Скука прекрасной Бурруджун Ярослава Осокина
        Знакомьтесь - прекрасная госпожа Бурруджун, ее пышная свита и неизбывная скука придворной жизни… которой, впрочем, бедным дамам насладиться не удается. Прекрасная госпожа не выносит праздности, зато очень любит загадки. При дворе часто говорят, что правитель слишком разбаловал единственную жену, но тот считает, что титул "прекрасной госпожи" Бурруджун носит недаром.
        Ярослава Осокина
        Скука прекрасной Бурруджун
        Чуден вечерний час. Воздух свеж и напоен ароматами поздних осенних цветов, тучи, которые недавно проливали тихий дождь, неторопливо плывут по закатному небу, на севере вновь собираясь в плотный полог, предвещающий морось еще на долгое время. С тонкими печальными вскриками пролетают стремительные серебристые тиуле, торопясь до темноты попасть в свои гнезда.
        - Мне скучно, - тоскливо сказала прекрасная Бурруджун, любимая и единственная жена правителя Шашатаны.
        Она сидела за низким столиком на полу, положив голову на сложенные руки и нимало не заботясь о сложной прическе, страдающей от подобного обхождения. Глаза Бурруджун рассеянно оглядывали залитый прошедшим дождем сад, и потому она осталась в неведении относительно поднявшейся тихой суеты среди придворных дам за ее спиной.
        Дамы живописно расположились на циновках широкой террасы, среди вышитых шелковых подушек, резных столиков и курильниц с благовониями. Одни музицировали, другие вышивали или читали, и совершенно все собирались провести этот вечер приятным и спокойным образом. Перегородки и занавеси были раздвинуты, чтобы дамы могли любоваться хрустальными каплями, собирающимися на поникших цветах и листьях в саду. Мягко горел огонь в масляных лампах, от жаровень в углу шло приятное тепло и аромат благовоний.
        Бурруджун вздохнула и повернула голову, оценивающе окидывая взглядом окружающих дам. Самые слабонервные задрожали, хотя если задуматься, скука прекрасной госпожи была предсказуема. Уже второй день как они все приятно проводили время - и ничего более.
        - Интересно, - задумчиво произнесла Бурруджун. - Сможем ли мы сами взрастить вот такие деревца в горшках? Было бы очень забавно любоваться на листья, когда сезон уже пройдет…
        - О, госпожа, - тихо произнесла Лали-наан-Шадиш, одна из младших дам, прелестная, хотя и несколько взбалмошная девица. - Я хочу показать вам одну книгу…
        Несколько дам встревоженно посмотрели на старшую, но та успокаивающе кивнула - эта книга была просмотрена ею лично и одобрена.
        В прошлый раз они неудачно подсунули Бурруджун легенды горцев в изложении известного поэта, и потом целый месяц корпели над вышивкой тысячи птиц на покрывале из алого шелка, - Бурруджун пожелала проверить, действительно ли птицы оживут, если вышить их целую тысячу, ни больше ни меньше. Готовое покрывало они поднесли в дар правителю Шашатане, и оно украшало теперь его личные покои.
        Птицы, разумеется, и не думали взлетать.
        А потом дамы были вынуждены дюжину дней перебирать пыльные свитки и книги в дворцовом хранилище. Когда Бурруджун захотелось почитать старый список поэмы о рыбаке и лунной царевне, она обнаружила, что ее невозможно отыскать: так давно не наводили порядок. Дамы раскладывали свитки по полкам, стирали пыль и составляли описи при живейшем участии прекрасной госпожи… Ни одна из женщин не смогла бы сказать, где еще придворных дам подвергают подобным мучениям. Признаться кому - засмеют.
        А тот вечер, когда Бурруджун предложила рассказывать страшные истории? Сестер Мин-кулум трясло до сих пор, когда они вспоминали эту жуткую ночь, и они отказывались после наступления темноты ходить по галерее между покоями.
        Или вот еще было… ах, да что там. Госпожа Бурруджун была готова заняться любым делом, лишь бы ненавистная скука не владела ее сердцем. А правитель Лазоревого края милостиво прощал ей любые причуды, снисходительно посмеиваясь или же умиленно наблюдая за ней. Кто бы мог подумать, скажете вы, что подобный ему жесткий и серьезный человек найдет отдохновение сердцу в своей молодой супруге?..
        Но правитель Шашатана часто отсутствовал или бывал занят днями напролет, так что печаль госпожи Бурруджун лишь усиливалась, подпитываемая одиночеством. А поэтому слова "мне скучно", произнесенные прекрасной госпожой без всякой задней мысли, в скором времени стали повергать ее прислужниц в состояние трепета и тревожного ожидания чего-то неизбежно утомительного. Дамы и сами начали искать нечто, способное заинтересовать госпожу в очередном приступе меланхолии, но без опасных последствий для них самих, подбирая интересные истории, тихие игры вроде поочередного сложения стихов… к которым, кстати сказать, у прекрасной госпожи не было никакого таланта, диковинок со всех уголков мира и прочих подобных вещей.
        - И что это за книга? - лениво поинтересовалась Бурруджун.
        - Это книга загадок, - пояснила Лали-наан-Шадиш и лукаво добавила: - но, боюсь, вам не понравится. Тут написано, что это очень сложные задачи, не для всякого ума.
        Она поразмыслила и, решив бить наверняка, произнесла:
        - Тут еще написано, что некоторые загадки не мог решить сам мудрый Гаан-хоши-Буррут.
        Девушка с удовольствием отметила вспыхнувший при упоминании знаменитого родственника взор прекрасной госпожи.
        - Читай, - велела Бурруджун, выпрямляясь.
        Лали-наан-Шадиш открыла книгу наугад и начала читать, в то время как одна из дам тихонько приблизилась к госпоже и стала легкими движениями поправлять сложную прическу Бурруджун, украшенную драгоценными гребнями и заколками.
        ДЕНЬ ЦВЕТЕНИЯ ТИРЕСИСА.
        Еще совсем недавно Бурруджун отмахнулась бы от этого, непривычная к подобным ухаживаниям. Она была всего лишь сиротой, принятой на попечение семьей друга ее отца. Росла в окружении сводных сестер, а после того, как ее названая мать почти перестала заниматься ведением дома из-за болезненной слабости, взяла на себя домашние хлопоты. Она следила за хозяйством, вникала во все мелочи, стараясь хотя бы таким образом отплатить за доброту людям, которые вырастили ее.
        И когда правитель Шашатана повелел устроить смотрины, дворцовый нарочный принес приглашение и в дом наместника Гуп. Впрочем, приглашением это назвать было сложно - скорее приказом, тонко и витиевато изложенным.
        Надо было послать ко двору одну из дочерей, и многие столичные придворные в ту пору были преисполнены самых радужных надежд - шутка ли, сам правитель Лазоревого края решил жениться. Правда, он не собирался брать больше одной жены, и не хотел содержать наложниц, что огорчало многих честолюбивых родителей.
        Нрава, говорят, он был самого жестокого, вида грозного, женщин не особо терпел: покойная его матушка, по слухам, была очень шумная и глупая особа, праздным и громким своим образом жизни привившая сыну отвращение к возможной женитьбе… поэтому правитель Шашатана обременяться шумным женским двором не желал. С первой женой, угасшей от болезни, детей они не нажили, законный наследник был нужен, а потому на день цветения белого тиресиса объявили смотрины. Заранее готовилось и свадебное празднество, обещающее быть роскошным и восхитительно прекрасным. В столице без устали пересказывали друг другу, сколько драгоценной утвари было заказано у лучших мастеров, какие подарки готовились для будущей невесты и гостей, сколько мер шелка закуплено, какие художники расписывают ширмы для украшения дворца и многие подобные мелочи.
        Старшие дочери наместника Гуп к тому времени были обручены с достойными молодыми людьми, а потому на смотрины не собирались ехать. Младшая дочь разревелась в отчаянии, узнав, что ее хотят отправить во дворец.
        - Он старый! - визжала эта девица без всякого уважения к правителю Шашатане. - Он совсем старый и злой! Я не хочу! Не хочу! Я пойду утоплюсь! Чем я так провинилась, что вы мне в счастье отказываете? Вы меня совсем не любите, да?..
        Мать с отцом кляли увлечение дочери сентиментальными историями о вечной любви, свитки о которых были модны последнее время, но ничего поделать не могли. Она топала ногами, заикалась от слез, падала на колени и хотела было рвать на себе волосы, но не решилась испортить прическу. Ей непременно нужна была любовь, молодые прекрасные поклонники и какие-нибудь препятствия на пути к счастью, а откуда этому всему взяться в королевском дворце?
        - А давайте я поеду, - предложила Бурруджун, понаблюдав некоторое время за страданиями сводной сестры. - Он все равно меня не выберет, и на следующий день, как вернусь, отпразднуем цветение тиресиса, не хуже чем во дворце.
        Наместник Гуп с женой благодарно приняли ее небольшую жертву и со спокойным сердцем возложили на нее же заботы по сборам. Девушка была прекрасно воспитана, как и ее сводные сестры, имела приятную наружность, безупречные манеры, и приемные родители могли не бояться, что она как-либо их опозорит.
        Хотя сводные сестры часто пеняли ей за отсутствие тяги к изящным искусствам и огорчительное отсутствие душевной тонкости. Они неустанно пытались привлечь ее к своим занятиям по музицированию и поэзии, но все эти попытки заканчивались тем, что Бурруджун устраивалась где-нибудь в уголке с рукоделием и на все упреки отвечала лишь похвалой умению сестер. К тому же она искренне полагала, что ее возраст уже позволял забыть о замужестве и заниматься одними лишь домашними делами. Несмотря на все уговоры приемных родителей, девушка решила, что ее долг заботиться о них, в благодарность за то, что те когда-то взяли к себе сироту и вырастили ее.
        Ее сводные сестры были признанные красавицы, и бедняжка просто терялась рядом с ними, не привлекая к себе внимания. Она была высоковата, хотя и хорошо сложена, с изящными маленькими руками и ступнями, густые темные волосы были предметом ее гордости, но и только. Лицо, хотя и обладало приятной соразмерностью черт, не отличалось яркостью как у старших сестер, или нежной прелестью, как у младшей.
        А сестры между тем каждый день получали цветы, ларцы с безделушками и любовные письма от поклонников, были достаточно известными красавицами столицы, им посвящалось немало прекрасных стихов и вздохов юношей.
        Бурруджун устраивало подобное положение дел - пока ее не трогали и давали спокойно заниматься своими делами.
        В день смотрин, сидя на узорчатом покрывале за тонкой ширмой, она чувствовала себя неуютно и неловко. На ней было семь платьев цвета "лист-под-инеем" - приличного девице ее возраста, пальцы были унизаны кольцами, а волосы уложены в замысловатую прическу. Неуютно и скучно.
        Бурруджун прибыла во дворец еще ранним утром, как это было предписано, в паланкине, в сопровождении служанок, разодетых и разукрашенных. Все приехавшие дамы разместились в отведенных для них покоях, а позже распорядительца смотрин лично познакомилась с каждой возможной невестой.
        Приглашение проследовать во внутренний дворец для встречи с правителем Шашатаной было передано лишь дюжине из более чем сотни девушек. Бурруджун объясняла себе свое присутствие в этой дюжине разве что безупречной репутацией и родовитостью приемной семьи. Она знала, конечно же, что ее родной отец некогда служил при семье предыдущего правителя, но не думала, что кто-нибудь об этом помнил.
        Правитель Шашатана задерживался, и дамы, изящно обмахиваясь веерами, поминутно гляделись в ручные зеркальца, чтобы проверить, все ли в порядке, и томными голосами сообщали друг другу, что вот-вот потеряют сознание от беспокойства и духоты. Каждой хотелось показать себя самой тонко чувствующей особой, и прислужницы то и дело прибегали с жжеными перьями, чтобы привести в себя обессиленных девушек.
        Бурруджун с сочувствием поглядывала на них, но гонять веером душный воздух, наполненный ароматом благовоний, духов и пудры, казалось ей бессмысленным. Она разглядывала искусную роспись на стенах и думала о том, что возможно было бы исполнить нечто подобное в новом флигеле, который пристраивали к дому в этом году. Она даже чуть было не задремала, когда шорох и оживление невест подсказало ей, что развязка наконец близка.
        Согласно этикету, едва повелитель Шашатана вошел, девушки, сидя на коленях, опустили головы в поклоне, скрывая лица за веерами. Шашатана в сопровождении двух советников со списками присутствующих дам двинулся вдоль ряда прекрасных, нарядно одетых девушек. "Будто на рынке, овощи какие выбирает", - вдруг сердито подумала Бурруджун и попробовала скосить глаза, чтобы рассмотреть хоть что-нибудь. Но нет, с ее места пока ничего видно не было, а сидела она примерно в середине этого цветника.
        Когда он остановился перед ней, Бурруджун подняла глаза, с любопытством разглядывая этого человека. Сколько она уже слышала, вплоть до историй о демонически горящих глазах или скрытых под волосами рогах, так что намеревалась из всей этой истории со смотринами вынести хотя бы что-то интересное, подробно рассмотрев правителя Лазоревого края. Уж чем-то этот день должен был запомниться, кроме давки во дворе, суеты и духоты ожидания.
        …Это не говоря о том, сколько денег было потрачено на выезд девушки, на новые наряды и украшения для нее и сопровождающих ее служанок. Бурруджун представляла, сколько вечеров дома будет посвящено обсуждению этой поездки, ибо ни одна из сводных сестер ко двору представлена не была, а потому сейчас все наверняка с нетерпением ждали ее возвращения - и ее рассказов.
        "Совсем он не грозный", - подумала Бурруджун, встречая взгляд усталых глаз правителя Шашатаны. Он был высок, это несомненно, но худощав - ни намека на мощную силу, подобно его воинам, застывших у дверей зала, или изнеженную мягкость, как у его советников, которые почтительно согнувшись, зачитывали ее имя для него.
        Его темные жесткие волосы были коротко острижены, как у воина, а цвет глаз был удивительным - зеленым, как говорят, был у его матери, заморской принцессы. И он не был стар, как пищала ее неразумная сводная сестра. Ему было едва ли тридцать пять, в то время как сама Бурруджун встречала двадцать первую весну.
        Они обменялись подобающими случаю поклонами, и Шашатана опустился перед ней на подушки.
        Бурруджун почему-то не могла отвести взгляд, все смотрела, будто зачарованная.
        Господин Мин-Раге, один из первых помощников правителя Шашатаны, который был знаком с приемным отцом Бурруджун, едва заметно кивнул девушке и, склонившись к уху Шашатаны, что-то сказал. Шашатана снова взглянул на девушку.
        - Ты дочь Джун-ар-Кугута? - мягко спросил он. - Твой отец учил меня точным наукам в детстве. Порол нещадно, надо сказать.
        Она почти не помнила своего отца - была слишком мала, когда он умер.
        - Надеюсь, это пошло вам на пользу, - вежливо отозвалась Бурруджун.
        Шашатана весело прищурился, хотя его советники выглядели недовольными.
        - Несомненно, - согласился он. Некоторое время он смотрел на нее, а она, робея, не отворачивалась, отвечая тем же.
        Он отвел взгляд, вставая и перемещаясь к следующей претендентке, не кивнув, не улыбнувшись - никак не отметив ее. И у Бурруджун - совершенно неожиданно для нее самой, - замерло дыхание. Он отвел взгляд, и будто сотня светильников разом погасли. Девушка опустила голову, сцепив пальцы на ручке веера. Бурруджун не слышала, как отходя от нее, правитель Лазоревого края кинул через плечо советникам: "Эта". И не слышала, как формально и быстро он раскланялся с остальными возможными невестами.
        "Ведь я думала, что сердце мое молчит и уже не заговорит никогда", - удивленно думала девушка, прижав руку к груди, где оно заполошно и непривычно быстро билось. Как чудно и странно оборачивается порой жизнь.
        ПЛАТЬЕ КРАСАВИЦЫ АЛЬ-НААН-РАДА.
        Для Бурруджун так и осталось загадкой, почему из всех признанных красавиц он выбрал именно ее.
        Впрочем, эта загадка мучила и многих придворных дам. Мона-дар-Ушшада, которой предстояло стать старшей дамой в свите будущей правительницы, про себя называла Бурруджун не иначе как "эта рыба", имея в виду ее холодность и неизменное спокойствие. Дама неустанно отмечала малейшие промахи будущей прекрасной госпожи, ее непривычку к сложным нарядам и прическам, отсутствие тонкости и изящества в некоторых повседневных делах и нелюбовь к праздному времяпрепровождению, да к тому же абсолютное неумение складывать стихи. Хотя Бурруджун музицировала довольно сносно, и также рисовала тушью, делала она это без удовольствия.
        Правда, все знали, что правитель Шашатана и сам, хотя был обучен всему тому, что должен был знать любой придворный, являлся больше воином и правителем, чем тонким ценителем искусств.
        Бурруджун не была воспитана придворной дамой, и ее манеры, хоть и безупречные для аристократки, никогда не выезжавшей за пределы города, во дворце многим казались грубоватыми.
        Сердце Моны-дар-Ушшада точила ревность, ибо она и сама бы желала занять место правительницы Лазоревого края и принимать все почести. Девушка считала, что в драгоценном уборе она бы смотрелась гораздо лучше. Ревность довольно быстро сменилась злобой. Ей без труда удалось настроить многих дам из свиты Бурруджун против будущей госпожи, ибо последняя в силу своего характера не сразу располагала к себе, и многим показались слишком высокомерными ее неизменно вежливые манеры и ровное отношение ко всем. Поэтому зачастую Бурруджун сталкивалась с мелкими неприятностями вроде случайно пролитых чернил на ее письменном приборе, поломанных гребней, нерасторопности служанок, науськанных дамами.
        Бурруджун и тут проявляла прискорбную душевную черствость. Она посылала за новыми гребнями, приказывала вычистить все следы чернил, делала выговоры служанкам, назначала им соответствующие им наказания и даже не думала плакать тайком и болеть от страданий.
        Настолько Мона-дар-Ушшада возненавидела будущую госпожу, что решилась на очень неприятное дело, подбив на это также некоторых дам.
        Правитель Шашатана прислал множество подарков своей невесте, и среди них было драгоценное одеяние, принадлежавшее некогда бабушке правителя, знаменитой красавице Аль-наан-Рада. Парчовый наряд цвета закатного неба, изукрашенный жемчужными узорами и золотой нитью, и несколько струящихся нижних шелковых платьев молочно-белого цвета лежали на специальной подставке в комнате госпожи и ждали своего часа.
        Вечером накануне свадьбы Бурруджун по какой-то надобности выходила из своих покоев, а когда вернулась, невольно ахнула, увидев, что произошло. Кровь отлила от лица, и Бурруджун оперлась о стену. Шелковые платья были разбросаны по комнате, а парчовый наряд изрезан на несколько больших кусков.
        Следом за ней в комнату входила Лали-наан-Шадиш. Увидев поразительную картину, девушка вскрикнула еще громче и, позабыв о нарумяненных щеках, прижала ладони ко рту, с ужасом перевела взгляд на будущую госпожу.
        Та, впрочем, уже оправилась от первого потрясения, и приказав Лали-наан-Шадиш замолчать и собрать шелковые платья, быстро закрыла изрезанный наряд ширмой.
        - Собери здесь всех дам, - подождав, пока девушка соберет платья и разложит их в прежнем порядке, приказала Бурруджун. - Немедленно собери и ничего не говори. Хотя… скажи, что я хочу музыку послушать, пусть принесут инструменты.
        Она вздохнула, взглянув на испуганное личико Лали-наан-Шадиш, так похожей на ее младшую сводную сестру, и мирно сказала:
        - Не бойся, все будет хорошо. Я все поправлю.
        Спустя некоторое время дамы собрались в покоях Бурруджун. Музицировавшие дамы начали было настраивать инструменты, но будущая госпожа взмахом руки остановила их. Лали-наан-Шадиш она сказала сесть у дверей.
        Сама же устроилась так, чтобы видеть их всех.
        - Я собрала вас, чтобы кое-что показать, - насмешливо блестя глазами, сообщила Бурруджун. - Думаю, вам это не понравится, но постарайтесь сдержаться.
        Она склонив голову внимательно изучила их, остановившись на явно возбужденной Моне-дар-Ушшада, и вздохнула. Лицо Бурруджун выглядело сочувствующим и опечаленным.
        - Не хочу вас пугать, но сегодня ваши жизни висят на очень тонком волоске. Боюсь, что вы можете не пережить следующий день.
        Дамы сразу прекратили обычный для них гомон и озадаченно воззрились на будущую госпожу. Бурруджун встала и отодвинула ширму, так что дамы смогли увидеть разрезанное платье. Ахи и вскрики девушка прекратила взмахом руки, нахмурившись. Она снова задвинула ширму и села на прежнее место, покойно сложив ладони на коленях.
        Некоторое время она молча смотрела в пол, и эти мгновения Мона-дар-Ушшада и те дамы, что помогали ей, испытывали ни с чем не сравнимое удовольствие, известное победителям при виде унижения противника. Это чувство пропало, едва Бурруджун подняла голову и, спокойно глядя на них, заговорила.
        - Те, кто сделал это, - а я знаю, кто это был, ибо подумав и вспомнив, кто и что сегодня вечером делал, можно легко вычислить виновника происшествия… Так вот, те, кто сделал это, думали, что плохо будет мне, - Бурруджун сочувственно улыбнулась. - Но, к сожалению, эти дамы ошиблись.
        Она снова оглядела их, манерным жестом прижав рукав к губам. Некоторые из дам вспыхнули, поняв, что Бурруджун передразнивает их.
        - Правитель Шашатана не поверит тому, что его невеста ни с того ни с сего вдруг испортила свадебный наряд. А так как он очень умен, то сразу поймет, кто мог это сделать. Как вы думаете, он будет выяснять, вы все этим занимались, или только трое? И будет ли он искать этих виновников?
        Бурруджун сделала паузу, невозмутимо смотря в их искаженные ужасом лица.
