Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Орешета Михаил : " Осиротевшие Берега " - читать онлайн

Сохранить .
Осиротевшие берега Михаил Григорьевич ОРЕШЕТА
        #
        Михаил Григорьевич Орешета - военный историк, краевед-поисковик, путешественник. С
1975 года исследует места былых боев, восстанавливает заброшенные воинские захоронения, работает в архивах, переписывается и встречается с ветеранами Великой Отечественной войны. Благодаря ему десятки семей узнали о судьбе родных и близких, которые считались пропавшими без вести. Орешета - не только пытливый исследователь, но и хороший рассказчик: слушать его интересно, а читать - тем более.
        В. Сорокажердьев
        Приглашаю вас в увлекательное путешествие по интереснейшим уголкам Кольской земли - полуостровам Средний и Рыбачий.
        Во время путешествия вы увидите уникальные памятники истории и культуры, услышите легенды и были, неоднократно наткнётесь на следы Великой Отечественной войны и от души посочувствуете солдатам и офицерам, которых судьба забросила на полуострова в наше время.
        Итак, берите книгу и отправляйтесь в путь.
        Желаю вам удачи!
        М. Орешета
        Автор выражает искреннюю благодарность губернатору Мурманской области Ю.А. Евдокимову, председателю Мурманского комитета общественной организации "Город-герой Мурманск" В.И. Горячкину, генеральному директору АООТ "Мурманский торговый порт" В.В. Никулину, его заместителю Н.Ф. Соболеву и ветерану-рыбачинцу Д.П. Толчинскому за помощь в издании этой книги.
        Памяти краеведа и путешественника Владимира Смирнова посвящаю
        От автора
        Полуостров Рыбачий.
        Воспетый в песнях и стихах, омытый солеными водами Ледовитого океана, каменным исполином стоит он у входа в Кольский залив. Глазами маяков встречает и провожает суда, укрывает в бухтах моряков от шторма.
        Полуостров Рыбачий - историческое место. Здесь имеются памятники различных периодов и наскальные рисунки раннего каменного века.
        Рыбачий не одинок. Рядом "братишка" - полуостров Средний. Пуповиной перешейков соединяет он Рыбачий с матерью-землей. Нелегкая судьба досталась полуостровам.
        Около восьми тысяч лет появился на их скалах первый человек.
        Морские рыцари удачи - викинги - оставили в районе губы Зубовской еле приметные холмики могил, поморы - кресты и незамысловатые фундаменты времянок первых рыболовных артелей, колонизаторы края - русские, норвежцы, финны - остатки факторий и жиротопных заводиков и захоронения в районе Вайды и Цып-Наволока.
        Все естественно, все понятно.
        А вот поймут ли те, кто придет на полуострова через 200 - 300 лет, почему ЛЮДИ всего за неполных четыре года, с 1941 по 1944, зарыли в землю БОЛЕЕ ДЕСЯТИ ТЫСЯЧ СОБРАТЬЕВ?! О чем им, нашим потомкам, расскажут развалины военных городков, котлованы от ракетных установок, окопы, многочисленные мусорные свалки?
        Время неумолимо идет вперед. Меняются приоритеты, ценности, обычаи, военные доктрины. Неизменной остается земля, где все это происходит. Я приглашаю вас пройти по этой земле.
        Титовка
        Сразу за мостом через реку Титовку еле заметная проселочная дорога уходит на восток. На ней нет ни одного дорожного знака. Скорость здесь регулируется ухабами, а правила дорожного движения заменяются добрым стремлением путников уважать друг друга.
        Дорога, то поднимаясь на сопки, то прижимаясь к бурным водам Титовки, уводит нас все дальше и дальше в царство гор. Вот она забирается на так называемую восьмерку (несколько крутых поворотов). Справа, далеко внизу - речная гладь. Красивое и грустное место.
        По рассказам старожилов, в 60-е годы по этой дороге везли с Рыбачьего ребят, уволенных после службы в армии в запас. Дело было поздней осенью. Дорога скользкая. При подъеме на "восьмерку" водитель стал переключать скорость, но что-то у него не получилось, и машина сорвалась с обрыва в реку. Погибли все, кто находился в кузове - 16 человек. Водителя и офицера выбросило из кабины. Еле живые, они хотели помочь товарищам, но в ледяной полынье были только мертвые тела.
        По воле рока из кабины вылетел автомат. 22-летний офицер, подняв его, долго смотрел на следы трагедии - на дрожавшего водителя и на погибших ребят.
        Потом короткая автоматная очередь эхом пронеслась по речному каньону. Паренек-водитель покачнулся и, свернувшись калачиком, полетел в воду.
        Неторопливо забросив автомат за спину, офицер дошел до моста у поселка Новая Титовка. В те годы там находился КПП. Ничего не говоря дежурившим матросам, доложил в часть о трагедии. Попросил закурить. После двух-трех затяжек бросил сигарету. Долго пристраивал автомат к подбородку и... нажал на курок.
        Спустя год в память о погибших на берегу реки был установлен обелиск. Стоит он и сегодня, давно некрашеный, всеми забытый, безликий и безымянный.
        Устье реки Титовки богато историческими событиями. В прошлом даже название самой реки несколько раз претерпевало изменения - ее называли Китовкой, Скитовкой, Ситовкой. (Замечу в скобках, что бедствующему там в последние годы военному гарнизону больше по душе второе название).
        Известно, что до ХУ1 века и губа, и река Китовка принадлежали мотовским лопарям. А в 1556 году повелением царя Ивана Грозного были переданы во владение Печенгско-го монастыря. В повелении шла речь и о "вымете" (выбросе) китов. "Коли из моря выкинет кита или моржа, или иного какого зверя..."
        "Вымет" китов на берег дал название и губе, и реке. В первой половине XIX века известный исследователь Севера Михаил Рейнеке писал: "Иногда в течение лета выбрасывает на берег до 10 китов, обыкновенно менее, но весьма редко ни одного. Все берега покрыты костями или не истлевшими еще остатками сих животных".
        Почему киты для своей гибели выбирали именно это место? Что манило их сюда, заставляло выбрасываться на песчаную отмель? Может быть, виной всему геологическая особенность этого краешка Земли? Известно, что полуострова Рыбачий и Средний растут, ежегодно поднимаясь все выше и выше над водами Баренцева моря. Много веков назад они были островами, и плавающие в то время в местных водах прародители китов могли свободно проплывать мимо скал Муста-Тунтури из Мотовского в Варангерский залив.
        Постепенно этот путь становился все мельче и мельче, и наконец настал день, когда киты натолкнулись на непреодолимое препятствие. Вот тут-то животные и заметались в поисках выхода из ставшего ловушкой Мотовского залива. Обессиленные, потерявшие надежду, они выбрасывались на берег. (Любопытно, что в наши годы тоже было несколько случаев выброса китов, но на другой стороне полуострова - из Варангер-фиорда).
        В иные годы "вымет" китов на берег доходил до 18-ти случаев. Туша одного животного давала около 2000 пудов сала. А это был товар, который охотно покупали иностранцы для изготовления мыла и для освещения домов.
        Торговые люди и местные жители называли Титовскую губу "китовой могилой" и радовались достатку, который имели благодаря этому месту.
        Кроме морского зверя печенгские монахи ловили в реке Титовке семгу, а в губе - селедку. Для хозяйственных нужд имели стан со складами, жилыми и промышленными постройками. Первоначально они переправлялись через реку на лодках, а со временем построили мост. Ручей, впадающий слева в устье реки, в одно лето перегородили дамбой. На самой Титовке сложили несколько каменных ряжей. Лес для деревянного настила заготовили в верховьях реки, и течение принесло его прямо к месту строительства.
        Следы той деятельности видны и сегодня.
        После ликвидации в 1764 году Печенгского монастыря Китовка вновь перешла во владение мотовских лопарей. А они вели свое хозяйство проще, чем монахи, - продавали выброшенных китов Кольским купцам. Купцы китов разделывали и продавали сырье..
        Со временем китов у Мурмана плавало все меньше и меньше, а их "вымет" на берег стал событием. Название Китовка начало забываться и в итоге постепенно преобразовалось в Титовку.
        В 1883 году на Титовских островах на правах колониста поселился Кольский мещанин, предприниматель и торговец Павел Хипагин с сыном Иваном. Хипагины построили дом, салотопню, лавку, небольшую церковь. Для промысла имели два мореходных судна.
        С материка на остров люди перебросили мост. Обветшалый, он сохранился до Великой Отечественной войны. А в войну немецкие горные егеря мост подремонтировали и разместили на острове пост наблюдения и артиллерийскую батарею.
        На Титовском острове можно найти следы хозяйствования лопарей, печенгских монахов, поморов и немцев. Такой вот многослойный исторический "пирог".
        В 1897 году в устье реки Титовки существовало постоянное поселение. Появился небольшой пирс, избушки рыбаков-промысловиков в губе Кислухе и на мысу Лысый. Сюда переселились три семьи из Печенги. Возникла колония Титовка, В 1926 году в этой колонии жило 105 человек.
        В годы революции в Титовке, как и в большинстве населенных пунктов, расположенных на Кольском полуострове, не кипели страсти. Просто, спустя некоторое время, люди узнали о свержении царя, но это мало изменило их жизнь.
        В 1930 году в Титовку приехали уполномоченные из Колы. Собрали жителей. В одни сутки был организован колхоз "Рыбацкий труд", существовавший до 1941 года.
        - Война настигла меня в поселке Титовка-река. Служил при штабе 95-го стрелкового полка, - вспоминал ветеран Титов. - В поселке к тому времени гражданских почти не было. А вот на той стороне реки стояло несколько домиков, где проживали семьи рыбаков. Помню, две девушки там были, как хрусталинки. А куда они делись, когда началась вся эта мясобойня, не знаю. Наверное, бросили все - и по столбовой на Колу.
        В канун войны на месте поселка Новая Титовка были всевозможные склады, стоянка машин, бензовозы, медицинская часть. Короче, добра немерено.
        В самом поселке, а это там, где в последние годы находились склады морских мин, располагались штаб полка и полевой штаб дивизии. Помню, был клуб, стадион, казармы. На мыску у реки висели рыболовные сети. Немец пошел через границу 29 июня. Его ждали, но нервозность была. Все суетились...
        Уже утром началась эвакуация штабов и имущества на ту сторону реки, к складам. Добро возили на телегах, так как машины почему-то стояли. Ближе к обеду в поселке стали появляться отступающие бойцы, грязные, пришибленные. Помню, один командир батальона бегал по поселку с мешком в руке и требовал, чтобы ему отдали голову Гитлера.
        А часов в 16 у поселка появились немцы. Мы то, что было, вывезти так и не успели. Поселок оставили, а когда пришли к складам, там все горело: тушенка, крупы, боеприпасы, сапоги... Я так полагаю, что наши сами склады подожгли. Суета была немалая. Ну а мы вдоль столбовой линии пошли к Западной Лице. По дороге бросали в озера пишущие машинки, боеприпасы, минометы. Так было легче идти.
        Вспоминая страшный для Титовки день 29 июня 1941 года, бывшая медсестра 75-го медсанбата Варвара Демьяновна Бичик рассказывает:
        - Медсанбат был почти на берегу реки, рядом с мостом. Размещался в 6-7 деревянных домиках. Раненых стали привозить с утра, многие приходили сами, и уже к обеду домики были переполнены стонущими и умирающими парнями. Умерших складывали рядком у дороги. До сих пор у меня перед глазами длиннющая шеренга из застывших тел. Хоронить было некому и некогда.
        Мы с ужасом наблюдали, как поджигались склады с добром. 30 июня, перед обедом, был взорван причал, и мы остались один на один с реальностью. Дорога на Рыбачий перерезана, а отступать на Западную Лицу по горам раненые не могли.
        Часть раненых погрузили на несколько машин, довезли до взорванного причала и с грехом пополам перенесли на тральщик. Машины были тут же сожжены, хотя в медсанбате осталось еще около сотни раненых. Немцы с той стороны реки стали стрелять из пулеметов. Стекла в окнах тут же по-вылетали. Начальник медсанбата Васильев схватил белую простыню и выскочил с ней на берег реки. Стал кричать:
        - Здесь раненые! Не стреляйте!
        Странно, но стрельба стихла, и мы сказали тем, кто хоть как-нибудь мог двигаться, что спасение в одном - надо добраться до колонии Западная Лица.
        Это было жуткое зрелище. Безногие, безрукие, с изуродованными телами, люди буквально ползли по скалам. Те, кто не мог, отставали и не просили о помощи. Да и кто мог им помочь? Тот переход, как вешками, был обозначен телами павших. Немногие добрались до колонии.
        Из Западной Лицы нас отправили в Ура-Губу, сказали: там в палатках ждут раненые. Мы пришли, а в палатках одни трупы. Раненых кто-то зарезал. Не успели мы отплакаться, как появился какой-то офицер. Нас построили, он и спрашивает;
        - Где медицинское оборудование? Где медикаменты? Бросили! Сволочи, предатели!..
        Мы стоим, дрожим от страха, а перед нами уже шеренга из солдат, и винтовки медленно вверх поднимаются... Тут откуда ни возьмись выскочил какой-то старшина, пожилой такой. "Выдернул" он нас, девчонок, из строя, и только мы в сторону отскочили - залп.
        Еще одну историю, связанную с Новой Титовкой в июне 1941 года, я услышал в 1987 году в Чебоксарах от бывшего солдата Семена Васильевича Васильева.
        - Хорошо помню 30 мая сорок первого года, - рассказывал ветеран. - Нас, около тысячи новобранцев из Поволжья, привезли в Мурманск, поместили в палатки, и двое суток мы там мерзли.
        Второго июня погрузились мы на судно "Двиналес" и в тот же день были в Новой Титовке. До причала судно не дошло, и выгружались мы на специально оборудованный настил.
        Титовку запомнил такой. Строился причал. На берегу лежали штабеля муки, бочек, тюков с обмундированием. Чуть поодаль стояли машины, жилые дома и склады.
        Провели нас мимо всего этого до ручья, который справа впадает в Титовку, а там опять холодные палатки ждут. Холод собачий, еда отвратительная. Выдали нам саперные лопаты и приказали рыть на сопках окопы. Земля мерзлая, неуступчивая. Этот мартышкин труд продолжался вплоть до 22 июня. Часто над нами пролетали немецкие самолеты. Мы привыкли и не обращали на них внимания.
        После объявления войны окопы приказали рыть на берегу реки и около моста. Там нас и застали немцы. Стали обстреливать, а мы "вооружены" саперными лопатками. Офицеры куда-то пропали, и никто не знает, что делать.
        Стоит заметить, что чуваши народ такой: скажи, надо стоять, они и будут стоять, без приказа не тронутся с места. Мы и стояли под пулями, пока не появился какой-то офицер и не повел то, что от нас осталось, в сторону Западной Лицы...
        Сегодня никто не знает, сколько советских солдат полегло в Новой Титовке. Никто не знает, где их могилы. В центре поселка стоит обелиск. Он воздвигнут над могилой неизвестных солдат. Их останки были обнаружены поисковой группой в окрестностях поселка в 1986 году. Этот обелиск -память обо всех павших.
        После войны люди вернулись в Титовскую губу. Вначале это были бойцы выводимых из Северной Норвегии полков. Долго здесь стояли саперы, занимающиеся разминированием окружающих сопок. С их уходом в губе расположился рыболовецкий колхоз "Новая Титовка".
        Мне рассказывали, что в 1955 году тогдашний председатель колхоза О. Батюков хвастался своему коллеге из Ковды:
        - У нас место, как родник: черпаем рыбку, а она все подрастает и подрастает. Вот хотим обзавестись энергией от реки, и можно будет о производстве подумать.
        Батюков имел в виду подключение к гидроэлектростанции, которая сразу после победы была построена военными на верхнем водопаде. Но "родник" титовского колхоза "высох" после визита представителей Северного флота. Ко времени их приезда Титовка была, пожалуй, единственной удобной бухтой, не захваченной военным ведомством.
        Приговор колхозу был очень кратким: освободить место!
        Уезжая, колхозники бросали многое из нажитого. Осиротели могилы небольшого кладбища, заросло травой с трудом отвоеванное у тундры поле.
        Наступили десятилетия военной истории поселка. В шестидесятые-семидесятые годы Новая Титовка выросла в самый крупный населенный пункт на реке Титовке. Стараниями военных, из которых мне запомнились Владимир Власов, Игорь Белозеров, Леонид Шех, Анатолий Клюев, Виктор Прибыш, Александр Мировой, Константин Белоцерковцев, Игорь Гуров, Андрей Кожин, создавались новые традиции.
        В гарнизоне были свой клуб и вокально-инструментальный ансамбль, футбольная команда и женское сообщество "Хозяюшка", выпекающее по праздникам изумительные по вкусу торты.
        В семидесятые годы гарнизон стали преследовать несчастья в виде ежегодных пожаров. На моей памяти там сгорели два склада, клуб, казарма, жилой дом, здание штаба, баня и даже помещение пожарной команды.
        - Не принимает военных устье Титовки, - шутят моряки.
        Вместе с тем они любят этот уголок земли, знают и уважают его историю. Дай-то Бог.
        Перевал
        Никакими словами не описать его суровую красоту. Летом он поражает голубыми озерами в ладонях темных гор. Зимой - безбрежьем белого одеяния. Осенью "кровоточит" редкими гроздьями рябины, рискнувшей забраться так далеко.
        Собственно перевал начинается от Пьяного ручья, бурный поток которого дорога пересекает, едва свернув от реки Титовки. Как вы понимаете, название Пьяный имеет непосредственное отношение к хмельным напиткам, а больше всего к "ворошиловке". Так раньше у военных называли краденый спирт (ворованное "шило").
        Дорогу через перевал торили монахи Печенгского монастыря. Была она пешеходно-конной и до тридцатых годов нашего века устраивала людей. А затем на перевал пришли военные, технике которых дорога не соответствовала, и сюда направили 14-й саперный батальон с несколькими тоннами динамита. Солдаты вручную долбили в граните углубления, закладывали в них взрывчатку и взрывали скалы, чтобы сделать дорогу крепче и ровнее.
        В 1940 году через перевал прошел первый танк. За ним ехала знаменитая "полуторка". У печально известного авариями поворота под названием "не забудь повернуть" она сорвалась с обрыва в озеро и стала первой в истории техникой, потерпевшей крушение на перевале.
        В годы войны перевал был у фашистов. Они выровняли полотно и построили еще одну тыловую дорогу, которая выходит к хребту Муста-Тунтури. Отступая в сорок четвертом, егеря в нескольких местах взорвали скалы. Таким перевал предстал перед бригадой ПВО, передислоцированной на Средний и Рыбачий в шестидесятые годы.
        Дорога была жуткая. На самой проходимой технике 14 километров перевала путники преодолевали за полтора часа. Происходили аварии, гибли люди. Что сделал русский человек, чтобы положить этому конец? Кто сказал "привел дорогу в порядок"? Нет, конечно.
        В шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы все машины, которые шли через перевал со стороны Титовки, неизменно останавливались у ручья, где принято было пропустить по одной за благополучное преодоление препятствия. Так и стал ручей Пьяным. Как вы, возможно, догадались, по ту сторону перевала есть ручей Трезвый, но до него мы еще не доехали.
        Помню, как-то мы с весьма высокими областными начальниками перебирались через перевал. Было это в самый расцвет борьбы с пьянством и алкоголизмом. Готовясь в поездку, я долго вертел в руках фляжечку - брать не брать? На всякий случай сунул ее на дно рюкзака. И вот мы в дороге. Комментирую попутчикам; мол, проезжаем Пьяный ручей. У всех ноль эмоций. Погода стоит мерзкая, слякотная. Наш УАЗик поднимается на перевал, и тут на дорогу выползает на четвереньках человек в военной форме. Будучи на трех точках, машет нам испачканной грязью рукой.
        Останавливаемся. Высший партийный чин из нашего экипажа говорит мне: "Михаил Григорьевич, пожалуйста, выясни в чем дело".
        Подошел я к военному. Вижу, что это подполковник, но в состоянии, которое определяется словами "лыка не вяжет". Твердо стоя на четырех точках, он говорит:
        - По-поворачивай.
        - ?
        - По-поворачивай, я запрещаю.
        - Позвольте, да кто вы такой? - отхожу я от неожиданности.
        - Я комендант Ры-Рыбачьего. Поворачивай!
        В те годы должности коменданта Рыбачьего не существовало. Старшим же военным начальником был командир бригады ПВО, которого я хорошо знал.
        - Уползайте с дороги, - говорю подполковнику. - Там в машине начальство, неприятности будут.
        - По-поворачивай.
        Вижу - пауза затягивается. Мои попутчики с удивлением наблюдают из машины за происходящим. Слышу из-за кустов голоса. Я - туда. На лужайке сидят офицеры. Быстро определяю самого трезвого, объясняю ему ситуацию. Фамилия работника обкома партии действует отрезвляюще. Подполковника дружно уносят в кусты.
        Сажусь в машину.
        - А что это было? - спрашивают попутчики.
        - Наверное, учения.
        - Странно, а тот товарищ вроде бы пьяный. Делать нечего, рассказываю о традиции.
        - Поверни-ка, сынок, обратно, - говорит работник обкома партии водителю. - Традиции, брат, не нами писаны.
        По мере подъема в горы березки становятся все ниже и ниже. В их окружении, справа от дороги, манит голубизной озеро. В годы войны горные егеря имели здесь базу отдыха и госпиталь. Сюда же подходила подвесная канатная дорога от Печенги. По ней немцы доставляли продовольствие и боеприпасы.
        Боеприпасов навезли столько, что не успели расстрелять, и в семидесятые годы бичом перевала были именно они. На дороге то и дело появлялись снаряды, бомбы, мины - все это были проделки ребят, которые доставали плохо лежащее "добро" из озер. Вспоминаются два таких случая.
        Перевал
        Году в 1976-м ехали мы через перевал с начальником политотдела бригады полковником Василием Ивановичем Кромшиным. В среде рыбачинцев Василий Иванович был известен как человек слова и дела. А в историю полуостровов он вошел тем, что привез туда первую легковую машину. Это был новенький "Москвич", доставленный на палубе теплохода "Канин". С трудом Василий Иванович доехал на нем до населенного пункта Озерко. Поставил под окном своего дома, укрыл брезентом, и несколько лет озерковцы могли, наблюдать по воскресеньям такую картину. Василий Иванович выходил во двор в спортивном костюме. Откидывал полог брезента. Открывал машину. Садился в нее и выкуривал сигарету. Затем все приводилось в исходное положение.
        Первая легковая машина как приехала на Рыбачий, так и уехала обратно - на палубе теплохода.
        Но вернемся на перевал.
        Едем мы, значит, с Кромшиным. На Пьяном чуть-чуть хлебнули. Поднялись уже почти к верхней точке перевала, и вдруг прямо напротив нас увидели артиллерийское орудие. А возле копошатся солдаты, что-то крутят, наводят.
        Василий Иванович прошел войну и потому среагировал быстро:
        - Назад, за скалу! - крикнул он водителю.
        УАЗик сполз под защиту скалы. Мы с Василием Ивановичем стали подбираться к орудию с фланга. С трудом забрались на сопку у дороги и увидели вот что.
        На дороге во всей красе стояло немецкое горное орудие. Прапорщик и три солдата пытались его зарядить. Но снаряд, видимо, не входил в казенник, и новоявленные артиллеристы подправляли его напильником.
        Немного в стороне, на обочине дороги, два офицера утешались бутылочным пивом.
        Прыгая по уступам, Кромшин спустился со скалы. Перепуганные офицеры подняли к козырьку руки с бутылками пива.
        - Вот-вот. Умно, умно придумали, - приговаривал начальник политотдела бригады, похаживая вокруг орудия. - И что, стреляет?
        - Никак нет, товарищ полковник! - отчеканил прапорщик.
        - Ну, это плохо. А пива у вас сколько бутылок осталось?
        - Десятка полтора, товарищ полковник!
        - Вот и хорошо. Мы тут с Григоричем (таково мое отчество. - Авт.) пива попьем, а вы за это время немецкую кровоплюйку на металлолом порежете.
        - А как? - заикнулся один из офицеров.
        - А так. Если не порежете, не видать вам очередных званий, теплых краев и ковров в военторге. Приступайте!
        Офицеры съездили в Новую Титовку, на каких-то условиях договорились с моряками насчет автогена и на глазах у Кромшина разрезали свою находку. Металлические болванки сбросили в озеро.
        Второй случай имел место в 1980 году. Где-то под осень совершали мы со школьниками поисковый поход от Озерко до Титовки. Шли через Средний. У Муста-Тунтури группа разделилась. Школьники с учительницей и корреспондентом газеты "Полярная правда" Людмилой Шебеко ушли через перевал, а мы остались работать на бывшей линии фронта.
        Ребята, которые в то время создавали школьный музей, набрали с собой изрядное количество гильз, стволов, осколков. Прихватили и корпус от неразорвавшейся авиационной бомбы. Проводили мы их, а через сутки сами пошли обратно. У губы Кутовой поймали попутную машину и, пристроившись в кузове, поехали через перевал. Километров через пять машину вдруг остановил морской офицер.
        - Перевал закрыт. Заминировано, - сказал он командирским голосом.
        - А пешим можно? - робко поинтересовались мы.
        - Сказано, закрыт!
        Сидим. Ждем. Машин собралось десятка два. Прошел слух, что должны подъехать саперы. К вечеру выяснилось, что на дороге установлена авиационная бомба с приводом натяжного действия. Что ж, это серьезно.
        Между тем стемнело. Саперов нет, а завтра надо быть на работе. Наш товарищ Саша Карпов вдруг вскочил и зашелся в истерическом смехе...
        Этого еще не хватало. Ничего не понимая, мы смотрели на Сашу, а тот хохотал, приседая, хлопая себя по ляжкам.
        -Бомба..., бо-бо... - задыхался он от смеха. И тут до нас, как до жирафов, дошло. Дети-то потащили с собой корпус бомбы! Уговорив оцепление, подошли к месту "минирования". Так и есть - посредине дороги красуется несостоявшийся музейный экспонат. От стабилизатора бомбы в разные стороны тянутся две веревки...
        Можно только догадываться, что было бы, если бы мы признались, что имеем косвенное отношение к злополучной железке.
        Инициативные школьники парализовали движение по перевалу на 17 часов.
        "Дорога, дорога, ты знаешь так много..." Проезжая перевал, нельзя не вспомнить подполковника Кашина. В семидесятые годы он некоторое время был начальником тыла бригады ПВО. Как-то, наведавшись в Мурманск, заехал в организацию, занимавшуюся установкой дорожных знаков. Показал там карту полуостровов с сетью обозначенных дорог. Пожаловался, что нет знаков и от этого аварийность очень большая.
        К отъезду из Мурманска кузов кашинского "Урала" был загружен всевозможными дорожными знаками. Доехал Кашин до Пьяного ручья. Отметил это дело и, продвигаясь далее, стал ставить дорожные знаки. Чего там только не было: и пешеходные переходы, и знаки ограничения скорости до 60 километров в час, и даже один "железнодорожный переезд".
        В конце перевала, у Трезвого ручья, Кашин установил три знака - "родник", "стоянка" и "движение по кругу". Что ж, предлагаю испить холодной воды из Трезвого ручья и с благословения Кашина проехать по кругу полуостровами Средний и Рыбачий.
        Ручей Корабельный
        Трезвый ручей веселым потоком несется в губу Кутовую. Впрочем, он устал, обмелел, оскудел рыбой. А сосед его, тот, что в былинные века помогал поморам волоком перетаскивать суда из Мотовского залива в Варангер-фиорд, и вовсе водой не радует. А ведь мог стать каналом. Была такая мечта у людей.
        Лет сто назад в Кутовой поселились рыбаки. В 1926 году в селе Кутовом проживало 6 саамов. В тридцатые годы XX века на смену им пришли военные: сначала пограничники, затем батальон 135-го стрелкового полка и отдельные пулеметные роты. К 1941 году в Кутовой был военный городок, состоявший из трех казарм, здания штаба батальона, клуба, столовой, пекарни, бани и всевозможных складов. У берега моря, в домах, оставленных рыбаками, располагался пост наблюдения и связи Северного флота.
        С началом войны батальон стрелкового полка был отправлен для отражения возможных десантов в район Пумманок. Никто не предполагал, что фашисты прорвут нашу оборону на границе и выйдут к Кутовой со стороны перевала. Но вечером 29 июня это случилось.
        В бой с горными егерями вступили малообученные солдаты отдельных пулеметных рот, повара, клубные работники и новобранцы из Мурманска, которые еще не успели надеть военную форму.
        Противостояли им опытные, хорошо вооруженные солдаты вермахта.

