Пятый неспящий Альбина Равилевна Нурисламова
        Отношения Розы с родными всегда оставляли желать лучшего: мать постоянно читала нотации, теткино высокомерное покровительство раздражало, деду не было до нее дела. Она ни за что не осталась бы с ними под одной крышей, но из-за зимней непогоды дороги замело, и девушка оказалась заперта с семьей в загородном особняке тетки. После новогодней ночи Роза поняла, что в доме творится нечто странное и страшное… Его обитатели совсем перестали спать, обнаружили, что в поселке, кроме них, никого не осталось, а полнолуние необъяснимо затянулось. Все их попытки выбраться в город провалились, а за окнами каждую ночь стала появляться фигура в черном капюшоне…
        Альбина Нури
        Пятый неспящий
        
* * *
        Пролог
        К вечеру снова повалил снег. Казалось, что кто-то там, в вышине, просеивает муку сквозь крупное сито. С тускло-серого неба обильно сыпались пушистые белые хлопья, вблизи похожие на неряшливые комки ваты.
        Человек медленной, неуверенной походкой приблизился к окну, принялся вглядываться в даль со второго этажа, почти вплотную прижавшись лицом к стеклу. Поселок лежал внизу - тихий и безмолвный. Человек ясно видел его мысленным взором: аккуратные коттеджи, выстроенные в разных стилях - в соответствии со вкусами и финансовыми возможностями хозяев; недостроенные дома, фонари, глухие заборы, деревца, гаражи… Однако за сплошной стеной снегопада толком ничего разглядеть не удавалось.
        Впрочем, это не имело особого смысла.
        Остаться в одиночестве в большом красивом доме - разве не этого хотелось? Не об этом страстно мечталось прежде?..
        Теперь сбылось. Никого больше нет. Пропали пропадом, провалились в тартарары.
        «Только я блуждаю по комнатам, как никому не нужная, неприкаянная, нелепая тень».
        Подавив вздох, человек отвернулся от окна, прошел в глубь комнаты, сел в кресло.
        Кажется, Бернард Шоу советовал мечтать осторожнее - ведь мечты имеют обыкновение сбываться. Вот сбылось - и что сейчас с этим делать?
        И назад ничего не вернешь. Этого еще никому не удавалось, как ни проси. Да и кого просить? У Бога? Есть ли он вообще? А если и есть - разве услышит?
        На комнату медленно наползала темнота. Совсем скоро она станет и вовсе непроглядной: двух шагов не сделаешь, чтобы не споткнуться. Прежде эта чернильная мгла пугала, тревожила, будоражила воображение. Но все чувства постепенно растаяли - ушли вместе с остальными обитателями дома.
        Теперь остается лишь одно - ждать. Скоро, уже совсем скоро, наверное.
        «А если нет? - ударила мысль. - Если это навсегда, навечно? Если этот дом станет моей тюрьмой, моей могилой?»
        Никто не спасет. Никто не услышит.
        Человек скорчился в кресле и прижал ладони к лицу в напрасной надежде защититься от неизбежного.
        Глава первая. Первое января. Утро. Роза
        Она проснулась, но долго лежала, не открывая глаз.
        Главное - не думать ни о чем, не пытаться сосредоточиться, не ковыряться в памяти. Голова должна быть абсолютно пустой, сознание - свободным, тело - расслабленным. Вот единственно верный способ поскорее снова заснуть. Ни счет до ста, ни глупые овцы, прыгающие через веревочку, никогда ей не помогали. Да и никому не могли помочь, наверное.
        Спать, спать, ну пожалуйста! Спать и не обращать внимания на то, как себя чувствуешь. Спустя какое-то время полегчает. Только так можно пережить похмелье - просто переспать его. Так всегда говорит Ленка - а уж она-то знает толк в таких вещах. Что с чем смешивать, как закусывать, какими таблетками лечить неприличные болячки…
        Непрошеная, незваная, Ленка беспардонно вторглась в ее мысли. Как обычно, собственно. Ленка всегда сваливалась как снег на голову: не важно, утро или вечер, хотят ее видеть или нет, одна Роза или с… Вот уж нет! Его в свои мысли точно нельзя пускать! Иначе снова и снова придется разматывать спутанный клубок, в который превратилась жизнь по его милости. Прокручивать в голове причинно-следственные или какие там еще бывают связи, зная, что все без толку. Результат всегда один и тот же: запутываешься еще сильнее.
        Похоже, заснуть больше не удастся - пора с этим смириться. Она прислушалась к своим ощущениям. Господи, хуже просто не бывает! Во рту отвратительный кисловатый привкус, и зубы будто приклеились друг к другу. Разумеется, на ночь Роза их не почистила.
        К горлу подступила тошнота, Роза судорожно сглотнула и попыталась сделать глубокий вдох. Голова немедленно отозвалась острой вспышкой боли, и девушка едва не застонала. В довершение всего ужасно, просто невыносимо хотелось в туалет.
        В детстве мама постоянно внушала: ни в коем случае нельзя терпеть. А то мочевой пузырь разорвется, и ты умрешь в страшных мучениях, не успеют довезти до больницы. Если все же приходилось терпеть - на уроке, в музыкальной школе или в гостях, маленькая Роза тряслась от ужаса и ждала, что коварный пузырь вот-вот взорвется внутри нее и превратит внутренности в кровавую кашу.
        Детство вообще было полно всевозможных запретов, нарушение которых грозило обернуться страшными болезнями или смертью.
        Не ходи по холоду без шапки - заболеешь менингитом. Не гуляй по лесу в шортах - укусит клещ, начнется энцефалит и тебя парализует. Не трогай ржавые гвозди - обязательно поранишься, ранка может быть такая маленькая, что не заметишь, но яд попадет в кровь, заболеешь столбняком. Не пей холодное молоко - начнется гнойная ангина. Не кусай губы - от этого бывает рак.
        Розе не позволялось завести кошку, потому что это рассадник заразы: не лишай, так блохи, не блохи, так токсоплазмоз. Собаки тоже представляли опасность: в газете писали, как один пес внезапно взбесился и вцепился в лицо своему хозяину - маленькому мальчику. Ребенка едва спасли, но он на всю жизнь остался инвалидом с изуродованным лицом.
        Нельзя красить волосы, мазать помадой губы, пользоваться тушью. Волосы выпадут, губы станут блеклыми, а ресницы - редкими и белесыми.
        Разумеется, нельзя курить, пить спиртное, целоваться с мальчиками…
        Поначалу Роза верила матери на слово, но, подрастая, принялась подвергать многочисленные страшилки сомнению. Тем более что все вокруг только и делали, что заводили кошек, килограммами поглощали ледяное мороженое, а с мальчиками не только целовались, но делали и много чего другого, явно не менее опасного.
        Испытывая поначалу священный ужас, смешанный с шальным восторгом, Роза вдохновенно принялась нарушать материнские запреты. Кусала губы, валялась в шортах на траве, гладила соседских собак и кошек… Когда ничего страшного не случилось и она поняла, что не заболеет и не помрет, пошла дальше. Матери, влияние которой становилось все более слабым, не удавалось остановить дочь.
        Хотя, если уж по правде, в своем желании протестовать не стоило заходить настолько далеко.
        А ведь мать не всегда была такой. Роза смутно помнила ее веселой, беззаботной, смешливой. Никаких параноидальных мыслей, никакого страха перед жизнью. Да и желания все контролировать она тоже вроде бы не имела, главой семьи был папа. Но после смерти отца мать резко изменилась, сделалась другим человеком - и ее отношение к дочери тоже стало иным.
        Но в одном мать точно была права: терпеть в самом деле вредно. Нужно вставать, ничего не поделаешь.
        Роза осторожно разлепила склеившиеся от туши ресницы: макияж она, конечно, тоже с вечера не смыла. Медленно открыла глаза и обвела взглядом комнату. Стены затянуты сиреневым шелком с серебристым отливом. Светильники, пейзажи, статуи и массивные цветочные горшки по углам… Воплощение шика и вкуса в представлении тети Риммы. Сбоку - туалетный столик с зеркалом в серебряной раме, в дальнем конце комнаты - огромное окно. Будь это ее дом и ее спальня, Роза ни за что бы не поставила кровать напротив окна. Занавески не были задернуты, и яркий свет, который беспрепятственно лился в комнату, безжалостно полоснул по глазам. Она инстинктивно отвернулась. Это простое движение вызвало новую волну головной боли, снова замутило. Девушка поспешно зажмурилась, переждала приступ и через некоторое время снова попыталась разомкнуть веки.
        Вроде ничего, нормально. Нужно только быть аккуратнее и не делать резких движений. Стараясь двигаться плавно и осторожно, Роза приподнялась и села в кровати. Нашарила ногами тапочки, встала. Отлично, даже голова не слишком сильно кружится.
        Настенные часы показывали начало девятого. Такая рань: можно спать да спать - сегодня даже не просто выходной, а первое января. Хотя какая разница, первое или десятое, если Роза теперь все равно не работает?..
        Во сколько же она легла вчера?
        Оказалось, что все воспоминания о новогодней ночи стерты.
        Странно, если подумать. Провалы в памяти после хорошей гулянки - такое с ней случалось, и не раз. Первый признак алкоголизма. Но переживать на эту тему Роза не собиралась: первая, вторая, последняя… Кому какая разница, что с ней случится? Ей самой, уж во всяком случае, точно по барабану.
        Но ведь не сразу же она надралась, не прямо с восемнадцати ноль-ноль! А помнится только то, как вышла из этой самой комнаты около шести вечера. В котором часу они сели за стол? Какие телепередачи смотрели - и смотрели ли вообще? Выходили ли во двор? Запускали фейерверки, как собирались, или так и просидели всю ночь за столом - напиваясь, упражняясь в остроумии, подкалывая друг друга, как обычно?..
        Ни единой детали, ни малейшей зацепки. Как волной смыло - пустота, будто на пляже зимой.
        Роза двинулась к двери. Она была в полупрозрачной ночнушке до колен. Удивительно, но платье снять все-таки сумела. Кстати, где оно? Со спинки кресла - сиренево-серебристая обивка, конечно же! - свисали лифчик и колготки. А где платье? Откровенное, красное, вызвавшее дружное возмущение матери и тети Риммы. Нечасто они проявляли такое единодушие, как в этот раз, усмехнулась про себя Роза. Впрочем, если матери что и не нравилось, возражать тете Римме она редко отваживалась. А той всю жизнь было до лампочки любое мнение, кроме своего собственного.
        Роза двигалась по комнате аккуратно, плавно, как опытная танцовщица. Никаких лишних жестов, ноги переставляя осторожно, ровно держа спину. Голова будто стеклянная: от неловкого движения в любой момент может рассыпаться на миллионы осколков.
        И зачем она опять столько выпила? Обещала же сама себе!..
        Но если посчитать, сколько «честных слов» по разным поводам Роза давала себе за свою двадцатишестилетнюю жизнь, страшно становится. Потому что слова остаются словами, а поставленные цели так и стоят - без движения.
        Роза открыла дверь и выбралась в коридор. Дальше - комната матери, между ними - ванная. Еще в их крыле имеется так называемая гостевая, хотя никаких гостей тетя Римма никогда не принимала и в будущем делать этого не собиралась.
        С другой стороны, кто они сами в этом громадном доме - и она, и мать, и дед? Кто, если не гости? Не особенно-то и желанные, надо думать.
        Комнаты тети Риммы и дедушки - в другом крыле. Они еще больше по размеру, хотя и комната Розы очень даже немаленькая, во всяком случае, больше всей ее съемной малосемейки. Ну, вот опять… Так и лезут в несчастную больную голову мысли о прошлом. Если бы можно было взять и вычеркнуть их из памяти, как вчерашний вечер!
        Толстый ковер заглушал шаги - и слава богу. Меньше всего ей сейчас хотелось потревожить мать. Роза никогда особенно не жаждала общаться с родительницей, а уж в своем теперешнем состоянии - особенно.
        Дверь ванной комнаты открылась с легким щелчком.
        «Может, душ принять? - размышляла Роза, сидя на унитазе. - Или лучше просто умыться, почистить зубы, чтобы убрать гадкий привкус, и отправиться досыпать?»
        Часа два-три, и ей наверняка полегчает.
        Наклонившись к раковине, она вдруг почувствовала острый приступ тошноты. Голова взорвалась болью, в глазах потемнело. Роза стояла, судорожно вцепившись в фарфоровые края, и ее мучительно рвало. Наверное, уже весь дом перебудила. Хотя тетка с дедом далеко, могут и не услышать, а вот мать точно проснется. Но теперь уже наплевать.
        Спустя минут тридцать Роза вышла из ванной. Чувствовала она себя намного лучше. Избавившись от всего лишнего, измученный организм воспрянул. Контрастный душ тоже пошел на пользу: голова уже почти не болела, разве что поматывало слегка от слабости, но это мелочи. Поваляться пару часов и…
        Мать стояла на пороге своей комнаты, скрестив на груди руки, одетая в один из своих балахонов. На голове - повязанный на мусульманский манер светлый платок, в глазах - осуждение.
        Роза почувствовала знакомое глухое раздражение, но решила ничего не говорить. Она была не в том состоянии, чтобы вступать в бессмысленные споры. Добраться бы до кровати.
        В этом году матери исполнится сорок семь, но выглядит она намного моложе, даже несмотря на жуткие шмотки. Лицо чистое, свежее, черты тонкие, правильные, и морщин почти нет. Чувствуется порода, какое-то внутреннее благородство. Хотя вроде бы откуда этому взяться - не дворянского они роду. Косметикой мать пользоваться перестала, и это ей только на пользу. Если честно, будь Роза на нее похожа, вообще бы никогда не красилась. Но она пошла в отца: черты лица крупные, немного простоватые, хотя и выразительные. Наведет красоту - прямо кинозвезда. А без краски выглядит блеклой, сливается с обоями, как однажды брякнула Ленка.
        - Доброе утро, - промямлила Роза. - Разбудила?
        Мать отрицательно качнула головой.
        - Я рано встаю, ты прекрасно знаешь.
        - Пойду еще посплю, - сказала Роза, избегая смотреть на мать.
        - Посплю! Скоро только и будешь способна, что есть, пить, спать… - Мать поджала губы.
        Роза перевела дыхание и попыталась пройти мимо, но мать вцепилась ей в локоть:
        - Как можно напиваться? Ты же девушка! Тебя сейчас вырвало, потому что твое тело уже не может принимать алкоголь!
        - Но это мое тело и моя жизнь. Оставь меня в покое и дай пройти. Пожалуйста.
        - Ты напилась и безобразничала, - не отступала мать, - позорище!
        «Может, спросить у нее, что вчера было?»
        - И что же я такого сделала? - осведомилась Роза.
        В глазах матери промелькнуло что-то непонятное. Растерянность? Недоумение? Испуг? Она выпустила руку дочери и больше ничего не сказала. Повернулась и убралась восвояси. Коридор опустел - путь был свободен.
        Роза усмехнулась, показала закрытой двери средний палец и пошла к себе.
        Перед тем как лечь спать, она решила наглухо задернуть шторы. Подошла к окну и увидела, что начался снегопад. Пушистые снежинки тихо кружились в безветренном воздухе, оседали на землю медленно и плавно.
        Снег слой за слоем старательно укутывал поселок, сад, дорожки, гараж, клумбы, разлапистые ели вдалеке - и в этом было что-то неумолимое, неизбежное. Даже чуть-чуть пугающее.
        Некоторое время Роза стояла и смотрела будто зачарованная.
        «Надо бы узнать прогноз погоды, - подумала она. - Если снегопад усилится или, чего доброго, начнется метель, все дороги заметет и в город не попадешь».
        С другой стороны - что там делать? Кто ее ждет?
        Мысль о том, чтобы застрять в этом месте до весны, дожидаясь, пока сойдет снег, поначалу показалась совершенно невыносимой, но потом вдруг стала странно притягательной. Быть может, это как раз то, что сейчас требуется: вынужденное заточение вдали от привычного круга, передышка, чтобы собраться с мыслями и все обдумать, решить, как жить дальше.
        Ладно, об этом она подумает после. А пока - спать.
        Глава вторая. Второе января. День. Румия
        Четыре человека пообедали, и вроде не так уж много съели, а посуды - гора. Только успевай мыть и прибирать, снова и снова.
        Что она им всем, прислуга? Намыливая губкой тарелки и вилки, Румия возмущалась больше по привычке, чем ощущая себя задетой по-настоящему. Уборка, мытье полов, стирка и раскладывание по полкам выглаженного белья - все это позволяло ей чувствовать себя нужной. Парадоксально и унизительно, но факт. Когда-то она была лучшей на курсе, одна-единственная в группе получила «красный» диплом. Сам профессор Дорофеев уговаривал ее пойти в аспирантуру. Ученая степень, карьера, надежды - все псу под хвост. И ради чего? Теперь только и остается, что драить этот дом и радоваться, если тетя Римма похвалит ее котлеты.
        Нет, конечно, тетя никогда не позволяла себе ничего подобного, никаких намеков и уж тем более прямых указаний. Ни разу она не сказала: я, мол, содержу вас всех, так будьте любезны, отрабатывайте свой хлеб! До такого унижения ни разу не дошло, хотя язык у тетушки, конечно, будь здоров. Так может припечатать, только держись. Всю жизнь такая - колкая, жесткая, циничная даже, поэтому, наверное, и в бизнесе настолько преуспела.
        Всякий раз, когда Румия думала о тетке, ее охватывало двойственное чувство. Тетя Римма много сделала для нее самой и для ее отца, своего родного брата. Помогла вырастить Розу, поддержала их с дочкой, когда умер Сергей. Ни разу не отказала в деньгах. Это ее принцип: родственники есть родственники, какие бы они ни были. Кровь не водица. Требуется их обеспечивать, поддерживать, вытаскивать из неприятностей.
        Румия благодарна тете Римме - как же иначе? Но при этом ей всегда неловко в присутствии этой женщины. Она ощущает себя лишней, неповоротливой, никчемной. Когда с тобой ни разу в жизни не посоветуются, не спросят твоего мнения, не поинтересуются суждением хоть по какому-то поводу, поневоле начинаешь чувствовать себя пятым колесом в телеге. И любви к тому, кто заставляет тебя осознавать свою бесполезность, это не прибавляет.
        «Нельзя так думать! Нельзя поддаваться злым мыслям!» - одернула себя Румия. Вечно тетка заставляет брать грех на душу. Румия поправила платок, хотя в этом не было нужды: туго повязанный, сидел он идеально.
        Вот что точно нужно сделать, так это заняться Розой. Так больше не может продолжаться. Она же просто губит себя, ломает собственную жизнь! Вчера утром выглядела - краше в гроб кладут. Будто не девушка двадцати шести, а бабища сильно за сорок. Нечесаная, лицо отекшее, глаз почти не видно - опухли. А ведь красивая же девочка, образованная, не глупая.
        Румия попыталась пробудить в душе сочувствие к дочери, но ощутила только глухое раздражение. А если уж совсем честно, неприязнь. Как подумает, на что она когда-то пошла ради этой девчонки… Румия вздохнула. Шла, шла и в итоге зашла в тупик. Здесь, в этом тупичке, тепло и сытно, и сил выбраться уже нет.
        О чем она опять, о чем? Это ее путь, хвала Всевышнему!
        Надо поверить, надо искренне в это поверить…
        Румия выключила кран и принялась вытирать посуду.
        Она уже закончила прибираться на кухне, когда зашел отец. Низкорослый и щуплый, седые волосы зачесаны назад. Пышные усы, полные, чуть вывернутые губы, в руке - неизменная книга или журнал. Глаза за стеклами очков кажутся большими и выпученными от удивления. Сам он считал, что похож на Максима Горького, но Румии отец всегда напоминал премудрого пескаря с иллюстрации в школьном учебнике.
        - Региночка, ты уже закончила? А я вот зашел спросить: ты не хочешь по саду прогуляться?
        Голос у отца был звучный и хорошо поставленный, как у артиста. Непонятно, как такой голос помещался в его худосочной груди? Голос словно достался Роберту Ринатовичу по ошибке. Многое в отце, в его облике и самой жизни казалось Румии нелепым. Хорошие черты, намерения, качества неизменно перекрывались странными поступками и абсурдными идеями.
        - Прогуляться? Пап, там снег валит и…
        - Ничего, не завалит! Воздух-то какой, а? За городом воздух хоть ножом режь и ложкой ешь. Не надышишься!
        - И не зови меня Региной, - не обращая внимания на отцовские излияния, закончила Румия. - Ладно, тетя Римма - ее уж не переделаешь. Но тебя же я просила!
        - Извини, извини, - смутился отец. - Сложно, сама понимаешь. Мы с матерью тебя все-таки назвали именно… А ведь…
        - А ведь поменять имя на пятом десятке просто непристойно! - перебила брата Римма Ринатовна, появляясь на пороге. - Я и от Регины была не в восторге, а уж Румия… Дичь какая-то, ей-богу!
        И как у нее это получается - походя парой слов выставить племянницу полной дурой!
        - Тетя Римма, я, кажется, все вам объяснила…
        - Ладно, не кипятись. Не до тебя сейчас. Слушайте, у вас телефоны работают?
        - Не знаю, - быстро проговорил Роберт Ринатович. Сразу стало ясно, что врет. Только зачем?
        Румия еще утром обнаружила, что ее сотовый сломан.
        То, что здесь плохая связь - ловит только на втором этаже, и то редко, - она всегда знала. И с Интернетом тоже беда. Тетя Римма запросто могла бы провести линию - стоит это немногим больше двадцати тысяч, для нее не сумма. Тетя Римма построила этот дом и переехала в него еще в конце весны, но почему-то не пожелала наладить связь с цивилизацией. Телевизор показывал всего шесть каналов, сотовый работал через пень-колоду, Интернета и стационарного телефона не было, но Римму Ринатовну это не волновало. А они с отцом разве могли возмущаться? Или диктовать ей что-либо?
        Хотя, если честно, отцу тоже было безразлично: он вечно погружен в себя, в литературу и в то, что называет своим творчеством. Звонков ни от кого никогда не ждал, компьютер для него такой же темный лес, как устройство космического корабля.
        А ей-то самой зачем все эти примочки? Интернет, телефон… Какие весточки из внешнего мира она надеялась получить? Какие фильмы или передачи хотела посмотреть?
        Вера - вот то главное, что должно придавать ей сил и представлять интерес. Все окружающие думали, что так и есть, - Румия упорно старалась внушить им это. Но сама не была ни в чем уверена. Это и пугало.
        Румия привычно одернула себя и еще раз попробовала включить мобильник. Пусть связи нет, но работать-то он должен. Может, разрядился?
        Она подключила зарядник, подождала несколько минут, но ничего не произошло. Сотовый не проявлял признаков жизни. Румия беспомощно повертела его в руках и убрала в тумбочку возле кровати. Видимо, сломался.
        В новогоднюю ночь, вернее вечером, мобильник еще работал. Три человека вспомнили о ее существовании и поздравили с праздником. Двое были коллегами по работе - скорее всего, ее номер просто оказался в смс-рассылке. Безликие слова, которые можно адресовать кому угодно: мужчине или женщине, ребенку или старику. Счастья в новом году, здоровья, исполнения желаний… Стандартный набор. Настолько стандартный, что его стыдно и получать, и отправлять. Неужели люди так равнодушны к мнению всех остальных, что могут перебрасываться подобными банальностями и считать это проявлением вежливости?
        Третье поздравление и вовсе залетело к ней по ошибке. Никто, никто на всем белом свете не мог назвать ее «котеночком» и желать всегда быть рядом, чтобы гладить ее пушистую шерстку.
        Она удалила игривое пошловатое послание и выключила телефон. А утром, спустя несколько часов, он не включился.
        Румия помнила, как оставила мобильник в комнате, посмотрела на себя в зеркало и вышла. Было около шести часов.
        Шесть часов… Странно, но она не помнила ничего из того, что было после этой отметки. Разумеется, она не выпила ни грамма спиртного: не пила уже два года, да и прежде не слишком-то увлекалась. Но чем тогда объяснить этот провал в памяти?
        Вот она закрывает дверь, идет по коридору… Из комнаты Розы слышится музыка - назойливая, безвкусная. Слышно, как девчонка подпевает вполголоса мяукающим голоском. Видимо, вертится перед зеркалом, одевается. Если бы можно было заставить ее снять это кошмарное платье! Когда все они спустились в гостиную, Румия чуть в обморок не упала, увидев, во что вырядилась Роза. Тете тоже пришелся не по вкусу ее наряд. Но они обе промолчали.
        Роза даже не пыталась пригасить победный блеск в глазах. Так, мол, вам и надо! Поглядите, убедитесь, что ваше мнение для меня ровно ничего не значит! Буду делать, что в голову взбредет!
        Кому она хочет сделать больно? Кого пытается уколоть? Римме, по большому счету, все равно - и всегда было все равно. Деду - тем более. Ей, как матери, конечно, обидно, но не за себя, а за дочку, которая неизвестно кому и что, непонятно зачем пытается доказывать раз за разом. А в результате проваливается во что-то вязкое и гадкое, теряет себя и попусту растрачивает время и силы.
        Итак, они все в сборе. Отец по такому случаю надел синий вельветовый костюм, тетка нацепила сапфировый комплект. Тяжелые серьги плавно покачивались в такт движениям, дорогущее колье переливалось на полной шее, синие камни мерцали хищно и загадочно. Роза косилась на это великолепие и пыталась делать вид, что ей без разницы, что она не любит драгоценности и не хотела бы присвоить теткины цацки, которые хранятся в сейфе, спрятанном в резном шкафчике.
        Сама Румия была в праздничном мусульманском наряде, который выбрала специально для подобных случаев. Единственным украшением уже долгие годы служило золотое обручальное кольцо. Ей, бывало, говорили, что вдовы должны носить его на среднем пальце, что так положено, но она не слушала.
        Сергей давным-давно, будто в другой, почти забытой жизни, надел ей на безымянный палец это кольцо - и она не собиралась его снимать. Пожалуй, день их свадьбы был самым счастливым днем в ее жизни. Ничего лучшего с ней уже не случится.
        Их небольшая (и не сказать, чтобы дружная) компания была внизу, в гостиной. Тетя хотела, чтобы новогодний стол накрыли именно там, а не в столовой. Кое-какие блюда Румия уже успела поставить на стол и хотела попросить Розу помочь, когда…
        Что-то произошло? Что?
        - Регина! - Тетка смотрела с недоумением, слегка нахмурившись. - Ты что, уснула? Я спрашиваю, твой телефон в порядке?
        Румия вздрогнула и слегка потрясла головой.
        - Простите. Нет. Я имею в виду, он не работает.
        - Заряжать пробовала?
        Румия кивнула.
        - У меня тоже не включается. Что за черт? Помехи какие-то, что ли?
        - Да бог с ними! Ну их совсем! Что нам, заняться нечем? Римма, я тут предложил Рег… дочке пройтись. Ты как, с нами?
        Отец говорил суетливо, прятал глаза. Нервничает, подумала Румия. Но почему? Не из-за сломанного же телефона. Ему уж точно никто звонить не станет.
        «Как и никому из нас».
        Эта мысль неожиданно потрясла ее. Но ведь это правда. Никто не станет их искать, никому не понадобится их общество. Как так вышло, что все они, всей семьей, оказались на обочине, а нормальная, полновесная жизнь проходит где-то там, далеко, и не имеет к ним никакого отношения?
        Когда это началось? Или всегда так было? Румия не могла понять. Впрочем, по отношению к тете Римме это не совсем справедливо. Пока не продала свой бизнес, ее буквально рвали на части, минуты спокойной не было. А если сейчас ей никто не звонит, это сознательный выбор: не хочет, чтобы тревожили.
        И тем не менее, тем не менее…
        Сейчас, в эти самые мгновения, Румии казалось, что на всей земле не отыщется других четверых людей, настолько оторванных от всего остального человечества. Настолько ненужных, бесполезных, неприкаянных и жалких в своей заброшенности существ.
        Румия с шумом придвинула стул к столу.
        - Иди и гуляй сам, папа, тебе все равно делать нечего.
        Она резко стянула фартук и отшвырнула в сторону. Отец и тетка уставились на нее, на лицах застыло почти карикатурное удивление.
        Румии стало стыдно: отец-то, бедолага, в чем виноват? Зачем она подчеркнула его неприспособленность к жизни? Это было жестоко, раньше она никогда себе такого не позволяла. Что с ней творится сегодня?
        - Извини, пап. Просто устала немного. Пойду прилягу.
        Отец молча глядел на нее сквозь толстые стекла очков. Тетка тоже ничего не говорила, хотя обычно не упускала случая прокомментировать любое событие, фразу, поступок.
        Румия еще немного постояла возле них, снова извинилась и почти бегом покинула кухню.
        Глава третья. Третье января. Ночь. Роберт
        Удивительно, но сегодня боли в спине почему-то не было. Обычно она вгрызалась в поясницу около трех утра, и Роберт Ринатович привык просыпаться в это время. Засыпал он быстро и спал крепко, чаще всего в той самой позе, в которой ложился, на животе.
        Проснувшись среди ночи, неуклюже поворачивался на бок, морщась и кряхтя от боли, потом вставал с кровати и делал небольшую разминку. Обычно боль успокаивалась: из острой, давящей, превращалась в тупую, тянущую. Роберт Ринатович выпивал воды из приготовленной с вечера пузатой кружки с прозрачными толстыми стенками, шел в туалет, если организм требовал, а потом ложился и вновь засыпал - теперь уже до утра.
        Проблем со сном у него никогда не было. Машенька, его покойная жена, злилась на мужа за способность быстро, как по щелчку, засыпать даже после самой серьезной ссоры. Сама она подолгу лежала в темноте с открытыми глазами и мысленно продолжала разговаривать с мужем. Или тихо плакала в подушку, отвернувшись к стене. Точнее, поначалу плакала, потом стала клясть его на чем свет стоит, а после забрала Регину и ушла.
        Машенька… Как ни ругались, как ни ненавидели друг друга - вернее, ненавидела она, были такие моменты, а он ежился под слепящим огнем ее ненависти, - Роберт никогда не называл жену иначе. Ни Машей, ни Марией, ни Мусей, как ее звали подруги.
        Они учились на одном курсе истфила. Поженились, едва закончив учебу. Машенька к тому времени была уже на третьем месяце. Позже, в пылу ссоры, она иногда попрекала его, что он женился только из жалости. Или с перепугу: опасался гнева ее родителей. Только это была неправда, и она сама это знала. Роберт сделал бы предложение в любом случае, потому что влюбился в Машеньку с первого взгляда и продолжал любить всю жизнь. Любил, несмотря на множество других женщин, что проходили через его судьбу. Многие проходили и через постель - и Машенька почти всегда безошибочно узнавала об их появлении.
        Роберт Ринатович ничего не мог с собой поделать - или ему хотелось думать, что не мог. Женщины были его слабостью. Однажды, рассказывая об этом сестре, он оговорился и сказал «сладостью», а потом понял, что никакая это не оговорка, а истина. Сладостью, именно сладостью. Алкоголем, наркотиком. При этом женщины всегда задевали его душу лишь на очень короткое время. Так, царапали по касательной, не оставляя следа.
        Все, кроме Машеньки.
        Его связи были безопасны для жены, для их брака. Он никогда не делал попытки бросить семью. Но Машенька не желала понимать этого, не желала признавать, что можно смириться с таким положением вещей, как многие жены научаются мириться с мужьями-пьяницами, неряхами, игроками, тиранами…
        Не желала и ушла.
        Потом, правда, они снова были вместе - недолго, пока она не ушла снова. Уже навечно.
        Если спина не болит, то отчего он тогда проснулся?
        Роберт Ринатович повернул голову и посмотрел на электронные часы, стоявшие на ночном столике рядом с кружкой. Половина третьего ночи. Еще спать и спать, но сна ни в одном глазу. Он отбросил одеяло, которое вдруг показалось слишком тяжелым, и спустил ноги с кровати. Может, все-таки сделать разминку? Нет, не хочется.
        Он подошел к окну. Снег, который валил два дня, к ночи прекратился. Тучи разошлись, уползли за горизонт, как поезда, и небо было ясным. Полная луна заливала округу безжизненным лимонным светом.
        Стоя в теплой комнате, под надежной защитой кирпичных стен, отделенный от притихшей улицы тройным стеклопакетом, Роберт Ринатович внезапно задрожал. Ему стало не по себе, болезненно-желтая луна почему-то показалась лицом опасного сумасшедшего, который с бессмысленно-хитрой ухмылкой пялился на него с высоты.
        Боже, какая чушь! Какая дичь! Он часто-часто заморгал, потер глаза рукой. Нужно попить водички и идти досыпать. Старик отвернулся от окна и побрел обратно к кровати.
        Ровная полоса лунного света лежала на полу, как канава, и наступать на нее было неприятно. Жаль, что на окнах нет темных штор - они ему никогда не нравились, но сейчас он с удовольствием задернул бы их. Лучше полная темнота, чем это лунное безумие.
        …Как, должно быть, страшно одинокому путнику заблудиться в такую ночь. Забрести на заброшенную дорогу, оказаться вдали от человеческого жилья… Снег предательски хрустит под ногами, и оборотень, которого луна уже заставила возжаждать горячей крови, чутко прислушивается и бросается преследовать несчастную жертву.
        Вот несется он в немой ночи, и шерсть его топорщится на загривке, а с острых клыков капает слюна. Серой молнией мчится вервольф наперерез ничего не подозревающему путнику, который занят мыслями о том, как бы побыстрее добраться до дома, оказаться в уютной комнате, устроиться в кресле и протянуть руки к жаркому очагу.
        Оборотень, который при дневном свете - обычный деревенский мужик, работяга и выпивоха, сейчас опьянен яростью. Вся прошлая жизнь скрыта от него, стерта из памяти до той поры, пока он, грязный, ободранный и трясущийся, с окровавленным ртом и сломанными ногтями, не придет утром в себя где-нибудь на лесной поляне.
        Сейчас, этой ночью, оборотень бессильно, бессмысленно зол на себя, на свою проклятую природу, на мучительный голод, на ледяную луну - ох, попадись она ему, разорвал бы в клочья!
        Тварь поднимает уродливую голову, упирается бешеным взором в ненавистный лунный шар и воет. Мелкие зверушки в страхе зарываются еще глубже в свои норы, а одинокий путник начинает дрожать не только от холода, но и от ужаса и прибавляет шаг. Напрасно!
        Что такое лезет в голову? Оборотни, путники…
        Роберт Ринатович торопливо выпил всю воду, что была в кружке, и направился в ванную. У него, как и у сестры, ванная примыкала к комнате: не было нужды выходить в коридор. Во рту чувствовался неприятный горьковатый привкус. Может, с водой что не так?
        В туалет не хотелось. Старик поймал себя на мысли, что ему необходимо просто включить свет, сделать что-то обычное, нормальное, чтобы сбросить колдовское наваждение. Щелкнул выключатель, электрический свет осветил большую душевую кабину, раковину, унитаз. Кафель ярко-синего цвета, хромированные краны, занавеска с яркими морскими рыбками - все было привычно, а значит - правильно.
        Он поплескал в лицо холодной водой, поднял голову и поглядел на свое отражение в зеркале. Мешки под глазами бугрились, словно наполненные ватой. Усы уныло повисли, губы напряженно сжаты. Нос еще больше заострился и вылез вперед, как птичий клюв. Взгляд затравленный, как у давешнего выдуманного путника, и острое желание оглянуться через плечо.
        Что это с ним сегодня творится?
        Роберт Ринатович открыл шкафчик над раковиной, приподнялся на цыпочки и нашарил на верхней полке коробочку с лекарствами. Все самое нужное - сердечное, обезболивающие пилюли - было под рукой, в прикроватной тумбочке. А здесь должно найтись то, что ему сейчас необходимо: валериана или пустырник. Что-то, способное успокоить звенящие от напряжения нервы.
        Плоские желтые таблеточки лежали на чуть подрагивающей ладони, пока он решал, сколько принять. Одну или две? Три, лучше три. Роберт Ринатович проглотил пилюли, выключил свет и вышел из ванной комнаты. Снова полумрак, снова лужица лунного света на полу.
        Спать по-прежнему не хотелось. Он прислушался к себе: может, спуститься на кухню, сделать себе горячий бутерброд с сыром? Или выпить какао? В последнее время он полюбил этот детский напиток, хотя раньше тот казался чему чересчур сладким. Верно говорят: старики - это те же дети.
        Нет, ни есть, ни пить не хотелось, и Роберт Ринатович решил просто посидеть в кресле, подождать, пока сон придет к нему. Машенька говорила, нет ничего хуже, чем без сна лежать в кровати: чувствуешь себя приговоренным, который ждет смерти. Она-то хорошо знала, что такое бессонница.
        Любимое кресло стояло в углу комнаты, далеко от окна, так что этой дикой луны отсюда видно не было. Старик потянулся к вязаной кофте, что висела на спинке кресла. Дом всегда хорошо протапливался, но Роберту Ринатовичу тем не менее нравилось кутаться в старую кофту, которую давным-давно связала Машенька.
        Он натянул ее поверх пижамы и положил ногу на ногу. В былые годы он любил спать голышом. Или, в крайнем случае, в трусах. Не признавал маек и кальсон. Но сейчас, когда ему уже шестьдесят восемь, смотреть на собственное иссохшее, дряблое тело было неприятно.
        В молодости Роберт гордился своей внешностью. Невысокий, но крепкий и жилистый, он обладал отличной спортивной фигурой. Симпатичное лицо, обаятельная улыбка, густые волосы… Куда все делось? Нос удлинился, губы нелепо выпучились, глаза потускнели, от пышной шевелюры остались одни воспоминания. Спина согнулась, а на лице и руках появились отвратительные коричневые пятна.
        Когда ты молод, собственная старость кажется совершенно нереальной. Отмахиваешься от мыслей о ней, бежишь куда-то, вечно чего-то ждешь. Живешь день за днем и думаешь, что она никогда не наступит. А потом вдруг оказывается, что старость, эта злобная ведьма, уже успела незаметно, по-воровски, подкрасться к тебе и стоит за спиной, хихикая над твоей наивной самонадеянностью. Она смотрит на тебя из зеркала, стонет и ноет в костях и мышцах, мешает двигаться, лишает аппетита и замечательного умения громко хохотать над всякими глупостями.
        Старость унизительна, но унизительна не сама по себе, подумалось ему. Старость становится таковой, если ты одинок. Если никому не нужен и не важен. Если никому нет дела, как ты спал ночью, не болит ли твоя спина. У Роберта Ринатовича была сестра, а главное - были дочь и внучка, но он знал, что чужой для них всех.
        В новогодний вечер он смотрел на Розу и не узнавал ее. Кричащее платье, прическа с рваными прядями, клокочущий, горловой, неестественный смех. Она была несчастна - настолько, насколько может быть несчастна молодая женщина. Это бросалось в глаза. Розе хотелось затоптать, отторгнуть от себя свою жизнь, хотелось переделать что-то непоправимое и вместе с тем казалось, что сделать уже ничего нельзя, все давно решено и выбрано за нее, остается только терпеть.
        Конечно, бедняжка одинока. Как и он, как и все они в этом красивом богатом доме, который слишком велик для них четверых.
        «Мы не люди, мы какие-то осколки», - подумал Роберт Ринатович и тут же поморщился от излишней патетичности этой фразы.
        Конечно, он был никудышным дедом. И отцом тоже. А уж мужем - и того хуже. Поэтому теперь он ничего не может дать своим девочкам и не имеет права ждать помощи от них.
        Если кто всегда и помогал им, так это Римма.
        У Роберта Ринатовича было такое чувство, что их жизни - его самого и сестры-двойняшки - двигались в противоположных направлениях. Роберт в юности был ярким, подающим надежды. Все кругом говорили, что у него большие способности и прекрасное будущее. Он был звездой на своем факультете, его стихи дважды напечатали в городской газете. Видный казанский литератор сказал о нем: «В этом юноше определенно видны зачатки большого таланта!» Роберт охотно поверил во все это - и восторженно ждал, когда предсказания начнут сбываться.
        В мечтах он видел себя известным на всю страну писателем и работал вполсилы, потому что знал, что это временно. Писал стихи, крутил романы, пока жена работала и пыталась поддержать огонь в пресловутом очаге.
        Летел и летел куда-то, а потом оказалось, что позади уже целая жизнь, надежды так и остались надеждами, а Машеньку он потерял. И что дочь - непонятная ему, малознакомая худенькая девочка-подросток с недоверчивым взглядом шоколадно-карих глаз - совершенно в нем не нуждается.
        Роберт Ринатович устроился в школу, до самой пенсии преподавал историю, толком не умея этого делать. Признания он ждал долго и безуспешно. Лишь однажды удача подала ему знак. Все-таки не зря прочили успех - видимо, какой-никакой талант и вправду был. Издательство средней руки вдруг заинтересовалось им и выпустило сборник его стихов. Роберту Ринатовичу даже выплатили гонорар и устроили презентацию, в конце которой несколько человек подошли к автору взять автограф. А известный в городе журналист написал благосклонную статью, переврав, правда, половину фактов.
        Это придало сил, позволило жить и продолжать верить в себя. Если бы не книга, собственное существование казалось бы совсем уж беспросветным.
        Роберт Ринатович вздохнул и поерзал в кресле. Часы показывали четверть пятого утра. Когда не спишь, время тянется и тянется. Он широко зевнул, да так и замер с открытым ртом.
        Может, он сходит с ума? Или это следствие бессонницы? Ведь он никак не мог видеть того, что видел. Уютная кофта вдруг показалась неприятно-колючей. Ноги в пушистых тапочках заледенели. Старик наконец сумел закрыть рот и глубже вжался в кресло.
        В желтой полосе лунного света, словно деревяшка на поверхности неглубокого пруда, лежала темная тень.
        Силуэт - несомненно, человеческая фигура - был неподвижен, и в этой каменной неподвижности было что-то особенно пугающее. Кто-то бесшумно стоял за окном и заглядывал в комнату.
        Роберт Ринатович часто задышал. Если бы он сейчас лежал в кровати, то увидел бы, кто это. Увидел, и, возможно, это навсегда остановило бы его израненное прошлогодним инфарктом сердце. Желудок заныл, боль отдавалась в левое плечо: все как в медицинских справочниках.
        «Господи, а если снова?»
        Старик знал, что еще одного сердечного приступа ему не пережить.
        А он был сейчас возможен, еще как возможен! Врачи говорили, следует избегать волнений и всяческих потрясений. Интересно, что сказал бы всезнающий, до тошноты мудрый Богдан Семенович, если бы сам сидел в эту минуту, вцепившись в ворот кофты, сжавшись в комок, в этой чертовой комнате? Наверняка это потрясло бы его и взволновало. Потому что никто не смог бы вот так висеть в воздухе на высоте второго (кстати, очень высокого) этажа. Именно висеть, ведь за окном нет ни балкона, ни козырька - ничего, на что можно было бы опереться. Ничего, на чем можно так неподвижно стоять, как стояло это существо.
        Ни один человек этого не сумел бы. Значит, это не человек.
        Роберт Ринатович почувствовал, как волоски на его руках встали дыбом. Желудок снова ошпарило резкой болью, и он едва не вскрикнул, но удержал вопль внутри, испуганно стиснув челюсти. Ни за что на свете нельзя было допустить, чтобы его обнаружили. Лучше тихо загнуться от инфаркта прямо тут, в кресле, чем дать о себе знать тому, кто пришел за ним этой ночью.
        Что-то нечеловеческое стояло за окном его комнаты, в двух шагах от него, и пялилось внутрь. Возможно, оно искало его, силилось разглядеть, где прячется глупый, беспомощный старик, чтобы…
        «Оборотень, оборотень, господи, боженька, помоги мне, это же оборотень!»
        Явился, чтобы прокусить его тощую старческую шею, с наслаждением вонзить глубоко в глотку свои искривленные зубы, вырвать трепещущее горло, заливая все кругом горячей алой кровью, а потом задрать кверху морду и огласить округу хриплым победным воем…
        «Оно не сможет меня увидеть! Угол комнаты нельзя разглядеть с того места, где стоит это существо!»
