Украду тебя у судьбы Ева Ночь
        Я ПОЛУЧИЛА ШАНС НА НОВУЮ ПОЛНОЦЕННУЮ ЖИЗНЬ.
        РЯДОМ СО МНОЙ - НЕЖНЫЙ, ВНИМАТЕЛЬНЫЙ, ЗАБОТЛИВЫЙ МУЖЧИНА: .
        НО ПОЧЕМУ ТОГДА МОЛЧИТ МОЁ СЕРДЦЕ? СМОЖЕТ ЛИ ОНО ЗАБЫТЬ ТОГО, МРАЧНОГО И НЕЛЮДИМОГО ВОРОНА, ЧТО БЫЛ ДАРОВАН МНЕ СУДЬБОЙ? СМОЖЕТ ЛИ СЕРДЦЕ ВОЗРОДИТЬСЯ И ПОЛЮБИТЬ ЗАНОВО?
        И ЧТО ДЕЛАТЬ, ЕСЛИ СУДЬБА ПРОДОЛЖАЕТ МЕНЯ ПРЕСЛЕДОВАТЬ, ПОДБРАСЫВАЯ ВСЁ НОВЫЕ ТАЙНЫ И НЕОЖИДАННЫЕ ВСТРЕЧИ?
        Украду тебя у судьбы
        Ева Ночь
        Глава 1
        Ива
        Жизнь начинается с нуля. С неизвестной точки отсчёта. Я чувствую себя космонавтом в скафандре. Мне остаётся махнуть рукой и воскликнуть: «Поехали!», чтобы оторваться от земли и улететь.
        На самом деле, это трудный шаг. Я не просто исчезаю с радаров. Я рву все нити, что связывали меня с прошлой жизнью. Не знаю, правильно ли поступаю, но сейчас мне не хочется об этом думать, потому что слишком больно.
        Но я мечтаю. Мечтаю измениться, стать другой, а потом вернуться. Красивой, богатой, раскованной, эффектной. Мне хочется, чтобы мужчины оборачивались вслед. Чтобы женщины завидовали. Чтобы я шла королевой, и у меня больше не болело сердце.
        Знаю: это низкие и мелочные мечты, но они сейчас поддерживают меня, как никогда. Некая сказка, когда золушка превращается в принцессу. Превращается и знает, что в полночь её платье снова станет лохмотьями. Чтобы стать женщиной-вамп, мне нужно вынуть не просто душу, а перегрузить сознание.
        - Ива? - я невольно любуюсь мужчиной, что если не сделал меня счастливой, то хотя бы спрятал от всего мира. Сделал меня коконом. И сейчас я, жалкий червячок, жду своего часа, чтобы превратиться в бабочку.
        Я поднимаюсь с постели. Меня шатает. Я всё ещё слаба, будто после долгой болезни. На груди у меня цветут синяки от толчка сумасшедшей бабки Кудрявцевой и заживает лопнувшая на ожоговом шраме кожа.
        Он помогает мне. Подхватывает. Поддерживает. В его движениях - бережная осторожность.
        - Никита, - улыбаюсь ему застенчиво.
        Он забрал меня из больницы. По моей просьбе.
        - Спрячь меня, - попросила я тогда. - Спрячь так, чтобы никто не нашёл. Можешь?
        - Могу! - в нём столько уверенности и силы, что хватит на двоих, а то и больше.
        Уютная квартира. Небольшая - всего две комнаты. Спальня в моём распоряжении. Никита обосновался в большой комнате. Мы живём вместе уже третий день. Ну, как живём? Существуем вместе на одной территории.
        Никаких телефонов и звонков. Никаких людей вокруг. Для меня сейчас это важно. Но перед тем, как исчезнуть, я позвонила всем, кто мне дорог. Идолу и Ираиде. Герману Иосифовичу и Самохину. Сказала, что со мной всё хорошо. И чтобы не искали меня.
        - Я уезжаю на лечение за границу, - очень хороший аргумент, который понимают все.
        Катя, Илья, Андрей… Не последние в списке тех, кого любит моё сердце. Они первые и главные, но их беспокоить я не стала. Если захотят, узнают. Я оставила слишком много радужных следов и не запретила никому рассказывать, что звонила.
        Надеялась ли я на что-то? Я бы соврала, если бы сказала, что нет. Но я знала: он не сможет меня найти. Я так захотела сама. Может, поэтому меня мучают глупые мечты про женщину-вамп - красивую и раскованную, с походкой от бедра, а не образ семенящей матрёшки - такой я прожила большую часть своей жизни.
        - Завтрак ждёт, - тянет меня за собой Ник, но я мягко освобождаюсь от его настойчивой, но такой осторожной руки.
        - Подожди, - прошу его и набираю побольше воздуха в лёгкие.
        Я собираюсь сделать отчаянный шаг. Снова. Не знаю зачем, но мне это нужно.
        Я развязываю бантики рубашки и спускаю её с плеч. Обнажаюсь перед мужчиной. Второй раз за всю свою двадцатишестилетнюю жизнь. Стою перед ним в трусиках с сердечками. Больше на мне нет ничего. Только изуродованная грудь и кожа в жутких шрамах почти до лобка.
        Я смотрю на Ника во все глаза. Замираю до остановки сердца - так мне кажется.
        Ник смотрит внимательно. Скользит взглядом от лица до сжатых судорожно бёдер.
        - Ты хотела меня напугать или оттолкнуть, Ива? - спрашивает он спокойно. В глазах его - участие, немного улыбки, но нет ни ужаса, ни жалости, ни застывшего напряжения.
        - Не знаю, - признаюсь честно. - Но я хотела, чтобы ты знал. Чтобы не идеализировал мой образ, не питал каких-то призрачных иллюзий. Я не девочка с фотографии, где есть только внешний фасад и спрятано всё остальное. И вот это, - я провожу рукой от ключиц и до трусиков, - тоже я. Как есть.
        - А ещё у тебя есть душа и сердце, - говорит Ник очень серьёзно. И, пожалуйста, если тебе хочется, можешь меня испытывать. Я буду очень честен с тобой.
        Он подходит ко мне, наклоняется и поднимает рубашку. Помогает её вернуть назад. Сам завязывает бантики и осторожно касается губами левого плеча.
        - Ты не отталкиваешь меня. Да, шрамы твои некрасивы. Да что там - ужасны. Но есть в жизни вещи пострашнее. И если ты ждала, что я развернусь и убегу - я этого не сделаю. Для меня имеет значение лишь то, что они тревожат тебя. Мешают жить, доставляют неудобства.
        Никита протягивает мне халат.
        - Пойдём завтракать, Ива. Пить чай. Разговаривать. Если захочешь, мы выйдем погулять. Здесь недалеко есть скверик. Крохотный, но уютный. Там шумят деревья и поют птицы.
        Я застёгиваюсь на все пуговицы. На спонтанный стриптиз ушли все мои силы. Я с тоской думаю: если бы так поступил Андрей - прикоснулся, пусть не губами. Сказал какие-нибудь утешительные слова тогда…
        - ??????????????
        Но глупо их сравнивать - Ника и Любимова. Они разные. Андрей по характеру суше, жёстче. Ему всегда трудно давались красивые слова. Он умел приказывать, но не умел вот так мягко рассуждать, облекать мысли в очень правильные слова, гладкие, как камни-голыши на берегу моря. У Любимова неплохо получалось говорить правильные слова - прямые, резкие, нередко обидные в своей правдивости.
        Я пытаюсь представить, как Андрей говорит мне то, что только что сказал Репин, и не могу. Ему не идут эти слова. Мешают, как корове седло.
        Я могу только гадать, что он думал тогда. Придумывать свои версии. Но я так и не узнаю, что на самом деле творилось в его голове, если однажды не выслушаю.
        Он обещал вернуться и поговорить. Он звонил и беспокоился. А я скрылась и отключила телефон. Пошла на поводу у мальчишки. Наверное, мне не стоило так делать, но сейчас всё это уже не важно.
        Я скучаю по нему. Тоскую. Засыпая, я мечтаю, чтобы он мне приснился. Но сны мои безликие и тёмные. Я ничего не помню на утро.
        И ему, и мне нужно время. Я решу свои дела, а он - свои. А дальше будет видно.
        - О чём ты думаешь, Ива? - Ник разливает чай. Я смотрю на его красивые руки и длинные пальцы. На аккуратные ногти.
        «О нём», - рвётся с губ, но я не позволяю себе откровенничать.
        - О том, что нужно как-то съездить домой. Забрать документы, собрать вещи. У меня… вязание не законченное. Я чувствую себя без крючка и своих клубков куда более голой, чем несколько минут назад.
        Ник склоняет голову. Чёлка падает ему на глаза. Он делает вид, что не слышит меня? На самом деле, он так думает. Но я пока не научилась распознавать его чувства по мимике лица. К удивлению, оно у Никиты не такое живое, как мне представлялось.
        - Мы можем всё необходимое купить, - говорит он спокойно.
        - И паспорт? - хмыкаю, не сдержавшись. - Даже два паспорта. Я готовилась. У меня есть и заграничный.
        Он трогает указательным пальцем бровь. Почёсывает её. Кажется, я от ничегонеделания слишком пристально за ним слежу.
        - Ладно, - оборачивается он ко мне и смотрит в глаза. - Попробую что-нибудь придумать.
        Он не хочет, чтобы мы с Андреем столкнулись, - пронзает меня мысль. И на какой-то миг становится страшно. А не попала ли я в добровольную тюрьму? В золотую клетку, от которой ключ - только у хозяина?..
        Андрей Любимов
        Я плюнул на всё. Детей бросил на мать, Лиду - на квалифицированную медсестру, хотя как раз с Лидой было сложнее всего: она хотела видеть меня постоянно рядом. Тогда у неё проходили страхи. И я на какое-то время поддался, что, конечно же, было ошибкой.
        - Ты должна научиться бороться самостоятельно, а не полагаясь на кого-то, - сказал я сегодня. - В конце концов, это твоя жизнь, и никто не сможет ни прожить её за тебя, ни заставить лечиться. Сделай выбор. Либо ты борешься, либо складываешь руки и ждёшь смерти.
        - Я не хочу умирать, - пролепетала она умирающим голосом. Влажные умоляющие глаза, трогательное личико.
        Она всё ещё хороша. Болезнь не тронула её черт, не исказила красоту. Разве что немного пострадало тело: Лида стала изящнее. Но до хрупкости, что жила в моём сердце, ей было далеко. Да и не нужно: всё равно это бы не помогло. Не вернуло того, что было когда-то.
        Лида больше не властвовала надо мной. Всё, что осталось, - осознание, что она мать моего сына. И всё, что я делаю, - ради Ильи и из чувства жалости к женщине, которую я когда-то безумно любил.
        Я прислушивался к себе. Искал отголоски тех чувств. Думал, глядя на Лиду, что же мне так нравилось в ней, что привлекало? Но у молодости - свои ценности, у зрелости - другие. И вот эту разницу, эту бесконечную пропасть я почувствовал сполна.
        А может, дело в другом. В том, что однажды меня чуть не сбила с ног Ива Кудрявцева. Выбила из меня и дух, и других женщин. Я толком ни на одну смотреть сейчас не мог. Все словно на одно лицо. Не-ин-те-рес-ны. Вот именно так - по слогам, отдельно от меня.
        Я вернулся в посёлок. Не в свой дом, а к Иве - пусть её там и нет. Плевать. Я хочу побыть в этих стенах, где был, кажется, счастлив несколько дней.
        Женя с Ираидой совсем опухли: ни сигнализация не включена, ни дверь на замок не закрыта. Это поразило меня больше всего. И сразу же в голову полезли дурацкие мысли. Я даже не понял, как стрелой взлетел на второй этаж, как рванул на себя дверь кабинета и ворвался в комнату.
        Женя записывал. Наушники, микрофон, бархатный голос, от которого - дрожь внутри. Он осёкся, вскочил, наушники - долой.
        - Андрей?.. - руки ходуном, ноздри трепещут, и голос падает в такой бас, что мне становится страшно. Хотя куда больше. - Ты с ума сошёл?
        Ну, почти. Паранойя в наличии.
        - Вы почему в открытом доме сидите? - наезжаю в ответ, делая шаг вперёд, к столу, за которым стоит брат. Я способен испепелить его взглядом. Руки в кулаки сжимаю, чтобы не схватить его за шкирку и не встряхнуть как следует.
        Женя переводит дух и падает в удобное кресло, плечами пожимает.
        - А чего бояться? Уже бояться нечего.
        Я мысленно считаю до десяти, чтобы не выругаться нецензурно вслух.
        - Осторожность и безопасность - это не игры: хочу закрываюсь, хочу - дверь нараспашку. Люди разные бывают. И если ты думаешь, что все сразу стали хорошие, когда плохих схватили, ты ошибаешься.
        Женя вздыхает, проводит рукой по густым волосам. Я невольно любуюсь им. Красив. И выглядит куда лучше, чем когда я первый раз его увидел издалека.
        Нет, он не сбросил груз лет, но ему невероятно повезло с фактурой. Выразительные глаза, густые волосы. Виски чуть тронуты сединой. Он выше меня и немного шире в плечах. В руках чувствуется сила. Кажется, он грузчиком подрабатывал - это заметно по рельефу мышц. Всего сорок четыре. Между нами - семь лет разницы.
        - Ты прав, - вздыхает он. - Ираида пошла на свидание. Она что-то говорила мне, а я был настолько погружён в работу, что забыл, не обратил внимания.
        Творческий человек - что с него возьмёшь.
        - С тобой всё хорошо, Андрей? - он тревожится.
        У меня всё плохо, но как-то не к лицу мне жаловаться.
        - Всё нормально, - произношу заезженную фразу, но Женя всё понимает. Я не знаю, куда себя деть. Именно поэтому я здесь.
        - Ива звонила, - его слова, как ток, проходят по венам. Ему звонила, мне - нет. Что с ней? Почему? Хотя я догадываюсь: я не смог быть рядом, когда ей очень нужна была моя помощь. А перед этим… она доверилась мне, а я… Так можно бесконечно, по кругу, искать и находить мои ошибки.
        - Да?.. - выдавливаю из себя. На большее я сейчас не способен. Только на то, чтобы укорять себя и крутить в голове одни и те же вопросы.
        - Сказала: уезжает. На лечение. За границу. Попрощалась.
        - Да?.. - кажется, я сломался. Мне её не найти. Исчезнет, растворится, забудет обо всём. Обо мне - в первую очередь.
        Это мне она должна была позвонить. Сказать. Пусть не объяснить, но хотя бы дать понять, что всё между нами кончено. Вот так стремительно, с разбегу. Головой об стену. Именно так я себя сейчас ощущаю: разбитым вдребезги. Не собрать, наверное.
        - Я знаю: не моё это дело, Андрей. Не вправе я вмешиваться. Но ты обидел её, да? Что-то случилось? Не похоже на неё. Она… никого и никогда не подпускала к себе близко. Всегда сторонилась людей и отношений. Да и откуда им было взяться - ни малейшего шанса. Но ведь она… доверяла тебе, светилась. Я же не слепой.
        - ??????????????
        Я прячу лицо в ладонях. Упираюсь локтями в столешницу. Что я здесь делаю? Зачем приехал? Чтобы сделать себе ещё больнее?
        В этом месте всё о ней напоминает. Воздух помнит её дыхание, голос и смех. Это мазохизм чистой воды. Издевательство над собой. Я отравлен, но приполз сюда, как пёс. Ждать хозяйку. Умирать, но ждать.
        - Послушай меня, Андрей, - трогает Женя меня за плечо. - Я не хочу быть посторонним. Знаю: лезу туда, куда не просят. Но, может, вы бы поговорили? Объяснились?
        - Может, и поговорили бы, и объяснились, - поднимаю я голову, но на брата не смотрю. Смотрю куда-то выше его головы. Невыносимо видеть участие и доброту, которых я не заслужил. - Вся беда, Женя, в том, что она не хочет. Исчезла. Отключила телефон. Не дала шанса. Тебе позвонила, попрощалась. Мне - нет. Я искал её. Бесполезно. В полицию я обратиться не могу - не имею никаких оснований. Потому что она исчезла не для всех, а только для меня. Всё, что мог, я использовал, чтобы её найти. Но в большом городе, если человек прячется, обнаружить его невозможно.
        - Зачем её искать там? - меня аж встряхивает от этих слов. - Когда можно подождать здесь? Я думал, ты за этим и приехал: дождаться Иву.
        - Смысл ей возвращаться? - задаю резонный вопрос.
        - Ну, хотя бы потому, что здесь все её вещи. Её забрали отсюда, в чём была. Даже без смены белья.
        - Ты как маленький, Жень, - наконец-то нахожу силы посмотреть брату в глаза. - Новые родственники купят ей всё. Когда есть деньги, нет нерешаемых вопросов.
        - А документы? - брат так просто не сдаётся. - Паспорт, заграничный паспорт? Вязание незаконченное? Она не может бросить то, что начала.
        Документы? Вязание? Мозг начинает усиленно работать. Кажется, она говорила: после музыкального платья у неё осталось три заказа. Но начинала ли она их? Успела ли что-то сделать или просто отказалась от работы?
        Я встаю и опрокидываю стул - так спешу. Не останавливаюсь. Слышу, как Женя бежит за мной вслед. Я врываюсь в её студию точно так же, как и в комнату брата.
        Комната выглядит так, будто Ива недавно была здесь и вышла на минуточку. Разрозненные фрагменты на столе. Кремовые, нежные, с переливами от почти белого до цвета топлёного молока. Крючок воткнут в тонкие нити фабричной бобины.
        У неё что-то начато, а значит есть шанс поймать моего неуловимого ангела.
        - Что ты там говорил о документах? - спрашиваю, повернувшись к Жене.
        Он слегка краснеет. А может, не слегка: на смуглой коже румянец не так отчётливо виден.
        - Судя по всему, ты проверял? Рылся в её вещах?
        - Не рылся, а проверил. Правда, документы можно и новые. Если заявить, что утеряны.
        Можно. Всё можно. Но на это нужно время. Будут ли они ждать? Впрочем, великая сила денег творит ещё и не такие чудеса. Однако, шанс есть. Вот только как разорваться на две половины? Дети, Лида, работа. Хотя Лиду можно смело вычеркнуть. С работой тоже утрясти. А детей от матери нужно забрать. Мне снова нужна няня. И время. Но не использовать пусть маленький, но шанс, я не могу. Я должен её увидеть и поговорить!
        Я не стал оригинальничать. Набрался смелости и вошёл в Ивину комнату. Зашёл и пропал.
        Здесь всё кричало о ней. Разложенные аккуратно вещи. Лицо её бабушки в старой затёртой рамке. Халат, что раскинулся на спинке стула так небрежно и так… по-домашнему.
        Я не удержался. Прижал его к лицу. Вдыхал Ивин запах, сжимал ткань так, что мог бы оставить синяки, будь она человеческой кожей.
        Минута слабости, когда меня никто не видит. Можно не изображать из себя сильного, властного, умудрённого опытом. Не надо бояться, что кто-то увидит меня и осудит или посмеётся. Сейчас именно тот момент, когда я могу побыть открытым, как развороченная страшная рана.
        Нет, я не стал ни выть, ни рычать, ни плакать - никогда не мог настолько выплеснуться, чтобы выжечь эмоции снаружи. Но я беззащитен - без щитов стою. Голый перед самим собой, и мне не стыдно. Больно.
        Я осторожно кладу халат туда, откуда взял. Окидываю комнату взглядом. Прохожусь и трогаю вещи. Нахожу сумочку и забираю документы. Как хорошо, что она не прячет важные бумаги в укромном месте - не знаю, хватило ли мне сил шарить по углам.
        Я знаю: это может не помочь. Но это мой шанс, и я им воспользуюсь.
        «Позвони мне. Не исчезай без объяснений. Позвони, и мы поговорим», - пишу я размашисто на вырванном из блокнота листке.
        Кладу записку так, чтобы она её нашла. Обязательно наткнулась и заметила. Я не верю, что Ива не захочет говорить. Не верю, что она молча растворится непонятно где и не даст нам ни единого шанса. Так не бывает. Мы даже не ссорились.
        Слабые аргументы, но если я начну думать, что это конец, разрыв, что я больше никогда её не увижу, можно сойти с ума.
        Я выхожу из комнаты. Женя, как верный часовой, стоит в коридоре. Становится смешно: он как будто мой подельник и стоит на стрёме, пока я краду важные документы. Впрочем, всё почти так и есть.
        - Что, брат, не очень хорошо получается? Вот, я теперь вор, - показываю паспорта, зажатые в руке.
        - Всё нормально, - улыбается он белозубо. - Я тоже не святой. Жизнь столько раз ставила меня в разные позиции, что приходилось как-то крутиться. Так что из нас двоих - ты почти святой. Пошли, я накормлю тебя ужином. Не жрал небось целый день.
        Я вдруг понимаю, что голоден. Он прав.
        На кухне меня снова накрывает тоской и воспоминаниями. Я почти страдаю галлюцинациями: слышу Катькин смех, голос, Ивины тихие ответы плавают в воздухе.
        А ещё приходит в голову мысль: если бы я её не потерял, то не смог бы понять, насколько она мне дорога. Вот уж воистину: что имеем не храним, потерявши - плачем.
        - Прорвёмся, Андрей, - ловит моё настроение Женя. - Сегодня полоска тёмная, а завтра, глядишь, солнце появится - согреет и подарит свет. Я не уйду отсюда. Дождусь её. Ванька ответственная. Не сможет исчезнуть просто так. За вязанием своим явится - зуб даю.
        Я хочу ему верить. Неистово.
        - Мне нужно вернуться. Там дети. Мама устаёт. Надо найти няню, Лиде - квалифицированную сиделку-медсестру, если та, что сейчас, не справится. И дела надо разгрести. Что-то у меня творится со всеми этими событиями - понять не могу. Не до того как-то.
        - Останься. Переночуй. Отдохни, - ставит Женя передо мной тарелку разогретого супа и салат. - До утра всё подождёт. А мы тут поговорим. Послушаешь мои начитки. Тебе понравится.
        Я не сомневаюсь. Он прав. Нужно хоть на несколько часов побыть самим собой, а не боссом, папой, сыном. У меня всегда слишком мало времени для себя. Может, поэтому я теряю человеческий облик, становлюсь то ли машиной, то ли зверем.
        К чаю вернулись Ираида и старый Козючиц. Они шли, держась за руки, как подростки. И так это выглядело трогательно, что я почувствовал, как обручем сжимает горло.
        - Андрей Ильич! - обрадовался старый интриган. Искренне обрадовался. - А мы как раз говорили только что о вас. Что покинули, бросили, исчезли. А тут, наш дорогой, столько дел.
        - Не нужен я никому, - неожиданно жалуюсь противному - как я всегда считал - старику. Звучит это… не очень взросло. Словно я манипулятор и давлю на жалость.
        - Ну, это вы зря, - отодвигает он стул и помогает Ираиде сесть. - Ивушка скоро вернётся. Придёт в себя, заскучает - и вернётся. К нам, к Женечке, к вам. Она ведь цельная. Такие не размениваются по мелочам. Уж если любят, то всей душой. Уж если чем заняты - отдают сердце и не сворачивают.
        Внутри ворочается недовольство и печаль. Какой-то чужой старик знает об Иве больше, чем я. Вот это ещё - неумение чувствовать, видеть. Впрочем, я давно знаю: плохо разбираюсь в женщинах, не умею. И каждую из них пытаюсь впихнуть в привычный шаблон. Это моя беда.
        - Не грустите, Андрей, - заглядывает Козючиц мне в глаза. Чувствует моё настроение. - Всё наладится. Может, не так быстро, как нам порой хочется, но кривая выровняется, уж поверьте мне. У меня нюх! - водит он носом. Смешно у него получается.
        - ??????????????
        Я вижу, как смотрит на него Ираида. С нежной гордостью в глазах. И от этого становится ещё хуже.
        - Смотрите, что я принёс. Как чувствовал. Думаю, вам понравится.
        Он достаёт из потрёпанной сумки-планшета несколько глянцевых бумажек и кладёт передо мной на стол. Фотографии. И с каждой из них на меня смотрит Ива. Солнце путается в её волосах. Она улыбается смущённо, сидя на пеньке.
        Невольно касаюсь пальцами её лица, пусть не живого, но такого пронзительно настоящего, что в груди становится жарко, а в глазах появляется непривычная резь.
        - Нравится. Очень, - не могу оторвать взгляд. - Спасибо, Герман Иосифович.
        - Вот и хорошо, - суетится он, - разливая по чашкам чай. - Вот и хорошо. А потом будет ещё лучше. У меня нюх. Ни разу не подводил - факт!
        И я ему верю. Может, потому, что хочу. А может, потому что по-другому нельзя.
        Глава 2
        Ива
        - Я передумала, - говорю после завтрака - Хочу в парк, на улицу, подышать воздухом.
        - Рад, что ты оживаешь, - улыбается Никита, но в его радушии мне чудится фальшь. - Переодевайся, я с удовольствием покажу тебе окрестности.
        Я не хочу плохо о нём думать, но ничего не могу с собой поделать. Опять. История о том, как несколько взглядов и заминка при ответе в одно мгновение рушат хрупкое равновесие.
        Он купил кое-какую одежду для меня. Или это сделала Тата - не знаю. У меня есть нижнее бельё, пара платьев, кофта и удобные балетки. Больше у меня ничего нет. Даже сим-карты в телефоне. В этом я убеждаюсь, когда включаю мобильник.
        Привычно сдавило горло. Похолодели губы и пальцы рук. Врач в больнице сказал, что у меня нет проблем с сердцем. Есть внушение, навязанное в детстве. Возможно, после многочисленных операций проблемы были, но спокойная жизнь без потрясений сделали своё дело: я переросла. Но как велика сила внушения: как только я чувствовала опасность, страх, сложную ситуацию - у меня давило в груди, холодели губы и пальцы.
        Я должна бороться с этим. Хотя бы со слабостью, иначе однажды не смогу постоять за себя, если вдруг…
        Что за «вдруг», я не хотела додумывать. Да и не успела: раздался аккуратный стук в дверь. Добрый «хозяин» пришёл меня выгулять. Интересно, насколько длинным будет поводок? Это я и собиралась проверить.
        - Готова? - неизменная улыбка. Владельцы зубной пасты удавились бы от счастья, если б он согласился стать их рекламным лицом. А меня от его сияния потряхивает. Внутри - звенящая струна, натянутая до отказа.
        - Да, - мне сейчас важно сделать первый шаг, а потом будет видно.
        Никита берёт меня за руку - обычный жест. Очень тёплая у него ладонь. Я иду за ним, как собачонка. Покорно переставляю ноги. Хвостом вилять от радости не могу: может, если бы не этот разговор на кухне, и виляла бы, и подпрыгивала, помахивая глупыми ушами…
        Мы едем в лифте. Выходим на улицу. Здесь много домов рядом - дворы, дворы, переулки. Можно запутаться и потеряться, если не знать, куда идти. Я не знаю. С моими способностями ориентироваться - только идти на ощупь. Я, как ни старалась, запомнить путь не могла.
        Скверик - через дорогу. Не трасса, но проезжая часть. Скверик глубже, дальше от гудящих машин, что трут шинами асфальт. Ник поддерживает меня за спину.
        Один толчок - и я окажусь на проезжей части. Не знаю, почему я думаю так, ощущая его твёрдую горячую ладонь на своей пояснице.
        Невольно пячусь назад. Неконтролируемый животный страх на уровне инстинктов.
        - Ива? - Никита встревоженно заглядывает мне в лицо. - Ты бледная. Испугалась? Нехорошо себя чувствуешь? Хочешь, вернёмся?
        Я не хочу. Мотаю головой.
        - Нет-нет. Пойдём.
        Я выворачиваюсь, избавляюсь от его рук, мне становится спокойнее. Я сама себя накрутила. Возможно, всё не так, как я себе вообразила. Но это легко проверить. Просто нужно не молчать, а разговаривать.
        Мы теряемся в тихой аллее. Здесь нет даже бабулек и мамочек. Только деревья и лавочки. Но это не безлюдное место. Просто Ник выбрал уголок потише.
        Я касаюсь лопатками деревянной спинки, достаю из кармана телефон.
        - Верни сим-карту, Ник, - прошу спокойно и смотрю на его профиль. - И дай мне немного денег. В долг. Хочу съездить домой, забрать документы, вещи, вязание, банковские карточки. Мне неуютно быть никем.
        - Ты же хотела спрятаться, Ива, - он смотрит на меня как на душевнобольную. И разговаривает точно так же, словно я не способна мыслить и понимать, рассуждать здраво и принимать правильные решения. - Я всё сделаю сам. Нет нужды возвращаться.
        - Я передумала, Ник, - выпрямляю спину и сжимаю пальцы в кулаки. - Кажется, я ошиблась. Поступила неправильно. Может, из-за потрясения и слабости, испуга и боли. В такие моменты и не то в голову приходит. Сейчас я хочу сделать всё по-другому. Сим-карту и деньги - всё, о чём я прошу. Или просто немного денег - симку я восстановлю и самостоятельно.
        - Ива… - у него упрямое лицо. И губы сжимаются в линию. Укор. Как он ещё головой не покачал, давая понять, что я местная сумасшедшая и слушать меня совсем не обязательно.
        - Скажи ещё, что я не в себе, не соображаю, что говорю.
        Я вскакиваю с лавочки. Каждое движение отдаётся тупой болью в теле. Я слишком слаба, чтобы бороться, а Никита - сильный тренированный мужчина. Мне не убежать от него. Да я и не сумею. Не смогу. Даже если бы была не так разбита.
        Он не движется. Сидит, как сидел. Руки в карманах брюк. Спина расслаблена. Он отбрасывает голову на спинку лавочки и прикрывает глаза. Я вижу его подбородок, шею, кадык. Грудь у него вздымается мерно, словно он дыхательной гимнастикой сейчас занимается.
        - Хорошо. Я отвезу тебя. Без проблем. Сим-карту сейчас при всём желании тебе отдать не могу - она валяется в квартире. Ты сама просила, чтобы тебя никто не нашёл. Это было твоё желание - скрыться, раствориться в большом городе. Я только исполнял твоё желание. Точно так же я сделаю всё, о чём ты просишь.
        Он не смотрит на меня. Лицо у него задрано вверх. Сложно следить за мимикой. Можно лишь наблюдать, как шевелятся его губы да движется челюсть.
        - Не надо меня никуда отвозить. Я сама. Позволь мне жить и решать свои проблемы самостоятельно.
        - Как хочешь, - пожимает он плечами. - Вернёмся домой, я сам вставлю сим-карту в твой телефон. И денег дам. Не считай меня уродом или монстром, Ива. Не выдумывай то, чего нет.
        Но меня его слова не успокаивают. Может, я не права. Возможно, ошибаюсь. Мне нетрудно попросить прощения. Но потом. Позже.
        - Ты же вернёшься? Мы ведём сейчас переговоры с клиникой, где тебе будут делать операции. Понадобятся документы. Нужно сделать запрос.
        - Не надо ничего, - и тут я тоже приняла решение. - Я прекрасно справлялась со всем сама. Я до всей этой истории списывалась с клиникой. У меня не хватало денег. А всё остальное уже почти было решено. Сейчас у меня есть всё. И я сама, ладно?
        Он напрягается. Садится ровно. Смотрит на меня пристально. Взгляд его тяжелеет и темнеет.
        - Что не так? Что случилось? На простые вопросы ты можешь ответить? У тебя нестабильное поведение. Ещё утром… ты не хотела никуда выходить. Ещё утром ты не собиралась никуда ехать и бежать. И помощь нашу согласилась принять - мама говорила, что ты не отказалась.
        - Но я и не согласилась, - возражаю. Просто я тогда точно немного была не в себе после истории с доброй «бабушкой».
        По лицу Репина неуловимо пробегает судорога муки. Я словно стегнула его плетью, и сейчас он кричит безмолвно от боли.
        - Хорошо. Пойдём домой, Ива. Раз тебе не терпится уйти.
        - Дай мне денег, - протягиваю я руку.
        Он снова смотрит на меня долго-долго. Не знаю, что я буду делать, если он сейчас схватит меня и поволочёт. Ударит по голове и прикопает здесь.
        Но Репин не делает резких движений. Он достаёт и вкладывает в мои раскрытую ладонь портмоне. Полностью. Я достаю несколько купюр и возвращаю ему кошелёк.
        - Спасибо, - прячу деньги в карман и иду прочь.
        Хороший Репин, плохой Репин, распрекрасный или золотой - не важно. Я хочу сейчас просто уйти от него подальше. Пусть им восторгается кто-то другой. Но не я.
        Никита
        Он смотрел ей вслед. Хотел кинуться, остановить, уговорить. Упасть на колени, если не поможет. Но ничего этого он не сделал. Просто наблюдал, как Ива уходит всё дальше.
        У неё неуверенная походка. Скованная и тяжёлая. Ей, наверное, больно, но она старается уйти от него как можно дальше - спешит, насколько ей позволяет слабое тело. Бежит, как от прокажённого. Ещё ни одна девушка не поступала с ним так. Разве что Рада. Но та была резкой и прямолинейной. От тихой Ивы он никак не ожидал подобной силы.
        Стержень. Кудрявцевский стержень - как ни крути. Гены. Ива так напомнила Никите мать, что он не посмел её удерживать.
        Она уходила, а Репин понимал: скорее всего, он её потерял. Не смог удержать. Не хватило сил. С другими получалось. С Радой или Ивой - не срабатывало. В голове мелькнула мысль: они чем-то похожи. Не внешне, не характером, а по духу. Непокорённые и свободолюбивые.
        Птицы, которым нужен полёт, а не клетка. То, чего он не мог дать. То, что он пытался понять - и не получалось. Не дорос или не дано.
        Никита достаёт телефон и набирает знакомый номер.
        - Она ушла, - говорит он, как только ему отвечают.
        - Как ушла? - вопрошает холодный голос. Мы же договаривались.
        - Я ни о чём не договаривался. Сказал лишь, что попытаюсь, - огрызается он, чувствуя беспомощное раздражение.
        - Тряпка! - злится отец, вколачивая его в землю поглубже. - Ни одного дела сделать не можешь самостоятельно, чтобы не провалить!
        - Я просил меня не вмешивать? Просил. Говорил, что не стану ни драться, ни спорить с девушкой? Говорил. Я не отказал лишь потому, что, по несчастью, я твой сын, а ты - мой отец.
        - И ты должен понимать, что мои возможности не бесконечны, чтобы ты продолжал жить, как и раньше? Припеваючи, другими словами, и ничего не делая. Ты прекрасно знал, как она нам нужна, и снова подвёл!
        Это вечное чувство вины, словно он кому-то что-то обязан. Вечные попытки перепрыгнуть невидимый барьер, в то время, когда ему совершенно не хочется участвовать в гонках, брать высоты и медали. Ему хочется лежать на траве и смотреть в небо. Созерцать и философствовать.
        В конце концов, нужно собраться с силами и сделать настоящий рывок. Отделиться навсегда, чтобы не зависеть. Но пока он этого не сделал, не перерезал пуповину, они будут без конца его стыдить, корить, заставлять что-то делать, предпринимать шаги, к которым он не готов и не хочет.
        - Я всё понимаю. Мне жаль. Эта затея в самом начале была провальной, и я говорил об этом.
        - Мне казалось, она тебе нравилась. Эта Кудявцева.
        - Какое это имеет значение? - спрашивает Никита, поглядывая на часы.
        - Верни её, сын. По-хорошему прошу. Иначе будет по-плохому.
        - Я устал. Делай, что хочешь. Наверное, я уже ко всему готов.
        - Ты не понял, - голос отца становится опасно низким и зловещим. - Будет плохо не тебе, а Кудрявцевой. Ты ведь не сможешь этого допустить, не так ли?
        И он отключился, оставив в душе тоскливую пустоту. Никита ударил кулаком по лавке. Отчаянно. Раз и ещё раз. Пока на костяшках не показалась кровь. А затем он встал и побрёл в сторону дома, где его никто не ждал. Там где-то его машина. Нужно ехать. И чем скорее, тем лучше.
        Ива
        Я боялась: он что-нибудь придумает и кинется за мной. Уволочёт назад, и я стану пленницей. Но ничего не случилось, к счастью. И, выбравшись из скверика, я почувствовала себя легче. Не совсем свободной, но уже и не в наручниках, связанная непонятными обязательствами и обещаниями.
        Запоздало меня накрывает раскаяние: нет моей вины, что Никита не вызывает доверия, но почему-то становится его жаль. Он был ко мне всегда добр и терпелив. А то, что по-своему хотел выиграть время, удержать рядом, возможно, связано с его отношением ко мне.
        Но он тоже ни разу не сказал, что я ему больше, чем нравлюсь. Однако, если бы и поведал сердечную тайну, вряд ли это что-то изменило в моём отношении к нему. Друг, брат, но никак не больше. По-другому у меня не получится. Это всё равно что душить себя намеренно.
        Сим-карту я восстановить не смогла: нужны были документы, подтверждающие мою личность, поэтому необходимость вернуться домой, стала не только обязательной, но ещё и насущной.
        Но перед тем, как ехать, я решила навестить свою комнату в коммуналке. Меня тянуло туда со страшной силой. Всё казалось: я упустила что-то важное и ценное. Объяснить свои внутренние ощущения я не могла.
        - О-о-о! - явилась! - встречает меня чуть ли не с порога Петухов. - Что, назад потянуло? Как пьяного - на родину?
        Он показывает мелкие плохие зубы и мерзок настолько, что хочется вытереться лишь от одного взгляда на него.
        - А тебе тут привет из налоговой! - радостно докладывает этот любитель жареных новостей. - Мы тебе в дверь воткнули - чин-чинарём. Допрыгалась, сучечка?
        Я даже знаю, чьих рук дело: Петухов себе не изменяет. Угрожал? Натравил. Но там с меня ничего не добьются. Разве что нервы потреплют. Но этим я займусь позже.
        Я захожу в свою комнату и избавляюсь от чужих вещей. Надеваю свои, привычные, пусть и старые. Для меня жизненно важно сейчас стать собой, пусть не прежней - назад пути нет, но той, кто всегда и во всём остаётся честной. И только после этого ухожу. Спешу на маршрутку, что увезёт меня домой. Туда, где дышится свободно.
        Часть пути приходится преодолеть пешком. Под конец меня шатает, и я мечтаю доползти, добраться, принять душ, упасть в свою постель.
        - Ива? - кажется, мне рады. В голосе Идола я слышу искренность. Он спешит открыть калитку. Он раскрывает объятия, и я доверчиво утыкаюсь ему в грудь.
        - Как хорошо, что ты вернулась, - гладит он меня по голове, как маленькую. - Мы скучали без тебя. Дом опустел без хозяйки. Кот твой наглеет и лазает по столам.
        - Не может быть! - возмущаюсь слишком яростно. - Василий - приличный кот, он никогда не посмеет плохо себя вести.
        - Ну, ладно-ладно, - прячет Жека усмешку. - Немного приукрасил, подумаешь. Вы друг друга стоите. Он падишах, ты шамаханская царица. Пойдём в дом. Ираида обрадуется. А то пока ты отсутствуешь, она и замуж успеет выскочить. Без тебя никак. Так и знай: я её Герману не отдам. Пусть руки просит как положено - у самой барыни.
        Он несёт какую-то чушь, волнуется, а я спешу переступить порог родного пристанища. Моего родового гнезда. Мыться и спать. Устала. Но первый, кого я вижу, когда вхожу, заставляет изменить планы.
        Никита.
        А я думала, мы с ним простились если не навсегда, то надолго. Видимо, он что-то не так понял. Или понял, но не захотел принять.
        Ива
        - Что ты делаешь в моём доме? - я не рада его видеть.
        Ник поднимает на меня полные муки глаза.
        - Ты прости, - извиняется Идол, - он сказал, что вы повздорили, и ему нужно поговорить с тобой. Уверял, что ты скоро вернёшься. Его «скоро» растянулось на несколько часов, и я уже не знал, что делать. Ну, не силой же его выпихивать, правда? Он дальше прихожей не ходил. Сидит здесь уже четвёртый час. Мы с Ираидой развлекаем его светскими беседами.
        - Ива… - Ник одним движением поднимает на ноги.
        Гибкий, красивый, но какой-то потерянный. Я смотрю на него и думаю: а он совершенно другой. Не тот, каким увиделся сразу. Между улыбчивым, уверенным в себе мужчиной и тем, что я вижу сейчас, - две большие разницы. Пропасть.
        Какой из Никит настоящий? Тот гарцующий самец, или вот этот - страдающий, растерянный, не очень уверенный в себе. Эти два образа бились у меня в голове и не хотели соединяться воедино. Он либо актёр хороший и изобразит, что угодно, либо в какой-то из моментов нашего общения он мне лгал.
        Ираиды в комнате нет. Отлучилась. Рядом сопит и топчется Жека. По нашему напряжению, от которого можно бенгальские огни зажигать, видно, что это не радостная встреча двух друзей. Впрочем, Репину хватило духу не солгать - он сказал почти правду. Не повздорили, но расстались на очень высокой ноте.
        - Жень, идите в кухню, - вздыхаю, понимая, что нет мне покоя и отдых придётся отложить. - Я приведу себя в порядок. Пообедаем и поговорим заодно.
        Никита смотрит встревоженно, как чуткое животное, за которым ведётся охота. Или как пёс, который жутко боится, что хозяин прогонит, не поддавшись на честность его искренних глаз.
        Я его выгоню. К сожалению. Что-то сломалось внезапно и скоропалительно. Ещё утром я показывала ему свои шрамы, надеясь провести черту. Ну, и на реакцию посмотреть - что уж таить греха. И реакция его мне понравилась. А сейчас я думаю: он знал. Видел. Возможно, в больнице, а может, из других источников. Ведь у меня есть фотографии - я отсылала их в клинику, с которой вела переговоры.
        Я слышу, как бубнит Женя. Слышу, как вяло отвечает Никита. Он смотрит мне вслед. Всё теми же глазами преданного пса, и это вызывает во мне ещё большую усталость.
        Я никогда не попадала в такие ситуации. Наверное, в вынужденном одиночестве есть и свои явные плюсы: мне не нужно было ломать голову, как поступить с человеком, которому я вроде бы как нравлюсь, но который не вызывает ничего в моём сердце, кроме ровного спокойствия.
        Я не могу его любить. Той самой любовью, что живёт в моём сердце к Андрею. Красота Репина отталкивает. Его поведение - напрягает, забота - душит. Может, потому что он Репин, а не Любимов - вот ещё что я думаю об этом, пока принимаю душ и смываю с себя пот, пыль, усталость.
        Я должна поставить точку. И мне от этого тяжело. Сказать человеку «нет», оказывается, очень сложно. Особенно, если знаешь, что ему будет больно. Или не больно всё же?.. Если бы я это могла знать наверняка.
        Не знаю, зачем я проверила сумочку. Наверное, потому, что документы сейчас для меня играли очень важную роль. В сумочке пусто. Нет ничего: ни карточек, ни паспортов. Только дамские мелочи. Кажется, теперь я понимаю, что такое шок.
        Это вот как сейчас: я стою и смотрю в одну точку. В раскрытую женскую сумочку, где нет того, что я туда положила. Это какой-то невероятный ступор. Я ничего не могу сообразить и понять. И первое, что делают мои руки, когда я наконец встряхиваюсь, отгоняя наваждение, - выворачиваю содержимое на кровать. Не знаю, на что я надеялась. Может, на волшебство. Или на то, что порвалась подкладка и всё, что было, провалилось в глубину.
        Тщетно. Пропали мои документы и банковские карточки. Нехорошо засосало под ложечкой: там все мои сбережения, а я была слишком опрометчива - никогда не пряталась и не перестраховывалась.
        Мне нужно срочно позвонить и заблокировать счета. Мне жизненно необходим телефон, но его нет. Это ужасная ситуация.
        Никита. Это его рук дело. Не знаю, кто ещё мог совершить подобную дерзкую гадость. Идол?.. Бывший алкаш, только что выбравшийся из алкогольной зависимости. Ираида?.. Что я вообще знала о ней? Она, между прочим, письма мои крала. Может, она клептоманка и без зазрения совести крадёт всё, что плохо лежит.
        К счастью, от карточек нужно знать пин-код. И только это удержало меня от истерики, что подкатывала к горлу и грозилась вырваться на волю.
        Кое-как пригладив свои растрёпанные чувства, я вышла из комнаты и отправилась в поход. Это не имело ничего общего с гостеприимством. Это походило на хорошо спланированное наступление.
        Они сидят втроём. Не разговаривают. Ираида поджимает губы и пыжится, словно кто-то ей подсунул под нос какую-то мерзость. Идол рассеянно улыбается, глядя, как я решительно переступаю порог, а Никита снова вскидывается и пытается заглянуть мне в глаза.
        - Я не знаю, кто из вас сделал это. Мне всё равно, - обвожу я взглядом троицу, что напоминает мне разрозненные предметы, надёрганные из разных стилей в один интерьер. Имен так. Они для меня сейчас как мебель. - Просто верните то, что взяли. Мои паспорта и банковские карточки.
        Ираида и Идол, не сговариваясь, смотрят на Репина. Тот теряется.
        - Постойте. Но я с места не сходил. Вы сами меня караулили, будто я преступник и вор.
        - К сожалению, я отлучалась в туалет, - сжимает ещё больше губы Ираида. - На несколько минут он оставался без присмотра, пока Евгений ходил тебя встречать, Иванна. И за это время он спокойно мог совершить преступление.
        Ираида Исааковна любила рубить с плеча, оказывается.
        Репин молча вывернул карманы, стянул с себя ветровку и футболку.
        - Могу раздеться до трусов, - смотрит он на меня пристально.
        - А давай! - скалится неожиданно Жека. - И обувь снимай!
        Я понимаю всю абсурдность ситуации, хочу остановить Идола, но крепкая и жёсткая ладонь Ираиды меня останавливает. Сжимает мои пальцы.
        Я сбита с толку. И как в замедленном кино смотрю на Никиту, что послушно раздевается практически догола.
        Красивое, почти идеальное тело. С Репина можно картины писать. Не знаю, почему в голове крутятся подобные мысли. Мне бы не Никитой любоваться, а по стенам от ужаса бегать. Ничего у него нет. Это и так понятно.
        - Зато у меня есть твоя сим-карта, Ива, - говорит он хрипло и достаёт из портмоне симку.
        Я хватаю её, как голодный - кусок хлеба. Вся благодарность мира в моих глазах, и я снова не знаю, что о нём думать. Качели. Туда-сюда в монотонном ритме, способном вымотать и обессилить. Кто он, Никита Репин? Друг или враг? Но это позже. А сейчас я хотя бы заблокирую карточки.
        - Оденься, Ник, - прошу я и выхожу из кухни. В голове у меня бьётся истерзанной и больной птицей мысль: я думала, всё закончилось, когда забрали сумасшедшую бабку Кудрявцеву. А на самом деле, всё только начинается?..
        Андрей
        Я сделал то, чего бы не сделал никогда в других условиях и обстоятельствах: вернул няню, Светлану Петровну. Не знаю, удивилась ли она. Я сам себе удивился.
        - Это ваш шанс доказать профпригодность, - говорю я ей, разглядывая с ног до головы. - И помните: любые вопросы вы решаете со мной, а я уже решу, какое наказание заслужили мои дети.
        Она не лебезит, не кланяется подобострастно, и уже это меня устраивает. К слову, я её выдернул из другой семьи, заплатив и неустойку, и пообещав платить больше. Она согласилась. И это тоже о многом говорит.
        - Светлана Петровна! - скачет вокруг няни на одной ножке Катюшка. - А я скучала!
        Я вижу, как няня поправляет Кате платье, как гладит её по голове, а затем расчёсывает спутанные кудряшки и вяжет два хвостика. Они воркуют, у обеих - счастливые лица.
        - Простите меня, - удивляет меня сын. Он в последнее время словно подрос и переступил через какие-то свои мелочные обиды. Стал спокойнее и уравновешеннее. Даже мама не жаловалась на него.
        К сожалению, у Лиды всё то же.
        - Не столько болезнь, сколько внутреннее состояние, - объясняет мне врач. - Люди и с более тяжёлыми диагнозами встают на ноги. Ваша жена не хочет. Сопротивляется. А поэтому не уверен, что лечение пойдёт ей на пользу. Желание жить, знаете ли, не последнюю роль играет. А мы её лечим чуть ли не насильно. То есть положенные препараты она получает, а будет ли прогресс - неизвестно.
        Я не знал, как её встряхнуть. Лида требовала к себе внимания и хотела, чтобы перед ней все бегали на задних лапах. Её не стимулировали разговоры, её не вдохновлял сын, что готов был и беседовать, и гулять с ней, и находиться рядом, когда ему это позволяли.
        Я с ужасом думал о том, как она выносила мальчишке мозг по ночам. Что рассказывала, какие мысли в голову вкладывала. Это она рассказала ему, что Катя нам не родная. Откуда она это узнала? И если бы я не видел её диагноз, который подтвердился в клинике, я бы подумал: издевается или ведёт какую-то непонятную игру. Хотя все её ужимки и «умирания» вполне вписывались в тот образ, который я помнил. Лида особо не изменилась.
        Вопросов у меня возникало много, ответов я не находил и, если честно, искать их не хотелось.
        - Возвращайся, - скороговоркой пробормотал Женя, когда я почти успел провернуть все дела. Оставались проблемы с работой, но я собирался часть из них решить дистанционно. - Тут нешуточные страсти. Ива, этот её красавец явились. Ты зачем вместе с паспортами карточки банковские забрал?
        И тут меня перекосило. Я больше ни о чём думать не мог.
        - Не брал я никаких карточек. Только документы. Не дай ей уйти, ладно? Репин пусть провалится хоть сквозь землю, а Иву задержи, пожалуйста. И ничего не говори, ладно?
        - Да я и так тут… партизан на двух стульях. - Женя говорит еле слышно. - Мне скоро «Оскара» дадут за лучшую второстепенную роль. Бросай всё и дуй сюда.
        И я полетел. Гнал так, что самому стало страшно. К счастью, трасса хорошая, машин мало. Это напоминало на выпадение из реальности, когда ты становишься частью автомобиля и поступаешь, как робот, лишь бы достичь определённой цели. Сейчас мне хотелось щёлкнуть пальцами и перенестись за город. В дом, куда вернулась Ива Кудрявцева. Но приходилось ехать, вписываться в повороты и поглядывать на часы. Я боялся опоздать.
        Ива
        - Послушай, Ива, - горячее дыхание обожигает ухо и я невольно переступаю с ноги на ногу, теряя равновесие. Руки Ника подхватывают меня, не давая упасть. - Прошу, выслушай меня. Очень прошу. Пожалуйста.
        Я оборачиваюсь. Репин непростительно близко. И никого рядом. Идол и Ираида как сквозь землю провалились. Впрочем, старуха маячит в конце коридора. Идёт к нам. Я чувствую облегчение, но ненадолго.
        - Тебе нужно быть со мной рядом, иначе может случиться непоправимое, - шепчет он, и волосы становятся дыбом от его неистовости. У него вид… отчаянный и немного сумасшедший. Так мне кажется.
        - Ник, - отступаю я на шаг. Он не удерживает меня. Рука его плетью падает вдоль тела. И то, что он так делает, немного уравновешивает сумбур мыслей и чувств, что бродят во мне. - Я всю жизнь жила без опоры. Очень долго за меня всё решала бабушка. Но сейчас я хочу сама. Спасибо за всё. И прости за ту сцену в кухне. Я… не хотела, и жалею, что не остановила Идола.
        - Идол? - кажется, он почти не понимает, что я говорю. Где-то витает в себе, своём водовороте, омуте, что тёмен и способен поглотить полностью, без остатка.
        - Женя. Я его так зову.
        Ираида уже рядом. Тактично не подходит слишком близко, но стоит, как изваяние. Бдит. И я ей благодарна. Ник пугает меня. От его слов и вида - страшно.
        - Пустое, - размыкает он губы. - Ничего не значит. Я хочу лишь одного: чтобы с тобой всё было в порядке.
        - Со мной всё будет хорошо, - делаю ещё один шаг в сторону. - Иди домой, Никита. Отдохни. Не нужно было мчаться за мной вслед. Я давно совершеннолетняя и способна решить свои проблемы самостоятельно. Пожалуйста. Оставь меня одну. Я устала.
        - ??????????????
        - Подумай над тем, что я тебе сказал. Хорошо подумай.
        Его слова звучат и предупреждающе, и зловеще. Он не угрожает, но где-то близко клубится нечто тёмное. Откуда этот мрак сунет? От Никиты? От кого-то ещё? Он что-то знает, но не хочет говорить?
        Но я ни за что не решусь с ним разговаривать наедине. Не могу. Не сейчас.
        - Ты знаешь, где меня можно найти. И телефон у тебя мой есть. Когда станет… В общем, позвони, и мы поговорим. Я всегда готов тебе помочь. Прийти на помощь. В любой ситуации. Помни об этом, Ива.
        Он уходит. Я смотрю ему в спину. Туда же поворачивается всем корпусом и Ираида. Качает головой, недовольно поджав губы. Он ей не нравится. Я помню её руку, что сжимала мои пальцы. Это она не дала мне остановить Идола, когда тот раздевал Репина.
        Чувствую, как меня начинает подташнивать. Как бы там ни было, с Ником вышло не очень красиво.
        - Странный молодой человек, - гипнотизирует меня Ираида. Она сейчас очень похожа на ведьму. Это живо напоминает мне сумасшедшую бабку Кудрявцеву.
        - Я устала, - повторяю, как попугай, но уже для неё. - Я посплю. Извините.
        Прочь. В спасительное одиночество за дверью собственной комнаты. Я не чувствую себя в безопасности. Дом кажется чужим. Тот самый дом, с которым не хотелось расставаться. Но об этом я подумаю позже, когда приду в себя. Слишком много всего. А главное - нет рядом человека, с которым я себя чувствовала защищённой и в безопасности.
        Глава 3
        Андрей Любимов
        - Она спит, - встречает меня на пороге Женя. Он курит, хотя до этого я ни разу не видел его с сигаретой. - Я успокоиться не могу, веришь? Этот Репин, эти карточки пропавшие. Ты точно не брал? - он заглядывает мне в глаза, словно хочет увидеть ответ.
        Я вообще не рад, что забрал Ивины документы. Но так я мог хотя бы получить шанс её увидеть, если вдруг вернётся. Она вернулась. Почти сразу. Я даже надеяться толком не мог на такую удачу.
        - Что Репин? - спрашиваю, присаживаясь прямо на ступеньки. У меня горят лёгкие, дышать тяжело. Всё из-за нервов и гонки. Я не любитель стремительной езды.
        - Ушёл, - пожимает плечами Женя и прикуривает новую сигарету. - Сидит, упырь, следит, наверное. Если ты карточки не брал, значит он.
        - Я записку оставлял в сумочке, - тру ладонями лицо. Оно сейчас как мёртвое - ничего не чувствую, словно выпил не в меру. - Ива должна была понять, что это я.
        - Мы не поговорили, Андрей. Она дозвонилась в банк, заблокировала карты и закрылась у себя. Сказала Ираиде, что хочет отдохнуть. Не стал я лезть с расспросами. А Ираиду тюкнул. Старая перечница. Та ещё интриганка исподтишка. Она Ивины письма крала. Что-то подумалось: а не она ли пакость подсунула? Репин какой-то пришибленный явился. Странный. Ничего не понимаю. Чуйка лишь вопит: что-то не то! А это, знаешь ли, показатель: чуйку не обманешь. Она сама по себе живёт.
        Я и так - на пределе. А Женькины озвученные страхи совсем рвут предохранители. Мне сейчас важно не сорваться.
        - Хватит курить. Пойдём в дом. И чтобы я сигарет в доме не видел, ясно?
        Это звучит плохо, но брат кивает, послушно тушит бычок в пепельнице, которую держит в руках, и идёт за мной следом.
        У Ивы закрыта дверь. Я сажусь рядом. Услышу, если она встанет. Или дождусь, пока выйдет. Не сможет же она скрываться там вечно. А я могу и потерпеть. Мне несложно.
        Не знаю, сколько я просидел. Думал, сочинял слова, которые ей скажу. Но ничего так и не смог сказать, когда она вышла. Я не слышал её шагов. Может, задремал. Но я сразу почувствовал, когда потянуло сквозняком.
        - Андрей… - кутается Ива в вязанную плотную шаль.
        Я встаю на ноги. Неловко, с болью - конечности затекли от долгого сидения, но я даже не заметил.
        - Замёрзла, Ивушка? - спрашиваю, почти не соображая, что говорю и что делаю. - Я согрею тебя.