        - Думаю, нет, - заключила она. - Боюсь представить, что с вами всеми произойдет. Я могла бы замолвить словечко, но, наверно, не буду. Последние несколько дней все, что я слышала, это были язвительные слова, а что говорить о… небольших недоразумениях, постоянно происходивших со мной… То гребень пропадет, то платье испачкано…
        Она развела руками, а Мона-дар-Ушшада к своему ужасу, затряслась. Она думала, "рыбу" накажут. Вот возьмут и накажут, за ее холодное лицо и безразличные глаза, за то, что она не совершенная красавица, за то, что она не умеет вести себя как утонченная придворная дама, за то, что не она, Мона-дар-Ушшада, станет носить все эти прекрасные наряды и командовать глупыми дамами. Вообще за все. Она позволила своей ненависти ослепить себя - и теперь что? Их сошлют? Отрубят руки? Лишат всего? А эта "рыба" будет и дальше жить себе припеваючи?
        Возмущенный гомон голосов, поднявшийся после слов Бурруджун, вкупе с воплями бывших подельниц, обвинявших во всем ее, Мона-дар-Ушшада не слышала, уткнувшись лицом в пол. Слезы смывали ее румяна и пудру.
        Бурруджун, в очередной раз показывая отсутствие такта и тонкости чувств, сильно похлопала ладонью по полу, призывая дам к тишине.
        - Любую беду можно отвести, - сурово сообщила она. - Надо только приложить свои силы и ум. Я могу помочь, если вы желаете. Но вам придется потрудиться.
        Она помолчала и добавила очень серьезно:
        - И еще постарайтесь более не кричать подобным образом и держите свои чувства при себе. То, что вы себе постоянно позволяете, неимоверно утомляет. Итак, вы готовы к работе?
        Дамы безмолвно склонили головы, и лишь Мона-дар-Ушшада недостойным образом всхлипывала и не желала отвечать.
        Бурруджун достала свою лаковую шкатулку с рукоделием, подвернула и скрепила рукава серебряными зажимами и начала раздавать указания. Вскоре все дамы были заняты: несколько музицировали, дабы не привлекать лишнего внимания других придворных, две отправились за напитками и угощением, остальных Бурруджун посадила за шитье.
        Хотя многие не верили, что наряд возможно спасти, сама Бурруджун не проявляла никаких признаков беспокойства, уверенно и терпеливо разъясняя женщинам, каким образом необходимо действовать. Она научила их, как незаметно соединить куски, не забирая ткань в швы, распустила две нити своих жемчужных бус и дала их Моне-дар-Ушшада, ибо та была самая искусная вышивальщица из всех.
        Всю ночь дамы, не покладая рук и сменяя друг друга, трудились над парчовым одеянием царственной красавицы Аль-наан-Рада, в кровь искололи тонкие пальцы, а их лица побледнели от усталости. Бурруджун сама доделывала последние стежки.
        К рассвету наряд был готов, и лишь самый придирчивый ценитель определил бы, что с ним когда-либо происходило нечто ужасное. Новые жемчужные ветви и завитки, закрывающие места соединений, так вплелись в старый узор, будто были там изначально, и наряд казался еще краше. Дамы вздыхая и зевая, расходились по своим покоям, чтобы переодеться и быть готовыми к церемонии. Им еще предстояло одевать и причесывать будущую госпожу, и никого из них бессонная ночь не украсила, так что женщины торопились как могли. Лишь Мону-дар-Ушшада Бурруджун задержала у себя, попросив остаться.
        Мона-дар-Ушшада дернула плечом, стоя у дверей.
        - На что госпоже мои услуги? - дерзко ответила она, хотя голос ее едва слышен был от усталости и разочарования. - Или вы хотите меня еще больше унизить… и рассказать обо всем господину Шашатане?
        - Это твой выбор, - тихо и невыразительно сказала Бурруджун, когда Мона-дар-Ушшада повернулась, чтобы выйти.
        И гордая дама против своей воли остановилась. Замерла, а потом медленно вернулась и села перед будущей госпожой.
        - Я слушаю вас, - глухо сказала она.
        Бурруджун в это время достала еще одну шкатулку, привезенную ею из дома. Когда она открыла ее, резкий и приятный запах трав наполнил воздух. Бурруджун достала несколько склянок и чистых тряпиц, приказала Моне-дар-Ушшада вытянуть руки и стала обрабатывать кровоточащие порезы и стертости на пальцах дамы. Расширившимися от изумления глазами Мона-дар-Ушшада наблюдала за этим.
        - Если госпожа думает так купить мое доверие, - резко произнесла она, - то это ошибка, я и не…
        - Помолчи, - отозвалась Бурруджун. - Все это я и так понимаю.
        Она завершила свое дело, сложила склянки обратно в шкатулку и выпрямилась, спокойно глядя в рассерженное лицо Моны-дар-Ушшада. Последняя едва ли на несколько лет была старше, изящная молодая женщина небольшого роста, с водопадом иссиня-черных волос, живым и милым лицом, искаженным сейчас злыми чувствами.
        - Должна сказать, я была лучшего мнения о твоем уме, хотя и не сомневалась, что все выходки дам и неприятности, происходившие со мной тут, твоих рук дело. Но последнее было очень глупо, ты сама подвела себя и других. Я хочу дать тебе выбор: или же ты проявляешь свой ум и дальнейшие пакости строишь так, чтобы никто не мог догадаться, кто за этим стоит, или же ты покидаешь дворец. Насовсем.
        Мона-дар-Ушшада приоткрыла рот, слушая эту речь. Потом неожиданно для себя расхохоталась и осеклась, испуганно прикрыв рот рукавом. Но смех уже задержать не смогла, и давилась им тихо, произнеся:
        - Ах, какие же глупости вы говорите, госпожа! Любой дурак поймет, чьих рук дело будут эти, как вы назвали, пакости! После сегодняшнего, как же я смогу скрываться?!
        Смахнув нечаянные слезы, она сообщила:
        - Я не хочу дворец покидать. Мой отец взбесится и накажет меня, если я вернусь домой. И мне тут нравится.
        Бурруджун пожала плечами, теряя интерес.
        - Тогда заключим сделку. Ты будешь верно служить мне, а я промолчу о том, что было. И я уже знаю, что за наказание тебе выберу. Иди, освежись, и возвращайся быстрее. Мне нужна будет помощь со всем этим.
        Бурруджун махнула рукой в сторону своих нарядов. Едва Мона-дар-Ушшада безмолвно поклонилась и, прошелестев одеждами, прошла к двери, будущая госпожа прилегла прямо на пол. Едва ее голова коснулась жесткой циновки, Бурруджун уснула.
        После той ночи ни одной неприятности не случилось более с госпожой Бурруджун. Мона-дар-Ушшада никому не говорила, что заставило ее переменить сердце, но если она и жаловалась теперь на прекрасную госпожу, то так, чтобы та непременно слышала. Наказанием же Моне-дар-Ушшада стало расторжение помолвки с одним весьма богатым и знатным господином. Впрочем, прекрасная госпожа сказала, что сама подберет жениха своей даме, а это уж Мона-дар-Ушшада и посчитала самым настоящим наказанием.
        ВТОРАЯ ЗАГАДКА.
        Позвольте рассказать вам о встрече, - четко произнося слова, читала Лали-наан-Шадиш, - которая произошла в небольшом городке на базарной площади.
        - Это загадка такая? - недоуменно спросила одна из дам, отложив рукоделие. - Я думала, там должно быть что-то вроде "белый пушистый, носик с ноготок, догадайся, кто это"…
        Соседка посмотрела на нее с презрением, а одна из сестер Мин-Кулум шикнула, оскорбив до глубины души.
        Лали-наан-Шадиш убедилась, что все замолчали, и продолжила:
        -
        Пять старых товарищей встретились после долгой разлуки. Звали их Ууто, Дано, Гон-сатадо, Кори и Альнан. Мы приведем несколько утверждений, которые известны о них, о уважаемый читатель, а вам нужно ответить всего на два вопроса: кто из них живет в этом городке и у кого из них есть собака.
        Лали-наан-Шадиш запнулась и с сомнением спросила, следует ли продолжать. Дамы пораженно молчали.
        - Читай, читай, - нетерпеливо сказала Бурруджун.
        -
        Все товарищи пришли из разных мест, с севера, юга, запада и востока и лишь один был местным жителем. Каждый одет в одежду своего цвета и с собой имеет одно животное. Далее следуют утверждения… Первое - Дано одет в синее. Второе - тот, кто в черном, пришел с севера. Третье - Гон-сатадо принадлежит попугай. Четвертое - Ууто пришел с юга. Пятое - тот, кто одет в белое, пришел с противоположной стороны от владельца лошади. Шестое - владелец обезьяны одет в красное. Седьмое - Гон-сатадо пришел с противоположной стороны от Дано. Восьмое - у Альнана нет обезьяны. Девятое - человек с востока одет в зеленое. Десятое - человек с запада никогда раньше не видел верблюда
        .
        Лали-наан-Шадиш дочитала загадку, отложила книгу и сказала, разочарованно морща носик:
        - И вправду вряд ли это возможно решить…
        Дамы потихоньку занялись своими делами, искоса поглядывая на госпожу. Бурруджун вновь положила голову на сложенные руки и задумалась.
        - Это очень легкая задача, - вдруг сказала она. - Я знаю, кто из них живет в городе, а кто владелец собаки. В уме ее решить труднее, а если все записать, то…
        Она обвела всех глазами и вздохнула.
        - Подайте бумагу и тушь. В этой загадке нужно обратить внимание на все перечисленные мелочи.
        Бурруджун привычным движением подвернула шелковые волны рукавов и скрепила их серебряными зажимами. Когда перед ней разложили письменные принадлежности - а одна из дам снова взялась поправлять ее прическу, стараясь быть настолько незаметной, что это бросалось в глаза еще больше, - прекрасная госпожа точными и уверенными жестами набросала на листе имена героев загадки и быстро расставила по местам все перечисленные признаки, так что спустя несколько минут дамы убедились, что госпожа была права.
        Мона-дар-Ушшада села рядом с госпожой, заглядывая ей через плечо.
        - В самом деле, - признала она, - это довольно просто. Но, госпожа, сколько уже раз я вам указывала на то, как вы пишете? Это не подобает женщине, ее почерк должен быть более изящный и ровный. К тому же, что за спешка? Движения рук должны быть медленными. Напишите "Только тот, кто трудится, уважаем людьми" три дюжины раз.
        - О нет, Мона, - взмолилась Бурруджун. - Неужели это сейчас необходимо?
        - Да, - сурово отозвалась старшая дама. - Пишите, а я буду наблюдать. Впрочем, загадки можно продолжать читать, - милостиво позволила она.
        Лали-наан-Шадиш сочувственно покосилась на госпожу и перелистнула несколько страниц назад, надеясь, что наткнется на что-нибудь попроще.
        - О, тут и с картинками есть, - оживленно воскликнула она.
        Наступления ночи никто не заметил, прислужницы тихо меняли прогоравшие светильники, не беспокоя увлеченных дам, и, когда в покоях появился дворцовый распорядитель, чтобы объявить о приходе правителя Шашатаны, дамы не сразу обратили на него внимание.
        Музыкальные инструменты были забыты, столики завалены бумагой, испещренной странными чертежами и знаками, дамы, сдвинув головы, изучали очередную загадку, споря о чем-то. Мона-дар-Ушшада, временами приструнивая разошедшихся дам, сидела подле прекрасной госпожи, орлиным взором приглядывая за ней. Сама Бурруджун, выпрямившись со стоическим выражением лица, исписывала третий по счету лист бумаги.
        Правитель Шашатана некоторое время наблюдал за Бурруджун с обычной нежной улыбкой, а она, почувствав его взгляд, повернулась и просияла.
        Книга, бумаги и письменные принадлежности были убраны, дамы снова взялись за музыкальные инструменты, а служанки принесли чай и различные яства, так что остаток вечера прошел так, как все и мечтали в самом начале.
        Правда, некоторые дамы вполголоса продолжали что-то обсуждать время от времени, а сестрицы Мин-Кулум даже успели поспорить о чем-то, выкладывая из орешков замысловатые фигуры на столике. Но супруги не обращали на это никакого внимания, занятые друг другом: правитель Шашатана вполголоса рассказывал Бурруджун историю, услышанную им в последнем путешествии. Он расположился полулежа у ее коленей, наслаждаясь покоем, а его прекрасная супруга, мягко улыбаясь, изредка проводила рукой по его волосам, каждый раз бросая осторожный взгляд на окружающих, стесняясь своей нежности.
        НЕДОСТОЙНОЕ ПОВЕДЕНИЕ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ.
        Крытую галерею вокруг дома заливало ясное осеннее солнце. Утреннее, прозрачное и щемяще глубокое небо виднелось через резную листву акантового дерева, склонившегося над домом. Мощные узловатые ветви нависали над галереей, создавая кружевную тень и сплетаясь с тонкими изящными кронами цидий с их стрельчатыми листьями, уже окрашенными в золото.
        Сестры Мин-Кулум, которым было велено передать кое-какие распоряжения прекрасной госпожи, задержались в галерее, болтая с двумя придворными из свиты правителя Шашатаны. Юноши недавно вернулись из военного похода, но тем не менее не утратили придворного лоска и утонченными выражениями сравнивали красоту девушек с природой края, где недавно побывали, а также рассказывали презабавные истории о чудных жителях тех мест.
        Беседа была очень приятной, утренняя прохлада так бодряща, что собеседники не спешили расходиться, хотя разговор уже затягивался сверх приличий. Сестры, прикрывая лица веерами, тихонько смеялись или ахали в самых интересных местах, как вдруг Ане-мин-Кулум, которая стыдливо не поднимала глаза на лицо юноши, стоящего перед ней, а разглядывала узор родового знака, вышитый на его плече, ахнула.
        - Так вот оно как! Я поняла, наконец…
        Сестра нахмурилась, глядя на нее поверх веера. Ее тонкие брови, изящно подчерченные углем, слегка поднялись вверх, не одобряя такого неприлично громкого возгласа. Ане не обратила на это предупреждение никакого внимания:
        - Так та загадка с палочками, помнишь? Там, где надо было сдвинуть всего одну, чтобы получить другую фигуру, - торжествующе произнесла она. - Я поняла! Вот, смотри…
        Она быстрыми шажками спустилась с галереи на землю и рядом с выступившим из-под земли горбом корня акантового дерева, в пыли прочертила несколько линий носком изящно вышитой туфельки. Раране-мин-Кулум рассерженно зашипела на нее, призывая вернуться и не позориться, добавив, что к тому же решение вовсе не верное. Ане возразила, еще раз начертив фигуру в пыли, Раране раздраженно фыркнула и спустилась к сестре, чтобы показать, где она видит ошибку, и через несколько мгновений они уже воодушевленно спорили, считается ли подобный ход разгадкой. Их собеседники, столь неожиданно оставленные без внимания, потребовали объяснить, в чем суть задачи, и вскоре дорожка рядом с галереей покрылась причудливыми фигурами, а молодые люди увлеченно переговаривались, склонившись над ними.
        Ко всеобщему сожалению, их отыскал слуга и передал распоряжение правителя Шашатаны, которое юноши отправились исполнять, полные досады. Они обменялись тысячей любезностей на прощание и пообещали прислать свое решение, буде оно появится.
        На обратной дороге Раране-мин-Кулум всячески распекала младшую сестру за неподобающее поведение, та лишь сердито отвечала, что вреда никому не было, да и не видел никто. И словно бы назло, навстречу им попался господин Иш-Саронна, человек хоть и молодой, но крайне благочестивый. Он служил при казначействе, и всем своим видом являл образец для подражания: от безукоризненно сидящего скромного платья до идеально ровного узла волос, спрятанного под черную шапочку. Казалось, будто бы даже брызги туши, извечный враг чистой одежды служащего, избегали попадать на него.
        Девушки учтиво поклонились, прикрывая лица веерами, и собирались было следовать дальше, но господин Иш-Саронна остановил их движением руки.
        Лицо его не предвещало ничего хорошего.
        - Дамам из свиты прекрасной госпожи Бурруджун, - начал он крайне недовольным голосом, - не пристало позорить себя подобным поведением. Я поражен безнравственностью и безоглядностью вашего поступка.
        Он высокомерно оглядел их.
        - Я сегодня же отошлю письмо старшей даме с описанием этого события, и если вы будете замечены в подобном же, снисхождения к вам не будет. Весьма огорчен.
        Раране-мин-Кулум глубоко поклонилась.
        - Мы благодарны за урок, господин Иш-Саронна, - стиснув зубы, произнесла она. - Такой кладезь благочестия и мудрости нечасто встретишь в наши дни…
        Она бросила косой взгляд на сестру, и та последовала ее примеру, склонившись так же почтительно.
        Господин Иш-Саронна едва кивнул, прощаясь, и стремительно удалился.
        Проводив его взглядом, Раране-мин-Кулум упавшим голосом произнесла:
        - Госпожа Мона-дар-Ушшада будет в ярости.
        - Да, - отозвалась ее более легкомысленная сестра. - Опять будет бесконечно наставлять и рассказывать о чести дам из свиты прекрасной госпожи.
        Впрочем, и эта встреча, и утренняя беседа, и даже книга с загадками вскоре были забыты. Дворец бурлил, придворные шептались по углам, забросив привычные занятия. По слухам, весьма достоверным, как утверждали те, кто их распространял, из казны были украдены несколько очень ценных и древних свитков, а также хранившиеся там украшения бабки правителя, незабвенной красавицы Аль-наан-Рада.
        Дамы не переставая обсуждали и похищение, и драгоценности, которые воистину были прекрасны. Диадему и поручи нынешняя прекрасная госпожа надевала на свадебную церемонию.
        Пыльные свитки их не очень интересовали, за что Бурруджун не преминула им попенять. В тех свитках были написанные рукой самого Арудаину, прадеда Шашатаны, хроники десятилетней войны с королевством Ишун, а так же история восстановления Лазоревого края после этой опустошительной и горькой войны. Второй свиток содержал древнейший список поэмы о небесной фее и огненном драконе, основателях Лазоревого края. Дамы помолчали немного, из уважения к прадеду, а потом вернулись к драгоценностям, незаметно перескочив на саму красавицу Аль-наан-Рада.
        - Муж ее очень любил, - доверительно сказала Гу-иш-Равата, чьи предки спокон веку служили при дворе, храня в семье тайные и стыдные истории из жизни придворных и правителей. - Любил так, что не отпускал никуда, даже на поклонение святыням в дни больших праздников. Она была заперта во внутреннем дворце, и видеть ее лицо могли только две служанки, остальным разрешено было приближаться только к дверям покоев.
        Гу-иш-Равата была круглолицей, пышной, яркоглазой женщиной средних лет, которая невероятно, искренне любила сплетни. Глаза ее сладко блестели, голос понижался и напоминал мурлыканье кошки, когда она вела разговоры на излюбленную тему. Дама никогда не искала выгоды в слухах и кривотолках, так что прекрасная госпожа прощала ей это не вполне невинное увлечение, приносившее, впрочем, немало захватывающих тем для бесед в кругу дам.
        - Должно быть, это было невероятно тоскливо, - невнятно пробормотала Бурруджун. В зубах у нее была зажата нить: она была занята шитьем. Мона-дар-Ушшада весьма неодобрительно посматривала на это занятие, но перечить не смела. Она теперь тонко понимала границу дозволенного ей вмешательства. Хотя и считала, что вышивание - единственно подобающее занятие для госпожи, и страдала в душе, видя как та шьет своими руками маленькие рубашечки и платья в подарок недавно появившимся племянникам. Единственное, что примиряло старшую даму с этим, так это то, что вещицы были достаточно изысканны и прелестны.
        - А может, она была не так уж красива? - простодушно спросила младшая Мин-Кулум. - Раз ее прятали.
        - Вот еще глупости! - возмутилась Шиане-дар-Асана, дама весьма в возрасте, прислуживавшая еще матушке правителя и в юности слывшая красавицей. В те далекие времена ее нередко сравнивали с незабвенной Аль-наан-Рада, так что ее очень задело предположение младшей дамы.
        - Если бы у нее были какие-либо… изъяны… то стали бы ее воспевать в многочисленных поэмах? Стал бы правитель так убиваться после ее смерти? - горячо встала на защиту любимой героини и юная Лали-наан-Шадиш.
        - Не говоря о том, что у нее было несколько любовников, которых никак не могли поймать, - добавила Гу-иш-Равата, которая терпеть не могла, когда прерывали, уходя в сторону от рассказываемой ею истории. - Там подземных ходов было во внутреннем дворце неисчислимо. А самый тайный так и не нашли, господин Гуран-иш-Саронна, тогдашний дворцовый распорядитель, приказал умертвить его строителей, и сам молчал о нем до самой смерти. Ходил к прекрасной Аль-наан-Рада в ночи накануне новолуния, и, говорят, был ревнивей, чем сам правитель. По слухам, он убил молодого господина Сина-Хатун, застав его читающим поэму под окнами покоев прекрасной Аль-наан-Рада.
        - Вот негодяй! - воскликнула Ане-мин-Кулум, с возмущением вспомнив господина Иш-Саронну, будто бы тот был виноват в злодействах своего далекого предка.
        Сестра ее, как всегда, мыслившая с ней схожим образом, вздохнула:
        - Вечно им дело есть до других, шел бы себе своим путем, глядишь бы…
        Мона-дар-Ушшада покачала головой. После утреннего поведения сестер она получила пространное письмо от господина Иш-Саронны, а также имела весьма неприятную беседу с дворцовым распорядителем, которому пришло подобное же послание.
        - И в чем беда? - оглядев насупленные лица своих дам, поинтересовалась Бурруджун. - Кажется мне, дело не в старом ревнивце?
        - Да этот!.. - воскликнула Ане-мин-Кулум и тут же сестра деликатно подергала ее за рукав, успокаивая.
        - Господин Иш-Саронна был не очень доволен нами утром, - призналась Раране-мин-Кулум. - Ему показалось, мы были… были…
        - Очень непочтительны к своему статусу, дурно воспитаны, грубы и далеки от идеала, к которому должны стремиться все придворные дамы, - на память прицитировала Мона-дар-Ушшада. Под ее взглядом сестры Мин-Кулум утихли и еще прилежнее принялись за свой урок: в наказание их посадили переписывать скучнейшие назидательные истории из жизни старца Гапу, жившего пару сотен лет назад на горе Аш. В горах было пустынно и безлюдно, ближайшими соседями старца были птахи небесные, несколько сосен и ручей, так что истории не баловали разнообразием или захватывающими сюжетами.
        Бурруджун укоризненно улыбнулась им и попросила Гу-иш-Равату продолжить рассказ, по возможности опуская неприличные для ушей молодых дам моменты. Историю эту она уже слышала, но, видя интерес присутствующих, решила, что не будет вреда, если дамы развлекутся этими полунебылицами из прошлого.
