Варварин Остров Альбина Нури
        Голоса тьмы #0
        Пережив развод и потерпев крах в карьере, Андрей Давыдов приезжает в уединенный городок, расположенный на острове, чтобы поселиться в доме, доставшемся от отца.
        Постепенно Андрей понимает, что Варварин остров - по-настоящему страшное место: поведение жителей настораживает его все больше, по ночам тут оживают кошмары, а вдобавок всплывают мрачные тайны прошлого - и Варвариного острова, и семьи Андрея.
        Он хочет покинуть городок, но путь с острова закрыт. Андрей остался наедине с древним Злом, и ему придется противостоять ему, чтобы выжить.
        Альбина Нури
        Варварин остров
        Роман
        Глава первая
        Варварин остров вывернулся из-за поворота внезапно: Андрей ждал, когда же он покажется, но все-таки оказался не готов к встрече.
        Дорога змеей извивалась вдоль Быстрой, но самой реки видно не было: лес надежно скрывал ее, прятал за своей спиной. Ветер еще не успел сорвать с деревьев все листья подчистую: сопротивляясь неизбежному, они продолжали красными и желтыми флажками пестреть на ветках.
        С другой стороны дороги тоже высилась лесная чаща - густая, плотная. Машина пожирала растрескавшийся асфальт километр за километром, и, если бы не это покрытие, совершенно точно сделанное когда-то руками людей, легко можно было бы поверить, что в этих местах не ступала нога человека. Глядя на убегающие назад деревья и кусты, Андрей тоскливо думал, каково это будет - застрять в такой глуши, провести тут осень и зиму, словно медведь в берлоге.
        Мелькнула мысль развернуться и поехать обратно в город, но в этот миг стоявшие плотными шеренгами деревья расступились, открывая взору путника речную гладь и Варварин остров. Тучи разошлись, точно кто-то наверху раздвинул занавески, и бледное осеннее солнце высунулось в образовавшуюся прореху.
        Солнечные лучи рассыпались по округе, заставили заискриться серую, студеную на вид воду, ласково погладили облезлые бока стоявших возле берега лодочных сараев, пробежались тонкими пальцами по земле, траве, деревьям, и на душе у Андрея стало немного светлее.
        Быстрая в этом месте широка, словно море; остров лежит на речной поверхности большим блином. Если смотреть сверху, увидишь, что Варварин остров почти идеально круглой формы, лишь с северной стороны будто бы какое-то речное чудище откусило от «блина» изрядный кусок.
        Крохотный городишко, который тоже назывался Варварин остров, притулился с западной стороны, большая же часть острова, насколько знал Андрей, была безлюдной, заросшей лесами, изъеденной оврагами.
        Интересно, кто она была, эта Варвара, в честь которой назвали остров и городок? Что она такого сделала; почему имя ее было увековечено, попало на географические карты, а судьба осталась неизвестной? Была эта судьба счастливой, или же бедная Варвара, которую предал возлюбленный, бросилась в воду и утопилась близ этих мест?
        Открывшаяся Андрею картина казалась мирной, по-своему уютной, а жизнь, которая текла на острове, была, наверное, неспешной, безыскусной и понятной.
        Пожалуй, подумалось Давыдову, задуманное вправду может осуществиться. А что глушь, так это ничего, Андрей ведь и сам хотел оказаться вдали от блеска и суеты предательски-изменчивого города, от людей, так легко отвернувшихся от него, от всего несбывшегося, неудавшегося, стыдного, что давило на сердце, норовило утянуть вниз, сбить с ног, не дать подняться.
        «Посмотрим еще, как оно будет», - оптимистично подумал Давыдов, ведя машину к узкому перешейку, по которому можно было попасть на остров.
        Невысокую дамбу начали строить во время недолгого расцвета Варвариного острова, да так и не достроили. Все быстро пришло в упадок, сейчас дамба была наполовину разрушена, осталась от нее, как говорили местные, «насыпушка». В сухое время года еще ничего, на машине проехать можно, когда же вода в реке поднималась (например, в период весеннего половодья или во время сильных дождей), дорога к Варвариному острову скрывалась под водой, а сам он оказывался отрезанным от большой земли.
        Андрей надеялся проехать, опасаясь забуксовать посреди «насыпушки»: машина была загружена под завязку. То, что в багажник автомобиля поместилась вся его жизнь, было одновременно хорошо и плохо.
        Хорошо, потому что нечего привязываться сверх меры к материальным ценностям, а плохо, потому что ничего он за тридцать восемь лет, получается, толком и не нажил. Правда, имелись еще книги, которые сюда не влезли и поэтому временно хранились в городской квартире, откуда Давыдов должен был их при первой возможности забрать.
        Берег был каменистым, у кромки воды выстроились нестройным рядком лодочные причалы, покачивались на волнах лодки - моторные и деревянные, весельные.
        Возле «насыпушки» была еще одна машина, которую Андрей сразу не заметил. Серебристая «Лада» пыталась развернуться на узком пятачке перед выездом на шоссе, за рулем сидел пожилой мужчина с вислыми седыми усами. Неподалеку стояли в окружении сумок и чемоданов молодая женщина с девочкой лет пяти. На обеих были куртки и джинсы, заправленные в сапоги.
        Андрей сдал назад, пропуская автомобиль, и тот, покорячившись, выпустив облако сизого дыма, покатил прочь. Женщина пристроила на плечо одну сумку, взяла вторую, одновременно вцепившись в ручку чемодана на колесиках. Ребенок терпеливо топтался возле матери.
        Помощь прекрасным дамам не входила в сегодняшние планы, но тут уж было без вариантов. Разве можно их здесь бросить?
        Андрей вышел из машины. Налетел порыв ветра. Ощущение было такое, словно его хлестнули по лицу мокрой тряпкой: воздух пропитан влагой, хотя дождь кончился. Под ногами хлюпала жидкая грязь.
        - День добрый. Подвезти вас? - предложил Давыдов.
        - Ой, вы правда поможете? Спасибо! - сразу же отозвалась женщина и быстро добавила: - Я вам заплачу.
        На вид ей было лет тридцать. Светлые волосы собраны в строгий пучок на затылке, на лице - ни грамма косметики. Миловидная, даже хорошенькая, женщина выглядела уставшей и немного растерянной, а в карих глазах застыло ожидание: не то она постоянно ожидала от жизни подножки, не то надеялась, что уж на этот-то раз такого не случится.
        - Мне по пути, - улыбнулся Андрей, - не нужно ничего платить. Давайте помогу положить вещи в багажник.
        Сказал - и вспомнил, что багажник полон.
        - Что не поместится, то в салон придется засунуть. Тесновато будет, но ничего, тут ведь недалеко.
        Женщина поспешно закивала, рассыпавшись в благодарностях. Вдвоем они затолкали большой чемодан в багажник, остальные вещи кое-как разместили на заднем сиденье машины, рядом усадили девочку.
        - Мы с таксистом договорились, что он нас до дома довезет. Но он как увидел, что дамба не заасфальтированная, а дорога вся разбитая, говорит, вылезайте, дальше не поеду. И высадил, - негромко проговорила женщина, пристегивая ремень безопасности. - Вы нас так выручили. Если бы мы вас не встретили, не знаю, как дотащились бы.
        Действительно, поблизости больше не было ни людей, ни машин; стоявшие у воды строения выглядели пустыми. Жилых домов среди них не было, только лодочные сараи да какие-то хозяйственные постройки.
        - Мне не сложно, рад, что смог быть полезен. - Андрей поглядел в салонное зеркало на девочку и улыбнулся ей. Та испуганно отвела взгляд. - Вы живете на острове?
        Женщина заколебалась, точно сама не знала, так ли это, и он, чтобы дать ей собраться с мыслями, проговорил:
        - Я вот, похоже, поживу какое-то время.
        - У меня тут бабушка, мы с Малинкой к ней едем, - ответила наконец женщина и спохватилась: - Меня Кларой зовут, а дочку - Мариной, но как-то пошло так с первых дней - Малинка да Малинка, привязалось.
        Андрей назвал свое имя и уверил Клару, что рад знакомству.
        - Выходит, соседями будем, - сказал он. - Вы знаете, куда ехать? На какой улице живет ваша бабушка? Я-то сам был здесь в последний раз лет тридцать назад, мало что помню.
        - А я Варварин остров хорошо знаю, школьницей каждое лето у бабушки гостила. И потом тоже бывала. Я вам покажу.
        Машина тем временем уже оставила позади дамбу, выбравшись на дорогу, ведущую к городку. Вскоре показался и он сам. В основном Варварин остров был застроен частными домами, среди которых затесалось несколько двухэтажных. Асфальта не было, интересно, он хоть где-то в этом городишке есть? Словно подслушав его мысли, Клара виновато (точно несла за это ответственность) сказала:
        - В центре, где школа, магазины разные, дорога хорошая, не как тут.
        Андрей кивнул и снова глянул на девочку.
        - Что-то Малинка со мной не хочет разговаривать. Тебе сколько лет, Малинка? В школу, наверное, на будущий год собираешься?
        У Давыдова не было детей, общаться с ними он не умел, но почему-то ему захотелось растормошить эту девочку, развеселить. Слишком уж потерянной, зажатой она выглядела, и Андрей чувствовал себя так, будто чем-то обидел Малинку, напугал. Пусть бы улыбнулась, перестала чураться его, не съест же он ее, в самом деле.
        Однако вышло только хуже. Клара задергалась, занервничала, а потом тихо сказала:
        - Малинка вам ответить не может. Она глухонемая от рождения. По губам читает, если медленно говорить. А так она ваших губ не видит.
        Андрей обругал себя за бестактность.
        - Простите, я не… Словом, простите.
        - Да что вы, все в порядке, - грустно ответила Клара. - Вы же не знали.
        Повисла пауза, а потом Клара, чтобы сгладить неловкость, поспешно заговорила:
        - Видите, эта улица до конца городка идет, она называется Центральной. А ее пересекают еще две - Речная и Мирная. Есть еще переулочки, но их названий не помню. На пересечении улиц - площадь, она без названия. Площадь и площадь. Вон школа, детский сад (сейчас он не работает, там ремонт), поликлиника, вернее сказать, фельдшерский пункт, еще разные магазины и торговый центр. На окраине Мирной многоэтажки хотели строить, только бросили стройку, поэтому там сейчас пустырь, котлован. Вот и весь Варварин остров. То есть городок - весь. А сам-то остров большой.
        Дорога, как и обещала Клара, стала получше: проселок кончился, начался асфальт.
        - Много тут сейчас народу осталось?
        Клара задумалась.
        - Человек четыреста, может, постоянно живут. Или побольше. А еще на время приезжают многие, когда проехать можно.
        - Приезжают? Вы имеете в виду - туристы?
        - Ну как туристы, - по-старушечьи пожевала губами Клара. - Страждущие, скорее. Кому исцелиться надо.
        Фраза прозвучала странно, и Андрей хотел спросить, от чего именно и кто тут исцеляет, но Клара попросила:
        - Здесь поверните на Мирную, пожалуйста. Бабушкин дом вон тот, синий, видите?
        Андрей видел. Приземистый, деревянный, выглядывающий из-за довольно высокого забора, он был похож на все прочие дома Варвариного острова. Печать запустения лежала на этом месте и была столь же отчетлива, как и запах реки, как сырость, разлитая в воздухе.
        «Что я тут делаю?» - спросил себя Андрей и сам себе ответил: «Пытаюсь начать новую жизнь».
        Он отогнал невеселые мысли и притормозил возле дома Клариной бабушки. Снова последовала процедура с багажом, только на сей раз - в обратной последовательности. Сумки ставили на покосившуюся скамейку у ворот, из-за которых пока так никто и не вышел встречать гостей.
        Прощаясь, Клара попыталась всучить Андрею денежную купюру, но он решительно убрал ее руку.
        - Перестаньте, я же сказал, что ничего не нужно.
        - А где ваш дом? - спросила Клара. - Знаете, как добраться? Может, вас проводить?
        - Ничего, сориентируюсь, - улыбнулся Давыдов. - Думаю, еще увидимся, соседка.
        Клара посмотрела на него и серьезно кивнула, не вернув Андрею улыбки.
        - Еще раз спасибо вам.
        Когда Андрей разворачивался и уезжал, Клара стояла спиной к нему и силилась открыть калитку, просунув руку сверху и нащупывая щеколду.
        Малинка, наоборот, смотрела на дорогу, провожая Андрея немигающим взглядом. Он поднял руку и помахал девочке, но та проигнорировала этот жест и лишь опустила голову.
        Андрей почувствовал себе неловко, отвернулся и стал смотреть на дорогу. Хватит думать о случайных знакомых, пора взглянуть на дом, в котором ему теперь предстоит жить.
        Завибрировал сотовый. Андрей бросил взгляд на экран.
        Шура. Конечно, кто же еще. Единственный человек на всем белом свете, которому не безразлично, как у него дела, жив ли он и собирается ли жить дальше.
        Глава вторая
        Она смотрела в окно, выходившее на тихую улочку, и старалась успокоиться, уговорить себя, что все хорошо, жизнь продолжается и вообще - так будет лучше.
        Угрюмое, плотно затянутое тучами небо навалилось на город, и люди, кажется, физически ощущали эту ватную тяжесть: реже улыбались, тише говорили, медленнее двигались. С самого утра зарядил дождь - именно такой, какому и положено идти осенью: унылый, нудный, нескончаемый. Прохожие, отгораживаясь от непогоды разноцветными зонтиками, проявляли чудеса акробатики, обходя и перепрыгивая лужи.
        Напротив длинного двухэтажного здания издательства, в котором трудилась Александра, находилось кафе «Пиноккио». Хотя на часах не было еще и трех дня, хозяева включили вывеску, потому что на улице уже стало темнеть.
        Отвернувшись от окна, Александра решительно подошла к шкафу и сняла с вешалки куртку.
        - Ты куда это? - подняла голову Лиза. - Мы ведь ходили на обед.
        Они работали в одном кабинете уже несколько лет, хорошо общались, но подругами так и не стали (скорее всего, из-за Лизиного неприкрытого любопытства и жадного интереса к чужой жизни, из-за ее неумения промолчать и понять, когда лучше не приставать к человеку, не соваться с вопросами). Впрочем, Лиза заблуждалась на этот счет, думая, что они дружат.
        - Пройдусь. Голова побаливает. Я скоро, - отрапортовала Александра и прикрыла за собой дверь.
        Вскоре она перешла дорогу и очутилась в «Пиноккио». Заказала кофе, чтобы не сидеть перед пустым столом, устроилась на своем любимом месте - в углу, возле окошка. Тут ей всегда хорошо думалось; если бы можно было перетащить в кафе компьютер, Александра с удовольствием работала бы здесь. К сожалению, это невозможно.
        Некоторое время она боролась с собой, но потом решила: какого черта?! Неужто она не имеет права узнать, как он? Поинтересоваться по-дружески?
        «Ага, Лиза вечно именно так и лезет, куда не просят!» - подумала Александра, но отбросила сомнения. Все же они с Давыдовым - это другой уровень, не то же самое, что сидение за соседними столами и совместные хождения на обед. Они дружат сто лет, если точнее, тридцать один год, а это что-нибудь да значит!
        - Привет, Шурик! - Голос напряженный, но при этом Андрей прикидывается оживленным. - Как там город без меня? Стоит?
        Шурик. Шура. Шуруп еще иногда. Лучшая подруга или даже друг. Можно сказать, братан.
        «Выход из френд-зоны - дело очень сложное, порой практически невозможное. Андрей воспринимает вас исключительно как человека, а не как потенциального полового партнера, не видит в вас будущую спутницу жизни, понимаете?» - сказала Александре психолог в тот единственный раз, когда она решилась обсудить свою проблему со специалистом.
        - То есть для него это примерно… как отношения с родственницей? Он думает, что это кощунство? - спросила Александра.
        Психолог поглядела на нее с жалостью.
        - Хуже. Если я правильно понимаю, он вообще об этом не думает. Ему это попросту не приходит в голову.
        К психологу Александра больше не ходила: не видела смысла. Да и тетка оказалась противная, такой сложно доверить копаться в своей душе. И советам ее следовать вряд ли получилось бы.
        - Все по-прежнему, - ответила Александра. - Ты-то как?
        - Я еще не видел свой новый старый дом. Но уже прибыл на остров и даже сделал доброе дело: подвез женщину с девочкой. - Андрей усмехнулся. - А вообще тут… - Он замялся. - Тут тихо. Думаю, это то, что мне было нужно. Спасибо за совет, Шурик. Ты спасла меня в очередной раз.
        «Я совсем не то хотела сказать! Ты понял неправильно, тупица!» - хотелось выкрикнуть ей, но вместо этого она произнесла:
        - Ты уж не подведи меня. Покажи, на что способен.
        Они помолчали. Обычно молчание давалось им легко, это ведь малознакомым людям требуется срочно заполнить паузу, чтобы не ощутить неловкости. Но сейчас словно бы что-то разделяло их. Может, ее горечь. А может, его волнение, необходимость понять, сумеет ли он справиться с новыми реалиями.
        - Не буду отвлекать, - проговорила Александра. - Я и сама на минутку выскочила позвонить, работы полно. Хотела узнать, как ты добрался. Если что, ты знаешь…
        - Я на расстоянии телефонного звонка, - закончил он. Фраза была заезженная, но ей нравилась. - Знаю. Пока, Шурик.
        Его голос погас, растаял где-то вдали, на далеком острове посреди Быстрой. Александра сделала глоток. Кофе остыл, но все равно оставался вкусным. Пора было возвращаться. Не потому, что так уж много работы, тут она соврала. Но ведь Лиза начнет названивать, спрашивать, придется что-то отвечать…
        Александра почувствовала, что сильно устала, сама не понимая, от чего именно. От жизни, наверное. От необходимости притворяться, делать то, к чему не лежит душа, и запрещать себе то, чего хочется больше всего на свете.
        Вот сейчас ей хотелось написать заявление на увольнение, собрать вещи и рвануть на Варварин остров, чтобы сказать Андрею: «Когда я говорила, что тебе нужно начать с нуля, вернуться к себе настоящему, перестать жить в соответствии с чужими ожиданиями, я имела в виду, что тебе стоило бы пересмотреть наши отношения, что нам можно попробовать сделать что-то вместе. Я вовсе не желала, чтобы ты сбежал от меня бог знает в какую глушь!»
        Но при мысли о том, как вытянется его лицо, когда он ее увидит и услышит эти слова, сделалось так тошно, что Александра задавила внутри мимолетное стремление, запила его глотком холодного кофе и встала из-за столика.
        Остаток дня прокатился, как шар по узкому желобу: направление задано, сила тяжести тащит вниз, никуда не вырвешься. Без четверти шесть они с Лизой встали, выключили компьютеры, оделись, вышли, заперли дверь, на которой висела табличка «Дизайн и верстка», сдали ключи на вахту и пошли в разные стороны. Лизу, как обычно, забирал муж, а Александра направилась на стоянку, где парковала машину. Ехать нужно минут двадцать, пробок в ее сторону обычно не бывает.
        Жила Шура в четырехэтажном доме, построенном в начале десятых годов нового века. Он считался «элитным», и эта «элитарность» выражалась в расположении дома близ набережной, довольно больших по площади квартирах, в охраняемой придомовой территории и бабушке-консьержке.
        Дома Александра немного нарушила заведенный распорядок, добавив к ужину белого вина. Пить, когда у нее плохое настроение, она себе обычно не позволяла: есть шанс расклеиться пуще прежнего.
        Но сегодня ей нужно было хоть немного расслабиться, снять напряжение. Да что там, надо как-то заставить себя переползти через этот вечер! Потом, возможно, станет полегче. Во всяком случае, привычнее.
        Сделав первый глоток, Александра села в кресло и прикрыла глаза. Сейчас бы поплакаться кому-нибудь в жилетку - матери, сестре, подруге. Но вот беда: мать давно умерла (а когда была жива, не выносила, как она выражалась, «нытья»), сестры у Александры не было, а лучшим другом был человек, на которого и хотелось пожаловаться.
        Познакомились они в школе: учительница посадила Шуру и Андрюшу за одну парту. Первую. Они были самыми маленькими в классе (правда, в итоге Андрей вырос до метра восьмидесяти пяти, а Шура так и осталась миниатюрной, еле дотянув до метра шестидесяти).
        Скоро выяснилось, что их роднил не только невысокий рост, но и еще много чего: интересы, взгляды, увлечения. Им было легко и весело вместе, одноклассники давным-давно привыкли видеть их вдвоем, так что никто не дразнил женихом и невестой.
        Они дружили все десять школьных лет, вместе учились в художественной школе, потому что оба любили рисовать; потом дружно поступили в художественное училище.
        Потихоньку пути их стали расходиться. Нет, дружба не прервалась, они вросли друг в друга так, что это было невозможно. Но Александра была готова работать оформителем, рисовать рекламные плакаты или (как сейчас) обложки книг и журналов. Она была отличным профессионалом с хорошим вкусом, заказчики обожали работать с ней; помимо основной работы всегда находилась подработка, и это приносило неплохие деньги.
        Давыдов был другим. Ему хотелось вдохновенного полета, признания, даже славы. Художником с мировым именем он себя не видел, о выставках не грезил, стремился к другому. Его влекла анимация, Андрей мечтал создать мультсериал.
        У него было множество идей, о некоторых он рассказывал «Шурику», о некоторых - нет. Особенно страстно мечтал Андрей о сериале про девочку по имени Элли, которая умеет путешествовать между мирами, понимает язык животных и растений и владеет магией.
        Лет семь Давыдов носился с этими своими задумками, ездил в Москву, встречался с кем-то, что-то предпринимал. А потом познакомился с Жанной, влюбился без памяти, выяснил, что нищий художник ей не нужен. Пришлось убрать куда подальше свое, как говорила Жанна, «ребячество» и заняться, опять же по словам Жанны, «чем-то стоящим». Андрей был талантлив и трудолюбив, у него получилось - и получалось до недавнего времени…
        В какой момент Александра поняла, что любит Давыдова не только как друга? Она и сама не знала. Это вызревало в ней, вызревало и вызрело. Она и испугаться не успела, и мер каких-то принять, чтобы себя защитить. Так и смирилась. Даже замуж вышла через год после свадьбы Андрея и Жанны.
        Когда выяснилось, что позвать в свидетели ей некого, кроме Давыдова, жених (кстати, директор одной из компаний, заказавших Александре рекламные материалы) рассмеялся и сказал, что с женой ему явно повезло: никакого трепа с подружками не предвидится. Это еще, заметим в скобках, не говоря о том, что нет и тещи с тестем.
        Александра допила один бокал, подумала пару секунд и налила второй.
        Жизнь потекла дальше и казалась спокойной и размеренной следующие примерно лет пять. Они с мужем продали ее доставшуюся от матери квартиру и его «двушку», купили вот эту «элитную», где собирались жить долго и счастливо.
        Александра сумела убедить себя, что любовь к Давыдову - это такая же неизбежность, как восход или закат; что надо принять ее без возражений, как цвет глаз или группу крови, и жить дальше, потому что даже если ты очень захочешь, кровь твоя не поменяет группу, а глаза - цвет. Следовательно, глупо позволять этим фактам влиять на твою жизнь.
        А потом все стало рушиться со стремительной неумолимостью камнепада.
        Раз - беременность, выкидыш, известие о том, что детей больше быть не может.
        Два - муж на нервной почве спутался с секретаршей.
        Три - напился, сел за руль, разбился вместе с любовницей.
        Была Александра обманутая жена - стала вдова.
        Вскоре проблемы начались у Андрея, такая вот синхронность. В итоге это привело Давыдова на Варварин остров, а вот куда все привело ее, Александру, она пока не понимала.
        Выпив всю бутылку, почти не притронувшись к ужину, Александра отправилась спать.
        Глава третья
        Отцовский дом стоял на отшибе, был последним на Речной улице. Если точнее, застроенная домами часть Речной заканчивалась метров за пятьсот до участка, который принадлежал Давыдовым, а дальше был обрыв.
        Вид со второго этажа дома был роскошным: величавая река, лес на противоположном берегу, много воздуха, вольный простор. Но этим вся роскошь и исчерпывалась, потому что остальное находилось в полном упадке.
        Здесь все было «недо». Каменный высокий забор опоясывал примерно половину участка; первый этаж жилой, на втором - только черновая отделка, хорошо хоть крыша имеется и окна застеклены. Большая часть участка - унылый пустырь, сад за домом зарос сорной травой, от некогда пышных клумб даже воспоминаний не осталось, подъездная дорожка потрескалась, кустарники превратились в непроходимые заросли.
        Еще в активе имелось большое подсобное помещение, разделенное стеной на две части: в одной - гараж и мастерская, во второй стоял котел и хранились дрова.
        «Да, состояние не идеальное, зато есть над чем работать! Нужно приложить руки, и это будет райский уголок», - оптимистично думал Андрей, но это были словно и не его мысли. Умельцем, у которого все горело бы в руках, он никогда не был.
        Впрочем, прибраться на участке Андрей вполне способен, а чтобы дом достроить, можно рабочих нанять. К счастью, дом оказался в хорошем состоянии, отец возводил его на совесть.
        Входная дверь была заперта на два замка, оба они легко открылись. Ключи повернулись в замочных скважинах с тихими щелчками, и Давыдов оказался в просторной прихожей. Электричество имелось: после смерти матери Андрей продолжал платить по счетам, как это делала она. И точно так же, как и мама, понятия не имел, зачем это нужно, если можно все отключить.
        То, что смысл был, ясно стало только теперь.
        Слева было пыльное зеркало, из которого на Андрея глянул высокий темноволосый мужчина с напряженным лицом, справа - шкафчик для обуви. Коридор упирался в гостиную, соединенную с кухней, справа и слева были двери в комнаты: в правой Андрей решил устроить себе спальню, в левой - кабинет. Вели из коридора и еще две двери: одна в ванную комнату, вторая - на лестницу. Санузел был нормальный, а лестницу, как и многое другое, следовало доделать, пока же это были просто бетонные ступени без перил, уводящие на второй этаж и далее - на чердак.
        На чердак Андрей не полез, потому что не был уверен, что пол не провалится, сделан он был «на живую нитку». А по второму этажу побродил, думая, что хорошо бы тут устроить и кабинет, и спальню с видом на реку…
        Но это, конечно, в будущем. Сейчас такое обустройство - слишком дорогое удовольствие.
        Мебель в доме была, и даже неплохая, во всяком случае, на первое время хватит. Кухонный гарнитур, большой стол, два дивана, журнальный столик и кресла в кухне и гостиной выглядели стильно, не казались старомодными. Андрей подошел к большому окну, раздвинул тяжелые шторы, за которыми висели тюлевые занавески, поглядел на унылый запущенный сад и подумал, что надо срочно навести там порядок, иначе недолго в депрессию впасть, если ежедневно любоваться этой картиной.
        Полы в доме паркетные, на стенах - обои, которые местами отслоились, обнажив штукатурку. Убрать бы их, а стены выкрасить. Тоже потом, все потом.
        В спальне стояла огромная кровать, на которой прежде спали родители, а потом - отец, проживший в доме до самой смерти. Еще здесь находились платяной шкаф, комод и две прикроватные тумбочки (мамину отец так и не убрал). Андрей помнил, что комод был ценный, старинный, достался отцу от его бабушки. Тяжелое дерево красноватого оттенка, тусклые металлические ручки, широкие ящики снизу и шесть небольших - сверху…
        Когда-то Андрею казалось, что комод набит настоящими сокровищами, и сейчас он, повинуясь порыву, подошел и выдвинул некоторые из ящиков. Там в самом деле было полно всего, только вряд ли имелось что-то ценное, лишь обычный хлам, который складывал сюда пожилой, одинокий, потерявший вкус к жизни человек.
        Комната, которую Андрей решил сделать своим кабинетом, была пуста. Ничего в ней не было - ни мебели, ни ковров, ни занавесок, только светильник под потолком. Окно комнаты, как и окно гостиной, выходило в сад.
        Давным-давно, в другой жизни, которую Андрей почти забыл, это была детская, принадлежавшая двум детям: мальчику и девочке. Андрею и его старшей сестре Нане. На самом деле ее звали Анной, а прозвищем, которое в итоге заменило имя, она была обязана братишке: он не мог выговорить «Анна» (называть себя Аней или Анютой девочка запрещала, допускалась только Анна, в итоге превратившаяся в Нану).
        Родители собирались в будущем, подняв второй этаж, обустроить там комнаты для детей, каждому предназначалась бы своя, отдельная, однако это желание так и осталось нереализованным.
        Как и многие другие их желания, обманутые Варвариным островом.
        Это место похоронило брак родителей и мечты отца, так стоило ли приезжать сюда зализывать раны и искать новые смыслы? С другой стороны, разве места виноваты в людских ошибках и просчетах?
        Андрей тихонько прикрыл дверь в бывшую детскую. Он годами не вспоминал о Варварином острове, об этом доме, о Нане. Два или три года, проведенные здесь, были словно вычищены из его памяти, и Андрей считал, что забыл о них, но внезапно понял, что это не так.
        Воспоминания завозились где-то в дальнем углу сознания, разминаясь, готовясь выбраться наружу, и Давыдов не мог сообразить, хорошо это или плохо (почему-то склоняясь к мысли, что все-таки плохо).
        …Нана в синем платье с красными полосками качается на качелях, хохочет и просит маму раскачивать ее сильнее.
        А вот они вдвоем сидят за столом и завтракают; Нана терпеть не может омлет, ковыряется в тарелке с недовольным видом.
        Мама с папой разговаривают в гостиной, стараясь делать это тише, чтобы не разбудить детей, но они с Наной не спят и слышат, что голоса у родителей встревоженные, а мама, кажется, готова заплакать…
        Андрей потер пальцами виски, поежился. В комнатах было холодно. Надо бы проверить, что там с отоплением. Он вышел из дома, мельком подумав, что это похоже на бегство от прошлого.
        Стоявший в подсобке котел работал, Андрею без труда удалось разобраться с тем, как он функционирует, и к вечеру в доме стало тепло, а в кране появилась горячая вода. Газ на Варварин остров не провели (хотя собирались), поэтому топить следовало дровами или брикетами, которых почти не было, а те, что были, практически полностью отсырели. Андрей кое-как набрал на растопку, но этого хватит на день, не более. Придется купить.
        Этим он займется завтра, а пока надо вытащить из машины и распаковать вещи, немного прибраться, разложить все, затем приготовить себе что-то на ужин и лечь спать.
        Простые планы, нехитрые устремления. То, что надо.
        В отличие от большинства мужчин, уборки Андрей не боялся. Возможно, потому, что хаос и грязь пугали его куда больше. Он их терпеть не мог, сердился на Жанну, которая могла спокойно существовать среди разбросанной всюду одежды, не утруждала себя тем, чтобы заправить поутру кровать или протереть пыль, преспокойно вытаскивала из горы немытой посуды чашку, чтобы ополоснуть ее и налить себе чаю.
        Когда Андрей привел комнаты в приличный вид, на часах было уже почти одиннадцать. Он соорудил себе пару бутербродов и сварил кофе. Бессонницы не боялся: слишком устал.
        Придется купить письменный стол и шкаф или этажерку для книг. Интересно, продается это на острове? Пока папки с бумагами и ноутбук стояли прямо на полу в бывшей детской.
        Застилая постель, Андрей подумал, чем, интересно, занята сейчас Шура? Шабашит, наверное. Она всегда тащила работу домой, стараясь отвлечься от всего, что на нее свалилось: неудачная беременность, потеря ребенка, измена и смерть мужа.
        Плохо такое говорить (и даже думать, наверное) про умершего человека, но покойный Шурин муж Станислав был придурком.
        «Или, может, я к нему предвзято отношусь?»
        «Может быть», - согласился сам с собой Андрей.
        Мысль о том, что ему неприятно видеть этого человека рядом с Шурой, впервые пришла ему в голову на их свадьбе. Да так и застряла в сознании. Андрей смотрел, как Стас по-хозяйски прижимает Шуру к себе, впивается в нее, будто оголодавший вампир, минуту назад восставший из гроба, как он хохочет над собственными несмешными шутками, и бесился.
        Потом кто-то произнес тост о том, что в семейном союзе главное - это понимание и доверие, и ему неожиданно подумалось: пожалуй, тогда они с Шурой были бы отличной парой. Подумал - и виновато покосился на Жанну. Их браку только-только исполнился год, в ту пору Андрей был еще далек от осознания того, что ошибся в выборе. Или уже начал догадываться, но запрещал себе размышлять на эту тему.
        Электронные часы (старомодные, но работающие) показали 23:23. Можно загадывать желание. Андрею много чего не помешало бы, начиная от взлета провалившейся карьеры, заканчивая обретением хотя бы подобия личного счастья. Но надо думать о чем-то конкретном, формулировать четко, чтобы Вселенная поняла, чего ты от нее хочешь.
        Пока думал, четверка вытеснила тройку, момент был упущен.
        Не слишком ли много в его жизни подобных моментов?..
        Захотелось покурить перед сном, но Давыдов подавил это желание.
        Он бросил курить около месяца назад, пить тоже. К выпивке не тянуло, а никотиновая зависимость оказалась сильнее. Вроде бы курил немного, пачки дня на три хватало, но стоило дать зарок бросить, как необходимость затянуться усилилась.
        Чтобы перестать думать о сигаретах, Андрей выпил таблетку (купил как-то в аптеке, повинуясь порыву, растительный успокоительный препарат, и то ли выбор оказался удачным, то ли сработал эффект плацебо, но спать он стал лучше, да и беспричинная тревога не мучила), улегся в кровать и выключил свет. Приготовился возиться, пытаясь устроиться на новом месте, но заснул быстро.
        Среди ночи проснулся (редко удавалось этого избежать, так что ночь обычно дробилась на несколько кусков), прислушался к себе. В туалет не хотелось, жажда не мучила. Андрей повернулся на другой бок, но тут услышал звук.
        Глупость какая - даже самому себе говорить, что слышишь некий звук. Или как в книгах и фильмах герои говорят друг другу: «Я что-то слышал!» Глупо потому, что ты всегда точно знаешь, что слышишь, на что похож тот или иной звук. Просто порой бывает страшно себе в этом признаться, ведь ты слышишь то, чего быть не может.
        Вот как сейчас.
        Андрей скорчился под теплым одеялом, которое вдруг стало казаться чересчур тяжелым, чувствуя, как холодеют руки, а в желудке ворочается ледяной ком. За дверью кто-то был.
        Минуту назад этот «кто-то» тихо пробежал по коридору - россыпь невесомых, осторожных шагов. А потом скрипнула, открывшись и снова закрывшись, дверь бывшей детской.
        Ночной гость вошел в детскую и сейчас находится там.
        «В дом забрались! Может, воры! Какого хрена ты лежишь?» - ворвался в голову голос Жанны. Если бы она была тут, именно так и сказала бы.
        Андрей и сам не мог понять, почему бездействует. Входную дверь он запер, окна тоже закрыты. Но через второй недостроенный этаж при желании можно попасть внутрь: Давыдов не присматривался к окошкам, возможно, они легко открываются снаружи.
        Вероятно, тут часто ошиваются посторонние: подростки, хулиганы привыкли забираться в пустой дом, а сегодня не заметили, что хозяин приехал. Надо пойти и накостылять воришкам, прогнать раз и навсегда, чтобы неповадно было!
        Андрей пытался взбодрить себя, убедить, но сам не верил в эту рациональную, правильную версию. Если бы в доме кто-то бывал, видны были бы следы присутствия: банки, окурки, фантики, похабные надписи и рисунки на стенах, использованные презервативы и прочая дрянь.
        Но ничего такого не было. Дом все эти годы стоял нетронутым. Окна везде плотно закрыты: не слишком похоже, чтобы их открывали снаружи.
        И все же кто-то был внутри, Андрей кожей чувствовал чужое присутствие. А еще был страх. Причем боялся Давыдов не влезших на его территорию бездомных бродяг или наглых юнцов.
        В темноте бывшей детской притаилось неведомое.
        Надо пойти и проверить. Покончить с этим. Лежать и дрожать - еще хуже, чем столкнуться лицом к лицу с…
        Андрей не дал себе додумать. Отшвырнул одеяло, вскочил, быстро пересек комнату и отворил дверь. Вышел в коридор и сразу же, не останавливаясь, открыл дверь своего будущего кабинета. Свет залил пустую комнату, посередине которой были грудой свалены несколько книг, папки с бумагами, громоздились ноутбук, принтер, а еще стояло удобнейшее компьютерное кресло (ни на одном другом стуле во время работы Андрей сидеть не мог).
        - Никого нет! - вслух произнес Давыдов. - И не было. Сон приснился.
        Андрей выключил свет, шагнул за порог и притворил за собой дверь. Может, еще одну таблетку принять? Да, пожалуй.
        Он зашел в спальню, принял таблетку, подумал, добавил еще одну, решив, что хуже не будет. Лег, закрыл глаза, и в этот момент из комнаты, которую он недавно покинул, раздался тихий смех. Вернее, сдавленный смешок, будто ребенок старается сдерживаться, чтобы не расхохотаться во весь голос, зажимает себе рот ладошками.
        Второй раз пойти и посмотреть, что там, Давыдов не решился. Зажмурился, натянул одеяло на голову, закрыл уши.
        Иллюзия. Это лишь иллюзия.
        Но тогда, в детстве…
        «Не важно, что было в детстве! Ты давно вырос, даже начал стареть. А чудовищ нет, если в них не верить».
        Давыдов вспомнил, что эти слова говорила мама. Зачем? Точнее, в связи с какими событиями? Прежде чем удалось припомнить, Андрей заснул. До утра спал крепко, более не просыпаясь, а с восходом солнца ночные приключения стали казаться нелепицей, химерой.
        Глава четвертая
        Следующая неделя прошла в хозяйственных хлопотах. Андрей, что называется, обживался. Вил гнездо (правда, одинокое), надеясь обустроить свой быт так, чтобы в дальнейшем о нем не задумываться, а заниматься тем, ради чего, собственно, он и приехал на Варварин остров.
        О ночном происшествии Давыдов старался не думать. Ему, вероятно, померещилось, виной тому нервное напряжение, нахлынувшие воспоминания о родителях и сестре, переезд, неустроенность, разочарование в прошлом и неопределенность будущего.
        Правда, иррациональную причину Андрей тоже не исключал.
        Будучи творческим человеком с живым воображением, он верил, что мир многообразен и противоречив. А посему вполне возможно существование в нем чего-то неподдающегося каждодневной, обыденной логике.
        Например, в стенах старых домов могут жить воспоминания о прошлом. Отголоски сказанных когда-то слов, чей-то смех, давно замерший, но все еще отдающийся под потолком призрачным эхом; пережитые некогда, ныне погасшие, но все еще блуждающие незримой тенью по пустым комнатам эмоции… Ничего страшного, ничего такого, что могло бы повлиять на жизнь сегодняшнюю - лишь шлейф прожитой жизни. К тому же больше ничего подобного не повторялось, а спал Андрей на редкость крепко и спокойно.
        На следующий же день после приезда Давыдов решил проблему с книжными полками и письменным столом, и это оказалось проще, чем он думал. Поутру сел в машину и поехал по магазинам, предварительно составив список того, что требовалось купить. В центре Варвариного острове было все, что нужно для скромной, непритязательной жизни (особенно если опыта «притязательной» жизни у тебя нет).
        Помимо автозаправочной станции, тут располагались несколько торговых точек: продуктовый магазин «Варвара», довольно большой «Супермаркет», где продавались продукты и хозяйственные товары, а еще имелись пекарня и аптека, плюс высилось довольно неуклюжее двухэтажное здание «Торговый центр „Островной“», где можно было купить одежду, обувь, мебель, канцелярские товары и игрушки.
        Пользовалось ли все это спросом, достаточно ли было покупателей, чтобы предприниматели не прогорали, Андрей сказать не взялся бы, но все же порадовался, что не нужно ломать голову, где взять шампунь, стиральный порошок, свежий хлеб, молотый кофе или носки.
        Заправив машину, Давыдов заполнил бензином две большие канистры, которые всегда возил с собой на всякий случай, чтобы не остаться без топлива. А после отправился в мебельный магазин. Тут продавались столы, тумбочки, диваны и кухонные уголки, которые изготавливались здесь же, можно под заказ, объяснил продавец (он же владелец небольшого мебельного производства, как значилось при входе, «ИП „Колосков“»).
        - У нас не только с «Варварки» народ отоваривается, но и из окрестных деревень. Работаем на совесть, гарантии есть, - похвалился Колосков, полный азартного предчувствия выгодного заказа.
        Мебель была, конечно, простецкая, изготовленная бог знает из чего, но запросы Андрея сейчас были невелики, а требования - невысоки.
        В итоге через четыре дня в его кабинете («Никаких больше упоминаний о бывшей детской!») появились открытые книжные полки, как утверждал Колосков, сосновые. Они высились от пола до потолка вдоль одной из стен и смотрелись прекрасно, Андрей даже не ожидал такого эффекта.
        Кроме того, он купил сосновый же стол, который Колосков продавал как «Стол кухонный, семейный», но Давыдов собирался использовать в качестве рабочего, письменного: простой, но даже стильный, он был достаточно большим, чтобы поместились бумаги, ноутбук, принтер, подставка для авторучек и прочие мелочи, которыми окружал себя Андрей во время работы.
        До того, как привезли мебель, Андрей ободрал со стен выцветшие обои, оштукатурил и покрасил стены. Выбросил старые гардины, занавески, намереваясь в будущем установить жалюзи. Сейчас окно казалось голым, Андрею это не нравилось, да и вид за окном навевал тоску, но оставить висеть посеревшие от грязи, отсыревшие тряпки было еще хуже.
        Кабинет, где стало свежо и чисто, пахло деревом, был теперь самой любимой комнатой Андрея в доме. Сделать ремонт везде у него пока не было средств, зато появилось понимание, что, если приложить усилия, этот дом действительно может стать местом, куда хочется возвращаться, где хочется жить.
        Колосков, любуясь делом рук своих, проговорил:
        - Обращайтесь, я не только с мебелью помочь могу. Лестница, смотрю, у вас не сделана, можно ступени, перила изготовить. А еще знаю человечка, он и двери, и окна на заказ делает, и жалюзи устанавливает.
        Андрей поблагодарил и обещал непременно обратиться.
        - Вы, значит, надолго к нам? - спросил Колосков, обуваясь в коридоре. - Дом-то дождался. Сколько лет пустой стоял, а вот надо же.
        - Поживу пока, - уклончиво ответил Андрей.
        С улицы доносился визг бензопилы.
        - Бывайте, - попрощался Колосков.
        Андрей вышел вслед за ним на крыльцо.
        Помимо обустройства кабинета, он еще успел купить дрова на зиму, и сейчас их распиливали и укладывали в сарае. Андрей не разбирался ни в качестве дров, ни в количестве (не мог понять, точно ли это десять кубов, за которые он заплатил), подозревал, что и с ценой его надули (приезжего городского простофилю грех не надуть), но все равно смотреть, как сарай заполняется, сознавать, что зимой будет тепло и уютно, было приятно. Давыдов терпеть не мог мерзнуть.
        На днях он обошел свои владения. Большую часть территории занимало то, что отец с матерью когда-то называли «гостевым домом». В период короткого расцвета Варвариного острова, когда казалось, что у этого места большое туристическое будущее, некоторые романтики, подобно Льву Васильевичу Давыдову, решили попытать тут счастья.
        Лев Васильевич собирался построить небольшую семейную гостиницу, для чего и купил землю в живописном месте, прямо на берегу Быстрой, откуда открывался чудесный вид. Гости должны были, по замыслу, жить в комфортабельных двух-, трех-, четырехместных номерах, пить кофе, сидя на балконах, коротать время в беседках, жарить шашлыки на арендованных у хозяина мангалах, а в теплое время года - спускаться к реке на оборудованный для них пляж, брать напрокат катамараны и лодки, загорать под зонтиками и всем сердцем желать вновь вернуться в этот райский уголок.
        От всех этих стремлений остался лишь плоский участок земли с вырытым посередине огромным котлованом и фундаментом; по краям и на дне ямы уже снова начали расти деревья.
        Андрей вздохнул и отвернулся: смотреть на это олицетворение краха чужих надежд было не слишком приятно.
        Участком, который располагался за домом, Андрей решил заняться по весне. Когда-то родители посадили там яблоневые деревца, а еще мама выращивала зелень и овощи, но все давно заросло травой, яблоньки были кривыми и тонкими, выглядели больными и чахлыми: их задавили сорняки, поглотили какие-то кусты, разросшиеся нагло и буйно, как и положено непрошеным гостям.
        Было бы хорошо выкорчевать все это безобразие, расчистить площадь и посадить вишню, груши или, может, сливовые деревья (надо почитать, что лучше). Но это весной, не сейчас.
