло жареным… Лукас теперь ясно понял, почему смерть короля повесили на Алектио, а договориться предпочли с ней.
        - И завтра она присягнёт в Круге?
        - Да.
        - Безутешная вдова с новорожденным племянником на руках. Молодая королева, заменившая мать ребёнку, чья родительница пошла против воли короля земного и небесного, - Лукас кивнул, отдавая замыслу должное. - Теперь понятно, почему пропуск на это представление стоит три серебряных.
        - Не только поэтому. Толпа смердов на присяге нам также не нужна.
        - А вот это просчёт, преподобный Дерек. Именно смерды более других склонны пускать слезу на ярмарочных балаганах. Но не переживайте, чернь столпится за воротами и всё равно прознает о представлении.
        - Разумеется.
        Лукас поклонился ему.
        - Если вы позволите, ваше преподобие, я прошу разрешения покинуть вас и не отвлекать более от государственных дел.
        - Лукас, я надеюсь, ты сказал мне правду.
        Он замер, но на лице не дрогнул ни один мускул.
        - Я верю тебе, - продолжал Дерек, - но кое-кому твоего и моего слова будет мало. Они захотят убедиться. Сейчас мои люди проверяют места, в которых мог укрыться Марвин из Фостейна. И если его там не окажется, если ты сказал правду - что ж… значит, так и должно было быть. На всё воля Единого, в конце-то концов.
        Лукас слушал, склонив голову. Потом сказал совершенно бесстрастно:
        - Я готов поклясться в Священном Круге, если преподобный отец сочтёт меня достойным.
        - Ты не можешь клясться, Лукас. Ни в этом, ни в чём-либо ещё. Лишь чистый духом может присягнуть в Круге, остальные умрут, не успев раскрыть рта. А ты совершил омерзительное преступление против Бога.
        - И не одно, - согласился Лукас. - Впрочем, полагаю, её величество королева Ольвен намного более чиста?
        - Ольвен уже третью неделю отбывает епитимью, при одной мысли о которой мне хочется сложить с себя сан, - признался Дерек, и его слова прозвучали почти искренне. - Иначе о присяге и речи бы не шло.
        - На что люди только не идут, чтобы сохранить видимость власти, - заметил Лукас.
        - Возможно. Но мне хочется верить, что в глубине души она жаждала этого очищения.
        Это уж было слишком даже для Дерека. Лукас криво улыбнулся, но если магистра Айберри и задела столь явная непочтительность, то он этого ничем не выдал. А чего ты хотел, Лукас Джейдри? Не тебе упрекать других в лицемерии.
        - Любопытно, - проговорил он, не пряча сарказма, - ведь лгущий в Священном Круге умирает на месте, так?
        - Без сомнения.
        - А что будет, если войти в Круг и сказать: «Я сейчас умру»? Если это ложь, изрёкший её должен немедленно умереть. Но тогда получится, что он не солгал. А раз не солгал, то не должен был и умереть. Вряд ли Единый допустил бы существование такого парадокса, как думаешь? Это было бы слишком сумасбродно с его стороны.
        - Кто тебе сказал, что Бог не сумасброден?
        - С возрастом ты стал таким скучным, Дерек.
        - Ты же сам говорил, что служение вере убивает в человеке чувство юмора.
        - Я жестоко ошибался, и не только в этом.
        Дерек внимательно посмотрел на него, но это длилось всего мгновение. Затем его взгляд снова стал рассеянным.
        - Я тебя больше не задерживаю.
        - Благодарю… Впрочем, у меня к тебе ещё один вопрос. Вернее, просьба.
        Дерек чуть приподнял брови. Лукас подавил вздох. С момента возобновления их отношений он свыкся с манерой разговора, при которой от беззастенчивой лжи они мгновенно переходили к столь же беззастенчивой откровенности, а вот Дерек, похоже, не улавливал переходы столь тонко. «Странно, - подумал Лукас, - ты так хорошо меня знаешь, и всё равно относишься к подозрением к каждому моему слову. Неужели, друг мой, в глубине души ты неуверен в себе?