        А вот разговор о господине Иш-Саронне вспомнился ей позже вечером, и уже не выходил из мыслей.
        Новости, одновременно горькие и будоражащие, молниеносно разнеслись по дворцу.
        Господин Иш-Саронна был обвинен в краже драгоценных вещей из казны, потому что на месте преступления видели некого служащего в форменной одежде, а в самой казне нашли приметную накидку Иш-Саронны, с его родовым знаком, как видно, оброненную во время злодеяния.
        Но господина Иш-Саронну не схватили. Его нашли тем же вечером мертвым.
        ГНЕЗДО СПЯЩЕГО ДРАКОНА.
        Господин Иш-Саронна имел личные покои в Срединном доме, и к досаде его распорядителя, надо сказать, человека весьма черствого и грубого, погиб именно там.
        Дворцы правителя Шашатаны находились на месте, называемом Гнездо спящего дракона - пологом холме, который вдавался круглым мысом в реку, неспешную и полноводную Уу.
        Строить дворцы начали еще при прадеде правителя, а завершили при отце. Мощная крепостная стена огораживала павильоны, сады и службы. Внешних ворот было двое - Мимолетной тиши, что открывались на речную пристань, и Суетного шума, ведущие в город. Через последние можно было попасть в первый двор, где располагался Срединный дом, средоточие управлений, канцелярий и ведомств. Далее, через внутренние Серебряные и Стальные врата открывался путь в сердце крепости: воистину прекрасное место, не раз описанное в стихах и живописных изображениях.
        Окруженные купами деревьев, ввысь устремлялись изогнутые багряные крыши и башенки, изукрашенные затейливой резьбой. Взглянешь порой - захватит дух и поневоле начнешь сомневаться, на этом ли свете находишься и уж не открылись ли Небесные врата перед смиренной душой.
        Среди них выделялись Стальной дворец, где жил правитель Шашатана и его приближенные, и Серебряный дворец - жилище прекрасной госпожи и ее двора. Флигели и павильоны, где прежде обитали многочисленные шумные толпы наложниц и приближенных дам, изящные небольшие здания, сейчас пустовали, но прекрасная госпожа временами перемещалась со своими дамами то в один, то в другой, в попытках разнообразить повседневную скуку.
        ПИСЬМО ПОКОЙНОГО ИШ-САРОННЫ.
        - Я помню его, - сказал правитель Шашатана. - Толковый, хоть и заносчивый мальчишка. Где он служил последнее время?
        - Иш-Саронна занимал должность левой руки главы казначейства, - тихо сказал Мин-Раге.
        После того, как Иш-Саронна был найден в своих покоях, находившихся в Срединном доме, правитель Шашатана распорядился закрыть все дворцовые врата, но вскоре все убедились, что нет нужды искать убийцу молодого чиновника.
        Кинжал, вспоровший грудь Иш-Саронны, держал он сам. Темная кровь залила циновки и навеки запятнала прежде чистые одежды. Иш-Саронна лежал лицом на столике с письменными принадлежностями. Тонкий лист белой бумаги подле него был так же измаран кровью, и не успевшая просохнуть тушь смазалась, но все же различимы были слова прощальных стихов: "Не могу более: слишком тяжко. Эти белые одежды…"
        Правитель Шашатана лично приходил осмотреть покои мертвого. Тем же вечером велел созвать собрание, поручив обоим начальникам дворцовой стражи, а также господину Мин-Раге в самые краткие сроки вызнать подробности о произошедшем.
        До вечера были найдены и выпороты все стражники, которые несли службу в ту смену, когда умер Иш-Саронна. Его личный слуга и дворцовые прислужники, которые признались, что по делам пробегали порой мимо Срединного дома в те злосчастные часы, тоже получили несколько палок.
        Господин Мин-Раге придерживался традиционных взглядов на ведение следствия, но, к глубокому сожалению, ни один из выпоротых ничего интересного сообщить не сумел.
        С наступлением темноты в покоях правителя Шашатаны, в Высоком флигеле, собрались мужи, входящие в совет правителя, и некоторые чиновники, не относящиеся к ним, но вызванные по указу правителя.
        Среди них присутствовали: принц Аину, начальник стражи Стальных врат; господин Мин-Раге, правая рука главы личной канцелярии правителя; господин Наан-Караму, начальник стражи Серебряных врат; Назо-дар-Рокко, военачальник и близкий друг правителя, а также несколько чиновников рангом попроще, которые относились к судебному и казначейскому управлению.
        Вспомнив предсмертное письмо самоубийцы, Шашатана спросил:
        - Что значило в его послании: "эти белые одежды"? И что за смазанные знаки посредине? Удалось ли прочесть?
        - Право, молодой Иш-Саронна никогда не отличался способностью к стихосложению, - сказал принц Аину, один из младших братьев правителя.
        - Не стоит тревожить дух мертвых придирками, - упрекнул его один из придворных, но принц только усмехнулся.
        - Полагаю, он так говорил о своей смерти, - продолжил принц. - Белые одежды - погребение, траур… что за неумелая метафора. Прочесть не удалось, но я взял на себя смелость предположить, что именно там могло быть написано. Мои жалкие измышления я перенес на бумагу и передал в твою канцелярию, уважаемый брат.
        Он подтянул к себе ишунскую цитру, пробежал пальцами по струнам и уже не говорил ни слова, наигрывая печальные песни - "Сломанный тростник" сменялся "Уйду заросшей тропкой" и "Умолкшими птицами осени". Принц Аину был весьма хорош собой, но слишком уж высокомерен и горд. Впрочем, юноша так искусно играл на ишунской лютне и слагал любовные стихи, что многие дамы прощали ему все огрехи его характера. "Молодо дерево…"
        Под тоскливые звуки Назо-дар-Рокко кривился, а господин Мин-Раге опечалился еще больше.
        - Ах, если бы я в день ограбления не был болен! - восклицал он и вздымал к небесам руки. - Боюсь, что я недостоин занимать свою должность…
        Дар-Рокко отчетливо фыркнул, оскорбив Мин-Раге до самой глубины его тонкой души.
        Мин-Раге происходил из побочной ветви и знатностью похвастаться не мог. Все, чего он добился - а пост его был весьма высок и завиден, - он добился усердными трудами и талантами. Он тяжело переживал любой свой неуспех и всячески старался поправить его.
        Не так давно ему было жалованы земли в одной из приморских провинций, и у господина Мин-Раге появилось еще больше завистников. Успешный, зрелый - ему едва исполнилось тридцать четыре года, - щеголеватый и изысканный в манерах, он не мог не вызывать зависть. Вниманием женщин он соперничал и с упомянутым уже принцем Аину.
        Впрочем, Дар-Рокко не любил Мин-Раге и без всяких заслуг и наград, считая пустоголовым павлином, который на словах лишь усерден да прилежен, а на деле только и горазд гонять подчиненных. Мин-Раге отвечал ему взаимностью, с презрением относясь к суровому и грубому воину, не привыкшему к дворцовым тонкостям. Мин-Раге и не подозревал, с каким потаенным удовольствием военачальник напоказ попирает правила этикета.
        Дар-Рокко был воспитан в старых традициях, и наравне с владением мечом, обучался и каллиграфии, и игре на музыкальных инструментах, но проведя многие дни в походах и сражениях, давно отбросил эту ненужную ему шелуху… хотя, как говорят, прежде в искусстве игры на цитре "маа-дон" ему не было равных, и порой правитель Савана, отец нынешнего, ронял слезы, слушая прекрасную музыку юного Дар-Рокко.
        Совет просидел полночи - прислужники несколько раз меняли прогоревшие светильники. Бумаги и письменные приборы были убраны, и мужчины услаждали слух музыкой и разговорами, далеко ушедшими от первоначальных тем. Хмельные напитки и вовсе развязали языки.
        - Ах, государь, - говорил Наан-Караму. - Не пора ли ввести во внутренний двор наложниц? У вашего отца их было две дюжины! Некоторые придворные начинают шептаться, что государь болен… все же такое пристрастие к одной женщине ничем хорошим не закончится…
        - И кто же это шепчет? - будто бы безразлично спросил принц Аину. - Какие интересные измышления…
        Наан-Караму хоть и был уже изрядно пьян, сразу примолк. Ничем хорошим для него не могло обернуться подобное внимание принца Аину, который несмотря на легкомыслие и внешнюю изнеженность, держал железной рукой спокойствие внутреннего двора.
        - Чем больше интереса в женщинах, - поддержал и Мин-Раге, не заметивший этой перемолвки, - тем здоровее и достойнее мужчина. Ах, я недавно стал ходить к такой прекрасной даме, что при воспоминании о ней сжимается сердце, а ведь я уже не первую дюжину дней знаю ее… Жена моя подозревает, узнав стороной об этом, и ревнует… и даже это прелестно, признаюсь, хотя и не подобает женщине выказывать такие чувства. Государь мой, только чтоб изведать сладость женской ревности, нужно уделять внимание другим…
        И погрузившись в поэтическое настроение, Мин-Раге стал цитировать на память поэму о побитом морозом цветке. Под его тихие слова Наан-Караму заиграл на цитре, и правитель Шашатана распорядился, чтобы угощения и напитки перенесли в один из павильонов - там было бы уместнее такое времяпрепровождение.
        На следующий день правитель Шашатана появился в Серебряном дворце в непривычное для себя в время: едва миновал час Окуня, что рассекает хвостом день на половины.
        - Правду ли говорят, что господин Иш-Саронна убил себя? - тихо спросила Бурруджун прилегшего у ее коленей правителя Шашатану.
        - Ты опечалена? Я велел не говорить тебе. Кто посмел расстроить тебя дурными новостями? - правитель Шашатана приподнялся на локте и оглядел дам. - Укажи, и я распоряжусь, чтобы их наказали.
        Дамы замерли под его взглядом, и веера как мотыльки затрепетали у лиц самых малодушных - так дрожали их руки. Гу-иш-Равата без чувств упала на циновки, но никто и не шевельнулся, чтобы помочь.
        - Что? - удивилась Бурруджун. - Ах, нет. Не надо. Я сама просила их разузнать для меня новости. Мона, посмотри, что там приключилось с бедняжкой. Мне жаль несчастного, но я удивлена. Господин Иш-Саронна являл собой пример для подражания, и не далее как два дня назад он писал распорядителю о моих дамах и жаловался на их поведение.
        - Да, - тяжело ответил Шашатана. - Но совесть ли его одолела, кто знает. Оставил невразумительное письмо и умер… ах, эта мода на стихосложения, право слово, - с досадой воскликнул он. - Уж не лучше ли было написать как есть, ясно и по существу, и только потом завершить парой-другой изящных строк… впрочем, как сказали ценители, изящными их не назовешь.
        - И что же он сказал? - стараясь, чтобы голос не выдал неуместного любопытства, спросила Бурруджун.
        Шашатана поднял голову: уж его было не обмануть притворным спокойствием. Он улыбнулся и на память повторил те неловкие и неуклюжие слова Иш-Саронны, над которыми посмеялись его придворные. Дамы лишь вздохнули, а некоторые украдкой промокнули глаза краями рукавов. Пусть и был покойный Иш-Саронна неприятного нрава, но смерть столь молодого и талантливого человека всегда печалит. Поневоле задумаешься…
        - Не всё сумели прочесть, - сказал правитель Шашатана. - Часть знаков смазалась, видно, провел по непросохшей туши рукавом.
        - Как печально, - вздохнула Бурруджун. - И все же не верится… может ли быть так, что его подговорил кто-то? Или же вынудил к такому действу?
        - Может быть. Как только отыщутся остальные украденные вещи, так и выяснится подельник, если он существует, - равнодушно отозвался правитель. - Не пугает ли тебя эта страшная загадка?
        Бурруджун снова вздохнула и мягко провела по лбу правителя, разглаживая суровые складки.
        - Если же выяснится, что здесь не один преступник, то участь того, кто покусился на спокойствие дворца, не будет завидной, - сказал Шашатана.
        От его голоса, тихого и ровного, будто гладь лесного озера, Гу-иш-Равата снова едва не упала без чувств, а дамы ахнули в ужасе.
        - Да, - рассеянно отозвалась прекрасная госпожа. - Как же досадно думать, что есть что-то, чего не постичь усилием ума.
        ЛУННОЕ ЧАЕПИТИЕ.
        В восьмой день девятой луны на террасе павильона Ледяного вздоха собралось изысканное общество. По древней традиции, в начале осени проводили церемонию лунного чаепития. В эту ночь семьи собирались вокруг старших женщин рода, и те готовили для них чай с серебряными иглами трав гэ-си и специальные круглые лепешки. Во дворце роль старшей женщины исполняла, конечно, прекрасная госпожа, а на церемонию приглашались только избранные приближенные. Большой честью было попасть на нее.
        До Бурруджун хозяйкой выступала матушка правителя Шашатаны, пока была жива, потом церемонию долго не проводили, и право же, многие радовались возвращению обычая.
        Разделенные плотными переносными загородками, придворные дамы и приближенные правителя Шашатаны вели негромкие разговоры, любуясь отражением полной луны в реке.
        Тихо звенели струны, перекликаясь с прерывистым голосом ночного плакальщика, о-коото - днем невзрачной птахи, а по ночам проникновенного певца. Над темными водами реки стелился туман, в котором призрачными неясными силуэтами скользили лодки ночных рыбаков с зажженными на корме фонарями.
        Едва слышно шелестели шелка платьев. Прекрасная госпожа готовила и разливала чай, а две юные девы в одинаковых платьях, изящно прикрыв лица рукавом, выносили подносы с чаем и сладостями и тонкими круглыми лепешками для гостей.
        Что за прелестное зрелище! И столько в нем было неизъяснимой нежности и красоты, что от этого захватывало дух.
        Порой на одной стороне замолкали флейты и цитры, а на другой их подхватывали, и, право, сложно было сказать, кто из них искуснее завладевал душами слушателей!
        Для гостей речи прекрасной госпожи передавала одна из дам. Ее нежный юный голос невольно будил воображение у молодых придворных, и можно было не сомневаться, что на следующий день этой особе придет немало писем, наполненных восторгами и восхищением.
        Дар-Рокко, как и Шашатана, скучал, пытаясь хотя бы найти долгожданный отдых душе в спокойствии природы. Но суета придворных и вынужденность участия в изысканных и витиеватых разговорах куда как приуменьшали прелесть и луны, и покоя.
        Военачальник с усмешкою глядел на молодых аристократов, напоказ красующихся дорогими одеждами и манерами. Дамы, разумеется, имели возможность полюбоваться ими сквозь складки и створки переносных перегородок, а вот мужчинам приходилось полагаться только на слух и воображение.
        Впрочем, и для Дар-Рокко нашлось чем развлечься: вынося один из подносов, девушки споткнулись, едва не уронив несколько драгоценных чашек с чаем. Стремительной змеей из-за перегородки метнулась дама в одеяниях цвета "увядающий плющ" и на веер подхватила падающие чашки. Молниеносно поставила их на место, да еще успела бросить предупреждающий взгляд на оплошавших дам.
        Эта девушка поразила Дар-Рокко в самое сердце, и он немного поспрашивал о ней у своих соседей. Наан-Караму предположил, что, судя по длинным распущенным волосам, это северянка, старшая дама Мона-дар-Ушшада. Посмеиваясь над собой, Дар-Рокко запомнил это имя, хотя начальник стражи Серебряных врат с неодобрением отнесся к выходке дамы. Пусть она и не дала оконфузиться младшим, но все же подобная стремительность в движениях не подобает знатной даме. Эти северяне…
        - Госпожа просит передать, что ей знакома манера игры на ишунской лютне. Уж не молодой ли господин Дар-Марана играет? Прежде госпоже приходилось многажды слушать его игру.
        Лютня жалобно и фальшиво заныла, едва только юноша с улыбкой поднял голову, чтобы ответить даме. Тяжелый, словно стальной цеп, взгляд правителя Шашатаны заставил его пальцы онеметь, и струны зазвучали тише, словно у манерной девицы, которая лениво перебирает струны в ожидании уговоров. Он не решился оправдываться, зная, что правитель Шашатана не любит этого, но за молодым человеком не было и тени дурного: госпожа слышала его игру, когда он приходил в дом ее приемных родителей, в попытках усладить слух средней сестры.
        Дамам была непонятна эта пауза, но на всякий случай они подхватили мелодию, а потом заиграли старинную песню о светляках и горных путях, что ведут к небесам. Вскоре разговор сошел на недавние события. Впрочем, последние дни, только их и обсуждали, это было не удивительно.
        - Что, не нашлись ли остальные свитки, господин Мин-Раге? - спросила через даму Бурруджун. - Есть ли какие-то новые сведения?
        - Да простит мою дерзость прекрасная госпожа, - произнес Мин-Раге, - но уместно ли это обсуждать сейчас? Да и, боюсь, подобные вещи способны повредить слабые умы женщин. Я не осмелюсь тревожить ваши нежные уши мерзкими подробностями.
        Он поклонился, и за шелестом своих одежд не проник в суть наступившей за ширмой тишины.
        Бурруджун что-то произнесла с усмешкой, а юный голосок со страхом воскликнул: "О нет, я не смогу так сказать!.. помилуйте, госпожа…"
        И затем заговорила другая дама, голосом пониже. Мягкие интонации напоминали перекаты круглых камней в горном ручье, и Дар-Рокко невольно заслушался, не вникая в сами слова. "Верно, это все та же Мона-дар-Ушшада", - решил он и тут же устыдился - к лицу ли ему и думать о молодых женщинах.
        - Не стоит беспокоиться, - произнесла дама крайне смиренно. - Прекрасная госпожа просит передать, что ум женщины действительно слаб и тонок… но хоть он и прогибается как стебли ирного корня на ветру, потом всегда выпрямляется.
        Мин-Раге снова поклонился, мягко и снисходительно улыбаясь. Он обвел сидящих рядом мужчин веселым взглядом, легким жестом приглашая подивиться неожиданному разговору.
        - И все же, - сказал он, - ум женщины нужно беречь. А вдруг порыв ветра окажется слишком силен? "И ветра плач на соленом берегу…"
        Цитата из поэмы ишунского мудреца заставила дам примолкнуть. Спорить и дальше было бы невежливо, и потому дамы, помолчав, едва слышно зашептались, наперебой советуя прекрасной госпоже то одну, то другую строчку из стихотворений.
        - "Не знаешь, что осветит путь тебе…" Госпожа просит прощения, что побеспокоила ученого мужа столь глупой просьбой, - негромко произнесла дама.
        Дар-Рокко едва сдержал усмешку: разве что Мин-Раге не услышал бы в этих словах тонкую издевку. Военачальник отклонился чуть назад, чтобы разглядеть под перегородкой хоть что-то кроме края рукавов, но, к сожалению, видно было только слои узорчатого шелка, плавно переходящие от коричневого к зеленому.
        За перегородкой зашептались, и мягкий голос произнес - тихо, как бы для себя, но так, что те, кто сидел недалеко, расслышали:
        - Что ж, не стоило отнимать время у благородного общества. Следовало сразу обратиться к женщинам. Расспросим завтра дворцовых прислужниц, уж они наверняка давно все знают.
        Удар, и удар жестокий. Правитель Шашатана резко поднял руку, чтобы Мин-Раге не вздумал отвечать, и тот покорно умолк, хотя даже посмеивающемуся Дар-Рокко было немного жаль беднягу.
        - Прекрасная моя госпожа, - сказал правитель Шашатана. - Я слышал, вы недавно занялись разгадыванием загадок?
        - О да, - ответила со скрытым вздохом дама. - Это весьма увлекательное занятие. Жаль только, что действительно интересные встречаются редко.
        - Ах, как жаль, что нельзя вас попросить разгадать и эту! - воскликнул захмелевший Наан-Караму.
        Принц Аину тонко улыбнулся и пожурил начальника стражи Серебряных врат за неуместные шутки и невоздержание.
        - Да что там, какие шутки, - засмеялся Наан-Караму. Этот мужчина, хоть и весьма уважаемый, был давно известен своей неустойчивостью к хмельным напиткам. - Уважаемая дама права, уж кто-кто, а слуги, тем паче женщины знают куда больше, чем говорят. Они ведь везде бывают, все слышат. Бывает, забудешься и скажешь нечто, для чужих ушей не предназначенное… и думаешь - всего лишь при слуге, ничего страшного. А они все запоминают, хотя, право, сомневаюсь, что им хватает ума понять, что к чему.
        - Что же, вы полагаете, будто нашу работу можно поручить слугам, и они справятся быстрее, отыскав пропавшие сокровища? - рассердился Мин-Раге.
        - Почему же слугам? - очень удивился Наан-Караму. - Прекрасная госпожа может разгадать эту загадку куда быстрее вашего, разве нет?
        Даже принц Аину не нашелся сразу, что можно сказать, чтобы и глупца одернуть, и прекрасную госпожу не оскорбить ненароком. Правитель Шашатана не вмешивался, внимательно, с глубоким интересом наблюдал за ними, ожидая, как придворные выйдут из этого нелепого разговора.
        Положение спас молодой господин Дар-Марана, заигравший на ишунской цитре народную песню, не слишком уместную, легкомысленную "Собирать травы вместе с подругами". Песню подхватили флейты, а самые нетрезвые гости еще и подпевать начали.
        Пока звучала песня, за перегородками царило молчание. И вызвано было оно вовсе не растерянностью или обидой.
        Дамы в ужасе переглядывались: глаза прекрасной госпожи горели так хорошо знакомым им огнем. Этот огонь сулил им большие неприятности и трудности в грядущем.
        Нельзя сказать, что они ошибались…
        Очарование ночи было разрушено, да и воздух стал совсем стылым, не помогали и расставленные везде жаровни; вскоре дамы удалились. Понемногу и остальные разошлись: кто продолжил вечер в другой компании, кто отправился отдыхать.
        Дамы в ту ночь спали плохо, ворочались и вскрикивали во сне, одолеваемые кошмарами. Бурруджун и вовсе не могла долго уснуть: Наан-Караму ненароком подал такую мысль, какая еще не приходила ей в голову.
        Ах, знали бы дамы, что все их кошмары и дурные сны не беспочвенны… но увы, не в человеческой природе прозревать будущее.
        ОСЕННИЕ ПРИМЕТЫ.