        Я делаю шаг навстречу. Раскрываю объятия. Она может убежать и оттолкнуть. Я обидел её. Не был рядом, когда она нуждалась во мне. Я вор - украл документы. Я запутался в своих делах и проблемах. Но вот это - крик моей души. Желание наконец-то прикоснуться. Почувствовать её дыхание. Ощутить: она живая, настоящая. Всё та же чистая девушка, которую я не смог по-настоящему оценить.
        Ива вздыхает. Пальцы, что держат шаль, белеют на костяшках. Я смотрю на них и не могу поднять взгляд. Гляжу, как стиснуты её пальцы и хочу прикоснуться к ним губами, чтобы успокоить и успокоиться самому.
        Она так и утыкается мне в грудь. Без слов. Без рук. А я кладу ей ладони на хрупкую спину. Веду сверху вниз, ощущая каждый позвонок.
        - Прости меня, - говорю главное. Всё остальное подождёт.
        - За что? - шевелятся её губы, я чувствую их сквозь рубашку и содрогаюсь.
        Тело не слушается меня. Тело стремится к девушке, что стоит рядом. В нём честности больше, чем в моей душе, что превратилась в винегрет. Там смешалось всё и не понять, откуда что берётся. Я очень долго не заглядывал в себя. Не на что там было смотреть.
        - За всё. За то, что не сумел сказать нужные слова. За то, что не был рядом, когда тебе нужна была моя помощь или хотя бы поддержка.
        Она качает головой. Кладёт пальчики на мои губы.
        - Не надо об этом. Иди сюда. Иди ко мне, Андрей, - бросает она шаль и берёт меня за руку. Ведёт в свою комнату и закрывает за нами дверь.
        Сосредоточенная моя. Серьёзная и очень решительная Ива. Пальцы её проворачивают ключ так, что будь в них силы побольше - сломала бы его. А затем она поворачивается ко мне. Смотрит в глаза. Проникновенно смотрит, навылет. Что в этом взгляде? Страх? Боль? Ожидание? Всё вместе, наверное. И она ждёт. Ждёт, что я скажу или сделаю.
        - Иди ко мне, - снова раскрываю свои объятия. Слова подождут. Не их сейчас она ждёт.
        Ива делает осторожный шажок в мою сторону. Я прикасаюсь ладонями к её лицу. Глажу виски и скулы большими пальцами. Целую веки и кончик носа.
        - Не боишься? - вздыхает она, и шаль её, скользнув по плечам, падает на пол.
        - Я боюсь лишь одного: сделать тебе больно. Обидеть. Сказать что-то не то. А то, о чём ты спрашиваешь, - нет.
        - Тогда поцелуй меня, Ворон. Поцелуй и сделай меня счастливой. Хотя бы на несколько минут. А со всем остальным будем разбираться потом.
        Это невыносимо. Её открытость. Честность. Душа нараспашку. А вдруг кто чужой влезет? Наследит, изуродует, поиздевается?
        - ??????????????
        Но кроме меня нет никого сейчас рядом с ней. Смогу ли я ничего не испортить? Довериться, поверить, узнать, что чудеса бывают, а мне просто не везло. Я полон надежд рядом с Ивой. И плевать, что будет потом, если я могу в эту минуту переступить через груз прошлого и открыть новую страницу своей жизни. Вместе с ней. С девушкой-ангелом, что появилась, чтобы смыть, растворить, избавить меня от тьмы в сердце.
        - Ворон? - спрашиваю всё же, и это последний мой вопрос.
        - Так я зову тебя мысленно, - признаётся она бесхитростно, и я целую, наслаждаюсь вкусом её губ.
        Моя светлая птица. Моя мечта, нежность, небо. Мой воздух, которым не надышаться вдоволь. Не потому что его мало, а потому что без него - никак.
        Её пальцы касаются моей шеи, ведут свой путь по ключицам, опускаются на грудь. Расстегивают пуговицы на рубашке, оглаживают живот.
        Я мечтаю вжаться, сжать крепко и не отпускать. Почувствовать её податливость и мягкость, но я знаю, что не могу сделать так. Ничего. Однажды я воплощу свои фантазии - вопрос лишь времени. А я умею ждать.
        - Ты позволишь? - касаюсь её одежды.
        Сегодня я увижу её всю, если она согласится. Я вижу её сомнения, колебания. А затем она кивает. Неуверенно, робко, с надеждой. Храбрая моя девочка, отчаянная птичка.
        Я раздеваюсь сам. Снимаю одежду с неё. Ива стоит не прячась, не пытаясь прикрыться. Дышит часто. Я вижу, как бьётся её сердце - так воздушна она и прекрасна, несмотря ни на что.
        Прекрасна - понимаю, прислушиваясь к себе. Я не содрогаюсь, глядя на её шрамы. Не ужасаюсь. Потому что мне всё равно. Я сожалею лишь о боли, о тех муках, что ей пришлось пережить и ещё предстоит. Но сейчас - это лишь отголоски, что-то незначительное по отношению к тому, что я чувствую.
        Я встаю перед ней на колени и целую в живот. Обнимаю её ноги руками. Шёлковая кожа, тонкая и нежная. Белая-белая, как лепестки лилии или перья ангела. Именно так я вижу.
        - Не надо, прошу тебя, - дёргается Ива и пытается сесть рядом. Я не даю. Именно так звучит сейчас моё «прости». Без слов. Без пафоса. Но так, как я это понимаю и вижу. Я никогда и ни перед кем не вставал на колени. Ива этого не знает. Но это не для неё. Для меня. Перед своей совестью.
        А затем она затихает. Пальцы её путаются в моих волосах. Губы мои касаются её коленок и поднимаются выше. Руки сжимают ягодицы - мягкие, округлые, женственные. Я ласкаю её, вызывая дрожь.
        - Пойдём, - останавливает меня Ива, - или я упаду.
        Я поднимаюсь и подхватываю её на руки. Здесь три шага до кровати, но разве это важно? Её тонкие руки обнимают меня за шею - вот что сильнее всего. Этот момент. Её доверчивость. Её желание. Её припухшие губы - горячие и жадные.
        Укладываю бережно, осторожно. Ложусь рядом. Почти невесомо касаюсь пальцами груди. Ива напрягается, пытается отползти.
        - Не надо. Позволь, - прошу я шёпотом. - Я не сделаю ничего плохого. Не сделаю больно.
        И она расслабляется доверчиво. И это доводит меня до исступления, до кома в горле, когда хочешь вдохнуть и не можешь.
        Я трогаю губами нерасцветшие вовремя бутоны. По очереди. Они съёживаются и становятся твёрдыми, а когда я касаюсь их языком, Ива вскрикивает. И это не крик боли, а наслаждения.
        Никем не тронутая страсть. Её потаённая точка удовольствия. Та, о которой она не знала и могла не узнать никогда. Я только поцелуями, посасыванием довожу её почти до чувственного взрыва. Я касаюсь рукой её лона - и она содрогается, стонет, заходится в оргазме. Моя отзывчивая и страстная девочка.
        Ива затихает на миг. А затем придвигается, обхватывает меня руками и ногами. Раздвигает бёдра, и я вхожу в неё одним толчком. Она подаётся мне навстречу, и мы теряемся друг в друге, подчиняясь первобытному ритму простых движений, когда мужчина и женщина притираются друг к другу, чтобы в какой-то миг слиться, поймать вспышку, стать единым целым и получить удар сладострастного тока. Одного на двоих.
        Мы успокаиваемся в объятиях друг друга. Приходим в себя постепенно. Звенящая пауза, когда мир расслабленно плывёт мимо и не останавливается. Кружит и засасывает в разморенную от удовольствия темноту.
        Ива гладит меня по лицу. Я ловлю её взгляд. Любуюсь улыбкой, что касается её губ неосознанно, лёгким мазком.
        - Как хорошо, что ты вернулась, - бормочу я, борясь со сном.
        - Поспи, - целует Ива меня в щёку. - Я никуда не убегу.
        И этого достаточно, чтобы провалиться, исчезнуть, раствориться в сонном мареве, ощущая её тепло, присутствие, запах, нежную руку на своём плече.
        Но на всякий случай я прижимаю её к себе. Осторожно и некрепко, но осознание того, что я её не выпустил, помогает успокоиться. Кажется, я не спал толком ни разу, пока был без Ивы.
        Ива
        Я оберегаю его сон, как ревнивая львица. Я ничего не знаю о материнском инстинкте, но, кажется, испытываю именно это: защитить, уберечь, не дать никому тронуть своё.
        Наверное, это смешно выглядит, но я чувствую так и ничего не могу поделать. Если бы могла - укрыла бы телом моего единственного мужчину, которого выбрало моё сердце.
        Он выглядит измождённым, бесконечно усталым. Но рядом с ним восхитительно горячо: он как печка, от него пышет жаром здорового крепкого тела, и я невольно льну к нему, согреваясь и чувствуя себя защищённой.
        Вот такие противоречивые чувства: и желание защитить, и желание спрятаться от всех проблем сразу.
        Андрей спит недолго - где-то час с небольшим, а я боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть его сон. Но он просыпается сам. Ресницами хлопает, потягивается всем телом. Смотрит на меня сонно, но серьёзно.
        - Ива, - шепчут его губы, - я думал, ты мне приснилась.
        - Я настоящая и рядом, как и обещала, - улыбаюсь. - Я в душ, ладно? Не хотела тебя будить.
        Он разжимает объятия, и я выскальзываю из постели, стыдливо натягиваю халатик на плечи. Не могу пройтись голой - это слишком смело для меня. Да, я стыжусь своего тела. Да, я ужасная скромница, но выглядело бы странно, если б я была другой.
        - Нам надо поговорить. Не уходи, пожалуйста, - говорит Андрей, как только я возвращаюсь. Он занимает моё место в ванной комнате, и я прислушиваюсь, как плещется вода. Я бы подсмотрела за ним, если бы хватило смелости. Ничего, однажды всё случится. Возможно.
        Любимов просил меня не уходить. Можно подумать, я могу это сделать, пока он здесь. И я помню, помню просьбу его сына. Но сейчас, именно в этот момент мне и не стыдно, и нет мук совести. Кто она, это далёкая незнакомая женщина? Такую ли она имеет над ним власть, если он вернулся ко мне?
        Но я не знаю, готова ли я бороться за своего Ворона до конца. Имею ли право оторвать его от семьи, детей, той женщины, что была частью его жизни? Была ли? Может, есть и сейчас, а он не может разобраться, кто из нас ему дороже? Ведь и так бывает. Когда трудно сделать выбор.
        Я не могу быть категоричной. Нет во мне чёткого разделения на белое и чёрное. Уж кто-кто, а я знаю: у жизни много красок и полутонов. Как в меланжевой нити: один цвет плавно перетекает в другой, а когда вяжешь, получается удивительное полотно, интересные узоры из-за нежных переливов.
        Поэтому я не смогу его осудить - своего первого и единственного мужчину. Я приму всё, как есть. А потом подумаю, как жить дальше.
        Андрей выходит из душа, вытирая голову полотенцем. Волосы у него торчат в разные стороны, и сейчас они с Ильёй похожи ещё больше. Вот такой, лохматый и домашний, он совсем не похож на угрюмого строго мужчину, способного взглядом заморозить любого.
        - Это я украл твои документы, Ива. Взял из сумочки. Чтобы ты не смогла исчезнуть, пока мы не встретимся и не поговорим.
        В этом он весь. Резкий, бескомпромиссный. Ему легче рубануть с плеча, чем нежничать или пытаться смягчить ситуацию.
        - Но я оставил записку. Чтобы ты поняла.
        Я моргаю, выныривая из наваждения и облегчения, что затопило меня с головой. Снова возвращается тревога.
        - Записку?.. Там ничего не было. Я перерыла всё, выворачивала содержимое сумочки. И карточки…
        - Карточек я не брал. Только твои паспорта. Женя сказал мне, что карточки пропали. Я, наверное, не должен был так поступать, но в этом мне виделся выход. Я не мог отпустить тебя, пока мы не поговорим.
        - А после разговора, значит, сможешь? - смотрю на дорогое мне лицо, и начинаю падать в пропасть. Медленно, как в кино.
        - Это ты мне скажешь, Ива, - голос у Андрея срывается, летит за мной вслед, в пропасть, цепляет твёрдой рукой и удерживает, не даёт упасть окончательно. - Только ты можешь решить, нужен ли я тебе. С проблемами. Детьми. Прошлым, что есть часть меня. С двумя жёнами, одна из которых мертва, а вторая - тяжело больна. Это груз, Ива. Я его несу. Сможешь ли ты его разделить со мной? Вправе ли я взваливать на твои хрупкие плечи ещё и свои проблемы? Потому что не будет: мы отдельно, а остальная часть меня - отдельно.
        - Ты так решил напугать меня? И если я скажу «нет», отпустишь?
        Он стоит передо мной. А я сижу на краю кровати. Я вижу, как напрягаются его плечи, как стискиваются челюсти, как прячутся под веками глаза. Руки невольно в кулаки сжимаются.
        - Я… попытаюсь, Ива. И пойму, если ты откажешься. Не смогу, не хочу, не буду делать тебе больно. Не стану выкручивать руки и привязывать к себе. Силой не удержишь птицу. В клетку не спрячешь желание быть свободным. Рано или поздно, рука устанет удерживать перья - и птица вырвется, выскользнет из рук. Рано или поздно проржавеют, сломаются прутья, и свобода вырвется из клетки.
        Он никогда не говорил так много. Но я чувствую: он всё обдумал.
        - Я знаю: со мной нелегко.
        - А со мной легко? - срывается с губ горько.
        - ??????????????
        Андрей окидывает меня с ног до головы взглядом. И не тяжёлым вовсе, а вдумчивым и добрым. Проникновенным. Он словно видит меня насквозь, будто я не человек, а решето.
        - Ты… необыкновенная, Ива. Светишься. Просто не каждому дано увидеть этот свет. Но все, кто рядом, его чувствуют и тянутся. Женя. Ираида. Кот Васька. Сын мой Илья. Катюшка. Дед Козючиц, которого все терпеть не могут. А с тобой он другой. То ли лучше хочет казаться, то ли пытается выпятить лучшие свои стороны, что ещё не заржавели в нём. Тот же самый Репин, будь он неладен.
        Я качаю головой. Не могу. Не заслуживаю этих слов. Он просто меня не знает. Или пытается возвести на пьедестал, на котором мне не усидеть - обязательно придётся шлёпнуться и удариться больно.
        - Нет, нет, всё не так, Андрей. Я замкнутая, нелюдимая. Всю жизнь прожила в коконе, оберегаемая бабушкой. Я ни с кем не дружила и не общалась. Даже с Ираидой и Идолом, Женей то есть. Так, перебрасывались несколькими словами изредка. И каждый жил, как мог, не влезая, не вмешиваясь в жизнь друг друга. Существовали рядом.
        - Не нужно уговаривать меня увидеть тебя другой, - улыбается Андрей и присаживается рядом. - Ты просто не можешь видеть себя со стороны. И слишком строгая, как учительница. Жизнь никогда не идёт прямо, Ива. Всегда петляет, делает повороты, обдаёт грязью, а то и стены подсовывает, о которые ты если не разбиваешься насмерть, то долго приходишь в себя. Давай не будем спорить. Ты неидеальная, я не совершенен. Но ты моё несовершенство видишь не так, как я. А я твою неидеальность воспринимаю по-своему. Это нормально. Иначе мы бы не столкнулись. Прошли мимо. Не стали бы разглядывать друг друга.
        - А ты для себя всё решил, Андрей? - спрашиваю и замираю. Сердце гулко стучит, убыстряя бег. Мне кажется, он слышит его нестойкое трепыхание.
        - Да. Иначе меня бы не было здесь.
        - Я хочу рискнуть. Попробовать, - облизываю сухие губы. - Я приму тебя таким, какой ты есть.
        Никита
        Он бесцельно смотрит в окно. Там уже не видать ни зги. Но какое это имеет значение, если мрачные мысли овладевают сознанием и мешают дышать.
        Телефонный звонок рвёт нестойкую тишину.
        - Никита, сынок, как ты?
        Он прикрывает глаза, вслушиваясь в родной голос. Если его кто-то любил искренне и по-настоящему, то это Тата. Он звал её так всегда. Мамой. Татой. Не задумываясь. Никого нет роднее. Разве что бабка Кудрявцева любила его нежно. Жаль, что всё так получилось. Из-за проклятых денег. Или из-за пр?клятых. Никите никогда не хотелось в этом разбираться.
        Он и деньги-то не любил. Может, потому что их всегда было слишком много. Эдакий здоровый философский пофигизм. Печаль лишь в том, что ему никогда не приходилось бедствовать. Возможно, придётся. Готов ли он? Не понять. Пока не попробуешь.
        Ему не страшно остаться ни с чем. Ему страшно, что за всем этим стоят искалеченные человеческие судьбы.
        - Всё хорошо, мама. У меня всё хорошо?
        - Не сердись на отца, прошу. Ты же знаешь: он на пределе, нервничает, а ему нельзя - сердце. Всё это ужасно, и пока никакого просвета.
        Тата всегда его защищала. Он не видел ещё такой самозабвенной до отречения любви. Мать верила ему настолько, что готова была и прощать, и закрывать глаза, и делать вид, что ничего не видит, не слышит, не понимает.
        А может, она действительно не замечала недостатков. Просто любила его, как есть. Для неё отец - абсолют. Самая большая величина. Ради него она готова терпеть, мучиться, оправдывать. Любые его поступки оправдывать, вплоть до неблаговидных.
        - Я не сержусь.
        Он и правда не злится. Ему его жаль. Этого ещё красивого и статного мужчину, что мог бы быть счастлив, но ему вечно чего-то не хватает. То ребёнка. То славы. То денег. И каждый раз находится что-то ещё, что мешает ему просто улыбаться и радоваться каждому дню. Никита никогда этого не понимал.
        - Как девочка? - в голосе матери тревога. Никита знает: Тата искренне волнуется. Ей не безразлична дочь её родного брата. Но из них двоих она, естественно, выберет отца. В этом нет никаких сомнений. - Может, стоило ей всё рассказать?
        - Не вздумай этот вопрос задать отцу, - кривит он губы. - Я бы не хотел, чтобы она ушла под лёд или попала под машину. Или как ещё избавляются от неугодных?
        - Зачем ты так? - в интонациях Таты - упрёк. Ей либо никогда не понять, либо она никогда не признается, что балансировать на краю - невозможно. Как и метаться между двумя дорогими людьми - сложно.
        - Уж как есть. Не обессудь. Давай я сам разберусь, ладно? Ничего не говори отцу, пожалуйста.
        - Она не с тобой, да?
        Ник снова опускает веки. Вокруг темень, а ему кажется, что слишком яркий свет слепит, не даёт увидеть очевидного.
        - Не спрашивай то, чего не хочешь услышать или не хочешь знать. А точнее, лучше тебе ничего не знать, мама. Она будет со мной - вопрос времени. Немного подождать. Я знаю: время ещё есть, поэтому дайте ей и мне дышать, а уж остальное мы как-нибудь осилим.
        - Хорошо, сынок. Как скажешь. Порой ты так похож на отца, что пугаешь меня. Хотя мне всегда казалось: ты другой. Мой. Мягче. Добрее. Чище. Да так оно и есть, мой хороший. Просто береги себя, ладно?
        Ник отключается, не сказав ни «да», ни «нет». Снова смотрит в окно. Там, через дорогу, живёт девушка, что ускользает от него раз за разом. Наверное, она тоже чувствует, что он слаб и не сможет её защитить. Но Иву не сможет защитить и тот, кто сейчас рядом. Это обман. И уж кто-кто, а Репин-младший знает это лучше других.
        - Ничего. Нужно лишь немного подождать. И ты придёшь ко мне сама, Ива, - шепчут его губы, а пальцы на стекле рисуют невидимое сердце, пронзённое стрелой. И это не любовь, нет. Это разбитое сердце, которое вряд ли собрать заново из осколков. Какой-то фрагмент обязательно не найдётся.
        Ива
        Мы сидим обнявшись. Пальцы наши переплетены. Это не крепкие объятия, а словно ажурное накрахмаленное кружево - держится, не падает, но словно цепляется за воздух своими дырочками и воздушными петельками.
        - Знаешь, я до твоих слов думала почти то же самое. Что не имею права вмешиваться в твою жизнь. Что мне нет места ни рядом с тобой, ни с детьми.
        - Глупая, - целует Андрей меня в веки - вначале в одно, потом в другое. Таю от его прикосновений. Не хочу, чтобы вот это осторожное, почти воздушное единение заканчивалось.
        Мне не обидно, что он сейчас называет меня так. У него это получается ласково, с нежностью.
        - Это всегда сложно, Андрей, - возражаю, вздыхая. - В себе тяжело разобраться. А тут столько жизней рядом - страшно. Чтобы не разбить, не разрушить, не навредить. Я никогда об этом не думала раньше, потому что жила одиноко и замкнуто, отгородившись от всех. А сейчас не представляю, как я без вас?
        - ??????????????
        - Расскажи о Жене, - просит он, - Брат говорил, что виноват в том, что с тобой случилось, а я так и не выслушал его историю. Да и вообще ни разу толком не поговорил по душам. Как он жил, что делал, почему отгородился от нас? Мама его любит.
        - Но никогда не искала. Ты не задумывался над этим?
        Я вдруг отчётливо понимаю: моя тоже не искала меня. Не ждала встреч. Не караулила возле подъезда, чтобы посмотреть. Хотя бы одним глазком. Отдала и забыла? Настолько боялась бабушки? Её гнева страшилась? Я не знаю, смогла бы так. А тут - почти похожая история. Хотя бы внешне. Ведь что было между Идолом и его семьёй, я никогда не спрашивала, а он не рассказывал. Я думала, у него нет родных.
        - Мне стыдно, но я плохо его помню. Вроде не совсем маленький был, когда он ушёл.
        - Она ведь знала, где он. Это её жильё ему досталось. Не могла не знать.
        - Эти вопросы ты задай лучше Жене или маме. Я познакомлю вас, когда ты захочешь. Хоть завтра. Я хочу увезти тебя отсюда. Вот такой я собственник. Не могу оставить здесь. Не нравится мне этот дом. Что-то с ним не так. Нехорошее место. Наверное. А может, я до сих пор не могу простить себя, что не смог быть рядом. Так что там с Женей? Ты так и не ответила.
        - Я плохо помню то время. Только бесконечную боль, - вздыхаю. - И даже если это был его чайник, он сделал потом всё, чтобы я выжила. Я ему верю. Он хороший. Слабый только, как многие творческие люди. Мне кажется, ему очень нужна семья. Поддержка. Восхищение. Чтобы он наконец-то перестал страдать и стал счастливым.
        - Изольда Холод, - хмыкает Андрей. И голос у него задумчивый-задумчивый.
        Глава 4
        Андрей
        Мы выползли на кухню, как два шпиона. Ужасно хотелось есть. Ни Женя, ни Ираида не тревожили нас. Может, понимали: нам нужно побыть вместе. Поговорить.
        Но брат появился позже, когда мы уже чай пили. Нерешительно застыл на пороге, не решаясь зайти.
        - Идол! - только Ива может радоваться так искренне. И Катя. Это какая-то яркая незамутнённая радость, что идёт изнутри и расплёскивает свет, который задевает всех. - Заходи, будем пить чай!
        - Я на минутку, - он медлит, но заходит, присаживается за стол. Обхватывает руками чашку, что ставит перед ним Ива. - Что вы решили? - смотрит выжидательно на меня и на Иву - по очереди.
        - Завтра мы уезжаем, - я решаю за двоих, хотя Ива ещё ничего не сказала мне. Не ответила. Не согласилась.
        - А мы с Исааковной можем остаться? - задаёт он главный для себя вопрос. - Здесь Васька. Кто-то должен за домом следить.
        - Оставайтесь, конечно, - Ива гладит Женю по руке, а я ревную - не могу смотреть, как моя женщина касается другого мужчины. Разум всё понимает, а сердце - нет. - Но мне кажется, тебе тоже нужно решиться, Женя. Вернуться к жизни.
        Брат качает головой.
        - Я пока не готов. Честно. Здесь хорошо и спокойно. Тихо. К тому же соблазнов нет. Я ещё не отошёл. Поэтому и прошу. Если можно. Остаться.
        Отрывистые фразы, поделенные на слова. Это его волнение рвёт мысли и заставляет говорить короткими, как пули, словами.
        - Ты можешь жить здесь столько, сколько захочешь. И ты, и Ираида. Мне будет приятно, что дом не опустеет. Не умрёт. Просто сейчас мы не сможем разорваться на две половины. Нам нужно быть в городе. Там дети и работа у Андрея. А я буду вязать, как всегда. Остались долги. И лучше закончить.
        - А потом - клиника, - я тоже не забываю о главном. О том, что для Ивы сейчас важнее всего. Она стремилась к этому. Хотела. И я дам ей всё, чтобы она была счастлива.
        Я вижу, как она краснеет. Как на щеках вспыхивает жаркий румянец. Тонкая кожа. Чересчур нежная. Не удивительно, что ей пришлось столько страдать.
        А позже, ночью, она смелеет настолько, что соблазняет меня. Я хочу её. Видит бог, как же я её хочу - до дрожи, до неистовства, до темноты в глазах. Но я сдерживаю себя - боюсь сделать больно. И нет, не страдаю из-за того, что приходится держать себя в руках, не терять голову окончательно.
        И тем приятнее её поцелуи. Её робкие ласки. Она раскрывается. Становится смелее. И я позволяю ей делать всё, что угодно со мной. Это приятно. Будоражит, возбуждает, доводит до лёгкой эйфории: она моя. Прекрасная в своей нераскрытости и целомудренной страсти. Именно так. Несочетаемое в ней сочетается, переплетается нитями.
        Ива оглаживает мой член рукой. Робкие пальцы. Неторопливые движения. Лучше прикрыть глаза, чтобы не сорваться. Я хочу, чтобы ей было хорошо. Сейчас. Со мной. Всегда.
        Её узкое лоно затягивает меня в себя - медленно - сантиметр за сантиметром. До тех пор, пока она не садится сверху. Невыносимо тугая и горячая. Лёгкий вздох. А затем покачивания, будто она пытается успокоиться, убаюкать, приворожить.
        А затем Ива смелеет, движения её становятся резче и быстрее. Она ловит ритм, наклоняется ко мне, упирается руками в мои плечи. Веки опущены, ресницы трепещут. Полустон-полувсхлип - и дрожь охватывает её тело. Сладкие содрогания сводят меня с ума. Она так красива в этот миг. Так раскована.
        Осторожно укладываю её на простынь, согретую моей спиной, целую в искусанные губы - она пыталась сдерживаться, чтобы не кричать.
        - В следующий раз позволь себе, - шепчу, начиная двигаться. - Не бойся.
        И когда она снова достигает пика, я слышу её вскрик, что подстёгивает и заставляет присоединиться к её экстазу, получить свой разряд молнии, но я не уверен, что это только моё - настолько тесно мы переплелись.
        - Я чувствую тебя как себя, - говорит Ива, когда мы уже успокоились и просто лежим в объятиях друг друга.
        Она читает мои мысли. И это немного страшит: я ещё никогда не был настолько близок с женщиной. Настолько, чтобы тело и душа - вместе, мысли - похожие, нежность - обоюдная.
        Бледным призраком мелькает в голове Лида. Всё было не так. Я отдава, а она брала. Я почти ничего не получал в ответ. Довольствовался тем, что мне кидали, как собаке - кость. И тем ценнее, важнее то, что сейчас между нами происходит. Зарождается. Позволяет раскрываться и по-другому дышать. Это воздух доверия и единения. И я не хочу ни потерять его, ни отпустить.
        Ива
        Мы уехали утром. Ираида и Женя вышли нас проводить. Стояли за воротами и смотрели машине вслед. Немного тревожно и сжимается сердце. У меня их телефоны. И они будут звонить каждый день, но всё равно боязно их бросать. Они как дети, хоть и давно взрослые.
        И ещё одна тревога - Ник. Он тоже смотрел нам вслед. Не знаю, заметил ли Андрей. Я не стала об этом говорить. И он, если и заметил, промолчал. Не знаю. Двойственное ощущение. От его слов. От его постоянного присутствия в моей жизни. Странно. Всё очень странно. И я не хочу об этом думать сейчас.
        - ??????????????
        Я волнуюсь. Впереди - другая жизнь. Снова придётся войти в вираж, что-то изменить, к чему-то привыкнуть. Но это мой выбор. И его я сделала куда осознаннее, чем когда опрометчиво удрала из больницы с Репиным.
        - Ничего не бойся. Я всё решу, - Андрей чувствует и понимает моё настроение. - А если не решу, значит мы всё сделаем и преодолеем вместе.
        Вместе. Это трогает меня до слёз. Вместе - это надежда на то, что у нас действительно всё получится.
        Уже на подъезде к городу у меня звонит телефон.
        - Я бы хотел с вами встретиться, Ива, - говорит Самохин, как только я отвечаю на звонок. - У нас с вами остались незавершёнными кое-какие дела. Вы пропали и не отвечали на звонки. У вас всё в порядке?
        - Да, у меня всё хорошо, - говорю, бросая взгляд на Любимова.
        - Приезжайте ко мне в офис, - у него всё тот же усталый, словно поросший пылью голос. - И, если можно, одна.
        Самохин
        Он смотрит в окно и ждёт. Знает: девушка обязательно приедет. Может, не сегодня. Но он всё равно ждёт. Это несложно на самом деле. И не тяготит.
        В его жизни почти ничего не изменилось. Где-то там, в неизвестности, его жена и собака, которых он так и не решился вернуть. Наверное, потому что не чувствовал спокойствия и безопасности.
        Меч на одной ниточке продолжал висеть, и никто не знает, когда нить либо не выдержит груза и порвётся, либо истончится со временем и распадётся. А острие вонзится, поразит, нарушит равновесие, которого, по сути, нет. Видимость. Фикция. Со временем Самохин научился чувствовать опасность, как зверь. И чутьё его почти никогда не обманывало.
        Иванна, естественно, приехала не одна. Он морщится, глядя, как она выбирается из машины Любимова. Однажды он доверился этому человеку. А он всё сделал неправильно: и запись его не использовал, где надо, и девушку сберечь от потрясений не сумел. Самохин не любил ошибаться. В Любимове он ошибся.
        Не важно, какие мотивы двигали этим человеком. Халатность ли, осторожность ли. Он не мог не понимать, чем Самохин рисковал. И чёрт бы с ним - со стареющим нотариусом. Но то, что он не внял гласу разума, не смог обеспечить безопасность Кудрявцевой, перечёркивало и хорошее отношение и подспудную веру в жёсткого, но справедливого Любимова.
        Самохин по-прежнему не верил и Никите Репину. Да и вся их семейка - странная. Но туда ему не подобраться: слишком мощные границы, а доступ - только для избранных.
        Дмитрий Давыдович не передал записку от Любимова. Не смог. Потому что сейчас считал, что Андрей Ильич потерял возможность не то, чтобы девушку красть у судьбы, но и находиться рядом. Не достоин. Да, Самохин не любил компромиссов. Уже не любил и старался их избегать. Слишком много возни.
        Да и сама записка - смех один. Дикий пафос. Собачья чушь. Он не думал, что Любимов способен написать подобное дерьмо. Пустить пыль девчонке в глаза - много умений не нужно. К сожалению, неискушённые девицы очень падки на подобные жесты и громкие слова. Может, поэтому он решил и поговорить, и ударить больно. А без этого - никак.
        - Заходи, Ива, - говорит он, как только в дверь робко стучатся.
        Она заходит осторожно. Она всегда так ходит, словно боится рассыпаться. Впрочем, он знает её тайну. Кудрявцев говорил. И поэтому тоже он не может подвести друга.
        - Здравствуйте, Дмитрий Давыдович, - Ива улыбается робко, но открыто.
        Какая сложная судьба. И как много ей ещё придётся испытать. Чёрт побери, он ничуть не лучше Любимова, если думает о судьбе.
        - Присаживайся, - машет он рукой в сторону офисного стула. Мягкий, чёрнй, бездушный. Похожий как две капли воды на своих собратьев.
        Самохин барабанит пальцами по столу, не зная, с чего начать. Он не стучит громко, а будто касается клавиш на пианино - почти невесомо. Это внутренний ритм. Совсем не обязательно его показывать перед другими.
        - Я так понимаю, вы ничего не стали делать с отцовскими деньгами. Не получили их. А зря. Думаю, нужно заняться этим. Оформить всё, как положено. А потом я бы посоветовал уехать отсюда. Подальше. Вы, кажется, собирались в клинику? В Германию? Самое время вылечиться и начать новую жизнь.
        Ива смущается. Краснеет до слёз. Бедная девочка. Не привыкла, чтобы вот так обсуждали её положение.
        - Я ничего не успела. Вначале больница. Потом мне нужно было прийти в себя. Сейчас у меня всё хорошо. И мне почти хватает на клинику. Я много лет работала только на эту цель. Репины предлагали оплатить лечение.
        - И Любимов, вероятно, тоже, - прикрывает Самохин глаза веками, давая понять, что он в курсе. Что от него не нужно прятаться и таиться. Он же душеприказчик.
        - Мы не говорили об этом, - Самохин видит, как строго сжимает Ива губы. Как пытается выпрямить спину, но сдаётся: ей пока не дано распрямиться полностью, чтобы показать гордость. Придётся подождать, пока искусные врачи исправят то, что досталось ей в результате несчастного случая.
        - Думаю, вам и не стоит говорить об этом с Андреем Ильичом.
        Он ловит недоумённый взгляд. Как сложно разрушать иллюзии. Но он должен. Иначе не простит себе.
        - К сожалению, у него проблемы. Возможно, он ещё и сам не понял. Поэтому не рассчитывайте на мужчин, Ива. Рассчитывайте только на себя и на то, что вам досталось по праву. Ваш дом. Ваши деньги. Это действительно ваше. И вы этого заслуживаете. Я не вправе вами командовать, но советовать мне никто не запретит. Возьмите своё и сделайте себя счастливой. Есть расхожая фраза: женщина должна быть счастливой. А больше она никому ничего не должна. Это ваш случай. И будет неплохо, если вы послушаете человека, который много чего на своём веку повидал.
        Самохин снимает очки, тщательно протирает линзы. Эта пауза для неё. Он сделал всё, что смог.
        - Знаете, - у Ивы тихий напряжённый голос, - я не верю в силу денег. Они не делают человека счастливым. Они делают жизнь человека лучше, комфортнее, но когда их слишком много - получаются уроды вроде бабки Кудрявцевой. Счастье немного в другом.
        - ??????????????
        Самохин пожимает плечами. Устало. На вид безразлично. У него нет сил сердиться и втолковывать простые истины.
        - Я знаю. Да. Наверное. Не прошу понять. Прошу лишь подумать над моими словами и поступить правильно, когда поймёте, что я имел право говорить с вами откровенно и чересчур правдиво. Правда редко бывает прекрасной. Чаще она бывает очень болезненной и неприятной. Но это лирическое отступление. Моя задача - помочь вам получить то, что причитается. Приходите одна, Ива. Не сейчас. Потом. Когда созреете. Но я бы советовал вам не затягивать.
        - Вряд ли вы откровенны со мной до конца, Дмитрий Давыдович, - поднимается девушка со стула. - Вы что-то знаете и скрываете. Вы убеждали, что история закончилась. Что больше никто не потревожит меня и моих близких. На самом деле - это не так?
        Самохин смотрит на Иву слишком долго. Он не знает, как правильно ответить. Любой неверный жест может подтолкнуть её не в ту сторону. А ему жизненно нужно, чтобы поверила и сделала всё, как надо.
        - Скажу как есть: я не знаю.
        - Однако вы навели справки об Андрее.
        В логике ей не откажешь. И в умении выхватывать главное - тоже.
        - Я бы и о Репиных навёл справки. К сожалению, это не мой уровень. Не доверяйте никому - так будет правильнее.
        - Даже вам?
        Какая умница. Самохин восхитился бы, если б мог.
        - Как вам будет угодно, - поднимается он со своего кресла и склоняет лысую голову.
        Ива уходит. За ней закрывается дверь. Тихо, почти бесшумно. Нотариус вздыхает сокрушённо: вряд ли сумел он донести очень важные вещи. Любовь слепа, а поэтому безрассудна. И, возможно, он подтолкнул её не в ту сторону. Но он пытался. А уж услышали его или нет - это как повезёт.
        Ива
        У него получилось меня встревожить. Поднять муть со дна неприятностей, которые только что улеглись. Да и закончились ли они? Я уже не уверена, хотя до этого несколько дней свято верила, что «враг повержен, победа за нами».
        Я смотрю на Андрея. В его бесконечно родное лицо.
        - Что сказал тебе Самохин? - он хмурится, брови сведены почти в одну широкую тёмную ленту.
        - Сказал, чтобы я не тянула и забрала деньги отца.
        Это прямой ответ. Не знаю, почему я жду реакции от Андрея. Этот толстый кот Бегемот кому хочешь в голову вложит сомнения. Но я не могу бояться человека, что находится рядом со мной. Не могу не доверять. Не хочу его равнять с Репиным. Андрей другой.
        Самое страшное - я каждый раз себя убеждаю в этом. Будто есть причины не верить ему.
        - Заберёшь, когда захочешь, Ива. Это твоё наследство.
        Вот так, несколькими скупыми словами-мазками, отгородился. А меня так и подмывает спросить о неприятностях. Самохин говорил о них слишком уверенно. Но я не смею. Не знаю, имею ли право вмешиваться так глубоко в ту часть жизни Любимова, о которой мы ещё никогда не говорили.
        Я знала, что он богат по меркам среднестатического жителя столицы. Что у него свой бизнес. Но меня не интересовали чужие деньги, поэтому никогда об этом не спрашивала. Зачем? Это меня не касается.
        Но сегодня, когда мутный нотариус пытался мне всеми частями своего большого тела намекнуть, что надо бы мне подальше держаться от проблемных мужчин, что могут посягнуть на мои сокровища, захотелось узнать побольше и о той части жизни, которую многие называют сухим словом «работа».
        - Куда ты меня везёшь? - интересуюсь без особого любопытства. Наверное, даже если это будет замок Синей Бороды, я не очень расстроюсь.
        - Скоро узнаешь, - Андрей улыбается. Улыбка у него хорошая. А может, мне так кажется, потому что улыбается он нечасто. Но со мной он приоткрывает свои наглухо наставленные со всех сторон щиты.
        Я плохо знаю город, в котором родилась и выросла. В силу своих болезней и ограничений почти нигде не бывала. Бабушка страшилась больших пространств, переполненного общественного транспорта, скоплений людей - всего того, что могло причинить мне физическую боль.
        Я неплохо знала район, в котором жила. Близлежащие улочки, скверики, магазины. Позже - некоторые государственные учреждения. Их приходилось посещать по необходимости.
        Со временем я адаптировалась, но жизнь и красоты, достопримечательности города проходили мимо меня.
        - Знаешь, о чём я подумала? - я страшусь этого откровения, но хочу поделиться им с Андреем.
        - И о чём же?
        - Я не знаю жизни. Никогда не была в магазине модной одежды. Ни разу не посещала концерты или выставки. В ресторане не довелось побывать. Я как будто в тюрьме жила - замурованная в коммуналке. Города толком не знаю.
        Андрей ведёт машину, но всё равно бросает на меня мимолётный взгляд.
        - Это нетрудно исправить. Лишь твоё желание, Ива.
        - Мне страшно, Андрей. Я никогда не позволяла себе лишнего. Откладывала каждую копейку. А сейчас… я не знаю, что со всем этим делать. Дом - ладно. Это жильё, место, где дышится легко, а всё остальное… Это как дать человеку какое-то экзотическое блюдо, которое он никогда не пробовал. Как его есть? И можно ли?
        Я вижу, как у Андрея заостряются скулы. Лицо становится жёстким и хищным.
        - К этому быстро привыкают, Ива. И в какой-то момент то, чего было много, становится мало. Оставайся такой, какая ты есть - чистой и неискушённой. Я не знаю, как не переступить через грань. Деньги развращают. Хоть мужчин, хоть женщин.
        Он умолкает, а лицо так и не разглаживается - остаётся замкнутым и холодным. Сейчас он похож на того нелюдимого Ворона, которого я встретила, кажется, сто лет назад. Это не мой Андрей, но это тоже он.
        Я понимаю, что за этим скрывается: горький опыт, две неудачные женитьбы. Женщины, которые любили больше материальные блага, чем его. И разговор ему этот неприятен. Поэтому я умолкаю - не хочу ранить ещё сильнее.
        Почему-то думаю, что я робкая и забитая. Наверное, ему никогда не нравились девушки, похожие на меня. Если бы случай не свёл нас в элитном посёлке, мы вряд ли бы пересеклись в большом городе. А если бы это случилось, он никогда не обратил на меня внимания.
        Я слишком неприметная. Сливаюсь с декорациями и деревьями, с домами, что способны поглощать толпы людей. Вчера я была королевой, сегодня - полна неуверенности и сомнений.
        Машина наконец-то останавливается, а у Андрея разглаживается лицо.
        - У меня есть квартира - большая и комфортная, в элитном районе. Там есть всё, но никогда не было счастья. Поэтому я привёз тебя сюда. Это дом моей бабушки, матери отца. Здесь она прожила жизнь. Жильё оставила мне, но я так и не нашёл время… а, может, оно просто не пришло. Пойдём.
        Он выходит, обегает машину, открывает дверцу и протягивает раскрытую ладонь. И я снова чувствую себя королевой.
        - ??????????????
        - Родовое гнездо? - спрашиваю, пока мы поднимаемся по ступенькам вверх. Второй этаж. Огромная площадка.
        - Что-то вроде того. Думаю, тебе понравится.
        Он открывает дверь ключом, и мы заходим внутрь.
        - Пять комнат, балкон, большая кухня, - рассказывает Андрей и ведёт меня за руку, как девочку, что впервые попала в сказку. Пахнет ремонтом, но мебель неновая. Не везде. В детских - современный дизайн и кровати и в спальне. - Немного далековато от детского сада и школы, но для этого есть водитель и машина.
        Я замираю посреди спальни. Смотрю на необъятную кровать. Почему-то в голову лезет всякая чушь. Например, как отличаются Женя и Андрей. Одному - комната в коммуналке в наследство, другому - вот эта квартира, «сталинка», явно не из простых построек. Впрочем, у Жеки тоже всё было, правда, недолго.
        - И кем же был твой дед? - обвожу рукой пространство, давая понять, что подобное жильё доставалось не всем.
        - Очень долго - полковник и недолго - генерал-майор, - прячет улыбку Андрей. - Я не помню его. Он умер, когда мне исполнилось года два-три. Зато бабушку помню хорошо. Она любила командовать, гордо носила двойную фамилию - Елагина-Любимова и всю жизнь проработала в роддоме - принимала роды.
        У меня двойственное чувство. Кто я в этом доме? Смогу ли прижиться? Может, всё происходит слишком быстро, и поэтому я колеблюсь. Но ведь я знала, что мне придётся попасть в какое-то новое место.
        Наверное, я не ожидала, что оно окажется слишком хорошим для меня. Я бы, наверное, предпочла что-то попроще.
        - Что-то не так, Ива? - Андрей всегда чутко следит за моим настроением.
        - Всё так, - улыбаюсь немного с грустью. - Дай мне привыкнуть.
        Он кивает.
        - Обживайся. А мне нужно уехать. Вечером соберёмся все вместе: ты, я и дети.
        Да. И дети. Катя, надеюсь, будет мне рада. А Илья?..
        Никита Репин
        Ник был уверен: Ива вернётся. Может, не сразу, может, пройдёт несколько дней, а, может, недель. Не от большой любви, конечно, но причины обязательно найдутся. А если не найдутся, появятся обстоятельства, которые подтолкнут её сделать нужный шаг.
        Он бы хотел, чтобы всё произошло по-другому, однако знал: у него нет шансов. Любимову Ник проиграл по всем статьям. Это злило, огорчало, расстраивало. Он же живой человек, не робот. И совсем не отпетый Казанова, как многие о нём думают.
        Смешно признаться, но в его жизни было не так уж и много женщин. Не потому, что Ник им не нравился. Просто многие женщины не нравились Нику. Не дотягивали до идеала, который вырос на камнях его души. Репин был переборчив.
        Он вернулся в город. Пока ему нечего делать в деревне. Отец подождёт, куда он денется. Ник был уверен: ему удастся его уломать. В крайнем случае - подключит мать.
        На самом деле, он не испытывал волнения. Нику было безразлично, что ждёт его впереди. Он тревожился за Иву. На остальное - плевать.
        Ник свернул сюда неосознанно. Наверное, хотелось побыть наедине со своими мыслями. А может, вообще без мыслей побродить по дорогому для сердца месту. Там, где он чувствовал себя счастливым.
        Столько лет прошло. С того тягостного расставания он приехал сюда впервые.
        Набережная. Река закована в бетон, огорожена парапетом. Здесь редко бывает безлюдно. Деревья, лавочки, геометрические клумбы. Можно смотреть на воду и мечтать. А можно смотреть в небо и считать ворон.
        Они нередко так делали: садились на лавочку, задирали головы и наблюдали, как белые облака меняют форму. Как в вышине летают птицы - голуби, ласточки, воробьи. Ник тогда был молод, счастлив и влюблён.
        Здесь воздух не такой сухой. Пахнет рекой, а не выхлопными газами.. Хочется забыть обо всём, не помнить, чей ты сын и кому и чем обязан. Хотя он понимает: не так-то много от него и требовали. Не слишком его и обременяли. Но полной свободы Ник не чувствовал никогда.
        Он так и не понял, что привлекло его. Может, воспоминания всколыхнули прошлое. Может, голос, который, ему казалось, он сумел забыть. А может, детский смех, что разливался в воздухе весёлым отрывистым стаккато.
        Ник обернулся. А затем ему захотелось спрятаться в тень, потому что вдруг показалось, что прошлое прыгнуло на него, как клоун из тайной коробки и ударило солнечным лучом в затылок.
        Это солнечный удар - не иначе. Виски заломило от боли. В глазах поплыл туман. Ник встряхнул головой, но это не помогло.
        - Ника, догоняй! - кричал весело всё тот же голос, а потом он увидел её. Рада Бодрова. Всё такая же. Стремительная, резкая, тонкая. Гибкая фигура, сильные длинные ноги. Маленькая крепкая грудь. Белокурые волосы стянуты в высокий хвост. Та, которую он помнил, носила удлиненное каре.
        А потом его пронзило понимание: тонкая блондинка с голубыми глазами. Чем-то похожая на Иву. Идеал, который он, наверное, неосознанно искал. Черты, которые он не хотел забывать. Может быть, те немногие женщины, что его привлекали, к которым его тянуло, так или иначе напоминали Раду Бодрову. Он пытался, но не мог забыть эту опасную, как ртуть, девочку. Тщетно. Она проступала в чужих чертах. Снилась ночами. Не давала покоя, хотя Нику казалось, что он забыл о ней.
        - Ника! - хлопает в ладоши Рада, и Никита во все глаза смотрит на девочку, что пытается догнать мать.
        Вначале его обжигает ревность. Да. Он не имеет права. А Рада не та, что запрётся и монашкой просидит у окна, вздыхая и дожидаясь своего принца. Она всегда чётко знала чего хочет и как.
        Даже тогда, совсем юная, она руководила и командовала. Мечтала за двоих. А он подчинялся. И, наверное, распорядись судьба иначе, он бы сделал для неё всё. Стал генералом. Выиграл бы битву или войну. Пошёл бы в лётчики или космонавты. Открыл планету или полетел на Луну. Волок бы в пещеру мамонта для своей единственной женщины. Лишь бы быть рядом. Видеть сияние её глаз. И Никита бы смог. У него бы получилось.
        Девочка тёмненькая - в отца, наверное. Рослая не по годам. Хотя откуда Репину знать её возраст? Но она такая - всё при ней. Нет белобрысости или мослатости матери. И кожа у неё - смуглая и загорелая. А Рада легко обгорала даже от ласкового солнца.
        Но Никита сейчас не смотрит на Раду. Он смотрит на ребёнка, что стремительно бежит к своей цели. Хорошие спортивные данные.
        Ревность. Снова ревность.
        Судя по всему, Рада вышла замуж и забеременела вскорости после их расставания. А может, это как раз и было причиной разрыва - прошедший тщательный отбор, найденный и навязанный отцом муж. Просто она не стала говорить истинную причину - предпочла соврать.
        Никита думал, что всё забылось, и ему не больно. Враньё: боль вспыхивает с утроенной силой. Невыносимо ярко. И снова бьёт в затылок и по глазам.
        Девочка делает поворот - и он видит её профиль: чёткую линию лба, носа, подбородка. И что-то знакомое чудится Никите в этом лице. А потом он понимает - что. Но этого же не может быть?.. Или может? Или он выдаёт желаемое за действительное?
        Несколько непроизвольных шагов навстречу. Как слепой. Он даже руку протянул, чтобы прикоснуться, понимая, что расстояние - его враг, что это невозможно физически. Но никто не мешает ему вести пальцем, очерчивая мягкий овал детской щеки, любуясь румянцем и свежими детскими губами.
        - ??????????????
        Где-то там, он уверен, у ребёнка есть родинка. На стыке плеча и шеи. Он и сам не понимает, откуда у него подобная уверенность. Но чем дольше и пристальнее Никита всматривается в Радину дочь, тем тяжелее ему отогнать навязчивую мысль, что вспыхнула, вцепилась в него и не хочет отпускать.
        - Ника! - снова слышит он терзающий слух голос из прошлого.
        Ника. Ник. И как ещё одна вспышка - воспоминание.
        «Если у меня родится дочь, я назову её Ника. Как тебя. Потому что в генах ты - доминант. Она обязательно будет похожа на тебя, Репин. Такая же тёмненькая красавица. И это хорошо. Моя дочь будет всех разить наповал. Потому что характер у неё будет мой!»
        Рада всегда говорила уверенно. Не сомневалась в результатах, даже если это были всего лишь мечты.
        В одном она только ошиблась тогда и сейчас. Это не её дочь. А и его - тоже. И чёрта с два он уйдёт отсюда, пока не узнает правды!
        Он шагает стремительно. Вслед за девочкой. Туда, где слышится голос Рады.
        - Репин, смотри не тресни от напряжения! - бьёт его в лоб резкой фразой Бодрова. Насмешливой, как и её лицо. Похоже на пощёчину, но сейчас его не собьёт, не отрезвит даже это.
        Девочка удивлённо оборачивается. Смотрит внимательно. Рада не ошиблась: доминантные гены отыграли виртуозный этюд. Карие глаза. Пушистые ресницы. Маленькая копия большого Репина.
        Ему плевать. Он подходит к ребёнку и осторожно убирает вспотевшие локоны с шеи. Чуть отодвигает горловину футболки. Вот она - та самая родинка. Точно такая, как и у него.
        Репин знает, сколько девочке лет. Шесть. Есть вещи, в которых нельзя сомневаться, потому что невозможно по определению.
        - Здравствуй, Ника, - говорит он, глядя ребёнку в глаза. - Я твой папа, и меня тоже зовут Ник.
        Ника смотрит на него без страха. И удивления Ник в глазах дочери не видит.
        - А я знаю, - заявляет она, и уже Репин удивляется. У него дыхание перехватывает. - Мне мама говорила. И фотографии показывала. Это значит ты вернулся?
        И тогда Ник поднимает глаза на Раду. Та стоит расковано. Насмешка скользит по её губам. Глаза то ли улыбаются, то ли смеются над ним, дураком.
        - Я вернулся? - спрашивает он осторожно и вглядывается в глубокую синь Радиных глаз.
        - Ну, получается, да! - разводит она руками.
        Вот так просто. Словно не было семи лет разлуки. Словно это не она тогда оттолкнула его и сбежала, обрубила все концы и запретила думать, вспоминать, искать, спрашивать.
        Но Никита всё же пытался. Ослушался. Не мог смириться, что всё, что она тогда наговорила, правда. Не верил. Да что там - он готов был полти на брюхе, как собака, лишь бы Рада пустила его в свою жизнь. Но больше они ни разу не виделись. До сегодняшнего дня.
        Он ничего не слышал о ней. Правда, спустя годы, и не расспрашивал. А сейчас она улыбается и разводит руками. Говорит то, о чём он мечтал горькими ночами, но снова не может поверить в ту лёгкость, с которой стремительно меняется его жизнь. По взмаху её руки.
        Она повзрослела. Расцвела. Стала красивее, гибче, ярче. Ей всего двадцать четыре. И у неё появилась грудь. В семнадцать Радка была тощей и нескладной.
        Интересно, какой была Ива в семнадцать?..
        Он и не понял, как начал сравнивать. Они действительно чем-то похожи. Может, поэтому его так тянуло к Иве. А может, и нет. Противоречивые чувства рвали грудь и мешали свободно вдохнуть воздух.
        - Ты же понимаешь, что дурацкие шуточки закончились? - спрашивает он Раду и снова заглядывает ей в глаза. Ищет ответ. Пытается понять.
        Что он знает о ней? Знакомая незнакомка. Они и в прошлом встречались всего ничего - стремительный роман, как тогда казалось - любовь на всю жизнь. И вот, спустя семь лет, результат: расцветшая Рада, шестилетняя дочь.
        Что-то такое огромное и необъятное падает на плечи, а он боится не того, что не выдюжит, а того, что сейчас Бодрова рассмеётся в лицо, скажет, что это шутка и у неё имеется муж, например. Но она ничего подобного не говорит. Улыбка только у неё становится приклеенной. Дёрни, как фальшивый ус, и отвалится.
        - А они были, шуточки? Всегда всё было серьёзно. Расслабься, Репин, не напрягайся. Как ты понимаешь, к алтарю тебя никто не тащит, обязательств у тебя - никаких. Дочь хотела увидеть отца, ну, и…
        - Мама сказала, что ты нас найдёшь, - задирает голову Ника. Доверчивое лицо. Открытый взгляд.
        - Ну и как? Я долго искал вас? - он спрашивает у Рады, но отвечает ему дочь.
        - Нет, не очень. Я считала. Я умею считать до тысячи. Даже больше.
        Она так смешно шепелявит. Забавно, старается выговаривать сложный звук правильно, но он ей не даётся. Правда, Никите не до смеха и даже не до улыбок.
        - Мы приходим сюда тридцать семь дней.
        Он снова смотрит на Раду. Ему хочется сделать ей больно. Не ударить, нет, у Ника рука на неё не поднимется, но встряхнуть её - да, есть такое желание.
        - А если бы я не пришёл? Я вообще сегодня впервые попал сюда после… В общем, впервые.
        Он глотает слова. У него голова кругом. От эмоций, от шквала чувств. Кажется, он только что разморозился за семь лет. И это больно, жутко больно, оказывается.
        - Ну, я дала тебе шанс, - снова разводит руками Рада. - Значит, тебе повезло.
        - Мам, пап, я пить хочу, - непосредственная, живая, тёплая. Её ладошка доверчиво касается его руки. Ник сжимает маленькие пальчики. Хватается за них, боясь, что если сейчас откажется, то потом не сможет. Рада уведёт дочь или ещё что-нибудь случится.
        - Пойдём, я знаю одно очень хорошее место. Там будет и пить, и поесть. Ты любишь сладкое?
        Он ничего не знает о дочери. И о девушке, что стоит рядом, - тоже.
        - Мама не разрешает мне сладкое до обеда. От сладкого портятся зубы и аппетит.
        - ??????????????
        Ника бросает на Раду взгляд. Она её не боится, но слушается. Раду слушаются все. Он тоже… в своё время.
        - Я спросил, любишь ли ты сладкое, а не то, что разрешает или не разрешает тебе мама.
        - Ну кто же сладкое не любит? Ты как скажешь, папочка! - ребёнок разводит руками точь-в-точь, как мать. Ей было в кого пойти. То ли у всех лучшее взяла, то ли самое лучшее.
        - Значит немного можно. А с мамой я договорюсь.
        Ника снова бросает взгляд на мать. Она сомневается. Никита тоже сомневался бы, но в эту минуту он чувствует себя почти всемогущим. Непередаваемое ощущение.
        Они так и идут, как семья: мама, папа, а посередине, взяв их за руки - дочь. Она подпрыгивает и виснет, поджав ноги. И они какое-то время тянут её за собой. Эта игра забавляет всех.
        - Побежали? - предлагает он Раде, и та кивает ему в ответ.
        Они неслись к кафе с ветерком. И дочь смеялась счастливо. Ещё бы: когда ещё можно будет подурачиться и покататься?
        Никита бы нёс её на руках. Посадил бы на плечи. Подбрасывал бы в воздух и ловил. Он столько всего упустил за эти семь лет. Но сейчас, подставляя лицо солнцу и ветру, подумал: он всё успеет. Сделает много. Осуществит свои мечты и дочери.
        Вот только Рада… Им надо поговорить. Есть надежда, что всё как-то наладится и утрясётся. Ведь не даром они с дочерью приходили на набережную тридцать семь дней?
