Педант Олег ОВЧИННИКОВ
        # Опытные переговорщики зашли в тупик, не зная, как умилостивить капризного инопланетянина.
        Олег Овчинников
        Педант
        Простите, вы - русский? - раздалось за спиной. - Да, и горжусь этим, - ответил я, затем медленно, с достоинством обернулся и улыбнулся через силу - наверное, в двухсотый раз за последние сутки.
        Однако моей соотечественнице, девушке лет двадцати пяти в бежевом сарафане и плетеных босоножках на платформе, похоже, было не до шуток. Она лавировала в толпе, распределив свое внимание между ребенком, которого одной рукой прижимала к груди, спадающей с плеча лямкой сарафана и боль-
        шим чемоданом, который волочился за ней, упираясь в пол колесиками и цепляя раздутыми боками нерасторопных посетителей аэропорта.
        - Очень хорошо. - Девушка остановилась в двух шагах от меня, приставила чемодан к ноге и сдула челку со лба. Потом поправила непослушную лямку, которая переплелась с ремешком наплечной сумочки и поудобнее перехватила ребенка. - А то эти туземцы…
        Она покачала головой и - о, чудо! - моя двухсотая на сегодня улыбка из дежурной превратилась в совершенно искреннюю. Туземцы - именно так. Пусть ни я, ни мои коллеги под страхом немедленного увольнения никогда не произнесут этого слова в официальной обстановке, но про себя… и между собой…
        - Это ведь здесь регистрируют на Москву?
        Я посмотрел в глаза девушки и подумал, что ей, наверное, двадцать четыре. Просто она устала.
        - Да. Но регистрация еще не началась.
        - Жарко… - Девушка помахала перед лицом конвертом с билетами, и я мысленно вычел из предполагаемого возраста еще год. Просто вдобавок к усталости она не выспалась. Или это я проецирую собственное состояние на окружающих? - Почему они не включат кондиционер?
        - Здесь всегда так, - авторитетно заявил я. - Климат-контроль есть только в зале прилета. С отлетающими особо не церемонятся. Наверное, чтобы расставаться было не так грустно. Вы хорошо отдохнули?
        - Ничего… Правда, Тимош? - Она посмотрела на ребенка и наморщила нос, передразнивая. Девушка двадцати двух лет, которая устала, не выспалась и страдает от жары. - Покажи дяде, как водопад шумит?
        Ребенок, до этого осоловело глядящий по сторонам, нахмурился и замычал:
        - У-у-у-у!
        - А вы? - спросила довольная мама. - Хорошо отдохнули?
        - Увы… - Я усмехнулся в меру снисходительно, в меру устало. - Мне было не до отдыха. Кстати, как вы догадались, что я из России?
        Действительно, упирающаяся в регистрационную стойку очередь только на две трети состояла из туземцев. Были здесь и европейцы, преимущественно шведы и немцы, путь которых, по всей видимости, обрывался во Франкфурте-на-Майне, где нашему самолету предстояло совершить промежуточную посадку.
        - Да как-то… - Девушка пожала плечом, с которого немедленно соскользнула лямка. - Наверное, что-то в одежде и… - Она провела ладонью по подбородку, намекая на мою суточную щетину. Не самый приятный намек.
        Двадцать пять, определился я. Она устала, не выспалась, и ей двадцать пять.
        А повисший на ее шее карапуз снова подал голос.
        - Ух! - сказал он и вытянул пухлую ручонку, указывая куда-то вниз.
        - Тимоша! - с укором произнесла молодая мама, но ребенок не унимался.
        - Ух! Ух! - все повторял он и тянулся своими крошечными, словно игрушечными пальчиками, привлеченный то ли блеском моих ботинок, то ли стрелками на брюках.
        - Что он говорит? - с улыбкой спросил я.
        - «Ух» значит «грязное», - перевела мама и улыбнулась в ответ, как будто извиняясь.
        Я опустил глаза и увидел на правой штанине, пониже колена, небольшое пятно. На левой было такое же, плюс умеренная помятость. Ну конечно, сафари на слониках! - обреченно подумал я и наклонился, чтобы хоть немного привести себя в порядок.
        - Только, пожалуйста, не обижайтесь на Тимку. Дети в этом возрасте… - начала было мамаша. Сама она при взгляде снизу вверх выглядела на все двадцать семь!
        - Ничего, - буркнул я, затем выпрямился и встал лицом к стойке. Тем более что очередь передо мной заколыхалась и зашаркала, что означало начало регистрации.

«Что-то в одежде!» - негодовал я. Выдернули посреди ночи, дали три минуты на сборы. Хорошо, что дежурный костюм всегда наготове, а так - без вещей, без любимой бритвы… Выручай, Вадим Борисыч, не справляемся! Переговоры зашли в тупик. А Вадим Борисыч и рад стараться! Запрыгнул в машину и всю дорогу до аэропорта изучал досье на клиента, хотя с первого взгляда на фото - не разберешь, цветное или черно-белое - стало ясно, с кем придется иметь дело. Чиновник средней руки, из бывших международников, по одним коридорам институтским мыкались, правда, этот на два года позже поступил, но уж за пивом в «стекляшке» точно в одной очереди стояли. Небось тихим тогда был, покладистым, чужие слова старательно коверкал, а вот вернулся на родину - и куда что подевалось! Почувствовал себя то ли царьком, то ли божком. К такому с серебряным «Паркером» не подходи. И с платиновым «Монбланом» не подходи. Тут требуется средство убеждения позавлекательнее. Хорошо, что подходцы к таким типам в корпусе давно отработаны, а в средствах Вадим Борисыча попросили не стесняться. Надо было видеть, с каким постным лицом этот чинуша
встретил нового переговорщика. Уж он и зевал, и мух считал на подоконнике, но едва Вадим Борисыч достал из сумки автомат Калашникова, расцвел, точно майская роза. Взглянул на герб родной страны над столом, потом опять на автомат и заметил разительное сходство. Погладил приклад резного дерева с алмазной инкрустацией - ноу-хау питерских физиков, пусть камни и синтетические, зато каждый размером с бог знает чье яйцо, - поцокал языком, заулыбался. И тут же пригласил дорогого гостя прокатиться на слониках. Что характерно, по-русски пригласил. Ему, видишь ли, намедни как раз подарили двух - диких, необъезженных. Туземец, что с него возьмешь! И Вадим Борисыч согласился. Только мягко настоял: сначала подписать кое-какие бумаги. Чтобы потом не отвлекаться. Так что не надо…
        Тут мое внимание наконец привлек странный повторяющийся звук, вот уже пару минут доносящийся сзади. Я оглянулся и увидел, что Тимошка и его мама придумали себе новое развлечение. Тимка расстегивал молнию на сумочке, мама клала в нее конверт с билетами, Тимка закрывал сумку, мама, косясь мне в затылок, говорила «ой, где билетики?», Тимка снова открывал, мама доставала конверт, и все повторялось сначала без надежды на счастливый конец.
        - Все, хватит! - сказал я, пронаблюдав эту сцену трижды, и решительно положил руку на молнию.
        Тимка настороженно посмотрел на меня. В блестящих кукольных глазах я прочел осуждение. Почему незнакомый дядя прервал такую увлекательную игру?