        Дурной приметой считалось в осеннюю пору смотреть на дворцы правителя со стороны реки. Алые листья акантовых деревьев, что росли вдоль берега, багряные крыши и пламенеющее небо - прекрасная, но мрачная картина, словно залитая кровью. Многие рыбаки так и проплывали мимо дворца, прикрывая глаза рукавом, пока в речной глади у борта не переставали мелькать красные отблики.
        Словно кровавое отражение давних времен, когда прабабка правителя Шашатаны, ишунская царевна, вошла в город, введя войска и развязав десятилетнюю войну. Тогда сожгли прежний дворец, бело-серебряное чудо Лазоревого края, Птичье гнездо.
        И вырубить деревья нельзя было - дед правителя Шашатаны завещал не трогать их, хотя много раз при дворе заговаривали о том, что с дурной этой приметой и зловещим видом надо бы что-то сделать. Плакучие ветви лиге куда как уместнее бы смотрелись, но…
        Сколько лет прошло, но все остается по-прежнему. Меняются поколения рыбаков, меняются правители, а листья на акантовых деревьях все так же алеют, бросая тревожные отблики на поверхность реки.
        Печальна осень, хоть и прекрасна.
        Летят, летят по ветру седые паутинки, и люди прячутся, осторожничают. А ну как запутается такая паутина в волосах?.. позабудешь себя, да увязнешь в бедах, будешь притягивать их как сладкая патока мух.
        Дамы причесывают друг другу волосы костяными гребнями, поют старинные песни, прогоняя злых духов. И на исходе девятой луны из храмов Зачарованного сада привозят паучьих танцовщиков, и те пляшут в вечерней мгле, не боясь ни паутины, ни зла. Их движения странны и чарующи, и жаль, что дамам можно только потихоньку за ними наблюдать, скрываясь за ширмами и переносными загородками.
        Мона-дар-Ушшада никому не доверяет расчесывать волосы госпожи. Тихо напевая, она проводит по длинным густым прядям и считает движения. Три дюжины - на счастье, еще пять - для крепкого здоровья, двадцать девять - чтобы потомство будущее было многочисленным и полнокровным.
        Мона-дар-Ушшада не рассказывает госпоже, что уже некоторое время при дворе только и говорят, что о смерти Иш-Саронны да бесплодности Бурруджун. Сколько времени прошло с тех пор, как правитель Шашатана взял ее во дворец? А долгожданный вестей все нет… И шепчутся по углам, вспоминая и шестерых младших братьев правителя, которые по разным провинциям расселены, и прежний шум двора, когда у предыдущего правителя было несколько дюжин наложниц.
        Правитель Шашатана уже брал жену в свой дом, но та женщина была тонкой и слабой как цветок синей печали и умерла родами вместе с ребенком. Впрочем, правитель не имел к ней сердечной привязанности, и одновременно посещал нескольких дам в столице, одаряя их своим вниманием. Где-то росли двое или трое побочных сыновей, которым правитель дал содержание, но не титул.
        Придворные поговаривали, что нынешняя жена - оборотень, которая отвела глаза правителю, раз он на других женщин внимания не обращает больше, и Мона-дар-Ушшада уже не одну сплетницу наказала, сослав на хозяйственные работы.
        Бурруджун и без того скучала и печалилась, поэтому старшая дама не стала перечить, когда прекрасная госпожа затеяла новую историю. Пусть тешится.
        Сердце старшей дамы точила тревога не только за госпожу: если та попадет в опалу, и весь ее двор последует за ней.
        - И больше всего меня беспокоит то письмо, что оставил покойный Иш-Саронна, - задумчиво сказала Бурруджун.
        - Что же не так? - спросила Мона-дар-Ушшада, прервавшись со счетом.
        - И сама не знаю, но что-то в нем неправильное и несоразмерное…
        - Я слышала, что часть знаков прочесть не смогли, - тихо сказала Раране-мин-Кулум.
        В этот полуденный час остальные дамы отдыхали в своих покоях, и только сестры Мин-Кулум и Мона-дар-Ушшада находились подле прекрасной госпожи.
        День был тихий, почти безветренный, и сквозь тонкие белые занавеси лился мягкий свет осеннего солнца. Младшая сестра дремала, положив голову на колени старшей, а Мона-дар-Ушшада, отложив гребень, задумалась.
        - Как бы выяснить, на что они были похожи, - вздохнула Бурруджун. - Так тяжело представить, что господин Иш-Саронна покончил с собой, оставив письмо с помарками. Ведь он даже упреки и жалобы писал образцовым почерком, на подходящей случаю бумаге… мне доводилось видеть, - пояснила она для Моны. - Дворцовый распорядитель приносил однажды летом, чтобы посоветоваться.
        - Да, - согласилась Мона-дар-Ушшада. - Ни на бумаге, ни на одеждах его никогда не было и пятнышка туши.
        - И вот, в такой важный момент, он оставляет небрежное, грязное письмо? - задумчиво спросила прекрасная госпожа.
        - А вдруг, - сонно предположила Ане-мин-Кулум, - он и не хотел его оставлять? Сначала черновик набросал, а потом так расстроился, что не довершил дело…
        - Глупости, - сказала старшая сестра. - Он всегда доводил дела до конца.
        Они вздохнули, и Раране-мин-Кулум даже подумала, что собой-то господин Иш-Саронна был красив, пусть и желчен по натуре, но держать себя умел. Женское сердце так изменчиво…
        - А я думаю иное, - сказала прекрасная госпожа. - Что, если он вовсе не хотел убивать себя, а писал совершенно другое письмо?
        Она вздохнула, раздумывая, стоит ли продолжать. Ее измышления были довольно-таки пугающими и для нее самой.
        - Писал, и в это время его убили, - сказала она. Сестры Мин-Кулум ахнули. - А убийца размазал ненужные знаки. Вот если бы можно было узнать, осталась ли тушь на рукаве покойного? Потому как если он чист, значит, там был кто-то другой…
        - Убийца мог не своим рукавом вытирать - зачем ему пачкаться, - возразила Мона-дар-Ушшада и прихлопнула рот рукой, так неожиданно для себя она втянулась в этот неприятный и крайне неприличный разговор.
        Впрочем, их никто не слышал, а сестры Мин-Кулум - еще слишком молоды и легкомысленны, их легко припугнуть и запретить болтать об этом.
        - Ах, госпожа, - воскликнула Мона-дар-Ушшада. - Ну неужели бы те, кто изучают это дело, не узнали бы всех тонкостей? Наши измышления, право, смешны… простите мою грубость.
        - Не стоит. Я не обижаюсь. Но мне кажется, что нам куда как легче проникнуть в суть вещей, чем тому же господину Мин-Раге. Он имеет бесчисленное количество забот на службе, у него большой дом и несколько любовниц в городе, и всем он успевает уделять внимание. Что там остается на долю бедному господину Иш-Саронне? А мы здесь сущими безделицами занимаемся, и день у нас течет медленно.
        - А я слышала, как господин Мин-Раге убивается сильно, что такое безобразие допустил, - сказала Ане, - и собирается оставить должность и ехать в провинцию…
        - У него там поместье, - дополнила Раране. - Богатое, как говорят. Но, право, что за тоска удаляться в глушь… он слишком строг к себе. Моя матушка немного знакома с его женой, и я написала ей, как вы просили, прекрасная госпожа.
        - Отлично, - улыбнулась Бурруджун. - Сегодня вечером будем слушать истории… Мона, не забудь распорядиться, чтобы нам поставили еще жаровни. Очень уж холодно становится.
        Дамы второй вечер устраивали игру "саано-сааге" - старое развлечение, "цепь небылиц". Усаживались поближе и под негромкие звуки цитры и поперечной флейты рассказывали по очереди разные истории.
        Только вот истории эти были не из сборника "Сотня поющих птиц", "Поучения для потомства" или "Нитки жемчуга"…
        Вот уже два дня дамы из свиты прекрасной госпожи тихими тенями скользили по дворцу и невзначай затевали весьма странные разговоры с прислугой и мелкими чиновниками.
        - Говорят, господин Мин-Раге нашел украденные сокровища, - прижимая руки к груди, прошептала Гу-иш-Равата.
        Дамы ахнули - кто в изумлении, а кто и с досадой… слишком уж увлекшиеся поисками юные Лали-наан-Шадиш и сестры Мин-Кулум втайне надеялись сами обнаружить потерю и обрадовать прекрасную госпожу.
        - Где же? - спросила Бурруджун, нахмурившись.
        - Недалеко от покоев покойного господина Иш-Саронны. Но не все… - Гу-иш-Равата прижала оба рукава к губам и хитро обвела дам взглядом. - Диадемы все так и нет!
        Сестры Мин-Кулум схватились за руки и подались вперед:
        - Не нашли?!
        Мона-дар-Ушшада укоризненно покачала головой, и сестры тут же притихли, потупили глаза. Успев, правда, обменяться радостными взглядами. Юность, юность… "Что светлым утром виднеется в небе", - как говорил один поэт.
        - Госпожа, позвольте, сегодня я первая расскажу историю, - попросила Лали-наан-Шадиш.
        Бурруджун кивнула, все еще раздумывая над услышанным.
        - Я свою служанку расспросила, а та узнавала на кухне, - начала Лали-наан-Шадиш, - и ей сказали, что бывший слуга господина Иш-Саронны, который везде за ним следовал, теперь уголь возит в городе. После того как провели дознание, ему дали сколько-то палок и рассчитали. Моя служанка его разыскала и поговорила с ним.
        Одна из дам взялась за бумагу и кисть, чтобы записывать, а Лали-наан-Шадиш начала рассказывать.
        История личного слуги господина Иш-Саронны, поведанная дамой Лали-наан-Шадиш
        У-бору был уже не юн, но всего, чего может желать трудолюбивый и усердный человек, он к своим годам достиг. И господин-то у него справный был, к себе внимательный, и к прислуге. То, что требовал много - так что ж? От себя не меньше ведь, работал не покладая рук, то писал что-то, то читал, то с документами куда-то ехал.
        У-бору жалел хозяина - верно уж и на пальцах мозоли, да и глаза от чтения болят. Тяжела работа чиновника, не то что у обычных людей, которые горбом своим да руками на жизнь зарабатывают - там-то премудрости никакой нет.
        У-бору жалел хозяина, но и уважал. Тот всегда только за дело наказывал. Другие-то хозяева что? Сами не знают, чего надобно: то не так скажут, то непонятно, а палки завсегда наготове. Господин же Иш-Саронна, пусть его предки порадуются, всегда знал, что и как надо делать, и всегда-то подробно объяснял.
        Хороший был человек, уж наверно на него напраслину возвели, вот и не выдержал, смыл позор кровью.
        В те дни он был такой, как обычно. С утра на ногах, то одно дело, то другое. С какими людьми встречался? Да с самыми разными. И с начальником стражи, и господином Правой рукой, и с господином Левой рукой правителя. С господином Мин-Раге почти каждый день, в казначействе как раз проверка шла, и они вдвоем учет вели, что ли. Уж У-бору в этом не разбирался, но краем уха слышал, что они какие-то важные вещи обсуждали. Господин даже к своей полюбовнице не ходил несколько дней, только письма ей писал. У-бору передавал их сам, а полюбовница - дама капризная, то отвечала, то нет. Правда, господин был так занят, что и расстраиваться не успевал.
        А вот как про кражу стало известно, господин извелся весь, сам на себя был не похож. Даже накидку свою сбросил в угол, скомкал кое-как и не позвал, чтоб убрали.
        У-бору еще удивился, когда приводил в порядок покои, после того как вынесли тело. Господин Иш-Саронна очень аккуратен был, всегда приказывал убрать грязную одежду, чтобы она не валялась. Да и эту накидку дня два не было видно, а тут валяется. Уж точно на душе у него неспокойно было. Да и сам У-бору мало что помнил от слез - и хозяина жалко, и семью. Как теперь всех прокормить-то? Вот ведь горе горькое…
        Потом его еще поволокли, отлупили, чтоб значит, памяти добавить перед допросом.
        Да только что У-бору знает? Господин вечно в делах был, то в казначейство сходить надо, то по поручению, разве упомнишь все места, где бывали? Ну, и в сокровищницу ходили накануне, но У-бору на улице ждал, куда ж ему в такие места…
        А ничего более не происходило.
        Дамы вздохнули.
        - Мона, вели передать этому человеку три пальца серебра, - сказала Бурруджун. - И пусть он сообщит, если соберется куда-то уехать из города.
        Мона-дар-Ушшада кивнула. Деревянную палочку с бисерным хвостом, которой полагалось играть в "цепь небылиц", Лали-наан-Шадиш передала следующей даме. Шиане-дар-Асана со вздохом поклонилась, принимая палочку, и заговорила.
        - Мой племянник служит в дворцовой охране, через него я узнала имена стражников, чья смена была в то время, когда сокровищницу ограбили…
        - А разве уже знают точный час? - живо спросила Бурруджун.
        - Пока не знают, но предполагают, что это было после часа Утки и до часа Окуня.
        - То есть целых четыре часа до полудня этот срок, - вздохнула Ане-мин-Кулум. - Так долго…
        Шиане-дар-Асана сурово поджала губы, оскорбленная тем, что ее постоянно прерывают, и дамам стоило многих усилий успокоить ее и уговорить вернуться к рассказу.
        - Стражникам этим дали столько палок, что они сейчас еще лежат. В помещениях для слуг во дворце, хотя из стражи их выгнали, но господин Мин-Раге постоянно справляется, то об одной, то о другой подробности дела, так что их еще не вышвырнули вон, - Шиане-дар-Асана покачала головой. - Я послала служанок якобы поухаживать за их ранами, и между делом разговорить.
        История первого стражника, поведанная дамой Шиане-дар-Асана
        Леене родился слабым, хилым ребенком, и мать называла его нелюбимым последышем, бранила злыми словами - затем, чтоб духи болезни оставили его, подумав, что и так ребенку несладко на свете.
        Хоть болезни и отступили прочь, и Леене вырос крепким юношей, но счастье к нему так и не приходило, одни неудачи преследовали. Вот раз, казалось бы, повезло, устроили стражником во дворец - да видно, только затем, чтоб еще более несчастным стать.
        Мать, правда, говорила, что все беды его - только искупление, которое он за свою жизнь платит. Жрецы из храма Взлетающих ввысь говорили, что ребенок долго не проживет, но мать отстояла, отмолила.
        Как хорошо, что до этого позора она не дожила, не видела, как сын потерял лицо, упустив вора, ограбившего казну правителя…
        А ведь ничего не предвещало.
        Тихие дни стояли, у казначейских свои какие-то дела были, то полдня пусто, то снуют туда-сюда. А Леене последнюю дюжину дней на стражу только к казне ходил - на повышение шел, и уж обещали ему, что назначат стражем личных покоев в Стальном дворце.
        И вот поди ж ты.
        Да, приходил господин Иш-Саронна. Почитай каждый день, то один, то с каким-нибудь сопровождающим. Его накидка так примелькалась, что порой и не проверяли его пропуск - что уж каждый раз смотреть, небось не поменяется.
        И в то утро был, два раза. Первый раз Леене не застал - он как раз торопился на смену с другим стражником, и господин Иш-Саронна шел им навстречу. Это было до часа Мыши, а второй раз когда случился, Леене не помнит, потому что людей было много, кто мимо ходил. А господин Иш-Саронна торопился, так что они и пропуск не проверяли, он зашел и вышел почти сразу.
        Кто еще был? Нет, господин Иш-Саронна один приходил, и Леене подумал, что он болен - как-то ссутулился, да все по лицу рукавом проводил.
        Теперь-то понятно, боялся, что остановят с награбленным.
        А такой господин был суровый, еще и отчитать мог, ежели казалось ему, будто завязки на доспехах ослабли, или шлемы не отчищены как надо.
        Все ж в народе верно говорят, за злом к другим свои недостатки скрывают.
        История второго стражника, поведанная дамой Шиане-дар-Асана
        Да не человек это был, а хвост от ящерицы. Са-Длиннорукий всегда так думал, и оказался прав.
        Не нравился ему этот господинчик. Молодой, да нос дерет, куда уж там господину Мин-Раге, которой хоть рангом-то повыше был, а завсегда и кивнет, если узнает. Господин Иш-Саронна плывет мимо, ну будто павлин, еще и придраться может… то есть, мог… ну, да не обидится его дух на эти слова. А господин Мин-Раге - нет, никогда так не делал. Принц Аину разве что больше него придирался да важничал, но ему можно - все же брат правителя Шашатаны, и начальство как-никак.
        А в тот день… ну да, приходил господин Иш-Саронна. Юркнул мимо и сразу вышел. Один приходил, хотя в то утро много кто мимо мелькал, но в их смену внутри побывали только двое - принц Аину и господин Иш-Саронна.
        Са-Длиннорукий точно не помнил время, но это было после того, как за рекой прозвонили третью утреннюю молитву в храме Падающих теней, и до того, как пробил час Зайца.
        - А вот это очень интересно, - тут же сказала Бурруджун, едва Шиане-дар-Асана умолкла. - Этот Са-Длиннорукий хоть и выказывает слишком много неуважения, но весьма приметлив. Когда звонят третью молитву в этом храме?
        Дамы переглянулись - никто не помнил.
        - Узнайте, - нетерпеливо приказала прекрасная госпожа. - И вот еще что… Раране, вспомни-ка, когда вы встретили покойного господина в то утро?
        Сестры переглянулись: тогда они обе слишком увлеклись разговором, чтобы следить за временем.
        - Что ж, - верно истолковав их виноватые поклоны, произнесла Бурруджун. - Тогда ты, Мона. Когда тебе принесли письмо с жалобами от господина Иш-Саронны? Их принес его слуга, о котором шла недавно речь?
        - Я не знаю его имени, - ответила Мона-дар-Ушшада, - но и в самом деле, это был тот самый мужчина, который всегда ходил по поручениям покойного. Я не помню точного времени… разве что это произошло до полудня.
        - Хорошо, и это тоже следует записать, - приказала госпожа. - Когда будете передавать ему серебро, узнайте, не помнит ли он, как и когда господин писал эти письма… Кто будет рассказывать следующим?
        - Если позволите, то я, прекрасная госпожа, - поклонилась Гу-иш-Равата и приняла палочку. - Я послала служанок поспрашивать, мог ли кто-то в то утро проходить…
        Госпожа вдруг подняла руку, останавливая ее.
        - Мы допустили ошибку, - медленно сказала она. - Нужно было не только о том утре спрашивать…ах, что же я не подумала сразу…
        - И о вечере ведь тоже нужно было, прекрасная госпожа? - подхватила Мона-дар-Ушшада.
        - Разрешите нам, - попросили сестры Мин-Кулум. - Завтра днем мы попробуем что-нибудь узнать.
        - Не забывайте, что ваше любопытство не должно выдавать ваших намерений, - строго напомнила Мона-дар-Ушшада. - Выдумывайте любой предлог, но…
        - Думаю, их любопыство и так сойдет. Юности свойственно интересоваться страшными вещами, - сказала прекрасная госпожа, а девушки в некотором смятении согласились.
        Страшных вещей они побаивались - как это и пристойно молодым дамам, - но признаться в этом госпоже они не посмели.
        Затем Бурруджун попросила Гу-иш-Равату отложить свой рассказ до следующего вечера: ночь была уже глубока, и многие дамы едва сдерживали зевоту.
        ОБЕЩАНИЯ ПРИНЦА.
        На следующий день прекрасная госпожа послала одну из дам с письмом принцу Аину. Она долго раздумывала над ним, советуясь со старшей дамой - у принца была репутация ветреного и легкомысленного юноши, и потому женщины не хотели никаким образом обнадежить его или дать ложный намек на расположение госпожи. А спросить они хотели всего лишь одно: если в то злосчастное утро принц Аину был в сокровищнице, не он ли обнаружил пропажу, и когда это произошло.
        Однако, к их досаде, получив письмо, принц Аину незамедлительно явился в Серебряный дворец, хотя прекрасная госпожа просила всего лишь краткой записки с ответом, подчеркивая, что не рассчитывает на большее.
        После того, как слуга принца сообщил о его приходе, среди дам поднялась суматоха. Гостя устроили на внутренней террасе, установили несколько перегородок и подали скромное угощение, от которого он отказался.
        - Признаться, я был удивлен, получив подобное послание, - заметил принц Аину, как только шорох платьев за перегородками утих, и он рассудил, что дамы устроились и слушают.
        Бурруджун и Мона-дар-Ушшада переглянулись, и старшая дама заговорила, передавая слова прекрасной госпожи, приличные случаю. Принц учтиво поклонился и попросил передать ему ишунскую цитру.
        Играть он, однако, не стал, сидел некоторое время неподвижно, глядя на сад, разбитый у дворца. Его тонкий изящный профиль не оставил дам равнодушными, они шептались, восхищенно вздыхая, пока Мона-дар-Ушшада не призвала их к тишине.
        - Я имел несчастье побывать в сокровищнице в тот день, - сказал тем временем принц Аину. - Но не я обнаружил пропажу. Если меня не подводит моя скудная память, то и диадема, и поручи лежали на своих местах. Разве что я был удивлен тем, что они не убраны в ларцы, и указал на это своему слуге… но, как прекрасной госпоже известно, эти бездельники выполняют указания не сразу, и потому когда он явился через пару часов с чиновником из казначейства, чтобы прибрать, то и обнаружил пропажу. Кажется, я был там на исходе часа Мыши. Впрочем, я могу как всегда ошибаться.
        Он вздохнул, тронув струны.
        - Были мои слова интересны вам, прекрасная госпожа? - спросил он. - Увы, я не могу ничего более прибавить.
        - Благодарю вас за труд и беспокойство, принц. Ваш рассказ был крайне увлекателен.
        Бурруджун ответила сама, негромко, но твердо. Принц Аину рассеянно улыбнулся и покачал головой. Длинные тонкие пальцы его пробежали по струнам, и он стал наигрывать "Не придет весна к старому дереву".
        Дамы в молчании слушали песню, а Шиане-дар-Асана даже украдкой утирала слезы, так проникновенно звучали струны цитры. Не прерывая игры, принц Аину снова заговорил.
        - У моего брата мятежная душа, - сказал он. - Все эти условности, обычаи… он соблюдает их только затем, чтобы не волновать двор. Его сердцу они не нужны. Признаться, когда мне сказали, кто стал его избранницей и что о ней говорят ее дамы… я был опечален. Мне казалось, что брату нужен тонкий и хрупкий цветок, чтобы склонить его к дому и к важности традиций.