        А вот двор надо привести в порядок побыстрее: разруха и захламленность действовали на нервы. В который уже раз думая об этом, Андрей, стоя возле подсобки, услышал за спиной покашливание.
        В первый миг вздрогнул: опять что-то чудится? Но обернулся и увидел возле недостроенного забора мужичка лет шестидесяти.
        - Привет, сосед! - проговорил он и отрекомендовался Степаном. Андрей назвался в ответ. - Я вон там живу. - Взмах руки. - Второй дом от тебя, видишь? Жена, сын, сноха, внука вот ждем, Ленка на сносях. А ты один пока приехал?
        Андрей подошел ближе, пожал протянутую для приветствия сухую ладонь.
        - Один, да.
        - Ты ведь Льва-покойника сын?
        Прозвучало жутковато. Сын покойника. Давыдов кивнул.
        - Хороший мужик батя твой был, хотя и не шибко разговорчивый. Но мы нет-нет да словечком перекидывались. Ты сам-то женат? Дети есть?
        Вопросы, конечно, бестактные: все нынче знают, насколько неприлично спрашивать незнакомого (да и знакомого) человека о его личной жизни, пока он сам не пожелает о ней рассказать. Но здесь, на Варварином острове, это казалось вполне нормальным, звучало так, словно Степан имел право задавать вопросы. Интерес был искренний, не злой, а потому не обидный.
        - Я разведен. Детей нет.
        Степан сочувственно покачал головой.
        - Бывает, что ж. Бабы, они… Эх, что там! Ты, если чё, заходи, не стесняйся.
        - А вы не знаете, кого можно попросить двор прибрать: траву скосить, кустарник спилить и все такое? Я заплачу, естественно.
        Степан ударил себя ладонями по бедрам.
        - Так чё - и мы можем! Я и Санек. Сын мой. Недорого возьмем, Андрюха!
        На том и порешили. Санек оказался крепким молчаливым мужчиной лет тридцати с яркими, необычайно выразительными глазами удивительного васильково-фиолетового оттенка, казавшимися чужими на простоватом лице.
        Санек и Степан трудились три дня (Андрей в это время приводил в порядок кабинет), и теперь, в результате их усилий, во дворе стало чисто и аккуратно.
        Отец с сыном даже клумбу обновили, выложили речными камешками. Починили скамью и стол, так что сейчас можно, по словам Степана, выйти и покурить. Андрей сказал, что бросил, на что сосед, сам того зная, процитировал Марка Твена, заявив, мол, это дело хорошее, нехитрое, он и сам бросал уж сколько раз, а потом начинал заново.
        - Ты, Андрюха, молодец, что вернулся, - сказал Степан, завершив работу и собирая инструменты. - Город что? Беготня одна. Вот Санек ездит, шабашит, а чего хорошего? Тут у нас природа. Река. - Он помолчал. - Варвариного острова ты не бойся. Не суетись, главное. Не лезь куда не просят. И проживешь славно.
        Андрей подумал, что ему послышалось. Или он не так понял. Слова звучали не то как угроза, не то как предупреждение. Давыдов поглядел на Степана, но тот повернулся спиной. Вопрос сорвался с языка сам собой, Давыдов хотел спросить, что Степан имел в виду, но вместо этого произнес:
        - Отец что же - суетился? Лез?
        Степан обернулся.
        - Чего? А, Лева-то… Тот беспокойный был. Ходил со своей железкой. Искал незнамо что. Да ты к сердцу-то не бери, Андрюха. Я уж так, по-соседски. Хорошее, говорю, место. Просто со своим характером.
        Степан похлопал Андрея по плечу и ушел.
        «Со своей железкой» - тут ничего необычного. У отца было хобби - бродить с металлоискателем. Сам Андрей не помнил этого, мать рассказывала. Куда металлоискатель после подевался, Давыдов понятия не имел. Пока он не нашел его в доме, в вещах отца.
        Решив выбросить непонятные слова Степана из головы, Андрей ушел в кабинет и позвонил бывшей жене. Делать этого не хотелось, но было нужно.
        - Как ты? - равнодушно спросила Жанна. На фоне ее голоса слышались разговоры, музыка и женский смех. Жанна сказала, что находится в салоне красоты и долго говорить не может.
        Как будто если бы она могла, они начали бы долгую беседу.
        - Сможешь отправить мои книги?
        Они договорились, что, пока Андрей не устроится, книги будут находиться в их когда-то общей, а теперь оставшейся Жанне квартире. Приличный мужчина после развода не делит с бывшей женой ложки, а уходит с одним чемоданом. Вот он и ушел.
        - Хорошо. Отправлю. Пришли мне свой новый адрес.
        Уже через день Андрей расставлял книги по полкам, а когда завершил, то подумал, что сейчас по-настоящему может считать это место домом. Ибо что за дом без книг? По крайней мере, в его представлении было именно так.
        Первая неделя на Варварином острове прошла продуктивно (казенное слово, но в данном случае точное). Андрей сделал все, что запланирован, не просто слонялся без дела и глазел по сторонам, а привел дом в божеский вид, подстроив его под себя.
        Именно это он и сказал Шуре, позвонив ей вечером.
        - Я уже неделю на острове. Пока не жалею, не скучаю по Быстрорецку. - Это была правда. - Думаю, завтра начну работать. Представляешь, я действительно этого хочу.
        - Здорово, что твоя апатия прошла. Таким ты мне больше нравишься, - ответила Шура.
        - Думаешь, у меня может получиться? Моя Элли, я имею в виду. Кстати, я подумал, что девочка-маг, девочка-чудо будет жить на острове. Как я сейчас. И оттенок ее глаз будет таким, как у Санька, сына Степана. Помнишь, рассказывал про соседей, которые двор мне прибирали? Что скажешь?
        - Тебе не нужен мой ответ, - усмехнулась Шура. - Ты всегда твердил, что идея мультсериала отличная, просто потом ты ее забросил на годы, а после…
        - А после ты мне напомнила, за что я тебе в сотый раз говорю спасибо. Шурик, ты знаешь меня лучше, чем я сам себя знаю. Мне с тобой повезло.
        Давыдов очень удивился бы, если бы ему сказали, что, повесив трубку, Александра долго сидела, уставившись в одну точку, а потом с размаху швырнула о стену чашку с чаем, которую держала в руках.
        Глава пятая
        Во вторник вечером, через день после разговора с Шурой, Андрей допоздна засиделся в своем кабинете.
        Втайне он мечтал, чтобы его Элли получилась такой же остроумной и непосредственной, как Масяня, органичной и естественной, как Шрек, могущественной, но при этом обаятельно-скромной, как Гарри Поттер. И, конечно, популярной и любимой публикой, как все эти герои, вместе взятые. А еще нужно, чтобы было в Элли нечто и от легендарной Алисы, помимо некоторого намека, содержащегося в имени: твердая вера в то, что иные миры существуют, умение безоговорочно принять их и говорить на одном языке с их обитателями.
        Планы были амбициозные, продумать Элли, мир, в котором она жила, ее друзей и врагов следовало тщательно, чем Давыдов и занимался с азартом и вдохновением, которых давно уже в себе не подозревал, полагая, что чувство полета уже не воскресить. Ведь творчество - это свобода. А он слишком долго был связан, а вдобавок радовался своему заточению, потому что оно было сытым и спокойным.
        Давыдов видел Элли внутренним взором, хорошо представлял себе, но ухватить ее образ, чтобы в полной мере воплотить визуально, пока не мог.
        Впрочем, он знал, что рано или поздно сумеет это сделать, поэтому «несговорчивость» Элли его не сердила.
        В нижнем правом углу монитора появились четыре ноля, начался отсчет нового дня. Андрей отметил это, но решил еще немного поработать. Ему не нужно было рано вставать, так что можно и не торопиться.
        В доме было тихо, за окном - тоже. К тому, как звучит (вернее сказать, молчит) ночь на окраине Варвариного острова следовало еще привыкнуть. Тишина и темнота не были разбавлены ни шуршанием шин по асфальту, ни голосами людей, ни музыкой, льющейся из автомагнитол, ни светом фар или рекламных вывесок. Никакого намека на следы человеческой цивилизации, только бормотание ветра в ветвях деревьев да шепот дождя. Но сейчас и дождь, который зарядил после обеда, кончился.
        Поэтому прозвучавший за окном едва различимый треск показался оглушительным, как выстрел из хлопушки. Андрей вздрогнул и обернулся. В комнате горела настольная лампа, светился монитор ноутбука. Смотреть на черный квадрат окна было неприятно: Давыдов не мог различить снаружи ничего, зато его самого было превосходно видно.
        Он пожалел, что так и не дал себе труда заказать жалюзи или хоть занавески повесить по-старинке, только бы не сидеть ночью так, как сейчас, на виду у…
        У чего? У кого?
        Там лишь неухоженный, ожидающий прихода весны сад, за ним - крутой склон, по которому никак не подняться, а дальше - речной простор. Никого снаружи нет и быть не может. Просто треснула набрякшая дождевой влагой ветка.
        Голос разума был убедителен, но древний инстинкт, что-то подсознательное, не поддающееся описанию, мешало ему поверить. Андрей, всеми силами стараясь отбросить это ощущение, снова уткнулся в монитор.
        Однако сосредоточиться на образе девочки-мага Элли не получалось. По спине словно ползали крошечные насекомые, хотелось сбросить их, почесаться, и Давыдов ерзал на стуле, который внезапно стал неудобным.
        Хруст за окном повторился. А следом послышались шаги - легкие, но совершено отчетливые. Кто-то будто бы прокрался из глубины сада и подошел к дому. Точно подтверждая эту мысль, раздался скрип: подошедший провел по стеклу пальцем. Андрей не повернул головы на звук, но боковым зрением видел, что за окном кто-то есть.
        Стоит там, припав к стеклу, и наблюдает за ним из темноты. Ждет.
        Андрей застыл на стуле. Сгорбился неудобно, скрестив ноги, но боялся выпрямиться, пошевелиться. Боялся дать понять тому, кто стоял за окном, что знает о его существовании.
        Нельзя оборачиваться. Нельзя смотреть. Есть вещи, которых лучше никогда не видеть.
        «Чудовищ нет, пока ты в них не веришь».
        Зачем ты говорила это, мама? От каких чудовищ пыталась отгородиться?
        Это было невыносимо. Буквально пять минут назад мир был нормальным, а Андрей был обычным человеком, не верящим во всякую жуть. Человеком, который мог объяснить себе и другим, почему люди иногда слышат шаги и голоса в пустых помещениях, видят полупрозрачные фигуры на кладбищах или тени в темных углах; почему приходят звонки с отключенного телефонного номера умершего родственника; почему давно остановившиеся часы вдруг начинают бить, а в зеркалах по ночам мелькают чьи-то силуэты…
        Андрей резко обернулся и поглядел в окно. Сердце грохотало и рвалось из грудной клетки, как попавший в ловушку зверь. Давыдов готов был увидеть все, что угодно, но не увидел ничего.
        - Никого там нет, кретин, - произнес он, чтобы услышать человеческий голос.
        После, дабы доказать себе, что он не трус, что бояться абсолютно нечего, Андрей встал, подошел к окошку, приоткрыл форточку. Постоял, вдыхая влажный холодный воздух. Пахло рекой, мокрыми листьями, землей, еще чем-то сладковато-томительным, наводящим на мысли о тлене и одиночестве.
        Давыдов закрыл форточку, выключил ноутбук, погасил свет и вышел из кабинета. Проверил входную дверь - заперта. Дверь на лестницу второго этажа он тоже запер, задвинув щеколду, хотя прежде этого не делал. Днем посмеялся бы над этой предосторожностью, но сейчас смеяться не хотелось.
        Когда ложился в кровать, в голову ему пробралась мысль: что-то не так с этим домом. Нечто обитает здесь, живет тайной, страшной жизнью, пока не показываясь на глаза, выжидая. Это создание можно увидеть лишь вот так, как сегодня, боковым зрением: взгляд в упор прогоняет его. И услышать можно только случайно, если не спишь в час, когда всем добрым людям положено быть в постели, ускользая от монстров в свои сны.
        Но что будет после? Что случится, когда оно наберет силу?
        Проснулся Андрей разбитым и вялым, но решил не идти на поводу у этого состояния. Человек же хозяин своей судьбы, так ведь? Поэтому он сварил себе кофе покрепче, дал дню начаться, как всегда: горячий душ, просмотр новостей, бутерброд с ветчиной и сыром.
        Вошел в кабинет, посмотрел на окно, за которым трясла на ветру кривыми ветвями яблоня. Хотел было сесть за работу, но передумал. Есть кое-что другое, что нужно сделать сегодня же.
        Спустя полчаса он стоял перед домой Степана. Дом был одноэтажный, но большой, словно распластавшийся по участку. В крайнем окне показалось чье-то лицо, но Андрей не успел разглядеть, кто это.
        На стук выглянула хмурая женщина в халате и безрукавке на меху, пригласила войти, позвала мужа. Входить Андрей не стал, предпочтя подождать у калитки. По привычке похлопал себя по карманам, но вспомнил, что не курит.
        - Здоров, Андрюха, как оно?
        Степан был взлохмаченный, с красными глазами, в «прощайках» на босу ногу. Давыдов ответил, что все нормально, для порядка поинтересовавшись, как дела у соседа. Думал, тот тоже отговорится, но Степан вздохнул и почесал затылок.
        - Ленка у нас, вишь, скинула.
        «Кого скинула? Откуда?» - чуть не спросил Андрей, но вовремя заткнулся, сообразив, о чем речь. Сноха Степана была беременна. Значит, случился выкидыш.
        - Сегодня ночью, часов в двенадцать, мы уж спать легли. - Степан сделал короткую, судорожную затяжку. - Повезли ее в больницу, врачиху позвали, она на Мирной живет. Ну, приехала. А уж поздно. Даже если бы в городе были, не успели. Или только говорит так, уж не знаю. Щас вот в город поехали, тамошнему доктору показаться.
        - Мне очень жаль, что так вышло, - выдавил Андрей, не зная, что еще сказать, как выразить свое сочувствие.
        Степан безнадежно махнул рукой.
        - Они уж шесть лет живут. Все пытаются. Врачи, анализы, то да сё. Скидывает и скидывает. Нутро, видать, слабое по-бабьей части. Они с Саней раньше в Быстрорецке жили, Ленка оттуда сама-то. Потом сюда перебрались. На исцеление. Вроде помогло поначалу-то, пять месяцев носила. А потом вишь как.
        «Страждущие, - вспомнились Андрею слова Клары. - Кому исцелиться надо».
        О чем они все говорят? Собрался уже спросить, но Степан сам задал вопрос:
        - Ты чего пришел-то? Подсобить чем?
        - Колосков, мебельщик, говорил, на острове мастер есть, который окнами и дверями занимается. Не знаешь, кто? Колоскову звонил, у него телефон недоступен.
        - Как не знать, знаю. Через Колоскова, поди, дороже будет, он с ним поделится. Сам иди и все. - Степан почесал заросший щетиной подбородок. - Ты на машине? Еще лучше. На Центральную давай, подъедешь к школе, там справа дом. Не промахнешься, вывеска есть.
        Еще раз сказав, что ему жаль, пожелав здоровья Лене, Давыдов попрощался со Степаном. Тот скрылся в доме, а Андрей отправился на поиски мастера.
        Все прошло гладко. Мастера звали Петром, был он мужчиной энергичным, немногословным и конкретным. Съездил, поглядел, померил, назвал сумму, обещал завтра установить и окно, и сетку от насекомых, и жалюзи.
        - Можно, конечно, просто жалюзи, но окно, сами смотрите, старое, дерево рассохлось, щели кругом. Вида не будет.
        Андрей согласился, тем более ждать недолго, размеры оказались стандартные, без сюрпризов. Петр полагал, что на складе есть готовые изделия, делать под заказ не придется.
        Давыдов отвез мастера назад, решив заодно пройтись по магазинам, пополнить запас продуктов. Настроение улучшилось, как это всегда бывало, когда получалось решить проблему.
        Купив все необходимое, он собрался отправиться к себе, но увидел выходящую из магазина «Варвара» Клару. Та вела за руку Малинку и, заметив Андрея, приветливо помахала ему.
        Увидеть знакомое лицо было приятно, и Давыдов, не ограничившись ответным кивком, подошел поздороваться.
        - Как вы? Не сбежали еще с острова? - спросила Клара и улыбнулась.
        - Нет еще. Наоборот, привыкаю. Вы тоже, я вижу, остались.
        - Нам ехать-то некуда, - ответила Клара.
        Сказала не для того, чтобы жалость вызвать, просто то была правда.
        Поняв это, Андрей почувствовал в Кларе родственную душу.
        - Слушайте, я хотел кофе попить или мороженого поесть, есть тут кафе? Я бы вас с Малинкой угостил.
        Малинка смотрела на него серьезно, без улыбки, но и без враждебности, изучая и, видно, еще не решив, нравится ей этот дядька или нет.
        - Кафе было, но закрылось. Народу нет. Есть в пекарне столик.
        Столик в пекарне Андрей видел. Колченогий, неудобный, втроем за ним не разместиться. Поняв по его лицу, что он не в восторге от этой идеи, Клара проговорила:
        - А давайте лучше мы вас угостим? Я пироги вчера пекла с яблоками и с капустой. Они вкусные, не хуже, чем в пекарне. Пойдемте к нам, я вас с бабушкой познакомлю. Не отказывайтесь, пожалуйста. А то ведь и от денег отказались.
        Сказала и покраснела. Ее способность смущаться показалась Андрею милой. Он не горел желанием идти в гости и знакомиться с бабушкой, но понимал, что своим отказом расстроит Клару.
        - С яблоками - это хорошо, это я люблю. Только уж давайте я еще что-то к столу куплю, нельзя же к бабушке с пустыми руками идти знакомиться. Она решит, что я дурно воспитан. - Андрей поглядел на Малинку, присел перед ней на корточки и, тщательно артикулируя, проговорил: - Сможешь мне помочь? Покажешь, какие конфеты тут самые вкусные?
        Малинка помедлила секунду, потом слегка улыбнулась и кивнула.
        Глава шестая
        Следуя рекомендациям Малинки, невзирая на протесты Клары и ее призывы не тратить деньги, Андрей купил фиолетовую с золотом коробку шоколадных конфет, набор пирожных и большую шоколадку с клубничной начинкой для Малинки. Девочка мельком посмотрела на нее, но быстро отвела взгляд и просить не стала.
        Давыдов это заметил и, подойдя к кассе, попросил пробить и шоколадку тоже, а потом вручил ее девочке.
        Малинка смотрела с изумленной благодарностью, словно Андрей был волшебником, умеющим угадывать чужие желания.
        «Как ты узнал, что клубничная - моя любимая?» - читалось в ее карих глазах.
        Давыдов склонился к Малинке и серьезно сказал:
        - Я художник. Рисую мультики. Ты же любишь мультфильмы? - Восторг во взоре, кивок. - Сейчас придумываю историю про маленькую девочку Элли. Могу и тебе что-то нарисовать, если захочешь.
        - Кажется, вы покорили ее сердце, - сказала Клара, когда они шли к машине. - Малинка обожает рисовать, она и общается при помощи рисунков. Правда, не все ее понимают.
        «Хочешь понравиться матери, постарайся понравиться ее ребенку», - пришло Давыдову на ум. Он вовсе не был уверен, что хочет нравиться Кларе. Ввязываться в новые отношения, крутить романы - последнее, что ему сейчас нужно. Но слова Клары оказались приятны: маленькая Малинка, хорошо воспитанная, серьезная, даже строгая, к тому же любящая рисовать, вызывала у Давыдова симпатию.
        А вот как относиться к бабушке, что она за человек, Андрей еще не понял. Она встретила их на пороге (должно быть, увидела в окно подъехавшую машину), повела в большую комнату - «залу». Была чистенькой и опрятной, походила на старушку из рекламы молочных продуктов, источала ароматы сдобы, беспрестанно улыбалась, но при этом было в ней что-то скользкое, рыбье.
        - Здравствуйте, Андрей, здравствуйте, - говорила она высоким, чуть надтреснутым голосом, растягивая гласные, - рада вам, уж как рада-то, проходите, садитесь вот тут, тут удобнее! Помогли моим-то, вот спасибо вам! А мы скромно живем, не обессудьте, вы к такому не привыкли.
        Откуда ей знать, к чему он привык? Не очень понятно, что отвечать на подобные заявления: начать оправдываться? Уверять, что дом хозяйки прекрасен? Андрей промолчал.
        Они сидели за столом. Пироги оказались вкуснейшими, пирожные не шли с ними в сравнение. Насколько хороши конфеты, узнать не получилось, бабушка убрала их в сервант. Она попросила, чтобы Андрей называл ее бабой Лидой, и весь последний час активно потчевала гостя, подливала ему чаю и стрекотала без умолку, невозможно было слова вставить.
        Прерывалась старушка только на то, чтобы задать вопрос вроде: «А родители ваши, значит, померли? Тут жили? Не припомню что-то. А сами-то вы женаты? Детки есть? Нету? Развелись? Эх, знаете, как люди говорят: „Не диво, что разводятся, а диво, что живут“. А что супруга ваша бывшая? В городе осталась?» и прочее, прочее.
        В конце концов, чувствуя, что у него уже голова трещит от голоса бабы Лиды, Андрей повернулся к Кларе и спросил:
        - Ты уже решила, чем займешься? Насчет работы думала что-то?
        Он терпеть не мог, когда ему задавали подобные вопросы, никогда не стал бы вынуждать другого человека объясняться, но сейчас был раздражен (какого черта Клара приволокла его сюда?) и, пожалуй, желал отвлечь внимание от своей персоны.
        - А чего ей решать? - встряла баба Лида. - За нее все уж решилось давно. Нянькой в садик пойдет с января месяца, его как раз открыть обещали после ремонта. И дочка под присмотром, и деньги какие-никакие, и питание. На инвалидные-то проживешь ли? Что решила… - Тяжкий вздох, укоризненный взор. - Раньше думать-решать надо было, от кого рожать. Что мать, что Кларка, обе хороши. Жизнь у тех складывается, кто ее сам по уму складывает. А распустехи вечно маются.
        Клара покраснела. Малинка рисовала в углу, не смотрела на бабку, не прочла по губам этих слов. Андрей решил, что баба Лида ему отвратительна. Он открыл рот, чтобы заступиться за Клару, но она, чувствуя, что Давыдов готов сказать что-то резкое и тем самым осложнить ее отношения с бабой Лидой, поспешно произнесла:
        - Отец Малинки пил. А потом отравился и умер. Это было три года назад. К тому времени, как его не стало, мы уже вместе не жили. Он бросил нас, когда узнал, что Малинка больна. Точнее, выгнал: мы жили у него…
        - Были бы хоть расписаны, квартира бы осталась! - снова вставила свои пять копеек баба Лида.
        - Так и есть, - спокойно подтвердила Клара, и Андрей поразился ее выдержке. - Но мы не были расписаны, поэтому жили в съемной комнате. А недавно у меня начались проблемы на работе и… Но это совершенно не интересно. Спасибо бабе Лиде, приютила нас.
        Внезапно старуха, видимо, поняв, что наговорила лишнего, погладила Клару по руке.
        - Чего уж там. Не чужие. Вы не сердитесь, Андрей, я ведь от сердца говорю. Натерпелась Клара в жизни. Отца в глаза не видела, мать вроде добрая была, но непутевая, любила к бутылке приложиться, так и сгинула, царствие ей небесное. Теперь вот Малинка-Маринка… Тяжело это.
        Сказанное прозвучало тепло и искренне, и Андрей уже снова не знал, что думать про бабу Лиду. Наверное, она любит внучку и правнучку, переживает за них, но не умеет выразить этого. Устав ломать голову, Давыдов собрался встать и сказать, что ему пора, но тут почувствовал, как кто-то трогает его за рукав свитера, повернулся и увидел девочку.
        Малинка протягивала ему блокнот, на одной из страниц которого был рисунок. С листа бумаги на Давыдова взирал пушистый котенок - кривоватый, почему-то желто-синего цвета, с непомерно большим хвостом.
        Глядя на изображение, Давыдов понимал, что у Малинки есть способности к рисованию: неуклюжий котенок выглядел живым и озорным, а шерстку с сапфировыми полосками так и хотелось погладить.
        - Коллега, ты отлично поработала, - весело проговорил Андрей. - Как его зовут?
        Малинка впервые широко улыбнулась.
        - Это Персик, - смеясь, ответила за дочку Клара. - Полоски у него вообще-то обычные, коричневые, но у нас коричневый карандаш потерялся.
        Баба Лида потрепала девочку по волосам. Малинка сунула Андрею в руку карандаши.
        - Хочешь, чтобы я тоже что-то нарисовал?
        Девочка закивала.
        - Какой у тебя любимый мультик?
        - «Губка Боб», - ответила Клара.
        Андрей перевернул лист с Персиком, положил блокнот на стол и принялся за работу. Баба Лида стояла за его плечом и время от времени одобрительно цокала языком. Андрей не выносил, когда кто-то смотрел, как он читает, пишет или рисует, но заставил себя не обращать внимания и сумел сосредоточиться на работе.
        Примерно час спустя Малинка и Клара вышли проводить Андрея до машины. Девочка прижимала к себе альбом с рисунками, на которых красовался веселый Губка в компании друзей.
        Все три жительницы дома бурно выражали восхищение, даже баба Лида, которая вряд ли была поклонницей этого мультсериала.
        - Спасибо вам, - сказала Клара.
        - Тебе, - поправил он. - Хватит уже церемоний. Мы же договорились перейти на «ты».
        - И правда. Прости, больше не буду.
        Они перекинулись еще парой фраз, а потом Клара сказала:
        - Не сердись на бабу Лиду. Она… Характер у нее непростой, но она хороший человек. Вырастила чужого ребенка, теперь вот мы на нее свалились.
        - Чужого? - не понял Андрей. - Ты о чем?
        - Моя мать была ее падчерицей. Муж бабы Лиды рано овдовел, она вышла за него и удочерила его дочь. Так что мы с Малинкой ей по крови не родня. Она могла бы и не пустить нас, жить спокойно. Но приняла. И Малинку любит, надеется, что удастся ее вылечить.
        Надо же. Все-таки Андрей ошибся в бабе Лиде. Да, назойливая, любопытная, но разве порядочный человек во всем должен быть идеален?
        - Малинку можно вылечить? Это прекрасно!
        Клара слегка усмехнулась.
        - Официальная медицина бессильна. Врачи сдались давно. Но баба Лида считает: святой Панталион сумеет помочь. Говорит, он совсем безнадежным помогает. Рак, паралич, последствия инсульта… Многим удалось на ноги встать. Я как-то не очень верила в такое, но, с другой стороны, чего на свете не бывает, да? И баба Лида настаивает, отказаться неудобно. Да и что мы теряем? Завтра как раз хотим сходить.
        Андрей недоумевающе смотрел на Клару. Кажется, ситуация с разговорами про исцеление вот-вот прояснится. Похоже, на Варварином острове живет какой-то чудо-знахарь.
        - Хотите сходить к лекарю?
        Клара убрала со лба прядь волос.
        - Ты что, не знаешь, в каком месте поселился? - удивилась она. - Про церковь святого Панталиона не слыхал?
        И вот тут, после ее слов, в памяти забрезжили воспоминания. Андрей сообразил, что о святом со странно звучащим именем он слышал, знает. Точнее, знал когда-то и удивительно, что позабыл.
        Клара тем временем продолжала:
        - На Варварином острове была уникальная церковь, построенная в честь святого Панталиона, который при жизни был великим целителем. В эту церковь со всех концов мира съезжались люди, говорят, здесь исцелялись любые хвори. Затем революция семнадцатого года случилась, церковь разрушили до основания. К счастью, удалось спасти икону с изображением святого; после возведения новой церкви ее туда вернули. Она считается чудотворной, люди приезжают, молятся. Неужели ты не слышал? - опять спросила Клара.
        - Слышал, - задумчиво ответил Давыдов. - В конце восьмидесятых - начале девяностых Варварин остров собирались превратить в современный туристический центр с уклоном в воссоздание образа Древней Руси. Шикарные места, живописные виды, прекрасный остров посреди реки. Какой-то иностранный благотворитель дал денег на все, в том числе и на строительство храма. Предполагались речные прогулки на катерах, пляж, музеи, мастерские, выставочный центр, «Город мастеров» с продажей изделий ремесленников, этно-деревня, конные прогулки и прочие радости, а жемчужина в центре короны…
        - Чудотворная икона, - подхватила Клара.
        - Да, в те годы все повально увлекались Кашпировскими, Чумаками, НЛО и тайнами Бермудского треугольника. Мой отец был одним из романтиков, поверивших в то, что Варварин остров станет туристической Меккой. Он загорелся идеей начать бизнес, хотя в жизни ничем таким не занимался. Вложил все, что у него было. Но… - О том, что случилось потом, говорить не хотелось. В памяти всплыло имя сестры. - Щедрый меценат умер, деньги кончились, все захирело, стройки на острове замерли, толком и не развернувшись, и планы моего отца пошли прахом. Ладно, тема невеселая, не стоит об этом.
        Клара поняла его желание свернуть разговор и больше ни о чем не спрашивала. Помолчала немного и хотела уже попрощаться и уйти, но Андрей, сам от себя этого не ожидая, предложил:
        - Хотите, свожу вас завтра в церковь? Она же в стороне от городка, где-то в глубине острова, если я правильно помню. - Клара утвердительно качнула головой. - Как вы без машины-то?
        Она собралась уже отказаться: неудобно, сколько Андрею от них хлопот, но посмотрела на Малинку и заколебалась.
        - Не отказывайся, пожалуйста, мне не сложно. Я хочу помочь.
        И Клара, конечно, согласилась.
        Глава седьмая
        Выехали рано утром. Андрей подумал, что повезет только Клару и Малинку, но увидел стоящую с ними у ворот дома бабу Лиду, которая, судя по одежде, тоже собралась в церковь.
        - Вот спасибо-то вам, вот спасибо, - завела она по своему обыкновению, усаживаясь на заднее сиденье вместе с Малинкой и Кларой.
        Давыдов думал, что Клара сядет рядом с ним, но она поступила иначе.
        - Покажете, куда ехать?
        - Конечно! Тут близко, если бы по прямой, но дорога идет в объезд.
        Они проехали по Центральной до выезда из городка, миновали заросший бурьяном пустырь, на котором некогда собирались строить новый микрорайон. Заасфальтированная дорога оборвалась, не успели они выбраться за пределы «Варварки», как называли городишко все местные, дальше пошла раскисшая от дождей грунтовка. Пришлось сбавить скорость, объезжая лужи и ямы. Получив инструкцию ехать по полю прямо, до самого края, а потом свернуть в лес, Андрей послушно крутил руль.
        Баба Лида болтала без умолку, как акын: «Что вижу, то пою».
        - Тут раньше хотели хорошую дорогу проложить, не успели. Люди-то и сейчас едут, кто знает про чудотворную икону, про церковку нашу, а в те-то годы, когда родные ваши тут поселиться решили, народу тучи были! И ехали, и ехали! Не только наши, а и из-за рубежа. Я столько иностранцев разом отродясь не видела! Говорят так чудно, а понимают же другу дружку. - Она засмеялась. - Смех и грех.
        Андрей еле удержался, чтобы не фыркнуть. Нахмурился, якобы пристально следя за дорогой.
        Баба Лида не унималась.
        - Сейчас тоже едут, но наши, не иностранцы. Видать, идет по земле слава, народ-то исцеляется. А взять у нас! Вот у Сальниковых сын. Язва прободная была, так ведь ни следа не осталось! Соседка моя, сейчас-то померла уже, а тогда катаракта была, ослепла совсем, операцию ни в какую не хотела. И дорого, где деньги-то? Так взяла и прозрела! Стопроцентное зрение, очков до самой смерти не носила!
        Пожилая женщина продолжала сыпать фамилиями и диагнозами: у одного камни из почек пропали, у другого сахарный диабет прошел, третий пить перестал.
        - Так у вас здесь больных-то, выходит, не должно остаться, - не выдержал Андрей. - Но почему-то не всем этот святой помогает: Степан сказал, что у его снохи выкидыш случился. Почему же одним помощь есть, а другим - нет?
        Вопрос прозвучал задиристо, да и не сказать, что был уместен. Просто Андрей снова поймал себя на мысли, что баба Лида его утомляет.
        - Каждому дается по вере его, - важно ответила та. - Значит, мало верили. Не готовы были благодать в сердце впустить, смириться. - Она выразительно посмотрела на внучку. - А кто верует Панталиону, тем он помогает. Ленка-то, Степанова сноха, кривляка, себе на уме. Тут надо особую молитву сотворить, меня мать научила. Возьми, дескать, преблагой святой Панталион, все мое, что у меня есть, а меня направь, наставь, поведи за собой. Он тогда и поможет, наставит. - Голос бабы Лиды смягчился. - Малинка наша - добрая душа, тихий ангел. Оправится она, исцелит ее святой Панталион.
        Машина въехала в лес. Листья почти полностью облетели, и деревья размахивали на ветру голыми ветками, похожими на костлявые руки. Лес был густой, настоящая чащоба, деревья и кусты росли плотно, сплетаясь ветвями, стояли темным мрачным строем, и Андрею стало тревожно: он не подозревал, что недалеко от его дома - такая глушь.
        - За грибами, ягодами ходите сюда? - спросил он, облизнув пересохшие губы.
        - Нет, нельзя, - строго ответила баба Лида. - Тут храм, Панталионова земля.
        Сказала, будто это что-то объясняло, будто нельзя собирать то, что растет на земле, если рядом - церковь. А еще это прозвучало так, словно Панталион жив, наблюдает за всеми и может, если что не по нему, обидеться и наказать.
        Лес закончился неожиданно. Узкая дорога оборвалась за очередным поворотом, и взору Давыдова предстало поразительное зрелище.
        Автомобиль замер на краю громадной чаши с пологими краями, заросшими травой, которую периодически косили. С четырех сторон вниз вели не слишком широкие каменные ступени - когда-то белые, а теперь посеревшие и растрескавшиеся. На дне чаши стояла деревянная церковь. Теперь Андрей понял, почему ее не было видно с реки, когда подъезжаешь к острову: высокое здание находилось в глубокой низине.
        - Необычно, - проговорил Андрей. - Я думал, церкви на холмах строят или на ровной поверхности, а тут храм… - Он хотел сказать: «В яме стоит», но промолчал, боясь задеть религиозные чувства бабы Лиды.
        - Особенная она у нас, - ответствовала женщина. - Ни к чему ей выпячиваться, на горку забираться. Красавица наша!
        Спорить глупо, зрелище было величественным. Глядя на храм вот так, с холма, можно было, не запрокидывая голову, внимательно рассмотреть строение со всех сторон.
        Андрей припарковал машину на площадке, где посетители обычно, судя по всему, оставляли автомобили. Все вышли из салона и направились к ближайшей лестнице.
        Баба Лида наконец умолкла, уйдя в свои мысли, Клара бережно вела дочь за руку, чтобы та не оступилась.
        Необычность церкви не исчерпывалась местоположением. Она напоминала, скорее, католический храм, нежели православный, круглой маковки не было, вместо нее - остроконечный «шатер». Вероятно, это какой-то образец деревянного зодчества, Давыдов в таких вещах не разбирался.
        Спустившись вниз, маленькая компания прошла по выложенной гладкими серо-бежевыми камнями площадке, напоминающей мостовую.
        - Осторожно, скользко после дождя! - произнес женский голос.
        Андрей обернулся и увидел старуху в платке и дождевике.
        - Добрый день, Марья, - поздоровалась баба Лида. - Это внучка моя, Клара. И дочка ее, хворая она. Не говорит, не слышит. Приехали, теперь на «Варварке» жить станут. А это…
        Она не успела отрекомендовать Давыдова, он назвался сам. Сказал, что переехал на Варварин остров.
        У Марьи был острый взгляд и крючковатый нос. Лицо на удивление гладкое, но все равно видно, что она старше бабы Лиды.
        - Добро пожаловать, - сказала Марья. - Я вроде сторожихи. Убираю, траву кошу, полы мою. Вон там живу. - Она указала на небольшой аккуратный домик, что притулился неподалеку от церкви. Андрей поначалу его и не заметил. - Вы проходите, проходите.
        Баба Лида открыла дверь храма, вошла внутрь. Давыдов замешкался: идти ли? Его отношения с богом были весьма неустойчивыми. Родители окрестили сына и дочь в младенчестве, он помнил наизусть «Отче наш» и «Богородицу»; в доме праздновали Пасху и Рождество, но это было скорее данью традиции, нежели важной составляющей частью истинной веры.
        Андрей не мог сказать, что ощущал особую благодать в храме, не испытывал потребности исповедаться или принять причастие. Однако в трудные минуты, повинуясь порыву, несколько раз заходил в церковь, покупал и ставил перед иконами свечки, пытался просить о заступничестве.
        Получал ли поддержку?
        Слышал ли его Господь (если, конечно, допустить, что он существует)?
        Ни разу не было, чтобы после вознесения молитвы что-то в жизни резко менялось к лучшему, происходило чудо. Но, с другой стороны, возможно, Андрея избавляли от несчастий и провалов, которые случились бы, не обратись он за помощью к высшим силам.
        Заметив, что Давыдов колеблется у входа, тогда как его спутницы уже вошли в храм, Марья бросила на него один из своих цепких взглядов и спросила:
        - А ты чего мнешься?
        Ее тон показался Андрею насмешливым.
        - Свечи хочу купить. Не вижу церковной лавки, где она?
        Марья презрительно поджала губы.
        - Лавка! Привыкли все деньгами мерить! Это что же за разговор с Богом такой, если бесплатно к нему не подступишься? Крестики, свечки, иконки для автомобилей; ни обвенчаться, ни помереть, коли денег нету. Превратили веру в ходовой товар, а церкви - в торговые центры.
        Андрей удивленно смотрел на старуху. Он был с ней во многом согласен, но от человека, работающего в таком месте, чудно было слышать столь радикальные речи.
        - Святой Панталион бессеребренник был. Лечил всех, кто приходил, помогал и богатому, и бедному. Люди чем могли, тем и благодарили: кто еду даст, кто одежду. Храм вот построили, который ироды эти в революцию снесли. Этот-то храм новый, а от того, первого, камня на камне не оставили! По сей день люди приходят, молятся святому, помощь получают. Отдариваются, кто как может, жертвуют на поддержание храма. Так что нету у нас ни свечей, ни крестов, ни икон на продажу. Панталион был против тиражирования его лика. Есть у нас одна икона, древняя. Все, более ничего не требуется. И священника нет.
        - Как так? - не понял Андрей. - Что за церковь без священника?
        - Про часовни слышал? В часовнях нет алтаря, там не служат Литургию, настоятеля нету. А нам он и вовсе без надобности. К святому Панталиону напрямую обращаются, без посредника. Так-то. - Она поправила платок. - Пойдешь или нет?
        Вместо ответа Андрей зашел в храм.
        Все тут было не так, как он привык. Много окон, много света. Просторное помещение было почти пустым, если не считать лавочек вдоль стен и длинного стола для пожертвований, на котором покоилась груда вещей.
        На трех стенах были огромные изображения Спасителя и Богородицы, но взгляд привлекала древняя икона с ликом Панталиона. Прежде, конечно, Андрей никогда не видел этого святого, понятия не имел, как тот выглядит, но больше никем этот человек быть не мог.
        У Панталиона были большие черные глаза под угольными бровями, но при этом совершенно седые усы, борода и волосы, волной спадавшие на плечи. Простое бело-синее одеяние, воздетая в приветственном жесте рука, благородное, можно сказать, аристократическое лицо - взгляд так и тянулся к святому старцу.
        Изображения Спасителя и Богородицы смотрелись рядом с ним лубочными ярморочными картинками, тогда как Панталион выглядел живым, от иконы веяло силой. Казалось, святой зрит в глубину твоего сердца и ждет, когда ты подойдешь ближе, расскажешь о своих бедах, попросишь о прощении или помощи.
        Трое женщин - молодая, старая и малышка Малинка - стояли перед образом святого, замерев, не сводя с него взгляда. По щекам Клары текли слезы. Это не удивило Андрея, он и сам чувствовал нечто вроде благоговения, священного трепета. Вместе с тем крепли напряженность и тревога, которые пробуждали в нем и святой Панталион, и его часовня.
        Желания подойти ближе и рассказать о сокровенном, попросить о покое и радости не получалось, поэтому Андрей развернулся и на цыпочках вышел из храма.
        Марьи снаружи не было. Ждать, пока выйдут Клара и остальные, пришлось почти час. Андрей обошел строение, внимательно рассматривая его. Тут и там стояли скамейки и урны, кругом было стерильно чисто, ни одной бумажки, и очень тихо.
        Всю обратную дорогу ехали молча. Никто, даже баба Лида, не произносил ни слова, они с Кларой словно боялись неосторожной фразой разрушить волшебство, расплескать то, что наполнило их в храме.
        Простились быстро, баба Лида ушла в дом, а Андрей вспомнил, что у него есть подарок для Малинки. Он полез в бардачок, достал купленные загодя фломастеры, карандаши и толстый альбом для рисования.
        Рядом со всем этим добром лежал пистолет, и Андрей представил, как вытаращила бы глаза баба Лида, увидев его. Разумеется, никакое это не оружие, всего лишь зажигалка. Бросив курить, Давыдов выбросил пепельницы и зажигалки, но избавиться от этой рука не поднялась. Поддельный пистолет подарил один из заказчиков, работавший в известной грозной конторе, сказал, что от настоящего не отличить, им вполне можно пугать хулиганов. Делать этого не доводилось (Давыдов надеялся, что и не доведется), но пускай себе лежит, каши не просит.
        - В этих наборах есть коричневый цвет, - подмигнул Андрей Малинке. - Сможешь теперь рисовать Персику правильные полоски.
        Девочка улыбнулась, прижимая к себе подарки.
        - Зачем же ты… - начала Клара, но Давыдов строго перебил:
        - Это наши дела с коллегой. Так что не вмешивайтесь, будьте любезны.
        «Коллега» сморщила нос и прыснула со смеху. Клара поблагодарила и больше не стала возражать. Андрею показалось, что она все еще погружена в себя, не отошла от посещения часовни.
        Ближе к вечеру приехал Петр, привез окно, сетку, жалюзи. Ловко и сноровисто установил все это, предварительно демонтировав старое окошко, а после тщательно убрал за собой.
        - Огромное вам спасибо, - от души проговорил Андрей, любуясь новым окном.
        То, что отныне можно будет отгородиться от ночной мглы, защититься современной конструкцией от необоримого и древнего, как сама Вселенная, страха темноты, немного успокаивало.
        Глава восьмая
        Два следующих дня Андрей провел за ноутбуком. Работалось ему легко как никогда, он настолько погрузился в процесс, что забывал про обеды и ужины.
        Возможно, воображение Давыдова подстегнуло общение с Малинкой. Он вдруг понял, что девочка-маг Элли с глазами цвета морской волны (удалось-таки создать нужный оттенок, в точности, как у Сани, Степанова сына!) родилась на волшебном острове и обожала рисовать. Персонаж оживал на глазах, как и сама история, что несказанно радовало Андрея.
        - Я грешным делом думал, что разучился. Сама понимаешь, столько лет творческого простоя и заказухи, - сказал он Шуре, которая позвонила спросить, как идут дела в богом забытом месте. - Но выяснилось, что помнят руки-то, помнят!
        - Ты хохочешь, как маньяк, - заметила Шура. - Но это я от зависти. Круто, конечно, чего уж там.
        Он рассказал ей про поход в храм. Шура была настроена скептически и, кажется, немного рассердилась, что Андрей туда потащился. Хотя это вряд ли, с чего ей сердиться?
        - Тут народ, похоже, повально верит в силу этого места. Я в магазине позавчера случайно услышал, как одна женщина говорила, мол, хоть Варварин остров - настоящая дыра, никаких условий, но зато тут у ее ребенка аллергия прошла. А прошла исключительно потому, что они раз в неделю ходят в храм и вообще дышат святым воздухом этих мест. Хочешь - верь, хочешь - не верь.
        - Смотри там, не надышись очень-то, - хмыкнула Шура и добавила: - А может, тебе потому на острове так хорошо работается?
        Пошутила она или нет, Давыдов не понял. Они поговорили еще немного, потом он поставил телефон на зарядку, выключил звук и снова перенесся в мультипликационную реальность.
        Дребезжащий и одновременно оглушительный, как пароходный гудок, звонок заставил Давыдова подскочить на стуле. В первый момент он и не понял, что это в дверь звонят.