        Подумалось вдруг: какого черта я сержусь на них? Пусть костюм немного пострадал, а голова до сих пор слегка кружится - то ли от катания на слоненке, то ли от обилия напитков, вспоминать о которых в такую жару было сущим мучением. Зато эти двое, как и прочие соотечественники, еще три года смогут путешествовать в страну слонов и водопадов по упрощенной визовой системе.
        - Ладно… - Я усмехнулся и убрал руку.
        Малыш немедленно расстегнул молнию, мама достала конверт, и цикл повторился еще раз, с той разницей, что теперь, застегнув молнию, Тимоша опять посмотрел на меня. Очень серьезно и, как мне показалось, требовательно.
        - Чего он хочет? - спросил я, еще не понимая, на что себя обрек.
        - Ему нужна ваша рука, - девушка со вздохом закатила глаза. Довольно красивые, между прочим.
        - Только рука? И все?
        - Нет. Еще вы должны сказать «все, хватит». Иначе он не успокоится, - улыбнулась она.
        Я накрыл молнию рукой и сказал:
        - Ну все, хватит! Так?
        Мама и сын кивнули одновременно.
        Пока подошла наша очередь на регистрацию, мне пришлось повторить эту фразу восемнадцать раз.
        Заняв свое место в салоне, я сразу же установил спинку кресла вертикально, пристегнулся ремнем и поднял до упора козырек пластиковой шторы, хотя хотелось как раз обратного: откинуться, расслабиться и спрятаться от льющегося в иллюминатор солнечного света. Зато теперь даже самая придирчивая стюардесса не смогла бы меня ни в чем упрекнуть, так что я имел полное право подремать, не дожидаясь взлета, и намеревался этим правом воспользоваться. Господи, какое счастье! - подумал я, закрывая глаза. Тихое шипение прокачиваемого перед взлетом кондиционера убаюкивало.
        Однако наслаждаться комфортом, пусть минимальным, мне пришлось недолго.
        - Видишь, какие окошки? Круглые окошки! - услышал я за спиной знакомый голос и внутренне подобрался. - Сейчас Тимоша сядет к окошку и полетит домой. Да? Как самолет гудит?
        Тимоша с удовольствием замычал, и я узнал, что самолет гудит примерно так же, как шумит водопад. А еще понял, что выспаться этим утром мне, похоже, не суждено. Некоторое время в душе еще теплилась надежда, что знакомая пара пройдет мимо, но вскоре истаяла и она.
        - Извините, вы не могли бы… - раздалось над ухом. - Ой, это вы?
        - Да, это я. - Я открыл глаза и поморщился: надеюсь, со стороны казалось, что от солнца. - Вам, наверное, нужно место у окна?
        - Если вы не против. Правда же, странно, что мы с вами…
        - Ничего странного. Мы же регистрировались вместе. Теперь вместе летим, - сказал я, пряча в голосе тоску о шести часах полета, на которые возлагал большие надежды. Место у иллюминатора я уступил с легким сердцем, все равно вид из него открывался не лучший. Можно сказать - никакой.
        Дождавшись, пока новые соседи усядутся, я занял кресло у прохода и закрыл глаза в надежде урвать хотя бы пару минут блаженного беспамятства.
        - Тише, Тимоша, видишь, дядя спит. - Девушка перешла на шепот, который был лишь самую малость тише обычной речи, но раздражал почему-то даже больше. - А мы сейчас тихонечко посидим, посмотрим в окошечко… Что там? У-у!.. - Спустя секунду разочарование сменилось деланным восторгом. - О-о! Смотри, Тимоша, крыло! Как самолет крылышками машет?
        - У-у-у-у! - сказал Тимоша, а одно из «крыльев» задело кончик моего носа.
        - Ой, извините! Мы больше не будем. Тише, тише, Тимка, все! Давай лучше книжечку почитаем. Какую ты хочешь?
        Ребенок что-то мяукнул, и уж не знаю по каким признакам, но мама распознала в мяуканье «Колобка».
        Кстати, конец у сказки оказался совсем не таким, какой мне запомнился с детства. В новом варианте Колобку удавалось скрыться от лисы, оставив в ее пасти бог весть откуда взявшуюся палку. «А жаль, - подумал я, когда неугомонный кусок теста проделал эту операцию в четвертый или пятый раз. - Сожрала бы его, и дело с концом. А я бы немного поспал».
        Наконец мама перестала читать и спросила:
        - Хочешь соку? На. Вот трубочка.
        Через две минуты, заполненные шелестом целлофана, я все-таки открыл глаза. Ребенок увлеченно возился с пакетиком, внутрь которого была запаяна пластиковая трубочка.
        - Давай помогу, - вызвался я, отбирая у малыша пакетик. - Смотри, раз - и все. Держи свою трубочку.
        Ребенок посмотрел на меня, как на убийцу Колобка, и, задрожав подбородком, отвернулся.
        - Что же вы наделали! - вздохнула мама. - Он всегда достает трубочку сам. Надо было только надорвать пакетик.
        - Извините, - пробормотал я. - Не знал.
        - Ладно, ничего. - Она достала из сумки новый пакет яблочного сока с еще нетронутой трубочкой, которая была извлечена из целлофана по всем правилам.
        Напившись, Тимка, к счастью, задремал. Мама подняла разделяющий их подлокотник и уложила голову ребенка себе на колени.
        И все-таки, сколько ей, интересно? - пытался определить я, украдкой скашивая глаза. Узнать возраст ребенка было куда проще.
        - Сколько вашему Тимоне? - спросил я вполголоса.
        - Как вы его назвали? - неожиданно нахмурилась мама.
        - Как и вы. - Я растерялся. - Тимоня.
        - Только один человек называл Тимку так, - холодно сказала она, покачала головой - я с ужасом заметил, что ее подбородок тоже начинает дрожать - и ответила: - Полтора. Вернее, год и семь.
        Что за день! - подумал я. Неловкость на неловкости! И пролепетал:
        - Простите, я вас, кажется, чем-то…
        - А мне скоро двадцать один, - невпопад ответила она, глядя исподлобья, с вызовом, потом опустила глаза и неожиданно поведала мне историю своей жизни. Ничего особенного, ни слова сверх того, о чем и так можно было догадаться по блестящим карим глазам, по кругам вокруг них и по этому ее «скоро двадцать один», но я вдруг почувствовал, что не так уж сильно хочу спать.
        - Что ж это я, - спохватилась она в конце. - Тимку разбудим.
        - Пусть поспит. - Я протянул руку, чтобы погладить кудрявую макушку мальчугана, но наткнулся на тонкие пальцы его мамы и снова пробормотал: - Извините.
        Она кивнула и отвернулась к иллюминатору, я - в другую сторону.
        Она совсем не в моем вкусе, подумал я. Слишком усталая. Слишком вся в ребенке. Мать-одиночка, по совместительству - секретарь-референт в мини-турфирме. Нет, нет… Слишком много дефисов!
        Но что-то было в ней. Я так и не понял что, ни тогда, ни сейчас.
        Поэтому не стану кривить душой, утверждая, что от этого случайного прикосновения между нами пробежала искра, из которой возгорелось пламя, в конце концов поглотившее… и тому подобные банальности. Лучше смалодушничаю по примеру кинорежиссера, которому нужно показать жизнь героев в развитии, но жаль тратить экранное время на незначительные подробности. Возьму и напишу по-простому, огромными буквами во весь экран:
        ПРОШЛО ДВА ГОДА.
        Ну, и еще пара месяцев.
        - Кто там?