        Мысль вспорхнула и тут же пропала: если оно способно висеть в морозном воздухе, то наверняка способно и видеть сквозь стены. Если не видеть, так чуять. Чувствовать кислый запах его страха.
        Роберт Ринатович зажмурился и прижал ладони к лицу. Сейчас, в эту самую минуту, послышится звон разбитого стекла, тварь тяжело прыгнет на подоконник, затем на пол и, безошибочно ориентируясь в темноте, ринется к нему и…
        Внезапно его осенило. Никакой это не оборотень - вервольфов не бывает. Это сама смерть - реальная, могущественная. Вечная, как луна, холодная, как снег за окном. Смерть пришла за ним. Должно быть, так всегда и бывает, только рассказать про то некому. Свидетели неизменно оказываются мертвы.
        Поутру сердитая Римма постучит в дверь, не дождавшись брата к завтраку, шагнет в комнату своей командирской поступью и увидит в кресле скорченную фигуру.
        Выходит, это конец. Странно, но на душе стало как-то спокойнее. Что ж, пожил он достаточно - пора и честь знать. Его смерть никого не сделает несчастным. Наверное, так и в самом деле будет лучше.
        А самое главное, он наконец-то увидит свою Машеньку. Он слишком часто и слишком надолго оставлял ее одну.
        Роберт Ринатович медленно отнял руки от лица, уверенный, что темная фигура уже в комнате, стоит прямо перед ним.
        Однако рядом никого не было. И за окном - тоже. Существо - кем бы оно на самом деле ни было - исчезло.
        Старик сидел, едва дыша, покрытый противным липким потом. Сердце колотилось, как пойманная в силки зверушка, но боли больше не было. Приступа так и не случилось.
        Роберт Ринатович осторожно перевел дыхание. Руки ходили ходуном, мочевой пузырь был переполнен, но он до самого утра так и не нашел в себе сил подняться, выйти из комнаты.
        Серый рассвет застал его на том же самом месте, пригвожденным к креслу, как к кресту. Больше всего на свете Роберт Ринатович боялся следующей ночи.
        В глубине души он был уверен, что жуткий гость обязательно вернется.
        Глава четвертая. Четвертое января. Вечер. Римма
        «Сидим как на поминках», - подумала она, нехотя ковыряясь в тарелке. Племянница пожарила говяжьи отбивные с картошкой, и еда была, как обычно, вкусная, потому что готовила Регина отменно. Правда, сама говядину есть не стала, у нее в тарелке лежал кусок курицы. Халяль, наверное, как иначе.
        «Господи, насколько же все это выматывает!» - подумалось ей. Все эти причуды, эти нелепицы. Один поэт, другая непонятно отчего превратилась в религиозную фанатичку, третья записала себя в неудачницы… Это в двадцать шесть-то лет! Сама Римма в этом возрасте летала как наскипидаренная, чтобы все успеть. Может, конечно, слишком уж суетилась, но ведь и добилась, чего хотела, грех жаловаться.
        Римма Ринатовна обычно не страдала от отсутствия аппетита, но давящая атмосфера за столом действовала так, что кусок в горло не лез. Каждый уткнулся в свою тарелку, ушел в свои мысли, будто и нет никого рядом. Обычно худо-бедно общались, пытались быть вежливыми и дружелюбными («Собачье какое-то словечко»!) или хоть подначивали друг друга. Если честно, иронизировала и поддевала родных обычно она сама, хотя и видела, что они с трудом сдерживаются, чтобы не нагрубить в ответ. Ничего, ничего, потерпят. Критика еще никому не вредила.
        Однако в последнее время желание тормошить и подзадоривать родственников сошло на нет.
        «Эта луна… Разве такое возможно?»
        - Мясо не передержала? - спросила Регина, заметив, что она ничего не ест.
        Вырастила ее, столько сил вложила, всю жизнь помогала, чем только могла. И сейчас вот - живите сколько хотите, и ты, и Роза. Ни денег никаких с них не берут, на всем готовом…
        Но ясно и безошибочно чувствуется, что племяннице неприятно общество тети! Вроде и придраться не к чему - вежливая, улыбается, о здоровье спрашивает, готовит на всех, дом в чистоте держит. Но все как за стеклом. Кажется, случись что, не дозовешься, не докричишься. Минтай свежемороженый, а не женщина. Когда она такой стала? Или, может, всегда была такой, просто Римма Ринатовна внимания не обращала?
        Иногда хотелось подойти к племяннице, растормошить, обнять, поговорить о чем-то отвлеченном, не затрагивая болезненных тем. Может, Регина и рассказала бы что-то, от чего на душе у обеих полегчает. Хоть объяснила бы по-человечески, зачем ее теперь нужно звать Румиёй, если всю жизнь прожила Региной. Так нет же, перед фактом поставила: мусульманкой стала, имя сменила, примите и распишитесь.
        Откровенного разговора не получалось. В былые годы Римме Ринатовне самой было некогда выслушивать чужие жалобы и вытирать сопли. А теперь времени полно, его даже слишком много, но быть близкими друг другу они уже разучились. Поздно начинать. Вот и лезли с языка привычные колкости. Но не сегодня, конечно, не сегодня…
        - Нормальное мясо. Просто есть не хочется, - ответила она.
        И снова молчание. Каждый думал о своем, не замечая остальных.
        Роберт, в отличие от сестры, в последнее время ест много, но без разбору. Просто запихивает в рот, не думая. Кажется, подсунь ему в тарелку сено - схомячит, не поморщится. А мысли где-то далеко. Скажешь что-нибудь громче обычного - вздрагивает, сжимается весь, как ребенок, которого родители лупят почем зря.
        Они с братом были двойняшками, Римма на три минуты младше. При этом отличались так, что их едва можно принять за родственников. В детстве были не похожи, а уж к старости и вовсе. Только рост примерно одинаковый - не слишком высокий. Но и это условное сходство с годами пропало. Римма распрямила плечи и вытянулась, а Роберт съежился, сгорбился и стал казаться ниже сестры.
        В последние годы он думал и говорил о себе как о старике, да и выглядел стариком. А вот ее вряд ли у кого язык повернется назвать старухой. Подтянутая - каждый день на беговой дорожке, плюс комплекс упражнений для осанки, плюс пятьдесят приседаний, с безупречным маникюром и прической, она не выходила из комнаты, если не была одета и аккуратно, неброско подкрашена. Никаких халатов, старомодной химической завивки, расшарканных тапочек - боже упаси! Римма Ринатовна гордилась тем, что никто и никогда не мог застать ее врасплох, в неглиже, непричесанной распустехой.
        Чувства свои и мысли она тоже держала под контролем, и никто не мог…
        «Никто? Не мог?»
        Она снова вспомнила прошлую ночь и подумала, что врет себе. За пару-тройку дней это превратилось в привычку.
        - А я бы мороженого съела. Есть у нас? - Голос Розы прозвучал резко, как пощечина.
        - Мороженое? - с несвойственной ей растерянностью переспросила Римма Ринатовна.
        - Да! Ты ведь в курсе, что это?
        - Незачем мне грубить. Между прочим…
        - Знаю. Мы все находимся в твоем доме и едим твою еду. Осточертели уже и еда, и попреки. Свалила бы из этого склепа, да не получается!
        - А ну, хватит! - громко, но вяло, без особого вдохновения произнесла Регина. - Замолчи сейчас же.
        «А чего молчать? - пронеслось в голове у Риммы Ринатовны. - Все мы хотим именно этого».
        Но спускать дерзости, конечно, нельзя. Она открыла было рот, чтобы дать отповедь противной девчонке, но в этот момент кто-то громко постучал во входную дверь.
        Сидящие за столом замерли. Роберт уронил вилку, и она свалилась ему на колени вместе с куском картошки. Брат и не подумал подобрать ее, не обратил внимания, что заляпал подливкой брюки. Регина застыла, вытянувшись в струнку, лицо сделалось творожно-белым, и старый детский шрам возле правой брови вдруг стал заметнее. Казалось, она вот-вот грохнется в обморок.
        С Розы слетела вся ее независимость, на лице застыло беспомощное, испуганное выражение. Она была похожа на ребенка, который темной ночью увидел в углу комнаты монстра и замер, не в силах от страха позвать на помощь. Римма Ринатовна позабыла, что собиралась строго отчитать ее.
        «Что происходит? Наверное, это просто соседи», - хотела она сказать, но язык не слушался. В горле странно пересохло, и Римме Ринатовне показалось, что если она произнесет что-то, то звук ее голоса будет похож на воронье карканье.
        Она всегда гордилась своей целеустремленностью, своим напором и бесстрашием, но сейчас хотелось сидеть тихонько, словно мышка, и пусть бы тот, кто пришел к ним этим вечером, подумал, что никого нет дома. Подумал, постучал еще раз для очистки совести, пожал плечами да и убрался восвояси.
        - Жалко, что свет горит!
        Эти слова так точно выражали ее собственные мысли, что Римме Ринатовне показалось, будто она сама их произнесла. Однако они принадлежали Розе, которая шепотом продолжила:
        - Если бы было темно, он подумал бы, что нас нет, и ушел.
        Господи, да сколько можно?! Что за наваждение такое? Обычный вечер праздничной новогодней недели - только телевизор не работает. А так… Люди отдыхают, ходят друг к другу в гости, едят и пьют больше обычного. Наверное, соседи зашли за чем-то, вот и все.
        - Бред какой! - откашлявшись, с силой произнесла Римма Ринатовна, главным образом, чтобы придать уверенности самой себе. Убедить себя саму.
        Брат зыркнул на нее, еще больше съежился, и она поняла: он ненавидит ее за то, что произнесла эту фразу слишком громко. Настолько громко, что стоящий за дверью может услышать.
        Ведь эта луна… Ты не решила еще, как быть с луной?..
        Она отшвырнула салфетку, которую, оказывается, комкала в руке, и встала.
        - Вы как во время бомбежки! С чего такая паника? Это всего лишь соседи!
        Римма Ринатовна поправила платье, вздернула подбородок и решительно двинулась к выходу.
        - Римма! Стой! - придушенным голосом окликнул ее брат.
        Она оглянулась.
        Прошлой ночью ей совсем не спалось. Легла, как обычно, поздно - завела на пенсии такую привычку. Вечерами смотрела телевизор сколько хотела, но чаще, конечно, читала.
        А уж перед тем, как уснуть, брала книгу в руки непременно. Так и не привыкла к электронным ридерам, повторяла, что читать с экрана - это как лизать сахар через стекло. Сама придумала или услышала где-то?..
        Обычно она читала одновременно три книги. Во-первых, что-то серьезное, то, на что в прежние годы не хватило времени. Чаще из русской классики - нужно тренировать не только тело, но и мозги. Не дай бог впасть в старческое слабоумие! Вторая книга - произведение любимого автора вроде «Унесенных ветром» или рассказов Михаила Зощенко. Это для души, то, что можно перечитывать бесконечно, зная почти наизусть. Книга номер три - новинка, чтобы быть в курсе современных тенденций. Тут попадались интересные вещи, которые не зря оказывались в списках бестселлеров, однако встречалась и откровенная туфта, которую Римма Ринатовна без сожаления отдавала Раечке.
        Рая жила в деревне, неподалеку от их коттеджного поселка, и раз в неделю приходила делать генеральную уборку. После Рождества, кстати, должна прийти.
        Римма Ринатовна удобно устраивалась в постели, протягивала руку и брала с прикроватной тумбочки одну из трех книг. Мягкий шелест страниц успокаивал, убаюкивал. Частенько бывало, что прочитанное ночью приходилось перечитывать утром. Читала до тех пор, пока глаза не начинали слипаться, а потом быстро проваливалась в сон. И просыпалась около восьми утра. Римма Ринатовна была из тех счастливчиков, что никогда не просыпались среди ночи. Сон ее был крепок и глубок.
        Если, конечно, не считать последних ночей.
        С тех пор как она отошла от дел, продала бизнес и жила на проценты от выгодно вложенных немалых средств, Римма Ринатовна привыкла именно так заканчивать каждый свой день. Это стало ритуалом, который не нарушали ни болезни, ни проблемы - свои или чужие, ни праздники. Так было всегда, но в наступившем году все изменилось.
        В общем-то, в последний раз она нормально спала в новогоднюю ночь. Признаться, Римма Ринатовна не помнила, как ложилась, но уж если проснулась в кровати, одетая в пижаму, то, видимо, легла как обычно. Возможно, слишком устала накануне или выпила лишнего… По молодости такое случалось - довольно редко, но бывало. После пятидесяти она не позволяла себе злоупотреблений, даже курить бросила, хотя дымила с институтских лет по пачке в день.
        Ну, похоже, исключений из правил и в самом деле не бывает.
        Итак, она перепила и на автопилоте добралась до постели. В этом факте, если оставить в стороне рассуждения о морали, не было ничего такого, что из ряда вон. С кем не бывает. Плохо было то, что она не помнила новогодней ночи. Вообще.
        А вот как раз это было крайне необычно. Для кого угодно - и уж тем более для человека, который с десяти лет ведет дневник и записывает туда важные события, четко фиксирует свои доходы и расходы, составляет план дел на месяц вперед.
        Она ясно помнила, как надевала свой любимый комплект украшений, как усмехнулась, представив, что появится в гостиной в полном блеске. Римма Ринатовна словно воочию увидела лицо Розы, перекошенное от зависти, которую девчонка пыталась прятать за вежливой улыбкой. Ох, как дико хотелось милой малышке, чтобы свершилась долгожданная справедливость: чтобы противную старуху прямо на пороге поразил гром и она убралась-таки на тот свет, оставив свои деньги, дорогущую машину, недвижимость и, разумеется, украшения тем, кому они нужнее. Кто сумеет найти всему этому лучшее применение…
        - Придется потерпеть, детка! - проворковала Римма Ринатовна. - Я никуда не тороплюсь!
        Конечно, спроси кто у Розы, любит ли она внучатую бабку, та ответит утвердительно - и в известной степени не покривит душой. И отшатнется от каждого, кто упрекнет ее в желании отправить тетю Римму на тот свет. Просто, видимо, такова жизнь: молодым хочется поскорее заграбастать то, что когда-нибудь останется им в наследство. Пусть старушка живет - на здоровье, - что ж мы, н?люди какие, что ли! Но, бог ты мой, как же хочется заполучить денежки, которые старой вешалке и тратить-то уже некуда!..
        Итак, Римма Ринатовна помнила, как одевалась, как причесывалась. Фен в последнее время заедало, и она с досадой потрясла его, подумала, что после праздников надо будет поехать и купить новый. В итоге фен включился, и ей удалось уложить волосы. Она побрызгалась любимыми духами, подкрасила губы - всегда делала это в последний момент, перед тем как выйти из комнаты, и…
        И ничего особенного. Прошла по коридору, спустилась по лестнице. На первом этаже витали запахи разносолов, приготовленных Региной. Римма Ринатовна предложила было заказать ужин в каком-нибудь хорошем ресторане - зачем надрываться у плиты? Но племянница отказалась: дескать, это семейный праздник, в еде должны чувствоваться любовь и тепло рук того, кто готовил. Выражение лица у нее при этом было исполнено такой снисходительной мудрости, что захотелось дать ей пинка под зад.
        Откуда Регина набралась этой пошлости - уму непостижимо! Весь западный мир питается в ресторанах - всем хватает и любви, и тепла. Главное, чтобы было качественно и вкусно. И потом, это у них-то в семье любовь?!
        Но хочет - пусть готовит. Если ей в радость, никто не против.
        Римма Ринатовна вошла в гостиную. Там сверкала огнями огромная натуральная елка. Стол, который она по такому случаю решила накрыть здесь, был уже наполовину сервирован. На секунду сердце кольнуло сожаление: как же не хватает настоящего, искреннего веселья, детского смеха, шалостей каких-нибудь, беготни! И пусть бы кто-то из малышей опрокинул стул, разлил лимонад, перепачкался шоколадом…
        Как же все чинно, скучно, по расписанию. В последнее время она часто ловила себя на мысли, что жалеет о своем одиночестве. В молодости и потом, в зрелые годы, оно никогда не казалось ей горьким и тягостным. Дел было по горло, забот хватало. И потом, она смотрела, как глупо сложилась жизнь брата, которому семейный очаг не принес счастья, как далеки они с единственной дочерью. Видела, как Регина бьется, поднимая без мужа дочь, и как эта самая дочь с трудом выносит свою мать…
        Видела и вздыхала с облегчением: уж лучше одной. А сейчас почему-то пришла уверенность, что она жестоко ошиблась. Сознание непоправимой ошибки жгло душу. У нее ведь все могло сложиться хорошо и правильно - она-то, в отличие от брата и племянницы, имела трезвую голову и всегда умела устраивать свою жизнь. И семейную жизнь смогла бы наладить.
        А теперь только и остается любоваться на этих. В злую минуту она мысленно так их и называла, обобщенно, «этими». Вроде бы и по-своему привязана к родным, и любить их привыкла, но недавно поняла, что не лежит ни к кому из них душа. Не хочется спускаться вниз поутру и видеть их скучные лица. Не тянет делиться ничем сокровенным, обсуждать то, что кажется важным. Что они могут понимать? Что знают о ее жизни?
        Вероятнее всего, и они относились к ней так же. Не только Роза с тайным нетерпением ждет ее смерти. Роберту и Регине она тоже поперек горла. Желание вышвырнуть их всех, как безродных котят, на улицу на секунду стало таким жгучим, что Римма Ринатовна сама испугалась. Пусть бы катились куда подальше и не попадались на глаза.
        Она откашлялась, слегка потрясла головой, чтобы прогнать этот морок, и сделала еще один шаг вперед.
        Брат в вельветовом костюме, который она купила ему этой осенью, сидел в кресле и смотрел телевизор: шло одно из новогодних шоу. Они все казались Римме Ринатовне абсолютно одинаковыми: ярко, шумно, многолюдно, но уныло.
        Хотя сейчас она согласилась бы и на это. Однако теперь черная плазма - огромное, в полстены, окно в мир - умерла. Перестала работать - кто ее разберет почему. Не было Интернета, ни у кого из них не работали мобильные телефоны - но тут ничего необычного, со связью постоянно перебои. Может, стоило послушать Розу и провести городской телефон… Ладно, после каникул она так и сделает.
        Роза и Регина вошли в гостиную чуть позже. Платье на девушке было кроваво-красного цвета и едва прикрывало задницу. Кого она надеялась соблазнить? Несмотря на браваду, вид у Розы был как у брошенной собачонки, и Римме Ринатовне стало жаль беднягу. Пропало даже желание позлорадствовать при виде того, как вспыхнули ее глаза при виде теткиных сапфиров.
        Регина напялила мусульманский наряд. Надо признаться, он был куда красивее Розиной безвкусной тряпки, но в груди Риммы Ринатовны заворочалось привычное раздражение. Откуда вдруг все это? Кто ее надоумил?
        Женщина бросила взгляд на часы. Восемнадцать ноль четыре.
        Все. Именно на этой цифре время остановилось для нее. Дальше она ничего не помнила. Хотя к этому моменту не сделала ни глотка спиртного…
        - Римма! - повторил Роберт. - Не ходи. Мало ли кто это? Уже поздно.
        Она замерла возле двери. Трое сидящих за столом глядели на нее, как перепуганные двоечники на строгую учительницу.
        - Кто там? - отрывисто и требовательно спросила она. - Роберт? Ты знаешь, кто пришел?
        Он моргнул и посмотрел на дочь. Регина не ответила на его взгляд.
        - Нет, конечно. Откуда? Я просто…
        - Тогда прекрати дергаться.
        Испугавшись, что может переменить решение, Римма Ринатовна вышла из столовой. Теперь нужно было миновать просторный холл.
        Включить свет или не надо?
        Может, подкрасться тихонько, на цыпочках, глянуть в глазок? И не открывать двери, если не захочется впускать того, кто на пороге…
        Но ведь посетитель мог обойти дом, прежде чем постучать, верно? Если так, то он видел, что в кухне и столовой горит свет. Он мог попытаться заглянуть в окна. Какое счастье, что к вечеру они задергивали плотные шторы на окнах первого этажа!
        Мысль, которая вслед за этим пришла в голову, была настолько ошеломительной, что Римме Ринатовне показалось, будто ее сунули головой в ледяную воду. Как она могла не подумать об этом раньше?
        А ведь мысль была, в сущности, очень простой. Каким образом кто-то из соседей (А это могли быть только соседи, так ведь? Только они!) сумел постучать в дверь, миновав входные ворота?
        Дом был обнесен кирпичным забором высотою в два метра. Ворота - железные, прочные, снабженные надежным запором - летом устанавливала бригада рабочих. Они же провели и звонок, который при нажатии на него взрывался заливистой трелью.
        Но тот, кто стоял сейчас за дверью, в нескольких шагах от Риммы Ринатовны, не захотел воспользоваться звонком. Таинственный посетитель сумел каким-то образом перебраться через забор и встал под дверью.
        Как он это сделал?
        Или лучше следовало бы спросить - зачем?
        Глава пятая. Шестое января. Ночь. Роза
        Полная луна тупо уставилась на нее с ясного неба - низкая, бесстыдно обнаженная, не прикрытая призрачной облачной завесой. К ночи облака расходились, и сумасшедший лунный свет заливал всю округу уже несколько ночей подряд, просачивался даже сквозь темные шторы. Роза плотно задергивала их, но все равно знала, что там, за ними, круглый желтый глаз смотрит в ее окошко.
        Разве может полнолуние длиться почти неделю? Этот вопрос не давал ей покоя, но задать его кому-то из родных Роза не решалась. В последнее время они сидели в своих комнатах, как в норах, спрятавшись друг от друга. После того вечера, когда кто-то постучался к ним в дверь во время ужина, все вокруг неуловимо изменилось.
        Услышав стук, она жутко испугалась. Ладони похолодели, стало трудно дышать. «Это он!» - Мысль была страшной, и Розе показалось, что она вот-вот потеряет сознание от ужаса.
        За дверью мог быть кто угодно, но она почему-то была уверена, что это именно тот самый человек.
        Какой надо быть дурой, чтобы доверять ему! Кто он ей? Что она вообще о нем знает? Фактически первый встречный. Оказался рядом в злую, тяжкую минуту, и она почему-то решила, что он все понимает, жалеет ее, может помочь справиться с бедой. Противно, невыносимо вспоминать, как она плакала пьяными слезами у него на плече и жаловалась на свое несчастье. А после, уже много позже, просила обо всем забыть, ничего не предпринимать; убеждала, что была не в себе и порола чушь.
        Уговаривала и умоляла, но он не делал попытки ее успокоить. Только смотрел своими прозрачными, почти белыми глазами и усмехался, а в улыбке сквозило брезгливое понимание.
        Забыть, забыть!
        Поздно вечером, когда мать закончила надраивать кухню, Роза по обыкновению спустилась тихонько вниз, взяла в баре бутылку вина. Тетка или мать, конечно, обнаружат пропажу. Ну и шут с ними. Ей необходимо выпить, чтобы заснуть. Правда, это оказалось бесполезно. Заснуть не удавалось, она почти не спала уже несколько ночей и не понимала, как ей хватает сил таскать ноги.
        Зачем тому человеку приходить сюда? Только за тем, чтобы все рассказать. Но если это случится, она потеряет все, абсолютно все!
        Роза сидела за столом и тряслась от страха быть разоблаченной. Тетя Римма пошла открывать, и она ждала, что сейчас тетка вернется в столовую, а следом за ней будет идти он, ее мучитель.
        Девушка была настолько поглощена своими мыслями и страхами, что только потом, когда тетка вернулась одна, осознала, что боялась не только она. И дед, и мать, и даже железобетонная тетя Римма, монстр со стальными нервами, все они перепугались, как несмышленые дети, оказавшиеся одни в темном лесу. Этот страх словно ржа разъедал их изнутри, и знакомые лица, казалось, оплывали, теряли краски и очертания.
        Им-то чего было бояться? Кого?
        Тетя Римма вернулась и сказала, что за дверью никого нет.
        - Ты что, открыла ее? - спросил дед.
        - Разумеется, - досадливо бросила тетка. - Я спросила, кто там. Несколько раз. А когда мне никто не ответил, открыла дверь и выглянула.
        - И что там было? На улице?
        - Я же сказала, никого. Кто бы ни колотил в дверь, он ушел.
        - А следы? - неожиданно вступила мать.
        - Что ты имеешь в виду? - резко спросила тетя Римма. Но по виду ее несложно было догадаться: она прекрасно поняла, что именно.
        - Куда вели следы? - тихо спросила мать. - Они ведь там были? Так куда же?
        Тетка молчала. Потом подняла руку и принялась теребить цепочки на груди. Она обычно надевала их не меньше двух за раз. Роза когда-то пыталась, ориентируясь по узору плетения, подсчитать, сколько всего цепочек у тети Риммы, но потом сбилась и бросила это занятие.
        Наконец тетка ответила, что не заметила, куда вели следы, и уселась за стол.
        - Можно пойти посмотреть, - предложила мать, но ее никто не поддержал. Более того, дед попытался быстро сменить тему, как будто она заговорила о чем-то неприличном, а тетка принялась яростно орудовать ножом и вилкой.
        Так и не пошли смотреть. Никто не пошел, и Роза тоже. Если вдуматься, этот вечерний визит был загадочным, а уж реакция дорогих родственников и того хуже, но обо всем об этом Роза задумалась гораздо позже, когда сидела в своей комнате одна и допивала вино. А до этого в голове крутились только мысли о нем, о своей ошибке.
        Она не только рассказала все этому человеку, не только доверила самое сокровенное. Они составили вместе план. Вернее, он все придумал, а она с готовностью согласилась. Согласилась! Это казалось теперь чудовищным, невообразимым, но она сказала «да». И вынашивала этот план, ее мозги были беременны этими мыслями. Вернее, они были подобны гнойнику, который мог прорваться, если бы им все удалось…
        Однако потом она одумалась, испугалась. Испугалась и отказалась от всего. А отказался ли он? Вот в чем вопрос. Или, может, он теперь будет шантажировать ее - не этого ли она испугалась, когда услышала стук в дверь?
        Как бы то ни было, это был не он, не светлоглазый демон.
        Этот колокол звонил не по ней.
        И все-таки чего же так испугались остальные?
        «Во всякой избушке свои погремушки», - подумала Роза.
        Она лежала на кровати, которая все так же стояла напротив зашторенного окна. Каждое утро девушка собиралась попросить мать или деда помочь ей передвинуть кровать, но утром все казалось глупым, да к тому же слишком сложным. Тогда пришлось бы двигать всю мебель.
        А потом, какая разница, где стоит кровать, если уснуть все равно не получается?
        Роза обычно засыпала с вечера, под влиянием алкоголя. Но спустя часа три-четыре просыпалась, чтобы больше уже не заснуть.
        «С каждым днем время сна все короче, - подумала девушка. - Я сплю все меньше».
        После новогодней ночи у нее вошло в привычку воровать бутылочку вина в баре или пару банок пива в холодильнике. Поначалу было немножко стыдно, но потом Роза привыкла. Тетку Римму это явно не разорит. Если мать и замечала уменьшающееся количество выпивки, то молчала.
        Роза притаскивала спиртное к себе и выпивала, сидя за туалетным столиком или в кресле, потом перебиралась в кровать и проваливалась в сон. А спустя некоторое время, все более короткое каждый раз, просыпалась с мутной, тяжелой, иногда звенящей от боли головой. Глотала пилюли и вертелась в кровати, ожидая, когда же наступит утро и можно будет встать и заправить постель.
        «Завтра Рождество», - подумала она.
        Точнее, уже сегодня. Роза внезапно поняла, что вот-вот заплачет. Они с Ромой познакомились как раз в Рождество. Три года прошло, а ей все так же больно.
        - Дура! Ты тупая дура! - орал он, вколачивая оскорбительные слова одно за другим в ее бедную голову, как ржавые гвозди. - Пошла вон отсюда! И чтоб больше я тебя не видел! Иди проспись!
        Сколько ни пей, такого не забудешь. Что ее дернуло пойти к нему? Пойти и умолять все исправить. Поначалу, конечно, Роза хотела просто прийти и…
        И что? Господи, на что она надеялась? Как можно было всерьез думать, что он одумается, разведется, бросит беременную жену и вернется к ней?
        «Разве он когда-нибудь любил?» - спросила она себя и все же заплакала. Слезы текли по щекам горячими ручьями.
        Роза умирала. И тогда, и сейчас, вспоминая об этом, она чувствовала, что умирает. Прошло полгода с тех пор, как он выгнал ее. Ей не хотелось жить, но вместе с тем хотелось доказать Роме, как он ошибся. В мечтах (точнее, в пьяных грезах, если уж быть честной!) она видела себя успешной, богатой и крутой, а Ромка, гнусный предатель Ромка, стоял бы и смотрел на нее голодными собачьими глазами.
        Потом появился светлоглазый демон, и возник план…
        А потом она отказалась от плана, и все стало еще хуже.
        В конце декабря на пороге ее съемной квартиры появилась мать. Роза до сих пор с содроганием вспоминала их разговор. И зачем она позволила уговорить себя отказаться от квартиры и переехать пожить к тетке? Теперь вот и вернуться некуда…
        Однажды, кажется, это было в ноябре… Или декабре… Матери удалось затащить ее в мечеть. Роза не была религиозной и никогда не верила в ту чушь, в которую с головой окунулась в последнее время ее мамаша. Просто она была слишком слаба, слишком сломлена, чтобы сопротивляться. Работу она к тому времени уже бросила: поняла, что еще немного, и она переколотит сверкающие витрины или, того хуже, покалечит одну из безмозглых клиенток, которая никак не может решить, какие духи ей выбрать, какой оттенок помады будет лучше смотреться.
        Роза уволилась из косметического супермаркета, куда в свое время устроилась с большим трудом, пройдя по конкурсу и надеясь со временем сделать неплохую карьеру. Возможно, ей и удалось бы, но теперь эти устремления казались ничего не значащими и глупыми. Роза перестала ходить в магазин, целыми днями валялась на диване и проедала последние деньги.
        Мать возникла на пороге рано утром, замотанная в свои длиннополые одеяния и платок. Ни слова не говоря, чуть не за волосы выволокла дочь из постели, сунула под душ, одела и потащила в мечеть.
        - Туда вроде женщинам нельзя, - заметила Роза, когда они поднимались по каменным ступеням. Белокаменная мечеть с зеленым минаретом высилась неподалеку от центрального рынка. Можно было пойти и куда поближе: в спальном районе, где Роза снимала жилье, было несколько мечетей, да и вообще в Казани их построено немало. Но мать любила именно эту, старейшую в городе, стоящую на углу одной из центральных улиц. Мулла, которого она считала своим духовным наставником, работал (или как это называется у священнослужителей?) именно здесь.
        - Время идет, правила меняются, - процедила мать. - Рамиль-хазрат примет тебя, он уже ждет. Сделай одолжение, веди себя прилично.
        - Вообще-то я не просила тащить меня сюда, - вяло, вполсилы отбивалась Роза. В сущности, ей было все равно, куда идти и что делать. Лишь бы все побыстрее закончилось и ей можно было вернуться домой.
        Рамиль-хазрат оказался мужчиной лет шестидесяти или чуть больше, с аккуратной полукруглой бородкой. На нем было белое одеяние, на голове - зеленая тюбетейка.
        - Исэнмесэз! - поздоровалась мать.
        Она не знала татарского, но старательно учила и, по ее словам, делала успехи. Роза тоже не говорила на этом языке, могла только поздороваться-попрощаться да сказать «спасибо». Вся семья их была обрусевшей и, как часто в последнее время говорила мать, оторванной от корней.
        Римма Ринатовна и Роберт Ринатович Нагимовы татарского языка не знали, потому что их отец-татарин, фронтовик, подорвавший на войне здоровье, умер, когда детям было по двенадцать лет, а мать была русской и научить сына и дочь языку отца не могла. Роберт тоже женился на русской женщине, Марии, так что кровь в жилах Регины-Румии была татарской лишь на четверть. Поэтому все эти ее разговоры о корнях казались Розе нелепыми.
        Мулла ответил на приветствие и улыбнулся. Улыбка его против воли понравилась Розе. Она была доброжелательной и искренней. Почему-то захотелось подойти к этому человеку и рассказать о том, что давно мучает. Девушка разозлилась на себя за этот внезапный порыв и грубовато, с вызовом сказала:
        - Добрый день. Я по-татарски не говорю.
        - Ничего страшного, - снова улыбнулся Рамиль-хазрат. - Думаю, мы с вами сможем понять друг друга.
        Он говорил без малейшего акцента.
        Потом мать ушла, оставила их вдвоем, и следующий час Роза рассказывала своему собеседнику, как Ленка пригласила ее на вечеринку, где она познакомилась с Ромой… Вываливала все подробности их романа, то, как они сходились и расходилась раз сто, пока однажды не расстались окончательно. Захлебываясь слезами, Роза говорила, что сама бросила его, когда узнала, что Роман ей изменил. Он после приходил, говорил, что виноват и хочет помириться.
        - Почему же ты его не простила? - спросил мулла.
        - Простила! - выкрикнула Роза. - Я его сразу простила, просто…
        Просто ей хотелось раз и навсегда отвадить Рому ходить налево. Проучить. Мать все время внушала ей понятия о верности, натаскивала, как собаку Павлова. Вот Роза и попыталась. И потом, была еще Ленка со своими советами.
        - Один раз простишь, привыкнет и будет ноги об тебя вытирать! - говорила подруга.
        И это было справедливо.
        Правда, потом та же Ленка утверждала, что нечего было мужика мариновать, потому что такие, как Роман - красивые, неглупые и при бабках, - на дороге не валяются. И это тоже было справедливо.
        Ее Ромочку подобрали быстро. Меньше чем через месяц он устал извиняться перед Розой, а еще через четыре женился на той самой девице, с которой изменил ей.
        Женился! Рома женился! Эта новость буквально свела Розу с ума. Она не ожидала, что любимый так быстро откажется от нее, да еще и заделается примерным мужем - это Ромка-то, который утверждал, что не создан для брака. Оказалось, очень даже создан.
        Роза ненавидела весь мир, а больше всех - Ленку, которая так убедительно советовала «помариновать» Рому, и себя саму - за то, что послушала.
        Ведь Ленка попросту завидовала - конечно, завидовала! Как Роза сразу не поняла! Самые долгие Ленкины отношения длились три месяца, ей никогда не удавалось удержать возле себя парня. Подруга - стрелять надо таких подруг! - обычно приходила вечером, после работы, она работала в кафе, администратором, усаживалась на кухонный табурет, причем половина задницы свисала с краев, и начинала жужжать. Зачем Роза слушала ее, зачем вообще терпела ее занудство, ее вечные вонючие сигареты и идиотские рассуждения?
        Но, так или иначе, Роза слушала. И не прощала Рому, хотя видела ведь, видела, что звонки становятся реже, смс и сообщения в других мессенджерах - прохладнее, а голос его звучит все равнодушнее.
        Выговорившись, девушка замолчала. Никто и никогда не слушал ее так терпеливо, и это было уже кое-что. Но больше Рамиль-хазрат ничем не мог помочь. Роза ждала, что мулла скажет, как ей жить дальше, но он не мог. Сам для себя он, наверное, все на свете знал, но для Розы у него не было ничего, кроме доброй открытой улыбки, затверженных наизусть строк и прописных истин. А ей этого было мало.
        Роза поняла это и пожалела о своей откровенности. Хазрат бормотал молитву над ее головой, говорил какие-то правильные слова, звал приходить еще раз, но она не чувствовала ничего, кроме усталости и разочарования.
        - Я пойду, - сказала Роза невпопад, перебив его на полуслове. - Ваш Бог слишком высоко, он меня не слышит. Ему вообще не до меня.
        Роза вышла из мечети и больше туда не возвращалась. И забыла об этом дне - только сейчас почему-то вспомнила.
        Уже три часа ночи. Она вертелась с боку на бок, сбивая простыни на кровати. В комнате была темень, но она не включала ночника. И не потому, что надеялась заснуть, просто почему-то ей не хотелось, чтобы кто-то знал: Роза не спит. Кто мог это знать? Весь коттеджный поселок давно погрузился в глубокий сон.
        Участки здесь большие, от десяти соток и более. Место красивое, рядом речка и лес - все условия для тех, кто может себе позволить. Каждый отгородился от соседей высоченным забором и наслаждается жизнью, скрытый от чужих любопытных глаз. Правда, домов пока маловато, поселок новый, только-только начал застраиваться. Но даже если предположить, что кто-то из здешних богатеньких буратин не спит, зачем ему бродить в темноте по дорогам и глядеть на ее окна? Кому может быть интересно, спит она или нет?
        «А если это не житель «Рябинки», а…» - Роза скрипнула зубами, решительно отгоняя непрошеную мысль.
        «Рябинка» - что за глупое название? В округе нет ни одной рябины, насколько ей известно. Наверное, их вырубили, чтобы построить дома. Уничтожили, а после назвали поселок в честь мертвых, погибших деревьев.
        Роза повернулась на бок, уставилась в стену. Там стоял шкаф, но сейчас его не было видно, только чернота была чуть гуще, чем везде. Зрение у Розы было минус полтора, но очков она не носила. Хотя сейчас любой на ее месте ничего не смог бы разглядеть.
        Она не видит, но кто-то… Тот, кто смотрит на ее окна, кто наблюдает за ней, от кого ничего не скрыть… Он стоит сейчас на тихой заснеженной дороге, запрокинув голову, и видит сквозь каменные стены, толстый стеклопакет и плотные шторы. Роза надеялась обмануть его, не включая света, но это невозможно. Его нельзя ввести в заблуждение, он отчетливо видит своим особым зрением. Ясно видит ее, скорчившуюся в смятой постели, она как глупая улитка в своей тесной раковине, а он усмехается и ждет. Он терпелив…
        «Однажды он уже приходил - ты ведь знала, что он приходил к тебе, не так ли? А вот теперь вернулся и будет приходить снова и снова, снова и снова, пока не заберет тебя с собой!»
        Голос в ее голове прозвучал так отчетливо и настолько явно принадлежал не ей, что на секунду Розе показалось, будто кто-то произнес эти слова вслух. Девушка тихонько ахнула и прошептала, не успев задуматься о полнейшей бессмысленности своего вопроса:
        - Кто здесь?
        Разумеется, ответа не последовало. Она поджала под себя ноги и попыталась выровнять дыхание. «Спокойно, спокойно… Все хорошо, все хорошо», - Роза уговаривала себя, пока не почувствовала, что потихоньку расслабляется, успокаивается.
        А потом вдруг рывком сбросила одеяло и села в постели. Хватит! Так не может продолжаться! Может быть, она сходит с ума? Почему она вообще думает об этом? Не надевая тапочек, Роза быстро пересекла комнату и подошла к окну. Секунду поколебавшись, решительно раздвинула шторы. Лунный свет, который в стихах называют серебристым, хлынул в комнату.
        Дом тети Риммы стоял почти на краю поселка. Из окна Розиной комнаты был виден один недостроенный коттедж с правой стороны, а впереди и левее была широкая полоса незастроенной, никому пока не принадлежавшей земли. Дальше, за границей поселка, чернел лес. Разумеется, ни одной живой души. Роза перевела дыхание. Все, можно возвращаться в постель. Однако она медлила, стояла и глядела в окно.
        А потом…
        Потом ей вдруг взбрело в голову заглянуть вниз и попробовать разглядеть, что там внизу, под самыми окнами. Она оперлась обеими руками о подоконник, подтянулась повыше, прижалась носом к стеклу.
        Возле стены стоял человек. Она видела его совершенно отчетливо в свете луны. На нем было надето что-то темное, лицо ночного гостя скрывалось в тени капюшона.
        Первое, что почувствовала Роза, увидев стоящую во дворе фигуру, было совершенно неуместное и нелепое в этой ситуации чувство торжества. Все-таки она оказалась права: за окном действительно кто-то был, ей не почудилось. Потом в голову пришло сравнение с монахом.
        Фиксируя детали, пытаясь делать выводы, мозг словно бы из последних сил пытался удержаться на грани ясного сознания, балансируя на тонкой ниточке, за которой начиналось безумие. Но тут человек, до этой поры стоявший совершенно неподвижно, резко вскинул голову, подаваясь вперед - к Розе.
        Его ноги вроде бы оказались в нескольких сантиметрах от земли - он чуть приподнялся и завис в воздухе. Но ведь это невозможно!
        Что-то внутри нее словно взорвалось, зашлось криком: до этой секунды Роза и не подозревала, что мысли могут быть такими громкими. Но наружу не вырвалось ни звука.
        «Это не человек! Это какое-то… существо! И теперь оно знает, что я его видела!»
        В полной тишине она отпрянула от окна и попятилась. Роза не понимала, что станет делать, если существо воспарит повыше, окажется прямо перед ее окном и попытается разбить стекло, забраться в комнату… Она вообще ничего уже не знала, не соображала, лишь глядела будто загипнотизированная на прямоугольник окна, на ухмыляющуюся лимонную луну.
        Девушка продолжала пятиться назад, пока не наткнулась на собственную кровать. Нервы скакали, как масло на раскаленной сковородке, и, ударившись о спинку кровати, Роза вдруг решила, что страшная тварь непостижимым образом оказалась у нее за спиной. Вот-вот холодные руки вцепятся в нее, примутся душить, выламывая кости из суставов, раздирая плоть.
        Роза закричала. Истошный, звериный вопль сорвал связки, и в последующие несколько часов она едва могла говорить. Впрочем, это оказалось самой маленькой и незначительной из проблем, которые возникли у нее - да и у них всех.
        Она закричала, рванулась к двери и, продолжая заходиться криком, выскочила в коридор.
        Глава шестая. Восьмое января. Вечер. Румия
        - Что будем делать? - требовательно спросила тетя Римма.
        Румия подумала, что таким тоном она начинала совещания, когда ее не устраивали показатели качества или цифры продаж изделий ее меховой фабрики.
        Основав собственную фирму «Зимняя сказка», тетка переманила к себе многих специалистов казанского мехового объединения, где прежде работала, и дело пошло в гору очень быстро.
        Однажды тетя Римма пригласила племянницу в выставочный зал - взглянуть на новые модели шуб, манто и дубленок, которые собиралась везти на выставку в Москву.
        Никогда прежде Румия не видела подобной красоты: каждая вещь была образцом вкуса и стиля. Она не была барахольщицей, не сходила с ума по мехам и бриллиантам, но тут ощутила что-то похожее на сумасшествие. Несколько часов подряд вертелась перед зеркалом, примеряла одну роскошную вещь за другой. Тетка заходила и выходила, и в какой-то момент Румия поймала себя на мысли: ей хочется, чтобы тетя Римма увидела, как идет ей та или иная шубка, расщедрилась и преподнесла племяннице царский подарок, зная, что та никогда в жизни не сможет позволить себе купить ничего подобного.
        Вслед за этим сразу пришла уверенность: тетя Римма ни за что не сделает этого. Да что там - и шубы из старой коллекции ей не видать, и даже фабричного брака ей не кинут с барского плеча. Тетушке просто нравится видеть, как бедная родственница скачет ей на потеху перед зеркалом, выставляя себя на посмешище. Будто дрессированная обезьяна. Или, хуже того, проститутка перед клиентом.
        Румия поспешно сбросила с себя очередное меховое великолепие и бочком-бочком выбралась из зала, вся пунцовая от унижения.
        Неизвестно почему та история всплыла сейчас в памяти. Сколько лет прошло, а вот вспомнилось - и Румию передернуло от осознания пережитого позора. Роза, отец и тетка сидели в гостиной, и она пришла туда, по обыкновению прибравшись на кухне. Она все так же готовила им всем завтраки, обеды и ужины, так же мыла за всеми посуду.
        Румия не жаловалась - привычные занятия хоть немного успокаивали, позволяли думать, что ничего необычного не происходит. Женщина ни за что не переложила бы свои обязанности ни на чьи плечи: была рада им, как никогда, и считала себя куда счастливее остальных обитателей дома, которым вообще не за что было зацепиться, чтобы удержаться в рамках нормальности.
        Завтра она собиралась помыть полы во всем доме: Раечка, которая должна была прийти сегодня и сделать генеральную уборку, так и не явилась. Они напрасно прождали ее весь день.
