Андрей Юрьевич Орлов
        Черный штрафбат
        На обложке использованы иллюстративные материалы низкого разрешения, находящиеся в общественном доступе, а также иллюстрации из Немецкого федерального архива и открытых источников США.
        Андрей Юрьевич Орлов
        ЧЕРНЫЙ ШТРАФБАТ
        "Война - это серия катастроф, ведущих к победе".
        (Жорж Клемансо)
        "Муравей: "Не я воюю. Воюет муравейник".
        (Карел Чапек)
        Сержант Зорин отрешенно смотрел на небо. Волнистое облачко в разрывах листвы напоминало котлету. Приятный ветерок освежал кожу. Кроны долговязых буков покачивались над душой тяжелым опахалом. А вот облачко не двигалось - словно приклеилось к небу. Приятные воспоминания теснились в голове, как эшелоны на узловой станции. Драка с пятикурсниками на задворках аудиторного корпуса - и чего они не поделили с этими "термитами мостовых сооружений"? Уже в те годы Зорин дрался с той же непринужденностью, с которой рисовал эпюры по сопромату. Иринка Белова выплывала из мечтательной дымки, проявлялась, как фото, замоченное в растворе гидрохинона. Вся такая взволнованная, зажатая - и хотелось ей, чтобы Зорин ее обнял, и страшно было. Как будто он вампир и шею ей прокусить собрался. Она смотрела на него своими глазами-озерами, мишку плюшевого прижимала к груди - обожала Иринка эти мягкие буржуазные штучки, а ведь не маленькой уже была, диплом защищала. "У тебя, Ириша, не комната советской студентки, отличницы, комсомолки, а собрание фауны неорганического происхождения", - шутил Зорин. Сколько лет умчалось с тех
пор - четыре года? Нет, пожалуй, три - если отнять от июля сорок четвертого июнь сорок первого...
        Благостные воспоминания перебило дребезжание мотора - бодрое, жизнерадостное, какое-то дразнящее. Зорин вспомнил, что он не дома, нахлобучил серо-бурый капюшон, перевернулся. Вполз на бугор, усыпанный прошлогодней листвой. Лесная дорога просматривалась в оба конца метров на семьдесят. А дальше пропадала - за густым орешником, за буками, за широким лозняком. Мотоцикл приближался с юга. Уловило натасканное ухо - он - детище Баварского моторно-мотоциклетного завода. Зорин крякнул с досады - в том же направлении полчаса назад умчался Мишка Вершинин. Местность побежал осваивать. Населенный пункт там имелся - судя по отдельным, но характерным признакам. И куда испарился? За смертью бы так бегал. Дребезжание нарастало, Зорин приподнял голову. За дальней обочиной заворошился бугорок, удачно сливающийся с окружающей действительностью, приподнялся, образовался вопросительный глаз: дескать, планы имеются, командир? Три варианта, как ни крути - пропустить, остановить к аллаху. А... Аллах бы его знал. Зависит от того, кто в седле. Он сделал знак: без меня не начинать. Бугорок пожал плечами и слился с
местностью.
        Из-за поворота выскочил тяжелый мотоцикл с коляской. Один "управляющий" на всю тяжесть - и управлял как-то странно: локти в стороны, плечи выше головы. Обычно парой ездят, включая пулеметчика, а бывает, что и трое. Пулемет неприкаянно болтался в люльке. Немного удивившись, Зорин пристроил на бугре ППС с откидным плечевым упором - рожок горизонтально земле, чтобы не мешался в процессе работы. Приближался одинокий гонщик. И тут он обнаружил - парень не в форме вермахта. Полосатое камуфляжное одеяние, вылитый леший - как и все разведчики в группе Зорина. Физиономия раскраснелась от возбуждения, глаза блестели. Он лихорадочно замахал рукой:
        - Эй, не стреляйте, это я!
        Вывернул руль, мотоцикл вкатился на обочину и встал. Мишка Вершинин спрыгнул с кожаного сиденья, идеально повторяющего форму самого нежного человеческого места. Автомат болтался за спиной стволом вниз. Завертел рисковой головой.
        - Лexa, ау?
        Не удалось сержанту Зорину приучить этого парня к субординации. Не умел тот выговорить, хоть тресни, "товарищ сержант". У всех выходило гладко, а этот как скажет, так в хохот. Ладно при людях еще как-то выдавливал, но при своих!.. Он давно махнул уже на этого "Леху".
        - Ты что, обалдел? - Зорин приподнялся. - И куда нам теперь с этой штукой? Ты где ее добыл?
        - Ну, извини, - Мишка драматично всплеснул руками, - не смог пройти мимо с невозмутимым лицом. Она ведь просто так на дороге валялась.
        - Чего это она валялась? - не понял Зорин.
        - Ну, там еще два фрица были, - уточнил Мишка. Илу, а эта штука на дороге, и фрицы в кустах с расстегнутыми штанами родную землю поганят. Не смог пройти. Не волнуйся, я в кусты их оттащил. Смотри, что в коляске было. - Он выхватил из люльки и бросил Зорину серо-пятнистый продолговатый фаустпатрон. Зорин поймал штуковину, повертел. Эти разовые гранатометы совсем недавно поступили на службу вермахту. Опасные штуки, но недостатки как в любом оружии. Прицел конструкцией не предусмотрен, стрелять можно только наверняка, да еще форма у гранаты непродуманная - отскакивает от наклонной танковой брони. Имелась информация, что фрицы усовершенствовали конструкцию - появились новые гранатометы, так называемые "Панцерфаусты", и с прицелом у них все в порядке, и форма гранаты подходящая, но лично Зорин таких штук пока не видел.
        Он бросил фаустпатрон обратно Вершинину.
        - Сам играйся. Слушай, тебя посылали...
        - Я помню, Лexa... - Раскрасневшаяся физиономия подчиненного стала такой одухотворенной, что Зорин насторожился. - Короче, иду я, никого не трогаю - ну, куда ты там меня послал. Ну, не то чтобы по бульвару... в общем, передвигаюсь. Смотрю, развилка - это метров восемьсот отсюда. Широкая дорога, и еще одна - узкая. Я, конечно, по той, что широкая. Там склон, вид такой куртизанский... нет, - Мишка задумался, - пейзанский. Деревня, а в деревне то ли фрицы, то ли местные жандармы. И колонна выползает, на склон карабкается. Два мотоцикла, грузовик и легковой "Даймлер". И голос мне явился, Лexa, - наша тема! С деревней связываться - огребем по полной. А колонна - сущий подарок. В грузовике от силы несколько фрицев. Я прытью обратно, а на развилке эта тема. - Он похлопал по округлому бензобаку. - Не успел бы я пешим делом, понимаешь?
        Зорин лихорадочно размышлял. Места глухие, до деревни версты три, если услышат выстрелы, пока сообразят...
        - А не свернут у развилки? Ты говорил, там еще одна дорога...
        - Не уверен, - замотал головой Вершинин. - Не ездят немцы на "Даймлерах" по узким лесным дорогам. Ты сам подумай гнилушкой, Лexa. Решайся, нюхом чую - большое свинячье рыло на подходе. Не поедет пехотный гауптман с таким эскортом. Неужто не справимся? Думай, Лexa, минуты остаются...
        - Мопед в лес загони, - бросил Зорин, перебегая дорогу, - и сам не мерцай тут.
        Заворошились бугорки, с интересом уставились на старшего по званию и должности...
        *
        Лучшее оружие текущей войны - пистолет-пулемет Судаева. Сравнительно не тяжелый, вместительный магазин на тридцать пять патронов, длиной всего полметра и не такой громоздкий, как ППШ. Примечательно, что выпускать его начали в блокадном Ленинграде в сорок втором. Упругая очередь. Мотоциклист выпустил руль и вывалился из седла. Взметнулись крылья плащ-палатки, покатился шлем с отлогими наушниками. Транспортное средство круто вильнуло, вынеслось на обочину, забилась люлька. Пулеметчик был не рохля, выпрыгнул до удара об дерево, но пожил недолго - Зорин плавно надавил на курок, и солдат с лычками ефрейтора - белобрысый, молодой, откормленный - сделался белым как бинт, словно вспомнил что-то нехорошее, повалился боком, дернул ногой.
        Второй мотоцикл сменил направление, вылетел на обочину. Пулеметчик ошалело строчил куда попало, сам не ведал, что творил. Приподнялся Вершинин на обратной стороне дороги - с прилаженным к плечу фаустпатроном. Зорин поежился - промажет, и кому все достанется? Выплюнул гранату, колбаской покатился в кусты. Зорин прижался к земле, уши заткнул, но жмуриться не стал. Граната влепилась точно в люльку. Рвануло - туго, громко, полетели обломки мотоцикла с фрагментами тел. Выхлопная труба свалилась на бугор буквально перед носом - пыхнула дымком, ничего себе сигарета...
        Водитель грузовика надавил на тормоз. Ну и зря - лучше бы рвался вперед, по мотоциклетным "запчастям". Распахнулась дверь - водитель соскользнул на подножку, театрально схватился за грудь и загремел под колеса. Солдаты, громко крича, размахивая автоматами и самозарядными винтовками, вываливались из кузова. Но пули уже неслись воробьиными стаями - добродушный Цыгайло и мрачный Дорохов, засевшие в нужном месте, работали не покладая рук. Двое рухнули в пыль, третий побежал по дороге - споткнулся, клюнул носом. У четвертого, похоже, ориентиры сместились в голове. Рехнулся, проще говоря. Вместо того чтобы пасть на колени и взмолиться о пощаде, приладил к пузу МП-40 с коробчатым магазином, принялся долбить по лесу. Зорин никогда не мог понять, почему этот фрицевский автомат (и недурственный, кстати) называют "шмайссером" - конструкцию разработал Генрих Фоммлер, а мастер оружейного дела Хуго Шмайссер к созданию конкретного оружия непричастен никаким боком. Впрочем, нам без разницы, "шмайссер" так "шмайссер". Две сухие очереди с позиции Цыгайло - и еще одним солдатом вермахта на свете стало меньше. И
когда они, наконец, кончатся, эти солдаты вермахта?
        Серебристый "Даймлер" перед поездкой тщательно помыли. Но успел еще обрасти в нижней части кузова российской пылью. Автомобиль - писаный красавец, длинный, как автобус, с откинутым верхом, с белыми колпаками на дисках - водитель начал судорожно сдавать назад. Уперся в кабину грузовика, вывернул руль... и вздрогнул, уронил окровавленную голову на баранку. С заднего сиденья вылезали двое - офицеры, высший состав. В элегантной форме мышиного цвета, отдраенных сапогах, в фуражках с высокими тульями. Один высокий, сухопарый, не физиономия - кремень, второй пониже, толстенький, пучеглазый. Первый выхватил из кобуры вороненый "люгер-парабеллум". Но Листвянский не дремал. Прозвучал одиночный выстрел, "парабеллум" выпал в пыль, офицер схватился за обожженное запястье. Молодец Сашка. Молодой, да меткий. Второй соорудил такое лицо, словно у него топор в спине, выронил красивую кожаную папку с выдавленным имперским орлом, задрал руки. Нижняя губа безвольно тряслась, пот сочился с лишнего подбородка.
        Из кустов неторопливо выбирался Цыгайло. Подошел, похмыкивая в стриженые усы, реквизировал у пленного личное стрелковое оружие, сунул пальцем в папочку - поднимай уж. Тот нагнулся, не спуская глаз с разведчика, начал шарить пухлыми пальцами по пыли российского бездорожья. Первый рванулся с высокого старта! Вот уж не ожидали. Потешно так побежал - подбрасывая ноги выше зада. Махнул через канаву, продырявил кустарник. Только пятки засверкали.
        - Ай, ты, кузнечик... - только и крякнул Цыгайло.
        - Не стрелять! - ахнул Зорин.
        Дорохов кинулся наперерез. Немец оттолкнул выросшую перед ним фигуру, Разведчик икнул и плюхнулся в траву мягким местом. Эх, Вася с парашютом... Мишка Вершинин сорвался, кинулся за беглецом - а тот уже мелькал между деревьями. Догнал, прыгнул сзади, как гепард на антилопу... и откатился, получив локтем в лицо, стал ругаться - в бога, душу, в такую-то дивизию.
        - Вот гнида, сейчас я его придушу...
        Немец поднимался, а Зорин был уже рядом. Подсек ногу, и офицер повалился на локти. Смотрел на Зорина злыми глазами, скрипел зубами в бессильной ярости, что-то шипел про "русиш швайне".
        - Сам ты поросятина, - сказал Зорин, посылая приклад в челюсть. Немец опрокинулся и затих.
        - Так его... - пробормотал Вершинин, неприязненно посматривая на офицера и потирая скулу, на которой мгновенно прорисовался фиолетовый синяк.
        - Вяжи этого попрыгунчика, - буркнул Зорин, - готовый уже, на блюдечке. Да ноги только оставь - не нам же за него ходить...
        Малой кровью отделались. Чертыхаясь, отряхивался Дорохов. Упал, конечно, не там, где сухо, а в мокрое. Второй офицер, страдая "тропической" лихорадкой, стоял на коленях посреди дороги. Цыгайло невозмутимо вязал ему руки и что-то добродушно приговаривал - словно сказку рассказывал. Сашка Листвянский - молодой девятнадцатилетний паренек - кошачьей поступью подкрадывался к кузову грузовика. А вдруг не все выскочили? Извлек из подсумка увесистую гранату РГД-42, похожую на банку с тушенкой. Разогнул усики, вынул чеку, одновременно прижав рычаг к корпусу гранаты.
        - Эй, не тронь технику! - спохватился Зорин и побежал на дорогу. Поднял автомат, пригнулся и опустошил рожок по низу кузова, превратив брезентовый тент в дырявое решето. Осторожно сунулся в кузов - пусто, мог бы и не стрелять. Голые лавки, домкрат с насосом и запасное колесо, которому после пальбы уже ни домкрат, ни насос не помогут.
        Все. Отлично погуляли. Просто свадьба. Расслабился, оторвался от машины. Никто не выжил, кроме двух офицеров. Десять трупов, искореженная техника. Листвянский, закусив губу от усердия, вставлял чеку обратно в запал.
        - Натворили, - ухмылялся Вершинин, выталкивая на дорогу очнувшегося офицера. Кляп из картофельного мешка Мишка вбил в него душевно - до трахеи. Воспаленные глаза безумно вращались, вываливались из орбит. Руки офицера были связаны за спиной, он вертелся, мычал.
        - А чья идея? - покосился на него Зорин.
        - Моя, - скромно признался Вершинин. - Может, медальку дадут. Сам посуди, командир, у тебя и "За отвагу" есть, и "За боевые заслуги", и "За оборону Сталинграда". А у меня ни хрена, кроме значка выпускника строительного техникума. Ты, кстати, не замечаешь ничего необычного? - Он кивнул на разбросанные по дороге тела. - Это не вермахт, Леха. Чуешь разницу между вермахтом и СС?
        Он и сам сообразил, что не вермахт. Давно уже ворочалось беспокойство в груди. Те самые, призванные наводить ужас. "Schutzstaffel". "Эскадрильей прикрытия" когда-то величались. Создавались, как охранные отряды НСДАП - личное войско фюрера. А теперь - и войска, и спецслужба, и госструктура, и религиозно-мистический рыцарский орден... Солдаты вермахта носили тем-но-зеленые воротники. В Ваффен-СС преобладали серые. У армейцев на пряжках ремня был выбит прусский девиз: "Gott Mit UNS" - "С нами Бог". У солдат элитных войск - "Meine Ehre Heibt Ureue" - "Моя честь называется верность". Эсэсовцы на правой стороне воротника носили петлицы с изображением двух рун. Мертвые вояки так и делали. У офицеров в петлицах и на кокардах - значки в виде черепа. "Твою мать, - похолодел Зорин, - Мертвая голова". А наши-то не знают! По устаревшим разведданным, на этом участке фронта не было элитных частей, только 29-я мотопехотная дивизия вермахта, входящая в группу армий "Северная Украина". Ее изрядно потрепали под Житомиром и перебросили сюда - западнее Калиничей...
        - Живо в грузовик, - приказал он, - и этих викингов тоже. Дорохов - за руль. Долго до развилки? - уставился на Мишку. - Метров восемьсот, говоришь?
        *
        Дорога в южном направлении, потом направо - на запад. Все понимали - тарарам не останется без внимания, облава прибудет, но станут ли их искать на западе? Кузов бросало из стороны в сторону. А за развилкой дорога сделалась вообще ужасной. Ветки скребли по бортам, машина с трудом переползала глубокие рытвины. Куда вела дорога - только богу ведомо. Пленные катались по полу, мычали, роскошные мундиры покрывались грязью. Уже проехали километра четыре. Достаточно. Зорин застучал по кабине. Дорога превращалась во что-то непотребное - по такой и танк не пройдет. Бросили машину, поволокли добычу в лес - примерно на юг. Листвянский бежал последним, разбрасывая перец из полотняного мешочка - чистая перестраховка, но кто его знает? Меньше всего хотелось связываться с безумными немецкими овчарками. Несколько раз меняли направление, петляли, как зайцы. Пленные задыхались, их пинали, толкали прикладами. Все, привал. Попадали без сил в покатом ложке, несколько минут приводили в порядок дыхалку.
        Отдышавшись, Зорин расстегнул планшет, расправил карту. Стал возить по ней огрызком карандаша, пытаясь высчитать, в какой квадрат занесло разведгруппу.
        Обширный участок лесистой местности между Константиновкой, Хмелевкой и Чудным. Еще не Западная Украина, но где-то рядом. Расположение полка - на востоке, чуть западнее Калиничей. В Калиничах штаб дивизии. Приказ, полученный командиром разведроты капитаном Калмаковым, был довольно расплывчат: выяснить, какие силы стянуты противником на данном участке фронта. Склады, коммуникации, фортификационные сооружения. По возможности доставить в штаб информированного "языка". Готовилось наступление, но что-то смущало командование. Имелись основания полагать, что немцы готовят контрудар с целью выравнивания линии фронта, как-то уж сильно выпятившейся в районе Калиничей. "Ты уж посерьезнее там, Алексей, - хмурясь, напутствовал Калмаков, - Три дня - и бегом назад". "А вдруг не успеем за три дня, товарищ капитан?" - резонно возражай Зорин. "А не успеешь - сам решай, - пожимал плечами нормальный, но временами нестерпимо импульсивный комроты. - Трибунал дивизии - в Калиничах. Сам дойдешь или машину прислать? Шучу я, Алексей, понимаю, все зависит от случая, но попробуй втолковать это нашим умным штабным головам. Они
понятия не имеют, что творится на местах. Смотри сюда. - Он расправил карту в свете "летучей мыши". - Маршрут вашей группе составлял майор Глахотный из разведотдела дивизии. Идете вот здесь, лесным массивом, возвращаетесь через Бурмистрово и Корюжевку - желательно ночью. Не ошибетесь - там мостик через переплюйку. Немецкие позиции обрываются вот здесь, перед полем. В этом лесу вас подхватят и подстрахуют ребята из взвода Архипова. Будут сидеть, пока вы не появитесь. Но сильно не тяни. Не станут же откладывать наступление по вашей милости, сержант Зорин?" - "Почему такой заковыристый маршрут? - недоумевал Зорин. - Зачем возвращаться через Бурмистрово и Корюжевку?" - "Не мной придумано, сержант, - огрызался Калмаков, - сам недоволен этой петлей. Но Глахотный уверен, что именно так вы охватите нужный нам участок местности. Это приказ, Зорин, выполняй, тебе не все ли равно?"
        Уже два дня группа из пяти человек бродяжила по украинским лесам. Многое настораживало, многое вызывало недоумение. В лесах долговременных позиций практически не было. Гарнизоны стояли в деревнях, но как-то не были они похожи на ударные наступательные группировки. Однажды, впрочем, нарвались на замаскированную батарею самоходных артиллерийских установок, охраняемую взводом громил. Отметили "крестиком" колонну грузовиков, ползущую в сторону Константиновки, а на околице села разглядели замаскированные среди хлевов и амбаров пятнистые "тигры". Уже тогда Зорин сделал зарубку - "тигры" в регулярной армии применяются не часто. Танковые дивизии вермахта комплектуются в подавляющей массе танками среднего класса "пантера", а "тигры", а тем более, "королевские тигры" стоят на вооружении в войсках СС...
        - Обмочился, бедненький, - сообщил Цыгайло и отполз подальше от толстяка, у которого на штанах расплывалось большое многозначительное пятно. Он часто и слабо икал, смотрел плачущими глазками. Лежащий рядом коллега посматривал на него с презрением.
        - Дыши теперь тут, - проворчал Дорохов и тоже переполз. - Хорошо еще, что не обделался.
        - Кто сказал, что не обделался? - Вершинин потянул носом и включил задний привод.
        - Мужики, я тоже сейчас обделаюсь... - заныл молодой Листвянский. - В засаде делать было нечего, ягод зеленых объелся. Вроде нормально все было. А сейчас как вспучило... Прощайте, мужики, не поминайте лихом... - Листвянский подхватил автомат и потащился с видом тяжелораненого в ближайшие заросли.
        - Твою мать, - вздохнул Вершинин.
        - Не наедаемся, - проворчал Дорохов.
        - Это ерунда, - прогудел Цыгайло. - Меня в засаде клещ в бочину цапнул. Лежу, а он, гадина... Ножом его кое-как выковырял.
        - Это был фашистский клещ, - пробормотал Дорохов. - Ты убил его?
        - Да куда там. Твердый, зараза. Даже не знаю, всего ли выдавил. И что теперь...
        - Безвредные они, - напомнил Вершинин. - Сифилис не разносят. Спи спокойно.
        Зорин задумчиво перебирал офицерские книжки пленных фашистов. Принадлежность "задержанных" к СС уже не обсуждалась. Худой - штандартенфюрер Пауль Вейссер - что-то вроде полковника. Толстяк - штурмбанфюрер Хайнц Ланге - стало быть, майор. Добыча знатная. Вот только в папочке у Ланге были лишь листы чистой бумаги - похоже, на совещание ехали. Заткнув нос, он подобрался поближе, вытащил кляп из глотки майора. Тот надрывно закашлялся, захрипел на языке Шиллера и Гете:
        - Не убивайте, я все расскажу, я все знаю...
        Замычал второй. Подумав, Зорин и этого избавил от
        затычки.
        - Ланге, не вздумайте ничего говорить этим русским свиньям... - захрипел, проглатывая слова, Вейссер. - Это секретная информация. Вы же офицер, черт возьми, вы давали присягу... Умрите с честью, Ланге...
        - Да идите вы к черту, Вейссер... - дергался толстяк. - У меня две дочери... я вообще не строевой офицер, я связист, у меня гражданский диплом... Я, в отличие от вас, всего лишь год в СС и никогда не испытывал особой любви к этой вашей организации...
        "Неплохо", - подумал Зорин, не выдавая до нужного момента своего знания немецкого.
        - Конфликтуют парни? - миролюбиво поинтересовался Цыгайло.
        - Вроде того, - отозвался Зорин. - Один упертый, другой согласен говорить.
        - В расход упертого? - равнодушно предложил Дорохов. - А то ведь усовестит коллегу. Да и второй после экзекуции разговорчивее будет.
        - Можно, - согласился Зорин и вынул ТТ-33, отвел затвор. Времени в обрез, а уламывать этого гордого представителя арийской расы... Вейссера не впечатлил нацеленный в лоб пистолет. Он зашипел, как гадюка, начал извиваться, ругаться последними немецкими словами, плюнул Зорину в лицо, но не попал. Видит бог, Зорин бы выстрелил - хотя и не любил стрелять по безоружным. Палец уже напрягся на спусковом крючке...
        - Да ладно вам, товарищ сержант, грех на душу брать, - проворчал Дорохов, вынимая из ножен широкий обоюдоострый кинжал, - сам с ним разберусь - по-тихому, по-семейному, да и не здесь - чего же гадить-то в нашем уютном кругу.
        Он сцапал Вейссера за воротник и поволок наверх. Эсэсовец сопротивлялся, рыл носками землю, шипел неласковые выражения - причем из-за скудности ругательных идиом в немецком языке начал уже повторяться. Дорохов всадил ему в брюхо нож - по самую рукоять, провернул, подождал, пока отмучается, вытащил лезвие. Мертвый штандартенфюрер свалился под ноги выбирающемуся из кустов Листвянскому.
        - Ну, спасибо! - всплеснул руками боец. - Своего дерьма мне мало. Целого штандартенфюрера замочили. Где мы их брать-то будем?
        - Еще один имеется, - проворчал Зорин. - Итак, герр Ланге, - перешел он на немецкий, - приступаем к интимно-доверительным беседам?
        Ланге позеленел от ужаса и начал болтать так, что заслушались даже те, кто не знал немецкого. Подтверждались опасения. Двадцать девятую пехотную дивизию вермахта передислоцировали южнее, а позиции напротив 45-й стрелковой дивизии 3-й армии 1-го Украинского фронта западнее Константиновки занимала полностью укомплектованная танковая дивизия Ваффен-СС под командованием бригаденфюрера Отто Вольтке. Три танковых полка - с "тиграми" на вооружении. Шестнадцать мотопехотных рот, саперный батальон, рота мостоукладчиков, зенитный батальон, батальон снабжения, батарея самоходных артиллерийских установок "фердинанд", а также минометный дивизион, вооруженный ракетными установками "небельверфер" на полугусеничном ходу. И самое скверное, что о дате наступления советских войск досконально известно, а завтра в расположении дивизии ожидалось прибытие парашютного батальона СС - для проведения некой секретной и особо ответственной миссии.
        - Вот так замес... - бормотал, прослушав перевод, побледневший Вершинин. - Это что же получается, парни, они ударить по нашим собрались? Да такая махина нашу дохлую дивизию сожрет и не подавится.
        - А где это вы так по-немецки насобачились, товарищ сержант? - поинтересовался Листвянский.
        - С сорок первого учу, - объяснил Зорин, - по первоисточникам.
        Вершинин засмеялся. А Ланге одолел словесный понос. Он болтал без остановки. О том, что линия фронта очень неустойчивая, войска постоянно передислоцируют - в связи с каким-то приказом фюрера, не желающего терять хотя бы Западную Украину. Что южнее участок фронта занимает двадцать девятая дивизия вермахта, а севернее - несколько гренадерских батальонов и полк люфтваффе, который вроде как должен координировать свои действия с войсковыми частями и дивизией СС. А на три часа дня запланировано совещание в штабе бригаденфюрера Вольтке, куда они, собственно, и направлялись. Их будут искать, а, не найдя, обязательно примут какие-нибудь меры...
        - Он может еще успеть, - ухмыльнулся Вершинин, глянув на часы.
        Зорин торопливо размышлял. Примут меры - это непременно. Но не факт, что свернут наступление или станут форсировать события. Он не был профаном по части специфики действий немецких войск на данном историческом этапе. Не секрет, что удачи наступательных операций Советской армии в первой половине
44-го года - не только следствие гениального руководства товарища Сталина и Ставки Верховного главнокомандования, и не исключительно результат мужества советских солдат. Имеются и другие причины. Основная - отсутствие координации между частями и соединениями германских войск. Та же пехотная дивизия получает приказы из штаба сухопутных сил. Бригаденфюрер Вольтке - от рейхсфюрера СС Гиммлера. Руководство полка люфтваффе - от сиятельного шефа Геринга, который не выезжает из Берлина. Какая тут координация, если Геринг забивает косячок у себя на вилле и связаться с ним никак не возможно (извольте подождать), а Гиммлер, скажем, у любовницы? Части просто отказываются выступать без высокого распоряжения, нет согласия в большой семье, где каждый тянет на себя одеяло и втайне желает поражения своему партайгеноссе. Пока наступали - как-то договаривались, а после перелома в сорок третьем, когда неудержимо покатились обратно...
        - Ну что, командир, прикончим засранца? - предложил Дорохов после того, как Ланге выдохся. - Вроде все рассказал, нового не придумает.
        - Нельзя, - покачал головой Зорин, - языка хотят в штабе. Одно дело - мы с вами напоем, совсем другое - большой немецкий чин. Кому больше доверия? ("Что-то тебя заносит, - подумал он. - Пришьют когда-нибудь антисоветчину".) Так что хватаем герра Ланге и тащим на себе за тридевять земель.
        - Пусть хоть помоется, - предложил Цыгайло. - Не нанимались мы тут все это нюхать.
        Пленный вслушивался в интонации их голосов, переводил испуганные глаза с одного на другого. "Не хочет умирать, - подумал Зорин. - Ну как же, мы не любим СС, у нас две дочери. А сколько русских дочерей вы, суки, уже загубили?!"
        - Жалко, я бы прикончил, - опечалился Дорохов. - Ненавижу этих тварей. Ладно вермахт - все понятно, враги, но люди подневольные, мобилизованные. А СС, как известно, дело добровольное...
        - Уже нет, - напомнил Зорин. - А вот раньше действительно - только добровольные, сознательные, высокие арийцы, без примесей - и чтобы обязательно знали свою родословную до пятого колена.
        - В сорок первом было добровольным... Я бы этих тварей за один лишь Бабий Яр - всех, под корень... - Дорохов сжал кулаки, уставился с ненавистью на пленного, который под таким моральным давлением снова начал ерзать.
        - А что у нас в Бабьем Яре? - сглотнув, спросил молодой Листвянский.
        - Район такой в Киеве. Между Лукьяновкой и Сырцом. Овраги там здоровые, метров двадцать - двадцать пять глубиной. Как фрицы взяли Киев в сентябре сорок первого, ни дня не было, чтобы в Бабьем Яре кого-ни-будь не расстреливали. Мне сестра рассказывала, она всю оккупацию в Киеве прожила... Айнзатцгруппа "С" доктора Раше, в составе зондеркоманды штандартенфюрера Пауля Блобеля. На всю жизнь запомню эти имена... Мать лежала в психиатрической клинике имени Павлова. Всех пациентов, около тысячи, расстреляли первым делом. А потом понеслось - киевских евреев извели вчистую, матросов Пинской флотилии, цыган, пленных солдат, коммунистов, комсомольцев, подпольщиков... Оуновцев - и тех стреляли. Укладывали трупы в несколько слоев, землей слегка засыпали и снова стреляли. И так два года. Музыка в Бабьем Яру постоянно играла, и самолет кружил, чтобы выстрелы не слышали... Наши об этом не сообщали, но люди рассказывают, что там людей поубивали тыщ сто - в одном лишь овраге... - У Дорохова костяшки пальцев побелели от волнения. - Я сам-то не хохол, из Самары... ну, в смысле, из Куйбышева, а в Киеве мать с сестрой
жили. Наташка выжила, встречались, когда в Киеве в декабре стояли, а мать не нашли. Как ее найдешь - там экскаватором рыть нужно...
        *
        Дорога предстояла неблизкая, верст пятнадцать - по лесу, с редкими выходами на дороги. Зорин спешил, скорость на пересеченной местности минимальная, к рассвету бы добраться. Четыре километра на север, перебежали дорогу (сверился с картой - все в порядке), задумчиво посмотрели, как грузовые машины и грязно-серые броневики тянут в восточном направлении батарею гаубиц. И снова лес - без конца, без края. Никто не роптал, а самочувствие пленного штурмбанфюрера людей не волновало. Ему связали руки в запястьях перед туловищем, вынули кляп, и Зорин доверительно сообщил, что если станет отставать, то бить его будут долго и счастливо. А предпримет попытку к бегству или станет орать в не самый подходящий момент, то отправят к герру Вейссеру, а для начала отобьют хорошенько почки - они ведь и так у вас не вполне здоровы, герр Ланге?
        На привале давились сухим пайком, курили махорку, перемешанную с галетными крошками, окутывали поляну едким дымом. Курили все - в роте капитана Калмакова некурящих извели как класс. Немец вытягивал шею, хлопал глазами, намекая, что и он бы что-нибудь поел.
        - Ладно, жри, басурманин, - сунул ему Зорин расковыренную ножом банку с недоеденным судаком в томатном соусе. - Справишься со связанными руками?
        Немец справился - молотил так, что за ушами трещало.
        - Вот что делает с людьми прогулка на свежем воздухе, - ухмылялся Вершинин. - Привыкай, немчура, долго тебе теперь судака трескать. Посмотрите, мужики, на это ничтожество. Ни гонора, ни спеси, зашуганное животное - и ведь все они такие, если за горло взять. И куда пропадает их истинно романская гордость?
        Зорин предпочитал помалкивать. Пауль Вейссер был не таким. Кабы все фрицы были, как Ланге, немецкая армия никогда не дошла бы до Волги и не топталась под стенами Кремля.
        Теперь без приключений, решил Зорин и повел разведчиков на восток. Несколько часов продирались через залежи бурелома, перехлесты кустарников, подлеска, поваленных деревьев, топтали заросли крапивы, опасливо обходили скопления борщевиков, похожих на марсиан из романа Герберта Уэллса. Замаячил просвет, присели. Лес кончался густым мелким осинником. Вершинин побежал на разведку, сообщил, что все нормально. Но когда пошли, он уже летел назад со страшными глазами. Залегли на опушке, "языку" заткнули рот.
        С покатого холма спускалась цепочка солдат. Охватить весь лес облава не могла (да и не больно-то хотелось), прочесывали открытую местность - искали там, где светлее. Прошли совсем рядом, смеялись, беседовали. При полной амуниции, в касках, увешанные подсумками с боеприпасами. Поскрипывала кожаная обувь.
        Серые воротники, эсэсовские молнии в петлицах - давно не виделись, господа...
        Их было около взвода. Возглавлял подразделение молодой унтерштурмфюрер - щеголеватый, осанистый. Он шел на шесть шагов впереди шеренги, весь такой красавчик, независимый, самодовольный, явно не нюхавший пороху, но уверенный, что знает, что такое война. "Из тыла недавно прибыл", - подумал Зорин.
        - Ну и рожа, - шепнул в кулак Вершинин. - Не пули, так кирпича точно просит.
        Покорно ждали, пока солдаты спустятся с холма, взберутся на следующий и пропадут за косогором. По сигналу перебежали открытый участок, влетели в чащу. Усадили Ланге на пенек, сели в кружок, оперативно перекурили. А через час завязли в болоте. Пришлось включать попятную, обходить. Тащились в колонну по одному по высоким камышам, прощупывали землю, прежде чем ступить. "У нас тут что, операция "Болотный утопленник"? - брюзжал Вершинин. И вдруг совсем рядом, во встающем над лесом тумане, послышалась немецкая речь! Как топором по ушам! Повалились в гнилую жижу, затаили дыхание. Последним повалился Ланге - получив сердитого пенделя. Он лежал на животе, царапал носом землю, было видно, как эсэсовца терзают дикие противоречия. Зорин показал ему кулак и провел пальцем по горлу, а для убедительности извлек нож и продемонстрировал. Немец выкатил глаза, застыл с открытым ртом. За болотом проходила дорога, размеренно гудел мотор, а немцы были так близко, что если подняться и плюнуть, то можно было попасть. Терпеливо изображали кочки. Соваться в камыши фашистам не хотелось, они топтались у обочины, лениво
переговаривались. Ничего стратегически ценного в беседе не было. Простой солдатский треп. Некий Курт жаловался на скверную работу полевой почты - письмо из Нюрнберга тащилось целых восемь дней! Собеседник спрашивал, как погода в Нюрнберге. Курт отвечал, что на погоду жаловаться грешно, в фатерлянде не бывает плохой погоды. Магда довела до ума лужайку под домом, с детьми занимается гувернантка фрау Цибель, вот только у Оскара, возможно, неприятности - в следующем месяце он заканчивает Брауншвейгское училище СС, и ходят упорные слухи, что весь выпуск в полном составе отправят на Восточный фронт. Но, может, еще обойдется.
        Мучительно долго тянулись минуты. Вопила в болоте какая-то дурная выпь. По поводу птицы солдаты тоже пошутили. Взревел мотор, немцы забрались в бронемашину и уехали. Воцарилась тишина, даже птица с дурным голосом перестала орать.
        - Ну, вот, ничего и не страшно, - пробормотал Зорин.
        Поднимались, старательно матерясь, отряхивались. Лишь Листвянский с какой-то кислой физиономией сидел на коленях. Шарил рукой по траве. В другой руке он зажимал вместе с рычагом гранату РГД, которую однажды уже пытался взорвать.
        - Опять ты, Саня, за свое, - упрекнул Зорин.
        - Так я же на всякий случай, товарищ сержант, - прошептал боец. - А вдруг заметили бы нас, что тогда?
        - Молодец, - похвалил Вершинин, - не растерялся. И немцев бы разнесло, и нас. Вставляй обратно чеку и пошли.
        - Да не знаю я, где чека, - пробормотал и покраснел как маков цвет боец. - Вроде тут была, не могу найти, выронил, наверное...
        - Ну, итить твою налево! - всплеснул руками Дорохов. - А голову ты случайно не выронил?
        Ситуация складывалась пикантная. В последующие несколько минут бойцы ползали по траве, пахали носом землю, выискивая двойной кусочек проволоки, похожий на женскую шпильку для волос. А Листвянский сидел на коленях с миной библейского великомученика и побелевшими пальцами сжимал рычаг, предохраняющий боек от удара по капсюлю.
        - Ты зачем это сделал, чудо? - шипел Вершинин.
        - А я знал? - отбивался Листвянский. - Думал, точно брошу - они же вот, совсем рядом были... Вроде в руке держал, а потом уже нет... Я всю траву вокруг обшарил...
        - И что теперь? - ехидно прищурившись, спросил Вершинин.
        - А пусть сидит, - махнув рукой, предложил Цыгайло, - а мы пойдем.
        - И сколько я так просижу? - уныло пробормотал Листвянский. - У меня уже пальцы затекли.
        - Минут пять просидишь, - подумав, сказал Дорохов. - А потом взрывайся, мы уже далеко будем.
        - Может, бросим, а? - жалобно протянул Листвянский.
        - И думать не смей, - запретил Зорин. - Вся немчура в округе сбежится, вот тогда и повоюем.
        Все замолчали и выжидающе уставились на командира - может, у отца родного имеются светлые мысли?
        Зорин пытался сообразить, имеется ли замена составной части боекомплекта. Булавка с иголкой не подойдут, проволока сгодится не любая. Но тут герр Ланге начал проявлять признаки беспокойства, завозился, закряхтел и начал тыкать куда-то подбородком. Все недоуменно уставились на него - дара речи лишился в битве противоречий? Проследили за его взглядом. Вершинин подпрыгнул и, радостно улюлюкая, куда-то пополз. Вернулся с пропащей чекой, сунул оторопевшему Листвянскому.
        - Ну ты и забросил. Хорошо, что на кочку упала. Ох, раззява...
        - Стыдно, бойцы, стыдно, - заулыбался Зорин, - презренный фриц оказался наблюдательнее и ответственнее, чем куча опытных разведчиков. Позор, солдаты. А вам, герр Ланге, - он хлопнул по плечу втянувшего голову в плечи немца, - выношу благодарность перед строем и премирую дополнительной банкой судака. Вы у нас отныне почетный пленник. Закройте, пожалуйста, рот, а то пиявка заползет. А Листвянский больше не ест.
        Дорога вдоль болота на карте, как ни странно, значилась. Зорин тихо радовался - до линии фронта, представляющей загогулистую, а где-то весьма условную линию, оставалось немного. До наступления темноты они обошли усыпанную старыми пнями делянку, небольшую деревню, где визжал поросенок, ржали немцы и кони, визгливо смеялись женщины, и над всем этим мракобесием царил нестройный оркестр из губных гармошек. Из деревни ощутимо тянуло дымком и жареным мясом.
        - Зайдем на минутку? - в шутку предложил Цыгайло. - А то у меня от этих консервов уже кишки узлом.
        А у фрицев весело, девочки, поросенок поспевает - с лучком, чесноком...
        Темнело. Скапливались вечерние тени. Проглядывали контуры водонапорной башни - значит, совхоз. Мастерские МТС (машинно-тракторной станции). За деревней наткнулись на затянутую маскировочной сетью батарею "фердинандов" - "истребителей танков". Здесь все было серьезно - огневые точки, блиндажи, пулеметные гнезда, разветвленная сеть переходов между окопами. Судя по всему, это и было Бурмистрово. Батарею охраняло не меньше взвода солдат. Справившись с соблазном закидать их гранатами, разведчики юркнули в лес. Местность менялась - лес уже не составлял преобладающую часть ландшафта. Ползли, крались, перебегали, толкая в спину "языка", который никак не хотел осваивать особенности скрытого передвижения по пересеченной местности. Напряженно вглядывались в тяжелую тьму. В ложбинке между покатыми холмами была еще одна деревенька, занятая немцами. Контуры хаток - словно рослые скирды сена. Приглушенно гудел генератор, доносилась немецкая речь. Зорин практически не сомневался - это и есть Корюжевка. Но все-таки требовались уточнения. "Спросили" у часового на околице, обрисовавшегося в белесовато-мутной мгле.
Тот охотно подсказал "ночным прохожим" - да, это Корюжевка, передовой рубеж, здесь стоит второй мотострелковый батальон третьего механизированного полка двадцать девятой мотопехотной дивизии, а Ваффен-СС в этой местности уже нет. За холмом никакой колючей проволоки, прожекторных установок - поскольку русских войск, по данным разведки, там тоже нет. А завтра и второго мотострелкового батальона не будет - получен приказ рано утром сниматься с занимаемых позиций и передислоцироваться юго-западнее...
        Он просил не убивать его, ссылался на любимую жену в Дрездене, мелкого сына в грязных штанишках. Уверял, что война должна вестись по общепринятым нормам, а не диким образом, ведь мы живем в цивилизованном мире, где всякий военнопленный имеет права...
        - Чего он там мырчал? - не понял Цыгайло.
        - Даже переводить не хочется, - буркнул Зорин, вытер нож о траву и махнул рукой.
        Полтора километра по какой-то клочковато заросшей местности, проход между холмами. Над полем стелилась голубовато-призрачная мгла. Расплывалась горбатина далекого леса. Все такое непрочное, зыбкое, опасное. Он точно помнил, как шевелились сомнения, когда он смотрел на это поле, украшенное островками кустарника. Сто пятьдесят метров, а за ними лес. Там уже наши. Какая-то мысль - сверлящая, назойливая, как комар. Было время все обдумать, оценить, но разведчики газовали от нетерпения, да и самому, если честно, хотелось побыстрее оказаться у своих - тут идти-то...
        - Рассыпаться, - приказал он, - кучей не валим. И шустро через поле...
        *
        В какой-то миг он выпустил из вида своих ребят. Поле заросло глухим бурьяном, исполосовано рытвинами, кочками. Ногу подвернул - надо же, какой неуклюжий! Поднялся, побежал, прихрамывая, догоняя своих. Слева Цыгайло подталкивал в спину пленного, а тот по мере удаления от позиций немецких войск становился каким-то нервным, плохо управляемым. Еще левее - Дорохов - вырвался вперед, двигался боком, оглядывался, поторапливал. Справа Мишка Вершинин, еще правее растяпа Листвянский. Екнуло в груди, когда он пробежал мимо рваной ямы, с краями, заросшими свежей травой, споткнулся о каску - откуда здесь, скажите на милость, каска? Обратил внимание на странный бугорок в траве, притормозил, всмотрелся - да это же разложившийся труп в советской шинели!
        В этот момент все и взорвалось! Оглушительный хлопок, и там, где был Дорохов, расцвел оранжевый куст пламени. Зорин повалился в борозду - это и спасло ему жизнь. Закричал, как ишак, пленный Ланге, оттолкнул Цыгайло, побежал куда глаза глядят. Цыгайло бросился ловить, наступил на мину... От второго взрыва заложило уши. Зорина вырвало, разноцветные круги заплясали перед глазами.
        - Товарищ сержант!!! - истошно вопил Листвянский. - Вы куда нас завели, это минное поле!!! - Он бросился бежать в обратную сторону. Что же он делает, идиот? Беги по собственным следам, а не по диагонали! Третий куст расцвел - и Листвянский взлетел, махая руками - или часть Листвянского взлетела...
        Зорин стонал от бессилия, стал откатываться назад, добрался до воронки, заросшей травой, скатился в нее. А в следующее мгновение ему на голову сверзился Вершинин - обезумевший от страха, злости, схватил Зорина за грудки.
        - Ты куда нас завел, Сусанин?! Все мертвы! Это и есть твой верный путь отхода?!
        - Отцепись... - Зорин с силой оторвал его от себя, - не я писал нам путь отхода...
        - А кто, твою мать?... - Вершинин отпал, схватился за голову. И тут Зорин услышал стон. Приподнялся. Пополз, прощупывая землю перед собой. Как бы ни закапывали мины, а колпак детонатора все равно торчать обязан.
        - Леха, ты куда, жить надоело? - сдавленно шипел в спину Мишка.
        Цыгайло разорвало практически пополам. Он повалился на немца и буквально закрыл его своим телом. И все равно эсэсовцу досталось - стонал, катался по земле, как муха, которую плохо пришлепнули. Зорин склонился над ним. Немец не мог говорить, беззвучно распахивал и закрывал рот, держался за низ живота. Руки в крови. Осколок мины попал в живот. И долго живут с такими ранениями, если не оказать своевременную помощь? На умирающего герр Ланге вроде не тянул, но кто его знает? Зорин схватил пострадавшего за шиворот, поволок. Немец не упирался, но тащить одному такое несчастье - это надо быть Иваном Поддубным...
        - Лexa, ты что, офонарел? - шипел Вершинин. - Куда ты тащишь эту мразь? Брось ее, пусть подыхает...
        - Мишка, дурак, тебя, видать, основательно контузило!.. - рычал Зорин. - Под трибунал захотелось? Забыл, чем светит невыполнение задания? Дело провалили, ребят потеряли, да еще и на минное поле погулять вышли! Думаешь, докажем, что мы ни в чем не виноваты? Меня расстреляют, тебя в штрафроту, и провоюешь ты в ней ровно три часа, если в первый же час не повезет... Закрой варежку, Мишка, помоги эту тушу вытащить. Да понежнее с ним...
        Они волокли эту мычащую корову, отдуваясь, переругиваясь исключительно матом. Вернулись на исходную, а на западе ночное небо уже полосовали стрелы осветительных ракет, расцветали белые шары, рассыпались, озаряя местность мертвенно-бледным свечением. Немецких позиций в этой местности не было, разве что отдельные дозоры, они и посылали в небо ракеты. Слитные трели автоматов - стреляли не в пустоту, пули промчались рядом, как перепела - фррр. Подхватили вялое тело под мышки, побежали вдоль минного поля под защиту темнеющего на юге леса. Задыхались, ноги подкашивались, тяжелая ноша тянула к земле. Лес не приближался, а выстрелы гремели совсем близко - группа немцев бросилась на перехват. Они прибавили ходу, бежали уже на автомате. Ланге хрипло дышал, ноги волочились по земле. До леса оставалось метров семьдесят, когда очередь из автомата взбила фонтанчики под ногами. Попадали, открыли беспорядочный огонь по вспышкам света. "Шмайссеры" замолчали - залегли супостаты. Доносились отрывистые команды.
        - Волоки его отсюда, Лexa... - прохрипел Вершинин, - да пулей давай, без говорильни. Я прикрою. Догоню, не волнуйся... Давай помогу его тебе на загривок взгромоздить... Вот житуха райская у фрица, - пошутил напоследок Мишка, хлопая Ланге по оттопыренной заднице, - бесплатно прокатиться на хребте трижды орденоносного сержанта...
        Он и не помнил, как доволок этого упыря до леса. Рухнул на колени, стряхнул его с себя, завалился в кустарник. Звуки боя доносились словно из-под толщи земли. Трескотня ППС путалась с трескотней немецких автоматов. Прогремели два взрыва, все стихло. Он завыл от отчаяния, стал долбить кулаком мягкую землю. Встал на колени, перевернул неподвижное тело. Испачкался в крови, брезгливо вытер руки о траву. Приложил ухо к груди фрица - вроде постукивало сердце. Взвалить эту глыбу на себя сил уже не было. Волок по земле, натыкаясь спиной на деревья, падал, сжимал прочный воротник эсэсовского мундира, волок дальше. Трещали сучья - кто-то рвался за ним. Он бросил фашиста, передернул затвор, поднялся, чтобы дорого продать свою жизнь. Полоснул по темноте и даже ухом не повел, когда одна из пуль рикошетом отлетела от дерева и едва не откусила ему нос.
        - Леха, ты окончательно сбесился! - завопил Вершинин, выбираясь из ямы. - А ну немедленно прекрати стрелять! - Мишка, твою мать... - Ой обнимал товарища, не стесняясь слез, сжимал его так, что позвоночник трещал. - Тебя же убили, Мишка, я слышал два взрыва...
        - Да перестань ты меня лапать! - Вершинин вырвался из медвежьих объятий. - Лexa, уйди, ты ведешь себя как девчонка... Их всего трое было, эка невидаль, одного сразу положил. А гранаты... это я бросил. По моему, им хватило. Пошли отсюда, Лexa, фигня осталась...
        Они тащили "языка", пока не подкосились ноги, пока не стало рвать от чудовищного напряжения. Их подобрала дозорная группа второго взвода разведроты под начальством сержанта Аничкина. Зорин плохо помнил, как из оврага вырастали скользящие тени, светили в лицо, подставляли плечи, говорили по-русски, сильно окая. Зато отлично запомнилось, как кто-то из разведчиков опустился на колени перед пленным немцем, осмотрел его в свете фонаря и недоуменно спросил:
        - Парни, а на хрена вы этого покойника тащили? Он же готов, пульса нет...
        *
        Впервые за три года он испытывал такое унижение. Затопила горячая тяжесть стыда. Товарищи по взводу встретили гробовым молчанием, Мишка Вершинин куда-то пропал, комроты Калмаков хмурил брови и старательно отворачивался.
        - Не нужен нам этот "язык", товарищ капитан, - настаивал Зорин, - он рассказал все, что знал. Стало быть, фашистскому "языку" в штабе поверят, а сержанту Советской армии - хрен? Немцы готовят контрнаступление, на позиции стягиваются отборные танковые части СС, возможна заброска в тыл парашютистов из диверсионного батальона... Как же так, товарищ капитан? Я действовал строго по инструкции, мы выходили предписанным маршрутом, с живым и здоровым "языком". Откуда взялось минное поле? Не поверю, что про него не знали в штабе дивизии. Там наши уже подрывались - давно, правда...
        - Не знаю, Алексей, ума не приложу, почему так вышло, - бормотал расстроенный ротный. - Это явно ошибка, ты же знаешь, какой у нас бардак. Где-то не учли, забыли, не знали, понадеялись на авось...
        Информация, возможно, и ушла по назначению. Но дорогу к первому кругу ада для сержанта Алексея Зорина уже мостили. ГАЗ-64, сияющий свежей краской, - явно не из тех, что бегают от пуль по фронтовым дорогам, учтивый, лихо козыряющий лейтенант в фуражке с красным околышем. Особый отдел, Государственное управление контрразведки СМЕРШ. Шестое, следственное, отделение. Плюс второе - работа с советскими гражданами, побывавшими на оккупированной территории. Тряска в тыл по колдобистой грунтовке. Калиничи, наводненные людьми в форме и штабными "Виллисами", штаб дивизии, добротная изба без опознавательных вывесок в семидесяти метрах от штаба. Руки не заламывали, и то спасибо. Вошел, доложил о прибытии. Уверенный, спокойный, пилотка по уставу - с небольшим наклоном вперед и вправо. Украдкой огляделся. Кабинет, украшенный плакатами о неустанных происках врагов, трещина на стекле, заклеенная бумагой на картофельном клее. Оперуполномоченный отделения контрразведки старший лейтенант госбезопасности Укладышев - чистенький, опрятный, с намечающейся лысиной. Перелистывал личное дело доставленного, периодически
поднимая глаза на сидящего с каменной миной сержанта.
        - Зорин Алексей Петрович... Год рождения - семнадцатый... хм, в знаменательный год вам посчастливилось прийти в наш мир... Родился в Новониколаевске, окончил школу в Новосибирске... Ну да, один и тот же город. А вы у нас коренной сибиряк, Алексей Петрович. Итак, окончил школу в 35-м году, закончил ФЗУ при заводе сельского машиностроения, автомобильные курсы при ДОСААФ, занимался боксом, успешная сдача норм ГТО... получено звание "Ворошиловский стрелок"...
        Похвально, Алексей Петрович. У вас в семье ни одного врага народа. Разве так бывает? Непорядок. Явные недоработки местных товарищей... Мать - скромная школьная учительница, отец - инженер на авиастроительном заводе, братьев и сестер нет. В 37-м году - поступление в Новосибирский институт военных инженеров транспорта. Факультет - "Эксплуатация железных дорог" - ну что ж, хорошая специальность, главное - нужная для военного хозяйства. Через год - чуть не отчислили за организацию массовой драки... Это нормально, Алексей Петрович, это лучше, чем за организацию троцкистского кружка или, скажем, террористической группы... В июне сорок первого закончил четвертый курс, в июле подал заявление в военкомат. Вы не мобилизованный, нет?
        - Никак нет, - ответствовал Зорин, - была отсрочка на год, но я ею не воспользовался. Вернусь с войны - доучусь. Надеюсь.
        - Похвально, Алексей Петрович, весьма похвально. Хорошая биография. И послужной список практически идеален. Безупречная служба в разведке действующей армии. Три медали - за спасение взятого в плен командира части майора Белобородько, которого впоследствии сняли с должности и репрессировали... Под Харьковом отличились летом сорок второго... Потом за рейд в составе диверсионной группы по вражеским тылам в захваченной части Сталинграда... Так я слушаю вас, Алексей Петрович, слушаю. Что вы имеете сказать по сути проваленного вами задания?
        Нервотрепка продолжалась несколько часов. Зорин устал рассказывать чистую правду. Так хотелось соврать, но о чем? Как лазили по вражеским тылам, чего и сколько видели, как уничтожили фашистскую колонну и прибрали двух штабных крыс - рядовой Вершинин не даст соврать, сам в этом участвовал...
        - А вы не говорите за рядового Вершинина, Алексей Петрович, - вкрадчиво сказал сотрудник особоргана, - рядовой Вершинин сам за себя ответит. Его допросят, не волнуйтесь. Говорите за себя, вас внимательно слушают.
        Он понятия не имеет, почему они попали на минное поле. Маршрут движения группы прописан штабом дивизии, а конкретно - майором Глахотным, заместителем начальника оперативной части разведотдела, вот с него и надо спрашивать. А сержант Зорин сам теряется в догадках. Что за разведка такая - идти по проложенному из штаба маршруту?