        - Я, Тимош, - признался я под звук отпираемой задвижки. А когда спустя пять секунд дверь распахнулась, неодобрительно покачал головой. - Опять босиком!
        Тимка радостно кивнул, глядя снизу вверх своими голубыми глазищами, и посторонился, пропуская меня в прихожую.
        - Ну, что же ты, начинай, - вздохнул я и пробормотал себе под нос: - Снимай куртку.
        - Снимай култку! - потребовал ребенок, нимало не смущенный моей подсказкой.
        Я кивнул своему отражению в овальном зеркале и сделал следующий прогноз:
        - Мой руки.
        - Иди мой луки! - сказал Тимка. - Вклютяй воду! Бели мыло!
        Я послушно выполнил все требования, крикнул «хорошо» в ответ на Алёнино «ужин через десять минут», прилетевшее из кухни, и взял в руки полотенце.
        - Снимай блюки! - сказал ребенок, дергая за штанину. - Надевай халат!
        - А где он? - обреченно поинтересовался я.
        - В спальне! - ответил Тимка и всю дорогу до места возмущенно ворчал мне в спину: - Где же есё? Ох, нитего не помнит! Эй, ты тего еле-еле плетешься?
        Разумеется, возмущение малыша было бы куда сильней, если бы я забыл спросить о халате.
        Все время ужина Тимошка голодным беспризорником увивался вокруг стола. Требовал:
        - Дай хлеб! - А когда я отщипывал кусочек, усугублял: - Есё!
        - Сколько тебе? Два? Три?
        - А-а. Столько! - Он показывал ладошку с прижатым большим пальцем.
        Тимка всегда вымогал ровно четыре кусочка. Первый съедал на месте, второй относил маме, третий, изрядно потрепанный, возвращал мне, а четвертый, немного подумав, отправлял в рот вслед за первым.
        После ужина наступало время следующего ритуала. Тимка забирался ко мне на колени и, тыча пальчиком в щетину над верхней губой, спрашивал:
        - Вот балада?
        Я мотал головой.
        - Нет, это усы.
        - Вот балада? - повторял он, опуская палец на сантиметр.
        - Нет, это губы.
        Маленький пальчик сдвигался еще ниже, вызывая к жизни новый вопрос.
        - Это усы?
        - Нет, - улыбался я. - Это как раз борода.
        Ребенок удовлетворенно кивал, и серия вопросов повторялась сначала. Причем оборвать ее, ответив, например: «Да, пусть это будет борода», не представлялось возможным. Нечестный ответ повергал Тим-ку в кратковременный ступор, после чего указующий пальчик превращался в грозящий и все возвращалось на круги своя.
        В свете ночника ребенок с разметавшимися по подушке кудрями походил на ангелочка. Я с трудом отобрал у спящей Алёны книжку про Буратино, переложил Тимку в кроватку и наклонился, чтобы поцеловать его - теплая щека пахла украденной со стола конфетой, - после чего с сожалением погасил свет.

«Ужас, ужас!» - подумал я, рассмотрев зеленые цифры на часах, и провалился куда-то, едва сомкнув челюсти после отчаянного зевка.
        Когда мобильник на прикроватной тумбочке ожил и завибрировал, опасно смещаясь к краю, зеленые цифры успели измениться незначительно.
        - Да? - сказал я, выбираясь из одеяла. Как ни тихо сказал, Тим-ка услышал.
        - Папа куда пошел?
        - На работу, - не просыпаясь, ответила Алёна.
        - Надень халат! - потребовал Тимоша.
        - Не сейчас. - Я махнул рукой. Судя по голосу на том конце, проблема была нешуточная. Но и отмахнуться от малолетнего педанта оказалось не так-то просто.
        Кряхтя, он выбрался из кроватки и прошлепал в прихожую, волоча за собой халат.
        - На халат! - Но, увидев, что я уже застегиваю брюки, сменил тактику: - Где сетка?
        - Машина выехала? И когда? Уже? Хорошо, выхожу. Мы в министерство? А куда?.. Да погоди же, Тимка, некогда!
        Но годить Тимка не собирался. Пришлось, притоптывая на месте, ждать, пока он символически обмахнет щеткой одну, потом другую штанину. Алёна жаловалась, что в тех редких случаях, когда мне удавалось ускользнуть из дома, избежав чистки, Тимка долго потом стоял под дверью и причитал: «Ух блюки! Папа на лаботу, а блюки - ух! .
        В свои три с половиной он уже почти все слова говорил по-человечески, но от «ух» почему-то не мог избавиться. Как и я - от воспоминания о нашей первой встрече.
        Что за объект? Военная база? Зачем я здесь? Зачем я здесь в четыре часа ночи? Базу захватили террористы? У них в руках - оружие невиданной мощи и, чтобы вернуть его государству, нужен переговорщик?
        Я зевнул. Нет, такое бывает только в кино.
        - Мне сказали, что пропуск оставят на вахте. Посмотрите еще раз, - попросил я охранника.
        Понаблюдав с минуту, как паренек с мужественным, но заспанным лицом водит пальцем по строчкам, я сам склонился над списком, как вдруг услышал до боли знакомое:
        - Вич воч?
        - Хаф файв, - машинально ответил я.
        - МГИМО финиш?
        - Лайк ю, лайк ю, - задумчиво протянул я, оборачиваясь. - Ты почто собаку утопил, гад?
        Гера, глумясь, промычал что-то невнятное, потом махнул охраннику - «это ко мне» и галантно крутанул передо мною скрипнувшую вертушку.
        - Рад тебя видеть, - признался я, пожимая Герке руку. - Совсем не изменился, черт.
        - Зато ты… - Он смерил меня взглядом. - Настоящий Джеймс Бонд.
        - Кто ж знал, что у вас тут… - Я не закончил мысль. - Стало быть, под твоим началом придется работать?
        - Господь с тобой, я тут мелкая сошка. Главным у нас - Аркадий Петрович.
        Я придержал пальцами левую бровь, которая от удивления устремилась куда-то уж слишком высоко, и уточнил:
        - Тот самый? Нетрадиционный? Герасим кивнул.
        - Тот самый. Кстати, он ждет. Нам сюда. Этаж третий. - Зачем-то поглядел на носки моих туфель. - Ты пешком или на лифте?
        - Да ладно, по стене заберусь, - ответил я и улыбнулся: хотелось надеяться, совершенно по-бондовски.
        Обошлись без лифта.
        - Заходи. - Гера потянул за ручку высокую стальную дверь. - Только не свисти громко, денег не будет.
        Я вошел и… нет, не засвистел, сдержался. Только спросил, когда от обилия мониторов зарябило в глазах:
        - Ого! Это что, ЦУП?
        - Вроде того, - довольно усмехнулся бывший сосед по общежитию. - Ты заходи, заходи… Аркадий Петрович! Вот он, ваш отличник!
        - Доброе утро, Вадим, - донеслось откуда-то из мониторного междурядья.
        - Доброе, - согласился я, подавив зевок. Но до чего же ранее!
        За большим панорамным окном вяло занимался рассвет.
        Профессор встал. Маленькая седая голова вынырнула из-за спинки кресла, как некогда - из-за кафедры первой поточной аудитории. Я отметил, что Аркадий Петрович тоже ни капли не изменился. Впрочем, ему и десять лет назад было некуда дальше стареть.
        - Вы извините, Вадим, что пришлось вас разбудить…
        - Да ничего, не в первый раз, - успокоил я и огляделся. - А где… Знаете, меня ведь даже не предупредили, с кем мы будем переговаривать. Они еще не прибыли?