        - И сколько же ты мне дала времени? - спросил он её, как только дочь уселась за столик и получила свой стакан с водой. Ника болтала ногами, смотрела по сторонам и почти не обращала на них внимания. Там, за соседним столиком, сидел мальчик чуть постарше. Он их дочь привлекал куда больше, чем родители, что отошли в сторону и якобы делают заказ.
        - Три месяца, - пожимает Рада плечами.
        - А если бы я не пришёл? - снова он задаёт вопрос, что мучает его.
        - Значит, не пришёл, - смотрит она в сторону, и это совсем на неё не похоже. Та, Рада из прошлого, никогда не отводила взгляд. Не понимала полутонов и полумер. Всегда рубила с плеча, говорила правду, даже если никто её об этом не просил. Кажется, жизнь немного обтесала и её.
        - Только воля случая? Есть же телефон, адрес, электронка, наконец!
        Он заводился и понимал: бессилен что-либо изменить.
        - Ник, - назвала Рада его впервые по имени и встретилась с ним глазами, - ну зачем ты гадаешь? А если, если, если… Всё случилось. Ты пришёл. Дочь увидела отца. Ты увидел дочь. Какая теперь разница, что могло бы быть, если бы.
        - Увидел и всё? - он всё же сжал её руку. Не со всей силы, но ощутимо. Рада поморщилась, но руку вырывать не стала, и Ник ослабил хватку.
        - А это тебе решать. Всё или не всё. Как видишь, я никуда не убегаю и дочь не прячу. Нет, я не жду, что ты раскроешь объятия и скажешь, что… В общем, не жду ничего. Ни слов, ни признаний. Слишком много времени прошло. Ты изменился. Я изменилась. Но что-то же остаётся, правда? Не уходит навсегда? Мы же можем остаться просто людьми.
        Чем-то таким непонятным веяло от её слов. Значит, она ничего от него не ждёт. Браво. Только Рада Бодрова могла поднять на небывалую высоту, а потом спихнуть пинком - без сантиментов и сожалений.
        Но Никита не собирался больше падать. Он хотел выяснить кое-какие подробности, что очень долго мешали ему спать по ночам.
        И чёрта с два Рада отделается общими фразами! И чёрта с два он позволит ей водить себя, как собачонку, за поводок!
        Глава 5
        Ива
        Я остаюсь одна в большой квартире. Она меньше, чем дом, но огромна по сравнению с коммуналкой. Я невольно думаю о Самохине и о тех словах, что он сказал. А ещё думаю, что если буду всех подозревать, то не останется жизни. Будут только упрёки и подозрения. Я не хочу тратить на сомнения отпущенное мне время.
        Здесь тихо и красивый вид из окна. Мне нравится всё: старый балкон, запах ремонта и новенький холодильник, полный всякой всячины. Андрей ждал? Был уверен, что я появлюсь? В любом случае, он надеялся и подготовил дом, где мы будем жить.
        Я немного волнуюсь. Мне нужно чем-то заняться. Я не умею толком готовить, но берусь: я же здесь вроде как хозяйка, а скоро приедет Андрей с детьми.
        У меня всё получается. Даже лучше, чем всегда. А может, это только кажется, потому что я счастлива. Хочется петь, улыбаться, подставлять лицо солнцу, что заглядывает в окно.
        Здесь кружевные занавески, и я вдруг понимаю: у меня чешутся руки. Хочется связать что-то воздушно-тонкое, ручное, красивое. В голове рождаются узоры, и я знаю: обязательно начну вязать, даже если вдруг не успею доделать до отъезда.
        Здесь нет привычного для меня стола. Но места много, поэтому, закончив с обедом или ужином, я приступаю к ритуалу. Мою руки душистым мылом. Тщательно, как хирург. Достаю нитки - да-да, я взяла их и вязание. Не могу без этого и страшно соскучилась. Пальцы зудят, просят взять в руки крючок. У меня их много разных. Но для того, что я задумала, подойдут очень тонкие нитки и самый тонкий крючок.
        Здесь есть старый круглый стол. Я его мою и вытираю тщательно. Это мои маленькие ритуалы, без них не рождается музыка кружев.
        Когда я слышу в сердце мелодию, работается удивительно легко и быстро. И время летит незаметно.
        Они приехали под вечер - залетели шумной толпой. Андрей, дети, няня.
        - Ива! Ивушка! Ивулька! - кричит на разные лады Катюшка. Вот кто мне по-настоящему рад. Она светится от счастья, кидается ко мне, раскинув руки. Маленькие руки могут обнять мир, но им достаточно меня.
        - Осторожно! - у Андрея страшный голос, но Катя уже врезалась в меня. К счастью, она ещё так мала, что утыкается лицом почти в живот. Это не больно. Это хорошо, хоть я и пошатнулась немного от энергичного приветствия.
        - Всё нормально, Андрей. Не пугай ребёнка.
        - Ррребёнка пугать нельзя! - рычит Катя и улыбается широко.
        Няня заносит вещи в комнату, на которую указал Андрей. И только Илья стоит в полутёмном коридоре и смотрит на меня исподлобья. Он мне не рад. Для него моё появление здесь - шок. Но он не катает истерик - уже хорошо.
        - Здравствуй, Илья, - делаю я первой шаг навстречу.
        Я немного сержусь на Андрея: он должен был предупредить. Это для Кати я - приятный сюрприз. А для Ильи - скорее неприятный.
        - Привет, - выдавливает он из себя вымученно.
        Я бы его успокоила, если б знала, как.
        - Я приготовила ужин. Пойдёмте?
        - Вкусняшки? - вскидывается Катя.
        - Не уверена, но это точно съедобно. Пошли мыть руки.
        Я даю им шанс вздохнуть. Особенно Илье.
        Мы умещаемся за столом. Здесь большая кухня. Семейная. Илья молчит, а я всё думаю, когда же его прорвёт. Зато Андрей спокойный. Он слово потерял маску хмурого и неприветливого мужчины.
        - А ты теперь папина жена? - спрашивает Катя, когда мы пьём чай. Очень неудобный вопрос. Илья вздрагивает.
        - Катя! - одёргивает дочь Андрей.
        - Скорее, папина подруга, - звучит не очень, знаю, но лгать нехорошо, а отвечать на детские вопросы - нужно. Было бы неплохо, если бы и Андрей научился не только покрикивать да командовать, а спокойно говорить правду, объяснять даже самые неудобные вещи.
        Как ни странно, мы ещё не доросли до статуса мужа и жены. Меня страшит само звучание - жена. Мне кажется, я должна быть старше, мудрее, ответственнее. А я… не дотягиваю, к сожалению. Да и не время сейчас, когда мне предстоит уехать, возможно, на очень долгое время.
        Будет ли меня кто-нибудь из них ждать? Не хочу ничем связывать Андрея. Ему всё равно предстоит остаться здесь, с детьми. Потому что груз на чаше весов неравноценный. Одна я и двое детей - ответ очевидный.
        Няня, Светлана Петровна, ест молча, не поднимая глаз. Я знаю, за что её выгнал Любимов. И тем удивительнее, что он взял её назад. Это и справедливо, и непонятно одновременно. Мне кажется, если человек ударил раз, он сделает это снова. Но я, толком не знающая людей, сомневаюсь.
        Няня мне нравится и не нравится одновременно. И пока я не могу понять, почему приглядываюсь к ней настороженно. Может, потому что она чужая, а нам сейчас необходимо как-то ужиться всем. Хотя «все» - это Илья.
        Он молчит. Не смотрит на меня. Но как только Андрей, няня и Катя уходят устраиваться, Илья сразу же кидается в атаку.
        - Я же просил! - в голосе его столько отчаяния.
        - ??????????????
        - Прости, - это меньшее, что я должна сделать - попросить прощения.
        - Что мне до твоих лживых слов? - наклоняет он голову. - Мама нуждается в нём. Он мог бы скрасить её последние дни или помочь выздороветь, если бы больше уделял внимания. А вместо этого - ты.
        Молодость компромиссов не знает. И не видит вариантов развития событий. Повзрослевшим детям кажется, что мир должен крутиться вокруг них, подчиняться их желаниям и мечтам. К сожалению, всё не так. И не потому, что кто-то ошибся. Просто у жизни - свои дороги, отличающиеся от широких трасс, что прокладываются где-то внутри почти взрослого ребёнка.
        - Я не искала с ним встреч, - говорю тихо, но стараюсь, чтобы каждое слово дошло до Ильи. - Он сам меня нашёл. И… знаешь? Я тоже нуждаюсь в твоём отце. Отказаться - всё равно что руку отрезать или сердце вырвать. Если бы он любил твою мать, хотел находиться рядом денно и нощно, он бы сделал это, ты знаешь. Твой отец… Он цельный. Настоящий. Не умеет обманывать.
        - Ну да, - в голосе Ильи горечь, - только это не обманщик сказал мне, что мать мертва.
        - Это была не намеренная ложь, но ты не хочешь понимать и слышать.
        - А ты хочешь оправдать любую чушь. Потому что веришь ему. Но однажды он поступит с тобой, как с моей мамой - бросит и запретит видеться со своим ребёнком.
        Это бесполезно. Он меня не слышит. И не услышит, наверное.
        - Я могу сказать лишь одно: мне жаль. Жаль, что у твоих родителей так получилось. Жаль, что нельзя любить насильно. И, я думаю, твой папа делает всё, чтобы твоей маме сейчас было хорошо. Любить лишь не заставишь сердце. У него свой выбор. Я безмерно уважаю твоего отца за то, что он не бросил, не отказался, не махнул рукой, а помогает твоей матери. Точно так, как в своё время он не бросил ни тебя, ни Катю.
        - Зато бросит тебя, - повторяет Илья жестоко ещё раз. Челюсть у него воинственная. Губы сжаты. Не переупрямить.
        - Что это значит, Илья?
        Я оборачиваюсь. Андрей. Как много он слышал из нашего разговора?
        Андрей
        Они смотрят на меня. Ива - почти спокойно, Илья наливается краской - до слёз. Прячется, как ёжик, в защитное кольцо собственных колючек. Я не могу этого так оставить.
        - Он просил тебя исчезнуть? - спрашиваю напрямик. Ива молчит, но по тому, как дрогнули её ресницы и как она отвела взгляд, я понимаю, что попал в цель. Почти случайно. Из того, что услышал, сделал правильные выводы.
        - Ты надеешься, что я снова смогу жить с твоей матерью, что мы забудем обо всём и снова станем семьёй? - это уже к сыну. Он не поднимает глаз. Щеки и уши пылают. Губы сжаты так, что я побаиваюсь за сохранность его зубов. - Думаю, ты либо меня не понял, либо не захотел услышать. А может, услышал лишь то, что состыковалось с твоими какими-то мыслями и мечтами. Остальное предпочёл выбросить из головы и забыть. Сделаем по-другому. У меня нет выбора, но ты должен знать правду. Подними глаза и смотри на меня, Илья.
        - Андрей, - трогает Ива меня за руку. Первое желание - отшатнуться, оттолкнуть, не дать ей влиять на меня. Но я не делаю этого. Накрываю её ладонь своей. Глажу пальцы, успокаивая.
        Сын уже смотрит на меня. Отчаянный взгляд, испуганный, но дерзкий.
        - Я хочу сказать правду. Да, это больно. Но если он её не услышит, снова будет придумывать то, что даёт какую-то ложную надежду.
        - Он ребёнок, - Ива почти шепчет, но сын её услышал.
        - Я не ребёнок! - взвивается он, расправляя плечи.
        - Тогда и веди себя как взрослый. Учись слушать, а главное - слышать.
        Мне сейчас на руку его упрямство и желание отстоять свою взрослость.
        - Твоя мать бросила нас, когда у меня дела пошли не очень хорошо. Тяжёлое время. Но ушла она легко, оставив тебя на моих руках. К другому мужчине, который мог обеспечить ей тот уровень жизни, которого она была достойна, по её мнению.
        - Неправда! Мама совсем другое говорит!
        - Мы уже обсуждали это. Помнишь мои слова? Она и будет говорить что-то в свою пользу. И ей, что появилась много лет спустя, ты веришь. А мне, отцу, что был с тобой рядом изо дня в день, - нет. Я бессилен изменить хронологию событий. И не хочу мелочно выуживать на белый свет доказательства, свидетелей, устраивать склоки. Я говорю тебе правду, а верить или нет - ты решишь сам.
        Да, она вернулась, когда тебе исполнилось четыре. Хотела забрать тебя, потому что больше не смогла иметь детей. Вспомнила, что однажды реализовалась как мать. Да, я не захотел отдать тебя - это нормально. И мы с Лидой судились.
        По суду ей было разрешено видеться с тобой. Сколько лет прошло, прежде чем она опять появилась? Пришла не открыто, а тайно общалась с тобой, настраивала против меня. Но я простил ей всё. Ты можешь видеться с ней, когда захочешь, - пожалуйста. Я забочусь о ней ради тебя, своего сына. Но уволь меня от отношений с женщиной, которая мне давно не дорога.
        И уж если ты взрослый, то должен понимать: я тоже человек, у меня тоже есть чувства, достоинство, принципы. И я не буду плясать под твою дудку и манипуляции. Не нравится тебе со мной? Надумал уйти? Уйдёшь. Но только после того, как окончишь школу - год придётся потерпеть. Хочешь встречаться с матерью? Встречайся хоть каждый день - я не запрещаю. Но пока ты живёшь в семье, уважай тех, кто с тобой рядом. Ты всё услышал?
        - Да, - у него всё тот же упрямый взгляд. Не верит мне. Но что хотел, что мог, - я ему объяснил.
        - Вот и хорошо. Иди в свою комнату, устраивайся.
        Илья уходит молча. Мы провожаем его взглядом - Ива и я.
        - Почему ты мне ничего не сказала? - к Иве у меня тоже есть вопросы.
        - Ты говорил: любил её без памяти. Илья сказал: у вас всё хорошо. И я подумала: имею ли право вмешиваться, влезать, делать больно? Ему и… твоей жене.
        Я ерошу волосы. Не злюсь - нет. Это… какая-то беспомощность. Мы заблудились в лабиринте слов и недосказанностей. Иногда легче придумать, чем спросить.
        - Я хочу, чтобы мы говорили. Обсуждали. Может, будем спорить и ругаться - без этого сложно, хотя, наверное, стоит попытаться.
        - Я попробую.
        Ива хотя бы честна со мной. Ей тяжело - я понимаю.
        - Я не отпущу тебя, слышишь? Буду искать и находить снова, если ты что-нибудь придумаешь вдруг. Буду приходить во сне.
        Я никогда не был настолько слаб, как сейчас. Но то, что слетает с моих губ - правда. Потаённая боль души и страх снова её потерять.
        Ива ничего не обещает.
        - Давай не торопиться. Отойдём от этой истории. И всё у нас будет хорошо.
        Ива пытается в это верить, но по голосу её слышу: что-то гнетёт её, и пока что она не готова своими страхами или сомнениями поделиться со мной.
        Ива
        Я не смогла ему ничего пообещать. Язык не повернулся. Лгать не хочу, а что будет дальше - слишком зыбко и неустойчиво. Мне нужно будет уехать на лечение. Очень долгий процесс - ряд операций, реабилитация…
        Он не сможет быть со мной. Я не смогу быть с ним. Уйдут месяцы. Может, около года. Слишком большой срок, чтобы что-то обещать и клясться в том, что всегда буду рядом.
        Я не хочу связывать ему руки. К тому же, есть ещё кое-что, о чём я пока не говорю: хочу проверить и убедиться, прежде чем задавать вопросы и тревожить Андрея.
        Как заноза сидит во мне разговор с Самохиным. Я уже решила: пойду к нему одна. Не потому что хочу отцовских денег. Больше меня интересуют другие вещи. Страшные слова, что он мне сказал. Он много знает, но юлит и не договаривает до конца. А я устала. Очень устала от плотного тумана. Хочется какой-то стабильности и ясности.
        Знаю одно: я не смогу подставить Андрея. Не смогу пользоваться его добротой, чего-то требовать. Иначе я ничем не буду отличаться от его жён, которые без зазрения совести вымогали и вымогают то, что им нужно.
        Это неправильно. Дико. Вызывает отторжние. Я возьму только то, что он захочет дать. И это будут не деньги и не жертвы в ущерб семьи и детей, например.
        «Что тогда остаётся?» - спрашивает внутренний голос. Он не издевается, и сарказма в нём нет. Он немного растерян и тянет на себя одеяло, чтобы согреться. Ему немного страшно, как и мне. Но мы никогда в этом не признаемся. Не сейчас.
        «Искренность. Доброту. Любовь, - твёрдо отвечаю сама себе. - Этого вполне достаточно, чтобы быть счастливой».
        А позже, ночью, когда тело взрывается от удовольствия, когда сердце заходится от нежности, когда я лежу, а Андрей прижимается ко мне сзади, я говорю беззвучно: «И это тоже».
        Он рядом. Его не оттолкнули мои изъяны. Совершенных людей нет. Идеальных не бывает. Есть чувства, которые заставляют нас искать и находить в тех, кого мы любим, неоспоримые достоинства, невидимые или недоступные для других.
        Может, именно в этом кроется простая формула счастья - жить и дышать, любоваться неидеальностью и получать от этого удовольствие, которому можно дать очень ёмкое короткое имя - «мой» или «моя».
        Рада Бодрова
        Нельзя так пялиться на мужика. Они это замечают и потом используют в своих корыстных целях. Рычаг для манипуляций. Орудие против женской сути. Но не смотреть на Репина - преступление. Он так хорош. Он так красив. Правда, Рада видела эти черты каждый день - в дочери.
        И эти тёмные кудри, и лоб - чуть выпуклый, умный. И эту линию скул, и нос как у эталона красоты. И губы - умопомрачительные губы красивейшей формы.
        Боже, столько лет прошло, а она до сих пор помнит вкус поцелуя Никиты Репина. Интересно, что-то изменилось? Спустя семь лет? Стыдно признаться, но она до сих пор вспоминает. И от этих воспоминаний сладко сжимается внутри. Всё без исключения.
        Рада улыбается автоматически. Это защитная реакция. Больше нет ничего, чтобы скрыть наготу её чувств, желаний, тоски. Она соскучилась. Очень соскучилась не только по его объятиям, но и голосу, манере держаться. По его тактичности и сдержанности, по умению разрулить любую ситуацию без криков и лишней суеты.
        Что греха таить: они изменились. Стали старше. Умнее, наверное. Но Репин стал лишь краше. Шире в плечах, мужественнее - настоящий мужчина. Ему тогда было столько, сколько ей сейчас.
        Семь лет. Цикличность. Некий тайный знак. Семь лет разницы в возрасте. «Неожиданная» встреча через семь лет. Она солгала Нику: не было никаких трёх месяцев. Точнее, Рада дала себе три месяца, чтобы ждать. А потом сделала бы так, как сказал Ник: искала бы, звонила и обязательно нашла.
        Не только потому, что дочери нужен отец. Репин ей самой нужен, но пока что в этом признаваться Рада ни за что не станет. Вначале - прощупать почву, узнать, что и как. А дальше будет видно.
        Она могла бы выпытать о нём всю подноготную у знакомых за тот месяц, что они с дочерью ходят на набережную. Рада не стала. Из суеверия. Из надежды, что постепенно многое выяснится само по себе. Она наверняка знала лишь одно: он до сих пор не женат и никогда не был. И это давало надежду.
        Не глупую, что по щелчку пальцев всё будет, как прежде, нет. Рада давно утратила иллюзии: время идёт, всё меняется. Они тоже изменились. Но если их чувства были настоящими, если он к ней испытывает хотя бы часть того, что она - к нему, то не всё потеряно.
        Сейчас Ник злится на неё. Она его понимает. И так хочется увидеть его улыбку. Открытую, как раньше. Жаль, что пока это невозможно. Но Рада умеет ждать, как выжидала все эти семь лет.
        Сегодня она не беспомощная восемнадцатилетняя девчонка. Сегодня она может и хочет бороться за себя и за ту жизнь, в которой ей комфортно. С теми людьми, которые ей нравятся. С мужчиной, которого она до сих пор любит.
        - Давай, пока дочь нас не слышит, оговорим рамки, в которых будем общаться. Учти: я не собираюсь прятаться и отказывать себе в общении с дочерью. Раз уж я её нашёл, исключено, что ты снова ударишь по тормозам и на полном ходу выкинешь меня из машины своей жизни.
        Ник, если хотел, мог быть и деловым, и жёстким. Только не подозревал в себе подобных качеств. Ему больше нравилось быть мягким и спокойным, плыть по течению и не обращать внимания на подводные течения, омуты и прочие превратности, что окружали его тихую гавань.
        - Я не для того больше месяца ходила на набережную, чтобы показать тебе дочь и скрыться в неизвестном направлении. Не делай из меня монстра.
        - Один раз ты уже провернула подобный финт. Не думай, что получится и во второй раз пнуть меня и отделаться, как от надоевшей одежды, что вышла из моды.
        О, да. Он ещё долго будет ей вспоминать её побег. Хотя на него это и не похоже. Но если что-то цепляло Никиту Репина, он тоже умел бить в челюсть. Или в болевую точку.
        - Наверное, ты имеешь право так сказать. Но только один раз, Ник. Если ты ещё раз позволишь себе ударить меня, я дам сдачи. И ты знаешь, как я умею отвечать.
        - Хорошо, - у него грудь ходуном ходит - так он глубоко дышит, пытаясь успокоиться, - давай попробуем оставить обиды в прошлом. И я бы хотел, конечно, знать, что заставило тебя поступить семь лет назад так. Но я постараюсь не давить. Захочешь - расскажешь.
        - А не захочу - попытаешься сам узнать? - ей действительно интересно.
        - Мам, пап, вы ещё долго? Я соскучилась!
        И тут она увидела, как он улыбается. Удар в солнечное сплетение, когда вдохнуть невозможно. Остаётся только корчиться, пытаясь восстановить дыхание. Всё такая же, как она помнила. Лучезарная, искренняя, настоящая. Как глоток кислорода.
        - Сейчас, солнышко!
        Он и называет Нику так, как и она. Не каким-то другим ласковым словом, а именно этим. Оно избитое, конечно, но то, что он назвал дочь солнышком тоже кажется Раде хорошим знаком. Она теперь будет во всём искать эти знаки и находить. Рядом с Ником это просто.
        Они впопыхах делают заказ. Слишком много всего. Ника будет на седьмом небе от счастья. Но пусть, сегодня можно. Она сама съест столько сладкого, чтобы слиплось и во рту, и внутри.
        - Где вы сейчас живёте? - спрашивает Ник, как только отзвучали восторги дочери и она налегла на десерт с ягодами. - Всё там же?
        - ??????????????
        - О, нет. С отцом мы больше не живём. Он давно сам. Без меня. Много лет мы жили за границей. Вернулись недавно. У меня своя квартира. К отцу и его деньгам она никакого отношения не имеет.
        - Он по-прежнему пытается контролировать тебя? - Ник не улыбается. Но Рада помнит, какой отец поднял шум, когда узнал, что они вместе.
        - Уже нет. Успокоился. Он научился жить без меня - и неплохо жить. Ещё не старый, много женщин вокруг. Ему это льстит.
        - Я отвезу вас домой, - это не вопрос и не просьба. Ник ставит её в известность, но Рада не сопротивляется: больше она не будет скрываться. Пусть знает, где она живёт, пусть приезжает видеться с дочерью. Заодно и Рада сможет встречаться, любоваться, разговаривать. А дальше… как получится.
        - Папа, я покажу тебе свою комнату! - хлопает в ладоши Ника. - А ещё я в школу осенью иду. Мама мне купила ранец и платье. И много-много всего!
        Они о чём-то болтают. Почти два одинаковых лица - большое и маленькое - сближаются. У Ники даже его улыбка. А Рада как-то раньше этого не замечала.
        Она не вслушивается в их болтовню - ей достаточно наблюдать и наслаждаться. А ещё нестерпимо захотелось отвоевать его назад. Сделать своим. Эгоистичное такое собственническое желание, для которого - не время и не место.
        Самохин
        Ива молодец. Настоящая Кудрявцева. Не заставила ждать себя долго. Самохин знал, что у неё светлая голова и трезвый ум. Она правильно сложила два плюс два, поняла все его намёки, и поэтому пришла.
        Не только ради денег, нет. За ними - в последнюю очередь. Ей нужны подробности. Уж слишком прикипела она к Любимову. Слишком мало времени прошло, но когда влюбляются впервые, это всегда происходит неожиданно, не к месту, не вовремя. По плану делаются только дела и устраиваются браки по расчёту.
        Сегодня она вошла без стука - потянула ручку на себя и перешагнула порог. Прошла несколько шагов и села на стул, что стоял напротив его стола. Руки на коленях сложила. Обыденно, без лишних эмоций.
        - Я одна. И вы можете не волноваться. Не знаю, чем вас пугает или отталкивает Андрей, но я бы не хотела, чтобы ваше предвзятое отношение к нему как-то влияло на всё остальное.
        Самохин пытается не улыбаться. Храбрая девочка, что не знает жизни. Смелая, но беспомощная, как котёнок, у которого только недавно открылись глаза.
        - Всю свою неприязнь или претензии я выскажу господину Любимову сам. Не стоит защищать грудью человека, которого вы, по сути, плохо знаете, Иванна. Для меня важнее не наши с ним недоразумения, а дело, которое я хочу закончить. Я хочу сделать вас богатой. А дальше… вы вольны самостоятельно набивать шишки и делать опрометчивые поступки. Нельзя прожить за другого человека жизнь. И навязывать вам я ничего не желаю.
        Она не пугается, но становится острой, как струна, что ещё не научилась звенеть, потому что не поставлена на нужный инструмент, но вполне может послужить оружием в умелых руках.
        - Вы говорили, ему что-то угрожает, - вот истинная причина, почему она пришла сюда. Всё остальное Иву интересует мало.
        - Я такого не говорил, - прячет Самохин глаза под веками.
        Он всё ещё не отошёл. Плохо спит по ночам. Но бессонница уже не так жестоко терзает его, не сжимает стальной рукой горло. Может, потому, что Самохин больше не боится. А если и боится, то как-то вяло: не зная врага, сложно воспринимать за оппонента любую тень. Легче поверить, что всё закончилось и сумасшедшая старуха больше никогда не будет им манипулировать, заставлять делать что-то против воли.
        - Я сказал, что у него проблемы. И, возможно, не только финансовые. Вы знаете, например, что у него достаточно прибыльное дело и не совсем маленькая фирма?
        Нет, она этого не знала и никогда не спрашивала. На лице всё написано. И по тому, как судорожно сжались пальцы на Ивиных коленях, Самохин понимает, что она сейчас отчаянно думает, как помочь Любимову. Наивная девочка.
        - Возможно, отцовских денег не хватит, чтобы вытянуть его из ямы. Если, конечно, сведения верны. Потому что остаётся некий процент лжи. Я бы в современной жизни никому не доверял. И, думаю, он не обрадуется, если вы его спросите. Хотя это ваше дело - сообщать невесёлую новость или подождать, пока либо он сам обнаружит, либо ему повезёт, и моя информация окажется ложью.
        - Спасибо. Я подумаю.
        Кратко и по существу. Она ещё не решила и колеблется. Это хорошо. С одной стороны. С другой - Самохину не улыбалось, что наследство Кудрявцева может ухнуть в финансовую дыру и не послужить прямой наследнице верой и правдой. Так, как хотел его друг.
        Но кто он такой, чтобы приказывать или командовать? Всё, что мог, Самохин сделал. Остаётся последний шаг.
        - Что вам оставил Сергей? И давайте уже покончим с этим.
        Ива наклоняет голову вперёд. Светлая прядь падает ей на глаза.
        - Ключ. Он оставил мне ключ. Но я не уверена, что должна вам его отдавать.
        Ива
        Он запнулся, повисла пауза, а затем Самохин расхохотался. До слёз. Снял очки, смахивал слезинки кончиками пухлых пальцев, долго тёр стёкла бархатной тряпицей. Лысина у него покраснела. Нотариус качал головой, словно не мог поверить в те слова, что я произнесла.
        - Это самый светлый миг за последнее время, Ива - произнёс он с придыханием. Дмитрий Давыдович дышал так, словно пробежал с километр - не меньше. - Да, мы все, наверное, заслужили подозрения. Слишком уж плотные вихри вокруг вас и этих денег.
        Он побарабанил пальцами по столу. Затем, спохватившись, надел очки на нос.
        - У вас есть ключ, и вы не знаете, что с ним делать.
        Он был не прав, попал пальцем в небо. Отец оставил мне сухие инструкции. Но сейчас, наверное, всё равно не стоило очертя голову кидаться за этим призрачным богатством. У меня нет карточек. Хотя, возможно, не проблема открыть новые счета. Я не знаю, сколько там. Полагаю, много. Особенно для меня. И я не знаю, что делать с такой кучей денег, а не с ключом, который всегда ношу с собой.
        Самохин прав: мне нужна помощь. Желательно юриста, человека, который понимает в этом толк. Сможет дать дельный совет. Но у меня нет уверенности. Я не доверяю ему - он прав. А потом мне становится стыдно.
        Самохин пришёл, чтобы спасти меня от сумасшедшей бабки. Всё время был рядом, по-своему заботился. Рисковал собой, в конце концов. А мне нельзя, нельзя вести себя как жертва. Бесконечно оглядываться, сходить с ума, вглядываться в людей и подспудно искать подвох. Ожидать гадости. Но в последнее время я только то и делаю. И это ужасно.
        - ??????????????
        - Я знаю, что с ним делать, - произношу наконец. - Но не готова к денежному фонтану. Не готова ко всему, что он несёт. И ещё не решила, как его использовать. Поэтому я даже не хочу знать, сколько там. Поэтому, наверное, подожду. Не обижайтесь.
        Я встала и направилась к двери. Уже почти на выходе я обернулась.
        - Дмитрий Давыдович?
        - Да, Ива.
        У Самохина добрые глаза. Или мне так кажется, когда я смотрю на нотариуса не близко, а на расстоянии.
        - Простите меня, пожалуйста.
        - За что? - приподнимает он брови.
        - За неверие и хлопоты. За то, что бесконечное количество раз пользовалась вашей добротой.
        - Это моя работа, - улыбается он. Но улыбка получается вымученной.
        - Если бы дело было только в работе, вы бы подсунули мне дом и устранились. Друг вам был отец или не друг - его больше нет. А я и его наследство - слишком беспокойный груз. Опасный местами, я бы сказала. Она ведь держала вас за горло? Бабка Кудрявцева?
        По тому, как нервно дёрнулся его кадык, я поняла, что попала в точку. Однако, он не испугался. Или испугался, но не дал страху победить. И только за это стоило попросить прощения.
        - Возвращайтесь, Ива. Звоните. И помните: есть вещи в жизни поважнее тупого долга или профессиональных обязанностей. Жив Сергей или мёртв - не играет роли. Мы дружили. А дружба - это не только приятные моменты. Это умение прийти на помощь, когда друг в тебе нуждается.
        Я кивнула и, попрощавшись, вышла. Ступала по коридору и ловила себя на мысли, что хочу оглянуться, словно забыла нечто очень важное. Что-то, ускользнувшее от меня на какой-то миг и потерянное в спешке.
        Уже на пороге офиса, когда солнце ослепило меня, в мозгу, вместе с лучами солнца, вспыхнули слова Самохина.
        Жив Сергей или мёртв… Вот что царапнуло меня.
        Жив или мёртв.
        Он сомневается?.. Или знает точно?.. Оговорился или намекал?..
        Глава 6
        Андрей Любимов
        Мне хочется немного больше пространства. Для нас. Но семья - это не только мужчина и женщина в спальне. Это намного больше, особенно, когда есть дети.
        - Она уходила, - ябедничает Илья.
        Я чутко прислушиваюсь к его голосу. Злорадничает? Нет, скорее, бдит и считает, что я должен знать, коль Ива стала частью нашей семьи. А может, мне хочется так думать. С Ильей многое не понятно: как он относится к тем или иным людям, о чём думает, в каком направлении устремляются его мысли.
        - Бросила нас на Светлану Петровну, - а это уже звучит мстительно.
        - Ива больше вам не нянька, - больше всего хочется вспылить, наорать, стукнуть кулаком по столу, но я знаю, что не сделаю этого, попытаюсь сдержаться. Странно, но спокойствие даётся мне почти легко. С оговоркой на тревогу и когтистую лапу, что царапает сердце. - А у Светланы Петровны святая обязанность следить за вами.
        - Но она уходила, - повторяет сын. - И вряд ли ты знал об этом.
        Не знал. Ива не звонила. Не говорила, что хочет выйти. Вряд ли она ходила по магазинам. И то, что ни разу за день у меня не звонил телефон, тоже меня печалит. Сам я тоже не стал звонить. Может, чтобы не контролировать, не задавать дурацких ревнивых вопросов.
        Мы разговариваем на улице. Дети гуляют под присмотром няни. Илья сидит на лавочке. Как всегда, с телефоном в руках.
        - Где она? - спрашиваю, зная ответ. Все мои вопросы - попытки поддержать диалог. Немного поговорить с сыном, пока он почти нормальный и идёт хоть на такой контакт.
        - Дома. Вяжет. Пришла какая-то задумчивая. Растерянная, что ли. Даже с Катькой - «да», «нет». Вся в себе. А потом в комнате заперлась и вяжет.
        - Замки навесила? - хмурю брови, не зная, то ли смеяться, то ли тревожиться дальше.
        Илья фыркает.
        - Ну, какие замки, пап? Просто двери закрыла. Катька к ней бегала. Они там ещё шушукались. Вязали немного вместе. Но Ива странная пришла, поэтому дома осталась, на улицу выходить не захотела.
        - Значит, будем выяснять, что не так, - хлопаю себя по коленям и поднимаюсь с лавочки.
        - Ага. Иди, иди, - напутствует меня сын, - только она соврёт, наверное. Наплетёт тебе крючком лабиринтов - не распутаешь.
        - Ты к матери ездил? - перевожу разговор на другое.
        - Нет, - мотает сын головой. - Мы по телефону. Просила не приходить. Сказала, плохо ей. Завтра съезжу.
        Он тоже лукавит. Не знаю, что там ему Лида сказала, но Илья трусит. Ему очень тяжело даются походы к матери. Особенно, если это приходится делать ему в одиночку.
        Я был в больнице сегодня. У Лиды всё стабильно. Не лучше, но и не хуже, хотя она предпочитает быть слабой и беспомощной. Давить на жалость. Уж не знаю - в силу своего характера или чтобы плотнее держать меня на крючке.
        У меня неоднозначные впечатления. Почему-то сегодня показалось, что ей нравится «умирать». Держать меня, образно говоря, за яйца. Вздыхать и плакать. Жаловаться тихим голосом. Ненавязчиво, но противно.
        Так зудят комары. Вроде бы не мешают, но их писк может свести с ума. И если комар затих, не факт, что он сел и мирно забился в уголок. Скорее всего, он облюбовал твою шкуру и, наслаждаясь, пьёт кровь.
        Я всё же иду домой. Пристальный взгляд сына щекочет спину. Пересиливаю себя, чтобы не обернуться.
        Я вхожу тихо. Дверь открываю своим ключом. Илья не обманул: двери в большую комнату закрыты. Открываю их бесшумно. Любуюсь, как снуют её пальцы. Прядь упала на глаза, но она не замечает - поглощена вязанием полностью.
        - Ива, - зову тихо. Она вздрагивает, упускает крючок. Белое кружево падает ей на колени.
        - Я испугал тебя? - прислоняюсь к дверному косяку.
        - Да, немножко, встаёт она и идёт ко мне. Тянется, проводит рукой по щеке. Я прикрываю глаза от её бесхитростной доброй ласки. - Я когда вяжу, погружаюсь в себя. Даже не понять, о чём думаю. Это какие-то словно не мои мысли. Вязание требует и упорства, и внимательности. Нужно считать петли и столбики. Иначе собьётся рисунок, и придётся распускать, начинать заново.
        - И как часто ты распускаешь? - целую её в щёку, осторожно обнимаю за талию. Я помню, всегда помню о хрупкой вазе. Какое счастье, что Иве можно помочь. Однажды я прижму её к себе крепко-крепко.
        - За последние несколько лет - пару раз. И то немного. Я почти сразу замечаю, если что-то идёт не так. Глаз привыкает, руки слушаются.
        - Ты никогда не хотела учиться? Дизайнер одежды. У тебя бы получилось.
        Ива захлёбывается воздухом, кладёт голову мне на плечо, чтобы прийти в себя. Хрупкая моя девочка. Ранимая и бесконечно дорогая.
        - Я… не позволяла себе думать об этом. Почти никогда. Я хотела только одного.
        - Денег на операцию, - произношу слова вслух и думаю, как смогу жить, пока она будет находиться на лечении.
        - ??????????????
        - Быть как все, - целует она меня в ключицу. Сердце сжимается от боли. Не физической, конечно. В то время, когда дети мечтают стать космонавтами или поп-дивами, маленькая Ива мечтала стать здоровой. Как все. Нормальной. Ходить в школу. Бегать по улицам.
        - Всё у тебя будет, целую её лицо, покрываю жаркими, но беспорядочными поцелуями. Вхожу в исступление. - И здоровье, и в институт мы обязательно будем поступать. Твой талант достоин большего.
        Губы мои находят её. Мы целуемся. Руки её поглаживают мою грудь. Пальцы мои пробираются под кофточку и гладят кожу на талии.
        - Не надо, - отстраняется Ива с тяжёлым вздохом. - Скоро дети вернутся.
        У неё розовые щёки, томный взгляд. Я уверен: если трону её между ног, то почувствую её горячую влажность. Её готовность принять меня. Стонать и шептать моё имя. Вскрикивать, достигая пика.
        - Я подожду, - шепчу Иве в ответ, взглядом давая понять, что хочу её сильно-сильно.
        Она ещё раз гладит меня по щеке. Затем, вздыхая, делает шаг назад. Я вижу: её что-то мучает. Возможно, это связано с её поездкой не пойми куда. Но спрашивать не хочу, чтобы не сломать ростки доверия, что постепенно проросли и помогают нам лучше понять друг друга.
        - Андрей, - собирается она с духом, а я жду. Ива мотает головой, словно передумав, обнимает себя за плечи, будто озябла. А затем, решившись, всё же говорит: - Знаю, возможно, не моё дело, но я всё же спрошу.
        Я продолжаю молчать. Наверное, Ива нуждается в помощи, в маленьком толчке, но я не хочу её принуждать даже в малом. Захочет - спросит, нет - все разговоры могут и подождать. Но Ива не из тех, кто отступает, если уже что-то надумала. И вопрос её, как пощёчина - неожиданно болезненный и резкий.
        - Скажи, это правда, что у тебя проблемы с бизнесом?
        Ива
        - С чего ты взяла? А главное - откуда? - тон у Любимова резкий, почти неприветливый. Он не привык, чтобы вмешивались в его дела. И даже я, с кем у него отношения, слишком рискую, заводя разговоры на подобные темы.
        - Я не вмешиваюсь, - качаю головой, - не лезу, куда не просят. Но я должна была и спросить и предупредить. Попросить тебя быть осторожнее. Буду рада, если всё не так. Буду счастлива, если это ложь.
        Он молчит, сжав губы в суровую линию. Выдыхает осторожно воздух сквозь стиснутые зубы, словно ему больно.
        - Прости, - обычное слово звучит как угроза, но Андрей всего лишь пытается унять бурю внутри. - Ты права, а я… слишком привык полагаться лишь на себя. Ни одна из моих жён не спрашивала, откуда берутся деньги. Они пользовались ими и не задавали лишних вопросов.
        Я знаю, что он делится прошлым. Не упрекает, однако промолчать не могу.
        - Я не твоя жена, Андрей. И тем более, не первая и не вторая. Пройти мимо и не сказать - всё равно что обмануть. И я не хочу, чтобы ты меня с ними сравнивал.
        Он смотрит на меня внимательно. Глаза у него теплеют. Улыбка готова разомкнуть красивые губы.
        - Прости, - говорит он мягче, - я постараюсь. Не обещаю, что перестану сравнивать. Иногда это происходит непроизвольно. Я знаю, что ты - не они.
        Он ерошит волосы и подходит ближе. За этим жестом видна его взволнованность.
        - Да, в последнее время у меня… не всё гладко. Есть некоторые проблемы. Я немного отстранился от дел со всеми этими событиями. Я прислушаюсь к твоим словам, Ива. Завтра же назначу аудит.
        Я выдыхаю. Непросто дался этот разговор.
        - Я сегодня встречалась с Самохиным, - признаюсь и вижу, как снова напрягается его лицо. Какая чёрная кошка проскочила между моим мужчиной и нотариусом? - Он торопил меня принять наследство отца. И это он сказал о… финансовых трудностях. Твоих.
        Я выталкиваю слова и понимаю: жуткая ошибка. Надо было как-то не так. Но язык бежит впереди мыслей, не дают им правильно оформиться.
        - Почему ты мне не позвонила? - он убирает прядь с моей щеки. По глазами вижу: ему не хочется говорить на эту тему, но я всё ещё в плену тревог и не могу сразу же переключиться.
        - Он просил, чтобы я приехала одна.
        - Я не об этом сейчас, - заправляет Андрей прядь мне за ухо. - Обычный звонок. Поболтать. Сказать несколько слов.
        Он намеренно уводит разговор в сторону. Наконец-то я это соображаю.
        - Не знаю, - теряюсь, потому что такая простая мысль даже в голову мне не пришла: слишком я была поглощена предстоящим визитом, а потом - переживаниями после того, как состоялась встреча. - Долгое время телефон был почти бесполезным предметом. Мне некуда было звонить. И некому. Изредка. Больше по деловым вопросам пришлось.
        - Хорошо. Мы будем учиться этому вместе. Разговаривать. Звонить. Беспокоиться друг о друге. Просто болтать. Хотя бы изредка.
        Он умолкает, а я боюсь лишний раз вдохнуть. Так это непривычно. Мягко. Не очень вяжется с его хмурым неприветливым образом. Его молчаливостью и некоторой отстранённостью.
        - Мне не хватает тебя, - признаётся Андрей тихо, и меня затопляет нежность. Накрывает с головой, до слёз. Это мгновение счастья - кратковременное, недолговечное. Зыбкое и очень пугливое.
        Я обнимаю его и прижимаюсь щекой к груди. Становится спокойно. Я по-настоящему дома. Защищённая со всех сторон не только кольцом его бережных рук, но и силой, спокойствием, уверенностью, что исходят от моего мужчины. Я была бы счастлива, если бы это мгновение победило все тревоги и проблемы. Жаль, что это пока невозможно.
        Андрей
        Ива оказалась права. Ещё немного - и я бы не выкарабкался. А, возможно, уже поздно. Кто-то очень ловкий и хитрый вёл подкоп. Не беспорядочно, а со знанием дела.
        После нашего разговора прошло две недели. И вот я сижу среди бумаг, отчётов, сводок и не знаю пока, как свести концы с концами. Ещё не критично и не всё так печально, но солидные счета из клиники, оплата за обучение, вложенные в расширение дела деньги заставляют серьёзно напрячься.
        Одно меня радует: дома - полнейший штиль и тихая радость. Я возвращаюсь домой усталый, поцарапанный в боях за собственность, что утекает из рук, и меня ждут Ива, дети, ужин. Казалось бы: всё просто и без изысков, обыденно и скучно. Но именно этот островок счастья не даёт мне опустить руки, заставляет бороться.
        У нас часто в гостях мама. Она не сразу решилась познакомиться с Ивой, но когда это случилось, то выяснилось, что эта встреча благотворно сказалась на всех нас.
        - Знаешь, - сказала она мне недавно, - для матери высшая награда - видеть своих детей радостными и счастливыми. Душа болит, когда у вас что-то идёт не так. Сейчас всё иначе. Она… другая. И это хорошо.
        - ??????????????
        Мама избегает говорить о моих прошлых браках. Ей не нравилась Лида, а о Кристине и говорить нечего. Но она не осуждала мой выбор, разве что косвенно. И никогда не говорила, как сейчас.
        С Ивой они нашли общий язык. Мама приезжала к нам чуть ли не каждый день. Охотно забирала детей, давая побыть нам вместе. И эти короткие часы уединения - как вспышки на солнце - горячие и неповторимые.
        Я страшился того дня, когда Иве нужно будет уехать. Я ни о чём не спрашивал. Эгоистично верил, что как-то оно рассосётся само по себе. Тем более, что сейчас я не мог ей помочь материально, как собирался.
        - Я отложила поездку, - сказала она мне вчера. И я отвёл глаза. Почувствовал низменное облегчение. - Я хочу побыть здесь, с тобой. Тем более, что я так и не решила вопрос с отцовским наследием.
        Она оттягивала. А я не настаивал. Меня сжирала гордыня. Я не стал бы противиться - Иве необходимо лечение. Но и подталкивать, торопить не находил в себе сил. Её отъезд - расставание. Болезненное и нежеланное. Расставание на очень долгий срок. Я был к этому не готов.
        Телефонный звонок застал меня врасплох. За тяжёлыми думами. Я обвёл безнадежным взглядом бумаги. Нужно быть решительнее. Я не вправе задерживать Иву. И не в силах ей помочь сейчас. Поэтому мой долг - подтолкнуть её к правильному решению.
        Я нащупал телефон под пачкой документов.
        - Привет, братишка! - голос у Жени радостный. Мы созваниваемся почти каждый день. Но за всё время так и не выбрались за город - рутина и быт нас поглотили. Да и Ива пока не хотела возвращаться в дом, где пережила не очень хорошие события. - Не желаешь ли встретиться? Я в городе. Приехал вот. У нас презентация новой книги. Меня пригласили.
        Он не договаривал. Ему хотелось поделиться, но не по телефону.
        - Конечно же, я хочу встретиться. И мама хочет. Недавно вспоминали. Она жаловалась, что ты по-прежнему редко звонишь ей и не желаешь приезжать в гости.
        Женя счастливо смеётся. Я давно не слышал его смех. Кажется, у него всё хорошо. И от этого - тепло на сердце.
        - Ладно, ладно. Приезжай. Поговорим. И, наверное, я созрел, чтобы навестить нашу старушку.
        - Боже тебя упаси сказать последнее слово ей в глаза, - Женин смех заряжает позитивом. - Она тебе этого никогда не простит и обидится смертельно. Она у нас дама в мудром возрасте.
        - Принято! Запомнил! Я тут неподалёку, в «Чёрном коте».
        Это совсем рядом. Бумаги никуда не денутся, а брат у меня один. Решаюсь пройтись пешком - нет смысла гонять машину из-за нескольких сот метров.
        - Скоро буду. Жди.
        Я выхожу на улицу. Почти осень. Сыну вот-вот в школу. И нужно решать что-то с Лидией: лечение идёт трудно. Возможно, нужно подумать о другой клинике. Навести справки.
        Чёрный автомобиль вынырнул из-за угла неожиданно. Вырвался, будто за ним гнались. Взвизгнул шинами. И я не успел среагировать.
        «Чёрт, Женя меня ждёт», - последнее, о чём я успел подумать, прежде чем провалиться в боль и беспамятство…
        Евгений Борн
        У него не было не единого шанса не провалиться в кроличью норку. Давно взрослый, далеко не наивный и уже не мальчик. Но творческая натура подводила: Жека Браун (по паспорту Борн) без конца попадал в разные истории.
        Ему не повезло с певческой карьерой. Ему не везло с женщинами. Точнее, каких-то не таких он выбирал. Или они его. Или без разницы, потому что не то. Не складывалось. И, перевалив черту «кому за сорок», Жека перестал трепыхаться. Спустить пар всегда было с кем - всё же бог не обидел ни внешностью, ни харизмой, ни здоровьем.
        С его взаимоотношениями с алкоголем давно пора было лежать на кладбище, однако он выкарабкался, не без помощи, и умирать не спешил.
        За предложение записывать аудиокниги он зацепился как за якорь: не чувствовал ни особого призвания, ни таланта. Но ему нужно было чем-то занять себя, чтобы не думать о жажде, о безнадежности, о собственной никчемности.
        Неожиданно дело его затянуло. Он вошёл во вкус. Распробовал запись как дорогое вино - сам процесс хотелось смаковать, и Жека себе ни в чём не отказывал: экспериментировал, играл интонациями, добавлял или убавлял чувства, тембр, ритм. Играл собой как тумблерами и заигрался до новой жажды. Хотелось ещё и ещё. А с новыми возможностями и отличной аппаратурой дело пошло ещё лучше и краше.
        Одно его угнетало: зависимое положение. От брата и его щедрости. От Ивы и её доброты. Даже неизменное присутствие рядом ведьмы Ираиды отравляло существование. Жеке казалось, что он так и не выбрался из коммуналки.
        Что греха таить: они притёрлись. А в большом доме сталкивались временами на кухне. Жека вдруг с ужасом понял, что больше им нечего делить, не за что скандалить. Что сама Ираида кажется ему теперь не опасной старухой, что суёт везде нос, а просто старой одинокой женщиной с котами. К тому же, у неё появился поклонник, и вся конфронтация сошла на «нет».
        В какой-то момент Жека понял: ему не хватает элементарного общения. Разговоров. Посиделок. Его начало тяготить одиночество. И даже короткие вылазки в город за частицей тепла - плотской любовью - его не спасали.
        И тогда он осмелился - написал короткое письмецо Изольде Холод - писательнице, чьи книги он озвучивал в последнее время. Он сам не понял, откуда взялась у него смелость и дерзость. Но она манила его как тайна. Притягивала и будила любопытство.
        Он нашёл её в соцсетях. Вступил в группу её творчества. Читал отклики фанатов, следил за новыми книгами, теми, что в его лапы пока так и не попали.
        Она была весьма плодовитой, что сейчас не редкость. Писала много и со вкусом. И он вообще сомневался, что она женщина. Подозревал, что за холодным ником скрывается либо мужик, либо группа авторов. Последнее он ставил под сомнения: единый стиль, меткий язык, чёткие, словно вырубленные в скале сюжеты не давали повода думать на многоликость автора.
        На удивление, она откликнулась. Сказала, что давно сама хотела познакомиться с человеком, который озвучивает её книги. Призналась, что сама выбрала его по демоверсиям из-за голоса и особой манеры интонировать. Что именно так она и сама «слышит» свои книги.
        Слово за слово - между ними завязалась переписка. Давно Жека не чувствовал себя таким живым.
        Они почти не касались личного. Он никогда не видел её фотографий, не знал, сколько ей лет, не смел об этом спрашивать. То же самое касалось и его: Изольда готова была говорить на любые темы, кроме личных Никогда не интересовалась им как человеком. А уж тем более - мужчиной.
        Он никогда не слышал её голос. Видел только слова и строки, написанные в процессе онлайн-общения. И понимал: хочет, хочет и увидеть, и узнать, и пообщаться вживую. Но никогда не смел навязываться.
        И тем неожиданнее оказалось её предложение встретиться на презентации её книги, которую он озвучивал.
        «Это будет встреча с читателями, немного пиар-акция, общение с журналистами. Если хочешь, мы могли бы пересечься. Я бы и тебя представила как Великий Голос моих книг».
        Он ответил коротко, но по существу: «Хочу».
        И с той минуты началось волшебство.
        Жека получил координаты мероприятия.
        Жека специально съездил в город и приоделся - до этого момента не очень-то следил за собой. Ему хватало самых обычных, непрезентабельных вещей, но для дома они вполне годились, а для встречи с Изольдой - нет.
        Он сходил к своей любимой парикмахерше, что стригла его постоянно и знала, какая причёска ему подойдёт. Изредка он спал с ней. Но больше - дружил. Она одна из тех, кто помнил его как Евгения Брауна. Его постоянная и неизменная фанатка. А нынче - одинокая мать двоих детей. С любовью у них так и не срослось. Но это и к лучшему.
        «Я встречу тебя у входа в библиотеку», - написала ему Изольда.
        Он подумал тогда: вряд ли там соберётся толпа женщин. Он сможет увидеть её издалека. Рассмотреть. Насладиться. Без разницы, как она выглядит. Он будет рад даже бабушке-одуванчику. Но в глубине души, конечно, надеялся на встречу с девушкой или женщиной - его тянуло к виртуальному образу нестерпимо. Ему нравился и её ум, и юмор, и умение в коротких фразах излагать суть любого вопроса.
        - ??????????????
        Женя приехал задолго до. Не смог усидеть. Волновался, как перед первым свиданием. Да почему как? Это и есть - самое первое. С Ней. Писательницей, чьи книги ему было интересно не просто озвучивать, но и читать.
        Он бродил неподалёку, но неизменно - возле здания городской библиотеки - огромная такая туша в бетонных стенах с несуразными ступенями, истёртыми тысячами ног, колоннами, что вышли из моды ещё в прошлом веке. Тяжёлыми массивными дверьми из прошлой эпохи. Время шло. Окна в зданиях менялись на пластиковые, а тут время замерло, остановилось.
        - Женя? - он обернулся на звонкий ломкий, как у подростка голос. И сразу понял: это она.
        Обманула. Не ждала на крыльце, а шла навстречу по аллее, что находилась напротив здания библиотеки. Здесь он мерил шагами асфальт.
        Небольшого роста. Кругленькая. Не толстая, нет, а пухленькая приятно. Щёчки, грудь арбузиками, ручки в перетяжечках, как у младенца. Крохотные пальчики. Неожиданно тонкая талия и крутые бёдра. Приземистые песочные часики с жарким песком. Ей совсем не подходил её псевдоним. Он только сейчас понял: она не Изольда Холод, а как-то иначе. По-другому.
        Она остановилась в шаге от него. Грудь волнительно поднималась и опускалась под атласной кофточкой - нежно-розовой, с переливами в топлёное молоко.
        Тёмные с рыжиной волосы торчат в разные стороны тугими кудряшками, почти как у негритянок. Над верхней губой - крохотная мушка - родинка, что делает её невероятно милой. Синие нараспашку глаза и смущённая улыбка.
        Вначале он принял её почти за ребёнка. И лишь немного придя в себя, понял: ей давно за тридцать, но живость, непосредственность, энергия делают её моложе и привлекательнее.
        - Марина, - протягивает она пухлую ладошку. - То есть Изольда, - виноватая улыбка. И ему приходится нагнуться, чтобы сжать осторожно крохотную ручку. Она такая миниатюрная. А он такой здоровый, как шкаф.
        - Здравствуй, - говорит он просто и целует эту тёплую, нежную кожу, наслаждаясь каждым мигом.
        Она вспыхивает, но руку не забирает. Хлопает ресницами и округляет рот. Не ожидала. Он и сам от себя ничего подобного не ожидал. Но в этот миг, в этот короткий миг просто не мог и не захотел поступить иначе.
        Евгений
        - Почему Изольда Холод? - спрашивает он её почти сразу же. Ей идёт Марина. Она не холодная. Очень живая и подвижная, мимика у неё великолепная. К тому же она хохотушка, весёлая, задорная. Ему всё в ней нравилось. Все движения, взмахи рукой, милый носик, что морщился, когда она смеялась.
        Он искал и не находил к чему придраться.
        - Хотелось чего-то звучного и ледяного до скрежета. Как замки в Ледяной серии, - пожимает она плечами. - Стать мужчиной я не смогла, но и оставить Марину Савушкину не посмела. Ну, кто будет читать Марину Савушкину? - всплескивает она руками. - Зато Холод изо льда - очень даже.
        Её бы читали, даже если бы она была какой-нибудь Пупковой. Хотя, конечно, здравый смысл в её словах есть. А Женя её идеализирует - сразу же. С первых строк, с первых слов общения в живую.
        Она не кокетничала и не стреляла глазками. Не лукавила и не фальшивила. Но её женственность обволакивала его, заставляла сердце отчаянно биться в груди, словно он не утомлённый солнцем и прожжённый огнями софитов циник, а восторженный юноша.
        Ему оказалось слишком мало трёх часов, чтобы наполниться этой женщиной. Жека наблюдал, как легко и непринуждённо общается Марина с читателями. Нравилось ему, как раздаёт автографы и делится планами. И ему она не забыла сказать «спасибо» и представить публике. Хотелось спрятаться: он не заслужил столько внимания и доброты.
        После презентации фея исчезла. Махнула хвостиком, как золотая рыбка.
        - Прости, но у меня дела, никак не могу, - отказалась она с ним пообедать.
        И тогда Жека позвонил брату. На подъёме. Ему хотелось поделиться настроением. Рассказать об Изольде. То есть о Марине. А ещё расспросить об Иве.
        Давно ему не было так хорошо. Он замечтался. Кофе давно остыл, а Жека так и сидел с глупой, наверное, улыбкой на лице. Всё перебирал воспоминания, как драгоценности. Нестерпимо хотелось жить, дышать, летать, чёрт возьми!