        - Майор Глахотный утверждает, что ничего подобного не было, его соображения носили рекомендательный характер, и меньше всего в планах штаба значилось отправлять разведгруппу на минное поле. Он считает ваши обвинения абсурдными, безосновательными и не имеющими никакого отношения к действительному положению вещей. Майор Глахотный уверен, что все это полная чушь - вашей разведгруппе была предоставлена свобода действий, и имелась лишь одна задача: выяснить обстановку в прифронтовой полосе на конкретном участке местности. О наличии минного поля в заданном квадрате оперативному отделу ничего не известно.
        - Товарищ старший лейтенант госбезопасности, - держался из последних сил Зорин, - задание дублировано командиром разведывательной роты капитаном Калмаковым. Почему бы вам с ним не поговорить?
        Допрос напоминал общение двух сумасшедших.
        - Сегодня утром капитан Калмаков отбыл с третьим взводом своей роты в подчинение штаба корпуса. Готовится очередная операция по заброске во вражеский тыл. Какая именно операция и где готовится - военная тайна. Когда вернется, неизвестно. Не думаю, сержант, что в ближайшие дни мы сможем поговорить с вашим непосредственным начальником.
        - Товарищ старший лейтенант, но это полный бред! - вскипал Зорин. - Кто я вам - изменник Родины, трус, паникер, саботажник? В чем меня собираются обвинить - в шпионаже? В диверсионной деятельности? В распространении провокационных слухов? А самое главное - зачем вам это надо? Группа выполнила задание. Пусть частично, но выполнила. Информация о нашей работе, надеюсь, ушла по нужному адресу. Пусть проверяют - не я ее выдумал. По-вашему, я специально завел свою группу на минное поле, чтобы скрыть от командования информацию, полученную от гитлеровского офицера, которого сам же и поймал? А что я сам тогда делал на минном поле? Там, между прочим, мины взрывались... Держу пари, вы прекрасно все понимаете, так какого же нужна эта глупая беседа?...
        - Ну, хватит! - хлопнул оперативник ладонью по столу. - Вы заговариваетесь, Зорин! Попрошу не забывать, где вы находитесь!
        - Виноват, - проворчал Зорин, - погорячился, простите.
        - Вот так-то лучше. - Старший лейтенант госбезопасности откинулся на спинку стула и с нескрываемой насмешкой стал рассматривать злого сержанта. - А вы отчаянный малый, сержант. Отчаянный и полностью лишенный способности просчитывать последствия своих поступков.
        - Я не интриган, - проворчал Зорин, - я солдат и сражаюсь за Родину.
        - Забыли еще добавить: за Сталина. - Оперативник иезуитски улыбнулся.
        - А это подразумевалось, - парировал Зорин. - Неразрывные понятия. Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? Скажите, пожалуйста, как долго еще будет продолжаться наша беседа? Если хотите меня арестовать - давайте. Если нет - то у меня, извините, дела.
        - До особого указания можете быть свободны. - Укладышев подтолкнул сержанту протокол допроса: - Прочтите и распишитесь. Отправляйтесь в часть и продолжайте выполнять свои служебные обязанности. Но не думайте, что ваше дело спустят на тормозах. Расследование продолжится, и я не уверен, что оно закончится положительным для вас образом. Успехов вам на ратном поприще, сержант.
        Зорин козырнул, четко повернулся, вышел.
        Мишка Вершинин сидел во дворе управления контрразведки, нервно комкал пилотку и таращился на две машины у детской песочницы. Джип повышенной проходимости ГАЗ-64 и его заокеанский близнец "Виллис", приобретенный по лизингу. Видимо, выискивал десять отличий. Чего их выискивать? Наши машины ни с чем не сравнятся. Мощнее, надежнее, а внешний вид и удобства - это дело буржуазное и на войне отнюдь не обязательное. Советская техника, как известно, - лучшая в мире.
        - Господи, Лexa, тебя отпустили... - Пот облегчения хлынул с побелевшего лба товарища. - Меня мурыжили два часа. Какой-то лейтенант Шустрин... Десять раз заставил повторить одно и то же. Как мы оказались на этом окаянном поле между Бурмистрово и Корюжевкой... Я тебя не заложил, Лexa. Стоял на том, что маршрут отхода разведгруппы был передан капитану Калмакову заместителем начальника оперативной части майором Глахотным - и об этом было известно всем членам группы. Ты действовал геройски, и только благодаря тебе мы разнесли колонну и взяли в качестве "языков" двух рыл... А он давай меня терзать - какое, мол, имели право прикончить Вейссера? Полный кретин, он даже не задумался, как бы мы тащили этих горилл через линию фронта...
        - Не бери в голову, Мишка, - бормотал Зорин, - обойдется. Нужно быстрее забыть об этом... Все, поехали в часть. Помянем мужиков.
        - Поехали. - Мишка с готовностью подскочил, подтянул спадающие штаны. - Кстати, Лexa, с минным полем какая-то полная хрень. Лейтенант Ильясов говорил - командир третьего взвода, мужик знающий, - что об этом минном поле всем давно известно. И если в штабе говорят, что об этом не знают, то они вредители и саботажники. Эти мины еще наши устанавливали в августе сорок первого, когда отступали на этом направлении. Хотели немцев сдержать, уж больно привлекательно в оборонительном плане это "бутылочное горлышко". Зарыли мины, окопались на опушке. А немцы возьми да обойди. Целый мотострелковый батальон погиб. А месяц назад наши сами на это поле напоролись. Был приказ занять господствующие высоты, пошли через поле, ну и... откатились, а там и приказ пришел - мол, тылы еще не подтянулись, с наступлением повременить. Так и торчим тут месяц. Полная хрень, говорю, Лexa. В штабе не могут быть все предатели. Но один или двое могут. О том, что майор Глахотный лично инструктировал Калмакова, штабисты могут и не знать. Калмаков на задании - готов поспорить, что к его отъезду из части Глахотный приложил старание...
        Только помутнением можно объяснить дальнейшие действия Зорина. Всегда спокойный, уравновешенный, но сегодня просто бес в него вселился! Заправил гимнастерку, подтянул ремень, вернул пилотку на положенное по уставу место.
        - Лexa, ты куда? - ахнул в спину Вершинин. - Не дури, Лexa! Это же трибунал!
        Он вошел в здание штаба дивизии, находящееся в том же квартале, - на вид спокойный, деловой, козырнул спускающемуся со ступенек капитану. Раньше в этом здании была районная больница, теперь расположился штаб стрелковой дивизии. А в соседнем крыле - госпиталь для военных. На Зорина никто не обращал внимания - много тут таких ходило. Царила суета, и даже часовой на входе отвернулся, разбираясь с пропуском гражданского лица. Разведотдел с оперчастью располагались на первом этаже. Кабинет зама был третьим по счету. Он вошел и даже постучал.
        - Вы куда? - привстал боец, стучащий пальцем по машинке.
        - Мне назначено, - буркнул Зорин.
        Майор сидел за столом и что-то писал, высунув язык от усердия. Неприятное лицо, скользкое, несимметричное, при первом же взгляде не вызывающее доверия. Поднял голову и... Зорин готов был поклясться, что в белесоватых глазах мелькнул испуг! Не знал он этого майора, так откуда же майор его знает?
        - В чем дело? - Глахотный опомнился, нахмурил брови. - Какое вы имеете право, сержант...
        - Товарищ сержант, - поправил Зорин. Страх в глазах начопера лишь добавил решимости. - Извиняюсь за вторжение, товарищ майор, не могли бы вы объяснить, каким образом известная вам разведгруппа оказалась на минном поле в квадрате "шестнадцать-десять"? План отхода составляли вы. О минном поле известно даже гражданским. Хотите знать мое мнение, товарищ майор? Либо вы полностью некомпетентный в своем деле работник, либо - и это значительно хуже первого -...
        - Кто дал вам право, сержант!... - взревел майор и как-то ловко вывинтился из-за стола. Физиономия багровая, глаза трусливо бегали. - Ваше мнение здесь никому не интересно...
        - Прошу прощения, товарищ майор, - вкрадчиво сказал Зорин, - но это исключительно ваше мнение, что мое мнение никому не интересно. Разрешите я продолжу?
        - Молчать, сержант! Почему вы здесь? Вы должны быть в Особом отделе!
        "Ах, вот как, - подумал Зорин. - И выйти на свободу из Особого отдела я уже не должен был".
        Майор хлопнул себя по кобуре - пустая. Шагнул к сейфу.
        - Вы понимаете, что творите, сержант?
        - Признаться, с трудом, товарищ майор. - Остановиться он уже не мог, в организме все бурлило, дурная энергия рвалась наружу, сдерживающие центры не работали. - Товарищ майор, я думаю, органы разберутся, сознательно или по халатности вы отправили разведгруппу на минное поле...
        Скрипнула дверца сейфа, майор обернулся, мелькнул пистолет. Зорин не собирался его бить - это уж совсем отягощать свою "вину". Но майор пристрелил бы его! Зорин знал, какое лицо у человека, когда он точно собирается стрелять. Ударил под дых - мастерски, со знанием дела. Пресса не было - рыхлый живот. Майор отлетел к окну, как футбольный мяч, согнулся, прохрипел:
        - Сидоренко! Живо солдат из коменда...
        Распахнулась дверь за спиной. Злобные вихри вертелись в голове. Майор не опускал пистолет, он не расстался с мыслью выстрелить. И Зорин ударил в полную силу - как учил когда-то KMC по боксу тренер Осипов Илья Евгеньевич. Отправил кулак точно в челюсть, а в голове кружились образы - смеялся Сашка Листвянский, ухмылялся добродушный Цыгайло, цинично острил угрюмый, но не злой Дорохов... Хрустнула челюсть, ослепительная боль из кулака перебралась в голову. И печальная мысль - хотел как лучше, да забыл, где живет. Майор Глахотный взбрыкнул ногами, перелетел через подоконник, повалив попутно горшок с геранью. Стекло разлетелось вдребезги, он вывалился наружу и упал, отчаянно визжа, в куст смородины. А народу во дворе собралось немало. Шум привлек внимание. Повернули головы мирно беседующие офицеры. Выбрался из мотора сломавшегося "газика" черный от сажи и копоти шофер. Насторожились солдаты, разгружающие из полуторки тюки с бельем. Повернулись медсестрички Валенька и Женечка. С последней у Зорина была стремительная связь на сеновале (времени мало, все заняты), а с Валенькой не было связи, поскольку
Валечка охраняла свою целомудренность, как Минотавр лабиринт, имела мордочку, как у обезьянки, и сильно заикалась. За спиной уже топали. Подлетели два красноармейца, заломили руки. "Что же ты сделал, глупец?" - ужаснулся внутренний голос. Он не стал сопротивляться. Поступок правильный. Но на дальнейшую судьбу уже не повлиял.
        *
        Все это было не с ним. Не могло с ним такое случиться - с боевым сержантом, беззаветно преданным Отчизне! Он словно сбоку наблюдал. Удар прикладом по загривку, и сознание захлопнулось, как книжка. Перестарался боец комендантской роты. Его куда-то везли, кузов подпрыгивал, он бился головой о торчащий болт. Очнулся в узкой клетушке на гарнизонной гауптвахте - в застенках бывшего районного отделения милиции. Очнулся на голых нарах, смотрел на зарешеченное оконце под потолком и не мог ничего вспомнить. Вспомнил - застонал, схватился за голову. "Сержант Зорин, вы обвиняетесь в покушении на жизнь ответственного армейского работника. Вам понятно обвинение? Ваше дело будет рассмотрено военным трибуналом". Он забылся тяжелым сном, а потом никак не мог вспомнить, сколько времени провел в этом сыром подвале. Кормили свекольной бульбой, в которой плавали мясные волокна. "Меню" - единое для всех. Сколько раз кормили - два, четыре? Это был какой-то страшный сон. "Зорин, на выход!" - и каменные рожи ефрейторов из комендантского взвода. Он вышел из камеры, заложив руки за спину, без ремня, без головного убора,
хорошо хоть сапоги оставили...
        Заседание военного трибунала 45-й стрелковой дивизии проходило в частично сохранившемся актовом зале районного дома культуры. Без всякой помпезности - стол, покрытый зеленым сукном, трое членов военного трибунала с равнодушными лицами - перед каждым стопка дел в новеньких картонных папках (дела рассматривали так быстро, что папки не успевали помяться). Напротив - подсудимый, за спиной двое надутых охранников. Дела решали поточным методом - без задержек и утомительных доследований. Полчаса на каждого обвиняемого. "Очередники" поджимали. У судей масса работы - военный трибунал при дивизии имеет право выносить приговоры всем военнослужащим вплоть до командира роты. В ушах звенело, и плохо доходило, что вообще происходит. "Военный трибунал рассматривает дело в составе трех постоянных членов - майора Рябинина, майора Долгопрудова и члена военного совета 45-й дивизии подполковника Проничева. Слушается дело сержанта Зорина Алексея Петровича, обвиняющегося в нанесении тяжелых увечий заместителю начальника оперативной части разведотдела дивизии майору Глахотному..."
        И все по накатанной колее. Разъяснить обвиняемому сущность обвинений. Выяснить его отношение к совершенному преступлению. Выслушать показания подсудимого и его последнее слово. Посовещаться, написать приговор, объявить во всеуслышание...
        - Зорин Алексей Петрович, по совокупности предъявленных вам обвинений, учитывая тяжесть содеянного и обстоятельства военного времени, вы лишаетесь воинского звания сержант, полученных наград и приговариваетесь к высшей мере социальной защиты - расстрелу. Приговор трибунала окончательный и кассационному обжалованию не подлежит. Приговор вступает в законную силу с момента его провозглашения и немедленно приводится в исполнение. Зорин Алексей Петрович, вам понятен смысл судебного постановления?
        В ушах звенело все громче, насыщеннее. Он надеялся, что не сильно изменился в лице. Хотя какая теперь разница? Даже кивнул - так точно, товарищ подполковник. Автоматчики повели его из зала - ноги шли, он мог дышать, хотя и не сказать, что полной грудью. А за спиной звучало:
        - Слушается дело капитана интендантской службы Муромова Олега Борисовича, обвиняемого в растрате вверенного ему имущества...
        *
        А вот немедленно привести в исполнение не вышло. Решили, видимо, дождаться окончания рабочего дня, чтобы всех разом, и не гонять ради каждого подонка расстрельную команду. Его втолкнули в подвал под районным очагом культуры, где под мутной лампочкой в пыльном помещении обретались несколько таких же несчастных. Истерично хихикал чубатый паренек - погоны ему отрывали буквально с мясом, воровато косил по сторонам. Вроде затихал, а через несколько мгновений снова начинал хихикать. Сновал челноком туда-сюда и не смотрел на окружающих мрачный мужчина с офицерской осанкой. Полноватый дядька в выцветшей гимнастерке, немного похожий на покойного Цыгайло, сидел в углу на коленях и тихо молился - осенял себя щепотью, шептал что-то невразумительное.
        - Нет, ты скажи, это поможет? - приставал к нему белобрысый, смертельно бледный солдатик - видимо, дезертир (а может, в бою ошалел от воя снарядов, да не в ту сторону побежал). - А что будет, если я тоже помолюсь? Ну, ты скажи, что будет? Ну, будь человеком, скажи... Я же в Бога никогда не верил, ни одной молитвы не знаю, в нашей деревне и церкви-то не было, но если надо, я поверю... Обойдется тогда, скажи?... - Не дождавшись ответа, он затравленно смотрел на присутствующих. - Мужики, а как это, кто-нибудь знает? Пальнут по нам - а что дальше-то с нами будет? Мы где-нибудь окажемся, нет?... Ну, там, в раю или еще где-нибудь...
        В закрытую дверь долбился веснушчатый парень в рваной гимнастерке.
        - Эй, охрана, будьте людьми, дайте закурить! Жалко вам, да? Нас кокнут, а вы папироску пожалели? Поимейте сострадание, ребята! Курить хочется - мочи нет!... Да понимаю, что не положено, но войдите в положение, когда еще удастся покурить?...
        - Да кончай ты долбиться! - раздраженно прикрикнул мужик с офицерской выправкой. - Чего разбуянился? К стенке поставят - может, и дадут пару раз дернуть. Не совсем же они звери.
        - Думаешь, да? - с надеждой повернулся конопатый.
        Заскрежетали запоры, втолкнули еще одного страдальца - видимо, капитана интендантской службы. Закурить не дали, заперлись на все засовы. По лицу осужденного текли слезы, он стирал их кулаком вместе с соплями, моргал жалобными глазами.
        - Как же так, товарищи? - всхлипывал бывший капитан. - Ведь это несправедливо, за что? Недосчитались двух обозных лошадей и пары мешков с обмундированием... За что расстреливать, объясните?... Это уму непостижимо... Я же окуплю, покрою расходы, я же исправлюсь... - Он завыл, как волк на полную луну, забился в угол и дал волю слезам.
        Зорин лег на холодный пол, забросил руки за голову. Отзвенело в ушах, он уже оправился, был почти спокоен. Каким бы ни был проходимцем (или хуже того) майор Глахотный, а приговор оправдан. Какого дьявола понесло его в оперчасть? Справедливости захотел? Майор при исполнении, а ты его под дых, да в рыло, да на глазах у всего честного народа... Все, забыли, жизнь прошла, хрен с ней. Он закрыл глаза, приводил в порядок мысли и дыхание. Не надо думать о том, что будет после смерти. Ничего не будет. Ни войны, ни проблем. Или, как у буддистов, получит новую жизнь (будем надеяться, что человеческую, а не какого-нибудь пенька у дороги), и все по-новому - пеленки, голоштанное детство, школа. Вот об этом надо думать - он умрет, но снова родится!
        И опять его обнимала Иринка Белова - ее образ был отчетливый, выпуклый, почти реальный, и ее прикосновения он чувствовал кожей. Вкус горячих губ, который вовек не забыть, сколько бы женщин ни стояло между прошлым и настоящим. Он впадал в глухую тоску всякий раз, когда о ней думал. Познакомились в июне тридцать седьмого - не самый был удачный год для романтического знакомства. Пропадали люди, шептались по углам, цепенея от страха, - об ужасных врагах народа, окопавшихся буквально везде - в каждой организации, в каждой отрасли социалистического хозяйства, в каждой сфере деятельности... Никто их в глаза не видел, этих врагов, но все верили, все боялись. Передавали из уст в уста, как увезли на "черном вороне" то директора машиностроительного завода, то парторга проектной организации - какой же он враг народа, да ни под каким углом не просматривался! То начальника автобусного парка - вместе с женой и заместителем по кадрам... Зорин был молод, наплевательски относился к жизни, не верил во всю эту "массовую" ерунду. А что касается врагов, то как же без них - возможно, где-то, иногда, в порядке большого
исключения... Слегка напрягся, когда арестовали директора ФЗУ. Расстроился, когда в разгар тренировки по боксу пришли люди с петличками НКВД за его тренером - Осиповым Ильей Евгеньевичем. А наутро взяли руководителя школы спортивного мастерства, капитана местной футбольной команды. Думали, что разберутся, отпустят. Да, разобрались, но не отпустили... Жизнь текла, и в принципе, насыщенная, яркая. Трое хулиганов с папиросами в зубах пристали к девушке на пляже. Поговорил он с ними, в ухо кое-кому дал. Хороший поступок, и девушка оценила. И так запала в голову, что сам не свой стал. Отпускать не хотел ее с берега Оби. Она смеялась и на вопрос, где ее найти, сказала, что учится в институте военных инженеров транспорта. "У нас четыре девушки на потоке, - смеялась Иринка. - Конкуренция, сами понимаете, Алексей, жесточайшая". И через два месяца он поступил в этот институт. Иринка на втором курсе, Алексей на первом, хоть и старше ее на год. Конкуренты действительно летали стаями, но он уже знал, что добьется своего. И она это понимала, смирилась... И сдалась в июне сорок первого, когда готовила диплом, а ему
еще год оставалось учиться, и он подумывал о том, чтобы перевестись на вечерний, а ближе к осени сыграть свадьбу...
        Кабы не война, подлюка... Она писала Зорину целый год - как окончила институт, как вечерами работала на заводе, а уж этого добра в Новосибирск эвакуировали предостаточно - и всегда ее письма доходили, пусть и менялись адреса полевой почты. А потом вдруг перестали приходить. Отец писал, что ничего не знает про Иришку, уехала, мол, куда-то. С бывшими ее подругами связи не было...
        Лязгнуло, распахнулась дверь.
        - Всем на выход!
        И застонал подвал. Забился в падучей проворовавшийся интендант (поплакать, видите ли, не дали), нервно захихикал паренек, похожий на вора, завыл солдат, так и не узнавший, есть ли жизнь после смерти. Плечистый дядька перестал молиться, глубоко вздохнул. А конопатый вроде даже обрадовался - покурить дадут. И осанистый офицер перестал терзаться мрачными думами, кивнул - мол, чему быть, того не миновать.
        Потянулись страдальцы. Не желающих выходить выгоняли прикладами. Зорин встал без единой мысли в голове. Может, и лучше так - не думая о страшном?
        Но на выходе его отсекли от группы. Ушли приговоренные, а Зорина вывели отдельно. Посадили в кузов - без рукоприкладства и членовредительства. Три минуты езды, секунды, как гвозди, забивались в мозг, превращались в эпохи. Дом культуры, коридор, комнатка. Канцелярист с погонами старшего лейтенанта усердно хмурил брови.
        - Зорин Алексей Петрович? - Приоткрыл папку, что-то в ней подсмотрел и захлопнул. - Уполномочен вам сообщить, что изменились некоторые обстоятельства. Органами контрразведки СМЕРШ, подчиняющимися Народному комиссариату обороны, проведено расследование, и взят под стражу заместитель начальника оперативной части майор Глахотный. Ему инкриминируют участие в агентурно-подрывной деятельности и работу на германскую разведку. Имеются основания полагать, что своей деятельностью майор Глахотный нанес непоправимый вред...
        - Слава богу... - выдохнул Зорин. - Товарищ старший лейтенант, я ведь давно это чувствовал... Скажите, я могу идти?
        Канцелярист покосился на него как-то странно.
        - С вас никто не снимает обвинений, рядовой Зорин. Вы совершили воинское преступление, предусмотренное Дисциплинарным уставом, и должны за него ответить. Уполномочен до вас довести, что высшую меру наказания решено отменить. Вы приговариваетесь к отбыванию наказания сроком на три месяца в штрафной роте. Вот постановление. Ознакомьтесь и распишитесь. Вы будете кровью искупать свою вину отважной борьбой с врагом на трудном участке боевых действий. Отправляетесь прямо сейчас - в расположение 1-й штрафной роты 45-й мотострелковой дивизии.
        "Для дальнейшего прохождения службы, - подумал Зорин. - Аминь".
        *
        И с корабля на бал! Опомниться не успел, прикинуть все за и против... Штрафная рота дислоцировалась на южной окраине Калиничей. Просто "повезло", что в данный момент она находилась здесь. Роту перебросили с одного участка на другой, ждали дальнейших указаний. Постоянный состав проживал в частном секторе - командир роты капитан Кумарин, военком старший лейтенант Шалевич, командиры взводов, их замы по строевой, взводные политруки, заведующий делопроизводством, фельдшер в офицерском звании, санинструктор с санитарами, хранитель ротной печати. А переменный состав обретался в чистом поле. Десять палаток на краю оврага. Уже вечерело. Зорин только и успел откозырять мрачноватому, с белесым шрамом на виске Кумарину.
        - Ну-ну, - ухмыльнулся Кумарин, разглядывая дело в папке, прибывшее вместе с осужденным. - Здоровье поправить приехал?
        Раскрыть не успел - в центральной части Калиничей, откуда доставили Зорина, стали рваться мины! Капитан оттолкнул ошеломленного бойца, вывалился на крыльцо, подхватив со стола портупею с кобурой и полевой сумкой...
        Позднее выяснилось, что парашютный батальон СС, приданный дивизии бригаденфюрера Вольтке, прибыл сюда не шнапс жрать. Информация, принесенная Зориным и Вершининым, переваривалась с трудом, а возможно, и вовсе не переваривалась. Десант, усиленный минометной батареей, свалился как снег на голову. И ведь знали, что в Калиничах в этот день не будет регулярных частей! Одни штабные "крысы", наполовину укомплектованная комендантская рота, хозяйственный взвод, связисты, прочая не больно-то охочая до боевых действий публика... Штаб дивизии разгромили в считанные минуты. Погиб начальник штаба полковник Суздалев, практически все его заместители, офицеры контрразведки, секретной части, судьи военного трибунала, включая члена военсовета дивизии подполковника Проничева. Выжившие офицеры, отстреливаясь, засели в здании по соседству. Но свое черное дело диверсанты сделали. Штаб дивизии полыхал, как веселый пионерский костер.
        Капитан Кумарин пытался выйти на связь со штабом. Связи не было. Бегали командиры взводов, строили роту. Солдаты выскакивали из палаток, наспех одетые, кто голый по пояс, кто в исподнем. Бряцали оружием - кто трофейным МП-40, кто отечественным ППШ, кто трехлинейкой Мосина. Примчались две пустые полуторки, шофер орал, свесившись с подножки:
        - Эй, штрафники, мать вашу, штаб горит, все убиты! Капитан Туриев требует подкрепление! Фрицы отходят к лесу на западной окраине - у них документация штаба и несколько наших ребят из шифровального отдела! Сделайте, так вас растак, хоть что-нибудь!
        - По машинам! - орал, срывая голос, Кумарин. - Первый взвод, второй взвод! Шалевич, командуйте своей группой! Не выпустим фрицев из Калиничей! Лузин, с третьим взводом - бегом! Перекрыть улицы Некрасова и Ленина! Заходим с трех сторон!
        Зорина закружило в водовороте. Он чувствовал азарт и что-то вроде кратковременной эйфории - уж лучше, чем покойником в подвале! Оружие выдать не успели, но кого это волновало? Он плохо помнил, как очутился в кузове, набитом возбужденными штрафниками. И чем они отличались от обычных солдат? Та же форма, те же лица - молодые и не очень, неистребимый запах пота, крепкая ругань, помогающая жить и воевать.
        - А ты кто такой? - буркнул молодой боец с продавленным шрамом, сползающим с черепа на лоб. Он подвинулся, освобождая место.
        - Разберемся, - буркнул Зорин. - Новенький я в вашем классе. Принимаете новеньких?
        - Да сколь угодно! - хохотнул солдат. - Новенькие тут долго не живут. А стареньких днем с огнем не сыщешь. Игумнов моя фамилия. Федор Игумнов. Я за пьянку, а ты?
        - Да вроде как за драку...
        Первая полуторка, набитая матерящимися штрафниками, помчалась по проселочной дороге в объезд села. Вторая неслась по улице Советской между двухэтажными бараками. Разбегались старики, женщины в платочках, дети, забирались в подвалы. Стая собак скакала за машиной, возбужденно гавкая. Над центром Калиничей висел тяжелый дым. Оттуда все еще доносились автоматные очереди, временами оживал крупнокалиберный пулемет. Гранатометчик в каске, обтянутой маскировочной сеткой, выпрыгнул из-за поворота, как черт из табакерки. А вот это "Панцерфауст", - машинально отметил Зорин. Водитель не спал, грязно выругался, выворачивая баранку. Машина съехала с дороги, ткнулась в фонарный столб, на котором отродясь не было фонаря, но висел суровый плакат, предупреждающий о том, что диверсант не дремлет. А ведь действительно не дремлет! Рвануло метрах в тридцати от машины. Двоих посекло осколками, вывалились из кузова. Кто-то закричал, хватаясь за окровавленное лицо. Зорин выхватил у раненого автомат - ему уже не поможет.
        - К машине! - ревел Кумарин, выскакивая из кабины. - Рассыпаться по улице! Вперед, к штабу!
        Люди, охваченные возбуждением, бежали по улице. Трещали выстрелы. Зорин видел, как пятились фигурки в защитных мешковатых комбинезонах, стреляли прицельными очередями. Падали штрафники - то один вываливался из толпы, то другой, то третий. Он залег на тротуаре, разбросав ноги, ловил в перекрестие прицела перебегающие фигурки. Плавно нажал на спуск - гитлеровец выронил автомат, винтом ушел в землю. Второй схватил раненого за воротник, начал оттаскивать и повалился - пуля пробила каску.
        - Загораешь, новичок? - рядом пристроился Игумнов, засыпанный кирпичной пылью и известкой, передернул затвор карабина - укороченной винтовки Мосина-Нагана.
        Он вовремя прилег - взрыв прогремел шагах в сорока. Выбило остатки тротуарной плитки, посыпались разбитые стекла, с треском вывалилась оконная рама. Несколько солдат свалило осколками. Кто-то выл, перебирая ногами - в животе зияла огромная дыра и оттуда что-то выползало - густое, серое, тошнотворное...
        - Сеньку Рыбакова убили, тьфу ты, - сплюнул Игумнов. - Месяц ему давали, завтра бы уже освободился...
        - Смотри, - Зорин ткнул подбородком вверх. - Это что, пожарная вышка?
        - Уж точно не маяк, - ухмыльнулся Игумнов, щурясь из-под ладони на заходящее солнце. Слева за бараками возвышалось долговязое дощатое сооружение. Никому еще не пришла идея туда забраться. Капитан Кумарин сидел за углом, обнимая водосточную трубу, стрелял из табельного ТТ и зычным матом подгонял солдат. Атака захлебнулась. Улица простреливалась насквозь. К автоматным очередям добавилась трескотня пулемета MG-13, весьма популярного у солдат вермахта и СС.
        - Идешь со мной? - бросил Зорин, перекатываясь на проезжую часть. Спрятался за трупом - солдат лежал оскаленный, запрокинув непокрытую голову.
        - Ну, пошли, прогуляемся... - Игумнов покатился за ним, увертываясь от пуль, подхватил ручной пулемет Дегтярева с плоским дисковым магазином - пулеметчик сидел, привалившись к бордюру, собирал кровь из горла в подол гимнастерки. Зорин подхватил сумку с дисками, рыбкой нырнул в полумертвый кустарник, доживающий свой век на обочине.
        - Товарищ капитан, мы на вышку!
        Кумарин резко обернулся, кивнул. То ли ранили командира - с нижней губы струйкой стекала кровь, то ли сам от злости прокусил. Зорин с Игумновым нырнули в узкий проулок. С ними увязались еще двое - был и третий, но упал, схватился за простреленную ногу...
        *
        Они карабкались по шаткой лестнице, подсаживая друг дружку, торопились, выражались. Прятались в переплетениях лестниц и бревенчатых простенков, гнездились на уязвимой позиции. Вид с пожарной вышки открывался далекий от совершенства и какой-то унылый. Районный центр был сравнительно компактен. В центре Калиничей горело уже не одно, а несколько строений. Удушливый дым стелился над поселком. Советская улица, по которой рвались к штабу бойцы Кумарина, просматривалась лишь частично. Штрафная рота на этом участке несла большие потери. Двигаться в полный рост было полным безумием, бойцы перебегали от дома к дому, прятались за деревьями, стреляли с колена. Диверсанты отходили, поняв, что на этом участке им не прорваться. Пеший взвод закончил марш-бросок и вышел на позиции: на севере и северо-востоке, за дымовой завесой, разгорелась ожесточенная стрельба - диверсантов, пытающихся выбраться из поселка, встретили наспех одетые штрафники.
        Часть десанта пыталась пробиться через западную околицу села. С пожарной вышки все прекрасно было видно. По прямой здесь было метров триста. Широкое поле, изрезанное канавами и заросшее бурьяном, покосившийся плетень, сараи, амбары, соломенные крыши беленых известью хат. Между околицей и лесом, в котором запросто мог затеряться не один диверсионный отряд, петляла перепаханная дорога. Полуторка с разгона въехала в рытвину, от удара сломалась ось, кабина накренилась, из нее выскочил офицер, что-то кричал, размахивая пистолетом. Отвалился правый борт, и людская масса - человек тридцать - посыпалась из кузова в траву. Орали глотки, сверкали глаза. Люди передергивали затворы, перебежками рассредоточивались в цепь. Помимо них там были еще какие-то люди - в траве копошились фигурки. Как видно, драпанувшие из поселка связисты, штабники, прочий военный и полувоенный люд. Белели повязки - неужели и госпиталю досталось? Он вспомнил - госпиталь ведь в том же здании! Поле простреливалось, люди прижимались к земле, передвигались короткими перебежками. Комвзвода - молодой длинноногий парнишка, выпускник
пехотного училища - истерично что-то выкрикивал, переползал с места на место. Пинал какого-то увальня, не спешащего вылезать из оврага. Стихли выстрелы. Офицер привстал, проорал что-то дурным голосом, побежал вперед. Поднялись еще несколько, бросились за ним. И вся лавина - штрафники, связисты, комендантские бездельники, даже раненые, сверкающие окровавленными повязками - покатилась по полю, вопя что-то непотребное, страшное, никак не "За Родину да за Сталина"...
        Зорин приладил пулемет, но куда стрелять? Так и будет статистом? Покосился на соседа - Федор Игумнов корчился рядом, тяжело дышал, зверская ухмылка перекашивала небритое лицо. Под ногами, на нижнем ярусе, корчились еще двое - он слышал, как они отрывисто переругивались.
        - Может, мне эту штуку дашь? - прохрипел Игумнов. - Я в пулеметном взводе служил, для меня эта штука как клюшка для хоккеиста.
        - Перебьешься, - буркнул Зорин, - мы тоже не пальцем деланы.
        Фашисты, засевшие на околице, открыли огонь. Застучал ручной пулемет. Споткнулся длинноногий офицер, повалился в бурьян орущей физиономией. Упали еще четверо. Остальные залегли. Кто-то, прихрамывая, побежал назад. Пули взрыли фонтанчики под ногами - он рухнул, пополз, оттопырив тощий зад. Плотность огня нарастала. Лежащие в траве не выдерживали, отползали. Пулеметчик решил развлечься - перенес огонь на застрявшую в бездорожье полуторку. Разбилось лобовое стекло, подпрыгнула, забилась в ржавых петлях крышка капота. Пули продырявили бензобак - вспыхнуло, повалил густой дым, мгновенно окутал дорогу, фигурки людей, копошащихся в траве...
        Но самое страшное началось, когда фашисты пошли на прорыв. Вырастали из травы, из оврага, из сараев, разбивали сапогами шаткие оградки. Спокойные, в защитных комбинезонах, в касках, обтянутых сетками, обвешанные боеприпасами. Строчили от бедра, переходили на легкий бег. Десяток, два десятка... Штрафники отползали, хаотично отстреливались. Немцы были словно заговоренные, никто не падал. Они работали слаженно, четко, подчиняясь командам не лезущего на рожон офицера. Эти упыри смеялись, спокойно разговаривали, грызли травинки! Зорин упер приклад в плечо, подтянул ногу, приподнялся, отыскивая мишень. Что такое "Дегтяреву" триста метров? А немцы ускорялись, продолжали стрелять, невозмутимо выбивали пустые магазины, вставляли новые. И вдруг присели, стали по одному выбрасывать длинные противопехотные гранаты! Вставали фонтаны взрывов. Вспышки, пламя, грохот. Штрафники откатывались, пятились, кто-то не выдерживал, убегал в полный рост. Многие падали, напичканные свинцом. Эсэсовцы неторопливо поднимались, вскидывали автоматы...
        Зорин начал стрелять - короткими, злыми очередями. Первые пули ушли в белый свет. Не пристрелян пулемет, и как им воюют, мать их! Он перенес огонь ниже. Видел, как пуля пробила каску, диверсант повалился ничком. Второй замахнулся гранатой - и застыл, словно задумался. Ноги подкосились, медленно осел. Граната взорвалась в руке - Зорин видел собственными глазами, как фрицу оторвало половину головы! Окровавленное туловище завалилось в бурьян. Осколки разлетелись - упали еще двое. Немцы дрогнули, завертели головами - сообразили, что стреляют сзади. Зорин продолжал палить - очереди делались жестче. Сломался офицер, схватился за простреленную голяшку, присел, что-то проорал. Щелчок - иссяк диск. Дьявол! В этих плоских магазинах всего-то сорок семь патронов...
        - Федор, спишь? Диск давай!
        - Ага, понял... - завозился невольный напарник, выхватил из сумки свежий диск - новенький, сияющий зеленой краской. Судорожно громоздил его на станину и не мог попасть дрожащими руками в пазы.
        - Да чтоб тебя, давай я сам...
        Застрочили двое, что были под ними. Заходил ходуном бревенчатый настил.
        - Эй, парни, как вы там? - прокричал Зорин.
        - А че нам сделается? - хрипло прокричали в ответ. - Далеко, зараза, неинтересно!
        - Вы кто, мужики?
        - Да мы-то все те же - Костюк, Гурвич, третий взвод... А ты, пулеметчик, что за гость такой?
        - Зорин моя фамилия... Ладно, мужики, позднее представимся и обменяемся верительными грамотами... - Ноги затекли, он потряс ими, снова припал к пулемету. Даже не заметил, как иссяк магазин. Кожух раскалился, дымился. С водичкой на этой вышке, видимо, проблемы... Игумнов был уже наготове, отцепил диск, отшвырнул, пристроил новый.
        - Это последний!
        - Не обрадовал! - прокричал Зорин. Обидно, только в раж войдешь...
        Прореженная цепочка гитлеровцев пошатнулась, стала ломаться. Немцы пятились, сумбурно стреляли. Двое или трое стали строчить по селу - били наудачу, не понимая, где засел пулеметчик. Но кто-то узрел пожарную вышку, закричал, тыкая в нее пальцем. Наблюдательность не помогла - Зорин уже разобрался с "особенностями" пулемета, пули взломали грудную клетку, гитлеровец взмахнул руками, сделал сложное страдальческое лицо...
        Объявился кто-то храбрый в рядах штрафников. Поднялся, вскинул винтовку. И снова боевой азарт охватил бойцов (не всех, к сожалению). Поднялись десятка полтора - кинулись в атаку, крича лужеными глотками. Немцы тревожно перекликались. Кто-то отбросил пустой автомат, выхватил саперную лопатку. Кто-то хлопал себя по пустым подсумкам. Двое оттаскивали к амбару раненого офицера. Отступать с достоинством времени не было. Негодующая толпа уже неслась. Закатное солнце блестело в штыках. Сшиблась клокочущая энергией толпа с цепочкой фрицев, смяла, началось избиение. Мелькали приклады, ноги, руки. Свалился молоденький боец, застреленный в упор. Немец лихорадочно передергивал затвор, а на него летел штрафник, сжимая винтовку с пристегнутым штыком, орал во все воронье горло. Немец рвал заклинивший затвор, два крика слились в нестройный рев. Боец проткнул его насквозь, выдернул штык, а потом наносил мощные колющие удары в агонизирующее тело... Дрались на кулаках - размахивать оружием в этой тесноте было невозможно. Плечистый мужик повалил своего "соперника" ударом в челюсть и не давал ему подняться, бил и бил
безостановочно по лицу, превращая его в кровавую маску... Кто-то вырвал у фашиста саперную лопатку, треснул по каске, а потом по ключице, по ненавистной фашистской морде... Диверсанты побежали, увязая в траве. В живых осталось только трое. Проворный боец, весь в крови, возможно, и не в своей, - подобрал автомат, принялся строчить, особо не целясь. Срезал одного. Захлопали винтовки и карабины. Упал второй. Последний повернулся лицом к советским солдатам, плюхнулся на колени, задрал руки. Не помогло - пули рвали комбинезон, дырявили фашистские внутренности...
        Опьяненные победой, радостно вопили, трясли винтовками. Подтягивались отстающие. Седой раненый волочил забинтованную ногу. Объявился старший - командир отделения из числа отбывающих наказание. Замахал трофейным автоматом, что-то сипло орал, показывал рукой. Бойцы бежали к околице, растянувшись в неровную цепь. А когда до плетней оставалось метров тридцать, укрывшийся за поленницей пулеметчик вновь открыл огонь. Двое свалились как подкошенные - в том числе и командир отделения. Остальные залегли, кто-то начал отползать. Но вот метнулась фигура, полетела граната - а метатель, проделав ловкий кувырок, покатился в рытвину. Рвануло у поленницы - посыпались дрова, пулеметное гнездо накрылось ржавым тазом. Вставали бойцы, устремлялись в штыковую...
        - Шабаш, мужики! - прокричал Зорин, отбрасывая ненужный пулемет. - Все вниз, бежим к штабу! Ох, будет там сейчас заваруха!
        *
        Подобной развязки диверсанты не ожидали. Дислоцированную на окраине Калиничей штрафную роту за противника не считали. Диверсантов давили с трех направлений, и волей-неволей им пришлось возвращаться к горящему штабу. Кольцо замкнули - ценой неимоверных усилий и десятков человеческих жизней. Картина у штаба предстала во всем безобразии. Правое крыло бывшей районной больницы, где располагался госпиталь, было окутано тяжелым зловонным дымом. Пламя перетекало на левое крыло, в котором находился непосредственно штаб. Языки огня лизали крышу, плясали по карнизу. В оконных проемах госпиталя бесновалось пламя, огнем охватывались новые помещения, дым вырывался толчками. Удушливый запах гари стелился по округе. На площади перед больницей творилось что-то невообразимое. Обугленные останки "Виллисов" и "газиков", подорванный грузовик с красным крестом на борту, разбитая телега хозяйственного взвода, повсюду трупы - в большинстве безоружные. Нападение было внезапным, люди выскакивали из здания, метались, падали замертво. Несколько тел валялись на крыльце - солдаты комендантской роты хотели оказать
сопротивление. Даже выстрела не сделали. Сердце сжалось - мина угодила поддерево, вырвав его с корнем. Две девочки-медсестрички, засыпанные землей, лежали на краю воронки. У Валечки юбка задралась, обнажились некрасивые коленки, а Женечка даже в смерти была хорошенькой - ротик изумленно приоткрылся, в глазках поблескивали кубики льда. Он вспомнил, как извивалась она под ним на сеновале, как жадно, до крови, кусала ему губы. Как смеялась потом после алчного, сокрушающего соития - тихо так, облегченно, почти счастливо. Сглотнул комок - и что же ты творишь, война...
        Никто не знал, сколько фашистов засело в здании. Может, десяток или два. Несколько минут назад туда прорвались еще четверо. Окровавленные, оборванные, страшные - их выдавили из заброшенного сквера на задах больницы - деваться фашистам было некуда, побежали к своим, сидящим в западне. Поначалу их было семеро, но двое полегли на площади, а третий был снят прицельным выстрелом уже в проеме. В оконных глазницах на втором этаже мелькали тени, потрескивали автоматные очереди. Иногда вылетали гранаты - но взрывались там, где уже давно не было живых. Уцелевшие штрафники растянулись по периметру, прятались за деревьями, за кустами, за обломками техники. Кто-то засел в одноэтажном здании напротив. Двое бойцов, приставив к стене лестницу, пытались взгромоздить на крышу станковый пулемет Горюнова на колесном станке. Импровизированный штаб разместился за оградительным бетонным блоком, окрашенным в полоску. Ругался восьмиэтажным, витиевато закрученным матом комроты Кумарин, созывал командиров отделений, выражал крайнее недовольство - за каким, собственно, хреном их подвигло погибнуть почти всех?
        - Ткаченко, выполняйте! - слегка заикаясь (видимо, контузило), выкрикивал Кумарин. - Берите людей! Обойти здание, изучить возможность проникновения внутрь!
        - Товарищ капитан, - хрипел кто-то, - пытались уже! Там ограда и сквер, не развернуться! Они бросают гранаты нам на головы! Трое уже погибли! Они сами не смогут там выйти - пожарный выход в той части здания, где... пожар! А из окон полезут - там Канторович с пулеметом и еще четверо наших...
        - Ткаченко, выполняйте! Вы поняли приказ?!
        Царила полная неразбериха. Все перемешалось - штрафники, остатки комендантской роты, взвода связи, какие-то штабные личности с зелеными от переживания физиономиями. Два взвода штрафников понесли тяжелые потери, третий представлял еще что-то боеспособное, но людей разбросало, лежали, придавленные к земле, и собрать их под огнем во что-то стройное и маневренное было невозможно. Зорин лежал в воронке, вырытой разорвавшейся миной, недалеко от угла здания, выковыривал грязь из затвора ППШ. Чертыхался Игумнов и тоже выковыривал грязь - только из уха. Стучал по нему грязной ладонью, хмуро прислушивался, опять стучал.
        - Оглох, что ли? - покосился на него Зорин.
        - Да не, сам не понимаю, - пожал плечами Федор. - То слышу, то все дрожит и затухает. Чертовщина какая-то. За ранение не прокатит?
        - А что? - не понял Зорин.
        - Как что? - удивился Игумнов, - За ранение освобождают от наказания, снимают судимость, отправляют на лечение, а потом - в родную часть.
        - Размечтался, - хмыкнул усатый Костюк, лежащий за пнем, - лучше пальчик порежь. Или выбеги вон туда, - он кивнул на усеянный телами пустырь, - бок подставь, глядишь, и заштопают.
        - Не вижу особой разницы, где воевать, - подал голос рассудительный Гурвич, лежащий за Костюком, - ему было лет тридцать пять, носатый, с глазами навыкате. - Там пристрелят, здесь пристрелят, какая разница? Ну, побегаешь неделькой дольше - принципиальная разница?
        - Так какого же хрена тебя еще не пристрелили? - крякнул Костюк. - Месяца полтора уже в штрафниках обретаешься, нет? Тебя даже ранить-то толком не могут.
        - А я на рожон не лезу, - ухмыльнулся Гурвич и начал растирать кулаком покусанную кровопийцей щеку. Покосился на Зорина: - Не бойся, не трус. Просто ненавижу этот ложный ура-патриотизм и расейское шапкозакидательство. Вместо того чтобы думать, мы хватаем пустую винтовку и радостно прем на танк - тупо гибнем и считаем, что таким чудовищным образом поднимаем престиж советского человека.
        - Ты иудей, что ли? - проворчал Зорин.
        - Да какой я иудей, - фыркнул Гурвич. - Даже на интеллигента не тяну. Чертежником был на заводе машинных агрегатов...
        - Ну, слава тебе господи, хоть на интеллигента он не тянет, - проворчал Костюк. - Вот только интеллигентов нам тут и не хватало. А ты кто по происхождению, парень? - повернулся он к Зорину: - Из рабочих, крестьян?
        - Интеллигент, - проворчал Зорин. Все заржали.
        - Что-то не похож, - хмыкнул Костюк.
        - Сам удивляюсь...
        Набежала фиолетовая туча, усилился ветер. С новой силой разгорелся пожар в правом крыле. Затрещала крыша. Откуда-то возник прихрамывающий, потерявший фуражку Шалевич - военком штрафной роты. По лбу из незначительной раны стекала кровь. Жилы на шее судорожно бились, раздувались крылья ноздрей. Он присел за деревом, с которого взрывом ободрало кору, вытащил из кобуры наган образца 1895 года.
        - Ну что, бойцы! - прокричал хрипло, обозрев залегших бойцов. - Добьем фашистскую нечисть? А ну, поднимайся, за мной, в атаку!
        - Вот неугомонный, - проворчал Гурвич. - Какой резон атаковать? Полежать спокойно не даст...
        Оперся на приклад, начал подниматься - не спешил рядовой Гурвич бросаться в гущу событий. Атака на штаб, захваченный фашистскими диверсантами, была, мягко говоря, не самым удачным решением проблемы. Многие даже выбежать из-за деревьев не успели - полегли под шквальным огнем. Остальные вынеслись на пустырь перед зданием и стали судорожно искать укрытие. Огонь был таким плотным, что не давал даже добежать до разбитого грузовика санчасти. Зорин распластался за мертвой лошадью - какое ни есть, а укрытие. Солдаты пятились, ведя хаотичный огонь. Раскатисто стучал пулемет - пули кромсали пустырь, выворачивали гравий, терзали мертвые тела.
        - Твою мать, вот попали... - подполз Игумнов с винтовкой, юркнул за разбитую телегу, уставился, озадаченно почесывая затылок, на мертвого военкома Шалевича, у которого из глазной впадины сочилась кровь, а под затылком расплывалась целая лужа.
        Зорин озирался. Костюк ошпаренно моргал из-за дерева, в траве под ним копошился Гурвич, отползал, загребая рукой, словно забыл, что не в бассейне. Фашистский пулемет не унимался, припадок одолел - долбил и долбил по пустырю. В дуэль вступил станковый Горюнов - взгромоздили-таки на крышу! Мишени пулеметчик особенно не выискивал, выворачивал кладку, рамы, бил уцелевшие стекла. Кто-то вскрикнул в здании - нашла пуля героя.
        - Что он делает, придурок? - ворчал Игумнов. - По пулеметчику надо стрелять... Вон он, гад, в окне маячит - на втором этаже, балкон его удачно прикрывает...
        Пулеметчик словно услышал его - перенес огонь. С балкона посыпалась штукатурка, сломалась балясина, рухнула на землю. Глухой вскрик - и вражеский пулеметчик заткнулся.
        - Ходу, Лexa, - спохватился Игумнов, выкатился из-за телеги и кинулся прочь из простреливаемой местности. Зорин подхватил автомат и тоже побежал. Выскочили из укрытий еще несколько человек...
        Затишье продолжалось секунд пятнадцать. Мертвого пулеметчика сменил живой, прошелся по тем, кто не успел попрятаться, и принялся долбить по крыше, где за дымоходом укрылся расчет "Горюнова". И снова все вернулось на исходную. Штрафники лежали в укрытиях метрах в семидесяти от фасада, ругались, зализывали раны. По округе расплывался удушливый дым. Люди кашляли, дышали через рукав. Под напором ветра пожар разгорелся, дым валил клубами. Просела крыша в правой части здания, обрывались перекрытия. К счастью, ветер сменил направление, дул теперь в другую сторону, дышать стало легче. Замолкли оба пулемета, настало затишье. Стонали раненые. Подстреленный в живот боец выбрался из-под трупа товарища, пополз боком под защиту деревьев. Мелькнула юбочка, Зорин проморгался - нет, не почудилось! Имени санинструктора он пока не знал - молодая девчонка, маленькая, плотненькая, в пилотке, натянутой на уши, гимнастерке со стоячим воротом и юбке блеклого серо-коричневого цвета, - прижимая тяжелую сумку к бедру, бежала на помощь раненому.
        - Галка, ты куда? - ахнул кто-то из укрытия. - Назад, Галка, убьют же!
        Она словно и не слышала. Жахнул одиночный выстрел, девчонка отскочила - словно знала, что пуля ударит по ногам. Побежала дальше, виляя мелэду мертвыми телами. Свалилась на колени перед раненым, завела его руку себе за шею, приподнялась, потащила. И откуда столько силы в девчонке? Сердце забилось резкими толчками - словно в замедленной съемке происходило дело. Он видел, как в окне на первом этаже что-то шевельнулось. Стрелок прижался к стене и медленно поднимал автомат. Выступала половина его лица, да и та терялась в полумраке. Каска надвинута почти на глаза... Зорин представлял - вот он прищурился, утвердив на мушке мишень, вот указательный палец начал плавное движение...
        - Дьявол... - Он отбросил автомат - толку от него. - Дай сюда! - вырвал у Игумнова винтовку, передернул затвор. Сердце буйствовало, автоматчик еще не начал стрелять, ждал момента, чтобы убить наверняка. Он видел краем глаза, как девчонка волочит раненого, неловко оступилась, подвернула ногу и упала на колено. Раненый, охнув, растянулся на земле. Автоматчик в проеме иронично покачал головой, подался вперед - в этот момент Зорин и выстрелил. Пуля попала в каску, глухо звякнуло. Автоматчик дернулся, перевалился через подоконник, повис, свесив руки.
        - Уважаю, - восхитился Игумнов. - Ты из снайперов, Алеха?
        - Да нет, просто жизнь заставила кое-что подучить, - проворчал Зорин. Переволновался он чего-то, пот хлестал со лба, как будто в бане.
        Двое бойцов, лежащих на "передовой", поднялись, добежали до раненого, оттащили в безопасное место. Санинструктор поблагодарила их улыбкой, мелькнула юбочка, она показывала, куда тащить. А за деревьями уже разворачивался госпиталь на скорую руку: раненые лежали прямо в траве, вокруг них суетились санитары, военфельдшер старший лейтенант Анищенко отправлял кого-то за носилками и крепко разорялся, что ему глубоко плевать, где солдаты в этом бардаке найдут носилки.
        - Рота, приготовиться к атаке! - пронесся по округе хриплый крик Кумарина.
        - Товарищ капитан... - спохватился Зорин и побежал, пригнувшись, к оградительной бетонке, за которой прятался уцелевший комсостав. Влетел за нее, рухнул на колени: - Товарищ капитан, разрешите обратиться, сержант Зорин...
        - Какой ты на хрен сержант... - прохрипел комроты. Он выглядел страшновато - лицо в копоти, судорожно дергалось, кровь запеклась на щеке, обмундирование в пыли и погон на правом плече держался на честном слове. - Кончился из тебя сержант, Зорин... Рядовой ты - первой штрафной роты 45-й стрелковой дивизии, уяснил?
        - Как скажете, товарищ капитан... Пожалуйста, не посылайте людей в атаку... Перебьют же просто так - вон их сколько уже полегло...
        - Ты что, контуженный? - Физиономия ротного начала багроветь. - Малодушничаем, рядовой? - Серая от грязи рука потянулась к кобуре.
        - Да подождите вы, - поморщился Зорин. - Не обвиняйте раньше времени в трусости, товарищ капитан. Не убивайте своих солдат. Посмотрите сами - огонь подбирается к штабу. Крыша горит по всему периметру здания. Там же деревянные перегородки, они рушатся, огонь охватывает соседние помещения. Им скоро дышать будет нечем. Нет у них противогазов. А если и есть - это же огонь! Стоит подождать минут пять - десять, и мы их выкурим. Сами полезут - как крысы с корабля. Обложим стрелками периметр и загоним обратно, если из окон прыгать начнут. А спустятся в подвал - мы их потом гранатами достанем. Подумайте, товарищ командир. Но если вы настаиваете на атаке, после которой в этой роте останетесь только вы...
        - Заткнись, Зорин, умный, да? Ах, ну, мы же из разведки... - Комроты отвернулся, он яростно кусал губы, посмотрел зачем-то на часы (в кино опаздывает? - подумал Зорин). Уже подмечено, что полным дуболомом командир штрафроты не был, но кто его знает? Начальственный состав непредсказуем, как первокурсница в вечер первого свидания.
        - Хорошо, Зорин, - процедил капитан. - Я пошлю бойцов, чтобы предупредили на периметре. А ты собери... ну, кто там еще способен держать винтовку - рассредоточь их, как положено, и если пойдут на прорыв, гасите к чертовой матери... У меня, едрить их маму, даже командиров отделений не осталось...
