Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Нартова Татьяна : " Знак Обратной Стороны " - читать онлайн

Сохранить .
Знак обратной стороны Татьяна Нартова
        Маленький городок имеет не так много достопримечательностей. Одна из них - руины церкви посреди «Парка пионеров». Среди местных ходит легенда, что когда-то некий сумасшедший нарисовал на остатках стены портрет своей возлюбленной, погибшей при бомбежке в годы войны. И до тех пор, пока тот остается неизменным, миру не грозит апокалипсис.
        Лех Сандерс - творческий псевдоним Романа Александрова. В свое время он принял непростое решение и изменил свою судьбу. Теперь у Романа есть все: красивый дом, дорогой автомобиль, известность и деньги. И только одно мешает ему жить полноценной жизнью. Странные приступы, от которых он не может избавиться с самого детства. Но как связаны эпатажный художник и три женщины, судьбы которых пересеклись в этом городке? И при чем здесь загадочные знаки, книгу с которыми обнаружил солдат Красной армии на польских дорогах?
        Татьяна Нартова
        Знак обратной стороны
        Правильного выбора в реальности не существует - есть только сделанный выбор и его последствия.
        Э. Сафарли «Мне тебя обещали»
        Приподняв пурпуровую полу шатра, русалочка увидела, что головка прелестной новобрачной покоится на груди принца. Русалочка наклонилась, поцеловала его в прекрасный лоб и посмотрела на небо: там разгоралась утренняя заря. Потом она взглянула на острый нож и опять устремила взор на принца, а тот в это время произнёс во сне имя своей молодой жены: значит, она одна была у него в мыслях! И нож дрогнул в руках русалочки. Но промелькнуло ещё мгновение, и она бросила нож в волны, которые покраснели, точно обагрённые кровью, в том месте, где он упал. Ещё раз посмотрела она на принца полуугасшим взором, бросилась с корабля в море и почувствовала, как тело её расплывается пеной.
        Г.Х. Андерсен «Русалочка»
        Пролог
        Ему было не нужно больше сверяться с книгой. Знаки горели в голове, словно слова выученной в детстве молитвы. Когда-то он верил в Бога. Замерзая в окопах под немецким обстрелом, повторял про себя: «Дай только вернуться живым! Дай мне снова увидеть мою дорогую Любашу». Но то ли грохот и визг снарядов заглушали слова солдата, то ли густой дым мешал Ему рассмотреть ужасы, творившиеся внизу - так или иначе, молитва не помогла.
        Так много лет он истратил на поиски, еще больше - на понимание. Тонкая книжица в потрепанной темно-вишневой обложке, такой засаленной, что блестела на уголках, стала для него и Библией, и Кораном, и Книгой Перемен одновременно. Казалось, он перестал думать, как все люди, перестал воспринимать мир чередой образов. Тонкой вязью замысловатых символов струились его мысли, и в каждой была она - его ненаглядная Любаша, навсегда оставшаяся молодой, прекрасной и бесконечно недосягаемой для него.
        Он вернулся. Прошел весь путь от берегов Волги до самого Берлина. Когда рядом один за другим умирали все те, с кем рядовой Куликов делил хлеб и последние частички душевного тепла, его не смогла зацепить пуля, не смог достать штык.
        «Заговоренный», - улыбались товарищи, глядя на солдата.
        - Какому рогатому ты душу заложил? - однажды со злостью сплюнул командир.
        Половина их роты осталась лежать в земле, половина отлеживалась в лазарете, самому командиру оторвало ногу, и только Куликов отделался несколькими синяками да царапинами.
        Тогда он ничего не ответил, но сейчас не сомневался: не добрый Боженька постарался в том бою, отбросил незадачливого рядового взрывной волной в неглубокую воронку, прикрыл от секущих осколков. И не Он, словно за ручку, возвратил его домой спустя полтора года к уцелевшему дому.
        Уходил Куликов на войну шестнадцатилетним безусым юнцом, вернулся уже заматеревшим молодым мужчиной. Думал, все самое плохое позади. Ни разруха, ни голод уже не казались такими страшными. Надо будет, так построят здания выше прежних, и хлеба соберут, и производства новые запустят.
        Едва расцеловав плачущую от счастья мать, забеспокоился:
        - А где же Любаша? Как у нее дела? Почему не пришла меня встречать?
        - Знаешь, сынок… - вместо супруги начал отец, отводя глаза. Старшего Куликова на фронт не взяли. Еще в первую войну с Германией тот сильно пострадал, так и оставшись недвижимым ниже пояса. - Тут такое дело…
        - Снаряд в церковь попал, - скороговоркой выпалила мать.
        - И что? - не сразу понял младший Куликов.
        Церковь в их городке была небольшая. Даже не церковь, так - церквушка, вмещавшая всего три-четыре десятка человек. Сам Алексей был там всего раза два. Первый в двухмесячном возрасте. Бабка по отцу была верующей, она-то и настояла на крещении внука. Второй раз Куликов зашел туда незадолго до войны, больше из интереса. Уж больно нравились ему те чудесные истории про Христа, всяких древних царей и святых, которые Алексею рассказывала все та же бабка. Грамоте старая женщина была не обучена, отчего и притчи в ее устах скорее походили на волшебные сказки. Более всего нравились мальчику описания далеких стран и городов да всякие странные слова, смысла которых он не понимал, но звучание которых приводило его в восторг.
        - Бабушка, а кто такой Самаритянин[1 - Самарит?не (самар?не) - малочисленная этно-религиозная группа, представители которой компактно проживают в квартале Неве-Пинхас израильского города Холон и в деревне Кирьят-Луза (Неве-Кедем) у горы Гризим неподалеку от города Наблус (Шхем) на Западном берегу реки Иордан.]? - пока та возилась на кухне, приставал с расспросами маленький Алеша. - Он из Самары, что ли?
        - Ась?
        - Ну, тот дядька, который помог бедному прохожему? Ты вчера о нем рассказывала, - заглядывая в кастрюлю с закипающим супом, продолжал допытываться он.
        - А шут, его, милок, знает. Может, с Самары, а может, откуда-то еще. Думаю, его так звали. Что поделать: такие уж имена у этих басурманов, - вздыхала старушка, наверное, впервые, сама задумываясь за свои семьдесят с лишним лет, кто же такой этот загадочный Самаритянин.
        Еще от бабушки Куликов узнал, что «тварь» - этот вовсе не ругательное слово. И правда, разве мог Бог ругаться? Он же не дед Николай из соседней квартиры, починяющий обувь и считавший, что «крепкое словцо надежней всякой нитки».
        Бабушкин Бог не ругался, не безобразничал и, вообще, очень походил на образцового советского гражданина. Бог был почти как Ленин из иллюстрированной книжки - подарка отца на семилетие Алеши, только жил почему-то в церкви. Вот на него-то, подросший Куликов и пошел однажды поглазеть.
        Конечно, к тому моменту он понял, что ни с каким добрым старцем там не встретиться. Бабушка умерла, когда мальчику было двенадцать, оставив после себя закладку с царскими серебряными рублями, гребень, которым всегда закалывала свои длинные волосы да чудные истории.
        В церкви было светло от многочисленных свечей, но деревянные потрескавшиеся дощечки, с которых на подростка смотрели большеглазые худые мужчины и женщины, облезшая кое-где побелка - все это произвело угнетающее впечатление. В их дворце пионеров было намного уютнее. Да и пахло лучше. От удушающего запаха ладана Алексей тут же расчихался в рукав. Потом прошелся взад-вперед, осмотрел высоченный потолок, но никакого волшебства не нашел. Где-где, а здесь Бог жить точно бы не смог. Не вынес бы таких жутких жилищных условий.
        А потому Куликов сначала растерялся, услышав, что его возлюбленная Любава частенько посещала церковь, пока он бил фашистов. Сдвинул брови, насупился, готовясь разразиться тирадой о глупых девках и еще более глупых бабах, которые даже рассказать ничего нормально не могут - мать опять зарыдала. Горько так, с подвываниями… как по покойнику.
        - Она что, была там, когда…? - злость, как рукой сняло, стоило отцу кивнуть. - Когда?
        - Пятнадцатого августа уже три года минет, - смогла найти в себе силы мать.
        А вот Алексея как под дых ударили. Столько ужасов на войне он видел, столько лишений испытал. Сколько раз ему приходилось вытаскивать на себе раненых, сколько раз лишь случайность, тонкая грань отделяла его от вечного небытия! Да только ни разу у рядового Куликова не темнело так в глазах, ни разу не оседал он как мешок с картошкой на пол. И никогда не было ему так плохо, как сейчас. В один момент ничего не осталось от радости победы. Он ослеп и оглох, а затем черная волна боли накрыла мужчину с головой.
        Первые месяцы он просто не знал, что делать. Сидел, тупо уставившись в стену, как ненормальный. Ел, спал и снова принимался сверлить пустым взглядом обои в цветочек.
        - Сынок, а это что? - однажды в комнату Алеши зашла мать. - Я пролистала - ничего не поняла. Трофейная?
        - А? - Куликов перевел на нее глаза.
        В руках у матери была тонкая записная книжка. Он и не помнил, зачем подобрал ее на улице одного из Польских городов. Та просто валялась в пыли на обочине. Рядом топорщил две оставшиеся ноги полуразломанный стул. То ли ярко-красный цвет матерчатой обложки привлек внимание солдата, то ли торчащий из-под нее уголок фотографии. Однако Куликов наклонился, поднял книжку с земли, отряхнул и сунул за пазуху.
        Тем же вечером, пока другие красноармейцы перечитывали письма из дома или ужинали, он принялся за изучение своей находки. Сначала долго разглядывал фотографию. На ней была запечатлена какая-то девушка - темноволосая и черноглазая, с крупными, но приятными чертами лица. Незнакомка совсем не походила на его Любашу, но Куликов почему-то невольно почувствовал к ней симпатию. Первая страница книги была девственно чиста, а дальше шли записи на немецком. В языках Алексей был не силен, понял отдельные слова, которые никак не раскрывали смысла написанного. К счастью, среди его однополчан был один толмач, к нему-то Куликов и решил обратиться.
        - Чушь какая-то, - пробежав глазами по убористым аккуратным строчкам, изрек тот. - Похоже на медицинские наблюдения. Что-то о восприятии, настройке мозга на определенные предметы. Какие-то «якоря подсознания», «цветовая кодировка»… Не, Леш, даже если я тебе дословно все расшифрую, из этой писанины мало что будет понятно.
        - А я-то надеялся… - принимая книгу обратно, вздохнул Куликов.
        - На что? Думал, это дневник какого-нибудь полицая, приближенного к самому Адольфу? - ухмыльнулся солдат. - Да ладно, не обижайся. Может, и в этой книжонке есть польза. Вот выиграем мы войну, вернемся, тогда покажешь ее настоящим ученым.
        Это было их вечное - «когда выиграем войну». Выиграли. Вернулся. А толку от найденных записей по-прежнему было ноль без палочки, если только с их помощью нельзя было возвращать к жизни мертвых. Единственной причиной, почему Куликов тогда не выбросил книжку, стали рисунки, перемежавшие текст. Невероятно красочные пейзажи и натюрморты, словно окошки в ту прежнюю жизнь, которая закончилась вместе с вторжением немцев.
        Да еще странные знаки, не похожие ни на греческие, ни на арабские письмена. Более всего эти крючки и завитушки напоминали иероглифы. Всего Алексей насчитал их чуть больше полусотни штук. Сначала символы располагались по одному. К каждому шло длинное пояснение на все том же треклятом немецком. Потом автор стал записывать отдельные знаки группами, а в конце нашлось несколько листочков, заполненных исключительно неизвестной письменностью. Знаки ложились не ровными строчками, а строгим симметричным узором. Если это все и относилось к медицине, то скорее - к Средневековой.
        Так книга и осталась у Куликова. Он еще несколько раз открывал ее в короткие часы отдыха, любовался рисунками, пытался перевести отдельные предложения, но его знаний не хватало на то, чтобы понять, есть ли между ними связь. Теперь мужчина смотрел на книжку, словно впервые видел.
        Всего несколько недель назад он думал о том, как покажет записи Любаше. Она очень любила подобные занятные вещицы. Любая тайна завораживала ее, заставляя строить тысячи различных теорий.
        «Ее писал настоящий фашист?! Но разве они могут так красиво рисовать? - вскричала бы Любаша. - Нет. Быть такого не может! Ты говорил, тут врачебные записи? Точно… это книга принадлежала хорошему человеку, доброму, который ненавидел Гитлера. Наверно, его за это и убили. Именно так, непременно убили, но он успел избавиться от книги, прежде чем враги до нее добрались».
        - Мы должны их расшифровать… - словно наяву услышал Куликов голос своей любимой. - Мы должны узнать, что это все значит…
        Теперь ему не нужно было даже заглядывать в потрепанную книгу с истертой обложкой. Он наизусть знал все, что в ней когда-то записал неизвестный «добрый доктор». Осталось совсем немного. Скоро его работа будет окончена, и тогда Алексей навсегда воссоединиться со своей Любашей.
        1/1
        - …и молока прихвати! - крикнула я в сторону прихожей.
        Предпоследняя бутылка была спроважена в мусорное ведро еще в обед, и хотя в холодильнике оставалась ее сестра-близняшка, запас, как говорится, карман не тянет. Впрочем, можно было не предупреждать мужа. Он и так отлично знал, что в доме есть, и в каком количестве.
        - Давай вечером в кино сходим, - предложил Слава.
        Судя по звукам, он как раз застегивая свою любимую черную ветровку. Вслед за этим раздались легкий скрип открываемой двери и звон ключей. Немедленного ответа от меня никто не ожидал.
        Глаза заскользили по линиям ученической тетради, выискивая ошибки в очередном сочинении. Я ненавидела проверять так называемые «творческие работы». Большей частью те были скомпилированы из различных интернет-статей и сдобрены парой-тройкой предложений «от себя», то бишь от родителей старательного ученика. Одни и те же обороты, одни и те же заезженные фразы. Только их последовательность да количество ошибок разное. Умные детишки обычно проверяли свое правописание, старались хоть местами слова поменять, детишки поленивее - просто сдирали материал из «Википедии» или сайта с кратким пересказом заданного произведения.
        Вскользь брошенное предложение попало на благодатную почву. Сосредоточиться на работе больше не получалось. Буквы, выписанные темно-синей ручкой, прыгали перед глазами. Я в пятый, наверное, раз, перечитала: «Я считаю, что Владимир Дубровский настоящий мужчина, обладающий множеством положительных качеств…» Перевернула тетрадь, посмотрела на обложку. Двое милых котят на фоне сердечек, посередине белый прямоугольник для подписи. «Изопова Елизавета, 6 «А» класс».
        - Лиза, Лиза, не рановато ли тебе судить о настоящих и ненастоящих мужчинах? - улыбнулась я, вспомнив девочку, сидящую на второй парте у окна.
        Волосы заплетены в косички, на зубах сверкают брекеты, а на носу - очки в светло-сиреневой оправе. Она казалась довольно способной, слушала меня всегда внимательно, но только пунктуационные ошибки делала регулярно. Вот и сейчас я уже нашла три потерянные запятые и одно лишнее двоеточие.
        Первая половина сентября обычно не баловала нас подарками. Но в этом году природа расщедрилась: с приходом осени небо расчистилось, а температура лишь росла день ото дня. Дети приходили на занятия перевозбужденные или, наоборот, разморенные неестественной жарой. Я вначале лезла из кожи вон, лишь бы их заинтересовать. Но однажды, возвращаясь домой, спросила себя: «А тебе-то самой в их возрасте были интересны какие-то мертвые писатели? Вот то-то и оно!» И бросила эту затею. Кто хочет - будет слушать даже самую занудную лекцию, а некоторым хоть клоунов пригласи, они так и останутся безучастны к горькой участи несчастной Му-Му.
        Погода стояла идеальная для прогулок. Мысли вновь вернулись к последней реплике мужа. В кино мы не были почти полгода. И дело было не в занятости или пренебрежению кинематографом как таковым. Я любила кинотеатры. Любила огромный экран, загадочную темноту вокруг, запах попкорна, мгновения, когда реальный мир пропадает, словно и вовсе перестает существовать. Ты не слышишь ни хлюпанья колы на дне огромных стаканов, ни шуршания, ни голосов других зрителей. А потом наступает момент, когда пропадаешь и ты сам. Остаются только вымышленные герои, их боли и радости. Муж предпочитал смотреть кино дома, расположившись на кровати с ноутбуком или в кресле перед телевизором. Но и то, и другое происходило все реже. Киноискусство медленно и верно превращалось в дорогостоящую подделку под оное. Так что дело, повторюсь, было не чрезмерной занятости. Просто смотреть было нечего.
        Я знала, что не буду уточнять, на какой фильм мы пойдем. Когда муж вернется из магазина, накину поверх футболки кофту, суну ноги в кеды и отправлюсь вслед за ним. А потом мы усядемся на самые удобные места в центре зала и на полтора-два часа перестанем существовать. Мое безмерное доверие ему базировалось на прочном фундаменте, и еще никогда меня не подводило.
        Где-то пару раз в месяц меня посещала одна и та же мысль: «Каким образом меня угораздило встретить такого человека? Чем я отличилась в прошлой жизни, и чем буду расплачиваться в следующей за такую возможность быть с ним рядом?». Ответа пока не находилось. Нет, Слава вовсе не был идеальным. И я ясно и отчетливо, словно через увеличительное стекло, видела все его недостатки. Но его недостатки не притесняли мои собственные достоинства, а его лучшие черты отлично компенсировали отсутствие таковых у меня. Мы с ним сошлись как две детали одного паззла, как бы клишировано это не звучало. Не уверена, правда, что муж думал так же. Иногда в глазах Славы читалась откровенная снисходительность к такому ничтожеству, как его жена. Иногда слова наполнялись ядовитым сарказмом. Но большую часть нашего совместного существования он оставался самым терпеливым и любящим существом, каким только может быть мужчина. Не тот выдуманный герой из сопливых романов, а нормальный самец homo sapiens из плоти и крови. То есть существом со своими бзиками, загонами и эгоизмом.
        И все же кое-что в Славе выходило из стандартной схемы «муж обыкновенный, выращенный в домашних условиях». Во-первых, его имя.
        Наше первое знакомство состоялось еще на первом курсе института. То есть это я училась на первом, а он уже перешел на второй. Все что касалось моей специальности - преподаватель русского и литературы - давалось довольно легко. Успеваемость портили предметы, необходимые для общего образования, каковым являлась математика. Кроме того, что с точными науками у меня всегда были проблемы (это стало важным аргументом в пользу гуманитарного факультета), так еще препод попался на редкость придирчивый и щепетильный.
        Он загружал нас десятками задач на дом, заставлял расписывать каждую цифру, каждое действие, чертить графики только на миллиметровке и почему-то особенно любил вызывать к доске тех, кто ничего не соображал в рядах, дифференциалах и прочей подобной им дребедени.
        Каждый раз, приходя на его занятия, я старалась забиться в самый дальний угол, моля всех богов, чтобы хоть сегодня остаться незамеченной. Меня буквально трясло, начинались жар и тошнота при одном лишь появлении в кабинете Ильи Петровича.
        Обложившись всеми имеющимися дома и парочкой взятой из библиотеки справочниками, я совершала над собой пытку. Математика стояла в расписании три раза в неделю - лекция и две практики, так что ломать мозги приходилось каждый вечер. Но все было напрасно. Теория была понятна, но когда дело доходило до конкретных функций или уравнений, кроме слез от меня ничего нельзя было добиться. Когда стало ясно - еще одна двойка за домашнюю работу и стипендии мне не видать, в мою жизнь вошел Слава.
        Дело было так. Однажды перед парой математики наша небольшая группа собралась, чтобы в очередной раз тщательно промыть все косточки Ильи Петровича. Ну, и заодно, в спешном порядке кое-что друг у друга содрать. Пока остальные обменивались результатами вычислений особенно заковыристых примеров, один из наших товарищей расслабленно ковырялся в телефоне.
        - Эй, Герыч, а тебе проверить ничего не нужно? - поинтересовался у него другой наш друг по несчастью.
        - А я нашел одного чувака, он мне все сделал.
        - Какого чувака? - заинтересовались однокурсники.
        - Да, знакомый моего знакомого. Короче, - отложив сотовый, горячо зашептал Герман, - парень на физмате учиться.
        - У нас, в педе? - уточнила я. Как грязное пятно на краю скатерти, на задворках сознания появилась полуоформленная идея.
        - Да в каком педе?! В технологическом.
        - А! О! - восхищенно выдохнули товарищи.
        Дальнейшим расспросам помешал звонок. Лишь спустя полтора часа страха и унижения я смогла выловить в темном коридоре Германа и хорошенько его допросить. Будущий коллега был не слишком словоохотлив, но выбить из него номер телефона математического гения удалось.
        Гений явился на следующий день в перерыве между третьей и четвертой парами. Гений был небрит, всклокочен и от него за версту несло табаком. Длинные волосы были кое-как стянуты резинкой, на джинсах красовались дырки (до сих пор боюсь спрашивать, не естественного ли происхождения?), а рубашка была застегнула не на ту пуговицу. Видимо, я вырвала его прямо из объятия сна. При моем появлении на первом этаже гений закашлялся в рукав, а потом хрипло спросил:
        - Вы мне звонили полчаса назад?
        - Эм… - я слегка растерялась.
        Вообще-то его: «Ага, сейчас буду, ждите», - было расценено мной как шутка. Ни куда, ни зачем ехать, парень не спросил. И вообще, наш разговор больше походил на шифровку двух агентов.
        - Здравствуйте. - Вежливое мое.
        - Угу.
        - Ваш телефон дал мне Герман Михайлов.
        - Хм… - Весьма многозначительное парня.
        - Он говорил, вы помогли ему с задачами по математике.
        - Понял, через полчаса буду, - бросил парень и отключился.
        Я пробовала еще пару раз набрать его номер, но меня ожидали лишь одинокие гудки и бесконечное: «Абонент отключен…». И вот теперь он стоял прямо передо мной - высоченный детина с помятым лицом и красными от недосыпа («Надеюсь, что именно от него», - подумала я про себя) глазами.
        - Ну, где домашка? Простите, что так быстро, но я тороплюсь на занятия, - снова закашлялся парень.
        - Ам… да… Сейчас, Вячеслав, - суматошно зарылась я в конспектах.
        - Я не Вячеслав, - тихо пробормотал математический гений.
        - Ум? - не сразу дошло до меня. - О, простите. Просто Герман сказал, что вас Слава зовут. Вот я и засомневалась… Значит, все-таки сокращенно от Ярослава?
        - Не-а, - несмотря на зачуханный вид, парень улыбнулся краешком губ.
        - Станислава? - включилась я в игру.
        Почему-то не покидало ощущение, что мне отвели определенное количество попыток на угадывание, и после последней этот каланча объявит, что теперь я должна ему денег. Просто так я сдаваться не собиралась, а потому на несколько секунд задумалась, и, наконец, заговорческим шепотом произнесла:
        - Изяслава?
        Математик сморщил длинный нос.
        - Окей, как же вас тогда зовут? - подняла вверх руки.
        В одной из них была зажата моя тетрадь для практических работ. Парень мгновенно и без всяких предупреждений вырвал ее, заставив испуганно отшатнуться. Пролистал, согласно покачал головой и только затем перевел на меня спокойный взгляд красных глаз:
        - Доброслав. Но если хотите и дальше со мной сотрудничать, лучше зовите меня просто - Слава. Завтра увидимся в то же время.
        Гений поправил лямку рюкзака и, не поворачиваясь больше в мою сторону, направился на выход. Только у самых дверей молча отсалютовал моей же тетрадью и скрылся на улице.
        Так произошла моя первая встреча с будущим мужем. Позже выяснилось, что Доброслав уже давно делал домашние задания не только Герману, но и еще нескольким студентам на нашем потоке. И только с меня не взял за это ни копейки. Небесная красота заказчицы была тут вовсе не причем. Его уже полторы недели мучала простуда, медленно, но верно переходившая в бронхит. Мой звонок застал Славу по пути в аптеку. Не в силах ни долго болтать, ни тем более, договариваться об оплате за свои услуги, тот просто подкорректировал свой маршрут. Авось, педагогический университет находился в двух шагах от его квартиры. Когда же мы встретились вновь, просить денег стало уже как-то неудобно.
        - Спасибо, - получив несколько листочков с решением, сказала я.
        - А… ну, не за что, - почему-то потупился Доброслав. - Если что, обращайтесь.
        - Ладно, - пообещала я, но так этого больше и не сделала.
        Буквально через два дня Илья Петрович слег с инфарктом, и нам назначили нового, менее требовательного преподавателя. А там и семестр незаметно подошел к концу.
        Следующий раз я увидела Славу уже под Новый Год. Очередной зачет был с легкостью получен, и наша копания из трех подружек-первокурсниц отправилась отмечать его в ближайшее кафе. Не знаю, кто кого первым заметил, но именно Доброслав меня окликнул.
        - Эй! - разнеслось над улицей.
        - Лерка, это не тебя? - толкнула меня в бок Люда.
        Я замотала головой. Образ заросшего щетиной, красноглазого чудища все еще не выветрился из моей головы вместе с убойной смесью табака и резкого мужского парфюма.
        «Мало ли кого из своих знакомых увидел этот… Изяслав… нет… Свято… нет. Как же его, блин, зовут?» - раздраженно подумала я.
        - Эй, Валерия! - А вот математический гений мое имя не просто откуда-то узнал, но и ухитрился правильно запомнить. Хотя оно не такое дурацкое, как у некоторых, но все же. - Погоди.
        Я рванула вперед. Но у парня ноги оказались длиннее, а реакция - быстрее. Знаете эту избитую сцену, когда Она убегает, вдруг спотыкается на ровном месте и падает прямо в Его объятия. Так вот, я всю жизнь скептически хмыкала над подобным. И уж точно не ожидала, что это так больно. Когда нога подворачивается на ледяной кочке, а тебя ловят за капюшон. При этом во второй руке у Славы оказался тяжеленный пакет, которым он вдобавок огрел меня по бедру.
        - Твою мать… - вместо того, чтобы «по сценарию» захлопать длинными ресницами и уставиться в его расширенные от переживаний за мою персону глаза, зашипела я. - Все из-за тебя.
        - Меня? - нет, глаза Славы все-таки расширились, но плескалось в них отнюдь не нежное и трепетное чувство вдруг вспыхнувшей симпатии.
        Теперь-то я, наконец, могла рассмотреть их цвет. Светлые. Ни небесно-голубые, ни бирюзовые, самого обычного сероватого оттенка. И утонуть-то в таких не выйдет. Только чуть заплыть за буйки. А вот ресницы оказались не просто длинными. Мальвина, узрев такое великолепие, удавилась бы с тоски.
        - Нравлюсь? - показалось, или именно это у меня спросили?
        - Чего?
        - Не растянули? - Слава кивнул на мои сапоги. - Идти сможете?
        - А… Да, вроде, - сделав неуверенный шаг, ответила я.
        Сегодня парень выглядел заметно лучше. Бледность сменил здоровый румянец, Доброслав больше не кашлял, да и голос потерял часть притягательной хрипотцы. Светлые волосы выбивались из-под шапки с помпоном.
        Невольно задалась вопросом, кто в наше время вообще, носит подобные шапки? Только законченные лузеры. Я сама шапку вообще не носила. Только меховые наушники. Или широкий палантин, прикрывающий заодно шею с плечами, но это в морозы за минус десять градусов. Сегодня градусник показывал даже не минус, а плюс два, так что надобность и в том, и в другом предмете гардероба отпадала.
        «Наверное, он все-таки из этих… аутистов[2 - Аутизмом называют расстройство психического и психологического развития, при котором наблюдается выраженный дефицит эмоциональных проявлений и сферы общения. В переводе слово «аутизм» обозначает - ушедший в себя человек, или человек внутри себя. Страдающий подобный заболеванием человек никогда не проявляет свои эмоции, жесты и речевое обращение к окружающим, а его действиях зачастую отсутствует социальный смысл.] или вроде того. У них, вроде, частенько обнаруживаются большие способности в вычислениях. А судя по шапке и ресницам, передо мной вообще, будущее светило науки», - окинув взглядом долговязую фигуру, сделала я окончательный вывод.
        - Не хотите с нами в кафе пойти? - похоже решив, что мы со Славой старые приятели, предложила Люда. - Мы зачет сдали, хотели отметить.
        - С удовольствием, - согласился математический гений. - От чашечки горячего шоколада я бы точно не отказался.
        Оказывается у него в запасе имелось что-то поинтереснее бездонного взгляда. Стоило парню вот так улыбнуться и чуть наклонить голову, как где-то внутри Славы зажигалась даже не лампочка, а огромный прожектор, способный привлечь тучи доверчивых девушек-мотыльков. Будь я верующей, ни на секунду не усомнилась бы: передо мной стоит сам Сатана. Такой не то, что от яблока откусить, само Дерево Познания уговорил бы на дрова распилить. Вспомнилась одна из поговорок моей матери: «Есть красивые мужчины, есть симпатичные, есть обаятельные. А есть те, которые запоминаются на всю жизнь, даже будучи чуть приятнее обезьяны».
        Так вот, как я уже говорила, у моего дорогого супруга имелся ряд отличий. Кроме странного имени, он обладал еще и странной внешностью. Если рассматривать каждую черту Славиного лица, не находилось ничего сверхъестественного. Нос длинноват, глаза не особенно выразительные, губы не полные, но и не тонкие. Подбородок не выдающийся, на щеках ни ямочек, ни родинок. Кроме длинных ресниц - ничего запоминающегося. Но почему-то вместе все это смотрелось прекрасно. Нет, не так. Гармонично, правильно. В лице Доброслава не хотелось ничего изменять, править, улучшать. И оно, действительно, отпечатывалось в сознании на всю жизнь.
        Что же касается третьей особенности, муж обладал выдающейся памятью. Нет, нет, Слава не заучивал тысячи знаков после запятой в числе «пи» и не мог, прочитав книгу, процитировать любой отрывок из нее. Да и зачем, скажите на милость, заниматься подобной чушью? Гораздо лучше, когда твой спутник жизни помнит дни рождения всех ваших друзей и родственников. Когда не надо ему повторять по десять раз, что ты терпеть не можешь хурму, имеешь аллергию на мед и предпочитаешь молочный шоколад горькому. Слава запомнил это и многое другое с первого раза. А потому хурма мне никогда не предлагается, а моего дядюшку, живущего в Заполярье, муж всегда ухитряется поздравить за нас двоих, задолго до того, как сработает напоминание в моем органайзере.
        Оказывается, этих трех отличий вполне хватает, чтобы каждый раз задаваться одним и тем же вопросом: «Ну, и почему, Валерия, именно тебе привалило такое счастье?»
        - Потому что дуракам везет, - вздохнула я, наощупь выкапывая из своей коробочки со сладостями очередную мятную карамельку.
        Моей же особенностью являлось немереное потребление всевозможных вкусностей без вреда для фигуры. Раньше Славка покупал шоколадки и печенье, оставляя пакеты с ними в свободном доступе. Но видя, с какой скоростью исчезают сладости, обеспокоился и потащил меня к врачу. Анализы ничего не показали. Сахар был в норме, витамины и гормоны циркулировали в моей крови без перебоев. Я весила на два килограмма меньше положенного при своем росте, но в остальном была полностью здорова.
        - И все-таки я никак не пойму, куда это все девается? - на пороге спальни возник Доброслав.
        Видимо, я снова задумалась, раз не услышала его возращения и снова заговорила вслух. За мной такое частенько водилось, и первое время весьма раздражало мужа. Потом он то ли привык, то ли просто смирился с моим постоянным бубнежом, а еще с попадающими везде фантиками и необходимостью все продукты проверять на наличие меда. В нашей парочке, как оказалось, я больше подходила на роль того самого пресловутого аутиста. Впрочем, его бесконечные бумажные платки (в пачках и поодиночке) и привычка засыпать в одежде бесили меня не меньше, чем его - мои невинные таракашки.
        - Мозг занимает всего два процента всей массы тела, а потребляет почти восемьдесят процентов калорий. Это у нормальных людей. А у работников тяжелого умственного труда, таких, как учителя русского языка, все девяносто процентов. Ты не хочешь, чтобы твоя жена упала от истощения? Нет, так вот и не ворчи, - пожурила я супруга, суя последнюю конфету в качестве моральной компенсации в его протянутую ладонь. - На какое время билеты взял?
        - На половину восьмого, - закинув руки за голову и откинувшись на спинку стула, невнятно пробормотал Слава.
        Чавканье. М-да… Еще один маленький недостаток моего математического гения. Он не может есть карамельки, как все приличные люди. Он с грохотом гоняет леденец из одного угла рта в другой, при этом громко причмокивая. При этом остальную пищу Слава потребляет почти бесшумно.
        - Не могу больше, - захлопывая очередную тетрадь, сложила ее к остальным в аккуратную стопку. - Знаешь, у учителей есть особый день сурка. Только он не второго февраля, а каждый раз, когда приходится проверять подобные работы.
        - Что на этот раз?
        - «Образ Владимира Дубровского в произведении А.С. Пушкина «Дубровский», - почти на автомате отчеканила я. - Сама в школе ненавидела эту тему. Вот скажи мне, почему школьная программа составлена именно так, чтобы привить к литературе максимальное отвращение?
        - Ты уже не единожды задавала этот вопрос, - вздохнул Слава. - И я неизменно отвечаю тебе. Те, кто составлял ее тридцать-сорок лет назад, были уверенны, что выбрали самые прекрасные, поучительные и яркие произведения за многие-многие предыдущие столетия. Но они состарились и умерли, а их последователи оказались столь ленивы, что не стали ничего переделывать. Эти люди ничего не читают, Лер. Они не интересуются тем, что твориться в современном мире. А, главное, им плевать на детей. Сами твердили «У Лукоморья» и «Бородино», и считают, что этого вполне достаточно. Кому надо - прочтут другие книги. Кому надо даже смогут полюбить и Пушкина, и Лермонтова. В нашей стране, Лерка, все делается не по собственному желанию, а в пику чужому наказу. Так что смирись.
        - Уже… это последние попытки сопротивления… Я прихожу в класс, и вижу совершенно пустые глаза детей. Рассказываю им о солнце русской поэзии, а они под партами комиксы листают. Знаешь, эти…
        - Мангу?