30 июня нашу пехоту поддержали артиллерийским огнем корабли Северного флота. Они помогли удержать перешеек в самый трудный момент обороны.
        Из Кутовой хорошо видна высота 122,0, со скал которой корректировал огонь артиллерии офицер Иван Лоскутов - прототип героя поэмы Константина Симонова "Сын артиллериста".
        В районе Кутовой много политых кровью мест. Вот (справа от дороги) валун с мемориальной доской. Это в честь артиллеристов батареи Селиверстова, которые в критический момент вступили в бой один на один с пехотой противника.
        Левее от дороги высота 47,6, иногда называемая "Бурмистровской". Всю войну командир дивизиона 104-го артиллерийского полка Михаил Бурмистров провел на этой сопке, под обстрелом.
        Еще километр - и дорогу пересекает ручей. Прямо к нему приткнулись несколько дотов так называемой Главной линии обороны. Это детище неугомонного человека, автора и строителя единственной в бывшем Советском Союзе Кислогубской приливной электростанции Льва Борисовича Бернштейна.
        Не торопитесь пересекать ручей. Обратите внимание - через него переброшен единственный на полуостровах металлический мост. Было это в 1980 году. В то время на базе геологов, что располагалась на перешейке между Средним и материком, работали два парня - Юрий Одинцов и Сергей Бельский. Уверяю вас, они соорудили этот мост по собственной инициативе и совершенно бесплатно. Как не вспомнить их добрым словом!
        На Среднем много дорог. Большинство построены на скорую руку в годы войны. Та, что идет вдоль берега Мотовского залива, как бы центральная. Вот она опоясывает гору Сюит-веста-пахта и приводит нас в царство заброшенных построек, котлованов, воронок от бомб.
        Среди обширных березовых рощ выделяются сочной травой поляны и лужайки с белоснежными россыпями ромашек и алыми кустиками иван-чая. В траве еле угадываются былые дороги и тропинки.
        Где-то здесь в конце прошлого века облюбовал себе место для поселения финн Кейпанен. Вырыл на взгорке у ручья землянку, построил небольшой пирс и сарайчик. Рыбная ловля в Мотовском заливе приносила доход, и в двадцатый век трудолюбивый финн вступил, имея два добротных дома, три сарая, карбасы, баню. Сенокосные угодья позволяли ему содержать шесть коров и больше десятка овец.
        Хуторок Кейпанена на картах 1935 года назывался Новое Озерко. А имя Озерко носили четыре дома, у места, где ныне находится воинское захоронение. Еще два поселка с таким же названием находились на противоположной стороне залива. Один у мыса Лазаря (два дома) и второй между ручьями, которые на картах 1923 -1932 годов отмечены как Полтын-Йоки и
        Бухта Озерко
        Ростой-Йоки. Там было 5 домов. (К слову, другие топонимические названия, употребленные в этой книге, также взяты со старых довоенных и послевоенных карт. - Авт.).
        Бухта Озерко
        Таким образом берега бухты Озерко по вечерам обозначались светом, исходящим из окон избушек. Днем на гладь воды выходило одновременно до 20 судов.
        В атласе 1939 года читаем: "Озерко Малое (так к тому времени назывался бывший поселок Кейпанена. - Авт.) - на западном берегу губы Большая Мотка, в 6 километрах от селения Озерко Большое. В 1938 году население 43 чел.
        Озерко Большое - по западному берегу губы Большая Мотка. Возникло как колония в
1860 году на юго-западном побережье Рыбачьего. Впоследствии перенесено на Средний. В 1920 годы было центром Новоозерковской волости. Население в 1926 году - 247 человек, в 1938-м -127 человек. В 1930 году организован колхоз "Пограничный рыбак".
        Озерко Восточное - Восточный берег губы Большая Мотка в 5 километрах от Озерко Большое. Население в 1938 году 29 человек".
        Итак, доподлинно известно, что на берегах губы Мотки в 1938 году проживало в трех населенных пунктах около 200 человек. Какой контраст с нынешней пустотой и заброшенностью! А ведь земля не стала скуднее. Луга по-прежнему сочные, в заливе ловится рыба...
        "Всему вина - военное противостояние", - считает бывший житель Рыбачьего финн Олсен. В какой-то мере он прав.
        В марте 1939 года устанавливается более жесткий пограничный режим между СССР и Финляндией. На полуострова переводятся 15, 16, 17 и 18-я погранзаставы. Одна из них размещается недалеко от поселка Кейпанена. Летом сюда же перебирается штаб Озерковского погранотряда. Финнам предлагается забрать имущество и уйти на свою территорию.
        Можно ли унести на плечах то, что наживалось десятилетиями? Нет, конечно. Финны оставили дома и хозяйственные постройки, несколько карбасов и десятка два коров. Это и стало основой для развития хозяйства прибывающих воинских частей.
        В 1939 году пограничники стали обустраиваться на мысу Пригубный. На отличной лужайке быстро выросли казармы и довоенная гордость Рыбачьего - первый на полуостровах двухэтажный дом. Слово жительнице этого дома, жене офицера-пограничника Зое Николаевне Поповой:
        - Мы приехали на Рыбачий в сороковом году. Поселок к тому времени был приличный. За двухэтажным домом стояло еще два дома. В одном из них был магазин, и в нем жил завмаг, во втором - почта и сберкасса. Метрах в трехстах от нас стоял стройбат.
        Мы получили однокомнатную квартиру в таком доме. Поверьте, это был рай. В подъезде три квартиры, общая кухня и санузел!
        В двухэтажном доме находились столовая, штаб и казарма для красноармейцев. На втором этаже жили офицерские семьи.
        Через год соседями пограничников стали артиллеристы 104-го артполка. В плане строительства они, пожалуй, перещеголяли "зеленые фуражки". За год под руководством неугомонного комиссара Дмитрия Еремина поставили клуб на 300 мест, создали драмкружок, оркестр и даже наладили выпуск газеты.
        С началом войны все части Рыбачьего были объединены в 23-й укрепрайон сначала 14-й армии, а с июля 1942 года - в Северный оборонительный район Северного флота. Его комендант полковник Красильников оборудовал штаб почти на берегу ручья Корабельного, но вскоре авиация противника сорвала всех с обжитых мест. Из более-менее комфортабельных домов люди ушли в землянки. Берег ручья Корабельного покрылся ими, как бородавками. В редакционной землянке готовились к выпуску номера самой северной фронтовой газеты "Североморец", а Константин Симонов читал свои стихи и делал наброски поэмы "Сын артиллериста". На берегу Корабельного родилась и знаменитая песня "Прощайте, скалистые горы".
        Недалеко от ручья располагался заградотряд, а вверх по его течению - штрафбат.
        Впрочем, о Корабельном можно книги писать. А нас ждет Рыбачий. Вот впереди виднеется перешеек с причудливой сопкой Порохарью ("Олений хребет") посредине. Интересное место!
        В 1496 году по воле государя российского Иоанна Третьего было учреждено посольство в Данию под предводительством дипломата Истомы. Поскрипывая такелажем, суда вошли в отличную бухту, позже названную Федором Литке Озерко. Быть может, Истома наполнял судовые анкерки из ручья Корабельного, отдыхал перед волоком в Варангер-фиорд. В те годы эта дорога была хорошо проторенной.
        Только что отпечатанная фронтовая газета отправляется с вестовыми на фронт. Ручей Корабельный. 1943 г.
        Впрочем, ею пользовались и гораздо позже. В 1896 году неизвестные "туристы" протащили свой баркас из бухты Озерко в губу Волоковую и обратно всего за 2 часа!
        Мысль о водных путях на перешейках между полуостровами и между Средним и материком столетия будоражила умы людей. Человек все время хотел прорыть канал, чтобы укоротить и облегчить дорогу в Норвегию. В начале нашего века при выборе места под строительство города и порта исследователи указывали на Озерко, а будущий город видели непременно с каналом через перешеек.
        До сих пор в зарослях березняка недалеко от Озерко можно найти бетонный реперный знак, поставленный в 1916 году членами экспедиции инженера Палчевского, на котором написано: "МТ и П 14.7.1916". Тогда планировалось конечной точкой железной дороги иметь Рыбачий.
        Вот так-то, мурманчане!
        Перешеек. Маленький, богатый грибами, диким луком и ромашковыми полянами клочок земли. Сколько же он помнит?
        В 1900 году здесь заработала паровая машина лесопильного завода. Предприимчивый швед Альфред Лидбек завлек на край земли 150 человек: норвежцев, финнов и своих соотечественников. Дело не заладилось, и заводик перенесли на Печору.
        Война расположила на перешейке полевой госпиталь, знаменитый отряд разведчиков капитана Юневича, батальон связи, 338-й отдельный саперный батальон и единственную на полуостровах кузницу.
        Не успели обветшать землянки военной поры, как здесь вновь появились люди в погонах. В шестидесятые годы военные строители поставили на перешейке отличные боксы для машин и ракет, склады, котельные. Все это принадлежало 4-му дивизиону ПВО.
        Ближе к ручью Донскому вырос поселок. На правом берегу - две казармы, лаборатория контрольно-измерительных приборов и отличный спортивный городок. У самого берега на погибель форели какой-то мудрец спроектировал сараи для подсобного хозяйства. В семидесятые годы там мирно уживались спортивного вида свиньи и флегматичные коровы.
        Левый берег назывался офицерским, так как там построили дома для офицеров и прапорщиков. Домики были на две семьи со щелями в стенах и ужасно холодными туалетами.
        Половину одного из домов занимал магазин. Помню, что многие моряки из экипажа теплохода "Канин" во главе с боцманом Михаилом Халлиулиным неизменно посещали эту торговую точку, отовариваясь дефицитным майонезом, сгущенкой и тушенкой. К всеобщему огорчению, в 1978 году магазин сгорел. Спустя год такая же участь постигла и одну из казарм. Говорят, причина пожара была до банальности проста - солдат сушил портянки...
        Дивизион в просторечии назывался "четверка". В нем, как и в любом другом коллективе, были люди, от которых плачут, когда они есть, и долго помнят, когда их нет. Многим запомнились два прапорщика - братья Половинкины. Они все время ездили на мотоцикле марки "Восход" и вечно попадали в какие-нибудь истории.
        Как-то теплоход "Канин" пришел в Озерко с военной комиссией на борту. Возглавлял комиссию генерал. И вот судно пришвартовалось. На причале играет духовой оркестр. Все командование бригады при параде. Брошен трап, по нему неторопливо сходит генерал.
        Я по просьбе политотдела фотографирую это событие. И вдруг до слуха доносится трескучий рев мотора. Оглядываюсь: со стороны "четверки" мчится мотоцикл с братьями. Начальник политотдела медленно бледнеет. Впрочем, есть еще надежда, что братья проедут мимо. Нет. Мотоцикл подпрыгивает на угольной кочке, сбрасывает сидящих и бьется в конвульсиях прямо у машины, которая приехала за генералом.
        Меня манит рукой начальник политотдела:
        - Григорич, ты гражданский, уведи этих циркачей.
        - Нет проблем.
        Бегу к участникам дорожного происшествия. Поднимаю мотоцикл. Он раза два дергается и глохнет. Сажаю на него прапорщиков, попутно шепотом объясняю, что их ждет, если не уедут. Поддерживаю мотоцикл за сиденье. Братья поочередно молотят сапогами по заводной педали. Мотоцикл не реагирует. Боковым зрением вижу умоляющие глаза проходящего мимо начальника политотдела бригады ПВО. Вот его лицо закрывают погоны генерала. И в это время мотоцикл заводится. Необъезженной лошадью делает рывок вперед и врезается в ближайшую кучу металлолома. Прапорщики, которые только что сидели на мотоцикле, теперь сидят в луже. Но правые руки, как по команде, взметнули к шапкам - приветствуют генерала.
        Тот остановился. Сурово сдвинул брови:
        - Кто такие?
        - Оленеводы, - ответил один из братьев.
        - Эх, вы. На оленях надо ездить, - махнул рукой генерал.
        Если смотреть на "четверку" со стороны перешейка, то сразу за постройками будет хорошо видна уходящая в сопки дорога. Левее ее стоят конусообразные сопки - "три сестры". Одна из них в годы войны приняла в свое чрево флагманский командный пункт Северного оборонительного района Северного флота.
        Капитально построенное подземелье сотнями нитей телефонных проводов соединялось со всеми частями и подразделениями 20-тысячного гарнизона. Здесь утверждались планы боевых операций, вручались ордена и медали.
        Внутри подземелья пахнет сыростью. Прогнил пол. Телефонный коммутатор сиротливо висит в углу. Кабинет командующего генерала Кабанова завален обвалившейся кровлей. Еще несколько осторожных шагов - и ноги находят каменные ступеньки. Пронзительно скрипит открываемая крышка запасного выхода. Мы находимся на вершине сопки. Отличный вид!
        Справа губа Большая Волоковая. На юго-западе, за полуостровом Средним, хорошо виден хребет Муста-Тунтури и даже еле заметная ниточка дороги через перевал. Южнее - бухта Озерко и темнеющий вдалеке каньон реки Титовки. А вот причал. Повыше - самое крупное на полуостровах воинское захоронение. За ним - мемориальный комплекс в честь защитников Среднего и Рыбачьего, а еще выше - боль всех рыбачинцев, заброшенная их столица, поселок Озерко.
        Озерко
        Поселок Озерко - типичное "дитя" эпохи "холодной войны", времени, когда в количестве и качестве танков, самолетов, ракет соревновались две системы. В результате по обе стороны океана вырастали все новые и новые военные гарнизоны, порой расположенные там, где Макар телят не пас.
        В пятидесятые годы американцы стали отрабатывать варианты воздушного нападения на СССР. У них появились самолеты соответствующих типов с ракетным вооружением. Наша сторона ответила изобретением новейших по тому времени зенитно-ракетных комплексов. Противовоздушная оборона стала отдельным родом войск. На Кольском полуострове к 1 февраля 1957 года был сформирован корпус ПВО.
        С 1 октября по 1 ноября 1959 года в обстановке строжайшей секретности из-под Таллина на Рыбачий был переброшен зенитно-ракетный полк, вооруженный 75-м зенитно-ракетным комплексом, тем самым, с помощью которого спустя год под Свердловском удалось сбить самолет-разведчик У-2.
        До Мурманска эшелон двигался только ночью. Ночью же погрузился на суда Мурманского морского пароходства и выгрузился на Рыбачьем. И это в октябре-ноябре!
        Полуостров встретил новых поселенцев ежедневными метелями, шквальными ветрами и отсутствием жилья. Дороги были такими, какими остались после войны. Новых никто не построил. Выгруженная на берег техника вязла в болотах. Мосты не выдерживали груза машин с ракетами.
        В те дни офицеры работали рядом с солдатами, невзирая на звания. Дивизионы срочно выводились на боевые точки и сразу же обустраивались, подгоняемые надвигавшейся зимой и полярной ночью. До прибытия полка на полуостровах дислоцировались пограничные заставы 82-го погранотряда, посты наблюдения и связи Северного флота, батарея береговой артиллерии, стройбат, маяки. "Старожилы" встретили новоселов, помогли обустроиться.
        В 1960 году поселок Озерко обозначился рядком сборно-щитовых домиков, называемых в народе "финскими". Появилась первая казарма. Параллельно с деревянными домами начали возводить капитальные каменные здания: в них разместились штаб, школа, столовая, дизельная станция.
        Все делалось основательно и надолго. В конце шестидесятых - начале семидесятых в Озерко вырос первый на полуостровах пятиэтажный дом со всеми коммунальными удобствами.
        Напротив него офицеры и прапорщики в личное время построили первый на полуострове хоккейный корт.
        Осиротевшие дома населенного пункта Озерко. 1997 г.
        Был в Озерко и приличный госпиталь. Начальная школа стала средней. Жители гордились своим музеем. В конце семидесятых он ютился в комнатушке при школе, но был богат экспонатами, которыми ветераны-рыбачинцы охотно пополняли его. Скоро музей "вырос": командование бригады отвело для него отдельное помещение.
        Теперь настало время вспомнить добрым словом пропагандиста политотдела бригады майора Владимира Лысяка. Во многом его стараниями был создан новый музей, систематизированы экспонаты, налажена просветительная работа среди военнослужащих и гостей поселка.
        А баня! Как не вспомнить об этой целительнице человеческих душ? Баня - это святое. В каждом военном гарнизоне она со своей изюминкой. Где картинами разукрашена, где оленьими рогами, где поставлена в таком месте, что дух захватывает. Неудачно срубленная в 60-е годы, озерковская баня совершенствовалась с годами. Особенно хороша она была в начале восьмидесятых годов в бытность начальником политотдела Полянского.
        Как-то группа ветеранов, воевавших на Рыбачьем, вернулась в Озерко после похода по местам боев. Встретивший их Полянский провел всех в гостиницу и как само собой разумеющееся сообщил:
        - Баня натоплена, ждет вас.
        В группе было несколько женщин. Проводили их мужчины в баню, а сами прогуливаются по поселку. Естественно, заходят в магазин. И тут им попадается отличное вино "Старый замок".
        - К парку то, что надо, - говорит Полянский.
        - А что, ёк макарёк, ни разу в жизни на Рыбачьем не пил вино, все спирт или водку, - поддерживает Полянского писатель Кожуховский.
        Купили мы с десяток бутылок и стали думать, как передать парочку женщинам. Тут ветеран Жданов и предлагает;
        - Войду в баню. У меня уже справка о старости. Думаю, простят деда, не то видел.
        Положили мы Анатолию Степановичу в карманы по бутылке. Постучался он в дверь. Зашел в прихожую. Смотрит, все отделано деревом. Одежда женская висит. Стучит в следующую дверь. А там комната отдыха с пыхтящим самоваром и небрежно разбросанными простынями.
        Жданову бы остановиться, оставить вино и уйти. Так нет же, он настырный. Стучится в моечную:
        - Девочки, это я. Не бойтесь, у меня спра...
        Досказать не успел. Дверь распахнулась. Послышался визг, в лицо полетела вода...
        Вот ведь конфуз какой, - ворчал потом Жданов, стряхивая с себя мыльные капли. Обе бутылки были у него в карманах.
        - Кто следующий? - давясь от смеха, забавлялся Кожуховский. К счастью, "справок" больше ни у кого не было. Женщины обошлись без вина.
        Та баня сгорела при весьма банальных обстоятельствах. Дело было так. Ждали в Озерко высокого военного начальника, который классно делал две вещи: раздавал "фитили" и парился в бане. В день приезда гостя солдат-истопник стал готовить баню с шести утра. К обеду она дышала паром и жаром. Измотанный солдатик смыл с себя сажу и с разрешения дежурного по части пошел отдохнуть. Спустя час на площадке приземлился вертолет.
        Едва ступившему на землю генералу доложили о делах военных и между делом о том, что баня готова. А он, сухо со всеми поздоровавшись, пропустил это упоминание мимо ушей и принялся всех, кого ни попадя, ругать. Выпустив "пар", генерал закурил, и тут все увидели, что над поселком поднимается столб белесого дыма.
        - Вот те на, кажись, баня загорелась, - произнес в наступившей тишине ветеран службы на Рыбачьем Григорий Журавлев.
        - А! Даже баню, и ту не можете истопить! - закричал генерал и, махнув рукой, забрался в вертолет.
        Когда прибежали в поселок, баня еще не горела, а только дымила. Заместитель начальника политотдела по комсомолу Владимир Спивчук, орудуя ломом, пытался открыть дверь. Но замок не поддавался.
        Прибежал перепуганный солдат. Наконец дверь открыли, и огненная стихия вырвалась на волю. Отчаянные попытки противостоять ей результата не имели.
        То был грустный день. Не стало бани. Командиры получили нагоняй от генерала. Начальнику тыла бригады и дежурному по части влетело от комбрига, а солдат-истопник попал на губу.
        Озерко - боль всех рыбачинцев. Как трудно рождался этот поселок. Как светло и радостно жил в суровом краю и как тяжело и нелепо умирал...
        Даже я, человек невоенный, понимаю, что оружие постоянно совершенствуется. То, что было грозой для блока НАТО в шестидесятые, перешло в разряд исторических экспонатов в девяностые. За годы существования зенитно-ракетные комплексы, находящиеся на Среднем и Рыбачьем, устарели морально и тактически. В конце восьмидесятых - начале девяностых годов их стали сокращать. Но это больше напоминало бегство с поля боя.
        Интересно, что приказ на передислокацию, поступал, как правило, или глубокой осенью, или ранней весной. Выбивающиеся из сил солдаты и офицеры героически преодолевали трудности. В заброшенных поселках оставались дома, техника, оборудование. Как будто смертельная удавка затягивалась вокруг Озерко и других гарнизонов.
        Командир бригады Александр Гладких до последнего не верил, что заслуженная воинская часть, получившая в боях звание Гвардейской, может быть сокращена. Когда убедился, что от этого не уйти, стал писать письма в вышестоящие организации с просьбой продать оставляемые поселки или передать их в народное хозяйство.
        В администрациях Мурманской области и Печенгского района согласно покивали головами, но никто не взял на себя смелость спасти наше с вами добро.
        Начальник квартирно-эксплуатационной службы Печенгского района Виктор Васильев со своей стороны тоже стучался куда надо и, не достучавшись, признался мне:
        - Жаль, что нет обкома партии. Там бы хоть выслушали.
        Осенью 1994 года последняя группа солдат и офицеров покинула поселок Озерко. Наступил период погрома всего, что с таким трудом создавалось годами. В это время проявились худшие черты нашего национального характера - брать все, что плохо лежит, бить то, что не унести.
        Озерко достаточно далеко. Там редко бывают дети. Кто же побил стекла в окнах домов? Кто переколотил оставленную мебель? Ответ известен - взрослые дяди. Стыдно, господа!..
        Оленеводы
        От Озерко в восточную часть Рыбачьего ведут две дороги. Местные жители называют их просто: верхняя и нижняя. Верхняя короче, но хуже. Нижняя лучше, но длиннее. Предлагаю проехать той, которая длиннее, и, смею вас уверить, дорога будет интересной.
        Прежде всего небольшая историческая справка. В конце XIX века тысячное стадо оленей Печенгского монастыря каждую весну переходило с материка на Рыбачий для отела и выпаса. Прошло время. В 20-е годы нашего столетия рыбачинское стадо насчитывало 5000 голов. Кроме того, постоянные жители полуостровов-братьев держали в своих подворьях крупный рогатый скот (его насчитывалось несколько сотен) и примерно столько же овец. Ежегодная заготовка сена превышала потребности, и оно частично экспортировалось в Норвегию.
        Постепенная милитаризация островов в довоенное время и кровожадная война полностью уничтожили оленеводство и скотоводство. Лишь в конце сороковых - начале пятидесятых годов на Рыбачьем и Среднем снова появились коровы. По тундре в тот период бродило около сотни одичавших оленей. Бригадир Владимир Шаригин в 1964 году пригнал на полуострова стадо опытного хозяйства "Восход".
        В скобках напомню, что почти одновременно с этим происходило освоение земли частями противовоздушной обороны (ПВО).
        Оленеводы построили свою избушку на берегу ручья Морозова. Рядом оборудовали примитивный забойный пункт.
        Условия для оленеводства на Рыбачьем почти идеальные. Это сразу заметил приехавший сюда специалист Михаил Варшагович Мкарчян, а проще говоря, дядя Миша. Рыбачинское стадо являлось опытно-производственным. Дядя Миша вместе с другими сотрудниками ставил опыты, отрабатывал методику их проведения и вынашивал научные идеи. А между делом стал кандидатом наук и прирос к месту так, что уже лет десять не выезжает в свою кавказскую колыбель Армению. В норвежской печати его называют "губернатором Рыбачьего".
        У "губернатора" идея - создать банк оленьей спермы. Он считает, что это нужное и перспективное дело. Однако поддержки такая идея пока не находит. В наше время люди почти не думают о науке, они хотят есть.
        К слову, в шестидесятые-семидесятые годы военных неплохо кормили, и случаи браконьерства на полуостровах происходили редко. Любители же деликатесного мяса действовали по отработанному сценарию: брали бутылку спирта, ехали к оленеводам и меняли ее на мясо. Оленеводы - люди честные: они либо сразу выполняют заказ, а уж потом управляются со спиртом, либо наоборот, сначала пьют, а позже рассчитываются, но никогда не обманывают.
        Как-то осенью 1975 года Анатолий Пирожок, Юрий Грейнер и я зашли в избу пастухов. В то время бригадиром был Александр Степанович Терентьев. Покормил он нас мясцом, помог управиться с бутылкой и только после этого скромно поинтересовался, какие у нас проблемы.
        "Губернатор" полуостровов М.В. Мкарчян
        Пирожок - свой среди саамов. Он и изложил очень кратко нашу просьбу:
        - Степаныч, открытие охоты. Свез бы ты нас в укромное местечко, такое, чтобы и кумжа была.
        - Оно можно.
        Не успели мы напиться чаю, как пастух, которого звали Петр, уже подогнал к избе две упряжки. Погрузили мы туда свой скарб, который предательски позвякивал стеклом, чем очень волновал Петра, и поехали.
        Когда уезжали, Степаныч шепнул мне:
        - Пете спиртного не давайте.
        - Хорошо, Степаныч.
        Олени довезли наш груз, а мы налегке быстро добрались до верховья ручья Полтын-йоки. Быстро разгрузились и давай жать Петру руку. Спасибо, мол, родной ты наш. Счастливо тебе доехать. Петя в ответ тоже жал наши руки, улыбался, но оленей не поднимал. Прощанье явно затягивалось, и мы все понимали из-за чего. Что делать? Хотелось перекусить после дороги.
        - Давайте одну бутылочку - и всё! - предложил Грейнер. Открыли консервы, бутылку "московской" и распили ее на четверых. Пете почему-то этого хватило. Он тихонько улегся рядышком с оленями и уснул. Мы разбили лагерь, приготовили ужин и только открыли бутылку, как пастух уже был рядом. Распили - и он опять "под бока" к оленям.
        Второй день был официальным днем открытия охоты. С утра мы как заправские охотники побегали по сопкам и с одной уткой на троих вернулись в лагерь. Петя нас ждал. С деловым видом он сказал:
        - На работу пора. Похмелите и поеду. А не то бригадир заругает.
        Как не похмелить человека, а тут еще считай охоту открыли...