        - Прибыли, - вздохнул профессор. - Девяносто шесть дней как прибыли. Вот они.
        Безукоризненно отшлифованный ноготь постучал по стеклу большого монитора.
        Я взглянул на экран и уронил тело на стул. Вскочил. Посмотрел на профессора, потом на Герку. Медленно сел и спросил:
        - Это то, что я думаю?
        - Нет, это гайка калибра четыре тысячи восемьсот, - сообщило существо с именем тургеневского живодера и глумливо осклабилось.
        - А эти белые фигурки… Это ведь люди, да? - Я склонил голову набок, стараясь разглядеть подробности. - Или…
        - Люди, люди, - подтвердил Герасим. - Да ты не думай, наши они, человеческие. Разведчики.
        - А почему на них…
        - Это защита. Не знаю, сам такой никогда не видел. Только в кино.
        - Интересно, - пробормотал я, - какой у этой гайки должен быть болт.
        - Болт, кстати, был! - Герка хихикнул. - Нормальный болт, высотой с девятиэтажку. Только головка не плоская, а шариком.
        - И куда делся?
        - А кто его знает? Прилетел, отвинтил гайку, а сам - фьюить!
        - А-а… где это все?
        - Граница Калужской, Тульской и Орловской областей, - ответил Аркадий Петрович. - Заповедник Калужские Засеки. Охранная зона. К счастью.
        - И как окрестные жители отнеслись к этому… шапито? - Я ткнул пальцем в соседний экран. На нем красовался купол защитного цвета, который, пожалуй, слился бы с окружающими деревьями, если бы не возвышался над ними, как слон над травой. - В нем же метров сто пятьдесят, если только эти березки не карликовые.
        - Почти двести, - внес поправку Герка и снова хихикнул. - С пониманием отнеслись. Ты смотри, смотри, сейчас самое интересное начнется.
        Но даже после предупреждения я не смог сдержаться, глядя, как невидимая сила в один миг разметала по полю фигурки в смешных надутых скафандрах. Наши фигурки, человеческие.
        - Что с ними? - Я вскочил. - По ним стреляли?
        - Да нет, это они сами - от неожиданности. Их просто немного… отодвинули. По крайней мере, так они описали свои ощущения, когда вернулись.
        - Так они живы? А эти двое, которые упали?
        - Погоди, сейчас поднимутся. Да ты не волнуйся, Вадь, это же запись. Все-все живы, - успокоил меня Герка, а потом зачем-то добавил: - Пока.
        - Дальше ничего интересного. - Аркадий Петрович проводил взглядом разведчиков, похожих на белые пешки, в панике покидающие шахматную доску, и щелкнул кнопкой на пульте. - Взгляните-ка лучше вот на это. Эту запись передали на третий день на всех телевизионных частотах. Хорошо еще слабым сигналом.
        - Ага. А еще хорошо, что в окрестных деревнях не так много телевизоров, - подхватил Герка, улыбаясь чему-то. - Ну, и что передача черно-белая.
        - Пока что белого маловато, - заметил я, глядя на темный экран, и прислушался. - А что это за звук? Это из колонок? Как будто кто-то…
        - Сейчас, я сделаю погромче, - сказал профессор. - Секундочку… Вот.
        В следующее мгновение по залу разнеслось громоподобное:
        - ПОИСКОВ ЗОНУ СПЕРВА ПОДЕЛИВ НА КВАДРАНТЫ, МЧАЛИСЬ, ПОДОБНО ГОНИМОЙ КОСМИЧЕСКОЙ ПЫЛИ, К ЦЕЛИ СТРЕМЯСЬ, СЛОВНО ЧЕРВИ ВГРЫЗАЛИСЬ В ПРОСТРАНСТВО, ОПЕРЕЖАЯ ДВИЖЕНЬЕ НЕСПЕШНЫХ ФОТОНОВ…
        - Простите, получилось слишком громко.
        - Да ничего, - сказал я, отнимая ладони от ушей.
        Когда звучащий из динамиков голос стал тише, я понял, что не ошибся, это действительно были стихи. Какое-то архаичное пятисто-пье, мало подходящее для описания космического перелета, или о чем это с таким пафосом вещал голос. Однако вскоре мне стало не до него, потому что сквозь темноту экрана наконец проступило изображение.
        - Господи! - Я прильнул к монитору, хотя первым моим порывом было как раз отшатнуться. - Это фото или видео?
        - Видео, - ответил профессор. - Просто он почти не двигается.
        - Да уж, малый не суетлив, - поддакнул Герка.
        - А это… это всё руки? - спросил я.
        - Или щупальца, - сказал Гера. - А может, пальцы. Кстати, их ровно сорок восемь.
        - А-а… где еще два? - сморозил я очевидную глупость и получил достойный ответ.
        - Может, на спине? Спиной он еще не поворачивался.
        - А вот эти вот? Ну, как будто лампочки…
        - Предположительно, глаза.
        - Ой!
        - Я же говорил, иногда он двигается. В основном лицом. Наши физиономисты различили на этой записи больше десятка выражений.
        - Больше десятка!
        Я рассмеялся, чувствуя себя подростком, если не сказать мальчишкой! Да и как тут не почувствовать: ведь вот же оно, воплощение мальчишеских грез, пялится на меня с экрана своими глазами-лампочками, шевелит руками-щупальцами, поводит из стороны в сторону огромной трапециевидной… наверное, все-таки головой. Даже сердце кольнуло: вот оно! Не ради африканских божков, европейских дипломатов и азиатских бизнесменов, не говоря уж о психопатах всех мастей. Вот ради чего ты проучился восемь лет, а потом еще десять - оттачивал профессиональные навыки.
        Кстати, умение справляться с детским восторгом - не один ли из них?
        - Вы сказали, девяносто шесть дней? - вспомнил я. - Это получается…
        - Шестое июля, - подсказал Гера. Я кивнул и пробормотал под нос:
        - Бойся данайцев, дары приносящих в июле. - Потом обернулся к профессору: - Это ведь он говорит? По-русски?
        - Или синтезирует человеческую речь. Точнее сказать трудно. Контакт до сих пор не установлен. У нас нет ничего, кроме этой записи.
        - Но почему стихи? И такие странные… Может, они уже прилетали? Сотни лет назад?
        - Ага, тысячи, - хихикнул Герка. И добавил серьезно, а может, кто его разберет, снова пошутил: - Я тоже так подумал, когда увидел черно-белое изображение.
        - А вы пытались выйти с ними на связь? Стихами или… как обычно?
        - И так, и так, - кивнул Аркадий Петрович.
        - И что?
        Профессор только развел руками.
        - А на других языках? - не унимался я. - На английском, немецком, китайском?
        - Мы не пробовали.
        - Почему? - спросил я, но через секунду и сам сообразил. - Ах, ну да. Незачем раньше времени показывать, что население Земли - не одна большая дружная семья.
        Я прислушался к звукам инопланетной речи.
        - Пусть представитель планеты сей, меньший иль равный, Первые солнца лучи чье чело озаряют,
        Не шевелясь, к нам приблизится, выждет мгновенье И, разделив неделимое, руку протянет…
        - Так ведь это… Это и есть инструкция для контакта! - осенило меня.