        - Нет. Какие-то у них другие в моде. Если бы мангу! Там хоть прорисовка порой такая попадается, просто загляденье. А то какие-то уродцы желто-зеленые с кривыми ногами и огромными головами, - погрустнела я, впадая в знакомое всем преподавателям состояние меланхолии, когда возникает навязчивая мысль, что прямо при тебе последующие поколения землян катятся в пропасть дикости и тупости. - Что? Не смотри на меня так!
        - Тебе двадцать девять, Лер.
        - И? - не поняла я. - А тебе вот-вот тридцать стукнет, и чего?
        - Разница между тобой и твоими учениками в семнадцать лет. А теперь отмотай их обратно и посмотри на себя. Да-да, посмотри. Чем ты занималась в их возрасте на уроках? Наверное, не дословным конспектированием учительской речи. Ты сама рассказывала, как втихаря читала Белянина[3 - Андрей Олегович Белянин (род. 24 января 1967, Астрахань, СССР) - российский прозаик и поэт, пишущий в жанре фэнтези.]. «Джек - сумасшедший король», да?
        - И его в том числе… Это считалось низкопробной литературой. Моя покойная бабушка, помню, пролистала одну из книг и сказала: «Внученька, я надеюсь, не ты купила эту омерзительную глупость. Верни книгу той подружке, у которой ее брала и попроси принести тебе в следующий раз что-нибудь более подходящее своему возрасту». Омерзительную глупость… а сейчас этой омерзительной глупостью забиты сверху-донизу все полки в книжных магазинах. И нет, - тут же предупреждающе подняв руку вверх, поспешила добавить я, - по моему субъективному мнению в любом произведении можно найти если не пищу для размышлений, то хотя бы пару-тройку занятных мыслей. Так что я не разделяю мнение бабушки. Но… мы читали книги. Пусть не великие, пусть выискивая лишь неприличные или смешные моменты, но книги. Черные буквы на серых страницах развивали нашу грамотность, наш словарный запас и воображение. А что разовьют комиксы, где только «бах», «вжик», «бац» и пара не менее содержательных фраз? Какую грамотность? Какое воображение, когда тебе уже суют готовую картинку?
        - Сжечь дьявольские журнальчики! - хохотнул Слава. - Любишь ты все преувеличивать, Лерик.
        - Я не утверждаю, что их надо полностью запретить. Но ведь кроме комиксов дети ничего не читают! Мне кажется, они знать не знают, как выглядит нормальная книга, и с какой стороны к ней надо подходить. Лень, Слава. Ты прав. Лень - вот главный порок человечества. Одним было лень программу переделывать, а другим теперь ничего, кроме ярких рисунков не нужно.
        - А говорят, сладкое поднимает настроение, - улыбнулся муж.
        - Да ну, - махнула я рукой, одновременно бросая взгляд на настенные часы. Они показывали ровно пять вечера. В субботах и воскресеньях есть своя неумолимая скоротечность. - Может, кофе?
        - Давай! - согласился Слава.
        На кухне он первым делом включил кофеварку. А я распахнула холодильник в поисках «чего-нибудь такого». Не суть важно - чего именно. К хорошему кофе шли как дорогущие эклеры из небольшой кондитерской напротив, так и самый обычный батон (далеко не свежий, кстати), намазанный толстым слоем сгущенки. Все дело в проведенных вместе минутах, запахе обжаренных кофейных зерен и той колдовской тишине, граничащей с абсолютным принятием и поминанием друг друга.
        - И все же эклеры, - решила я.
        Что-то будто кольнуло мой затылок. Вот палка колбасы, вот суп стоит, а выше - рагу. Все на своих местах, но какой-то мелочи, важной мелочи не хватает. Я стремительно развернулась к мужу. Он занимался привычным созерцанием ясного неба с белоснежной пенкой облаков. Пенкой…
        - Ты купил молока?
        - Молоко? - как-то непривычно растерянно отозвался Доброслав. - Нет. Забыл, Лер, - и сам нервно сглотнул.
        За пять лет брака, да черт побери, за все двенадцать лет нашего знакомства он ни разу ничего не забывал. Ничего. Ни разу.
        «Я считаю, что Владимир Дубровский - настоящий мужчина, обладающий множеством положительных качеств…» - Всплыло в моей голове. Лиза Изопова кроме трех запятых пропустила еще одно тире. - И все же, что ты знаешь о настоящих мужчинах?»
        Арка входа
        Символ правой руки. Другое название - "Беспрепятственный проход". Знаменует начало нового периода жизни и легкое расставание со старым. В сочетании с оттенками красного упор делается именно на переходе к новому, написанный синими и голубыми - облегчает оставление прошлых волнений позади. Не сочетается с фиолетовым.
        2/1
        - Пойдешь сегодня к Жеке? Его предки в Анталию укатили, он всех наших приглашал.
        Она склонилась совсем низко, так что при желании можно было заглянуть прямо в вырез ее полупрозрачной блузки. Но Даня не стал этого делать. Более того, он вообще не удостоил девицу взглядом. Ему были известны все ее позы и повадки. Вот сейчас Кристина начнет накручивать на палец свой светлый локон, а потом спросит: «Дань, ну, ты чего…»
        - …молчишь?
        Снова в точку. Как в идиотском мультике про кролика, которому всегда удается сбежать в последний момент от охотника[4 - Имеется в виду мультфильмы про Багза Банни из серии Looney Tunes (рус. Весёлые мелодии, Сумасшедшие Мотивы, Безумные Мотивы, Беспечные Мотивы, Безумные Мелодии Луни Тюнз, Луни Тьюнс, Луни Тюнс)]. Одно и то же из серии в серию, или в их с Кристи случае - изо дня в день, на протяжении вот уже почти десяти лет.
        - Ну, а я-то тут при чем? - Нервно дернул плечами парень. - Я - не «ваш».
        - Да ладно тебе, Дань… - противно заныла одноклассница. - Вечно строишь из себя невесть что. Приходи, весело будет! Давай-давай, соглашайся. Ну, Данечка…
        Это он то же знал. Сначала оскорбит, а потом как собачонка начинает хвостом вилять. Удивительно, почему все девчонки настолько верят в магическую силу уменьшительно-ласкательных суффиксов? Пришлось все-таки скосить на Кристи глаза. И правда - на псину похожа. На йоркшира или подобную ей «мочалку» богатой леди. Бантики, стразы. Сходство усиливалось двумя высокими хвостиками по бокам головы.
        - Ладно. - И отвязаться от этой надоеды можно лишь одним способом. Это Даниил выучил не хуже поз и горячего шепота в ухо, к которому подружка частенько прибегала, если не удавалось уломать собеседника, так сказать, на большем расстоянии. - Зайду, может быть.
        - Будем ждать, - надутые губы Кристи расплылись в сладкой ярко-малиновой улыбке. Очередная победа женского коварства над мужской упертостью.
        В классе Даниила считали этаким выскочкой, мажором, с которым общаться было хоть и противно, но уж больно выгодно. На первых порах парень пытался сгладить впечатление, угодить новым одноклассникам, а потом понял одну простую истину: его жизнь зависит не от этих малолеток с завышенной самооценкой, а значит, тратить на них свои нервы и время - пустое занятие. В конце концов, два года он как-нибудь перетерпит, а потом свалит из этого городишки в Новосибирск, где знать никто не знает, чей он наследник.
        В предыдущей школе ситуации была еще хуже. Элитный лицей, где учились детки депутатов да крупных бизнес воротил, напоминал роскошный аквариум с барракудами. И такой мелкой рыбешке, такой, как сынок директора небольшой фирмы по продаже стройматериалов, там явно было не место. Если в младших классах различие между детьми проявлялось не так резко, то чем старше Даня становился, тем острее чувствовал чуждость этому учебному заведению. Ребята переставали дружить из-за личных симпатий, и начинали сколачивать компании согласно политическим интересам своих родителей.
        Нет, Даниил не оказался в полной изоляции. Нашлась еще парочка таких же отщепенцев, как и он сам. Но если Санек остался доучиваться в лицее, то Кристи неотвязным хвостиком последовала за другом.
        В средних классах ей приходилось хуже, чем Дане. По сравнению с основным контингентом лицеистов, она была нищей. Ее папочка зарабатывал свои сотни тысяч, управляя лишь дюжиной заправкой, разбросанных по области. Причем, именно управляя. Владели бензином и дизелем совсем другие люди. Удивительно, но именно это позволило Кристи намного быстрее и эффективнее влиться в новый коллектив. И теперь она могла свободно ввинтить нечто вроде: «наши все ждут», «наши собираются», «собираюсь на встречу с нашими», - тогда как сам Даня ни в старой школе, ни тут своим так и не стал.
        Сегодня у парнишки было особенно паршивое настроение. На карточке, выданной отцом, оставалось не больше тысячи, а до следующей получки оставалось целых две недели. Михаил Александрович с молодых ногтей прививал своим отпрыскам не только любовь к деньгам, но и по бережное к ним отношение. То бишь, не просто выдавал некую сумму на карманные расходы, а делал это в виде заработанной платы за определенные заслуги. Это не означало, что мытье посуды или уборка своей комнаты материально поощрялись. Во-первых, для уборки у них была приходящая домработница. А, во-вторых, подобный труд, считал родитель, должен выполняться по зову совести, а не хрустящих бумажек.
        Нет-нет, Даня получал деньги не за «пятерки» или пропылесосенные ковры, а за вполне взрослые занятия. С пятнадцати лет он помогал с сайтом отцовской компании, а также был модератором нескольких групп «СтройБита» в социальных сетях. Работа была не пыльной и не сложной, но довольно ответственной и ежедневной. Приходилось постоянно следить за обновлениями ассортимента всяких кирпичей, шпатлевок и красок, а также порой отвечать недовольным покупателям на такие вопросы как:
        «Я тут у вас купил обои. Продавец посоветовал мне клей на модифицированном крахмале. Я все делал по инструкции, так почему они отваливаются?»
        «Хочу оформить детскую. Мне подруга сказала, что обычная краска для стен не годится, нужна специальная, гипоаллергенная. Не подскажите, я могу приобрести такую краску в вашем магазине?»
        «Уже год ищу мягкую черепицу для крыши. Вроде она лучше всякого рубероида. Только вот у вас на сайте нигде такого нет. Может, в Москве где можно заказать?»
        Прежде чем отвечать, Даня в обязательном порядке сам лез за нужной информацией. И только поняв, что такое «обычная краска для стен», и «в каких магазинах Москвы можно купить битумную черепицу», он принимался за написание очередного длинного и нудного сообщения. Потому что, как оказалось, ответы вроде: «Я не знаю, какой тип обоев вы купили. Может, такие и не приклеятся», - вызывают у покупателей целую бурю негодования. Поэтому-то вечера свои Даня проводил, как и большинство современных подростков - за компьютером. Только если другие рубились в шутеры или чатились с друзьями, он копал огромное информационное поле в поисках статей по строительству и разбирался в достоинствах и недостатках различных шпателей для декоративной штукатурки. Его спальня была забита журналами по дизайну, а по ночам в страшных снах к Даниилу являлись дородные тетки с пластиковыми ведрами, на которых было ярко-оранжевым написано «Не для детских комнат».
        Именно такая тетка привиделась ему накануне, еще больше вгоняя в тоску.
        Как никогда Даня почувствовал справедливость поговорки, что жизнь - это зебра. Полоса белая резко оборвалась два дня назад, когда ему вернули реферат по литературе с огромной, почти на четверть листа «тройкой» и размашистой надписью «Я знаю, что ты можешь лучше». Вместе с ними началась полоса черная.
        Ну да, он не слишком старался получить высший балл. Но все основные пункты осветил, вывод написал да и в объем семи-десяти страниц формата А4 уложился. Светлана Николаевна - учительница, преподававшая у них в прошлом году, за такую работу ниже крепкого «хорошо» бы не поставила. Но старушка ушла на пенсию, а с сентября этого года на ее место назначили некую Людмилу Алексеевну - соплячку, едва окончившую институт. Как лектор она Даню устраивала. После ее уроков проходимые произведения можно было не читать, а с правописанием у Рябина и так никогда проблем не было. Только вот почему-то цеплялась она к нему безбожно, словно пыталась вытрясти знания и умения, которых и в помине у старшеклассника быть не могло.
        С разборками пришлось подождать еще сорок пять минут. Все это время Даниил тщательно записывал, зарисовывал и чертил - очередная лабораторная по физике отвлекла от гневных мыслей. Но вот прозвенел звонок, парень скоро собрал свое добро, покидав тетради и ручки в одну кучу, и поспешил на третий этаж.
        Людмила нашлась там, где ей полагалось найтись - в учительской. Болтала с другой такой же молодой преподавательницей, таская круглые печеньица из полупустой вазочки и запивая их чаем. Судя по веселым лицам обеих, разговор вряд ли касался работы.
        Прежде чем войти и начать вершить свою страшную месть, Даниил постучал. Многочисленные онлайн-просители отца натренировали в нем почти безграничное терпение. А еще сделали супер-вежливым и мега-понимающим. Именно таким Даня и должен быть. И он не начнет свою пламенную речь с законного вопроса: «Какого черта?» Нет, сначала Даня поздоровается, даже улыбнется слегка. Мол, как же прекрасно, что наши любимые преподаватели могут позволить себе минутку отдыха, пока несчастным детям приходится по ночам писать многостраничный труд на тему «Сравнительная характеристика различных направлений в литературе начала двадцатого века». И только, получив разрешение говорить, тихим голоском спросит:
        - И?
        - Что «и», Рябин? - заморгала глазами Людмила.
        То ли претворяется, то ли, и правда, не понимает. И не известно, что хуже для него - Даниила. Паренек вытащил из закромов свернутый в трубочку реферат, получив еще один недоуменный взгляд в ответ. Значит, второе.
        - За что вы поставили мне такую оценку?
        - Погоди, я же четко указала причину.
        А вот теперь всю растерянность как ветром сдуло. Вместе с весельем. Уголки накрашенных почти бесцветной помадой губ опустились.
        И все же было между ними что-то общее. Между этой Людмилой и Кристи. Какая-то дурная уверенность, будто Даня должен предугадывать их желания и мысли наперед. Но если Кристи парень знал, как облупленную и мог корректировать свое поведение, то русичка то и дело преподносила ему неприятные сюрпризы.
        - «Ты можешь лучше» - это, по-вашему, причина?
        Даня чувствовал, как внутри на невидимой конфорке закипает вода. Он почти явственно видел эту эмалированную, объемом почти с ведро, кастрюлю и мелкие пузырьки, образующиеся на дне. Пока мелкие, пока на дне. Но если парню сейчас же не объяснят истинную причину, по которой ему влепили незаслуженную «тройку», то кипяток начнет выплескиваться наружу.
        - Да. Даниил, я вижу твою работу на уроках, вижу твой потенциал. Кому-нибудь другому за такую работу, как у тебя, я могла бы поставить даже «отлично». Но ты - не Губов и не Кормова, которые, знаешь, сколько мне сдали?
        Даня знал. Не только объем, но и почти дословно - о чем эти двое написали в своих рефератах. Он сам скинул им файлы с текстом, рассчитывая, что однокашникам хватит ума кое-чего набросать от себя. Как видно, не хватило. Глядя в зеленоватые глаза Людмилы, Рябин понял: ей все это прекрасно известно. И дал себе зарок больше никогда не поддаваться на уговоры помочь с домашкой. Да, иметь в классе не только богатенького, но и умненького паренька, весьма выгодно. Только вот деревянным Даня никогда не был, и зарывать свои монеты, чтобы у других в будущем выросло денежное дерево, не собирался.
        - По четыре страницы, - все тем же печально-нравоучительным тоном продолжала преподаватель. - Но к детям вроде тебя, талантливым детям, мы - учителя, должны быть в два, в три раза строже. Если тебя беспокоит оценка в аттестате…
        - Да ничего меня не беспокоит! - Так, стараемся не кричать. Хотя очень хочется. И еще хочется хорошенько схватить эту молодую женщину за лацканы песочного пиджака и хорошенько тряхнуть. - С чего вы, вообще, решили, что у меня есть какие-то мифические таланты?
        - Ты ведь сам писал реферат.
        - Ну, уж точно без помощи мамочки, - фыркнул Даниил. - Ей, знаете ли, не до каких-то там писателей-символистов.
        - Я не это имела в виду. Многие пользуются готовыми данными, приводят в пример одни и те же стихотворения и отрывки из прозы. Но твои работы всегда… индивидуальны. Знаешь, мне даже стало немного стыдно, когда я читала этот реферат. Некоторые факты из биографии Хлебникова мне были не известны. А твоя привязка литературы к живописи, дизайну и архитектуре того времени… - Людмила снова улыбнулась. Если ее признание о стыде должно было как-то смягчить Даню, то она просчиталась.
        - Если вы в таком восторге от моей работы, - зло процедил он сквозь зубы, - то почему поставили «три»? Хорошо, допустим, я похож на ослика, который движется лишь потому, что перед его носом висит недосягаемая морковь в виде «пятерки», но хоть на «четверку» можно было расщедриться?
        Все… кипяток перехлестнуло через круглый бок кастрюли. Дело было уже не в оценке, а в самом принципе. Даниил силился понять логику учительницы, но она рыбкой продолжала ускользать сквозь пальцы.
        - Ты не ослик. Господи, что за глупость!
        До того сидевшая женщина встала. Ее зеленоватые глаза оказались почти на одном уровне с его карими. Даня глубоко вздохнул и как можно дружелюбнее произнес:
        - Просто объясните, за что?
        - Я же уже сказала, - кажется, у Людмилы тоже была не такая непробиваемая выдержка, как начало казаться ее ученику. - Мне понравился твой реферат, но ты можешь лучше. Нет, ты должен лучше…
        Он не дослушал. Это уже переходило все границы понимания. Не может. И никому не должен. Особенно этой глупой курице, которая всего-то лет на десять его старше. Которая сейчас смотрела на Даню своими большущими глазами и по совиному часто моргала. Школьник с неимоверным усилием сжал челюсти. Знал: не стоит открывать рот, иначе потом он может поплатиться за свою несдержанность. А потому лишь скривился, с силой швырнул несчастный реферат и выскочил пулей из учительской.
        - Даниил! - Пусть даже не надеется, он не вернется. И тем более, не станет извиняться. - Даня!
        - И что это было? - искренне поинтересовалась коллега Людмилы Алексеевны.
        - Сама не видишь? - огрызнулась преподавательница. - Устроил скандал из-за «тройки».
        - Я не про то, - женщина кончиками пальцев подкатила к себе помятый реферат, перевернула титульную страницу и принялась бегло прочитывать. - Он прав, Люд. Такая кропотливая работа заслуживает как минимум оценки «хорошо». Так за какие грехи парень впал в такую немилость? Кнопку тебе подложил или доску воском натер? Не похож этот… Даниил Рябин… никак не похож на мелкого пакостника. Такие скорее сразу своим учителям лобовые стекла битами выносят. Ну? Что с этим ребенком не так?
        - Все так. - Снова уселась на место Людмила Алексеевна. - Все так, Лера. Это со мной не так. Это… не знаю, как объяснить. Мне хочется, чтобы он двигался вперед, понимаешь, развивался. Есть в нем что-то такое, словно пружина. Чем больше давишь, тем больше потом отдача. Знаешь, есть такие дети, которые вроде как больше всех знают. То есть постоянно тянут руки, влезают в полемику, задают десятки вопросов, так что под конец урока им рты хочется заклеить и к стулу привязать? А есть пассивные слушатели. И ты можешь наблюдать за ними с первого класса до самого выпуска, но так и не понять - каков же их потенциал? Пока первые мозолят тебе глаза, вторые тихо делают за всех троечников в классе домашнюю работу. Они не глупее первых, чаще, наоборот - умнее. Просто не выпячивают свое «я». Даня такой же. Мне чуть ли не силком приходится каждый раз тащить его отвечать, а на диктантах потом изымать у половины класса написанные им записки с подсказками.
        - То есть, - сделала вывод Валерия, - это была военная хитрость? Ты ставишь ему «трояк» и какому-то васе Пупкину, который не может слово «библиотека» написать, чтобы не сделать четыре ошибки, чтобы парень разозлился и начал вести себя активнее на уроках?
        - Ну, вроде того.
        - Ага… а ты не думала, что он просто-напросто может послать тебя с твоими экспериментами? Окончательно запечатается в своей раковине, а снаружи повесит табличку «Я срать хотел на ваш предмет»? Люд, такая метода хороша в четвертом-пятом классе. И то, не каждый ребенок станет усерднее работать, если с ним так обращаться. Каждый хочет получать то, что заслужил за свой труд. Иначе в самом труде пропадает всякий смысл. А тем более, такой взрослый мальчик. Может, ему твой русский вовсе не нужен? Он, вон, пойдет в какие-нибудь программисты, которым гораздо важнее знание иностранных языков. Или еще кем-нибудь, кому нет нужды писать о различиях между футуристами, кубистами и прочими «истами». Ну, скажи что-нибудь? Эй, ты чего, плачешь, что ли?
        Людмила, и правда, плакала. Слезы прочертили две темные дорожки на щеках. Дорогущая тушь оказалась абсолютно нестойкой. Стоило пойти в магазин и потребовать свои деньги назад. Да, Даня был закрытым, да, она хотела извлечь его как редкую жемчужину из невзрачной перловицы. Но было кое-что еще. Кое-что, заставившее ее вместо «пятерки» в последний момент нарисовать огромный «трояк». И дело было вовсе не в знаниях одиннадцатиклассника. Далеко не в них.
        Бутон лианы
        Символ правой руки. Другое название - «Росток». В сочетание с зеленым пишется снизу вверх, с другими цветами - сверху вниз. Основное значение символа - новизна, новое направление мысли, какое-то неожиданное изменение в жизни. Если написано красным, значение меняется на «возрождение», «обретение себя заново».
        2/2
        Ему пришлось прослушать целый куплет и припев новомодной песенки, прежде чем на том конце невидимого провода, наконец, подняли трубку. Даня и так был на пределе, а гнусавый голосок певички, глотающей не только окончания слов, но также их середину и начало, не способствовал душевному подъему. Честное слово, даже стандартные гудки и то приятнее на слух! Посему на приветствие Кристи юноша ответил весьма нелюбезным:
        - Ты говорила, Жека наших сегодня собирает. Во сколько?
        - Да сразу после школы, - немного растеряно отозвалась одноклассница.
        - Ладно, я подвалю, - собираясь отключиться, ответил Даниил. Уже отодвинутый от уха сотовый разразился громкой скороговоркой:
        - Эй, эй, Даня, погоди! Ты адрес-то знаешь? Может, тебя встретить или типа того?
        - Не стоит, - поморщился Рябин, все-таки нажимая красный значок на экране. - Типа того…
        Он нечасто появлялся на различных тусовках. Но сейчас Дане почти невыносимо хотелось выпить, а еще лучше - напиться. И хоть недолго не думать о Людмиле Алексеевне, ее совиных глазах и следах осыпающейся дешевой туши под ними. Увы, дома алкоголя было не найти. Единственная бутылка коньяка предназначалась для деловых партнеров отца, и трогать ее строго-настрого запрещалось. Даню не прельщала компания подростков, с которыми он и так виделся каждый день. Но даже это сборище было лучше, чем альтернативное ему одиночество.
        Адрес он знал. Как-то помогал классному руководителю с документами, заодно и адреса одноклассников выписал. Тогда Рябин еще надеялся, что приживется в новой школе. Теперь от несостоявшихся друзей ему нужны были лишь халявная выпивка да место, где ее можно будет употребить.
        Вбив название улицы и номер дома в поисковик, Даниил последовал извилистой линией узких улочек. Эти места были ему неплохо знакомы, когда-то здесь жили бабушка с дедом, пока отец не разбогател и не купил им несколько лет назад частный дом. Вот и милая сердцу шестнадцатиэтажка, уютный дворик с новой детской площадкой - плодом кампании по развитию городской среды.
        За восемь лет район претерпел много преображений. Новые магазины вместо старых палаток с «горячим чаем, кофе, беляшами», просторные парковки вместо пустырей, небольшой сквер, которого раньше не было.
        Но если приглядеться внимательнее, или хотя бы сделать несколько шагов в глубь квартала, становится ясно: по сути не поменялось ничего. Все те же бомжеватые старики, рыщущие в поисках пустых бутылок, надписи на стенах из серии «Ленка К. - ш**» и кучи мусора в самых неожиданных и непредназначенных для отходов местах. Бескультурье и запустение подобно сорнякам прорастали на любой почве, и никакая показная программа благоустройства не могла с ними справиться.
        На ум Дане невольно пришла фраза из знаменитого произведения Булгакова насчет разрухи в головах, а не в клозетах. Произнесена она была почему-то не интеллигентным голосом Евстигнеева[5 - Евг?ний Алекс?ндрович Евстигн?ев (9 октября 1926, Нижний Новгород, РСФСР, СССР - 4 марта 1992, Лондон, Великобритания) - советский актёр театра и кино, педагог. Народный артист СССР (1983). Лауреат Государственной премии СССР (1974). В 1988 году сыграл профессора Преображенского в двухсерийном фильме «Собачье сердце» (реж. В.Бортко)], а вкрадчивым юным голоском русички. От этого Даню так передернуло, что несколько человек, стоявших вместе с юношей на переходе, невольно покосились на него, как на припадочного.
        «Да идите вы к черту!» - окончательно срываясь на весь белый свет, подумал школьник и шагнул на дорогу, едва светофор переключился на зеленый.
        Несколько автомобилей успели притормозить заранее, но водитель едущей по третьей полосе ««Хонды»» то ли решил пролететь в последний момент, то ли и вовсе не собирался уступать дорогу пешеходам. Даня успел отскочить, прежде чем взвизгнули тормоза, и что-то удалило его в бедро и правый бок. Не среагируй парень - его бы пришлось соскребать с асфальта.
        К пострадавшему со всех сторон спешили люди, кто-то из «неравнодушных» граждан уже доставал телефон, чтобы запечатлеть инцидент на свою камеру. Другие, более воспитанные или менее расторопные окружили Даню. Убедившись, что лежащий на асфальте подросток не только жив, но и способен самостоятельно двигаться, они потеряли к нему всякий интерес, обрушившись с гневными тирадами на водителя… водительницу, которая, держась за окровавленный лоб, как раз вылезала из ««Хонды»».
        - Эй, дамочка, права купила, а водить - нет? - зло крикнул какой-то мужик.
        - Ты чуть бедного парня не задавила! - вспомнила о Дане женщина с маленьким ребенком на руках.
        Сам «чуть не задавленный» тем временем медленно поднялся на ноги. Бедро горело, но большие неприятности причиняла содранная в кровь ладонь. Хоть Даня и немного похрамывал, но обошлось, вроде, без перелома. Рюкзак немного смягчил падение, да и реакция самого Рябина не подвела. Зеленый давно сменился красным, и теперь перед переходом собиралась изрядная пробка.
        - Ты! Иди сюда! - водитель неожиданно ткнула в юношу пальцем. - Садись в машину!
        - Совсем сбрендила?
        - Не смейте покидать место происшествия!
        Толпа на мгновение оторопела от такой наглости, а потом недовольно загудела.
        - Ему в больницу надо, - перекрикивая хор зрителей, рявкнула владелица «Хонды». - Я отвезу его. И нечего на меня так смотреть! У меня более десяти лет водительского стажа. Давай, мальчик, залезай!
        - Да не надо мне ни в какую больницу, - отмахнулся Даниил.
        - Надо, - процедила дамочка, сама подходя к школьнику и хватая его под локоть. И чуть тише, - Хочешь остаться с этими клоунами?
        Рябин повернул голову в сторону собравшихся. Да уж, похоже, многие сегодня выложат в интернет презабавное видео с его участием. Лучше, и правда, убраться отсюда подальше. Словно прочтя мысли школьника, водитель усмехнулась краешком губ. Она все еще прижимала вторую руку к царапине, несколько капелек крови стекали по ее холеным пальцам.
        - Нет, - кивнул Даня.
        - Вот и славно, - промурлыкала женщина, помогая ему забраться переднее сидение.
        В салоне пахло приторно-сладкими духами и мятной жвачкой. С зеркала заднего вида свисал символ прошлого года - ушастая обезьянка с руками и ногами из веревочек, обряженная в ярко-красную жилетку и колпак. Пепельница была забита до краев, но в остальном внутри машины было вполне чисто и опрятно.
        Прежде чем тронуться с места, владелица «Хонды» последовательно извлекла из сумочки пачку влажных салфеток, пластырь и пудреницу. Рана на лбу оказалась пустяковой. Дама стерла уже подсыхающую кровь, налепила сверху телесного цвета прямоугольник и только после этого повернулась к своему пассажиру:
        - Куда тебя отвезти?
        - Можете выбросить меня в ближайшем дворе. - Даня вовсе не хотел грубить, но и разводить политесы тоже не был настроен. - Не беспокойтесь, в полицию за наезд я подавать не собираюсь. Сам дурак, надо было внимательнее по сторонам смотреть.
        - Отрадно слышать, - хохотнула женщина. - Не часто увидишь детишек, признающих свои ошибки.
        Теперь уже Даниил оторвался от разглядывания деревьев за окном и уставился на владелицу «Хонды». Крашенные в темно-каштановый цвет волосы до плеч, уложенные крупными локонами, выразительные стального цвета глаза, густо подведенные черным карандашом. Да и остальной макияж яркий, больше годящийся для праздничного вечера, чем для обыденных поездок за покупками среди недели. О том, что дамочка ехала из супермаркета свидетельствовали сваленные на заднем сидении пакеты с ярким логотипом. Из одного провокационно торчало горлышко винной бутылки.
        Когда-то она была миленькой. Не красоткой, но довольно симпатичной девчонкой, носившей шерстяную коричневую форму с передником и ярко-алый галстук. Было это, как прикинул, Даня, лет тридцать назад. Как бы женщина не хорохорилась, но ни лихорадочные пятна румян на щеках, ни серые тени не могли скрыть «гусиных лапок» вокруг глаз, ни начинающего отвисать подбородка.
        - Тем более, - весело продолжала она, - я не должна оставлять тебя посреди улицы. А то вдруг опять забудешь о технике безопасности и провалишься в какой-нибудь люк? И мучиться мне потом всю жизнь от угрызений совести. Э, нет! Говори, куда, только учти, я в твои личные водители не нанималась.
        - Хорошо. Улица Коммунаров 110, знаете где?
        - Вроде того, - кивнула дамочка, заводя мотор. - Что у тебя с рукой?
        - Да так, ничего страшного, - поморщился Даниил.
        - У меня в бардачке аптечка, хоть антисептиком протри. У нас все-таки не Европа, улицы с шампунем не моют. А грязь, она не везде лечебная.
        В бардачке обнаружилась не только белая коробочка с красным крестом, но и много чего еще: темные очки, перчатки из тонкой кожи, файл со свернутыми внутри документами. Бумаги лежали сверху аптечки, и Даня пока выкапывал ее, невольно прочитал заголовок - «заявление о разводе». Смутившись, слишком быстро захлопнул бардачок, что не укрылось от проницательного взгляда водителя.
        - Да, вот так иногда бывает. Все думают, что белое платье - это пропускной дресс-код в райскую жизнь, а оказывается, что это всего лишь дорогущая тряпка на один вечер. Но, извини, тебе это не интересно. Ты слишком юн для подобной чуши.
        - Откуда вы знаете, для чего я юн? - возразил парень.
        - Огрызаешься? Правильно. Не позволяй никому тобой командовать просто потому, что родился на несколько лет позже. Я тоже думала, что мои учителя, мои родители и прочие знают что-то, чего не знаю я сама. Ну, вроде какой-то тайны, в которую посвящены люди за двадцать. Поэтому и слушалась. А сейчас понимаю - нет никакой тайны. Никто не знает, как надо проживать жизнь. Кто-то любит пироги с яблоками, кто-то - с капустой, кто-то, вообще, предпочитает пряники. Вот и с жизнью также. Идеального рецепта не существует; просто каждый пытается сотворить нечто более-менее съедобное из имеющийся у него ингредиентов.
        - Моя мама владеет пекарней, - зачем-то ляпнул Даня.
        - Да ну? И что за пекарня?
        - Ну, она совсем небольшая. «Рогалик с кремом» называется. Это их фирменное блюдо, можно сказать. Пятнадцать видов рогаликов с самыми разными начинками, начиная от классического заварного крема, сгущенки и заканчивая вареньем из розовых лепестков, - как по писанному выдал подросток. Кроме журналов по дизайну в доме Рябиных во всех углах были натыканы старые рекламные проспекты из магазина матери. И от себя добавил: - Редкостная гадость на мой взгляд.
        Стертая ладонь, действительно, выглядела неважно. В нескольких местах кожа оторвалась целыми лоскутами. Хорошо же он ею дорогу пропахал! Антисептик оказался обычным спиртовым раствором с отдушкой то ли зеленого чая, то алое. Даниил закусил губу, но все равно не обошелся без болезненного шипения.
        - Перевяжи, - посоветовала водитель. - Помочь или сам справишься?
        - Сам, - решительно ответил школьник, кое-как отрывая кусок бинта.
        Однако манипулировать одной рукой, тем более, левой, оказалось довольно проблематично. К счастью, они уже въехали в какую-то арку. Женщина остановилась и, не глуша мотор, повернулась к Дане.
        - Думаю, тебе все же пригодится моя помощь. Кстати, мы так и не познакомились. Меня зовут Тоня.
        - Это не обязательно, - покачал головой тот.
        - Что именно: моя помощь или знакомство?
        - И то, и другое. Это ведь Коммунаров 110?
        - Если верить навигатору, - согласилась водитель «Хонды».
        - Здесь живет мой друг, у него найдется и бинт, и вата. Спасибо за беспокойство, но… - Даня уже потянулся к ручке двери. Эта дамочка с ее рассуждениями о булках и снисходительной иронией в каждом взгляде уже изрядно его достала. Подростку плевать было на ее имя, равно как и на ее проблемы. - А это еще зачем?
        - Возьми, - Тоня вытащила из кошелька две тысячные купюры. - И не надо на меня так смотреть, ей Богу. Словно я старая извращенка, платящая молоденькому красавчику за секс. В конце концов, ты пострадал. Мне не стоило так лететь. Так что это - законная компенсация.
        - Вот еще, - фыркнул парень. - Моя рука не стоит двух тысяч.
        - Правда? - изогнула бровь женщина. - А сколько она стоит?