        А впрочем, так ведь было всегда. Из нас двоих уверен был только я. И, может быть, именно это нас объединяло - твоё понимание и моя уверенность».
        Лукас ощутил смертельную тоску по другу, которого лишился много лет назад. И поэтому то, что он сказал, прозвучало вовсе не так бесстрастно, как ему бы хотелось:
        - У меня был оруженосец по имени Илье из Гальстона. Потом он служил Селест из Наворна, и я не знаю, что с ним стало. Ты не мог бы выяснить это для меня? Я понимаю, что сейчас тебе не до того, но…
        - Он уехал из Таймены, - ответил Дерек. - Его задержали после ареста госпожи, но быстро отпустили. Я слышал, некий доброжелатель снабдил его деньгами и пожеланиями счастливого пути, и был достаточно убедителен, чтобы парень прислушался к его напутствию. Но куда именно он направился, я не знаю. И, боюсь, ты прав, сейчас мне не до того.
        Лукас потрясённо смотрел на него. Он уже почти жалел, что задал этот вопрос, хотя облегчение, которое он испытал, того стоило. Но только, Ледоруб задери, что всё это значит?! Какого беса Дерек позаботился о его оруженосце, ведь Лукас его об этом не просил - а даже если бы и попросил, что толку выполнять капризы своей марионетки, если она и без того пляшет, как ей положено? Наверняка в этом был расчёт, но Лукас, сколько ни ломал голову, никак не мог понять, какой.
        - Зачем? - вырвалось у него. Он не собирался спрашивать, и Дерек, похоже, был поражён вопросом не меньше самого Лукаса.
        - Зачем? Ты меня об этом спрашиваешь?
        - Да, спрашиваю. У тебя планы насчёт него? Ты хочешь…
        - Лукас, я просто спас шею мальчишки, к которому ты был привязан, - перебил Дерек. - В тот момент его дело подвернулось мне под руку и не отняло много времени. Я полагаю, если ты всё-таки придушил своего щенка, самое малое, что ты заслужил взамен, - это чтоб в твоё отсутствие никто не придушил другого.
        - Проклятье, ты что, всерьёз думаешь, что Марвин и Илье для меня значили одно и тоже?! - спросил Лукас, ушам своим не веря. Дерек непонимающе посмотрел на него. Лукас тяжело опёрся рукой о стол и тихо рассмеялся. - Ох, преподобный магистр Айберри… Чтоб вы знали, оба мы с вами - старые дураки. Но я отдаю вам должное: вы мастерски меня ловили.
        - Если ты имеешь в виду, что я тобой манипулировал, то это не так, - произнёс Дерек, и его голос прозвучал неожиданно ясно в полной тишине зала.
        Лукас взглянул на него. Что-то изменилось. Снова была переступлена та грань, за которой наглая ложь превращалась в правду, которой он, может быть, и не хотел знать. И никогда, никогда не хотел. Они оба это сейчас понимали.
        - Я не манипулировал тобой, - сказал Дерек Айберри своем другу Лукасу Джейдри, которого не видел десять лет. - Я сам был пешкой. И остаюсь ею.
        - Наш разговор слушают?
        - Конечно.
        - И всегда слушали.
        - Конечно, Лукас. И разве ты этого не знал? Ты не представляешь, чего мне стоило отговорить их от намерения арестовать и пытать тебя, пока ты не выдашь, где скрываются Марвин и наследник. Но я знаю, что ты не сказал бы. Твоя смерть была бы слишком глупа и всё равно никому не принесла бы пользы.
        Лукас медленно покачал головой.
        - Ты мог бы сейчас не говорить мне всё это. Вряд ли это теперь имеет значение.
        - Лукас, мне жаль, но ты действительно не понял. В том, что касалось тебя лично, я никогда тебе не лгал. Я ничего не подстраивал. Ни твоей встречи с Марвином, ни отношений с Селест, ничего. Тебе просто было удобно в это верить. Верить, что тебя вынудили поступать так, как ты в глубине души и сам бы хотел. Ты сам нашёл Марвина. Ты сам ввязался в политику. И Селест просто любила тебя. Вот и всё.