        - Гений! - фыркнул Герка. - Вы были правы, Аркадий Петрович, когда говорили: вот придет Вадик и все решит. - Потом перестал издеваться и добавил обиженно: - Инструкция, как же! Знал бы ты, чего нам стоило одно это «не шевелясь, приблизится». Семнадцать дней потрачено, семнадцать! Заметь: солнечных!
        - Кстати, до восхода меньше часа, - напомнил профессор и выключил запись. - Сейчас, Вадим, я дам вам распечатку, так будет быстрее. Вы ознакомитесь с отчетом, и мы, помолясь, начнем. Если у вас остались какие-нибудь вопросы… Да где же она?
        - Один вопрос. - Я дождался, пока Аркадий Петрович поднимет на меня глаза, и спросил: - Почему я?
        Профессор перестал шелестеть бумагами, опустил очки на кончик носа и улыбнулся.
        - Вы не пропустили ни одной моей лекции. Я пожал плечами.
        - Не я один.
        - Да. Но вы единственный, кто ни разу на них не заснул.
        Это было правдой. Во время спецкурса по нетрадиционным методам ведения переговоров я не спал. Я там ел. Из-под парты, отламывая от бутербродов маленькие кусочки и прикрывая ладонью рот. Потому что в столовой на всех не хватало мест. И еще потому что по средам у ловеласа Герки были свидания, а комната в общежитии была одна на двоих. И наконец потому что… Не стану кривить душой. Мне просто нравилось, как преподает Аркадий Петрович.
        Через пятнадцать минут начали прибывать остальные сотрудники. Входили, занимали предписанные места и принимались деловито копошиться. Шума старались не производить, но все равно к половине шестого в зале стоял монотонный гул, опять-таки как в ЦУПе за несколько минут до старта. Только я за неимением собственного места бродил между рядами, как неприкаянный, знакомился с кем-то, отвечал на приветствия, пил из пластикового стаканчика остывший кофе или чай и при этом ни на миг не отрывался от распечатки.
        Судя по тексту, обстоятельства складывались не лучшим образом. 6 июля сего года в районе Калужских Засек приземлилась огромная восьмигранная гайка, предположительно, с пришельцами (по крайней мере, одним пришельцем) на борту. Естественно, факт ее появления был немедленно засекречен. Инопланетян скрывали от мировой общественности не хуже, чем мировую общественность от инопланетян. 9 июля с борта корабля было передано первое и единственное видеосообщение, фрагмент которого я уже видел. Все попытки отправить ответное сообщение ни к чему не привели. 20 июля закончилась работа по интерпретации стихотворного послания и начались попытки личного контакта. Довольно скоро выяснилось, что контактер должен быть один: группе людей не удавалось подойти к кораблю ближе, чем на 24 метра. Их просто «отодвигали», как разведчиков во время неудачной попытки штурма. Впрочем, единственного контактера тоже отодвигали, правда, уже с 18-метровой отметки. И так продолжалось до тех пор, пока не стало ясно, что фразу о «первых солнца лучах» следует понимать буквально. Не просто появиться на рассвете, а непременно с озаренным
солнцем челом (для чего в стене купола было проделано перемещающееся отверстие). При соблюдении этого условия контактер подбирался к кораблю на 12 метров. Дело оставалось за малым - приблизиться, не шевелясь. На то, чтобы расшифровать эту часть ребуса, как уже упоминал Герасим, ушло семнадцать дней. Семнадцать солнечных дней, хотя после привлечения семи единиц погодной авиации проблема хмурого утра в окрестностях заповедника потеряла актуальность. Тем не менее методом проб и ошибок вопрос с приближением был решен, и управляемая электромагнитами платформа без единого движущегося элемента донесла контактера до корабля. Тут процедура контакта вошла в новую фазу, на которой благополучно забуксовала. Фазу железного цветка.
        Эту часть отчета я просмотрел трижды, а потом все-таки попросил Герку включить запись. Некоторые вещи лучше один раз увидеть. Но и на экране все выглядело так же запутанно, как на бумаге. Действительно, что-то вроде цветка. Кувшинка из серебристого металла на метровом стебле, выросшая из корпуса гайки при приближении контактера. Который, кстати, при виде цветка всплеснул руками и с позором ретировался. Я только покачал головой. Скорее всего, это было первое появление
«кувшинки», и все равно… где они откопали такого хлюпика?
        На следующем фрагменте записи, сделанном, по всей видимости, на другой день, паренек продемонстрировал уже большую выдержку. «Кувшинка» успела выползти на всю длину и раскрыться, прежде чем он, ослабев, уселся на платформу. Цветок простоял раскрытым ровно три секунды, после чего сложил лепестки и убрался восвояси. Вдоволь налюбовавшись сценами замедленного открытия и закрытия, я остановил запись и вернулся к бумагам. Теперь, увидев цветок воочию, я лучше воспринимал сухие строки отчета.
        Итак, перед нами некий механизм из серебристого металла, внешне напоминающий цветок. Снаружи - подвижные сегменты, похожие на лепестки, внутри - конический вырост, продолжение стебля, к концу которого на тонких, упругих и, как выяснилось, неразрывных нитях крепятся «семена». Все «семечки» имеют форму полушарий, этакие половинки горошины размером с кулак и, по словам контактера, очень тяжелые. Поверхностное сканирование показало…
        В этом месте Герасим отвлек меня от чтения.
        - Пятиминутная готовность, - сказал он и, перегнувшись через мое плечо, сунул нос в распечатку. - Где ты… О, до цветка дошел! Тогда давай лучше я. Значит, есть лепестки и семечки на ниточках. Если потянуть за ниточку, она растянется, но до определенного предела, сантиметров тридцать с чем-то, точнее не помню, потом медленно сократится. Если собрать из двух семечек полный шар, не происходит ничего, кроме вполне предсказуемого «бзденьк!». А вот если поднести семечко к лепестку, наблюдается заметное притяжение. Если еще учесть, что в центре каждого лепестка есть вогнутость в форме такого же полушария, то не нужно быть гением вроде тебя, чтобы догадаться: лепестки и семечки нужно как-то там соединить. Одна проблема: лепестков шесть, а семечек четыре. И в послании этом - помнишь стишок? - ясно сказано про «разделив неделимое». В общем, еще одна загадка, которую мы вот уже полтора месяца разгадываем. Притом неизвестно, насколько еще хватит терпения у пришельцев. Я бы на их месте давно психанул и убрался на историческую родину. А то и разбомбил бы напоследок планетку тугодумов. Такие дела.
        - Шесть лепестков и четыре семечки? - Я почесал в затылке. - А вы пробовали…
        - Мы все пробовали. - Герка бросил взгляд на часы и затараторил. - Если ни к чему не прикасаться, цветок закрывается через три секунды. Если положить семечко на лепесток - любой, лепесток ждет три секунды и закрывается. Кладешь второе семечко на соседний лепесток - закрывается сразу. Кладешь через один - ждет три секунды и закрывается. Через два - сразу закрывается. Кладешь третье семечко по соседству с любым из первых двух - закрывается. Кладешь снова через один - ждет три секунды. Все. При попытке пристроить четвертое семечко цветок закрывается, закрывается и закрывается, хоть ты тресни!
        - Но ведь, - отчаянно соображал я, - получается не так уж много комбинаций. Если первые три семечка уложены правильно, то для последнего остается всего три свободных лепестка.