        «Не так уж она и стара», - подумал Даня, приглядываясь к Тоне внимательнее. Женщина не делала ни подтяжек, ни так называемых «уколов красоты». Это было понятно по ее живой мимике. А еще Тоня не пользовалась ни тональным кремом, ни автозагаром. Может, только слегка припудривала многострадальную т-зону, о которой Даня был наслышан от своей младшей сестры, постоянно боровшейся то с прыщами, то с шелушением, покупая один за другим бесполезные кремы и маски. Все-таки общая ванная - это зло.
        Да, владелица «Хонды» пересекла сорокалетний рубеж, но ее увядание имело оттенок благородства, а не превращалось в шутовство. Она явно следила за собой, но не предпринимала бесполезных попыток остановить время, как многие ее ровесницы. Просто шагала с ним в ногу. И эти ее «мальчик», «ребенок», с которыми она недавно обращалась к Дане, служили не для того, чтобы позлить пассажира. Просто он годился ей в сыновья, и Тоня с легкостью это признавала.
        - Хорошо, - согласился Рябин. - Помогите мне с бинтом, но денег никаких не надо. Серьезно.
        - Глупо настаивать, - купюры тут же исчезли туда, откуда появились. - Руку давай.
        Тоня определенно умела делать перевязки. Пальцы с длинными ногтями так и порхали вокруг его ладони. Ногти, кстати, тоже были свои, окрашенные темно-бордовым, почти черным лаком. На пальцах сверкало небольшим прозрачным камушком одно-единственное кольцо. Завязав узел, дамочка выудила из своей сумки-выручайки сигареты, одну сунула в рот, остальную пачку протянула Дане.
        - Будешь?
        - Я не курю.
        Он ожидал в ответ что-то вроде: «Вот и правильно, нечего здоровье гробить», - но Тоня безразлично пожала плечами, отвернувшись к приоткрытому окну. Щелкнула зажигалка, к запаху духов и искусственной мяты добавился табачный дым.
        Все. Даниил с помощью какого-то шестого чувства, изредка связывающего двух малознакомых людей, понял: ему можно просто вылезти и потопать к подъезду, а можно остаться сидеть. Тоне было без разницы - она ушла в себя, вместе с дымом выпуская из легких только известную ей горечь. Он просто подросток, который не вовремя выскочил на дорогу перед ее машиной. Его присутствие или отсутствие для нее ничего не значит, как и ее помощь ему.
        - Даниил, - вдруг произнес Рябин. - Можете звать меня Даней.
        «Зачем ей меня звать?» - одновременно с этим спросил он сам себя.
        - Хорошо.
        - Не хотите как-нибудь сходить в кафе?
        А вот это явно было лишним и совершенно ненужным ни парню, ни тем более - Тоне. Но почему-то просто покинуть ее в таком состоянии Даня не мог. Это было как-то… нечестно. Все-таки она тоже пострадала, о чем красноречиво говорил пластырь на лбу.
        Конечно, он не смог бы избавить владелицу «Хонды» от гнетущих мыслей. Даниил Рябин - плохая замена тем двум бутылкам вина, которые будут сегодня распиты Тоней в одиночестве. Но от него хотя бы не будет похмелья. Или будет?
        Женщина щелчком отбросила недокуренную сигарету. Даниил был хорош собой и до безумия молод. Лет через десять-пятнадцать этот мальчишка вырастет в довольно привлекательного мужичка. Возможно, пройдет еще немного, и в нем появиться некоторый налет шарма как у Джорджа Клуни или какого-нибудь восточноазиатского актера под пятьдесят. А, может, он просто облысеет, приобретет пивной животик и отвратительную привычку валяться на диване в семейных трусах.
        Сейчас же Даня больше всего напоминал подросшего Амура. Светло-русые кудряшки, тонкие стрелки нахмуренных бровей, чуть заметная ямка на подбородке. Эдакий падший ангелок, который еще пытается сохранить в себе остатки святости. Грустный ангел, которому так и не удастся вернуться на небеса.
        «Где же твои крылья, дорогой? О чем ты так задумался, что не заметил летящую на тебя тонну железа?» - вертелось в голове у Тони, пока какая-то ее часть обдумывала предложение парня.
        В ее пироге было слишком много кислых ягод, которые не мешало сдобрить сахаром. И пусть от него развиваются кариес и диабет, но, черт побери, каждый печет, как умеет!
        - А давай.
        - Вы согласны? - не поверил своим ушам Даниил. Он-то думал, что женщину позабавит подобное предложение.
        - На, вот, - третий раз Тоня сунула руку в сумку. - Моя визитка.
        - Антонина Яковлевна Шаталова, - прочел школьник. - Глава отдела по связям с общественностью ОАО «ДиректСтрой».
        - Проще говоря, тот самый человек, благодаря которому журналисты печатают только те гадости, которые им разрешают печатать о самой крупной строительной фирме региона. Но сейчас у меня заслуженный отпуск, так что я могу позволить себе не только их скучную компанию, но и пару часов на болтовню с тобой. Только не спрашивай, когда. Я сама тебе позвоню, - сразу поставила условие женщина.
        - Хорошо, - на этот раз Даня не стал задерживаться, немедленно покинув салон «Хонды». - Жду.
        «Не позвонит», - понял. В сущности, так даже лучше.
        Но он почему-то так и не зашел в подъезд, пока оранжевый хэтчбек не скрылся за поворотом.
        Ведущее чувство
        Символ правой руки. «Страсть». Некое душевное состояние, определяющее modus vivendi человека, будь то любовь, ненависть, боязнь чего-то и т. д. Рисуется только основными цветами и оттенками второго порядка. Холодные тона приглушают чувство, теплые - укрепляют его.
        3/1
        Объект выглядел странно. Более чем странно, но надо признать - производил неизгладимо впечатление. Удивлюсь, если ночью не словлю пару-тройку кошмаров. Вообще-то, к костям я относилась вполне спокойно. Даже армии шагающих скелетов в фильмах находила не пугающими, а скорее забавными. Вот и сейчас мне было ни сколько страшно, сколько мерзко.
        Не знаю, кем надо быть, чтобы создать такое. Но судя по всему, автор данной инсталляции не любит живых, настолько не любит, что готов отыграться на их бренных останках. Именно их горка вышиной почти в полтора метра возвышалась посреди ярко освещенного зала частной галереи. Позвонки с обломанными посередине ребрами, бедренные, лучевые и локтевые кости, половина таза, все было навалено вперемешку. Особенно впечатляла черепушка на самом верху пирамиды. Большущая трещина пересекала ее наискось, нижняя челюсть отсутствовала напрочь, а от верхней остались только два желтовато-коричневых зуба.
        Горка напоминала мне знаменитую картину «Апофеоз войны», только у Верещагина не было грубо сколоченной деревянной лестницы, которая на нее опиралась. Несколько нижних ступенек представляли собой довольно широкие необструганные доски, но чем выше - тем они становились уже и тоньше. Самая верхняя ступень имела в ширину не больше трех сантиметров, зато была тщательно залакирована и прибита к основанию не простыми, а золотистыми гвоздиками.
        - Знаете, что сложнее всего?
        Я обернулась на голос. Рядом стоял мужчина с бокалом шампанского в руках. На его крупном носу красовались очки с ярко-синими стеклами. Никакого пиджака, рукава небесно-голубой рубашки закатаны до локтей, ворот расстегнут до третьей пуговицы. Поза довольного кота, полуулыбка на губах. И, вообще вид такой, будто он тут всем владеет.
        - Сложнее всего придать пластмассе вид настоящих костей. Для этого надо сначала изучить их, понять, как крепятся мышцы, как происходит разложение тканей в почве, в толще торфа, и просто - на воздухе.
        - Приятного мне аппетита, - пробурчала я, запихивая в рот, прихваченный несколько минут назад, канапе. Оливки… ненавижу оливки. - А вы, судя по всему, эксперт в разложении?
        - Иногда приходится осваивать самые неожиданные профессии, - еще шире улыбнулся мужчина, протягивая мне руку. - Лех Сандерс, к вашим услугам.
        - Оу, - пришла я в состояние легкого замешательства. - Так вы…?
        - Тот самый социопат, создавший все эти работы. Я не хотел подслушивать, честное слово.
        - Простите, если обидела. Мне безумно жаль.
        Ложь, причем наглая. Ничего мне не жаль, но воспитание не позволяет сказать что-то иное. К тому же билеты сюда стоили столько, что одно упоминание об их цене могло сделать любого самым вежливым человеком на земле. Похоже, мое раскаянье выглядело не столь искренне, как бы хотелось. Мужчина откинул назад непослушную темную челку:
        - Социопат - не самое плохое слово. Все зависит от того, каков этот самый социум. На самом деле, вы лишь подтвердили правильность выбранного мною пути. Раз «Лестница амбиций» вызывает такое отторжение, значит, я добился своей цели. Гораздо хуже, если бы вы, как большинство здесь присутствующих, стали толковать о неожиданном видение привычных вещей или, что еще страшней - о тонком чувстве прекрасного. Представьте себе, я и не такое порой читаю о своих работах в различных журналах.
        - Значит, похвала вам не по нутру? - не удержалась я все же от шпильки. Воспитание воспитанием, но его самовосхваление переходило любые допустимые границы.
        - Отчего же? - Лех сделал приличный глоток, почти в два раза уменьшив содержимое бокала. - Любому человеку приятно, когда его хвалят. Даже, если не всегда заслуженно. Но такая чушь - совсем иной коленкор.
        Мне становится обидно за тех несчастных, что покупают подобные издания. Большинство людей, по крайней мере, в нашей стране, привыкло полагаться на экспертов. Они лазают по сайтам в поисках различных топов: топ десять фильмов года, пятнадцать самых эффективных средств для увлажнения кожи, пятерка лучших марок туалетной бумаги и так далее. Люди везде ищут рекомендации, надеясь, что их лечащий врач, косметолог, соседка по подъезду знают намного больше, чем они сами. Чужое мнение - это зараза похлеще гриппа. Особенно мнение большинства.
        И когда человек покупает журнал, в котором написано, что картина, состоящая из трех цветных пятен - венец современного искусства, он невольно смиряется с этим. Душу его охватывает негодование. «Что это за мазня?» - спрашивает он себя. Но рано или поздно появляется другая мысль: «Наверное, я просто этого не понимаю».
        - То есть вы признаете, что ваши работы - хлам?
        Это было сказано в шутку, но Сандерс, наоборот, резко посерьезнел. Залпом допив шампанское, вдруг подошел к постаменту, на котором были навалены кости, и запросто на него уселся.
        - Идите сюда, - позвал он.
        - Куда вы?
        - Я автор - мне можно. И вам тоже, присядьте рядом.
        Оглянувшись, поняла, что на нас никто не смотрит. Остальные посетители были больше заняты разговорами между собой, чем собственно, рассматриванием экспонатов. Пришлось подчиниться. Перешагнув через натянутый между столбиками канат с висящим предупреждением «за ограждение не заходить», я опустилась рядом. Близкое соседство с костями, пусть и искусственными, немного смущало. Но еще больше смущал брошенный из-под синих стекол пронзительный взгляд художника:
        - Посмотрите вокруг внимательно и скажите, что вы видите?
        - Ну, разные штуки… - неуверенно начала я. - ваши работы.
        - Это понятно. Но что они в вас вызывают? Какие чувства?
        - Эм… разные, - я сначала совсем стушевалась, а потом резко разозлилась. - Чего вы от меня хотите? Я уж точно не эксперт в области художеств. Честно говоря, меня сюда притащила подруга. Это она - ваша преданная поклонница. Вот ее и допрашивайте. А я, вообще, только неделю назад впервые услышала о неком Лехе Сандерсе, и вовсе не горела желанием попасть на эту выставку.
        - Уже лучше. Вижу живую реакцию.
        - Издеваетесь?
        - Угу, - не стал отрицать мужчина. - И упиваюсь вашей злостью, словно дорвавшийся до свежей крови вампир.
        - Значит, вам нравиться бесить людей?
        - Мне нравится, когда у них начинают работать мозги. Вот та парочка, - Лех не слишком прилично ткнул пальцем в двух благообразных дядек за пятьдесят. - Думаете, они жарко спорят, что может означать большой стеклянный куб, набитый разноцветными воздушными шариками? Нет. В лучшем случае обсуждают достоинства девушки в светло-сиреневом платье. В худшем - валютную политику Центробанка. Им плевать и на куб, и на шарики. Они уже достигли той самой верхней ступеньки, или почти ее достигли, стоящей позади нас лестницы.
        Один из этих двоих господ давно не появлялся на телевиденье, и про него стали забывать. Моя выставка - отличный предлог, чтобы снова засветиться перед камерами. У второго сейчас сложный бракоразводный процесс. Они с женой грызутся, как кошка с собакой. Но, если об этом узнают газетчики, упадет цена на акции их общей фирмы. Вон, кстати, его супруга, видите?
        - И что же означает куб, набитый шарами?
        - Вот. Именно этого вопроса я и ждал. Как вы сами считаете?
        - Откровенно говоря, у меня нет ни одной идеи, - несколько желчно ответила я. - Для меня это просто огромный аквариум, в который по недоразумению забыли налить воды. Во всяком случае, первой моей ассоциацией была именно такая.
        - Интересно, продолжайте, - словно психотерапевт из какого-нибудь западного сериала произнес Лех. Вот таким же спокойно-равнодушными голосами те вещали наивным пациентам, что желание перестрелять все человечество происходит у них из-за того, что в детстве мама не разрешала им есть конфеты. - Я серьезно, не стесняйтесь, выскажитесь.
        - А потом вы будете долго смеяться над недалекой дурочкой?
        - Ни в коем случае. Хорошо. Если вы так меня презираете…
        - Я вас не призираю, - возразила я.
        - …тогда послушайте одну историю.
        - С удовольствием, если разрешите мне встать отсюда. А то начинаю ощущать себя здешней скульптурой.
        - Как вам будет угодно.
        Теперь его серьезность была наиграна. В уголках глаз плясали озорные смешинки. Надо же, вроде нормальный мужик, и не скажешь, что все эти чудные и чудовищные конструкции - его рук дело. Как говорит моя драгоценная тетушка: «С лица воду не пить, по пятке диагноз не поставить». Если Лех и был психом, то хотя бы психом учтивым. Он протянул мне руку, помогая подняться и перешагнуть веревку, а потом щелчком подозвал разносчика и о чем-то зашептался с ним.
        - Попросил принести нам бутербродов. Вообще-то они предназначены для журналистов, но думаю, парочку можно позаимствовать, - пояснил. - Даже самые самонадеянные ублюдки порой нервничают, так что им кусок в горло не лезет. Это я про себя, если что. С утра ничего не ел, а теперь немного отпустило, и жутко захотелось колбаски.
        - Считаете себя самонадеянным ублюдком? - удивилась я.
        - Нет, но так считают многие мои «коллеги», - сделал Лех пальцами кавычки. - Часть из них. Другая ограничивается выражениями вроде «выскочка» и «дешевый любитель эпатажа». Насчет выскочки не знаю, а эпатаж… если он не просто для саморекламы, то не нахожу в нем ничего дурного. Но опять мы говорим не о том. Я обещал вам историю.
        - Бутерброды, как вы просили, - вынырнул откуда-то из-за очередной инсталляции паренек с подносом.
        - Прошу, - художник сгреб еду и пару стаканов с соком.
        - Благодарю, - эхом откликнулась я.
        Да уж, это вам не канапе! Мы с Лехом почти одновременно вгрызлись в мягкие булки, проложенные мелко нарубленным мясом курицы, зеленью и смазанные каким-то соусом. Краем глаза я заметила несколько удивленных взглядов. Но странно: даже посреди выставочного зала, в окружении толстосумов я не чувствовала неловкости. Видимо, мне передалось настроение Леха. Раз сам устроитель данного мероприятия разрешает, значит, стесняться нечего. А, может, сказывалась элементарная усталость.
        «Да тебе же нечего надеть!» - возопила подруга, заглянув в мой гардероб. На ее взгляд мои наряды совершенно не подходили для посещения не то что галереи, а даже самой захудалой закусочной на углу. Пришлось ехать за маленьким черным платьем, туфлями, делать прическу. К сожалению, день рождения был именно у Нади, так что пришлось потакать ее прихотям в надежде на щедрую отдачу через пару месяцев. А уж я найду способ отомстить за все ее сегодняшние измывательства!
        В довесок к четырехчасовому катанию по городу нас ждала огромная очередь на выставку. Пришлось мужественно ее отстоять. Так что сейчас мне было совершенно фиолетово, как на меня посмотрят господа, на глаза которым я больше никогда в жизни не попадусь. Я полностью погрузилась в ощущения таявшей на языке курицы, на короткое мгновение забыв даже о стоящем рядом Сандерсе.
        Тому, кажется, тоже было хорошо. Вон, глаза прикрыл, голову запрокинул, смакуя сочетание салатной горчинки со сладостью соуса.
        - История, - в третий раз начал он. - Так вот, мне было лет десять. По телевизору шла какая-то познавательная передача о Третьяковской галерее. Полагаю, это был цикл из несколько выпусков, но я попал на тот, где речь шла о картинах русских авангардистов. Не самая интересная тема, но родители были на работе, я добросовестно болел, лежа в постели, а смотреть больше было нечего. Если думаете, что меня захватили все эти полотна, я проникся их глубоким смыслом, и с той поры решил стать художником, то боюсь вас разочаровать. Нет… я смотрел на работы Кандинского, Малевича и прочих и думал: «И это вот хранится в музее? Вы, должно быть, шутите». А потом показали «Над городом» Шагала.
        - И вы влюбились в эту картину… - закатила я глаза.
        - Нет. Я так и не понял, что на ней нарисовано. Почему люди летят над домами, почему они такие угловатые? Почему сами здания нарисованы так некрасиво? Я не видел в этом ничего выдающегося. Но… у меня появилось головокружение, я почувствовал себя невесомее, что ли. Словно меня самого подняли над этим карикатурным городом.
        - Грубо говоря, вы хотите добиться того, чтобы у других тоже началось головокружение от ваших работ?
        - Не обязательно. Ассоциации, ощущения, вопросы - это важно, а не четкая трактовка того или иного произведения. Если вам не нравится эта гора костей, отлично. Мне самому она ужасно противна. Но так и должно быть.
        - И все же, так что на самом деле означает тот коробок с шарами? - смяв бумажку, оставшуюся от бутерброда, попросила я объяснений. Все эти около культурные разговоры меня мало интересовали. Наверное, мне просто не дано было почувствовать тот самый полет, изображенный Шагалом.
        - На самом деле ровно то, о чем вы подумали. Давайте свою бумагу, только я знаю, где здесь находится мусорная корзина, - потребовал Лех. Я беспрекословно подчинилась. В этом мужчине удивительным образом сочетались практичность, самоирония и присущие творческим людям завихрения. - Это и есть аквариум. Пустой аквариум, предназначенный для того, чтобы в нем плавали рыбы. Хотите - проводите аналогию с головами некоторых индивидуумов, которые должны содержать собственные идеи, а вместо этого их интересуют только лайки в соцсетях. Хотите, представьте лес. В лесу живут звери, птицы, а человек приходит и превращает живые деревья в кучу опилок, из которых потом прессуют всякие ДСП, ДВП и прочее. Хотя назначение леса быть домом для живых существ, а не стать задней стенкой вашего кухонного шкафчика. Сам по себе аквариум не имеет никакой ценности, как и шары. Но их сочетание создает впечатление абсурдности и неправильности.
        - Глубоко, - все-таки не понять мне этого. - Хорошо. Тогда чему служит эта гора костей? Чтобы вызвать брезгливость?
        - Нет. Все намного проще. У этой композиции есть недвусмысленное название, которое и отражает ее суть. Лестница сделана так, что чем выше по ней карабкаешься, тем проще с нее навернуться. Как и наше положение в обществе. Если вы заметите, внизу лежат целые кости, а к верху встречается все больше обломков. Это кости тех, кто мешал успеху поднимающегося по лестнице. Мы становимся настолько беспощадны на пути к успеху, что готовы проломить другому череп. Иногда, не только фигурально. Все довольно просто, не так ли?
        - Пожалуй, - согласилась я, - хотя после ваших пояснений в ней исчезла и без того небольшая привлекательность.
        - Господин Сандерс!
        К нам спешила невысокая девушка с горящими глазами. В руках у нее был зажат планшет с какими-то листами, а в ухе красовалась гарнитура. - Через десять минут начнется пресс-конференция, мы должны к ней подготовиться.
        - Прошу меня простить, - откланялся Лех.
        - Удачи, - кивнула я. Хотела уже отойди подальше, а там и потихоньку уйти с выставки, но художник в последний момент обернулся и произнес:
        - Подождете меня?
        - Что?
        - Это быстро. Я только напущу туману, сделаю пару фотографий и тут же вернусь. А потом мы можем прогуляться. Как вам идея? - Мужчина состряпал настолько просительную гримасу, что я не смогла отказать.
        - Хорошо. Только…
        - А?
        - Я здесь с подругой.
        - Возьмем и ее, - в последний раз улыбнулся Лех, прежде чем девушка с гарнитурой буквально силком утащила его в соседнее помещение.
        «Надя будет в восторге, - мрачно подумала я. - Надо будет затребовать у нее путевку на Сейшелы, не меньше»
        Верность
        Символ правой руки. В самом широком понятии - постоянство в своих привычках и привязанностях, в более узком - некое постоянно повторяющееся действие. В последнем случае рисуется в обратную сторону, для предотвращения навязчивых состояний и только холодными тонами видимого спектра.
        2/3
        Не хило он все-таки приложился! Лифт не работал, подниматься пришлось пешком, и боль простреливала от поясницы до колена. Даня останавливался на каждой площадке, внимательно всматривался в номера квартир, пытаясь одновременно вычислить, на каком этаже живет его одноклассник и долго ли ему еще топать.
        - Триста шестая, так… триста седьмая, - выбираясь на очередной - пятый этаж, продолжал считать Рябин. - Ага, триста восьмая.
        Звонка у Жеки не было. Пришлось несколько раз громко стукнуть кулаком, прежде чем раздался лязг цепочки, а затем в дверном проеме показалась конопатая физиономия хозяина. Судя по всему, он был удивлен таким внезапным визитом, но ограничился только емким:
        - Ух ты. Ну, заходи, типа того. Пиво будешь?
        - Буду.
        Именно за этим Даня сюда и притащился, чтобы напиться. Правда, вся эта катавасия с наездом выбила из нужного настроения. Теперь он бы предпочел одиночество, чтобы хорошенько поразмыслить, что же означало его глупое предложение Антонине.
        «Не хотите как-нибудь сходить в кафе?» - Фу ты, ну ты, самому противно.
        «И на какие шиши ты бы ее повел, олух? - спросил Даня сам себя. В кармане уныло бряцала мелочь, последняя двухсотрублевая бумажка совершенно не грела душу, даже находясь в нагрудном кармане. - Или предложил бы платить за себя самой?»
        Коварное сознание тут же подсунуло недавнюю картинку: длинные пальцы с темно-вишневым лаком, между которыми зажаты две купюры.
        «Я же не старая извращенка, платящая за секс молоденькому красавчику».
        Но почему-то выглядело все именно так.
        Рябину стало невыносимо мерзко, будто его с головой окунули в помойное ведро. Нет уж, одним пивом тут не обойдешься.
        - А если что-нибудь покрепче? - обратился он к Жеке.
        Тот уже вытащил из холодильника очередную бутылку и ловко вскрыл ее ударом о столешницу. Пробка улетела куда-то под газовую плиту, пена с шипением полилась однокласснику на пальцы.
        - Твою дивизию! Не, старик, только пиво. Родители позвонили, сказали, завтра прилетают, так что пришлось урезать количество алкоголя.
        Даня презрительно хмыкнул. Он считал, что если уж затеваться с вечеринкой, так делать это по-людски. А не приглашать гостей в дом, чтобы ходить за каждым и канючить: «Не трогай ничего на полке, меня мама убьет, если что-то расколешь! Не-не, сок брать нельзя! Какая еще «Кровавая Мери», ты офонарел - хватать подарок моего отца? Да, эту бутылку ему подарили на юбилей!»
        Именно так, с противным повизгиванием и кричал Ванька Жирков в позапрошлом году, прямо перед окончанием средней школы. Это был их ответ на официальный выпускной вечер, организованный родительским комитетом. Помниться, парочка Даниных так называемых друзей тогда смогла каким-то невероятным образом упиться до невменяемости. Скандал потом был жуткий. А как их на педсовете песочили, у! Причем, как это часто бывает, больше всего досталось тем, кто меньше провинился. В итоге вместо ресторана их ждало сухое во всех отношениях вручение аттестатов без всяких посиделок. Впрочем, Рябин не слишком огорчился по этому поводу.
        - Данечка! - Шею обвили цепкие руки Кристи. - Так и знала, что ты придешь! А что с твоей рукой?
        Парень рефлекторно спрятал правую ладонь за спину, но куда там! Его подруга всегда отличалась излишней внимательностью. В отличие от Даниила, девушка успела переодеться, и теперь на ней красовалась малиновая многослойная юбка по колено и белая футболка с надписью «Keep calm and be cool»[6 - Keep Calm and Be Cool (англ.) - «Сохраняй спокойствие и будь клевым», пародия на популярную надпись Keep Calm and Carry On (с англ. - «Сохраняйте спокойствие и продолжайте в том же духе») с агитационного плаката 1939 года, произведенного в Великобритании. Изначально плакат был выпущен британским Министерством информации в 1939 году в начале Второй мировой войны. Было отпечатано два с половиной миллиона копий, однако плакат не получил широкого распространения. В 2000 году копия плаката была найдена в магазине подержанных книг «Barter Books». Поскольку права на подобные работы, произведённые правительством Великобритании, истекают в течение 50 лет, изображение находится в общественном достоянии. Это позволило печатать неограниченное количество копий плаката, а также производить другие сопутствующие сувениры.
Популярность плаката также породила множество пародий с измененной надписью или логотипом.]. Над надписью вместо традиционной короны красовался смайлик с высунутым языком. Все это на Кристи, с ее точеной фигуркой, смотрелось просто отлично. И дурашливые хвостики a-ля Харли Квин, и юбка, больше похожая на малиновое безе, и значок в виде знаменитого Уродливого кота. Но Даня вдруг подумал, что сегодня его подружка выглядит как сбежавшая из цирка клоунесса, а не нормальный человек.
        - Упал.
        - Ох ты, бедный, - запричитала Кристи. - Очень больно?
        - Не очень. Видишь, я уже взял себе обезболивающее, - шутливо приподнял Рябин бутылку.
        «А теперь оставь меня, пожалуйста, в покое», - продолжил он мысленно.
        В гостиной перед большущим телевизор собралось человек семь мальчишек. Двое из них азартно рубились в очередную бродилку-стрелялку с мигающим светом и лезущими из самых неожиданных мест монстрами. Остальные поддерживали игроков ободряющими криками. Даня никогда не был заядлым геймером, но задержался на несколько минут, пока на экране не высветилось «Game over».
        - Тьфу ты! Я тебе говорил, надо было брать пулемет на нижнем уровне, а ты мне что в уши дул? «Погодь, Костян, я такую тему знаю!» Ну, где твоя тема, а? - Со злостью бросив джойстик на диван, накинулся один из неудачников на другого.
        - Да иди ты нафиг, - не менее бурно отреагировал тот.
        Остальную перепалку Даниил предпочел не слушать. Он никогда не был в этой квартире, и теперь решил устроить себе самовольную экскурсию. В одной из комнат обнаружилась стайка шепчущихся девчонок. Одна из них враждебно уставилась на Рябина:
        - Чего надо? Не видишь, мы тут разговариваем.
        - Вижу, Машка, - таким же недовольным тоном отозвался парень.
        - Закрой дверь с обратной стороны, мажор, - донеслось из глубины комнаты.
        - Сама дура, - пробурчал Даня, но послушался.
        Комната напротив оказалась чем-то средним между библиотекой и кабинетом. На широком письменном столе вперемешку были навалены документы, аэрофотоснимки и карандашные наброски каких-то зданий. Отец Жеки был то ли архитектором, то ли инженером-геодезистом, Даня точно не знал.
        Он прошелся вдоль стен, на одной из которых висела большущая карта мира, а две другие были заняты книжными полками. Карта его не интересовала. По географии у Рябина была твердая «пятерка», и в отличие от все того же Жеки, подросток никогда бы не перепутал Марокко с Монако или не ляпнул, что Уганда находится в Латинской Америке. А вот книги он решил рассмотреть поближе. Видимо, сказывалась материнская любовь к печатному слову, в последнее время, правда, выражавшая только в ежемесячном протирании пыли с дорогих томиков.
        Несколько полок занимали разного рода справочники, словари и энциклопедии. Чуть выше два бронзовых пуделя поддерживали разномастную кучку изданий по кулинарии. На другой полке стройно, словно солдаты на параде, выстроились классики. Четыре тома Пушкина, собрание сочинений Горького и несколько разноцветных сборников стихотворений. Именно на них сразу натыкался взгляд, тогда как современные писатели, словно нелюбимые пасынки, ютились на самом верху. Не задерешь голову - не увидишь. Такое впечатление, что родители Жеки стеснялись своих литературных предпочтений.
        Даня прошелся глазами по названиям, мысленно перебирая в памяти, какие из них слышал, а какие были для него в новинку. Пока не остановился на черном корешке, по которому бежали золотистые значки. Не привычные буквы, а какие-то неизвестные закорючки. Любопытство быстро взяло вверх над приличиями. К счастью, рост Рябина позволил достать книгу, не уронив при этом парочку соседних.
        Пиво было временно оставлено на подоконник, и парень углубился в изучение попавшего ему в руки труда. Правда, очень скоро его постигло разочарование - книга была написана на каком-то иностранном языке, вроде польского или сербского. В любом случае, прочесть ее Дане не удалось бы, а перемежающие сплошной текст рисунки только сбивали с толку. Они не были объединены ни сюжетом, ни даже художественной манерой.
        - Это моей бывшей тетки.
        На пороге под аккомпанемент надоевшего хуже горькой редьки «Despacito» возник Жека. Судя по всему, девочки закончили свои таинственные разговоры, а парни допились до такой стадии, что можно было начать танцы.
        - Как это - бывшей тетки? - не понял Даниил.
        - Ну, бывшей жены моего дяди, если тебя так больше устроит. Они прожили вместе всего два года, а ее вещи до сих пор периодически находятся. Хотя тут она появлялась всего раз пять на моей памяти. Только не спрашивай меня, что это за дичь - не знаю. Тетка у меня этот… психолог, не - невролог. Или нейрохирург? Короче, любит запихивать людей в разные громоздкие аппараты и бить их под колени молотком.
        - А, понятно, - протянул гость, хотя ему ничего не было понятно. Но если экс-тетка Жеки понимала хоть что-то в этих записях, респект ей, как любит говорить младшая сестрица Дани. - Ладно, извини, что вперся сюда.
        - Да ладно, ничего страшного. Главное, не помни отцовские бумаги. Остальное - пофиг, - благодушно махнул рукой одноклассник.
        Они вернулись в гостиную, где уже вовсю гремел другой не менее прилипчивый трек. Пославшая Даню девица изображала нечто среднее между стриптизом и предметными конвульсиями, но из всех вещей с нее был снят только левый носок.
        - Эй! - Заорала она новоприбывшим. - Идите танцевать!
        Оказавшийся ближе всех к ненормальной Даниил сейчас же был схвачен и вытащен на середину гостиной.
        - Машка, отвали, - слегка оттолкнул он назойливую любительницу публичных оголений. Но та вцепилась в Рябина подобно голодному таежному клещу и даже ухитрилась расстегнуть застежку на его толстовке, прежде чем подростку удалось высвободиться.
        - Эге, какого лешего тут твориться! - В комнату разъяренным малиновым шмелем влетела Кристи. - Я сказала - руки прочь от моего парня!
        - Да сдался мне этот мажор! - Тут же отступила назад Машка. - Забирай себе со всеми потрохами. Думаешь, он тебя любит, а? Ты просто помешанная, поняла? Ты поняла?!
        - Брат, лучше тебе убраться по-тихому, - шепнул причине женского раздора Жека. - Иначе они тут все к чертям разнесут…
        - А у тебя завтра родители прилетают, - понятливо продолжил тот. - Пожалуй, ты прав. Еще раз извини, что так вышло.
        Пока девчонки делили шкуру неубитого медведя, то есть благосклонность Дани, сам он незаметно выскользнул из квартиры и потопал вниз по лестнице. Они с Кристи никогда не состояли ни в каких официальных отношениях. Конечно, среди девчонок она больше всех общалась с Рябиным. В конце концов, они вместе учились с первого класса, и дружно перешли в новую школу. Но говоря по совести, никаких особых романтических чувств Даниил к подруге не испытывал. Она была куколка, они пару раз обжимались втайне от ее родителей, однако признать Кристи своей девушкой Рябин не мог.
        Обратная дорога на улицу заняла намного меньше времени. Нога немного отошла, хотя парень все еще похрамывал. Итог дня был крайне неутешительным: поругался с русичкой, чуть не попал под колеса, и даже напиться после всех переживаний так и не смог. Все-таки не зря умные люди говорят, что все беды происходят по вине женщин. Во всяком случае, Данины неприятности были связаны исключительно с прекрасным полом.
        - Блин… - школьник остановился на середине пролета. Не хватало привычной тяжести за плечом. - Рюкзак.
        В нем было все: зарядка для телефона, тетрадки с учебниками и - главное, ключи от квартиры и дачи. Мать возвращалась домой не раньше семи-восьми вечера, отец укатил в очередную двухдневную командировку, и даже Аринка не могла ему помочь. Сестренка плотно занималась спортивной гимнастикой, и вчера отправилась на очередные региональные соревнования.
        Делать нечего, пришлось понуро топать обратно на пятый этаж. Даня искренне надеялся, что девчонки уже перебесились и пошли на мировую. За дверью было подозрительно тихо.
        «Они что, перебили друг друга?» - Удивился юноша, прислонив ухо к Жекиной двери.
        - Молодой человек, а подслушивать нехорошо, - раздалось за спиной.
        - Простите? - Даня обернулся. - вы?
        - Ангелок? Надо же, какая встреча. От тебя просто так не отделаешься. - Искривила рот в ироничной усмешке Антонина. - Значит, тут твой друг живет? Скажи ему, чтобы музыку тише сделал или хотя бы включил что-нибудь приличное. Лично я предпочитаю блюз.
        - Прекрасно, так ему и передам, - ничего умнее не придумал школьник.