        Как, оказывается, красив этот мир и всё вокруг, а он не замечал, погрузившись в свои жалкие беды и стенания, топил «горе» в водке. А горя-то и не было по сути. Был лишь повод убежать от себя, своих мыслей, чувства вины. От того, что не смог помочь девочке, которая по его вине получила очень непростую судьбу, но не сдалась, не опустила руки. Сейчас, вот именно в эту самую минуту, Жеке стало стыдно.
        Из эйфории, из осколков радужных мыслей, его вырвал телефонный звонок. Он очнулся. Встревожился. Андрей давно должен был прийти. А сейчас звонит. Что-то случилось? Планы поменялись?
        - Да, Андрей.
        Но это был не Андрей. Это звонили из больницы. Брат попал под машину и в реанимацию. И мир снова рухнул к ногам. Потускнел, выцвел, потерял краски.
        - Да, конечно. Я скоро буду.
        Под ногами снова закачалась почва. Но в этот раз Жека не стал малодушно думать о лёгком способе уйти от реальности, хотя надраться хотелось очень сильно. Привычки не так просто уходят из сознания. Из тела легче, из головы - посложнее.
        Ива
        Я вышла в магазин - мне не хватило ниток, чтобы закончить семейную скатерть на круглый стол в большой комнате. Я увлеклась. Мне казалось, что вот это идеально белое кружево станет чем-то большим, чем просто красивым аксессуаром. Залогом счастья. Пентаграммой любви и покоя.
        Я вязала и думала, что создаю оберег, который убережёт Андрея от несчастий. Что все его дела закончатся и решатся благополучно.
        В последнее время он приходил поздно. Плохо спал. Дома бывал мало. Разговаривал - ещё меньше. Самохин не солгал - бизнес Любимова трещал по швам.
        - Это всё ты виновата, - день назад заявил мне Илья. - Пока ты не появилась, мы жили тихо, мирно, спокойно. У отца не было проблем. Как только ты влезла в нашу жизнь - всё начало рушиться. Ты разрушительница. Из-за тебя дядю Серёжу убили. И вообще.
        Каждое его слово - раскалённое жало в сердце. Он несправедлив, но насколько? Может, есть доля правды в его резких, неприятных для меня словах? Сомнения снова поселились в душе. И я фантазировала: а вдруг я действительно виновата? Кто-то сильный пытается утопить моего Любимова?
        И тут мне вспомнился Никита. Его слова. Он обещал, что ничего не случится, пока я буду с ним. Что он имел в виду? Может, как раз это? Хотел предупредить, предостеречь? Хоть он и не любит Андрея, но я не замечала в нём жестокости. Никита Репин - тёмная лошадка. И явно он знал намного больше, чем осмелился сказать.
        Он намекал, а я не поняла. Точнее, не захотела услышать его предупреждения. Я запуталась и чувствовала себя мухой в паутине событий, что затягивали меня, опутывали, связывали по рукам и ногам. И думать, что из-за меня могут пострадать другие люди - невыносимо. Лучше уж самой голову подставить. И это всё из-за отцовского наследия? Из-за денег, будь они прокляты?
        В магазине меня знают. Я покупаю всегда качественные нитки. Много. Продавцы приветливо улыбаются. Я для них - желанный гость и покупатель.
        - ??????????????
        Сегодня я выбираю белые и тонкие. Скатерть ажурная, со сложным рисунком. Перебирая мотки, думаю: каждый раз я пытаюсь создать что-то новое. Обхитрить, переиграть, изменить порядок. Для меня вязание не просто профессия. Я чувствую себя колдуньей, у которой вместо зелий в руках - крючок и нити. Я стягиваю их воедино, пытаюсь управлять судьбой. Иногда у меня получается, чаще - нет. Но я упорствую, потому что если остановлюсь - значит сдамся. А сдаваться я не желаю.
        Я возвращаюсь домой не с пустыми руками. Но дело не в нитках, в другом. Я приняла решение и, кажется, мне стало намного легче. Нужно перестать быть страусом. Завтра встречусь с Самохиным. Переверну страницу. Помогу Андрею. Операция может и подождать. Я столько лет терпела. Ничего не случится, если желаемое отодвинется ещё на некоторое время.
        В квартиру я вхожу в полной задумчивости. Когда Андрея нет дома, я стараюсь не развивать бурную деятельность. Большую часть свободного времени я вяжу. Для кухни есть кухарка, для чистоты - приходящая домработница. Для детей - няня. А у меня лучше всего получается вязать.
        Первое, что бросается в глаза - искромсанная скатерть. Изувеченная ножницами, порезанная на лоскуты как попало. Такое делают только в ярости. Вот так меняется судьба - внезапно. Перемешиваются линии, меняют своё направление, торчат во все стороны жалкими огрызками, истерзанными нитями, как переломанными костями.
        Я поднимаю глаза.
        - Это всё ты! - кричит Илья. - Это всё из-за тебя! Ненавижу!
        - Что случилось? - спрашиваю, а язык плохо поворачивается, немеет. Ему тяжело задавать вопросы. Потому что я страшусь услышать ответы.
        - Папа в реанимации! Из-за тебя! Его машина сбила!
        Слова Ильи оседают хлопьями, погребают под собой останки моего сердца. Больно. Как же нестерпимо больно.
        С глухим стуком на пол падает пакет с уже ненужными нитями.
        Я выхожу прочь. Из квартиры Андрея. Из дома. Из его жизни.
        Я знаю, что нужно сделать.
        На улице, зайдя за угол, я набираю знакомый номер. Мне отвечают не сразу. Поэтому я стою и считаю длинные гудки.
        - Никита, - говорю почти спокойно. - Забери меня, пожалуйста. Я согласна на все твои условия. Больше не нужно никого учить и демонстрировать силу. Я сделаю всё, что ты захочешь. При условии, что больше никто не пострадает.
        Глава 7
        Никита Репин
        Никита пребывал на какой-то невыносимо острой грани. И назад не вернёшься и вперёд шагнуть пока что возможности нет. Застрял на переходе, но ни о чём не жалел. Кажется, вот такое оно - счастье. Трудное, головоломистое, но что бы ты ни делал - хочется петь, смеяться, оторваться от земли.
        У него началась совершенно другая жизнь. Он словно проснулся и огляделся вокруг. Понял, в чём смысл жизни и куда следует двигаться дальше. Правда, движение пока что означало - идти вперёд. По тому самому лезвию, которое он выбрал сам, но с радостью.
        Доставал отец. Шипел и бесился. Ему нужна была Ива и её деньги. Осторожно обрабатывала мать, но Никита стал как прочное стекло: все их тревоги, озабоченность отскакивали от него, почти не задевая. Лишь бы Иву не тронули. Пусть бы оставили и её в покое. Она тоже заслуживала счастья. И, по всей видимости, Ивино счастье - не он, не Никита Репин. Теперь очевидные вещи не казались ему болезненными. Всё воспринималось если не спокойно, то хотя бы без лишнего надрыва.
        Грусть - вот что он испытывал сейчас по отношению к Иве. Как жаль, что ей не суждено стать его судьбой. Но, наверное, это и хорошо. Потому что судьба догнала Репина из прошлого.
        Он тщательно охранял свою тайну. Лелеял её, как мечту. Носил как подпольщик - знамя. На теле, чтобы никто не видел и не знал. Это нужно было только ему, не напоказ. Как вера для фанатика.
        У тайны было два имени - Рада и Ника.
        Они встречались каждый день. Ненадолго. Гуляли, разговаривали, смеялись, ходили по магазинам. Нередко заходили в кафе, и тогда Никита представлял, что они семья. А когда Рада приглашала к себе на чай, призрак семьи обретал плоть, становился реальностью. Но Никита знал, что пока не готов. Материально - прежде всего.
        Он ни за что не стал бы жить на деньги Рады, ещё противнее было бы жить на подачки отца. Если хорошенько подумать, то никто ему ничего не предлагал и даже не намекал.
        Рада вела себя по-дружески, но не более. Ни единого «мы» в её речи. Никакого интереса в глазах. Ник для неё будто не существовал. Всего лишь друг, отец Ники. Это и огорчало, и давало возможность для манёвра. Время, которое ему было жизненно необходимо, чтобы наконец-то стать мужчиной, а не папиным нахлебником, безвольной амёбой, дерьмом в проруби, что болтается туда-сюда и никак не может ни выбраться наружу, ни утонуть, потому что лёгкий, нет в нём глубины и стержня.
        И в тот момент, когда у него немного начало что-то получаться, вытанцовываться, как снег на голову - звонок Ивы. Он не стал спрашивать подробностей. Сорвался и поехал, чтобы вызволить её из беды. А то, что с ней случилось нечто нехорошее, он не сомневался.
        Глупо и наивно было надеяться, что Иву оставят в покое. Что отец не реализует свои угрозы. Ник содрогнулся, невольно подумав, что было бы, узнай отец о Раде и дочери. Вот это настоящая кнопка управления. Он бы на колени встал и голову дал отрезать, лишь бы не тронули его девочек. Он подставил бы свою голову, но не Ивину. Кто бы что о нём ни говорил, какие бы сплетни ни носил, он не смог бы расплатиться чужой жизнью или судьбой за собственное спокойствие. «Моя хата с краю» - в этом случае не про него.
        Иву буквально трясло. Ник даже выскочил из машины, чтобы заглянуть ей в глаза. А там - сплошные боль и ужас.
        - Поехали, - потянул её за руку, и он пошла за ним, как ягнёнок на заклание. Ника внутренне передёрнуло. - Что случилось? - спросил, как только они оказались в замкнутом пространстве автомобильного салона.
        - Андрея сбила машина. Я бы хотела его увидеть. Но не знаю, где он. Пожалуйста, - её руки с такой силой сжали его запястья, что Нику стоило большого труда, чтобы не дёрнуться, - я сделаю всё, что ты захочешь. Пожалуйста, не надо их трогать. Я поняла. Понимаю. Готова отдать деньги. Ведь тебе нужны эти чёртовы деньги? Я отдам. Их и всё, что у меня есть. А есть у меня много - я почти сама собрала на операцию за границей, ты же знаешь. Если тебе надо - не жалко. Только не трогай больше никого, ладно?
        Ник содрогнулся. Ива была убеждена, что это он…
        - Подожди. Я сделаю несколько звонков. Найдём твоего Любимова. И не думай обо мне так плохо, Ива. Не хочу оправдываться. Но то, что случилось с Любимовым, ко мне отношения не имеет.
        - Я помню твои слова, Ник. Помню, что ты говорил там, в доме. Предупреждал. А я не послушалась. Я буду слушаться, честно.
        Её трясло, но слёз не было. Бледная, глаза запали, губы пересохли.
        Да, он говорил. Но понятия не имел, какой ход будет следующий. Кажется, всё зашло слишком далеко, а он не мог допустить, чтобы Ива страдала.
        - Главное - успокойся. Я тебе не враг, Ива. И никогда им не был. Сейчас найдём твоего Любимова, а потом поговорим. Будем решать проблемы постепенно. По очереди.
        Хорошо, что у него остались кое-какие связи. Но на поиски ушло около получаса.
        - Поехали. Это в центре, недалеко.
        К Любимову их не пустили.
        - Он в реанимации и под наркозом. И пока к нему никого не пускают, кроме близких родственников. Там мать и брат. А вы кто? - стрельнула глазами дежурная медсестра.
        - ?????????????? - А мы никто, - сказала Ива, как только они вышли на улицу. Горькая складка пролегла возле губ, но глаза по-прежнему оставались сухими.
        Никита молча усадил её в машину и отвёз всё в ту же квартиру, где они прятались от всего мира. Больно и страшно было смотреть на Иву, что напоминала сломанную куклу. Не просто механизм со строя вышел, а сломали полностью, разбили на осколки фарфоровую хрупкость.
        - Ты подожди меня, ладно? - Ник старается разговаривать с ней осторожно, но будь он даже анестезирующим средством, вряд ли смог ей помочь сейчас.
        Она сидела на диване, опустив плечи и спрятав ладони в коленях - защитная поза, когда кажется, что не так больно. Ник не мог видеть её страданий.
        Он вышел из дома и вдохнул поглубже. А затем позвонил отцу.
        - Ты не скажешь, что происходит? - задал вопрос и сам себе удивился: голос звучал жёстко и с напором. Кажется, настало его время стать мужчиной.
        Никита Репин
        - Ты за кого меня принимаешь? - гневно гаркнул отец.
        - За человека, который угрожал, что девушке не поздоровится, если я её не уломаю, не приручу.
        - Это словесные рычаги давления - всего лишь! - напирает Репин-старший. - Я не насильник и не убийца! Просто человек, которого загнали в угол. И для кого я стараюсь? Для семьи! Для тебя, сын!
        - Не нужно для меня стараться, пап. И для себя тоже, думаю, не стоит, если за этим стоят человеческие жизни.
        Ник прикрыл глаза и прислонился к стене дома. У него много было что сказать отцу, но почему-то не хотелось зря сотрясать воздух.
        - Сегодня чуть не погиб Андрей Любимов, мой сосед, отец двоих детей. Я думаю, никакие деньги, никакой бизнес этого не стоит. Я хочу остаться человеком. Чего и тебе желаю. Больше не суйся ко мне со своими деньгами. Я заблокирую карточки и не приму ни твою помощь, ни мамы.
        - И на что же ты будешь жить, гордый нищеброд? - кажется, отца ничего не трогает, ничего не волнует, кроме своего кошелька. Но он сделал, что смог. Ник не стал говорить, что Ива вернулась и предложила отдать все деньги. Это самый крайний случай. Когда больше не будет никакого выхода.
        - Какая тебе разница? На самом деле, тебе же всё равно. Если бы любил меня хоть немного, то услышал бы. Но твоя голова забита другим. Деньгами, почти рухнувшим бизнесом. Ты сейчас похож на крысу, пап, что попала в капкан и мечется, ищет способ улизнуть, а не получается.
        - Щенок! - Ник представляет, как ярость искажает отцовское лицо. Красивый мужчина - Ник унаследовал родовые черты Репиных. - Ты ещё пожалеешь и приползёшь за подачкой! А я буду добр, мой сын, прощу тебя, потому что ты поймёшь: всё в этой жизни делается только ради тебя и твоего благополучия!
        Бесполезный разговор. Всё равно что со стеной, от которой отскакивают важные слова. Отец на своей волне и не может адекватно реагировать. По кругу, как хомяк в колесе. Он сыплет оскорблениями, и Ник отключается. Думает. Как ни крути, а нужно выяснять, что случилось, пока отец не натворил ещё больших бед.
        Ник не верит ему. Кажется, отец достиг того уровня отчаяния, когда готов на всё.
        Ива сидит там же, где он её оставил. Наверное, она и не шевелилась, пока он разговаривал с отцом.
        - Ива, - зовёт он её глухо. - Всё наладится, слышишь?
        Она поворачивается. Глаза у неё - две бездонные синие ямы. Лицо бледное, губы искусаны. Качает головой.
        - Уже не наладится, Ник. Пожалуйста, давай сделаем так, как я прошу. Забери деньги отца. И больше не нужно угрожать, убивать, преследовать. Ты ведь знаешь, зачем они нужны? Иначе не предупреждал бы меня. Не настаивал.
        Ник ерошит волосы. Как же сложно. Но он решается сказать правду. К чёрту все недомолвки. Если продолжать их множить, то можно запутаться навсегда, зайти в лабиринт без права выхода.
        - Деньги нужны не мне. Отцу. У него неприятности. Кто-то разваливает его бизнес. Целенаправленно. Думаю, даже если он заберёт у тебя всё, ему не хватит. Он закроет одну-две бреши, а появятся новые. Он не понимает: ему нужно найти того, кто этим занимается. Это не похоже на простое невезение, хотя ему так кажется. По одному из образований я экономист и понимаю, к чему идёт. Готовится либо захват его дела - какая-то крупная компания поглотит и растворит в себе отцовский бизнес, распродаст его по частям. Либо… это простая месть - кому-то он насолил, обидел, и сейчас идёт негласная война. Кто-то сильный разрушает дело всей его жизни. Играючи. Злорадствуя. Наслаждаясь отцовским отчаянием и трепыханием. Смеётся с его попыток выплыть, выкарабкаться.
        Ива выпрямляет спину, руки из колен убирает.
        - Кто-то точно так же разрушает бизнес Андрея, - голос не такой безжизненный, и Ник радуется: пусть оживает, пусть думает, сопротивляется, живёт. Она замечательная, Ива. Одна из лучших. Искренняя девушка, которая очень нравится ему. И он бы точно боролся за неё, если бы жизнь не сделала крутой поворот.
        Он всматривается в дорогое лицо. Вслушивается в свои ощущения. Сейчас - только нежность и любовь - светлая любовь к замечательной девушке. И сейчас он понимает, что тянуло его к ней. Ива была права. Образ. Неуловимая схожесть. Он подсознательно искал в женщинах Раду. Её светлые волосы, тонкие черты, голубые глаза.
        Ник даже не подозревал, что связывал воедино два образа. Казалось, Рада выветрилась из него давно. У него были женщины, он даже однажды хотел жениться. Но никто не цеплял его настолько, чтобы по-настоящему. Лишь Ива, ещё на фотографии. Серьёзная девочка с косичками и строгими глазищами.
        Ник с усилием прогнал непрошенные мысли. Рада. Ника. Сегодня он не сможет с ними встретиться. И, кажется, Ива сказала что-то важное. Что-то о Любимове. Бизнес. Да. Тоже проблемы. Совпадение или?.. Столько странных дел творится вокруг, а Нику не интересно. Стыдно, что абсолютно всё равно - плевать на деньги, стрессы, нервы, связанные с жаждой наживы и обладания.
        - Ты прости. Я сейчас, - отрывается он от стены, которую подпирал телом, и уходит на кухню. Ему срочно нужно позвонить и предупредить.
        - ??????????????
        - Сегодня никак, извини меня, ладно? У меня есть неотложные дела, очень важные. Поцелуй за меня Нику, пожалуйста.
        - Конечно, Ник, я сделаю всё, что ты скажешь, - голос у Рады весёлый и, кажется, ей всё равно - увидятся они сегодня или нет. От этого щемит сердце. Ему было бы приятно, если б Рада огорчилась. Хоть немного.
        - Ты мог бы не откладывать свои дела из-за меня.
        Ник оборачивается. Ива на пороге кухни.
        - Из двух дел всегда нужно выбрать важное и главное. Всё остальное подождёт. Нам нужно разобраться и решить, что делать дальше. Я бы не хотел, чтобы ты отдала деньги, особенно те, что собирала на операцию. Но для этого нужно знать немного больше. С отцом я поругался. Но я знаю, кто нам поможет. Тата. Она в курсе всех дел, всегда предана отцу. Ты позволишь мне немного побыть разведчиком?
        Ник улыбается. Ему важно разрядить обстановку. У Ивы тоже рождается бледное подобие улыбки. Она не может сопротивляться обаянию Репина. Он, когда хочет, способен очаровать даже мёртвого. Но лучше пусть все будут живы и здоровы.
        - Давай я тебя покормлю, - начинает хозяйничать Ник, повязывая фартук вокруг талии. - Сегодня мы останемся здесь, а завтра переберёмся в другое место. Ты только верь мне. Всё будет хорошо.
        - Я к Андрею хочу, - садится Ива на стул и следит за каждым движением Ника.
        - Вечером я позвоню в больницу. Ты ему всё равно ничем не поможешь сейчас, Ива. Не хочу пугать, но я бы тебя на некоторое время спрятал. От греха подальше.
        Он ещё помнит слова отца. И всё ещё чувствует угрозу. Ива всё равно пугается. Глаза у неё отражают все эмоции. Беззащитная. Хочется укрыть её от всех невзгод. И Ник сделает всё, чтобы её уберечь.
        Ива
        Никита ушёл рано утром, а я осталась. Ждать и переживать. Вечером он, как и обещал, дозвонился в больницу.
        - Андрей пришёл в себя, - и эти слова затопили все страхи, подарили надежду. - Показатели стабильные, очень хорошие прогнозы.
        Я смогла выдохнуть. Больше всего на свете я боялась, что… лучше об этом и не думать. Самое страшное позади. А я сделаю всё, чтобы Андрей был жив и здоров.
        - Я должен тебе признаться, - уже ночью сказал Ник. - Это я тогда забрал и спрятал в доме твои банковские карточки. От отчаяния, наверное. Чтобы тебя удержать, задержать… Сам не знаю. Они так и лежат, наверное, засунутые под горшок с пальмой. А записку от Любимова я порвал. Знаю - глупо, но ничего не мог с собой поделать.
        Не знаю, спала ли я в эту ночь. Забывалась, наверное, мне что-то снилось - тягостное, тревожное, затягивающее. Поэтому наутро я почувствовала себя больной. Будто жар у меня. Раскалывалась голова, глазами не повести, в горле царапалась боль.
        - Главное - не наделай глупостей, - сказал Никита, уходя. - Остальное как-нибудь решим.
        Улыбка у него грустная, немного вымученная, но ободряющая. Его нет, и квартира сразу же становится слишком большой и пустынной. Мне бы делать что-нибудь, бежать, чтобы успокоиться, или хотя бы вязать, но я ушла без ничего. Наверное, именно так сходят люди с ума - от бездействия и от невозможности что-либо изменить.
        Андрей
        Я выплывал из забытья толчками. То понимал, где я, то нет.
        - Ива, - звал я ту, к которой рвалось моё сердце. Я мог умереть, но так и не сказал ей самое главное. Самые важные слова не произнёс. Жизнь так коротка, а мы размениваем её на недомолвки, недоверие, обиды. Я должен её отпустить и не могу. Как я без неё? Эгоистично, но ничего не могу с собой поделать.
        Всплывало встревоженное лицо матери. Я видел глаза брата. Но среди них не было Ивы. И это тревожило, сидело занозой где-то глубоко внутри.
        - Где она? - задал я вопрос брату, как только очнулся окончательно.
        Женя встрепенулся, засуетился.
        - Андрюха, как же ты нас всех напугал. Я сейчас. Мать тут с ума сходит, но ты молоток, брат!
        - Не мать. Ива где? - я почему-то и мысли не допускал, что её нет. Она не может быть непонятно где. Она должна быть рядом, неподалёку.
        Женя растерянно хлопал ресницами.
        - Да как-то мы не подумали… Точнее, я. Не до того было. С детьми, наверное. Ты главное не волнуйся. Я сейчас.
        - Не надо сейчас. Позвони.
        И Женя достал телефон. А я, кажется, отключился.
        Ива
        Звонок Жеки - как удар по натянутым струнам.
        - Я приеду, как только смогу, - отвечаю ему, не сдерживая слёз. Меня как прорвало. Может, только сейчас я почувствовала настоящее облегчение. - Я вчера была в больнице, но меня не пустили.
        - Ну почему, почему ты не позвонила? - в голосе у Жеки возмущение.
        - Почему не позвонили вы? - спрашиваю почти мягко, но грустно. - Ни ты, ни Марина Ивановна. О несчастье мне сообщил Илья. Мальчику вы нашли время сказать.
        Да, это упрёк. Да, наверное, я похожа на сварливую бабку, но удержаться - нет сил.
        - Да, как-то мы это… - бормочет Жека. - Точнее, мама. Я вообще как с ума сошёл. Никому не догадался позвонить, ты уж прости.
        - Я думаю, это из-за меня, - не могу удержать в себе горечь.
        - Это несчастный случай, ничего не выдумывай, Ванька! - сердится Идол. - У вас, у женщин, есть нехорошее свойство: считать, что всё вокруг происходит из-за вас. На самом деле, многие события происходят просто так, по всяким диким случайностям, непредвиденным обстоятельствам. Поэтому не накручивай себя и не вкладывай дурные мысли в другие головы.
        От его слов становится немного спокойнее, но мне бы его уверенность.
        Я бы сорвалась и полетела, но сижу как птица в клетке: у меня снова ни документов, ни денег. Ушла из дома, как была, - без ничего. Не хватает мне рациональности. Голову теряю. Но в тот момент хотелось лишь одного: отдать в руки «злодею» Репину всё, что есть, лишь бы Андрея с детьми больше никто не трогал.
        Сейчас впору рассмеяться: пришла отдавать без ничего. Я даже сумку выронила, когда увидела изуродованную Ильёй скатерть.
        Звонок в дверь. Настойчивый, настырный. Неожиданно. Застаёт врасплох. На цыпочках подхожу к двери. Никита не говорил, чтобы я никому не открывала. Смотрю в «глазок». Там девушка.
        Не знаю, почему я открыла. Любопытство. Понимание, что это не страшный дядька по мою душу, а, возможно, соседка или хозяйка квартиры.
        - ??????????????Она не ожидала меня увидеть - это я прочитала по её лицу. Удивление, горечь, а затем решительность, когда она, потеснив меня плечом, втиснулась в дверь.
        - А ты, значит, и есть то самое важное неотложное дело Никиты Репина.
        Она рассматривает меня скрупулёзно, насмешливо вздёрнув бровь. Не пропускает ни одной детали. Я тоже таращусь на неё. Судя по всему, Ник коллекционирует блондинок. Девушка чем-то на меня похожа. Характер лишь другой - это чувствуется. Такая бы из дому без денег и документов не ушла. Не оказалась бы беспомощной посреди улицы.
        - А теперь слушай меня, самое важное дело. Я тебе его не отдам, ясно? Хватит, что уже один раз я его потеряла. Никому не дам встать между нами. У него есть я - пойми это. У него есть дочь - наша, между прочим. Поэтому не желаешь ли прогуляться прочь отсюда?
        Она мечет молнии. Руками в бока упёрлась. Вроде и не скандалит, а напора в ней - не на один высокий фонтан хватит. А я вдруг думаю, что снова готова убежать, поджав хвост. Вот как надо бороться за своего мужчину. Не бегать и не метаться. Я бы тоже так, наверное, смогла, если б видела противника в лицо, как эта девушка сейчас.
        - Я не уйду, - говорю ей спокойно. - Не уйду, потому что я и есть просто очень важное дело, а тебе придётся подождать, пока мы с Ником его не решим.
        Она задыхается и готова, кажется, ударить меня, но я отскакиваю подальше. Мне только драк сейчас не хватает. Я помню, чем это закончилось в прошлый раз - больницей. Мне никак нельзя свалиться.
        У меня Андрей и дети. Кто-то коварный за спиной. Не хватает только с пассией Репина сцепиться.
        Он ничего не говорил мне о другой девушке. И о дочери - тоже. Я запуталась и уже ничего не понимаю. Друг он или враг? Что за игры вокруг меня?
        - Давай остынем, - предлагаю, отходя на безопасное расстояние. - Предлагаю познакомиться и выпить чаю.
        Рада
        Рада не собиралась вести переговоры, а тем более, гонять чаи с соперницей. Но что-то в последнее время стала она терять хватку. Прорезалась в ней мягкость, а Ник рядом застил глаза - даже небо казалось нежно-розовым зефиром, что тает во рту, и этим вкусом никак не насытиться - хочется ещё и ещё.
        Она и сама не поняла, как пошла за девушкой, как села на стул и уставилась в пока ещё пустую чашку. О чём им говорить? И так всё понятно.
        Её задевало само присутствие незнакомки в доме, где жил её мужчина. Да, вот так! Никита Репин - мужчина, которого она не хочет отпускать и за которого готова бороться. Подраться готова, если надо!
        - Меня зовут Иванна Вечная. Точнее, уже Кудрявцева.
        Замужем? Рада почувствовала облегчение - аж слёзы на глазах выступили. Главное - не Репина, на остальное можно наплевать.
        - Я прожила всю жизнь в коммуналке с бабушкой, - к чему-то вела эта странная девушка. - А потом мне достался в наследство дом от отца, которого я никогда не знала.
        - А я никогда не видела свою мать, - тяжело вздохнула и призналась неожиданно для самой себя. - Постой! - встрепенулась, оживляясь. - Ты сказала: Кудрявцева? Кажется, у Никиты мать в девичестве эту фамилию носила.
        Ива кивает, улыбаясь.
        - Она моя тётя. Сестра отца.
        У Рады голова закружилась. Получается, родные… А она тут истерику закатила. Стыдно-то как. Но совсем немного. Не глобально. И под стол спрятаться не хочется.
        - А я Рада. Рада Бодрова. Мы с Никитой… в общем, семь лет назад. Дочери шесть. А мне пришлось удрать. Такие дела вот у нас случились.
        Она частит, сбивается, мысли - вразлёт в разные стороны, как вода из прохудившегося крана. Сама не знает, зачем всё это рассказывает.
        - Я думала, ты его тайная любовь, - тянет её на откровенность. Слишком уж сильным был страх потерять Репина снова. Думала, опоздала. И всё, что его держит рядом, - дочь. А она не спешила притягивать. Хотела понадёжнее пристегнуть к себе. Пусть это и не очень этично, - а ты, оказывается, сестра.
        Ива качает головой и улыбается виновато.
        - Я не сестра.
        Рада тут же щетинится. В груди холодно, будто туда кто снежком залепил, а он приклеился намертво.
        - Ты же сказала, что Тата тебе тётка?
        - Тата - тётка. А Никита не брат.
        - Постой, - Рада морщится страдальчески, пытаясь проникнуть в тайну Ивиных слов, но ничего у неё не получается. - Как не брат?..
        - Ты, наверное, не знаешь. А обманывать не хочу. У Таты не может быть детей. А Ник - сын Репина, но не её. Так что…
        Значит, она опоздала. Только это получается из хитрого сплетения недосказанных тайн Репинской семьи.
        - Если ты думаешь, что, рассказав жалобную историю, ты получила право на моё сочувствие, то ошибаешься. Я не уйду в сторону. Не отдам тебе Ника.
        Ей больше нечего здесь делать. Рада вскакивает, опрокидывает чашку. Тёмная жидкость растекается по столу и капает на пол.
        - Постой! - несётся ей вслед, но она не останавливается. Чем больше будет слушать эту девушку, тем сильнее начнёт проникаться. Ещё чего доброго - пожалеет.
        Семь долгих лет она ждала встречи. Мечтала, когда снова сможет увидеть. На что надеялась? Он мог сто раз жениться и завести кучу маленьких Ник от другой женщины.
        Но сейчас ей не хочется думать, что она опоздала. Быстрые ноги несут по ступенькам вниз. Рада не стала ждать лифта. Боялась, что Ива её остановит, расскажет нечто, после чего ей придётся отойти в сторону. Лучше не знать. Не слышать. Не дать сомнениям войти в душу и отравить всё то, что жило в ней долгие годы и живёт до сих пор.
        Ива
        Надо было ей сразу сказать, что мне не нужен Никита. Что я люблю другого мужчину. Я запуталась и одна не справлюсь. А Ник обещал помочь. Столько клубков смешалось, столько нитей переплелось. Я бы хотела развязать узлы, но не могу. Не вижу. Пальцы на ощупь не могут найти нужные концы, поэтому мне постоянно приходится полагаться на других.
        Надо бы набраться храбрости и вернуться назад. Хотя бы вещи взять и документы. А я опять поддалась порыву, сбежала. Побоялась, что с Андреем и детьми обязательно случится что-то плохое, пока я буду рядом. Может, так и есть. Поэтому не хочется рисковать. Не хочется, чтобы ещё кто-то пострадал.
        От безделья можно сойти с ума. От тревоги и неопределённости - тоже. А у меня даже крючка нет, чтобы занять беспокойные руки.
        Когда возвращается Ник, я уже готова бежать, куда глаза глядят. Не могу его упрекнуть, что он долго. Не могу расспрашивать - слишком усталый и потухший у него взгляд.
        - Поехали в больницу? - спрашивает он с порога, и я готова плакать от его чуткости и умения уловить самое главное, самое важное для меня сейчас.
        - ??????????????
        Пока мы едем, звонит мать Любимова.
        - Ксения Львовна? - спрашиваю осторожно, но с тревогой.
        - Ива, где же ты? Андрей всё время спрашивает о тебе, а я не знаю, что ему ответить. Илья сказал, ты сбежала из дому. Я не решилась сыну сказать об этом. Я надеялась, что дети под присмотром, а оказывается, брошены на няньку. Хорошо хоть Светлана Петровна надёжная. А то бы не знаю, что было.
        Она вычитывает мне, а я умираю от стыда. Она права, конечно. Я поступила не подумав. Снова поддалась панике, снова дала мальчишке возможность мною манипулировать. Он был на эмоциях, а я бежала. Но как, как оставаться с ними, зная, что завтра кто-то жестокий придёт, чтобы отомстить или сделать больно?
        - Я всё расскажу вам при встрече, - решаюсь, не желая говорить по телефону о важных вещах.
        - Ты что-нибудь узнал? - спрашиваю Никиту, как только заканчиваю разговор. Он качает головой.
        - Немного. Можно сказать, почти ничего. Я всё пытаюсь вычислить, кому отец так сильно насолил. И пытаюсь понять, как связаны его проблемы с проблемами Любимова. Пока ни одной точки соприкосновения.
        - Кроме меня с деньгами отца, - подталкиваю его к нужной мысли. - Есть ещё одно обстоятельство, которое никто не учитывает.
        - Какое? - приподнимает Никита бровь.
        Я запоздало думаю, что ничего не рассказала ему о Раде. Но я ещё успею. Это может и подождать. Наверное.
        - Что если мой отец жив? Что если все эти события так или иначе связаны с его… незримым участием?
        Никита меняется в лице. Даже притормаживает немного. А я думаю о том, что у него какая-то уж очень странная реакция. Ведь он говорил, что они с отцом дружили?.. Или это всего лишь слова, а на самом деле всё по-другому?..
        Глава 8
        Ива
        - Этого не может быть, - встряхивает Ник головой. - А если и может, зачем ему быть настолько жестоким к тебе? Зачем впутывать в свои разборки? К тому же, они с отцом не воевали, а меня он почти сыном считал.
        Он побледнел. Глаза запали резко, словно кто-то взял и выкачал из Репина воздух. Он что-то скрывает? Что-то гложет его, грызёт? Я не стала ничего спрашивать, потому что Ник может замкнуться или солгать. Лучше затаиться и понаблюдать, что будет дальше.
        В этот момент я решила никому до конца не верить. Никому. У меня нет и не было друзей. Почему они должны появиться сейчас?
        - Иди, - останавливает Ник машину возле больницы. - А я тут тебя подожду. Там я точно не нужен, и меня никто не ждёт. И уж точно мне не будут рады.
        Он усмехается немного горько. Прав. В этот момент я его утешить не могу - слишком волнуюсь перед встречей с Андреем.
        Меня встречает Ксения Львовна. Она словно постарела за эти два дня.
        - Наконец-то, - сжимает мне руки. Сила у неё как у мужчины. Это от нервов, наверное. - Ему вкололи обезболивающее. Спит. Я не могу заставить тебя сидеть у его постели, но хотя бы дай понять ему, что он тебе нужен.
        Он мне нужен как воздух. Без него я не живу. Но объяснять, почему я ушла, не стану.
        Я пробираюсь в палату на цыпочках. Сажусь на стул рядом. Руку Андрея сжимаю обеими ладонями. Он спит, но мне это не мешает. Может, даже к лучшему.
        - Здравствуй, Андрей, - убираю ему прядь со лба. Голова целая, и это радует. Нога в гипсе и на вытяжке, бинты виднеются на груди. Я уже знаю: у него сломаны рёбра и от удара разорвалась селезёнка. Ему делали операцию, но выглядит он неплохо. - Я пришла. Не вернулась, нет. Знаю: ты будешь ругаться. Негодовать. Но пока над всеми висит угроза, я не смогу быть рядом. Так будет лучше. Мне очень важно, чтобы с вами больше ничего не случилось. Чтобы больше никто не пострадал. Не ругайся, пожалуйста. Тебе сейчас нужно выздороветь - это главное. Остальное всё подождёт. Это хорошо, что ты спишь. Я люблю тебя. Очень-очень. Так люблю, что готова на любые жертвы ради тебя и детей, конечно.
        Не сдержавшись, я целую его руку, а потом осторожно прикасаюсь губами небритой щеки. Оставляю след на губах и веках. Бесконечно дорогой мне человек. Единственный, кому я верю безоговорочно. Я могу вынуть сердце, лишь бы он жил и дышал. Отдать всю кровь, лишь бы он больше никогда не страдал из-за меня. Этого я сказать ему не могу - не хватит ни духу, ни сил. Произнеси я эти слова - и они потеряют смысл, будто я бахвалюсь, бросаюсь красивостями, чтобы подчеркнуть свои чувства. Поэтому - просто признание. Во мне так много любви, что я задыхаюсь, теряю связь с реальностью, забываю о времени и людях, которые где-то рядом. Сейчас для меня существует лишь он - мой мужчина.
        Андрей
        Я слышал Иву и не мог очнуться. Наверное, сон. Глубокий и вязкий, когда ты понимаешь, что всё тебе только снится, а очнуться не можешь, продолжая витать в кошмарах.
        Она говорила, что ушла от меня. Потому что считает, что это из-за неё я попал под машину. Мне хочется крикнуть «Нет!», хочется обругать её, назвать глупышкой. У Ивы есть эта черта - слишком серьёзно воспринимать мир.
        Ну куда я без неё? Без её глаз, улыбки, тихого голоса? Без её рук, что плетут ошеломительные узоры. Мы ещё не вылечились и не поступили в институт. Не наговорились. А она снова куда-то бежит, чтобы меня спасти.
        Она такая храбрая, моя маленькая птичка, хрупкий ангел, что однажды упал в мои объятия. Она может бегать сколько угодно. Я всё равно буду её искать и обязательно найду.
        Я хочу сказать ей об этом, но язык словно прилип к нёбу. Я силюсь вынырнуть из забытья и не могу. Ива любит меня. Тихое признание. А я так и не решился. Не смог. Думал, что пока не имею права быть с ней и задерживать возле себя.
        Я ведь сам хотел оттолкнуть её, чтобы она смогла уехать, осуществить наконец-то свою мечту. И вот сейчас ничто её не держит рядом - я должен бы быть довольным, а на самом деле - умираю от бессилия дотянуться до неё, сказать самое главное. Ведь я мог погибнуть. И она так бы ничего и не узнала…
        Я чувствую её губы, тянусь изо всех сил. Тщетно. Сейчас она уйдёт, а я останусь. Сейчас она снова попытается меня спасти, а сама может попасть в очень большую беду. И я не смогу её защитить.
        Ива
        Ксения Львовна караулит меня в коридоре.
        - Я бы хотела знать, что происходит, - говорит она жёстко. Подслушивала.
        - Я бы тоже не отказалась, - вздыхаю, давая понять, что не собираюсь высказывать ей догадки и подозрения. Зачем тревожить мать ещё больше. Хватит и того, что её сын сейчас лежит в больнице. Она могла потерять его.
        - Ты сказала, что из-за тебя… - взгляд у неё жёсткий. Я не говорила такого, но не спорю. - Знаешь, тебе лучше уйти. И не приходи больше. Я позабочусь, чтобы тебя не пускали к Андрею. Нам только лишних проблем не хватает. Ты хорошая девочка, - смягчает она тон, но я понимаю, к чему она ведёт, - однако проблемная очень, как оказалось. Слишком много непонятного. Поэтому ты иди, иди, пожалуйста. А мы уж как-нибудь сами.
        - ??????????????
        Она гонит меня, подталкивает словами. Если бы осмелилась, она бы помогла себе руками - выпихнула бы меня взашей. И я ухожу. Не оборачиваюсь. Я не ждала, что его мать меня поддержит. Но и не думала, что она отгородится от меня из-за нескольких подслушанных фраз.
        Ксения Львовна мать. Я не знаю, что это такое. Как любая мать, ей важно, что её ребёнок в безопасности. Спрятать от всех. Скрыть от несчастий. Избавиться от источника тревог - меня.
        Поэтому я не стала ей возражать.
        Всю жизнь я жила одна. Отгораживалась от людей, как могла и умела. И вот позволила себе поверить, что кому-то нужна, что кто-то сможет стать мне другом, поддержкой, опорой.
        Они все меня по-своему принимали. Обогревали. До той поры, пока обстоятельства не перевесили чашу весов не в мою пользу. И тогда я снова осталась одна. Ничего не изменилось. У меня должна быть броня в метр толщиной от людей. А мне невыносимо больно. Так больно, что темнеет в глазах и нечем дышать.
        Не знаю, как я дошла до машины Ника. Не знаю, как смогла вцепиться в ручку дверцы. Потому что потом ноги у меня подкосились, и я сползла на асфальт, больно ударившись плечом и грудью о стекло и металл. Автомобили, оказывается, такие твёрдые…
        Никита Репин
        Ива напугала его. И решительным видом, и неожиданным падением. Хуже всего - она опять ударилась. Потеряла сознание. Ему пришлось увезти её в клинику. Туда, где её обследовали.
        У него почти не было денег, но сейчас об этом не думалось.
        - Нервное перенапряжение, - объяснял старательно доктор в белоснежной шапочке. - Анализы в норме, чуть понижен гемоглобин, но не критично. Пьём успокоительные и не нервничаем. Спокойствие, хороший сон, нормальное питание, никаких волнений. Тест на беременность отрицательный.
        Ник приподнял брови.
        - Ну, это на всякий случай, чтобы не появлялось лишних сомнений.
        Доктор смотрит в его глаза проникновенно. Он думает, что Ива и Ник - вместе. Ещё совсем недавно он бы радовался, если б Ива ответила ему взаимностью. Сегодня всё по-другому. Нужно признаться. Рассказать правду.
        - У меня всё хорошо, правда, - это Ива прячет взгляд, прикрывая грудь руками. - Поехали отсюда.
        И Ник не спорит.
        - Тебе не было нужды везти меня сюда.
        - Ты упала. Это не шутки.
        - Рядом больница. А ты снова повёз меня в эту сумасшедше дорогую клинику.
        - Они лучшие, а тянуть тебя туда, где явно расстроили, не видел нужды. Что-то случилось, Ива?
        - Ничего, - передёргивает она плечами. - Вначале сын Андрея меня выгнал. Теперь мать. Но это и правильно. Андрей поправится. Всё наладится у него. А я пока разберусь со своими проблемами.
        - Мы разберёмся. Я не собираюсь тебя бросать.
        Это осознанное решение. Он никому ничего не должен, особенно отцу. Тем более, сейчас, когда Ник готов встать на ноги и жить самостоятельно. Ива - другое дело. Он хочет ей помочь. И, наверное, обязан. Это из-за его семьи, частью которой есть и она, Ива попала в переплёт.
        - А что ты скажешь своей девушке, Ник? - Ива на него не смотрит. И губы у неё серьёзные. Приходится притормозить. Снова. Девушка полна сюрпризов, и Ник за ней не поспевает. Не может правильно нащупать баланс, поэтому постоянно бесславно падает с каната, теряя равновесие.
        - Ты о чём? - спрашивает, силясь понять, откуда у Ивы подобные мысли в голове взялись.
        - Не о чём, а о ком. О Раде Бодровой. Порывистая блондинка. Ты нас коллекционируешь? Или у тебя повёрнутость на девушек одного типажа?
        Ник молчит. Заезжает в первый попавшийся «карман». Ему сейчас необходимо остановиться и выдохнуть. В таком состоянии вести машину нельзя. Можно и до беды доездиться.
        Он сжимает руль, чтобы Ива не видела, как дрожат его пальцы.
        - Я хотел тебе рассказать, - говорит он глухо, понимая, как отвратительно звучат сейчас его оправдания.
        - Но не было то времени, то подходящего случая.
        Ива кивает. Она серьёзна, и Ник не может понять: это сарказм или она действительно его понимает?
        - Я думал, что потерял её навсегда. Мне было двадцать четыре, ей семнадцать. В какой-то момент она взяла и исчезла, словно её никогда и не было в моей жизни. И вот теперь появилась. Оказывается, у меня есть дочь. И всё запуталось ещё больше.
        Ник прикрывает лицо ладонями, словно дневной свет слепит глаза.
        - Ты презираешь меня, да? - он хочет и страшится услышать, что скажет ему Ива.
        - Нет, - её рука легко касается предплечья. И от этого жеста с души падает камень. Ему не всё равно, что думает о нём Ива. Нику никак не хочется пасть низко в её глазах. Она один из спасательных кругов, что помогают ему не тонуть, держаться на плаву. - Я не презираю, не осуждаю. Это всегда очень сложно - разобраться в себе. Помнишь, я говорила, что ты больше был влюблён в образ, чем в живого человека?
        - Помню, - Ник стискивает челюсти и покрепче сжимает руль. Лучше сейчас не отпускать его, чтобы Ива не увидела его слабость. - Это может показаться странным, но я не отказываюсь от своих слов. Ты человека либо любишь, либо нет. Я не искал клона Рады, поверь. И девушки у меня были разные. Не похожие на неё. Может, неосознанно именно ваша похожесть притягивала - не отрицаю. Но я никогда не сравнивал вас. Слишком много воды утекло. Много лет я не надеялся на встречу. Ушла, исчезла, растворилась. И я до сих пор не знаю, где она была и с кем. До сих пор не знаю, что тогда толкнуло её убежать и скрыться.
        Ива наконец-то поворачивает голову. В глазах её плещется глубокая синь неба.
        - Может, как раз нужно выяснить? Поставить точки над «і» и не мучиться? Что заставляет тебя ходить кругами? Не приближаться? Не разговаривать на ту тему, что очень тебе интересна. Ведь это тревожит тебя, Ник?
        Он кивает. Да. Это правда.
        - А любовь… Она иногда меняет вектор, направление. Никуда не девается, но у неё появляются новые качества, другие грани. Ты запутался. И чтобы распутать клубок противоречий, вам нужно поговорить.
        - ??????????????
        - Я для неё почти пустое место. Весёлая. Беззаботная. Я отец нашей дочери. Всё остальное ей неинтересно.
        Он сам не понял, почему слова получились такими горькими. Его задевало. И внутри саднило. Будто Рада взяла и содрала с него кожу. Обнажила душу и не дала возможности прикрыться, взять в руки щит.
        - Ты не можешь знать наверняка. Она тебе об этом сама сказала?
        - Нет. Но иногда это видно без слов.
        Ива вздыхает и снова прикасается к его предплечью. Словно хочет успокоить или пожалеть.
        - Тогда спроси меня, откуда я о ней знаю.
        А и правда. Откуда? Ник открывает рот и не может вытолкнуть из себя ни слова - так сжимается горло.
        - Она приходила сегодня. Ты невольно задел её, сказав, что не можешь прийти. Поэтому Рада пришла сама.
        - Что значит пришла? - тупее вопроса придумать нельзя, но больше Ник ни на что не способен.
        - Взяла и пришла. Выяснить, почему ты отказался с ними увидеться вчера. А тут я. Дверь открыла. Она готова была выцарапать мне глаза, Ник.
        - Рада? Но я безразличен ей, - он качает головой, не в силах поверить в то, что сейчас рассказывает Ива.
        - Я бы так не сказала, - Ива наконец-то улыбается. Мягко. Свет озаряет её бледное лицо. - Она даже выслушать меня не захотела до конца. Думаю, тебе надо обязательно увидеться с ней и поговорить. Иначе ты ещё очень долго будешь ходить вокруг да около и позволишь девушке думать, что она тебе безразлична. А ведь это не так.
        Ник шумно выдыхает. Рада приехала? Ревновала? Быть этого не может. Не укладывается этот образ в его голове. Но ведь когда-то они любили друг друга. Любили так, что небо сходилось с землёй, реки готовы были выйти из берегов от их страсти, от их взаимных чувств. Они пожениться собирались. И детей рожать - тоже. Пока что-то не случилось.
        - Да. Ты права, - заводит Ник машину. - Я поговорю с ней сегодня же. Но после того, как мы сменим квартиру. Я уже всё приготовил. Эта не надёжная. О ней знает Тата. А что знает Тата, то знает отец. А я не желаю, чтобы они тебя обрабатывали или упрашивали, или навредили. Поэтому действуем по плану Б.
        - А есть и другие? - спрашивает Ива и устало пристраивает голову на изголовье кресла.
        - Есть В и Г, но они похуже. И лучше бы не доходить до них.
        - Тогда вези меня обратно, Ник. В дом Андрея. Я тоже… не должна прятать голову в песок и страшиться каждого шага. Мне нужно забрать оттуда кое-какие вещи и документы. И с Катюшкой поговорить.
        Ему хочется возразить, не дать ей снова окунаться туда, где слишком много боли, но вдруг понимает, что не может. Не имеет права. У Ивы тоже есть обязательства. И он не тот, кто будет ей мешать. Он тот, кто будет помогать во всём. До тех пор, пока Ива будет в нём нуждаться.
        Ива
        Это так странно - возвращаться туда, откуда сбежала. И времени прошло всего ничего, а кажется - пролетели годы. За эти часы я стала старше. Не мудрее, конечно, но что-то изменилось.
        - Ива! - обрадовалась мне Светлана Петровна. Убегая, я даже ключ от квартиры не взяла с собой. - Как хорошо, что вы появились! А мы вечером переезжаем к Ксении Львовне. Я вот, вещи пакую. Пока Андрея Ильича нет, будем под её присмотром жить.
        Обычно немногословная нянька сегодня в ударе. Я ищу глазами Катю. Мне нужно хотя бы прижать ребёнка к себе. Прощения попросить.
        - Кати нет, - Светлана Петровна правильно понимает мой взгляд. - Забрала хозяйка. Только Илья.
        Его я и сама вижу. Стоит в коридоре, хмурит брови. Натянут, как струна, но молчит.
        - Я тоже. Приехала вещи забрать, - говорю и ей, и мальчишке.
        Нянька прячет глаза. Губы поджимает. Но осуждать меня прямо не может. Ей только и остаётся, что выказывать своё неодобрение жестами да эмоциями.
        - Всё не так, пока Андрея Ильича нет.
        Она права. И квартира опустела. И тепло из неё ушло - выветрилось струйкой, как дым на сквозняке. Нет смысла стоять и топтаться, поэтому я делаю шаг вперёд. Бросаю невольно взгляд в большую комнату - там двери открыты.
        Как напоминание - изорванная в злобе недовязанная скатерть. Не знаю, почему её не тронули. Это больно. Как разрушенные мечты и грёзы о счастье. Мне казалось: дом этот примет меня. Мы станем семьёй. А оказалось - иллюзия. Дом, может, и сжился бы со мной. Но не всем обитателям я пришлась по душе.
        Я прохожу в нашу с Андреем комнату и укладываю необходимые вещи. Их немного на самом деле. У меня всегда было мало вещей. Главное богатство - мои руки да талант вязальщицы. Нитки и крючки. Их я забираю с собой. Они мне необходимы сейчас.
        - Я виноват, - слышу голос Ильи за спиной и не спешу оборачиваться. - Не в том, что сказал, а в том, что сделал. Но я испугался. Подумал: отец мог из-за тебя погибнуть.
        - Поэтому я и ухожу. Чтобы никто больше не пострадал. Только это причина. Других нет. Я люблю твоего отца. Люблю Катю и тебя, - мне легко говорить об этом, потому что я не вижу лица Ильи. Это почти то же самое, что сказать Андрею, пока он спит. - Жизнь слишком сложная, но очень хрупкая штука. Её легко потерять и тяжело обрести. Я никогда и никому не хотела зла. Мечтала жить, любить, радоваться. Но пока не получается. Я всё же надеюсь, что однажды ты меня поймёшь. Перестанешь ненавидеть. И меня, и весь мир вокруг.
        Он молчит. Я слышу лишь его рваное дыхание, будто мальчишка собирается плакать, но сдерживается. Ему тяжело. Но главное - он чувствует вину хоть за что-то. Способен понять и признать это.
        - Я хочу, чтобы ты вырос справедливым и сильным, как твой отец. Чтобы в какой-то момент вы нашли друг друга. Жаль, что у меня ничего не получилось. Может, не было времени. А может, сил не хватило или тепла, чтобы обогреть всех. Подарить столько любви, чтобы растопить лёд, обиды, недосказанности. Не копи зла. Собирай добро. И однажды оно станет сильнее и вытолкнет из тебя всё плохое или ненужное.
        - Я не ненавижу тебя, - говорит он сдавленно. - Просто… папа… мама…
        Да, всё сложно, я знаю. Обвожу комнату в последний раз. Вешаю сумочку на плечо. Поднимаю две сумки с вещами и нитками.
        Он так и не понял, что есть мама, есть папа. А есть я. Что надежды мальчишки на то, что его родители снова смогут быть вместе, если мать победит болезнь, так уж велики. Да он сам всё знает. Упрямится. В его сознании пока ещё нет гибкости. Есть лишь упрямство - неплохое качество, если оно не ослиное, а целеустремлённое. Время бесед исчерпано.
        У меня тоже есть надежды, что однажды всё утрясётся. И я снова смогу видеть Андрея, дышать им. Он должен меня понять и простить. Но жить рядом и знать, что в любой момент рванёт, что могут пострадать Катя, Илья или сам Андрей, я не смогу. Это выше меня. Лучше исчезнуть на время.
        Я ухожу. А Илья и Светлана Петровна идут за мной вслед, словно не хотят отпускать, но не могут запретить. Даже Илья… Это немного согревает обледеневшую душу. И мне становится не так больно.
        Я оборачиваюсь на пороге. Смотрю на няньку. Только на неё.
        - Скажите Катюшке, что я её люблю. Очень-очень. И что мне нужно было уйти. А так бы я никогда не бросила её.
        Она кивает, и я наконец-то выхожу из дверей.
        У подъезда меня ждёт Ник. Сердито вырывает тяжёлые сумки из рук. Он мог бы подняться. Я могла бы позвать его. Но вряд ли это было бы правильно. Никита в доме Любимова… совершенно не то, что Андрею понравилось бы. У меня даже хватило сил улыбнуться.
        - Мы едем в другое место, - ставит меня перед фактом Репин. - Та квартира не очень надёжное место.
        Мне всё равно. Внутри - пустота, словно я вынула сердце и забыла его там, в том доме, где живёт Андрей. Какая разница, где жить без него? Я цепляюсь за мысль, что однажды я смогу если не вернуться, то хотя бы объясниться. И это помогает мне дышать.
        - ??????????????Ник молчит, лишь поглядывает на меня. В глазах его - напряжение и тревога.
        - Вот, - заводит он меня внутрь ещё одного жилища. - Здесь не очень уютно, зато об этой квартире никто не знает.
        Я думаю, что могла бы запросто вернуться назад, в коммуналку. Там моё место. А не все эти переезды. Я не хочу скрываться, прятаться. Я хочу покончить со всеми делами, связанными с отцовским наследием.
        - Ива, - сжимает Никита мои руки, - нужно не сдаваться. Бороться. Иначе всё не имеет смысла.
        Я и так его потеряла. Хочу быть бедной церковной мышью без ничего. Хочу быть просто девушкой, Иванной Вечной, у которой есть только крючки да вязание. И несколько тысяч в валюте на операцию. Моих денег, которые я заработала сама. Но он прав. Нужно собраться и избавиться от лишнего груза. Иначе не сдвинусь с места.
        - Я всё понимаю. Займусь этим. Передохну лишь, ладно? Сил нет ни на что.
        Я не жалуюсь, нет. Чувствую себя пустой оболочкой. И это надо перетерпеть.
        - Я должен уйти. Ты права. Мне надо объясниться с Радой. Чтобы не копить неясностей.
        - Правильное решение, Ник, - поддерживаю его. - Мне бы хотелось, чтобы ты был счастлив.
        Он мрачнеет, но я любуюсь его решительностью. А ещё хочу, чтобы он ушёл. Побыть в тишине. Остаться одной. Повыть, наконец, в подушку. Я не железная, а слабая девушка.
        Когда за Ником закрывается дверь, я вздыхаю и сползаю по стене. Сажусь на пол и сжимаюсь в комок. Так легче. Но побыть в тишине и одиночестве мне сегодня не судьба. В кармане вибрирует телефон. Самохин. Ещё один тяжёлый вздох. Нужно ответить.
        - Я снова потерял вас, Ива, - почему-то его голос не высасывает из меня силы, а наоборот - наполняет энергией, которой не было секунду назад.
        - Со мной всё хорошо, Дмитрий Давыдович. И я хочу встретиться с вами. И давайте сделаем это сегодня. Я подъеду к вам?
        Пока Ника нет, у меня есть время. А у него не будет поводов для беспокойства. Хорошо, что я здесь не принцесса в заточении - он оставил мне ключи.
        Я заказываю такси и выхожу к подъезду. Листья желтеют. Осень близко. Вот-вот. В другое время я бы радовалась - моё любимое время года. А сейчас… слишком всё запутанно, чтобы беззаботно гулять по улицам. Дышать воздухом. Наблюдать, как меняется природа.
        Маленькие тихие радости никуда не делись. Их поглотили слишком большие заботы, связанные с материальными благами, которые по сути - ничто. От них одни неприятности, если эти блага неожиданно падают на голову. Это сорвавшийся с крыши кирпич. Такое убивает, а не делает счастливыми.