        - Так что делать-то будем? - снова вопросила тетя Римма. - Или вы и дальше собираетесь притворяться, что ничего не происходит? Послал бог родственничков!
        Отец поерзал в кресле, поправил привычным жестом очки, открыл рот, чтобы ответить что-то, но потом, видно, передумал и промолчал. Он сидел, втянув голову в плечи, закутавшись в старую вязаную кофту, из которой в последние дни не вылезал, и был похож на облезлого нахохлившегося петуха.
        - А что ты хочешь, чтобы мы сделали? - спросила Роза. Голос у нее все еще был немного сиплым после той страшной ночи. - И вообще, разве не ты говорила, что все хорошо? Не называла меня сумасшедшей?
        В ту ночь Роза с криками ворвалась в спальню к матери. Если бы Румия спала, наверное, с перепугу вовсе умом бы тронулась, проснувшись от такого ужаса. Но она не спала. Ни в ту ночь, ни в предыдущую, ни в последующие. Даже ночника не выключала - пыталась читать Коран.
        Вернее, не так. С вечера ей удавалось заснуть, но вскоре она просыпалась, и сон бежал от нее - так и ворочалась до самого утра. И молитвы творила, и молоко теплое пила, и даже таблетки успокоительные. Ничего не помогало, и периоды сна ночь от ночи становились все короче. Вчера Румия легла в одиннадцать, как обычно, чтобы пробудиться уже в половине первого. Надеялась, что сегодня получится поспать хотя бы до полуночи, но в глубине души понимала, что вряд ли ей так посчастливится.
        Так вот, дочь ворвалась в комнату, которая тут же наполнилась густой вонью перегара, смешанной с острым запахом пота. Розу колотило от страха, она тряслась и пыталась рассказать что-то, вперемешку с завываниями и криками. Румия попыталась усадить ее в кресло, дать воды, но Роза отшвырнула стакан и разрыдалась. Спустя пару минут прибежали перепуганные отец и тетка: разумеется, они слышали Розины вопли.
        Тетя Римма зажгла верхний свет, все вместе они кое-как успокоили бедную девушку, и она наконец сумела рассказать, что ее так напугало.
        - Ну, знаешь… - протянула тетя Римма. - Ты сама себя слышишь? Человек поднялся в воздух?
        - Нет, - покачала головой Роза.
        - Но ты же сама… - начала было Румия, однако дочь перебила ее:
        - Не человек. Это было нечто другое. Ни один человек так не смог бы!
        Отец ахнул и закашлялся. Румия посмотрела на него и увидела, как посерело его лицо.
        - Что такое, папа? - встревожилась она. - Сердце? Тебе плохо?
        Отец покачал головой и поспешно отвернулся. Она так и не поняла в тот момент, что с ним произошло.
        - Нужно проверить, что там на самом деле случилось, - произнесла тетя Римма. Решительности тетке было не занимать. Прежде чем кто-то успел возразить, она вышла из комнаты. Трое оставшихся в спальне Румии притихли, прислушиваясь к тому, что, возможно, будет происходить.
        Шаги, приглушенные ковровым покрытием, замерли, потом раздался легкий, еле слышный скрип открываемой двери. Больше ничего слышно не было: стены в доме толстые. Румия успокаивающе гладила дочь по плечам, прижимая к себе. Позже ей подумалось, что они не сидели вот так, обнявшись, наверное, лет десять. Или даже больше. Но в ту ночь Роза была обычным ребенком, который, испугавшись, прибежал искать защиты у матери. И неважно, что девочка давно выросла и их отношения с мамой можно теперь назвать по-разному, описать многими словами, и слова «любовь» среди них не окажется.
        Отец тем временем на цыпочках подошел к окну. Встал сбоку, за занавеской, чтобы его самого не было видно, и осторожно выглянул на улицу. Румия не слишком-то поверила словам дочери, точнее, она пока вообще не пыталась их анализировать, понять, что в них правда, а что нет, но поведение отца подсказало ей, что тот принял рассказ внучки близко к сердцу. Возможно, даже поверил.
        - Что там? - неизвестно почему шепотом спросила она.
        - Не знаю, - ответил он, - ничего не видно. За окном темно, а у нас свет горит.
        За дверью послышались шаги - куда более чеканные и твердые. Тетя Римма возвращалась обратно. Румия догадывалась, что они сейчас услышат, и не ошиблась.
        - На улице пусто. Никого там нет, - во весь голос объявила тетка, широко распахнув дверь. В руке она держала пустую бутылку из-под вина. - Зато есть вот что!
        Румия и сама знала, что дочь была нетрезва. Само собой, давно заметила, что запасы спиртного уменьшаются, и знала, кто за этим стоит. Однако предпочитала молчать: не хотелось ввязываться в очередную бесполезную перебранку.
        Да, Роза выпила бутылку вина, но на пьяную истерику ее поведение не было похоже. Девушка выглядела ужасно напуганной - это был дикий, животный страх.
        Однажды, когда ее девочке было лет девять-десять, они поехали на выходные в деревню к приятельнице Румии, у которой тоже была дочка, ровесница Розы. Звали ее, кажется, Настей. Девочки быстро подружились и увлеченно играли вместе на заднем дворе, а потом решили отправиться на так называемые «зады». Там, за забором, начинался перелесок. На беду, с выпаса возвращалось стадо коров, и одна корова отбилась от стада и почему-то бросилась к девочкам. Настя быстро сориентировалась и успела забежать в свой огород. А вот Розе не повезло - она была довольно далеко от калитки.
        Деревня находилась у подножия пологого склона, поросшего лесом, и корова неслась по этому склону к Розе, низко склонив рогатую голову. Девочка только и могла, что спрятаться за дерево - больше бежать было некуда.
        Румия услыхала крики и помчалась по огороду на помощь дочери, следом неслась перепуганная приятельница. Как позже выяснилось, на днях корова ранила кого-то из деревенских женщин - боднула так, что несчастная оказалась на больничной койке в тяжелом состоянии.
        Все, в том числе и пастух, спешили на помощь, кричали, махали руками, пытаясь отвлечь внимание взбесившейся скотины, но все было напрасно. Корова добежала до дерева, за которым спряталась Роза, и пыталась достать жертву рогами.
        В итоге все закончилось хорошо: подоспевший пастух сумел-таки отогнать свою подопечную. Дальнейшее почти не запомнилось. Румия помнила лишь, как сжимала дочь в объятиях, как они обе плакали от пережитого потрясения. И вот этот запах тоже помнила - звериный, резкий запах страха, к которому сегодня ночью примешивался запах выпивки. Румия точно знала: что-то смертельно перепугало ее дочь, и неважно, сколько она выпила до этого. Она хотела уже сказать об этом тете Римме, но Роза не дала ей этого сделать.
        - Хочешь сказать, что мне спьяну привиделось? - прошипела она, с ненавистью глядя на тетку. - Знаю я, чего вы все обо мне думаете! Только мне плевать, думайте что хотите! Я-то знаю, что видела!
        Тетя Римма не ожидала такого яростного отпора, сбавила тон и примирительно произнесла:
        - Ты же не будешь спорить, что выпивший человек не всегда адекватно…
        - А не пошли бы вы с вашей адекватностью! - перебила Роза тем же свистящим шепотом. - Да, выпила! Выпила - и что?! Если хотите знать, я каждый день теперь пью, потому что не могу заснуть в этом проклятом доме! Черт его знает, что здесь творится!
        - Да что ты себе… - снова начала тетя Римма, и в который раз ей не дали договорить.
        «Должно быть, это впервые в ее жизни», - подумала Румия, еле сумев скрыть усмешку. Теперь вмешался Роберт:
        - Римма, перестань, пожалуйста, - мягко проговорил он. - Все на нервах, девочка испугалась - это же видно. Она же не со зла.
        Они немного попрепирались друг с другом, поворчали, но до открытого конфликта дело все же не дошло. Роза выпустила пар и замолчала. Тете Римме тоже хватило ума воздержаться от обычных колкостей.
        Так ни до чего и не договорившись, не решив, привиделось Розе или нет, все разбрелись по своим комнатам минут тридцать спустя. Правда, дочь все же осталась у Румии - возвращаться к себе ей не хотелось. На следующую ночь Роза долго сидела в гостиной, прежде чем подняться в спальню. Но когда решилась пойти к себе, то отправилась с пустыми руками, не прихватив ни вина, ни пива, чему Румия не могла не порадоваться.
        Седьмого января она завтракала в одиночестве: остальные, включая и Розу, сидели по своим комнатам. Дочь сказала, что пойдет к себе и выспится после бессонной ночи. Неизвестно, спала или нет, но вниз спустилась только ближе к обеду. Выглядела, конечно, жутко. Есть почти не стала - поклевала салат, и все на этом. Зато тетя Римма и отец ели хорошо, с аппетитом. И много говорили за столом. Настолько много, что Румия подумала: уж не поверили ли они, что ночью к Розе действительно явился монстр из запредельного мира? Слишком уж тщательно оба обходили стороной скользкую тему, усиленно пытаясь делать вид, что все прекрасно. Слишком синхронно, как давно сыгранный актерский дуэт, доказывали и всем, и себе, что ничего необычного не происходит, что ночь прошла вполне заурядно.
        «А сама-то ты что думаешь?» - спросила себя Румия. И обнаружила, что не знает ответа на этот вопрос. Более того, больше не хочет даже пытаться на него отвечать. Не думать - вот лучший вариант. Что бы ни увидела Роза, это позади.
        Вечером, перед сном, все смотрели записанных на диск «Унесенных ветром» - любимый тетушкин фильм по ее же любимой книге. Наверное, она смотрела и думала, что похожа на Скарлетт. Такая же боевая, бесстрашная и неунывающая. А Румия думала - такая же жестокая, с каменным сердцем, расчетливая стерва. Про себя, разумеется, думала. Но вообще-то ей тоже нравились и фильм, и книга - не нравилось лишь самодовольное выражение теткиного лица, то, как она поглядывала на сидящих рядом родственников. Вот, мол, мы какие - сильные-то люди, хозяева жизни. Смотрите, внимайте, аплодируйте.
        Фильм шел долго, а когда кончился, все отправились спать. Румия не знала, как спали в эту ночь другие, но ей самой не повезло. На этот раз она подремала всего сорок минут и остаток ночи промучилась, ворочаясь в кровати. Никаких ужасов ей не мерещилось, за окнами было темно и тихо. Почему же все-таки ей не спится?
        Наверное, виной всему полнолуние, думала Румия. Она всегда его чувствовала: становилась нервной, неспокойной. Снились тяжелые, странные сны, и поутру она вставала с чугунной головой. Но сейчас у сонного морока не было никаких шансов пробраться к ней в голову, потому что она не смыкала глаз. И потом, не слишком ли полнолуние затянулось? Она пыталась вспомнить, когда впервые увидела на небе полную луну, и поняла, что не может этого сделать.
        Прежде, если выпадала бессонная ночь, Румия старалась провести время с пользой. Читала Коран или молилась. Мусульмане читают молитвы на арабском языке, и Румия не понимала ни слова. Но сама музыка слов действовала успокаивающе. Она чувствовала себя приобщенной к чему-то великому, всеобъемлющему, понимала, что поступает правильно. Ей нравилось ее новое «Я» - нравилось настолько, что это смахивало на гордыню, но она пыталась с этим бороться. Она любила себя новую - смиренную, спокойную, благодарную Всевышнему за каждый прожитый день.
        Только вот в последнее время это не приносило успокоения. Она открывала священные книги, совершала намаз, но в глубине души происходящее казалось ей фарсом, игрой. Нелепостью - и ничем более.
        «Кого я пытаюсь обмануть? - с тоской думала Румия бессонными ночами. - Разве есть мне прощение? Разве то, что случилось с нами восемнадцать лет назад, можно объяснить волей Аллаха?»
        Разве был он - сияющий и прекрасный Бог - на той глухой дороге, затерянной в Уральских горах? Нет, там были совсем другие божества, угрюмые и мрачные, приземленные и грубые. Так зачем пытаться вымолить прощение у этого высокого, правильного и потому особенно далекого Бога?
        Эти мысли, с которыми удавалось бороться днем, когда отвлекали дела и заботы, ночью становились сильнее, так и лезли в голову, и избавиться от них не получалось. То, что лежало на сердце тяжелым камнем, становилось еще тяжелее, и не было всему этому конца.
        Сегодня весь день тетушка была сильно не в духе, и остальные притихли, боясь навлечь на себя ее гнев. Румия отлично знала, в чем дело: тетя Римма не могла понять, почему не приходит убираться Раечка. И волновало ее не это само по себе, а вкупе со всем остальным: неработающим телевизором, молчащими телефонами, странным стуком в дверь несколько дней назад и выходкой Розы рождественской ночью.
        По отдельности все эти вещи можно было легко объяснить, но вот все вместе они казались частями зловещей головоломки. Чтобы увидеть всю картину, не хватало деталей. Точнее, детали добавлялись и добавлялись, а вот инструкции по сборке не прилагалось. И неясно, что их всех ждет в итоге.
        Напряжение копилось, сгущалось, четверо жителей дома чувствовали, что нечто необычное происходит с ними, но не могли понять, что именно. Или, вернее, боялись понять. И говорить об этом между собой тоже избегали, пока наконец тетушка не задала свой вопрос вечером после ужина.
        - Послушай меня, Роза, - проговорила тетя Римма, явно стараясь держать себя в руках, чтобы не наорать на внучатую племянницу, - я не говорила, что ты сумасшедшая. Ты напугалась и нас всех перепугала. Я, конечно, бываю иногда резкой, но…
        - Иногда? - ядовито отозвалась девушка.
        Тетя Римма посмотрела на Румию, и во взгляде ее промелькнула неуверенность. Или боль? В последнее время, с удивлением отметила про себя Румия, тетушка часто была сама на себя не похожа. Может, ей тоже чудится что-то ночами? А вслед за этим на ум пришел вопрос: а хорошо ли она спит?
        И снова повисшую паузу заполнил отец. Второй раз за недолгое время ему удавалось сказать именно то единственное, что следовало говорить в данной ситуации.
        Он закрыл книгу, которую по обыкновению держал в руках, и отложил ее на столик. Румия скользнула взглядом по обложке - «Мастер и Маргарита». Странноватый выбор для отца, который предпочитал поэзию, а из прозы читал обычно Льва Толстого или Достоевского. Вернее, перечитывал. Услышал где-то, что в его возрасте образованные люди уже не читают, а перечитывают, и везде таскал с собой приличествующую, на его взгляд, интеллигенту русскую классику.
        Румию это раздражало. Потому, вероятно, что она догадывалась: куда охотнее отец прочел бы какой-нибудь головоломный, лихо закрученный иностранный детектив. Но не делал этого, так как боялся уронить достоинство, не хотел терять марку. Перед кем? Почему они все постоянно ломают комедию, бесконечно делают вид и притворяются друг перед другом?
        Может быть, «Мастер и Маргарита» сейчас была своеобразным бунтом отца против системы?
        - Тетя Римма просто хочет сказать, что мы должны разобраться в том, что происходит, - тихо сказал отец. - Так получилось, что мы чувствуем себя оторванными от всего мира, хотя поселок всего в нескольких километрах от трассы и Казань почти под боком. Но мы привыкли смотреть телевизор, нам нужен телефон, и тебе, милая, - он повернулся к Розе, - скучно без компьютера. А тут еще Раечки почему-то нет.
        - Это заточение в четырех стенах нервирует, - проворчала девушка.
        - Ну почему же сразу заточение? - В этих словах отца послышалась фальшь. Похоже, он и сам для себя именно так определял их вынужденное сидение в доме. - Праздничные дни, на дворе то мороз, то метель, никому не хочется высовывать нос на улицу.
        - Вот я и говорю, надо что-то делать! - вмешалась тетушка. Слава богу, оставив командный тон. - Я считаю, мы должны съездить в деревню.
        - Каким образом? - удивилась Румия. - Снегоочиститель не расчищал дорогу все эти дни. Ты же сама видела.
        Разумеется, не могла не видеть. Снег то шел, то прекращался, но в последние два дня небо было ясное. У себя во дворе они все вместе перекидали снег, протоптали и расчистили дорожки возле дома и в саду. Но за забором все замело, на машине точно не проедешь.
        Отец тяжело, со стоном вздохнул. Вздох прозвучал слишком громко, и он принялся виновато откашливаться.
        - И что теперь? Сидеть сложа руки? - огрызнулась Роза, поддерживая тетку. Та метнула на нее удивленный взгляд, поражаясь неожиданной поддержке.
        - Мы могли бы добраться до дома председателя на лыжах или снегоступах - тут же недалеко, - быстро сказала тетя Римма. - И потребовать, чтобы убрали снег и расчистили дорогу до деревни и до трассы. Странно, что никто этого до сих пор не сделал до нас. Что, никому в Казань не надо?
        Наверное, она хотела произнести эту фразу по-другому: с иронией, возмущенно или гневно. Но прозвучала она чуть ли не умоляюще, жалобно. И от этого всем стало еще больше не по себе.
        Потом Румия часто думала, что эти слова тети Риммы стали своеобразным поворотным моментом. До этого все они еще пытались (с переменным успехом) не замечать очевидного и притворяться, будто у них обычные новогодние каникулы. Может, более скучные, чем полагается, но ничем другим не примечательные.
        А вот после этого разговора прикидываться уже не получалось. Они разом перестали делать вид, что не попали в ловушку.
        Тем более что вслед за теткой и Роза тоже задала вопрос, ответа на который ни у кого из них не было.
        Глава седьмая. Девятое января. Утро. Роберт
        «Какой нынче день?» - подумал Роберт Ринатович, задумчиво постукивая авторучкой по столу. Календарь был перед глазами, но какой от него прок? Одно издевательство. Цифры, безвкусные картинки с видами природы, меленькие буковки-муравьишки…
        В какую из квадратных ячеек вписывается «сегодня»?
        С вечера Роберт Ринатович по привычке расправил постель и даже поставил у изголовья кружку с водой, чтобы попить, когда боль в спине разбудит его среди ночи. Но давно установившийся, годами отработанный ритуал стал абсолютно бессмысленным.
        Зачем стелить постель, если знаешь, что спать тебе не придется? Зачем нужна чашка на расстоянии вытянутой руки, если ты уверен, что сто раз за ночь встанешь, будешь пить чай, бродить по комнате и коридору, старясь не шаркать тапочками, чтобы не разбудить остальных и не отвечать на глупые вопросы о том, почему тебе не спится?
        Можно и вовсе не ложиться, но это как-то уж совсем безнадежно. Укладываясь спать, Роберт Ринатович в последнее время чувствовал себя так, словно заживо ложится в гроб. Но, осознанно оставаясь бодрствовать, чувствовал бы себя еще хуже. Зловещим живым мертвецом - ни больше ни меньше.
        Когда на землю опускается ночь, человек должен засыпать, чтобы не лишиться разума и точного понимания себя в окружающем мире, думал он. Бодрствовать, когда кругом темно, - противоестественно и странно. Ночью все кажется страшнее, малейшие проблемы имеют обыкновение разрастаться до размеров вселенской катастрофы, а идеи, которые приходят в голову, либо самоубийственны, либо ничтожны.
        Но самое страшное в том, что в этой бессоннице таится какой-то непонятный ему смысл. То, что Роберт Ринатович не может уловить, в чем этот смысл заключается, не отменяет самого факта его существования. В бессоннице была логика, была система. С каждой ночью, наступавшей после новогодней, Роберт Ринатович спал все меньше и меньше, пока однажды, седьмого января, вовсе не смог заснуть. Теперь старик четко понимал, что больше ему спать не суждено. Что давало такую уверенность, не знал, но не сомневался, что прав.
        Как в жизни каждого, в его жизни тоже случались бессонные ночи. Однако же организм требовал свое, и он по обыкновению отсыпался днем. Но теперь уснуть не получалось вообще никогда. Роберт Ринатович словно забыл, как это делается, разучился. Было ощущение, что какая-то функция в его мозгу попросту отключилась: повернулся какой-то рычажок, сломался тумблер.
        Однако и это еще не все. Будь все дело в обычной бессоннице, извечном старческом недуге, помогли бы лекарства. В аптечке были успокоительные капли, и Роберт Ринатович перепробовал их все, причем в лошадиных дозах, но не добился никакого эффекта. Абсолютно никакого.
        За более сильными препаратами можно было попробовать обратиться к дочери (сестра лекарства принимала только в исключительных случаях, так что у нее вряд ли найдется что-то подходящее), но Роберт Ринатович пока медлил и сам не понимал почему. Вроде бы ничего удивительного: не спится старику, что здесь особенного? Но нутром он чувствовал, что рассказать об этом равносильно признанию в чем-то нечестивом, стыдном. Так что Роберт Ринатович молчал.
        И все-таки, что же сегодня - среда вроде бы? Или четверг? Он вздохнул. Больно, как же больно от того, насколько унылой и однообразной стала его жизнь. Дни похожи один на другой, слипаются, как лежащие в потертой коробке старые конфеты, у которых давно прошел срок годности. Не понять уже, где утро одного дня и где - другого. День сливается с вечером, тянется и тянется, а потом подкрадывается ночь… И это хуже всего. Дни его теперь были безнадежны и безрадостны, но ночи - куда хуже. Ночи и вовсе наводили оторопь.
        Роберт Ринатович глянул на часы. Семь десять утра. Скоро нужно будет идти завтракать. С пяти утра он сидел за письменным столом - пытался выдавить из себя хоть строчку. Стихов он уже не писал: считал, что стар для поэзии. Услышал, как один известный писатель назвал свой не юный возраст возрастом прозы, и зацепился за это определение, четко понимая, впрочем, что это всего лишь жалкое оправдание. Просто за последние… бог его знает, сколько лет он не написал ни одного стихотворения, которое нравилось бы хотя бы ему самому, не говоря уже о других.
        Да и удавалось ли ему и прежде хоть что-то?
        В общем, стихотворчество давно его не привлекало, и Роберт Ринатович вздохнул с облегчением, записав себя в старики. Но если у него возраст прозы, то где тогда эта самая проза? Крошечные заметки, зарисовки и несколько статей, написанных в юности, не в счет.
        Это было банально и стыдно, но он, даже воображая себя поэтом, всю жизнь собирался написать роман. Видел себя автором серьезного, фундаментального труда, но бежал от письменного стола, как киношный вампир от чеснока. Не забывая, однако, подыскивать оправдания, главным из которых было то, что для крупной прозы нужно созреть, прийти к ней.
        В какой-то момент Роберту Ринатовичу стало так противно от себя самого, так совестно за эти беспомощные отговорки, что он заставил себя взяться за перо и несколько лет назад, выйдя на пенсию, наконец начал писать.
        Как ни странно, дело пошло. Писательский труд приносил ему наслаждение, заставляя вспомнить изрядно подзабытое удовольствие от работы со словом. Ему хотелось создать сагу о своей семье, рассказать свою историю на фоне истории большой страны. Он желал вдохновенно, поэтично, но одновременно просто и ясно рассказать о том, как складывалась его жизнь, поведать миру о своей любви к Машеньке и о том, как он потерпел крах во всем, что составляло суть его бытия.
        Работа продвигалась медленно. Так и не научившись обращаться с компьютером, писал Роберт Ринатович от руки, по многу раз переделывая, перекраивая текст. Он возвращался к написанному, вставлял новые абзацы, вымарывая по утрам то, что с вечера казалось гениальным. За несколько лет не написал и половины того, что собирался, и все же был рад и гордился собой. До недавнего времени.
        Серые, холодные январские дни и бессонные ночи внезапно со всей очевидностью раскрыли то, что он всю жизнь прятал от себя. Роберт Ринатович понял, почему так и не смог стать настоящим писателем. Он играл словами, как ребенок кубиками, азартно подбирал рифмы, складывал фразы, ловко пристраивая одну к другой, подгоняя, как умелый строитель.
        Вот только творчеством это не было. В том, что он писал, не было искренности, не было души. А уж про недописанный роман и говорить нечего. Теперь он ясно видел, что созданное им - лишь беспомощные, разрозненные прозаические отрывки, которые он, как ни старался, не мог спаять воедино.
        Причина же крылась в том, что Роберту Ринатовичу не нравилось сеять и взращивать - он готовился лишь пожинать плоды. И желательно побыстрее. Поэтому с юности и предпочитал стихи: их можно было писать на бегу, на клочках бумаги и сигаретных пачках. Слава, восторг читателей, статьи в журналах, презентации - вот то, чего он по-настоящему жаждал. Всю жизнь он боялся одиночества, страшился сам себя, а потому, едва набросав что-то, срывался и бежал к людям, в толпу. Многоликая, многоголосая толпа гудела и переливалась разными красками, в ней была не так заметна его собственная пустота и немота.
        В эту последнюю неделю Роберт Ринатович понял, что подлинный писатель должен желать лишь одного: высказаться. И не столь важно даже, услышат ли - важно произнести. Ему же, по сути, нечего было сказать, нечем было разродиться: его душа, сердце и мозг не вынашивали ни одной стоящей идеи. А если таковые и имелись когда-то, он растрепал их, раззвонил по свету, выхолостил.
        Плод не созрел - он сгнил, вися на ветке и оставаясь зеленым. Он был кисловато-горьким на вкус, отравляя Роберта Ринатовича изнутри.
        По привычке он еще подходил к столу, садился, перебирал свои записи. Брал в руки авторучку, упрямо водил ею по бумаге, чувствуя при этом, что единственное, чего стоит сделать, - так это взять все свои тетрадки и скормить огню. Только на растопку они и годились, ибо другого пламени разжечь не могли.
        Все эти мысли грызли его, мучили. Причиняли даже больше страданий, чем въевшийся в каждую клетку страх. Висящая в неподвижном ночном воздухе фигура, которую Роберт Ринатович видел однажды ночью, породила в нем уверенность, что он сходит с ума. Позже, когда ничего не повторилось, он решил, что ничего на самом деле и не было, и почти поверил себе, пока не случилось того происшествия с Розой. Внучка тоже видела нечто похожее - и это означало, что кошмарная тварь реальна.
        И значит, каждая новая ночь могла вызвать ее появление. Каждая изматывающая, бесконечная ночь - ночь при полной луне. Роберт Ринатович понятия не имел, замечают ли три живущих в доме женщины, что полнолуние длится ненормально долго, но сам он давно это увидел. Лунный шар, идеально округлый, без малейшего намека на убывание, равнодушно зависал напротив его окна. Вроде бы полнолуние было как раз в новогоднюю ночь - и с тех пор ничего не изменилось.
        Разумеется, он знал, что мифическое изменение формы луны - всего лишь иллюзия. Луна не светит - она лишь отражает свет, и солнце каждый раз освещает ее по-разному, то с одного, то с другого боку. Да, зрительный обман, но какой реальный, какой правдоподобный! Не все ли в жизни вот так же лживо? Быть может, все, что происходит с ним самим, с ними всеми, тоже не более чем иллюзия?
        А может, мир вовсе и не изменился, в нем все идет по-прежнему, он лишь повернулся к Роберту Ринатовичу и его семье другой своей стороной - темной и жуткой!
        - Почему нет света в окнах других домов? - спросила вчера Роза.
        - Ты прекрасно знаешь, многие дома еще не заселены и даже не достроены, - скороговоркой ответила сестра. Настолько быстро ответила, что Роберт без труда сообразил: Римма боится и хочет заставить Розу замолчать. Однако ничего не вышло.
        - И что? - вскинулась девушка. - Раньше мы почему-то видели свет в некоторых домах. А теперь кругом полная темень! И фонари не горят, только луна…
        В этом месте Роза запнулась, и Роберт Ринатович отметил про себя, что, возможно, внучка тоже заметила это непрекращающееся ночь за ночью полнолуние. Но в тот момент на это никто не обратил внимания. Женщины загомонили, принялись говорить что-то, перебивая друг друга. Римма пыталась выдвигать логичные предположения, Роза горячо опровергала, Регина-Румия повторяла банальности примиряющим тоном.
        Старик не вслушивался. Просто ждал, когда они успокоятся. А когда все в конце концов замолчали и повисла тишина, он тихо предложил:
        - Давайте завтра сходим и посмотрим. Никто из нас не знает ответа на вопрос Розы, и, обсуждая эту тему, мы только сами себя пугаем. Нужно выйти со двора и прогуляться по поселку.
        Роза сразу поддержала деда, сестра тоже, хотя было видно, что это далось ей нелегко. Наверное, жизненный опыт подсказывал, что о некоторых вещах лучше не знать наверняка. Вслед за ней согласилась и Регина. Вид у нее при этом был такой несчастный и потерянный, что Роберту Ринатовичу захотелось подойти к дочери, обнять, погладить по голове, как маленькую. Сказать, что все будет хорошо, спросить, что случилось, чего она так боится… Но он, разумеется, остался на месте. Дочь давно не нуждалась ни в нем самом, ни в его утешении.
        Когда Регина, около года назад или чуть больше, объявила, что теперь ее нужно называть Румией, они все сидели в гостиной Риммы, в ее городской квартире. Был какой-то семейный праздник - одно из их безликих сборищ, на которые семья собиралась без желания, отдавая дань традиции.
        Дочь очень волновалась - он сразу понял это по ее виду, по тому, как она комкала в руках салфетку и покусывала губы. Роберт Ринатович понятия не имел, что она собирается сказать, когда Регина попросила минуточку внимания. Это прозвучало немного нелепо, как будто они все были на партсобрании, но тем не менее Римма, сам Роберт Ринатович и Роза повернулись к Регине и замолчали, выжидательно глядя ей в лицо.
        - Хотела вам сказать, что я… - Она запнулась, немного покраснела, но все же договорила, вполне твердо и решительно: - Я приняла ислам.
        - Что? - ошарашенно переспросила Роза, глядя на мать как на незнакомого ей доселе человека.
        Регина не успела ответить, как Римма бросила с жесткой усмешкой:
        - Надо же, удивила! Ты у нас вечно что-то принимаешь. То успокоительное, то желудочное, теперь вот ислам.
        Регина вспыхнула, как-то странно дернулась, словно ее ударили, и посмотрела на отца. Как будто искала поддержки. А он сделал то, чего не мог себе потом простить, о чем старался не думать. То, что вбило последний гвоздь в крышку гроба, где покоились остатки их отношений. Он усмехнулся вслед за Риммой и качнул головой: так, мол, и есть, все верно, милая сестрица.
        Дочь закаменела, потемнела лицом, выпрямилась на стуле. Роберт Ринатович сразу понял, как сильно она задета, насколько оскорблена, и дорого дал бы, чтобы изменить все, отреагировать по-другому. Ведь на самом деле ему было интересно узнать, что подтолкнуло Регину к такому необычному решению, что стоит за всем этим, она ведь никогда не проявляла интереса к религии. Но было уже поздно.
        - Мне все равно, что вы думаете о моем решении. Это важно для меня, и менять я ничего не собираюсь. Я приняла ислам и сменила имя. Прошу всех вас отныне звать меня Румией, - отчеканила она и вышла из-за стола.
        Больше ничего и никогда не говорила на эту тему - не объясняла, не реагировала на теткины тычки и подначки, на виноватые отцовские взгляды и безмолвные вопросы. Он часто читал в книгах, как одна фраза, невзначай брошенное слово или неосторожный взгляд могут разрушить любовь или дружбу, но никогда и не предполагал, что может столкнуться с чем-то подобным. Однако пришлось.
        Так что теперь Роберт Ринатович точно знал: дочь не примет ни его сочувствия, ни поддержки. Он постоянно подводил ее, предавал и бросал, порою сам того не желая и не замечая за собой. А тот последний эпизод поставил окончательную точку. Регина-Румия была внимательна и вежлива - но холодна и непримирима.
        Роберт Ринатович потер руками лицо. Ладони были сухие и холодные, хотя в комнате тепло, даже жарко. Старческая кровь студеная, она течет по венам лениво и неохотно, густеет, чтобы однажды превратиться в смертоносный тромб и закупорить хрупкий сосуд. Убить. Мысль о том, что нечто внутри его организма, то, что может и должно заставлять его жить, однажды превратится в убийцу, была неожиданной, шокирующей.
        Но уже в следующую минуту старик поймал себя на мысли, что хочет, чтобы все прекратилось. Кончилось вечное ожидание, бестолковая писанина, тяжелая вина за все и вся, нарастающая немощность.
        В дверь осторожно постучали. Он убрал руки от лица и суетливым движением переложил какие-то бумажки на столе, словно его застали за каким-то неприличным занятием. Потом, сообразив, что стоящий за дверью желает войти, сказал:
        - Войдите! - Это прозвучало громко и испуганно.
        Дверь приоткрылась, на пороге возникла Римма. Вот уж кого ему меньше всего хотелось видеть сейчас, когда мысли о смерти, своей никчемности и греховности сделали его совсем уж беспомощным.
        - Не спишь? Встал уже? - спросила сестра, заглядывая ему в лицо.
        Почему в ее голосе, хочет она того или нет, постоянно звучат командирские нотки? Почему его так и тянет оправдаться перед ней?
        - Да, давно уже, - промямлил он.
        Сестра моргнула и отвернулась.
        - Скоро завтракать будем, там почти все готово, - сообщила она.
        Роберт Ринатович не отвечал, ждал, что она еще скажет. Ведь Римма пришла не за тем, чтобы говорить об очевидном.
        - Послушай! - Она отошла к окну, повернулась к брату спиной. Раздвинула шторы, поправила легкие тюлевые занавески. Теперь он не мог видеть лица Риммы, но по голосу понял, что сестра озадачена. Вернее, даже смущена. Небывалое дело. - Как ты думаешь, нам точно стоит идти?
        - Я думаю?! - Роберт Ринатович едва не поперхнулся от удивления. - С каких пор тебе интересно чужое мнение? Ты что, в самом деле спрашиваешь моего совета?
        Римма опять повернулась к нему, скрестила руки на груди. «Сейчас она меня уволит!» - подумал Роберт Ринатович и с трудом подавил неуместный смешок.
        - Прекрати делать из меня монстра и давить на жалость. Не надоело еще в этом образе? Как будто я никогда ничего у тебя не спрашивала!
        Губы сестры с годами истончились настолько, что сделались почти незаметными на широкоскулом, полном лице. У нее доставало вкуса не красить их алой или оранжевой помадой - Роберт Ринатович всегда считал, что на пожилых женщинах эти тона смотрятся уродливо. К помощи пластических хирургов Римма тоже не прибегала, и дело тут было не в гордости и не в желании заставить всех принять ее такой, какой создала природа. Просто сестра до ужаса боялась любого медицинского вмешательства. Вид шприца способен был довести Римму до истерики. Она даже горло педиатру в детстве показывала после долгих уговоров.
        Сейчас Римма сверлила брата сердитым взглядом, и ее бледное, безгубое лицо было злым и напряженным. Однако за гневом и раздражением так явственно читался страх, который ей было все труднее сдерживать, что Роберту стало почти жаль сестру.
        - Конечно, надо, Муся, - сказал он, машинально назвав Римму Ринатовну детским прозвищем. - Давно пора было сходить.
        Мусей или Римусей маленькую дочку называла мама. За последние лет сорок или даже пятьдесят никто не обращался к ней так, но сестра, видимо, была настолько погружена в себя, что не заметила этого. А если и заметила, то никак не отреагировала.
        Услышав слова брата, она как-то сразу сникла и посмотрела на него кротким, скорбным взглядом, который совершенно не шел к ее мясистому, крупному лицу. Обреченность - вот что читалось в этом взгляде.
        Роберт Ринатович протянул было руку к сестре, желая успокоить, но Римма повела плечом и быстро вышла из комнаты.
        Глава восьмая. Девятое января. День. Римма
        Когда Роберт утром назвал ее Мусей, она чуть не заплакала. Хотя, как ей казалось, давно уже была не способна на это. Видимо, сказывалось постоянное нервное напряжение плюс бессонница. Она не могла заснуть уже две ночи подряд, и днем подремать тоже не удавалось.
        В детстве у соседки по дому, Эльвиры, была красивая кукла. С мягкими, похожими на человеческие волосами и молочно-розовой кожей, гладкой и словно бы даже теплой на ощупь. Кукла была одета в длинное нарядное платье, золотистые локоны украшены кокетливым синим бантом.
        Дорогая немецкая кукла, привезенная родителями Эльвиры из Москвы, была предметом гордости хозяйки и вызывала острую, неодолимую зависть всех окрестных девчонок. Иногда Римма Ринатовна думала, что всегда так страстно мечтала разбогатеть именно из-за этой Эльвиры и ее куклы. Разве может быть для человека большее счастье, чем возможность тратить, не считая и не выгадывая? Увидеть вещь, захотеть, чтобы она стала твоей, и купить в ту же секунду, не задумываясь о том, хватит ли денег на еду и квартплату.
        Так вот, та кукла была не только фантастически красива, она еще умела закрывать и открывать глаза - исключительная редкость по тем временам. Отечественные пластмассовые куклы в безвкусных нарядах из синтетики умели только тупо пялиться круглыми блестящими глазами-пуговицами. А эта, если ее опрокинуть на спину, аккуратно смыкала веки, обрамленные длинными пушистыми ресницами. Словно живая. Чтобы полюбоваться дивным зрелищем, они с Эльвирой по многу раз укладывали и поднимали куклу, которую подружка назвала Принцессой.
        А потом кукла почему-то разучилась быть похожей на человека. Что-то в ее механизме сломалось, и она перестала моргать. Окончания истории Римма Ринатовна не помнила. Но теперь, когда лежала, откинувшись на подушки, и пыталась заставить себя закрыть глаза, чувствовала себя постаревшей Принцессой. Уставшие глаза упрямо распахивались, сон не шел.
        Но хуже всего то, что ночи были… неспокойными. Она не хотела подбирать другого слова, гнала от себя иные определения. Ясное дело, воспаленный, измученный мозг рисует всякие пугающие картинки. Не стоит принимать этого всерьез. Порой ведь и в обычном-то состоянии трудно разобраться, где сон, а где явь.
        Римма Ринатовна успокаивала себя, убеждала. Прошлой ночью, отбросив принципы и презрев нежелание обращаться за помощью к медицине и фармацевтике, выпила снотворное, которое чудом оказалось в ее аптечке. Купила несколько лет назад, когда стала плохо спать из-за стресса, выпила пару таблеток и вскоре забыла о нем.
        Когда снотворное не то что не помогло, а не оказало вообще никакого действия, даже крошечного успокаивающего эффекта, Римма Ринатовна испугалась. Впервые в жизни испугалась по-настоящему. Этот страх не был похож на страх бедности или волнение перед важной сделкой, серьезным разговором, экзаменом. Это был острый и безрассудный страх - так можно бояться только за собственную жизнь. Ничего больше не способно парализовать, лишить воли.
        Зря она зашла утром к брату. Наверное, любая женщина в сложной ситуации подсознательно хочет получить поддержку от мужчины - даже если этот мужчина безвольный, слабый, не от мира сего. Римма Ринатовна не знала, что это такое - опираться на сильное плечо, всю жизнь рассчитывала только на себя, только одному-единственному человеку доверяла - себе. Только себя считала способной справиться со всем и всеми. А вот нате-ка, прибежала к братцу под крылышко!
        Напрасно, впрочем, прибежала. Если она хоть сколько-нибудь разбиралась в людях, Роберт был растерян и напуган не меньше ее. Может, плохо шла работа над бесконечным романом? Всем, кроме самого Роберта, всегда было ясно, что ничего и никогда он путного не напишет. Стихи-то что, стихами все в юности баловались, рифмовали розы с морозами. Только у него этот процесс слишком затянулся. А под конец жизни Роберт еще и за роман засел. Смешно, право слово.
        Римма Ринатовна думала об этом, намеренно стараясь пробудить в себе привычную досаду, насмешку над братом, но чувствовала, что не может разозлиться по-настоящему. К тому же она ясно видела, что дело не в рукописи. Причины того, что брат весь съежился, постарел еще лет на десять и ушел в себя, вовсе не в глупых писульках.
        Роза что-то видела однажды ночью. Римма Ринатовна старалась убедить всех и себя саму, что девчонке привиделось. Но сама-то знала, что все не так. Точно знала, потому что тоже видела, хотя и не бегала по дому с воплями…
        За окном были тени. Темные, неясные, они бесшумно двигались, время от времени закрывая собою луну. Что-то жило своей жизнью совсем рядом, но Римма Ринатовна не могла понять что. Кровать ее стояла в небольшом углублении, нише в стене, и окно находилось чуть левее. Ей нравилось лежать и видеть кусочек неба - больше ничего разглядеть не получалось.
        Она не могла вспомнить, когда увидела тени в первый раз. Какого числа это было? Почему-то стало трудно отделять одну ночь от другой. Все чаще она думала о том, что ошиблась, жестоко ошиблась, решив остаться в одиночестве. Как было бы хорошо, будь сейчас рядом родной человек! Можно было бы коснуться его руки, прижаться к теплому боку, приникнуть к плечу. Увидела бы что-то непонятное, сразу разбудила его, а он бы успокоил, объяснил, что бояться нечего.
        А сейчас куда прикажете бежать? Эти - три перепуганных мышонка - забились в свои норы. Но дело не только в том, что родные раздражали ее своей слабостью, полной зависимостью от нее, Риммы, от ее воли и денег. Она была уверена, что брат и племянница с дочерью будут только рады, если увидят ее расстроенной, подавленной. Они почувствуют себя отмщенными. За что? За что они так ее ненавидят? Разве не старалась она всю жизнь, разве не пыталась помочь, чем могла?
        «Но как же Роберт? Ему ты тоже пыталась помочь, когда…»
        Стоп! Есть вещи, о которых она запрещала себе думать. То, что случилось в тот далекий год, было как раз из этого разряда. Что сделано, то сделано, изменить ведь уже ничего нельзя. А если бы можно было? Поступила бы она так же, как тогда? Ответа не было.
        Она думала и думала, изо всех сил стараясь выкинуть опасные мысли из головы, когда что-то мелькнуло за окном. В первый момент Римма Ринатовна решила, что просто тучка набежала на луну. Она приподнялась на локте, чтобы получше приглядеться. Комната была залита голубоватым лунным светом, шторы не задернуты - только легкие тюлевые занавески прикрывали прямоугольник окна. Она уже хотела улечься обратно, решив, что ей просто привиделось, когда что-то снова скользнуло за окном. Скорее озадаченная, нежели испуганная, Римма Ринатовна отбросила одеяло и встала с кровати.
        На полу лежал пушистый ковер, так что босые ноги ступали совершенно бесшумно. Она подошла к окну, отвела кружевную невесомую занавесь в сторону и вгляделась в ночь.
        Окно ее спальни, самой большой из всех, выходило на въезд в поселок. Туда же выходили окна библиотеки и гостевой комнаты. Комнаты остальных обитателей дома окнами смотрели на противоположную сторону. Спальня Роберта была угловой.
        Сейчас Римма Ринатовна видела перед собой двор, уголочек сада, приземистое здание гаража, соседские дома. Темные, неприютные… Необитаемые? Вздор! Во многих уже жили люди. Просто сейчас ночь, все давно спят. Даже уличные фонари погашены. Она попыталась вспомнить, всегда ли на ночь выключали уличное освещение, и почему-то не могла этого сделать. Должно быть, всегда… Вопрос причинял беспокойство, и Римма Ринатовна отбросила его, стараясь не думать об этом. Луна освещала округу как прожектор и ничего особенного не высвечивала. Ничего, ровным счетом ничего необычного. Она отпустила занавеску и хотела уже вернуться в постель, как почувствовала чье-то присутствие позади себя.
        И замерла, уставившись в окно, но ничего перед собой не замечая.
        «Он пробрался в мою комнату!» - Паническая мысль обожгла мозг и полностью парализовала волю. Все волоски на теле поднялись, словно наэлектризованные, и даже если бы Римма Ринатовна точно знала, что некто, пробравшийся неведомым образом в ее спальню, сейчас целится ей в затылок, все равно не смогла бы пошевелиться.