        «Жесть какая. Надо купить другой звонок», - подумал Андрей и посмотрел на часы.
        Почти восемь вечера. Кто это так поздно? Он не ждал гостей.
        Сохранив и закрыв файл (давняя привычка), Андрей пошел в прихожую и открыл дверь, запоздало спохватившись, что стоило бы поинтересоваться, кто это явился на ночь глядя.
        - Привет, - сказала Клара. Рядом топталась Малинка. - Прости, пожалуйста, я звонила, хотела спросить, как дела, но ты не брал трубку. Я стала волноваться, потому что… - Она сбилась. - И мы с Малинкой решили тебя навестить. Но если мы не вовремя…
        Андрей наконец сообразил, что пора прервать этот поток оправданий.
        - Перестань! Замечательно, что вы решили заглянуть ко мне. Я очень рад! Проходите, не стойте на пороге. - Он посторонился, пропуская гостей в дом и запирая за ними дверь. - Раздевайтесь, давайте мне куртки. Только вот гостевых тапочек у меня нет.
        - И не надо, мы в носках!
        - Пол чистый. Я не из тех мужчин, которые зарастают грязью, живя в одиночестве. - Хотел пошутить, но прозвучало чуть ли не горделиво, и Андрей мысленно обозвал себя болваном.
        Взгляд его упал на телефон, заряжавшийся в прихожей.
        - Мобильник-то я на беззвучку поставил, поэтому и не слышал твоих звонков. - Андрей взял аппарат в руки и увидел три пропущенных. - Однако это к лучшему: вы пришли в мою берлогу. Располагайтесь, я пойду ноутбук выключу.
        - Ты работал! Мы все-таки помешали! - раздалось ему в спину.
        - Мне давно пора сделать перерыв, а то глаз замылится.
        Обычно Андрей злился, когда его отрывали от работы, но в этот раз говорил вполне искренне: он был рад увидеть Клару и ее девочку. Выключив все, вернувшись в гостиную, Давыдов обнаружил на столе большую тарелку с пирожками.
        - Я взяла вон в том шкафу, - поспешно проговорила Клара, - ничего?
        - Ого! Пирожки! Горяченькие! - Андрей скорчил страшную хищную рожу.
        Малинка улыбнулась во весь рот. Судя по всему, святой Панталион девочке не помог: она по-прежнему не могла говорить и не слышала.
        - Тебе вроде бы понравилось, как я пеку, - застенчиво проговорила Клара и снова покраснела. - Мы все никак не можем тебя нормально поблагодарить: в гости ты пришел с гостинцем, повез нас бесплатно в храм, еще и Малинке подарок сделал.
        Надо сказать, «Красные Шапочки» с пирожками, которые настойчиво протаптывают дорожки к мужским сердцам через желудки, не очень-то импонировали Андрею. Но у Клары все выходило безыскусно, без корысти и прицела на будущее, он не мог заподозрить ее в том, что она набивается к нему в подружки.
        «А если набивалась бы? Что тогда?»
        Она симпатичная, но ввязываться в новые отношения Андрей сейчас не собирался. А для короткой интрижки Клара уж точно не подходит.
        - Ты уже что-то рисовала в альбоме? - спросил Давыдов Малинку.
        Та энергично кивнула.
        - Она твои подарки из рук не выпускает. Рисует дни напролет. Даже когда спать ложится, альбом и карандаши рядом кладет.
        Они пили чай с пирожками и сливовым вареньем, которое тоже принесла Клара, беседовали неспешно, обходя тему неудачного похода в храм. Малинка пристроилась в уголке стола и, высунув от усердия кончик языка, рисовала в своем новом альбоме.
        Андрею нравилось говорить с Кларой: она не выпытывала, но проявляла участие, а если он что-то рассказывал, слушала внимательно, с интересом. Сам не заметив, Андрей выложил ей правду о том, почему решил переехать на Варварин остров. Официальная версия, которую он собирался предлагать всем, кто будет спрашивать, гласила, будто он хочет разобраться с отцовским наследством, привести в порядок дом, чтобы решить, что с ним делать.
        На самом же деле…
        - Я похож на неудачливого мореплавателя. Был у меня корабль, большой и красивый, я им управлял, путешествовал по морям и океанам. А потом неловко повернул штурвал, не заметил опасности, и корабль мой налетел на айсберг, как «Титаник», развалился на части, погиб. Меня, как один из обломков, выбросило на незнакомый остров. Хорошо еще, что жив остался. Видишь ли, Клара, я предал сам себя. Хотел заниматься анимационными фильмами, даже и занимался, и перспективы были неплохие. Но Жанна, это моя бывшая жена, хотела иного. У меня было ИП, и однажды мне предложили работу. Рекламу одного предприятия. Я взялся и выполнил, а дальше заказы пошли один за другим. Я бросил анимацию, ушел с головой в этот бизнес. Через пару лет у меня было много крупных клиентов, в том числе - одна госкорпорация. Постепенно на работе с нею я и сосредоточился, остальных заказчиков брал от случая к случаю. Мне предложили закрыть ИП, перейти в штат. Деньги обещали хорошие, но я колебался. Жанна говорила, так и надо сделать, мороки меньше, но я расценивал это как потерю независимости. ИП сохранил, но работал почти исключительно на
эту государственную компанию. Я продал квартиру, где рос с мамой и бабушкой, добавил денег и купил новую, в престижном районе, как хотела Жанна. Машины мне и жене, поездки за границу - жизнь удалась. - Андрей иронически приподнял бровь. - А примерно полгода назад компания предложила взяться за один масштабный проект. Деньги предложили баснословные, по моим меркам, но я отказался.
        - Почему?
        - Есть вещи, которые я делать не могу, не способен. Там была пропаганда… неважно уже чего. Я был против такого, да и сейчас против. В общем, отказался. Жанна кричала, что я дурак, что мне с моими идеалистическими представлениями о жизни место в дурдоме. А дальше все покатилось под откос. От этой компании заказов я уже и не ждал, но и остальные заказчики, как по команде, отказывались от моих услуг. - Андрей невесело усмехнулся. - Впрочем, почему же «как». Именно по команде. Я обращался к прежним клиентам, которые расхваливали меня раньше, показывал свои работы новым, но, если кто-то и соглашался воспользоваться моими услугами, вскоре сообщал, что передумал. Жена была в ярости: «Я же говорила… Не жилось тебе… Будем теперь нищими». Отношения стали совсем плохими, она не могла простить меня. Никаких поездок, никаких планов купить дом за городом, о котором она мечтала. Деньги таяли, работы у меня не было, ИП пришлось закрыть. В общем… Мы развелись, квартира осталась Жанне, я погрузил свои вещи в машину - и вот я тут. Решил реанимировать юношеские мечты о мультсериале в доме, где умер мой отец, где мы с
родителями и сестрой жили когда-то.
        - У тебя есть сестра?
        - Была. Ее звали Наной, то есть Анной. Нана - детское прозвище. Она умерла, когда ей было одиннадцать. Пропала, ее долго искали, но… В итоге в реке выловили сандалию, поэтому решили, что она утонула, хотя тело так и не нашли.
        - Это произошло на острове? - шепотом спросила Клара, глядя на Андрея округлившимися глазами, прижав ладони к щекам.
        - Да. Мама после гибели Наны забрала меня и увезла отсюда, мы стали жить с ее матерью, моей бабушкой, в Быстрорецке. Мне было семь, я мало что помню. Мать с отцом не развелись, но вместе больше не жили. Примерно через три года отец умер. И мамы с бабушкой тоже уже нет.
        - Ужасно. Как подумаешь, что пришлось пережить твоим родителям… - Клара посмотрела на Малинку. - Горе такое.
        - Это все уже далекое прошлое.
        Андрею захотелось сменить тему. Он не любил говорить о былом и почти никогда этого не делал. С Шурой, конечно, они иногда могли упомянуть события минувшего, но Шура есть Шура. А Жанне, например, Давыдов рассказал эту историю, когда они были уже давно женаты.
        - Прости, не хотела соваться не в свое дело, - проговорила Клара. - Ты прав, это прошлое. У всех оно есть, главное - не зацикливаться на нем, думать о будущем. Я вот верю, что у нас с Малинкой все будет замечательно. - Она погладила дочку по волосам. - Верно, дочь?
        Вопрос был риторический, вдобавок Малинка не могла его услышать.
        Тем не менее девочка кивнула, не поднимая головы.
        Андрей поначалу не придал этому значения. Кивнула и кивнула, что тут особенного? А потом его осенило: Малинка - глухая. Как же она умудрилась так точно отреагировать?!
        Клара застыла, глядя на девочку, боясь верить тому, что увидела.
        - Малинка, ты опять рисуешь Персика? - спросила она ломким голосом, изо всех сил стараясь говорить спокойно, чтобы не напугать ребенка.
        Андрей и Клара замерли в ожидании.
        Кивнет снова или нет?
        Услышит ли Малинка, что ей говорят?
        Результат превзошел все ожидания.
        Девочка подняла голову, посмотрела на мать, открыла рот и проговорила без малейшего напряжения, словно это было для нее абсолютно привычно:
        - Да. Персика и еще курочку Хохлатку. - После Малинка перевела взгляд на Давыдова и прибавила: - Ты добрый. Научишь меня рисовать мультики?
        Глава девятая
        Той ночью Андрей почти не спал, слишком взбудораженный произошедшим.
        Клара плакала от счастья:
        - Никто не давал ни единого шанса! Все врачи крест поставили на выздоровлении! Боже мой! - И все тормошила дочку: - Скажи еще что-то! Поговори! Какой у тебя голосок чудесный! Ты меня хорошо слышишь? А если шепотом скажу?
        Малинка добросовестно слушала, повторяла, отвечала на вопросы - и все это спокойно, будто так и должно быть, словно и не было ее недуга или же она о нем позабыла.
        - Наверное, это свойство детской психики. Дети верят в Деда Мороза, многие поразительные вещи и события воспринимают как естественные. Потому дети и сильнее нас, устойчивее. Только ребенок способен увидеть под кроватью зубастое чудовище, а через час заснуть как ни в чем не бывало, - говорил Андрей Шуре по телефону.
        Он отвез домой Клару и Малинку, а потом позвонил лучшей подруге: не мог держать в себе такую новость.
        Шура отвечала вроде бы и с энтузиазмом, удивляясь, радуясь чуду исцеления, но звучала в ее голосе какая-то вымученность, точно она говорила через силу.
        - С тобой все хорошо? - озабоченно спросил Давыдов. - Ты сама не своя.
        - Чья же еще, - устало проговорила Шура. - Нормально все, голова только побаливает.
        - Небось, легла уже, а тут я со своими россказнями. Прости, Шурик, - повинился Андрей, - уже, оказывается, почти полночь, я и не заметил.
        Закончив разговор, он свернул на свою улицу, сосредоточившись на дороге, объезжая колдобины и ямы. Фонари здесь не горели, более или менее освещенным был лишь центр Варвариного острова. Улица погрузилась во тьму, как в черную воду, лишь кое-где мрак рассеивали робкие проблески света.
        Люди спали, но окна одного дома глядели в ночь лимонно-желтыми глазами. Это был дом Степана - дом, в который пришло горе, не давая жильцам покоя.
        В небольших поселениях новости разносятся быстро, и Клара в разговоре обмолвилась, что потерявшая ребенка Лена отказалась возвратиться с мужем обратно на Варварин остров, решила остаться в Быстрорецке и развестись с Саней, считая, что никакого будущего у их семьи нет. А он, тяжело переживая все это, сидел дома и пил (типичная реакция).
        Андрей проехал мимо их дома и скоро очутился в своих владениях. Припарковал машину, выключил двигатель… Сразу в дом не пошел: что-то потянуло его в сад, а оттуда - к обрыву.
        Он стоял и вглядывался в ночь. Ни единого огонька ни на реке, ни на противоположном берегу, зато из-за туч вышла почти полная луна с небольшим откушенным боком и теперь пристально глядела с небес, разбрызгивая вокруг серебристое сияние. Река Быстрая лежала внизу, тихонько вздыхая, набегая волнами на крутой берег.
        Давыдов почувствовал, что начинает замерзать, повернулся, чтобы идти в теплые комнаты, которые сейчас казались особенно уютными.
        Повернулся - и ему почудилось, что в саду мелькнул силуэт: тень скользнула среди деревьев.
        Он ничего не успел разглядеть, вообще не был уверен, что действительно что-то видел, но на всякий случай спросил:
        - Эй, кто это там шастает?
        Ему не ответили, и движения больше никакого не было. Просто ветер потревожил ветви деревьев, они изогнулись причудливо, а ему показалось, будто кто-то прошел.
        Андрей миновал сад, вышел во двор и направился к двери дома, но снова заметил движение возле забора, в проеме, который предназначался для ворот и калитки. Он быстро обернулся и успел увидеть человеческую фигуру, которая метнулась вбок и скрылась в тени забора и растущего рядом с ним куста сирени.
        - Эй! - снова крикнул Андрей. - Кто там прячется?
        Он сделал было шаг в ту сторону, но замер, поймав себя на мысли, что не хочет, не может сделать ни шага. Во рту появился противный привкус, ладони стали влажными. Слишком уж стремительно и бесшумно двигался ночной гость. Слишком непонятными были все эти перемещения вокруг дома.
        Потом Давыдов устыдился своей слабости. Что он - малый ребенок, чтобы бояться монстров?
        Ребенок… Тень была невысокого роста. Быть может, это и вправду мальчик или девочка?
        «Малинка», - пришло в голову, потому что это был единственный ребенок, которого знал Давыдов.
        - Малинка! Это ты?
        Андрей пересек двор и выглянул из проема.
        «Надо обязательно достроить забор и установить ворота с калиткой!»
        Никого. Он повертел головой: на улице пусто. С чего он взял, что это Малинка? Глупость какая, девочка давно спит и видит десятый сон, а Давыдов бродит в темноте и зовет ее.
        Но кто-то ведь тут был! Стоял, купаясь в холодном лунном свете, глядел на дом.
        «Не было никого!» - сердито возразил себе Андрей.
        Чудовищ нет, если в них не верить.
        Оказавшись дома, заперев дверь, он почувствовал себя в безопасности, но на всякий случай обошел комнаты, включил везде свет, проверил все. Когда заглянул в кабинет, ему послышались осторожные шаги за окном, но Давыдов осадил себя: хватит, никого нет! Однако втайне порадовался, что жалюзи опущены: если все-таки кто-то и есть, Андрея он не увидит.
        Проделав привычные вечерние процедуры, Давыдов улегся в кровать, но сон бежал от него, веки не желали смыкаться. Так и провалялся до самого утра. Мысли в голову лезли самые разные, одна другой хуже. Ночные мысли, как тощие голодные волки студеной зимой: они грызут твое сердце, высасывают мозг, обгладывают каждую клетку - питаются твоими сомнениями, тайными страхами, одиночеством. Ведь тот, кто не спит, всегда пронзительно одинок: окружающие уплыли в сон, а его оставили на берегу…
        Андрей пытался мыслить рационально, чтобы адекватно оценить свое состояние. При попытке сформулировать на ум приходило слово «непокой».
        Варварин остров, несмотря на его провинциальность, серость, скучную обыденность, неухоженность и нищету, был чем-то большим, нежели просто полузаброшенный городишко, каких на бескрайних просторах России сотни и тысячи.
        В нем было нечто еще. Какая-то тайна.
        Храм и икона святого, обладающая целительной силой… Андрей ничего не слышал, нигде не читал про Панталиона. Но такой сильный святой прямо-таки обязан быть на слуху, как Николай Чудотворец или Георгий Победоносец!
        Идем далее. Внезапное выздоровление Малинки, которую доктора считали безнадежно больной, а главное - ее теперешнее состояние. Девочка говорит без запинки, будто всю жизнь отлично слышала и разговаривала. Ее не нужно учить произносить звуки и слова, речевой аппарат работает идеально.
        А тени, шорохи и то почти незаметное, то явственное ощущение чужого присутствия? Раньше Давыдов не боялся ни темноты, ни того, что может в ней обитать, теперь же сделался пуглив, как барышня-институтка.
        Непокой…
        Чем он вызван?
        Поутру, как это обычно и бывает, все стало выглядеть несколько иначе. Андрей пил кофе, стараясь взбодриться (поспал всего часа три), и думал, что мысли про непокой - полная чушь.
        Не слышал о Панталионе? Но неужели он знаток теологии, христианства? Состояние Малинки? Доктора могли ошибаться (и это не такая уж редкость!), к тому же Андрей не врач, откуда ему знать, что и как должно происходить в случае, когда к глухонемому возвращается способность слышать и говорить?
        А уж про тени и «присутствие» говорить нечего: нервы, стресс, буйное воображение.
        Холодильник опустел, стоит пробежаться по магазинам. Проблем с деньгами не было, накоплений должно хватить на скромную жизнь примерно до весны, а дальше видно будет.
        - Мой мультсериал станет хитом. Все дети полюбят Элли! - сказал себе Андрей, обуваясь в прихожей. Он очень старался в это верить, и у него почти получалось.
        Погода испортилась, и, наверное, теперь уж улучшения ждать не стоит. Октябрь в этих широтах - месяц дождливый, ветреный и пасмурный. Давно осталось позади бабье лето, а впереди - долгие месяцы зимы.
        Проезжая мимо дома Степана, Давыдов увидел Санька. Тот вышел на дорогу и стоял перед воротами, словно позабыв, куда собирался пойти. Одет был в тренировочные штаны, зеленую вытянутую футболку и домашние шлепанцы.
        Вспомнив, что Санек запил, Давыдов не особенно удивился этому зрелищу и притормозил, чтобы уговорить парня пойти домой: стоять на промозглом ветру без верхней одежды - верный способ подхватить воспаление легких.
        - Саня, привет. - Давыдов вышел из машины. - Помнишь меня?
        Санек стоял, свесив руки, и они казались длинными, как у обезьяны. Он не замечал дождя, не видел стоящего перед ним Андрея. Смотрел прямо перед собой, будто внимательно разглядывая что-то, при этом глаза были тусклыми, васильковый оттенок поблек и выцвел до молочной голубизны.
        - Ты чего тут стоишь? Холодина, дождь. Пойдем, я тебя домой отведу.
        Но делать этого не пришлось. Ворота открылись, выбежал Степан.
        - Санек, вот ты где, - растерянно проговорил он. - А я уж думал…
        Что именно он думал, Степан не сказал. Обхватив сына за плечи, повел его за собой. Тот не сопротивлялся.
        Андрей поздоровался с соседом, предложил помочь, но тот поглядел на него, точно не узнавая. Лишь закрывая ворота, сказал:
        - Вишь оно как. Бывай, Андрюха.
        Странная сцена оставила тяжелый осадок: видеть, как страдает другой человек, всегда тяжело. И, кстати, Санек не был ни пьяным, ни с похмелья. От него не несло алкогольным духом, но все же какой-то запах был, причем сильный, только вот Андрей не мог сообразить, чем именно пахло.
        Пополнив в магазине «Варвара» запасы провизии, туалетной бумаги, пены для бриться, шампуня и средства для мытья посуды, Андрей купил еще свечи и спички. Электричество пока не отключали, но мало ли, что может случиться, учитывая сильный ветер.
        Усилием воли Давыдов отвел взгляд от сигарет, подумал было купить вина, но потом решил: если выпьет, то непременно захочет покурить, так что лучше себя не искушать.
        Чтобы как-то вознаградить себя, Давыдов отправился в кондитерский отдел. Сладкого хотелось сильнее, чем обычно, так всегда было, когда он бросал курить. Отходя от прилавка с шоколадом, рулетом с кремом и вафельными тортом в руках, он едва не сбил с ног маленького старичка, ростом доходившего ему до плеча.
        - Простите, пожалуйста.
        - Ничего, ничего, Андрейка, все в порядке. Меня так просто не сшибешь.
        Взгляд старичка был лукавым, губы кривились в улыбке.
        - Откуда вы меня знаете? - удивился Андрей, услышав свое имя.
        - Махонький ты был, а вон какой вымахал, гляди-ка! Копия отец, глаза только мамкины. Ты все такой же шустрый? Все ищешь?
        - Вы помните моих родителей? Вы их знали?
        В этом не было ничего необычного, старожилы Варвариного острова могли их знать. Степан, например, тоже помнит. Но в интонациях, во взгляде, в вопросе: «Все ищешь?» было что-то тревожное.
        Чего он должен искать? Что искал, по мнению старика, в прежние годы?
        - Ой, не слушайте вы его! - громко сказала молодая продавщица с выбеленными волосами и заколыхалась от смеха. - Это же Вася Маленький. Он не в себе уж давно, мотается по городу, несет пургу.
        Старичок не обиделся на ее слова и вроде бы вовсе их не услышал. Про Андрея он уже позабыл, отвернулся от него и, скособочившись, пересчитывал лежащую на сухонькой ладошке мелочь. Верно, хотел купить что-то, а пенсии не хватало.
        Андрею стало до боли жаль старика.
        - Зря вы так, - сказал он продавщице. - К старости мы все приближаемся, а от душевной болезни, как от сумы и тюрьмы, не зарекаются.
        Давыдов никогда не встревал с нотациями и не делал замечаний, но тут не смог сдержаться.
        Продавщица поджала губы и фыркнула:
        - Подумаешь. Какие все умные, сил нет.
        Андрей достал бумажник и вытащил купюру.
        - Возьмите, - сказал он, подойдя к Васе Маленькому, - купите, что захочется. Вы любите сладкое?
        Старичок, не глядя на Андрея, неуверенно взял деньги. Секунду спустя он смотрел на них, точно не понимая, откуда они у него, а потом резво зашаркал к прилавку.
        Выходя из магазина, Андрей слышал, как Вася Маленький перечисляет то, что желает купить. На улице он обернулся и увидел, что старичок смотрит ему вслед.
        Давыдов отправился в обратный путь. На минуту ему пришло в голову съездить проведать Малинку, но он счел, что это не ко времени. В другой раз. Лучше просто позвонить ближе к вечеру, справиться, как дела.
        Свернув на свою улицу, Андрей сбросил скорость: дорожные ямы наполнились водой, дорогу развезло. Когда подъезжал к своему участку и глядел на забор, ему подумалось, что вчерашний визитер мог и не быть плодом его воображения. Может статься, это был Вася Маленький. А что? Как сказала продавщица, он «мотается по городу». Мог и сюда дойти. И он маленького роста.
        Зачем Вася явился, уже другой вопрос.
        Вопрос, над которым вряд ли стоит задумываться: кто знает, что взбрело старику в голову? Даже сам Вася, скорее всего, не в курсе.
        Глава десятая
        Андрей пытался сосредоточиться на работе, но получалось плоховато.
        Насколько легко и с удовольствием он творил еще несколько дней назад, настолько же вымученным был процесс сейчас. Он потерял нерв, связь со своими героями, а потому не получалось следовать за историей, давая волю воображению, генерируя идею за идеей. Вместо этого Давыдов буквально выскребал сюжеты и образы из своей головы, а в результате Элли и ее друзья стали казаться ему глупыми картонными куклами, их враги были смешны и нелепы, а приключения - скучны.
        Надо взять паузу, сделать перерыв, думалось Андрею, но вместо этого он с тупым упорством четвертый день подряд часами просиживал за ноутбуком, пытаясь что-то выжать их себя. Пока работаешь (пусть и безуспешно), есть иллюзия движения вперед; но, если перестать, можно никогда не вернуться к проекту. Однажды Давыдов похоронил его в своем сердце и боялся сделать это снова.
        Дождь лил без перерыва: как начался в тот день, когда Давыдов встретил в магазине Васю Маленького, так и не прекращался. Вчера Андрей, желая немного проветрить голову, проехал по городку, добрался до «насыпушки» и увидел, что ее сильно размыло.
        Еще немного - и уровень воды в реке поднимется сильнее, переезд скроется из виду окончательно. Но и сейчас вряд ли бы кто-то рискнул проехать по перешейку, а потому попасть на остров с берега было невозможно.
        Летом из Быстрорецка и обратно пару раз в неделю ходили речные пароходики, а сейчас не сезон, поэтому все, у кого не имелось в распоряжении катера или лодки, оказались заперты на Варварином острове.
        Такое случалось, жители давно привыкли к периодической вынужденной изоляции. В срочных, критических случаях могли прибегнуть к помощи санитарной авиации, но в основном просто пережидали, относясь к проблеме философски.
        Андрею же это было в диковинку. Он знал, что так случится, полагал, что внутренне готов к подобному повороту событий, но готовность эта оказалась чисто теоретической, а на практике ситуация наводила тоску. Быть запертым, пойманным в ловушку в грязном захолустном городишке на острове - что может быть печальнее?
        И страшнее.
        Впрочем, в последние дни страха не было, Андрея ничего не беспокоило, кроме того, что его проект застопорился, забуксовал.
        Он снял очки, в которых обычно работал, потер глаза. Потом с хрустом потянулся, отодвинув стул от стола и хотел уже встать и пойти приготовить себе что-нибудь на ужин, как вдруг услышал грохот.
        Первой мыслью было: кто-то залез в дом! Следом подумалось, что надо, надо все-таки иметь хоть какое-то оружие, когда живешь на отшибе, на краю острова. Андрей выглянул из комнаты и прислушался. Кругом было тихо. Грохотало в гостиной, и он направился туда.
        Зажигая свет, он ожидал, что кто-то может наброситься на него из темной комнаты, но этого не случилось. Гостиная и кухня были пусты, как и весь дом, никого не было, кроме хозяина.
        Вещи и мебель находились там, где им и положено было находиться, обеденный стол и журнальный столик, а также стулья мирно стояли на своих местах, как послушные животные в стойлах.
        Андрей огляделся по сторонам и подошел к кухонным шкафам. Открывая дверцы одну за другой, он быстро обнаружил источник грохота: свалилась одна из полок посудного шкафа. Там стояли столовый и чайный сервизы, графины с рюмками, хрустальные вазочки и вазы - советский шик.
        Сейчас часть этого богатства разбилась. Чертыхаясь сквозь зубы, Давыдов аккуратно вытащил полку, чтобы не переколотить то, что уцелело. Убирая осколки, протирая пыль, Андрей подумал, что рано или поздно следовало тут прибраться. Обустраивая свое жилище, неплохо бы знать, где что лежит.
        Взяв в руки супницу, он понял, что она чересчур тяжелая: внутри что-то находилось. Открыл крышку - так и есть. Андрей перенес супницу на стол, чтобы внимательнее изучить содержимое.
        Там оказались личные вещи отца, что и неудивительно. Вообще-то в доме их было на удивление мало. Если не считать мебели, инструментов, предметов интерьера и посуды, Андрей нашел только серебряный портсигар, сломанные часы с надписью: «Дорогому Льву на долгую память от коллег» да изящную зажигалку, судя по виду, недешевую.
        Наверное, это закономерно. Родители, хотя и не жили вместе, время от времени общались и официально оставались мужем и женой. Поэтому после смерти отца мама для соблюдения всех процедур и формальностей неоднократно приезжала на остров и, конечно, разбирала вещи.
        Все отцовские документы она сложила в отдельную папку, хранила в быстрорецкой квартире (теперь Андрей притащил папку сюда), одежду и обувь, видимо, раздала. Книги, что имелись у отца (их было не так уж много, поскольку, в отличие от Андрея, книголюбом он не был), мама тоже забрала в город, а сейчас они в составе всей библиотеки Давыдова вернулись на остров.
        Похоронен отец на Быстрорецком кладбище, рядом со своими родителями, Андрей регулярно навещал их могилы. Почему папа не хотел лежать здесь, на Варварином острове? Мать как-то сказала, что такова была его воля, которую он неоднократно высказывал…
        Супница, как выяснилось, хранила немало непонятных предметов. Поначалу Андрей вообще не понял, что это такое, но после сообразил. Вспомнил про увлечение отца бродить с металлоискателем, и ему стало ясно, что в пузатой посудине собраны найденные им сокровища.
        «Беспокойный был. Ходил со своей железкой», - так сказал об отце Степан. Вася Маленький тоже упоминал о поисках, спросил: «Все ищешь?» Андрей, в отличие от Льва Давыдова, ничего не искал, но у Васи, должно быть, все перемешалось в голове, он перепутал отца и сына.
        - Что ты искал на острове, пап? - задумчиво проговорил Андрей. - Что не давало тебе покоя?
        На ум пришли его собственные ощущения, связанные с этим местом. «Непокой» - так он определил их для себя. Возможно, и отец это чувствовал, раз искал что-то.
        Или ничего он не искал, попросту проводил время за любимым занятием?
        Размышляя об этом, Андрей одну за другой доставал из фарфоровых недр позеленевшие полустертые монеты, толстую витую цепочку, карманные часы, дутое золотое кольцо, связку ключей, тяжелую камею, длинную серебряную серьгу.
        Самой необычной находкой, по мнению Андрея, была металлическая пластина примерно десять на пятнадцать сантиметров с изображением герба (так, по крайней мере, полагал Давыдов). Голубая эмаль и золото: на лазоревом фоне изображение полумесяца рогами вверх, а под ним - золотая восьмиугольная звезда. Сверху шла витиеватая надпись: «Комынин». Нет сомнений, это фамилия, возможно, какой-нибудь дворянский или купеческий род.
        Давыдов впервые задумался об истории Варвариного острова. Кто тут жил в былые эпохи? Может, эта земля когда-то принадлежала Комыниным?
        Но следующая находка вымела у Давыдова из головы мысли о загадочных Комыниных. На дне супницы белел конверт.
        Подрагивающими от волнения руками Андрей достал его и осмотрел. В качестве адреса назначения была указана их старая квартира в Быстрорецке, предназначалось письмо маме. Обратного адреса не было, но все и так понятно. Внутри находились тетрадные листы в клеточку. И адрес на конверте, и письмо были написаны отцовской рукой.
        Перед Андреем было письмо отца к матери.
        Неотправленное письмо. Ненайденное, непрочитанное.
        Чужие письма читать нельзя, но тут особый случай. И отправителя, и адресата нет в живых, а он - их сын, и в послании может содержаться нечто важное, ценное.
        Один мертвец пишет другому. Проходят года, и письмо находит их сын.
        Роман какой-то, честное слово.
        Андрей смотрел на конверт и листы бумаги с благоговейным восторгом. Он прочтет письмо и словно бы услышит голос отца, прорвавшийся к сыну сквозь годы и десятилетия.
        Давыдов уже собрался развернуть первый лист и приступить к чтению, как услышал стук в дверь. Робкий, чуть слышный.
        «Как некстати!» - раздосадованно подумал Андрей.
        Стук повторился.
        Придется открыть; сделать вид, что его нет дома, не получится: свет везде горит, с улицы видно, к тому же автомобиль стоит во дворе. И потом, если кто-то решил отправиться на окраину городка в такую жуткую погоду, значит, была на то веская причина.
        Андрей подошел к двери и собрался уже открыть ее, но потом подумал: «Почему не звонят, а стучат?»
        - Кто там? - Это прозвучало немного агрессивно.
        После небольшой паузы ему ответили:
        - Дядя Андрей, это я. Откройте.
        Голос был детский, да и кто мог назвать его «дядей Андреем», кроме…
        - Малинка! - Он распахнул дверь и увидел крошечную фигурку на пороге. - Ты одна? Где мама?
        Он оглядел двор, но тот был пуст: девочка пришла одна!
        При мысли о том, что ребенок бежал под дождем по темным улицам, Давыдову стало нехорошо.
        - Что-то случилось?
        Малинка посмотрела на него и прикусила губу, чтобы не заплакать.
        Андрей помог девочке снять куртку, шапку и резиновые сапоги в комьях налипшей грязи, провел Малинку в комнату, усадил в кресло. Она дрожала не то от холода, не то от страха, а скорее, сразу по двум причинам.
        - Давай-ка я тебя какао напою. Любишь какао? У меня и печенье вкусное есть. Будешь?
        - Буду, - сказала Малинка. - Спасибо.
        - Посиди пока, отдохни, я приготовлю. Потом все расскажешь, хорошо? Только давай для начала позвоним маме, а то она будет волноваться.
        И вот тут Малинка расплакалась.
        Хлопоча возле плачущего ребенка, вконец растерявшись и чувствуя себя беспомощным, Андрей вспоминал о том, что все эти дни, с того вечера, как Малинка внезапно заговорила и начала слышать, он ни разу не общался с Кларой.
        Как и собирался, позвонил ей вечером, а потом звонил еще, но всякий раз трубку брала баба Лида. Она отвечала, что Клара сильно занята, у них же тут такие дела творятся, Малинка исцелилась! Чудо господне!
        Андрей просил передать, чтобы Клара ему перезвонила, когда у нее будет время, но молодая женщина так и не сделала этого. Видимо, времени на беседу с ним не нашлось. Андрея это поначалу задело, но не слишком. Куда больше тревожили собственные творческие проблемы. Захочет Клара поговорить - позвонит, номер знает.
        И только теперь до Давыдова дошло, что в ее молчании было нечто неправильное. Клара точно перезвонила бы, несмотря на самую сильную занятость!
        Постепенно Малинка успокоилась. Андрей, боясь спровоцировать новый поток слез, занялся приготовлением какао, надеясь, что сладкое успокоит ребенка. Спустя некоторое время он поставил перед девочкой большую кружку с ароматным напитком, принес печенье и, когда она сделала глоток, спросил:
        - Вкусно? Не слишком горячо?
        Девочка помотала головой.
        - Ты попей пока. Как захочешь рассказать, что произошло, расскажешь. Я порисую немножко.
        Он рассудил так: Малинка больше всего на свете любит рисовать; возможно, если понаблюдает за тем, как рисует он, это расслабит ее, успокоит.
        Его расчет оправдался. Давыдов еще не успел закончить изображение забавного тигренка, как Малинка, отставив в сторону кружку с недопитым какао, проговорила тихо, почти шепотом:
        - Мама стала другая. Это больше не моя мама. - Глаза девочки снова стали наполняться слезами, но она сумела их удержать. - Но ее ведь можно вернуть обратно?
        Глава одиннадцатая
        Андрей остановил машину возле дома бабы Лиды и заглушил двигатель. Малинка сидела на заднем сиденье тихо, как мышка, не произнеся за всю дорогу ни слова.
        Она и прежде казалась слишком серьезной для своего возраста: как и многих больных детей, недуг заставил девочку рано повзрослеть. Но теперь взгляд Малинки стал скорбным, словно у маленькой старушки, а вместе с тем суровым и напряженным, и Андрей подумал, что у детей не должно быть таких глаз. Он почувствовал острую жалость к малышке, к которой успел привязаться, и был намерен сделать все, что от него зависит, чтобы помочь ей.
        Когда они еще были у него дома, Давыдов спрашивал, что значит: «Мама стала другая»? Малинка не могла объяснить, что конкретно изменилось, с трудом сдерживала слезы, говорила сбивчиво, перебивая себя.
        Придется посмотреть самому.
        Сохранялась вероятность (причем немалая), что это детские фантазии, что девочка просто поссорилась с мамой и прабабушкой, сбежала на ночь глядя из дому, а теперь пытается выдумать дикую историю себе в оправдание, чтобы ее не ругали.
        Однако признать это за истину мешала важная вещь. Будь все так, мать и баба Лида искали бы ребенка. Клара обожает дочь, Малинка для нее - свет в окошке. Представить, что дочери нет дома уже несколько часов (пока девочка добралась до Андрея, пока находилась у него, прошло много времени), а Клара не делает попытки отыскать ее, было невозможно.
        Она точно позвонила бы Давыдову, обнаружив отсутствие ребенка: во-первых, Малинка могла пойти к нему, потому что, кроме родных и, может, ближайших соседей, только Андрея и знала на всем острове; а во-вторых, Клара должна понимать, что Давыдов вызовется помочь в поисках.
        Только Клара не звонила. Он набрал ее номер несколько раз, но молодая женщина не взяла трубку. Сходящая с ума от беспокойства за ребенка мать, которая не считает нужным отвечать на звонки? Нонсенс.
        - Мама не теряла телефон? - спросил Давыдов, и Малинка ответила, что телефон у мамы, только она забыла, как им пользоваться.
        Сомнений нет: в доме бабы Лиды творилось что-то нехорошее, и Андрей собирался выяснить, что же именно.
        - Приехали, - проговорил он, стараясь, чтобы голос звучал бодро. Вылез из машины, помог выбраться Малинке.
        Они направились к дому, и Давыдов заметил промелькнувший за плотно задернутой занавеской силуэт.
        Калитка не была заперта, дверь в дом - тоже, но Андрей решил, что взять и войти, не постучав, будет невежливо. Давыдов уже поднял руку, но тут за спиной его раздался скрип калитки. Обернувшись, он увидел бабу Лиду. Одетая в длинный плащ и резиновые сапоги, она быстро шла по двору, наклонив голову. Где она была? Вероятнее всего, ходила искать правнучку.
        - Добрый вечер, - поздоровался Давыдов, и старуха вскинулась, явно не ожидая увидеть его на своем крыльце. Тут было темно, она не заметила их с Малинкой.
        - Напугали меня, - немного недовольно ответила баба Лида. - Добрый, добрый… Малинка, ты чего тут? Куда собралась? Почему не спишь?
        Фразы сыпались, как горох, и Давыдов понял, что баба Лида была не в курсе отсутствия девочки в течение нескольких часов. Значит, уходила не на поиски ребенка.
        - Малинка пришла ко мне. Одна, в темноте, хорошо еще, что в речку с обрыва не свалилась и под машину не попала, - резче, чем собирался, проговорил Андрей. - Вы не знали, что ребенок ушел из дому?
        Старуха недовольно зыркнула на него. Давыдов подумал, она заявит, мол, не твое дело, ты нам никто. Но она не стала лезть в бутылку и произнесла:
        - Не было меня. По делам ходила. Вот только иду. - Баба Лида посмотрела на правнучку: - Зачем убегла-то? Говорили тебе, нельзя без спросу уходить!
        Малинка промолчала, а Давыдов сказал:
        - Слава богу, обошлось.
        - Спасибо, что привели Малинку! - К бабе Лиде вернулась ее обычная угодливая слащавость. - Теперь уж мы сами. Пойдем, деточка, умоемся, чаю попьем.
        Судя по всему, она собралась увести ребенка, а Давыдова оставить на пороге. В дом его не приглашали. Малинка умоляюще смотрела на Андрея, он и сам не желал уходить. Ему требовались ответы.
        - Я хочу поговорить с Кларой, - твердо сказал он и толкнул незапертую дверь.
        - Захворала она! - тонким голосом вскрикнула баба Лида. - Нечего вам с ней говорить! Позвоните потом, утром!
        - Я много раз звонил, только говорил почему-то исключительно с вами.
        Бабка что-то говорила ему в спину сердитым кудахчущим голосом, но Давыдов не слушал. Старуха поняла, что остановить его не удастся, и умолкла. Но почему, почему она так старается не дать ему встретиться с Кларой?
        Что с ней произошло?
        «Мама стала другая».
        Какая?
        Андрей взял Малинку за руку и прошел вместе с ней в большую комнату («залу», как называла ее баба Лида). Тут было пусто, хотя свет горел и телевизор работал, только без звука.
        - Клара! - позвал Андрей. - Это я. Прости, что без приглашения, но…
        Говоря это, он направился к комнате, которую хозяйка дома выделила приехавшим из города родственницам. Хотел шагнуть внутрь, но застыл в дверях.
        Во всем доме было тепло, даже жарко натоплено, но здесь царил холод. Андрей посмотрел в сторону окна и убедился, что оно закрыто. К тому же это вовсе не напоминало ситуацию, когда холодом тянет из распахнутой двери или окошка, воздух был стоячий, как вода в болоте.
        Помимо этого, в комнате чем-то пахло, и Андрею вспомнилось, что он совсем недавно чувствовал этот запах. Он шел от Санька, только был тогда гораздо менее едким. Что-то еще забрезжило в памяти Давыдова, что-то важное, но происходящее здесь и сейчас вытеснило эти воспоминания.
        Он вдыхал сладковатый, обволакивающий запах давно увядших цветов. Сквозь него пробивалась вонь воды, в которую поставили мертвые срезанные стебли, и которую не меняли несколько дней: зеленоватая, склизкая, она пахла разложением и гнилью. А еще это был запах сырой земли и прелых листьев… Убойный коктейль заставил Андрея отшатнуться, прикрыть нос рукой.
        Он поискал глазами источник запаха, но не нашел. Вместо этого наконец-то разглядел Клару, сидевшую на стуле в углу. Сначала Андрей не заметил ее, потому что в комнате был полумрак, горел только ночник на стене возле раскладного дивана, на котором, должно быть, спали мать с дочерью.
        Несмотря на лютый холод, на Кларе был лишь халатик с короткими рукавами. Она сидела в неестественной позе с чересчур прямой спиной, точно примерная ученица на первой парте. При этом руки ее повисли вдоль тела, как белые веревки, а голова была прижата ухом к правому плечу. Женщина напоминала сломанную куклу: механизм заело, и она не может пошевелиться.
        На столе лежали сотовый телефон и надкушенное печенье, рядом стояла чашка с чаем, покрытым коричневой пленкой. На полу валялись вещи Клары - клетчатая юбка, синяя водолазка, нижнее белье.
        Все было неправильно, неаккуратно, неопрятно.
        - Клара, - голос Андрея упал до шепота, - скажи мне, что случилось?
        Думал, она не отреагирует, но голова Клары стала медленно поворачиваться: сначала подбородок уперся в грудь, а потом она подняла голову и уставилась на Андрея.
        Ее глаза больше не были карими. Они выцвели, радужку заволокла белесая пленка: такие глаза бывают у стариков, слепцов и утопленников - вода заливается в них, выедает жизнь, природный цвет, сияние.
        У Санька, вспомнилось Давыдову, глаза тоже изменились, васильковая синева ушла из них. Но почему? Это какая-то болезнь? Инфекция?
        «Ты знаешь, что это! Ты знаешь! Ты видел!»
        У Андрея закружилась голова. Он ничего не мог сообразить, единственное, чего ему хотелось, - сбежать отсюда.
        Желание убраться из этого дома стало почти нестерпимым, он даже отступил назад, к двери, но в этот миг крошечная детская ручонка сжала его ладонь, и Давыдову стало совестно. Ему-то есть куда бежать, а как Малинка?
        Клара медленно подняла руки, вытянула перед собой, словно стараясь рассмотреть, потом уронила их на колени.
        «Сейчас она откроет рот, но не сумеет ничего сказать, будет выть, как животное», - отстраненно подумал Давыдов.
        Так и случилось. Клара открывала рот все шире, лицо ее дергалось в безумной ухмылке. Она не могла совладать со своими мышцами.
        - Уууыыыаа! - услышал Давыдов низкий, ничуть не похожий на голос Клары, гортанный рев.
        «Откуда я знал, что она завопит?»
        - Боже мой, - пробормотал Андрей, не сумев сдержаться.
        Крик прекратился, но рот Клары так и остался раззявленным, как будто она позабыла, что нужно закрыть его.
        - Ну что, насмотрелись? - Баба Лида, оказывается, стояла позади Давыдова.
        - Что с ней такое? - прохрипел он.
        Старуха оттеснила его в коридор и закрыла дверь, за что Давыдов втайне был ей благодарен. Смотреть на чудовищное создание, в которое превратилась Клара, было невыносимо.
        - Сказано вам, приболела.
        - Вы меня за дурака держите?
        Баба Лида внезапно усмехнулась.
        - Шел бы ты отсюда, - грубо сказала она, переходя на «ты», отбросив сантименты. - Это наши дела. Вам, пришлым, не понять.
        Андрей хотел потребовать, чтобы она пояснила, что все это значит, но понял: старуха не ответит. Если он желает узнать правду, помочь Кларе и Малинке, то должен разобраться во всем сам.
        - Я заберу Малинку с собой, - сказал он.
        - Еще чего! Ты ей кто? Может, снасильничать ребенка хочешь? Может, маньяк-извращенец? Я сразу в полицию побегу, на тебя управу быстро найдут.
        - Отлично. Пусть полиция на ее мать посмотрит! - отозвался Давыдов.
        - А чего на нее смотреть? - удивилась старуха. - Хворая она. Сейчас уложу ее в кровать. Где это видано, чтобы у родной матери дитя отбирали, когда она захворала?
        Давыдов понимал, что старуха права, но оставить Малинку не мог. Та жалась к нему, как котенок. Баба Лида вздохнула и проговорила уже гораздо мягче, почти как раньше:
        - С непривычки тяжело это видеть, понятное дело. Ты не боись, все с Малинкой будет хорошо. Ничего ей не сделается. Я ее к себе заберу, с матерью не оставлю.
        Старуха ласково погладила девочку по волосам, притянула к себе.
        - Не журись, болезная моя. Уладится все скоро. Баба Лида с тобой.