        - Так точно, товарищ капитан! - Зорин обрадовался, козырнул, забыв, что голова "пустая", и на четвереньках пустился прочь. Потом остановился. - У вас погон, товарищ капитан, вот-вот отвалится. Булавкой хотя бы прицепите, а то некрасиво... - и заработал всеми конечностями, чтобы не схлопотать пулю в задницу.
        Фриц попер минут через пятнадцать, когда в окнах уже плясали зарницы, запах гари стал невыносим и кислород в здании окончательно иссяк. Дымовая завеса висела над пустырем. Пулемет ударил с главного входа! Всполохи пламени прорезали дым. Пулеметчик строчил по кустам, по деревьям, по искореженной технике - везде, куда мог достать. Послышался лязг - отбросил пулемет. Вреда он не нанес - Зорин оттянул людей на безопасное расстояние, приказал прижаться к земле и не вставать без приказа.
        - После тяжелой и продолжительной артподготовки... - копируя диктора Левитана, пробормотал залегший за перевернутой урной Гурвич.
        У этой публики из парашютного батальона совсем от дыма крыша съехала. Их спасла бы только стремительная контратака. А они выбирались из дыма прогулочным шагом, демонстрируя свое тевтонское пренебрежение к низшей расе. Покачивались, кашляли. Какой-то чистюля дышал через белоснежный носовой платок. Впрочем, ускорялись, переходили на легкий спортивный бег. Долговязый оберманн бросил гранату, нанеся "непоправимый" ущерб - подпрыгнула (увы, не заржала) мертвая лошадь. Их оставалось достаточно много. Зорин насчитал порядка двадцати пяти человек. И один по крайней мере офицер, прячущийся за спинами солдат. Они бежали тесной кучкой, рассчитывая так и пробиться - мощным тараном. Бежали молча, страшно, только и звуков в тишине, что кашель да выхаркивание мокроты. Ударил пулемет с крыши одноэтажки. Фашисты падали, как яблоки с трясущейся яблони. Двое, пятеро, семеро... Остальные бежали, сжимая ножи, саперные лопатки - весь боезапас уже исчерпали. Одолели пустырь, выбрались из зоны задымления. Заткнулся пулеметчик - теперь он мог своих зацепить.
        - Залп, мужики! - каркнул Зорин.
        И "ударная" группа, которую он сколотил буквально за минуты, с миру по нитке, отозвалась нестройным залпом - из винтовок, карабинов, из трофейных МП-40. Фашисты падали, но живые бежали, грузно топая, беззвучно орали разинутые черные пасти. "Как так можно? - поразился Зорин. - Орать беззвучно. Да наши бы тут уже охрипли..."
        - Пошли! - рявкнул он. - Покажем этим заморышам, что такое ручная работа!
        Рукопашная была страшна. Бились чем попало, как попало, наносили удары куда попало, лишь бы своих не отмутузить! Рычал упитанный Костюк, отвешивая плюхи направо и налево. Неплохо действовал прикладом Федор Игумнов. Гурвич был хитрый (но кто ему запретит?) - не такой уж силач в ближнем бою, но заранее запасся полуавтоматическим ТТ-33 и просто стрелял в упор, когда перед ним возникала фашистская фигура. Сбил с ног и душил долговязого эсэсовца вертлявый паренек Ванька Чеботаев. Зорин, действуя ножом, пробился к офицеру - тот пятился, кусая губы. Его уже никто не прикрывал. Немец прыгнул в стойку, выставив перед собой трясущиеся ладони. Зорин что-то слышал про восточные единоборства, но в Союзе с этой штукой особо знающих не было. У русских проще: наклонил голову, ударил с мощным выбросом энергии, а когда падающий немец что-то возмущенно залопотал (не по правилам, что ли?), схватил его за грудки, встряхнул и швырнул классическим броском через бедро. Ноги офицера прорисовали дугу, он треснулся головой, слетела каска, оторвалась застежка на вороте комбинезона. Блеснули руны СС в петлице мундира. С
приземлением, господин оберштурмфюрер (старший лейтенант в русской "табели о рангах")!
        Фашисты дрогнули, пустились в бегство - обратно, через пустырь, к догорающему штабу. Штрафники, охваченные азартом, кинулись за ними. И Зорин побежал вместе со всеми. Подобрал гранату, валяющуюся без дела, - обычную противопехотную наступательную гранату "штильхандгранатен" - на длинной деревянной рукоятке (356 миллиметров - он помнил еще по занятиям в разведшколе). Хорошая граната, с крючком для ношения на ремне. В советских войсках их называли "колотушками". Вот только готовить такую к бою - обхохочешься. Словно бутылку открываешь. Отвинтил на бегу крышку в нижней части рукоятки. Выпал шнур с фарфоровым кольцом на конце. Дернул за шнур, швырнул гранату.
        - Мужики, поберегись!!!
        Штрафники попадали, заткнули уши. Взрыв прогремел в дыму, в районе крыльца. И основательно проредил тех, кто спешил вернуться в объятый пламенем дом. Крики боли, стоны, грубая немецкая ругань...
        - Всем назад! - закричал он и, кашляя, как последний туберкулезник, бросился прочь из дыма...
        *
        Его скрутило от кашля, он драл горло, не мог остановиться - дым проник в легкие, словно наждаком их терли. Мутило, рвало - и не его одного... Левое крыло больницы полыхало - пламя жадно пожирало все, что могло переварить. Лопались от жара последние уцелевшие стекла, трещала крыша, набранная из легковоспламеняющихся материалов.
        - Эй, русские, мы сдаемся! - прокричали с акцентом из здания.
        - А нам по хрену!!! - отозвались из сквера. Впрочем, подумав, добавили: - Ладно уж, выходи! Только без оружия!
        - И флажок белый не забудь! - добавил кто-то острый на язык.
        Но так никто и не вышел. Не успели. Пламя доело несущие перегородки в здании, и больница, над проектом которой трудились не самые лучшие архитектурные умы эпохи, стала рушиться буквально на глазах. Просела крыша, с треском лопались головешки балок перекрытий. Остатки крыши повалились на второй этаж, второй этаж повалился на первый, взметнулся дым, и больница превратилась в груду развалин, погребя под обломками остатки десантной группы. И "специалисты небесной канцелярии", ответственные за погоду, сделали поблажку - из махровой тучи, зависшей над Калиничами, хлынул на землю проливной дождь! Он шел всего несколько минут, но погасил остатки пламени. Появилась возможность хоть чем-то дышать. Выжившие штрафники, пошатываясь, сбредались в парк, падали в траву - и поднять их не смогла бы даже пушка. Отдельные личности, словно сомнамбулы, сновали по развалинам. Раздался одиночный выстрел - люди лениво поднимали головы. Нормально все - боец пальнул по стае ворон, оседлавшей венчающий развалины конек крыши. Птицы взлетели, стали с криками носиться над пепелищем. Зафырчал мотор: со стороны дороги подъехала
машина медсанбата, выпрыгнул шофер. Послышались крики: двое окровавленных солдат отвешивали плюхи немецкому офицеру, про которого все уже забыли. Тот очнулся, и напрасно. Двое кинулись охаживать его сапогами - матерились, брызгали слюной. Офицер хрипел, извивался. Его схватили за шиворот, приставили к дереву и тремя кулачными ударами превратили физиономию в клоунскую маску. Немец сползал по дереву, как новогодний серпантин. Хотели добавить, уже кулак занесли, да не стали, сплюнули, оставили в покое. Отходчива русская душа...
        Зорин сидел в траве, скрестив ноги по-турецки. Тупо смотрел перед собой. Вялость в теле хозяйничала невероятная. Закряхтел по-стариковски, завозился Костюк, извлек из внутреннего кармана гимнастерки сплющенную пачку папирос, разорвал, разложил на траве.
        - Налетай, каторжане. Есть тут еще несколько целых.
        Зорин среагировал, забрал согнутую папироску. Завозился народ, потянулись алчные длани. Остатки пачки разодрали мигом. Последним сунулся Ванька Чеботаев, разочарованно поворошил пальцами крошки, вздохнул.
        - Огонек-то есть у кого-нибудь? - спросил Зорин. Люди пожимали плечами, хлопали по карманам. Спичек ни у кого не было.
        - У фрица попроси, - хмыкнул Гурвич. - У этого мерина, поди, не только спички, но и зажигалка - позолоченная, с дарственной чеканкой какого-нибудь важного гауляйтера.
        - Да ну его, - покосились на дрожащее в траве тело. - Тащиться еще к нему...
        - Есть у меня спички, - обрадовался Чеботаев, порылся в штанах, достал покоцанный коробок. - А покурить оставите?
        - Ладно, не торгуйся. - Игумнов забрал спички. - Оставим, не фашисты же...
        Курили, тупо глядя перед собой. Дым над пепелищем практически развеялся. Появлялись какие-то люди, военные, штатские, шатались среди развалин, собирали вещи, обгорелые документы. Санитары ползали на коленях среди тел, выискивая раненых. Один был жив - санитар приложил ухо к груди, махнул рукой, подзывая коллег с носилками. Тело переложили, потащили к санитарной машине.
        - Счастливчик Колька Иванов, - вздохнул Игумнов. - Ну, если выживет, конечно.
        - Почему? - опять не сообразил Зорин.
        - Тяжелое ранение, - пояснил Игумнов. - Смыл свою вину перед Родиной. Снимается наказание. Проваляется пару месяцев в медсанбате - а там лафа, жрачка нормальная, санитарочек по попам похлопать можно. А потом либо домой, либо в свою действующую часть...
        - А в своей части, можно подумать, райская жизнь, - ухмыльнулся Гурвич. - Штрафников, понятно, бросают в самое пекло. А если нет штрафников на участке фронта, что тогда? Регулярные части и посылают на верную гибель...
        "Ох, истосковалась по этому парню 58-я статья", - подумал Зорин.
        - А у Пахомова обе ноги оторвало гранатой, - баском сказал Чеботаев, ревниво глядя, как Игумнов беззастенчиво высасывает папиросу. - Тоже смыл свою вину. Поваляется в госпитале и побежит на костылях в свой Тамбов - вот жена-то обрадуется... Федька, кончай наглеть, оставь покурить, ты же обещал!
        - Да возьми ты, обкурись... - проворчал Игумнов. Откашлялся. - А я вот думаю, мужики, может, теперь со всех нас обвинение снимут?
        - С какого перепугу? - покосился на него Гурвич.
        - Ну, как... целый десант фрицевский раздолбали. А то, что штаб дивизии пожгли - так мы не виноваты. Пусть в других местах крайних ищут. Как там формулируется, сейчас вспомню... - Он закатил глаза к небу. - Ага... по ходатайству перед политсоветом армии командира штрафного подразделения в виде поощрения за исключительное мужество и храбрость. А политсовет может и принять положительное решение, были такие случаи...
        - Ага, раскатал губищу, - фыркнул Гурвич. - Закатай обратно. Не пришел еще твой час на свободу с чистой совестью, Игумнов. Денек дадут отдохнуть, подкрепление вольют - и на колючку да под бомбы. Там и будешь всем показывать исключительное мужество и храбрость...
        Зорин перехватил любопытный взгляд санинструктора Галки. Она помогала грузить в машину раненого на носилках, отерла пот со лба тыльной стороной ладошки, посмотрела на него - чуть дольше, чем на прочих. Опустила глазки, побежала, смешно подбрасывая коротенькие ножки, по своим делам. Инцидент не остался без внимания.
        - Положила наша Галка глаз на Алексея, - усмехнулся Игумнов. - Ни на кого не ложила, а вот на него...
        - Нету слова "ложила", - поморщился Гурвич. - Безграмотный ты, Игумнов. Есть слово "клала". Вот на тебя она точно клала.
        - И слова "нету" тоже нету, - засмеялся Зорин. - Померещилось, парни. Не такой уж я гусар, чтобы на меня тут глаз... ложить.
        - А я шепнул Галке, что ты подстрелил фрица, который чуть не подстрелил Галку, - пояснил Костюк. - Вот она теперь тебя и щупает глазами. И будет щупать, пока ты ей свиданку под забором не сделаешь...
        Штрафники заржали - темы, связанные с единственной женщиной в батальоне, были, пожалуй, самыми ходовыми.
        - Ладно ржать, - проворчал Зорин. - За что отбываем, мужики? А то я тут, понимаете, вроде неофита, порядков не знаю, с особенностями ваших славных частей не знаком.
        Народ оживился, потекла беседа. Как и следовало ожидать, "политических" в штрафной роте не держали.
        Уголовный элемент - особо тоже. Так, мелкую шантрапу. По приказу Наркома обороны " 227 от 28 июля 42-го года позволялось направлять в штрафные роты гражданских лиц, осужденных за средней тяжести уголовщину, но в 1 - й штрафной роте это как-то не практиковалось. Приземлялись в ней исключительно военнослужащие 45-й стрелковой дивизии. Ефрейтор Федор Игумнов загремел в дисциплинарное подразделение из пехотного батальона за самовольное оставление воинской части - никакое не дезертирство, подумаешь, за самогоном на хутор рванул под покровом ночи. Не для себя старался - для боевых товарищей. Товарищи и сдали его, когда на построении обнаружилось, что Федора нет. Зам по строевой помчался в деревню, а Федор пьяный в дым дрыхнет в обнимку с колхозной бабой - изготовителем и распространительницей того самого дурманящего зелья. Как случился такой конфуз, он не помнил. Бес попутал. Обнял бутыль, собрался бежать в родную часть, да выпить предложила коварная обольстительница. Дескать, какой же ты самостоятельный мужик, если выпить с "девушкой" не можешь? Выпили раз, выпили два, поступило предложение о
совместном грехе... Даже судья ржал, когда зачитывал приговор. А что поделать? Закон суров. И греховодничал Федор не просто так по простоте душевной, а обменивал самогонку на ящик тушенки, который какое ни есть, а государственное имущество. Впаяли три месяца, винтовку в зубы и вперед - искупать. У Гурвича преступление еще тяжелее. Уснул на боевом посту. Спать хотелось сильно. А поскольку, пока он спал, боевых действий поблизости не было, оттого и дали не расстрел, а штрафную роту, за что и был премного благодарен родной Советской власти. Претензий не имел, не написано в правилах гарнизонной и караульной служб, что разрешается спать на посту. Ванька Чеботаев просто струсил. А ведь не первый раз в атаку ходил. В те разы вроде ничего, даже штыком помахал (не убил, правда, никого), а когда на Калиничи наступали (они еще у немцев были), хреново как-то сделалось от воя снарядов, зарылся в землю. А после сам от стыда чуть не умер. Так и объяснил бойцам из войск НКВД по охране тыла действующей армии, что сзади шли и пинали по ногам - мол, помутнение нашло. Но опять же закон суров. Костюк Геннадий Матвеевич -
старший сержант интендантской службы, коммунист с пятилетним стажем, душой и телом преданный Советской власти, загремел в штрафбат за проматывание и кражу военного имущества. Со всеми интендантами такое случается - не человек красит должность. И неважно, какой у него стаж в ВКП(б). Причем украл и промотал Геннадий Матвеевич совсем немного - ящик гранат. Сбагрил украинскому зажиточному крестьянину (такие случаются в отдаленных хуторах, где не ступала нога советского ответственного работника) в обмен на изделия из серебра и злата. Позднее выяснилось, что гранаты понадобились крестьянину не за тем, чтобы рыбу глушить, как объяснил он доверчивому интенданту. А имелись у крестьянина темные связи с украинскими националистами, которых развелось как грибов. В общем, дело темное. Светила Геннадию Матвеевичу измена Родине с причитающейся "стенкой", но выпутался, вернее, выпутали - одному из судей военного трибунала он оказывал маленькие услуги (характер услуг не сообщался), и тот оказался не последней сволочью...
        Подошли еще двое - Ралдыгин и Липатов. Обоим чуть за тридцать, оба из Москвы. Один шоферил до войны - работал в автохозяйстве, другой был мелким чиновником в районном комитете комсомола и большим пропагандистом здорового образа жизни в молодежной среде. Первого призвали в армию в сентябре 42-го, второй сам пошел в 41-м. Ралдыгин ленивый, степенный, неспешный, Липатов живой, кусучий, въедливый. Вернее, был таким, пока не загремел в штрафную роту за невыполнение приказа. Приказ был так себе - сопроводить из части в часть важного проверяющего из штаба дивизии и проследить, чтобы с ним ничего не случилось. Пролетающий мимо по своим делам "юнкере" не удержался от соблазна погоняться за одиноко пылящей по фронтовой дороге полуторкой. От проверяющего (да, собственно, и от полуторки) осталось мокрое место. Липатов выпрыгнул из кузова, нырнул в водосток, а когда выбрался оттуда, перед глазами открылось то самое мокрое место. Трибунал мучительно размышлял, что бы ему инкриминировать - халатность, шпионаж, обвинение в диверсионной деятельности; решил ограничиться "невыполнением приказа". Ралдыгин охранял
склад горюче-смазочных материалов. А позднее выяснилось, что именно в ту ночь со склада умыкнули две бочки солярки. Он мог поклясться - во время несения службы ни одна крыса на склад не заходила. Но факты были неумолимы - до заступления на пост солярка была. После сдачи поста - не было. Просто мистика какая-то. Поклонников потусторонних сил среди членов трибунала не оказалось, и Ралдыгину вкатили по полной - три месяца. Теперь он постоянно думал о том, куда же могла пропасть окаянная солярка (по двести килограмм в каждой бочке), если склад был закрыт на амбарный замок, а сам он полночи расхаживал возле ворот и провалами памяти не страдал.
        - А сам-то, Зорин, за какие заслуги попал в штрафную роту? - скрипучим голосом осведомился капитан Кумарин, подходя к компании.
        - Встать, - буркнул Зорин.
        - Да сидите, чего уж там, - отмахнулся Кумарин. - Больно смотреть, как вы поднимаетесь. - Он снял фуражку, причесал пятерней стоящие комом волосы с пробелами седины. - Так за что тебя в нашу курортную зону, Зорин? Не успел я с твоим делом ознакомиться, сразу в бой...
        - Майора ударил, - скромно отозвался Зорин.
        - Ничего себе, - пробормотал Гурвич. И глазами показал, как он уважает такие "уставные" отношения.
        - За дело? - покачал головой Кумарин.
        - За деяние, товарищ капитан, - и поведал в нескольких словах.
        - Так вроде не должны тебя сюда... - растерялся Игумнов.
        - Должны, - вздохнул Кумарин. - Как ни крути, а совершил ты, сержант Зорин, тяжелое воинское преступление. О том, что майор Глахотный агент вражеской разведки, в то время еще не знали. Так что съездил ты по рылу не кому-нибудь, а самому настоящему майору рабоче-крестьянской Красной армии. Сам виноват, сержант...
        - Я рядовой, товарищ капитан...
        - Принимай отделение, Зорин. - Капитан соорудил чудовищную гримасу - в данной ситуации она должна была означать улыбку. - Умеешь воевать, я наблюдал за тобой. Грамотно действовал, молодец. Жизнями солдат не бросался...
        - Так плохо, товарищ капитан? - осторожно спросил Гурвич.
        - Хуже некуда, рядовой. - Скулы ротного побледнели. - Штаб дивизии разгромлен, связь между частями потеряна, пока восстановят... Наше счастье, что на усиление нашего участка направляется отдельный танковый полк под командованием подполковника Рябова и два мотострелковых батальона. Должны заткнуть дыры. Потери ужасные. Погиб начальник штаба дивизии полковник Суздалев, трое его заместителей, уйма прочего народа. Хорошо, комдив Ершов был на выезде в частях. Разнесли минами госпиталь, спаслись немногие, уничтожены почти вся комендантская рота, половина связистов, хозяйственный взвод... Потери роты, по предварительным оценкам, восемьдесят человек - вместе с ранеными, слава богу. Убит военком Шалевич, двое взводных, третий - лейтенант Костенко - тяжело ранен. Выбило замов по строевой, ранен в голову ротный агитатор старший лейтенант Колосков, тяжелое ранение получил оперуполномоченный контрразведки СМЕРШ Гутин... Из постоянного состава уцелели только я, да эскулап Анищенко, да лейтенант Бывалов, канцелярист, хранитель ротной печати, мать его...
        - Главное, ротная печать, товарищ капитан, - робко заметил Костюк.
        Ротный исподлобья покосился на бывшего трудягу из интендантской службы.
        - А с фрицами что, товарищ капитан? - спросил Ралдыгин.
        - Вот этот остался, - кивнул за плечо Кумарин. Двое солдат в подозрительно чистом обмундировании тащили пленного эсэсовца в сторону дороги. Акцией командовал офицер в фуражке с красным околышем - надутый, важный индюк, преисполненный чувства ответственности за важную миссию. - Штыков шестьдесят их было, - сказал Кумарин. - Не исключено, конечно, что отдельные попрятались - по сараям, подвалам, будут пытаться выбраться из поселка, затеряться в лесах, пробиться к своим. Пусть контрразведчики их ищут...
        - А вас за что в эту роту, товарищ капитан? - осмелел Зорин.
        Ротный не разгневался, хохотнул отрывисто-сухо.
        - Родина и партия послали, сержант. - "Вот именно - послали", - подумал Зорин. - Приказы Родины не обсуждаются. А в направлениях подобного рода имеются свои плюсы, если присмотреться. Это вы здесь отбываете - а офицеры служат.
        - Офицерам хорошо в штрафных ротах, - подал голос Гурвич. - Правда, товарищ капитан? Я слышал, срок выслуги для вас сокращается вдвое. И денежное содержание вдвое выше. И при назначении пенсии месяц службы в штрафной роте засчитывается за шесть. А убить ведь и в регулярной части могут, правда, товарищ капитан?
        - Разговорились вы что-то, - опомнился Кумарин. - Ладно, бойцы, десять минут отдыха, и объявляется общее построение. Зорин, разрешаю сформировать свое отделение - на собственное усмотрение. Должно же в этом бардаке быть хоть что-то боеспособное... Нет, вы только полюбуйтесь! - Капитан всплеснул руками.
        Ревели мощные моторы. Гул разрастался по всей округе, воздух вибрировал. На площадь выезжали прославленные танки Т-34. Их было много. Один, громыхая и лязгая, подъехал к штабу, хотел продвинуться поближе, да постеснялся танкист давить тела, которые еще не убрали. Остановился, заглушил мотор. Распахнулся люк. Вылупилась озадаченная физиономия в шлемофоне. Два танка подъехали с западной стороны. У обоих башни пришли в движение, хоботы стволов устремились на сгоревшее здание штаба. А сзади продолжало грохотать, третировать барабанные перепонки - танки один за другим появлялись на арене отгремевшего боя. Вонь солярки, отработанного машинного масла окутала окрестности.
        - Теперь мы точно битву выиграли, - проворчал капитан. - Могу представить, как они спешили. Аж броня вспотела...
        Первым засмеялся Гурвич. Затем, переглянувшись, Липатов с Ралдыгиным. Хмыкнул Костюк - и захохотал, гулко, хрипло. А несколько мгновений спустя и все солдаты штрафной роты катались по траве и умирали от хохота, а танкисты хлопали глазами из своих люков и, кажется, начинали обижаться...
        *
        В ту же ночь позиции танковой дивизии Ваффен-СС к западу от Калиничей были подвергнуты массивной бомбардировке. Штурмовики Ил-10 выныривали из облаков - шли звеньями. Поливали из пулеметов, стреляли из подкрыльных пушек и, израсходовав боезапас, уходили на базу. Из-под облаков выныривало следующее звено, с ревом шло к земле... Немцы практически не оказывали сопротивления - обе зенитные батареи советские летчики разнесли в пух и прах. Связи с полком люфтваффе, дислоцированным севернее, у СС не было. Да и сам полк понес серьезные потери, аэродром и взлетная полоса превратились в кашу. Фашистское командование успело поднять в воздух несколько истребителей Фокке-Вульф-190, но серьезного сопротивления советской авиации они оказать не сумели. За штурмовиками шли бомбардировщики и окончательно перепахивали местность. Под покровом ночи немцы начали сниматься с позиций. Потрепанные танковые части, батареи "фердинандов" - с погашенными огнями уходили по проселочным дорогам. Наутро началось наступление усиленной танковым полком дивизии в рамках общего наступления 1 - го Украинского фронта под командованием
маршала Конева. Штурмовые роты после артиллерийско-минометной подготовки сбили посты боевого охранения и пробили оборону противника в районе деревень Бурмистрово и Корюжевка (наступать через минное поле на этот раз приказа не давали), смяли фашистов и устремились на запад. Вся тактическая зона немецкой обороны была прорвана. За час инженерный батальон соорудил понтонную переправу через реку Вия, и покатились танковые колонны. Немцы отступали - пусть не хаотично, но быстро.
        Про обескровленную роту штрафников, казалось, забыли. В строю осталось девяноста бойцов - с учетом получивших легкие ранения, "не совместимые с пребыванием в лазарете". Но уже к полудню следующего дня поступил приказ из штаба корпуса: доукомплектовать подразделение, одеть, обуть, накормить и через два дня подтянуть к линии фронта, которая стремительно откатывалась на запад. Дни текли для Зорина как в тумане. Все это было непривычно, дико, но лучше, чем лежать с пулей в затылке в подвале под комнатой вынесения приговоров. Роту дислоцировали в чистом поле недалеко от деревеньки со странным названием Кусачее. Он слышал, что штрафные роты подчас снабжают лучше регулярных частей, но как-то не верилось. Он убедился, что это так. Начальство спешило - требовалось в сжатые сроки сотворить из кучки оборванцев сильную боевую единицу, способную выполнять поставленные задачи. Прибывали обозы с оружием, с куревом, с новеньким обмундированием - таким же, как в строевых частях, но без знаков различий. Тянулись полевые кухни. Привезли походную баню. Доставили пополнение. Прибыли молоденькие офицеры - выпускники
офицерских школ из призыва двадцать шестого года. Прибыл новый военком капитан Боев - угрюмый, хрипящий бронхитом, смотрящий на солдат как на врагов всего живого; "свеженький" агитатор - выпускник политучилища с немецкой фамилией Шнайдер. В отдельной палатке обосновался уполномоченный контрразведки Чулымов - большой, угловатый, с пронзительным "чекистским" взглядом. Все новоприбывшие проходили через его "чистилище" - с каждым он имел беседу, на каждого заводил дело - независимо от уровня "благонадежности". Вызвал и Зорина.
        Он отогнул край палатки.
        - Разрешите?
        Что-то вкусно булькнуло, бзынькнуло. Гэбист закашлялся, спрятал что-то под столом. Но не смутился, прошелся по вошедшему ощупывающим глазом. Этот глаз работал за двоих - над веком второго был выпуклый шрам, и поэтому глаз мог смотреть только вниз (если вообще куда-то смотрел).
        - Я внимательно ознакомился с вашим делом, Зорин, - процедил Чулымов. - Похоже, вы тот еще субъект...
        - Прошу прощения, товарищ старший лейтенант госбезопасности, - скромно потупился Зорин, - а с делом майора Глахотного вы тоже ознакомились?
        - А вы наглец, - покачал головой контрразведчик. - Как говорится, дальше Сибири не сошлют, так, Зорин? Смею вас уверить - сошлют. И кстати, насчет Сибири. То, что мы с вами родом из одной области, никак не повлияет на наши с вами взаимоотношения в благоприятную для вас сторону.
        - А мы из одной области, товарищ старший лейтенант? - удивился Зорин. - Вы из Новосибирска?
        Контрразведчик пожевал губами.
        - Это вас не касается, Зорин. Ладно, отвечу. Чулым - районный центр на Транссибе. Небольшой поселок - в начале века там самой популярной была фамилия Чулымов.
        - Здорово, товарищ старший лейтенант, - восхитился Зорин. - А я из областного центра. Парень у нас учился из вашего поселка - Сашка Кривошеев, может, слышали о таком?
        - Не слышал, - отрезал особист. - Я пятнадцать лет не был в родном поселке. Никакого землячества, Зорин. Наши отношения - сугубо деловые, насквозь пронизанные субординацией и представлениями о воинской иерархии. К тому же не скажу, что вы мне сильно нравитесь.
        "А на хрена сам начал?" - подумал Зорин.
        - Майор Глахотный арестован, его увезли в Особый отдел армии буквально накануне атаки диверсантов на штаб 45-й дивизии. С бывшим майором проводятся следственные действия. Он уже сознался, что работал на германскую военную разведку. Вы удовлетворены?
        - Так точно, - кивнул Зорин.
        - В роту, если вы заметили, прибыло пополнение. - Особист покосился на гору папок, возвышающуюся у входа в палатку. - Штат роты на данный момент составляет: по переменному составу - сто восемьдесят два бойца, по постоянному - шестнадцать человек.
        "Постоянные меняются чаще, чем переменные", - подумал Зорин.
        - Качество пополнения оставляет, увы, желать. - Особист потер подушечкой пальца шрам над веком. Только тем и занимался - похоже, сильно чесалось. - Ранее в 1 - ю штрафную роту отправляли только военнослужащих
45-й дивизии, совершивших дисциплинарные проступки и воинские преступления. Сейчас не до этого - армейское начальство требует повысить численность подразделения всеми возможными законными средствами.
        - Уголовники, товарищ старший лейтенант? - испугался Зорин.
        - Не из лагерей, не волнуйтесь. Из отдаленных зон, согласно приказу "
227, направлять заключенных в штрафные части запрещается. Особенно политических и всяких там паханов. Но вот из тюрем на территориях прифронтовых областей... Это предусмотрено законом - в крайнем случае в штрафные роты могут направляться гражданские лица, осужденные гражданскими судами за легкие и средней тяжести уголовные преступления. И в частях процедура назначения наказания упростилась - согласно приказу " 413 Народного комиссариата обороны от 21 августа 43-го года командиры частей имеют право направлять лиц, совершивших преступление, в штрафные части, минуя военные трибуналы. Не скажу, что наше пополнение - полный сброд, но мусора хватает. Процентов семьдесят - военнослужащие, осужденные за саботаж, трусость, дезертирство, шкурничество. Остальные - мелкоуголовный элемент, не имеющий отношения к армии - мразь, но мразь социально близкая, бывшие полицаи, бывшие солдаты РОА... Это, если вы не знаете, предатели, поступившие на службу к изменнику Родины генералу Власову. По моему разумению, такие жить не должны, а тем более служить с оружием в руках, но... закон есть закон. Наши суды отличаются
невероятной гуманностью по отношению к государственным преступникам, дают им шанс исправиться и искупить вину. Держите, - особист извлек из-под стола небольшую стопку папок с делами и тряхнул перед Зориным, - эти восемь человек будут служить в вашем отделении.
        - Товарищ старший лейтенант... - обиженно заканючил Зорин, - как же так? Командир роты мне лично обещал, что я могу сформировать свое подразделение из мною отобранных...
        - Вот и считайте, что отобрали, - отрезал Чулымов. - Следует отметить, что действия капитана Кумарина не всегда соответствуют требованиям момента. Я для вас - такой же командир, как и он. Если не больше. Поставьте ротного в известность о моем распоряжении и забирайте это, - контрразведчик покосился на тонкую стопку, - пополнение. И прошу отметить, Зорин, что я не покушаюсь на людей, которых вы себе уже припасли. Воюйте с ними, как говорится, на здоровье. Но и этих забирайте. Делайте с ними что хотите. Хоть угробьте их в первом же бою - с пользой для дела, разумеется...
        *
        Военком Боев обходил неровный строй солдат. Сутулый, угрюмый, прохаживался, поскрипывая надраенными до блеска сапогами, пронзительно смотрел в глаза практически каждому солдату, и с губ его не сползала язвительная гримаса. Когда он приближался, в строю стихали разговоры, бойцы замирали, задирали подбородки, задерживали дыхание. Взгляд комиссара действовал гипнотически, с ним старались не пересекаться. Энергетика от военкома исходила подавляющая. Зорин выдержал взгляд, и зря, наверное. Меньше всего ему хотелось оказаться на чьем-то "особом" счету. Комиссар остановился, царапнул его колючими глазами, неторопливо двинулся дальше. Солдаты, вышедшие из "зоны поражения", облегченно переводили дыхание, искоса обменивались взглядами. Но расслабляться не приходилось - офицерский состав стоял напротив в чистом поле - во главе с комроты Кумариным - и многозначительно помалкивал.
        Зорин скосил глаза. Как обычно - никаких индивидуальностей. В этой форме все стандартные - пушечное мясо. У одних тоска в глазах, у других вообще ничего. Безликая масса, зато под черепной коробкой у каждого...
        - А говорить, собственно, нечего, бойцы! - объявил комиссар. - Думаете, буду тут перед вами распинаться, агитировать, взывать к сознательности? Сами понимаете, не маленькие. И про Родину, которая возложила на вас огромную ответственность, и про вину перед народом, партией и правительством, которую самое время искупить. И про фашистов, которые не сдадутся без боя и будут обороняться до последнего...
        Зорин видел, как поморщился капитан Кумарин. Недоуменно переглянулись молоденькие офицеры - можно представить, как натаскали их в училище по части политической сознательности.
        - Завтра нас бросят в бой, - помедлив, продолжил комиссар. - Хотя, возможно, что и послезавтра.
        - Лучше послезавтра, - не открывая рта, прошептал стоящий рядом Игумнов.
        - Вечером взводные политруки проведут с вами обстоятельную беседу. От себя же хочу сказать следующее. Единственное, чем вы можете искупить свою вину, - это достойное поведение в боевой обстановке. Ну, и, конечно, безграничной верой в победу и торжество идеалов марксизма-ленинизма и дело партии Ленина - Сталина.
        - А заградительным отрядом обеспечат? - буркнул Гурвич, стоящий слева. - Откуда без него вера в победу? И с торжеством идеалов как-то под пулями...
        - Заткнись, - процедил Зорин.
        - Если есть желающие подать заявления во Всесоюзную Коммунистическую партию большевиков, можете это сделать прямо сегодня. Каждое заявление будет рассмотрено. В случае положительного решения мы с ротным командиром товарищем Кумариным подпишем кандидатам рекомендации о приеме в партию. И в бой вы пойдете уже не просто солдатами, а кандидатами в члены ВКП(б), то есть почти коммунистами.
        От Зорина не укрылось, как ротный сглотнул и недоуменно уставился в затылок комиссару. Для вступления в ВКП(б) требовались рекомендации двух членов партии - с партийным стажем не меньше года. После одобрения рекомендаций беспартийный становился кандидатом и после прохождения испытательного кандидатского срока - зачислен в партию. Правда, срок кандидатского стажа мог растянуться года на три. Что не избавляло от обязанности платить партийные взносы.
        - Чушь какую-то несет, - прошептал Липатов. - Наш ротный не партийный, точно вам говорю.
        - Ничего, - успокоил его Гурвич, - тебе наш новый контрразведчик рекомендацию даст. Уж этот черт наверняка партийный.
        - А Липатову на хрена? - ухмыльнулся Ралдыгин. - Наш Липатов свой кандидатский стаж еще в комсомолии отбарабанил, с сорокового член партии. Второй раз вступать?
        - И что, не исключили при вынесении приговора? - бросил через плечо Зорин.
        - Не-а, - отозвался Липатов. - Спешили, наверное.
        - Да хватит вам трепаться, - подал голос Костюк, - дайте умного человека послушать...
        Но "умный человек" уже закончил свое выступление. Не в настроении он был сегодня глаголом жечь сердца. Передал эту почетную миссию ротному агитатору с немецкой фамилией, закашлялся, отвернулся...
        *
        На взводном построении было веселее. Лейтенант Кружевский - бледный, тощий, как метла, ни разу в жизни не брившийся, торжественным срывающимся голосом, словно перечислял уже павших, зачитывал список личного состава. Каждый должен был выйти и четко и членораздельно сказать "Я". Зорин втихомолку наблюдал. По тому, как люди это делают (выходят из строя и говорят "Я"), можно многое сказать о человеке. Кто-то буквально выстреливал из строя и испуганно гаркал, кто-то не терял достоинства, а находились и такие, кому это было все равно - косолапо выбирались, что-то бубнили. Многие и винтовки держать не умели. Люди расслаблялись - не видели в зеленом неоперившемся юнце грозного командира. Ухмылялись, перебрасывались шуточками.
        - А ну молчать!!! - внезапно рявкнул Кружевский. Строй в недоумении замер. Костюк на всякий случай втянул живот.
        - По списочному составу сорок пять человек, - напряженно-торжественно, как на параде, заявил лейтенант. - В строю находятся...
        - Сорок шесть? - пискнул кто-то и осекся. Лейтенант свел густые черные брови.
        - Фамилия? - выкрикнул визгливо.
        - Антошкин я... - подумав, сообщил говорливый. - Ну, в смысле... рядовой Антошкин.
        - Выговор перед строем, рядовой Антошкин! - рубанул лейтенант.
        "Ну и дурак", - подумал Зорин.
        - И чего мне с ним делать? - еще раз подумав, поинтересовался провинившийся.
        - Носить и думать, - объяснил подошедший взводный политрук Максимов - мужчина плотный и солидный. - А трепаться будем, когда вас попросят, бойцы. А когда говорит старший по званию, всем молчать и внимать. Ясно?
        - Так точно, - отозвался взвод через одного.
        А дальше была пафосная политинформация с уклоном в агитацию и разъяснение текущей политики партии в отношении немецко-фашистских захватчиков и жителей украинских областей, по которым в ближайшее время будет победоносно шествовать Советская армия. Ровно, Луцк, Львов, Тернополь. Области непростые, - объяснял командир взвода и примкнувший к нему политрук. - В 39-м большинство из них насильно оторвали от Польши и присоединили к Советскому Союзу. Объяснить за два года населению необходимость строительства социализма удалось не в полной мере. Три года эти территории томились под фашистскими захватчиками, а в ближайшее время снова станут советскими, так что к населению, среди которого есть фашистские пособники, и относиться следует соответственно. - Политинформацию слушали вполуха. В заключение бурят Малыгов из первого отделения выпал из строя, нечаянно уснув. А потом как мог объяснял возмущенным офицерам, что стоять неподвижно он может недолго, а тем более когда говорят какие-то непонятные слова...
        *
        Зорин обходил солдат своего отделения, ловя себя на мысли, что невольно копирует комиссара Боева и лейтенанта Кружевского. Уставшие от бесчисленных построений бойцы уже зевали, переступали с ноги на ногу. Он выстроил их по полной амуниции - в новенькой полевой форме образца минувшего сорок третьего года со стоячим воротом, с вещмешками, со скатками, вооруженных самозарядными винтовками Токарева, на которых еще блестела заводская смазка. Оружие поступило в войска недавно - свежая разработка с коробчатым магазином на десять патронов и скорострельностью тридцать выстрелов в минуту. Помимо карабинов, в отделении имелся ручной Дегтярев. Почетное звание пулеметчика и счастье таскать на себе эту тяжесть весом в десять килограммов досталась Федору Игумнову.
        Он вглядывался в хмурые лица. Солдаты настороженно за ним наблюдали - особенно новенькие, те самые восемь человек. Со своими все было нормально. Игумнов, Костюк, Гурвич, Ванька Чеботаев, Ралдыгин с Липатовым. За троих - Халимова, Коваленко и Старикова - он тоже был спокоен, изучил их дела и остался доволен. Обстрелянные солдаты, воюют больше года, загремели в штрафбат по дурости, не связанной с трусостью или дезертирством. Оставшиеся пять вызывали вопросы. Он смотрел в их лица, делал мысленные зарубки, взвешивал.
        - Слышь, командир, ну, че ты нас за бакланов тут... - Он резко повернулся. Говоривший умолк, но не смутился, смотрел насмешливо, с вызовом. Не любил Зорин блатную феню. Еще с институтских времен, когда на танцах бился с городскими хулиганами, тщательно копирующими блатной жаргон. Наглые, разболтанные, распущенно-неряшливые, обожающие играть ножичками и живо теряющие спесь после двух ударов. За небольшим, конечно, исключением.
        - Фикусов Альберт Давыдович, - членораздельно произнес Зорин. - "Партийная" кличка соответственно Фикус. Кража со взломом - обчистил кассу леспромхоза в поселке Быкасово, четыре года тюрьмы, отсидел полгода, за время отсидки успел порезать двоих сокамерников - к счастью, не насмерть.
        - Да суки они были, - фыркнул Фикусов. - Стал бы я правильных корешей на перо сажать...
        - Не тявкай, Фикус, - толкнул его сосед - ушастый коротышка.
        Зорин рассматривал уголовника прямо и открыто. И тот смотрел не опуская глаз.
        - Твою блатную энергию, Фикус, да на пользу бы Родине. Фрицев бы так резал.
        По шеренге прокатилось оживление.
        - Так, может, я и фрицев смогу. - Худощавая ряха бывалого сидельца расцвела улыбкой. - А че ты в натуре - я, между прочим, сам вызвался. Зуб даю, начальник, век воли не видать. Понаехали погоны на кичу, давай трясти - ну... типа кто там долг Родине отдать хочет... ну, я и вызвался. А че такого? Может, я и правда хочу должок Родине вернуть, ты проверял? Хоть, вот так подумать, - не занимал я вроде у Родины...
        - Стрелять умеешь? - вздохнул Зорин.
        - А ты научи.
        - Ладно, Фикус. - Он решил не ссориться с контингентом раньше времени. - Только два совета. Пореже открывай варежку и... Не по фене базлать умеешь?
        Фикусов заржал:
        - А че, базлал когда-то... Не поверишь, командир, давно это было, разучился, затягивает блатная жизнь...
        - В общем, давай, боец, перековывайся. - Он похлопал по плечу "социально близкий элемент" и перешел к соседу.
        - Тоже блатной... как там тебя... Рыщенко Владимир Ильич? Сдурел - с таким именем-отчеством по блатному миру разгуливать?
        Солдаты захихикали. Только Липатов, в силу своего "смутного" комсомольского прошлого и упомянутого кандидатства, недовольно поморщился.
        - Да не блатной я, - потупился ушастый, - куда уж тут блатовать - двое детей в Смоленске. На заводе работал, ну, оступился, свистнул бабку со сверлильного станка - в цех как раз новенькие привезли. Продал на рынке одному темниле, жрать дома было нечего. А мастер настучал в партком, те мусоров вызвали... А мусора у нас злые, бешеные. В общем, три года впаяли... - Уши у бойца стали покрываться стыдливым детским румянцем. - А в тюряге как прожить - пришлось насобачиться в жаргоне...
        - Ты не бабку, Владимир Ильич, ты Родину продал, - под общий хохот прокомментировал Гурвич. Зорин спрятал улыбку.
        - Стрелять умеешь, Владимир Ильич?
        - Умею, - оживился Рыщенко, - как не уметь? Я в армии служил на Дальнем Востоке - с тридцать третьего по тридцать шестой. Я же не блатота какая-нибудь...
        - А на киче под блатного косил, - укорил Фикусов. - Да не, он дядька нормальный, не ссы за него, командир.
        Третий выглядел пожившим, мятым, каким-то сморщенным, смотрел тоскливо, отводил глаза. Фамилия солдата была Кустарь. В личном деле говорилось, что фигуранту сорок семь, служил в стрелковом подразделении, не имел нареканий (поощрений, впрочем, тоже), прилично воевал, два ранения, а в прошлом месяце получил письмо из родного Омска. Соседка писала, что во время полевых работ (горожан вывозили на посадку картошки) перевернулся грузовик и вся его семья сильно пострадала. Жена, две взрослые дочери. Остались живы, но в ужасном состоянии - переломы, разрывы. Лежат в больнице, что будет дальше, неизвестно. Помутнение нашло на мужика, бросил часть, оружие, прыгнул в первый проходящий товарняк... Сняли с поезда на полпути до Омска, вернули в часть. Он еще и челюсть при задержании сломал сотруднику НКВД. Естественно, трибунал. Пришло известие, что вся семья в больнице не выжила. Ни ухода, ни лекарств, ни медиков приличных - ведь все для фронта, все для победы. Умолял членов трибунала дать ему расстрел - все равно жить не хочется. Дали штрафную роту - все равно дальше первой атаки не просуществует...
        Разговаривать с этим человеком Зорин не стал, прошел дальше. На левом фланге стояли двое бывших полицаев. Марусин и Демченко. Первый - длинный, тощий, нескладный, с отталкивающими выпуклыми глазами. Второй нормально сложен, молодой - из тех, что нравятся девчонкам. Первый с Брянщины, второй из Белгорода. Первый не смотрел в глаза, второй смотрел, но часто моргал, облизывал обветренные губы. "В репу дать?" - подумал Зорин. В личных делах было сказано, что особыми зверствами на оккупированной территории эти двое не отличались, но активно сотрудничали с гитлеровским режимом, носили форму, принимали участие в выявлении партизан, в отборе лиц гражданского населения для отправки на работу в Германию. Марусин сам пришел с повинной, когда советские войска выгнали фашистов. Демченко сдали соседи - выкапывали упыря из подвала, где он отсиживался, надеясь, что пронесет.
        Возле этой парочки Зорин остановился. Марусин поднял на него бесцветные глаза. Смотрел отчужденно. Демченко заволновался.
        - Суки, - прокомментировал с правого фланга Игумнов.
        - А че сразу суки? - оживился Фикус. - Может, обстоятельства у людей? Ты им в душу заглядывал?
        - Да меня бы вырвало, - ужаснулся Игумнов. - Ты спроси их, Алексей, - по своим в бою стрелять не будут? А может, к немцам рванут, только пятки засверкают?
        - Не буду по своим стрелять... - пробормотал, отчаянно бледнея, Марусин.
        - "Я больше не буду..." - передразнил его Ралдыгин. - Детский сад, в душу его. Что не будешь - Светку за косичку дергать? Какого хрена их нам на шею повесили? Смертную казнь в СССР уже отменили?
        - Ага, отменят, держи карман, - буркнул Гурвич. - Они у нас лишь невиновных расстреливают. А тем, кто вышку заслужил по всем спортивным показателям, дают возможность исправиться и стать полноценными членами общества.
        - Заткнись, - буркнул Зорин. В отношении рядового Гурвича это было самое популярное словцо в его лексиконе. Тот всегда на какое-то время замолкал и не обижался. - Ну что, господа полицаи, поведаем миру о ваших достижениях? Вы говорите, не смущайтесь, как дошли до жизни такой, все мы люди, может, и поймем.
        Полицаи втянули головы в плечи. Разбитными парнями они определенно не были. Марусин был председателем сельского совета (на его счастье, беспартийным). Когда фашисты в сорок первом ворвались на мотоциклах в село, он смалодушничал, встретил их с поклоном. Настроение у фрицев было благодушное - наступление развивалось стремительнее, чем хотелось; поставили Марусина старостой, приказали сформировать отряд полицаев из "надежных" людей. Что вы, он не зверствовал... в его деревне благодаря исключительно его стараниям расстрелов почти не было (а кого там стрелять - ни евреев, ни коммунистов, ни красноармейцев...). Просто порядок поддерживал - ведь должен быть в стране какой-то порядок. Ну, бывало, скот реквизировали на нужды победоносной немецкой армии, самогоном баловались, девчат деревенских офицерам поставляли... А в сорок втором к нему пришли из партизанского отряда и, вместо того чтобы вздернуть в чулане, посоветовали и дальше выполнять обязанности старосты и при этом сотрудничать с командованием партизанского отряда. Он и сотрудничал - информацию о движениях колонн поставлял, раненых партизан
прятал. Так что вину свою Марусин искупил еще до прихода советских войск, которым, кстати, очень обрадовался...
        Демченко трудился художником в райкоме комсомола (за такие признания Липатов чуть в торец ему не двинул), но в душе недолюбливал Советскую власть за полное пренебрежение к судьбе отдельно взятого человека. Ну, не нравился ему коллективизм - когда все серое, общее и аморфное. Знал про аресты, лагеря, массовые расстрелы - когда приговоренные даже не догадывались, за что их расстреливали. Существовал тихой мышкой, рисовал в плакатах и стенгазетах то, что скажут. Вот и уцелел, когда в тридцать восьмом райком тряхнули. А как фашисты пришли в Белгород, сам явился в комендатуру, покаялся в "комсомольском прошлом", попросился на ответственный участок работы. О, нет, он никогда не участвовал в карательных акциях айнзатцкоманд СД, не якшался с подонками, подпольщиков не сдавал (Во свистит, - завистливо заметил Гурвич), он занимался исключительно охраной военных объектов и вел богобоязненный образ жизни. На фронте не бывал, в облавах на евреев не участвовал. И за два года службы в полиции окончательно разочаровался в политике Гитлера. Поэтому не побежал из Белгорода вместе с фашистами - ну, испугался,
спрятался в подвале. Зато когда нашли его, сопротивления не оказывал, активно сотрудничал со следствием...
        - Воевать достойно будете? - мрачно спросил Зорин.
        Полицаи закивали - дескать, да, будем честно служить, биться до последней капли крови, смерть фашистским захватчикам и их приспешникам...
        - Смотрите, мужики, - пригрозил он пальцем, - вы теперь на виду, если что - церемониться не буду. Имею право расстрелять вас по малейшему поводу.
        Тут он загнул. Но полицаи побледнели.
        - А я бы им патроны не давал, - размечтался Игумнов. - Постреляют нас ночью и ходу.
        - Ладно, разберемся, - отрубил Зорин. - Все на равных правах - а в бою посмотрим, кто чего стоит. В общем, так, мужики, - он обозрел подобравшийся строй, - у всех у нас недостойное прошлое и туманное будущее. Забудем об этом - хотя бы на время. Все понимают, чем чреваты трусость в бою и невыполнение приказа. Поймите, парни, - он смягчил тон, - я не солдафон, мне ваши смерти не нужны, и посылать вас на верную гибель я не собираюсь. Сам хочу выжить. Если кто-то еще хочет, кроме меня, и при этом не уронить достоинство советского солдата, настоятельно рекомендую прислушиваться к приказам и думать головой, а не другими местами. Остаток дня - боевая подготовка. Если кто-то не умеет стрелять и работать прикладом - не стесняйтесь, говорите...
        *
        Ночью в палатке отделения в свете керосиновой лампы вспыхнула драка. Зорин страдал бессонницей в своем уголке, размышлял о том, что до работы прикладом в штрафных подразделениях как раз доходит редко - люди гибнут еще на подступах к позициям противника, - как палатку встряхнуло! У бывшего полицая Марусина имелось отвратительное свойство храпеть. Рядовой Халилов, потерявший надежду уснуть, набросил ему на физиономию портянку, стал ржать, когда храп прекратился. Марусин проснулся и, не разобравшись, двинул Халилова пяткой. Рядовой отлетел и уселся на физиономию спящему Фикусу. Урка разбираться не стал - стряхнул с себя Халилова, выхватил из воротника безопасную бритву, сжал ее между пальцами и мастерски метнул в Халилова. Попал в плечо, Халилов завизжал от боли, и пробудились все. Фикус колотил Халилова, Ковалевский - Фикуса. Рыщенко, решив, что Фикус по социальному статусу ему ближе, сбил с ног Ковалевского и стал охаживать его вещевым мешком. Игумнов в содружестве с Ралдыгиным навалились на Марусина - сделать предателю под шумок "темную", Демченко вступился за бывшего коллегу (по цеху
предателей)... И в заключение уже никто не мог понять, кто кого лупит.
        Зорин их растаскивал, шипел - поднимать стрельбу не хотелось. Зачем ему эти муторные разбирательства? Треснул Старикова, который бежал на помощь Ковалевскому, дал под дых Ралдыгину, отшвырнул Демченко, у которого оказался неплохой хватательный (да и куса-тельный) рефлекс.
        - А ну отставить... - зашипел, вскидывая карабин.
        Бойцы прекратили драку, растерянно уставились друг
        на друга. Кто в синяках, кто в крови, кто в разорванном исподнем.
        - Отрепетировали рукопашную, - усмехнулся Гурвич и перевернулся на другой бок, - теперь и в бой не страшно.
        - Так, я, кажется, кого-то предупреждал, - тоном, не предвещающим ничего хорошего, сказал Зорин. - Ну что ж, не обессудьте, мужики. Начальству стучать не буду, но своей властью разберусь. Кому-то, похоже, будет несладко...
        Солдаты возмущенно загудели, стали вразнобой оправдываться, что-то объяснять, доказывать.
        - Всем спать! - приказал Зорин. - А завтра вы у меня попляшете! Кто там был зачинщиком - Халилов? Готовься, Халилов. Да и остальные тоже...
        "Поплясать" пришлось этой же ночью. Поспали минут сорок. Он проснулся от натужного воя танковых моторов. Распахнул глаза - первая мысль: немцы прорвались! Но нет, рев двигателей советских Т-34 от немецких танков он пока еще мог отличить. "Начинается что-то", - забралась в голову тревожная мысль. И снова рев - теперь уже нарастающий, мотоциклетный. К штабу роты подкатил тяжелый советский мотоцикл М-72. Прибыл гонец с донесением из штаба армии - только у них имелись новые тяжелые мотоциклы. Ну, все, кончилась спокойная жизнь...
        Роту подняли в ружье. Две минуты на сборы. Чертыхаясь, наезжая друг на друга, штрафники одевались, хватали вещмешки, оружие, цепляли амуницию. Орал комроты Кумарин, бегали, подгоняя солдат, молодые лейтенанты. Задачу толком не объяснили. Едва четыре взвода построились на поле, подъехали несколько полуторок, облепленных засохшей грязью, поступила команда грузиться по машинам...
        Ничего экстренного, все планово, но в этой стране даже плановое подается в виде экстренного. Остаток ночи рота тряслась по пыльным фронтовым дорогам, обгоняла какие-то неторопливые батареи, сломавшуюся штабную машину, возле которой матерились офицеры. Самый нервный потрясал пистолетом над затылком копающегося в моторе шофера и кричал на все поле, что сейчас поставит его к стенке и пустит пулю в лоб. Проносились мимо обозов, мимо танковых колонн. Дружным ревом из ста восьмидесяти глоток приветствовали длинноногую регулировщицу на развилке, ловко справляющуюся с разделением потоков. Едва забрезжило, на западе стал прослушиваться гул канонады. Ухали разрывы. Остановка не меньше часа - кончился бензин. Ругались офицеры, ругался кряжистый тип в погонах, кричал, что бензина в цистернах нет, все уже "выпили", обозы отстают, на приказ, полученный Кумариным, ему плевать с высокой колокольни, и если уж Кумарину невтерпеж, может обратиться в ближайшую деревню - тамошние "бандеровцы" охотно подсобят гужевым транспортом. Ждали, пока подтянется колонна с заправочными баками, выстояли длинную матерящуюся
очередь...