        Сейчас в полутьме подъезда Тоня казалась еще красивее, чем в машине. И чем дольше Даниил смотрел на нее, на строгие линии ее брюк, на элегантную однотонную блузку без излишеств, тем более кричащими и нелепыми казались ему наряды Кристи. Даже не клоунесса - пациентка дурдома. Такая женщина как Антонина - взрослая, знающая себе цену, не стала бы устраивать скандал, как те две курицы за дверью. Даня просто знал это - и все.
        - Погоди, я только сейчас поняла: ты же не дал мне свой номер.
        - Номер? - Кажется, он не только руку повредил, но и голову.
        - Мне же надо тебе позвонить, чтобы договориться о встрече в кафе?
        - Вы серьезно хотите со мной пообедать? - Растерялся Рябин.
        - А почему нет? Или ты уже отказываешься от своего предложения? - Интересно, но в голосе Тони послышалось искреннее разочарование.
        - Нет, что вы! Конечно, сейчас продиктую. Восемь…
        Не успел Даниил назвать последнее число, как дверь за его спиной открылась:
        - Здрасьте. - Жека. В руках у одноклассника сиротливо болтается рюкзак Дани. - Ты забыл. Я уж хотел бежать за тобой, а ты тут. Чего торчишь до сих пор?
        - Это я его задержала. Хотела поинтересоваться, в честь чего дают концерты современной поп-музыки? - Вместо Дани ответила Шаталова. - Чтобы до одиннадцати угомонились, понял, мальчик?
        - Да мы скоро и так разойдемся, - стух под суровым взглядом соседки одноклассник. - Не волнуйтесь. И это… моим родителям не рассказывайте, ладно?
        - Посмотрим на твое поведение, - строго отчеканила Тоня.
        Жека несколько раз дернул головой, словно китайский болванчик и скрылся в своем жилище. Рябин обменялся с женщиной одинаковыми взглядами.
        - Видал, каков фрукт? Сам безобразничает, как порядочный, а чуть что: «мамочке не говорите, а то папочка меня по заднице ремнем отшлепает». Нашел подельницу. И ты с такими вот зависаешь?
        Даня почувствовал, как краснеет. Обычно он не стыдился своей компании. Это его долгое время избегали. Но сейчас краска жаром заливала щеки. Хорошо хоть, что при таком скудном освещении это было не так заметно. И все же Рябин решил оправдаться:
        - Не совсем так. Просто решил раз в год сходить в гости…
        - Не продолжай. Это был риторический вопрос. И нечего сразу принимать защитную стойку. Так ты в жизни ничего не добьешься, если будешь постоянно ставить блок, вместо того, чтобы врезать противнику как следует.
        - И как же мне это сделать? Не могу же я просто нагрубить вам?
        - Грубость - тоже средство защиты. Надо сказать, самое паршивое из всех.
        - А какое же самое эффективное? - Заинтересовался Даня.
        - Смех. Обратить все в шутку, когда тебе больно - вот настоящее мастерство. Если в следующий раз кто-то начнет наезжать на твоих приятелей, на твой выбор обуви, на твою прическу, просто ответь что-то в духе: «Да, мир похоже на грани апокалипсиса, раз ничего лучшего в магазинах не предлагают». - Тоня сунула сотовый в сумочку и вздохнула: - Ладно, Даниил, я бы с радостью поделилась своими неисчерпаемыми запасами мудрости, но, боюсь, придется отложить это до другого раза.
        Шаталова легонько шлепнула школьника по плечу и помчалась вниз по ступенькам. Даня снова оказался в роли того, кто смотрит в спину уходящему. И почему-то не сомневался: они не скоро поменяются ролями.
        Ветви дерева
        Символ левой руки. Другое название «Кактус». Неравнозначность выбора, отбрасывание тех или иных заключений в пользу единственно верного в данной ситуации. От цвета не зависит, но эффективность возрастает при увеличении насыщенности используемых красок.
        1/2
        - Давно я так не смеялся.
        Что правда, то правда: мужа до сих сотрясали приступы неудержимого хохота. Лицо его покраснело, на глазах выступили слезы, которые Слава безуспешно пытался утереть тыльной стороной ладони. Я же была оглушена грохотом и полу ослепла от света, особенно яркого после темноты зала, чтобы собрать свои впечатления в кучу и высказаться более развернуто, ограничившись простым:
        - Редкостная гадость.
        - Да ладно тебе! Пара сцен могла даже претендовать на оригинальность, - возразил муж. - Хотя концовка - ахтунг! Столько бегать по проклятому месту, чтобы тупо врезаться в дерево. Знаешь, надо поискать полную фильмографию режиссера.
        - Перестань, - оборвала я его, ступая на эскалатор. - Ты же знаешь, я ненавижу фильмы ужасов, но почему-то повел именно на это… на эту хрень? - Литературное определение просмотренному фильму не подбиралось.
        - Вот поэтому и повел, - глазом не моргнул Слава. - Надо рушить стереотипы и расширять границы сознания.
        - Угу, расширять, а не надругаться над ним.
        Муж протянул руку, ободряюще накрыв ею мои пальцы, лежащие на поручне. Доброслав знал, что я вовсе не злюсь на него - это всего лишь привычное бурчание, заменявшее иным влюбленным парочкам нежные воркования. Когда я по-настоящему зла, то просто не разговариваю с мужем.
        - А, во-вторых, - продолжил тот, - на сайте были указаны такие жанры как «триллер», «драма». Никаких ужасов в помине не было. Так что все претензии прокатчикам.
        - Ладно. На этот раз прощу. Но в следующий ты обязательно посоветуешься со мной, прежде чем покупать билеты. Кстати, сколько ты за них отдал?
        - Эм… - отвел глаза Слава. Ответ: «Какая тебе разница», - давно не прокатывал. - Около трехсот рублей в общей сложности.
        - А точнее?
        Мы сошли с движущейся лестницы, и теперь Славе сложнее было укрыться от моего испытующего взгляда. Поэтому он предпочел сдаться сразу и просто-напросто сунул один из оставшихся билетиков. Я тщательно изучила полученную улику. Название фильма, ряд, место, время покупки - все совпадало, но подозреваемый в растранжиривании семейного бюджета безбожно и нагло врал.
        - Двести тридцать рублей?! - Выбитая цена ужасала больше всех ста двадцати минут фильма вместе взятых. - Почти полтысячи на это… на эту… Ох! И это ты называешь «около трехсот»? Мот!
        - А ты - скряга, - в тон мне отозвался муж. - Скупердяйка. Жадюга, сквалыга, крохоборка, Скрудж Макдак в юбке!
        - Ничего себе! - искренне поразилась я. - Добрался до моего словаря синонимов?
        - О, ты даже не догадываешься, как широк мой словарный запас! - горделиво вздернул подбородок муж.
        - Надо как-нибудь пересмотреть «Утиные истории»,[7 - «Утиные истории» (англ. DuckTales) - американский телевизионный мультсериал, созданный «The Walt Disney Company». Премьера состоялась 18 сентября 1987 года мультфильмом «Сокровища золотых солнц», который впоследствии был разбит на пять получасовых эпизодов. Всего в эфир вышло 100 эпизодов в составе четырёх телесезонов. Зрители увидели последнюю серию шоу 28 ноября 1990 года. Сериал создан по мотивам комиксов Карла Баркса. В центре сюжета - пожилой селезень Скрудж Макдак и его племянники-утята Билли (Хьюи), Вилли (Дьюи) и Дилли (Луи). Герои путешествуют по миру в поисках приключений и различных сокровищ.] - мечтательно улыбнулась я, но тут же вернулась к роли домашнего тирана. - Уж лучше марафон с недалеким Зигзагом Маккряком, чем то полоумное семейство.
        - Кстати, - припомнил вдруг Слава, приобнимая меня за плечо. Наши пикировки редко переходили в настоящие ссоры. Скорее, наоборот, способствовали еще большему сближению. - Когда я был маленьким, то думал, что его зовут Мокряк. Не Мак-кряк, а именно «мокряк». И все недоумевал, почему он мокрый? Причем тут вода?
        - Ну, вообще-то не лишено логики. Утки - водоплавающие птицы. Это еще пустяки. Я почти всю жизнь была уверенна, что улица Сакко и ванцетти названа в честь какого-то грузина.
        - Чего? - Снова заржал муж.
        - Вот так. Я думала, что Сакко - имя, а Иванцетти - фамилия. И только потом, когда случайно увидела, как правильно пишется, поняла, что это два человека.
        - Даешь…
        - Даю, - мирно согласилась я.
        - На самом деле, Сакко и ванцетти были итальянскими анархистами, проживающими в США, - пустился Слава в объяснения. - Их обвинили в убийстве кассира и охранников обувной фабрики. И, несмотря на то, что доказательства вины были весьма натянутыми, обоих приговорили к смертной казни.
        - И? Я не понимаю, в чем суть? Что такого героического они совершили, что в их честь назвали улицу на другом конце света?
        - Да ничего, просто были двумя невинно осужденными борцами за права рабочих. Приговор по их делу приобрел слишком широкий резонанс. И лишь когда Сакко и ванцетти поджарили на электрическом стуле, власти признали, что приговор был неправомерным. Вот такая грустная история. И грузины здесь совершенно не при чем, - закончил муж.
        Стеклянные двери автоматически распахнулись, и мы выступили из душного кинотеатра на свежий осенний воздух. Слишком свежий и весьма влажный. Утренние облачка к вечеру потемнели от своей тяжести и, превратившись в тучи, дружно разродились мелким противным дождем. Судя по лужицам на мостовой, он шел уже не первый час. К такой подлости природы я была не готова:
        - Отлично, и что делать?
        - Как «что»? - Слава высунул голову из-под защитного козырька и тут же нырнул обратно. - Вроде, все не так уж плохо. До остановки рукой подать, сядем в тридцать четвертый, - и до самого дома.
        - Может, лучше переждем? - с надеждой косясь на разрывы в сплошном сером покрывале, предложила я свой вариант.
        - Осенние дожди могут лить неделями, - «обрадовал» меня муж. - Да ладно, Лер, это же обычная вода, а не серная кислота. Ничего с тобой не будет.
        - Со мной - нет, а ты заболеешь, - упрямо возрази я.
        Это вовсе не было блажью. Доброслав цеплял любую заразу, с октября по апрель шмыгая носом, а в плохие годы умудряясь еще и летом переболеть ангиной. Поэтому уже с августа я начинала закупаться марлевыми повязками, коробками с бумажными платками и флакончиками с эфирными маслами.
        В первые годы супружества постоянно чихающий муж вызывал у меня приступы паники. Сама я не то, чтобы отличалась крепким здоровьем, но простуду переносила на ногах и довольно быстро выздоравливала. А вот Славе помогал лишь строжайший постельный режим в течение не менее трех-четырех дней.
        Сначала казалось, он притворяется. Я пичкала супруга антибиотиками, иммуномодуляторами, перепробовала на нем, казалось, все рекламируемые лекарства. Ничего не помогало. Но стоило Славе просто отлежаться под теплым одеялом, как все возвращалось в норму.
        - Это у тебя психосоматическое, - однажды сказала я в приступе бессильной злобы. - Защитный механизм, чтобы на работу не ходить. Почему-то всем тетрациклины помогают, а тебе нет. Самому не смешно?
        - Не смешно, - громко сморкаясь, довольно грубо ответил он тогда. - Мне - совершенно не смешно. Думаешь, я получаю огромное удовольствие от всего этого? Или, когда ты уходишь, я вскакиваю с кровати и начинаю, словно школьник, обманувший родителей, бегать по комнате? У меня температура под тридцать девять, меня трясет, каждая мышца ноет, голова разваливается. Конечно, есть от чего приходить в восторг!
        - А я и не утверждаю, что ты делаешь это сознательно.
        - Хорошо… чего ты от меня сейчас-то хочешь? - устало прикрывая глаза, прогнусавил Слава.
        Я ничего не хотела. Психика тут роль играла или нет, но факт оставался фактом: самым верным средством излечения мужа от противных хворей являлась большая кружка чая с малиновым вареньем. И если он возвращался с работы, жалуясь на боль в горле, мне ничего не оставалось, как смириться с неизбежным.
        Дождь был холодным. Дождь не собирался прекращаться. У нас не было ни зонта, ни даже пакета - прикрыть голову. Тряпичные кеды Славки не внушали никакого доверия, как и его ветровка без капюшона. С другой стороны, не ночевать же нам на крыльце кинотеатра? Мои руки начали медленно покрываться гусиной кожей. Надо было срочно что-то решать.
        - У нас есть бутылка вина, - проследив весь путь моих размышлений, тихонько прошептал Слава. - Горячая вода, шерстяные носки, огромный плед.
        - Хорошо, уговорил. Но готовить будешь сам, - сдалась я.
        - Вперед?
        - Вперед!
        Доброслав сжал мою руку, и мы рванули в сторону остановки через небольшой парк. Небеса, словно в отместку, усилили напор. Капли стали больше, и буквально через считанные секунды моя челка начала прилипать ко лбу.
        На остановке образовалась небольшая толпа. Одураченные полуденным теплом и солнышком, горожане теперь сыпали в адрес изменника-сентября проклятиями. Толку от этого было чуть, лужи издевательски пузырились - верный знак того, что непогода задержалась надолго.
        И только группа ребятишек тринадцати-пятнадцати лет была всем довольна. Двое детей сначала в шутку пытались вытолкать третьего из-под пластиковой крыши, а когда им это надоело, словно воробьи уселись на край скамейки и уткнулись в телефон.
        - Валерия Никитична, - раздался ломающийся голосок одного из троицы.
        - Демидов, ты ли это? А я думала - хулиган какой-то. Уж хотела полицию вызвать, - изобразила я суровость.
        - Не надо полицию, - подключился к разговору второй мальчик, с некоторым подозрением осматривая стоящего рядом со мной Доброслава. Тот приветственно кивнул всем троим. - А это ваш муж?
        - Он самый, - не стала отрицать я.
        - А мы в кино ходили, - поделился Демидов.
        - На какой фильм? - с живостью подхватил тему Слава. - На боевик, да?
        - Не, на мультик, - огорошили его мои ученики. - Аниме.
        - Мультики же для детей, а вы вон какие взрослые. Еще год-два и начнется бриться.
        Я закатила глаза. Иногда супруг просто убивал меня подобными штампами. Хорошо хоть обошелся без традиционного вопроса: «Что, молодежь, небось, уже курите втихаря?» Похоже, мальчишки слышали подобное не раз, поэтому просто неуверенно заулыбались. Пришлось срочно прийти им на помощь:
        - Читала о нем много хвалебных отзывов. Правда, там такой хороший сюжет?
        - Да, ниче так, - вынес вердикт молчавший до селе третий из приятелей.
        - Надо было с вами идти. А то кое-кто меня поволок на триллер, который оказался несмешной комедией, - шутливо пихнула я Славу в бок. Мальчики дружно захихикали.
        - О, наш автобус! - Заметил подъезжающую к остановке маршрутку Демидов. - Мы пойдем. До свидания, Валерия Никитична!
        - Идите, - помахала я рукой троице на прощанье.
        - Видела, как они на меня смотрели? - через минуту тишины спросил Доброслав.
        - Как? - не дождавшись продолжения, уныло протянула я. Один за другим люди садились в троллейбусы и газели, а нужный нам маршрут все задерживался.
        - Как Ленин на буржуазию…
        - Вот честное слово, я без понятия, как Владимир Ильич смотрел на врагов пролетариата.
        - Как твои ученики на меня. Зуб даю, этот Демидов в тебя по уши влюблен.
        - Не ерунди, - фыркнула я.
        - А что? Это довольно распространенное явление. Когда я был в их возрасте, мне нравилась наша учительница физкультуры. Ради ее красивых голубых глаз была самым варварским образом разорена клумба перед школой. С тех самых пор я четко запомнил разницу между африканскими и узколистными бархатцами. Мне пришлось их высаживать взамен сорванных и потоптанных петуний. И, знаешь, что самое обидное? Именно физкультурница меня и сдала. Не будь так строга к своим ученикам.
        - Ладно, я скажу им, что у меня аллергия на пыльцу.
        - Да, так будет лучше, - согласился мужчина.
        Мы еще постояли, всматриваясь через пелену дождя. Темнело. Порывами налетал ветер, срывая с озябших деревьев пожухлую листву. Кроме нас на остановке осталась лишь какая-то бабулька с огромной тележкой.
        - И как? После этого прошла твоя любовь к учительнице?
        - Нет. Она стала еще крепче, и на выпускной я пришел с уже настоящим, а не надерганным букетом и признался ей. Мол, так и так, Алена Игоревна, все эти годы вы были моей тайной музой. Мы даже потанцевали.
        - Врешь! - не поверила я, но лицо Славы оставалось совершенно серьезным. - Ого, да мой супруг настоящий смельчак.
        - Видела бы ты, как у этого смельчака тряслись коленки, и как он заикался. Наверное, тогда я представлял собой весьма жалкое зрелище. К счастью, у физкультурницы хватило такта мило улыбнуться в ответ и не произнести ничего лишнего. Скажи, а если бы тебе кто-нибудь из учеников признался в любви, чтобы ты сделала?
        - Все зависит от возраста. Малыши еще не понимают грани между дозволенным и не совсем приличным. Дети с пятого по девятый-десятый класс… Они, скорее, инкогнито подсунут тебе на стол записку или, как ты - клумбу разорят, а цветы в кабинете оставят, но в глаза вряд ли признаются.
        - А старшие? Парни по шестнадцать - восемнадцать лет? Они ведь уже не такие маленькие, чтобы не понимать, что такое симпатия к противоположному полу. А стыдливости у них иногда совсем нет. Как с ними?
        - Ты меня сейчас спрашиваешь, как преподавателя или как женщину? - уточнила я.
        - А есть разница?
        - Огромная, Слава. Огромная. Хороший преподаватель никогда не ответит взаимностью на чувства ученика. И это касается не только любви, но и неприятия тоже. А женщина может в ненужный момент выключить голову. И это совсем нехорошо, - растолковала я непонятливому муженьку. На горизонте мигнули желтым две заветные цифры. - Наш автобус, пойдем!
        Возвращение к началу
        Символ левой руки. «Источник», некая далекая точка, определяющая личность человека и не позволяющая ему двигаться в ином направлении своего развития. От направления написания зависит результат воздействия знака. Либо избавление, отрицание некого события, либо возвращение к нему, как к психическому источнику энергии, силы. Отсюда и двойственность названия знака.
        Видение первое
        - Ну что, струсила? - ядовито улыбается Альбина.
        В ней бесит все: и веснушки, и чересчур курносый нос, и маленький ротик с пухлыми губами, и две толстые косы. Этакая кантригерл[8 - Буквально с английского «деревенская девушка».], только ковбойских сапог не хватает со шляпой. Вместо них на ногах Альбины красуются замшевые ботинки с частой шнуровкой, а на голове - берет. Пальто в крупную клетку и длинный шарф, надетый больше для красоты, чем для утепления, только подчеркивают всю нелепость образа. Кантригерл, которая косит под парижанку.
        Она наклоняется так близко, что девочку обдает удушающая волна клубничной эссенции. Альбина двигает челюстями, а потом начинает выдувать бледно-розовый пузырь. Девочка хочет, нет, умоляет о том, чтобы тот лопнул, облепив и этот вздернутый нос, и круглые щеки. И чтобы он это тоже увидел. Увидел, какая Альбина на самом деле без этих сапожек-шарфиков. Про таких ее мать говорит «манерами не вышла, зато наглостью добрала». Но пузырь не лопается, а медленно опадает, и Альбина втягивает жвачку обратно в рот.
        - Струсила, - довольно, почти счастливо повторяет она. - Что, Александрова, боишься в своих кривых ногах запутаться? Вот и правильно, бойся. Хотя, на твоем месте я бы предпочла, чтобы их поездом отрезало. Разве можно с такими кривульками жить?
        - Аль, оставь ее в покое, - раздается голос одного из ребят. Но девочка не успевает почувствовать благодарность к его обладателю, как тот продолжает с гадливостью: - Ей даже это не поможет.
        Лицо мгновенно вспыхивает. Она всегда знала о своих недостатках, старательно скрывая не слишком прямые ноги в широких штанах, а худощавую фигуру без лишних изгибов - под несколькими слоями футболок и рубашек. Нет, с мальчиком Алису никогда не путали; она обладала типично девчачьим лицом и длинными волосами. Но тем обиднее было смотреть на своих одноклассниц. Они не были красивее, они просто умели себя подать. Но пока девочка этого не понимала, ненавидя свое отражение в маленьком зеркальце ванной комнаты и еще в десятках других поверхностях.
        Если бы он обратил на Алису внимание, или хотя бы перестал смотреть, как на пустое место… Ей было довольно и пары слов, кроме дежурных «Привет» и «до завтра». Но он стоял сейчас вместе со всеми, со скучающим видом ковыряя какой-то веткой песок под ногами. И ему было плевать на ее горящее лицо, на ее колотящееся сердце и подступающий к горлу ком.
        - Я не струсила, - через силу произносит девочка.
        - Тогда чего дергаешься? - неожиданно шлепает ее по плечу другой паренек. - Все будет путем!
        - В крайнем случае, тебя размажет о рельсы, - философски пожимает плечами Наташка.
        Она выше всех девчонок, да и некоторых мальчиков в классе, но никто над ней не смеется. Никто не называет «каланчой», «жирафом» или «стропилом». Все знают, что отец Наташки один из милицейских начальников, а мать состоит в попечительском совете школы. И это служит Наташке такой же защитой, как дорогая одежда и наглость Альбине.
        А у нее нет ничего. Даже нормального брата, который мог бы прийти и объяснить всем этим зазнайкам, что бывает с теми, кто обижает его драгоценную сестренку. Только вечно витающий в облаках Ромка, которому самому нужна защита.
        Вся их компания стоит около железнодорожного переезда. По этому пути ходят только товарники.
        «Так что если меня собьют, то хотя бы никто больше не пострадает из пассажиров», - мрачно думает девочка. Подобного рода размышления уверенности не добавляют, но хотя бы отгоняют более мрачные мысли.
        - Ну, и долго ждать? - спрашивает Альбина у Сережи.
        Тот с неохотой прекращает свое занятие, отбрасывая палку в ближайшие кусты, и смотрит на свои наручные часы. Под невыразительным октябрьским солнцем они сверкают, как серебряные. И сам Сережа сияет каким-то непостижимым, загадочным светом. Не только Алиса это видит. Это видят и учителя, и другие одноклассники. Поэтому мальчика всегда окружает целая толпа. Но ближе всего к Сереже сейчас находится Альбина, и за это девочка начинает ненавидеть ее еще больше.
        - Еще минут пять, не больше.
        Алиса слышала от кого-то, что папа Сережи служит на железной дороге, поэтому он знает расписание всех местных поездов. Она старается слушать еще больше, собирая любые крупицы информации, связанные с ним. Словно это может сделать ее саму ближе к Сереже! Но нет, знания не сокращают дистанции. Между ними лежит непреодолимая пропасть. И все же сегодня Алиса надеется хоть на шажок приблизиться к светочу. Только бы от волнения у нее, и правда, не подкосились ноги…
        Поезд приближается. Мелко дрожат рельсы, и эта дрожь передается девочке. Она готова перескочить через железнодорожное полотно одним прыжком, она взлетит так высоко, как только способен взлететь человек. На три, нет, на все пять метров. Как знаменитый Бубка, причем даже без шеста. Всего секунда, и он посмотрит на нее совсем другими глазами. Да, его карие глаза распахнуться удивленно, неверяще, а потом он скажет…
        - Пошли, ребята, а то сейчас шлагбаум опустят, - вместо Сережи произносит Наташка, и все следуют за ней. Все, кроме Алисы.
        Она остается одна наедине с мигающим семафором и своим страхом. У нее есть всего ничего времени. Сейчас или никогда. Это же так просто! Она тысячи раз пересекала пути, ей известны все выбоины и ямки. Но сейчас, когда земля мелко вибрирует, а слева на горизонте появляется пятно приближающегося поезда, все сливается для Алисы в одну бело-красною полосу. Это медленно ползет вниз шлагбаум, так медленно, словно давая ей время еще раз все хорошенько обдумать.
        «Что тебе дороже? - насмешливо звучит в голове голос Альбины. - Восхищение Сережи или твои ноги-кривульки?»
        - Ну, чего ждешь, Анна Каренина! - заливисто ржет настоящая одноклассница. - Давай, твой поезд уже пришел.
        Девочке будто вкололи слишком большую дозу заморозки. Она не чувствует ни своего лица, по которому бьет холодный ветер, ни ног, ни рук. Те совершенно окаменели, превратили ее в памятник самой себе. И только сердце продолжает неистово грохотать в такт поездным колесам. Голова перестает соображать полностью, в ней будто копошится клубок противных червей вместо мозга.
        «Все просто, - уговаривает себя Алиса. - Давай же, в три шага. Первый, чтобы перешагнуть рельсу, потом еще два по вон той шпале и последний рывок»
        Поезд все ближе. Шлагбаум преодолевает последние сантиметры и перекрывает проезд. Все, время на раздумье кончилось.
        Алиса смотрит через пути туда, где стоит он. Стоит и внимательно смотрит на нее. Впервые взгляд Сережи обращен только к девочке, и больше ни к кому. Отсюда она не может четко рассмотреть выражение его лица, но ей кажется, что на губах мальчика появляется презрительная усмешка.
        Она не вынесет этого.
        Алиса резко ныряет под шлагбаум, не слыша пронзительных криков одноклассников:
        - Дура, остановись!
        - Лиска, куда прешь?!
        Не слышит она и запоздалого визга тормозов. Она знает здесь каждую кочку. Ей осталось лишь пересечь финишную черту, пролететь над последней преградой, отделяющей ее от испуганных карих глаз Сережи. Локомотив с десятью груженными углем вагонами продолжает движение по инерции, высекая искры.
        А потом проноситься мимо, рассекая худощавую фигурку пополам.
        Он приходит в себя уже дома, весь дрожащий от холода. Подушка под головой мокрая, как и одеяло с пижамой. Тело до сих пор чувствует чужой страх и чужую боль, а перед глазами мелькают детские лица, застывшие в долгом крике.
        - Алиса, - сам не замечает, как все громче повторяет ее имя, пока оно не превращается в бесконечное «лисалисалиса».
        - Милый, ты проснулся? - к постели подходит обеспокоенная мать. Надо сказать ей, но язык не слушается. - Мы так испугались!
        - Что произошло? - с другой стороны вскакивает на ноги отец. - Твой классная руководитель сказала, что ты упал в обморок на экскурсии.
        - А перед этим у тебя был какой-то… приступ… - не удерживается от всхлипывания мать. - Ромочка, ну, скажи, что у тебя болит?
        У него болит все. Такое впечатление, будто все внутренности в районе живота рассекли острой бритвой. Или будто по нему проехался поезд.
        - Алиса! Что с ней? - он сам пугается своего голоса, на последнем слове срывающегося в какое-то непонятное контральто. - Она на путях… тормоза…
        - Господи! - всплескивает мать руками. - Ромочка, милый, перестань! Все хорошо Ромочка, все хорошо!
        Она обхватывает тело сына своими большими руками, прижимает к широкой груди, к халату с цветочками. Эта женщина могла стать настоящей красавицей, если бы ей удалось сбросить килограмм пятнадцать и хоть раз сходить к косметологу. Ребенок начинает вырываться из ее объятий, продолжая, как заведенный повторять: «Алиса, она попала под поезд, неужели вы не понимаете!», - когда дверь отворяется, и старшая сестра входит в комнату.
        - Дочка, лучше иди, - машет руками отец. - Видишь, твой брат не в порядке?
        - Алиса? - огромные глаза, гораздо больше, чем у проклятого Сережи, только голубые, потрясенно смотрят на сестру. Но он же сам видел, как та бросилась наперерез локомотиву. Слышал скрежет тормозов и…
        Он оглядывается, впервые с момента пробуждения осматривая всю комнату. На столике рядом с кроватью роняет белые цветочки едва распустившаяся сирень. Окно спальни приоткрыто, и через него легко просматривается весь двор. На яркой зелени особенно выигрышно выделяются алые лепестки тюльпанов и желтые головки одуванчиков.
        - Какое сегодня число? - теперь он хрипит, как старый дед.
        - Пятнадцатое, дурень, - откликается сестра.
        - Не называй так брата! - добрая и нежная мать немедленно превращается в разъяренную тигрицу. - Лучше скажи, на какие такие пути ты ходила, а?
        - Пятнадцатое, что? - совсем сбитый с толку, снова спрашивает Рома.
        - Мая.
        Все мешается в его голове. Сирень и облетевшая листва, крики одноклассников сестры и раздраженный голос матери: «Быстро говори, что вы там творите! Ты и брата с собой таскала?», - доносящиеся словно из другой реальности. А потом голова взрывается изнутри резкой, стреляющей от виска до виска, болью, так что мальчик спешно хватается за нее обеими руками. Все тут же стихает: скрип тормозов и птичьи трели за окном.
        Он думал, что видел, как его сестра погибла.
        Алиса стоит с недовольным видом, косясь на младшего брата. И тот впервые в своей жизни чувствует к этой тощей четырнадцатилетней девице безграничную и абсолютную любовь.
        3/2
        - Не хотите зайти куда-нибудь? Тот бутерброд только разжег мой аппетит, - признался Лех.
        Я таки дождалась окончания пресс-конференции, рассматривая работы художника уже с большим интересом. Надя, предательница этакая, незаметно сбежала с выставки, прислав сообщение: «Спасибо за подарок. Видела, как ты говоришь с Сандерсом. Перезвони потом, не терпится узнать, что он тебе рассказал». Да уж, а у самой, видимо, сработал синдром фанатки: в самый ответственный момент испугалась, что божество окажется не таким, каким до сих пор рисовало его воображение. В подобных случаях я предпочитала не очаровываться, повторяя мантру о том, что идеалов не существует. Поэтому сейчас запросто слушала милую болтовню Леха, не пытаясь законспектировать ее и тем более, принять все за единственно правильное руководство к действию.
        От галереи мы двинулись вниз по широкому проспекту, потом свернули в боковую улочку. Тут было полно кафешек и дешевых ресторанчиков. Парочки и одиночки выползли на вечерний променад, рассматривая завлекательные витрины или оккупируя редкие скамейки. Этот район напоминал мне открытку: старинные здания, на каждом памятная табличка в стиле «В этом доме в 19** по 19** проживал советский писатель и публицист А.А. Такой-то» или «Это здание построено по проспекту знаменитого архитектора И.И. Сякого», а то и несколько. Куда не плюнь - попадешь в памятник городского, областного или даже Всероссийского масштаба. Да и просто памятников тут было предостаточно. И относилась я ко всему этому тоже как к открытке. Хорошо раз в год достать, посмотреть, но жить среди такой восхитительной древности было, на мой взгляд, довольно прискорбно. Особенно огорчало отсутствие нормальных магазинов, только супердорогие бутики или закутки, вроде того, где продавалось несколько видов хлеба, кроме обычного черного.
        Я специально затащила Леха в один из таких закутоков в надежде разжиться батоном к вечернему чаю. Сандерс терпеливо стоял в сторонке, пока я выслушивала перечисляемые продавцом наименования товаров («Хлеб с морковью, с морковью и зеленью, с тмином, с чесноком, с цельными зернами, с гречкой, с гречкой и медом, из кукурузной муки, булочки с кремовой начинкой, с вареной сгущенкой, с маком, с творогом… Повторите, девушка, что вы хотели-то?»), а после того, как мы покинули торговую точку ни с чем, сделал вышеозначенное предложение.
        - Зайти? - переспросила я. - Разве хороший художник не должен быть голодным?
        - Вы путаете причину и следствие. Человек творческих профессий должен иметь свое лицо, постоянно поражать, создавать произведения, которые бы не затерялись на фоне похожих. И чем беднее художник, тем старательнее ему приходится работать, иначе однажды его охладевший изнеможденный труп обнаружат в сыром темном подвале. Ну, или он просто переквалифицируется с горя в какого-нибудь слесаря, - глядя на мои расширяющиеся глаза, поправил Лех. - Уверяю вас, работать на пустой желудок не так продуктивно, как на наполненный.
        Вообще-то я и сама была не против перекусить. Но пока ни одно заведение меня не привлекло настолько, чтобы самой предложить это Сандерсу. К тому же солнце почти закатилось, а небо обложили тревожно-темные тучи. Ни сейчас, так к ночи точно пойдет дождь.
        - Поверю вам. Может, сюда?
        Мы как раз проходили мимо пиццерии. Сквозь огромные окна просматривался зал с большими столиками и довольно уютными на первый взгляд разноцветными диванчиками. Если уж Лех с таким удовольствием совсем недавно поглощал вареную курицу с непонятным соусом, то от пиццы тоже не должен отказаться.
        - Нет, не пойдет, - стрельнув глазами в сторону заведения общепита, отказался мужчина. - Только не туда.
        - Как хотите, - пожала я плечами. Спорить в первую (и, скорее всего, единственную) нашу встречу не хотелось. К тому же на одной из желтых стен зала я приметила знакомую афишу, приглашавшую на выставку Сандерса. Не ней художник стоял в полный рост рядом с одной из своих картин. - Излишнее внимание не желаете привлекать, понимаю.
        - А, да… точно, - как-то чересчур рассеяно подтвердил Лех. На какое-то мгновение он будто выпал из реальности, голубые глаза подернулись странноватой дымкой и слегка расфокусировались. А потом все закончилось. - Да, эти плакаты. Я две недели уже не могу ходить из-за них по городу - всюду натыкаюсь на свою рожу. На самом деле, мне кажется это, как бы выразиться получше, противоестественным.
        - Что именно? Ваш успех?
        - Нет. Видеть себя со стороны. Я всегда испытываю ощущение, будто у меня внезапно появился двойник или брат-близнец.
        - Но разве вы не смотритесь в зеркало? - не поняла я.
        С каждой минутой на улице становилось все темнее, а свет фонарей - все гуще и насыщеннее. Лех стащил, наконец, свои очки с синими стеклами и сунул одну из душек за ворот рубашки. Без них его нос не выглядел таким уж большим, а сам мужчина сразу помолодел года на три. Неужели Лех не понимает, что этот аксессуар ему совершенно не идет? Или как раз, наоборот, искажением своего лица он добивается очередной загадочной цели? Так или иначе, но глядеть на него стало намного приятнее.