        Принц Аину говорил совсем тихо, и невольно дамы придвинулись ближе, чтобы расслышать. Хотя слова его были неприятны, зла в них не звучало. Бурруджун только вздохнула, вспомнив то время перед церемонией свадьбы, и Мона-дар-Ушшада поднесла рукав к губам. Как она и боялась, их высокородный гость переходил границы учтивости, затрагивая подобные темы. Удивительно, с какой готовностью и легкостью он откликнулся на странную просьбу Бурруджун - не затем ли, чтобы иметь предлог прийти сейчас? Ах, узнать бы, что у него на уме, думала Мона-дар-Ушшада, даже не представляя, какими словами можно будет вежливо отказать принцу, если он вдруг вздумает нарушить приличия еще больше.
        Но тревоги Моны-дар-Ушшада были беспочвенны, принц Аину и не помышлял дурного.
        - Я ошибался, - продолжил принц. Склонив голову, он смотрел на сад, в котором вечерний туман понемногу укрывал увядшие цветы и кустарники. - У прекрасной госпожи такая же мятежная душа, как и у моего брата, и лучше спутницы для него было бы не сыскать. Я не правитель, и даже не Правая рука, но сделаю все возможное, чтобы никакая скверна не коснулась Серебряного дворца и его обитателей.
        Тонкий дрожащий звук струн еще витал над террасой, а принц Аину, учтиво поклонившись, удалился.
        КОШКА С РАЗНОЦВЕТНЫМИ ГЛАЗАМИ.
        Изящные белые лапки кошки аккуратно ступали по деревянному настилу мостков. Порой кошка замирала, приподняв лапу и прислушивалась. Осеннее солнце просвечивало сквозь маленькие розовые ушки, беспокойно дёргавшиеся при каждом шорохе.
        В этот ранний час перед Серебряным дворцом было тихо, только над рекой перекликались рыбаки, и в храме Падающих теней звучали песнопения.
        Мона-дар-Ушшада терпеливо ждала, приготовившись к броску. Вот уже которое утро она выносила лакомые кусочки, подманивая кошку все ближе и ближе.
        Можно было бы попросить одну из прислужниц поймать животное, но Мона-дар-Ушшада не хотела, чтобы те потом тайком посмеивались над блажью старшей дамы. Да и грубость их внушала недоверие - схватят изо всех сил…
        Кошка косила желтым глазом на кусочки рыбы неподалеку от неподвижной дамы, но подходить близко не решалась: то припадет к земле, чтобы прыгнуть в гущу опавших листьев, то покатается на сухой еще земле под лучами солнца… Мона-дар-Ушшада неотступно следила за ней взглядом и даже отложила в сторону веер, хотя и в такой ранний час рядом мог оказаться кто-нибудь.
        И вот кошка совсем рядом, принюхивается и тихонько подходит, прижимаясь брюшком к земле… Бросок - но кошка быстрее, выворачивается из-под пальцев дамы и ныряет под мостки.
        Мона-дар-Ушшада вскрикнула раздосадованно, и услышала позади смешок. Залившись злым румянцем, закрыв лицо обоими рукавами, дама и сама поспешила под укрытие перегородок на галерее дворца.
        - Постойте! - окликнул ее мужской голос. - Не убегайте, я вам сейчас же поймаю ее.
        Молодая женщина невольно остановилась и обернулась, глядя поверх рукавов.
        Один из военачальников правителя Шашатаны, мужчина в летах, хотя и не утративший статности и мощи. Одет он был просто, безыскусно, а в волосах, убранных в пучок воина, серебрилась паутина седины. Он едва ли был младше отца Моны-дар-Ушшада, и женщина немного успокоилась, однако же не решаясь согласиться. Ни одной прислужницы не было рядом, но мало ли кто увидит их рядом. Пойдут толки…
        Кошка же глядела из-под мостков сердито, блестя разноцветными глазами - один голубой, другой желтый.
        Мона-дар-Ушшада коротко кивнула, и отвернулась, не заметив довольной улыбки Дар-Рокко - а это был, разумеется, он. Мужчина отложил свитки, которые нес с собой, и, крадучись, и сам словно огромный горный кот, обошел мостки, отрезая животному путь к бегству. Кошка была быстра, но и военачальник на удивление ловок и стремителен, так что Мона-дар-Ушшада тихонько смеялась, глядя на их сражение, и невольно вскрикнула, когда Дар-Рокко резко бросившись подхватил животное поперек брюшка.
        - Что вы, - успокоил ее Дар-Рокко. - Я ее не повредил. У меня дома несколько кошек. Неподалеку стоит храм Зачарованного сада, и там привечают кошек, они по всей округе живут.
        Мона-дар-Ушшада вздохнула с некоторой завистью и тут же осознала всю неловкость своего положения. Как же она сейчас возьмет долгожданную добычу в руки, если и рукавов-то от лица не отнять? И не погладить, как ей желалось - слишком уж двусмысленная и неприличная ситуация.
        - Возьмите же, - мягко сказал Дар-Рокко и проницательно добавил. - Я отвернусь.
        Тихий решительный шорох шагов, короткий возмущенный вопль кошки - и вот уже дама спряталась за неплотной перегородкой, видны только края одежд и несколько длинных прядей поверх. Дар-Рокко помедлил, подобрал свои свитки и оставленный дамой веер и присел на край галереи, будто бы полюбоваться утренним солнцем в переплетении веток цидий.
        - Я благодарю вас, - раздался тихий голос из-за перегородки. Тот самый, мягкий, словно перекат камней в горном ручье. - Могу ли я чем-то отплатить вам за услугу?
        - Не стоит, - засмеялся Дар-Рокко. - Если вы уделите мне некоторое время, то за приятный разговор я сам буду у вас в должниках. Старику вроде меня часто бывает не с кем поговорить…
        - Не возводите на себя напраслину, - отозвалась дама и засмеялась, возясь с кошкой. - Ах, что за глупости! Стариком вас только слепец может назвать, простите мою грубость… О чем бы вы хотели поговорить? Боюсь, наши обычные темы будут неинтересны воину.
        - Почему же? Последнее время, как я слышал, во дворце только и говорят, что о бедняге Иш-Саронне, - благодушно заметил Дар-Рокко.
        Дама за перегородкой на миг замерла, потом осторожно спросила:
        - И что же думаете вы сами? Все так, как и говорят?
        - Мое дело - не думать, а действовать, - сказал Дар-Рокко. - Но тут уже сделать ничего нельзя. Вина покойного доказана почти полностью. Все говорит о том, что украл сокровища именно он.
        Мона-дар-Ушшада помедлила и тихо спросила:
        - Вы же были там… в покоях господина Иш-Саронны, где он… где произошло все это?..
        - Был, - согласился Дар-Рокко. - Но не думаю, что эта история подходит для такого прекрасного утра.
        - Д-да, и в самом деле… Но мы были поражены этой историей, некоторые дамы не спали и почти заболели, так все это ужасно… и ведь господин Иш-Саронна всегда являлся образцом аккуратности и благочиния, так что его судьба кажется насмешкой… И это письмо, и рукава, которые он испачкал, смазав надпись…
        - О нет, - возразил Дар-Рокко, удившись воображению дамы. - Рукава у него вполне чисты были.
        - Значит… он стер их рукой?
        Кошка стремительной белой тенью скользнула мимо Дар-Рокко, длинными прыжками умчалась в сад и, сев под облетевшей цидией, стала умываться.
        - Я не разглядывал его руки, но, кажется и они были чисты, - сказал Дар-Рокко, неожиданно задумавшись над этим.
        - Может быть, я не разглядел пятен туши на его одежде, - признал он, и тут чуткое ухо военачальника уловило приближающиеся шаги - видимо, кто-то из прислуги торопился по делам. Дар-Рокко поспешил покинуть свое место, чтобы не вызвать пересудов и не навредить этим старшей даме из свиты прекрасной госпожи.
        - Благодарю вас за беседу, - признательно шепнул он в сторону полога перегородки и удалился.
        Глядя вслед Дар-Рокко, Мона-дар-Ушшада с досадой вздыхала: как жаль, что такой видный мужчина так дурно воспитан. Слишком торопливо ходит, да еще так просто одет. Неужто некому указать на ошибки? А как бесцеремонно обратился он к ней и еще без спросу присел рядом… Впрочем, недовольство Моны-дар-Ушшады было вызвано в основном тем, что Дар-Рокко, уходя, вольно или невольно унес с собой ее веер. Ах, что за неприятность…
        Вечером, едва дамы сели в круг для игры в "цепь небылиц", Мона-дар-Ушшада первая взяла палочку с бисерным хвостом и сказала:
        - Рукава покойного были чисты.
        Ее поняла только Бурруджун и сестры Мин-Кулум, которые тогда присутствовали при разговоре. Остальные дамы только удивленно переглянулись, но перед тем как палочку взяла Гу-иш-Равата, Бурруджун попросила подождать.
        - Мне бы хотелось подытожить сначала, - сказала она. - По собранным историям складывается такая картина… Утром господин Иш-Саронна ходил в сокровищницу, и это было до того, как стражник Леене заступил на часы, и до прихода принца Аину. Стражник сказал, что видел выходящего навстречу покойного до часа Мыши, а принц был на исходе этого часа - и сокровища были на месте. Далее, господин Иш-Саронна вновь пришел в сокровищницу. Он торопился, и стража не стала проверять пропуск. Это было, как говорит стражник Са-Длиннорукий, после третьей молитвы и до часа Зайца. То есть после часа Мыши.
        - Третью молитву в храме Падающих теней, - торопливо заговорила Ане-мин-Кулум, которой было поручено это узнать, - звонят в первой четверти часа Утки.
        - А Утка идет после Мыши и перед Зайцем, - довольно улыбнулась Бурруджун, - наблюдательный Са-Длиннорукий сильно ограничил время появления Иш-Саронны. Странно, что господину Мин-Раге он этого не рассказал…
        - Очень упрямый и непочтительный человек, этот стражник, - сказала Шиане-дар-Асана, воспитанная в старомодных традициях, когда слуг, поднимающих глаза на хозяев, били палками. - Он затаил обиду за то, что его наказали… отчего-то он считает, будто бы не виноват ни в чем.
        - Свое наказание он получил сполна, я думаю, - мягко ответила Бурруджун. - Но вот могло ли быть так, что… это был не господин Иш-Саронна?
        - Да полно вам, прекрасная госпожа, - от изумления позабыв обиду за историю, которую не хотели слушать, воскликнула Гу-иш-Равата. - Неужто так может быть? Ведь стражники видели его…
        - Видели человека в накидке покойного, который сутулился, торопился, и все рукавом закрывал лицо, - уточнила Бурруджун. - Потому что в течение часа Утки господина Иш-Саронну видели еще и наши Ане и Раране, потом дворцовый распорядитель и личный слуга покойного. Он успел встретиться с дамами, отругать их, дойти до своих покоев, написать два письма и послать слугу с ними… и еще мимоходом ограбил казну? Я посылала служанку поговорить с дворцовым распорядителем, он помнит время, когда принесли письмо. Да и слуга покойного тоже указал его.
        - Но мы не знаем, может быть, если господин Иш-Саронна спешил, то… - возразила Ане-мин-Кулум.
        - Где вы встретили его?
        - У мостков подле Павильона белых бабочек, - ответила Раране.
        - Кажется, он шел в Срединный дом, - добавила Ане.
        - Узнайте, какими делами занимался он в то утро, - кратко сказала госпожа. - И вообще, было ли что-то, что занимало его ум последнее время… и меня волнует, мог ли он действительно везде успеть?
        - Быть может, как-то проверить его путь, узнав, сколько времени он занял? - предположила Мона-дар-Ушшада, неприлично захваченная азартом.
        - Над этим надо подумать, - медленно кивнула прекрасная госпожа.
        ФОНАРИ И ЛУНА.
        Два вечера спустя, Наан-Караму и некоторые вельможи, ловя последние погожие вечера осени устраивали катания на лодках. Двор опустел - многие со свитами последовали на озеро за городом, где всю ночь звучала музыка и пели нанятые певцы соревновнуясь с лучшими из вельмож.
        Правитель Шашатана не присоединился к увеселению: с севера прибыл гонец с пакетом донесений от среднего брата правителя, принца Виину.
        Уединившись с несколькими советниками на верхнем этаже флигеля Стального дворца, где правитель предпочитал вести свои дела, Шашатана изучал письма. Назо-дар-Рокко остался подле него на случай, если потребуются какие-либо разъяснения.
        Большая часть донесений состояла из поэтических описаний природы и жалоб на тяготы походной жизни, к которым был весьма склонен принц Виину.
        Правитель Шашатана составлял ответ брату, одновременно слушая как младший советник зачитывает очередной пассаж из письма.
        Дар-Рокко стоял у окна и наблюдал за стремительно несущимися на небе облаками и неясным пятном ущербной луны. По левую руку внизу темнел Павильон белых бабочек, а прямо, за широким двором виднелись стены Серебряного дворца. За углом широкой террасы с резными столбами вдруг замелькали огни, и Дар-Рокко от скуки принялся их разглядывать.
        - А мне кажется, ты много свободы даешь своей жене, - заметил Назо-дар-Рокко. Стоя у окна он наблюдал, как дамы из свиты прекрасной госпожи крадутся по темному двору, заслоняя слабо горящие фонари веерами, и поминутно спотыкаются, наступая друг другу на шлейфы.
        - Ну, что на этот раз? - лениво отозвался Шашатана. Он отложил кисть и прилег, давая отдых усталым плечам и шее: еще днем пришлось вникать в целое море прошений, поступивших на его имя - близились осенние распутицы и новые назначения, так что высокие вельможи старались пристроить своих родичей получше, заваливая Личную канцелярию правителя ворохом писем.
        - Даже не знаю, - озадаченно ответил старый воин. Он отхлебнул вина из чаши, что держал в руках, и прищурился. - Будь это мужчины, я бы решил, что готовится переворот и нас вот-вот захватят в плен.
        Он хохотнул.
        - Или что во дворец забрались невиданно дерзкие воришки, и ты, правитель Шашатана, сейчас лишишься своего драгоценного венца. А что мне еще удивительнее, никто из стражи их еще не заметил и не забил тревогу.
        - Думаю, они вполне понимают, кто это, несмотря на темноту, - успокоил его Шашатана, хотя сам нахмурился.
        Сел, потирая плечи. Подумал, что стоит дать новые указания страже, а то неровен час, кто-нибудь из дам может пострадать, если попадется слишком радивый или глупый стражник.
        - Что, Бурруджун тоже там? - сухо спросил он.
        - Еще бы, - ответил Дар-Рокко. - Но у них все по правилам, держатся кольцом вокруг нее, две идут впереди, видимо разведка, еще две сзади… Ха-ха! Одна упала!.. Порвала платье, теперь ругается с товаркой… Ага, вот малышка Мона, только шикнула, они уже молчат. Эх, будь она мужчиной, я бы себе ее взял, строить моих молодцов. У нас была бы непобедимо дисциплинированная армия…
        Он помолчал, вглядывась в темноту. К неудовольствию дам, в это время из-за мчащихся по небу темных облаков проглянула ущербная луна. Бледный свет залил широкий двор, узловатые стволы акантовых деревьев и раскидистые купы цидий, узорчатые мостки переходов между павильонами, не говоря о самих дамах, растерянно озиравшихся теперь.
        Правитель Шашатана встал и приблизился к окну.
        Дар-Рокко хмыкнул, подумав, что изнеженным девицам не пристало играть в такие игры, как вдруг он понял, что двор пуст. Каким-то образом дамы, используя тени, укромные уголки, стволы деревьев и перильца мостков, сумели попрятаться и, более того, стремительно пересечь, наконец, этот двор. Наблюдая, как узорчатый шлейф с надорванным краем скрывается за углом Павильона Белых бабочек, Дар-Рокко ошарашенно заметил:
        - Верно, все было заранее продумано, что им следует делать, если ночь будет лунной… они растерялись всего на миг - и затем рассредоточились. У госпожи недюжинный ум, и просто удивительно, как она заставляет их, которые раньше только и делали, что вышивали да дергали за струны, вести себя как заправские разведчики… И заставляет ли…
        - Она носит титул прекрасной госпожи недаром, - отозвался Шашатана, не в силах скрыть довольную улыбку.
        Он размял пальцы и вернулся к своим бумагам. Младший советник, до того скромно державшийся у ширмы, вновь придвинулся с письменным прибором и стал записывать указания правителя Шашатаны.
        ЧЕТВЕРТЫЙ ВЕЧЕР ИГРЫ В "ЦЕПЬ НЕБЫЛИЦ".
        Этим вечером дам было куда меньше, чем обычно - в столице по слухам было поветрие, и в дворец пришло немало писем с просьбами посетить болеющих родителей. Юная Лали-наан-Шадиш, от досады едва не плакала, прощаясь с прекрасной госпожой, пока Бурруджун не укорила ее.
        - Право же, - сказала она. - Не стоит выказывать такое непочтение матушке, отправляйся и скрась ее болезнь своим присутствием. Побереги себя и возвращайся, как сможешь.
        С каждой из дам Бурруджун передала вежливые письма, полные сочувствия и добрых пожеланий, и щедрые подарки: шелковые платья, ароматические шары с целебными маслами и шкатулки с благовониями. Благовония привезли прямо из храма Зачарованного сада - там над ними пели молитвы, чтобы те отгоняли злых духов болезней.
        И старшая из сестер Мин-Кулум отправилась к заболевшей семье, а младшая выпросила разрешение остаться.
        Многие дамы, что постарше, шептались - виданое ли дело, как поредела свита прекрасной госпожи, уже не к добру это… Еще и новости из западных провинций: едва приехал оттуда гонец, как правитель Шашатана спешно собрался и уехал, даже не простившись с прекрасной госпожой.
        О, даже Мона-дар-Ушшада не могла пресечь все слухи, которыми полнились галереи и переходы обоих дворцов, а тем более Срединного дома.
        Впрочем, прекрасная госпожа, до которой стороной доходили эти слухи, не печалилась и укоряла старшую даму за чрезмерную чувствительность: "Право, уж вам-то нужно держать лицо, пусть их говорят… Ветер шепчет, а деревья стоят на месте, как сказал один из ваших любимых поэтов".
        - Кто оплачет мотыльков, когда ураган сносит крыши?.. - словами другого поэта отвечала Мона-дар-Ушшада, охваченная дурными предчувствиями.
        Впрочем, вечер игры прошел как обычно, и палочку с бисерным хвостом тут же схватила Гу-иш-Равата, нимало не стесняясь. Вот уже который раз ее историю откладывали, и это было невыносимо ее сердцу.
        История прислужницы из кухонного ведомства, поведанная дамой Гу-иш-Равата
        Накануне того страшного дня, когда во дворце нашли мертвеца, случилось много предзнаменований, но никто не пожелал прислушаться к У-кане. Хотя девушка знала толк в дурных приметах, и в ее родной деревне прежде чем делать что-то важное, всегда спрашивали сначала у жреца храма Листьев и Раковин, а потом приходили к У-кане и ее матери, чтобы те посмотрели в отражениях на воде, будет ли успех у начинания.
        Поэтому У-кане знает, о чем говорит.
        Накануне и тени ей виделись в чане с бульоном, да и вода для умывания утром покрылась льдом, в разводах которого У-кане явственно разглядела зловещие знаки: змею ти-леле и кинжал. А пятна по краям ледяной корки- это, несомненно, была та кровь, что разлилась потом вечером.
        Правда, У-кане сначала не поняла, к чему это, а потом уже и поздно было. И ведь как вышло - мимо покоев господина Иш-Саронны она весь день пробегала, то в одну сторону, то в другую, и нет бы посмотреть повнимательнее, но все не до того было. Господин Мин-Раге тогда разболелся и лежал у себя, а его слуга то и дело приходил с разными поручениями. И так торопил… а ведь если бы не он, так уж У-кане что-нибудь интересное приметила бы. И ведь зачем торопил? Господин Мин-Раге все равно спал, и ей приходилось каждый раз долго стоять у него перед пологом, ведь не оставлять же поднос снаружи? А заходить строго-настрого запретили, вот ведь как.
        И до сих пор жалко, что она не поглядывала по сторонам - вдруг бы хоть краешком глаза удалось увидеть драгоценные украшения? А так только господина Назо-дар-Рокко видела, он выходил от покойного господина Иш-Саронны и еще нечаянно толкнул У-кане… но такой добрый господин, даже не обругал.
        - Когда она его видела, вы не спросили? - едва только Гу-иш-Равата замолчала, спросила Бурруджун.
        - Она не помнит, - вздохнула дама. - Не обращала внимание на время, но говорит, что уже стемнело.
        Мона-дар-Ушшада вздохнула, скрывая лицо за широким рукавом. Уж господина Дар-Рокко ни с кем перепутать нельзя было, его выправка и манера одеваться…
        Перкрасная госпожа тоже тем временем задумалась.
        - Все же, то, что мы вчера решили, - сказала она, - косвенно говорит о том, что Иш-Саронна не крал ничего, и находился совершенно в другом месте.
        Дамы в один голос вздохнули, невольно припоминая вчерашний вечер - многие после него все утро лежали в изнеможении, так это было страшно и утомительно. Госпожа приказала сестрам Мин-Кулум показать, как все происходило, одна из дам стояла за покойного - и все утро сегодня молилась и жгла благовония, отвращая всякую возможность обиды со стороны духа господина Иш-Саронны.
        Дамы тщательно повторили все известные им передвижения Иш-Саронны, следя за тем, как объявляли в караульных на внутренних вратах время, и по всему выходило, что быть одновременно и во всех этих местах, и у сокровищницы покойный Иш-Саронна никак не мог.
        Мона-дар-Ушшада, и многие другие дамы придерживались теперь того мнения, что бедный молодой человек, не имея возможности оправдаться, покончил с собой, желая смыть вину своей же кровью… и вот как вышло! Даже это не заставило никого усомниться в его причастности. Госпожа была с этим не согласна - она думала, что истинный виновник, опасаясь разоблачения, избавился от Иш-Саронны, нарочно обставив все так, будто это самоубийство. Шиане-дар-Асана считала, что во дворце скрывается целая банда разбойников, и весьма этим обстоятельством была возмущена.
        Сведения о том, что прислужница из кухонного ведомства видела выходящего от Иш-Саронны военачальника Дар-Рокко, были неожиданными.
