Почтальон (Управдом-2) Андрей В Никонов
        Сергей Травин #2
        Продолжение романа "Управдом".
        Приграничный район, небольшой, но очень древний город. Подчистую вырезан наблюдательный пост на советско-эстонской границе, казалось бы, какое до этого дело начальнику окружного почтамта.
        Почтальон (Управдом-2)
        Глава 1
        ВСЕ ПЕРСОНАЖИ И ИХ ИМЕНА, А ТАКЖЕ СОБЫТИЯ, МЕСТА ДЕЙСТВИЯ ПРОЧЕЕ В ПРОИЗВЕДЕНИИ ВЫМЫШЛЕНЫ, ЛЮБЫЕ СОВПАДЕНИЯ С РЕАЛЬНЫМИ ЛЮДЬМИ СЛУЧАЙНЫ. НЕТОЧНОСТИ В ОПИСАНИИ ДЕТАЛЕЙ БЫТА, МЕСТ, ТЕХНИЧЕСКИХ УСТРОЙСТВ И МЕТОДОВ РАБОТЫ ОРГАНОВ - НА СОВЕСТИ АВТОРА.
        
        
        ПРОЛОГ
        
        Март 1928
        Псковский округ, 6-я застава 9-го погранотряда, наблюдательный пост
        
        - Митрич, покарауль чуток, дай до ветру сбегать, - молодой парень, рыжий, весь в веснушках, в очках с перевязанной дужкой, переминался с ноги на ногу, опираясь на винтовку. - Будь человеком.
        Окоп был заглублён в землю на метр, с бруствером, скрытым под спёкшимся снегом, с бревенчатыми стенками и полом, выложенным кругляком. Он свободно вмещал пятерых бойцов, рядом с пограничниками на деревянных козлах лежали четыре дохи ушедших в патруль товарищей. Метрах в двадцати от укрытия по вырубке шла накатанная зимняя дорога, петляющая по лесу, весна в этом году припозднилась, но солнце, с каждым днём поднимавшееся всё выше, спекало снежную крошку в наледь. От окопа расходились протоптанные в снегу тропинки, по которым пограничники обходили территорию.
        - Не положено, - Дмитрий Сомов, которого все в погранотряде назвали просто Митричем, был старше собеседника, лицо его было прорезано глубокими складками, нос картошкой и пухлые щеки придавали ему простоватый вид. Шапку он снял, тёмные волосы растрепались, немного скрыв залысины. Митрич сидел на деревянном ящике на дне окопа и точил нож, рядом на ящике стояли термос и котелок, сложенные в стопку жестяные тарелки. - Тебя тут для чего оставили? Границу сторожить государственную, пока товарищ командир твоих товарищей ищет, а не ногами дрыгать, словно пиздрик. Граница, товарищ комсомолец, дело сурьёзное, ну как враг попрёт, а ты там выставил хозяйство напоказ вместо кулемёта. Хочешь до ветру, вон, на краешек отойди и пруди, не приведи увидит командир, что пост свой оставил, осерчает, а мне за тебя оставаться не положено, мы люди мирные, вот, еду разносим. И так с вами задержался.
        - Живот бурчит, Митрич, войди в положение, ведь нет никого, - рыжий свёл колени вместе, чуть присел, скривился. - Обделаюсь прямо тут. Десять минут с винтовкой посиди, если что, пальнёшь.
        - От ты какой шебутной, Петруха, - Митрич сплюнул. - Нечего жрать подозрительный продукт, да ещё дармовой. Вон, глянь, командир твой наконец-то возвращается с потеряхами, у него и отпрашивайся.
        По протоптанной в глубоком снегу тропе через подлесок к наблюдательному посту гуськом шли трое, впереди щуплый человек в будёновке и коротком тулупчике, за ним ещё двое, поздоровее. До окопа им оставалось метров сто.
        Петруха обрадованно закивал, скинул доху, вслед за ней, чуть не оторвав пуговицы - шинельку, отшвырнул винтовку и побежал в сторону возвращавшихся пограничников. Когда он перелезал через снежный завал, очки с красноармейца слетели, он подхватил их, нацепил как были - заляпанные снегом, на нос. До своих Петруха не добежал метров пятнадцать, остановился, а потом бросился назад.
        - Чужие это, - закричал он, съезжая на заднице в окоп. - Митрич, чужаки.
        - Не гоноши, - Митрич вскочил с ящика, притянул Петруху к себе. - Какие чужаки?
        - Да вон там, - тот вытянул палец. - Будёновка вроде наша, а человек чужой, рожа не евойная, не командирская, и остальные, смотри. Подмогу надо звать.
        И потянулся за винтовкой. Митрич бросил короткий взгляд на приближающихся людей, качнул головой, всадил нож парню в спину чуть ниже рёбер. Пётр дёрнулся, почти ухватил оружие, и тут напарник ударил его второй раз, в шею, отскочил в сторону, чтобы не запачкаться стрельнувшей кровью. Красноармеец упал, засучил ногами, руками пытался протащить себя вперёд, царапая ногтями подмёрзшее дерево, но быстро затих.
        Тройка людей тем временем добралась до окопа.
        Двое - кряжистые, в коротких меховых куртках и валенках, очень похожие друг на друга чертами лица, словно родственники. Одному на вид было хорошо за сорок, другой - лет на десять, а то и пятнадцать моложе. У старшего рваный шрам шёл через левую щёку и ухо к затылку. У младшего на плечах висели винтовки, две штуки.
        Третий, щуплый, в будёновке, уселся прямо на снег.
        Мужчина с винтовками вложил в рот три толстых пальца, заливистой трелью разрезал морозный весенний воздух, сделал паузу, повторил. Через пару минут на дороге со стороны границы показалась гружённая телега, за ней вторая, третья. Обоз шёл споро, полозья легко скользили по укатанному насту. Тем временем старший спрыгнул в окоп, потыкал ногой труп.
        - Молодец, - сказал он, - чисто расписал.
        - Да уж как получилось, - ответил Сомов. - Только уж, Фома, не договаривались мы на это. Должен я был проследить, чтобы задохлик не сбёг, а мочить красных ваша забота.
        - Накину за него тебе ещё пятьдесят червонцев, - человек со шрамом кивнул. - Твой пацан покажет, где они, что говорить, помнишь?
        - Не дурнее других, - Митрич обиженно засопел. - Мы чай не совсем обделённые умишком на себя валить, что сговорено, расклад дам. Только пусть хозяин твой не обидит сиротинушку, выдаст как обещал.
        Старший бандит кивнул, вылез из окопа, цепляясь перчатками за мёрзлую землю, и направился к приотставшей последней телеге. Младший ушёл за ним, подхватив винтовку погибшего пограничника.
        - Силён ты, дядя Митяй, пырнул как его. Художественно, - парнишка спрыгнул вниз, уважительно покивал, помог оттащить тело красноармейца к бортику. - А тех как почикали, я и пикнуть не успел, на дереве сидя, Фома с Фимой под снег спрятались, простынёй накрылись, с двух шагов не увидать, а потом вскочили и раз-раз, те сдохли и не поняли ничего. Дождались командира вашего, тот, правда чуть не выстрелил, но не успел. Пойдём? Тут с полверсты будет до них.
        - Вот ты трепло, Пашка, язык без костей. Идём.
        - А чего ты его сразу не почикал, малого этого?
        - Дурак ты, договорились, что эти двое сами всё сделают. По нужде пришлось, энтот-то хлюпик признал, что ряженые вы.
        - Глазастый, хоть и в стекляшках, - парнишка сплюнул на труп пограничника. - Дядя Митяй, правда, я хорошо сыграл?
        - Ты, Пашка, прямо вылитый Миронов, упокой душу этого дохляка. Если б не знал, сам вас за блохачей принял, - Митрич вытер пот со лба. - Перо не трожь, здесь оставим.
        - Так ить справное, дядь Мить.
        - Потом в ГПУ зайдёшь, потребуешь, - Сомов бросил последний взгляд на залитый кровью наблюдательный пост. - Там тебе и перо дадут, и другой какой коленкор.
        - А вдруг как тебя наградят? - Пашка легко запрыгнул вверх. - Авось медальку повесят.
        - Нет у этих нехристей медалей, - Митрич сплюнул, полез вслед за Пашкой на тропинку. - Только орден, и тот один, поганый, со знаками сатанинскими. Сучи ногами, рванина. Вот ведь удумали диспозицию, значит, я их нахожу, кричу, вдруг какой дурак откликнется, бегу опять сюда, вдругорядь кричу и бегу на ближайший пост за подмогой, будто нельзя было абы какой наган оставить, чтоб я пальнул. Ладно, что не сделаешь ради прокорма, ты-то сразу смывайся, в избе меня жди, и будёновку рядом с Мироновым скинуть не забудь, командирская.
        
        ГЛАВА 1.
        
        Апрель 1928.
        Город Псков, Ленинградская область, РСФСР
        
        Каменное двухэтажное здание под номером 7, выходящее торцом на улицу Советской, бывшей Великолуцкой, было выстроено архитектором Иваном Ивановичем Альбрехтом для статского советника Брылкина, где тот и проживал некоторое время со своей супругой и тремя детьми. Дом неоднократно перестраивался, и к тому времени, когда его занял Псковский почтамт, был исполнен в чисто классическом стиле. Над цоколем с окнами-бойницами возвышался парадный этаж с балконом и высокими окнами со сдержанной отделкой. Треугольный фронтон с двумя женскими фигурами в обрамлении цветочного орнамента и изящные балкончики привносили в его облик долю буржуазного кокетства.
        Справа от почтамта, между ним и Домом Красной Армии, были видны остатки постамента памятника Александру Второму Освободителю, снесённого революционным народом в 1919 году, а слева стояли здание бывшего Коммерческого банка, которое теперь занимала типография «Псковский набат», и Центральные торговые ряды, в которых до революции держал музыкальный магазин Абель Абрамович Зильбер, отец известного советского писателя Вениамина Каверина, одного из авторов недавно нашумевшего романа «Большие пожары».
        Советская власть занималась переименованием улиц, городов и даже стран масштабно, буквально за десять лет географический облик Пскова изменился, улицу Спасскую переименовали в Детскую, Успенскую в Калинина, а Великолукскую, на которой стоял почтамт, в Советскую. Заодно прежнее булыжное покрытие с некоторых улиц убрали, для предстоящего ремонта, а другие, при самодержавии - непролазные, наоборот, замостили.
        В половине седьмого вечера пятницы, тринадцатого апреля в дверях Псковского почтамта появился молодой человек высокого роста и могучего телосложения, в кожаной куртке с барашковым воротником и брюках, заправленных в высокие кожаные ботинки, в руках он держал потёртый кожаный портфель. Молодой человек коротко кивнул часовому в потёртой шинели и видавшей виды будёновке, спустился по ступеням. Следом за ним вышла молодая женщина в заячьем полушубке, фетровой шляпке и с брезентовой сумкой через плечо. Она зябко повела плечами - погода в середине апреля стояла мартовская, ночью морозы опускались до минус десяти по Цельсию, или до минус восьми по дореволюционному Реомюру.
        - Значит, до вторника, Сергей Олегович?
        - До вторника, Глаша. Отдыхай, набирайся сил.
        - Куда уж, - Глаша похлопала по сумке, - ещё девять писем, четыре газеты и три журнала, сегодня уже не понесу, а завтра, перед Пасхой, отдам, тогда и отдохну. В городе будете али куда уедете?
        - Куда же я денусь, - Сергей улыбнулся. - Завтра поезд приходит с корреспонденцией из Ленинграда, учётчики выйдут, кто сможет, кассир тоже никуда не денется. А потом снова пошло-поехало, народ отгуляет и в понедельник потянется с письмами. Да ещё телеграфисты опять закидают спецбланками, придётся нарочных вызывать, без меня никуда.
        - Совсем вы себя не бережёте, - Глаша стрельнула глазами
        Новый начальник окрпочтамта Сергей Олегович Травин, не в пример старому, был человек видный и привлекательный, сотрудниц за мягкие места не хватал, липкими руками под платья не лез, но и монахом, по слухам, не жил, крутил шашни с местной учителкой. Правда, поговаривали, не всё между ними ладно, не будь у неё самой ревнивого хахаля из таможенного управления, она бы за этим товарищем Травиным приударила всерьёз, окрутила бы так, что никуда не делся. А так максимум, на что она могла рассчитывать, так это на небольшую интрижку, тут Глаша была мастерицей.
        - Приходите в клуб Урицкого, там мы нашу, комсомольскую пасху будем отмечать, - сказала она, -ну и те, кто рядом работают, подтянутся, начальство опять же. Будет весело, сначала от комитета партии Роберт Баузе выступит, потом от комсомола Витя Мирошкин, ну а после будут танцы и чай с калачами. И лимонад, говорят, минводзавод новый выпустил, крем-сода, обещали напоить.
        - Непременно такое веселье не пропущу, - пообещал Сергей, начальник окрсвязи Кунц тоже рекомендовал это мероприятие посетить. - Заодно прослежу, чем вы там в нерабочее время занимаетесь.
        - И зазнобу вашу приводите.
        - Постараюсь, - Травин улыбнулся. - Хотя зачем, столько молодых и красивых девушек будет вон как ты, а я со своим самоваром.
        Глаша кокетливо улыбнулась, мысленно похвалила себя, и пошла прямо, на Октябрьскую улицу, чтобы, свернув потом налево, выйти за Окольный город к Пролетарскому бульвару. Сумка почти не оттягивала плечо, обычно почтальоны разносили газеты и письма до обеда, но эта суббота пришлась на Страстную, в почтовой конторе останется только дежурная смена - так товарищ Травин называл тех, кого заставлял по составленному им графику работать в выходные, а значит, и завтра, и в воскресенье, на Пасху, никто корреспонденцию горожанам не разнесёт. Поэтому она забрала те адреса, что были от неё неподалёку, остальные почтовые работники поступали так же, сначала из-под палки, а потом втянулись, и соседи им уважение за это оказывали, да и перепадало иногда или монеткой, или продуктами, если письмо важное.
        Рядом с торговой площадью два маршрута трамваев соединялись, первый, соединявший вокзал и слободу Белинского, шёл в сторону скотобойни через мостли, а второй по улице Алексеевской доходил до полотняной фабрики. Сергей общественным транспортом пользоваться не стал, во-первых, погода действительно была почти летняя, а во-вторых, зачем отдавать гривенник кондуктору, если быстрым шагом можно вполне дойти до дома за десять минут.
        Он вышел на Советскую улицу, свернул налево, миновал бывшее пожарное депо с пристроенной каланчой и правление лимонадного завода, в лавке напротив окружного суда купил жестяную баночку чая, фунт ветчины, четверть фунта сливочного масла, бутылку молока, кулёк мармелада фабрики «Симон» и два калача, спустился по улице Урицкого, обогнул здание первой единой трудовой школы, на секунду притормозил, решая - зайти или не зайти, решительно мотнул головой, перешёл на бывшую Георгиевскую, ныне Калинина, и пройдя немного по ней, постучал в окно первого этажа дома номер девять.
        - Граждане Кикоины!
        Через некоторое время створка чуть приоткрылась, а потом настежь распахнулась, на улицу выглянула растрёпанная женщина в цветастом халате.
        - Ох, это вы, Серёжа. Я уж думала, кто из чужих ломится.
        - Свои. Держите, письмо от сынка вашего.
        Женщина протянула руку, ухватила конверт.
        - А шейнем данк. Чаю не хотите с берцелем? Только вчера испекла.
        - Домой тороплюсь.
        - Ну тогда зай гезунд. И скажите Любе, чтобы домой шла немедленно.
        - Обязательно, - Травин не успел на шаг отойти, как окно с треском захлопнулось.
        После Баториевого пролома город перетёк в Алексеевскую слободу, по левую руку, в направлении завода Металлист, виднелись высокие здания и производственные трубы, а по правую, до реки Великой, раскинулась типичная русская деревня - с одноэтажными бревенчатыми домами, курами, огородами и банями, которые топили по-чёрному. Один из таких домов достался Травину, считай, почти задаром, за два бумажных червонца в месяц - владелец, работавший на пивоваренном заводе, прошлой зимой утонул, унаследованный дом поделили между собой два сына. Младший уехал на заработки в Ленинград и возвращаться не собирался, а старший жил в соседней, через забор, избе. Наследство продавали, но численность псковского населения, выросшая за последние несколько лет, замерла и даже уменьшилась, те, кто помоложе, перебирались в областной центр, пожилое поколение от отсутствия жилья не страдало, поэтому покупателей пока что не было. Вот и пустили жильца из приезжих, чтобы зря имуществу не пропадать, и не пожалели, правда про себя перешёптывались, что глуповат - чужой дом за свой счёт принялся ремонтировать, стены конопатить да полы
перетягивать, даже малую печку переложил, разве ж с посторонним имуществом так поступают. Но чего ещё от этих приезжих из Москвы ждать, лопухи.
        Пятистенок делился на две части - тёплую и холодную. В центре тёплой части стояла огромная печь, у окна - стол с тремя стульями, у противоположной стены ещё один стол с примусом, шкаф с резными шишечками, комод и сундук, два дальних угла были выгорожены дощатыми стенами. В холодной части между с хозяйским сеновалом, который в апреле уже опустел, и ещё одной небольшой печью стоял мотоцикл с коляской и гордой надписью INDIAN на бензобаке, в ближнем углу - двухпудовая гиря Песковского литейного завода, под балкой висел мешок с песком. В дальнем углу под деревянным люком был устроен ледник.
        В тёплой части за столом сидели две девочки, одна лет восьми-девяти, светловолосая, в полосатом платье, и вторая постарше на несколько лет, с тёмными волосами и карими глазами, они листали толстую книгу, перешёптывались и смеялись. Рядом лежали исписанная наполовину тетрадь и учебник арифметики Рашевского.
        - Привет, дядя Серёжа, - светловолосая девочка вскочила, забрала покупки. - Я кашу пшённую сварила. Что ты принёс? Ветчину? Ух здорово, а то мы тебя ждали, аж живот сводит.
        - Клади всё на стол, - Сергей прошёл в свой отгороженный угол, - Люба, твоя мама сказала, как я тебя увижу, отправить домой.
        Темноволосая приподнялась.
        - Не торопись, я до дома ещё с полчаса буду идти, а то и дольше, ешьте, меня не ждите. Никто не заходил?
        - Варвара Алексеевна не заглядывали-с, - светленькая девочка лукаво улыбнулась, Люба прыснула. - Дуются. Только, дядя Серёжа, если ты с ней не помиришься, она мне опять «посредственно» будет ставить, а я всю таблицу умножения выучила и задачки правильно решаю. А так получается, что Люба со мной занимается зря.
        - Оценки, Лиза, не главное, - Травин положил в портфель полотняные штаны, фуфайку и банное полотенце. Общественные бани работали до девяти вечера, стоили двадцать копеек, но, если сунуть сторожу сверху гривенник, можно было хоть всю ночь плескаться. - Главное - как ты свои знания сможешь применить.
        - А я стишок новый выучила, про тебя, - похвасталась Лиза. - Рассказать?
        - Давай, - Сергей пошарил в комоде, мыло заканчивалось.
        - Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне, с цифрой пять на медной бляшке, в синей форменной фуражке? Это он, это он, дядь Серёжа почтальон.
        Сергей засмеялся. Этот стишок он в детдоме учил. Точнее говоря, будет учить лет через семьдесят. Воспоминания подступили и так же быстро отхлынули, вызвав приступ головной боли.
        В детдоме в России, только не советской, а вполне капиталистической, в 1997-м году его звали Женей Должанским, а шесть лет назад он оказался в этом времени в теле контуженного и практически мёртвого красноармейца, Сергея Олеговича Травина. Это - почти всё, что он мог припомнить без прострела в голове, доводящего до потери сознания. Образы прошлой жизни и Травина, и Должанского всплывали временами, реагируя на те или иные события, и он старался не ворошить в памяти то, что кроме газет и ламповых радиоприёмников когда-то есть интернет и телевидение, что люди могут летать не только на дирижаблях, но и в космос, и что у прежнего Должанского не было одной ноги после одной неприятной заварушки в маленькой тропической стране. А вот стишок всплыл, как и образ учительницы начальных классов. Сергей усилием подавил попытку вспомнить её имя и фамилию, поморщился.
        - Опять голова болит? - Лиза посмотрела на настенный шкафчик с аптечкой, где рядом с жестяной баночкой аспирина стоял пузырёк ландаума.
        - Пройдёт, - Травин покачал головой из стороны в сторону, покрутил, разминая шею, боль это не снимало, зато помогало отвлечься, - пропарюсь, и пройдёт.
        - А наш учитель трудового воспитания, - девочка разложила кашу по тарелкам, - говорит, что часто мыться - вредно.
        - Чуковского наизусть учить заставлю, - пообещал Сергей. - Мойдодыра.
        - А я знаю, знаю! - Лиза забралась на стул и начала декламировать, - Одеяло убежало, улетела простыня…
        - Всё, всё, верю, - Травин засмеялся, с тех пор как немота у девочки прошла, болтала она почти без умолку, навёрстывая упущенный год. - Великий умывальник убегает. А то баня закроется, и мочалка его покусает.
        
        Общественные бани номер четыре находились прямо на берегу реки Великой, рядом со сплавнями Двинолеса. На Страстной неделе посетителей было немного, кроме Сергея, ещё пятеро.
        - Фомич здесь? - спросил он у мужичка, отпаривающего пятки в шайке с кипятком. - У себя? Как пар?
        Тот кивнул на дверь в парную, поднял большой палец вверх.
        Провинциальная медицина молодой Советской власти ещё не отряхнулась от суеверий прошлого, и, по воспоминаниям Травина, не сделает это и через сто лет. Костоправы и знахари в глубинке были куда авторитетнее врачей, если заболел зуб, его заговаривали до черноты, и только потом рвали, привязав бечёвку к наковальне, больную голову лечили капустой и конским навозом. Им же растирали грудь при бронхиальной астме, лечили сыпь и снимали жар. Только особым упорством Советской власти достигалась победа над такими болезнями, как оспа, тиф, родовая горячка и чума, народ сопротивлялся изо всех сил.
        Костоправ Прохор Фомич Мухин, в отличие от большей части своих коллег, был человеком просвещённым, шесть смен в неделю работал санитаром в морге при Второй псковской совбольнице, любил декламировать Ахматову, почти забытого Блока и модного Маяковского, а людей мял для души с четверга по воскресенье. За полтиник - меньше не брал принципиально, душа требовала. Мял качественно, со знанием дела, после парной тело становилось податливым, расслабленным, и массаж получался поистине целебным.
        - Ну что ж, товарищ красный командир, приступим, - ростом костоправ был на голову ниже Сергея, в плечах на две ладони шире, мощными узловатыми пальцами мог пулю расплющить, - засиделась жопа на начальственном кресле? Физический труд - вот что из аблизьяны человека сделало, не в кабинетах просиживать надо, в поле с косой выйти по утру, на зорьке, размахнуться, землю-матушку почувствовать.
        - Сам давно в поле-то был? - Травин улёгся на высокую деревянную скамью, положил руки вдоль тела, а голову на сложенное полотенце. - Небось, только через реку те поля и видишь.
        - Не всем такое счастие дано с природой слиться, - Прохор примерился, приложил ладони к лопаткам Сергея, нажал, позвонки хрустнули. - Запустил себя, гражданин начальник, а всё потому, что один ты, аки перст. Жениться тебе надо, как революция того требует. Слышал стишок Володьки Маяковского?
        - Нет, - ответь Сергей по-другому, тот всё равно бы рассказал. Но ещё выспросил бы, откуда он его знает.
        - Надо мной луна, - начал заунывно декламировать костоправ, - подо мной жена, одеяло прилипло к жопе, а мы все куем и куем детей назло буржуазной Европе.
        И первый рассмеялся. Травин его поддержал, стишок и вправду был забавный.
        Они познакомились во время Карельского восстания, Травин служил командиром взвода, а Прохор простым красноармейцем. Откликался Мушкин исключительно на отчество, имя и фамилию предпочитал пропускать мимо ушей. Тому Сергею, из двадцать первого революционного года, это казалось естественным, а нынешнего не волновало - у каждого свои скелеты по шкафам разложены. Главное, что они вместе резали белофиннов, плохого ничего друг другу не сделали, спины товарищей прикрывали и от опасностей не убегали. После этого несколько лет Травин о нём ничего не слышал, и вот на тебе, столкнулся зимой лоб к лбу в мануфактурной лавке на Великолуцкой, она же Советская.
        
        Уехав из Рогожска, Сергей некоторое время пожил в столице, понадеявшись восстановиться на старой работе, но в Московском управлении уголовного розыска шли сокращения, пришлось поработать вахтёром на фабрике «Красная заря», выпускающей трикотажные изделия. Лиза так и осталась с ним, после Гражданской архивы находились в беспорядке, в деле красного командира Ильи Сергеевича Артоболевского никаких указаний на близких родственников не было, возможно, они были по другую сторону баррикад - в Гражданскую и не такое случалось. Так что девочку в очередной раз признали сиротой, и снова поставили перед Травина перед выбором - опека или детская трудовая коммуна, а детские дома Сергей недолюбливал с детства. Опеку продлили быстро, один красный командир воспитывает дочь другого красного командира, это воспринималось как должное и вполне естественное.
        В Москве, со стремительно прибывающим населением и очень медленно растущим жилым фондом, найти угол становилось всё тяжелее, койка в общежитии, которую Сергей раньше занимал, на него и ребёнка рассчитана не была, плата за отдельную крохотную комнату съедала чуть ли не треть крохотной зарплаты, а служебное жильё обещали дать не раньше середины следующего года. Выручали товарные станции, где всегда требовались грузчики.
        - Езжай в провинцию, - посоветовал ему старый товарищ из угро, с которым Травин играл в бильярд по выходным, - там и места много, и еда под ногами сама бегает, а ставки почти такие же, устроишься по восьмому или девятому разряду. Сходи в наш отдел кадров, к Лосеву, помнишь его?
        - Ну да.
        - Ему постоянно разнарядки присылают, коли есть потребность в спецах. У тебя ведь характеристика с прежнего места хорошая?
        Характеристика была просто замечательная, Травин сам её напечатал на одном из бланков, прихваченных из кабинета Йоси Беленького, с такой характеристикой можно было прямо в Совнарком идти. Правда, непосредственно в Совнаркоме его не ждали, а вот Наркомпочтелю требовался ответственный сотрудник с опытом хозяйственной работы, правильного происхождения и поведения во время Гражданской войны. Ставка шла по прежнему двенадцатому, а теперь десятому разряду, выходило почти сто десять рублей, по провинциальным меркам деньги совсем неплохие. То, что этот сотрудник ничего не смыслит ни в почтовых переводах, ни в распространении займов индустриализации среди подписчиков газеты «Псковский набат», окрсвязь не волновало - раз уж кухарка смогла бы управлять государством, то почему бывшему управдому, инспектору коммунхоза и начальнику гаража не руководить почтальонами и телеграфистами.
        Так Травин и появился в Пскове под новый, одна тысяча девятьсот двадцать восьмой год. Город ему понравился, с одной стороны, обжитой, губернский, с каменными особняками, мощёными улицами и даже трамваем, с фабриками и заводами, домами культуры, кинотеатрами, парками и садами, а с другой, небольшой совсем, всего-то тридцать тысяч с небольшим жителей, живущих в основном на участке, зажатом между двух рек - Псковы и Великой. И воздух здесь, несмотря на промышленность, был свежий, и рыба нажористая, и зайцы в лесу водились, только что не кабаны размером, ко всему люди тут жили приветливые и по провинциальному неторопливые.
        
        - О чём задумался, командир? - Фомич разминал пальцы. - Никак о мировой революции?
        - О ней, - Сергей поднялся, голова словно и не болела никогда, тело стало лёгким и послушным. - Такой талант пропадает здесь, тебе бы в Москву надо, там озолотишься.
        Говорил он это не в первый раз, костоправ только отшучивался. Вот и сейчас рукой махнул.
        - Нежные нэпманские телеса мять не для нас. Вот твою мышцу сгребёшь, чувствуется силушка народная, мощь, а там что, косточки хрупкие, чуть нажал, и тю, нет нэпмана. Ко мне тут артельщик ходит, из пришлых, петроградских, так визжит словно дюшка, вот уж стыдобища-то. Но упорный, собака, я с него пятёрку беру, не отстаёт ни в какую. Жёнку свою молодую притащил, эта шлында мне опосля первого раза проходу не даёт, говорит, всё мол брошу, мужа и детей его, Фомич, берите меня всю, сбежим, мол, в Ленинград. А нахрена она мне сдалась, неужто окромя неё в Петербургах баб нету. Ну что, ещё парку? Пар сегодня хороший, дерево выдержанное, дубовое, Макар Пантелеймоныч своё дело знает, несмотря на все катаклизьмы. Дуй в парную, погрей косточки минут десять, а потом опять на лежанку.
        - Может хватит? - Травин потянулся, лёгкость, посетившая тело, упорно не проходила. - Кто у тебя сегодня?
        - Ещё одно начальственное тело из парткомиссии, его к десяти обычно паккард привозит, хоть и не гнушается Альберт Давидыч с народом побыть, но любит, когда народа этого поменьше. Так что ещё один заход, командир, и до следующей пятницы ты будешь совершенно свободен. И чист, как чекист.
        
        Из двадцати семи оборудованных рабочих мест, разбросанных по двум этажам, подвалу и большому фойе Псковского окружного почтамта, в Страстную субботу было занято пять, две молодые девушки с комсомольскими значками на платьях разбирали новую корреспонденцию и раскладывали по ящикам почтовых отделений, одновременно регистрируя в толстых тетрадях, ещё одна, постарше, сортировала газеты и журналы на длинном столе. Помощник Травина, Семён Циммерман, тщедушный мужчина сорока пяти лет с карими печальными глазами, в вязаной синей кофте и неопределённо-серого цвета брюках, ожесточённо спорил с телеграфистом, зачитывая куски статьи Владимира Добровольского «Рывок к звёздам» из свежего выпуска журнала «Авиация и химия». Семён служил на почтамте ещё с дореволюционных времён, имел доступ ко всем доходящим до Пскова научным журналам, очень интересовался достижениями цивилизации, и из-за этого некоторые подписчики получали издания в потрёпанном виде и с задержкой.
        - Товарищ Циммерман, - прервал его Сергей. - Ты когда отвлечёшься от глобальных проблем современности, проверь списки адресатов в Моглино. Снова жалобы поступают - приносят письма и газеты не в те дома.
        - Ничего я не с глобальными проблемами, - Семёна иногда сбивали с толку выражения нового начальника, прежний был проще и понятнее, - мы тут с Николаем обсуждаем, можно ли двигатель внутреннего сгорания на ракету поставить. Вот Добровольский считает, как и я, что в безвоздушном пространстве этого недостаточно будет, и ссылается на Циолковского. Коля, сейчас я тебе ещё кое-что почитаю, и ты поймёшь, что неправ. А списки, Сергей Олегович, я сверил, там родственники живут, фамилии одинаковые, и имена тоже, и приезжих много, особенно военных, вот в Моглинском отделении и путают. Да ты же сам там был в феврале, товарищ Травин, видел, что творится.
        - Может, ещё раз съездишь?
        - А толку? Нет, давай лучше ты. И вообще, ты ведь в клуб собирался? Так иди, я тут посижу.
        - На пару часов, - Травин поднялся, подхватил меховую куртку. - Покажусь, и вернусь.
        - Да хоть до завтра не приходи, - Циммерман потёр воспаленные глаза, - ничего тут не случится. Да, Авдотья Ниловна?
        Та, что постарше, кивнула, не отрывая взгляд от разложенных стопками журналов, она шевелила губами, читая названия, и боялась сбиться.
        - Эх, Сёма, разве ж я тебя без присмотра тут оставлю, с нашими красавицами, - Сергей снял с вешалки куртку, - за тобой глаз да глаз нужен, улетишь ещё с ними в космос на ракете с бензиновым мотором внутреннего сгорания, люди без журналов и газет останутся.
        Девушки захихикали, одна из них, светленькая, с вздёрнутым носиком, чуть покраснела, бросила на Семёна короткий взгляд. И Семён покраснел, уткнулся в журнал, принялся водить пальцем по строчкам. Личные отношения подчинённых Сергея волновали мало, лишь бы на работе не сказывались, но этот намечающийся служебный роман имел все шансы в рабочий процесс вмешаться - жена Циммермана, женщина внушительной комплекции и плохого характера, работала в соседнем здании, в редакции газеты «Псковский набат», и могла эти отношения задавить физически вместе с влюблёнными. Терять помощника Травину не хотелось, Семён разбирался в почтовом деле куда лучше своего начальника.
        От почтамта, где работал Сергей, до клуба было триста с небольшим шагов по мощёной булыжником мостовой. Клуб Урицкого находился в здании бывшей духовной семинарии рядом с церковью Николая Чудотворца, внутренние помещения, перестроенные новой властью, пытались изгнать из себя религиозное наследие, но оно то тут, то там себя проявляло - ангелами под потолками, крестами на дубовых дверях, изречениями на старославянском и древнегреческом вперемешку с силуэтами голых женщин, вырезанными на скамьях и партах.
        Мероприятия, отрицающие Пасху, начались в полдень, комсомольцы и прочая молодежь из разных учреждений, которых здесь было в избытке, набились в бывшую семинарию битком. И не только молодёжь, хватало начальников средней руки, вышедших из комсомольского возраста, для которых это собрание было поводом провести день культурно. Сначала перед пёстрой аудиторией выступил секретарь Псковского окркома партии Баузе, уложившийся в десять минут - ёмко, образно и с латышским акцентом он рассказал о партийной работе на местах и о борьбе пролетариата за мировую революцию. Точно такую же речь он произнёс за полчаса до этого в центральном клубе ВЛКСМ, в час дня с ней же его ждали в клубе железнодорожников, там организацией угощения занимался пивной завод. Вслед за Баузе начальник окрфинотдела Смирнов минут двадцать пытался связать один революционный тезис с другим, зрители было приуныли и хлопали вяло, но потом на сцену, затянутую кумачом, поднялся комсомольский секретарь Мирошкин, и рассказал несколько анекдотов антирелигиозного содержания.
        - Пусть они там празднуют свою Пасху, - заявил он в конце, - у нас своя есть, комсомольская. Старые порядки нам как корове седло и собаке пятая нога, поэтому, товарищи, будем есть, пить, веселиться и ниспровергать устои. Да? И не забывайте, ночью крестный ход, все комсомольцы должны быть на улицах возле учреждений культа и вести разъяснительную работу. Брошюры раздавайте, которые в коридорах лежат, проводите беседы, но чтобы никаких драк и бороды служителям культа не драть. Ясно?
        Зал дружно согласился, Мирошкина сменили артисты из театра имени Пушкина с куплетами, в бывшей трапезной с утра расставили столы и открыли общественный буфет, самовары уже подустали кипеть, завод искусственных минеральных вод прислал свою продукцию, а кондитерская фабрика - свою, ну и нехитрая мясная закуска от охотобщества на деревянных досках в самый строгий день поста вроде как бросала вызов религии, равно как и предстоящие танцы. Высокое начальство уехало, и веселью уже ничто не могло помешать.
        Травин появился аккурат к тому моменту, когда артисты раскланялись, к слегка поредевшей аудитории вышли ребята из кружка самодеятельности завода напитков, и бодро запели частушки на антирелигиозную тематику. Народ по одному-два человека потянулся из зала к кренделям и чаю, на первом этаже в платном буфете торговали водкой и пивом, многие принесли с собой натуральный продукт - жидкость разной степени мутности и крепости, и градус праздника подскочил на порядок. Комсомольцы старались как могли, в трапезной тренькала балалайка, в соборном зале стучали ложки и кто-то пытался подобрать на рояле что-то подходящее моменту, в просторном фойе на первом этаже трое сотрудников окрпросвета играли джаз на саксофоне, трубе и ударных.
        Работники и особенно работницы почтамта тоже не обошли антипасху стороной, присутствия Травина они поначалу стеснялись и прятали стаканы, но потом одна из сотрудниц, бойкая Риточка, раскраснелась и потребовала выпить с ней на брудершафт.
        - Как так можно, Сергей Олегович, - возмутилась она, когда тот взял стакан с лимонадом местного завода напитков. - Может, хоть сегодня?
        - Нет, сегодня не получится, - Сергей подмигнул, выпил лимонад, поцеловал Риту в губы, та с готовностью ответила, потом побежала к подружкам, они хихикали и пытались на него не смотреть.
        Сергей прошёлся по этажам, почти отбился от студенток педучилища, стайками шнырявших по коридорам, налил себе чаю в стакан, примерился к бублику с маком. Народу было много, и он спустился к буфету на первый этаж.
        - Товарищ почтмейстер, - директор станции связи Соколов занял позицию у буфета ещё с полдень. - Вы избегаете! Паапрашу!
        - Ты же знаешь, Егор Кузьмич, - Сергей вздохнул, - я крепче кваса ничего не пью.
        - Возражения не принимаются, - главный телефонист попытался чмокнуть Травина в щеку, но промахнулся, незлобиво махнул рукой и переключился на знакомого из окрстатуправления.
        - Вот ведь черти, набрались изрядно, - послышался голос сзади. - Куда только влезает.
        Травин обернулся - инженер типографии «Псковский набат» подобрался почти незаметно. Вадим Петрович Леднёв переехал в Псков из Ленинграда в начале февраля, и жил неподалёку. Инженер, по его собственным словам, воевал на германском фронте, был отравлен хлором и комиссован в чине поручика, и изо-всех сил старался выглядеть видавшим виды отставным офицером. Идеально ровный пробор чёрных с сединой волос, строгая, с иголочки одежда, едва заметная хромота, нарочитая скупость и отточенность движений портились излишней суетливостью и болтливостью. Алкоголь Леднёв не употреблял, это их с Травиным сблизило.
        - Выходной, отчего не выпить рабочему человеку, - пожал Травин плечами. - Вас-то как сюда занесло, в этот безбожный вертеп?
        - Теперь, мой дорогой Сергей Олегович, модно быть атеистом, а христианином даже вроде как неприлично, к тому же мои подчинённые здесь, не стану же я их бросать одних, так сказать, на амбразуру зелёного змия. Да и супружница моя решила развеяться, разогнать тоску, буквально днями в город вернулась из экспедиции. Вы ведь не знакомы? Дарья Павловна, душа моя, позволь познакомить тебя с чудесным человеком.
        Услышав имя, Травин вздрогнул. Воспоминания попытались нахлынуть, но ударившись о жёсткий самоконтроль, отступили. Жена Леднёва ничем не напоминала исчезнувшую Белову, невысокая, полноватая, с грубыми чертами лица, завитыми в локоны чёрными волосами и заметными усиками над верхней губой.
        - Мы ведь в Ленинграде, в старой столице обитали, Дарья Павловна в театре служила, так бросила всё и примчалась за мной, как жена декабриста, - гордо сказал Вадим Петрович. - Смотрите, Сергей, не влюбитесь, я жутко ревнив.
        - Постараюсь сдержаться, - пообещал Травин, заработав заинтересованный взгляд женщины.
        - Сергей Олегович у нас по учебной части, - пояснил Леднёв. - Его дама сердца учит детей в школе, очаровательная девушка из бывших, большая умница. Вы ведь с собой её привели?
        - Нет, - Сергей равнодушно пожал плечами, - мы расстались.
        - Как же так? - инженер, казалось, разволновался, даже руками всплеснул. - Такая чудесная пара. Жаль, очень жаль.
        - Обычное дело, - жена Леднёва презрительно усмехнулась. Голос женщины совершенно не подходил к тому, что она говорила и как выглядела - бархатный, терпкий, затягивающий в себя, он мигом перекрывал все недостатки внешности, у Травина даже мурашки по спине пробежали. - Одумается и вернётся, не переживайте, молодой человек. У нас, женщин, в голове черте что творится, иногда нужен хороший пинок, чтобы всё правильно улеглось. Верно, котик?
        - Да, - восторженно подтвердил Вадим Петрович. - Ох, Сергей, смотрите, не упустите счастье своё, хватайте, как я схватил.
        Травин пообещал именно так и поступить, и решил, что пора с весельями заканчивать. Глаша, которая сюда его так зазывала, сама не появилась, не то чтобы Сергей на что-то надеялся, или планы строил, но был слегка разочарован. Не настолько сильно, чтобы расстроиться, к тому же рабочий день ещё не закончился, съёжившийся коллектив требовал присмотра, мало что там Циммерману в голову взбредёт, устроит революцию в отдельно взятом почтамте.
        Он вышел на улицу, застёгивая кожаную куртку на тёплой подстёжке. Хоть погода и стояла зимняя, лучи выбивали капли из сосулек, весна настойчиво и бесповоротно вступала в свои права. В том числе и в виде луж, в одну из них Сергей наступил, отряхнул ботинок.
        - Травин? - невысокий человек средних лет стоял на углу почтамта, чуть покачиваясь. От него разило спиртным
        - Да.
        - Сволочь ты, Травин, - незнакомец говорил с южным акцентом
        - Ещё раз такое скажешь, ударю, - предупредил Сергей. - Подумай, может, спросить чего хочешь полезное?
        Тот вместо ответа икнул, опёрся о стену. У него был нос с выраженной горбинкой и густые сросшиеся брови, в сочетании с низкой верхней губой и широким выдающимся подбородком они выдавали уроженца одной из закавказских республик.
        Травин обошёл его, и направился к крыльцу.
        - Погоди, - вдруг крикнул кавказец. - Стой.
        - Что? - Сергей повернулся с предпоследней ступеньки.
        Незнакомец стоял метрах в десяти, в руке у него чернел револьвер.
        Глава 2
        ГЛАВА 2.
        
        Травин открыл глаза, сознание было ясным и чистым, он отлично помнил всё до того момента, когда из дула пистолета вылетела пуля. Недавно, буквально прошлым летом, его уже пытались убить, после чего он очнулся, зафиксированный в кровати сотрудниками правопорядка.
        - Тогда я тоже был потерпевшим, - пробормотал Сергей, усаживаясь на слишком мягком матрасе, тот продавился почти до металлического основания. На этот раз его не привязали. - Вот что значит другой город и другие правила.
        Кровати с никелированными шишечками стояли в два ряда, по шесть в каждом, широкий проход между ними был покрыт красной ковровой дорожкой. Может, весна действовала на жителей Псковского округа оздоравливающе, но кроме Травина, в палате лежал только один пациент, точнее говоря, сидел и хлебал из тарелки.
        - Здорово, браток, - радостно поприветствовал он Сергея, подняв ложку. Капли супа упали на и без того грязную майку. - Ты как?
        - Нормально, - Сергей не торопясь встал. В правом боку чуть тянуло, аккурат в том месте, куда летом бандит ножиком попал, дышалось тяжело, толстая повязка на лбу норовила сползти вниз. - Вроде в грудь стрелял, а болит живот.
        - Это с голодухи, видать, - жизнерадостный пациент часто закивал головой. - Меня тоже крутило, как бревном завалило на распилке, а сейчас вона, жив-здоров. Эй, ты ложись, я сестричку сейчас позову.
        - Я сам, - Травин покачал головой, слегка надавил на печень. Острой боли не было, неприятные ощущения чуть усилились, да и только. Ощупал лоб, залез пальцем под повязку, нащупал ссадину, - где она, твоя сестра?
        - Комната ихняя справа по коридору, - сосед отставил тарелку с супом и пододвинул другую, с пшённой кашей, отломил от хлебной краюхи кусок. - А то я мигом.
        - Справлюсь. День какой сегодня?
        - Так ведь эта, светлый вторник, - охотно ответил пациент. - Значитца вот, разговляемся, понимаешь, пост кончился, можно и пожрать. Но лепила сказал, тебе нельзя.
        - Придётся с ним серьёзно побеседовать, - Травин подошёл к двери, потянул на себя. - Я без пропитания оставаться не могу.
        На самом деле есть Сергею не хотелось до лёгкого чувства тошноты. Голова внезапно начала кружиться, используя стену коридора как опору, он медленно пошёл к полуоткрытой двери. В сестринской было пусто, на сколоченном из обструганных досок верстаке стояли подносы с марлевыми бинтами и бутылочки с прозрачной жидкостью, на письменном столе, покрытом тёмным лаком, две чашки в горошек соседствовали с тарелкой, на которой лежали нарезанный маленькими кусочками серый хлеб и почти целый бублик.
        - Невовремя я, - Травин развернулся, чтобы уйти, но тут к горлу подступил комок, в груди что-то сжалось, он опустился на один из стульев. Сознание норовило ускользнуть, и только напряжением воли держалось, перед глазами поплыли мушки, перекрываемые чернотой. - Что со мной твориться?
        Страха смерти он не ощущал, и не из таких передряг выбирался, хотя в его время медицина тоже была не ахти какой, а уж в первой трети двадцатого века загнуться можно было от любой болячки.
        В комнату не торопясь вошла совсем молодая девушка в белом халате, увидев бледного, держащегося за грудь больного, она выбежала и вернулась почти тотчас с высокой женщиной постарше. Та быстро проверила у Травина пульс, осмотрела глаза, сунула в уши дужки стетоскопа и приложила металлический кружок к груди пациента.
        - Нашатырь.
        Сергей аж голову вздёрнул, когда ему сунули под нос пузырёк с запахом аммиака.
        - Ну вот, сейчас станет лучше.
        И вправду, голова чуть прояснилась, комок за грудиной начал исчезать, темнота от глаз отступила, он сжал и разжал кулаки, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.
        - Так и помереть недолго, - наставительно сказала врач. Она с трудом затянула на плече Травина резиновую манжету, - кто вам разрешил по коридорам разгуливать? За такое, товарищ больной, мы вас быстро выпишем и отправим домой, здесь надо соблюдать порядки.
        Говорила женщина громко, каждое слово било молоточком по голове, голос у неё был низкий и хрипловатый, в нём слышались командные нотки.
        - Домой - значит домой, - просипел Сергей.
        - Смотри, Наденька, какой шустрый, - женщина холодно улыбнулась, проверяя показания манометра, вернула стетоскоп на шею. - Домой он рвётся. Нет уж, товарищ… Как зовут больного?
        - Сергей Олегович Травин, - без запинки произнесла Наденька.
        - Нет, товарищ Травин, - непоследовательно сказала женщина, - домой вы не пойдёте. С таким давлением не ходят, а ползают. Кто его врач?
        - Сергей Павлович.
        - Доктор Иноземцев сегодня отдыхает по причине бурных праздников, лечить вас буду я. Где бумаги пациента?
        - Сейчас принесу, - Наденька выпорхнула из комнаты.
        - Спасибо, доктор, - Сергей попытался встать. - Если бы не вы, то всё, конец мне окончательный. Но теперь я полностью здоров.
        - Не люблю таких больных, себе на уме, - женщина нахмурилась, на высоком лбу появилась вертикальная складочка. На вид ей было за тридцать, лицо с высокими скулами, крупным носом и пухлой нижней губой, большие чёрные глаза чуть косили, густые тёмные волосы доктор завязывала в пучок. - Я - Елена Михайловна Черницкая, с этой минуты ваш лечащий врач. А это значит, Сергей Олегович, что слушаться вы должны меня беспрекословно, если хотите выйти отсюда живым и здоровым. Ясно?
        - Вы, похоже, пока не знаете, чем я болен, - Травин встал, голова всё ещё кружилась, но на ногах он мог стоять и медленно ходить.
        В комнату вбежала Надя, сунула докторше папку.
        - Обожди, - Елена Михайловна резко хлопнула рукой по столу, от этого жеста Сергей остановился, настолько он был неожиданным. - А ну сядь, сейчас выясню, что с тобой.
        Травин усмехнулся и подождал, пока женщина быстро просмотрит несколько исписанных листов, но садиться не стал. Читала доктор, почти не двигая глазами и держа лист на вытянутой руке, словно охватывала текст целиком.
        - Давайте сделаем так, - предложил он, когда Софья Михайловна принялась за записи по второму разу, - вы тут пока почитайте, а я пойду домой, и если вдруг мне станет плохо, вернусь.
        - А давай, - женщина решительно мотнула головой. - Надя, готовь документы гражданина к выписке, видишь, он практически здоров. Ничего, что у него сотрясение мозга и сердце останавливалось два раза, еле с того света вернули, наблюдение необходимо, но пусть он лучше идёт и помирает. Так, товарищ Травин?
        - Так, - Сергей кивнул. - Того света нет. И с чего бы это у меня сердце остановилось?
        Вместо ответа женщина встала, подошла к нему со спины и ткнула кулаком в лопатку. Травина от боли аж качнуло.
        - Это меня пулей так? - предположил он. - Странное место, вроде в грудь стреляли.
        - Это вы так о ступеньку приложились, хоть и спиной, но ушиб миокарда налицо, шутить с этим не советую, а мозг, - сказала врач, - можно не проверять, нет его у вас, товарищ пациент.
        
        - Вы у нас знаменитость, - Наденька принесла Травину тарелку с пшённой кашей и кусок хлеба с маслом, задержалась в палате, уселась на краешек кровати и смотрела, как Травин ест, - как же, из-за любви пострадали.
        - Давай на «ты», - предложил ей Сергей, - а то каким-то пережитком буржуазного прошлого себя чувствую. Из-за какой любви?
        - Так этот, кто в вас… в тебя стрелял, он же думал, что ты невесту у него увёл.
        - Невесту? - с Варенькой Лапиной, учительницей Лизы, они расстались не очень хорошо, но это произошло буквально на днях, и никакого жениха у неё не было.
        - Глашу.
        - Какую Глашу? - тут уж Сергей ничего не понимал.
        - Почтальоншу вашу, ну или кем она работает.
        - Кассиршу.
        - Да. В общем, она пропала.
        - Так, - Травин внимательно посмотрел на Наденьку. - Ты с чего взяла, что Глаша пропала? Это раз. И второе, раз уж ты всё знаешь, расскажи-ка, почему в меня кто-то стрелял?
        - Вот ты непонятливый, - Наденька прыснула, сморщила носик. - Сильно головой ударился о колонну, видать. Я же сказала, у Глаши был жених, который в тебя стрелял, потому что думал, что она с тобой сбежала. А потом оказалось, что не с тобой, и Лакоба уже два раза приходил извиняться, очень беспокоился, что ты помер.
        - Лакоба - это жених? - уточнил Сергей.
        Наденька кивнула.
        - И следователь приходил, но только один раз. И ещё Фомич из второй городской заходил, санитар, очень они с доктором ругались, мол, лечат тебя неправильно.
        - Так ты Фомича знаешь?
        - Когда на курсах в морг ходили, там он нам показывал всё. Ой, и девочка твоя как узнала, что тебя ранили, так отсюда только на занятия и уходила.
        - Лиза?
        - Она.
        - Я ей всыплю, - пообещал Травин. - Так что, ревнивец этот Глашу-то нашёл?
        - Так нет же, пропала она. Следователь потому ещё и приходил, что ищут.
        - Погоди, - Сергей отставил тарелку. - Как фамилия следователя?
        - Матюшин Ваня. Иван Сергеевич. Он мой старший брат, - видно было, что Наденька своим братом очень гордится. - Только это секрет, ну про то, что Глашу ищут, никому не говори.
        Травин улыбнулся - второй пациент лежал на кровати и храпел.
        - Могила, - пообещал он. - А у брата твоего в здании окрсуда кабинет или в прокуратуре?
        
        Из окружной больницы Травин вышел через только следующим утром, от Черницкой даже здоровые люди так просто не уходили. В кармане у него лежали выписной эпикриз и рекомендации на двух страницах. Пуля прошла по касательной, попутно разорвав стопку антирелигиозной литературы, при падении Сергей ударился головой и потерял сознание, а потом, на следующий день, сердце начало работать с перебоями. Аритмия, по мнению докторши, могла вернуться в любой момент, Травину запрещалось резко двигаться, приседать, поднимать тяжести и волноваться. Есть полагалось сливочное масло, хлеб и каши, а мясо и рыбу ограничивать. Когда Сергей рассказал врачу про свою контузию, Черницкая вздохнула.
        - Вам, Сергей Олегович, вообще надо вести себя очень осторожно. Повреждения мозга иногда даже на рентгеновских пластинах трудно заметить, но они есть, и никуда не денутся, а ушибы сердца - ещё опаснее. Так и быть, отпущу вас, но чтобы в эту пятницу непременно пришли ко мне на обследование. И если в груди колоть будет, боли, даже стеснение обычное, круги перед глазами - мигом к нам, не раздумывая.
        Травин согласился, только чтобы поскорее из больницы выбраться, и решил, что вполне может своё обещание не сдержать. Но Елена Михайловна так не считала, она сделала пометку в тетради с красной дермантиновой обложкой, обвела запись красным карандашом и поставила восклицательный знак.
        Хорошая меховая куртка была немного подпорчена, вырванный кусок кожи на груди обозначал то место, где прошла пуля, остановленная антирелигиозной литературой. Окружная больница стояла между Красноармейской набережной и Интернациональной улицей, Сергей подумал было взять извозчика, но на улице потеплело, солнце припекало так, что он вспотел, добравшись до моста через Великую, а там до почтамта было рукой подать.
        Сергей заглянул на работу и убедился, что Циммерман всё держит под контролем.
        - Мы уж думали, всё, новое начальство ждём, а ты вон, жив-здоров, - Семён был всё в той же привычной кофте, он читал журнал «Звезда» с последней главой романа Юрия Тынянова, но ради такого случая его отложил, хоть и с неохотой. - Следователь к нам приходил вчера, Глашей интересовался. Что с ней?
        - Да вот сам хочу выяснить.
        - Загуляла Глашка, - авторитетно хлопнула ладонью по столу Марфа Абзякина, авторитетная работница почты. Женщине было за сорок, она пережила трёх мужей и всё про всех знала. - Не в первый раз, с Покрова, считай, держалась, но своё природа взяла. Ох и слаба она по мужской части, как нагуляется, объявится.
        Остальные с интересом прислушивались, видно было, что в версию Абзякиной они хотят верить больше, чем в то, что с их коллегой что-то случилось.
        - Вон, Зойка знает. Зойка, где твоя подруженция гулящая?
        Зоя Липкина заявила, что тоже не знает, где Глаша, но с Марфой согласна, есть за её подругой такой грешок, хотя с тех пор, как она с видным мужчиной из таможни связалась, вроде за ум взялась. Сам факт пропажи сотрудницы почтамта отошёл на второй план, все дружно начали обсуждать её моральные качества, Травин решил, что в этом он им не помощник.
        - Забегу к следователю, потом домой - отлежусь, - сказал он Семёну. - А вам на разговоры даю десять минут, потом - за работу. И если жирное пятно опять в журнале поставишь, деньги подписчику возместишь.
        
        Небольшие города удобны тем, что все солидные учреждения располагаются друг от друга в нескольких шагах. Выйдя из почтамта, Травин за две минуты дошёл до здания бывшего дворянского собрания, которое теперь занимал окрсуд, и выяснил, что следователь находится на очень важном и особо ответственном задании, а потому принять посетителя не может.
        - Не положено, - заявил служащий суда, старичок с козлиной бородкой и тонким горбатым носом, сидящий за конторкой при входе. - Это каждый начнёт от дела отрывать, а тут события государственной важности. Вы, гражданин, запишитесь, а потом являйтесь в назначенное время.
        Травин спорить не стал, остался стоять, глядя на конторского сверху вниз. Служащий сначала уткнулся в бумаги, потом занервничал, украдкой бросал на Сергея тревожные взгляды, а когда тот осторожно опустил кулак на стол, сдался.
        - Обедает Матюшин.
        - Я подожду, - Сергей уселся на край стола. - У меня времени много.
        Массивная, царских времён мебель угрожающе заскрипела. Мимо проходили другие судебные работники, на отчаянные взгляды конторщика они не реагировали, Травину показалось, что служащие специально отворачиваются, а если и поглядывают на них, то со злорадством, искоса и по возможности незаметно. Милиционер, дежурящий у входа, вышел на улицу, и обратно возвращаться не спешил. Служащего хватило на полторы минуты.
        - Лучше не ждать, - сказал он, вытирая серым платком внезапно выступивший пот. - Вижу, гражданин, дело у вакс срочное. Мало ли куда сразу поедет потом Иван Сергеевич, вы, если поспешите, то найдёте его в чайной, в перовском доме.
        В одноэтажном деревянном строении с мезонином в середине прошлого века проживали псковский вице-губернатор Лев Перовский и его дочь Софья, убившая императора Александра Освободителя. Теперь в доме революционерки торговали продуктами и мануфактурой, в мезонине жил хозяин лавки с семьёй, а в правом крыле готовили еду из торговых остатков. Матюшину на вид не было и двадцати, он сидел спиной к выходу, и Травина увидел только тогда, когда тот появился прямо перед ним.
        - Искали меня, - Сергей уселся на свободный стул. Тот скрипнул, но выдержал.
        - Вы же только что при смерти лежали, - следователь ел бутерброды с колбасой, отхлёбывая крепкий чай из стакана в металлическом подстаканнике. При виде Сергея есть он перестал, смахнул крошки со стола. - Простите, лучше бы в кабинете поговорили.
        - Ничего.
        - Может, возьмёте что?
        - Не голоден. Что с моим делом?
        - В принципе, дело почти закрыто, - Матюшин пригладил русые вихры, - осталось только вас допросить. Лакоба написал объяснительную, свидетелей произошедшего много, мы их почти всех опросили. Если бы вы умерли, то, конечно, легко он бы не отделался, но при сложившихся обстоятельствах прокурор максимум может потребовать 142-ю, а суд может и её не принять, потому что ранения не было фактически.
        - Не было? - Травин усмехнулся.
        - По всему выходит, что вы в момент выстрела отступили на шаг, поскользнулись, ударились головой о колонну, спиной о ступеньку, и потеряли сознание. Тут скорее вина коммунхоза, что песком поленились посыпать, а не Лакобы, хотя то, что он - причина вашего падения, никто не отрицает. Если вреда существенного здоровью нет, то штрафом ограничатся, суд во внимание ситуацию примет. Этот Лакоба вокруг врача вашего, Иноземцева, так и вился, думаю, выяснял, как вы и что. А как узнал, что на поправку, сразу перестал, да и ранения нет, куртка, то есть имущество, испорчена, ну и сам факт выстрела, а то, что головой вы ударились, это, конечно, отягчающее статью обстоятельство, но не решающее. По партийной линии, наверное, его пропесочат, выговор вроде как обещались влепить.
        - Хорошо. А с Екимовой что?
        - Да с ней всё ясно, говорил же Наде, чтобы язык свой за зубами держала, - сокрушённо вздохнул Матюшин. - Загуляла ваша сотрудница, дело молодое.
        Травин улыбнулся.
        - А как узнали, что загуляла?
        - Так оставила записку, что уходит, вот этот Лакоба и взбеленился - в записке-то не указано, к кому, решил, что вы её увели. Родственников у неё нет, все в Гражданскую померли, живёт одна, точнее, с этим Лакобой, по его просьбе ищем.
        - Значит, записку оставила? Сама написала?
        Матюшин важно кивнул.
        - Евсей Венедиктович, криминалист наш, уверяет, что сама, почерк сличили с ордером на вселение. Вы уж извините, товарищ, это дело следствия, я понимаю, вы лицо пострадавшее, но больше рассказать ничего не могу. Жду вас завтра в девять, вот повестка, - он вытащил из папки бланк, вписал дату и время, - много времени это не займёт.
        - Хорошо, - Травин встал. - Вы же понимаете, что я за прогулы уволить её могу? А если человек и вправду в обстоятельства попал, пострадает впустую.
        Следователь виновато улыбнулся, развёл руками.
        Матюшин ни по каким особо важным делам после обеда не поехал, вернулся в суд, кабинет молодому следователю достался тесный и без окон, сделанный из бывшей кладовой, тусклая лампа на потолке давала обманчивое ощущение света, выручала настольная, с синим абажуром. Дело Травина за несколько дней переросло в увесистую папку, восемь свидетелей были опрошены, один подозреваемый - допрошен, к допросу прикололись пять листов характеристик из партийной ячейки, псковского таможенного отделения Наркомвнешторга, погранотряда и окркомхоза. Все как одна, словно под копирку, утверждали, что Леонтий Зосимович Лакоба был и остаётся верным ленинцем и отличным специалистом. Потерпевший Травин умудрился упасть возле почтамта, одиннадцать фотографий, на которых он выглядел совершеннейшим покойником, были сделаны телеграфистом до приезда кареты скорой помощи. Опять же, у потерпевшего тоже были характеристики, и тоже такие, что хоть сегодня в окрсовет его.
        Рядом с делом Травина следователь положил другое, в намного тоньше - Глафира Прохоровна Екимова, девяносто восьмого года рождения, русская, из мещан, работница Псковского почтамта. В папке не было хвалебных характеристик, берущих за душу протоколов и жутких фотографий, только лист допроса Лакобы, записка, оставленная женщиной, и приколотый к ней отчёт криминалиста. Матюшин прикрыл глаза, с минуту сидел, откинувшись на спинку стула, а потом решительно положил одну папку на другую. Словно соединил судьбы двух людей.
        
        - Когда мне сказали, Серёжа, что ты почти умер, я почувствовала, словно и во мне что-то умерло, словно частичку меня положили в сырую землю. Иногда я думаю, что нас судьба связала, понимаешь?
        Варвара Лапина стояла у окна, глядя куда-то вдаль, по мнению Травина, там ничего интересного не было, обычный деревенский пейзаж. Сам он сидел за столом и смотрел на неё. Тонкие черты лица с брызгами веснушек, большие густо-зелёные глаза притягивали к себе взгляд, платье по последней моде скрывало большую часть изгибов фигуры, но они были, это он точно знал. Несмотря на то, что Варе было уже за тридцать, выглядела она гораздо моложе.
        - Не драматизируй, - сказал он, - сейчас я жив и здоров.
        - Но этот человек, который в тебя стрелял, жуткий, ужасный тип, он в следующий раз может не промахнуться, и тогда я тоже умру, - гнула свою линию Варя. - Если себя не жалко, подумай обо мне.
        Последний раз, когда они виделись, она заявила, что между ними нет ничего общего и быть не может. Правда, это происходило не единожды, и обычно примирение заканчивалось в постели, после чего они снова терпели друг друга какое-то время. Такие отношения Сергея устраивали, несмотря на вздорный характер, Варя была умной и начитанной, они отлично проводили выходные - ходили в местный академический театр, где часто давала представление ленинградская труппа с Вивьеном и Меркурьевым, гуляли по городу - Лапина, которая родилась под Псковом, знала здесь каждый уголок и отлично умела рассказывать, ели блины на улице Троцкого и очень вкусные пельмени в небольшой чайной возле вокзала, смотрели фильмы в кинотеатре «Коммуна». Там же они в первый раз поцеловались, на картине Фридриха Эмлера «Парижский сапожник». Но прожить с ней всю жизнь - этого Сергей делать не собирался.
        Варвара наконец отвернулась от окна, тряхнула рыжей шевелюрой, поводила глазами по комнате, следя за Сергеем и думая, что тот в этот момент решает, что должен сделать - упасть на колени и попросить прощения, или схватить в охапку и поцеловать. Обычно происходило второе, но она всё-таки надеялась на первое.
        - О своей Глашке думаешь? - неожиданно грубо сказала она. Переход от экзальтированной барышни к циничной видавшей виды женщине произошёл мгновенно.
        Сергей встал, молча посмотрел на неё.
        - Прости, - сказал он, - у меня дела. Спасибо, что зашла проведать.
        - Ты ещё пожалеешь, - Лапина схватила меховой полушубок, выбежала из избы.
        - Ага, - вслед ей сказал Травин. - Вот сейчас и начну. А ты, пигалица, слезай с чердака, ещё раз будешь подслушивать, уши надеру.
        Варю он встретил зимой в коридоре школы, куда пришёл устраивать Лизу, учительница математики была привлекательна, мужским вниманием не обделена, но причина их отношений была в другом, хотя Лапина об этом не догадывалась. Она была очень похожа на совсем другую женщину, с которой Сергея Травина, ещё того, настоящего, когда-то действительно связывала судьба. Или то, что её заменяет.
        Глава 3
        ГЛАВА 3.
        