        - Наше отражение совершенно на нас не похоже, - отозвался после небольшой паузы Сандерс. - Я как-то проводил небольшой эксперимент. Сделал двадцать фотографий разных людей: мужчин, женщин, стариков и детей. Потом с помощью специальной программы обработал снимки так, чтобы получить их зеркальные отражения. Но свет оставил так, как на оригинальных снимках. Результат был поразительным. Да, вторые фотографии были похожи на первые, но намного меньше, чем ожидалось. В некоторых случаях различие было столь велико, словно снимки принадлежали не одному тому же человеку, а скажем, близким родственникам или просто двум очень походим людям. А если изменить цвет одежды на снимке или добавит какие-то детали… - не закончил мужчина, но было ясно, что он имел в виду.
        - А вот теперь я вам не верю, - история Леха показалась мне такой же байкой, как крокодилы в Нью-Йоркской канализации. - Не до такой степени.
        - Именно до такой. Я показывал получившиеся снимки их владельцам. И они себя не узнавали
        - Да здравствует фотошоп! - не удержалась я от шпильки.
        - Обработка была минимальной, - возразил Сандерс. - Человеческая психика весьма лабильна. Взять хотя бы ту историю с сине-черным платьем[9 - Сине-чёрное/бело-золотое платье (англ. thedress, dressgate) - интернет-феномен и мем, возникший после того, как 26 февраля 2015 года в социальной сети Tumblr была опубликована фотография кружевного платья дизайнера Roman originals. Фактически сразу развязался горячий спор относительно того, какого цвета платье на фотографии: голубое с чёрными полосками или белое с золотыми. Впоследствии было выяснено, что платье, показанное на фотографии, на самом деле синего и чёрного цветов, однако дискуссии относительно того, какие цвета видят разные пользователи, продолжались на многих форумах. Феноменом заинтересовались нейробиологи, установившие, что причина заключается в оптической иллюзии из-за неправильной светоотдачи, отчасти из-за того, что фотография была обработана. После того как фотография стала популярной, многие заинтересовались покупкой таких же платьев, и их продажа возросла в несколько раз]. Помните?
        - Чушь полнейшая, - засмеялась. - Когда мне на работе первый раз подсунули его, я сначала не въехала. Ладно, согласна, само платье было синеватым. Но отделка там четкого золотистого цвета. А вы что увидели? Говорите, на чьей вы стороне?
        - Боюсь разочаровать, но платье, действительно темно-синее с черными полосами.
        - Ох! Все - я больше даже говорить с вами не хочу. Серьезно, до свиданья! - Я ускорила шаг, махая рукой. За моей спиной раздался топот: это Лех бросился вдогонку, схватил меня за локоть и развернул к себе. Испугавшись, что он все воспринял всерьез, улыбнулась: - Успокойтесь, я пошутила!
        - Знаю, но мне бы не хотелось, чтобы вас сбил велосипед.
        - О чем вы? - начала я, но тут из-за подворотни вывернул какой-то парнишка на своем двухколесном коне.
        Не вылови меня Сандерс, оказалась бы я как раз на его пути. А учитывая мою привычку смотреть себе под ноги во время движения, дело могло закончиться довольно печально.
        - Услышал звяканье звонка, - объяснил Лех. - У меня не только правильное восприятие цветов, но и неплохой слух. Но мы снова вернулись к тому, с чего начали. С субъективизма. Лучше расскажите о себе, Виктория. А то мы уже почти час гуляем, а я даже не узнал, кто вы по профессии, какие фильмы предпочитаете, что лежит на вашей прикроватной тумбочке, и какой предмет храните в самом недоступном месте.
        - Ого, неожиданно… - растерялась я. - Почему именно это вас интересует?
        - Ну, первые два вопроса вполне дежурные. А остальные нужны, чтобы лучше вас понять. Знаете, почему я ненавижу пресс-конференции? Потому что журналисты не умеют задавать по-настоящему важные вопросы. Вот сегодня меня уже в тысяча триста двадцать второй раз спросили: «Откуда вы черпаете вдохновение». Серьезно, ребята? Вот как они это представляют? В виде некого глубокого колодца в моей голове, куда я периодически опускаю невидимое ведро, или что? Или еще интереснее: «Каковы ваши творческие планы?». «Хорошо, вот мои творческие планы, - сказал я им. - Завтра я возьму огромный лист ватмана, карандаши и начну рисовать на нем лес». Вот мои планы, я ни словом не солгал. Но ведь имелось в виду совсем другое. Что будет выставлено мной через год, два, три. Но разве я могу знать, какая задумка придет мне в голову? Какая из пришедших дойдет до реализации, и какая в конечном итоге не займет место на моем чердаке вместе с другим хламом? Поэтому я очень надеюсь, что вы, Виктория, не журналист.
        - Нет, я продавец-консультант в магазине одежды. Ужасно скучная и бесполезная профессия. К тому же малооплачиваемая. Мне пришлось несколько месяцев откладывать, чтобы купить билет на вашу, кстати, выставку.
        - Ну, я тоже не миллионер, если вы на это намекаете. - Я вовсе не намекала, но признание Леха меня отчасти успокоило. Не хотелось выглядеть нищей прилипалой, которая решила за счет знаменитого художника улучшить свое материальное положение. - У меня то густо, то пусто. Причем, чаще именно пусто. А насчет бесполезности вашей профессии. Опять же, если продавец-консультант просто курсирует из конца торгового зала в другой конец, следя за тем, чтобы покупатели ничего не украли - это одно. Но если он способен дать стоящий совет, проконсультировать, направить, разве тогда нет никакой пользы? Нет бесполезных профессий - есть люди, относящиеся халатно к своим обязанностям.
        Мы остановились напротив какого-то полу подвальчика. Я бы его даже не заметила, а Сандерс предложил:
        - Давайте спустимся.
        - Сюда? - Меня подобная перспектива не привлекла.
        - Да. Почему нет? Хотя бы взглянем, что там.
        Показалось, или в тоне Леха появились просительные нотки? Пришлось снова уступить. Подобные подвальчики навевали на меня ассоциации с бомбоубежищами, крысами и почему-то адскими котлами. Но в данную «преисподнюю» долго спускаться не пришлось. Всего несколько ступенек, и мы оказались в полутемном помещении с несколькими деревянными столами. Пол покрывали опилки, на стенах висели несколько голов - оленья, волчья и кабанья. Стены были задрапированы гобеленами с изображением охоты. Зал разграничивали деревянные столбы, переходящие у потолка в крепкие балки. Чувствовался эдакий закос под средневековую трапезную. Владельцы заведения не поскупились на настоящие льняные салфетки и меню, вырезанное на тонких дощечках.
        Не успели мы присесть, как к нам подошла подавальщица (иначе не скажешь) в сарафане. Для полного слияния с историей не хватало поклона до земли и протяжного: «Что желаете, судари!» Ну, или чего там положено говорить девице из харчевни? Вместо этого, официант вынула из кармана блокнот с самой, что ни есть современной, шариковой ручкой и заучено прокудахтала:
        - Ресторан «Вепрь и единорог» приветствует вас. Что желаете? В нашем меню есть блюда из мяса, салаты, как холодные, так и горячие, супы, окрошка на настоящем хлебном квасе, пироги… - Девушка резко замолкла.
        - Привет, Ринок! - расплылся Лех.
        - Рома, блин. Я тут стараюсь, распинаюсь перед ним. Знаешь, как мне это осточертело? Словно попугаю, по сто раз на дню повторять приходится. Значит, что и всегда?
        - Мне - да. А моя спутница еще меню изучит, - решил мужчина. - Кстати, знакомься. Это Виктория, а это - моя двоюродная сестра Ирина.
        - Не сестра, а племянница, сколько раз повторять, - похоже, нрав у подавальщицы был еще тот.
        - Да, да, да. Вечно я путаю все эти и без того запутанные семейные связи! - скривился как от зубной боли художник. - Сестра, племянница. В общем, я знаю эту несносную девчонку с самого рождения. А вот она меня только с семи лет. То есть я осведомлен о ее грязных делишках намного лучше.
        - Это его вечная шутка, не обращайте внимания, - предупредила Ира. - Я пойду, а вы пока осмотритесь. И не смейте заказывать паштет из печени, у нас закончились сливки для его приготовления.
        Официантка развернулась, чтобы идти за следующим заказом, но ее притормозил Сандерс запоздалым возгласом:
        - Салат только с красными перцами!
        - Помню!
        - Милое местечко, - последовав совету Ирины, я продолжила рассматривать детали интерьера.
        Еда никуда не уйдет, а вот насладиться подобной атмосферой вряд удастся в ближайшее время. Мой дом находился едва ли не на другом краю города, завсегдатая из меня никак не получалось. Позади нашего столика обнаружился камин, стилизованный под каменный очаг. Не настоящий, скорее всего, просто пар с подсветкой вместо огня, но смотрелось эффектно. Из небольших колонок, хитро спрятанных в ниши, лился фолк. Краем уха распознав знакомое: «Милого друга похитила вьюга, пришедшая из далеких земель»[10 - Строчка из песни «Королевна» группы «Мельница»], - я окончательно расслабилась, откинувшись на высокую спинку скамьи. Чтобы зады у посетителей отсиживались не так быстро, на деревянные сидения были предусмотрительно положены мягкие подушки, на столе, кроме солонки и перечницы был выставлен небольшой поднос с нарезанным хлебом. Нормальным, без лишних добавок. Я вцепилась в него, как истовый верующий в мощи святого. Будут бить - не отдам.
        - Тут голубей нет, - смешливо заметил Лех. Кажется, я так увлеклась изучением узоров на подставке, что начала на автомате раскрашивать мякиш.
        - О, простите. Кстати, почему ваша сестра назвала вас Ромой?
        - Потому что это мое настоящее имя. Роман Александров. А Лех Сандерс всего лишь псевдоним. Звучит необычно, запоминается лучше, а главное - создает интригу. А вовсе не потому, что мне не нравится данное при рождении наименование. Предупрежу дальнейший вопрос: вы можете называть меня, как удобно. И нет, мое настоящее имя не является секретом.
        - Люблю, когда люди все основательно объясняют.
        - Аналогично. Я бы мог кое-что посоветовать из местных блюд, но не стану этого делать. Иначе, если вам не понравится, то впечатление обо мне самом испортится, а виноват в этом будет только ваш вкус.
        - Умеете вы, Роман, - выделила я имя мужчины, - тонко намекнуть на несовершенства собеседника.
        - Каюсь, грешен. Но оскорбить вас не хотел.
        На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь многократным повторением припева «Under a violent moon».[11 - Песня группы Blackmore’s Night (читается: Бл?кморс Найт) - фолк-рок-группы, основанной в 1997 году бывшим гитаристом «Deep Purple» и «Rainbow» Ричи Блэкмором (акустические и электрические гитары, мандола, лютня и другие инструменты) и Кэндис Найт (вокал, духовые, перкуссия). В названии группы их фамилии. Музыкальной основой и главным вдохновением музыкантов является музыка эпохи Возрождения. Группа также часто исполняет кавер-версии песен различных исполнителей XX века, а также песни, написанные Блэкмором в составе «Rainbow».).] Так и представлялись разудалые молодые люди, пляшущие теплой летней ночью вокруг огромного костра. Яркие язычки пламени то и дело выбрасывают искры, сливающиеся со звездами наверху. По рукам идет кубок с хмельным вином, где-то в кустах особо бесцеремонный юноша пытается поцеловать свою даму. Та с громким смехом вылетает из его объятий и спешит вплести свои движения в общий танец.
        Иногда мое воображение переходит все границы, особенно, когда надо сделать выбор. Ненавижу. Даже если речь идет о простом печенье. Могу вечность смотреть на две пачки, если они стоят примерно одинаково и думать, какую из них взять. От того я бы не отказалась от чужого совета, который, однако, мне давать категорически не хотели. Что ж, прибегнем к старому, проверенному трюку, то есть возьмем каждое первое блюдо из списка. Суп брать не буду вообще, а вот шашлычок из говядины с томатами, луком и баклажанами возьму. И салат «Осенний» тоже. А на десерт…
        - Вы ответили только на один мой вопрос, - прервал мои раздумья художник.
        - Простите?
        - Я хотел узнать еще, какие фильмы вы предпочитаете…
        - Ах, ну да. Что у меня на полочке ванной и как часто я брею ноги, - несколько раздраженно прервала я его. Все, снова смотрю на ровные строчки, вырезанные на тонкой дощечке. - Извините. Не люблю я такие вопросы.
        - Не хотите подпускать слишком близко.
        - Просто не вижу смысла открывать душу перед малознакомым человеком. Давайте вернемся к ничего незначащей светской болтовне, так нам обоим будет комфортнее.
        - А вы не умеете тонко намекнуть, что собеседник вам неприятен.
        Я вынуждена была опять оторваться от меню. Сандерс выглядел уязвленным и раздосадованным. Не уж-то все его заигрывания со мной - не просто треп? С другой стороны, стала бы я на месте Леха после такого тяжелого дня и общения с ненавистными журналистами сбегать через вход «только для персонала» с какой-то девушкой, которая откровенно не интересуется его творчеством? Хорошо, примем все за чистую монету. И эти поджатые губы, и пальцы, собирающие оставшиеся на столешнице крошки. Примем, но дальше порога не пустим. Ибо иногда лучше не приглашать гостя в дом, чтобы не пришлось отпирать давно запертые чуланы.
        - Дело не в этом.
        - То есть неприятен?
        - Не переворачивайте мои слова, прошу. Просто я не могу понять, какой толк вам от полученной информации. Завтра-послезавтра вы засядете за свои мольберты, краски, механизмы и забудете половину того, что я говорила. А через пару лет сама собой раствориться и вторая. И дело не в вашей памяти. Просто все люди таковы - они помнят лишь то, что касается непосредственно их.
        - И еще вагон всякой ерунды.
        - И еще вагон, - согласилась я.
        - А если, мне, правда, интересно? - сощурился Роман. - Если я буду хранить эти мгновения как некий сувенир, приносящий удачу? Что, если нам суждено быть вместе?
        - Пф-ф! - насмешливо выдохнула я. - Последнее было лишним.
        - Пожалуй. Но насчет всего остального я совершенно серьезно. Так что не молчите. Самое отвратительное занятие на свете - тратить время на молчание с тем, кого мало знаешь. Если вы просто хотите есть, лучше отправляйтесь домой. Так будет честнее.
        - Нет. Хорошо, что вы хотите знать? - окончательно сдалась я.
        Первопричиной был этот удивительный взгляд. Такой только у детей бывает, когда они не понимают, за что наказаны. А вторая причина заключалась в правоте Сандерса. Поесть я могла и дома. К тому же сейчас мелодия снова сменилась, и из колонок полилось Земфировское «Мы разбегаемся». Не знаю, кто у них тут отвечал за музыкальное оформление, но я была готова убить этого засранца на месте. В нашем споре он был явно за художника.
        - Итак, лезть в сокровенные уголки я не собираюсь. А вопросы, они уже заданы.
        - Так дело не пойдет. Вы-то мне своих сокровенных данных не выдали.
        - Правда? А мои произведения, их недостаточно? - продолжил отбиваться мужчина. Но тут как раз на горизонте возникла его племянница с подносом.
        Пока она расставляла разноцветные мисочки, я еще раз пробежалась по меню. Ира мягко улыбнулась мне, готовая записывать. Отчеканила ей несколько названий, запнувшись только на десерте. В последнее мгновение изменила классическому медовику с интригующим, но опасным «Повелителем ягод», добавила в заказ беспроигрышный кофе и, наконец, смогла полностью сосредоточить свое внимание на собеседнике.
        Роману подали большую кружку пива, такого темного, что оно больше походило на кока-колу, пару копченых ребер и легкий салат. В меню он значился, как «Радужный витраж», но в тарелке художника преобладали зеленый и красный цвета. Несколько листочков фиолетового салата едва их разбавляли. Чего-то явно не хватало.
        - Почему вы едите только красные перцы? - Если уж он собрался копаться в чужом нательном белье, то пусть хоть удовлетворит мое любопытство.
        - И красные томаты. Считайте это моим личным бзиком. Как вот эти очки. Я без них не выхожу из дома. Хотите, примерьте.
        Раз позволяют, грех не воспользоваться. Мир резко изменился. Почти не потемнел, но из него пропала половина видимого спектра. Искусственный огонь в очаге превратился в ведьмовское зеленоватое пламя, да и все остальные предметы вдруг посинели.
        - Хотите вогнать себя в депрессию? - не поняла я задумки. - Обычно говорят про розовые очки, которые нас обманывают. А вы почему-то избрали такую унылую гамму.
        - Не люблю розовый, - ответил Роман. - Вот и все. К тому же в них светофильтры, отсекающие ультрафиолет. А глаза для художника так же важны, как здоровая печень и желудок. Потому что приходится много работать, так что забываешь поесть вовремя, и присутствовать на разных мероприятиях, где невозможно не употреблять спиртное. Я слукавил, говоря, что очки - мой бзик. Нет, они жизненно необходимы для меня. Фильмы, не забыли?
        - Только не комедии. Никакие.
        - Почему?
        - Хороших мало, а просто человеческой глупости - достаточно и в повседневной жизни. По той же причине не люблю драмы. В основном это пустое выжимание слез из зрителя. Кто-то либо умрет, либо расстанется, либо покончит с собой. Не важно. Исход ясен до того, как увидел начало.
        - Тогда что же вы смотрите?
        - Фантастику. Особенно забавно смотреть фильмы шестидесятых-семидесятых годов про будущее. А потом сравнивать, что сбылось, а что до сих пор не разработали. Вроде летающего скейта из «Назад в будущее». Понимаешь, чего хотели люди, жившие в то время, о чем мечтали, опасались. Еще люблю музыкальные фильмы. Любые. Хорошая музыка может спасти даже самый банальный сюжет.
        Теперь настало время моего заказа. Ирина с заговорческим видом подмигнула, пришлось улыбнуться ей в ответ. Терпеть не могу, когда мне навязываются в друзья-приятели, да еще таким пошлым способом.
        - Меняю ребрышко на один шашлычок, - ни с того, ни сего предложил Роман. - вы так аппетитно жуете, что и мне захотелось попробовать.
        - А разве вы тут не постоянный гость?
        - Постоянный. Раз в месяц захожу точно. И ничего, кроме ребрышек и этого салата не заказывал ни разу. Самый большой мой страх - новизны. Да-да, я один из тех проклятых, которые не могут спать в чужой постели, возят с собой свою зубную щетку и пьют десятилетиями из одной кружки.
        - Надеюсь, вы хотя бы ее периодически моете? - ввернула я.
        - Иногда даже этого не делаю. Просто доливаю чая или кофе. Главное, не перепутать, что там плескалось до того. Единственное, что я с удовольствием меняю, так это марки красок и прочего инвентаря. И то, у меня есть одна кисточка, купленная еще в школе. Ей я делаю самую тонкую прорисовку. Но тут другое: такой же кисточки в магазине просто не найти. У современных кистей ворс очень быстро начинает торчать в разные стороны или, вовсе, выпадает.
        - Я, наверное, не такая раба привычки, но спать тоже предпочитаю в своей постели. А шашлычком и так поделюсь, мне одной много будет.
        - Вы очень щедры, - без тени юмора отозвался Роман и замолк.
        - Прикроватная тумбочка, - вспомнила я. - У меня на ней много всякого…
        Воин
        Символ правой руки. Имеет несколько родственных значений: «рыцарь», «верный своему долгу», «сражающийся за свои убеждения», и в зависимости от цвета трактоваться может по-разному. При движении от красного к синему ослабевает понятие «битвы» и усиливается понятие «принципа». Таким образом, знак, написанный оранжевым можно перевести как «самурай», а небесно-голубым - «следующий кодексу».
        3/3
        Они выбрались из полуподвальчика, словно из уютной материнской утробы, прямо в промозглый сырой вечер. Вика не засекла, сколько они в нем просидели. После нескольких безуспешных попыток Роману все-таки удалось ее разговорить, и с того момента время потекло для обоих самым непредсказуемым образом. Если женщина не ощущала безумного бега часов, смутно отмеряя его сменой музыкальных произведений, звучащих из-под притолоки (где-то пятнадцать-шестнадцать), то для художника каждая секунда отдавалась звоном разбитого хрусталя.
        Он то и дело поддакивал, сыпал шутками, делал все, чтобы Виктория продолжала говорить. Любое ее слово, даже самое случайное, мужчина прочно сохранял в памяти. Иначе нельзя. Иначе не получится. Сколько раз он обещал себе больше не вмешиваться? С того самого момента, как увидел сестру, растерянно стоящую на путях, каждая такая встреча приносила Роману одни разочарования. И ей - этой хрупкой не поклоннице, не фанатке, с короткой стрижкой и самую малость косящими глазами - он ничем помочь не сможет. И все равно художник продолжал спрашивать, а Вика - отвечать.
        Зонта не было ни у него, ни у нее. Роман хотел предложить Виктории свой пиджак, но вовремя одернул себя. Не похожа она на любительницу дешевых подкатов. К тому же, как такового дождя не было, лишь мелкая морось. Самым оптимальным вариантом было вызвать ей такси, и на том расстаться. А потом сесть в следующее, доехать до самого дома и проспать не менее двенадцати часов к ряду.
        - Я на остановку, - не дала и рта раскрыть мужчине Вика.
        - В это время автобусы переполнены, - предупредил тот.
        Будто она сама этого не знала. Уж что-что, а такое явление как городской час-пик было Виктории отлично известно. Два дня через один - график, мало устраивающий женщину, как и дальнее расстояние до работы. Но только такое расписание она пока могла себе позволить с ее неоконченным средним образованием.
        - Ничего. Я привыкла.
        - Зато я не привык, что от меня уезжают в зачуханном автобусе, - насупился Роман. - В конце концов, вы и так оплатили ужин.
        - Я привыкла платить за себя, - прервала его Виктория.
        - У вас ужасные привычки, надо от них отучаться. Никаких маршруток, ясно вам? Сейчас поймаем приличную машину и поедем.
        Мужчина в два шага пересек тротуар и выскочил на дорогу, призывно размахивая рукой.
        - Не надо! Прошу, я прекрасно доберусь общественным транспортом. Со мной все будет хорошо, - бросилась к нему Вика.
        - Поздно, - указав на подъезжающий «Нисан» с характерными шашечками, ответил Роман. - Прекратите вести себя как ребенок. Погода ни к черту, еще замерзнете в своем платье, и как потом мне дальше жить прикажете? Меня же чувство вины замучает. Мы - художники не должны таким страдать, иначе не сможем нормально работать. Так что, Вика, сейчас в ваших руках судьба отечественной культуры.
        Автомобиль остановился, мигнув тормозными огнями. Вика отступила на шаг, бормоча:
        - Прошу, не стоит… я лучше подожду…
        Не слушая ее, Роман наклонился к водительскому окошку:
        - Двое. Сначала отвезете девушку, потом меня.
        - Садитесь, - флегматично отозвался водитель.
        - Давайте, Вика, - открывая заднюю дверь, позвал художник.
        Женщина выглядела неважно. Она как-то моментально сникла, побледнела. Еще не хватало, чтобы у нее началось желудочное расстройство. А вдруг у Вики аллергия на какие-то продукты? Или дало о себе знать шампанское, выпитое на выставке? Хотя, будь виноват алкоголь, симптомы появились бы уже давно. Может…?
        - Хорошо, - отступил мужчина. - Если вы так боитесь за свою безопасность, езжайте одна. Но уверяю, у меня и в мыслях не было ничего такого…
        - Нет, все в порядке, - шумно выдохнула Вика, решительно бросаясь, иначе не скажешь, на пассажирское сидение. - Поедем вместе.
        Когда такси тронулось с места, Роман услышал сдавленный писк слева от себя. Женщина и не собиралась расслабляться. Не поверила в его благие намерения? Художник практически вжался боком в дверь машины, оставив между собой и нею огромное пустое расстояние. Но даже это не помогло: Вика по-прежнему выглядела нездоровой. Вцепившись в ручки своей сумочки, она упустила взгляд и учащенно задышала. А когда водитель обернулся и спросил, не включить ли печку, и вовсе испуганно подпрыгнула.
        - Вика, с вами все в порядке? - Художнику надоело ходить вокруг да около. - вы не заболели?
        - Нет, все хорошо, - в доказательство Вика осенила его слабой улыбкой.
        Сидеть, уместив свои метр восемьдесят роста и почти восемьдесят килограмм веса на площади сидения в несколько сантиметров, было практически нереально. Роман переключил внимание на вид за одном, хотя нервные вздохи мешали полностью раствориться в своеобразном очаровании осеннего города. И все же постепенно он смог отвлечься от происходящего в салоне, одновременно отвоевывая все больше пространства. Пока его рука не коснулась льда.
        «Лед? Откуда здесь лед?» - не успел удивиться художник, запоздало поняв, что принял за смерзшуюся воду пальцы Виктории. На этот раз она не отшатнулась, подняла свои, ставшие черными в темноте машины, глаза, а потом обхватила его запястье второй рукой.
        - Господи помилуй, Вика, с вами явно что-то не так! - придушенно воскликнул Роман. - Водитель, прибавьте еще печку, ваша пассажирка сейчас превратиться в снежную бабу.
        - Не надо. Лучше включите свет, пожалуйста, - не переставая дышать, как загнанный заяц, потребовала в свою очередь Виктория.
        - А печку? - уточнил водитель.
        - Мне не холодно, - покачала женщина головой.
        - Не холодно, а руки ледяные, - укоризненно заметил художник.
        - Они у меня всегда холодные. Просто не обращайте внимания. Все хорошо. Все хорошо, - уже тише, как заговор, повторила Вика. - Высадите меня около того дома, пожалуйста.
        - Вам точно сюда? Вы называли адрес Набережная 15, а это седьмой дом.
        На этот раз взгляд Вики красноречиво говорил: «Будь проклята ваша отличная память». Но ответила она совершенно другое:
        - Хочу пройтись.
        - Как скажите. - А вот водителю было без разницы, он уже выискивал парковочное место. - Как договорились, двести рублей.
        - Двести ровно, - не успела Вика и рта раскрыть, как две купюры перекочевали из портмоне художника в карман таксиста. - Это за девушку, мы с вами позже рассчитаемся.
        Остановка. Женщина схватила сумочку и с максимальной скоростью покинула салон. Даже не попрощалась, только кинула на художника еще один испуганно-благодарный взгляд.
        - Это явно не желудочное отравление, - пробормотал Роман. - Слушайте, планы меняются. Высадите меня у пятнадцатого дома, хорошо?
        - Что, понравилась та особа? - впервые за всю поездку проявил водитель какие-то эмоции.
        Но его намек не слишком понравился художнику. Он открыл рот, чтобы оправдаться, но остановился - пусть этот немолодой, с залысинами и выдающимся пузцом товарищ думает, что ему угодно. Главное сейчас - Вика. Что-то в их разговоре не давало Роману покоя. Он всю поездку пытался поймать ускользающую деталь, мешавшую собрать полноценный паззл. Какое-то название. Очень знакомое название. Не стоило пить пиво. Знал же, что оно только кажется легким. На самом деле, в темном пиве, подаваемом в «Вепре и единороге» было почти семь оборотов. Теперь весь алкоголь разом ударил в голову, мешая сосредоточиться.
        - Не хотите? - водителя прорвало на разговоры.
        Он протянул художнику какую-то поблескивающую в тусклом свете автомобильной лампочки штучку. Первой мыслью Романа было: «Он что, предлагает мне контрацептивы?» Это уже переходило все границы. Но приглядевшись, мужчина понял, что в коробочке не презервативы, а всего лишь жевательные пластинки. Такие же, только с другим вкусом, лежали на его тумбочке в коридоре.
        «Тумбочка… Прикроватная тумбочка…»
        - Да, спасибо, - поспешно вытряхнув одну жвачку и едва не растеряв остальные, от всей души поблагодарил Роман водителя. - Очень выручили!
        - Да ладно, пустяки, - смещался от такого взрыва эмоций таксист. - Если не передумали, я вас здесь высажу, не возражаете?
        - Отлично!
        Место, и правда, было идеальным. Едва такси отъехало («Ай, какие деньги, вы и так уже все заплатили!»), Роман пошагал в сторону седьмого дома. Надо перехватить Вику как можно скорее. Если это то, о чем художник подумал, она может оказаться в большой опасности. Быстрый шаг сменился на бег, холодные порывы ветра и начавшийся все-таки дождь сдули-смыли все остатки опьянения.
        Вика стояла посреди дороги, судорожно сжав свои предплечья руками, будто пытаясь согреться. При этом она вся скукожилась, согнулась, подобно раку-отшельнику, который никак не может влезть в чересчур узкую раковину. Прохожие оборачивались на Вику, но никто не решался подойти. До нее оставалось еще метров пятьдесят, когда Роман не выдержал и закричал:
        - Виктория! Виктория, стойте, где стоите! Я сейчас, помощь уже близко!
        Этот возглас несколько приободрил женщину. Но как только художник достиг ее, ноги Вики подкосились, и она практически повисла на вытянутых руках Сандерса.
        - Я умираю.
        - Почему вы не сказали, что страдаете паническими атаками[12 - Паническая атака - необъяснимый, мучительный для больного, приступ тяжёлой тревоги, сопровождаемый беспричинным страхом, в сочетании с различными вегетативными (соматическими) симптомами, такими как сердцебиение, учащённый пульс, потливость, озноб, ощущение внутренней дрожи, удушье или затруднённое дыхание, боль или дискомфорт в левой половине грудной клетки и т. д.]? Как часто это у вас? - не обращая внимания на сиплый голосок в районе груди, набросился с расспросами Роман.
        - Мне так страшно, спасите меня, - к прерывающемуся голосу добавились громкие всхлипывания.
        - Спасу, обязательно спасу, - пообещал художник, неловко обнимая женщину.
        Та вся тряслась, как в лихорадке, став холоднее гранитной статуи на морозе. И словно статуя, могла расколоться от одного неверного слова или движения. Со стороны они напоминали парочку влюбленных, которые помирились после бурной ссоры. Вика продолжала сдавленно плакать, цепляясь пальцами в подол серого пиджака художника, а он осторожно поглаживал продавщицу по вздрагивающей спине. Чем не прекрасный сюжет к какой-нибудь романтической картине. Только не хватает высоко утеса и туманных волн на заднем плане, как у Фридриха[13 - Каспар Давид Фридрих (нем. Caspar David Friedrich; 5 сентября 1774, Грайфсвальд - 7 мая 1840, Дрезден) - немецкий художник, один из крупнейших представителей романтического направления в живописи Германии. Речь идет о его картине «Странник над морем тумана».].
        - Давайте попробуем потихоньку пойти, - предложил Роман. Женщина не ответила, но он ощутил, как ее голова дважды потерлась сверху-вниз о его рубашку. - Хорошо, медленно разожмите пальцы и попытайтесь сделать шаг назад. На счет три, да? Один, два, три… Нет, так не годится. Вика, вы должны успокоиться. Я знаю, как вам страшно. Но если мы простоит здесь еще чуть-чуть, то промокнем насквозь. Давайте, отпустите меня.
        На этот раз художнику удалось разжать до судорог сжатые пальцы, хотя он уже было испугался, что в них останется часть пиджачной подкладки. Теперь им предстояло самое сложное: дойти до дома Виктории. Мужчина продолжал поддерживать новую знакомую за плечи, а та одной ладонью потирала грудь, а другой теперь стиснула его руку чуть выше локтя. Да так крепко, что Роман едва не вскрикнул от боли. Нет, нельзя. Он должен сохранять позитивный настрой, должен улыбаться и говорить, говорить, говорить.
        - Вы не умрете, Вика. Вам ничего не угрожает. Мы с вами в безопасности. Никто не причинит вам вреда. Все будет в порядке.
        Короткие, монотонные фразы. Так его когда-то учил лечащий врач. Никакого раздражения, надо подстроиться под ритм сердца и дыхания. Шаг за шагом, слово за словом. Просто отвлечь больного от жутких мыслей. Просто… но когда сам чувствуешь, как тебя железным обручем, огромной анакондой, сдавливает паника, когда задыхаешься, а в висках непрерывным набатом звучит: «Вот и все, вот и все, это конец», - чужое «все хорошо» не может пробиться. И все-таки Роман продолжил повторять снова и снова:
        - Вы в безопасности. Вы не одни, - пока Вика не поверила, пока не ослабла ее хватка, а в движениях ног не появилась уверенность.
        - Роман, откуда вы узнали? - получасом позже спросила она.
        - Я же говорил, надо уметь правильные вопросы, - разливая кипяток по двум чашкам, пошутил художник. - Вы сказали, что на вашей тумбочке творится полный бардак: зарядка для телефона, старые квитанции, какие-то бумажки, бутылка с минералкой. «Лекарства всякие. Феназепам[14 - Феназеп?м (действующее вещество - бромдигидрохлорфенилбензодиазепин) - лекарственное средство группы бензодиазепинов, обладающее транквилизирующим (анксиолитическим), противосудорожным, снотворным, миорелаксантным и седативным действием.], анальгин… не люблю ходить далеко, если ночью вдруг разболится зуб», - так вы примерно выразились. Я сначала пропустил это мимо ушей. Хотя нет, поразился вашей неаккуратности. Но когда вы вышли из машины, вспомнил знакомое название.
        - Анальгин? - Вика схватилась обеими руками за кружку, хотя на кухне было довольно тепло.
        - Феназепам. Успокоительное, часто назначаемое при различных неврозах и, в том числе, панических атаках. Я сам его пил одно время. И еще парочку.
        - У вас… или я не должна спрашивать?
        - Нет-нет, все в порядке. Это было давно, уже лет двенадцать назад. Ничего страшного не случилось, не волнуйтесь. Скажем так, у меня тогда был тяжелый период. Наверное, подобные бывают у всех, но в моем случае сказались некоторые особенности художественного ремесла. Вот и все. Курс препаратов продолжался пару месяцев, потом мне стало легче, - мужчина кивнул в сторону сахарницы. - вам положить?
        - Две ложки. Спасибо вам.
        - Да не за что, я просто сахар положил.
        - И за него тоже, - без тени улыбки сказала Вика. - Я бы так там и осталась стоять. На самом деле у меня редко случаются подобные приступы. Иногда достаточно таблетки Валерианки, и все проходит. Но сегодня… Не стоило мне соглашаться.
        - О чем вы?
        - Такси, - женщина понуро опустила голову. - Я никому этого не рассказывала, даже своей матери.