        …Поздней ночью Давыдов, сумевший все же заснуть, проснулся от кошмара, в котором Клара вскакивала со стула и с воплем бросалась на него, принимаясь душить ледяными руками.
        Ему пришлось уйти из дома бабы Лиды, уйти и оставить там Малинку. Он присел перед нею на корточки и сказал, что вынужден так поступить, но не бросает девочку, не предает ее, что вернется и непременно со всем разберется. Малышка прикусила губу и ничего не ответила, но кивнула, и это было хорошо.
        Давыдов шел к входной двери с тяжелым сердцем, а баба Лида топала следом, едва не подталкивая его в спину.
        - Незачем тебе больше сюда ходить. Иди, живи себе, забудь, что видел. Меньше знаешь, крепче спишь - слыхал, как умные люди говорят?
        - Малинка…
        - Ничего ей не сделается, сколько раз повторять! - рявкнула старуха и захлопнула за ним дверь.
        Сейчас Андрей, взмокший от пота, хватал ртом воздух, пытаясь отдышаться. Страшный сон постепенно выветривался, и внезапно ему подумалось: дышала ли Клара?
        Она сидела так прямо, так неподвижно…
        «Конечно, дышала! Как же иначе?» - возмутился голос разума.
        Но Андрей уже не понимал, чему верить.
        Глава двенадцатая
        Давыдов стоял возле кассы, собираясь расплатиться за продукты.
        Дебелая продавщица с ленивым взглядом ждала, когда Андрей передаст ей купюры, но он все медлил.
        На сей раз Давыдов не пошел в «Варвару», где на прошлой неделе познакомился с Васей Маленьким, отоваривался в супермаркете, и дело было не в том, что выбор тут больше, а просто это место сильнее всего напоминало ему город с его ритмом и темпом. Супермаркет - это все же что-то современное. Что-то нормальное.
        Потому что ненормального и без того хватало.
        - Что-то еще желаете? - нетерпеливо спросила продавщица.
        - Еще водку. Самую дорогую, - решился Андрей, понимая, что на трезвую голову всего не вынесет.
        Продавщица понимающе кивнула и пробила спиртное.
        Алкоголиком Андрей не был, в запой уйти не боялся. Просто в период, когда начались и стали все более усугубляться его профессиональные и личные проблемы, он однажды понял, что слишком часто решение видится в том, чтобы забыться и не думать ни о чем. Эту возможность охотно предоставляла выпивка, но Андрей знал, что стакан - приятель коварный и ненадежный. Однако это не значило, что Давыдов полностью поставил крест на общении с ним.
        Выйдя из магазина, Андрей сел в машину и поехал домой, радуясь, что не встретил никого, с кем потребовалось бы общаться. Ему было не до разговоров: был один из тех муторный дней, которые не пойми как начинаются, тянутся через пень-колоду, все никак не заканчиваясь, с каждым часом принося новое огорчение.
        Давыдов дурно спал ночью (оно и неудивительно, учитывая пережитое вечером), но часов в семь утра, уже собираясь вставать, неожиданно для себя заснул и проспал до полудня, что было для него немыслимо. Он не умел просыпаться поздно, а если случалось встать около девяти, чувствовал себя разбитым и вялым.
        Приняв таблетку от головной боли, сварил себе кофе и стал думать, что теперь делать. Не именно этим утром, а вообще. Работать он был сейчас не в состоянии, потому что голову наполняли не фантастические приключения мультяшной Элли, а вполне реальные проблемы другой девочки, Малинки.
        Пойти обычным путем значило бы обратиться за помощью в госорганы, но это, как понимал Давыдов, ничего не даст. Мало того, что здесь, на Варварином острове, своя власть, так еще из-за дождей сам остров отрезан от большой земли, а значит, призвать кого-то со стороны пока не получится.
        Но главное даже не это. Андрей, который отродясь не верил в магию-мистику-загробный мир, нутром чуял, что в данном случае разгадка лежит за областью материалистического мировоззрения.
        А насчет того, с чего начать… Естественно, с письма отца матери, которое он так и не успел прочесть, потому что пришла Малинка.
        Спустя пару часов, прочтя все, что написал отец, Андрей, шокированный и напуганный, понял, что от проникновения в тайну Варвариного острова он примерно столь же далек, как и ранее. Не подлежит сомнению лишь одно: тайна эта существовала и была весьма зловещей.
        «Бросить все, арендовать у кого-то лодку и уехать отсюда? - подумал Андрей. - За машиной вернусь, как дорога позволит. Дом продам, пусть и за копейки. Кто-то, может, и купит. Забыть все, начать с нуля в другом месте. Возможно, в Москве, почему нет? Нормальные люди делают именно так, а не забираются к черту на рога, на всеми забытый остров».
        Но, размышляя, Давыдов знал, что все это не всерьез. Он не сумеет так поступить. Как же отец, у которого остров отнял ребенка, надежды, будущее? Как Малинка и Клара? Как он сам? Почему он должен убегать? С событиями прошлого, со вспышками, посещавшими его голову, следовало разобраться.
        Приехав домой, Андрей запер дверь и приготовил себе ужин. Ему нравилось готовить, это успокаивало: руки были заняты, а голова свободна, и он терпеть не мог, когда кто-то вертелся под ногами, пока он колдовал на кухне. Жанна посмеивалась над этим, но Андрею было все равно. Занимаясь сложными блюдами, он обдумывал то, что нужно обдумать, часто находил неординарные и верные решения.
        Сегодня он решил потушить мясо по-французски с томатами и сделать жюльен с курицей и грибами: собирался выпить водки, так что нужна хорошая закуска и сытная еда.
        Возясь с продуктами, Давыдов почувствовал, что ему наконец-то удалось привести мысли в порядок. Когда оба его блюда уже были почти готовы, он позвонил Шуре.
        - У меня к тебе просьба, - сказал Андрей, когда с приветствиями и расспросами было покончено.
        - Слушаю, - отозвалась она.
        - Не могла бы ты сходить в Центральную городскую библиотеку, думаю, придется обратиться в архив, и узнать все, что можно, о неких Комыниных? Это дворянский род. Мне кажется, Комынины имеют отношение к Варвариному острову. В Интернете нет никаких сведений о них, кроме того, что они включены в список дворянских родов, внесенных в Общий гербовник дворянских родов Российской империи.
        - Можно узнать, с чего ты решил заняться научными краеведческими изысканиями? - с любопытством спросила Шура.
        Он был готов к вопросу. Просить о таком, ничего не объяснив, не получилось бы. К тому же это ведь Шура: какие от нее могут быть секреты?
        - Понимаешь, произошли некоторые события и… - Давыдов запнулся. - Это как-то связано и с родителями, и с моим детством, и с тем, что происходит сейчас. Но я не понимаю, каким образом.
        Она выцепила из сказанного главное:
        - Происходит сейчас? Что именно? Ты можешь нормально объяснить, во что ты влез, Давыдов?
        Шура волновалась, и Андрей ее понимал.
        - Я тебе все расскажу, только ты не подумай, что я тут чокнулся в своем заточении.
        - Не подумаю. Ты всегда был чокнутым.
        - Спасибо, дорогая.
        Он постарался изложить все коротко, без эмоций, но все же, описывая существо, в которое превратилась Клара, не мог сдержать дрожи. Закончив, Андрей умолк, молчала и Шура. А потом проговорила:
        - В архив я схожу, не волнуйся. Узнаю все, что смогу, и перезвоню. История мутная, она мне не нравится. Лучше всего было бы тебе оттуда уехать, а еще лучше - не приезжать вовсе, но что уж теперь… Кларе с девочкой надо постараться помочь.
        Вот за это он и любил Шуру. Никаких охов и ахов, истерик и уговоров.
        - Ты веришь в потусторонние силы? - спросил Андрей, хотя секунду назад не собирался об этом спрашивать.
        - Мир сложен. Возможно, существует нечто, чего мы не видим, не слышим, не воспринимаем. Но сама я не сталкивалась. И потому, скажем так, допускаю, но не поверю до конца, пока не придется убедиться самой.
        - Я так и думал.
        Андрей подошел к плите и выключил газ, все было готово.
        - Осторожнее там, - произнесла Шура, еще не подозревая, что аналогичный совет мог дать ей и он.
        Стук раздался, когда Андрей уже выпил три рюмки и расправился с жюльеном, собираясь приступить к мясу. В желудке разлилось томное, мягкое тепло, а в голове повис приятный туман.
        Постучали в дверь, и он пошел открывать, почему-то думая, что снова пришла Малинка. Бедный ребенок! Давыдов готов был удушить бабу Лиду, которая не дала ему забрать девочку к себе.
        - Малинка, это ты? - спросил он, положив ладонь на дверной замок.
        - Это я, - сквозь шорох дождя отозвался детский голос.
        Давыдов поспешно отворил дверь.
        На крыльце - никого.
        Мгновение Андрей тупо смотрел перед собой, потом включил свет в прихожей. Желтоватая волна лилась через открытую дверь, освещая крыльцо, ступени, часть двора.
        Девочки не было.
        - Что за… Малинка! - крикнул он, но ему не ответили.
        Но Давыдов собственными ушами слышал: «Это я». Кто же отозвался, если не девочка? Или он перебрал с алкоголем, и ему показалось?
        Но прежде ведь никогда не казалось, хотя случалось выпивать и больше.
        Давыдов внезапно понял, что, пока он стоит вот так, в золотистом потоке электрического света, на фоне двери, его отлично видно из темноты. А сам он ничего не в силах рассмотреть. От этой мысли, от резко возникшего ощущения, что за ним следят, холодная змейка страха проползла вдоль позвоночника, и он отступил в дом, закрыв за собой дверь.
        На долю секунды ему почудилось, что на границе тьмы и света кто-то стоит. Черный силуэт, невысокий, словно бы детский.
        Все-таки Малинка? Или Вася Маленький?
        Если бы Андрей хоть на секунду поверил в это, непременно вышел бы из дома и подошел ближе. Только вот он не верил.
        Вернувшись к столу, налил себе четвертую рюмку, подержал на весу, да так и поставил на место, не стал пить. Взялся за мясо, но оно показалось переперченным, жестковатым, и Андрей отложил вилку и нож. Аппетит пропал начисто.
        «Ты веришь в потусторонние силы?»
        Кажется, скоро он сможет утвердительно ответить на этот вопрос.
        Андрей уже убрал со стола и собрался пойти принять душ, когда постучали снова. На этот раз - в окно. Четкий и громкий звук шел из кабинета и разносился по всему дому.
        Давыдову словно плеснули в лицо кипятком. Голове стало горячо, кровь прилила к щекам, а руки, наоборот, заледенели.
        Пока он на негнущихся ногах шел к кабинету, по стеклу постучали вновь.
        «Кто-то заблудился… Возможно, местный пьяница… Ветка дерева от ветра бьется… Вася Маленький», - металось в голове.
        Он хотел включить свет в комнате, но вовремя сообразил, что его будет видно, а он не разглядит ничего во мраке. В коридоре лампочка горела, этого хватит.
        Жалюзи были плотно закрыты. Тишина, покой…
        Андрей подумал, что никакого стука не было, но он раздался снова.
        Никакая это не ветка: по стеклу барабанили пальцами, а потом поскребли ногтями. Страх обрел форму шара и вот так, комом, застыл поперек горла.
        - Кто там? - спросил Давыдов, глядя на белые полоски жалюзи.
        За окном хихикнули, а следом ответили:
        - Это я.
        По короткому ответу узнать голос было невозможно, но то, что это никакой не местный пьянчужка, не Вася Маленький, было ясно.
        За окном стоял ребенок.
        Малинка? Милая девочка, заразившаяся от матери внезапным безумием, стоит под дождем, поджидая его? Андрей представил себе ее карие, как у Клары, глаза, ставшие белыми и мерклыми; представил, как она застыла в неуклюжей позе, похожая на большое насекомое с длинными руками и нелепо вывернутым телом, и застонал от охватившей его душевной боли.
        Рука его рванула жалюзи, обнажая черный прямоугольник стекла.
        Снаружи в самом деле была девочка. Прижимая к мокрому стеклу лицо и ладони, она стояла в темноте заросшего сада и смотрела на помертвевшего от ужаса Давыдова, растягивая губы в улыбке.
        Глава тринадцатая
        «Ася, здравствуй. Как неловко обращаться к тебе вот так, в письменной форме. Все равно что заявление об увольнении писать. Но, с другой стороны, строчил же я тебе письма из армии…
        Глупо, но я не знаю, прочитаешь ли ты когда-нибудь это письмо. Я не знаю даже, отправлю его или порву сразу, как закончу. В какой-то степени я пишу не тебе (вернее, не только тебе), а еще и себе самому. Говорят, если мысли изложить на бумаге, то они обретут стройность. Если я, пока пишу, смогу что-то понять, дойти до чего-то, уже хорошо.
        Вы с Андрюшей уехали почти два года назад, и это было правильно. Вам нечего делать на проклятом острове. Ася, сейчас я скажу то, чего никогда не смог бы сказать, глядя тебе в глаза: ты поступила верно, уйдя от меня, забрав сына. Это я виноват во всем, я один. Привез вас сюда, притащил против твоей воли, а после допустил, чтобы случилось то, что случилось.
        Ты не хотела ехать на остров, не желала уезжать из города, была против продажи городской квартиры, против того, чтобы вложить в мою безумную затею все, что у нас было; не верила в идею с гостевым домом, в то, что мы сможем разбогатеть и стать „новыми русскими“ (пошлость какая). Я злился на тебя и на твое неверие, но сейчас понимаю: ты была права, Ася, еще как права!
        Даже если бы обстоятельства сложились благоприятно, даже если бы тот иностранный инвестор продолжил вливать сюда деньги, а власти - поддерживать затею создания этих, прости господи, „Нью-Васюков“, все равно у меня ничего не вышло бы, потому что какой из меня бизнесмен?
        Я ни шиша не понимаю в гостиничном и ресторанном бизнесе, нету у меня пресловутой коммерческой жилки. Я инженер, строитель, а этого недостаточно, чтобы преуспеть.
        Ты-то все четко видела, а до меня не доходило…
        Но вдобавок и обстоятельства были против меня, а в итоге произошла катастрофа. Ася, я был твердолобым, тупым и упрямым ослом. Ничего не понимал, ничего, а когда понял, стало уже слишком поздно.
        Мне не оправдаться перед тобой, и ты, наверное, меня не простила.
        Я бы себя не простил.
        Иногда мне кажется, что даже после… после всего я мог бы уехать с вами. Ты, по доброте своей, не отказала бы. Но жить с тещей в ее квартире, сознавая, что обратил семейную жизнь в руины, я бы не сумел.
        Хотя и это не так важно. Жить можно в конце концов и в съемном жилье…
        Только, Ася, на мне клеймо. Чертов остров пометил меня, и я боюсь тащить за собой весь этот ужас. Вдруг пострадает еще и наш сын? А так я остался здесь, в заложниках у нечисти (это я так сам для себя определяю!), и потому могу надеяться, что с вами ничего плохого не случится.
        Вы, главное, не возвращайтесь сюда. Никогда. Андрюшку не пускай, Ася!
        И тут, пожалуй, мы подходим к главному (пора бы уже).
        Я заметил, что на острове все происходит с некоей периодичностью. Циклами. Когда мы приехали сюда, все поначалу шло нормально - и длилось около года, помнишь? Вам с Наной даже стало тут нравиться, про Андрюшу и не говорю.
        После того, как пропала наша дочь, а вы с сыном уехали, все на некоторое время стихло. Дни шли - обычные дни в обычном месте, захолустном, но ничуть не загадочном. Люди, разговоры о погоде и ценах, бытовые покупки; осень началась - забот прибавилось…
        Правда, меня вот что удивляло, настораживало, Ася. Слишком уж легко они забыли. Приняли как факт и забыли! Нет, я не говорю, что люди должны беспрерывно, днем и ночью, как мы с тобой, скорбеть о нашей пропавшей Нане, плакать по несчастным старикам Караваевым, которых нашли мертвыми.
        Но все же в этой легкости забывания и возвращения к привычной жизни есть какая-то… даже не знаю… Мрачная обыденность? Отвратительная покорная готовность мириться со злом? От этого веет жутью.
        Так вот, все успокоилось на время, а теперь опять началось. На прошлой неделе. И если то, что произошло с Наной, можно было пытаться объяснять логически, списывать на суеверия, выдумки, пробовать лечить (боже мой, я всерьез предлагал лечить ЭТО!) - иными словами, надеяться, что имеет место единичный случай, то больше нет такой роскоши. После эпизода со стариками Караваевыми трудно было обманываться, а уж теперь, когда в чудовище превратилась Настасья…
        Я уверен: это происходило не раз. Годами, десятилетиями творилось на Варварином острове. Никто об этом не говорит, а когда я спросил у соседей, что здесь происходит с людьми, на меня посмотрели, как на психа. Только я-то знаю: всё они отлично понимают, просто притворяются (не очень умело).
        Прости, Ася, мое письмо получается сумбурным. Я так долго молчу, не могу ни с кем поговорить откровенно, по душам, что, похоже, разучился это делать.
        В общем, ЭТО случалось до нашего приезда и будет случаться впредь.
        Кстати, помнишь ли ты Настасью? Она работала на почте. Лет сорока, полная такая, с кудряшками, улыбчивая. У нее дочь с сыном, близнецы лет семнадцати.
        Я сходил к ним. Слухи поползли, мне нужно было убедиться.
        Думал, не пустят, но дверь в дом оказалась приоткрыта, и я вошел. Детей не было, Настасья стояла в кухне.
        Когда я увидел эти белые глаза мертвеца, застывшее лицо-маску, нелепую, вывернутую позу, дергающиеся мышцы… Думал, умру. Ася, все то же самое! Настасья жевала что-то, на подбородок стекало красное, а когда я пригляделся… Кажется, это была мышь. Я выбежал из их дома, меня вырвало, два дня есть не мог.
        Сегодня я услышал, что к Комаровым „пришло“. Тут этот кошмар так называют, припоминаешь? Понятия не имею, кто они такие, эти Комаровы, мне и не надо, я без того знаю: теперь в их доме воняет гнилыми фруктами, компостом, землей, а кто-то из их семьи перестал спать и разучился говорить, начал разгуливать ночами по дому, то и дело замирая и глядя в одну точку, и жрать сырое мясо.
        Но и это еще не все! Я стал плохо спать ночами. Мне чудится разное. Звуки, голоса. Нет-нет, не так… Ася, я не знаю, как сказать, мне сложно даже на бумагу это перенести.
        Впервые я увидел тени примерно три месяца назад. Днем сходил в церковь, не был там больше двух лет. Не молиться ходил, как ты понимаешь. Мне просто кажется, что все как-то связано с этим храмом.
        Вроде бы в церквях, особенно в тех, где столько народу бывает, должно ощущаться что-то особое - спокойствие, свет. А тут нет такого, только тревога накатывает, страх и желание уйти.
        Я пришел утром, внутри было человек десять. Сейчас паломников, желающих исцелиться, сильно поубавилось, все на острове хиреет, турпоток стал совсем жиденький, но все же я был в церкви не один, и это успокаивало. Жуть была бы, если бы только глаза старца следили за мной. Ты замечала? Этот взгляд с иконы будто обшаривает тебя, ползает по лицу и телу, как черные жуки по стволу дерева!
        Немного постояв, я вышел, поговорил с Марьей. Она фанатичка, живет возле церкви, обожает Панталиона. Говорит, святой вылечил ее, оттащил от края могилы. Что я надеялся тут узнать? Марья все шипела про то, что надо обращаться к Панталиону, смиренно прося „взять все, что внутри меня“, направить и повести за собой.
        Мне стало противно это раболепие, я сказал, что нечем мне поделиться с ее святым, у меня все ценное отобрали. Марья пробормотала что-то (если бы не уверенность в ее благочестии, мог бы подумать, что она меня проклинает) и убралась в свою каморку, а я отправился домой.
        Той же ночью я в первый раз и увидел тени (так я их называю, хотя они кажутся вполне „телесными“, не бесплотными). Как знать, может, Марья и вправду прокляла меня…
        Ерунда, конечно, глупости. Все куда хуже.
        Около часу ночи громко постучали в окно. Я открыл глаза и сел. Стучали во все окна и во входную дверь, как будто кто-то ходил вокруг дома и колотил, требуя открыть.
        Спросонок я не успел испугаться, схватил топор (он у меня всегда под кроватью на всякий случай), вышел во двор.
        Они были там. Тени.
        Ночь была лунная, и поэтому, хотя фонарей возле дома нет, видел я их четко. Шесть силуэтов стояли прямо передо мной, но вокруг дома, в саду, на пустой дороге их было гораздо больше. Высокие и ростом поменьше, мужчины, женщины, дети…
        Лица разглядеть было трудно, но потом одна из фигур повернулась так, что я сумел увидеть… Топор в моей руке был бесполезен: от тех, кто давно умер, им не отмахаться. Я видел старуху Караваеву так же четко, как вижу сейчас авторучку, которой пишу, и лист бумаги! Ее похоронили вместе с мужем, на кладбище есть могила, и я понимаю, как это звучит! Но все же это была она, а рядом был и ее муж, и…
        Господи, Ася, нет, я не видел Нану! Или так боялся увидеть, что не стал смотреть. Я убежал в дом, заперся и просидел всю ночь на полу возле двери. Они не стучали больше, но я слышал, как они бродят в темноте.
        Больше недели ничего не происходило, если не считать того, что мои виски стали полностью седыми в ту ночь, а спать без таблеток я больше не мог.
        Через неделю меня разбудили шаги над головой. Я вскочил, обливаясь потом. Не было нужды хвататься за топор, я знал, кто навестил меня. Пойти и посмотреть мне духу не хватило. Все, что смог сделать, - придвинул к двери комод. Жалкая попытка защититься…
        Но никто ко мне не ворвался. Я сидел и слушал, как они шаркают наверху, на недостроенном этаже, где мы хотели сделать комнаты для наших детей, и перешептываются, и смеются, как кикиморы.
        С тех пор такое время от времени случается. Иногда я вижу тени во дворе или в саду, иногда просто слышу. Стал уже привыкать (да, дико, но это правда). Тени не причиняют мне вреда, но само то, что они существуют, кошмарно и немыслимо.
        Ася, сейчас я напишу то, ради чего взялся за письмо.
        Мертвые, которые превратились в чудовищ перед тем, как умереть, не лежат спокойно. Они обитают на Варварином острове, выползают из своих убежищ по ночам и ходят по темным дорогам. Какая сила поднимает их и зачем, я не знаю. Как не знаю и того, кто превращает людей в белоглазых неуклюжих тварей перед тем, как уничтожить их.
        Ася, я вовсе не исключаю, что у меня не все в порядке с головой. Не буду врать, теперь я частенько прикладываюсь к бутылке. Но когда видел то, о чем писал выше, я (по большей части!) был трезв. Трезв и сейчас.
        Мне хочется докопаться до правды, но я ограничен в возможностях. Никаких документов или четких фактов, а все свидетели либо мертвы, либо отказываются говорить. У меня есть догадки, но я ничем не могу их подтвердить. И еще - я боюсь. Для человека, которому нечего терять, у которого произошло уже все самое страшное, я чересчур труслив и часто думаю, что лучше оставить как есть, не знать, забыть, отвернуться от правды…
        Так поступают местные.
        Наверное, они принимают меня за психа (ха-ха). Я давно уже перестал делать вид, что строю гостиницу, пытаюсь реанимировать бизнес. Работаю грузчиком в магазине, а в свободное время мотаюсь по острову с металлоискателем наперевес. Сам не знаю, чего ищу, какие доказательства могут быть спрятаны под землей, но прекратить не могу.
        Недавно нашел руины, остатки разрушенной усадьбы. Стоит она на холме, примерно в паре километров от церкви. Вообще-то „руины“ - это громко сказано. Скорее, остов, фундамент, а про то, что тут была именно барская усадьба, мне Вася Маленький сказал, юродивый. Я подумал, он выдумал, но и сосед Степан это подтвердил. Была, говорит, усадьба. Богатая, красивая. Ее вместе с церковью после революции разрушили.
        Может, я сумею найти сокровище, несметное богатство, и тогда все наладится? Снова - ха-ха. Чепуха. Хотя ходить туда и искать я продолжаю. А сокровищем уже владел: у меня была ты и дети, только я все потерял.
        Люблю тебя и Андрюшку, всегда буду любить.
        И еще раз скажу: не приезжайте на Варварин остров.
        Мне кажется, сам я вроде сторожа. Сижу тут и закрываю собой дыру, берегу вас с сыном от зла и ужаса. Хотя, ясное дело, это иллюзия, неправда. Но все же не возвращайтесь, Ася. Никогда».
        Глава четырнадцатая
        Как и писал отец в своем неотправленном письме, перед Андреем был не призрак, не бесплотный дух. Девочка казалась реальной, дождевая вода стекала по ее белым щекам, подобно слезам. Но она не плакала - на лице была улыбка, только вот радости в ней было не больше, чем в волчьем оскале.
        Кажется, Андрей закричал, отпрянув от окна. Жалюзи, которые он открыл, сами собой захлопнулись с громким лязгом, будто капкан, и ему показалось, что железные зубы впились в его сердце.
        Давыдов отскочил к стене, думая, что сейчас задохнется (и даже надеясь на то, что сознание покинет его). Когда спустя сколько-то минут (или часов?) он сумел подойти к окну и тихонько выглянуть между полосок жалюзи, гостьи снаружи уже не было. Андрей не стал смотреть в каждое окно, на это ему сил не хватило, выходить во двор не стал тоже.
        Лишь утром, крадучись, выбрался из дому, помня о том, что «тени», как называл их отец, появляются с приходом тьмы, обошел двор и сад. Следов не было, но, если бы они и были, их смыл бы дождь. Однако это не имело особого значения: Андрею не требовались материальные доказательства того, что он видел девочку этой ночью.
        Доказательством служила память.
        Письмо отца, горькое и горестное, не пробудило в душе Андрея никаких воспоминаний. Жалость, боль, ужас, сожаление - да, но память все еще спала.
        Жизнь на Варварином острове началась для Давыдова около месяца назад, после переезда, и он не мог осознать, что жил тут, когда был ребенком. Лишь отдельные вспышки, кусочки мозаики плавали в сознании, не желая складываться в цельное полотно.
        Однако в то мгновение, когда он увидел стоящую за окном пропавшую много лет назад сестру, в голове щелкнуло, повернулся невидимый ключ, отомкнувший дверцу, за которой прятались воспоминания о давно минувших событиях.
        Конечно, Андрей не мог вспомнить все подробности, слишком мал он был тогда. Но теперь ему не было нужды спрашивать себя, откуда ему знаком тот запах, что шел от Клары и Санька.
        Точно такая же вонь пропитывала детскую, когда ЭТОслучилось с Наной.
        Как он умудрился почти забыть ее, свою смешливую большеглазую сестричку, которая мечтала о котенке, обожала шоколадные батончики, мармелад, грушевый сок и вечно разыгрывала младшего брата?..
        …Он и в то утро решил, что сестра смеется над ними, прикидывается больной, потому и не встает с кровати.
        Накануне вечером Нана пропала (это еще не было настоящее исчезновение, которое случится совсем скоро). Андрюша с мамой пошли купаться (было жарко), папа что-то мастерил на втором этаже, а Нана сказала, что сходит к подружке-соседке.
        Яркий и теплый летний день, кругом полно народу (на их участке шли строительные работы), никому в голову не могло прийти, что может случиться нечто плохое.
        А оно взяло и случилось.
        - Где Нана? - спросила мама, когда они вернулись с пляжа. - Не пришла еще?
        - Я и забыл, что она к Регине пошла, думал, Нана с вами, - отозвался отец, выглянув в окно второго этажа.
        Но и тут еще никто не испугался: решили, что девочка задержалась в гостях. Страх пришел чуть позже, когда появилась та самая подружка Регина и спросила: «Тетя Ася, а Нана выйдет?»
        Все бросились на поиски, побежали по улице, кинулись к обрыву, к которому детям строго-настрого запрещалось подходить, подняли на уши соседей. Впрочем, суета улеглась, толком не успев начаться, потому что Нана пришла сама.
        Ее светлое платье было заляпано грязью, косички расплелись, в волосах застряли сухие листья.
        - Где ты была? Господи, Нана! Нельзя же так! Ты что, в земле валялась? - закричала мама, бросившись к дочери, судорожно обнимая ее, смеясь и плача одновременно.
        Родители не ругали Нану. Были так рады, что она нашлась, какое уж тут наказание! Все кругом облегченно гомонили, кто-то говорил, что дети - это сущее наказание, мама с папой не могли оторваться от счастливо найденной дочери. И только маленький Андрюша заметил, что Нана кивнула, когда мама спросила про валяние в земле.
        - Она такая холодная, руки и ноги ледяные, - озабоченно сказала мама, ведя Нану в дом. - А лоб горит.
        - Неужели простудилась? Скорее, на солнце перегрелась, - предположил папа.
        Мама приготовила для Наны теплую ванну с травами и морской солью, а после уложила ее в постель. От ужина сестра отказалась, заявила, что не голодна. Родители не стали настаивать. Девочка заснула мгновенно, даже принесенное мамой лекарство не успела выпить.
        - Утром поговорю с ней, объясню, что нельзя так убегать, - сказала мама отцу, когда они выключили свет, вышли в коридор и закрыли дверь детской. Андрюша не спал и все слышал. - Но это странно. Она ведь никогда так не поступала.
        - Нана сказала тебе, где была?
        Мама ответила, что нет.
        Андрюшу, понятное дело, об этом и не спрашивали (на него вообще тем вечером почти не обращали внимания). Если бы спросили, он ответил бы: Нана была в лесу, возле церкви. Той страшной церкви, которая стояла в яме.
        Они с мамой и сестрой ходили туда на прошлой неделе. Андрюше не понравилось, а маме с Наной - наоборот. Мама долго стояла, смотрела на изображение старика с черными глазами и что-то шептала. Просила, чтобы у папы все получилось, понял Андрюша, они ведь за этим сюда и пришли.
        Нана тоже стояла и просила, а он выбежал наружу и сел на лавочку. Тетка в платке дала ему леденец на палочке, и Андрюша взял, хотя мама говорила, что у чужих ничего брать нельзя. Но тут церковь, все молятся, а не похищают маленьких мальчиков. А тетка - вон она, работает в церкви, никуда его тащить не собирается.
        Потом мама с Наной вышли, и они вместе отправились домой.
        - Какое место! Так необычно, красиво, правда? - с восторгом говорила мама, и Нана соглашалась.
        А когда дети остались одни, и Андрюша сказал сестре, что черноглазый старик - противный, глаза у него злые, Нана рассердилась и ответила, что он маленький и глупый. Святой Панталион - он вроде волшебника, исполняет желания, если хорошенько попросить и загадать все правильно.
        - И чего ты загадала? - спросил Андрюша, думая, что нипочем не стал бы просить о чем-либо этого типа.
        - Не твое дело, - важно ответила сестра. - Потом увидишь.
        «Потом» Андрюша увидел плохое и был уверен, что виноват во всем проклятущий старик. Никакой он не добрый волшебник, а самый настоящий колдун. И это к нему ходила Нана, он ее как-то заставил или позвал. Андрюша был уверен, хотя знать наверняка не мог.
        Итак, в то первое утро, когда Нана превратилась в существо (Андрюша не понимал, кем она стала, но то, что его сестры больше нет, было очевидно), он проснулся рано и увидел, что Нана сидит в кровати, свесив ноги, глядя в пол.
        - Нана! - позвал он, но сестра не отозвалась.
        В комнате был какой-то запах: пахло сладко, но неприятно, как будто груша испортилась с одного боку, к аромату спелого фрукта примешивается запах гнили.
        Андрюша забеспокоился, хотел позвать маму с папой, но тут Нана улеглась в кровать, закутавшись в одеяло, и отвернулась к стене. В такой позе Андрюша ее и застал, когда проснулся в свое обычное время, около восьми утра.
        Мама была на кухне, готовила омлет и пекла блинчики, папин голос слышался со двора.
        - Нана сидела в кровати и смотрела, - сказал мальчик, схватив горячий блинчик и поливая его вареньем. - А сейчас она спит, не хочет вставать.
        - Пусть выспится, ничего страшного, - беззаботно произнесла мама, еще не зная, что это был последний раз, когда они говорили про Нану, как про обычного человека.
        Сестра встала ближе к полудню, и это была уже не она. Ночью ее место заняло существо. Андрюша говорил об этом маме с папой, но они отмахивались, не слушали. Взрослые редко воспринимают всерьез слова детей, им кажется, если они маленькие, то, значит, глупые.
        Папа думал, что Нана заболела, и потащил молчаливую дочь, которая больше так и не произнесла ни слова, в поликлинику, к детскому врачу. Андрюша не знал, что сказал доктор, какой диагноз поставил, но папа сходил в аптеку, купил лекарства, которые прописал врач.
        Мама с папой пытались пичкать Нану таблетками, но она не могла или не хотела пить и глотать: вода выливалась обратно, текла по подбородку, пилюли вываливались изо рта.
        Тогда Нане стали делать уколы, но и это не помогало. Мама часами говорила с дочерью, сидела возле нее, гладила, обнимала, но та не реагировала. Время от времени Нана широко, как голодная акула, разевала рот и принималась хрипло кричать чужим голосом. Мама плакала, папа хватался за голову.
        Иногда к ним приходили соседи. Стройка остановилась, отцу было не до этого, рабочие больше не являлись. Но люди, жившие рядом, навещали несчастную семью, спрашивали, как себя чувствует Нана. Наверное, видели ее с отцом в поликлинике, а слухи на острове разносятся моментально.
        Андрюша слышал тихие взволнованные голоса - папин (чаще он говорил с людьми, мама почти не выходила из дому) и чей-то еще. Что они говорили, было не разобрать, и только один раз мальчик услыхал фразу:
        - Что поделаешь, Лева. Тут у нас такое случается. Больше-то, наверное, нигде этого нет, но Варварин остров - особенное место.
        - Что случается? - Это прозвучало, как вскрик. - Степан, что значит «особенное»?
        - Пришло к вам. Сам же видишь.
        Андрюше стало страшно от этого «пришло», ведь слова Степана подтверждали его собственные мысли о существе. Он не стал слушать дальше, а после спросил папу, когда оно уйдет.
        - Кто уйдет? - спросил папа, думая о своем.
        - То, что пришло, - пояснил мальчик, - существо.
        Отец приоткрыл рот, но так ничего и не ответил, поджал губы и ушел.
        Больше Андрюша ни о чем не спрашивал.
        Запах, который он ощутил ночью, становился все сильнее, и шел он, как теперь было ясно, от сестры. Мама пыталась мыть дочку, брызгала духами, но это было бесполезно. Кожа, волосы, дыхание - все источало эту вонь, запах сочился из нее, как вода подтекает из сломанного крана.
        Глаза Наны стали другими примерно через сутки, и это, как подумал Андрюша, завершило ее превращение. Увидев, что орехового цвета глаза Наны побелели, покрылись пленкой, мама закричала так страшно, что Андрюша не выдержал и заплакал.
        Мама прижимала к себе сына и причитала: «Боже мой! Боже мой!»
        - Она ослепла? - спрашивала мама отца, но что тот мог ответить?
        Андрюша же был убежден, что Нана все видит, только зрение у нее теперь особое, нечеловеческое. Пустыми, слепыми глазами вместо нее смотрело существо, которое пробралось невесть откуда в наш мир.
        - Я не буду спать в детской с Наной, - заявил Андрюша.
        Одну ночь, предыдущую, он провел, как обычно, в комнате с сестрой, и это было самое страшное, что ему довелось пережить за свою короткую жизнь.
        Мальчик думал, что родители рассердятся, запретят, велят ему не капризничать, но они не возразили. Наверное, их убедили мертвые глаза дочери: разве мама с папой не побоялось бы остаться в темноте наедине с созданием, которое смотрит такими глазами?
        То, как Нана вела себя, не поддавалось описанию, было «просто иррационально», как говорил папа. Иногда она часами ходила по дому из комнаты в комнату, будто потеряла что-то и никак не могла найти. Ходила быстрым, мелким шагом, не своей походкой, свесив руки, склонив голову под невозможным углом. Мама и папа уговаривали, спрашивали, что происходит, принимались ходить за ней по пятам, пробовали останавливать силой - ничего не помогало.
        Андрюша убегал в сад, чтобы этого не видеть.
        Периоды активности сменялись апатией, и тогда сестра просто сидела, устремив взгляд в стену напротив, в угол комнаты или под ноги. Руки ее болтались, как будто это были и не руки, а плети.
        Как-то мама застала дочь возле холодильника. Та стояла и жевала сырое мясо, из которого мама хотела накрутить котлет. Маме стало плохо, папа отпаивал ее водой с пахучими каплями.
        Но хуже всего бывало по ночам. Та ночь, когда Андрюшу по привычке уложили спать в детской с сестрой (тогда родители еще верили, что причина всему - какой-то недуг), и две последующие, проведенные с родителями до окончательного исчезновения Наны, были настоящим кошмаром наяву.
        С вечера Андрюша заснул, а проснувшись, едва не завопил от страха. Ночь была ясная, полная луна глядела в окно сумасшедшим белым оком, похожим на глаза Наны. Сестра стояла возле кровати младшего брата, низко склонившись над его лицом. Она улыбалась широкой, будто нарисованной клоунской улыбкой и щерила зубы, которые казались острее, чем прежде.
        Заметив, что мальчик проснулся, она, пятясь, крабьей походкой отошла к своей постели. Замерла там, потом заурчала, как пес над миской, и вдруг, вскинув руки, резко рванулась вперед. Пробежав несколько шагов, остановилась, снова нависая над кроватью братишки, и опять стала пятиться, потом вновь скакнула вперед…
        Это было неправильно, дико, а потому страшно настолько, что мальчик не сумел даже закричать, позвать родителей. Андрюша зажмурился, слыша топот ее ног, когда Нана бежала к его кровати, и волочащиеся шаги, когда она отступала назад, и уговаривал себя, что ему это снится.
        Потом беготня прекратилась, сестра замерла у окна. Но уже через некоторое время опустилась на четвереньки и принялась бегать по комнате, как собака, кругами, быстро-быстро перебирая руками и ногами.
        Ему казалось, она вскочит на его кровать, подползет к самому горлу, вцепится и начнет душить, но существо лишь без устали кружило по детской. Андрюша плакал, сжавшись в комок, а потом незаметно для себя заснул.
        В те ночи, которые он провел в спальне у мамы с папой, никто из них не спал. Они слышали шаги и топот, и мама шепотом спрашивала:
        - Что она там делает?
        А один раз мама сказала «оно», и Андрюша понял, что мама тоже знает: вместо Наны у них в доме поселилось существо.
        Иногда оно принималось хохотать, а затем выть, и они втроем затыкали уши, чтобы не слышать изменившегося голоса сестры, в котором не было ничего от маленькой девочки, какой она недавно была, да и вообще - от человека.
        - Не могу. Я так не могу, - сказала мама на третий день. Всем им казалось, что прошло не три дня, а три года. - Больше это не может продолжаться.
        Папа думал так же. Родители приняли решение увезти дочь в город, как говорил отец, «показать специалистам». Мама не очень-то верила в то, что эти специалисты помогут, но больше ничего не приходило в голову.
        Мама сильно похудела, глаза ее провалились и погасли, руки все время подрагивали. Она больше не смеялась и часто плакала.
        Однако увезти Нану с Варвариного острова отец с матерью не успели.
        Андрюшина старшая сестра пропала. И на этот раз ее уже не нашли.
        Глава пятнадцатая
        - Шура, у меня голова скоро взорвется. Прости, что нагрузил тебя всем этим…
        - Прекрати извиняться, - прервала она его.
        Давыдов перехватил телефон из одной руку в другую.
        - Короче говоря, Нана пропала, ее искали и не сумели найти. Она просто исчезла однажды ночью. Если бы я ночевал с ней в детской, как и раньше, то видел бы, когда и как она ушла, но к тому времени я отказывался оставаться с ней наедине, спал в комнате родителей. Месяца через три или около того мы с мамой уехали с острова, папа остался, больше я его никогда не видел. Он не желал уезжать с Варвариного острова, а мы не ездили к нему. Это была настоящая трагедия для нашей семьи, Шура, но я… ты понимаешь, я ведь совершенно позабыл о ней! Почти не помнил отца, не вспоминал Нану и того, что мы все вместе жили на Варварином острове.
        - Ты был малышом, дошкольником, мало кто себя помнит в таком возрасте, - заметила Александра.
        - Согласен, но какие-то воспоминания обычно остаются - обрывочные, фрагментарные, нечеткие. А у меня их вообще не было, никаких. Теперь понимаю, почему: они слишком ужасны. Наверное, сознание их блокировало. Когда я приехал на остров, все казалось незнакомым. Впервые заглянув в бывшую детскую, почувствовал, будто что-то всплыло в голове и быстро пропало. Лишь сейчас… Ну, ты знаешь. Я только что рассказал.
        Она кивнула, а потом поняла, что Андрей не видит ее кивка, и ответила:
        - Да. Конечно.
        Рассказ Давыдова шокировал Александру, ей хотелось считать, что он все выдумал, но она знала: это не так. Андрей не лгал и не выдумывал, и от этого становилось только хуже.
        - Ты уже была в библиотеке? Нашла что-нибудь интересное в архиве?
        - Обнаружила в каталоге кое-что: пару книг, где упоминается Варварин остров, еще старые газеты и журналы, в которых тоже есть статьи о нем. Возможно, там окажутся интересные сведения. Просто так это добро не получишь, нужно заранее заказывать, чтобы подняли их хранилища. Я заказала. Схожу сегодня после обеда, читальный зал работает допоздна. Завтра утром позвоню, расскажу все, что узнала. Раньше не получится, извини.
        Александра знала, что Андрей нетерпелив.
        - За что? За помощь? Если бы не ты…
        - До завтра. Мне пора бежать. Иногда на работе приходится работать.
        Он торопливо простился с ней.
        Если честно, особой срочности не было, но в кабинет вошла Лиза и, изобразив на лице равнодушие, принялась прислушаться к их разговору.
        - Это Давыдов твой? - спросила она.
        - Угу.
        Александра сделала вид, что углубилась в работу.
        - Как он там?
        «Твоими молитвами!»
        - Нормально, обживается, работает. Воздух свежий, дом большой с видом на реку.
        - Когда погостить поедешь? - продолжала выпытывать Лиза, но Александра сделала вид, что не расслышала, взялась за телефонную трубку: якобы срочно нужно позвонить.
        После обеда она отпросилась у шефа, сказав, что ей нужно в поликлинику, к окулисту, и отправилась в архив. Лиза покудахтала, взяла слово сообщить, что скажет врач и, к счастью, быстро отстала.
        В отделе редких и старинных книг было тихо и торжественно, как в соборе. Библиотекарь, сухая и тонкая, как пожелтевшая страница древней книги, водрузила на стойку два толстых тома, стопку журналов и подшивку газет.
        - Аккуратнее, пожалуйста, - проскрипела она.
        - Разумеется, - чопорно отозвалась Александра и понесла свои приобретения в читальный зал.
        Там сидели, склонившись над книгами, еще человек шесть-семь. Александра заняла стол возле окна и следующие несколько часов прилежно штудировала полученные материалы, выписывая особенное важные и интересные факты в специально припасенный для этой цели блокнот. Она и не заметила, как пролетело время, очнулась лишь после объявления библиотекаря, что через полчаса библиотека закрывается.
        Шура встала, потирая затекшую шею, и начала собирать свои бумаги. Она не обедала, но не чувствовала голода, как не ощущала и усталости. Единственным чувством, которое обуревало ее, была тревога, смешанная со страхом.
        - Оставить что-то для вас на завтра? Будете заказывать еще что-нибудь?
        Александра подумала мгновение и вежливо отказалась. Собранных ею по крупицам сведений, в принципе, должно было хватить, чтобы составить общее представление о Варварином острове.
        Возможно, если порыться еще в каких-то источниках (мемуарах, городской хронике, статьях по краеведению, справочниках), отыщется еще что-то, однако Александра сомневалась, что с помощью этих данных можно будет объяснить происходящее на острове со стопроцентной точностью.
        Разномастных фактов хватало, а уж связать их между собой, свести все воедино и решить, как быть дальше, теперь предстоит им с Андреем. Она сразу же поставила себя рядом с ним - и не только потому, что любила, была его другом. Просто никто не должен справляться с подобными вещами в одиночку.
        Кроме того, у Шуры было ощущение, что она уже ввязалась в эту историю, что Варварин остров ее не отпустит, хотя она там никогда не была. Александра не сказала об этом Андрею, потому что не была ни в чем уверена, но предчувствие было сильным. И по мере того, как она погружалась в пучину фактов, домыслов, легенд, связанных с островом, оно лишь усиливалось.