        «Зачем ты сейчас сказал о ней? Чтобы посмотреть, как я закрою глаза и на скулах у меня заходят желваки? Чтобы те, кто сейчас приник к смотровому глазку в толще храмовой стены, так же, как и ты, прочли все мои мысли у меня на лице? Чтобы они тоже увидели - моим мысленным взглядом, - как она корчится на дыбе и кричит, и в моём сознании ощутили обволакивающий её запах кофе?.. И тоже, как я, подумали: мог ли ты спасти её тогда, или от тебя ничего не зависело? И если мог, то сделал ли бы это, рискуя собой, или и теперь бы ушёл… просто ушёл?
        Ох, Марвин. Марвин, слышишь меня, мальчик? Когда я убил твою Гвеннет, ты сказал, что я никогда не был на твоём месте. Так вот же я теперь - на этом месте… И ты прав, ты никогда не был мной, это я был тобой.
        Дерек, ты не просто мастер своего дела. Ты, бес тебя задери, виртуоз».
        - Мне стоит сделать вид, что я поверил тебе и на этот раз?
        Магистр Айберри слабо покачал головой.
        - Ты знаешь людей, Лукас, но совсем их не понимаешь. Даже и не знаю, как тебе при этом удавалось быть Птицеловом.
        - Я лишь тень от тени слуги Бога Единого, - развёл руками Лукас.
        - Боюсь, что ты прав. А теперь, пожалуйста, оставь меня. У меня действительно много работы.
        Лукас поклонился ему и пошёл к двери. За его спиной зашелестели бумаги.
        Когда Лукас вошёл в храм, у него не отобрали оружие, и, переступив через порог и захлопнув за собой дверь, он обнажил клинок. Метнувшаяся к нему тень затрепетала на противоположной стене, будто бабочка. Лукас не глядя выдернул меч из трупа и зашагал вперёд. У него было не более минуты, прежде чем Дерек либо кто-то из его людей обнаружит, что убийство не удалось, и он собирался успеть за это время пройти как можно дальше. «Интересно, - думал Лукас, решительно шагая по полутёмному коридору храма, - почему Дерек решил рассказать мне всё это, прежде чем прикончить? Сперва, конечно, он хотел убедиться, что я действительно ему солгал и Марвин с наследником живы. Ну а потом-то? Зачем ему понадобилось говорить мне то, что я в глубине души всегда знал сам, но с чем просто не смог бы жить? Неужели он хотел, чтобы я что-то понял перед смертью? О чём-то пожалел, за что-то возблагодарил Единого?.. - Лукас ощутил мимолётное восхищение - и укол вины за то, что все эти годы считал Дерека лицемером, тогда как тот был истинным патрицианцем, во всём, чего ни касалась его рука. - Проклятье, старый болван, ты меня
чуть было не обратил, - подумал Лукас и едва не расхохотался. - Только самую малость опоздал. Я обратился уже без твоей помощи».
        В большом проходном зале храма на него снова напали - теперь в открытую. До выхода оставалось совсем недалеко, и Лукас без стеснения прорубился сквозь нападающих, хотя уже у самых ворот его едва не прижали к стене. Но он умел драться, если хотел, и Дерек об этом знал. По большому счёту, достаточно было приказать запереть ворота и никого не выпускать из храма, но то ли приказ не успели передать, то ли Дерек дал Лукасу ещё один шанс. В своём патрицианском милосердии он вполне мог быть на это способен… хотя Лукас и не был в этом уверен до конца.
        Дерек сказал, что Лукас не понимает людей, и был совершенно прав. Он действительно их не понимал.