        Первый день наступления был отмечен невиданными успехами. Успешно работала авиация, облегчая жизнь пехоте и танковым колоннам. Немцы откатывались, отчаянно огрызаясь. На второй и последующие дни темп наступления стал замедляться, сказывались неразбериха и плохое взаимодействие соединений. Отставали обозы - с оружием, едой, куревом. Наступающие механизированные колонны обошли стороной обширный лесной массив между деревнями Хохловка и Кижич - разведка донесла, что там сплошные чащи и болота. Танковый полк и батарею самоходных установок бравые разведчики почему-то не заметили. Появление в тылу атакующих войск размалеванных "пантер" и САУ "хетцер" стало настоящим сюрпризом. Пехотный батальон попал в клещи и погиб в тяжелом безнадежном бою. Сгорела попавшая в засаду колонна материального обеспечения полка. Немцы на этом участке фронта приободрились, подтянули резервы и бросились в контратаку. Соединения армии погрязли в кровопролитных позиционных боях. Пехотные части несли ужасные потери. Порой оказывалось, что некому подвозить боеприпасы и полевые кухни. Немцы спешно зарывались в землю, укрепляли
господствующие над местностью высоты, подтягивали последние резервы. На участке наступления 45-й дивизии образовался широкий выступ, который плохо смотрелся на штабных картах и вызывал головную боль у советских военачальников. Частям на севере и юге удалось продвинуться и зацепиться за стратегические высоты, а с выступом в районе Казначеевки ничего поделать не могли. Пехотный батальон бился об него лбом и прекратил, выйдя из боя полностью обескровленным. Высота представляла собой покатую возвышенность в длину не менее семисот метров - изрытую оврагами и каменными завалами. С двух сторон - лесные чащи, где в принципе невозможно протащить технику. Наступать можно было только прямо - через два ряда колючей проволоки и минное поле. Наверху - блиндажи, извилистые траншеи, пулеметные гнезда, куча фрицев, с чего-то взявших, что с ними Бог, и готовых обороняться до последнего. Весь склон был усеян телами солдат механизированного батальона, остовами сгоревших танков. Минное поле уже "разминировали" - солдатскими телами. Колючку тоже прорвали в нескольких местах. Но от этого не делалось комфортнее - склон
простреливался полностью...
        Ничего удивительного, что на высоту решили бросить штрафную роту. Иллюзий не питали - выживут не многие. Впрочем, в окопах незадачливого механизированного батальона было сухо и уютно. Душевные неудобства вызывала только высота с сухим номером 213, которая с позиций просматривалась в полный рост. Похоронные команды, понятно, не работали - в противном случае пришлось бы вызывать вторую похоронную команду, чтобы вытащить первую. Впрочем, днем немцы не стреляли. Только снайперы вели спорадический огонь, выискивая мишени на советских позициях. Выше бруствера не высовывались. Подразделения роты рассредоточились по позициям, люди томились в тревожном ожидании. В три часа подъехала полевая кухня - разносчики еды, пригнувшись, бегали по ходам сообщений. Ели с трудом - кусок не лез в горло. Даже бывалых бойцов при виде высоты " 213 начинало слегка подташнивать. Пробежали порученцы ротного - с известием, что через полчаса начнется атака. Народ молчал - разговаривать не хотелось. По рядам прошелестело еще одно тревожное известие - прибыл пулеметный заградительный взвод и устанавливает пулеметные гнезда для
"максимов" буквально в полусотне метров от траншеи. "Вот же суки, - цедил сквозь зубы Гурвич, - лучше бы эти пулеметы на немцев направили".
        Но приказ о наступлении задерживался. Прошел час, второй, третий. Подкрались сумерки. Бойцы устали ждать, уже срывались на истерику. Сидели на корточках спиной к внешней стене окопа. Нервно напевал что-то блатное Рыщенко, отчаянно чесался уголовник Фикусов, покрывался смертельной бледностью бывший полицай Демченко. Ждали, как выяснилось, авиаудара. Воздух пронизал тягучий нарастающий вой - эскадрилья штурмовиков прошла над высотой, поливая огнем позиции немцев. Бойцы одобрительно загудели, приободрились. Штурмовики заходили на второй круг. Самые отчаянные высунулись, чтобы полюбоваться - уж, наверное, снайперам было не до того, чтобы высматривать мишени. Крупнокалиберные пулеметы и пушки кромсали немецкие укрепления, раздавались взрывы - хлесткие, тугие, трескучие, летели в небо комья земли. Застучала зенитная установка - трассиры понеслись вдогонку отстрелявшимся штурмовикам. Вспыхнул самолет, и толпа расстроенно ахнула - словно гол забили в ворота любимой команды. Подбитый "Як" отвалил в сторону, закачался, из хвостовой части повалил густой дым. Эскадрилья ушла на аэродром, а подбитый штурмовик
натужно дотянул до линии фронта, стал терять высоту. Вывалилось что-то черное - летчик. Купол парашюта взмыл в небо. Самолет, похожий на хвостатую комету, скрылся за холмом, а парашютист плавно опускался на лес - слава богу, уже на нашей стороне...
        А потом началась артподготовка - с одной стороны, и неплохо, но все это явно свидетельствовало об отсутствии взаимодействия между родами войск. Дальнобойная батарея накрыла высоту. Гребень горы украсился фонтанами. Снаряды выли с мерзким свистом, оглушительно рвались. Звенели барабанные перепонки. Люди сидели в траншее, зажав уши, напрягались от острых воющих звуков. О ювелирной точности артиллеристов говорить не приходилось - взрывы гремели по всему склону. Несколько снарядов упали в непосредственной близости от траншеи - каски солдат засыпало землей.
        - Что же они делают, мазилы? - бурчал Костюк, нервно дымя в кулак папироской. - Что же они делают? Своих же ни за хрен собачий переубивают...
        - Пусть лупят, пусть... - твердил как попугай Липатов. - Глядишь, и нам работы меньше будет...
        - Без работы не останешься, не обольщайся. - Гурвич растирал гипсово-белое лицо - вконец онемело. - Думаешь, немцы такие дурные, да? Уж позаботились, поди, зарылись в землю - сидят и посмеиваются, в картишки режутся. А стоит нам пойти - они уже на позициях...
        - А ну не паникерствовать! - орал срывающимся голосом лейтенант Кружевский, гневно стреляя глазами в Гурвича.
        - Да что вы, товарищ лейтенант, какой из меня паникер, - нервно хихикал Гурвич. - Сами должны понимать, что немцы просто так людьми не разбрасываются. Трудновато нам придется...
        Завершилась артиллерийская подготовка, над позициями зависла оглушительная тишина. Судорожно крестился бывший полицай Демченко. У "социально близкого" Фикуса подергивалась левая половина лица.
        - Ну, что, старшой, спишут нас сегодня в расход? - Он пытался улыбнуться, подмигнуть, но не мог избавиться от чудовищной гримасы.
        - А ты представь, что ты верующий, - заикаясь, говорил Ванька Чеботаев Владимиру Ильичу Рыщенко, - и сразу легче станет. Серьезно тебе говорю. Ведь душа у тебя бессмертная, так? Ее убить невозможно. А тело потеряешь, да и бес с ним, оно у тебя все равно хреновое. Зато в раю будем жить - там тепло, светло, комары не кусают, не орет никто под ухом...
        - Да я вроде как верующий в душе... - стучал зубами Рыщенко. - Не говорил никому никогда, но, бывало, крестился украдкой. Ни одной молитвы, правда, не помню... Все равно страшно, Ванька, - опупеть как страшно...
        - Рота, приготовиться к атаке! - прогремел над позициями грозный рык Кумарина.
        - Да готовы уже, сколько можно тянуть, - проворчал Игумнов.
        - А ты не спеши, Федор, не спеши, - возразил Гурвич. - Радуйся жизни, пока еще можно. В атаку всегда успеем.
        - Эй, заградотряд, вы здесь?! - гаркнул в тишину Костюк.
        Несколько мгновений царило безмолвие - солдаты затаили дыхание. Послышался отдаленный насмешливый голос:
        - Здесь, здесь, не волнуйся.
        - Ну, слава богу! - прокричал Костюк. - Вы, ребята, там не спите, оберегайте нас, вдруг противник с тыла зайдет!
        Солдаты нервно захихикали. Улыбнулся даже молчаливый дезертир Кустарь - на мгновение, но осветилось морщинистое лицо, ожили глаза, спрятанные под складками и мешками.
        - Кстати, бойцы, имеется информация! - прокричал где-то слева комиссар Боев. - Не знаю, обрадует она вас или огорчит, но повеселит - это точно! По данным разведки напротив нас занимает позицию второй штрафной батальон девятой мотопехотной дивизии вермахта!
        Солдаты оживились.
        - Братаны!!! - взвыл в пространство Фикус.
        Над позициями штрафников прокатился хохот. "А ничего хорошего, кстати, в этом нет, - успел подумать Зорин. - Такой же лихой, непредсказуемый и склонный к эксцессам народец".
        - Вот и пойдем сейчас брататься! - проорал комроты Кумарин. - Что, рота, не надоела еще эта размеренная скучная жизнь? Вперед! Штурмовые группы - на позиции!!!
        - Ну что, мужики, потанцуем? - Зорин крякнул и начал выбираться из окопа.
        *
        И сразу все забилось, заискрилось, загрохотало! Вспыхнули мощные прожекторы на немецкой стороне. Людская лавина - все сто восемьдесят человек - покатилась к первой линии проволочного заграждения - по рытвинам, расщелинам, по неубранным солдатским телам. Плотность огня нарастала. Люди падали, ползли, цеплялись за землю.
        - Отделение, короткими перебежками, вперед! - скомандовал Зорин. - Головы не поднимать, нет там наверху ничего интересного! И не отставать!
        До первой линии колючей проволоки атакующие добрались вполне успешно. Предшественники проделали в ней достаточно брешей. Люди падали в ямы, прятались за разбитой техникой, за телами павших, от которых уже распространялся характерный запашок. Штурмовые колонны готовились к атаке - первый, второй, третий взводы. Четвертый оставался в резерве у подножия высоты. Третий взвод, в котором шел Зорин, наступал слева, остальные шли правее. Люди перебирались через кривулины проволочного заграждения - кто-то ползком, кто-то перекатывался, кто-то на четвереньках. Бежали под защиту подбитых танков, корчились в канавах. Зорин грубыми тычками подгонял полумертвого Демченко.
        - Стариков, Липатов, прикройте пулеметчика! Федор, ищи позицию! Прикроешь нас, когда пойдем!
        Добраться до второго ряда колючей проволоки было труднее. Сто метров простреливаемого пространства.
        - Гранаты бросайте! - крикнул Зорин. - Товарищ лейтенант, прикажите всем бросать гранаты!
        - А на хрена? - не понял Гурвич.
        - Дымовая завеса - мы проскочим!
        Приказа ждать не стали. Люди швыряли противопехотные наступательные РГД с небольшим радиусом разлета осколков. Взвилась стена огня и дыма.
        - Хватит! Больше не бросать! - истошно завопил Кружевский и первым бросился вперед, исчез в клубах дыма. Пока не разошлась завеса, люди понеслись за ним, прорвались через рваное заграждение, рассредоточивались, выискивая укрытие. Пули сыпались на головы - с высоты велся непрерывный огонь, дробно стучали пулеметы, долбили МП-40.
        - Федор, ко мне! - Зорин махнул рукой, и Игумнов, волоча за собой пулемет, скатился в глубокую рытвину. - Пригнись, Федор, давай без геройства. От тебя вся наша жизнь теперь зависит. Не спеши, вычисли пулеметчика на нашем участке - он есть, вон как долбит. А как пойдем, строчи по нему, патронов не жалей. Подави его, Федор. Не убьешь - так хоть дезориентируй... Справишься?
        - Справлюсь, Алексей...
        - Давай работай. А как пройдем, догонишь.
        Он не чувствовал страха. Боевой азарт обуял. Переползал от бойца к бойцу, говорил какие-то слова, хлопал по плечам. В грохоте сражения никто не слышал приказы батальонного начальства. Ориентировались на приказы своих командиров. Это было что-то страшное! Разве можно возлагать ответственность за людей на неоперившихся пацанов, едва закончивших военные училища?! Храбрые, злые и немцев люто ненавидят, но разве сделаешь фрица только злобой и ненавистью? Он стонал от бессилия, наблюдая за этим кошмаром. Первый взвод под командованием лейтенанта Мокроусова встал в полный рост и кинулся на штурм высоты! Толпой! Без пулеметного прикрытия! Дурак лейтенант, решил, что семьдесят метров до немецких окопов - это пустяк. Картинно взмахнул пистолетом, проорал боевой клич. А бойцы, подогретые азартом и временным успехом, уже обгоняли его, бежали на высоту с прикрученными к карабинам штыками. Жуткий рев "А-аааа!!!" заглушил стрельбу.
        Пулеметчик невозмутимо выполнял свою работу. Бегущие первыми погибли все до единого. И вместе с ними геройской, но глупой смертью погиб лейтенант Мокро-усов. Но жив еще был политрук, подгонял солдат. Пулеметчик строчил без пауз. Бойцы валились гроздьями, но задние бежали - на автомате, без трезвых мыслей в головах. Их оставалась совсем горстка - вот семеро, шестеро... Последние трое взбежали на бруствер - вроде как добрались - их и срезал последней очередью пулеметчик...
        Поднялся капитан Кумарин, идущий в центре, с бойцами второго взвода. Хватило ума пригнуться, но тоже махнул пистолетом - за Родину, дескать! Побежал зигзагом, припадая на левую ногу - повредить успел где-то. Поднимались бойцы, устремлялись за ним, но уже не тупо: падали, перекатывались, стреляли из карабинов, вставали, бежали дальше.
        - Третий взвод, в атаку! - завопил дурным голосом Кружевский.
        - Федор, не подведи, - буркнул Зорин.
        Игумнов открыл огонь! Он подавил пулеметное
        гнездо на их участке! Когда солдаты побежали на высоту, их встретила лишь беспорядочная автоматная стрельба, да ухали противотанковые ружья, практически не вредящие пехоте. Головешки фрицев мельтешили на косогоре, метались вспышки. Взорвался прожектор, но темноты не осталось больше - склон озарялся, как днем. Немцы стали выбрасывать гранаты из укрытий! Свои коронные "штильхандгранатен" с длинными рукоятками. Тесно стало на склоне от разрывов. Атака захлебнулась, солдаты падали. Перекатываясь в глубокую извилистую канаву, Зорин видел, как граната взорвалась практически под ногами у ротного Кумарина - капитан покатился по земле с оторванной ногой, кричал от боли. Двое подбежали к нему, поволокли в ближайшую яму.
        - Ротного ранило! - взмыл над полем боя отчаянный вопль.
        - А ну, не стоять, вперед!!! - подался в авангард замполит Боев - весь окровавленный, с перекошенным лицом, поднял с земли карабин, стал стрелять на бегу.
        - Третий взвод, подъем! - заверещал Кружевский. - Пошли же, родные, фигня осталась!
        Остались действительно какие-то метры. Жалко терять отвоеванное. И тут неслабое "Ура!" за спиной! - поднялся резервный четвертый взвод, устремился на штурм! И побежали все - даже раненые! Стреляли на бегу, бросали гранаты, вопили что-то дурное. И немцы наверху стали тревожно перекрикиваться, кто-то завопил с надрывом. Они еще отбивались, но напор сопротивления слабел. Граната шмякнулась под ногами! Зорин рыбкой полетел куда-то вбок, а Стариков и Ковалевский, бегущие следом, не успели - рухнули, пораженные осколками. Не уберег солдат... Зорин присел, выдернул чеку из лимонки - плохая штука в наступлении, осколки разлетаются на двести метров, но он надеялся, что попадет в траншею. И кажется, попал! - взорвалось во вражеском стане с оглушающим грохотом. Дорога свободна!
        - Ура!!! - Потрясая пистолетом, лейтенант Кружевский взлетел на бруствер. Длинноногий, только и прыгать. Торжествующе повернулся к своим - ну, вот, говорил же, что фигня, - и повалился, растопырив руки, нашпигованный свинцом...
        Но атакующие уже ворвались в траншею! Прием был не самый радушный. Фрицев тут была хренова туча! Рассупоненные, мордатые, с закатанными рукавами - они не собирались сдаваться. Штрафной батальон, едрить их в дышло... Свалка была ужасной. Бились всем, что попадалось под руку, - прикладами, кулаками, саперными лопатками. Бились усердно, сосредоточенно сопели. Упитанный солдат в расстегнутой до пупа рубахе звезданул кулачищем бывшего полицая Демченко. Не повезло парню, живым добежал до траншеи, а вот здесь... Свалился под ноги дерущимся с каким-то протяжным нутряным воем, фашист с наслаждением ударил ногой, надломленно хрустнул позвоночник, штрафник задергался в конвульсиях. Фашистская каска покатилась по земле. Зорин подхватил ее, ударил в толстое рыло - каской! Фашист ошеломленно тряхнул башкой. Зорин ударил еще раз, еще. Тот пятился, а он наступал, давил. Отбросил каску, вышиб мозги ударом приклада... Покосился на Фикуса, который повалил "своего" фрица, оседлал его, ловким жестом факира выхватил из ворота лезвие, рассек горло и засмеялся от радости, когда фонтаном брызнула кровь. Ох уж эти
уголовники со своим умением добывать нужные в хозяйстве вещи... Дрался штык-ножом дезертир Кустарь - дрался яростно, напористо, с удивительной силой для такого задохлика, - и уже не казалось, что больше всего на свете он хочет умереть и встретиться на том свете со своей семьей... Бились все - и храбрые, и трусливые, и решительные, и не очень. Только взводный политрук Максимов уже не бился - сидел, привалившись к бревенчатому накату траншеи, и держался обеими руками за перламутровую рукоятку торчащего из живота ножа. Глаза стекленели, наливались лютой тоской. Ведь тоже пацан, ну, может, повоевал годика два...
        Траншею загромождали мертвые тела. Немцы дрогнули - рукопашная обернулась не в их пользу. Кто-то перекатывался через бруствер, пускался наутек, кто-то убегал по траншее, кто-то поднимал руки, но настроения брать пленных в этот день не было - убивали всех. У офицерского блиндажа еще не завершилась драка - увлеклись противоборствующие стороны. Зорин бросился туда, стащил с мертвого солдата МП-40. Ударил в широкую немецкую спину. Патронов не было. Ругнувшись, вскинул приклад, врезал по темечку - в жесткий белобрысый вихор. Протяжно застонав, фашист разлегся под ногами.
        - Спасибо, сержант... - Капитан Чулымов держался за горло, еле дышал. Покрутил головой, изобразил что-то вроде ухмылки. - Действительно признателен. Здоров гусь. Вцепился мне в шею, как пиявка...
        - Товарищ капитан? - удивился Зорин. - А вы тут какими судьбами?
        - А ты думаешь, мы, злодеи-особисты, только дела на вашего брата заводить умеем? Да на зону или к стенке отправлять?
        - Нет, но... - смутился Зорин.
        - Нормально, Зорин, - хлопнул его особист по плечу, - прорвемся.
        Выжившие солдаты шатались, валились с ног, расползались по щелям. Стонали раненые. Самые стойкие бродили по траншее и добивали раненых немцев. Одни орали, глядя смерти в глаза, другие делали каменные лица. О пощаде не просили - понимали, что не тот контингент. Но это был еще не конец! Группа гитлеровцев, укрывшаяся в блиндаже на южном участке оборонительного укрепления, предприняла попытку вырваться! Штрафники уже расслабились, когда человек восемь - грязные, оборванные, с горящими глазами - выбежали из блиндажа, поливая огнем во все стороны, стали забрасывать штрафников гранатами! В первое мгновение ничего не поняли - гремели взрывы, падали убитые, с треском выворачивались бревна наката. Все вокруг грохотало, бушевало, обваливалось. Из траншеи через чистое поле фашисты не пошли - на открытом пространстве их бы быстро перебили. Они помчались по ходам сообщения в северном направлении, стреляя во все живое, что встречали на пути - метрах в семидесяти к северу к окопам подбирался лесной массив, там они имели шанс сбежать. Боеприпасов не жалели, рвались настырно - подгоняемые воплями офицеров.
Штрафники не успевали оказывать сопротивление, падали как подкошенные. В третьем отделении третьего взвода, понесшем жуткие потери при штурме, теперь вообще почти никого не осталось...
        - Всем в ружье! - завопил страшным голосом Зорин. Эти демоны - остановить их было невозможно - уже подбегали к позициям его отделения. Люди в панике метались, кто-то схватил валяющийся на бруствере автомат...
        Загрохотал ручной Дегтярев - какая сладкая музыка для ушей... Федор Игумнов подоспел весьма вовремя, взгромоздил на бруствер пулемет, залез на косогор - а немцы уже пробежали. Ударил им в спину. Зорин высунул нос из укрытия. Ну, ей-богу, картина Васнецова. Былинный богатырь. Расставив ноги, Игумнов стоял на бруствере - оборванный, чумазый, со сверкающим взором - типичный русский мужик, держал пулемет за основание ножек, поливал огнем. "Ведь десять килограммов, - озадачился Зорин, - а Федька явно не с курорта прибыл, где отдыхал до полного изнеможения..." Немцы падали, как костяшки домино - первый, второй, третий, четвертый... Уцелел лишь "форвард", когда у Игумнова опустел диск. Рослый, физически развитый детина в закопченной форме, почувствовал неладное за спиной, растерянно обернулся, потом посмотрел перед собой, втянул голову в плечи, обнаружив нацеленный в физиономию офицерский наган. Облизнул губы - он в эту минуту здорово напоминал кота, которого поймали за "посещением" цветочного горшка.
        - Бывает, - насмешливо произнес Чулымов, спуская курок. Пуля пробила грудь, швырнула немецкого штрафника на землю...
        - Ага, голодранцы! - хрипло засмеялся Игумнов. - И что бы вы делали без меня?
        - Ты бы не маячил там, - посоветовал Зорин. - Мало нам трупов?
        - Спрыгивай, солдат! - крикнул особист.
        - Не дурак, спускаюсь. - Игумнов выпустил из рук пулемет, скатился в траншею, волоча за собой осыпь...
        *
        Очумевший, оглушенный, он смотрел на серые, осунувшиеся лица солдат и ничего уже не видел. Все сливалось - во что-то блеклое, дрожащее, безжизненное. Выкрикивал команды замполит Боев - требовал выставить дозоры, развернуть в сторону немцев единственный уцелевший прожектор, всем живым рассредоточиться на высоте " 213... Он тоже кричал какие-то команды, но уже и не помнил, что кричал. Дикая усталость тянула к земле. Глаза слипались. Он нашел свой карабин, разжился автоматом, забросил его за спину, прицепил к поясу две немецкие "колотушки", несколько магазинов от трофейного МП-40. Выкопал в бруствере небольшую амбразуру, уронил голову на руки, начал стремительно засыпать. Он даже радости не чувствовал оттого, что выжил...
        Он пробуждался несколько раз, смотрел по сторонам блуждающим взором, вновь ронял голову. Санитары вытаскивали раненых, уносили в тыл. Получившие несложные ранения бинтовали сами себя индивидуальными пакетами. Кто-то кричал, что от потери крови скончался комроты Кумарин, но даже эта новость не смогла заставить его забыть про сон. Мимо пробежала, придерживая свой огромный "ридикюль" с красным крестом, санинструктор Галка.
        - Ты ранен, Алексей? - Она обняла его, привстала на цыпочки, глянула в глаза. Он проснулся и от нечего делать чмокнул в пухленькую щечку, которая сразу же заалела.
        - Ты что?... - Она смутилась, но не отпрянула. Задрожали припухшие губки. - Так ты не ранен?
        - А должен?
        - Но ты в крови...
        - Бывает, Галка, это не моя, наверное, кровь...
        - Как я рада, что ты жив... - прошептала она с каким-то странным придыханием, помялась... и тоже поцеловала его в щеку. Он озадаченно посмотрел ей вслед и снова уснул...
        Организм, прирученный за военные годы, невозможного не требовал. Двадцать минут между сном и явью, и он вновь обрел способность мыслить и воспринимать реальность в ощущениях. Траншея, сменившая владельцев, жила фронтовой жизнью. Кто-то храпел, кто-то ругался, кто-то жаловался, что пробило на хавчик, а у фрицев жрать нечего, кроме несъедобных галет - то ли хлеб, то ли печенье, пресные, из глины их, что ли, делают? Все сожрали, мироеды. А полевую кухню тут и через неделю не подвезут. Перед глазами в свете прожектора, луны и звезд простиралась обратная сторона взятой с боем высоты. Ромашковое поле, а за ним высокая трава - что-то вроде заболоченной низины. Справа лес и слева лес, а справа вдоль опушки - разбитый проселок, который, очевидно, использовали немцы, пока высота была у них. Что впереди, он не видел - свет прожектора подсел, генератор садился.
        Рядом что-то зашуршало, закряхтело. Он повернул голову.
        - Товарищ капитан?... - и надрывно закашлялся.
        - Ладно, обойдемся без доклада, - проворчал особист Чулымов. - Спишь, сержант?
        - Виноват, товарищ...
        - Да ладно, организму не прикажешь. Сложная ситуация, сержант. Ночью они не пойдут, а вот через пару часов, когда начнет понемногу светать...
        - Кто пойдет, товарищ капитан? Вы о чем говорите?
        - Говорю же, неприятная ситуация. Держать нам с тобой эту высоту, не передержать...
        - Что за чушь, товарищ капитан? - Зорин ощутил смутное беспокойство. - Мы взяли высоту. Где войска?
        - Задерживаются. - Особист раздраженно запыхтел. - Четвертый пехотный полк, который должен был заступить на высоту после нашей атаки и развить дальнейшее наступление, спешно переброшен на другой участок фронта. Немецкая дивизия прорвалась в районе Чергуево - идут на выручку своим в Лихомани. Все свободные части отправили на заделку бреши, и наступление, как понимаешь, слегка заглохло. Но к нам уже идут - механизированный батальон из Успени. Ждем часов через пять...
        - Я понятливый, товарищ капитан. - Сжалось все внутри от нехороших предчувствий. - Стало быть, механизированный батальон из Успени будет здесь через пять часов, а фрицы попытаются отбить высоту часа через два. Три часа на увлекательное мероприятие...
        - Ты схватываешь на лету, Зорин. - В голосе контрразведчика заиграла усмешка. - Тому имеются две причины. Во-первых, ночью немцы воевать не любят - да и что тут видно ночью? Во-вторых, пока подтянут подкрепление из Кочетовки...
        - Вы еще скажите - танки...
        - Боимся танков, Зорин? Не без этого, ты прав. В Кочетовке, по данным разведки, стоит танковый батальон. Держу пари, что он уже не стоит, а полным ходом идет сюда. Важная высота для немцев, Зорин. В тактическом плане эта шишка на ровном месте просто находка. Уловил задачу? До рассвета наладить оборону. И не тянуть - вдруг раньше пойдут? В строю осталось всего-то хрен... Офицеров повыбило почти полностью - только я остался да военком Боев...
        - Но вы не строевой офицер... - осмелел Зорин.
        - А я и не претендую. - Особист сипло засмеялся и начал усиленно тереть чешущееся веко. - А вот помочь организовать оборону с такими, как ты... Первый взвод выбит полностью, во втором в строю осталось шестнадцать человек. В третьем - двадцать шесть... Ты молодец, Зорин, у тебя в отделении...
        - Трое погибших и ни одного тяжелого, товарищ капитан.
        - Хм, берег своих приговоренных... Ты что, в атаку их не посылал?
        - Мы первыми ворвались в траншею, товарищ капитан...
        - Ладно, не обижайся. В четвертом взводе - восемнадцать штыков. Общее количество с офицерами - шестьдесят два бойца.
        - Воевать можно, товарищ капитан.
        - Воевать придется долго. И слишком растянутая эта высота - метров триста охватить придется.
        - Подождите... а как же заградительный взвод? Его пулеметы нам бы очень пригодились.
        - Гм, заградительный взвод после взятия высоты зачехлил пулеметы и отбыл на другой объект. У них своя задача - сугубо специфическая.
        - Вот черт...
        - Не чертыхайся. Фрицев мы тоже намолотили предостаточно. После артобстрела и налета авиации они своих погибших упаковывали в мешки и складировали, там, - капитан небрежно кивнул куда-то на север, - злодеев семьдесят в минусе. Здесь оборонялась одна из рот штрафного батальона вермахта. Уцелело человек сорок, бежали в лес. Эти не сунутся, они разбиты, деморализованы и боеприпасов имеют хрен. А вот усилить подразделение из Кочетовки они в состоянии... Нужно грамотно расставить людей, чтобы обойтись без лишних потерь. Ты специалист - займись. Собрать все оружие, боеприпасы, проверить пулеметы - свои и чужие. У немцев было несколько противотанковых ружей - найди умеющих пользоваться. В крайнем случае развернем на прямую наводку зенитную установку. Действуй, Зорин, времени мало. Родина по-прежнему с интересом наблюдает за тобой...
        *
        Рассвет набухал за спинами штрафников. Небо на востоке заалело, ночная муть отползала на запад. Тела погибших унесли, но над захваченной высотой все еще стелился сладкий, липкий запах, оседающий в гортани. Бойцы дышали через рукава, выражали недовольство. Зорин в десятый раз обходил своих солдат, отдавал последние указания. Игумнов вживался в образ многостаночника - проделал в бруствере несколько амбразур, у одной установил "Дегтярева", у другой немецкий MG-13 с барабанным магазином, разложил диски, как на полке в универмаге, примеривался, чтобы было все удобно. Отданный ему в "услужение" Гурвич ничем общественно-полезным не занимался, что-то писал огрызком карандаша в потрепанном маленьком блокноте. На вопрос, кому он пишет донесение, огрызнулся, что Богу - стихи, мол, сочиняет. Лирические. Очень отвлекает от мысли о неизбежной смерти. Костюк, Ралдыгин и Липатов "благоустраивались" в окопе, раскладывали гранаты, коробчатые магазины от СВТ. Ванька Чеботаев и Рыщенко обсуждали тему, что если уж они не погибли в той страшной атаке, то теперь и вовсе бояться нечего - сидят в укрытии, тепло, уютно,
вот только пожрать бы еще кто-нибудь подвез...
        Мусульманин Халимов общался с Аллахом. Расстелил на дне окопа плетеный круглый коврик, которых полно в любом крестьянском хозяйстве, вершил намаз. На вопрос скучающего Фикуса, что за хренью он тут занимается, может, помочь чем, так посмотрел на уголовника, что тот проглотил язык и оставил сослуживца в покое.
        - Понятно, в натуре, - махнул он рукой. - У нас на киче тоже пара чудиков была - из Чуркестана. Вроде как все та же блатота, а чуть назначенный час - падают на колени да давай лбы расшибать... Слушай, старшой, а ты во что-нибудь веришь?
        Зорин как человек мыслящий давно перестал верить даже в торжество марксистско-ленинских идеалов. В принципе, неплохую религию придумали индусы - он что-то читал про это. Вроде отдаешь концы, но не совсем. Рождаешься вновь и вновь, что, в сущности, очень мило и удобно. Даже если родишься в одной из жизней курицей, то расстраиваться не стоит - отправят в суп, и ты родишься кем-нибудь еще, и рано или поздно - опять человеком. Хорошая религия. В христианстве вроде не так - у этих души в полной гармонии живут на небе. Зорин всегда недоумевал, как можно жить в гармонии, если не можешь ничего потрогать и тебя не могут потрогать. Ни поесть, ни поспать, ни книжку приключенческую почитать, или с девушкой, скажем, очень даже непонятно, как себя вести...
        - В удачу верю, Фикус, в удачу, - проворчал он. - И тебе настоятельно рекомендую. Как это в вашем блатном мире называется - фарт, пруха?
        Уголовник заржал и начал высвистывать что-то общеизвестное из "одесской коллекции" - со словами "ГУБЧК" и "наган".
        Кустарь прозябал в тоскливом одиночестве. Потирал синяк под глазом, оставленный солдатом вермахта, и вновь мрачнел. Он словно бы выпадал из реальности, смотрел в пространство отсутствующим взором, шевелил губами, словно письмо сочинял на тот свет.
        - Нормально, мужик? - похлопал Зорин его по плечу. Тот поднял безжизненные глаза, пожал плечами.
        - Ты уж оживай быстрее, приятель. Скоро снова поработать придется. Я видел, как ты работал - претензий никаких, молодец.
        Кустарь робко улыбнулся - и словно скинул лет десять...
        Марусин тоже не обзавелся компанией - не брали, наверное. Сидел у входа в немецкий блиндаж, жевал трофейную галету. Нормально вел себя Марусин в последнем бою. Героизмом окружающих не потрясал, но бежал наравне с коллективом, не отставал, а в рукопашной схватке даже под ноги какому-то фрицу бросился, отчего тот упал, а Халилов штыком завершил комбинацию (ему не привыкать баранов резать).
        - О вечном размышляете, Марусин? - нейтрально улыбнулся Зорин.
        Бывший староста вздрогнул, скосил глаза.
        - В каком это смысле?
        - В метафорическом, библейском, - объяснил Зорин. - Что у нас на свете вечное?
        - Не знаю, - штрафник судорожно сглотнул, - Советский Союз, наверное, вечный.
        - Это да, - кивнул Зорин, - а еще глупость человеческая. Сделал большую глупость - и теперь всю жизнь расплачиваться. Ладно, не печалься, Бог даст - выживем.
        Он поощрительно улыбнулся солдату, развернулся, чтобы уйти.
        - У меня жену арестовали в 37-м, - глухо вымолвил Марусин. Зорин резко повернулся. Предатель смотрел ему в глаза - подавленно, тоскливо. - Не всегда я, сержант, предателем и председателем был... - Он тяжело вздохнул, продолжил свое жизнеописание: - В Брянске трудился в районном исполкоме, должность имел не маленькую в райотделе народного образования. Жена была вторым секретарем в райкоме партии. Арестовали ночью, приехали на "вороне", объяснений дать не удосужились, кроме того, что "вы подозреваетесь в антипартийной деятельности". Три минуты на сборы. Ждал два дня, что и за мной придут - не пришли. Набрался храбрости, сам явился в НКВД. Объяснили - ваша жена участвовала в заговоре против товарища Сталина в целом и первого секретаря областного комитета партии в частности. Она уже призналась на допросе, сдала свою подпольную ячейку, раскаялась и теперь ждет приговора. А вам, товарищ такой-то, волноваться незачем, вы же не знали, что ваша жена враг народа, верно? Она, мол, просто прикрывалась вами - человеком доверчивым, но беззаветно преданным Советской власти? Спите спокойно, живите, работайте, но
не забывайте, что враги повсюду. Этот следователь мне просто в глаза глумился... А еще через день вызывают в органы - я уже и вещички собрал, с волей простился. А мне суют бумажку, дескать, ознакомьтесь. А там черным по белому: в соответствии с приговором таким-то по делу такому-то ваша жена расстреляна. Можете забрать ее личные вещи и расписаться вот здесь... И мне безразлично уже стало, что со мной будет, сержант. А ничего и не было - органы не проявляли к моей фигуре никакого интереса. Прямо-таки демонстративно не проявляли. С работы, правда, уволили по надуманному предлогу, но в личном деле никаких пятен. Словно не было никогда моей Светланочки... - Слезы навернулись на глаза предателя. - Уехал я в глухой райцентр, в сороковом женился на местной женщине, избрали депутатом сельсовета, потом и председателем... И представь, сержант, какое у меня сложилось отношение к "нашей родной" Советской власти и лично товарищу Сталину. Легко вам всех мазать одной краской...
        "Двумя", - подумал Зорин.
        - Понимал я все - что немцы сволочи, что предаю народ, который и так натерпелся... Не мог иначе. Очень уж хотелось отомстить этим сукам. Да и не герой я, сержант, бывало, и мандраж перед фрицами охватывал. Не говори ничего, ладно? - Марусин сделал предостерегающий жест. - Наслушался я за свою жизнь - и пропаганды, и агитации. Шелуха это все. И немцы погрязли в преступлениях, и наши погрязли. Не волнуйся, не будет у тебя со мной проблем. Последний бой для меня назревает - чувствую это. Да и слава богу, надоела смертельно вся эта канитель... Не говори ничего, иди. Ты хороший парень, Зорин. И не глупый, в отличие от многих. Рано или поздно сам сделаешь выводы...
        *
        Даже у отступающих немцев разведка работала безупречно. Знали, что подкрепление к штрафникам прибудет не скоро. Поэтому работали без суеты, планомерно, всячески демонстрируя свой пресловутый "немецкий порядок". Уже прилично рассвело, но низину у подножия обратной стороны высоты " 213 окутывали белесые хлопья тумана. И что там творилось в этих завихрениях? Ведь в тумане всегда происходит недоброе - нечистая сила там промышляет, всякие нелюди...
        Из белесых завихрений выбежали двое представителей человеческой популяции - без амуниции, без тяжелого снаряжения. Пригнувшись, побежали к позициям. Дозорные из четвертого взвода. Спрыгнули в окоп, и через несколько минут по рядам прошелестело: немцы идут! Танки, пехота. И в леске, что напротив северного фланга обороны, накапливаются пехотинцы! Об этом уязвимом участке позаботились в первую очередь. Семьдесят метров открытого пространства - можно пробежать за несколько секунд, и враг уже в окопах. В этой связи северный участок усилили - закопали в землю трех пулеметчиков из второго взвода, обеспечили гранатами, поставили на подстраховку опытных бойцов...
        Но наивностью немцы не страдали. Понимали, что наступление на этом фланге только выглядит простым и скорым. Да и тяжелую технику в лес не запрячешь. Сначала послышался отдаленный гул моторов. Он делался громче, явственнее, тревожнее - и вот уже как ножом по стеклу! На дороге между кромкой северного леса и заболоченной низиной показались головные машины колонны. Пятнистые "пантеры" - самые боевые и маневренные танки вермахта. Они ползли неторопливо, плавно переваливаясь через ухабы и колдобины. Одна, другая, третья... Всего четыре машины - что-то более существенное выделить из резерва фашисты не могли. Метров четыреста дистанция. Уже ближе, танки приближались - неумолимые, как судьба...
        - Не стрелять! - прогремел над позициями сиплый глас комиссара Боева.
        Относилось это, видно, к расчетам противотанковых ружей. Бессмысленно садить в такую даль. Другое бы дело, если из пушки... Танки остановились на дороге - так же, как и ехали, колонной. Прошла тягучая минута. Затем со скрипом стала поворачиваться башня головной машины. Повернулась вправо на тридцать градусов, и тяжелая пушка уставилась на позиции штрафников. Пришли в движение остальные башни. И вот уже четыре хобота смотрели не куда-нибудь... И штрафники на них смотрели - напряженно, с открытыми ртами, словно ожидая какого-то таинства.
        - Братва, атас!!! - пронесся над траншеей истошный крик Фикуса. - Шмалять щас будут!!!
        Штрафников как ветром сдуло с бруствера! Кто-то падал в проход, сворачивался улиткой, затыкал уши, кто-то пятился в блиндаж, способный превратиться в братскую могилу после точного попадания! Выстрел - и синеватый дымок из ствола... Первый снаряд разорвался с недолетом - полетели ромашки и комья земли. Второй угодил в бруствер - разворотил бревенчатый накат, покатились бревна, кого-то придавило, судя по протестующим возгласам. И начался сущий ад. Танки били прямой наводкой, добивая то, что не добили с вечера советская авиация с советской же артиллерией. Гремело повсюду, летела земля, сыпались бревна, кричали раненые. Зорин корчился на дне окопа, заткнув уши, думал про Иринку Белову, про то, как хорошо бы им сейчас вдвоем где-нибудь в прелой соломе...
        Боезапас у танкистов, видимо, был ограничен. Не сорок первый. Обстрел прекратился. Зорин открыл глаза, стряхнул землю с каски. Рядом с ним в комьях глины, грязи, нанесенной ветром листвы, лежал мертвый Рыщенко. Пальцы скрючены, рот забит землей, в груди дыра размером с Московскую область. К стене траншеи привалился Ванька Чеботаев. С ужасом смотрел на своего несостоявшегося приятеля, моргал и даже не чувствовал, что ногу ему придавило огрызком бревна. Выбрался из оцепенения, хотел подняться, закричал от боли. Зорин кинулся оттаскивать бревно.
        - Ты как, Ванька?
        Тот привстал, потер ногу.
        - Не знаю, вроде нормально...
        - Держись, боец...
        - Комиссара убили! - пронесся испуганный крик.
        - Рота, ни шагу назад! - грозно прорычал контрразведчик Чулымов. - Стоять до последнего! Командование роты беру на себя! Приготовиться к бою!
        Солдаты, стряхивая землю, припадали к амбразурам. А немцы работали методично, неспешно. Танки вернули свои башни на исходную, неторопливо поползли дальше. На уровне заболоченной низины, у края поля, стали съезжать с дороги, разворачиваться в цепь. Первый танк отправился на левый фланг и прекрасно подставил бок. Гавкнуло противотанковое ружье. Мимо. Гавкнуло второе. Стрелок рассчитывал попасть в бензобак, но попал ниже - в колесно-гусеничный механизм. Отвалилось колесо, треснул и порвался гусеничный трак, и танк со скрежетом остановился. Башня пришла в движение.
        - Добейте его! - завопил кто-то. - Сейчас пальнет!
        Оба противотанковых ружья ударили одновременно - бронебойно-зажигательными. Выпали из ПТР дымящиеся гильзы. Вспыхнул бензобак, и пламя мигом перекинулось на репицу - заднюю часть танковой хребтины. Стрелок не успел довернуть орудие. Распахнулся люк, и члены экипажа в черных комбинезонах полезли на свежий воздух. С позиций разразилась беспорядочная стрельба из винтовок Токарева. Один из немцев растянулся на броне - позагорать решил, и пламя тут же охватило его одежду. Второго подбили, когда он спрыгнул - проделал кульбит и уже не встал. Третий рыбкой нырнул в высокую траву, пополз за стальную махину, оттопырив зад.
        - Прекратить стрельбу! - прокричал Чулымов.
        Вторая махина невозмутимо проехала мимо первой,
        повернулась, и вот уже все три "пантеры", рассредоточившись в цепь, поползли по ромашкам на позиции штрафников. Но это был еще не апофеоз. Из окутанной туманом низины выбирались пехотинцы - в касках, со шмайссерами, с засученными рукавами. Их было много. Поначалу они шли, потом стали переходить на легкий бег, пытались по возможности укрыться за танками. До атакующей волны оставалось метров девяносто...
        - Не стрелять! - кричал Чулымов. - Пусть ближе подойдут!
        Но нервы у бойцов не железные. Кто-то выстрелил первым - и понеслось! Лупили из чего придется - из собственных карабинов, из трофейных автоматов, трещали пулеметы, отрывисто гавкали ПТРы. Было слышно, как крупнокалиберные патроны отскакивают от крутых скосов стальных лбов. Но вот одному из стрелков удалось попасть в водительскую амбразуру! Дело случая - просто повезло! Рвануло в нутрях стальной громады. Махина потеряла управление и под одобрительные выкрики бойцов заехала в канаву, где благополучно и встала. Оставшиеся танки открыли огонь из пушек и пулеметов. Загремели взрывы. Пехота наступала короткими перебежками. Плотный огонь прижал немцев к земле. Они перебегали по несколько человек - вставали, посылали очередь от бедра, пробегали пару метров, падали, перекатывались. Поднимались те, что были сзади... Офицер выкрикивал команды. Он не лез в гущу событий, держался сзади, руководил действиями подчиненных. Зорин ловил офицерский китель в прицел карабина. Руки тряслись, он никак не мог наладить упор. Уж слишком много отвлекающих моментов. Утвердил кое-как, затаил дыхание. Офицер приподнялся,
махнул рукой и что-то прокричал. Зорин выстрелил. Офицер дернулся, сделал удивленное лицо. Что-то мимо, должно быть, просвистело. И что там, интересно, могло просвистеть? Он откатился, снова привстал, махнул другой рукой, в которой был зажат офицерский "вальтер". Зорин плавно потянул спусковой крючок. Офицер повторно дернулся, но теперь уже не удивился. Рухнул в траву и больше не вставал...
        Танки въезжали на косогор. Поднималась пехота. Сорок метров оставалось до бойцов штрафной роты. Немцы размеренно бежали, постреливая от бедра. "Как в сорок первом идут", - с раздражением отметил Зорин...
        - Патроны кончились... мать... - Игумнов ругнулся - словно камешек булькнул, брошенный в воду, отпрыгнул от "Дегтярева". Пулемет отвалился на приклад, завис на краю траншеи. Он метнулся в сторону, припал к трофейному MG-13 и почти моментально открыл огонь. Поливал широкими охватами, матерился как последний сапожник. Немцы падали, как оловянные солдатики. Остальные все еще бежали, но уже без особого интереса. "Пантера" взгромоздилась на косогор, кто-то бросил под нее противопехотную "лимонку". Навредить броне эта граната не могла. Но разметала косогор, вывернула мощный пласт земли, и танк просто просел, утонул, погрузился в землю и уперся передом в накат траншеи. Взревели моторы, но с функциями бульдозера у "пантеры" было как-то слабовато. Водитель переключился на заднюю. Но бензобак уже полыхал, и далеко он не уехал... Последний танк, наступающий на правом фланге, ворвался-таки на позиции штрафников, принялся утюжить ходы сообщений. Но пулеметчик отсек воспрянувшую пехоту, какой-то ловкач уже гарцевал на броне, как джигит на необъезженном жеребце. Люк оказался не задраен. Он швырнул гранату в
утробу танка, спрыгнул на восточный склон холма...
        Пехота дрогнула. По меньшей мере семьдесят солдат вермахта топтались перед косогором, перебегали с места на место, изводили остатки боеприпасов. Высота стояла.
        - Бросайте гранаты! - крикнул Чулымов.
        И зацвели фонтаны взрывов. Противник метался в дыму, пятился. Какому-то бравому фельдфебелю удалось собрать несколько человек, они кинулись на штурм высоты, строча из автоматов, выкрикивая потешные немецкие ругательства.
        - Лови, фашист, гранату... - добродушно проворчал Костюк, схватил последнюю "колотушку", что лежала под локтем с отвинченным колпачком, дернул за кольцо и легким движением переправил через бруствер. Взрывной волной разметало солдат.
        - Вперед, в атаку! - прогремел Чулымов. - За Родину! За Сталина!
        - Да шел бы ты в болото со своим Сталиным... - проворчал измазанный с ног до головы Гурвич, передернул затвор, выжидающе уставился на Зорина.
        - Ну что, бойцы? - проворчал Зорин. - Вылезаем из окопов и спасаем Россию-матушку?
        Поднялись все разом, хлынули с горы. Из дыма, гари, пламени - выбегали дико орущие солдаты с воспаленными глазами, неслись, не разбирая дороги! Даже мертвые, прежде чем упасть, успевали сделать несколько шагов! С ревом повалился, невольно прикрыв собой Зорина, срезанный очередью Халилов. Схватился за сердце бывший комсорг Липатов, рухнул на колени, а затем и носом - в траву. Но остановить эту лаву было невозможно. Немцы побежали, их захлестнул этот орущий ураган! Мельтешили приклады, штыки, сверкающие на восходящем солнце - у тех, кто успел их примкнуть. Пленных по доброй традиции не брали - тех, кто падал на колени и задирал руки, убивали на месте. Куда их? Тряслось перед глазами перекошенное от страха лицо молодого автоматчика. Слишком молодого - ничего себе детский сад. Сопли бы подтер, малолетка. Так мы еще и плачем навзрыд горючими слезами? Зорин занес приклад, ударил точно в переносицу. Хорошо помер. Так и надо - без шума, пыли. Перешагнул через тело, схватился с дюжим рядовым, от которого безбожно воняло - страхом, потом. Не помощник в деликатном деле страх - тот судорожно пытался вытянуть
нож из чехла. Зорин подождал, пока вытянет, позевал немного. А потом перехватил атакующее снизу вверх запястье, вывернул руку и поразил фашиста в грудь его же собственным оружием...
        Не вынесли атакующие этого безумия, сломались, побежали. Бросали оружие, чесали к низине, где их могли укрыть кустарники и высокая трава. Да и туман еще не полностью рассеялся. Их не стали преследовать, стреляли вслед - руки и ноги тряслись, не слушались. Разгром был полный, но какой ценой? Зорин, спотыкаясь, шел обратно. Ох, как тяжелы были эти метры наверх... Рухнул на колени перед умирающим Костюком.
        Боец лежал на спине, зажимал рану в животе, откуда толчками вытекала кровь, пытался что-то сказать, глаза стекленели. Но вот улыбка пробилась сквозь боль - понял, что победили. Затрясся в агонии, кровь пошла горлом - густая, черная, похожая на желе...
        Он сидел на чудом сохранившейся ровной площадке перед взорванным немецким блиндажом, пытался выбраться из отупения, но оно засасывало. Краски гасли в глазах. Мир становился двухцветным - серо-черным. Собирались выжившие солдаты отделения. Добредали, падали без сил - потрясенные, контуженные, очумелые. Не всех еще выкосила война. Свалился полностью опустошенный, с расцарапанной физиономией Ванька Чеботаев. Прижался затылком к стене и сразу уснул - захрапел богатырским храпом. Привалился к нему Ралдыгин, кряхтя, извлек трофейную малиновую пачку с сигаретами, прикурил, сделал непродуманно глубокую затяжку, посинел, закашлялся, принялся ругаться - из чего, видимо, явствовало, что в жизни приходилось курить сигареты и получше. Осторожно коснулся уха, превратившегося в комок запекшейся крови.
        - Пельмень порвал? - пошутил Зорин.
        - Да ладно, еще один есть...
        - Хе-хе, опарафинили фрица? Зацените, братва, че надыбал... С покупкой, блин, вернулся. - В окоп свалился какой-то подозрительно сияющий Фикус, продемонстрировал всем желающим роскошный офицерский бинокль. - Камбала двуглазая, блин... Себе оставлю, даже не возражай, старшой, а то обидится Фикус. - Он глянул на Зорина через окуляры, зашелся хиленьким смешком. - Ты у меня, как в микроскопе, старшой... Скотинку там внизу освежевал - офицера недостреленного. Обшаманил его, как положено. Камбалу вот нашел, перышко знатное реквизировал... А это что за хрень? Пити-мити, что ли? - Фикус выудил из кармана мятую пачку каких-то странных денег, бросил под ноги. Разлетелись купюры - коричневые, с занятными картинками готического содержания. Никто не нагнулся. Только шеи вытянули, всмотрелись. Пити-мити на блатном жаргоне означало, надо полагать, "деньги".
        - Рейхсмарки, - фыркнул Ралдыгин. - Не, Фикус, в советской стране ты на эти бабки себе счастье не купишь.
        - В натуре? - Фикус расстроенно почесал затылок. - Лажанулся, стало быть? Ну и ладно...
        - В советской стране, Фикус, ты ни на какие бабки счастье не купишь, - сипло выговорил Гурвич, грузно приземляясь рядом с уголовником. - В советской стране не в деньгах счастье. А счастье в том, что ты живешь в единственном на свете справедливом государстве, где молодым везде у нас дорога, а старикам везде у нас почет.
        - Заткнись, Гурвич, - простонал Зорин.
        - Не понимаю, Ленька, - проворчал чумазый Игумнов, свешивая ноги с бруствера, без пулемета он смотрелся как-то сиротливо, - почему ты до сих пор не у немцев служишь.
        - Да западло это, - вздохнул Гурвич, - у немцев служить. Моя это страна - какая ни есть. Вырос в ней, образование получил, с женой познакомился, двух лялек на свет нарожал - ну, не сам, конечно. И зарплата у меня в "кабэ" не такая уж крохотная была... Ты сам подумай, Федька, своей куриной башкой - как я могу служить у немцев, если я ЕВРЕЙ? Не какой-нибудь там русак, или ариец, или драный фольксдойче, а представитель богоизбранной нации!
        - Тьфу ты, - сплюнул Федор и засмеялся.
        - Подвинься, богоизбранный, - проворчал Кустарь, падая рядом с Гурвичем. Он морщился и держался за живот - похоже, в драке пропустил ответственный удар. Все с любопытством уставились на бывшего дезертира. Боец молчал - и никто не стал комментировать его чудесное приобщение к миру живых.
        Последним нарисовался рядовой штрафной роты Марусин. Подошел, согнувшийся в три погибели, с каким-то виноватым лицом, застыл на краю, не решаясь приобщиться к компании. Его глаза, казалось, еще больше вылезли из орбит, кровь запеклась на лице красивым трехполосным узором. Такое ощущение, что бывший чиновник из РОНО дрался с дикой кошкой.
        - Рады вас приветствовать, господин староста! - обрадовался Зорин. Он действительно обрадовался. - И как же прошел ваш "последний бой", позвольте полюбопытствовать? Вы вроде умирать собирались, или я что-то путаю?
        - Не обрыбилось, - подмигнул Фикус. - Масть не канает, приятель, ага?
        - Да идите вы, - проворчал Марусин, отворачиваясь.
        - Присаживайся, Марусин, - щедро предложил Зорин. - Будь как дома. Все нормально, не переживай, боец, теперь ты наш... Кто-нибудь видел Галку? - встрепенулся он.
        - Да там она, - отмахнулся Игумнов, - возилась со своими ранеными, я только что видел. Как только началась эта кутерьма, комиссар в тыл ее отправил. Она упрямилась, кочевряжилась, так он ее пинками с высоты выбивал. И правильно, подстрели Галку - кто бы сейчас над ранеными глумился? Санитаров всех повыбило, военфельдшеру Анищенко голову взрывом оторвало - сам ее видел, бррр... ну, в смысле, голову...
        - Эй, солдаты, не расслабляться! - огласил высоту хриплый вопль особиста. - Никому не спать! Всем бдить! Сейчас приду и проверю!
        - Твою-то мать, - в сердцах пробормотал Гурвич.
        Черт вцепился Зорину в язык.
        - Вы живы, что ли, товарищ капитан? - крикнул он.
        - И не надейся, Зорин! - прогремело в ответ. - И дружки твои пусть не надеются! Запомни - такие, как я, умирают только после того, как Родина прикажет!
        - Ох, быстрее бы приказала... - прошептал Гурвич.
        Солдаты истерично захихикали. И, слыша, что они
        хихикают, захихикали в соседнем окопе - хотя и не поняли над чем. И дальше стали хихикать, и еще дальше. Только мертвые молчали. Они бы и рады были, да больше не могли...
        *
        Потери в последнем бою были ужасные. В первом взводе не осталось никого. Во втором - шестеро, включая троих раненых. В третьем - тринадцать, в четвертом - восемь. Это были не просто потери - рота фактически перестала существовать. Но поставленную задачу выполнила. Логично было бы предположить, что после такого боя, смилостивившись, начальство освободит героев от наказания. Но такого не случилось. Обычный эпизод страшной войны, кому сейчас легко?