        5 апреля 1918
        Выборг
        
        Паровоз Н2-293 был построен американской компанией Ричмонд Локомотив в 1900 году, и мог тащить за собой восемь пассажирских вагонов и два почтовых. Именно на нём 7 октября 1917 года Владимир Ульянов-Ленин вернулся в Россию, чтобы руководить революцией. Вагоны, потрёпанные и теряющие лоск первого класса, пока ещё исправно служили новой власти, перевозя людей из Петрограда в Гельсингфорс и обратно, на Выборгский вокзал поезд прибывал в четверть третьего по вторникам и пятницам, и стоял четверть часа.
        За десять минут до отправления состава, в сквере возле дома Пиетинена, что напротив здания вокзала, Сергей Травин держал за руки рыжеволосую девушку. Они смотрели друг другу в глаза, для этого девушке пришлось задрать голову. Пожилой мужчина в военном френче без знаков различия, стоящий неподалёку возле открытого авто, неодобрительно за ними наблюдал.
        - Обещай, что будешь осторожной, - Сергей требовательно стиснул руку рыжеволосой, спохватился, прижал к губам. - Прости.
        - За что? - девушка улыбнулась, спрятала голову у него на груди. - Это, напротив, хорошо, что ты очень большой и очень сильный. Конечно, я буду вести себя осторожно до твоего приезда, и не беспокойся, за мной присмотрят, Выборг - тихий провинциальный город, в нём даже ночью можно гулять по тёмным улицам и никого не опасаться. Правда, здесь сейчас красные, но скажу тебе по секрету, это ненадолго.
        Сергей огляделся, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. Мужчина в френче демонстративно отвернулся.
        - До Харбина три недели на перекладных, обратно столько же, к середине мая я буду здесь.
        - Дурачок, лишний месяц разлуки ничего не изменит, у нас вся жизнь впереди. Будешь задерживаться, телеграфируй, как идут дела, и жди нас в Праге, до июля мы точно туда доберёмся.
        - Ляна!
        - Что?
        - Нет, ничего, - Сергей вздохнул. - Когда ты рядом, мне хочется плакать и смеяться. Это ведь ненормально, правда?
        - Это любовь, глупышка, - девушка щёлкнула его по носу. - Тут уж ничего не поделаешь, мы с тобой связаны накрепко, даже если мой папa этого не одобряет.
        И она перевела взгляд на мужчину в френче, который, поставив ногу на подножку автомобиля, нетерпеливо сжимал и разжимал кулаки.
        Ульяну Мезецкую Сергей больше не увидел. Через три недели в Выборг вошёл передовой отряд генерала Левстрема, начались убийства сначала красных, а потом всех русских, дорога на Финляндию была перекрыта, финские социалисты, которых поддерживало революционное правительство России, сдали город практически без боя. Сергею понадобился месяц, чтобы через охваченную смутой Россию добраться до Выборга, чудом ему удалось узнать, что девушку, похожую на Ляну, и полковника Петра Алексеевича Мезецкого расстреляли в числе прочих перед Фридрихсгамскими воротами, а потом похоронили на Сорвальском кладбище. Командовал расстрельной командой майор Аттикайнен, он успел удрать в Эстонию вместе с другими палачами.
        В Прагу Травин не поехал, и в Харбин возвращаться не стал - единственной страной, которая сражалась с белофиннами, была РСФСР.
        
        Апрель 1928.
        Город Псков, Ленинградская область, РСФСР
        
        - Ну что скажешь? - начальник Псковского оперсектора ГПУ Вацлав Политкевич полез в ящик стола за новой пачкой папирос. Дым потихоньку уходил в открытое окно, за которым маячил часовой. Кучка окурков в чугунной пепельнице грозила перевалить через край. - Что твои агенты говорят?
        - Следили, - инспектор уголовного розыска Семичев хотел было сплюнуть, но потом посмотрел на пол, и так основательно загаженный, и передумал. - Вроде есть одна зацепка.
        - Давай, - Политкевич оживился, смял папиросу, - я вот чувствовал, нечисто с этим Сомовым, ой нечисто. Что он, с жиганами снюхался, деньги появились, товар какой из-за кордона нэпманам продал?
        - Насчёт денег сказать не могу, - инспектор достал из папки фотографию, - мы же не будем за ним по лавкам бегать, но один интересный человек наметился. Смотри, знаешь, кто это?
        - Леонтий Лакоба, - начальник оперсектора сморщился, словно лимон прожевал. - Из Абхазии по разнарядке прислали, у Рубина на таможне работает, вроде хороший специалист, Давид его хвалит.
        - А чего кривишься? Можешь не пояснять, понимаю. Так вот, этот Лакоба несколько дней назад стрелял в нашего почтового начальника, - Семичев улыбнулся, - нового, который из Москвы зимой приехал.
        - Да слышал я, там вроде дела сердечные, бабу не поделили. А Сомов-то что, боком каким к ним?
        - Сомов к этому Лакобе заходил два раза, приносил что-то в свёртке, потом через несколько минут уходил, причём, когда самого Лакобы дома не было.
        - Зачем он это делал?
        - Вот давай ему этот вопрос зададим. Вроде никакого отношения к убийству на заставе он не имеет, а тут такой удобный случай, следователь дело ещё не закрыл, вдруг Сомов знает что, следствию поможет. Ситуация-то серьёзная, не просто какого рабочего пришибить хотели, а начпочтамта, вроде как и тебя касается это.
        - Меня всё касается, - веско сказал Политкевич. - Ладно, доставили его, в соседней комнате сидит, я послушаю, а ты давай, коли его, только осторожно.
        
        - Вольнонаёмный Сомов по вашему приказу доставлен, - боец ГПУ коротко кивнул, подождал, пока доставленный бочком просочится в кабинет, и вышел, закрыв за собой дверь.
        - Вызывали, товарищ начальник? - Митрич нерешительно улыбнулся, уселся на самый краешек стула, стоящего посреди комнаты, аккурат под лампой без абажура.
        Пять дней после того, как наблюдательный пост был почти полностью вырезан, он провёл в камере, но потом Сомова выпустили - всё, что Митрич рассказывал и показывал, так или иначе подтверждалось. Он несколько раз водил сотрудников ГПУ по тому пути, по которому якобы искал задержавшуюся патрульную группу и командира поста Миронова, ушедшего за ними, каждый раз его показания записывали, а время замеряли секундомерами. Доктор в морге слова Митрича подтвердил, время смерти со словами работника тыла совпадало, и всё равно, исповедовали Сомова регулярно, правда, последнее время всё реже. Митрич в мелочах сбивался - не может обычный человек от волнения всё вспомнить правильно, но в целом ни разу не поплыл.
        - Вызывал. Вот товарищ Семичев из угро хочет с тобой познакомиться и пару вопросов задать, ты уж ответь, Дмитрий, как есть.
        - Конечно, - Митрич подобрался, знакомство выходило нехорошее. - Всё как есть расскажу, мне укрывать нечего. Я и вам, и другому товарищу уже всё поведал, но повторить мне не в труд.
        - Ты знаком с этим человеком? - инспектор подошёл к Сомову, встал за его спиной, а фото ткнул прямо в лицо.
        Сомов отодвинулся, скрипнув ножками стула, прищурил глаза.
        - Никак нет, не упомню. Но приметное лицо, видел где-то в городе, товарищ начальник, а что он сотворил-то?
        - Хорошо, - Семичев убрал фото, достал другое. - А это кто?
        Митрич не отвечал.
        - Так знаешь или нет?
        - Ладно, - Сомов вздохнул, - поймали меня, что уж тут.
        Политкевич стукнул кулаком по столу.
        - А ну, - даже как-то радостно сказал он, - давай расклад.
        - Глашкин хахаль энто, - нехотя выдавил из себя Митрич. - Вот как есть, товарищ начальник, сволочь редкостная, Глашка-то с ним из-за денег токма жила, а со мной по любви была раньше, значитца. Но не убивал я её.
        - Глашка - это Глафира Прохоровна Екимова? - уточнил Семичев.
        - Она, паскудница.
        - Так где она сейчас?
        - Мне знать откедова? Дорожки разбежались наши давно, приносил я ей раз или два вещички, что просила, ну и всё. Этот Лакомба женихался, да и она женщина образованная теперича, а что мне делать, я перед ним голытьба, человек маленький, только, - Митрич даже со стула привстал, - видал я её третьего дня, кажись.
        - Где?
        - Я ж, товарищ начальник, в Усановке живу, там домишко у меня хилый, избёнка гнилая, как, значитца, законный выходной или рабочий день закончен, так я там, и от службы близко, и всё как-то лучше, чем в казармах обитать. А Глашка, она из Подбровья, рядком совсем, только не осталось у ней почти никого, все в Гражданскую сгинули, потому и переехала за реку. А тут дела у меня были в Алексеевской слободе.
        - Что за дела?
        Митрич замялся.
        - В церкву ходил, - наконец признался он, - понимаю, что бога-то нет, но не понимаю. Столько лет был, а тут бац, и нету.
        - Не юли, - строго сказал Политкевич. - Где Екимову видел?
        - Так рядом там, по улице прошла, платком закуталась, чтоб наверно не узнал никто, по походке только и признал. А она чем провинилась?
        - Этого знать тебе не положено. Ладно, Дмитрий, - Семичев положил ему руку на плечо, Митрич вздрогнул. - На этом пока всё, иди работай дальше. Но как Глашу эту увидишь, сразу дай знать, чтобы в милицию пришла сама, бегать за ней не будем, у следователя других важных дел много. Понятно?
        - Как не понять, - Митрич встал, вытянулся. - Разрешите идти, товарищ начальник?
        - Иди, - Политкевич кивнул. - К месту несения службы.
        - Служу трудовому народу, - торжественно сказал Сомов, и стараясь печатать шаг, вышел за дверь.
        Политкевич минуту подождал, закурил наконец папиросу, Семичев стоял у окна, глядя, как Митрич почти вприпрыжку бежит к воротам.
        - Брешет? - спросил он.
        - Как пёс, - кивнул Политкевич. - И думаю, товарищ инспектор, если мы с тобой его слова проверим, тут тоже всё сойдётся. Ты своих агентов-то не отозвал ещё?
        - Сейчас двое им занимаются, Казимир Юткевич и Санька Прохоров. Красько, который раньше ходил, уволили мы его, не справлялся, и вообще оказался лишний человек.
        - Проверенные?
        - Прохоров недавно в органы пришёл, с одного завода мы, выдвиженцы, что я по рабочему призыву, что он, парень надёжный, ответственный, опыта мало, но наберётся. Юткевич - тот из бывших, говорят, ещё Янчевского обучал.
        - Слышал про такого, Пинкертон местный, за кордон от революции сбежал. Ты, Захар Петрович, доверяй, да проверяй, многие эти бывшие спят да и видят, как сюда беляки придут, Эстония-то вот она, рукой подать, до Изборска тридцать километров.
        - А где взять кадры, - Семичев развёл руками, - вот у меня по штату четырнадцать агентов должно быть на весь Псковский округ, в наличии только одиннадцать, и это включая субинспектора, нету агентов, Вацлав, хоть тресни, а милиция на меня дела вешает, сама копаться не хочет. Конторщики с секретарями, архивариус, машинистки две, даже регистратор есть и двое посыльных. А агентов нет. Инструктор для агентов есть, етить, а их самих нет, вот как так.
        - Будет набор, пришлём тебе пополнение.
        - Ты же знаешь, рабочие в милицию неохотно идут, а уж в угро и подавно, тут дисциплина, день ненормированный, а оклад такой, что токарь на сдельщине больше заработает. Да и пока обучишь, я вон два года здесь, а до сих пор как свинья в апельсинах.
        - Не наговаривай на себя.
        - Да чего уж там, стараюсь как могу. Только, Вацлав Феофилыч, если бандит это, то ещё немного, и слежку он почует, надо сворачиваться. А как невиновный человек, у меня недокомплект, воры да мокрушники, они ждать не будут, а то получается, вечером ребята за этим Сомовым ходят, а в ночь на поножовщину на вокзал. Может, своих людей дашь?
        - Говорили мы об этом и с тобой, Захар, и с Радзянским, Сомов здесь, при погранотряде, давно отирается, моих людей видеть мог, да и город твои хлопцы знают лучше, а особенно пригороды. А сворачиваться рано, ты сам посуди, он у нас единственная ниточка, потянем, и выйдем на крупную рыбу, всю контрабанду прихлопнем. Дело почтового начальника, как там его - Травин, кажется, кто ведёт?
        - Матюшин.
        - Хорошо. Он молодой, неопытный ещё, пусть не торопится, выяснит все подробности, я прокурору позвоню. Но смотри, Захар, тут оплошать нельзя. Три поста вырезаны с начала зимы, и каждый раз один человек в живых остаётся, словно нам кто-то под копирку решение подсовывает. Без города не обошлось, а это твоя территория, так что и искать тебе.
        - Те двое пограничники были, чистыми оказались, их перевели в область, - напомнил Семичев. - Может и этот тоже не при чём? Он же не только на этот пост еду-то носил, это угадать надо, что придётся основную команду ждать.
        - Нет, чуйка у меня, бог, которого нет, он троицу любит. Мы Сомова сейчас спугнули, он ведь заподозрил что-то, ты видел, как он расслабился, когда фото Травина увидел? Значит, другого ждал и боялся. И побежит он к своим подельникам, зачем ему неприятности в виде пропавшей полюбовницы, сам решать побоится.
        - Бывшей полюбовницы.
        - Вот это ты и выясни, бывшая она или не бывшая, что делала в Алексеевской слободе, почему записку написала, что у них там с Лакобой случилось. Найди её и допроси, сам допроси, прежде чем следователю передавать. А лучше меня позови, вдвоём из неё всё вытянем.
        - Так может Лакобу и допросить.
        - Лакобой следователь занимается, а я попробую с другой стороны зайти, через комитет партии, там с наскоку нельзя, так что ты его не трогай пока, подумай, что ещё можно сделать.
        - Травин живёт в Алексеевской слободе, дом снимает.
        - Откуда знаешь?
        - Схлестнулся он с одним из наших зимой, в милиции протокол составляли.
        - Криминальные наклонности?
        - Да ну, - Семичев замялся, - был у нас один тип, по комсомольскому призыву, да я ж говорил о нём, Красько. Повздорил он с девчонкой прямо на почте, слово за слово, полез за револьвером, так этот Травин его скрутил и в милицию доставил. Здоровый, сволочь, как пушинку нёс, на стол дежурному швырнул. Вот тогда адрес и выяснили.
        - Всё равно, тут что-то нечисто, неясно ведь пока, кто в этой шайке орудует. За почтальоном тоже проследи, но осторожно, дело его в Наркомпочтеле я запрошу, может, грешки есть в прошлом, или связи с заграницей. И Красько проверь, где он сейчас?
        - Домой к себе в Новгород уехал. Слушай, Вацлав, к чему сложности такие, может снова в карцер Сомова посадить, а потом на расстрел вывести, повязку на глаза, там он и поплывёт? Всё выложит, как миленький.
        - Расстрелять, Захар, мы его всегда успеем, зря, что ли, месяц его обхаживали, лыбились в рожу проклятую. Опытный он, ни слова лишнего, с нахрапу его не возьмёшь, так что следи за ним, а то неровён час решит улизнуть. К Первомаю дело это мы закрыть должны, кровь из носу, понятно? Всех виновных найти и покарать, кто хоть как-то замешан. Партия и совнарком, - Политкевич встал, опёрся о стол, - нас тут не просто так у границы поставили. Не только контрабандистов ловить, тут, понимаешь, политический вопрос, контра не дремлет.
        
        Сомов после службы вёл себя как обычно. Сперва заглянул в шалман на Мирожской набережной, купил копчёных снетков, солёный крендель и кружку пива, пил не торопясь, блаженно причмокивая губами. Потом заказал чекушку водки, вылил в опустевшую кружку и втянул залпом, глаза тылового труженика чуть осоловели, когда он встал, видно было, что и ноги немного заплетаются.
        - Как его с четвертинки повело, - сказал молодой агент пожилому. Они сидели в чайной напротив. - Ну что, Казимир Фадеевич, теперь моя очередь?
        - Иди, Саня, а я вот котлеты доем, - Юткевичу было уже под шестьдесят, он жил бобылём в оставленной ему революционным правительством комнате, готовил себе еду на примусе в общей кухне на семнадцать жильцов, и старался делать это как можно реже. - Потом ещё чаю возьму, здесь отличный заваривают, на смородиновых почках, да расстегая кусок. А ты не торопись, не беги, примелькались уже, если он тебя запомнил, то срисует в момент. Как я тебе показывал, подальше держись, и не дай понять, что следишь.
        - Не волнуйся, я науку быстро понимаю, - Прохоров поднялся, подхватил газету.
        - Куда! - остановил его пожилой агент. - С ума сошёл? Ты ж в Усановку пойдёшь, и что, с газетой «Ленинградская правда» в руках?
        - А что тут такого?
        - Сразу поймут, что ты пришлый. Мы же с тобой говорили, пять семей выписывают «Псковский пахарь», и трое - сельхозлисток. А ты с «Правдой» попрёшься, которую они только в читальне и могли видеть, если бы вдруг туда забрели. Нет, Ваня, газетку оставь, я её почитаю, так и быть, а ты как есть иди. Смотри, видишь как ногами колесит? Как через Мирожку переберёшься, вперёд иди, и оттуда следи, тогда не заметит, до дома доведи, и назад, смеркается уже скоро. Понял?
        - Да, - чуть надулся Прохоров. Эти нравоучения он слушал каждый день, и всё никак не мог к ним привыкнуть. Часто Юткевич сам противоречил себе, но ошибок своих признавать не любил.
        - Ну так чего встал столбом.
        Подозреваемый хоть и выделывал кренделя, но шагал быстро, от набережной до Усановки путь был меньше двух километров, и проделали его агент и предполагаемый бандит за полчаса. Прохоров прошёл Усановку насквозь, залез на раскидистый дуб, дождался, пока Сомов зайдёт в свою избу, посидел ещё полчаса, а потом спустился и пошёл к железнодорожному мосту. Солнце ещё светило, но совсем слабо и из-под горизонта, до сумерек оставались считанные минуты. Агент дошёл до моста Рижской железной дороги аккурат к литерному поезду, идущему в сторону Изборска, забрался на прохожую часть, и не торопясь направился в сторону Алексеевской слободы. Ограждение моста было арочным, из стальных конструкций, покрытие прохожей части - деревянным, доски поскрипывали, металлические фермы гудели, Великая внизу почти очистилась ото льда. Прохоров засмотрелся на тёмную воду, шагнул в сторону, пропуская высокого немолодого человека в полушубке, с рваным шрамом на щеке, нащупал в кармане револьвер - мало ли кто в такое время шастает, до охранной будки оставалось не больше двадцати метров. Прохожий торопился, но возле будки
притормозил, раскурил папиросу, Прохоров прошёл мимо него, отметив, что часовой ворон считает, спустился к вокзалу, и там дождался трамвая.
        Прохожий остался стоять на месте, дождался, когда на другом конце моста появится ещё один человек, раскурил вторую папиросу, выпустил облако дыма вместе с паром.
        - Погодка студёная стоит, - просто чтобы не молчать, сказал он часовому.
        Тот кивнул, следя за незнакомцем, второго человека, который быстро прошёл мимо них, он рассмотреть не успел. Прохожий со шрамом затушил папиросу, аккуратно придавил окурок ногой, вдохнул холодный весенний воздух, и не торопясь направился в ту же сторону, что и Прохоров, но, спустившись с моста, снова остановился.
        - Вылезай, - сказал он будто в пустоту.
        Из-за столба появился Сомов.
        - Легавый ушёл?
        - Нет, на столбе сидит, интересуется, - усмехнулся человек со шрамом. - К транваю он утопал. Хозяин хочет тебя видеть, вдруг у тебя новости есть.
        - Срочных нет, я бы сообщил, - сказал Митрич. - Но раз распорядился, ты, Фома, меня веди. Коли не лень.
        - Работа у нас такая, - Фома вздохнул. - Лады, почапали.
        Они дошли до перекрёстка Вокзальной и Пановой улиц, там посреди сквера стояло двухэтажное каменное здание прошлого века, с колоннами и мезонином, на первом этаже располагался ресторан, где остатки нэпманов провожали своё время, а на втором этаже сдавались комнаты.
        Входы в первый и второй этажи были раздельными, Фома и Сомов поднялись по лестнице, прошли по полутёмному коридору, провожатый толкнул последнюю дверь, впихнул Митрича внутрь, сам заходить не стал.
        В комнате горела одна лампа, свет её был направлен прямо на стул, стоящий напротив окна. У окна за столом сидел человек в очках, лица его в полумраке было не разглядеть. Сомов не протестовал, он уселся на стул, прикрыл глаза.
        - О чём в ЧК говорили? - хозяин комнаты почти не шевелил губами.
        - Спрашивали, не знаю ли я Глашкиного хахаля. Мол, пропала она.
        - С чего это они тебя про Глашку спрашивать стали?
        - Мне откуда знать, наше дело маленькое, в несознанку идти.
        - Правильно. Значит, видел тебя кто-то, как в дом её шастал, наверное, легавые эти.
        - Устал уже от них, шляются везде, ни выпить, ни посидеть. Может, сдёрнуть отсюда, я в Ростов уеду, и мне спокойнее, и вам.
        - Уедешь, когда скажу. Значит, Лакобу тебе показали?
        - Его. Я сказал, что вещи заносил Глашке, мол, просила она. Говорил вам, не надо её трогать, тупая баба, на том и погорел.
        - Ничего ты не погорел, успокойся. Они что?
        - Так они наказали, как её увижу, сказать, чтобы к ним бежала.
        - И это всё?
        - Да, я и сам не понял, для чего она им, человек маленький, почтальон простой, а тут сам главный чекист интересуется. Может, предупредить её, пусть пока назад не вертается?
        - Увидишь - предупреди. Ты, Дмитрий, ещё раз подумай, что в разговоре было.
        Сомов задумался, помотал головой.
        - Да, было, спросили они меня, не видел ли я её. Так я сказал, что видел третьего дня, в церкву шла, окликать не стал, только не уверен, она это или не она была, может обознался.
        - Сказал и сказал, от Глашки твоей всё равно никакого толку. Пока всё по-прежнему, ходи на службу, по лавкам шастай и пивным, пусть они за тобой гуськом ходят, - хозяин комнаты бросил на стол тощую пачку денег. - Вот, держи, на хлеб с маслом.
        Сомов деньги подхватил, чуть поклонился, и вышел.
        - Проследить за ним? - Фома заглянул в комнату.
        - Нет, пусть идёт, - человек в очках качнул рукой. - Ты сбегай-ка за Трофимом, хватит ему в кабаке девок щупать да горькую жрать, есть у вас дело на завтра.
        
        Митрич возвращался осторожно, хоронясь в тени, агенты наверняка уже ужинали и писульки писали начальству, но рисковать он не хотел. По мосту он прошёл, убедившись, что часовой отвлёкся, да и стемнело настолько, что разглядеть что-то из будки, над которой висел фонарь, можно было только если уж очень поднапрячься. Зайдя в избу, он запалил лучину и растолкал парнишку, спящего за печкой.
        - Чего тебе, дядь Мить? - Пашка протёр глаз, книга, лежащая на одеяле, упала на пол. - Темень уже.
        Митрич сел рядом с ним на кровать, похлопал по плечу.
        - Помнишь легавых, которые Краплёного брали в прошлом году, мы с тобой ещё напротив на чердаке сховались?
        - А то, на авто приехали, с балалайками, я ж такое не забуду. Чистый цирк.
        - Один из них здесь, кажись, здоровый такой бугай, он ещё Кику выволок и ногу ему сломал прямо на улице.
        - Да, - Пашка восхищённо улыбнулся, - он его как пушинку, дядь Мить, раз его, раз по хлебалу, а потом как дёрнет, кажись, оторвал ногу. А как он дверь вышибал, там же пудов шесть, в этой двери, он её как пушинку хрясь, и нету.
        - Мне, племяш, сегодня в ЧК портрет его в морду пихали, тут он, родимый, как бы не по мою душу приехал. Краплёный мог заложить, ты не знаешь, но разбежались мы с ним плохо, потому и сидели с тобой супротив, ждали, когда с малины уйдёт, чтобы долю мою забрать.
        - Вот паскудник, - Пашка искренне расстроился, - так что, думаешь, чека о нас знают что? Тикать надо.
        - Кто их знает, может на понт берут, да и не дают нам уехать пока. Ты давай, по городу пошляйся, позыркай, мне из-за Глашки его карточку показывали, может, хахаль ейный с ним знаком. Помнишь этого фраера?
        - Помню конечно, форт отпуленный держит, чистый лох.
        И тут же получил затрещину.
        - Сколько раз тебе говорить, старайся правильно говорить, расслабишься, ляпнешь где не надо на музыке блатной, сразу срисуют, потом не ототрёшься. Большой уже, осьмнадцать годов, а мозгов как у курицы.
        - Прости, дядь Мить. Форточку открытой днём держит. А Глаша где?
        - Кто-ж её знает, - Митрич помрачнел, - говорят, пропала, может загуляла опять, баба - человек ненадёжный. Но ты в голову не бери, всякое случается. Глашка на почте работала, что у Ольгинского моста, оттуда и начни следить, а как этого бугая увидишь, выведай, где живёт, куда ходит, ты неприметный, за пацана беспризорного сойдёшь, их тута полно. Псков - городишко маленький, найдётся голубчик.
        - Всё сделаю, дядя Митя, а то засиделся, скукота тут, - парень явно обрадовался. - А потом ты его пришьёшь? То есть зарежешь? Али наймёшь кого?
        - Там видно будет. Ты, Пашка, на ус намотай, мокрое дело по необходимости пользу даёт, если без него никак, а впустую только себя подставлять под кичман. Краплёный вон тоже без нужды шил направо и налево, и где он теперь, наверняка к монастырю уже давно поставили. Всё, спи дальше, дармоед, а завтра с утреца и начнёшь.
        Глава 4
        ГЛАВА 4.
        
        Матюшин, казалось, был чем-то расстроен, когда допрашивал Сергея, и выглядел усталым. Вопросы задавал стандартные, в подробности не влезал, весь разговор занял минут десять, не больше. Травин описал стрелявшего, отметил, что тот был пьян, почему он именно так решил, следователь не уточнил, просто вписал ответ, и всё.
        - С Глашей-то что? - Сергей подписал протокол, поставил дату, отложил ручку. - Нашли?
        - Нет, - Матюшин потёр ладонями глаза, поморгал, - это дело милиции, пропавших искать, мы в их работу не вмешиваемся. Будут подозреваемые - допросим, а до тех пор следствие только на контроле ситуацию держит, если новостей не будет, прекратим. Каждый человек имеет право на личную жизнь, даже если это некоторым не нравится.
        Дальше расспрашивать Травин не стал, поднялся, аккуратно закрыл за собой дверь, отметив, что из замков только хлипкая задвижка. На выходе строго зыркнул на знакомого конторщика, который сделал вид, что Сергея не замечает, дошёл до чайной в доме Перовских, заказал себе яичницу с салом и молоко. Сын хозяина метнулся на кухню, принёс два ломтя свежего решётного хлеба, масла кусочек, большую кружку парного молока, тёплого, с пенкой и слоем сливок, поставил на стол плошку с солью и заверил, что яичня уже жарится и будет готова сей же час, минут через пять.
        - Погоди, - остановил его Сергей. - Скажи, а судебные к вам часто ходят?
        - Как не ходить, постоянно у нас столуются. И из губбанка тоже, - подросток добродушно улыбнулся. - А я вас знаю, вы на почте работаете, да? У меня там брат двоюродный телеграфистом.
        - Который из них?
        - Коля. Николай Игнатьев.
        - А тебя как звать?
        - Митяй.
        - Вот что, Митя, повстречал я в больнице девушку неземной красоты, зовут Наденькой, а она, оказывается, сестра следователя Матюшина, знаешь, такой молодой, белобрысый, чаи у вас гоняет?
        - Знаю, - Митяй кивнул, - звиняйте, один момент.
        Не через момент, но через две минуты - точно, перед Травиным появилась чугунная сковорода с яичницей-болтуньей, густо заправленной шкварками, а Митяй уселся напротив него, благо посетителей, кроме Сергея, не было.
        - Подождать чуток надобно, чтобы дошла. Ходит к нам Ванька, то есть Иван, они на Некрасовской жили, возле Николы Чудотворца. Отец ихний раньше лавку держал мануфактурную, ещё при царе, а потом под лошадь попал и помер, а мать учителкой была, а сейчас в педтехникуме работает, так они тот дом продали, и в комнаты на Успенскую улицу переехали, теперь она Калинина. А Надька - она со мной в одну школу ходила, только я бросил три года назад, как мы тут открылись, а она курсы фельдшерские закончила, и в больничке работает. В окружной.
        - Ты, я смотрю, всё про всех знаешь?
        - Вы не подумайте, я не балабол какой, - парнишка покраснел, - просто скучно здесь, это сейчас никого нет, а к обеду набьются, и до самого вечера, а там и ханурики подтянутся, водку пить, а какие у них разговоры, всё про женщин да про работу. Наслушаешься всего, болтают-то без умолку, а пересказать некогда, я тут с раннего утра и до ночи. Раньше был у нас работник, спился, одна кухарка осталась, она к обеду приходит, а других отец не берёт, хочет, чтобы я потом здесь сам управлялся. А вам правда Надька Матюшина нравится?
        - Я когда в больнице лежал, она за мной ухаживала, вот думаю, отблагодарить надо, подарок какой принести, конфет там или чай цейлонский. Так говоришь, на улице Калинина они теперь живут?
        - Да, недалеко от школы, только точно не знаю, в каком доме.
        - Не важно это, не буду же я к ней домой заявляться, - Сергей улыбнулся, - в больницу схожу, там и отдам, и ей, и остальным - не одна же она меня лечила.
        - И то верно, - подросток важно кивнул, вскочил. - Без приглашения в дом нельзя. Звиняйте, надо мне по делам.
        В чайную зашёл мужичок с котомкой, сел у окна, требовательно посмотрел на Митяя. Тот бросился обслуживать нового клиента.
        Яичница за время разговора дозрела до нужной кондиции, находящейся между полужидкой массой и резиновым блином, Травин ел не торопясь, отхлёбывая молоко и подсаливая кусочки хлеба. Про подарок он не соврал, медсестры как-никак с ним три дня возились, пока без сознания лежал. А что одна из них сестра следователя, и значит, возможный источник информации, так он её не во вред Матюшиным использовать собирался.
        - Если вдруг Ивану Матюшину сболтнёшь, что я его сестрой интересовался, никакого секрета в этом нет, - сказал Сергей Митяю, расплачиваясь за завтрак. - Сколько раз мимо этого дома проходил, а зашёл только сейчас, яичница отличная получилась, спасибо. И ты молодец, что родителям помогаешь.
        Парнишка чуть покраснел, заулыбался, видно было, что похвала ему приятна.
        
        Адрес Матюшиных нашёлся легко, людей с такой фамилией в Пскове и окрестностях жило чуть больше двух десятков, но журнал «Революция права» получал единственный подписчик на улице Калинина, брат и сестра жили в доме 17 напротив церкви. На тот же адрес приходили журналы «Звезда» и «Красная новь» и газета «Известия ЦИК СССР. Травин много раз проходил мимо каменного двухэтажного здания с типичным для Пскова мезонином, часть первого этажа дома занимал фотографический салон, где они с Лапиной как-то раз запечатлелись на память. Осталось только подождать, когда Митяй сболтнёт следователю про Сергея, ну а если парень решит промолчать, можно и самому визит нанести - тот же журнал заместо почтальона доставить.
        - Семён, кого ты усадил вместо Екимовой на кассу?
        - Никого, - Циммерман потянулся, отложил проклеенную пачку билетов займа, - выяснили, что с ней?
        - Следователь говорит, с любовником сбежала, оставила записку. Так что Марфа Ильинична, похоже, права была.
        Абзякина торжествующе улыбнулась, оглядела всех с видом победительницы.
        - С кадрами у нас, Сергей Олегович, полная амба, кассира просто так не взять и не назначить. Всего пятеро, Масалкина болеет, Екимовой нет, если ещё кто пропадёт, хоть закрывайся. Марфа вот немного умеет, вчера сидела, только не справляется она. Как потрындеть, всегда рада, а работать не любит.
        Травин улыбнулся. А Марфа, наоборот, напряглась, сжала кулаки, приподнялась со своего места.
        - Ах ты жид пархатый, - прошипела она, - я с места на место скачу, из кожи вон лезу, а тебе не нравится? А сам крещёных младенцев жрёшь?
        - Немец я, - простонал Циммерман, - ну сколько можно тебе повторять, немец! И мясо я вообще не ем. И всё это выдумки, про младенцев.
        - Всё равно нехристь, житья от вас нет, - Марфа плюхнулась обратно на стул, гордо вздёрнула голову. - Сергей Олегович, если вы ещё раз нас бросите хоть на день, вот ей богу, придушу его.
        - Народ в зале толпится, сегодня-завтра, может быть, и постоит в очереди, а потом буянить начнёт, - задумчиво сказал Сергей. - Кто у нас на кассу сесть может? Семён, может ты?
        - Товарищ Травин, у меня, между прочим, заём укрепления крестьянского хозяйства, и если я его неправильно разнесу или посчитаю, - Семён от возмущения покраснел, - то… то…
        Он пытался подобрать правильную метафору, но никак не получалось.
        - То крестьянские хозяйства в стране не укрепятся, я понял. Хорошо, Света, ты ведь на курсы ходила и училище закончила? Опыта нет, понимаю, но кто-то завтра Екимову заменить должен, сегодня разберёшься, что к чему, и в зал, к людям.
        Светленькая девушка со вздёрнутым носиком кивнула, покраснела. Света Кислицина вообще краснела по любому поводу.
        - А я тебе помогу, раз Семён Карлович отказывается. Тоже никогда этим не занимался, но вдвоём мы обязательно справимся, как там Владимир Ильич сказал, даже кухарка может на кассе сидеть и марки почтовые продавать.
        Циммерман закивал, потом внезапно задумался. До него начал доходить смысл слов начальства.
        - Вы там насчитаете и напродаёте, - быстро сказал он. - Потом окрфинотдел с меня шкуру снимет, как с материально ответственного. Простите, Сергей Олегович, как руководитель вы замечательный, но в денежных купюрах ровным счётом ничего не понимаете. Да-с.
        - Так ведь ты сам не хочешь, - напомнил ему Травин, - а никому другому поручить я не могу, так что придётся мне.
        - Ничего я не отказываюсь, займом могу и вечером заняться, всё равно кассиры с фабрик и артельщики только в пятницу приедут, а крестьянское население в субботу.
        - Уверен?
        - Не сомневайтесь.
        - Ладно, забирай, но если будут жаловаться, приму меры. И вот ещё, в пятницу перед Пасхой Екимова с собой корреспонденцию брала, по пути чтобы разнести. Надо выяснить, кому, и проверить, все ли получили. Марфа Ильинична?
        - Не беспокойтесь, Сергей Олегович, всё выясню, - Абзякина достала с полки нужную тетрадь, шлёпнула об стол. - Потому что у меня всё записано тютелька в тютельку. А если у других беспорядок, то потому что работать не хотят, только языки чешут.
        И через десять минут торжественно вручила Травину список из девяти адресов. Сергей оглядел комнату, словно раздумывая, кого послать, остановил взгляд на Циммермане, тот сделал вид, что этого не замечает, они со Светой пытались разобраться в марках, но, судя по хихиканью, говорил Семён вовсе не о признаках подлинности денежных и почтовых знаков.
        Все девять респондентов жили в районе Бастионной улицы и Пролетарского бульвара, он отметил подписчика журнала «Лапоть», поставил галочки возле получателей трёх «Псковских набатов», один из которых выписывал ещё и приложение «Литературный угол», и журналов «Радио всем» и «Мурзилка». Два письма из Ленинграда и Нижнего Новгорода шли вместе с радиожурналом, ещё три поделили собой читатели местной прессы, оставалось три письма по одному адресу, но на разные фамилии и номера комнат.
        - Марфа Ильинична, посмотри, что с письмами, может ещё одно было?
        Марфа поджала губы, залезла в тетрадь, с карандашом прошлась по всем строчкам.
        - Не понимаю, - заявила она, - почему вы говорите, что было ещё письмо. Вот подписи Екимовой, тринадцатое апреля по новому стилю, пятница, восемь писем, три журнала, три газеты и одно приложение. Дальше Страстная суббота идёт, почтальон в казармы целую сумку понёс, вон, на две страницы. Хотите, сами проверьте, если не верите.
        - Смотри, Марфа, договоришься, - предупредил её Травин. - Начальство у нас обидчивое, если спрашивает, значит, основания есть. Да не дуйся ты, а то в воскресенье работать заставлю.
        - Меня этим не испугать, - гордо сказала Абзякина, но на всякий случай спряталась за стопкой журналов.
        - Мне Глафира сказала, что писем девять, - пояснил Сергей. - Поэтому и спрашиваю. Екимова на деньгах сидела, всегда всё копейку в копейку сдавала, не могла она в цифрах ошибиться.
        - У Екимовой одни мужики в голове, - вылезла из-за писем Марфа. - Вы не замечали, а она сядет за арифмометром, в потолок уткнётся и мечтает. Тьфу, прошмандовка.
        - Ты рот-то свой поганый закрой, - вступилась за подругу Зоя. - Мужика нет, вот и бесишься.
        - А ну хватит, - негромко сказал Травин, и все замолчали. - На рабочем месте, товарищи, будем говорить о коллегах своих вежливо и только хорошее. Ясно? Марфа Ильинична, Зоя Львовна, возражений нет? Вот и отлично.
        - Если письмо пришло, то оно в общей описи должно быть, я сейчас с заграничной корреспонденцией закончу, и ещё раз проверю, - сказала Зоя. - Общее количество мы во вторник сверяли, четырнадцать отправлений нашли не по тем адресам, а лишних или недостающих вроде не было. Сами знаете, почтальоны могут и потерять, и забыть где-то, но сами не скажут, пока человек не придёт и скандал не устроит, но сейчас такого почти нет, как учёт наладили. Может, действительно Глаша ошиблась? Последний месяц и правда где-то в облаках летала.
        - Хорошо, - решил Травин, - я эти девять адресов в воскресенье обойду, людей опрошу, запишу, кто что получил, тогда и узнаем, что с этим таинственным письмом и было ли оно вообще. И с почтальоном мне надо поговорить, Марфа Ильинична, кто у нас эти адреса обслуживает?
        - Так Нюрка же, - Марфа хлопнула журналом по столу, - комсомолка. Завтра она будет.
        - А ты, Зоя, свяжись с Островом, с товарищем Зуровым, и предупреди, если они с отчётом задержатся, я к нему сам приеду на недельку, погощу.
        В Остров Травин ездил в феврале, когда объезжал основные почтамты - Псковский округ сократили по сравнению с губернией, выделив Великие Луки с окрестностями и передав часть земель напрямую в область, но оставшаяся территория тоже была немаленькой. Сельское начальство работать не хотело ни в какую, не помогали ни угрозы, ни выговоры, деревня жила обособленным натуральным хозяйством, корреспонденция если только в коммуны шла, на фабрики и в военные части. Так что, кроме ближних к самому Пскову отделений, оставались города - Остров, Опочка, Новоржев и Порхов, где можно было поддерживать хоть какой-то порядок.
        
        По дороге домой Травин решил пройти мимо дома, где жили Матюшины, вдруг наткнётся на кого из них, или в окно его увидят, но возле бывшей губернской гимназии встретил Варю. Сергей, завернув с Урицкого на Калинина, чуть было в неё не врезался.
        - А, это ты, Серёжа, - мягко улыбнулась Лапина, - прекрасный вечер, правда? Твоя Лиза - умница, сегодня посредственно получила, потому что опекун у неё - сволочь и козёл вонючий, но завтра я ей оценку исправлю, похвали её.
        - Обязательно, - Травин пригляделся, принюхался, хотя мог бы этого не делать, от Вари несло спиртным на метры вокруг. - Ты что тут стоишь?
        На самом деле учительница только чудом на ногах держалась, уцепившись за фонарный столб.
        - Встречаю весну, смотри, скворцы прилетели, перезимовали где-то и вернулись.
        - Уже месяц как. Пойдём, провожу тебя до дома, - он подхватил Варю под руку.
        - Нет, - она рванула рукав на себя, не устояла на ногах и почти упала, но Травин её подхватил. - Я не хочу домой, там пусто. Хочу туда, где люди. Пойдём в ресторан? Шиканём на последние, выпьем шампанского, оно такое вкусное с клубникой. Серёжа, ты такой милый мальчик, я хочу клубники. Почему у нас не растёт клубника зимой? Это так чудесно - алые ягоды на белом снегу, словно капли крови. Я хотела выпить вина, представляешь, всего чуть-чуть, но в нашей гимназии нет вина. Только водка. Отлично, я выпила водки. Но теперь я хочу шампанское.
        - Ладно, - решил Сергей. Оставлять Лапину одну в таком состоянии под вечер было опасно, жила Варя в самом конце Алексеевской улицы, недалеко от вокзала, и не исключено, что именно на вокзал бы она и направилась, если бы не упала где-нибудь по дороге. А там, на желдорстанции, и людей много, и выпивки, и острых ощущений. - В ресторан - значит, в ресторан, но потом домой.
        - Ты отнесёшь меня на руках? - Варя повисла на Травине. - Мой принц. Где конь, что умчит нас в сказочную страну?
        Сергей покачал головой, свистнул, подзывая извозчика - по случаю весны пролётки переставили с полозьев на скрипучие колёса.
        - Заведение рядом с Божьим человеком знаешь?
        - Как не знать, товарищ барин, - ответил тот. - Мигом домчим за полтину.
        Травин внимательно посмотрел на мужичка.
        - Два двугривенных, - поправился тот. - Корм нынче дорогой, ты уж войди в положение, фининспектор проходу не даёт.
        Варя, усевшись в пролётку, взмахнула руками, попыталась встать, повозка тронулась, и она упала прямо на Сергея.
        - Как это чудесно, помнишь, Серёжа, у Ахматовой. Зажжённых рано фонарей шары висячие скрежещут, всё праздничнее, всё светлей снежинки, пролетая, блещут. Скоро снег растает, уйдёт, как наша любовь, исчезнет навсегда, - она обмякла, Травин было подумал, что уснула, но учительница просто так сдаваться не собиралась. - Снег вернётся зимой, мой милый, и всё вернётся. Вперёд, возничий, мчи что есть сил! Рожей вперёд смотри, куда пялишься.
        - Барыня-то, кажись, уже нажрамшись, - вставил своё извозчик, пролётка как раз проезжала Великие ворота. - В зюзю они, значит. В баньку бы их, значит, чтобы потом в кабак, значит, а то непотребство в таких видах.
        Травин на секунду задумался, резон в словах мужика был.
        - Отставить кабак, - распорядился он, - бани около лесосплава знаешь, в Алексеевской слободе? Где Макар Пантелеймоныч банщиком?
        - А то-ж, человек уважаемый.
        - Заворачивай туда. Получишь свои два двугривенных, не беспокойся.
        
        Бани делились перегородкой на мужскую и женскую часть условно, были те, кто ходил мыться семьями или разнополой компанией, но, если доплатить через кассу ещё два целковых, можно было снять маленькую комнату с отдельной мыльней. А если просто кассиру сунуть, то и одним вполне обходились. Травин так и сделал, закутал Варю в простыню, дал ей в руку кружку пива и ушёл искать Мухина.
        - Через четверть часа подойду, вы пока распарьтесь чуток, - распорядился Фомич. Он легко проминал телеса толстяка, лежащего лицом вниз. - Только без глупостей, массаж, как его франкмассоны называют, это искусство телесного блаженства, а значит, другое блаженство нам не потребно. Приготовь барышню, веником чуток похлещи, чтобы кровь разогналась, но не переборщи, раз на грудь приняла, ей жар сейчас ни к чему. Внизу её держи, а то сердце не дай Бог остановится или сосуд лопнет, и сам поосторожнее, в самый пар не лезь. Я сейчас товарища приготовлю, и сразу к вам.
        В парную Лапину пришлось чуть ли не силой волочь.
        - Нет, - она пыталась сорвать с себя простыню, - Серёжа, я не хочу туда, там жарко, а я и так вся горю. Это шампанское, оно такое горькое, оно как моя жизнь, пусти меня, а лучше держи крепче.
        На нижней полке парной она на несколько минут успокоилась, даже замолчала, втягивая влажный подостывший воздух, но потом снова воспряла, начала читать стихи, отчего мужики с лесосплава, сидящие на верхней полке, дружно плюнули и посоветовали Сергею даму свою из приличного места увести, а то он конечно мужчина видный и крупный, но и их восемь человек уставших после работы. Лапина обложила их матом, сплавщики нахмурились, Травин на рожон лезть не стал.
        - Когда же это закончится, - сказал, укладывая Варю на скамью в отдельной комнатушке.
        - Никогда, - обнадежила она его.
        - Ты, командир, погуляй чуток, - Фомич зашёл, остановился у скамьи, разминая пальцы. - Минут десять, думаю, хватит. Посиди за дверью, леща копчёного пивом запей, а мы тут разберёмся.
        - Ты поаккуратней, - попросил Травин.
        - Каждая баба свой подход требует, - Мухин надавил подушечками больших пальцев между лопаток, Лапина скрипнула зубами. - Иди, не учи учёного.
        Сергей сходил вниз, нацедил кваса и вернулся обратно, в небольшом коридорчике стояла лавка, за закрытой дверью слышались стоны и ругательства. Не успел он вторую кружку начать, раздался звук пощёчины, дверь распахнулась, оттуда вышла Лапина. Трезвая, злая и голая.
        - Скотина, - сказала она. - Где моя одежда?
        Мухин тоже вышел, потирая покрасневшую щёку, сел рядом с Сергеем, отобрал у него квас, выпил не торопясь, обождал, пока Варя соберётся, проводил её взглядом.
        - Да, ну и ситуация. С виду она барышня кисейная, непойми в чём душа держится, - сказал он, - а внутри кремень, да такой, что о-го-го. Где ж ты такую откопал?
        - В гимназии на Калинина.
        - Учителка, значит? Если бы не ты, женился, вот те крест. Это ж такая женщина, ух. Лицо-то знакомое, виделись в городе, знал бы, не упустил.
        - Варвара Алексеевна - женщина свободная, - Травин закинул вяленый снеток в рот, хрустнул, - и встречается с кем хочет, но, если вред нанесёшь - голову оторву.
        - Как тому полковнику чухонскому? - Мухин на угрозу не обиделся. - Сколько лет на свете жил, где только не бывал, но такое не видел, чтобы пацан сопливый голой рукой глотку живому человеку вырвал, не крутило тебя после этого, спать пошёл аки младенец, и ночью опять в разведку. А с тех пор ты жёстче стал, задубел, заматерел, словно постарел лет на двадцать. Но, командир, чужого мне не нужно.
        - Угол Алексеевской и Вокзальной, дом Бабича, третий этаж, комната семнадцать, - Травин равнодушно кивнул. - Она своя собственная, так что беги, а то ещё переломает себе чего в темноте.
        - Не шутишь, командир? - Фомич поднялся, недоверчиво посмотрел на Сергея. - Я ведь всурьёз, назад дороги нет. Ладно, побёг я, и эта, а… ладно, эх, чего там.
        Травин усмехнулся, глядя на убегающего Мухина, и пошёл в парную. А то разговор там какой-то скомканный вышел, незаконченный.
        
        - Ты где был, дядя Серёжа? - Лиза подметала пол. - Твоя Варвара Алексеевна сегодня представляешь что сделала?
        - Влепила тебе «посредственно», - кивнул Травин, снял сапоги и куртку, стянул рубашку и полез в комод за свежей.
        - А ты откуда знаешь? - девочка тут же прекратила убираться, - вы опять встречаетесь, да? Ой, откуда у тебя синяк на плече?
        - Ушибся случайно. Нет, не встречаемся, так что ходить тебе с этими оценками.
        - Опять поругались? - Лиза прыснула. - Ты, дядя Серёжа, так никогда не женишься, и я так никогда «отлично» по математике не получу. А у меня ещё по чистописанию «плохо», а Мария Игнатьевна тоже женщина хорошая, и по возрасту тебе подходит.
        - У нас тут сводница растёт, - Сергей потрепал её по волосам. - Или мне на всей школе пережениться, чтобы ты отличницей стала? Кстати, Маша письмо прислала, держи, в Ленинград они к лету перебираются, может в гости заедут.
        Лиза схватила конверт и умчалась к себе в закуток, читать. А Травин пошёл на свою кровать, размышлять - куда могло деться девятое письмо.
        
        Глава 5
        ГЛАВА 5.
        
        - Вы, гражданин Лакоба, садитесь, - Матюшин и выглядел неважно, бледно-сероватая кожа на щеках переходила в тёмные круги под красными глазами, и чувствовал себя плохо. Боль в голове пульсировала, усиливалась от света и звуков, в груди что-то сдавливало, руки едва заметно дрожали. И ведь он не пил, только засиделся допоздна с кражей ситца, а потом взял папки Травина и Екимовой, и пытался понять, что их объединяет. - Много времени наш разговор не займёт.
        - Меня спрашивал уже, - Лакоба уселся на стул, закинул ногу на ногу, достал папиросу. - Закурю?
        - Да, конечно, - следователь попытался не дышать, от запаха табака его тошнило. Он не понимал, зачем нужно ещё раз допрашивать подозреваемого, а точнее - и это следствие уже доказало, виновного в преступлении. Но прокурор позвонил судье, судья - старшему следователю Лессеру, а тот уехал в Опочку, где на мукомольном комбинате одного из грузчиков задавило телегой. - В протоколе допроса от четырнадцатого апреля вы, гражданин, признались, что виновны в покушении на убийство Травина Сергея Олеговича. От своих слов не отказываетесь?
        - Нет, - Лакоба затянулся, выпустил дым в сторону Матюшина. - Чистосердечное признание - это уже искупление вины, так наше пролетарское государство считает и коммунистическая партия. И разве я пытался убить, только припугнуть, не виноват, что этот Олегович большой такой.
        - Для протокола. Вы - Лакоба Леонтий Зосимович, 1889 года рождения, родом из Гудауты, член ВКПб с 1922 года, сотрудник Наркомвнешторга, Псковское таможенное отделение, в Пскове проживаете в доме 18 на Пролетарском бульваре, второй этаж, комната номер 11. Всё верно?
        - Так всё.
        - Давайте ещё раз пройдёмся по событиям пятницы, 13-го апреля 1928 года. Расскажите подробно, что вы в этот день делали.
        - Эй, послушай, я же согласился, что стрелял, что виноват, зачем какую-то пятницу вспоминать.
        - Леонтий Зосимович.
        - Просто Леонтий зови, что за барские какие обиходы. Хорошо, утром я на работу ушёл, рядом совсем, через дорогу. Работал, работал, работал, на товарную станцию ездил, груз оформил и проводил, вечером пришёл. Лёг спать. Сейчас снова работать пойду. Что тебе ещё рассказать?
        Матюшин старательно водил пером по листу бумаги, думая, как бы хорошо пойти, взять наган и застрелиться. Или сначала этого Лакобу пристрелить, а потом самому, прямо в висок, прохладной свинцовой пулей, и тогда головная боль навсегда отступит.
        - Про Глафиру Екимову расскажите.
        - Эх, что говорить? - Лакоба плюнул на папиросу, затушил её пальцами. - Такая хорошая женщина, говорила, что любит, что хочет детей, а потом так плохо поступила. Зачем? Я ей подарки покупал, не бил, не кричал, она как царица была.
        - Леонтий, - Матюшин решил, что обязательно вступит в партию - каждому коммунисту полагался наган, а то и винтовка, - своими словами, без моих вопросов, расскажите, как всё с Глафирой вышло.
        - Я домой пришёл, темно уже, устал, есть хотел, а дома никого, холодно, форточка открыта, вот ведь глупая женщина, нельзя так оставлять. Подумал, что к подруге пошла, лёг спать. Утром проснулся - никого нет, я один, туда, сюда, возле стола письмо лежит, ветер его уронил, наверное. А там такое, я совсем плохой стал, голова кругами, туман в глазах. Бросила меня.
        - К подруге, говорите? - следователь уцепился за слово, хоть он и записывал то, что говорил Лакоба, до сознания доходила только какая-то часть.
        - Подруги у неё, следователь, - Лакоба вздёрнул руку вверх, - любимый мужчина дома голодный, страдает, а она где-то веселится. Я к её подруге ходил.
        - Зоя Львовна Липкина.
        - Да, она. Говорю, скажи мне, уважаемая Зоя Львовна, где Глаша, а она не знает. Я и вспомнил, что начальник у них, который работать поздно заставляет, а Зоя говорит, нет, не такой он, не заставляет. Тут у меня с глаз пелёнка упала.
        - Пелена.
        - И она тоже. Словно кто подсказал, что неспроста они там в выходной вместе, вот я и пошёл спросить вежливо. А он мне нехорошо сказал, грубо, что ударит. Я не хотел, но как тут ещё поступить, да.
        - Так Глафира задерживалась?
        - Эх, как есть.
        - Часто?
        Лакоба задумался, начал загибать пальцы.
        - С нового года семнадцать раз, - наконец сказал он, акцент почти пропал. - Даты сказать?
        - А вы помните?
        - Я, гражданин следователь, на таможне работаю, я всё помню. Сколько вагонов прошло, какой вес, что за товар, кто сопровождал, кто ордер подписал, какой номер литеры, с детства память такая. Или вы думаете, что партия меня просто так на это место поставила?
        - Ничего я не думаю, - буркнул Матюшин, вписывая в протокол даты. Там же он зачем-то отметил, что память у Лакобы отличная, хотел было зачеркнуть, но не стал. - Вы уверены, что письмо от Глафиры?
        - Почерк её знаю, у буковки «р» она внизу чёрточку ставит наклонную, и много других примет имеется. Мне ведь надо подписи проверять, сличать с образцами, а если на такое внимания не обращать, граница как решето станет, любой сможет бланк взять и подписать. Вот ты сейчас пишешь, у тебя петелька у буквы «о» почти посерёдке, у каждого своё отличие есть.
        - Криминалист тоже подтвердил, что её письмо, - зачем-то сказал Матюшин, автоматически занося и эти слова Лакобы в протокол, - хорошо, вот здесь распишитесь и дату поставьте.
        - Что-то ты совсем плохой, - Лакоба наклонился, примериваясь ручкой к листу бумаги, - эй, гражданин следователь, ты что? Погоди умирать.
        Матюшин прикрыл глаза, как ему показалось, буквально на секунду, а когда открыл, вокруг толпились люди, его вынесли на крыльцо и пихали под нос ватку с нашатырём.
        
        Травин тоже чувствовал себя неважно. К Черницкой в пятницу он не пошёл, понадеявшись на Мухина и его чудодейственный массаж, но банщик только руками развёл.
        - Нету Фомича, - сказал он, - может, случилось чего, только пацана уже и посылал к нему, а дома нету никого. Али уехал. Ты проходи, парок сегодня знатный, душу прочистишь, захочешь, веником тебя отхожу.
        Душу Сергей прочистить попытался, залез на верхнюю полку, и там ему стало нехорошо, голова закружилась и сердце застучало сильно. Кое-как спустился вниз, остыл, сидя на скамье. На улице стемнело, фонари в Алексеевской слободе стояли редко, он шёл осторожно, обходя лужи. Возле забора остановился, привалившись к дереву, отдышался - всего-то четыре сотни шагов сделал, а казалось, что несколько километров бегом с полной выкладкой. В дом зашёл, когда дыхание полностью восстановилось, не хватало ещё детей пугать.
        Насчёт Мухина были у него подозрения, и они окрепли, когда Лиза ему тетрадку показала.
        - Вот, - сказала девочка, - смотри, поставила мне Варвар «хорошо». Она смешная такая сегодня была, начнёт что-то объяснять, а потом замолчит и в окно смотрит, и не ругала никого, даже Петьку Анохина, хотя надо было бы, он бумагой плевался. Школа завтра во вторую смену, можно мне с утра погулять? Ребята на торговую площадь идут, а потом вдоль стены по Запсковью, полкласса точно будет. Мы договорились у вас там встретиться, на площади, можно я у тебя на работе посижу до десяти? Я тихо-тихо буду сидеть, возьму учебник и портфель. Как мышка. И уроки я уже все сделала. Смотри, и прописи, и математику, и историю.
        Так что утром в субботу они вышли из дома вместе. Лиза держала Травина за руку, в другой руке он нёс два портфеля - свой и воспитанницы, погода стояла пасмурная, тучи собирались тесными компаниями и решали, не намочить ли им этих людишек, снующих внизу. Окончательное расставание с Варей никак на его настроении не сказалось, наоборот, как только определённость появилась, мысли о ней словно отрезало. Не было желания узнать, что там у них с Мухиным, но и неприятных эмоций от того, что она теперь с другим, он не испытывал.
        Пока они шли к почтамту, Сергею показалось, что какой-то беспризорник уж слишком пристально на них смотрит, опасности он не почувствовал, но мальчишку запомнил и в голове отложил, просто по привычке. Вчерашняя отдышка прошла не до конца, когда они дошли до дома 7 на Советской, Травин снова слегка запыхался.
        На первом этаже Циммерман спорил с Зуровым из Островского райпочтамта. Ивану Мелентьевичу было за шестьдесят, в Пскове у него жила дочь.
        - Вот, - Семён протянул Травину толстую папку, - наконец-то отчёт привезли.
        - Задержался, потому что данных по выигрышному займу не было, кожевенные мастерские заказали, но только вчера оплатили, и щетиночная артель, а ещё монастырь купил, - объяснил Зуров. - Я Семёну Карловичу пытаюсь это втолковать.
        - Хорошо, но в следующий раз, Иван Мелентьевич, заранее сообщите, а то я больше предупреждать не буду, - усмехнулся Сергей. - Заодно посмотрю, как у вас учёт наладился.
        Зуров заверил, что с учётом теперь в Острове всё замечательно, и попытался сбежать, но Циммерман был начеку, подхватил старика под руку и повёл в отдельную комнату.
        - Человек работает на почте, - говорил он Сергею, вертя в руках папиросу, - сегодня потратил два часа, чтобы добраться утренним поездом, который в багажном вагоне привёз письма из Острова, и теперь уедет только в три вместо того, чтобы прислать заказной бандеролью. Билеты счетоводам снесёт, компенсацию получит, жучила.
        - Скорее завтра вечерним поедет, а сегодня с семьёй побудет, - Травин выпроводил Лизу на прогулку, и занимался текучкой. - Ты скажи, что за история с этим займом?
        - Их, собственно, для населения два, - Семён с сожалением поглядел на папиросу, засунул её в карман, - те, что у нас продаются. Остальные в банке, мы ими не занимаемся. Так вот, у нас один крестьянский, на три года, и второй индустриальный, на десять лет. Интересная ситуация, обычные люди берут индустриальный, артельщики и прочие нэпманы крестьянский, там процент такой же, а погашение раньше.
        - Ты бы какой взял?
        - Никакой, - Циммерман вздохнул, - до чего курить хочется, а Муся не разрешает. Ты, Сергей, когда женишься?
        - Глядя на тебя - никогда.
        - Это несправедливо, почему одни страдают, а другие… Эх… Так вот, индустриальный нам с тобой всё равно брать на червонец в месяц по разнарядке, и по три гривенника раз в полгода получать десять лет. Его по подписке распространяют, особо желающих-то нету свои кровные просто так выкладывать. А крестьянский для колхозников, они продукцию сдают, а им половину облигациями. Хочешь - не хочешь, а возьмёшь. Казалось бы, крестьянский только для выкупа сельхозизлишков должен пойти, но отчего-то берут его больше, чем обычно, и совсем не крестьяне.
        - В окрфинотдел сообщил?
        - А то они не знают, этот вот отчёт с другими вместе к ним во вторник пойдёт. Скажи, почему мы столько отчётов пишем? У меня два часа в день уходит только на то, чтобы в окрсвязь данные собрать, они эти бумажки накапливают, отдают в окрстатуправление, те ещё куда-нибудь, в область или там в исполком, и с каждым годом их всё больше и больше. А займы? Это же денежные знаки, ими банк должен заниматься, а не почта, на каждой облигации номер свой, их учитывать надо по номерам, а не просто пачками по сто. Но ты пойди в окрбанк, что они там делают? Им с населением работать некогда, они отчёты пишут.
        - Ты на это с другой стороны посмотри, - посоветовал Сергей. - Нас тут два с половиной десятка человек работает, не считая почтальонов, а при царизме сколько было?
        - С телеграфистами? Двадцать семь.
        - Вот. На два человека численность советская власть сократила, значит, всё правильно делается.
        И ушёл. Семён остался стоять с открытым ртом, в голове его роились десятки возражений, но все они разбивались о железную логику начальства.
        - Эй, - наконец сообразил он, - губерния-то в два раза уменьшилась.
        
        - Выследил я их, - Пашка ввалился в избу, запыхавшись. - Дядь Мить, слышишь? Ой.
        Митрича в избе не было. Вместо него на стуле сидел Фома, Пашка обернулся, второй, Трофим, встал около двери.
        - Кого ты там выследил? - Фома поскрёб шрам на щеке.
        - Так эта, хвост за нами ходит, - не растерялся парень, - молодой и старый, вчерась не видать было, а сегодня опять. Ждут, когда дядя Митя появится.
        - Вот и мы ждём, - Фома достал нож, положил левую руку на стол, растопырив пальцы, и начал тыкать между ними лезвием всё быстрее и быстрее. - Вроде как только на следующей неделе вечерняя смена у твоего дяди, с котелком по лесу бегать, где он сейчас шляется?
        - Так я думал - здесь, потому сразу и сказал, а как понял, что нет, и сам не знаю.
        - Хвост, значит, - Фома воткнул нож в столешницу. - Нам ждать его некогда, а ты передай, что завтра, как стемнеет, мы здесь будем, и чтоб никуда не уходил. И хвоста этого чтобы не было.
        - Может, прикопать их? - предложил Трофим.
        - Фима, ты дурак, - спокойно сказал Фома, - за нами все каплюжники бегать начнут. Оно тебе надо?
        - Шкет, ты чего такой тощий? - переключился Фима на подростка.
        - Конституция такая, - ответил Павел.
        - Коституция, - бандит засмеялся, - откормить его надо, а то шибко умный.
        - Откорми, но в форточку в следующий раз полезешь сам, - Фома встал. - Дяде скажи, что заходили, и передать не забудь о завтрашнем.
        Митрич появился после полуночи и сильно навеселе, ввалился в избу, споткнувшись о табурет, Пашка уже спал, но от грохота упавшего табурета проснулся.
        - Ты чего, дядь Мить?
        - Я в порядке, - Митрич добрался до ведра с водой, зачерпнул ковшиком и начал жадно глотать, больше проливая на себя. - Ох как хорошо. Племяш, я спать, и не буди меня.
        - Дядя Митя, дело серьёзное, - подросток потёр глаза кулаками, - я легавого выследил. Эй, ты слышишь?
        В ответ раздался громкий храп.
        
        С почтальоншей Нюрой Травин успел поговорить только в субботу, та как раз набивала сумку газетами.
        - Зря она, - Нюре было девятнадцать, почту она разносила после смены в «Набате», - я бы всё сама отнесла. И вообще, Алексеевская, которая у Кохановского - уже не мой участок, а этих я вроде знаю, да, по воскресеньям дома сидят. Особенно Савушкин, копается в своих железяках, не оторвать. Хотите, я сегодня поспрашиваю, кого увижу,
        - Да я сам завтра пройдусь. А скажи, Лакобу ты знаешь?
        - Нет. Да всех не упомнишь, я вечером-то пробегусь, раздам письма, два раза в неделю газетки да журналы, а потом домой.
        - Лакоба - восточный такой красавец, он ещё с Екимовой живёт.
        - А, этот, - Нюра скривилась, - «Ленинградскую правду» выписывает, а вот писем я для него не брала, наверное, Глашка сама ему носила.
        