        - Угу. Это если все семечки и все лепестки равноценны. А если важен выбор первого лепестка? Направление обхода? Порядок наложения семечек? Бог знает что еще? 864 комбинации, минимум. И проверка каждой занимает сутки. Все, включили экран. Мне пора.
        Огорошив меня, Герасим юркнул в кресло по правую руку от Аркадия Петровича, голова которого уже обросла наушниками с микрофоном. На экране, занимающем всю стену зала, как в старинной кинохронике, замигали цифры обратного отсчета.
        Я чувствовал себя ребенком, которому не хватило стульев, когда стихла музыка. Ни стула, ни персонального монитора, ни наушников. И вообще, почему меня подключили к проекту так поздно?
        Но обижаться было не время, и я довольно нагло пристроился между бывшим сокурсником и бывшим преподавателем, на подлокотнике Геркиного кресла.
        - Ну что, Вадим? У вас возникли какие-нибудь идеи? - спросил Аркадий Петрович, не отрывая взгляда от экрана.
        - Как сказать… - Я тоже зачарованно смотрел на квадрат из стали, медленно скользящий над землей, на стоящего на нем человека, неподвижного, будто манекен, несмотря на направленный в лицо луч света, на восьмигранную гайку потрясающих воображение размеров. - Нет, но я… готов попробовать.
        - Хорошо, - согласился профессор. - Гера, вы не могли бы… Герасим, не дожидаясь продолжения, поднялся и, хмыкнув, передал
        мне наушники.
        Чужое кресло ревниво скрипнуло подо мной, и я немедленно пожалел о своем порыве.
«Ну и зачем ты это сделал? - спросил я себя. - Куда полез со своей мечтательной улыбкой, когда кругом только серьезные, сосредоточенные лица. То, что ты воспринимаешь как приключение, для них давно превратилось в рутину. Что нового ты можешь придумать? Какой неожиданный шаг? - и закончил совсем тоскливо: - Тимку бы сюда. Вот кто мастер делить неделимое! Это - Тиме…»
        - Что вы сказали? - голос Аркадия Петровича в наушниках прозвучал неожиданно резко.
        - Разве я что-то сказал? Извините, наверное, мысли вслух.
        - Аккуратней, пожалуйста. Сейчас ваши мысли слушают сто человек. Приготовьтесь, цветок распускается.
        Действительно, кувшинка на экране один за другим расправляла лепестки, и когда расправила последний, остатки бравады покинули меня. Три секунды! - мелькнула паническая мысль. Всего три секунды, чтобы сделать что-нибудь и опозориться. Или ничего не сделать и тем более опозориться.
        - Он слышит меня? - шепотом спросил я, подбородком указывая на экран.
        - Да, да! - простонал профессор. - Командуйте же!
        - Первое семечко - на ближайший к себе лепесток! - выпалил я и мысленно добавил:
«Это - Тиме».
        Недоделанная серебристая горошина уютно нырнула в углубление. Получив три секунды отсрочки, я перевел дух и продолжил спокойнее:
        - Второе - через один лепесток от первого.
        - По часовой стрелке или против? - уточнил Аркадий Петрович.
        - По, - сказал я и вдруг, вспомнив, как мы обычно сидим за ужином, вскрикнул: - То есть против, против!
        Бедняга контактер вздрогнул от истерического визга, но семечко не выронил и в три секунды уложился. «Это - маме», - подумал я и, заметив, как профессор неодобрительно покачал головой, добавил бесцветным голосом:
        - Теперь третье. Понятно куда. Все верно, это папе. Заслужил.
        - Так. А дальше? - нетерпеливо рявкнули наушники.
        - Дальше? Снова Тиме.
        - Что?!
        - На первый лепесток! - Я неожиданно обнаружил, что стою в полный рост и размахиваю руками. - Поверх первого семечка! Гладким к гладкому! Вот так:
«бзденьк!».

«Бзденькнуло» на славу, как, собственно, и предупреждал меня Герка. Потом на некоторое время и в наушниках, и в зале стало очень тихо. Все собравшиеся смотрели на кувшинку, на лепестке которой божьей коровкой приютилось последнее семечко. Так прошла секунда, другая… Потом какая-то женщина ахнула: «Не закрывается!». Сразу двое закашляли. «Ну, Вадька!..» - пробормотал Герка и отчетливо скрипнул зубами. Кто-то в дальнем конце зала дважды хлопнул в ладоши. «Как вы догадались?» - Аркадий Петрович смотрел с восторгом. Как, как?
        Просто вспомнил, как один формалист трех с половиной лет от роду каждый вечер делит на троих четыре кусочка хлеба. Я пожал плечами и попробовал сесть, но не смог, оттого что кресло почему-то валялось колесиками кверху. Тогда я наклонился, чтобы поднять его, и, по-видимому, пропустил что-то важное, потому что по залу пронесся громкий вздох.
        Я медленно выпрямился, взглянул на экран и увидел, что у кувшинки осталось пять лепестков, а шестой, то есть первый, перегруженный семечками, куда-то подевался. Спустя секунду облетели третий и пятый лепестки. Потом отвалились остальные три. Теперь это был не цветок, а обычная металлическая труба с заостренным концом.
        - Ну, Вадим, что? Что теперь? - одними губами прошелестел профессор.
        - Пусть потянет, - хрипло ответил я.
        - Что?
        Я прокашлялся и повторил:
        - Пусть потянет на себя. Разве вы не видите, это же рычаг!
        - Как лучше, а? - Герасим выпятил грудь, простер вперед левую руку и продекламировал: - Наземь спустясь, воспоследуй за мною немедля. Или… - Сменил руку и продолжил: - Наземь спустившись, немедля последуй за мною.
        - По-любому плохо, - резюмировал я. - Лучше уж так. Оземь ударившись, оборотись человеком и прекрати изводить нас стихами своими.
        - Перестаньте заниматься ерундой, - вмешался профессор. - У нас хватает профессиональных лингвистов из числа неудавшихся поэтов. Формулируйте пожелания прозой. И пожалуйста, побольше формальных требований, раз уж наш гость к ним так неравнодушен.
        - Ну, первым делом пусть все-таки выберется из своей гайки, - сказал Герка. - А то взял моду, чуть что - люком хлопать. Отведем его подальше. Метров на двадцать пять минимум, чтобы силовое поле не дотянулось, или что там у него. Оборудуем какую-нибудь беседочку здесь же, под куполом. Потом…
        Тут я отвлекся, чтобы в очередной раз прокрутить утреннюю запись. В седьмой, если быть точным.
        Вот горе-контактер нерешительно берется за рычаг и тянет его на себя. Мгновение спустя в стене «гайки», в полуметре от земли, распахивается люк. В открывшемся проеме стоит пришелец, похожий на полутораметровую сороконожку. Точнее, сорокавосьминожку: теперь-то видно, что на широкой гладкой спине нет дополнительной пары конечностей. Трапециевидная голова, а вернее сказать, верхний подвижный сегмент туловища, обращена к контактеру. Выпуклые, как у рака, лампочки-глазки приветливо шевелятся. Пришелец открывает похожий на воронку рот, слышится речь:
        - Брат мой по разуму, рад, что в тебе не ошибся. Ты доказал, что достоин, пройдя испытанья. Верю, нас ждет впереди много славных свершений, А посему умолкаю и жду указаний.
        - Э-э… Что? - спросил переговорщик. Голос его оказался под стать внешности: тонкий и неуверенный.
        - Только не вздумай меня изводить ожиданьем, Времени много и так уж потрачено всуе.