        Заварушка, которую ему пришлось устроить во дворе, чтобы прорваться к воротам, была принята за обычную давку и охотно поддержана толпой. На самом деле ему здорово помогли молодчики из первых рядов, ещё не до конца остывшие от запала недавнего бунта и с радостным воем кинувшиеся на выручку человеку, прорывавшему сквозь патрицианское оцепление. Их, видимо, не смутил тот факт, что человек рвался из храма, тогда как изнывавшая от многочасового ожидания чернь хотела войти внутрь, - и вопли «Бей патрицианцев!» разнеслись над толпой со скоростью песчинки, подхваченной ураганом. К тому времени, когда Лукас выбрался из толпы и оказался на другом конце площади, очередь превратилась в побоище: люди орали, размахивали руками и наседали на оцепление, сминая передние ряды, которые уже увлечённо избивали рыцарей. Те рубили смутьянов на куски, но всеобщего оживления это нисколько не снижало. Лукас прошёл три квартала, прежде чем ор от храмовой площади немного поутих. «Всё-таки поторопились вы с массовыми собраниями, Дерек. Стодневного Хаоса, может, и не случится, но один Единый ведает, что завтра вытворит эта
толпа, если у Священного Круга что-то пойдёт не так…
        А там непременно что-то пойдёт не так. Это я тебе обещаю».
        Люди, привлечённые шумом, со всего города бежали на храмовую площадь. Кое-где затевались драки с патрулями - добираясь до Старой Таймены, Лукас неоднократно переступал через трупы. Лавки и жилые дома поспешно закрывались - народ ещё слишком живо помнил недавние погромы. Люд на улицах ругался и толкался, несколько раз Лукасу приходилось прижиматься к стене, чтобы его не сшибли с ног. «О Единый, - подумал Лукас раскаянно, - и вся эта суматоха из-за меня одного». Впрочем, никто толком не знал, что случилось, но город превратился в клок разлохмаченной пакли, готовой вспыхнуть от любой искры. И он ведь вовсе ненарочно её высек. Нарочно он это сделает завтра.
        Чем дольше Лукас думал, тем больше понимал, что у него нет другого выхода. Он не для того оставил Марвина в живых, не для того отдал ему Ив, не для того переломал всё, в чём был так радостно, так спокойно уверен , чтобы мальчишку теперь выследили и удавили. «Нет, - яростно думал Лукас, - нет, я сам сто раз мог тебя удавить, и если не я, так никто не вправе тебя уничтожить, мой маленький Балендорский Щенок. И если я так и не смог поймать тебя, то теперь я поймаю разом их всех - Дерека, магистрат, королевских ищеек, всю эту Ледорубову свору, которая сейчас идёт по моим и по твоим следам. По нашим следам, мой мальчик. Они не Птицеловы, нет, обычные псы. И мы вместе от них уйдём. После того, что я скажу в Священном Круге, они не посмеют тронуть тебя. Потому что Дерек прав, патрицианцы всегда предпочитают меньшее из двух зол».
        Ноги месили грязь, дома вокруг были деревянными - он оказался в старой части города. У Лукаса здесь была одна нора, о которой не знал даже Дерек, - во всяком случае, Лукас на это очень надеялся. Знакомый костоправ, когда-то залечивший Лукасу разорванное лёгкое, теперь прозябал и держал грязную богадельню в трущобах. Он без лишних вопросов предоставил Лукасу свой погреб, кишевший крысами и блохами. Лукас всего раз или два пережидал здесь особо неприятные моменты своей жизни, и не уставал поражаться, как это человек, живущий в таком гадюшнике, умудрялся не просто быть лекарем, но и изредка спасать чью-то жизнь. Он даже спросил об этом старого приятеля, и тот, как обычно, загоготал, показав два ряда гнилых зубов, и ответил, что никакой он, к бесу, не лекарь, просто Единый порой водит его грязными кривыми руками. Лукас был вынужден признать, что никогда не смотрел на дело с такой стороны.
        Он подстелил плащ на старые мешки и уснул сидя. Несколько раз просыпался с полной уверенностью, что надо немедленно мчаться в Мекмиллен и предупредить Марвина, но мгновенно понимал, что времени на это нет, и снова засыпал со спокойствием обречённого. Ему снилась Ив и сын, которого у них никогда не было, и во сне у этого сына были глаза девушки, которую он знал под именем Рысь, а Ив обволакивал запах свежего кофе. Когда Лукас проснулся, его лицо было мокрым. Он решил, что это пот, и тщательно отёр его, а потом снова уснул.