        В воскресенье температура поднялась ещё на несколько градусов. Солнце пыталось уничтожить спрятавшийся в тени снег, лужи подсохли, на дорогах появилась пыль, горожане подставляли лица дозам ультрафиолета. Великая почти очистилась ото льда, рыбаки заводили первые неводы.
        Сергей с утра занялся мотоциклом, удалил старую вязкую смазку, нанёс новую, пожиже, снял с колёс цепи, ненадолго завёл двигатель и накрыл Алексеевскую слободу бензиновым смогом. Куры у соседей от треска двигателя снесли внеочередную порцию яиц, а соседские ребятишки сбежались посмотреть, что это такое творится у приезжих, и слушали пояснения Лизы. Но представление длилось недолго, Травин убедился, что транспорт готов в любой момент ему послужить в любой сезон, и закатил мотоцикл обратно, в избу.
        - Может, прокатимся? - Лиза перелезла обратно через забор.
        - Обязательно, только не сейчас, - Травин подхватил портфель, подтянул шнуровку у ботинок, - я по делам, поиграй пока с ребятами, можешь им даже мотоцикл вблизи показать, только смотри, чтобы не свинтили ничего.
        - Пусть попробуют, - девочка нахмурилась. - Нет, лучше тебя подожду. Ты надолго?
        Травин рассчитывал управиться за два часа, получатели корреспонденции жили кучно, Глаша выбрала их так, чтобы самой особо не бегать по улицам. Один частный дом, и два бывших доходных, разгороженных на квартиры и комнаты, по пять минут на адрес.
        
        
        В Пскове, как и во всех крупных городах, или считающих себя таковыми, были улицы с повторяющимися названиями. Одна Пановая улица тянулась от Баториевых ворот к вокзалу, а вторая, перпендикулярно ей, пересекала Пролетарский бульвар, соединяя Бастионную и Крестьянскую улицы. По ней Сергей дошёл до бульвара, там, в бывшем доме Станкевича, жили первые четыре адресата. До революции в доме было шесть квартир, но потом жильцов уплотнили, и их количество перевалило за четыре десятка.
        Два получателя «Псковских набатов» жили на первом этаже, и никуда в воскресное утро не пошли, Травин пометил, что почту они получили, записал примерное время, когда Глаша им эти газеты и письма занесла. Третий адресат, который выписывал «Лапоть», тоже оказался дома в совершенно невменяемом состоянии. Дверь в комнату была открыта, хозяин лежал на кровати, что-то мыча, сам журнал обнаружился на столе, разобранный на печатные страницы, на которых лежали остатки закуски.
        - С пятницы пьёт, - пояснила соседка. - Тихий, вреда от него нет. А вы что хотели узнать, товарищ?
        Глашу соседка тоже отлично знала - та жила вместе с очень приличным, по её словам, мужчиной на втором этаже, в соседней квартире, тоже поделённой на комнаты. Заходить туда Травин не стал, где живёт Лакоба, он выяснил заранее, на почте, подняв карточку адресата. Таможенник выписывал газету «Правда», и получал номера два раза в неделю.
        Четвёртый адресат с фамилией Савушкин жил на последнем, третьем этаже дома, и выписывал журнал «Радио всем». Невысокий тощий мужчина с всклокоченной шевелюрой и щекой, подвязанной марлевой повязкой с резким запахом, провёл Сергея в комнату, показал журнал, переложенный закладками, предъявил, хотя Травин его об этом не просил, два распечатанных конверта, один из Нижнего Новгорода, второй - из Ленинграда.
        - А Глафира, уж не знаю как её по батюшке, принесла всё это мне в семь тридцать шесть, ни минутой раньше или позже, - Савушкин говорил невнятно, поминутно трогая щёку, на его руках места живого не было от царапин, следов припоя и крохотных ожогов, - и сразу же ушла. Я её не задерживал, вы же понимаете, корреспонденцию надо прочитать, она ждать не будет. А что случилось, товарищ?
        - Проверяю работу почтальонов, народный контроль, - туманно ответил Сергей. и хотел было уйти, но заметил в углу комнаты нагромождение ящиков, проводов и вакуумных ламп. - Что это у вас тут?
        - Это, товарищ контролёр, радиопередатчик, - хозяин комнаты с гордостью посмотрел на перемешанные радиодетали. - Коротковолновой, но можно и на волнах меньше двадцати метров передавать. Смотрите, вот это ключ, азбука Морзе что такое, знаете?
        - В курсе. А микрофон, значит, для переговоров?
        - У меня всё зарегистрировано, - разволновался радиолюбитель. - И с милицией согласовано, и с окружной связью, передатчик на учёт поставлен в обществе радиолюбителей. Справку показать?
        - Нет, не нужно.
        - Уверяю вас, всё есть. Вот и письмо, смотрите! С Нижегородского телефонного завода, между прочим. Ответ пришёл на моё предложение. Вот, видите эту коробочку? - Савушкин схватил Сергея за руку, тут же извинился, и начал вертеть у него перед носом деревянным ящичком с ручками, - это не П-5, как вы могли бы подумать, а новая усовершенствованная модель, которая способна ловить и короткие, и ультракороткие волны. У Нижегородского телефонного завода сейчас модель П-8 выходит, она меньше, но и диапазон они порезали, а значит, часть радиостанций не поймать. Понимаете?
        - Почти.
        - Проблема, товарищ, в том, что ламповые приёмники дорогие, а детекторные - слабые. Я кое-что добавил в схему усиления, поставил лампы, как в приёмнике Борусевича, но только две и с меньшим напряжением. Теперь эта штука может и от сети работать, и сама по себе, как вам такое?
        - Отлично, - не покривив душой, сказал Травин, - и что, почему другие так не делают?
        - Да вот же он, конверт, вы же видели его. Ответ пришёл от товарища Маскальского, что моё изобретение оценили. Представляете, по моей схеме будут делать совершенно новый приёмник. Нет, вы послушайте, какой звук, - изобретатель протянул Травину наушники, в них что-то гудело и щёлкало. - Мы даже из Америки сможем передачи принимать. А главное, лампы здесь две, и менять их можно в три раза реже, это же какая экономия в масштабах страны!
        - А что, - Сергею идея понравилась. - Вы, товарищ Савушкин, для меня такой сможете собрать? Я заплачу сколько нужно.
        - Отлично. Конечно, конечно. Надо будет купить приёмник П-5, он стоит 10 рублей 45 копеек, к нему лампы по два рубля, их правда сейчас нет, в Ленинграде закажу, а остальное я вам сделаю совершенно бесплатно.
        - Нет, бесплатно не надо, - Травин достал из портмоне две бумажки, - давайте так, вот вам двадцать рублей, и я заберу ваш приёмник, а вы себе сделаете другой. Двух червонцев достаточно?
        - Лучше три, а то у меня денег не хватает на новый образец, - сказал изобретатель, он уже в мыслях конструировал более совершенный аппарат. - А вы точно разберётесь, как им пользоваться? Нет, давайте покажу и напишу. И про антенну не забудьте, метров сорок нужна. Вот такая.
        Он показал на здоровый моток проволоки.
        
        Получалось, что Глаша занесла письма и журналы сразу, как только вернулась домой. Травин вышел на улицу, прошёл двести метров в сторону старого города до пересечения с улицей Алексеевской, в пятиэтажном доме, выстроенном на рубеже веков, находились почти все остальные адресаты. Там Сергей обнаружил одного получателя «Псковского набата», жившего на третьем этаже, и одного, которому Глаша принесла письмо.
        - Говорите, в восемь вечера это было? - уточнил он у женщины, пытавшейся овладеть примусом, она так быстро двигала его рукояткой, что тот, по мнению Травина, должен был сгореть хотя бы от стыда.
        - Как есть в восемь, - женщина запыхалась, но от примуса не отставала, - часы у меня с боем, восемь и пробили, когда она пришла, швырнула письмо, и спиной повернулась. А этих вот, о которых вы спрашиваете, я не знаю, может видела, но сами смотрите, сколько тут жильцов, большей частью приезжие, хорошо если со своей квартиры всех знаем, и ладно.
        Для порядка Сергей ещё раз постучал в двери, подождал, но получатели писем, видимо, нашли себе другое, более увлекательное занятие, чем сидеть по своим углам. Оставался ещё один, девятый, тот, кто выписывал «Мурзилку». Частный дом находился на Алексеевской улице, но не на той, по которой Травин ходил на работу и обратно, а по другой, тянувшейся от Крестьянской к Алексеевской слободе. Сергей этот адрес оставил напоследок, непонятно, что заставило Глашу взять именно его, а не ограничиться двумя почти соседними домами.
        Но перед этим Травин ещё раз вернулся к дому Станкевича. Там он взглядом отметил окно комнаты таможенника, оно выходило на проезжую часть и было закрыто. Из соседнего окна неслись звуки патефона, видны были силуэты танцующих людей, на первом этаже кто-то громко читал новости и смеялся. Взгляд зацепился за крышу - там знакомый Травину человек крепил что-то к шпилю.
        - Инженер это, - рядом с Сергеем остановилась пожилая женщина. - Житья от него нет, всю крышу проволокой запутал, а если гроза, сгорим к чёртовой бабушке. Я уж и в милицию писала, толку нет.
        - Савушкин? - уточнил Травин.
        - Они. Как есть преступный элемент, смотри, словно горный козёл прыгает, и ведь нет страха у человека.
        Савушкин и вправду вёл себя бесстрашно, он долез до середины шпиля и там распутывал что-то двумя руками, держась ногами за опору. Казалось, ещё чуть, и свалится с высоты тридцати метров, но инженер, видимо, не в первый раз такое проделывал.
        - Все люди как люди, - женщина нашла собеседника и упускать не собиралась. - У этого ни жены, ни детишек, бобылём живёт.
        - И что, не водит никого к себе?
        - Да была у него одна, но потом к другому прибилась, в нашем же доме нашла, шалаболка. Он вешаться хотел, да перехотел, ирод.
        - Прям так и вешаться?
        - На своих проводах повис, пожарники снимали, ух и страсти тут были, а потом вроде как поутихло.
        - А как пассию его звали?
        - Кого?
        - Ну эту шалаболку.
        - Да Глашка же, почтальонша.
        Травин усмехнулся. Если предположить, что Глаша не сбежала куда-то, то вот он, готовый подозреваемый, прыгает по крышам. Убийство из ревности - банальнейшая ситуация.
        
        Что одна, что другая Алексеевская улица были вымощены плохо, горкомхоз обещался начать ремонт этим летом, и даже щебень завёз аккурат перед Пасхой. Кучи камней не мешали детям гонять тряпичный мяч или бегать за обручем, подгоняя его палкой, Травин пытался увернуться и от тех, и от других, но улица, вначале широкая, сузилась так, что двум телегам не разъехаться. Нужный дом он нашёл не сразу, тот стоял немного в глубине, адрес был написан на заборе краской, наполовину смывшейся весенними дождями. Сергей подёргал ручку калитки, потом встал на цыпочки, запустил руку за загородку и сам отодвинул щеколду. На участке, особенно в тенистых местах, лежал снег, но дорожка, отсыпанная щебнем, очень похожим горкомхозовский, была совершенно сухой. Мальчик лет шести в шапке и шерстяном пальто качался на качелях, подвешенных к притолоке крыльца.
        - Ты Максим Гаршнек?
        - Да, - мальчик глядел на Травина с любопытством. - Вы как калитку отворили, я думал, может воры лезут.
        - Часто лазают?
        - Нет, вы первый. Вам мама нужна?
        - Сначала ты. Журнал «Мурзилку» выписываешь?
        - Конечно, я уже читать умею. Только у меня он уже есть.
        - Почтальон принёс?
        - А то. Недавно совсем.
        - В пятницу?
        Мальчик прикрыл глаза, начал загибать пальцы.
        - Угу, - сказал он, - а может нет.
        - Ладно, - сдался Травин, - зови маму.
        Максим с сомнением посмотрел на Сергея, видимо решая, стоит ли оставлять его одного наедине с качелями, и скрылся за дверью, но тут же выбежал.
        - Сейчас мама подойдёт. А вы милиционер?
        - Кто милиционер? - дверь отворилась, на пороге стояла Черницкая.
        
        Глава 6
        ГЛАВА 6.
        
        - Заходила в прошлую пятницу, точно помню, я тогда не работала, - Черницкая сидела напротив Травина, держа в руках фарфоровую чашку. - Вот на этом месте она сидела, где-то в половине девятого вечера, мы с ней поговорили немного, а потом она ушла. Вы ешьте.
        - Домой? - Травин поёрзал на стуле. Свою чашку он держал двумя пальцами.
        Стул был жёстким и неудобным, с гнутыми ножками и спинкой из прутьев. Лампа, висевшая над столом, едва не касалась его макушки, когда он наклонялся вперёд, чтобы взять ещё одно печенье - имбирное, с орехами. Имбирь Травин не любил. Если не считать этих мелких неудобств, в доме Черницкой было уютно, сени отгораживали большую комнату от крыльца, здесь же находился открытый очаг, в котором тлели дрова. Между окнами стоял резной буфет с посудой, готовила доктор явно не здесь, на отдельную кухню, которую удалось мельком рассмотреть, вела дверь, другая такая же закрывала проход в остальную часть дома. Места здесь было в разы больше по сравнению с избой, которую Травин снимал.
        - Нет, она говорила что-то об ещё одном месте, куда должна была зайти. Да вы не стесняйтесь, у меня по случаю муки и масла много, я ещё напеку, - Черницкая кивнула на тарелку, где лежали два последних печенья, - пациенты обеспечивают, я им велю не делать этого, так всё равно несут.
        - А не припомните, что она об этом месте сказала?
        - Нет, - Елена Михайловна посмотрела вверх и влево, решительно мотнула головой, - нет. Сказала только, что ей по пути. На улице уже смеркалось, у нас, знаете, тут, бывает, пошаливают, чужим ночью ходить опасно, но я сама привыкла, иногда в больницу вызывают.
        И она кивнула на телефонный аппарат, стоящий на буфете.
        Травин точно знал, что на начало апреля этого года в Пскове было 648 абонентов, у Соколова, начальника станции, трудились восемь телефонисток, в основном они соединяли различные учреждения и высокое начальство, а у простых горожан в пользовании находилось всего около сотни номеров, и это количество неуклонно сокращалось. Сергею телефон положен не был, да и не потащил бы никто ради него линию в слободу.
        - Через забор, - заметив взгляд Сергея, сказала Черницкая, - была Алексеевская община сестёр милосердия, а теперь там 2-я совбольница, мой отец Михаил Фёдорович хирургией в ней заведовал, ему линию и провели, ещё до революции. Папа умер не так давно, вот, пока работает телефон, только звонить особо некому, разве что в исполком, жаловаться. Я уже и писала, чтобы сняли, но всё никак, какие-никакие, а расходы. Может вы поможете, почта и телефон - почти одно и то же?
        Травин чувствовал себя странно. Черницкая свои роскошные глазки ему не строила, даже о здоровье не спросила, но уходить почему-то не хотелось. И это несмотря на стул, лампу и приторно-сладкое печенье.
        - Попробую что-нибудь сделать, - он решил, что потом с этим разберётся. - Странно, у вас одна фамилия, у сына - другая.
        - Так получилось, - не стала вдаваться в подробности Черницкая. - Что-то ещё хотите спросить?
        - Да. Ваша медсестра, Надя Матюшина, она сегодня дежурит?
        - В воскресенье? Кажется, нет, у нас медсёстры двенадцать часов работают, потом сутки отдыхают, график её можно посмотреть. А что, вам от неё нужно что-то?
        - Нет, просто спросил - Сергей поднялся, подхватил мешок с приёмником. - Спасибо за чай и печенье.
        Когда он вышел, врач некоторое время молча сидела, уткнувшись в чашку.
        - Мама, а что это за дядя? - Максим забрался на стул, схватил последнее печенье. - Он правда милиционер? Смотри, всё съел, ничего не оставил, вот жадина. А он ещё придёт?
        - Вот ещё, - сказала Черницкая, щёки её покраснели. - Только здесь его нам не хватало.
        
        Надя Матюшина дежурила в субботу с утра до вечера, и о случившемся с братом узнала случайно, уже под конец рабочей смены. Во вторую советскую больницу, куда привезли следователя, она прорвалась только в воскресенье утром.
        - Сильнейшее переутомление и малокровие, оно же анемия, - врач, мужчина лет тридцати с налысо выбритой головой и в круглых очках, поставил свой вердикт, - но организм молодой, крепкий, так что серьёзного ничего не случилось, незачем вам попусту, гражданочка, волноваться. Здесь полежит до вечера, а потом домой, на неделю, и чтобы никакой работы. Ты ведь в губернской больнице служишь у этой ведьмы? У Черницкой?
        - Да, - Надя вытерла платочком уголок глаза. - У Елены Михайловны. В окружной.
        - Бедняжка. Вот ведь яблочко от яблоньки недалеко упало, я ещё ведь папашу её, будь он неладен, застал, когда из Ленинграда приехал. Да не реви ты, всё с твоим братом будет в порядке, как до дома доберётесь - на извозчике, не пешком, откармливай его и не давай с кровати вставать, пусть лежит и о победе революции мечтает, или о чём сейчас молодёжь думает. Купи ему печёнку, бульон куриный свари, гречневую кашу вот очень хорошо, и яйца куриные всмятку. Ну и хлеб со сливочным маслом, а если чай, то некрепкий и сладкий. И овощи, питание должно быть разнообразным, капустку там квашеную, или яблок мочёных, из клюквы кисель отлично организм приводит в равновесие. Спиртное чтоб в рот не брал, и курил поменьше.
        - Да не курит он почти. А что, это всё, только еда и отдых?
        - Нет, - врач сделал вид, что задумался. - Могу ему селезёнку вырезать, это сейчас модно. Называется - спленэктомия. Или мышьяком покормить, знаешь, которым крыс травят, тоже вполне действенное лечение, как некоторые мои коллеги считают.
        - Нет, лучше бульон.
        - Ну вот и хорошо, говорю же тебе, молодой, крепкий, на ноги быстро встанет, моргнуть не успеешь, как снова будет бандитов ловить. И ещё, медсестёр у нас некомплект, мы за ним поухаживаем, не беспокойся, но если сама посидеть сможешь, хуже не будет.
        - Конечно, у меня сегодня день свободный.
        - Ну и отлично. Иди к фельдшерице своей знакомой, которая тебя сюда пропустила, пусть оформит как временный уход. Да, у нас тут санитар есть, Мухин, его все Фомичом зовут, я, как человек с медицинским образованием такие методы не одобряю, но он людей на ноги травками ставит и вправлением костей. Попробуй, хуже не будет.
        - Я знаю Фомича, - Надя улыбнулась. - У нас человек лежал с ранением, его знакомый, так Фомич к нему приходил, правда не делал ничего, сказал, что сам выкарабкается. А ещё, когда я училась уколы ставить, мы в ваш морг ходили, там на покойниках тренировались, и он нам помогал. А ещё…
        - Ну вот и хорошо, - прервал её врач. - Если найдёшь его, спроси. Хуже не будет.
        Надя больничную еду недолюбливала, кормили пациентов что во второй больнице, что в окружной, обильно, но однообразно, поэтому решила купить всё готовое. И поэтому же узнала от своего школьного товарища Игнатьева, что ей интересовался очень большой и на вид опасный тип, по описанию точь-в-точь Травин, и назвал её девушкой неземной красоты. Такой же, как Аэлита, которую сыграла известная артистка Юлия Солнцева - на этот фильм Надя ходила четыре раза.
        
        Сергей о происшествиях в семье Матюшиных ничего не знал, уйдя от Черницкой, он дошёл до почтамта, позвонил оттуда в окрбольницу, выяснил, что Надежда Матюшина выйдет на работу только вечером, а заодно показал купленный аппарат телеграфисту Игнатьеву.
        - Савушкин? - тот в момент разобрал приёмник и чуть ли не зарылся в начинке, - конечно знаю, позывной РП1С - Россия, Псков, первый Савушкин. Вздорный тип, неприятный. Повезло ему, что здание у них высокое, живёт на последнем этаже и антенну поставил на крыше, вот и грудь выпячивает, а так ничего особенного. Но как он это сделал? Погодите, Сергей Олегович, сейчас. Нет, так ведь нельзя, этот контакт должен в обход лампы идти, а зачем он его сюда прилепил? Давайте я вам правильную схему сделаю, а не этот шухер-мухер, будет работать ещё лучше.
        - В другой раз, - Травин отобрал приёмник. - Лучшее - враг хорошего, знаешь такую поговорку? Нет? Теперь знаешь. Лампы пока отсоедини, я запрос в окрсвязь пошлю, и опечатай, а как разрешение придёт, я тебе обратно его принесу. Квитанцию я сам себе выпишу, сколько сейчас, полтинник?
        - Три рубля.
        - Три рубля будет, когда лампы включим. У тебя самого радиостанция есть?
        - Собираю потихоньку.
        - Вот и молодец, занятие полезное. Сходи к этому Савушкину, погляди, что и как, он журнал выписывает, отнесёшь в следующий раз, заодно поближе познакомитесь. Может у него дерьмо какое на стену прилеплено, а может - нет, пока сам не понюхаешь, не узнаешь.
        - Чего его нюхать, дерьмо и есть дерьмо, - насупился Коля.
        - Ну дело твоё.
        Возле почтамта крутился пацанёнок, Травин его ещё вчера заприметил. Выглядел он как настоящий беспризорный, деньги у прохожих клянчил, вёл себя развязано и в то же время осторожно. Было в этом пацане что-то странное, вроде на вид лет двенадцать-тринадцать, роста невысокого, а движения как у взрослого, скупые и отточенные, и глаза совсем не детские, хотя это как раз в образ беспризорника вписывалось - взрослели они рано, жизнь заставляла.
        
        Пашка за то время, что ждал агента угро, собрал семьдесят две копейки. Люди подавали неохотно, в основном семейные женщины, эти узнавались по усталому виду и натруженным рукам, а ещё тяжёлым сумкам - многие шли с рынка из Запсковья. Место возле почтамта было проходное, воскресный люд вылез на улицы, и всё бы ничего, но пока он, Пашка, стоял, к нему два раза подходили пионеры и пытались увести в распределитель для беспризорников. Первый раз он пригрозил дать в нос, второй - сказал, что ждёт первых пионеров, которые пошли за старшим, и даже постучал в барабан. Гораздо серьёзнее были другие гости, к Пашке подошёл настоящий беспризорник, парнишка лет десяти, за которым присматривали трое крепких молодых людей. Этот отобрал всё, что он насобирал, и велел больше возле их места не показываться.
        Наконец легавый вышел, и направился к Баториевым воротам, тут бы за ним побежать, но посмотрел на него этот здоровяк нехорошо, пристально, словно что-то подозревая, так что Пашка рисковать не стал, отстал прилично, и из виду его потерял.
        Всё это Пашка выложил Митричу, когда прибежал домой.
        - Дурак, - Митрич ел варёную в мундире картошку, окуная её в плошку с солью и заедая квашеной капустой. - У мясника этого глаз намётанный, срисовал тебя, больше к нему пока не лезь, недельку обожди, и уже потом лови, наверняка где-нибудь возле вокзала живёт. Чего ты мне тут написал?
        Он кинул на стол клочок газеты с жирными пятнами и каракулями на полях.
        - Фома с Фимой приходили, сказали, сегодня заявятся как стемнеет.
        - Это плохо, - Митрич помрачнел, - может, почуяличто их хозяин, стукнул кто? Вот ведь, вчера еле хвост стряхнул, вдвоём вцепились, аспиды, я уж кружил, кружил, а потом не помню как сюда добрался. Оба меня ждали?
        - Как есть.
        - Что им от меня надобно, не сказали?
        - Нет, я не спрашивал.
        - Это ты правильно, не хватало ещё, чтобы они чего подумали. Ты не лыбься, Фима-то дурачок, а вот свойственник его шибко вумный, собака, если догадается, глазом не моргнёт, пришьёт. Подготовиться надо, ты, Пашка, тоже дома будь, только как они придут, на чердаке ховайся, вдруг услышишь, что мы кричим друг на друга, не вылезай, бить меня начнут - тоже, ну а если порешить задумают, тут на тебя надежда.
        Митрич вышел из избы, открыл дверь погреба, спустился по ветхой скрипящей лестнице. На деревянных полках лежали ящики с картошкой и луком, к потолку были подвешены окорок, с которого уже срезали половину, и гирлянды репчатого лука, тоже поредевшие. Продукты Митрич доставать не стал, отодвинул кучу тряпья, лежащего в углу, на полу валялась железная пластина. Её он воткнул в щель между кирпичами, пошатал. Один из кирпичей поддался, за ним в нише лежал тяжёлый свёрток, звякнувший, когда Сомов его доставал.
        - Вот, держи, - он вернулся, протянул парню револьвер с очень коротким стволом, - машинка американская, называется кольт. Знай себе наведи на врага да на курок жми шесть раз.
        - А может чего серьёзнее есть, дядя Митяй?
        - Кулемёт. Иди вон у красноармейцев забери, скажи, поиграться хочешь. Дурачок ты, Пашка, голова два уха, эта машинка мне от Краплёного досталась, где он их взял, не знаю, только хорошая штука, кучно кладёт. Маруху он свою прежнюю из такого застрочил, когда с фраером её застукал, все шесть пуль в тютельку, так что нос не вороти. И запомни, сидел чтобы аки мышь, и ушки на макушке.
        Незваные гости пришли ближе к полуночи, Фима уселся на кровать, достал ножичек, и начал его подкидывать, стараясь поймать. Нож ловился через раз, а то и реже, большей частью втыкаясь в половицы.
        Фома на развлечения подельника внимания не обращал.
        - Мальчонка твой где?
        - Шляется где-то, от рук отбился.
        - Смотри, избалуешь ты его, - Фома пошарил во внутреннем кармане пиджака, достал карту города.
        - Смотри, - он потыкал толстым пальцем в отметки на карте, - сюда нам надо пробраться, давай-ка с тобой покумекаем, как лучше быть, и как тебе свой хвост сбросить, чтобы там с рассветом быть. Да не трясись ты, не один на дело пойдешь, а со мной, риска там никакого нет. Вскрывать будешь шнифы, предположительно германские, ты как, ловкость не растерял?
        - А что за шнифы? Какие модели?
        - Во вторник с утра скажу, тогда же и начнём, два на этой неделе, и ещё два потом, опосля.
        
        Во вторник утром Циммерман щеголял лиловым синяком под левым глазом. Где он это украшение получил, говорить отказывался, но догадаться было несложно - с самого начала рабочего дня Семён и Света почти не разговаривали, девушка села на кассу одна, и когда её о чём-то спрашивали, краснела.
        - Дездемона застукала Отелло с другой? - Травин придвинул стул, сел напротив помощника. Сам он был в прекрасном настроении.
        Приёмник работал, правда, Лиза его сразу экспроприировала, но обещала отдавать по первому требованию. А ещё, идя с работы в понедельник, Сергей почти случайно столкнулся в бакалейной лавке с Черницкой, они не только раскланялись, но ещё и поговорили минут десять, доктор, поначалу отвечавшая сухо, под конец прощаться не спешила. В «Авроре» на Пролетарском бульваре крутили «Божественную женщину» с Гретой Гарбо в главной роли, оказалось, что Черницкая обожает эту американскую актрису и совершенно не против сходить с Травиным в кино, но только в четверг вечером. На том и сговорились, правда, Сергею пришлось дать обещание, что в этот же четверг, только днём, он обязательно придёт на врачебный приём, и даст себя осмотреть. При слове «осмотреть» доктор смутилась и очень мило покраснела, так что мысли о Лапиной были отодвинуты даже не на второй план. А вот о Глаше Травин помнил, только расследование зашло в тупик, тут бы очень помог следователь, но тот, как думал Сергей, законно отдыхал, и встретиться с ним Травин рассчитывал не раньше среды.
        - Никто меня не застукал, - Семён старательно сортировал листы почтовых марок, не отрывая от них взгляда, - просто упал и ударился. И вообще, прекрати собирать сплетни.
        - Не ври, я же видел твою жену, у тебя её пальцы отпечатались на лице, - Сергей упёр взгляд в переносицу помощника. - Средний так очень отчётливо.
        Тот вскочил, сбегал в фойе на первый этаж, там висело огромное зеркало в резной дубовой раме, и долго себя разглядывал, а когда вернулся, то постарался сесть к Сергею неповреждённым боком и сделал вид, что всё ещё очень занят.
        - У английского писателя Кэрролла, - Травин говорил словно в пустоту, те из сотрудников, кто оказался рядом, старательно прислушивались, - есть сказка о девочке Элис, которая тоже очень любила пялиться в зеркало, вертелась она перед ним, вертелась, и попала в чудесную страну, там можно было жить в обратную сторону. Из будущего в прошлое.
        - Это ты к чему? - подозрительно спросил Циммерман.
        - К тому, что прошлое ты так не вернёшь, сколько себя не разглядывай, потому как мы не в сказке живём. Если, Сёма, твоя Муся тебя убьёт до того, как ты сдашь отчёт, я тебя с того света достану. И так буду делать каждый месяц. Мне звонил Вайнштейн, спрашивал, когда ты его осчастливишь. Когда?
        - Да готово всё, - Семён достал из ящика толстую папку, поднял её над столом обеими руками, торжественно подержал так несколько секунд, и отпустил. Бюрократическая стопка бумаги солидно шмякнулась об стол. - После обеда нарочный зайдёт. И вообще, чего ты весёлый такой?
        - Свидание у меня на этой неделе, причём за это никто меня по лицу бить не будет.
        Сотрудницы начали оживлённо переглядываться, Травин усмехнулся, есть теперь им что обсудить между дел.
        - Инспекция у тебя по плану, а не свидание, - мстительно сощурился помощник. - Про Моглино не забыл?
        Деревня Моглино была пунктом стратегическим, там сходились автомобильная и железная дороги, ведущие из СССР в Эстонию. Там же находились таможенный пост, воинские казармы кавалерийского полка и размещалась строительная часть, возводившая литерные огневые точки Псковского укрепрайона. А ещё напротив Моглинского почтового отделения находился магазин кожевенной артели, где Сергей справил зимой и себе, и Лизе отличные ботинки, и очень недорого. Продавец уверял, что это артельное производство, но скорее всего, товар был контрабандный.
        - Я, дорогой товарищ Циммерман, никогда ничего не забываю, в пятницу и поеду, так что день без меня побудете.
        - А если тебя спрашивать будут?
        - Если вдруг появится следователь, скажешь ему, где меня искать.
        
        - Отличное платье, - Матюшин ел малиновое варенье, запивая некрепким, как велел доктор, чаем. Он не торопился, окунал огромную мельхиоровую ложку в густой сироп, доставал вертикально, давая налипшей густоте стечь толстыми каплями, и облизывал то, что оставалось. - Надо же, такая пигалица, а уже наряды примеряет.
        - Ничего я не пигалица, - Надя во вторник работала в вечернюю смену, и договорилась, что её график подвинут. - Мне уже семнадцать исполнилось. Скажи, только честно, правда я похожа на Юлию Солнцеву?
        - Как две капли, - заверил её Матюшин. - Да что там Солнцева, ты гораздо лучше. Для кого ты так вырядилась?
        - Один человек, - девушка поджала губы и прищурила глаза, - сказал, что я неземная красавица.
        - И кто этот человек, я его знаю?
        - Отлично знаешь, это тот самый Сергей.
        - Какой Сергей?
        - Ну Травин же, в которого стреляли, - Надя крутанулась на одной ноге, плиссированная юбка разметалась в воздухе.
        - Субчик твой Травин, - Матюшин уткнулся ложкой в дно банки, варенье заканчивалось, - тот ещё. И вообще, рано тебе ещё об ухажёрах думать, ты собиралась осенью учиться поступать, в медицинский.
        - Эх, Ванюша, - девушка вздохнула, - ничего ты не понимаешь, дубина стоеросовая, сам только о работе думаешь.
        Матюшин действительно думал о работе, точнее о том, что на столе лежат требующие оформления дела, и Генрих Францевич Лессер ему непременно выговорит, несмотря на болезни и прочие анемии. И почтальонша пропала, если человек уехал на несколько дней, ещё куда ни шло, но вторая неделя пошла, за это время человек должен обязательно проявиться, а ни саму Екимову, ни её тело до сих пор не нашли.
        «На работу завтра пойду, пропади пропадом это лечение», - подумал он, и решительно зачерпнул остатки варенья.
        
        В среду у Матюшина всё еще кружилась голова, и в ногах слабость была, но он мужественно побрился, причесался, и отправился на работу. На входе он, как всегда, попытался прошмыгнуть незаметно мимо Адама Смидовича, самого старого работника суда, который был известен неуживчивостью и вечными придирками, но тот уткнул козлиную бородку в газету и на следователя даже не посмотрел.
        - Пронесло, - выдохнул Иван, открывая дверь кабинета. - А вы что здесь делаете, гражданин Травин?
        Сергей сидел возле стола, положив ногу на ногу, и перебирал листочки, раскрытая картонка лежала возле него. Матюшин отступил в коридор, собираясь вызвать позвать милиционера, но потом устыдился собственной слабости и вернулся, уселся на стул, начал перебирать папки.
        - Дело Екимовой положите на место, - он хотел сказать это приказным тоном, но вышло неубедительно.
        Тем не менее Травин положил материалы дела обратно в папку, достал из кармана разрисованный лист бумаги и карандаш.
        - Смотри, Матюшин, - сказал он, отбрасывая вежливость, но безо особого напора, следователь и так выглядел неважно, - вот крепостная стена, вот Пролетарский бульвар, Безбашенный дом, он же номер восемнадцать, и дом под номером одиннадцать архитектора Ларкина. Ну если схематично. А здесь идёт Алексеевская улица аж до слободы. Так?
        - Предположим, - следователь закрыл лицо руками, его подташнивало. Он снова дал себе обещание вытребовать у судьи пистолет, Лессер всегда с оружием ходил, значит, и ему положено, и тогда ни одна сволочь не будет рано утром вот так сидеть и ковырять мозг.
        - Ты в обморок потом будешь падать, а сейчас посмотри сюда. Екимова пошла с работы с корреспонденцией, сначала она зашла к себе домой, потом в дом 11, а потом к ещё одному адресату на Алексеевской, - Травин начертил маршрут. - Вопрос - почему она так сделала? Логичнее же, чтобы сначала она дошла до Алексеевской, отдала письмо, потом повернула налево, дошла до пятиэтажки, и уже потом пошла в дом Станкевича, где она и проживает с гражданином Лакобой на втором этаже.
        - Какие письма?
        - К доктору тебе надо, - Сергей внимательно поглядел на Матюшина, поковырялся в кармане, достал леденец в яркой обёртке, - если совсем плох будешь, отвезу тебя, когда закончим. Екимова после работы с собой корреспонденцию взяла, письма, газеты и журналы, чтобы на выходных занести, мне сказала, что сделает это в субботу, а сама в тот же день пошла по адресам. Вот если бы тебе нужно было по дороге домой на улицу Калинина, дом семнадцать, продукты купить, ты бы пошёл в лавку у моста, когда у тебя такая же напротив?
        - Нет, - следователь рассосал кислую конфету, и вправду стало легче немного, тошнота отступила. - Но это ничего не доказывает.
        - А она пошла. У меня два варианта, или она не хотела рядом со мной идти, я-то живу в Алексеевской слободе, или что-то заставило её отдать письма в этот же день. И это «что-то», возможно, она дома увидела, когда пришла.
        - Какие адреса?
        - Список я тебе в дело положил, ты, когда в себя придёшь, просмотри, может кто по вашим делам проходил, у угро поинтересуйся. У меня с ними отношения напряжённые, а тебя они послушают. Обрати внимание на Савушкина, он с Екимовой раньше шашни крутил, может что-то знать. Следователь Матюшин, - внезапно рявкнул Травин.
        Иван почувствовал, что нематериальная пружина прямо-таки подбрасывает его вверх из кресла, только слабость в ногах и волевое усилие позволили остаться на месте.
        - Да.
        - Женщина исчезла десять дней назад в неизвестном направлении, ни слуху, ни духу, а ты сидишь здесь, беременную барышню изображаешь. Это, между прочим, обязанность твоя - дела расследовать, ты гордость свою отбрось, и посмотри на список, обойди этих людей, поговори.
        - Не надо меня учить, что делать, - парировал Матюшин.
        - Ну и молодец. Вроде румянец появился, глаза вон не такие рыбьи стали, к доктору поедешь?
        - Нет.
        - Ладно, - Травин протянул следователю ладонь, - если что, я на почте или дома.
        Когда Сергей вышел, Матюшин стукнул кулаком по столу и обозвал себя размазнёй, сразу пришли на ум правильные вопросы - почему на допросе про письма не сказал, зачем самодеятельностью занимался. Но Травина уже и след простыл, Иван пододвинул к себе папку, достал список. По-хорошему надо этого почтмейстера снова допросить, Лессер прицепится, что протокола допроса нет, а сведения есть. Но Травин прав, если есть в деле пропавшей новые обстоятельства, бюрократия не должна мешать расследованию. Двое так точно по каким-то делам проходили, в картотеке надо было смотреть. Значит, идти к Смидовичу, выслушивать всё, что тот думает о сопляках, которые сами ничего не умеют, и ждать, когда тот наговорится и найдёт-таки хоть что-нибудь в судебном архиве.
        Травин, когда через холл проходил, подмигнул Смидовичу. Конторщик в ответ поклонился, совершенно этого не желая, смутился, покраснел, понял, что другие служащие это видели, разозлился и уткнулся носом в пустой лист бумаги. Теперь он только и ждал, на ком отыграться. Сергей вышел из здания суда, оседлал мотоцикл, про девятое письмо он следователю ничего не сказал. Пока раскачается прокурорская машина, пока докладные совершат своё неторопливое путешествие по кабинетам суда, хорошо если к выходным пойдёт Матюшин по адресам, начнёт расспрашивать.
        А Матюшин был лицо, властью наделённое. Если интересуется почтальон, на людей это впечатления почти не производит, а вот если следователь заявится, тут почти каждый подумает, уж не под него ли копают. И кто-то из них сорвётся, не выдержит. Как проследить за восемью людьми, Травин не придумал, да и не собирался, не всё же он должен делать, милиция есть.
        Только что-то из того, что он увидел в деле Екимовой, не давало ему покоя. Какая-то деталь, которую он на мгновение заметил, а потом упустил. Сергей надеялся, что с Глашей ничего случилось, и за время поисков она сама объявится, ну а если что произошло, то уже ничего не исправить.
        
        Кучи щебня по краям дороги постепенно таяли, сначала жители ходили к ним скромно, с вёдрами, и брали понемногу, но потом осмелели и увозили строительный материал тачками, правда, дожидаясь темноты.
        - С земли загребай, - в самом конце Алексеевской улицы копались двое мужчин, тот, что постарше, руководил, а помоложе орудовал совковой лопатой. - На землю положи и веди, так больше зачерпнёшь, и легче.
        - Сам не хочешь попробовать? - молодой сплюнул, навалился на лопату грудью, пропихивая её поглубже.
        - Молоко у тебя не обсохло так с отцом разговаривать, - старший закурил папиросу, - смотри, Алябины тоже вон орудуют, уже третью тачку отвозят, а мы с первой валандаемся. Что там?
        - Слышь, там что-то мягкое и воняет, может, кошка дохлая? Пошли к другой куче, вдруг заразная.
        - Погодь, - старший зажёг спичку, поднёс поближе, пригляделся.
        Из щебня торчала кисть с почерневшими пальцами, два оторвались и висели на съёжившихся лоскутах кожи.
        - Это чевойта, бать? - младший попятился назад, споткнулся о лопату и плюхнулся на землю. - Человек там?
        Батя стоял, быстро-быстро крестясь, и бормотал невнятно, единственное, что можно было разобрать, это «Господи, спаси», папироса висела у него на нижней губе, прожигая бороду. Младший очухался первым, он вывалил щебень на то место, где торчала рука, лопату бросил в тачку, схватился за неё одной рукой, другой - ухватил отца за шиворот, и потащил прочь от проклятого места.
        Глава 7
        ГЛАВА 7.
        
        Московский электро-театр «Художественный», в котором Сергей не раз смотрел кино после Гражданской, мог вместить девять сотен зрителей, был украшен гирляндами электрических лампочек на фасадах, мраморными колоннами, пальмами в фойе и ажурными люстрами на потолке. Зрителей на входе встречал фонтан, а приобщались к искусству они, сидя в удобных креслах в партере, а то и в ложах с бархатными портьерами. По сравнению с этим храмом современной культуры псковский кинотеатр «Аврора» проигрывал вчистую. Одноэтажное здание с надстройкой, в которой сидел киномеханик, раздолбанный Петрофф в углу небольшого зала с десятью рядами кресел, роль буфета исполняла пристройка, где торговали пивом, крепким спиртным и копчёной рыбой. Возможно, «Аврора» не была идеальным местом для первого свидания, но Травина никогда такие условности не волновали.
        Как и то, можно ли считать такое свидание первым после тщательного медицинского осмотра. В больнице, куда он приехал к четырём часам вечера, его разве что наизнанку не вывернули, подвергли всем способам диагностики, которые предлагала своим пациентам медицина первой трети 20 века. Кровь и мокроту исследовал под микроскопом прямо в кабинете лаборант в замызганной косоворотке, тут же Черницкая била Травина молоточком по всему телу, прикладывала стетоскоп к разным местам, одновременно следя за показателями гальванометра, от которого провода шли к его голове. Сергей дышал в резиновую трубку, приседал и бегал на месте, показывал язык и пытался разглядеть каракули на стене, прикрывая то один, то другой глаз, почти ослепшие после осмотра с помощью щелевой лампы. И всё это он проделывал в одних трусах, так что по крайней мере с его стороны у него от Черницкой не осталось тайн. Доктор относилась к своим обязанностям добросовестно, и закончила издевательства только в половине восьмого вечера.
        - Судя по всем данным, вы здоровы. И группа крови у вас замечательная.
        В голове Сергея почему-то всплыло «третья отрицательная», но Черницкая сказала:
        - Первая. Из вас бы, Сергей Олегович, получился замечательный донор, ваша кровь любому человеку подойдёт.
        - Так уж и любому?
        - Да. Хотите, мы вас в картотеку запишем? Бывают случаи, когда нужно срочно человеку кровь перелить, а родственники отказываются.
        - Пишите, - согласился Травин. - Могу хоть завтра.
        - Нет, завтра не надо, вы сами только недавно тут пациентом лежали, и ещё не все обследования прошли. Хорошо бы рентген сделать всего организма, а не только головы, но аппарат у нас третий день как не работает, а новый из Ленинграда мы только заказали. Так что я договорюсь со второй больницей, они вас просветят. Вдруг что-нибудь найдут из того, что я проглядела.
        - Вы разочарованы? - Сергей о пользе рентгена имел смутные представления, а о вреде - вполне ясные.
        - Это странно, вы же не первый у меня больной, Сергей Олегович, не могут люди так быстро переходить от предсмертного состояния к активной жизни. Надо бы вас понаблюдать несколько дней здесь, в больнице. Голова, говорите, кружится?
        - Да, иногда.
        - Вот хорошо бы в этот момент электрическую активность мозга снять, давление измерить, сердце послушать. Может, полежите неделю у нас?
        - Нет уж, - отказался Травин, всем этим методам лечения он не очень доверял, - хотите наблюдать, пожалуйста, но только не здесь. К тому же, мы с вами вроде-бы о совместном походе в кино договорились.
        - В кинематографический театр, наверное, придётся сходить в другой раз, - вздохнула Черницкая, надевая пальто. - Последний сеанс через тридцать минут, даже если побежим, мы не успеем.
        - Мы постараемся, - заверил её Травин, и буквально выволок докторшу на улицу.
        Он опасался, что вид мотоцикла испугает врача, но вместо этого Черницкая спокойно залезла на сиденье и прижалась к нему, обхватив руками. Двигатель взревел, часовой у ворот больницы отдал им честь, и плюющаяся дымом шайтан-машина проделала путь от Красноармейской набережной до Пролетарского бульвара меньше чем за десять минут. Они успели купить билеты, две бутылки лимонада местной фабрики, пончики в промасленной газете и занять свои места в третьем ряду аккурат к тому моменту, как киномеханик зарядил плёнку. Публика собралась разношёрстная, были и барышни с платочками, которые они прикладывали к носу, морщась от запахов, и шумные зрители на задних рядах, лузгающие семечки и булькающие спиртным, и весёлые студенты техникума землеустройства, занявшие компанией весь первый ряд и обсуждающие происходящее на экране. Но постепенно разговоры стихли, грустная судьба Сары Бернар в исполнении Греты Гарбо захватила зрителей, женщины, как водится, всплакнули, мужская часть аудитории смотрела на экран, сжав кулаки и усмиряя волнение спиртным. Травин тоже сжимал, только не кулаки, а челюсти, и не от избытка
чувств, а чтобы не зевнуть, фильм ему не понравился. Слезливая история женщины, которая переспала с антрепренёром, ожидая, пока жених выйдет из тюрьмы, ничуть Сергея не тронула, он жалел о полутора часах времени, потраченного впустую, и совсем немного - о трёх рублях, уплаченных за билеты. Попробовал было поприставать к Черницкой, но та как уткнулась в экран с самого начала, так и отсмотрела весь фильм не отрываясь. Зато когда плёнка кончилась и зажгли свет, всё наладилось.
        - Поедем ко мне, - сказала докторша, выйдя из душного зала.
        Травин был не против, определённость ему всегда нравилась, до дома, где жила его спутница, они домчали за пару минут. Первый раз Черницкая поцеловала его, когда он слез с мотоцикла и помог ей спуститься с сиденья. Второй раз - у калитки, и больше они друг от друга не отрывались.
        - Максим по будням у бабушки, - сказала она, когда наощупь отпирала дверь. - А у меня ночное дежурство, в двенадцать вечера я должна быть в больнице.
        - Не будем терять времени, - согласился Сергей, и на руках понёс её в комнату.
        
        Когда мотоцикл подъехал к крыльцу больницы, там стояла Надя Матюшина. Сергей было хотел поздороваться, но девушка словно была чем-то огорчена, и убежала, едва завидя их с докторшей. Травин решил, что так даже к лучшему, и пообещал себе, что в следующий раз не забудет привезти медсёстрам чего-нибудь.
        - Чай, - сказала Черницкая, - мы тут по ночам бывает с ног валимся, спасаемся только крепким сладким чаем с лимонами, так что, если ты хочешь нас порадовать, купи цейлонского номер девяносто пять. И шоколад. Но много не привози, избалуешь мне медсестёр, потом самой покупать придётся.
        - Куплю, - Травин кивнул. - В среду в театре Пушкина ленинградские артисты выступать будут, на спектакль можем сходить. Или в киношку, американскую комедию в «Авиаторе» будут показывать, с Китоном.
        - Позже решим, - докторша улыбнулась лукаво, чмокнула его в щёку, - партия нам подарила новый выходной, так что Максимка у меня будет. И завтра вечером тоже. Всё, тебе пора домой, а мне - работать.
        Выезжая со двора больницы, Травин понял, чем ему нравится Черницкая, она относилась к жизни примерно так же, как он, мало обращая внимания на условности, предрассудки и несущественные мелочи, не жеманничала, не требовала особого отношения, но и пренебрежения к себе не допускала. Всё в ней было в ту самую меру, которая его, Травина, устраивала.
        - Посмотрим, что дальше будет, - решил он, выворачивая на мост, мотоцикл чуть подскочил на кочке, что-то скрежетнуло, Сергей сбросил скорость, прислушиваясь к работе двигателя и скрипу пружин.
        Колесо спустило окончательно на мосту через реку Великую, Сергей кое-как доехал до здания центральной библиотеки, огляделся, торговые площади напротив были совершенно пусты, торговцы появятся здесь только утром. Можно было дотолкать мотоцикл до почтамта, но с десяти вечера до шести утра двери были заперты, охранник сидел внутри, и дёргать его по личным делам Сергей не хотел.
        В будке возле библиотеки скучал часовой из полка ГПУ, мужчина средних лет, в шинели нового образца и шлеме с малиновой звездой.
        - Не положено, - сказал он Травину, когда тот попросил присмотреть за мотоциклом до утра. - Вон, у дворника оставь в ломбарде, а я присмотрю.
        Ломбард находился во дворе дома-колодца, зажатого между ночлежным домом и Санпросвещением. Первый этаж со стороны моста занимала кооперативная столовая с логичным названием «У Великой» и гордой надписью «Ресторация», в доме также располагались страховые кассы, аптека, магазин одежды, мастерская, в которой починяли примуса и керосинки, и склады, где ломбард хранил сданные в залог вещи. В небольшой пристройке перед въездом во двор жил дворник, и Сергей решил, что вполне может последовать совету часового и оставить здесь мотоцикл до утра, а дома он снимет колесо с коляски, и тут же его перед работой поменяет, благо до почтамта было два шага. Он дотолкал мотоцикл до запертых ворот и заглянул внутрь пристройки.
        Дворник спал. Под столом валялась пустая бутылка, на газете лежали остатки закуски, комната была пропитана запахом перегара, дрова в буржуйке почти прогорели. Сергей подбросил в топку два полешка, будить дворника не стал, завёз мотоцикл внутрь, посчитав, что до утра с ним ничего не сделается, и вышел на улицу. Из ресторана звучал фокстрот «Джон Грей» начинающего композитора Блантера, этот танец, по мнению Главреперткома, представлял собой салонную имитацию полового акта и всякого рода физиологических извращений. Травин так и не выучил слова фокстрота наизусть, хотя его пели в ресторанах, чайных, блинных и даже столовых окркомхоза, но с мнением советских цензоров был согласен. То, как его танцевала Варя Лапина, подпевая «Нет, нет, сказала Кэт», иначе как началом полового акта назвать было нельзя.
        Сергей вдохнул ночной воздух, полной грудью, с удовольствием, и только подумал, умеет ли Черницкая танцевать, как закашлялся, голова закружилась, он опёрся о кованные ворота. В глазах мелькали искры, сначала целый рой, потом они начали постепенно исчезать, пока не осталась одна, самая противная. Чтобы прогнать её, Травин сильно зажмурил глаза, потом открыл, посмотрел вдаль, в глубину двора. У ломбарда шевелились тени, сначала он принял их за остаточное воздействие головокружения, но потом присмотрелся и понял, что это не так.
        Странной была одна тень, если остальные чуть перемещались синхронно, то эта двигалась обособленно, и такое движение нельзя было объяснить ветром, раскачивавшим тусклый фонарь. Травин засунул левую руку в карман, пропустил пальцы в отверстия кастета, сделал вид, что ничего не заметил, и вышел из арки на улицу. Будка часового была развёрнута к торговым рядам, то, что происходило, он не видел.
        - Идите домой, гражданин, - часовой, устало вздохнул, ему предстояло стоять на очень свежем воздухе до пяти утра, и выслушивать чужие бредни совершенно не хотелось, - тени ему чудятся. Я тутма важный объект охраняю, промежду прочим.
        - Может, там грабители? - предположил Травин.
        - Коли думаешь, что преступление, за мостом милиция, туда и беги, соколик, а то, если интересно, сам бы и посмотрел. Потом поведаешь, шпиён там али несознательный трудящийся, выпимши в ресторации и освежиться вышедший.
        У Травина возникло желание просто пойти домой, и он бы так и сделал, но оставлять мотоцикл рядом с местом, где, возможно, происходить что-то противозаконное, не хотелось. Дом-колодец имел два входа - первый, с запертой калиткой, где Сергей уже побывал, со стороны моста Красной армии, и второй, с наглухо заваренными воротами, который выходил на улицу Троцкого. У ресторана был свой служебный вход, но соваться туда Сергей не хотел, нужно было пройти через весь зал и кухню, мимо пьяных людей и недовольных работников общепита.
        При царизме каждая квартира имела свой выход во двор, но потом, при уплотнении, эти двери заколотили, осталась только одна. Если зайти в подъезд на улице Володарского, со стороны городской ночлежки, то у единственной коммунальной квартиры на первом этаже был свой чёрный ход - Травин эту нехорошую квартиру знал, и даже ходил туда с почтальоном, пожилой женщиной, которую перед этим там же и ограбили.
        Дверь в квартиру была заперта на обычную защёлку, ключами её обитатели никогда не пользовались. Вот комнаты, те - да, закрывались в отсутствие хозяев на висячие замки, а когда те были дома - на задвижки, и всё равно, соседи обносили друг друга, дрались, а потом вместе пропивали вещи, которые тут же в ломбарде и закладывали. Взрослые жильцы не работали, промышляли мелким воровством и проституцией, а дети попрошайничали в торговых рядах. Травин открыл дверь ногой, шикнул на испитого мужика, высунувшего голову из комнаты, прошёл по длинному загаженному коридору, аккуратно, чтобы не наступить в кучки мусора или ещё чего похуже, пробрался через кухню, осторожно выглянул во двор. Ломбард занимал двухэтажное здание с подвалом, где хранились особо ценные предметы залога, и охранялся ведомственной милицией горкомхоза, ему также принадлежали несколько бывших квартир на первом этаже, где хранилось малоценное барахло. Квартиры вскрывали, вещи выносили, директора ломбарда увольняли, а то и сажали, нанимали нового, и так продолжалось уже давно.
        В ночное время на первом этаже должен был сидеть милиционер, окошко комнаты охраны тускло светилось. Травин, шагая по периметру дома, добрался до ломбарда, заглянул в окно - в комнате никого не было. Лампочка под потолком, стол, на котором лежала тетрадь и стоял недопитый стакан чая, отодвинутый стул, возможно, охранник отошёл по своим делам, и должен был вернуться.
        За спиной послышалось шевеление, теней было как минимум две, они очень осторожно, мелкими шажками приближались к Сергею. Одна тень была вооружена ножом, сталь блестела от падавших на неё лучей, вторая держала в руке наган. Травин пошевелил пальцами, спуская кастет вниз. С большинством людей он мог бы справиться и голыми руками, но при помощи металла ломать кости было надёжнее.
        Сергей надеялся, что человек с пистолетом просто так стрелять не решиться, звуки выстрела могли привлечь ненужных людей. Незнакомец держал наган в полусогнутой руке, стволом вниз, как бы показывая, что готов применить оружие в любой момент, но делать этого не хочет. Человек с ножом чуть приотстал, пропуская напарника вперёд, и был готов прийти на подмогу, если жертва не испугается. Он был опаснее - и потому, что внимание на себя должен был привлечь человек с пистолетом, и потому, что ему можно было не опасаться звуков от применения оружия. Сергея это вполне устраивало, у него были длинные руки, это увеличивало радиус удара, к тому же на нём была куртка из толстой кожи, которая, хоть и стесняла немного движения, сама по себе была неплохой защитой, и кожаные ботинки на толстой твёрдой подошве. Про ноги противники обычно забывали, особенно если их внимание направить на другую угрозу.
        Сергей сложил ладони в трубу, прислонил к стеклу и сделал вид, что вглядывается внутрь комнаты. Ему показалось, что он разглядел кончик сапога, кто-то лежал в коридоре, Травин прищурился, пытаясь сконцентрировать взгляд и одновременно не потерять из виду приближающихся людей. Кастет он спрятал в ладони, придерживая мизинцем.
        Первый и второй что-то между собой выяснили, человек с ножом начал обходить Сергея сбоку, а тот, что с пистолетом, приблизился.
        - Вы что-то хотели, гражданин? - он не дошёл до Травина метра два. Сергей обернулся - обычный человек среднего роста, с короткой стрижкой, в шерстяном пальто, на лацкане, который он старательно приоткрывал, блестел значок.
        - Да, у меня сломался мотоцикл, дворник обычно пьёт с пролетариями, которые в квартире номер шесть живут, но там его сейчас нет, вот я и подумал, может он здесь. А вы, собственно, кто?
        - Рабоче-крестьянская милиция, - человек быстро отвернул и завернул обратно лацкан, с обратной стороны был обычный винтовой замок. - Это охраняемый объект, товарищ. Ночь, в такое время дрыхнуть надо, а не по ломбардам шастать, пройдёмте со мной в отделение, там всё и растолкуете. Или лучше идите подобру-поздорову отсюда.
        Травин кивнул, то, что перед ним никакой не милиционер, он был уверен - сотрудники милиции ходили в форме, а значки были у агентов отделения уголовного розыска на тот случай, если форма им в работе мешала. У него самого был раньше почти такой же значок, только правильный, с эмблемой охотничьего общества с лицевой стороны и жетоном угро с обратной вместо замка.
        Сделав вид, что собирается уходить, Сергей приспустил кастет на кончики пальцев, и, поднимая руки, швырнул его в незнакомца, шестьсот граммов металла врезались в лоб лже-милиционера над левым глазом. Кастет - ударное оружие, мало кто ожидает, что оно может стать метательным, противник инстинктивно попытался уклониться от брошенного предмета, развернулся, защищаясь левой рукой и отводя пистолет назад, а удар по голове, хоть и пришёлся вскользь, разодрал кожу и рассёк бровь. Не дожидаясь, когда в него выстрелят, Сергей сделал два быстрых шага и ударил незнакомца каблуком по ноге сверху вниз, ломая колено и вдавливая тело к земле, а когда голова противника оказалась на уровне его пояса, стукнул по макушке кулаком. Выдававший себя за милиционера осел.
        Другой нападавший зашёл Сергею за спину, на затылке глаз нет, и Сергей его не видел, зато видел его тень. Ориентироваться по ней было тяжело, он подхватил упавшего за шиворот, рванул по кругу, одновременно смещаясь вправо, и выставил его словно щит.
        - Ты чего, мужик, не дури, - противник не торопился нападать, свет из окна подсвечивал его фигуру, не давая разглядеть лицо. Ростом он был на голову ниже Травина, нож в левой руке держал уверенно. - Живой хоть?
        Сергей встряхнул второго, тот застонал.
        - Положь на землю, и иди подобру-поздорову, а то охрану сейчас позову.
        - Зови.
        - Ладно, - незнакомец сделал вид, что поворачивается к Травину спиной, правая рука резко распрямилась, металлическая гирька на верёвочке метнулась к стеклу, разнося его на осколки. - Шухер!
        Внутри здания что-то грохнуло, Сергей не стал ждать, швырнул противника с пистолетом на обладателя ножа, одновременно прыгая следом. Незнакомец увернулся от товарища, который ударился об стену и глухо вскрикнул, присел на корточки, резко оттолкнулся ногами, атакуя снизу вверх. Он был не очень ловок и двигался недостаточно быстро, Сергей развернулся боком, подставляя предплечье, позволяя ножу скользнуть по рукаву, отдёрнулся назад, противник повернулся на месте, держа в правой руке кистень, гирька свистнула, верёвка зацепилась за подставленную Сергеем ладонь.
        Вместо того, чтобы дёрнуть за верёвку на себя, Травин подался вперёд, незнакомец, отпустивший конец кистеня и ждавший, что неприятеля по инерции качнёт назад, сделал выпад, Сергей ударил его кулаком в висок. Незнакомец обмяк.
        - Посмотрим, что внутри, - Сергей быстро обыскал обоих противников, убедился, что оба без сознания, ещё раз стукнул их по головам, для надёжности, чтобы раньше времени не очнулись, забрал пистолет, подобрал свой кастет, огляделся в поисках ножа - тот куда-то отлетел. Искать его времени не было, Травин полез в разбитое окно.
        Охранник в милицейской форме лежал в коридоре, от разрезанного горла растекалась красная лужица, Травин наклонился к мертвецу, бегло осмотрел его. Кровь ещё не успела свернуться, тело было тёплым, значит, убили милиционера недавно. Кобура на поясе была пуста. Кроме как света из комнаты охраны, другого в коридоре не было, лампочки не горели, выключатель щёлкал, но не работал, из-под одной из дверей пробивался свет. Сергей, не особо соблюдая тишину, двинулся вперёд, остановился перед дверью, открыл ударом ноги, за дверью показалась лестница, ведущая в подвал. Лезть на рожон Травин пока не стал, отошёл к стене, так, чтобы прикрыть спину, прицелился.
        - Выходи, - крикнул он.
        Никто не отозвался.
        Сергей не знал, были ли в подвале другие выходы, если и были, то те, кого пытался предупредить грабитель, уже через них убегали. Зато если не было, то оказавшиеся в ловушке сейчас здорово испугались. Травин пальнул из пистолета в темноту, и полез вниз.
        Когда он сделал несколько шагов, свет внизу погас, тот, кто сидел в подвале, решил, что так будет безопаснее. Сергей усмехнулся, он неплохо видел в темноте, ориентироваться по звукам, а вот грабителю придётся туго.
        - Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать, - громко сказал он, - кто спрятался, тот покойник. И кто не спрятался - тоже.
        Подвал представлял из себя длинное помещение, разделённое на три отсека, выложенные кирпичом перегородки одновременно служили опорами для балок пола первого этажа. Было и то, что Сергей снаружи не заметил, по всему периметру шли узкие, по пятнадцать сантиметров, щели - через такие человеку не пролезть, зато снаружи проникал слабый свет. Лестница вела в центральный отсек, заставленный по периметру шкафами, в противоположных стенах были сделаны проём, ведущие в соседние отделения. Травин отступил в тень, прислушался.
        По его расчётам, после выстрела у часового было две-три минуты, чтобы подумать, стоит ли вмешиваться. Потом он вызовет наряд, то, что у часового в будке есть проводная связь, Сергей сомневался, так что скорее всего выпалит в воздух из винтовки. Или, если забыл устав, оставит пост, дойдёт до ворот, посмотрит внутрь двора, как это делал Травин, и ничего не увидит и вернётся обратно. А если совсем головы на плечах нет, то сбегает в окротдел, где всегда дежурили несколько милиционеров. С учётом всех этих вероятностей помощи Сергею ждать было неоткуда.
        Звуки в темноте имеют свойство распространяться самым неожиданным образом, кажется, что шевельнулось что-то за спиной, а на самом деле это впереди, или вверху. Так что ушам Травин не особо доверял, сдвинулся влево, прикинул, под каким углом он стоит к правому помещению, поднял наган и выстрелил. Пуля ушла в проём, где-то там отрекошетила от стены один раз, и сразу второй, а Сергей прыгнул в левый проём, перекатился и выстрелил в потолок.
        В комнате был человек, вспышка пороха заставила его зажмуриться, Травин выстрелил ещё раз, теперь уже в незнакомца, но тот чудом ушёл от выстрела, а пуля ударила в тяжёлый немецкий сейф, стоящий у стены. Сейф был открыт, рядом с ним валялся мешок.
        А ещё выстрел высветил нож, который грабитель держал прямым хватом, крепко держал, но неумело. Второй нож он вытащил из-за голенища, и явно не знал, куда его девать.
        Сергей за свои три недолгие жизни почти не встречал людей, которые эффективно бы орудовали двумя клинками сразу. Сам он этому когда-то обучался, но быстро забросил, если верить тем воспоминаниям, что вызывали головную боль. Прямой хват скорее означал, что владелец ножей скоро с одним из них расстанется.
        - Сдавайся, - предложил Травин. Он отошёл назад, поближе к проёму. - У меня ещё три патрона, пристрелю как собаку.
        Грабитель был одет в тёмное, тусклые лучи света его почти не освещали, Сергей вертел головой, словно стараясь разглядеть, где противник, и выставил наган вперед, водя его из стороны в сторону, встал так, чтобы куцый свет из щелей падал прямо на него. Нехитрый приём, но грабитель купился, он, стараясь ступать неслышно, стал обходить Травина с наружной стороны, один из ножей подкинул и перехватил за лезвие.
        - Эй, ты где? Наряд на подходе, через минуту будут здесь.
        Человек в тёмном решился, он размахнулся, и метнул нож, бросок был сильным, но неточным, лезвие чиркнуло по стене и упало на пол. Грабитель понял, что его раскрыли, и, заревев, бросился вперёд. Теперь у него не было преимущества, второй нож он бросать не решался, Сергей с наганом загораживал ему выход, оставалось только сократить расстояние и напасть первым, пока легавый не выстрелил.
        Травин разжал пальцы, позволяя пистолету упасть, и встретил нападавшего прямым ударом в лицо. У того не хватило длины руки, чтобы дотянуться ножом до Сергея, кулак соприкоснулся с носом, ломая хрящи, вбивая их вглубь, а потом Травин перехватил вытянутую правую руку и сломал её одним движением. Но грабитель этого не почувствовал, к этому моменту он уже потерял сознание.
        Сергей оставил грабителя валяться на полу, поднял наган, проверил вторую комнату - та была так же, как и центральная, заставлена шкафами, Травин добросовестно открыл каждую дверцу, один раз даже ударил по выпавшему пальто, но кроме того человека, который валялся в комнате с сейфом, в подвале больше никого не было. Если и был подельник, то наверняка сбежал. Сергей схватил грабителя за шиворот, потащил вверх по лестнице, водя наганом вверх-вниз, добрался до комнаты охраны, вышвырнул пленника наружу и вылез сам.
        Был определённый риск, что кто-то из оставленных на улице бандитов очнётся и убежит, но нет, оба лежали на земле. Травин проверил пульс, оба были мертвы, и немудрено - кто-то, пока он ловил медвежатника, воткнул подельникам в глаза что-то длинное и острое. Сергей поднял пистолет, и выстрелил два раза в воздух, надеясь, что это наконец-то привлечёт внимание.
        Глава 8
        ГЛАВА 8.
        