        На повторную атаку немцам духа не хватило. Да и не нужна им была уже эта высота. Советские части продолжали наступление, немцы откатывались к Западной Украине, ситуация могла не меняться неделями, а могла кардинально меняться в считанные часы... Солдаты равнодушно смотрели, как танки Т-34 переползают разбитую в клочья высоту, выходят на дорогу. Шутили автоматчики в адрес заморенных штрафников - румяные, молодые, здоровые, полные сил и язвительного отношения к жизни. Пожить в тылу, впрочем, долго не дали. Прибыл посыльный из штаба дивизии - с приказом принимать (по возможности) вид маршевой колонны и следовать в Кутыники - населенный пункт в тылу советских войск, место сбора потрепанных частей...
        Катились дни. Зорин уже плохо ориентировался в течении времени и населенных пунктов. Роту расквартировали в полуразбитых бараках какой-то воинской части. Состояние их было предельно аварийным, даже немцы не размещали здесь своих солдат. Но советским людям - лишь бы крыша над головой, пусть и дырявая. Прибывало пополнение, прибыл новый командир роты - некий старший лейтенант Тучков, мужик горластый, но на поверку не такой уж гнилой. Новый военком - старший лейтенант Мазарян, непонятно какой национальности, вкрадчивый, ходящий лисьей поступью, общающийся с солдатами так, словно они в позоре на всю оставшуюся и уже ничем не смоют свой позор. Прибывали лейтенанты - молодые, необстрелянные, с избытком гонора, спеси и непоколебимых знаний, как нужно воевать. И вновь трудился в своей палатке контрразведчик Чулымов, сортируя солдат на "потенциальных врагов" и "проблемных"; прибывали обозы - с амуницией, обмундированием, оружием...
        А войска ушли далеко вперед - с боями, неразберихой. Первый Украинский фронт взломал оборону немцев, и 22 июля танки 63-й Челябинской Гвардейской танковой бригады полковника Фомичева при поддержке автоматчиков 29-й Гвардейской мотострелковой бригады ввязались в тяжелые бои на подступах к Львову. 24 июля танк "Гвардия" первым прорвался в центр города и достиг магистрата. Западная Украина - бывший немецкий дистрикт Галиция - оплот ОУНовцев - давалась с неимоверным трудом. Стрелковая дивизия, в которой воевала рота штрафников, двигалась севернее Львова, погружаясь в гор-но-лесистую местность. 29 июля при "поддержке" заградительного отряда рота лихой штыковой атакой взяла населенный пункт Гожель. Части местной полиции и взвод вермахта предпочли не ввязываться в бой и отступили на запад. Потери были минимальные - семеро раненых. Когда их грузили в машины медсанбата, бойцы не скрывали радости - отбыли наказание. "Откинулись, фартовые", - страдал от зависти Фикус. Двое умерли позднее от гангрены, третий - от неудачно проведенной операции по извлечению пули из пищевода...
        Перевозимое на полуторках подразделение тормознули на развилке между зелеными дубравами. Ругались офицеры, какой-то замученный майор хриплым матом ссылался на распоряжение самого начальника штаба армии. В итоге роту ссадили на обочину, к грузовикам прицепили батарею сорокопяток и увезли в неизвестном направлении.
        - Пешкодралом будем чапать, - прокомментировал Фикус.
        Но из штабного "Виллиса" уже бежал, придерживая болтающуюся полевую сумку, запылившийся капитан - с новым приказом. Роте вменялось проделать стремительный марш-бросок через леса, поля и погосты - всего каких-то шесть миль - и оказать содействие роте НКВД, обложившей городок Гмеричи, на окраине которого особый интерес представляли материальные склады вермахта. Требовалось взять этот объект быстрее, чем фашисты увезут свое добро. А по данным разведки именно этим они сейчас и занимались. "Да что за жизнь такая нестабильная? - ворчал на марше Фикус. - Нынче здесь, завтра хрен..."
        Больше всего интересовало - и куда же подевалась рота НКВД? Стыдливо отступила, постеснявшись соперничать с такой грозной силой, как штрафники? Атака была поистине образцово-показательной. Особенно после того, как ротный сдуру болтнул, что в случае успешного взятия Гмеричей они с комиссаром слегка закроют глаза на то, что штрафники там будут вытворять. Но только никаких нарушений Уголовного кодекса Союза Советских Социалистических...
        - Сяськи-мосяськи! - всполошился Фикус. - А чего мы еще тут? Гражданин начальник... тьфу, как вас там... товарищ старший лейтенант... ну, мы как - по-тихому, без кипежа, или с матом-перематом?
        Лавина с примкнутыми штыками вынеслась из леса и двумя колоннами покатилась на Гмеричи. Застыли в ужасе опрятные крестьянские избы, поникли подсолнухи, тоскливо замычал в коровниках крупный рогатый скот. Срочно пряталось по подполам и сараям не больно-то дружественное местное население. Колонна грузовиков бросилась к выезду из поселка, но ей уже перекрыли дорогу, ударили по колесам из ручных пулеметов, забросали гранатами. Штрафники набросились на деревню двумя штурмовыми группами. Словно орда монголо-татарская! С пулеметной вышки испуганно заголосил пулемет, кто-то упал, но это лишь добавило ярости. Стреляли на бегу, перезаряжали, неслись - по бурьяну, по канавам. Офицер на мотоцикле пытался вырваться из ада - его носило вместе с мотоциклом по дороге, съехал в кювет, задрал руки - бледный, с жалобными глазами - просто лик иконописный.
        Деревню взяли с ходу. У складов - кучки бараков, оснащенных вышками и обнесенных колючей проволокой - пришлось повозиться. Разбегались охранники - местная украинская полиция в мундирах без опознавательных знаков, в шапочках-гармошках с козырьком, с белыми нарукавными повязками. Кто-то отстреливался, кто-то бросал оружие, полз под колючей проволокой и нырял в бурьян. Немецкие солдаты - а были и такие - засели за штабелями каких-то ящиков и принялись "героически" обороняться. Ящики оказались с патронами. Давненько Зорин не наблюдал такого увлекательного зрелища. Солдаты восторженно кричали, смеялись, как дети, задорно свистели, а все вокруг взрывалось, шипело, дымилось, вертелась в воздухе огненная чехарда! Какой же дурак не любит фейерверков? Пулеметчика на вышке сняли метким снайперским выстрелом. На радостях истекающий адреналином боец бросился наверх... и покатился по ступеням, прошитый очередью.
        - Прикройте, мужики! - прокричал Игумнов, испытывающий какую-то поистине патологическую страсть к пулеметному хозяйству, бросился к вышке. Не брали пули мужика. Он взлетел на верхотуру, ударил крупнокалиберный MG-34 на треноге. Метались немцы, угодившие в западню. Самые благоразумные пали на колени, вскинув руки, остальные бросились на склад. Штрафники уже неслись с орущими глотками...
        Оставшихся фашистов перестреляли довольно быстро. Потеряли двух своих, перебили семерых. Колонна грузовиков, не успевшая дать деру, весело горела на окраине деревни, а штрафники достреливали тех, кто еще пытался сопротивляться.
        - Ну, мы дали... - недоверчиво пробормотал Гурвич, вытирая пилоткой пот со лба и озирая гулкое помещение, уставленное ящиками, коробками, каким-то оборудованием, затянутым полиэтиленовой пленкой.
        - Ага, накрыли малину, - согласился Фикус и куда-то убежал.
        Через несколько минут он пригнал на пинках пожилого рябоватого заморыша в форме украинской полиции. Мундир на служивом был порван, он затравленно шнырял глазами, защищался дрожащими ладонями от оплеух, лопотал что-то на своем нечленораздельном суржике.
        - Под стеллажами обретался, - объяснил запыхавшийся Фикус. - Еле извлек его, царапался, брыкался... У-у, вражина... - Он замахнулся прикладом. Полицейский завизжал, упал, засучил ногами.
        - Каптер, что ли? - недоверчиво поцарапал затылок Ванька Чеботаев.
        - Угу, завскладом по-нашему, - объяснил Зорин. - Материально ответственное лицо. На подхвате у какого-нибудь гауптмана.
        - Ну что, родной, колись. - Фикус схватил оуновца за грудки, встряхнул. - Чем богаты? Шнапс, коньяк, золото, бриллианты? Да живее давай, пока тут наши граждане начальники не очухались!
        Оуновец что-то лопотал, неистово крестился, делал судорожные рвотные движения.
        - Под дурачка канает, - компетентно заявил Фикус. - Пластинку прогнать решил. Ты мне фуфло не задувай, баклан жареный! - зарычал он в трясущуюся от страха физиономию. - А то я живо тебе весть подколодную выпишу! - Он швырнул "завсклада" на бетонный пол, передернул затвор.
        - Фу, обделался, - поморщился Зорин, брезгливо поводя носом. - Ладно, уймись, Фикус, пусть живет. Сами разберемся. Грешно это - воевать с пенсионерами.
        Распотрошили склад как сберкассу. Золото и бриллианты, конечно, не нашли, но набили вещмешки какими-то диковинными консервами, сигаретными пачками. Нашли и разорвали коробку с экзотическими сигарами, расхватали мигом. Расчехвостили тюки с нижним бельем, выхватывали прочные носки, майки, какое-то непривычное нижнее белье.
        - Граждане грабители, здесь французский коньяк, пять звездочек, бутылок двадцать! - прилетела из угла приятная весть.
        - Плеснем под жабры, братва? - возбудился Фикус, забрался на ящик с новенькими "народными" немецкими винтовками - самозарядными карабинами "Volkssturmgewehr" - и принялся азартно размахивать зажатой в кулаке облезлой пилоткой с обтрюханными сгибами - вылитый Ленин на броневике. - Ну что, драбалызнем, кореша? Когда еще подфартит - да еще и французского клоповника отведать? Нам ведь русским языком было сказано - комиссар со старшим отвернутся! Потроши фанфурики!
        Толпа загудела, понеслись одобрительные выкрики. Коньяк усадили за пять минут - пили аристократический напиток из солдатских котелков, зажевывали вяленым мясом, каким-то испорченным заплесневелым сыром - поначалу кривились, потом обнаружили, что даже испорченный он идет под коньячок за милую душу, а кто-то даже предположил, что, может, так и надо - с плесенью? Дурачка, конечно, засмеяли. Прибежавшие взводные офицеры пытались исправить ситуацию, остановить разложение вверенных им подразделений, но прервать эту "вечеринку" уже было невозможно - только безжалостным расстрелом участников.
        - Да ладно вам, пацаны, выеживаться, - хохотали солдаты. - Держите, отцы-командиры, - совали им бутылки, - бормотните с нами за победу! Неужели за победу не можете бормотнуть? Да вы не командиры, вы просто вредители какие-то...
        Кто-то приволок ящик шнапса, и веселье всколыхнулось с новой силой. Пригнали пинками падающего в обморок оуновца, силой заставили выпить бутылку - тот ползал по полу, его тошнило, он расплывался в луже собственной рвоты. Затянули песню - естественно, про победу. Фикус куражился - вставлял в доблестный хор блатные словечки, учил собутыльников, как нужно пить неподражаемый "элитный" коктейль под названием "пляска смерти" - это когда водку смешиваешь с папиросным пеплом. Зорин высосал стакан - и ладно так, приятно улеглось пойло в организм. Понесло с отвычки, давно уже не пил - мир завертелся, он схватился за край стеллажа, чтобы не упасть. Не пей, не пей... - твердил быстро хмелеющий голос разума...
        Когда на склад ворвалось ротное начальство, вся рота была в хлам! Тучков хватался за голову, орал, что под бездумно вырвавшейся фразой "закроем глаза" понималось несколько другое. Он бегал по складу, тормошил солдат, которых почему-то неудержимо клонило в сон. Военком Мазарян обвел пространство зачумленным взором, хмуро переглянулся с контрразведчиком Чулымовым, оба удалились в угол, распечатали бутылку пятизвездочного "Мартеля"...
        Роту в итоге удалось построить. Солдаты шатались, вываливались из строя, блаженно улыбались, кто-то продолжал по инерции петь. Все это недоразумение каким-то чудом вывели из деревни - под изумленные взгляды подтянувшихся на готовенькое "краснофура-жечников". Построили на обрывистом берегу речушки с перекатами и бурным течением.
        - Щас расстреливать будут... - заикаясь, пролепетал Ванька Чеботаев и блаженно захихикал.
        - Лexa, ты кем будешь - Петькой или Чапаем? - кое-как выговорил Игумнов и затрясся меленьким смешком.
        - Рота, форма - ноль, и всем с обрыва в воду! - взревел багровый от гнева ротный. - Кто отстанет или откажется прыгать - лично расстреляю! И не вылезать, пока не прикажу! А вас, товарищи офицеры, это тоже касается. - Он злобно покосился на комиссара и контрразведчика, которые настолько усиленно изображали из себя трезвых, что впору было за живот хвататься.
        - А мы чего ржем, словно нам тут "Волгу-Волгу" показали? - повернулся Тучков к хихикающей из своей медицинской подводы санинструктору Галке. - Отвернись, бесстыдница!
        *
        Коллективное похмелье было чудовищным. Отвратительное воинское "преступление" спустили на тормозах. Выискивать зачинщиков шабаша и приговаривать их к суровой мере социальной защиты было просто некогда. Да и некому. Да и не столь уж дикое преступление. Русские же люди. Наступающие войска завязли в недружественных лесах Галиции. Фронт местами оголился - слишком много сил оттянул на себя Львов. Войско, стонущее с бодуна, в тот же вечер маршевой колонной отправили в местечко под названием Жаглич - где поджидало пополнение. Военные трибуналы работали не покладая рук - и чем дальше войска продвигались на запад, тем больше совершалось преступлений. И даже при новой "метле" - комроты Тучкове - Зорин оставался командиром отделения. Он снова прохаживался перед строем, всматривался в новые лица, запоминал фамилии, провинности. Пьянка, пьянка, грабеж мирного населения на освобожденной территории, самовольство, невыполнение приказа, пьянка, пьянка, грабеж... Нормальное боевое подразделение. Узнав, что выпить можно и в штрафной роте, солдаты оживали, улыбались, перемигивались. А уж красок для описания недавнего
захвата "винно-водочного склада" и попутного уничтожения "роты эсэсовцев" Фикус не жалел. Житие в штрафном подразделении с рассказов златоустов представлялось не такой уж пыткой.
        Первого августа штрафную роту влили в состав небольшого соединения, состоящего из 39-го гвардейского танкового полка и двух стрелковых батальонов. Немцы в спешном порядке отступали. Начальство недоумевало - причин к тому на первый взгляд как будто не было. Раньше немцы отчаянно оборонялись. Соединение вырвалось вперед, обойдя с олимпийской скоростью части, наступающие на севере и юге. Гвардии полковник танковых войск Шапилов, возглавляющий наступательный кулак, слал в штаб дивизии бодрые депеши о своих невероятных успехах. И никому не приходило в голову, что где-то за "невероятными успехами" кроется подвох...
        Артиллерийская батарея на окраине Артыни оказалась отнюдь не муляжом. Затянутая маскировочными сетками, врытая в землю, - ее расстреливали из танков, поставленных на опушку, прямой наводкой. Попутно разнесли избу. Крестьяне убегали в лес - хромали старики, мелькали женские косынки, грязные детские пятки. За несколько минут батарею сравняли с землей, а когда поднялись в атаку исполненные благородной ярости штрафники, их встретила обескураживающая тишина. Фашисты благополучно ретировались, а все, что могло достаться в качестве трофеев, сами же с особым "цинизмом" и уничтожили. Части двигались дальше, почти не встречая сопротивления.
        Полдень второго августа застал роту на марше. Усталые солдаты брели, ломая строй, волоча за собой облако пыли. Мимо проносились танки, проезжали дребезжащие полуторки, набитые автоматчиками, тянулись запряженные в конские упряжки полевые кухни. У потрепанного "газика" с откинутым верхом, покрытого равномерным слоем пыли, спустило колесо. Шофер увел его за пределы обочины и теперь, задрав зад, пытался приспособить в рыхлую землю домкрат. Два офицера вели беседу в поле за машиной. Хмуро поглядывали на водителя, у которого все валилось из рук. На заднем сиденье сидела молодая женщина с погонами сержанта и что-то писала в планшете. Временами она поправляла сбившуюся прядь волос - отводила ее за ухо, но прядь держалась там недолго и снова падала. Солдаты проходили мимо, и каждый считал своим долгом покоситься на девушку. Выкрикивать вульгарности и пошлости в присутствии штабных офицеров штрафники побаивались. Даже Фикус промолчал, только хмыкнул что-то и показал "лыжника, отталкивающегося двумя палками". Зорин тоже покосился - все же какое-то приятное разнообразие.
        Ворохнулось что-то под сердцем. Он не придал значения, сделал несколько шагов. Снова ворохнулось. Да нет, ерунда какая-то. Не может быть. Или может? Он резко повернулся, встал, и идущий следом Ралдыгин впечатался в него, ругнулся, принялся обтекать.
        В машине сидела Иринка Белова...
        Девушка из его снов. Та самая, ради которой он поступил в институт военных инженеров, ради которой не спал ночами, собирался жениться, клялся в любви и действительно ЛЮБИЛ больше всего на свете. Два года не получал от нее писем и весь извелся...
        Сердце билось барабанным боем, подперло что-то под дыхалку. Он весь онемел, до кончиков пальцев под сбитыми портянками. Добрел до обочины на подгибающихся ногах и, чувствуя, что не может справиться с охватившей его дрожью, проговорил, кое-как расклеив губы:
        - Иринка?...
        Она не слышала. Это точно была она! Немного повзрослевшая, но такая же красивая. Нет, еще красивее! Похудела только немного. И форма с эмблемами связистов в петличках ей так шла...
        - Зорин, не отставай! - крикнули за спиной. Он дернулся, вышел из оцепенения, сделал знак рукой, что не собирается дезертировать, проговорил громче:
        - Иринка?
        Она подняла голову, отыскала говорящего отсутствующим взглядом, уставилась рассеянно. И вдруг расширились глаза, мелькнул испуг - он не мог ошибиться! Дрогнул карандаш в руке, выпал, покатился под ноги... Он подошел поближе, а она нащупала дрожащей рукой дверную ручку, открыла дверцу, выбросила ноги в зауженной юбке цвета хаки и щегольских сапожках с набойками. Вышла, встала рядом, покосилась как-то робко на беседующих офицеров, один из которых почувствовал неладное и насторожился.
        - Это ты, Алеша...
        - Это я, Ириша...
        Стальная тяжесть сплющила внутренности. Почему? Они стояли напротив друг друга. Она - такая красивая, с глазками, подведенными неведомо как добытой на фронте тушью, с золотистыми кудряшками, кокетливо выглядывающими из-под пилотки. И он - грязный, пыльный, небритый, бледный, без знаков различия на полевой форме...
        - Господи, Алеша...
        Она покрывалась смертельной бледностью - словно видела его лежащим в гробу, а не живым и относительно здоровым.
        Он подошел поближе, она напряглась, втянула голову в плечи, снова глянула в сторону. Он протянул руку, она поколебалась и дала свою. Ее кожа была прохладная, и сама она, похоже, покрывалась мурашками.
        - Ты как, Ириша? - Слова выдавливались с мучительным трудом. - Почему не писала?... Я ждал твоего письма...
        - Ты живой, слава богу, - пробормотала она. - Господи, не могу поверить... - Она быстро заморгала глазами. - Прости, что не писала, Алеша... В сорок втором поступила на курсы радистов, проучилась четыре месяца, жизнь завертела... В сорок третьем надела военную форму, работала в радиоотделе при штабе Степного фронта... Потом сюда перевели - на Первый Украинский... Тружусь в шифровальном отделе полка - все хорошо у меня, Алешенька, ты не думай, не пускают меня близко на передовую...
        Она волновалась, кусала губы, а он не мог на нее насмотреться, не отпускал холодеющую руку, чувствовал, как зреет в груди безбрежная тоска.
        - А ты... Ты почему такой?
        Он понял, что она имеет в виду, усмехнулся что было сил.
        - Временное явление, Ириша. Штрафная рота - ты должна про нее, в силу служебных обязанностей, знать.
        - Я знаю про нее, Алешенька, вот только не знала, что ты в ней... Господи, - повторила она в третий раз, - да за что же тебя в нее?
        Пообщаться не дали. Подошел офицер в звании капитана с тлеющим окурком. Высокий, статный, с залихватски закрученным казачьим чубом под козырьком сдвинутой на затылок фуражки. Подозрительно оглядел солдата в штрафном облачении, насупился.
        - Это мой сокурсник, Сережа... - быстро затараторила Иринка. - Я рассказывала тебе, что училась в Новосибирске... Он тоже со мной учился... Не виделись три года, и вот...
        Офицер недоверчиво хмыкнул. Не понравился ему этот рваный угрюмый солдат. Хотя и не конкурент тот ему был - такому элегантному красавцу, одетому по "последней" военной моде.
        - Ну-ну, - усмехнулся капитан. - Наговорились уже, Ирина Владимировна? Догоняйте свою часть, солдат, - и приобнял смертельно бледную Иринку, не расставаясь с окурком, - как свою собственность, развернул, повел к машине.
        А Зорин стоял на обочине - оплеванный, разбитый, подавленный, трясущийся от обиды и разочарования. Иринка выглядывала из-за плеча офицера, а тот заслонял ее своей широкой грудью, начал что-то говорить - нарочито громко, неестественно - вроде как по делу. Сообразил ведь, что неладное происходит, долбаный военно-полевой муж...
        Он не помнил, как догнал своих ребят, его о чем-то спрашивали, хихикал Фикус, а он не говорил ни слова, просто не мог говорить. Мир померк, и даже те немногие краски, что еще оставались, стали окончательно размытыми, бледными. Единственное, что помнил он явственно, как мимо промчался "газик" на запасном колесе, обдав колонну штрафников столбом пыли. Офицер заслонил спиной Иринку, он толком ее и не увидел. А ведь даже адрес полевой почты не спросил...
        "Впрочем, какой еще адрес? - сообразил он немного позднее. И почувствовал, как ревнивая злоба вытесняет тоску. В одном соединении служим - по крайней мере, пока. Неужели не найдет в не таком уж обширном контингенте нужного человека? Или не разведчик он уже? Ладно, посмотрим, кто кого, - думал Зорин. - Не впервые квасить морды офицерские, разберемся, что за фрукт такой..."
        *
        Приближение самолетов конечно же проморгали. Два "хенкеля" стремительно вынырнули из-за леса и устремились, теряя высоту, навстречу колонне. Как снег на голову! Казалось, летели прямо на штрафников. Совсем близко - он видел неподвижное лицо пилота в огромных очках.
        - Воздух! - сорванным голосом крикнул кто-то, когда уже и без слов все было понятно.
        - Рота, в поле!!! - заорал Тучков.
        Солдаты разлетались как голуби, кубарем катились с откоса, бежали в высокую траву, падали, отползали, вставали на корточки, бежали дальше. Когда трассиры понеслись навстречу дороге, штрафников там уже практически не осталось - только грузовики, пара танков, полевая кухня... Пули вспахивали проезжую часть, пыль вставала до небес! Момент для налета был выбран идеально - чистое поле, до ближайшего леса, синеющего где-то впереди, не менее километра. Снаряд из подкрыльной пушки взорвался рядом с полевой кухней. Возница успел "десантироваться" в водоотводную канаву, а лошадям не повезло, взорвались вместе с кухней (а ведь обед кому-то везли, - машинально подумал Зорин, закрывая голову руками). Разорванный фрагмент стального бака ударился о броню танка, свернул гусеницу - автоматчиков на броне уже не было, успели попрыгать. Танк завертелся посреди дороги, как подбитая муха. Две тени пробежали по полю - самолеты с крестами на фюзеляжах с ревом пронеслись низко над дорогой. Казалось, остановись они на мгновение, и можно камнем добросить...
        - Рассыпаться в поле! - кричал ротный. - Всем рассредоточиться, лежать! Сейчас обратно пойдут!
        Взводные дублировали приказ - в меру понимания и страха. Орали что-то слезное и призывное. Штурмовики развернулись по широкой дуге километрах в трех от места налета и понеслись обратно - практически рядом, как на параде, издевательски покачивая крыльями.
        - Эх, два брата-акробата, мать их... - давясь травой, хрипел Игумнов. - Ну, держись, мужики...
        Одного не учли фашистские летчики - в кузове грузовика, попавшего под обстрел, имеется спаренный зенитный пулемет. От паники первых мгновений налета уже оправились, подготовились к стрельбе, и когда штурмовики с пронзительным ревом пронеслись над головой, открыли огонь. Сноровка у стрелка была - долбил уверенно. Данный участок местности фашисты уже не обрабатывали - подались в голову колонны, где добыча представлялась интереснее - грузовики, набитые солдатами, мотоциклисты на М-72. И теперь уже на другом конце поля пыль вставала столбом, ухали взрывы, летела земля, и снаряды превращали проезжую часть в рваную стиральную доску.
        И все же зенитчик добился своего! Пусть с задержкой, но достал самолет! Тяжелые пули догнали штурмовик, перебили хвост. Самолет задымил, начал болтаться из стороны в сторону. Летчик пытался удержать его от крена, но самолет без хвоста, как правило, не летает. Он качался как на качелях, отвалил в сторону, начал выделывать какие-то сложные пируэты. Выпрыгнуть с парашютом у пилота возможности не было - о землю бы разбился на такой смешной высоте. Удержать машину он тоже не мог, самолет закувыркался, рухнул на кромке леса, и густой черный дым повалил в небо.
        Штрафники восторженно завыли. Второй штурмовик скрылся за лесом.
        - Молодец, парень! - загалдел народ, потихоньку выбираясь из травы.
        Зенитчик в кузове полуторки смущенно улыбался, прижимал руки к груди, отвешивал театральные поклоны.
        - Улетел, - вынес экспертное заключение рядовой Щукин, присланный в штрафную роту с аэродромной базы, где служил в ремонтной бригаде. - Все отстрелял, нет у него больше ни патронов, ни снарядов.
        - Эй, рота, подъем, чего разлеглись?! - загрохотал старший лейтенант Тучков. - Не на пляже, чай! Выходи на дорогу, стройся в колонну по два и бегом марш - до леса! Хотите, чтобы еще прилетели?
        Исполняли приказ как никогда быстро. Бежали, топая сапогами, вдыхали тяжелую пыль, обливались потом. Огибали воронки от снарядов. Задыхались "не спортсмены", а таковых здесь было подавляющее большинство. Невольно косились по сторонам на последствия авиационного удара. Пехотинцам регулярной армии и танкистам досталось больше, чем штрафникам (у штрафников - невероятно - ни одного погибшего). В кузов грузовика загружали тела убитых автоматчиков - к счастью, погибших было немного, не сорок первый год. У кабины взорванной полуторки сокрушался лишившийся своей любимой игрушки водитель - сидел на коленях, размазывал слезы. Солдатик с сумкой мед-брата перевязывал раненого пехотинца - того контузило, он качал головой, как болванчик, тупо пялился в пространство. Второй медбрат подсаживал в кузов еще одного раненого. Зорин почувствовал, как горькая желчь встала у горла. Острый еж сдавил гортань, дышать стало нечем. "Газик", покрытый слоем пыли, застыл под углом в кювете. А чуть сзади посреди дороги красовалась воронка от снаряда глубиной не меньше полуметра. Джип уже проехал, когда рвануло...
        Что-то страшное, неотвратимое заползало в душу. Он вывалился из строя, сделал несколько неуверенных шагов. И побежал, задыхаясь, с колотящимся сердцем. Встал, не веря глазам, приблизился на цыпочках. Ерунда какая-то...
        - Зорин, отставить! - раздраженно выкрикнул где-то за кадром Тучков. - Вот черт... Рота, стой - полминуты отдышаться!
        Вихрем осколков накрыло сидящих в машине, разворотило заднюю часть "Газика". Шофер, пораженный в затылок, выпустил руль, и машина свалилась в канаву. Чубатый капитан за мгновение до смерти что-то истерично вопил - посмертная маска как нельзя лучше отображала эмоции. Иринку он собой не прикрывал... Любимая женщина сержанта Зорина сидела на заднем сиденье. Чуть сползла, запрокинула голову. Ротик приоткрылся, остекленевшие глаза смотрели в небо. Ее красивые ухоженные волосы больше не были золотистыми - красные от крови, она вытекала из-под пилотки. Осколок попал в затылок, она умерла мгновенно, не успела даже толком испугаться.
        Зорин на негнущихся ногах обошел машину, погладил девушку по руке, взял ее ладонь. В груди царила пустота. Он ничего не чувствовал. Понимал, что придут прозрение и понимание, вот-вот, они уже на подходе, но еще не пришли, он смотрел ей в глаза и гадал - может, все-таки очнется...
        - Зорин, отста... - начал Тучков и осекся, закашлялся. Зорин поднял голову, отыскал его глазами. Кажется, доходило - ох, лучше бы помедленнее...
        - Товарищ ста... - Он не смог ни звука из себя выдавить, ноги подкосились, он оперся на борт испорченной машины, слезы хлынули из пустого организма...
        *
        Замкнулось что-то внутри, окаменело. Опустошенный, ко всему глухой, невосприимчивый, он прекрасно понимал теперь рядового Кустаря, уставшего искать смерть. Он бежал в атаку - выжатый, пустой, стрелял из карабина, орал что-то страшное, бессвязное. Пули свистели слева, справа, он их не слышал - видел только вражеские траншеи на окраине Комаричей и о смерти даже не думал. А если не думаешь о смерти, значит, подсознательно ее ищешь. Солдаты в мышиной форме и здесь практически не сопротивлялись, пятились, отстреливались, убегали к лесу. Танки били из орудий по опушке - валили молодые дубки, взрывали ракитник. Рота строилась в походный порядок, двигалась дальше маршевой рысью, погружаясь в дебри древнего Галицко-Волынского княжества...
        Менялись ландшафты. Осиновые леса сменялись густыми грабовыми, молодыми дубравами с сочным подлеском. Появлялись возвышенности, а порой обширные скальные массивы, опоясанные орешниками и лещиной. Соединение полковника Шапилова двигалось по трем практически параллельным проселочным дорогам. Впереди - саперы, за саперами - танковые батальоны, пехота. Окрестные деревеньки казались вымершими, лишь иногда за печками находили старых бабок, ни слова не понимающих по-русски. Роты обеспечения отстали, горючего в баках оставалось километров на тридцать. Полковник Шапилов бодро докладывал в штаб дивизии об успешном продвижении - о том, что уже к полудню 3 августа может занять райцентр Жлобин, где и будет поджидать отстающих. "Головокружение от успехов" (по меткому выражению товарища Сталина) было налицо. Последнее оборонительное укрепление перед Жлобином - высота, у которой сходились три дороги. А за ней и сам райцентр - гарнизон, по мнению разведотдела, слабый, укрепленных точек, помимо пары пулеметных гнезд, нет. Большое васильковое поле, окруженное дубравами, дорога, обтекающая покатый холм, а на холме
пара ДОТов, две-три полевые пушки - больше взвода на эту шишку и не посадишь...
        Излишне говорить, что на взятие высоты, обозванной в картах "полевых игроков" высотой " 567, отправили штрафную роту старшего лейтенанта Тучкова. С марша - и сразу в бой, даже оправиться не дали. Взять с ходу - не лежать, не ковырять в носу. Пелена застилала глаза, Зорин бежал, кричал вместе со всеми, стрелял, не целясь. Обычное дело - если ищешь смерти, хрен ее дождешься! В ДОТе что-то вякнул станковый пулемет, но прямое попадание из танковой пушки взорвало его вместе с содержимым. Отдельные вспышки, немцы стреляли из автоматов, но когда волна атакующих затопила холм, сопротивление прекратилось. Воодушевленные легкой победой, штрафники подбегали к траншее, готовые добить врага в рукопашной схватке - любимом развлечении русского солдата.
        - Ату его! - орал кто-то отвязный. - Вспомним драку в сельском клубе!
        - А чего сразу в сельском? - хохотал сослуживец. - У нас и в городских ДК знаешь какие драки случались!
        И с легким недоумением ворвавшиеся в траншею солдаты обнаружили, что окопы пустые.
        Несколько пулеметных гнезд, две легкие полевые пушки - ящики со снарядами даже не распечатаны. Несколько трупов немецких солдат, да из развалин взорванного ДОТа торчала обугленная рука. И это все?
        - Товарищ старший лейтенант, здесь нет никого! - заорал самый "наблюдательный".
        - Проверить ДОТ! - выкрикнул ротный, пряча пистолет в кобуру.
        Зорин первым метнулся к оборонительной точке, зажимая гранату. Уперся ногой в косогор, вырвал чеку, затолкал гранату в амбразуру и отпрыгнул, заткнув уши. В амбразуре даже пулемета не было! Рвануло, и пока там внутри не рассеялся дым, распахнул металлическую дверцу, ворвался в замкнутое помещение с земляными стенами и низким бетонным потолком. Помещение вообще было необитаемым! Но не такое уж и замкнутое - в полу имелся громоздкий люк. Зорин схватился за ручки, сваренные из гнутой арматуры. Подбежал какой-то боец.
        - Граната есть? - буркнул Зорин, напрягая мышцы.
        - А как же, - отозвался боец.
        - Чуть приподниму - бросай.
        Комочек металла полетел в черноту лаза, стуча по металлическим ступеням подвешенной лестницы. Отшатнулись, Зорин выпустил ручки люка. Ухнуло где-то глубоко. С грохотом оборвалась лестница. Привет, называется.
        - Товарищ старший лейтенант! - он выскочил из ДО-Та. - Там подземный лаз, немцы ушли! Хрен его знает куда ведет! Что это значит, товарищ старший лейтенант?
        Мог бы и сразу догадаться, разведчик хренов. Не знаком с таким понятием: заманить в ловушку? Волосы встали дыбом - он встретился взглядом с ротным, мнущимся на пригорке. И тот сообразил, позеленел... А рядовой состав весело гудел. Кто-то смеялся - мол, и ладно, меньше работы, больше живых. Не пришел еще час собирать манатки и сваливать на тот свет.
        - Идем дальше? - криво усмехнулся взбирающийся на пригорок комиссар Мазарян. - Рота, Жлобин перед нами! Выходи строиться на дорогу!
        - Засада, черт возьми... - скрипнул зубами контрразведчик Чулымов. - Дали заманить себя в ловушку, вредители хреновы... - Но слышал его только Зорин. Возможно, еще пара-тройка солдат...
        Команду сматывать удочки проорать не успели. Взрыв прогремел в самой гуще народа - разметал людей, как дрова в поленнице. Еще два взрыва, и паника охватила войско. Лавина хлынула с холма - во все стороны. Застрочили пулеметы - из леса, слева, справа, сзади. Люди падали как подкошенные, остальные бежали как тараканы...
        - Отделение, ко мне!!! - заорал Зорин, не узнавая своего голоса. Схватил за шиворот растерянно озирающегося Игумнова, отвесил пинка зазевавшемуся Гурвичу. - Всем туда! - махнул рукой на западную оконечность василькового поля. Расстояние не катастрофическое. Да и пулемет там вроде не стучал. - Не подставляться под пули! Перебегать! - и первым прыгнул с косогора, покатился, теряя оружие, пилотку, скинул с плеч вещевой мешок...
        *
        Локальную операцию на узком участке фронта немцы провели безупречно. Соединение полковника Шапилова попало в западню - глупо, по-детски. Взрывы гремели со всех сторон. Пулеметчики не жалели патронов. Оторвавшуюся от своих колонну обложили по всем правилам военной науки. Здесь даже не требовалось крупных сил - достаточно заманить в мышеловку. Колонны отсекли. На опушке чадили танки 39-го гвардейского танкового танки, танкисты выскакивали из машин и падали под огнем автоматов. Никто не знал, что происходит с другими частями, попавшими в западню. На поле творился сущий ад. Дорогу с востока перекрыла танковая рота, "пантеры" расползались по полю, стреляли из пушек. По опушке гарцевали мотоциклисты. Пулеметчики в люльках расстреливали охваченных паникой штрафников. На юго-западе дорогу отрезала минометная батарея - немцы выволокли минометы из леса и с ходу открыли огонь по навесной траектории. Васильковое поле превратилось в арену сплошных разрывов, ужаса, смерти...
        Зорин полз, задыхаясь. Временами не выдерживал - вскакивал, бежал, но падал - хватало благоразумия, перекатывался, полз дальше. И слева ползли, и справа.
        Мелькали головы, хрипели прокуренные легкие. Он еще не вник. Потрясение было слишком велико, чтобы так быстро осознать и переварить. Вчера одно потрясение, сегодня другое. Что же ты делаешь? - ущемляла его недремлющая "пролетарская" сознательность, - Ползешь, как последний трус! А ну немедленно встань, возьми оружие в руку и иди сражаться против врага! И неважно, что проживешь ты секунды четыре, зато умрешь достойно!
        Не мог он заставить себя подняться. Полз, лишь иногда поворачивал голову - не мог не смотреть на этот ужас. Обезумевшие штрафники метались в дыму разрывов. Куда бы ни бежали, всюду поджидала смерть. Люди валились десятками. Роты уже не было! Не было даже толпы. Мелькнул в дыму старший лейтенант Тучков с пистолетом в руке. Лицо искаженное, страшное, он орал сорванным голосом, пытался сплотить вокруг себя группу солдат, чтобы броситься на прорыв. Собрал человек семь, но взрыв прогремел под ногами - всех разбросало. Упал не добежавший до леса военком Мазарян - пуля прострелила голову. Вынеслась из дыма санинструктор Галка - маленькая, юркая, с черным от копоти лицом. Плохо понимала, что делала - контузило девчонку, ноги работали, а голова - ну, ничегошеньки не соображала! Пухнула на колени перед раненым солдатом - тот стонал, держась за живот. Принялась лихорадочно вытаскивать из сумки бинт. Зорин застонал - что же она делает, глупая? Ведь все уже... Пулеметная очередь пропорола Галку по диагонали - от плеча до пояса. Передернула плечами - словно оса ужалила в спину, упала на раненого, забилась в
агонии... Откуда-то взялся рядовой Кустарь. Весь в крови, оборванный, с обожженной рукой, поднял винтовку, выстрелил по лесу. Дико захохотал, обнажив гнилые зубы, передернул затвор. Рухнул, изрешеченный пулями, дождался наконец...
        Практически двести бойцов погибли за несколько минут. Кто-то еще метался, их достреливали одиночными выстрелами. Все поле было завалено телами - многие еще шевелились, стонали. Немцы стали развлекаться - отстреливали из леса раненых, комментируя свои упражнения на меткость азартными выкриками.
        До опушки оставалось метров двадцать. Руки немели, плохо слушались. Зорин сделал остановку, уткнулся носом в прелую землю. Поблизости кто-то прополз, ускоряясь - хрипел, тяжело отдувался - на финиш пошел. Рядом грохнулось грузное тело - он покосился через плечо. Еще нашел в себе силы удивиться.
        - Товарищ капитан? Да вы никак заговоренный?
        - Ты, Зорин, из таких же, - прохрипел капитан Чулымов. Выглядел особист ужасно - волосы дыбом, лицо в крови - посекло мелкими осколками. Но вроде не раненый - судя по прыти, с которой двигался. - Чего застыл, сержант? Поползли, что ли? Чуток осталось...
        Зорин приподнял голову и ахнул. Тряхнулись кусты на опушке, послышался ровный голос, доносящий до собеседника занимательную мысль. Собеседник гортанно засмеялся.
        - Лежите, товарищ капитан, - захрипел Зорин, прижимая Чулымова к земле. - Сдирайте с себя погоны, живо... И портупею тоже...
        - Свихнулся, боец... - выдохнул Чулымов. - Я офицер Советской армии...
        - Да хоть маньчжурской... - разозлился Зорин. - Помереть торопитесь, капитан? Мертвый вы, конечно, принесете стране неоценимую пользу. Да и врете вы все - хотели бы помереть, не ползли бы за мной... Сдирайте погоны, говорю, пока не поздно, корчите тут из себя офицера благородных кровей...
        - Твою-то мать... - Чулымов извернулся, сорвал погон. Зорин помог, рванул второй. Дернул застежку портупеи - капитан начал неуклюже из нее выворачиваться.
        - И что ты творишь, Зорин? Все равно убьют...
        - А это бабушка надвое, товарищ капитан... Нас еще неизвестно, а вас-то точно убьют...
        - Хальт! - прогремело из леса. Затряслись кусты, стали появляться автоматчики в мышиной форме. - Ауфштейн! - подумали и добавили: - Русише швайне!
        *
        Настроение у автоматчиков было благодушное. Не стреляли, лыбились, оживленно обменивались репликами. Один из них даже прогулялся до распластавшегося в траве бойца, поковырял у того в затылке стволом, хихикнул - пора вставать.
        Выжившие неохотно поднимались из высокой травы под дулами шмайссеров - их рассматривали с любопытством, как зверушек в зоопарке.
        - Курт, и это те солдаты, от которых нам приходится отступать? - с легким недоумением спросил плечистый солдат у сослуживца. - Не может быть, в наших штабах сплошные бездельники.
        - Это временное положение дел, Гуго, - отозвался сослуживец. - Их просто очень много. Травят, как тараканов, а их все больше и больше. Мы просто не успеваем справляться.
        Лучше бы Зорин не знал немецкого языка...
        - Сам ты свинья, - проворчал Гурвич, разгибая спину. - Чуть что, так сразу - русская свинья, русское свинья...
        - Что он говорит, Курт?
        - А бес его знает, Гуго. Странно, что эти евреи вообще умеют разговаривать.
        Солдаты непринужденно засмеялись. Ох как смешно. Штрафники вырастали по одному - оборванные, угрюмые. Восемь человек поднялось, десять, двенадцать. Еще трое...
        - А вот еще один, - обрадовался немец и побежал, смешно подбрасывая ноги, к скорчившемуся в траве солдату, наставил на него автомат: - А ну, поднимайся, свинья!
        Очень не хотелось штрафнику подниматься. Он вцепился пальцами в землю, словно мог этим что-то исправить. С неохотой подтащил ногу, поднял голову. Образовалась бледная, как бетон, физиономия рядового Марусина. Он облизал губы, издал звук, словно тянул за собой многотонный стальной пресс, насилу поднялся.
        - Не умеешь быстро? - гаркнул фашист и ударил прикладом Марусина в живот. Бывший староста согнулся от пронзившей боли, открыл рот, намереваясь что-то сказать, но так и не сподобился. Хлопал ртом, словно пескарь, выброшенный на берег. Распрямил со скрежетом спину, но солдат уже разозлился, вошел в раж - ударил повторно. Марусин выхаркнул сгусток крови, и когда приклад в третий раз полетел ему в живот, с неожиданной прытью перехватил ствол, вырвал автомат у оторопевшего солдата. Но воспользоваться приобретением не успел (да и вряд ли планировал) - простучала короткая очередь, Марусин издал последний стон и повалился набок.
        Остальных бы тоже с удовольствием расстреляли. Подошли поближе, подняли автоматы, заулыбались, предчувствуя потеху. Но прозвучал повелительный окрик, из леса вышел офицер, постукивая веточкой по надраенному голенищу. Яркий представитель "высшей" расы. Холеный, надменный, весь из себя такой породистый, аристократ в десятом колене. Видно, забыл уже, как его пращурам костыляли на Чудском озере.
        - Отставить! - обронил офицер, и солдатня неохотно опустила автоматы.
        Офицер насмешливо рассматривал жмущихся друг к дружке штрафников. Сделал знак, чтобы сняли ремни, вещмешки и пилотки - у кого они еще оставались. Подошел поближе, начал разглядывать всех по второму разу. Пренебрежительная ухмылка перекосила чистопородную физиономию. Зорин украдкой покосился через плечо. В поле трещали одиночные выстрелы - солдаты ходили между телами и добивали раненых. Рычали моторы - танки объезжали высоту. Советские "тридцатьчетверки", приданные в качестве огневого прикрытия штрафной роте, уже догорали. С дороги на западной стороне в поле съехали грузовики, солдаты зачехляли минометы, грузили в кузова.
        Он перехватил офицерский взгляд, сделал лицо суровее, чем военный монумент, - на это ушли последние моральные и физические силы. Впрочем, углубленному изучению его не подвергали. Немецкий офицер перешел к Чулымову, который кусал губы и, потупившись, смотрел в землю. Скользнул глазами по плечам, на которых болтались нитки, и ткань под погонами была не такой выгоревшей. Улыбнулся всецело понимающе. "Не проехало", - с печалью подумал Зорин. Капитан почувствовал, что его изучают, медленно поднял голову, выдержал взгляд. Вздохнул глубоко, расправил плечи.
        - Всех в тыл, - бросил офицер, сбивая веточкой ползущего по колену жучка. - Послушаем, что они нам расскажут.
        - И этого тоже, герр гауптман? - солдат кивнул на Гурвича, который сразу же сделал мечтательно-меланхоличное лицо и воззрился ясным взором в небо.
        Зорин мысленно чертыхнулся. И как эти нелюди насобачились распознавать евреев? Ведь такие же люди! Он сам их часто путал - что в евреях такого характерного? А может, Гурвич армянин? Или молдаванин. Или итальянец, в конце концов.
        - И его туда же, - снисходительно махнул веточкой гауптман. - Допрашивать будем, а не награды раздавать. А евреи - твари болтливые, когда жить хотят. После допроса - всех расстрелять.
        "Кто бы сомневался", - подумал Зорин.
        *
        Продолжалась жизнь в тумане. Выживших штрафников конвоировали по пыльной дороге. Солнце жарило немилосердно. Воздух после полудня раскалился, дышать стало нечем. Дождей в этой части света не было уже несколько дней. До сознания не доходило, кто идет впереди него, кто сзади. Он думал, но не об этом. Мысли роями носились в голове. Нельзя им в населенный пункт, оккупированный немцами. Оттуда уже не выбраться. Будут допрашивать, пытать, а потом все едино в расход. Помирать нужно здесь, на этой дороге - нельзя помирать, когда чувствуешь обреченность. Помирать можно только в том случае, когда имеется надежда...
        Он украдкой косился по сторонам. Их построили в колонну по два - ох уж эти немцы со своим угнетающим порядком. Особо не гнали - самим бежать не хотелось. Двигались прогулочным шагом - вернее, немцы двигались прогулочным шагом, а штрафники тащились, волоча ноги, вдыхая пыль украинских дорог. Справа трое солдат, двое слева - шли по травке, за пределами обочин - явно не любители осаживать пыль на легкие. Автоматы висели на ремнях стволами вниз. Один из солдат нагнулся, сорвал ромашку, сунул нос в сердцевину и шумно вдохнул. Нос окрасился желтой пыльцой. Засмеялся, как придурок. Пять минут назад их обогнала тройка мотоциклов - пришлось подвинуться, чтобы не угодить под колеса. Немцы хохотали, бросили в Зорина скомканный фантик от конфеты. А три минуты назад навстречу пропылили два грузовика, крытые брезентом, - и тоже по визгливому окрику пришлось сместиться на обочину. И больше никого - целых три минуты. Пустая дорога. За обочинами лес, до него шагов двадцать, что влево, что вправо. Не чаща, но вполне нормально для бегства. Впереди, шагах в двухстах, мерцал поворот - дорога под небольшим углом
забирала вправо. Попробуй угадать, что за поворотом. Вполне возможно, там уже не сбежать - населенный пункт, позиции фашистов (нужное подчеркнуть). Он глянул искоса через плечо. В хвосте колонны шли двое и громко разговаривали. Давешний капитан (видно, тоже в штаб понадобилось) и долговязый унтер в смешных студенческих очках и весь из себя какой-то нескладный. Зорин стал прислушиваться к разговору. Унтер что-то спрашивал, офицер снисходительным тоном объяснял, что операция под названием "Панцирь черепахи", проводимая штабом 18-го механизированного корпуса "Стальная Бавария", по всем приметам, завершается успехом. Русский танковый полк разбит - личный состав почти полностью уничтожен, и половина танков в прекрасном состоянии досталась вермахту в качестве трофеев. Русские, конечно, дикие варвары, но танки у них отменные. Два стрелковых батальона и штрафная рота (потрясающая осведомленность) уничтожены по отдельности, а подразделения "Стальной Баварии", дислоцированные севернее и южнее Жлобина, три часа назад перешли в контрнаступление, отбросили советские войска, сильно растянувшие свои тылы. Так что
линия фронта откатилась от Жлобина на восток километров на двадцать. Пока еще русские опомнятся... А не за горами подкрепление, спешащее на подмогу 18-му корпусу. "Возможно, это перелом войны, Рихард, - важно говорил офицер. - Сколько можно выправлять эту линию фронта, в конце концов? Пора уже гнать эту русскую шваль в ее далекую Сибирь..." Потом он начал что-то говорить про "супероружие", которым со дня на день обеспечат войсковые части, и Зорин уже не слушал.
        - Ты что по сторонам воротишься, Зорин? - просипел Чулымов, бредущий рядом. - Планы каверзные лелеешь?
        - У меня есть несколько неприятных известий, товарищ капитан, - прошептал Зорин. И не удержался от шпильки: - Кстати, товарищ капитан, мое знание немецкого языка не ставит меня в один ряд с потенциальными предателями и лазутчиками?
        - Мать твою... Конечно нет...
        - Спасибо. Новость первая: нас ведут в штаб, где будут самым зверским образом допрашивать. Нам ведь есть что сказать, верно? Особенно вам - как человеку, имеющему информацию о подразделениях, наступающих севернее Жлобина. Мы будем вести себя геройски - без проблем, но, боюсь, не все, и добывать информацию из пленных фрицы научились. Новость вторая: мы в глубоком тылу. Войска разбиты, немцы начали контрнаступление.
        - Думай, что говоришь, Зорин... - Капитан прожег его испепеляющим взглядом.
        - А это не я говорю, товарищ капитан, а тот офицер, что позади нас. Короче, рвать отсюда надо. Побывали в плену, и хватит. Убьют, да и хрен с нами, невелика потеря - уж лучше, чем пытки. Все равно в расход потом пустят - офицер так и сказал. Кто-нибудь убежит, не сомневаюсь, прорвется к нашим...
        - И как ты это представляешь?
        - Я думаю, товарищ капитан...
        - А-а, мать моя женщина! - раздался за спиной жалобный вой, и худой штрафник с вытянутой физиономией и оттопыренными ушами (из первого взвода, Зорин не знал его фамилии) вывалился из строя. Колонна поломалась, пленные встали. Немцы встревоженно вскинули автоматы.
        - Нет, нет, не стреляйте, господа немцы! - замахал руками солдат и упал в пыль на колени. - Мы не любим Советскую власть, господа немцы, мы ненавидим евреев и коммунистов! Мы будем служить вермахту, мы все расскажем... Нас двое! - Он схватил за рваное галифе второго солдата, который тоже с готовностью рухнул в пыль. - Наши фамилии Казаченко и Бязликов, мы готовы сотрудничать с немецким режимом! Мы можем принести пользу, господа немцы! Мы случайно попали на фронт...
        Этот ублюдок выкрикивал что-то еще, и второй кивал головой, поддакивал. Предатели просили отнестись к ним по-особенному, конвоировать отдельно от прочих, уверяли, что будут служить верой и правдой, что у одного из них бабушка немка, у другого дедушка венгр - а ведь Венгрия союзник великой Германии? Что в родне у них ни евреев, ни цыган, ни коммунистов, а были кулаки - стало быть, зажиточные крестьяне, был офицер царской армии и даже один коллежский регистратор уездного формата. И они безумно рады сообщить господам фашистам, что рядом с ними идет капитан - работник контрразведки, косящий под рядового, и они с удовольствием желают довести это до сведения господина гауптмана...
        - Вот же суки, - прошептал Чулымов.
        - Проглядели иуд, товарищ капитан? - ухмыльнулся Зорин.
        - Проглядел, Зорин, ох как проглядел... Но на них же, подлых, не написано... Вы же все такие...
        Солдаты выставили автоматы. Офицер, немного озадаченный, подошел поближе. Очкастый унтер отчасти понимал по-русски. Но только весьма отчасти, морщил лоб, вслушивался, гримасничал, когда не понимал отдельные слова. Начал что-то шептать офицеру на ухо, тот с интересом слушал, приподнял брови и в итоге зловеще подмигнул Чулымову и засмеялся.
        - Строиться! - с чудовищным акцентом прокричал "студент". - Все идти, никто не стоять! И вы два! - Он ткнул пальцем в предателей.
        Солдаты пинками подняли Казаченко и Бязликова, швырнули в строй. И снова побрела колонна...
        - Сука ты, Казаченко, - в сердцах проговорил кто-то. - И ты, Бязликов, дерьмо вонючее. Какого хрена, вы же нормально воевали?
        - Да навоевались уже! - взвизгнул Казаченко. - Сколько можно измываться над нами? А вот мне не стыдно! Ненавижу коммуняк! Слышишь, Чулымов, ненавижу тебя! К стенке бы тебя, гада, поставить!
        - Так его и поставят к стенке! - расхохотался Бязликов. - А если мне автомат дадут, я сам в него пальну! Мужики, подумайте! Вам что, жить надоело? Не осточертела еще эта власть поганая? Ну что, сограждане, переходим к немцам?
        - Господин гауптман! - внезапно услышал Зорин свой собственный жалобный голос, говорящий по-немецки. - Господа Казаченко и Бязликов, безусловно, правы! Мы ненавидим всей душой коммунистов и их гнилую власть! Мы готовы перейти на службу в доблестную немецкую армию - если доблестная немецкая армия нам, конечно, разрешит! Позвольте, я скажу нашим несчастным солдатам несколько слов, господин гауптман? Они послушают меня, я бывший вор, я пользуюсь авторитетом в их среде!
        И снова строй сломался, штрафники недоуменно таращились на Зорина - их плохо учили в школе, они ни звука не понимали по-немецки. И предатели таращились на него огромными испуганными глазами, гадали, что он хочет сказать, и почему этот выскочка Зорин, собственно, лопочет по-немецки.
        Офицер приблизился, воззрился на Зорина с пытливым интересом. А сержант состроил такой ангельский лик...
        - Эй-эй, Зорин, минуточку, ты что это, шустрила, затеял? - заволновался Чулымов.
        - Позвольте, я скажу им пару слов, господин гауптман? - Зорин склонился в лебезивом поклоне. Было противно, его корежило от отвращения к самому себе, но своего он добился. Офицеры были близко, а пистолеты у них в кобуре - далеко. Солдаты похмыкивали и уже не держали свои автоматы в боевом положении.
        - Говори, солдат, так и быть, - прокаркал гауптман, - но только быстро.
        - Спасибо огромное, господин гауптман. - Не было времени всматриваться в угрюмые лица сослуживцев. Он заговорил по-русски, быстро, тихо, стараясь сохранить выбранную просящую интонацию: - Короче, мужики, нам труба, если в штаб приведут. Бежим прямо сейчас. По сигналу "пошли" набрасываемся на тех, кто ближе. Понятно? Не в лес, не толпой на одного, а чтобы одновременно на всех. Убьют - не беда, все равно убьют. Офицеры - мои. Нас больше, мы справимся.