        Хозяин разбудил его следующим утром и с восторгом принял кошелёк в уплату за ночлег. Лукас хлопнул его по плечу и пожелал дальнейшей удачи в исполнении воли Единого, а потом отправился к Священному Кругу.
        День был просто изумителен, город кипел от восторга и предвкушения, и кровь на плитах мостовой ничуть не омрачала этой радости - скорее, придавала ей оттенок буйного, свирепого веселья. Лукас искренне пожалел, что Марвина здесь нет - такая атмосфера ему наверняка пришлась бы по душе. Женщины деловито развешивали на ставнях побеги молодых ветвей и разноцветные ленты, мужчины песнями славили Единого и короля, и многие из них потрясали топорами в знак весомости своих слов. Вчерашнее волнение было быстро подавлено и только укрепило всех в уверенности, что ныне свершится нечто великое. Патрулей стало ещё больше, но и их люди встречали восхвалениями Единого, и рыцари отвечали им тем же. Город чувствовал, что вступает в новый день, и приветствовал его, без малейших сомнений проносясь над телами погибших вчера. Недовольство мешалось с предвкушением, недоверие - с надеждой.
        «Господи, - подумал Лукас, - какую никчемную жизнь я прожил».
        У входа в амфитеатр Священного Круга ему пришлось задержаться. Он не мог использовать свой пропуск - его сразу бы схватили. Поэтому пришлось оглушить одного из горожан, топтавшегося поближе к тёмному переулку. Во всеобщей суматохе и толчее этого никто не заметил, а если и так, то не удивился - подобное сегодня случалось повсюду. Каждому хотелось полюбоваться на королеву-регентшу и нового короля, услышать, как узаконят их права, и в высших кругах Хандл-Тера снова воцарится справедливость - а коль она есть там, наверху, так, может, и до нас когда дойдёт? Об этом говорили все, и Лукас внезапно понял, чего собирается их лишить, но не ощутил угрызений совести. С чего бы? Он ведь и прежде никогда их не ощущал.
        Амфитеатр был забит до отказа, несмотря на то, что по меньшей мере сотня патрицианцев следила за входами и выходами, строжайше проверяя пропуска и отнимая любое оружие, которое пытались пронести зрители. Повторения вчерашней сцены у храма Первопрестола можно было не опасаться - страх народа перед Священным Кругом был столь же силён, как и благоговение, гнавшее сюда всю эту дикую толпу в тёплый весенний день. Лукас безропотно отдал обыскавшему его стражнику меч и кинжал и занял место в средних рядах, хотя ему и пришлось по дороге свернуть несколько шей. Впрочем, будь народ внутри настроен так же, как снаружи, ему бы и это не удалось. Но вблизи Круга люди значительно присмирели, и всего за четверть часа Лукас протолкался наконец на место, с которого всё было видно как на ладони.
        Священный Круг, до блеска отполированный и сиявший под открытым небом, пустовал. Солнечные лучи ярко сверкали на поверхности святой воды. К Кругу вело четыре дорожки, высыпанные белым гравием, и в конце одной из них высилась арка, увитая плющом - символом дома Артенитов. Через эту арку войдёт королева, держа на руках своего венценосного племянника. Первые ряды амфитеатра, предназначенные для членов магистрата и представителей обоих Советов, пока были пусты, но вскоре тоже начали заполняться людьми, неторопливо и чопорно рассаживающимися по своим местам. Только королевская ложа пустовала, но её тоже увили плющом, и народ воспринял это как добрый знак. Среди патрицианцев Лукас увидел Дерека, хотя и не сразу его узнал - он выглядел таким же умиротворённо-бесстрастным, как и его братья по ордену, и походил на каждого из них, будто близнец.
        С появлением знати гул в верхних рядах понемногу стихал, напряжение нарастало, и, когда солнце достигло зенита, толпу охватило почти полное молчание.
        - Ох, - тихо выдохнула празднично разодетая горожанка, сидевшая слева от Лукаса, - как она прекрасна!