        - Христом Богом клянусь, я не виноват, - директор ломбарда старательно размазывал слёзы и сопли по лицу. - То есть просто клянусь, ведать не ведаю, чьи это деньги, оболгали меня, гражданин следователь, милиционер вот там сидел, охранял, разве ж я мог мимо него что пронести.
        Генрих Францевич Лессер происходил из эстонских немцев, его отец когда-то держал мельницу рядом с Выру. Империалистическую войну Лессер закончил офицером, с революцией перешёл на сторону красных, вступил в партию большевиков, под Дисной был ранен в голову и с тех пор носил очки. Лицо старший следователь имел невыразительное, глаза за стёклами очков - блеклые и неподвижные, верхняя губа была изуродована, от этого всем, кого он допрашивал, становилось только неуютнее. Лессер сидел за столом напротив директора ломбарда, вертел карандаш в руках и казалось, к тому, что говорил допрашиваемый, почти не прислушивался.
        - Да поймите вы, нет возможности каждый день в банк сдавать, я уж с ними договорился, ценности храним, если в золоте или камнях, а что поплоше, так не навозишься.
        - Ты мне, гражданин Фейгин, ваньку не валяй, - равнодушно сказал Лессер. - По инструкции всё, что больше пятисот рублей, должен сдавать. Чьи это деньги? Себе припрятал?
        - Нет, гражданин следователь, и в мыслях не было, - казалось, допрашиваемый сейчас расплачется, толстые губы дрожали, как и руки, сложенные на объёмном животе. - Не понимаю я о чём вы! Да хоть кассира спросите, он же отвечает материально.
        Лессер открыл папку.
        - Двадцать семь тысяч триста шестнадцать рублей, сто двадцать восемь золотых червонцев, ожерелье гражданки Конторович, которое, как она утверждает, стоило десять тысяч, но вы ей лично отдали всего полторы.
        - Брешет, - толстяк всплеснул руками. - Пусть квитанцию покажет, ничего я никому не отдавал.
        - Золото в слитках, почти сто граммов, камушки разные, на тридцать тысяч рублей.
        - Всё, всё это не моё, - директор ломбарда вытер потный лоб рукавом, - оговорили.
        - Конечно не твоё, - Лессер набил трубку душистым английским табаком, раскурил, делал он это медленно и со вкусом, с каждой секундой и каждым клубом дыма толстяк всё больше оплывал, вжимаясь в стул, и бледнел. - Ценности эти государство уже конфисковало, как и то, что у тебя дома нашли, в стене спрятанное. А где лежит остальное, ты мне расскажешь.
        Толстяк закивал, всем видом давая понять, что обязательно расскажет, лицо его от усердия налилось красным, дыхание стало прерывистым, он приподнялся, пытаясь разорвать воротник, стул покачнулся, и упал на пол вместе с допрашиваемым. Лессер подождал несколько секунд, потом поднялся из-за стола, подошёл к директору, который лежал, закатив глаза, пнул его ногой.
        - Притворяться вздумал? Эй, конвой, быстро сюда. Тащите его к доктору, и чтобы глаз не сводили. Если помрёт, всех вас за соучастие посажу. Ясно?
        Старший следователь подождал, пока вынесут обвиняемого, от души затянулся, выпустил струю дыма. С самого начала, как только у открытого сейфа в ломбарде нашли мешок с ценностями, было понятно, что Самуил Фейгин - жулик и вор, должность такая, ничего не поделаешь, но тут как искать тех, кого этот директор ломбарда обокрал? Понятно, что давал под залог мимо кассы, потом продавал втридорога, и разницу клал в карман, хорошо клал, почти сто тысяч положил за те полтора года, что работал. Только потерпевших-то нет, кроме Эммы Конторович, жены нэпмана, владельца артели «Мебель и шляпки», та вцепилась в ожерелье, словно собака в кость, скандалить будет. Но это уже не его забота, а прокурора, а нэпмана этого надо потрясти, раз ожерелье закладывают, значит, плохи у них дела семейные, глядишь, наговорят друг на друга.
        Казалось бы, есть в этом деле и жертвы, и грабители, но и их тоже фактически не было. Были два трупа, которые сейчас лежали в морге, одного из них Лессер ловил два года назад, и даже посадил, но вышел субчик на волю. Он холодный он теперь и бесполезный, с трупами не поговоришь, второй раз не посадишь. Был ещё третий труп - милиционера. И был третий грабитель, только его в ГПУ забрали, как только личность установили.
        Ещё тот, кто их обнаружил - Травин Сергей Олегович, начальник окрпочтамта, уже допрошен, показания свидетелей его слова подтвердили, молодец и герой, не побоялся против вооружённых бандитов пойти, и караульного предупредил, но тот, дурак, не поверил. Или же этот Травин соучастник, доказать пока не получилось, пришлось отпустить, но ничего, не денется никуда. Все виновны, в той или иной степени, если он, Лессер, будет уверен, что Травин в этом преступлении замешан, то выведет на чистую воду.
        Следователь протёр очки носовым платком, аккуратно закрыл папку, завязал верёвочки бантиком. Был во всём этом несомненный плюс - его часть работы практически сделана. Ценности не украли, а наоборот, передали государству, вора нашли, если сознается, суд его к пяти годам приговорит с конфискацией, не сознается - к десяти, помрёт - дело закроется. А что тот, кто своих пришил, на свободе гуляет, так это недолго, сколько верёвочке не виться, всё равно или здесь, в его кабинете, окажется, или сгинет навсегда, в идею перевоспитания преступников Генрих Францевич решительно не верил.
        
        Травин всё больше верил в то, что добрые поступки всегда приводят к неприятностям. Следователь, который его допрашивал, казалось, подозревал Сергея в ограблении больше, чем того ломщика, которого он скрутил. К остальному у Травина претензий не было, свидетелей, включая караульного, допросили, показания со словами Сергея сличили, криминалист тоже время тянуть не стал, выдал заключение и по трупу милиционера, и по следам на земле, так что уже в десять пятнадцать его отпустили.
        Лиза думала, что он остался у Черницкой, так что с этой стороны всё было спокойно. Докторшу допросили утром прямо в присутствии Травина, устроили им очную ставку, и не сказать по её виду, что обеспокоилась, не повышая голоса и почти без эмоций рассказала, как сходили в кинотеатр, как до больницы доехали, и во сколько это произошло.
        Единственный, кто обеспокоился, так это дворник, обнаруживший утром у себя в комнате мотоцикл. Но и с этим разобрались, Сергей занёс ему бутылку самогона, купленную у соседа, и теперь мог оставлять свой транспорт в дворницкой хоть каждый день.
        - Хорошего человека редко встретишь, - дворник сначала помог поменять колесо, и только потом опробовал подарок. - Вот кинут гривеник, или полтину, да пусть даже рупь, но разве в этом есть душа, смысл внутренний, экзистенциальность? Нет, вот что я тебе отвечу как есть оно, деньги - тлен. А тут сразу видно, уважение человек проявил, ну и мы с кисточкой.
        Мотоцикл Сергею был необходим, двенадцать километров от дверей почтамта до моглинского отделения можно было доехать за два часа на служебном транспорте, который развозил письма и газеты по ближним районам и представлял из себя телегу с впряжённой в неё неторопливой лошадью. Окрсвязь грозилась выбить в Москве для почтамта автомобиль АМО-Ф-15, но каждый раз фонды оказывались исчерпаны. Личный транспорт позволял добраться до Моглино за десять минут.
        Моглино было небольшим, но стратегически важным населённым пунктом на полпути от Пскова к советско-эстонской границе. Через него проходили шоссе на Ригу, которое начиналось от моста Красной Армии, и железнодорожные пути, ведущие через Изборск в Таллин. В прошлом году советское правительство наконец осознало, что западная граница похожа на решето, через которое просачивается огромный объём контрабанды, и решило возвести укрепрайоны, состоящие из укреплённых огневых точек. Деревня находилась на стыке Псковского и Островского укрепрайонов, первый ДОТ уже строился неподалёку от Токарево, склады с материалами располагались возле желдорстанции.
        Райпочта обслуживала не только полторы тысячи жителей Моглино и близлежащих деревень, но ещё пограничников, таможенников и строителей, в ней же находилось отделение госбанка, где таможенный пост держал наличность. В отделении работало четырнадцать человек - пять почтальонов, три сортировщицы, четыре кассира, телеграфист и начальник Грунис.
        
        - Лидия Тимофеевна, возьми, к примеру, случай - командир кавалерийского полка Локтев ждал письмо из Наркомата по военным и морским делам, отправленное спецсвязью, а получил его торговец Локтев с Пяточной улицы. И это не в первый раз.
        - А что я могу сделать? - Грунис, худощавая женщина лет сорока, в кожанке и с вечной сигаретой в зубах, смотрела на Травина прямо и без смущения, сложив руки с небрежно обстриженными ногтями на столе. - Фельдсвязь мне не подчиняется, вон, выйди, глянь, сидит каждый день новый, письма разбирает, контру ищет, а у меня бабы деревенские, хорошо что читать умеют, Локтев - значит Локтев, она, может, его с детства знает, вот и отнесла. Не беспокойся, я её уже пропесочила, в следующий раз и адрес будет смотреть. Ты мне лучше скажи, когда этот бардак закончится? Мы тут и банк, и почта, и милиция, вон кассир, хлыщ городской, к девкам моим пристаёт, а ему и слова не скажи, у него своё начальство.
        - Лида, ты же комиссаром была, в атаку бойцов поднимала. И с одним хлюпиком справиться не можешь?
        - Не могу, - женщина вздохнула, - я бы к стенке его поставила, но у нас законы советские, что всякую мразь не трожь, а он, гнида, законов не нарушает. В общем, увольняюсь я, товарищ Травин, пусть окрсвязь мне замену ищет, на завод пойду, или в горхоз. Или на машинно-тракторную станцию.
        - Значит, сдашься?
        - Ну а что делать, Серёжа, не тяну я. Бумажки эти проклятые, хоть тресни, не понимаю я в них.
        - А ну отставить нытьё, товарищ полковой комиссар, - тихо сказал Травин. - Хочешь увольняться - иди. Циммермана на твоё место пришлю.
        - Ух, хорошо мозги прочищает, - Грунис закурила, - прямо как комдива нашего услышала. Твоего Семёна тут сожрут, и не подавятся. Ты чего расселся, инспекцию будешь проводить, или чаи гонять приехал?
        - Так нет чая, - слегка растерялся Сергей.
        - Потому что тебе, товарищ комвзвода, он не положен. Всё, по-бабски поныть хотела, а и в этом от тебя толку нет, пошли, - она встала, затянула на поясе ремень с кобурой.
        Отделение занимало одноэтажное здание с мощным подвалом. На первом этаже после общего зала, с тремя окошками и столом для упаковки посылок, коридор расходился комнатами, и заканчивался лестницей вниз. Возле неё на табуретке сидел красноармеец, при виде Грунис он вскочил и вытянулся. Травин проверил журналы, вместе с другими послушал, что именно оторвёт начальница кассиру, если тот её девочек хоть пальцем тронет, подмигнул ошалевшему парню. Тот габаритами был не хлюпик совсем, и девочки, которых Грунис защитила, скорее огорчились, чем обрадовались.
        - Вот так с ними надо, - припечатала Лидия Тимофеевна, заходя в подвал. - Менять будем.
        Менять она собиралась не парня, а огромный металлический шкаф, стоящий рядом с входом.
        - А с ним что?
        - Бумага из облсвязи пришла, проверяют, надёжный он или нет, целую комиссию пришлют. А какой он надёжный, если я его могу кулаком открыть. Так что даже на порог их не пущу, пусть сначала новый привозят.
        В подтверждение своих слов Грунис ударила по боковой стенке, дверь скрипнула, появилась щель. Травин пошатал створку, та поддалась, открылась.
        - Откуда такое богатство? - в шкафу лежало несколько пачек денег.
        - Ты не смейся, тут в начале месяца всё червонцами забито, довольствие-то для красноармейцев сначала сюда привозят, а потом растаскивают, - женщина недовольно сморщилась, - а мне отвечать, если что случится.
        
        От Грунис Травин выходил в хорошем настроении. Лидия Тимофеевна была женщиной строгой и ответственной, а что в почтовом деле поначалу плохо разбиралась, так Циммерман своё дело сделал, процесс наладил, хоть и не с первого раза, а дальше сама справится. Он закурил, постоял на залитой весеннем солнцем площади, подставляя лицо горячим лучам, а потом направился за покупками.
        В лавке всё тот же продавец обслуживал красноармейца с тремя квадратами на синей петлице с чёрной окантовкой. Красноармеец, увидев значок на куртке Травина, уважительно кивнул и отдал честь.
        - Вам что, товарищ? - продавец упаковал брюки в свёрток, достал шпагат.
        - Обувь нужна по сезону.
        - Есть отличные штиблеты витебской фабрики «Красный октябрь», опять же фабрика «Спартак» представлена широко, - продавец завязал бантик на свёртке, протянул красноармейцу. - Смотрите пока на полке, сейчас я товарища отпущу.
        Травин подождал, пока красноармеец выйдет, и оставит их с продавцом наедине, приподнял ногу, показывая ботинок, достал из кармана две картонки, на которых были обведены карандашом контуры стоп, протянул продавцу.
        - Сандалии летние, ботинки лёгкие и на слякоть. И мне что-то на работу ходить понадёжнее.
        - Будет сделано, - продавец кивнул, и вернулся с семью коробками фабрики Скороход. - Я вас помню, и мотоцикл ваш. Товар тот же, только немного подорожал, за всё восемьдесят рублей.
        Сергей протянул четыре бумажки.
        - Есть отличные кожаные куртки, старое производство, лётные. Продаём по семь червонцев, для вас всего пять, потому что размер неходовой.
        - Три.
        - Четыре.
        - Сговорились, - Травин отсчитал ещё четыре бумажки, запечатанные с одной стороны. - Краги есть?
        Краги стоили пять рублей, и были очень хорошего качества. Сергей взял две пары, для мотоцикла.
        - Покупайте сейчас, - посоветовал продавец, - слышали, в Москве и Одессе уже карточки ввели? У нас медленно товар разбирают только потому, что с деньгами у населения туго, за счёт военных спасаемся, а у них своё обмундирование. Что-то осталось, но вот брюк нет, и белья. На складе закончились, а новые не везут.
        - Совсем?
        - С каждым месяцем всё хуже, - продавец понял, о чём речь. - Боюсь, скоро закроемся.
        Сергей с сомнением заглянул в бумажник, деньги он взял почти все, что оставались, зарплата ожидалась только через три дня, в бумажном отделении лежали тридцать четыре рубля.
        - Платье и пальтишко возьму, - решил он, - детские, на сто сорок пять сантиметров.
        - Четыре фута и девять дюймов. Возьмите два платья, хуже не будет, в крайнем случае продадите за ту же цену. А пальто отличное, не очень модное, но сшито хорошо. Я сейчас покажу.
        Травин согласился, отдал ещё двадцать три рубля, подождал, пока продавец всё упакует, засунул свёртки и коробки в мешок с лямками.
        - Прибарахлился, - сказал он.
        - Надо же, слово чудное. Заходите, товарищ, как будете у нас, - на пороге появился деревенского вида мужичок в косоворотке и потёртом пиджаке, и продавец устремился к нему. - Что желаете, товарищ? Портянки, валенки, может туфли из парусины на летний сезон? Последний писк моды, не пожалеете.
        
        На переезде пришлось остановиться и ждать, когда товарный состав пересечёт автомобильную дорогу. Вместе с ним стояли несколько подвод и один грузовик, в кузове которого сидели красноармейцы.
        - Один за одним шастають, - дежурный по переезду, дедок лет шестидесяти, неодобрительно мотнул всколоченной бородой в сторону состава. - Спасу нет, кто-то всю страну вывозит, ндя.
        - А раньше? - заинтересовался Травин.
        - Раньше-то раз в три-четыре дня, да литерный, тот быстро шмыгает, а теперича раз в два дня, а то и кажный день, почитай месяц уже. Этот вроде едет, бывает, остановят наши-то, и рыскают, мол, товары контрабасные везут империалисты, даже случаем находят что, а то и нет. Ндя. Беспорядок.
        Через десять минут последний вагон проехал переезд, скопившиеся средства передвижения двинулись по своим делам, Сергей тоже заторопился, теперь, когда с текущими делами он разобрался, предстояло вернуться к другим, более важным. Справиться у Матюшина, как идут дела с получателями почты, договориться с Черницкой об очередном свидании. И узнать, кого он сдал наряду ГПУ.
        
        ***
        Политкевич ковырялся в пачке, пытаясь выудить последнюю папиросу, она упала на дно враспор и никак не поддавалась.
        - Да чтоб тебя, - выругался он, смял пачку и бросил в корзину.
        За окном стемнело, у противоположной стены, привязанный к стулу, сидел Сомов. Синяков на его лице прибавилось, рубашка была порвана, обнажая косые полосы, которые уже начали синеть. Сломанная рука опухла и потемнела. Рядом стоял боец ОГПУ, держа в руках сплетённую из кожи дубинку.
        - Ещё добавить, Вацлав Феофилович? Вот ведь паскуда, твердит одно и то же.
        - Нет, давай в камеру его, пусть снова доктор осмотрит, гипс новый наложит, и проверь, подъехали ли из угро и суда.
        Боец открыл дверь, свистнул, тут же появились двое конвойных, развязали Сомова, подхватили под руки и потащили, Митрич не сопротивлялся, его ноги волочились по полу.
        - Ждут вас, товарищ начальник.
        - Хорошо.
        Политкевич встал, одёрнул гимнастёрку, поправил знак Почётного работника ВЧК-ГПУ, подхватил кожаную папку и вышел из допросной. На втором этаже штаба девятого погранотряда его уже ждали инспектор угро Семичев и старший следователь Лессер.
        - Ну что, товарищи, - начальник оперсектора сел во главе стола, - дела наши плохи. Доказательств того, что это Сомов убил ребят Миронова, до сих пор нет, криминалисты и ваш, и наш говорят, что ножики не те. Мы уж и выспрашивали гада этого, и спиртом напоить пытались, чтоб язык развязать, твердит как заведённый, что дружки подбили на ограбление, а до этого он как ангел был, из дома в погранотряд и обратно. Так что, Семичев, пока что забирай его себе в адмотдел на время проведения следственных действий. Пусть посидит, подумает, что мы ему поверили, может, разболтает чего. Товарищ Лессер, возражения есть? Может, сам хочешь с подозреваемым поработать?
        - Нет, - Лессер потёр изуродованную губу. - Я считаю, сейчас допрос ничего не даст, надо подноготную его вызнать. Если он здесь сейф вскрыл, а сделал он это ювелирно, то, значит, раньше уже этим занимался. Разошлём ориентировки, пусть его в адмотделах в других областях посмотрят да по делам проверят. В Ленинграде запросим по месту работы.
        - Уже месяц как разослали, - вздохнул Семичев, - нет на него ничего, не светился нигде этот Сомов, и пальчиков его нигде нет, значит, не попадался ни разу, а сейф он мастерски вскрыл, почти без царапин. Может, за границей промышлял?
        - В Северо-Американских соединённых штатах. Прямо оттуда к нам приплыл, чтобы обеды по лесу разносить. Не говори чепухи, где-то здесь он промышлял, в крупных городах. В заявлении писал, что трудился в Самаре в артели, только в Самаре о нём не слышали ничего, и артели такой там нет. Под это дело сейчас и остальных проверяем, удружил нам этот Сомов. В общем, агенты твои, как там их фамилии?
        - Прохоров и Юткевич.
        - Прошляпили они этого гада. Сам-то понимаешь, что они натворили?
        - За проступки свои и своих людей я перед своим начальством отвечу.
        - Хочу напомнить тебе, товарищ Семичев, что на органы ГПУ возложено оперативное руководство милицией и уголовным розыском, так что твоё начальство - это я. Или тебе Совет народных комиссаров не указ? Если твои агенты контру проморгали, отвечать будешь вместе с Радзянским, и я с тобой заодно. Приедет сюда особоуполномоченный из постпредства, мало нам не покажется.
        Семичев нахмурился, глаза его забегали.
        - Ты, Вацлав, коней-то попридержи, я с них вины не снимаю. Да, виноваты, расслабились, но не к стенке же их за это.
        - Уволить к чёртовой матери из органов. И чтобы с волчьим билетом, пусть вагоны разгружают, если головы нет. Хотя, Генрих Францевич, по какой статье их можно посадить?
        - По сто одиннадцатой, - не раздумывая, ответил следователь. - Судья даст год максимум, никто, кроме бандитов, не пострадал, вот если бы жертвы были среди граждан, ну там дворник, например. Так они его только напоили, не до смерти, а это ненаказуемо.
        - Ты, товарищ Политкевич, - расстроился Семичев, - так до расстрела договоришься.
        - Ладно, погорячился, но ты подумай, Захар, какой случай удобный, вина-то на них всё равно, искупить должны. Так что давай вот что сделаем, предлог задержать их есть, сажаем обоих к Сомову в камеру, чтобы зубами из него правду выгрызли. Прохоров у тебя вроде парень боевой, пусть давит эту гниду, а Юткевич будто заступится, так Сомов ему всё и выложит.
        Глава 9
        ГЛАВА 9.
        
        К празднованию первомая город готовился тщательно и с размахом, тем более что Совнарком расщедрился и подарил трудящимся ещё один выходной, теперь и второе мая стало нерабочим днём, к демонстрациям и кавалерийскому параду добавлялись привычные по царским временам маёвки - гражданам предлагалось культурно провести этот день на природе.
        Ради предстоящих длинных выходных горпромхоз нашёл резервы, ввёл дежурные смены в воскресенье, комсомольский комитет кинул клич, и в предпоследний день апреля люди с кисточками красили металлические ворота домов в центре города, люди с мётлами вычищали продукты жизнедеятельности горожан, а те, что с лопатами и тачками - разравнивали остатки щебня, лежащего на окраинных улицах. Щебня оставалось мало, где-то в половину того, что навезли совсем недавно, поэтому работа шла намного быстрее.
        - Сюда, - закричал один из комсомольцев, подкидывающий щебёнку под чугунный каток, - эй, ребята, помогите мне, я что-то нашёл.
        
        Сергей свой законный выходной тоже проводил, не бездельничая. С раннего утра он занялся домом - тот, хоть и чужой, требовал ухода, крыша за зиму в некоторых местах прохудилась, ограда покосилась, того и гляди упадёт, и вообще, весна, она как бы требовала, чтобы жилище выглядело опрятно. Так что Травин дал Лизе тряпку - протирать окна, а сам полез на крышу.
        С ней он провозился до одиннадцати. Мог бы и дольше, но на этот день у него были другие планы.
        Снег сошёл, земля почти высохла, на пустыре за желдорбольницей установили ворота, ещё с осени возвели трибуны, и устраивали футбольные матчи. Центральный стадион в сквере «Спартак» возле театра им. Пушкина все десять псковских команд вместить не мог, они потихоньку обрастали своими тренировочными базами. Общество «Динамо» обустроило поле возле казарм на берегу реки Пскова, у команды завода «Пролетарий» был свой стадион в Завеличье, а железнодорожная станция для своей команды выделила площадку неподалёку от Еврейского кладбища.
        Зимой гоняли мяч по утоптанному снегу, собственно, на такую тренировку Сергей случайно и попал, после переезда в Псков денег отчаянно не хватало, он устроился разгружать вагоны и попал в одну бригаду с ребятами из команды. Слово за слово, и уже в следующие выходные, на двадцатиградусном морозце, он забил свой первый гол.
        Команда железнодорожников считалась фаворитом будущих соревнований, в прошлом, 1927-м году они выиграли городское первенство у спортобщества «Динамо», теперь команда, состоящая из бойцов ГПУ и сотрудников адмотдела, жаждала реванша. До начала городского турнира оставался месяц, и будущие участники прощупывали друг друга в товарищеских матчах. Так что Сергей, который в состав команды не входил, в этот раз рассчитывал посмотреть на игру с трибун.
        . Зрителей было не меньше трёх сотен, поболеть за команды пришли семьи игроков и просто любопытные, большую часть составляли работники железной дороги, начальник станции с дородной супругой сидели по центру, тыча пальцами в футбольное поле и оживлённо переговариваясь.
        - Сергей, выручай, на ворота встанешь, - тренер железнодорожников перехватил Травина у кромки поля, сунул ему перчатки, - вот уж ситуация.
        - Я же в защите. На воротах всего два раза стоял, а Лапушкин где? Сокольский?
        - Лапушкин с пятницы животом мается, сейчас дома лежит, а у Сокольского что-то случилось, обещал к перерыву подойти, так что на тебя надежда одна. Ты на рожон не суйся, дальше вратарской не выходи, ясно? А мы их подержим первый тайм, ну а если что, отбивал ты хорошо, справишься. Спасай, на тебя надёжа.
        - Попробую, - с сомнением сказал Сергей.
        - Да, и не вздумай сам с мячом через поле бежать, игра ответственная. На один тайм, договорились? А то подумай, у нас машинистов не хватает, а получают они поболее тебя, в основной состав запишу.
        - Нет уж, я на почте неплохо себя чувствую.
        - Ты гоп-то раньше времени не говори, за ум возьмёшься, физический труд - он всему голова. У тебя потенциал большой, можешь и в сборную пробиться, если перестанешь хулиганить и научишься по мячу бить.
        Травин покачал головой, усмехнулся. Красных и жёлтых карточек у судей не было, зато был свисток, которым они любили пользоваться по поводу и без, игроков удаляли с поля за любые нарушения, а Сергей, играя в защите, нарушал правила направо и налево.
        - Чего динамовцы сегодня такие хмурые? - спросил он, команды как раз готовились выйти на поле.
        - Кто их знает, может, начальство их и в хвост и в гриву, говорят, нападающий у них поменялся.
        - Который?
        - Помнишь Прохорова, он из Ленинграда к ним перебрался, там играл за «Парижскую коммуну», кажись? Так нет его сегодня, поставили вместо него Лёву Лившица.
        - Он же полузащитник, в пас ещё кое-как, а бить сильно не может.
        - Об чём и речь, может, какие-то у них ходы новые, или к первенству готовят неожиданность. Всё, началось, дуй в ворота, и чтобы ничего туда не пролезло.
        Сергей натянул перчатки, помахал рукой зрителям, сидящим на деревянных скамьях, и особенно Лизе, соседским ребятишкам и Фомичу с Лапиной, и занял своё место на вратарской площадке. Благодаря высокому росту и длинным рукам, он свободно доставал до перекладины, мяч из виду не упускал, и даже сильные удары ловил. Но стоять на воротах Травин не любил, то ли дело защита, одного движения корпусом хватало, чтобы нападающий летел в одну сторону, а мяч в другую.
        Динамовцы с самого начала перехватили инициативу, обводя железнодорожников и пробиваясь на их половину поля. Атаки захлёбывались ближе к штрафной площадке, новый нападающий бил точно, но несильно, мяч докатывался до ворот, где Травин его спокойно подбирал. Один раз Сергею пришлось прыгнуть и буквально вытащить его из правого верхнего угла, на трибунах заорали, а когда он ответным пинком отправил мяч через всё поле, захлопали. Травин недовольно сморщился, бил он намного сильнее нападающего «Динамо», только мяч летел куда угодно, но не в цель. Вот и в этот раз вместо ворот он попал в заросли кустарника, окружавшего стадион.
        Второй вратарь железнодорожников Сокольский появился к началу перерыва, он торопился и сбил дыхание.
        - Сдюжишь? - тренер прикидывал, не оставить ли Травина на поле.
        - Да, - Сокольский уверенно кивнул. - Вроде отдышался, от самого дома бежал, пять минут, и пульс восстановится. А почему Лившиц в нападении? Где Прохоров?
        Сергей отдал ему майку и перчатки, поднялся на трибуны, к Лизе. Фомич с Лапиной сидели чуть поодаль, рядом с ними опёрся широченными ладонями о скамью банщик Макар Пантелеймонович, который раньше работал кочегаром на тепловозе, и за успехами родной команды следил пристально. Варя кивнула Сергею холодно, и отвернулась, Фомич крепко сжал ладонь.
        - Ну ты ударил, - сказал он, - я уж подумал, до границы долетит, ан нет, уложил ты его прямо в лес. Пунктуально.
        - Я вообще по воротам целился, - Травин обнял Лизу и уселся рядом с ней, - с чем сегодня пиво?
        - Раки, - Фомич открыл корзинку, - тебе как всегда?
        - Да, - Сергей налил в стакан квас, красный, на травах, с приятным кисловато-терпким вкусом, отломил раковую шейку, закурил. Солнышко припекало, первые листочки распустились на кустах, казалось, вот она, нормальная жизнь, без забот и волнений, только сиди и смотри, как другие по полю бегают.
        Команда железнодорожников забила наконец-то первый гол, а динамовцам всё никак не удавалось попасть в створку ворот. Их болельщики кричали что-то обидное. Неподалёку от Сергея сидели соседские ребятишки, они свистели, топали ногами, облизывали леденцы на палочке и обсуждали футболистов. Среди них Травин увидел беспризорного, который, как ему показалось, недавно за ними следил.
        - Это кто? - показал он на него Лизе.
        - Да прибился к нам, - девочка была увлечена игрой не меньше других, и отвечала неохотно. - Пашка его зовут, у него дядя живёт где-то в деревне, а он тут побирается ходит. Он смешной. Дядя Серёжа, а почему тебя с поля выгнали? Новый вратарь ещё хуже.
        Динамовцы забили ответный мяч, Сокольский зевнул и не успел дотянуться до штанги. Болельщики разочарованно выдохнули, а гости, словно набрав в грудь свежего воздуха, забегали быстрее, и через минуту снова закатили мяч в ворота. Начальник станции побагровел, его жена нервно обмахивалась веером, хотя на улице было не жарко. Работники железной дороги громко, на всё поле обсуждали, что они сделают со своими футболистами и с судьёй. Тренер железнодорожников кричал на Сокольского, посинев лицом, тот вяло оправдывался, и казалось, что теперь-то Травина позовут обратно, но тут нападающий хозяев Протопопов забил два мяча подряд, игра снова стала в их пользу, трибуны успокоились и вернулись к еде и напиткам.
        После игры, когда обе команды на поле жали друг другу руки, к Сергею подошёл вратарь динамовцев, инструктор адмотдела.
        - Не тянет Сокольский, - сказал он. - Повезло вашим, что тебя в первом тайме поставили.
        - Это вам не повезло, что Прохорова сегодня нет.
        Вратарь помрачнел, пробормотал что-то неразборчиво и отошёл, Сергей понял, что про отсутствие нападающего у других футболистов лучше не спрашивать.
        В слободу возвращались всем гуртом, сначала от компании отделились Фомич с Варей, а потом ребятишки начали разбредаться по домам. В конце концов остались только Травин, Лиза и беспризорник.
        - Ну я пойду, - парень нерешительно переминался с ноги на ногу, - бывайте, если что.
        - Дядя Серёжа, - Лиза подняла руку, словно в школе, - можно, Паша у нас поест? Я карасей запекла, а ещё перловки много со вчерашнего дня осталось.
        - Конечно, - Сергей кивнул. - Пойдём. Не стесняйся, еды у нас достаточно.
        Ел беспризорник аккуратно, крошки хлеба смахивал в ладонь, а потом в рот, не чавкал и в носу не ковырялся, между делом рассказал, что родителей нет, живёт вместе с родственниками в Усановке, а в город ходит, чтобы денег подсобирать. Родственники, сказал он, относятся неплохо, куском не попрекают, но у самих нужда, так что он вроде как добытчик.
        - Лет тебе сколько? - Травин слушал на вид невнимательно, но всё запоминал.
        - Пятнадцать, - Паша аккуратно отделил от карася хребет, оскрёб ложкой рёбра. - Это я в войну голодал, потому и не вырос, а так уже работать могу, покрасить там чего, или кожу починить. Я даже в школу раньше ходил, читать и писать умею, а осенью хочу в медицинское училище податься, там, говорят, и кормят, и одёжу дают какую-никакую, и даже общежитие есть у них, а при больнице всегда можно разжиться чем-нибудь.
        - Врачом хочешь стать?
        - Не отказался бы, люди уважаемые, опять же, при деньгах всегда, больные им и масло, и яйца, и курочек приносят, - серьёзно ответил беспризорник, - а как не принести, если болит и только дохтур поможет.
        Поев, Паша засиживаться не стал, поблагодарил и попрощался.
        - Что скажешь о новом знакомом? - спросил Сергей Лизу, та убирала со стола.
        - Странный он, дядя Серёжа, подозрительный, - Лиза тут же села, оперла подбородок о ладони, нахмурила лоб. - Иногда говорит по-простому, как будто из деревни, а иногда как по книжке. И ещё я видела его несколько раз возле почты, а там мало подают, не то, что в торговых рядах. Иногда глядит жалостливо, хочется пожалеть, а потом раз, и взглянет, словно взрослый. И с ребятами он не играл, а всё выспрашивал что-то.
        - Следила за ним?
        - Я всё подмечаю, как ты учил, - гордо сказала девочка. - И как он ложечку со стола стащил, а потом передумал, и обратно положил.
        - Молодец. Вот и я то же самое заметил. Но даже если человек странный, это не значит, что он плохой, да? Ну всё, иди уроки делай, а я трубами займусь, может удастся дождевую воду подвести.
        - А можно я сначала Радиопионер послушаю по Коминтерна? Совсем чуточку.
        Девочка скорчила умоляющую рожицу, Травин рассмеялся, кивнул. Сам он до приёмника добирался поздно вечером, аппарат, если ввернуть лампы и подключить к сети, ловил не только Москву, Ленинград и Таллин, но и Лондон с Парижем, трещали искровые разряды и звучали голосовые позывные - радиолюбители всего мира обменивались посланиями через короткие волны.
        
        Пашка возвращался домой довольный. Этот легавый, может, силач был, и в футбол играл неплохо, но на удочку попался - и домой позвал, и накормил, теперь ему, Пашке, семафор открыт, там поможет, тут подсобит, в доверие вотрётся, а там уже пусть дядя Митяй решает, что с ними делать. Окошки на доме хлипкие, дверь на щеколду запирается, подцепить - раз плюнуть, на чердак есть отдельный лаз со двора. А главное, нет собаки, у местных кобели брешут, чуть к забору подойди, собака, её пока зарежешь или отравишь, время отнимает, а коли нет - считай, дом открыт. Совсем граждане о своём здоровье не беспокоятся, таких почикать, что младенца обнести. Парень даже прикинул, как это удобнее будет сделать, часа в два-три ночи, когда сон самый сладкий, и бритвой - она идёт без усилий, горло располосовать ума не надо, даже этого бугая можно одним движением, а уж девчонку-то на раз, там шейка тоненькая.
        Осталось только Митрича дождаться, тот пропал куда-то, в пятницу как на дело пошёл, так и не вернулся. Но такое уже случалось, так что Пашка особо не беспокоился, раз Фома не наведывается, значит, в порядке всё, иначе давно бы уже тряс его. Ничего, ещё годик при нём продержится, и на вольные хлеба, Митрич, конечно, свой и заботится, но ценности-то припрятывал, за эти два дня Пашка весь дом перерыл, и нашёл-таки схоронку в погребе. В ямке за кирпичом лежал наган, тот самый, что Митрич ему давал, а потом отобрал, рядом с ним триста золотых червонцев, завёрнутые по двадцать монет в папиросную промасленную бумагу, и связанные ниткой колечки с камушками. Значит, брехал дядя, что Краплёный его склеил, утаил свою долю, и с Пашкой не поделился. Так же как и теми деньгами, что за пограничников получил, припрятал их куда-то дядя Митяй, а куда, не говорил. Выдавал, гад, по три целковых на неделю, а сам жировал.
        То ли дело Фома, как надо чего, в форту залезть или по карманам пошарить, всегда платил исправно, и вообще, бандит для Пашки был объектом для подражания, вот таким он хотел вырасти. Чтоб валить с одного удара, как тех пограничников, они даже пикнуть не успели. Дружок-то его, Фима, не такой, недалёкий он. А ещё Фома потихоньку Пашку воровскому делу учит, доверяет. Пашка в уме перечислил, что надо сделать, когда увидит Митрича, что рассказать, а что на потом оставить, и как золотишко себе припрятать вовремя, с такими деньжищами он себе фиксы золотые вставит, купит золотые же котлы, маруху заведёт и кататься будет только на извозчиках, а жрать - в приличных кабаках.
        - Ты где шляешься? - спросил его предмет для подражания, стоило Пашке переступить порог.
        Фома смог залезть в дом совершенно незаметно, все условные схоронки, которые Пашка расставил, были на месте, и всё равно, вот он, сидит за столом, ножик крутит.
        - За едой ходил.
        - И где она?
        - Съел.
        - Ладно, - Фома подвигал по столу промасленный свёрток, который Пашка разыскал в погребе, развернул его, потёр уродливый шрам на щеке. - Машинка откуда, желтуха и цацки?
        - Мне откуда знать? - глаза у парня предательски забегали, - может, хозяев прежних?
        - Хозяев, значит? - бандит поднялся, посмотрел на Пашку. - В наследство оставили сиротам добрые люди.
        Недобро посмотрел, холодным взглядом, словно Пашка уже покойник. Парнишка бросился к двери, распахнул, и тут же сильный удар отбросил его на середину комнаты. За дверью стоял Фима.
        - Подарок они вам оставили? - Фома не торопясь подошёл к парню, ударил без замаха кулаком в живот. - Ты мне не бреши, как пёс, выкладывай на чистоту.
        Говорил Фома неторопливо, спокойно, и от этого Пашке совсем страшно стало. Из своей недолгой жизни он вынес две вещи, во-первых, что бы не спросили, нельзя сразу признаваться, никак нельзя, ни при каких обстоятельствах, и второе, если надо кого сдать, делать это надо вовремя. Вот как Митрич намекал, что это он легавых на Краплёного навёл, мол, так этим гнидам и надо. Только не сходилось что-то в его словах, но Пашке и тогда, и тем более теперь обдумывать это было недосуг, Фома бил несильно, с ленцой, но очень больно. А потом, видя, что парень только сопли по лицу размазывает, но ничего толком не говорит, присел рядом на корточки.
        - Вот что, Павел, так-то ты кремень, молодец, только если ты мне сейчас добром всё не поведаешь, я тебя резать начну. Сначала кожу с лица сниму, потом пальцы по одному откочерыжу, а там и до глаз с ушами дело дойдёт, и тогда уже ты точно жмурником станешь. Вот и подумай, стоит ли Митрич твоей жизни.
        Пашка уже и думать ни о чём не мог толком, стоило лезвию ножа прочертить линию от виска до шеи, выложил всё, как есть - и как Митрич с Краплёным разбежался в Москве, а потом подался сюда, и как банду Краплёного вязали, и про Травина рассказал, что Митричу его портрет показывали, и много ещё чего.
        - Эвона как, - Фома выслушал внимательно, не обращая внимания на комментарии Трофима, похлопал парня по плечу, - значит, в доску загнал Митрич, таился от нас, может, и Краплёного он скинул, гнида. Ты знаешь, что он в каталажке сидит? Вот думали помочь, вроде свой, а оказался не свой. Ладно, вижу, не всё рассказал ты мне, такой же, как дядька твой, Фима, кончай его, хату ночью подпалим.
        Фима довольно заржал, вытащил из кармана складной ножик, раскрыл его взмахом руки.
        - Бывай, паря, - сказал он.
        - Нет, стойте, - захныкал Пашка, пытаясь отползти, слёзы катились по лицу, он размазывал их рукавом в грязные пятна, - как на духу выложил что знаю, Христом Богом молю, не убивайте, всё что скажете, делать буду. Дяденьки, пожалуйста, не надо, я отработаю.
        - А ну погодь, - Фома знаком остановил подельника. - Чего ты умеешь? По окошкам лазить? Так я таких свистну, сотня прибежит. Мне твой Митрич нужен был шнифы ломать, а нет его теперь. Или он тебе свою науку передал?
        - Стойте, - заорал Пашка, - я знаю.
        - Что?
        - По шнифам спеца, Митрич баил, мол, местный, псковский, только от дел отошёл давно уже, но ломал их раньше на раз. Живёт, мол, здесь как фраер, от легавых не ховается, чистенький со всех сторон, а ковырнуть, медвежатник как есть.
        - Да обойдёмся, нашли замену, чай хватает умельцев.
        - Этот настоящий мастер, дядя Митяй очень уважительно о нём говорил.
        - Ну ладно, - Фома усмехнулся, - Раз мастер, может, и сгодится. Показать его можешь?
        - Не видел я его, только где работает знаю, да как кличут.
        - А не брешешь ли ты?
        - Нет, вот те крест, дяденька, выведу на него, как есть, умоляю, не надо.
        - Видишь, Фима, как люди за жизнь цепляются, - Фома рывком поднял Пашку за воротник, поставил на ноги. - Слышь, гимнаст, ты мне теперь жизнь должен, понимаешь?
        Пашка изо всех сил закивал головой.
        - Хорошо. Дёрнешься, и моргнуть не успеешь, как я из тебя нутрянку вырежу. Пошли, я твои слова хозяину передам, пусть он решает, ну а я за тебя слово молвлю, только ты мне как пёс верный теперь будешь, понял? Фима, смотри, если сбежит, я тебе, паразиту, всё припомню.
        
        Митрич понял, что его дело плохо, когда вместо вечерней пайки к нему в камеру подсадили двух мусоров, которые раньше его пасли. Один, пожилой, не говоря ни слова скинул вещи Митрича с нар на пол, улёгся на одеяло и закрыл глаза, а второй едва переступив порог заехал Сомову в челюсть. Неумело заехал, вскользь, только губу раскровил.
        - Ты что творишь, гражданин начальник? - бандит сплюнул кровь, и тут же спохватился, не должен был он их узнавать.
        - Гляди, признал, - Юткевич потянулся. - Как думаешь, сам он нам всё выложит, или руку вторую сломаем, а, Саня?
        - Ты поосторожнее, начальник, с допросами, - Митрич залез на верхнюю лежанку, - мы свои права знаем, пока пролетарский суд не решит, что виновен я, считай, до тех пор честный человек и гражданин РСФСР. Ежели допросить меня хотите, делайте всё по закону, чтобы, значитца, никаких сомнений не возникало, мне скрывать нечего, да, воровал, но не от хорошей жизни, мальчонку содержу, сирота он, ест много, одёжа нужна.
        - Значит, добрые дела творишь? - спросил Юткевич. - Вроде как благодетельством занимаешься?
        - Как есть, - подтвердил Сомов, - обстоятельства заставили, так на суде и скажу, не сумлевайтесь. А бить меня, гражданин начальник, не надо, лучше спросите, может, по-доброму отвечу. Вы вон сколько времени за мной шлялись, знаете, нет на мне плохих дел, только в этот раз бес попутал, дружки старые потянули на прыг-скок, так я только шниф чистил, а что они там делали окромя, за это я не в ответе.
        - Ты, сволочь, понимаешь, что милиционера убил? - разозлился Прохоров, - У него семья, дети малые, а ты его как свинью зарезал. Да тебя расстрелять надо, гниду, по кускам резать, и то мало будет.
        - Не спеши, - старший агент попридержал младшего, - ты помнишь, что от него надо получить? Эти грешки уже известны, а вот старые - он нам про них поведает, да, Дмитрий? Как на духу расскажешь, потому что больше я товарища своего сдерживать не буду, а он человек простой, рабочий, политесам не обучен, зато таких, как ты, давить смыслом жизни считает. Так что ты до утра подумай, ночью-то мысли правильные в голову приходят, а как проснёшься, всё нам и выложишь, про контрабанду да как красноармейцев под нож подставлял, и не вздумай утаить, а то умолять будешь, чтобы тебя к монастырю поставили. Сеня, ложись, отдыхай, считай, мы тут в отпуске. Ты ведь в Ленинграде жил, расскажи, как там, в столице, что в театрах смотрят и в синематографе нового.
        Пока не стемнело, агенты перебрасывались ничего не значащими фразами, с перерывом на ужин, и под это дело Митрич задремал, спать он старался чутко, вполглаза, но к полуночи его сморило окончательно. Проснулся Сомов от того, что какой-то предмет ткнулся ему в ладонь, инстинктивно он его сжал, и только тут понял, что в камере кто-то кричит. Он открыл глаза, пригляделся в тусклом свете лампочки - пальцы обхватывали рукоять ножа. Внизу Юткевич, весь в крови, колотил в дверь.
        - На помощь, - орал он, - убивают.
        Митрич перевёл взгляд на пол, там лежал Прохоров с перерезанным горлом, возле трупа натекла приличная лужа крови. Юткевич обернулся, стал виден порез на его груди, агент угро приложил палец к губам, усмехнулся, и опять заколотил в дверь. Сомов, поначалу ошарашенный, кое-как собрался, спрыгнул на пол, терять ему было особо нечего, где один жмур, там и два, но тут дверь в камеру распахнулась, и внутрь вбежали сотрудники милиции.
        Глава 10
        ГЛАВА 10.
        
        Травина взяли в понедельник утром, прямо на работе, два милиционера вежливо, но настойчиво предложили надеть пальто и пройти с ними, руки вязать не стали. Вывели на улицу под встревоженными взглядами сотрудников почтамта, свернули к мосту Красной Армии, пересекли реку Великую, следя, чтобы задержанный не бросился в воду и не утоп, избежав советского правосудия, и завели Сергея в здание Псковского адмотдела НКВД со стороны Конной улицы.
        В отделе милиции у задержанного взяли отпечатки пальцев, сфотографировали, отобрали верхнюю одежду и кошелёк, нашли кастет в кармане пиджака, но ничего на это не сказали, те, кто его оформлял, вообще мало говорили и причину задержания не озвучивали, а Сергей не спрашивал. По своему опыту он знал, что когда придёт время, ему всё расскажут и даже покажут, а до того арестант должен страдать от недостатка информации, чтобы к приходу следователя окончательно созреть и упасть тому в руки.
        Что произошло, Сергей понял, едва его завели в камеру. Человека, который там сидел, он видел вживую один раз в жизни, когда тот наставил на него пистолет.
        - Значит, нашли Глашу, - Травин уселся на нижнюю койку, подложив подушку под спину. - Давно сидишь?
        Лакоба некоторое время сопел, глядя на Сергея с нескрываемым раздражением.
        - С чего ты взял, что нашли? - наконец сказал он.
        - Сам подумай, - Сергей встал, достал с верхней шконки ещё одну подушку, - ты - главный подозреваемый, вполне мог убить Екимову из ревности. Про меня следствие думает, что я тоже вроде как какие-то знаки внимания ей оказывал, а потом вдруг выяснил, что она от тебя уходить не хочет, да и прикончил её.
        - Так это ты? - таможенник вскочил, сжал кулаки. - Да я тебя…
        - А ну сядь, - резко сказала Травин, - что ты как мальчишка себя ведёшь. Не было ничего, но ты считал, что было, и они так же думают. Уяснил?
        - Нет. Почему они её не спросят?
        - Потому что мертва она, - Сергей поёрзал на двух подушках, покосился на ту, что лежала над Лакобой, - или без сознания, но это вряд ли, тогда бы нас рассадили по камерам. А так сейчас слушают, что мы друг другу наговорим. Тебя как звать-то?
        - Леонтий, - нахмурился Лакоба, - эй, зачем такое говоришь? Женщина умерла, а ты спокойный такой. Значит, не ушла она?
        - Не знаю. Следствие, Леонтий, должно фактами оперировать. А факты таковы, что её больше двух недель не было нигде. Думаю, что в ту же пятницу, тринадцатого, всё произошло.
        - Плохой ты человек. Жестокий, разве можно сразу нехорошее думать.
        - Ты из себя иститутку-то не строй, небось, в гражданскую не цветочки поливал, всякое в жизни случается. Нам с тобой, гражданин Лакоба, надо всё вспомнить, самые мелкие детали, чтобы следствие, когда спросит, могло настоящих убийц найти, потому что не должны эти гниды на свободе оставаться. Ты хочешь этого?
        - Конечно хочу, - набычившись, сказал Лакоба. - Только меня уже два раза допрашивали.
        - Тогда трупа у них не было. Погоди, не кипятись, вот как сделаем. Давай я тебя допрошу, а потом ты меня. Глядишь, кое-что выясним.
        
        Лессер сидел в соседней камере и делал пометки, разложив листы дела на большом столе. Травин вёл допрос, словно раньше этим уже занимался, следователь поставил отметку на протоколе - «запросить личное дело», поморщился. Матюшин ещё неопытный, разве можно так опрашивать, столько всего упустил.
        Во-первых, ни в одном протоколе не было сказано, что Екимова сначала зашла к себе, а точнее к Лакобе в комнату, и уже после этого пошла разносить письма, только восемь адресатов, которые появились в допросном листе позже - чернила почти незаметно, но отличались, значит, Матюшин потом их приписал.
        Во-вторых, Лакоба помнил, что записку нашёл только утром в субботу, казалось бы, чего тут странного, ну упала и упала, но Травин вцепился в это и выяснил, что окно на ночь Лакоба всегда старается закрывать, потому что каждый день с рассветом мимо проходит кавалерийский эскадрон погранотряда, и от грохота подков по булыжной мостовой таможенник просыпается. Вот и в этот раз он точно окно закрыл, потому что холодно было, но как как утром открыл, не помнит. Ещё почтальон выяснил, что лист бумаги валялся за столом, а ветер сдул бы его, скорее всего, на середину комнаты.
        - Вот субчик, подозрения от себя отводит, - Лессер скривился, поправил наушники. Плохо, что не научились пока изображение передавать, он бы на этих двоих полюбовался, ну ничего, ещё успеет.
        Про то, что Лакоба видел Дмитрия Сомова, ни в одном протоколе не было, Матюшин не спросил, а таможенник на допросе говорить не стал. Матюшину не стал, а Травину рассказал, что пришёл как-то раз домой в обед и застал человека, который в их дверь стучался. И что этот человек принёс вещи для Глаши, Лакоба его в комнату затащил, расспросил хорошенько, пригрозил даже, и выяснил, что это родственник её, брат двоюродный. Лессер знал, что этот якобы брат - Дмитрий Сомов, и Екимовой он бывшим женихом приходится, он придвинул к себе папку с допросами вольнонаёмного работника погранотряда, нашёл нужный лист, где Сомов говорил, что два раза заходил домой к Екимовой.
        Лакоба описал Сомова очень точно, и по тону Травина Лессер понял, что почтальон его тоже узнал. Он нарисовал на листочке кружочек, написал в нём «ломбард», в другом кружочке «Екимова» и соединил их, одновременно дополняя допросные листы новыми подробностями - Лакоба пел так, словно его на расстрел вели. Во что была утром одета, как себя вела, к кому ходила семнадцать раз, что цепочку с подковой он ей в торговых рядах купил и многое другое, то, что к делу относилось косвенно. Например, то, что до него у Екимовой были отношения с радиолюбителем Савушкиным, который на него, Лакобу, крысится и не здоровается.
        Потом Травин отчего-то перешёл к родне Лакобы, стал расспрашивать, есть ли у него семья, как им живётся на Кавказе, про братьев и сестёр. Лакоба отвечал скупо, а потом и вовсе сказал, что на такие темы разговаривать не любит, потому что с семьёй поссорился из-за невесты. Травин не настаивал, и предложил ролями поменяться.
        Таможенник допрашивал однокамерника вяло, его больше интересовало, не было ли чего между Травиным и Екимовой, и почтальону пришлось, как показалось следователю, самому строить ответы таким образом, чтобы появлялись нужные вопрос. Лессер поставил галочки против всех восьми граждан, которые получили письма и газеты, проследил хронологию - действительно, Екимова почему-то сначала зашла домой, и только потом пошла по адресам, хотя могла бы сделать по-другому. И про Савушкина отметил, что тот по крышам лазит как обезьяна, а значит, мог и в форточку попасть. Но не пролезть, телосложение у инженера было недостаточно хилое. И про Черницкую, про которую Травин не спросил, а мог бы.
        Труп нашли на Алексеевской улице, в самом конце, там, где она заходила в слободу, чего почтальонша туда попёрлась, сама она теперь уже не расскажет. Время смерти установили - между пятницей и следующей пятницей, Сомов в своих показаниях утверждал, что видел её в субботу, Лессер поставил возле этой записи восклицательный знак, логично было предположить, что Сомов врал, а раз врал - виновен.
        Екимова лежала на холодной земле, доктор считал, что это смазало результаты вскрытия. Ещё Травин вспомнил, как почтальонша была одета, Лессер сравнил его слова с отчётом милиционеров, забиравших тело, получалось, Екимова сменила заячий полушубок на драповое пальто, а Лакоба про такое пальто ничего не сказал, пропажи не обнаружил, и полушубка в шкафу тоже не видел. Оставалась серебряная цепочка с подвеской в виде подковы, в протоколе допроса Лакобы про неё ни слова не было, Травин её не упомянул, и тот, кто труп нашёл, тоже цацки не упомнил, Лакоба сам сказал, без напоминаний. Следователь, не прекращая слушать разговор, вызвал Семичева и попросил ещё раз комнату таможенника обыскать.
        Наконец сокамерники угомонились, Лессер снял наушники, отдал их сотруднику милиции, который занял его место и приготовил карандаш, чтобы вести запись разговоров. Следователь подхватил папки с делами, и отправился вести допрос - Дмитрий Сомов поначалу проходил по 162-й статье, и грозил ему за вскрытие сейфа всего год, но после того, как он в ночь на воскресенье убил Прохорова и ранил Юткевича, статья сменилась на 136-ю и десять лет особого режима. Теперь у Лессера был отчёт криминалиста, ножик, который у Сомова нашли в камере, точь-в-точь совпадал с тем, которым зарезали милиционера в ломбарде. А это означало 167-ю статью, по которой и расстрелять могли.
        
        Допрос получился коротким, Сомов в убийствах ни в какую не сознавался, утверждал, что нож ему подбросили, и что он рукой в гипсе никак не смог бы сильно ударить. В отчёте криминалиста ясно говорилось, что раны были нанесены левой рукой, так что подследственный снова пытался отбрехаться.
        - Ты, Сомов, хорошенько подумай, может, есть что по прежним делам сказать? - Лессер и так уже понимал, что новых признаний не будет.
        - Всё что было рассказал, гражданин начальник, - Сомов осторожно потрогал лиловый синяк на пол лица.
        - Ну и ладно. Конвой, уведите подследственного!
        Про то, что Екимову нашли мёртвой, Лессер решил не говорить, а отправить Сомова на опознание, и не одного, а вместе с двумя другими подозреваемыми, пусть ещё и друг на друга полюбуются, может скажут что интересное. А сам отправился к начальнику адмотдела Радзянскому.
        
        - Чем порадуешь, Генрих Францевич?
        Радзянский был не один, рядом с ним за круглым столом сидел Политкевич.
        - Ничем, - Лессер уселся на стул, разложил бумаги, - утверждает наш Сомов, что что Прохорова не убивал, а сделал это Юткевич. То есть по словам его выходит, что Юткевич и охранника ломбарда записал, раз нож тот же самый. Вот отчёт по гипсу, только что получил, нашли на внутренней стороне вмятину, похожую на след ножа, только как его не заметили, не знаю. Может, передал кто, пока Сомов сидел, но это уже вопрос к нашей милиции.
        - Юткевич в больнице, - Радзянский шпильку пропустил мимо ушей, - чуток крови потерял и возраст сказывается, врачи говорят, что не раньше вторника можно будет опросить.
        - Думаю, это ничего не даст, все факты, доказывающие преступление, налицо. Свозим нашего мокрушника на опознание Екимовой, но если даже если это он её убил, хуже ему уже не станет.
        - На опознание двое заявлены, - быстро сказал Радзянский, - для троих и машина другая нужна, или две, я на себя ответственность брать не буду пешком вести. Один из них, Травин, вообще бывший сотрудник уголовного розыска, я его дело по линии НКВД получил, выгнали за проступки.
        - Личность тёмная, - согласился Политкевич, - но вины его доказательств вроде нет?
        - Пока нет. Так ведь?
        Следователь пожал плечами.
        - И вообще, - Радзянский понизил голос, как бы не прибили этого Сомова по дороге, уж очень ребята на него злы, придётся абы кого с ним не отправлять.
        - Пусть держат себя в руках, - зло сказал Политкевич. - И так наворотили дел. Привезёшь сначала тех двоих, потом Сомова. Что насчёт Юткевича думаешь?
        - Из старых спецов, может сочувствовать, - начальник адмотдела вытащил из серебряного портсигара папиросу, постучал мундштуком по столу. - Это у Семичева надо спрашивать, его кадр.
        - Пустое, - сказал Лессер, - все факты против этого Сомова, отпечатки пальцев совпали, на ноже есть ещё одни, полустёртые, только неизвестно чьи. Он сейчас в таком состоянии, что любого оговорит, лишь б выкарабкаться. К тому же Юткевич без перчаток был, как бы он это провернул? Это ж надо было бы так подгадать, чтобы зарезать Прохорова, который тоже не лыком шит, потом полоснуть себя по груди, стереть отпечатки, вложить нож Сомову в руку, а ведь Сомов вполне мог Юткевича прирезать, пока караул не опомнился.
        - Вот и я думаю, брешет, - Политкевич вытащил трубку, повертел её в руках и убрал обратно в карман. - Ножик этот не проверяли на причастность к убийству на заставе?
        - Криминалист говорит, разрез похож, но точно сказать не может, трупы похоронили давно. Если достать, там гниль пошла, не увязать никак.
        - Жаль, поторопились мы, надо было их на ледник положить.
        Лессер деликатно промолчал.
        - С теми двумя донжуанами что делать?
        - Их милиция задержала, и правильно сделала, - следователь качнул головой в сторону начальника адмотдела, - доставила в отделение для проведения следственных действий. Я с ними и Сомовым опознание тела проведу, потом опрошу ещё раз каждого отдельно, предупрежу, чтобы готовы были в любой момент на допрос явиться, если новые обстоятельства вскроются, и отпущу. Как и договаривались, к девяти вечера жду всех подследственных в прозекторской во Второй больнице, Сомова чтобы берегли как зеницу ока. Вацлав Феофилыч, ты к себе сейчас на Батория? Меня до суда не подбросишь?
        
        - От Семичева толку нет, Радзянский тоже мышей не ловит, на двух стульях сидит, ломбард обнесли, а его милиционеры на рабочем месте пьянствовали, хотя должны были улицы обходить, если не Травин, утёк бы Сомов, - пожаловался Политкевич, когда они сели в чёрный закрытый Форд, - Гриша, сначала в суд заедем. Как думаешь, если он свою почтальоншу пришил, то вполне мог всё как надо обставить, без улик, как думаешь?
        - Думаю, это всё же Сомов, но на опознании видно будет, даже опытные себя выдают. За Травиным и Лакобой проследить надо, я их после опознания сразу отпущу, когда человек в камере сидит, он бесполезен, а так они друг друга подозревать будут. И вообще, я бы на твоём месте этого Травина привлёк к делу, он и Сомова задержал, и Лакобе допрос учинил, и Матюшина заставил по свидетелям пройтись. Даже если виноват, так быстрее себя выдаст.
        - Получил и я его дело, парень у Емельянова в Московском угро работал, недолго, правда, потом на коммунальное хозяйство перевели, кому-то дорогу перешёл. Отметка в деле стоит - в оперсостав не брать, я было сунулся узнать, за что, знаешь, что мне сказали?
        - Оружие не чистил?
        - За пьянку. Да если так взяться, половину надо из органов метлой, и потом сидеть смотреть, как бандиты вольно себя чувствуют. Травина надо использовать, ты его по линии суда привлеки, есть ведь у вас какие-то помощники из рабочих.
        - Попробую, для этого разрешение прокурора нужно.
        - Я ему позвоню после праздника. Мне целый отчёт сегодня к ночи посылать Домбровскому, - начальник оперсектора вздохнул - а кроме этого Сомова, нет никаких зацепок по делу. Тут ещё бюрократию развели, я теперь одни бумаги пишу, Генрих, а помнишь, как на Западном фронте с контрой разбирались? Виновен - к стенке, и никакой волокиты. Эх, вот время было боевое, честное, тут белые, там красные.
        - Если к первомаю успеть надо, списывай Сомова в адмотдел, - предложил Лессер, - он до суда минимум две недели просидит, высшую социальную меру себе, считай, обеспечил. Я все техвопросы Матюшину оставлю, пусть по свидетелям бегает и с криминалистами беседует, он хоть и неопытный, но прыткий, старается. А допрашивать сам буду, если кто что скажет про контру, ты первым узнаешь, и тогда у тебя другие подозреваемые появятся. И вообще, можно подумать, у тебя других дел нет и доложить нечего.
        - Ты же знаешь, что полно, район неспокойный, граница рядом, одна контрабанда чего стоит, транспортный отдел перегружен. С зимы кто-то золотишко скупает, так представь, идёт поезд, а поручни впереди поменяли, паровоз перед границей встал, машинист решил поручни протереть от грязи, трёт их, трёт, чёрная краска сходит, а жёлтый металл проступает. Стоит этот паровоз в Моглино, и передом блестит, что купола, пять с половиной пудов чистого золота. Нашли субчика в депо, что переставил, не признаётся пока, правда, но никуда не денется.
        - Вот! - Лессер скупо улыбнулся. - А с Сомовым, на мой взгляд, всё ясно. Есть бандит, которого агенты угро проморгали, никакой не политический, который днём агнцем прикидывается, на погранзаставе работает, а ночью сейфы чистит. Да, следили за ним, вот сущность его и проявилась. Грабёж, убийство милиционера, потом Прохорова зарезал из личной неприязни, слежку обнаружил, ну и Юткевича заодно. Может он и сожительницу свою бывшую почикал и в щебёнку спрятал, разберёмся. Пусть те, с кем он связан, успокоятся, подумают, что ты их в покое оставил, тут мы их и накроем, но только когда уверены будем, и вычислим всех. Главное-то, не как отчитаться, а чтобы от возмездия ни одна гнида беляцкая не ушла.
        - Всё-таки думаешь, белогвардейцы окопались?
        - Мне, Вацлав, фантазировать по должности не положено. Но сам посуди, граница рядом, вся шваль там сидит и видит, как нашему государству подгадить, а контрабандисты, они не только товар перевозят, наверняка и сведения добывают, и людей вербуют. Может, пора уже Особый отдел подключать, у Александра Игнатьевича сексоты свои, так ведь?
        - Он это дело Сомова с самого начала листает, говорит, не проходит пока никто по его части, Травиным только интересовался, кто и откуда, но потом и это бросил, особистов этих не поймёшь, вечно игры какие-то шпионские. Резон в твоих словах есть, да и убийства вроде прекратились, весна, снег подтаял, я заставы кавалерией усилил, пятым и шестым эскадроном. Значит, грабёж с отягчающими?
        - Тебе решать, я - следователь, и только фактами оперирую, а не домыслами. Факты я тебе изложил, есть доказанные преступления, есть только предположения. Если бы этого Сомова можно было два раза расстрелять, понятно, но жизнь поганая одна у него.
        - Прокурору сам доложишь?
        - Давай начистоту, Вацлав, прокурор любое дело примет, если органы считают, что человек виновен. А вот советский суд будет решать, в спецлаг Сомова отправить или к стенке поставить.
        - Коварный ты, аки аспид, - начальник оперсектора рассмеялся. - Столько лет прошло, а привычки всё те же.
        
