Балконный Будда Николай Ободников
Небольшой рассказ о писателе, который, сидя вечерком на лоджии с котом, случайно достиг чужого просветления… Основано на почти реальных событиях и почти реальном коте.
На уютную лоджию, овеянную ароматами пекарни с первого этажа, вышел Гордей Баренцев - тридцатилетний писатель. Он был небрит, сутул и, как ему казалось, бесконечно одинок. Следом гибкой молнией выскользнул черный кот с разноцветными глазами.
- А, Филимон. Спасибо, что присоединился, - галантно кивнул Баренцев питомцу и налил себе вин?.
Кот неодобрительно покосился на бордовый продукт виноделия, отдававший ежевикой и перцем, и запрыгнул на подоконник. Там, за окном, среди зданий, сотворенных из упорства, бетона и стекла, вилась рубиновая дымка густого заката. Зажигались первые огни - загадочные и колючие; бездонные маячки чьих-то жизней.
Баренцев и Филимон удовлетворенно притихли. Следить за разгорающимися искрами вечернего города было их любимым занятием. Наступало время созерцания, гармонии и примирения…
- Знаешь, сегодня у меня опять спросили, что я курю, когда пишу! - вдруг оскорбленно надулся Баренцев. - Как будто человек, занимающийся творчеством, обязательно должен смолить какую-то дрянь! Ну, я и отвечаю: орудую только пером и только под любимую музыку - без косячка за ухом. Так не верят же! Некоторые даже клянчат «расширители сознания». Типа, нервишки успокоить. Вот таких сразу в «блок». И знаешь что, Филимон?
Кот устало взглянул на хозяина. Этот двуногий порой так занудствовал!
- Я понял, что творческие люди - что-то вроде ныряльщиков, сто?щих на берегу океана безумия, - увлеченно сказал Баренцев. - Писатели, художники, музыканты и прочие демиурги - все мы босиком мнем песочек перед сиреневыми волнами помешательства. Только обычному человеку нет хода в те воды. Потому что иначе - привет, халаты и палаты. Мы же пьяно погружаемся в эти тягучие глубины. Ведь где-то там, среди лихорадочных фантазий и обмотанных бинтами сумасшествий, томятся они - наши лучшие творения, которые нужно отыскать, взлелеять и явить миру - подав на блюдце или швырнув в лицо! Отсюда вывод: творческий человек не укурок, а тот, кто отдирает от безумия его лучшую и сочнейшую часть! М-м!
Филимон безразлично зевнул.
- И ты туда же, - раздосадованно заметил Баренцев. - Согласен, не все идеи из того океана годятся для суши. И даже мы, ныряльщики, бывает, ломаемся.
Но кот, привычно проигнорировав сетования хозяина, с интересом куда-то уставился.
- Эй, я, вообще-то, с тобой разговариваю, - обиделся Баренцев. - Ну что там? Еда, что ли, у кого-то изо рта выпала?
Внезапно писатель сообразил, что его питомец наблюдал за огоньком дома напротив - тем, что неуверенно мерцал из-за лазурной занавески чьего-то зала. В этой искорке города сияло нечто притягательное и печальное.
Баренцев заинтересованно всмотрелся в нее и, к собственному изумлению, проник взглядом в чужое жилище. Там он узрел роковую женщину, в чьих глазах стояли слезы, а в руках дрожала дымившаяся сигарета. Неизвестная, комфортно расположившись в кресле, слушала проникновенный блюз. Ее снедали тоска и одиночество. Однако струившаяся по венам грусть омывала ее сердце чистейшей водой, исцеляя от ран этого дня. Это были ее минуты…
Баренцев вздрогнул и удивленно обнаружил себя снова на лоджии. Роковая женщина и блюз - бесследно истаяли. Писатель ошарашенно воззрился на вино, так и не дождавшееся его жадных глотков. Кот, в свою очередь, едва заметно улыбнулся.
- Вот они - отголоски сиреневого океана, - прошептал Баренцев, массируя виск?. - Теперь я и сам не уверен, курю я что-то или нет!.. Филимон, ты это видел?.. Это… Ничего себе!.. Я словно… подсмотрел!..
Писатель рассеянно запахнул полы домашнего халата и задумался. Между тем раскаленная мешанина закатных красок окончательно остыла. Бархат юной ночи несмело пеленал город.
- А еще люди так страшатся смерти, будто это что-то необычное. - Баренцев понюхал вино, но пить его не стал. - Да, инстинкт самосохранения силен, безусловно. Но смерть - это же самая естественная вещь на свете! Она уже процедила буквально всех: и великих, и младых, и подобных, и бесподобных! А вдруг все они на той стороне в один голос скажут: «Эй, вот и ты прошел через это. Оказалось не так сложно, верно?» Просто человек меняет одну лодку на другую. Сейчас ты плывешь с живыми, и это вас объединяет. А потом ты уже в компании мертвых - и это вас тоже роднит! Как бы то ни было, в итоге всех ждет воссоединение - при должном терпении, конечно. Что скажешь, а Филимон?
Однако кот оказался целиком поглощен изучением противопожарного освещения соседнего дома.