        Глава 9
        Никита Репин
        Ива действовала на него как хорошее успокаивающее и допинг одновременно. С ней было надёжно и спокойно, и в то же время мозги работали чётко и выдавали если не гениальные, то вполне жизнеспособные идеи. Он больше не барахтался в беспомощности и колебаниях. Жизнь больше не напоминала огромные весы, на чашах которых он болтался и никак не мог уравновеситься.
        Небольшое ускорение придало ему знакомство с дочерью и возвращение в его судьбу Рады. Но по-настоящему успокоился и очистился от сомнений Ник только после разговоров с Ивой.
        Он понимал, как нужно поступить. Ему сейчас, как никогда, нужен был очень крепкий и надёжный тыл. Тата им уже быть не могла. Да и сколько можно держаться за мать, для которой он был всегда номером два после отца? Да, она его любила сильнее, чем приёмного сына, и он не мог её за это осуждать. Ему тоже хватило любви Таты сполна. Сверхмеры. Некоторые биологические матери не способны дать столько любви и заботы. А ему-то уж вообще грех жаловаться.
        Он нашёл своих девочек в парке. Последние дни перед школой, - почему-то подумал, неожиданно осознавая: у него дочь - школьница. Вот-вот ей повяжут белые бантики и наденут рюкзак за плечи. И он поведёт её за руку в первый класс. Он отец. С гордостью. Будет любоваться, как она вручает букет учительнице. Как улыбается ему. Ведь она не боится, самая храбрая и очень умная девочка.
        - Привет, - остановился рядом. Рада прячет глаза. И не улыбается беспечно, как раньше. Надо же. Оказывается, чтобы выбить её из колеи и сорвать маску равнодушия, нужно было лишь немного заставить ревновать. А она ревнует, - подумал Ник с каким-то торжественной радостью. Значит, не всё ещё в ней перегорело.
        - Папка! - кинулась дочь ему на шею. - Ну где же ты пропадал? Я соскучилась!
        - У меня были важные дела, - ответил, замечая, как Рада поджала губы недовольно. Сердце в груди Репина пело. Какая же Ива молодец! Невольно она подтолкнула их к той черте, за которую им с Радой срочно нужно переступить.
        - Ника, нам на занятия пора, - бросает она небрежно и скользящим взглядом по Никите проходится, - ты прости, у нас тоже важные дела имеются.
        - Я провожу, - улыбается, жмурясь от удовольствия.
        - Не стоит, а то вдруг опоздаешь куда-нибудь, - сегодня Рада даже не пытается быть вежливой. Ника хлопает глазищами, как птенец, понимая, что между родителями чёрная кошка пробежала. Но это не между. Это по Раде слон ревнивый потоптался.
        - Сегодня я абсолютно свободен. Сегодня я всецело ваш, - подчёркивает Никита последнее слово и видит, как дёргается его любимая злюка.
        Так просто. Говорить себе, что любишь. И ведь это на самом деле так. Столько лет прошло, а ничего не забылось. Не превратилось в равнодушие и безразличие. Рада всегда вызывала и будила в нём качества и чувства, о которых он и не подозревал.
        Они снова идут по улице, держа дочь за руки. Молчание становится тягостным и многозначительным. Рада водит Нику на танцы и музыку. Сегодня, кажется, танцы.
        - Вы же не поругаетесь ещё больше? - заглядывает дочь тревожно им в лица.
        - Нет, конечно, Кнопка, - целует Ник дочь в щечку и задевает кончик носа пальцем. Ника смешно морщится, но в этот раз не улыбается. Ей не хочется, чтобы они с Радой сцепились.
        - Ма-а-ам? - тянет она и смотрит на Раду проникновенно.
        - Да не бойся ты, - вспыхивает Радка. - Не съем я твоего драгоценного папочку!
        - Какая ты у меня импульсивная, - вздыхает дочь, - просто огонь!
        Ника убегает, а они стоят, наблюдая сквозь стеклянные двери, как их девочка, перескакивая со ступеньки на ступеньку, устремляется на второй этаж.
        - Рада, - зовёт Ник и осторожно прикасается к её плечу. Она дёргается, словно он калёным железом её приложил. Выворачивается из-под его руки, - нам надо поговорить.
        - Не о чём, Ник, - говорит она тихо, сдвигая брови.
        - А мне кажется, есть. Ива мне рассказала, что ты приходила.
        Рада бросает гневный взгляд. Амазонка, готовая ринуться в бой и пронзить мечом сердце врага. Только Ник ей не враг.
        - И о чём она наболтала тебе, твоя НЕ сестра? Плакала небось и жаловалась?
        Ядовитая. Какая же она ядовитая!
        - Ты к ней несправедлива. Ива хорошая.
        Он видит, как дёргается Радина рука. Видимо, ей хочется влепить ему пощёчину, но она сдерживается. В семнадцать она бы себя не контролировала и впаяла бы ему со всей дури. От всей души. Повзрослела немного.
        Рада выдыхает. Пытается успокоиться.
        - Отлично. Ива хорошая, Рада плохая. Дальше? Это всё, что ты хотел мне сказать?
        Ник берёт её за руку и ведёт за собой. Подальше от школы. Здесь дети и танцы. А у них серьёзный разговор. Он усаживает её в свою машину. Закрывает дверь.
        - Нам нужно поговорить о нас. О том, что случилось семь лет назад. Почему ты ушла, Рада? Почему ничего не сказала? Боялась, что я откажусь? Я бы не отказался. Боялась, что я не способен быть хорошим мужем? Заодно бы и проверила. Я хочу знать правду, Рада.
        - ??????????????Она дёргает плечом и смотрит строго в лобовое стекло.
        - Какая разница, что было тогда и почему я поступила так. Это в прошлом.
        - Разница есть всегда, - Ник мягок и терпелив. Он всегда был слишком мягок, но сегодня готов проявить и твёрдость, чтобы больше никто, а особенно его девушка, не думал, что он размазня, что может молча глотнуть любой ответ. - Я хочу знать, что было тогда и что есть сейчас. Я любил тебя так, что съезжали крыши домов, не только моя. Я бы мир ради тебя перевернул и думал, что ты об этом знаешь. Я позволял тебе верховодить, потому что так хотела ты, а я не считал нужным сопротивляться. В парах обычно кто-то сильнее, кто-то слабее. Кто-то главный, а кто-то подчиняется. Тогда легче найти взаимопонимание. Или проще на нервную систему. Хуже, когда двое без конца противостоят друг другу.
        - Идеально, когда равноправны, - улыбается Рада так горько, что хочется скривиться.
        - Так давай же сделаем это, - в голосе Ника прорезался металл. - Станем равноправными. Уравновесим весы. Сбросим груз прошлого. Иначе никогда не придём ни к настоящему, ни к будущему, где не будет нас.
        Рада
        Она никак не могла простить ему Иву. Не могла избавиться от мыслей о другой девушке в его квартире. Это больно. Это как удар под дых, но умом Рада понимала: он не монах и как-то жил все эти годы без неё.
        Думать, что он свято хранил верность, смешно. Особенно после того, как она его бросила. Поспешно, ничего не объяснив. Стоит ли старую историю вытягивать наружу? Изменит ли это что-то между ними? Но он прав: не попробовав, не узнаешь.
        Ник сказал «нас» - и это обнадёживает. Это стоит того, чтобы наконец-то всё рассказать. Ну, или самое главное хотя бы.
        - Помнишь, когда мы были вместе, то обещали говорить друг другу правду? - вздыхая, начинает Рада и ничего не может поделать: голос срывается, дрожит, как слеза, потому что ей невыносимо хочется разреветься.
        Глупо, но она так и не научилась контролировать эмоции. Всегда была такой - порывистой и резкой. Слишком много чувств, от которых трезвый ум бежит.
        - Помню, конечно, - у Ника в глазах - свет. Мягкий и тот самый. Как тогда.
        Он всегда был слишком добр. Потакал ей во всём. И не потому, что подкаблучник и безвольный. Просто он уступал ей. Не хотел обидеть. Сейчас она это понимает. Тогда воспринимала как должное.
        - Я спасала Нику, - признаётся она и содрогается. До сих пор слишком силён страх, который она тогда пережила. - Отец собрался меня замуж выдать. Жениха нашёл. Мы ведь с тобой недолго совсем… Он понятия не имел. Помнишь - в отъезде был. А мы с бабушкой жили.
        У Ника такое удивлённое лицо. Поражённое даже. Ему пока не понять.
        - Ты же знаешь: я росла без матери. Не знаю, кто она. Была ли и куда делась. В нашей семье на эту тему разговаривать было не принято. Отец в бешенство приходил. Не знаю уж, что она ему сделала. Предала или сбежала. Он такой, что и сбежать не грех. Я вот - тоже…
        - Ты говорила, что он от тебя без памяти. Баловал, потакал. Что когда он вернётся, ты ему расскажешь. Поставишь перед фактом. Скажешь, что выходишь замуж.
        Рада кусает губы. Так оно и случилось бы. Но, может, и хорошо, что она не успела.
        - В общем, я понятия не имела о его планах. А ещё, когда он вернулся, поняла одну вещь: я его совсем не знаю. Я разговор подслушала. Бо-Бо плевался на твоего отца. Бесился. Они где-то там чего-то не поделили. Говорил, что сотрёт с лица земли его и всю вашу семейку.
        - Бо-Бо?..
        Нет, всё же он удивительный. Она ему страсти рассказывает, а он за прозвище отца зацепился.
        - Бо-Бо. Так я его звала и зову. Борис Бодров - Бо-Бо. В общем, я бабушке сказала: выдаст насильно замуж - повешусь. Или ещё что с собой сделаю. Она о тебе знала. И о том, что я беременная - тоже. И тогда мы решили, что мне нужно удрать.
        - А рассказать мне обо всём?
        У Никиты уже нет ничего искрящегося в глазах. Пустые и холодные. Он сердится. Наверное, имеет на это право.
        - Я не хотела, чтобы ты пострадал, - смотрит она прямо в сердитые глаза. - Я любила тебя до беспамятства. И не могла допустить, чтобы с тобой что-то случилось. Мне казалось, так будет лучше. Пока отец ничего не натворил лишнего. Он… временами чересчур жёсткий. Если мама от него сбежала - не осуждаю её. Не могу. Я сама выбрала этот путь. Не скройся я тогда, сейчас бы сидела и кисла в ненавистном замуже. Никакой Ники у нас бы в помине не было. Он бы своими руками мне аборт сделал. С него станется.
        - Любила?..
        Порой он непроходимый тормоз, её Ник. Её ли?..
        - Репин, ты меня вообще слышишь? - вспылила, потому что не смогла сдержаться. Все нервы оголены и наружу, а он к словам цепляется. - Любила и люблю. Ты это хотел услышать?
        Рада хватается за дверцу, ей хочется на волю, бежать куда-нибудь, но Ник быстрее. Он останавливает её руку. Хватает за плечи.
        - Пусти! - рвётся она на волю, но куда ей.
        - Не пущу никуда, - голос его через ухо проникает очень глубоко. Туда, куда она никого не пускала. Никого, кроме него.
        Ник сердито выдыхает и, обхватив Радино лицо ладонями, целует. Немного жёстко, слишком собственнически, но после такого поцелуя никуда бежать не хочется. Прижаться бы к нему посильнее. Снова ощутить себя соплячкой, только из школы. Той самой, что кружила головы и всегда знала: любого очарует, любому задурит голову. Только ей никто, кроме Никиты, не нужен.
        - Репин, умыкни уже меня куда-нибудь, а? - просит она, прислонившись лбом к его плечу. Самая удобная поза. Глаз не видно, а потому можно болтать что угодно. Можно быть храброй и безрассудной, даже развязной можно притвориться. Какая разница? Ей сейчас эгоистически хочется одного - быть с ним рядом. Не просто сидеть, а лежать голой и чувствовать толчки внутри себя.
        - Может, тебя ещё и изнасиловать? - насмехается Ник, но Рада чувствует, как его потряхивает. Это не скроешь, когда они слишком близко друг к другу.
        - Будь так любезен. И как можно скорее. А то ведь опять сбегу, - ей хватило сил отплатить той же монетой. А потом…
        - ??????????????Ник отстранился, и стало пусто. Завёл машину, и они куда-то тронулись.
        - Нет, - быстро сказала Рада, - давай ко мне. Это ближе. И через час нужно забрать Нику.
        Она не могла забыть о дочери. Они не могли. Но им очень, очень нужен был этот час, чтобы побыть вдвоём, отбросив прошлое подальше.
        Одежду срывать они начали ещё с порога. Целовались. Гладили друг друга. Любовались.
        - Мой, - стонала она, когда Ник входил в неё рывком. А она раскрывалась ему навстречу, отдавалась, умирая от жажды, чувственного марева, что пробирался глубоко внутрь, толкал её в пропасть, в глубокую расщелину, и Рада летела, выгибаясь навстречу своему мужчине. Единственному, с которым хотела быть всегда.
        - Моя, - шептал он, покрывая поцелуями лицо, шею, и куда дотягивался.
        А потом они лежали, прижимаясь друг к другу, приходя в себя.
        - Я будто только что родилась, - сказала она, очерчивая пальцем скулу Никиты. - Вообще не знаю, как жила эти годы. Вроде бы всё неплохо складывалось, а вокруг - пустота. До звона в ушах. До боли в груди.
        - Давай оставим в прошлом всё плохое, - попросил Ник, и она согласилась. Это лучшее, что они могут сейчас сделать.
        - Побежали! - поднялась рывком. - Опаздываем! - натягивала лихорадочно вещи. А он смеялся. Довольным сытым смехом, за который его хотелось то ли придушить, то ли поцеловать.
        Так они и выскочили - растрёпанные и счастливые, отсчитывая торопливыми шагами новую точку отсчёта, за которой - ей хотелось верить - только хорошее. И больше никаких потрясений!
        Как жаль, что желания не всегда стыкуются с суровой реальностью. Как жаль, что нельзя остановить время, чтобы продлить самые лучшие мгновения жизни.
        Ива
        - Плохо выглядите, Ива, - говорит Самохин, как только мы встречаемся. Он, не стесняясь, пытливо рассматривает меня. Это могло бы показаться беспардонным, но в глазах у него искреннее беспокойство.
        Самохин, напротив, выглядит намного лучше, чем я помню. Видимо, у него всё хорошо, но допытываться желания нет. Светские беседы как-то не вписываются в моё душевное состояние.
        - Устала, - коротко обозначаю правду. А ещё у меня кошки на душе скребут острыми когтями. Измучилась, но полна решимости довести дело до конца. Никаких колебаний. Я хочу забрать деньги, чтобы знать, на что я могу рассчитывать и какие могу получить гарантии от тех, кому они нужнее.
        Пристальный взгляд из-под очков немного меня раздражает, но я не привыкла показывать свои чувства, хотя сейчас, наверное, позволь я себе, вела бы как сварливая ведьма.
        - Вы знаете, зачем я пришла. Давайте покончим с этим делом и успокоимся. Вы хотите, чтобы я получила наследство отца, которое он мне оставил. Я тоже этого хочу по определённым причинам.
        - Что-то случилось, Ива? - Самохин не спешит никуда. Ему почему-то важно вывернуть меня наизнанку.
        - Андрей лежит в больнице. Его сбила машина, - нужно всё же признаться нотариусу, иначе не отстанет. - Может, вы и знаете. Вы ведь многое знаете, не так ли?.. Ваши сведения о том, что кто-то хочет Андрея разорить, - правда. Я не могу быть уверена, что все эти события связаны со мной. Но одно к одному. Словно кто-то идёт по моим следам и творит зло. Страдают люди, что так или иначе связаны со мной. Я этого не хочу. Мне тяжело.
        Самохин тяжело вздыхает и трёт переносицу.
        - Я мог бы сказать, что всё это глупости. Случайное стечение обстоятельств. И на самом деле, наверное, так и есть. Но какой-то процент вероятности остаётся. Мне не нравится ваш настрой, Ива, но вы правы: каждый из нас должен сделать то, что нужно. Я - помочь вам. Вы - получить положенное. При других обстоятельствах, вы бы радовались. Были бы счастливы. Богатая, независимая, успешная.
        Я пытаюсь остановить его жестом - всё это пустые слова, но он не даёт мне возразить.
        - Да-да, не спорьте: деньги могут быть как злом, так и благом. Перед вами бы открылись многие двери и перспективы. Жить и радоваться, не думать о завтрашнем дне. Выучиться. И успех бы ваш не ограничивался несколькими довольными клиентками. Вы ведь необычайно талантливы, Ива. В вас живёт божья искра, если так можно сказать.
        Он обо всём знал, изучил меня досконально. Это не входило в обязанности нотариуса, но, видимо, входило в понимание дружбы с отцом. А может, жил в нём дух авантюризма. Не зря он мне сразу кота Бегемота напомнил. Самохин и сейчас такой - смахивает на огромного лощёного кота. Холёное лицо, очки в золотой оправе, отличный костюм, что сидит на его нестандартной фигуре отлично: скрывает недостатки и даже подчёркивает некие достоинства, что при его полноте практически невозможно.
        - Отец оставил мне ключ от другой ячейки и инструкцию, - перевожу разговор на нужную тему.
        Все эти разговоры с переливанием каких-то несбыточных перспектив - пустое. Правда, мысли Самохина перекликаются с речами Андрея. Он тоже считал, что я достойна большего. Что статус простой вязальщицы я уже давно переросла. Андрей - моя вечная боль в сердце. И всё, что я сейчас делаю, больше для него, чем для себя.
        - Поехали, - вздыхает Самохин и кивает в сторону своего смешного автомобильчика.
        Я называю ему адрес банка, он кивает. Какое-то время мы едем молча. Я смотрю в окно и ничего не вижу, Самохин ведёт машину, аккуратно вливаясь в поток автомобилей, что мчатся в одном с нами направлении.
        - Я бы всё же не советовал вам отдавать деньги Любимову, - размыкает он губы. Видимо, его мучает этот вопрос. Осознание того, что я неправильно распоряжусь отцовскими капиталами.
        - А что бы вы мне посоветовали? - мне неинтересен его ответ, потому что нотариус обязательно порекомендует избитые схемы, которые, по его мнению, могут сделать меня счастливой.
        - Сергей был моим другом, - Самохин на своей волне, - но я нередко отговаривал его от рискованных сделок, от вкладывания денег в сомнительные предприятия. Он, конечно, смеялся и почти никогда меня не слушал. Поэтому я бы хотел, чтобы эти деньги послужили добру, как бы смешно это сейчас ни звучало.
        - Отдать деньги на благотворительность? В детский дом или в приют для животных?
        Может, в другое время я бы так и сделала. Но, боюсь, выбор у меня невелик.
        - Не обязательно. Есть много других способов заняться легальным бизнесом, умножить и преуспеть. С вашей-то светлой головой.
        Ещё интереснее. Голова у меня светлая разве что по цвету волос. А так я ничего не смыслю в финансах. И никогда этому не училась. У меня даже образование среднее - еле-еле. Вряд ли он не знает об этом.
        - Деньги - это и слабость, и сила. Можно отдать их и потерять. Уйдут в никуда. А можно заработать и помочь пусть не всем, но тем, кто вам дорог. И если вам нравятся кошки или собаки - почему бы и нет? Благотворительность от слова «благо».
        - ??????????????
        Самохин делает аккуратный поворот. Присматривается к навигатору. Как хорошо, что мне не нужно следить за дорогой.
        - Андрей отказался от этих денег, зря вы переживаете. Не знаю, почему вы то обращались к нему за помощью, то слишком негативно относитесь сейчас. Вы же ему доверяли. Нельзя так резко менять свои взгляды. У Андрея нет цели меня ограбить. Он сильный и справится со свалившимися бедами сам. Лишь бы на ноги встал. Я именно этого хочу больше всего на свете: чтобы он был жив и здоров, чтобы его оставили в покое. Отцепились.
        Самохин мне не отвечает, лишь досадливо дёргает шеей. Мы приехали - я вижу, как он аккуратно заводит машину на стоянку.
        Я сейчас рада, что не одна. Подобные здания меня пугают. Здесь всё основательно, словно не банк, а бомбоубежище, где можно спокойно переждать ядерный взрыв. Мрамор. Много ламп. Дорогая плитка под ногами.
        Банковский работник встречает нас вежливой улыбкой. Она у него приклеенная, как объявление, посаженное на комок жвачки. Очень обходительный молодой человек.
        Я показываю документы. У него чуть вздрагивают брови. Он что-то проверяет по базе, сверяется, а затем выходит из-за своего рабочего места и указывает рукой направление.
        - Нам туда. А вам придётся подождать, - обращается он к Самохину. Тот кивает.
        Банковского работника зовут Андрей. Так написано на его бейджике. Может, поэтому он мне почти симпатичен. Хотя неизменная улыбка слегка раздражает. Но это его работа - я понимаю.
        Мы идём коридорами, а затем спускаемся вниз, в хранилище, где находятся банковские ячейки.
        Не знаю, что я чувствую. Сейчас передо мной могут оказаться миллионы. Пачки банкнот, спрятанные отцом. Как в фильмах. Обрадуют они меня? Бьёт ли большое количество денег в голову? Как спиртное? Можно ли от их вида сходить с ума? Пока не знаю.
        Банковский Андрей помогает найти нужную ячейку и предупредительно уходит в сторону. Да, это хорошо. Мне нужно собраться с мыслями. Руки почему-то дрожат, когда я вставляю ключ в замок. Два сухих щелчка - и вот я тяну дверцу на себя. Закрываю глаза на миг, чтобы выдохнуть. А когда открываю, меня обволакивает пустота. Пусто. Нет ничего. Пустая бесполезная коробка. И как насмешка - ярко-жёлтый кружок с нарисованными глазами и ртом-скобочкой вверх. Смайлик.
        Я беру его в руки. Провожу большим пальцем по гладкой, слегка выпуклой поверхности. Смайлик смотрит мне в глаза и улыбается. Или надсмехается?.. Да уж, отец мой, судя по всему, был ещё тот шутник.
        А почему, собственно, был?.. Меня снова обжигает понимание: вряд ли он поступил бы со мной так жестоко. Не стал бы издеваться. А поэтому… Он жив, и сам забрал эти чёртовы деньги, чтобы я не натворила бед.
        Андрей
        - Ива, - позвал я любимую девушку, не открывая глаз. Я слышал её голос. Она должна быть здесь. Не помню толком, что она говорила, но Ива беседовала со мной - я убеждён.
        - Очнулся, - брат поправляет простынь, легко касается лба, убирает волосы. Ну, хоть голова не пострадала - и то хорошо. Я знаю, где я. Знаю, почему. Какая-то машина сбила меня у офиса.
        - Ива? - снова зову я, ощущая тревогу.
        - Нет её, Андрей, - вздыхает Женя - Я с тобой. А ты наконец-то пришёл в себя.
        Я открываю глаза. Женя сидит рядом. Лицо у него небритое, отчего он похож на бездомного кота - растрёпанного, с красными от недосыпа веками.
        - Как ты нас напугал, однако. Угораздило тебя. Но хорошо, что плохое позади. Скоро приедет мама, а позже - навестит следователь. Того, кто на тебя наехал, пока не нашли. Машина в угоне - бросили неподалёку. Что за твари вокруг.
        Брат ругается с такой яростью, что я невольно улыбаюсь. Женя осекается. Глаза его теплеют.
        - Какой же ты молоток, Андрюха. Я тобой горжусь!
        - Ива где? - я задаю вопрос, что тревожит меня неимоверно. Женя прячет глаза. Мнётся. Не хочет говорить. Я чувствую тревогу. Мне это всё не нравится. - Я знаю: она здесь была.
        Брат дёргается, открывает рот, а затем облегчённо вздыхает:
        - А вот и мама. Вернулась, - кивает он на проём двери, где показалась наша мать. - Ну, я пойду, посплю хоть немного. А она побудет с тобой.
        Его уход похож на бедствие, и я молча слежу за матерью, что тоже выглядит не лучшим образом. Видимо, я всем задал жару, отчего чувствую вину.
        - Где Ива, мне скажет кто-нибудь сегодня? - стараюсь не злиться и не повышать голос. Сейчас это весьма проблематично.
        Мать тоже вздыхает, отводит глаза.
        - Мам, - требую я. Мне надоели эти ужимки. Что-то не так, но они не хотят меня расстраивать,. - говори уже правду. От того, что вы жмётесь и вздыхаете, мне лучше не станет. Мне станет только хуже, - нажимаю на нужную педаль.
        - Ушла она, - берёт мать меня за руки и честными глазами заглядывает мне в душу. - Бросила нас в тяжёлую минуту. Тут ты в больницу попал, сразу не сообразили, думали, она с детьми. А кинулись - её и след простыл. Собрала вещички и убежала. Вот как в людях можно ошибаться, оказывается. А на вид такая хорошая милая девушка была.
        - Зачем ты мне лжёшь? - я не могу, не хочу ей верить. - Ива приходила, я помню.
        - Может, снилось тебе что, - разводит мать руками. - Говорят, под наркозом ещё и не такое верзётся. - Что теперь, Андрей, жизнь не заканчивается. Не везёт тебе с женщинами, - вздыхает она и смотрит куда-то в сторону. - Ты отдохни, сил наберись. Женя чуть позже детей привезёт. Катя скучает, Илья мрачный очень. Переживает. Ты с ним поласковей. Совсем ёжик. Слова не скажи. Совсем как ты когда-то. Тоже такой же ершистый был и неприступный. Помягче, правда, но похожи очень.
        Она журчит, рассказывает какие-то мелочи, передаёт привет от Светланы Петровны, няни, убеждает меня, что всё хорошо, дети под присмотром, она их к себе забрала, пока суть да дело.
        Что-то в её гладком рассказе не сходится никак, но большего сейчас я не добьюсь. Поэтому нужно встать как можно скорее на ноги, что весьма проблематично, если учесть, что одна нога в гипсе.
        - Мне телефон нужен, - перебиваю я идиллическое описание жития под руководством мамы. - Работать надо. Дела никогда не ждут.
        Нет, я не стал биться головой и впадать в депрессию. Не хочу. Я не верю в то, что мать сейчас сказала. Возможно, она чего-то не знает или не поняла. К тому же, я могу ей позвонить и всё узнать. Услышать её голос.
        От этих мыслей мне становится легче. Я почти успокаиваюсь.
        - Какая работа, сынок? - бормочет мать. - Лечись, отдыхай, сил набирайся.
        Она повторяется, говорит одно и то же, думает, что успокаивает меня.
        - Мам, - прикрываю глаза и пытаюсь говорить ровным голосом. - Ты же знаешь: я не умею валяться в постели. И буду больше нервничать, если не смогу занять себя делом. Работать я умею лучше всего. И разбираюсь в делах намного круче, чем в женщинах, - не удержавшись, язвлю, позволяю себе выпустить пар.
        - Ну, как знаешь, - вздыхает она.
        Я знаю, что нужно себя чем-то занять. Не книжки же читать, в самом деле. Тем более, что дела мои не так хороши, как кажется. Но матери об этом я не говорю. Не нужно ей волноваться. Пусть лучше за детьми смотрит, пока я вынужден прохлаждаться в клинике.
        Пока ко мне возвращается средство связи с миром, я мысленно составляю план действий. Нужно поговорить с доктором и высчитать необходимый минимум пребывания здесь. Надо попросить, чтобы доставили сюда мой ноутбук и бумаги, необходимые для работы. А когда мне никто не помешает, я позвоню Иве. Позвоню и поговорю.
        - ??????????????
        Не буду гордым и неприступным. Не хочу быть непонятым изгоем, для которого ни у кого не найдётся тёплого слова, любви, наконец. Всё, что между нами происходило, не может быть ложью. Только не Ива. Не её чистота. Я уверен: что-то случилось. Она бы никогда не бросила детей из-за прихоти или потому, что я попал в больницу. Слишком глупо и абсолютно не вяжется с нежной ранимой девушкой, что готова была отдать все деньги, лишь бы я спас бизнес.
        - Пап, - осторожно просовываются в дверь дорогие сердцу мордашки. Я улыбаюсь им.
        - А нас Светлана Петровна привезла, - докладывает Катя и трогает пальчиком гипс. - У тебя теперь толстая нога?
        - Нога в скафандре - будет точнее. Меня заковали, чтобы нога не шевелилась. Так быстрее срастётся сломанная кость.
        У Катьки глаза круглые, ей всё интересно. Дай ей волю, она бы везде нос засунула, всё бы попробовала.
        - Вырасту, стану врачом. Ты будешь старенький, а я буду делать тебе укольчики, чтобы ты не болел.
        Я мысленно вздрагиваю и от укольчиков, и от «старый», но мужественно терплю Катины разглагольствования. Илья сидит на стуле. Поглядывает на меня исподлобья.
        - Мы скучаем по тебе, - говорит он неожиданно. - Лучше бы мы дома. Бабушка покоя не даёт.
        Кажется, кто-то жалуется. Я сдерживаю улыбку.
        - Придётся немного потерпеть. Как только разрешат, я сразу же вернусь домой. Буду долечиваться на месте. Всё будет хорошо, сын.
        Катя расцеловывает меня в обе щёки. Илья всё так же сидит. Он целоваться не будет. Мужик почти. Но уходят они неохотно, а я радуюсь: кажется, моя непредвиденная травма помогла невольно. Сына проняло. И у меня есть все шансы наладить наши отношения.
        Потом приходил следователь. Затем мне привезли ноут и документы.
        А когда становится тихо, когда заканчиваются процедуры и меня оставляют в покое, я вздыхаю с облегчением. Сжимаю в руке телефон. Смотрю на него некоторое время, а затем решительно набираю знакомый номер. Набираю и слушаю, как уходят в пустоту гудки. Долгие, томительные гудки, что отделяют меня от девушки, которая прочно поселилась в моём сердце.
        Глава 10
        Ива
        Я выхожу из хранилища, зажимая смайлик в руке. Смотрю, как напряжены плечи и взгляд Самохина, и мне становится смешно. Он переживает, а я не могу удержать улыбку - она выползает и растягивает губы. Весело. Неимоверно весело от всей дурацкой ситуации.
        Кто-то сходит с ума из-за этих денег, Андрей пострадал, возможно, из-за мифического наследства, а его нет. Или уже нет. Пусто. Птичка упорхнула из клетки, оставив лишь улыбающуюся рожицу.
        - Вот, - протягиваю ему раскрытую ладонь. Я надолго запомню этот взгляд - непонимающий, застывший.
        Самохин поднимает на меня глаза.
        - Я так понимаю, это и есть наследство, - объясняю ему тихо. - Пойдёмте отсюда.
        Я направляюсь к выходу, Самохин идёт за мной вслед. Я слышу, как он шумно дышит. Взволнован или растерян? Расстроен? Пока не понять.
        Мы садимся в машину, но отъезжаем от банка не сразу.
        - Ничего не понимаю, - трёт нотариус переносицу.
        - Денег нет, - говорю я очевидное. - Есть лишь послание - вот этот жёлтый кружок.
        - Издевательская насмешка, - бьёт он пухлой рукой по рулю и повторяет: - Ничего не понимаю!
        - Возможно, отец жив? - подсказываю ему очевидное. Самохин мотает головой, словно хочет вытрясти из ушей мой тихий вопрос.
        - Будь так, он бы оставил хоть какое-то объяснение.
        - Он оставил больше - послание. Вы ведёте себя так, будто он не меня, а вас лишил этих дурацких денег.
        Самохин замирает, а затем поворачивает голову, смотрит на меня.
        - Да, похоже, я расстроен куда больше, чем вы, Ива. Но меня интересовали не сами деньги и их наличие, а возможность исполнить волю покойного. Проследить, чтобы наследство досталось именно вам, а не кому-то другому.
        - Вы же прекрасно знаете, что я не могла правильно ими распорядиться. Я бы их отдала Репину или тому, кто за ними гоняется. Не потому, что мне не нужна финансовая стабильность, а потому, что мне нужно спокойствие для тех, кого я люблю.
        Самохин заводит мотор и выезжает со стоянки.
        - Я бы мог сказать, что умываю руки, но не в моих правилах не доводить дело до конца. Вам действительно может показаться странным моя настойчивость, но движут мною не азарт, не корысть, а дружеские чувства и, наверное, въедливый характер. Я привык все дела доводить до конца.
        - Я не знаю, что можно ещё сделать. Мне кажется, вы зря проявляете настойчивость. Деньги, если и были, исчезли. Искать я их не буду. Если у вас есть такое желание - удачи.
        Мы прощаемся у метро. Я не собираюсь рассказывать ему, где сейчас живу. Никита решил спрятать меня. Я согласна, что чем меньше людей знает, куда я исчезла, тем лучше.
        Это был какой-то неловкий момент. Вроде как сказать друг другу нечего. Не друзья, но и не враги. Я и мой нотариус. В то же время, он слишком много обо мне знает, чем-то даже рисковал, когда заделался моим душеприказчиком.
        - Я позвоню, - обещает Дмитрий Давыдович. Я киваю, исчезая в шумном переходе метро.
        А я нет. Не позвоню. Незачем. Хотя, наверное, мы могли бы дружить. Ходить друг к другу в гости. Но не сейчас, когда мне лучше расставаться со всеми, к кому могу так или иначе привязаться.
        Телефонный звонок застаёт меня почти у дома. Я ответила не глядя, погружённая в свои мысли.
        - Ива, только не отключайся.
        Я без сил опустилась на лавочку у подъезда. Ноги отказались мне служить. Голос Андрея ворвался в меня, заполонил от макушки до пяток. Я бы при всём желании не могла сейчас отказаться слышать его, впитывать, жить этим мгновением.
        - Ива, ты слышишь меня? Ответь мне, девочка моя, - столько надежды всего в нескольких словах. Андрей меня уговаривал откликнуться, отозваться. И я не смогла промолчать.
        - Да, - проговорила чуть слышно.
        - Где ты, Ива? Что случилось? Почему ты ушла? Я не верю, что ты развернулась и ушла. Только не ты. Это неправда. Скажи, что это неправда, Ива.
        Я не помню его таким. Слабым. Настолько нуждающимся во мне. Он всегда был сух и нелюдим, неразговорчив и суров. Только в минуты единения позволял он себе расслабиться, побыть настоящим. Я любила его в минуты откровения. Любила и гордилась, что со мной он раскрывается. Таким его почти никто не знал. Только я. И вот сейчас я слушаю его и плачу. Слёзы катятся по щекам, и я не стесняюсь их, не боюсь своих чувств, а поэтому должна быть откровенной.
        - Это правда, Андрей. Я ушла. Но не потому что бросила, оставила в тяжёлую минуту, нет. Я - ходячая бомба. Опасность для тебя и детей. Я не хочу и не позволю, чтобы с тобой и с ними что-то случилось. Только не с вами, понимаешь?
        - Ты плачешь, Ива? - голос у Андрея становится тише и проникновеннее, залезает в сердце и душу, скребётся, как голодный кот, разрывая на части остатки самообладания. Хочется поддаться, струсить, сдаться. Ощутить рядом силу моего мужчины, его уверенность и надёжность. - Не плачь, моя хорошая светлая девочка, не надо. Просто вернись ко мне. Я нуждаюсь в тебе, Ива. Ты напридумывала лишнего, поверь. Испугалась, правда? Я напугал тебя. А всего лишь был неосторожен на дороге. Это случайность, Ива. Несвязанное с тобой событие.
        Хочется ему верить. Закрыть глаза и прислониться к родному плечу, вдохнуть его запах, потереться о небритую щёку, ощутить губы на виске, руки на плечах.
        - Мы не можем знать наверняка. Поэтому пусть останется всё, как есть. Я не отказываюсь от тебя. Да я и не смогу, - голос мой срывается, я закрываю рот ладонью, чтобы скрыть рыдания, что царапают горло, просятся наружу. - Просто дай мне время разобраться во всём. Кто-то разрушает всё, что со мной связано. Я не смогу жить, зная, что этот кто-то навредил тебе или детям. Давай немного потерпим. Я ведь немногого прошу.
        - Ты просишь слишком многого, Ива, - голос Андрея становится властным и жёстким. О, я знаю, как он умеет руководить и приказывать. Этому голосу хочется повиноваться. - Выкинь глупости из головы и возвращайся! Пожалуйста, - добавляет он неожиданно мягко, и мне стоит большого труда не зареветь в голос, как маленькой девочке, у которой отобрали мечту.
        - Я вернусь. Обязательно, - обещаю из последних сил. - Но только после того, как пойму, что моё так называемое наследство не потянет за собой людей, что дороги мне.
        - Ива! - он то ли кричит, то ли рычит раненым зверем.
        - Я люблю тебя, Андрей, - признаюсь, чувствуя, как из раскрытого сердца толчками уходит всё, что я копила в себе очень долго.
        Секунда. Тишина. И я отключаюсь.
        Возможно, я поторопилась с признаниями. Ошеломила его. Но зато я была честной до конца, без утайки, без недоговорённостей, которые без конца плодят непонимание.
        Выдохнув, я вытираю слёзы и захожу в подъезд. Мне нужно дождаться Никиту, чтобы пройти ещё одну очень важную ступень. И только он сейчас может мне помочь.
        Андрей Любимов
        Ива снова отключила телефон. Звонить бесполезно - я это понимаю, но какая-то упрямая сила заставляет меня вновь и вновь нажимать на кнопку вызова.
        - Ответь мне, прошу! - уговариваю Иву, что затаилась где-то там. - Какая же ты трусиха, дорогая моя девочка! Как меня угораздило вляпаться в тебя по уши, по макушку. По самое сердце, что не хочет, не сможет тебя отпустить!
        Только сейчас понял: я не умею быть жертвенным. Если до этого подумывал, что смогу отпустить её от себя, смогу расстаться, чтобы она уехала, то в данный момент есть лишь одно-единственное желание: достать, найти, прижать к себе и никуда не отпускать. Шагу ей не давать ступить без меня. Любить её до тех пор, пока она не поймёт: она моя, я - её. И нам друг без друга - никак нельзя.
        Я вздыхаю и откидываюсь на подушки. Вытираю пот со лба. Да уж, в таком состоянии вряд ли мне удастся сделать то, что я нафантазировал сгоряча. Вначале на ноги неплохо бы встать, а уж потом…
        И снова по кругу те же шальные, злые мысли, доводящие меня до исступления, до дикой эрекции, что, несмотря на всё моё плачевное состояние, не желала уходить.
        Вот таким - злым и мрачным - застал меня Женя.
        - Эх, женщины… - понятливо буркнул он, присаживаясь рядом.
        - Лучше молчи, - предупредил я его, но брат словно меня не слышал.
        - Ванька она такая. Всё время такой была. Упрямая. Всегда добивалась, чего хотела, не смотри, что слабенькая на вид. Такую не переломить. Глянешь - в чём душа только держится. А силы в ней - на троих мужиков. Да мы порой слабые. А она… И ведь жизни, считай, не нюхала, а выжила и не сдалась.
        - Жень, - прошу я его. И так плохо, а тут ещё и он со своими откровениями.
        - Я вот что тебе скажу, - взгляд у Жени тяжёлый, серьёзный, - если любишь - борись. Ищи. Добивайся. А не чувствуешь ничего - отойди в сторону. Она… цельная, понимаешь? У неё половинок нет, кусков незаконченных. И опыта, сам понимаешь, нет. Девки вон в её возрасте и замужем давно, и детей не по одному при желании. А ты взрослый чёрт. Мужик. Упустишь - не найдёшь потом. Она не разменивается. Уж если в сердце кто приживётся у неё - навсегда. Поэтому подумай.
        - Я подумал, - скриплю зубами и жалею, что промолчал на Ивины откровения. Не смог ответить. Не потому что мало чувствую, а наоборот.
        Когда слишком много чувств, не умею их выразить правильно, словно ступор нападает. У Кати так случается: когда её эмоции переполняют, она только руками жестикулирует и на лице всё написано, а слов нет - не родились ещё, не оформились, чтобы передать восторг, любовь, радость.
        - Ты мать не слушай, Андрей. Она наговорила тебе ерунды, но не со зла. Для матери мы дети, хоть уже и седина в бороду. Защитить хочет, уберечь от бед.
        - Ива тоже хочет, - признаюсь брату. - Я разговаривал с ней. Вбила себе в голову, что из-за неё я под машину попал. Что неприятности у меня, потому что она рядом.
        - Какие неприятности? - Женя подбирается, взгляд становится острым. Я ничего не говорил ему, считал, что не нужно тревожить. Не привык, чтобы кто-то переживал обо мне.
        - Да так… - отвожу взгляд в сторону. Задерживаю дыхание, соображая, как бы выкрутиться. Жене и без меня хватает проблем.
        - Не так, а правду, брат, - требует он настойчиво. И я сдуваюсь, будто кто кирпичи на плечи положил, придавил ближе к земле.
        Во мне нет сил сопротивляться. А может, я хочу, чтобы он, мой брат, выслушал меня и понял. Просто посочувствовал, потому что мы не чужие. Уже не два разных человека, что очень долго находились вдали друг от друга и прожили какую-то свою жизнь, пока были врозь.
        - У меня с бизнесом нелады, - говорю хрипло. - И началось всё приблизительно, когда Ива появилась. Совпало, не совпало - думать об этом не желаю. Она не виновата - знаю точно. Но, может, кому-то очень надо, чтобы я подозревал, оттолкнул её. Не понятны мотивы.
        Женя молчит какое-то время. Его ботинок лишь выбивает только ему понятный ритм.
        - Вот что, - хлопает он ладонями себя по коленям. - Я ничего не понимаю в бизнесе - совершенно далёк от всего, но если тебе нужна моя помощь, я готов делать всё, что скажешь. Хоть мешки таскать - сделаю. Распоряжайся мной. Любое поручение - выполню. Стану твоими глазами, ушами, ногами, пока ты ограничен в передвижениях.
        - Нет, - качаю головой, но как-то неуверенно у меня получается. Я не хочу нарушать твои планы.
        - Не будь слишком гордым, Андрей, - обрывает меня Женя. - Соглашайся. И не так уж у меня много планов, чтобы я не мог подвинуть свои дела. Мы семья, если ты не забыл. Позволь мне быть полезным. Сделать что-то, чтобы не чувствовать себя оторванным листком от дерева. Так поступают чужие и равнодушные. А я больше не хочу быть ни тем, ни другим.
        Я прикрываю глаза. Мне сложно справиться с эмоциями, что захлёстывают с головой. Да, я нуждаюсь в помощи. Мне не справиться в одиночку. И нет рядом тех, на кого бы я мог положиться полностью.
        - ??????????????
        - Я хочу найти её, Жень, - слова выходят глухими, но я выпускаю их на волю. - Ива дороже денег. Мне кажется, она будет любить меня любого. Нищего. Больного. Сломленного. Сможет залечить все мои раны. С ней мне ничего не страшно. А без неё жизнь словно смысл теряет. Вот сейчас я это и вижу, и понимаю. До этого думал, что смогу отпустить, если вдруг ничего не получится ей дать. Знаешь, как это у нас, у мужчин? Пока ты сильный, мамонта в дом несёшь - ты вроде как ого-го, добытчик, глава семьи. И любят тебя больше, потому что много можешь дать, обеспечить, подарить уверенность в завтрашнем дне. А не станет всего - и чувствуешь себя не нужным, инвалидом каким-то.
        - Не била тебя жизнь по-настоящему, - не соглашается Женя. - В этом как раз и вся суть: и в горе, и в радости - не просто набор слов, а заложенная столетия назад мудрость, когда двое - семья, опора друг для друга. И когда это есть, остальное не страшно. Всё можно пережить.
        Мудрый он у меня. Старший брат. А я словно потерявшийся щенок - скулю и жалуюсь. Противен сам себе.
        - Найти не проблема, Андрей, - поднимается Женя со стула. - Есть детективы, полиция, связи, в конце концов. - Ты главное реши для себя: нужна она тебе по-настоящему или так, снова за нос водить, голову ей морочить.
        - Я люблю её и женюсь. Сделаю всё, чтобы Ива была счастлива.
        - Вот это уже ответ, - удовлетворённо сверкают его глаза. - Всё наладится, брат. Оно если в одном месте хорошо, и в другом постепенно выравнивается. Закон природы. У тебя есть мой телефон. Подумай, план составь. Ты в этом умный. А я всегда тебя поддержу. Выздоравливай.
        Он осторожно прикасается к моему плечу. Сжимает его слегка, ободряя, и уходит. А я остаюсь один. В тишине.
        - Я найду тебя, Ива, - произношу вслух. Для меня сейчас жизненно необходимо озвучивать свои мысли. Я даю им выход, я хочу, чтобы мир или некто мудрый, кто руководит нашими жизнями, слышал меня и понимал, чувствовал силу моих желаний. - Найду и украду тебя у судьбы, как и обещал. И никто, никто больше не посмеет отобрать тебя у меня. Никто не посмеет обидеть, и я в том числе.
        Для меня это клятва. Слово, которое я даю и не собираюсь нарушать, потому что ясно вижу истину и путь, по которому хочу идти дальше.
        Ива
        Ник вернулся, но по его отсутствующему взгляду, я поняла, что мыслями он не здесь. Видимо, с Радой у него всё наладилось, и я была рада, но наши общие проблемы никуда не делись.
        Мне не хотелось вырывать его из погружённости в себя, из состояния, когда лицо - счастливое, а на губах улыбка блуждает. Я такого Ника не знала. Слишком он настоящий. И очень далёкий. Не со мной.
        А мы в одной лодке. И нужно плыть, чтобы найти берег. Хочется нам этого или нет.
        - Я хочу встретиться с твоими родителями. Можно с отцом, но лучше пусть и Тата присутствует.
        Ник моргнул. Непонимающе на меня уставился, а затем выдохнул:
        - Нет. Ты с ума сошла.
        - Да, Никита. Но с ума я не сошла. Нам нужно поговорить. Это важно.
        Я умею быть упрямой. Меня сложно сдвинуть с места или переубедить, если я всё для себя решила. Именно эта твердолобость позволила мне достичь всего, что у меня есть. И дом Кудрявцевых заполучить - в том числе. И если Ник думает, что я сахарная и растаю, послушаюсь его, он ошибается.
        - Объяснись, - ожесточаются черты его лица. И я сожалею. Печалюсь, что вынуждена опустить его с небес на землю.
        - Если коротко, то денег нет, - я всё равно наблюдаю за его реакцией. Но у Ника лишь удивление на лице. - А подробнее расскажу при всех. Мне нужно точно знать, кого считать своим недоброжелателем.
        Он сидит какое-то время молча, словно решает что-то про себя.
        - Ладно. Собирайся. Рано или поздно настаёт время ставить точки над «i». Чем раньше отец поймёт, что его планы рухнули, тем лучше. Я не хочу думать о нём плохо. Он утверждает, что не имеет отношения к тому, что случилось с Любимовым. Так это или нет, судить не берусь.
        Ник вёл машину молча. Но вид у него был решительный, будто он на войну собрался.
        - Может, нужно было позвонить? Предупредить о нашем приезде? - спросила запоздало.
        - Зачем? Будет сюрприз. Они вечерами дома. Особенно сейчас. Отец многие дела любит в тишине собственного кабинета решать. Ему нравится. Тата вокруг вьётся, кофе предлагает. Плечи и шею ему всегда помассирует. У них целый ритуал. Общаются. Семейные традиции семьи Репиных.
        Я почему-то с тоской подумала: чего ему не хватает, Репину-старшему? Его любят, ценят, пылинки сдувают. У него есть целое богатство - жена и сын, а он убивается за какими-то деньгами. Мне, наверное, этого никогда не понять. Я бы сейчас отдала всё, лишь бы оказаться с Андреем рядом. Да и я и готова этого «всего» лишиться.
        Они живут в элитном районе. Здесь всё по-другому. Подземная парковка. Многоэтажки словно с рекламных проспектов. На входе - консьерж, больше похожий на боксёра с ринга. Смотрит на нас цепким взглядом. Но он знает Никиту, поэтому беспрепятственно пропускает.
        Я робею. Лифт несёт нас на какой-то этаж - я даже не сфокусировалась, потому что глазела на чистую кабинку с зеркалом. Не пахло мочой, кнопки все на месте. Это как попасть в другой мир.
        Ник открывает дверь своим ключом, а я пялюсь на лестничную площадку. Здесь можно операции проводить хирургические. Или ракеты в космос отправлять. Идеальная чистота и простор. Лампы горят ровным светом. Бывает же подобное чудо.
        - Мам, пап, - зовёт Никита с порога и тянет меня за руку внутрь.
        Тата такая же, какой я её запомнила. Домашняя, мягкая, с лучистым светом в глазах.
        - Никитушка, - радуется она появлению сына. - Ива, - кивает мне доброжелательно. - Вот уж не ожидали.
        - Машина ехала, колёса тёрлись. Вы нас не ждали, а мы припёрлись, - бормочет Ник под нос, а я ёжусь: в конце коридора появляется Репин-старший. Я даже имени его не знаю. Они с Ником похожи. Наверное, так Ник будет выглядеть, когда станет постарше. Разве что холодной жёсткости в глазах не нужно. Это лишнее. От такого взгляда - мороз по коже. Хочется зубами дробь выбить.
        Видно, что Репин устал. У него лицо одутловатое и веки припухли, словно он не спал очень долго. Михаил - неожиданно вспоминаю я. Никита Михайлович - так величала Ника моя кухарка. Значит, отца зовут Михаил.
        - Чем обязаны? - он выговаривает слова сухо и переводит взгляд с Никиты на меня.
        - Миша! - ахает Тата. - Дети в гости приехали, зачем ты так? Пойдёмте, - манит она нас рукой. - Чаю выпьем, я как раз ватрушек напекла, твоих любимых, Никита, как чувствовала.
        - Ива поговорить хотела. Вот мы и приехали, - Ник не сходит с места, и я понимаю: он не пойдёт пить чай. Он здесь почти не дома. И воздух дрожит от напряжения.
        - Прошу в кабинет, - Репин-старший делает жест в сторону, и мы идём за хозяином квартиры. Тата семенит за нами вслед. Пусть. Она мне тоже нужна. Как поддержка. Как единственный родственник, что остался после всех бурь. Я хорошо помню тепло её глаз там, в палате, когда она разговаривала со мной. Тата не может не поддержать меня.
        Он садится за стол, как на трон. Весь преисполненный собственным достоинством. Мы остаёмся стоять. Сесть никто не предложил. Я бы не отказалась, наверное. Но я могу и не спрашивать. Все эти тонкости делового этикета нахватаны больше из книжек.
        - ??????????????
        Я вдруг поймала себя на мысли, что давно не читала. Давно нарушила свои незыблемые планы и графики. Жизнь моя перестала напоминать хорошо отлаженный механизм, когда я жила по часам. Ела замороженную, а потом разогретую пищу. Вязала, гуляла. Позволяла себе в выходные читать. Как давно это было. А прошло не так уж много времени.
        События и люди сожрали меня. Перекроили на свой лад.
        Я вздыхаю и протягиваю руку со смайликом в направлении Репина. Он смотрит на мою ладонь долго, не понимая, в чём дело. Затаив дыхание, привстав на цыпочки, глазеет на жёлтый кружок и Тата. Никита косится и терпеливо ждёт, когда я открою рот.
        - Я пришла сказать, что отцовского наследства нет. Вот это лежало в банковской ячейке, от которой он мне оставил ключ. Денег нет. И если вы на них рассчитывали, то я бы отдала, лишь бы вы оставили меня и тех, кто мне дорог, в покое.
        Я вижу, как у Репина-старшего трясутся руки. Вблизи он кажется совершенно измочаленным. У него лихорадка, губы растрескались. Мешки под глазами проступают явственно. В темноте коридора его нездоровый вид не так бросался в глаза.
        - Если хотите, я отдам вам деньги, что собрала на операцию. Это всё, что у меня есть. Но я готова отдать.
        Отец Ника вскидывается.
        - Вы издеваетесь? - спрашивает холодно. - Я не собирался вас грабить. Вы нравились сыну. Я хотел всего лишь оставить деньги в семье и вернуть со временем, когда смогу справиться с тем, что на меня свалилось. Это дело чести. Дело принципа. Мой бизнес - всё, что у меня есть!
        Он повысил голос, его начало потряхивать.
        - У вас есть намного больше, чем деньги, - возразила я. - Семья. Сын и жена.
        Я бросаю взгляд на Ника. Я не вправе выдавать его тайну. Только он сам. Никита правильно понимает меня.
        - А теперь и внучка, - произносит он тихо. У меня растёт дочь, пап. Хорошенькая любопытная, очень умная и похожая на тебя Ника.
        Репин старший смотрит на Ника остановившимся взглядом, ловит воздух ртом. А затем, схватившись за грудь, начинает заваливаться на стол.
        - Миша! - кричит Тата и кидается к мужу. - «Скорую», «скорую» вызывай! - это она обращается к Нику. А я падаю на стул, потому что ноги меня не держат.
        Да, «скорую». Мне и самой не очень хорошо. Я хотела его лишь предупредить, а не доводить до сердечного приступа.
        Как всё же хрупка человеческая жизнь…
        Репин-старший попал в больницу с сердечным приступом.
        - Беречь себя надо, - сказала хмурая доктор. - Больше спать, меньше стрессов. А то загоняют себя, как плохую лошадь, а потом умирают. Поэтому строгое лечение, никаких отрицательных эмоций. Будем вашего папеньку латать.
        Тата облегчённо вздыхает и роняет тихие слёзы. Ник бледен - его отцовский приступ выбил из колеи.
        - Я останусь, - решает он. - Тата съездит домой, соберёт нужные вещи и сменит меня к утру.
        - А я доберусь на такси, не беспокойся, - сжимаю ободряюще его ладонь. - Главное, что отец жив, остальное как-нибудь утрясётся.
        - Никогда не думал, что весть о внучке так его подкосит, - бормочет Ник. Он чувствует себя виноватым.
        - Нет-нет, - гладит его по плечу Тата, - его и без того прихватывало, но обходилось как-то. Думаю, его весть, что денег нет, подкосила куда больше. Он очень надеялся, что заполучит деньги - сможет остаться на плаву. Но вряд ли это так. Миша и сам это понимал.
        Она вздыхает, вытирает слёзы ладонями, шмыгает носом.
        - Мне стыдно, Ива. Не в очень хорошее время пришлось тебе с роднёй познакомиться. То мать моя крендель выкинула, то теперь мы. А ведь я обещала помощь. Но что вышло, то вышло. Не держи на нас зла.
        - Я и не держу, - отвечаю ей искренне. Мне всех бесконечно жаль. Хочу мира и покоя и поменьше потрясений.
        - Когда ты нас познакомишь? - спрашивает Тата у Ника. Ей хочется увидеть внучку, но она не интересуется Радой, и это почему-то цепляет меня. Так быть не должно. Слишком уж эгоистично. А может, она догадывается, поэтому отделяет «своих» от девушки, что родила Нику дочь. Видимо, она не сразу станет родной для этого семейства.
        Хуже всего ночью в пустой квартире. Не уснуть, и мысли разные в голову лезут, тоска затапливает с головой, но я не даю ей победить. Я грежу о счастье, что обязательно случится, как только тот, кто охотится за отцовским наследством, поймёт, что нет его миллионов. Есть дом. Есть я. Есть Андрей. Есть люди, что дороги мне.
        - Пап, - обращаюсь я к темноте, - живой ты или нет… Ты же хотел, чтобы я была счастлива? Пусть эти деньги достанутся тому, кто в них нуждается. А мы заработаем сами. Будем любить друг друга и радоваться. Вот это для меня счастье. А пока от твоих миллионов - одни неприятности. Вот пусть они исчезнут. И неприятности, и деньги - я согласна.
        Глупо, конечно. Но мне кажется: проговорю это вслух, и всё изменится однажды. В лучшую сторону.
        Утром, к завтраку, снова явилась Рада. Позвонила в дверь.
        Кажется, от неё не скрыться. Судя по всему, Ник не умел прятаться.
        Она очень тихая и задумчивая.
        - Чай будешь? - кивает в ответ, но я вижу: ей хочется поговорить.
        Рада садится на край табурета, чашку в руках сжимает и на какое-то время между нами повисает тишина.
        - Оставь его в покое, - поднимает она на меня глаза. - Ну, зачем он тебе? Я закрою на всё глаза. Забуду. Только уйди из его жизни. Ему со мной хорошо. Он счастлив. Дочь у нас растёт. Мужчины… им, бывает, тяжело определиться, сделать выбор. Как те ослы между двумя стогами сена. Ведь будет бродить туда-обратно, пока не сдохнет. А убери лишнее - глядишь, и всё наладится. Нет страданий. Есть всего лишь один хороший стожок.
        - И это ты, - улыбаюсь понимающе.
        На самом деле, я готова уйти. Не мешать им. Но нужно дождаться Ника, чтобы как-то решить совместно дальнейшие шаги. Он больше мне не нужен. Главный кладоискатель не его отец. Почему-то я уверена в этом. Слишком уж он сломлен был. Да, отчаявшиеся люди способны на непредсказуемые поступки, но Репин-старший не похож на тех, кто убивает из-за денег.