        - Может, и не стоит? - попытался уйти от неприятного разговора Роман. - Не пытайтесь оправдаться, я все понимаю. У каждого человека есть история, о которой ему неприятно вспоминать.
        - На меня напали, - словно не слыша, выпалила Виктория. - Таксист. Это было на последнем курсе техникума, как раз осенью. Я опаздывала на праздник к подруге, решила, что один раз могу потратиться на такси. Села, назвала адрес. Он завел мотор. Потом я поняла, что мы движемся какими-то дворами. Спросила, почему он не поехал по прямой. Тогда-то он и напал. А дальше… помню только, как бежала, куда глаза глядят и кричала.
        Слова - камешки, бросаемые по одному в глубокую шахту, которую никогда не заполнить даже до половины. Она не плакала. Просто продолжала сжимать чашку и тяжело вздыхать.
        - Ужас, - только и смог вымолвить мужчина. - И вы не обратились в полицию?
        - Мне хотелось как можно быстрее забыть об этом. Меня не ограбили и… - Вика сглотнула, - не причинили никакого физического вреда. Просто очень напугали. Так что теперь я не могу ездить в такси. Только в машине со знакомыми людьми, только на переднем сидении и только днем.
        - Я же нарушил все три ваших правила, - подавленно продолжил художник. - Хотел посадить вас одну вечером на заднее сидение к какому-то типу. Что ж, вы в праве теперь рассказать своей подруге, какой я отвратительный человек.
        - Вы мне нравитесь, - неожиданно произнесла Виктория. - Несмотря на ваши кошмарные скульптуры. Я, правда, очень благодарна за сегодняшний вечер. Ужин, ваши рассказы… все было отлично. И я сама виновата, что ничего не сказала.
        - Ну, я тоже не каждому встречному заявляю о своих фобиях. Собаки. Особенно они. И маленькие дети. Я просто цепенею при виде маленьких детей. Ну, вот, теперь вы знаете мою страшную тайну, а я постараюсь немедленно забывать о вашей, - Роман отхлебнул чай и довольно заметил: - Отличный чай, где брали?
        Ворота в замок
        Символ левой руки. Трудный переход к новой качественной фазе. Не зависит от цвета, но всегда пишется в сочетании с другими знаками для уточнения значения, и никогда ни рисуется на большой площади. В некотором роде зеркальное отражение знака является более правильным, нежели прямое написание, однако, основной смысл при искажении символ остается.
        1/3
        Мы вернулись домой уже в темноте. Пока муж отмокал в ванне, я занялась приготовлением глинтвейна. Бутылка вина, о которой так вовремя вспомнил Слава, нашлась в самой глубине одного из навесных ящиков. Специи хранились в соседнем. Когда хорошенько промытый и разморенный Доброслав выполз спустя добрый час из парилки (до сих пор не понимаю, как можно мыться в таком кипятке!), его уже ждали большая кружка с ароматным напитком и теплая булочка с маслом.
        Наутро стало ясно, что все наши старания пошли прахом. Меня разбудило звучное шмыганье носом. Разлепив один глаз и удостоверившись, что оно мне не приснилось, я села в кровати. Супруг явно простыл. Он ворочался во сне, покашливал, и пытался натянуть одеяло на голову. Слишком часто я видела его таким и слишком хорошо знала, что последует за всей этой возней.
        Небо было невинно чистым, ни одного белого пятнышка на идеально лазоревой поверхности. Как выдраенная под краном от остатков старого теста миска, на дне которой яичным желтком висело солнце. От вчерашнего дождя остались лишь небольшие лужицы, быстро высыхающие под его старательными лучами. Тишь, гладь да божья благодать. Только птички неназойливо щебечут где-то вдалеке.
        Глядя на все это из окна кухни, пока нагревался чайник, я все больше злилась. На Славу с его слабым здоровьем, на себя - дуру, вечно потакающую его капризам. На эти золотистые кроны берез, на всю эту переменчивую осень, так не вовремя из нежной красавицы превращающуюся в злую старуху. Но злись, не злись, а вчерашнее набело не перепишешь.
        - Слава, - тронула я мужа за плечо. - Проснись.
        - Не хочу, - полусонно отозвался тот.
        - Тебе надо выпить лекарство и измерить температуру. Давай, давай, потом сможешь спать, сколько угодно. Десять минут, и я от тебя отстану.
        - Ты - изверг, - пробормотал любимый, но послушно принял вертикальное положение.
        - Знаю, - отрицать было бессмысленно.
        Часы в форме большой совы, висевшие напротив кровати, показывали без четверти шесть. Сама ненавижу, когда меня будят в такое время, даже учитывая, что всю жизнь принадлежала к породе ранних пташек. А уж Славу - истинного филина, у которого активность начиналась не раньше трех часов пополудни, корежило от таких побудок просто нещадно. Мне было его жалко, но что поделаешь, с лечением нельзя тянуть. Это мы тоже уже проходили, когда Доброслав два дня ходил с насморком, и только когда у него неожиданно поднялась температура, принялся глотать пилюли. В итоге он едва не заработал хронический гайморит, а я - не осталась невростеничкой.
        Первым делом сунула мужу кружку воды и аспирин. Потом протянула градусник. Всем эти новомодным бесконтактным я не доверяла, утянув из родительского дома самый простой ртутный термометр.
        - Десять минут, - строго сдвинув брови, снова отправилась на кухню. На сей раз готовить себе любимой утешительный завтрак. Омлет с зеленью, свежие гренки с маслом и большую, самую большую кружку кофе, какая только имелась в квартире. - Засеки, и не смей засыпать!
        Вы подумаете, что я была кем-то вроде заботливой сиделки при муже-инвалиде. На самом деле, все совсем не так. Слава вполне самостоятельный человек, и в отличие, от большинства мужчин страдает молча. Только глядит своими серо-голубыми глазами и послушно выполняет все наставления. Полоскания три раза в день, ванночки для ног, ингаляции - ничего из этого мужа давно не напрягало. Надо, значит надо, десять дней терапии, значить - десять дней. Вот и сейчас, когда я вернулась в спальню, он с улыбкой рассматривал столбик ртути.
        - Жить буду, - отложив термометр, сделал вывод. - Тридцать семь и три. Пограничное состояние. Отлежусь, и все будет нормально. Жаль только, что сегодня никуда выбраться не получится. Такое шикарное воскресенье, и псу под хвост. Прости, Лерик, хотел тебя в парк свозить.
        - Парк? - Я сунулась в нижний ящик комода за свежим полотенцем. - Да, жалко. Ну, ничего, по телевизору обещали отличную погоду всю неделю. Надеюсь, хоть дважды в день и сломанные часы показывают правильное время. К тому же у нас очередной субботник намечается. А ты знаешь, что такое субботник в школе.
        - О, да! - закатил глаза муж. - Три десятка подростков по очереди метут площадь в три квадратных метра одной единственной метлой. А потом родителям приходится все оставшиеся выходные отстирывать их форму.
        - У нас нет формы, - напомнила я. - Но да, примерно так дело и обстоит. И каждый раз двое-трое самых умных начинают ныть: «Нафига нам это, что, в школе нет уборщицы?» Все-таки хорошо, что я не взяла в этом году классное руководство.
        - А кто тебя отговорил?
        - Ты, ты меня отговорил. Доволен? - усмехнулась я.
        Иногда Слава становился невыносим, особенно когда напрашивался на похвалу. И пусть в девяноста процентах случаев та была заслуженной, но баловать его не хотелось. Не зря моя мать, похоронившая первого мужа и бросившая второго, не уставала повторять: «Мужики, как собаки - дрессировке поддаются, но все равно надеются, что получат вкусненькое за любое свое действие». Впрочем, о женщинах она отзывалась не менее «лестно». Такова уж была моя мать - кладезь странных выражений и черного юмора. Я - поздний плод ее третьего брака, по ее собственному мнению, не переняла от нее никаких полезных черт, поэтому свою мудрость она пыталась вбить в мою пустую голову с особой тщательностью. Видимо, что-то все-таки туда забилось, ибо частенько я повторяла ее перлы, даже не отдавая в этом отчета.
        Мне было реально жаль упущенного дня. Намедни я ныла, что мы уже давно не выбирались прогуляться по нашим со Славой любимым местам. Одним из таких мест и был старый «Парк пионеров», разбитый в середине семидесятых годов. Он считался неофициальным центром притяжения молодежи, официальным же был спортивный комплекс под открытым небом, куда охотнее шли растрясать жирок дядьки за сорок, а не «целевая аудитория».
        История арка была сложна и запутанна. В середине двадцатого века он представлял собой заброшенный пустырь на окраине города. Никому особенно не нужный, но и никому не мешающий. Однако с вскоре огромная пустая площадь оказалась почти в его центре, став для управы вечным бельмом на глазу. Первой мыслью властей было застроить его такими же однотипными хрущевками, какие окружали пустырь со всех сторон. Но при прокладке коммуникаций нашлись чьи-то останки, и откуда не возьмись повыскакивали историки с археологами, хором объявившие: «Строить жилые кварталы нельзя». Несколько лет продолжались работы, пока из земли не были извлечены все жертвы давней трагедии.
        Одна эпоха сменила другую. Дорогой Леонид Ильич раздавал награды, а в нашем городишке опять вспомнили о Чернышевском с его вечным «что делать?» В данном случае, что делать с пустырем? За двадцать с лишним лет тот превратился в заброшенный лес, куда летом и осенью ходили по грибы и ягоды те, у кого не было дачи или бабушкиного домика в деревне. На очередном съезде было решено, наконец, вплотную заняться спорной территорией. Деревья посчитали, пометили, часть из них вырубили, проложили дорожки, построили здание администрации, тир и несколько аттракционов. Лес дикий превратился в лесопарковую зону.
        Но ничто не вечно под луной. Любое рукотворное творение требует постоянного ухода, а следовательно, и денежных вложений. Застой кончился, началась перестройка, медленно перетекшая в самый обычный снос всего и вся. Маленький городишко продолжал по инерции разрастаться, становясь одним из тысяч заброшенных городов. Пока в Берлине сносили стену, у нас сносили проржавевшие аттракционы. Парк снова превратился в лес, а к середине девяностых - стал пустырем. Это ушлые коммерсанты, выкупив бывшую государственную землю, в спешном порядке спиливали деревья и превращали беличья угодья в строительные площадки.
        Не успели или не смогли - не знаю, но к началу двадцать первого века вся строительная техника замерла. Пустырь стал в три раза меньше, но проблем, с ним связанных, не убавилось. Теперь туда стекались наркоманы и уголовники разных мастей. И вот, спустя шестьдесят лет после окончания Великой Отечественной войны, очередной мэр решил: пора заняться рассадником криминогенной заразы. Почти полтора года шли работы, в парк была вложено чуть ли не половина городского бюджета, и в сентябре две тысячи седьмого года состоялось торжественное открытие новой зоны отдыха.
        Такова история «Парка пионеров». Моя же личная история, с ним связанная, началась спустя несколько месяцев - в апреле две тысячи восьмого. Теплая компания студентов, состоящая из нас со Славой, Людки и Павлуши с Яной - еще одних будущих преподавателей, в очередной раз собралась у Люды дома. Она единственная из нас имела путь небольшую, но свою личную жилплощадь, а еще жила не очень далеко от института. Таким образом, ее квартирка стала идеальным местом для сборищ. Дело было вечером, делать было нечего. И как всегда в таких случаях, речь пошла о городских легендах.
        - Герыч вчера в парке был. Клянется, что видел какого-то парня с красками рядом с церковью, - начал Паша.
        - Это был дух проклятого художника! У-уу! - завыла-заухала Янка, удобно устроившая свою голову на его коленках.
        - Кого? - спросила я. Сейчас же в мою сторону обратились все пять пар глаз. В каждом читалось крайнее изумление.
        - Ты что, не знаешь о проклятом художнике? - спросила так, будто я ее разыгрываю, Люда. - Да брось, эта байка старше наших родителей. Ну, про разрушенную церковь ты-то знаешь?
        - Что-то слышала, - призналась я.
        - Так… - задумчиво почесал маковку Слава. - Придется тогда рассказать с самого начала. Жил да был в нашем городе один юноша. У него была прекрасная возлюбленная. И стали бы они дальше жить поживать, да склероз наживать, если бы в это время злые фашисты не напали на СССР. Юноша ушел добровольцем на фронт, а девушка осталась его ждать. То ли она была очень религиозна, то ли от парня не было вестей, и девчонка отчаялась - не известно. Но однажды на Пасху она отправилась вместе с другими жителями города на службу. А в это время как раз начался обстрел. Один из снарядов попал точненько в церковь, разворотив купол, и поубивав больше сорока человек.
        - Как-то это не слишком походит на легенду, - мрачно протянула я.
        - А это и не легенда, - хрупнула чипсами прямо у меня над ухом Люда. Мы все сидели на полу вокруг самодельного столика. Квартира квартирой, а мебель подруге пришлось покупать самой. Как раз сегодня мы обмывали ее очередное приобретение - куцый диванчик и пару кресел. - Можешь поинтересоваться у кого угодно, да хоть у моей бабушки - так все и было. Развалины церкви до сих пор стоят в парке.
        - А почему их не снесли?
        - Темная ты, как чулан без лампочки, - вздохнул Паша. - Руины считаются историческим памятником регионального значения. Их хотели снести в девяностые, но даже тогда мэрия уперлась рогом и не позволила.
        - Хорошо, а при чем здесь проклятый художник?
        - Вернулся паренек с войны, целый и невредимый, - подперев щеку кулаком, как бабушка-сказочница, продолжил Слава. - Начал спрашивать, где его любимая.
        - Пошел он к тополю, потом к ясеню, - влез Павлуша.
        - Не перебивай, - хлопнула его по ноге Яна.
        - А потом его милиционеры остановили и говорят… - упрямо продолжил тот.
        - Пить надо меньше, гражданин! - хором закончили мы за него.
        - Так точно, - согласился Паша. - Как узнал несчастный, что померла его дивчина, так пошел к церкви и начал просить Бога забрать его на небеса. Но тут спустился один из ангелов и сказал, что его просьба отклонена по техническим причинам, но кое-что для бедолаги сделать можно. И тогда возник на разрушенной стене образ возлюбленной в утешение.
        - Это какой-то новый вариант, я такого не слышал, - заметил Слава.
        - Да этих вариантов великое множество. Самый распространенный состоит в том, что картину на стене церкви нарисовал сам солдат. И так сильно было его желание снова увидеться с любимой, так он тосковал, что в итоге привиделись ему последние ее часы. Увидев смерть невесты своими глазами, выхватил парень пистолет да застрелился. В общем, так или иначе, все сводиться к трем пунктам. Первый: на развалинах церкви изображена одна из погибших при бомбежке девушек. Второй гласит, что неподалеку бродит дух ее возлюбленного. Причем, чем ближе Пасха, тем большая вероятность его увидеть. И третий, о котором упоминают все варианты легенды: картины на стене не выцветает, не осыпается, проще говоря, никак не изменяется со временем. Но когда-нибудь она начнет исчезать, и это будет означать, что приближается день Страшного суда. Так-то, - закончил Павлуша, стряхивая с рубашки крошки от сухариков.
        - Неужели ты ничего подобного не слышала? - снова обратился ко мне Слава. Я помотала головой. - Решено, завтра мы едем к церкви. И не возражай.
        Возражать я и не собиралась. Доброслав явился в восьмом часу утра, был насильно усажен маменькой за стол - «принимать утренний чай», как она называла завтраки, пока я в спешке собиралась. Не знаю, о чем его тогда расспрашивали, но чувствую, то были едва ли не самые страшные минуты в жизни мужа. Моя мать умела в равной степени стращать как своих учеников, так и их родителей. Сухая, как тростник, со своей пышной прической и проницательным взглядом из-под очков на цепочке - она словно сошла с портретов вдовствующих дворянок викторианской эпохи. Помучив Славу еще несколько минут, пока тот залпом не допил горячий чай и не прожевал остатки положенного ему пирога, мать благословила нас на прогулку такими словами: «Не совались бы вы туда лишний раз. Это место, и правда, проклято», - чем меня несказанно удивила. Моя мама никогда не была суеверной. Настолько, что принимала в подарок ножи, смотрелась в осколки зеркал и делала все то, что делать было категорически запрещено. И тем более, она не верила ни в какие проклятия. До того момента я даже не подозревала, что такое слово в ее лексиконе вообще имеется.
        В парке было тихо. Тишина резала мой слух горожанина, привыкшего к постоянному гулу, стуку, крикам и другим аудио помехам. В парке я была всего пару раз, еще в то время, когда он представлял собой заброшенную лесополосу. Неподалеку от парка жил второй мамин муж, а теперь один из ее лучших друзей - дядя Алик. К нему-то мы и наведывались. Дорога от остановки до подъезда как раз проходила в этих местах, теперь совершенно неузнаваемых. Изменился даже рельеф: никаких оврагов или горок, весь парк представлял собой систему разнокалиберных площадок. Прямые асфальтированные дорожки для велосипедистов, извилистые тропинки для любителей неторопливого передвижения на своих двоих. Апрельская, еще робкая травка росла здесь ровной щеточкой, многочисленные клумбы были пока пусты, но среди комьев земли пробивалась нестройная армия сорняков. Пахло холодной водой, свежей зеленью и первыми цветами - весной.
        Церковь стояла почти в центре парка, но была закрыта от любопытных глаз за пушистыми ветвями елей, образовавших что-то вроде естественной ограды. За шесть десятков лет от нее мало что осталось. Две стены, точнее, две с половиной, походили на старый, развалившийся зуб. Одна из стен, к тому же, накренилась. Обломки кирпичей и куски штукатурки лежали тут же, медленно зарастая мхом и лишайниками.
        - И вот об этом столько разговоров? - с презрением обвела я руками не слишком живописные руины. - Я думала, от нее осталось… кхм… несколько больше.
        - Время не щадит ничего, особенно то, что уже разрушено, - выдал в ответ Слава. - Жизнь невозможно повернуть назад, и пасту в тюбик снова не засунешь. Ею занялись всего несколько лет назад, а до того никому дела до церкви не было. Удивительно, что при таком отношении хоть что-то осталось. Но сюда приходят не за этим. Чтобы увидеть настоящее чудо, надо обойти стену. Пойдем.
        Слава протянул руку, я взялась за нее, и мы вместе направились вдоль развалин. Камни, из которых был сложен фундамент, выпирали из земли вместе с остатками кладки. Сейчас они были неплохо видны, но летом, когда здесь трава станет по пояс, продвигаться будет опасно. Мы обогнули менее пострадавшую часть постройки, и перед моими глазами предстала она.
        Картина была размером не меньше трех метров на два. Первое, что бросилось в глаза - лицо изображенной на ней девушки. Оно очень походило на изображение святых: одухотворенное, наполненное спокойствием и какой-то неземной красотой. Фигура девушки была выписана с особой тщательностью. Каждая складочка ее платья, каждая жилка на шее, но особенно поражали глаза. Я никогда не видела таких глаз - пугающе живых, следящих за каждым твоим движением. Словно в противоположность девушке, пейзаж за ней представлял собой разбросанные цветовые пятна. Едва можно было различить группу деревьев, мельницу и какие-то совсем уж далекие постройки. Все это было нарисовано размашистыми мазками, а в цветах почти не было плавных переходов. Но не только эта странность не давала мне покоя.
        Я снова и снова приглядывалась к отдельным местам, к садящемуся за горизонт солнцу, к темным ветвям, к подолу длинного сиреневого платья девушки. Пока, наконец, не поняла промах автора.
        - Свет. Все освещено так, как должно быть на закате, кроме девушки. Чтобы она выглядела так, солнце должно быть не позади, а четко по ее левую руку, - сделала я вывод. - Ты уверен, что картину нарисовал один человек? Такое впечатление, будто сначала появился пейзаж, а кто-то потом пририсовал девушку.
        - Это все, что тебя удивляет? - Слава оперся спиной о стену рядом с картиной.
        - А тебя разве нет? - вопросом на вопрос ответила я.
        Будущий муж отлепился от развалин и, загибая пальцы, принялся перечислять:
        - Одеяние девушки. Она похожа на какую-то мадонну, но одета в платье тридцатых-сороковых годов. Таких барышень на советских плакатах изображали с подписями вроде «нам света не нужно - нам партия светит». Это раз. Второе, как ты уже заметила, не соответствие пейзажа и главной героини. Все как раз наоборот, такое впечатление, словно сначала автор долго и упорно трудился над портретом, а потом устал, забил на все и за пару часов намалевал фон. И третье, приглядись внимательнее.
        - К чему? Я и так внимательно гляжу. - Правда: я пялилась на картину уже битых четверть часа, так что голова начала кружиться.
        - Знаки, - дьявольски улыбнулся Слава. Тогда я впервые поняла, насколько обаятельным он может быть. И, наверное, именно в тот момент во мне появилась уверенность, что именно с Доброславом я свяжу всю оставшуюся жизнь. - Эта картина вся написана какими-то завитками.
        Двери
        Символ правой руки. Прямое значение - «произведение некого действия для достижения цели». Также может трактоваться, как выход из долгой стагнации на новый личностный уровень. Символ, направленный на будущее, поэтому не сочетается со знаками прошедшего, а также со слишком темными оттенками, мешающими облегчить преодоление «порожка».
        2/4
        Она поднималась на третий этаж, вслушиваясь в каждый удар каблуков о бетон. «Цок-цок, - пели они, - сегодня будет отличный день. Цок-цок, тебе совершенно не о чем волноваться». Цокот красных туфель как гимн уверенности, которой ей всегда не хватало.
        С самого рождения жизнь Людмилы шла по накатанной. Ни как трасса для скелетона, где каждое твое движение либо уменьшает, либо увеличивает шансы на победу, а, скорее, как тропа на дне высокого каньона: хочешь, не хочешь, а свернуть никуда не удастся. И Люда послушно шагала. Сначала из двухкомнатной квартиры на окраине городка в детский сад, потом из еще меньшей по площади конуры в школу. Отучившись десять лет, она совершенно беспрекословно повиновалась родителям, подав документы в педагогический. А окончив его, молча пошла на работу в ближайшее учебное заведение.
        Люда ненавидела спорить со старшими и что-то доказывать. Порой, когда ее отец особенно раздражался и спрашивал дочь: «У тебя, вообще, есть свое мнение?» - она задумывалась. И правда, есть ли? Или Люда, как автомат с газировкой. Сунешь в него одну монету - получишь воду без сиропа, сунешь две - воду с сиропом. Но если тебе захочется вовсе не воды, а чая или кофе, то придется искать другой автомат. Люда не способна была дать отпор, как не способен этот самый автомат выдать моккачино вместо тархуна.
        И все же в ней что-то начало изменятся. Сначала Люда ушла из старой школы - ее первого места работы. Просто внезапно поняла, что больше не может там оставаться. Она была единственной учительницей в возрасте до сорока лет, и коллеги относились к ней соответственно.
        - Я чувствую себя желторотым воробьем, пытающимся стащить корку хлеба у стаи ворон, - пожаловалась Людмила как-то своей единственной подруге Валерии. - Чтобы я не сделала, чтобы не сказала, они так на меня смотрят…
        - Вполне представляю, - ухмыльнулась та. - Моя мать смотрит на меня абсолютно также.
        - Да, но она твоя мать, а не какая-то тетка, о которой ты не знаешь ничего, кроме того, что она предпочитает удушающие духи, вышедшие из моды еще в прошлом веке, - вздохнула Люда. - Но уволиться я не могу. Мой отец все свои связи задействовал, чтобы меня туда на работу взяли.
        - И что? - неожиданно прервала ее Валерия. - Теперь ты должна до конца своих дней преподавать в шестнадцатой? Знаешь, иногда надо уметь сказать «нет». Нет, я не люблю апельсиновый сок. Нет, мне не нужны бесплатные пробники. Нет, я не выйду за тебя замуж. Нет, я не хочу тут работать. Это просто. Давай, просто произнеси по буквам: «Эн-е-те, нет».
        - Отстань, - помрачнела Люда.
        - Тоже не плохо, - похвалила ее подруга. - Послушайся моего совета. Нельзя долго думать и рефлексировать. Просто сделай то, что хочешь. Хоть раз в жизни. Вдруг понравится?
        Лера была права. На следующий день, собрав всю свою решимость, Людмила подала заявление об уходе, а уже через месяц была принята в другую школу. Теперь ее не мучили косые взгляды, не душила вонь древнего парфюма. Теперь она могла в перерыве между уроками сидеть вместе с Лерой и лакомиться печеньем или обсуждать с симпатичным учителем физики новый сезон очередного детективного сериала. Она, наконец, поняла одну истину: человеческое существо не ограничивается белым прямоугольником, с написанными на нем ФИО и должностью. Невозможно быть просто учителем, матерью, женщиной, дочерью, ибо одно неотделимо от другого.
        - Знаешь, почему я не люблю Супермена? - однажды сказал тот самый симпатичный учитель физики.
        - Почему?
        - Очки. Сначала я недоумевал, почему никто не видит, что Кларк Кент и Супермен - одна персона. Но потом я понял всю глубину этого сюжетного хода. Мы все - такие вот летающие пришельцы.
        - Ты по ночам спасаешь репортерш? - не удержалась от шутки Люда.
        - Нет. Не спасаю. Но когда я прихожу сюда, то словно надеваю маскировочный костюм. Дети видят во мне только учителя, но не человека. Они даже не могут представить меня все этих стен. Понимаешь, о чем я?
        - И ты не любишь Супермена, потому что…?
        - У него дурацкие трусы, - неожиданно закончил физик и весело расхохотался.
        Тогда Люда его не поняла. Если ты профессионал своего дела, разве не логично, что все свои домашние проблемы, подобно очкам Супермена, ты оставляешь за порогом школы? Ты должен идти по предписанной министерством образования программе, слушаться начальства и выставлять детям оценки согласно тому, как они освоили те или иные компетенции. Все просто. Автомат выдает двойной сироп, если нажат соответствующую кнопку. Он не может написать: «Извините, я сегодня не в настроении. Вот вам пустой стаканчик, и хватит с вас».
        И все же, если следовать теории Дарвина, эволюция никогда не прекращается и никогда не поворачивает вспять. И вслед за первым изменением в жизни Люды последовали другие. Например, покупка красных туфель.
        Для кого-то приобретение обуви является самым обычным делом. Что может быть проще: зашел в магазин, померил несколько понравившихся пар и взял те, которые лучше сидят по ноге. Но это, если тебе с детства не твердили, что красные лодочки носят либо проститутки, либо женщины, у которых нет никакого вкуса. Маленький ребенок легко согласиться с любой чушью, если та произносится родителем.
        Но Люда выросла. Люда поняла, что ее мать и отец не такие прекрасные и совершенные, какими казались ей когда-то. А еще она обнаружила, что быть падшей женщиной не так уж и плохо. Что красить глаза черным карандашом не преступление, что приходить домой после десяти вечера - вовсе не означает опуститься. И что красные туфли просто отлично сочетаются не только с чулками сеточкой, а их цокот делает тебя увереннее и сильнее.
        «Цок-цок, ты сегодня прекрасно выглядишь. Цок-цок, для тебя нет ничего невозможного».
        Люда поднялась на третий этаж, нагруженная сумкой и пакетом с тетрадями. Сегодня у нее урок в седьмом классе, очередная проверочная работа. Но перед этим ей предстоит пережить опрос по литературе в одиннадцатом. Женщина вздохнула, выдохнула и нацепила на лицо дежурную полуулыбку. «Автомат готов, внесите нужную сумму». Ученики уже стекались со всех уголков школы к запертому кабинету. Основная масса рылась в тоненьких библиотечных книжицах, повторяя едва выученные строчки.
        - Давай, проверь меня!
        - А какое ты выучил?
        - Блин, я вчера столько с географией сидел, что про литеру забыл… Людка меня убьет. Слушай, Насть, найди какой-нибудь короткий стих. Она же говорила, не меньше трех строф? Черт… Что ж они все такие большие?! - донеслось жалобное блеянье Виктора Губова, не самого бестолкового, но одного из самых раздражающих учеников Людмилы.
        Он всегда жаловался то на слишком большие домашние задания, то на завышенные требования, то на плохо составленное расписание. А еще на чью-то жвачку, приклеенную к его столу, на шепот за соседней партой, мешающий ему сосредоточиться. Короче, на все на свете.
        - О, мажор. Не то к Людке на поклон собрался? - забыв о своих горестях и необходимости что-то срочно учить, вдруг вскричал Губов.
        По коридору широким шагом двигался высокий светловолосый парень. Только внимательно приглядевшись, можно было заметить, как он слегка прихрамывает. А Люда пригляделась. Сначала к его всклокоченной шевелюре, потом к футболке «Dark side of the moon»[15 - The Dark Side of the Moon (с англ. - «Тёмная сторона Луны») - восьмой студийный альбом британской рок-группы Pink Floyd, выпущенный 24 марта 1973 года. Самый успешный альбом группы, превративший Pink Floyd в явление мирового масштаба.] с треугольной призмой, и, наконец, к забинтованной правой руке. За последний месяц она почти привыкла к его появлению, к его согбенной фигуре на задней парте и аккуратному мелкому почерку.
        Почти. Но почему-то каждый раз внутри нее что-то вздрагивало, будто один вид подростка приводил в действие скрытый механизм, вроде вибросигнала в телефоне. Цзинь, и все обрывалось. И все снова становилось на свои места. Но не в этот раз. В этот раз вместе с его появлением пришло иное ощущение, еще более странное. Она не могла точно описать его. Но если бы кто-то сейчас спросил Люду, то получили ответ: «Это как при заводе часов. Штифт становиться на место, и стрелки начинают свой бег. Словно время сдвинулось с мертвой точки».
        - Пришел все-таки, - Люда и не заметила, когда сзади к ней подкралась подруга. - Умный мальчик. Знает, что от его бунтарства лучше не станет.
        - Умный, - подтвердила женщина.
        - Эх, будь я лет на десять младше, - позевывая, произнесла Валерия.
        - О чем ты? - резко обернулась к ней Людмила.
        - Да так, не обращай внимания. Это все муж с его историями о прелестных голубоглазых физкультурницах и оборванных клумбах, - «объяснила» подруга. - Вот так живешь с человеком, думаешь, что знаешь о его прошлом все, а на самом деле там на пару энциклопедий всяких историй осталось.
        - Кстати, как он? - перевела разговор на безопасные рельсы Люда.
        - Лучше. Слава - это Слава. Пролежал вчера весь день трупом, а сегодня уже на работу отправился, - с видом: «А что ему может сделаться?» - ответила Лера. - Ладно, долго болтать не могу, через две минуты звонок. А у тебя, как вижу, опрос?
        - Ага, - с неохотой кивнула женщина. Вся уверенность выветрилась, как дешевая туалетная вода на ветру, только спиртовая горечь осталась.
        - «Я список кораблей…»
        - А пинать лежачего не по-товарищески! - бросила вслед удаляющейся коллеге Людмила. Та лишь головой покачала. На ногах у Леры были обыкновенные балетки, но почему-то гордо вышагивать по коридору они не мешали.
        Звонок загнал всех в класс. В прошлом году, рассказывал Люде физик, его на несколько недель в качестве эксперимента заменили приятной мелодией. Думали, так будет лучше, это снизит стресс в среде учащихся. Да и, что скрывать, самим учителям уже порядком надоело слушать одно и то же стандартное треньканье. Но ничего не вышло. Школьники стали чаще опаздывать на уроки, объясняя это тем, что просто не услышали сигнал.
        - Мы решили, что все дело в привычке. Еще месяц-другой попробуем, у детей выработается рефлекс, и они перестанут прикидываться глухими.
        - Судя по твоему лицу, ничего подобного не произошло, - поняла Люда.
        - Угу. Вот я всегда ставлю на будильник самую мерзкую мелодию. Самую раздражающую. Услышав ее во сне, обязательно проснешься хотя бы для того, чтобы прекратить пытку. Любимые песни так не действуют. Сколько раз я просыпал, пока не понял эту хитрость! А стандартная трель настолько бесит, что не услышать ее просто невозможно. Поэтому от эксперимента пришлось отказаться.
        «А еще стресс мобилизует», - подумала сейчас Людмила, вспомнив, как сама подскакивала от пронзительного треньканья. Ее безотказным сигналом к пробуждению была «Хабанера»[16 - Хабанeра - популярное название арии L'amour est un oiseau rebelle (Любовь - мятежная птица) из оперы «Кармен» Жоржа Бизе.]. Стоило женщине заслышать «у любви, как у пташки крылья», как она мысленно продолжала: «Поймать заразу и ощипать», - после чего обязательно вскакивала с кровати.
        Пока ребята рассаживались по местам, учительница незаметно продолжала следить за ними, одновременно раскладывая свои записи и выкладывая пособия, которые должна посоветовать для подготовки к следующему уроку. Шум и гам потихоньку стихали. Единственный плюс таких занятий состоит в том, что все сидят смирно, уткнувшись в свои книжки и пытаясь надышаться перед смертью, то есть еще разок-другой повторить стихотворения, прежде чем их вызовут к доске.
        На этом плюсы заканчивались, а дальше начинались сплошные минусы. Уже через пятнадцать минут опроса все рифмы для Людмилы слились в одно непонятное: «Бессонница. Гомер. Тугие паруса.[17 - Начало стихотворения О.Э. Мандельштама 1915 г] Аптека. Улица. Фонарь[18 - Последняя строка стихотворения А.А. Блока 1912 г]».
        «И правда, живи еще хоть четверть века, хоть половину, а они все будут учить одно и то же. Хоть бы кто-то набрался наглости, и выступил с чем-нибудь новеньким», - тоскливо подумала Людмила, ставя очередную «пятерку» за набившее оскомину «Пересмотрите все мое добро…»[19 - Строчка из стихотворения М.И. Цветаевой "Пригвождена…", продолжающаяся словами: "Скажите - или я ослепла? Где золото мое? Где серебро? В моей руке - лишь горстка пепла!"], рассказанное с таким выражением, будто ученицу и, правда, ограбили.
        - Рябин, - сама сказала, и снова вздрогнула от неожиданности Людмила. Надо же, она уже добралась в списке до буквы «эр». - Ты что-нибудь выучил?
        - Да, - совершенно спокойно, будто не он позавчера закатил скандал и довел ее до слез. Но следующая фраза перечеркнула все чаянья учительницы. - Надеюсь, вы не потребуете от меня целой поэмы? Я могу выучить, только, боюсь, у вас времени слушать не хватит.