        Александра ехала домой и прокручивала в голове прочитанное, но поверх полученной информации всплывали воспоминания о вчерашней ночи, когда ей приснился кошмар.
        Особенность была в том, что Александра почти никогда не видела снов. Вернее, видела, конечно, как и любой человек, но забывала, не могла удержать в памяти, а уж ночных кошмаров, от которых просыпаешься в поту и с колотящимся сердцем, у нее не бывало ни разу.
        Совпадение или нет, но стоило Давыдову попросить ее помочь, сходить в библиотеку и порыться в архивных изданиях, как это случилось.
        Кошмар был живым и реальным. Пока Александра не подскочила, проснувшись от собственного вопля, ей казалось, что она вовсе не спала. Подушка была мокрая от слез, тело покрылось липким холодным потом, страх не позволял высунуть руку из-под одеяла и нашарить на тумбочке телефон, чтобы посмотреть, который час.
        Когда она немного пришла в себя, то сумела сделать это. На экране высветились цифры - половина третьего ночи. Александра знала, что больше не сумеет заснуть, поэтому встала и пошла на кухню, по пути зажигая свет во всей квартире. Впрочем, часам к пяти, выпив три чашки чаю и до одури насмотревшись на монитор ноутбука, она устала, отправилась в кровать и проспала до звонка будильника.
        Александра запрещала себе думать о том, что ей приснилось, но это не очень-то получалось. А хуже всего делалось при мысли, что кошмар может и повториться. Почему-то она была уверена в этом.
        Приехав домой из библиотеки, Шура поужинала, приняла душ, послушала новости на YouTube, всеми силами стараясь убедить себя, что это обычный вечер, один из многих. Можно было позвонить Андрею и рассказать обо всем, что удалось узнать, но Шуре не хотелось делать этого на ночь глядя.
        Дурацкие мысли, дурацкие страхи, но есть же выражение: «Не к ночи будь помянут». Вот и ей не хотелось говорить обо всем этом, когда в окна черными глазами глядит тьма.
        Они поговорят утром. А сейчас…
        Александра выпила молока с медом, потом подумала и добавила еще настойку пустырника, надеясь, что это поможет уснуть и спать без сновидений. Легла она поздно, почувствовав, что действительно валится с ног. Предпринятые меры сработали: в сон Шура провалилась, как в прорубь.
        Однако среди ночи опять проснулась, только на сей раз не от дурного сна, а из-за желания сходить в туалет. Включая ночник, подумала, что сейчас, должно быть, снова полтретьего, и не ошиблась. Не успев начать размышлять, что это могло бы означать, Александра нашарила под кроватью тапочки и хотела обуться, как накатило ощущение дежа-вю.
        Вчерашний сон.
        Он был именно таков: Александра открыла глаза среди ночи, решила встать с кровати и почувствовала, как кто-то прикоснулся к ее плечу. Человек, который лежал с нею рядом, погладил ее кожу холодными, жесткими и чуть влажными, как речные камни, пальцами, а потом тихонько засмеялся, и от этого смеха по спине словно бы заструилась ледяная вода.
        В комнате никого не могло быть, но все же рядом находилось… нечто. Александра сидела, застыв от ужаса, чувствуя, как неведомый гость перебирает ее волосы, слыша, как он бормочет что-то, и понимая: если она увидит его лицо, то, скорее всего, сойдет с ума.
        Прошлой ночью Шура проснулась, но сейчас она не спала.
        Не спала - и была уверена, что все повторится, только уже наяву.
        А когда это случилось, пришел даже не страх - животное ощущение паники, безумной, слепящей, сродни тому, как заяц бежит по ночной дороге в свете фар и не может свернуть в спасительную сень деревьев и кустов.
        Стылое прикосновение, привычка играть ее волосами, негромкий смех…
        «Тебя нет! Ты умер!»
        Матрац с его стороны прогнулся под тяжестью веса.
        Недовольно охнули пружины.
        - Повернись, взгляни на меня. Ты увидишь, что я здесь, - раздалось за спиной, и Александра (снова впервые в жизни) упала в обморок.
        Утро принесло головную боль и озноб. Она открыла глаза, услышав писк будильника, и спросила себя, чем было ночное видение: всего-навсего сном? Явлением призрака или чего-то более опасного, чем привидение?
        Не найдя однозначного ответа на этот вопрос, Александра выволокла себя из кровати и заставила собираться на работу.
        Когда она вышла из квартиры, головная боль отступила: удалось отогнать ее с помощью лекарств. К счастью, дороги были свободны, Шура быстро добралась до офиса, но заходить внутрь не стала. Вместо этого зашла в любимое кафе «Пиноккио», намереваясь выпить кофе и поговорить с Андреем. Она специально выкроила для этого время.
        - Вы сегодня рано, - улыбнулась знакомая официантка, принимая заказ.
        Александра продемонстрировала ответную улыбку, которая вышла слегка вымученной, и вытащила из сумки блокнот с записями, сделанными вчера в библиотеке.
        Давыдов взял трубку, едва она успела нажать на значок вызова: ждал звонка. Интересно, насколько спокойно прошла его ночь?
        - Как ты? - спросил Андрей, словно зная, что ей пришлось пережить нечто плохое.
        - В порядке, - солгала Александра. - Готов меня выслушать?
        Он ответил утвердительно, но прозвучало это несколько нервно, будто в действительности Андрей хотел велеть ей замолчать, бросить трубку, лишь бы ничего не слышать.
        - Начну с самых первых упоминаний, которые мне удалось раскопать, - сказала Александра. - Этот остров стали называть Варвариным только в девятнадцатом веке, а до той поры он звался…
        Глава шестнадцатая
        …Пропащий. Разве хорошее, доброе место станут так называть? - сердито спросил Иван Павлович.
        - Дядюшка, перестаньте вы, ей-богу. Люди часто дают чудные названия, - отмахнулся от его слов Владимир Константинович.
        Комынины - дядя и племенник - были очень разными и внешне, и по характеру. Иван Павлович, невысокий, полностью седой, но еще крепкий мужчина с солидным брюшком, был прям в речах и суждениях, порой раздражителен и весьма прагматичен. Племянник же, которого он воспитывал с малолетства, после смерти его отца, родного брата Ивана Павловича, в ранней юности был высок, тонок, восторжен и мечтателен. Сейчас, когда Владимир Константинович только-только вступил в пору зрелости, нрав его сделался тверже, но все равно племянник был, на взгляд дяди, излишне доверчив и романтичен.
        - Твоя покойная матушка, царствие ей небесное, пришла бы в ужас от подобной затеи.
        - Как вы верно заметили, моей драгоценной матушки с нами уже нет, - прохладно ответил Владимир Константинович. - А вот Вареньку я надеюсь спасти. И сделаю для этого все возможное, так что вы меня не отговорите. Лучше и не пытайтесь, а просто помогите.
        Комынин-старший нахмурился и промолчал, отвернувшись к окну. Он никогда не был женат, не имел детей, единственного племянника любил как родного сына.
        После женитьбы Володи на бесприданнице Вареньке, в которую юноша влюбился без памяти, Иван Павлович жил в одиночестве в столице, виделись они не так часто, и дядя замечал, что его влияние на племянника уменьшается. Это тревожило старика, полагавшего, что без его пригляда Володя может наделать ошибок.
        Разговор их происходил в петербургской квартире Ивана Павловича. Племянник с молодой женой приехали сюда полгода назад, потому что местные быстрорецкие доктора разводили руками и ничем более помочь Вареньке не могли.
        Столичные светила медицины, поначалу обнадежив супругов и выкачав из Владимира Константиновича немалые средства, в конечном итоге объявили ровно то же самое: к сожалению, надежды нет, остается лишь смиренно ждать, когда Господь призовет Вареньку к себе.
        Судя по всему, никакого иного выхода, кроме как вернуться в имение под Быстрорецком и дожидаться там неизбежного, не оставалось. Варенька, тихая добросердечная молодая женщина с большими грустными глазами и безвольным ртом, уговаривала супруга так и поступить. Она любила родные места: небольшое имение родителей, где она родилась, выросла и жила, пока его не продали за долги после смерти отца и матери, было неподалеку от родового гнезда Комыниных.
        - Не хочу я за границу, Володя, - говорила она мужу, который уговаривал ее поехать в Европу, показаться еще и тамошним докторам. - Не скажут они ничего нового, не сумеют помочь. Измучаюсь, и ты со мной намаешься. И хоронить меня тебе придется на чужбине. Плохо это, неправильно.
        Владимир Константинович не выносил, когда она начинала говорить о своей кончине, он снова и снова пытался склонить жену к мысли поехать во Францию, но она, обычно беспрекословно подчинявшаяся любимому своему Володе, в этом вопросе была непреклонна.
        И вот два дня назад, когда решение ехать домой было-таки принято, объявился этот тип со своим диким предложением.
        Был погожий весенний день, Варенька отправилась прогуляться по парку, что раскинулся возле дома Комынина-старшего. С нею была старая няня Глаша, которую Варенька привыкла считать членом семьи.
        Глаша отошла, чтобы принести лимонаду (Вареньке захотелось пить), и тут на скамью возле женщины уселся хорошо одетый пожилой мужчина с густой бородой.
        - Вы позволите? - учтиво осведомился он.
        - Пожалуйста, присаживайтесь, прошу вас, - чуть покраснев, ответила Варенька. Она стеснялась незнакомых людей.
        Правда, как выяснилось, человек этот ее знал, потому что обратился по имени-отчеству, заявив, что очень рад встретить Вареньку здесь.
        - Мы разве с вами знакомы? - удивилась она.
        - Боюсь, что нет, но это легко исправить. Разрешите представиться. Солодников Петр Васильевич. Я как раз сегодня собирался навестить вас и вашего супруга в доме его дяди.
        - Так у вас дела с Владимиром Константиновичем! - поняла Варенька.
        - Не совсем, - улыбнулся Солодников. - Дело касается вас.
        - Меня? Как же?
        - Я осведомлен о вашем недуге и могу вам помочь, - ответил Петр Васильевич.
        - Вы доктор? - Варенька почувствовала, что немного разочарована. Докторам она больше не верила.
        Однако врачом Солодников не был, о чем и заявил.
        - Медицина в вашем случае оказалась бессильна. Но я знаю, что поставит вас на ноги, спасет вам жизнь.
        Варенька растерялась. Она была уверена, что скоро наступит ее смертный час. Видела, как бледнеет и тает ее плоть, а сил становится все меньше; чувствовала нарастающую с каждым днем усталость. Боли ее не мучили, и она приготовилась тихо угаснуть, как церковная свеча перед иконой, прогореть и исчезнуть из этого мира, чтобы воскреснуть в ином.
        То, о чем говорил этот человек, смутило и испугало Вареньку, поэтому она обрадовалась, увидев подошедшую к скамейке Глашу с лимонадом в высоком стакане.
        - Вы, сударь, чего хотели? - грубовато спросила та.
        Глаша была женщина простая, за любимую Вареньку, не задумываясь, отдала бы правую руку. Она привыкла защищать ее, направлять, ухаживать за ней и все еще видела в воспитаннице малое дитя, за которым нужен глаз да глаз.
        - Мы беседуем с Варварой Андреевной, вам не стоит опасаться меня. Я лишь хотел предложить свою помощь.
        - Это в чем же? - Похоже, Солодников Глаше не нравился.
        - А вот об этом я переговорю с Владимиром Константиновичем.
        Чудаковатый господин откланялся и ушел, оставив после себя флер загадочности и недосказанности. Варенька едва пригубила напиток, а после засобиралась домой. Ей не терпелось узнать, что же за способ лечения хочет предложить ее мужу Солодников.
        - Скользкий тип. На червя похож, так и извивается, - ворчала Глаша. - Я таких насквозь вижу. Шарлатан он. Небось, денег хочет!
        Однако Вареньке Петр Васильевич, скорее, понравился. Было в нем что-то, что внушало уверенность в его словах. Какая-то сила.
        Когда Варенька с Глашей вернулись домой, Солодникова там уже не было. Но разговор с ним произвел на Владимира Константиновича сильнейшее впечатление.
        Он расхаживал по комнате, а увидев жену, подошел к ней и схватил за руку.
        - Ты уже знакома с господином Солодниковым, он сказал, что представился тебе. Так вот, я полагаю, этот человек послан нам свыше. Он совершенно точно утверждает, что знает, как тебя вылечить. Тебе он не стал всего объяснять, решил поговорить со мной. И правильно сделал. Способ не вполне обычен. Но обычные-то мы уже все перепробовали. - Видно было, как сильно он взволнован. - Присядь, поговорим.
        Варенька послушалась, муж уселся подле нее, но немедленно вскочил: не мог усидеть на месте.
        - Чего он хочет? - спросила Глаша, которая так и осталась стоять в дверях.
        Владимир Константинович, заметив ее, досадливо хмыкнул.
        - Ты, Глаша, иди, иди. Варваре Андреевне больше пока ничего не требуется. Позовем, как понадобишься.
        Старуха неохотно повиновалась, закрыв за собой дверь, и, скорее всего, отправилась на поиски Ивана Павловича, с которым была в своеобразном сговоре. Она точно так же пеклась о своей Вареньке, как Комынин-старший - о племяннике. Привыкнув заботиться о своих подопечных, оба до сих пор считали супругов несмышлеными детьми.
        - Какое лечение предложил этот человек? - спросила Варенька, когда Глаша удалилась.
        Владимир Константинович задумчиво посмотрел на жену, словно гадая, как она отнесется к его словам, а потом проговорил:
        - Врачи нам не помогли, это ясно. Я знаю, ты, в отличие от меня, набожна. Варенька, ты ведь молилась Господу?
        Она непонимающе глядела на него: к чему спрашивать об очевидном?
        - Однако Господь оказался глух к твоим молитвам, не так ли?
        - Пути Господни неисповедимы, - заученно отозвалась Варенька. - Значит, такова Его воля. Только Он решает, когда приходит наш черед.
        - Это слова, Варя. Только слова. Мне кажется, нет у Бога никакого замысла. Бог - это злой мальчишка, который играет нами, как ребенок играет в солдатики. Нет никакой логики, никакой божественной цели!
        - Тебе Солодников такое сказал?
        - При чем тут он! - вскинулся Комынин-младший. - Я сам об этом постоянно думаю, особенно теперь! Скажи мне, какой смысл в том, что в мире болеют, страдают и умирают невинные дети? Кому от этого лучше, какой урок мы из этого извлекаем? Почему мой отец, который страстно мечтал о сыне, ушел из жизни, когда мне не исполнилось и года? Какой высший смысл в том, что твоя мать умерла от горя, выяснив, что твой отец проиграл все, что у вас было, и скончался, оставив дочь и жену нищими, на улице? Пойми, Варя, Богу уже давно нет до нас никакого дела! Он не слышит наших молитв, Он глух и жесток, только хохочет, наблюдая за тем, как мы корчимся в муках. Неужели ты сама не замечала, не спрашивала себя об этом?
        Вареньке было страшно слушать, но она не привыкла перечить мужу, а потому не перебивала.
        - Теперь Бог вздумал отнять тебя у меня! Мы молоды, счастливы, любим друг друга, у нас могли родиться дети, много детей, как мы мечтали, но Он вдруг насылает на тебя болезнь, от которой нет лечения! Дряхлые старцы, только и мечтающие о покое, живут, а ты должна отправиться во тьму, потому что Ему так захотелось! Вздумалось поглядеть, как я буду страдать один, без тебя! - Владимир Константинович уже кричал. - Этому не бывать! Я не позволю посмеяться над нами так жестоко!
        - И что же ты намерен делать? - спросил его дядя, появившись на пороге гостиной.
        Глаша отправила сюда Ивана Павловича, поняла Варенька, и ей это не понравилось, потому что было ясно: старик примется отговаривать Володю. Муж говорил невероятное, но Варваре Андреевне чудилась правда в его горьких словах, а еще очень хотелось верить в то, что она все-таки не обречена.
        - Принять предложение Солодникова, - внезапно успокоившись, ответил Владимир Константинович, с вызовом глядя на Ивана Павловича.
        - В чем же оно состоит? - спросил тот.
        - Он просит меня построить церковь на земле, которая принадлежит мне. Говорит, когда строительство начнется, Варя станет поправляться, а когда храм будет готов, исцелится окончательно.
        Варенька и Иван Павлович изумленно переглянулись.
        - Не ты ли только что говорил, что Бог глух к молитвам страждущих? А теперь утверждаешь, что собираешься возводить в честь Господа храм?
        - Собираюсь, только не в Его честь, дядя. Есть и другие божества - те, что слышат и готовы помочь. Древние могущественные боги, которым молились наши предки, и о которых мы незаслуженно забыли. Они сильны и могущественны.
        Слова прозвучали как удар грома. Варенька замерла, а Иван Павлович, оправившись от шока, проговорил:
        - Но ведь это кощунство какое-то. Варварство.
        «Варварство во имя Варвары», - подумала Варенька, и у нее появилась внезапная уверенность, что так и должно быть. Лишь бы только Иван Павлович не отговорил ее мужа.
        - Каждому воздается по вере его. Так, кажется? - ядовито проговорил Владимир Константинович. - Я верю, что моей жене поможет древний бог, о котором говорит Солодников. Ему нужен храм - он его получит!
        Было в тоне молодого человека нечто такое, что заставило дядю пойти на попятный, перестать спорить.
        - Но ведь этот бог может оказаться столь же лжив, как и тот, от которого ты сейчас готов отречься. Ты построишь ему храм, а он не излечит твою жену. - Иван Павлович поглядел на Вареньку и, устыдившись жестокости своих слова, прибавил: - Прости, милая.
        - Хуже не будет, - сказал Владимир Константинович. - Терять нам нечего. Так что я рискну.
        - Благодарю! - вырвалось у Вареньки.
        Она почему-то верила, что древний бог не обманет.
        Глава семнадцатая
        Итак, отговорить племянника от безумной затеи Иван Павлович не сумел, как ни старался. Глашу, которая тоже была против, никто и вовсе не слушал.
        - Если я могу попробовать хоть что-то предпринять, чтобы спасти Вареньку, то все сделаю, и хватит об этом, - с непривычной для себя решимостью отрезал Владимир Константинович, и Ивану Павловичу пришлось отступить.
        Но, услышав, где именно должен стоять новый храм, он снова встал на дыбы.
        - Отчего же именно на Пропащем? Гиблое место!
        - Не хуже прочих. И почему гиблое-то? Что за суеверия?
        Хотя, с другой стороны, чем уединённее место, тем меньше будет свидетелей этого сумасшествия. Когда Володя поймет, что затея провалилась (Иван Павлович не сомневался, что так и будет), некому будет тыкать в него пальцем, перешептываться, посмеиваться над его легковерием и упрекать в безбожии.
        Про то, почему остров Пропащий пользовался дурной славой, Иван Павлович в точности не знал. Где-то что-то слышал, не более того. Насколько ему было известно, на Пропащем никто постоянно не жил, однако в тех местах хорошо ловилась рыба, поэтому в сезон там бывали рыбаки.
        Приняв решение строить храм на Пропащем, Владимир Константинович отправился туда, уладив все формальности. Вместе с ним поехали Варенька и Солодников, к которому Иван Павлович чувствовал стойкую неприязнь, доходящую порой до отвращения. Отношения своего он часто не мог скрыть, оно невольно прорывалось в его тоне и манерах, Солодников же делал вид, что ничего не замечает.
        Про то, что Вареньке стоит жить на острове во время строительства, сказал Солодников, но, собственно, других вариантов и не было: молодые супруги не желали расставаться (обоих против воли преследовала мысль о том, что им, возможно, осталось не так много времени вместе).
        Когда Иван Павлович объявил племяннику, что тоже намеревается ехать на остров, тот воспринял это неоднозначно: вроде и не желал вмешательства дяди, опасаясь излишней опеки и давления, но вместе с тем был рад, потому что привык полагаться на него, как на отца.
        Для троих Комыниных и Солодникова построили временные домики, и господа разместились там вполне комфортно, насколько позволяли условия. Уже в мае строительство шло полным ходом. Денег потребовалось немало, но Комынины были богаты. Владимиру Константиновичу должно было хватить и собственных средств, он надеялся справиться, не одалживаясь у дяди. В крайнем случае, можно продать дальнее имение, именуемое в семье «Малым», часть ценных бумаг или заложить большое родовое поместье.
        Леса хватало на острове, прочие строительные материалы доставляли на остров баржами, рабочих наняли в Быстрорецке и в окрестных деревнях. Как раз во время найма строителей снова возникла тема некоего проклятия острова.
        - Людям очень нужна работа, но на остров они ехать не спешат, - сказал как-то за ужином Матвей Савельевич Комов, который руководил стройкой. - Говорят, нехорошее место.
        Иван Павлович посмотрел на племянника, но тот пожал плечами: дескать, люди есть люди, болтают всякое, кто ж им запретит?
        - А почему именно оно дурное, не говорят? - осведомился Комынин-старший.
        - Говорят, много рыбаков потонуло. Рыбы-то полно, но не всем везло возвращаться с уловом обратно. Остров потому и называется Пропащим. - Матвей Савельевич усмехнулся в усы. - Еще слыхал, будто птицы над островом никогда не пролетают. Избегают, стало быть. И живность в здешнем лесу никакая не водится, потому тут так тихо.
        Иван Павлович попытался вспомнить, видел ли пролетающих птиц, слышал ли какие-то звуки в лесу, но не смог.
        - Что за ерунда, - поморщился Владимир Константинович.
        - Отчего же, такое возможно. - Матвей Савельевич отложил вилку и нож. - Есть территории, где испокон веку никто не желает селиться: не строят домов, не основывают селений и городов. Без видимых причин люди избегают их. Объяснение, скорее всего, самое простое, и ученые будущего отыщут его. Возможно, это связано с течением подводных источников или с процессами в земной коре. Никаких чудес нет.
        Но одно чудо все же было - и Владимир Константинович боялся в него поверить. Вареньке становилось лучше. По мере того, как продвигалось строительство, она буквально оживала: на щеки вернулся румянец, появился аппетит, вернулся сон. А главное, она была спокойна и весела: исчезли апатия и уныние, Варенька охотно прогуливалась по лесу, смотрела, как идут работы, вернулась к любимым занятиям живописью, к которым во время болезни совершенно утратила интерес.
        Никаких ужасов ни с кем не случалось: рабочие не пропадали и не травмировались, а сам темп строительства был на удивление бодрым, и природа будто бы способствовала начинанию.
        - Вы не поверите, - рассказал как-то Матвей Савельевич, вернувшись с большой земли. - Там все дождем заливает, дороги раскисли, а над островом будто кто зонт раскрыл: ни капли не упало.
        Позже такое случалось не раз и не два. Лето выдалось средненькое, небо то и дело хмурило лоб, заливаясь слезами дождей, и только на Пропащем было ясно и сухо.
        «Но ведь это странно, - размышлял порой Иван Павлович, - странно и тревожно».
        Не так давно по Быстрорецку ходили разговоры про Николая Федоровича Петровского, богатого коммерсанта, промышленника, которому вздумалось выкупить старую больницу для малоимущих, превратить ее в особняк и поселиться там с молодой красавицей-женой. Замысел Петровского многим казался непонятной блажью: с какой стати кому-то понадобилось жить в таком скорбном месте? Горожане знали, что на высоком холме, откуда был виден весь город, располагалась не только клиника, но и мертвецкая, куда во время мора свозили тела умерших со всего Быстрорецка.
        Поначалу все казалось досужей болтовней, но со временем, когда в особняке стали пропадать люди, по городу поползли зловещие слухи о том, что дом Петровских проклят, поскольку стоит в месте, где обитает потустороннее зло. Кончилось все печально и для самого Петровского, и для его семьи, и история эта постоянно приходила на ум Комынину-старшему. Почему-то казалось, что и с ними всеми на Пропащем острове может случиться плохое.
        Вдобавок Солодников как не пришелся Ивану Павловичу по душе в первый миг, так и не сумел завоевать его расположения. Скрытный тип, который упорно не объяснял, каким образом строительство храма может помочь Варе справиться с недугом.
        Никто, кроме Ивана Павловича, ни о чем не тревожился, наоборот, люди радовались, что работы по возведению храма движутся с невиданной скоростью.
        - Не иначе Господь помогает, - говаривали рабочие, - видать, благое дело делаем!
        Разумеется, никому из трудившихся на стройке не говорили правды о том, что храм посвящен вовсе не христианскому богу.
        - Зачем им знать? Пусть считают, что это обычная церковь, - сказал еще до начала стройки Солодников, и все с ним согласились.
        Однако некоторое недоумение проскальзывало.
        Во-первых, расположение церкви.
        Солодников указал место почти в самой середине острова, в центре глубокой выемки (или, правильнее сказать, в овраге). Проще и логичнее было бы возвести храм на возвышенности, например, на высоком берегу реки - и красиво, и видно будет издалека.
        - Зачем материалы в такую даль тащить? Еще и низину придется укреплять, чтобы края не осыпались, чтобы не заливало водой; ступени надо делать, - попытался высказать свое мнение Комов, но его не стали слушать.
        Вторым моментом, который не прошел незамеченным, была необычная форма храма. Солодников точно указал, как он должен выглядеть, и облик здания отличался от вида всех прочих церквей.
        Солодников предоставил чертеж, требуя, чтобы храм построили в точном соответствии с ним, и Матвей Савельевич, взглянув на схему, нахмурил кустистые седые брови:
        - Простите, но тут, вероятно, какая-то ошибка. На чертеже вовсе не христианский храм. Я знаю, о чем говорю. Существует лишь несколько их типов: храмы строят в виде креста, в форме круга, в форме восьмиконечной звезды (означающей Вифлеемскую звезду, что привела волхвов к месту рождения Христа). Самые древние храмы возводились в форме корабля. Есть еще здания четырехугольной формы, а также встречаются строения смешанного типа: по внешнему виду одни, а внутри - другие. Но тут - круг, внутри которого находится треугольник, и это…
        - Я признателен вам за то, что поделились своим мнением, - перебил Комова Владимир Константинович, - однако плачу не за то, чтобы вы читали нам лекции.
        Матвей Савельевич открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал.
        - Если наша договоренность в силе, надеюсь, вы приступите к работе и сделаете все так, как я прошу, - прибавил Комынин-младший.
        - Безусловно, - суховато ответил Комов. - Прощу прощения за неуместные рассуждения.
        Весну сменило лето, на смену ему пришла осень; строительство шло споро, без сложностей и каких-либо неприятных происшествий. Громы небесные не поражали храм, люди не сбегали со стройки, не жаловались, не боялись.
        Постепенно тревога, которая снедала Ивана Павловича, стала отпускать его. И не только потому, что не было поводов переживать, но и потому, что Вареньке становилось все лучше, она расцветала на глазах, а любимый племянник был счастлив.
        В ноябре Комынин-старший решил отправиться в Санкт-Петербург. Некоторые дела требовали скорейшего вмешательства, да и в присутствии на острове не было, пожалуй, никакой необходимости. Защищать Володю и Вареньку ни от чего и ни от кого не требовалось, работы шли без помощи Ивана Павловича, и он рассудил, что вполне может провести позднюю осень и зиму в комфорте большого города, а ближе к весне навестить племянника с женой.
        - Не волнуйтесь, дядюшка, - говорил Володя, прощаясь с Иваном Павловичем, - езжайте спокойно.
        - Можно бы и вам уехать. Чего тут в холода-то куковать? - без особой надежды предложил старик и получил ожидаемый ответ:
        - Солодников считает, что Вареньке нужно быть тут до окончания строительства. Иначе болезнь может вернуться.
        Когда Пропащий скрылся из виду, Иван Павлович почувствовал облегчение: остров по-прежнему действовал ему на нервы, был похож на зверя, который притаился в кустах, выжидая подходящий момент для нападения. Вместе с тем старика не покидало ощущение, что он совершает непоправимую ошибку, оставляя Володю наедине с…
        С чем? Иван Павлович и сам не знал. Древний бог, в честь которого возводили храм, пока никому не причинил вреда. Наоборот, явно помогал Вареньке.
        А если именно «пока»?
        Осень и зима были долгими, но прошли и они. В череде дел немного позабылись тревоги, остров на расстоянии перестал казаться зловещим. От Володи регулярно приходили жизнерадостные, бодрые письма, в которых он рассказывал, как движется строительство. Оно, судя по рассказам племянника, не прекращалось ни на один день, несмотря на дожди, снега и морозы, которые абсолютно не мешали работам (и это было поразительно).
        Последнее письмо пришло в конце февраля, как раз перед тем, как Ивана Павловича свалила в постель обострившаяся застарелая хворь. Лишь к апрелю Комынин-старший почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы вновь выходить из дому.
        Решение отправиться на остров он принял, еще лежа в кровати, не будучи в состоянии воплотить его в жизнь. Да и теперь врач рекомендовал старику поберечься, но Иван Павлович знал, что не может позволить себе такой роскоши.
        Вот уже более месяца от племянника не было ни слуху ни духу. Володя не ответил на три письма, проигнорировал даже то, в котором старик жаловался на свою болезнь.
        Больше Комынин-старший писать не стал. Он поедет сам - и сам увидит, что происходит на острове.
        А в том, что там творится нечто нехорошее, Иван Павлович нисколько не сомневался. Вопрос был лишь в том, не стало ли уже слишком поздно, сможет ли он помочь Володе, сумеет ли отвести беду.
        Глава восемнадцатая
        Если бы кто-то спросил Владимира Константиновича, когда все началось, он не сумел бы ответить точно. Оглядываясь назад, понимал, что происходило все постепенно и продвигалось вперед крохотными шажочками, пока внезапно не набрало темп и не обвалилось на него, раздавив мертвой, грозной тяжестью всю его жизнь.
        Прежде Владимиру Константиновичу казалось, будто самое страшное, что могло с ним случиться, - это болезнь любимой жены. И стоит ей пойти на поправку, как он сделается счастливейшим из смертных.
        Теперь его желание исполнено, Варенька здорова. Но никакого счастья нет и в помине - лишь тоскливый, сосущий кровь ужас. Потому что эта молодая, цветущая женщина больше не была его милой Варей. Болезнь ушла, а вместе с нею ушла и возлюбленная Владимира Константиновича, оставив вместо себя совсем иное существо…
        Нет, пожалуй, все-таки можно сказать, когда пошел отсчет, подумалось Комынину. В середине зимы Владимир Константинович впервые увидел у Вари книги. Прежде жена не выказывала интереса к чтению, в свободное время писала красками или вышивала. Книг было две - обе толстые, с потемневшими от времени страницами, в черных переплетах.
        - Что это? - спросил он.
        Жена немного смутилась.
        - Это Петра Васильевича книги, Володя. Он мне дал прочесть.
        Солодников целыми днями пропадал то на стройке, то в окрестном лесу, они встречались лишь за ужином, да и то не всегда, и Владимир Константинович понятия не имел, что Петр Васильевич общается с Варей.
        - О чем они? - Комынин открыл ту, что лежала сверху, пролистнул пару страниц, но жена подскочила к нему и забрала книгу.
        - Не нужно это тебе, незачем, - резковато бросила она. - Петр Васильевич говорит, что… Словом, я должна немного узнать о том, кто спас мне жизнь. А тебе это не должно быть интересно.
        Варенька смягчила резкость улыбкой, но Владимира Константиновича ее поведение покоробило.
        - Отчего же мне не должно быть интересно, что за сила тебя вылечила?
        Справедливости ради, он и в самом деле не проявлял охоты узнать об этом. Тут было что-то подсознательное, даже неосознанное: ему хотелось держаться от этого подальше. Владимир Константинович полагал, что после завершения строительства они с Варенькой уедут с острова, чтобы не возвращаться. Забудут и о нем, и о болезни, и о чудесном исцелении.
        Но не тут-то было. Оказалось, что у Вареньки другие планы.
        В тот день, когда они заговорили о книгах, Варя уклонилась от пояснений, больше не желала затрагивать эту тему. С той поры Владимир Константинович не видел книг (она больше не оставляла их на видном месте, запирала в своем сундучке), однако знал, что она читает их.
        Жена забросила и вышивку, и рисование, углубившись в изучение непонятных трактатов. На его вопросы улыбалась, отвечала расплывчато, спешила переменить тему разговора.
        Лишь когда на остров привезли икону, им все же пришлось поговорить. Солодников с величайшей осторожностью распаковал большую коробку, в которой она находилась. Варенька все это время стояла подле него, и Владимир Константинович с неудовольствием заметил на ее лице выражение восторга, граничащего едва ли не с экстазом.
        В выражении глаз, в том, как подрагивали от нетерпения ее руки и кривился рот, было что-то жадное, почти неприличное, и Владимир Константинович отвел взгляд, подумав, что, по всей видимости, плохо знает свою жену.
        - Кто это? - нервно спросил он, и Солодников с Варей ответили в унисон:
        - Панталион. Земное воплощение Владыки.
        Владимир Константинович не вполне понял, что это значит, и Варенька снисходительно пояснила:
        - Ты же знаешь, ваш Бог един в трех лицах, сын Божий приходил на Землю. Вот и Панталион бывал здесь, оставил нам, последователям, свой лик.
        Варенька так и сказала - «ваш Бог», словно это не она еще год назад была примерной прихожанкой, постилась, стояла перед образами и просила Господа даровать ей здоровье.
        Словно прочтя мысли мужа, Варенька усмехнулась и жестко проговорила:
        - Разве ты забыл? Я верила всем сердцем, я молила вашего Бога, но Он отвернулся от меня, сделал вид, что не слышит. Чего теперь обижаться, что больше в Нем не нуждаются?
        Солодников, желая сгладить нарождающуюся ссору, быстро сказал:
        - Прах Панталиона покоится не в одном месте, его останки захоронены в разных частях земного шара. Пропащий остров - одно из таких священных мест, потому именно здесь и следовало построить храм.
        Тем же вечером Варенька впервые завела речь о том, что не желает покидать Пропащий остров.
        - Володенька, мне здесь хорошо и спокойно. Только тут я могу быть счастлива! Прошу, давай построим дом неподалеку от храма Панталиона, - ворковала она, ластясь к нему, делаясь все больше непохожей на прежнюю скромную Варю. - Я не хочу возвращаться ни в Быстрорецк, ни в Петербург, ни в наше имение. Эта суетность, этот вечный бег, глупые люди, которым не понять меня…
        - Но прежде тебе нравилось и в столице, и в Быстрорецке! - пораженно ответил Владимир Константинович.
        - То было прежде. Многое изменилось. Ты отвел меня от края бездны, ты поверил в помощь Панталиона и заставил поверить меня, так зачем теперь поворачивать назад? Пойми, милый, мне будет хорошо только тут, а в других местах я зачахну, болезнь может вернуться.
        Это было похоже на шантаж, а еще - на ложь. Он не стал отвечать, но Варя с того дня говорила об их будущей жизни в новом доме на острове, как о деле решенном, не желала слышать никаких возражений.
        Владимир Константинович все меньше узнавал в этой женщине, переполненной экзальтацией и злой энергией, свою нежную, тихую Вареньку. Дни напролет она читала свои книги - одна или в компании Солодникова, пропадала в храме, который был уже почти готов (оставались лишь внутренние работы, близившиеся к завершению).
        - Ты так переменилась, - вырвалось у него однажды за завтраком.
        - Переменилась? В чем же?
        - И ко мне, и… И в целом.
        - Володенька, о чем ты? Что за фантазии? - По губам Вари скользнула небрежная улыбка. - По-моему, ты стал чересчур мнительным.
        - А по-моему, нет. К примеру, ты не рисуешь больше. - Это была самая малая из перемен, но Владимиру Константиновичу нужно было с чего-то начать.
        Варенька погладила мужа по щеке, поглядела, как на несмышленое дитя.
        - Ты же понимаешь, это была лишь забава, баловство. Художницы из меня никогда бы не вышло: не хватает терпения и таланта. А попусту время тратить да краски переводить… К чему? Есть более серьезные занятия.
        - Знаю я твои занятия! - Прозвучало глупо и беспомощно, и Варенька не удостоила его ответом. Еще раз потрепала по щеке и вышла из-за стола.
        Комынин почувствовал себя униженным, но не знал, что можно предпринять, и поступил так, как поступает большинство людей в сложной ситуации: вовсе ничего не стал делать, полагаясь на то, что все как-нибудь образуется само по себе.
        Разумеется, ничего не наладилось, стало только хуже.
        В конце зимы рабочие уехали с острова, завершив то, для чего их нанимали.
        Прощаясь с Владимиром Константиновичем, Комов смотрел на него с затаенной грустью и жалостью.
        - Внутри этого… - он словно бы поперхнулся, - этого сооружения лишь голые стены. Когда я спросил Солодникова, кто станет заниматься росписью, внутренним убранством, он ответил, что сделает это сам. - Комов дернул подбородком. - И ваша жена ему поможет, она же художница.
        Владимир Константинович понятия об этом не имел, но не готов был признаться в неосведомленности. Оказывается, решили без него, а он, тот, кто оплачивает все, ни сном ни духом!
        Комынин сделал вид, что все нормально, в порядке вещей, промямлил что-то, поспешно заговорил о другом. Комов, который отлично все понял, притворился, будто верит. Они простились сухо, скованно, хотя все это время общались вполне дружески.
        Вечером того же дня Владимир Константинович спросил Солодникова и Варю, что это за идея, - самостоятельно расписывать стены, а в ответ получил то, что и обычно: снисходительные взгляды, показную сердечность, скрывающую ледяное равнодушие. Этим двоим не было дела ни до него, ни до его мнения, ни до его недовольства.
        «Я для них - ярмарочный дурачок, пустое место», - подумал Комынин. Того, что он покинул комнату, Варенька и Солодников не заметили.
        Думать об этом было больно и страшно. Казалось, вся жизнь рассыпается, ломается, и ничего уже не поправить, не вернуть. Совсем плохо Владимиру Константиновичу стало после разговора с Глашей.
        «Старая нянька, я, Варенька, проклятущий Солодников да несколько слуг. Больше на острове никого и не осталось», - подумал Комынин, глядя на старушку.
        Глаша вошла крадучись, бочком, вид у нее был такой, точно она прислушивается к тому, что происходит за спиной, но боится оглянуться.
        - Чего тебе, Глаша? - Он хотел спросить ласково, уважительно, а получилось отрывисто, лающе.
        Однако старая женщина не обратила на его тон внимания.
        - Что хотите, то и делайте, а больше так нельзя!
        - Как? - вяло спросил Комынин, понимая, о чем она хочет поговорить.
        - Вареньку нашу спасать надо от этого… - Глаша пожевала губами и выплюнула: - Нехристя. Это кого же он из нее сделал?
        - Глаша, ты…
        Она проницательно посмотрела на него.
        - Вы и сами не слепой. Видите, будто и не она это.
        Глаша принялась говорить о том, что и Владимиру Константиновичу не давало покоя: характер Вари стал другим, картины она не пишет, с Глашей больше не говорит «ни полсловечка», постоянно проводит время с Солодниковым.
        - Будь он помоложе, я бы, грешным делом, подумала… - Нянька осеклась, вспомнив, кто перед ней. - Но дело в другом! Он, окаянный, голову ей морочит! Варя была, как дитя малое, а сейчас глаза колючие, шипит змеей, слова цедит.
        В следующие полчаса Глаша, сбиваясь и путаясь от волнения в словах, рассказывала Владимиру Константиновичу о том, как Варенька, славная, чудесная Варенька, недрогнувшей рукой свернула голову курице на кухне; как с силой пнула хромую собаку, которую привез кто-то из рабочих; как однажды порезала себе руку и затем кровью нарисовала на щеке непонятный символ, а когда перепуганная Глаша спросила, зачем она это сделала, велела старухе замолчать, пригрозив вырвать язык.
        Несколько ночей подряд Варя уходила в лес, возвращаясь лишь под утро; а еще Глаша видела, как они с Солодниковым ходили к обрыву: сбросили с него что-то в воду, громко говоря при этом на непонятном гортанном наречии.
        Глаша пересказывала все это и многое другое шепотом, но то и дело повышала голос, не умея сдержать эмоций. Комынин слушал молча, и ему казалось, будто в желудке у него плещется ледяная вода.
        «Что я натворил? Зачем согласился? Зачем слушал этого Солодникова? Кто он вообще такой?» - думал Комынин, а следом пришла мысль о том, что у него и выбора-то не было, ведь иначе Варенька умерла бы.
        Глаша, выговорившись, давно ушла, а он все сидел и думал, как поступить. Посоветоваться было не с кем, дядюшка далеко и, наверное, сильно занят, потому что медлит с ответным письмом, а больше никому открыться Владимир Константинович не смог бы.
        Так ничего и не решив, лег спать. Они с Варей ночевали каждый в своем домике, и Комынин подумал о том, что уже слишком давно они не были вместе как муж и жена. После переезда на остров отношения их постепенно перестали быть супружескими, молодые люди общались, словно брат и сестра. Или, хуже того, как соседи.
        «Возьму и схожу сейчас к ней!» - подумал Комынин, но этот поступок, простой и естественный, был теперь невозможен, он ясно это сознавал.
        Говоря по чести, желания находиться в одном помещении с Варей у него теперь оставалось все меньше, не говоря уж о поцелуях и супружеских объятиях.
        А еще Владимир Константинович испугался того, как молодая женщина может отреагировать, если муж придет и застанет ее за…
        За каким занятием?
        Что она делает в ночи?
        Знать этого Комынин не мог. И жила в нем трусливая уверенность, что знать ему и не нужно.
        Глава девятнадцатая
        Попасть на остров Иван Павлович сумел лишь в ближе к середине апреля. Летом туда можно было добраться по воде; зимою, когда река замерзала, - по льду, но по весне остров был отрезан от большой земли. Перебираться по льду, который начал таять, опасно, поэтому пришлось дожидаться открытия судоходного сезона на Быстрой.
        Ехал Иван Павлович с тяжелым сердцем. Предчувствие беды не оставляло, ночами снилась покойная матушка.
        Сон всегда был один и тот же. Матушка ничего не говорила, лишь смотрела жалостливо да качала головой, а когда он принимался расспрашивать родительницу, что случилось, та заливалась слезами, поворачивалась и уходила в свою комнату.
        Иван Павлович шел следом за нею, но каждый раз оказывалась, что вместо нее в комнате стоит гроб, а в гробу - любимый племянник Володя. Лицо застывшее, пожелтевшее, напряженное, будто перед смертью несчастный страдал.
        Стоило бедному Ивану Павловичу приблизиться к гробу, как мертвец открывал глаза и ухмылялся. Глаза у него были красные, зубы - кривые и крупные. Иван Павлович хотел бежать, но ноги слабели и прирастали к полу. А потом из-за спины слышался голос Вареньки, которая принималась хохотать и спрашивала что-то, а что именно, вспомнить просыпавшийся в холодном поту, с рвущимся вон из грудной клетки сердцем Комынин не мог.
        Измученный повторяющимся кошмаром Иван Павлович почти не спал, слабел и терял аппетит, а потому болезнь его снова начала поднимать голову. Доктор отговаривал пациента от поездки, но Иван Павлович не мог медлить.
        Подплывая к Пропащему острову на нанятом в Быстрорецке суденышке, он почувствовал себя так, словно вернулся в свой сон: настолько острым было ощущение ужаса и надвигающейся беды.
        Старик не знал, что ждет его, но ему потребовались все силы, чтобы не развернуться, не передумать.
        На сей раз рыбацкие хижины не пустовали, весенний клев уже начался. Увидев людей на берегу, Комынин приободрился: можно будет договориться с кем-то из рыбаков и уплыть с острова в любое время. Плохо то, что до храма, стоявшего в центре острова, далеко от берега, придется добираться пешком: Ивана Павловича не ждали, не встречали, никто не прислал за ним повозку.
        Он оставил свой багаж (весьма скромный) одному из рыбаков, сказав, что вещи заберут позже.
        - Не бойтесь, ваше благородие, все в сохранности будет, - сказал жилистый, словно высохший на речном ветру молодой мужчина, назвавшийся Федором. - Нам чужого не надо.
        Вид его внушал доверие, и Иван Павлович спросил:
        - Ты не знаешь, как там господа, что приехали храм строить? Все ли у них хорошо?
        Федор помрачнел, потемнел лицом, но попытался скрыть это, отвернувшись будто бы за какой-то надобностью.
        - Церковь-то ведь уже построена? Идут ли службы?
        - Какие там службы!
        Иван Павлович обернулся и увидел сухонького старичка с зелеными, прозрачными, как речная вода, глазами, который подошел неслышно, как кот.