        Лакоба после импровизированного допроса замкнулся, видимо, поняв, что наговорил много лишнего и личного, молча съел нехитрый обед - кормили в изоляторе плохо, улёгся на подушку и закрыл глаза. Травин его тормошить не стал, примостил подушки к стенке, уселся, постарался уложить в голове то, что ему таможенник наговорил. Было в его словах что-то такое, что цепляло за собой старую информацию, факты и домыслы крутились в голове, но в стройную логическую цепочку выстраиваться отказывались. Так что Сергей не стал на этом зацикливаться, их привезли в адмотдел утром, наверняка разговор прослушивали - в камере было две лампочки, одна якобы перегоревшая, с пустой колбой без намёка на спираль, вот в ней как раз скрывался микрофон. Он надеялся, что устроенный перекрёстный допрос Матюшин или кто-то другой услышал, и сделал выводы.
        Окон в камере не было, часы отобрали, так что за временем Травин мог следить только примерно. Восьми ещё не было, когда их с Лакобой вывели в дежурную комнату и вернули вещи. Всё, кроме кастета.
        - Отпускают? - спросил Сергей.
        - На дознание повезут, - дежурный сотрудник адмотдела показал, где расписаться в журнале, - а потом отпустят, так следователь сказал. Гражданин Лакоба, подойдите. Жалобы за время задержания были?
        - Выше нос, Леонтий, - Травин подмигнул Лакобе, который на это только раздражённо поморщился, - на волю нас везут, прощай, кичман. Когда везут, товарищ?
        - Сейчас подадут карету, - дежурный не сдержал улыбки, - машина у нас с норовом, новая, всё никак не привыкнет к ней водитель, жалуется, что заграничная лучше была.
        Новой машиной был АМО-Ф-15 с крытым деревянным кузовом, в котором сделали две скамьи. Травина и Лакобу посадили рядом, надели наручники, напротив сели два милиционера, один совсем ещё молодой, второй - немного постарше.
        - Это обязательно? - Сергей потряс цепью.
        - Не положено разговаривать, - молодой милиционер от волнения чуть ли не кричал, - молчать, гражданин задержанный.
        - Хорошо. А петь можно?
        - Нет! - милиционер попытался пригрозить винтовкой, чудом не попал по своему товарищу, который выругался.
        Машина после моста свернула направо, на Советскую, и после крепостной стены повернула налево, на улицу Кузнецкую.
        - ГПУ проехали, - вслух прикинул Травин, - слева Ботанический сад, значит, во вторую больницу едем, на опознание. Так, гражданин конвойный?
        - Так, - ответил тот, кто постарше, а молодой только глазами зло зыркнул.
        Автомобиль проехал ворота больницы, главное здание, проскочил между деревьями к одноэтажному деревянному дому, выкрашенного жёлтой краской, в котором находился морг, выгрузил Сергея, Лакобу и старшего конвойного, и уехал.
        - Ожидаем, - сказал милиционер.
        На улице смеркалось, Травин достал папиросы, угостил сотрудника милиции, предложил Лакобе, но тот отказался.
        - А я ведь вас знаю, - конвойный докурил, вздохнул, и Сергей дал ему ещё одну папиросу, - вы вчера играли за желдорстанцию, на воротах стояли. Нас, считай, без победы оставили.
        - Спорт есть спорт, - Травин пожал плечами, - ваши тоже чудаки, Лившица воткнули в нападение, он же бьёт как пацан, мысочком, надо изо всей силы гасить, чтобы вратаря сносило.
        - Такого снесёшь, - милиционер уважительно посмотрел на Сергея, - вы, товарищ, больше ворот. Если бы не несчастье с Прохоровым, то…
        Запнулся, видимо, поняв, что сказал лишнее, и Травин не стал на него давить.
        - Долго нам ещё? - спросил он.
        - Вы уж потерпите, гражданин, - конвойный посуровел, - вон и товарищ следователь идут, значит, скоро ещё одного вашего доставят.
        Мимо них прошёл Лессер с папкой под мышкой, на Травина с Лакобой взглянул коротко и равнодушно, скрылся за дверью в морг.
        - Нашего? - переспросил Травин, поёжился, последний вечер апреля выдался прохладным, пиджак почти не грел, - наши все здесь. Сейчас бы чаю горячего с баранками.
        Вместо чая приехал всё тот же автомобиль, из кузова сначала выпрыгнул человек в штатском и с наганом, отошёл чуть в сторону, показалась рука в гипсе, и на землю задом тяжело слез Сомов. Наручники у него были защелкнуты за спиной прямо на гипс. Увидев Травина, он вздрогнул, но быстро взял себя в руки и даже с каким-то вызовом посмотрел. Следом за Сомовым выскочил молодой милиционер с винтовкой, попал сапогом в лужу.
        - Лещенко, идёшь с задержанным, - распорядился человек в штатском, - Лессер распорядился сначала его одного привести, передаёшь, ждёшь команды следователя, возвращаешься за остальными. Передаёшь их, обратно ждёте вторую машину. Всё ясно?
        - Есть.
        - Выполняй, - начальник полез в кабину.
        - Погодите, - Травин позвенел наручниками, - этот вон с гипсом, он же шнифы ломал, одного конвойного разве можно с ним отпускать?
        Человек в штатском с сомнением посмотрел на Сомова в гипсе, потом раздражённо - на Сергея.
        - Не вмешивайтесь, гражданин задержанный, не ваше дело. А ты чего раззявился? Гони на вокзал, за час должны обернуться. Заводи.
        Машина чихнула клубом сизого дыма, от которого защипало глаза, и начала разворачиваться. Молодой милиционер наставил на Сомова винтовку.
        - А ну вперёд, гнида, только дёрнись, пристрелю. Не оборачиваться.
        Сомов послушно пошёл к входу в морг, сзади конвойный его разве что стволом не подпихивал.
        - Слушай, - Сергей повернулся к милиционеру, - пойдём и мы, или оставь нас, этот-то зелёный ещё.
        - Не положено.
        Травин понимал, что спорить бесполезно. Внутреннюю планировку морга он знал, тут Мухин работал, и он несколько раз к нему заглядывал. В цокольном этаже были подсобные помещения, прозекторская, состоящая из двух смежных помещений, приёмная и лаборантская, наверху - комната отдыха, кабинеты врачей и архив, а трупы лежали внизу, в подвале. Если учесть, сколько времени Екимова пролежала где-то, у неё из своего разве что цвет волос сохранился да зубы. Следователь наверняка ждёт наверху, там и Сомова есть куда приковать, пока он останется с ним наедине. Травин прикинул, сколько понадобится времени милиционеру, чтобы передать грабителя и вернуться, выходило, что уже пора.
        И тут ударил винтовочный выстрел, милиционер завертел головой, решая, что делать, броситься внутрь и оставить подопечных, или остаться и ждать. Почти тут же раздался другой выстрел, потише, пистолетный
        - За мной, - Травин не сомневался, бросился к дверям, на бегу поднапрягся, разрывая цепь наручников.
        Милиционер прицелился ему в спину из нагана, потом плюнул и побежал следом. В приёмном покое никого не было, только две каталки стояли, открытый проём вела в коридор, грязный след шёл туда. В коридоре горела всего одна лампочка, две двери в обе стороны были закрыты, справа - в кладовку, левая - в лаборантскую, а прозекторская была открыта.
        Травин вбежал и увидел Лессера, который стоял на полу на коленях, одной рукой он зажимал ногу, а в другой держал револьвер. Следователь был белым, как бумага, красная лужа рядом с ним стремительно увеличивалась. Рядом с окном, прислонившись к стене и покачиваясь из стороны в сторону, сидел молодой милиционер, рядом с ним валялась винтовка, из ссадины на голове шла кровь, заливая глаз. Молодая девушка в белом халате тыкала рукой в разбитое окошко.
        - Там он, там.
        - Помоги ему, быстро, - рявкнул Травин, за шиворот подтаскивая девушку к следователю, выхватил у почти потерявшего сознание Лессера наган, выпрыгнул в окно, выбивая остатки стекла. Нижняя часть окна была почти на одном уровне с землёй, Сергей перекатился, прицеливаясь, голова у него закружилась, перед глазами появились короткие вспышки. На улице стемнело, единственный фонарь горел возле главного здания, но ещё можно было что-то различить, Сомов улепётывал через больничный парк, у него была фора метров пятьдесят.
        - Ах ты сука, - Сергей выстрелил, промахнулся, бросился следом.
        Позади него через окно с кряхтением выбирался второй милиционер.
        Сомов бежал уверенно, петляя между деревьями, только белый гипс мелькал. Он заметил, что его преследуют, и прибавил скорости. Сергею поспевать за ним было тяжело, голова кружилась, тело уводило из стороны в сторону, он остановился, расставил ноги, прицелился и выстрелил, от гипса отлетели кусочки, тут же перевёл ствол чуть левее, снова нажал на курок, бандит покачнулся, пролез через прутья ограды, перебежал через Кузнецкую улицу, едва не попав под лошадь, и нырнул в заросли Ботанического сада.
        Глава 11
        ГЛАВА 11.
        
        По тревоге были поднята рота погранотряда и отделение окружного питомника служебно-розыскных собак. Ботанический сад прошерстили вдоль и поперёк, много времени потеряли из-за темноты, но к десяти часам нашли следы крови, которые скорее всего принадлежали Сомову. Собаки вывели милиционеров к реке Великой в районе желдормоста, и там след потеряли. Адрес Сомова догадались проверить только к двум часам ночи, дом в Усановке был пуст, печь - холодная, в подвале при обыске нашли тайник, в котором, как считал криминалист, оперативно доставленный на место, хранили как минимум пистолет - характерные следы оружейной смазки обнаружились на кирпичной кладке. Снова привезли собак, те взяли след в направлении эстонской границы, но дальше леса не пошли. Пограничники прочёсывали район от Пскова до Моглино в течение суток, до вечера первого мая, нашли больше десятка схронов контрабанды и денег, арестовали двух браконьеров. Преступника найти не удалось, он как сквозь землю канул.
        Произошедшее в прозекторской удалось восстановить почти сразу по горячим следам, но фельдшера Ильзу Вацетис, которая должна была представить подозреваемым и следователю результаты вскрытия, уполномоченный ГПУ допрашивал почти два часа. По её словам, в этот день врач-прозектор не вышел на работу, она оформляла умерших вместе с санитаром, тот вывез тело из подвала и ушёл в восемь часов вечера. Следователь пришёл позже, в половине девятого, лично ещё раз осмотрел тело, дал распоряжение рассказать о его состоянии как можно подробнее и натуральнее. Сколько времени прошло до того момента, как ввели первого арестанта, фельдшер не помнила, примерно десять или пятнадцать минут. Лессер стоял возле двери, конвойный довёл Сомова до окна и снял с гипса один браслет, чтоб прицепить его к батарее. В этот момент Сомов споткнулся о стул, попятился вглубь комнаты, конвойный зачем-то выстрелил, но промахнулся, пуля отрикошетила от стены и попала в следователя, а Сомов в ответ стукнул милиционера гипсом по голове. Лессер упал, вытащил пистолет, попытался выстрелить в преступника, но промахнулся, чуть было не попав в
Вацетис, выстрел разбил окно, куда арестант и скрылся. Фельдшер от неожиданности растерялась, в неё ещё ни разу не стреляли, а потом ворвался здоровенный арестант, и поволок её по полу.
        Поздно поволок, пока она резала штаны и искала рану, а потом пыталась её зажать, Лессер потерял слишком много крови и скончался, не приходя в сознание. Рядового милиционера, который к этому времени очнулся, арестовали и увезли в адмотдел, второй конвойный догнал задержанного Травина, и вместе с ним вернулся в больницу. Наряд вызвал караульный у главного корпуса, и через пятнадцать минут после начала стрельбы сотрудники милиции прибыли на место преступления.
        Леонтий Лакоба всё это время простоял перед входом со скованными руками, этого фельдшер не видела и не знала, уполномоченный сам внёс запись в протокол.
        - Я думала, он меня убьёт, - Ильзу трясло.
        - Кто, Сомов?
        - Нет, этот огромный арестант, он схватил меня как куклу, потащил, чуть шею не сломал, я не помню, что дальше делала, я пыталась помочь, но крови слишком много натекло, вся одежда была пропитана, а ещё лужа возле ноги огромная.
        - Где в это время был милиционер Лещенко?
        - Это совсем молодой который? Он у окна сидел, в углу. А потом его увели.
        - Как думаете, он не имел намерения выстрелить в следователя Лессера?
        Фельдшер неуверенно покачала головой.
        Уполномоченный учётно-секретного отдела оперсектора ГПУ привык бороться с политическими врагами советской власти, там всё было понятно с самого начала. Что делать с Вацетис, он не знал, фельдшерица происхождения была самого правильного, её отец до революции батрачил, а потом командовал дивизией на стороне большевиков. На груди у Ильзы сверкал комсомольский значок, решения партии она знала почти наизусть, и это навевало на уполномоченного тоску. Классовый враг, который не помог пролетарскому следователю, это одно, а комсомолка батрацкого происхождения, дочь красного командира, у которой следователь скончался на руках - совсем другое. Почти точно так же обстояло дело с Лещенко, тот был сиротой, происхождения пролетарского, в милицию попал по комсомольской разнарядке, а значит, политических мотивов убить следователя не имел. Именно это уполномоченный и доложил Политкевичу.
        - А остальные где? - тихо и очень зло спросил начальник оперсектора. У него раскалывалась голова, а настроение было такое, что хоть вешайся.
        - Какие остальные?
        - Травин и Лакоба.
        - Так их милиция отпустила, - уполномоченный в подтверждение своих слов кивнул головой. - Сказали, следователь распорядился. Прикажете снова задержать и доставить в отдел?
        Политкевич потянулся к кобуре.
        
        Травин ушёл домой не сразу. Милиционер, угрожая наганом, заставил его вернуться в прозекторскую, отобрал оружие, и целился, пока не прибыл наряд милиции и агенты угро во главе с субинспектором. За это время Травин смог кое-как осмотреть труп, раздутое потемневшее тело очень отдалённо напоминало Глашу Екимову, платье вроде было тем же, но с уверенностью утверждать это Сергей не решался. От него это и не требовали, следователь быстро потерял сознание, а потом и дышать перестал, молоденькая фельдшерица пыталась что-то сделать, но опыта ей явно не хватало. Травину - тем более, он знал, что круг крови диаметром в метр означает потерю литра крови, а там ещё и одежда пропиталась хоть отжимай, шансов у Лессера не было практически никаких. Сергей попытался фельдшера успокоить, но та громко завизжала, когда он к ней приблизился, словно это он был убийцей.
        У инспектора Семичева был приказ отпустить их с Лакобой после опознания, таможенник сразу ушёл, а Травин после того, как с него сняли наручники, показывал агентам угро и бойцам погранотряда, где именно он попал в Сомова, и даже разыскал в траве кусочек гипса, но там крови не обнаружилось, а гипс был с верхнего слоя и собаки на него не отреагировали. Главного среди агентов угро Сергей несколько раз видел, тот вроде как за «Динамо» играл иногда в защите, но в основном на скамейке запасных сидел. Динамовец сам подошёл чуть погодя, когда поиски временно прекратили, протянул руку.
        - Виктор Мельник. Травин, да? За желдорстанцию играешь?
        Сергей улыбнулся, все его достижения по доставке корреспонденции меркли перед скромными спортивными успехами.
        - А ещё это ведь ты Сомова задержал, - поправился субинспектор. - Дело твоё у Радзянского видел, ты же в Московском угро служил?
        - Было дело.
        - Вот скажи, как так оказалось, что Сомова с Лещенко отпустили?
        Сергей как смог описал человека в штатском.
        - Ясно, начальник политотдела милиции Яцкин, - Мельник покачал головой, - вроде опытный товарищ, а мокрушника с одним красноармейцем отправил.
        - Это Сомов-то мокрушник? Он же по сейфам, шнифер, нож в руках держать толком не умеет.
        - Шнифер этот нашего агента в камере пришил, Прохорова, поэтому его вчера на игре не было, а второго агента, Юткевича, порезал, в окружной больнице сейчас.
        - Чудеса. Но всё равно, кто ж убийцу почти без конвоя отправляет? - удивился Сергей. - Тут отделение нужно.
        - Радзянский на вас двоих рассчитывал, а потом к вам Сомова прибавили, вторая машина поехала следом, и сломалась на полпути, а водитель думал, что они просто отстали, - Мельник сплюнул. - Везде бардак, у нас кадров нехватка, а бандитов меньше не становится. Таких, как Сомов, надо сразу к стенке, так нет, возятся со всякой мразью, кормят и в камере содержат.
        Травин был с ним почти полностью согласен, Уголовный кодекс, беспощадный к врагам революции и советской власти, к обычным преступникам был снисходителен.
        
        Проснулся он после неспокойной ночи от того, что Лиза его тормошила.
        - Дядя Серёжа, вставай, - девочка тянула край одеяла, - вставай быстрее.
        - В школу пора? - Сергей зевнул, потёр глаза, - иди, я посплю ещё немного.
        - Какая школа! - Лиза руками всплеснула, оставив одеяло в покое, - первомай же, демонстрация. Уже по радио сказали, на Красной площади на трибуне товарищ Калинин скоро появится, а ты всё спишь.
        - И то верно, - Травин уселся, сунул ноги в меховые тапочки, изба была прогрета и лично им ещё зимой проконопачена, но пол всё равно холодил. - Раз Калинин проснулся, то и нам негоже дрыхнуть.
        Ответственные от почтамта собирались возле клуба Урицкого, туда же подходили работники типографии «Псковский набат», студенты техникума, рабочие с лимонадного завода и прочие служащие окрестных организаций. Травин получил на весь коллектив два транспаранта и два красных знамени, набил карман красными ленточками, которые надо было пристегнуть булавкой к одежде, расписался в гроссбухе, и понёс всё это к почтамту. Во дворе уже собрались сотрудницы во главе с Циммерманом и телеграфист Игнатьев с девушкой, Надей Матюшиной. О предположительной смерти Екимовой никто не знал, все были в отличном настроении, даже Надя. Она до прихода Травина молчала и дулась, но стоило Сергею появиться, тут же начала громко смеяться и требовать от телеграфиста внимания.
        Сергей раздал транспаранты, знамёна вручил Циммерману и Марфе Абзякиной, подхватил одной рукой Лизу, а другой, под пристальным взглядом мадам Циммерман, Свету Кислицину, получил в спину презрительное «бабник» от Нади и уважительное, с придыханием «кобель» от ещё кого-то, и приготовился вести свою ватагу к Торговым рядам. Там, соединившись с трудящимися из Запсковья и Завеличья, демонстрантам предстояло по улице Октябрьской выйти к Сергиевым воротам, подобрать деятелей культуры, молотилку с лозунгом и празднично разукрашенный грузовик и выплеснуться на Пролетарский бульвар, на котором по такому случаю остановили движение трамваев.
        - Не возражаете, если мы вместе с вами пойдём? - Вадим Петрович Леднёв, инженер «Набата», щеголял красной ленточкой на груди. - Вместе веселее, у вас вон барышни незамужние, у меня хлопцы все как на подбор.
        Сергей кивнул, вспомнил, что ленточки-то он не раздал, и полез в карман.
        - Всегда рады, - сказал он, - сегодня без супруги?
        - Занята, - Леднёв скорчил интригующую рожицу, засмеялся, - Дарья Павловна теперь в желдортеатре служат, я вам по случаю контрамарочку занесу на «Елизавету Бам», знаете ли, занимательнейшая пьеска Данилки Ювачёва, так там Дашенька главную роль исполняет, рекомендую, да-с. В эту пятницу ожидается аншлаг.
        Здесь, в Пскове, Сергей неожиданно полюбил театр. Не весь как вид искусства, а конкретно театр имени Пушкина, первый раз он заглянул туда с опаской, Варя Лапина притащила почтмейстера буквально за руку, что при разнице их габаритов было почти невозможно. Приезжие из Ленинграда артисты играли классическую пьесу, без ненатурального заламывания рук и нервных завываний, хорошо играли, Травину понравилось. Правда, тогда с ним была Варя, а она отлично в постановках разбиралась, и могла при случае что-то объяснить и подсказать. Теперь Лапина водила в театр другого человека, как поведёт себя на спектакле Черницкая, только предстояло узнать.
        - Буду благодарен, - сказал он. - Две штуки.
        Леднёв посмотрел на Свету, понимающе улыбнулся и подмигнул.
        Поток людей наконец двинулся, типографские рабочие смешались с почтовыми, лимонадные - с педтехникумом, для людей прогулка по улице, неважно с чем, с флагами, или с цветами, означала возможность вырваться из серых трудовых будней. До ворот шли слитно, а уже на бульваре состав демонстрантов начал меняться, присоединялись военные из казарм и рабочие «Металлиста», отставали те, кто жил в Запсковье и в слободе, Лиза увидела пионеров из школы, которые изображали пароход, и убежала к ним, Сергей мужественно дотерпел до сквера возле желдорклуба, и уже там позорно ретировался, под ревнивым взглядом Циммермана прихватив с собой Свету Кислицину.
        - Куда мы идём? - пискнула счетовод.
        - Подальше отсюда, - Травин шагал быстро, Света едва за ним поспевала. - Или хочешь, чтобы Муся Циммерман тебе волосы повыдергала? Она в два раза старше и в три раза тяжелее, шансов у тебя нет никаких.
        - Вообще-то, - девушка попробовала вырвать руку, - мы с Семёном свободные люди и любим друг друга, а эта его жена - собственница. В нашей советской стране нет частного права на мужей, вот!
        Сергей остановился, вздохнул.
        - Мне, - сказал он, - по большому счёту плевать, хоть все вместе живите и размножайтесь, как кролики, только на работе вовремя появляйтесь. Хочешь вернуться - пожалуйста.
        - Ну уж нет, - Света лукаво улыбнулась и покраснела, - раз вы меня украли, Сергей Олегович, должны теперь напоить, накормить и спать уложить. Ой, я не хотела, простите. Только накормить.
        - Уверена? - Травин огляделся.
        Они миновали товарную станцию и находились в начале Вокзальной улицы, которая шла до железнодорожного моста. Прямо перед ними в сквере стояло двухэтажное здание образцовой столовой номер 1 Псковской артели инвалидов, по сути - нэпманского ресторана, мелькнула шальная мысль отвести девушку туда и сразу пропала, во-первых, смысла тратиться на чужую подругу он не видел, и во-вторых, денег до получки оставалось шесть с половиной рублей. В ресторане с такими капиталами делать было нечего, даже днём, а вот в столовой желдортреста, которая находилась на другой стороне улицы, за восемьдесят четыре копейки деньгами или талонами подавали неплохой обед. У Травина талонов с его подработки осталось недели на две-три обильного питания, в принципе, он их так и хранил, на крайний случай.
        Света сама уже не рада была, что напросилась, и на ресторан поглядывала с тревогой, в таких местах она никогда не была, там, насколько она знала, только продажные женщины ублажали нэпманов за меха и бриллианты. Поэтому, когда они свернули к столовой, облегчённо вздохнула.
        - Давай, Кислицина, раз уж мы с тобой за одним столом сидим, рассказывай, что да как, может, пожаловаться хочешь или совета попросить, - Сергей намазал хлеб топлёным маслом, зачерпнул ложкой жаркое из дичи с картошкой и морковью, здесь его подавали в глиняных горшочках, а отдельно, в миске, квашеную капусту с мочёными яблоками, на взгляд Травина, получалось куда лучше и вкуснее, чем в дорогих и пафосных местах. - Да не тушуйся ты, поговорят немного и перестанут, к тому же у меня другая женщина есть.
        Поначалу пришлось отбиваться от расспросов, Кислицина, почуяв новость, которую можно обсудить с товарками, вытянула у Сергея, что теперь он встречается с доктором из окрбольницы, и то, что они вместе смотрели кино. Оказалось, что на этот фильм Света ходила семь раз и собиралась сходить по крайней мере столько же, а фотография Греты Гарбо висела у неё над кроватью.
        - Это же потрясающая картина, - уверяла она, - я каждый раз плачу, как впервые, и Семён, знаете, он тоже плакал, у него такая тонкая душа, а его жена это не ценит.
        - Когда это он плакал? - Травин нахмурился. - Вы что, в рабочее время туда ходили?
        - Нет, вечером, - спохватилась девушка. - В «Авиатор» после работы случайно зашли, на минутку.
        В рабочей столовой официантов не было, так что Сергей отнёс пустые горшочки, взял судки с обедом для Лизы, забрал чай и выпечку, Света, несмотря на свою субтильную внешность, отсутствием аппетита не страдала, и ухватилась за горячий булик.
        - Везут и везут, везут и везут, - жаловалась она с набитым ртом.
        - Что везут?
        - Деньги, вот Семён допоздна и сидит на работе. Месяц уже как с цепи сорвались, покупают займы. Раньше-то индустриальный через силу продавали, сами до сих пор берём по билету, а теперь приходят с мешком червонцев, и артельщики, и просто частники. Говорят, у них кто-то продукцию скупает подчистую, в банке им отказывают - новый выпуск только в сентябре, вот и покупают облигации какие есть, по ним-то шесть процентов в год выплачивается.
        - По крестьянскому - срок меньше, - щегольнул эрудицией Сергей.
        - Так его раскупили у нас почти весь, а завоз новый только в июне будет, - Света наелась, глаза её немного осоловели.
        - Разве крестьяне не осенью билеты покупают, когда продукцию сдают?
        - Это Семён знает, - девушка произнесла имя с нежностью, - он самый умный. То есть вы начальник, конечно, но после вас он самый умный. И самый красивый.
        - Тоже после меня?
        Света покраснела густо и ничего не сказала.
        - Ладно, - сказал Сергей, - засиделись мы. Ты где живёшь-то?
        - На той стороне, в Усановке, родители там у меня, только я с ними контрах.
        - В Усановке? - Сергей уже третий день думал, что неплохо бы найти кого-нибудь из этого пригорода, и расспросить кое о ком. - А скажи, живёт у вас там такой паренёк, на вид лет тринадцать-четырнадцать, худющий, аж светится, волосы чёрные, на правой щеке родинка чуть ниже глаза, уши оттопырены, и ещё мизинец на левой руке у него искривлён? Иногда в беспризорника наряжается.
        - Так это ж Пашка, - ответила Света, - у него раньше мать в Усановке жила, пила много, а как угорела она в бане с очередным дружком, он в Москву подался, к родственнику дальнему, а в прошлом году летом они тут появились, он и дядя его. Только Пашке не тринадцать, а восемнадцать уже должно быть, он меня на два года младше всего.
        - А дядя его кто такой?
        - Не знаю, мы с ними не водимся, говорят, пограничником работает, на заставе, раньше-то на другой стороне жил, за Псковой, а как Пашке дом достался, сюда вместе с ним переехал. Его все Митричем кличут, а так фамилия у них Филипповы. То есть Пашка, он Филиппов, а у дяди его рыбная какая-то фамилия, то ли Окунев, то ли ещё как.
        - Может, Сомов?
        - Точно.
        - Избу их знаешь, как найти?
        - Конечно, если от моста идти по главной улице, то она четвёртая справа, на ней еще от флюгера палка осталась, тряпка к ней красная привязана, потому что Пашкин отец в гражданскую за красных воевал. А зачем он вам?
        - Да милостыню у почты просил, я подумал, может, бедствуют, помочь надо. Выглядит он не очень, тощий и маленький, одет в обноски.
        - Так он всегда таким был, тощим, - Света засмеялась, она наелась и была в отличном настроении. - Но у них вроде в порядке всё, странно, что он в рваньё вырядился, обычно хорошо одет, дядя за ним присматривает. Иные, знаете, друг за другом с топорами бегают и последнюю котлету делят, а они мирно живут. Ой, спасибо, Сергей Олегович, давно я так не наедалась, уж не знаю, как домой дойду.
        - Проводить?
        Кислицина замотала головой.
        - Нет, тут идти совсем недолго, да и светло, никто не пристанет.
        - Ну как знаешь.
        Травин только приподнялся, как в столовую ввалилась небольшая толпа во главе с тренером футбольной команды. Там и оба вратаря были, и защитники, а главное…
        - Это же сам Протопопов, я о нём в газете читала, - пискнула Света, опускаясь обратно на стул. - Лучший футболист прошлого года.
        - Я Протопопов, - молодой русоволосый парень подошёл к ним, открыто улыбнулся, пожимая руку Травину. - И в этом году лучшим стану, вот увидите. Серёга, это твоя девушка?
        - Нет, чужая.
        - Девушка не может быть чужой, - тут же подсел к столу Сокольский, - тем более такая красивая.
        - Завянь, - отодвинул его защитник Хромов, - у него, милая гражданочка, жена и пятеро ребятишек мал мала, а вот я вольный как ветер.
        - Врёт он, - не отставал вратарь, - я, между прочим, как вас увидел, сразу влюбился. Потрогайте, как стучит моё большое сердце.
        Травин уступил свой стул вратарю Ляпушкину, отошёл от стола, Кислицина этого не заметила, она была поглощена новыми знакомыми и особенно одним, с русыми волосами.
        - Молодёжь, - тренер пригладил усы. - Ну ты, Сергей Олегыч, и ходок. То с одной, то с другой, но смотри что эти гаврики вытворяют, она уж и забыла о тебе.
        - Пусть развлекаются, только ты, Степан Исаич, пригляди, чтобы не обижали, ей ещё на кассе послезавтра с утра сидеть, марки почтовые продавать.
        - Задание понял, - важно ответил тот. - Будь спокоен, пусть только дёрнутся, я им такое устрою, ух.
        «Ух» у тренера означало пятнадцать кругов на корточках вокруг футбольного поля, так что в этом отношении Травин был более-менее спокоен. Он распрощался со спортсменами, зашёл к слесарям в вагоноремонтные мастерские, сговорился насчёт нового кастета, забрал заказанные для мотоцикла детали, и направился домой. Погода, похоже, портилась, первомай натянул на небо тучи, чтобы громом и молниями показать солидарность со всеми трудящимися мира и Пскова в частности, маёвки, организуемые окркомом партии и комсомолом, были под угрозой. Но Сергея это не волновало, у него были свои планы на второй день мая.
        Глава 12
        ГЛАВА 12.
        
        На правом берегу реки Великой расположились бани, заводы и лесосплав «Двинолеса», зато левый берег был почти свободен. С километр от желдормоста к Завеличью местность была сухая, виды - красивые, здесь, по замыслу партийного руководства, горожане должны были культурно провести выходной.
        Большая часть жителей Пскова считала иначе.
        Многие псковичи и так жили, считай, на свежем воздухе, валяться на траве и пить пиво или что покрепче они могли не только второго мая, но и в любой другой свободный день, если только других дел не будет. Потому что в частных хозяйствах этих дел было всегда невпроворот, крышу подправить после зимы, в огороде порядок навести, обновить запасы, пока ледник не растаял, накормить подрастающих цыплят, да мало ли всяких занятий у простого человека.
        У военных, бойцов ГПУ и милиции второе мая, или тридцать второе, если вдруг такое появится решением Совнаркома, были обычными днями, когда страна требовала защиты от внешних и внутренних врагов.
        Рабочие, живущие в общежитиях и коммуналках, к свежему воздуху были непривычны, и предпочитали отдыхать в питейных заведениях, футболисты получили дополнительный день для товарищеских игр, комсомольцы - для митингов, пионерская «лёгкая кавалерия» совершала атаки на государственные учреждения, поля, заготовительные пункты и объекты коммунального хозяйства, верующие посещали храмы, крестьяне что-то пахали и сеяли, а артельщики торговали. Подаренный партией и правительством выходной советские люди использовали как могли.
        Ко всему Лиза, которой понравилось слово «маёвка», приболела, набегавшись среди демонстрантов, и сидела в кровати, укутанная в одеяло. Она положила на фанерный лист тетради и учебники, сморкалась и кашляла. На ушах у девочки были наушники, радиоприёмник стоял на столике, настроенный на волну Коминтерна.
        - Оставь это, - Сергей собирался на работу, почтамт требовал постоянного присмотра. - Дай голове отдохнуть.
        - Не могу, - девочка вздохнула, - мне на завтра надо историю сделать и чистописание, математика почти готова, осталось только две задачки решить. Смотри, задача два. Шесть работников оканчивают некоторую работу в 15 дней. Во сколько дней окончат ту же работу десять работников?
        - За девять, - вздохнул Сергей. В реальной жизни эти десять человек только бы мешали друг другу, и работа растянулась на месяц, а то и два, но ребёнку объяснить это было сложнее, чем то, как решается задача.
        - Правильно, ты молодец, дядя Серёжа. А вот ещё смотри, у нас теперь проверяют, как мы пишем задания, с ошибками или без, так я постаралась, написала как можно красивее.
        - Проверила? - в голове у Травина засвербило, мысль, созревавшая там уже несколько дней, окончательно оформилась.
        - Конечно. Ты скоро придёшь? Можно, я радио буду слушать?
        - Часа через четыре, слушай сколько хочешь, или пока уши не отвалятся. И, Лиза, сегодня обойдись без гостей, ни беспризорников, ни ребят с улицы, поняла?
        - Тебя, дядя Серёжа, иногда трудно понять, - с детской проницательностью сказала девочка, - ты там в уме что-то держишь, а мне не говоришь.
        - Беспризорник этот, Паша, возможно, не просто так к нам заходил. И пока я это не выясню, ты в дом его не пускай. К тому же ты болеешь, уважительная причина.
        - Будет сделано, командир, - сказала Лиза низким хриплым голосом, подражая Мухину, практически повторяя его же жест, отсалютовала рукой. И тут же засмеялась.
        
        До работы Травин дошёл не торопясь, подставляя лицо холодному северному ветру, температура опустилась до десяти градусов, люди снова укутались шарфами и надели шапки и варежки. В слободе слышался стук топоров и молотков, визг пилы, улицы были почти безлюдны, но стоило зайти за крепостную стену, и людей прибавилось, чем ближе к центру, тем плотнее становилась толпа. Возле Никольской церкви комсомольцы растянули транспаранты и жгли крест с распятым Христом, многие прохожие плевались и крестились.
        Почтамт работал в обычном режиме, корреспонденция, с утра полученная на вокзале, сортировалась и расписывалась по журналам, старшей была Абзякина, под её строгим взглядом молодые сортировщицы и учётчицы тихо переговаривались. Слух о том, что теперь у почтамта будет новое начальство взамен старого, арестованного сразу после демонстрации, постепенно проникал в массы, поэтому Травина встретили восемь удивлённых пар глаз.
        - Ну вот, я же говорила, - Марфа Абзякина шлёпнула пачку конвертов об стол, - Сергей Олегович обязательно вернётся. Не нужно нам другого начальника.
        - Не дождётесь, - согласился Травин. - Клавдия Петровна выходная сегодня?
        - С дочкой в театр пошла, на кукольный спектакль.
        - Правильно, детям культура необходима.
        Сергей прошёл в закуток, где сидела ответственная за кадры, отыскал папку с заявлениями. Прикинул, Глаши не было целый день в начале апреля, ходила в зубоврачебный кабинет, он нашёл в журнале запись с номером папки, достал её с полки, вытащил объяснительную.
        Почерк у Екимовой был округлым и чуть вытянутым, на взгляд криминалиста он совпадал с тем, который был в записке, по дилетантскому мнению Травина - тоже. Только вот прощальное послание Глаши было написано практически без ошибок, а в объяснительной их была целая россыпь. Сергей достал ещё несколько листов, даже на его не слишком взыскательный взгляд, с грамотностью у Екимовой был полный швах.
        Значит, скорее всего, Глаша эту записку не писала, и, те, кто её подбросил, точно знали, что она не вернётся. У преступников был образец почерка, они могли получить его где угодно, на почте, у Лакобы, или у Сомова, который оказался её бывшим женихом, только подделать буквы они догадались, а слова - нет. На то, чтобы взять образец, у преступников была целая ночь, навряд ли убийство простой работницы почты заранее планировалось, скорее, оно было спонтанным, из-за неожиданных обстоятельств. Значит, стоило проверить тех, кто оставался в ту пятницу на работе допоздна, расспросить Лакобу, и найти Сомова. В том, что преступник где-то поблизости, Травин уверен не был, но надеялся.
        В табеле никаких пометок не было, единственный, кто оставался в почтамте с пятницы на субботу, был телеграфист, один из четырёх, работавших на почте посменно. В ту ночь дежурил Фёдор Бернис, человек ответственный и необщительный, а ещё коммунист и лютеранин. Это не давало ему в глазах Травина никаких преимуществ перед другими, с бандитами мог спутаться любой, только вот как Берниса проверить, Сергей не знал, разве что заявиться домой, прижать к стенке и вежливо попросить всё рассказать.
        - Отличный план, - пробормотал Травин, выходя на улицу, - так и поступлю.
        Но к Бернису он не пошёл, зато свернул на улицу Калинина, зашёл в подъезд дома семнадцать, постучал в выкрашенную зелёной краской дверь, подождал. На пороге появилась женщина средних лет, с тонкими бесцветными губами и волосами, затянутыми в пучок, вид у неё был болезненный.
        - Здравствуйте. Вы, наверное, к Наденьке?
        - Вообще-то мне нужен народный следователь окрсуда Иван Сергеевич Матюшин.
        - Так вы из милиции, товарищ? - женщина загораживала собой проход в квартиру.
        Травин кивнул.
        - Ваня на работе, у них там случилось что-то неладное, - сказала хозяйка квартиры. - А то уж подумала, вы к Наденьке, так она тоже сегодня дежурит, в больнице. Я бы вас пригласила войти, но уборкой занята, уж простите.
        - У меня конверт для товарища Матюшина, - помахал Сергей бумажками, прихваченными с почты, - так вы говорите, в суде он сейчас? Тогда не буду вас беспокоить, туда занесу.
        Женщина кивнула, захлопнула дверь.
        Здание окрсуда по причине выходного дня было закрыто, красноармеец скучал возле входа. Травин показал ему заранее заготовленный конверт, на котором написал «лично в руки», часовой по слогам прочитал фамилию получателя, с сомнением поглядел на курьера.
        - Закрыто нонче, - сказал он, - пускать не велено. Матюшин вроде здесь, приметный он, малец ещё, а уже следователь. Ты завтречка заходи, никуда твой Матюшин не денется.
        - А как же мне быть? - огорчился Сергей, - ты, браток, сам знаешь, наше дело крайнее, принести и передать. Давай я тебе посылку оставлю, ты мне фамилие своё черканёшь, и всё, с меня взятки гладки. Только полностью пиши, как есть, и имя с отчеством, для отчётности, а то документ важный, как бы не потерялся.
        Часовой неуверенно взял карандаш, повертел в привыкших к тяжёлому труду пальцах, вернул.
        - Чтобы мухой, - предупредил он, приоткрывая створку двери, - одна нога здесь, другая там.
        Коридоры суда пустовали, привычного конторщика на месте не было, Травин дошёл до кабинета Матюшина, постучался. Ждать, когда ответят, не стал, распахнул дверь. Следователь сидел за столом и курил. Судя по переполненной пепельнице, он потихоньку осознавал глубину той задницы, в которой оказался. Рядом со столом стояла тележка, заваленная бумагами, стопки дел на столешнице возвышались почти на метр.
        - Я вас не вызывал, - с отчаянием в голосе сказал он. - Гражданин Травин, у меня очень много работы.
        - Неужели кроме тебя и покойного Лессера, других следователей в Пскове нет? - Сергей снял со стула пачку дел, переложил на пол, уселся. - Я на минуту. Дело Екимовой помнишь?
        - Он их собирался в ГПУ передать, - Матюшин оживился, с одной стороны, Травин его раздражал, а с другой, это был повод отвлечься от навалившейся текучки. - И дело Лакобы, и Сомова, и даже ломбард, всё должно быть у них. И опросы получателей писем тоже. Только сразу скажу, ничего там интересного нет, показания сходятся, временных разрывов я не обнаружил, докладную записку составил. Лессер всё в одно дело объединил, и наверняка с собой забрал аккурат тридцатого, когда на допрос собирался, между прочим, вас допрашивать хотел. Гражданин Травин, у меня двойное убийство в Селезнёво, в Прудах человек в чан с конопляным маслом упал и утонул, на пивзаводе перед первомаем украли бочку пива, а потом пустую в реку сбросили, только сейчас выловили. По штату четыре следователя положено, а нас двое осталось, я и Бернис, уж лучше бы меня вместо Генриха Францевича пристрелили.
        - Как ты сказал, Бернис?
        - Густав Петрович Бернис, наш второй следователь, он дела по райцентрам ведёт.
        - А телеграфист Бернис кто ему?
        - Брат старший. Что, очередной подозреваемый образовался? Гражданин Травин, дайте милиции и следствию работать, у меня и без вас голова пухнет, или вот знаете что, идите-ка вы к нам судьёй или прокурором, будет свой кабинет, стул, стол и всё что захотите, а главное, сможете здесь свои порядки устанавливать на совершенно законном основании.
        - У прокурора хороший кабинет? - Сергей сделал вид, что задумался.
        - Большой.
        - Такой же, как у Лессера?
        - Конечно, у Генриха Францевича кабинет был, как три моих. Вам, с вашими габаритами, гражданин, подойдёт.
        
        Кабинет Лессера встретил Сергея сорванной печатью и гостеприимно приоткрытой дверью. Вообще, советские чиновники в большинстве своём отличались пренебрежением к порядку, чем это объяснялось, доверием к людям, пофигизмом, неопытностью или безалаберностью, сказать было сложно. Но старший следователь, судя по аккуратно разложенным папкам, к делу относился добросовестно, правда, часть полок уже почистили, на полу валялись листы со следами подошв. Совершенно не тронули этажерку с бледно-серыми брошюрами журнала «Советское право», выпуски, начиная с 1922 года, стояли строго по порядку.
        Стол, такой же массивный, как у конторщика, стоял торцом к стене, покрашенной серой краской. На стене висели четыре медные табличек, на всех на них стояли имена людей, занимавших этот кабинет, судебных следователей по особо важным делам. Педантичный Лессер к каждой из них приклеил пластину с годами жизни и работы, первым, самым верхним, был Барушев, занявший эту должность в 1894 году, а последним - Иван Абрамович Дягилев, передавший её, видимо, самому Лессеру в 1926-м. На предпоследней табличке стояло имя Лапина Алексея Никифоровича, тот служил восемь лет, с 1915 по 1923 год. Варя говорила, что её отец умер из-за неудачной операции на желудке, и что работал в суде, только не упоминала, кем именно, но теперь для Сергея это стало делом прошлым.
        Травин уселся за стол, похлопал по суконному верху, попытался представить, что он должен передать дела, но перед этим добавить в них результаты очной ставки подозреваемых, одним из которых он, собственно, был. Потому что кто же будет с собой неполные папки возить, ведь не собирался же старший следователь под первомай помирать, а значит, никуда ничего не повёз.
        - Куда же ты их засунул? - Сергей на месте Лессера не стал бы мешать папки с другими документами, а положил их отдельно. Например, в ящик тумбы.
        В верхнем лежали остро заточенные карандаши, пузырьки с чернилами, чёрная записная книжка и Браунинг М1903 в кожаной кобуре. У Травина был точно такой же, красные командиры предпочитали наганы и маузеры, но Сергею всегда нравились небольшие самозарядные пистолеты. На оружии Лессера стояло клеймо «С.З.Ж.Д.».
        Второй ящик был пуст, так же, как и третий.
        Оставался большой, под самой столешницей, который открывался ключом. Его взламывать пока не стали, но это оставалось делом времени, Сергей сомневался, что при обыске озаботятся поиском ключа. А вот он потратил две драгоценных минуты, и обнаружил его в кобуре.
        На первый взгляд ящик был пуст, но фанерка, изображавшая дно, была поднята слишком высоко, и лежала неровно. Травин подцепил её, под ней лежали четыре папки. Первая - с делом Екимовой, вторая содержала материалы по ограблению ломбарда, третья, самая толстая, целиком была заполнена материалами по Сомову, на четвёртой стояла его фамилия. Травин пролистал быстро папку со своим именем, ничего, кроме пометок на протоколе, особого не нашёл, сунул её обратно под фанерку, остальные три засунул за пазуху, достал с полки несколько дел и положил на место изъятых, закрыл ящик ключом, а ключ положил обратно в кобуру.
        - Прокурор, говоришь, - Сергей аккуратно прикрыл за собой дверь, - я подумаю.
        
        - Долго ты, - часовой взял предложенную папиросу, засунул в карман, - а сказал, что мигом.
        - Да этот Матюшин заставил меня письмо вслух читать, - Травин протянул ещё одну. - А я с чтением не очень-то, знаешь, вот и задержался.
        - Вот изверг, - красноармеец и вторую спрятал. - Так и норовят над простым человеком свою образованность показать. В следующий раз не пущу, имей ввиду, а то шастают всякие.
        Сергей пообещал ему больше не шастать, и через десять минут был дома.
        
        - Паша не появлялся, - отрапортовала Лиза, она выглядела получше, хоть и кашляла. - Заходил Васька, жаловался, что их опять хулиганы заставляли побираться у церквы, тётя Нюра принесла яйца и молоко, сказала, расплатиться можем и на наделе. Уроки я сделала, теперь гулять хочу. А ещё дядя Фомич приходил, тебя спрашивал, грустный он какой-то. Наверное, пилит его Варвар. Я на минутку выгляну на улицу, ладно?
        - Закутайся хорошенько. Фомич что ещё сказал?
        - Что в бане его не будет сегодня. Велел передать, что поговорить хочет, если вдруг появишься, будет на работе до самого вечера.
        Травин с сомнением поглядел на часы, потом - на толстые папки с исписанными листами. Мухин просто так не стал бы просить, с другой стороны, солнце только перевалило за полдень, в три часа прибывал поезд из Бологого, доставлявший московскую корреспонденцию, значит, в пять она будет на почтамте, и он, Травин, должен её принять. Сергей разложил папки на столе, посмотрел на них, потом снова на часы, и принялся за чтение.
        Оторвался он только в четыре, в принципе, многое из того, что содержалось в делах, он уже знал, часть информации ему была не нужна, к примеру, отношения директора ломбарда и мадам Конторович, но некоторые листы он откладывал и прочитывал второй раз. Ясно было, что в деле Сомова нет многих подробностей, например, почему за ним организовали слежку, и как нож попал в камеру. К этому эпизоду у Лессера возникло множество вопросов - буквально, вопросительные знаки, обведённые в кружочек, были щедро разбросаны по листам допросов, свидетельских показаний и отчётов. К слежке Сомова вопросов не было, значит, тут следователь был в курсе событий. А Травин - пока нет.
        Дело Екимовой тоже содержало больше вопросов, чем ответов, Сергей хмыкнул, читая собственные слова, сказанные в камере наедине с Лакобой, а потом задумался, просмотрев протокол допроса самого Лакобы. Вытащил из дела записку, приколотую к отчёту криминалиста, отложил в сторону.
        Матюшин на каждого из получателей писем завёл отдельный опросный лист, все показания, действительно, ничего нового на маршрут Екимовой не проливали. Следователь и Черницкую опросил, та повторила то, что сказала Сергею. И еще - у Максима, оказывается, были бабушка и дедушка по отцовой линии, они жили в Изборске, который оказался на территории Эстонии, сын Черницкой каждое утро субботы приезжал к матери на поезде, и в воскресенье уезжал. Сергей сделал пометку, значит, когда Екимова отдавала «Мурзилку», мальчика дома не было.
        Никому, кроме доктора, Екимова про десятого адресата не говорила, к первому зашла в семь тридцать, из дома одиннадцать вышла в начале девятого. Читатель «Лаптя» рассказал о соседях-спекулянтах, а женщина, которую он встретил на кухне, описала самого Травина как личность крайне подозрительную, возможно - грабителя или убийцу.
        К опросу Савушкина была подколота справка из радиообщества и разрешение на радиопередатчик, радиолюбитель не поленился вспомнить, что продал гостю ламповый приёмник, и особенно напирал на то, что разрешения у почтальона на приёмник не было, а имени он его не знает, и очень просит их уточнить.
        Савушкин также вспомнил, что Глаша по ошибке отдала ему сначала не тот конверт, кому именно от предназначался, он не знал, потому что почтальонша сразу обратно его забрала, и выдала нужный. Радиолюбитель только первую букву фамилии разглядел, вроде как «Т» или «Г», и то, что адрес псковский. Тут Матюшин написал карандашом «Герасимов, осв. 25/03», указал адрес и обвёл надпись кружочком, поставив восклицательный знак, но потом зачеркнул. Дальше стояли ещё семь адресатов на «Т» и «Г», которые жили на Алексеевской улице и чем-то отличились, последняя фамилия, Тимченко, удостоилась второго восклицательного знака, тоже зачёркнутого. Похоже, всех новых подозреваемых Матюшин опросил, только протоколы не составлял.
        Сама Екимова тоже невинной жертвой больше не выглядела, раз к ней Сомов заглядывал минимум два раза. Откуда Лессер про два раза знал, из бумаг ясно не было, в допросе Лакобы только один случай упоминался, тем не менее какие-то связи с бандитом у Глаши были, и хорошо если только личные. Могла ведь и что-то адресованное тому же окрсовету взять, или адмотделу, не все письма напрямую фельдсвязью шли, что-то и через почту проходило.
        - А это что? - Сергей вытащил последние два листа из своей папки.
        Лессер зачем-то опросил Варю Лапину, Матюшину не доверил. Варя рассказала, как впервые встретила Сергея, когда у них начались отношения, где ходили в Пскове, почему разбежались. Залез Лессер и в её прошлое, но тут Варя уверенно отвечала, что ни в каких антисоветских организациях не состояла, работала учительницей сначала в Нарве, потом в Ревеле, а как Эстония стала самостоятельной, вернулась в Псков, к отцу. Ответы следователя устроили, он поставил плюсы на обеих листах, и только рядом с ответом о возвращении знак вопроса, впрочем, неуверенный и даже без точки. Правда, сверху написал, что проверить надо у какого-то Меркулова, но кто это, Травин не знал.
        Толстая тетрадь, которую Сергей позаимствовал у Лизы, была исчеркана до половины, держать у себя дела представлялось опасным и ненужным, Травин сложил их в портфель, добавив от себя один лист, и выглянул на улицу, узнать, когда закончится Лизина минутка.
        - А она у нас, - соседка как раз вынесла таз с разваренной крупой, и раскидывала её курам, - играют они в свержение царя, ух, чуть горницу не разнесли. Да вы не беспокойтесь, мы присмотрим, где пяток, там и дюжина. Уж не знаю, как вас просить, только телега у нас сломалась, там бы раму сварить. Федька-то её разобрал, чтобы, значит, время не терять, а сам не может, боится.
        Травин пообещал, сварочный аппарат был у соседей в двух домах ниже к реке, люди в слободе хоть и говорили друг про друга всякое, и ссорились, и дрались иногда, но при возможности жили дружно и помогали если было чем.
        
        На почтамте Сергея встречал только телеграфист, больше никого на рабочих местах не было, сортировщицы и учётчицы разложили корреспонденцию для утренних письмоносцев, отдельный мешок - с накопившимися за неделю письмами и мелкими посылками из-за границы, и ушли. Травина это вполне устраивало.
        Он сложил дела стопкой, завернул их в лист серой бумаги, обвязал бечевой и запечатал сургучом, проставив датой последний день апреля. Написал адрес ОГПУ на лицевой стороне, кое-как скопировав почерк Лессера. Корреспонденция для органов власти регистрировалась в особых журналах, но без адреса отправителя никто бы этого делать не стал, так что Сергей повалял конверт по полу, придавая ему потрёпанный вид, и положил в общую стопку, туда, где лежали письма для окрсовета. А потом прошёл в аппаратную, там Бернис, обложившись лентами, расшифровывал точки и тире.
        - Фёдор Петрович, есть минутка?
        - Конечно, - Бернис оторвался от бланков, потёр красные глаза. - Сейчас затишье, а то сегодня ночью молнии в окрком шли одна за другой, Шульман, бедняга, ругался и матерился, когда смену сдавал.
        - Помните пятницу перед Пасхой, вы тогда ещё дежурили ночью? Ничего необычного не было?
        Бернис задумался, Сергей внимательно следил за его реакцией, но ни испуга, ни желания что-то скрыть не увидел.
        - Нет, - наконец сказал он. - Ничего не было. Вот помню неделей раньше милиционер ночью делал обход, вроде как привидение увидел на втором этаже, хоть комсомолец и не должен верить в потусторонние силы.
        - А вы?
        - А я, Сергей Олегович, за пятьдесят лет чего только не навидался. Меня ни привидениями, ни прочими Виями не пронять. Штору ветром качнуло, вот он и вообразил невесть что, начальствую своему звонил, но то приказало глупостями себе голову не забивать, хорошо, что в органах есть разумные люди.
        - Окна должны быть по инструкции закрыты, разве не так?
        - Вам лучше знать, товарищ начальник, только это извечный русский бардак, вот, смотрите, как Игнатьев ведёт журнал расхода лент. Он же ждёт конца смены, а потом подсчитывает, разве это порядок? А Шульман? Вы меня извините, Сергей Олегович, он курит прямо здесь. А если пожар, нерасшифрованные сообщения из Ленинграда и Москвы? Нет, с тех пор как вы пришли, что-то изменилось, но порядка всё равно нет.
        - Товарищ Бернис.
        - Да, - прервался телеграфист.
        - Будет время, составьте докладную. А я сделаю оргвыводы.
        - Конечно, - просиял Бернис, - я там всё напишу, будьте уверены.
        Этот Бернис был прав, стоило чуть вожжи отпустить, и народ пускался во все тяжкие, правда, если обычную сортировщицу Травин мог выставить на улицу росчерком пера, уведомив профсоюз, то с телеграфистами такое не прокатило бы, они были отдельной кастой на почте, мало того, что абы кого на это место не возьмёшь, так еще и претендент на работу проходил через проверки по линии НКВД и Наркомпочтеля.
        
        На улице наконец распогодилось, следующий день обещал быть тёплым и ясным, Травин добрался до Ботанического сада, перешёл дорогу, пропустив подводу с бидонами молока, и через минуту звонил в дверь морга второй совбольницы. Пронзительный электрический звонок было слышно, наверное, в Опалишино, но Фомич открыл дверь только через пару минут.
        - Проходи, - сказал он.
        Санитар-костоправ был не в духе, он провёл Сергея в прозекторскую, где на стене ещё оставались следы крови Лессера, уселся за стол, закурил.
        - Выкладывай, - Травин сел напротив него.
        - Тут такое дело, командир, - Мухин с каждой секундой терял решительность, - даже не знаю, как сказать.
        - Убил кого?
        - Нет, ты что. До этого пока не дошло.
        - Ты, Мухин, сам на себя не похож, - жёстко сказал Травин, - не темни, потом жалеть будешь.
        - Да я хотел попросить тебя, ежели что случится, за Варей присмотреть, а теперь думаю, дурацкая это была затея, она и сама за собой приглядеть может. Так что прости, в общем, может так случиться, что из города я уйду.
        - Соскочить не получится?
        - Что?
        - Ты же на блатняк подвязался, разве нет? Я в твои дела не лезу, но если ты кого пришить решил, или ломануть, подумай, стоит ли того.
        - По молодости, - Мухин раздавил окурок о стол, достал ещё папиросу, - грешки у меня были в Самаре и ещё кое-где, а намедни заявился ко мне один, под делового косил, мол, знают про меня, и работу хотят предложить. А если откажусь, неприятности будут. Ну я его потрепал чуток, так, не сломал даже ничего, а потом второй пришёл, здоровый, навроде тебя, но пожиже, и рассказал, каким путём Варя в школу идёт, а потом из школы домой, где живёт, даже когда в лавке отоваривается. И, мол, что если я с ними не пойду, с ней может что-нибудь случиться.
        - И ты её тут бросить решил, а сам свалить?
        - Нет, они же наверняка оба двое пойдут со мной, там я их и кончу, мразей, а потом сбегу.
        - А сможешь?
        - Это ты навыки небось подрастерял, а я трупы кажный день божий потрошу, не бойся, рука не дрогнет. Деньжат я поднакопил, не пропаду, а потом за Варей вернусь.
        - Отличный план, - серьёзно сказал Травин. - Только ты не подумал, что есть у них главарь, который сам не светит рылом своим, и людишек у него не двое, а поболее?
        Фомич треснул кулаком по столу.
        - Кишки из них вытяну, - сказал он, - размотаю, всё мне выложат, как на исповеди, кто и что.
        - Ты лучше скажи, чего от тебя хотят.
        Мухин, по его словам, до революции промышлял сейфами, всё было, как он утверждал, чисто и гладко, пока не попался, да ещё на мокром деле, и после этого завязал. В подробности он не вдавался, да и не стал бы никто ему сейчас статью шить, за прошлые дела. Просто пригрозили, что в покое не оставят, если он сейфы не вскроет. Два, один вот уже сейчас, а второй на днях.
        - Бают, что надо только подняться, шниф ломануть и уйти, ничего не брать, - Мухин сжимал и разжимал кулаки. - Я ж не практиковался давно, хрен знает, получится ли. Да и лезть сейчас, а потом опять придут, стоит только на крюк сесть. Мочить их придётся, как пить дать.
        - Значит, говорят, что риска никакого?
        - Вроде как в открытую поведут, через охрану, зачем-то надо сейф германского производства взломать, только непонятно мне, в чём выгода-то и зачем угрожать, если всё чисто. Платят за это пятьдесят червонцев, да ещё человек со мной пойдёт, с бунками, вроде как подмастерье, а второй на улице останется. Вот только ты понимаешь, складываю я три и три, а получается пять. Какой резон им мне платить, если просто пригрозить могли.
        Травин усмехнулся.
        - Ты всё верно решил, - сказал он, - нельзя бандитам спуск давать, может, второго раза и не будет, для спокойствия твоего сказали. Только пойдёшь ты не один туда, дай только время, я кое за чем сгоняю, и буду вас там ждать. Где оно, это место, находится, и когда вы туда отправляетесь?
        - Вот это и есть самое странное, заявиться туда надо в шесть утра, аккурат перед рабочей сменой. А если ты за ружьишком решил сбегать, то не трудись, - Фомич поднялся, - пошли, покажу кой-чего.
        
        Надю Матюшину почти перед самым концом смены противная завотделением Черницкая заставила документы на анализы подшить и пациента отвести на клизму, а сменщица её опоздала, так что когда девушка вернулась домой, на часах была четверть одиннадцатого вечера.
        У Матюшиных сохранились две комнаты и кухня, а ещё собственная ванная комната, что по нынешним временам было почти роскошью. На кухне стоял кувшин с молоком, рядом на деревяном подносе пирог с рисом и яйцами был накрыт полотенцем. Настя налила стакан молока, отломила от хлеба горбушку, достала раскладушку из крохотной кладовки. Мать, с тех пор как заболела, занимала отдельную комнату, Настя не хотела её тревожить. Вот и сейчас она тихонько открыла дверь, посмотрела, всё ли в порядке. Мать не спала, сидела в кресле и вязала.
        - Пришла, доченька? - спросила она.
        - Да. А Ваня где?
        - На работе до сих пор, совсем себя не бережёт.
        Надя подошла, села рядом, пощупала у больной пульс, тот был прерывистый, на лбу выступила испарина, пальцы, стоило взять руку и подержать на весу, дрожали. На комоде стоял ящичек, оттуда медсестра достала шприц, из пробирки со спиртовым раствором - иглу, набрала магнезию.
        - Спасибо, дочка, - мать поморщилась от укола. - Дай Бог тебе здоровья.
        - Это я виновата, - Надя погладила маму по руке, - задержалась в больнице, ведьма наша заставила. Настойку, которую тебе Фомич дал, пьёшь?
        - Пью, только ими и спасаюсь.
        - Ты с ней осторожно, максимум пять-шесть капель в день, он меня недавно встретил, ещё раз предупредил, что иначе отравишься. То, что делать тебе ничего нельзя, забыла?
        - Ох, - женщина вздохнула, - лучше я себя чувствую, лучше. На поправку пошла. А к тебе кавалер приходил сегодня, видный из себя, высокий.
        - Ко мне?
        - Он сказал, что к брату твоему, но я ж вижу, что тебя заходил проведать, иначе зачем ему сюда заходить, шёл бы сразу в суд.
        - А как его звали?
        - Да не успела я спросить, он только глазами зыркнул, и ушёл. Светлый такой, глаза серые и добрые. Или я ошиблась?
        - Не знаю, - Надя мечтательно улыбнулась, - есть один, только я ещё не поняла, нравится мне он или нет.
        
        Сергею нравился маузер. У Мухина на чердаке морга был целый арсенал, два нагана, три немецких пистолета - два Дрейзе М1907 и один Майнлихер М1901, и две винтовки, Маузер 1898 года с прицелом Фидлера и карабин Мосина 1910, переделанный под германский патрон.
        - Ты где такое богатство наскрёб? - Травин положил обе винтовки на дощатый верстак. - Неужто с самой войны хранится?
        - Да какой там, - Мухин достал две пачки винтовочных патронов. - Ты по лесам походи или вон крестьян потряси, чего только нет, город-то под немцами был и под чухонцами. Патроны достать сложно, но по сотне для каждого есть. Винтовку решил взять?
        - Нет, - Сергей с сожалением поглядел на маузер. - Где, ты говоришь, встречаетесь с этим Фомой?
        - Возле ломбарда, рядом с памятником бывшим.
        - Для винтовки заранее надо приглядеть, где расположится, и место лучше открытое, а если проследить надо, с пистолетом удобнее. Значит, майнлихер или наган. Ты пустой пойдёшь?
        - Само собой.
        - Возьму штайровскую машинку, она точнее и тише. Буду на месте в пять, ты, как рядом окажешься, в сторону Троцкого посмотри, если затылок почешешь, вмешаюсь, если нос вытрешь, буду следить на расстоянии. Только гляди, не перепутай.
        Глава 13
        ГЛАВА 13.
        
        Купец второй гильдии Георг Францевич Викенгейзер при самодержавии был в Пскове личностью знаменитой, именно с его нелёгкой руки в городе появились трамвай, водопровод и первая телефонная линия. Трёхэтажный дом на улице Сергиевской он построил в 1879 году, в здании помимо доходных помещений были зрительный зал и сцена. После революции дом передали сначала агитационному театру, потом клубу национальных меньшинств «Труд», а часть здания, примыкавшего к дому архитектора Гермейстера, занимал райселькредитсоюз. Естественно, ни самого купца, который умер ещё при царизме, ни его наследников, сбежавших за границу, ранним утром третьего мая в доме не было, а были трое вооружённых красноармейцев и двое сотрудников Союза - старший кассир и управляющий. Кассир зевал, управляющий пил крепкий чай с сахаром, стрелки на часах, висевших над конторкой, показывали пять часов сорок пять минут.
        