        Так что, отринув сомненья, командуй, что делать: Мне ли спуститься к тебе иль поднимешься сам ты?
        - Ну… - промямлил контактер и беспомощно оглянулся на камеру. - А как вам удобнее?
        Люк захлопнулся.
        - Идиот! - простонал я, хотя за семь просмотров мог бы и привыкнуть. - Извините, Аркадий Петрович. Почему вы его не смените? Или численность землян тоже лучше до поры не афишировать?
        - Я не могу, - ответил профессор. - Видите ли, во всем остальном у нас полный карт-бланш, но этот паренек… - Он поморщился. - Можно сказать, что нам его навязали. На самом деле он не так плох, просто очень волнуется. Слишком высоки ставки. Ну, и потом, коней на переправе, сами знаете…
        - Так то коней, - возразил я. - А это, по-моему, пони. Аркадий Петрович вздохнул и ничего не сказал.
        А я повторно пробежал глазами расшифровку послания, поступившего с инопланетного корабля спустя час после провальной попытки контакта. На сей раз пришелец не удостоил нас своим изображением, так что можно сказать, это было аудиописьмо. Короткое, всего пять строчек.
        Оно гласило:
        Глупость, а также халатность, но не оскорбленье Вижу в случившемся и оттого вас прощаю, Ждал я немало, так дам вам еще три попытки. Ими воспользуйтесь, или, клянусь чем угодно, Вы пожалеете. Я же забуду про жалость.
        - Сорок шагов отсчитав в направленьи восхода, Мы остановимся подле тенистой беседки.
        Я сяду слева от входа за маленький столик, Ты же займешь свое место по правую руку. Лишь мы рассядемся, тотчас появится третий, Это и станет сигналом к началу беседы…
        В этом месте пришелец, который до сих пор слушал контактера с молчаливым одобрением, перестал качать головой. Дежурный физиономист, последние две минуты простоявший с поднятым большим пальцем, медленно опустил руку и нахмурился.
        - Что-то не так, - пробормотал Герка. Пришелец не дал контактеру договорить.
        - Двум сторонам для беседы не надобен третий. Так для чего он появится средь говорящих?
        Я опустил микрофон к подбородку и повысил голос, перекрывая озабоченный гул в наушниках:
        - Будет записывать он содержанье беседы, Дабы ни слова из оной не кануло в Лету.
        Коротышка, хоть и запнувшись дважды, передал мои слова пришельцу. Тот, однако, возразил:
        - Местную речь я освоил, как видишь, неплохо, Произношение слов - равно как написанье,
        Я запишу разговор, если это так важно, Что же касается третьего…
        - Так ведь… - не к месту вякнул контактер.
        - Молчите, Бога ради! - взмолились наушники голосом профессора.
        - Мудрость твоя не имеет границ, о великий! - в ту же секунду заголосил сосед по парте и общежитию. - Да повторяй же! Мудрость твоя не имеет границ…
        Я поскреб подбородок, изрядно ощетинившийся за эти безумные сутки. Господи, что же такое сказать, чтобы не стать тем самым третьим лишним и не разрушить и без того не клеящуюся «беседу». В голове почему-то крутился только глупый вопрос: «Это усы? . И не менее глупый ответ: «Нет, это как раз борода».
        В любом случае, было уже поздно.
        Люк захлопнулся.
        - О, великий! - все же договорил Герка и выматерился.
        - А мне эта идея с секретарем сразу не понравилась, - заявил Герасим. - Зачем он, если и так каждое слово пишется всеми возможными способами?
        - Вы меня спрашиваете? - пожал плечами профессор. - Думаете, я придумал правило:
«все договоренности - в письменном виде»?
        Оба замолчали.
        - Ну вот что, - взял слово я. - Шутки в сторону. У нас осталось два дня.
        - Что вы предлагаете? - спросил Аркадий Петрович.
        - Прежде всего, поменять переговорщика. Профессор устало поморщился.
        - Вадим, ну я же уже объяснял…
        - А мне плевать, чей он сын, или племянник, или… не знаю. Прошу прощения. В профессиональном плане он ничто. Так что либо мы его меняем, либо я сейчас еду домой, беру Алёну и Тимку и выясняю, сколько стоит месячная путевка на Северный полюс.
        - Лучше на Южный, - с ухмылкой посоветовал Герка. - Он дальше.
        Мы с профессором, не сговариваясь, отмахнулись от него, изобразив на лицах одинаковое: «Ты-то хоть помолчи!».
        Аркадий Петрович думал почти три минуты. Потом громко вздохнул и спросил:
        - И кого вы предлагаете на его место?
        Зато я не размышлял ни секунды. Сегодняшняя бессонная ночь - не в счет.
        - Себя.
        Герасим возмущенно фыркнул, но не нашелся, что возразить. Только потряс перед моим носом стопкой свежих, теплых еще распечаток и спросил:
        - А ты успеешь вызубрить всю эту древнегреческую муть? Я удостоил его испепеляющим взглядом и сказал негромко:
        - Я, между прочим, гимн Зимбабве за две минуты выучил. Как слова, так и музыку. Подыгрывал себе на двух тамбуринах, по-македонски. - А потом запел, за неимением тамбурина отбивая ритм ладонью по столу: - O lift high the banner, the flag of Zimbabwe…
        - До заповедника отсюда больше двухсот километров, - напомнил Аркадий Петрович. - Вызвать вам машину или, может быть, вертолет?
        Я задумался на мгновение.
        - Вертолет.
        Герка со стоном закатил глаза:
        - Джеймс Бонд!
        - На чем она все-таки держится? - не выдержал я. Паренек в сером рабочем комбинезоне смерил меня взглядом.
        - А у вас какое образование?
        - Гуманитарное.
        - Тогда бесполезно. Все равно не поймете, - сказал он. - Держится - и ладно.
        - И ладно… - повторил я и с опаской шагнул на платформу.
        Ближний край стального квадрата опустился под моим весом на пару сантиметров и снова выровнялся, стоило мне занять место по центру. «Нормально, - успокоил я себя. - Как в лифте, только стен не видно… и тросов». И все-таки вздрогнул, когда голос, раздавшийся, казалось, внутри моей головы, громко сообщил:
        - Готовность - одна минута!
        Герка и в самом деле был неподалеку, в маленькой пультовой у дальней стены купола, куда они с профессором перебрались из своего уютного ЦУПа. «Северный полюс никуда не денется, - рассудил Аркадий Петрович. - Пока что лучше держаться поближе к эпицентру».
        - Все запомнил? - спросил Герка.
        - Все, - соврал я, машинально наклоняясь к микрофону, и поискал глазами камеру, чтобы кивнуть.
        Камер в округе обнаружилось неожиданно много, и я даже слегка смутился, представив, сколько людей видят меня сейчас на больших и малых экранах… и сколько еще увидят, если я все сделаю, как надо. Впрочем, честолюбивые мысли я отмел мгновенно. Не до них.
        - Удачи вам, Вадим, - сказал профессор внутри моей головы.
        - Спасибо.
        - Десять секунд! - напомнил Герасим.
        - Четырнадцатому и девятому - приготовиться, - произнес незнакомый женский голос.
        - Это вы мне? - удивился я.
        - Тишина в эфире! - призвал Аркадий Петрович и добавил тоном местного демиурга: - Да будет свет!
        Я зажмурился и едва не потерял равновесие, когда платформа подо мной вздрогнула и куда-то поплыла.