        - Возможно ли в личные покои проникнуть иным способом, кроме как через обычный вход? Кто-нибудь бывал в Срединном доме, знает его устройство? - спросила прекрасная госпожа.
        Дамы покачали головами: даже Гу-иш-Равата была только в Большой приемной и Личной канцелярии правителя Шашатаны, а это едва ли одна восьмая всех помещений Срединного дома.
        Что уж говорить о личных покоях мужчин, которые жили при службах? Там разве что простые девушки бывали, вроде У-кане. Высокородным дамам там нечего было делать.
        Сама Бурруджун видела только Большую приемную залу во время смотрин, а после того ни разу не выходила за пределы внутреннего двора.
        ПТИЦЫ И НЕБО.
        - Ты бы хотела стать птицей, Мона? - спросила Бурруджун.
        Утро было прохладное, но прелестное. Под свежим слабым ветерком едва колыхались тонкие ветви кустов тиресиса и сухих пожелтелых трав, и тяжелые капли росы поблескивали, запутавшись в них. Дамы сидели на внутренней террасе, раздвинув загородки, чтобы подышать терпким осенним воздухом. Ане-мин-Кулум положила голову на колени прекрасной госпоже и печалилась о разлуке со старшей сестрой и сердечной подругой, Мона-дар-Ушшада сидела с другой стороны, прижавшись плечом к плечу Бурруджун. Остальные тихо подпевали Шиане-дар-Асана, которая наигрывала "У залива оставил сердце".
        Старшая дама поглядела на алое небо, где серебряными росчерками змеились стремительные тиуле.
        - Нет, госпожа, - ответила она. - К чему? Летать, верно, очень страшно. Такая высь и пустота… поневоле дрожь берет.
        - А я бы хотела, - с непонятной тоской сказала прекрасная госпожа. - Не пустота - свобода.
        - Что вам в той свободе? - спросила Ане-мин-Кулум. - Разве она хороша? У тиуле есть гнезда, в которые они могут вернуться, но бездельники мальчишки часто разоряют их, да и пропитание птицам приходится каждый день добывать.
        - И ты права, - легко согласилась Бурруджун, гладя ее по волосам. - Но все же…
        СПЛЕТНИ И СЛУХИ.
        Вторая половина дня омрачилась дурными известиями. Еще четыре дамы, стыдливо пряча глаза, отбыли домой, а позже Мона-дар-Ушшада обнаружила в задних покоях несколько рыдающих девиц и едва смогла выяснить, в чем дело.
        По всем службам дворцов шел слух, что правитель Шашатана разочаровался в своей жене из-за ее неподобающего поведения и бесплодности, и потому берет новую жену. Более того, в Срединном доме уже расположились в гостевых покоях одна родственница семьи правителей, с большой свитой. И по словам прислужниц, которые хлопотали по поручениям высокородных дам, родственница привезла свою дочь, изысканную белолицую красавицу, которая до того воспитывалась в одной из провинций.
        И ведь ни слова не было передано прекрасной госпоже, хотя она, как жена правителя, должна была узнавать о таких гостях едва ли не первая.
        Мона-дар-Ушшада сумела проверить эти слухи, и они подтвердились. Сурово отчитала прислужниц, которые с явной неохотой выполняли ее поручения, а те только расхихикались непочтительно.
        Кушанья приносили с опозданием, и уже остывшие, кое-как разложенные. Будто бы слуги уже знали, что нынешняя прекрасная госпожа уже почти и не хозяйка во дворце.
        Слезы обиды и злости вскипали на глазах старшей дамы, и она все никак не решалась рассказать обо всем госпоже, пока та не заметила покрасневшие и печальные лица остальных дам и не потребовала во всем признаться.
        Дамы долго отнекивались и уговоривали госпожу не беспокоиться, но та только уверилась в том, что происходит нечто из ряда вон. В конце концов, Мона-дар-Ушшада все рассказала.
        И даже о том, что говорят о гостьях, разместившихся в Срединном доме.
        - Ах, но ведь это прекрасно! - воскликнула прекрасная госпожа и даже хлопнула в ладоши.
        Дамы замерли, встревоженно переглядываясь, а Бурруджун воодушевленно сказала:
        - Мона, распорядись, чтобы гостям прислали подарки - несколько отрезов шелка, утварь, и составь уместное письмо…
        - Мне… самой передать подарки? - несколько оторопело спросила Мона-дар-Ушшада, не зная что и думать.
        - Нет. Много чести, - неожиданно жестко сказала прекрасная госпожа. - Пусть с подарками отправляется Гу-иш-Равата и кто-нибудь из младших дам.
        - Как прикажете, госпожа, - с печалью и неодобрением сказала Гу-иш-Равата.
        - Я на вас рассчитываю. Когда будете в Срединном доме, изыщите способ и хорошенько изучите его устройство. Особенно меня интересуют покои господина Иш-Саронны.
        Дама некоторое время смотрела госпоже в глаза, потом развернула веер, скрывая улыбку, и смиренно подтвердила, что все выполнит.
        - И не стоит волноваться о слухах, - сказала Бурруджун. - С непочтительными слугами обходитесь как обычно. Наказания вскоре заставят их позабыть о глупостях и отдаться работе. И я не думаю, что мой супруг без уведомления и прощания решит расстаться со мной.
        Бурруджун и на самом деле не сомневалась в Шашатане - и если даже что-то точило ее сердце, то она этого не показывала. Бурруджун стоило вспомнить тот взгляд, которым ее дарил на прощание супруг, уходя утром последнего дня, когда они виделись, чтобы увериться в том, что она небезразлична ему.
        Дамы приободрились, исполняясь ее уверенности и спокойствия.
        И тем больнее было всем услышать новые распоряжения, переданные дворцовым управителем.
        Старик не сдерживая слез передал с одной из младших дам письмо, в котором прекрасную госпожу уведомляли о том, что для ее удобства во внешнем дворе приготовлены паланкины, чтобы ей без промедления можно было ехать домой.
        В этом предельно вежливом, витиевато составленном письме не было и тени неуважения. Будто бы прекрасная госпожа распорядилась, а некто все приготовил и отчитывается. И одновременно столько презрения в подобном обращении! Право же, никто из дам не ожидал подобного, и сам дворцовый распорядитель, повидавший на своем веку немало придворных интриг, не мог сдержать слез. Что уж говорить о дамах, многие из которых тут же зарыдали, оглашая Серебряный дворец стенаниями и жалобами.
        Бурруджун лишь побледнела и сжала до боли руку Моны-дар-Ушшада, которая сидела подле нее.
        - Кто передал это письмо? - спросила она, одновременно давая знак Моне-дар-Ушшада, чтобы та успокоила дам.
        - Принес слуга из Личной канцелярии, - печально отвечал дворцовый распорядитель. - Я отсылал его обратно с уточнениями, но все, что мне сказали - будто бы распоряжение подготовиться, собрав прощальные подарки, и помочь прекрасной госпоже отбыть домой, пришло из ставки правителя Шашатаны.
        - Мона, возьми бумагу и пиши… нет, лучше я сама. Подай шкатулку с зажимами для рукавов… Уважаемый господин Наан-Сава, не печальтесь так. Я уверена, что это некая ошибка. Я вовсе никуда не собиралась ехать, а своим приемным родителям я вышлю письмо и все те дары, которые были приготовлены. Не пропадать же им зря…
        И прекрасная госпожа улыбнулась. Дворцовый распорядитель, что находился на галерее за перегородкой, улыбку эту видеть не мог, а вот женщины невольно задрожали.
        Так же опечаленно выглядела госпожа, сообщая им накануне свадебной церемонии, что жизни дам висят на волоске из-за злой шалости с платьем. И эта сочувственная улыбка… Мона-дар-Ушшада закрыла лицо рукавом, вспоминая ту ночь и жалея, что неведомый пока враг этого не видит. Может статься, он бы и не стал развязывать интригу, понимая, с кем имеет дело.
        - Я не покину Серебряный дворец, - спокойно сказала Бурруджун, размашисто выводя письмена в своей манере, - пока сам правитель Шашатана не прибудет сюда и не скажет мне об этом.
        Она поправила зажим на одном из рукавов и добавила задумчиво:
        - К тому же у нас тут много нерешенных загадок, к которым прибавилась и еще одна…
        ПИСЬМА.
        - Ах, не хотели нас пускать, - с некоторым удовлетворением рассказывала Гу-иш-Равата. - Мол, не велено, распоряжений не было…
        Исполняя приказание прекрасной госпожи, эта почтенная дама с ликованием окунулась в самую гущу дворцовых интриг, недомолвок и хитросплетений. То удовольствие, с которым она обошла всевозможные проволочки, словами было описать сложно. Румянец проступал даже сквозь плотный слой пудры на лице.
        И хотя на гостевой стороне Срединного дома их приняли с высокомерной прохладностью, Гу-иш-Равата сделала все, что просила Бурруджун - и свыше того, конечно же, не удержалась, чтобы не подхватить несколько сплетен.
        - Говорят, - понизив голос, сказала она, - будто бы вчерашним днем в ставку правителя прибыл срочный гонец с письмом. От прекрасной госпожи. И там было сказано, будто бы прекрасная госпожа не хочет более обременять правителя Шашатану и желает расторгнуть брачные обязательства.
        Дамы ахнули, но Бурруджун лишь нахмурилась.
        - И что же правитель Шашатана? - отрывисто спросила она.
        - Это мне неведомо, - с сожалением призналась Гу-иш-Равата. - Об этом ничего не говорили… но зная его нрав, верно, всем приближенным пришлось несладко.
        Затем Гу-иш-Равата описала устройство жилых покоев Срединного дома, и хотя внутрь они зайти не могли, все же побродили вокруг, якобы заблудившись. Покои Иш-Саронны располагались на первом этаже Срединного дома. Прислуга пользовалась входом через общую галерею, но так же с противоположной стороны покои выходили на внутренний сад.
        - То есть получается, прислужница, которая носила пищу господину Мин-Раге, ходила по галерее первого этажа? - спросила Бурруджун. - Или же внутри?
        - Нет, госпожа, по галерее. Во внутренний сад из прислуги допускают только садовников, - отозвалась Гу-иш-Равата. - И попасть в него можно либо из личных покоев, либо из служб, но это, как я поняла, не одобряется.
        Прекрасная госпожа надолго задумалась, разглядывая набросанное дамой изображение Срединного дома.
        - Мона, напиши письмо господину Дар-Рокко, - сказала она. - Как мне известно, он не отбыл вместе с моим супругом. Спроси-ка у него, что он обсуждал с покойным в тот вечер и когда ушел. И я думаю, нам нужно прикормить толкового прислужника при канцелярии… Чтобы без нашего ведома ни одно письмо отсюда не уходило. Шиане-дар-Асана, могу я вас попросить об этом?
        Пожилая дама поклонилась.
        - Муж одной из моих дочерей служит младшим советником при канцелярии Правой руки правителя. Я узнаю через него, к кому можно обратиться.
        - Замечательно! - воскликнула госпожа. - А заодно и пусть попробует разузнать кто и когда принес злополучное письмо, которое ушло моему супругу… Ах, если бы знать, связано ли это дурное дело с той загадкой, над которой мы думаем? Неужели мы подобрались к чему-то, что выведет нас на путь истины?
        - Госпожа, - неодобрительно покачала головой Мона-дар-Ушшада. - Об этом ли думать сейчас? Если у вас появился такой могущественный враг, который не боится даже гнева правителя Шашатаны…
        Бурруджун лишь отмахнулась от нее, охваченная мыслями.
        - А что если нам нужно было заглянуть и дальше? - спросила она. - Почему я не подумала об этом? Зачем возводить такую глупую напраслину на бедного чиновника, а потом убивать его? Поспрашивайте-ка еще, чем был занят покойный последнее время. Слуга его упоминал какие-то важные дела, разузнайте.
        Мона-дар-Ушшада сердито нахмурилась - ей не нравилось ни новое задание, ни пренебрежение опасностью, которое выказывала Бурруджун. Одни загадки на уме…
        Старшая дама перебирала листки бумаги в письменном наборе, никак не в состоянии решить, на каком будет уместнее писать господину Дар-Рокко. На тонкой шелковой? Нет, слишком изысканно для военачальника. На цветной? Тоже не сообразно случаю - это ведь не любовное послание и не дружеская записка. Промучившись некоторое время, Мона-дар-Ушшада остановилась на листе плотной и белой бумаге, превосходного качества, но без лишних изысков. Бурруджун лишь посмеивалась, искоса наблюдая за стараниями старшей дамы. И это всего лишь письмо с простым вопросом…
        К ночи принесли целый ворох писем: из столицы от уехавших дам, от приемных родителей Бурруджун, ответ Дар-Рокко и короткую записку от принца Аину. Пока дамы зачитывали друг другу свежие новости из города, Бурруджун наскоро проглядела остальные бумаги, втайне надеясь получить весточку от супруга, потом взялась за письмо от своей любимицы, Лали-наан-Шадиш.
        - Белые одежды!.. - вдруг воскликнула она и несвойственным ей жестом прижала рукав к губам.
        Дамы, позабыв разом о своих делах, поспешили к ней, и Бурруджун передала письмо Гу-иш-Равате, чтобы та прочла его вслух.
        Письмо Лали-наан-Шадиш, присланное ею из родительского дома
        "Прекрасная госпожа, передаю вам нижайшие поклоны от моих родителей и многочисленные пожелания здоровья и благосостояния.
        Матушка, к моему большому счастью, больна совсем немного, больше от слухов о поветрии в городе и от своих страхов. Она передает вам искреннюю благодарность за подарки и обещает крепко помолиться за вас и ваше здоровье в храме Зачарованного сада, куда мы в скором времени собираемся ехать.
        Надеюсь, в Серебряном дворце все течет в установленном порядке, и все находятся в добром здравии, хотя признаюсь честно, в городе ходят неприятные слухи, одни других страннее. Я не буду их тут перечислять, чтобы не марать бумагу, но все же сердце мое очень ими опечалено.
        Прекрасная госпожа! Совсем недавно мы с матушкой беседовали о разных пустяках, и речь у нас зашла о соседях. Моя матушка крайне любопытна и ее приближенная служанка всегда держит ее в курсе происходящего. Не все из того, что она рассказывала, интересно, но вот одна вещь…
        Рядом с домом моих родителей стоит весьма ухоженное и радующее глаз поместье, и я никогда не думала, что у его хозяев такая печальная судьба. Сейчас там проживает только его хозяйка - госпожа Сина-Хатун, которая не так давно схоронила мужа. До этого у нее один за другим умерли мать и отец, но моя матушка - да и все остальные соседи, как мне известно, - не проявляют никакого сочувствия к этой особе.
        Еще при жизни мужа к ней постоянно приезжал любовник, и даже, говорят, не один. Как уж она изворачивалась, чтобы эти мужчины случайно не столкнулись друг с другом в ее доме, я не знаю, но порой некоторым особам свойственна воистину лисья хитрость. Мне эта история была чем-то неприятна, и я бы не стала расспрашивать матушку дальше, если бы та не упомянула, что госпожа Сина-Хатун принимала любовника даже не сняв еще траурных белых одежд. А ведь тело ее мужа только-только увезли в храм Падающих теней, и дым от его погребального костра еще не развеялся…
        И, прекрасная госпожа, вы знаете, кто был этим любовником? Господин Иш-Саронна. Вот уж от кого бы не ожидали подобной непочтительности к умершим!"
        Гу-иш-Равата опустила листок, густо покрытый округлым, еще детским почерком Лали-наан-Шадиш, и дамы помолчали, обдумывая услышанное.
        - Не об этих ли белых одеждах говорил покойный в последнем письме? - почти шепотом спросила Мона-дар-Ушшада. - Но к чему?..
        - Мне кажется, мы стоим прямо перед вратами истины, - сказала Бурруджун. - Только не видим замка, который их запирает. Напишите Лали-наан-Шадиш ответ, пусть узнает побольше об этой особе… Сина-Хатун, надо же, какая ирония, - пробормотала она.
        Она помолчала, раздумывая и добавила:
        - Ко всему прочему, разыщите вновь слугу Иш-Саронны и расспросите его еще раз. Кажется, он тоже что-то упоминал о любовнице покойного.
        Пока дамы доставали письменный прибор, чтобы составлять ответы, Мона-дар-Ушшада с досадой вертела в руках записку от Дар-Рокко - короткую и незамысловатую. Военачальник ответил хоть и быстро, но слишком скупо, всего лишь рассказав, что с Иш-Саронной у него были дела, связанные со снабжением Северного войска. Ну разве бы кто-то другой ограничился этим в письме к даме? Вот принц Аину, что тоже прислал короткую записку, и бумагу подобрал, и чернила, написал несколько строк стихотворений сообразных случаю - а всего лишь хотел спросить, насколько верны ходящие среди людей слухи. Его послание дамы восхищенно перечитывали, передавая друг другу, и право же, оно было достойно того, чтобы сохранить его и порой любоваться, несмотря на то, что тема его была довольно-таки щекотливой.
        Что ж, разве можно было ожидать подобной утонченности от военачальника, который почти все свое время проводил с войском… Сердито вздыхая, Мона-дар-Ушшада составляла стихи для ответа принцу - по просьбе Бурруджун, и одновременно размышляла, не стоит ли написать Дар-Рокко насмешливую отповедь о его манерах? Или же просто позлословить с дамами, и пусть над ним смеется весь Серебряный дворец?
        О нет, Мона-дар-Ушшада была не злой, но порой ее вспыльчивость застилала разум, подвигая старшую даму на неблаговидные поступки. Видно, поэтому и стихи вышли грубоватыми, но Бурруджун только покачала головой и переписала их, присовокупив несколько слов, уверяя принца в том, что сплетни есть сплетни, и не стоит обращать внимание на то, о чем шепчутся глупцы.
        Той же ночью охрана Серебряного дворца была усилена - вокруг дозором встали лучники из лучшего отряда охраны Стальных врат. Принц Аину своеобразным способом выразил свое отношение к сплетникам и злоумышленникам.
        И однако же, как это бывает в нашем мире, всегда найдется немало завистников, готовых любое благородное движение истолковать в дурную сторону.
        СЛАДОСТИ ИЗ ЮЖНОЙ ПРОВИНЦИИ СА.
        Подули северные ветры, и по утрам сад стал покрываться инеем. Пожалуй, печальная картина увядших цветов под тонким белым покровом, не лишенная своеобразной красоты, могла бы привлечь дам, но те боялись обморозить лица и руки. Согласитесь, даже под толстым слоем пудры сложно укрыть покрасневший на холоде нос.
        А тут привезли с оказией сласти - несколько лаковых ларцов, источающих дразнящий аромат. Один из правителей южных провинций прислал с ежегодными отчетами подарки для прекрасной госпожи, и дамы, предвкушая пиршество, целый день гадали, что за сласти в этот раз будут.
        В верхнем изжелта-золотистом ларце, с крышкой, украшенной изображениями птиц, рядами лежали белые многолепестковые цветы эбе, самые поздние цветы осени. Дамы не знали, разочароваться или восхищаться, и вдруг обнаружили, что это вовсе не живые цветки и даже не подсушенные - а тонко вылепленное сахарное тесто.
        В следующем ларце, цвета коры цидии, лежали алые и лиловые ягоды - тоже искусно слепленные сласти, и в этот раз с густой пряной начинкой.
        В нижнем ларце, на крышке которого были изображены рыбы, находились самые простые, круглые - и однако же каким-то образом сделанные прозрачными. Будто драгоценные камни. Поистине, даже в таких обыденных вещах люди способны проявлять истинное мастерство.
        Бурруджун едва ли радовалась этим невинным забавам. Незадолго до того Шиане-дар-Асана сказала ей, что хотя зять приискал ей надежного слугу для слежки за письмами, все же полностью обезопасить это не могло. Личные гонцы чиновников, каждый из которых мог являться тем самым недоброжелателем, постоянно сновали туда-сюда. А что и куда они носят было ведомо только их хозяевам. Это печалило Бурруджун. Она хотела кое о чем спросить у своей приемной матери, но не решалась доверить вопрос бумаге. Оставалось разве что послать одну из дам с поручением, но это бы привлекло ненужное внимание…
        А что еще огорчительнее - правитель Шашатана с недавнего времени перестал отвечать на ее письма, и Бурруджун не знала, что и думать. Виной ли тому большая занятость, снова ли происки недоброжелателя…
        Дамы порасспрашивали немного по ее указанию, но ничего нового не узнали - а может, кто-то уже дал распоряжение лишнего не болтать и держать хозяйку Серебряного дворца в неведении.
        Впрочем, по делу Иш-Саронны никто им не препятствовал - дамы узнали, что покойный, во-первых, занимался какими-то сверками описей сокровищницы, а во-вторых, последние несколько дней перед смертью находился в ссоре с любовницей. По словам слуги, Иш-Саронна заподозрил ее в неверности, и та разыграла сцену оскорбленной невинности, выставив ревнивца прямо посреди ночи из своего дома, и даже не дав ему целиком одеться. Хорошо, темно было, рассудительно качал головой слуга, а то срамота такая, едва-едва удалось незамеченными пробраться к себе.
        Дамы и не подозревали о столь бурной жизни бедного юноши, сначала позлословили, потом опечалились, вспомнив, что его уже больше и нет на этом свете.
        РЕВНОСТЬ ПРАВИТЕЛЯ ШАШАТАНЫ.
        Словно стремительный горный поток правитель вернулся в Гнездо спящего дракона, но лишь на несколько мгновений он появился в Серебряном дворце - с тем, чтобы бросить перед Бурруджун несколько исписанных листков и произнести: "Я крайне разочарован".
        Он удалился, никак не поясняя своих действий, да и это было к лучшему - правитель Шашатана был крайне суров к предателям и обладал жестоким нравом. Зная об этом, он не хотел причинить вреда супруге, а задержись он, чтобы попытаться выяснить что-либо, то непременно впал бы в ярость и всякое самообладание покинуло бы его.
        Листки же были перехваченными письмами от принца Аину. Среди них находился один ответ Бурруджун - тот самый, со стихотворением Моны-дар-Ушшада, - и написанная неизвестной рукой кляуза, в которой говорилось о том, что в отсутствие правителя принц Аину соблазнил его супругу и беспрепятственно посещал ее прямо в Серебряном дворце. Наглость и неуважение младшего принца достигли такой степени, что он посмел поставить свою стражу вокруг покоев прекрасной госпожи…
        Голос Моны-дар-Ушшада дрожал от гнева, а тонкие пальцы почти ломали бумагу, пока она читала это отвратительное письмо. Бурруджун слушала ее, отвернувшись, и ничем не выдавала своих чувств. Многие же дамы, прозрев будущие беды, которые таило в себе подобное обвинение, уже всхлипывали и громко сетовали на судьбу.