        - Бывал я там, - продолжил он, - какие, говорю, службы, коли нету священника? И на православный храм не похоже. - Старик сплюнул. - Бесовское место.
        Так больше ничего и не добившись, Иван Павлович зашагал в сторону храма. Сбиться с пути не боялся: дорога была протоптана во время строительства. По счастью, было сухо, шагалось ему легко, только вот из головы не шли слова старика.
        Бесовское место. Комынину оно тоже не нравилось; чем дальше он забирался вглубь Пропащего острова, тем сильнее ощущал себя покинутым, одиноким и… пропащим.
        До места Иван Павлович добрался уже ближе к вечеру. Солнце припало к линии горизонта, и последние лучи его догорали лихорадочным, болезненным лимонным светом. На острове было тихо, как в соборе, и Комынину вспомнились разговоры о том, что тут не водятся ни птицы, ни звери.
        «Это все же лучше, чем если бы из чащи вышел лось, не так ли?» - спросил себя Иван Павлович, и ему подумалось, что в здешнем лесу может таиться нечто куда более страшное, чем сохатый.
        Дорога кончилась, и взору путника предстал храм. Иван Павлович устал и вымотался, но, поняв, что путь его подошел к завершению, ничуть не обрадовался.
        Теперь он видел, что храм полностью достроен, но видел и то, как мало он похож на остальные церкви. Не случайно рыбак использовал слово «бесовское». Это строение не венчал крест, да и куполов не было. Основание было круглым, а из центра этого круга устремлялась ввысь треугольная пирамида, на вершине которой торчал острый шпиль.
        Экзотичное, угловатое белое с золотом здание было по-своему красивым, но то была дикая, нездешняя, непонятная глазу красота, которая казалась чуждой, враждебной.
        Чтобы подойти к храму, нужно было спуститься вниз, и больные колени Ивана Павловича еле сгибались, преодолевая высокие ступени. Тело ныло, и Комынин еле добрался до площадки перед храмом.
        Домики, построенные для господ, находились наверху, лишь один, тот, в котором жил Солодников, стоял возле храма. Однако подойти к остальным домам, не спускаясь вниз, не получилось бы: «чашу» окружала чащоба, а домики стояли на противоположной от дороги стороне низины.
        Дверь дома Солодникова была закрыта, и Иван Павлович решил, что внутри никого нет. Он малодушно обрадовался тому, что не придется столкнуться нос к носу с Солодниковым, и хотел уже начать подниматься к дому Володи, как дверь храма отворилась и на пороге показалась Варенька.
        На долю секунды лицо ее сделалось недовольным, но потом она изобразила радушную улыбку, показывая, что приятно удивлена.
        - Дядюшка, дорогой наш! - Варя пошла ему навстречу, протягивая руки. - Что же вы не написали, не предупредили нас? Мы бы встретили! Можно ли вам в вашем возрасте путешествовать пешком так далеко?
        Варенька клюнула его в щеку. Губы были сухими и колючими, а вся она казалась взвинченной, нервной. Не было в ней той застенчивости, того тихого послушания и мягкости, что всегда составляли суть ее очарования. Иван Павлович вспомнил, как Варя хохотала в его сне, и с трудом подавил дрожь.
        - Здравствуй, милая, - произнес он, стараясь, чтобы голос звучал как ни в чем не бывало. - Я много раз писал, вы что-то не спешили баловать меня ответами. Вот и решил сам вас проведать, узнать, все ли в порядке.
        Варенька хотела сказать что-то, но промолчала. По лицу ее точно бы пробегали волны, и у Ивана Павловича появилось ощущение, что она примеряет маски, думая, решая, какая из них более приличествует случаю.
        - Где же Володя? Тут, с тобой?
        - Нет, он… - Варенька, похоже, нашла нужную интонацию и скорбно произнесла: - Видите ли, дядюшка, я не хотела волновать вас понапрасну, и мне жаль, что придется вам узнать обо всем… - Она вздохнула. - Володя не писал вам, потому что болен.
        - Болен? Чем? Простужен, должно быть? Нужно вам было… - Иван Павлович перебил сам себя: - Где Володя?
        Дверь храма снова отворилась, выпустив Солодникова. Открылась она широко, и Иван Павлович заглянул внутрь. Увиденное настолько его изумило, что на миг он позабыл про недуг племянника.
        - Святые угодники! Это что же…
        - Желаете посмотреть? - после краткого приветствия предложил Солодников. - Милости просим.
        Иван Павлович принял приглашение и вошел.
        Внутри храм выглядел еще более странно, чем снаружи.
        Икона там была лишь одна - изображение Панталиона. Белые гладкие стены - уходящие вверх остроугольные треугольники - были расписаны непонятными символами красного, золотого и черного цвета. Диковинного вида орнамент, большие и малые фигуры, переходящие одна в другую - от всего этого рябило в глазах, голова начинала кружиться.
        Окна (круглые, как люки) находились высоко под потолком, а пол казался прозрачным, ступать по нему было неловко и страшно, преследовало ощущение, будто он вот-вот разобьется, и ты провалишься вниз.
        В центре помещения находилось нечто вроде бассейна, наполненного черной, золотистой и алой водой, причем цвета эти не смешивались, а сама жидкость была живой: двигалась, закручивалась в водовороты, перетекала из одной точки в другую.
        Пахло липкой, навязчивой сладостью с примесью чего-то несвежего, прокисшего. Иван Павлович почувствовал, что ему трудно дышать, перед глазами все плыло.
        «Господи помилуй, какому божеству возносят молитвы в этом храме?!»
        - Мне нужно на воздух, - просипел он.
        - Конечно, - охотно отозвался Солодников. - Это вы с непривычки.
        На улице, жадно хватая ртом воздух, Иван Павлович слышал, как Варенька говорит полным показного сочувствия голоском:
        - Вам нужно отдохнуть, прилечь с дороги. Позже сумеете рассмотреть повнимательнее. Уверена, вам понравится, вы проникнитесь величием и красотой храма Панталиона.
        - Мне нужно увидеть племянника, - слабо отозвался Комынин.
        - Разумеется! Идемте, прошу вас! Надеюсь, вы не подумали, будто мы хотим этому воспрепятствовать.
        Сказав «мы», Варенька объединила себя с Солодниковым.
        Володя остался один, в стороне.
        Подъем давался Ивану Павловичу еще тяжелее, чем спуск. Он пыхтел и задыхался, стараясь не показать, насколько ему на самом деле плохо.
        - Панталион помог мне, вернул меня к жизни. Мы верим, что и Володе он поможет, - ворковала Варенька, поддерживая Ивана Павловича под локоть.
        - Чем он болен?
        - Недуг его нервического свойства, - ответил Солодников. - Перенапряжение, усталость, дурные сны.
        «Дурные сны», - эхом отозвалось внутри у Ивана Павловича.
        - Это пройдет. Скоро все изменится. И вам тоже станет лучше. Правильно сделали, что приехали. Панталион никого не оставит.
        Последняя фраза прозвучала чуть зловеще, но Комынин постарался отогнать эти мысли: и без того хватало поводов для беспокойства.
        Одолев последнюю ступеньку, Иван Павлович откашлялся, передохнул немного, а после двинулся к стоящим тесной группой домикам.
        - А где же Глаша твоя? - вспомнил он вдруг. - И все прочие слуги?
        Варенька беспечно махнула рукой.
        - Покинули нас. Уехали с острова. Кто зимой, кто по воде, как лед сошел.
        - Уехали? - ошеломленно переспросил Комынин. Он не мог представить себе, что верная Глаша оставила свою госпожу.
        - Вижу, вы удивлены. Право, не стоит беспокоиться. Мы справляемся. А к лету наймем новых. Нам понадобится много людей: мы ведь решили строить имение, окончательно сюда перебраться. Сколько можно ютиться в этих хибарах?
        Варенька широко улыбалась, глядя на дядю своего мужа.
        Интересно, есть ли твой супруг в составе этого «мы», подумалось Ивану Павловичу, но вслух он этого говорить не стал.
        Выходит, они с Володей сейчас наедине с Солодниковым и Варей; нет рядом ни Глаши, ни других слуг - вообще никаких людей на несколько километров вокруг! До оставшихся на берегу рыбаков далеко, а бесконечные ступени отняли остатки старческих, подточенных болезнью сил…
        Варя и Солодников глядели на него, не спуская с лиц приторных улыбок, и Ивану Павловичу почудилось, будто в выражении их глаз прячутся предвкушение и жестокая радость.
        Глава двадцатая
        - Мне нужно увидеть Володю, - сказал Иван Павлович. - Немедленно.
        Он не хотел более притворяться, будто не находит в происходящем ничего противоестественного, но в то же время боялся открыто сказать о своих подозрениях и опасениях. Ведь тогда и этим двоим не придется делать вид и…
        И что они с ним сотворят?
        Вероятно, то, что сотворили со слугами, с Глашей. Комынин не был настолько наивен, чтобы поверить, будто все эти люди пожелали просто уехать.
        - Пойдемте, - отозвался Солодников.
        Через пару мгновений все трое стояли возле двери.
        - Хочу предупредить вас, Иван Павлович. Ваш племянник неважно выглядит.
        Комынин не стал больше слушать (хватит с него этих уверток!) и толкнул дверь. Внутри было темно, душно и дурно пахло. Уже вечерело, и света из маленького оконца не доставало, чтобы осветить все помещение.
        Кровать Володи стояла у дальней стены, как и прежде, и на ней кто-то лежал. Видимо, хозяин комнаты.
        - Сейчас зажгу свечи, - произнесла Варенька.
        - Не стоит. Позвольте, я сам, - твердо возразил Иван Павлович. - Будьте любезны, оставьте нас.
        - Как угодно.
        Дверь за Солодниковым и Варей закрылась, и Иван Павлович медленно приблизился к кровати.
        - Володя, здравствуй, дорогой мой, - негромко проговорил он, но ответа не получил.
        Комынин нашел свечи, зажег их, и в комнате стало намного светлее. Он придвинул стул к кровати и сел, едва не застонав от облегчения: какое счастье - дать отдых усталым ногам.
        Володя лежал, отвернувшись к стене, закутавшись в одеяло, и Иван Павлович видел лишь его макушку.
        - Володя, ты слышишь? Ты спишь, быть может?
        Фигура на постели была все так же недвижима, и это пугало все сильнее.
        - Ты не отвечал мне на письма, вот я и решил приехать сам, - сказал Комынин. Говорил, чтобы нарушить тишину, не сидеть молча.
        Он огляделся по сторонам, не зная, что предпринять. От духоты и вони (пахло немытым телом, чем-то кислым, а еще нечистотами) голова начала кружиться.
        Свечи горели, потрескивая, желтые огоньки трепетали, на стенах плясали тени, и Ивану Павловичу показалось, что они живые.
        - Володя, я… - Он снова посмотрел на племянника и поперхнулся от неожиданности. Тот, оказывается, обернулся и теперь через плечо смотрел на посетителя.
        Это, несомненно, был Володя, но как же мало походил он на себя прежнего! Нечесаные грязные волосы падали на лицо, щеки обвисли, как у бульдога, спекшиеся губы искусаны в кровь. Взгляд его был недоверчивым и диковатым, как у пойманного в ловушку животного.
        Володя завозился и приподнялся на подушках.
        - Вы кто такой? - Голос был похож на собачий лай.
        - Ты что же, не узнаешь меня? - поразился Иван Павлович. - Это же я, твой дядя, я…
        - А, ну да, - равнодушно бросил Комынин-младший и сел в кровати, прислонившись к спинке. Иван Павлович увидел, что больной лежит в постели одетым. Причем одежда была несвежая, в пятнах.
        Иван Павлович не понял, точно ли Володя узнал его, но спросить не решился.
        - Ты, я вижу, болен. Что с тобой?
        Племянник затрясся в приступе беззвучного хохота, хотя Иван Павлович не сказал ничего смешного.
        - Ты бы тоже заболел, если бы видел то, что вижу я, - тем же лающим голосом ответил он. - Они каждую ночь приходят…
        Больной вдруг вскинулся, завертелся, посмотрел на свечи, на темное окно и взвизгнул:
        - Уже ночь? Пришла уже, негодяйка? - Он запустил пятерню в волосы. - Теперь и эти придут, все придут, недолго ждать!
        Володя принялся раскачиваться из стороны в сторону, бормоча и озираясь. Гадкий запах, исходящий от него, стал почти невыносим.
        «Господи, что же это? Как такое могло случиться?» - в отчаянии думал Комынин-старший.
        Между тем Володя умолк и уставился на Ивана Павловича воспаленными, обведенными черными полукружьями глазами, облизнул губы. Взгляд его карих глаз был полон совершеннейшего, беспримесного безумия, и старику показалось, что больной сейчас бросится на него, вцепится в глотку.
        Но вместо этого Комынин-младший прижал ладони к щекам в почти комичном жесте ужаса и проговорил нараспев:
        - Скоро, скоро! - Он повторял и повторял это слово.
        Иван Павлович не выдержал и вскрикнул:
        - Что - «скоро»? Господи Боже!
        - Я видел их, видел. Они приходят, они смотрят в окна. - Голос безумца сделался тихим и наполнился страхом. - Человек с ободранной кожей глядит в мое окно. Тени с мертвыми глазами просачиваются в щели в полу, подбираются ближе. Луна движется по небу не в ту сторону, в ее свете мертвецы бредут по темным дорогам. Не-живое и не-мертвое ищет хозяина, хочет вырвать из тела душу. Тот, у кого два лица, рыщет возле дома, воет, скребется. Окаянные кричат, глядя в небо, и их голоса сводят с ума!
        Больной прижал ладони к ушам, повалился обратно в кровать, натянул одеяло и затрясся под ним, причитая и плача.
        Ивана Павловича обуял ужас, равного которому он никогда прежде не знал, не испытывал. Ему стало холодно, по телу прошла дрожь, пришлось стиснуть челюсти, чтобы зубы не стучали друг о дружку. Слова, которые произносил его несчастный племянник, лишенные смысла, непонятные, были полны острой, жгучей безысходности, которую Иван Павлович ощущал так явственно, будто это было нечто материальное, то, что можно потрогать руками.
        Ему захотелось уйти прочь, но не было сил подняться со стула.
        Входная дверь со скрипом отворилась.
        - Что ж, уважаемый Иван Павлович, насмотрелись? - без тени сочувствия вопросил Солодников. - Полагаю, вам нужно отдохнуть с дороги. Позвольте, я провожу вас в дом, который вы занимали прежде.
        - Что свело с ума моего племянника? - проклиная себя за жалкий, старчески дребезжащий голос и умоляющие интонации, спросил Иван Павлович.
        - Не волнуйтесь, скоро ему станет лучше.
        «Откуда такая уверенность?» - собрался спросить Комынин, но прикусил язык: фраза прозвучала не успокаивающе, а угрожающе.
        Они вышли из домика Володи, Солодников запер дверь на ключ.
        Было совсем темно; неровная, словно обглоданная псами луна скупо освещала округу, и Ивану Павловичу вспомнились безумные слова о том, что ночное светло движется по небосклону не в ту сторону, а затем в памяти всплыли и другие ужасы, о которых говорил Володя.
        Комынин затрясся еще сильнее.
        - Вас, смотрю, лихорадит? - спросил Солодников, чуть не волоком таща за собой старика. Он открыл дверь дома и втолкнул Ивана Павловича внутрь.
        - А Варенька…
        - Она у себя. Тут есть все, что вам может понадобиться, - проговорил этот странный и страшный человек.
        А после вышел, оставив Комынина в одиночестве.
        Старик перевел дыхание. Обстановка была та же самая, что и до его отъезда, и это подействовало успокаивающе. Свечи были зажжены, окно занавешено, кровать аккуратно застелена, в углу находился умывальник, висели полотенца, а на столе стояли тарелки с едой и кувшин с каким-то напитком.
        «Все хорошо», - сказал себе Иван Павлович, а потом обернулся и запер дверь на задвижку. Так-то лучше. Спокойнее.
        Конечно, он разволновался, но это вполне понятно и объяснимо: перенесенная недавно болезнь, изматывающая дорога, удручающее состояние любимого племянника. Необходимо освежиться, поесть, выспаться, утром все будет выглядеть иначе. Он отдохнет, а после примет все необходимые меры, чтобы как можно скорее увезти Володю с острова.
        «Скоро ему станет лучше», - вспомнил он слова Солодникова.
        «Вот заберу моего мальчика от вас - и станет!»
        Иван Павлович умылся, вытер руки. Карманные золотые часы на длинной цепочке - подарок отца - показывали почти полночь. Надо бы лечь, поздно уже. Или сначала желательно перекусить, чтобы набраться сил?
        Старик подошел к столу, отодвинул стул и хотел было сесть, но тут услышал шорох. Звук шел со стороны окна, и ему подумалось, что это могут быть мыши.
        Однако, прислушавшись, Иван Павлович сообразил, что шорох доносится с улицы. Возможно, какое-то животное…
        «На острове нет ни собак, ни кошек, даже и диких зверей нет!»
        Стены домика были довольно тонкими, и Иван Павлович отчетливо слышал, что кто-то ходит вокруг, наступает на веточки, которые хрустко ломаются под ногами, приминает ступнями прошлогоднюю листву, касается пальцами стен.
        Порадовавшись, что дверь заперта, старик на цыпочках подошел к окну. Может, это Володя? Нет, вряд ли он вышел: Солодников запер дверь.
        Тогда Солодников или Варя? Тоже нет: зачем им кружить вокруг дома, какой в этом смысл?
        Чья-то рука подергала входную дверь, и Иван Павлович еле сдержал вопль. Под угрозой смерти не стал бы он подходить, отпирать ее, спрашивать, кто там. Ему отчетливо представилось собственное одиночество: он, слабый, больной старик, заперт на острове, кругом - вода, а рядом - сумасшедший племянник и люди, от которых исходит угроза.
        Снова звук снаружи. На сей раз - не то хрип, не то низкий, горловой стон. Тот, кто издавал его, стоял прямо под окном.
        «Человек с ободранной кожей глядит в мое окно», - сказал безумец, и Иван Павлович содрогнулся.
        Хриплый стон повторился снова, став громче, превратившись в завывание. Слышать это было невыносимо, но еще невыносимее - думать, кто может стонать и выть.
        «Врага нужно знать в лицо!» - безапелляционно проговорил в голове Ивана Павловича голос давно умершего отца.
        Это правда. Стоять и трястись - что может быть малодушнее, гаже? А если это несчастный безумный Володя выбрался в окошко и бродит по округе, перепуганный и потерянный? Вдруг он упадет в низину со ступеней и свернет себе шею? Чем тогда Иван Павлович сможет оправдаться, как сумеет успокоить свою совесть?
        Старик решительно подошел к окну и раздвинул занавески.
        Сначала даже не испугался: ему показалось, что на пятачке перед домом вправду стоит, запрокинув голову, глядя в небо, его племянник. Но потом Иван Павлович увидел, что человек этот выше, худощавее. Был он нагим и босым, седая луна бесстыдно освещала его тело - и Комынин видел, что оно изъедено, плоть тут и там обнажила кости, а темные волосы почти отвалились от черепа. Кожа мертвеца казалась влажной, и Иван Павлович понял, что перед ним утопленник.
        Страшный гость опустил голову и уставился на старика пустыми глазницами. На месте носа чернела дыра, верхняя губа была объедена раками или рыбами, торчащие зубы напоминали речные камни. Узнать, кто перед ним, было невозможно, и все-таки Комынин не усомнился ни на миг.
        Это был он, Петя! Старший брат, баловень судьбы и любимец женщин, балагур и весельчак, утонувший в Быстрой, близ этих мест, когда его сыну Володе не исполнилось и года.
        Несчастный случай во время речной прогулки на пароходе: Петя был нетрезв и, видимо, упал ночью за борт, а обнаружили его исчезновение лишь поутру. Тело Пети искали, однако так и не нашли, пришлось хоронить пустой гроб.
        «Нет! - Иван Павлович шарахнулся от окна, чувствуя, как по груди разливается огненная волна. - Не может быть!»
        Покойник за окном ощерился в подобии улыбки, словно радуясь удачной шутке, как делал это при жизни. Только тогда Иван Павлович заметил, что мертвый брат явился к нему не в одиночестве.
        За спиной его стояла толпа людей - или, вернее сказать, нелюдей? Теряя рассудок от ужаса, Комынин смотрел на молчаливые, неподвижные фигуры с повисшими вдоль тел руками, на облитые неверным лунным светом лица Глаши, повара и других слуг, которые, по словам проклятущего демона Солодникова и ведьмы-Вари, покинули остров.
        В груди жгло все сильнее, и старик почти спокойно, точно это касалось не его самого, а кого-то другого, подумал, что умирает.
        Свечи еще горели, и Иван Павлович, оглядевшись по сторонам, увидел, что обстановка в доме изменилась. Теперь все выглядело иначе, совсем не так, как некоторое время назад…
        Кругом были грязь, пыль и запустение. На полу валялись обрывки бумаги, какое-то рванье, осколки битой посуды. Белье на постели было скомкано и испещрено пятнами, занавески напоминали тряпки, а еда на грязном столе давно сгнила, покрылась плесенью, источала омерзительный запах.
        «А если бы я съел или выпил?» - От этой мысли старика затошнило.
        Огоньки на кончиках свечей затрепетали на ветру: дверь и окно разом распахнулись.
        «Я ведь запирал дверь!» - подумал Иван Павлович, но не успел осознать произошедшего до конца.
        В оконный проем просунулась белая рука. Возле двери послышались шаркающие шаги, а минутой спустя…
        Того, что случилось дальше, Иван Павлович, к счастью для него, увидеть уже не мог. Разрывающая грудную клетку боль стала такой сильной, что он более не мог терпеть ее, вдобавок накрепко сдавило горло. Старик широко разевал рот, отчаянно борясь за глоток воздуха, но это было бесполезно.
        В голове полыхнуло оранжевым, и в этой вспышке сгорело все: мысли, опасения, надежды, чувства, страхи - вся жизнь Ивана Павловича.
        «Помру сейчас - и ведь никто так никогда и не узнает, что случилось на Пропащем острове», - тоскливо подумал Комынин, и это была последняя посетившая его мысль.
        Глава двадцать первая
        Услышав от Шуры, что прежде остров назывался Пропащим, Давыдов быстро спросил:
        - Тут пропадали люди?
        - Много разного творилось, - ответила она. - У меня сложилось впечатление, что все события, связанные с Варвариным островом, несколько… неоднозначные. Вот смотри. Есть масса свидетельств того, что это поистине чудотворное место. То есть люди приезжали сюда и исцелялись от смертельных недугов. Причем все происходило довольно зримо, быстро. Вчера человек был болен - сегодня здоров.
        - Как Малинка, - вставил Андрей.
        - Да, именно, - подтвердила Александра. - Никаких отложенных эффектов и последствий, как говорится. Все четко, честно и прозрачно. Таких случаев, как с Малинкой, я нашла множество и в источниках позапрошлого века, и в газетах из девяностых. Да, я ведь еще не сказала тебе, что Варвариным остров стали называть тоже в связи с чудесным исцелением.
        - А я еще думал, что за Варвара такая? Может, утопилась поблизости от несчастной любви.
        - Фи, как банально! - фыркнула Шура. - Ты просил меня узнать, кто такие Комынины. Так вот, я прочла в одной рекламной статье, написанной в те годы, когда Варварин остров хотели сделать чем-то средним между Диснейлендом и всесоюзной здравницей, что тамошние земли когда-то принадлежали богатейшему дворянскому роду Комыниных. Правда, род этот угас. Так вот, согласно легенде, Варвара Комынина была прекрасна, как заря, но смертельно больна, врачи не в силах были помочь ей. Тогда ее муж Владимир решил построить на острове церковь во славу целителя, святого Панталиона. Будто бы этот святой исцелял одним лишь взглядом. Как Кашпировский. В храме находилась его икона…
        - Она и сейчас там.
        - …и человеку было достаточно со всей искренностью попросить о выздоровлении, чтобы получить помощь. Сделав богоугодное дело, построив храм, муж Варвары рассчитывал на исцеление жены. Так и случилось. Потом, правда, все пошло наперекосяк. Владимир Комынин внезапно умер, его дядя, единственный кровный родственник, тоже. В одном месте написано, что он свалился со ступенек, ведущих к храму, и свернул себе шею, в другом - что у него было больное сердце. Точных данных я не нашла, да и вообще про этих Комыниных мало информации, почти ничего нет. Безутешная Варвара, лишившись обожаемого мужа и его дядюшки, которого, будучи сиротой, почитала, как родного отца, решила посвятить себя служению исцелившему ее святому Панталиону. Она больше не вышла замуж, построила дом близ храма (остатки этого строения нашел твой отец), больше с острова не уезжала до самой смерти (о том, как она умерла, сведений я тоже не нашла). Люди стали приезжать на остров, чтобы припасть к иконе, попросить помощи у святого Панталиона, излечиться от хвори. Варвара всех привечала, никому не отказывала, не брала денег, а желающим
поселиться на острове помогала обосноваться. В честь этой самоотверженной и добросердечной женщины остров стал Варвариным.
        - Пока все весьма сахарно, - заметил Андрей.
        - Пока да, - подтвердила Александра. - Но, как в том анекдоте, есть нюансы. Вся информация, которую мне удалось найти, делится на две части. Одну я тебе изложила: здесь про святого, исцеления, чудеса и прочие радости. Но есть и другая сторона. Как я говорила, остров раньше назывался Пропащим. Никаких особенно жутких случаев не описывается, но рыбацкие лодки то и дело тонули около острова, а потому люди старались без особой нужды там не показываться, хотя рыбы в тех местах полно. Вот скажи, зачем понадобилось строить храм в таком дурном месте?
        - Может, чтобы его очистить? - предположил Андрей.
        Шура немного помолчала, собираясь с мыслями. Добытые ею сведения были обрывочными, хаотичными, запутанными.
        - С островом связаны и по-настоящему трагические события: его регулярно затапливало, стихия время от времени уносила множество жизней. Такое бывало примерно в семидесятые годы девятнадцатого века (точной даты я не нашла), потом случилось в двадцатые годы века двадцатого, после революции, по время Гражданской войны. Тогда, кстати, Варварин остров сильно пострадал: еще до наводнения и храм, и господский дом были уничтожены. Буквально до основания, все было сожжено и разрушено! Долгое время остров, видимо, пустовал, никто там не жил, но после окончания Великой Отечественной, ближе к шестидесятым, начал потихоньку заселяться, все благодаря рыболовецкому промыслу. Здесь построили дома, школу, клуб, паром ходил с большой земли (я читала статью в газете «Быстрорецкая правда»). А в начале семидесятых опять случилось наводнение. Погибло много народу, практически все жители, число погибших называют разное, от пятисот человек до тысячи, но точных цифр нет, да и вообще информация, скажем так, закрытая: в те годы газеты особенно-то не писали о подобных вещах, такое старались скрыть от общественности. Мне
удалось раскопать очерк местного писателя, он называется… Минуточку. - Шура пошуршала страницами: - Ага, вот. Клим Алексеев «Роковой остров». Там написано, что, когда вода сошла, остров был пуст. Ни одного тела, даже похоронить некого, про выживших и речи нет. Это, возможно, преувеличение: произведение все-таки не документальное, а художественное.
        Она услышала, как Давыдов вздохнул.
        - От таких мест надо держаться подальше. Но люди упорно снова и снова заселяли остров, как трава прорастет на грядке, даже если ее регулярно пропалывать. Остров опять долго пустовал, но лет через десять после трагедии здесь основали рыболовецкую артель «Быстрорецкрыба». Старые постройки обновили, новые возвели. Люди стали приезжать и постепенно обживаться на Варварином острове, а уж на конец восьмидесятых - начало девяностых пришелся его расцвет. Про этот период ты не хуже меня знаешь.
        - Да. Сумасшедший миллионер-иностранец решил возродить храм.
        - Совершенно верно. Его звали Уильям Лэйн. Икона святого Панталиона (та самая, старинная, чудотворная) многие годы находилась у него. Досталась, по словам Лэйна, от людей, спасших святыню от уничтожения в период революционной смуты. После начала перестройки и падения «железного занавеса» он решил вернуть ее на Варварин остров, а заодно отстроить храм и превратить в Мекку для всех болящих. Ибо, как сказал Лэйн в одном из многочисленных интервью: «Святой Панталион может спасти сотни, тысячи жизней, и мой долг - дать страждущим возможность обрести шанс выздороветь».
        - Высокопарно.
        - А другие говорили: «Благородно», - усмехнулась Шура. - В те годы интерес ко всему мистическому, к колдунам и целителям зашкаливал, так что идеи Лэйна были невероятно популярны. К тому же он подкреплял их рублем. Варварин остров застраивался, в храм стекались люди.
        - А потом Уильям Лэйн умер. И все постепенно сошло на нет.
        Александра снова принялась листать страницы, копаясь в своих заметках.
        - Да-да, - рассеянно произнесла она. - Люди исцелялись, было множество статей, отзывов, даже телепередачу сняли, но…
        - Но?
        - Были и недовольные. Однажды женщина попыталась сжечь храм, утверждая, что это нечестивое место. Потом были слухи о пропаже людей в тех краях, о внезапных смертях. О хорошем кричали громко, а о таких происшествиях говорили вполголоса, но все же что-то порой просачивалось.
        Александра раздраженно вздохнула.
        - Этот остров водит меня за нос. Я накопала кучу сведений, проторчала в архиве несколько часов, но все как-то размыто, ничего определенного. Я нутром чую, это плохое место, но нет никаких прямых доказательств. Разве что…
        - Говори же, что там, - поторопил он.
        - Даты, когда происходили наводнения. Смотри: семидесятые годы девятнадцатого века, потом - начало двадцатых и семидесятые годы двадцатого. Вероятнее всего, в более ранние периоды тоже были наводнения, но про них разузнать ничего не удалось.
        Давыдов прикинул в уме и сразу понял:
        - Интервал - примерно пятьдесят лет.
        - Причем от даты последнего затопления прошло как раз столько. Значит, скоро оно может повториться.
        - Немного притянуто за уши.
        - И все же.
        Они помолчали.
        - Есть еще одна вещь, которая меня беспокоит, - призналась Шура. - Я пыталась найти хоть одно изображение старого храма, который построили Комынины. Но нет ни картин, ни фотоснимков, ни даже подробных описаний. Наткнулась только в одном месте на слова о том, что храм был «диковинного» вида.
        - Да и место, где он стоит, - низина, котлован. Это необычно, - прибавил Давыдов.
        - Я попросила знакомого сделать запрос в Церковный архив Быстрорецка, жду ответ. Спросила и про Панталиона, что это был за персонаж, и про храм. Может, изображения какие-то будут. Не знаю, почему это кажется мне важным.
        - Ты где сейчас? - неожиданно спросил он.
        - В «Пиноккио», а что? Поговорю с тобой, на работу пойду.
        Андрей откашлялся.
        - Наверное, лучше всего было бы уехать отсюда. Снова оказаться в городе, решить вопрос с работой. - Голос его звучал неуверенно. - Копошусь тут, копаюсь в прошлом, а надо о будущем думать.
        - Иногда знать о былом жизненно необходимо, - заметила Шура.
        - Иногда да, - отозвался Давыдов. - Но, может, я всего лишь пытаюсь отгородиться от неудач в своей жизни. Остров и остров, черт бы с ним. Пусть себе стоит, как сотни лет стоял. Чего я в это лезу?
        «Ты вляпался по самую маковку, поздновато тебе отступать, - подумала Александра, - как и мне».
        Вслух она не стала говорить этого, знала: он и сам понимает. Пообещала рассказать о том, что ответят из Церковного архива, и хотела попрощаться, как Андрей проговорил:
        - Лишь бы тебя это все не задело. Прости. Зря я тебя втянул.
        - Я сама втянулась много лет назад, когда… - «Господи, чуть не ляпнула!» Шура почувствовала, как кровь прилила к щекам. - Когда один депрессивный тип стал моим лучшим другом. Теперь уж куда деваться.
        - Ты ведь что-то почувствовала, Шура? Я по тону твоего голоса понял: у тебя случилось… - Он прервал сам себя: - Ты чего-то боишься?
        «Повернись, взгляни на меня, и ты увидишь, что я здесь», - всплыло в памяти. Может, рассказать Андрею, что ей явился покойный муж?
        Но эти вещи могут быть не связаны - это раз. Дикая история только усугубит состояние Андрея, испугает, встревожит - это два.
        Потом, возможно, она ему и расскажет. Но не сейчас.
        Шура вышла из кафе, думая, что Давыдов не поверил. Они всегда тонко чувствовали состояние друг друга, и сейчас Андрей убежден, что Шура скрывает от него что-то. Однако он не начал выпытывать правду, уже хорошо.
        День тянулся и тянулся, в последнее время это стало нормой. Прежде Александра любила свою работу, но сейчас поминутно смотрела на часы, ожидая, когда можно будет выключить компьютер и уйти. Бесили клиенты, шеф, коллеги, особенно Лиза. Но при этом и домой идти не хотелось. Шура страшилась наступления вечера и ночи, хотя всячески гнала от себя эти мысли.
        Сообщение от знакомого, сделавшего запрос в Церковный архив Быстрорецка, пришло в половине восьмого вечера. Александра вышла из ванной и услышала мелодичное дзиньканье. Поспешно открыла электронную почту и стала читать письмо, к которому был приложен и файл с изображением.
        - Боже мой, - прошептала она, дочитав сообщение, расширившимися глазами глядя на картинку. - Давыдов, беги оттуда!
        Александра схватила сотовый и набрала номер Андрея.
        Глава двадцать вторая
        В голове был полный сумбур. Андрей поговорил с Шурой и подумал, что впереди - длинный день, можно и нужно работать, продолжать историю девочки Элли, но это теперь казалось глупостью.
        Неужели ему вправду что-то угрожает на Варварином острове?
        И неужели это «что-то» имеет мистическое объяснение?
        «Зачем врать себе? Ты уже уверен, что да!»
        Андрей подошел к столу, давая себе шанс сесть за работу, отсечь от себя нелепую, жуткую абракадабру, но потом подумал об отце, о Нане…
        О Малинке.
        Оделся и вышел под дождь.
        Машина ехала медленно: дорогу развезло так, что даже внедорожник Давыдова рисковал застрять в грязи. Дождь не прекращался, потоки воды были издевательски сильными, словно кто-то прикладывал неимоверные усилия, чтобы как можно надежнее отрезать Варварин остров от большой земли.
        «Деревню Гадюкино смыло», - вспомнилось Андрею, а потом на ум пришли слова Шуры о затоплениях, которые повторяются раз в пятьдесят лет. А если скоро случится очередное бедствие? Как тогда выбираться отсюда?
        Андрей смотрел на дорогу, а потом перевел взгляд вправо и оторопел. Возле ворот дома Степана стояла крышка гроба. Кто-то умер. Давыдов притормозил, но не вышел из салона, раздумывая, стоит ли пойти, выразить соболезнования. Уместно ли это будет? Или его сочтут навязчивым? В итоге решил, что пойти, предложить помощь будет правильно, по-соседски.
        Степана он увидел во дворе. Тот сидел под навесом, одетый в замызганную телогрейку, и сосредоточенно смотрел под ноги, будто разглядывая что-то важное. Рядом с ним стояла ополовиненная бутылка водки.
        Давыдов поздоровался, и Степан поднял на него глаза. Сначала будто и не узнал, но потом слабо улыбнулся и проговорил.
        - Вишь оно как. Санек-то мой.
        Степан умолк, словно в этой короткой фразе содержалось объяснение произошедшему.
        - Соболезную. Может, помощь какая нужна? - спросил Андрей, не зная, что еще сказать отцу, потерявшему сына.
        Степан вяло махнул рукой.
        - Какая помощь… Спасибо, что зашел. - Он взял бутылку в руку и потряс в воздухе. - Помянешь?
        Отказываться было неудобно. За рулем Андрей не пил, но решил, что сделает пару глотков. Бояться стражей правопорядка не стоило: за все время пребывания на острове он не видел ни одного сотрудника ГИБДД.
        Степан тяжело, со стоном поднялся, ушел в дом и вернулся с банкой соленых огурцов, миской, в которой лежали листы квашеной капусты, непочатой бутылкой и двумя маленькими стаканчиками.
        Они выпили, не чокаясь, захрустели закуской.
        - Когда он… - Андрей не договорил.
        - Вчера. Вот, похороны будут.
        «Его будут отпевать в храме?» - хотел спросить Андрей, но потом вспомнил, что священника нет, какое может быть отпевание?
        - Он ведь болел, да?
        Неловкий вопрос повис в воздухе. Состояние Санька мало напоминало какую-либо из известных болезней, но Андрей знал не одного человека с похожими симптомами.
        - Можно и так сказать, - качнул головой Степан. - Пришло к нам. Понимаешь, Андрюха? Тут уж ничего не поделаешь.
        «Пришло». Он вспомнил слова из неотосланного отцовского письма.
        Степан посмотрел прямо на Андрея, и взгляд этот был трезвым, словно мужчина не выпил ни капли.
        - К вам тоже приходило, Андрюха. Ты мальчонкой был, не помнишь, небось. Я тогда сказал твоему отцу, что Варварин остров - особенное место.
        Андрей хотел спросить, что это значит, но вместо этого произнес:
        - Что же вы тут живете? Почему не уезжаете?
        Степан ничего не ответил, вместо этого налил им еще по одной. Лишь выпив, сказал:
        - Молодой ты еще. Думаешь, уберечься можно от того, что на роду написано. Сесть вон в машину, - он мотнул головой, указав подбородком на внедорожник Давыдова, - и уехать. Далеко ли уедешь-то от себя, от судьбы? Ты вот вернулся. Привело же что-то?
        «Дурость собственная, вот что», - подумал Андрей. Но все было, конечно, куда сложнее, тут сосед прав.
        Давыдов незаметно вылил водку.
        - Жена Сани приедет на похороны? - спросил он, потому что пауза была слишком уж тяжелой, но потом обругал себя: его ли это дело?
        - Нет, Андрюха. Ей отсюда подальше хочется… Да и как приедешь, коли дороги нет? Ни сюда, ни отсюда. Никак пока.
        В этой фразе Андрею почудилось скрытое злорадство, адресованное лично ему. Хотя, вероятно, именно что почудилось.
        Степан вдруг обхватил Давыдова за плечи, наклонился к его уху и прошептал, жарко дыша водочным духом:
        - Ты, Андрюха, по ночам из дому-то не ходи никуда. И в окна не гляди, не надо. Ясное дело, если уж пришло, никуда не денешься, но…
        Он умолк.
        «Мертвые, которые превратились в чудовищ перед тем, как умереть, не лежат спокойно. Они обитают на Варварином острове, выползают из своих убежищ по ночам и ходят по темным дорогам», - писал отец матери.
        Давыдов вспомнил это, и его замутило то ли от ужаса, то ли от тошнотворного запаха дешевого алкоголя. Он дернулся, рука Степана упала. Андрей посмотрел на соседа, но тот словно бы выключился, как сломанный прибор: взгляд помутнел, затуманился, рот приоткрылся.
        Давыдов встал - Степан не заметил. Окликнул его по имени - сосед не услышал, не отреагировал. Когда Андрей сел в машину и уехал прочь, Степан сидел, глядя остекленевшими глазами в одну точку. Не то его накрыло (выпил Степан немало), не то он спьяну сболтнул лишнее, и нечто заставило мужчину замолчать.
        Поразительно, но сейчас последняя версия не казалась Давыдову невероятной. Как быстро, оказывается, начинаешь верить тому, что прежде выглядело нереальным.
        К дому бабы Лиды Андрей подъезжал с тяжелым сердцем. Продумывал, что скажет, как станет вести себя со старухой. Поначалу нужно убедить ее, что он не желает ей зла, хочет помочь. Клара больна, им нужна поддержка: пока баба Лида ухаживает за внучкой, Андрей готов присмотреть за Малинкой…
        Согласится ли старуха?
        Но узнать об этом ему было не суждено: дом был закрыт, внутри, похоже, никого. Давыдов походил, постучал, но ничего не добился.
        «Прекрати! Иди домой, запри двери, погрузись в воображаемый мир Элли. Займись тем, что осталось от твоей карьеры, - говорил он себе. - А как только дожди прекратятся, „насыпушкой“ можно будет пользоваться, уезжай отсюда навсегда. Хватит с тебя этого тоскливого, серого места!»
        Иначе можно и впрямь пропасть на Пропащем острове…
        Прежде чем ехать к себе, Андрей прошелся по магазинам. Ему было важно побыть среди людей, узнать местные новости. Он услышал, как две женщины говорили о затопленной дороге, как о чем-то привычном. Продавщица советовала запастись продуктами, бытовой химией: привезут, конечно, по реке, но все же. Худенькая старушка жаловалась, что свет вчера отключили и только час назад дали: холодильники «потекли», безобразие!
        Вроде бы ничего необычного, но Андрею показалось, что люди притихли, держались скованно и только притворялись, что все нормально, а на самом деле настороженно ждали чего-то…
        …Или кого-то?
        «Ты, Андрюха, по ночам из дому-то не ходи никуда. И в окна не гляди, не надо».
        Похоже, он становится параноиком.
        Приехав домой, Андрей включил ноутбук и больше двух часов сидел, уставившись в монитор, пытаясь «родить» хоть одну приличную идею, выдавить из себя хоть один стоящий образ.
        Убедившись, что ничего не получается, прекратил свои мучения, вышел из кабинета и отправился в ванную. Постоял под горячим душем: голова побаливала, а льющийся сверху поток воды иногда помогал снять боль.
        После он приготовил ужин и медленно съел его, положив перед собой раскрытую книгу. Увлечься сюжетом не получалось, Давыдов перечитывал одно и то же предложение несколько раз, но не мог вникнуть в замысел автора. Утихшая было на время головная боль вернулась, и Андрею пришлось принять таблетку, пока не стало совсем плохо.
        Был поздний вечер, тьма за наглухо закрытыми окнами, наверное, сгустилось (проверять это желания не было). Дождь все так же назойливо шуршал, прохаживаясь по крыше вкрадчивой кошачьей походкой.
        Андрей встал из-за стола, и в этот момент раздался телефонный звонок. Давыдов всегда был рад Шуре, но, кажется, никогда так сильно не желал услышать ее голос. Он словно был приговорен к казни, а она должна была зачитать ему приговор о помиловании.
        «Как я все-таки одинок», - мелькнуло в голове, пока он произносил дежурное: «Алло, привет».
        - Давыдов, мне пришел ответ на запрос, - чуть задыхаясь, сказала Шура. Голос подрагивал, говорила она нервно и быстро, точно боялась не успеть.
        - Что там, Шурик? - спросил он. Прозвучало натянуто, сразу ясно, что он взвинчен не меньше ее.
        - По мне, так все хуже некуда.
        «Даже так!»
        - Начнем с того, что святого Панталиона не существует. Понимаешь? Нет у христиан святого с таким именем! Нет и не было никогда.
        - Зачем же в его честь храм построили? - озадаченно спросил Андрей.
        - Погоди, дойдем и до храма! - нетерпеливо бросила Шура и продолжила: - Важно то, что Панталион - никакой не святой, не подвижник, не книжник или как его там представляли в рекламных проспектах и статьях из девяностых, которых я нарыла целую кучу! Были ли Комынины в курсе того, в чью честь они возводят храм, нам уже никогда не узнать. А в девяностые всем, думаю, было плевать, кто он: святой так святой, шут с ним, тут когда-то и церковь вроде была, только проклятые большевики уничтожили! А они, может, нарочно ее с лица земли стереть хотели! Но нам не узнать и этого.
        Шура шумно перевела дух.
        - Кто он тогда такой? Демон?
        - Не знаю. Надо порыться в Интернете, есть сайты с перечнем демонов, я просто не успела еще посмотреть.
        Андрей промолчал, обдумывая, что все это должно означать.
        - Теперь про старый храм. Сведения о церквях, часовнях и приходах должны храниться, но…
        - Ясно, что никаких записей нет.
        - Да, храм построили безо всякого благословения. Оно и понятно, учитывая, что святого Панталиона не существует. Сохранился только набросок, который неизвестно как попал в церковный архив. Это не фотография, некий художник зарисовал здание. Я отправила тебе, полюбуйся.
        Андрей отвел телефон от уха, открыл посланный Шурой файл.
        - Видишь? Ничего общего с обычной церковью или часовней! Если бы кому-то пришло в голову покопаться в документах, попробовать даже так бегло разобраться во всем, как сделала я, то этот человек сообразил бы: ни в коем случае не надо восстанавливать такое сооружение, строить часовню в честь какого-то неизвестного персонажа! Я не религиозный человек, но тут же прямая насмешка над христианской верой, Андрей! Как тебе это?