        Она и сама не понимала, откуда знает, что не одна. Ощущение было неописуемым, странным, но отчетливым. Когда Римма была маленькой, летом ее отправляли в деревню, к маминой маме, и она постоянно бегала купаться на речку. Кто-то сказал девочке, как полезно делать «водный массаж»: плотно прижимаешь ладошки одну к другой, отводишь руки подальше, а потом придвигаешь к животу, сгибая в локтях. Получается плотная, ласковая, упругая волна, которая приятно щекочет живот и, как сказали маленькой Римме, массирует внутренности, лечит больной желудок.
        В тот жуткий миг, стоя возле окна своей спальни, Римма Ринатовна явственно ощущала что-то похожее на эти мягкие волны, которые переливались, тихонько толкали ее в спину. Не было слышно ни чужого дыхания, ни малейшего шороха или шарканья шагов - только эта энергия, физически ощутимая энергия неведомого существа.
        Римма Ринатовна не знала, долго ли простояла так, застыв соляным столбом. А потом у нее вдруг резко закололо в глазу, словно туда попала ресница или соринка. Она негромко охнула, вскинула руки к лицу и принялась тереть «к носу», как учила мама. Резь была почти невыносима, нужно было срочно подойти к зеркалу, взглянуть, в чем дело. Римма Ринатовна, почти позабыв о неведомом госте, шагнула в сторону ванной, и тут боль прошла. Просто растаяла, и все, будто и не было ничего. А вместе с этим, поняла она через секунду, исчезло и мифическое чувство чьего-то присутствия.
        Так и не добравшись до ванной, Римма Ринатовна побрела обратно в кровать и легла, закутавшись в одеяло. В ту ночь ничего больше ее не беспокоило, но, как выяснилось, это было лишь начало.
        А потом (сколько времени прошло, было ли это на следующую ночь или нет?) случился новый кошмар. Такой, что движущиеся за окном тени показались безобидной шуткой.
        Было полвторого ночи, когда она вынуждена была признать: спать сегодня не придется. Римма Ринатовна протянула руку, чтобы включить ночник, собираясь почитать, но рука так и повисла в воздухе. Дыхание тоже застряло в груди - она будто позабыла сделать очередной вздох.
        В дальнем углу комнаты, в большом кресле с высокой спинкой, кто-то сидел. Пять минут назад там ничего не было - Римма Ринатовна не смыкала глаз и скользила взглядом по комнате. А теперь она отчетливо видела темный, маслянистый человеческий силуэт, облаченный во что-то наподобие балахона с капюшоном. Не решаясь пошевелиться, убрать руку, она всматривалась в фигуру неведомого пришельца, который был так же неподвижен, как и она сама.
        Римма Ринатовна не могла знать этого наверняка, но ей казалось, что незнакомец, непонятно как пробравшийся в ее спальню, тоже пристально глядит на нее. И возможно, усмехается, позабавленный ее страхом. И быть может, сейчас он медленно поднимется, приблизится к ее кровати, склонится над лежащей женщиной, а потом…
        Горло сжал спазм, руку свело судорогой, и, ощутив эти вполне обычные вещи, Римма Ринатовна сделала то, чего никак не могла ожидать от себя. Уверенная и бесстрашная Римма Нагимова просто не способна была так поступить! Ей неведомы были страх и поражение, она не пряталась от жизни и всегда первой бросалась навстречу опасности - именно такой Римма Ринатовна всю жизнь воспринимала саму себя, такой привыкла себя видеть.
        Тем не менее произошло то, что произошло, - и с этого момента она стала казаться себе другим человеком. Те же руки с короткими аккуратными ногтями, те же ноги, заметно тронутые варикозом. То же лицо в зеркале, та же стрижка…
        А женщина другая.
        Эта женщина с хриплым тихим стоном выскочила из собственной кровати, споткнувшись о стоящие возле нее тапочки и подвернув ногу. Путаясь в полах ночной рубашки («А ведь как чувствовала: надо было надеть пижаму!»), она в несколько прыжков пересекла комнату и толкнула дверь ванной. Не оглядываться, не останавливаться! Она и сама не заметила, как включила свет, и с грохотом захлопнула за собой дверь, трясущимися, непослушными руками повернула задвижку.
        Римма Ринатовна никогда и ни за что никому на свете не призналась бы, где провела эту ночь. Выйти из ванны она так и не решилась. Первое время сидела на полу, глядя на дверь, каждую секунду ожидая, что в нее вот-вот постучат. Да не просто постучат - разнесут хлипкую конструкцию к чертям собачьим, снесут с петель и выволокут ее, трясущуюся, почти сумасшедшую от ужаса, за шиворот наружу, чтобы убить, уничтожить.
        Она смотрела и ждала, ждала, но ничего не происходило. В полной тишине не слышалось ни звука, ничьи шаги не приближались к двери с той стороны. Никто не скребся, не стучал, не уговаривал ее покинуть свое ненадежное убежище.
        Может, ей просто почудилось? Но убедить себя в этом не получилось. Когда спина затекла от сидения на жестком полу, Римма Ринатовна, стараясь двигаться как можно тише, сняла с крючка махровый халат и все полотенца, постелила их на коврик возле ванной и улеглась, сначала опустившись на четвереньки. Поясница и колени ответили протестующей болью, и она подумала, как мало помогли ей ежедневные усердные занятия физкультурой. В тот момент Римма Ринатовна впервые показалась себе больной, измученной старухой.
        Так она и провела остаток ночи: скорчившись на полу, словно бездомная дворняга, дрожа от холода и страха, ворочаясь с боку на бок, кутаясь в полотенца и прислушиваясь к тому, что происходит в комнате. Одно было хорошо - в ванной ярко горел свет, и потому не осталось темных углов.
        Выйти из ванны она не решалась, потому что часов не было, и Римма Ринатовна понятия не имела, что сейчас - ночь или уже утро. Как ни уговаривала она себя выглянуть осторожно за дверь и проверить, что да как («Кто бы ни приходил, он, скорее всего, уже ушел, а иначе почему не дает о себе знать, не пытается ворваться сюда?»), побороть страх не могла. Тот, кто сидел в кресле, запросто мог караулить возле ванной, терпеливо поджидая, когда она высунет голову, чтобы наброситься на нее.
        Безмолвный, беспощадный призрак. Жестокое ночное чудовище.
        Она решилась покинуть свою берлогу, только когда услышала в коридоре шаги брата. Роберт тихонько покашливал, закрывая дверь в свою спальню, а потом двинулся к лестнице. Она видела внутренним взором, как он, ссутулив худую спину, зажав под мышкой неизменную книгу или журнал, трусит по коридору, и ей стоило больших усилий сдержаться и не завопить: «Помоги мне, вытащи меня отсюда!» Лишь ясное понимание того, что наступило утро, тьма рассеялась, помогло Римме Ринатовне взять себя в руки и окончательно поверить: сейчас ее комната пуста. Она снова в безопасности.
        Кряхтя и постанывая, она неловко поднялась на ноги. Встретившись с собой взглядом в зеркале, Римма Ринатовна могла бы ужаснуться, будь у нее на это силы. На нее смотрела перепуганная, исстрадавшаяся старуха с ввалившимися глазами. Щеки обвисли, нос выдался вперед, как у покойницы. Волосы спутались, и даже морщин стало больше - хотя куда уж больше? Их всегда было много.
        Час спустя, спускаясь в столовую, она уже выглядела вполне нормально, как обычно. Никто не должен заметить, что с ней творится что-то неладное. «Не дождутся!» - думала она по привычке. Римма Ринатовна всегда так или примерно так думала о своих родных, но только сегодня утром ее по-настоящему ужаснула мысль, что ей некому пожаловаться, рассказать о своих страхах. Не к кому обратиться за помощью. Она одна, совершенно одна.
        Но, как бы то ни было, этого не изменишь. Женщина, которая провела бессонную ночь в собственной ванной, вышла в столовую, где уже собрались все остальные, уверенной и твердой походкой. И прическа у нее была в порядке, в отличие от встрепанного вороньего гнезда Розы. И домашний костюм безупречен, не то что вытянутая кофта Роберта. Только Румия-Регина могла бы соперничать с нею в самообладании и аккуратности, и Римма Ринатовна снова ощутила порыв желания поделиться с племянницей своими страхами. Наверняка бы она посоветовала что-то, успокоила, сумела поддержать - вон какая рассудительная, спокойная…
        Регина обернулась, вежливо поздоровалась, не выпуская из рук лопаточки, продолжая помешивать что-то на сковороде, и одарила тетку равнодушным, безразличным взглядом. От этой холодной предупредительности внутри все сжалось и заледенело.
        «За что она так со мной?» - тоскливо подумала Римма Ринатовна и порадовалась, что голос не выдал переполнявшей ее горечи.
        - Доброе утро, - сказала она и уселась на свое место.
        Следующая ночь, последняя перед их походом в поселок, была относительно спокойной. Римма Ринатовна не спала, а всю ночь просидела в кровати, подложив под спину подушки, не выпуская из рук книги. Порой, к ее удивлению, удавалось отдаться чтению, сосредоточиться на сюжете. Зловещий незнакомец не навестил ее, и Римма Ринатовна решила, что все начало приходить в норму. Пройдут праздники - всего-то пара дней осталась, - она поедет в город, запишется к доктору (нужно же что-то делать с этой бессонницей), подключит телефон, проведет Интернет (больше нельзя допустить такой изоляции!), и этот кошмар закончится.
        И зачем они собрались идти «на разведку», как выразился Роберт? Не лучше ли просто немного подождать?
        Она сама понимала, что это трусливые, беззубые мысли, каких не может быть у хозяйки собственного процветающего бизнеса, привыкшей железной рукой рулить им на протяжении многих лет. Но эти мысли вполне подходили женщине, которая провела ночь, запершись в ванной комнате.
        Римма Ринатовна боролась с собой всю ночь, а поутру, сама не вполне понимая зачем, отправилась к брату. И вот теперь они все четверо столпились возле входной двери, не решаясь высунуть нос наружу, пока Роза не вышла вперед и не отперла замок.
        Яркий дневной свет и свежий воздух пьянящим потоком хлынули в прихожую, и больше уже никому не хотелось оставаться внутри. Едва не толкая друг друга плечами, все выбрались во двор. За воротами намело сугробы, но они уже решили, что пойдут на снегоступах и лыжах, кому как удобнее. Сама Римма Ринатовна встала на лыжи - с юности любила ходить на них. Регина и Роза последовали ее примеру.
        Не без усилий открыв ворота, их маленькая группа вышла на улицу поселка. Снег искрился в щедром свете дня и был плотным, так что лыжи скользили хорошо, идти было несложно, и Римма Ринатовна теперь уже недоумевала, почему они не предприняли свою вылазку раньше. Напряжение окончательно отпустило ее, она наслаждалась лыжной прогулкой, постаравшись выбросить из головы причину, по которой пришлось отправиться в это небольшое путешествие. «Мороз и солнце, день чудесный» - все как у классика. Позади пыхтели драгоценные родственнички - потерявшая навык племянница и Роберт, который неловко ковылял на снегоступах. Только Роза легко обогнала их всех и скользила впереди.
        Дом председателя поселка был с левой стороны, почти у самого въезда. Стучаться в другие дома казалось неудобным. Римма Ринатовна почти никого из соседей не знала. Ей не хотелось ни с кем завязывать тесных отношений, она уставала от людей, они раздражали ее и утомляли. На закате жизни она считала, что может позволить себе ни под кого не подстраиваться и жить так, как ей хочется. А хотелось ей жить уединенно. Родные - это родные, от них никуда не денешься, но уж соседи пусть остаются за своими заборами.
        Похоже, многие разделяли ее точку зрения, потому что никто из обитателей поселка не спешил подружиться с живущими бок о бок людьми. Все лишь здоровались друг с другом при встрече - не более. Сейчас не помешало бы пообщаться с кем-то, но… чего уж теперь.
        Председателя звали Валентином Борисовичем, и жил он в двухэтажном доме из белого кирпича, с красной черепичной крышей и небольшим балконом, на котором летом стояло кресло-качалка. Вместе с председателем в доме обитала куча народу - жена и дочь хозяина с мужем, трое детей, мал мала меньше… Римма Ринатовна поначалу пыталась запомнить, как кого зовут, но потом плюнула и не стала забивать голову.
        Дом окружал невысокий сетчатый металлический забор, и Римма Ринатовна частенько видела жену Валентина Борисовича, дородную, пышную женщину по имени Галина, которая увлеченно возилась в огороде, выращивая на аккуратных ровных грядках богатый урожай. Римме Ринатовне подобное времяпрепровождение казалось абсурдным: овощи и ягоды запросто можно купить, так зачем же надрываться? Но она понимала, что каждому свое, и даже пару раз останавливалась послушать, как соседка с жаром рассказывает про новые способы обработки картофеля от жука или пикировку томатов.
        Сегодня, разумеется, Галины в огороде не было. Да и вообще двор был пуст. Должно быть, хозяева в доме - где же им еще быть? Римма Ринатовна подошла к калитке, где уже стояла, дожидаясь остальных, Роза. На девушке была синяя в оранжевую полоску лыжная куртка и вязаная шапка апельсинового цвета с помпоном. Щеки ее разрумянились, глаза сверкали, и она выглядела очень юной и хорошенькой. Если бы не вечное выражение усталой обреченности и недовольства то ли жизнью, то ли собой, то ли окружающими, то ли всем вместе, Роза была бы очень привлекательна. Могла бы выйти замуж, нарожать детей и не мотать матери нервы.
        Не успев сообразить, что делает, Римма Ринатовна подошла ближе и погладила внучатую племянницу по плечу. Этот простой и естественный, но непривычно теплый жест со стороны тети оказался настолько неожиданным, что девушка приоткрыла рот и смешно округлила глаза. А потом нахмурила брови.
        «Видимо, думает, с чего это вдруг такие нежности, - поняла Римма Ринатовна. - Что же с ними такое творится, если обычное выражение привязанности вызывает лишь подозрение и опаску, но никак не ответное желание улыбнуться?»
        Римма Ринатовна подавила вздох и отвернулась от Розы.
        Через пару минут подоспели запыхавшиеся Роберт и Регина.
        Звонок на калитке не работал. Она надавила коричневую кнопочку пару раз - без толку. Но это было не страшно. Римма Ринатовна знала: достаточно позвать председателя погромче, и кто-то из многочисленной родни непременно выглянет в окошко, а вскоре на пороге нарисуется квадратная короткошеея мужская фигура.
        - Валентин Борисович! - громко крикнула она и выжидательно уставилась на окна.
        Все остальные тоже принялись вглядываться, переминаясь с ноги на ногу.
        - Не слышит, видно, - высказал предположение Роберт спустя пару минут, когда стало ясно, что никто не отвечает на призыв сестры.
        - Валентин Борисович! - снова позвала Римма Ринатовна, на этот раз так громко, как смогла. И снова ответа не последовало. Занавески на окнах не шелохнулись, никто не выглянул, не махнул гостям рукой.
        Роза решительно протиснулась вперед, потянула на себя калитку, которая была, оказывается, не заперта, и вошла во двор.
        - Неудобно! Роза… - начала было Регина, но Римма Ринатовна жестом остановила племянницу. Пусть, мол, сходит, проверит.
        Девушка подошла к дому, заглянула в одно из окон. Видимо, не разглядела ничего, поднялась на крыльцо, сбросив с ног лыжи, и постучала в дверь. Сначала осторожно, потом забарабанила изо всех сил, выкрикивая при этом имя председателя.
        «Бесполезно, - со странным спокойствием подумала Римма Ринатовна. - Нету там никого. Ни единой живой души. Ни в этом доме, ни в других. Мы одни. Совсем одни во всем поселке».
        За ними всеми пришла беда - страшная, необъяснимая. Пришла и встала рядом. Что-то происходило, и не понять было, что именно. А помочь разобраться - некому.
        Глава девятая. Десятое января. Утро. Роза
        Она долго стояла под душем, задумавшись и потеряв счет времени. Дважды вымыла голову душистым шампунем, а потом никак не могла сообразить, воспользовалась бальзамом или нет. Так и не вспомнила, поэтому на всякий случай выдавила из тюбика розоватый густой бальзам и принялась втирать в корни волос.
        Прошлым вечером Роза опять не выпила ни капли. Решила, что пора завязать с алкоголем, хотя бы на время. Необходимо сохранять ясную голову - слишком много непонятного творилось в последнее время в этом жутком доме. Конечно, если бы удалось забыться при помощи выпивки и таким образом пережить очередную ночь, она бы не была столь тверда в своем решении. Но раз уснуть все равно не получалось, то примешивать к страху и нервной дрожи еще и муки похмелья было полным идиотизмом.
        Она больше не могла спать - следовало признать это. Неизвестно, что делают ночами другие, спят или тоже мучаются. Правда, несколько раз она слышала далеко за полночь шаги и кашель в коридоре - дед тоже бодрствовал. У матери всегда было тихо, теткина комната находилась дальше всех от Розиной, и она ничего не слышала. Разумеется, торчать под дверью в надежде услышать что-то девушка не собиралась.
        Сама Роза каждый вечер теперь делала одно и то же: плотно задергивала шторы, отсекая от себя ночь, включала все лампы - ночник, бра и люстру, ложилась на диван, надевала наушники, закрывала глаза и слушала музыку. Отечественную или иностранную, рок или поп - неважно. Все, что было в памяти плеера, годилось, чтобы скоротать ночь.
        Время от времени Роза убавляла звук, прислушивалась к тишине дома - именно так она и услышала передвижения и покашливание деда, но потом снова включала очередную песню на полную катушку. Это оказалось отличным выходом из положения: пусть она не могла спать, но зато никто больше не пугал ее в темноте.
        Странно это все, конечно. Мягко говоря. Сколько человек может не спать. Неделю? Две? Больше? Без еды можно обходиться долго, а вот без ночного отдыха… Свихнешься же, заболеешь. Но она вроде бы и не спала, но при этом не заболевала и оставалась в здравом уме. Чувствовала себя днем немного оглушенной, заторможенной, но не более.
        Хотя, вполне возможно, она давно уже двинулась умом и лежит сейчас в комнате с мягкими стенами, в знаменитой казанской психушке на улице Сеченова, где во времена брежневского застоя лечили от излишней тяги к свободе не согласных с политикой партии.
        Выйдя из ванной, Роза высушила феном и тщательно уложила перед зеркалом волосы. Подумала пару секунд, потом взяла тушь и слегка подкрасила глаза. Пусть тетушка полюбуется. Нечего думать, что она одна вся из себя собранная, спокойная и безупречная.
        Розе до тошноты надоели осуждающие взгляды, поджатые губы, сведенные к переносице брови - теткины и материны. Только дед не хмурился при виде помятой физиономии внучки, да и то потому лишь, что его в принципе ничего не волнует, кроме собственного гениального романа. Пускай бы все остальные провалились куда подальше, лишь бы оставили его в покое - такой уж человек. И всегда таким был. Деду никто не нужен, вполне хватает компании Достоевского с Толстым. Или еще кого-нибудь из великих покойников.
        Оглядев себя в зеркале, Роза осталась довольна отражением. Говорят, если исключить алкоголь, печень сама собой полностью восстановится за месяц. И цвет лица станет лучше, и одутловатость сойдет. Будучи нетрезвой, девушка постоянно бралась за сигарету, а если не пить, то и курить не хочется. Сплошная польза. «Стану прекрасна и свежа. Роза зацветет словно майская роза», - с усмешкой подумала она. Мысль ей определенно понравилась.
        Скоро, совсем скоро она выберется из этого противного дома, уедет обратно в Казань. Возьмет немного денег у тетки - та даст, никуда не денется. Снова снимет жилье, найдет хорошую работу - у нее теперь есть опыт. Никому из старых знакомых не скажет нового адреса, особенно Ленке. У нее начнется совсем другая жизнь, и все наладится.
        Роза вертелась перед зеркалом, любуясь своим отражением, и настойчиво гнала прочь от себя мысль, которая изо всех сил стремилась вырваться на поверхность сознания, овладеть ею.
        Нужно думать о новой, прекрасной жизни, о работе, небольшой квартирке в спальном районе, тихих вечерах, о…
        «Боже мой, но почему же все-таки в поселке совсем никого нет?»
        Плечи ее опустились, она прикусила губу и бессильно опустилась в стоящее рядом кресло. Никуда от этого не деться. Хочешь или нет.
        Когда они шли вчера обратно к дому, снег мягко похрустывал под ногами, но этот звук больше не казался ни успокаивающим, ни приятным. Потому что это был единственный звук среди всеобщего безмолвия. Больше не слышалось ничего: ни лая собак, на карканья ворон, ни звука бензопилы, она звучала, когда кто-то решал размяться и напилить дров для бани или камина. В округе было полно домов в разной стадии строительства, но и на стройке никто не трудился. Хорошо, возможно, дело в каникулах. Но должны же быть хоть какие-то следы присутствия других людей: музыка, голоса, смех, шум автомобильных двигателей. Неужели никому не хочется выйти во двор и взорвать петарду - излюбленное зимнее развлечение. Или пройтись на лыжах. Или…
        Господи, господи, что же это?!
        Случилось нечто ужасное, неподвластное пониманию. Они четверо словно попали в постапокалиптический фильм. Было похоже на то, что все многомиллионное население земного шара, кроме них, чудом уцелевших, куда-то подевалось. Растаяло без следа. Города внезапно опустели, обезлюдели, как коттеджный поселок «Рябинка». Люди вымерли или превратились в кровожадных зомби. Ерунда, конечно, но все-таки…
        Видимо, все случилось в новогоднюю ночь - именно она стала рубежом, который разделил их нормальную, привычную жизнь на «до» и «после». Роза была почти уверена, что необъяснимое «нечто» случилось в шесть часов тридцать первого декабря, ведь именно после этой отметки она ничего не помнила. Может, и другие так же - она не спрашивала.
        Девушка и предположить не могла, что это было - ядерный взрыв, инфекция, пришельцы из космоса? А может, нарушились пространственно-временные связи, открылся неведомый портал и их выбросило в альтернативную реальность? Но почему же именно их, четверых?
        Уже стемнело, когда они вчера вернулись домой. Не поужинали, не обсудили ничего - не было сил. Разбрелись по комнатам, не отваживаясь встречаться друг с другом взглядами, словно натворили что-то стыдное, плохое.
        Розе было сейчас страшно вспоминать, как она, да и все остальные тоже, потеряв голову, металась от дома к дому, выкрикивая что-то, стучась в ворота. Бесполезно. Где-то, она и не помнила уже, когда и где точно, она потеряла свою пушистую оранжевую варежку, и на обратном пути рука сильно замерзла.
        Всю ночь ноги гудели от непривычного хождения на лыжах, от этой бестолковой беготни. Роза натерла их пахучим кремом, долго массировала ступни и голени, и ноющая боль со временем отступила.
        В поселке, кроме них, не было ни души. Не было людей, собак, кошек.
        - Машины, - простонал дед, еле поспевая за ними. Он запыхался и совсем выбился из сил, но никому не было до этого дела.
        - Что - машины? - отрывисто спросила тетя Римма.
        - Вы не обратили внимания? На них же полно снега. И нет следов шин, и…
        - И что? - снова требовательно вопросила тетка таким омерзительным командным голосом, что Розе захотелось съездить ей по физиономии, чтобы раз и навсегда сбить с нее спесь, выколотить сознание собственного превосходства над всеми.
        - Разве неясно? - устало спросила мать. - В автомобилях уже давно никто не ездил. Никто не приезжал сюда и не уезжал из поселка много дней. Ты это хотел сказать?
        Дед кивнул и глянул на мать с такой благодарностью, словно она только что сообщила, что ему вручают премию «Национальный бестселлер».
        - Но если люди приехали сюда…
        - Конечно, приехали, - снова влезла тетя Римма, - перед новогодней ночью было полно народу!
        - …а теперь их нет, - проигнорировав теткин выпад, продолжила Роза. - То куда же они подевались? Пешком ушли? Испарились?
        Она и сама понимала, что никто из них не знает ответа, но не могла сдержаться. Родственники молчали, глядя на нее испуганными растерянными глазами, в которых плескалась паника, и Роза, не в силах выносить их беспомощности, ринулась к очередному дому…
        - Роза! Завтрак! - раздался голос матери.
        Девушка очнулась от воспоминаний. Есть не хотелось, но сидеть одной в своей комнате казалось невыносимым. Она и без того была заперта тут бесконечными ночами, не хватало еще и днем торчать в этих стенах.
        Роза встала с кресла и побрела к двери.
        Мать приготовила омлет. Пышный, ароматный и мягкий, как вата. Сверху - тертый сыр и зелень. Роза почувствовала, что все-таки голодна, и взялась за вилку. Дед вяло двигал ложкой по блюдечку с творогом, думая о чем-то своем. Аппетита у него, по всей видимости, сегодня не было.
        - Ты такая красивая сегодня, Роза.
        Она подняла глаза и увидела, что мать смотрит на нее с непривычной нежностью. Когда в последний раз она так глядела на дочь, говорила с ней таким ласковым голосом?
        Иногда Розе казалось, мама и не помнит, что у нее есть дитя. Или, хуже того, стыдится ее непутевости, неуспешности, ее пустой, неудачной жизни. Но сейчас все было иначе. Связь между ними, которая почти оборвалась, вдруг стала ощутимой.
        - Спасибо, - выдавила Роза, боясь расплакаться. Ей внезапно стало ясно, что мать любит ее, несмотря ни на что, и захотелось извиниться за всю ту боль, что она ей причиняла.
        Дверь распахнулась, и вошла тетя Римма.
        - Доброе утро, - громко произнесла она.
        Очарование момента было разрушено. Роза снова уткнулась в тарелку, мать принялась накладывать еду тетке.
        Блеклый свет лился в столовую через большое окно. Хмурое небо почернело и набрякло: видимо, вот-вот начнется снегопад. Все их усилия расчистить дорожки пойдут прахом.
        Завтракали в молчании. Слышно было только звяканье ложек и вилок о тарелки. Нужно было многое обсудить, но каждый, видимо, полагал, что разговор начнет кто-то другой. Роза почувствовала, что ею овладевает странная апатия. Может, и не нужно ни о чем говорить, ничего предпринимать - куда лучше просто пойти и прилечь, не думая, не вспоминая. И страх пройдет, и горечь отступит.
        Но уже через мгновение она устыдилась своих мыслей. А как же планы начать новую жизнь? Что, сдалась? Решила повиснуть на шее тетушки, под душной опекой матери? Похоронить себя здесь, в этом поселке, который успела возненавидеть всей душой?
        Роза откашлялась, собираясь сказать, что им нужно выбираться отсюда, но ее опередила мать:
        - Мне кажется, после завтрака нам нужно попробовать окончательно разобраться в ситуации, выяснить, что здесь происходит.
        Тетя Римма аккуратно положила вилку на стол. Роза впервые обратила внимание, что тетка оделась для выхода на улицу: на ней был толстый свитер грубой вязки с высоким горлом и коричневые вельветовые брюки.
        - Давай-ка попробуем съездить с тобой в город, Регина.
        - На лыжах далеко. А машина твоя не проедет по поселку - дороги непролазные, - возразила мать, не обратив внимания на то, каким именем ее назвали.
        - Знаю, - кивнула тетка, - но мы возьмем машину председателя, она ближе всех к выезду. За пределами поселка хорошая заасфальтированная дорога. И потом, у председателя внедорожник, думаю, проедем.
        - Ключи?
        - Наверное, где-то в доме. Придется зайти и поискать - другого выхода я не вижу.
        - Как вы собираетесь попасть внутрь? - спросила Роза. - Дом же, наверное, заперт.
        - На месте решим, - нетерпеливо ответила тетка. - Бывает, люди хранят запасные ключи где-то снаружи: мало ли, дверь захлопнется или еще что.
        - А если…
        - Перестань, будь добра! - Тетка сердито возвысила голос. - Какой смысл гадать на кофейной гуще? Если бы да кабы… Проблемы надо решать по мере их поступления. - Она обвела взглядом всех сидящих за столом. - Всем вместе ехать ни к чему, Роза и Роберт пусть остаются, а мы прокатимся.
        Роза хотела было сказать, что тоже должна поехать, но взглянула на деда и передумала. Сердце кольнула жалость. Похоже, вчерашняя вылазка измотала старика, он выглядел больным и слабым. Как его одного оставишь? И тащить за собой нет смысла. Пусть полежит, отдохнет.
        - Хорошо, - сказала она. - Езжайте.
        - Вот и славно. - Тетка потерла пальцами переносицу. - Ты одевайся, Регина, а мы с Розой посуду помоем.
        Мать вытаращила глаза на тетю Римму: никогда прежде та не выказывала желания заняться домашними делами, давно превратив ее в домработницу. Потом пожала плечами, отставила в сторону чашку с недопитым чаем и приготовилась встать, как дед, молчавший до этой минуты, глядя в тарелку, неожиданно подал голос:
        - Прежде чем выяснить, что там… в городе, надо бы разобраться, что у нас тут творится.
        Мать опустилась обратно на стул и озабоченно посмотрела на деда:
        - О чем ты, папа?
        Дед упорно не поднимал головы, не смотрел ни на кого из них.
        - Неужели вы не замечаете ничего необычного? В этом доме что-то не так… Здесь творится что-то! - почти шепотом произнес он.
        - Роберт! - предостерегающе проговорила тетя Римма.
        Дед вдруг вскинул голову - движение вышло настолько резким, что Роза вздрогнула от неожиданности.
        - Что - Роберт? Хочешь сказать, я один это вижу? Но Роза - она ведь тоже! - Он обернулся к внучке. - Вы все всё понимаете!
        - Если мы будем пугать друг друга, ничего хорошего не выйдет! Зачем нагнетать обстановку? Мы съездим и скоро все узнаем!
        - Папа, - примирительно произнесла мать, - думаю…
        - Сегодня ночью я видел себя мертвым, - безжизненным тоном проговорил дед.
        Воцарилась тишина. Никто не решался произнести ни слова - сидели и смотрели на деда во все глаза, ожидая, что еще он скажет.
        - Я не сошел с ума. - Он поочередно поглядел на каждую из женщин и в итоге остановил взгляд на дочери, обращаясь к ней. - В комнате было не так уж темно. Я погасил ночник, но оставил включенной настольную лампу. Да еще эта луна… Никто из вас не обратил внимание? Полнолуние длится уже дней десять! Это само по себе ненормально! Так не бывает!
        «Выходит, не я одна это вижу», - подумала Роза. По глазам тети Риммы и матери было ясно, что и для них слова деда о полнолунии - никакая не новость. Они тоже заметили, только молчали. О чем еще молчали, интересно?
        - Луна, если ее не закрывают тучи, яркая, как фонарь, - говорил тем временем дед. - Обычно я задергиваю шторы, лунный свет действует мне на нервы. Но вчера в сотый раз подходил к окну, выглядывал, да так и… В общем, в комнате был полумрак. Я лежал на кровати поверх одеяла, не раздеваясь. Было четверть двенадцатого - собственно, и не ночь еще. Поздний вечер.
        - И что? - теряя терпение, проговорила тетя Римма. - Не тяни резину бога ради!
        - Да-да, извините. В общем, повернул голову и увидел на полу что-то темное. Какую-то тень.
        Сердце у Розы колотилось как безумное. Мать вцепилась в край стола с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
        - Я привстал, чтобы рассмотреть получше, потом подошел ближе и увидел… - Дед перевел дыхание, пытаясь справиться с волнением. - Там был я сам. На полу. Я… та фигура лежала на спине, и лицо было отчетливо видно. Это было мое лицо! Но такое страшное, такое жуткое…
        Дед издал какой-то чудной звук - не то писк, не то всхлип. Прижал руку к шее и шумно сглотнул.
        - Папа! - Мать протянула руку через стол и коснулась его, но он дернулся как от удара и заговорил быстрее:
        - Лицо было темное, багровое, даже вроде бы посиневшее. Меня… будто бы душили. Рот был раззявлен, широко раскрыт, словно я пытался дышать, но… Глаза выпучились, вылезли из глазниц…
        - Что за сюр! - прошептала Роза, но никто ее не услышал.
        - Я вроде бы закричал - не помню точно, и шарахнулся обратно, забился в угол кровати. Не знаю, сколько так просидел, а потом…
        - А потом посмотрел на это еще раз - но на полу ничего не было, - закончила тетя Римма.
        - Да, - прошептал дед, - именно так.
        Тетя Римма смотрела на него с непонятным выражением: дикой смесью страха, жалости и - ненависти? Неприязни?
        - Что и требовалось доказать! - выплюнула она.
        - Доказать? О чем ты? - переспросила мать, явно потрясенная рассказом деда.
        - А то! - Тетка почти кричала. - Тебе все приснилось, Роберт, вот что! Ты же у нас писатель! Человек с богатым воображением, да? А если точнее, неуравновешенный психически!
        - Да что это с тобой? - возмутилась Роза, но тетка не слушала.
        - Ничего не мог получше придумать, чем пугать нас своими байками? Мы все и без того на пределе, так ты нам будешь свои сумасшедшие сны пересказывать?
        - Сны? - переспросила мать.
        - Сны, чего же еще! Ему все это попросту приснилось, разве не ясно?
        - Зачем так кричать, Римма? - Голос деда был усталым и странно тонким. - Я понимаю, ты напугана. Но, выставляя меня дураком, ты ничего не изменишь.
        - Тебе это просто приснилось, - настойчиво повторила тетя Римма, впрочем, без прежней агрессии в голосе. Почти умоляюще.
        - Нет, не приснилось. Не приснилось потому, что я не спал. Я вообще не сплю. Уже которую ночь подряд…
        Последние слова деда огорошили Розу. Не спит? Значит, и он тоже…
        - И я не сплю, - выпалила она. - Не могу уснуть в последнее время. Я слышала, как ты наматываешь круги по коридору.
        Она еще произносила эти слова, когда сообразила, что тетка и мать потрясены не меньше ее. И в эту же секунду пришло понимание.
        - Вы… тоже?
        Ответом ей послужило выражение их лиц - говорить ничего не требовалось.
        - Получается, никто из нас не спит? Не может уснуть? Так?
        Мать кивнула. Тетя Римма и дед застыли в молчании.
        - Давно? Сколько уже? - требовательно спросила Роза. - Да хватит вам в молчанку играть! Сколько можно делать вид, что все как обычно? Полнолуние никак не кончится, связи с миром - никакой, мы больше не спим, в округе нет ни души… Что еще? Отвечайте! Что еще?
        - Я стала плохо спать после новогодней ночи. Засыпала с вечера, а потом просыпалась и не могла больше… Спала все меньше и меньше каждый раз, пока вовсе не перестала. Мне кажется, я разучилась спать. Забыла, как это делается. - Мать говорила задумчиво и вроде бы через силу. Помолчала немного, а потом произнесла: - Ты спрашиваешь, что еще? По-моему, мы с вами не одни в этом доме. Здесь есть кто-то еще - кто-то пятый. Он тоже не спит ночами. Пятый неспящий.
        Глава десятая. Одиннадцатое января. Вечер. Румия
        Она сидела в кресле в комнате отца. Не стала включать верхний свет, только небольшое бра на стене. Этот простенький светильник в форме подсвечника с тремя лампочками-свечками был единственной вещью, которая переехала в теткин дом из старой однокомнатной квартиры, где они жили с отцом в последние годы. После того, как их покинули мама и Сергей.
        Сейчас в той тесной квартирке жили чужие люди - они с отцом сдавали ее, перебравшись сюда, к тете Римме. Тогда Румия рассудила, что здесь им будет лучше: у каждого своя комната, они не будут мешать друг другу. Ну и финансово проще, разумеется: у нее пенсия по инвалидности маленькая, у отца - тоже копейки.
        После смерти Сергея все пошло наперекосяк. И с Розой отношения постепенно разладились, и болячки стали липнуть одна за другой, пока в итоге почки почти не отказали (дали бы хоть первую группу, часто думала Румия, а так - вторая нерабочая. И прожить на нее трудно, и на работу нормальную не устроишься), и из дома, где они столько лет с Сережей прожили, пришлось уйти.
        Вера Алексеевна, Сережина мать, с самого начала была против их брака и никогда этого не скрывала. Она мечтала женить сына на дочери близкой подруги, но появилась Румия и спутала все планы. Сына, которого растила одна, Вера Алексеевна любила без памяти и только ради него соглашалась терпеть присутствие нелюбимой снохи в своей квартире.
        Румия всячески пыталась наладить отношения со свекровью, но ничего не получалось. Вежливая отчужденность - вот самое большее, на что была способна Вера Алексеевна. Даже рождение внучки ее не смягчило, она была настроена так же непримиримо, да и к девочке относилась довольно равнодушно, вовсе не как любящая бабушка.
        Это было обидно, но с годами Румия свыклась с таким положением вещей. Само собой, после смерти Сергея оставаться в квартире его матери стало невозможно, и вскоре после похорон Румия собрала вещи и вместе с дочкой вернулась в отчий дом.
        Вера Алексеевна ее не удерживала и никакого желания общаться с внучкой не выказывала. Какое-то время они еще поздравляли друг друга с праздниками, но постепенно и это сошло на нет. Поначалу переезд к тетке казался отличным выходом, но теперь Румия остро жалела, что перебралась сюда, в этот тихий, как склеп, дом, который так и не стал ей родным. Если бы она не оказалась здесь, вдали от Казани - любимого города, в котором прожила всю жизнь, то сейчас все было бы в порядке. Надо было отправить отца жить сюда, а самой остаться. Справилась бы как-нибудь, с божьей помощью, много ли ей надо? Вот только мысли о Боге перестали приносить успокоение - Румия уже устала скрывать от себя этот факт. То, что грызло ее, не давало покоя, невозможно было переложить на Всевышнего.
        Было всего девять вечера, но ей казалось, что уже глубокая ночь. Отец лежал на спине, подвернув руку за голову. Глаза его были закрыты, но Румия знала, что он не спит - как никто из них. Отец был одет в полосатую пижаму, одеяло натянуто до подбородка.
        Роза и тетя Римма сидели в своих комнатах. Дочь, наверное, слушала музыку. Чем занималась тетка, Румия не знала и не желала знать. Она была зла на нее, как никогда. Им всем плохо, но только тетка позволяла себе выплескивать свой ужас и свою растерянность, причиняя боль остальным. Румия не могла сказать, что сильно привязана к отцу, но то, как она обошлась с ним, когда они вчера вечером вернулись домой, было жестоко и не лезло ни в какие ворота.
        Румия держала в руках вязание - давно не брала в руки спицы, но тут вдруг потянуло. На днях обнаружила в дальнем углу шкафа несколько мотков синей шерсти и решила связать шарф: неважно кому, не имеет значения, пригодится ли. Как выяснилось, сам процесс ее успокаивал - а больше ничего и не требовалось. Теперь каждый раз, когда не нужно было возиться в кухне или заниматься уборкой, Румия усаживалась вязать. Спицы двигались в ее руках медленно и немного неуклюже, но все же навык потерялся не окончательно, и с каждым разом, когда она бралась за дело, получалось все лучше и лучше.
        Румии казалось, она находится в центре огромной снежной лавины. Ее несет куда-то вниз, помимо воли, и сопротивляться этой силе бесполезно. Со вчерашнего дня события вышли из-под контроля, никто из них больше не понимал, что происходит, не знал, как им поступить. Выяснить, в чем причина происходящего, теперь уже не представлялось возможным.
        До дома председателя они с тетей Риммой доковыляли вполне резво. Если у тетки и ныли мышцы после вчерашней прогулки, то она не подавала виду. Сама же Румия настолько погрузилась в свои невеселые мысли об открывшихся за завтраком новых фактах, что не обращала внимания на боль и неудобство.
        Добравшись, они снова постучали в окна и двери, походили по двору, покричали - убедились, что со вчерашнего дня, когда они были тут вчетвером, ничего не изменилось. Дом был пуст.
        Дверь, разумеется, оказалась заперта. Они поискали ключи: тетя Римма надеялась, что хозяева припрятали их где-то, чтобы в случае чего попасть в дом. Но если они это и сделали, то тайник был слишком хорошо скрыт, найти его не удалось.
        «Похоже, ничего другого, кроме как попытаться проникнуть внутрь через окно первого этажа, нам не остается», - подумала Румия. Одно из окошек находилось возле входной двери и выходило на широкую открытую веранду.
        К счастью, решеток на окнах не было.
        - Придется разбить стекло, - решительно произнесла тетя Римма.
        Румия молча кивнула, соглашаясь, и стала искать, чем это можно сделать. Ответ нашелся быстро: во дворе, под навесом, была аккуратно сложенная поленница. Румия выбрала одно полешко и двинулась с ним к дому. Занесла руку, но замешкалась, не решаясь ударить. «Что мы делаем? Это же незаконно! Как мы будем объяснять, зачем нам понадобилось проникать в чужое жилище?» - пронеслось в голове.
        - Давай уже! - подбодрила тетка, угадав ее мысли. - Не переживай. Мне почему-то кажется, никто нас за взлом в тюрьму не посадит.
        Румия посмотрела на родственницу и впервые подумала о ней как о старушке. Все же тетя Римма - как бы она ни молодилась, как бы хорошо ни следила за собой - уже очень пожилая женщина. Ей под семьдесят, еще немного, и разменяет восьмой десяток. Железная леди основательно проржавела. Тетя Римма, в своей дорогой парке и теплых штанах, почему-то вдруг показалась ей жалкой. Яркая шапка смотрелась неуместно, морщины стали глубже и заметнее. Подбородок дряблый, уголки глаз и губ ползут книзу. Но глаза смотрят вперед так же прямо и твердо, как всегда.
        Румия вздохнула, перехватила поудобнее полено и собралась ударить им по стеклу, но в последний момент остановилась:
        - А подвал?
        - Что - подвал?
        - Можно попробовать попасть внутрь через подвальное окно, - пояснила Румия. - Оно хотя бы не слишком на виду, да и вообще…
        Тетка нетерпеливо дернула плечом - что еще за «вообще»? Но возражать не стала.
        Румия обошла дом. Подвальное окошко оказалось не очень большим, продолговатым и находилось чуть выше поверхности земли. Разбить его почему-то было морально проще, что Румия и сделала.
        Подвал был сухой и просторный. Хозяин оборудовал в нем мастерскую. Протиснувшись в окно, оказавшись внутри дома, Румия открыла входную дверь и впустила тетку.
        Кстати, запасная связка обнаружилась в прихожей, в ключнице.
        По размерам дом Валентина Борисовича намного уступал дому тети Риммы, но казался более уютным и обжитым. В прихожую выходили две распахнутые настежь двери: одна вела на кухню, другая - в гостиную. Сразу от дверей убегала спиралью вверх лестница.
        Порядка здесь было меньше, чем в их стерильном жилище: в углу валялась забытая кем-то из детей пластмассовая машинка, на ступеньках лестницы примостились домашние шлепанцы, на тумбочке - пачка журналов и чьи-то очки, в напольной вазе топорщились лохматые сосновые ветки. Но Румие тут нравилось, несмотря на некоторую неряшливость хозяев: этот дом легко было представить полным жизни, смеха, топота детских ног. Она почти слышала, как кто-то из детей несется вниз по лестнице, как хозяйка дома - Галина, выглянув из кухни, перекликается с мужем, который сидит в гостиной с газетой в руках…
        Сейчас дом казался притихшим и полным грусти. Наверное, эти стены хранили какие-то тайны и, возможно, ведали ответ на главный вопрос: куда и почему вдруг в одночасье пропали все жильцы?
        Они с теткой медленно обошли первый этаж. Заглянули на кухню, в которой давно уже не витали ароматы готовящейся еды. Румия открыла холодильник: он был полон. Помимо пачек масла, колбасы, молока и детских творожков, там стояли тарелки с салатами, приготовленными, по всей видимости, для новогоднего стола. Приготовленные - и никем не съеденные. Что бы ни побудило хозяев уйти, это произошло внезапно и неожиданно.
        В гостиной, в проеме между больших окон, замерла наряженная искусственная елка - огромная, под потолок.
        - Телефона у них, видно, тоже нет, - шепотом проговорила тетя Римма. - Жалко.
        Румия ничего не ответила, продолжая озираться по сторонам. Чем дольше она здесь находилась, тем сильнее это место напоминало ей что-то среднее между усыпальницей и музеем. Жизнь покинула этот некогда шумный дом, и теперь здесь было жутко.