        Когда мы начали стрелять из ружей по консервным банкам, Петя вновь проснулся. Соображая, где он есть, долго смотрел на нас. Потом подошел, выпил бутылку пива и протянул руку к ружью:
        - Дайте я!
        - Да ты же на ногах не стоишь.
        - А вы поддержите.
        Поддержали. С двух выстрелов он поразил все банки.
        Уехал от нас пастух только через трое суток. Нет, не потому, что водка кончилась. Просто в то утро у меня родилась идея. Я сказал, что похмелиться дам только тогда, когда доедем до бригады. Ехать пришлось с бутылкой в руках.
        Сейчас на полуостровах военных стало меньше, а территория превратилась в большой проходной двор. И бьют здесь бедных оленей из всех видов стрелкового оружия.
        Дядя Миша поселился в одном из домов бывшей "четверки" и вместе со своим тезкой, нынешним бригадиром оленеводов Герасимовым, ведет настоящую войну с браконьерами. Естественно, "потери" несет только одна сторона. Не надо объяснять какая.
        Мотка
        При всей бедности оленеводы всегда угостят чаем и удивительно вкусным мясом. Подкрепиться надо, так как до следующей жилой точки 57 километров. Впрочем, это сегодня, а путешествуя лет этак сто назад мы могли попасть в гости в одну из финских семей, которые безбедно жили в богатом пастбищами урочище между ручьями Морозова и Полтын-йоки.
        Бывший пограничник Иван Ромашов рассказывал:
        - В тридцать девятом мы пришли на это место оборудовать заставу. Ну прямо рай какой-то. Травка, цветочки, коровы бродят. Ближе к ручью стоят два-три дома. На пороге одного из них лежит черный кот. Собачка подбежала к нам, принялась "ругать". И никого вокруг. Потом выяснилось: жившие там финны бросили все и убежали на свою сторону границы, в Пумманки.
        Вот еще осталось в памяти: недалеко от финских домов были остатки казарм. Ходили слухи, что в восемнадцатый - двадцатый годы казармы принадлежали интервентам.
        А рыбы сколько! Ложки-тарелки, бывало пройдешь по ручью с удочкой - и форельки с полведра..."
        Подтверждаю, что Ромашов рассказывает не рыбацкие байки. В 1976 году сам видел, как матрос теплохода "Канин" Виктор Пономарев в небольшом озере часа за четыре поймал на удочку около трехсот форелин.
        Впрочем, речь не о рыбе. Нас ждет гора Мотка. Она вторая по высоте на южном побережье Рыбачьего (285 метров). По пути к ней обратим внимание на остающуюся справа высоту Рока-Пахта. Во время второй мировой войны у подножья этой высоты занимала позиции сводная батарея, которой командовал будущий генерал-лейтенант Яков Скорбов. В ответ на посылаемые артиллеристами снаряды горные егеря "испахали" все вокруг бомбами. Но прошло время, и брустверы воронок от бомб стали питомником отличной морошки.
        Гора Мотка не могла не привлечь внимание противовоздушной обороны. Волею тактики и стратегии, на беду солдат, офицеров, и их жен, в шестидесятые годы туда был определен один из зенитно-ракетных дивизионов. Прежде чем подняться на гору, снимем шапку перед теми, кто затащил на нее ракеты, кто нес боевые дежурства, - выше на Рыбачьем и Среднем никто не служил!
        Когда стоишь на высоте триста метров, а внизу море, то совершенно не принимаешь во внимание пологие скаты горы. Кажется, пройдешь десять-двадцать метров - и обрыв. А когда ветер толкает тебя в спину к этому обрыву, появляется страх. Возникает желание уцепиться за что-нибудь и вжаться в скалы. Это летом, а зимой? Сколько раз я был на Мотке в то время, когда там нес службу дивизион, и постоянно поражался условиям жизни людей (они на грани возможного) и неописуемой красотой открывшейся взору панорамы. Тут всё на виду, от едва заметного вдали острова Кильдин до входа в Печенгский залив.
        В годы войны на горе Мотка был командно-наблюдательный пункт. В книгах Константина Симонова он назван "орлиное гнездо". Сегодня о наблюдательном пункте напоминают лишь аккуратно выложенные замшелые камни.
        С горы отлично видна губа Эйна, тоже одно из красивейших мест на полуостровах. Издревле губа славилась семужьими уловами и сочными травами. По переписи 1888 года на ее побережье проживало 10 финнов. Но не спешите искать фундаменты их домов. Они уничтожены войной. Люди в серых шинелях стали обживать Эйну с мая 1940 года, когда туда был передислоцирован 135-й стрелковый полк. С 1941 по 1944 год Эйна являлась главной базой снабжения рыбачинского гарнизона. В бухте стараниями саперов был устроен причал, который одним концом опирался на остов потопленного корабля "Персей". Торчащие из-под ила шпангоуты этого исторического судна при отливе видны и сегодня.
        Генерал-лейтенант Я.Д. Скробов у остатков первенца советской морской науки судна "Персей". 1978 г.
        На правом берегу реки Эйны есть кладбище. Это тоже памятное место. Здесь похоронены 27 матросов и офицеров, погибших во время войны.
        С Эйны на восточную часть Рыбачьего можно добраться двумя дорогами: либо через полуостров по знаменитому "зубовскому тракту", либо вдоль берега по бездорожью, где (будьте уверены!) никого, кроме оленей, не встретишь.
        Долой сомнения. В путь по бездорожью!
        По нехоженым тропам
        Осень 1986 года. Солнечный погожий день. Мы с мурманским поэтом, писателем и краеведом Владимиром Смирновым прощаемся с замполитом пограничной заставы капитаном Юрием Корнюшенковым. Капитан здорово помог нам, подбросив до Эйны на УАЗике. Он предлагает:
        - Что вы ноги бить будете? Я еду на маяк, подброшу вас до Цып-Наволока. В пути форельки подергаем.
        - Да-да, - трясет бородой Смирнов, но не перестает укладывать свой походный рюкзак.
        Я его понимаю. Вчера в Озерко мы немного побаловались спиртным, и топать по горам да перевалам четыре десятка километров теперь будет тяжеловато. Но отступать нельзя, иначе эта часть полуострова так и останется необследованной.
        Юрий перевез нас через брод на реке Эйна. Последний раз попытался "соблазнить" УАЗИКОМ, но не сумел и уехал, пожелав успеха. Мы с Владимиром двинулись к самой высокой на Рыбачьем горе, имеющей на карте отметку 299,5 м.
        Дорога, что ведет от Эйны до губы Моче, ни под какое определение не подходит. Это что-то среднее между оленьей тропой и давним следом от вездехода.
        Петляя по горным отрогам и болотам, тропа-след приводит нас к ручью и губе Моче. Путь нелегок. Владимир шутит:
        - Знаешь, вместе с потом вышел и спирт. Давай перейдем на здоровый образ жизни и опустошим то, что у нас есть, только тогда, когда придем в Цып-Наволок.
        Я согласно киваю головой, хотя знаю, что ни капли спиртного мы до конечной точки похода не донесем. И при этом вспоминаю кума Валерия Богданова, который по такому поводу говорил: "Где ты видел, чтобы у собаки на шее колбаса висела?".
        Ручей Моче на вид невзрачный, но рыбный, в чем Смирнов тут же смог убедиться. В тот день, пройдя вдоль ручья до озера Моче, мы наловили килограммов десять кумжи и форели. Обследовали хорошо сохранившийся самолет типа "спитфайер", нашли еще один, предположительно "харрикейн".
        Вернувшись, принялись за тщательное обследование губы. Место оказалось очень интересным. Горный ручей здесь как бы рассекает гранит и не течет, а вырывается к Мотовскому заливу. Справа от него находятся большие песчаные наносы и лужайки, вдоль и поперек истоптанные оленями, а слева - скалистые сопки. А берег губы обрывистый, малопригодный для осушки поморских судов.
        Губу и ручей называют по-разному: кто Моче, кто Моча. В переводе с финского "Моччесь" значит "красивый", и стоит позавидовать тому, кто первым так метко назвал эту местность. Из истории известно, что поселение на Моче возникло в 1890 году. По-видимому, этот пятачок земли много людей прокормить не мог, ибо в 1909 году в губе было зафиксировано только два двора. Предположительно там жили норвежцы, которые по каким-то причинам оставили насиженное место в 1926 году.
        Тщательно обследовав губу, мы нашли места расположения построек, обломки домашней утвари, поржавевшие гвозди. Вот и все, что сохранило время.
        Ночевать остались на берегу ручья и отлично отоспались под его говорок.
        Утром, рассматривая карту, Смирнов рассуждал:
        - Интересно, почему это мыс называется Монастырский? Название намекает, что он относился к владению Печенгского монастыря. А может, там постройки монастырские были? Опять же, обрати внимание, мыс Монастырский, а губа за ним Корабельная и три Корабельных ручья. Видно, подходящее для жизни место было. Неторопливо пробираемся по скалам к Монастырскому мысу. Со стороны берега Мотовский залив кажется тихим и невозмутимым.
        - Не хватает поморских карбасов да яхт под парусами, - замечает Владимир.
        Монастырский мыс и губа Корабельная выглядят так, будто только что сошли с картины талантливого художника. Среди скал, подкрашенных зеленью трав и сединой ягеля, золотым мазком смотрится песчаная береговая полоса. На пути то и дело встречаются каменные кладки, свидетельствующие о хозяйственной деятельности человека.
        На прибрежной террасе стоят осиротевшие постройки. По рассказам рыбачинских старожилов в конце пятидесятых годов двадцатого столетия в губе был построен то ли маяк, то ли станция контроля за движением судов в Мотовском заливе. Вскоре после постройки выяснилось, что произошла ошибочка и объект никому не нужен. Финал: все побито, разграблено, захламлено. Смирнов вздыхает:
        - Что с нами стало? Почему такое отношение к труду, к земле? Ну не нужно это военным. Взяли бы и передали рыбакам. Жили бы, себе и другим пользу приносили. Так нет же, все надо превратить в хлам. Ай, да что я говорю, тут целые поселки - под корень. Ох, нет хозяина у землицы. Нет!
        Удовлетворив любопытство, мы направляемся из губы Корабельной на мыс Гордецкий.
        В 1942 году этот мыс увидел с моря командующий Северным оборонительным районом Северного флота генерал-лейтенант Кабанов. В своем дневнике он записал: "На вершине одной из скал торчит черный деревянный крест-веха, похожий на памятник погибшим морякам. Он стоит на мысу Городецком".
        Мыс Городецкий - самая южная точка полуострова. Каменным исполином поднимается он из морской пучины на высоту 238 метров. Скалы темные, неприветливые. Обойти бы их по тропе, но соблазн найти то, что осталось от креста, велик, и мы лезем наверх. Вот он - самый краешек Рыбачьего. У ног - обрыв, а за спиной, насколько глаз хватает, холмы да сопки. Игрушечным кажется кораблик, выходящий из Ура-губы.
        Без труда находим место расположения креста. Оно обозначено каменным гурием высотой метра в полтора. (Гурий - пирамида, выложенная из камня, как правило, на вершине сопки. - Авт.). В центре - остатки дерева. То, что сохранилось от креста, лежит на камне в виде полуистлевших деревянных плах. Бережно все осматриваем, ищем надписи.
        - Есть! - радостно восклицает Володя. На седом дереве сквозь замшу лишайника еле просматриваются цифры "1705" и две буквы: "..Г..И..." Все. Больше мы, как ни старались, ничего понять не смогли. Предположим, что крест был установлен в 1705 году. Кем? В честь чего? Это останется вечной загадкой.
        В 1942 году кресту было 237 лет. Лазанье по скалам измотало основательно, и мы заспешили к еще одним развалинам Рыбачьего, на мыс Шарапов. В пути Владимир меня просвещал:
        - Вот не помню, с какого уж языка Шарапов переводится как "Разбойный мыс". И ты смотри, какое место! Темные скалы, ущелья... Тут и без разбойников страх пронимает, а если представить, что здесь спрятались дракары викингов (Драккара - тип судна. - Авт.) и ждут, высматривают добычу...
        За разговором не заметили, как дошли до мыса. В довоенные годы здесь стоял пост наблюдения и связи Северного флота. В годы войны пост усилили, и он исправно служил делу защиты Заполярья до победы.
        Точно неизвестно, когда поступила команда "законсервировать" пост, зато мы знаем, что за ней последовало. Хорошо обустроенный объект с жилыми домами, дизельной станцией и рубленой из брусьев баней закрыли, повесили на строения замки. И опять пришлось удивляться.
        - Ты посмотри: даль несусветная, дорог нет. Кто же стекла в домах поколотил? - спрашивает Смирнов. - Ненависть у нас какая-то к стеклам.
        Мы разбили палатку у бани и, сидя у костерка, долго наблюдали, как одеваются в темное одеяние берега Мотовского залива. В наступившей темноте мигали навигационные огни, им вторил маяк у входа в Кольский залив. Шумело море.
        Писатель и краевед В. Смирнов (слева), старожил Рыбачьего капитан Ю. Корнюшенков (в центре), фотограф Б. Вирин. Полуостров Средний. 1980 г.
        Проснулись мы, едва заалел рассвет. Выбрались из палатки и рты разинули от удивления... В губе плескался человек. Он нырял в набегавшую волну, отплывал от берега, затем ложился на воду и ждал, когда его вновь выбросит на песчаную отмель.
        На берегу лежали аккуратно сложенная одежда и гитара. Мы с Владимиром покрутили головами - вокруг никого не было. Кто же он, таинственный пловец? Как попал в этот дальний край, в закрытую пограничную зону?
        - Давай спрячемся и понаблюдаем, - предложил я.
        - Да он нас уже видел. Сюда нельзя приплыть морем. Значит, топал мимо нашей палатки. Кто же это может быть?
        Смирнов стал терзать свою бороду.
        Признаться, за все годы скитаний по полуостровам я впервые увидел человека, который с таким удовольствием купается в Баренцевом море.
        - Давай чай соображать, - предложил Владимир, - пловец намается, чай как раз нужен будет.
        Не успели мы вскипятить воду, как человек вышел на берег, подхватил гитару, одежду и стал подниматься к нам. И тут Смирнов бросился к нему со словами:
        - Боря! Черт водяной! Вот уж не ожидал тебя увидеть! Знакомься, Миша, это Борис Нивин, подающий надежды поэт. Борь, да как ты здесь оказался?
        - От пограничников узнал, что вы идете берегом. У меня выходной на маяке, вот и решил встретить. Заодно посидим у костерка, я соскучился по людям.
        Борис присел к костру, достал из рюкзака литровую фляжку:
        - Вот, собственного изготовления. На золотом корне настояна. Я-то в последнее время не очень, но с вами за встречу, да еще в таком месте, с удовольствием!
        Выпитое грело изнутри. Восходившее солнце ласкало лицо, серебрило воды Мотовского залива. Володя и Борис говорили о стихах. Вернее, Смирнов уговаривал Нивина почитать что-нибудь из вновь написанного. Тот долго отказывался, наконец сдался:
        - Ладно, для хороших людей я спою свои песни. Только прошу не судить строго. Может быть, нескладно, но от души. Зазвенела гитара.
        Время и ветер,
        Навеки развейте
        Минувших печалей дым.
        В лютую стужу
        Сердце не тужит,
        Греясь под светом
        Полярной звезды...
        Закончив песню, Борис прижал ладонью струны, задумчиво посмотрел на противоположный берег залива и вновь запел:
        Полжизни прожив в необъятных краях,
        Навек полюбив тишину,
        Однажды уеду на дальний маяк,
        Как некогда князь на войну.
        Вся в черном, махнет мне
        С причала рукой
        Княгиня, отрада моя!
        В далеком тумане
        Возникнет Рыбачий,
        Родимая наша земля.
        И лето раскинет цветные ковры
        Из мхов и полярных берез.
        Откроются сердцу иные миры
        За миром, знакомым до слез.
        Я буду часами
        Бродить в тех мирах,
        Тень счастья в ладони ловя.
        Покоем и волей
        Одарит Рыбачий,
        Родимая наша земля.
        Я слушал песню и думал: вот еще один человек покорен этой суровой землей. Что-то есть в этих скалах, чистейших реках и ручейках, в прижавшихся к камням березках. Какая-то чарующая сила обволакивает душу и не отпускает. Помню, как-то строитель Кислогубской приливной электростанции Лев Борисович Бернштейн сказал:
        - Души погибших пестуют Рыбачий... Это священная земля с вековой родословной.
        ..И тысячи истин пройдут предо мной,
        И тысячи лиц и имен.
        Я буду, как ангел, парить над землей,
        В планету живую влюблен.
        И если однажды
        Влечу я в ваш дом,
        Вам песнями душу целя, -
        Со мной в ваше сердце
        Ворвется Рыбачий,
        Родимая наша земля!
        - Спасибо, Боря, спасибо, родной. За душу взяло, значит, хорошо написано, от души и для людей. Я, грешным делом, истопал весь Кольский полуостров, а вот тянет на Средний и Рыбачий. Здесь живут люди особого склада. Нет в них червоточинки. Здесь, как нигде, ценится дружба, взаимовыручка и доверие, - сказал Володя.
        - И еще: народ здесь немногословен, - добавил Нивин. - Возьми оленеводов, слова взвешивают, как лекарство в аптеке.
        - Да-да. То же самое поморы, - поддержал его Смирнов.
        - Не в почете у них многословие, зато скажут, как линейкой отмерят.
        Тот день мы полностью посвятили мысу Шарапов, ну и, конечно же, поэзии.
        От мыса Шарапов до Цып-Наволока есть что-то, напоминающее дорогу. По ней мы и засеменили, уже мало обращая внимание на приевшиеся горные пейзажи. Прошли километров десять, Владимир вдруг остановился и сказал:
        - Смотрите, по карте справа мыс Баргоутный. Баргоутом в старину называли наружную обшивку деревянных судов. Давайте побываем в этом месте.
        - Что ж, пошли, - нехотя согласился я.
        Вышли на совершенно лысый мыс. На севере увидели башню маяка, в нескольких километрах от него - силуэт подводной лодки. На восток, ближе к острову Кильдин, скопились суда рыбаков. Мы присели у самого обрыва.
        Баргоутный впечатляет. Темные шиферные пласты Природа изогнула, смяла, превратила в замысловатые желоба, сферические арки, вертикальные утесы. По расщелинам, в зоне недосягаемости волн, растет золотой корень.
        - Да, - подытожил какие-то свои мысли Смирнов. - И вправду, иначе чем Баргоутный мыс не назвать.
        Насколько наблюдательный человек! Ведь действительно природа выгнула каменные пласты так, что они напоминают обводы корпуса судна.
        Корабельное
        Прежде чем отправиться в дальнейший путь, совершим небольшой экскурс в историю.
        В 1594 году участники экспедиции Баренца собирались на острове Кильдин перед походом в Арктику. Торопился на остров и некто Ян Гугейн. Несмотря на это, проходя мимо Рыбачьего, он все же заметил, что берег полуострова, будто город большой, до такой степени заселен. А теперь на берегу пусто. Мы находимся на "проспекте" вымершего "города". В путь...
        От Баргоутного, через обширную долину, дорога выходит к губе Типунова. Бухта небольшая, с двумя впадающими в нее ручейками - Типунова и Пузырева. Смирнов проверил ручьи на предмет рыбы, и не без успеха.
        Известно, что в XVII веке в бухте существовало селение, состоящее из 21 избы. Сейчас о нем напоминают лишь более буйная трава на местах домов и огородов да каменные кладки непонятного назначения.
        Нанизав на подвернувшийся кусок проволоки пойманную рыбу, мы форсировали ручей и вышли к губе Корабельной. Некогда это было одно из самых густонаселенных мест на Рыбачьем. В "Путеводителе по Северу России" (С.-Пб., 1898. С. 78) читаем: "На восточномъ берегу Рыбачьего полуострова рядомъ с Ципъ Наволокомъ находится губа Корабельная, вь теченiе долгаго времени оживлявшаяся деятельностью факторiи, основанной здесь С.-Петербургскимъ купцомь Паллизеномъ, перешедшей затемъ к купцу Зебеку и от него къ обществу "Рыбакъ". Корабельная факторiя оставила въ нашихъ мурманскихъ и беломорскихъ промыслахъ заметный следъ своей деятельности примененiемъ къ лову сельдей и мойвы американскаго невода-кошелька и введенiемъ въ употребленiе морозниковъ для сохранения наживки".
        Это было, а в период нашего путешествия население Корабельного представляли два человека - Николай Вербанович и его жена Аннушка. Добрейшие люди! Не успели мы до порога добраться, как в руках у Аннушки уже появилась литровая банка парного молока, надоенного от личной коровы. И мы пили молоко, сидя на пороге, радуясь солнцу, окончанию похода и гостеприимству незнакомых людей.
        В гостях у последних жителей губы Корабельной Анны и Николая Вербановичей
        На второй день в Корабельное прибыл на машине еще один краевед и любитель походов - Сергей Карпенко. Машина, на которой он приехал, возвращалась в Мурманск. Владимир Смирнов воспользовался этой оказией и вернулся домой. Уезжал он с сожалением. И тому была причина. Николай Вербанович пообещал нам показать нечто интересное, находящееся на берегу Корабельной губы.
        Утром Николай уехал по делам в дивизион ПВО. Поджидая его, мы слушали рассказ Анны Ивановны:
        - Мы-то сами из Белоруссии. Сюда судьба забросила в 1966 году. Ох и красиво же кругом, привольно, тихо, никто тебе на мозоль не давит. Эти дома построили военные. Мы для них работаем. Поначалу тут две семьи было. Стали мы, значит, обживаться. Корову купили, овец, огород завели. Вот что я скажу: жить здесь можно, на всем своем.
        Аннушка вдруг умолкла, прислушалась.
        - Кажись, Николай Яковлевич едет.
        Как мы с Сергеем ни напрягали слух, ничего, кроме шума моря, не услышали. А хозяйка продолжала:
        - По молодости я столько грибов да морошки заготавливала, что всем хватало. Счас что-то ноги стали подводить.
        - А в город не собираетесь перебираться? - поинтересовался Сергей.
        - Ой, да что вы! Шумно и душно там. Правда, ходит слух, что сократят нас скоро. Что ж, попросимся на маяк, будем там работать.
        Подъехал Вербанович. С ним замполит зенитно-ракетного дивизиона майор Сергей Горощенко. Вместе отправились на мыс, стоящий слева от бухты.
        По южному склону мыса хорошо видны остатки домов и даже что-то отдаленно напоминающее дорогу. Вербанович, не обращая на это внимания, ведет нас по берегу.
        - Вот смотрите, - он показывает на большой каменный гурий с грубо сколоченным крестом возле него. - А это самое интересное.
        Мы видим сланцевую плиту, вросшую в землю у подножия гурия. На плите - еле заметные надписи. Нас охватывает азарт. Мы с Сергеем забываем про все и начинаем ползать вокруг плиты, радуясь каждой прочитанной букве. Постепенно время отступает, и мы читаем: "карабль волга купцофь савиныхь 1831 шки: ни: тюлефь и м прикащiкь василiй гуляева города осташкова м д засолщики василей покиди".
        Присевший рядом Вербанович рассказывает:
        - Эту надпись мне показали еще лет десять назад. Тогда говорили, что тут затонуло судно купца и он таким образом увековечил память о нем.
        Тщательно обследуем гурий, территорию вокруг него. Надписей больше нет, но рядом с гурием - круглой формы возвышенность, чуть поодаль - фундамент от какой-то постройки. Сергей выдвигает интересную версию:
        - Послушайте, а не Аники ли могила перед нами? Смотрите, вот круг, где с ним дрался монах.
        - Похоже, но круг-то уж очень маленький, как в нем драться? - сомневается Горощенко.
        О том, кто такой Аника и какое отношение к нему имеет каменный круг, будет рассказано позже. А пока Вербанович забрался на самую верхнюю точку мыса. Зовет нас:
        - Поднимайтесь. Тут для вас еще одна загадка есть. Не пошутил Николай. Задал загадку, над которой мы бились долго. А находилось на сопке вот что. В трех местах в гранит были вмурованы кованые металлические шкворни, а в них вставлены кованые же кольца. Сильная ржавчина наводила на мысль о том, что изделия старинные. По выработке в отдельных местах было видно, что раньше кольца использовались, вот только для чего?
        - Наверное, суда швартовались, - предположил Вербанович.
        - Нет, - возразил Карпенко. - Зачем швартоваться у скалы, когда рядом удобная бухта? Может быть, шкворни остались от особой экспедиции статского советника Собещанского, который в 1877 году проектировал здесь устройство порта?
        - Все равно нет смысла, - покачал головой Горощенко.
        Смысл обнаружился только в 1995 году, во время международной экспедиции, в которой участвовали норвежцы, голландец и автор этих строк. Экспедиция нашла на мысу около
40 могил людей каменного века. То, что мы принимали за могилу Аники, не являлось таковой на самом деле.
        Каменный гурий на мысе Сергеев. 1995 г.
        А для чего предназначались таинственные кольца в скале, стало понятно лишь после того, как мы спустились на северную сторону мыса. Природой там создан поднимающийся вверх каменный желоб. А в нем руками человека - остатки вешал для сушки рыбы, выложенные камнем столешницы и когда-то заготовленные впрок торфяные стога. Какую же роль во всем этом играли кольца?
        Оказалось, мы видим цех по обработке китов. При помощи колец убитых животных помещали на каменный желоб. А там разделывали, вытапливали жир.
        Расцвет китового промысла на Кольском полуострове приходится на восьмидесятые годы XIX века. В то время в Ара-Губе и Ура-Губе работали заводы по обработке китов. Следовательно, устройство отдельного цеха в губе Корабельной было вряд ли необходимо, ведь отсюда до Ура-губы не такое уж большое расстояние. Тогда почему же цех здесь? Чей он?
        В записных книжках мне удалось найти запись рассказа финна Акселя Кельмисалми: "Помню, в губе Эйне жил финн Пипало. Крепкий был мужик. В Цып-Наволоке припоминается мой товарищ Хокун. Его отец Оен Лакман имел недалеко от поселка китобойку. Раз я там был. Обратил внимание, что работают на промысле и забое в основном дети Лакмана: Артур, Рейтар, Лейфе, Хокун и их сестра".
        Вот кто пользовался загадочными кольцами на скале. Вот кому принадлежал цех.
        Кстати, мыс, о котором мы говорим, называется Сергеев. И название это с глубокими историческими корнями. Известно, что в бухточке, расположенной рядом с мысом, в
1608-1611 годах было становище Сергеево, а в нем изба Власка Гаврилова да Семейки Сорохи, колян.
        Таинственные кольца
        Цып-Наволок
        Цып-Наволок - большая территория от реки Аникеевки до губы Лауш (см. схему 1). На протяжении веков здесь возникают и исчезают поселения. Вот хроника этого процесса.
        Схема 1. Цып-Наволок
        Эпоха мезолита. По данным ученого-археолога, знатока этих мест Нины Николаевны Гуриной, в районе Цып-Наволока находится несколько стоянок древних людей.