        Однако покачивает, с удивлением обнаружил я. Легко сказать: «не шевелясь, приблизится»! Какие-нибудь перильца бы не помешали. А этот свет в лицо! Черт бы побрал пришельцев с их идиотскими требованиями! И голоса в голове - шизофренику на зависть. И бормочут, и бормочут…
        Пожалуй, я был несправедлив к своему предшественнику. Неизвестно, как сам я сейчас смотрюсь со стороны. Действительно же неудобно! Вместо того, чтобы проникаться важностью момента и размышлять об ответственности перед человечеством, думаешь, как бы не свалиться с платформы и не ослепнуть от первого луча солнца. А ведь паренек еще и твердил про себя безумные стихи, чтобы не забыть от волнения. Вот бедолага! Сам-то я в текст, заново отредактированный лингвистами из числа неудавшихся поэтов, даже не заглянул. Ни к чему. Если интуиция меня не подводит - не подвела же с железным цветком! - стихи нам больше не понадобятся. Интуиция и импровизация - вот два конька, на которых я собираюсь выехать сегодня. Хотя первое требование я все-таки выучил наизусть. Полночи оттачивал формулировку и даже перед зеркалом прорепетировал, когда брился. Вот оно: «Никаких больше стихов. Прилетели на Землю - извольте выражаться по-человечески!».
        И все же, когда до «гайки» оставалось метров пять, тщеславие назойливым паучком проникло в мозг. Тридцать шесть камер, подумал я и невольно приосанился, даже улыбнулся навстречу солнцу. Вадим Борисович, благородный рыцарь, спаситель человечества. Серебристый рычаг лег в руку, как древко копья, и овальная крышка люка откинулась, точно замковый мост.
        В проходе показалась большая трапециевидная голова.
        Никаких больше стихов! - напомнил я себе и кашлянул в кулак.
        Я все еще прочищал горло, когда люк с оглушительным лязгом захлопнулся.

«Как же так! - в едином порыве возопят спустя пару часов неудавшиеся лингвисты из числа никаких поэтов. - Ведь вот же оно, буквально в первой строке! Просто никто не придал значения. Просто с предыдущим контактером все получилось само собой. Просто… »
        Аркадий Петрович начнет меня успокаивать, Герасим станет биться головой о мягкую брезентовую стену, а я буду твердить, как заведенный: «меньший иль равный, меньший иль равный… »
        Оказывается, рост переговорщика не должен превышать роста… вернее, длины этой ракообразной мокрицы.
        Кто бы мог подумать!
        То есть я хотел сказать…
        Твою мать!
        - «Вы пожалеете. Я же забуду про жалость!», - скорчив злобную рожу, повторил Герасим. Повторил, наверное, в сотый раз, хотя фраза и без того витала в воздухе. - Как думаете, это очень серьезно или нас просто «отодвинут» куда-нибудь за орбиту Плутона? - И, не дождавшись ответа, пропел героическим голосом: - На полюс, на полюс, на по-олюс! Или сразу на Марс махнуть?
        Аркадий Петрович вздохнул.
        - Одно успокаивает. Так или иначе, завтра наши мучения закончатся.
        - Лучше уж так, чем иначе, - буркнул я.
        - Давайте снова маленького попробуем, - сказал Герка. - От него по крайней мере этот руконогий не шарахается, как от Вадьки. Нет, вы видели, а?
        Мы, разумеется, видели, и не раз, и оттого промолчали.
        - Это же никаких физиономистов не надо. Лапки передние подогнулись, с лица позеленел и это… вокруг рта - зашевелилось. Борода, в общем.
        - Вот балада? - пробормотал я, задумчиво почесав под носом.
        - Что? - Герасим настороженно покосился на меня. Должно быть, что-то в моем взгляде натолкнуло его на новую мысль. - Или, может, по психбольницам пошарим? Подберем какого-нибудь стихоплета малорослого, который на древней поэзии мозгами тронулся. А еще, я слышал, бывают эти… педанты параноидальные. Вот кто решил бы все наши проблемы!
        Я медленно поднял на него глаза.
        - Ты пошутил?
        - Ну, типа.
        - А я серьезно. Дай телефон. Быстро дай мне телефон.
        - Вы что-то придумали, Вадим? - с надеждой спросил профессор.
        - Не знаю. Может быть. Правда, меня за это убьют.
        - Так нас всех вроде завтра… - хмыкнул Герка.
        - Когда всех - не так обидно, - сказал я. - Все, тихо! Алёнка, не спишь? Вот умница. Слушай, тут такое дело… Ты только сразу не начинай ругаться…
        Последующие двенадцать часов были наполнены событиями под завязку. Обо всех этих заботах, волнениях, угрозах, нервных срывах и бестолковой суете можно написать целую монографию. Чего стоит, к примеру, одна только фраза: «В противном случае я снимаю с себя обязанности координатора проекта». Но лучше уж я снова воспользуюсь хитроумным кинематографическим приемчиком.
        Итак…
        ПРОШЕЛ ДЕНЬ.
        А следом за ним еще восемь.
        - Ты все запомнил? - спрашиваю я, сидя на корточках перед маленьким контактером.
        - Ага.
        Точно? -Ага.
        - Но смотри, не раньше, чем вы окажетесь в беседке. И не вздумай снова вынуть наушник!
        - Ага, ага.
        Видно, что ему не терпится запрыгнуть на единственную в своем роде летающую платформу.
        - Ну давай, - вздыхаю я, тем более что зануда Герка уже объявил тридцатисекундную готовность.
        Платформа даже не вздрагивает. И маленький контактер совсем не щурится от яркого света. «Я тоже когда-то так умел, - приходит воспоминание. - Не мигая, смотреть на солнце».
        Люк распахивается. Пришелец уже стоит на пороге. Ждет.
        - Дай луку! - требует маленький контактер, а когда одна из сорока восьми конечностей тянется к нему, возмущенно добавляет: - Не та лука!
        Досадное недоразумение, повторяющееся изо дня в день, устранено, после чего парочка, рука об руку, спускается с платформы.
        - Тепель покатай меня! - говорит человек пришельцу и, не дожидаясь разрешения, забирается на широкую гладкую спину. - Ну ты куда? Не в ту столону! Ох, нитего не помнит!
        Под громкое сетование «эй, ты тего еле-еле плетешься?» парочка приближается к беседке, дважды объезжает ее по кругу, сначала - по часовой стрелке, потом - против, и наконец скрывается внутри.
        При этом и голубые глазища человека, и стекловидные отростки пришельца светятся одинаковым восторгом.
        Они появляются через сорок пять минут: на большее у землянина не хватает усидчивости. Минут пять выписывают причудливые петли и зигзаги вокруг беседки, потом пришелец возвращается на корабль, а землянин бежит прямиком ко мне. Он говорит: «На, пап!» и «Влоде нитего не пелепутал» - и протягивает очередной исписанный листок, а я бегло просматриваю текст и улыбаюсь. Пришелец действительно мастерски владеет письменной речью, хотя слишком уж буквально воспринимает устную. Но это ничего: где не справляются логопеды, помогут корректоры, ведь, я надеюсь, наш сорокавосьми-рукий друг не обидится, если мы слегка отредактируем записанный под диктовку текст столь важной для всего человечества «Деклалации о намелениях».
        This file was created
        with BookDesigner program
        [email protected]

05.08.2008