        - Не паясничай, Рябин, - сдвинула Людмила брови. И уже тише: - И поэмы я не потребую…
        Даниил вышел, теперь его хромота была более заметна. Прикрыв глаза, сложил руки за спиной и прислонился затылком к зелени доски. В отличие от многих учителей, Людмила Алексеевна не требовала стоять по стойке смирно. Если ребенку так удобно - дело его.
        - Слушаю, - сделала она отмашку.
        - Николай Гумилев. Слоненок, - не открывая глаз, начал Рябин.
        «Ненавижу», - пронеслось в голове у Людмилы. Нет, Гумилева она любила, но это конкретное стихотворение ей категорически не нравилось. Она слишком буквально представляла себе несчастное животное, вынужденное сидеть в тесной клетке. А еще женщина не понимала, зачем его надо кормить булками. Конечно, это метафора, но какая-то несуразная, глупая.
        - Моя любовь к тебе сейчас - слоненок, родившийся в Берлине иль Париже, - произнес Даниил. Совершенно безэмоционально. Словно зачитывал прогноз погоды. «Сегодня на улице плюс двадцать два, что весьма необычно для конца сентября». - И топающий ватными ступнями по комнатам хозяина зверинца…
        Первая строфа была отбарабанена. Парень так и не открыл глаза, даже не пошевелился. Вот он дошел до «кочней капустных» и перешел к девятой строке стихотворения.
        - Не плачь, о нежная, что в тесной клетке он сделается посмеяньем черни.
        И Людмила поняла, что Рябин не безэмоционален. Вся его поза, нервное дрожание ресниц - не просто для того, чтобы легче вспоминать слова. Он выражал смысл стиха всем телом. О любви не кричат, тем более, когда она - не огромная птица, раскинувшая крылья, не грациозная лебедь, а маленький несчастный слоненок, неуклюжий и только и умеющий, что «давить людей вопящих».
        - Хорошо, - произнесла Людмила, когда в классе вновь повисла тишина. - У меня есть два вопроса. Первый, почему именно это стихотворение? Чем оно тебе так понравилось. Только не говори, что просто открыл книгу на той странице, где оно было напечатано, и решил больше не искать.
        - Сами просили, - отлип от стены Даниил. - А если без шуток, просто сравнение показалась необычным. Любовь - слоненок. Вот действительно, некоторые со своими симпатиями иногда ведут себя, как слоны в посудной лавке, - еле заметное движение глаз в сторону учительницы.
        - Ты так трактуешь. Хм… что ж.
        - А вы как? - повернулся теперь к Людмиле всем корпусом ученик. - Мне на ум приходит только одно слово «нелепость».
        - Я? «Запрещено». Вот что мне приходит на ум. Любовь, которая не может быть свободной, разорвать цепи условностей общества.
        - Голубая, что ли? - оживились ученики.
        - Почему сразу голубая? - за Людмилу ответил Рябин. - Ну, там, не знаю… большая разница в возрасте. Или она богатая, а он - бедный.
        - Толстая и тонкий, - хихикнула одна из девчонок.
        - И так далее, можно продолжать до бесконечности, - встряла учительница. Она хорошо знала, как легко дети придумывают разные глупости. Пока их не остановишь, будут приводить все новые примеры. А ей еще девять человек надо опросить. - Я тебя поняла, Даня. Тогда второй вопрос. Кто такие мидинетки?
        - Это девушки, носящие юбки «миди». - Кажется, на этот раз не помогло: ученики явно тянули время, а заодно выдавали одна другой нелепее теории.
        - Может, типа женщин легкого поведения?
        - Или продавщицы мидий?
        - Эти… как их, - даже Губов попытался внести свою лепту. - Хотя нет, с минетками вряд ли связано.
        - Губов, ты дурак или да? Митенками, а не минетками! - стукнула одноклассника сидящая с ним Маша Терехова. - Если не в курсе, это такие перчатки без пальцев.
        - Да знаю я, отвянь, - набычился парень.
        - Мидинетки - это молодые парижские швеи, - дождавшись относительного порядка, произнес Даниил. - Название произошло от двух французских слов «полдень» и «легкий обед», потому что именно в полдень работницы шли перекусить. Также мидинетками называли наивных простушек. Думаю, именно это имел в виду Гумилев.
        - Мажор заглядывал в Википедию, - не удержался кто-то из одиннадцатиклассников от комментария. - Ух ты.
        - Тебе бы тоже не помешало. Иногда надо использовать интернет не только для поиска порнушки, - не оставил его без ответной колкости Рябин.
        - Ты… - из-за парты начала подниматься высоченная фигура шутника.
        - Стравинский, - быстро нашлась Людмила. - Чудно, уже приготовился мне отвечать. Ты следующий по списку, нечего на меня так смотреть.
        - А я?
        - А тебе, Даниил - «отлично».
        Она думала, что мальчик хоть немного обрадуется. Но он лишь сухо кивнул и направился к своему месту. Даже с выходящим одноклассником не обменялся уничтожающим взглядом. Уселся на стул, согнулся и снова замер.
        - Рябин, - не выдержала женщина. - Что с тобой произошло?
        - Вы о чем Людмила Алексеевна? - снизошел до того, чтобы поднять голову, подросток.
        - Твоя рука. И ты хромаешь.
        - А, это! Пустяк. Упал на улице. Заживет.
        - И все же лучше сходить к врачу. Вдруг там что-то серьезное… - как можно безразличнее посоветовала учительница.
        - Я же сказал, все в порядке, - зато голос Даниила стал жестким, как наждачная бумага с крупным зерном.
        - Хорошо, хорошо, - отступила Людмила.
        «Некоторые со своими симпатиями, как слоны в посудной лавке, - всплыло у нее в голове. - И, правда, чего я привязалась к этому мальчику? Пусть поступает, как его душе угодно»
        - Ну, вперед, Скрябин.
        - Я - Стравинский, - возмущенно завопил доползший до учительского стола отвечающий.
        - А какая разница, оба - композиторы[20 - Александр Никол?евич Скр?бин (25 декабря 1871 - 14 апреля 1915) - русский композитор и пианист, педагог, представитель символизма в музыке. ?горь Фёдорович Страв?нский (5 июня 1882, Ораниенбаум, Российская империя - 6 апреля 1971, Нью-Йорк; похоронен в Венеции) - русский композитор. Гражданин Франции (1934) и США (1945). Один из крупнейших представителей мировой музыкальной культуры XX века.], - вздохнула Людмила. - Ладно, ладно. Давай, Стравинский, что выучил?
        - Кхе… хм… Осип Мандельштам. Бессонница. Гомер. Тугие паруса…
        Деревянный стул
        Символ левой руки. Также называется «площадка», «ступенька». Означает некое удобное состояние, при котором идет отрицание любых перемен. Обычно сочетается с символами движения, перехода для преодоления страха перед новизной. Пишется всегда спокойными, сдержанными тонами.
        2/5
        «Дверь закрыта» - оповестил Даню механический голос. Он сунул обратно ключ, в одно из внутренних отделений своего рюкзака. Намного удобнее носить ключи в кармане, но из его, Даниных, карманов вещи пропадали с завидной регулярностью, поэтому школьник перестал класть туда даже одноразовые платки и мелочь. Квартира встретила его кудахтаньем кофе-машины и навязчивым сладковатым запахом искусственных персиков.
        - Привет, мам, - обнаружив мать на кухне, быстро поздоровался парень.
        - Дань, зайди в пекарню, пожалуйста. Сегодня должны привести новые фигурки для тортов, хочу, чтобы ты все проверил.
        - Хорошо, - кивнул Даниил, выискивая, из чего бы соорудить бутерброд.
        - Поешь нормально, - не оборачиваясь, буркнула мать. - Я не хочу потом таскать тебя по гастроэнтерологам и отваливать за лечение огромные деньги.
        - Жалко денег на родного сына? - вынимая из нарезки кусочек ветчины, мрачно пошутил подросток. Мадам Рябина, наконец, отлипла от экрана смартфона и бросила на него укоризненный взгляд.
        Человеком она была совершенно неконфликтным, но назвать ее бесхребетной или покорной язык не поворачивался. Скорее, Наталья Владимировна была из породы женщин, которые как никто понимали поговорку, что вода точит камень не силой, а частотой падения. Так, ласково капая мужу на мозги, она смогла открыть свой бизнес и, не переставая улыбаться, добивалась теперь всего, что хотела от поставщиков, налоговых и пожарных служб и совсем незаметно поселиться со своей продукцией в сердцах многих клиентов.
        У матери Даниила не было никаких вредных привычек и греховных пристрастий. Замуж она вышла, когда жених ее был чуть богаче церковной крысы. Конечно, их брак не был безоблачным, всякое случалось, но таких серьезных конфликтов на гране «я развожусь с тобой, и точка» не было ни разу. Они вместе пережили кризис девяностых, а когда муж предпочел стабильную работу на госпредприятии своему собственному делу, Наталья всецело и полностью его поддержала. У нее была хорошая интуиция, у него - звериная хватка настоящего дельца. И вот, спустя почти пятнадцать лет отец Дани владел целой сетью магазинов, а мать собиралась вскоре покупать помещение для второй пекарни. Все было, как говориться, на мази.
        Даня промазал хлеб майонезом, водрузил на него пару ломтиков ветчины и, с удовольствием сделав первый укус, поспешил в сторону своей комнаты. Его все достало. Это постоянное материнское «зайди», «проверь», папино «напиши ответ», «размести рекламу», словно они родили Даню с одной целью - иметь послушного раба в своем распоряжении.
        «Хоть бы сестра позвонила, что ли», - с горечью подумал он. С Ариной они не были особенно близки, но даже ругаться с родственниками приятнее, чем часами находиться с ними в одной квартире, даже не зная, что сказать.
        Мать зависала где-то на просторах сети, отец вечно пропадал в своих поездках и на совещаниях. Но даже когда они собирались вместе за одним столом, то все разговоры все равно вращались вокруг продаж, прибылей и злобных конкурентов. Кстати, о матери. Ее увлечение новыми гаджетами медленно, но верно превращалось в самую настоящую техно зависимость. Когда же Даня попытался ей об этом намекнуть, Наталья Владимировна ответила:
        - Не выдумывай, нет у меня никакой зависимости.
        - Типичный ответ алкоголика, - усмехнулся тогда подросток.
        - Вот именно, - продолжая набирать очередное сообщение, многозначительно произнесла женщина. - Алкоголиков. У них измененная психика, Даниил, они не могут себя контролировать. Ты должен радоваться, что твоя старушка такая продвинутая, а не критиковать ее за то, что она пользуется всеми доступными благами цивилизации.
        - И за это я тоже должен быть рад? - Даня глазами указал на открытую книгу, лежащую обложкой вверх. Та лежала так уже больше месяца, обрастая пылью. - Я хотел подарить тебе новый детектив на день рождения, но, похоже, ты его даже не откроешь.
        - Мне некогда читать! - возмущенно вылупилась на него мать. - У меня полно забот. Пекарня, занятия твоей сестры и, между прочим, твое будущее поступление. Я ложусь спать после полуночи, а встаю раньше всех вас. Ты вот сидишь, критикуешь меня, вместо того, чтобы спросить: «Как ты себя чувствуешь, мамочка? Тебе ничем не помочь?».
        - Ну, и как ты себя чувствуешь? - подобные провокации уже не производили на Даню никакого впечатления. Он тоже ложился за полночь, и тоже не баклуши бил целыми днями.
        - Отвратительно! - вскричала мадам Рябина и снова погрузилась в иллюзорный мир по ту сторону пятидюймового экрана.
        С того разговора прошли чуть больше трех недель, а раскрытая книга все также продолжала накапливать пыль. Даня коснулся гладкой обложки кончиком указательного пальца. Потом оглянулся, словно рыночный воришка, схватил одинокий томик и продолжил свое короткое путешествие из кухни в спальню. Там он сразу кинул добычу на подушку, а потом плюхнулся на кровать сам, доедая бутерброд. Читать и есть одновременно школьник не мог, равно как делать уроки под музыку. Даниил предпочитал полностью сосредотачиваться на одном действии. Поэтому прошло еще добрых пять минут, прежде чем он покончил со своим скудным обедом и приступил к пище духовной.
        Любовь матери к убийствам, погоням и расследованиям он, кажется, впитал с молоком. Во всяком случае, всем другим жанрам, Даня предпочитал именно детективы. Сначала он только смотрел старые сериалы вроде «Приключений Шерлока Холмса» с неподражаемым Ливановым или «Пауро». В последнем ему особенно нравились концовки каждой серии, где по традиции Дэвид Суше собирал всех участников преступления вместе и методично раскрывал их подлые замыслы. Рябин тоже хотел быть таким же внимательным и умным, как эти двое. Хотя торчащие усики Даниилу вряд ли бы пошли. Потом, когда он достаточно овладел чтением, на смену сериалам пришли первоисточники, оказавшиеся не менее интересными.
        Что же с ними со всеми случилось? С их ежевечерними сеансами кино, с их любовью к чтению и друг к другу? Теперь под одной крышей жили совершенно другие люди. Даня попытался вспомнить, когда последний раз мать приходила к нему в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, и не смог. Ему было пятнадцать, тринадцать, а может, и того меньше, когда она перестала это делать? Их семья превратилась в корпорацию. И единственное, о чем мечтал Даня, как можно быстрее покинуть ряды ее акционеров.
        Ему не дали даже вникнуть в сюжет книги. Телефон разразился маршеобразной «Personal Jesus»[21 - «Personal Jesus» (с англ. - «нательный крест с распятием», букв. - «Личный Иисус») - 23-й сингл британской группы Depeche Mode, выпущенный в Великобритании 29 августа 1989 года, и первый сингл с альбома Violator.], значившей, что в ближайшее время он точно не узнает, кто убийца. У Дани на все входящие стоял один рингтон. Во-первых, юноша не был таким уж ярым меломаном, чтобы найти хотя бы десяток подходящих мелодий. А, во-вторых, ему было лень копаться в настройках. Пришлось вытащить сотовый из рюкзака, пододвинув тот ногой к кровати, и посмотреть, кто же так жаждет с ним поговорить, что «депиши» дошли уже до второго куплета.
        На экране высветилось короткое «М». Мать. Of course[22 - С анг. - «конечно», «несомненно», «само собой разумеется»], кто бы сомневался! И после этого она еще смеет заявлять, что у нее нет зависимости. Ха-ха, можно было бы засмеяться, да что-то нифига не смешно.
        - Что? - не слишком вежливо рявкнул Даниил.
        - Фигурки пришли. Ты обещал.
        - Угу, уже бегу, - отключился парень.
        До пекарни было всего ничего, метров тридцать-пятьдесят от дома. Но прежде чем попасть на эту финишную прямую, надо было преодолеть несколько препятствий, вроде вечно заедающей двери подъезда и не всегда приходящего сразу лифта. Так что в дверях магазинчика Даниил появился аж через девять минут и пятнадцать секунд после своего старта.
        За прилавком дежурил Чингиз, улыбчивый узкоглазый парень, родители которого переехали в Россию еще до его рождения. На нем красовалась белая рубашка, выгодно оттенявшая темноватую кожу и фирменный красный фартук всех продавцов «Рогалика». Заметив хозяйского сына, Чингиз весело замахал тому рукой.
        - Привет. Мать сказала, там фигурки для тортов привезли. Где? - сразу перешел к делу Даня.
        - Ай, да не беспокойся, я уже все принял, везде расписался, - несколько обиженно ответил продавец.
        Он был старше Рябина всего на три года, так что между парнями с самого начала завязались крепкие приятельские отношения. Но иногда Чингиз брал на себя слишком много. О чем и не преминул напомнить Даниил:
        - Без меня? Я должен все проверить.
        - Да проверяй, проверяй, вот Фома не верующий, - отмахнулся продавец, выставляя на прилавок коробку с разноцветными украшениями из мастики. Их делала на заказ для «Рогалика» такая же мелкая частная компания. - Слыхал, Наталья Владимировна хочет установить тут кофейный аппарат, правда? То есть мы превратимся из пекарни в кофейню?
        - Нет, Чингиз, мы останемся пекарней с опцией «кофе с собой». И не аппарат, а обычную кофеварку. Три, пять, семь… Сколько по каталогу должно быть зайцев? - хватая по две фигурки из коробки, начал подсчет Даня.
        - Пятнадцать, - с некоторой задержкой ответил Чингиз.
        - Все правильно.
        - Брат, ты мне не доверяешь, что ли?
        - Доверяю, чувак. Но предпочитаю проверять сам, - заглядывая в приложенную накладную, грустно произнес подросток. Потом не выдержал кислой мины Чингиза и улыбнулся. - Да хватит тебе. Я знаю, что ты - ответственный работник. Но раз меня сюда послали, надо все сделать по уму. Согласен?
        - Ай, Дан, ну тебя!
        Чингиз был единственным, кто называл его так - Даном. В глубине души Рябину это нравилось. Во всяком случае, это было лучше, чем слащавое «Данечка». Свое имя парень ненавидел, вовсе предпочитая, чтобы его звали по фамилии. Даже когда происходило традиционное знакомство между первоклашками после линейки, он вместо «Даниил Рябин» представился: «Дима Рябин». Не прокатило…
        - Здравствуйте, что желаете? - оживился замолкнувший продавец.
        «Клиентка, - понял подросток, - перед мужиками он так не рассыпается. Одиннадцать, двенадцать, трина…»
        - А что мне посоветует этот молодой человек, то и пожелаю, - раздался знакомый грудной голос.
        Даниил оторвался от пересчитывания кленовых листьев, которые служили украшением для пирожных «Болдино», и поднял глаза на вошедшую посетительницу.
        Сегодня на ней было платье. Такое же сдержанное и строгое, как предыдущий брючный костюм. Темно-синее. Поверх Тоня набросила довольно дерзкую джинсовую курточку с вышивкой в виде колибри и цветка. Волосы она уложила в высокую прическу, а губы теперь поблескивали золотистым в тон песочным туфлям. Но, даже сменив одежду, Шаталова оставалась прежней: ироничной, немного грустной и неимоверно привлекательной.
        Даня несколько раз моргнул, прежде чем принять решение:
        - Чингиз, дай мне свой фартук, я сам обслужу.
        - Тю, - почти на уровне слышимости присвистнул продавец, но отказать в просьбе хозяйскому сынку не посмел.
        - Тебе идет, - отметила Тоня, когда Рябин затянул красные завязки.
        На груди у него красовалась придуманная сестрой эмблема в виде двух половинок рогалика, украшенных зеленой веточкой мяты.
        То ли парень не успел причесаться, то ли занятие это было бесполезное само по себе, но его белокурые вихры торчали в разные стороны. Удивительно, Шаталова никогда раньше не видела, чтобы у человека его возраста был настолько светлый цвет волос. Обычно дети с возрастом темнеют, тонкие волоски перестают завиваться в милые колечки на концах, становясь жестче. Но у Дани они, хоть и выпрямились, однако на вид оставались такими же мягкими. Как пух.
        Тоня в который раз задалась вопросом: сколько же ему лет? По лицу - шестнадцать-семнадцать, а вот по фигуре… Женщина скользнула взглядом сверху вниз, оценивая ширину грудной клетки, тонкую талию и абсолютно прямые ноги. Для этого ей даже не понадобилось думать, оценка произошла на уровне самых древних биологических инстинктов.
        - Так что посоветуешь, а? - Тоня, наконец, отвлеклась от разглядывания главной достопримечательности пекарни и обратила внимание собственно на ассортимент. - Ты вроде говорил, что это местечко славиться своими экстремальными начинками. А эти булочки, они с чем?
        - Как ты меня нашла? - вместо рекомендации спросил Даниил. Он был так ошарашен появлением Антонины, что незаметно для себя перешел на «ты». Извиняться за это было уже поздно, да и, кажется, покупательница не особенно обратила внимания на эту ошибку в местоимениях.
        - Ты же сам сказал, как называется твоя пекарня. Точнее, твоей матери. Все, что мне оставалось - это вбить его в поисковик. При этом он, разумеется, выдал мне еще почти сто сорок лишних ссылок, но наряду с ними мелькнул и нужный адресок. Симпатичные колечки, - Шаталова наклонилась к витрине, пытаясь прочитать название. - «Олимпийские». С допингом, что ли?
        - С грецким орехом, вообще-то, - не поддался на провокацию парень. - Были еще в двух вариантах: с арахисом и орехом пекан, но последние быстро разобрали, так что остался только арахис, - зачастил подросток. - Так ты пришла, чтобы…?
        - Посмотреть, что у вас есть, - с улыбкой продолжила женщина.
        «Ну да, не ради меня же, - горько усмехнулся про себя Рябин. - Все правильно, я же сам разрекламировал ей «Рогалик». Ей просто захотелось экзотики»
        - Так что ты будешь брать? У нас, как видишь, учет, - кивнул он на коробку.
        - Красота какая, - вытянув шею, заглянула туда Шаталова. - А для чего они?
        - В основном для тортов. Мы их не продаем, а делаем на заказ для частных лиц и организаций. Некоторые украшения идут на пирожные, вот видишь, на той полке осталось несколько. Если хочешь, упакую одно из них.
        - На заказ? - задумчиво протянула Тоня. - То есть я могу сейчас заказать тебе торт, и когда мне его испекут?
        - Все зависит от того, что за торт, какой сложности и к какому сроку нужен. Обычно заказы принимаются за сутки-двое. Мы собираем сразу несколько, и тогда наши кондитеры занимаются только тортами, - пустился в долгие объяснения Даня. Судя по резко поскучневшему выражению Тониного лица, ей такой механизм не подходил. Поэтому парень добавил: - Но если заказ срочный и не очень сложный, можно изготовить торт в течение пары часов. Быстрее просто не выйдет, ведь для каждого изделия замешивается тесто, делается отдельно глазурь, крем и прочее. Мы не составляем торты из готовых коржей.
        - Ого, как много ты знаешь! Хочешь стать кондитером? - Шаталова вернулась к прилавку, на котором так и остались несколько не сложенных обратно в коробку фигурок.
        - Нет, только не это. Я знаю много, да. Но возиться с тестом по двенадцать часов в день при сорокаградусной жаре - это не мое.
        - Теоретик, но не практик значит. Ясно.
        - Вроде того, - не стал отрицать Даниил.
        - А эти фигурки для чего? - Тоня указала на нечто сине-белое.
        - Пирожное «Марципановое небо», - едва смог припомнить подросток.
        Их с Шаталовой разделяла лишь узкая доска прилавка, и, несмотря на густой запах выпечки, Даня явственно ощутил шлейф ее духов. Перец, белая орхидея, лимон… что там обычно пишут в подобных случаях? «Дерзкий интригующий аромат»? Или «пленяющее сочетание специй и цветов»? Ничего нового производители и рекламщики не придумали, но на сей раз, их описание попало в точку.
        - Небо? - переспросила Антонина.
        - А? - кажется, он немного задумался. - Да. Там в состав входят кусочки марципана, поэтому так называется. На самом деле - это обычный бисквит с ванильным кремом и посыпкой из лепестков миндаля. Ничего сверхнеобычного.
        - Мне нравится, можешь пробить? - Глаза в глаза.
        - У нас сейчас нет таких пирожных, - медленно протянул Даня.
        - Значит, я зайду в следующий раз, - снова эта улыбка, от которой у подростка в прямом смысле задрожали поджилки. Очень хотелось выругаться, но он только досадливо закусил губу. - Мой телефон у тебя есть, позвонишь, когда пирожные будут готовы.
        Шаталова развернулась к выходу. Из подсобки показалась голова Чингиза:
        - Женщина, вам ничего не приглянулось? Если хотите, я дам попробовать. У нас совершенно свежие орешки со сгущенкой - беспроигрышный вариант, классический рецепт.
        - Нет, что вы, - не оборачиваясь, ответила Тоня. - Кое-что мне очень приглянулось. Просто не хочу портить фигуру.
        И с этими словами Шаталова покинула пекарню.
        На прилавке сиротливо остался лежать отложенный ею маленький ангелок из мастики.
        Долгое преодоление
        Символ левой руки. Название знака соответствует основному значению. Однако, написанный в другом направлении символ приобретает несколько иной смысл - «осознанное, взвешенное решение», поэтому его часто сочетают с одним из знаков выбора. Пишется исключительно теплыми тонами, включая желто-зеленый, оливковый и другие зеленоватые цвета.
        3/4
        Город готовился к своему дню рождению. Дата была скромной, зато круглой - двести тридцать лет. А потому, пока жилищно-коммунальные службы наводили марафет снаружи, внутри торгового центра, прозванного горожанами «рыбешка», тоже шли работы. Рыбешкой центр назвали сразу по двум причинам. Первая, очевидная, происходила из официального наименования - «Рыбников», в честь владельца. Вторая причина заключалась в том, что до постройки торгового центра его территорию занимал птичий рынок, на котором, в основном, продавались рыбки.
        Виктория помнила и рыночек, и самого Аркадия Рыбникова - местного предпринимателя и депутата в одном лице. Ей даже посчастливилось встретиться с ним лично, когда снимали репортаж об открытии «рыбешки». Было это целых десять лет назад. Тогда она еще была беззаботной студенткой, подрабатывающей в закутке на первом этаже. Сейчас ее магазин одежды заметно расширился и переместился чуть выше, в прямом смысле слова - на второй этаж. Наверное, кадры той знаменательной встречи хранились в каком-нибудь темном архиве городского телевиденья. Викторию это мало интересовало. Она не была охоча до славы.
        Вика раскладывала акционный товар: женские футболки с принтами в виде букетиков цветов и надписью «I’m like a flower. Don’t touch without reason». Надпись была сделана слишком витиеватым шрифтом и плохо читалась, а цветы после первой стирки местами облезали. И все же майки разбирали очень быстро, так как над ними висела очень привлекательная табличка «Товар со скидкой 70 %». Сама Вика предпочитала подобной одежде более дорогие, зато и более качественные блузки из магазина напротив.
        По торговому залу разливался кондиционированный воздух вперемешку с медленными мелодиями из репертуара Норы Джонс[23 - Н?ра Джонс (англ. Norah Jones, полное имя Гитали Нора Джонс Шанкар (Geethali Norah Jones Shankar); род. 30 марта 1979, Нью-Йорк) - американская джазовая певица и пианистка, автор и исполнитель собственных песен, актриса.] и Мелоди Гардо[24 - Мелоди Гардо (англ. Melody Joy Gardot), р. 2 февраля 1985, Нью-Джерси, США - популярная джазовая певица и композитор.]. Этакая кашка-размазня для уставших от крепленного рока ушей.
        Посетителей было немного. Две девчушки лет по пятнадцать оживленно обсуждали разные покрои джинсов, чуть в стороне от них молодой мужчина одну за другой сдергивал с вешалки клетчатые рубашки. Набрал штук пять и удалился в сторону примерочной. Обычный рабочий день в магазине одежды средней руки.
        - Вик, - с какой-то подозрительной интонацией позвала Надя.
        Она стояла на стремянке, укладывая на самые высокие полки небольшие рюкзачки. Вика подняла глаза, не понимая, почему подруга оторвалась от своего занятия и с удивлением смотрит в сторону выхода.
        - Что такое?
        - Скажи, ты видишь, то же, что и я? - интонация стала еще загадочнее.
        - Да в чем дело? - не выдержала Виктория. Обзор ей закрывала высокая стойка с новой осенней коллекцией для мужчин. Пришлось бросить майки и выйти в проход. - Ух ты, Рома…
        - Это же Сандерс, да? Я не сплю, нет? - сползая с лесенки, продолжала задыхающимся голосом вопрошать Надежда.
        - Да. Нет, - поочередно ответила на оба вопроса Вика, окончательно выходя из-под защиты рыже-коричневых блейзеров.
        - Виктория? Какой приятный сюрприз, - заметил ее художник.
        - Вы опять за мной следили? - не обращая внимания на хватающую ртом воздух подругу, подплыла она к вошедшему.
        - Что вы?! Даже мысли такой не было. Хотя нет, была. Но, клянусь, на этот раз мы столкнулись совершенно случайно. Вы наверно знаете: на третьем этаже недавно открыли магазин с товарами для рисования. Вот решил наведаться туда, заодно пополнить свои запасы грунтовки и красок. А вы, значит, тут работаете?
        - Ага, тружусь в поте лица. Обновляем ассортимент.
        - Значит, у вас не найдется времени выпить со мной кофе? - хитро улыбнулся мужчина. Вика отметила, что сегодня он не надел свои синие очки. Значит, не настолько они для него жизненно важны.
        - Мне нравиться ваша формулировка вопроса, - автоматически складывая прихваченную майку, заметила женщина.
        - Моя сестра так в детстве спрашивала. «Ты же не будешь эти конфеты?», «Ты же не хочешь идти сегодня в цирк. Я-то хочу на каток», - и прочее в том же духе. Видимо, я заразился этим от Алисы. Так что: найдется время?
        - Ох… вы умеете уговаривать! - пыхтение позади уже невозможно было игнорировать. - Кстати, Роман, познакомьтесь - это ваша самая преданная фанатка.
        - О! Здравствуйте!
        Художник протянул руку топчущейся рядышком Наде. Кажется, от волнения та даже перестала моргать. Вылупилась на Сандерса своими и без того большими глазами и проблеяла:
        - Господин Лех, это честь для меня. Вы - настоящий творец с большой буквы.
        - С какой буквы? - не переставая улыбаться, уточнил мужчина.
        - В смысле? Ах, господи! Вы большой шутник. С «тэ». - Кажется, первый шок от явления кумира прошел, и у Нади заработали мозги. Вика обменялась многозначительными взглядами с художником и предложила:
        - Раз встреча состоялась, могу я ненадолго покинуть свой пост? Мы с Романом договорились выпить кофе. Если администратор будет спрашивать, скажи, что мне срочно понадобилось в аптеку или туалет. В общем, придумай что-нибудь. Хорошо, Надь?
        Ответа от подруги не требовалось. Майка была заброшена на ближайшую вешалку, и Вика с Романом поспешили на выход. Художник сдержанно помахал Надежде рукой:
        - Еще увидимся!
        Та стояла, теперь так часто моргая, будто собиралась с помощью ресниц взлететь вслед за уходящей парочкой. На языке у нее вертелось множество колких ответов, но Надя так и не смогла ничего произнести. Она потирала одной рукой другую, все еще ощущая прикосновение шершавой ладони художника. И лишь спустя долгую пару минут смогла стряхнуть оцепенение и яростно выругалась себе под нос.
        - Какой будете кофе? - Надо же с чего-то начинать разговор.
        Я чувствовала себя последней скотиной. Бедная Надя, все-таки стоило хоть из вежливости пригласить ее с собой. Вот только у меня не было уверенности, что подруга из все той же вежливости не откажется от предложения.
        Последний раз я видела Надьку такой потрясенной в девятом классе, когда на школьной дискотеке ее пригласил танцевать самый красивый мальчик из класса. Во всяком случае, то, что он красив, считало большинство наших девчонок. Лично я не находила в нем ничего особенного.
        Если по возвращении Надя захочет меня придушить в одной из кабинок, то придется стоять и не дергаться. Но сейчас мне было не до ее мстительных планов. Я рыскала глазами по электронному табло, выискивая, чтобы такого заказать. Не слишком навороченного, то есть дорогого, но и не слишком банального, вроде «двойного эспрессо». Да-да, вечная проблема выбора.
        Обычно кофе я брала этажом выше. Там стоял небольшой островок, торговавший пивом, закусками и всего пятью позициями горячих напитков: черный кофе, кофе с молоком, чай черный с лимоном и без, и чай зеленый. Меня это вполне устраивало, как и соотношение цена-качество. Рядом с островком располагалось еще куча разного рода закусочных, поэтому вокруг всегда было шумно. Покупателям на неудобства было плевать, они усаживались за столики и пытались переорать друг друга, внося свою толику в царящий хаос.
        Тащить в такое место Романа я не стала. Слишком дешево во всех отношениях. А мне хотелось хоть раз выглядеть перед ним достойно, поэтому пригласила мужчину сюда - в небольшую, но уютную забегаловку, где бодрящую жижу подавали хотя бы в чашках, а не в бумажных стаканчиках. Поэтому его ответ меня очень удивил:
        - Без разницы. Я просто хочу, чтобы он тупо был горячим, - и, повернувшись ко мне, пояснил. - На улице резко похолодало, а я весь день по городу бегаю в одной рубашке. Вот, смотрите.
        Художник протянул руку, которая вся покрылась гусиной кожей. Надо же, а так не скажешь, что он настолько замерз. Лишь сейчас я заметила у него татуировку чуть пониже локтя. Несколько странных символов, значение которых мне было не известно. Роман проследил за моим взглядом и прокомментировал:
        - Ошибка бурной молодости.
        - Похоже на какие-то иероглифы…
        - Да, что-то общее есть, - Роман ткнул пальцем в расположенную выше других загогулину, чем-то смахивающий на нотный знак бемоля. - Связь.
        - А этот? Похоже на какой-то график функции.
        - Верность. Их опоясывает символ выбора, - провел по изогнутой черной полоске Роман. - Остальные линии дают сочетание называемое «крест на могиле». Вместе все четыре знака образуют фразу, означающую в общем нечто вроде «неизбежность судьбы», «фатум».
        - Я никогда прежде не видела такого.
        Не люблю признаваться в подобном, но татуировка вызвала странное ощущение. Словно надо мной начало довлеть нечто мрачное, чему нельзя было противиться. Перед глазами промелькнул образ большой черной птицы, закрывающей солнце. Неужто опять приступ? Но нет, стоило Роману закрыть татуировку рукавом, как мне сразу стало легче.
        - Мало кому известны эти знаки.
        - Какой-то вымерший язык? Вроде клинописи или пиктограмм майя? - предположила я. - Просто больше ничего в голову не приходит.
        - Нет, это искусственный язык, - поспешно бросил художник. До нас как раз дошла очередь делать свой заказ. - Мне американо, а девушка будет, я полагаю… да, точно… сделайте два американо и еще кусочек штруделя.
        - С вас сто девяносто рублей, - кассир выдал нам распечатанный чек и номерок: - Поставите его на свой столик. Ваш заказ будет готов через несколько минут. Спасибо за то, что выбрали наше кафе и приятного аппетита.
        Вся эта длинная речь была выдана на одном дыхании с неизменной дежурной улыбкой. У меня самой в загашнике была пара таких вот благодарственных заготовок. Раньше я не находила в них ничего дурного. Но чужая вежливость так отдавала фальшью, как порой резиной отдают китайская «кожаная» сумка или перчатки.