        Лукас взглянул вниз и увидел у арки Ольвен. Патрицианцы постарались на славу. Лукас не знал, что за епитимью она исполняла, но вид у неё был измождённый и одухотворённый одновременно. Она шла босая, являя смирение - регентша, но не королева, - тогда как крохотные ножки короля-младенца на её руках были обуты в бархатные башмачки. На Ольвен было простое прямое платье цветов Артенитов, волосы, как положено вдове, распущены по плечам. Под благоговейный вздох толпы она подошла к мраморной плите и ступила в Священный Круг. Потом она долго и многословно клялась в преданности Единому и его законному ставленнику в Хандл-Тере, а люди вокруг Лукаса молились вслух и плакали, призывая на неё все возможные благословения. Когда Ольвен отпила из чаши святой воды, почётный круг рыцарей-патрицианцев могуче грянул священный гимн, а толпа завопила от восторга. Ольвен испила святой воды, и Священный Круг не свалил её замертво, стало быть, власть по-прежнему свято блюдёт волю Божию. Долго ли это ещё будет так важно для них, думал Лукас, если уже сейчас они боятся признаваться вслух, что им случалось усомниться в
этом?..
        Радостное буйство, к которому присоединились и вопли из-за внешней стены - слух о том, что регентша прошла испытание Круга, мгновенно донёсся до ожидавших снаружи, - длилось несколько минут, а затем началась долгая и утомительная череда ритуалов, закрепляющих за Ольвен права регента. Лукас не смотрел на неё, взглядом выискивая наиболее надёжный путь вниз. Он не очень удачно сел: ложи магистрата находились прямо под ним, и было очень трудно пробраться вниз, оставшись незамеченным - тем более что Дерек наверняка ждёт от него подобной выходки. Впрочем, яда в святой воде нет - он в этом только что убедился. А ведь жаль… Лукас не успел довести мысль до конца.
        - …и если среди вас, собравшихся в этот счастливый день, есть тот, кто желает присягнуть либо свидетельствовать, то пусть сделает это ныне, с благоволения Единого!
        Вслед за этими словами, обязательно произносившимися после каждого официального свидетельства в Круге, установилась гробовая тишина. После всеобщего гвалта она оглушала, и Лукас почувствовал, будто всё происходящее - сон, от которого он когда-то решил не просыпаться… раз и навсегда решил. А решений своих он не менял.
        - Я хочу свидетельствовать перед Единым!
        Он никогда не кричал так громко, и ему заложило уши от собственно крика. Горожанка, сидевшая рядом с ним, шарахнулась и что-то прошептала - он не слышал, что, но на её лице читалось восхищение. Патрицианец-распорядитель пристально посмотрел в его сторону. Похоже, он был предупреждён. После мимолётного колебания его рука взметнулась вперёд и вверх.
        - Так спустишь же и свидетельствуй, человек! - провозгласил он, и в следующее мгновение десятки рук подхватили Лукаса и понесли над людским морем вниз, держа крепко и бережно, не давая ни шелохнуться, ни упасть. И на долю мгновения, ощущая тысячи прикосновений, сменявшихся ежесекундно, и глядя, как стремительно приближается блестящая каменная плита, Лукас ощутил такой ужас, какого никогда прежде не ведал. Он не мог остановиться и не мог погибнуть - это было не в воле Лукаса, а в воле того, кто сейчас нёс его тысячей человеческих рук, нёс навстречу его собственному выбору… если только это действительно был его выбор.
        Он очнулся, стоя на дорожке из белого гравия лицом к трибунам, утопая в лавине приветственного гула. «Как на турнире», - подумал Лукас. Как будто он уже победил. Выбил Марвина Фостейна из седла… и получил от него удар в спину, и выжил, доказав, что предательством победить невозможно.
        Сейчас он собирался доказать то же самое.
        Лукас твёрдым шагом пересёк площадь и ступил в круг. Крики понемногу смолкли.
        Он поднял голову и увидел Дерека.