- Опять морду от меня воротишь? - нахмурился Баренцев. - Хотя тебе-то что? У тебя же девять «попыток». Как раз хватит на девятерых таких однолодочных, как я.
Тем не менее он обратил внимание на здание, заинтересовавшее кота. Там происходило нечто странное: освещение продуваемых аварийных лоджий самостоятельно срабатывало. Выглядело это так, словно кто-то незримый бегал вверх-вниз, нервируя тем самым лампы, оборудованные датчиками движения.
Неожиданно для себя Баренцев внутренним оком узрел довольную лису, невесть откуда взявшуюся в городе. Именно перемещение рыжей плутовки, шнырявшей по ступеням в поисках еды, порождало занятные световые сигналы.
Писатель неверяще пошлепал себя по глазам. Спустя мгновение он вновь оказался возле Филимона.
- П-поразительный вечер, - взволнованно пробормотал Баренцев, ничего не понимая.
Кот едва слышно мяукнул. И в тот же миг нежно-изумрудное сияние одного окна потухло, сменившись облегчением и темнотой… Баренцев вдруг с ужасом понял, что это погасла чья-то жизнь. Взор писателя против его воли скользнул во мрак чьей-то комнаты, пытаясь найти почившего…
- Нет-нет-нет!.. - замотал головой Баренцев, гоня прочь вид?ние. - Надо же, дописался: крыша поехала!.. - Он быстро осушил свой бокал. - О-ох… Да, Филимон, признаю: теперь дажемне суждения про лодочки с живыми и мертвыми кажутся тупыми и накуренными.
Кот недовольно заворчал и несколько раз стукнул лапой по стеклу.
- Ну чего тебе? Не видишь, у хозяина «кукушка» прохудилась! - И Баренцев снова наполнил свой бокал.
А затем он увидел засохшего мотылька, застрявшего в остатках паутины снаружи лоджии. Баренцев тотчас пораженно осознал, что в иссушенном тельце насекомого дремала человеческая душа.
- Невероятно!.. - робко воскликнул писатель.
И красочное полотно чужой судьбы невообразимым образом развернулось перед ним. Год назад, прямо на улице, скоропостижно умер мужчина. К его недоумению, в момент своей смерти он узрел себя со стороны - глазками погибающего мотылька, скованного пауком и его аппетитом. Объяснение случившемуся оказалось крайне загадочным: мужчина уже являлся той бабочкой…
Спустя мгновение душа страдальца покинула свой «плен», найдя пристанище за одним из огоньков - там, где двое только что сливались в экстазе любви и объятий. Через девять месяцев «мотылек» переродится…
- Я вижу… - ошеломленно просипел Баренцев. - Я… я вижу!..
У него закружилась голова от восторга. Филимон довольно заурчал. Наконец-то!
Баренцев по-новому взглянул на городские искры. Вот здесь, почти под с?мой крышей, старик и собака делили скромную трапезу. Зато у них круглый год сверкали гирлянды, под которыми они сч?стливо коротали свои жизни. А вот этажом ниже на ребенка дулся скупой папа - за очередные траты на день рождения чада. Чуть подальше образно «рвали» баян и барабанные перепонки соседям. Немного левее кто-то побалтывал мартини в бокале, а заодно и языком в ухе ВИЧ-инфицированной подружки.
Внезапно Баренцев подумал о самоубийстве - но только для того, чтобы эта тяжелая идея прокатилась у него в голове. Ведь она встречалась и за огоньками… Писатель еще раз окинул город потрясенным взором. Рассыпанные по домам искры напоминали брызги радужного пламени, согревающие холодный и равнодушный бетон.
Кот довольно мурлыкнул. Тут на Баренцева снизошло откровение, и он ошарашенно понял, кто он и что он. Писатель схватился за голову и лихорадочно зашагал по лоджии.
- Меня… меня нет - ни как личности, ни как человека, - с придыханием произнес Баренцев. - Я… я - божество. Я - суть этого мира! Я - случайность!.. Я - тот, кто взирает на других! Я словно «шестерки» на игральных костях!.. И есть только огоньки в окнах - огоньки жизней, которые определяет и хранит человек на далеком-далеком балконе - я…
Баренцев воодушевленно повернулся к Филимону, чтобы приобщить того к открывшейся истине. Кот с готовностью приосанился. А затем писатель с трепетом увидел в разноцветных глазах питомца то самое прозрение, снизошедшее на него; те искры судеб, ютившиеся в окнах… И просветление покинуло Баренцева, потому что достигнуто оно было не им. Филимон - вот кто в действительности оказался божеством, поделившимся толикой непостижимой сути со своим смертным хозяином.
Баренцев с облегчением рассмеялся и погладил «усатую музу».
- Ну кто сказал, что людской век не чеканится чужими мыслями? - усмехнулся он. - Только, похоже, не моими… М-да.
А затем писатель собрал всё то странное, что он почувствовал, в пригоршню внутри сердца и пошел наконец творить. Кот же остался на лоджии - чтобы, как и прежде, присматривать за людскими жизнями…
P. S.
Читатель, оцени, пожалуйста, рассказ. Это отлично стимулирует писать больше и лучше. С уважением и признательностью, автор.
|