1560 год. Аника Строганов строит становище Оникеево с корабельной пристанью и в конце семидесятых годов передает его монахам Печенгского монастыря.

1608-1611 годы. В бухте Лауш существует крупнейшее рыболовецкое становище.
        XVIII век. В исторических источниках упоминаются три рыбацких становища: "Цымнаволокский остров, Оникеево-в-Цымнаволоке, Гаврилово-в-Цымнаволоке".
        Цып-Наволок - оживленное торговое место. На острове Аникеев взимается торговая пошлина, для этого царь отправляет туда свою таможенную заставу. В 1703 году "на Оникеевский остров с памятью (предписанием) к кораблям по прежнему обыкновению" Петр Первый посылает капитана Суханова со стрельцами.

1896 год. Строится маяк. В поселке насчитывается 12 хозяйств. В селении живут русские, норвежцы, финны, имеется школа, "Обширная больница Красного Креста имени императрицы Марии Федоровны", церковь Николая Чудотворца. Жители держат 40 коров и
150 овец. Большинство населения работает на фактории крупнейших на Мурмане скупщиков рыбы братьев Савиных.
        Начало XX века знаменуется постройкой в Цып-Наволоке телеграфного поста и установкой артиллерийской батареи.

1930 год. Организован рыболовецкий колхоз "Полярная "Звезда". Как назло, через неделю после этого в Цып-Наволок приходит судно архангельского купца Федора Пестова.
        Второй десяток лет Федор ходил по рыбу в Порт-Владимир, Вайда-Губу, Цып-Наволок, Тюва-Губу. С рыбаками рассчитывался деньгами или продуктами. Имел хорошую репутацию у населения. В тот год, едва судно Пестова встало на якорь, к нему подошло несколько рыбацких карбасов. Дело было обычное, люди на карбасах давние знакомые. Купец встречал гостей у трапа. Те же, пряча глаза, объявили оторопевшему хозяину о том, что его судно национализируется вместе с грузом.
        По документам в тот момент на борту было около 200 тонн ошкеренной трески. Судно стало колхозным. Судьба крепкого купца Пестова неизвестна.

1936 год. К берегу подошел пароход "Поморье". Часть норвежцев и финнов, живущих в Цып-Наволоке, была репатриирована. Затем началось планомерное выселение гражданского населения, и к началу Великой Отечественной войны (1941 год) в поселке остались только те, кто обслуживал маяк.
        Март 1940 года. В Цып-Наволоке разместился погранпост 100-го погранотряда. Секретно строится батарея береговой артиллерии № 231. Орудия ставятся как раз на месте расположения норвежского поселения.
        В период войны гарнизон поселка охраняет побережье и отражает налеты вражеской авиации. В 1943 году недалеко от пирса появляется братская могила. В ней похоронен экипаж потопленного сторожевого корабля.
        В шестидесятые годы в Цып-Наволоке расположился зенитно-ракетный дивизион противовоздушной обороны (ПВО) с позывным "методичный". Вскоре неподалеку обосновались технический дивизион и рота военных строителей.
        В 1989 году на территории дивизиона ПВО возвели двухэтажный дом со всеми удобствами, казарму, котельную, гаражи, боксы. Спустя четыре года все это было брошено...
        Впрочем, хватит сухих исторических фактов, послушаем рассказы о людях, которые жили и живут в этом месте.
        В прошлом веке норвежец Я.А. Фрийс записал в Цып-Наволоке то ли сказку, то ли быль о поединке печенгского монаха Амвросия с угнетателем рыбаков Аникой. Суть ее такова.
        Ежегодно во время промысла в Цып-Наволок приходил большой корабль. Его владелец, великан Аника, не утруждал себя рыбной ловлей, а просто забирал у ловцов десятую часть пойманной рыбы. Покоряясь силе, рыбаки мирились с ограблениями. Недовольных Аника вызывал на поединок и условие ставил такое: если противник меня победит, всех освобожу от дани.
        Никто не решался на бой с великаном.
        Шли годы. Однажды пришел на промысел неприметный монах Печенгского монастыря Амвросий. Он-то и решился на схватку с угнетателем.
        На сопке, недалеко от реки Аникеевки, был обозначен камнями большой круг. В него вошли великан Аника и небольшого роста смельчак Амвросий. Долго они боролись, да все на равных. Но вот у монаха слетела с головы шапка. Русые волосы рассыпались по плечам. Аника устрашился вида Амвросия и пал духом. А поддерживаемый криками своих товарищей монах поднял соперника над землей и бросил на камень с такой силой, что Аника испустил дух. Похоронили великана в центре круга.
        Известно, что в прошлом веке рыбакам показывали могилу Аники на острове Аникиевом. Но там ли она? И есть ли она? Мы несколько раз детально обследовали весь остров, но ничего похожего так и не нашли. Да и вряд ли могли найти. В легенде сказано, что бой происходил на сопке, недалеко от реки. Долгие годы я был уверен, что могила Аники, если она есть, находится на побережье губы Корабельной, на кончике мыса Сергеева, там, где показал Николай Вербанович.
        В принципе почти все сходится. Есть каменный гурий внушительных размеров, есть что-то напоминающее круг и могилу. Вот только место далековато от реки - около двух с половиной километров - и круг уж очень тесен для поединка.
        Во время международной экспедиции 1995 года норвежцы Кристиан Эриксен и Арвид Свен, специалисты по археологии, привезли с собой вариант легенды об Анике, существующий в их стране. С ними мы и обследовали сначала остров Аникиев, затем мыс Сергеев, потом непонятного происхождения круг в бухте Сергеева - все было похоже - и только!
        В один из вечеров Арвид отправился фотографировать закат солнца на гору Аникиевку. С ним пошел Эриксен. И, как всегда в подобных случаях, остальные: переводчица Анастасия Куратова, Валинг Гертнер, мой сын Сережа и я.
        Погода была не ахти, ветер, мелкий дождь. Тянемся мы на сопку, и вдруг Сережа кричит:
        - Па, здесь круг какой-то!
        Подходим. Ровная, как стол, каменная площадка. На ней выложенный из валунов даже не круг, а скорее неправильной формы восьмигранник. А в центре... Что бы вы думали? Могила!
        Пока подходят остальные участники экспедиции, измеряем ограждение. Длина окружности около 50 метров. Диаметр около 10-ти.
        Подошедший Арвид тут же обращает наше внимание на то, что могила вскрыта. Оказывается, в начале века здесь работал шведский археолог. Он нашел в могиле человеческие кости больших размеров.
        Вот вам и легенда! Получается, быль!
        А теперь перейдем к нашему времени,
        В 1981 году я работал в Мурманском морском пароходстве. Как-то в отдел позвонили из обкома партии. Так, мол, и так, нужно отвезти корреспондентов журнала "Советская женщина" в какой-нибудь отдаленный уголок полуострова, где могут быть положительные героини.
        Недолго думая я предложил Цып-Наволок. Там начальником маяка около тридцати лет отработал Егор Игнатьевич Блинов. А женщиной, которая, на мой взгляд, подходила на роль героини, была его супруга Лина Григорьевна. Обком выбор утвердил. Поступило указание в восемь утра быть у "белого дома".
        Прихожу. Стоит у подъезда белоснежная "Волга", в ней сидят две женщины отнюдь не в туристическом одеянии.
        - Неужели так и поедем? - интересуюсь.
        - А что? - улыбаются.
        - Но это же на Рыбачий. Там и дорог-то нет. Поднимаюсь в обком. Говорю, что до Цып-Наволока "Волгу" мы даже на руках не донесем. А мне показывают карту с красной ниточкой дорог... С трудом убедил руководителей области поменять "Волгу" на УАЗик.
        В ту поездку удалось мне записать несколько рассказов Блиновых.
        - Приехала я в Мурманск в пятьдесят первом, - рассказывала Лина Григорьевна. - Поработала на стройке до встречи со своим Егором. Он приехал на Север с шахты. Ходил в море. Встретились, слюбились. Когда Игнатьечу моему море прикрыли, уехали на маяк.
        Башня тогда была старая, все постройки ветхие. Наш дом зимой снегом закидывало, мы ступеньки наверх прорубали и так ходили. Бывало, детей соберу гулять, а они лезут, лезут наверх по снежным ступеням, да и скатятся вниз. Так и не выбравшись, приходят в дом, все, мол, погуляли.
        А как-то, уже при новой башне было, поднялась я наверх. О Боже! Вижу на море лодка болтается, как щепка. Не иначе беду кто-то терпит. Я - к Егору.
        У нас в ту пору плохенькая моторка была. Наладились мы на ней идти на помощь. Страшно, но спасать-то надо. В лодке оказался рыбак. Он уже два дня болтался в волнах со сломанным мотором.
        Егор Игнатьевич согласился быть гидом по бывшему поселку. Показал остатки старой башни маяка, полузаброшенные могилы, дома, оставшиеся с сороковых годов.
        В записной книжке остались фамилии маячников той поры: Петр Момонов, Павел Вавилов, Валентина Тетюкова, Алексей Холин.
        Маяк у ушедшего на пенсию Блинова принял Александр Видлер. От предшественника он унаследовал не только маячные порядки, но и рачительность в ведении домашнего хозяйства. Видлер держит свиней и балует гостей салом собственной засолки. До 1994 года была у него единственная на полуострове корова. Грустное сравнение с началом века.
        Видлер любит Цып-Наволок. Переживает, что все здесь медленно угасает.
        - Раньше люди были компанейские, живые. Умели и поработать, и погулять, а сейчас уткнутся в стакан - и все. Помню, когда у нас тут все крутилось: и ракетчики и радиомаяк - мы по понедельникам детей на вездеходе отвозили в Озерко в школу, а по пятницам забирали домой.
        Едешь бывало, сначала на Методичный (так мы называли место, где расположился дивизион ПВО), потом на радиомаяк, потом в Зубовку и далее прямиком на Озерко. Дорога тогда не то что сейчас, была вешками отмечена. Как-то повез я школьников. Проехал Зубовку, а пурга такая, что ни зги. Вешки стоят метров через сто, и их не видно, а у меня больше десяти ребятишек в салоне. До сих пор не могу понять, где я съехал с дороги и развернулся, но когда опять увидел вешки, понял: двигаюсь в противоположную сторону, на Ромашку. Поворачивать не стал.
        Доехал и быстрей звонить, что все живы-здоровы.
        А земля тут интересная. Вроде бы сопки однообразные, безликие, а смотри ты - стоянки древних людей, наскальные надписи, сейды.
        Один раз мы на вездеходе перемахнули болотину. Выезжаем на каменное плато. Смотрю, камни лежат в определенном порядке. Как спирали какие. Посмотрел-посмотрел и поехал дальше, а вот сейчас думаю, не лабиринт ли там. Беда, место вспомнить не могу.
        Бывали в Цып-Наволоке и анекдотические истории. Расскажу одну из них.
        Во время археологической экспедиции 1995 года, участие в которой принимали и иностранцы, мы остановились в одной из квартир в Методичном. В то время там хозяйничали на птичьих правах ребята Евгений Зарубин, Валерий Мазевич, Александр Мошкин и Станислав Скуржинский. Они ловили рыбу и пытались таким образом возродить былую славу Цып-Наволока. Благое намерение. Но кроме них былая слава никого не волновала.
        К слову, Цып-Наволок уже расцветал, после того как в 1868 году царь ввел льготы для тех, кто поселится на Мурманском побережье.
        Современная же власть не только налогами людей давила, но и отказалась передать добровольцам заброшенный военный городок.
        Летучий камень тундры (сейд). На обследованной территории автор обнаружил 36 таких же и похожих
        Однако это так, печальное предисловие. А теперь про случай. Поселились мы в квартире. Вечером после полевых работ сидим, ужинаем. Не без водочки, конечно. Вдруг стук в дверь. И что интересно, стучат не в верхнюю часть, а в нижнюю.
        Иду открывать. Что за черт! Дверь чем-то прижата. Отодвигаю с трудом. Вижу, лежит под дверью мичман при всем параде - и ни живой, ни мертвый. - Пу-пусти доложить, что у - и - нас все в-в порядке...
        Подошли ребята, убрали "гостя". Прошло минут десять, и стук в нижнюю часть двери повторился. Тут УЖ иностранцы заинтересовались, кто это может так стучать.
        Опять с трудом открываю дверь. Упираясь руками в косяк, мичман поднимается - и к столу.
        - По-позвольте предста-ится...
        Знакомится с одним иностранцем,с другим, третьим, и тут на пути между третьим и четвертым ему на глаза попадается стакан с водкой. Мичман берет его, опрокидывает. Крякает. Занюхивает рукавом и со словами "Во вверенном гарнизоне по-порядок" садится мимо стула.
        Иностранцы были без ума от визитера. Они уложили его спать на самую мягкую кровать и сказали:
        - Вот ведь, большой начальник, устал так, что с одного стакана опьянел.
        Цып-Наволок - самая отдаленная точка Рыбачьего. Из-за этого там случалось немало трагических приключений. Старожилы Методичного вспоминают, как один офицер ехал на снегоходе и наскочил на прут, который торчал из-под снега на уровне коленей. Ногу разворотило так, что профессиональная медсестра от одного вида раны потеряла сознание. Позвали солдата, прозванного сослуживцами "медбратом". Тот посмотрел и определил:
        - Надо зашивать.
        И добавил:
        - Но у нас нет обезболивающего и я никогда ничего подобного не делал.
        - Ладно, мужики, дайте мне стакан водки и зашивайте, а то жена узнает, волноваться будет, - решил раненый.
        "Шили" по живому, а жена, если и узнает о случившемся, то только из нашего рассказа.
        Цып-Наволок. История и современность, вера и бесперспективность. Во время международной экспедиции мой друг Валинг Гертнер сказал:
        - Это могло бы быть маленькой Меккой для туристов.
        А Петр Егорович Момонов, человек-рубаха, гораздый как пить, так и работать, признался:
        - Эта земля в нутре моем. Куда я без нее?
        Остров Аникиев