        Александра говорила, а Давыдов смотрел на снимок. Круглое высокое основание, на котором громоздилась треугольная пирамида. Небо пронзал острый длинный шпиль - и ни намека на купола или крест. Остается только догадываться, что находилось внутри этого строения.
        - Выходит, люди десятилетиями приходили и молились кому-то… не пойми кому! - воскликнула Шура.
        «Возьми, преблагой святой Панталион, все мое, что у меня есть, а меня направь, поведи за собой», - примерно так говорила баба Лида, так звучала молитва.
        - Более того, они и сейчас молятся, - тихо проговорил Андрей.
        Глава двадцать третья
        Давыдов говорил слабым, утомленным голосом, и она испугалась, не заболел ли он. Александра не сразу обратила на это внимание: была слишком шокирована тем, что узнала, торопилась донести до него открывшиеся сведения.
        - Андрей, все хорошо? Ты не болеешь?
        - Нет, - ответил он сразу на оба вопроса.
        Нет, не хорошо. Нет, не болею.
        - Днем хотел съездить и посмотреть, как там Малинка.
        - И? - поторопила Шура.
        - Их не было. Ни бабки, ни Клары, ни Малинки. Дом заперт. Зато я видел Степана. - Давыдов коротко вздохнул, и это прозвучало, как всхлип.
        «Что же он тебе сказал?» - подумала Александра, понимая, что ничего хорошего.
        Давыдов поведал обо всем в двух словах, и, хотя старался не выказывать лишних эмоций, она поняла, какое сильное впечатление все это произвело на него. А тут еще и Шурин рассказ про «не-святого святого».
        - Так, послушай меня, - решительно проговорила она. - Я не хочу, чтобы ты себя доконал. Приехать на остров было ошибкой - это факт, но тут уж ничего не поделаешь. Однако нужно срочно уехать оттуда, завтра же. Тебе не место на острове.
        - Шура, ты не понимаешь…
        - Нет, это ты не понимаешь, - прервала она. - Когда я посоветовала тебе вернуться к старой задумке про Элли, я вовсе не имела в виду, что ты должен похоронить себя в какой-то дыре! Работать над мультсериалом можно и в Быстрорецке. И, кстати, мой шеф про тебя опять спрашивал.
        Это была правда. Шеф немного знал Давыдова, был хорошо знаком с его работами, ценил несомненный талант.
        - Ты только слово скажи - он тебя сразу возьмет своим замом. Или, если захочешь, по договору можешь работать, сам своим временем распоряжаться. Постепенно все наладится.
        - Я не… - снова начал он, и снова Шура не дала ему закончить:
        - Хватит торчать там и жалеть себя, Давыдов! И думать, что ты весь мир спасаешь, тоже хватит! Что бы ни случилось с твоей сестрой и отцом, ты этого не изменишь, никому еще не удавалось переписать прошлое! Да и потом, неужели ты полагаешь, что твои родители хотели бы, чтобы ты сломал свою жизни, сидя в одиночку на острове, ковыряясь в событиях тридцатилетней давности? Ответь мне прямо… - Шура осеклась, сообразив, что в трубке подозрительно тихо. - Алло, Давыдов, ты меня слышишь? Андрей?
        Связь прервалась. Или он трубку бросил? Не похоже на него, но, возможно, Андрей разозлился: она наговорила лишнего, давила на него, голос повысила, а он этого терпеть не может.
        Александра подождала немного: не перезвонит ли? Звонка не было, и она набрала его номер сама. Сотовый Давыдова был отключен.
        Шура ощущала чугунную тяжесть на сердце: не то предчувствие давило, не то вина. Ей нужно было срочно поговорить с Андреем, услышать его голос, но это невозможно. Александра заметалась по квартире: нужно что-то делать, нельзя вот так сидеть и ждать!
        «А ты не думала, может, Андрей попросту устал слушать тебя? Потому и отключил сотовый? Тогда твоя беготня, твои потуги бежать к нему со спасительной миссией выглядят жалко».
        Раздался телефонный звонок, и она схватила сотовый. Это был не Андрей, а один из заказчиков. Пришлось взять себя в руки, чтобы сосредоточиться на разговоре, зато, когда Шура повесила трубку, она уже немного успокоилась. В голову пришло мудрое решение.
        Сейчас сделать ничего нельзя, но послезавтра суббота, и что помешает ей в свой выходной день съездить на Варварин остров? Она своими глазами посмотрит на все, спокойно поговорит с Андреем, убедит его принять правильное решение. Короче говоря, на месте разберется.
        Да, дорога на остров сейчас затоплена, Андрей говорил. Но ведь можно добраться и по воде. Александра включила ноутбук, зашла на сайт речного порта Быстрорецка. Тут ее ждало разочарование: экскурсионные, прогулочные и прочие суда, которые останавливались на острове, сейчас не ходили, не сезон.
        Но должны быть какие-то предприятия, фирмы, люди, у которых есть катера или моторные лодки, и которые могли бы помочь Александре добраться до острова!
        «Угораздило же Давыдова очутиться в такой глуши», - подумала она, морщась от боли в виске. Кажется, мигрень начинается, этого еще не хватало. Мерцание экрана в таких случаях только ухудшает положение.
        Шура попробовала еще раз дозвониться до Андрея, но его номер был по-прежнему недоступен. Ладно, утром разберемся. Нужно скорее лечь и постараться заснуть, пока головная боль не усилилась. Александра подвела курсор мыши к кнопке «Пуск», чтобы выключить ноутбук, но не успела сделать этого, как изображение на мониторе запрыгало, потом пошло волнами.
        Александра прикусила губу: что еще такое? Экран тем временем посерел, а затем погас. Она попробовала включить ноутбук снова, чтобы перезагрузить, но он не реагировал на ее попытки.
        «Не хватало мне поломок, - с досадой подумала Шура. - Надо же, на ровном месте!»
        Светильники на стене и потолке вспыхнули ярко, как новогодняя гирлянда, а затем стали мигать.
        - Да что ж такое! - воскликнула Александра.
        Может, и ноутбук забарахлил из-за перебоев с электричеством?
        Но он был отключен от питания.
        Свет в комнате то гас, то загорался ярче, и это мигание действовало на нервы. Начинающаяся мигрень немедленно отозвалась: висок стало ломить с удвоенной силой, за глазами, внутри черепа, закручивался вихрь боли.
        Шура прищурилась, подошла к выключателю, щелкнула, погасив все лампочки. В комнате стало темно, и она выдохнула с облегчением, но тут замигали лампочки в прихожей, гостиной и кухне.
        «Но там я свет не включала! - в панике подумала Александра. - Все зажглось само по себе?»
        Она бросилась в коридор - так и есть. Клавиша выключателя стояла в положении «выключено», но лампочка бешено мигала.
        Александра прижала ладони к глазам, чувствуя, что головная боль становится невыносимой, а к горлу подступает тошнота. Она метнулась к входной двери, намереваясь добраться до счетчика, обесточить квартиру (хотя понятия не имела, как это делается).
        Но стоило ей взяться за замок, как мигание прекратилось. Свет погас, и теперь во всей квартире воцарилась тьма.
        «Спокойно, все хорошо», - сказала себе Шура, слыша собственное учащенное дыхание.
        Был перебой, проблемы электросети. Теперь все наладилось, волноваться не о чем. Надо быстрее найти таблетки, принять лекарство, чтобы купировать приступ, и лечь. Тогда есть надежда, что поутру голова болеть не будет.
        Внезапно Александра сообразила, что из кабинета льется голубоватое свечение. Сердце опять забилось, грозя разорвать грудную клетку, накатил новый приступ тошноты. Молодая женщина на цыпочках пошла в комнату.
        Вопреки здравому смыслу, она была уверена: за письменным столом сидит он. Ее покойный муж.
        Шура сделала глубокий вдох и шагнула в кабинет.
        «Вот идиотка!»
        Разумеется, стул был пуст, никого в комнате не оказалось. Какие бредни лезут в ее больную голову!
        Просто из-за неполадки ноутбук так и не выключился, хотя монитор погас. А теперь вот он снова включился, только и всего. Нужно завтра же отнести ноутбук в мастерскую, пускай его там протестируют, проверят.
        Шура включила свет в комнате - никакого мигания. Подошла к письменному столу и поглядела на монитор.
        На экране было лицо.
        Мужчина безмолвно кричал, широко разинув рот. Мертвые глаза были тусклыми, нос провалился, а кожа серая, рыхлая, в отвратительных пятнах. Миг - и изображение исчезло. Александра поморгала, потерла глаза.
        Наверное, это из-за мигрени. Показалось, всего лишь показалось.
        «Этого не может быть!»
        Конечно, не может. Человек на экране мертв уже не первый день.
        А Андрей жив.
        «Я ничего не видела! Андрей…»
        Звонок телефона ударил, как оплеуха. Шура не удержала крика. Схватила сотовый, лежавший тут же, на столе.
        «Наверное, это он. Должен быть он!» - подумала она.
        Но это был не тот, чьего звонка она так ждала, не Андрей.
        На экране высветился номер покойного мужа. Сотовый его хранился в одном из ящиков стола, а номер она заблокировала через несколько месяцев после смерти супруга.
        Александра тупо смотрела на экран, не решаясь ответить.
        «Звонок с того света!»
        Голову сжимал огненный обруч боли, а в горле разбухал истерический хохот.
        Наконец сотовый умолк. А через секунду пришло сообщение.
        «Не нужно ездить на остров, - писал покойник. - Я знаю, ты любишь Андрея. Мертвые знают все. Но ему ты уже не поможешь, а себе навредишь. Ты не умрешь, если поедешь. Но то, что с тобой случится, будет хуже смерти».
        Александра задрожала и отшвырнула телефон, точно ядовитого гада.
        Села на стул, пытаясь выровнять дыхание, успокоиться, перестать трястись от страха.
        «Таблетки, срочно найди их», - велела она себе и поплелась в ванную.
        Собственное отражение в зеркале напугало ее: бледное, изможденное лицо, потерянный взгляд, дрожащие губы. Ей показалось, что за плечом окажется мертвый муж, как это бывает в фильмах ужасов, но такого не случилось.
        Шура нашла пилюли, сунула в рот сразу две, чтобы уж наверняка, запила водой из-под крана. Таблетки оцарапали горло, но провалились вниз. Скоро должно помочь.
        Александра вернулась в комнату. Нужно перечитать сообщение. Наверняка ей показалось, она не так поняла… Мало ли что. Необходимо было увериться в собственной нормальности, а также в нормальности этого мира.
        Но в памяти сотового не сохранилось ни сообщения, ни пропущенного вызова. А если она позвонит оператору, то ей, конечно, ответят, что звонков и сообщений на ее номер за последний час не было.
        Что это должно означать?
        Шура не знала. Она бессильно опустилась в кресло. Боль была такой силы, что попытки обдумать происходящее вызывали новую мучительную волну. Александра сидела и ждала, молясь, чтобы приступ поскорее прошел или стал чуть слабее, чтобы у нее получилось хотя бы задремать.
        Телефонный звонок прозвучал над ухом, словно выстрел, и она вскинулась: Андрей?! Однако через секунду Шура сообразила, что никакой это не звонок, а сигнал будильника.
        Перед глазами плыло, по темени будто лупили колотушкой. Вглядываясь в экран, Шура поначалу ничего не могла рассмотреть. А когда разглядела, даже о боли позабыла: часы показывали семь утра!
        Неужели прошла целая ночь?
        Александре казалось, что минуло не более получаса с того момента, как она села в кресло… Или она все же заснула, сама того не заметив?
        Но Шура не чувствовала себя выспавшейся или хоть немного отдохнувшей. И боль все та же, и усталость… Неведомые силы отняли у нее несколько часов.
        «Смотри, так и жизнь отберут, не углядишь!»
        Александра с трудом поднялась на ноги. Никогда в жизни она не казалась себе такой старой, беспомощной развалиной, как в эти минуты; никогда не чувствовала себя такой несчастной и одинокой.
        «То, что с тобой случится, будет хуже смерти», - вспомнила Шура и заплакала, больше не в состоянии совладать с собой.
        Глава двадцать четвертая
        Шура уговаривала его бросить все, уехать, забыть про Варварин остров, и Давыдов испытывал при этом двоякие чувства. С одной стороны, хотелось поддаться на уговоры, прислушаться к голосу разума, попробовать вернуться к привычной жизни (Александра уже и работу ему нашла). Во имя чего оставаться?
        С другой стороны, Андрей понимал: уже слишком поздно. Не получится ничего, он и Варварин остров связаны, некуда бежать.
        Голос Шуры звучал все громче, все сердитее, а потом внезапно смолк. Беседа оборвалось на полуслове: связь прервалась. Шура никогда не бросала трубку, не имела такой привычки, всегда завершала разговор, даже если им случалось ссориться. Выходит, какие-то проблемы у сотового оператора.
        - Алло! Шура! Ты слышишь? - для порядка спросил Андрей. Конечно, не слышит.
        Отведя телефон от уха, он подумал, что вместе с голосом Шуры отдалились от него, исчезли и прочие приметы нормальности. Теперь его окружают только вода, наступающая ночь, темнота и то, что она с собою несет.
        До боли захотелось оказаться подальше отсюда, рядом с Александрой, и он набрал ее номер, зная, что это бесполезно. В трубке захрипело, заворчало, а потом пошел гудок - ровный, но очень тихий.
        - Слушаю, - раздалось через несколько секунд.
        Голос Шуры звучал устало и раздраженно, она была недовольна, что ее побеспокоили. Все-таки сама сбросила звонок, запоздало подумалось Андрею.
        - Нас разъединили, - извиняющимся тоном проговорил он. - Договорить не успели.
        - Знаешь, у меня голова разболелась, - ответила она. - Но что тут договаривать? Я все, что хотела, сказала. - Шура помолчала, видимо, подбирая слова. - И, если уж начистоту, больше к этой теме возвращаться не хочу. Я не спала прошлой ночью и думала: вся моя жизнь вращается вокруг твоей. Твои карьерные взлеты и падения. Твои творческие потуги и муки. Твои проблемы с твоей стервой-женой, которую ты предпочел мне. - Теперь она говорила громко, почти кричала ему в ухо. - Теперь вот твои приключения на острове. Я всего лишь приложение к тебе! «Шурик, найди то, Шурик, почитай се». Помоги, выслушай, посмейся над моими шутками, подкинь идею! Только мне давно пора жить своей жизнью, как бы банально это ни звучало. А ты для разнообразия попробуй-ка реши свои проблемы сам и отстань от меня. Сам думай, жить на острове или уехать, меня только не приплетай.
        Ярость в ее голосе ошеломила Давыдова. Он не подозревал, что Шура зла на него.
        - Ты никогда не давала мне понять…
        - Это ты никогда не давал себе труда задуматься, - парировала она. - Смотришь на меня, как на… Дружба, конечно же! Шурик годится только на то, чтобы дружить, чтобы плакаться ей в жилетку.
        Как она сказала? Ее оскорбило то, что он смотрит на нее, как на друга, а ей нужно большее? Но они никогда не говорили об этом, даже не думали…
        «Думали, ясное дело. И ты, и она. Нечего лицемерить».
        - Шура, выслушай меня, прошу тебя.
        - Наслушалась, накушалась, - отрубила она. - Хватит с меня. Больше не звони, сделай одолжение.
        Снова тишина в трубке. И коротких гудков нет, вместо них - огромная, ширящаяся, становящаяся все больше, каменно-молчащая пустота.
        И в эфире, и в сердце.
        Давыдов не мог понять, что все закончилось, что Шуры (надежной, постоянной и вечной, как смена времен года) теперь нет в его жизни. Твердая опора под ногами превратилась в зыбучие пески, в топь, и его затягивало, засасывало. Не выберешься, некому подать руку.
        «Это ошибка. Недоразумение. Она вовсе этого не думает, так быть не может, не должно!» - стукнулось в виски, и Андрей, повинуясь порыву, снова поднес телефон к глазам, собираясь перезвонить Шуре. Надо поговорить по-человечески, объяснить ей…
        Странно.
        Его недавний звонок Шуре пропал. Андрей повозил пальцами по экрану, поискал, но так и не обнаружил его. Разговор исчез из памяти телефона: после того, как их разъединили, исходящих звонков зафиксировано не было.
        «Не приснилось же мне! Мы говорили, это точно. Тогда почему…»
        Давыдов не успел как следует все обдумать, потому что в следующую секунду услышал, как открылась входная дверь.
        «Неужели я не запер ее?»
        Вроде бы запирал.
        Будто бы запирал, будто бы звонил… Мир стал зыбким и колеблющимся.
        Кто мог войти? Малинка? Баба Лида? Может, Степан?
        Или Клара?
        Память услужливо вытолкнула картинку: чересчур прямая спина, болтающиеся веревочные руки, вывернутая набок голова, тусклые глаза утопленницы. Давыдов почувствовал, как холодеет спина.
        Тот, кто вошел, притворил дверь за собой. Тихонечко, аккуратно, словно боясь побеспокоить хозяина громким звуком. А замок защелкнулся звонко, очень по-свойски: так запирает дверь тот, кто имеет право войти внутрь и находиться в доме.
        - Кто там? - Очень хотелось говорить смело, уверенно, без тени боязни, но голос подвел, звякнул трусливой нотой.
        Шаги - легкие, но твердые. Посетитель отошел от двери и двинулся по коридору.
        «Уходи, убирайся!»
        Довольно стоять столбом! Он молодой сильный мужчина. Чего, кого ему бояться?
        - Вас не учили стучаться или звонить, когда входите в чужой дом? Что вы здесь делаете?
        На сей раз получилось жестче, удалось рассердиться. Это отлично: ярость куда лучше страха. Ободряемый звуками собственного голоса, Андрей вышел в коридор, приготовившись лицом к лицу столкнуться с незваным гостем.
        Однако в коридоре было пусто. Шаги слышались совершенно отчетливо, но того, кто прошел здесь, уже не было. Быть может, этот человек проник в кабинет или спальню? Андрей решительно распахнул двери в комнаты, но и там никого не увидел.
        Почувствовав, что страх отступил, он направился к входной двери, думая, что посетитель, которого одернули и смутили слова хозяина, решил вернуться к порогу дома.
        Но никого не было и там.
        «Ушел?»
        Нет, невозможно. Давыдов видел, что дверь заперта изнутри.
        Получается, что вошедший все-таки до сих пор находится в доме!
        Сердце снова подпрыгнуло к горлу.
        - Что за шутки? По-вашему, это смешно? - Окрик прозвучал хрипло.
        В глубине дома кто-то рассмеялся, вернее сказать, захихикал в кулачок - тихонечко, издевательски. Давыдов вздрогнул и сделал неловкое движение, собираясь повернуться, но ноги его заскользили, он едва не повалился на пол.
        Глянув вниз, увидел, что пол влажный. Не весь - местами.
        Следы. На полу блестели влажные следы. Маленькие, узкие…
        Детские.
        Давыдов прижал руки к горлу, словно желая себя задушить.
        «Беги отсюда!»
        Но он не мог. Достаточно в жизни набегался - от себя самого, от прошлого, от правды. Вместо этого он медленно пошел обратно вглубь дома, навстречу тому, что его ждало. Мокрые следы тянулись мимо спальни и бывшей детской, а ныне кабинета, вели прямиком в гостиную.
        По логике получалось, что посетитель умудрился прошмыгнуть мимо Давыдова, когда он решился проверить, кто его навестил, и шел к входной двери… Но какой смысл вспоминать о существовании логики?
        На Варварином (Пропащем) острове места ей не было. Тут правили иные силы и законы. К чему отрицать очевидное?
        Вот и дверь в гостиную. Закрытая, хотя Андрей ее точно не закрывал, выходя в коридор. Чувствуя, как сильно дрожат руки, он взялся за дверную ручку, прижал ухо к двери, прислушался. Тишина. Ни единого звука изнутри.
        «Никого там нет! Тебе померещилось, ты напутал: дверь в гостиную сам закрыл, машинально; никто сюда не входил. Ты принял скрипы и стоны старого дома за звук открывшейся входной двери и шагов. А влага на полу - это пролитая вода, всего лишь вода, и ты…»
        За дверью всхлипнули пружины кресла, как будто тот, кто сидел в нем, устраивался поудобнее.
        «Если оно снова засмеется, я с ума сойду».
        Андрей сжал челюсти так, что стало больно, повернул ручку и толкнул дверь. Она заскрипела, будто в дешевом «ужастике», и отворилась. Давыдов шагнул в гостиную.
        Здесь было холодно и сыро, как на улице.
        Кресло стояло возле стены с правой стороны, и Андрею нужно было повернуть голову, дабы увидеть, кто его навестил. Даже не глядя туда, Давыдов понимал: в кресле кто-то сидит.
        На то, чтобы собраться духом и посмотреть, у него ушли все силы. Поэтому, когда их взгляды встретились, Андрей чувствовал себя измотанным, слабым, как котенок, полностью опустошенным, выпотрошенным. Страх покинул его, осталась лишь покорность судьбе.
        На Нане было сине-красное полосатое платье. Теперь Андрей вспомнил, что это ее любимый наряд. Было ли оно на ней в ночь, когда сестра исчезла, Давыдов не знал. Сейчас платье было мокрым, один рукав разодран. Правая нога была обута, левая - босая. Сандалию с этой ноги выловили в реке, когда Нану безуспешно искали. Вода стекала по молочно-бледному лицу, прорисовывая дорожки на щеках, и капала на ворот платья. Мокрые волосы облепили череп, падали на лоб и плечи, губы изгибались в улыбке. Глаза смотрели пристально и изучающе.
        - Вот и свиделись, - сказала мертвая сестра Андрея. - Я скучала, а ты?
        Он облизнул губы. Так и стоял, держась за ручку двери, словно боясь, что если выпустит ее, то свалится на пол.
        - Ты не моя сестра, - кое-как проговорил Давыдов. - Это не правда.
        - Правда, неправда, - пропела утопленница. - Разве есть разница? Разве имеет значение, во что тебя научили верить, коли ты видишь меня перед тобой?
        - Я не знаю, кого вижу. Нана… - Андрей тяжело сглотнул, споткнувшись об имя сестры, - давно умерла. Она утонула.
        Существо, сидящее в кресле, качнуло ногой и посмотрело на Андрея с веселым интересом.
        - Уверен? Тела ведь не нашли.
        - Если бы Нана и выжила, ей было бы больше сорока.
        Утопленница поцокала языком:
        - Всюду искать рациональное объяснение, всему попытаться найти оправдание! Скучно, друг мой. И неумно. Мир велик и чуден, ты и сотой доли происходящего не понимаешь, не сумеешь объяснить. К чему же пытаться умничать?
        Андрей отлепился от двери.
        - Чего ты хочешь? Что тебе нужно?
        - А вот это другой разговор. Думаю, ты теперь готов меня выслушать. В любом случае, тебе придется. - Мертвая девочка повела рукой. - Присаживайся на диван и давай побеседуем по душам, милый братец.
        Глава двадцать пятая
        Сидящее в кресле создание, натянувшее на себя личину мертвой сестры Андрея, улыбнулось. Изо рта выплеснулась, потекла по подбородку вода. Его замутило, он отвел глаза, но послушался и сел.
        - Можешь спросить меня о чем-то, - разрешила «Нана».
        - Я тебе не «братец», - запоздало отреагировал Андрей. - Что ты вообще такое? Что за чудовище?
        - Имя мое тебе известно - Панталион.
        - Ложный святой? Почему-то ты на себя иконописного не похож, - заметил Давыдов.
        - Положим, в святые меня произвели сами люди. Вам так удобнее: уж если кому и возносить молитвы, так Богу и его благостным приспешникам. Разумеется, никакого отношения к христианским святым и вообще к той вере я не имею. Ваш слащавый проповедник еще не родился, когда я уже считался древним. Представители забытых людьми великих цивилизаций, расцветших и сгинувших задолго до появления египетских пирамид, чтили меня и мне подобных. Что же до моего лика в храме… У меня множество лиц - мужских и женских, молодых и старых, я могу примерять их, менять и сбрасывать, и нет для меня такого понятия, как «подлинное лицо». Однако тот образ, что ты видел в храме, кажется мне подходящим в качестве символа для моей паствы. Устраивает тебя такой ответ?
        Андрей молчал, склонив голову.
        - Посмотри на меня, - властно проговорил Панталион, и Давыдов почувствовал, что к его затылку точно веревку привязали: некая сила потянула за нее, заставив Андрея поднять голову.
        Бледное лицо Наны словно подернулось влагой, по нему пошла рябь, и теперь черты сестры виделись Андрею так, как будто он смотрел на девочку сквозь толщу воды. Нос, губы, глаза, щеки - все расплывалось, плыло и таяло, превращаясь в глину для лепки, а потом стали проступать иные черты. Одновременно с этим мокрые волосы втягивались в кожу черепа, руки и ноги удлинялись.
        Минута - и перед потрясенным Андреем очутилась молодая женщина в светлом платье в пол, с узким бледным лицом и большими, чуть навыкате, оленьими глазами. Волосы ее были уложены в высокую прическу, руки теребили белый платок.
        - Варвара? - неожиданно для себя спросил Андрей.
        - Да, такова она была. Варвара хорошо послужила мне…
        - А ты ее убил, - перебил Давыдов.
        Тонкие темные брови удивленно приподнялись.
        - Она жила долго. И потом, те, кого я забираю, не умирают в том смысле, который люди обычно вкладывают в это понятие. Физическая оболочка погибает после нашего окончательного слияния, зачастую от нее мало что остается…
        «Потому и бывает, что тела не находят! Как тело Наны», - понял Андрей.
        - …а я соединяюсь с душой, растворяю ее в себе, - продолжал Панталион. - Так кусок сахара растворяется в воде, становится ее частью. Эти люди отдают мне свои мысли, чувства, желания, тайные страхи и помышления, свой опыт и устремления… Они принадлежат мне, их силы вливаются в меня, насыщая, питая. Они становятся мной - а я могу становиться ими, каждым из них, одним или сразу многими.
        Андрею снова вспомнилась услышанная от бабы Лиды молитва: «Возьми, преблагой святой Панталион, все мое, что у меня есть, а меня направь, наставь, поведи за собой». Эти слова Давыдову и тогда не понравились, а уж теперь и подавно.
        - Люди приходят ко мне сами, без принуждения, они знают, что я могу помочь. Только я один и могу! И делаю это, в отличие от вашего Бога. Вы понастроили в его честь тысячи храмов, расшибаете там лбы, а толку? Разве он слышит? А я слышу сразу, стоит прийти и попросить. И помогаю тоже сразу. Ты сам видел.
        - Малинку ты исцелил, а ее несчастную мать… Во что превратилась Клара! Теперь я понимаю, что душа ее была вырвана из еще живого тела, осталась одна бессмысленная оболочка!
        - Я могу исцелять десятки, сотни, тысячи, но мне нужно восстанавливать силы. Это не кажется тебе справедливым? Люди живут на острове, сюда приезжают паломники. Я возвращаю к жизни гораздо больше, чем призываю.
        - Ты прельщаешь людей, и они идут, сами не зная, на что себя обрекают, не зная о риске! Одни будут исцелены, тогда как другие…
        - Люди вообще многого не знают. Строя планы, мечтая, желая чего-то, они крайне редко задумываются о цене, которую придется заплатить, - отбил мяч Панталион.
        - Я тебя ни о чем не просил, не молился тебе. Зачем тогда ты здесь? - с вызовом спросил Андрей.
        Лицо Варвары искривилось в усмешке.
        - Ты - другое дело. Думаешь, я говорю с каждым, кого решаю призвать? Нет, ты нужен мне для другого.
        - Почему именно я?
        - Не буду говорить о предназначении, о совпадении, о том, что ты уже был на острове и снова вернулся, а посему тут видна рука Провидения… Просто ты мне подходишь.
        - Подхожу для чего? - спросил Андрей.
        - Мне необходим помощник. Смотритель острова.
        - Жрец твоего гнусного культа?
        Панталион пропустил грубость мимо ушей.
        - Слово «Смотритель» мне нравится больше. У вашего добренького Бога есть священники, монахи. Его служители. Я тоже нуждаюсь в подобном. От тебя не потребуется совершать ритуалы, возносить мне молитвы или проводить обряды - что еще в твоем представлении делают жрецы? Считай, что я нанимаю тебя на работу. Рассматривай все как сделку.
        - И каковы же условия сделки? - Давыдов попытался говорить с иронией. - Какова моя заработная плата и служебные обязанности?
        - Мне нужно комфортное земное обиталище - давай остановимся на названии «храм», так будет удобнее. По сложным для человеческого понимания причинам храм нельзя построить абы где, на Земле есть лишь несколько подходящих мест, и одно из них на этом острове. Идем далее. Храму надлежит не только находиться в строго обозначенном месте, он должен быть особым образом построен и обустроен, концентрируя, умножая силу моего воздействия. Предыдущий Смотритель, его звали Петром Васильевичем Солодниковым, сумел сделать все так, как надо, я пользовался плодами его усилий продолжительное время. Однако прошли годы, случились социальные потрясения, революция и Гражданская война, и в результате храм был разрушен. То, что отстроили недавно, мне не подходит, это жалкая имитация былого величия, деревянный сарай. Люди все равно приходят, я добиваюсь своего, но действовать приходится даже не вполсилы, а с гораздо меньшим эффектом. Посему у тебя будет вполне ясная задача: сделать так, чтобы храм возвели в должном виде, а следом обеспечить приток людей. Они будут приезжать, получать помощь, а взамен я стану брать малую
плату, призывая некоторых из них. Примерно раз в пятьдесят земных лет я беру больше обычного - это помогает запастись надолго, чтобы потом опять потреблять помалу. Сверх необходимого я не беру.
        - Больше обычного, - повторил за Панталионом Андрей.
        Голова шла кругом.
        - Да. Твоя подруга верно подметила: время от времени я призываю многих, и скоро это время подойдет. Если на Варварином острове будет много народу, вовсе не сложно будет организовать несчастный случай, после которого все вновь пойдет в обычном ритме.
        - Но это же… это… Такая жестокость! Жертвоприношение!
        - Глупые языческие понятия. Не будь ханжой. К чему этот пафос? - «Варвара» сморщила носик. - Всевозможные трагические происшествия то и дело случаются: горят кинотеатры и многоэтажки, тонут корабли, взрываются газовые баллоны. Люди погорюют немного и проглотят это, уверяю тебя. Спасенных, выздоровевших, осчастливленных будет намного больше! Забирая сотню, я спасу тысячу.
        - Почему ты полагаешь, что я смогу добиться, чтобы храм перестроили, а люди сюда повалили? Иностранному миллионеру это не удалось, а я нищий.
        - Начнем с того, что Уильям Лэйн не был Смотрителем. Он действовал по собственному разумению, начитавшись глупых книжек. К нему попала украденная из храма икона, он узнал о ее целительной силе и вообразил себя спасителем человечества. Восторженный дурак. Дело вовсе не в куске крашеного дерева, все куда сложнее. Но спасибо Лэйну за то, что возродил интерес к острову, люди потянулись сюда. Он бывал тут лишь пару раз, наездами, и во время его коротких визитов мне не удалось заставить его понять, что мне требуется. А потом Лэйн умер, и…
        - Значит, на расстоянии ты воздействовать на людей не можешь? Сила твоя - только на острове?
        Тон Андрея, как видно, не понравился Панталиону.
        - На острове власть моя велика, - прозвучало в ответ. - Я не вездесущ, не стану хвастаться, но могу дотянуться до людишек и за пределами этого куска суши. У меня есть помощники: Нижний мир велик и полон обитателей.
        «Нижний мир… Что-то вроде Ада?»
        - Они помогли тебе заставить Шуру от меня отказаться?
        Панталион в облике Варвары улыбнулся и прикрыл глаза, ничего на это не ответив.
        - И все-таки почему именно я? Тех, кто прибывал сюда на короткое время, ты не успевал «обрабатывать», это я понял. Но ведь на острове полно преданных тебе жителей. Почему не осчастливить одного из них?
        - Поначалу думал обойтись без Смотрителя, потом выбирал слишком долго, признаю свою ошибку. Затем стал присматриваться к местным, были несколько кандидатур. Но потом явился ты - и этот выбор показался мне более удачным. - Панталион улыбнулся. - Ты человек искусства, в определенном смысле мы похожи: ты тоже понимаешь, что это такое - влиять на людей, завладевать их душами.
        - Допустим, я соглашусь. Почему ты думаешь, что я сумею выполнить все, чего ты от меня ожидаешь?
        - Я не думаю, а уверен, - поправил Андрея Панталион. - Если ты станешь Смотрителем, я наделю тебя особой силой. Вы, люди, зовете ее удачей, верите, что некоторые из вас родились в сорочке, поцелованы Богом (подбери любое определение). Примешь обет - и я изменю тебя, одарю, останешься доволен, поверь. Нынешняя эпоха отличается от всех прежних, она стремительная и постоянно меняющаяся, как вода в горной реке. Препятствий в виде расстояний больше не существует, люди опутаны паутиной информации, ложь зачастую становится одной из сторон правды, а чтобы завоевать мир, не обязательно сражаться на поле брани. Мне ведомо, чего ты хочешь, и я приведу тебя к славе. Твой проект станет суперуспешным; твои идеи сделают тебя звездой, богатейшим, знаменитым человеком. Наши цели совпадают: приняв обет, став Смотрителем и добившись власти, влияния и славы, ты будешь выполнять то, что нужно мне.
        - Ты искушаешь меня, причем весьма топорно, - заметил Давыдов.
        - Это делают демоны и бесы. Я не из их лукавой породы. Я забираю плату, но и дарую немало, это честная сделка. - «Варвара» поправила прядь волос. - Ты согласен? Терять тебе нечего. Сейчас ты обычный неудачник, как сам о себе и думаешь. Твой звездный час позади; ни семьи, ни денег, ни карьеры, а перспективы туманны. Без моей помощи на твою мультипликационную Элли и внимания не обратят. Скоро ты начнешь стареть, болеть, а затем умрешь, никому не нужный, всеми забытый.
        - Все умирают, - возразил Давыдов. - Или ты мне и бессмертие обещаешь?
        - Будешь жить долго и в полном здравии, а умрешь легко, безболезненно и…
        - И попаду в Ад, - договорил Андрей.
        - И станешь частью меня - но вовсе не так, как твоя сестра или Клара. Ада в том понимании, как описывают в книгах, кстати, не существует. Ты перейдешь на иную ступень бытия, но об этом пока говорить рано. Спрашиваю еще раз: ты согласен?
        - А если откажусь?
        - Воля твоя. Стану искать на роль Смотрителя другого кандидата. Могу, например, Шуру призвать. Она, как оказалось, восприимчива к влиянию извне.
        - Не тронь ее! - вскинулся Давыдов.
        - Помни: я могу забрать всех, кто сейчас находится на острове, в том числе и тебя. Так что ты все равно станешь частью меня - смирись, этого избежать не удастся. Вопрос лишь в том, станешь ты хозяином жизни или…
        По лицу Варвары вновь побежали волны, оно задергалось, оплывая, как свеча, а потом сквозь ее черты проступили другие. В следующее мгновение на Андрея с усмешкой смотрела Клара.
        - Будь умницей, спокойно прими свою судьбу, - проговорила она, - и наслаждайся ею, вместо того чтобы противиться. Не делай глупостей.
        Давыдову казалось, что он уже видел все и ко всему готов, но смотреть на Клару было невыносимо. Он все понял…
        «Физическая оболочка погибает после нашего окончательного слияния», - сказал Панталион. Значит, Клары больше нет. Малинка теперь сирота.
        Андрей вскочил.
        - Куда собрался? Убежать хочешь?
        В окно постучали.
        - Кто это? - вырвалось у Давыдова.
        - Тебе ведь было сказано: «Они становятся мной - а я могу становиться ими, каждым из них, кем-то одним или сразу многими», - пропела Клара.
        Давыдов подошел к окну и раздвинул занавески. С той стороны на него смотрели Нана и Санек, сын Степана. Она улыбнулась, помахала тонкой белой рукой, послала воздушный поцелуй.
        Андрей отвернулся и закрыл лицо руками.
        - Я дам тебе время подумать, - произнес голос Клары. - Но не слишком долго. Если ты истощишь мое терпение… - Она погрозила пальцем.
        Андрею показалось, что если он пробудет с этим существом в одной комнате еще хотя бы минуту, то сойдет с ума. Он выбежал из комнаты и понесся по коридору к дверям. Сесть в машину, уехать…
        «С острова не выбраться!»
        …хоть куда-то.
        Он распахнул дверь и выскочил за порог. Перед домом стояла толпа. Освещенные скупым светом луны и электрическим светом, льющимся из открытой двери, они смотрели на Андрея - безмолвные, зловещие, одетые в современные костюмы и одежду, которую люди носили в минувшие эпохи.
        Сколько их было, были ли среди них те, кого он знал, Андрей понять не успел. Входная дверь за его спиной с грохотом захлопнулась, и он, сделав от неожиданности шаг вперед, поскользнулся на мокрых от дождя ступенях, не удержался и свалился вниз.
        «Шею сломаю», - успел подумать Давыдов, а потом все растворилось, пропало.
        Глава двадцать шестая
        Где-то вдалеке гудело, завывало, и Давыдов подумал, что он в своей городской квартире, отсыпается после вчерашнего возлияния и слышит, как по проспекту едет, вереща, скорая. В пользу этого варианта говорила и ввинчивающаяся в затылок головная боль.
        Еще было холодно и почему-то сыро. Наверное, он забыл с вечера закрыть окно, а ночью пошел косой дождь, залил кровать, вот потому и…
        На этой мысли Андрей окончательно пришел в себя и все вспомнил. А вспомнив, едва не застонал от разочарования и ужаса. Вовсе он не в Быстрорецке! Он на Варварином острове, в скверном месте, которое облюбовало древнее кровожадное, смертоносное создание.
        Преодолевая дурноту, Давыдов разлепил веки. Было темно, но ясно, что ночь уже позади: небо на востоке стало светлеть. Раннее утро, дождливое и промозглое, а он лежит возле крыльца, прямо на земле. Припомнив, при каких обстоятельствах очутился в столь плачевном положении, Давыдов оглянулся по сторонам, игнорируя боль в голове. Никого. Существа, что окружали его дом ночью, сгинули с приходом нового дня.
        Но это не означало, что их и не было. Или что они не вернутся.
        «Я дам тебе время подумать. Но не слишком долго».
        Скорее всего, уже к вечеру Панталион потребует ответа.
        Искушение велико, глупо отрицать. Когда тебе обещают, что ты получишь все, о чем и мечтать не смел, отказаться сложно. Цена вопроса часто бывает велика, и большинство добившихся крупного успеха людей готово ее платить.
        «А ты сам? Так ли уж безупречен? - спросила совесть. - Ты напуган тем, что Панталион сделал с Наной и Кларой, боишься, что он может подобным образом поступить и с тобой. Пожалуй, Панталион, древний и хитроумный, ошибся, призвав мать Малинки, оставив девочку сиротой. Теперь ты злишься, сострадаешь, ты потрясен и растерян… Но ответь сам себе честно: если бы с Кларой все было в порядке, а страдали люди, которых ты не знаешь, на которых тебе плевать? Может, ты решил бы, что тут и раздумывать не о чем, надо соглашаться?»
        Андрей кое-как поднялся на ноги. В горле немного саднило: возможно, он простудился, провалявшись несколько часов на холодной мокрой земле. Голова кружилась немилосердно, слегка подташнивало. Давыдов осторожно потрогал затылок и обнаружил здоровенную шишку. Хорошо еще, что череп себе не раскроил, ударившись при падении. Головокружение и тошнота могут быть признаками сотрясения мозга. Надо бы к доктору на осмотр, но у Давыдова имелись другие дела.
        Андрей не рисковал мысленно проговаривать их, боясь, что Панталион каким-то образом может забраться к нему в сознание, узнать о его намерениях. Он ведь сказал (да и доказал), что способен дотянуться даже до Шуры, которая находится вне острова. Поэтому лучше поостеречься.
        Как Гарри Поттер пытался закрыть свой разум от Темного Лорда, так и Давыдов старался держать свои планы по спасению на периферии сознания, в глубине, не давая им всплыть на поверхность.
        Кряхтя и держась за голову, Андрей поднялся на крыльцо и вошел в дом. Первым делом направился в гостиную, после заглянул во все другие комнаты, но никого не обнаружил. Как пишут в романах, все кругом дышало покоем, но Давыдов знал, что покой этот обманчив, грош ему цена.
        Сбросив грязную одежду, Андрей забрался в ванну и долго стоял под обжигающими струями. Перед тем, как выключить душ, открыл на всю мощность кран с холодной водой, заставил себя вытерпеть ледяной поток, надеясь взбодриться. Помогло, даже тошнота прошла. Может статься, ему повезло, и это все-таки не сотрясение.
        Порывшись в аптечке, Давыдов нашел пару таблеток аспирина, сварил себе кофе. Пил ароматный напиток, без которого не мог вступить в разгорающийся день, стоя возле окна и глядя в сад.
        Листья с деревьев облетели, студеное дыхание надвигающейся зимы ощущалось все сильнее. Тоскливая пора, когда поневоле думаешь о неизбежности увядания, бренности всего сущего и конечности земного бытия. В этом нет ничего необычного: неужто грядущая смерть, ее приметы или вестники могут вызывать иные чувства?
        «Но иногда, как мы помним, уж лучше смерть», - подумалось Давыдову. На ум снова пришли слова из поттерианы: есть вещи похуже смерти. Что верно, то верно. Отойдя от окна, Андрей выплеснул остатки недопитого кофе в раковину и вышел из кухни.
        Было уже светло, когда его автомобиль выехал со двора и направился к центру «Варварки». Проезжая мимо дома Степана, Давыдов специально отвернулся, чтобы не смотреть в ту сторону. Боялся натолкнуться взглядом на осиротевший, отмеченный скорбью дом, в который «пришло», увидеть кого-то из оставшихся хозяев.
        Дождь прекратился, бледное солнце робко высунулось из-за сизых облаков, но свет его не сделал окружающий пейзаж более привлекательным, скорее, наоборот. Колдобины, лужи, грязные автомобили, поникшие голые деревья, неказистые домишки - солнечные лучи высветили, подчеркнули убожество и неприютность Варвариного острова.
        На одной из развилок Давыдов повернул руль вправо. Еще немного - и паршивый городишко останется позади.
        «А как же Малинка?»
        Быстрая серебрилась вдали, скоро Андрей окажется на берегу. «Насыпушка», конечно, ушла под воду, дожди размыли все дороги. Но кое-что можно предпринять.
        «Можно попробовать, но как же Малинка?»
        Перед внутренним взором встала маленькая девочка, прижимающая к груди альбом с рисунками. Доверчивый взгляд, застенчивая улыбка.
        «Не будь дураком. Она тебе чужая. Ты ее едва знаешь. Это не твой ребенок, не твоя ответственность!»
        «Ты добрый. Научишь меня рисовать мультики?»
        Давыдов зарычал и шарахнул кулаком по рулю. А потом развернул машину на ближайшем повороте и поехал обратно.
        Дом, в котором жила баба Лида, сегодня показался Андрею заброшенным, но вместе с тем таящим опасность. Давыдову захотелось вновь обругать себя, плюнуть на все и уехать, но вместо этого он притормозил возле забора и выбрался из салона автомобиля.
        Калитка оказалась приоткрыта, точно его ждали. Он перешел двор и постучал в дверь.
        «Если опять не откроют, уйду, ждать не стану. Я сделал все, что мог».
        Однако дверь отворили. Стоявшая в проеме баба Лида выглядела растрепанной, платок сполз с головы, глаза покраснели, губы потрескались.
        - Ну? - спросила она и, не дожидаясь ответа, проговорила: - Нету Клары. В магазин ушла.
        Баба Лида хотела закрыть дверь, но Давыдов, как киношный бандит, поставил ногу на порог, не давая ей сделать это.
        - Не лгите. Клара ушла, но не в магазин. Она умерла.
        На лице старухи мелькнуло удивление.
        - То, что «пришло», забрало Клару с собой. Я приходил вчера, но вас не было. Видимо, вы ее хоронили. Не по-христиански, не ждали трех дней.
        - Твое какое дело? - Глаза бабы Лиды увлажнились. Все-таки горевала из-за внучки. - Если знаешь, чего тогда пришел?
        - Поговорить. Всего несколько минут. Это важно.
        Она помедлила, но затем впустила гостя.
        Полутемный коридор, разбросанные вещи, беспорядок - сегодня в доме не было и следа былого уюта, который царил тут, когда Андрей впервые пришел в гости. Хорошо еще, что запах, появившийся в доме после произошедших с Кларой изменений, пусть и не выветрился, но стал слабее.
        - Где Малинка?