        Преподобный магистр Айберри сидел во втором ряду, скрестив руки на груди и неотрывно глядя на него. Ему стоило шевельнуть рукой, и Лукаса насадили бы на десять пик разом, но он не мог этого сделать на глазах у толпы, которая ждала пикантного дополнения к только что увиденному представлению. Но это сейчас - а после того, как я отопью из чаши, они с одинаковым восторгом примут и мой триумф, и мою смерть…
        «А остальные умрут, не успев раскрыть рта», - так ты сказал, Дерек?..
        И неожиданно он всё понял.
        Толпа ждала. Патрицианцы хмуро переглядывались - они не любили нарушения установленного этикета. А Дерек смотрел на Лукаса, и, когда прочёл в его глазах понимание, слегка покачал головой. Ты столько лет был дураком, Лукас из Джейдри, и неужели ты решил, что достаточно было увидеть себя со стороны, чтобы перестать быть им? Дерек был тебе другом и понимал тебя, но ты никогда не понимал его , и, во имя всего святого, он не даст тебе раскрыть рта, потому что таков его долг, который он свято чтит. «Он чтит , - потрясённо подумал Лукас. - Он верен ордену, верен своей присяге, он делает то, что считает правильным, даже если порой сомневается в этом. Он как Марвин. И я как Марвин. Только это разные Марвины, и настоящий, живой, тот, кого ты хочешь убить, а я - спасти, не имеет к этому ровным счётом никакого отношения».
        Всё это было так просто, что даже не приходило Лукасу в голову. Он всегда выбирал самые запутанные пути, искренне веря, что так быстрее достигнет цели. А это ложь. Это с самого начала была ложь. И единственный верный путь - это то, на что указывают твои глаза.
        Лукас поднял голову и обвёл взглядом людей, ждавших его слов. Их были сотни, тысячи. И он поймал в силок их всех.
        «Марвин, ты хотел, чтобы было три тысячи свидетелей, когда я заплачу за всё… Так вот же они. Вот! И, смотри, я плачу за всё».
        - Моё имя Лукас Джейдри, - сказал он чётко и внятно, и знал, что каждый, сидящий на этих рядах, слышит его слова. - И ныне я свидетельствую, что перед вами - истинный король. - Он развернулся к ложе, которую заняла Ольвен с младенцем, и выбросил руку вперёд - раскрытой ладонью вверх. - Вот это - сын Артеньи, Богом отвергнутой герцогини, сестры Артена Благоразумного, которого вы звали Попрошайкой. Но через несколько месяцев или лет вы прослышите о ребёнке, живущем на севере. Человек по имени Марвин из Фостейна скажет вам, что этот ребёнок - истинный сын Артеньи и законный король Хандл-Тера. Вам скажут, что север принял короля и защитил от тех, кто считает, будто кровь Артенитов недостойна более престола. Вам скажут, что эта женщина, Ольвен, столь похожая сейчас на матерь Святого Патрица, лжёт вам, и дитя на её руках тоже лжёт, хотя ещё само не знает об этом. Вам скажут, что магистрат священного ордена патрицианцев замыслил переворот и обманывал вас, выдавая за наследника безродного подкидыша. Так вам скажет человек по имени Марвин из Фостейна… конечно, если останется жив.
        Лукас умолк и обвёл трибуны взглядом. Он знал, что каждое его слово уже теперь передаётся за стены и до заката облетит весь город, а наутро выйдет за его пределы. Он улыбался.
        - Жители Хандл-Тера! Я здесь для того, чтобы предупредить вас: когда вы услышите это, не верьте. Эти обвинения - гнусны и лживы. А те, против кого они направлены - невиновны и чисты перед вами и Богом. И это я ныне свидетельствую!
        Над амфитеатром повисла тишина. Каждый мужчина, женщина и ребёнок смотрели на Лукаса, но он чувствовал на себе только один взгляд - тот, на который не собирался отвечать иначе, чем тем, что сделал.
        Лукас склонился над чашей в центре Священного Круга, зачерпнул ладонями мутную воду, собранную с ледника, и поднял к лицу.
        - А если это свидетельство - ложь, то, о Единый, возьми мою жизнь себе, - сказал он и выпил.