1995 год. Сшитый мастеровыми руками терского помора Алексея Корниловича Клещева карбас глухо стукнулся о каменный бок острова Аникиев. На скалы высадилась первая в истории международная экспедиция. В ее состав входили профессор Кристиан Ериксен и архитектор Арвид Свен из Норвегии, Валинг Гертнер из Голландии, а также Анастасия Кратова и автор этих строк, представлявшие Россию.
        Было безветренно и солнечно. Совсем рядом торосился скалами полуостров Рыбачий, восточное был хорошо виден Кильдин, а справа от него - вход в Кольский залив. Наверное, так же осматривали окрестности мореходы, оставившие на острове Аникиевом свои имена столетия назад.
        Судьба этого уникального острова довольно интересна. Его название то появляется на страницах газет и журналов, то на длительный период уходит в забвение.
        Последний всплеск интереса к острову был в восьмидесятые годы, когда известному краеведу и географу Борису Кошечкину удалось организовать туда две экспедиции и найти расшифровку многих надписей на скалах. Об Аникиевом заговорили в Норвегии, Дании, России.
        В 1985 году мы со штурманом Сергеем Карпенко на резиновой шлюпчонке с двумя досками вместо весел доставили на остров мемориальную доску, на которой было написано: "Остров Аникиев - уникальный памятник истории и культуры. Охраняется государством".
        И вот спустя десятилетие я вновь на том месте, где должна быть мемориальная доска. Какое разочарование! Охранной доски нет, а уж о какой-либо другой охране и говорить смешно.
        Аккуратно ступая среди многочисленных гнезд чаек, мы добираемся до плиты с наскальными надписями. Арвид тут же разворачивает свою походную фотолабораторию, а мы снимаем обувь и в одних носках встаем на памятник. Так делают, входя в особо почитаемые святилища. Путешествие в историю началось.
        Вот известный по многим публикациям автограф Гришки Дудина "Лета 7158 го Гришка Дудин" (по новому летоисчислению это 1650 год). Есть надписи Вена Нилсена (1609 год), Якоба Патера (1615 год).
        Рядом о чем-то кричит Валинг. Я его не понимаю, но догадываюсь: найдено что-то необычное. Так и оказалось. Среди сплетений надписей обнаружен автограф голландца: "Петер Книпоф 1593". До сих пор считалось, что на острове Аникиевом голландских имен нет.
        Валинг ликует, а нам с Анастасией становится обидно за поморов, которые конечно же бывали здесь раньше иноземцев, но почему-то посчитали зазорным оставить свои имена на камне. Старательно списываем русские надписи, и вот первая удача: "Стояль Шуеречанин Василий Малашовъ 1630 г". Дата первого посещения русскими острова Аникиев отодвинута на 20 лет! Слава тебе, Василий Малашов из Шуи!
        А вот и более ранняя надпись: "1608 год". Она еле заметна. И мы, как ни старались, не смогли прочесть, кто ее оставил. Разобрали только вышедшие из глубины веков буквы "Н П Ж", которые, вероятно, входили в имя автора автографа. Бесспорно, это был русский помор. И мы можем с уверенностью сказать, что видим первый русский автограф в каменной летописи острова Аникиев. Но вряд ли мы когда-нибудь расшифруем найденные буквы.
        Работать на каменной плите очень интересно. Исследуешь участок, посмотришь назад и увидишь ранее не замеченную надпись. Хорошо помогает солнце, освещая плиту под разными углами. И приходят к нам через десятилетия имена соотечественников: "Н. Л. Копытовъ 1813 года 4 июля", "Стоялъ кандалаской дере. Василей Гладышовъ пришол июня 17..", "Андрей Пономарев 1869 Колежма 9 июля", "1914 г В. Заборщиков к 9 дня", "Кн. Н. Голицинъ 31.7.1881", "В. Д. Бурковъ 1889 год 7 ав."
        Не правда ли, некоторые фамилии нам знакомы? Их можно найти в названиях улиц и судов. Наверное, потомки Василия Гладышева до сего дня живут в Кандалакше, а Заборщикова - в Терском районе. Насколько мне известно, князь Голицин впоследствии был архангельским губернатором.
        Еще одна надпись с известной на Кольском полуострове фамилией: "1723 Быль Фадотъ Дмитрей Мошниковъ". А вот автограф купца: "И. Базарной 1811 -1812 г."
        Всего наша экспедиция обнаружила 118 русских автографов и 101 - иноязычный, прочитала 127 имен и фамилий. Безусловно, это не все, что есть в каменной книге острова, так как мы не нашли некоторые надписи, упоминаемые исследователями XIX века.
        Аникиев - уникальный памятник истории и культуры Поморья. Но все ли это понимают? В 1946 году команда пограничного катера ПК-258 поверх древних надписей нарисовала якорь и сердце. А сколько пресловутых ДМБ (сокращение образовано от слова "демобилизация". - Авт.) оставлено на камнях случайно попавшими на Аникиев защитниками Отечества!
        Как же быть? Как сохранить для себя и для потомков уникальный памятник истории и культуры? Вряд ли кто-либо из нас знает ответ на этот вопрос. Полагаю, что для начала следует установить на острове Аникиевом охранную мемориальную доску, а сами наскальные рисунки огородить хотя бы символической изгородью.
        А как быть с людьми, которым, несмотря ни на что, все же очень хочется оставить свой автограф на легендарном кусочке суши? Пожалуйста, для этого есть не менее пригодные соседние плиты.
        Солнце зависло над цып-наволокским маяком. В губе копошатся рыбаки, проверяют яруса. Чуть поодаль ловят рыбу маленькие суденышки. Кто знает, авось вновь приглянутся здешние места людям, и в Цып-Наволок вернется жизнь.
        ВРМ
        Эту аббревиатуру по-разному расшифровывают. В моей записной книжке есть такие варианты: "выпьем, ребята, "московской", "вотчина рыбаков-метеорологов", "вот развалины маяка".
        Последнее прискорбное название появилось в 1996 году. Ну а официально ВРМ расшифровывается так: веерный радиомаяк. Расположен он в пяти километрах от Цып-Наволока, напротив мыса Лог-наволок.
        Любопытно, что в писцовых книгах 1608-1611 годов упоминается одно из крупных рыбацких становищ - "Лок-Наволок". В губу впадает небольшая речушка Локи, у ее берега и ютились почти четыреста лет назад рыбаки. Странное это место. Неудобное, со всех сторон открытое для северных ветров. Наверное, поэтому после 1611 года и вплоть до 1953 года там никто не жил.
        А в 1953-м было принято решение построить радиомаяк. Последний его директор Александр Гаврильченко рассказывает:
        - Веерный радиомаяк - это устройство, посылающее радиосигнал на расстояние до 100 миль. По этому сигналу в море определялись как военные, так и гражданские корабли.
        Рассказанное записано мною в 1995 году на втором этаже опустевшего кирпичного коттеджа. Уже вынесен "смертный приговор" маяку. Пустотой зияют окна отличных квартир. Молчит дизельная электростанция. Лишь в одной квартире стараниями Александра и его неугомонной жены Татьяны теплится жизнь.
        Встретив меня, Таня принялась печь коронное блюдо -пироги, а мы с Сашей прошлись по территории.
        - Вот эти дома - деревянные, за ними столбы по тундре стоят как виселицы - это все старый маяк. Он был чисто военным. В 1979 году вошел в строй новый маяк. Для него были поставлены мачты в 75 метров высотой. Построены коттедж со всеми удобствами, дизельная, котельная, сауна и бассейн, хранилище для топлива, очистные отстойники, мастерская.
        Я тебе скажу, отличный объект! Мы сюда перевелись из Цып-Наволока в 1986 году. Жизнь была в радость. Потом оказалось, что сигнал нашего маяка никому не нужен. Спрашивается, зачем тогда строили? Столько денег ухлопали! Вышедшая на балкон Татьяна позвала:
        - Мужики, хватит ноги мучить! Пироги стынут! Едва зашли в подъезд, как потянуло таким запахом свежеиспеченного хлеба, что слюнки потекли. И когда до стола дошли, рука не к рюмке, а к пирогам потянулась. А Таня суетится:
        - Вот эти с морошкой, эти с грибами, эти с кумжей, эти с брусникой...
        Просто удивительно, как много за столь короткое время она успела наготовить. Угощая нас с Сашей, Таня рассказывает:
        - Ой, какой поселок был! Тут кроме нас еще метеорологи свои зонды запускали. Бывало, в праздники от песен да шуток тундра веселее становилась. У кого день рождения, у кого ребенок на свет появился, празднует весь околоток: и ВРМ, и Методичный, и Цып-Наволок.
        Ракетчики, те изредка стреляли или от Методичного, или из Зубовки. Нас заранее предупреждали. Помнишь, Саша, как-то из Зубовки пустили ракету, а она полетела прямо на нас. Мы, как были, упали на землю. Я даже глаза закрыла, думала, конец.
        Секунду лежу, другую - ничего. Открываю глаза, а ракета в это время шмыг над нами, только шум раздался.
        Теперь все. Который год сидим с Сашей вдвоем, сторожим. Взяли бы и продали маяк, если не нужен. Место благодатное, богатое. Обидно: как только мы уедем, здесь все разворуют, побьют, испохабят.
        Права была Таня. В 1995 году их с Сашей сократили, а спустя год ВРМ уже трудно узнавался. Видимо, такое это место. Жили люди в 1611 году, потом - 350-летний перерыв, опять поселение и опять перерыв. Надолго ли?
        Один из уголков полуострова Рыбачьего
        От ВРМ до Зубовки берег скалистый, обрывистый, поэтому дорога идет по сопкам да по распадкам. В пути примечательного немного. Разве порадует глаз говорливая речушка Черная. Говорят, где-то в нижнем ее течении есть заветная яма, которая всегда полна семги.
        Ходят слухи, что в той яме дна не достать, а рискнувший проверить это водолаз еле выбрался на поверхность.
        Мост на реке обвалился. По этому поводу Таня Гаврильченко со вздохом заметила: "Смотреть некому. Был Слава Нечаев, тот занимался мостами, а как ушел, так все и рушится".
        Форсировав Черную, едем дальше. Изредка в поле зрения попадается Зубовская губа, справа - обрывистый мыс Лазаря, на нем - навигационный знак.
        Буквально под "мышкой" мыса впадают в море два безымянных ручейка и река Зубовка. В устье реки затоплена самоходная баржа. Но она не может помешать ходу семги, которую здесь ловят браконьерским способом - сетями в яме.
        Сейчас мало кто знает, что устье реки Зубовки некогда было заселено, правда, не так густо, как Зубовка или Цып-Наволок. "Становище Лазорево. Две избы, две скеи", - читаем мы в старинных книгах. Скеей в то время называли погреб для засолки и хранения рыбы. Можно предположить, что в Лазорево жили всего две семьи. Но определить, где было поселение, без специальных археологических исследований трудно. Возможно, оно находилось на левом берегу губы (там и сегодня хорошо видны фундаменты домов).
        Чуть ближе к морю - сорок одна могила древних людей.
        Заметны остатки постройки и на островке в устье реки Зубовки. В период отливов островок осушкой соединяется с Рыбачьим. Скорее всего, поэтому бывшие поселенцы использовали остров в хозяйственных целях.
        Следует сказать, что в годы войны в устье Зубовки находился объект отнюдь не хозяйственного назначения.
        Сразу за перевальчиком от мыса Лазаря к реке есть ровное песчаное плато.
        - Богом созданное место для аэродрома, - делился со мной воспоминаниями бывший военный строитель Лев Борисович Бернштейн. - Еще до войны Северный флот начал там работы. Потом все затихло, а когда Рыбачий и Средний враг отрезал от Большой земли, вспомнили про Зубовку. Спешно построили взлетную полосу. В песчаных дюнах оборудовали укрытия для самолетов. Это был резервный аэродром, дублер пумманского. Но случалось, что и на нем базировались самолеты. Несколько раз туда садились подбитые машины.
        Сегодня взлетная полоса бывшего аэродрома - идеальное место для проверки скоростных качеств машин.
        Зубовка
        В Географическом словаре Мурманской области В.В. Мужикова (Мурманск, 1997) читаем: "Зубовка. Населенный пункт на берегу губы Зубовская, в 206 км от поселка городского типа Никель. Рыбацкое становище Зубово упоминается в писцовых книгах
1608-1611 гг. В 1870-х годах образовалась колония. В 1888 г. население переехало в с. Цып-Наволок и другие села. Постоянное поселение вновь возникло в 1923 г". Но когда говоришь о далеком прошлом, нужно иметь в виду, что название Зубовка (или Зубово) имели разные объекты, расположенные на территории от мыса Лазарь до мыса Май-наволок.
        Древние люди оставили в Зубовской губе уникальные наскальные рисунки, расположенные недалеко от впадения реки Пяйве в море. Интересно, как был открыт этот исторический памятник.
        В 1979 году офицер Владимир Спивчук выехал с товарищами на рыбалку на реку Пяйве. К ночи рыболовы стали искать место для ночлега. Побегав туда-сюда, забрались под козырек скалы. Развели костер, и тут кто-то обратил внимание на странные рисунки. Утром присмотрелись повнимательнее: на камне бурой краской были нарисованы олени, человечки, лабиринты.
        Спустя год мы с Сергеем Карпенко и Сергеем Плискуном побывали там, где рыболовы нашли наскальные рисунки, составили информацию о находке и вместе с фотографиями передали ее в областной краеведческий музей. К сожалению, интереса у местных краеведов наши документы не вызвали. Спустя три года энтузиасты из Печенгского района проинформировали о загадочных рисунках Ленинградский институт археологии. Но только летом 1985 года у памятника появились специалисты. Ученые обнаружили 21 изображение - геометрические фигуры и силуэты оленей. Большинство рисунков выполнено красной охрой, смешанной с жиром и костным мозгом.
        Несколько геометрических фигур выгравировано на камне тонким инструментом, возможно, металлическим. Вся "картинная галерея" хорошо просматривается в лучах восходящего солнца и предположительно связана с культом Солнца.
        По мнению ученых, наскальные рисунки относятся к концу каменного века, им 3-4 тысячи лет. Качество краски, которой пользовались наши предки, не может не вызвать восхищение.
        Рисунки в Зубовской губе - самый северный в европейской части страны очаг наскальной живописи. Радоваться бы, что он сохранился, и беречь уникальные творения. Но, сами того не желая, мы привлекли к древнему памятнику внимание. В "картинную галерею" зачастили любители старины. Большинство ограничивалось фотографированием, но кое-кто стал отламывать кусочки камней с рисунками на память. На скале появились надписи типа "Здесь был Вася. Дмб..." Сколько же у нас невежества!
        В Зубовской губе имеются захоронения людей каменного века, несколько могил викингов и священный камень лопарей, которому в древности приносили жертвы.
        В конце XIX века на Зубовских островах существовала норвежская колония. Позже она переместилась на материк. На ее месте до сегодняшнего дня можно обнаружить фундаменты домов, принадлежавшие поселенцам той поры.
        В марте 1940 года один из домов в Зубовке занял пограничный пост. В годы Великой Отечественной войны этот район усиленно охранялся из-за возможной высадки морского десанта.
        Зенитно-ракетный дивизион "Зубовка" обосновался на отрогах горы Трехозерная. Верой и правдой прослужив Отечеству тридцать лет, он был законсервирован в 1993 году. Тридцать лет! Сколько же всего было за эти годы?!
        - Пошел я как-то с фотоаппаратом на берег моря, - вспоминает один из ветеранов службы в Зубовке Николай Павлов. - Море отступило от берега, мартовское солнце ласкает. Иду я в сторону Май-наволока и вдруг вижу: ледяная пещера, а внутри голубизна, сосульки висят как столбы. Не знаю, что меня дернуло, дай, думаю, заберусь внутрь и оттуда сделаю снимок.
        И зачем полез, не пойму. Ну, значит, забрался. Щелкнул пару раз затвором. Теперь обратно... Что за черт, никак. Бушлат задрался, руки скользят по льду, упора никакого...
        Крутился я и так и этак... Когда понял, что прилив начался, страх почувствовал: ведь вода по пологому берегу быстро поднимается. Вмиг все свои грехи вспомнил. Потом успокоился и что придумал? Стал ладошками вытаивать во льду выступы. Замерзнет ладонь, я ее отогрею и опять прикладываю ко льду. Вытопил небольшие углубления, уперся и заскользил прямо в подступившую воду.
        Рыбачинцы семидесятых-восьмидесятых, наверное, помнят еще один случай.
        Это было в феврале. Из Зубовки в Озерко поступила информация, что вот-вот должна рожать жена прапорщика. Просили прислать врача.
        Медицинские работники тут же выехали к роженице на вездеходе. Пошло время. Звонки из Зубовки стали тревожнее. Время прибытия истекло, а вездеход как в воду канул. Направили в Зубовку еще один вездеход. Результат тот же.
        У роженицы начались схватки. Что делать? В поселке ни медика, ни бабки-повитухи. Жены офицеров молодые, малоопытные. Решили пробиваться с роженицей в Озерко самостоятельно.
        Накидали в салон ГТТ матрасов, одеял. Укутали молодую женщину шинелями - и в путь. Между тем поднялась пурга. Муж вынужден был бежать перед вездеходом, показывая дорогу водителю. Да разве много пробежишь, когда тебе снега по колено, а то и выше?
        Повернули обратно. Мертвый ребенок появился на свет сразу, как только роженицу занесли в дом. Обессиленная, потерявшая много крови, она была почти при смерти. Смогла продержаться до утра. А там нашлись заблудившиеся в тундре вездеходы с врачами.
        Эта семья счастливо пережила невзгоды. Сейчас родители растят двух сыновей.
        Рассказ о Зубовской губе будет неполным, если не сказать о реках Майка и Пяйве. Кстати, "Пяйве" в переводе с финского значит "день". Как бы намек на то, что в тех местах меньше чем за день красотой не насытиться.
        Майка-Пяйве - одна из самых рыбных водных систем на полуостровах. Знавший все укромные рыбацкие уголки, имеющиеся на полуостровах, военнослужащий Евгений Чугунцев как-то рассказывал:
        - Приехал ко мне проверяющий. Ну куда его? Конечно, на рыбалку. Веду по берегу Пяйве к избушке, и вдруг вижу: в воде кумжа стоит. Я ее на удилище, как на копье, и нанизал.
        У проверяющего - глаза на лоб.
        - Вы что, все время так рыбу ловите? - спрашивает.
        - Нет, - отвечаю, - только тогда, когда наживки не имеется.
        В 1996 году мы ездили на поиски погибшего в годы войны самолета. Остановились перекусить у устья реки. Пока два деда - Арсен Иосифович Моисеев и Виктор Дмитриевич Косыев - готовили чай, а я возился с вездеходом, наш попутчик Виктор Прибыш наловил удочкой килограмм шесть кумжи. Вернувшись, пожаловался на рыбу:
        - Все хорошие блесны пообрывала! И почему я леску тонкую взял?
        Вот такие реки на Рыбачьем!
        На северо-западе Зубовская губа ограничивается темными скалами мыса Май-наволок. "Майн" в переводе с саамского языка значит "бобр".
        В марте 1942 года на мысу была установлена артиллерийская батарея № 556, о чем напоминают вырытые в скалах котлованы и ровные квадраты развалившихся блиндажей.
        Ромашка
        Эта военная точка имеет единственный на полуостровах "цветочный" позывной (по имени которого и называется), но не спешите рисовать в воображении ромашковые поляны среди лугов и березок. Ни цветов, ни лугов, ни березок на "ромашке" и в помине нет.
        Мичман Игорь Зубкив так считает:
        - Наверное, когда ставилась задача определить место дислокации нашей точки, то командир приказал решить ее самому нелюбимому своему подчиненному.
        Запомнилось посещение точки в ноябре 1995 года. В тот год зима началась как-то вдруг, без раскачки. Разгулявшийся над морем ветер налетал на неприступные скалы Рыбачьего, срывал с гор снег и гнал его вдаль, заметая ущелья, дороги, постройки военных гарнизонов.
        На Рыбачий пришла зима
        Ветром покачивало вагончик командира Ромашки Андрея Соколова. Приехавший вместе со мной ветеран арктических экспедиций Андрей Зехов удивился:
        - Во дает! Смотрите, газета шевелится.
        - Это еще ничего. Мы за лето вагончик проконопатили, - отозвался из прихожей и одновременно кухни Игорь. - Нам строители дом для офицеров поставили, так в нем прямо через стены ветер свищет. Даже интересно, как они так сумели.
        - А просто, - включился в разговор Соколов, - дом стоит на песке с водкой.
        - Как это? - Зехов не скрывает своего удивления. Андрей не торопится отвечать. (В этом снежном безмолвии он привык не торопиться). Закуривает сигарету, делает несколько затяжек, стряхивает пепел в банку из-под импортного пива:
        - Просто. Строители как везли сюда стройматериалы? Через перевал. А за перевалом что? Магазин с водкой. Они и пропили весь цемент. Так что дом со временем развалится.
        - Жаль, - вздыхает Игорь, - там туалеты более-менее.
        Соколов докуривает сигарету:
        - Ну что, я пойду к личному составу, а вы тут ужин сварганьте да водой запаситесь.
        С началом зимы Ромашка переходит на "снежное довольствие". Для столовой, бани, машин и прочих нужд вода вытапливается из снега. Для этого в каждом помещении стоят бочки. В вагончике Соколова бочку заменяет емкость от аккумуляторной батареи подводной лодки.
        Зехов вызвался заготавливать снег, а мы с Игорем принялись кашеварить. Вернее, кашеварил мичман, а я старался быть прилежным помощником. Чистил лук, картошку, морковку.
        Зубкив готовил фирменное блюдо. На точке оно называется "кеды". Это что-то среднее между русскими оладьями и украинскими дерунами.
        Пока "кеды" обретали свои лучшие вкусовые качества, Зехов забил емкость снежными брикетами. А чтобы они быстрее таяли, поставил туда киловаттный кипятильник. И мы сразу почувствовали устойчивый запах бензина.
        - Кто в бензин залез? - заругался Игорь. - Выбросьте вон те валенки, они в мазуте.
        Валенки были безжалостно выброшены на улицу, но запах остался. За валенками последовали мои рукавицы, затем - заношенная телогрейка... Постепенно вещей в домике становилось меньше, а запах не исчезал. И тут Игорь решил попить вытопленной из снега воды. Глотнул - и вылетел на улицу вслед за валенками.
        - Дед, ты где снег брал? - мичман дышал открытым ртом.
        - За домом, слева.
        - Там же пограничники заправляли свои "Бураны". На ветру, наверное, половину бензина в снег вылили. Вернулся капитан:
        - Вот так восемь лет: зимой пурга, летом или ветер, или комары. Уволюсь. Вернусь в свой Питер и буду писать воспоминания. За эти годы Рыбачий изучил, как свою биографию. Хорошие места, привольные, богатые, да дуракам достались. Хозяина бы сюда.
        Что ж, лучше не скажешь.
        Скорбеевка
        На современных картах насчитывается несколько подобных наименований. Мысы Большой и Малый Скорбеевские, гора Скорбеевская, поселок Мыс Скорбеевский, река Скорбеевская. Перечисленные объекты охватывают довольно обширную территорию на северо-западе полуострова Рыбачий.
        Место интересное. Богатое ягодами, грибами, оленьими пастбищами. Берег в этом районе обрывистый, местами непроходимый и только в устье реки Скорбеевки пологий и песчаный.
        В старину скорбеевские угодья не очень привлекали людей. Историкам известно только становище Скарвиево, состоящее из трех изб да четырех погребов для засолки и хранения рыбы, которое существовало в XVI веке.
        В конце XIX - начале XX века в Скорбеевке паслись вайдагубские коровы. В устье реки находилась семужья тоня. В марте 1940 года на берегу реки Скорбеевки был построен дом для пограничного поста Озерковского погранотряда.
        В годы войны губа усиленно охранялась. Неоднократно подвергалась налету вражеской авиации. В одном из воздушных боев над Скорбеевкой был сбит наш бомбардировщик. На месте захоронения экипажа установлен единственный в тех местах памятный знак.
        По строению Скорбеевского урочища видно, что некогда там разгуливали волны. Это подтверждают морские ракушки, которые можно найти в песчаных дюнах на расстоянии трех километров от берега.
        Поселок Скорбеевка оставлен людьми. 1996 г.
        Поселок Мыс Скорбеевский - типичный военный гарнизон. Он начинался с простых армейских палаток, прошел стадию деревянных домов и казарм и к своей кончине имел несколько многоэтажных зданий, отличные гаражи, боксы, склады, котельные. По трехкилометровому водопроводу из озера Лохи в дома подавалась вода. За год до ликвидации поселка там построили капитальное здание котельной и электростанции.
        Наверное, все эти сооружения и через столетия будут поражать воображение наших потомков. А сегодня мы промолчим о том, кто дислоцировался в поселке, скажем это потом, когда современное оружие станет музейным экспонатом.
        Вайда-Губа
        Самый маститый художник всех времен и поколений - Природа - украсила северо-западную оконечность полуострова Рыбачий чудесной бухтой; неповторимыми скалами и сочными лугами. Подруга Природы - История - одарила уголок ожерельем событий, легенд и памятников.
        Схема 2. Вайда-Губа
        Вайда-губа образуется темными отвесными скалами мыса Кекурского и более пологими мыса Немецкого (см. схему 2). В губе, ближе к мысу Немецкому, есть три крошечных островка, в южную оконечность впадает небольшой ручеек.
        Хочу заострить внимание на названии мыса - Кекурский. С этим названием связана легенда, которая несколько десятилетий гуляет по Рыбачьему. Она рассказывает, что Екатерина Вторая сослала на полуостров одного из своих любовников - графа Кекурского. Поначалу граф жил в Цып-Наволоке. Имел рубленый дом и занимался рыбным промыслом.
        Но вот у него появилась пассия - симпатичная коляночка. Узнав про это, Екатерина повелела отправить распутного подданного на самую северную точку Рыбачьего. Кольский воевода высочайшее повеление выполнил.
        Для графа разлука с любимой была невыносима. Он ежедневно уходил в тундру и на вершинах сопок выкладывал из камня гурии. Потом стал строить мост через ручей на тропе, которая вела к Цып-Наволоку. Построив, прошел по нему. Поднялся на высоченную скалу у входа в губу и бросился вниз. С тех пор скалистый мыс у входа в Вайда-губу именуется Кекурский.
        Любопытно, что в 1976 году мичман Тетюков показывал мне в Цып-Наволоке старенький домик, на котором висела бронзовая доска. Прочитать надпись было сложно, но окончание слова "...урский" виднелось довольно хорошо. Когда через несколько лет я стал искать доску, оказалось, что матросы сделали из нее "дембельские" бляхи к ремням.
        Но этим "чудеса" не заканчиваются. Даже сегодня старожилы могут показать вам "графскую" могилу. Она расположена немножко в стороне от воинского кладбища и выделяется размерами.
        Есть и вторая версия - могила находится у мыса Кекурского. Увидеть ее мне так и не удалось.
        А что же говорит топонимика?
        "...Из финно-угорских языков в русскую поморскую речь пришли термины: кекур - высокая конусообразная скала на берегу (от финского слова "кеко" - "копна").
        Вопросов, как говорил один комсомольский работник, нет, но...
        Прослуживший несколько лет в Вайда-Губе страстный любитель истории Леонид Азиков делает свои выводы:
        - В те времена финнов здесь не было. Только в середине XIX века, после стокгольмских переговоров, стали появляться наши соседи на Мурмане. По-настоящему же заселение началось с 1868 года, после царских льгот колонистам. Считай, в конце XIX века! - подчеркивает он, бегая по комнате. - Вот-вот. А теперь показываю вам Географический словарь Мурманской области. Читаю: "Кекурский". Подробности упускаю, а дальше: "В 1608-1611 годах упоминается рыбацкое становище Кегоры".
        - Леонид Николаевич, но ведь Екатерины Второй тогда еще не было, - улыбаясь, замечает сослуживец Азикова мичман Петр Сименков.
        - Да, - соглашается Азиков, - значит, Кекурского сослал Иван Грозный.
        - Тогда не вписывается в легенду ссылка за любовь, - вступает в обсуждение еще один военнослужащий - Вячеслав Кузнецов.
        - Но это же легенда! - не сдается Азиков. - Легенда!
        Споры происходят часто. Как хорошо, что есть еще люди неравнодушные к нашей истории. Наверное, они во многом ошибаются, но зато как искренне.
        Мыс Немецкий - довольно распространенное для Севера название. В старину "немцами" называли всех иноземцев. Возможно, на мысу некоторое время жили шведы или датчане. Но опять же есть небольшая историческая "заковырочка".
        "Истома, плывя близь берега Мурманскаго, походиль кь огромному мысу, известному тогда подь именемь Мотка, на конце этого мыса, казавшегося полуостровом, стояль тогда замокь Барть, вь которомь короли норвежские содержали ратных людей для защиты границь".
        Это выдержка из книги Е. Огородникова, изданной в 1869 году. Здесь автор приводит рассказ Герберштейна о плавании Истомы в 1496 году. Как мы помним, посол царя прошел Мотовским заливом и перетащил свои суда волоком через перешеек между Средним и Рыбачьим. Получается, что он мог видеть крепость как раз там, где сейчас Вайда-Губа. Возможно, что с тех пор мыс и называется Немецким.
        Е. Огородников не исключает подобного. Ученый предполагает, что на северо-западной оконечности Рыбачьего была караульная изба, которую путешественники и сочли крепостью. Если это так, то понятно, почему развалины "замка" не дошли до наших времен.
        "Вайда" в переводе с финского значит "менять". Исторические источники позволяют предположить, что человек здесь обитал по крайней мере с каменного века.
        Известно, что в XVI веке на Петров день (29 июня) на Кегоре велась обширная торговля. На торг прибывали заморские и русские купцы, и в бухте становилось тесно от судов.
        В 1864 году в губе поселились норвежцы, немного позже - финны. По переписи 1909 года в Вайде было 16 рыбопромышленных станов, три жиротопни (две из них паровые) и фактория Пильфельда. Почтово-телеграфная контора действовала круглый год. Корреспонденция зимой и летом доставлялась два раза в месяц.
        На время промысла в губе открывалась больница Красного Креста. Исправно действовала часовня Печенгского монастыря во имя Успения Божией Матери.