        Сергей вышел из дома в начале шестого утра. Ночью ему снился странный сон, будто бы именно из-за того, что в Страстную пятницу он веселился вместе с комсомольцами, жизнь пошла наперекосяк. Вместо размеренного течения рабочих и выходных дней, горячих ужинов, массажа в бане по пятницам и походов с Варей в театры и кино в остальные дни, он ввязался в какую-то детективную историю, с убийствами, беглыми ворами, черноволосой женщиной-врачом и таинственным конвертом, адресованным аж самому всесоюзному старосте Калинину. И когда проснулся, понял, что почти всё в этом сне - правда.
        Ночью основательно подморозило, удачно купленные ботинки крепко цеплялись грубой подошвой за псковскую мостовую, Сергей сделал крюк, повернув сразу после пролома на улицу Свердлова, и подошёл к дому, где только недавно поймал грабителей, со стороны Володарского. Из-за мороза и близости рек город накрыл туман вперемешку с угольным дымом, который англичане называли коротким словом «смог», он окутал Псков и окрестности так, что с рассветом разглядеть что-то дальше двадцати метров было сложно, но восходящее солнце дробило муть своими лучами, и с каждой минутой становилось всё яснее.
        На углу соседнего дома стояла будка, в которой раньше сидел околоточный, а теперь старик из ночлежки чистил и чинил ботинки прохожим, всё своё нехитрое оборудование он уносил с собой, и будка стояла открытой. Там Сергей и укрылся.
        Мухин появился из тумана в половине шестого, он подошёл к постаменту, оставшемуся от памятника Александру Второму, уселся на гранитный обломок и закурил. Ждал он минут двадцать, со стороны Октябрьской улицы появилась пролётка, а на ней - два человека. Один из них сгрузил на землю большой чемодан на каучуковых колёсах, взял Мухина под локоток и повёл за собой, а второй остался сидеть на козлах возле бывшего памятника. Травин было хотел пойти за Мухиным, но тот вместе с провожатым поднялся на крыльцо клуба нацменов, и скрылся внутри.
        
        - Ленинградский областной союз кредитных кооперативов, - Фома продемонстрировал удостоверение с собственной фотографией, открыл чемодан, показал красноармейцу. На чёрном бархате лежали механические приспособления и ломик. - Ну что, товарищи, вроде уже обговорили всё, приступим.
        - Позвольте, - кассир снова зевнул, - да, бывает, заедает ящик, так лет ему сколько, и раньше шалил, так ведь всё в целости и сохранности. К чему эти проверки, если уж надо менять, так меняйте сразу.
        - Вы, гражданин, рассуждаете с буржуазной точки зрения, - Фома обиделся, - нет у пролетарского государства таких средств, чтобы везде сейфы и несгораемые шкафы менять. Поэтому мы и производим поверку, не беспокойтесь, это займёт не больше часа. Потом мы составим акт, и следующих проверяющих ждите не раньше, чем через два года, это если сейф ваш в порядке. Ну а если нет, придётся заменить, только за прошлый месяц всего три сейфа списали, остальные оказались в полнейшем порядке.
        - Конечно, конечно, - управляющий, разомлев от чая, вытирал платком пот со лба, - пожалуйста, товарищи, по лестнице вниз, в подвал, там мы храним ценности в строгом соответствии с распоряжениями Союза. Извините, товарищ, а шрам у вас…
        - Беляцкая пуля, - Фома нахмурился. - А вы чем занимались в гражданскую?
        Управляющий пробурчал что-то невнятно, и больше вопросов не задавал. Сейф, а точнее, несгораемый шкаф в два метра высотой с прочными стальными стенками и кодовым замком, стоял в отдельной комнате. Проверяющий попенял на то, что двери в комнату тоже должны быть обшиты железом, и предложил кассиру открыть замок.
        - Двести восемьдесят тысяч рубликов ассигнациями по червонцу и четыре тысячи семьсот пятьдесят мелкими купюрами, только позавчера из банка, - тот повозился с цифрами, дверца скрипнула. - На стол ложим?
        Вместо ответа Фома открыл одно из отделений чемодана, оно было пустым.
        - Вот сюда червонцы складывайте, и оставим под охраной красноармейцев, - распорядился он, - чтобы мы к этим деньгам не прикасались и на виду их на время проверки не было. А мелочь оставьте в сейфе, чтобы нагляднее было.
        Кассир кивнул, быстро сложил пачки, собственноручно закрыл чемодан, который основательно потяжелел, и хотел было сургучную печать налепить, но управляющий вовремя его остановил. Из чемодана Фома заранее достал ломик, два механических считывателя, стетоскоп, передал кофр красноармейцам и предложил работникам кредитсоюза присутствовать во время проверки.
        - Ну что, вскрывай, - дождавшись, когда управляющий с кассиром отойдут в сторону, Фома похлопал Мухина по плечу. - Справишься?
        Мухин покачал головой, такие ящики ломались на раз, надо было только стукнуть чем-нибудь тяжёлым в определённом месте, и штифты в кодовых каналах немного сдвигались. Несколько ударов, и код легко определялся.
        - Не торопись, - тихо сказал ему Фома, - если быстро откроешь, не поверят.
        Фомич кивнул, быстро открыл первые семь цифр, а с восьмой повозился для виду минут пять. Всё это время управляющий и кассир перешёптывались, красноармейцы - те тоже процессом интересовались и на чемодан почти не смотрели.
        - Готово, - Фома сделал приглашающий жест рукой, - смотрите, товарищи, наш слесарь открыл этот ящик за несколько минут по причине неисправности замка, не пользуясь подсказками. Представляете, что произойдёт, если настоящие грабители к вам проникнут? Им останется только перестрелять охрану, и выйти отсюда с кредитными билетами. Поэтому я в акте укажу, что сейф вам действительно нужно заменить, там же будет адрес склада, где вы новый получите через две недели, цена для отделений - восемьсот семьдесят рублей. А до тех пор держите здесь вооружённую охрану, ясно?
        Управляющий закивал. Фома забрал у красноармейца чемодан, и начал передавать кассиру пачки. Тот было хотел сразу сложить их в сейф, но Фома заставил его пересчитать хотя бы несколько, выборочно проверить купюры, и на это ушло ещё полчаса.
        - Ровно двести восемьдесят тысяч, - кассир взмок, платок, которым он вытирал лоб и виски, сделался пепельным, - всё в порядке, товарищи.
        Под бдительным взглядом Фомы управляющий убрал последнюю пачку червонцев обратно в сейф, несгораемый шкаф тут же закрыли, налепив бумажку с печатью, возле него поставили красноармейца.
        - Не дорого ли восемьсот семьдесят рубликов? - управляющий шёл первым, показывая грозным проверяющим дорогу вон и размахивая актом, - может, поплоше что?
        - Чтобы я от вас таких речей не слышал, - строго сказал Фома. - Народное добро нужно беречь. Но если вы, товарищ, несогласны, то пишите в область, а лучше в Центрсоюз.
        Управляющий сник, никуда ему писать не хотелось. К тому же восемьсот семьдесят рублей были отданы проверяющему, на что имелась квитанция, она же - наряд на получение нового сейфа.
        На улице проверяющих ждала пролётка. Фома поднялся, потянув за собой сначала чемодан, а потом Мухина. Тот, залезая на подножку, чихнул, вытер нос рукавом.
        - Гони потихоньку, - приказал Фома, возничий щёлкнул вожжами, и повозка неторопливо двинулась в сторону Пролетарского бульвара, притормозила возле Сергиевских ворот. - Вот видишь, Мухин, а ты боялся и не верил. Я же говорил, мы не обманем, держи аванс, остальное после второго прозвона, на днях зайду в больницу, скажу, где и когда случится.
        Он вытащил из кармана деньги, отдал Фомичу, Мухин спорить не стал, спрятал бумажки за пазуху и спрыгнул с пролётки, а та поехала дальше.
        Туман потихоньку развеивался, и когда пролётка остановилась возле ресторана на углу Вокзальной и Пановой, Сергею пришлось спрятаться за раскидистой акацией. Всю дорогу он то забегал вперёд, то отставал, город просыпался, рабочие спешили к началу первой смены, и ещё один прохожий особого внимания не привлекал.
        Подельники Мухина слезли с пролётки, тот, что таскал чемодан, отпер чёрный ход своим ключом, и пропустил товарища вперёд. Шейные платки они сдвинули вниз, позволив себя рассмотреть. На этом Травин свою миссию счёл временно завершённой, как выглядят бандиты, он теперь знал, где у них малина - тоже. Лезть в незнакомый дом ранним утром он не хотел, Мухин, судя по всему, был жив-здоров, оставалось узнать у него подробности того, что произошло.
        
        - Сунули мне лавэ, и выкинули из повозки. Я, поверишь, в сомнениях, что это вообще было. Этот Фома вёл себя так, словно не первый раз такое проделывал, не смущался ничуть, а с кассиром разговаривал, словно натуральное должностное лицо. Нашёл, где они обитают?
        - Нашёл. Я их проводил, и сразу к тебе. Вроде никто за тобой не следил, - Травин располовинил вдоль булку хлеба и размазывал масло толстым слоем. - Ты сам-то хвоста не заметил?
        - Я осторожно шёл. - Фомич зажал между двух таких же половин ломоть окорока, и примерялся, чтобы откусить. - А чего им за мной шляться, где живу, знают, а до следующего раза я им не потребен. Ты давай, на сыр домашний налегай, там для костей нужные вещества. И вообще, командир, что-то ты схуднул, может тебе у нас столоваться?
        - Если только на завтраки ходить буду, - Сергей подмигнул Фомичу.
        На кухне громыхнула сковорода, оттуда высунулась Варя в тельняшке и переднике, и посоветовала Травину искать себе другое место для завтраков, потому что здесь ему не рады.
        - Ох и суровая она, - Фомич усмехнулся, - не поверишь, слова сказать боюсь. Как ко мне переехала, по струнке хожу, словно на фронте снова.
        - Совсем переехала?
        - А то ж. Комнату ейную сдали, какой-никакой, а к учительскому жалованию прибыток, так-то я не поскуплюсь, но женщина - она независимость свою чувствовать должна, чтобы не деньги её держали рядом, а любовь и согласие. Ты сам как в личной жизни?
        - Да есть одна, - Травину показалось, что вот теперь масла достаточно, и он зачерпнул вишнёвое варенье небольшим половником. - Пока только встречаемся, ничего серьёзного.
        Шум на кухне прекратился, как по волшебству.
        - Она доктор, зовут Лена Черницкая, работает в окружной больнице завотделением, - скорее Лапиной, чем Мухину, сказал Сергей. - Ребёнок у неё, стараюсь в чужую жизнь не лезть.
        С кухни явственно послышалось «идиот», и грохот возобновился.
        - Вот ты с кем закрутил, - Фомич пододвинул Сергею заварочный чайник, - бедовый ты, командир, женщина она конечно роскошная, хоть куда, глазищи как омуты, фигура при ней знатная, но характер такой, что наш брат санитар в окрбольнице рыдает и руки готов наложить, а дохтур Иноземцев горькую пьёт, хоть раньше и в рот не брал. Ты уж прости, тут я тебе не советчик.
        В дверном проёме появилось лицо Вари вместе с голым плечом, видно было, что она-то как раз очень хочет посоветовать, но сдержалась, исчезла обратно.
        - А, подумаешь, - Травин беспечно качнул бутербродом, слизнул каплю варенья, которая уже готова была сорваться, - не понравится, разбежимся, люди мы взрослые, промеж себя всегда решим.
        - Тебе, молокосос, с малолетними профурсетками гулять, - Варя всё-таки не выдержала. - Взрослого из себя строишь. Годков-то сколько, посчитай.
        - Прости меня, Варя, за всё то зло, что я тебе причинил, - серьёзно сказал Травин пустому дверному проёму, - но в замечаниях твоих я не нуждаюсь. Фомич, ты мне скажи, что делать будешь.
        - Чего говорить-то, дождусь, а потом уже решу. Только и ты подмоги, сам знаешь, без прикрытия на такие дела идти не след.
        - Непонятно мне, - Сергей потёр щёку, - зачем им ради тридцати семи червонцев такие сложности. Говоришь, обратно все деньги отдал, вдруг ты чего пропустил?
        - Может и пропустил, - Фомич нахмурился, - пока ничего на ум не приходит. Ты-то сам что кумекаешь?
        - Я, пожалуй, сегодня романтическое свидание устрою, в ресторан наведаюсь, зарплату выдадут днём, червонца хватит с дамой посидеть, как считаешь?
        - Двух за глаза хватит, если шиковать не будешь. Шампанское предложат, не бери, они на заводе искусственных напитков в бутылки заливают сироп со спиртом и содовой, пиво у них тоже местное, хоть и неплохое, а водка - ленинградская, Спиртотреста. Хотя ты же всё равно ничего крепче кваса не пьёшь.
        - И лимонад, - напомнил Сергей. - А докторша, она, наверное, вина захочет. Так что дай мне, друг ситный, из честно заработанных две бумажки.
        
        Черницкая пила водку. Зал ресторана, небольшой, на двадцать столиков, был заполнен почти полностью, публика подобралась пёстрая, тут были и артельщики, прогуливающие оставшиеся после фининспектора червонцы, и приезжие пассажиры, пересаживающиеся из Гдова на Бологое, которым почему-то не понравилось питейное заведение на вокзале. Были и ценители ресторанной музыки, два скрипача, пианист и угрюмый старик с контрабасом очень даже неплохо играли что-то медленное и романтичное.
        - С осени тут не была, - докторша без особого интереса осматривалась, - публика всё такая же. Ты сколько уже в Пскове?
        - С января.
        Сергей тоже вокруг глядел. Прежде чем попасть в зал, гости проходили через гардеробную, из которой одна дверь вела в туалет, а остальные две - неизвестно куда. В самом зале была ещё одна дверь, из которой появлялись официанты, а значит, там была кухня. Можно было найти в налимьей печени червяка и пойти поскандалить, но Травин сомневался, что отыщет нужных людей среди поваров и раздатчиков. И вообще, печёнка была свежайшей и очень сочной, зря обвинять того, кто её приготовил, Сергею не хотелось.
        - А я вот уже два года здесь, - Черницкая на рыбный деликатес смотрела пренебрежительно, ей принесли куропатку с клюквенной подливкой, и она аккуратно обгрызала крылышко.
        Фомич насчёт двух червонцев загнул, кормили здесь недорого и в основном тем, чем промышляли местные охотники и рыболовы, целая налимья печень, томлёная в сливках, обошлась Травину в полтора рубля, а половина куропатки, которую уничтожала докторша - в два с полтиной. Ещё три стоил маленький графин водки, а ягодный квас шел по тридцать копеек за большую кружку.
        - Мы после гражданской в Эстонии оказались, - продолжала докторша, - в Изборске, а папа - здесь, я его только навещать ездила. Когда он умер, перебралась сюда, мы к этому времени с мужем разошлись. Максимку тоже хотела перевезти, но там у него отец, младшая сестричка, родичей полный мешок, бабушка с дедушкой, даже прадед есть, он к ним привык, так что видимся только по выходным. Чаще он ко мне, иногда я к ним езжу, паспорт пришлось сделать. Чудно, русский город, а теперь у чухонцев. Я ведь там в госпитале военном работала, только в последние годы нас, русских, стали вытеснять, медсестричкой бегать не хотелось.
        - Все работы хороши, - Сергей только потянулся к расстегаю, как зал колыхнулся.
        Гости ресторана дружно повернули головы к сцене, на которую забиралась невысокая полноватая певичка.
        - Кто это? - Черницкая с интересом смотрела, как певичка вышла на сцену и одним кивком сорвала бурю оваций. - Местная знаменитость?
        - Похоже, я с ней знаком. Дарья Павловна, актриса из клуба железнодорожников, муж у неё инженером в «Набате» служит, - Сергей поднялся, - пойду освежусь.
        - Ага, - докторша рассеяно махнула рукой.
        - День и ночь роняет сердце ласку, - пела Леднёва, - день и ночь кружится голова.
        Её голос, мягкий и бархатистый, заползал в головы посетителям и кружил их, разбрасывая по тёмным углам посторонние мысли и волнения, разговоры за столиками прекратились вместе со стуком приборов по тарелкам, один из артельщиков приподнял рюмку с водкой, да так и замер, не донеся до рта. Романсу Бориса Фомина было уже года четыре, но публика слушала его как в первый раз.
        Сергею исполнение тоже нравилось, но не до такой степени, чтобы отказываться от намеченного плана, наоборот, приковавшая к себе общее внимание актриса оказала ему услугу, из зала Травин выскочил почти незаметно, только гардеробщика пришлось отодвинуть, тот вылез из-за своей стойки, чтобы приобщиться к искусству вместе со швейцаром.
        - Где здесь туалет? - спросил у него Травин.
        Швейцар мотнул головой, мол, где-то там, и снова вытянул шею.
        Собственно, в туалет Сергей был не прочь зайти, тем более что здесь предлагались удобства центрального водопровода и канализации, но прежде приоткрыл дверь прямо за гардеробом. Сразу за ней начинались ступеньки, они вели вниз, в темноту - на потолке висела лампочка, но она не горела. Травин прислушался, стараясь абстрагироваться от пения, внизу явно кто-то был, там двигали что-то по полу, так, что раздавался скрип железа о камень, значит, после лестницы была ещё одна дверь. Или кто-то развлекался в полной темноте.
        Сергей спустился на один пролёт, с площадки был виден освещённый изнутри контур двери. Запертой - он толкнул её, потянул на себя, дубовое полотно с металлическими полосами на мощных петлях почти не покачнулось.
        - Люди заняты делом, не будем им мешать, - он вернулся обратно, подошёл к другой двери, приоткрыл.
        Пустой коридор заканчивался лестницей, ведущей наверх, проход был забран решёткой, запертой на замок, глухая стена на левой стороне ничего интересного не представляла, а справа одна из трёх дверей была приоткрыта. Травин не стал красться, но и излишнего шума не производил, подёргал решётку - замок на ней был несложным, но без отмычки или ключа не поддался бы, вернулся к незатворённой двери, постучал по косяку.
        - Прощенья просим, - сказал он.
        На стоящем в комнате диване боролись двое, раздетый до пояса мужчина навалился на женщину, та, судя по белому переднику, сбившемуся на бок и оголившему грудь - официантка, повизгивала и вяло отбивалась. К самой важной части акта они ещё не перешли.
        - Чего тебе? - мужчина повернулся, Сергей узнал в нём бандита, который правил повозкой, Мухин говорил, что того старший называл Фимой. - Катись отседова, любезный.
        - Туалет ищу, - Травин грубости не любил. - Но, если надо, могу остаться. Барышня, если этот хлюпик вам надоедает, дайте знать.
        - Это кто хлюпик? - Фима соскочил с женщины, которая, похоже, этому только обрадовалась, - ты, фраер, за словом-то следи, а то быстро язык окорочу.
        Сергей хотел было стукнуть грубияна, но тот сам замер, глядя на Травина снизу вверх, словно что-то чудное увидел.
        - Ты что уставился, на мне узоров нет. Ещё раз спрашиваю, где здесь можно освежиться.
        В голове у насильника крутились какие-то мысли, он с видимым усилием пытался их собрать в единую логическую конструкцию, чуть приоткрыв рот.
        - Давайте я вас провожу, молодой человек, - официантка пришла в себя, соскочила с дивана, поправляя одежду.
        - Куда? - растеряно спросил Фима. - Вертайся назад.
        - Девушка со мной пойдёт, - прояснил ситуацию Травин, - или возражения есть?
        Возражений не было, бандит угрюмо кивнул, зло посмотрел на женщину. Та выскочила из комнаты, увлекая Сергея за собой.
        - Неприятности будут? - без обиняков спросил тот.
        - Да уж куда без них, - официантка вздохнула, - не оставит он меня в покое, но вам, товарищ, лучше в это не лезть. Вон там туалет, а я работать пойду. А то сейчас Дарья Павловна споёт, и гости опять водки потребуют, уж очень они впечатляются от песенок этих.
        Леднёва закончила один романс, и запела следующий, того же автора, про тройку с бубенцами и длинную дорогу, зал неистовствовал, люди хлопали, подпевали, некоторые даже на стулья залезли, чтобы видеть сцену.
        - Да со старинною, да семиструнною, что по ночам так мучила меня, - лихо выдавала Дарья Павловна под рыдание скрипок и перебор клавиш.
        - Здесь? - Травин похлопал официантку по плечу, но та тоже поддалась магии вокала. - Вот что музыка с людьми делает.
        В принципе, он увидел всё, что смог, оставаться дальше в ресторане резона не было, но Сергей мужественно просидел ещё полчаса. Леднёва с последними аккордами скрылась за кулисами. Как и предсказывала спасённая от разврата женщина, гости возжелали напитков, и градус веселья значительно повысился. Музыка сменилась на визгливую и громкую, на смену Дарье Павловне пришёл новый вокалист, который выдал «Кирпичики» и «Гоп со смыком», причём последний три раза на «бис». Черницкая погрустнела и начала собираться, не помог даже практически полностью выпитый графин водки.
        - У тебя, Сергей, сегодня очень важное дело, - нетвёрдым голосом сказала она, забираясь на сиденье мотоцикла и обхватывая Травина руками, - ты должен доставить даму домой и утешить. Потому что такое издевательство над музыкой я перенести в одиночестве не могу.
        Сергей завёл двигатель, оттолкнулся ногой от земли. Черницкая чуть не упала, когда выходила из ресторана, и дышала ему в затылок жутким перегаром, но он был почти уверен, что докторша - трезвая.
        
        - Он здесь, - Фима влетел в комнату, где сидел Фома, возбуждённо замахал руками. - Представляешь, припёрся с какой-то шмарой, а потом шастал по коридорам.
        - Кто он? - Фома что-то записывал в тетрадь
        - Да малец про него рассказывал, фраер, который с Глашкой вместе работал, я его ещё на демонстрации срисовал и тебе говорил.
        - Травин?
        - Как есть. Он, падла, баб как перчатки меняет. Что ему здесь нужно?
        - Мне откуда знать? - Фома провёл черту, написал итоговую сумму, перелистнул страницу, - ты же сам сказал, шмару приволок, отдохнуть, значит. Чего ты так взбеленился? Здесь и прокурор местный бывает, и Радзянский из адмотдела, и комиссары водку пьют, что думаешь, они по твою душу все приходят? Свободный вечер у человека, имеет все права. А чего он к тебе попёрся? Ты где был?
        Фима замялся.
        - Опять подавальщиц портишь? Кого на этот раз?
        - Маньку.
        - Ты смотри, если что прознает и давить бабу придётся, у неё дитя малое, останется сиротой.
        - Да я могила.
        - Ладноть. Через два часа прокатимся по адресам, а потом поедем в мельницу на Новгородской, ломбард прикрыли, значит, камушки туда понесут, и игра по-крупному пойдёт. Там лярвы на любой вкус и без прицепов, бери любую. Но смотри, если выпьешь, без доли останешься.
        Фима уселся напротив Фомы, сложил руки на столе.
        - А если себе забрать?
        - Что?
        - Всё. Чего мы возим-то, али сделает нам чего?
        - Дурак, - Фома усмехнулся. - Ты передай, что проверять меня не надо, я свою выгоду знаю. А если сам додумался, головой об стену постучи, может, полегчает, уяснил? Пашке скажи, пусть к легавому не лезет, времени чуть осталось, лишнего шума нам не надо. Митрич не появлялся?
        - Сидит, верно, в кичмане, ничего не слышно.
        - Вот и хорошо, не хватало, чтобы он сейчас под ногами путался. Ещё немного, Трофим, рассчитаемся мы с пришлыми, и этот город себе приберём, тут развернуться можно так, как не жили мы пока. Не нэпманов по мелочи щипать, лавки обносить, по-крупному разойдёмся, людей новых своих на место старых поставим, а что делать, знаем теперь. Вот эта наука настоящих денег стоит, а не кусок урвать, понял, олух?
        Глава 14
        ГЛАВА 14.
        
        Сергей пришёл домой под утро, Черницкая, считай, его выставила.
        Началось с того, что проснулась она в четыре утра, и решила выпить кофе. Дверь, естественно, не закрыла, звук упавшего чайника Травина разбудил, а потом уже и спать расхотелось. Лена отлично управлялась сама, и примус гудел ровным пламенем, и вода была на месте, и хлеб она резала ровными, практически одинаковыми ломтиками. Обычно Сергей чувствовал, что его присутствие привносит в извечный женский бардак немного мужского порядка, но этим очень ранним утром он понял, что женщина прекрасно может обойтись без него. Но не обошлась, и это чуточку льстило.
        - Садись, позавтракаем, а потом мне на работу, - сказала докторша.
        - В такую рань?
        - Больные, Серёжа, ждать не будут, пока я тут чаи с тобой гоняю, - она кивнула на стол, где рядом со вчерашним хлебом и мисочкой со сладкими сухарями стояли маслёнка и тарелка с домашним сыром, на металлическом подносе лежал варёный окорок, на вид и запах - вполне свежий. - Не тушуйся, еды много, я уж поняла, что тебе особые порции нужны. Да я не в упрёк, не обижайся, хороший аппетит - отличное здоровье.
        - Какой есть, - Травин и не думал стесняться, пододвинул к себе сахарницу, - кстати, у вас в больнице милиционер лежит, Юткевич. Хотел узнать, как он.
        - С чего это ты о милиции беспокоишься? - Черницкая обмакнула сухарь в кофе. - Твой знакомый?
        - Да не то, чтобы знакомый, - Сергей замялся. - Я недавно одного шнифера задержал, ну взломщика сейфов. И в историю вляпался.
        Лена слушала рассеяно, да и Травин особо в подробности не вдавался. Сказал только, что этот Сомов, которого он отдал милиции, в камере Юткевича порезал, а другого милиционера убил, а потом вообще сбежал.
        - Так что ты осторожнее, - подытожил он, - а то решит доделать, залезет в палату, медсестёр перепугает.
        - Значит, сам этот милиционер виноват, раз товарища не спас, - докторша налила вторую чашку, поболтала кофейник, тот был почти пуст, - царапина у него пустячная, лежит как на курорте, особого внимания к себе требует. Если твой Сомкин к нему залезет, сестрички ещё и помогут, потому что надоел этот Юткевич хуже горькой редьки. Только соберусь его выписать, нет, опять найдёт в себе болячку, и стонет, как будто на мине подорвался. А ты, значит, герой, иди сюда, дай-ка поцелую.
        Одним поцелуем дело не обошлось, так что Черницкая почти опоздала, а Сергей так и не позавтракал толком.
        - Всё хотела спросить, - она слезла с сиденья мотоцикла, но уходить не спешила. - Что там с этой женщиной, которая письмо носила, нашли её?
        - В морге во второй советской лежит тело, - не стал скрывать Травин. - Милиция считает, что это она, обнаружили, кстати, неподалёку от тебя, в конце улицы. А что за письмо, до сих пор понять не могу, один адресат, радиолюбитель, видел первую букву фамилии. Но в суде только два следователя остались, а дело, мне Матюшин сказал, в ГПУ передали, поэтому кто это сотворил, и кому она несла письмо, так никто и не знает.
        Черницкая как-то странно на него посмотрела, мол, что за пинкертоновские наклонности у обычного почтальона, чмокнула в щёку и убежала.
        
        О находке комсомольцев Травин на работе не рассказывал, но и без него слухи расползались по городу, правда, имя Екимовой пока никто не называл. Отец кассирши Масалкиной, который работал врачом во второй больнице, сказал ей по секрету, что следователь привозил подозреваемых осматривать труп, но те сбежали, расстреляв целый взвод милиции. Масалкина сложила один и один, и к обеду пятницы происшедшее настолько обросло слухами, что им мало кто верил, но в одном все сходились - найденная женщина и есть Екимова.
        - Жалко Глашку, хорошая была женщина, хоть и шебутная, - Абзякина вытирала глаза платочком. - Как же так, Сергей Олегович, в нашем городе, средь бела дня, и такое. На улицу выходить страшно.
        - Что сказать, - Травин покачал головой, - конечно, жаль Екимову, но милиция ещё не уверена, она ли это.
        - Вы-то сами в это верите, что не она? - спросила одна из сортировщиц.
        - А Зойки-то нет сегодня, может и её ухайдохали? - тут же сказала другая.
        - Липкина сегодня выходная, пора бы уже запомнить, - хоть в этом успокоил их Травин.
        - Вот что такое творится, наука в будущее идёт семимильными шагами, а они узнать не могут, тот ли это человек, - возмутился Циммерман, - казалось бы, должны же быть у людей какие-то признаки, только им присущие. Как отпечатки пальцев. Кстати, почему по отпечаткам не могут сказать? Это же так просто.
        - Семён, мне всё это тоже не нравится, - сказал Сергей, - я этот труп видел, и поверь, не узнал. Сказали, что вещи похожи, и цепочка с подковкой вроде её, но такую не только она носила. А отпечатки не сохранились.
        Все охнули, одно дело если известная сплетница Масалкина что-то сболтнёт, и другое - когда начальник сказал. Тут же посыпались расспросы, людей больше всего интересовало, почему именно Травина, который Глашу только по работе и знал, позвали на опознание, а их, её лучших подруг - нет.
        - Вот что, - громко сказал Сергей. - Двайте-ка сделаем так. Если вы действительно хотите помочь следствию, то всё, что считаете нужным, напишите, и отдадите мне завтра, Марфа Ильинична их перепечатает. Но не надо романов писать, максимум один лист, только факты. Я эти листы возьму и следователю передам, договорились? И про Екимову точно ничего не известно, она это или не она. До конца расследования будем верить в лучшее.
        - Вот это дело, - Абзякина перестала плакать, немного повеселела. - Может, это и не Екимова вовсе, и мы зря волнуемся, пока тут обсуждаем, зайдёт Глашенька живая и здоровая.
        Все чуть успокоились, уж очень хотелось в это верить.
        - Семён, - поманил заместителя Травин, пока коллектив делился сведениями о Екимовой, - ты чего такой смурной сегодня?
        - Это мои личные дела, - тут же окрысился Циммерман.
        - Ага, так вот оно что. С Кислициной поцапались?
        Света сидела в фойе на кассе, и грустить не собиралась. Травину даже показалось, что она напевает что-то романтичное и возвышенное, а о работе не думает, собирая возле своего окошка небольшую очередь.
        - Не то чтобы поцапались, мы расстались, - сказал Семён с надрывом. - Я в толк не возьму, что ей нужно, словно не замечает меня.
        - Может быть, увидела тебя с женой на демонстрации и решила, что не хочет семью рушить? - кинул ему Сергей спасательный круг.
        И Циммерман с радостью за него ухватился, приготовившись излить душу.
        - О личном - потом, - прервал его Травин. - Ты мне лучше вот что скажи, что лучше подделать, деньги или облигации.
        - Конечно, деньги, - ответил Циммерман со знанием дела, было заметно, что он рад переменить тему разговора. - Облигации, они же погашаются не сразу, а через несколько лет, если купоны сличат с одинаковыми номерами, эту облигацию просто вычеркнут из погашения и будут разбираться, а если придержат, а настоящий владелец раньше придёт, тут мошенника под рученьки и возьмут.
        - Так и возьмут?
        - В финотделах тоже не дураки сидят. А деньги - их, пока оказия не случится, никто не проверяет. Только пустое это, чтобы подделать купюры, бумага нужна специальная, а она для каждого выпуска своя, плюс подписи должны стоять, а они серии соответствуют. Но бумага - главное, если ты с деньгами дело имеешь, по звуку определишь, настоящая или нет. Так что фальшивку только где на рынке сбыть, или в магазине.
        - Если кассир опытный, то он сразу поймёт?
        - Я тебе так скажу, новичок - нет, а если хотя бы год на кассе, то определённо. А ты что, хочешь деньги начать печатать?
        - Да всучили мне тут купюру под возврат, а вдруг фальшивая. Что-то оттенок у неё чужой.
        - А ну, дай посмотрю, - Семён взял у Сергея ассигнацию, полученную от Мухина, помял в руках, посмотрел на свет, на подписи, - видишь, это червонец 26-го года, подписали его товарищи Калманович, Марьясин, Карклин и Арку, серии этих червонцев начинаются с ЗВ и заканчиваются ЛЕ. А вот если бы вместо подписи Карклина стоял росчерк Горбунова, то серия начиналась бы с МБ. Надписи тёмно-серого цвета, с оборотной стороны кружевные такие рисунки, называются - гильоширные, водяных знаков на этих купюрах нет. Я бы сказал, что она подлинная. Да что там, практически уверен. И бумага, вот возьмёшь другой такой же червонец, бумага так же будет себя вести.
        - И что, ты наизусть это знаешь?
        - Ну вообще Государственным банком альбомы высылаются, ты мне сам под роспись выдавал, но запоминаешь со временем. Мне фальшивки несколько раз попадались, так эти самоделки даже ребёнок отличит, их же рисуют кто во что горазд.
        - Дай-ка мне тогда на неё облигацию крестьянскую.
        Семён с сомнением посмотрел на Травина, но облигацию займа выдал.
        - Почти все разошлись, - предупредил он. - Если ещё захочешь купить, поторопись. Кстати, Соколова утром встретил, он просил тебе передать, что технической возможности нет.
        - Какой возможности? - не понял Травин.
        - Телефон у какой-то дамочки отключить. Ты его сам спроси, только вечера дождись, а то он как совсем трезвый, так говорит непонятно, намёками, мол, рад бы, но никак. И подмигивает, гад, словно на свидание зовёт. Да, ещё сказал, что два новых аппарата нам поставит, один вниз, к кассирам, другой лично тебе, чтобы товарищ начальник почтамта мог по служебным делам беседовать, не отходя от стола.
        - Только телефона мне не хватало. Всё, через час и сорок минут почтовый приходит из Гдова, я на станцию, проследи, чтобы пакеты для фельдсвязи опять не перепутали. И Липкина отчёт не доделала, зайду к ней по дороге.
        - Оттуда вернёшься?
        - Нет, вечером, дорогой мой заместитель, у меня театр. Леднёв из «Набата» контрамарки принёс, буду о прекрасном думать.
        Зоя Липкина жила на третьем этаже, в небольшой комнате в самом конце коридора. Проходя мимо двери радиолюбителя Савушкина, Сергей пнул её несильно, прислушался - там было пусто. А вот Зоя была не одна, из-за двери слышались смех и повизгивания. Сергей постучал, громко представился, внутри зашуршали, задвигалась мебель, Зоя открыла через две минуты, растрёпанная, поправляя сарафан.
        - Простите, Сергей Олегович, убиралась. Что желаете?
        Сказано это было тоном, однозначно намекающим, что гость должен уйти поскорее. Но Травин зашёл в комнату, огляделся - большая кровать под небрежно накинутым покрывалом с болотом и лебедями, массивный дубовый шифоньер с зеркалом, туалетный стол на резных ножках, несколько стульев. В углу стоял стол с бутылкой настойки и двумя стаканами.
        - Зоя, мы договаривались, что график у тебя свой, но работу ты делаешь в срок, так?
        - Так и есть.
        - Завтра придут из ГПУ за отчётом об иностранной почте, значит, сегодня он должен быть у меня. Всякое бывает, так что твои черновики я захватил. Держи.
        Липкина залезла в комод и вытащила картонную папку.
        - Ещё вчера сделала, Сергей Олегович. Смотрите, осталось несколько цифр посчитать.
        - Предупредить не могла?
        - А может я хотела, чтобы вы ко мне в гости заглянули, - Зоя кокетливо улыбнулась. - Не подумайте, ничего такого, но остальные сдохнут от зависти.
        - Так может мне остаться? - Сергей улыбнулся в ответ, - я пошутил, не беспокойся, извини, что вот так без приглашения. Завтра в восемь утра отчёт на стол.
        Он было повернулся, но остановился, словно внезапно вспомнил что-то.
        - Ты ведь Савушкина знаешь?
        - Немного.
        - Что он за человек?
        - Обычный, - Зоя не удержалась, бросила взгляд на шифоньер, - странный, всё время бормочет себе что-то под нос. Здороваемся, если в коридоре встречу. А что?
        - Он мне приёмник продал, а тот не работает.
        - Так вы вечером зайдите, часов в восемь, - Липкина потихоньку выпихивала Травина в коридор, - он с работы придёт, а лучше сразу ему приёмник принесите, сделает как миленький.
        Сергей упрямиться не стал, вышел, дойдя до лестничной клетки, пошёл не вниз, а наверх, к чердаку, присел на верхней площадке, закурил. Лакоба появился через несколько минут из глубины коридора, он не торопясь подошёл к двери инженера Савушкина, пошарил за притолокой, достал ключ и отпер висячий замок. В чужой комнате таможенник пробыл чуть больше четверти часа, Травин уже уйти собирался, как Лакоба снова появился в коридоре, запер дверь и спустился вниз, к парадной.
        - Значит, всё-таки Лакоба, - вздохнул Травин, и уходить раздумал. - А я считал, инженер.
        Оставалось ещё несколько часов до того, как советские служащие начнут возвращаться с работы, замок открылся всё тем же ключом. В комнате Савушкина по-прежнему царил беспорядок, вещи лежали, висели и валялись повсюду. В углах лежали стопки журналов «Радиолюбитель» и «Радио всем», полки буфета были завалены радиодеталями, в шкафу лежал большой моток проволоки, на окне валялись клещи, с прошлого визита почти ничего не поменялось.
        Передатчик, стоящий в углу, был тёплым, лампы не успели остыть, значит, им только что пользовались. Кому мог передавать сообщения работник Наркомвнешторга, Сергей не знал, но на радиолюбителя Лакоба похож не был.
        Оставалось найти хоть что-то, похожее на улики, Травин для порядка приподнял потёртый ковёр и матрас, отодвинул комод, чуть наклонил шкаф. В окружавшем его бардаке какую-нибудь мелочь можно было запрятать так, что год будешь искать. Но у Екимовой была сумка брезентовая, а у найденного трупа таковой не оказалось. Конечно, её могли и случайные прохожие подобрать, вещь в хозяйстве нужная, если надпись «Почта Псков» отпороть. Или же убийца взял письмо, а сумку выбросил от греха подальше.
        Писем у Савушкина было великое множество - целая тумбочка. Ему писали из Ленинграда, Ростова, Москвы, Нижнего Новгорода и даже из-за границы, конверты и открытки с надписями на иностранных языках лежали отдельно. Сергей их тщательно, насколько это было возможно, осмотрел, но ничего похожего на чужой конверт не нашёл. Он всё больше склонялся к мысли, что радиолюбитель не виноват - в смысле, в убийстве, а не вообще.
        - Если мне что-то очень нужно спрятать, куда я это положу?
        Травин улёгся на чужую кровать, уставился в трещину на потолке, постучал легонько по стене, потом лёг на бок на самый край и спустил руку. Одна половица, это он и раньше заметил, была неровно уложена. Таких тут было несколько, но эта была приподнята одним углом. Он попытался подцепить его ногтем, потом нажал, внутри что-то скрежетнуло. Половица не шаталась и не поддавалась, она отскочила, только когда Сергей нажал на два противоположных угла - они чуть лоснились от пальцев. Пользовались тайником, принимая во внимание пыль, очень редко. Внутри, в углублении, лежал пистолет - браунинг 1900, каких после войны осталось великое множество, а под ним пачка червонцев, их было, считая в рублях, не меньше трёх тысяч. У инженера, получающего двести рублей и имеющего затратное увлечение, таких накоплений не могло быть в принципе.
        Деньги Сергей брать не стал, с пистолетом повозился немного, разобрал, потом снова собрал. Было ещё одно место, где Савушкин мог что-то припрятать, его Травин оставил на потом, аккуратно поставил половицу, вышел из комнаты, вернув ключ на место, спустился вниз и отправился на вокзал.
        
        Каждому спектаклю полагается антракт, а к каждому антракту - буфет. Буфет в театре желдорстанции был великолепен, и по набору напитков, и по ассортименту закусок, у Травина аж рука потянулась к рюмке с настойкой, и только непереносимость алкоголя заставила остановиться. Хотя выпить очень хотелось.
        Потому что спектакль был, с его точки зрения, дерьмом. Жена Леднёва играла превосходно, она переодевалась то в старуху, то в маленькую девочку, то вообще в мужчину, и в каждой этой ипостаси главной героини выглядела органично. На этом достоинства двухактной пьесы заканчивались, и начиналось то авангардное искусство, от которого Сергея слегка подташнивало. И не его одного, простые псковские работяги тоже игру не поняли, и уже ушли. Те, кому билеты достались за деньги, мужественно досидели до антракта, а там глушили водку и возвращаться в зал не собирались. Небольшая кучка почитателей абсурдизма бурно обсуждала достоинства спектакля, особенно выделялся один тощий невысокий юноша с белым бантом на шее, он размахивал руками и говорил что-то очень быстро, так, чтобы никто ничего не понял.
        - Эта Дарья Леднёва хороша, - Черницкая ухватила с подноса трубочку с кремом, взяла стакан газированной воды с сиропом, - в Ленинграде её бы на руках носили. Тут не оценят. Ты как считаешь?
        - Есть другие авторы, - Сергей старался отвечать цензурно, - которые умеют писать. Актёры не виноваты.
        - Это ты хорошо сказал, я уже поняла, что символизм тебе не идёт.
        - Какой символизм?
        - Это род искусства такой, здесь же идея пьесы в том, что предмет - это совсем не предмет, а символ чего-то другого.
        Травин внимательно посмотрел на Черницкую, пытаясь понять, бредит она или говорит серьёзно.
        - Вот к примеру, - продолжала докторша, - здесь всюду есть таракан, это ведь не просто таракан, а символ беды. Или дом на горе, это не дом, а что-то другое.
        - Какой ещё таракан?
        - Актёр в чёрном и с огромными усами, большой такой, всё к зрителям в первом ряду приставал.
        - Я думал, он просто так по сцене бегает.
        - Тут, Серёжа, всё не просто так, вся пьеса - сплошные символы.
        - То есть - чушь собачья? То-то я программку два раза прочитал, и не понял ничего.
        - Да, - докторша похлопала Травина по руке, - не в коня, как говорится, корм, поэтому мы с тобой сделаем то же, что и другие порядочные люди. Съедим по пирожному и уйдём. Мне никуда торопиться не надо, прогуляемся, на звёзды посмотрим. Ты знаешь, где находится Малая Медведица?
        Малой Медведицей не обошлось, в Елену Михайловну словно бес любопытства вселился, правда, очень деликатный бес, ненавязчивый. Она вроде бы и о себе говорила, и о своей семье, и о работе, но тут же выспрашивала Травина обо всём, и о детстве, и как он в Выборге оказался, и потом на Карельском фронте, и как в больнице лежал с контузией. Сергей скрывать ничего не стал, рассказал про реальное училище, откуда его чуть не выгнали, зато научили с техникой обращаться, про семью, горбатившуюся на буржуев-кровопийц, пару фронтовых историй посмешнее, а потом про Рогожск и свой опыт работы управдомом.
        В два часа ночи Сергей наблюдал через прикрытые веки, как Черницкая достаёт из кармана его пиджака майнлихер, уверенно вертит в руках и убирает обратно, а потом и по другим карманам ладошкой проходится. Внимание женщины приятно, если оно касается лично человека, а не его вещей, но Травин ничего говорить не стал, в три часа тихо поднялся и ушёл. Малая Медведица отлично была видна на ясном ночном небе, самая яркая звезда созвездия, Полярная, показывала на Выборг, а на Ленинград - другая, Кохаб-эль-Шемали, что с арабского значило «Звезда Севера». Авиаторы начала века ориентировались по звёздам, Сергей мог безошибочно найти на небе больше десятка самых важных для навигации. Но самым ярким ночным светилом была луна, полнолуние случилось в ночь с четверга на пятницу, и в субботнюю ночь она светила в полную силу.
        Мухин ждал Травина на крыльце, одетый и с кисетом в руках.
        - Варя спит? - спросил Сергей.
        - Варя не спит, - ответили из-за двери, - и она очень злая.
        Фомич пожал плечами, мол, что тут поделаешь, и направился к калитке.
        - Там один сторож, он в основном кухню охраняет, чтобы продукты не вынесли, - втолковывал он Травину. - Собака есть, но она сейчас заперта, покусала кого-то, но на всякий случай я сонный прикорм взял, кину, через пять минут уснёт. Ты уверен, что нам стоит туда лезть?
        Глава 15
        ГЛАВА 15.
        
        Тёмные окна двухэтажного здания отражали полную луну. Травин хотел поначалу заявиться в заведение днём, махнуть корочкой, представиться инспектором коммунхоза или пожарной охраны, но лишние глаза были ему совершенно не нужны. Ночью из свидетелей считался разве что сторож, который наверняка спал.
        На входной двери висел амбарный замок, Мухин пренебрежительно присвистнул, и вскрыл его меньше чем за десять секунд. Сувальдный продержался чуть дольше, но тоже не устоял. Фомич пшикнул из спринцовки на петли машинным маслом, дверь беззвучно отворилась. Друзья прошли в гардеробную, лампочки были выключены, в лунном свете виднелись пустые вешалки.
        - Нам туда, - Травин показал на дверь в подвал. - Откроешь, и сразу наружу, я там один пошарю.
        - Будет сделано, - кивнул Мухин.
        С замком в подвале пришлось повозиться, во-первых, он оказался не один, первая личинка открывала доступ ко второму, а третий вообще отпирался откуда-то из другого места. Травин не переставая крутил ручку динамо-машины, заставляя лампочку фонаря гореть, Фомич ковырялся минут пятнадцать, прежде чем нащупал тросик, ведущий к механизму.
        - Погоди, - сказал Сергей, - сможешь сделать так, чтобы он на том конце ничего не сдвинул?
        - Постараюсь, - Фомич просунул в разрыв между листами обшивки тонкое фигурное полотно. - Надо его прижать, а вот тут сдвинуть.
        С этими словами дверь поддалась, петли чуть скрипнули, но потом несмазанные маслом места соприкоснулись с обработанными, и заскользили беззвучно. Травин приглушил свет фонаря, и проскользнул сквозь образовавшуюся щель.
        Подвал оказался довольно большим, метров двести квадратных, и шёл под большей частью здания, других входов и выходов, кроме того, через который зашёл Сергей, не было. В центре подвала стоял стол, оббитый железом, шириной в два метра и длиной метров в десять, на таких обычно разделывали мясо, но этот был чистым и без запаха. Точнее говоря, запах был, очень слабый и какой-то химический.
        По периметру стояли деревянные полки с инструментами, ржавыми и давно нетронутыми, с потолка свисали крюки, Травин обошёл помещение по периметру, потом посмотрел под полками, оглядел потолок. Фонарь то разгорался ярко, то почти тух, ручку надо было крутить всё время.
        В одну из таких вспышек Сергей увидел между полок крохотный белый уголок, лист бумаги, видимо, забился в щель между досками, провалился туда почти полностью, оставив краешек в несколько миллиметров. Травин пошуровал на полках, нашёл старый напильник с острым краем, осторожно вытащил лист, полюбовался на него, сложил вчетверо и положил в карман. Прошёлся вдоль стен, и нашёл ещё пять таких же кусков бумаги. Один из них оставил, чуть потянув на себя - такой сразу не обнаружить, а вот если внимательно смотреть, то заметен будет.
        Мухина на улице не было, Сергей уж было обеспокоился, как раздался тихий свист из кустов, Фомич махал рукой.
        - Ты смотри, кого я тут поймал, - похвастался он, дождавшись, когда Травин заберётся в заросли. - Следил за нами.
        На земле лежал сторож, закатив глаза.
        - Насмерть?
        - Что я, изверг, что ли? Так, по кумполу приложил кулаком, он и затих. Может, прирезать?
        - Отставить такие мысли. Мы с тобой не бандиты, а сознательные советские граждане. Давай-ка оттащим его, чтобы людей не смущать.
        - Внутрях-то что интересное нашёл? - спросил Мухин, берясь за плечи сторожа.
        - Нет, пусто там, - соврал Травин, Мухину он доверял, но пока не определился, действительно ли ценную вещь обнаружил. - Если и было что, вывезли недавно, подвал большой, места много есть развернуться, а выше я не стал подниматься, вдруг там кто из этих гавриков ночует. Хочешь, сам пошуруй, вдруг чего пропустил, а я пока тут постою, понаблюдаю.
        - Если уж ты не заметил, мне куда. Ну вот, тут ему удобно будет. Второй этаж будем смотреть?
        - Не сегодня, - Травин посмотрел на окна верхнего этажа, все они были тёмными, - там люди, чего их пугать.
        - Тогда по домам?
        - Да. Варвара Алексевна тебя не заругает?
        - Нет, она знает, куда я пошёл.
        - Что, так и рассказал?
        - У нас, - Мухин вздохнул, - друг от друга тайн нет. Сама она ничего не скрывает, а я… ты не поверишь, иногда взглянет так пристально, я как нашкодивший ученик себя чувствую, язык сам тянется рассказать, что и как. У тебя было такое?
        - Нет. Докторша пробует, но не выходит у неё ничего.
        - Жаль. Значит, не встретил ты ещё одну заветную. Ну всё, - они остановились на повороте на Алексеевскую, - тебе налево, мне направо.
        Травин достал майнлихихер.
        - Держи, не понадобился.
        - Ты, командир, не торопись, пригодится ещё машинка. Если даже без надобности, дарю, сам видел, запасы есть. И винтовку немецкую, глаз ведь положил на неё? Как надумаешь, забирай. А вечерком в баньку приходи, запустил здоровье, с этими-то делами, так что в девять вечера чтоб как штык у парной стоял. Вон товарищ Иост Альберт Давыдыч уже и шофера засылал, чтоб промяли его чиновное тело, да и другие внимания жаждут, потому что понимают, что организм, он обслуживания требует, что твоя мотоциклетка.
        Домой Травин не пошёл, здраво рассудив, что своим приходом он только Лизу разбудит, та, когда его не было, спала отлично, но вот стоило домой ночью заявиться, просыпалась и не могла час или два заснуть, сон у девочки был уж больно чуткий. Так что он вернулся обратно к Черницкой, благо времени было всего пять утра, залез ей под тёплый бок и уснул. Докторша пробормотала что-то во сне, а на завтрак расстаралась, испекла оладий. Вкусных, таких Сергей давно не ел. И, как оказалось, не бесплатных, одна из бумажек, найденных в подвале и рассованных по карманам пиджака, пропала, но Травина это не расстроило, наоборот, даже настроение подняло.
        Правда, завтрак, если по номиналу считать, обошёлся дороговато. Придя на работу, Травин достал найденный в подвале лист, положил на стол, прикрыв журналом. На бумаге стояла надпись - «ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КРЕДИТНЫЙ БИЛЕТ. ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ РУБЛЕЙ. Государственный банк размънивает кредитные билеты на золотую монету без ограниченiя суммы (1 р. = 1/15 имперiала, содержит 17,424 долей чистаго золота». Ниже были отпечатаны слова «Управляющiй» и «Кассир», но подписей не было. Сверху Травин положил червонец, полученный от Фомича. Тот по размеру был поменьше на два-три сантиметра. На просвет ни на одном, ни на другом водяных знаков не было, а вот бумага по ощущениям совпадала. Жаль, не было рядом Семёна, ходячего кладезя знаний, тот бы точно определил, что за улов Сергею попался.
        - Подожду до вечера, - решил он. - Посмотрим, кто первым проявится.
        
        ***
        Политкевич стоял у окна, глядя с высоты второго этажа, как в луже на Советской купаются воробьи. Он щурился от яркого майского солнца, отбивал пальцами по подоконнику марш и молчал. Его заместитель, начальник учётно-секретного отдела, сидел перед начальственным столом, глядя на разложенные папки.
        - Когда Лессер успел их на почту передать? - начальник оперсектора наконец отлип от видов весеннего Пскова. - И зачем? Евсей Мироныч, ты в органах сколько лет работаешь?
        - Три без малого, как партия сюда направила. К чему ты клонишь?
        - К тому, что опыта ты уже понабрался достаточно, значит, поможешь до сути докопаться. Смотри, вот эти дела следователь покойный в ОГПУ послал, сюда, на Свердлова, хотя знает, что я большей частью в погранотряде. Причём ни фамилию получателя не поставил, ни шифр, а Генрих Францевич в таких делах был ой какой педант, все документы у него под разными литерами шли. Это что значит?
        - Ты, Вацлав, скажи прямо, что нужно. Мне вон ещё с рабочими разбираться на Металлисте, стачку они захотели объявить, зарплата им не нравится и табель. При самодержавии значит нравилось, а как сделало им советское правительство сорок восемь часов в неделю, сразу на тебе, разонравилось. Да, бывают авралы и лишняя смена, тут же советская власть плохая, ладно бы меж собой шушукались, они ведь грамотные теперича, письма пишут. Профком на поводу пошёл, партийный комитет колеблется, куда это годится? Если рабочие подымутся, тут нам, товарищ начальник оперсектора, форменный кирдык настанет.
        - Что, могут?
        - Настроения в массах бродят всякие, ещё и радиостанция эта из Резнеке на нашу власть поклёп наводит, у кого приёмник есть, слушают, чище чем Ленинград ловит, а глушить её не получается, они, собаки, сразу на другую частоту переходят.
        - И всё же, зачем Лессер послал нам эти документы? Как думаешь? Мог бы и сам передать.
        - Его же убили, - начальник УЧОСО потёр глаза, - я правда сейчас не скажу ничего путного, не спал уже две ночи. Может, Меркулов поймёт, что к чему, раз всё равно дела у нас? Он же шпионов ловит, а с этими и подавно разберётся.
        - А знаешь, ты прав, - Политкевич собрал папки, - отдам-ка я их Меркулову.
        Меркулов появился через двадцать минут, худощавый и подтянутый, с орденом Красного Знамени на френче, он тут же засунул тонкий хищный нос, вооружённый золотым пенсне, сначала в одну пачку бумаги, потом в другую. На вид ему было лет шестьдесят, возраста добавляли морщины, изрезавшие лицо, мешки под выцветшими глазами и седые волосы, коротко подстриженные.
        - Заберу, - сказал он. - Сомов, конечно, не шпион, но определённо контра, да и остальные дела, похоже, по моей части. Отправитель вон так же считал.
        - Это ты его каракули так понял? - Политкевич вертел в пальцах карандаш. - Почему он нам дела прислал?
        - Лессер-то? Так почерк на конверте наверняка не его, пытались подделать, но это ж детские картинки. Кто-то другой на почту отнёс и бросил, значит, Генрих на хранение оставил, когда ехал в больницу, или, - он задумался и замолчал.
        - Да говори уж, - не выдержал начальник.
        - Или кто-то нашёл эти папки уже потом. Кабинет-то с понедельника опечатан, только дела оттуда к другим следователям потихоньку перетекают, а с охраной никто не чешется, а надо бы, там чего только нет. Вот и зашёл кто-нибудь, да порылся там, где эти олухи не догадались.
        - Через окно?
        - Или через дверь. А может и дома пошуровал, жил Лессер тут неподалёку, квартира его тоже опечатана, и тоже никем толком не охраняется. Знаешь, что я тебе скажу, Вацлав Феофилыч, если человек хочет, чтобы мы его нашли, мы его найдём. И если не хочет - тоже найдём.
        - И всё равно, Александр Игнатьевич, не пойму, при чём тут почтальонша. Она-то как повязана?
        - Тут, мой глубокоуважаемый начальник, целый моток может быть спутан, потянуть за ниточку, и выйдет он в версту длиной. Но вполне случится, что и нет ничего, хотя Генрих Францевич попусту вот так складывать их вместе не стал бы. Сегодня суббота у нас, Екимова пропала три недели назад, уже улечься всё должно было, ан нет, тянется, никак она в покое нас не оставит. Ну да ладно, я к тебе по другому вопросу зайти как раз хотел. В окрфинотдел от начпочты докладная пришла, пишет, заём слишком быстро расходится, те спохватились, прошлись по другим организациям, а там та же самая ситуация вырисовывается.
        - Так это же хорошо, - не понял Политкевич. - Народ сознательный, вот и раскупает.
        - Да мы с Меерсоном прикинули, Госбанк запросили, нет столько денег у крестьян, чтобы этот заём выкупить, смели всё подчистую, почти на миллион рубчиков, кто-то округ деньгами засыпал. Помимо того таможня товаров через пост в Моглино с февраля на полтора миллиона лишку пропустила, и все оформлены честь по чести, окрпром уже премии себе выписывает, только думаю я - нечисто тут. Я докладную составил для Домбровского, ты почитай, сам посмотри, может зря на воду дую.
        
        ***
        Митрич вернулся в город в субботу, 5 мая.
        После удачного прыжка в окно он сумел добежать до железнодорожного моста, там как раз сплавляли брёвна, связанные в плоты, он перепрыгнул на один, потом на второй, стараясь не попасться на глаза сплавщикам, и почти было не утонул в разошедшейся щели, уцепился здоровой рукой за бревно, помолился, хоть и не верил ни во что. Его спасла стовёдерная бочка из-под пива, набравшая немного воды и плывущая вертикально. из последних сил Сомов в неё забрался, грёб выловленной доской, чуть не обморозив пальцы, и так доплыл до Ольгинского моста, а там уже перебрался на другой берег. Холодная вода остановила кровотечение, пуля зашла в плечо чуть ниже ключицы, чудом не задев кость, и вышла наружу. Правая загипсованная рука почти не работала, любое движение причиняло боль.
        В Усановку он добрался к трём ночи, когда в избе вовсю хозяйничали непрошенные гости, которые унесли наган, камушки и золото. Они даже ружьё охотничье с собой забрали и обпиленную в обрез двустволку, прикопанную в огороде. На чердаке Митрич просидел весь день, отогреваясь и ожидая, когда появится Пашка, но тот не пришёл. Рана снова открылась, её Сомов залепил кое-как воском, примеряясь в мутном зеркальце.
        Дождавшись ночи и конца облавы, он двинулся к эстонской границе, но и тут его ждали неприятности - устроенные в дуплах деревьев схроны кто-то нашёл, не иначе как милиционеры с собаками постарались, триста семьдесят червонцев, заработанных в марте, и ещё почти пять тысяч рубликов, считая полученные от Фомы за сейфы, сгинули вместе с кое-каким припрятанным контрабандным товаром. За один день он потерял почти всё, что скопил за несколько лет.
        Следующей ночью, голодный, с воспалившейся раной, он снова пересёк город, и добрался до Бочаровой слободы, к длинному одноэтажному бараку рядом со скотобойней. В бараке было восемнадцать отдельных комнат, выходящих в длинный коридор, который заканчивался общей кухней. Из кухни дверь вела на улицу, к стоящему во дворе дощатому туалету, возле которого бродили куры, барак обогревался трубами отопления, ведущими от скотобойни, так что в нём даже зимой было относительно тепло, от жильца к жильцу бродили стайки тараканов и клопов, пахло прогорклым маслом и несвежими носками, в одной из комнат кто-то громко стонал. Лампочки на потолке не было, если не окно в кухне, коридор оказался бы в кромешной темноте.
        Митрич пнул ногой предпоследнюю дверь по правой стороне, та не поддалась, тогда он пошарил в кармане и вытащил набор отмычек. Левой рукой крутить проволочки было не так споро, как правой, но сувальдный замок сдался меньше чем через минуту, Сомов зашёл в комнату и захлопнул за собой дверь.
        Оборванные обои застали, наверное, ещё Александра Третьего, по пятнам на них можно было проследить историю комнаты и то, чем питались её обитатели. Окно выходило во двор, аккурат на туалет, в тусклом свете, проникавшем через немытые стёкла, скудная обстановка казалась ещё беднее. Потёртый буфет с оторванными дверцами стоял почти пустой, на одной из полок валялся заплесневелый кусок хлеба, из мебели были ещё стол со сломанной ножкой, перетянутой какой-то грязной тряпкой, и кровать. На кровати лежала тощая женщина неопределённого возраста в замызганной кофте, с путанными жирными волосами, при виде гостя она попыталась встать, но упала обратно.
        - Ты кто? - просипела она.
        - Где Филин?
        - Выпить есть?
        Митрич достал четушку водки, протянул женщине, та ухватила её, жадно выпила.
        - Подох Филин, третья неделя пошла. С моста гикнулся, паразит, - хозяйка комнаты потянулась, оценивающе посмотрела на Митрича. - Ты зачем это к одинокой даме в партаменты ввалился, а ну как снасильничать меня хочешь?
        - Ты, курва, лучше скажи, где балабаны, которые мне Филин должен? Там же он их держал?
        Женщина махнула рукой на обшарпанный буфет, сплюнула, отвернулась к стене и захрапела. Сомов вытащил из пустого рукава ломик, выломал у буфета нижнюю полку, перевернул - к ней были прикручены скобы, кроме них, ничего не было.
        Митрич покачал ломик в руке, с сомнением глядя на женщину и решая, проломить ей голову сразу, или когда та проснётся и сможет на вопросы ответить. Оставаться в комнате не хотелось, но деваться ему было некуда, он пошарил по полкам, нашёл два относительно чистых сухаря, запихнул в рот, стащил хозяйку комнаты на пол, и улёгся на кровать.
        В Запсковье его никто не искал, Митрич осмелел, и даже выходил из дома, женщина, которую все звали Нюркой, на квартиранта сначала косилась и даже выгнать пыталась, но получила в глаз, присмирела и готовила обеды из продуктов, которые Сомов добывал. Рану он кое-как залечил у ветеринара, тот вопросов не задавал, с Митричем они были знакомы ещё со старых времён.
        - К доктору тебе надо, стало быть, - ветеринар промыл рану карболкой и зашивал обычной ниткой, - лихоманка начнётся, рукой не обойдёшься, смотри гной какой течёт. Опять связался с кривой дорожкой?
        - Ты шей, - Митрич скрипел зубами и терпел. - Разберусь.
        Но то ли организм у Сомова был крепкий, то ли карболка выжгла всех микробов, только рана болела меньше, хоть постреливала и чуть почернела. К концу недели он осмелел, и собрался по знакомым пройтись, долги старые собрать. Сделать это он решил ближе к вечеру, и немного трусил, но, казалось, его никто не искал, постовые скользили взглядом по картузу, накладной бороде и подвязанной тряпицей щеке, загипсованную руку Сомов спрятал под старый пиджак, на ногах носил стоптанные башмаки, и из толпы не выделялся, в такой одежде полгорода ходило. Постовой милиционер на углу Володарского и Милицейской уж на что за прохожими следил внимательно, и то только взглядом скользнул и отвернулся, выискивая в толпе карманников.
        В торговых рядах Митрич нашёл лавку, где барыжили краденным почти в открытую, хозяина он знал, тот должен был ему двести девяносто рублей, правда, отдавать сначала не хотел, и только когда Сомов топорик вытащил, всё-таки должок вернул.
        - Ищут тебя, - барыга клал на прилавок каждую бумажку как последнюю, - слух пошёл, что мусоров ты замочил.
        - Ты пасть свою захлопни, - Митрич сгрёб деньги, - а то и сам закроешься. Есть что для меня?
        - Послезавтра приходи, - лавочник выставил Сомова наружу. - Найдётся.
        - Приду, - пообещал тот.
        Делать этого Митрич не собирался, ясно было, что сдаст его барыга, или свои прикончат, или в милицию сдадут.
        Пашку Сомов заприметил случайно возле рядов со снедью, родственничек ничуть о пропаже дяди не горевал, жрал, собака, пирог и квасом запивал. Как ни зол на него был Митрич, а других помощников найти было негде, Пашку он собирался разыскивать, а тут такая удача. Подождал, пока племянничек наестся, и зашагал за ним через Ольгинский мост в Завеличье. В руке у Пашки был пакет, парень в силу своего детского вида и сложения был идеальным посыльным, он перешёл реку, по Красноармейской набережной миновал адмотдел, где Митрич просидел несколько дней, перекрестился на перекрёстке у Климентьевской церкви, и свернул к больничке. Сомов не отставал, он старался идти поодаль, но Пашка особо и не оглядывался.
        Парень зашёл в больничные ворота, остановил спешащую медсестричку, сделал жалобное лицо, показывая пакет, та погладила Пашку по голове, и скрылась за дверями больничного корпуса. А через пять минут оттуда же вышел мусор поганый, который его в камере подставил, в пижаме и сандалях. Пашка отдал ему пакет, получил подзатыльник, и довольный, направился обратно. Там-то его Митрич и перехватил.
        - Ой, - вскрикнул паренек, когда цепкие пальцы ломщика ухватили его за ухо, - больно, отпустите. Вы кто такой?
        - А то ты не знаешь, - Митрич сжал ухо ещё сильнее. - Ты что, падла, довольный такой?
        - Так ты живой, дядя Митяй, - Пашка осклабился, - а я думал, помер уже, говорили, утонул ты в речке, когда от легавых тикал. Ты руки-то свои убери, а то сейчас заору, и прибегут тебя вязать.
        - Ах ты гнида, - Сомов аж опешил, - я ж тебя кормил, поил, как за сыном приглядывал.
        - Да пошёл ты, дядя, куда глаза глядят, - Пашка отступил на шаг, потирая красное ухо. - У меня теперь другие товарищи, сиротину не обидят. А ты других дураков поищи, может, сыщутся такие. И вообще, времени балакать с тобой у меня нет, я теперича, дядя, поручения выполняю, а не побираться хожу. Тута, кстати, вспоминали тебя, мол, должок за тобой, дело похерил, а балабаны унёс, так неплохо бы ответить.
        - Смотри, скажешь кому, - Митрич распахнул полу пиджака, показал топор. - Язык быстро укорочу.
        - А ты меня не стращай, у меня теперь своя жизнь, свободная. Пакедова, дядя, чтоб ты сдох.
        Пашка лукавил, свободной жизни у него никакой не было, Фома держал парня на коротком поводке, но уж очень велика была обида на родственника, который давал ему гроши, а сам вон какие богатства припрятал. Только говорить он этого вслух не стал, чего зря слова переводить, разошлись, значит разошлись.
        - Жизнь, она по своим местам всё расставит, гадёныш, - прошипел в спину уходящему пареньку Сомов. Плохого он Пашке вроде ничего не делал, заботился даже, когда сеструха померла, делу воровскому учил, приютил в Москве, иногда даже чуть ли не за семью считал. Но вон какой волчонок подрос, на кровь родную наплевал, стоило Сомову без всего остаться.
        Встреча с племянником Митрича разозлила, тут ещё рана приоткрылась, и через стежки просачивался дурно пахнущий гной, а главное - он видел Юткевича, довольного жизнью, а через этого легавого все неприятности Сомова и случились. А раз такое дело, посчитаться было бы неплохо, только темноты надо дождаться.
        