        Разумеется, лучников убрали тем же днем. Принц Аину лишился своей должности начальника стражи Стальных врат и был заключен под охрану в одном из павильонов. Правитель Шашатана не имел права причинять единокровному брату вреда, но и оставить без внимания подобное оскорбление не мог. Пока решалась судьба принца, правитель Шашатана почти не приезжал в Гнездо спящего дракона, предпочитая останавливаться в столичном имении.
        Мона-дар-Ушшада отговорила госпожу писать правителю оправдательные письма, и более того, выступать в защиту принца. Пока правитель Шашатана не успокоит свой дух, любое слово будет только подтверждать несуществующую вину и укреплять его в подозрениях.
        После того, как Бурруджун впала в немилость, дамы потихоньку стали разбегаться. Опять у кого-то появились болеющие родственники в столице, а иногда и подальше, кто-то и вовсе не утруждался извинениями… что ж, разве их можно винить? Каждая из них желала быть приближенной к жизни высшего света, а последнее время в Гнезде спящего дракона происходили только печальные и страшные вещи. Тут же и о прекрасной госпоже снова стали злословить - будто бы она и бесчувственная особа, и тонкости воспитания не хватает, такой ли быть супруге правителя…
        Только Мона-дар-Ушшада знала, что в ту ночь после возвращения правителя, Бурруджун - первый раз за все время, - словно обычная женщина плакала, укрывшись с головой ночными одеждами. Мона-дар-Ушшада прилегла поближе к ней, надеясь, что хотя бы так сможет облегчить страдания прекрасной госпожи.
        Наутро, несмотря на опухшее и покрасневшее лицо, Бурруджун была еще более решительна, чем обычно.
        - Мне ночью пришла в голову идея, - сказала она дамам. - И нам придется немного потрудиться.
        УПРЯМСТВО НЕ ДОБРОДЕТЕЛЬ.
        - Дар-Рокко немногое смог прояснить, - с сожалением сказала прекрасная госпожа. - То ли не хотел нас обременять, то ли сам не вполне разобрался…
        Мона-дар-Ушшада кивнула, невольно насупившись. Именно ей пришлось вести переписку с военачальником, и уж что по этому поводу говорили во дворце, ей и думать не хотелось. Растрезвонили об их связи несусветное что-нибудь, это как пить дать. И несмотря на эти трудности, Дар-Рокко - настоящий чурбан, как уже уверяла всех дам Мона-дар-Ушшада - с неохотой делился знаниями, порой присылая совершенно пустяковые записки о том, как прекрасна погода или же о кошках. Последние Мона-дар-Ушшада, мучительно краснея, потихоньку старалась спрятать, никому не показывая.
        Поначалу старшая дама уговаривала госпожу бросить все хлопоты по разгадыванию загадки, отказывалась разговаривать о ней и просто дулась. Потом поняла, что прекрасной госпоже иначе не отвлечься от тяжелых дум, да и поправить свое положение ей было сейчас никак не возможно. Весь Серебряный дворец замер в тоскливом ожидании решения правителя Шашатаны. Пусть дамы наперебой уверяли Бурруджун, что тот непременно все поймет и простит, былого расположения духа это госпоже не возвращало.
        К тому же она отчего-то считала, что все последние события связаны друг с другом… и может быть, убийца, опасаясь, что они подобрались к нему слишком близко, отвлек от себя внимание.
        И потому она с неприличным для женщины упрямством продолжала изыскания, отдавая дамам поручения одно чуднее другого.
        Всего-то и удалось им узнать, что Иш-Саронна незадолго до своей смерти обнаружил чье-то мелкое, но постоянное воровство - по затертым следам в описях. Лали-наан-Шадиш пока не отвечала, хотя обещала подробнее расспросить матушку о соседке. Слуга Иш-Саронны все так же, почти ничего не помнил касательно дел господина, зато о любовнице поговорил охотно. Она, видимо, разыгрывая обиду, чтобы подразнить Иш-Саронну после его обвинения в неверности, поначалу не отвечала на письма, потом слала такие, от которых бедняга желтел и становился невыносимо раздражительным.
        Еще покойный позабыл у нее какую-то вещь и все просил вернуть, но ветреная красавица только смеялась, читая эти просьбы.
        СЕРЕДИНА ОСЕНИ.
        Северный ветер крепчал, и груды опавших листьев заполняли дворы, плыли меж лодок рыбаков, покрывали крыши… Печальное время.
        По ночам из храма Падающих теней за рекой доносился сухой и тонкий перестук костяных и серебряных колокольчиков. Ночи становились длиннее, грани истончались. Монахи повесили в почти облетевшем саду при храме гроздья колокольцев, отпугивать темных духов, и вот их-то стук не давал порой дамам спать. Самые суеверные тихонько молились, просыпаясь от этого шума, и на ночь оставляли дымные курения, чтобы ненароком в их сны не пробрались чужие тени.
        Вдоль стрех повесили на тонких красных нитках высушенные круглые соцветия эбе, и под ветром они шелестели будто листья или капли дождя. Считалось, что духи осенних болезней обманываются, думают, будто лето еще не прошло и листва на деревьях еще не опала, так что не тревожат людей, не переходят грань. Бурруджун очень нравилось засыпать под шуршание сухих цветов.
        ЗОЛОТЫЕ ГРЕБНИ БУРРУДЖУН.
        День был ветреный и унылый. Дамы препирались из-за того, стоит ли развигать перегородки, чтобы полюбоваться садом: одним казалось, что в трепетании ветвей есть что-то прелестное, другим - что все замерзнут, и будут сидеть с красными носами. Что за красота, право.
        Прекрасная госпожа просматривала утренние письма, не обращая внимания на перебранку, когда объявили, что господин из Личной канцелярии правителя просит аудиенции.
        - Да-да, - рассеянно сказала Бурруджун. - Мона, распорядись, чтобы все подготовили. Потом вернись ко мне, Лали-наан-Шадиш наконец прислала ответ.
        Гость, однако, отказался от удобств и угощений, устроился на наружной галерее со стороны сада, но потребовал, чтобы дамы сидели на удалении, разговор будет касаться только прекрасной госпожи.
        Дамы суетились, передвигая перегородки и жаровни. Теперь все приходилось делать самим, прислужницы едва-едва исполняли приказы, а порой и не появлялись до вечера.
        Бурруджун, дочитывая письмо, вздрогнула.
        - А что за господин пришел? - едва слышно спросила она, слыша, как тот нетерпеливо постукивает по деревянному настилу.
        Когда ей ответили, госпожа побледнела. Мона-дар-Ушшада бросилась было к ней, но Бурруджун прижала палец к губам.
        Под встревоженными взглядами дам Бурруджун, перевернув листок с письмом Лали-наан-Шадиш, наскоро написала на чистой стороне пару строк и знаками, не решаясь говорить, подозвала Ане-мин-Кулум.
        - Немедленно, - зашептала госпожа, передавая ей записку, - и очень тихо выскользни через боковой вход, и что есть духу беги, разыщи господина Дар-Рокко. Он должен понять. Сама не возвращайся.
        Едва только приготовления были завершены, Бурруджун присела за перегородками у столика с письменным прибором, и дамы чуть поодаль. Ожидающий упрекнул ее в неторопливости и невнимании к гостям, нимало не стыдясь сам показаться грубым.
        Он и сел к ним спиной, без всякого почтения. Дамы хорошо могли видеть его абрис - внутри было темно, светильники почти не горели.
        - Ну что вы, господин Мин-Раге, - мягко отозвалась Бурруджун. - Такой уважаемый гость как вы… мои бедные дамы не могли нарадоваться, что нас кто-то вспомнил. Увы, последнее время наша жизнь стала совсем пресной и одинокой…
        - И всему виной ваше предосудительное поведение, не так ли, - все еще не смягчаясь, сказал тот.
        Гу-иш-Равата сердито ахнула: прежде никто не позволял себе подобных грубостей… видно, совсем плохи дела прекрасной госпожи при дворе. Уж не принес ли господин Мин-Раге те самые новости, которых они так опасались?..
        Бурруджун немного помолчала, давая понять гостю, что его укол достиг цели, но с достоинством продолжила, неожиданно для дам сменив тему.
        - А правда ли, господин Мин-Раге, что гостьи, поселившиеся в Срединном доме - родственницы Наан-Караму, начальника Стальных… - госпожа будто бы осеклась, оговорившись, и сразу поправилась. - Начальника Серебряных врат?
        В этой оговорке, однако, было гораздо больше смысла, чем на первый взгляд. После смещения принца Аину, господин Наан-Караму временно возглавил оба подразделения охраны, и уже поговаривали, что так оно будет и впредь.
        Мона-дар-Ушшада, и все остальные, решили, что прекрасная госпожа боится услышать слова правителя Шашатаны, которые, может быть, принес господин Мин-Раге, и потому поддерживает столь странный разговор.
        - Правда, - равнодушно ответил Мин-Раге. - Впрочем, вам в том немного интереса.
        - Отчего же, - возразила Бурруджун. - Из этого проистекает много выводов… Мне, к примеру, давно было интересно, кто и зачем стремился оболгать меня. Ваш ответ дал мне пищу к размышлениям.
        - Один поэт сказал, что грязь соскользнет с белых лепестков… То, что ложь пристала к вам - не говорит ли о том, что ваше поведение не было безупречным?
        - Не более чем ваше, господин Мин-Раге, - твердо ответила Бурруджун, а дамы в ужасе прижали рукава к губам. - Ведь вы так и не поймали истинного виновника смерти Иш-Саронны.
        - Он убил себя сам.
        - В каком-то смысле можно и так сказать, - неожиданно согласилась Бурруджун. - Я слышала, что он обнаружил некую недостачу в описях сокровищницы и с этим вопросом пришел к вам?
        Мин-Раге ничего не ответил. Охваченная вдруг непонятным ей ужасом, Мона-дар-Ушшада придвинулась ближе к госпоже. Тень сгорбленной спины Мин-Раге, шорох сухих цветов под стрехой, завывание ветра вдали - все это показалось зловещим и жутким. Молодая женщина перебирала в памяти все мелочи, только что произошедшие, - и бледность госпожи при известии о том, кто явился с визитом, и спешно отосланную с запиской Ане-мин-Кулум… мысли путались и сбивались, и Мона-дар-Ушшада никак не могла собраться. Тот вывод, который она должна была из всего этого сделать, пугал ее до дрожи.
        Бурруджун погладила ее по руке, успокаивая. Она старалась не выказывать страх, хотя сердце сжималось. Чего ожидать от Мин-Раге, она не знала, и как верно поступить сейчас? Разговорить и потянуть время? Дать ему понять, что они уже послали за помощью?
        - Зачем вы пришли, Мин-Раге? - спросила Бурруджун.
        - Чтобы навестить бедняжек напоследок, - медленно сказал тот. - Краем уха слышал, что сегодня печальный день, и вскоре жизнь прекрасных обитательниц Серебряного дворца безвременно оборвется.
        Он говорил сухо, будто бы о чем-то совершенно обыденном, и потому дамы не сразу отозвались.
        - Что вы себе позволяете? - чуть громче, чем полагается, воскликнула Мона-дар-Ушшада, но Мин-Раге с шорохом передвинулся ближе к перегородкам. До слуха женщин донесся змеиный свист, с которым клинок покинул ножны.
        - Я вскоре уйду и буду последним, кто слышал ваш голос. Увы, такое душераздирающее событие…
        - Уж не обезумели вы, господин Мин-Раге? - тихо спросила Бурруджун. - Пусть мы с супругом сейчас не в добрых отношениях, но все же…
        - Я полностью в своем уме, - насмешливо ответил Мин-Раге. - Не скажу, что это большое удовольствие беседовать с вами, и я уже утомился, по правде сказать. Жду лишь сигнала от моих людей.
        - И какого же?..
        - Ах, все-то вам надо знать, - пожурил ее мужчина и зевнул. - Жду сигнала о том, что они освободили принца Аину и… впрочем, нужно ли знать вам, что случится сейчас с вашим любовником? Он вот-вот явится сюда и в порыве ярости убьет вас, а потом и себя. Прекрасное завершение этой долгой истории. Может быть, кто-то сложит песню… Хотя скорее всего, правитель запретит упоминать ваши имена. Он отвратительно ревнив.
        Бурруджун резко подняла руку, чтобы дамы молчали. Пальцы ее тряслись, и она оглядывалась, понимая, что ни спрятаться, ни убежать им не удастся. Мин-Раге был крепким, сильным мужчиной, и для него будет только мимолетной забавой успеть поймать их всех, путающихся в многослойных тяжелых платьях… Даже в одиночку он легко расправится с ними. И что за жестокость - даже их имена желает опорочить… ничего не оставив для того, чтобы их души смогли чистыми отойти на ту сторону.
        - Ведь это ложь, - сказала Бурруджун, до боли сжимая веер в руках. Деревянные дощечки трещали, и голос уже с трудом удавалось удержать ровным. - Это ложь, никогда меня и принца не связывало ничего предосудительного. Как я и думала, это вы распустили этот слух?.. Или ваш сообщник, Наан-Караму?..
        Мин-Раге раздраженно прищелкнул языком.
        - Что за несносная женщина, - пробормотал он. - Сколько мороки вы мне доставили, и все продолжаете…
        - В это не поверят, - сказала прекрасная госпожа. - Мои дамы знают, что принц Аину никогда не входил в Серебряный дворец…
        - Кто же будет слушать, что там тявкает свора сплетниц? - перебил ее Мин-Раге. - А младший брат правителя всего лишь дамский угодник, который не первый раз оказывается замешан в подобные истории… Поставили его начальником стражи… право же, смешно. Изнеженный слабак, который едва ли меч в руках умеет держать.
        Мона-дар-Ушшада вдруг придвинулась ближе и стала вынимать из волос госпожи золотые гребни и украшения, знаками подзывая дам. Бурруджун вздрогнула от неожиданности и нахмурилась, но Мона прижала палец к губам, призывая к тишине. Гу-иш-Равата первая поняла, что требуется и споро стала укладывать волосы Моны-дар-Ушшада в прическу прекрасной госпожи, а одна из младших дам начала осторожно расчесывать Бурруджун, расправляя волны вдоль спины.
        Мин-Раге никогда не видел их лиц. Что на смотринах, что на свадебной церемонии они были прикрыты - хотя бы наполовину! - веерами. Всего-то и разницы сейчас между женщинами было, что драгоценный убор и сложная прическа…
        Теряя самообладание, прекрасная госпожа схватила Мону-дар-Ушшада за рукав, но та мягко высвободилась, и хотя у всех дам на глазах блестели слезы, ни одна не издала и звука.
        Старшая дама, преобразившись, вздернула подбородок выше - ах, как же она желала почти год назад все эти украшения и почести, связанные с титулом, и как она была хороша сейчас!.. Молодая женщина открыла свой письменный прибор и достала оттуда узкий стальной клинок с морозным узором на лезвии.
        - Мужчины севера, откуда я родом, - печально и едва слышно сказала она, - крайне грубы и невоспитаны. Они даже дарят девочкам такие игрушки…
        - Это им ты порезала мое платье? - сквозь слезы улыбнулась госпожа.
        - Что вы там шепчетесь? - резко окликнул их Мин-Раге и, отбросив в сторону перегородки, шагнул внутрь.
        Шиане-дар-Асана как раз промакивала рукавом глаза Моны, остальные сидели вокруг.
        Их было всего пятеро - четыре дамы и прекрасная госпожа… вот и все, что осталось за эту осень от большого и шумного двора.
        Госпожа прекрасно воспитала их - хотя женщины дрожали и едва могли сдержать всхлипы, закрывая лица рукавами, ни одна из них не двинулась с места и не опустила глаз, так что Мин-Раге ненадолго растерялся, ожидая иной картины. Его пальцы сжались на богато украшенной рукояти меча, и он слегка двинул запястьем, разворачивая клинок. Щегольские шелковые кисточки, укрепленные на навершии, описали полукруг, невольно приковывая к себе внимание испуганных женщин.
        - Едва взмахнет, разбегайтесь, - почти не разжимая губ, скомандовала Мона-дар-Ушшада и, отбрасывая в сторону бесполезный веер, поднялась на ноги.
        - Мое имя останется чистым, чтобы вы не делали, - сказала она, подражая голосу прекрасной госпожи и медленно двигаясь в сторону от дам. - Пусть и не перед людскими глазами, но по ту сторону вам меня не достать, как бы вы не стремились…
        Бурруджун незаметно потянулась к письменному столику, схватила его за ножку. Когда Мин-Раге скользнул к Моне, взмахнув коротким мечом, дамы слаженно завизжали и с шумом, не вставая с колен, бросились в стороны.
        Бурруджун изо всех сил толкнула столик под ноги Мин-Раге, сбивая его. Меч скользнул мимо Моны. Мин-Раге мгновенно восстановил равновесие, и с гневным воплем обрушил меч на Бурруджун - та, вскрикнув, распласталась на полу, чудом уклонившись. Правое плечо Мин-Раге пронзила резкая боль, но сильно поранить его у Моны не получилось - в ее хоть и крепких, но все же неумелых руках кинжал извернулся и только прошел вскользь, прорвав одежду и вспоров кожу.
        Мин-Раге грубо схватил ее за руку и повалил на пол, прижав коленом, чтобы та больше не смогла увернуться. Мона закричала, вырываясь, но силы были несопоставимы - как бы она ни старалась.
        Шелковые кисти на рукояти меча Мин-Раге снова мелькнули в воздухе, и молодая женщина в ужасе уставилась на них.
        По крыше прогрохотало, ливнем осыпалась черепица, а затем, обрывая цветы со стрех и ломая тонкие деревянные перегородки, внутрь ворвалась яростная черная тень.
        Мин-Раге просто отбросило в сторону, и хотя он сумел кое-как отразить первую атаку, сражаться он не пытался. Откратившись в сторону, мужчина вскочил на ноги и отчаянно бросился бежать.
        Расшвыривая подушки и столики, нападающий прыгнул за ним следом. Невообразимо страшный и гневный голос проревел: "Закрой глаза!", и в два удара с убийцей было покончено.
        Никто из дам не понял, кому надо было закрывать глаза, и поэтому ни одна этого не сделала. Несколько мгновений они смотрели то на друг друга, то на тяжело дышащего правителя Шашатану, который проводил клинком о плечо, стирая кровь.
        Потом женщины, не сговариваясь, закричали и бросились к прекрасной госпоже.
        Пока они всхлипывали, причитали и рыдали, не в силах остановиться, правитель собственноручно оттащил мертвое тело Мин-Раге наружу, оставляя страшный кровавый след на полу, и небрежно сбросил его с наружной галереи на землю.
        ПРОЩЕНИЕ.
        - Почему Дар-Рокко? Почему не мне? - первое, что спросил Шашатана, не отрывая взгляда от лица Бурруджун.
        - Я же не знала, что вы здесь, - с достоинством ответила прекрасная госпожа.
        Дамы помогли ей сесть, но госпожа была не ранена - тем ударом Мин-Раге лишь отсек часть волос Бурруджун, но увернуться от верной смерти женщине удалось. Младшая дама собирала длинные шелковистые пряди с пола, чтобы те не испачкались, и не переставая рыдала. Сказывались и пережитый страх, и глубокое сожаление. Волосы Бурруджун были ее гордостью… ах, что теперь делать? Неужели той придется использовать, как старухе, накладки из чужих волос?..
        Бурруджун не омрачала мысли подобными сожалениями, она смотрела только на Шашатану, а тот шагнул вперед, не замечая как пачкает свежие циновки и подушки грязью с сапог. Бурруджун протянула к нему руки, и правитель опустился у ее ног, прижимая к себе.
        - Прошу, прости меня, что задержался и дал этому подлецу напугать вас. Я поставлю двойную стену вокруг Серебряного дворца… или же прикажу восстановить дворец Аль-наан-Рада, в который нельзя было проникнуть… и никогда, никому не позволю и приблизиться к тебе…
        Мона-дар-Ушшада вдруг прыснула - и тут же зажала рот, но как и всегда после больших потрясений молодую женщину разобрало на совершенно неприличный и громкий смех - так ей показалось забавным испуганное выражение прекрасной госпожи, представившей свое будущее заточение. Остальные дамы тоже едва сдерживались, и правитель Шашатана вскинул голову, оглядывая их.
        - Госпожа! - вскрикнула Ане-мин-Кулум, стремительно влетая в помещение, и даже у Моны-дар-Ушшада не хватило сил отругать юную даму за неподобающую поспешность.
        Девушка, от волнения едва соображая, схватила руку Бурруджун и прижала ее к своему пылающему лицу, не замечая, как недовольно смотрит на нее правитель.
        - Я так беспокоилась, но мне не давали идти к вам! - едва не плакала она.
        - И нечего вам тут было делать, - хмуро сказал мужской голос из-за стены. - Господин, как женщины?
        Дар-Рокко не решался подходить ближе - смятые и поломанные загородки никак не укрывали дам, и военачальник не хотел ставить их в неловкое положение.
        - Почему так долго? - строго спросила Бурруджун у юной дамы.
        Та вспыхнула и, выпустив руку госпожи, опустилась лбом на пол в глубоком покаянном поклоне:
        - Простите! Простите меня! - смятенно воскликнула она. - Я никак не могла его найти, а потом оказалось, что господин Дар-Рокко у правителя Шашатаны, и меня не хотели к ним пускать…
        - Вот оно что, - сказала прекрасная госпожа. - Тебе не в чем винить себя. Ты сделала все, как нужно. Главное, что успела.
        - Дерзкая юная особа, - заметил правитель Шашатана, но благодушно усмехнулся, заметив страх Ане. - Мало кто из моих людей решился бы прерывать государственное совещание, чтобы передать некую записку…
        - У нее было распоряжение, и она его выполнила, - произнесла прекрасная госпожа. -
        Мои люди всегда так делают.
        Она твердо посмотрела в глаза супругу, и тот хотел было ответить, но чьи-то торопливые шаги прозвучали снаружи, и Дар-Рокко изумленно ахнул.
        - А, ты уже здесь? - раздался новый мужской голос, и дамы встрепенулись. - Что, все ли в порядке? Вы успели?