        Владелец фактории Леонард Пильфельд - интересная фигура. Это норвежец, наживший солидные капиталы в городе Вадсё. В 1878 году он переселился в Вайда-Губу и построил здесь жиротопное предприятие, которое обслуживали четверо наемных рабочих. Леонард быстро освоил русский язык. Женился на Эмилии (по некоторым данным архангелогородке) и постепенно стал управлять местным населением. Вскоре его стали называть "вайдагубским королем".
        К 1898 году "король" имел шесть собственных судов. Его жиротопни вытапливали за год 3500 пудов акульего жира. Казалось бы, живи и радуйся, но в семье Пильфельда произошла беда - занедужила молодая жена.
        Норвежец не жалел средств на спасение любимой женщины. Но через 2 года (в октябре
1900 года) тридцатилетнюю Эмилию похоронили среди вайдагубских лугов. Леонард заказал в Норвегии надгробие. Могила умершей была обнесена красивой литой изгородью.
        А потом... Потом нашлись люди без стыда и совести, разбили изгородь, повалили надгробные плиты. Хотелось бы знать, чем провинилась перед ними очаровательная женщина?!
        В период гражданской войны в Вайда-Губе и около нее произошло много событий. 14 мая 1918 года немецкая подводная лодка потопила у губы два норвежских парусника. Спустя два дня эта же лодка вошла в губу и торпедировала каботажный пароход "Федор Чижов". При этом погибло 8 членов экипажа, 10 получили ранения.
        Попутно лодка потопила бот и обстреляла радиотелеграф.
        Из живших в то время в Вайда-Губе людей никто не знал, что еще в марте между Финляндией и Российской Федерацией был подписан договор, по которому граница делила поселок на две части. Неразбериха первых послереволюционных лет не позволила выполнить условия договора на деле, и в октябре 1920 года Советское правительство подтвердило силу ранее принятого соглашения.
        В 1921 году произвели маркировку новой границы. Первый пограничный столб был поставлен на небольшом мысу в восточной части губы, ближе к мысу Кекурскому. В итоге советская сторона лишилась фактически всей Вайда-Губы.
        От Вайда-Губы граница выходила на гору Пограничную, возле озера Саукко поворачивала на юго-запад и, пересекая полуостров Средний, делила на две части перешеек между полуостровами и материком.
        Следует признать, что в первые годы после маркировки она была чисто условной. Люди, живущие на полуостровах, как и раньше, свободно перемещались в любом направлении.
        В 1930 году русские поселенцы организовали в Вайда-Губе колхоз "Вперед". Финны к тому времени имели в районе Немецкого мыса поселки Олсен, Аалтанен, Вайтолахти, Инкиля, Алатало, Керянен, Керванто, Ряйня.
        Древний колодец у маяка в Вайда-Губе. 1995 г.
        На кончике Немецкого мыса стоял маяк Лаассат. В Керванто был построен причал. К остаткам этих сооружений сегодня может проводить желающих еще один любитель старины жена начальника маяка Валентина Луковская. Именно она впервые показала мне "лопарский колодец", находящийся от маяка в нескольких десятках метров в сторону моря. Сооружение представляет собой круглое трехметровое. углубление, расширенное книзу. Его стенки выложены плоскими каменными плитами. По мнению норвежских исследователей, примерное время постройки колодца - 1690 год. Аналогичное сооружение есть в Норвегии, возле местечка Беривог. Оно также расположено недалеко от маяка.
        Но вернемся в довоенные годы.
        К концу тридцатых годов отношения между СССР и Финляндией стали ухудшаться. 27 октября 1936 года в 10 часов утра с финской стороны два раза выстрелили в председателя колхоза "Вперед" Колихманена. Через три дня обстрелу подверглись жилой дом и свинарник.
        Пограничные конфликты заставили думать о более жесткой границе. В 1939 году в Вайда-Губе была размещена 18-я погранзастава Мурманского пограничного округа. Чем все это кончилось, мы знаем. С 1940-го населенный пункт вновь стал советским.
        С началом Великой Отечественной войны из Вайда-Губы срочно эвакуируется гражданское население. 23 июня в Мурманск на своих судах уходит колхоз. В Вайда-Губе остаются отдельный пулеметный батальон, погранзастава Озерковского погранотряда, саперная рота и три работника гидрометеостанции.
        Война ежедневно заявляет о себе налетами авиации, появлением подводных лодок и катеров. Но фронтальных боев в Вайда-Губе и поблизости не ведется. Несмотря на это, о войне напоминает обширное кладбище. По моим данным там похоронены мурманчанин Иван Пронин, 9 пограничников, погибших при прямом попадании бомбы в сентябре 1941-го, 4 норвежских разведчика. Последние пришли в Вайда-Губу на шлюпке в начале 1942 года. Их поместили в бане. И надо же было как раз в нее угодить фашистской бомбе.
        Среди похороненных на кладбище прачка и повар погранзаставы, комсорг роты Ляпин. Список конечно же далеко не полный.
        В шестидесятые годы воины местного гарнизона поставили на кладбище памятный знак в виде звезды. С тех пор местность вокруг так и называется: "у звездочки".
        В заключение предлагаю пройти от мыса Кекурского до мыса Немецкого. Но не будем строго придерживаться отличной дороги. Вот слева от нее высится над обрывом внушительный дот. Скользя по гальке, поднимемся выше него и через 100-200 метров попадем на территорию могильника каменного века.
        Хорошо сохранился круг, в котором танцевал ритуальные танцы шаман. Рядом жертвенная яма, а пониже, на ровном плато, хорошо видны около 35 могил. Могильник нашел Валинг во время экспедиции в 1995 году. По мнению Эриксена, аналогичное захоронение сохранилось в Норвегии, у поселка Мортекенес.
        Следующий памятник находится почти у дороги. Это хорошо сохранившиеся шесть могил, принадлежащих саамам раннего каменного века.
        Почти у самой бывшей границы видны фундаменты домов конца прошлого века - начала нынешнего. На одном из них написано "1939" - наверное, это год постройки.
        А теперь обратим внимание на одну из загадок полуостровов. Еще в 1975 году я случайно увидел камни, сложенные в виде креста. Было это у губы Малая Волоковая, под хребтом Муста-Тунтури. Тщательно обследовал камни и на центральном обнаружил аккуратно выбитую цифру "7". С тех пор неизменно обращал внимание на подобные "крестики". Видел их около двухсот. Сведения о каждом занес в записную книжку.
        Что же это за сооружения?
        Участники международной археологической экспедиции у саамского захоронения
        Этот вопрос я задавал многим специалистам, но обоснованного ответа так и не получил. Выдвигались разные версии.
        - Возможно, это вестовые указатели, - говорили одни. - Но "крестики" расположены в таком беспорядке, что, ориентируясь по ним, заблудишься. И потом, они не привязаны к дорогам.
        Другие считали, что это знаки принадлежности земельных угодий людям, которые там жили. Но чем тогда объяснить наличие сразу шести "крестиков" на островке площадью
50 х 20 метров, который расположен в устье безымянного ручейка, впадающего в Вайда-губу? Какой был смысл делить этот "пяточок" на угодья, даже при том, что он густо порос сочной травой?
        Любопытно, что все надписи на камнях выполнены не абы как, а красиво. Имеют одинаковый шрифт и размеры. Самое большое из нанесенных на камнях чисел - "269".
        Время сохранило в Вайда-Губе некоторые постройки конца XIX века. Это фундамент жиротопни, расположенный рядом с подразделением моряков. Дом финнов поблизости от гидрометеостанции. Мы его неоднократно обследовали. На чердаке обнаружили большое количество газет 1920-1930 годов. На одной из досок дверной обшивки сохранилась запись карандашом, что она куплена в Петсамо.
        Один из камней с таинственными надписями
        Возле современного маяка о былом напоминают фундаменты, а чуть дальше в сторону губы Волоковой хорошо сохранились развалины домов.
        Человек, проживший десять лет в Вайда-Губе, считается нынче аборигеном. Из-за этого в поселке плохо сохраняются всевозможные истории. Но, будучи в гостях у Леонида Азикова, я все же записал несколько рассказов. На огонек пришли весельчак Вячеслав Кузнецов и говорящий с оттенком таинственности Петр Сименков. И вот что я услышал.
        - В период, когда Рыбачий был густо заселен военными, хорошо обеспечен техникой и средствами связи, несколько моряков поехали на вездеходе в Цып-Наволок, -рассказывает Сименков, пощипывая пальцами усы. - Дело было ближе к Новому году. Погостили и 29 декабря тронулись обратно. Погода в конце декабря известно какая - снег и темень сплошная. Где-то на участке между Зубовкой и Скорбеевкой вездеход влетел в озеро и стал тонуть, да так быстро, что три мичмана и два матроса еле успели выскочить. На улице метель, мороз, ориентиров никаких. Стали искать дорогу. Ходили несколько часов, пока не потерялся один из мичманов. Остальные долго его искали и случайно увидели далекие огоньки. Обрадовались и повернули на свет. Шли около двух часов. Огни то появлялись, то пропадали за сопками и снежными зарядами. И вдруг перед моряками показалась вода. Оказывается, за поселок они приняли огни находящейся в море подводной лодки. Представляешь ситуацию?
        Петр закурил очередную сигарету. Глаза его блестели, как будто он сам был участником той трагической истории.
        - Сил двигаться дальше ни у кого нет. Пошарили по карманам - нашли подмокшие спички. Но ведь нужны еще и дрова. Насобирали плавника, помяли его камнями и кое-как разожгли костер. Сырое дерево, сам знаешь, как горит.
        В общем, маялись они, горемычные, маялись, а холод не тетка, с ним не договоришься. Давай жечь сапоги: они промокшие, все равно не греют.
        Так продолжалось шесть часов. Сапоги подходят к концу, а от костра босиком не отойдешь. Жечь больше нечего. Короче, кранты, замерзают ребята. И что ты думаешь?
        Петя хлопнул меня по коленке и сделал минутную паузу, полностью посвятив ее сигарете.
        - Да не томи ты мужика, - вступился Кузнецов. - Доскажи, потом будешь дымить своей "Примой".
        - Да кто томит? В горле у меня запершило, - прокашлялся в подтверждение Петр и продолжил:
        - Ну короче, конец мужикам, и тут с моря шлюпка показалась. А они смотрят и думают, что это им кажется. Со шлюпки кричат, а мужики не отвечают, думают, что уже на том свете.
        Так их, молчаливых, и погрузили в шлюпку. А ведь повезло морякам. Оказывается, их костерок заметили с подводной лодки. Поняли, что дело неладно, и отправили спасательную группу.
        На лодке потерпевших доставили в Североморск, в госпиталь. А тот, который отбился от основной группы, поплутал по тундре и вышел на Скорбеевку.
        - Что-то мы все о трагичном, может, веселое вспомним, - заметил Кузнецов.
        - Да что веселое, веселое, - зачастил Азиков. - Какое веселье, когда техника ломается, дороги размываются, водопровод замерзает...
        Если Леонид начинает говорить, то останавливать его бесполезно. За десять лет службы в Вайда-Губе он досыта намаялся, пытаясь решить многие здешние проблемы.
        - Вспомните, как погибли строители, - продолжает он. -Это был девяносто первый год. Уже не помню: или ранняя весна, или поздняя осень. Короче, холодно.
        Ну и вот. Едут из Озерко в Вайда-Губу два солдата на ЗИЛе. После поворота на Скорбеевку есть участок дороги, который идет по дну моря. Если, конечно, попадешь в отлив. Ребята попали как раз под начало прилива. Проехали половину пути, и машина заглохла. Карбюратор водой залило. Крутили, крутили - ни в какую. Берег рядом, но вокруг вода морская, а на берегу снег. Между тем вода прибывает и прибывает. Стало заливать кабину. Один парень вылез на капот, второй остался в кабине, которая потом и стала для него могилой.
        Тут счастье вроде бы улыбнулось попавшим в беду: со стороны Вайды подъехала машина. Проезжающие попытались добраться до солдат - море не пускает. А ЗИЛ уже волнами качать стало. Подъехавшие видят, как мечется по верху кабины солдат, а помочь не могут...
        Страшная смерть. Потом приехали родители погибших. На мыску, где их море взяло, поставили памятный знак.
        В комнате воцарилась тишина, и я подумал: а ведь прав Кузнецов, что-то мы все о мрачном. Словно угадав мои мысли, Слава сказал:
        - Можно, конечно, еще вспомнить про торпедолова, который принял огни маяка за огни впереди идущего судна и на полном ходу врезался в мыс Немецкий. Это было бы смешно, если бы не было так грустно, но лучше я вам поведаю быль, которую мне рассказал один знакомый.
        В Вайда-Губе была одна медсестра с фигурой гитары. Стоит ей пройти по поселку, как у мужиков после этого шеи неделю болят. Барышня строгая и недоступного нрава.
        К ней все так и этак. Мимо трапа - и все тут.
        И вот один сообразительный прапорщик что придумал? На рыбалке наловили окуней. Разделали их для ухи. Прапорщик один глаз из окуня вынул, на ладошку приладил - и в лазарет. Ломится в дверь. Ладошку с глазом к щеке прислонил.
        Медсестра открывает:
        - Что с вами, товарищ прапорщик? Тот мычит что-то несвязное.
        - Да вы не волнуйтесь. Смелее, пожалуйста, уберите руку. Прапорщик убрал. Показывает ладонь.
        Красавица метнула свой строгий взгляд на руку и тут же свалилась в обморок. Прапорщик струхнул - и деру. Впопыхах рыбий глаз уронил на медсестру. А та лежит в обмороке, ничего не знает.
        Тут как раз помполит пришел. Видит, медсестра лежит, наклонился к ней, а глаз окуня как раз на закрытом глазу дамы! Помполиту для обморока этого хватило.
        - Ну и чем кончилось? - торопит рассказчика Азиков.
        - Свадьбой.
        - Что, прапорщик женился на медсестре? - теперь уже любопытствует Азиков.
        - Нет, помполит. Они одновременно от обморока очнулись.
        Такая вот Вайда-Губа. Вчера. Сегодня... Какой она будет завтра?
        Курсом на полуостров Средний
        Мы завершаем большое путешествие вокруг Рыбачьего. Это была моя давняя мечта - обойти полуострова по периметру, вдоль берега. Участками в течение трех лет это удалось сделать. И вот последний 28-километровый отрезок по Рыбачьему.
        Справа, за губой Большой Волоковой, виден Средний. Ближе к Рыбачьему - два островка: Большой и Малый Кий. Финны их называли Лунин-саари. Говорят, что на большом острове были отличные огороды. Перед мысом Коровий, миновав отворот на Скорбеевку, дорога желтой змейкой забирается на отроги горы Рыбачий.
        Долгое время гору называли Локаут, по позывному располагавшегося там зенитно-ракетного дивизиона. Вначале девяностых годов дивизион сократили. Все более-менее ценное "расползлось" по соседям. Остались одни фундаменты да позиции пусковых установок.
        Сразу за Локаутом - красивый каньон ручья Сювя, а у следующего (безымянного) ручейка с 1940-го по 1941 год находилась 2-я погранзастава Озерковского погранотряда. Недалеко от ее былого расположения стоит одинокий крест.
        Этот крест установили товарищи на месте гибели офицера, служившего в пункте с позывным "локаут". Случилось это в конце восьмидесятых годов.
        По каким-то делам офицер находился в Озерко накануне Нового года. 27 декабря собрался домой, но поднялась пурга, и вездеход из гарнизона не выпустили. 28-го и в следующие дни было то же самое. Утром 31-го погода не улучшилась. А в дивизионе ждут жена и ребенок. Офицер накупил для них подарков, не забыл и про шампанское.
        Потолкавшись в штабе до обеда в надежде "выбить" технику, он решил идти пешком. На "четверке" зашел в гости к замполиту Игорю Мухину. Выпили по стопке за уходящий год, позвонили в Локаут и предупредили, что офицер выходит домой.
        Пройти предстояло всего 18 километров. Заблудиться невозможно: слева - море, справа - обрывистые скалы. Дорога, хотя и снегом занесена, но обозначена пустыми бочками.
        В гарнизоне ждали до 12 часов. Поднимая новогодние бокалы, тревоги не испытывали: мало ли что, может, обратно на "четверку" вернулся. По-настоящему забеспокоились утром, когда узнали, что ни в Озерко, ни на "четверке" офицер не появлялся.
        Его искали несколько суток, прочесывая прибрежную полосу на протяжении всех 18-ти километров. Обследовали ручьи, ущелья, распадки, ведущие вглубь полуострова. Все было безрезультатно.
        С наступлением лета в поиски включились оленеводы. И опять никаких следов. Как в воду канул человек. Нашли офицера спустя год. Помогли олени.
        Дело в том, что к осени стадо норовит уйти с Рыбачьего на материк. Пастухи его задерживают, так как надо сосчитать животных, произвести мечение и забой. В ноябре того года часть стада вышла на перешеек между полуостровами. Отгоняя оленей обратно, пастухи случайно наткнулись на останки погибшего. Он лежал всего в пятидесяти метрах от дороги под небольшим валуном. Рядом была лопнувшая на морозе бутылка из-под шампанского.
        Проезжая мимо, помянем павшего. Поправим крест на месте, где металась в поисках спасения его душа. Заодно вспомним еще о 23 солдатах и офицерах, которые потерялись и замерзли на Рыбачьем и Среднем в послевоенный период. Многих из них так и не удалось найти. Вечная им память и покой.
        Нынче, как и прежде, на полуостровах бывают страшной силы метели, которые вмиг превращают все вокруг в ад кромешный: снимают крыши со зданий, заносят дороги, неузнаваемо изменяют вид местности. Не дай бог путнику попасть в такую метель.
        Как-то в непогоду мы с многоопытным Сашей Гаврильченко заблудились на пути из ВРМ в Цып-Наволок. И прошагать всего-то пять километров, и маяк мигает, но не поймем куда идти - и все тут. Хорошо, что оба знали местность. Случайно наткнулись на брошенную бочку, вспомнили, где она лежит, и, сориентировавшись, вышли на маяк.
        А был еще один случай. Нашу группу пурга застала на перевале. Не первый раз ходили по тундре Геннадий Березин, Евгений Пшеничнов, Вячеслав Коншин, Андрей Бобров, Сергей Карпенко и я, а поди ж ты - не можем сориентироваться. Одна беда - не знаем, куда идти, другая - не видим, что под ногами. Можно свалиться с обрыва и шею сломать.
        Посовещались мы тогда и принялись строить снежную иглу. Ползком, ибо ветер валил с ног, нарезали снежные брикеты и аккуратно раскладывали их по кругу, пока не соорудили своеобразный шалаш. А потом зажгли примус, приготовили чай и благополучно переждали 13-часовую заветерь. А когда выбрались, глазам не поверили: на нашей игле образовался внушительный сугроб.
        Такая вот зима на полуостровах.
        Губа Большая Волоковая у перешейка очень напоминает корень зуба. Помню, как в 1975 на этот "корень" выбросился кит, и жители брали на сувениры суставы животного.
        В те же годы мы с ребятами из экипажа пассажирского теплохода "Канин" искали на перешейке между полуостровами следы древнего волока. Вел он от мыса Вестника в западную часть губы и в те годы еле угадывался.
        И вот вновь полуостров Средний. Попробуем обойти его так, как до этого обходили Рыбачий.
        Становище Земляное
        Дорога вдоль северо-восточного берега полуострова Средний идет по когда-то сформированной морем каменной террасе. Сразу за перешейком - целые поля обкатанной морем гальки. Тот, кто видит их впервые, просто не верит, что это не дело рук человека: так ровно и аккуратно лежат камешки.
        Первая достопримечательность на нашем пути - ручей Кохмело-йоки. Ни на одной из современных карт вы не найдете этого названия. Я его взял из карт 1932 года. Чем же примечательна территория, прилегающая к ручью?
        Прежде всего пейзажем. Чистейшие воды ручья веками размывают скалы между горами, одна из которых называется Сахарная голова, другая - Угловая. Берет он свое начало на высоте 250 метров от уровня моря и за шесть километров ниспадает до уровня, на котором находится губа Волоковая.
        Как-то мы пошли вверх по ручью. Стены узкого ущелья становились все выше и выше. Местами приходилось ползти через снежные пещеры, прижиматься к скалам на узких карнизах. Усилия были вознаграждены. Мы вышли в каменный амфитеатр с горным водопадом. Водопад не бурный, не очень высок, но как красив! Серебряные потоки чистейшей воды натыкаются на каменные уступы, разлетаются сотнями брызг, вновь собираются в широкий веер или тонкую струйку и отчаянно штурмуют очередную преграду на своем пути. Внизу вода попадает в круглый бассейн, в котором беззаботно плавают 10-сантиметровые форелины.
        Если подняться выше водопада, можно увидеть еще одну достопримечательность полуострова - небольшой ледник.
        В годы войны ручей Кохмело-йоки приютил на своих берегах штаб 104-го пушечно-артиллерийского полка. Котлованы землянок до сих пор отчетливо видны среди березок.
        А березки там крепкие. Ростом метра под четыре. Им под стать рябины. Не случайно именно в этом месте пограничники Николай Миронов и Юрий Корнюшенков при участии Евгения Чугунцева и Александра Сопова срубили избушку. "Для души", как они говорили.
        Получилось у них скороспелое дощатое сооружение с буржуйкой, скамейками и столиком. Но как-то незаметно оно обустроилось и превратилось в место отдыха элиты. Уходящие с полуостровов старшие офицеры бригады ПВО стали проводить там "отвальные". На одном таком мероприятии году в 1984-м мне довелось побывать. Тогда-то и запал в память один рассказ. Правда, не помню чей. Ну, да суть не в этом.
        - Дело было в марте, как раз под женский праздник. Сговорились мы с мужиками ехать на охоту. Командир дал "добро" на вездеход. По записке начальника политотдела отоварились в военторге водкой (по пол-литра на брата) и сюда, на перешеек.
        Едва пару километров проехали, причастились. Потом пошли стрелять зайцев. Двух убили - уже событие. Отметили его в этой избе и разбрелись по кустам охотиться. К обеду собрались. У каждого по зайчишке, а то и по два. Только один мужик пустой, как тополь на Плющихе.
        Допили мы все что было - и домой. А тому, который без добычи, предложили сесть сверху на вездеход - авось, повезет по дороге. И что вы думаете, не успели до "четверки" доехать, как зайца увидели: выскочил, передние лапки поднял и глазеет на нас. Неудачник сверху бабах! Зайка брик - и упал.
        Едем в Озерко все с добычей. Остановились в центре, возле хоккейного корта. Народ набежал: жены, дети, сослуживцы. Витя Куцов дает команду:
        - Всем строиться возле вездехода. Зайцев положить на снег, будем фотографироваться.
        Встали мы в шеренгу. Убитых зайцев перед собой положили. Тот, который последним стрелял, тоже вытряхнул свою добычу. А зайчишка вдруг пошевелился. Посмотрел косым глазом вокруг да как сиганет по поселку - и в сопки. Даже собаки залаять не успели.
        Оказывается, охотник зайца не застрелил, а только напугал.
        Недалеко от избушки для элиты, справа от дороги, лежит в кювете искореженная машина. Чуть подальше стоит обелиск. Это следы трагедии конца восьмидесятых годов. По какой-то причине машина свалилась с обрыва. Погиб начальник штаба ракетного дивизиона.
        Нелепая смерть произошла как раз в том месте, где в годы войны стоял 204-й банно-прачечный комбинат Северного оборонительного района - самое женское подразделение в гарнизоне. На полуострове его называли "мыльный пузырь".
        Гарнизон Рыбачьего и Среднего насчитывал около 20000 человек. А представительниц прекрасного пола было менее 200. И большинство находилось здесь, в "мыльном пузыре". Женщины с потрескавшимися от влаги руками стирали белье фронтовиков, боролись со вшами. Их землянки были ледяными зимой и полными воды весной.
        На глазах женщин 11 мая 1943 года немцы потопили пришедший из Мурманска буксир №
1. После этого в течение длительного времени волны выносили на берег трупы, а женщины их хоронили. Выкопали 69 могил.
        Они были так молоды. Жить бы им безбедно, любить, рожать детей, печь блины... Но нет, пошли добровольцами на фронт. Вместо милых обнимали винтовки.
        Я знаком с одной женщиной, которая была снайпером, "охотилась" на Муста-Тунтури за егерями. После первого убитого ей было так плохо, что окружающие не знали, как привести бедную в чувство. А причина в сути - женщина должна рожать, а не убивать.
        Сразу за "мыльным пузырем" находится крошечный полуостров - мыс Якорный. Даже неспециалисту ясно, что он когда-то был островком. Местные жители этот мыс называют Ялта. Я долго не мог понять почему, пока не увидел полуостров весной. Все окрестные сопки были в снежном одеянии, а Якорный манил зеленеющей травкой. Оказалось, дело в более теплой морской воде, которая подогревает полуостровок.
        В годы войны на нем хоронили погибших катерники. Их база находилась всего в километре, если смотреть в сторону Пумманок. В 1984 году дважды Герой Советского Союза Виктор Николаевич Леонов рассказывал про эти места:
        - С Пумманок мы обычно уходили в разведку. Там перед войной были финские домики. Один из них принадлежал разведотделу Северного флота. Но это держали в секрете. К домику никого не подпускали, а нам лишний раз показываться на улице не разрешали.
        Часто в домике останавливались наши норвежские коллеги.
        Еще там есть интересный объект - причал. Думаю, во всей России не найти такого пирса, от которого бы уходили на задания 17 Героев Советского Союза. Притом на какие задания! Вот где обелиск бы поставить. А сколько ребят оттуда ушло в бессмертие: группа Рудыкина, отряд Юневича, мои парни...
        Да, место действительно уникальное и священное для жителей Кольского полуострова, но... Еще в середине восьмидесятых от былого пирса катерников оставались одни сваи. Потом и они кому-то помешали. И все поросло молоденькими березками.
        В наши дни в Пумманках находится воинское подразделение. Здесь придумана шуточная процедура, связанная с объектом, расположенным на полуостровке. Состоявшимся считается лишь тот солдат, который, находясь на дозорной вышке, доложит дежурному:
        - Вижу человека на полуострове Ялта.
        - Веди наблюдение и докладывай, - дает команду дежурный.
        - Объект с острова не уходит, - скажет через некоторое время солдат.
        - Усилить наблюдение.
        - Есть.
        Так может продолжаться час, два, три, а то и всю смену, пока солдат не догадается:
        - Наверно, это памятник...
        Все, в подразделении родился еще один солдат. На острове действительно установлен памятник погибшим катерникам.
        Между полуостровом Ялта и мысом Земляным расположен очень уютный залив Саренмутка. Место примечательное и довольно известное со второй половины XIX века.
        После царских милостей 1868 года уроженцы Великого княжества Финляндского, спасаясь от неурожаев на родине, стремились на Мурман. Будучи хорошими земледельцами и скотоводами, они стали осваивать мало-мальски пригодные для сельскохозяйственных работ места. Урочище реки Выкат (Пуммангинйоки) оказалось для этого идеальным.
        В 1870 году архангельский губернатор А. Качалов в донесении правительству писал: "Наши финляндцы... на свой счет выстроили порядочные дома или хорошие землянки, завели коров и овец, разрабатывают сенокосы и устраивают огороды... Это истинно полезные колонисты".
        Финская колония Земляное организовалась в Пумманках в конце шестидесятых годов. В
1871 году она состояла из 11 семей, переселившихся туда из городка Кусамо. За следующие два года к ним прибавилось еще 19 семей.
        По данным 1873 года в колонии проживало 117 человек. Было 13 изб, 22 землянки, 21 амбар, 8 бань, 25 сараев. В среднем на одну семью приходилось больше чем по 4 коровы. 1
        Колония имела свой флот, который к тому времени насчитывал 39 ел, 10 шняк, 1 шхуну, 30 карбасов.
        Удивительно быстро приспособились переселенцы к незнакомому месту. Как им это удалось? Почему мы до сих пор так и не решили проблему жизни людей на побережье, а финны, начавшие с пустого места и ничего не потребовавшие от государства, через два-три годы вставали на ноги?
        Безусловно, способствовали процветанию льготы. Поселенцы освобождались от государственных повинностей и податей, не призывались на военную службу, могли бесплатно пользоваться землей и лесами, не платили таможенные пошлины.
        Вторым слагаемым было трудолюбие поселенцев. Писатель В. Немирович-Данченко поделился с читателями таким наблюдением: "Обилие землянок объясняется тем, что финн прежде всего построит хлев для коровы, затем амбар, потом заведет снасть, наконец, собьется на покупку судна и уж после всего этого решится для себя поставить избу... Почти каждая семья в Земляной имеет акулий снаряд, и акульего сала добывает вся колония в год на 2690 рублей... Финны прибыли сюда нищими...
        Своим благосостоянием они обязаны только личной энергии, прочной ассоциации (взаимоподдержке), трезвости и предприимчивости. Слово финна на Мурмане свято, оно дороже и надежнее векселя..."
        По переписи 1882 года в Земляном проживало 220 человек. Через 3 года население колонии составляло 265 человек, а к началу XX века - 450. В 1883 году здесь родилась мать краеведа, писателя и художника Свена Локко, живущего ныне в Верхнетуломском.
        По всем данным Земляное можно считать наиболее развитым и многочисленным поселением на полуостровах. Немного о его названии.
        За всю историю за местностью закрепилось три названия: Земляное, Пумманги и Пумманки. В тридцатые годы XX века в Земляном было 6 поселков: Тауста, Хеиккинен, Кирка, Пумманки, Несонен и Куртти. Имелись часовня, школа. Вдоль берега стояли вешала для сушки рыбы (см. схему 3).
        Схема 3. Пумманки