        - Господин офицер! - исступленно завопил Казаченко. - Это не то, что вы подумали! Они бежать собрались!...
        - Пошли, - глухо вымолвил Зорин.
        *
        Он бился, как лев! И куда подевалась усталость? В глазах офицера мелькнул тревожный огонек, а туповатый унтер так до самого финала и не разобрался в ситуации. Олимпийский прыжок - он почувствовал, что за спиной уже вспыхнула драка! Кулаком в висок унтеру - так удачно подставился! Вспарывающий удар ногой в живот офицеру. А сапоги-то с пленных не сняли! Гауптман согнулся, заикал. Попутный въезд локтем в нос обалдевшему очкарику - и повалил офицера в траву. Тот брыкался, он сдавил ему горло - мощной удавкой, полностью перекрыв приток кислорода. Тот ударил Зорина кулаком в район печени, но он стерпел, не обиделся. Задрожал, захрипел... и затих как миленький. Вот тебе и порода, господин гауптман. Выдернул "вальтер" из кобуры офицера, спустил флажок, передернул затвор. Унтер сидел на краю обочины, очумело мотал головой. Очки свалились с носа, разбились в прах. Физиономия была какой-то детской, беззащитной, жалобной. Но чтобы разжалобить Зорина в этот час, нужно было постараться. Он вскинул пистолет - унтер прищурился, пытаясь разглядеть, что за штуку ему суют в лицо. Кажется, понял, недоуменно вскинул
голову, выискивая взглядом глаза стрелка. Зорин выстрелил в сердце, чтобы не мучился.
        Но, кажется, мучился - не сразу умер, хрипел, пытался приподняться...
        Он резко повернулся... и не успел. Солдат, на которого навалились двое штрафников, был дюжим малым. Отобрал у них свой автомат, отпихнул одного коленом, другому сунул в челюсть прикладом, отскочил, полоснул очередью. Белокурый штрафник из четвертого взвода ахнул, подкосились ноги. Зорин выстрелил дважды - с первой пули такого здоровяка могло и не пронять. Швырнул выпавший автомат растерявшемуся Гурвичу.
        - Держи, Леонид! А ну стоять, твари, куда?! - Он выстрелил под ноги собравшимся дать тягу Казаченко и Бязликову. Те запрыгали, стали затравленно вертеться. Оказать достойного сопротивления четверо солдат вермахта не могли. Их повалили в пыль, били кулаками до кровавого фарша, пинали в животы, по печени. Вооружались автоматами, стягивали с фрицев патронташи, рассовывали по карманам гранаты. Чулымов, спохватившись, кинулся к телу очкарика, выдернул из кобуры массивный "люгер-парабеллум", обхлопал карманы, раздобыл запасную обойму. А дальше - без жалости - переходил с места на место и стрелял в головы корчащихся в пыли солдат.
        - А с этими что делать, товарищ капитан? - Игумнов тыкал стволом в побелевших от страха предателей.
        - Ты еще спрашиваешь, солдат? - грозно прикрикнул Чулымов.
        - Да я так, ради порядка, - смутился Федор.
        Зря они устроили этот шум. Выстрелы не остались без внимания. За поворотом послышался мотоциклетный треск. Выпрыгнули две машины. Пулеметная очередь взбила фонтанчики на дороге.
        - В лес! - ахнул Зорин.
        Штрафники покатились под откос. Один не убежал - взмахнул руками, рухнул в пыль. Зорин подхватил выпавший автомат, кубарем покатился в водосток. Еще одному не подфартило - споткнулся у кромки леса, закричал - мучительно, страстно, душераздирающе. И Чулымов был сегодня не счастливчик, вскричал от боли, свалился на колено, обнял бедро, но пересилил себя, поднялся, доковылял до кустов, рухнул в темень леса...
        Казаченко и Бязликов дружно вскинули руки. Но мотоциклисты уже неслись на них, поливая огнем. Предатели заметались - побежали туда, где короче. Зорин и глазом не успел моргнуть, они со свистом пронеслись мимо, влетели в лес...
        Они с Игумновым столкнулись лбами в кустарнике. Распались, изумленно уставились друг на друга.
        - Приветствую, - сказал Зорин.
        - Да иди ты. - Игумнов потер стремительно опухающий лоб.
        Зорин покосился на автомат у него в руке.
        - Пошли, Федор.
        Тот схватил с полуслова. Вздохнул глубоко.
        - Пошли, Алексей...
        Вывалились из кустарника как раз в тот момент, когда мотоциклисты домчались до кучки трупов, дали по тормозам и принялись разворачивать громоздкие машины, чтобы встать поперек дороги. "Какие модники, - мимоходом оценил Зорин, - в пышных плащах с плечевыми вставками, в огромных мотоциклетных очках на пол-лица". Они открыли огонь, не оставляя фашистам шанса. Строчили прицельно, короткими очередями, экономя патроны. Пулеметчик успел огрызнуться, но даже цель не уловил, повис в своей люльке. Водитель завалился набок, а вместе с ним и железный конь. Забавно было наблюдать, как громоздкая машина вертится на боку, взбивая торнадо пыли. В цирке бы такие номера откалывать. Второй мотоциклист успел затормозить - на том и завершил свой жизненный путь. Его напарник дико заверещал, узрев свою смерть в окружении веток кустарника. Крик оборвался, сменился хрипом.
        Все.
        На дороге никого. Не успели пока опомниться фрицы.
        - Федор, за оружием, и быстро тикаем... - Зорин бросился на дорогу, перепрыгнул через водосточную канаву. Стаскивал с покойников автоматы, совал за пояс запасные рожки, поразмыслил и взгромоздил на себя дополнительную обузу - квадратный кожаный ранец - первоклассник, блин...
        - Федор, мать твою, ты что делаешь?!
        Игумнов, выражаясь по доступной матери, обливаясь потом, выворачивал из турели прикрученную на болты станину пулемета.
        - А что? - стрельнул глазами исподлобья. - Такая штука - и пропадет?
        - Бросай свое Федорино горе! - завопил Зорин. - Никакого попутного груза! Обалдел, Федорушка? Может, еще и пушку добудем для полного боекомплекта? Все, бежим!
        Бряцая оружием, они понеслись к лесу. "А ведь приятная штука жизнь, черт ее подери!" - думал, захлебываясь от какого-то полоумного восторга, Зорин...
        *
        Предатели Бязликов и Казаченко, бежавшие от мотоциклистов, нарвались на своих, засевших в лесу. Воя от страха, побежали обратно. И наткнулись на Игумнова с Зориным, которые здорово походили на воров, обчистивших оружейный склад. Перепуганные, снова развернулись, но их догнали, подсекли, повалили.
        - В лес гоните тварей! - гаркнул из кустов Чулымов. - Уходим как можно дальше... Эй, бойцы! - заорал он, обращаясь неизвестно к кому. - Не теряться! Пятьсот метров вглубь леса - там встречаемся!
        Предателей пинками погнали в чащу.
        - Эй, послушайте, вы не поняли... - скулил Казаченко, скача на четвереньках и подпрыгивая от каждого пинка. - Мы же не хотели... Мы тоже бежать собирались...
        - А я вообще Казаченко не знаю... - плакался Бязликов. - Он из другого взвода... Мужики, простите, бес попутал...
        - Двигай, четвероногое! - рычал Игумнов, подобрал палку и начал хлестать их по задницам. Предатели завопили от боли, подпрыгнули, побежали...
        Они свалились в полном изнеможении на крохотной полянке, окруженной лохматыми красивыми грабами. Стащили с себя железо, отдышались. Предатели скули ли в траве, исступленно молили о снисхождении. Зорин не спускал с них дула "вальтера".
        - Послушай, Зорин, давай договоримся... - канючил Казаченко, - ну на хрен мы тебе сдались, скажи... Отпусти - и мы уйдем... Не бери грех на душу, Зорин...
        - Мы не предатели, поверь, Зорин... - стонал Бязликов. - Бес попутал, помутнение обуяло... Ну, ведь со всеми бывает... Выдайте нам оружие - мы воевать будем, Родину защищать до последней капли...
        - Дозащищались уже с такими, - проворчал Игумнов. - Три года кашу расхлебываем - и хлебать не расхлебать. Ладно, заткнитесь, твари, дайте отдохнуть. Вон ваш суд идет, слышите? - самый справедливый и скорый на расправу суд в мире...
        Тяжелая поступь "судебного исполнителя" была уже слышна. Трещали ветки, и на поляну, отчаянно хромая, выволокся капитан Чулымов, измазанный в паутине. Здоровый глаз диковато поблескивал, правая штанина почернела от крови, каждое движение доставляло немыслимые страдания. Он доковылял до лежащих в траве людей, воцарился над ними с перекошенным лицом.
        - Славный денек, товарищ капитан? - Зорин прищурил один глаз.
        - Разберемся, - проворчал контрразведчик и захромал дальше, к предателям. Поднял пистолет - и те задергались, заскулили на одной ноте, впадая в какой-то жутковатый резонанс.
        - Ну, не здесь же, товарищ капитан, - поморщился Игумнов. - К лесу их, что ли, отведите, приговор какой-нибудь зачитайте. А то ведь помрут и не узнают, за что померли...
        В этой дикой обстановке осталось только смеяться. Чулымов смерил Игумнова таким взглядом, словно расстреливать положено именно его, втянул воздух через сцепленные зубы и проворчал:
        - К лесу, подонки.
        Они ползли на четвереньках, умоляли не расстреливать, позволить кровью смыть вину. Он хромал за ними с пистолетом, и все это смотрелось уж очень чернушно. Но не смотреть было невозможно. Чем дальше отползали предатели к лесу, тем бессвязнее становился их лепет, они уже не говорили, а выли и плакали. Он поставил их рядышком, на колени, лицом к деревьям, приказал завести руки за головы (зачем? - подумал Зорин). Они уже ничего не просили, только всхлипывали, судорожно вздрагивали. Он выстрелил в упор - в основание шеи. Казаченко рухнул ничком. Бязликов втянул голову в плечи, взвыл последним отчаянным воем. Треснул выстрел - свалился, как мешок.
        - Приговор не зачитал, - вздохнул Игумнов.
        Капитан хромал обратно. Блестящий пот пропитал
        гимнастерку, испарина стекала на глаза, волосы торчали комком. Он практически не мог уже передвигаться, насилу доковылял до вверенных его неустанным заботам бойцов, повалился неуклюже набок, взвыв от боли.
        - Простите за откровенность, товарищ капитан, - сказал Зорин, - ну, и как оно - побывать в плену, попасть в окружение?
        - Получить пулю в задницу, - прошептал Игумнов.
        - Не в задницу, а в верхнюю часть ноги, - поправил Зорин. - Но в принципе согласен, ранение получено не в тот момент, когда товарищ капитан беззаветно рвался в наступление. А ровно, я бы сказал, наоборот.
        - Ты к чему это клонишь, Зорин? - побагровел Чулымов.
        - Всего лишь здоровая критика, товарищ капитан, не более того. Сколько таких раненых, окруженцев, выходцев из плена вы и ваши коллеги отправили в фильтрационные лагеря, на зону, к стенке? Даже не разбирались, шлепали приговоры, ломали жизни, а ведь большинство из них такие, как мы - ни в чем не повинные, до последнего выполнявшие свой долг, а то, что очутились в глупой ситуации - всего лишь стечение обстоятельств. Вы же не считаете себя предателем или трусом? Вот и хочу я вас спросить, товарищ капитан, каково это - побывать человеку вашей должности в шкуре пленного и окруженца? Только не стреляйте в меня, пожалуйста, вы же понимаете - я спас сегодня задницы наших ребят, в том числе и вашу подстреленную задницу.
        - А знаешь, Зорин, - заскрипел поломанными зубами Чулымов, - какой процент из побывавших в плену и окружении настоящих предателей, дезертиров и агентов, завербованных немецкой армейской разведкой?
        - Действительных предателей? Или по бумагам?
        - Действительных...
        - Какой?
        - Четыре процента, Зорин...
        - Но репрессируется процентов восемьдесят, нет?
        - А вот это не твоего ума дело... Я Родину люблю не меньше твоего. Она меня поставила на эту должность - хотя заметь, специально я ее не искал. И буду делать свою работу, пока жив. Да я лучше двадцать невиновных отправлю за колючку, чем выпушу одного виновного, который потом взорвет мост с проходящим по нему эшелоном, нарушит телефонную связь между соединениями, в результате чего погибнут тысячи добросовестных солдат, заминирует продуктовые склады, взорвет госпиталь с ранеными, чтобы посеять панику в прифронтовой зоне... Почему я тебе все это рассказываю, Зорин? Почему я должен перед тобой отчитываться и оправдываться? Лес рубят - щепки летят, - слышал крылатую фразу? И если меня по прибытии в часть посадят или шлепнут - я стерплю, поскольку знаю - так надо, я песчинка в огромной горе, благодаря моей смерти выживут тысячи и миллионы других, преданных Советской власти...
        "Вот в том-то и беда текущего момента, - мелькнула не вполне лояльная режиму мысль. - Он сам-то, интересно, верит своим словам? Или пьет ночами горькую, отгоняя тапками души невинно убиенных?"
        - Ладно, Зорин, получил мой симметричный ответ? - Капитан расслабился. - А в целом ты молодец, Зорин. Проявил полезную инициативу. Принимай мою благодарность. Придумал, что дальше делать?
        - Ну, ексель-моксель, товарищ капитан, - всплеснул руками Зорин, - может, вам еще и коммунизм во вселенском масштабе построить?
        - А вот коммунизм своими грязными лапами не трожь, Зорин, - вновь посуровел контрразведчик. - Коммунизм - это святое. Если каждый станет покушаться на коммунизм...
        - То его не построят до конца тысячелетия, - кивнул Зорин. - Не покушаюсь я на святое, товарищ капитан. Сам его с нетерпением жду. Точно, Игумнов? - Он повернулся к Федору... и чуть за сердце не схватился. - Федор, что с тобой?
        - Очки стырил у мотоциклиста, - засмеялся Игумнов, стаскивая огромные мотоциклетные очки. - Ему уже не надо, а мне побаловаться - в самый раз. Потешно, да?
        - Детский сад, - проворчал Чулымов. - Чем бы дитя ни тешилось... - Он сделал попытку привстать и, вскрикнув от боли, повалился обратно. Зорин подтянул к себе кожаный ранец, стал выбрасывать содержимое - надоевшие немецкие галеты, стопку мятых писем (можно почитать на досуге), несколько банок тушеного мяса неизвестного происхождения, сигареты, упаковку бинта, картонную коробку с таблетками и флаконами.
        - Снимайте свои штаны, товарищ капитан. Игумнов вас продезинфицирует и перевяжет. Ранение не смертельное - полагаю, пуля прошла навылет через мягкие ткани, но если не обработать, может начаться гангрена. Похромаете немного - костыли вам смастерим. Давайте живее, товарищ капитан. Уходить отсюда пора. Немцы соберутся - лес начнут прочесывать.
        - Может, и не станут, - проворчал Игумнов, крайне недовольный, что ему выпала сомнительная честь обработать рану контрразведчика. - У немцев своих дел хватает, чтобы гоняться за кучкой оборванцев. Но давайте на всякий случай в лес перекантуемся, а ты, Зорин, поляну карауль.
        *
        Выжившие подтягивались неохотно, словно по принуждению. Несколько раз, когда хрустел валежник под ногами, Зорину вскидывал автомат. И всякий раз отпускал, испытывая облегчение, граничащее с восторгом. Первым из-за дерева вылупился рядовой Гурвич. Похлопал глазами, осторожно справился:
        - Можно в компанию?
        - Заходи, гостем будешь, - заулыбался Игумнов.
        - Долго ты что-то, боец, - проворчал Чулымов, с ненавистью глядя на черные от грязи руки Игумнова, которыми тот обматывал "верхнюю часть ноги". - Немцев не встретил, да? А то бы лучше к немцам переметнулся?
        - Ну вы сказанули, товарищ капитан, - обиделся Гурвич. - С моей физиономией только к немцам и ходить.
        - А кабы не физиономия - побежал бы, сверкая пятками?
        - Да будет вам, товарищ капитан, - одернул его Зорин. - Побудьте хоть немного нормальным человеком. Все здесь свои. Если будет еще, конечно, кто-то...
        - А вот и мы, - радостно сообщил Фикус, падая на пригорок - вполне довольный жизнью, озаряя лес сверкающей фиксой. - Че, в натуре, не ждали? Думали, уркаган уже у фрицев прослезился? Амнистию себе объявил? Не-е, не в жилу мне как-то к немцам трюхать. О, топтунчик, - схватился он за пачку с галетами. - Щас поклюем... - Начал с хрустом разворачивать упаковку. - И че, братва, долго мы тут еще на фонаре сидеть будем?
        - Тут тебе не братва, боец, - прохрипел особист. - Тут тебе особое подразделение Советской армии...
        - Че, без понтов, гражданин начальник? - Вор захохотал и подмигнул Зорину, который, наверное, впервые в жизни был счастлив видеть вора в своей компании.
        Затрещали ветки под ногами, все насторожились, Зорин вскинул автомат, а Фикуса словно ветром сдуло с бугорка. Подтянулись двое - Ралдыгин с Ванькой Чеботаевым - обмусоленные, расцарапанные, видно, падали в овраг и тормозили, как и принято, головами. Ванька был безоружен, у Ралдыгина за спиной болтался перевернутый вниз стволом шмайссер.
        - "Спартак" - чемпион? - неуверенно осведомился Ралдыгин.
        - Перебьешься, - проворчал Чулымов. - Лично я за киевское "Динамо" болею... Перспективные ребята. В 36-м году - серебряные призеры чемпионата СССР, в 37-м - бронзовые...
        - Нашли за кого болеть, - хмыкнул Игумнов и всадил капитану в ногу шприц с немецким болеутоляющим - да так, что капитан подпрыгнул. - А я вот за ленинградский "Зенит" болею, и хрен вам всем меня переубедить, что есть команды лучше.
        - Ох, не смеши, - простонал Чулымов. - Дерьмо, а не команда. В 38-м - из группы "А" вылетели в группу "Б". Двадцать второе место при двадцати шести участниках! Это же позор! А на следующий год двадцать второе место в группе "Б" при двадцати двух участниках! Полные ничтожества! Представляю, откуда у них ноги растут. Клуб хотели расформировывать, да обком заступился, будут вытягивать теперь...
        - И вытянут, - пообещал Игумнов. - Помяните мое слово, товарищ капитан, через несколько лет это будет лучшая команда в Советском Союзе.
        - А мы на киче с вертухаями тоже в футбол играли, - вспомнил Фикус. - Ага, в аккурат на Первое мая - вроде праздник какой-то, сказали... Так и лично подметале Штырю по заднице впендюрил - а вот по воротам, правда, промазал...
        - Еда! - обрадовался Чеботаев, прыгнул на бугор и вырвал из пищевода у Фикуса пачку с галетами.
        - Ты че, баклан? - возмутился урка. - Не видишь, что я ем?
        - Отставить! - прикрикнул Зорин. - Фикус, кончай жрать, ты не один. Шурши на стол, все вместе пожуем.
        - Ага, нашли "шестерку" поляну вам мастрячить, - заворчал Фикус, но тем не менее извлек из голенища большой немецкий нож (чтобы вор да не стырил у немца нож?), начал ловко вскрывать консервы.
        На запах еды нарисовались еще двое. Зорин не знал их фамилий, но физиономии были знакомы. Один из первого взвода, другой из четвертого. Первым из-за дерева выбрался худощавый жилистый тип слегка за сорок, с хмурым лицом, тяжелым подбородком и неприятным взглядом. Махнул рукой - дескать, можно. Возник второй - невысокий, какой-то рыхлый, с круглой физиономией, "картофельным" носом и большими залысинами.
        - Ну, блин, еще два желудка, - расстроился Фикус. - Вы чьих будете, братаны?
        - А то ты не знаешь, - проворчал жилистый, присаживаясь на поваленное дерево. Второй растерянно завертел головой, не зная, куда упасть. В итоге сел, скрестив ноги, на траву и принялся расчесывать набухающий на скуле флюс. Он выглядел каким-то скромным, стеснительным.
        - Первый взвод, - хмуро бросил жилистый. - Гвардии майор Советской армии Новицкий.
        - Чего? - чуть не хором изумились штрафники. - Какой еще на хрен майор?
        - Гвардии майор Советской армии Новицкий, - упрямо повторил штрафник. - До приговора командовал ротой связи.
        Штрафники недоуменно переглянулись. Согласно знаменитому приказу " 227 штрафные роты формировали из совершивших воинские преступления красноармейцев, сержантов и в исключительных случаях осужденных гражданскими судами. Согласно тому же приказу провинившихся офицеров по приговору трибунала разжаловали и отправляли отбывать наказание в штрафные батальоны - их количество варьировалось, в зависимости от обстановки, от пяти до семи на фронт.
        - Да не брешет он... - проскрипел Чулымов и, закусив от боли губу, стал натягивать штаны. - Ох, Игумнов, хотелось бы тебя поблагодарить, да язык не поворачивается... Несколько человек, приговоренных трибуналом дивизии к отправке в штрафбат, просто не доехали до своего подразделения... Штрафники ушли вперед, попали в окружение под Колымино, погрязли там в тяжелых боях... Пробиться к ним было просто невозможно. И куда девать этих гавриков? Можно было, конечно, расстрелять в чистом поле, да кто-то добренький попался. Отправили в штрафную роту - мы как раз в соседней деревне обретались. Трибунал уведомили - те не возражали. Лишь условие поставили: при первой же возможности этапировать в штрафбат, вот только возможность не наступила... Четверо их, кажется, было. Второй - из этой же компании... Черт, Игумнов, мать твою, не быть тебе медбратом...
        - За что сидим, товарищ бывший майор? - поинтересовался Зорин.
        Новицкий стиснул зубы:
        - Ни за что.
        - А это нам знакомо, - обрадовался Фикус. - У нас на киче любого спроси: за что чалишься? И каждый скажет - ни за что, мусора паскудники белыми нитками дело сшили.
        Разжалованный майор посмотрел на него как-то странно, и Фикус, что удивительно, притих, задумался, стал коситься на Новицкого очень даже опасливо и неприязненно.
        - Связь не в ту деревню протянул, - объяснил за майора Чулымов. - Саботаж и вредительство чистой воды. Штаб полка прибыл к месту дислокации, а связи хрен. Зато в соседней деревне, где три глухие бабки, - телефонная связь хоть с Кремлем.
        - Произошло недоразумение, - буркнул Новицкий. - Доверился сарафанному радио, что называется. Ну, виноват, конечно...
        - Профессиональный военный? - сочувственно осведомился Зорин.
        Новицкий, подумав, покачал головой:
        - В тридцать втором окончил свердловский институт инженеров связи. Полгода на военных сборах - получил младшее офицерское звание. А потом по комсомольскому призыву записался на работу... - Новицкий покосился на Фикуса, - в милицию. Тогда поощрялось принимать в органы людей с высшим образованием. Работал в уголовном розыске, через три года стал старшим уполномоченным, через пять - начальником отдела. В сорок первом пришел в военкомат, вспомнили о моем образовании, об офицерском звании...
        - сперный театр... - подпрыгнул Фикус. - Ну, точно, у меня аж мураши по коже, когда этот крендель рядом уселся! К чему бы, думаю? Во как насобачился понимать их ментовскую породу! Просто нюхом чую - носом поведу и чую. Даже в темноте угадаю... Мама дорогая, - схватился Фикус за голову, - да за что мне это наказание - попал, называется, в теплую компанию... Как же жить теперь, когда мусор из уголовки под боком?
        - Да пошел ты, - отвернулся от него Новицкий. - Я тебя не знаю, ты меня не знаешь...
        - А и верно, - рассудил по трезвому уму Фикус - на его физиономию в эту минуту смотреть без смеха было невозможно. - Фикус теперь персона законопослушная, во всех отношениях положительная, а с Советами и вовсе никогда не гавкался...
        - И не западло тебе в армии служить? - злобно прищурился Новицкий.
        - А ну, разговорчики! - прорычал Чулымов. - Забыли, где находитесь?
        - Да вроде как в лесу, гражданин начальник, - пожал плечами Фикус. - А меня кто-то спрашивал, мент, когда на войнушку отправляли? Ведь без Фикуса на войне никак, фронт развалится, стране каюк. А че ты щеришься? Нормально служу, троих уже вглухую заделал, ни один немец пока не жаловался, - закончил он под дружный хохот. Даже Чулымов ухмыльнулся.
        - Ты вроде говорил, что сам вызвался, - нахмурился Зорин.
        - Да? - озадачился Фикус и смутился. - Да я уже и не помню. Память дырявая. Ну, прикинулся пиджачком, тебе-то что?
        - Второй, говорю, из той же когорты, - повторил контрразведчик. - Бывший офицер, так его растак...
        - Что-то не похож он на офицера, - заметил Гурвич.
        - Ага, вольтанутый какой-то, - подметил Фикус.
        Пухленький штрафник поднял голову, застенчиво
        улыбнулся. Высшее образование впечаталось в физиономию, как штамп в протокол допроса (нашпигованный, - сказал бы Фикус). На интеллигентном лице штрафника хорошо бы смотрелись очки. Но на зрение он, похоже, не жаловался.
        - Лейтенант Шельнис, - представился робким голосом. - Это самое... Павел Генрихович Шельнис... Так уж получилось, товарищи...
        - Интендантская служба! - прозрел Зорин. И снова все покатились. Ну, точно, не место красит человека...
        - Отлично, корешок, в одной отрасли работаем, - добродушно сказал Фикус и приятельски похлопал Шельниса по плечу. - Тоже коробочку перекинул?
        - Этот хрендель умудрился разбазарить материальных ценностей на сумму в четыре с лишним тысячи рублей, - объяснил Чулымов. - Продукты, обмундирование, двадцать шесть коробок с дорогими сигаретами "Памир". Заведовал материальным складом в прифронтовой зоне - развел в бумагах такую бюрократию, так все запутал... Схватили за руку-то случайно - бдительный прохожий ночью заметил, как во дворе склада перегружают в "Виллис" какие-то коробки. Успели смыться, а потом на черном рынке стали торговать товарами со склада, ну, к нему и подступились...
        - Ничего и не четыре тысячи, - пробормотал, немного покраснев, Шельнис, - только полторы смогли доказать. А остальное - это уж судья для красного словца присовокупил...
        - Шельма ты, Шельнис, - вынес "товарищеский" вердикт Ралдыгин. - И фамилия у тебя - как нельзя подходящая для твоего жизненного кредо.
        - "Тихий, скромный, бесконфликтный, всегда приветливый, вежливый", - продолжал цитировать "материалы уголовного дела" Чулымов. - Такие обычно и становятся либо преступниками, либо предателями.
        - Я протестую, товарищ капитан. - Шельнис покраснел до кончиков ушей. - Это голословное утверждение. Вежливость и приветливость - еще не достаточные условия для того, чтобы стать предателем.
        "И даже не необходимое", - подумал Зорин.
        - А это что за бурундук? - удивился Фикус.
        Все повернули головы, проследив за его взглядом. Из кустов высовывалась моргающая раскосая физиономия. Глаз почти не было, одни щелочки. Голова бритая, уши - круглые, розовые - торчали, как локаторы.
        - Так и хочется врезать промеж ушей, - не преминул заметить Фикус.
        - Выходи, боец, как там тебя... рядовой Алтыгов? - пробурчал Чулымов. - Припозднился ты что-то. В лесу не умеешь ориентироваться, боец?
        - Не умею, товарищ капитан, - по-русски, но с заметным выговором сообщил солдат, выбираясь на открытое пространство. - У нас в Оймяконе нет леса, только тундра... Голоса услышал, пришел.
        Маленький, с кривоватыми ногами, без оружия, он выбрался на открытое пространство, стал беспомощно моргать. Физиономия как блин - сплющенная, почти без носа, только щеки выделялись покатыми холмиками.
        - Фраер безответный, - компетентно заявил Фикус. - И за что этого оленевода в штрафники, гражданин начальник?
        - За трусость, - объяснил Чулымов. - Все в атаку поднялись, а ему, видите ли, страшно стало.
        - А че, в натуре, страшно, - вступился за парня Фикус. - Очко-то не железное.
        - Всем было страшно, - шмыгнув носом, сказал боец. - Там кричат: в атаку, в атаку, все взрывается...
        - Но все пошли, - упрекнул Зорин.
        - Я тоже пошел, - потупился якут, - вот только нога подвернулась... А те, которые сзади, меня подняли, давай пинать, убивать хотели...
        - Заградотряд, - кивнул Игумнов. - Ну да, могли и убивать.
        - Зовут-то тебя как, Алтыгов? - спросил Зорин.
        Боец посмотрел на него как-то виновато, пробормотал:
        - Киргиэлэй Тэрэнтэйэбис...
        И снова все покатились.
        - Кончайте ржать, бойцы, - поморщился Чулы-мов. - Насмеетесь - накликаете на нас беду.
        - Можно Григорий Терентьевич, - скромно сказал Алтыгов.
        Зорин утер рукавом слезы:
        - Ладно, Григорий Терентьевич, вставай в строй, в смысле, садись и получи оружие. У нас этого дерьма сегодня достаточно. Вот только боеприпасы хорошо бы поэкономить. Какие будут приказания, товарищ капитан?
        - Алтыгов, костыль мне сделай, - процедил Чулымов и пересчитал по головам солдат: - Десять нас. Ну что ж, вполне приличная боевая единица. Дальше будем ждать?
        - Некого, товарищ капитан, - сказал Игумнов. - Пятнадцать нас было, когда в полон вели. Я сзади шел, делать нечего было, посчитал. Трое на дороге погибли... лежат там в пыли, бедолаги... А двоих вы лично пристрелили. Уходить отсюда надо, товарищ капитан.
        - А куда пойдем? - беззаботно поинтересовался Чеботаев.
        - А ты не знаешь, боец? - Чулымов с прищуром на него уставился: - Имеются варианты?
        Ванька невольно втянул голову в плечи:
        - Да нет, я знаю, товарищ капитан... Но мало ли... Может, попартизанили бы немного...
        Гыгыкнул Фикус.
        - Что смешного? - резко повернулся Чулымов.
        - Партизанить на их рыбьем языке - от милиции скрываться, - хмуро объяснил Новицкий. Фикус закивал.
        - Ох, навоюем, чувствую, с вами... - Чулымов начал подниматься, превозмогая боль. - Все, бойцы, слушай мою команду. Разобрали оружие, поделили патроны, гранаты, и выдвигаемся на восток. Идем к своим, если надо - то с боем, и мне плевать, что до линии фронта двадцать верст. Если кто-то имеет особое мнение, пусть засунет его в задницу. Начнет других баламутить - прикончу на месте. Алтыгов, твою морошку! - где мой костыль? Тебе что, в письменном виде приказ выдать?
        - А вы объясните ему, что такое костыль, товарищ капитан, - хихикнул Гурвич.
        *
        Их поджидали на выходе из чащи! Немцы грамотно поступили, не стали выискивать беглецов в дебрях, а обустроились вблизи опушки и терпеливо ждали. Разобрались за три года с прямолинейностью советского мышления: попался в окружение - выбирайся кратчайшим путем! Зазеленел холмистый лужок, слева обозначилась горка скал, вгрызающихся в орешник. Штрафники плотной кучей выбежали из леса, добежали до оврага - довольно глубокого, но покатого. Лощина тянулась вдоль опушки. Переправились на другую сторону. По фронту - россыпи булыжников, а за ними - тот самый лужок - опасное открытое пространство. До холма, покрытого лесом, метров полтораста. Решили бежать, не останавливаться, Зорин даже крикнул здоровякам Игумнову и Ралдыгину, чтобы схватили Чулымова под мышки (не ждать же, пока сам доковыляет). Их спасло лишь то, что немцы, поджидающие в засаде, раньше времени открыли огонь...
        - Ложись! - ахнул Зорин, когда мелькнула первая вспышка.
        Попадали без обсуждения - хватило прыти и смекалки. И уже когда упали, разразился огненный шторм! Завыл горлом рядовой Алтыгов - ох, пацан... Действительно - иным дано ходить в атаку, драться с немцем в рукопашной, геройствовать, храбрость проявлять и все же испытывать панический, не подлежащий контролю ужас при попадании под обстрел.
        Их накрыло на каменистом участке. Небольшая, но "поблажка". Захлебывались пулеметы, словно соперничали, кто больше пуль изведет, невозможно было голову оторвать от земли, огрызнуться в ответ.
        - Накрыли, волки позорные! - визжал Фикус.
        - Не вставать! - орал Зорин. - Укрыться за камнями! Отползайте к оврагу! И головы не поднимайте - нечего там смотреть!
        Отползать было метров тридцать. Штрафники неуклюже ворочались, матюгались. Где-то поблизости судорожно икал интендант Шельнис. Пули стучали по камням, жужжали злыми шмелями. Прикрывая голову, Зорин подполз к Чулымову. Тот корчился за расколовшимся пополам булыжником, неловко вывернув поврежденную ногу. Упал он, мягко говоря, отвратительно - вскрылась рана, кровь хлестала, пропитывая свежую повязку. Капитан стонал, скрипел прокуренными зубами, задыхался от боли.
        - Ползем, товарищ капитан, чего вы тут застряли...
        Он даже говорить не мог от сжигающей его боли.
        Глаза блуждали, лицо приобретало какой-то трупный оттенок.
        - Давайте я вам помогу... - Он схватил Чулымова за плечи - и как же ворочать такую тушу? Тот вроде пополз, но заорал так, словно ногу оторвали, оттолкнул Зорина, скрючился.
        - Ну, что тут у вас? - по-пластунски подполз Игумнов, за ним мерцал смертельно бледный Ралдыгин.
        - Хватаем командира, - буркнул Зорин. Подхватили под мышки, поволокли. Но снова тот заорал, начал драться кулаками. Стал таким бледным, что испугались - не умер бы от разрыва какого-нибудь кровеносного сосуда...
        - Эй, мужики, немцы поднимаются... - глухо сообщил Ралдыгин. - Вот же какая хр... естоматия... Правильно, из укрытий им нас не достать, подойти нужно... Черт, мужики, что делать, они даже голову поднять не дают, сейчас гранатами закидают...
        Можно было броситься в контратаку и умереть всем вместе как один. Но так не хотелось сегодня умирать (можно подумать, завтра захочется)!
        - Отползайте... - прохрипел Чулымов. В глазу у него образовалось что-то осмысленное, принял особист трудное решение, и даже боль на чуток отпустила. - Отползайте, говорю... - Он потянулся, отобрал у Игумнова автомат: - Дай сюда, боец, ты себе еще добудешь... Ну чего глазищами моргаете? Марш отсюда - кому сказано! - и начал приподниматься, держась за выступ в камне.
        - Вы уверены, товарищ капитан? - промямлил Зорин.
        - Уходите, бойцы, уходите... Не вытащить вам меня отсюда... Все погибнут из-за капитана контрразведки, этого хотите?
        Вовек не забыть Зорину последний взгляд капитана Чулымова...
        *
        Он не помнил, как полз. Очнулся, когда свалился на дно оврага и затылок повстречался с хорошо спрессованной глыбой глины. Завертел головой, восстановил дыхание. Солдаты кубарем катились в овраг. Двое, четверо, шестеро... Некогда их было пересчитывать. За спиной галдели шмайссеры, и какой из них принадлежал капитану, можно было только догадываться.
        - И куда прикажешь, Зорин?! - прокричал ему в лицо какой-то зеленый Ралдыгин. - Полезем из оврага - нас и кокнут. Не добежим до леса...
        - По пали! - Он ткнул подбородком и помчался первым, пригнувшись - не потому что трусом был, а чтобы пример подать...
        Он несся, виляя между глиняными каменьями, спотыкался, увязал в каких-то трещинах, барахтался в чахлой растительности, снабженной острыми шипами. Карабкался по склону, когда овраг уперся в каменную горку, обрывался, съезжал вниз, его подталкивали в спину. До скальной гряды было метров десять по крошеву - он летел через этот открытый участок, вверив свою недостойную жизнь Богу, удаче, кому там еще... Карабкался по камням, машинально впитывая визуальную информацию. Гряда довольно длинная, рваная, зубастая, одним краем вгрызается в лес, из которого они так непродуманно вышли...
        Их заметили, перенесли огонь. Из автоматов уже не могли достать, а вот из пулеметов и карабинов... Он полз по гряде, взбираясь на склон, хоронился между камнями и видел краем глаза, как перебегают открытый участок, выбравшись из оврага, его солдаты. Один не добежал, ахнул, сломался, словно через колено переломили. Ванька Чеботаев споткнулся о тело, покатился колбаской...
        - Алексей, Алтыгова убили! - крикнул Ралдыгин.
        Эх, Григорий Терентьевич, ненадолго же тебя хватило... Зорин высунулся из-за камня. Рядом уже кряхтел, сопел, пристраивал Гурвич, продалбливал рукояткой автомата место для упора.
        С этой части гряды хорошо просматривался участок, где они попали в засаду. Немцев было не меньше взвода. Они рассредоточивались, разбегались. Часть пустилась к оврагу, другие развернулись в поле. Офицер перебегал с места на место, командовал простуженным голосом. Двое, не таясь, подошли к камню, за которым прятался Чулымов. Постояли там какое-то время, обмолвились парой слов. Один передернул затвор, пропорол очередью мертвое тело. Мертвец никак не отреагировал. Зорин отметил со злорадным удовлетворением, что Чулымов не просто так отдал свою жизнь, а продал - мертвый солдат в мышиной форме в трех шагах от камня был тому ярким подтверждением.
        - Жалко капитана... - прокряхтел Гурвич. - Как ни крути, а жалко... Нормальный был мужик, хотя и испорченный своей слепой идеологией... Должность занимал дерьмовую, погиб геройски... Ничего не понимаю в этой жизни...
        Он бормотал что-то еще, но Зорин не слушал. Пробило на философию мужика, пускай себе. Немцы развернулись цепью, начали по одному перебегать. Человек восемь спустились в овраг, побежали бодрой рысью. Бежать им было порядка ста пятидесяти метров. А потом откос, ровная площадка перед кучкой скал, тело рядового Алтыгова - боец определенно был мертв. Раненый бы извертелся уже весь...
        - Эй, народ, вы здесь? - крикнул он.
        - Да тута мы где-то... - прозвучало снизу. И справа кто-то заворчал - недовольно, словно разбудили.
        - Мы с Гурвичем остаемся! - крикнул он. - А вы - пулей с этой шишки на обратную сторону, и без тупого геройства - в лес! Заляжете на опушке, будете нас с Гурвичем прикрывать, когда побежим!... Отобьемся, Леонид? - покосился он на солдата, который сосредоточенно ловил в прицел бегущих по оврагу.
        - Не отвлекай, - проворчал Гурвич. - Видишь, занят.
        С тихой радостью отметил - покатился народ с горы. А те, что в поле, изрядно отстают от тех, что в овраге. Разворачивают пулемет, но пока его приспособят, пока вставят ленту с патронами, пока найдут хоть какую-то мишень...
        - Бьем овражников, - буркнул Зорин, припадая к автомату. - Бери первого, я второго. Без команды не стрелять. Пусть поближе подойдут...
        *
        Они влетели в лес - довольные, возбужденные. Попадали в траву. Стрельба за спиной прекратилась, немцы приходили в себя, подкрадывались к скалам. Пока сообразят, что никого наверху не осталось...
        - Вы чего такие довольные? - приподнялся Фикус. - С фестиваля, что ли?
        - Пустяк, а приятно. - Гурвич все не мог отдышаться. - Троих уложили - как на полигоне.
        За скалой озлобленно застучал пулемет.
        - Ну, все, - Зорин приподнялся. - Сейчас в психическую пойдут. Камень грызть будут. А потом за нами - в лес. Разозлили мы их... Эй, грибники, все на месте?
        Зашевелились солдаты, прикорнувшие за деревьями, в кустах.
        - Вроде все, - подал голос Новицкий.
        - Ага, лежим, тазики морозим, - поддержал Фикус.
        - На восток нам, стало быть, не судьба, - гаркнул Зорин. - Во всяком случае, на этом участке. Бежим обратно на запад и забираем чуть вправо - к северу. Держаться кучкой, чтобы никто не потерялся. Привал - через пару верст. Пошли, марафонцы...
        *
        Бежали, проклиная прокуренные легкие, неживые ноги, этот бестолковый лес, где каких только ловушек природа не наставила. Лесной массив и не думал кончаться. "Так и до Берлина раньше всех дотопаем", - шутил на бегу Ралдыгин. Вставали баррикады из валежника, поваленных деревьев, под ветками и листьями таились канавы, овраги полосовали лес какой-то хитроумной паутиной. Продирались через кусты, цепляясь за колючки, огибали скопления скал, возвышающихся прямо посреди леса.
        - Ну, все, ша! - выдохнул Зорин, падая в прелые прошлогодние листья. - Ни один фриц сюда в здравом уме не сунется...
        Солдаты падали, как под пулеметным огнем. Он смотрел на них из-под прикрытых век. Уже не солдаты - сплошное грустное недоразумение. И сам, наверное, под стать. Только драпать и умеют...
        Игумнов разодрал початую немецкую пачку. Тянулись к ней трясущимися конечностями, жадно прикуривали.
        - Эх, курцы, - Зорин тоже взял сигарету, но не спешил прикуривать, - вы бы хоть отдышались, прежде чем дымить...
        Замечание осталось без комментариев. Солдаты жадно сосали вонючие "курительные палочки". Даже интендант Шельнис, который, в силу "служебного положения", привык к более изысканным сортам табака. Впрочем, до конца не осилил - весь перекорежился, аккуратно затушил окурок о подошву сапога, вырыл ямку в земле и "похоронил".
        - Гы-гы, - заржал Фикус, наблюдавший за интендантом. - В натуре, лесник придет и всем воткнет...
        Но развивать глумление не стал, откинулся на траву и принялся запускать колечки в небо.
        - Восемь нас осталось, - угрюмо глядя в глаза Зорину, проговорил Новицкий.
        - Не будем о мертвых, - поморщился Зорин.
        - Вот-вот, - поддержал Фикус, - тухлая тема. Помолчите, гражданин ментовской начальник. Если хотите знать мое мнение...
        - Да кому оно волнует? - фыркнул Новицкий.
        - Ай, как некультурно. - Фикус выплюнул окурок и привстал. - Ты, что же, думаешь, если я прямо с нар сюда загудел...
        - Фикус, ша, я сказал. Нельзя нам на восток, - проворчал Зорин. - Все понятно, мы должны пробиваться к своим, и рано или поздно мы это сделаем. Но для начала следует выйти из дурной зоны - слишком много тут чего-то скопилось фрицев, а потом опять повернуть на восток...
        - Вот именно это я и хотел сказать, - радостно кивнул уголовник, натянул на глаза чудом сохранившуюся пилотку и замурлыкал "Раз пошли надело...".
        - Если контрразведка узнает, что мы без дела шастали по лесам, вместо того, чтобы сразу же с боем прорываться... - засомневался рассудительный Ралдыгин.
        - В какой стране мы живем... - покачал головой настроенный на философский лад Гурвич. - Мы перед немцами испытываем меньше страха, чем перед своими же карательными структурами...
        - Гурвич, заткнись, - сказал Зорин. - Все уже поняли, что с кондачка к своим не прорваться. Где сейчас фронт? - хрен его знает. Может, двадцать верст, может, тридцать или десять. Пальцем в небо попадем. Наши придут, обязательно придут. Подтянут тылы, ударят... Вот только когда это будет - сегодня, завтра, послезавтра?
        - Фильтрационный лагерь, суд, Сибирь... - заталдычил Гурвич.
        - Опять потащил нищего по мосту, - занервничал Фикус. - Слушай, ты, иудаист недорезанный...
        - Могу и в репу дать, - подумав, сообщил Гурвич.
        - А что такое фильтрационный лагерь? - не понял Чеботаев.
        - Зорин, уж не собираетесь ли вы взять командование на себя? - с недобрым прищуром поинтересовался Новицкий.
        - Имеются варианты, товарищ разжалованный майор? - насторожился Зорин. - Пока еще командир отделения здесь я - причем вполне официально. И если вы думаете, что мне доставляет удовольствие вытаскивать вас из этого дерьма...
        - Нет уж, Зорин, командуйте, - замахал ладошкой Шельнис. - Не слушайте Петра Николаевича. Раз уж взялись - а у вас это вроде бы неплохо получается...
        - Спасибо, Павел Генрихович, вы так любезны. - Зорин не удержался от язвительной усмешки. - Протестующих больше нет?
        - Да нормально все, Алексей, - проворчал Игумнов. - Ты же знаешь, мы за тебя горой. Ты парень что надо - сущий Суворов. Только давай еще полежим минутку-другую, хорошо? Уж больно вставать не хочется.
        - Ну-ну, ведите, ведите, Сусанин, - пробурчал Новицкий и отвернулся.
        *
        Не было ни карты, ни даже общего представления о здешних топонимах и характере местности. День шагал к завершению, а они все тащились по лесу, держась выбранного северного направления. Солнце клонилось за деревья. Обозначился просвет, штрафники насторожились. Зорин с Новицким поползли вперед, расположились на опушке.
        Мирная сельская жизнь... Зорин не верил своим глазам - как люди в двух шагах от войны умудряются жить мирной сельской жизнью? Абсурд какой-то. На большом лугу, источающем ароматы полевых цветов, раскинулся хутор. Небольшое крестьянское поселение на три-четыре двора. Приземистые хатки, крытые соломой, прятались в зелени яблонь. Выстроились за плетнями, как солдаты, желтеющие подсолнухи. Просматривалась петляющая проселочная дорога, убегающая куда-то за лес. По дороге в сторону хутора шла упитанная белобокая корова, а за ней - малолетний мальчишка в рваных штанах. Подхлестывал ее прутиком и что-то выговаривал на смешном украинском языке. Кукарекал в курятнике петух. Закричала женщина, засмеялась. Распахнулась скриплая дверь в ближайшей избе, выбрался криволапый мужик с голыми ногами и в жилетке, побрел, почесывая пузо, куда-то за угол - как видно, облегчаться. Из соседней избы вылупилась пухлая дама в широкой юбке, с распущенными волосами, прошла в обнимку с тазиком по двору, вылила помои в выгребную яму и, что напевая, загарцевала обратно.
        - И что вы думаете обо всем этом, Петр Николаевич?
        Новицкий задумчиво пожевывал травинку. Покосился на сержанта.
        - Вам правда интересно мое мнение?
        - Почему бы нет? Вы офицер, три года на фронте... ну, или где-то рядом, образованный, неглупый. Почему я должен игнорировать ваше мнение?
        - Вы о том, стоит ли нам идти на этот хутор?
        - Примерно.
        - Считаю, что нет. Мы еще не настолько проголодались, чтобы заниматься "продразверсткой", нервируя и обчищая местных жителей. Это Галиция, Зорин. При немцах местность получила название "дистрикт Галиция". Самое спокойное место среди всех оккупированных рейхом территорий. Я имею в виду, что население в этих краях весьма лояльно гитлеровскому режиму. Евреев и поляков почти не осталось - немцы всех подчистили, над украинцами особо не лютовали - отсюда и лояльность. Обидно об этом говорить, но это так. Много здесь происходило неприятного - в том числе и с 39-го по 41 - й... - Новицкий прикусил язык, предпочел не развивать тему. - Сплошная бандеровщина, одним словом. Слышали такое понятие - УПА, так называемая Украинская повстанческая армия? Весь хохляцкий сброд, уголовники, предатели, кулачье, националисты, выступающие за какую-то суверенную Украину - хотя с фашистами якшаются за милую душу... Я к тому это, Зорин, что если мы хотим зайти на хутор и попросить корочку хлеба, а заодно узнать дорогу, то, прощаясь, придется всех убить. Сразу побегут к немцам докладывать. Кстати, полюбуйтесь.
        Распахнулась дверь в третьей избе, и на крыльцо взгромоздился здоровенный нечесаный дядька в полувоенной форме, заправленной в сапоги. Он что-то жевал. Кажется, булку. Не доел - перекинул через ограду, где ворчали то ли гуси, то ли утки, вытер лицо рукавом, потом руки о штаны, застегнул униформу. На плече у дядьки болталась самозарядная винтовка G-41 с неотъемным магазином на десять патронов. Он что-то крикнул в нутро избы, спустился с крыльца, зашагал к сараю. Спустя минуту завелся мотор, дядька выехал на стареньком мотоцикле, остановился, пошел открывать ворота. И вскоре уже пылил по дороге.
        - И здесь она, коричневая зараза, - проворчал Новицкий. - На службу поехал - в "ночное". Вот и говорю тебе, Зорин, почти все тутошние мужики служат в украинской полиции. Скажу даже больше. Пару недель назад в боях под Бродами мы разделали в пух и прах 14-ю гренадерскую дивизию СС "Галичина". Сто процентов солдат этой дивизии - украинские добровольцы. Записалось больше восьмидесяти тысяч человек. Представляешь? Информация достоверная. Немцы сами обалдели. Такое количество им, понятно, не требовалось, сформировали несколько вспомогательных полков, остальных поблагодарили и отправили по домам. Этими полками и пополняют сейчас разбитую дивизию. Да ты наверняка их видел. Форма немецкая, рожи славянские, и эмблема: желтое на синем, лев на задних лапах и три короны... Смотри, только этого нам не хватало.
        Навстречу мотоциклу в клубах пыли катил еще один. Лихо затормозил, и первый остановился. Во втором сидели трое, увешанные оружием, а двое и вовсе - в немецкой форме. Дядька поздоровался за руку с "боевыми товарищами", что говорило об отношениях не шапочных, а близких, четверо начали непринужденно общаться.
        - Ворон ворону... - ухмыльнулся Новицкий, - друг и брат. В общем, сам решай, Зорин. Если в задачу нашего отряда входит преждевременно нагнетание напряженности в регионе...
        - Я понял, пошли, - Зорин начал отползать. - Расстроим парней. Чую, они уже и самогоночки деревенской хлебнуть собрались...
        *
        Местность превращалась в горно-лесистую. Громоздились скалы всевозможных очертаний, заросшие стелящимися хвойными, ветвистыми кустами, усыпанными мелкими листочками. Все труднее было продираться через это каменное царство. Но вот забрезжил просвет, мелькнула дорога, Зорин сел на колено, сделал знак, чтобы умерили прыть...
        Открытие представляло, несомненно, интерес. Вполне приличная асфальтированная дорога, украшенная полосатыми столбиками, петляла между скалами и островками леса. Асфальт - на вид довольно свежий. Не сказать, что его положили вчера, но и не больше, чем три года назад. "Как в Германии", - подумал Зорин, никогда не бывавший западнее этой чертовой Галиции. Но самое интересное заключалось в том, что по дальней обочине прохаживался самый натуральный немецкий солдат в новенькой форме и беззаботно насвистывал Штрауса. За плечами у немца болтался ранец, на поясе - каска, автомат висел через плечо под небольшим углом к земле.
        - Ух, ты, ништяк. - Рядом что-то посыпалось, и, потеснив Зорина, за скалу забрался Фикус.
        - Я кому сказал сидеть на галерке? - разозлился Зорин.
        - Да ладно, старшой, не лезь в пузырек... - Глаза у урки заблестели, словно фрица впервые в жизни увидел.
        Солдат перестал свистеть, поперхнулся и закашлялся. Кашлял долго, с надрывом, достал носовой платок, начал сморкаться.
        - Чувырло трахоматозное, - выдал меткую характеристику Фикус. - Ну что, старшой, штопарнем тепляка без кипежа? Балду на рукомойник, и чешем вальсом?
        Зорин уставился на него с изумлением. Он всегда наивно считал, что разбирается в русском языке. Впервые посетила мысль, что блатная феня - почти искусство. Не важнейшее, конечно, из искусств. Важнейшее, как сказал вождь пролетариата, - кино.
        - Чего менжуешься? - наседал Фикус. - Возьмем под красный галстук и чапаем по-рыхлому. Ну, хочешь, я его отфурычу?
        Зорин помотал головой, сбрасывая дурь. В принципе, он понял, что хотел сообщить Фикус. Имелась пища для размышлений. Но тут послышался гул. Приближалась машина. А то и не одна. Штрафники затаились. Прошло секунд двадцать, и справа показался красавец "Мерседес" с блестящими обтекающими кожухами над колесами. За машиной ехало что-то промежуточное между открытым джипом типа "Виллиса" и бронетранспортером. В кузове - четверо солдат, не считая пулемета. Служивый на дороге засуетился, перестал кашлять, вытянул из голенища желтый флажок и стал по стойке смирно. Колонна проследовала мимо. Солдат расслабился, зевнул. Прошло секунд сорок. В том направлении, куда убыли машины, раздался требовательный автомобильный гудок.
        - Отползай, - шепнул Зорин. - Посмотрим, что такое.
        Попятился, сделал знак своим - за скалы, и вдоль дороги...
        *
        Прошло минуты три. Они лежали, рассыпавшись, на опушке. За дорогой темнела чаща, за чащей вздымались скалы живописных конфигураций (он давно подметил, что природа Галиции сильно отличается от природы центральной Украины). А на дороге происходило что-то интересное. В заданном квадрате располагался некий объект, но отсюда он не просматривался. Один из промежуточных постов. Шлагбаум, полосатая охранная будка, за будкой длинное строение, похожее на сарай.
        - Многовато что-то тут немцев, - проворчал Игумнов. - Поубавить бы надо.
        Немцев, в пересчете на квадратный метр, действительно было многовато. Темнело в глазах от ненавистных мундиров. Это же эсэсовцы! - прозрел Зорин. На зрение он не жаловался, разглядел в петличках охранников знаменитые "молнии". Несколько солдат стояли у шлагбаума. Еще один держался за рукоятку, приводящую в движение подъемное устройство, ожидал распоряжения начальство. Красивый "Мерседес" стоял впритирку к шлагбауму. Начальство не спешило. Несколько офицеров в фуражках с высокими тульями громко выясняли отношения у раскрытой дверцы. Очевидно, прибывшие хотели проехать, а у местной охраны имелись вопросы. Солдаты в открытом броневике зевали и болтали ни о чем. Дискутирующие стороны, видимо, пришли к промежуточному соглашению. Офицер в звании унтерштурмфюрера (в пехоте - лейтенант) раздраженно покачал головой, удалился в будку, и было видно, как он накручивает рукоятку телефона. Оставшиеся переглянулись, достали сигареты - каждый свою, прикурили - каждый от своей зажигалки. В кустах на дальней стороне дороги что-то мелькнуло.
        "Показалось", - решил Зорин.