        - Да, - снова тревожит меня голос Рады. - Это чувства, проверенные временем. И, не будь у меня обстоятельств, мы бы давно были глубоко женаты. Но жизнь сыграла против нас. А сейчас я хочу всё исправить, наладить.
        Я открываю рот, чтобы признаться, что между мной и Ником ничего нет. Что я ей не соперница, но Рада не даёт мне слова вставить. Видимо, решилась, и изо всех сил пытается выдержать до конца, не сорваться на крик.
        - У меня есть деньги, - смотрит она мне в глаза, гипнотизируя. - Не так много, наверное, но я готова отдать всё, лишь бы ты исчезла. Не мешалась. А там мы как-нибудь разберёмся.
        У меня вырывается нервный смешок. Опять деньги. Почему-то многие считают, что любую проблему можно решить бездушными бумажками.
        - Ты сможешь начать новую жизнь, - уговаривает она меня, - это мои деньги, я их заработала сама, а не взяла, попросила у отца. За своё хрупкое счастье я готова поделиться.
        - Купить счастье, да, Рада? - мы оборачиваемся синхронно. В дверях стоит Ник. Не слышали, как он вошёл. Вид у него измученный, видимо, почти не спал.
        - Ник, - кидается Рада к нему птицей. Вглядывается жадно в лицо, протягивает руку, чтобы прикоснуться, но он уклоняется.
        - Почему ты не веришь мне, Рада? - спрашивает он глухо. - Не веришь, не доверяешь, не считаешь нужным спросить хотя бы? Что тогда, что сейчас? Почему ты думаешь, что можешь всё решать сама? Забрать дочь, украв у меня годы общения с ребёнком. Выгнать беззащитного человека на улицу - эгоистично, подло, за моей спиной, не выяснив всех обстоятельств. Тебе ведь всё равно, правда, что будет с Ивой? Плевать тебе на неё. Плевать, что ей некуда идти, что человек в беде, в опасности.
        - Ник, пожалуйста… - столько мольбы в её голосе и тоски.
        - Ты ведь мне не веришь, Рад. Вообще не веришь, - Ник то ли не хочет видеть, то ли не желает замечать её покорной обречённости. - Ты записала меня в ослы, что не может с бабами разобраться, живёт с двумя и никак не определится. Тебе даже в голову не пришло, что всё не так, как нарисовало твоё ревнивое больное воображение.
        - А что я должна думать? - огрызается она. - Ты то со мной, то с ней. Ты меняешь квартиры, словно скрываешься, и таскаешь её за собой. Что я должна думать? Что вы брат и сестра? Так она объяснила популярно, что родства между вами нет. Намекнула открытым текстом, что связь ваша не противоестественная!
        Вот так из недомолвок и недосказанностей рождаются уродливые домыслы. Я прикрываю глаза, чувствуя себя древней старухой, что вот-вот развалится от дуновения ветра. Это ужасно. Они скандалят, а мне их жаль. Хочется остановить, потому что куда-то не туда их засосало. Не в те дебри.
        С другой стороны, я понимаю: если они сейчас не выорутся, не выплеснут все сомнения и горечь, потом будет только хуже.
        - У нас нет никакой связи, глупая! - кричит в сердцах Ник.
        - Ну, да, вы только живёте вместе под одной крышей, а так - чисты, как ангелы! - нападает на него Рада. - Ты всё же определись, сделай выбор, хан недоделанный! У нас, знаешь ли, гаремы запрещены! Да и какая нормальная женщина в здравом уме согласится на то, чтобы добровольно делить своего мужчину ещё с кем-то?
        Она срывается с места и убегает.
        - Рада! - зовёт Ник, но та только дверьми хлопнула так, что стены дрогнули.
        Ник устало рухнул на табурет. Тот самый, где недавно сидела его любимая девушка.
        - Налей мне чаю, Ива, - просит он минуту спустя.
        - Может, ты всё же пойдёшь за ней? - предлагаю тихо.
        - Пойду. Конечно, пойду, - сжимает он упрямо губы. - На край света за ней пойду. Но пусть она пока остынет, ревнивая тигрица. И научится слушать, что ли.
        Я вздыхаю и качаю головой. Они друг друга стоят. Но лучше бы он с ней объяснился.
        Глава 11
        Евгений Борн и Ива
        Жеку наконец-то догнала эйфория. Он уже думал, что подобное никогда не случится. Тогда он был молод, амбициозен, его любила толпа - возносила под самые небеса и носила на руках.
        Слава и популярность кружили голову. Это были непередаваемые словами ощущения. Позже, когда он остался за чертой забвения, ничто не могло подарить ему чувство полёта, смесь радости и восторга.
        И только сейчас, когда он стал нужен Андрею, семье, нашёл своё призвание, Жека почувствовал, как возвращаются силы, подпитанные ободрением от людей, что были ему бесконечно дороги.
        Его хватало на всё. Днём он успевал сделать кучу дел и поручений Андрея. Вечером он добирался до загородного дома, запирался на втором этаже и записывал книги. Каждый день хоть немного - так он себе приказал.
        Ему не хотелось ни есть, ни спать. Но грела его не только нужность семье. Имя его крыльев - Изольда. Или Марина. Он называл её и так и эдак, в зависимости от настроения.
        Они почти не встречались - больше вели виртуальное знакомство. Но что-то такое появилось в их отношениях, что дарило надежду на продолжение, на то, что однажды реал победит.
        Жека доверял Изольде, но о своей семье рассказывал вскользь, не вдаваясь в подробности. Он считал, что не имеет права разглашать не свои тайны.
        «Я готов рассказать о себе всё, не буду лгать и выкручиваться»
        И он рассказывал. О том, как был певцом. Как бросил сцену и не смог жить спокойно, потому что его сломало чувство вины.
        Он боялся, что его оттолкнут. Но ещё больше боялся поддаться соблазну и обмануть. Жека легко б сыграл непонятого и непризнанного гения. Женщины таких любят. И жалеть, и щедро одаривать своими милостями.
        Что греха таить: он этим раньше с лихвой пользовался. А сейчас не мог и не хотел. Только не с Изольдой. Он жил этими почти не оформившимися отношениями. Радовался каждой её улыбкой. С замиранием сердца позволял себе звонить, чтобы услышать её голос. Беспричинно улыбался, если она писала короткие смс.
        Это был не роман, а осторожное сближение звёзд, что слишком долго светили в одиночестве. И чуть ли не впервые в жизни Жека не хотел торопиться. Он давал ей возможность подумать, взвесить, решить.
        Он рисковал оттолкнуть Марину своей не самой лучшей биографией, но она не спешила отказываться от общения с ним. Именно это позволило Жене в очень сложный период смотреть в будущее с очень большим оптимизмом.
        - Не переживай, Андрей, вычислим мы твоего недоброжелателя, - успокаивал он брата.
        - Я нанял детектива. Не волнуйся. Мы обязательно найдём Ваньку. Не думаю, что она слишком хорошо зашифровалась. Где-то да вынырнет.
        За Иву он и сам переживал. Шутка ли: всю жизнь присматривать, а тут вдруг выпустить её из поля своего зрения.
        - Я привык следить за ней, - признавался он Марине. - Когда Ванька получила дом, я почувствовал себя трижды никому не нужным. Но, может, именно это подтолкнуло меня стать другим. А теперь она нуждается в поддержке. Я знаю, каково это, когда кажется, что весь мир ополчился против тебя. На самом деле, это не так.
        На самом деле, ей нельзя быть одной, без поддержки и семьи. И он обязательно скажет ей об этом, когда найдёт.
        Ива
        Я не выдержала. Позвонила Ираиде. Всё время душа не на месте была, потому что я бросила дом и тех, кто в нём обитал. Идола и Ираиду. Но Жене я сейчас позвонить не могла: лучше держаться мне подальше от тех, кто близок Андрею.
        Ираида ответила не сразу. Я уже хотела отключиться.
        - Ива, - обрадовалась старушенция. - Как хорошо, что ты позвонила. Хочу сказать, что покидаю гостеприимные стены твоего дома. Герман сделал мне предложение, от которого я не смогла отказаться, - смеётся она каркающим смехом.
        - Неужели руки и сердца? - невольно улыбаюсь, вспоминая соседа с неизменным фотоаппаратом на шее.
        - Не говори глупостей, деточка, - сурово вычитывает мне Ираида. - Мы уже не в том возрасте, когда играют в любовь. Он предложил мне переехать к нему. Чтобы не так одиноко было ни ему, ни мне. Чтобы можно было поговорить вечерами не только с кошками. Хотя я, наверное, уже привыкла.
        Я качаю головой, но хорошо, что Ираида меня не видит. Я думала, люди в юности стыдятся своих чувств и не показывают их другим. Оказывается, этой болезни подвержены все.
        - Как там Женя? - спрашиваю, уводя разговор на другое.
        - Живой, что ему сделается. Пропадает днями, но ночевать возвращается. Ещё что-то пишет, но совсем забегался, одни глаза остались.
        Это хорошо. Главное - занят и не тянет его на старое.
        - Я вот что тебе сказать хотела, Ива, - прорывается сквозь мои думы голос Ираиды, - нельзя так, наверное, говорить, но я даже рада, что Герман Иосифович пригласил меня пожить с ним.
        - Что-то случилось? - спрашиваю, чувствуя, как неровно бьётся сердце в груди.
        - ??????????????
        - Не то, чтобы случилось… Но странное это место. Ты бы сюда не возвращалась, что ли. Это я на всякий случай предупреждаю. Евгений едва появляется, а одинокой девушке негоже жить в доме с привидениями.
        - Ты что-то видела? - стараюсь спрашивать спокойно, а у самой руки трясутся.
        - Да, конечно, - вздыхает Ираида. - Мужчина по ночам бродит в коридорах. Высокий такой, представительный. Волосы седые назад.
        В сердце впивается игла. Она рисует портрет моего отца. По крайне мере, так он выглядел на фотографиях: высокий и представительный. С густыми волосами, зачёсанными наверх.
        - Не упокоилась душа его, видимо, - бормочет старуха, а я думаю о том, что она, видимо, и не упокаивалась. Жив отец. Как я и думала. И неплохо было бы с ним поговорить.
        - Я тебе ещё вот что скажу, Ива. Если вдруг захочешь увидеть свою мать, то всегда можешь найти её.
        - Она же меня не ищет, - возражаю устало.
        - Не спеши судить о делах, сути которых не знаешь и не понимаешь. Твоя мать жива, деточка. И многие поменялись бы с тобой местами, чтобы однажды услышать эту фразу.
        Она права. А я не знаю, что с этим делать. Но, наверное, у каждого в жизни наступают моменты, когда нужно посмотреть в лицо собственным страхам или наоборот: без боязни взглянуть в прошлое, чтобы убедиться: ничего там особенного или неприятного нет.
        Ираида моё молчание толкует по-своему: рассказывает, где я могу найти адрес матери. Ей хочется, чтобы я сделала это - встретилась с женщиной, которая когда-то меня родила. А я не уверена. Наверное, не хочу услышать, что я ей никогда не была нужна.
        Глава 12
        Андрей Любимов и Ива
        Работа всегда на меня действовала магически: я забывался, погружался с головой в дела и забывал обо всём на свете. Почти. Это был способ убежать от реальности, занять себя, сделать что-то нужное для семьи.
        Сейчас я тоже пытаюсь отрешиться, забыться, занять себя цифрами, сводками, документами. Получается плохо. Я постоянно думаю об Иве и детях, о том, что слаб и ограничен в действиях. Это невыносимо. Я бы побежал, действовал, командовал, дрался, как лев. Вместо этого - постель, покой, диета.
        Мысленно я уже десять раз отшлёпал Иву, хоть и не сторонник жёстких мер. Я то ли задушить её в объятиях хочу, то ли зацеловать. Попадись она мне. Спуску не дам. Не отпущу больше ни на шаг. Привяжу к руке верёвочку и буду везде за собой водить.
        Я понимаю, что жалок. Подобные мысли - бред. Я взрослый мужик, а мечтаю о каких-то телячьих нежностях. А мой белокурый ангел меня покинул. Моя слишком правильная девочка считает, что если будет держаться от меня подальше, беды обойдут меня стороной.
        А мне без неё беда. И душа не на месте. И проблемы от её отсутствия никуда не делись. Моя фирма продолжала падать на колени, и пока я ничего не мог сделать: кто-то умный и опасный просчитывал или знал все шаги, что я предпринимал, пытаясь спасти своё дело.
        Я послушался Женю и нанял детектива.
        - Я думаю, она где-то рядом с Репиными, нотариусом Самохиным или неподалёку от коммунальной квартиры, где жила раньше - высказал я свои предположения.
        Я не допускал мысли, что она совсем одна. Репин - отвратительный вариант, но лучше пусть он будет рядом, чем никого. Пусть хоть кто-то защитит её, пока я вынужденно прохлаждаюсь.
        - А вот и я, - сияет улыбкой мама. Она устала. Шутка ли - каждый день в клинику и обратно. Никто не просит и не заставляет, но он не может отказаться. Ей нужно видеть меня, поправлять одеяло, приносить сок.
        Дома дети на её шее. С няней, но всё же. Илье скоро в школу. Вряд ли он будет проявлять чудеса послушания. И мне очень важно, чтобы он не отлынивал. Поэтому я рвусь домой. Там спокойнее и дети присмотрены. А мама наконец-то сможет отдохнуть от нас всех.
        - Здравствуй, мам,
        - Весь в делах, - качает она головой. - Когда же это закончится?
        - Хороший вопрос. Я бы тоже хотел это знать, - невесело улыбаюсь ей в ответ.
        - И Иву я прогнала, а у тебя всё без изменений.
        Мать понимает, что проговорилась, как только бросает на меня взгляд. Она закусывает губу, глаза у неё становятся большими, руки ходуном ходят.
        Я зол, но не могу сейчас ни кричать, ни осуждать в полной мере. Я-то думал, что мать не знает причин, по которым Ива ушла. Оказывается, мама приложила к её уходу руку.
        - А теперь ещё раз расскажи мне, почему Ива из дома ушла, - я не думал, что голос, полный тихого бешенства действует магически.
        Не важно. Ива ушла бы в любом случае. Но то, что мать обманула меня, не поддержала девушку, которую я люблю, я не ожидал.
        - Она сама так решила, сынок, - в голосе матери белыми нитками сверкает чувство вины.
        - А ты согласилась и помахала ей ручкой. Выставила за дверь, как ещё пинка не дала под зад.
        - Ты мой сын, - выпрямляет она спину, - и так вон пострадал. А если вдруг она сказала правду? И всё, что на тебя свалилось, связано с этой девушкой?
        - Я взрослый, мам. И давай я сам буду решать, кто мне нужен, а кто лишний.
        - У тебя дети, - возражает она упрямо, - и ты прежде всего должен думать о них. Кому они будут нужны, если вдруг тебя не станет. Я до сих пор в себя прийти не могу. Все храмы обошла, миллион поклонов до земли отвесила, бога благодарила за то, что ты жив остался. Я ничего не имею против Ивы - хорошая девушка, но она опасна, и поэтому пусть лучше держится от нас подальше.
        В таком состоянии маму лучше не трогать. Её не переубедишь. Но промолчать - значит согласиться на то, что она и впредь будет поступать «во благо», причиняя боль тем, кто ей верит.
        - Никогда, слышишь, никогда не лги. Правда рано или поздно выходит наружу. Твоя ложь сделала мне больно. Ты позволила думать, что меня бросили. Ты оболгала человека, девушку, что дорога мне. Любую беду легче пережить вместе, поддерживая друг друга. А Ива теперь одна и неизвестно где. Пытается справиться в одиночку. Ты поступила эгоистично и неправильно.
        У матери опускаются плечи. Она прячет глаза. Мне жаль её, но если я поддамся жалости, то позволю и дальше за моей спиной делать не очень хорошие вещи.
        - Когда Ива вернётся, ты попросишь у неё прощения, - говорю твёрдо.
        Мать поднимает голову. В глазах её - тоска и слёзы. Не так-то уж она и упирается. Понимает, что натворила. И тогда я протягиваю к ней руки. Прижимаю к себе, успокаивая. Позволяю себе пожалеть и приободрить.
        Всё у нас будет хорошо. Главное - найти взаимопонимание. Убрать всё, что нас разъединяет, и собрать по крохам то, что делает нас сильнее.
        - ??????????????
        Ива
        Я всё же решилась. Мне совсем не обязательно видеться с матерью. Но я могу хотя бы взять адрес. Может быть, посмотреть на неё издалека. Странные противоречивые чувства владели мной.
        Ник делил своё время между больницей и компьютером. Мы почти не разговаривали. Не потому, что нам нечего было друг другу сказать, нет.
        Он нуждался в передышке. Я хотела о многом подумать.
        Ник уходил и приходил назад. Спал, ел, принимал душ, а затем садился за компьютер. Проходя мимо его комнаты, я слышала, как мягко стучит он по клавиатуре. Невероятная скорость. Он не рассказывал, что делает, а я не задавала ему вопросы.
        За эти два дня он растерял своё обаяние и улыбки, и я нередко ловила себя на мысли, что не знаю его. Незнакомец Никита Репин. Постоянно разный. Не поймать его, как течение быстрой реки.
        - Я хочу вернуться в коммуналку, - сказала я ему на третий день.
        - Нет, - вспыхнул он так яростно, что я бы, наверное, испугалась, но у меня не осталось на это сил.
        - Я не знаю, что делать дальше. До этого казалось всё намного проще. Я готова была получить деньги и отдать их. Обменять на спокойствие. А сейчас - сплошная неизвестность.
        - Потерпи немного, - Ник трёт виски и морщится. - немного утрясётся с отцом, и я подумал, что делать дальше. А пока я не могу допустить, чтобы ты осталась совсем одна. Это неправильно, Ива. Кто-то охотится за деньгами твоего отца. И этот кто-то, вероятнее всего, не знает, что их нет.
        - Тогда позволь мне съездить в коммуналку. Мне… нужно взять там кое-что.
        - Мы поедем вместе, - решает он. - Я отвезу тебя.
        Я не уверена, что хочу находиться под постоянным конвоем, но пока что у меня нет выбора. Я возвращаюсь домой. В стены, что вырастили меня. Но иду я туда не потому что соскучилась. Я иду, чтобы взять адрес матери. Листок из тетради в клеточку, который припрятала Ираида в надежде, что я всё же однажды захочу увидеть мать.
        Ива
        - Приехали, - говорит Никита, и я на секунду задумываюсь, так ли хочу идти в квартиру, где меня уже почти ничего не держит. Ник улавливает мои колебания. - Хочешь, я пойду с тобой?
        - Хочу, - киваю, соглашаясь. Да, лучше вдвоём. Я ему даже благодарна сейчас, что не отпустил меня одну.
        В коммуналке непривычно тихо. Не гремят кастрюли на кухне, никто не ругается, пытаясь пробиться с боем в туалет. Не удивительно: нет Идола, нет Ираиды и меня. Остались Пончики и Петуховы. Мне бы не хотелось никого видеть, но коммуналка не дремлет: как только я вхожу в коридор, тут же настораживаются двери, что имеют глаза и уши.
        - Явилась? - почёсывая волосатый живот, вываливается из своей комнаты Петухов. - А тут тебя с собаками ищут.
        - Кто? - интересуется холодно Никита. Я привыкла к его мягкости и улыбчивости, а такой тон - будто другой человек.
        - Налоговая, канешна, - лыбится Петухов, показывая гнилые зубы. - Жаждют нашу кралю видеть. А она не откликается. На телефонные звонки не отвечает. И оплату за жильё не вносит. А ты кто, ейный хахаль очередной?
        Петухов ёрничает и врёт. Я оплатила наперёд, чтобы не волноваться. И с налоговой - чушь. Но ему нравится пугать и издеваться.
        - Я бы на вашем месте о своих делах и проблемах волновался, - меряет взглядом Петухова Никита.
        - Ты на своём месте разберись, чмо, - огрызается мой милый сосед, но я уже не слушаю, о чём они препираются.
        Может, и хорошо, что они спорят. Я могу спокойно выдохнуть и войти в когда-то свою комнату. Я сейчас думаю, что могу порадовать Петухова: не хочу сюда возвращаться.
        Может быть, действительно отдать жильё ему. Пусть бы радовался. А то там пополнение скоро. А девочка у них славная, хорошая. Бывает же такое: папаша козёл, а дети нормальные. Надо разузнать, как это делается. Документы переоформить или что… Самохину позвонить. Обрадовать Петухова. Вдруг подобреет и станет нормальным человеком. Хотя это вряд ли: рождённый свиньёй орлом не станет.
        Я переросла и эту комнату, и прошлое. Что было в нём? Слабая болезненная девочка, опекаемая со всех сторон бабушкой. Девочка, не знавшая жизни. Девочка, что боялась людей.
        Я думала: у меня всё скучно и просто. Оказалось не так. У меня не скелеты в шкафу - они безобидные. У меня монстры, живущие под кроватью. Живые и жаждущие крови. Чудовища, которые ждут, когда я оступлюсь или ошибусь.
        У меня одно желание: вытянуть их на свет и либо приручить, либо уничтожить. С чем не справлюсь я, поможет солнце. На свету многое кажется не таким страшным, а порой смешным.
        Я прикасаюсь руками к стенам. Лёгкая грусть без сожалений.
        - Прости, бабуль, я выросла, - произношу вслух, и голос мой звучит непривычно. Слишком глухо. Взрослый голос не девочки, а женщины. - Осталось лишь узнать, почему ты меня прятала. Почему мать не захотела видеть меня. У меня нет обиды. Есть вопросы.
        Ираида оставила адрес матери здесь. Спрятала специально. Надеялась, наверное, что я начну перебирать или увозить вещи и найду. А я как перекати-поле: и здесь не осталась, и в отцовском доме не прижилась, и от Андрея убежала. И сейчас живу с Никитой, потому что нуждаюсь в какой-то подпорке, в человеке, что не даст мне скатиться в пропасть неизвестности. Но это ненадолго.
        Я уже думаю о том, чтобы снять отдельную квартиру и никому не мешать. У Ника своя жизнь. Рада и дочь. А я только мешаю. Я всем мешаю, кроме Андрея, но не могу с ним быть, пока не расквитаюсь с прошлым окончательно.
        Да, он есть, листок в клеточку, никуда не делся. Я нащупываю его за картиной, что висит на стене миллион лет. Столько, сколько я себя помню. Ираида засунула его, когда я, растерянная, бродила по разгромленной комнате. Цепкая старушка. Только прикидывается слабой.
        Я разворачиваю его, всматриваюсь в буквы и думаю, что никогда не видела Ираидин почерк. А он у неё строгий, как она сама. Буквы длинные, с острыми концами, похожие на готические замки.
        Пора уходить. Я обвожу комнату взглядом. Прислушиваюсь к себе. Меня не тянет остаться. Хочется уйти и не оглядываться.
        - Да кто ты такой! - прыгает на Никиту Петухов. Грудь выпятил, треники - пузырями на коленях. Пузцо дёргается.
        Он как Моська на Слона. Ник смотрит на него с брезгливой улыбкой и прячет руки за спиной. Интересно, он бы ударил? Смог бы? Я почему-то не могу представить Никиту, машущего кулаками.
        Андрей - да. Тот бы врезал, не задумываясь. По-мужски впечатал бы Петухову в нос. Вряд ли бы слушал бред собачий, что он тут напургенил, брызгая слюной.
        - Пойдём, Никита, - киваю я Репину на дверь.
        - Хватит уже орать, - высовывается из дверей Пончик. - Вы не слушайте его, Ива, - шлёпает он толстыми губами. - Остался без работы, совсем озверел, как с цепи сорвался. Строчит на всех кляузы, житья нет.
        Надо же. Молчаливый Пончик оказался человеком. Вполне нормальным. Заступился.
        - А ты пошёл вон! - срывается на фальцет Петухов, - лезешь, куда не просят, нос свой картошкой суёшь!
        - ?????????????? - Ты бы куда провалился! - бычит шею Пончик, потирая бритую под «троечку» голову. - Жена беременная пашет, а ты прохлаждаешься. Шёл бы грузчиком подрабатывать!
        Я снова вспоминаю рыженькую Римму, что приходила ко мне смотреть, как я вяжу. Старшую девочку помню смутно. Становится остро жаль женскую половину Петуховых. Там ещё и наследник в животе растёт. Так Петухов надеется. Позвоню Самохину. Решено. Не ради этого склочника, а ради его девочек.
        - Шалава! - кричит Петухов мне вслед, отрываясь от грызни с соседом. Никита порывается вернуться, но я твёрдо беру его за локоть и даю понять, что мне без разницы на петуховские крики. - Мать твоя такой была, и ты, смотрю, далеко не убежала!
        Что он знает о моей матери? Вряд ли много: Петуховы заселились позже, но то, что он вспоминает мою мать, кажется мне символическим. Скоро мне предстоит узнать, какая она - женщина, что родила меня и оставила на бабку. Может быть. Я ещё не решила точно. Но лист бумаги с адресом жжётся даже через карман.
        Глава 13
        Илья Любимов
        Илья наконец-то понял, что значит жить без отца. До него наконец-то дошло: то, что он считал ущемлением собственного достоинства и ограничением личной свободы, так называться не может. Отец слишком много ему позволял, потому что по сравнению с бабушкой, которая душила заботой и бесконечными правилами, папа у него - терпеливый ангел с золотыми крыльями.
        Илья мечтал, чтобы отец поскорее поправился и вернулся домой. Он клялся себе, что исправится и будет послушным, лишь бы больше не жить в аду под названием «бабушкина опека».
        Она постоянно советовала, поучала, а списку её «нельзя» могла бы позавидовать тюрьма строгого режима.
        Илья бунтовал и сбегал. В больницу к отцу или в клинику к матери. На улицу к друзьям. Нередко - просто так, чтобы где-нибудь отсидеться. Он вдруг отчётливо понял, что такое сиротство, и больше всего на свете желал больше никогда не испытывать подобного ужаса.
        Неожиданно для себя он скучал по Иве. Её мягкости и свету, её ненавязчивой заботе, разговорам. Это сблизило его с сестрой. Скрепя сердце, он признал правоту отца: родная она ему или нет, Катя - часть их семьи. Просто родная забавная девчушка, умеющая любить искренне.
        По вечерам Катя забиралась к нему на колени, обнимала его ручонками и заводила бесконечную фантазию, как они заживут, когда вернётся Ива. Катя в это верила безусловно.
        - Она будет нам как мама, - шептала сестра. - И не будет как бабушка бурчать. Даже Светлана Петровна хмурится. И скорей бы уже папа выздоровел. Он вернётся и найдёт Иву.
        Было бы неплохо. А то хоть волком вой.
        Сегодня он снова отправился к отцу. Гордость не позволяла Илье попросить прощения. Он старался, как мог, показать, что виноват, но словами сказать - самое тяжёлое.
        Отец теперь постоянно занят. Почти не удаётся с ним пообщаться.
        - Ты когда домой, пап? - всё же спрашивает Илья, наблюдая, как отец заканчивает просматривать документы в ноутбуке.
        Отец закрывает вкладки и устало прикрывает глаза.
        - Если доктор разрешит, то завтра. К сожалению, пока с полупостельным режимом.
        - И нас от бабушки заберёшь? - Илья не может скрыть надежду, что прорывается в голосе и дрожит нетерпеливо, ожидая положительного ответа.
        Отец смотрит на него немного удивлённо.
        - Конечно. Куда я без вас? У нас Светлана Петровна есть. Она присмотрит за вами, пока я на ноги не встану. А будете баловаться, отправлю к бабушке.
        Отец, конечно, сказал это в шутку, но Илью передёрнуло.
        - Есть хорошие новости. Звонил врач. У матери твоей наметился прогресс. Ей лучше.
        Илья виновато вздохнул. Он не навещал мать дня три. Как-то не до того было. Но всё можно исправить. Новость порадовала. Это же замечательно, что ей лучше!
        Он уже смирился, что отец с матерью не будут вместе. Бабушка говорила: не всегда можно склеить разбитую чашку. Иногда осколков так много, что лучше выкинуть и новую купить. У них, наверное, тот самый случай. Что называется, вдребезги.
        Илье хочется порадовать мать. Он покупает для неё цветы - нежные бархатцы с крупными ярко оранжевыми головками. Прячет их под ветровкой - неловко как-то идти по городу с цветами. Ещё подумают - для девушки. А он к матери в больницу.
        Он не позвонил. Хотел сделать сюрприз. Спешил, летел на крыльях. Радовался. Представлял, как поделится этой радостью с матерью. Он очень надеялся, что она поправится и дела пойдут на лад.
        Мать он заметил в аллее. Настолько лучше, что она поднялась и сама вышла на улицу? Раньше она лежала безучастно, и выходила, когда приезжал отец. Но сейчас отец не может, а значит, ей действительно лучше. Он уже собирался окликнуть её, махнуть рукой, когда у матери зазвонил телефон.
        Что Илью насторожило, он не понял, но спрятался за деревьями, подошёл поближе, чтобы послушать, о чём она говорит.
        Мать явно нервничала - он видел это по тому, как дёргала она шеей и как беспокойно сжимались и разжимались пальцы на свободной руке.
        - Ты обещал, - доносится до него голос матери. Не такой, к какому он привык - тихому и слабому, болезненному и умирающему. Резкий незнакомый тон. Как будто это и не она вовсе. - Что значит, не можешь? Когда?
        Она нервно прохаживается по хорошо уложенной, ухоженной плитке. Неподалёку стоит лавочка, но мать не садится, а продолжает мерить шагами плитку под ногами.
        - Я устала. Мне надоело притворяться умирающей, - говорит она и уходит вглубь небольшого парка. Илья кустами следует за ней, как привязанный.
        Он видит, как мать достаётся из больничного халата сигареты и прикуривает. От этого у него глаза буквально лезут на лоб. И если до этого он ушам поверить своим не мог, то сейчас его явно подводило зрение. Или это могло означать лишь одно: мать не больна. А может, никогда и не болела. Что же тогда? Обман? Сердце Ильи не могло смириться. Всё внутри бунтовало.
        - Ты обещал, что уничтожишь его, а я получу сына. Твои слова - ноль, ты водишь меня за нос и пытаешься оттянуть время. Учти: я не собираюсь здесь гнить вечно.
        - ??????????????
        Она выдыхает дым и жадно затягивается. Сбрасывает пепел на землю и ковыряет тапкой землю, сбивая траву.
        - Да, это была моя идея. Я помню. Но я не думала, что всё затянется настолько. Я умираю от скуки. Любимов в больнице, чёрт бы его побрал, и всё ещё на плаву. Ты обещал пустить его по миру. Чего стоит твоё слово?
        Она снова нервно дёргает шеей и плечом, бросает недокуренную сигарету в траву и затаптывает её ногой. Достаёт новую и снова прикуривает.
        - Я не угрожаю, - голос её становится тише. Что значит я всё испортила? Хотя да. Будь я немного удачливее, уже бы всё закончилось. Он бы гнил на кладбище, а я бы получила сына и Любимовские деньги.
        Илья задыхается от услышанного. Сердце разрывает грудь - так грохочет, заглушая все звуки. Ему кажется: ещё немного - и мать обернётся, услышит звук его сердца, найдёт его. И что дальше?.. Отправит на кладбище вместо отца?
        Бежать - первая паническая мысль. Быстро бежать, пока она не обернулась и не поняла, что он всё слышал. А потом он просто сидит и ждёт. Ждёт, пока она выдохнет дым, отключит телефон, выбросит бычок и пойдёт прочь.
        Это были самые длинные минуты в жизни Ильи. Самые страшные минуты, когда он не знал, что делать. Когда женщина, которую он любил и считал родной, оказалась совершенно другой, незнакомой холодной тёткой, способной убить его отца.
        Она ушла, а он продолжал сидеть на земле, за пышным кустом. Сидеть, пытаясь прийти в себя.
        Что-то хрустнуло в груди. Илья непонимающе уставился на руки. Он пытался ладонями приглушить стук своего сердца. И когда он их убрал, запах смятых бархатцев ударил в ноздри.
        Сломанные стебли. А головки всё такие же яркие и свежие. Илья отбрасывает их, словно обжёгшись. А затем поднимается с земли и бежит. Бежит сломя голову прочь. К отцу. Предупредить. Спасти. Пока эта чужая незнакомая тётка не натворила ещё больших бед.
        Рада
        Конечно, она не ждала, что Ник кинется за нею вслед.
        Нет, всё же ждала. Так было раньше. Рада часто вспыхивала, психовала, на эмоциях убегала. Ник всегда догонял. Примирялись они обычно бурно. В постели.
        В этот раз он не кинулся. Было ошибкой за ним следить, не доверять, встречаться с Ивой за его спиной. Но она не могла не попытаться отвоевать своего Ника. Он - её, а она слишком долго ждала, чтобы вернуться. Медлила.
        Можно было приехать на родину года три-четыре назад. Отец уже остыл, по-своему смирился. Только до сих пор грозился вырвать ноги тому, кто заделал ей тогда ребёнка и остался не у дел.
        Знал бы он… Рада защитила Ника как смогла. По-своему - молчанием. Отвела подозрения. Но по сути - испугалась. Ещё и бабушка Бодрова масла в огонь подлила, пугая крутым отцовским нравом.
        А теперь всё висит на волоске. Нет, он не бросил их. Звонил. Встречался пару раз с Никой. Но о самом главном так и не поговорили. Ник не настаивал, а сама она струсила, ещё больше усугубляя пропасть между ними. А казалось, что всё хорошо. Особенно после их воссоединения.
        Рада чувствовала тогда себя уникальной, желанной, единственной. А теперь застыла, запуталась, не знала, куда себя деть и с чего начать восстанавливать рухнувшее равновесия их отношений.
        Она не перестала за ним следить - не смогла. Они жили вместе - Ива и Ник. В одной квартире. И кто знает, что между ними происходит. Рада злилась и ревновала. Но её, как преступницу, тянуло назад, в дом, где под одной крышей прятались Ива и Ник.
        И однажды, когда Ник ушёл, она снова позвонила в знакомую дверь.
        - Помоги мне, - сказала устало, как только Ива открыла. И та не засмеялась ей в лицо, как ей думалось, не захлопнула дверь перед носом, а посторонилась, пропуская внутрь.
        - Я люблю его и не знаю, что делать, - призналась Рада. У неё больше не осталось сил, чтобы сопротивляться.
        - Может, нужно ему доверять? - Ива не улыбалась, не издевалась. Спокойный, как тихая река, голос. Плавные, экономные движения. - И пока ты не взбесилась и не убежала в очередной раз, сразу хочу сказать: я здесь, потому что мне некуда идти. Между нами ничего нет из того, что ты себе напридумывала. Ник просто мне помогает, не может бросить. Я как тот чемодан без ручки: тянуть тяжело и выкинуть жалко.
        Рада без сил опускается на пол. Прижимает колени к груди. Хочется плакать.
        - Я вела себя как идиотка, - шепчет она, стыдясь саму себя.
        - Есть немножко, - соглашается Ива. - Но всё можно исправить. Нужно только захотеть. Поговорить с ним. Сделать первый шаг. Тебе, не ему. Он тоже вырос, понимаешь? Стал мужчиной. Ты живёшь прошлым. Тогда вы были молоды, порывисты, вели себя по-другому. И ты до сих пор пытаешься вернуть то, что уже никогда не возвращается. Привыкни к себе взрослой. Посмотри на Ника как на мужчину. Дай ему возможность сделать ради тебя настоящие поступки, а не пытайся свести всё к всплескам страсти. Её и так хватит с избытком.
        - Откуда ты такая мудрая взялась только? - бормочет Рада, пряча пылающее лицо в коленях.
        - Да всё оттуда же, - опускается она рядом и садится поудобнее, подпирая спиной стену. - Только у меня история наоборот: слишком никакое прошлое и чересчур бурное настоящее. Никак не сведу концы с концами и не могу двинуться дальше. Поэтому есть время подумать обо всём. Ник рассказывал о вас. Иногда на него нападают приступы откровенности. Он скучает по тебе и страдает, что в твоих глазах выглядит как-то не так, до идеала не дотягивает.
        Рада молчит, переваривая услышанное. Вздыхает чуть слышно.
        - Семь лет назад он знаешь какой хорошенький был? За ним все девчонки бегали. А он меня выбрал. Я тогда не верила, что это правда. Ник такой уютный, домашний, что ли. Совсем не избалованный. То есть мог бы. Но правильный очень.
        - А ты его подозревала, что он и нашим, и вашим, - фыркает Ива. - Когда человека знаешь хорошо, доверяешь. И не думаешь плохого. Или хотя бы выслушать можно.
        - Всегда такая была, - ещё один вздох. - Вначале делаю, потом думаю. Бодровский темперамент. У меня отец такой. Злющий, как чёрт. Если ему вожжа под хвост попадает - сносит всё на своём пути. Я поэтому тогда и удрала. Боялась, что убьёт Никиту. Да и замуж меня хотел сбагрить. А тперь вот… всё стало слишком сложно, спустя много лет. У меня ничего не получается.
        - Получится. Просто поговорите. Спокойно, без обвинений.
        - И прощения попрошу, - решение, оказывается, рядом. Рада сейчас это видит ясно. Ей даже легче стало. Хорошо, что она пришла сюда
        - А у меня мать нашлась, - неожиданно говорит Ива. - Ну, как нашлась? Она и не терялась, наверное. Просто я её не знаю. И никогда не знала. Как отдала меня младенцем бабушке, так и всё. Не появилась больше. Бабушка сказала, что мертва мать. Оказывается жива. А теперь я знаю, где её найти.
        Ива умолкает, дышит тяжело, со свистом. От неё пахнет травами.
        - Пойдёшь? - спрашивает Рада тихо.
        - ??????????????
        - Не знаю, - качает Ива головой. - И хочется посмотреть, и не уверена, нужно ли. Столько лет прошло. Может, у неё семья и другие дети. А тут я. И что скажу? Ты меня бросила, а я пришла?
        - А ты сходи. Можно ж просто посмотреть. Увидеть. Понаблюдать даже. А там на месте и решить, стоит ли говорить. Я бы пошла. У меня тоже нет матери. Не знаю уж, что там у них с отцом произошло. Он никогда не рассказывал. И не позволяет лезть в душу. Он у меня такой. Жёсткий. Но если бы кто сказал, что она жива, что живёт где-то недалеко - я бы пошла. И хотела бы знать, что случилось много лет назад. Даже самую дурацкую историю выслушала бы. Поверила бы или нет - вопрос двадцатый. Мне всё кажется: она хорошая. Отца выдержать нелегко. У него сила и деньги, статус и положение. Она могла и не бросать меня, а… так обстоятельства сложились. Бо-Бо мог надавить. Жизнь - штука забавная. Я ведь тоже тогда от Ника убежала. Боялась, что отец его раздавит. Мне ведь восемнадцати не было, когда мы…ну, ты понимаешь. Семнадцать. Только со школьной скамьи. Студентка желторотая. Поэтому лучше не судить, пока не узнаешь, что там было.
        - Я подумаю, - кивает Ива. - Может, так и сделаю. Схожу. Посмотрю.
        Они расстаются почти подругами. Каждая из них облегчила душу и нашла ответы на мучавшие вопросы.
        Нужно дождаться Ника. Рада отчаянно трусит, но полна решимости. Когда любишь, нужно уметь не только брать, но и отдавать. Не только купаться в счастье, а и уметь переживать трудные моменты. Не в одиночку, а вместе. Как это и положено влюблённым.
        Андрей Любимов
        Я настоял, чтобы меня выписали. Нет смысла валяться в больнице, если то же самое я смогу делать дома. Мать побеспокоилась обо всём остальном: договорилась с медсестрой, которая будет делать все нужные процедуры, уколы и капельницы.
        - Я надеюсь, что вы будете придерживаться постельного режима. Ограничьте подвижность - вы перенесли операцию, ходить самостоятельно не можете. Дайте зажить швам! - вычитывал мне доктор. Я слушал его в пол-уха. Я хотел домой. В свою квартиру. К своим детям. И вернуть Иву. Остальное - решу постепенно.
        Что-то важное ускользало от меня, поэтому я рвался на волю. Насколько это возможно. Дома, как говорят, и стены помогают.
        Илья вернулся неожиданно. По его лицу - испуганному и бледному - я понял: что-то случилось.
        - Катя? Бабушка? Ива? - перечислял я, а сердце куда-то падало, проваливалось в омут. Илья тряс отрицательно головой, но я видел: он не просто так вернулся.
        - Пап. Я к матери ездил.
        Ей стало хуже? Или… нет, надеюсь, не при мальчике. Слово «умерла» застряло в горле, и я бы под угрозой смерти не смог бы его произнести.
        - Она не больная. Точнее, больная на голову. Это она тебя убить хотела.
        До меня не сразу доходит то, что говорит Илья. Пытаюсь прийти в себя.
        - Подожди. А ну-ка присядь.
        Сын не сел - рухнул на стул. Глаза огромные. Волосы от пота слиплись - бежал, видимо.
        - Я туда. Хотел сюрприз. А она - по телефону с кем-то. Курит. Говорит, надоело здесь прохлаждаться. Ты обещал разорить его, а сам ничего не делаешь.
        Он давился словами, дрожал, намертво сцепив руки. Костяшки у него белые-белые. Лицо не лучше. А то, что он рассказывал, вообще не укладывалось ни в одну мою извилину. Я словно отупел.
        Слабая, умирающая Лида - убийца? Женщина, которую я когда-то любил, боготворил, по которой сходил с ума - наглая интриганка? Это с её подачи меня разоряют? Из-за неё я валяюсь с переломами и травмами? А моя Ива винит во всём себя? Ушла от меня, лишь бы беду отвести?
        - Посмотри на меня, - говорю я сыну, когда он заканчивает свой сбивчивый рассказ. Точнее, он никак не может остановиться - повторяется, заговаривается. Я никогда не видел его таким напуганным и растерянным.
        Илья поднимает глаза. Губы у него сжимаются в одну линию. Наверное, пытается не стучать зубами от нервного потрясения.
        - Она ничего мне не сделает, - произношу очень уверенно. Мне сейчас важно его успокоить. Со всем остальным разберусь позже. - Ничего не сможет, понимаешь?
        Илья неуверенно кивает.
        - Просто верь мне. Я разберусь.
        - Не отдавай меня ей! - вдруг вцепляется он в мою руку с такой силой, что мне стоит большого труда не поморщиться. - Я.. ты прости меня, пап. Я виноват. Это я Иву. И первый раз, и второй. Просил, чтобы ушла. А когда ты в больницу попал, выгнал. Обвинил. Это я виноват. Скатерть её порезал. Ты только матери меня не отдавай! Не смогу. Не хочу!
        Я прижимаю его к груди. Мой мальчик. Почти взрослый, но ещё ребёнок. Сложный, но мой. Его трясёт. И я пытаюсь передать ему и силу свою, и уверенность.
        - Конечно же, я тебя не отдам. И не собирался. Позволил бы уйти, если бы ты захотел. Но ты навсегда мой сын. С Ивой нехорошо поступил. Но для меня важно, что ты понял. А всё остальное - переживём и утрясём.
        - Я сам ей скажу, - голос сына теряется в моей футболке - так плотно он прижимается ко мне лицом. - Сам прощения попрошу. Катя скучает. И я. Она добрая. И тебя любит.
        Мне бы найти её для начала. Но сейчас важнее успокоить сына и разобраться с бывшей.
        - Давай сделаем так. Я позвоню бабушке. Она тебя заберёт. Потерпи уж немного. Завтра я домой вернусь и заберу вас с Катей. И всё у нас наладится. Ты правильно сделал, что рассказал. Я хотя бы знаю теперь, куда двигаться.
        Илья не возражает - слишком много сил ушло на то, чтобы рассказать.
        - Ты позвонишь? - он настаивает, не просит. Он переживает, и это наконец-то дарит мне покой. Мне бы переживать, рвать и метать, злиться, а я сижу и улыбаюсь, прижимая к себе сына.
        - Я буду звонить каждый час, - обещаю твёрдо.
        Мать лишних вопросов не задаёт. Смотрит лишь тревожно. Тоже волнуется.
        - Ты ему успокоительного накапай. Травок каких-нибудь завари. У него стресс, - говорю я ей, пока Илья ушёл умываться по моей просьбе.
        - Может, ты расскажешь? - выпытывает мать.
        - Позже. Не сейчас. Илью лучше не трогай. Сейчас важно, чтобы он успокоился и чувствовал нашу поддержку.
        - Не нравится мне всё это, - сердито сдвигает брови мама. Я её понимаю, но не хочу, чтобы ещё и она нервничала. Лучше пусть пока побудет в неведенье.
        Как только они уезжают, я звоню Жене.
        - ??????????????
        - Приезжай. Есть дело, - говорю, как только он отвечает.
        Я никому, кроме брата, не могу довериться. Жене сложно: он и так по макушку загружен моими делами, но сейчас мне нужна его помощь. Как никогда.
        - Да ты с ума сошёл, - говорит он, как только я излагаю план. - У тебя еле-еле душа в теле.
        - Всё у меня в порядке и с душой, и с телом. А что не в порядке, поправимо. И ты мне поможешь. Тянуть нельзя. Я и так потерял слишком много времени. Мне нужна коляска, твои руки и мозги.
        - Охрана тебе нужна, - бурчит он, но по глазам вижу: Женя поможет.
        - Пусть будет и охрана, - слишком легко соглашаюсь, и брат подозрительно щурит глаза.
        - Ты бы лучше сразу всё мне выложил, чтобы я понимал, как правильно действовать. Илья мог не так всё понять. Подростки склонны к драматизации и часто путают, фантазируют, придумывают то, чего не поняли. Он мог неправильно понять, о чём его мать разговаривала по телефону.
        - Ну, да. И умирающая бегает по парку - это тоже бред. Курящая раковая больная. Не кажется ли тебе, что это чересчур буйная фантазия должна быть. А Илья у меня - умный парень. Одно это наводит на подозрения. Клинику ей выбирал не я. Она попросила дать ей право выбора. Говорила, что это место ей советовали. Там персонал отличный и врачи хорошие. Видимо, кто-то рискует лишиться лицензии. У меня есть много вопросов к её лечащему врачу. Я там камня на камне не оставлю, если окажется, что диагноз Лиды - фикция. И я тебе рассказал всё, что знаю. Пока больше добавить нечего. Посмотрим, что она нам расскажет.
        - Ладно, - решается Женя, - но охрану мы всё равно возьмём с собой. Я не хочу лишнего риска. И если это она пыталась тебя убить, лучше перестраховаться. Кто его знает, какие тараканы бегают в голове у подобных дамочек.
        В инвалидную коляску меня усадили, как короля. Или падишаха. Нет, я ещё не совсем из ума выжил: скакать на костылях не стану. Мне сейчас нужно быть здоровым и сильным. И я сделаю всё, чтобы жить долго и счастливо.
        Мы ввалились в палату Лиды без предупреждения. Она неплохо устроилась: возлежала на пышных подушках как царица. Бледность ей шла. И эти глаза умирающей лани очень даже хорошо смотрелись. Только меня этим уже не пронять.
        - Андрей? - вопрошает она почти радостно. Улыбка трогательная, слёзы близко - блестят бриллиантово. - Как я тебя ждала!
        Да, я представляю.
        - А чего ты ждала, когда пыталась меня сбить машиной? - спрашиваю в лоб. - Чтобы я сдох и доставил тебе удовольствие? Неземной оргазм испытала бы?
        Я не верю в её хрупкую беспомощность. И с нервишками у неё всегда была беда-беда-несчастье. Лида испугалась. Струхнула. Лицо её выдало с головой.
        - Следователь нашёл отпечатки пальцев в угнанной машине. Твои пальчики, Лида, - дожимаю я её напористо. Сзади стоит Женя - мой верный страж и брат. За дверьми палаты - охрана.
        - Неправда! - вскидывается она. - Я была… - закусывает губу, чуть не проболтавшись.
        - В перчатках? - выгибаю иронично бровь и не свожу с бывшей жены глаз.
        Нервно комкают одеяло пальцы. Глаза у неё бегают, как у попавшегося воришки.
        - Я была в палате, здесь. Зачем ты меня пугаешь, Андрей?
        Сейчас она рыдает по-настоящему. От страха. Потому что я уже не сомневаюсь: это она сидела за рулём автомобиля.
        - Следствие разберётся, Лида, где ты была и в чём. Точно так разберутся соответствующие органы с клиникой, которая брала с меня деньги на лечение вполне здоровой тебя.
        - Андрей! - хочет она что-то сказать, но я останавливаю её взглядом.
        - Я проведу независимую экспертизу и попрошу прощения, если ты окажешься больна. Более того - продолжу оплачивать лечение, но не в этой клинике. А пока… не стоит меня недооценивать. Телефон! - протягиваю я руку.
        - Не имеешь права! - взвизгивает она и вскакивает на ноги. Слишком резво для умирающей. Женя заслоняет меня, опасаясь, что она кинется.
        - Ещё один шаг, жест, угроза - и тебя повяжут. Из палаты ты не выйдешь. Там профи. Элитная охрана. Всё самое лучшее для моей бывшей жены, матери моего сына, - говорю я спокойно, но холодно.
        Телефон она не отдаст - вижу по её позе и тремору. Успеет подчистить «хвосты», но номер и так пробьют - выяснят, кому она звонила в последнее время, с кем разговаривала. И тогда я узнаю, кто по её наводке пытается меня разорить.
        В окно она не вылезет, из палаты не выйдет. Всё остальное - вопрос времени доказать её вину.
        - Виновата ты или нет, - предупреждаю я её, - держись подальше от моей семьи.
        Ярость искажает её прекрасные черты. Делает Лиду почти безобразной. Я смотрю на неё и думаю: как хорошо, что она меня бросила тогда. Ничего к ней не чувствую, кроме презрения и брезгливости. Даже то, что у нас общий ребёнок, больше не примиряет меня с ней.
        Ива
        Она жила в очень скромном спальном районе. Мама моя. Домишки как грибочки: обтёрханные, похожие друг на друга, с одинаковыми дворами, где сохранились допотопные детские карусельки из прошлого века.
        Старые деревья. Облезлые лавочки с недостающими досками. Как-то очень тоскливо и безнадежно. Я почему-то, глядя на это убожество, нарисовала в голове образ опустившейся пьющей тётки, что ходит с авоськой, сдаёт бутылки и клянчит, как когда-то Идол, деньги на выпивку.
        Не знаю, почему вдруг такое. Может, потому что подспудно я не могла её признать. А может, так вылезала обида, которой я до сегодня почти не чувствовала.
        Я не понимала, почему всё произошло так, а не иначе. Что ей мешало общаться? Приходить в гости? Даже если бабушка запретила, то её уже больше года в живых нет. А мать до сих пор не удосужилась.
        Впрочем, судить всегда легко - это я тоже знала.
        Я слонялась во дворе и не могла сообразить, с чего начать. На меня смотрели с подозрением. Здесь все друг друга знают, а я чужачка. Идея следить с треском провалилась. Нужно подняться и позвонить в дверь. А дальше - как получится. Но пока я раздумывала, судьба всё решила за меня.
        - Ива! Ивушка! - позвала она меня негромко. Вот этого я не ожидала. Обернулась резко и стремительно. Так, что закружилась голова.
        Она стоит напротив. Мать. Никакая она не алкоголичка, конечно же. Очень на меня похожа - белокурая, невысокого роста, фигура отличная и лицо ухоженное, кожа гладкая, почти без морщин. Она смахивала больше на старшую сестру, чем на мать. Сколько ей? Я пыталась подсчитать. Лет сорок пять. А на вид - много меньше.
        С ужасом понимаю, что не могу вытолкнуть из себя слово «мама».
        - Здравствуйте, - может, сухо и холодно, но по-другому - никак.
        Она смотрит на меня с печалью. Грустные-грустные глаза, которым хочется верить. Не кидается, не лебезит.
        - Пойдём в дом, - приглашает она, и я иду за ней. Да. Я пришла ведь. Хотела её увидеть. Пусть эта встреча случилась неожиданно.
        Мать не прошла мимо. Это тоже что-то значит.
        Когда я поднималась по лестнице, меня озарила внезапная догадка. Мать не сомневалась, кто перед ней. Знала. В голосе её не было шока от узнавания, когда неожиданно встречают кого-то похожего. Она звала меня по имени с уверенностью. А это могло означать лишь одно: мать знает меня в лицо.
        - Заходи, - сторонится она, пропуская меня в полутёмный коридор.
        Обычная квартира, однокомнатная, очень скромная. Мебель здесь старенькая, но ухоженная. Мама, видимо, чистюля. А ещё заметно, что богатствами здесь не пахнет.
        - Чаю? - предлагает она.
        - Да, - соглашаюсь я.
        Надо с чего-то начинать, и чай - палочка-выручалочка при любых разговорах.
        Она ведёт меня на кухню, ставит на стол чашки, а на плиту - чайник. Садится рядом. Мы обе молчим. Как-то язык не поворачивается задать резкие вопросы хрупкой женщине, что смотрит на меня, будто не может наглядеться.
        - Я молоденькая была, когда ты у меня появилась, - начинает она разговор. - Не хочу оправдываться и рассказывать, какая я хорошая. Знаю, о чём ты можешь спросить. И пытаюсь подобрать слова, чтобы ответить честно.
        Она облизывает сухие губы, заправляет локон за ухо. Я молчу, не хочу её сбивать. Боюсь, что не справлюсь с голосом, начну обвинять. Больше всего на свете мне сейчас не хочется копить лишние обиды, но они прорвутся, стоит мне только открыть рот.
        - Это не оправдание, но жизнь у меня сложилась по-дурацки. Были обстоятельства, что не позволили мне участвовать в твоей жизни.
        - Даже после смерти бабушки? - я всё же не выдерживаю.
        - Мама… - моя мать ёжится и потирает ладонями предплечья, словно ей холодно, - бабушка твоя, как могла, по-своему берегла тебя. Особенно, после того, что случилось. Просила не вмешиваться, жить своей жизнью. А когда её не стало, я подумала: такой взрослой девочке уже не нужна мать, которая бросила её и ничем не могла помочь тогда и ничем не может помочь сейчас. Скажи честно: заявись я год назад, как бы ты меня приняла?
        Мать смотрит мне в глаза. Пытливо, пронзительно. От такого взгляда хочется спрятаться подальше.
        - Чайник, - напоминаю я ей. - Вода закипела.
        Она смаргивает, вскакивает со стула. У неё красивая прихватка - красненькая в белый горошек. Почему-то в очень важные моменты именно подобные мелочи запоминаются.
        Мать колдует над заварником, а я смотрю на её руки - тонкие, но не нежные. Кожа на них загрубела, ногти коротко обрезаны. Это руки не неженки, а человека, которому приходится трудиться. Руки выдают её возраст, но она, кажется, и не стыдится его, не пытается молодиться.
        И пока она ко мне стоит полубоком, пока я не вижу её глаз, отвечаю на вопрос.
        - Я не знаю, что бы я чувствовала. Шок, наверное. Бабушка сказала однажды, что вы умерли. И если бы не Ираида, я до сих пор бы так считала. Но вопросы бы задавала, конечно же. Почему вы меня бросили? Что помешало потом быть со мной? Почему ни разу не появились? Я для вас пустое место? Вот об этом бы спросила.
        - ??????????????Ива
        Она оборачивается. Снова поправляет волосы. Они у неё чуть касаются плеч, прямые и непослушные - распадаются мягкими прядями.
        - Я следила за тобой. Незримо. Ираида рассказывала о тебе - мы с ней встречались изредка. В последнее время редко. Старая она, сложно ей стало отлучаться далеко и надолго. Это как рефлекс, выработанный годами. Поначалу я ещё пыталась как-то быть в твоей жизни, мать противилась, а потом появились обстоятельства, не позволяющие мне видеться с тобой. Надолго.
        Мать съёживается и словно становится ещё меньше. Что-то гнетёт её, тревожит, протягивает руки из прошлого, но я понимаю: сейчас она не сможет рассказать. Ей нужно решиться. А она не готова. Даже сейчас, спустя годы.
        Она разливает чай по чашкам, ставит на стол, а потом срывается с места, словно о чём-то вспомнив.
        - Подожди. Я сейчас.
        Я слышу её лёгкие шаги. Она чем-то шуршит в другой комнате. Что-то падает - мать спешит.
        Она входит назад, прижимая что-то к груди.
        - Вот, - протягивает она мне маленький фотоальбом.
        Я беру его в руки и открываю. Там всего три фотографии. Но я вижу их, и ком встаёт в горле. На фото - я. В разном возрасте. Это не постановочные фото. Это моментальные снимки - мгновения моей жизни. На последней я иду по улице. Ветер развевает мои волосы, треплет длинную юбку. Я уже взрослая. Спешу куда-то.