        Можно предположить, что, останься там финны до наших дней, мы имели бы на Среднем маленький городок, такой, какими сегодня славится соседняя Норвегия. К этому шло. В 1935 году колонисты привезли в Земляное американский трактор "Фордзон". От мыса Земляного до ближайших скал была проложена узкоколейная дорога. По ней к берегу доставлялся камень, которым засыпали мол. Если бы мол удалось достроить, получилась бы отличная морская гавань.
        Все кончилось в 8 часов утра 30 ноября 1939 года. Наши пограничники при поддержке подразделений армии и кораблей флота атаковали погранпосты финнов, расположенные на полуостровах. К Земляному подошел корабль Северного флота. Несколько выстрелов из его орудий вмиг сорвали жителей с насиженного места.
        Через сутки наспех погруженные елы, шняки и карбасы ушли в Петсамо. На брошенном берегу мычали недоенные коровы, а избы еще хранили человеческое тепло.
        С уходом финского населения Земляное на долгие годы стало чисто военным поселком и больше было известно как Пумманки. В здании школы разместилась 4-я застава 100-го погранотряда. Позже некоторые дома использовали солдаты 135-го стрелкового полка. Поселок потихоньку растаскивался на обустройство прибывающих на полуострова подразделений.
        Великая Отечественная война полностью уничтожила все постройки трудолюбивых финнов. От домов остались одни фундаменты. Рельсы узкоколейки пошли на перекрытия для землянок.
        Любопытна судьба пумманского коровьего стада. Это случилось в первые дни войны. Матрос-пастух загонял стадо в загон, когда налетели немецкие самолеты и принялись поливать все вокруг из пулеметов.
        Спасаясь, моряк бросился бежать к ближайшим зарослям, коровы - за ним, самолеты - за коровами. Парень - в сторону, животные опять к нему. Тогда разозлившийся пастух сдернул с плеча карабин и перестрелял все стадо.
        После передачи обороны Среднего и Рыбачьего в ведение Северного флота в Пумманках была оборудована маневренная база торпедных катеров и построен полевой аэродром. Катерники и летчики внесли неоценимый вклад в оборону Заполярья.
        С послевоенного периода и до наших дней в Пумманках дислоцируется лишь одно энское подразделение с традиционно отличной баней и хорошими историческими традициями. Здесь я многократно бывал, благодаря чему наполнил записную книжку множеством всевозможных историй.
        Приехали мы однажды в Пумманки с ветеранами войны поздней осенью. Встретили нас радушно, молоком побаловали, в баню сводили, но видим: командир какой-то грустный.
        - Да не случилось ли чего? - спрашивает бывший пограничник Иван Андреевич Ромашов.
        - Так, - отводит глаза командир, - ничего страшного.
        - Может, пособить чем? - не унимается ветеран.
        - Видите, какое дело, - решается поделиться командир. - Вчера тут штормяга был ужасный. Я сидел в канцелярии. Заходит старшина и докладывает: "Товарищ капитан, туалет волной смыло". Выбегаю на улицу. Точно, нет туалета. Если вы помните, он у нас стоял на берегу над обрывом. Был чистым. Что не надо, смывало волнами. Мы его капитально сделали, провели освещение, утеплили. А теперь остался на берегу один провод.
        Вернулся я в канцелярию. Не успел пожалеть об утрате, опять старшина: "Товарищ капитан, солдата Попова нет, вот на берегу у туалета нашли его ремень".
        "В ружье! Искать Попова", - дал я команду.
        Обыскали все, нет парня. Тут уж не до шуток. Дал я телефонограмму командованию: так, мол, и так, солдата Попова в туалете смыло в море.
        Что тут началось! Звонки, уточнения. Никто не мог понять, как это туалет унесло в море. Пока уточняли, Попов и объявился. Оказывается, когда он находился в "заведении", постройка зашаталась. Попов успел выскочить но испачкался и, опасаясь насмешек товарищей, пошел на реку стирать одежду.
        - Чего же печалиться? - спрашивает Ромашов. - Дело-то миром кончилось.
        - Да, но представляете, сколько насмешек мне придется услышать. А впрочем, - капитан рассмеялся, - было ведь и похуже.
        Служил я как-то на западной границе. Был у нас в хозяйстве бык Васька. Здоровенный бугаина, покрывал коров со всей округи. Под старость стал безобразничать: то солдата рогом подденет, то жену помполита к сараю прижмет. Со временем это нам надоело.
        Прошу я у командования разрешения застрелить Ваську на мясо. "Нет, - отвечают, - у границы стрелять нельзя". Что делать? И тут подходит ко мне один сообразительный солдат из вологодских и предлагает: "Товарищ старший лейтенант, давайте мы его толовой шашкой оглушим". Идея всем понравилась
        Был солнечный весенний день. Подманили мы быка травкой. Накинули ему на рога пару толовых шашек. Подожгли бикфордов шнур. Сели на изгородь и ждем исполнения приговора.
        Бык радуется жизни, жует себе травку. А огонек бикфордова шнура подбирается к его шее. Щекочет. Бык кинулся чесаться к столбу. А щекочет еще сильнее. Бык перебегает к задней стене столовой. А там стоят два газовых баллона. Чешется о них Васька, а у меня мурашки по коже.
        Как рвануло! Мы вместе с изгородью кувырк. Пыль. Крик. Вижу, как сверху летят какие-то шмотки. Поднимаюсь, полстоловой нет. Бык на деревьях развешан.
        Кстати, в Пумманках еще до середины восьмидесятых солдаты держали коров. И бык в стаде был, горячий до невозможности.
        Мыс Земляной
        От Пумманок до северной оконечности полуострова Средний дорога плохая, но природа хорошая. Почти сразу за фронтовым аэродромом, слева от дороги, начинаются обрывистые скалы самой причудливой формы. Чего они только не напоминают: и пасть дракона, и голову рыцаря, и клюв птицы, и терем спящей красавицы.
        На одной из скал видна еле заметная надпись: "Смерть фашистам". Сделана она в 1943 году. В мирные годы замполиты военных гарнизонов надпись подновляли. В последний раз это сделал Юрий Корнюшенков в 1984 году. С тех пор почти вся краска выветрилась, и поэтому слова читаются с трудом. Интересно, лозунг потерял свою актуальность или переименованные в заместителей по работе с личным составом помполиты обленились? Думаю, что "ленивой" стала наша память, и видно это всюду, куда бы мы ни посмотрели.
        Подъезжаем к мысу Земляному. На самом его кончике есть малозаметная развилочка. Нам налево, но давайте на минутку свернем в противоположную сторону, на берег. Уголок, который здесь создала природа, достоин кисти художника, Обрывистые, высоченные скалы слезятся грунтовыми водами. Зимой они обрастают ледяными сталактитами, настолько причудливыми, что глаз не оторвать.
        Между морем и скалами - пологий зеленый бережок. На нем стоят два каменных столба высотой метров по десять. Остановитесь около них. Это священные камни лопарей - наша с вами память. Издавна поклонялся им человек, просил помощи, заступничества, благословения.
        ... Над мысом Земляным господствует 200-метровая громадина одноименной горы. Следует оговориться, что на многих картах она значится как Пумманки.
        Мне известны два исторических факта, связанных с этой горой. Факт первый: в октябре 1944 года командующий Северным флотом адмирал А. Головко развернул здесь свой командный пункт. Отсюда велось управление знаменитым десантом в Лиинахамари. Факт второй: в самом начале шестидесятых годов нашего века солдаты и офицеры зенитно-ракетного комплекса с позывным "восковка" затащили на гору ракеты. Природных сложностей в этом месте, пожалуй, побольше, чем на побережье известного Мотовского залива. Море с трех сторон. Ветры и снега залетают с любого направления и хозяйничают, как захотят. Помню, в конце апреля 1980 года участники лыжного похода Мурманск - Рыбачий Георгий Король, Тамара Зарева, Андрей Афанасьев, Григорий Поспелов, Сергей Карпенко, Александр Березин и автор этих строк шли в Восковку из Пумманок.
        Священные скалы саамов. Мыс Земляной. 1996 г.
        От солнца и снега слезились глаза. В пойме реки Выкат то и дело попадались зайцы. Были они ленивы и непуганы. Встретится один на пути, сядет на хвостик, прижмет передние лапки к груди, ушки торчком поставит и смотрит на нас с любопытством.
        Короче, погода была изумительная, наст крепкий, настроение отличное. Убаюканные и обласканные природой, мы не обратили внимания на тучи, которые постепенно появились на небе. После этого не прошло и часа, как разыгрался ветер и локаторные станции ракетчиков спрятались за снежной пеленой.
        Вот тут-то участники похода и перестали радоваться твердому насту. При боковом ветре лыжника несет по склону горы как пушинку. Ох и намаялись же все, пока забрались на гору Земляную. А там нас ждали ракетчики - солдаты и офицеры.
        После выступления с лекцией и концерта участникам похода была предложена баня. Она оказалась деревянно-дощато-металлической развалюхой, которую для защиты моющихся от ветра обшили рубероидом и жестью. Но ветер все же находил лазейки, и в бане было, мягко говоря, прохладно.
        И вот греемся мы после бани в кабинете майора, командира дивизиона. Он угощает вином, приготовленным из вороники. Нахваливает:
        - Мировая ягода. Утоляет жажду, успокаивает нервную систему, улучшает обмен веществ, снимает переутомление и головную боль. Мы из вороники готовим вино, сок, мармелад, варенье.
        Тут майор замолчал и прислушался. К завыванию ветра за окном явно присоединились какие-то посторонние звуки.
        - По казарме кто-то ходит, - сказал он и, приоткрыв дверь в коридор, крикнул:
        - Ибрагимов, заберись на крышу и набей морду шакалу, который туда залез.
        - Есть, товарищ майор!
        Ибрагимов - исполнительный парень. Забравшись на плоскую крышу казармы, он увидел там человека в тулупе, подступил к нему и хрясь в ухо.
        - Вы что делаете, товарищ солдат, я командир бригады! - возмутился пришелец.
        - Нычего нэ знаю. Мнэ майор приказал, - ответил Ибрагимов и еще раз приложился к уху говорящего.
        Как потом выяснилось, заблудившимся был действительно командир бригады, полковник. В пургу его ГТС заехала почти на крышу казармы, и комбриг пытался разобраться, куда он попал.
        Подобные истории не редкость в тех местах. Командир соседской точки "голубец" Владимир Попов рассказывал:
        - Привез я в гарнизон молодую жену. Представь состояние девушки, которая из средней полосы попала в эту обстановку. А тут через день-два ураган разыгрался. Стекла в окнах хлоп и разбились: снег - в квартиру. Быстро окна заделываем подручными материалами: фанерой и прочим. Вдруг жена кричит:
        - Володя, в дверь кто-то ломится!
        Смотрю, дверь вместе с косяком шатается. Ё-моё! От ветра вот-вот сломается. Заколачиваю дверь гвоздями и вижу расширенные глаза жены. Черт! Сам-то я привык к подобного рода "шуткам", а ей каково?
        Или еще случай. Едет наш старшина Эдуард Прохоров с шофером встречать в Озерко судно. Встретили, а обратно добирались трое суток: с кострами, ремонтами, сном возле остывшего двигателя. Я про всю нашу военную организацию думаю так: второй шаг мы всегда делаем раньше первого поэтому и ноги заплетаются.
        Приоритет у нас один - "надо". Под это "надо" отправляем людей на край земли, даем им что-то наподобие техники, обеспечиваем жильем на уровне юга и начинаем бороться с трудностями. Оказывается, даже воды поблизости нет, ее приходится брать за тридевять земель, но сначала емкость для перевозки найти надо. Это в тундре-то. И так всегда.
        До войны и в годы войны поблизости стояла батарея артиллеристов. Однажды приезжали ветераны и рассказывали, как они воевали. Показали позиции, на которых стояли. А там яблоку упасть негде от воронок. Значит, во время войны батарея была костью в горле у фашистов. После войны были установлены более современные пушки производства 1946 года. Тогда они, наверное, считались грозным оружием. А потом? Сколько здесь служу, столько и наблюдаю, как бедные артиллеристы "лягушек от пушек отгоняют". Да и что может сделать батарея в современной войне, если таковая когда-нибудь начнется?
        Как военный, наверное, прав Попов. Батарею в конце концов сократили, но опять же как-то "по-нашему". Просто бросили все на произвол судьбы. Побиты огромные прожекторы, орудийные башни, казармы, дома, пункты управления...
        От артиллеристов можно проехать в еще один заброшенный гарнизон - зенитно-ракетный. Позывной дивизиона "пышка". Этим же именем рыбачинцы называют и все воинское поселение. Расположен дивизион в верховьях реки Выкат, у озера Земляного. Место неплохое: не так сильно, как по соседству, дуют ветры и бушуют ураганы. Кроме того, есть признаки сравнительно налаженного быта - капитальные постройки, магазин, клуб и т. д.
        В восьмидесятые годы в гарнизон поступил приказ передислоцироваться на самую высокую точку полуострова Средний - высоту 342,0.
        Приказ мы получили в октябре, - вспоминает прапорщик Александр Компанеец. - Дорог никаких, если не считать тех, что остались от войны. По первому снегу тракторами с трудом затащили технику на совершенно лысую гору. На носу зима. Поставили электростанцию, вагончики для личного состава, оснащенные буржуйками.
        Работали в вахтовом режиме. Уезжали на пару недель, но бывало и так, что смениться не могли, куковали дольше. Помню, один офицер пошел в поселок помыться в бане. Метель разыгралась, и он ходил больше суток. Когда добрался, оказалось, что пальцы ног отморозил. Вот такая была гармонь.
        Потом нас вернули обратно, а на горе остались все постройки, которые с таким трудом возводились. Там же с военного времени сохранился выносной командный пункт Рыбачинского гарнизона. Теперь так и будет разрушаться то, что мы и наши отцы построили.
        При всех минусах Пышку офицеры и солдаты любили. Назначение сюда Сергей Першай не променял на назначение в штаб. Было так. Приехал Першай в Озерко, получил документы, погрузил чемоданы в машину. И вдруг вызывают его в политотдел бригады ПВО. Заместитель начальника политотдела Василий Петров спрашивает:
        - Ваша жена учительница?
        - Так точно!
        - Она нам нужна в Озерко, в школе. Мы вас оставляем при штабе, а ей даем работу.
        - Но я не хочу в штаб.
        - Подумайте, товарищ лейтенант, Озерко и Пышка - это как Москва и Магадан.
        - Но я же учился другому.
        - Хорошо, давайте спросим жену.
        Жена ответила: "Я приехала с мужем, а не он со мной, поэтому как он скажет, так и будет".
        Любовь - неотъемлемая часть быта военных гарнизонов. Не случайно ведь еще древнегреческий философ Платон писал, что каждый человек - это только половинка. Две половинки ищут друг друга, и если найдут, то сольются в единое счастливое существо.
        Любовь. Как-то в Озерко случайно встретились двое. Она - жена офицера, мать. Он - молоденький лейтенант. Она жила в Пышке, он - на восточной оконечности полуострова Рыбачий. По прямой расстояние между этими пунктами - 30 с лишним километров, однако на полуостровах мерки иные.
        На встречу с любимым женщина ходила на лыжах, преодолевая расстояние дважды: туда и обратно. Естественно, что свидания не остались незамеченными, и в действие вступила советская система охраны морали.
        Лейтенанта вызвали на парткомиссию и дали выговор по партийной линии. Но через три дня стало известно, что отчаянная женщина вновь пересекла на лыжах полуострова. После этого офицер положил на стол партбилет. Но "половинки" все равно стремились друг к другу.
        Следующий шаг командования был более жестким: лейтенанта отправили на материк. Потом были долгие поиски друг друга, и в итоге влюбленные проиграли в споре с военной машиной. Их разлучили. Эта романтическая история вспоминается на Рыбачьем, когда речь заходит о великой силе любви.
        Недалеко от Пышки находился еще один дивизион - с позывным "булатный". В 1993 году он приказал долго жить, но в памяти рыбачинцев осталось несколько связанных с ним случаев.
        Как-то возле Булатного поломался снегоход у геолога Виктора Исаева. Как и все подобные несчастья, поломка произошла в ужасную пургу. Исаев повздыхал и направился к ракетчикам. Пришел, а там весь военный поселок колючей проволокой обнесен. Исаев нашел в ограждении лаз, но воспользоваться им не решился (опасался часового) и закричал:
        - Не стреляйте. Свой я!
        В ответ лишь ветер завыл в антеннах локаторов. Виктор осмелел. Забрался за колючую проволоку, миновал грозные надписи типа "Стой! Стреляют!". А затем, покрикивая свое предупреждение, подошел к караульному помещению. Никого. Направился к ракетам - опять никого. В надежде найти живую душу стал заглядывать во все постройки. Зашел в котельную, а там сидит, как на параде, весь караул.
        В свое время Виктор служил в армии. Он как гаркнет командирским голосом:
        - Почему не на посту? Кто должен быть на вышке?
        - Я, - ответил солдатик в тулупе.
        - Марш на пост.
        - Есть! - солдат убежал.
        - Кто дежурит в караульном помещении?
        - Мы, - признались еще два перепуганных солдата.
        А сержанту Исаев приказал:
        - Командира ко мне!
        Следует сказать, что дело было ближе к полуночи, тем не менее прибежал заспанный майор. Увидел перед собой незнакомого гражданского человека и долго не мог понять, что же произошло. Выяснил, когда выпил с незнакомцем фляжку "мировой".
        Так вот Исаев "покомандовал" дивизионом.
        Водопад на озере Палви. 1980 г.
        В Булатном было уникальное поголовье свиней. Как-то, году в восьмидесятом, сидим мы с командиром перед казармой. Рядом с нами - овчарка. Поджарые свиньи крутятся по плацу и занимаются тем, что пытаются жевать камни.
        Мой попутчик Сергей Карпенко бросает собаке краюху хлеба. Подаяние падает за штакетник. Пес прыгает и, отчаянно скуля, виснет на изгороди. Вдруг видим: поросенок разбегается, сигает через забор и на глазах голодной собаки поедает хлеб.
        - Выучка, - гордо замечает командир. - В прошлую весну свиньи забрались на чердак казармы, расковыряли утеплитель и шмякнулись прямо в столовую. Старшина дивизиона в это время снимал пробу с блюд. С перепугу он так сильно сжал зубами алюминиевую ложку, что она стала плоской. Еле ее отняли.
        Булатный - партер своеобразного театра, откуда хорошо видны губа Малая Волоковая, вход в Печенгский залив, хребет Муста-Тунтури. В двух-трех километрах южнее дивизиона расположены озера Поропеллон и Палви - излюбленные места рыболовов. Особенно богато розовобрюхой палией озеро Палви.
        И вот в восьмидесятые годы, в марте, отправились мы сюда на рыбалку. До Титовки доехали автобусом, а дальше пошли на лыжах: сначала через перевал к месту подвига капитана Юневича, а затем по Муста-Тунтури - к геологам. Как всегда, дней пять посвятили рыбалке. Вот, значит, добрались мы до озера. В компании признанные корифеи подледного лова: Владимир и Юрий Смирновы, Константин Каравайчиков, Александр Жеведь, Василий Горбатов, Виктор Гнетнев. Расселись около лунок. Клева нет, кимарим потихоньку, и вдруг Жеведь как закричит:
        - Иди сюда, моя маленькая!
        У всех сон как рукой сняло. Смотрим, вытащил Саша палию грамм на восемьсот. Мы все носы в лунки опустили, поплавочки подергиваем. Ничего, а Жеведь опять кричит:
        - Иди сюда, моя маленькая!
        И вновь у него на снегу палия.
        Первым не выдержал Володя Смирнов. Бросив на лед стульчик и тулуп, он подбежал с коловоротом к Саше и в трех метрах от него просверлил две лунки. Не прошло и минуты, как еще три коловорота вгрызлись в лед поблизости от удачливого рыбака.
        Скоро место, где сидел Жеведь, превратилось в одинокую льдину, напрочь отсеченную от остального поля лунками. А он сидел на этом островке и периодически выкрикивал:
        - Иди сюда, моя маленькая!
        От остальных удача отвернулась.
        Малая Волоковая
        От Булатного мимо озерка Тунтури дорога круто спускается к морю. На западе хорошо видны Айновы острова. В свое время они играли значительную роль в хозяйственном развитии Печенгского монастыря. Вот две цитаты, подтверждающие сказанное. В Путеводителе по Северу России 1898 года читаем: "Противь мыса Землянаго лежат два острова Айновы, издавна славящiеся особенно крупною и вкусною морошкою, которую въ старину лопари поставляли кь столу московскихь государей. Ныне острова эти принадлежать Печенгскому монастырю. На нихъ прекрасные сенокосы. На Айновыхъ островахъ водится особый и интересный видь морскихъ птиц, называемых тупиками или морским попугаями..." (В цитируемом материале в словах "ныне" и "сенокосы" буква "ять" по техническим причинам заменена на "е").
        А вот выдержка из Описания Мурманского побережья, изданного в Петербурге в 1909 году: "На принадлежащих монастырю Айновских островах архимандрит Ионаоан в течение
6 лет развел с 50 гнезд диких гааг до 1500 гнезд этих птиц, доставляющих ценный пух, который собирается монахами немедленно по выводу гаагами птенцов на воду. Гааги, которые находятся под тщательною охраной, до такой степени стали ручными, что позволяют гладить себя, когда сидят на гнездах. Судя по началу, надо ожидать, что количество этой птицы на Айновских островах со временем обеспечит монастырю верную статью ежегодного дохода".
        До начала Великой Отечественной войны острова принадлежали Финляндии. В ту пору они назывались так: Большой Айнов - Хейня-Саари, Малый Айнов - Пивни Хейня-Саари. Перед войной наши наблюдатели заметили, что на островах идут строительные работы. Характер построек позволял предположить, что там установлено контрольно-пеленгирующее оборудование. Исходя из этого, 22 июня 1941 года 2-я батарея 104-го артполка открыла по островам огонь и уничтожила все сооружения. Это был первый артиллерийский залп второй мировой войны в Заполярье.
        Позже немцы по каким-то своим данным решили, что на островах расположена русская батарея, и подвергли их нещадной бомбардировке. Наше командование "подыграло" фашистам и специально построило на Большом Айновом острове деревянную "пушку". Игра в кошки-мышки продолжалась до тех пор, пока немецкая разведка не разобралась в обмане.
        Но вернемся на Средний.
        У мысов Маталаниеми и Волоковой берега пологие, в одеянии вороники и березовых рощ. По переписи 1888 года здесь проживало 15 финнов и 17 саамов. Перед войной еще сохранялись некоторые постройки и причал со складом для рыбы и сетей.
        Досталось этой земле в годы войны:
        - Нашу береговую батарею Северного флота перебросили на Маталаниеми в 1940 году, - вспоминает бывший радист этой батареи Евгений Андреевич Макаренко. - До войны мы там обжились. Заимели дома, склады, породистых коров.
        "Грозные" наши пушки системы "Виккерс", изготовленные в 1916 году на Обуховском сталелитейном заводе, стояли почти у самого берега, блокировали вход в Печенгский залив.
        Всю войну шла смертельная игра. Фашисты пытаются провести в залив транспорт. Мы бьем по нему из орудий. Они по нам - из орудий и самолетов. Воронками перепахано все вокруг, нашей кровью политы орудийные дворики, но горло нам враг все-таки не перерезал.
        Сколько отличных парней полегло.
        В память о павших ребята из Печенгского района поставили обелиск. Всего на полуостровах 26 захоронений периода 1941-1944 годов. Но это легендарное и скорбное место - одно из самых посещаемых.
        Наш дальнейший путь проходит по западной кромке Среднего. За губой Малая Волоковая теснятся темные скалы с острыми вершинами хребтов и редкими березками по берегам ручейков. В историю войны этот берег вошел под названием "немецкий", так как его всю войну занимали горные егеря.
        Сколько же человеческих страданий помнят скалы? Сколько десантов они приняли на свои гранитные плечи?
        Когда светит солнце, горы румянятся красным цветом, и тогда кажется, что это кровь павших проступает через поры гранита - кровь русских, украинцев, казахов, немцев, австрийцев, финнов, поляков. За мысом Сантеринниеми противоположный берег Волоковой становится все ниже и ниже. Вот маленький и очень уютный фиорд Питка-вуоно. А там, в ста метрах от берега, на месте подвига разведчиков капитана Юневича стоит обелиск. В километре от него, в густой березовой роще, размещалась
6-я застава 100-го погранотряда. Об этом напоминают фундаменты домов и ржавые спинки солдатских кроватей, которые почти не видны в сочных зарослях высокого папоротника.
        Перед войной на территории заставы жил финн-колонист. По рассказам, это был прелюбопытнейший старичок. Во время спешной эвакуации финнов в конце 1939 года он решил остаться в своей березовой роще и преспокойно жил там до лета 1940-го. А летом ему не повезло. На месте колонии командование приказало расположить заставу.
        - Мы пришли в ущелье, - вспоминает И. Ромашов, - елки-метелки, видим, сидит у уютного домика старичок. У берега рыба сушится. Лодка болтается на волне, у причальчика - шлюпочка.
        Мы к деду с вопросами: кто ты и как сюда попал? А он на плохоньком русском языке говорит, что живет здесь давно. Приглашает нас в свой домишко, рыбой угощает.
        Что тут скажешь? До финской границы всего шесть километров, а он живет преспокойненько. Кроме домика и лодок, у него отличный погреб, банька, водяное колесо на ручье.
        Но делать нечего. Застава - дело секретное, и мы отправили деда в Озерко.
        Хребет Муста-Тунтури
        Вот мы и у подножия легендарного хребта Муста-Тунтури. Недалеко от дороги видны фундаменты бывшей финской погранзаставы, которая называлась "Казармы Ивари". У берега Волоковой белеет шпиль обелиска героям Рыбачьего, установленный молодежью лет тридцать назад.
        Хребет Муста-Тунтури - это гранитные горы с крутыми уступами, поднимающимися у губы Волоковой до высоты 262 метра от уровня воды и понижающиеся затем до высоты
93 метра. Заканчиваются они примерно на середине перешейка между полуостровом Средним и материком. Протяженность хребта с запада на восток 4 километра.
        Перешеек от губы Кутовой до губы Волоковой имеет длину 5 километров 520 метров. Это необычайно красивое место, густо поросшее березами, богатое щавелем, ягодами и грибами. Особую привлекательность ему придают озера Чернявка, Кайраярви, Йаухоноканярви и Перяярви.
        Благодаря этим озерам древний волок через перешеек назывался "малым", в том смысле, что тащить суда приходилось совсем немного.
        Зимой хребет и вся местность изменяются до неузнаваемости. Крутые склоны гор и ущелья заметает снег, и в марте-апреле они являются идеальным местом для любителей лыжных путешествий.
        Муста-Тунтури стал знаменит в годы Великой Отечественной войны. Как известно, в
1940 году советско-финскую границу "передвинули", и она пролегла в восьми километрах западней хребта. Все имеющиеся на полуостровах части и подразделения Красной Армии готовились отражать нападения десантов с моря. Никто не предполагал, что горные егеря пойдут в наступление с суши, со стороны границы, и потому даже находящийся на перешейке батальон 135-го стрелкового полка с началом войны был переброшен в Пумманки. Вот какие задачи ставились перед бойцами 23-го укрепрайона в директиве 14-й армии от 10 июня 1941 года:
        "1. Упорно оборонять полуострова Рыбачий и Средний, не допустив высадки на них морских и воздушных десантов.
2. Быть готовыми к одновременным действиям против морских и воздушных десантов, уничтожая их на всей территории полуостровов..."
        Гарнизон Среднего и Рыбачьего имел на вооружении: 5613 винтовок, 144 станковых пулемета, 98 автоматов ППШ, 83 орудия разных калибров, 2 танка, 779 карабинов, 210 ручных пулеметов, 11 зениток, 101 миномет, 62 машины.
        Сила немалая, но она была разбросана по большой территории.
        К 29 июня 1941 года на участке от Кутовой до Волоковой находился 15-й отдельный пулеметный батальон и 55, 56 и 57-я отдельные пулеметные роты. Все они были в спешном порядке сформированы из новобранцев - жителей Мурманской области. Здесь же дислоцировалась и 4-я пулеметная рота Никишина.
        Из других подразделений на названном участке находились отряд разведчиков 135-го полка, пост станции наблюдения и связи Северного флота, небольшое подразделение саперов и 6-я застава 100-го погранотряда. Имелись и два вспомогательных подразделения - клуб и подсобное хозяйство 2-го батальона.
        Как известно, на участке границы от озера Титовского до Варангер-фиорда немцы пошли в наступление 29 июня. Уже к исходу дня первые группы фашистов появились на Муста-Тунтури. Они были остановлены. С тех пор и до окончания войны линия фронта по хребту оставалась неизменной!
        По количеству погибших на один квадратный метр, по насыщенности беспредельным мужеством Муста-Тунтури не имеет равных. По погодным и геологическим условиям -тоже.
        Всю войну линия фронта строилась и совершенствовалась с применением лучших технологий того времени. Одетая в камень и бетон, она впечатляет и сегодня. Но теперь это своеобразный музей под открытым небом.
        Приглашаю вас осмотреть его экспонаты.
        После кровопролитных и во многом сумбурных боев в первые месяцы войны весь фронт от Кутовой до Волоковой представлял опорные пункты. Так называемое боевое охранение и с той, и с другой стороны занимало ключевые высоты, между которыми существовала огневая связь. Промежутки между опорными пунктами были напичканы минами.
        Диорама линии фронта по хребту Муста-Тунтури с обозначением советских (звездочка) и немецких (крест) позиций, опорных пунктов (ОП), ходов сообщений (стрелки). Является многолетним трудом бывшего морского пехотинца Г.М. Возлинского. Работу автор завершил в 1991 году будучи прикованным к постели
        За боевым охранением шла первая линия обороны, за ней - главная. Наши опорные пункты располагались следующим образом:

1-й - на северном склоне хребта, напротив озера Перяярви. Этот опорный пункт имел
5 огневых точек и два миномета.

2-й - на северном склоне высоты 187,0 (Средняя Тунтури), напротив западной оконечности озера Йаухоноканярви. Опорный пункт имел 5 огневых точек и одну минометную.

3-й - на северных склонах высоты 121,0, напротив восточной оконечности озера Йаухоноканярви. Здесь же находился штаб боевого охранения. Опорный пункт имел 10 огневых и 2 минометные точки. Со стороны тыла к подножию высоты вел единственный ход сообщения. По нему и шло снабжение наших подразделений. Под прикрытием скалы были устроены большие блокгаузы, склады и пункт медицинской помощи.

4-й - на высоте 115,6, известной как место, где всю войну наши солдаты держали в неприкосновенности пограничный знак бывшей советско-финской границы. Опорный пункт имел 11 огневых и 2 минометные точки.

5-й - на высоте 93,0, что напротив озера Кайраярви. Этой сопкой заканчивается хребет Муста-Тунтури. Опорный пункт имел 7 огневых и 2 минометные точки.

6-й - на высоте "Безымянной", расположенной в предгорье высоты 122,0. Опорный пункт имел 8 огневых и 1 минометную точку. Здесь был выносной наблюдательный пост командования.

7-й - на высоте 40,1, на берегу губы Кутовая. Опорный пункт имел 6 огневых точек. Со стороны Кутовой к нему подходил ход сообщения.

8-й - на высоте "Блин", восточной озера Чернявка. Это был тыловой опорный пункт на случай прорыва врага на стыках 5, 6 и 7-го опорных пунктов. Пункт имел 4 огневые и
2 минометные точки.
        Землянки и огневые точки нашего боевого охранения строились из камня, мха и бревен. Бывший сапер Николай Митрофанович Абрамов рассказывал:
        - Кровью нам дались эти точки. Немцы все подходы держали под прицелом. За каждое доставленное на Муста-Тунтури бревно бойцы платили жизнью или ранением. А как построишь опорный пункт в пятидесяти метрах от линии обороны противника? Любой стук - и тут же мина на голову. Приходилось отвлекать егерей ложными взрывами и атаками.
        Абрамов свято хранит память о тех днях, о фронтовых друзьях. В семидесятые-восьмидесятые годы он ежегодно посещал хребет. Обошел все построенные саперами объекты, а в 1983 году отметил места расположения наших опорных пунктов красными флагами. Долго развевались на вершинах сопок алые полотнища после его отъезда.
        Ветераны-рыбачинцы помнят одну историю, связанную со строительством огневых точек на Муста-Тунтури.
        Было это на высоте "Погранзнак". Горные егеря оперативно построили вдоль линии фронта свои пулеметные доты. А наши солдаты должны были сделать то же самое под вражеским огнем. Они прятались за наспех сложенными каменными брустверами и от этого несли большие потери.
        Осенью 1942 года на опорный пункт приполз телефонист Фома Шапиро. Это был балагур и выдумщик, непревзойденный мастак писать письма девушкам. Отремонтировав телефонные аппараты и опробовав связь, Фома травил анекдоты отдыхающей смене боевого охранения. Тут один из моряков ему и пожаловался:
        - Хорошо тебе, Фома, ты нас повеселишь и уползешь в тыл, а мы тут камни кровью красим. Немец дотов наворотил, а мы локтем от пуль прикрываемся.
        - А вам что мешает так же устроиться? - поинтересовался Фома.
        - Ясное дело, немец. Только шевельнешься, он, гад, пулеметом шарит, а то и миной угостит.
        Фома на минуту задумался, затем спрашивает:
        - У вас пара простыней и пара жердей найдется?
        - Ты что, со скалы упал? - засмеялись матросы. - Мы ватники не снимаем месяцами. От вшей избавляемся только в тылу, а ты про простыни.
        - Олухи вы. Только и можете, что зубы скалить, - огрызнулся Фома. - Я для дела спрашиваю. Вы мне - простыни, я вам помогу дот построить.
        - Простыни могут быть в лазарете, он у нас под горой, возле кладбища, - подсказал командир опорного пункта. Только не пойму я вашу затею, товарищ Шапиро.
        Фома не поленился, спустился в лазарет, где за самодельный портсигар выменял у врача застиранные простыни. По его просьбе медсестра Аня Зотова тут же сшила их в одно полотно. Затем в ход пошли сломанные санитарные носилки.
        Снова забравшись на опорный пункт, Фома натянул белое полотнище между жердей и головешкой из костра нарисовал на нем портрет Гитлера. Фюрер получился на славу: с усиками, фирменной прической, выпуклыми глазами и требовательным взглядом.
        Ночью Фома с матросами перетащил свое творение на нейтральную полосу и установил его рядом с погранзнаком, повернув лицевой стороной к немецкой линии обороны.
        С рассветом горные егеря увидели перед собой изображение их главнокомандующего. Что делать? Стрелять по фюреру нельзя. Снять не дают русские пулеметчики. Двое суток красовался рисунок Фомы на Муста-Тунтури. За это время под его прикрытием саперы успели построить два отличных дота. И сегодня видно, что они получились добротнее других.
        Так вот строились наши огневые точки. А что же немцы? "Музей под открытым небом" хорошо сохранил все элементы фортификационного искусства немецкой армии сороковых годов. Следует заметить, что на данном участке фронта фашисты имели более выгодные стратегические позиции. Как правило, они занимали вершины гор и сопок и контролировали все подходы к нашему боевому охранению.
        Немцы использовали более передовую технологию строительства оборонительных сооружений. Штабы, казармы, лазареты прятали в катакомбах, специально вырытых в скалах. При строительных работах применяли электричество, компрессорные установки, металлоконструкции и бетон.
        - В октябре сорок четвертого, сразу после нашего наступления, отправил меня редактор газеты на бывшую линию фронта, - вспоминает фронтовой корреспондент военной поры Анатолий Степанович Жданов. - Что поразило? Быт немцев. В землянках кафель, расписные буржуйки, патефоны. На нарах тюфяки с простынями. Кое-где источает запах еще не остывший кофе. Я за всю войну кофе и не нюхал, а тут оно даже в дотах. Видел в землянках и вино.
        Укрепления у немцев - не чета советским. Всюду лежали убитые, как русские, так и немцы. Фашистов, помню, было не так много, но в некоторых дотах встречались трупы, прикованне цепями к бетону. Смертники, значит.
        Впечатляли стационарные огнеметы. Они стояли по всей линии фронта в бетонных гнездах и управлялись на расстоянии. Страшное, я вам скажу, оружие. Говорили, что огнемет сжигает все на участке в 60 метров.
        Помню, я тогда подумал: мы перед ними, как женщина в марлевом платье - кажется, одета, но видно все. Ужасное неравенство...
        Прав Анатолий Степанович, сравнение было не в нашу пользу во всем: в обеспечении продуктами и боеприпасами, в выгодности занимаемых позиций, в качестве и количестве оружия, в бытовых условиях и в отношении к людям. Каждый солдат, воевавший на стороне немцев, знал, что в случае гибели он будет похоронен во всеми почестями на кладбище в Петсамо, а его личные вещи будут отправлены на родину.
        Русский солдат воевал, прикрываясь телами павших друзей. Погибшие в атаке годами оставались на нейтральной полосе. Мы до сих пор не можем назвать поименно всех защитников Муста-Тунтури, сложивших голову за Отечество. Стыдно и горько, господа. .
        - Исходя из наличия укреплений, огневых средств и находившихся там сил, взять Муста-Тунтури в атаке было невозможно, - так считал ныне покойный генерал-лейтенант артиллерии Яков Дмитриевич Скробов. - Планируя наступление, мы бросили в прорыв штрафбат, а основные силы пошли в атаку на второстепенных участках с целью выхода в тыл противника. Но и этот замысел можно было осуществить, лишь пролив много крови. Что помогло? Однозначно -наступление наших войск со стороны Мурманска. Немцы стали спешно отходить, спасая свои шкуры, а на хребте оставили только сильные группы прикрытия. И еще здорово помогли атакующим штрафники.
        Тяжелое бремя выпало на долю честного человека Николая Ивановича Рябцовского. В октябре 1944 года он командовал подразделением, которое во фронтовом обиходе называлось не иначе как "пушечное мясо". Это была 614-я отдельная штрафная рота. Вот что рассказал Николай Иванович:
        - Штрафная рота - это искупление преступления, за которое сюда попал, кровью. Глупая, я вам скажу, была теорема. В роте встречались и плохие люди, но в основном она состояла из преданных Родине солдат и офицеров, которые случайно попали в житейский переплет. Перед атакой они были равны в правах и задача у всех была одна - смыть с себя пятно позора. И люди шли на пулеметы, установленные в капитальных дотах на высоте около трехсот метров, лезли на заминированные склоны гор, видели гранаты, которые катятся им под ноги, и нацеленные на них огнеметы. И знали, что пути назад нет.
        Накануне атаки мы вышли к Муста-Тунтури, и такими вдруг букашками себя почувствовали перед этой громадиной. Даже про немцев не думалось - страшно было от одной мысли, что предстоит идти по таким кручам. Вдарили мы, значит, по ущелью. Бежим с полной выкладкой, дух запирает, ноги ватные, сердце в глотке. Метров за сто перевалили, когда фашисты стали гранатами угощать. Одновременно на минное поле попали. Тут и сил-то нет, поиссякли, да куда денешься в узком каменном мешке? Ребята падали, как ржаные колоски.
        Штурмуем дальше. Впереди скала, а за ней пологий подъем метров в сто по совершенно лысому камню. Как нас враг там расстреливал! Со смаком. Тела так и скатывались вниз, а команда: "Вперед! Вперед!"
        Перед атакой было нас 750 человек. Сколько солдат добежало до линии немецкой обороны, сказать не могу. Погибших наспех прикрыли камушками и тут же давай писать дурацкие отчеты, кто да как себя проявил в кровавой атаке. Вот думаю: а была ли она нужна?
        В 1980 году страстный поисковик Александр Анучин с товарищами пришел в ущелье, по которому шли в атаку штрафники. Там ребята увидели непогребенные останки людей, истлевшие сапоги, саперные лопатки, позеленевшие монеты с гербом Советского Союза. Останки захоронили там же, на склоне хребта Муста-Тунтури. Вечная вам слава, недобежавшие до цели!
        Муста-Тунтури... Место, достойное песен и стихов, скорби и памяти, обелисков и незарастающих тропинок.
        ...Как это явственно. Как это зримо.
        Как будто вчера здесь пылали бои.
        На этой земле, почерневшей от взрывов,
        Лежали, Отчизна, герои твои...
        Это стихи краеведа и поэта Владимира Смирнова, который любил эти места и ежегодно им поклонялся. Вспоминается один из походов, в котором принимали участие генерал Скробов, Герои Советского Союза Кисляков и Барченко, комиссар Еремин, инженеры Бернштейн и Бердельников, пулеметчики Полозов и Каганов, легендарный разведчик Бакин.
        Дело было в августе. От базы геологов мы поднялись по ложбинке между 4-м и 5-м опорными пунктами на хребет. Будучи самым молодым участником похода, я это проделал первым и, обогнув колючую проволоку и немецкий огнемет, присел на скалу в ожидании попутчиков.
        Предыдущий день выдался не из легких. Едва мы приехали к геологам, как на базе поднялся переполох. Причиной взрыва эмоций были не мы, а один любопытный научный сотрудник.
        Отработав свою трудовую смену, этот парень решил исследовать Муста-Тунтури. Прихватив фонарик, он забрался в одно из подземелий хребта. Изучив содержимое многочисленных стеллажей и кладовок, наткнулся на запертую дверь. Любопытство перебороло страх, и наш герой осторожно открыл задвижку. Его взору открылась потрясающая картина. За дверью был приличный грот со столами, коммутатором, металлическими кроватями и прочими атрибутами фронтового быта.
        Парень поводил лучом фонарика по закоулкам и увидел сидящего на стуле немецкого офицера. Эсэсовец был при всем параде, на спинке стула висела кобура с пистолетом. "Встреча" была столь неожиданной, что бедный "исследователь" уронил фонарик и исцарапался в кровь, поспешно выбираясь из пещеры. Весь окровавленный, с челюстью, висящей ниже пояса, он прибежал на базу.
        Среди геологов были умудренные жизнью люди, но после того как они увидели своего товарища и услышали его рассказ, вся база, вооружившись смолоскопами, "атаковала" катакомбу.
        Оказалось, что в своеобразной горной среде застреленный в 1944 году немец как бы забальзамировался и его мумифицированные останки вызвали страх у посетителя.
        Интересно, что висевший на спинке стула пистолет системы "вальтер" оказался вполне боеспособным, и ребята лет пять упражнялись в стрельбе из него, пока кто-то не догадался утопить опасную находку в озере.
        Вот такую историю мы узнали от геологов в канун похода по линии бывшего фронта. Скоро на высоту поднялся с рюкзаком мой товарищ Вячеслав Солопов. Присев рядом, заметил:
        - Красота, достойная кисти художника. Переговариваясь, мы дождались прихода ветеранов. Первым поднялся на сопку генерал Скробов. Крупного телосложения, в военном мундире, он производил впечатление сказочного героя.
        Вот годы-то как диктуют. Уже без передыху и не подняться, - сказал Яков Дмитриевич, присаживаясь рядом с нами.
        Скоро вся группа собралась на каменной террасе. Отдыхая после подъема, мы обсуждали маршрут дальнейшего похода, и тут Скробов увидел метрах в трех немецкую ствольную мину.
        - Вот напасть. Надо убрать, а то какой-нибудь пацан поиграть захочет, беды не миновать.
        Я подошел к мине. Это был новенький экземпляр батальонного калибра. Судя по всему, мину кто-то достал со дна озера. Обласканные солнцем, ветераны наблюдали за моими действиями.
        Отступая фашисты бросали все. Хребет Муста-Тунтури. 1944 г.
        Осторожно взяв опасную "игрушку" за бок, я размахнулся и ... Каким-то образом мина выскользнула из руки и упала на каменное плато, где мы отдыхали...
        Немая сцена. Мина крутится, скользит по камню и успокаивается, наткнувшись на ложбинку. Еще несколько секунд все молчат, а потом вдруг высказываются, да так красноречиво, что и пером не описать.
        Конфуз налицо. Предательский холодок страха сковывает тело. Слава поднимается со своего места, подходит ко мне:
        - Да ладно. Она исхудалая. Не взрывается уже. Слава хлопает меня по плечу. Подходит к мине. Легонько подсовывает под ее бочок носок своей кроссовки и размашисто, по-футбольному пинает снаряд. Мина летит с обрыва.
        Не успевают все облегченно вздохнуть, как раздается взрыв.
        - Вот тебе и судьба, - произносит в наступившей тишине Бернштейн.
        В тот поход мы прошли вдоль всей линии фронта. Ветераны вспоминали войну, а я старательно заносил их воспоминания в записную книжку. Итогом похода было ходатайство перед областными властями об объявлении хребта Муста-Тунтури заповедной исторической зоной. Нас поддержали, поблагодарили - и забыли. А жаль.
        Муста-Тунтури - это каменная летопись обороны полуостровов Средний и Рыбачий, свидетель беспримерного мужества людей, зримый памятник фортификационного искусства второй мировой войны.
        Геологи
        Во время путешествия я несколько раз упоминал людей этой романтической профессии. А теперь расскажу, откуда они взялись на Рыбачьем. В семидесятые-восьмидесятые годы двадцатого столетия на полуостровах находилась постоянная геологическая база Академии наук СССР. Она была создана "китами" отечественной науки - институтами имени Курчатова, химико-техническим, высоких температур. Люди, которые работали на базе, не ходили с кирками, не копали шурфы, не рассматривали в микроскопы минералы. Они проводили опыты - испытывали магнитогидравлические генераторы (МГД-генераторы).
        Та база давно уже приказала долго жить. По объяснению оставшегося здесь хранителя имущества Юрия Кобякова, МГД-генератор - это устройство, позволяющее мгновенно получить колоссальную энергию за счет прохождения раскаленной плазмы через электромагнитные обмотки. За 8 секунд "выстрел" генератора дает сильнейший электрический импульс, который уходит в землю на глубину 30 километров, ввысь достигает ионосферы, а в радиусе распространяется до 500 километров.
        Какая же польза от такой энергии?
        Юрий, хитро улыбаясь, медлит с ответом на поставленный вопрос.
        - Вот здесь собака и зарыта. Специальные геологические партии в разных местах Кольского полуострова "ловят" импульс. Зная, как проходит ток через ту или иную среду, они пытаются с его помощью узнать строение Земли, не производя ее бурение.
        Первые МГД-генераторы были испытаны на Урале и в Средней Азии. На нашем полигоне проводился такой опыт: энергия передавалась по проводам в губы Кутовую и Волоковую. За счет хорошей проводимости морской воды цепь замыкалась в огромный контур вокруг полуостровов Средний и Рыбачий.
        Юрий Кобяков и Анатолий Кордзюк вот уже 5 лет являются единственными жителями почти заброшенной базы. А как хорошо все начиналось.
        В самом начале семидесятых годов приехавшие из Москвы проектировщики определили для генераторов место у губы Кутовой. Жилой поселок решили разместить на берегу озера Кайраярви. Так получилось, что он оказался прямо на линии бывшей советско-финской границы.
        К 1976 году в назначенных местах построили трехквартирный щитовой жилой дом и столовую. В тот же год морем забросили на перешеек домики геологов, так называемые "балки", стали монтировать генераторы, сети связи, электростанции.
        Помню, в 1975 году базой "правил" дядя Саша, неторопливый, вдумчивый старик с неизменной трубкой в зубах. Его руками над столовой был возведен купол с крестообразным сооружением в виде вилки и ложки.
        Первый пуск генераторов был произведен в 1976 году. Происходили пуски следующим образом. За сутки до начала предупреждались все жители полуостровов. Утром перекрывались дороги и горные перевалы. Несколько раз проверялся район у контура. По словам начальника базы Бельского, нахождение человека в нескольких метрах от контура опасно для жизни. Если же кто-то случайно попадет в момент пуска на провода, то в лучшем случае от него останутся тапочки. И вот все дороги перекрыты. Обслуживающий персонал прячется в укрытии на высоте Блин. Пуск...
        Вначале начинает расти грибовидное облако. Упираясь тонкой ножкой в землю, оно увеличивается, колышется, и тут до слуха долетает утробный грохот. Он наполняет все вокруг, эхом отдается среди гор, плывет над волнами Мотовского залива.
        Был слух, что после первых пусков генератора правительство Норвегии заявило СССР протест. Норвежцы сочли импульсы атомными взрывами. Может, так оно и было. В те годы на всем лежала паутина секретности. Запрещалось фотографировать и присутствовать во время работ.
        К началу восьмидесятых годов развитие базы на перешейке достигло пика. По наличию техники, снегоходов, средств связи и по бытовым условиям она была одним из лучших маленьких поселков из имеющихся в то время на Среднем и Рыбачьем. Заведовал всем хозяйством Виктор Исаев вместе со своей помощницей Антониной.
        Потом то ли интерес к генератору пропал, то ли по другой причине, пуски проходили все реже и реже. Исаев все объяснил просто:
        - Денежки хлопаем, а выхода нет. Информации накопилось уйма, но толку никакого. Опять телега впереди лошади.
        Все чаще и чаще на базе оставались по два-три человека. Как правило, это были влюбленные в край люди, мастера сделать из ничего пироги или блины. Запомнились Сергей Плескун, Александр Есин, Эрик Сорокин, Светлана Солдатова, Валерий Гаврин, Михаил Ретинский, Мария и Николай Подгорные. Кстати, при Подгорных в 1990 году сгорел дом со всем имуществом. Дальше все покатилось по наклонной плоскости развала. Сегодня о МГД-генераторах на Среднем не скажешь, что это гордость науки. Их многомиллиардной стоимости нутро распотрошено. Провода контура пошли на металлолом.
        Наука побеждена невежеством.
        Заключение
        Вот мы и завершили свое путешествие по полуостровам Средний и Рыбачий, то есть как бы побывали в огромном музее под открытым небом.
        Пройдет время, и экономическая или военная необходимость вновь позовет на полуострова людей. Они создадут свои поселения, построят дороги, мосты, причалы. И это будет не на пустом месте, а на базе опыта, полученного за много веков. Пусть же история помогает нашим потомкам, а они, в свою очередь, чтят ее, как родную маму, и уважают как память.
        Без прошлого нет и не может быть будущего.
        И будет - Утро!
        И опять над нами
        Звездой надежды
        Солнца ясный лик
        Взойдет.
        И над прошедшими годами
        Мы посмеемся вдоволь
        И поплачем,
        И Господа помолим об удаче
        Для тех, кто был и будет на Рыбачьем
        Служить России,
        Родине служить. И как нам дальше быть,
        Как дальше жить
        Подумаем
        И выпьем за здоровье
        Своих друзей.
        И память всех погибших
        Минутою молчания почтим,
        И в общем -
        Будем счастливы почти,
        Но - не совсем.
        Неполным будет счастье...
        Борис Нивин
        Цып-Наволок, 1970 г.
        Литература
        Военные моряки в борьбе за власть советов (1917-1920). Л., 1982.
        Гурина Н.Н. Время, врезанное в камень. Мурманск, 1992.
        Кошечкин Б.И. Имена на скале. Архангельск, 1991.
        Кошечкин Б.И. Тундра хранит след. Мурманск, 1979.
        Торсен Л. Россия и Варде. Норвегия, 1991.
        Локко С. Финны на Мурмане. Мурманск, 1993.
        Ляхницкий В.Е. Изыскания на мурманском побережье. Петроград. 1917.
        Мужиков В.Г. Географический словарь Мурманской области. Мурманск. 1996.
        Огородников Е. Мурманский и Терский берега по книге Большого Чертежа. СПб, 1869.
        Островский Д.Н. Путеводитель по Северу России. СПб. 1898.
        Описание Мурманского побережья. Петербург. 1909.
        Пограничные войска СССР (1929 -1938 гг.). М., 1972.
        Работы экономического отряда на Мурмане летом 1920 года. СПб, 1921.
        Ушаков И.Ф. Кольская земля. Мурманск, 1972.
        Ушаков И.Ф. Норвегия / Мурманский вестник. 1997. № 18-30.
        Ниеми Э. История Вадсе. Т. 1. Норвегия, 1983.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к