        - Нужно найти ключи от автомобиля и убираться отсюда, - сказала она. Слова прозвучали слишком громко и неестественно в сгустившейся мертвой тишине, так что тетя Римма шикнула на нее, прижав палец к губам.
        Они принялись обшаривать полки и ящики, не особо надеясь на успех. Однако вскоре Румия победно вскинула руку, зажимая в ней ключи.
        - Нашла! - вскрикнула она, и на этот раз тетка не стала призывать ее понизить голос.
        - Слава богу! - выдохнула с облегчением.
        Они поспешно выбрались из дому, захлопнув за собой дверь. Сама не вполне понимая, зачем это делает, Румия прихватила с собой ключи от дома и позже хвалила себя за предусмотрительность.
        Женщины поспешили к стоящему во дворе большому японскому внедорожнику красивого густо-синего цвета. На какой-то миг Румие показалось, что ничего у них не выйдет: пульт сигнализации не сработает, двигатель не заведется… Но все получилось: машина приветливо мурлыкнула и подмигнула фарами.
        Тетка вскарабкалась на водительское место - Румия не умела водить. Она открыла ворота, и автомобиль, заурчав, лениво выполз на улицу. Почти сразу за домом председателя начиналась асфальтированная дорога. Мощный высокий автомобиль покатил по ней легко и непринужденно.
        Некоторое время они ехали молча, напряженно вглядываясь перед собой. Обе ждали какого-то подвоха, неприятности, но постепенно расслабились.
        - Вот и славно. Все получилось, - первой заговорила тетя Римма.
        - В деревню поедем?
        Где-то через два-три километра был поворот на Вороновку, можно посмотреть, что там. Или не сворачивать, ехать сразу в город?
        - Бак наполовину полный, до Казани и обратно бензина хватит. К Вороновке дорога проселочная, если, не приведи господь, застрянем, можем не развернуться.
        - Ну, тогда, значит, в Казань.
        Тетя Римма кивнула, и они снова замолчали. Вскоре поворот на деревню остался позади. Вороновка с дороги не просматривалась, но проселок, насколько его можно было видеть, был безлюдным: ни одной машины.
        Румия смотрела в окно и старалась не думать о том, что их ждет дальше. А если выяснится, что нигде нет людей?..
        Внедорожник, тяжело переваливаясь на подъеме, выбрался на трассу. Выезжая, тетя Римма посмотрела по сторонам - впрочем, абсолютно зря. Ни справа, ни слева автомобилей не было. Трасса была пустынна, и Румия почувствовала, что ее начинает колотить дрожь. Тетка стиснула челюсти и вцепилась в руль.
        - Рано еще психовать, - сказала она. То ли себе, то ли племяннице.
        Румия почувствовала прилив подступающей паники, прикусила губу и сжала кулаки, стараясь сдержаться. Она не могла припомнить, чтобы на этой дороге не было оживленного движения. Ни разу, ни единого разочка она не видела трассу пустой!
        Автомобиль летел вперед, тетка прибавила скорость, видно, стараясь быстрее очутиться в городе. Знать бы, что их там ждет…
        Но до Казани они так и не доехали. Человек возник прямо у них перед носом - внезапно вырос из-под земли словно гриб. Секунду назад - Румия готова была поклясться! - никого на этом месте не было, и вдруг…
        - Осторожнее! - заорала Румия, но тетка и сама уже заметила пешехода. Резко вывернула руль вправо, стараясь избежать столкновения. Автомобиль затрясло, закружило на дороге. Гололеда вроде бы не было, но их вертело и несло по направлению к встречной полосе, прямиком на дорожное ограждение, разделявшее дорогу. Румия зажмурилась от ужаса, понимая, что аварии не избежать, потом почувствовала удар и на какое-то время отключилась.
        Когда пришла в себя, они уже никуда не ехали. Автомобиль замер, врезавшись бампером в ограждение. Из-под капота валил сизый дым. Тетка сидела рядом, бледная и испуганная.
        - Обе вроде живы? - прохрипела она, обернувшись к племяннице.
        - Угу, - откликнулась Румия. - А… он?
        - Не имею представления. - Тетя Римма отстегнула ремень и открыла дверцу. Румия, невольно восхитившись ее самообладанием, сделала то же самое.
        Сидя сейчас с вязанием в руках в комнате отца, она пыталась припомнить подробности того, что происходило дальше. Но многое ускользало из памяти - наверное, сказались потрясение и удар: она ведь здорово приложилась головой к спинке сиденья, до сих пор шея и голова побаливали. Они бродили по безлюдной дороге, кричали, искали виновника аварии. Не нашлось ни одного свидетеля ДТП, не приехали с воем ни полицейская машина, ни карета «Скорой помощи». Но самое главное - не было и мужчины, из-за которого все произошло.
        Человек, который возник перед ними на дороге, бесследно исчез. Или все-таки его никогда и не было?
        - Но не могло же нам обеим почудиться! - снова и снова, как заведенная, твердила тетя Римма.
        И в самом деле, не могло. Но тогда куда, ради всего святого, он подевался?
        А хуже всего было то, что автомобиль оказался поврежден. Ни та, ни другая не разбирались в машинах, поэтому, когда двигатель не завелся, стало ясно, что из затеи добраться до города на внедорожнике председателя ничего не вышло. Пешком дойти до Казани невозможно. Расстояние до города километров сорок вроде бы. Или даже пятьдесят - Румия точно не помнила. Как представишь себе этот поход по обезлюдевшей зимней трассе… Случись что, замерзнешь в сугробе, никто не придет на помощь.
        Впрочем, сейчас и думать было нечего о том, чтобы решиться на эту авантюру. Ведь в довершение всех бед тетя Римма, пройдя чуть больше половины пути от съезда на дорогу до поселка, оступилась и повредила ногу. Каждый шаг теперь сопровождался взрывом острой боли. Тетка сразу определила, что случилось. Разрыв мышцы голени - такое с нею уже бывало. Не перелом, конечно, но тоже ничего хорошего. Нормально ходить она теперь не сможет как минимум недели две, а то и месяц. Нужно лежать, не нагружать больную ногу.
        Так что если они все задумают в будущем (если ничего не прояснится!) предпринять поход на Казань, как когда-то Иван Грозный, то делать это придется кому-то другому, не тете Римме. А это плохо. Во-первых, она, несмотря на возраст, лучше всех ходила на лыжах. Ну, не считая Розы, конечно. Во-вторых, она одна имела права - Роза тоже училась, но еще не сдала экзамена. Хотя, если что, управлять автомобилем сможет. А вот Румия с отцом никогда машину не водили.
        Но главное заключалось даже не в этом. Все-таки, как ни крути, тетя Римма была бесспорным лидером их небольшой компании. Она была самой умной и собранной, самой решительной и твердой. На нее рассчитывали в трудных ситуациях, даже если отказывались себе в этом признаться. Даже если втайне терпеть не могли язвительную, властную тетку, которая вечно поучала их и распоряжалась их жизнями.
        - Ты чего тут сидишь, Региша? - слабым голосом спросил отец. Оказывается, он повернулся на бок, лицом к ней, и смотрел прямо на дочь. Она по привычке хотела сказать, чтобы он называл ее Румией, но не стала ничего говорить. Почему-то новообретенное имя показалось чужим.
        - Я тебе мешаю?
        - Что ты, нет, конечно, - испуганно забормотал он. - Просто говорю, пошла бы да прилегла. Отдохнула. А то скорчилась тут, глаза портишь.
        Румия пожала плечами и слабо улыбнулась:
        - Належусь еще ночью, успеется… - Помолчала и призналась: - Мне тут спокойнее.
        Отец громко, судорожно вздохнул, взялся рукой за горло.
        - Что такое? - Румия едва не уронила недовязанный шарф и встала. - Плохо тебе?
        Отец замотал головой, замахал руками: нет, мол, все хорошо. Она снова села и недоуменно смотрела, как старик пытается справиться с собой. Отец присел в кровати, продолжая тереть глаза.
        - Ты что - плачешь? - изумилась она. - Может…
        Он не дал ей договорить.
        - Ты прости меня, дочка, - выговорил он дрожащим голосом. - Я виноват перед тобой.
        - О чем ты, пап? - Румия знала отцовскую излишнюю эмоциональность, всегдашнюю зацикленность на своих переживаниях. Наверное, таковы все творческие люди, полагала она. Но плачущим припомнить его не могла. Разве что на маминых похоронах.
        Даже вчера, когда они здорово повздорили с тетей Риммой и он едва мог справиться с собой, отец и не думал рыдать, так что же теперь случилось?
        Она подошла ближе, придвинула стул к изголовью кровати и села. Погладила отца по плечу, по чуть влажному лбу.
        - Не надо, ну что ты! Из-за тетки расстроился? Да брось! Чего от нее еще ждать? Будто ты ее не знаешь.
        Остаток обратной дороги стал кошмаром. Было около двух часов дня, но темнота надвигалась стремительно, как скоростной поезд. Зимний день короток, и Румия поняла, что такими темпами им тьму не обогнать. Ей пришлось почти волоком тащить на себе тетю Римму: та ковыляла кое-как, приволакивая больную ногу.
        Вроде бы не так уж долго они ехали от поселка до трассы, но обратный путь казался вечностью. Пешком преодолеть это расстояние казалось почти невозможным. «Только бы добраться до дома председателя!» - стучало в мозгу. В ухо натужно пыхтела, время от времени постанывая от боли, тетка. Спина разламывалась, пот тек ручьем, но они не останавливались. Нужно было идти, некогда жалеть себя.
        Когда они наконец добрались до дома председателя, уже стемнело. Если бы в поселке горели фонари! Но мрак был полным.
        - Может, сходишь домой, приведешь Розу? - предложила тетя Римма, еле переводя дыхание и стараясь не сосредотачиваться на грызущей боли. Она примостилась на заваленной снегом скамье во дворе Валентина Борисовича. Румия сидела рядом.
        На лыжи тетке не встать, это понятно. Снег, конечно, не такой уж глубокий, но идти по нему, то и дело проваливаясь, с поврежденной ногой - не вариант. Это и по заасфальтированной дороге было невероятно трудно. Нужно, чтобы кто-то тащил больную на санках. К счастью, детские сани с широкими полозьями наподобие лыж стояли возле гаража. Можно усадить на них тетку и доволочь до дому.
        Но Румия уже окончательно выбилась из сил, чтобы впрягаться в повозку. Однако бросить тетю Римму тут, а самой в одиночестве брести к дому по опустевшему поселку тоже не хотелось. Брошенные людьми дома нагоняли ужас. Румия не была суеверна, не обладала излишне развитым воображением, но даже ей будет постоянно чудиться, как кто-то (потусторонняя жуткая тварь) поджидает ее за очередным поворотом, выжидая момента, чтобы наброситься, разорвать на части, утащить за собой.
        - А если нам переночевать тут, а утром я схожу за Розой и мы вместе притащим тебя домой?
        Тетя Римма помедлила пару мгновений.
        - Нет, так не пойдет. Они же там с ума сойдут вдвоем, - проговорила она. - Решат, что с нами случилось что-то. Или, - она усмехнулась, - что мы с тобой их бросили. Иди. Возьми фонарь - я видела в доме - и иди.
        Скрепя сердце Румия согласилась с правотой тетки. В итоге, попрепиравшись еще немного, так и поступили. Вот когда Румия и порадовалась, что прихватила ключи от дома председателя: не пришлось в темноте опять лезть в подвальное окно, чтобы отпереть входную дверь.
        Тетя Римма осталась в доме - племянница усадила ее на диван в гостиной, а сама, вооружившись фонариком, поспешила домой.
        Они зажгли в доме председателя электричество, и это создало иллюзию, что происходящее не выходит за рамки обычного. Мягкий теплый свет лился из окон, во дворе Валентина Борисовича мужественно рассеивал подступающий со всех сторон мрак уличный фонарь, в который была вкручена яркая лампочка.
        Вопреки ожиданиям, идти оказалось не так уж страшно. На лыжах Румия теперь ходила весьма уверенно, к тому же лыжня была проложена. Скользила и скользила вперед, спиной чувствуя оставшийся позади освещенный дом, в котором ждала тетя Римма. То, что дом этот по неясной причине покинули люди, она старалась не вспоминать. Скоро, скоро она будет у себя, увидит отца и дочь - пожалуй, никогда прежде Румия так не стремилась в теткин коттедж. И давно так не ждала встречи с родными.
        Румия опиралась на лыжные палки, в правой руке к тому же был зажат фонарик. Острый, ослепительный лучик плясал на снегу, выхватывая из темноты стены домов, гаражи, автомобили, деревья. На подступах к дому Румия принялась звать дочь и отца: может, услышат, увидят свет, выйдут навстречу. Большого смысла в этом не было, но хотелось рассечь давящее безмолвие, услышать собственный голос.
        Ее услышали. Дочь выскочила из дому, и, перекликаясь с нею, Румия добралась до родного двора. Вкратце объяснила, что случилось, и они все вместе отправились назад, вызволять тетку. Отца брать не хотели, но он заупрямился, заявил, что вместе они справятся быстрее. Наверное, ему не хотелось оставаться дома одному.
        Дорога к дому Валентина Борисовича стала уже привычной, так что добрались на этот раз быстро. Погрузили тетку на санки - и волоком, поочередно впрягаясь, меняясь друг с другом, кое-как дотащили, дотолкали ее до дому. Под теткиным весом - не таким уж, собственно, большим! - санки проваливались глубоко в снег, и они все выбивались из сил. Наверное, лучше было бы привязать какую-нибудь плоскую деревяшку к теткиным лыжам и соорудить нечто наподобие волокуши, но теперь об этом поздно было думать. Сколько времени заняла дорога, Румия понятия не имела. Кажется, прошла вечность, прежде чем они оказались на пороге своего коттеджа.
        Поздним вечером, стоя под тугими струями душа, Румия подумала, что эта прогулка парадоксальным образом сблизила их, сроднила куда больше, чем долгие годы общения, проживания бок о бок. Ей даже подумалось, что они стали настоящей семьей и больше не будут ссориться. Как выяснилось, последнее утверждение оказалось ошибочным.
        Глава одиннадцатая. Одиннадцатое января. Ночь. Роберт
        - Не надо, ну что ты! Из-за тетки расстроился? Да брось! Чего от нее еще ждать. Будто ты ее не знаешь, - произнесла дочь, с сочувствием глядя на него.
        Роберт Ринатович смотрел на нее, сидящую теперь возле кровати, ощущал руку на своем плече и думал: есть вещи, которые нельзя носить в себе. За которые невозможно оправдаться. Удивительно, как ему удавалось делать то и другое так долго.
        Да, ему было плохо, очень плохо в эти минуты, но виновата в том была отнюдь не сестра.
        Что и говорить, вчера Римма нанесла ему сокрушительный удар. Произойди такое каких-то две недели назад, этот удар сбил бы его с ног. Однако сейчас Роберт Ринатович знал: ничто не может его уничтожить, потому что он уже уничтожен. Сознание собственной вины, страшной вины и ошибки навалилось с такой силой, что трудно было дышать. И жить - трудно.
        Старик никак не мог уместить в голове: как он мог столько лет находить для себя оправдания? Почему осмеливался оставаться на этом свете так долго после всего, что натворил? Как могло получиться, что он даже вполне искренне забывал о содеянном?
        Между тем дочь продолжала успокаивать его, думая, что он огорчен ссорой с сестрой.
        - Не обращай внимания, - говорила Регина, - и вообще, все это было так давно. Не понимаю, зачем ей понадобилось вспоминать об этом, вытаскивать на свет божий.
        Дотащив до дома Римму, ужинали они около полуночи. Собрались в гостиной - Регина (никак не шло с языка чужое имя «Румия»!) с Розой сделали каждому бутерброды, налили чаю. На большее сил не хватило, да и аппетита особого не было. Спать - вот чего действительно хотелось.
        Но сон, конечно, не шел. Обычная фраза «хочется спать» приобрела теперь совсем иное значение. Она больше не означала желания улечься в постель со слипающимися глазами. Нет, это было просто теоретическое осознание факта, что следует восстановить силы. А сна не было ни в одном глазу.
        Постель Риммы пришлось теперь перенести в комнату на первом этаже, которая примыкала к гостиной, эту комнату сестра называла «комнатой отдыха». О том, чтобы карабкаться на второй этаж, и думать было нечего. В ближайшее время больной предстояло обитать внизу.
        Роберт Ринатович сидел и вполуха слушал, как сестра с дочерью рассказывают о своих злоключениях. Ему хотелось побыть одному, успокоиться, поразмыслить о том, что происходит, что им делать дальше. Мышцы рук и ног тряслись от напряжения.
        «Побуду здесь немного и пойду к себе», - подумал он. Старик чувствовал себя усталым и разбитым, хотя, само собой, дочери и сестре сейчас было во сто крат хуже.
        - И все же я понять не могу, куда подевался этот тип! - в сотый раз гневно произнесла Римма. - Наворотил дел и как сквозь землю провалился!
        Он вышел из задумчивости и проговорил с ноткой нетерпения в голосе:
        - Не понимаю, почему тебя это так удивляет.
        - В смысле?
        - В прямом. Просто очередная загадка в череде всего прочего. Я же говорил, что видел себя самого - мертвого. По-моему, это куда более непонятно, чем призрак на дороге.
        - Призрак? - переспросила Роза. - Ты серьезно?
        - Конечно, серьезно, - саркастически отозвалась Римма. - Он же у нас писатель! Привык широко смотреть на вещи.
        Сестра годами говорила с ним именно так: снисходительно, иронично. Принижая его творчество. Посмеиваясь над ним. Не воспринимая всерьез. Роберт Ринатович так привык к этому, что давно перестал обижаться. Вернее, думал, что перестал. Но тут вдруг что-то нахлынуло. Злость, горечь. В висках гулко застучало, и он сам не успел понять, как вдруг обнаружил, что произносит гневную тираду:
        - Может, хватит уже издеваться надо мной? Не надоело еще? Почему бы тебе не найти другую мишень для своих шуточек? Хоть сегодня могла бы оставить меня в покое! Все-таки я только что помогал тебе, тащил на своем горбу. Как ты можешь так жить - не ведая ни благодарности, ни сострадания, ни любви?
        Римма, конечно, ничего подобного не ожидала. Роли были распределены много лет назад: она тонко подначивает или откровенно третирует брата - в зависимости от настроения, а он улыбается, терпит и делает вид, что его это ничуть не задевает, а порой и забавляет. Вероятно, от изумления, да еще и от усталости, от пережитого стресса ее тоже понесло:
        - Благодарности? Ты мне сейчас будешь говорить о благодарности?! Поглядите-ка, он меня дотащил до дому! В ножки тебе за это поклониться? А ничего, что я тебя тащу всю жизнь? И семью твою в придачу? Ты же палец о палец не ударил, только и умеешь бумагу марать! Толком ни на что заработать не мог - все на мои плечи переложил и рад! Да твоих убогих заработков на хлеб только и хватало! А я колотись одна за вас за всех, да еще и взгляды косые на себе лови!
        Лицо у Риммы покраснело и словно бы раздулось, губы мелко дрожали. Роза и Регина напряженно молчали. Роберт и сам был не рад, что ввязался в эту перепалку, но ничего не мог поделать. Говори он сейчас или молчи - ничего уже не изменится. К тому же молчать не хотелось.
        - Послушай, я знаю: мои литературные опыты никогда не приносили денег. Будь это иначе, ты могла бы меня уважать. Разумеется, я всем тебе обязан. Мы все тут твои должники и живем за твой счет из милости! Но может, довольно уже постоянно попрекать, тыкать нам в нос своей щедростью? Чем я могу отплатить? Скажи, все сделаю! Неужели ты не понимаешь, как это тяжело, раз за разом выслушивать твои оскорбления?
        - И чем же это я тебя оскорбила, скажи на милость? - прищурилась сестра. - Это не я тебя оскорбила, а ты сам себя… Себя вини! Если ты бездарный писатель, на кого тут обижаться?
        Выпалила - и, похоже, сама испугалась своих слов. Все-таки она перешла границу. Роберт Ринатович хотел ответить что-то, но понял, что не сможет найти нужных слов. Вместо него ответила дочь:
        - Это уж слишком, тетя Римма! - возмутилась она. - Так нельзя. Называть человека бездарным только потому, что его талант не приносит денег! Разве мало в литературе недооцененных писателей?
        - Да и деньги были! - встряла и Роза, которая не могла упустить возможности возразить тетке. - Вы что, забыли? У деда же выходила книжка. Ему и гонорар заплатили, между прочим! И журналисты хвалили.
        Вот тут-то Римма и сделала коронный выпад.
        - Книжка? - презрительно выплюнула она. - Гонорар? Да вы хоть знаете, сколько мне потребовалось усилий, чтобы договориться с директором издательства? Сколько я его уговаривала, чтобы он напечатал твои стишки? А твой так называемый гонорар - он же полностью из моего кармана! - Она обернулась к Розе, которая застыла с открытым ртом: - Что ты там говорила? В газете похвалили? Так вот, за статейку эту тоже мной уплачено! А иначе ни за что бы никто о нем писать не стал!
        Она договорила, и в комнате стало тихо. Роберт Ринатович сидел оглушенный, потерянный. Дочь смотрела на него испуганно и жалостливо, как на умирающего. Он и сам не понимал в точности, что испытывает. Пожалуй, стыд - мучительный стыд за себя. Как он сразу не догадался, что никому не могли быть интересны его вирши, никто не стал бы покупать его стихи, выплачивать гонорар.
        Надо отдать Римме должное: это было весьма благородно с ее стороны - дать ему хоть раз в жизни почувствовать себя востребованным автором. К тому же она много лет молчала, позволяла ему строить иллюзии на свой счет. Он и не предполагал, что сестра на такое способна.
        Вот только зачем? Чтобы однажды ткнуть его носом в собственную никчемность? Этот вопрос Роберт Ринатович задал вслух. А потом, не дожидаясь ответа, встал и ушел к себе.
        Поднимаясь по лестнице, он услышал слова Розы:
        - Да, тетя Римма, вы сегодня превзошли саму себя.
        Ответа Риммы он не разобрал - сестра говорила тихо, а он был уже на втором этаже. Пришел к себе и сразу лег в кровать, уставился в потолок. Минут через двадцать поднялся, переоделся в пижаму и снова улегся.
        Так и лежал сейчас, сутки спустя. Регина волновалась, что он ничего не ест. Приносила ему на подносе кашу, котлеты. Чтобы не пугать дочь, он выпил чаю, погрыз печенье. Но больше ничего впихнуть в себя не удалось. Что-то зрело в нем, росло, и он был полностью поглощен этим процессом.
        Утром и потом еще днем, в районе обеда, заходила Роза. Сказала, что пришла его проведать, спросила, не нужно ли чего. Все-таки она неплохая девочка, думал Роберт Ринатович, видя, что внучка тоже волнуется за него.
        - Я ей все высказала, дед, - горячо говорила она. - Ты ее не слушай, она просто… Злая, и все. А стихи у тебя хорошие!
        - Откуда ты знаешь? - слабо улыбнулся он. - Ты ведь их не читала.
        Девушка слегка порозовела, но не сдала позиций.
        - А вот и неправда! Мне особенно про одинокого волка понравилось! - Роза наморщила лоб и процитировала:
        Как дорога твоя нелегка!
        Трудно прожить одинокому волку.
        Улыбнуться однажды в двустволку -
        И увидеть, как даль высока…
        - Надо же, - снова улыбнулся Роберт Ринатович, - не иначе, сегодня прочла! Я впечатлен.
        - Дедуль, что такое…
        - Ты не понимаешь, - перебил он, - я не в упрек. Это куда больше, чем я заслужил. Правда. Спасибо, Аленький Цветочек.
        Роберт Ринатович звал ее так, когда Роза была совсем маленькой. Удивительно, но внучка, похоже, помнила милое старое прозвище. Она смотрела на деда, и он читал в ее глазах что-то особенное, жгучее. Он был плохим дедушкой - худшим из всех. Равнодушным, безразличным к ее жизни. А она все-таки заступилась за него. И сейчас вот пришла - хотела сделать ему приятное, подбодрить.
        Наверное, все могло бы измениться. Они могли бы стать ближе, как следует узнать друг друга. Могли бы… Если бы не было уже слишком поздно. Он чувствовал, понимал это. Они пока не сознавали, но он-то знал, и ему было жаль их - всех троих.
        Даже Римму, которая, должно быть, мучается сейчас от сознания собственной неправоты. От того, что на нее сердятся. Может, она и хотела прийти, помириться, но не могла взобраться на второй этаж - мешала больная нога. А он не мог спуститься вниз, к ней. Не хватало сил.
        Зря дочь с внучкой думают, что он расстроен из-за слов сестры. Конечно, поначалу это выбило его из колеи, но потом он понял, что это было правильно. Не должно оставаться никакой лжи, никаких белых пятен. Теперь ему предстоит последнее - рассказать обо всем дочери.
        - Ты не знаешь, который час? - спросил он у Регины.
        Она обернулась, посмотрела на стену, где висели часы.
        - Часы сегодня утром встали, - сказал Роберт Ринатович.
        - Наверное, сейчас около часу ночи, - неуверенно произнесла Регина. - Или уже два часа… Если хочешь, могу сходить посмотреть.
        - Нет, не нужно, - остановил он дочь.
        Взгляды их встретились, и он не отвел взора, пристально вглядываясь в знакомые черты. Ребенком дочь была очень похожа на Машеньку, но с годами сходство пропало. Круглолицая смешливая девочка ушла много лет назад, оставив вместо себя привлекательную, но затравленную жизнью женщину, которая глядела сейчас на него встревоженным, озабоченным взглядом. Лицо дочери вытянулось, глаза сделались печальными, возле губ залегла скорбная складка. Роберт Ринатович мало что знал о ее жизни, мыслях и чувствах, и теперь уже не было времени выяснять все это.
        - Мне нужно поговорить с тобой.
        - Может, отложим до утра? Я уйду, а ты полежишь. Может, все же получится подремать.
        - Ты ведь знаешь, что не получится, - мягко сказал он. - Конечно, позже ты уйдешь - не сидеть же тут всю ночь. Но прежде поговорим. Да?
        Регина неуверенно кивнула, соглашаясь.
        - Скажи-ка, ты еще не догадалась, что с нами происходит? - Как раз об этом он говорить не собирался. Слова вырвались сами собой.
        - А ты? Понял, куда делись все остальные люди? - вскинулась она.
        Он прижался щекой к ее руке и покачал головой:
        - Дело не в остальных, дочка. Дело в нас. В нас четверых.
        - Погоди! - Регина осторожно высвободила руку, пытаясь поймать его взгляд. - Что-то не так с домом? С тем… человеком, которого мы видели?
        - Тссс, - прошептал он, слабо улыбнувшись и призывая ее помолчать. - Об этом после. Я должен признаться…
        - В чем? Пап, что за фантазии? - удивилась она.
        Уверена, что знает про него все, что вся его жизнь у нее как на ладони. Что нет и не может быть в нем ничего непонятного. Неудачник, несостоявшийся литератор, серая мышь - учителишка истории, который ненавидел свою работу, но каждый день покорно таскался в класс, поскольку больше податься было некуда.
        - Ты когда-нибудь читала «Божественную комедию» Данте Алигьери?
        Регина отрицательно качнула головой.
        - Там рассказано про Рай, Чистилище и Ад. В последнем, девятом круге Ада мучаются самые страшные грешники - обманувшие доверившихся. Предатели, изменники.
        - К чему ты это сейчас? - устало проговорила она.
        Верно думает, что отца снова не ко времени понесло в литературные дебри.
        - Если Ад в самом деле существует и если он именно таков, как его описал Данте, то этот круг как раз для меня.
        - Пап! - Дочь вздохнула, сообразив, что он имеет в виду. - Ты про свои… увлечения пытаешься мне сказать? Так я давно все знаю. Мама рассказывала. Не переживай, она давно тебя простила.
        Роберт Ринатович резко отодвинулся от нее, прижался к стене, словно ища защиты. Регина одарила его недоумевающим взглядом, в котором сквозили снисходительность и некоторая досада.
        - Она меня да, простила. Машенька была человеком щедрой души, умела быть великодушной. Иногда ненавидела меня за мои мерзости, но долго не носила в себе злого чувства. До сих пор не понимаю, как она могла меня любить, но вот поди ж ты… любила. И прощала, да. - Старик задумчиво посмотрел куда-то вдаль, сквозь стену, на мгновение позабыв, что собирался сказать. - А вот я ее простить не сумел.
        - Ты?! За что? - Губы дочери округлились, глаза широко распахнулись, и в этот миг она стала похожа на малышку, какой была когда-то.
        - Машенька ушла от меня, когда устала от моих бесконечных похождений. Если бы мог, вернул бы все назад и никогда, ни за что не причинил бы ей той боли, от которой она так страдала. Но штука в том, что люди обычно слишком поздно понимают свои ошибки. Она забрала тебя и ушла. Тебе тогда шесть лет было…
        - Семь, - поправила дочь. - Я в первый класс как раз пошла.
        - А? Ну да, конечно, - виновато произнес он. - Целых шесть лет вы без меня жили. Когда я пришел к Машеньке обратно проситься, ты уже совсем большая была. У меня - ни кола ни двора. А мама твоя - умница. Она как меня бросила, в общежитие ушла жить, а после и квартиру получила. Знала бы ты, сколько раз я себя ругал: зачем опять влез в вашу жизнь? Вы так и жили бы без меня, и все бы хорошо было! Машенька, может, жива была бы сейчас…
        - Хватит, пап, а? - Регине явно был неприятен этот разговор. - Чего ты добиваешься, не пойму? Хочешь, чтобы я тебя успокоила? Убедила в твоей правоте? Извини, не могу. Ты хоть знаешь, как я тебя ждала все те годы, что ты «искал себя»? Мама это так называла. Знаешь, как я скучала по тебе? И мама скучала, плакала… Но потом все как-то устаканилось, мы привыкли жить одни, нам стало хорошо, даже лучше, чем с тобой - спокойнее. Мы обустраивали нашу квартирку, вечерами болтали обо всем, пока готовили ужин… Но ты не мог оставить нас в покое! Оставить все как есть. Ты опять появился - оказалось, что искал ты себя не там.
        Она встала и прошлась по комнате. Никогда прежде они не говорили об этом. Роберт Ринатович потрясенно смотрел на дочь. Он и не подозревал, что давно прошедшее было для нее все так же живо и болезненно.
        - Она тебя, конечно, приняла обратно. Но я обижалась на нее за это, потому что… - Регина внезапно осеклась. Сообразила, наверное, что зря высказывает все это еле живому, несчастному старику. Ему и без того несладко: он напуган, как и все они, и выходка тети Риммы отняла остатки сил.
        - Прости, пап. Меня занесло. Я не должна была этого говорить.
        - Должна была! Обязательно должна! - воскликнул он. - Ты все правильно сказала! Жаль только, что ты решила, будто мне нужно, чтобы ты меня успокаивала. Я ведь не за этим начал разговор.
        - Мне кажется, нам лучше поговорить позже.
        - Нет! Именно сейчас! В общем… - Роберт Ринатович потер рукой лоб, стараясь привести мысли в порядок. - Я хочу, чтобы ты понимала, в каком настроении я вернулся. Я любил Машеньку, всегда любил ее одну, каких бы увлечений ни было. К тому времени я понял, что только с нею и могу быть счастлив. Мои мечты стать великом поэтом потерпели крах, в глубине души я всегда понимал, что… - он запнулся, - что я бездарен. Мне хотелось просто и тихо жить с Машенькой и с тобой, забыть все прежнее, начать работать. Она поняла меня, приняла. Я устроился в школу, стал пытаться наладить отношения с тобой, и в первое время все было хорошо. Я смирился, что жизнь моя изменилась, пописывал стишки, но… как-то легко, впервые не думая о том, что кто-то станет их читать. Просто так писал, для себя. А потом случилось это.
        Регина уже не делала попыток прекратить разговор. Она напряженно вслушивалась в слова отца. Роберт Ринатович понимал: то, что она сейчас услышит, может окончательно оттолкнуть от него дочь, но молчать больше не мог.
        - Вас не было дома, а мне что-то понадобилось, какая-то вещь. Ерундовина вроде дырокола. Полез в ящик письменного стола и там нашел две тетрадки. Обычные общие, в клеточку. Девяносто шесть листов. - Он пожевал губами. Снова заговорил, будто пересиливая себя: - Тетрадки были исписаны с первой страницы до последней. Машенькин почерк я хорошо знаю. В первый момент решил, что это старые институтские лекции. Или, может, дневники. Но это было ни то ни другое. Это были… стихи.
        - Чьи? Мамины? - опешила Регина.
        - Ты не знала, что она пишет? Вот и я не знал. Прочитал одно стихотворение, второе, стал читать одно за другим и… сразу понял, насколько они хороши. Не просто хороши! Это были глубокие, искренние строки, в которых билось и звучало то, чего недоставало мне! В них была жизнь, настоящая поэзия! А мне, по сути, и сказать было нечего. Стыдно в таком признаться, но я, бывало, искал красивые слова, подбирал по словарю рифмы. Мои стихи были складные, ладные, но пустые. Я умничал, гримасничал - а она вдыхала в слова жизнь. В общем, ты поняла, что я хочу сказать. Твоя мать обладала истинным даром, и я рядом с ней был просто жалкий паяц. А теперь оцени мое состояние. Машенька была журналистом, к тому моменту - заместителем главного редактора в известной городской газете. Ее уважали, любили, ее статьями зачитывались, ей прочили хорошее будущее, тогда как я… Ты знаешь. Единственное, что мне оставалось, чтобы сохранить самоуважение, - это считать себя непонятым творцом. Говорить, что я выше мирского. Но, прочтя ее стихи, я уже не мог сохранить и эту иллюзию.
        - И что ты сделал? - спросила дочь деревянным голосом, потому что он снова замолчал.
        - Поначалу ничего. Сделал вид, что ничего не находил. Убрал тетради обратно, не сказал Машеньке, пытался жить, как жил. Но каково это было! Жена, которую я считал милой, умной, но далекой от творчества, превзошла меня во всем, решительно во всем! Само то, что она ни слова не говорила, что тоже пишет, не пыталась взойти на пьедестал, куда я взбирался всю жизнь, было еще одной ее победой надо мной! Ты пойми, получалось, Машенька великодушно уступала мне, хотя и знала, что пишет куда лучше. А она не могла не знать! У нас было одинаковое образование, она отлично разбиралась в литературе. Что мне оставалось? Я ходил на работу, ел свой ужин, ложился в кровать, а внутри все кипело! Я любил Машеньку и одновременно люто ненавидел. Ты, наверное, не сможешь этого понять. Я никак не мог простить ей, что она так хороша, так талантлива. Завидовать собственной любимой жене! Мне казалось, она просто издевается. Смотрит на меня и думает, как я ничтожен. Снисходит до меня и упивается своей добротой. И возвышается за мой счет. Разумеется, ничего такого Машеньке и в голову не приходило, она была чужда мелочности. В
общем… Вместо того чтобы поступить по чести, признаться, что все знаю, и уступить ей первенство, предложить попробовать начать публиковаться, я отомстил ей. Сделал то, что задело бы ее сильнее всего. Стал встречаться с ее подругой. Банально и гадко, хуже не придумаешь. Виктория была разведена, бездетна и часто давала понять…
        - Тетя Вика? - перебила Регина. - Они дружили с мамой, а потом она вдруг пропала куда-то.
        Роберт Ринатович кивнул, лицо его сморщилось.
        - Вика завидовала более успешной подруге, а тут такой шанс! Мы были просто два неудачника, и каждая наша встреча становилась мерзкой, отвратительной местью человеку, который любил нас, доверял и никогда не подумал бы плохого. Машенька ничего не подозревала. Прошло примерно полгода. На душе у меня легче не становилось, и я в конце концов решил прекратить этот фарс. Но у Виктории были другие планы. Она взяла и рассказала Машеньке обо всем. И от себя присовокупила, что я, дескать, люблю ее, но не бросаю жену из жалости и чувства ответственности. - Роберт Ринатович заговорил быстро, сбивчиво: - Машенька пришла с работы и с порога спросила, правда ли это. Только один вопрос - правда или нет? И я… я не стал каяться, пробовать объяснить… Она бы, может, все поняла и опять простила! А я заговорил о другом. Да, говорю, правда. Как черт толкнул… Стал ее же и обвинять. Мол, скучная, на работе зацикленная, сухая. Сказал, что она меня связывает! Жалею, мол, что вернулся, хочу уйти, жду не дождусь подходящего момента. Еще что-то ужасное в том же духе. Думал, она заплачет, мне хотелось, чтобы плакала, страдала.
Но она всегда поступала по-своему. Машенька стояла и слушала меня с сухими глазами. А потом просто повернулась и ушла. Дальше ты знаешь.
        Да, она знала. Когда мама умерла, Регина была в пионерском лагере. Шел июль, разгар каникул. Ее вдруг вызвали к начальнику лагеря, и в кабинете она увидела отца - бледного, какого-то скрюченного, с покрасневшими от слез глазами. «Мамы больше нет, - сказал он, протягивая к ней руки, - она погибла».
        Пошла куда-то вечером, очевидно, по рабочим делам, и ее сбила машина. Было уже темно, задумалась, наверное, и вышла на дорогу в неположенном месте. Водитель не заметил женщину, внезапно очутившуюся прямо перед ним, и не успел затормозить.
        Такова была официальная версия.
        Несчастный случай.
        Но случай ли?..
        - А стихи? Где они? - глухо спросила Регина.
        - Сжег, - коротко обронил Роберт Ринатович.
        - Зачем? Если они были так хороши! И вообще, это память о маме!
        - Неужели не ясно? - Он смотрел на дочь с яростью и одновременно с отчаянием. - Именно поэтому я должен был уничтожить их! Чтобы не упасть еще ниже, хотя куда уж там… Но если бы не сжег, рано или поздно не удержался бы и выдал Машенькины стихи за свои!
        Глава двенадцатая. 12 января. Утро, день, вечер. Римма
        Римма Ринатовна сидела на диване, подложив под спину большую подушку. Боль в ноге почти утихла. Если сидеть вот так, без движения, можно даже забыть о травме. Уснуть она не пыталась. Поочередно брала в руки то одну книгу, то другую, то новый выпуск «Татарстанского литературного альманаха», который всегда читала с большим интересом. Пробовала отвлечься, только напрасно: ни обожаемый Моэм, ни новеллы Стефана Цвейга, ни целое сонмище авторов альманаха не могли завладеть ее вниманием.
        Поневоле она поминутно прислушивалась к тому, что происходит наверху, - и ничего не слышала. Над ее головой было крыло, где находились спальни Розы и Румии-Регины. Девчонка, скорее всего, слушает музыку в наушниках - и хоть трава не расти. А племянница… Может, читает Коран, молится или разговаривает со своим Аллахом. Если уж она так в него верит, пусть тогда попросит, чтобы он помог разобраться, что тут у них происходит.
        В голове брезжила догадка - но Римма Ринатовна гнала ее прочь. Слишком страшно. Слишком неправдоподобно.
        Сидеть в одиночестве на первом этаже безмолвного дома - уже одно это было настоящим кошмаром. Прежде она могла тешить себя мыслью, что через стену, неподалеку - брат, да и остальные тоже в двух шагах, близко. А теперь она совсем одна. Римма Ринатовна изо всех сил старалась прогнать подальше мысль о том, что она станет делать, если снова объявится тот ночной монстр. Как сказала племянница, «пятый неспящий», которого Римма Ринатовна про себя называла черным человеком.
        Если он решит навестить ее, теперь ей не убежать - она еле-еле может ступать на больную ногу. Если черный человек придет, ей ничего не останется, кроме как завопить, позвать на помощь и надеяться, что кто-то явится ее спасти.
        Что ее толкнуло в бок тогда, вечером? Бес попутал. Римма Ринатовна и сама была не рада: зачем ей понадобилось говорить Роберту про книгу? Это было сто лет назад! И уж конечно, она никогда не собиралась рассказывать брату о своем поступке. Разумеется, это было низко. Видимо, просто устала, измучилась, была напугана и подавлена, а Роберт подвернулся под горячую руку. «Не совладала с собой, распустила язык, теперь вот сиди тут как сыч», - злилась она на себя. Какие-никакие, но ведь они ей родственники. За последние дни, так уж вышло, они немного сблизились, и могло быть, что лед и дальше бы таял.
        Эх, чего уж теперь…
        «Но я же просто сказала правду!» - попыталась Римма Ринатовна оправдаться перед собой.
        «Однако если уж взялась говорить эту самую правду, то нужно признаваться во всем до конца!» - безжалостно произнес внутренний голос, который логичнее называть совестью.
        Истина же заключалась в том, что Римма Ринатовна сделала то, что сделала - помогла брату выпустить книгу и раз в жизни почувствовать себя настоящим писателем, вовсе не из любви или жалости, а из чувства вины.
        Римма Ринатовна надеялась этим поступком хоть немного загладить свою вину перед братом, которого бессовестно обокрала. Ведь предприятие Риммы Нагимовой начиналось в том числе и на его деньги, пусть сам Роберт и не подозревал об этом. Его вклад был - а значит, по справедливости брату принадлежала какая-то доля. Конечно, она работала как проклятая, и все, чего добилась, являлось плодом ее титанических усилий, но без начального капитала это было невозможно.
        «Хорошо! Да, я молчала! Не признавалась ему - духа не хватало! Но разве я не заботилась всю свою жизнь о Роберте? Не поддерживала его семью? Вот и сейчас они живут тут, со мной, я кормлю их, обеспечиваю всем необходимым».
        «Так-то оно так, - согласилась неумолимая совесть, - но разве ты не преподносила ему это как подачку? Не требовала бесконечного «спасибо»? Разве была тут хоть капля твоей благодарности? Разве не считала ты за удовольствие каждый божий день попрекать Роберта съеденным куском?»
        Римма Ринатовна устала бороться с собой. У нее больше недоставало сил скрывать от себя правду. Сколько можно врать?..
        Когда звук раздался в первый раз, она была настолько погружена в свои мысли, что пропустила его мимо ушей. Звук коснулся края сознания и умолк. Римма Ринатовна не успела его идентифицировать.
        Звук повторился снова - и тут уж она встрепенулась. Поднялась на подушках, села прямо, вслушиваясь в ночь. Сомнений быть не могло - за окном стреляли! То, что она слышала, было звуком выстрела!
        Не успев задуматься о том, что делает, Римма Ринатовна свесила ноги с дивана, встала на здоровую ногу и, опираясь еле-еле на больную, держась за мебель, поковыляла к окну. Боль в ноге снова дала о себе знать, но Римма Ринатовна мысленно приказала ей убираться к черту. Она должна дойти и увидеть, что творится на улице!
        О том, что увидит перед собой лишь глухой забор, Римма Ринатовна как-то не подумала.
        Между тем выстрелы все продолжались.
        «Неужели никто, кроме меня, ничего не слышит?» - думала Римма Ринатовна. Похоже на то. Никто не переполошился, не бежал вниз по лестнице, не спрашивал, что происходит.
        Добравшись наконец до окна и отодвинув штору, женщина увидела, что ошиблась. Никакой перестрелки не было. В темном ночном небе расцветали яркие цветы - красные, зеленые, фиолетовые. Соседи запускали новогодний салют. Римма Ринатовна поспешно приоткрыла окно и теперь отчетливо слышала голоса.
        - С Новым годом! - скандировал мужской голос.
        - Ура! - радостно вопила какая-то женщина, и ей вторили другие голоса - мужские, женские, детские.
        Судя по всему, там, на улице, было полно народу. Люди! Выходит, они все-таки не одни! Там, за забором, сейчас не меньше десятка людей, и Римме Ринатовне даже казалось, что она различает знакомые голоса в толпе. Ей нужно срочно туда! Необходимо выйти, поговорить с кем-то, попросить о помощи!
        Не обращая внимания на усиливающуюся боль в ноге, она направилась к выходу из комнаты.
        Где-то на краю сознания билась мысль, что происходящее не вписывается ни в какие логические рамки. Новый год отмечали почти две недели назад, кому могло понадобиться снова праздновать его наступление? Допустим, празднуют старый Новый год, но он наступит только тринадцатого января, а сегодня двенадцатое.