        - Это ты, Аину? - спросил Шашатана, выпрямляясь.
        - А кого вы ждали, мой уважаемый брат? - довольно дерзко отозвался тот, хотя в его голосе явственно слышалась усталость. - К вашему сожалению, это я. И меня даже не убили.
        Судя по звукам, он тяжело опустился на галерею, где до него сидел Мин-Раге, и со звоном положил рядом с собой мечи.
        - Я рад это слышать, - наконец сказал Шашатана.
        Принц на миг замер, а потом с деланной беспечностью отозвался:
        - А уж я-то как рад… и сам не ожидал, что буду настолько беспокоиться за свою никчемную жизнь… Стоит ли мне расценивать ваши слова, мой уважаемый брат, как прощение?
        На этот раз Шашатана молчал дольше, пока Бурруджун тихо не сказала:
        - А Мин-Раге был уверен, что принц Аину, простите мои слова, слабак и едва ли меч в руках умеет держать…
        Принц, услышав это, только фыркнул.
        - Право, я был удивлен, когда несколько стражников пришли меня выпускать на свободу, а сами потихоньку попытались зарезать… Уважаемый господин Мин-Раге, который тут так неприлично лежит, надо полагать, и есть таинственный зачинщик?
        Голос принца становился все тише, пока, наконец, он сам неожиданно тяжело опустился на пол галереи, будто бы желая прилечь, и пробормотал что-то вроде "Какой позор…"
        - Потерял сознание, - коротко отчитался Дар-Рокко, осмотрев его. - Ранен.
        - Вызови прислугу, пусть отнесут в его покои, и лекарей срочно, - распорядился Шашатана.
        Едва шум стих, а дамы, придя в себя, вызвали прислужниц, чтобы заменить загородки и ширмы, Шашатана сказал супруге:
        - Значит, ты все же разгадала эту загадку?
        - Да, - ответила она. - Жаль только, что не получилось сделать это раньше, до того, как Мин-Раге решился на подобные действия…
        - Что ж, - задумчиво сказал правитель Шашатана. - Я бы не отказался послушать как-нибудь вечером о ходе твоих мыслей.
        - С удовольствием поделюсь, - улыбнулась прекрасная госпожа и вздрогнула, вспомнив: - Ах, да! Наан-Караму!..
        - Тс-с, - и правитель Шашатана прижал к ее губам палец. - С ним уже разбираются. Он как раз находился у меня вместе с Дар-Рокко, когда девушка принесла твою записку.
        ПЯТЫЙ ВЕЧЕР ИГРЫ В "ЦЕПЬ НЕБЫЛИЦ".
        Из-за того, что Серебряный дворец был осквернен убийством, из храма Падающих теней были вызваны монахи для чтения очищающих молитв, а двор прекрасной госпожи временно переместился в Павильон нежного умиления, что стоял на берегу реки, сразу за Павильоном белых бабочек. И еще несколько дней после этих событий прислужницы сновали по Серебряному дворцу, прибираясь и расставляя новую утварь взамен поломанной и испорченной.
        Помимо того прекрасная госпожа разослала письма, вызывая своих дам обратно на службу, и с утра следующего дня все пространство перед Срединным домом было наполнено возками, паланкинами, бранящимися дамами и служанками.
        Их едва-едва удалось разместить в павильоне, который по размерам значительно уступал Серебряному дворцу.
        Дамы непрестанно жаловались на холод и сырость, но привычный шум голосов только успокаивал прекрасную госпожу, и даже Мона-дар-Ушшада почти не отчитывала их за пустословие.
        Из сокровищницы по приказанию Шашатаны принесли для обустройства временного жилища немало красивой старинной утвари, и дамы, отвлекшись от жалоб и стенаний, восхищенно разглядывали ларцы, ширмы и инкрустированные столики с письменными приборами.
        Правитель Шашатана прибыл чуть раньше, чем дамы успели приготовиться, и прилег отдохнуть у ног Бурруджун, пока вокруг суетились, расставляя перегородки и столики с угощениями. Только когда стали прибывать гости из Стального дворца, правитель переместился на другую сторону, где рассаживались мужчины. По этикету он должен был играть роль хозяина, но как и всегда, не большой любитель светской беседы, правитель Шашатана молчал, предоставляя остальным вести разговоры.
        Когда все были устроены, один из молодых придворных - а сегодня позвали только тех, кто имел какое-либо отношение к предыдущим событиям и расследованиям, - взял в руки цитру, наигрывая простые безыскусные мелодии. Из-за перегородки, где сидели дамы, раздался негромкий смех, и женский голос произнес:
        - Сегодня мы бы хотели предложить уважаемому обществу игру в "цепь небылиц".
        - Детские забавы, - фыркнул глава казначейства, но Шашатана знаком велел ему помолчать.
        - Тогда попрошу начать вас, - сказал он дамам. - Моя супруга недавно обещала интересную историю.
        За перегородками прекрасная госпожа взяла палочку с бисерным хвостом и начала говорить - негромко и, в своей манере, без вступлений и лишних слов.
        - Для нас всех история началась недавно - когда произошла кража… Мин-Раге не нужны были те сокровища. Он украл самые приметные и значимые вещи, чтобы их пропажа точно не прошла незамеченной. Думаю, что во время одного из визитов он поставил их на виду, чтобы ему легче и быстрее было их схватить. Если бы прислуга, которую принц Аину послал, чтобы там прибраться, успела бы раньше, Мин-Раге пришлось бы красть что-то другое… Кстати, из-за вашей наблюдательности, принц, кража вскрылась быстрее, чем рассчитывал Мин-Раге.
        Принц Аину скованно поклонился, зная, что дамы смотрят сквозь укромные складки на перегородках. Из-за ран молодой человек с трудом двигался и с сожалением поглядывал на придворного, который без особого умения щипал струны цитры.
        Бурруджун продолжила:
        - Но на самом деле все началось куда раньше. Старательный чиновник Иш-Саронна, левая рука главы казначейства, обнаружил некую недостачу в средствах… прошу простить меня, уважаемые гости… все, что вы сейчас услышите - это всего лишь скромные домыслы, основанные на собранных слухах и свидетельствах прислуги и младших чиновников…
        Прекрасная госпожа переждала поднявшийся гомон голосов - впрочем, под тяжелым взглядом правителя возмущение быстро утихло.
        - Итак, Иш-Саронна обнаружил недостачу. В то время его начальника, господина Ар-Сувана, не было на месте - он отлучился на несколько дней.
        Глава казначейства досадливо хмыкнул.
        - Иш-Саронна отправился в Личную канцелярию правителя и там, к своему, а так же нашему, несчастью первым встретил господина Мин-Раге. Тот вызвался помогать в разбирательстве, и они несколько дней поднимали и сверяли различные бумаги, а также постоянно посещали сокровищницу. Об этом говорили все опрошенные слуги и стражники. Я не знаю, был ли план Мин-Раге стихийно появившимся, или же он долго его продумывал… но ему ведь почти удалось провести всех. Он знал, что расследование поручат ему, а значит, мог допустить небрежность, а также скрыть множество важных деталей.
        Госпожа вздохнула.
        - Например, то, что у них с Иш-Саронной была общая любовница… то есть, конечно же, она их обоих обманывала, как и перед этим своего покойного мужа… но Мин-Раге узнал подробности первым, тогда как Иш-Саронна только подозревал о ее неверности. Он однажды позабыл у нее свою накидку - за несколько дней до смерти. Женщина выгнала его полуодетым, рассердившись на упреки. А в день смерти эту накидку обнаружил его слуга. Она лежала в покоях Иш-Саронны, недалеко от тела. И она же была на том человеке, что ограбил сокровищницу. По моей просьбе, с женщиной поговорили, и она подтвердила имена любовников, а так же то, что несмотря на многочисленные письма от Иш-Саронны, она не возвращала ему вещи, желая подразнить.
        - О, женщины, - вздохнул Дар-Рокко.
        - Вы слишком много внимания уделяете одежде, - упрекнул глава казначейства. - Пока мне неясно, к чему это все.
        - Прошу прощения… Буду выражаться проще. Мин-Раге, очевидно, при очередном посещении любовницы увидел накидку Иш-Саронны и узнал ее. Она довольно-таки приметна, с вышитыми родовыми знаками. Я полагаю, Мин-Раге украл ее. Загодя он сказался больным и лежал у себя в покоях. В то утро, дождавшись, пока Иш-Саронна будет ходить по поручениям, Мин-Раге надел эту накидку и вошел в сокровищницу. Мужчины были примерно одного роста, и охрана из-за их частых посещений перестала проверять их пропуски. План Мин-Раге был прост и потому сработал почти без проволочек. Единственное что - на пути Иш-Саронне попались мои дамы, которые привлекли его внимание… неподобающим поведением. О чем он и написал несколько писем, заодно нечаянно обеспечив себе в будущем возможность обелиться.
        - Воистину не знаешь: сказать ли, что женщина - источник бед, или же целебный ключ, напоивший путника в пустыне, - пробормотал принц Аину. - Не ошибешься в любом случае…
        - Покои Мин-Раге и Иш-Саронны находятся на первом этаже Срединного дома. К обоим можно попасть через общую галерею, а так же через сад позади… господин Мин-Раге провел весь день у себя, постоянно тревожа прислугу различными поручениями, но однако же, запретив без разрешения входить. Служанка, которая приносила ему пищу, говорила, что Мин-Раге отвечал не сразу. Она думала, что он спал. А я думаю, что он пробрался через сад к Иш-Саронне. Мне сложно судить, как и что у них произошло, но результат мы все знаем. К тому же, Иш-Саронна к тому времени начал догадываться, откуда могла прийти беда, и начал писать о позабытой у любовницы накидке. Скорее всего, он намеревался отослать письмо в канцелярию, но из-за того, что он был крайне воспитанным и тонко чувствующим человеком, начал он издали, опасаясь называть женщину по имени. Мин-Раге стер лишнее и обставил все так, будто это было самоубийство. Затем он вернулся к себе и продолжил притворство. Далее он во всеуслышание объявил, что готов отречься от должности и удалиться в провинцию, где у него были свои земли.
        - Но где в этом деле Наан-Караму? - спросил кто-то из чиновников. - Он был сообщником по кражам?
        - Мне сложно судить, - помолчав, сказала прекрасная госпожа. - Я не думала, что он причастен, пока последняя интрига с письмами едва не увенчалась успехом. На самом деле, именно господин Наан-Караму подал мне мысль, что загадку Иш-Саронны мы могли бы решить своими силами…
        - За что и поплатился, - сухо сказал правитель Шашатана. - Мин-Раге испугался, что ему не дадут тихо спрятаться, как он планировал, и прохвост решил поднять пылевую завесу, отведя всеобщее внимание от краж и убийства. В сообщники он выбрал Наан-Караму, как тщеславного и слабовольного человека. И, видимо, мстил именно за те слова, от которых его едва не раскрыли.
        Дамы ахнули и тихо зашумели, обсуждая. Полог загородки приподнялся немного, и к ногам правителя Шашатаны подкатилась тонкая черная палочка с резьбой и лазоревым бисерным хвостом.
        - Ваш черед, мой господин, - невидимая за ширмами, улыбнулась Бурруджун. - Теперь вы расскажите историю.
        СКУЧНЫЕ СКАЗКИ ПРАВИТЕЛЯ ШАШАТАНЫ.
        Правитель Шашатана поднял палочку и повертел ее в руках.
        - Что ж, - сказал он. - Почему бы и нет. Не буду утомлять… - он вдруг усмехнулся, глядя на чиновников, - уважаемых гостей подробностями, но моя история началась еще раньше, чем рассказанная прекрасной госпожой. Мой средний брат, человек, как вам известно, воинственный и склочный, командует сейчас Северными войсками. Надеюсь, он останется там и впредь, но от его писем нам, к сожалению, не укрыться. Уже полгода как он жалуется мне на ухудшившееся снабжении армии. До времени я игнорировал его жалобы, зная, что Виину привык жить на широкую ногу, и для него вино не из Гремящих камней, а из дельты Уу - повод для потока писем о бедственном положении. К моему сожалению, стали приходить и другие донесения из Северного штаба, а вскоре приехал и Назо-дар-Рокко для расследования… стало понятно, что кто-то действительно ворует, да еще так искусно, что понять, на каком шаге пропадают деньги, невозможно. И тут вдруг эта дерзкая и бессмысленная кража никому не нужных, кроме правящей семьи, вещей: диадемы, поручей и свитков. Я грешным делом решил, что кто-то снова хочет занять мое место… но смерть Иш-Саронны
запутала все еще больше. Юноша представился мне сумасшедшим, зачем-то ограбившим сокровищницу, а затем покончившим с собой. Или же частью серьезного заговора…
        Правитель махнул прислужнику рукой, чтобы ему наполнили чашу. Пока он говорил, чиновники напряженно молчали, позабыв и об угощении, и о музыке. Дамы за перегородкой тихонько перешептывались, передевая тем, кто сидел слишком далеко, слова правителя Шашатаны.
        Услышав усталый вздох и едва подавленный зевок за ширмой, Шашатана покачал головой и продолжил:
        - Оброненное замечание Наан-Караму зародило в моей супруге мысль разгадать загадку, и я воспользовался тем, что ее дамы отвлекали на себя внимание, и стал ждать, когда преступник выявит себя. Конечно, одновременно с этим мои люди тоже собирали сведения… но, как оказалось, женщины преуспели в этом куда больше. Они искали и спрашивали о том, о чем никогда бы не помыслили младшие и средние советники. И, что интересно, дамам отвечали охотнее, чем дознавателям Но когда начала нащупываться ниточка, ведущая к чиновнику, кравшему деньги, злоумышленники нанесли удар по нам с супругой, на время ослепив даже меня.
        Шашатана помолчал.
        - Как я и говорил, Наан-Караму был использован как сообщник. Тут уже никаких догадок - он во всем признался, после того как мои люди его… спросили. Мин-Раге наплел ему, что прекрасная госпожа скоро покинет дворец, что она в опале… Глупец поверил и развернул бурную деятельность: перехватывал письма, сочинял кляузы и распространял слухи. Способствовал визиту одной нашей общей родственницы, при которой ехала ее, несомненно, прекрасная дочь необычайных прелестей… Затем для него выкрали письма моего брата, и Наан-Караму решил, что удача улыбнулась ему дважды. Одним ударом он мог убрать соперника и захватить его должность, а также избавиться от прекрасной госпожи и укрепиться при дворе. Отчего-то он был неколебимо уверен, будто я в горе кинусь в объятья молодой прелестницы и непременно сделаю ее своей женой. Мин-Раге тоже углядел в сложившемся возможность отвлечь от себя внимание и наконец тихо удалиться в провинции, как он и планировал. Ведь прекрасная госпожа и ее дамы уже наступали ему на пятки. В одном из перехваченных писем было упоминание о любовнице Иш-Саронны. А как мы уже знаем, она была тем
человеком, который невольно связывал его и Мин-Раге. По возвращению из провинции я не стал останавливаться во дворце, чтобы вспышкой ярости не навредить никому. Мне казалось, что перед тем, как принять решение касательно неверной супруги… прости, Бурруджун… необходимо успокоиться и привести мысли в порядок. Пока я размышлял и тянул, Мин-Раге решил действововать.
        - Но зачем? - спросил один из женских голосов. - Чего боялся Мин-Раге? Разве наказание дворянину за воровство не ссылка? Он так и так хотел уехать…
        - Милые дамы, - дребезжаще засмеялся глава казначейства, и многие чиновники вторили ему. - Это за обычное воровство. А то, что осуществил Мин-Раге приравнивается к государственной измене… с него, я уж прошу прощения, кожу бы живьем содрали, ближайших родственников казнили бы, а вот остальных сослали.
        - К тому же его поступки нарастали как снежный ком и, видимо, других выходов он не видел. Гнилой человек, - сказал один из чиновников.
        - Хвост от ящерицы, а не человек, - поддержали его дамы.
        - Что ж, вернемся к истории, - сказал Шашатана. - Мин-Раге решил все обставить так, будто мой брат подкупил стражу, вырвался на свободу и убил мою супругу, а так же себя… видимо, из ревности? Или же из великой любви, чтобы в будущей жизни воссоединиться с нею?
        - Право, вы это так произносите, мой уважаемый брат, что мне невольно стыдно за то, что я и не собирался делать, - упрекнул принц Аину.
        - Я просто пытался представить ход мыслей мерзавца, - пожал плечами правитель Шашатана. - Думаю, что он рассчитывал расследовать и это дело, и, конечно же, никто и никогда бы не усомнился в произошедшем… Но прекрасная госпожа как раз получила письмо от одной из своих дам, в котором было указано имя второго любовника злосчастной Сина-Хатун. Опасаясь подвоха, она послала за помощью одну из своих дам… Кстати, эта девушка настойчиво совала нам письмо со сплетнями, не удосужившись перевернуть его. Пока Дар-Рокко не заметил почерк прекрасной госпожи на обороте, было непонятно, что происходит.
        - То есть все потому, что и без того не бедствующий чиновник решил обогатиться еще больше? - с разочарованием произнес один из мужчин.
        - А вам непременно нужно что-то более злонамеренное? - заинтересовался принц Аину, но мужчина не решился продолжать разговор.
        - То, что это именно Мин-Раге крал деньги, уже доказано? - спросила прекрасная госпожа.
        - Да, - ответил Дар-Рокко. - У него в загородном поместье спрятана часть украденного, остальное пока не нашли, но… это несомненно его вина.
        - Что ж, - помолчав ответила Бурруджун. - Остается только жалеть молодого господина Иш-Саронну, который оказался слишком усердным и исполнительным работником… и эту женщину с дочерью, что были полны пустых надежд… верно, для них было несказанной обидой уехать ни с чем.
        За перегородками непочтительно хихикнули - видимо, кто-то из юных дам "соперницу" прекрасной госпожи не жалел.
        - Я чувствую, что должен сказать какую-нибудь мораль в завершение всей этой истории, - устало произнес правитель Шашатана, - но, право же, ничего на ум нейдет. Надеюсь, пример этого человека послужит вам, уважаемые господа, уроком и без прилюдного сдирания кожи.
        Он передал через прислужника палочку с бисерным хвостом обратно Бурруджун, а принц Аину поспешно, пока никто из его соседей не взялся снова мучить цитру, попросил дам сыграть сообразную случаю песню.
        В глубокой задумчивости чиновники слушали "Умолкшие птицы осени" и, казалось, мысли их были весьма тяжелы. Кто знает, что приходило им на ум в тот вечер после всего услышанного?
        НАКАЗАНИЕ МОНЫ-ДАР-УШШАДА.
        - Мона, - произнесла прекрасная госпожа. - Ты помнишь, я задолжала тебе наказание за порезаное платье?
        Старшая дама изумленно распахнула глаза, поворачиваясь к ней - сказать по правде, она позабыла уже об этом, когда-то посчитав, что госпожа простила ее. Другие дамы тут же побросали рукоделие, готовясь к занимательному разговору.
        - Разве… вы уже не наказали меня, расторгнув намечающийся брак?
        - Я обещала подыскать тебе иную судьбу, - напомнила Бурруджун. - Я долго думала и выбрала для тебя будущего мужа. Он хоть и не северянин, но служит в Северном войске моего супруга…
        - Что? - вскричала Мона-дар-Ушшада, не веря своим ушам. - За этого мужлана? Да он даже простое письмо толком составить не умеет!
        Лали-наан-Шадиш захихикала, и ей тут же вторили сестры Мин-Кулум. Старшая дама прожгла их сердитым взглядом и попыталась взять себя в руки.
        - Простите, госпожа, - сказала она, склонив голову. - Я перебила вас.
        - Ну что ты, - благодушно отозвалась Бурруджун. - Это было даже забавно. И как верно ты угадала - я и в самом деле имела в виду господина Назо-дар-Рокко. Правда, я написала ему о своем решении еще вчера, и хотя мой супруг полностью его одобрил, письмо от господина Дар-Рокко так и не пришло. Не знаю, что и думать…
        На всякий случай Бурруджун сразу закрыла лицо веером, чтобы Мона не увидела улыбку на ее губах. Но старшей даме было не до того.
        - Как?.. - ахнув, спросила она. - Неужели он… Ах, госпожа, как вы думаете, может, я с дурной стороны себя выставила? Ведь…
        - Письмо не пришло, - лукаво сказала Бурруджун, - потому что господин Дар-Рокко явился сам.
        - И… и что же? - невольно затаив дыхание, спросила Мона-дар-Ушшада.
        - И ты наказана, - рассмеявшись, ответила прекрасная госпожа.
        От вида лица Моны сестры Мин-Кулум и Лали-наан-Шадиш почти завизжали от восторга и повалились друг на друга в хохоте.
        - А мне… придется ехать на север? - спросила Мона-дар-Ушшада. - Я бы не хотела… ведь это и вправду будет наказание, госпожа.
        - Нет, - ответила Бурруджун. - Я расспрашивала их, и пока господин Дар-Рокко остается тут. У него есть поместье недалеко, но не знаю, заинтересует ли тебя. Пока ты будешь при мне, и Дар-Рокко, чувствую, еще возненавидит меня за это.
        Дамы засмеялись, и правитель Шашатана, пришедший в этот день раньше обычного, застал их за оживленными разговорами касательно северных обычаев, свадебных церемоний и нарядов.
        Стоит завершить эту историю именно здесь, хотя и принято доводить подобные рассказы до конца. Но мы позволим себе - а также нашим героям - задержаться в преддверии зимы, на тихом и радостном островке благополучия. Много что ожидает их впереди, и увы, не всегда счастье и успех. Правитель Шашатана будет все так же баловать супругу, но лишь по большим праздникам разрешит ей покидать дворец, чтобы смотреть торжественные представления и совершать паломничества в храмы. Первый и последний раз она оставит Гнездо спящего дракона уже после его смерти - с тем, чтобы уехать на север, где она проведет остаток жизни. К тому времени их дети - а их будет трое, два сына и дочь, уже повзрослеют и едва не разожгут междоусобицу, каждый претендуя на престол, и лишь вмешательство влиятельных родичей остановит их… Но это, как вы понимаете, совершенно другая история.
        А пока лиловые тучи набухают будущим снегом, Бурруджун размышляет о том, чем можно будет занять вечер, Шашатана дремлет на ее коленях, и дамы препираются о том, можно ли считать сочетание цветов "волна над песком" подходящим для зимних нарядов.