        Наденька Матюшина вышла на смену пораньше, подменить другую медсестру, у которой ребёнок заболел, и не пожалела, ведьма Черницкая была явно не в духе. Говорили, что она с утра рвёт и мечет, другие врачи, и не только её отделения, ходят по стеночке, Иноземцев так вообще под капельницу лёг, а главный врач товарищ Гиннер заперся в кабинете и никого к себе не пускает
        Для верности она перепроверила, спросила, придёт ли Сергей Олегович на процедуры, докторша зашипела и нагрузила Надю работой по самую голову. Это означало, что с Серёженькой Травиным у них всё нехорошо, пробежала наконец между ними чёрная кошка.
        - Казимир Фадеевич, выписывают вас завтра, - сказала она Юткевичу, - только если вы уж решите и дальше тут лежать, сегодня к Елене Михайловне не ходите, она сердится.
        Это она для важности сказала, не было ещё и восьми вечера, как Черницкая сорвалась с места и куда-то умчала.
        - Да я и сам просить собирался, - Юткевич пил чай, зачерпывая его из стакана ложечкой. - Рана на груди благодаря вашим стараниям затянулась, чего дальше койку занимать, и внимание от других больных оттягивать.
        Юткевич выздоравливал в четырёхместной палате, остальные три кровати были свободны, и очереди из больных не наблюдалось. На столе у него лежал журнал «Вокруг света», раскрытый на очередной главе романа «Человек-амфибия». Надя выключила в палате верхний свет, напомнила больному, что в десять у него укол, и ушла. Агент угро накрылся одеялом - сквозь приоткрытое окно дуло холодом, и задремал. Сны Юткевичу снились нехорошие, он иногда и понять не мог, где собственно сон, а где явь, и потому фигуру, появившуюся в окне, принял за очередной кошмар.
        Кошмар тяжело слез на пол, в руке у него был нож. Он навис над агентом, прижал лезвие к горлу. Юткевич проснулся окончательно, спохватился - под подушкой лежал револьвер, но тянуться к нему поостерёгся.
        Не озорничай, господин хороший, - пришелец чуть повернулся, и Казимир узнал в нём сбежавшего Сомова.
        - Чего тебе надо? - голос у Юткевича был хриплый, горло саднило, хотелось пить.
        - А ты не догадываешься? - Митрич дёрнулся, рана снова запульсировала болью, рука затряслась, лезвие ножа покарябало кожу, - конец тебе пришёл, легавый, тут мы с тобой посчитаемся. Только ответь мне перед смертью, душу облегчи, зачем ты подставил меня перед следователем?
        - Хорошо, расскажу, - Юткевич вытащил руки, положил поверх одеяла, поёрзал, насколько позволял плохо заточенный нож, пистолет удалось сдвинуть так, что теперь дотянуться до него стало легче. - Сказано было мокрое дело на тебя повесить, милиционера, которого в ломбарде зарезали, всё равно твои дружки постарались, значит, и твоя вина на этом есть.
        - Кто сказал?
        - Точно не знаю я, через вторые руки заплатили, чтобы ножичек к тебе присовокупить, уж как, вариантов много было. А тут удобный случай подвернулся, Прохоров-то этот, мальчишка, в чужих делах копался, мешал, вопросы задавал неудобные, лез куда не следовало. Вот я и прирезал его, а на тебя свалил, ты же всё равно бандит, одним трупом меньше, одним больше.
        - Кто тебе платил?
        - Да ты знаешь его, - Юткевич поёрзал, револьвер сместился ещё ближе к краю кровати, теперь достаточно было руку протянуть. - Знакомый твой.
        - Кто, говори, собака, может жив останешься.
        - Хорошо, - Казимир осторожно кивнул, в такие обещания он не верил, старался время потянуть. - Как на духу всё скажу. Только дай воды испить.
        Графин с водой стоял на столе, Митрич было потянулся к нему, но сообразил, что одной рукой он много не сделает, тем не менее нож от горла отнял.
        Дверь в палату распахнулась, Надя вошла задом, держа в руках металлический поднос со склянкой и шприцом. Что происходит, она даже понять не успела, Митрич, не разбираясь, кто им помешал, всадил ей нож в бок. Ему пришлось развернуться, отклонившись от Юткевича, тот зевать не стал, выхватил пистолет и всадил в бандита в упор шесть зарядов.
        Глава 16
        ГЛАВА 16.
        
        В баню Травин решил пойти попозже, у Фомича наверняка там целая очередь образовалась из желающих косточки размять после стольких дней ожидания. По пути домой он купил карту Пскова и целую авоську продуктов. Лизы дома не было, она ушла к подруге и оставила на столе записку.
        Сергей достал из печи кашу с грибами и куропаткой, разложил по одной стороне стола чистые листы бумаги, карандаши и ластик, с другой - тарелки с едой, положил посредине карту Пскова и провёл первую линию. Было во всём происходящем что-то такое, что не укладывалось в придуманную им схему.
        На карте он отметил ломбард, почту, дома на Пролетарском бульваре, куда ходила Глаша, дом Черницкой на Алексеевской улице, в Усановке - дом Митрича, ресторан у желдорстанции, там же обвёл в кружок театр. Красным карандашом отметил здание кредитсоюза, прочертил маршрут повозки, которая отвозила то ли бандитов, то ли мошенников. Подумал, и в квадрат заключил дом Фомича, а заодно баню и морг второй больницы. Во внезапные озарения Сергей не верил, зато точно знал, что информация должна улечься в голове.
        На листочки он выписал всех, кто имел отношение к делу, в том числе и себя, и принялся сопоставлять факты и домыслы. Похоже, Екимова была скорее мертва, чем жива. Основные подозреваемые определились, по мнению Сергея, это или сам таможенник был, он с его талантами вполне мог записку изготовить, или радиолюбитель. Тут с подделкой посложнее выходило, правда. Ещё в число возможных ревнивцев попадали все Глашины кавалеры, если верить сотрудницам почты, Екимова переспала с половиной Пскова. Из недавних отметились два телеграфиста, Игнатьев и неожиданно Бернис, и ещё с десяток лиц мужского пола, работающих неподалёку. Что интересно, в списке этом Савушкина не было.
        Второй столбец имел отношение к тем бумажкам, что он нашёл в подвале ресторана, и к визиту в кредитсоюз. Фомич утверждал, что его заставили туда пойти, значит, до этого у них был другой человек, и другие визиты под видом проверяющих. Сергей написал «Митрич» и поставил знак вопроса. Травину очень не хватало человека, который владел информацией, в Рогожске он мог посоветоваться с Мальцевым, здесь следствие вёл Матюшин, от которого толку почти не было, а точнее - нужной хватки. В обеденный перерыв Сергей заскочил в адмотдел, перехватил субинспектора Мельника, но тот тоже откровенничать с посторонним человеком не стал, сказал только, что конвойный, убивший следователя Лессера, сознался, что стрелял в Митрича специально, в отместку за погибшего милиционера. И что Сомова до сих пор не нашли.
        Лессер, пока был жив, в вину Митрича не верил, и пометок наставил целую кучу, Сергей, хоть и не знал его лично, но суждениям доверял - те дела, которые он смотрел, имели ясный и логичный вид. Юткевич в розыске работал давно, опыт имел богатый, подстроить убийство так, чтобы комар носа не подточил, он вполне был способен. И тем не менее Сомов не раскололся, как будто на нём висело такое, перед чем убийство сотрудника органов так, пустяк.
        Черницкая попадала в оба списка, и Екимову могла по голове треснуть, а потом оттащить подальше от дома, и к ассигнациям интерес проявляла. А тут ещё отправленный конверт, на который не было никакой видимой реакции.
        - Бандиты или ГПУ? - он встал, загруженная голова требовала свежего воздуха.
        Ночь с пятого на шестое мая выдалась прохладной, весна, в конце апреля радовавшая теплом, отступила, лужицы кое-где подморозило, Травин поднял воротник куртки и пошёл куда глаза глядят.
        Ноги сами привели его на перекрёсток Кузнецкой и Алексеевской улицы, но к больнице он не пошёл, свернул на Пановую улицу, а оттуда на другую Алексеевскую, туда, где нашли тело. Кучу щебня давно раскидали по колдобинам, никаких ограждений или знаков, указывающих, где именно лежал труп, не было, местные жители сентиментальностью не отличались, цветы и венки на место гибели не несли.
        В доме Черницкой горел свет, Сергей было хотел зайти, но передумал. Уж очень любопытной стала его подруга, знакомы-то всего ничего, а тут такой интерес. И вообще, сын у женщины, семья в сборе, он там явно лишний будет. С этими мыслями Травин дошёл до Пролетарского проспекта, обошёл кругом дом Станкевича, и отправился дальше, к ресторации.
        - Что-то забыли? - швейцар Травина узнал сразу.
        - Были тут недавно с дамой.
        - Как же, помню, привлекательная женщина, - профессионально ответил швейцар, распахивая двери и пропуская очередную парочку.
        - Говорит, что пудреницу английскую тут забыла, я мимо шёл, так если отыщется, я буду благодарен.
        - Сей момент выясним, - важно кивнул мужчина с эполетом. - Если что оставили, товарищ, не беспокойтесь, найдётся. Эй, ты, а ну сюда.
        Подлетел мальчишка с кухни, выслушал швейцара, умчался, через минуту появился снова с круглым подносом.
        - Вот.
        На подносе лежали четыре коробочки. Как выглядит пудреница, Травин примерно знал, поэтому ткнул пальцем, получил серебристую круглую коробочку, отдал за это целковый и не торопясь пошёл домой. У тех, кто управлял рестораном, и их подручных было достаточно времени его разглядеть, но хвоста Сергей за собой не заметил, никто на него не напал и убить не пытался.
        Лиза уже домой вернулась, сидела за столом, разглядывала каракули на листочках.
        - А ты дядю Фомича тоже подозреваешь? - спросила она.
        - Точно, Фомич, - спохватился Сергей, посмотрел на часы. - Нет, не подозреваю я его, но дядя Фомич - важная часть расследования. Видишь красную линию? Это его так везли, а потом он к себе сбежал.
        - А вот эта? - девочка ткнула пальцем в дом Черницкой. - Она тоже важная часть?
        - Это мы узнаем, - Травин улыбнулся. - Тут, видишь ли, в чём дело, пропала тётя Глаша с почты, которая марки тебе передавала. Найти не могут, милиция с ног сбилась.
        - Это все знают. Говорят, её полюбовник убил, - важно заявила Лиза.
        - Кто говорит?
        - Да все. Она хотела с красноармейцем сбежать, а этот гад её возле моста Красной Армии настиг, и из нагана застрелил, а потом оказалось, что он английский шпион, и хотел советских детей отравить поддельным лимонадом, а она узнала. Это Таньке Панкратовой её мама тётя Люба рассказала, она точно знает, потому что в газете работает. А у Федьки Гуревича папа милиционер, так он этого шпиона и ловил. Только не английского, а германского. Но ты, дядя Серёжа, выдумывать зазря не будешь, правда? Не то что эти балаболки.
        - Не буду, - подтвердил Травин. - Это, Лиза, не шутки, человека убили, а кто - неизвестно. Ты других слушай, но собственным умом живи.
        - Хорошо. А ещё тётя Лена заходила недавно.
        - Какая тётя Лена?
        - Да вот эта же, - Лиза ещё раз ткнула пальцем в дом Черницкой. - Докторша. Спрашивала тебя, сказала, может, сама ещё раз завтра зайдёт. Очень волновалась.
        - Она доктор, ей положено, - Сергей потрепал девочку по волосам, - нам волноваться нечего. А то сны будут сниться неправильные.
        - Сне всегда снятся правильные, когда я радио на ночь слушаю, - девочка хитро прищурилась.
        
        В воскресенье с утра, когда Травин бортовал колесо мотоцикла, Лиза заглянула в холодную часть избы.
        - К тебе какой-то дяденька пришёл, - сказала она.
        Когда Травин вышел, кое-как отчистив руки, дяденьки и след простыл. На столе лежала карточка, на которой был запечатлён фотографический салон на улице Калинина с двумя полуголыми женщинами возле входа и рекламной надписью, а на обратной стороне стояло время - 10-00.
        
        Хозяин фотоателье, пожилой армянин, едва взглянул на карточку и молча проводил Травина в заднюю комнату, там, за застеленным клеёнкой столом, сидели двое, молодой и пожилой. Молодого Сергей знал - Михаил Меерсон, заместитель управляющего госбанка, они вместе на охоту ходили несколько раз, а вот пожилого мужчину, худощавого, невысокого, с пронзительным взглядом через очки, видел впервые.
        Незнакомец показал рукой на свободный стул, дождался, когда Сергей усядется.
        - Сразу перейдём к делу, - сказал он, достал книжечку, показал Травину, - начальник экотдела оперсектора ГПУ Меркулов Александр Игнатьевич. С товарищем Меерсоном вы знакомы, он мне как раз тут про ваши охотничьи подвиги рассказывал. Михаил Григорьевич у нас специалист не только по тетеревам и рябчикам, но и по денежным купюрам.
        На столе появилась ассигнация. Травин усмехнулся, достал такую же. А потом ещё одну, и ещё. С каждой новой бумажкой Меерсон возбуждался всё сильнее, при виде четвёртой даже руками всплеснул. Он хотел было что-то сказать, но Меркулов его остановил.
        - Это всё, - сказал Сергей.
        - Где вы их нашли?
        - Столовая артели инвалидов около вокзала, - не стал скрывать Травин, - которая на самом деле кабак нэпманский. Подвал у них, там и отыскал.
        - Может, выскажете свои соображения? - Меркулов улыбнулся, словно его не интересовало, какого чёрта начальника почты понесло в подвал столовой.
        Сергей взял один кредитный билет, достал из портмоне червонец, положил на него. Советский дензнак размером был поменьше на два-три сантиметра.
        - Смотрите, бумага у этих денег практически одинаковая, водяных знаков нет, как и у новых советских червонцев, я проверил, если мы банкноту обрежем, а потом смоем краску, ну или наоборот, получится аккурат заготовка. Нужен растворитель, я ещё думал, чем в том месте пахло, видимо, там они эти бумаги отмачивали, канализация у здания подведена, смывай чего угодно, повозки с едой и напитками постоянно ездят, никаких подозрений лишняя не вызовет. Останется только напечатать, поставить факсимиле и номера, запечатать пачки. А там уже от блинопёка зависит, какой продукт выйдет, попадёт в масть, значит, никто до поры до времени не заметит.
        - Всё так? - спросил чекист у Меерсона.
        - Да, точно, - тот кивнул, - мы же это обсуждали. Проблема в том, Сергей, что этих денег не существует. Ты в курсе, что творилось в Петрограде в семнадцатом?
        По словам банкира, в 1917 году в Петрограде был организован Союз Российских Акционерных Коммерческих Банков, на случай чрезвычайной ситуации он разработал собственные кредитные билеты, их планировалось ввести в обращение в конце года. Денежные знаки на сумму в пятьдесят миллионов рублей были отпечатаны в типографии Вильборга. После того, как власть перешла к Советам, и банки были национализированы, все билеты вывезли в Псков и уничтожили, а неиспользованный материал остался на складе Управления фабрик заготовления государственных бумаг
        - Значит, потенциально могли существовать два миллиона таких бумажек? - уточнил Травин.
        - Меньше, - сказал Меркулов. - Там ведь и других номиналов банкноты существовали. Но если заместо них печатали червонцы, то на десять миллионов рублей мы имеем фальшивок. А это пятьсот пудов золота, не так ли, гражданин Меерсон?
        Замдиректора поёжился.
        - Согласен, - произнёс он тусклым голосом, - бумага та же самая, её израсходовали в 1927-м полностью, червонцев выпустили на четыреста миллионов рублей. У меня с раннего утра кассиры сидят, ищут фальшивки, но ничего пока не обнаружили. Какие десять миллионов? Да и не может быть подделок такого качества, там же факсимильные подписи, номера стоят, а серии должны соответствовать, с обычной банкноты клише не сделать, там дефекты всякие, которые будут одинаковые на всех фальшивках. Но если им даже это удалось, представьте, бумажку надо взять, отмыть, потом обрезать, отпечатать, и так миллион раз. Это огромный труд, товарищ Меркулов. Если их и ввезли, то готовые, зачем им здесь-то хлопотать?
        - Думаю, кое-что уничтожили для галочки, - предположил Сергей, - а остальное здесь оставили, припрятали до лучших времён, а ну как власть переменится. В восемнадцатом здесь немцы были, в девятнадцатом эстонцы, в общем, возможностей перетащить на ту сторону хоть отбавляй, но потом границу хоть кое-как, а перекрыли. Значит, недавно бумажки нашли, раньше, я слышал, тут только ленивый не мог что-то провезти. А теперь тащить через границу хлопотно, попадёшься - пропали денежки, проще сюда оборудование принять да краску, к фальшивкам это не приведёт, даже если контрабанду накроют.
        - Интересный взгляд на вещи, - Меркулов нахмурился. - Вы, товарищ Травин, это так рассказываете, будто сами участвовали.
        - С такими деньгами, стал бы я начальником почтамта работать, да в избе жить, - Сергей усмехнулся. - Ну что, товарищ начальник экономического отдела, я могу быть свободен?
        - Нет, а вот товарищ Меерсон может идти.
        Замдиректора тяжело поднялся.
        - Это катастрофа, - подавленно произнёс он.
        - Вечером жду отчёт, - кивнул Меркулов. - Что найдёте, сразу ко мне. И чтоб никто ни слова.
        Меерсон вышел, чекист посмотрел на Травина.
        - Черницкая сдала? - спросил тот.
        - Скрывать не буду, Елена Михайловна - наш секретный сотрудник, так же, как и вы с этого момента.
        Сергей поморщился. То, что он спал с сотрудником ГПУ, Сергея не волновало, а вот то, что этот сотрудник на него доносил - очень даже. Слово «сексот» в конце 20-х годов уничижительного оттенка не носило, хоть и напоминало о царской охранке.
        - Я своего согласия пока не давал, - сказал он.
        - Так чего медлить, - Меркулов положил на стол портфель, достал картонную папку, раскрыл. - Травин Сергей Олегович, из крестьян, Сальмисский уезд Выборгской губернии, 1899 года рождения, всё правильно?
        - Так и есть.
        - Штабс-капитан Травин Олег Святославович кем вам приходится?
        - Не знаю такого, - Сергей равнодушно пожал плечами, - отца моего звали Олег Силыч, батрачил на господ, а штабс-капитанов я только издали видал в Гражданскую. И в Карельскую, где я не в тылах околачивался, а белофиннов вот этими руками давил, среди них и полковники попадались.
        - Браво, - Меркулов несколько раз соединил и разъединил ладони. - Отличный ответ. А фамилия Беленький вам знакома?
        - Друг у меня был, товарищ Беленький, фотограф милицейский, так он сейчас в Рогожске начальником горкомхоза, можете справиться у него.
        - Я бы спросил, но Иосиф Эмильевич членораздельно не изъясняется, с ложечки товарища кормят в психиатрической больнице. И что странно, когда ему показали потрет его лучшего друга Сергея Олеговича, обделался бывший начальник от волнения и потом не ел ничего два дня, только трясся, еле успокоили. Вы мне тут ваньку не валяйте, гражданин Травин.
        - А вы мне не угрожайте, гражданин Меркулов, - Травин прикинул, сколько понадобится секунд, чтобы этого старичка насмерть угомонить и уйти незаметно. Выходило не больше трёх. - Не люблю я этого.
        - К тому говорю, - чекист примирительно улыбнулся, - что вашу биографию мы досконально проверили, и никаких несоответствий не нашли, Травиных - их ведь по России многие тысячи, есть и полные однофамильцы, от случайных совпадений никто не застрахован. А значит вам, как лицу крестьянского происхождения и героического прошлого, у вас ведь крестьянское происхождение?
        - Самое что ни на есть, - подтвердил Сергей.
        - Так вот, вам отказываться от работы на органы не стоит. Опыт есть, и желание - иначе зачем отправили пакет с делами из почтамта. В Москве вы отличились с положительной стороны, Емельянов Василь Василич вас хвалит, по Рогожску о вас тоже отзывы имеются, вы там не в стороне стояли, хоть заслуги другим отдали. И здесь Сомова задержали, в темноту за ним полезли, значит, сочувствия к бандитам нет. Соглашайтесь, Сергей Олегович, если вам доносы претят - так ведь никто и не заставляет, вы мне для другого нужны. Я бы вас в оперсостав взял не раздумывая, но официально не могу, троюродный дядя друга вашего лично пометку в кадровый листок поставил.
        - Раз ввязался, помогу, - согласился Травин. - Но потом увольте.
        - Как изволите, - Меркулов убрал папку обратно в портфель. - В ближайшие день-два под удобным предлогом вызову вас к себе, там документы подпишете и содержание получите, если что по нашему делу узнаете, через Черницкую передавайте. Да не морщитесь так, Елена Михайловна сама до последнего тянула, вы тоже хороши, женщину пистолетом пугать. Подозревали, сознайтесь?
        - Подозревал, - подтвердил Сергей. - Уж очень она к себе располагает. И что мне, просто наблюдать и докладывать?
        - Делайте что считаете нужным. О том, что вы теперь наш сотрудник, - чекист поднялся, опёрся руками о стол, - никто не знает, ни другие отделы оперсектора, ни адмотдел, ни прокурор, только начальник и я, ну и ещё несколько моих сотрудников, которые с вами работать будут. Если милиционер подумает, что вы закон преступаете, он вас может пристрелить, следователь, если заподозрит, посадит в камеру, и выручать мы вас будем, только если это делу не помешает, вот в этом ключе и работайте. Кстати, как вы догадались, что Лакоба возможно совсем не тот, за кого себя выдаёт? Я ваш листок с интересом прочитал, но на объяснения вы поскупились.
        - А это действительно так?
        Меркулов рассмеялся.
        - Подловили меня, Сергей Олегович. И всё же?
        - Почтальонша сказала, что он писем не получает. Сами посудите, Кавказ, родня большая, и судя по фамилии, влиятельная, газеты-то я почитываю.
        - Тут вы правы. Так это или нет, мы пока выясняем, но думаю, скоро узнаем, а пока к Лакобе не лезьте, и опасно это, и нам помешаете. Так что там с этой ресторацией, которая под столовую маскируется? Зря я вас при Меерсоне спросил.
        Травин рассказал про визит Фомы в кредитный союз, имени Мухина не называл, и про свои догадки насчёт чемодана не рассказывал, а Меркулов не спросил. Только уточнил, не было ли внутри посторонних, и не заезжала ли ещё куда повозка.
        - Тут вы, Сергей Олегович, на себя функцию органов охраны социалистического порядка взяли, - сказал особист, по лицу его было видно, что он этим не особо расстроился, - значит, я правильно вам работу предложил. Тот человек, что с бандитом был, пусть через вас сообщит, если они снова появятся. Обыскать бы этот подвал ещё раз, но думаю, ничего нового мы там не найдём, а шум поднимем. Свой следующий шаг продумайте, предупредите, и если поймёте, что сами можете не осилить, тут мы поможем.
        Особист поднялся, собрался было уйти, но остановился у двери, словно вспомнив что-то важное.
        - Вот ещё что. Сомова ночью Юткевич застрелил прямо в больнице, тот к нему в палату залез. Так что эта ниточка оборвалась, ищите другую. Лично я с покойным Лессером согласен, дело это, в камере, очень подозрительное, а в адмотделе явно крыса завелась.
        
        Черницкой было не до секретных дел, первая операция, полостная, прошла удачно, Сомов толком ударить не смог, но задел артерию, Надя потеряла много крови, ей предстояла ещё как минимум одно хирургическое вмешательство, которое она, по мнению Черницкой, могла не пережить. Группа крови была редкая, первая, родственники на роль доноров никак не подходили, мать у Матюшиной сердцем страдала, а брат только недавно во Второй больнице лежал, и вместо одного трупа получили бы другой. Список тех, кто готов был отдать свою кровь постороннему, был невелик и состоял в основном из военнослужащих, правда, присутствовали и гражданские. И даже с первой группой.
        - Ну так ищите его скорее, - главврач окрбольницы не скрывал своего раздражения. - Пусть милиция займётся, а то бандитов ловить не умеют, хоть донора поймают.
        Донора поймали возле дома, когда он возвращался из фотографического салона. Спорить Травин не стал, только предупредил Лизу, что ему едут кровь выкачивать, и девочка такого упустить не могла, забралась в машину.
        - Ты смотри какая егоза, - милиционер, севший на переднее сиденье, полуобернулся. - А ну как в обморок упадёшь? Там же кровь, дитям это несподручно наблюдать.
        Лиза фыркнула.
        - Я там уже была, - сказала она, - и всё-всё знаю. И тётю Надю тоже, она хорошая.
        В обморок она всё-таки почти упала, когда длинная игла вошла в вену Сергея, и по прозрачной трубочке от одного большого человека к другому, значительно меньше, протянулась толстая красная нить.
        - А он не умрёт? - теребила она Черницкую, которая не спала всю ночь и была готова убить кого угодно. - А почему так долго? А можно я сама попробую уколоть?
        - Я её задушу, - докторша проверила, надёжно ли закреплены катетеры, поставила будильник и ушла к себе.
        Только она это сделала, Лиза тут же успокоилась, села в углу и тихо наблюдала, как к Наде возвращается привычный цвет лица. Медсестра периодически проверяла пульс и давление, меряла температуру, на девочку внимания не обращала. Но стоило появиться Черницкой, Лизу словно с места сорвало.
        - А они должны будут пожениться? - требовательно спросила она, подходя то к одной кровати, то к другой, - или они теперь кровные братик и сестричка?
        - Пусть делают что хотят, - докторша вытащила иглу из вены Сергея, потом то же проделала с Надей. - Медицины это не касается.
        
        Юткевич ждал выписки в утро понедельника, чтобы, по его словам, провести первый рабочий день недели дома, а не в угро. Если бы не Сомов, больница была отличным местом для отдыха, тут и кормили, и процедуры разные проводили, а в его возрасте за здоровьем приходилось следить. Только в последнюю ночь из привычной палаты пришлось съехать, но новая оказалась куда лучше, на одну кровать, а размером такая же.
        После обеда агент угро задремал, и проснулся уже под вечер, когда к нему неожиданно подселили ещё одного больного.
        - Принимайте пополнение.
        Медсестра ввезла каталку, на которой лежал огромный молодой человек. К руке его тянулась от капельницы прозрачная трубка.
        - Что с товарищем?
        - Кровь переливали, и не уследили, - медсестра вздохнула, - больше литра отдал. Наденьку Матюшину знаете, вы же её спасли, считай, от бандита? Так этот гражданин оказался с редкой группой, которая ей подошла. Ему снотворное вкололи, будет спать, как младенец, вас не побеспокоит. Если что, зовите, а я вам через час ужин привезу.
        Юткевич улыбнулся как можно приятнее, и раскрыл роман Владимира Обручева «Плутония», написанный им ещё до революции, но изданный только в 1924 году. Дядя писателя, генерал Обручев, был прообразом Рахметова в романе популярного у большевиков Чернышевского, да сам Владимир Афанасьевич тем ещё вольнодумцем считался, что, по мнению Юткевича, сказалось на литературном качестве романа. Тем не менее, история экспедиции в подземный мир его увлекла настолько, что даже ужин он съел мимоходом, в туалет выходил с книгой, и оторвался за полночь.
        Подселенный молодой человек дышал ровно, вот только не спал, а пристально смотрел на Казимира. Вечером Юткевич не приглядывался, а сейчас узнал - это был Травин, работник почты, который задержал Сомова, его фотографию показывали в адмотделе.
        - С вами всё в порядке?
        Травин вытащил из вены иглу, сел на каталке.
        - Пожрать бы, - сказал он. - После этого дела всегда жрать хочется, а они воду закачивают, живодёры
        - После какого дела? - Юткевичу было всё равно, но раз уж начал разговор, приходилось его поддерживать.
        - Как кровь из меня выкачают. Должна же тут где-то еда быть.
        Сергей соскочил с каталки, и открыл тумбочку. Та была пуста, и он полез в другую, где лежали вещи Юткевича.
        - Позвольте, - тот попытался Травина отпихнуть, но эффект был такой же, как в стену дома упереться. - Это мои вещи, товарищ, что вы безобразничаете.
        - Такой у меня характер вредный, - Сергей, не обращая внимания на потуги соседа, порылся в тумбочке, достал пакет, перетянутый бечёвкой, подбросил на ладони. - Шоколад внутри?
        Юткевич побледнел. Этот пакет ему принёс посыльный днём раньше, и заглядывать в него посторонним не следовало.
        - Положите на место, - потребовал он твёрдо. - Если вам нужна еда, зовите медсестру.
        - Нельзя от товарища прятать хавчик, - Травин рванул бечёвку, в пакете лежала пачка сеятелей, а под ней - книжечка в тёмно-синей обложке, и три фотографии. - Ты смотри, богатый у меня сосед, это ж три тыщи, на них пирогов можно...
        - А ну положь на место, - в лицо Сергею смотрело дуло револьвера.
        - Ты ведь Сомова застрелил? - Травин отложил свёрток в сторону. - Шесть пуль, две в голову, четыре в стену и потолок, и это с метра. Только, товарищ агент, оружие перезаряжать надо, а то я сейчас через барабан портрет твой видеть могу.
        Юткевич мог поклясться, что вставлял пули в обойму, но и правда, вместо них только дырки были. Агент швырнул в соседа пистолет, с неожиданной для его возраста проворностью скатился с кровати, и бросился к двери, но Травин его перехватил, ударил в живот, бросил обратно на матрас. У Юткевича потемнело в глазах, дыхание сбилось, пока он жадно ловил ртом крохи воздуха и пытался разогнуться, Сергей привязал его простынями к кровати, заткнул рот своим же бинтом, сел рядом, раскрыл эстонский паспорт.
        - Иван Шафрин, город Выру, рожа на фото - вылитый ты. И фотографии хорошие, смотри, виселица тут, на ней какой-то поц в кожаном клифте колышется, а рядом ты стоишь, вот же, смотри, рядом с чухонским командиром, - Травин ткнул Юткевичу фотографию прямо в нос. - А вот эту морду я где-то видел. На генерала Булахевича похож, который Псковом во время оккупации командовал, и тут ты возле него вертишься, отличная компания подобралась. Разве ж такие вещи при себе хранят, Казимир Фадеевич, мало кто увидит, плохое подумают. Глазами-то так не верти, выпадут. Знаешь, где ты прокололся, ну кроме как за Сомова решил в убийцу сыграть? Пацан, что тебе червонцы и бумажки эти передал, его Пашкой кличут, он Сомову племянником приходится, я его по случаю знаю. Медсестричка, которая тебя к нему вызвала, очень точно его описала, и часовой вас тоже приметил. Так что, господин Шафрин, ты мне сейчас всё как на исповеди расскажешь. Нет, лыбишься, думаешь, я тут шутки шучу? Небось, когда Прохорова резал, так же веселился?
        Сергей ухватил Юткевича за левую ладонь и сломал кончик мизинца. Агент взвыл, такой адской боли он давно не испытывал. Но Травин не останавливался, сломал следующий палец, а потом и средний.
        - Пальцев у тебя ещё семь, - сказал он. - Ты, как решишь, что готов говорить, кивни, но не тяни, а то в носу ковырять нечем будет.
        Глава 17
        ГЛАВА 17.
        
        Юткевич сдался почти сразу, хотя тремя пальцами дело не ограничилось. Поначалу он закивал головой, плюнул в мучителя, стоило вытащить кляп, и начал угрожать, но после того, как Травин слегка расплющил ему коленный сустав, сжав в горсти, разговорился. Действительно, были у Казимира Фадеевича грешки и перед старой, и перед новой властью, да такие, что по революционным законам ему грозил расстрел, на этом его и поймали. Год назад к нему домой пришёл человек, невысокий, с козлиной бородкой, показал фотографию Юткевича с командиром Первого эстонского полка на фоне виселиц, на которых комиссаров повесили, ещё пару других, документы липовые, по которым Казимир конфискованное имущество получал. За молчание гость почти ничего не требовал, даже платить обещался, и не обманул. Юткевич заработал больше десяти тысяч, передавая этому человеку информацию из адмотдела, первое время - из страха, а потом даже втянулся. Настолько, что когда ему приказали убить Сомова, вместо этого инсценировал для него преступление прямо в камере. Наниматель был недоволен, правда, когда Сомов сбежал, мнение изменил и премию
подкинул, аккурат три тысячи найденных в пакете рублей.
        Сразу после выписки агент угро возвращаться на работу не собирался, ему обещали проход через границу в Изборск, а оттуда - в Таллин, и там же обустройство, и, судя по паспорту с эстонским гербом, обманывать не собирались.
        - Так кто этот человек? - уточнил у него Сергей. Ответы Юткевича он старательно записывал - под подушкой каталки нашлись листы бумаги и карандаши.
        Юткевич называть нанимателя не хотел ни в какую, но потом всё-таки сказал, что приметы знает, вот к примеру цвет глаз, или что борода есть. Травин старательно всё записал, старик тяжело дышал, жалуясь на боли в груди и давя на свой возраст.
        - Вы его точно отыщете, - он старательно всхлипывал, - я не знаю, как его имя, клянусь вам, товарищ Травин, пожалуйста, больше не бейте.
        - А ты вспоминай получше. Если голова тяжёлая, могу ухо оторвать, сразу полегчает. Пашку откуда знаешь?
        - Вот те крест, - Юткевич попытался перекреститься, забыв, что рука привязана, заплакал, - первый раз пацанёнка видел, что с Митричем он родня, и знать не знал. Хорошо, хорошо! Вспомнил, видел я, как этот бородатый в столовую ходил, что у вокзала, в артельную. Он сейчас побрился, гад, думал, не узнаю я, а у меня глаз алмаз. Только в зал он на минуту зашёл, с Фейгиным за столом чуток посидел, а потом наверх поднялся.
        - С Фейгиным, это который директор ломбарда? Фейгина ты знаешь, а как твоего дружка зовут - нет? Ваньку не валяй, ни за что не поверю, чтобы работник уголовного розыска, да имени местного жителя выяснить не смог. Давай так, ты мне имя назови, а я тебе глаз оставлю. Левый или правый?
        Люди Меркулова приехали в два пятнадцать. Травин передал им скулящего агента угро, который за полтора часа превратился из бодрого пожилого человека в старика, запись допроса, фотографии с паспортом и деньги. Роман Обручева он оставил себе. Сотрудники особого отдела были немногословны, они упаковали Юткевича в мешок, бросили на каталку и вывезли в коридор, а Сергей остался в одиночестве. На кровать он ложиться не стал - та вся пропиталась потом и мочой, встряхнул одеяло, постелил на пол, положил книгу под голову и заснул. Утром его разбудила санитарка, которая принесла завтрак на двоих.
        - А где второй больной? - спросила она, и узнав, что Юткевич самовольно себя выписал, оставила Травину две порции ячневой каши, большой шмат сливочного масла, половину круга кровяной колбасы и целый каравай хлеба.
        
        ***
        Обувная лавка Чижикова располагалась в полуподвале клуба фабрики «Шпагат» на Нарвской улице. В первом помещении рябой приказчик предлагал покупателям обувь известных советских марок, а в дальнем сам хозяин, Яков Чижиков, делал туфли и ботинки на заказ. Делал он их плохо, но заказчики, а точнее заказчицы, всё равно шли.
        - Мадам, ваша чудесная нога достойна туфлей царицы, - говорил он, - разве можно такую прелесть прятать, простите, в сапоги.
        Мадам хихикала, краснела, поджимала пальцы чудесных ног, прикрывая дырку на носке, и доставала кошелёк. Туфли носились до кровавых мозолей, а их обладательница рассказывала своим подружкам, какой это замечательный обувщик - Яков Чижиков.
        Пролётка подкатила к лавке в начале десятого утра, в понедельник в это время покупателей почти не было, и Чижиков сам стоял за прилавком, ковыряясь в куске кожи. В пролётке, кроме извозчика, сидели трое, двое спустились в лавку, а один остался снаружи.
        - Прошу, товарищи, - Чижиков радушно улыбнулся, - что желаете, сапоги, ботинки? Есть любые размеры. Вот у вас, товарищ, пять с кувырком, расхожий размер, и сандалии подберём, и туфли летние, фабрики Скороход, самого модного фасона.
        Он приблизился к одному из посетителей, размахивая примерочным шнурком, мужчина чуть отстранился, потянувшись к оттопыренному боковому карману, и тут ему в горло снизу вверх вонзилось сапожное шило. Оно прошло через ротовую полость, проткнуло верхнее нёбо и проникло в гайморову пазуху. Посетитель дёрнулся, пытаясь отвести голову назад, Чижиков оставил шило в ране и бросился наружу.
        - Держи его, - заорал второй посетитель, выхватывая пистолет.
        Тот, что стоял снаружи, слов не услышал, но среагировал, потянулся к нагану, расстёгивая кобуру. Чижиков его оттолкнул прямо на лошадь, бросился вниз по улице, но мужчина устоял, выхватил револьвер и несколько раз выстрелил. Обувщик как раз в этот момент упал, поскользнувшись, пули прошли у него над головой, Чижиков прыгнул вправо, цепляясь руками за булыжники, скрылся на Ильинской улице.
        - Гони, - тот, что выбежал из лавки, прыгнул в пролётку, кучер хлестнул лошадь вожжами, стрелявший на ходу запрыгнул к товарищам, они вылетели по Ильинке на Лесную, но бандита и след простыл.
        
        ***
        На работу Травин пришёл к двенадцати, Надя утром пришла в себя и при виде Сергея улыбалась, прижала его руку к щеке, долго не отпускала. Пришлось так постоять, ловя злые взгляды Черницкой, которая хоть и старалась на него не смотреть, но иногда не сдерживалась.
        - А это что? - удивился он, чуть не дойдя до своего рабочего места. - Семён, ты кого сюда запустил?
        - Так телефон тебе ставят, я ж говорил, Соколов расщедрился. Внизу аппарат уже стоит.
        Два монтёра крепили кабель по стене, подводя его к начальственному столу, на котором стоял дореволюционной модели аппарат, с рожковым микрофоном, отдельным наушником на проводе и рукояткой индуктора. Чудо инженерной мысли было заключено в ящик из красного дерева и отделано мельхиором. Электрический звонок звучал пронзительно и противно - пяти минут не прошло от того момента, как телефонисты торжественно передали аппарат новому владельцу.
        - Фотосалон, через час, - сказал голос, и отключился.
        Через два часа Травин и не думал уходить - понедельник обычно и так был днём напряжённым, а тут ещё коллектив в нерабочем состоянии находился из-за Екимовой. Он метался по этажам, следя, чтобы ничего не перепутали, вызвал ещё одного телеграфиста, сам помогал раскладывать посылки и заполнять формуляры. Циммерман не отставал, он даже любимые журналы забросил, зато к часу дня рабочий процесс вроде наладился, переживания отступили на второй план.
        - К следователю товарища, - красноармеец, один из троицы, что забирала Юткевича, с мрачным видом топтался около входа. - Травин Сергей Олегович. Велено срочно доставить.
        
        Автомобиль, проехав здание суда, вывернул во двор Старо-Вознесенского монастыря и остановился у бывшего дома настоятельницы. Руки Травину не сковывали, и вообще, добравшись до места, водитель, он же посыльный, кивком головы показал на входную дверь в торце здания, украшенную поверху пятью розетками, а сам остался в автомобиле.
        Внутри боец ГПУ заполнил данные, справился об оружии, и тщательно обыскал. Забрал кастет и выкидной нож.
        - Ожидайте, гражданин.
        Ожидать пришлось недолго, водитель, появившись, кивнул охраннику, и потянул Травина за собой, усадил в бывшей келье - узком помещении с низким потолком и без окон, сам разместился напротив.
        - Уполномоченный Гуслин, - представился он и показал красную книжечку, - можно по-простому, Гриша, ночью недосуг было знакомиться. Куришь?
        Травин взял предложенную папиросу, прикурил.
        - Нашли мы бандита, о котором сволочь эта говорила, ну Юткевич, - сказал Гриша, - в лавке сидел, и знаешь, чем занимался?
        - Столяр или сапожник, - Сергей усмехнулся. - Скорее всего второе.
        - Откуда? - Гуслин аж подпрыгнул.
        - Тех двоих, что у ломбарда, шилом убили, приятель Фейгина их и навёл, а потом прикончил.
        - Он и сейчас одного из наших чуть не пришил. Только, - чекист помрачнел, - сбежал, сволочь. Меркулов взбеленился, приказал тебя доставить.
        - Для розыска у ГПУ свои люди имеются.
        - Из-за того, что ты молчишь, - Гуслин тяжело посмотрел на Сергея, - и скрываешь что-то, мой товарищ чуть не погиб.
        - Твой товарищ, Гриша, по собственной дурости пострадал, на меня валить не надо. Вы же, небось, культурно к нему подошли, хотели взять под ручки и в карету усадить?
        - Ну вроде того.
        - Это бандит, он, пока живой, лучше не станет. И обращаться с ним надо соответственно.
        - Как ты с Юткевичем? - Гриша саркастически усмехнулся.
        - Именно так, товарищ Гуслин. Говорить может, и этого достаточно, а руки-ноги ему ещё долго не понадобятся. Я вам его подготовил так, что он должен был с самого рождения честно свою всю жизнь рассказать, а там уж ваше дело, как этим воспользоваться.
        В комнату вошёл Меркулов, мотнул головой, Гуслина как ветром сдуло.
        - Расписывайся, - он кинул на стол листы бумаги. - И имя своё полностью напиши. Такие ты дела заварил, товарищ Травин, что не знаю, спасибо тебе говорить или к стенке поставить. Юткевич-то дружка своего сдал, а эти гаврики его, считай, упустили, остаётся только столовая, на которую он показал, и где ты деньги старые нашёл. Очень бы хотелось этих субчиков тёплыми взять, да нельзя, они - наша единственная зацепка.
        - И Пашка.
        - Да, Павел Филиппов. Но он навряд ли кого-то знает кроме простых исполнителей, схватить и допросить мы его ещё успеем. Ты вот что, Сергей, раз уж теперь сотрудник органов, то и довольствие должен получать, - Меркулов достал похудевшую пачку сеятелей, положил на стол, пододвинул к Травину, подсунул под неё фотографию. - Здесь портрет Чижикова, даю тебе, вдруг отыщешь, ты фартовый. И сто двадцать червонцев, премия твоя за поимку особо опасного преступника. Или ты думал, сотрудники наши забесплатно работают, за революционную идею?
        - Надеялся.
        - И за идею тоже, но пока коммунизм не наступил, без денег не обойтись. Особенно тебе, потому что сегодня, товарищ Травин, у тебя свидание. Идёте вместе с дамой в ресторан, отдохнуть культурно, и делом заодно займётесь.
        Сергей пододвинул пачку денег обратно.
        - Не валяй дурака, - сказал Меркулов. - Или ты думаешь, я тебе долю от выгодного дела предлагаю? Государство не артельная лавка, а служба наша - не отдых в Коктебеле, тут дисциплина и строгая отчётность. В восемь вечера ты заезжаешь за Черницкой, и отправляешься мириться в ресторацию. Гуслин и Мигулич вас будут прикрывать, твоя задача - бандитов спровоцировать, чтобы они своего человечка к хозяину послали.
        
        Меркулов дождался, когда Травин уйдёт, собрал бумаги, и отправился в соседнее здание, на улице моросил дождь, прибивая растущую сквозь камни траву, булыжники от воды стали скользкими, начальник особого отдела два раза чуть не поскользнулся, пока дошёл до подъезда.
        - Дворнику вели песком тут посыпать, - сказал он часовому и поднялся на второй этаж.
        Политкевич сидел за столом, вертя карандаш в руках. При виде Меркулова он оживился.
        - Давай, Александр Игнатьич, порадуй хоть чем-то.
        Гость сел, раскрыл папку.
        - Дела наши плохи, - сказал он. - Окрфинотдел дал цифры, за границу на миллион семьсот тыщ товара ушло сверх обычного, заём ещё на миллион двести скупили, но только в крупных городах, в районы они не совались. Получается, почти три миллиона рублей фальшивками где-то ходит. Триста тысяч червонцев. Сколько золота на фальшивки приобрели - пока подсчитать не можем, но, думаю, на полмиллиона, это ещё пятьдесят тысяч. Продажу облигаций мы остановили, сообщение по железной дороге перекрыли, сейчас все грузы проверяем. Что с границей?
        - Учения я объявил, кавалерийский полк и два полка стрелковой дивизии отражают вторжение эстонцев, там мышь не проскочит ещё неделю. И типографии прошерстили все сверху донизу, «Набат» - так тот два раза проверили, в окружных городах тоже просмотрели, нет ничего. - Политкевич швырнул карандаш. - Под носом, сволочь, развлекается. Ты, если люди нужны, бери из других отделов, сидят, мух считают, кстати, Лессер хотел Травина привлечь.
        - Уже.
        - И как он?
        - Юткевича сломал так, что тот болтает без умолку, но заместо твоего Панкратова не сойдёт, принципиальный и своевольный. Сейчас используем, а потом посмотрим. Он сегодня свою знакомую докторшу в ресторан поведёт, там пошумит, на живца будем ловить. И Лакобу он раскрыл.
        - Как раскрыл? - Политкевич подался вперёд. - Что с ним?
        Меркулов выложил на стол фотографию мужчины в пиджаке и картузе.
        - И кто это?
        - Лакоба Леонтий Зосимович, 1889 года рождения, родом из Гудауты, член ВКПб с 1922 года. Сегодня нарочным из Ленинграда получил.
        - Не понимаю, - начальник оперсектора потряс головой, - а у нас тогда кто?
        - Выясняем.
        - Погоди, а где тогда настоящий?
        - Умер три года назад в больнице в Баку, тело кремировано и отправлено семье. Характеристику и личное дело наш Лакоба передал сам, был звонок секретарю губкома якобы из СНК Абхазии, остальные документы почтой пришли. По работе характеризуется положительно, живёт скромно, партийной работой не пренебрегает, не выстрелил в почтальона, так бы и не узнали.
        Политкевич грохнул кулаком по столу
        - Твоя служба проворонила!
        - Не кипятись. Все хороши, секретный отдел должен был первым делом озаботиться, и комитет партии, так любой проходимец пролезет, они ведь документы проверяли через партконтроль.
        - Но мы-то где были!
        - Мы, Вацлав Феофилыч, следили. Не с того момента, как появился, а где-то через месяц-два заподозрили, и вели голубчика, скажем, с середины октября, потому что это не просто мошенник какой или авантюрист, наверняка шпион вражеский. А как всю банду накроем, тогда и его повяжем.
        - С середины октября?
        - Да, - Меркулов кивнул. - Ты же приказ отдавал, припоминай.
        - Точно, - Политкевич вздохнул тяжело, - отдавал. Небось и сам приказ у тебя есть?
        Меркулов улыбнулся, достал лист бумаги с печатью, показал Политкевичу, где нужно расписаться.
        - Иногда я тебя, Александр Игнатьич, боюсь, уж очень ловко ты законом вертишь, - начальник оперсектора не колебался, ставя подпись.
        - Мы с тобой одно дело делаем, это врагам советской власти нас надо бояться, - Меркулов усмехнулся, - Ленинград что, молчит?
        - Особоуполномоченный приедет, как только операцию проведём. Тут такое дело, товарищ Меркулов, что если мы эти миллионы провороним, то и расстрелять могут. А если найдём хотя бы часть, то по ордену дадут. У тебя уже второй будет, так, глядишь, как красный командир Блюхер ими обвешаешься.
        
        Травин, выйдя из монастыря, повернул не направо, к работе, а налево, на Свердлова, и сразу за Сергиевской церковью вышел на Пролетарский бульвар. До дома Станкевича он добрался за десять минут неспешным шагом, сто двадцать червонцев почти не оттягивали карман. Сергей и не такие деньги видал, в том же Рогожске золотишком-то побольше в мешке оказалось, но вот эти ощущались нехорошо. Одно дело трофей, а тут кинули кость за старика, которого и допрашивать не пришлось. Старичок мерзкий, товарища своего порезал, на других стучал, коммунистов помогал вешать, но всё равно, не такой заработок Травин искал, уж лучше вагоны разгружать, чем пыточной заправлять.
        Время близилось к семи, и он надеялся застать нужного человека дома. В этот раз порховского замка на двери не было, Сергей постучал и тут же, без приглашения, зашёл.
        Савушкин сидел, обхватив наушники руками, вошедшего он не слышал и чуть ли не подпрыгнул, когда Травин похлопал его по плечу.
        - А я ведь к вам, товарищ Савушкин, по делу, - Сергей придавил инженера к стулу, наклонился, глядя прямо в глаза. - Говорят, жалобу вы на меня написали, что приёмник я у вас купил незаконно?
        - Это недоразумение какое-то, - Савушкин побледнел, попытался высвободиться, но Травин держал его крепко. - Честное слово, меня не так поняли. Я ведь только написал, что продал вам ламповый приёмник, а на него специальное разрешение нужно, раз граница рядом, вы тогда пришли, я в суматохе и забыл предупредить, а как зовут - тоже не догадался.
        - Забыл, значит, - Сергей нахмурился. - Ты чего это, Савушкин, на меня поклёп наводишь? Может, думаешь, я шпион германский?
        - Нет, честное благородное слово, - инженер аж перекрестился, - и в мыслях не было.
        - Ну хорошо.
        Травин внезапно улыбнулся, отпустил радиолюбителя, выйдя из двери, спустился на площадку между первым и вторым этажами. Ждать пришлось совсем недолго, Савушкин выскочил из комнаты и побежал на второй этаж. К Лакобе.
        
        ***
        Надя если и не пела от счастья, то только потому, что, во-первых, не могла, от слабости любое движение приводило к тошноте и головокружению, а во-вторых, Черницкая, эта ведьма, постоянно рядом шастала, осматривала. Матюшина чувствовала перед ней неловкость, эта старуха её спасла, рану зашила.
        Сергей появился, словно герой романа, и отдал ей свою кровь. Пока переливали её, Надя была в сознании и всё слышала, и недовольство Черницкой, и вредную эту девочку, которую Травин воспитывал. Очень плохо воспитывал, разве можно говорить такое, что они брат и сестра, у неё, между прочим, чувства, и она уже взрослая, чтобы понимать, кто ей брат, а кто любимый человек. А потом этот любимый человек стоял, прижав руку к её щеке, жаль, что ведьма вокруг кружила и злобствовала. Правда, выписался Травин в тот же день, но теперь он всегда с ней, внутри, можно сказать. Матюшина мечтательно улыбнулась, представила, как они с Сергеем будут гулять по весенним улицам и целоваться, и уснула.
        Глава 18
        ГЛАВА 18.
        
        - Так я решила остаться, - Черницкая отставила рюмку, зачерпнула ложкой чёрной икры, - а Меркулов моего отца знал хорошо, они в одном корпусе служили во время Империалистической, и после революции мы виделись. Он, когда увидел, что я перебираться насовсем хочу, предложил мне работу. Я сначала отказывалась, но потом… Понимаешь, тут всё не так ощущается, многие люди даже немцев и эстонцев поддерживали, когда оккупация была, а там, на той стороне, ненависть ко всему русскому очень чувствуется, словно раньше они её тщательно скрывали, а вдруг как стало можно, это прорвалось. Даже в Изборске сейчас, когда эстонцев не намного больше стало, они себя так ведут, словно это их город изначально, русские школы закрывают, театры, газеты, начальников своих ставят, надписи везде на эстонском и финском. А ведь там брат Рюрика княжил, Трувор, отсюда, считай, русская земля пошла.
        - Ну и деньги не лишние.
        - Да, - докторша вскинула голову, - не лишние. У меня сын, его кормить надо, одевать. Вечно это продолжаться не может, три, четыре года, в лучшем случае пять. А потом секретный сотрудник примелькается, станет обычным, а я из медицины уходить не хочу, надо будет Максимку сюда перевозить насовсем и переезжать в Ленинград или Москву, это денег требует. Ты ведь тоже не отказываешься?
        - Нет, да я не в осуждение это сказал.
        Травин отпил глоток ягодного взвара, поглядел на столик недалеко от выхода, за которым сидели сотрудники ГПУ. Те к своему заданию относились серьёзно, сели так, чтобы видеть всех входящих в ресторан, надели милицейскую форму, с официантом сквозь губы разговаривали и уже половину графина водки прикончили, сливая потихоньку её под стол.
        - Знать бы, где этих бандитов ловить, - Черницкая сменила тему разговора. - А то тыкаемся впустую, как будто они только и ждут, чтобы прямо при нас что-то сделать. Поставят тут станок и при нас будут фальшивки печатать? Что, не ожидал, будто я знаю? Так Александр Игнатьевич мне доверяет, я и про тебя от него узнала, и про старые ассигнации.
        - Которые ты у меня нашла.
        - А нечего было с пистолетом в мой дом приходить, я ведь начинала думать про нас…
        - Что?
        - Пустое, ничего бы у нас не вышло, мы друг другу не доверяем.
        - Что есть, то есть, - согласился Травин.
        - Вот ты, к примеру, наверняка что-то знаешь и молчишь. Послушай, этих людей надо поймать обязательно, ты представь, что будет, если они сбегут.
        - Я знаю, - Сергей отрезал кусок отбивной из лосятины, жестковатой, но с тем особенным вкусом и ароматом, который присущ дичи и начисто отсутствует у ленивой домашней скотины, - где будет следующий раз. Думаю, что в Моглино.
        - С чего ты так решил?
        Травин вкратце рассказал ей о Мухине и его поездке в кооперативную кассу, и о разговоре с начальницей почтового отделения.
        - Фальшивки у них наверняка в чемодане, в одно отделение кладут деньги из сейфа, и другого подмену достают.
        - А Меркулову почему не сказал про приятеля?
        - Сказал, только имени не назвал. Этот главный, который здесь всё устраивает, он же вполне может вашим Меркуловым оказаться. У него всё есть, и сведения, и ресурсы, и главное - возможности. Кто ещё может дивизию поднять в штыки, или фабрику закрыть. Если он про Мухина и чемодан знает, то себя раскроет.
        - Нет, Меркулов не стал бы этого делать, в смысле - фальшивки печатать. Ты не представляешь даже, какие через него деньги проходили, этот миллион или два так, мелочи. Он раньше в Москву целые составы с добром конфискованным отправлял, хотел бы себе что-то урвать, возможносте было хоть отбавляй. Да и стал бы он такую сложную схему разрабатывать, при его положении можно было всё проще сделать.
        - Тут ты права, но если не он, то кто? Может быть, ты?
        Черницкая рассмеялась.
        - Ты, Серёжа, видно один раз обжёгся, и теперь всегда на воду дуешь. Везде тебе предатели мерещатся. Так почему ты решил рассказать это мне, а не оперотделу ГПУ?
        - У вас, Лена, с Меркуловым есть что-то общее, рядом поставить - словно старый брат с очень молодой сестрой. Ты мне можешь что угодно говорить, но связь у вас явно не только по работе, и лучше будет, если и про Мухина, и про этот чемодан, и про Моглино ему ты расскажешь.
        - Хорошо, - женщина постучала ложечкой по стеклянной плошке. - Ладно. Но это не твоё дело, Травин, не суй свой нос куда не следует. Мы уже час тут сидим, Леднёва своё отпела, Кирпичиками мне уши отморозили, где бандиты?
        - Да вот они, - Сергей кивнул на холл, где появились Фома и Фима вместе с ещё двумя людьми в куртках и коротких сапогах, один из них сверкнул золотым зубом. Они в зал заходить не стали, только заглянули, и сразу пошли туда, где лестница наверх вела. - Если не спустятся, минут через десять схожу, проверю, а ты здесь сиди.
        - Конечно, с чего бы это я с тобой пошла, я тут лицо постороннее. - Черницкая подозвала официанта, - друг любезный, ты мне сёмужки принеси малосольной и булку свежую, только чтоб горячей была. Да поторопись, я водку без закуски не пью.
        Травин доел кулебяку с зайчатиной, отошёл к гардеробу, постоял чуть у зеркала, оценивая обстановку. Один из особистов, Мигулич, тоже вышел, провёл несколько раз расчёской по волосам, попросил у Сергея папиросу.
        - Иду наверх, - предупредил тот. - Мало ли что случится. Кто с Фомой?
        - Здание оцеплено, - Мигулич прикурил, выпустил клуб дыма. - Тех двоих не знаю, вроде не местные, но по виду блатные. Велено брать живыми, по возможности. Ты просто сходи, посмотри, в драку не влезай, если сцапают, скажешь, мол, ошибся.
        - Есть там кто ещё?
        - Четверо командировочных в ресторане сидят, кроме них только Леднёва, она должна быть наверху. Если пистоль есть, мне оставь.
        - Откуда у меня пистолет, - Травин усмехнулся, - я лицо гражданское.
        - Зачем тебя вообще в это дело втянули, - Мигулич раздражённо затянулся, - запортишь все.
        - Ну это не нашего ума дело, начальству виднее, - ответил Сергей.
        Он оправил пиджак, и бочком прошёл в тот коридор, где застал Фиму с официанткой, все двери в этот раз были закрыты. Стальная решётка только с виду выглядела грозно, засов входил в кирпичную стену, и там цеплялся за металлическую пластину, Сергей достал из кармана плоскую отвёртку, воткнул её в щель между пластиной и кирпичом, и дёрнул на себя. Со второго раза пластина поддалась, осталось только расшатать её и вытянуть из гнезда. Мигулич тем временем устроил в холле скандал, требовал что-то, размахивал руками и даже наган достал, грозился всех пересажать. Работники столовой и не такое видали, они пытались утихомирить перебравшего представителя власти, и только когда тот выстрелил в потолок, сверху прибежал сторож.
        Травин резко открыл стальную решётку, ударяя сторожа по голове, а когда тот упал, добавил ещё. Пошарил по карманам, вытащил браунинг 1900, который в царской армии называли «номер 1». Наверху было тихо, по сведениям от управдома комнаты наверху снимали в основном командировочные, приехавшие в Псков ненадолго - семейным над разгульным заведением жить было нелегко. Так что из постоянных там только семья Леднёвых обосновалась, особотдел ГПУ вёл за ними слежку с того момента, как узнали про мошенников, но ничего особенного не обнаружили - супруги, похоже, ничем противозаконным не занимались, просто с жильём им не повезло. Сейчас наверху были только Леднёва, Фома с подручным и двое сопровождающих. Сергей поднялся ещё на один пролёт, и оказался в тускло освещённом коридоре. Возле площадки стоял тот самый дамский угодник, у которого он увёл официантку.
        - Ваш сторож, - сказал Травин, протягивая Фиме браунинг, - поскользнулся на лестнице, и вот это оборонил.
        Фима машинально взял пистолет.
        - Сторож?
        - Да, там милицейский товарищ в потолок выстрелил, разбушевался. А с чего это у вас работник пистолет носит? Не положено, надо в адмотдел сообщить.
        - Конечно, - Фима улыбнулся, ткнул Травину пистолетом в живот, - а ну пошли.
        - Ты чего? - Сергей отшатнулся, - я же по-доброму.
        - Вот и я по-доброму. Давай, шевелись, только чтобы тихо, а то гостей распугаешь.
        Бандит, стараясь держаться подальше, обошёл Травина, упёрся браунингом между лопаток, толкнул вперёд.
        В комнате, куда Сергея завели, царил полумрак. За столом кто-то сидел, вроде мужчина, только какой-то плюгавый, на тех, кого Фома привёл, он был не похож. Сам Фома стоял рядом, при виде Травина он вздрогнул.
        - Ты зачем его сюда притащил? - спросил мужчина.
        - Так это, - глаза у Фимы забегали, - шлялся здесь, шпалер у Грини отобрал. Мусор это, про которого малец говорил, вынюхивает.
        - А Гриня где?
        - Внизу.
        - Следи за ним.
        Фома вышел, Фима встал позади Травина, прижал дуло пистолета к затылку.
        Сергей пытался разглядеть главаря бандитов, черты лица у того были странные, словно ненастоящие. Зато у стены стоял чемодан, точь-в-точь такой же, как тот, с каким в союзкредит бандиты ездили.
        - Так что тебе надо тут? - спросил хозяин комнаты.
        - Я же сказал, сторож упал, уронил пистолет, - объяснил Травин.
        - Что легавого слушать, мочить надо, - взвился Фима.
        - А ну заткнись, - тихо сказал мужчина. - Ну что там?
        Фома вбежал в комнату, запер дверь, вытащил револьвер.
        - Менты кругом, весь дом обложили, этот с ними наверняка. Алтына с Моней повязали.
        - Хорошо, кончайте его, только тихо, - мужчина встал, просеменил к ширме в углу, - а потом чемодан заберите, и за мной.
        Сергей рванулся за ним, но было поздно, люк стукнул в пол. Сзади два раза щёлкнул курок, Фима жал на спусковой крючок, только браунинг Сергей заранее испортил. Он подхватил стул и опустил на голову бандита, подтаскивая его к себе и загораживаясь от Фомы. Тот засунул револьвер в карман, вытащил нож, длинный, сантиметров тридцать длиной.
        - Что, рожа сыскная, дружков своих сюда привёл? Всё, закончилась твоя дорожка.
        Бандит двигался слишком проворно для своей комплекции, нож держал уверенно, но держался пока поодаль. Силой он был не обделён, но, как Фомич сказал, всё же до Травина не дотягивал. Сергей решил, что дальше тянуть нельзя, тот, кто сбежал через люк, точно уйдёт, он отбросил Фиму, принял боксёрскую стойку. Это смотрелось смешно - два кулака против ножа, Фома тоже так решил, он учёл длину рук Травина, своих вместе с лезвием, и подобрался ровно настолько, чтобы его нельзя было достать. Выпад был молниеносным, Сергей едва отклонился, лезвие проткнуло пиджак, оцарапало кожу и тут же выскочило, оставив прореху. Фома, чуть пританцовывая, начал обходить Травина слева.
        - Может, поговорим? - предложил Сергей. - Я человек случайный, вы зря на меня всех собак понавешали.
        Стул лежал в двух метрах, как раз с левой стороны, Фима упал неудачно и пытался подняться, но правая нога у него была повреждена, он даже не пытался её под себя подтянуть. Фома, проходя мимо, полоснул напарника лезвием по горлу. Короткое движение, но на долю секунды бандит отвлёкся, и Травин бросился к углу комнаты, где на перекладине висела одежда, одним движением выломал палку.
        - Смотри, какой прыткий, - Фома хищно улыбнулся, повертел ножиком, - люблю таких резать. А то все как скотина шею подставляют, никакого удовольствия.
        Фима уже не дёргался, он лежал на полу, кровь из горла растекалась по комнате.
        Сергей крутанул палку, нарочито неумело, так, что она чуть не вылетела у него из рук, встал, держа её двумя руками, словно копьё. Теперь преимущество было на его стороне. Фома так не считал, он вытащил револьвер и держал его в левой руке, намереваясь пустить в ход при необходимости. Сотрудников милиции он уже не боялся, те всё равно рано или поздно в комнату бы вломились.
        - Откуда машинка, краденая или Юткевич подогнал? - спросил Сергей.
        - Ты мне зубы не заговаривай, - имя агента уголовного розыска заставило бандита занервничать.
        Фома прицелился, нож ему теперь скорее мешал, левой рукой держать револьвер было неудобно, а отпустить рукоятку и перехватить пистолет в правую руку он опасался.
        - Твой хозяин уже в ГПУ, - напомнил ему Травин. - Там внизу их, похоже, целый взвод, если нас повяжут - на тебя покажу.
        - Ах ты сука, - Фома наконец решился.
        Он швырнул в Сергея нож, перебрасывая в другую руку револьвер. Тех долей секунды, что Травин будет уворачиваться, как ему казалось, должно было хватить, чтобы выстрелить. Но Сергей уклоняться не стал, одного удара ему хватило, чтобы понять, что острие ножа было плохо заточено, в отличие от режущей кромки. Чтобы острый предмет пробил кожу, мышцы и нашёл себе смертельно важный орган, одной силы броска недостаточно, нужен достаточный вес или упор. А если ещё цель движется в одном направлении с брошенным предметом, его воздействие уменьшается. Травин так и сделал, чуть отклонился назад, позволяя ножу оцарапать грудь, и швырнул импровизированное копьё в противника.
        Выломанная палка убить не могла, но Сергей на это и не рассчитывал. Грохнул выстрел, пуля чикнула Травина по щеке, уходя в окно, бандит, отступив от летящей в него деревяшки, попал ногой в натёкшую лужу крови и поскользнулся. Подсознание само выбирает, что нужнее для тела в настоящий момент, Фома хотел стрелять, его тело - не упасть, их желания не совпали. Бандит взмахнул руками, уводя прицел вверх, а потом кулак Травина соприкоснулся с его носом. Одного удара не хватило, пришлось схватить руками за затылок и ударить лбом, после чего Фома закатил глаза и не сопротивлялся.
        Дверь в это время уже ломали, первыми в комнату вбежали Гуслин и Мигулич.
        - Там, за ширмой, - Сергей ткнул пальцем, одновременно надавливая Фоме на шею коленом. - Ушёл.
        Мигулич бросился к ширме, опрокинул её, открыл люк - тот вёл вниз, за сцену ресторана.
        - Поймали кого-нибудь?
        - Так не было никого, - Гуслин набросил на Фому наручники, для верности ещё и ноги сковал, - сейчас всех посетителей проверяют.
        - А Леднёва?
        - Что Леднёва?
        - Она наверху была.
        - Нет, - Мигулич высунул голову в люк, - певичка была внизу, она ушла уже, что толку её держать, если за ней хвост.
        Травин посмотрел на Фому, тот злобно щерился.
        