        - Это всё, что есть у меня. Ираида старалась. Просила кого-то. Чтобы незаметно. Последняя - два года назад. Мама ещё жива была. Я побоялась. Струсила. Много раз порывалась сходить. Хотя бы посмотреть на тебя издалека. И не смогла. Ты смелее. Сама пришла.
        Она протягивает руку, но так и не решается коснуться меня. Я не могу и уклониться от этой руки, и потянуться, дать разрешение - тоже. Смотрю лишь, как эта рука плавно падает вниз.
        - Давай пить чай, - говорю и беру чашку в руки. Это маленький шаг навстречу. И она это понимает. В глазах её - надежда напополам со слезами: я сказала ей «ты», а это значит - приняла такой, какая она есть.
        Иногда нужно уметь прощать. Даже если у человека нет оправданий тому, что он сделал. Дать шанс. И я, сделав это, почувствовала, как уходит тяжесть из груди.
        Глава 14
        Евгений Борн
        Сегодня у Жеки свидание. Он заслужил небольшую передышку. Марина согласилась встретиться. До этого как-то планеты не сходились в одной точке - им оставались короткие переписки в ночи, но даже от этого в душе у Жеки расцветала радуга.
        Собираясь утром по делам, Жека пел. Вполголоса, под нос. Забытые ощущения, нахлынувшие воспоминания. Как давно он не позволял себе пробовать голос. А вот попробовал - и очень даже хорошо выходит. Жизнь не задалась, а голос остался. Удивительно.
        Телефонный звонок прервал его упражнения.
        - Забыла вас предупредить, - старая карга Ираида - в своём репертуаре. - Вы, безусловно, гад, Евгений, но всё же человек. По дому кто-то бродит. Будьте осторожнее. Вы всё же мой сосед, а я никому не желаю зла.
        Жека ругнулся сквозь стиснутые зубы.
        - Спасибо, дорогая соседка, приму к сведению, - выдавил он из себя.
        - Думаете, я из ума выжила? Зря, - и отключилась.
        - Вот ведьма, - плюнул в сердцах Жека и выкинул Ираиду из головы.
        Что сказать? Она всегда была при уме, он так и представлял, как старуха складывает губы куриной жопой. И взгляд её презрительно-пронзительный помнил. Такое попробуй забудь.
        В последнее время они почти ладили, но до конца так и не смогли проникнуться друг к другу дружескими отношениями. Так, соседи, как и раньше, лишь ругни поменьше.
        Жека за Ираиду радовался. Она нашла своего человека. Со стариком Козючицем не заскучаешь. А он вдруг понял, что одиночество - очень даже хорошая штука, особенно когда ты пашешь целый день, а потом приезжаешь отдохнуть и ещё немного поработать, но уже для себя.
        У Жеки появилась мечта: заработать на свою собственную квартиру, иметь постоянный доход, выбиться в люди. Он жалел о годах, просранных бездарно и тупо. Но в каждом жизненном периоде - свой урок, и Жека, как ему казалось, его выучил. Оглядываясь на недавнее прошлое, он ещё острее ощущал радость бытия.
        Дышать. Двигаться. Иметь цель. Радоваться, в конце концов. Любить. Жизнь научила его ценить каждое мгновение, и он летал от счастья, понимая, что не сгнил, не сдох, как подзаборная собака, а выкарабкался, пусть не без помощи других людей.
        - Я тревожусь, - сказал он без обиняков Андрею. - То, что жена твоя бывшая свинью подсунула, - понятно. Преследовала свои цели. И жаль, что Ива не знает: не она причина твоих бед с бизнесом. Не из-за неё случился злополучный наезд.
        - Я сам не нахожу себе места, - Андрей сжимает губы, стискивает челюсти. - Мы вместе, а она совсем одна. И никто не знает толком, что ей угрожает. Надеюсь, она скоро отыщется. И тогда я её никуда не отпущу. Хватит.
        Брат уже дома. Смешно так говорить, но Жеке кажется: Андрей даже выглядит лучше.
        Жека не задаёт ему вопросов. Если бы были новости, Андрей бы поделился. Жека на это очень надеется.
        - Беги уже, куда собирался, - подбадривает Андрей взглядом. Неожиданно Жека смущается. Это так заметно? Что он волнуется, собираясь на свидание с Мариной?
        - Она особенная, - признаётся брату. Тот кивает, соглашаясь.
        - По-другому и быть не должно.
        И Жека уходит, думая, что ему нужна эта поддержка. Хоть в делах сердечных, хоть в любых других. У него есть теперь семья. Его понимают, подбадривают, любят. Невероятные по силе ощущения!
        Марина на свидание не пришла. Женя прождал битый час, не в силах понять, что её не будет. Думал, опаздывает. Позже - что-то случилось. В такие моменты самые дурацкие мысли в голову лезут. Он звонил ей как одержимый. Гудки шли, ответа не было. А когда он уже отчаялся и готов был куда-то бежать и что-то делать, не особо понимая, с чего начинать, Марина позвонила сама.
        - Жень, ты прости, - голос запыхавшийся, торопливый, - у меня тут форс-мажор. Я расскажу тебе при встрече, ладно?
        Он даже не пытается скрыть своего разочарования. Хочется забросать вопросами - жёсткими и собственническими, но он понимает: не имеет права. Писательница Изольда Холод не его собственность. У неё могут быть свои дела, и Женя Борн в них не вписывается.
        - Хочешь, я приеду к тебе сегодня? - как бальзам на израненную душу её слова. - Ты говорил, что живёшь за городом? Так вот - я приеду, если ты захочешь. У меня машина. Поужинаем вместе.
        - Конечно, хочу, - другого ответа и быть не могло. Но даже в этот счастливый, эйфорический момент он пытается быть честным. - Но вряд ли после ужина я отпущу тебя в ночь из нашей глуши.
        - Ты пугаешь меня? - смеётся она звонко.
        - Нет, предупреждаю.
        - Тогда я всё же рискну, - Жеке кажется, что она подмигивает. Иногда даже через расстояния он способен «видеть» подобные вещи. Какой-то синдром её вечного присутствия рядом. А он как сканер - считывает информацию. Когда она приедет, он спросит. Подмигивала ли. Ему очень нужно знать.
        - ??????????????
        - Я буду ждать тебя, Марин, - выдыхает он жарко и называет адрес.
        Удивительная женщина. Нестандартная. Умеет удивлять и выбивать из колеи. С ней нескучно. С ней хочется быть рядом. А лучше - долго и счастливо, как в сказках.
        Жека заторопился, прикидывая, сколько всего нужно успеть, если хочет встретить свою женщину торжественно и красиво.
        Ужин. Продукты купить и свечи - как без них? Ведь это романтическое свидание. Салфетки красивые. Когда-то, очень давно, у Евгения Брауна - подающего надежды молодого певца - присутствовал недурной вкус и тяга к красивой жизни.
        Он много чего умел. Ужин, например, приготовит запросто. Стол сервировать попытается. На крайний случай есть Интернет. Там много чего можно почерпнуть. Да и в доме не пусто: Ива больше не жила, а кухарка, садовник, горничная приходили с завидной регулярностью. Делали свои дела и исчезали.
        Судя по всему, они продолжали получать зарплату, а поэтому в доме всегда водилась еда, пахло свежестью, царил порядок. Садовник с маниакальным упорством букеты менял. Женя попытался намекнуть ему, что девочек в доме нет, можно и без букетов обойтись в интерьере, но тот проигнорировал его с видом слепоглухонемого. Вёл себя так, будто Евгений - пустое место. Персона нон грата.
        И Жека плюнул. Здесь свой распорядок, пусть делают, что хотят. Жить они не мешают, даже наоборот - упрощают бытие.
        Работники приходили вчера, поэтому сегодня он обойдётся своими силами, как сможет.
        Назад Жека летел на крыльях, а не просто возвращался в берлогу, где ему комфортно работать и спать.
        Она приедет. Она войдёт в двери. Она будет ходить коридорами, поднимется по лестнице, увидит его студию звукозаписи в кабинете, который когда-то принадлежал хозяину дома.
        Ему немного досадно, что его Изольда войдёт в чужой дом. Но это даёт надежду: всё ещё впереди. Будет другое время, другие реалии. А пока нужно радоваться тому, что есть.
        Жека колдует на кухне. Жарит мясо, расставляет тарелки, трёт их до блеска. После кухарки - холодильник полон, можно добавить к праздничному столу разносолов.
        Приготовления похожи на приятную лихорадку, когда один человек создаёт суматоху, смеётся и радуется тому, что происходит.
        Когда он заканчивает, за окнами спускаются плотные сумерки. Не хочется зажигать свет. Пусть будет таинственно, словно в замке, что попал в нашу реальность по ошибке. Пусть этот дом будет чуточку похож на те, о которых пишет женщина, способная Женю удивить, восхитить, порадовать.
        Он зажигает свечи - три плошки с разными огнями, и присаживается на минутку, чтобы прислушаться к музыке, что поёт в его душе. Может, он сегодня споёт. Для Марины. Да, это было бы здорово - спеть для своей женщины.
        Он замечтался. Улыбка на губах гуляла по-хозяйски и прочно поселилась глубоко в сердце. Улыбаться сердцем - это прекрасно.
        Тихо хлопнула входная дверь. Приехала? А он и не услышал!
        Жека срывается. Бежит навстречу своей Изольде. Хочет поймать её в объятия. Смотреть ей в глаза. И, наверное, она позволит прикоснуться губами к губам. Женя мечтает о поцелуе. Ведь они ещё ни разу не целовались. Это ведь будет уместно?..
        Странно. Никого нет. Ему почудилось? Непонятные слуховые галлюцинации? Слишком долго ждал и ему почудилось?..
        Он ступает осторожно, а затем касается рукой входной двери. Двери открыты. Женя точно помнил, что закрывал их, когда вернулся.
        Неясный шорох за спиной. Но обернуться он уже не успел. Резкая боль - взрыв в голове, словно кто-то чужой и злобный подсунул под черепную коробку осколочную гранату. И он падает лицом вперёд, прямо в раскрытые двери. Бьётся щекой о каменный бортик верхней ступеньки, но уже не чувствует боли. Он уже ничего не чувствует.
        Темнота разливается стремительно, но краем ускользающего сознания он успевает заметить мужские ботинки большого размера. Хорошие прочные ботинки.
        «Хорошо, что это не Изольда», - думает он и проваливается во тьму.
        Там, наверное, черти заждались. Пришли по его душу.
        Жаль, что он больше ничего не поймёт и не почувствует.
        Обидно уходить в небытие, так и не поцеловав любимую женщину…
        Рада
        Она подкараулила Ника, когда тот вышел в магазин.
        Да, следила. Да, не могла налюбоваться со стороны. От старых привычек не так уж легко избавиться. И никто не говорил, что будет легко, когда пытаешься перестроить свою жизнь.
        - Привет, - шагнула ему навстречу из-за угла.
        - Здравствуй, Рада, - выгнул Ник красивую бровь. Да-да, по глазам видно, что он думает о её появлении здесь. Можно даже не говорить заезженную фальшивую фразу: «Какими судьбами?». Такими. Ей нужно его видеть. Говорить. Это нехватка кислорода, между прочим - находиться вдали.
        - Поговорим? - приступает она к делу, как холодный профессионал. Сердце горячее, мозг трезвый. По крайней мере, так оно должно выглядеть снаружи. Что у неё внутри творится, не нужно никому знать. Разве что Нику, но и то не сразу.
        - Можно я всё же куплю то, за чем пришёл? - Ник себе не изменяет. Немножко зануда, но она и это в нём любила. Кому-то нужно быть землёй, пока она ветер.
        - С удовольствием пройдусь с тобой по магазину, - сверкает она улыбкой, гадая, сильно ли изменились его вкусы за семь прошедших лет.
        Рада до сих пор помнит его предпочтения в еде. Правда, сейчас он покупает продукты не только для себя, но если ничего не изменилось, она узнает.
        - Ты на кого Нику оставила? - интересуется заботливый папа.
        - Она в надёжных руках, не беспокойся, - взмах ресницами, взгляд украдкой и тяжело подавленный вздох: лицо Ника оставалось безмятежным, как море в штиль.
        - Я виновата, - идёт она в атаку. - Прости меня, а? Ты ведь всегда прощал моё самодурство. Мне иногда казалось, что тебе нравились моя порывистость и простота.
        - Мы выросли, Рад. Давно взрослые. Да и тогда не совсем дети были, раз смогли ребёнка заделать. Да, твоя непосредственность подкупает, но иногда ты переходишь все границы. К тому же не умеешь слушать или слышать, когда тебе кто-то пытается сказать важные вещи. И прощение ты просить должна не у меня.
        - Если ты об Иве, я попросила, - вздыхает она облегчённо. - Мы виделись недавно, разговаривали.
        Ник заинтересованно косится на неё. Не всё потеряно!
        - И как успехи?
        - Отлично. Друг друга не поубивали, как видишь. И я выслушала её и услышала. Понимаю, почему вы рядом, но всё равно ревную, Ник. Не могу ничего с собой поделать. Это как третий лишний.
        - Я не могу вышвырнуть её из квартиры и своей жизни лишь потому, что тебе приспичило. Ты человек. Я человек. Ива человек. Как-то нужно уметь контактировать с внешним миром, а не заставлять мир плясать под твою дудку.
        - Я понимаю, - вздыхает Рада и машинально выбирает его любимые помидоры, а затем - рис особого сорта. Ещё нужна рыба. Ник предпочитает рыбу, а не мясо. - Но, может, ты не будешь столь суров?
        - Если я не буду сопротивляться, ты из меня верёвки совьёшь, - накрывает он словно невзначай её ладонь своей. Это неожиданно приятно. Покалывание расходится по пальцам и бьёт под рёбра, спускается ниже, и Раде стоит большого труда не застонать от удовольствия. А ведь это простое касание. В нём нет ничего сексуального или провокационного.
        - Это так плохо, да? - Ник не убирает руку, а она замирает, не желая, чтобы этот миг заканчивался. Рада стояла бы и стояла, плывя на волнах какого-то разноцветного моря. Так ей хорошо сейчас. Она чувствует тепло от тела Ника. Хочется глаза прикрыть и прислониться к боку. А ещё будет хорошо, если он её обнимет. Мечты, мечты…
        - Не знаю, - честно признаётся Ник. - Временами хорошо, когда кто-то берёт ответственность на себя. А иногда кажется: это плохо, когда ты сам не способен принимать решения, сказать веское слово. Надо как-то уравновешивать эти вещи, чтобы не чувствовать себя потерянным индивидуумом.
        - Я хочу, чтобы мы попробовали, - поднимает Рада на Ника глаза. - Жили вместе. Учились друг другу уступать. Спорили и мирились. Я хочу научиться слышать. А если вдруг уши мне заложит, ты обязательно вытрясешь из них всё ненужное.
        - Ты уверена, Рада? Ведь назад пути не будет, - голос его становится низким. Вкусным, как кофе с мороженым и льдом.
        - Путь назад есть всегда, - смотрит она Нику в глаза. Пристально, не отрываясь. - Но я не хочу назад. Хочу вперёд. С тобой. С нашей Никой. А может, бог даст нам и других детей - я бы хотела этого. Люблю тебя, Ник. Всегда любила.
        Она не планировала говорить об этом в супермаркете. Но так пришлось. Среди шумной толпы и толкающихся людей. Рядом с фруктово-овощным рядом, где светятся сочно помидоры, огурцы, свёкла, а чуть дальше - краснобокие яблоки.
        Ник выдыхает рвано и стискивает её руку. Раде кажется: она видит, как пульсируют от желания его губы. Жаждут прижаться, зацеловать её, подарить наслаждение.
        - Пойдём домой, Рад, - говорит он просто, и льдинки в его голосе превращаются в расплавленный шоколад.
        Так они и уходят - рука об руку, бросив корзину с неудавшимися покупками. Идут молча, впитывая волны, что идут от сердца к сердцу, от души в душу.
        - ??????????????
        - Ко мне, - командует Рада, как только они садятся в машину. - У меня сегодня выходной и Ники нет дома.
        - Подожди, моя генеральша, - бормочет Ник и наконец-то находит её губы. Жар пустыни. Живительный вкус родниковой воды. Невозможность напиться и оторваться.
        - Нас сейчас оштрафуют за секс в машине, - ухмыляется Ник. Улыбка у него развратная и порочная. Глаза светятся. Кажется, ему плевать на штраф, но кто-то должен сохранять благоразумие.
        - Никаких нарушений, - строго вычитывает ему Рада и тыкает пальцем в грудь. - Мы благопристойная семья, родители маленькой дочери и, возможно, уже сына.
        - Ты уверена? - жмурится довольно этот невозможный мужчина.
        Она не уверена, но должна же была проверить, как он отреагирует? Кажется, ему нравится эта идея.
        - Пока нет. Поэтому я бы не прочь укрепить этот момент.
        И время понеслось вскачь, пританцовывая на поворотах. А затем замерло, затаило дыхание, как и Рада с Ником. Она не знала ничего отчаяние того момента, когда соединились их тела. Он не знал ничего более полного, чем их слияние.
        Мир сужается до одной-единственной точки. Прячет влюблённых. Погружает в дрёму действительность, чтобы подарить мужчине и женщине один экстаз на двоих.
        Пусть боги в этот миг закрывают глаза.
        Пусть небо распахивается, чтобы принять обоюдный восторг.
        Пусть волны отхлынут, оставив на берегу только исполненные желания и самые лучшие мечты и надежды.
        Ива
        Ник не пришёл ночевать. Звонил поздно вечером. Они помирились с Радой. Надеюсь, это теперь навсегда. Хочется, чтобы он был счастлив. Не чужой человек, что искренне желает мне помочь.
        Надо выдохнуть и позволить ему жить своей жизнью. Никто не обязан со мной нянчиться. Простое, но трудное решение.
        Я почти упаковала вещи, когда ко мне заявилась Рада. Счастливая. Светящаяся. Мечтательная.
        - Ник уехал к отцу, - заявила она с порога. - А я вот к тебе. Прощения попросить. Ты не сердись, ладно?
        Когда человек счастлив, ему необходимо, чтобы все, кто рядом, получили хоть капельку тепла.
        - Не сержусь и не сердилась, - уверяю её искренне. - Очень хочу, чтобы у вас всё получилось. Вы нужны друг другу.
        Рада не может усидеть на месте - кружит по маленькой квартире, как лунатик. Щёки у неё горят, взгляд мечтательный.
        - Иногда я думаю, что не должна была тогда бежать. Стоило попробовать бороться. Ну, отец мой жестковат, конечно, но не монстр всё же. Я Нику на него сплавила, - в глазах её плещется вина. - Он просил. Теперь-то он рад, что у него есть внучка. Но что было бы тогда - не представляю. И спрашивать не хочу. У нас хрупкое перемирие. Ему ещё предстоит принять Ника. Надеюсь, у меня всё получится. А ты куда-то собралась?
        Она рассматривает мои почти сложенные вещи. Да, я хочу уйти отсюда, но не так сразу. Нужно ещё отыскать жильё.
        - К матери хочу съездить, - говорю полуправду. - Я с ней встретилась.
        - И как? - Рада смотрит на меня во все глаза. Она даже бессовестно счастливой перестала выглядеть.
        - Не знаю. Сложно, - подавляю вздох. - Не хочу её судить. Всего не рассказывает. Может, у неё и правда были причины поступить так, как она сделала. Мы не договаривались о встрече снова, но меня тянет вернуться.
        Рада кивает серьёзно.
        - Меня бы тоже тянуло, наверное.
        - Хочешь со мной? - неожиданно предлагаю ей. Рада смотрит на меня удивлённо. А я спешу пояснить своё приглашение: - Это просто встреча. Не хочу, чтобы она напрягалась. Может, если я приду не одна, ей будет легче. Не нужно напрягаться и объяснять прошлое. Просто посидеть на кухне. Куплю торт или конфеты.
        - А можно и то, и другое, - улыбается Рада. - А знаешь, я поеду с тобой. Это здорово. Может, и моя мать найдётся каким-нибудь чудесным способом. Я бы ни за что не упустила шанс с ней познакомиться.
        И мы отправились в супермаркет. Выбрали не только сладкое, но и подарок - красивую вазочку под конфеты. Это была идея Рады.
        - Так, пустячок, а приятно, - азартно сверкала Рада глазами. - Мы, девочки, любим всякие мелочи.
        Я бы с ней поспорила, но не стала. А сама… захотела связать салфетку под вазочку. Красивую, с кружевами-рюшами. Люблю эти моменты, когда рождается что-то новое.
        Зачесались пальцы. Я так давно не держала крючок в руках - целую вечность. По сути - несколько дней, но для меня они - всё равно что столетие прошло.
        Надо не изменять себе. Быть тем, что ты есть, а не казаться чем-то другим. Отцовских сокровищ не существует. А у меня немного не хватает на лечение. Поэтому мне снова нужно вернуться к вязанию - к тому, что я умею делать лучше всего. Набрать новых клиентов труда не составит. К тому же, у меня есть помощницы. Они с радостью вернутся к работе.
        Чем больше я думала об этом, тем светлее становилось на душе. Будто поймала солнечного зайчика в ладонь, а он вдруг взял и остался, даже когда солнце за тучу спряталось.
        - А если её дома не будет? Ты позвонила? Предупредила? - волнуется Рада.
        - Должна быть дома. Сегодня выходной, - я и сама немного волнуюсь. - Мы ни о чём таком не договаривались. Я даже телефонами не догадалась обменяться.
        Чувствую и вину, и немного досаду: Рада бы всё устроила, как надо, а я… безликая рыба замороженная. Не подумала. Да что там: не расспросила, как она живёт, где работает.
        - Ну, ничего, - из Рады так и выплёскивается наружу оптимизм, - сюрприз будет. Она обрадуется, вот увидишь!
        Мать открыла дверь сразу, словно ждала, но не обрадовалась. Сделала неверный шаг назад, пропуская нас в квартиру, да так и осела по стене, белая, как мел.
        - Мама? - я впервые её так назвала, не задумываясь. Кинулась вперёд, а рядом - Рада. Быстрая, как птичка. Склонилась.
        - Вам плохо? - и попыталась подхватить мать под руку.
        Мать отрицательно покачала головой.
        - Мне хорошо, - прошелестела, облизывая сухие губы. А затем добавила: - Девочки мои…
        Рада беспомощно обернулась, поймала мой взгляд.
        - Надо «скорую», наверное.
        - Не надо, - справилась с собой мама и поднялась. - Пойдёмте.
        - ??????????????
        Повела нас в комнату. А мы - вслед. На полу остались и торт, и конфеты, и вазочка. Забыли мы о них, растревоженные странным поведением женщины.
        Она усадила нас на диванчик - старый и продавленный. А сама осталась стоять. Смотрела на нас, любуясь. Слёзы ползли по щекам и капали, падая на воротник домашнего платья. Но она их не вытирала.
        - Иванна и Рада, - произнесла вслух, и резко стало не хватать воздуха. Откуда она знает имя чужой девушки?..
        - Мои дочери, - добавила она, и мы замерли, боясь пошевелиться.
        - Вы сёстры, - пояснила мать. - Я думала, вы знаете, раз пришли ко мне вместе.
        Рада тряхнула головой, не веря. А у меня словно кусочки картинки сложились. Белокурые и голубоглазые. Похожие чем-то друг на друга и внешне, и фигурами. Даже Ник неосознанно потянулся, наверное, уловив эту схожесть.
        - Дочь Серёжи и дочь Бори, - плакала мать, прижав руки к груди. - Когда-то они были друзьями, а потом стали врагами.
        - Ничего не понимаю, - видимо, наступает момент, когда такие уверенные девочки, как Рада, теряются и становятся беспомощными.
        - Судя по всему, Рада, и твоя мать нашлась, - говорю я тихо. - Мать одна, отцы - разные.
        Я поднимаюсь с дивана и тяну из угла стул со спинкой и мягким сиденьем. Тяжёлый, с гнутыми деревянными ножками.
        - Ты присядь, - ставлю стул рядом с матерью. - Мы никуда не денемся, раз пришли. А ты нам расскажешь, что к чему.
        Мать садится на стул осторожно, словно боится рассыпаться. Так всегда делаю я, стараясь не совершать резких движений.
        - У меня две дочери, и обеих я потеряла, - правдиво говорит мать. Она наконец-то вытерла ладонями слёзы. - История большой дружбы и ненависти. Так иногда бывает. Два больших и сильных колеса - ваши отцы. И я между ними. Перемололи и пошли дальше.
        Мать заправляет волосы за уши, вздыхает.
        - Они дружили с юношества - Серёжа и Боря. А потом случилась я. Не знаю уж, чем я Боре приглянулась, но я стала его навязчивой идеей. Он вроде и не приставал, но всё время находился рядом. У них общие дела были. Сергей злился, но оттолкнуть друга не мог. И предупреждал, и беседы задушевные вёл. А Боря лишь улыбался загадочно. В какой-то помоент он подстроил ситуацию, которая выглядела как измена. Сергей вспылил. Выгнал меня. Сказал, что устал от игр в «третий лишний» и интриг.
        Никогда не думала, что эту историю будет настолько нелегко слушать. Я верила ей. Верила, что матери просто не повезло оказаться между двумя сильными мужчинами.
        - Я ушла в чём была. Почти на улицу. Благо, у меня были друзья. Приютили. Естественно, ни о каком Боре речь и не шла тогда, хоть он и предлагал помощь. Ушла я беременная тобой, Ива. Сергей не знал. Он был такой… Прямолинейный. Вычеркнул и забыл. Шёл вперёд и не оборачивался назад. В то же время закончилась и его дружба с Борисом. Поругались насмерть. Пошли каждый своей дорогой, словно и не было много лет крепкой мужской дружбы.
        Я пыталась вернуться к матери, но она меня не приняла. А потом… тяжёлые роды. Работать я не могла. И предложение Бориса. Он готов был взять меня такую, но без ребёнка. Вот так ты, Ива, очутилась у бабушки. А я… стала то ли рабыней, то ли игрушкой для Бори. Не сразу. К его чести, он дал мне вычухаться. Обеспечил лучшим лечением.
        - О, да. Папка - он такой, - подаёт голос Рада. И столько горечи, яда в её словах, что я понимаю: она знает, о чём говорит.
        - Вместе мы бы не выжили, Ива, - еле слышно шелестит мать. - Или я бы сдохла, или ты не выжила бы. У меня не осталось денег, я попала в очень тяжёлую ситуацию.
        - Бабушка… как-то не верится, что она могла… - да, мне тяжело и слышать это, и осознавать. Не хочу верить, что она оттолкнула свою дочь, что нуждалась в помощи.
        Мать качает головой. В её глазах снова блестят слёзы.
        - Думаю, её Борис запугал. Поставил перед выбором. Он… всегда добивался своего. Любыми способами. Умел руки, где надо, выкрутить, сыграть нечестно, подножку поставить. Лишь бы всё было по его. Он хотел меня - и получил. Он не так уж и плох, к слову. Просто с ним нелегко. То, что было между нами - то ли ненависть, то ли любовь. Я так и не разобралась.
        Когда я забеременела, он женился на мне. И на какое-то время стало тише. Но мне, наверное, нужно было время, чтобы понять и принять, а Боря долго ждать не привык, поэтому снова поступил по-своему.
        Когда Раде исполнился год, он развёлся со мной, отсудил дочь и вышвырнул меня из своей жизни. Не на улицу. Купил эту квартирку. А дальше я уже сама. Как смогла. Устроилась на работу. Я так и не закончила институт, поэтому не могла претендовать на что-то по-настоящему приличное.
        Я работала и уборщицей, и официанткой. Позже - нянечкой в детском саду. Там я и осела. Да, наверное, я бы могла побороться за себя. Но я не борец. Я долго отходила от потери второй дочери. Болела душой, впадала в депрессию. Жить не хотелось. Влачила существование, как могла. Сложно тот период и жизнью назвать.
        У меня ничего не осталось. Мать меня отвергла. Дочери остались одна с мамой, другая - с отцом. А я одна. Пока мы жили с Борисом, я растеряла друзей и подруг. Как-то мне и не до того было. Жила и жила. Считала дни от утра и до вечера, чтобы упасть и ни о чём не думать. Спать, тяжело работать, кое-как вести быт. Я не смогла быть сильной. Всё время такой была - зависимой. Не приспособленной. Не боец.
        Я могу сказать, что люблю вас и всегда любила, но понимаю: этого недостаточно. Мои девочки выросли без меня и моей поддержки. Не я вам вязала банты в школу. Не я подтягивала гольфики. А Иве вообще пришлось туго. Я предлагала помощь. Хотела квартиру продать, но мама запретила. Сказала: живи и дальше своей жизнью, а то квартиру продашь, сядешь на шею и ноги свесишь. Несправедливо сказала. Но что есть то есть.
        Она умолкает, рукой проводит по лбу. Трёт висок и морщится. Сейчас она не похожа не на девочку, а на женщину за сорок: бледная кожа, тёмные круги под глазами, искусанные сухие губы.
        - Пойдём пить чай. У нас есть торт и конфеты. А ещё для тебя мы с Радой сюрприз подготовили.
        Я ещё не успеваю договорить, как сестра срывается с места, бежит в коридор, шелестит пакетами и топает на кухню.
        Я смотрю матери в глаза.
        - Я не осуждаю тебя, - произношу самые главные слова. - А Рада очень хотела тебя увидеть.
        - Боюсь, Борису это не понравится, - качает мама головой.
        - А пусть ему не нравится всё, что угодно, - просовывает мордочку в двери Радка. - Я уже взрослая давно, мам. У тебя внучка растёт - в школу мы идём вот-вот. Так что с Бо-Бо мы справимся, одной левой.
        Она подмигивает матери - и напряжение спадает. Рада берёт её за руку и ведёт за собой на кухню. А я прислушиваюсь к себе.
        Не одинока. У меня есть мать и сестра. Есть племянница. Есть Андрей и Катя с Ильёй. А совсем недавно - только комната в коммуналке и одиночество.
        Нет, всё же отец оставил мне главные сокровища. Если бы не он, я бы никогда не встретила людей, что стали моей настоящей семьёй.
        Андрей
        Андрей
        - Что-то не везёт твоей голове в последнее время, - вычитываю я Жене. - Как ты нас напугал.
        - Да, пришло время голове за всё расплатиться, - ворочает языком брат. - Не поверишь: столько куролесил, пьянствовал, а голова всё время целая. А тут веду себя примерно - и второй раз досталось.
        - Твоя Изольда - чудо, а не женщина. Не испугалась, вызвала «скорую», полицию, дозвонилась мне, выудив у тебя телефон.
        - Да всё в порядке. Гематома и сотрясение средней тяжести. Череп не проломил - и ладно.
        Я ругаюсь сквозь стиснутые зубы. Я бы и зарычал, как зверь. Меня бесит собственное бессилие.
        - Какое счастье, что Ива там больше не живёт, - бормочет Женя, пряча под тяжёлыми веками глаза. Это невозможно - постоянно жить под прицелом или пристальным вниманием, зная, что в любой момент тебя могут отправить на небеса беседовать с ангелами. Как-то я ещё не готов к тесному общению с херувимами.
        - Есть версия, что Кудрявцев жив. И Иву бы он не тронул. Наверное. А ты вчера вернулся в неурочный час. Вот и получил неожиданную встречу на свою голову.
        - Ираида меня предупреждала. А я не поверил. Думал, из ума старая каргища выжила. А кто-то бродит в этом доме. Что-то ищет.
        - Разберёмся, - обещаю я. - Всё тайное становится явным, брат. В призраков я не верю. А живой человек найдётся.
        - Иву бы предупредить, - не унимается Женька. - Как бы она в беду не попала.
        Я не хочу ему говорить, что почти нашёл её. Детектив сработал на «отлично». Я уже знаю, где она и с кем. Это и тревожит меня, и рвёт душу на части. Я не хочу думать о плохом. И даже если она выбрала Репина, то помочь ей - моя обязанность, а остальное - потом.
        Мне нужно как-то успокоить Женю.
        - Всё будет хорошо, - сжимаю его руку. - Ты лучше отдохни, наберись сил. Твоя смелая девушка очень хочет видеть тебя. Но если не будешь слушаться врачей, увидеться вам не разрешат.
        Женька фыркает, давая понять, что он об этом думает.
        - Телефон верни, изверг.
        - Только после процедур и сна. Береги голову. Сотрясение - это не шутки.
        - И это говоришь мне ты! - сверкает он возмущённым взором.
        Брат прав. Мы сейчас как две подпорки. Два побитых бойцовских пса. Но это не значит, что нас можно согнуть в бараний рог. Не родился ещё тот человек, который сможет нас сломить.
        - Мама переживает. Не добивай нашу старушку, - достаю я из загашника последний аргумент. Женя вздыхает и устраивается поудобнее.
        - Ладно, я буду вести себя примерно. Не переживай.
        Я всё равно волнуюсь. Столько событий, и все они - не из числа приятных. Но главное - все живы.
        Мне ещё нужно дожать Лиду. Она покинула клинику, вернулась в свою квартиру, но так ни с кем и не встретилась. Таинственный разоритель никак себя не обозначил. А это могло означать одно: либо её подельник спрятался, либо не так уж и дорожил Лидой, чтобы помогать ей и дальше.
        Она сейчас в отчаянии - осталась у разбитого корыта. И, думаю, я смогу её разговорить. Для этого достаточно одного веского аргумента. Ей нужны деньги и свобода. И она их получит, если сдаст того, кто исподволь топит меня.
        Самохин
        Он вернулся, как всегда, в пустую квартиру. К одиночеству можно привыкнуть. И Самохин как-то притёрся, научился жить сам с собой. Глушил себя работой, старался меньше думать, ложился спать пораньше.
        А во снах приходила она - тёплая и родная женщина. Входила в двери, вела за собой этого ужасного пса, что развешивал везде шерсть и слюни. Нормальные люди в здравом уме не держат в квартирах больших собак. А они держали. Он позволял жене всё. Лишь бы видеть каждый день её улыбку. Вдыхать запах кофе, который она любила варить по утрам.
        Какой удивительно насыщенной была его жизнь. Полной любви и понимания. Но всем этим он пожертвовал, лишь бы любимая женщина не пострадала, не попала в переплёт.
        В доме пахнет свежей уборкой - это приходящая домработница расстаралась. В тишине отмеривают время настенные часы - их покупала Лиза.
        И вдруг - рыже-белое тело вдоль стены. Голова набок, язык «на плечо». Самохин вдруг понял, как умирают от разрыва сердца.
        - Бим, - прохрипел он, протягивая руку к большой голове. Пёс шевельнул хвостом и боднул его ладонь.
        - Привет, Давыдыч, - вышла из-за угла Лиза. - Соскучился? А мы тут сидим в засаде. Ждём, когда ты домой явишься.
        - Лиза, Бим… зачем?...
        Зачем вы вернулись? Как узнали? И страх, что с ними что-то случится. Слова застревают в горле, эмоции переполняют грудь. Но на глазах выступают слёзы. Боже, как он им рад! Как приятно видеть их здесь, дома, вместе. Лизу и Бима. Бима и Лизу. Снова.
        - ??????????????
        - Ты даже не обнимешь меня, Самохин? - Лиза слишком серьёзная. Ему не хватает её улыбки. Зато голос слышать - удовольствие до дрожи, до восторга, до ощущения, что если подпрыгнешь - взлетишь.
        У Лизы новая причёска, короче, чем он помнил, но ей идёт. Но, наверное, остригись она налысо, он бы всё равно ею любовался. И подумал бы, что ей хорошо с любой длинной волос.
        - Всё с тобой понятно, - вздыхает она. - Онемел от радости.
        И тогда он кидается к ней, обнимает так, что Лиза пищит недовольно. Бим пытается его лизнуть, куча мала - как обычно. О, как прекрасны эти полузабытые милые моменты.
        - Лиза, - бормочет он, утыкаясь жене в шею.
        - Ну, наконец-то, - вздыхает она довольно, - оттаял, мой противный муж. Думал, я не догадаюсь? Не пойму? Зачем ты лгал мне, Дмитрий?
        Он молчит, вдыхая её запах. Что сказать ему? Боялся? Да. Хотел, чтобы с ней ничего не случилось? Безусловно. Но сейчас, когда угроза миновала, когда она рядом, не хочется оправдываться и делиться своими страхами.
        - Свари-ка лучше кофе, Лиза, - просит он и идёт за ней хвостом, ступает след в след, наслаждаясь каждой секундой, что рвёт его на части невыносимым, острым счастьем, от которого кружится голова и плывёт в глазах.
        Нет, Самохин не плачет. Мужчины вообще не знают, что это такое. В глаз что-то попало - соринка. И хорошо, что Лиза не видит, как он украдкой смахивает солёную каплю, как сопит, доставая платок. Ему срочно нужно протереть очки. Иначе он пропустит очень много важных деталей, а Самохин не намерен оставаться без чёткой картинки мира, потому что она ему нравится. Он дышит ею, возвращая смысл своей заброшенной жизни, где не было его жены и собаки.
        А позже, когда Лиза пьёт кофе из крохотной чашечки, Дмитрий Давыдович вдруг понимает: он заигрался. Взял на себя не те функции. Поступил неправильно. И тогда он достаёт телефон и делает один очень важный звонок.
        Ива
        - Ива?
        Самохин вынырнул неожиданно. Я не ждала его звонка. Испугалась. В последнее время Дмитрий Давыдович только то и делал, что пугал и напрягал меня. Но не ответить ему я не могла. Слишком много он знал. Чересчур много нитей сошлось в его руках.
        - Я слушаю вас, - голос мой звучит настороженно, словно я в любой момент могу нажать на «отбой» и исчезнуть. Наверное, так и есть. Если нотариус снова попытается меня заставить что-то делать ради наследства, что стало символичным проклятием, я не стану с ним разговаривать.
        - Я хотел бы с вами встретиться. Это очень важно. Касается вас и Любимова.
        Первый порыв - отказать. Но он знал, чем меня зацепить. Ради Андрея я готова потерпеть Самохина.
        - Не бойтесь, - он, наверное, читает мои эмоции на расстоянии. - Это не плохие новости. Можно сказать, наоборот. Я не могу сказать на словах. Я должен вас видеть. Это важно, - подчёркивает он ещё раз.
        И я соглашаюсь. Назначаю встречу. В шумном людном месте. Не хочу встречаться с ним наедине. Он легко соглашается, и тревога, что стискивала сердце, немного отступает.
        Самохин приезжает всё на той же оранжевой машинке, что совсем ему не подходит. Нелепая для него и расцветка, и размер, и модель.
        Он катится ко мне как довольный жизнью кот. Я так и вижу, как он помахивает вальяжно невидимым толстым хвостом. Кажется, у Бегемота отличное настроение.
        Самохин плюхается рядом со мной на лавочку. На лице его блуждает улыбка. Я таким его ещё никогда не видела. Розовые щёки, глаза горят. Он словно вынырнул из мутной воды и наконец-то вдохнул свежего воздуха.
        Нет, у него не стал меньше живот, не выросли волосы на лысине, но выглядел он так, словно явился с курорта. Будто скинул груз с плеч, а заодно - десяток лет.
        - Это машина моей жены, - произносит он тихо и кивает в сторону автомобиля, на который я невольно загляделась. - Её зовут Лиза. Когда погиб Сергей, я испугался. Она слишком строгая и принципиальная. Я сказал ей, что у меня другая семья и женщина. Что у меня взрослая дочь. А я ей изменял много лет. И она ушла. Забрала собаку и исчезла. Уехала из города. Я даже не знал куда. Не интересовался и не искал. Мне важно было, что она жива, здорова, далеко.
        Я смотрю на Дмитрия Давыдовича и не понимаю, зачем он мне всё это рассказывает.
        - Она моя жизнь, - произносит он просто, но столько смысла в его словах, столько искренности, что я замираю от силы его чувств, которые не скрыть. - И я лишился жизни, когда она ушла.
        Самохин достаёт платок из кармана пиджака, усиленно натирает стёкла очков. Не смотрит на меня, поглощённый процессом. Но я понимаю: это способ немного дистанцироваться, спрятать остатки всплеска эмоций поглубже.
        - Вчера Лиза вернулась. Она подумала всё и взвесила. Заподозрила неладное. Моя умная жена с острым умом аналитика. Если бы она была не столь эмоциональна, наверное, вычислила бы меня сразу. Но я хотел не об этом поговорить, конечно же.
        Знаете, Ива, вчера я подумал, что был не прав, и сразу же позвонил вам. Есть вещи, куда не следует лезть никому. А я влез. Считал, что так будет лучше. Я виноват, Ива. Перед вами и перед Любимовым.
        Когда вы попали в больницу, а потом спрятались, я встречался с ним. Он искал вас и не мог найти. Он просил меня об услуге. О маленьком одолжении.
        Самохин умолкает. Я слышу его шумный выдох. Хочется потормошить нотариуса, но я терпеливо жду, пока он соберётся с духом.
        - Мне показалось, что вам без него будет лучше. Я… сердился на Андрея Ильича. На то, что не уберёг вас, не поверил мне: не отдал куда следует очень важную запись. И поэтому произошла та самая история со старухой Кудрявцевой. Он просил передать вам это, - протягивает Самохин вдвое сложенный листок.
        Я беру его в руки, разворачиваю медленно.
        «Украду тебя у судьбы» - написано размашистым уверенным почерком. В этих острых углах и летящих линиях - весь Андрей. Я касаюсь пальцами букв, и слёзы выступают на глазах. Мой Ворон. Бескомпромиссный, резковатый, но цельный.
        - Я подумал вчера, - доносится эхом голос Самохина, - что я без неё, моей жены? Не жил, а мучился. И сейчас, когда она вернулась, понял: мы не вправе их отталкивать, любимых. Без них всё идёт наперекосяк. Позвольте Андрею быть рядом. Любить вас, оберегать. Он мужчина и сможет справиться с любой напастью. Не прячьтесь больше. Думаю, если б он был слаб или трус, то отказался бы от вас, оттолкнул. Но этого не случилось и, думаю, не случится. Потому что любовь - штука сложная и не поддаётся анализу. Не терпит разлук и одиночества, когда есть все шансы быть рядом с любимым человеком, смотреть ему в глаза, просыпаться с его именем на устах. Жизнь слишком коротка, чтобы разменивать её на пустяки.
        Каждое его слово попадает в цель. Как семечко ложится в благодатную почву. Потому что я чахну в разлуке. Мучаюсь. И, наверное, мучаю Андрея. Самохин прав: вместе мы можем справиться с чем угодно. А порознь нас легко переломать, как отдельные прутики.
        - Спасибо вам за всё, - прижимаю к груди очень важные слова, что написал для меня любимый мужчина. - Вы не представляете, что для меня сделали.
        - Я как раз очень хорошо представляю, - щурит подслеповатые глаза мой нотариус. - Когда у вас всё наладится, приходите в гости. Лиза напоит вас кофе. Она, знаете ли, любит это дело - молоть зёрна, заливать их водой и варить очень вкусный кофе в турке. Я познакомлю вас с женой и Бимом - нашей собакой - большим дурашливым сенбернаром. Он у нас старичок уже, но такой симпатяга. Вам понравится.
        Я киваю машинально. Да-да, конечно. А сама мыслями - далеко-далеко. У меня столько неотложных дел. Позвонить Андрею. Поговорить с Никитой. Я всё равно собиралась съехать с квартиры. Им сейчас с Радой не до меня. А ещё я обещала матери заехать.
        - Я приду, - обещаю искренне. - И позвоню обязательно. Передавайте жене и Биму от меня привет.
        Никита Репин
        Они решили его с ума свести. Все вместе.
        В больнице капризничал, как маленький ребёнок, отец. Мать никак не могла с ним справиться. Полудохлый, он отказывался лечиться, и стоило большого труда удержать его в постели.
        Рада неожиданно спелась с Ивой. Они шушукались за спиной Никиты, и тот подозревал вселенский заговор. Что у них за общие тайны появились, они не сказали. Рада загадочно закатывала глаза. Ива сдержанно улыбалась. А вместе они утверждали, что скоро, очень скоро Ник узнает нечто сногсшибающее.
        Ему бы поменьше потрясений. Как-то он наелся их за последнее время. Хотелось спокойствия и мерного течения жизни. Всё же по складу характера Ник не экстремал и острые ощущения в виде разных испытаний на прочность его не заводили.
        - Что это? - спросил он Иву, когда увидел две сумки посреди квартиры.
        - Я ухожу, - ей бы золотые медали брать по непробиваемому спокойствию и умению закатывать в лоб неожиданные новости.
        - С чего бы это? - щурит Ник глаза и сжимает покрепче челюсти, чтобы не сорваться на крик или ругань - вещи ему вообще мало свойственные.
        - Потому что я так решила. Не отговаривай меня, пожалуйста. Я обо всём подумала. Хочу вернуться к Андрею. Бегай от судьбы не бегай, а у неё на нас - свои планы. Отцовских денег нет. И не знаю, были ли они вообще. И если тот, кто хочет получить их через меня, следит или выжидает, то все, с кем я рядом, подвергаются опасности.
        - Ива, перестань, - морщится Ник, понимая, куда она клонит.
        - Я хотела уберечь Андрея от беды, но не смогла, - какая же она серьёзная, эта маленькая смелая женщина. Сколько в ней уверенности в своей правоте. Ник по-хорошему сейчас завидует силе её духа и умению идти к цели, не сворачивая. - У тебя есть Рада и Ника. Твоя дочь - такой же ребёнок, как Илья или Катя. Поэтому мне нужно или исчезнуть, или сделать правильный выбор.
        - И твоя чаша весов склонилась к Любимову, - Ник и сам не понимает, откуда в нём эта собственническая ревность. Ведь сейчас уже понятно, что Ива - дорогой и родной человек, но совсем не то, что он себе навыдумывал.
        Он мог себя простить: кто знает, если бы Рада не вернулась в его жизнь, их с Ивой отношения могли сложиться иначе.
        Но кого он обманывает? - вдруг понимает со всей ясностью. Для него Ива могла стать чем-то большим, а он для неё - нет. Потому что есть Любимов. И всегда был. Разделительная черта, за которую Ива никогда бы не переступила.
        - Я хочу быть с Андреем рядом. Не мучиться неизвестностью. Думаю, мы сможем защитить детей и защититься сами. Когда знаешь, что рядом ходит опасность, становишься осторожнее.
        - И отговаривать тебя бесполезно? - Ник всё же делает слабую попытку удержать Иву.
        - Ты всё правильно понимаешь. Я не собираюсь падать ему на голову неожиданно. Я нашла мать, Ник. И пока что договорилась пожить у неё.
        - Мать?.. - Ива полна сюрпризов.
        - Да, - смотрит она Нику в глаза. - Наша с Радой мать.
        Он даже пошатнулся. Подумал, что ослышался.
        - Ваша? - переспросил на всякий случай и получил кивок в ответ. - Сёстры…
        - По матери. Отцы у нас разные.
        Ник решил присесть на диван. То, что он услышал, в голове укладывалось с трудом.
        - Это и есть ваш сюрприз? - спросил целую вечность спустя, когда немного очухался.
        - Да. Рада разрешила поделиться этой новостью. Сказала, что хотела бы увидеть твоё лицо, но мне нужно срочно решать свои дела, а у неё - встреча с отцом. Так что она потом припомнит тебе, как ты влюбился в двух сестёр.
        Нику хочется потрогать свой лоб ладонью. Кажется, у него жар на нервной почве от новостей и бесконечных смен декораций.
        - Надо купить какое-нибудь успокоительное, - бормочет он, - чтобы напиться и не реагировать ни на что. Хранить олимпийское спокойствие и улыбаться.
        - Я вызову такси, - поглядывает на часы Ива.
        - Не надо, - поднимается с дивана Ник, - я сам тебя отвезу.
        Он подхватывает сумки и идёт к выходу. Ему очень хочется увидеть их мать. Это не совсем любопытство. Скорее, желание найти ответы на очень много вопросов. Ник знает, что Рада росла одна. Знает, что и у Ивы родителей не было. И вдруг - мать. Живая и, судя по всему, здоровая.
        Можно ли доверять женщине, что оставила своих детей? Ник сомневался.
        - Любимову звонила? - спрашивает он, как только они отъезжают от дома.
        - Нет ещё, - на щеках Ивы появляется слабый румянец. - Я решила вначале обосноваться в другом месте.
        - Не хочешь, чтобы он знал, что ты жила со мной? - Ник иногда слишком догадливый.
        Да, на месте Любимова он бы мучился ненужными вопросами. Это они знают, что между ними ничего не было. А другим людям подобное объяснить сложно. Взять хотя бы Раду. Стоило слишком много усилий, чтобы она успокоилась. Но поверила она не сразу. Слишком невероятно.
        - Не хочу. Но и скрывать, лгать не стану. Расскажу всё, как есть. Но лучше сейчас не создавать поводов для лишней ревности, которая только всё портит. А нам о многом нужно и поговорить, и договориться, как жить дальше.
        Ник слишком поздно понял, что за ними едет тёмный «Седан» - скользит, как тихий зловещий хищник, прижимая их к обочине, как только они выбрались с шумного шоссе.
        Удар. Ивины испуганные глаза. Ник вынужден остановить машину - ехать некуда, свернуть нет возможности.
        - Ты что творишь, гад? - это, скорее, выход злости, потому что он понимает: тот, кто вышел ему навстречу, точно знает, что делает.
        Он бьёт Ника в солнечное сплетение - мощным профессиональным ударом. И пока Ник корчится от боли, открывает дверь его машины.
        - Придётся вам пересесть в другую машину. Эта никуда не годится, к сожалению.
        Голос у мужика красивый, сочный. И лица он не скрывает.
        - Выходите, драгоценная - и вперёд. Или вы хотите, чтобы ваш друг пострадал.
        Ива медлит. Ник пытается крикнуть, чтобы она не выходила, но огромный кулак бьёт его по голове, и свет меркнет, будто внезапно пришло солнечное затмение. Спустились неброские сумерки, отключая звуки внешнего мира и сознание.
        Андрей Любимов, Ива
        Лида выглядела хорошо. Ей шла аристократическая бледность. Она походила на несправедливо обвинённого ангела. Гордая и трагически несчастная жертва, которую оболгали.
        Не хватало нимба и крыльев к её белому платью, что сидело на ней немного свободно, подчёркивая худобу, которая ей тоже была к лицу.
        - Для умирающей, что стоит одной ногой в могиле, ты прекрасно выглядишь, - замечаю я и вижу, как скучнеет её лицо. Становится плоским, как тарелка, измазанная кровавым соусом её помады.
        - Ты только то и умеешь, что ранить, - капризно дует Лида губы.
        Девочка в теле взрослой женщины слишком задержалась. И то, что раньше казалось трогательным, сейчас выглядит уродливо. Она напоминает мне размалёванного клоуна: слишком кричащий её образ, нет в нём нюансов, только резкие линии выпирают.
        - Да, я грубиян и хам, - киваю согласно, - а ты лгунья и убийца.
        Лида бледнеет и невольно втягивает щёки, отчего становится похожей на испуганного суслика.
        - Андрей… - лепечет она, заглядывая в мои глаза подобострастно и заискивающе. Я не даю ей вставить слово. Иначе не остановишь.
        - Не будем тратить время. Оно нынче дорого. Я предлагаю тебе сделку. Хорошую сделку. Ты называешь мне имя твоего благодетеля, что помогал обтяпывать вокруг меня ваши общие делишки, а я нанимаю лучшего адвоката, что поможет тебе не сесть в тюрьму. Ну, и материальную компенсацию ты получишь, хоть и не заслуживаешь ни копейки. Дам тебе возможность уехать отсюда подальше.
        Лида делает пару шагов в одну сторону, затем в другую. Я сижу перед ней в инвалидном кресле. В метре от нас - два телохранителя. Возможно, лишняя мера, но рисковать я больше не хочу.
        - Хорошо, - мученически вздыхает она, - пусть будет так. При всех твоих плохих качествах, ты всё же честен, в отличие от некоторых.
        Лида морщится так, словно у неё разболелись все зубы сразу. Видимо, милый человек, что разорял меня по её наводке, не спешил спасти ангелоподобную Лиду.
        Я невольно вспоминаю свою Иву и в который раз думаю: как хорошо, что она другая. Вот сейчас вырву гадюке зубы - и отправлюсь забирать свою дорогую девочку.
        Лида ещё пытается меня очаровать и выкрутить руки, выклянчить дополнительные условия и гарантии, но я твёрд, как алмаз, и неприступен, как отвесная скала. Вообще с террористами вступать в переговоры - последнее дело, но выжидательная тактика в данный момент мне не подходит.
        - Это Борис Бодров, - вздыхая скорбно, сообщает она наконец. - Мы какое-то время были вместе.
        - А сейчас он не отвечает на телефонные звонки и делает вид, что не знает тебя, - договариваю за неё.
        - Какой ты всё же мерзкий, Андрей, - на Лиду жалко смотреть, но на меня давно не действуют её уловки. Видимо, на Бодрова тоже. Пытаюсь вспомнить, где слышал эту фамилию.
        - Бодров как раз специализируется на разорении и поглощении чужих фирм. Доходный бизнес, - отвечает она на мой невысказанный вопрос.
        Ну, что же. Настало время встретиться лицом к лицу с господином Бодровым.
        Ива
        Сквозь пелену доносится голос Ника - тревожный и настойчивый. Он зудит, как комар. Хочется отмахнуться, но у меня не получается руку поднять.
        - Ива, очнись, - твердит он как заведённый. - Ну, очнись же, давай, девочка, постарайся.
        Приходится открыть глаза, хотя веки, наверное, весят тонну.
        - Ник, - губы тоже слушаться не хотят. В горле - пустошь. Воды бы…
        - Наконец-то, - его пальцы легко проходятся по моему лицу. Моя голова у Ника на коленях.
        - Где мы? - спрашиваю, пытаясь вспомнить, что было. Екхали к матери, и вдруг…
        - Я бы тоже хотел это знать. Он тебе вколол что-то. Я так понимаю, это и есть тот, кто за тобой охотится. Точнее, за деньгами твоего отца.
        Я с трудом вспоминаю мужчину. Высокий. Волосы назад зачёсаны. Он даже лица не прятал. А поэтому… Скорее всего, нам отсюда никогда не выйти. Но Нику я свои соображения вслух не озвучиваю. Не нужно.
        - Это не мой отец? - всё же уточняю. Я должна точно знать.
        - Нет, конечно. С чего ты взяла?
        Ник удивлён. Он бы отца моего узнал, появись тот вдруг.
        - В последнее время я думала, что он жив, - объясняю свой странный вопрос. - Прячется. Деньги из банковской ячейки исчезли. Если они там были, конечно. Ираида сказала, что в доме кто-то шастает. Описывала. Мужчина высокий, седой, волосы назад зачёсаны. Как у этого, что нас похитил.
        - Нет, Ива. Это не Сергей. Я бы узнал. Не знаю его, хотя лицо кажется смутно знакомым. Но сейчас разве вспомнишь? Сказал, что потребует выкуп. Нам только этого не хватало. Отец в больнице, денег нет. Я лишь надеюсь, что не настолько дорог отцу, чтобы он помирал из-за меня.
        - ??????????????
        - Думаю, он хочет миллионы Кудрявцева, или что там у него было.
        - Тогда он тупой, - сердится Ник.
        - Или больной, - произношу я и жалею: лучше бы я этого не говорила вслух.
        Ника тут же охватывает жажда деятельности.
        - Должен быть выход. Надо пробовать выбраться отсюда.
        - Всё очень странно, - замечаю я, оглядываясь вокруг.
        - Например? - останавливается на миг Ник.
        - Он даже не потрудился нас связать, рот кляпом заткнуть.
        - Да, как в детективах. Но могу тебя успокоить: меня он связывал, - Ник кивает на верёвки, не замеченные мной ранее. - Но связал так себе, если я смог освободиться. По поводу кляпа пока не придумал, что тебе сказать? Может, тут бесполезно кричать? Никто не услышит?
        Вероятнее всего. Помещение похоже на подвальное. Но комната кое-как обустроена. Здесь есть что-то наподобие постели и одеял. Небольшой столик на коротких ножках, ведро в углу. Я так понимаю, для нужд. И тусклый свет из зарешеченной лампочки под низким потолком.
        И, да. Воду я тоже нашла - в пятилитровом баллоне. Я даже думать не стала, сколько она здесь стоит и можно ли её пить. Просто припала к горлышку и сделала осторожный глоток. Вода как вода. Холодная. Здесь тоже не Африка. Подвал. И вряд ли нас кто-то услышит, хоть закричись.
        - Дверь прочная, дубовая, обшита железом, - упал рядом Ник. - Никаких потайных комнат, неожиданных подземных ходов. Даже окон не нарисовали. Что ты будешь делать… Но у нас есть шанс свалить того, кто откроет дверь. Эффект неожиданности. Кто-то же принесёт нам еду?