        Сама не понимая, как ей это удалось, Римма Ринатовна доковыляла до холла, вцепилась в ручку входной двери, принялась отпирать ее. С громким щелчком открылся один замок, за ним поддался и второй. Римма Ринатовна толкнула дверь от себя и почти вывалилась на крыльцо.
        Раннее утро - было около пяти часов - встретило ее ледяным холодом. Будто какое-то большое животное резко выдохнуло ей в лицо студеным ветром, коснулось щек стылыми лапами. Она глубоко вдохнула, впустив в себя стужу, и громко закашлялась. Полная луна по-прежнему ярко освещала округу, как и много ночей до этого. Звезды, утопленные в сине-черный бархат небес, перемигивались друг с другом.
        И больше ничего. Тишина и темнота. Ни звуков салюта, ни чьих-то шагов по хрустящему снежному насту, ни всполохов, ни разноголосого хора. Ночь поглотила все, слышалось лишь ее собственное тяжелое дыхание.
        - Что такое? - прошептала Римма Ринатовна, отказываясь понимать происходящее.
        Она стояла на пороге своего большого красивого дома, который так мечтала построить. Судорожно вцепившись в косяк, снова и снова пыталась уловить хоть какой-то звук. Возможно, пока она добиралась до двери, соседи перестали запускать фейерверк и сейчас расходятся по домам? (Молча? Не произнося при этом ни единого слова?)
        Нужно остановить их!
        - Эй! - что есть мочи завопила она. - Кто-нибудь! Помогите!
        Нет ответа. Никто не приблизился к воротам, не спросил, что у нее случилось. Не ответили, потому что отвечать было некому. Поселок был по-прежнему пуст. Голоса и салюты ей почудились. Или она сходит с ума? Отказываясь в это верить, Римма Ринатовна кричала и звала, почти не понимая смысла собственных слов:
        - Отзовитесь! Откликнитесь хоть кто-нибудь! Чтоб вас! Я же знаю, что вы там! Я слышала!
        На плечо опустилась чья-то рука, и она заголосила еще громче - от неожиданности и страха, резко дернулась и едва не свалилась на пол. Подошедший не дал ей упасть, обхватив за плечи.
        - Тетя Римма, что с тобой? Кого ты там увидела?
        Перед ней стояла племянница. Лицо недоумевающее, перепуганное. Под глазами - темные круги, как у панды. Губы дрожат.
        Римма Ринатовна хотела было ответить, но не смогла. Вместо этого она уронила голову на плечо Регине и заплакала.
        Та охнула, но не оттолкнула, прижала к себе крепче. Стала гладить по голове, приговаривая что-то утешительное, ласковое. Римма Ринатовна никак не могла справиться с собой и перестать. Слезы лились и лились, в горле, надорванном криком, хрипело и булькало.
        Племянница кое-как изловчилась и захлопнула дверь. Тем временем подоспела и Роза: слетела с лестницы, чуть касаясь ступенек, подбежала к матери и тетке.
        - Дверь запри! - отрывисто бросила ей мать.
        Роза защелкнула замки и помогла довести Римму Ринатовну до дивана.
        - Принеси воды! И пустырника, - прозвучало новое распоряжение, и через пару минут Роза возникла в комнате со стаканом в одной руке и флакончиком в другой.
        Регина аккуратно капала в стакан из флакончика, и по комнате поплыл резкий специфический аромат. Она села на диван и протянула Римме Ринатовне питьё. Та послушно взяла стакан из рук племянницы, но некоторое время не могла сделать ни глотка.
        Постепенно слезы иссякли. Она отпила немного и с непривычной для себя робостью поглядела на Регину и Розу.
        - Тетя Римма, что ты делала возле двери? - мягко спросила Регина.
        - Там были… люди, - тихо ответила Римма Ринатовна. Громче говорить не получалось. В горле стоял противный ком, сглатывать было больно. - Я сидела тут и услышала шум. Мне показалось, на улице стреляли.
        - Стреляли? - хором спросили обе родственницы.
        - Вы не слышали?
        - Нет, - за двоих ответила Роза.
        - В общем, я услышала выстрелы и подошла к окну. Только это была никакая не перестрелка, а самый обычный салют. Новогодний.
        - Не понимаю… - начала Роза, но Римма Ринатовна вскинула руку, и она замолчала.
        - Я пошла к двери. Эти люди… Там было не меньше десятка! Я подумала, они могли бы нам помочь…
        - …но когда ты открыла дверь, никого не было, - договорила за нее Регина.
        Римма Ринатовна обреченно кивнула и допила пахучую жидкость. Племянница забрала пустой стакан, поставила его на журнальный столик.
        - Думаете, я сошла с ума? - спросила Римма Ринатовна, и в ее голосе прозвучало лишь слабое эхо былой решительности и боевитости. Она совсем потерялась, сдалась и сама это чувствовала.
        - Нет, конечно, - отозвалась Регина. - Здесь столько всего творится, разного.
        - Мы все это видим. Не могли же все рехнуться одновременно, - подхватила Роза.
        Обе говорили с сочувствием, по-доброму, и Римма Ринатовна почувствовала, как у нее снова защипало в глазах. Похоже, что они не сердятся на нее за позорную выходку с Робертом.
        - Простите меня, - проговорила она, хотя секунду назад не собиралась извиняться.
        - Ты про деда? - прямо спросила Роза.
        - Мы на тебя не сердимся, - со странной поспешностью сказала Регина, и в выражении ее глаз мелькнуло что-то странное, но Римма Ринатовна не сумела заставить себя проанализировать, что именно.
        Не смогла она и замолчать. То, что было произнесено дальше, просто поднялось со дна души и хлынуло наружу, подобно тому, как летом проливается на землю из набрякшей тучи мощный летний ливень.
        - Я повела себя гадко, девочки. Так гадко, что мой поступок не имеет названия. Но хуже всего было то, что я сделала задолго до этого дня. Наши с Робертом родители, конечно, не богачи были, но кое-что имелось. Накопления матери. Она всю жизнь экономила, работала чуть не до самой смерти, откладывала; а еще дача большая, трехкомнатная квартира. Я тогда жила в ней с матерью, а Роберт - с женой и дочкой. Потом Маша умерла, они с Региной вдвоем остались.
        При последних словах Регина изменилась в лице и прикусила губу, но Римма Ринатовна не акцентировала на этом внимания и продолжила:
        - Роберт всю жизнь собой был занят, мать редко навещал, по необходимости, и все старался убежать побыстрее. Она страдала, скучала. Обижалась на него, но все равно твердила, что надо поступить по справедливости. Чтоб все нам пополам. Меня это бесило! Я за матерью ухаживала, лечила, по врачам возила, а братец порхал и жизни радовался. Ну, я и придумала, что надо делать. Оформила опеку над матерью, дачу продала и все деньги, что у матери на счете были, вместе с выручкой от продажи дачи перевела на собственный счет. В квартире я одна прописана была, после маминой смерти мне она и отошла, в советское время так было. В итоге мне досталось все родительское имущество, и с братом я ничем не поделилась. Обворовала его, чего уж там. Наверное, мать меня с того света до сих пор не простила. Но меня не это тогда волновало: я боялась, Роберт возмущаться начнет, оспаривать. А он не стал - воспринял как должное.
        - Что было дальше? - спросила Роза.
        - А что дальше? Дальше уж вы все сами знаете. Перестройка началась, частная собственность… Я оформила на себя квартиру, потом сразу продала, добавила накопления - у меня к тому времени немало уже набралось - и на вырученные деньги дело открыла: опыт был и связи имелись. Пошла ва-банк, рискнула, начала с малого, поднялась постепенно.
        Римма Ринатовна умолкла, Регина и Роза тоже не произносили ни слова. Она ждала криков и обвинений, но обе молчали. Потом племянница обронила непонятную фразу:
        - Какая-то ночь откровений. Каждому есть что скрывать.
        - Это был, конечно, сволочной поступок, тетушка, - выдала Роза.
        Римма Ринатовна не стала возражать.
        - С другой стороны, столько лет прошло. Даже за преступления старые вроде не судят - есть же сроки давности. Только вот… Ты не хочешь деду про это рассказать? - спросила девушка.
        - Хочу, - ответила Римма Ринатовна и поняла, что это правда. - Хочу! А где он, кстати?
        Если подумать, это странно, что Роберт не прибежал на ее крики, не спустился поглядеть, что происходит. Он обижен, это ясно, но, насколько она знала брата, все равно Роберт не остался бы наверху, если бы слышал, что тут какая-то заварушка. А вдруг… Она похолодела:
        - Вы давно его видели?
        Регина с дочерью переглянулись.
        - Я ушла к себе с вечера, - проговорила Роза. - Больше и не выходила.
        - Мы с отцом… долго разговаривали, - чуть запнувшись, сказала Регина. - Где-то около трех я ушла к себе. Он лежал в кровати.
        Римма Ринатовна читала в книгах фразу «кровь отхлынула с лица», но никогда не видела этого воочию. Лицо племянницы на глазах побелело, как сметана, на нем ярко выделялись тонкие черные брови и темные миндалевидные глаза.
        - Господи! - выдохнула она и ринулась вон из комнаты.
        Роза бросилась за матерью. Римма Ринатовна не могла последовать за ними, ей ничего не оставалось, только лежать.
        «Что, если он умер?» - мысль пришла, убийственно яркая и четкая в своей определенности. Теперь ей казалось невыносимым, что она не сможет попросить прощения, не расскажет брату правду. Буквально несколько дней назад она почти не вспоминала о своем поступке, но теперь все стало иначе.
        А еще вдруг стало ясно, что она очень любит брата. Непутевого, смешного. Неудачника и недотепу. Непонятого и не понимающего, в чем суть и смысл жизни; увлеченного бог знает чем. Но вместе с тем доброго, трогательного в своей нелепости человека. Погруженного в себя и эгоистичного, но все же не способного на подлый корыстный поступок, какой совершила она сама.
        Римма Ринатовна застонала от новой, тянущей боли где-то в глубине, за грудиной, и закрыла лицо руками. Вот-вот сверху раздастся крик: примутся голосить по покойнику…
        Минуты шли и шли. Она ждала, но никто не кричал.
        А потом послышались торопливые шаги, и ее волной захлестнуло облегчение: жив! Сумел-таки заснуть и мирно спит. А может, засунул беруши в уши и ничего не слышит.
        - Его там нет, - появляясь в дверях, громко возвестила Роза.
        - Что? - не поняла Римма Ринатовна.
        В комнату вслед за дочерью вошла Регина.
        - Отца нет в комнате. Кровать пуста, в ванной тоже никого.
        - Где же он? - озадаченно спросила Римма Ринатовна.
        - Понятия не имею, - Роза присела на краешек кресла и покачала головой. - Мы посмотрели в других комнатах - у меня, у мамы… К тебе в спальню заглянули. В общем, весь второй этаж обошли. Звали его. Деда наверху точно нет.
        - Он не откликнулся. Выходит, его нет. Прятаться от нас он бы не стал, - заторможенно произнесла Регина.
        - Может, вниз спустился? Мы могли не заметить его в этой суматохе, - предположила Римма Ринатовна, сама прекрасно сознавая слабость своей версии. Зачем брату красться по лестнице, проходить тихонько мимо них, пробираться тайком на кухню или в гостиную? Это было лишено всякого смысла.
        - С какой стати? - в унисон ее мыслям хмыкнула Роза. - Зачем деду этот цирк?
        Ее мать ничего не сказала. Просто повернулась и вышла из комнаты. Римма Ринатовна и Роза слышали, как она обходит комнату за комнатой, включая всюду свет и окликая отца. Как и следовало ожидать, ответом ей было молчание.
        - Нет там никого, - сказала Роза. - Чего она мучается? Был бы, давно бы вышел. Он же не глухой. - Девушка приподнялась с кресла и громко крикнула: - Мама!
        - Оставь ее, пускай походит, поищет… Чтобы наверняка знать, убедиться, - задумчиво произнесла Римма Ринатовна.
        Роза досадливо пожала плечами: как угодно.
        Некоторое время они слушали, как Регина мечется по ярко освещенному дому, упорно продолжая звать отца. Большие пустые комнаты отвечали на ее призывы гулким молчанием.
        Наконец она сдалась и вернулась в комнату тетки.
        - Тетя Римма, скажите, в этом доме есть какие-то места, где нам стоит поискать? - чуть запыхавшись, спросила племянница.
        - О чем это ты? Какие еще места? - растерялась Римма Ринатовна.
        - А что непонятного? - с издевкой проговорила Роза. - Пыльный чердак, где прячут занавешенные старинные зеркала. Двери, ведущие в подземные ходы. Или темный подвал, где злобный маньяк истязал своих жертв… В лучших традициях голливудских ужастиков!
        - Перестань паясничать! - одернула ее мать. - Все и так на взводе.
        - Это совсем новый дом, - терпеливо проговорила Римма Ринатовна. - В нем никто, кроме меня и вас, не жил, так что никаких тайн от прежних хозяев. Проект я утверждала лично, за стройкой постоянно следила - вы же сами знаете. Никаких потайных комнат, скрытых в шкафах дверей - ничего такого. Подвал есть, конечно, но и там ничего загадочного.
        - Да, я знаю, - нетерпеливо ответила племянница, нервно расхаживая по комнате. - Но ведь не мог человек просто раствориться в воздухе!
        - Послушай, допустим, Роберт все-таки зачем-то прошел тихонько мимо нас и вышел на улицу. Может, поискать его снаружи? - предложила Римма Ринатовна.
        Спустя десять минут девочки оделись и вышли во двор. Римма Ринатовна осталась сидеть, прикованная к своему дивану. Нога ныла так, что боль отдавала в пах. Но привлекать к себе внимание, просить племянницу дать таблетку почему-то казалось неудобным, даже неправильным. Ничего, она потерпит.
        Лишь бы Роберт нашелся! Она попросила бы прощения, и все бы стало совсем по-другому. Брат был ей так нужен! Будь она замужем, сейчас рядом был бы человек, с которым можно разделить старость. Но она одинока, и единственный, кто годился на роль друга, - Роберт. Роза уедет рано или поздно, у Регины своя жизнь и свои тараканы…
        Почему она прежде не сознавала этого? Ведь у них с братом, в сущности, столько общего! Они могли бы обсуждать фильмы и книги - оба любили читать. Могли бы ездить в Казань в театры или на выставки, да и просто выбираться пообедать в ресторане - им обоим нравилась японская кухня. Римма Ринатовна показала бы брату Европу, слетала бы с ним вдвоем к теплому морю…
        Зачем она отгораживалась от него своим сарказмом, презрением, чувством собственной значимости? Где теперь эта ее важность? Пшик, пустое…
        Роберт, где же ты?
        Вдалеке едва слышались голоса Розы и Регины: девочки бродили там, за стенами, и звали ее несчастного брата.
        Вечером, после ужина, они втроем сидели в комнате, где теперь вынужденно обреталась Римма Ринатовна. Они провели вместе весь этот нелегкий день, но разлучаться никому не хотелось. Пожалуй, такое с ними впервые. Роза пила чай с молоком, Регина взялась за свое вязание.
        Племянница принесла ей лекарство, и оно вскоре подействовало. Римма Ринатовна глядела на родственниц и думала: как ни парадоксально, впервые за долгие годы они по-настоящему вместе. Их объединяли общая беда, общий страх.
        Роберт так и не отыскался. Собственно, смысла бегать по двору не было, призналась Роза, когда они вернулись через час бесполезных поисков. После приснопамятного похода Риммы Ринатовны с Региной в город опять выпал снег. Он заботливо укутал землю, скрыв все следы. И новых следов на нем не появилось. Роберт никуда не уходил. Он не вылез в окно, не сбежал через дверь. Брат должен был оставаться внутри - и все-таки в доме его нет.
        - Знаете, что я думаю? - нарушила молчание Роза.
        - М-м-м? - Регина подняла голову и выжидательно посмотрела на дочь.
        - Пятый неспящий! Ты же сама говорила, мама, в доме есть кто-то, кроме нас. - Девушка говорила шепотом. - Я думаю, он не всегда здесь, но приходит откуда-то, а потом снова исчезает. Мы все видели его, так вот, это он пришел за дедом и забрал его!
        - Что за чушь! - воскликнула Римма Ринатовна. Хотела произнести это уверенно и ернически, но вышло иначе. В голосе звучал только страх - ничего больше. Она ведь тоже думала об этом, постоянно. Закрывалась от тяжелых, неотступных мыслей, но они мучили ее все сильнее. - Если мы все ударимся в мистицизм, то просто с ума сойдем!
        - Не такая уж чушь, - возразила племянница. - Но я думаю, нам не стоит говорить об этом. Тем более к ночи. Не нужно вспоминать пятого неспящего к ночи.
        - Ты имеешь в виду, - помертвевшими губами выговорила Римма Ринатовна, - что это…
        - Замолчи! - Регина вцепилась в подлокотники кресла, отбросив вязание. Потом взяла себя в руки: - Утром все спокойно обсудим и решим, что делать. Может, попробуем еще раз в город выбраться. Подумаем, хорошо? Сейчас мне нужно помолиться. - Она поднялась с кресла. - Пойду к себе.
        - Нам лучше быть всем вместе, - жалобно пискнула Роза.
        Мать, которая уже почти дошла до двери, обернулась и ласково посмотрела на дочь:
        - Не нужно бояться, Роза. Вы же тут вдвоем. А мне совсем не страшно.
        - Ты спустишься, когда закончишь молиться? - настойчиво проговорила девушка.
        Все же в самые неприятные, страшные моменты своей жизни каждый волей-неволей ищет защиты у матери или отца. Каким бы умным, сильным и крутым себя ни считал. «И потому по-настоящему взрослеем мы, только когда уходят наши родители», - подумалось Римме Ринатовне.
        - Конечно, спущусь, - успокоила дочь Регина. - Я скоро. А ты, тетя, пока постарайся хотя бы подремать.
        - А я музыку послушаю, - решила Роза, которая, похоже, в последнее время не расставалась со своим плеером. Как младенец с пустышкой.
        Племянница ушла. Римма Ринатовна откинулась на подушки и прикрыла глаза. Из наушников Розы доносилась громкая музыка: девушка, свернувшись калачиком в большом кресле, слушала довольно приятную медленную композицию.
        Люстру Регина, уходя, выключила, так что комнату освещали лишь два настенных светильника. На улице сердито выл ветер, время от времени со злостью бросаясь на окна, но внутри было тихо, тепло и спокойно.
        Если ни о чем не задумываться, если позволить себе роскошь забыть обо всем, что случилось, и не изводиться мыслями о будущем, то можно запросто представить, что они чудесно проводят время. Что наступит утро и все будет в порядке…
        Глава тринадцатая. Ночь с двенадцатого на тринадцатое января. Роза
        Она почти потеряла счет времени. Так сильно старалась не думать про загадочное исчезновение деда, про все то странное и темное, что творилось с ними в последние десять дней, что это почти удалось.
        Роза не думала о плохом, она слушала подборку иностранных песен под названием «Романтическая коллекция». Название, конечно, пошловатое и глупое, но песни хорошие. Она ни слова не понимала - английский знала в пределах школьной программы, но не сложно было догадаться, что поют о любви. Под песни с этого диска ей легче всего погрузиться в мечты о том, как она - прекрасная и удивительная, что живет совсем иначе, чем прежде, просыпается и радуется каждому новому дню, занимается интересным делом, которое ей по душе, любит себя и играючи кружит головы мужчинам.
        Девушка поймала себя на мысли, что не слишком сильно волнуется за судьбу деда. Его исчезновение поначалу наполнило ее страхом, но ужас постепенно отпускал. И не потому, что Роза совсем равнодушна к нему. Наоборот, Роза стала ловить себя на мысли, что ее отношение к деду, как и ко всем остальным родственникам, меняется в лучшую сторону.
        Правда заключалась в том, что она просто не могла разрешить себе поверить, что дед исчез навсегда. И вообще - что все происходит с ними на самом деле. Так ведь не бывает, верно? Есть причина, есть объяснение. И скоро они это объяснение найдут - разве может быть иначе?
        В глубине души Роза знала, что это спокойствие вроде анестезии: скоро действие укола закончится и душный страх навалится с небывалой силой. Но пока она могла позволить себе не думать и собиралась воспользоваться этой возможностью.
        Время от времени Роза открывала глаза и смотрела на тетю Римму. Та лежала с закрытыми глазами, грудь ее тихонько вздымалась. Можно было решить, что старуха мирно спит, но девушка знала, что это не так.
        Она глядела на тетку с симпатией, которой прежде к ней не испытывала. Впервые за все годы, что Роза ее знала, тетка была похожа на живого человека, а не на робота с зубастой улыбкой и хищной хваткой, запрограммированного лишь на извлечение прибыли.
        Что и говорить, с дедом тетя Римма поступила ужасно. И когда книжкой попрекнула, и раньше, когда наследство у него отжала. Но то, что старухе достало сил рассказать об этом, вызывало уважение. Тем более время, для того чтобы рассказать, она выбрала неудачно - знала ведь, что они с матерью на нее злятся. Могла бы промолчать, но не стала.
        Один раз Роза тихонько встала с кресла - показалось, что она видит какое-то движение в смежной с этой комнатой гостиной. Дверь была открыта, и там тоже горел свет: они теперь боялись оставаться в темноте, включали электричество даже в пустых комнатах. Ох и внушительный же счет за электроэнергию предстоит оплатить тете Римме в феврале!..
        Роза на цыпочках двинулась в гостиную, чувствуя, как колотится сердце.
        - Что такое? - спросила тетка, но она только покачала головой.
        Большая гостиная была пуста. Чудовище в темном капюшоне не выпрыгнуло на нее из-за угла, чтобы утащить вслед за дедом.
        - Эй! Есть кто? - крикнула Роза в пустоту, удивляясь, как спокойно звучит ее голос.
        Никто не ответил, и девушка вернулась в свое кресло. Показалось - только и всего. От сердца отлегло.
        Мать по-прежнему была наверху. Роза пару раз видела, как она молится - совершает намаз, хотя обычно мама делала это за закрытыми дверями. Аккуратно расстилала на полу специальный коврик для молитвы - намазлык, усаживалась на него лицом к Мекке и бубнила молитвы, перебирая четки. Перед тем как начать, следовало совершить омовение. Раньше мать отращивала длинные ногти - они у нее были такие прочные, что постричь почти невозможно, только спилить. Вот она и спилила под корень. Как ни старайся вычистить грязь, под ногтями все равно останутся частицы, объясняла она. А это недопустимо.
        Молитвы читались на арабском. «Какой в этом смысл? - думала Роза. - Как можно обращаться к Богу на незнакомом языке, произносить тарабарщину, не понимая ни слова?» Но верующим, определенно, виднее. Если матери от этого легче, пусть молится. Странно вообще-то, почему она, не зная даже татарского, не говоря уже об арабском, выбрала ислам, а не христианство, когда непонятно почему вдруг уверовала в Бога. Раньше Роза об этом не задумывалась, ей были не интересны ни мотивы матери, ни ее мнение, ни взгляды. Но сейчас поняла, что раздражение испаряется, уходит прочь, вслед за обидами и холодом. Теперь ее вправду интересовало, почему мама так истово принялась молиться.
        Вымаливала лучшую долю для дочери?
        Или пыталась замолить собственные грехи?
        Низкий, чуть хрипловатый женский голос старательно, вдохновенно выводил мелодию, произносил красивые слова на воркующем английском языке. Музыка звучала так громко, что Роза не услышала, что ее зовут. И только когда мать потрясла за плечо, открыла глаза. Поспешно сдернула наушники - сердце от неожиданности подпрыгнуло и упало тяжелым ледяным камушком.
        Губы матери шевелились: она что-то говорила, и лишь спустя мгновение Роза поняла, что именно.
        - Где тетя Римма? - почти кричала мама. - Куда она подевалась?
        Роза вскочила с кресла, дико озираясь по сторонам.
        - Понятия не имею, - выдохнула она. - Только что здесь была!
        Мать стояла, беспомощно уронив руки.
        - Мне почудилось, что в гостиной что-то движется, я пошла посмотреть. Там никого не оказалось. Тетя Римма была тут! Я вернулась и снова села…
        - Когда это было? Сколько времени прошло?
        Роза растерялась - никак не могла сообразить. В голове, в районе затылка, началась пульсация, застучали знакомые молоточки. Значит, скоро обрушится головная боль.
        - Не знаю, но… Я часто открывала глаза, и тетя Римма все время лежала на диване. Куда вообще ей идти? Да и не смогла бы она встать, чтобы я ее не заметила! Ты же знаешь, ее нога…
        Мать протянула руку и погладила Розу по щеке:
        - Не надо, дочка. Ты так говоришь, будто я тебя обвиняю.
        Девушка сама не заметила, как оказалась в объятиях матери. Она подумала, что вот-вот расплачется, но мать легонько ее встряхнула, отстранила от себя, пристально вглядываясь в лицо.
        - Мы должны быть сильными, - сказала она. - Теперь нас только двое.
        - Может, она пошла в туалет или еще куда…
        - Ты же понимаешь, это ерунда. Она не смогла бы уйти незамеченной - ты сама говорила. - Мать вздохнула и наморщила лоб. - Тетя Римма пропала, как дед. И нам ее не найти, незачем и пытаться.
        - Что тут происходит? - прошептала Роза. - Все люди исчезли! Кто преследует нас? Думаешь, никого нет… нигде? На всей земле? Только мы с тобой?
        Мать хотела что-то ответить, но передумала. Вместо этого взглянула на часы.
        - Новый день начался. Уже первый час. Пойдем-ка на кухню. Выпьем чаю, поговорим, а? Если честно, это единственное место во всем особняке, где я всегда чувствовала себя по-настоящему дома.
        Несколько минут спустя Роза сидела за большим кухонным столом лицом к плите. Мать наливала чай в яркие нарядные чашки. Девушка вспомнила, что когда-то сама подарила матери этот набор посуды: на каждой чашке были нарисованы разные ягоды - клубника, крыжовник, малина, вишня… Сервиз очень понравился маме, и она привезла его сюда, к тете Римме, когда перебралась жить в коттедж.
        - Я думала, ты про него забыла, - проговорила Роза.
        - А? - не поняла мать, но тут же догадалась: - Ну что ты! Просто берегла, боялась разбить.
        Теперь они сидели друг напротив друга. Роза чувствовала, что ее начинает бить дрожь, как с сильного похмелья. Руки тряслись и леденели, хотя она плотно обхватила горячую чашку, пытаясь согреть их. Голова болела все сильнее, боль расцветала внутри черепной коробки, подобно алому цветку.
        Действительность предстала перед Розой в пугающей, сводящей с ума ясности, и игнорировать ее больше не получалось. Правда заключалась в том, что люди исчезали куда-то - один за другим. Дедушка, тетка… Не приходится сомневаться: вот-вот очередь дойдет до них с матерью. Если, конечно, они не отыщут способ предотвратить все это.
        Девушка почти физически ощущала волны паники. Мать же, напротив, выглядела спокойной и немного торжественной.
        - Ты что-то знаешь? - Роза говорила вполголоса, словно боясь, что их могут подслушать.
        Мать отхлебнула чаю и отставила чашку в сторону. Роза настолько привыкла к густо-коралловому цвету стен и мебели в кухне, что уже почти не замечала его. Однако теперь, обводя знакомое помещение растерянным взглядом, подумала, что все вокруг выглядит зловеще, словно кухня залита кровью.
        Кровь… В мозгу словно забрезжило что-то.
        - Успокойся, дочка. - Мать взяла ее ледяные руки в свои. - Смотри, как ледышки! Точно знать не знаю, но догадываюсь.
        - О чем? - Роза вдруг почувствовала привычное раздражение, которое прежде всегда сопутствовало общению с матерью. - У меня такое чувство, что ты нарочно из меня жилы тянешь.
        - Я просто не знаю, как ты воспримешь…
        - Восприму что?
        - Погоди, не нервничай. Ты меня сбиваешь. - Мать поправила платок и произнесла с расстановкой: - Я думаю, Роза, что весь мир живет самой обычной жизнью. Все, как раньше, ничего не изменилось. Только мы… Понимаешь, дорогая, мне кажется, мы четверо… умерли.
        Розе показалось, что ее с силой саданули куда-то в район солнечного сплетения. Воздух ушел из легких, и они скукожились, как пустые мешочки. Кровь прилила к лицу, кожу словно кололи тонкие, невидимые иголки.
        - Но мы же едим, и дышим, и… все остальное, - беспомощно возразила она.
        - Но мы не спим - мертвые не спят. Сон - это маленькая смерть, Роза. Засыпая, мы на время исчезаем из реального мира, попадаем в какой-то другой, далекий и близкий одновременно. Умирая же, мы оказываемся в этом заоблачном мире навечно. И сном, должно быть, становится обычная человеческая жизнь. Я не верю, что ты и сама не думала об этом. Поразмыслив, отогнав страх прочь, можно было догадаться и раньше, потому что…
        Роза прижала руки к ушам и замотала головой. Локтем она задела чашку, опрокинула ее, и на стол пролилась ароматная жидкость цвета темного янтаря.
        - Я не слушаю тебя! - что было мочи завопила Роза. - Заткнись! Я не хочу тебя слушать!
        Мать чуть заметно усмехнулась, но ничего не сказала.
        «Эта луна, неподвижная, точно прибитая к небу. Застывший, умирающий мир. Тишина, пустота, бессонница! - Мысли бешеными кузнечиками скакали в измученной голове. - Так не бывает! Это все чушь!»
        - А как же полет? Свет в конце туннеля и прочая ерунда? Где все это? Ничего не было! Души вроде бы должны купаться во вселенской любви?! - Роза вскочила, оперлась руками о стол и кричала в лицо матери, уже не отдавая отчета своим словам: - Тебе не кажется, что тетушкин коттедж мало напоминает сияющие врата и архангелов? Черт тебя подери, ты же перечитала кучу книжек про все это! Разве ты не готовилась встретить своего дурацкого Бога! Так где же он?! Какого хрена здесь происходит?!
        Она тяжело дышала, слова вырывались из глотки с трудом, через силу. В основании черепа продолжала гулко стучать тупая, пульсирующая боль. Роза чувствовала, что говорит визгливым, истеричным голосом, но ей было наплевать.
        Мать молчала, поджав губы, и выглядела такой несчастной, что девушка едва сдержалась, чтобы не зарыдать. Но вместе с тем ей хотелось надавать матери по щекам: пусть возьмет обратно свои слова, пусть скажет, что все не так!
        - Я схожу с ума, - простонала Роза, бессильно опускаясь на стул, схватившись за голову, - мы обе спятили! Нам все чудится! Нам все только кажется! Понимаешь ты это или нет?!
        - Может, и так, - спокойно ответила мама, и это почему-то вдруг отрезвило Розу.
        Она замолчала и медленно отняла руки от головы, положила на стол. Угодила в пролитый чай, рукав сразу намок, но девушка даже не заметила этого, внимательно глядя на мать.
        - Откуда человеку знать, как это бывает, дочка? - тихо сказала мать. - Возможно, так всегда и случается. Может, все происходит лишь в нашем сознании, именно так человеческий мозг и реагирует на свое умирание. Нет никакого света в конце туннеля - есть вот такое блуждание в том месте, где ты умираешь. С теми, кто в этот момент оказался рядом. Может быть, так выглядит чистилище. Или ад. Потому что на рай это уж точно не похоже. Я не знаю. - В ее голосе зазвучала мука, черты лица исказились. - Ты думаешь, меня все это не пугает? Думаешь, легко убеждать собственного ребенка, что он мертв, как и ты сама?
        Роза отвернулась от матери и через пару мгновений глухо произнесла:
        - Прости. Хорошо, пусть так… Но если мы мертвы, то куда подевались дедушка и тетя Римма? Внезапно воскресли и вернулись в нормальный мир?
        Мать покачала головой:
        - Не думаю. Мне кажется… Я думаю, они пошли дальше.
        - Дальше?
        - Что толку гадать?
        - Если такова смерть, то она очень похожа на жизнь, - после паузы проговорила Роза. - Сидим тут и трясемся от страха. Гадаем, что да как. Выходит, нет никакого вечного покоя.
        - Возможно, пока для нас покоя и нет, - пожала плечами мать. - Но скоро все может измениться.
        Розе снова захотелось вскочить, завизжать, заорать погромче, разбить что-то об пол, но она продолжала сидеть каменной статуей.
        «Я покойница», - подумала девушка и с трудом подавила рвущийся изнутри дикий сумасшедший хохот. Если она захохочет, то остатки рассудка ее точно покинут. Вместо этого она попыталась как можно спокойнее произнести:
        - И как, по-твоему, мы все умерли? Коллективный сердечный приступ? Или ты подсыпала нам что-то в новогодний ужин?
        Мать изменилась в лице, и Роза поспешно произнесла:
        - Прости, пошутила. Правда, просто неудачная шутка. И все же - как?
        - Не знаю, - покачала головой мама. - Знаю только когда. То есть во сколько.
        Роза поняла, что тоже знает.
        - В шесть часов, верно? Точнее, после шести! Поэтому никто из нас не помнил, как прошла новогодняя ночь!
        Мать вздохнула и кивнула. Они снова помолчали, а потом Роза сказала с грустной усмешкой:
        - Глупость какая-то. Получается, я опять облажалась. Только-только решила начать новую жизнь, не пить больше, работу найти. Выкинуть Ромку из головы.
        Сказала - и поняла, что впервые за очень долгое время произнесла его имя вслух. Оказалось, что звучание прежде дорогого сердцу имени больше не причиняет боли, как это было всегда. Воспоминания о былой любви незаметно отдалились. Обожаемое некогда лицо стало размытым, и даже острое отчаяние сменилось тихой грустью. Роза не хотела больше, чтобы Ромка пожалел о том, как обошелся с ней, не мечтала, чтобы он раскаивался и тосковал, не желала зла сопернице…
        Удивительно, но мысли, которые не давали покоя, мучили и терзали день за днем, теперь казались смешными и даже не вполне реальными. Игрушечными, что ли. И случилось это не сейчас, не в одну секунду, а постепенно, просто Роза не отдавала себе в этом отчета, не задумывалась.
        Неужели она и в самом деле закончила земной путь? Все нити, что связывали ее с жизнью, отмирали и отпадали, как засохшие болячки.
        Но все же до конца поверить в такое казалось невозможным.
        - Пусть так, - проговорила она, снова бессознательно понижая голос, - пускай мы умерли. А кого тогда мы видели?
        - О чем ты?
        - Мама! Зачем спрашивать, если и сама прекрасно знаешь? - Роза быстро огляделась по сторонам и заговорила еще тише: - Кто-то прячется в этом доме! Появляется ниоткуда и пропадает неизвестно куда. Может, даже сейчас следит за нами! Чувак в черном, в капюшоне! Пятый неспящий. И он… Мам, он не такой, как мы! Я видела, как этот человек… это существо поднималось в воздух, и дед тоже видел! Как такое возможно? - Роза нагнулась над столом, приблизила лицо к матери, словно силясь прочитать что-то в ее глазах, какую-то таинственную правду, которую от нее скрывали. Но мать лишь беспомощно скривила губы:
        - Дочка, откуда мне знать?
        - Хоть предположи! - Роза словно пыталась убедить мать. - В последние годы ты же только и делала, что читала эти свои книги, молилась, слушала, что говорят муллы… Неужели у тебя нет никаких версий, кто бы это мог быть? Скажи хотя бы, он опасен?
        Мать поправила платок на голове, провела руками по лицу. Она всегда делала этот жест, вставая из-за стола, - благодарила Аллаха за пищу. Сейчас, видимо, это вышло просто от растерянности.
        Роза подождала еще какое-то время, но мать молчала, не размыкая губ.
        - Это… демон? - прошелестела девушка. - На божьего ангела с крылышками он уж точно не похож! Он приходит за нашими душами, так? Забирает всех по очереди, и одна из нас станет следующей? - Голос ее сорвался. - Мама, это правда?
        Мать по-прежнему молчала, не поднимая глаз, а потом едва слышно проговорила:
        - Мне кажется, это жен. Не знаю, как правильно перевести с татарского… что-то вроде нечистого духа, беса. Говорят, если негодяй, убийца умирает без раскаяния, то после смерти превращается в это существо. Зло пожирает изувеченную, темную душу, завладевает ею. Все люди грешны, но мы стремимся к свету, и Бог прощает нас. А жен не будет прощен и не жаждет прощения. Он питается человеческой болью и страхом, поэтому мучает и пугает людей. Конечно, я не могу ничего знать наверняка, но мне кажется, что пятый неспящий - это и есть жен. Может, когда-то он и был таким, как мы, был человеком, но сейчас это порождение тьмы.
        - Что ему от нас нужно? - жалобно спросила Роза. - Почему именно мы? Зачем он здесь?
        Мать тихонько вздохнула, покачала головой и ничего не ответила. Некоторое время они сидели, безмолвно склонившись над своими чашками. Не произносили ни слова, целиком уйдя в свои горестные мысли. Дом был погружен в безмолвие, лишь снаружи бродяга-ветер стонал, что-то бормотал, завывая, как опасный сумасшедший.
        - Мама? - наконец нарушила тишину Роза.
        Та отозвалась моментально, охотно вынырнув из своих раздумий.
        - Я никогда не спрашивала тебя, но ты сказала недавно, что сегодня день откровений. Скажи, почему ты вдруг… - Роза взглянула на мать и проговорила, тщательно подбирая слова: - Почему ты стала такой религиозной? Ты очень изменилась после папиной смерти. - Мать хотела было возразить, но Роза не позволила. - Не думай, я все видела. Бывает, что люди теряют близких, и я тоже любила папу, и мне было так плохо, что он умер, но ты-то вела себя не так, как все! Это было не просто горе! Сама мучилась и меня мучила! Металась, стонала по ночам и глотала таблетки. Ты словно боялась чего-то, мама! Правда же? Чего ты так боялась? От чего ты в конце концов спряталась в эти… - Она развела руки в стороны, пытаясь объяснить. - Шамаили на стенах, четки, молитвы, намаз, твоя одежда! Это же…
        - Хорошо! - выкрикнула мать, и Роза замолчала, подавившись последними словами. - Все так. Ты права. - Голос ее зазвучал неожиданно жестко. - Я думала, что забуду, что это как-то сотрется из памяти. Но оно так и шло за мной все эти годы. Ислам не помог - как и ничто до него не помогло. Наверное, больше и вправду не будет возможности объяснить. А может, поэтому мы и торчим тут - рады бы в рай, да грехи не пускают.
        - Грехи? - Роза во все глаза глядела на мать и сейчас чувствовала себя маленькой девочкой.
        Маленькая восьмилетняя девочка, которая могла и не вернуться живой из той поездки…
        Глава четырнадцатая. Август. Восемнадцать лет назад. Регина
        Регина осторожно бросила взгляд на часы и опять невольно залюбовалась ими. Серебристая змейка обвивала тонкое запястье, по синему циферблату разбегались крохотные сверкающие циферки. Она сразу заприметила часики в магазине на улице Баумана, когда они всей семьей отправились в выходной побродить по центру города. Сережа увидел, что часы понравились жене, ничего не сказал в тот день, но вскоре сделал сюрприз: преподнес их в подарок.
        Просто так преподнес, без повода!
        Правда, девочки на работе говорили, что дарить часы опасно - к разлуке. Регина не то чтобы испугалась, однако в груди заворочалось какое-то неясное, тревожное чувство. Сережа только посмеялся над ее страхами, и постепенно она тоже успокоилась.
        Муж любил сюрпризы, а Регина любила мужа. Они были вместе уже около девяти лет, и все эти годы она чувствовала себя неприлично счастливой.
        Перестройка, кризисные годы, тотальная безработица, безденежье - все то, что сломало жизни многих знакомых, прошло по касательной, почти не задело их семью. Сергей был той самой каменной стеной, которая защищала от любых неурядиц. Он научился зарабатывать деньги, давая жене возможность не увольняться с любимой, но скудно оплачиваемой работы в лаборатории. Многие коллеги были вынуждены уйти, а Регина осталась. В ее жизни было лишь одно темное пятно: жить им пока приходилось со свекровью, которая невестку терпеть не могла и даже к единственной внучке относилась с прохладцей. Но Регина верила, что со временем они обзаведутся собственной квартирой. А Сережина мамаша пусть хоть захлебнется своей желчью - ей все равно их не разлучить. К тому же сейчас свекровь была далеко, и думать о ней не хотелось.
        Часы показывали половину третьего. Поздновато уже. Когда же они будут на месте?
        В салоне слышалось только гудение двигателя да шорох шин по узкой дороге. Кассеты, которые они взяли послушать во время пути, уже давно надоели. От назойливых мелодий у Регины разболелась голова.
        - Мы скоро приедем? - пропищала с заднего сиденья Роза. - Я пить хочу.
        - Скоро, Пончик, - не оборачиваясь, ответил Сергей.
        Дочка давно перестала быть пухлой малышкой, постепенно превращаясь в голенастую, как жеребенок, юркую девчушку, но отец по-прежнему звал ее младенческим прозвищем.
        Регина улыбнулась, посмотрела по очереди на мужа, на дочь, и ее захлестнула волна такой огромной, всепоглощающей любви, что сердце остро заныло, словно было не в состоянии вместить ее всю, до конца. Никого на свете у нее не было дороже этих двоих - да и вообще, если честно, никого не было.
        Только маму она любила так же сильно и безоглядно, но мамы уже давно с нею нет. Годы шли, но думать о ее смерти все равно мучительно, и Регина гнала прочь тяжелые мысли. Мамина гибель бессмысленна, преждевременна, и оттого примириться с нею невозможно.
        Отец, с головой погруженный в собственное горе и нескончаемые думы о своем гениальном творчестве, не мог утолить тоски Регины по умершей матери. Да к тому же она так и не сумела привязаться к нему по-настоящему: слишком уж мало он присутствовал в их с мамой жизни.
        Сергей был совсем не таким, как отец. В нем было то, чем никогда не отличался папа: надежность и умение принимать на себя ответственность. Наверное, за это Регина и полюбила будущего мужа. Почти сразу, с первой встречи - и навсегда. Уж в чем, в чем, но в этом она была уверена на все сто.
        Сережа успокоил Розу, пообещав, что они скоро приедут, но Регина давно научилась различать малейшие нюансы, тончайшие оттенки его голоса. Сейчас она точно знала: сам он в этом не уверен. Хуже того - он беспокоится.
        Регина протянула руку и погладила мужа по плечу. Он обернулся к ней, и она увидела тоненькую складку, что бороздкой пролегла меж его густых темных бровей. Так и есть, он озабочен происходящим. Регина привыкла, что ее Сережа всегда сам решает проблемы, находит все возможные входы и выходы, поэтому не слишком озаботилась. Однако спросила на всякий случай:
        - Все хорошо?
        Он снова улыбнулся и собрался что-то ответить, как вдруг раздался глухой шлепок, и машину повело влево.
        - Зараза! - выругался муж, останавливая автомобиль.
        - Папочка? Что случилось? - испуганно спросила Роза.
        - Ничего страшного. - Сергей выбрался из машины. - Колесо проколол.
        Регина тоже вышла из салона их серой «девятки» и подошла к мужу, который озабоченно вглядывался в колесо, сидя на корточках. Слегка затекшие от долгого сидения ноги немного покалывало. Регина нагнулась, помассировала икры.
        - Что-то серьезное? Ты сможешь поменять?
        - Конечно. Запаска есть, домкрат тоже. Вы пока погуляйте тут с Розой, разомнитесь, а я все сделаю.
        Он встал и направился к багажнику. Роза, которая уже тоже выскочила на дорогу, немедленно принялась клянчить попить. Регина достала из дорожной сумки термос с морсом и налила густо-бордовый напиток в крышечку-стаканчик.
        Огляделась по сторонам. Тревога нарастала, ей все меньше нравилась ситуация, в которой они оказались.