        - Секи, Алеха, там кто-то есть... - возбужденно зашептал Игумнов. - Ну, смотри же, прямо перед нами, протри глаза... Там люди, точно тебе говорю...
        Зорин не успел подтянуть автомат, как разразилась стрельба...
        *
        Они лежали, придавленные к земле - все восемь - распахнув глаза от изумления. Происходило что-то непонятное. О наличии партизанских отрядов в Галиции, поддерживающих Советскую власть, информации не было. А стало быть, не было и партизанских отрядов. Но человек, выбежавший из леса и неловко бросивший гранату, никоим образом не относился к регулярной армии. Одетый в штатское, да и староват он был для батальных дел. Но сообразил, что следует упасть после броска. Упал - по-дурацки, на ровном месте. Граната разорвалась с позорным недолетом. Эсэсовцы всполошились - одни подались за машину, другие попадали в водосток. За "гранатометчиком" выбежали еще двое - помоложе, оба в кепках, в потрепанных пиджачках, стали строчить из автоматов. Офицеры присели за капотом, один из них что-то проорал. Солдаты в броневике нездорово возбудились, припали к амбразурам. Пулеметчик завертел на турели свой пулемет.
        Работали штатские просто бездарно. Но решимости хватало, хоть в этом молодцы. Двое, стреляя на ходу, побежали вперед. Приподнялся тот, что кинул гранату. Из леса вывалилась толпа и как-то молчком бросилась на фашистов. "Странно, - подумал Зорин. - Наши люди обычно не молчат, когда на смерть бегут. Глухонемые, что ли?"
        Пулеметчик принялся за работу. Выпалил "пробную" очередь - двое споткнулись, с криками попадали. Заволновался пожилой, поднялся - и сразу же упал, срезанный второй очередью. Толпа рассеялась, кто-то бросился обратно к лесу, кто-то залег в траву. Предстояло вполне закономерное побоище.
        - Огонь по фрицам! - крикнул Зорин. - Поможем этим недотепам!
        Того и ждали. Принялись стрелять - радостно, плотно, самозабвенно. Шквал огня прибил пулеметчика к пулемету, разбросал тех, кто находился в броневике, добрался до прочих. Многие из тех, что были в водостоке, даже выбраться не успели. А успевшие далеко не убежали. Из будки выскочили двое с выпученными глазами, упали, нашпигованные свинцом. Сполз с висящего на стене телефона офицер, так и не успевший дозвониться до начальства. Офицеры за машиной пытались отстреливаться. Красивый "Мерседес" изрешетили в клочья. Один из офицеров побежал по дороге, но обронил фуражку, споткнулся об нее, а пуля в затылок завершила дело. Второй скорчился за капотом, закрыл голову руками - пули рвали металл, дырявили колеса. Едва затихла стрельба, привстал, но вместо того чтобы поднять по-человечески руки, поднял тяжелый "зауэр"... и получил свою положенную порцию свинца. Даже избыточную, чтобы умереть.
        Тишина настала. Приподнимались штатские, недоуменно переглядывались. Стонали раненые.
        - Ну, пойдем знакомиться. - Зорин привстал, крикнул на всякий случай: - Эй, не стреляйте, свои!
        Штрафники хлынули на дорогу. Задержались ненадолго - пополнить запасы патронов. Побежали дальше. "Партизаны" уже рылись в разбитой машине, вытряхнули кожаный портфель с медными замками, кто-то обшаривает мертвых офицеров. На штрафников смотрели с опаской, почти со страхом. Мужчины - и молодые, и средних лет. Несколько женщин - двое в платочках, одна в беретике - с ужасно красивыми черными глазами, в облезлом драповом пальтишке не по сезону. Трое были мертвы, возле них суетились люди, забрасывали автоматы за спину, подхватили за конечности. Раненый мужчина, зажимая кровоточащую рану в боку, пытался самостоятельно подняться, но испытывал понятные трудности, женщина в платочке кинулась к нему, подставила плечо.
        Он смотрел на их лица, ловил какую-то неосознанную мысль и не мог поймать. Эти люди были разные, но вместе с тем в них было что-то общее, и он упорно не мог понять, что.
        - Ну надо же, в святую землю попали... - ахнул за спиной Гурвич, но даже после этого мысли не отправились в верном направлении.
        - Вы кто такие? - на чистом русском языке спросил мужчина средних лет в потрепанном свитере, с изможденным лицом и мешками под глазами. Возможно, он был в компании за главного. Темно-серые глаза из глубин черепных впадин придирчиво ощупывали Зорина. На груди висел старый советский автомат ППД образца 35-го года - предшественник нынешнего ППШ. Такие примитивные штуки уже давно не выпускали.
        - А вы не догадались, кто мы такие! - всплеснул руками Зорин. - Марсиане, блин. Высадились тут неподалеку. В окружение попали - не заметно, что ли? Слушай, дружище, давай-ка уводи своих людей - немчура через минуту понаедет, грустно будет. А после познакомимся, если хочешь. Можешь и спасибо сказать, что выручили вас - вояки, блин...
        Мужчина кусал небритые губы, им одновременно владели несколько чувств.
        - Хорошо, идите с нами. Уходим. Адам, собирайте людей. Срочно на базу!
        Их вели какими-то горными тропами, обходили завалы, пропасти, погружались в чащи, где имелись невидимые со стороны, но вполне протоптанные тропинки. Штрафники держались кучкой, опасливо посматривали по сторонам. Партизаны с ними не заговаривали, косились как-то странно, напряженно, держали дистанцию. Несколько раз Зорин ловил на себе взгляд большеглазой девушки в затертом берете. Когда их взгляды соприкасались, она опускала глаза. Потом поднимала... и снова опускала, при этом на хорошем личике появлялась тень напускного раздражения.
        - Алексей, ты понял, в чем дело? - захлебываясь от волнения, будто вылез из воды, шептал Гурвич.
        - Черт меня побери, если я что-то понимаю, - отзывался Зорин.
        - Все эти люди - евреи... Как и я - неплохо, да? Чистопородные, махровые. Охренеть можно...
        - Какого черта они тут делают?
        - А я знаю? Партизанят, не дифирамбы же фрицам поют. Странные они какие-то... Неразговорчивые...
        - Держи ухо востро, Леонид. И ребятам передай. Пусть не дергаются, ведут себя вежливо - особенно Фикус. А то ляпнет какую-нибудь лажу, огребем из-за него...
        Информация передавалась шепотом. Идущие рядом партизаны хмуро прислушивались к их бормотанию, переглядывались, перемещали поближе шмайссеры, старые советские автоматы, карабины с потертыми прикладами. Партизанская тропа закручивалась хитроумным образом. Скалы темнились над головами, какие-то узкие лазейки в гуще камня, тропы в зарослях. И вдруг распахнулся перед глазами участок редколесья. Котловина диаметром метров сто пятьдесят, окруженная скалами. Бугристые скалы сползали уступами, уступы заросли кустами, криволапыми деревьями. В толще скал просматривались пещеры. Несколько бревенчатых строений, похожих на бараки, навес для дров, кучка сараев на краю котловины. С торца барака натянутый маскировочный тент, под ним длинные столы, лавки - наверное, аналог столовой. Печи открытого типа - тоже под навесами. Повсюду люди. Мужчины, женщины, дети...
        Отряд вернулся на базу. Кто-то бросился к волокушам с ранеными, засуетился. Тоскливо завыла черноволосая женщина с закрученной вокруг макушки длинной косой - ей сообщили о смерти мужа. Толпились люди, партизаны, прибывшие с задания, смешались с толпой, звучала речь - кто-то говорил по-русски, кто-то по-польски, кто-то на непонятном языке. Штрафников разглядывали настороженно, недоверчиво. Зорин чувствовал какую-то неловкость: прибыли - такие грязные, оборванные, небритые, а обитателям лагеря явно не претили чистота и аккуратность - их одежда была старенькой, тертой, заштопанной, но смотрелась чисто и опрятно.
        - Негостеприимные они какие-то, - ворчал Игумнов. - Смотрят волчатами - что бабы, что детишки. И заметьте, мужики, ничего не говорят - ни хорошего, ни плохого.
        - Пусть только попробуют что-нибудь плохое сказать, - фырчал Ралдыгин. - Да кабы не мы, они бы в очередь к своему богу уже давно выстроились...
        Именно поэтому их терпели. Но ощущение присутствия в чужом доме, хозяева которого не испытывают к тебе ни малейшей симпатии, было колоссальным. Молчуны в пиджаках и кепках провели их через весь лагерь. Между бараками было подобие крохотного садика: в трогательных клумбах, окаймленных каменным заборчиком, росли махровые астры. В землю были вкопаны скамейки.
        - Подождите здесь, - бросил сопровождающий - тот самый, что был в отряде за главного. - Сейчас к вам выйдет командир. Кстати, я не представился... - Мужчина помялся. - Моя фамилия Рудберг. Михаэль Рудберг. Я помощник Йонатана Фильмана - командира нашего отряда.
        Он ушел в барак, подволакивая правую ногу. Штрафники зашевелились, стали переглядываться.
        - И что, построимся? - неуверенно предложил Чеботаев.
        - Ага, и туш споем. Не, лучше присядем. - Фикус развалился на скамейке, забросил ногу за ногу, руки - за спинку, эдакий блатарь на отдыхе в парке культуры. - Не возражаешь, старшой? Набегались уж, чай.
        - Садитесь, - разрешил Зорин, покосившись на трех мужчин с автоматами, которые не спускали с них глаз. - Только косяка давите, не расслабляйтесь. Не нравится мне это что-то.
        - Разойтись надо было с этой публикой бортами, - совершенно справедливо подметил Новицкий.
        - Ага, вольтанутые какие-то, - прямо в точку подметил Фикус.
        - А у них тут ничего, чистенько, - как-то завистливо пробормотал Шельнис.
        - И склад, наверное, есть, - поддел его Ралдыгин. - Только вам, Генрих Павлович, вряд ли светит обзавестись в этом местечке должностью.
        - Павел Генрихович, - порозовев, поправил Шельнис, - у меня мама русская, а папа немец из Саратова, он еще до революции приехал в Россию... и очень предан Советской власти, - поспешил добавить интендант.
        - Не будем афишировать перед местной публикой ваше немецкое происхоладение. Мужики, не обращайтесь к товарищу Шельнису по имени-отчеству, договорились?
        - Чудеса в решете - еврейский партизанский отряд... - качал головой Игумнов. - Не могу поверить. Что за зверь такой?
        - Леонид, объяснения найдутся? - повернулся Зорин к Гурвичу.
        - Боятся они нас, - неохотно выдавил Гурвич. - Полагаю, все заметили? Понимают, что мы им жизнь спасли, а все равно боятся.
        - А зачем евреям нас бояться? - не сообразил Чеботаев. - У нас же интернациональная страна, мы не фашисты. У нас и в руководстве есть евреи. Товарищ Мех-лис, например, товарищ Каганович...
        - Особенно их много в карательных структурах, - проворчал Гурвич. - Вернее, было, до чистки в тридцать восьмом... Молодой ты еще, Ванька, не знаешь многого. Да и не нужно тебе это знать. Много будешь знать - высыпаться не будешь. Какой тогда из тебя солдат?
        Встреча с руководством странного сообщества тоже не оставила приятных впечатлений. Приблизились несколько человек - среди прочих был и Рудберг.
        - Встанем, мужики, - вздохнул Зорин, - окажем какое-никакое уважение.
        Местное руководство остановилось в нескольких шагах. Никто руки не подал. Выступил приземистый мужчина лет пятидесяти - в гражданской куртке, оплетенной портупеей. Настороженности в его лице было не меньше, чем в лице Рудберга.
        - Моя фамилия Фильман, - исподлобья оглядев бойцов (и задержавшись взглядом на Гурвиче), представился мужчина, - Йонатан Яронович Фильман. Командир отряда "Лагут".
        - Зорин. Алексей, - небрежно козырнул Зорин. - Рядовой.
        - Рядовой? - удивился Фильман.
        - Был сержантом, разжалован. Выполняю обязанности командира отделения. Первая штрафная рота 45-й стрелковой дивизии. Рота погибла подЖлобиным. Попали в плен, бежали. Пытаемся выйти из окружения. Какая же это военная тайна, если о ней знают все фашисты в Галиции?
        - Вы... штрафники? - Фильман сглотнул и, казалось, еще больше обеспокоился. Переглянулись сопровождающие. Тяжело вздохнул Рудберг.
        - Да.
        - Но это... Советская армия?
        Вопрос был какой-то странный. Зорин учтиво кивнул.
        - Это Советская армия, Йонатан Яронович. Бывшая РККА. А вы ведь не кадровый военный?
        - Я директор дома культуры в Листвяках, - последовал ответ. - Вернее, бывший директор. До тридцать девятого года, пока в Галицию не пришли советские войска, держал книжный магазин и переплетную мастерскую, попутно приторговывал канцелярскими товарами. Мелкий буржуй, по вашей классификации. Михаэль Рудберг был учителем математики.
        Рудберг криво усмехнулся.
        - Оно и заметно, Йонатан Яронович, - сказал Зорин. - Ваши люди напали на немецкий контрольно-пропускной пункт по наихудшему из возможных сценариев. Не окажись мои люди по чистой случайности в том же квадрате, на следующую операцию вам пришлось бы идти с бабами и детьми. Вы хоть думаете, что вы делаете?
        - Это еще неизвестно, сержант, - насупился Рудберг. - Бой едва начался, как вы уже вмешались.
        - А здесь не нужно быть предсказателем. Достаточно годик прослужить в армии. Вы потеряли бы человек пятнадцать, а немцы бы не потеряли ни одного... Ладно, уважаемые, это ваши проблемы.
        - Михаэль Моисеевич рассказал нам, что произошло, - сказал Фильман. - Мы благодарны вам и вашим людям, сержант. Вы спасли много жизней. Вы проявили мужество и решительность.
        - А вологодский конвой шутить не любит, - гоготнул Фикус.
        - Но все равно мы... - Фильман споткнулся, - немного недовольны исходом боя. Вы убили офицеров, а этого делать нельзя было ни в коем случае. Отряду ставилась задача привести живым хотя бы одного эсэсовского офицера.
        - Вы прибрали их бумаги, довольствуйтесь этим, - пожал плечами Зорин. - Офицер сам виноват. Он мог бы вздернуть лапы, но вместо этого предпочел помахать "вальтером". Придираетесь, Йонатан Яронович. Ваши люди все равно бы не добрались до этих субъектов - о чем мы вообще рассуждаем?
        - Ладно, извините. - Во взгляде Фильмана мелькнуло что-то смущенное. - Поначалу мы подумали, что ваши люди выполняют ту же задачу, что и наши. Приняли вас за одну из диверсионных групп. Но потом... - Фильман исподлобья посмотрел на солдат, - мы убедились, что это не так.
        - Не похожи на специально обученных диверсантов? - подмигнул Игумнов.
        - А что там за объект? - Зорин выразительно мотнул головой.
        Рудберг собрался что-то сказать, но командир предупреждающе качнул головой:
        - Это не имеет для вас никакого значения. Вы же к своим прорываетесь?
        - Вы хотели сказать, к нашим?
        - Я хотел сказать, к СВОИМ. - Фильман выделил последнее слово. - Итак, господа... Или товарищи?
        - Последнее, - смутился Зорин.
        - Как угодно. Повторяю, мы глубоко вам признательны, но, как говорится... не смеем задерживать. Каждый занимается своим делом. Михаэль Рудберг допустил ошибку, что привел вас на эту базу. Он уже раскаивается.
        Рудберг потемнел, напряглись, остро обозначились челюстные кости.
        - Но дело сделано, ладно, его можно было понять... К вам отнесутся с уважением, товарищи солдаты. Никто не станет отбирать у вас оружие, или, боже упаси, предпринимать в отношении вас какие-то меры. Вас накормят, обеспечат продуктами на пару суток. Мы не звери - гнать вас в лес на ночь глядя. Вы можете переночевать - на краю базы, кажется, пустует угольный сарай. Вас обеспечат всем... что может заменить свежее постельное белье, - Фильман печально улыбнулся, - а утром мы простимся. И убедительная просьба не трещать на весь свет про нашу базу. Прошу прощения, что вынужден оказать такой неласковый прием...
        - Все в порядке, Йонатан Яронович. Мы все равно не собирались записываться в ваше доблестное войско. На рассвете мы уйдем. Позвольте только... маленькую историческую справку? Признаться, мы несколько удивлены.
        - Такому количеству евреев, воюющих с фашистами? - ехидно прищурился бывший директор клуба. - Вы ведь тоже еврей? - спросил он у Гурвича.
        - А то, - отозвался Гурвич.
        - Не хотите присоединиться к нашему отряду?
        - Дезертировать из армии? - Гурвич озадаченно почесал затылок и состроил такую уморительную физиономию, что посветлели даже лица евреев, вырубленные из темного камня. - Если быть предельно честным, то хочу.
        - Пристрелю, - пообещал Зорин.
        - А спорим, что не пристрелишь? - Гурвич засмеялся. - Ладно, благодарствуем, как говорится, за предложение. Увы, Йонатан Яронович, еврей я какой-то обрусевший. Да и семья у меня во Владимире. Да и вообще... - Гурвич стер улыбку и многозначительно вздохнул.
        - Дело хозяйское, - кивнул Фильман. - Не надеюсь на вашу осведомленность, товарищи солдаты. Знаю, что политинформации в ваших частях носят односторонний характер... За три года войны, по некоторым оценкам, на территориях, именующихся с 39-го года Западной Украиной и Западной Белоруссией, зондеркоманды СС и СД уничтожили около миллиона евреев. Их уничтожали с первого дня, проводились тотальные переписи населения, выявляющие евреев. Людям позволялось взять с собой чемодан вещей, их бросали в машины, в поезда, увозили. Кого-то расстреливали на месте, кого-то доставляли в лагеря смерти и там уничтожали упорядочение, со всеми бюрократическими тонкостями. В моих Листвяках в первые дни оккупации было расстреляно не менее полусотни ни в чем не повинных евреев. Были расстреляны... - Фильман побледнел, - моя жена, моя старая мать и две моих дочери. Не менее трехсот человек увезли в концлагерь на территории Польши. И так везде - в Польше, Украине, Белоруссии, Литве... Мой народ почти полностью истреблен. Немцы с гордостью называют эти земли "юде-фрай" - территориями, свободными от евреев. Немногим выжившим
удалось укрыться в лесах, и совсем уж немногим - прожить по соседству с фашистами и их прихлебателями три года - в лагерях, подобных нашему. Вы упрекаете нас, что мы плохо подготовили операцию. Не спорю - готовились спешно, многое не продумали. Но уже сам факт, что до сего дня фашисты не обнаружили эту базу, запрятанную в предгорьях Карпат, куда все три года из разных районов стекались выжившие евреи... Сюда бежали евреи из Львовского гетто, из Станислава, из польского Люблина. Вы сами понимаете, мы не можем смешаться с окружающим населением и воспользоваться его поддержкой. А еврейское население - вернее, выжившая его часть, - заперта в гетто, и его поддержкой мы тоже не можем воспользоваться. Советские партизаны нас в свои ряды не принимают, отнимают оружие, гонят. Бывали случаи, что даже расстреливали приходящих к ним евреев...
        - Дичь какая-то, - фыркнул Игумнов.
        - Но скоро придут советские войска, - встрепенулся Ванька Чеботаев, - и всех вас освободят!
        Фильман поежился. Ванька и не догадывался, что его слова будут для командира партизанского отряда столько же неприятны, как, например, слово "Троцкий" для товарища Сталина.
        - Вы прямо из школы отправились в армию, молодой человек?
        - Дык нет, - смутился Чеботаев, - пошоферил пару лет...
        - Действительно, откуда вам знать, что тут было с 39-го по 41-й? Вы когда-нибудь слышали про зверства НКВД на территориях, где только сформировались органы Советской власти? Да, меня с семьей не репрессировали, просто повезло. Но объявилось столько "врагов народа", что органы работали сутками, без выходных и праздников! Это называлось "очисткой от неблагонадежного элемента". Суды трещали от обилия дел. Пособники фашистов, националистов, вредители, саботажники, сочувствующие - как их только не называли... Предприятия национализировали, имущество и землю у людей отбирали. Насильно насаждали колхозы, совхозы. Всю интеллигенцию истребили. Да, не спорю, евреям предпочтения не отдавали, но и им доставалось тоже. Интернациональное государство, как-никак... В Листвяках по состряпанным делам осудили не менее двухсот человек, многих из них я знал лично - это были прекрасные, ни в чем не провинившиеся люди! Эшелоны с депортированными в Сибирь уходили десятками. Высылали евреев, поляков, украинцев... А потом удивляются, почему украинцы из западных областей цветами и плясками встречали фашистов. И вы говорите
про освобождение, молодой человек? Лагерь с пожизненным сроком - это лучшее, что ждет большинство окружающих вас людей. Протрите же глаза, наконец... Ладно, - Фильман раздраженно отмахнулся, - вас накормят и покажут место, где вы можете переночевать.
        *
        Их кормили отдельно от прочих. Но кормили, надо признаться, неплохо. "На убой", - пошутил Игумнов, уминая варево из жестяных мисок. Скромная девчушка, отзывающаяся на имя Ализа, - в платочке, закутанная с ног до головы во все черное, приносила еду в алюминиевых тазиках, а уж каждый раскладывал себе отдельно. На подначки Фикуса и неловкие ухаживания Чеботаева девушка не реагировала, отделывалась улыбками, односложными ответами. Да и не больно-то хотелось. Одно у солдат оставалось на уме - поесть и спать. А там уж как масть упадет, - по меткому высказыванию Фикуса. Давились каким-то варевом из буряка, грибов и капусты, вареной жирной свининой с картошкой, заедали ржаным комковатым хлебом, пили кисловатое, но еще не прокисшее молоко.
        - А жрачка-то не кошерная, - заметил Гурвич. - Впрочем, можно понять этих ребят - не до ритуалов, война идет. Что добыли, то и приготовили. Боженька поймет и простит.
        - Чего? - не понял, как обычно, Чеботаев. Впрочем, остальные тоже не поняли.
        Гурвич начал пространно объяснять про систему ритуальных правил кашрут, которые определяют соответствие предписаний, связанных с пищей, Главному еврейскому закону. Потом сбился, сказал, что он не эксперт и даже не любитель. В общем, это то, что можно и чего нельзя. Как у Маяковского - "что такое хорошо и что такое плохо". Свинину, например, запрещено категорически, но не потому, что грязное животное, как уверен ислам, а по совсем другим причинам. Кушать можно только тех животных, которые одновременно и жвачные, и парнокопытные. То есть корову, козу и барана - можно. А вот свинья хоть и имеет раздвоенные копыта, но жвачку не жует и, стало быть, "плохая". И яйца можно есть не всякие, а только те, у которых разные концы - один тупой, другой острый. А если оба острые или оба тупые, то под страхом смерти запрещено. Кровь нельзя пить, то есть мясо готовить только обескровленное. Рыбу - только ту, у которой чешуя чистится. А молоко после поедания мяса можно пить лишь через несколько часов. Зато водку потреблять не воспрещается, и это очень большое достижение еврейского народа...
        Зорин слушал вполуха, посматривал по сторонам. Евреи держались от них особняком, "психологическую" границу, помимо "раздатчицы пищи" Ализы, не переходили. В том числе и девушка в берете с большими черными глазами. Он видел ее несколько раз. Сначала она пробежала мимо, протащив тяжелый мешок. Потом помогала какому-то старику спуститься с крыльца, довела до отхожего места, огражденного заборчиком. Потом стояла перед штабом и шепталась с Рудбергом, при этом несколько раз смотрела в его сторону. Тема разговора была не очень приятной - девушка кусала губы и недоверчиво покачивала головой, а когда рядом появились посторонние, то быстро отвернулась...
        *
        Организм еще не отвык от "режима разведчика". Он проспал пару часов и проснулся. Руки на месте, ноги приделаны к туловищу, голова соображает, а, главное, не болит. Но что-то было не так. Может, ложе слишком мягкое? Он повертелся, прощупал полосатый солдатский матрас - каждому бойцу выдали подобный. И где добыли, интересно? Хотя за три года уж, наверное, многое можно добыть... Он лежал, вслушивался, отделял храп и стон внутри сарая от внешних звуков. Ночь едва лишь началась. В отряде рано ложились и рано вставали. Тишина за "бортом", только кузнечик, страдающий бессонницей, выводил однообразную трель. Сквозь щели между досками просачивался лунный свет. Партизанский лагерь крепко спал. Лишь где-то в центре базы разговаривали мужчины - возможно, часовые. Дверь, смотрящая на лагерь, была заперта на задвижку. Задняя часть сарая, оплетенная кустами, упиралась в скалу. Несколько досок там были выломаны, и от греха подальше Зорин приказал заложить ее фанерными щитами.
        За той стеной и хрустнула ветка...
        Он сел, нащупал затвор автомата. Сухо стало в горле. Подобрался бочком, отдавив руку какому-то сновидцу - тот что-то прорычал, но не проснулся.
        - Эй... - раздался приглушенный шепот. В стену зацарапали. Он привалился плечом к стене, затаил дыхание.
        - Эй, послушайте, как вас там...
        Голос принадлежал женщине.
        - Впустите меня, но не шумите... Я не сделаю вам ничего плохого... Быстрее же...
        Кто-то уже проснулся, заворчал. Зорин шикнул на него. Проснувшийся разбудил соседа, а когда тот начал спросонья ругаться, просто заткнул ему рот.
        - Кому тут по едалам отбарабанить?... - начал в своей неподражаемой манере Фикус, но ему тоже "перекрыли кислород". Зорин отодвинул щит от дырявой стены. В сарай кто-то вполз. Он чиркнул спичкой. Тусклое пламя осветило бледное женское лицо. Огонек горящей спички метался в широко раскрытых глазах.
        - Это вы? - растерялся Зорин. Он узнал ту самую девушку в берете - она обладала запоминающейся внешностью.
        - Проходи, родная, как же мы... - начал Фикус, но получил по ребрам и, кажется, включил соображалку.
        - Не галдите, - прошептала девушка. - И спичку погасите...
        Он погасил. Темнота навалилась. Народ скрипел, поднимался - каждый чувствовал приближение неприятностей.
        - Молчите, ради всего святого молчите... - Он чувствовал ее горячее дыхание совсем близко. Девушка волновалась - и это еще мягко сказано. Ее волнение передавалось Зорину.
        - Послушайте... меня зовут Ада, я племянница Михаэля Рудберга... Я знаю, что вы ни в чем не виноваты, и мне не нравится то, что задумал Фильман...
        Зорин похолодел. Дурные предчувствия, кажется, перетекали в практическую плоскость.
        - Слушайте и молчите... - ее голос звенел от напряжения, - Фильман долго думал, что с вами делать. Он принял это трудное решение, и теперь его не переубедить. Вас расстреляют. Войдут на рассвете, когда у людей самый крепкий сон, разоружат и быстро пристрелят...
        Штрафники глухо зароптали.
        - За что, Ада? - возмутился Зорин. - Вы воюете с фашистами, мы воюем с фашистами...
        - Все очень сложно, Фильмана можно понять... Он болеет за свой народ, он понимает, что если вы уйдете, то все равно проболтаетесь своему командованию про эту базу - вы просто обязаны им рассказать. И имена перечислите...
        - Ада, но что в этом зазорного? Вы же не предатели...
        - Мы - те, кто не нужен Советской власти. Мы слишком независимые, самостоятельные, вольнолюбивые. Когда придут ваши, первым дело сюда направят карателей из НКВД, базу ликвидируют, людей расстреляют или посадят в лагеря, не пожалеют даже детишек... Вы что, не понимаете элементарных вещей?
        - Но все равно на днях придет Красная армия, вам придется с этим считаться. Вы же не в параллельном мире существуете...
        - База слишком затеряна в предгорьях, чтобы так сразу ее найти. Ее и с воздуха непросто обнаружить. Немцы летают три года, но так и не обнаружили... Идеальная система оповещения. Повсюду посты - и лишь появится посторонний, сразу гонец бежит в отряд... Фильман считает, что после прихода советских войск база сможет какое-то время просуществовать, пока они с единомышленниками не разберутся в ситуации, не наметят планы, не начнут потихоньку эвакуировать людей... Да что я вам рассказываю? Дядя Михаэль возражал - он хороший человек, понимает, что вы спасли много жизней. И ему спасли, и мне... Я уже чувствовала, что следующая очередь из пулемета будет моей... Но Фильман самолично принимает решения - если сказал, значит, железно...
        - Спасибо, Ада, за предупреждение... - Он нашел ее руку, нежно погладил. Почувствовал, как ее кожа покрывается мурашками. - И все же, Ада, почему вы нам помогаете? Только потому, что мы спасли ваши жизни?
        - Да какая вам разница, господи... Мой жених Йосеф с первого дня был мобилизован в Красную армию... Он не успел спрятаться, его забрали, постригли, увезли на призывной пункт. Он живой до сих пор, пишет письма, в последний раз из смоленского госпиталя, просит, чтобы я молилась за него. Как я могу допустить с вами такое, даже если ненавижу вашу власть?... Мой Бог меня не простит - за одного молюсь, других таких же обрекаю на смерть... До рассвета еще несколько часов, я пришла предупредить заранее. Через дверь уходить нельзя, вылезайте в эту дыру. С этой стороны есть единственная тропа, по которой можно выбраться из лагеря. О ней не знает даже Фильман, мы с девчонками Сарой и Кармелой обнаружили ее случайно... За сараем терраса, взбирайтесь на нее, там кусты - и вправо до конца, пока не упретесь в скалу... Будет щель, она узкая, но вы протиснитесь... И взбирайтесь по камням наверх - там можно доползти до края котловины. А дальше лес. Это северо-западное направление, так и идите. Перейдете дорогу, на которой мы с вами встретились... Это единственное направление, где можно пройти. Во всех других вы
завязнете в горах и в чаще... Все, я должна уходить, если заметят, что меня нет, будут большие неприятности...
        В возбуждении она склонилась к нему совсем близко. Он коснулся ее плеча, она вздрогнула. Вот же как бывает - и боится, словно прокаженных, и неприязнь испытывает, и спасти хочет...
        - Спасибо, Ада, огромное спасибо... - Он хотел еще что-то сказать, но девушка уже, виляя, как червячок, выползала из сарая.
        - Ну, и дела-а... - шумно выдохнул Игумнов. - Ну, что, мужики, спасибо, как говорится, этому дому...
        *
        Они выдавливались из сарая по одному - молчком, без суеты. Взбирались на террасу, пропадали за кустами. Зорин уходил последним. Вскарабкался на шершавую каменную глыбу и прежде чем нырнуть в переплетение ветвей, оглянулся в последний раз на лагерь. Сонная тишина окутала котловину. Слабый ветерок покачивал верхушки деревьев. Бараки и подсобные помещения отряда едва очерчивались в темноте. Где-то в центре горел бледный огонек - ночные часовые пользовались масляными лампами. Словно в мире параллельном побывал, ей-богу... Сбросив оцепенение, он заработал локтями, продрался через колючие ветки. Пополз на четвереньках к краю плиты, нашел на ощупь провал, пристроил правую ногу, отыскал опору. Полз вверх, лавируя между камнями - в лунном свете хорошо просматривались истертые подошвы ползущего впереди...
        Он перевалился через гребень, машинально пересчитал колеблющиеся во мраке головы.
        - Ладно, хоть накормили, - проворчал Ванька Чеботаев.
        - Кажется, дождик не за горами, - прошептал Гурвич, и все задрали головы. С юга надвигалась огромная махровая туча. И не только туча! Втянули головы в плечи, когда раздался знакомый каждому солдату сверлящий череп свист. Осветилось небо - попутно взмыла осветительная ракета. Мощный взрыв потряс самое чрево партизанского отряда! Оранжевая вспышка, фонтан - и часть барака буквально поднялась на воздух!
        - Ни хрена себе дождик... - только и успел пробормотать Фикус, как началась безумная свистопляска! Минометная батарея расположилась за южным гребнем котловины. Координаты цели минометчики знали. За первым взрывом разразилась целая вакханалия! Котловина в буквальном смысле взорвалась! Затяжная серия грохочущих вспышек, и все стало видно как на ладони. Взрывались бараки, сараи, взлетела на воздух кирпичная печь, в дыму мелькали фигурки полуодетых людей. Бежать им было некуда - метались, падали, пораженные осколками. Огненный шквал буквально накрыл ограниченное скалами пространство. Осветительные ракеты продолжали взлетать. Пулеметы заработали на гребне - стрелки выискивали одиночные мишени, валили женщин, детей, стариков. Котловина стонала от боли и отчаяния. Плотная муть застелила Зорину глаза. Он плохо понимал, что делает. Вывалился из-за гребня, пополз вниз, отчаянно работая локтями. Остановил его только взрыв, прогремевший шагах в сорока по склону и разнесший вдребезги сарай, где им так и не удалось доспать. Минометчик перестарался - жахнул с перелетом. Он зажал голову руками - окатило комьями
земли.
        - Куда, блаженный? - ахнули за спиной. Его схватили за лодыжки, потащили обратно, перевалили через гребень.
        - Не дури, командир! - прокричал на ухо Игумнов. - Совсем башку оторвало? Извини, но мы уже ничего не можем поделать...
        Он привалился к камню, закрыл лицо руками. Как бы отогнать от себя огромные глаза Ады, ее трогательный беретик?.. К нему прижался плечом Гурвич, трясся крупной дрожью и неустанно повторял: "Боже правый, боже правый..."
        Минометный обстрел оборвался. В отдалении смеялись и перекликались немцы. Осветительные ракеты продолжали полосовать небо. Ралдыгин уполз на разведку и через пару минут свалился обратно.
        - Амбец, командир. Все раздолбили, никого не осталось. Немцев целая армия, они уже в котловине, шарятся по горелкам...
        - Даже раненых нет, - прошептал интендант Шельнис, - одни трупы... Слышите - тишина? Им даже добить некого...
        - Зря они напали вчера на КПП, - глухо поведал Новицкий. - Немцы разозлились, у них там дело какое-то намечалось, а эти встряли. Да еще и мы... Отправили по следу горе-вояк команду егерей, сняли посты, а потом подтащили минометы... Вот тебе и секретная партизанская база...
        - Эй, братва, хорош белендрясничать, - ворчал Фикус. - Ну, какого хрена нам тут ловить? Топаем дальше или как? Старшой, ты же не собираешься им тут подляну на подляну чинить?
        - Да куда нам против армии-то... - заикался Чеботаев. - Когти надо рвать, пока фрицы сюда не поднялись...
        И только Гурвич не принимал участия в содержательной беседе - он потерял дар речи, дрожал, издавал горлом подозрительные звуки. И все отодвинулись, чтобы не испачкаться в чужой рвоте...
        *
        Остаток ночи они фактически топтались на месте. Их окружали каменные развалы, непроходимый кустарник, осваивать который в темноте было совершенно бессмысленно. К прочим несчастьям хлынул дождь. Солдаты уже роптали, и Зорин понимал, что в таких условиях они никуда не уйдут. Объявил ночлег. Люди забирались под камни, мгновенно засыпали, невзирая на слякоть, потрясение и не вполне комфортную ночную температуру...
        А наутро надрывно кашляли, проклинали лихую судьбину, брели на северо-восток по распадку местного ущелья. Другой дороги действительно не было. Да и ту отрезал каменный завал. Пришлось взбираться на скалы, и уже со скалы глазастый Чеботаев разглядел на севере зеленое пятно, туда и потащились, погружаясь в глухое каменное царство...
        День прошел в каком-то полубреду. Возникало впечатление, что ходили по кругу. На привалах ругались, маялись без курева (последнюю махорку давно искурили), делили последние фашистские галеты. Единственный приятный момент за весь день - нашли ручей, вытекающий из скалы. Мыться сил не осталось, пили "про запас" - фляжек тоже не было. И только к вечеру следующего дня, злые, оборванные, в расползшихся сапогах, уставшие как собаки, с рычащими от голода желудками, вступили в лес. Давились малиной, какими-то красными ягодами сомнительного характера - Ваньку пучило, но он продолжал жадно набивать рот.
        К темноте добрались до хутора, затерянного в лесной глуши. Несколько строений возвышались посреди поляны, просматривались овощные грядки, обветшалые сараи, длинная рига. Жилище, судя по всему, на одну семью - лишь одна хата посреди подворья выглядела как жилая.
        - Ну что, горемыки? - возбудился Фикус. - Дружно идем на ху... тор? - и засмеялся, довольный своей шуткой. Зорин лихорадочно размышлял. Немцев и полицаев в этих краях, похоже, нет. Если действовать исключительно разумно...
        - Ваше мнение, Петр Николаевич? - спросил он у Новицкого, который сидел за деревом и жадно вглядывался в мерцающий за окном огонек керосиновой лампы.
        - Делать нечего, Алексей, - обреченно вымолвил тот. - Нужна еда, нужно просушиться, по-человечески поспать. Вторая ночь на свежем воздухе нас убьет. Но предлагаю все сделать правильно, не против? Всю ночь нам придется оберегать обитателей хутора от совершения ими чего-нибудь "противоправного", согласны?
        Бывший офицер рассуждал примерно так же, как и он.
        Претило действовать против мирных людей военными методами, но вариантов не было. Они дождались, пока сгустится темнота, оцепили хутор с нескольких сторон. Просачивались, как диверсанты - через хлев, амбары, перебегали подметенный дворик. Ночь, в отличие от предыдущей, была пронзительно ясной. Фикус ворчал про удовольствие, с которым он погасил бы эту лампочку (луну), споткнулся о ведро, наделав грохота. Вошли без стука - вредной привычки запираться у хуторян не было. Попутно обложили окна, чтобы не вылезли - и правильно, кстати, сделали. Поспели к позднему ужину. Вся семья была в сборе. В горнице горела лампа. Пятеро сидели за массивным дубовым столом. Ложки, плошки, миска с огурцами, ломти сала, напоминающие по форме толсто порезанные куски хлеба. Потрескивала печка, на ней стояли какие-то кастрюли, ушастый глиняный чан.
        - Добрый вечер, граждане, - миролюбиво поздоровался Зорин. - Просьба не волноваться...
        Просьба поспела несколько поздновато. Уже схватилась за сердце пожилая женщина в серой юбке, узорчатой жакетке и стянутыми на затылке седыми волосами. Приподнялся плечистый старик - ее муж. Привстал, разинув рот, нескладный детина, усыпанный веснушками и с глазами, жутко косящими к переносице. Заморгал на вошедших пацаненок лет двенадцати. Рыжеволосая миловидная девушка занесла над горшком ухват... и обездвижилась в стоп-кадре.
        - Нэ стрэлыйтэ, нэ стрэлыйтэ... - испуганно бормотал детина, - мы нэ воинные...
        - Спокойствие, хуторяне, - объявил Зорин. - По-русски шпрехаете?
        Кивнула девушка.
        - А ты спроси, как ее зовут? - хихикнул Фикус. - Ничего такая биксочка.
        - Заткнись, Фикус. Никакой похабщины и непристойного поведения. Русский солдат - образец воспитанности, запомни. Итак, спокойствие, граждане. Советские войска перешли в наступление, и нашему подразделению срочно требуется место для ночлега. Волноваться не стоит, все останутся живы, исчезнет только еда. Впрочем, если хотите, можете волноваться, - добавил он уставшим голосом.
        Ему уже было все равно...
        Детина продолжал бормотать, чтобы не стреляли, пятился к потрескивающей печке, цепенел от ужаса. Пацаненок сделал попытку улизнуть в соседнюю комнату - там было раскрытое окно. Но уже на улице его схватил за шиворот скучающий Ралдыгин и принес в дом на вытянутой руке - орущего и колотящего ногами. Подрастающего врага Советской власти в целях профилактики отшлепали и спустили в подвал. Туда же запихивали остальных - причитающих старика со старухой, зеленого косящего детину. Девушка спускалась последней - смотрела на Зорина глазами, просящими участия, но он уже плевать хотел на весь этот "слабый пол" - образ большеглазой Ады не уходил из головы.
        - Слышь, старшой, ну, хоть девчуру давай оставим? - упрашивал Фикус. - Пусть на стол мечет, тешит нас, песни украинские поет. Хоть эстетическое, блин, удовольствие получим...
        Но он не собирался делать никому поблажек. Захлопнулась крышка подпола. Придвинули стол, подперли ножкой. Гурвич бормотал, что логичнее было бы расстрелять всю компанию - он не мог отойти от пережитого прошлой ночью. События вечера плохо откладавались в голове. Что-то ели, хохотал и балагурил Фикус, порывался отыскать самогонку - ему с каких-то щей пришло в голову, что в этой хате обязательно должна быть самогонка. Насилу усмирили бойца. Не хватало только хмельных голов. Забивались кто куда - Фикус штурмовал печку, Игумнов с Ралдыгиным поволоклись на чердак, Новицкий и Шельнис забрались во вторую комнату - спальню стариков, упали на одну кровать - ладно хоть не обнялись. Гурвич и Ванька Чеботаев уснули прямо за столом, никто их даже не пихнул - просто не заметили. Зорин добрел до крохотной каморки на обратной стороне хаты, там был скрипящий топчан, а больше он ничего не помнил...
        *
        И только чувство опасности - на грани паники! - подбросило его, когда рассвет позолотил верхушки деревьев. Опять обмишулились? Вскочил с колотящимся сердцем. Что не так? О чем там бормочет инстинкт самосохранения? Не зря он три года обретался в разведке - и жив остался, и воевал достойно... Подхватил автомат, метнулся к крохотному оконцу, выходящему на плетень и опушку. И чуть не задохнулся от волнения. Из леса выбегали люди, бежали, пригнувшись, вдоль опушки, пропадали из поля зрения - обходили хутор. Форма не немецкая, и то ладно. Подобное одеяние он уже на ком-то видел - мешковатая полувоенная униформа, высокие кепки с козырьком, повязки на рукавах...
        Он вылетел в горницу. И рта раскрыть не успел. Распахнулась дверь от мощного пинка, с мясом вылетела щеколда. На пороге возник здоровенный мужик - автомат в его руках смотрелся детской игрушкой. Ворвался в горницу, топая сапожищами, с перекошенной харей, пустил врассыпную очередь. Ванька Чеботаев, уснувший с вечера за столом, только и моргнул осоловело - загремел под стол. Сверзился вместе со стулом Гурвич... Зорин, увертываясь от пуль, шмыгнул за печку - а сверху растерянно моргал Фикус - парню снились благодушные, отнюдь не военные сны. Здоровяк побежал за Зориным, споткнулся о кадушку с водой. А когда вставал, в его свинячье рыло уже летел стальной кулак. Втемяшился под нос, а вместе с кулаком и мощный выброс энергии! Бить поднос - запрещенный прием. Голова бандеровца дернулась, глаза покатились из орбит. Он ударил вторично - тем же наступательным "орудием". Молодчик испустил дух - умер от стремительного кровоизлияния в мозг! Через порог уже кто-то летел, а Зорин все нашаривал потерявшийся автомат.
        - Разбегайся, суки!!! - дурным голосом завизжал на печке Фикус и открыл огонь из шмайссера! Двое попадали, не успев даже вникнуть в ситуацию. Разлетелся горшок с недоеденной картошкой, рухнула вешалка с одеждой.
        - Молоток, Фикус! - гаркнул Зорин. - Все, кончай палить! - и покатился с вновь обретенным автоматом на середину горницы. В проеме не было никого из живых. Он выплюнул очередь в белый день (вернее, в серый рассвет). Народ уже подтягивался. Свалились с чердака растрепанные Ралдыгин с Игумновым, из спальни стариков, отчаянно толкаясь, выбирались Новицкий с Шельнисом.
        С улицы открыли беспорядочный огонь. Посыпались разбитые стекла. Штрафники валились на пол, передергивали затворы.
        - Живо к окнам! - крикнул Зорин. - И дверь держите! Да не высовывайтесь!
        - А ты куда? - вякнул с печки Фикус (понравилось ему там, что ли?).
        Имелось у него одно небольшое дельце... Он метнулся в клетушку, где спал, припал к окну. С этой стороны злодеи не подкрадывались. Плетень в двадцати шагах, за плетнем густой бурьян. Он шарил по окну, выискивая запирающее устройство. Не было на этом крохотном окне никакого устройства! За спиной разгорелась жаркая стрельба. Он выбил стекло прикладом, очистил края рамы от рваных осколков. Вывинтился из окна, упал в траву, присел, поводя стволом. Никого. Побежал вдоль дома, нащупывая гранаты в подсумке. Присел на углу за бочкой для дождевой воды. В этом месте избы к цоколю было пристроено что-то вроде дощатого короба. Крышка из сколоченных досок была отброшена. И почему они с вечера это не проверили! Он подкрался, сунулся внутрь. Так и есть - на глубине вытянутой руки в замшелом настиле чернело отверстие для вентиляции подвального помещения. В него могла пролезть небольшая собака. Или небольшой ребенок...
        Чертыхнувшись, он пополз дальше. Окон на этой стороне не было. А за углом уже стреляли. Последними словами ругался Игумнов, посылая очередь за очередью. Зорин кинулся в сторону, пополз между огородными грядками. Добрался до плетня и отправился вдоль него, не поднимая головы. Открытое пространство по курсу очень не понравилось. Он оторвал от плетня две тощие жердочки, перебрался наружу, нырнул в бурьян...
        Атаки с тыла злодеи не ожидали. Их осталось восемь. Двое сидели за хрюкающим свинарником, поочередно высовываясь и выплевывая очереди. Остальные залегли за поленницей с дровами, стреляли и яростно перепирались. Одни на прорыв штрафники не хотели, а вторично штурмовать хату, когда силы почти сравнялись, полицаям тоже не было великой радости. Зорин подкрадывался сзади, и кажется, из дома его заметили - перенесли огонь на свинарник. Украинцы стали перебегать - собрались в кучку, начали совещаться. Удачнее момента не представить! Зорин подлетел, как на пружине, перебросил через плетень лимонку с кошмарным поражающим действием, повалился в бурьян, заткнул уши. Подскочил, едва разлетелись осколки, швырнул вторую гранату - на всякий пожарный...
        Поднялся и, выкрикивая какую-то блатную чушь, бросился к плетню, строча из автомата. Мог бы и не стараться - повсюду валялись тела, разбросанные волной и нашпигованные осколками. Двое за свинарней сообразили, что дела пошли не очень здорово, стали отбегать, прячась в траве. Из дома ударили плотным огнем. Один упал, другой побежал куда-то вбок, подбрасывая ноги, и вскоре прочно обосновался на мушке у Зорина. Взмахнул руками, словно птица, покатился, ломая шею...
        Еще одна фигурка подпрыгнула - немного дальше, побежала к лесу, сверкая голыми пятками. Пацаненок! Вот мерзавчик! Посмотреть решил, как "свои" расправятся с "чужими"! Кипя от злости, Зорин вскинул автомат, но как-то стушевался, опустил. Убивать детей, как бы они к тебе ни относились...
        Угрюмо смотрел, как мальчишка уносится за деревья. Сплюнул, побежал в хату. А там свои отклеивались от окон - бледные, трясущиеся, толком не выспавшиеся. Фикус свалился с печки, тряс его за ворот, нес свою блатную околесицу. Ванька Чеботаев уже отмучился.
        Лежал под столом весь скрюченный, с лицом перекореженным и страшным. Умирал мучительно, схватился в момент агонии за ножку стола и теперь сжимал ее мертвой хваткой синими от напряжения пальцами. Гурвич сидел на полу с каким-то тупым просветлением в глазах, гладил шишку на макушке.
        - Ты жив, Ленька! - бросился к нему Зорин.
        - Ага, ага, тьфу, тьфу... - тупо кивал Гурвич. - Башкой я треснулся, Леха, ни хрена себе не помню...
        Он оттащил стол, распахнул крышку подвала. Украинцы завизжали от страха, когда у них над головой выросла фигура разгневанного русского солдата. Скулила старуха, старик обнимал ее и истово крестился. Мычал детина, закатив глаза. И только девушка молчала. Стояла от родни особняком, насмешливо смотрела Зорину в глаза. Эдакая Зоя Космодемьянская - с обратным знаком... Он вскинул автомат - все взвыли, а она не шевельнулась. Какая же ненависть патологическая у этой публики к нашему брату. И что мы сделали им такого?...
        - Тьфу на вас, граждане пособники фашистов и предатели трудового народа, - презрительно сообщил Зорин и ногой захлопнул крышку. Видеть не хотел он этих штатских...
        - Замочи их, старшой! - взмолился Фикус.
        - Отставить! - рявкнул он. - Быстро уходим! Хватайте Ваньку за руки, за ноги - и в лес. Похороним парня по-человечески. Фикус, лопату добудь! А я патронами пока затарюсь...
        *
        Схоронили боевого товарища в полутора километрах от хутора, посреди веселой звонкой дубравы. Рыли по очереди, а остальные прислушивались - не бежит ли погоня. Обложили тело ветками, засыпали землей, соорудили что-то вроде холмика. Ралдыгин даже всплакнул - успел уже привязаться к этому простому недозрелому пареньку. Остальные угрюмо помалкивали. Потом расслабились, глубоко вздохнули.
        - Хорошо солдату тут будет, - меланхолично вздохнул Новицкий, поднимая голову, - такой хороший лес...
        - Повезло Ваньке, - как-то не в строку брякнул Игумнов. - У него хоть могила есть. А вот у Чулымова - ни хрена. Так и валяется, поди, стервятников кормит. И Алтыгов валяется...
        - И вся наша рота, - пробормотал Шельнис.
        - В путь пора, - напомнил Зорин. - Пойдемте, парни. Не ровен час бандерщина прибежит. В здешних лесах этого дерьма...
        - А лопату куда? - встрепенулся Фикус. - С собой возьмем?
        - Накаркаешь, - поморщился Зорин. - Выбрось немедленно!
        Не помогло.
        *
        И часа не прошло, как напоролись на группу незнакомцев. Вышли на поляну... вскинули автоматы, стали палить без разбора! Впрочем, трудно сказать, кто первым открыл огонь. Незнакомцев было человек десять, они сидели на полянке тесным кружком. Смутили четырехугольные кепки-конфедератки и военная форма - явно не советская...
        - Бандера! - завопил Фикус и рыбкой полетел в траву. Зорин попятился в лес. Попятились остальные. Те парни повскакивали, схватились за карабины. Возможно, одновременно принялись садить друг по дружке. Те тоже пятились, пустились бежать, окопались на своей опушке. Штрафникам выбираться из переделок было не впервые, лежали, прячась в траве, за бугорками, постреливали короткими очередями. Только Ралдыгин уже отстрелялся... Он лежал в пяти шагах от Зорина, смотрел на него распахнутыми глазами, сотрясался от спазмов. Опрокинулся на спину, затих...
        - Ралдыгина убили, суки!!! - взревел Игумнов.
        И сразу прекратилась стрельба на обратной стороне поляны. Что-то было не так - Зорин кожей почувствовал.
        - Отставить огонь! - завопил он.
        Тишина воцарилась над лесом. Он осторожно приподнял голову. Ралдыгин был мертв - как ни грустно это было осознавать. На стороне противника остались двое - валялись, окровавленные, разбросав конечности.
        - Эй, не стреляйте! - с каким-то непонятным акцентом, но в целом по-русски прокричали из кустов. - Вы... русские?
        - А ты подойди и убедись, - проворчал Новицкий.
        - Живо в хавальник отпишем, - поддержал Фикус.
        - Русские! - выкрикнул Зорин. - А вы кто такие, вашу мать?
        - Мы поляки! Армия Крайова!.. Зачем вы стрелять?
        - Кто стрелять? - возмутился Игумнов. - Вы первые начали!
        - Не начинать мы первыми! - выкрикнул другой голос - помоложе. Он дрожал от негодования. - Мы никого не трогать, вы сами на нас напасть!
        - Наглецы, - проворчал Игумнов. - Слышь, командир, армия... как он там сказал... это что за хрень такая?
        - Польское сопротивление, - отозвался знающий Новицкий. - Воюют против немцев.
        - Евреи тоже против немцев воевали, - подметил с галерки Шельнис, - и что? Пришибли бы за милую душу.
        - Мы не воевать против русских! - закричали из кустов. - Предлагать! Опустить оружие, выйти!
        - Ага, нашли простаков, - проворчал Гурвич. - Вот и выходите первыми, а мы, так и быть, не будем стрелять!
        - А вы точно не будете?
        - Честное пионерское! - отозвался Зорин. - Если сами не спровоцируете!
        Абсурд расцветал махровым цветом. Возникла шапка, насаженная на ветку. Покачалась туда-сюда, пропала. Потом явилась голова - довольно обросшая, с ушами. Медленно вышел человек, он держал карабин, отставив его в сторону, на вытянутую руку. Вышел еще один, третий. Форма, которую поначалу приняли за униформу украинских полицейских, от последней явно отличалась. Когда-то франтоватая, с простроченными карманами, пистонами, а сейчас вся оборванная, грязная. И люди, которые ее носили, не выглядели возвращающимися с курорта.
        - Твою мать, - тоскливо вздохнул Игумнов. - Ладно, поднимаемся, мужики. И кто мне объяснит, за каким хреном погиб Ралдыгин? Как же так, Зорин?
        Можно подумать, у Зорина были ответы на все жизненные вопросы.
        - Поручик Анджей Зремба, - козырнул двумя пальцами худой изнуренный поляк.
        - Хорунжий Доброслав Шеманский, - сказал второй, почти еще юноша. - И капрал Павел Рубеш, - кивнул он на человека, который на коленях стоял перед трупами и размазывал слезы по щекам. - Рядовые Марек Законопка и Кристоф Кмитковский, которых вы убили, были из его родного Щецина.
        - Сержант Алексей Зорин, - представился Зорин. - Вы убили рядового Ралдыгина - он был родом из Москвы. Кому вы подчиняетесь, пан поручик?
        - Мы подчиняемся премьер-министру правительства в изгнании Станиславу Микульчику, - гордо сообщил поручик.
        - Ни хрена не понимаю, - проворчал Игумнов. - Что тут вообще происходит?