        Я сомневаюсь, но предпочитаю молчать. Но Ник кто угодно, только не дурак - и сам всё понимает. Но то ли виду не подаёт, то ли хорошо держит лицо. Что одно и то же, - отмечаю отстранённо. Во мне словно что-то умерло. Притупилось. А может, это ещё так укол действует - мозг не может нормально включиться.
        - Что это? - хватает Ник меня за руку. - Вон там, в углу?
        Что-то серое метнулось на быстрых лапках. Крыса. И тогда я завизжала. Оглушающе долго. На невероятной высоте.
        Никогда не думала, что способна так визжать.
        - ??????????????
        Глава 15
        Рада
        Рада
        Это был «родительский день» - официальная встреча с Бо-Бо. Рада впервые после возвращения доверила отцу побыть с внучкой. Не наедине, конечно. В сопровождении няньки - так ей было спокойнее.
        Ника с дедом познакомилась давно, но «в гости» отправилась первый раз и как на войну. Сама Рада долгих встреч и разговоров избегала, хотя отец тяготел к проявлению отцовских чувств.
        Давно забыты и её побег, и рождение внучки (по крайней мере, ни словом, ни жестом Бо-Бо не выказал своего недовольства, прошлое не вспоминал, и вообще был рад её видеть). Но Рада перестраховывается и осторожничает. Она слишком хорошо знает отца и его непредсказуемость.
        И вот сейчас, когда позади встреча и знакомство с матерью, она готова встретиться с отцом с открытым забралом и практически без лат. Ей необходимо знать, почему он так поступил. Хотя почти знает ответ.
        - Рада, - встречает её Бо-Бо на пороге. С визгом кидается к ней Ника:
        - Я соскучилась, соскучилась! Очень-очень!
        Ещё бы. Ребёнок практически никогда не оставался надолго без её внимания. Часовые переговоры по телефону не в счёт - это совершенно не то. Рада успокаивается, ощущая тепло, что идёт от Ники. Её ребёнок жив-здоров, счастлив. Румянец на щеках.
        Рада вглядывается в отца. Пристально. При коротких встречах она особо не присматривалась. Ей он казался таким же, разве что волосы припорошены сединой сильнее.
        Он постарел - это очевидно. Морщины у глаз и рта. Фигура уже не такая стройная, как раньше. Да и весь он… какой-то припылённо-усталый. Глаз не блестит.
        - Как хорошо, что ты пришла, - произносит отец и протягивает руки.
        Какое-то жалкое мгновение Рада колеблется. И он улавливает эту крохотную паузу. Играют желваки. Дёргаются щека и кадык. Но Рада делает шаг вперёд и тонет в крепких отцовских объятиях.
        - Я скучал, - почти неслышно произносит, но она слышит его шёпот.
        - Папа, - прижимается к отцовской груди и чувствует себя маленькой девочкой, для которой весь мир - её отец.
        - А поехали за город? - предлагает он. - Подышим воздухом, поедим шашлыков. Вина выпьем. Никого лишнего - только наша семья.
        - Шашлыки! - прыгает счастливо Ника, и Рада не может отказать. Почему бы и нет? Как раз в спокойной домашней обстановке и ведутся серьёзные беседы. Там она обо всём и спросит.
        - С одним условием, - щурит она на отца строгий взгляд. - Ты отключишь телефон. И никаких переговоров, ора на подчинённых, «у меня важные дела».
        Бо-Бо умеет смеяться. Будто из пушки палит - так оглушительно раскатывается его «ха-ха-ха».
        - По рукам! - глаза его светятся азартом. И сразу словно десяток лет слетает.
        Нет, Бо-Бо ещё ого-го на самом деле!
        Андрей Любимов
        К Бодрову не достучаться. В офисе его нет - выходной день, на телефонные звонки не отвечает.
        Разузнать, где он живёт, труда не составило. Но и туда мы опоздали.
        - Уехали за город! - рассказала словоохотливая бабулька с пуделем. - Все вместе в машину погрузились - и фьють! - махнула она рукой.
        Выяснить, куда это «фьють», не удалось.
        Пришлось садиться на телефон, поднимать все связи, выслушать кучу ненужной информации. Через полчаса я уже скрежетал зубами, но терпеливо пытался найти выход на Бодрова.
        Упрямство порой не совсем хорошее качество, но в меня словно чёрт вселился. Почему-то было очень важно найти его именно сегодня, а не завтра, послезавтра или в любой другой день. С настойчивостью носорога я продолжал искать. У меня словно атомный реактор внутри ревел.
        Где-то после полутора часов безуспешных поисков я случайно позвонил Самохину.
        Дмитрий Давыдович ответил быстро. Голос у него звучал бодро и радостно, что с моим настроением на взводе никак не вязалось.
        - Я так понимаю, вы уже встречались с Ивой, - по-своему истолковал мою заминку Самохин.
        - Нет, - почему-то после его слов в груди похолодело.
        - Вот как… - закашлялся нотариус, скрывая то ли замешательство, то ли смущение. - Ну, кхм, чем обязан? - быстро переводит он разговор на другое. А в меня почему-то фраза про «встречались» острым крюком вцепилась.
        - А я должен был с ней встретиться? - спрашиваю осторожно.
        Теперь пауза со стороны Самохина.
        - Я думал, что да. Ива, вероятно, посчитала по-другому. И, пожалуйста, не спрашивайте меня, о чём мы говорили. Если Иванна захочет, она сама вам обо всём расскажет. Но раз вы позвонили, то, наверное, о чём-то хотели спросить?
        - ??????????????
        Я пытаюсь сосредоточиться. Мысль об Иве, что хотела со мной встретиться и почему-то не сделала этого, тревожит меня.
        - Вы случайно не знаете Бодрова? - спрашиваю, не особо надеясь на положительный ответ.
        - Бориса Бодрова? - уточняет Дмитрий Давыдович, и я делаю «стойку».
        - Его самого.
        - Знаю, конечно. Когда-то они дружили с покойным Сергеем Кудрявцевым.
        - Дружили? - уточняю, потому что по тону Самохина понимаю: не всё так просто было между этими двумя. А ещё Бодров и Кудрявцев - слишком много совпадений, чтобы пройти мимо.
        - А потом ненавидели друг друга. Они что-то не поделили в прошлом. Подробностей я не знаю: в те времена мы с Сергеем ещё знакомы не были. Но фамилия Бодрова нет-нет да всплывала в разговорах. Какая кошка пробежала между ними - не могу сказать.
        - И где у Бодрова дача или загородный дом вы тоже не знаете? - спрашиваю без особой надежды.
        - Ну, почему же? Как раз пришлось однажды лицезреть. В том посёлке живёт мой очень хороший клиент.
        Госпожа Удача - дама с чувством юмора. О Бодрове больше знал человек, не связанный с бизнесом. Ну, почти, если не брать в расчёт Самохинских клиентов.
        - А не могли бы вы объяснить, как туда добраться?
        Самохин молчит слишком долго, я даже подумываю, что связь прервалась.
        - Что у вас случилось, Андрей Ильич? - спрашивает этот дотошный тип.
        - Пока ничего не случилось. Поговорить нужно.
        - Именно сегодня. В выходной день на даче?
        Я бы рыкнул на него, но не могу. Иначе потеряю шанс на ориентир.
        - Именно сегодня, вы совершенно правы, - поясняю терпеливо, пытаясь не стискивать челюсти.
        - Есть две проблемы, Андрей Ильич, - журчит коварным ручьём голос Самохина. - Во-первых, дорога туда заковыристая, можно попутать повороты. А во-вторых, попасть туда чужому человеку практически невозможно. Поэтому, возможно, я сгожусь в качестве навигатора и ключа?
        Выбраться на природу оказалось отличной идеей. Ника радовалась. А Рада… словно попала в детство. Раньше они частенько здесь бывали с отцом. Рада помнила в посёлке каждый закоулок, а в доме - все скрипящие половицы: старалась не наступать, когда пыталась улизнуть из дома бесшумно.
        Здесь у неё были свои тайники и секретики. Некоторые дождались взрослую Раду, и она беспричинно радовалась, найдя и дневник, что пыталась вести в подростковом возрасте, и милые сердцу каждой девочки мелочи: бусики, серёжки, заколки, фантики.
        Бо-Бо как заправский повар жарил на мангале мясо. Рада резала овощи и сглатывала слюну: пахло крышесносно.
        - Последние летние деньки, - сказала она Нике. - Радуйся и отдыхай. Скоро в школу.
        - Ну и что! - Ника никогда не унывает. Яркое весёлое солнышко, а не девочка. - Папа меня поведёт за руку, он обещал!
        Рада строго зыркнула на дочь и прикрыла глаза, мечтая, чтобы Бо-Бо на мгновение оглох. Ну, или хотя бы сделал вид, что ничего не слышит. Но у отца, к сожалению, со слухом всё хорошо.
        Они с Никой договаривались, что папа - это их большой секрет, и дедушке пока что об этом знать не обязательно. И вот её болтушка проболталась. Смотрит испуганно, приложив ладонь ко рту.
        - Кто тебя в школу поведёт? - выпрямляется Бо-Бо. Голос у него как у полицая. Черты лица хищные. Ещё немного - и встанет на четыре лапы, беря след. Этот если вцепится, то мёртвой хваткой.
        - Ника немного фантазирует, - даёт Рада сигнал дочери, чтобы не болтала лишнего. - У нас, знаешь ли, много всяких разных фантазий. Я, например, мечтала, чтобы меня в школу повела мать. Но вместо неё меня за руку повёл ты.
        Отец застывает исполинской колонной. Из него можно атланта ваять. Или вручить небосвод - пусть поддерживает его на своих могучих плечах.
        Молчит. Ещё бы. К этому разговору они ещё обязательно вернутся. Да и к отцу Ники - тоже. Но пусть эти беседы ведутся по её правилам, а не в стиле: «папа обвиняет, а Рада оправдывается».
        - Отлично пахнет! - бодро переводит она разговор в нейтральное русло. - Надо за вином сходить! Вы тут не скучайте, а я скоро!
        И пока отец не очухался, Рада почти бежит в дом. Там, на подземном этаже - огромнейший подвал. У Бо-Бо коллекция вин. А у неё - ещё один тайник. Раде не терпится узнать, сохранилось ли то, что она там припрятала много лет назад.
        Есть! Много лет назад Рада спёрла у отца коллекционное вино - две бутылки, но так и не могла воспользоваться своим трофеем: вино оказалось какой-то редкой марки, Бо-Бо заметил пропажу, воплей было - на весь посёлок, но она так и не призналась, стойко выдержала все его наезды. А теперь созрела признаться в собственном грехопадении. Оттого, что вино провалялось в подвале ещё десяток лет, оно, вероятно, не потеряло своих коллекционных ценностей и вкус.
        Как только Рада ухватила свою добычу, по коридору пронёсся нечеловеческий вой. Или визг? Звучало это потусторонне жутко.
        Она дёрнулась. Волосы на затылке встали дыбом.
        Дзынь! - и под ногами расплывается тёмная лужа, похожая на кровь. Это Рада упустила одну бутылку. Вторую прижала к груди, как младенца. Переступила с ноги на ногу и пошла. Колени у неё стукались друг о друга и дрожали.
        От страха казалось, что она идёт слишком шумно, хотя старалась красться, как заправский вор-рецидивист.
        Голоса. Прислонившись к стене, Рада постаралась то ли молитву прочесть, то ли до земли покланяться. А может, и то, и другое.
        Постепенно до неё дошло: никого нет в этом чёртовом подвале. Ни привидений, ни оживших мертвецов. Есть голоса людей, и доносятся они пока не понятно откуда.
        Она ступала осторожно и прислушивалась. Тихо. Показалось? Вряд ли. Тот вой вполне мог оказаться голосом напуганной девушки.
        Бо-Бо - Синяя Борода? Прячет здесь своих незадачливых любовниц?
        - Кто здесь? - спросила и зажмурилась, будто ждала, что сейчас выпрыгнет какое-нибудь чучело из-за угла и ударит по голове.
        - Откройте! - глухой мужской голос. Ей на миг показалось, что это голос Ника. Она совсем с ума сошла. А потом затарабанили в дверь, и Рада пошла на звук.
        Она почему-то не могла расстаться с бутылкой. Дорогая ж, зараза. Как её на пол поставить? Хватит, уже одна разбилась.
        Вот так, с бутылкой под подмышкой, Рада и пыталась сдвинуть с места тяжёлый засов. Хорошо хоть замков здесь не было - только засовы.
        Она помнила эту комнатушку. Нередко убегала сюда, чтобы отсидеться после очередной пакости.
        - Сейчас, сейчас… - приговаривала она почему-то почти шёпотом и продолжала тянуть засов, что плохо поддавался под напором её слабых рук.
        Ещё немного усилий - и дверь поддалась.
        Рада вскрикнула. Вцепилась в бутылку, как в спасательный круг.
        - Ник? Ива? - хлопала она ресницами, как кукла Барби, и никак не могла прийти в себя. Впору было вызывать психушку со смирительной рубашкой.
        - ??????????????Из двери вылетел Ник - страшный, растрёпанный. На скуле кровь запеклась. Пошатываясь, вышла бледная Ива.
        - Вы как тут?... И что происходит, чёрт побери? - обрела Рада наконец-то голос. - Это что, розыгрыш? Шутка? Это Бо-Бо всё придумал? Специально?
        - Ну, если Бо-Бо - это тот седой тип с волосами назад, то вряд ли это шутка, - криво ухмыляется Ник. - Но то, что здесь ты, - вообще в схему не вписывается. Нас похитили и заперли. А ты как здесь очутилась?
        - А я… а это дом моего отца, - устало договаривает Рада, а затем сжимает свободную руку в кулак. - Бо-Бо? Ну, он сейчас у меня получит!
        Она делает шаг, собираясь бежать и пылать праведным гневом. Оборачивается на ходу.
        - А вы что замерли? Понравилось здесь торчать? За мной!
        Андрей
        Я так и не понял, зачем Самохину это нужно, но согласился на его условия быстро. Чёрт с ним, пусть едет, лишь бы добраться до этого неуловимого Бодрова!
        Я почему-то психовал и сходил с ума от любой мало-мальской задержки. Что-то гнало меня вперёд. Всё время накрывало ощущение, что я опаздываю, что любое промедление - опасность, риск, и если я не успею, то случится что-то по-настоящему ужасное.
        Это как предчувствие. Какое-то нерационально-неправильное чувство, что захватило моё сознание в плен и не хотело отпускать.
        Мы встретились неподалёку от моего дома. Самохин заскочил в мою машину.
        - Так оно будет лучше и быстрее, - отдувался он, пытаясь успокоить шумное дыхание. Вы с водителем? - крутит головой, оглядываясь. Прямо источник бесконечной энергии. - Замечательно!
        - Было бы смешно, если б я сел за руль, - язвлю, не сдержавшись.
        - Да, было бы интересно, - соглашается Самохин.
        - Я ещё и с охраной. Почётный эскорт.
        - Почти свадебный, - склоняет нотариус лысую голову, пряча весёлые глаза.
        Он совсем не похож на того затюканного Самохина, которого я помнил. Совершенно другой человек. Но гадать, что у него произошло, нет сил. Мы движемся в нужном направлении, и этого пока довольно. Позже можно будет расспросить.
        Пока мы едем, Самохин вовсю трещит по телефону. Слишком бодрый и деятельный. Это раздражает. Сам не пойму, почему я так взвинчен. Может, оттого, что он что-то знает об Иве, а я - нет. И точно знаю, что он не расскажет.
        Я бы мог с ней, наверное, сам встретиться. Ведь уже знаю, где она и с кем. Наверное, я оттягивал. И вроде поводов сомневаться в Иве нет, и всё равно - удушающая жабья ревность - хватает за горло и душит.
        Я даю себе слово не медлить больше. Вот только с Бодровым разберусь.
        - Я договорился. В посёлок нас пропустят, - Самохин - само очарование.
        Я сухо киваю. Он светится от счастья, а я не могу на это смотреть. Завидую, что ли? Сам себя не пойму.
        Этот посёлок чем-то похож на наш, но поэлитнее. Покруче, наверное. Здесь и охрана суровее, и дома побогаче. Почувствуй разницу - дыхание больших денег, называется.
        - Надеюсь, нас не заставят ждать у ворот, - бормочет Самохин, наблюдая, как двое охранников помогают мне сесть в инвалидное кресло. Замечательная штука при моих проблемах. Даёт хоть какое-то ощущение свободы. По крайней мере, я могу передвигаться самостоятельно.
        - Готовы? - окидывает меня острым взглядом Самохин. От добряка тюфяка в нём ничего не осталось. Теперь видно, чем он берёт и приумножает своих клиентов. Такой Самохин весьма выгодно смотрится, несмотря на мешковатую внешность.
        Я киваю. Он нажимает на звонок.
        Наконец-то закончится эта гонка.
        Ива
        - Седой монстр - это Бодров? - тихо спрашиваю Ника, пока мы идём за Радой вслед.
        Ник дёргает плечом.
        - Не знаю. Я никогда не видел Бодрова-отца лицом к лицу. Мельком и на фотографиях. Рада не хотела, чтобы мы знакомились.
        На Раду страшно смотреть. Она похожа на раненого зверька. Бежит куда-то целеустремлённо вперёд, а у меня ноги плохо идут. Ник меня поддерживает.
        На самом деле, я испытываю облегчение, когда вижу мужчину, что жарит мясо. Чем-то похож, но не тот, кто нас сюда приволок.
        - Евгения! Уведите ребёнка! - машет Радка бутылкой вина, что зажала в руке и никак не может расстаться.
        Испуганная нянька спешит увести Нику, что кидает тоскливые взгляды на Никиту, но молчит. В глазах её - вселенская обида, но Раду не остановить.
        Ник на мгновение прижимает дочь к себе.
        - Не грусти. Слушай маму. Мы скоро увидимся. Нужно потерпеть немного, ладно?
        Ника кивает и, нехотя, плетётся за нянькой. Ребёнку хочется остаться здесь, но у Рады такой вид, что лучше послушаться. Как только они с няней сворачивают за поворот, Рада наступает на отца.
        - Ты ничего не хочешь мне рассказать, папочка? - машет она в нашу сторону бутылкой.
        Бодров кидает на нас раздражённый взгляд. Он не понимает, чего от него хотят.
        - А что я должен рассказать?
        - Вот! - снова тычет она в нас бутылкой. - Я их нашла запертыми в подвале твоего дома! Между прочим, это моя сестра по матери и мой муж, отец Ники! Ты что, решил всех извести, кто мне дорог? Ну, тогда надо было и мать туда же на цепь посадить.
        - Рада, думай, что говоришь, - у Бодрова глаза кровью налились от сдерживаемой ярости.
        - Это не он, Рад, - подаёт голос Ник. - Нас сюда не твой отец привёз.
        - ??????????????
        На миг она теряется. Становится беспомощной, как нашкодивший ребёнок.
        - Что происходит? - холодного интересуется Радкин отец. Слишком жёсткий и неуютный. Не зря его боялась наша мать.
        - Ну, вот, - снова машет бутылкой Рада и падает на стул. - Я вина к шашлыкам принесла, пап. А заодно спасла сестру и мужа из застенков твоего подвала. Думала, ты мне расскажешь, как они туда попали. Она - дочь Кудрявцева. Он - сын Репина. Вполне вписываются в список людей, которых ты ненавидишь.
        Взгляд у Бодрова тяжелеет. Большие руки тяжело падают вдоль тела.
        - Я не подарок, конечно, но и не убийца.
        - Это как посмотреть, пап, - Рада наконец ставит бутылку на землю и идёт к мангалу. Переворачивает мясо. Движения у неё уверенные. - Я тут подумала. Это же ты разорил Репина, отца Никиты? Если да, то поздравляю: статус убийцы почти у тебя в кармане. Репин лежит в больнице в предынфарктном состоянии. И если ты считаешь, что никто не виноват, то зря.
        - Отдохнули на природе, - бормочет Бодров.
        - Ещё не всё потеряно, - делает шаг вперёд Никита. - Кажется, нам нужно просто сесть и обо всём поговорить. Спокойно. Заодно и поедим. И вина выпьем. Мы голодны. У Ивы вообще стресс. Врач нужен бы. Ей какую-то дрянь кололи.
        Бодров стоит словно каменный. Смотрит, как Ник уводит в беседку Раду, что-то говорит ей на ходу. Затем подхватывает шашлыки и бутылку. В его движениях нет суетливости. Только грация и неспешная уверенность.
        Я ловлю тяжёлый взгляд Бодрова на себе.
        - Дочь Кудрявцева, - произносит он. - Удивительно похожа на Раду.
        - Мы похожи на маму, - говорю я твёрдо и вижу, как искажается мукой его лицо.
        Кто говорил, что Бодров непробиваемый, ошибался. Всё у него на месте. Даже сердце.
        И тут раздался звонок.
        Андрей
        Бодров открыл сам. Тяжело уставился на меня, а затем кивнул без слов, позволяя войти на свою территорию.
        - Вы даже не спрашиваете, почему я приехал? - задаю вопрос в большую крепкую спину.
        - Полагаю, чистосердечные признания Лидии указали вам верный путь, - кидает он взгляд через плечо. - Всё остальное давайте обсудим не на ходу. У нас тут шашлыки, интересная компания. Думаю, вам тоже понравится, Андрей Ильич.
        - Хм, - вставляет своё «мнение» Самохин. - Неожиданно.
        Это мягко сказано. Вначале я глазам не поверил. А потом рванулось сердце из груди. Что она здесь делает?
        - Ива! - крикнул, не в силах терпеть.
        Она обернулась. Ветер трепал белокурые пряди. А затем Ива побежала ко мне.
        - Андрей, - прижимала ладони к моим щекам, а я ловил ей пальцы и целовал. Соскучился. Как же я соскучился!
        Весь мир куда-то провалился. Мы смотрели друг на друга и не могли надышаться.
        - Никуда больше не отпущу, - покрывал горячечными поцелуями дорогое, склонённое ко мне лицо. - Ну, что ты придумала, глупая моя девочка? Мне без тебя нельзя. Видишь - невозможно.
        - Я никуда больше не уйду, - гладит она меня по вискам. В глазах - слёзы, губы дрожат. Во взгляде - обожание. Я купаюсь в нём и не могу оторваться.
        - Поехали домой, а? - бормочу я, утыкаясь лицом в её раскрытую ладонь.
        - Гкхм, - подаёт голос Самохин. - Наверное, нужно закончить то, ради чего вы сюда рвались, Андрей Ильич.
        А мне уже всё равно. Я нашёл то, ради чего рвался. Самое главное сокровище - рядом. Но он прав, конечно.
        - А ты как сюда попала, Ива? - начинает медленно возвращаться ко мне реальность.
        Она вздыхает. Прячет глаза.
        - Дмитрий Давыдович прав. Давай вначале разберёмся во всём, что случилось.
        - Только никуда не уходи от меня, ладно? - прошу, сжимая её руку в своей.
        - Я никуда не уйду, Андрей, - обещает она, и мы направляемся к беседке.
        Ива
        - Я не буду извиняться перед вами, Любимов, - заявляет Бодров, как только мы появляемся в беседке.
        Там уже накрыт стол, Рада хлопочет. Всем по шашлыку вручают. И это смотрится как-то… странно. Будто мы большая семья, собрались на пикник, а заседаем, словно в зале суда. Нам только господ присяжных не хватает.
        - Я делал свою работу, к вам - ничего личного. Лида попросила, я не отказал. Но в моих действиях нет ничего противоправного. То, что делала она, меня не касается. Я осудил её действия и сразу же порвал все нити, что нас связывали. Одно дело - рейдерский захват, другое - убийство. Я и её идею с умиранием не поддержал. Денег дал, да. Но я понятия не имел, что она их потратит на подкуп врачей в клинике.
        - Как-то непрофессионально рассуждаете, - вклинивается Самохин. - Незнание законов не освобождает от наказания. То, что вы сейчас говорите, - жалкий лепет. О таком стыдно говорить вслух. Вы пошли на поводу у любовницы, исполнили её прихоть, а сейчас, поджав хвост, рассказываете, что я не я и хата не моя.
        Бодров прикрывает глаза и выдыхает. Ему неуютно сейчас. Здесь его дочь. И в её глазах ему не хочется выглядеть плохо.
        - Отца вы тоже разоряли, потому что это просто бизнес и ничего личного?
        Бодров молчит, и его молчание слишком красноречиво.
        - Это… слишком личное, - выдавливает он из себя.
        - Да ты не стесняйся, пап. Здесь все свои. Семья, можно сказать. Можно обнажаться и каяться. Облегчи душу, - тихо произносит Рада. - Потому что дальше будет только хуже, понимаешь? Ты всегда хотел знать, кто он, этот мудак, сделавший мне ребёнка. Это твои слова. А на самом деле - Никита Репин - мой любимый мужчина, подаривший мне любовь и дочь. Чувствуешь разницу? Я поэтому и сбежала, пап. Чтобы ты никому не сделал больно, но никого особо это не спасло. Разве что меня от разочарований и боли в некотором роде.
        Бодров похож на зверя, загнанного в угол. Хочется и зубы показать, и смысла нет.
        - Это всё из-за Кудрявцева, - произносит он, отдышавшись. Пытается сказать спокойно, но всё равно срывается. Голос у него дрожит то ли от напряжения, то ли от ненависти. Он умолкает. Ему нужно справиться с эмоциями, но Рада не даёт ему очухаться.
        - Вы не поделили женщину - нашу с Ивой мать. Тебе так и не удалось приручить её, сделать комнатной собачонкой, а поэтому ты расширил поле своей ненависти. Обратил её на всех, кто был причастен к этой истории, правда?
        Бодров прикрывает глаза. Мотает головой, то ли соглашаясь, то ли отрицая.
        - ??????????????
        - Вначале ты поругался с Кудрявцевым. Затем лишил мать дочери. Воспользовался её слабостью и нищетой. Вынудил её отдать дочь, бросить на бабку. А потом попытался показать, насколько ты хорош. Но хватило тебя ненадолго. Терпения не хватило. Любви не хватило, пап. И тогда ты отнял у неё вторую дочь. Лишил и её, и меня общения. Постепенного узнавания. Простым семейным счастьем обделил.
        - Что ты знаешь об этом? - в голосе Бодрова - горечь. - Я любил её так сильно, что терял себя.
        - Ну, наверное, поэтому откупился, выдал ей персональную клетку, запретил приближаться к дочерям. Бабку против матери настроил. А потом расширил поле своей ненависти. Выбор пал на Репиных. Ведь они - часть семьи Кудрявцева. Ничего, кроме личных мотивов, тобой не двигало.
        - Я предлагал Репину сделку, - Бодров сейчас и сам понимает, как это выглядит со стороны.
        - Ну, да. А взамен - порвать с Кудрявцевым, наверное. Но он не захотел. Кудрявцев в то время стоял круче, полагаю. Да и семейные ценности не для всех - грязь под ногами. А когда Кудрявцева не стало, ты, небось, радовался. Триумфовал. И решил, что нужно додавить всех, кто с ним был связан.
        Рада била словами и попадала в нужные точки. Бодров молчал, и его молчание говорило о многом.
        - А теперь расскажи, зачем ты похитил Иву и Никиту. Чего ещё не хватило для твоей мести?
        Мне большого труда стоило удержать Андрея.
        - Я не похищал их, - Бодров обводит всех взглядом. - Мне незачем это делать.
        - Тогда кто? И почему их заперли именно в твоём подвале?
        - Я не знаю, но обязательно выясню это.
        Он выпрямляется во весь свой немаленький рост, и от фигуры его веет угрозой. А потом он садится на стул. Медленно, словно лишившись опоры. Плечи его опускаются. Большие пальцы путаются в седых волосах.
        Мы молчим. Молчит Бодров.
        - А теперь давайте спокойно обо всём. Раз уж мы семья, - сводит рот его судорога.
        - Зароем топор войны? - уточняет Рада, впиваясь зубами и в сочное мясо. Как ей кусок в горло лезет?
        - Можно сказать, и так, - соглашается её отец. - У всех историй должен быть конец.
        - Я хочу, пап, чтобы у этой истории был счастливый конец, - и теперь я хорошо понимаю, чья она дочь. В ней нет безвольной покорности матери. В ней - бодровский стальной стержень, способный переломить упрямство родителя.
        - Как скажешь, дочь, - поднимает Бодров глаза. - Что бы ты обо мне ни думала, я сделаю всё, чтобы ты была счастлива. У меня кроме тебя и Ники никого не осталось.
        - А вот тут ты ошибаешься, - Рада накладывает всем салат по тарелкам, расставляет их кругом. - Есть моя родная сестра и её мужчина. Есть мой Ник и мама, наконец. Хочешь ты или нет, но мы связаны друг с другом. И будет неправильно, если ты примешь одну часть и отрежешь другую. Тут ценность в цельности, понимаешь?
        - Я… постараюсь, - выдавливает он из себя. - Дай мне время.
        Глава 16
        Андрей
        Это был странный обед на природе. Я не хотел есть, а пришлось. Я мечтал убраться отсюда поскорее, а приходилось сидеть и молчать.
        Вернулся ребёнок с няней - дочь Бодрова позвала их, позвонив по телефону. Малышка Репина. Кто бы подумал. А я слишком мало знал. Моя девочка и Рада - сёстры? Как быстро меняется мир вокруг.
        Был единственный человек, который наслаждался всем: свежим воздухом, запахом жареного мяса, обществом полузнакомых людей, что не тяготили его нисколько.
        Самохин хрустел салатом и лучился довольством. Мы для него, наверное, забавные фигурки на шахматной доске интриг. Что он в этом находил - не ведаю, но его улыбчивое лицо позволяло мне удержаться на краю и не наговорить лишнего, не лезть с расспросами.
        Первым не выдержал Бодров.
        - Я обещал тебе никуда не звонить сегодня, - сказал он дочери. - Но это важно. И касается похищенных - кивнул он в сторону Ивы и Репина. Да, старания ему удавались с трудом. Он их даже по именам не смог назвать. Но, наверное, не всё сразу. - Нужно сразу, пока следы ещё свежи. Есть у меня одна мысль. Хочу проверить.
        - Да, пап, звони, - кивает Рада и начинает щебетать с Никой. Воздух немного потеплел от простой болтовни женщины с ребёнком.
        - Нам пора, - наконец-то говорю я, и Ива сразу же встаёт со стула.
        - Приятно было познакомиться, - бормочет она Бодрову в спину, а потом трясёт головой. Да, сомнительное заявление про «приятно», но в какой-то мере, всё закончилось благополучно.
        - Домой, - командую я, как только мы уселись в машину. - Только Дмитрия Давыдовича подбросим и домой.
        Пока мы едем, я устраиваю допрос с пристрастием. Судя по всему, их похитил тот же человек, что и Женю по голове ударил. Мы делимся новостями, Ива ужасается тому, что её Идол в больницу попал, но всё это далеко-далеко сейчас. Близко - наши тела и взгляды. Я бы истерзал её поцелуями, не будь машина полна посторонних людей.
        Это изощрённая пытка - быть настолько близко и почти не касаться её. Переплетённые пальцы не в счёт.
        Я не помню, как мы высадили Самохина. Не помню, как доехали до дома. Помню лишь, что радовался: дети с няней у матери. И сегодня я их не заберу. Надо позвонить. Но позже.
        - Ива, - зарываюсь лицом в её плоский живот. Притягиваю к себе поближе. Касаюсь губами её одежды и злюсь, что она до сих пор не обнажённая.
        - Мой Андрей, - прижимает она к себе мою голову, ерошит пальцами волосы.
        Моя, моя, моя! Самая желанная, любимая женщина! Никогда я не чувствовал себя таким сильным и таким слабым одновременно. Злился на беспомощность, закованную в гипс ногу, жаждал обладать, целовать, дарить нежность и ласку и сидел, боясь пошевелиться. Только бы не нарушить эту трепетное единение.
        - Ты не бойся, - шепчет моя девочка. - Я всё сделаю сама.
        И тонкими руками укладывает меня на постель, помогает получше пристроить травмированную ногу, расстёгивает рубашку, тщательно выпутывая из петелек пуговки. И пока она не коснулась штанов, я останавливаю её руки.
        - Ива, - голос у меня срывается. - Посмотри на меня.
        Она поднимает настороженные глаза. Немного сбита с толку, но это не страшно.
        - Я люблю тебя. Выходи за меня замуж. Не через год, не когда-то там ещё, а сейчас. А потом… будем жить, думать, мечтать. Заработаем деньги и уедем за границу, лечить тебя. Я сделаю всё, чтобы ты была счастлива. Только давай больше не расставаться. Хватит бегать от меня. Это не твой доброжелатель меня сбил, а бывшая жена. Так что нет никакой гарантии, что завтра не случится что-то ещё, совершенно не связанное с тобой и Кудрявцевским наследством. Даже разорял меня Бодров по указке Лиды.
        Она садится рядом, в ногах. Смотрит на меня с таким обожанием, что мне становится трудно дышать.
        - Я тоже тебя люблю. Очень-очень. И замуж выйду, и никуда не уйду. Вылечусь и рожу тебе детей. Я выросла, не зная людей и любви. Шагала по жизни одна и не стремилась сближаться с людьми. Ты изменил меня. И, пусть простит меня отец, подарил намного больше, чем он. Потому что дом - это хорошо, а человек рядом, который тебя любит, - лучше.
        Это может показаться смешным, но я взрослела. Росла все те дни, что мы провели вместе. Каждый день дарил какие-то открытия. Я училась понимать окружающих. Заботиться о детях и коте.
        А ещё ты пообещал мне это, - достаёт она из кармана сложенный вдвое листок из блокнота.
        Я помню, что там написано. Четыре слова. Самохин всё же отдал ей мою записку.
        - Украду тебя у судьбы, - произношу вслух. - Ничего не изменилось, Ива. Украду, потому что ты мне нужна. Постоянно нужна рядом.
        - Как и ты мне, Андрей. Поэтому я здесь. Я хотела позвонить тебе, но не успела. Но почти всё позади, и это главное.
        - Иди сюда, - прошу. И мне не нужно повторять дважды.
        Её губы касаются моих. Ива раздевается сама и раздевает меня. Поцелуи её легки, как дуновение ветра, но я завожусь, как сумасшедший от Ивиных почти невинных ласк.
        - ??????????????
        - Тише, тише, - успокаивает она меня.
        А затем она садится сверху, и всё становится неважно. Движется плавно, лёгкая и стремительная. Неторопливая и сводящая с ума.
        Мы осторожны, конечно же, осторожны, но нежность выплёскивается через край, заполняет нас от головы до ног, и мы растворяемся друг в друге, любим так, что тела и души поют в унисон.
        - Ты моя единственная и неповторимая, - шепчу, прижимая Иву к себе.
        - Ты самый лучший и единственный мой мужчина, - целует Ива меня в уголок губ. - Не могу надышаться тобой, насмотреться не могу. Как же мне не хватало тебя всё это время.
        - Ты пыталась по-своему защитить меня и детей, - какой-то частью рацио, что живёт во мне, я понимаю её порыв. - Но больше так не делай, ладно? Давай будем решать все проблемы вместе. Так и проще, и безопаснее. А самое главное - ты рядом, и поэтому я спокоен, могу спать и думать трезво.
        - Всё-всё-всё! - смеётся Ива. - Сдалась! Ты победил!
        Не знаю, как она, а я засыпаю, расслабленный и удовлетворённый. Я, наверное, и не спал по-настоящему, пока она была непонятно где.
        «И, слава богу, больше никаких Репиных рядом», - смешно и стыдно, но именно об этом я думаю перед тем, как провалиться в сон.
        Евгений
        - Он нашёл её, - говорит Жека, улыбаясь, Марине. - Надеюсь, теперь навсегда. А то душа не на месте.
        - И ты наконец успокоишься и начнёшь нормально лечиться, - ворчит любимая женщина, а он глупеет на глазах. Хочется без конца улыбаться, таять, говорить глазами о том, что он её обожает.
        Жека понимает, что глаза - хоть и зеркало души, но всё равно молчаливы. А поэтому важные слова нужно произнести вслух. Но он трусит, жутко трусит перед маленькой женщиной, что стала смыслом его жизни.
        - Ива для меня намного больше, чем просто соседская девочка, - говорит он совсем о другом. У него от Марины тайн нет. Она знает о нём всё, но не отвернулась, не бросила, не помахала на прощанье рукой.
        - Все мы совершаем ошибки, Жень, - говорит она просто и поправляет ему волосы, что упали на глаза.
        Он прижимается губами к её запястью. Марина замирает от этой невольной ласки.
        - Ты же понимаешь, что мне нелегко? - бормочет он, прикрывая глаза.
        - Понимаю, - мягко отнимает Марина руку и гладит его по небритой щеке. - Но я не могу сказать за тебя слова, которые ты хочешь произнести и страшишься.
        Он задыхается от чувств.
        - Я бы хотел… - закашливается от волнения и всё же договаривает: - Я мечтаю, что я не просто знакомый или друг для тебя. Что ты приходишь ко мне не из жалости и милосердия, а потому что я тебе хоть немного, но нравлюсь.
        Она смеётся немного растерянно и смущённо.
        - Ты ставишь меня в неловкое положение, Евгений Борн.
        Жека открывает глаза и вздыхает. Противоречивые чувства раздирают грудь.
        - Значит, я ошибся? Принял желаемое за действительное?
        Марина качает головой.
        - Всё немного не так. Просто ты хочешь услышать важные для себя слова первым. Наверное, чтобы не ранить своё мужское самолюбие. А я девушка, воспитанная в строгости. Меня мама учила, что девушке не пристало навязываться и рассказывать мужчине, что он мне нравится. Следует дождаться, пока мужчина проявит интерес и первым сделает нужный шаг.
        Сердце бьётся в груди так громко, что, наверное, его стук слышен даже за дверьми палаты.
        - Хорошо, моя робкая скромная девушка. Я тебя понял. И да, наверное, схитрил. Я бы хотел, чтобы ты всегда была со мной рядом. И в горе, и в радости. Но лучше пусть радости и счастья будет намного больше. Мне кажется, я смогу сделать тебя счастливой, потому что ты - смысл моей жизни, средоточие желаний, песня моя самая лучшая. И я мечтаю спеть её расковано и красиво, на самой высокой ноте. Торжественно и величественно. Потому что песня эта - гимн твоей красоте и уникальности, твоей женственности. Я люблю тебя, Изольда Холод. Я люблю тебя, Марина Савушкина. И буду счастлив, если ты захочешь разделить свою жизнь с моей.
        - Как красиво ты поёшь, мой трубадур, - сжимает самая лучшая для Жеки девушка на земле его руку. - Думаю, нам будет хорошо вместе, и я хотела бы стать твоей песней. Услышать её. Почувствовать. Любить и заботиться о тебе.
        - Как хорошо, - вздыхает Женя. - Но было бы ещё лучше выбраться отсюда, а то романтика вянет от запаха лекарств.
        - Думаю, если врач разрешит и если ты пообещаешь себя хорошо вести, мы решим эту проблему. И, пожалуйста, не подставляй больше голову никому. Она ещё нам ой как пригодится.
        - Я постараюсь, - целует Женя Маринины пальцы и сдерживает себя, чтобы не вскочить с кровати и не сплясать какой-нибудь неистовый танец торжества.
        Она согласилась! - поёт его сердце.
        Она любит меня! - хочется крикнуть на весь мир.
        Мы будем вместе! - ликует душа.
        И Жека наконец-то, за много лет, чувствует спокойствие.
        Борис Бодров
        После вчерашнего гудит голова. В ней словно кто-то невидимый натянул тугие провода и пустил по ним ток.
        Они никуда не уехали. Остались на даче. Все вместе: дочь, Репин, няня, внучка.
        Поздно вечером Рада зашла к нему в кабинет.
        Он невольно прикрыл ладонью коньячный стакан. Там на дне плескалась коричневая жидкость. Бодров всегда считал слабаками тех, кто пьёт. Но иногда необходимо было промочить горло огненной водой. Снять стресс. А сегодня как раз именно такой день.
        - Не прячься, пап.
        Дочь нашарила бутылку, достала ещё один стакан, дунула в него, разгоняя гипотетическую пыль, и плеснула коньяка себе. Пригубила.
        - Скажи. Не при всех, только мне. Почему? Столько лет прошло, воды утекло, а ты продолжал и продолжаешь ненавидеть Кудрявцева, который уже в могилу лёг. Что сделали тебе другие люди? Или это твой способ от скуки убежать?
        Бодров дёргает головой. Делает большой глоток и с сожалением думает, что на дне осталась капля. Больше он себе не позволяет, а того, что осталось - слишком мало для такого серьёзного разговора.
        - ??????????????
        - Привычка, наверное. Сложно сказать. Я ведь не чудовище. Но это как… почистить зубы по утрам. Встаёшь, глаза ещё не открыл, а ноги несут в ванную комнату. Машинально умываешься, пасту выдавливаешь на щётку. Так и здесь. Слишком долго мы бодались друг с другом. Ну, и Валя между нами. Нельзя заставить человека любить. Но это так больно, оказывается. Когда ты любишь, а тебя - нет.
        Рада забирается с ногами в кресло. Щедро льёт коньяк в оба стакана. Свой берёт в руки, а его - подвигает пальцами.
        - А мне кажется, она тебя любила. Так мне показалось из её рассказа. Просто ей нужно было больше времени, чтобы это понять. А ты всё испортил. Выгнал. Как и Кудрявцев. Чем ты лучше?
        - Ничем, - гори оно всё синим пламенем! Бодров берёт стакан в руки и делает большой глоток. Сидит, прислушиваясь, как жидкий огонь движется по пищеводу. То, что нужно сейчас.
        - Что там с похитителем? - Рада переводит разговор на другое, а он ещё не наговорился на тему, что болезненна и манит одновременно.
        - Найдём.
        Он уже знает, кто. Но пока человек не пойман, не хочет о нём говорить и что-то обещать дочери. Лучше уж потом.
        Рада кивает.
        - Главное, чтобы поймали. Он там выкуп требовать собирался. Не знаю уж у кого, но, как ты сам понимаешь, Репина ты разорил, Любимова - тоже. А твой любимый Кудрявцев наследства дочери не оставил. За нос лишь поводил.
        - Я дважды не повторяю, Рада.
        В голосе сквозит холод и строгость. Он уже и не хочет, но по-другому и не получается.
        Рада снова кивает и делает маленький глоток коньяка. Бодровы молчат, погружённый каждый в свои мысли.
        - Как думаешь, у меня есть шанс? - спрашивает он невольно, с головой выдавая себя, но сейчас это не важно.
        Рада со вздохом отставляет почти не тронутый стакан и поднимается.
        - Шанс есть всегда, пап. Но если ты не попробуешь поговорить, никогда и не узнаешь, был ли он у тебя. Может, вообще вся твоя война против Кудрявцева выеденного яйца не стоила, а ты из орудий палил по призракам, войска тренировал, кучу народа обидел.
        - Ты бы допила, - кивает Бодров на стакан. - А то не выдержу. А мне хватит.
        - Просто встань и вылей в раковину. А мне нельзя. Я, кажется, беременная. Внука тебе родить хочу.
        И она уходит, засранка мелкая. Всю душу вытрясла, совсем как и её мать в своё время.
        - Он хоть женится на тебе, этот герой-любовник? Или опять с детьми по миру заставит скитаться? - зло рубит он ей вслед.
        Рада оборачивается. Улыбается от уха до уха.
        - Конечно, женится, пап. Ник у меня порядочный и правильный. Ты просто его не знаешь. Так что с этим всё в порядке. Главное - меньше рычи, ладно?
        И улизнула. Оставила Бодрова одного с двумя стаканами выпивки.
        - Дожился, - поднялся он с кресла, слил пойло в один стакан и отправился в ванную. Выливать выпивку и мыть посуду.
        Борис Бодров
        - Ты зачем всё это устроил, Вань? - Бодров морщится, глядя, как бывший друг и охранник сплёвывает кровь на пол. При задержании он сопротивлялся, как раненый шакал, но куда ему, против молодых.
        - Я его сын, - щерится окровавленным ртом, где не хватает пары выбитых зубов, Иван Дубов. В глазах - пелена упрямства и безумия.
        - Ты болен, Вань. Я думал, ты пережил эту навязчивую идею, когда расплевался с Кудрявцевым и ушёл со мной. Генетическая экспертиза не подтвердила твоих надежд. Ни Сергей, ни Татьяна тебе не родственники.
        - Потому что они не его дети, - бычит взгляд Иван. - Я его настоящий сын и наследник. Всё, что есть у этих не-Кудрявцевых, - моё по праву!
        Бесполезный разговор. Тюрьма или психушка. Что-то ждёт его. Кто бы подумал. Тихий, внешне уравновешенный, а поди ж ты…
        Когда-то старший Кудрявцев и его пригрел, дал работу. Да, называл «сынок», но Иван ему в сыновья по возрасту и годился. Когда Дубову в голову втемяшилось, что он кровный сын Николая Кудрявцева, не понять.
        И ведь выжидал долго. А может, помешался с возрастом - кто знает.
        - Это ведь твоих рук дело - убийство Сергея, правда? - тихо спрашивает Бодров. Но можно и не задавать вопросы - и так понятно. - Вложил свои бредовые мысли старухе в голову. Она и так его терпеть не могла, а ты подтолкнул. Ребятушек нужных ей подогнал. У тебя ведь все возможности были.
        - А ты не суди меня, - снова отплёвывается Дубов. - Это не тебя обокрали и оставили ни с чем! Бабки спрятал, упырь, у-у-у-у, ненавижу!
        - Чего тебе не хватало? Работа, зарплата хорошая. Ни семьи, ни детей… Зачем тебе деньги, Ваня?
        - Они - мои! По праву!
        Разговаривать больше не о чём. Можно сколько угодно совестить и призывать к благоразумию - не сработает. В пустоту провалится любой аргумент.
        - Уводите, - попросил Бодров ребят. - Сдавайте в полицию и оформляйте задержание.
        У Дубова были все возможности. Вот только ничего ему не помогло: ни отличное знание дома Кудрявцева, ни доступ к сигнализации. Он долгое время работал в охране посёлка, поэтому для него не составило труда шастать где попало. И в доме Бодрова он тоже настраивал сигнализацию. По просьбе. Как старый знакомый. И лучшего места не нашёл, чем спрятать Иву и Репина в подвале его дома.
        Без Рады Бодров за город почти не ездил. Изредка. Иван об этом знал.
        К счастью, Бодровы оказались в нужное время в нужном месте. Судя по всему, выпускать из подвала Дубов их не собирался. Правда, и деньги ни у кого потребовать не успел. Раздумывал, наверное. А может, выжидал или забыл - кто знает, что в его голове творится. Но то, что там явно болт вылетел, - заметно невооружённым глазом.
        Бодров отзвонился Любимову и дочери. Обещание своё он выполнил. Осталось у него только одно незавершённое дело.
        Она жила всё там же. В плохонькой однокомнатной квартире. Он бы мог ей хоромы купить тогда. Но она не требовала, а Бодров злился. Поэтому купил ей этот сарай. Он не следил на ней. Почти. Так, изредка интересовался.
        Бодров отправился к Вале под вечер, когда она с работы возвращалась. Позвонил в дверь. Долго ждал, когда она откроет. Не хочет? Посмотрела в «глазок» и решила не пускать его на порог?
        Но замок всё же щёлкнул два раза. Всё такая же. Хрупкая и нежная. Смотрит на него испуганно, дышит часто. Сердце бьётся так, что видно, как оно толкается в груди, приподнимая вырез скромного халатика.
        - Можно я войду? - спрашивает, глядя ей в глаза.
        Она сторонится и пропускает Бодрова в квартиру.
        Здесь чисто и уютно. Пахнет каким-то моющим средством. Убирала? Посуду мыла?
        Он садится на диван и не знает с чего начать. Взрослый мужик, привыкший повелевать. Его будто переклинило. А она встала перед ним и руки на груди сложила, закрываясь.
        - Только не проси меня не видеться с дочерью, - начинает она разговор первой. - Пожалуйста, оставь мне хоть такую малость после долгих лет разлуки. Я помню всё, что ты мне говорил. Каждое твоё слово. И я не нарушала границы той клетки, в которую ты меня посадил. Но раз уж дочь сама меня нашла, пусть и случайно, может, ты всё же пересмотришь свои незыблемые правила?
        Нелегко, спустя годы, выслушивать подобное. Бодров сам себе кажется диким монстром. Наговорил со злости всякого. Хотел ей больно сделать. Хотя куда уж больнее - дочь отнял.
        - Сядь, Валя, - приказывает, и она послушно берёт стул. Садится напротив. - Я не за этим сюда пришёл.
        - А за чем? - взгляд её становится настороженным, как у пугливой козочки. Сделай Бодров сейчас резкое движение - и она убежит. Но он не собирается дёргаться.
        - Знаешь, - начинает издалека, - бывает так: один взгляд - вспышка - и всё сразу понятно. У меня так было, когда я тебя встретил. Глянул и понял: я пропал. Ты стала моим наваждением, болезнью, одержимостью. Я глушил тебя водкой, другими бабами, работой. Ничего не помогало. Я сделал всё, чтобы ты стала моей. Но так и не смог удержать. Потом, когда мы расстались, в других женщинах невольно искал твою беспомощную нежность, неконфликтность, умение понимать без слов. Искал и ошибался. Так ни разу и не нашёл. Сидишь ты у меня в сердце. Всю жизнь. Вот здесь, - бьёт он кулаком в грудь с силой. Так, что она пугается.
        - ??????????????
        - Не надо, Борь…
        - Может, простишь меня дурака? Попробуем всё сначала. Ты и я. Не сразу. Я не настаиваю. Но дай мне хотя бы шанс всё исправить.
        Она молчит. Хватает ртом воздух. В глазах у неё стоят непролитые слёзы.
        - Просто прости. А дальше… как выйдет.
        - Ты пугаешь меня, Боря, - всхлипывает Валентина, и Бодров, не удержавшись, берёт её за руки, прячет лицо в её ладонях.
        - У нас две дочери, Валь. Внучка. Рада говорит, что скоро и внук будет. А там, глядишь, и Ива… Я помогу. Всё исправлю. Невыносимо жить в одиночестве. Я так долго был отравлен ненавистью, что мне срочно нужно противоядие. Ты сможешь. Просто дай шанс, прошу.
        Он почувствовал, как дрогнули её пальцы. Как почти неслышно погладила она его твердокаменный лоб.
        - Наверное, я бы хотела попробовать, - говорит Валя тихо, и Бодров задыхается, захлёбывается от облегчения.
        Добрая. Нежная. Та самая, ради которой он готов изменить себя. Хотя бы попытаться. Потому что шансы не так уж часто случаются. А ему выпал. И он будет последним дураком, если упустит его.
        Ива
        Мы решили не мелочиться и сыграть две свадьбы в один день. Рада выходила замуж за Никиту, а я - за Андрея.
        Месяц ушёл на приготовления - у нас никак не получалось раньше. Андрей восстанавливал дела фирмы. Женя выписался из больницы и сошёлся с Изольдой, то есть Мариной. А Бодров забрал нашу мать к себе. Сплошные потрясения, но приятные, радостные.
        Больше всех радовались Илья и Катя: мы окончательно забрали их от бабушки, и у нас началась другая жизнь.
        - Если мы ещё немного потянем со свадьбой, я буду очень глубоко беременной невестой, а я платье и фату хочу! - капризничала Радка.
        Там ещё неизвестно, есть ли ребёнок, но она утверждала, что да, имеется, но ни в какую не желала покупать тест на беременность.
        - Зачем он мне? Я и так всё знаю! - заявляла она, но, подозреваю, просто не хотела расстраиваться, если вдруг тест покажет отрицательный результат.
        - Жаль, что времени мало, - печалилась я. - Можно было бы такие платья нам связать - самые лучшие.
        - Счастье не в платьях, - поучала меня младшая сестра. - У нас будет много времени, и ты свяжешь самое лучшее платье для беременной сестрёнки. А ещё - пинетки, шапочку, костюмчик, - входила в азарт и фантазировала с неистовой силой.
        Над Иваном Дубовым шло следствие, но, судя по всему, его признают невменяемым: он окончательно тронулся умом и нёс околесицу, где раз за разом убивал моего отца. Убирал конкурента на несметные сокровища рода Кудрявцевых.
        В торжественный день людей собралось не так уж и мало. Приехали Ираида с Германом Иосифовичем. Как без них? Главный фотограф прибыл.
        - Ива и Рада! Будете лучшими невестами года! Это я вам обещаю, Герман Козючиц! Мои фото на конкурсе первое место возьмут, попомните мои слова!
        Он бодрился, хорохорился, ходил гоголем и радовался событию как ребёнок.
        А мы с Радкой выглядели как близнецы.
        - Две куколки на выданье, - умилялась Тата и смахивала украдкой слезу. Кажется, больше всех женитьбе сына радовалась она. У них с Никой случилась любовь с первого взгляда, и они почти не расставались. Шутка ли: то ничего, а то почти взрослая внучка!
        Шум, гам, ресторан - всё в наличии, как положено. И наши мужья в костюмах, чересчур серьёзные и важные.
        - Мой муж - коуч! - гордо рассказывала всем Рада. - Коуч - это что-то вроде учителя. Он в Интернете ведёт курсы, его сотни людей по всему миру знают и уважают!
        Да, Никита Репин осуществил свою мечту: сделал то, к чему лежала его душа, и зарабатывал деньги. Он учил людей простым и понятным истинам, которые всегда на поверхности, но к которым путь порой не близок.
        Самохин на свадьбу пришёл с женой. Мы теперь дружим семьями, ходим друг к другу в гости. Илья и Катя обожают их Бима.
        - Кто бы подумал, что всё вот так обернётся, - глубокомысленно замечает наш персональный нотариус и довольно потирает лысину.
        Когда веселье подходило к концу, к нам на свадьбу явился ещё один гость. Он не стал заходить внутрь и поздравлять нас при всём честном народе. Он сделал один звонок и скромно ждал на крыльце ресторана.
        - Ива, - сказал Самохин, - вам нужно выйти. Это очень важно.
        Конечно же, Андрей одну меня не отпустил. Мы теперь словно привязаны друг к другу прочными невидимыми нитями. Самохин тоже на месте не усидел.
        - Это охранник Денис, - кивнул он в сторону большого парня. - Тот самый, что был невидимым ангелом-хранителем дома Кудрявцевых.
        - Тот, что должен был сжечь дом, если меня в нём не будет, - пробормотала я, вглядываясь в гору тестостерона и мускулов.
        - И всё же, - не унимался Самохин. Стёкла его очков сверкали загадочно. И весь он будто раздувался от важности.
        - Я принёс вам последнее желание вашего отца - наследство, - просто сказал Денис и протянул карточку. - Здесь всё. И это всё принадлежит вам, Ива. Это я спрятал содержимое ячейки, когда понял, что за вами ведётся охота. Не обижайтесь: я выполнял волю умершего. А сейчас, когда все невзгоды позади и когда виновный понесёт наказание, я пришёл, чтобы исполнить свой долг.
        Он поклонился и исчез бесшумно в ночи. А я стояла и смотрела.
        - Интересно, что такого сделал для него отец, что заслужил подобную верность? Он ведь мог забрать всё себе?
        - Наверное, нет, - хмыкает Самохин. - Но пусть это останется тайной. Какая разница? Просто надо всегда помнить: не всё покупается и продаётся. Есть ещё и совесть, и честь, и благородство, чёрт меня подери! Есть люди, готовые рисковать собой и исполнять волю тех, кто ушёл и уже никогда не вернётся. И ради таких людей стоит на свете жить и верить в человечество.
        И я подумала: он прав. Есть вещи, которые в деньгах не измерить. Они порой ничего не стоят, даются даром, а поэтому нередко проходят мимо. И хорошо, что мимо меня главное не прошло. Осталось со мной.
        - ??????????????
        Мой Андрей. Моя семья. Мои друзья. Их поддержка и любовь. Доброта и человечность. А остальное… придёт само. Вот как сейчас.
        - О чём задумалась, Ива? - обнимает меня сзади Андрей за талию и легонько целует в макушку.
        - О том, что у нас многое ещё впереди. Вся жизнь. Путешествия. Учёба. Лечение. А потом, я надеюсь, дети. Наши с тобой, ещё не рождённые, и те, что уже радуют нас каждый день.
        - Это рассвет, Ива. И ещё очень далеко до заката. Много новых прекрасных дней. И я благодарен судьбе, что ты рядом.
        - Той самой, у которой ты меня украл? - хитро щурю я глаза.
        - Той, что милостиво позволила изменить свои предначертанные линии и сделала вид, будто не заметила перемен.
        Ей просто понравилась её новая миссия - вот в чём секрет. Но любимому Любимову я об этом говорить не стала.
        Пусть думает, что судьба - суровая тётка.
        На самом деле, она нежная девушка, которая, как и мы, любит счастливые концы даже у самых невероятных, самых запутанных историй.
        Конец