        - Здравствуйте, - услышал Давыдов и, приглядевшись, разглядел стоящую в углу девочку.
        Она, кажется, стала еще меньше и тоньше: ручки-прутики, худенькое личико, в заплаканных глазах - недетская печаль.
        - Иди к себе, порисуй, - велела баба Лида.
        - Нет, пусть она останется. Пожалуйста.
        Старуха пожевала губами, но не возразила. Они сели за стол в большой комнате, баба Лида выжидательно смотрела на Давыдова.
        - Я не буду рассказывать вам, что Варварин остров - необычное место. Вам это известно не хуже, чем мне. Не знаю, как вы объясняете себе то, что здесь порой происходит с людьми. Наверное, считаете, что это нечто вроде платы за исцеление. А если я скажу вам, что Панталион - никакой не святой, его храм осквернен, к Богу все это не имеет отношения, а люди, которых забирает это чудовище, в том числе и Клара, навеки прокляты?
        Андрей чувствовал, что речь его высокопарна и не слишком убедительна, но подбирать подходящие слова было некогда.
        Баба Лида смотрела недоверчиво.
        - Оставаясь, вы рискуете, понимаете? Своей жизнью и жизнью Малинки. Вам нельзя тут быть. Нужно уезжать.
        - Что ты мелешь? - вскинулась баба Лида.
        - Я попросил бы вас отпустить со мной Малинку, но это невозможно, она ваша внучка, а я - чужой для нее человек. Так что мы должны уехать с острова все вместе.
        В глазах бабы Лиды появилось выражение, которого Андрей не мог понять. Было это облегчение или страх? Или она раздумывала, стоит ли доверять малознакомому человеку?
        - Я не желаю вам зла, не хочу ничего дурного. Лишь пытаюсь спастись сам и вытащить вас. Клара погибла, а если что-то случится с Малинкой, вы же себе этого не простите! Я предлагаю помощь, решайтесь, но быстрее! С наступлением ночи Панталион набирает силу.
        - Сейчас еще рано, - тихо сказала Малинка. Она смотрела на Давыдова, и до него только тут дошло, как сильно она напугана, как велико ее горе, а он так жестоко и спокойно говорит о смерти ее матери, о том, что с нею стало.
        - Прости, Малинка, - покаянно проговорил Андрей. - Я лишь хочу…
        - Как? - каркнула старуха. - Как мы будем выбираться с острова? Твоя машина умеет ездить по воде?
        «Лед тронулся. Она сказала: „Мы“. Считай, согласилась!»
        - Я оставлю машину на берегу. Мы возьмем лодку и уплывем. У реки полно лодок.
        - Они не наши, - прошептала Малинка.
        - Знаю, воровать плохо. Но у нас нет выхода. Бывают обстоятельства, когда приходится поступать не очень хорошо ради спасения жизни. Обещаю, я найду способ вернуть хозяину деньги за лодку.
        - Хватит болтать, - вмешалась старуха. - Пойду, возьму кое-что. Документы, деньги. Как мы там без всего?
        У Андрея отлегло от сердца: все прошло даже проще, чем он ожидал. Баба Лида, по всей видимости, сама перепугалась случившегося, и его предложение пришлось кстати.
        Старуха вышла из комнаты, они с Малинкой остались одни. Девочка сидела на стуле, сжавшись в комочек, и Андрей подумал, что надо бы сказать несчастному ребенку что-то ободряющее, доброе. Он встал со своего места, обошел стол и присел перед Малинкой на колени. Взял ее ладошки в руки и внезапно ощутил щемящую нежность, от которой заныло сердце.
        - Не волнуйся, Малинка. Вот увидишь, все будет хорошо. Мы уедем отсюда, и в Быстрорецке я ни за что тебя не оставлю. Научу рисовать, как и обещал. Не только на бумаге, еще и на компьютере. Хочешь помочь мне придумывать мультик про девочку Элли?
        Малинка чуть заметно улыбнулась и кивнула.
        - Мы будем отличной командой. А еще обязательно сходим…
        Говоря это, Давыдов смотрел на девочку, и она тоже смотрела на него. Но когда он произносил последнюю фразу, взгляд Малинки скользнул вбок; глаза, и без того большие, сделались совсем огромными.
        Давыдов так и не успел ничего сообразить - включились инстинкты. Не рассуждая, не спрашивая ни о чем, он отпрянул в сторону и резко развернулся. Сделал это Андрей, как выяснилось, очень вовремя. Тяжелая чугунная сковорода с длинной ручкой, которой баба Лида собралась огреть гостя, опустилась на то место, где только что находилась его голова.
        Замахнувшись, старуха потеряла равновесие и чуть не повалилась на пол. Андрей не стал дожидаться, пока она снова попытается ударить его, навалился на бабу Лиду, вырывая сковороду из ее рук. Удалось это не без усилий, старая ведьма отбивалась и шипела, как ошпаренная кошка.
        - Довольно! - Андрей отбросил сковороду в сторону. - Вы с ума сошли? Убить меня могли этой штуковиной!
        Старуха не отвечала, только сверлила его ненавидящим взглядом, а потом выговорила:
        - Лишить нас благодати святого Панталиона! Ишь, удумал!
        Андрей еле удержался от брани, но про себя обругал бабку последними словами. Уговаривать и убеждать ее бесполезно, но Малинку он с ней точно не оставит. Зловредную старуху придется запереть в доме, чтобы не вздумала ему помешать.
        - Отпусти, все равно сдохнешь! Мы все осенены его волей! Пока стоит наш храм, святая икона хранит нас, а воля Панталиона ведет за собой! - орала старуха, брызгая слюной, когда Андрей тащил ее к чулану. - Не уйдешь! Все на острове знают, как велика его сила! Мы дети его! Панталион - наш отец!
        Давыдов захлопнул дверь, и вопли стали чуть тише.
        Конечно, рано или поздно баба Лида отсюда выберется. Это и хорошо: он же не собирался уморить старуху голодом. Но некоторое время она просидит тут, а они успеют уйти, осуществить задуманное.
        Заперев бабу Лиду, Давыдов подошел к Малинке, которая притихла в уголке. Бедный ребенок, сколько же ей всего пришлось пережить.
        - Малинка, только не бойся, прошу тебя! Я не причиню зла ни тебе, ни бабе Лиде, ничего плохого не собираюсь делать. Хочу только помочь. Понимаешь?
        - Знаю. - Она смотрела на него и в эту минуту была очень похожа на свою мать. - Ты меня не обидишь.
        - Конечно, нет. Поедешь со мной?
        Через несколько минут они вышли из дома, подперев дверь снаружи. Чтобы вылезти в окно, бабе Лиде опять-таки придется поднапрячься.
        Малинка, не дожидаясь указаний Андрея, забралась на заднее сиденье. Оделась быстро, как солдат, прихватила с собой маленький детский рюкзачок. Андрей был уверен, что внутри лежат карандаши с фломастерами и альбом. Художнику без них никуда.
        - Мы поплывем на лодке? - спросила девочка.
        - Да, - ответил Андрей и понял, что придется сделать еще кое-что. - Поплывем, но сначала нужно заехать в одно место.
        Глава двадцать седьмая
        На этот раз дорога показалась Давыдову короче: так всегда и бывает, если путь уже знаком. Улицы городка были пустыми, жители, как видно, сидели по домам. Андрея не покидало противное ощущение, что из-за каждого окна едущую по безлюдным улицам машину провожают недобрые взгляды, кто-то следит за ним, фиксируя каждый шаг, норовя разрушить его планы.
        Еще хуже была мысль о том, что в домах не осталось нормальных людей, а есть только окутанные сладковатой вонью разложения живые трупы, разучившиеся мыслить, чувствовать и говорить, потерявшие память, утратившие самих себя, впереди у которых было лишь одно: окончательное слияние души с Панталионом, полная гибель, распад физического тела.
        Темно-серое небо низко висело над землей. Облака бежали по нему, подгоняемые ветром, словно овцы - кнутом пастуха. Сильный ветер - это хорошо, думалось Андрею, это ему на руку. Ветер разгонит дождевые тучи.
        Когда последние дома осталось позади, Давыдов вздохнул с облегчением, хотя дорога ухудшилась. Автомобиль ехал медленно, то и дело проваливаясь в наполненные водой ямы.
        - Мы в церковь едем, как тогда, с мамой и бабой Лидой? - подала голос Малинка. - А зачем нам туда? Мне там не нравится.
        Не капризно сказала, а жалобно и испуганно.
        - Мне тоже, - признался Андрей. - Плохое это место. И никакая не церковь, а… - Как объяснить все маленькой девочке, чтобы она поняла? - Словом, поверь мне, если это и храм, то не Божий.
        - Из-за него мама умерла? - с детской прямотой спросила Малинка. - Из-за Панталиона с черными глазами?
        Давыдов кивнул. Какие у него в действительности глаза, сказать невозможно, но сам он - черный провал, адова черная дыра.
        - Что ты хочешь сделать?
        Андрей подумал секунду и ответил:
        - Я хочу уничтожить икону и храм.
        - Как? Ты сможешь?
        «Хотел бы я знать!»
        - Во всяком случае, попробую. Честно говоря, не знаю, есть ли в этом смысл. Панталион сказал, что храм построен не так, как нужно, поэтому его влияние на людей намного слабее, чем могло быть. Но все же оно велико, и Панталионовы, скажем так, чары, призывы действуют. Я уверен: в храме постоянно бывают все жители «Варварки». Выходит, все они находятся под воздействием Панталиона. - На ум пришли фанатичные вопли старухи. - Твоя баба Лида кричала, что горожане «осенены его волей», что икона их хранит, а всесильный Панталион ведет за собой. И вот я подумал, что должен попробовать это исправить, вывести людей из-под его влияния, воздействия. Может, если не будет храма с иконой, то люди придут в себя, Панталион ослабеет, не сможет забирать новые души. Хотя бы какое-то время.
        Давыдов не знал, понимает ли девочка сказанное им, говорил, скорее, не ей, а себе самому, объясняя мотивы собственного поступка. Была ли логика в том, что он собирался сделать? Или куда умнее было бы как можно быстрее убраться с острова, не рисковать понапрасну?
        Однако задаваться этим вопросом уже не время: они приехали.
        - Я с тобой, - сказала Малинка.
        - Нет, ты останешься здесь, - ответил Давыдов и, увидев, что губы девочки задрожали от страха или обиды, быстро прибавил: - Ты должна помочь мне тут, покараулить машину. Перебирайся-ка вперед. - Дождавшись, когда девочка окажется на пассажирском сиденье, Андрей продолжил: - Я уйду, а ты запрешь двери и будешь внимательно смотреть по сторонам. Если что нет так, жми вот сюда. - Он показал, как закрыть двери и посигналить. - Умница. Подашь мне сигнал.
        Малинка смотрела на него, и Андрей не мог сообразить, о чем она думает.
        - Мне нужна твоя помощь. Справишься, коллега? Я могу на тебя положиться?
        Она легонько вздохнула и кивнула.
        - Отлично. Все будет хорошо. Я скоро вернусь, и мы поплывем на лодке, договорились?
        Получив в ответ еще один кивок, Давыдов вылез из машины.
        Подойдя к багажнику, вытащил из него две полные канистры бензина. Как хорошо, что он всегда возит их с собой, вот и пригодились, правда, не так, как он рассчитывал. Подхватив их, Андрей направился было к ступеням, но вспомнил, что забыл самое важное. Вернулся, достал из бардачка зажигалку-пистолет.
        - Хочешь убить кого-то? - спросила Малинка, завороженно глядя на Давыдова.
        - Это всего лишь игрушка. Просто зажигалка, но очень похожая на настоящее оружие, верно?
        Она слабо улыбнулась.
        - Да, очень.
        - Все, я пошел. Запирай двери, как я учил, и жди меня.
        Шагая к спуску в низину, Давыдов думал о том, сколько статей Уголовного кодекса он уже нарушил и сколько еще нарушит. Вломился в чужой дом, угрожал хозяйке, запер ее в чулане, забрал с собой ребенка без разрешения законного опекуна, а теперь собирается устроить поджог здания и вдобавок украсть лодку. Что дальше? В любом случае, отступать поздно.
        Внизу, возле храма, никого не было. Спускаясь по ступеням, Давыдов подумал о том, что они совершенно сухие, да и на площадке, на которой стоит здание, нет ни луж, ни грязевой каши. Интересно. Дождь как будто обходит это место стороной. А может, не только он. Андрей спросил себя, водятся ли на острове звери? Ему пришло в голову, что за все время, что он тут живет, ни разу не видел ни собак, ни кошек, ни кур, коз или уток, которых часто держат люди в деревнях и небольших городках.
        Дурное место, где пахнет смертью, где нечего делать живым.
        Пропащий остров.
        Снова возникло ощущение, что за ним следят, и на этот раз Давыдову понадобилось куда больше усилий, чтобы отогнать его.
        Наконец ступени остались позади. Воздух сгустился, протолкнуть его в легкие стало труднее, каждый вдох давался с трудом. Или это лишь показалось от волнения?
        Дверь стоящего возле храма домика отворилась, вышла Марья. Цепная собака Панталиона, как мысленно окрестил ее Давыдов, конечно же, пожелает помешать ему, но он к этому готов. Женщина поглядела на идущего и, заметив канистры в его руках, отрывисто спросила, опустив приветствие:
        - Что это еще такое?
        Давыдов быстро поставил свою ношу на землю и выхватил фальшивый пистолет. Первая заповедь любого героя боевика или детектива - перехватить инициативу, не дать противнику очухаться.
        - Стойте на месте. Делайте, что скажу. Орать и рыпаться не советую.
        Старая женщина открыла было рот, но потом, по-видимому, решила не нарываться на неприятности.
        - Вам что нужно? Святое место оскверняете.
        «Не вступай с ней в диалог!»
        Давыдов подошел к сторожихе, направив пистолет ей в грудь.
        «Господи, что я делаю?»
        Угрозы, похищение ребенка и прочие откровенно криминальные деяния - неужели это все он, художник-мультипликатор Андрей Давыдов, чьим самым серьезным противоправным деянием была парковка в неположенном месте?
        - Замолчите. Не нервируйте меня, а то я психану и выстрелю. Руки поднимите, чтобы я их видел. Кто-то, кроме вас, есть в доме или в храме?
        - Нет. Нигде нет никого, одна я.
        - Отлично. Входите внутрь.
        Они вошли в дом. Прихожая, кухня, комната, маленькая спальня. Крошечный санузел с унитазом и раковиной. То, что надо. Давыдов велел женщине зайти туда. Марья прижалась к стене, глядя на Давыдова.
        - Вы меня убить хотите? За что? Я…
        - Я велел вам молчать. Сейчас выйду и запру вас тут. Через некоторое время выпущу. Будете сидеть тихо - ничего с вами не случится.
        На какой-то момент Андрей потерял бдительность, решив, что Марья станет его слушаться. Но она (не то от отчаяния, не то поняв, что ничего ей по-настоящему не угрожает) вдруг кинулась на него. Давыдов не уследил, пропустил это до странности стремительное движение, вовсе не ожидая такой прыти от пожилой дамы. Будь у него в руках настоящее оружие, мог бы и выстрелить от неожиданности, но он был вооружен всего лишь зажигалкой.
        Тем не менее тело снова среагировало быстрее и точнее разума. Он с силой оттолкнул от себя бросившуюся на него Марью, и она отлетела назад, ударившись спиной и затылком стену. Не успокоилась, а взвыла и протянула руки к Давыдову, пытаясь отобрать у него пистолет.
        Борясь с ней, Андрей случайно нажал на кнопку, и из дула выпрыгнул язычок пламени. Секунду оба глядели на него, а потом лицо Марьи исказилось, зубы оскалились; в углах рта блестела слюна.
        «Бешеная тварь», - промелькнуло в голове у Давыдова, и он, почти не отдавая себе отчета, ударил ее пистолетом. Удар пришелся в лоб и оказался весьма сильным. Марья обмякла и сползла на пол, оставшись сидеть в узком проходе между унитазом и раковиной.
        Андрей на всякий случай проверил пульс, хотя не сомневался, что старуха жива. У него самого сердце колотилось, как у пойманного зайца: он впервые в жизни ударил женщину и чувствовал себя премерзко.
        «Некогда рефлексировать. Все к лучшему: теперь она не вмешается».
        Выйдя из ванной, Давыдов придвинул к двери стоявший в прихожей комод. Похоже, запирать старушек в тесных помещениях входит у него в привычку. Интересно, баба Лида еще сидит в своей темнице или уже освободилась?
        Давыдов вытащил ключ из замка и запер домик снаружи. Много времени ему не понадобится, но все же действовать нужно быстро. Канистры дожидались его на дорожке к храму.
        Прежде всего стоило убедиться, что дверь в здание не заперта, иначе пришлось бы искать способы попасть внутрь. Давыдову повезло: никаких препятствий.
        Взявшись за канистру, он внезапно ощутил что-то сродни дуновению ветра. Андрей оглянулся, хотя знал, что рядом никого нет. Окружавший «чашу» лес казался враждебным, полным призраков или кого-то пострашнее.
        По позвоночнику прошел холод.
        «Одумайся. Еще не поздно бросить все и уйти», - проговорил голос внутри его головы. В ответ Андрей взял канистру, отвернул крышку и пошел в храм.
        Изображения Богородицы и Спасителя в таком месте выглядели святотатством. Андрей посмотрел в грустные глаза Христа и подумал, что уж Бог-то точно знает: он не замышляет дурного, наоборот.
        Давыдов принялся плескать бензином на стены и пол. Глаза «святого» старца следили за ним, в них читалась угроза. Но бояться картинки нечего. Возможно, икона и обладает силой, влияет на просителей, читающих молитвы в богопротивном храме, но на Давыдова эти фокусы не действуют. Он сорвал мерзостный лик со стены и обильно полил бензином.
        От резкого запаха защипало глаза, он старался не делать слишком глубоких вдохов. Когда первая канистра опустела, Давыдов взялся за вторую.
        Решив, что почва достаточно хорошо унавожена, подумал, что пришла пора сеять. Он поднес зажигалку к бензиновой дорожке и, убедившись, что оранжевая змейка резво побежала вперед, вышел и закрыл за собой дверь.
        Храм стоит в низине, огня жители «Варварки» не увидят, но дым, конечно, поднимется к небу, и скоро люди начнут сбегаться. Потушить пожар у них не получится, но они могут остановить поджигателя при попытке сбежать, так что лучше ему поторопиться.
        Внутри храма потрескивало и гудело. Нужно выпустить Марью, вернее, отпереть дверь, чтобы она могла выйти.
        Когда Андрей уже поднялся по ступеням, услышал крик. Обернулся и увидел старуху, которая выскочила из дому и мечется по двору. Пламя разгорелось вовсю, потушить пожар было невозможно.
        Марья завывала, кричала что-то нечленораздельное.
        Был ли толк в том, что он сделал?
        Андрей подошел к машине и увидел, что Малинка прижалась носом к стеклу и смотрит на него. Он улыбнулся и помахал рукой.
        Малинка заулыбалась в ответ; похоже, боялась, что он не вернется.
        - Все, теперь можем ехать к реке, - сказал Давыдов, заводя двигатель.
        Он чувствовал, что от него разит бензином. Голова снова начала слегка кружиться (наверное, от бензиновых паров, которыми он надышался, и от облегчения, что все получилось).
        - Вот видишь, я обещал, что все будет хорошо - так и вышло. И дальше тоже все у нас прекрасно получится. Веришь мне?
        Малинка ответила, что верит.
        Глава двадцать восьмая
        Они выбрались из леса и теперь приближались к развилке: одна дорога вела в «Варварку», вторая - к пропавшей под водой «насыпушке», лодкам и причалам. К свободе.
        Давыдов только сейчас стал по-настоящему осознавать масштаб и значение того, во что ввязался. Дело было даже не в том, что совершенное им тянуло на тюремный срок. Не в том, что он впервые в жизни делал нечто противозаконное, идущее вразрез с привычной, тихой жизнью рядового обывателя, каковым всегда себя считал.
        Главное было не во всем этом, а в том, что сама основа его бытия разломилась, рассыпалась и не подлежала починке.
        Сколько прошло с того дня, когда Давыдов приехал на Варварин остров? Около месяца. Но что это был за месяц! Андрей хотел залечить душевные раны, оправиться от неудач, исправить последствия неверных решений и опрометчивых поступков. Хотел научиться жить в ладу с собой, мечтал начать делать что-то важное. А вместо этого…
        Вместо этого оказалось, что мир вовсе не таков, каким всегда ему представлялся. Что в нем есть вещи страшнее развода и профессиональных неудач. Что душа - это не выдумка поэтов, и ее, оказывается, действительно можно потерять. И что смерть не окончательна, а жизнь настолько многомерна, что постичь ее суть, найти смысл и свое в ней место не всегда получается, как ни старайся.
        «Варварка» осталась позади. Андрею даже смотреть в ту сторону не хотелось. Это была топь, трясина: на первый (наивный и поверхностный) взгляд, перед тобой зеленая трава-мурава, тишь да гладь. А наступишь - потянет вниз алчная, вечно голодная, жуткая сила. Засосет, потащит за собой; чем сильнее барахтаешься, тем глубже проваливаешься.
        Но Давыдов надеялся спастись и вытащить Малинку.
        Надеялся, что им еще не поздно отбежать от края.
        - Лодочка быстро поплывет? - спросила девочка. Она осталась сидеть с ним рядом на пассажирском сиденье, так обоим было спокойнее.
        - Думаю, да. Скоро мы будем на другом берегу.
        - Ты умеешь плавать? - снова спросила Малинка.
        - Я отличный пловец. Даже в секцию плаванья ходил. А ты?
        Малинка хмыкнула и на вопрос не ответила, вместо этого сказала:
        - Мы же не на тебе поплывем, а в лодке. На ней умеешь?
        - Разберусь. - Он посмотрел на девочку и выдал самую оптимистичную, ободряющую из своих улыбок. - Но ты должна во всем меня слушаться, хорошо?
        - Хорошо.
        Вот и река - тускло-серое пространство. В этом месте Быстрая широка, противоположный берег далеко. Даже на вид понятно, до чего холодна речная вода. Давыдов надеялся не узнать этого на практике.
        К берегу они подъехали, когда на часах было почти два пополудни.
        «Быстро время пролетело, за делами и не заметишь», - не без иронии подумал Андрей.
        - Вот мы и на месте, - проговорил он, паркуя автомобиль.
        Машину придется бросить тут (и как знать, удастся ли потом забрать). Впрочем, это еще не самая большая неопределенность. И в целом имелись вещи поважнее автомобиля. Забрав все необходимое, Давыдов не без сожаления покинул уютный, безопасный салон.
        Малинка аккуратно прикрыла за собой дверцу и теперь стояла, глядя на Давыдова и прижимая к себе рюкзачок. Он помог девочке надеть его на спину и повел Малинку к реке, взяв за руку. Поднявшийся ветер гнал по воде волны, под ногами хлюпала грязь. Хорошо еще, что дождя нет.
        На берегу было безлюдно: ни одного человека возле лодок. Был бы кто-то, Андрей мог бы попробовать арендовать лодку, хотя после всего, что он сотворил, беспокоиться о такой мелочи, как угон лодки, вряд ли стоило.
        И потом, ему могли отказать; более того, человек, к которому он обратится, мог позвать других, попытаться остановить Андрея, отобрать у него Малинку…
        Ни к чему такие сложности.
        Куда проще взять лодку без разрешения.
        Их было много, выбирай любую. Они лениво покачивались на волнах, напоминая пустые ореховые скорлупы. Спустившись к линии воды, Андрей увидел, что с моторных лодок сняты моторы: хозяева оказались предусмотрительными. К тому же большая часть лодок была надежно пришвартована к причалу: на цепях имелись замки. Однако некоторые лодки (самое неказистые) были просто привязаны толстыми веревками, и Андрей рассчитывал позаимствовать одну их них.
        - Стой пока тут, - сказал он Малинке, и она послушно застыла. - Сейчас найду для нас подходящую лодку.
        Он, по правде сказать, понятия не имел, чем одна лодка может быть лучше другой. Пожалуй, главное, чтобы не была дырявой, чтобы имелись весла. Слишком долго выбирать не годится, не ровен час, кто-то выйдет на берег, заметит их с Малинкой.
        Присмотрев лодку, которая показалась ему отвечающей их целям, Давыдов хотел достать нож, чтобы перерезать веревку, но тут его окликнули, назвав по имени.
        «Слишком гладко все шло», - обреченно подумал он, оборачиваясь.
        Возле прибрежных кустов, в паре шагов от Малинки, стоял Степан. Девочка смотрела на него, на лице читался страх.
        - Все хорошо, - негромко проговорил Андрей, чтобы успокоить ее. - Этот дядя тебя не обидит.
        - Зачем тебе лодка, Андрюха?
        Давыдов подумал, что нужно попробовать объяснить. Они ведь соседи, нормально общались, должен же Степан понять.
        - Мне нужно уехать с острова. Срочно. Я не вор, за лодку заплачу, сколько надо будет.
        Степан поцокал языком. В глазах появилось неприятное выражение - насмешка, смешанная с досадой.
        - Помнишь, Андрюха, что я тебе сказал, когда мы только познакомились?
        Давыдов настороженно молчал.
        - Я сказал: «Не суетись. Не лезь, куда не просят. И проживешь славно». Вот что. А ты чего наделал?
        - Я не хочу ничего плохого. - Андрей старался говорить миролюбиво. - Мне всего лишь нужно уехать отсюда.
        Говоря со Степаном, боковым зрением Давыдов уловил движение справа. Повернул голову и увидел, что с высокого холма спускаются люди, человек шесть. Один показался ему знакомым, и через мгновение Андрей вспомнил, что это мебельщик Колосков.
        Малинка тоненько завизжала, и Андрей развернулся в ее сторону. Узкая прибрежная полоса быстро наполнялась людьми: одни шли вниз по ступенькам, как недавно Андрей и Малинка, другие выходили из-за растущих на берегу деревьев, третьи шли с той стороны, где стояли лодочные сараи.
        «Они что, поджидали нас? В засаде сидели?»
        Стало вдруг очень смешно, и Давыдов понял: это истерика. Народу было много, человек тридцать уж точно. Против него одного, безоружного, с ребенком на руках.
        - Послушайте, нам просто нужно попасть в Быстрорецк! - выкрикнул он.
        - «Нам», - передразнила баба Лида, подскочившая к Малинке.
        Выбралась, значит. Что ж, пора бы. Старуха схватила девочку за руку, грубо рванула к себе и с яростью воззрилась на Давыдова, бормоча что-то себе под нос.
        - Нехорошо это, Андрюха, - с ленцой проговорил Степан. Все остальные шаг за шагом подбирались все ближе к стоящему возле лодки Андрею. - Мы тебя как родного приняли, помогли, чем могли, а ты? Сжег храм. Старость вот, смотрю, не уважаешь.
        Малинка плакала в голос, пытаясь вырваться от бабы Лиды.
        - Ишь, звереныш! - заругалась та.
        - Не трогайте ее! - не выдержал Давыдов. - Что вам всем от нас надо?
        - А ты пистолетиком своим игрушечным помаши! - заорала Марья. - Или какие там у тебя фокусы припасены?
        Вася Маленький, который тоже был в толпе, захохотал, ударив себя ладонями по бедрам.
        - Пистолетик! Мальчик на палочке! Ой, не могу, держите меня семеро!
        Кольцо людей сжималось, жители Варвариного острова напирали на него, и Андрей, отступая, теперь стоял у самой кромки воды. Выражение лиц делало этих людей похожими, точно все они были близнецами. Давыдова пугало, что мужчины и женщины, старики и молодые люди смотрели на него тусклыми, как оловянные пуговицы, глазами, в которых читалась тупая злоба вперемешку с решимостью.
        Думать, чего они хотят, было страшно. До машины не добраться: мимо такой толпы не пройти. Да если бы они с Малинкой и оказались в автомобиле… Куда ехать? Кружить по острову, пока бензин не кончится? Спрятаться в лесу и подождать, пока «насыпушка» станет доступна для проезда или Быстрая покроется льдом?
        - Давайте поговорим спокойно! - Андрей вскинул руки в примирительном жесте.
        - И что же ты скажешь? Лживый, вероломный тип! Вор и богохульник!
        Это прокричала Мария, и слова ее были настолько несправедливы, что Давыдов позабыл про свой страх и бросился в атаку:
        - Богохульник?! Большего оскорбления Бога, чем совершается на вашем острове, и на свете не было! Знаете, кто такой Панталион? Кому вы возносите молитвы? «Забери все мое!» - Андрей посмотрел на бабу Лиду. - Панталион дальше от Бога, чем сам Сатана! Да, я уничтожил его храм и сделал бы это еще раз. Панталион превращает людей в жутких тварей, убивает ваших близких, пожирает их души, а вы благодарите его?
        - Не смей марать святое имя! - гаркнула Марья. - Святой Панталион нуждается в тех, кто ему служит, а после смерти мы соединяемся с ним!
        - Заткнись! - вторили ей другие голоса. - Замолчи! Он оберегает своих верных слуг! Он лечит! Смертельные болезни излечивает!
        - Вы молились ему, и он пробрался в ваши сердца и души, - не слушая их, продолжал Андрей. - Вы поддались его влиянию, он задурил вам головы, но теперь все изменится: храма нет, иконы нет, и скоро вы поймете, что заблуждались, а я был прав.
        Сам он уже не верил в это. Сектантов крайне сложно вернуть к нормальной жизни, а эти люди как раз сектанты и есть. Фанатики, вот они кто. Сила Панталиона, наверное, теперь уменьшится, по крайней мере, на какое-то время, но те, кто находятся под его влиянием, вряд ли скоро исцелятся.
        - Явился сюда, вынюхивал, сеял смуту, - крикнул мебельщик Колосков.
        - У нас все хорошо было, - плаксиво и зло сказала блондинистая продавщица, когда-то смеявшаяся над Васей Маленьким. - Народ ехал, везли больных, торговля шла, люди нормально жили! Нет же, влез!
        - Он взялся рассказывать нам, как неправильно мы живем, - вкрадчиво проговорила дама в очках, - а сам разрушил храм, жестоко избил двух пожилых женщин и собирался похитить ребенка для своих забав!
        Давыдов оторопел.
        - Убийца! - заверещал Вася Маленький.
        - Сволочь! - провыл кто-то, и остальные подхватили.
        Толпа качнулась в едином порыве, и Давыдов шагнул назад. Холодная вода залилась ему в ботинки, и он охнул от неожиданности. Островитяне, напирая, окружали его, брали в кольцо, как волка на охоте.
        Кто швырнул камень первым, Андрей не заметил. Он ощутил сильный удар в грудь и вскрикнул. Берег был не песчаным, а каменистым, причем усеянным не мелкой галькой, а довольно крупными камнями.
        Люди нагибались один за другим, поднимали их, чтобы швырнуть в Давыдова. Второй камень угодил в плечо, а третий попал ему в лицо. Острый край оцарапал кожу под глазом, и Андрей почувствовал, что кровь течет по щеке.
        Вид крови раззадорил озверевшую толпу, камни полетели градом. Давыдов не успевал уворачиваться, старался прикрыть голову руками, отступая все дальше в ледяную воду.
        - Не бейте его! - закричала Малинка. - Не бейте! Он хороший!
        Все замерли на секунду, и тут девочка укусила бабу Лиду за руку. Та с воплем разжала пальцы, и Малинка отпрянула от нее. Старуха попыталась ухватить девочку снова, но она увильнула и бросилась к Давыдову. Стоявшие рядом люди силились ее поймать, но Малинка оказалась проворнее.
        - Нет! - Давыдов испугался, увидев маленькую фигурку возле края берега. - Не подходи ко мне!
        «Они забьют камнями нас обоих», - хотел сказать Андрей, но было поздно.
        Ускользнув от тянущихся к ней рук, Малинка прыгнула на ближайшую к ней лодку и, перебираясь с одной лодки на другую, вмиг оказалась возле Давыдова, забралась в ту лодку, которую он избрал для побега. Только вот она была по-прежнему привязана к берегу, так что шансов уплыть у них не было.
        - А ну вернись! Сукина дочь! - Баба Лида потирала укушенную руку.
        Очередной камень ударил Давыдова в плечо с такой силой, что он испугался, не сломалась ли кость.
        - Малинка! Что вы делаете, вы же можете в нее попасть!
        - Скотина! Ребенком вздумал прикрываться? - взревели несколько голосов.
        Камнепад возобновился с новой силой. Давыдов практически перестал чувствовать боль, тело превратилось в сплошной синяк. Большой камень угодил в голову, в глазах потемнело, и Андрей не удержался на ногах, повалился в воду. Вчерашняя травма от падения вкупе с сегодняшними ударами запросто могли вырубить его. Он потеряет сознание, захлебнется и…
        «И что тогда они сделают с Малинкой?»
        Обжигающе-студеная вода привела его в чувство. Одежда, кажется, стала весить не меньше тонны, тянула на дно, но Давыдов все же сумел подняться на ноги.
        Голос и плач Малинки, которая скорчилась на дне лодки, доносились словно издалека. Темные беснующиеся фигуры на берегу расплывались, взгляд фокусировался с трудом.
        - Малинка, пригнись, голову береги!
        Сказал он это вслух или только подумал?
        Некоторые из нападавших подошли к воде, готовясь схватить Малинку и прикончить Давыдова. В том, что в живых его не оставят, сомневаться не приходилось.
        Собрав последние силы, уже почти не соображая, что делает, Давыдов схватил лежавшее в лодке весло и ринулся на своих мучителей.
        «Хоть кого-то достану», - мелькнуло в голове.
        Замахнулся, ударил. Мужчина заорал, заматерился.
        «Ага!» - азартно подумал Андрей и снова занес руку.
        Его ударили кулаком в лицо, и он свалился в воду, едва не перевернув лодку, но опять сумел встать. Удары сыпались один за другим. Малинкины рыдания и крики рвали душу, но Андрей не мог помочь ей - он и себе уже был не в состоянии помочь.
        «Шура, смотри, я похож на героя комедийного боевика. И работаю без дублера».
        Ему вдруг остро захотелось увидеть ее… Это желание причинило боль - куда более сильную, чем боль от ударов и ран.
        Наверное, он умирает.
        И перед смертью ему суждено понять, в чем была его главная ошибка, которую ему уже не исправить.
        «Прости меня, Шура. Какой же я болван», - подумал Давыдов.
        А потом услышал ее голос.
        Глава двадцать девятая
        Небо. Огромное, высокое, чистое; ни облачка, ни тучки. Как там у поэта? «Не видать конца и края, только синь сосет глаза». Небо плыло куда-то, и от этого стремительного движения кружилась голова, приходилось напрягаться. Смотреть стало невозможно из-за рези и головокружения. Поэтому, как ни прекрасна была эта картина, глаза пришлось снова прикрыть. Однако, погрузившись в блаженную темноту, Андрей понял, что движение не прекратилось.
        «Это не небо плывет. Это я мчусь куда-то».
        Дыхание вызывало боль (ребра, что ли, сломаны?), голова, грудь, руки тоже казались сплошным алым сгустком боли. Но раз он ее чувствует, то, выходит, жив, не помер пока.
        - Глаза открыл, а теперь опять закрыл, - проговорил детский голосок.
        «Малинка! Она жива!»
        Давыдов хотел сказать это вслух, даже губы разомкнул, но произнести ничего не сумел. Зато сознание сразу очистилось, прояснилось, как небо над головой. Андрей вспомнил все до мельчайших подробностей: каменистый берег реки, колеблющиеся на волнах лодки, обезумевшие от ненависти фанатики, жалобные крики и плач Малинки, летящие камни, удары, злобные выкрики… Все вспомнил, даже то, что ему почудилось перед тем, как он, по всей видимости, потерял сознание.
        Голос Шуры, призывающей его.
        - С ним все будет хорошо, милая. Скоро приедем в больницу. Врачи помогут и Андрею, и тебе.
        Александра! Значит, не померещилось!
        Давыдов снова разлепил веки, пытаясь отыскать Шуру взглядом.
        - Опять смотрит! Он нас видит?
        Над ним склонились две головы. Малинка и Александра смотрели на него, и Андрей, к своему ужасу, почувствовал, как из уголка глаза выкатилась слеза.
        - Андрюша, слава богу, очнулся! Знаю, очень больно. Потерпи немножко, пожалуйста.
        Александра осторожно прикоснулась к его щеке. Она решила, что он плачет от боли. Давыдову хотелось объяснить, что это не так.
        - Нет-нет, не надо ничего говорить! У тебя все лицо разбито, наверняка сломано что-то, как бы хуже не сделать!
        Он оставил попытки, и только смотрел на Шуру, надеясь, что она, как обычно, сама поймет, догадается. Но она на этот раз поняла все иначе.
        - Счастье, что мы успели. - Шура прикусила губу. - Еще бы немного…
        Кто такие «мы», стало ясно чуть позже. Александра заговорила быстро и немного сумбурно, торопясь рассказать обо всем.
        …Минувшая ночь стала кошмаром и для Давыдова, который столкнулся с Панталионом, и для Шуры. Она кое-как притащилась утром на работу, просто по привычке, а еще - от полного непонимания, как поступить, как жить дальше. Когда человек сталкивается с чем-то настолько противоречащим всем его жизненным убеждениям, принципам и восприятию бытия, он становится немощным и слабым, как младенец.
        Помощь пришла, откуда не ждали, как это часто и бывает.
        Лиза, коллега, считавшая себя подругой Шуры, но до недавнего момента не получавшая этого статуса в глазах Александры, без колебаний пришла на выручку. Именно Лиза, любопытная, слишком шумная, назойливая, вечно сующая нос в чужие дела, оказалась той соломинкой, за которую ухватилась Шура, тем спасательным кругом в бушующем море, который позволил Александре выплыть, прийти в чувство.
        Ослабевшая и потерянная, Шура в два счета поддалась натиску Лизы. Та заперла дверь их кабинета и велела рассказать, что стряслось. А выслушав, четко разложила все по полочками и пришла к выводу, который самой Шуре не пришел бы в голову:
        - Что мы имеем в сухом остатке? - говорила она, расхаживая по их маленькому кабинету. - Андрей твой сейчас на острове, где живут сектанты. Они поклоняются чудовищу, которое задурило им мозги. Бес, наверное, какой-то. Или демон, я в такие вещи верю. Но не суть, кто он, этот Панталион. Главное, Андрею там быть опасно. В последний раз вы говорили вчера вечером, связь прервалась, так?
        - Ага. - Шура смотрела на Лизу, которую впервые видела такой сосредоточенной.
        - После ты получила сообщение якобы от покойного мужа, а потом его на телефоне не оказалось. Свет в квартире сам собой зажигался и гас, ты думала, что прошло полчаса, а оказалось - вся ночь. Чуть не забыла, еще и до вчерашней ночи умерший муж тебе тоже являлся.
        Звучало бредово, но именно так и было, поэтому Шура кивнула.
        - Я на сто процентов уверена: это были не просто вести с того света, а предостережения! - провозгласила Лиза. - Тебя нарочно пугали, чтобы ты не вздумала связываться, отступилась. Очевидно же! Но раз такие меры понадобились неким силам, то что?
        - Что? - глупо спросила Шура.
        - А то, что на самом-то деле вмешаться ты очень даже можешь! Раз некто (мы не знаем точно, кто) так сильно хочет тебя остановить, получается, ты способна как-то ему помешать, повлиять на ход событий. Иначе зачем же было стараться, пугать тебя, мужа твоего покойного приплетать!
        А ведь она права. На то и расчет, что дезориентированная, напуганная ночными кошмарами Шура протрясется-прорыдает весь день в уголке, а ночью будет шарахаться от каждой тени и сидеть с включенным светом. Оно хочет, чтобы Шура держалась подальше от острова, сконцентрировавшись на себе и собственных страхах, а тем временем Давыдов…
        - Нужно срочно ехать за Андреем!
        Шура вскочила со стула.
        - Раз ему, кто бы он ни был, нежелательно, чтобы ты туда отправилась, значит, это и нужно сделать! Элементарно!
        - Ты гений, - восхитилась Шура, но тут же скисла: - Дороги туда нет, доплыть тоже проблема, не сезон.
        И тут Лиза вновь потрясла Александру.
        - Никакой проблемы, - невозмутимо проговорила она. - У брата моего мужа есть лодка. Я сейчас ему позвоню, все узнаю.
        - Костя не задавал вопросов, сразу согласился отвезти меня на остров, и мы успели вовремя, - завершила Шура свой рассказ. - Спасибо, Костик!
        - Не за что, - ответил мужской голос, обладателя которого Давыдов не видел. - Звери, натуральные звери!
        Хватило ли «зверям» ума или инстинкта самосохранения, а может, они попросту испугались и растерялись, но только жители острова не стали мешать Шуре и Косте забрать Давыдова и Малинку.
        Услышав рассказ Александры, Давыдов понял самое важное: она не звонила ему. Это не Шура произносила те жесткие (хотя и справедливые) слова, не она кричала, что больше не желает его слышать и видеть.
        Не Шура заявила, что Андрею не место в ее жизни.
        Выходит, у него еще есть шанс все изменить.
        Андрей кое-как улыбнулся разбитыми губами. Александра и Малинка переглянулись и заулыбались в ответ, а Давыдов подумал, как причудливо сплелись их судьбы.
        Варварин остров с его тайнами, загадками, кошмарами, живыми и мертвыми обитателями, остался позади, в прошлом. Между тем будущее было неопределенным как никогда.
        Поджог храма без последствий не обойдется, как и то, что Давыдова и Малинку чудом не убили, - тому есть свидетели. Предстоят разбирательства и суды…
        Как быть с Малинкой, чья жизнь теперь навсегда связана с его собственной? Где и как жить и работать?
        Многие вопросы в данный момент не имели ответов, а важнейший из них касался Панталиона. Древнее чудовище никуда не делось, оно будет и дальше вербовать сторонников и забирать души, прельщать и уничтожать.
        Да, поток страждущих, надеющихся на чудесное исцеление, на какое-то время уменьшится из-за разрушения храма, но местные, скорее всего, попытаются приложить все усилия по его восстановлению.
        А до той поры придется им служить пищей своему божеству, которое, кстати, вряд ли окажется довольным тем, что его приспешники были настолько глупы и нерасторопны. Ведь они не только упустили несостоявшегося Смотрителя, но еще и позволили уехать с острова свидетелям расправы над Давыдовым и Малинкой.
        Пожалуй, этих людей стоило бы даже пожалеть… Но не получалось.
        Куда больше сочувствия вызывала Малинка, потерявшая мать.
        - Вы с Малинкой остались живы и смогли вырваться, остальное - детали, как говорит Лиза. Придумаем что-нибудь, найдем выход, по-другому и быть не может.
        Слова Александры прозвучали ответом на его размышления. Так бывало много, много раз, и Андрей подумал, как же здорово, когда есть на свете человек, с которым вы смотрите в одном направлении.
        А раз Давыдов сумел это понять, то ответ на самый главный жизненный вопрос Варварин остров ему все-таки дал.
        Вместо эпилога
        Тем же вечером в новостях
        «Страшная трагедия, жертвами которой стали, по всей видимости, несколько сотен человек, произошла в маленьком городке Варварин остров, расположенном на острове с одноименным названием.
        Катаклизм, природу которого ученым предстоит выяснить, случился примерно в семнадцать часов. Судя по всему, произошло землетрясение (абсолютно не типичное для этих мест), за которым последовало мощное наводнение, в результате чего остров оказался полностью затоплен.
        Жители близлежащих поселков ощутили слабые подземные толчки, некоторые утверждают, что слышали гул. Свидетельства очевидцев еще продолжают поступать.
        В настоящее время вода схлынула, на месте трагедии работают спасатели. По последним данным, большинство зданий полностью разрушено, а эвакуировать оказалось некого: людей на острове не обнаружено. По всей вероятности, катастрофа произошла в считаные минуты, никто из горожан не успел спастись, тела несчастных жителей Варвариного острова еще предстоит найти. Спасатели и волонтеры уже начали поиски.
        Губернатор области выразил глубокие соболезнования в связи со случившимся. С весьма эмоциональным заявлением выступил председатель местного Историко-географического сообщества Л. К. Озеров, который утверждает, что подобные происшествия, повлекшие за собой человеческие жертвы, уже случались на Варварином острове в семидесятые и в двадцатые годы прошлого века. Он отметил, что необходимо как можно тщательнее изучить этот феномен, а до той поры, пока не будет ясно, насколько Варварин остров безопасен для проживания, во избежание риска, следует запретить людям селиться на нем, а также запретить речным судам останавливаться на острове.
        Губернатор пообещал отнестись к данному заявлению со всей возможной серьезностью и принять необходимые меры…»