        Вода оказалась не просто горькой - она была нестерпимой. От горечи свело дёсны, и Лукаса едва не вырвало. Он с трудом сумел подавить позыв, но ещё прежде, чем это ему удалось, у него стало темнеть в глазах, и кровь загудела в ушах, будто закипая в голове. Яд в самом деле действовал быстро. Одному богу известно, сколько противоядия выпила сегодня утром Ольвен, и не этим ли была вызвана её бледность. Но об этом Лукас подумать уже не успел.
        Он почувствовал, что падает, и ощутил боль, когда тяжело ударился плечом о край каменной чаши, но эта боль казалась далёкой, как будто чужой. Тело стремительно немело, холод камня под одеревеневшей спиной почти не ощущался. Лукас ослеп и оглох, его внутренности драло на части - он чувствовал что-то похожее, когда разорвал себе лёгкое, и когда посмотрел в глаза Ив и увидел, что она всё поняла, она всё поняла, всё знает о нём, но продолжает любить его, как есть… Тогда он не смог этого вынести, и сейчас - тоже не мог. О Боже, взмолился Лукас, пожалуйста, не надо, я не смогу этого вынести. Я не смогу, не смогу, не смогу, что же это, я не смогу…
        Он увидел своё тело сверху и со стороны - скрючившееся у подножия алтаря, увидел искажённое бешенством лицо толпы - да, одно лицо, это всё было одно и то же лицо, - увидел яростные солнечные блики на поверхности отравленной воды, в этот самый миг выжигавшей из него жизнь, или нет, уже выжегшей, это ведь мёртвое тело там, внизу, оно моё, мне так жаль его, Боже, так жаль, не надо, не надо, я не могу, это нестерпимо выносить!
        Это и правда было нестерпимо, поэтому он отказался смотреть. Но у него уже не было глаз, чтобы их закрыть, не было головы, чтоб отвернуться, поэтому он видел, хотя и не смотрел. И ощутил громадное облегчение, когда внезапно откуда-то - кажется, изнутри него самого - во все стороны ударил свет.
        - Для кого ты сделал это?
        Он попытался обернуться, попытался ответить, но было только больно и страшно, о Боже, что же это так болит, если у меня уже не осталось тела?..
        - Для кого ты сделал это?
        Снова, опять снова то же самое, даже здесь, пожалуйста, не заставляй меня отвечать…
        - Для кого ты сделал это?
        Это был не голос, а свет, но свет превращался в вопрос - без слов, без звуков, без жалости, и в вопросе был только сам вопрос.
        - ДЛЯ КОГО ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО?
        - Не для тебя, - прошептал Лукас, хотя не было ни звуков, ни слов.
        - ДЛЯ КОГО ты сделал это?
        - И не для истинного короля, это уж точно.
        - ДЛЯ КОГО?
        Что за вопрос - не для кого, а зачем! И зачем только ты, то, что всю свою убогую жизнь притворялось Лукасом Джейдри, ввергло себя туда, где нельзя лгать, потому что ложь - это слова, а здесь нет слов, здесь лишь ответы…
        Нет. Только один ответ. В этом свете есть только один вопрос и один ответ, и ничего больше, нет даже тебя.
        - Я никогда ничего не делал для кого-то, кроме себя, Господи, - сказал Лукас. - Я не знаю, как ответить на твой вопрос.
        И тогда он понял, что это не свет - это ладони. Две раскрытые руки - не маленькие и не огромные, потому что здесь не было размеров и расстояний. Просто две руки, слепленные из света внутри него. Смыкаясь, они должны были пресечь и тьму, и свет, но они сами были иногда тьмой, а иногда светом, и теперь они тянулись к нему. Если бы он ещё мог видеть, то закрыл бы глаза, и если бы мог помнить, то вспомнил бы лица и имена - но он знал только, что имён и лиц здесь нет, что они стали им, что они всегда были им, так же, как эти руки.
        Ладони сомкнулись вокруг него. И за мгновение перед тем, как свет разорвал его и принял в себя, Лукас понял, что прощён.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к