        Поляки оказались вполне миролюбивой публикой. Оттащили в кусты своих покойников, прикрыли их ветками. Армия Крайова - вооруженная часть польского подполья - действовала в пределах довоенных территорий польского государства. Вела бои с немецкими войсками, с украинскими националистами, не гнушалась расстреливать мирных украинских жителей - в отместку за то, что солдаты УПА расстреливали мирных польских жителей. На Западной Украине был создан обшар " 3 под командованием коменданта полковника Филипковского - под его началом воевало не менее восьми тысяч поляков. С советскими властями отношения у Армии Крайовой были сложные, запутанные, но до открытого противостояния доходило редко. Случались и совместные операции. Польское командование наивно считало земли Западной Украины и Западной Белоруссии своей территорией и ставило перед Армией Крайовой задачу по мере отступления немцев овладевать освобожденными районами. Вступающие советские войска заставали в населенных пунктах уже готовый аппарат власти, поддержанный боевыми частями, преданными Микульчику. И советскому командованию такой расклад дел,
понятно, не нравился. Но и открыто объявлять Армию Крайову врагом пока не хотелось. Советское командование поступало довольно "не по-товарищески". Представители польской власти по-тихому уничтожались или передавались немцам. Отряды распускали, базы прибирали. Временами польские отряды разукрупняли, приписывали к советским частям и отправляли воевать против немцев - под чутким, разумеется, контролем. По мере освобождения территории польские части разоружались и направлялись в специально организованные сборные пункты для проведения расследования. К окончанию лета
44-го эшелоны с интернированными бойцами Армии Крайовой катили в Сибирь чуть не сплошным потоком...
        - Мы участвовали в боях с немцами в составе 22-й мотострелковой бригады, - рассказывал поручик Зремба. - Наш батальон потерял половину бойцов, но взял Глиничи - важный транспортный узел. Потом прошел слух, что уже завтра у солдат отберут оружие и отправят в лагерь для интернированных. Мы покинули часть и пробираемся на запад. Сначала нас было двадцать восемь. После боя с украинской полицией у Кражино осталось четырнадцать. Теперь осталось... - поручик тяжело вздохнул, - всего восемь. Поверьте, пан сержант, мы не хотим воевать с русскими - как бы русские ни издевались над нашей страной.
        - Куда вы направляетесь?
        - Два дня назад в Варшаве началось восстание, пан сержант, - вступил в разговор хорунжий Шеманский. - Мы узнали о нем по радио в одной из деревень - наши люди вещают из Варшавы. Солдаты нашей армии под командованием полковника Хрустеля захватили центр столицы и выдавили оттуда немцев. Захватили много важных стратегических объектов, мостов, коммуникаций. Но немцы не сдаются, к ним подтягивается подкрепление, они совершают массовые убийства наших мирных людей. Полякам очень трудно в Варшаве. Мы должны туда попасть. Мы просто обязаны быть там.
        - Ни хрена себе ближний свет, - присвистнул Игумнов.
        - А если бы немцы захватили вашу Москву, вы бы не бросились туда со всех концов вашей необъятной страны? - резонно вопросил поручик. - Так что ничего удивительного, панове. Все мы патриоты своих стран. Честь имею, господа. - Поручик козырнул и щелкнул каблуками.
        *
        Они угрюмо смотрели, как уходят на запад поляки. У одного рука перевязана, у другого голова, третий еле тащился, подволакивая ногу. На поляне остался немецкий пулемет MG-13 с барабанным диском на семьдесят патронов, а рядом сумка с боеприпасами. Тащить на себе все это громоздкое хозяйство у польских солдат уже не было сил.
        - А вот це дило! - обрадовался Игумнов и мгновенно завладел пулеметом, принялся проверять затвор, протирать кожух.
        - Неужели с собой потащишь? - недоверчиво спросил Зорин.
        - Еще как поташу, - уверил Федор. - Он же не весит ни хрена, подумаешь, двенадцать кэгэ. Вот только сумку кому-нибудь доверь, я ведь вам не тягач.
        Доверили Шельнису - интендант, конечно, очень обрадовался. Ралдыгина похоронили на краю поляны, под молодым дубком. Рыли землю ножами, корягами, отдыхали по очереди. Посидели несколько минут у свежего холмика, покурили сигареты, с которыми щедро поделились поляки, потащились на северо-восток. Горы остались в стороне, а там, где двигался отряд, простирался лесной массив, изредка прореженный островками скал.
        - Тихо, - вдруг сказал Гурвич и остановился. Поворотил ухо к востоку: - Слышите?
        Все прислушались. Колготились галки и вороны. Нет, не то. Сомнений не было - с востока долетали звуки отдаленной канонады. Как-то мягко пока, заглушенно.
        - То ли гроза, то ли... - многозначительно начал Шельнис.
        - Это не гроза, - перебил Новицкий, - это наши гаубицы ухают.
        - Наши наступают, мужики! - обрадовался Игумнов. - Скоро здесь будут!
        - А там кто наступает? - Фикус развернул ухо на запад и приложил к нему ладонь.
        На западе тоже что-то происходило. Лаяли собаки, трещали выстрелы. Все это продолжалось секунд тридцать, потом стихло. Потом опять вспыхнуло.
        - Поляки в засаду попали? - предположил Новицкий.
        - Может, и поляки, а может, и нет, - пожал плечами Зорин. - Прибавим-ка прыти, мужики. Нам бы выбраться из этого чертова леса...
        Дорога возникла внезапно - они отшатнулись от нее, как черт от ладана. Попрятались в кустах, стали нагребать на себя ветки. Асфальтированная трасса, петляющая, как змея. Покатая канава водоотвода. Долговязые буки окружали дорогу. Чуть левее на дальней стороне возвышался небольшой рельефный холм.
        - Пригнуться... - прошептал Зорин.
        Рычал мотор. Слева из-за поворота выехал громоздкий грузовик с удлиненным зачехленным кузовом и мощными колесами. Громыхая, проехал мимо и вдруг начал притормаживать.
        - Заметили!.. - ахнул Гурвич.
        Игумнов клацнул затвором, припал к пулемету.
        Обошлось, грузовик притормаживал перед очередным поворотом. Сбросил скорость почти до предела и начал медленно выворачивать влево, сминая молодую поросль кустарника. Из кузова доносились монотонные голоса. Радиуса для разворота водителю не хватало, он остановился, сдал назад, начал круто выворачивать баранку. Зарычал и покатил по невидимой из укрытия проселочной дороге между рослыми деревьями. В кузове сидели солдаты. Выделялась высокая офицерская фуражка, ее носитель расположился рядом с задним бортом.
        - Куда это они? - не понял Игумнов.
        - Не доложили, - проворчал Зорин. - Объект, стало быть, поблизости от дороги. Но нас оно не волнует, нет? Канонада, кажется, ближе стала? - Он приложил ладонь к уху.
        - Ага, - обрадовался Игумнов. - Кажись, ближе.
        - А по-моему, так же, - проворчал Новицкий. Все замолчали, вслушивались в звуки отдаленных разрывов.
        - Может, покемарим? - предложил Фикус. - Наши сами придут, мы их тут и встретим. А то не в цвет как-то навстречу телепать...
        - Ленивый ты стал, Фикус, - посетовал Зорин. - Ветерана корчишь из себя? Наши могут и не пойти по этой дороге. Будем снова бегать, аукаться. Навстречу надо идти.
        - Идти? - сглотнул Гурвич.
        - Ехать, - поправил Зорин. - Дождемся подходящего транспорта и с удобством доедем. Ну-ка, Фикус, разомни кости, сгоняй на тот холм. Как увидишь на дороге что-то подходящее - пулей обратно.
        И все же волновалась душа разведчика - что за объект такой слева? Может, что-то важное - вон какая махина туда подалась! Он испытывал чудовищные колебания, сомнения, лишь силой воли держал себя в руках. Всех тайн все равно не постигнешь, главное - своих дождаться...
        Какой-то "снежный человек" свалился с горки на обратной стороне дороги. Повозился в кустах и, держась за оцарапанный бок, заковылял через дорогу.
        - Лайба катит, старшой! - возбужденно зашипел Фикус, падая в траву.
        - Какая еще лайба? - не понял Зорин.
        - Ты что, ту-ту? - Фикус постучал кулаком по голове. - Железная, какая еще. Не резиновая же.
        "Машина", - догадался Зорин.
        - А в ней фургоны и никакого на хрен охранения...
        - Какие еще фургоны?
        - Фуражки, ядреный свет, ты че, не русский? Офицерьем забита немецким лайба... Ничего такая тачка, в самый раз для нас...
        "Нас шестеро, - лихорадочно размышлял Зорин, - тесновато, но ладно. Легковушка - маневреннее, чем громоздкий грузовик".
        - За работу, парни...
        *
        Обычная легковая машина с крытым верхом и прикрученным сбоку запасным колесом - ничего роскошного, аристократического. И не сказать, что под завязку набита офицерами, у Фикуса явно что-то со зрением. Двое в машине, не считая водителя. "Опель" резко затормозил перед лежащим на дороге молодым деревцем.
        - Бывает же такое, - ухмыльнулся из укрытия Гурвич, - дерево внезапно выскочило на дорогу.
        В то, что дерево повалило грозой, фашисты, естественно, не поверили. Наивные остались в сорок первом. Водитель с хрустом переключил передачу, чтобы сдать назад, но из водостока вырос леший - весь в грязи, с возбужденно сверкающими глазами. Распахнул дверцу, выволок рыхлого "слабовидящего" водителя, швырнул в канаву и припал с ножом к трепыхающемуся телу. Выскочил офицер, ногой распахнув дверцу, вскинул "вальтер", чтобы пристрелить лешего. Зорин метнул нож, офицер схватился за горло, сполз под колесо. Третий оказался благоразумнее, остался сидеть на заднем сиденье. Поднял руки, уперся ими в потолок, чтобы видели, что он не сопротивляется.
        - Прошу вас, герр, - Зорин распахнул заднюю дверцу. - Сами выйдете или помочь?
        - Не стреляйте, я все сделаю... - сдавленно сказал офицер по-русски, выбираясь из машины. Он был бледен, судорожно сглатывал, но держался достойно. Зорин озадачился - а ведь и форма не сказать что немецкая, хотя и с немецкими "мотивами", и на фуражке какая-то странная кокарда. И шеврон на левом рукаве - скрещенные пушки, а выше крупными буквами: РОА. И физиономия, самое главное, у "немецкого офицера" отнюдь не немецкая.
        - И где мы изучали русский язык, господин офицер? - неуверенно осведомился Зорин.
        - В Тобольске, - проглотив комок слюны, проговорил пленный. - Я родом оттуда, моя фамилия Сосновский...
        - Ладно, разберемся. - Зорин быстро осмотрелся. Дорога чиста. А офицер, валяющийся под колесами, был вылитый пруссак - основательно в годах, важный представительный (Фан Фаныч, - уважительно определил бы Фикус) и с петличками, определяющими его как оберштурмбанфюрера СС. - Куда направляемся?
        - Уже приехали почти, - не стал выдумывать небылицы пленный и показал дрожащим подбородком на отворот с трассы, который несколько минут назад осваивал грузовик, набитый солдатами.
        "Это судьба, - подумал Зорин. - Не делай этого! - упрямились остатки адекватности. - Мысль дельная, но запредельная!"
        - Что там?
        - Абверштелле...
        Он вздрогнул. Набрал воздуха в легкие, чтобы не измениться в лице.
        - Грузовик проехал - это ваши?
        - Нет... Это не СС - взвод вермахта, откомандированный вывезти документацию. У нас разные задачи и разное руководство...
        - Работаем, мужики, - возбудился Зорин. - Тема интересная вызревает. Трупы в лес, машину в лес, а этого господина... тоже в лес! Чтобы ничего тут на дороге не осталось. Живо!
        - Ты охренел, старшой! - заволновался Фикус. - Нам машина нужна! Ты чего удумал? Кончай эту падлу, поехали!
        - Угасни, Фикус, - проворчал Игумнов. - Глянь, как у нашего сержанта глазенки загорелись. А может, и впрямь тема достойная?
        *
        Канонада приближалась - темой для дискуссии это уже не было. Машину загнали в лес, тела положили рядом, чтобы не просматривались с дороги. Затащили пленного в ложбинку. Он сидел, прислонясь к дереву, тяжело дышал и из последних сил старался выглядеть спокойным. В принципе, чувство самообладания было господину не в диковинку. Субъект среднего телосложения, переживший кризис среднего возраста, слегка заплывшее лицо, мешки под голубыми глазами - свидетельствующие о тяге к спиртному и больных почках.
        - Поговорим, Егор Максимович Сосновский, майор Русской освободительной армии? - насмешливо сказал Зорин, отбрасывая офицерскую книжку.
        - Э-э, Павлик Морозов... - протянул Фикус.
        - Какая еще на хрен освободительная армия? - проворчал Игумнов. - От кого освобождаете-то?
        - От коммунистов, - проворчал Сосновский.
        - Ах ты, гад! - Игумнов занес кулак. Сосновский приготовился принять удар - вздохнул, закрыл глаза.
        - Уймись. - Зорин перехватил кулак.
        - Предателей повсюду хватает, - усмехнулся эрудированный Новицкий. - Кроме РОА, имеется еще Кавказский Зондерфербанд, Грузинский легион вермахта, та же УПА, Русский корпус и даже Среднеазиатский легион СС...
        - Я служу в разведотделе Первой дивизии генерала-майора Буняченко, - с какой-то непонятной гордостью сообщил Сосновский. - Руководство дивизии подчиняется непосредственно генералу-лейтенанту Власову Андрею Андреевичу, командующему армией.
        - Вы служите в СС, Егор Максимович?
        - Формально - да, - вздохнул Сосновский.
        Зорин поморщился. Генерал-майор Власов, кавалер двух орденов Красного Знамени, со своей 20-й армией отлично зарекомендовал себя под Москвой в сорок первом. Именно его солдаты у Красной Поляны в 27 километрах от Красной площади остановили части 4-й танковой армии немцев и отправили их в бегство, выбили из Солнечногорска, Волоколамска. За эту битву Власов получил прозвище "спасителя столицы". О нем даже книгу собирались написать по заказу Главного политуправления. Даже название придумали - "Сталинский полководец". В 42-м командовал 2-й ударной армией, был заместителем командующего войсками Волховского фронта. В мае сорок второго попал в окружение со своей армией, выбирался с изнурительными боями, попал в плен. И неожиданно для всех согласился возглавить "Комитет освобождения народов России" и Русскую освободительную армию, набираемую из советских военнопленных.
        - Вы считаете нас предателями, - усмехнулся Сосновский. - Ваше право. Но в нашей армии воюют сто тридцать тысяч бойцов - неужели вы считаете, что все они предатели и трусы? Эти люди ненавидят бездушный коммунистический режим...
        - Ну да, режим фашистов, конечно, очень душевный, - хмыкнул Игумнов.
        - Сотрудничество с Гитлером - это временная политика...
        - Прервем дискуссию, - предложил Зорин. - У всех свои причины стать предателями, согласен. Но мы не специалисты - различать оттенки дерьма. Поговорим о насущном, Егор Максимович.
        - Обещаете сохранить мне жизнь, если я все расскажу? - Сосновский, не мигая, смотрел на Зорина. И даже подбородок перестал дрожать.
        - Еще чего, - фыркнул Игумнов. - В расход и только в расход.
        - Перышком по горлу и в отвал, - хихикнул Фикус. Он как раз поигрывал ножичком - с филигранной точеной рукояткой.
        - Тогда я ничего не скажу, - предупредил предатель. - Можете убивать прямо сейчас. А времени у вас не так уж и много - если вам, конечно, интересно знать, что происходит... в поместье пана Вольского.
        "А ведь этот тип - кладезь информации для наших, - задумался Зорин. - Сунем под сиденье или в багажник - довезем уж как-нибудь. Потерпит, не барин".
        - По рукам, Егор Максимович. Колитесь. Кстати, кем вы были в гражданской, так сказать, ипостаси?
        Сосновский поморщился:
        - Это так важно? С тридцать восьмого года работал начальником районного отделения милиции...
        - Ах ты, шкура! Позоришь порядочное имя офицера советской милиции! - возмутился Новицкий и тоже занес кулак. Пришлось и этого приструнить. Фикус согнулся от хохота.
        - Ну, в натуре... Говорил же, что все менты - гниль позорная... Эй, эй, убери грабли, Петр Николаевич, чего ты тут возбух? Нормальный ты мужик. Мы же с тобой почти друзья. Ну... в смысле, тайные друзья. Но согласись, таких, как ты, с гулькин хрен...
        Как поссорились Егор Максимович и Советская власть, Зорина интересовало меньше всего. Суть дела состояла в том, что на данном участке местности, примерно в трехстах метрах от места проведения допроса и в полуверсте от населенного пункта Барковичи (это на севере) располагалась абверштелле - разведшкола военной разведки Абвер. До 39-го года там было поместье землевладельца Вольского (под Барковичами - обширные сельскохозяйственные угодья), с 39-го по 41 - й в усадьбе располагался штаб дивизии РККА, а в августе 41-го поместье облюбовал Абвер - под учебное заведение для подготовки агентуры и диверсантов для заброски в тыл советских войск. Школа функционировала почти три года - днем и ночью ковала кадры. Многие ее "выпускники" блестяще выполняли задания в советском тылу, кто-то прижился на советской территории в качестве постоянных агентов. Работал центр вербовки и перевербовки - обрабатывали бывших офицеров Красной армии, работников партийного, хозяйственного актива, отловленных советских шпионов... В данный момент, понятно, школа уже не функционирует, учеников вывезли на запад еще на прошлой неделе,
последняя заброска окончивших заведение осуществлялась, дай бог памяти, недели три назад - это были офицеры Советской армии, чьи семьи остались у нацистов в качестве заложников. Но персонал - вернее, часть персонала, включающая начальника школы подполковника Абвера Герхарда Хоффера - пока еще здесь. И будут находиться в школе, пока специальная команда не вывезет архивные материалы и рабочую документацию - а это увесистое "собрание сочинений". Да, грузовик, набитый солдатами, - это, видимо, и есть та самая команда, присланная из Жмеричей. Погрузят документацию и ходу. Оставлять такое сокровище русским - преступление. Уничтожать - жалко и глупо. Погрузка должна занять не менее часа. К сожалению, все приходится делать спешно - никто не знал, что русские начнут наступление три часа назад. Данный участок фронта оголен - русские танки могут прорваться в эту местность уже часа через три...
        - Вопрос с подковыркой, Егор Максимович, - сказал Зорин. - Какое отношение вы имеете к вывозу материалов из школы?
        - Никакого, - ответствовал предатель. - Я слышал в штабе, что группа для вывоза уже готова, они не имеют отношения к миссии, порученной штурмбанфюреру СС Гельмуту Штайнеру и... мне.
        - Поясните, пожалуйста.
        Все, рассказанное Сосновским, вызывало недоумение. Но не врал сукин сын, по глазам было видно, что не врал... 20 июля, две недели назад, группа заговорщиков из числа высших офицеров вермахта, руководимых начальником штаба армии резерва подполковником Клаусом фон Штауффенбергом, совершила покушение на жизнь Адольфа Гитлера. Готовился антинацистский переворот. Бомба взорвалась на совещании у фюрера - в деревянном бараке недалеко от бункера "Вольфшанце". Взрывное устройство установили неудачно, взрывную волну смягчил массивный дубовый стол. Четверо участников совещания погибли. Но не фюрер. Гитлер выжил, хотя и получил ранение в ногу, вывих правой руки, опалил волосы, повредил барабанные перепонки и временно оглох на одно ухо. Заговор провалился. Части СС и вермахта так и не сцепились. Генерал-полковник Бек застрелился. Организаторы заговора Клаус фон Штауффенберг, полковник Квирнхайм и обер-лейтенант Хафтен расстреляны вечером 21 июля. С этого дня вермахт лишили относительной автономии от партии и СС. Гестапо провело тщательное расследование. Покатились аресты участников заговора, допросы.
Осужденных казнили на гильотинах, на рояльных струнах, подвешенных к крюку, в тюрьме Плетцензее. Абвер попал под жесткий прессинг СС и СД. Хватали всех, кто мог хотя бы теоретически быть причастен к заговору. Из канцелярии рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера спускали циркуляры - невзирая на обстоятельства, всех подозреваемых в заговоре доставлять в Берлин. В компанию этих, без сомнения, достойных и уважаемых людей попал и Герхард Хоффер - начальник местной школы Абвера. Он знает о приказе, ждет, когда за ним приедут, и собирается доказывать в Берлине свою непричастность к деятельности ренегата Штауффенберга.
        - И вы уверены, что он еще не сбежал? - удивился Зорин.
        Сосновский усмехнулся и начал что-то плести о кодексе чести немецкого офицера, о достоинстве, о презрении к опасностям... Зорин перебил:
        - И вам с офицером СС Штайнером было поручено доставить Хоффера в Берлин?
        - Это так, - вздохнул Сосновский. - Сопровождение не нашли, повсюду неразбериха. Хоффер - это понятно, но почему я? Трудно сказать, чем обусловлен такой выбор - возможно, той же неразберихой. Все спешат, скоро появятся советские войска...
        - Чушь какая-то, - покрутил головой Гурвич. - Наши уже рядом, а эти исполняют какие-то циркуляры.
        - За неподчинение расстрел, - вздохнул Сосновский. - Циркуляры СС - это святое. Они обязаны быть выполнены, даже если фюрер уже мертв, а Берлин захвачен врагом. Имеется дата, имеется печать, имеются сроки выполнения. Это немецкий порядок. Вам трудно это осознать с вашим менталитетом...
        - Несколько вопросов, Егор Максимович. Вам знакомо поместье, в котором расположена разведшкола?
        - Да... - Сосновский несколько минут пространно рассуждал. Штрафники терпеливо слушали.
        - Герр Хоффер знаком с теми, кто за ним приедет?
        - Не думаю... По телефону ему сообщили лишь имена и звания...
        - Подлежащая вывозу документация имеет ценность?
        - Безусловно... Я бы сказал, что это клондайк. За три года через школу прошли не менее тысячи человек. Да, конечно, кто-то перебегал к русским, кто-то погиб, кто-то бездарь, кого-то воздерживались отправлять на задания по ряду причин. Но тем не менее. Я бы сказал, это потрясающее собрание секретной информации. Многие "кроты" до сих пор работают в тылу советских войск, другие служат в армии, третьи расползлись по регионам и ждут посланников - у них надежные документы, убедительные "легенды", положение в обществе, а кто-то и вовсе - занимает руководящие должности... Уйдут немцы - останется националистическое подполье. Ведь кто-то должен проводить дезорганизацию тыла Красной Армии, срывать заготовительные, уборочные и мобилизационные компании, истреблять партийный и советский актив?...
        - Я понял вас, Егор Максимович, вопросов больше нет...
        - Не забывайте, вы обещали сохранить мне жизнь, - напомнил Сосновский. Он, не моргая, смотрел в глаза Зорину.
        - Помню, не волнуйтесь... - Зорин отвернулся. Как бы пережить последние сомнения...
        За спиной раздался сдавленный хрип. Он резко повернулся, но было уже поздно. Откуда такая сила в дохленьких лапках Фикуса? Он свернул шею предателю буквально одним поворотом! Сосновский даже не брыкался, только глаза его сделались красными, как кровь, лицо побагровело и язык свесился до подбородка.
        - Фикус, какого хрена? - всполошился Зорин. - Я же обещал ему...
        - Твоя совесть пусть храпит спокойно, командир, - уверил Фикус, плотоядно улыбаясь, - а я не припомню, чтобы обещал ему что-нибудь такое.
        - Да правильно все, - отмахнулся Игумнов, - война идет. А мы тут в благородство играем. Гусары, что ли? Подумай, Алексей, на хрена нам эта обуза?
        Неприятно как-то было. Но он почувствовал облегчение.
        - Ладно... Слушай, мужики, внимательно. Имеется отличная возможность хапнуть... вы сами слышали что.
        - Не дури, старшой, - запаниковал Фикус. - Этот фраер нам тут баки вколачивал, а ты ему поверил... В натуре говорю - горбатого лепил! Старшой, у тебя здоровенная заноза в заднице, ты знаешь?
        - Заткнись, Фикус, - перебил Новицкий. - Зорин дело говорит. Не с пустыми же руками к своим возвращаться.
        - А все равно не поможет, - печально улыбнулся Гурвич.
        - И ты заткнись, - бросил Зорин. - Времени в обрез. Самое большое, что у нас остается, это полчаса. Итак, постановка задачи. И не хохотать мне тут! Шельнис будет шофером. Согласно зольдбуху вы теперь у нас, Павел Генрихович, фельдфебель Теодор Эберс, просьба любить и жаловать. Новицкий станет Сосновским... Фикус, не язвить! А я - штурмбанфюрер СС Гельмут Штайнер. Просто и со вкусом. Быстро моемся, бреемся... Фикус, воду!
        - А я рожу, что ли?...
        - Быстро, парни, быстро... Разворошить офицерский багаж в машине - неужели там нет бритвенных принадлежностей? Не верю! Это у вас, оборванцев, ни хрена нет! А у фрицев все есть. Фикус, воду, я сказал! Слышишь, ручей журчит?... В ладошках носи! Пулей, солдаты! Хоть рожи помойте! Вы же солдаты тысячелетнего рейха! Ну, и руки, конечно...
        - Позвольте вопрос, господин штурмбанфюрер, - проворчал Игумнов. - Нам тоже бриться?
        Прыснул Гурвич.
        - Вам не надо. Можете выдвигаться на позицию. Разберетесь, где там можно залечь. Ловите ситуацию, следите за сигналами. Я понятия не имею, как пойдет. С огородов заходите, не светитесь... - Он резко повернулся к растерянным Новицкому и Шельнису. - Перевоплощаемся, бойцы. Творческая работенка предстоит. Только не говорите, господин фельдфебель, что вы не умеете водить машину.
        - Умею, - смутился Шельнис, - у меня на гражданке была своя "эмка"...
        - Да вы у нас сущий буржуа, дружище Теодор. Может, и немецкий язык знаете?
        - Знаю... - окончательно перекрасился в помидор Шельнис. - Папа у меня в детстве был очень строгий, с ремнем заставлял учить...
        - Но я не знаю немецкого, - нахмурился Новицкий.
        - А вам и не надо, - отмахнулся Зорин. - Ваша задача самая простая, Петр Николаевич, - многозначительно помалкивать и надувать щеки.
        *
        Сердце колотилось, как полковой барабан. Он еле сдерживал поток эмоций. То кровь приливала к щекам, то бросало из жара в холод. То спина начинала покрываться инеем, а через мгновение - потом. Канонада нарастала - медленно, неукротимо. Единственная закавыка - грохотало уже не на востоке, а где-то севернее. "Но так и надо, - рассудил Зорин. - Если фронт открыт, зачем долбить по пустому месту?"
        Машина медленно ехала по укатанной грунтовке. Дорога была сравнительно узкой, две машины разъехались бы с трудом. Впереди - распахнутые ворота, полосатая будка охранников, за воротами аллейки, мощенные гравием, заброшенные клумбы, кусты. А перед будкой - и слева, и справа - метров на пятьдесят тянулись невысокие каменные возвышения - эдакие барьеры естественного происхождения. В этих скалах должны засесть с пулеметом Игумнов, Гурвич, Фикус...
        Он покосился на водителя. Шельнис подался вперед, руки на баранке дрожали, капельки пота блестели на лбу. Но форма убитого шофера интенданту шла - особенно Пряжка Железного креста под кнопкой на кармане: орел с венком дубовых листьев вокруг свастики. И ниже год: 1939.
        - Все в порядке, Павел Генрихович?
        - А по мне это скажешь, Алексей? - бормотал, заикаясь, Шельнис. - Боюсь, не справлюсь, подведу, осрамлю вас...
        - Неудобно перед немцами будет, - хмыкнул в затылок Новицкий.
        - Справишься, Павел Генрихович, справишься. Тебе и говорить-то не придется. А если придется, то не забывай, что ты немец. А волнение твое вполне объяснимо. Помнишь "официальную" версию того, что с нами случилось?
        - Помню, Алексей... На нас напали гнусные партизаны... Представляете, у этого шоферюги была розовая майка... Нет, серьезно, черные трусы и розовая майка... Умора, правда? Никогда в жизни не видел розовых маек...
        - И ты ее надел? - догадался Зорин.
        - Ага, каюсь... стащил с мертвеца и надел... Ну, вроде как на счастье. Имею я право хоть раз в жизни поносить розовую майку?
        - Трусами тоже поменялись? - усмехнулся с "галерки" Новицкий.
        - Не, что ты, трусы не стал, еще чего. Только майку...
        - А вы, Петр Николаевич, - повернулся Зорин, - перчаточки не забудьте надеть. А то с вашими, знаете ли, кровавыми мозолями...
        За Новицкого Зорин был спокоен. И форма на нем сидела ладно, и физиономию тот сделал для предателя вполне соответствующую - видел в зеркало, как тот гримасничал. Только бы Шельнис не подвел...
        Учебное заведение переживало не лучшие времена. Ветер гулял по заброшенному парку. Кусты по периметру высокой ограды стояли какие-то понурые, сиротливые. Шельнис притормозил - от будки в их сторону направлялся рослый солдат с погонами капрала и внушающим носом. На пороге застыл еще один - выглядывал и что-то жевал.
        - Прошу прощения, господа офицеры, вы обязаны предъявить... - Он подошел поближе. - О, мой бог, господин штурмбанфюрер, что с вами случилось?
        Кровь с униформы фельдфебеля и офицера СС отстирывать было нечем, некогда, да и незачем. Надевали, как было, превозмогая брезгливость и рвотные позывы.
        - На нас напали, капрал, - неохотно объяснил Зорин, опуская окно. - Буквально в паре километров отсюда. Еврейские партизаны перекрыли дорогу, но мы прорвались. Эта кровь не наша, капрал. Пришлось ввязаться в драку - слава Господу, у этих мерзавцев заклинило автомат. - Зорин усмехнулся. - Так что теперь и у нас имеется еврейская кровь.
        - Отличная шутка, господин штурмбанфюрер, - оценил капрал. - Позвольте взглянуть на ваши документы?
        - Разумеется, солдат. - Зорин блеснул офицерской книжкой, закованной в дорогую кожу. - Гельмут Штайнер, СС, майор Сосновский из разведотдела Первой дивизии РОА, фельдфебель Эберс. - Он не дал ему толком всмотреться в фото, захлопнул документ. - Все в порядке, капрал?
        - Так точно, - щелкнул каблуками солдат. - Именно вас мы и должны пропустить.
        - Подполковник Хоффер, надеюсь, на месте?
        - Так точно, господин штурмбанфюрер. Он ждет вас у себя на втором этаже. Последняя комната по коридору. Ждали только вас. В абверштелле осталось восемь человек. Мы получили приказ дождаться вашего прибытия, а потом срочно уезжать... - Солдат невольно прислушался - канонада нарастала с каждой минутой.
        - Документацию еще не вывезли?
        - Никак нет, господин штурмбанфюрер. Взвод обер-лейтенанта Зоммеля еще здесь. Занимаются погрузкой. Я думаю, скоро закончат.
        - Прекрасно, - кивнул Зорин. Покосился на Шельниса, который потихоньку превращался в памятник на собственном надгробии. - Трогайте, фельдфебель.
        Машина ехала по гравийной дорожке, объезжая центральную клумбу, за которой давно уже не ухаживали. Здание школы представало в полном великолепии. Особняк из серого камня. В архитектуре неуловимо проступало что-то готическое, гнетущее. Две башни по краям, опоясанные вкруговую балконами, островерхая черепичная крыша, венчаемая флигелем, помпезное парадное крыльцо, выходящее на обширный, устланный речной галькой плац. Окна здания прятались за пилястрами и тяжелыми карнизами - словно глаза, глубоко запрятанные в глазные впадины. Парадное крыльцо было не единственным входом в здание. Имелась еще одна дверь - на правом торце. Там крыльцо было несколько скромнее. Солдаты с засученными рукавами и автоматами за спинами выносили из здания тяжелые заколоченные ящики, складировали их в нескольких шагах от крыльца. Неповоротливая машина с длинным кузовом (достаточно места, чтобы загрузить документацию и взвод солдат) пыталась развернуться на суженном пространстве, чтобы встать к грузу задом, к воротам передом. Водитель свешивался с подножки, а сзади бегал коротконогий солдат и знаками показывал, куда сдавать.
При всем этом действии присутствовал офицер. Он прохаживался, заложив руки за спину, и что-то насвистывал.
        - Вставай напротив крыльца, - буркнул Зорин.
        Он вышел из машины - прямой, как струна, с каменным лицом, в щегольской эсэсовской форме. Надвинул козырек фуражки на глаза, начал осматриваться, постукивая по ладошке парой скомканных кожаных перчаток. От взора не укрылось, как мелькнула тень в окне на втором этаже. "Рады вас приветствовать, подполковник Хоффер. Волнуемся, старый прусский пес?"
        Он демонстративно, не таясь, осмотрелся. Пространство открытое, хорошо просматривались ворота с будкой, скалы за воротами. Он прищурился - показалось или нет, что в каменных развалах что-то мелькнуло? Нет, не показалось - Игумнов махнул ладонью. Отлично. Он сделал несколько шагов до края плаца. Машина с горем пополам развернулась, водитель заглушил мотор и закрыл глаза. Солдаты принялись загружать ящики в нутро кузова. Плохой от заднего крыльца прострел для пулеметчика, деревья мешают. Не разгуляешься. Да и далеко. Его заметил офицер, щелкнул каблуками, вскинул руку в гитлеровском приветствии. Зорин отозвался небрежным жестом, сделал знак, что не стоит на него отвлекаться. А тот и не стал бы. Прослеживалось в его движениях что-то нарочитое, ироничное. "А обязан офицер вермахта подчиняться приказам СС? - задался Зорин резонным вопросом. - Вроде должен - особенно в свете недавнего покушения на Гитлера. Но стоит ли рисковать?"
        - С богом, Петр Николаевич, - бросил он, возвращаясь к машине. - Вынимайте свою задницу, чего вы там приклеились...
        Они неплохо смотрелись - оба статные, прямые, в идеально сидящей форме. Шли степенно, с достоинством. Новицкий - на пол корпуса сзади. Поднялись на крыльцо, вошли в холл - пустой, гулкий, с огромной люстрой и круглыми колоннами, стилизованными под античные. Поднялись по мраморной лестнице, зашагали по коридору. Звук шагов отдавался от стен, гулким эхом взмывал к высокому потолку. Много помещений, есть закрытые двери, есть открытые. Плюгавенький тип в полувоенном одеянии вышмыгнул откуда-то с папочкой, застыл, вытянувшись по стойке смирно. Зорин небрежно кивнул, не опускаясь до отдания чести - больно надо отдавать тут всякому честь... Они шли по коридору - с каменными лицами, неуклонно приближаясь к массивной, обитой бронзовым украшением двери в конце коридора...
        *
        - Хайль Гитлер! - Подполковник Хоффер уже стоял посреди просторного зала, в котором вместо одного можно было разместить десять кабинетов. Без фуражки, застегнутый на все пуговицы, невысокий, седоватый, в идеально сидящем мундире с синими вставками и алыми плетеными петлицами. Зорин поводил носом - в помпезном кабинете явственно потягивало дорогим коньяком. И глаза у визави были подозрительно красными.
        - Хайль, - небрежно махнул предплечьем Зорин, покосился - закрыл ли Новицкий дверь. - Подполковник Хоффер?
        - Да, штурмбанфюрер. - Хоффер вел себя с достоинством, не выказывал ни страха, ни волнения. - У вас мундир в крови, вы знаете?
        - Я заметил, подполковник, - кивнул Зорин. - Вы будете удивляться, но война идет даже в тылу наших войск. Партизаны, знаете ли, зверствуют. Долго рассказывать. Вы готовы, герр Хоффер?
        - Так точно. А вы... достаточно молоды для своей должности, штурмбанфюрер Штайнер, - подметил подполковник. Мелькнуло что-то в глазах. Уж не предтеча ли подозрения?
        - Это пройдет, подполковник. - Зорин сухо улыбнулся.
        - И акценту вас... - Бывалый шеф разведки нахмурился.
        Ну, конечно, немецкий у Зорина был не совершенен. Отшлифовать бы надо.
        - Я из Данцига, герр подполковник, - с ходу нашелся Зорин. - Предки частично были поляками, увы...
        На этом бессмысленный разговор он предпочел закончить. Вынул "вальтер", упер Хофферу в грудь. Немец тяжело вздохнул, и глаза его наполнились тоскливым содержанием.
        - Все в порядке, Хоффер, - сказал Зорин. - На вашем месте я бы предпочел не кричать, а тщательно выполнять наши распоряжения. Скажу вам по секрету, комиссия по расследованию обстоятельств заговора на фюрера получила информацию, что вы являлись активным членом сообщества предателей и соглашателей с Западом. Вас расстреляют, едва доставят в Берлин. Поэтому в ваших же интересах...
        - Кто вы? - прохрипел Хоффер.
        - Я офицер СС, - держался выверенной линии Зорин, - но выполняю миссию несколько отличную от той, которую должен был выполнять поджидаемый вами Гельмут Штайнер. Я обещаю вам жизнь, подполковник, в обмен на вашу лояльность и воздержание от глупостей. Учтите, оба "вальтера" наготове и пристрелят вас при первой же попытке обвести нас за нос.
        - Что вы хотите? - Хоффер не менялся в лице, но жилка на виске начинала мелко подрагивать.
        - Когда закончится погрузка?
        - Я не знаю... скоро...
        - Офицер подчиняется вашим приказам?
        - Конечно... он же офицер вермахта...
        - Прекрасно. - Зорин удовлетворенно кивнул. - Сейчас мы дружной компанией спустимся вниз и дождемся окончания погрузочных работ. И чтобы рядом не было никаких посторонних. Подышим свежим воздухом, полковник. Уверяю вас, сегодня исключительно погожий денек. Птички поют, артиллерия за горизонтом работает...
        *
        Напряжение давило грудную клетку, он не мог вдохнуть во все легкие. Словно под прессом лежал. Волосы шевелились под фуражкой. Молоточки постукивали в голове - все больнее, больнее... Они стояли на краю плаца, наблюдали за окончанием погрузки. Кобура расстегнута, и выхватить пистолет было делом одного мгновения. Хоффер, мертвецки бледный, стоял слева, молчал. Неодобрительно косился на свою тень - чего, мол, пристала? Позади него и чуть левее - Новицкий - физиономия каменная, кобура расстегнута.
        - Игумнов в курсе, - бросил между прочим. Зорин облегченно перевел дыхание - из сказанного явствовало, что пулеметчик на позиции и подал знак.
        - Что он сказал? - встрепенулся Хоффер.
        - Не знаю, - пожал плечами Зорин. - Эти русские любят разговаривать сами с собой.
        Последний ящик растворился в утробе грузовика. Офицер что-то крикнул - из здания потянулись солдаты - вспотели, бедненькие. Устало смеялись - кто-то рассказывал забавную историю. Словно и не было рядом русского наступления. Неужели и впрямь считают, что погонят русских обратно? Один уже поставил ногу на подножку, другой начал игриво подсаживать его за задницу.
        - Хоффер, прикажите офицеру, чтобы построил своих людей на плацу, - процедил Зорин. - Всех до единого. Весь взвод. Скажите, что хотите сказать им несколько слов.
        - Зачем? - качнулся подполковник. - Что я им скажу?
        - Выполняйте, Хоффер.
        - Зоммель, постройте взвод на плацу! - хрипло выкрикнул подполковник. - На пару минут!
        Офицер повернулся, состроил недоуменное лицо, искоса глянул на Зорина, каркнул что-то своим солдатам. Солдаты потянулись на плац, поправляя обмундирование и болтающиеся за спинами автоматы. Неторопливо выстраивались по отделениям. Вразвалку приблизился Зоммель, молча смотрел, как командиры отделения строят подчиненных. Только сейчас Зорин обратил внимание на шлифовки в виде вензелей на погонах. Переплетенные литеры "GD". "Прекрасно, знаменитая дивизия "Великая Германия", прославившаяся безжалостными карательными акциями на оккупированных территориях - такими, что и СС бы позавидовало. Эко разбросало-то вас, ребята, по фронтам..." Напряжение давило со страшной силой. Он видел краем глаза, как из машины выбрался Шельнис, начал смещаться, как бы невзначай, к грузовику. "Мог бы физиономию попроще сделать, товарищ проворовавшийся интендант..."
        - Хоффер, я обещал вам неприкосновенность, - пробормотал Зорин. - Поэтому слушайте, второй раз не предлагаю. Скажите Зоммелю, что зачитаете приказ, сейчас его принесете. Бегите в здание, выйдете через задний ход... Не забывайте, что вас уже приговорили в Берлине к расстрелу. Впрочем, если вам так хочется блюсти свою поруганную офицерскую честь...
        - Но что мне делать? - Хоффер был раздавлен, потрясен, он из последних сил старался выглядеть спокойным. Возможно, он о чем-то уже догадывался.
        - Сдавайтесь русским, что я вам еще посоветую? Не сдадитесь - вас все равно найдут. Что вы волнуетесь, вы не СС, выполняли свой солдатский долг. У русских нет обыкновения расстреливать пленных высокопоставленных офицеров абвера. Можете ввернуть по случаю о вашей причастности к покушению на Гитлера - это прибавит вам козырей.
        - Но я не участвовал в покушении на Гитлера, хотя и не приветствовал никогда политику СС и гестапо - особенно на оккупированных территориях...
        - Кто об этом знает? Действуйте, Хоффер. Удачи вам...
        "Дал слово - крепись. Эх, - думал он, - нет рядом Фикуса, избавил бы от нелепых угрызений совести..."
        В ушах звенело, он не вслушивался, что бросил Хоффер Зоммелю. Торопливо двинулся прочь, взбежал на крыльцо, исчез в здании. Да пусть хоть стреляется. Зоммель проследил взглядом за начальником школы, пожал плечами. Отдал команду - и солдаты встали по стойке вольно. Шельнис был уже где-то сзади, пошаркивал подошвами, смещаясь к грузовику. Новицкий начал движение. Это правильно, убираться надо с линии огня...
        Он распахнул позолоченный "эсэсовский" портсигар. Бросил сигарету в зубы, вовсе не собираясь ее курить. Похлопал себя по карманам, сделал вид, что нет зажигалки, повернулся к уходящему Новицкому, сделал за ним несколько шагов. И последнее, что заметил - взгляд Зоммеля, исполненный какого-то презрительного недоумения.
        А дальше несколько страусиных прыжков, повалил на гравий замешкавшегося Новицкого, рыкнул что-то Шельнису...
        *
        Впервые в жизни злобный лай немецкого пулемета был сродни лебединой песне. В солдатском мастерстве Игумнова он уже не сомневался. Ливень свинца порвал плотную массу мышиного цвета! Выхватывая пистолет, Зорин видел, как в числе первых задергался Зоммель. Страшноватый, однако, танец. Солдаты орали от страха, охваченные паникой, валились гроздьями. Несколько человек бросились в сторону - Игумнов перенес огонь. Немцы падали друг на друга, не успевая перевести автоматы, висящие за спиной, в боевое положение. Двое или трое бросились назад - к ступеням. И полегли на ступенях, истекая кровью. Короткая пауза - перезарядка, кто-то хромал в сторону грузовика, глупыш. Зорин выстрелил, не вставая - немец повалился ничком, колотился в конвульсии, выхаркивая кровь. Тела валялись по всему плацу - многие еще шевелились. И вновь загрохотал пулемет. Пули вонзались в тела, рвали мундиры. Несколько секунд - и уже никто не шевелился...
        Выстрелы от КПП - бежали, двое, не соображая, откуда стреляют. Игумнов подождал, пока они появятся на открытом месте, снял короткой очередью. Оба покатились по речной гальке - и капрал с внушающим носом, и напарник - любитель жевать в неурочное время...
        - К машине! - просипел Зорин.
        Новицкий оттолкнул тормозящего Шельниса, первым кинулся к кабине. А из кабины выбирался бледный, как привидение, шофер. Что такое? Почему не в строю, боец?! Ах, ну точно - приказ же был построить солдат Зоммеля, а этот шоферюга - видно, кот, гуляющий сам по себе. Как же проглядел Новицкий?! Подбежал к кабине и схлопотал пулю из пистолета! Отшатнулся, закачался, уставился злыми глазами на трясущегося водителя, сделал пальцами хватательное движение... и повалился навзничь. Зорин уже летел, орал во все горло, высаживал из "вальтера" пулю за пулей. Шофер задергался, пытался вскинуть пистолет, зацепил им за зеркало, выронил. И тоже орал, глядя, как летят в него пули. Защищался руками, а когда получил в бочину девять грамм, завизжал, как поросенок...
        - Шельнис, за руль! - Зорин рухнул на колени перед Новицким. И завыл - прямо в сердце попал, гад... Вскочил, пнул от злости мертвого водителя, пнул еще раз, третий. Спохватился - тому уже не больно! - побежал в обход кабины, чтобы занять свое место.
        - Заводи!
        - Смотри! - захрипел Шельнис, тыча пальцем куда-то перед собой. Зорин посмотрел и обомлел. Со стороны леса к контрольному пункту приближался еще один грузовик...
        *
        Этот был поменьше. Но не суть. Что происходило? Прислали людей на усиление? Почуяли куриными мозгами, что ценную документацию могут умыкнуть?
        - Что делать, Алексей? - бубнил Шельнис.
        - Ты завелся? - Да...
        - Малым ходом - вперед. Но только самым малым...
        Ведь надо объехать эту хренову клумбу. Хотя зачем ее
        объезжать? Прямо по ней, чай, садовник не обидится!
        Грузовик еще не въехал на территорию, был еще на подходе, сидящие в нем слышали стрельбу, но не понимали, что происходит. Но вот проедут КПП, увидят плац, заваленный трупами...
        КПП они не проехали. Игумнов ударил в упор - по кабине, по кузову! Было видно, как разлетаются куски брезента! Солдаты выпрыгивали из машины, бросались в разные стороны, сталкивались друг с другом, падали, подкошенные очередями. Машина врезалась правой фарой в скалу, встала. Заткнулся пулемет, это был последний диск! Зорин видел, как несколько солдат карабкались по камням на правой стороне дороги, спеша убраться за гребень. Залаяли шмайссеры - двое отпали от компании. Остальным удалось добраться до бугра, перевалиться на ту сторону. Высовывались, строчили из автоматов, прятались.
        - Прибавь-ка, Павлуша! - рычал Зорин. - Сейчас мы прикроем наших парней этой колымагой!
        Какого черта те поспешили! Шельнис хрустнул рычагом переключения скоростей, грузовик набирал скорость, уже прыгал по клумбе. И в этот момент поднялись двое на гребне, спрыгнули, побежали навстречу! Поднялся третий - Фикус! Но не побежал, стоял и прикрывал отход товарищей. Хохотал, кривлялся, строил дурацкие рожицы. А когда высовывался кто-то на той стороне, он выпускал очередь. И немцы прятались. Боялись высунуть головы. У Фикуса отлично выходило! Вот если бы еще рожок в автомате был вечным! Мелькнула каска, Фикус нажал на спуск, вылетел последний патрон. Спохватившись, он выхватил из-за пояса запасной, но трое разом поднялись, застрочили одновременно. Фикус корчился, пули прошивали его насквозь, он шатался и все никак не мог упасть...
        Зорин застонал, забил кулаком по приборной панели. А двое уже подбегали. Гурвич задыхался, Игумнов тащил его за рукав.
        - Справа обходи! - крикнул Зорин в открытое окно. И Шельнису: - Притормози, Пашка!
        Фрицы со скалы перенесли огонь на бегущих, но штрафники уже были за машиной. Уже копошились где-то сзади, карабкались в кузов. Почему же так медленно, черт возьми?! Пули стучали по капоту, лобовое стекло покрылось паутиной разводов. Шельнис скорчился под рулем, заткнул уши. Зорин вывалился на подножку, стал стрелять из "вальтера". Пустое, не попасть на таком расстоянии. Выбросил пустой пистолет, прыгнул обратно.
        - Поехали!!! - завопил Гурвич.
        - Просыпайся, Пашка! - ахнул Зорин. - Полный газ!
        Они пронеслись мимо распахнутых ворот. Шельнис
        вывернул баранку, уходя от столкновения с застрявшим в камнях грузовиком. Машина съехала с обочины, каким-то чудом не отправилась юзом. Пронеслась буквально в сантиметрах от стволов деревьев.
        - Тыкву пригни! - прокричал Зорин.
        Вот и фрицы на макушке. Поднялись, ждут. Рожи серые, перекошенные. Бросили "колотушку". Рано, поспешили. Проехали прямо по взрыву, машине плевать, она железная. С запозданием немцы начали стрелять. Брезент трещал, рвался в клочья, ломались ящики с ценной документацией. Все, ушли из зоны поражения. Приближался поворот на шоссе. Главное, налево повернуть, а не направо... Истерично хихикал Шельнис, с головой у интенданта явно намечались проблемы...
        Но нет, работали шоферские повадки. Сбросил скорость, начал выворачивать на малом ходу. Трещали кусты, осыпалась глина в водосток. Уцелевшие немцы спрыгивали со скалы, бежали, стреляли им вдогон. Но все, ушли, не достанете, уже на шоссе...
        - Как у нас с бензином? - крикнул Зорин.
        - Порядок! - крикнул Шельнис. И зачем кричать, спрашивается?
        Ушли за поворот, ушли еще за один. Куда же так петляет эта странная дорога? Проехали километра два, не встретив ни одной машины, когда сзади отчаянно забился в борт Гурвич:
        - Люди, беда, Игумнова убили!!!
        Зорин застонал, добил панель, не чуя, как горит истерзанный кулак. Встали на обочине. Он приказал Шельнису сидеть, побежал назад. Вскарабкался в кузов. Все прошито, все продырявлено. Развалились несколько ящиков, ничего, не беда... Гурвич обретался на коленях перед Игумновым, грязный, как чушка, плакал, размазывая сопли по щекам. А Игумнов словно и не умер - сидел, привалившись к борту, голову склонил, делал вид, что уснул. Даже глаза закрыты. Это так редко бывает, чтобы у покойников были закрыты глаза. Две пули в груди, и кровь расплывалась, чернела, густела...
        - Я и не заметил, что он, того... - всхлипывал Гурвич. - Он тут сидел, а я тут... Еще болтали, он что-то шутил...
        - Все, Ленька, все, успокойся... - Он обнимал дрожащего товарища, а у самого ком стоял в горле. Он с ненавистью смотрел на груз, растрясшийся от лихой езды. Из-за этой груды дерьма потеряли трех отличных ребят. - Вылезай, Ленька, из кузова, двигай в кабину, давай не тянись, как черепаха... - Он спрыгнул на асфальт, побежал обратно: - Павел, вылезай из-за руля, хватит с тебя! Сам поведу!
        И задержался на мгновение, прежде чем запрыгнуть в кабину. А ведь грохочет уже практически рядом. Наши идут...
        *
        Ехали долго, трудно, муторно. Глаза слипались, баранка наливалась чугунной тяжестью. Тошнило - прямо под ноги. Липкий пот стекал по лицу. И снова ни одной машины - ни встречной, ни поперечной. Мир застыл, затаился в тревожном ожидании. Проносились вымершие деревеньки - ни тени, ни дымка над трубой. Кончился асфальт, потянулась разбитая грунтовка. Выехали в поле - большое, цветочное, исполненное пряными луговыми ароматами. Слева поле, справа поле...
        Взрыв прогремел метрах в пятидесяти справа! Все проснулись. Зорин дал по тормозам - чуть не треснулись лбами в еле живое лобовое стекло. "Не зря оно называется лобовым", - мелькнула интересная мысль.
        - Охренел, не дрова везешь! - завизжал Гурвич.
        Вернулся - слава богу.
        - Заткнись, - сказал Зорин.
        Второй взрыв - слева, метрах в семидесяти! Земля взметнулась, луговые цветы полетели в разные стороны... Они выпрыгивали из машины. Дрожала земля. Из дальнего леса на противоположный конец поля выезжали танки с узнаваемыми очертаниями "тридцатьчетверок". Зорин на подножке отчаянно семафорил - не стрелять!!! И остальные махали руками, орали сорванными голосами. Танки медленно приближались. С брони спрыгивали автоматчики, разворачивались цепью. Далеко еще до них - метров пятьсот.
        Зорин скинул ненавистный эсэсовский китель - только в нем и оставалось прийти в особый отдел. Шельнис, судорожно бормоча под нос, стягивал мундир фельдфебеля. Действительно розовая майка, надо же какой фестиваль...
        - Майку давай сюда. - Он не стал ждать, пока тот вникнет, разорвал ее у Шельниса на груди, стащил. Забрался на подножку, привязал к антенне - чтобы видно было издалека.
        - Долбанулся, Алексей? - Гурвич срывался на истерический смех. - Это же не красный флаг...
        - Нет у нас другого, - оправдывался Зорин. - Может, поймут, не станут стрелять по машине? Какая разница - красный, розовый...
        Они брели навстречу автоматчикам по высокой траве, махали руками, кричали: "Мы свои, не стреляйте!", потом охрипли и больше не кричали. До автоматчиков оставалось метров двести. Уже различались лица - сосредоточенные, бравые. "А вот за розовый флаг я в политотделе огребу, - мелькнула забавная мысль. - А еще за то, что отпустил целого начальника целой разведшколы. Какое на хрен благородство? Я должен руководствоваться не благородством, а социалистической сознательностью и чувством целесообразности". Архивы разведшколы - это, конечно, здорово, но не умаляют его страшных преступлений. А еще его хохот согнул пополам - безотчетный, дикий, сумасшедший. Хорошая компания подобралась: немец, еврей и осужденный за избиение старшего по званию сержант...
        - Чему смеешься, Зорин? - хрипел хромающий рядом Гурвич. - Мне вот ни хрена не смешно. Правда, и не сказать что очень грустно...
        - Гурвич, а чего ты руки задираешь, словно сдаешься? - хлюпал ковыляющий справа Шельнис. - Мы же не сдаемся, мы к своим пришли...
        - Ну, не знаю. Лично я, похоже, сдаюсь... О, боже, - стонал Гурвич, - сейчас начнется... Допросы, особый отдел, фильтрационный лагерь, обвинения во всевозможных грехах, по сусалам будут бить несчастного еврея...
        - Гурвич, заткнись, - сипел из последних сил Зорин. - Мы у своих, все, уже не стреляют... Пронесет, мужики, нас еще наградят... Да, хватает дерьма, я согласен. И у нас его хватает. Мы не знаем всего до конца. Но ничего, придет срок, вот победим, потом будем разбираться...
        - Ты хочешь сказать - отсидим?
        До автоматчиков оставалось метров пятьдесят. Они не стреляли, но автоматы предпочитали не опускать. А вдруг провокация? Сил уже не было - то есть СОВСЕМ. Зорин повалился в траву и не мог подняться. И товарищи упали рядом. Кряхтели, стонали, ворочались, вдыхали умопомрачительные луговые ароматы. Гурвич из последних сил пытался что-то острить. Доост-рится когда-нибудь - сядет на всю недолгую оставшуюся. Зорин смотрел на небо - боже, какое оно сегодня - ясное, теплое, благодарное, он никогда еще не видел такого пронзительно прозрачного неба...
        Оглавление
        - ЧЕРНЫЙ ШТРАФБАТ