        Конечно, эта поездка была самой настоящей авантюрой. Они с мужем планировали ее, сидя на чистенькой уютной кухне, а теперь Регина не понимала, зачем вообще им это понадобилось. Прежде они всегда отдыхали на юге - старались выбираться почти каждый год. Но этим летом Сережка загорелся поездкой в горы, на Южный Урал. От Казани, говорил он, не так уж далеко. Они проедут весь Татарстан, потом - Башкирию. Красивые места, необычные пейзажи, горы, река Белая… Конечной точкой маршрута должен был стать заповедник под названием «Синие камни»: живописный комплекс прозрачных озер, затерянных в густых лесах. Водопады, пещеры в горах, шустрые горные речки… Красота!
        До сегодняшнего дня все шло отлично. Они ехали потихоньку, не спеша, останавливались, где хотели, любовались видами. Регина поначалу волновалась, но на дорогах было спокойно. Даже погода - как на заказ: тепло, но без одуряющей жары. Благодать, да и только.
        Этим утром они выехали из небольшого городка, где останавливались переночевать, и уже к вечеру, по мнению Сергея, должны были оказаться на месте. «И оказались бы, - с непривычным, но нарастающим раздражением подумала Регина, - если бы мужу не вздумалось сократить путь». Карта показывала четкую и ровную дорогу, но Сергей решил срезать, чтобы добраться побыстрее.
        В результате они оказались здесь. В последние часы Регина наблюдала за тем, что дорога то забирается в горы, то резко сбегает вниз, и все ждала, когда же муж воскликнет: «Ну, вот мы и прибыли!»
        Но Сергей упорно молчал, хотя и продолжал уверять, что прекрасно понимает, где они находятся. По его словам, вот-вот должен был показаться населенный пункт со смешным названием Мармышкино, а оттуда до «Синих камней» рукой подать. Но они ехали и ехали, все глубже забираясь в непролазную чащу, а конца и края их путешествию не предвиделось.
        Изредка встречались крохотные деревушки, спрятавшиеся между заросших лесами гористых склонов. В одну из них они заехали, чтобы купить чего-нибудь перекусить, и Сергей разговорился с местным парнем, спросил, есть ли тут работа и как вообще жизнь.
        - Летом ничего, жить можно, а зимой чего здесь делать? - охотно отвечал тот. - Снегу навалит по самое не балуйся! На зиму мужики уезжают на заработки. Я лично в Москву катаюсь.
        Регина слушала его и думала: смогла бы она остаться одна в деревне, заваленной со всех сторон снегом? Сережи нет, вообще все мужчины разъехались, рядом только соседи - такие же слабые, беззащитные женщины, старики да дети. По спине пробежал холодок, словно кто-то засунул ей за шиворот снежок, хотя до суровой зимы было еще несколько месяцев.
        Они поехали дальше, перебравшись по шаткому мостику, перекинутому через шумную, говорливую речонку. Речка была узкая, но довольно глубокая, и Роза на заднем сиденье зажмурилась от испуга, думая, что они могут свалиться вниз.
        Деревня вскоре осталась далеко позади, и больше никаких поселений не попадалось. Теперь их окружали совсем дикие места - и это казалось странным и пугающим. Регина не могла предположить, что в самом центре России, не так уж далеко от больших городов, есть настолько малонаселенная местность. Можно проехать несколько часов и не встретить ни одной машины, не увидеть следа человеческого жилья.
        Роза радостно носилась по дороге - кстати, абсолютно пустой, а муж уже снял проколотое колесо, засунул его в багажник и теперь возился с запаской. Немудрено, что они прокололи шину: дорога была сплошь усыпана мелкими камушками с острыми гранями. А что, если снова прокол? Запаски-то больше нет! И никакой шиномонтажки в радиусе нескольких километров.
        - Сереж… - негромко окликнула она мужа, присаживаясь возле него на корточки, и высказала свои опасения вслух.
        - Ерунда, не бери в голову, - отмахнулся он. - Я смогу заделать дыру в случае чего.
        - Но ты же…
        - Перестань, а? - Муж вскинул голову. На лбу его выступили крошечные капельки пота. - Ничего с нами не случится. Скоро приедем.
        Неожиданно Регина почувствовала неприязнь к нему. Откуда эта уверенность? Как он может говорить с ней таким беззаботным тоном? Неужели не чувствует опасности? А ведь это из-за его глупой самонадеянности они оказались на полузаброшенной дороге, совсем одни, помощи ждать неоткуда, и скоро стемнеет!
        Что, если дорога вдруг оборвется? Заведет их в тупик?
        Что, если в этих лесах водятся хищные звери?!
        Регина отошла от мужа, чтобы не наговорить ему резкостей. Роза стояла у обочины и пристально смотрела куда-то в придорожные кусты. Регина отметила, что листья уже начали желтеть.
        - Роза? На что ты там загляделась? - Она подошла к дочке, обняла и прижала к себе.
        - Там кто-то шебаршится, видишь? - девочка вытянула худенькую ручку. Регина пригляделась и в самом деле уловила какое-то движение.
        - Может, зайчик? - предположила Роза.
        Регине стало не по себе. Ей снова пришло на ум, что им может встретиться кто-то не столь безобидный. Кабан, например. Или здесь нет кабанов?
        - Пойдем-ка в машину, - сказала она, уводя ребенка от обочины. - Папа уже почти закончил.
        Спустя десять минут они снова ехали. Автомобиль неуклюже покачивался с боку на бок, объезжая рытвины. Дорога сделалась совсем узкой, деревья низко склонились над ними, словно приглядываясь к проезжающей машине. Иногда их ветки задевали крышу, и Регине казалось, будто какие-то зловещие существа пытаются схватить их длинными зелеными руками, остановить, утянуть за собой в чащу.
        Регина поспешно подняла стекло, хотя в автомобиле было душно. Сергей посмотрел на жену, но ничего не сказал. Она прикрыла глаза и некоторое время так и ехала, плотно сомкнув веки. А когда открыла их, то увидела, что деревья расступились, дорога стала намного шире и даже колдобины почти исчезли. Похоже, они и вправду скоро приедут! От этой мысли стало чуть легче.
        - Кажется, здесь недавно прошел ураган, - заметил муж. - Ветки поломаны, видишь?
        Регина видела. Многие деревья были вырваны с корнем, стволы лежали вповалку, громоздясь друг на друга и создавая непролазные завалы.
        Роза, которая буквально прилипла к стеклу, воскликнула с восторгом:
        - А может, это великан прошел, а никакой не ураган?
        - Запросто, - согласился с ней отец. - Да и теперь он наверняка бродит где-то поблизости и очень хочет полакомиться одной маленькой непослушной девочкой!
        Сергей обернулся к дочери и скорчил злобную, свирепую рожу. Роза взвизгнула и расхохоталась, прижав ладошки ко рту.
        Они продолжали веселиться и болтать всякую чепуху про великанов-людоедов, расхаживающих по горам, но Регина не разделяла их настроения. Более того, ей вдруг показалось, что Сергей может оказаться прав. В этих местах вполне может притаиться какой-то страшный монстр. Ей хотелось одернуть мужа и дочь, заставить замолчать, но она сдерживалась, не желая пугать девочку.
        Стрелки часов между тем подобрались к шести вечера. Тени начали сгущаться - или ей это только кажется? Как бы то ни было, у них в запасе всего несколько часов, скоро неминуемо стемнеет.
        Они заблудились - причем уже давно. Почему Сергей отказывается это признать? Регина стала обдумывать, как бы помягче спросить об этом мужа и обсудить, что им теперь делать. Ей не хотелось выглядеть занудой, она не желала ссориться с ним и сердить Сережу, но делать вид, что все в порядке, уже бессмысленно.
        Дом вынырнул перед ними так внезапно, что они все вскрикнули от удивления. Спустились с очередной горки, завернули направо - и тут увидели его. Одноэтажное строение, почерневшее от времени, было обнесено глухим некрашеным забором.
        - Избушка на курьих ножках, - присвистнул Сергей, заглушив двигатель и останавливая машину возле внушительного вида ворот.
        - Там живет Баба-яга? - немедленно поинтересовалась Роза.
        - Да хоть леший - главное, чтобы у него можно было спросить дорогу, - резче, чем собиралась, сказала Регина.
        Все втроем они вышли из машины и сгрудились возле нее, ожидая, когда кто-то выйдет из дома им навстречу. Хозяева наверняка слышали шум подъехавшего автомобиля, и такое явно происходило нечасто.
        Регина посмотрела по сторонам и увидела, что через дорогу, напротив дома, спрятанный за раскидистыми деревьями, стоит еще один домик - небольшой, похожий на игрушечный.
        - Поглядите туда, - сказала она, муж с дочкой проследили за ее взглядом.
        - Наверняка там родник, - предположил Сергей.
        - Так и есть, - громко произнес незнакомый женский голос, и Регина чуть не подскочила от неожиданности.
        Возле приоткрытых ворот стояла старуха в меховой душегрейке и клетчатом платке, низко надвинутом на глаза. Она опиралась на суковатую палку и без тени улыбки глядела на непрошеных гостей. Повисла неловкая пауза. Потом Сергей, как обычно, взял ситуацию в свои руки. Он шагнул навстречу неприветливой старухе, выдал самую обезоруживающую из своих улыбок и, делая вид, что не замечает ее угрюмого вида, сказал:
        - Добрый день! Меня зовут Сергей. Это моя жена Регина и наша дочка Розочка. Мы из Казани.
        - Мне дела нет, кто вы такие и откуда взялись, - грубо оборвала его старуха. - Зачем явились?
        Сергей согнал с лица улыбку, он не привык, чтобы люди вели себя с ним подобным образом.
        - Заблудились, - коротко ответил он, подтвердив подозрения Регины. - Едем к «Синим камням».
        - Ишь ты! - хмыкнула старуха. - Синие камни!
        - Вы знаете, где это? Сможете объяснить нам, как добраться? - не сдержалась Регина.
        Старуха едва удостоила ее взглядом.
        - Вы объехали «Синие камни». Они справа остались. Километров двести.
        У Регины внутри все упало. «Так я и знала!» - подумала она. На Сергея было жалко смотреть.
        - Куда ведет эта дорога? - спросил муж.
        - Да уж не к «Синим камням»! - ядовито отозвалась старуха. - Отсюда сто двадцать семь километров до большой дороги.
        Видимо, она имела в виду федеральную трассу. Господи, ну и крюк они дали! Мотались целый день непонятно где и непонятно зачем! Регина чуть не застонала с досады и с трудом удержалась от комментариев.
        - Давайте-ка садитесь в машину и уезжайте отсюда, - выдала под конец бабка, повернулась к ним спиной и скрылась за воротами.
        - Вот тебе и на, - вздохнул Сергей. - Прости, Региш, я свалял дурака.
        Еще одной чертой, которую она обожала в муже, была его способность признавать свои ошибки. Он был не из тех мужчин, которые готовы упираться рогом и насмерть стоять на своем, лишь бы не потерять лицо. Она в ту же секунду перестала сердиться на него, подошла и обняла за талию:
        - Брось. Это было даже забавно. Такое приключение!
        Он чмокнул ее в кончик носа и потрепал дочь по волосам.
        - Что ж, юные леди, теперь диспозиция ясна, надо думать, что делать дальше.
        - Что такое «диспозиция»? - тут же спросила Роза.
        - Что значит - «что делать дальше»? - одновременно с ней проговорила Регина.
        - Иди-ка пока проверь, что там за родничок, расскажешь нам, - велел дочке Сергей и, когда та умчалась, продолжил: - Если эта старая ведьма не врет и до трассы сто двадцать с лишним километров, мы окажемся там ночью. По такой дороге будем добираться часа четыре. Станет уже темно, а нам ведь еще нужно найти где переночевать, что поесть.
        - Ты предлагаешь попроситься на ночлег? У нее? - Регина махнула рукой, указывая себе за плечо.
        - Бабуся, конечно, гостеприимством не отличается, но, если мы заплатим, думаю, подобреет.
        - Она мне не нравится… - с сомнением протянула Регина. - Может, все-таки попробуем проехать?
        - А если снова колесо? Я вряд ли сумею залатать его в темноте. Ты хочешь ночевать в машине?
        Регину передернуло. Да уж, об этом она не подумала.
        - Похоже, у нас нет выбора, - вздохнула она. - Но ведь бабка может и не согласиться.
        - Мама! Пап! - прокричала Роза. - Водичка холодная, но вкусная! Идите сюда!
        Они обернулись и хотели двинуться к роднику, но девочка уже сама мчалась им навстречу. Лицо ее было чуть влажным, ко лбу прилипли мокрые темные прядки. Все трое, взявшись за руки, пошли к воротам, и Регина мысленно проговаривала, что скажет нелюдимой старухе. Уговаривать ее оставить их на ночь придется ей - как женщине женщину.
        Ворота чуть слышно скрипнули, и гости вошли во двор. Старуха не ушла в сад, не копошилась по хозяйству в сарае - она сидела на ступеньках, ведущих в дом, и исподлобья глядела на посетителей.
        Регина мысленно чертыхнулась - очень уж неприятна была ей старая ведьма, но нацепила улыбку и приготовилась просительным, улещивающим голоском обратиться к хозяйке со своей просьбой. Однако не успела.
        - Девчонка ваша пила воду в ключе? - Старуха глядела с неприязнью, и вопрос звучал угрожающе.
        - Что? - растерялась Регина и взглянула на мужа. Сергей был озадачен не меньше ее.
        - Простите?.. - проговорил он.
        - Вы слыхали.
        - Ну… вообще-то да, - ответила Регина, чувствуя, как фальшивая улыбка сползает с лица. - Она пить хотела. А что такое? Почему вы…
        - Выходит, надо, раз спрашиваю, - отрубила бабка и без видимых усилий поднялась на ноги. - Чего застыли?
        Оробевшая Роза крепко держалась за руку матери.
        - Мы, собственно, хотели спросить… - начал Сергей.
        - Машину во двор загоните. К вечеру баню топить буду - поможешь воды натаскать. Я ложусь, как стемнеет, так что не шумите.
        Старуха деловито отдавала распоряжения, подходя к ним все ближе и на ходу развязывая платок. Регина с удивлением увидела, что та не настолько стара, как показалось вначале, - наверное, не больше шестидесяти. В молодости она, должно быть, отличалась редкостной некрасивостью, но старость милосердно сгладила этот факт. Возраст уравнивает красавиц и дурнушек в правах: когда ты стара, никому уже нет дела до твоей внешности. У хозяйки были бледные узкие губы, глубоко посаженные карие глаза и острый тонкий нос, загибающийся к скошенному подбородку. Она пригладила рукой и без того прилизанные волосы, стянутые в тугой пучок, и снова повязала платок.
        - Все понятно? - проговорила старуха, не спуская с гостей колючего взгляда.
        Баня была тесная и темная, но Розе там ужасно понравилось. Регина усадила ее на полку и намылила кусачей мочалкой - девочка таких прежде никогда не видела. Вода была удивительно мягкая, совсем не похожая на хлорированную, к которой они привыкли в городе. Мыло в такой воде мылилось легко, пена взбивалась щедрая и густая. Роза надувала огромные пузыри, отливающие перламутром. Пузыри жили недолго, лопались, и девочка радостно хохотала.
        Под конец Регина долго окатывала дочку прохладной водой, зачерпывая ее ковшиком с длинной ручкой из большого жестяного таза, а затем вывела в предбанник, одела, закутала в большое полотенце и отправила к отцу.
        Сама мылась недолго: опасалась, как бы Сергей, отмахнувшись от ее просьбы, не присоединился к ней, оставив дочку наедине с хозяйкой дома. Было в старухе что-то до чертиков пугающее и странное. Встретила гостей с явным недовольством, даже прогонять пыталась, а потом вдруг, не дожидаясь просьбы с их стороны, пустила ночевать. Почему так? И ее вопрос про то, пила ли Роза воду… Бабке это точно не понравилось, Регина даже подумала, не было ли это в глазах старухи осквернением. Но после именно из этого ключа Сергей натаскал воды для бани и самовара.
        Регина размышляла обо всем этом, на память приходили ведьма из «Вия» и сказка братьев Гримм про Ганзеля и Гретель. Наскоро напяливая одежду на мокрое тело, она вдруг подумала: что, если злая колдунья в этот момент готовится зажарить ее дочку и мужа? Или уже успела засунуть их в печку, а сама притаилась у двери бани, держа наготове топор… На улицу она выскочила, почти уверенная, что все так и есть, и сразу услышала тонкий, захлебывающийся Розин голосок. Малышка что-то рассказывала отцу, и тот неторопливо отвечал ей.
        «Все в порядке. Вот дура!» - Регина едва не рассмеялась от облегчения и крикнула мужу, что уже вышла.
        Стемнело резко, внезапно - в этих местах всегда так, Регина уже успела заметить. Вроде бы только-только день еще отчаянно догорал, цеплялся за верхние ветви деревьев, а уже через минуту в двух шагах ничего не разглядишь.
        Хозяйка постелила им в угловой комнате: они все вместе улеглись на одной широченной кровати. Сергей - у стены, Регина - с краю. Роза, которую они уложили посередине, заснула моментально. Набегалась, умаялась сегодня. Сережа тоже вскоре начал похрапывать, и только ей не спалось.
        Трудный день в итоге закончился хорошо: баня, вкусный, хотя и простой, ужин, состоящий из вареной картошки с квашеной капустой и солеными огурцами. В машине у них была упаковка пива, и они с мужем выпили немного перед сном, сидя на крылечке.
        Регина закрыла глаза и стала представлять себе, как они завтра будут ехать по узкой каменистой дороге и в итоге доберутся до большой трассы, а потом, еще через какое-то время, Сережа привезет их к «Синим камням». Там они проведут пять чудесных дней, наберутся впечатлений под завязку, а потом отправятся назад и целый год будут вспоминать свой экзотический отпуск. Об этом дне тоже будут вспоминать, рассказывать друзьям: о том, как заблудились, прокололи колесо, наткнулись на богом забытое местечко и попросились на ночлег к сердитой старухе, похожей на Бабу-ягу из сказки…
        Регина открыла глаза и в первый момент никак не могла сообразить, где очутилась. Незнакомая комната, освещенная яркой полной луной, которая заглядывала в квадратное оконце. Буквально через секунду она все вспомнила и в это же мгновение осознала, что ее разбудило. Точнее, кто.
        Старуха.
        Она стояла в изголовье кровати и смотрела прямо на нее. Лунный свет освещал ее коренастую фигуру в длинной ночной сорочке и той же душегрейке, что была на ней вечером. Свет был достаточно ярким, чтобы Регина видела каждую черточку, каждую деталь.
        В руке у старухи был нож с длинным узким лезвием.
        «Она убила их!» - ошпарила мысль. Но тут же стало ясно, что ее близкие живы: Сергей негромко храпел, Роза тоже посапывала у Регины под боком.
        «Сережа! Проснись!» - хотела крикнуть Регина, пытаясь сесть, но поняла, что не может пошевелиться.
        И говорить - тоже не может.
        На груди будто лежала тяжелая плита, язык не ворочался во рту. Все, что она могла, - это беспомощно смотреть на ведьму, которая стояла и тоже пялилась на свою жертву.
        «Что тебе от нас нужно?» - подумала Регина.
        Старуха скривила тонкие губы в ухмылке и проговорила:
        - Я сама возьму то, что мне нужно. Не волнуйся.
        Она говорила громко, не понижая голоса, и Регина подумала, что Сергей вот-вот услышит ее и проснется. Однако ни он, ни Роза ничего не слышали, продолжая спать.
        «Что ты с нами сделала?» - Регина сделала новую отчаянную попытку пошевелиться и вновь потерпела неудачу.
        - Они спят. И ты тоже спишь.
        «Неправда! Зачем тебе нож? Ты хочешь убить нас!»
        Ей хотелось рыдать, кричать, сделать хоть что-нибудь, но она лежала неподвижной колодой, дрожа от страха и задыхаясь от сознания своей беспомощности.
        - Вы сами пришли сюда, вас никто не звал. Я никого не зову, но вы все равно приходите. Городские люди! - Последние слова старуха выплюнула так, будто ей было неприятно держать их во рту. - Вы вечно все портите, всюду суете свой нос. Вы тут не нужны, вам нет здесь места! Но вы едете, и едете, и едете… Нарушаете священную тишину этих мест, считаете себя вправе окунать руки в святые воды!
        «Мы заблудились, ты что, не понимаешь?! Мы не хотели сюда приехать - это вышло случайно! Эта дыра никому из нас не нужна! И родник твой - тоже не нужен! Роза просто хотела пить, она совсем ребенок, ты что, готова убить нас из-за того, что…»
        - Замолчи! У меня голова кругом от твоих воплей. Ты лаешь внутри моей головы, как бешеная собака.
        Регина изо всех сил пыталась успокоиться. Наверняка ей все чудится. Может, пиво оказалось более хмельным, чем она думала? Она должна попробовать уснуть - и все кончится.
        Старуха усмехнулась и покачала головой.
        «Если все происходит на самом деле, то скажи, кто ты такая? Что хочешь сделать?»
        - Ты все равно ничего не поймешь, глупая городская женщина. Вы живете по своим правилам и презираете всех и каждого, кто живет и думает иначе. Вы никогда ничего не понимаете, даже если это написано крупными буквами и подсунуто вам под нос. Видите лишь то, что привыкли видеть. Верить в то, во что вам велено верить. Так что я ничего не собираюсь тебе объяснять. Завтра вы уберетесь отсюда, и ты будешь думать, что видела страшный сон. Так твоему маленькому мозгу легче и удобнее. Но я все равно заберу то, что мне принадлежит.
        «Что?» - Регина не могла отвести взгляда от ножа в руке старухи.
        - Я храню красоту и силу этих мест от таких, как ты. Всегда хранила - ты и представить себе не можешь, как давно. Может, с сотворения мира. Как ты меряешь время днями и месяцами, так я измеряю его десятилетиями и столетьями.
        «Она сумасшедшая! Господи, она же ненормальная! Маньячка!»
        - Говорила же - тебе не понять. - Старуха подняла свой нож повыше, и лунный блик скользнул по синеватому лезвию. - Я могу забрать вас всех, но довольно будет и одного.
        «Забрать?» - Регина затаила дыхание. Эта ведьма собирается забрать куда-то одного из них, а раз так, она сможет побороться! Может, получится справиться с этой ненормальной!
        - Не надейся, городская женщина! Ты не сможешь бороться. Лучше сделай то, что можешь. Хорошенько подумай и выбери, кто из вас останется здесь, со мной.
        Мысли метались, Регина почувствовала, что у нее кружится голова. «Это все неправда! Это происходит только в моей голове!» Крик рвался из глотки, но умирал внутри нее. Тело оставалось недвижимым.
        - Решай быстрее. Или я сделаю все сама!
        «Не трогай Розу! - почти ничего не соображая, мысленно выкрикнула Регина. - Не тронь, или я убью тебя!»
        - Что ж, значит, не девочку, - невозмутимо сказала старуха. - Кто же тогда? Ты? Или муж?
        Получается, она и в самом деле сейчас делает выбор? Нет-нет, это сон. Такое не может происходить в реальной жизни… А если все-таки может?
        Старуха улыбалась и смотрела на лежащую перед ней женщину. Похоже, происходящее казалось ей забавным.
        Регина против воли чувствовала, что где-то внутри нее, вытесняя страх, закипает злость. Это ведь он затащил их сюда, разве нет? Самонадеянный, безответственный, вечно уверенный, что все знает и умеет все лучше всех. Именно Сергею приспичило ехать в эти жуткие места вместо привычного, полезного для здоровья Розы отдыха у моря. Но, словно этого мало, он еще и решил свернуть с нормальной дороги. И плевать ему было, что с ним едут жена и маленькая дочь! Он подверг их опасности, но даже сейчас, когда она мучается и страдает, ничего не понимающая, полуживая от ужаса, Сергей преспокойно дрыхнет!
        - Вот и славно. Он должен ответить, ты совершенно права! - вымолвила старуха.
        И в следующий миг Регина увидела, как ведьма, больше не обращая на нее внимания, резво вскарабкалась на кровать, по-паучьи перебирая руками и ногами. Регина по-прежнему не могла пошевелиться и лишь беспомощно наблюдала, как жуткая старуха уселась верхом на бедра ее спящего мужа. Упираясь в стену одной рукой, чтобы удержать равновесие, подняла вторую руку, примериваясь, и резким молниеносным движением со всего маху всадила острый клинок Сергею в грудь.
        Голова Регины взорвалась ослепительной вспышкой боли, она закричала, разрывая горло и…
        - Тише, тише, ты чего?
        Она шарахнулась в сторону, вскинулась на кровати, дыша, как загнанная лошадь. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, стук его был слышен. Горло болело, как будто она долго рыдала, но руки и ноги снова могли двигаться.
        Регина никак не могла прийти в себя, хотя краем сознания уже понимала, что ей всего лишь приснился кошмар - на диво реалистичный, конечно, но бесследно тающий поутру.
        Ночь давно отступила: золотистый солнечный свет заливал комнату. На краешке кровати сидел Сергей - живой и невредимый. Он улыбался, глядя на жену, но в улыбке сквозила обеспокоенность.
        - Ничего, просто сон. - Она села на постели, обняла мужа, уткнулась ему в шею. - Такой ужасный сон приснился. Никогда ничего подобного не видела.
        - Что тебе снилось?
        - Не важно. Быстрее бы забыть. - Регина отстранилась от него. В сердце толкнулся испуг. - А где Роза?
        - Во дворе. - Муж слегка усмехнулся: - Да не волнуйся ты. Все хорошо. - Он наклонился к ее уху: - Ведьма не зажарила и не съела нас этой ночью!
        По спине Регины пробежал противный холодок, и она поняла, что больше всего на свете хочет одного: оказаться отсюда как можно дальше, выбросить из головы и прошлую ночь, и это место, и, главное, старуху-хозяйку.
        - Ты хорошо себя чувствуешь? Ничего не болит? - неожиданно сама для себя вдруг спросила она.
        Муж уже встал, намереваясь выйти из комнаты.
        - Отлично чувствую, - слегка удивленно отозвался Сергей. - Да что ты такого увидела-то в своем сне? Я ни с того ни с сего отбросил копыта? Имей в виду, если помру первым, покоя тебе не дам: буду являться по ночам и отпугивать всех ухажеров!
        Он засмеялся, но Регина не поддержала шутки. Давящее ощущение необъяснимой тревоги от его слов только усилилось.
        - Что ты болтаешь! - резко произнесла она, отпихнула одеяло и встала с кровати. - Есть же вещи, над которыми нельзя шутить, неужели непонятно!
        Сергей растерянно заморгал и пожал плечами:
        - Извини.
        Регина отвернулась и принялась заправлять постель.
        - Скоро выезжаем, собирайся. - Он немного потоптался на пороге и вышел из комнаты.
        Спустя час Регина смотрела в зеркало заднего вида, как дом, в котором она провела самую странную и страшную ночь в своей жизни, отдаляется, остается позади. Они уезжали отсюда, и все плохое должно было остаться в прошлом.
        Однако приснившийся кошмар не желал стираться из памяти, воскресал во всех деталях. Регина помнила, как молочно белела ночная рубашка ведьмы, чувствовала на своей коже ее несвежее дыхание, слышала хрипловатый глухой голос. Все слова помнила, и свое состояние недвижимости - тоже. А главное, не могла забыть о вспыхнувшей ненависти к любимому мужу, о своем чудовищном выборе, о ноже в руке ведьмы.
        Что же она за человек такой? Как могла так легко - пусть все это было и невзаправду! - обменять свою жизнь на жизнь Сережи, единственного (кроме дочери, конечно) человека на всем свете, которого она любила, без которого не могла жить?
        Вопросы злыми осами жужжали в голове, жалили, не давали покоя. Регина не могла отделаться от них, от гнетущего ощущения близкого несчастья.
        Но ничего особенного не случилось. Они спокойно, без приключений выбрались на трассу и около пяти пополудни уже были в «Синих камнях».
        Вечером того же дня, когда Сергей переодевался с дороги, Регина увидела у него на груди странное красное пятно и похолодела, уставившись на мужа невидящим взглядом.
        - А, это! - отмахнулся Сережа и небрежно коснулся отметины. - Не обращай внимания. Сегодня утром появилось. Аллергия, наверное, какая-то. Или укусили.
        Пятно алело ровно в том месте, куда ночью вонзился нож старухи.
        Глава пятнадцатая. Тринадцатое января. Роза
        Роза слушала рассказ матери и не знала, что ей думать. Это же уму непостижимо - столько лет мучиться, изводить себя сознанием собственной вины неизвестно за что!
        Глядя на то, как мать давится слезами, впервые изливая душу, как со страхом и болью вспоминает о событиях пятнадцатилетней давности, Роза испытывала сочувствие и вместе с тем - некоторую досаду. Ей было ясно как белый день: матери тогда и в самом деле приснился обычный страшный сон.
        Пятно? Отец был прав: укус насекомого, раздражение на коже, царапина, аллергическая реакция - да мало ли! Но всерьез полагать, что его погубила ведьма из какого-то захолустья, да вдобавок еще думать, что ты сама подписала ему смертный приговор, - это ни в какие ворота не лезет.
        Роза смутно припоминала то, о чем говорила мать, в памяти осталось не так уж много.
        Долгая поездка на машине по узкой каменистой дороге… Косые солнечные лучи царапают вершины деревьев… На заросших кустами и деревьями склонах тут и там, словно хребты древних животных, из земли торчат валуны… Папины руки крепко сжимают руль, он что-то говорит ей, оглядываясь назад, улыбается… Отец вообще был веселым человеком, много смеялся и шутил. Ледяная вода ключа… Деревянный дом, где они остановились на ночлег… То, как они с папой секретничали, сидя во дворе, возле колодца…
        Старуху она совершенно не помнила.
        Роза еле слышно вздохнула. Как ужасно: один-единственный случайный эпизод наполнил ее детство нескончаемыми нотациями, опасениями, страхами и запретами, превратил ее мать в перепуганную женщину, добровольно лишившую себя всех жизненных радостей.
        Папа умер от сердечного приступа, в тот самый день, когда они вернулись в Казань. Произошло это через неделю после происшествия в горах.
        - У папы был инфаркт, - осторожно проговорила Роза. - Ты ни в чем не виновата, мам. А что пошевелиться ночью не могла, так это обычный сонный паралич. Я про такое читала.
        Мать подняла на нее несчастные глаза, покрасневшие от слез.
        - Я и не ждала, что ты поверишь. На этом свете у каждого своя правда. И во многое невозможно поверить, пока не столкнешься сам. У твоего отца было здоровое сердце, он должен был жить еще долго-долго. Когда Сережа умер, пятно исчезло. Бесследно, будто и не было никогда. Нет уж, дочка, я знаю то, что знаю, что я видела. Никакой это был не сон. - Она взяла салфетку, вытерла глаза, высморкалась. После небольшой паузы заговорила спокойнее, тверже: - Всю жизнь тряслась от страха. Знаешь, сколько ночей не спала - все чудилось, что ведьма где-то тут, в моей комнате, смеется надо мной. Ну, выторговала я у нее свою жизнь, а зачем? Зачем мне жить, если я знаю, что вместо меня ушел Сережа?! Я ни разу не видела мужа во сне с тех пор, как он умер. Он не мерещился мне, не приходил на грани сна и яви. Исчез без единого следа! Ты спрашивала, зачем я молиться стала? Надеялась избавиться от вечного страха, от вины. Думала, пусть Бог приютит меня, заберет мою душу под свое крыло. Ислам - сложная религия, строгая, мне многое в ней было непонятно, но это казалось правильным. Разве спасение может быть легким?
        Роза сидела и думала: если бы они с мамой поговорили обо всем раньше, что-то в их жизни могло бы сложиться иначе. Теперь, в эту самую минуту, она хорошо понимала мать и искренне жалела.
        Конечно, девушка все равно не поверила в ведьмино проклятие, но главное - не в этом. Теперь она видела, насколько велика была любовь матери к мужу, умершему много лет назад. Это умение пронести любовь сквозь годы вызывало уважение. Роза сама была человеком сильных чувств и эмоций, а мать прежде казалась ей сухой и холодной. Теперь же она ощущала родственную, духовную близость к этой женщине, сидящей напротив. Близость - и любовь.
        Неужели им нужно было умереть, чтобы ощутить себя по-настоящему живыми, родными, нужными друг другу?..
        - А самое страшное, я ведь не знаю, куда ведьма забрала его по моей вине! - говорила между тем мать. - Куда я отправила своего Сережу? Может, его душа до сих пор бьется в неволе, не в силах вырваться? Вот и хотела отмолить его. В общем, все это сложно, дочка. Теперь уж не разобраться.
        Мать и дочь смотрели друг на друга, и Роза чувствовала, что сердце ее словно освобождается от чего-то мрачного, болезненного. Вопреки горьким маминым словам и самой сложившейся невероятной ситуации, ей хотелось обнять ее, прижаться к маминой щеке поцелуем.
        Она уже потянулась к матери, когда вдруг заметила это. Увиденное казалось настолько невероятным, что Роза пару раз моргнула, чтобы убедиться: это не обман зрения.
        У ее матери больше не было ладоней. Рукава платья заканчивались пустотой. Минуту назад все было в порядке! Но сейчас ладони исчезли, однако маме, судя по всему, это не причиняло ни малейшего неудобства. Она продолжала говорить, ничего не замечая.
        Спустя пару мгновений, в течение которых Роза безуспешно пыталась осознать увиденное и понять, что происходит, она увидела, что контуры тела и лицо матери начали расплываться. Это было все равно что в сильную жару смотреть вдаль - что-то вроде зыбкого, дрожащего марева на горизонте.
        - Мама! - Роза не могла сдержать крика. - Что с тобой такое?!
        В глазах матери застыло непонимание. Теперь она молчала, продолжая все так же сидеть на месте, не делая попытки произнести ни слова, и только глядела на дочь. Ее лицо с каждой секундой становилось все бледнее, прозрачнее. Она растворялась в воздухе, исчезала - и это происходило стремительно, неотвратимо.
        Роза вскочила, отпихнув стул ногой, и бросилась к матери. Нужно было обогнуть большой стол - это заняло бы не больше нескольких секунд, не поскользнись она на пролитом недавно чае. Девушка замахала руками, пытаясь уцепиться за столешницу, и чудом удержалась на ногах. Когда она все-таки подбежала к матери, выкрикивая на ходу что-то, сама не понимая что, было уже поздно.
        Ее руки лишь слегка мазнули по краю платья и нырнули в пустоту. Девушка покачнулась и снова едва не полетела на пол. Завертелась волчком на месте, словно собака, которая пытается ухватиться за собственный хвост.
        Такого не могло быть, но тем не менее это случилось. Стул, на котором пару минут назад сидела мать, был пуст. Теперь она была там, где, по всей видимости, уже ждали ее тетя Римма и дед.
        На кухне больше не было никого, кроме Розы.
        Покачиваясь, словно пьяная, девушка обошла стол, зачем-то коснулась пальцами навесных шкафов и холодильника. Все предметы сохраняли прежние очертания, были неколебимо твердыми и настоящими. Но Розу было уже не обмануть. Теперь она знала, что это лишь иллюзия.
        Мир вокруг нее не был таким, как прежде. Снег, деревья, дома за окном были ловкой подделкой. Этот призрачный, фальшивый мир мог развалиться на куски, исчезнуть в любой момент.
        Как и она сама.
        Когда-то Роза прочла в одной книге об эффекте наблюдателя. В тот период времени ей очень хотелось изменить свою жизнь, и она одну за другой проглатывала эзотерические и полунаучные книжки по саморазвитию и самосовершенствованию, училась мыслить позитивно и программировать себя на успех.
        В той книге, про которую Роза сейчас вспомнила, говорилось, что Вселенная состоит из частиц, природа которых такова: пока наблюдатель не обратит на них внимания, не вмешается, они существуют лишь в виде потенциала. Существуют одновременно везде и нигде.
        А это значит, что вся наша реальность - всего лишь чистый потенциал до тех пор, пока мы сами не сконцентрируем своего внимания и не увидим чего-то. Если верить написанному, получалось, что каждый человек может сосредоточиться и материализовать любую реальность, которую захочет. У Розы тогда дух захватило: это означало, что где-то есть мир, в котором она счастлива и любима! Надо лишь сконцентрироваться.
        Восторги поутихли, желание практиковаться в обретении новой жизни угасло, а теперь она почему-то вспомнила про пресловутый эффект наблюдателя.
        Может, некое высшее существо перестало обращать на них внимание, вот они все и пропадали один за одним?
        А еще подумалось: если она сейчас забьется куда-нибудь в уголок, закроет глаза и примется усиленно думать о чем-то добром и радостном, то, кто знает, возможно, этот сумрачный дом исчезнет и она окажется в светлом, лучшем мире?
        Роза посмотрела на свои руки: вдруг они начнут растворяться и таять? Но ничего не происходило.
        Тихий дом, казалось, сжимался вокруг нее, давил потолками и крышей, перегородками между этажами. Роза обхватила руками голову и, не видя перед собой ничего, не соображая, куда идет и что собирается делать, пошла прочь из кухни.
        День серой мышкой промелькнул за окнами и растаял. Роза этого почти не заметила. Головная боль давно отступила. Она несколько часов просидела, запершись, в своей комнате. Вернее, пролежала на кровати, упираясь взглядом куда-то вверх.
        К вечеру снова повалил снег. Казалось, кто-то там, в вышине, просеивает муку сквозь крупное сито. С тускло-серого неба обильно сыпались пушистые белые хлопья, вблизи похожие на неряшливые комки ваты.
        Роза нехотя, с усилием, поднялась с кровати и медленной, неуверенной походкой приблизилась к окну. Принялась вглядываться в даль, почти вплотную прижавшись лицом к стеклу, сложив ладони козырьком.
        Ненавистный поселок лежал внизу - все такой же немой и безлюдный. Девушка ясно видела его мысленным взором: аккуратные коттеджи, выстроенные в разных стилях - в соответствии со вкусами и финансовыми возможностями хозяев; недостроенные дома, фонари, глухие заборы, деревца, гаражи… Однако за сплошной стеной снегопада толком ничего разглядеть не удавалось.
        Впрочем, это не имело особого смысла.
        Остаться в одиночестве в большом красивом доме - разве не этого хотелось? Не об этом страстно мечталось прежде?.. А теперь вот сбылось. Никого больше нет. Пропали пропадом, провалились в тартарары.
        «Только я блуждаю по комнатам как никому не нужная, неприкаянная, нелепая тень».
        Подавив вдох, глотая подступающие слезы, Роза отвернулась от окна, прошла в глубь комнаты и села в кресло.
        Кажется, Бернард Шоу советовал мечтать осторожнее - ведь мечты имеют обыкновение сбываться. Вот сбылось - и что сейчас с этим делать?
        И назад ничего не вернешь. Этого еще никому не удавалось, как ни проси. Да и кого просить? Есть ли Бог? А если и есть - разве он услышит?
        На комнату медленно наползала темнота. Совсем скоро она станет и вовсе непроглядной: двух шагов не сделаешь, чтобы не споткнуться. Прежде эта чернильная мгла пугала, тревожила, будоражила воображение. Но все чувства постепенно растаяли - ушли вместе с остальными обитателями дома.
        Теперь остается лишь одно - ждать. Скоро, уже совсем скоро, наверное.
        «А если нет? - ударила мысль. - Если это навсегда, навечно? Если этот дом станет моей тюрьмой, моей могилой, моей расплатой за то, что я натворила?»
        Никто не спасет. Никто не услышит.
        Роза скорчилась в кресле и прижала ладони к лицу в напрасной надежде защититься от неизбежного.
        Она отлично знала, что произошло здесь в новогоднюю ночь.
        Понимала теперь, откуда взялся пятый неспящий - как сказала мама, жен, кто он и почему преследовал их.
        Она все вспомнила.
        Глава шестнадцатая. Тридцать первое декабря. Пятый неспящий
        Он долго стоял возле большого двухэтажного особняка и смотрел на окна. Сразу видно, денежки у хозяев водятся - и денежки немалые. Закурить бы! Но нет, это опасно. Кто-то может заметить огонек сигареты. Да и вообще, никаких следов своего пребывания оставлять нельзя.
        На нем было черное пальто с капюшоном - и лицо скрывает, если что, и от снега защищает, а то ведь метет так, что в двух шагах ничего не видно.
        Он вновь и вновь прокручивал в голове то, что ему предстояло сделать. План был идеален, без преувеличения. Он любил детективы и триллеры, и в книгах, которые читал, а также в любимых остросюжетных фильмах героям удавалось реализовывать куда более слабые задумки.
        Если все получится, он сможет до конца жизни не думать о деньгах. Лишь бы только получилось!
        А почему, собственно, должно сорваться?!
        Машину он оставил далеко отсюда, на объездной дороге, которой мало кто пользуется. Жители поселка уж точно ездят по главной. Поселок новый, многие участки не проданы, соседи друг друга почти не знают. Коттедж Розиной тетки стоит на отшибе, почти возле леса, и рядом - недостроенные дома, где никого нет. Ближе к центру поселка, у въезда, где стоит дом председателя, конечно, довольно много заселенных домов, но ведь сейчас Новый год - все готовятся праздновать, все заняты своими делами. Да и вообще - заборы почти у всех глухие, двухметровые, никому до соседей дела нет. Никто не видел, как он пришел сюда, и когда будет уходить - тоже никто ничего не заметит.
        Хватит, нечего тут отсвечивать. Все уже решено.
        Он достал ключ и тихонько открыл ворота. Скользнул внутрь и запер за собой дверь. Можно было бы позвонить в звонок, но ведь неизвестно, как все обернется. Выйдут Розина чокнутая мать или тетка, начнутся вопросы, и пока они будут стоять на дороге да объясняться, кто-то, по закону подлости, может пройти мимо. И все - пиши пропало.
        Двор аккуратный, все продумано до мелочей: сразу видно, дизайнер постарался. Дорожки, кадочки какие-то, лавочки. И гараж, и баня за домом. Роза говорила, этим летом тетка собиралась бассейн вырыть на заднем дворе. Говорят же, хочешь насмешить Бога - расскажи ему о своих планах.
        Он шел тихо, стараясь держаться в тени, но это было сложно. Электрический свет щедро лился из больших окон, лампочки горели почти во всех комнатах. Экономить тут явно не привыкли. Впрочем, здесь, во дворе, можно и не таиться особо: все равно с минуты на минуту все его увидят. Он прислушался к своим ощущениям. Вроде бы и волнения особого нет, только азарт и нетерпение. Проверил карманы - все на месте.
        Оказавшись на пороге, он откинул капюшон и помедлил пару минут. Обратной дороги не будет, подумалось вдруг. Вся прежняя жизнь - там, за забором. Ну и пес с ней, кому она нужна, такая! Глянул на часы. Скоро шесть вечера. Вот оно, начало отсчета новой эпохи. Теперь все будет иначе.
        Он перехватил поудобнее бутылку вина и коробку конфет (пришлось раскошелиться!), постучал в дверь. Громко, настойчиво, уверенно. Заранее продумал, что скажет, если откроет кто-то из стариков, но все вышло проще - в дверном проеме стояла Роза.
        Удивление на ее лице выглядело довольно комично: глаза вытаращены, рот беззвучно открывается и закрывается, как у глупой аквариумной рыбки. Ему здесь не рады - что ж, переживем. Он отлично знал, кого Роза мечтает видеть на его месте, все уши прожужжала о своем драгоценном Ромочке. Только этот пижон давно забыл про прежнюю подружку, так что это новогоднее желание точно не сбудется.
        Слышался звук работающего телевизора: показывали очередное новогоднее шоу. Но в целом в доме царила тишина, так что говорить следовало вполголоса.
        На Розе красное короткое платье в обтяжку. Фигура у девчонки что надо, и платье дает возможность как следует разглядеть ее. И все же Роза выглядит дешевкой. Слишком много краски на лице, слишком много неприкрытого желания понравиться.
        - Милое платье, - мягким, бархатным голосом сказал он. - С Новым годом, дорогая!
        Он чуть наклонился к ней и прикоснулся к ее щеке. Роза отпрянула, и он усмехнулся:
        - Можно мне войти?
        - Убирайся! - прошипела она. - Что ты здесь делаешь?
        Роза старалась выглядеть рассерженной и суровой, но он отлично видел, что она напугана до чертиков. И это поднимало настроение.