        В ресторане народу поубавилось, милиция проверяла документы у посетителей, кое-кто пытался протестовать, двое лежали на полу, со скованными за спиной руками. Черницкая с сожалением смотрела на лежащее на тарелке пирожное, держась за живот.
        - Что так долго? - недовольно спросила она, - вон, десерт принесли, а я уже наелась. Хочешь?
        - Нет, вечер окончен, - Травин огляделся, официантов видно не было, или они просто боялись подойти к мужчине с кровящей повязкой на щеке, - похоже, мы тут бесплатно поели.
        Черницкая укоризненно на него посмотрела, Сергей вздохнул, бросил на стол червонец, придавил почти пустым графином.
        - Что теперь?
        - А теперь едем ко мне, - громко, так, чтобы все слышали, заявила докторша. - И больше ни ногой в это болото смердячье.
        К докторше Травин не поехал, а та особо не настаивала. Он высадил женщину у калитки, рассказал ей коротко, почему считает, что сбежавшим мужчиной была Леднёва, и отправился домой. Лиза уже спала, правда, когда Сергей зашёл, глаза открыла, но тут же, убедившись, что свои пришли, снова закрыла и через минуту засопела. Травин тоже улёгся и почти сразу уснул, но выспаться ему не дали.
        Ещё не было шести, как в окно постучали. Сергей поднялся, вытащив из-под подушки майнлихер, махнул Лизе рукой, чтобы та не высовывалась. Та послушно кивнула, но смотрела с интересом. Травин распахнул дверь, на пороге стоял боец в форме ГПУ.
        - Велено доставить, - сказал он, не заходя в дом.
        Сергей натянул брюки, накинул пиджак, посмотрел в зеркало, лицо было помятым и небритым, глаза - красными. У калитки ждала машина, когда Травин сел на заднее сиденье, там уже расположилась Черницкая. Форд заехал внутрь Окольного города, свернул на Гоголевскую улицу, и остановился почти в конце, возле белого двухэтажного здания в глубине двора, у подъезда, приметного цилиндрическими сводами. Это здание Травин знал, последним дореволюционным владельцем его было Псковское археологическое общество, а предпоследним - Лапин, отец Вари. Дом был выстроен капитально и явно не для жилых целей, полы из кирпича, уложенного ёлочкой, железные кованые двери, толстые стены со сводчатыми окнами создавали неуют.
        Их с Черницкой под конвоем провели в большую комнату, обставленную казённой мебелью. Докторша ёжилась, кутаясь в лёгкое пальто, выглядела она не лучше Травина, когда её вели сюда, казалась испуганной, но стоило конвойным выйти, как тут же изменилась, стала куда увереннее.
        - Я уже жалею, что связался с вами, - сказал Сергей.
        - Поздно, - докторша уселась рядом, подхватила его под руку, прижалась, - что мнёшься, обними барышню, согрей, нам тут ждать ещё.
        Ждать пришлось минут двадцать, наконец в комнате появился Меркулов, он уселся за длинный стол, хлопнул картонкой с бумагами. По лицу было видно, что особист крайне недоволен.
        - В этой папке, - сказал он, - лежит бумага, по которой я тебя, гражданин Травин, могу расстрелять хоть сейчас. Знаешь, за что?
        - Нет, - Сергей пожал плечами, зевнул, спать хотелось неимоверно.
        - За саботаж. Сведения из тебя чуть ли не калёным железом приходится вытягивать. И с чего ты взял, что сбежавший человек - Леднёва?
        Травин задумался. Было в хозяине Фомы что-то знакомое, но вот что именно, понять он не мог, на ум только Леднёва приходила.
        - А кто же ещё? Она актриса, могла грим наложить, а что мужчину изображает - это я в спектакле видел. Живёт на одном этаже с ворами, и не в курсе их дел? Нескладно получается. Её ведь задерали?
        - Нет, - Меркулов сморщился, словно лимон съел, - в комнате нашли грим, женскую одежду и чемодан, но Леднёва сидела у себя в квартире. Там тоже есть ход вниз, на первый этаж, только не в кладовую, а в гримёрку, говорит, в той комнате она переодевалась иногда, вещи хранила, если хозяева разрешали, а о чемодане и слыхом не слыхивала. К тому же он пустой. Нашли ещё один ход, прямо из кухни в небольшой подвал, а оттуда на улицу, вот по нему кто-то точно сбежал.
        Травин не стал говорить, что с такими ресурсами, как у ГПУ, можно заранее план дома достать, Меркулов это наверняка и сам знал.
        - Что с Моглино? - спросил тот.
        - Всё, что я знаю, так это что Грунис получила предписание на проверку сейфа, и у неё послезавтра в подвале должно лежать примерно триста пятьдесят тысяч рублей. В кредитсоюзе вы уже побывали?
        - Да, - Меркулов достал бумажный червонец, швырнул на стол, - на двести восемьдесят тысяч фальшивок, и не только там. Ещё «Металлист», все деньги на выкуп облигаций, и фабрика «Шпагат», выручка за весь апрель. Всего почти на миллион.
        - Значит, всё же фальшивки?
        - Когда знаешь, что искать, найдёшь, в одном месте дефект присутствует, причём сразу так и не увидишь, а мы нашли. И уж если о Леднёвых говорить, предположим, они тут заводилы, откуда бумагу взяли?
        - Не знаю, - Травин развёл руками. - В архивах надо смотреть, кто отвечал за ассигнации.
        - Вот тут заковыка, - Меркулов тихо хлопнул ладонью по столу, - отвечал Коммерческий банк, а вместо него сейчас газета в этом доме сидит, все архивы передали в суд, и они там сгорели в двадцать втором году, концов не найти, а каждого подозревать мы не можем. Точнее говоря, можем, но уж больно их много получается. Вот, смотри, я тут накидал всю эту преступную кодлу.
        Меркулов вытащил из папки расчерченный лист, пододвинул Сергею. Тот уставился на кружочки и стрелочки, очень они напоминали ту схему, что он сам нарисовал. кое-кого там, правда, не было. Зато был человек из адмотдела, помеченный не фамилией, а аж четырьмя знаками вопроса, и он соединялся с Юткевичем.
        - Липкина Зоя, с почты, - сказал Травин, - спит с Лакобой.
        Меркулов переспрашивать не стал, написал на листе фамилию Зои рядом с Екимовой, прочертил стрелку к Лакобе.
        - Липкина ведь у тебя иностранной корреспонденцией занималась?
        - Да.
        - Это многое объясняет. Теперь всё?
        - Нет, - Сергей покачал головой, - Мухина вы всё-таки допросили. Подозреваете его?
        - Знаем мы теперь твоего Мухина как облупленного, - начальник особого отдела вздохнул. - Грешки за ним водятся, но не те, чтобы в контрреволюцию играть, даже скорее наоборот. Интересный человек, беседовал я с ним намедни, так он о тебе такое порассказал, хоть в рамку и на стену вешай. Ну и о себе многое. И дом мы его обыскали, тихо, пока его не было, и сожительницу проверили, любопытная персона, но безобидная. Мы уж думали, она связана как-то, отец её следователем был в то время и мог архив припрятать, но не тянет Варвара Алексеевна на Софью Блювштейн.
        - Значит, не виноваты они?
        - То, что Мухин твой в афере участвовал, мы ему простим, иначе весь город сажать придётся, но впредь пусть в тёмные делишки не влипает, ты уж ему передай. И вот ещё, интересный кадр - Липкина, вроде и поймать её не на чем, - Меркулов поджал губы, - как её взять? То, что она с сожителем своей подруги кувыркалась, к делу не пришьёшь, а если что с почты уносила, теперь не доказать. Сможешь её разговорить?
        - Мне она ничего не скажет, но есть, - Травин улыбнулся, - отличная идея, как выбить из Зои Лвовны признание, если это они с Лакобой или радиолюбителем Глашу прикончили. Кое-кто подсказал.
        Глава 19
        ГЛАВА 19.
        
        На почте царил кавардак. Во вторник к обеду прибыло письмо из окрбанка, с признаками фальшивых червонцев, и кассиры, оставив для посетителей одно открытое окно, с лупами просматривали все наличные деньги. На всякий случай откладывали все банкноты, вызывающие подозрение, Семён себе места не находил.
        - Как я мог такое пропустить? - он бегал от одного кассира к другому, перепроверяя дензнаки. - Ты как про фальшивки узнал?
        - Да вместе с тобой.
        - Липкина опять на работу не пришла, - доложила Марфа, - сказалась больной. Прислала паренька с оказией, вот, глядите.
        - Отдай Клавдии Петровне, - Травин написал согласие. - Семён Карлович, подойди сюда и стой неподвижно, а то скоро у меня от твоего вида голова закружится. Кто у нас языками иностранными владеет, кроме тебя и телеграфистов?
        - Аня Берзинь, - Семён сказал словно нехотя, покраснел. - У неё немецкий на уровне, и вообще девочка смышлёная, к знаниям тянется.
        - Эх, товарищ Циммерман, - тихо сказал Сергей, - догадываюсь я, куда она тянется. Тебе Кислициной мало было, ты пока мне тут всех сотрудниц не перепортишь, не успокоишься, да? Знаешь, у меня есть идея, почему бы сюда не позвать работать твою жену, она ведь полька, тоже неплохо говорит по-немецки и на тебя положительное влияние окажет.
        - Если ты так сделаешь, - сказал Семён быстро и тоже очень тихо, - ты мой злейший враг. А что с Липкиной?
        
        ***
        Зоя Липкина во вторник чувствовала себя хуже некуда. Понедельник она провела на работе, потом отлично поужинала, выпила чашку шоколада и легла в кровать чуть позже десяти, но уже в час ночи её разбудили, выволокли из кровати эти ужасные и очень страшные сотрудники ГПУ, привезли неизвестно куда, и не давали ей ни спать, ни есть, ни пить. До утра она кое-как держалась, а потом поплыла, глаза сами смыкались, люди входили в камеру, светили лампой, били по щекам. Зоя думала, что она сильная, и не скажет никому ничего, но со временем её решимость исчезла. А тут ещё накатывали волны сонливости, она уже плохо понимала, где явь, а где видения, и на женский силуэт отреагировала почти равнодушно. Пока не узнала в женщине Екимову.
        - Что же ты так, Зоя? - грустно сказала Глаша. Голос у неё был глухим, горло - черным. - Мне так холодно и грустно. Почему вы так со мной?
        Она была одета в драповое пальто, такое же, как в тот вечер, на плече висела брезентовая сумка, фетровая шляпка на голове была совсем другой, но Зоя не обратила на это внимания. Она пыталась выпрыгнуть из сна, и держалась до того момента, как мёртвая подруга подошла к ней и дотронулась ледяными почерневшими пальцами до шеи.
        - Нет! - закричала она, отпрыгивая к стене, - нет! Сгинь!
        Но Глаша наступала, тянула руки, и только когда Липкина разрыдалась, исчезла.
        - С вами всё в порядке? - в камеру заглянул красноармеец.
        Зоя бросилась к нему, словно к спасителю, и умоляла отвести к следователю. А потом, когда оказалась в кабинете напротив сухощавого пожилого человека в очках, начала всё ему рассказывать, и про Глашу, и про Лакобу, и про себя, и особенно про Савушкина. Только чтобы не оставаться одной и не возвращаться в камеру.
        
        ***
        - В общем, она сдала всех, уже по второму кругу пошла, Лакоба рядом в камере сидит и всё что надо слышит, но он крепкий орешек, расколоть будет непросто, дом Лапина сейчас как осиное гнездо, лучше нам туда не соваться, - Черницкая разливала чай. - Знаешь, из тебя бы получился отличный режиссёр, такой спектакль поставили, жаль только без зрителей.
        - А та актриса? - Травин с грустью смотрел на имбирное печенье. - Ей не показалось, что это странно?
        - Нет, ей намекнули, что теперь она будет играть главные роли вместо Леднёвой, этого было достаточно. Возможно, проболтается, но так ведь и не узнала ничего.
        - Кроме Лакобы и Савушкина, кто ещё?
        - А вот это тебе, мой друг, знать не надо, - докторша покачала головой, отодвинула печенье от Сергея, - яйца и окорок на кухне, и ещё там половина запечённой куропатки лежит. На мою долю сделай тоже, продуктов не жалей. Но ты, знаешь ли, был неправ насчёт Лакобы, это сделал Савушкин.
        Пока Сергей готовил яичницу, он узнал наконец, как убили Екимову.
        Глаша пришла домой не вовремя и застала Лакобу с Липкиной, вместо того чтобы решить всё полюбовно и по-русски - мордобитием, водкой и примирением, заявила, что на следующий день пойдёт в милицию и всё об их делишках расскажет, и что теперь у неё есть новое сердечное увлечение. Даже какое именно - сказала, назвала имя нового полюбовничка. Переоделась, швырнула подаренный заячий полушубок Лакобе в рожу, и ушла письма разносить. Савушкин, который раньше с Екимовой встречался, обрадовался, что у них с таможенником всё кончено, и за ней через полчаса отправился. С его слов, они повздорили, он женщину толкнул, та упала головой о камень и не дышала. После этого радиолюбитель в панике побежал к Лакобе, тот на Савушкина орал страшно, но потом утих, сам себе записку написал, и спектакль разыграл, словно от ревности с ума сходит, даже напился для храбрости. А Липкина ему подыграла.
        - Ох и жук этот Лакоба, - спокойно сказал Травин, - такого ревнивца у почты разыграл.
        - Не только это, он ещё и Савушкина заставил тебя оговорить, чтобы наверняка. Так что, друг мой любезный, сидеть тебе за решёткой, если бы не все эти обстоятельства. А так со мной познакомился, считай, повезло вдвойне.
        - Но теперь-то разъяснилось всё? Савушкина схватили? - деликатно соскочил Сергей со скользкой темы.
        - Твой Савушкин, когда за ним пришли, откуда-то достал пистолет и пытался с собой покончить, но не смог, что-то с оружием у него было, пружина сломалась, пока на курок жал. Милиционер в горячке прострелил ему ногу, так что лежит теперь в камере подраненный. - Черницкая взяла себе со сковороды едва ли пятую часть, остальное отдала гостю. - Во всём сознался, голубчик, и в убийстве, и в том, что про делишки Лакобы догадывался и своим передатчиком пользоваться разрешал, и что за границу уехать хотел при первой возможности, потому как здесь не ценили его.
        - Нашли? - Сергей невозмутимо промокнул желток куском хлеба.
        - Что?
        - Сумку почтовую.
        - Нашли, он её в ту же ночь спрятал в шпиле, где антенну свою наматывал. Письмо за картонку забилось, которая на дне, так что он думал, что до тебя Екимова дошла. Так оно и пролежало с тех пор.
        - Почему до меня? - удивился Сергей.
        - Тут такая странность произошла, - докторша внимательно на Травина посмотрела, - конверт этот тебе был адресован.
        - Мне?
        - Да. Внутри карточка почтовая лежала, пустая, а на конверте твоё имя.
        - Зачем кому-то мне карточку пустую присылать?
        - Ты всё-таки болван, - Черницкая рассмеялась. - Женщине нужен повод был, чтобы в гости к тебе зайти, что тут непонятного. Ты ведь ей глазки строил?
        - И в мыслях не было, - неискренне сказал Травин. Но тут же поправился, - если только чуток.
        - Ну вот ей этого и хватило. Решила, что ты отличной заменой Лакобе будешь, взяла твой адрес, написала отправителем Ленинградский почтамт, положила в сумку. Почерк сличили, её рукой сделано. Только себя не вини, не ты же её убил.
        Сергей усмехнулся.
        - Ты меня с самого начала подозревала? Екимова ведь тебе конверт показывала, так?
        Черницкая кивнула.
        - Если бы мне нужда была её убить, я не стал бы тело на улице оставлять, тем более под камнями. Донёс бы до реки, и там утопил. И камнем бить нечего, проще шею сломать.
        - Опасный ты человек, Травин, - вздохнула докторша. - Вот ты сейчас сказал, и у меня внутри похолодело всё, а я ведь тоже кое-чего повидала. Ну что, наелся? Тогда давай думать, как Чижикова найти, Меркулов тебе карточку не запросто так сунул.
        - Хорошо, - согласился Травин, - только прилечь надо, ты, как доктор, в курсе ведь, что так кровь к голове приливает и думается лучше.
        
        ***
        - Ну что там?
        Леднёва сидела перед зеркалом, снимая накладные ресницы. Спектакль в вечер вторника удался, несмотря на суматоху, зал был полон. В этот раз театр обошёлся без экспериментов, давали «Вишнёвый сад», и Дарья Павловна блистала в роли Раневской. Странно только себя вела другая актриса, Слуцкая, разговаривала чуть свысока, словно к режиссёру в любовницы попала. Ресторан закрыли, оставив отдельный вход на второй этаж, приезжие разбежались по гостиницам и частным домам, и семейная пара осталась жить в одиночестве.
        - Пасут, сволочи, - инженер, когда оставался с ней один на один, менялся, суетливость исчезала вместе с велеречивостью, - всего два раза оторваться удалось. Я был у Чижикова, зашёл за твоим заказом.
        - И что?
        - Нет ничего под стелькой. Приказчик говорит, к ним приходило ГПУ, Яшка сбежал. Лакоба тоже куда-то пропал, так что с нанимателями нашими связи нет.
        - Ну и хорошо, - Дарья Павловна вытерла лицо салфеткой. - Фома пока в милиции, записку получил, сказал всё как надо, в четверг рано утром его везут в Красную Репку, это в четырёх верстах от Моглино по просёлку. Наш человек постарается быть в машине, сделает так, что водитель заболеет в последний момент, повезёт сам, а сопровождение уберёт. Встретим, заберём деньги и за границу. Наши червонцы уже не принимают?
        - В Пскове нет, проверяют тщательно, там какая-то чёрточка лишняя пропечаталась, вроде как ресничка.
        - Я же говорила, этому таможеннику верить нельзя, - Дарья достала из стола бумажку, посмотрела на свет. - А уверял, что всё замечает. Где?
        - Ты пальцем зажимаешь, как раз в том месте.
        - Чёрт, могли и раньше попасться.
        - Если раз повезло, душа моя, может, не будем судьбу дразнить? Машина печатная на дне реки лежит, краску мы вылили, у них нет улик. Отдадим, что осталось, когда Чижиков объявится, а при оказии уедем в Ленинград. Фома нас не сдаст, чекистов рыба покрупнее интересует, и Лакоба будет молчать, мы ведь про него такое знаем, что сразу к стенке.
        - Вадюша, нас здесь с нашими документами всё равно когда-нибудь сцапают, - Леднёва встала, подошла к буфету, налила себе вина, - а триста пятьдесят тысяч рублей - неплохой капитал, даже если сдать их вполовину, или тебе эта поганая власть по душе?
        - Не говори глупости. Нам пятьдесят тысяч рейхсмарок заплатили, это хорошие деньги, на них в Эстляндии можно мызу купить и жить припеваючи, - Леднёв достал из ящика коньяк, отхлебнул прямо из бутылки.
        - Сам сообрази, до этих денег ещё добраться надо, сами мы сейф не осилим, без Фомы, так что вызволять его придётся. А тридцать пять тысяч червонцев - это четыреста тысяч марок, даже если треть отдадим, мы не только мызу купим.
        Инженер подошёл к окну, отодвинул занавеску - в темноте был виден огонёк папиросы, те, кто за ним наблюдали, особо это не скрывали.
        - А этот, из милиции?
        - Милиционер нам нужен обязательно, без него Фому не вытащить. Отдадим ему его часть, когда до границы доберёмся.
        - Дарьюшка, у тебя на всё есть ответ. Но вдруг нас будет ждать ГПУ?
        - Если они даже схватят человека в банке, который давал нам список, когда он всё расскажет, они будут следить в тех местах, мы же везде разослали письма. А Моглино там нет, это место я разузнала у одного военного. Твой друг, с почты, легавый бывший, насколько он опасен?
        - Ты сама его видела.
        - Он Фому как кутёнка связал, и чекистам сдал, надо, чтобы ему не доверяли. Пацан, что у Митрича был, где он сейчас? Распорядись, чтобы подбросил этому идейному что-нибудь от нас, на прощание. Да не жмись, серию уже установили, фальшивки твои никому не нужны, а Травина этого по допросам затаскают.
        
        ***
        Пашка события в ресторане проспал. На него алкоголь и так плохо действовал, а тут ещё Фима подначивать стал, мол, дитё совсем, молоко на губах не обсохло, и что никакая баба к нему в штаны не залезет. Молодой организм требовал, чтобы лезли, и как можно чаще, и он пил рюмку за рюмкой, а потом ушёл в сквер, и там уснул.
        К ресторану он подходил и во вторник к вечеру, и в среду, в условленное с Фомой время, только заколочена была дверь. От дворника узнал, что всех там повязали и отвезли в милицию, и что была перестрелка. Во второй раз он уж решил, что всё, надо в бега подаваться, как из подворотни ему свистнули.
        Незнакомый седовласый мужчина сказал, что он друг Фомы, и хочет с Пашкой расплатиться. Только, прежде чем деньги отдаст, есть у него для Пашки задание важное - подбросить одному товарищу, живущему в Алексеевской слободе, пакет. Что в пакете, он не сказал, но пообещал за это двадцать пять червонцев.
        Пашка уже дошёл до моста на Усановку, чтобы с утра, переночевав в избе, залезть по нужному и хорошо известному ему адресу, как хлопнул себя по лбу. Наощупь в пакете лежало что-то похожее на кирпич, а по весу - на книгу, только никто ведь не сказал, что пакет должен быть целым. Парень разорвал обёртку, все восемь слоёв, и ахнул.
        У него в руках были четыре пачки червонцев, настоящих, новеньких, блестевших в свете фонаря краской. Пашка усмехнулся, сплюнул сквозь зубы, и пошёл на вокзал, в три часа ночи отходил поезд в Бологое. А потом снова хлопнул себя по тупому лбу - в прошлом разе, когда он в больничку передачу носил, там тоже что-то похожее лежало.
        - Вот я дурак, - сказал он сам себе, а потом похвалил, потому что в том пакете денег было вроде как поменьше, чем в этом. Значит, он не фраернулся, а выждал, когда выгодный случай представится.
        Этот лох, который ему деньги отдал, искать Пашку будет всю жизнь, и не найдёт, ждёт его Одесса-мама, тёплое море и роскошная жизнь, надо только осторожно себя повести, деньгами до поры не блестеть, доехать третьим классом. Пашка подошёл к вокзальной кассе, протянул мелочь.
        - Десяти копеек не хватает, - сказала кассирша.
        Парень вздохнул, залез за пазуху, пошуровал там, потом для виду засунул руку в карман потрёпанных штанов, протянул червонец.
        - Вот.
        Кассирша что-то там на бумажке разглядывала, позвала сменщицу, та тоже посмотрела и ушла. А к Пашке подошёл милиционер.
        - Ты где деньги взял?
        Пашка рванулся, но милиционер держал крепко. Был он среднего роста, с блеклыми глазами и прокуренными зубами, которые щерил, словно опасного преступника поймал.
        - Отпустите, дяденька, - парень заплакал, - мамка бьёт, вот решил сбежать, утащил у неё, так я верну, как на работу устроюсь.
        Обычно слёзы действовали безотказно, и тут тоже рука блюстителя правопорядка начала разжиматься, но появились трое, взяли их в коробочку, один из троицы удостоверение раскрыл, а двое Пашку схватили.
        - Этого мальца Павел Филиппов зовут, и он пойдёт с нами, - сказал человек с книжицей, а милиционер не возражал. И Пашка понял, что теперь он слезами не отделается.
        
        ***
        Фому вывели из камеры в четыре утра четверга. Пока дали оправиться, пока завтраком нехитрым накормили, прошёл час. Ноги и руки ему сковали так, что он едва мог передвигаться, да ещё цепь вокруг шеи замотали, швырнули за заднее сиденье машины.
        За руль Форда сел субинспектор Мельник, машина с пятёркой сопровождения стояла, выплёвывая сизый дым.
        - Что, гнида, шелохнуться боишься? - Мельник достал револьвер, положил рядом с собой, завёл мотор.
        Форд заводился от электростартера, а для АМО, в котором сидели бойцы, требовалась рукоятка. Её вставили в мотор через несколько минут, когда машина заглохла. Сидящий рядом с водителем милиционер вылез, подошёл к Мельнику.
        - Подождёте?
        - Пять минут.
        Через пять минут машина не завелась, красноармейцы выпрыгнули из кузова, и пытались помочь водителю, толкая грузовик.
        - Давай так, - Мельник тоже подошёл, поучаствовал для виду, отвёл милиционера в сторону. - Я доеду до места, его распаковывать не буду, там в отделение обращусь, а то он задохнётся, ему смотри как шею перетянули.
        - Так может расковать его?
        - Ты сдурел? Это мокрушник, сбежит ещё, ему терять нечего. Обязательно свяжись с нашими, пусть ещё кого-то отправят, мне его назад везти.
        - Может бойца возьмёшь?
        - Справлюсь, - Мельник подёргал цепи, проверяя, не ослабли ли, похлопал Фому по синей щеке. - Смотри, живой ещё.
        Остановился он через два километра, съехав с дороги в кустарник, открыл замки. Фома вылез, потянулся, попробовал ударить субинспектора, но получил хук в живот, усмехнулся и лёг обратно на заднее сиденье. Неподалёку от железнодорожного переезда в машину залезли Леднёвы, появившись из густого тумана.
        - Всё чисто, - сказал инженер, - я проверил, за нами никто не следил.
        Он, поднатужившись, прицепил тяжёлый чемодан возле запасного колеса, сел на переднее сиденье, а Дарья на заднее, рядом с Фомой. От Леднёва не ускользнуло, что она ласково погладила здоровяка по щеке, а тот её по-хозяйски приобнял. Но Вадим Петрович ничего не сказал.
        Машина проехала переезд, и через несколько минут остановилась у почтового отделения.
        - Это я вчера звонил, - сказал Леднёв красноармейцу, показывая книжечку облсвязи. - Начальник отделения на месте?
        - Нет, товарища Грунис нету, - часовой мотнул головой вглубь здания, - только заместитель ейный пришедши и кассир.
        - Ничего, - Мельник показал своё удостоверение, - я как раз с ними приехал, чтобы лишних людей не беспокоить и за порядком следить.
        Заместитель начальника без споров открыл подвал, включил свет - тот почти не спасал, две тусклые лампочки освещали только небольшие круги прямо под собой. Кассир отпер несгораемый шкаф, пересчитал пачки червонцев, тех было на триста тридцать шесть тысяч, Фома повторил трюк с чемоданом, а потом сам кое-как попытался открыть сейф. Тот не поддался.
        - Отлично, товарищи, - Леднёв обрадованно потёр руки, - у вас всё в порядке. Ефим Матвеевич, загружайте.
        Кассир оказался придирчивым, он даже с одной пачкой наверх хотел сходить и там проверить, но Мельник его поторопил, и червонцы удалось без осложнений погрузить на прежнее место. Машину никто не задерживал, они проскочили Красную Репку, возле Лакомцево Мельник притормозил. На дороге было пустынно, в это время все ещё спали.
        - Отлично сработано, - сказал он, - надеюсь, фальшивок нам не попалось?
        Фома достал пачку червонцев, распечатывать не стал, посмотрел на верхнюю банкноту, та была без чёрточки, а значит - подлинная. Мельник тем временем получил от Дарьи паспорт, развернул.
        - Ух ты, Хаас Миллер. Куплю себе мельницу.
        Леднёва рассмеялась, полезла в сумочку, выхватила оттуда дамский пистолет, приставила его к уху Мельника, с другой стороны прижала сумку и выстрелила. Пуля прошила череп насквозь, и увязла в сумочке. Инженер даже дёрнуться не успел, Фома свернул ему шею. Машина чуть было не уехала в кювет, но Фома перехватил руль, скинул ногу мертвеца с педали, толкнул рычаг тормоза.
        - Так, мой милый друг, живо вытаскивай легавого из машины, - распорядилась Леднёва, заткнув дырку в голове Мельника пальцем, - я кровь держу. Вот так, аккуратно, чтобы не запачкать, оттащи в сторону. А теперь этого дурака. Стой там.
        - Ты что задумала?
        Фома даже ноги поджал, чтобы отпрыгнуть, но две пули вошли ему в живот. Он захрипел, упал на землю, скрючившись и прижав руки к ранам, Леднёва подошла поближе, прицелилась.
        - Некоторые вещи, - произнесла она пафосно и торжественно, словно со сцены, - не делятся. Но я дарю тебе самое дорогое, жизнь.
        Она рассмеялась, опустила пистолет, и осторожно, не теряя Фомы из виду, отошла к машине. Когда автомобиль отъехал, Фома немного распрямился, затыкая дырки в животе тряпками, он надеялся, что пули из мелкокалиберного пистолета, пробив кожу, застряли где-то в мышцах или жире. Перед серьёзными делами он не ел - когда-то давно выжил, получив удар ножом в живот, и с тех пор остерегался. Надо было только добраться до доктора, добрести до селения поблизости, Фома встал на колени, прикинул, как можно подняться, не напрягая живот.
        На дороге показался автомобиль, бандит попытался пригнуться, чтобы быть незаметнее, но машина остановилась. Оттуда вышли трое людей в военной форме.
        
        Руки Леднёва оттёрла салфетками, избавилась от испачканного пальто, чемодан с трудом перетащила в салон, достала оттуда эстонские номера и парик, ломиком оторвала табличку с тремя цифрами, а новые номера положила за стекло. Пограничный пост показался через километр - два полосатых столба, с натянутой между ними цепью, и две будки с двух сторон. Совсем близко, впереди, в тумане, доходящем до середины деревьев, была независимая Эстония.
        - Хельга Шольц, - Дарья протянула паспорт советскому пограничнику, пряча под сумочкой револьвер, - возвращаюсь в Ригу.
        Пограничник осмотрел машину, спросил, не везёт ли она чего запрещённого, Дарья кокетничала, с жутким акцентом жалуясь на западную жизнь и хваля советскую, бойцы пограничной охраны заулыбались, и даже подтолкнули экипаж на другую сторону границы. Там Леднёва вздохнула спокойно.
        Эстонский капрал заговорил на своём языке, который Дарья плохо понимала, поэтому, когда её попросили выйти из машины, возмущаться не стала.
        - Там личные вещи, - сказала она, увидев, что капрал похлопал по чемодану, и только тут сообразила, что советские бойцы перешли границу, словно её и не было.
        - Дарья Павловна Леднёва, вы арестованы, - на почти чистом русском языке сказал эстонец. - Наденьте на неё наручники.
        Глава 20
        ГЛАВА 20.
        
        Старо-Вознесенский монастырь превратился на время в подобие пчелиного улья. То и дело с монастырской территории выезжали автомобили, некоторые возвращались сразу, привозя подозреваемых на допрос. Но таких было несколько десятков, и многим приходилось дожидаться своей очереди, пока люди Политкевича до них доберутся.
        Из-за этого работа многих учреждений была парализована, таможня ждала своей участи в полном составе, включая начальника Рубина, допрашивали кассиров и ответственных товарищей из тех мест, где были получены письма на замену сейфов, госбанк тоже закрылся - работать там временно было некому. Начальники нескольких артелей и предприятий торговли тряслись в камерах. Политкевич радовался, словно мировая революция победила, как-никак накрыли целую шпионскую сеть вместе с радистом и эмиссарами вражеской разведки.
        В четверг к обеду привезли сначала Леднёву, а потом Фому - его Черницкая зашила, и сказала, что на несколько дней ГПУ может рассчитывать, но лучше поторопиться, потому что такие раны обычно воспаляются и уносят больного в могилу. Дарья Павловна валила всё на инженера Леднёва, который был мёртв и оправдаться не мог. Про то, откуда взялись старые ассигнации, она знать не знала, своим делом - печатью и распространением фальшивок, занималась, а в чужие не лезла. Машину печатную и краски привезли из-за границы контрабандой в начале марта среди другого груза, ещё зимой сделали гальванические пластины с образцов и отмыли банкноты, на изготовление червонцев ушло не так много времени, немецкий аппарат прокручивал по пятьдесят бумажек за минуту. Всего напечатали почти четыре миллиона рубликов с небольшим, сколько бумаги хватило. Сама Леднёва должна была деньги передать кому скажут.
        Фома её слова подтвердил, про человека, который был с ним в комнате, он почти ничего не знал, кроме как что тот телосложения был хлипкого, и всё время в гриме. А приказы, когда сам не появлялся, передавал через Чижикова, который, по словам Фомы, был человек опасный и мог за любое слово шилом ткнуть. И ещё он сказал, что пограничников Сомов зарезал, и этим хвалился.
        . - Мне кажется, не брешет он, - Политкевич курил одну папиросу за другой, - ты сам посуди, Александр Ингатыч, мужик можно сказать от сохи, обычный мокрушник, а тут такие аферы, куда там братьям Гохманам. Скорее уж Чижиков у них главным был, а этого таинственного хозяина заместо себя присылал для антуража.
        - Чижикова поймаем - выбьем из него. Но настоящие зачинщики не здесь.
        - Выяснил, кто за всеми стоит?
        - Да, - Меркулов выложил на стол фотографию, сложенную пополам. - Леднёва опознала только одного, он их инструктировал в Риге, но эти двое всегда вместе, если один замешан, то и второй наверняка.
        Фотографу позировали четверо - двое мужчин стояли рядом на аллее, ведущей к готическому замку, тот, что справа, обнимал за талию молодую женщину, сгиб проходил аккурат по его плечу. Женщина держала за руку мальчика лет десяти, в матросской форме и с кортиком на поясе.
        - Германцы?
        - Они самые. Этот, слева, его зовут Вальтер Николаи, он с девятнадцатого вроде как не у дел, но на самом деле самый важный человек в Веймарской разведке, к нему все ниточки ведут, подполковник Швантес, нынешний начальник абвера, каждую субботу у него в гостях. Через Швантеса любой польский, германский или латышский шпион в конечном счёте этому Николаи докладывает.
        - А второй?
        - Тут, Вацлав, стоит наш герой, он и Леднёвых заслал к нам, и Лакобу, тот тоже сейчас молчать перестал и выдаёт всех подряд. Знакомься, Юрген фон Белов, старый германский разведчик, регулярно нашу страну посещает по дипломатической части, в империалистическую столько секретов у царской армии выведал под личиной русского офицера, и не сосчитать. За ним наша контрразведка уже много лет гоняется, в шестнадцатом за руку было схватили, всё равно сухим из воды вылез. В прошлом году похожий на него человек по фамилии Ларин застрелил особоуполномоченного ГПУ, вместе с ним губернского следователя и двух бойцов, да только фон Белов в это время был в Москве, и доказать ничего не удалось, преспокойно уехал домой. Но я эту гниду когда-нибудь достану, дай срок. Главное, что осиное гнездо мы разворошили, будем здесь сволочей давить, пока не сбежали за кордон. И туда тоже доберёмся.
        - Это его жена? - Политкевич с интересом разглядывал женщину. - Видная.
        - Из наших, русских, княжна Ульяна Мезецкая, дочь полковника Мезецкого, который Выборг белофиннам сдал. Её, говорят, сами беляки порешить хотели, да этот фон Белов спас.
        - Через неё подобраться к нему никак нельзя?
        - Пытались уже, только зря двух агентов потеряли, ненавидит она советскую власть от всего сердца.
        - Ну и шут с ней. Я подумал, - Политкевич раздражённо раздавил едва начатую папиросу в пепельнице, отбросил фотографию, - если бы не этот Травин, мы могли и не узнать, что тут творится. Он Сомова поймал, ассигнации нашёл, Лакобу вычислил. Может, он и есть тот самый таинственный шпион, а не Чижиков вовсе?
        - Следим, - Меркулов приподнял уголки губ, - мог скинуть весь балласт с корабля, очиститься от подозрений, и дальше проворачивать свои делишки. Только чую я, он к этому не причастен, а вот пользу ещё может принести.
        - Следите за ним?
        - А как же, доверяй, как говорится, но проверяй. Тут другой курьёз, катавасия вся, считай, пошла после того, как почтальоншу из глупой ревности убили.
        
        ***
        - Дядя Саша тобой очень доволен, - Черницкая, с которой Травин снова вроде как сошёлся, доставляла сведения из первых рук, - хочешь, он похлопочет, и тебя в Ленинград возьмут, в областное представительство? Здесь ты примелькался, второй раз в секретного агента поиграть не получится.
        - И не надо ты ему передай, что если шляются за мной, могут не скрываться, я их всё равно вижу.
        - Он думает, на сапожника выведешь.
        - Я, Лена, начальник почтамта, если Чижикову письмо пришлют - отнесу, а так где его отыщу?
        - Вот будешь так себя вести, Меркулов без тебя обойдётся, он за шпионами ещё с империалистической гоняется, если бы ты у меня не был такой быстрый и ловкий, он сам бы всё распутал.
        - И умный.
        - Не будь таким фанфароном, хотя тебе это даже идёт. А насчёт шпионов не беспокойся, вон сколько народу похватали, все они сейчас из кожи будут вон лезть, чтобы другого замазать, вот тут-то и вычислят, куда этот гад делся.
        - Не может так быть, чтобы человек не наследил. Он ведь в понедельник ещё в городе был, а потом раз, и как в воду канул, ни вокзал, ни извозчики, никто его не видел, а ведь у него деньги с собой, их за пазухой не унесёшь.
        - Перестань, - докторша подошла сзади, обняла, прижалась щекой к затылку, - давай-ка лучше я тебе покажу, что себе в женском магазине купила в Изборске, сплошные кружева, пошито отлично, но вот застёжки очень тугие.
        Травин посмотрел и даже помог застегнуть, а потом расстегнуть.
        
        К концу недели жизнь вошла в привычную колею, погода установилась почти летняя, Протопопов забил четыре мяча команде завода «Шпагат» под восторженный рёв трибун, про убийство Екимовой на почте словно забыли, только деньги собрали на воскресную поминальную службу в Алексеевской церкви.
        В понедельник с утра Травин зашел к Матюшину - дело о пропаже почтальона вернули обратно и велели закрыть по причине отсутствия подозреваемых. Следователь выглядел гораздо лучше, даже румянец на щеках появился, Сергею он искренне обрадовался - как-никак спаситель сестры зашел.
        - Конторщик у входа сидел, что с ним? - Травин поставил подписи в нужных местах, и уже собрался уходить. Про служащего суда он на всякий случай спросил, уж очень тот по фактуре походил на исчезнувшего из ресторана незнакомца. - Может случилось чего?
        - Заболел, - следователь пренебрежительно отмахнулся, - у нас тут, Сергей Олегович, чёрт знает что творится, людей на допросы таскают, особенно тех, кто с архивами связан был. Смидовича тоже допросили, вот он и перенервничал.
        - Было из-за чего?
        - Не знаю, только Адам Юзефович вроде в 22-м или в 23-м году тут появился, до этого в коммунхозе работал, а пожар годом раньше случился. Мне так рассказали, - Матюшин смутился, - сам я тогда семилетку закончил. А зачем он вам?
        - Просто спросил, он же все время на входе сидит и глазами зыркает, будто ему денег должны.
        - Неприятный тип, - согласился следователь, - но безобидный. Он такой от одиночества, наверное.
        Милиционер на входе с Матюшиным был солидарен и добавил, что болеет конторщик по причине возраста часто, но недолго.
        На работу Сергей забежал буквально на четверть часа, полюбовался на грустного Циммермана, мающегося личной жизнью, и отправился в горкомхоз, твёрдо пообещав себе, что вот это в последний раз, и он наконец остановится на чём-то одном - или почтой командовать, или за злодеями гоняться. Уважительная причина была в наличии, почтамту требовалось новое помещение для одного районного отделения. Поначалу на него косились, но гость в архивах копался уверенно, помощи не требовал, и уже к полудню его приняли почти как своего.
        Конторщик и в горкомхозе всех выводил своими придирками, его тут хорошо помнили, и с облегчением вздохнули, когда Смидович ушел работать в губернский суд.
        - Лапин его позвал, - сказал Травину один из служащих, помогая убрать короб с бумагами на место, - хотя к нам же и пристроил. Алексей Никифорович человек был строгий, с ним не забалуешь.
        
        Травин на почту заходить не стал, зашел домой за мотоциклом, а уже оттуда отправился к Мухину. Выкатив транспорт на улицу, он подозвал паренька, которого в этот день Меркулов отрядил за ним следить, и отдал ему бумажку с адресами, сказав, что по первому долго не задержится. Соглядатаи поначалу за мотоциклом поспеть не могли, но старались, бежали, и Сергей теперь заранее сообщал, куда отправится и даже сколько примерно пробудет. В слежке Травин ничего плохого не видел, скрывать ему было нечего, а люди выполняли свою работу, да и Чижикова, если тот объявится, с помощниками поймать было бы куда легче.
        - Дело у тебя какое, командир? - Фомич готовился обедать. - Здоровье свое считай гробишь, совсем за собой следить перестал, бледный какой-то, так что готовься, вечером я тебя так промну, что маму звать будешь и всех чертей поминать. А пока давай, садись, у нас ушица крепкая, аж ложка стоит, и тетерева а я третьего дня подстрелил. Варя, мечи на стол что есть, будем голодающего откармливать.
        Сергей отказываться не стал, раньше он и не думал, что Лапина готовить умеет, а вон как вышло, и уха у неё получалась ничуть не хуже столовской, и птица почти не подгорела.
        - Помнишь того шаромыжника, что к тебе приходил? - сказал он, закончив с едой и доставая фотокарточку сапожника.
        - А то, мне его рожу в чека тоже показывали. Тёрся здесь на прошлой неделе, так я его шуганул, эх, знать бы, что такой кровопийца, я бы его повязал.
        - А Смидовича из суда знаешь, старик в очках, склочный ещё такой? Конторщиком там служит.
        - Не, издали видел, но не знакомы, - Мухин замотал головой, - а что?
        - Зачем тебе дядя Адам? - внезапно отозвалась Варя, она села за стол и положила подбородок на ладони. - Он хороший человек, не то, что ты.
        - Давно ты его знаешь? - удивился Сергей.
        - В детстве виделись, пока мой пап? с певичкой не связался и нас с матерью не отослал. Дождалась я, когда эта сволочь сдохнет, вернулась, дядя Адам помогал мне его вещи разбирать, а до того у себя их хранил.
        - Что с ним не так? - спросил Мухин.
        - Заболел человек, надо бы проведать, и мне бы там помощь не помешала.
        - Да ладно! - Фомич откинулся на спинку стула. - Эвона как, конторщик, значитца. Так может в ГПУ стукнуть? Меня как там пытали, так я старичку, начальнику ихнему, плечо вправил, оно с гражданской у него недужило, так он сказал - в любое время и по любому поводу чтобы сразу к нему.
        - Был бы я уверен, - Травин поднялся, - сам бы сообщил. Может попусту беспокоюсь.
        - Тоже верно. После такого обеда прогуляться не грех, где он, говоришь, живёт?
        - На том берегу возле Мирожского монастыря.
        - Не будем тянуть, - Мухин спустился в подвал, принёс патроны, а пистолеты из буфета вытащил. - Один тебе, один мне.
        Травин продемонстрировал майнлихер, Мухин усмехнулся и засунул оба Дрейзе в карман, сказав, что оружия, как и денег, много не бывает.
        - Я с вами поеду, - Варя встала, - дядя Адам ни в чём не виноват, я с ним сама поговорю, а потом вы, два дурака, перед Смидовичем извинитесь. Ясно?
        - Так ведь у Сергея мотоциклетка на двоих, - попробовал возразить Мухин.
        - Там коляска прицеплена, а если не поместимся, рядом побежишь.
        - Крепись, Фомич, - Травин похлопал Мухина по плечу, - я терпел, теперь твоя очередь. Но смотри, Варя, чтобы без глупостей.
        
        Спасо-Мирожский монастырь был построен князем Святополком на левом берегу реки Великой между ней и речкой Мирожей, и простоял так семь с половиной сотен лет, много раз горел, затапливался и разрушался, пока советская власть не добила его, переделав в экскурсионную станцию. Рядом с каменной оградой ещё до революции были нарезаны участки мелким чиновникам и мещанам, для них почти ничего не поменялось, разве что колокольня больше не звонила и нищие куда-то исчезли.
        Владение Смидовича почти не выделялось среди окружающих построек, конторщик жил в одноэтажном доме красного кирпича, добротном, с исправными рамами, черепичной крышей и толстой дубовой дверью, в которую были врезаны аж два замка. Травин постучал в дверь, потом в окно, никто не открыл и шевеления в доме заметно не было.
        - Что дальше? - спросила Варя. - Взлом?
        - Он самый, - Мухин меньше чем за минуту вскрыл оба замка, и возился с задвижкой, просунув проволоку через замочную скважину. - Всё, готово.
        - Как он изнутри закрылся, если никого дома нет? - Сергей прошелся по комнатам, заглянул в кухню и кладовую.
        В доме было пусто и идеально чисто, все вещи стояли и лежали на своих местах, посуда блестела отчищенными боками, ровно сложенная одежда занимала меньшую часть большого дубового шкафа, кровать была аккуратно заправлена, многочисленные полки пестрели корешками ровно выставленных книг.
        - Чистота - не преступление, - Лапина уселась в глубокое кресло, всем своим видом показывая, что происходящее не одобряет. - Хозяина дома нет, вы тут как воришки шарите везде. Мышей решил допросить?
        Травин простучал пол в комнатах и перешел на кухню.
        - Фомич, иди сюда, - позвал он.
        Люк под столом был прикрыт циновкой, и не заперт. Металлическая лестница спускалась вниз примерно метра на четыре. Сергей спустился, присвистнул - подземный ход тянулся сколько позволял свет рассмотреть. Фомич впихнул Варе один из пистолетов, и присоединился к Травину. Тоннель позволял стоять в полный рост и в ширину был метра два, с выложенными из камней стенами и сводчатым кирпичным потолком, по отметинам на стенах было видно, что ход затапливается не больше, чем наполовину. Рядом с лестницей на каменном выступе лежали свечи, большей частью - оплавленные и с обгоревшими фитилями.
        Травин запалил свечу, и двинулся вперёд, Мухин топал за ним. Дрожащее пламя свечи слабо разгоняло мрак, на стенах и потолке попадались железные крюки, покрытые толстым слоем ржавчины. Через двадцать шагов ход раздался вширь, образуя комнату, уставленную по периметру полками.
        - Смотри, - Мухин поднял с пола подпорченный водой лист, - немчура тут отметилась, кое-что можно разобрать, но в воде лежал. Видать, подтопило тут хорошо этим годом, паводок знатный был.
        Таких комнат встретилось ещё три, две были совсем пусты, последняя уставлена трухлявой мебелью, которая рассыпалась от несильного толчка, наконец показалась ещё одна лестница, ведущая наверх, с такой же кучкой свечек. Свою Травин оставлять не стал, загасил и сунул в карман, сверху пробивался свет.
        Тоннель привёл в небольшую кладовку, запертую снаружи на замок. Когда приятели выбрались в длинный коридор, в окне в самом его конце виднелись каменная ограда и Спасо-Преображенский собор. По обе стороны коридора шли двери, запертые на штифтовые замки, Мухин вскрыл первую слева, она оказалась завалена барахлом. Там были и меховые шубы, и отрезы ткани, и кожаные сапоги, и даже дамские шляпки в коробках, всё разной степени поношенности.
        - Да тут малина ветошная, - присвистнул Мухин, - добра тыщи на четыре. Ты как хочешь, командир, а я пустым не уйду, и в других комнатушках пошурую.
        - Сначала осмотримся, - Сергей дошел до середины коридора, там, где он прерывался выходом на улицу, и запер входную дверь на засов. - Пройдись, нет ли кого, а я сюда загляну. Найдёшь Смидовича, тащи сюда.
        И он кивнул в сторону открытой двери, ведущей в большую комнату. Мухин туда только мельком заглянул, пренебрежительно хмыкнул и направился к лестнице, ведущей в подвал, уложенные небрежными стопами бумажные и кожаные папки со следами воды и сваленные в кучу бумаги его не интересовали. А вот Травина очень даже, как должен выглядеть якобы сгоревший архив, он примерно представлял. На многих кожаных папках золотился двуглавый орёл, он взял первую попавшуюся, раскрыл - а первом же листе стояла размашистая подпись губернатора Кашкарова.
        Несмотря на видимый беспорядок, бумагами занимались, у стены стоял стол, один в один такой же, как у Смидовича в суде, рядом с ним папки лежали в упорядоченном виде, убранные в картонные короба с наклейками. А рядом с ними, в таком же коробе, были небрежно свалены пачки сторублёвок.
        - Молодец, все улики в одном месте собрал, - похвалил Смидовича Сергей.
        Он двинулся было к выходу, чтобы кликнуть Мухина, но проход ему перегородил настоящий великан, ростом как бы не выше самого Травина, и сложения такого же. Сергей остановился, незнакомец тоже замер, лоб его сморщился, словно помогая мозгу понять, свой это или чужой. Травин потянулся к карману, в котором лежал пистолет, одновременно продевая пальцы левой руки в отверстия кастета. Здоровяка это вывело из ступора, он заревел и прыгнул на Сергея. Левую руку он поджал, а правой нанёс удар в голову, но двигался бандит недостаточно быстро. Травин его трюк раскусил, чуть присел, здоровенный кулак пролетел у него над головой, инерция увела мужика вперёд, он развернулся чуть, и Травин резко ударил его в печень, а потом в подставившийся левый бок. Мужик наклонился, тяжело дыша, сделал два шага назад. Он не упал на пол и не закричал от боли, только крякнул, и встал в боксёрскую стойку.
        Сергей сделал шаг влево, сблизился насколько возможно, и дал себя обхватить. Силы у бандита было хоть отбавляй, он прижал правую руку Сергея к телу, и пытался поймать правую, тогда Травин ударил его большим пальцем в глаз, что есть силы надавил, выдавливая глазное яблоко, мужик откинул голову, подставляя подбородок, и Сергей саданул туда лбом что есть силы. Как по бетонному столбу шарахнул, бандит только покачнулся, оттолкнул Травина, и ударил кулаком в грудь. Сергея отбросило на пол, он тяжело дышал, перед глазами вспыхивали искры, сердце стучало неравномерно.
        - Оставь его, Немой, - услышал он голос Смидовича, тот был спокоен и говорил уверенно. - Товарищ Травин, кажется, что вы здесь забыли? Здание на ремонте, окркомхоз восстанавливает, а вы рабочих бьёте.
        Конторщик близко не подходил, за спиной его маячили двое в пиджаках и с револьверами.
        - Вас ищу, - Травин поднялся, отряхнул рукав. - А нашёл, что удивительно, какие-то папки судебные и деньги старорежимные. Вы никак на них что-то купить собираетесь? Рабочему вашему, кстати, доктор бы не помешал.
        Здоровяк привалился к стене, сильно побледнел, слышно было тяжёлое неровное дыхание, из глазницы текла кровь. Кулаки сжимались и разжимались, Немого вырвало кровью, и он кулем упал на пол. Смидович на него коротко и равнодушно взглянул.
        - Своими делами надо заниматься, Сергей Олегович, - мягко сказал он, - тогда и сон будет хороший, и здоровье крепкое. Кончайте его, только тихо, потом прикопаете к остальным.
        Подручные синхронно усмехнулись и дождавшись, пока Смидович скроется за дверью, вытащили ножи. Голова у Сергея кружилась, да и слабость в ногах не проходила, он геройствовать не стал, выхватил майнлихер и продырявил одному из бандитов правое плечо. Тот вскрикнул, выронил нож, потянулся к револьверу, и получил вторую пулю в живот.
        
        - Я его взял! По башке треснул, так он отключился.
        Мухин сунулся было в комнату, прикрываясь обмякшим Смидовичем, засевший за комодом бандит выстрелил в нового противника, пуля чиркнула санитара по щеке. Фомич отпрянул, Травин два раз пальнул в появившееся плечо, а потом, когда его обладатель от боли потерял контроль и показался почти полностью - в голову.
        - Там похоже дверь ломают, тикаем.
        Травин кивнул, схватил первую попавшуюся папку с ятями на обложке, пачку старых ассигнаций, и поспешил за Фомичом. Им наперерез бросились несколько человек, Мухин выстрелил в их сторону, до новых противников было всего несколько метров. Травин схватил Смидовича, кое-как закрылся им как щитом, всё то время, что Сергей с Фомичом пятились к кладовке, подручные конторщика целились, но не стреляли. Мухин помог подтащить конторщика к лазу, подождал, пока Травин спустится вниз, и перехватил Смидовича за ноги, чтобы утянуть за собой. Сергей поднял руки, подстраховывая товарища, из темноты неожиданно выскочил человек, два раза быстро ткнул Травина в живот и бросился обратно. Адам свалился вниз головой, застонал.
        - Там же Варя! - Фомич скатился по лестнице вместе с пленным, не забыв запереть люк, взвалил Смидовича на плечо. -Ты как?
        - Бегом, - скомандовал Травин, и сам кое-как попытался поспеть за рванувшим вперёд Мухиным.
        Дышалось тяжело, грудь словно сдавило, ноги не слушались, он заткнул отверстия в животе пальцами и два раза упал, а потом карабкался по лестнице из последних сил, Мухин схватил Сергея за шиворот и выволок наружу. Возле люка валялось тело сапожника, он не двигался, вокруг головы расплывалось кровавое пятно.
        - Он на меня сверху спрыгнул, ударил и за вами полез, - Варю трясло, но пистолет из руки она не выпустила, - а потом обратно появился, сволочь.
        - Всё хорошо, - Фомич прижал женщину к себе, - ты молодец. Теперь давай командира в больничку доставим, его крепко приложило, и печёнка проколота, а потом этого хмыря куда следует отвезём.
        Входная дверь распахнулась, в дом вбегали бойцы ГПУ во главе с Мигуличем, это Сергей видел уже как сквозь пелену, а потом и вовсе потерял сознание.
        
        ЭПИЛОГ.
        
        Смидович от пособничества экономическим диверсантам отпирался, утверждая, что всего лишь продал старые ассигнации по рублю за штуку, на четыреста тысяч рублей, и помогал скупать облигации за небольшой интерес, Чижиков, который последние дни скрывался у него на чердаке, интересовался документами из архива, и даже за это платил, как выяснилось - фальшивками. Сколько конторщик получил, всё почти до копейки нашли у него в доме, только государству от этого толку не было, настоящими банкнотами там едва ли шесть тысяч набралось.
        - Это ж меня обокрали, - чуть ли не рыдал Адам, правда, когда его прижали с контрабандой, замкнулся в себе и помогать следствию перестал. Но Меркулов был уверен, что замазан Смидович в этом деле по уши, и рассчитывал в скором времени его расколоть - пойманные члены банды были куда разговорчивее.
        Ему устроили очную ставку с Фомой, в надежде, что тот конторщика опознает, но ничего из этого не вышло, если они и узнали друг друга, то вида не подали. Зато от знакомства с Варей Смидович не отказался и даже похвастался, что сохранил для дочери друга книги, посуду и мебель, а себе оставил никому не нужные бумаги. С точки зрения самой Лапиной, она ничего не потеряла, а дядю Адама даже жалела. Устроил ли пожар сам Лапин, или просто спас часть архива вместе с банкнотами, а потом по причине смерти его не вернул, выяснить не представлялось возможным.
        
        Травин лежал в больнице, печень подзажила и сознание прояснилось, но снова начались головные боли, Черницкая ни в какую не отпускала его домой, на Керниса, начальника окрсвязи, по телефону кричала так, что тот, наверное, и сам готов был слечь.
        - Мухина твоего уже три дня как отпустили, так я ему сказала, чтобы не ошивался тут попусту, - Лена кормила Сергея с ложечки, отметая все его попытки есть самостоятельно. - То, что вы Смидовича поймали и бумаги старые вернули, тут, конечно, молодцы, а вот что червонцы так и не нашли, и Чижиков, который знал где они, мёртв, это Меркулова очень злит. Если бы не Политкевич, сидеть вам вдвоём в кутузке за самоуправство, а так он в Ленинград доложился, и его похвалили. И всё же, понять не могу, почему этот Смидович с заграницей связался, мог бы и дальше тут тёмными делишками заниматься.
        - Старость, - Травин сделал безуспешную попытку завладеть ложкой, - что в голову взбредёт, то и делает. От травм головы такое тоже случается.
        - Ты мне тут с этими шутками поаккуратнее, - докторша щёлкнула Сергея по носу, выглянула в коридор - Надя, принеси-ка Сергею Олеговичу чаю, и мне тоже, да сахару не пожалей.
        
        Матюшина была в бешенстве. Так хорошо всё шло, Сергей и Черницкая поругались, и не разговаривали, казалось, ещё немного, и он эту докторшу окончательно забудет. Так ведь нет, помирились, вон как его обхаживает, тварь подколодная, чтоб ей в аду гореть. В ту ночь, когда Травина привезли, он был без сознания, и домогательства Черницкой выглядели жалко, но потом он очнулся и теперь с рук её ест.
        Надя заварила чай, положила в каждый стакан по два куска рафинада, представила, как она входит в палату, ставит поднос на тумбочку. Травин будет слева, а Черницкая - справа. Матюшина достала флакончик с лекарством, которое Мухин для её матери сделал.
        - Сколько он сказал, двадцать капель?
        Она отсчитала до двадцати, капая в правый стакан. А потом добавила ещё столько же, для верности, взяла поднос и отправилась к больному.
        
        ***
        Мухин помогал носильщику перегружать вещи. Варя после того, как её чуть не убили, решила, что ни дня не останется в этом неспокойном городе, и Фомичу поставила ультиматум - немедленно перебираться в Ленинград. У Лапиной на Гороховой жила родственница, готовая приютить на первое время одну возлюбленную пару.
        - Однако ж, - носильщик с трудом затащил в багажный вагон фанерный ящик, - никак кирпичи возите?
        - Книги, - Мухин сам паковал вещи недели две назад, обёртывая каждый экземпляр лапинской библиотеки в обёрточную бумагу, - ситентия потентия есть. Что значит - знание это сила.
        Носильщик уважительно кивнул и с ящиками обращался уже не так бережно, но те сколочены были крепко и пренебрежение выдержали. Наконец четыре чемодана, семь ящиков с книгами, две шляпные картонки, большой короб с платьями и два саквояжа с туалетными мелочами были погружены, квитанция выдана, и Мухин проводил Варю в вагон первого класса.
        - Не задерживайся, - настрого приказала ему Лапина, - как Сергей в себя придёт, тут же собирайся, а я дом сниму и тотчас напишу, отправишь туда остальные вещи. И не спорь, Травин - плохая компания, ты с ним только в неприятности попадать будешь.
        Наконец паровоз дал гудок, состав тронулся, Варя махала Мухину платочком и даже вытерла слезу.
        В соседнем вагоне ехал молодой человек в форме РККА с двумя шпалами на петлицах. На станции Луга поезд остановился на полчаса, пропуская литерный из Ленинграда в Москву. Красный командир спустился на перрон покурить. Варя вышла через несколько минут, держа в пальцах папиросу в серебряном мундштуке, попросила у военного спички.
        - Георгий Николаевич считает, что вы могли повлиять на ситуацию, но в целом очень доволен, - военный улыбался, словно нёс какую-то чушь, он говорил с заметным латышским акцентом. - Вот только стоило ли убивать Чижикова?
        - Тебе его жаль? - Лапина выпустила струю дыма через полусомкнутые губы, - два года не курила, отвыкнуть успела. Чижиков знал, кто я, и мог сдать, к тому же он считал, что деньги принадлежат ему. Но это уже не важно, отыщешь другого. А до остальных - пусть ГПУ радуется той мелочи, что дали наловить. Подмену мне нашли?
        - Она в вагоне-ресторане, похожа, но не такая ослепительная, получит всё в лучшем виде и передаст сразу на вокзале. Вот билет, Георгию Николаевичу нужно что-то передать?
        - Свяжусь с ним сама, - Варя никак не отреагировала на лесть. - Деньги и облигации в ящиках.
        Лапина отдала военному багажную квитанцию, и поспешила на противоположную сторону - литерный на Москву скрежетал тормозами и выплёвывал клубы дыма, останавливаясь у перрона.
        
        
        КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