        - Ты же сама дала мне ключ от ворот, - негромко проговорил он.
        - Но я же… мы же… - Она растерялась окончательно, не зная, что сказать. Он и так отлично понял: Роза была пьяна, когда отцепила от связки и дала ему ключ, а назад забрать позабыла.
        - Роза, кто стучал? - раздалось откуда-то из глубины дома. Судя по тону, тетя Римма.
        Девушка не успела ответить, потому что он быстро перехватил инициативу:
        - Добрый вечер!
        Панический ужас на лице Розы стал таким отчетливым, что он невольно пожалел глупышку.
        - Просто подыграй мне, - быстро прошептал он. - Я не причиню тебе зла. Но если скажешь лишнего, они все узнают, что ты замышляла. Останешься на улице, и о тетушкиных миллионах придется забыть!
        Он решительно шагнул за порог и закрыл за собой дверь. Большой просторный холл, в глубине - широкая лестница. Три двери - одна из которых, видимо, в столовую и на кухню, потому что с той стороны веет запахом готовящейся еды. Он-то думал, что в этом доме новогоднее пиршество заказывают в ресторане, ан нет.
        Римма Ринатовна показалась из противоположной двери: как и следовало ожидать, на кухне хлопочет мать Розы. Старуха, наверное, полагает, что выглядит величественно, как английская королева. Осанка безупречная, подбородок высоко вздернут, в глазах сталь.
        Ничего, мы тебе спеси поубавим. Всему свое время.
        - Вечер добрый, молодой человек, - протянула она.
        Он улыбнулся старухе своей самой теплой, обаятельной улыбкой, которая всегда действовала безотказно:
        - С наступающим! Вы, очевидно, Римма Ринатовна? Я Олег, близкий друг Розы. Неужели она не сказала, что пригласила меня? - Он обернулся к девушке, умело имитируя смущение и неловкость.
        - Я подумала, что ты не приедешь… из-за погоды. - Роза выдавила слабую улыбку. - Такой снегопад.
        Молодец, девочка, неплохо держится, учитывая обстоятельства.
        - Но раз уж я все-таки добрался, вопреки прогнозам, можно мне войти?
        Реплика адресована не Розе, а ее тетке. Пусть знает, что он верно расценивает расстановку сил в доме.
        - Проходите, Олег. В этом доме гостей на пороге не держат. - Она зыркнула на внучатую племянницу: - Роза, что ты стоишь? Прими у Олега пальто.
        Девушка потянулась к нему, и тут он «вспомнил», что пришел не с пустыми руками.
        - О, это к столу.
        Тетка бросила одобрительный взгляд на бутылку и коробку - оценила качество и, вероятно, записала очко в пользу гостя. Если он сколько-нибудь разбирается в людях, родственники спят и видят, как бы сбыть Розу с рук. Она, видимо, достала всех своей непредсказуемостью.
        Освободив руки, Олег прошел в глубь холла, снял и передал Розе пальто, оставшись в черных джинсах и водолазке. Он всегда одевался в черное: сам придумал себе такую фишку. Знал, что при его золотистых волосах и светло-серых, почти белых глазах это смотрится весьма оригинально.
        Спустя пятнадцать минут Олег был представлен всему семейству. Мать назвалась Румией. Редкое имя. Молчаливая, но не забитая, держится с достоинством, прямая, невозмутимая, как скала. Одеть поприличнее, использовать все эти женские штучки - прическа там, макияж, - и будет красивее Розы, несмотря на возраст. Та по сравнению с матерью грубее и проще.
        К Олегу Румия отнеслась вполне благосклонно: тоже, наверное, рассчитывает, что ее дочь остепенится рядом с хорошим мужем. Когда он сказал, что окончил медицинский университет, просто засветилась от радости.
        А вот старик оказался не так прост, как про него говорила Роза. Вроде и прибабахнутый, в старомодных очках, книжки в руках вертит, а смотрит остро и вопросы задавать горазд:
        - Почему вы не позвонили? Откуда у вас ключ?
        - Его дала мне Роза, когда приглашала. - Девушка кивнула, как заводная кукла, покорно подтверждая его слова. - Я открыл ворота сам, чтобы никому не нужно было выходить на улицу в такую метель.
        Однако старый пень не успокаивался:
        - А как же добрались сюда, Олег? На автобусе?
        - Нет, на машине.
        - А где же она тогда?
        Вот дьявол! Как бы не проколоться!
        - Оставил на въезде в поселок, - невозмутимо ответил он. Не пойдет же старый хрыч проверять?
        - Роберт, ты что, забыл? - Слава богу, тетка влезла с комментарием. - Валентин Борисович говорил, что на праздники машины гостей надо оставлять у ворот, в поселок он их пускать не будет! Чтобы выезды не перекрывали в случае чего.
        Она еще что-то говорила, Олег уже не слушал - опасность миновала. Надо бы поговорить с Розой. А то стоит нервная, напряженная, как бы не ляпнула чего.
        - Роза, ты не покажешь мне, где у вас… - Он сделал выразительную паузу.
        - Конечно.
        Девушка поднялась с кресла, и они вышли из гостиной.
        - Держись естественно, - проговорил он, глядя ей в глаза, когда они оказались в холле.
        - Что ты хочешь? - дрожащим голосом проговорила Роза. - Я же сказала, что передумала! Передумала, ясно тебе? Все отменяется! Я просто была не в себе, когда планировала это!
        - Ты, может, и передумала. А я - нет, - твердо сказал он. - Зачем отказываться, если само в руки плывет? Да не психуй ты! Все будет хорошо.
        - А где… грабители? Твои приятели должны ворваться сюда, правильно?
        - Правильно. Они там, - Олег неопределенно махнул рукой. - Ждут условного сигнала.
        - Не напортачат?
        - Хватит уже. Сказал же, не твоя печаль. Меньше знаешь - естественнее будешь выглядеть. Все будет сделано так, что мы с тобой останемся в стороне.
        Видно было, что она колеблется, но уже потихоньку принимает сложившуюся ситуацию. Отлично.
        Олег подошел ближе, обнял девушку. Со стороны они, должно быть, казались милой влюбленной парой. Мимо прошла мать Розы, видимо, направляясь в кухню, и мельком посмотрела на них. Во взгляде легкое недовольство и одновременно - одобрение.
        - У тебя появятся деньги, родственнички ничего не заподозрят, - прошептал Олег. - А может, тебе повезет, и тетушка от расстройства откинет копыта.
        Роза отстранилась от него, метнув гневный взгляд. Лицемерка.
        - Ладно, что ты собираешься делать? - одними губами произнесла она.
        - Пока ничего. Еще слишком рано. - Он посмотрел на часы. Девятнадцать ноль четыре. - В поселке никто не спит и все трезвые.
        Из гостиной доносились голоса деда и тетки, звучащие на фоне работающего телевизора. Потом раздались шаркающие неторопливые шаги, и в холле показался старикан. Проходя мимо них, он обратился к Розе, старательно избегая смотреть на Олега:
        - Пойду прилягу. Голова что-то разболелась.
        Фраза прозвучала нарочито, и Олег насторожился, хотя и не подал виду. Дед прошуршал дальше.
        - Он всегда такой? - глядя ему вслед, тихо спросил Олег.
        - Какой? - не поняла Роза.
        - Замкнутый. Себе на уме.
        - Брось, не обращай внимания, - небрежно отмахнулась Роза. - У него вечно одни книжки в голове. Он уже забыл, как тебя зовут.
        Олег задумчиво смотрел на опустевшую лестницу.
        - Схожу все-таки погляжу, на всякий случай.
        - Мне пойти с тобой? - вызвалась Роза.
        Она выглядела гораздо спокойнее, и в глубине души он презирал пустую, недалекую девицу за легковерную глупость и постоянное желание переложить ответственность на чужие плечи. Олег люто ненавидел таких людей - независимо от пола. Они как лианы - обвивают тебя, повисают беспомощно и душат, душат. Все, на что способны, - это жаловаться на жизнь, искать виноватых, канючить и ждать, что кто-то придет и все разрулит.
        Сам он был совсем другим - лидером. Привык быть лучшим: отлично учился в школе и университете, был хорош собой, нравился девушкам, всегда оказывался в центре любой компании. И гордился, что принадлежит к той редкой категории людей, которые не боятся жить полной жизнью и умеют брать от нее то, что им нравится. Само собой, Олег не забивал себе голову ерундой, не носился с бредовыми идеями, как Родион Раскольников, не пытался подвести то, что собирался сегодня сделать, под какую-то теорию. Олег просто увидел возможность без особых трудностей получить то, что ему было нужно, - и собирался ею воспользоваться.
        При содействии Розы.
        - Лучше не надо, - проговорил он и улыбнулся девушке со всем дружелюбием, на которое был сейчас способен. Внутри все дрожало от напряжения.
        Повернулся и стал подниматься по лестнице.
        - Олег? - Роза стояла и смотрела на него снизу вверх. Опасливо оглянулась по сторонам и тихонько проговорила: - А почему ты пришел сюда? Разве ты не должен был вместе с остальными…
        Он прижал к палец к губам, призывая ее к молчанию.
        - Решил, что будет разумнее контролировать все изнутри. Держать руку на пульсе, - вполголоса ответил он. - Понимаешь?
        Девушка мелко закивала и направилась в сторону кухни.
        Олег знал, в каком крыле находится комната Роберта Ринатовича, - спасибо Розе. Он уверенно двинулся в ту сторону. Одна из дверей была приоткрыта. Должно быть, ему туда. Олег пару раз громко стукнул в дверь и, не дожидаясь приглашения, вошел внутрь.
        Старик резко обернулся. Он стоял возле окна, в руке у него был сотовый. Увидев вошедшего, он перепугался, но старался не подать виду.
        - Это вы? - задребезжал он, поправляя свои очки с толстыми стеклами. Здесь, один на один с гостем, он выглядел куда менее уверенным. - А я вот решил…
        - Я слышал, - холодно проговорил Олег, подходя ближе. Маска милого робкого молодого человека была отброшена. - Так почему вы до сих пор не в кровати?
        - Что вы себе позволяете? - Дед Розы изо всех сил пытался выглядеть хозяином положения, судорожно сжимая в руке мобильник. - Почему врываетесь сюда?
        - Куда вы звоните? - Олег говорил жестким, неприязненным тоном, и старикан съежился под взглядом его льдистых глаз.
        - Я видел вас! Вы были в черном пальто с капюшоном! - вдруг выкрикнул Роберт Ринатович и вытянул руку в сторону окна. - Долго стояли там, на улице, прежде чем войти, смотрели на наш дом! Кто вы такой и что вам нужно? Роза никогда про вас не говорила и не ждала вас, я сразу понял! Вы напугали ее!
        - Браво! - Олег легонько хлопнул в ладоши. - Какая дедукция!
        Он старался говорить спокойно, просчитывая варианты дальнейших действий. Вот ведь незадача! Какой прокол! Все должно быть совсем не так!
        - Я позвонил в полицию! Они сейчас приедут!
        - Да что вы говорите? - ернически произнес Олег. - Здесь нет связи, придурок, Роза постоянно жаловалась.
        И в ту же секунду понял, что совершил второй просчет. Похоже, пока они говорили, дед успел нажать кнопку экстренного вызова. Он не зря спешил на второй этаж - видимо, изредка сигнал здесь все-таки пробивался! В доказательство тому из динамика допотопного телефона отчетливо прозвучало:
        - Добрый вечер. Дежурный…
        Олег стоял в двух шагах от старика и среагировал моментально, не дав дежурному на том конце трубки представиться. Он молниеносным движением вывернул деду руку, выхватил телефон и нажал кнопку отбоя, сбрасывая вызов, а потом с размаху швырнул телефон о стену.
        - Помогите… - прошептал старик, глядя на своего мучителя расширившимися от ужаса глазами.
        Но помочь было некому. Олег обхватил тощую шею Роберта Ринатовича обеими руками и приготовился сжать изо всех сил. Он был в бешенстве - из-за мерзкого старикашки мог сорваться такой тщательно выстроенный план! Олег вполне мог бы задушить поганца голыми руками или разбить его никчемную голову об стену, но этого не потребовалось.
        Небеса оказались милосердны и послали деду Розы вполне заурядную смерть. Роберт Ринатович вдруг захрипел и принялся хватать ртом воздух. Глаза его закатились, он больше не пытался убрать рук Олега от своего горла, прижав ладонь к левой стороне груди. Олег разжал руки, отступил подальше и смотрел, как старик синеет и корчится у его ног, умирая от сердечного приступа.
        На улице что-то затрещало, забабахало. Праздничный салют, соседи балуются, понял он и поглядел в окно. Так и есть: сине-черное ночное небо расцвечивали яркие вспышки. Взлетали в воздух ракеты, сыпались разноцветные искры. Весело людям, вон как кричат и радуются.
        «Да и нам здесь тоже скучать некогда».
        - Роберт! Что здесь происходит? - раздалось откуда-то из-за спины. Олег обернулся и увидел стоящую в дверях Римму Ринатовну. Заметив лежащего на полу брата, она бросилась к нему, видимо, не успев толком ничего сообразить и задаться хоть какими-то вопросами.
        «Как поступить? Сказать, что вошел случайно, увидел умирающего и не успел помочь? Но тогда все отменится!»
        Дальнейшее случилось очень быстро и отпечаталось в его мозгу наподобие кадров кинопленки.
        Хозяйка дома падает на колени возле брата, поворачивает к себе его голову, видит открытые тусклые глаза и осознает, что тот мертв.
        Не понимая до конца, что здесь произошло, оборачивается к Олегу. В глазах - боль и тяжкое, опустошающее горе.
        «А ведь Роза говорила, что тетка терпеть не может всех родственников и презирает брата!»
        Смотрит на Олега и, похоже, соображает, что его реакция не похожа на реакцию человека, на глазах которого только что произошла неожиданная смерть.
        Поднимается на ноги, не отрывая затравленного взгляда от Олега, оборачивается, смотрит на дверь, понимая, что не успеет до нее добраться, но все же предпринимает отчаянную попытку спастись: бросается в сторону ванной комнаты, которая расположена от нее в двух шагах…
        Олег не ожидал от старой ведьмы такой прыти: она умудрилась забежать в ванную и попыталась захлопнуть за собой дверь. Он бросился следом и едва успел. Еще секунда - и она захлопнула бы дверь перед его носом!
        Дверь-то, конечно, хлипкая, открывается внутрь: такую можно выбить в два счета, но ведь был бы грохот. Сколько хлопот от этой престарелой парочки, братца с сестричкой, будь они неладны!
        Олег посильнее толкнул дверь плечом, и старуха, не удержавшись, повалилась на пол, ударилась головой об унитаз.
        «Расшибла бы свою тупую башку, всем было бы легче!» - подумал он.
        Но нет, упрямая старуха не желала умирать. Она на карачках поползла в угол, к мраморной ванне, тихонько подвывая от страха и боли. Хорошо еще, что не орала как резаная, не звала на помощь.
        Все, пора с этим заканчивать. За поясом у Олега был пистолет - взял на всякий случай, хотя и не собирался использовать. Он поколебался пару секунд, но передумал. Стрелять опасно: кухня в другом крыле дома, стены толстые, но кто знает, насколько громко прозвучит звук выстрела.
        Адреналин бурлил в крови, Олег старался не задумываться о том, что ему предстоит сейчас сделать.
        Лежащая на полу старуха смотрела на подходящего к ней человека затуманенным взором. Наверное, от удара у нее кружилась и болела голова, она почти ничего не соображала от ужаса и потрясения. Поэтому почти не сопротивлялась.
        - Пожалуйста… - прошептала она, и это были последние слова, сказанные ею. Парадокс, если подумать: Римме Ринатовне всю жизнь не по нраву было обращаться к кому-либо с просьбой, а тут вот пришлось. Только без толку.
        Спустя несколько мгновений старуха безжизненно распростерлась у его ног с раскроенным черепом. Несколько сильных ударов об угол ванны - и все было кончено.
        Олег не боялся ни вида крови, ни мертвецов - иначе не смог бы с отличием окончить медицинский университет.
        Но убивать ему прежде не приходилось.
        Олега замутило. Он отошел к раковине, открыл кран и умылся ледяной водой. Дурнота постепенно отступила. Постоял еще немного, прикрыв глаза, стараясь дышать ровнее, постепенно успокаиваясь.
        Тщательно вымыл руки, вытер махровым полотенцем. На водолазке и джинсах кое-где темнели пятна - не то кровь, не то вода. На черном сразу и не разобрать. Ничего, никто не будет присматриваться, а если и будут, не имеет значения. После всю одежду следует уничтожить.
        Не глядя больше на мертвое тело, Олег вышел из ванной и аккуратно прикрыл за собой дверь. Выходя из комнаты, скользнул взглядом по циферблату настенных часов. Надо же, оказывается, с момента, как он говорил с Розой в холле, минуло меньше получаса.
        Олег шел по коридору, стараясь сосредоточиться, собраться. Ничего, ничего, план придется изменить, но не все еще потеряно. Он вполне может выиграть свою лотерею. Он сильный, умный, он справится. У него всегда все получается как надо.
        С планированием пока выходило не очень, поэтому придется импровизировать. Неизвестно, что его ждет на кухне, что там могло произойти, пока он был наверху. Непонятно, как поведет себя Роза и не слышали ли они с матерью чего-то лишнего.
        Он прошел холл, столовую и ступил на порог кухни, внутренне приготовившись к самому плохому, но все, похоже, было в порядке.
        Роза сидела за столом, возилась с начинкой для пирога. Ее мать стояла рядом, собираясь выложить тесто на большую чугунную сковороду. Обе вскинули головы, глядя на него. Он старался держать себя в руках, но, видимо, в лице его было что-то, что его выдавало, поскольку Румия, выпрямившись, спросила:
        - Что-то случилось, Олег?
        Притворяться и лгать не имело смысла, и он решил побыстрее закончить. Вскинул руку с пистолетом и направил оружие в сторону женщины. Роза вскрикнула и зажала руками рот. Ее мать побледнела и сжала челюсти, но больше ничем не выдала своего потрясения. Олег мысленно поаплодировал ее мужеству.
        - Вам нужны деньги? - проговорила она дрогнувшим голосом. - Я могу сказать вам…
        - Помолчите, - прервал он. - Не хотелось бы говорить штампами, но что поделаешь. Я могу сделать все быстро и безболезненно или же буду вынужден причинить вам ненужные страдания.
        - Где мой отец и тетя Римма? - спросила женщина, не обращая внимания на его слова.
        - Наверху. Они мертвы, - коротко ответил Олег.
        - Нет! - дико завопила Роза.
        - Отпустите Розу, прошу вас. Она совсем еще девочка. - Румия инстинктивно потянулась к дочери, но наткнулась взглядом на дуло пистолета и снова замерла на месте.
        - Нет, нет! - продолжала голосить девушка. - Все же должно быть не так!
        - Помолчи! - властно бросил Олег, и она захлопнула рот.
        Роза все сильнее раздражала. Вот кого он бы с удовольствием отправил на тот свет, но нельзя. Она была ключевым звеном в этой истории.
        - О чем ты говоришь, дочка? - проговорила Румия.
        Роза лишь молча кривила рот, не в силах выдавить ни слова.
        - Она имела в виду, что давно планировала ограбить своих родственников, - ответил за нее Олег. Почему бы не объяснить? - Ваша дочь рассказала мне о богатой тетушке, до отказа набитой деньгами, которая никак не желает поделиться и кидает жалкие крохи, да еще издевается. О дедушке - вечном неудачнике - рассказала и, конечно, о матери, которая помешалась на своих молитвах и не дает спокойно жить. С того дня, как мы познакомились в клубе, только и твердила, какая она несчастная, никто ее не любит, никому до нее дела нет. Вот мы с ней и решили…
        Румия потрясенно глядела на дочь, словно впервые ее видела.
        - Не смотри так! - выкрикнула Роза. - Я хотела просто… разыграть ограбление! И все! Он сказал, никто не пострадает! Да как ты не понимаешь, я тогда была как сумасшедшая! Ромка бросил меня, женился на этой дуре! А ты придиралась по любому поводу, и тетя Римма вечно изводила! И я подумала - пусть поделится! Ничего с ней не станется, у нее и деньги, и драгоценности, и…
        - Все, заканчивай балаган!
        Роза отвернулась от по-прежнему молчащей матери и уставилась на Олега:
        - Ты же обещал! Сволочь! Зачем ты это сделал? Они бы и так отдали! А дед - он вообще сам без копейки! Где твои друзья?
        Он покачал головой, с трудом сдерживая рвущееся наружу бешенство:
        - Нет никаких друзей! Только такая идиотка могла поверить в бред про сообщников, которые должны ворваться сюда! Неужели ты думаешь, что я стал бы впутывать еще кого-то? Рисковать свободой ради нескольких десятков тысяч?
        - Но как же… - Она встала со стула, хотела подойти ближе.
        - Стой, где стоишь!
        Роза замерла на месте.
        - План был отличный. Ни одна живая душа не знает, где я. Всего-то и нужно было угостить стариков снотворным. Это не проблема, когда сидишь с людьми за одним столом. На худой конец, можно сделать укол. После перетащить всех в кухню и устроить пожар. Открыть вентиль газового котла в котельной и все горелки, подождать некоторое время и устроить фейерверк: запустить в окно кухни ракету. Ночь нынче такая - все только и делают, что салюты устраивают. Бывает, не рассчитают чего-то… Жалко, дом красивый, но он же застрахован, верно, Роза?
        - Меня ты тоже хотел убить? - Теперь девушка принялась плакать, и голос у нее сделался тоненький и жалкий.
        - Зачем? - удивился он. - Мы обеспечиваем друг другу алиби: выбираемся отсюда, едем ко мне и ждем звонка из полиции. Но главное, ты - наследница. Поженимся, из нас получится идеальная пара: ты покрываешь меня, а я - тебя. Если кто-то проболтается, в тюрьму до конца жизни идут оба.
        - Ты думаешь, я стану тебе помогать? - пробормотала Роза.
        Он внимательно посмотрел на девушку: похоже, совершенно дезориентирована. Ничего, позже он ею займется. Сейчас главное, чтобы не путалась под ногами.
        - Уверен, - улыбнулся он. - Ты ведь хочешь жить. И желательно жить богато.
        - Ты просто алчный, самонадеянный мальчишка. Насмотрелся глупых фильмов и вообразил себя суперпреступником? В твоем «отличном» плане полно слабых мест, - спокойно заметила Румия. - Специалисты все равно поймут, что был поджог.
        - Возможно, - легко согласился Олег. - Теперь это уже не важно. Несчастный случай все равно не изобразишь. Наверху два трупа, и один со следами насильственной смерти. Да и вам мне придется пустить пулю в лоб, если, конечно, Роза не захочет облегчить ваш уход и сделать укольчик. Так что придется имитировать ограбление. Но это ничего, пусть побегают, поищут грабителей. Взрыв и пожар существенно затруднят поиски, а когда…
        Говоря, он все время обращался к Румие, смотрел преимущественно в ее сторону. Думал, что сюрпризов можно ждать только от нее, и снова - в который раз за сегодняшний день - ошибся.
        Олег еще не успел договорить фразу, как Роза метнулась к нему с утробным рычанием, пытаясь вырвать у него из рук пистолет. Он не ожидал этого выпада, шарахнулся в сторону. Спустя минуту и сам не мог понять, как это вышло. Сказался ли эффект неожиданности или отсутствие навыка обращения с оружием, а может, то и другое сразу. Выстрел прогремел, как взрыв гранаты. Роза рухнула на пол - пуля попала ей в горло.
        Кровь, сколько крови…
        Еще не успев осознать размеров случившейся катастрофы, Олег смутно уловил сбоку какое-то движение, а потом все потемнело и перестало иметь значение.
        Он пришел в себя в темном, душном помещении. Было жарко, пахло чем-то очень знакомым, очень неприятным, но он никак не мог сообразить чем. Голова кружилась и трещала от боли - видимо, его ударили чем-то тяжелым. Наверное, сотрясение мозга. Олег попытался сесть, преодолевая головокружение, и после нескольких попыток ему это удалось. Он нашарил позади себя стену и уселся, прислонившись к ней.
        Глаза никак не желали привыкать к темноте, очертаний предметов не было видно. Зато он точно знал, что рядом с ним есть человек: явственно слышалось чье-то дыхание. И легкое, еле слышное шипение. Или свист.
        - Кто здесь? - с трудом проговорил он.
        - Я, - отозвались из темноты.
        Румия.
        - Чем это вы меня ударили?
        - Чугунной сковородкой, - ответила женщина.
        - Где мы?
        - В котельной. - Голос ее звучал чересчур безмятежно. Похоже, тронулась умом. По спине побежали мурашки. Что она собирается с ним делать? Нужно что-то срочно предпринять, но что? Он, наверное, даже на ноги встать не сумеет.
        - Почему здесь так темно?
        - Окон нет. А свет я зажечь пока не могу.
        - Почему… - снова произнес было Олег, но тут пазл в его больной голове наконец сложился. Этот запах! И звук!
        - Газ? - только и смог выговорить он.
        - Ты сам подсказал идею.
        - Вызовите ментов! Пусть меня заберут! Я не буду сопротивляться, клянусь!
        - Где уж тебе! - усмехнулась Румия. - Я бы давно вызвала, пока ты тут валялся. Если бы хотела. Но нет. Это дело твое и мое. Ты пришел и убил всех. Один раз я сделала неверный выбор - осталась жить. Но больше такой ошибки не совершу.
        - Нет! - не то простонал, не то прорычал Олег и стал лихорадочно шарить вокруг себя. Он должен справиться с чокнутой бабой, выбраться отсюда! Руки его коснулись чего-то твердого, он быстро ощупал находку - это оказались туфли. Надетые на женские ноги.
        «Рвануть на себя!»
        - Оставь в покое мою дочь, - проговорила Румия, и он поспешно отдернул руку.
        - Вы что, притащили ее сюда?
        - Она здесь, со мной. Моя девочка сделала в своей жизни много ошибок, но в последний момент искупила свою вину. Я не могла оставить ее там, одну.
        Олег почувствовал, что готов заплакать. Голова кружилась и болела все сильнее. Он ослеп от густой тьмы и понимал уже, что ему не спастись. Смерть надвигалась из темноты - неизбежная, жестокая, уродливая. У нее был отвратительный запах, наполняющий жгучей болью легкие. Она свистела, как змея, и готова была впиться ему в глотку, выпустить яд.
        - Смирись, - произнесла Румия. Мысли путались, и он с трудом понимал смысл ее слов. - Ты не успеешь добраться до выхода. У меня в руках коробок спичек. Я зажгу огонь раньше, чем ты сделаешь хоть шаг.
        Ему хотелось напомнить ей, что она верующая, а разве Богу понравится, если она убьет себя и другого человека? Еще хотелось попросить о милосердии, о снисхождении…
        - Грех… - только и смог прохрипеть Олег из последних сил.
        - Спасение моей души - не твоя печаль, - прозвучало из темноты.
        Последнее, что Олег слышал в своей жизни, было чирканье спички.
        Глава семнадцатая. Двадцать пятое февраля. Ночь. Валентин Борисович
        Глухими февральскими ночами казалось, что зима будет длиться вечно и весна никогда не наступит. Теплые солнечные дни, сочная зеленая листва, июльская жара, золотистые пляжи, возможность ходить в легкой одежде - все это было похоже на фантастическую выдумку, не имеющую никакого отношения к реальной жизни.
        Ветер свистел за окнами их нового коттеджа, снаружи царили мрак и ледяная стужа, но внутри было тепло и уютно. Электронные часы показывали без пяти минут три. Самая глухая ночная пора. Все в доме давно спали - даже жена, которая обычно ложилась позже всех, за полночь: все суетилась, старалась переделать бесконечные домашние дела.
        Валентину Борисовичу почему-то не спалось. Бессонницей он не страдал: напашешься за день, горы снегу перекидаешь, расчищая дорожки, - вот и валишься к вечеру с ног как подкошенный. Но сейчас сон не шел.
        Он тихонько поднялся с кровати, чтобы не разбудить Галину, и подошел к окошку. Во всем поселке - ни огонька, даже экраны телевизоров не бросают на окна синеватого отсвета. Только уличные фонари, как верные стражи, стоят на своем посту и разгоняют темноту.
        В одном месте темнота гуще, чем везде. Окна спальни выходили как раз туда. Глядеть в ту сторону было неприятно и боязно. Валентин Борисович отводил глаза, но взгляд раз за разом возвращался к черному пятну, которое издали казалось провалом, ямой.
        Председатель обожал свой дом, ему нравилась уединенная, спокойная и размеренная жизнь вдали от шумного, многоголосого города. Но сейчас и в минуты, подобные этой, остро хотелось очутиться в своей прежней квартире, точно знать, что за каждой стеной, как пчелы в ячейках улья, копошатся люди.
        Трагедия, которая случилась в новогоднюю ночь, потрясла всех. Полиция, пожарные наводнили поселок, журналисты постоянно задавали назойливые глупые вопросы.
        Взрыв, пожар - просто ад какой-то на земле. Пятеро человек погибли! Уму непостижимо!
        Валентин Борисович знал почти всех - кого-то лучше, кого-то хуже. Хозяйка коттеджа, Римма Ринатовна, - пожилая дама. Гордячка, конечно, но, в общем-то, доброжелательная, спокойная. Главное, неконфликтная. Галина, наивная душа, все пыталась рассказывать ей про свои садоводческие успехи, но Валентин Борисович ясно видел, что соседка слушает лишь из вежливости. Богатая женщина, как говорится, бизнес-леди. Не из тех, что продают жилье, скребут по сусекам и впрягаются в ипотеку, чтобы реализовать мечту и переехать жить в собственный дом.
        Мужа у Риммы Ринатовны не было, и она жила с братом, милым стариканом немного не от мира сего. Валентин Борисович очень удивился, когда узнал, что они с сестрой - двойняшки, ровесники. Роберт Ринатович казался куда старше. Но, возможно, все дело было в том, что он потерял жену: многие мужчины, овдовев, резко сдают. Отчего умерла супруга Роберта Ринатовича и давно ли это случилось, Валентин Борисович понятия не имел. Просто Галина, говоря о новых соседях, сделала именно такой вывод, а он с женой согласился.
        Кроме двух стариков, в злополучном коттедже жила еще племянница Риммы Ринатовны, дочь Роберта Ринатовича. Председатель никак не мог запомнить ее имени - больно уж сложное, нерусское. Она, очевидно, была глубоко верующая, мусульманка. Носила длинные, закрытые платья, на голову повязывала платок. В последние годы в Казани появилось немало таких женщин - и старых, и совсем молоденьких. Они настораживали Валентина Борисовича: мало ли, что у них на уме, кто знает, что они прячут в складках своих длиннополых одежд! А потом - взрывы, теракты…
        Но раз за разом общаясь с племянницей Риммы Ринатовны, он совершенно успокоился на ее счет. Улыбка у женщины была светлая, ласковая, голос негромкий, говорила уважительно, рассуждала здраво. Сразу видно, основательный, взвешенный человек. Много болтать не станет, не то что его Галина, но все, что скажет, хочешь не хочешь, а выслушаешь. О смерти этой женщины Валентин Борисович, пожалуй, печалился больше, чем о других…
        Недавно в коттедж переехала ее дочка - Роза. Вот уж кому имя подходит! На лицо красивая, яркая, но взгляд высокомерный, а язык колючий. Дерзкая девица - Галина так про нее отзывалась. А однажды, председатель сам слышал, на мать эта Роза ругалась так, что ему захотелось девчонку за волосы оттаскать, чтоб не смела впредь голос поднимать на старших.
        Но молоденькая, конечно, а таких особенно жалко: пожили всего ничего, а уже помирай! Вот и пятый погибший тоже совсем мальчишка оказался. Наверняка Розин жених в гости заявился под Новый год. Или просто приятель - кто их, нынешних, разберет. Надо же, как бывает: на праздник прикатил и смерть свою нашел, тоже погиб, вместе с остальными.
        Поначалу думали, несчастный случай произошел. Утечка газа, а может, еще и проводка неисправная. А потом оказалось, что дело обстоит куда хуже. Выяснилось, что не все при пожаре погибли от огня или удушья. Кое-кто был уже мертв, когда полыхнуло.
        У хозяйки дома череп оказался раскроен - то ли упала неудачно, то ли помог кто…
        А Розу - ту так вообще застрелили.
        Полицейские, конечно, ходили по домам, вопросы разные задавали, да только скоро ясно стало, что люди в поселке между собой почти не знакомы, жизнью друг друга не интересуются.
        В газетах всякое писали - версии, предположения. Не то жители того коттеджа сами поубивали друг дружку, не то кто-то посторонний всех порешил, а после поджог устроил. Рассказать правду, понятное дело, некому, а журналистам только дай порезвиться, на чужих костях сплясать.
        В общем, толком ничего установить так и не удалось. По крайней мере, Валентину Борисовичу про то было неизвестно.
        Страшную ночь председатель вспоминать не любил. Ему все-таки по должности положено следить за порядком, а он ничего сделать не смог. И связи толком нет, и выпившие все - Новый год же! Пока пожарные из города приехали, то да се - все уж почти выгорело. Спасать никто никого не пытался - куда там! Рвануло и полыхало будь здоров. Разве уцелеешь? Все, кто в поселке был, сбежались, охали, ахали, носились кругом, а больше всего боялись, как бы на их дома огонь не перекинулся.
        Валентин Борисович тяжело вздохнул и снова поглядел на пожарище.
        Ночка была - хуже не придумаешь. Но еще хуже то, что случилось потом. Никогда прежде председатель не сталкивался ни с чем похожим - и надеялся, что больше не столкнется.
        Пожар, трагедия и гибель людей - это ужасно, это сбивает с ног и не укладывается в голове. Но это, по крайней мере, можно объяснить и понять.
        А вот как понять и объяснить то, что спустя некоторое время после трагедии ты встречаешь погибших в собственном доме и во дворе?!
        Хорошо еще, что никто, кроме него, ничего такого не видел. Крику было бы… Рассказывать никому ничего он не собирался. Кто бы ему поверил?
        В первый раз это случилось девятого января. Жена и дочь с внуками уехали в Казань, на новогодний спектакль, в филармонию, а после в гости к Галиной сестре, с ночевкой. Та давно звала. Зять вахтенным методом работает: он и сейчас, и тогда был на Севере.
        Валентин Борисович находился в доме, наверху, когда услышал голоса. Кто-то громко звал его, окликал по имени.
        В этом не было ничего необычного, такое случалось постоянно - жители поселка по разным поводам то и дело обращались к председателю. Хотя звали-то летом, когда окна нараспашку и вообще хозяева чаще бывают на улице, в саду или во дворе, чем в доме. А сейчас, зимой, люди обычно звонили в звонок, прикрепленный к столбику возле калитки.
        Но в этот момент ничего странного Валентин Борисович не заподозрил. Спустился по лестнице, вышел в прихожую, на ходу потянул с вешалки меховую куртку - и случайно бросил взгляд на окно. Да так и обомлел, буквально дар речи потерял.
        Снаружи на него смотрело чье-то лицо.
        На долю секунды председатель рассердился: зачем же без приглашения лезть в чужой двор? Но уже в следующий миг понял, чье это лицо, и задохнулся от ужаса.
        За стеклом была Роза. Он видел девушку так же отчетливо, как стоящий рядом с собою стол, а на столе - сосновые ветки в массивной вазе. Ошибиться было невозможно.
        На девушке была яркая оранжевая вязаная шапочка с помпоном, отчего Роза казалась совсем юной. Мертвая и похороненная несколько дней назад, она преспокойно стояла там, на улице, и с недовольным видом всматривалась в глубь дома, стараясь разглядеть что-то. На руках у нее были варежки того же апельсинового цвета, что и шапочка.
        Застывшего соляным столбом Валентина Борисовича она, судя по всему, не замечала. Поглядев, девушка отошла от окна и пропала из виду. Но в следующее мгновение насмерть перепуганный председатель услышал громкий стук в дверь. И опять - голоса, окликающие его по имени.
        Только теперь он узнал их, сомнений быть не могло.
        Они стояли возле дома, во дворе - его бывшие соседи, люди, сгоревшие в собственном доме, погибшие страшной смертью во время пожара. Пожилая рафинированная дама, ее тихоня-брат и религиозная племянница. Ну и Роза, конечно.
        Мертвецы бродили там, за дверью, стучались и звали его!
        Это был первый и единственный раз за всю долгую и многотрудную жизнь Валентина Борисовича, когда он потерял сознание. Голова будто наполнилась густым туманом, поглотившим все звуки, и он рухнул на пол в собственной прихожей. Как потом оказалось, набил здоровенную шишку на затылке.
        Очнувшись, Валентин Борисович рискнул выйти наружу и осмотреть двор. Тот оказался совершенно пуст, калитка заперта, и никаких следов жутких визитеров на снегу. Не найдя ничего подозрительного, мужчина сумел убедить себя, что ему показалось.
        Говоря по чести, там, наверху, он смотрел телевизор и потягивал пиво, пользуясь тишиной в доме и отсутствием жены, которая была бы против подобного времяпрепровождения. Так что вполне мог навоображать себе всякого-разного. «Пригрезилась, видно, дичь какая-то спьяну, вот и свалился с лестницы», - говорил себе Валентин Борисович. Действительно, пить надо меньше - впервые он был искренне солидарен с Галиной в этом вопросе.
        Только зря успокоился. Потому что, когда все случилось во второй раз, он был кристально трезв. Списать случившееся на пьяные галлюцинации не получилось.
        Произошло это уже на следующий день. Точнее, вечером - с утра и днем Валентина Борисовича дома не было. Знакомый, который жил в деревне Вороновке, неподалеку от поселка, попросил помочь собрать кухню: купил, дескать, гарнитур, да сдуру отказался от сборки, сэкономить решил, а там так все мудрено оказалось! И отказать неудобно: Костик был опытным автослесарем, не раз еще придется обратиться.
        Костик забрал его утром и после привез обратно, накормил до отвала. Хотел и рюмочку поднести, да Валентин Борисович отказался. Провозились до темноты; вернулся уставший как собака с одной мыслью: лечь спать.
        Разделся, зашел в ванную комнату на первом этаже, потом направился было на кухню, как в прихожей заголосил сотовый. Звонила расстроенная жена: у младшей внучки поднялась температура - видимо, зубки. Малышка раскапризничалась, нужно было быстрее забрать их всех домой.
        Планы на скорый сон и отдых с грохотом провалились. Валентин Борисович снова оделся и обулся. Подумал, что надо бы денег взять - как в город без них? Карточка карточкой, а наличность тоже нужна. Похлопал себя по карманам - набралось около трех сотен. Маловато будет.
        Галина хранила деньги в гостиной, в деревянной шкатулочке в шкафу. Туда-то он и направился, виновато думая, как разворчалась бы жена, если бы увидела, как он в уличной обуви идет по чистым полам.
        Света в гостиной он включить не успел, да и не собирался - знал, где что взять, к тому же прихожая была ярко освещена и потому вся гостиная отлично просматривалась.
        Валентин Борисович успел сделать лишь пару шагов, когда увидел, что на диване кто-то сидит, привалившись к спинке. Охнул от неожиданности и уже хотел окликнуть непрошеного гостя, но так и не издал ни звука. Потому что увидел, кто к нему явился.
        Никаких голосов, никакого движения - Римма Ринатовна просто сидела, глядя перед собой. Позже мужчина думал, что, если бы она повернулась к нему, увидела, заговорила, он бы, скорее всего, сошел с ума. Или умер - сердце бы не выдержало. Но она продолжала сидеть, и он, пятясь, выкатился на крыльцо, позабыв обо всем на свете. Выскочил из дому, прыгнул в машину и через пару минут уже выезжал из поселка.
        Была б на то его воля, больше никогда и не вернулся.
        Когда бежал к машине, ему показалось, что автомобиль стоит не на том месте, где он его оставил. Как будто припаркован чуть левее… А еще почудилось, что в салоне пахнет чем-то незнакомым: вроде бы витает легкий, едва ощутимый цветочный аромат.
        Внезапно мир как будто изменил очертания. Все было как прежде, но вместе с тем выглядело другим. Как во сне: ты узнаешь предметы вокруг себя, но при этом они кажутся немного не такими, как наяву. Это было все равно что оказаться в зазеркалье, в параллельной вселенной, и глядеть оттуда на наш мир.
        Спустя мгновение привычная реальность вернулась. Все встало на свои места. Наваждение пропало, и Валентин Борисович уже не мог сообразить, что могло его вызвать.
        Он точно знал, что в его отсутствие никто не брал машину - это исключено. Поэтому попросту отмахнулся от своих ощущений. Наверняка и автомобиль стоял как нужно, и никакими духами в салоне не пахло.
        Видимо, просто привиделось, представилось на нервной почве.
        Бог его знает, как он умудрился не подавать виду, что с ним что-то не так. Даже жена ничего не заметила, хотя знала его как облупленного.
        А уж как набрался храбрости зайти в дом… Вспомнить страшно.
        Свет он, разумеется, выключить забыл, когда уезжал, дверь тоже не запер, за что и получил от жены по шапке по полной программе.
        Мертвой старухи в гостиной не было, но Валентину Борисовичу стоило огромного труда не заорать, когда Галина уселась точнехонько на то место, где он недавно видел Римму Ринатовну. Сам он на этот диван больше вообще садиться не мог и решил, что в ближайшее время купит новый.
        В остальном же ничего особенного в тот вечер не случилось. Правда, на следующее утро он обнаружил, что разбито подвальное окно, так что пришлось вставить новое стекло.
        Как оно разбилось, было непонятно. Скорее всего, от мороза лопнуло. Говорят, бывает такое. Валентин Борисович не стал ломать над этим голову - и без того было о чем подумать. Помимо воли в воображении на миг родилась картина: хозяйка сгоревшего дома разбивает подвальное окно и пытается пробраться внутрь, но он отбросил эту мысль. Это было уже чересчур.
        Валентин Борисович не был верующим человеком, но на следующий день, тайком от жены, съездил в церковь и поставил свечки за всех четверых трагически погибших жильцов сгоревшего дома. И за пятого, которого знать не знал. Они, скорее всего, были мусульманами, но разве вероисповедание имеет такое уж важное значение? Заупокойная свеча повредить им точно не может, а уж Бог, если он есть, поймет и разберется, рассудил Валентин Борисович, аккуратно расставляя свечи у ног распятого Иисуса.
        Между тем жизнь шла как всегда. Правда, он каждый раз вздрагивал, если слышал, как кто-то громко окликает его, шарахался от громкого стука, завел привычку включать свет по всему дому. Жена удивлялась - чего, мол, стал такой нервный, но Валентин Борисович только отмахивался.
        Иногда ему чудилось, будто умершие соседи внезапно оказываются у него в спальне, раза три он просыпался от собственного крика, и перепуганная Галина гладила его по голове, как маленького, приговаривая что-то успокаивающим, ласковым шепотом.
        Но вот прошло больше месяца - и в конце концов Валентин Борисович поверил, что беспокойные призраки забыли дорогу в его дом.
        «Покойтесь с миром, - думал он, стоя у окна и вновь обращаясь взором к пожарищу. - Надеюсь, вы обрели покой».
        Валентин Борисович почувствовал, что начинает замерзать, вернулся в кровать, лег и обнял жену. Она пробормотала что-то во сне и прижалась щекой к мужниному плечу. Его стало клонить в сон, и он прикрыл глаза.
        А может, все-таки померещилось?.. Может, и не было ничего?
        Валентин Борисович еле слышно вздохнул. Нет, он так не думал.
        Сегодня днем внучка Ларочка, играя во дворе, нашла чью-то завалившуюся за скамейку оранжевую варежку и принесла в дом.
        «Наверное, кто-то из соседей обронил, - проговорила жена и небрежно бросила рукавичку на полку. - Придут за ней - отдадим».
        Но Валентин Борисович точно знал, что никто не придет за пропажей. Вернее сказать, он всей душой надеялся на это, потому что уже понял: в этом мире ничего невозможно знать наверняка.
        Скамейка была под тем самым окном, в которое заглядывала в тот солнечный январский день покойная Роза.
        Валентин Борисович хорошо помнил, что видел именно эту варежку на ее руке.