        Мы выбрали столик подальше от входа, но не так далеко, чтобы потом пришлось пробираться через весь зал. Роман крутил между пальцами номерок, с двумя цифрами «7» и «3». Я приняла их за счастливое предзнаменование: четные числа нравились мне почему-то намного меньше нечетных. Разговор опять заглох. Пришлось спасать ситуацию.
        - Значит, «тупо горячий»? Интересно…
        - Что именно? - Мужчина определенно не хотел возвращаться из далекой страны своих размышлений.
        - Не знаю, - пожала я плечами. - Просто представила себе такую ситуацию. Где-то в параллельной реальности один одинокий мужчина приходит в кафе и спрашивает: «А какой у вас есть кофе?». А ему отвечают: «Сегодня такая плохая погода, идет фиолетовый дождь, вы, должно быть ужасно замерзли. Я бы осмелился посоветовать вам взять «тупо горячий» кофе с облаками из невероятно пушистых сливок»
        Роман рассмеялся:
        - Вы не пробовали писать книги? Или, не знаю… анекдоты сочинять?
        - Что, глупость? - Зажмурилась я от смущения.
        - Немного. Но что-то в этом есть. Я бы внес еще чай для неопределившихся, который менял бы цвет от нежно-изумрудного до насыщенно-коричневого. И, пожалуй, мороженое для чистюль, которое предупреждающе кричит, прежде чем капнуть на новенькую юбку. - Теперь пришла моя очередь засмеяться. - Знаете, Виктория, наши встречи приносят мне огромную пользу. Не знаю, может, вас уже тошнит от моего общества…
        - Что вы!
        - …но после общения с вами я ухожу наполненный. Духовно, я имею в виду. Вот прямо сейчас в моей голове (а вы помните - у меня внутри огромный колодец, откуда я черпаю вдохновение) рождается парочка идей. Знаете, иногда я спрашиваю себя, что хуже: когда их нет, или когда их слишком много? Половина того, о чем я думаю, так где-то и остается. Как вы сказали, где-то в параллельной вселенной. А здесь эти задумки похожи на мертворожденных младенцев. Обидно хоронить их вот так, даже не пытаясь спасти.
        - Кстати, - вернулась я к прежней теме беседы, - тот знак. «Крест на могиле»? Почему он так называется?
        - Не можете отстать от моей татуировки? - Вовсе не разозлился Роман. - Понимаю, она у многих вызывает интерес. Эти знаки… как бы объяснить… Я столкнулся с ними, когда мне было около двенадцати лет. Намного позже, уже будучи взрослым, копаясь в старом хламе в родительской квартире, обнаружил что-то вроде пособия. Некие записи на иностранном языке. Там были эти символы, этот алфавит. И я принялся их изучать. Вот и вся история.
        - И вы можете писать на нем или…?
        - Он не предназначен для передачи информации. Знаки можно комбинировать определенным образом, получая новые значения, но написать такими значками письмо или даже свое имя не выйдет. Я вас разочаровал?
        - Наоборот, еще больше заинтриговали. У меня, скажем так, фетиш на всякие мистические штучки. Не то, чтобы я верила в астрологию или там, в духов. Просто мне нравиться обладать неким знанием. Чего угодно, от построения хайку до гадания на картах таро. Наверное, я слишком тщеславна. Но иногда так хочется щегольнуть какой-нибудь заумной фразой или сделать нечто такое, чтобы окружающие рты пооткрывали.
        Тут принесли наш заказ, и пришлось отвлечься. Официант выставил на середину стола две чашки и тарелочку со штруделем. Я думала, что последний предназначался Роману, но мужчина отодвинул тарелку в мою сторону.
        - Это мне?
        - Да.
        - Спасибо. Хм… надо же… я ведь ни разу не пробовала штрудель. Сколько раз порывалась его заказать, да все как-то…
        - Не решались? Боялись развеять ореол таинственности над этим блюдом?
        - Скорее, как вы, бежала от новизны, - ковырнув ложечкой тесто, честно ответила я. - А теперь прошу меня извинить, раз мы с этим австрийским красавцем, наконец, нашли друг друга, позвольте мне ненадолго замолкнуть.
        - Изобразить барабанную дробь? - поинтересовался Роман. - Все-таки такой торжественный и напряженный момент. Это не шутки Виктория. Этот обольститель станет для вас первым, и все прочие штруделя… штрудели вы будете сравнивать именно с ним. Учтите это, вынося свой приговор.
        Кусочек выпечки шлепнулся обратно на тарелку. Ложка в моих руках тряслась вместе с рукой и остальным телом.
        - Так нельзя, - сквозь слезы прохрюкала я. - Роман, вы - невозможны.
        - Салфетку? - Услужливо протянул квадрат тонкой бумаги художник.
        - Благодарю. Признайтесь, сколько жизней вы загубили? С вами опасно садиться за стол. Так и норовите довести человека до того, чтобы он подавился от смеха. Ох…
        Мужчина опустил глаза и попытался изобразить крайнюю степень раскаянья. Пока он дурачился, я предприняла вторую попытку хоть немного поесть.
        - Знаете что? Не знаю, как другие, но данный экземпляр очень смахивает на плод любви шарлотки и язычка. Серьезно. Слоеное тесто и много-много яблок. Суховато, но с кофе пройдет. Теперь мы с вами поменялись ролями. В прошлый раз это я ломала ваши стереотипы касательно новых блюд, а вы меня допрашивали. Теперь я болтаю без перерыва, и даже не спросила: вы согрелись?
        - Да, согрелся. Видите, мы - идеальная пара. Оба боимся нового, оба обладаем убийственным юмором. Может, создадим творческий дуэт? Будем писать репризы, а потом выступать с ними на публике. Если нас не изобьют, то, возможно, кое-что заработаем. А то быть художником, ужас, какое дорогое удовольствие.
        - Магазин! Я забыла сказать: он сегодня работает до трех часов. Там объявление висело… вот тупица!
        - Ничего, у меня есть целых двадцать минут в запасе, - посмотрел на часы Роман. - А вот вам стоит поспешить, чтобы избежать неприятностей с начальством. Жаль. Я бы посидел вот так еще, но…
        - Да… Роман…
        - А? - он поднялся вслед за мной на ноги.
        - Ничего. Просто… я бы тоже посидела, - повисла пауза. Художник смотрел куда-то в район моего правого плеча, я снова уставилась на его руку, желая, и одновременно боясь, увидеть татуировку. - Ладно, до свидания.
        Он ничего не ответил. Когда я выходила, Роман по-прежнему стоял, будто опять провалился в свое собственное измерение.
        Дорога
        Символ правой руки. Общий знак, действующий для связки других пиктограмм. Обычно пишется серыми, темно-коричневыми или черными красками. Написанный светлыми тонами означает - «очищение от лишнего», «основной смысл».
        Видение второе
        Кисти были погружены в растворитель. В тот же миг прозрачная жидкость окрасилась грязно-пурпурным.
        Он устал. Он смертельно устал притворяться тем, кем не является. Вечной звездой тусовок, загадочным парнем, «размышляющем в своих работах о человеческой глупости и нелепости бытия», как написал один журнальчик. Но более всего он устал так жить: наполовину здесь, наполовину - где-то там, в вечном «никогда». Лучше бы, как в песне сплинов, пил-курил. Жителям Южных Курил, один черт, все равно, но ему, возможно, стало бы хоть немного легче. Однако алкоголь, как и другие наркотические вещества, только усиливали их - «приступы», как называла видения художника его любимый врач. Сам же Роман называл свое состояние не иначе, как «провал». Куда и как он проваливается, до конца было не понятно. Но одно мужчина знал четко - он смертельно устал.
        Плотная ткань накрыла очередную незаконченную работу. Еще одну из тех, которую Сандерс никогда никому не покажет. Одну из тех, что захламляют его чердак. Иногда он поднимается туда, ходит между полотнами без рам, глядя то на одно, то на другое. Вглядывается в фигурки на пейзажах, в размытые, будто дождевой водой, портреты. Роман никогда не видит их лиц, поэтому выдумывает, какими они могли быть. Какими они являются. Обычно мужчина проходит от люка, до чердачного окошка на другой стороне, двигаясь обратно во времени.
        Первые работы больше напоминают простые наброски: не предметы, только их обозначение. Яркие пятна, выхваченные лучом потустороннего света. Одно лишь впечатление, которое он писал с колотящимся сердцем и разламывающейся от боли головой. Не чета сегодняшней его работе - с тщательно выписанными деталями, вымеренной перспективой и продуманной композицией. Уже не впечатление, а холодное документирование, как полицейский протокол с места преступления.
        Мужчина сотни раз задавал себе один и тот же вопрос: зачем? Для чего и почему он каждый раз становиться перед мольбертом и начинает свой ритуал? Полотно безразлично к тому, что на нем изобразят. Краскам тоже не важно, для чего их используют.
        Быть заточенным в собственном разуме, безграничном и беспредельном, но все же тесном, как клетка-переноска - мы все обречены на это с самого рождения. Но Романа ждал исход намного хуже: тысячекратно повторенный отрезок чужой жизни. Раньше он боялся, неимоверно боялся затеряться там, а потому, едва приступ заканчивался, хватался за карандаш. Спасительный круг, мостик между реальностью и обратной ее стороной - вот чем служили сначала наброски в альбоме, а потом полноценные картины. Он глушил боль не спиртом или кокаином - стремительными мазками, похожими на уколы рапиры. И она превращалась, преобразовывалась в смутные образы на плоскости, высвобождалась, уходила.
        Теперь мужчина стал контролировать ее намного лучше, не позволяя захлестнуть себя с головой, растворить в себе, подобно кислоте. Таблетки, прописанные его любимым врачом, также служили тому неплохим подспорьем. Но чем ближе подходила осень, тем слабее становилось сопротивление Романа, пока листва на деревьях полностью не осыпалась. И тогда он бросался в свою мастерскую и как очумелый, рисовал, рисовал, рисовал, в то время как удары следовали один за другим, а голова становилась похожа на треснутый колокол.
        Перед глазами все плыло. В комнатке недоставало света, а воздух был пропитан запахом керосина. Роман отворил створку одного из высоких окон. Обещали новую волну похолодания, и пока погода следовала прогнозу. Низкие облака нависли над городом, делая раннее утро похожим на поздний вечер. Ворвавшийся в мастерскую ветер принес некоторое облегчение, унося с собой остатки сна. Роман потер, уже начавшие зарастать щетиной щеки, попытался сообразить, сколько он уже не выходил из дома. День? Два? Неделю? В телефоне светилась ничего не говорящая дата «7 октября, суббота». Выходной, значит. Для него давно не существовало никаких выходных. Только рабочие и такие дни, как этот - утопленные в оранжево-желтой мути, воняющие потом и собственной немощностью.
        Внизу на дисплее отразилось количество оставленных сообщений. Знакомые Романа частенько злились, когда тот не отвечал на их звонки, а потом и вовсе бросили бесполезное дело, кидая короткое: «Перезвони, как будешь свободен». Мужчина несколько раз моргнул. Глаза болели от бессонницы, правую руку сводило от напряжения. В зеркало, он полагал, лучше и вовсе не смотреться. Бродяжки с улицы и то выглядели лучше. Короткие штаны и черная футболка перепачканы краской, засаленные волосы стоят дыбом, а по телу то и дело проходит короткая судорога: то ли остаточное от приступа, то ли - признак истощения.
        Надо бы поесть. Впихнуть в себя что-то кроме выдохшейся газировки. Что-то, что не проскочит через желудок сразу в кишки, а осядет в нем хотя бы на час-другой. И помыться, и поспать. Но для начала просто опуститься на пол. Ноги гудели от напряжения, и художник испугался, что просто свалиться кулем.
        Сообщения. Надо просмотреть, вдруг среди них найдется важное. Владелец галереи благодарил за удачную выставку. Роман пролистнул ниже. Несколько смс от различных магазинов с обещанием скидок. Удалять пока не стал, жизнь - штука непредсказуемая, вдруг пригодятся? Из почти двадцати сообщений в итоге осталось всего около полудюжины. Одно из них мужчина прочитал несколько раз.
        «Снова изменяю вам с тем очаровательным австрияком. На сей раз, он не столь сух. Думаю, я начинаю находить в штруделях определенную прелесть. И, кажется, из-за вас навсегда потеряна моя дружба с Надей».
        Текст пришел два дня назад. И больше - ни строчки.
        Он надеялся, что Виктория не приняла его молчание за попытку отшить ее. Что, как и другие его знакомые, убедила себя в том, что Лех Сандерс очень странный тип, который просто ненавидит писать эсемески. Но стоящая справа картина кричала об обратном.
        Ярко-красные сполохи пламени смешивались на ней с черными клубами дыма, поглощая одно за другим, все предметы в небольшой спаленке. Роман до сих пор чувствовал запах жженого пластика и жар, исходящий от пылающих стен.
        Первый раз он увидел пустую комнату с включенной лампой, стоя посреди небольшой кафешки. Это было всего лишь короткое видение, статичный кадр - не более того. Как узор при быстром переворачивании калейдоскопа. Раз, и все пропало. Вспышка, молния, оставляющая после себя легкое дуновение озона. Обычно такие видения больше не повторялись. Но не горящая комната. Снова и снова Роман ловил себя на том, что раз за разом возвращается в нее. Стоило чуть отпустить вожжи самоконтроля, как перед ним распахивалась дверь из светлого дерева. А за ней…
        Обои, шершавые на ощупь, тревожно-желтого цвета, словно переплетение стеблей ковыля в степи. Если заглянуть за шкаф, там обнаружится совсем другое покрытие: мелкие голубые цветочки, опять же, на желтом фоне. Точнее, на бывшем белом, выцветшим и выгоревшим до грязновато-апельсинового. Он научился разбираться в десятках оттенков этого цвета, от самых насыщенных до таких вот - оттенках-призраков, оттенках-признаков. Старая бумага, налет на дне унитаза, пятна омертвения на сентябрьских листьях, не причиняющих вреда, а лишь свидетельствующих об упадке, грязи, разложении, напоминающих о конечности и смерти.
        На обоях золотистая вязь, не то бантики, не то цветочки - не разобрать. В сочетании с насыщенно-зелеными шторами из плотной ткани не смотрится совершенно. Настолько, что вызывает невольное восхищение отчаянностью хозяйки. От штор исходит запах пыли, навязчиво проникающий в нос, заставляющий морщиться. Он касается рукой этой зелени, слишком грубой, слишком буквальной и слышит, как колечки, на которых держатся шторы, скользят по натянутым вверху струнам. Оконная музыка, вот как это называется. Такой же звук рождается от легкого касания смычка к скрипке. Появляется дикое, почти нестерпимое желание распахнуть шторы, увидеть угасающий за окном свет заходящего солнца. А потом также резко, как появилось, оно исчезает. Остается лишь ледяной воздух, дующий через щель между стеной и оконной рамой.
        Где-то вдалеке грохочет самосвал, гудит недовольный водитель, пытаясь выбраться из общего потока автомобилей.
        «Она может ездить только днем, только на переднем сидении и только со знакомыми людьми», - словно кто-то шепчет это Роману в ухо.
        Комната на миг тускнеет, как изображение на экране, у которого постепенно убирают насыщенность. И чрез него, рядом с ним, он и сам не понимает до конца, где именно, проглядывает поверхность кухонной столешницы.
        «Значит, я сижу за столом», - приходит нечеткая мысль, а потом его сознание вновь становиться кристально чистым. Этакая чувственная промокашка, на которой отпечатываются чернила деталей.
        Почему-то воспринять комнату целиком, окинуть ее всю взглядом не выходит. Только отдельные элементы интерьера. Взгляд перескакивает от одной безделушки к другой, из угла в угол. Не взгляд - влетевшая птица, мечущаяся без возможности вылететь обратно.
        За шторами следует кровать, застеленная флисовым дешевым покрывалом. Цвет его выбирался, видимо, из необходимости хоть как-то объединить обои со шторами. В итоге его фисташковая палитра с вкраплением красного смотрится совершенно чуждо как первым, так и вторым. Он знает, как зимой трещит это покрывало, когда с него встаешь, и к пыльности комнаты примешивается резкая отдушка антистатика. Под покрывалом, словно грудь под глухим платьем, проглядывают горбики прямоугольных подушек. Еще одна, квадратная, лежит в ногах.
        Милое дополнение дамской спальни, как и пара цветов в горшках, поставленных зачем-то на книжную полку. В полуголых ветках Роман узнает бегонию, а в розетке почти увядших листьев - фиалку. Одинокий цветочек на слишком длинной ножке готов вот-вот упасть вниз. Как и выцветшие обои за шкафом, как пластиковые рамы окна, цветок потерял невинную белоснежность, начав желтеть по краю своих тонких лепестков. Замереть. Застыть в ожидании, когда тот отделиться от своего стебля, от чахлых листьев, от корней, от почвы. Слиться вместе с ним в недолгом полете, а после ощутить на корне языка горечь.
        И снова взгляд пляшет, рыщет голодным волком по комнате. Роману надо запомнить все, прежде чем видение закончится. Чем старше он становится, тем лучше ему удается видеть, а не просто переживать обрывочные впечатления. Тем проще потом облечь их в форму. Наконец, глаза встречаются с настольной лампой. Черная ножка, красный рассеиватель. Еще один диковинный цветок. Лампа светит тусклым желтым светом. Не лимонно-желтым, не желто-оранжевым, а той непонятной разновидностью желтого, от которого все вокруг становится еще мрачнее и меланхоличнее. Тени, отбрасываемые всеми предметами в комнате, выглядят с ним гуще, плотнее, а тот небольшой пятачок, где их нет, подобен заколдованному кругу, из которого не хочется выходить.
        Лампа старая. Ей лет тридцать, не меньше. Родительское наследство или несчастный найденыш с блошиного рынка? На проводе болтается переключатель. Щелк-щелк, как кнутом. Щелкнул раз, и тьма станет на лапки, щелкнешь второй - и она наброситься на тебя, обглодает мир до сероватых косточек, оставив лишь череп луны в небе. Провод тянется за спинку кровати, поднимается лозой вверх, оканчиваясь бутоном вилки. У самой вилки провод обмотан синей изолентой.
        Лампа мигает, светя то ярче, то тише, а из розетки доноситься потрескивающее шипение. А потом кто-то резко нажимает на кнопку «приблизить изображение», и мужчина уже не видит ни комнаты, ни теней, ни света - только искры, выстреливающие из розетки. Спальня наполняется вонью жженого пластика, а искры все летят и летят в разные стороны. Обои вокруг розетки темнеют, прожженное в нескольких местах синтетическое покрывало оплавляется по кромке маленьких дырочек. Из-под вилки вырывается совсем махонький язычок пламени, но его достаточно, чтобы висящий над кроватью рисунок - простая акварель - в мановение ока вспыхнул. Тонкая, еще горящая бумага слетает вниз, на ковер.
        На него Роман даже не обратил внимания. А зря. Настоящая шерсть, общим весом почти в десять килограмм. Такие ковры советские граждане тащили, наживая грыжу, во все уголки необъятной родины из Москвы. Рисунок ковра стандартный: ромбики да зигзаги, а вот горит он очень хорошо. Занавески тоже не отстают, занимаются по низу, позволяя огню-скалолазу подняться до самых струн. Художник и не подозревал, насколько быстро тот способен двигаться. Голодный монстр с яко-рыжей шестью, стохвостое кицунэ[25 - Кицунэ - японское название лисы. В японском фольклоре лисы обладают большими знаниями, длинной жизнью и магическими способностями. Главная среди них - способность принять форму человека; лис, по преданиям, учится делать это по достижении определённого возраста (обычно сто лет, хотя в некоторых легендах - пятьдесят). Кицунэ обычно принимают облик обольстительной красавицы, симпатичной молодой девушки, но иногда оборачиваются и мужчинами.] - вот что такое пожар. Ему нужен кислород, ему нужна пища, ему нужен простор.
        Огонь лижет добычу, играет с ней. От жара трещит кровать и письменный стол. В шкафу что-то обрушивается с металлическим лязгом, а потом и сам шкаф-старик, устало перекашивается направо. Если бы Роман был там, всем своим существом, а не одним лишь сознанием, то давно бы угорел.
        Но он движется сквозь пламя, сквозь грохот падающей на пол книжной полки. Небольшая горстка книг, что на ней стояла, тоже пылает. Цветочные горшки раскалываются вдоль, сухая земля высыпается из них, смешивается с гарью и пеплом. А он все ищет ту фиалку, пока не находит прямо перед собой. Тонкие лепестки не сгорают, лишь сворачиваются от жара. А за ним ревет на тысячу голосов беспощадный огонь.
        Всего за четверть часа или за пару минут где-то там, где он по-прежнему сидит за столом, вся комната превращается в пепелище. Только толстое полотно двери способно задержать разбушевавшееся чудовище. Петли нагрелись так, что теперь светятся красноватым. Не иначе два дьявольских глаза, не пускающих его обратно. Ручка тоже раскалилась, а позолота с нее полностью слезла, обнажая радужную поверхность. Дверь заклинило. Мужчине даже не надо проверять это, чтобы убедится в своей правоте. Огонь все еще бесится, все еще пытается захватить последние уцелевшие кусочки, но его мощь постепенно ослабевает.
        - Проверь кухню! - кричит кто-то за дверью.
        - Никого! - доносится глухой мужской голос.
        - Раз, два, три!
        Дверь сотрясается от удара. Потом еще от одного, а на третьем, как выполнивший свой долг последний защитник крепости, валится внутрь. Пламя, получив новую порцию воздуха, делает глубокий вздох, расправляет свои громадные легкие, а потом выдыхает, демонстрируя пожарным свою ненасытную пасть.
        - Тише, тише, - уговаривает его первый.
        - Врубай, - разрешает второй, и монстр захлебывается пеной и водой. Рыжий монстр давится, сворачиваясь у ног людей в защитных костюмах послушным котенком. А потом вовсе исчезает, оставляя после себя разгром.
        Теперь Сандерс может увидеть все разом, всю спальню. И перед тем, как вернуться, к нему приходит нелепая мысль: «Она похожа на зарисовку углем».
        Роман просыпается на полу мастерской. Холодно и жестко. Но встать не хватает сил. Приходиться сначала согнуть ноги в коленях, потом упереть руки в пол, и лишь потом оттолкнуться всем телом.
        Да, ему надо поесть. И поспать не здесь, а в нормальной постели. Но для начала ему надо позвонить.
        1/4
        Меня привлек слишком громкий звук работающего телевизора. Даже льющийся из крана поток не мог его заглушить. Оставив в покое недомытую тарелку, я вытерла руки о передник и прошла в гостиную. Муж сидел на диване, теребя левое ухо и быстро-быстро нажимая на козелок[26 - Козелок (лат. tragus, от греческого tragos-коза) - часть уха - небольшой хрящевой выступ на внешнем ухе, в передней части ушной раковины у человека и других млекопитающих. Также выделяется парный ему орган - противокозелок (anti-tragus) расположенный напротив от козелка, через ушной проход, над мочкой уха.]. Не характерное, прямо скажу, для него занятие. При этом лицо Славы попеременно отображало растерянность и задумчивость.
        - Сделай потише, - крикнула я от двери.
        Бесполезно. Пришлось подойти вплотную, взять пульт и самой убрать звук до приемлемой громкости. Только тогда на меня подняли глаза и как-то беспомощно произнесли:
        - Не пойму, в чем дело. Такое впечатление, что внутрь попала вода.
        - Откуда бы? Или ты сегодня голову мыл? - присела я рядом. - Убери руку, я гляну. На вид все в порядке. Не болит?
        - Да нет. Совершенно не больно, просто… я хуже стал слышать, - вздохнул муж. - Извини за шум, просто хотел проверить кое-что. Да, когда прибавляю громкость, лучше. И все-таки такое впечатление, будто в ухе что-то переливается. Когда наклоняю голову - немного больше, когда прямо держу - меньше.
        - И давно это? - Я не слишком беспокоилась.
        - Бульканье? Да нет, где-то с обеда. А вот слух… - Слава откинулся на спинку дивана, поерзал на месте, что-то соображая в уме или пытаясь вспомнить. - Если подумать, то уже довольно давно.
        - Давно? И ты молчал? - Вот теперь я почувствовала нарастающую тревогу.
        - Просто раньше я этого как-то не замечал. А вот недавно обратил внимание, когда с работы ехал. Обычно у меня громкость магнитолы выставлена где-то на двадцать-двадцать три, а тут по радио хорошую песню крутили, хотел погромче врубить, а там и так тридцатка. Но думаю, это нормально. Ты же знаешь, какая в нашей машине звукоизоляция. Да и с возрастом у людей слух притупляется. Я тут смотрел одну передачу про наушники, насколько они опасны…
        - Но ты же не пользуешься наушниками, - перебила я.
        Слава всегда твердил, что хорошую музыку нельзя слушать тихо. И порой, когда попадалась какая-нибудь из его любимых мелодий, выкручивал громкость радио до сорока процентов. В таких случаях я хваталась за голову и умирающим голосом просила смилостивиться над нашей старушкой маздой. Мол, она, бедняга от таких децибел развалиться прямо на дороге может. Отчасти это было шуткой, отчасти - нет. Пару раз я чувствовала, как дребезжат стекла от напора звука. Но пытка продолжалась обычно не долго: от трех до пяти минут. За столь короткий отрезок времени вряд ли возможно настолько подорвать свой слух.
        - Перестань, - Слава обхватил руками мое лицо, рассматривая его то с одной стороны, то с другой. - Нет-нет, только не этот взгляд. Лерик, мало ли что от чего там булькает? Все нормально. Родная моя, не переживай так.
        - Вот что ты за человек? - вырвалась я из его мягких объятий. - Сначала напугаешь до чертиков, а потом уговариваешь не волноваться! Если все так, как ты говоришь, это бульканье само собой не пройдет. Так, запишись завтра к врачу, понял?
        - Чаю? - попытался улизнуть муж от ответа.
        - Понял? - настойчиво повторила я.
        - Понял. И все же, заварить чаю?
        - У меня там посуда не домыта.
        Возвращаться на кухню и домывать оставшиеся тарелки и чашки не очень хотелось. А вот желание оставить грязную работу на завтрашнее утро, а сейчас посидеть перед телевизором с чашечкой дымящегося напитка, возрастало с каждой секундой. Почувствовав мои метания, Слава предложил:
        - Я после все сам помою. Отдохни.
        - Ай, - недовольно цыкнула я. - Свежо сказание, да вериться с трудом. И почему я до сих пор тебя взашей не выгнала, а? Толку от тебя никакого. Только расстройства одни. Надо было слушать маму. Она правильно говорила, что брак - это тот же бизнес, и прежде чем выходить замуж, надо сначала просчитать все возможные риски. В девяносто девяти процентах случаев оно того просто не стоит.
        - Твоя мама - мудрая женщина, - кивнул Доброслав.
        - Вот именно, - не отрывая взгляд от телевизионного экрана, подтвердила я. А уже в следующее мгновение оказалась лежащей на спине. Надо мной угрожающе нависали с явным намерением затискать и зацеловать до потери сознания. - Нет, нет, не… Оу! Все, стой, стой, там что-то интересное показывают!
        Слава оторвался от моей шеи, повернув голову в сторону говорящего ящика. Я воспользовалась этим, отпихнув его и возвращаясь в сидячее положение. На этот раз победа осталась за ним, долго бухтеть и обижаться после таких «нападений» я не могла, чем и пользовался этот коварный тип.
        Пока я восстанавливала дыхание, он снова сделал телевизор чуть громче. Заканчивались восьмичасовые новости. Мне хватало всего раз в неделю посмотреть какую-нибудь информационную программку, исключительно для того, чтобы убедиться, что я не проспала третью мировую или выход очередного пакостного закона. А так вполне удовольствовалась информационной лентой в интернете, обычно пробегая лишь по заголовкам. И все же иногда новости привлекали мое внимание. Вот как сейчас. Симпатичная телеведущая рассказывала о каком-то вопиющем случае, врачах, страшных диагнозах и протестах, но после поцелуев моя голова не в состоянии была собрать все это в единую картину.
        Зато Слава соображал за нас двоих.
        - Я уже слышал об этом мальчике, Чарли[27 - Чарли Гард (4 августа 2016 - 28 июля 2017) - ребёнок с редким и неизлечимым генетическим заболеванием: синдромом истощения митохондриальной ДНК. Всего в медицинской литературе описано 15 таких случаев, Чарли стал шестнадцатым.], - сказал он. - Да уж, несчастные родители.
        - Так что там случилось? - Репортаж почти подошел к концу, и вникнуть в детали не удалось. - Почему они его отключили от аппарата?
        - Ребенок родился нормальным, но уже после двух месяцев стал терять зрение и слух.
        - Ужас какой!
        - В итоге у него обнаружили генетическое заболевание. Эм… истощение какой-то ДНК, вроде так. Врачи сказали, что мальчик в любом случае умрет, так что нечего его еще больше мучить. Он не мог сидеть, сам не дышал, был эдакой живой куклой. Но родители нашли какого-то специалиста в США, обещавшего помочь. После того, как Чарли не разрешили забрать из больницы и начался скандал…
        - Да-да, это я поняла. В дело влез Папа Римский и еще куча других сочувствующих праведников.
        - Ты так говоришь, будто имеешь что-то против католической церкви, - усмехнулся Слава. - Супруги обошли кучу судов, но везде проиграли. Мальчонку определили в хоспис, где он и скончался. М-да, такие истории всегда… не знаю… поражают. Им даже проститься с сыном не дали.
        - Скорее, раздражают, - не согласилась я. - Хорошо, у судей и врачей есть еще головы на плечах. Можно понять родителей. Когда умирает твой ребенок, не важно, какого он возраста, не важно, от чего, единственное твое желание - сохранить ему жизнь любым способом. Экспериментальные методы лечения, гадалки, медиумы… приложения к мощам, тут поверишь в любую ересь. Но эти протестующие? По их мнению вот оно - милосердие: на два-три месяца продлить существование малыша, обреченного на смерть? Он маленький, неразумный, он не может сказать, как ему плохо, и поэтому надо этим пользоваться?
        - То есть ты так это понимаешь?
        - Да. Я понимаю, поддерживать жизнь тому, кого может спасти операция или долгое лечение, которое в итоге принесет результат. Но вот это… - у меня не находилось подходящих слов. - Меня удивляет еще вот что. При сегодняшних методах исследований, когда можно найти нарушения у плода, почему рожаются так много безнадежно больных? Двадцать-тридцать лет назад, я понимаю, паршиво было даже с УЗИ. Но когда врач может узнать не только пол ребенка, но все генетические отклонения и предрасположенности, зачем от такого отказываться? А потом происходят подобные истории. Поэтому я и не смотрю телевизор. Как не включишь, по всем каналам собирают деньги на лечение. У одного муковисцидоз, у второго какая-нибудь форма ДЦП, у третьего вообще, не пойми какая болячка, которая встречается у одного человека из трех миллионов.
        - Хокинг[28 - Ст?вен У?льям Х?кинг (англ. Stephen William Hawking, 8 января 1942, Оксфорд, Великобритания - 14 марта 2018, Кембридж, Великобритания) - английский физик-теоретик, космолог, писатель, директор по научной работе Центра теоретической космологии Кембриджского университета. У Хокинга была редкая медленно развивающаяся форма болезни моторных нейронов (также известна как боковой амиотрофический склероз или болезнь Лу Герига), которая постепенно на протяжении десятилетий парализовала его. После потери речи Хокинг был в состоянии общаться посредством синтезатора речи, изначально с помощью ручного переключателя, впоследствии - используя мышцу щеки.], - как бы невзначай вставил в мою пламенную речь Слава.
        - Ты еще мне про Бетховена расскажи[29 - Речь идет о бытующем в нескольких вариантах "Великом софизме о Бетховене", являющимся аргументов в пользу отказа от абортов. Он представлен в форме воображаемого диалога между двумя врачами: "Хочу узнать ваше мнение насчет прерывания беременности. Отец страдает сифилисом, мать - туберкулезом. Из четырех родившихся детей первый был слепым, второй умер, третий - глухой идиот, у четвертого туберкулез. Что бы вы сделали?" - "Прервал бы беременность". - "Что ж, вы убили бы Бетховена".], - укоризненно посмотрела я на него. - Такие, как Стивен Хокинг рождаются раз в столетие. Это раз. К тому же не путай мягкое с теплым. Когда человек растет нормальным, здоровым, и только на третьем десятке у него обнаруживают такую гадость - тут нечего не поделаешь. А совсем другое, когда рождается существо без рук, без ног или как Чарли, который даже дышать не может самостоятельно. Нет, Слава. В этом случае я согласна с врачами. Не стоит продлевать мучения. Если нельзя спасти, лучше позволить умереть.
        - Веселый у нас вечерок выходит, - мрачно заметил муж. - Я все же схожу, заварю чаю. Тебе как всегда: две ложки сахара и лимон?
        - Зачем спрашиваешь, если я не изменяю своим привычкам?
        - Да, ты у нас радикальна во всем, - уколол Слава.
        Я только головой покачала. И правда, куда-то меня занесло. Подобного рода споры у нас были довольно часты. В то время как я двумя руками была за возращение смертной казни и введение обязательных абортов по медицинским показателям, муж любую человеческую жизнь считал неприкосновенной.
        Иногда мне казалось, что именно Славе надо было родится женщиной. Душевная мягкость мужа больше подходили слабому полу. На его фоне я выглядела бессердечной стервой. И это без учета моего умения стрелять (спасибо дяде Алику за науку) и почти профессионально разделывать дичь. Если бы окружающие прознали о том, что в тринадцать лет я своими руками свернула шею кролику, думаю, они бы только лишний раз убедились в моей безграничной жестокости, и ничуть бы не удивились.
        Не важно, что кролика мы с отцом нашли в лесу у самой тропинки, бедолагу почти до смерти задрала лисица. В тот момент, я, наверное, напоминала тех протестующих: умоляла отвезти зайчика в ветеринарную клинику, плакала и заламывала руки. Ответом мне послужили следующие слова отца:
        - Прости, солнышко, но я не могу облегчить твои страдания.
        - М-м-мои? - сквозь слезы выдавила я. Кролик лежал в нескольких шагах на боку, судорожно дергая задними лапами. Смотреть на это было невыносимо, будто меня саму больно ударяли в живот.
        - Да, твои. Но его мучения, - отец кивнул на зверька, - прекратить можно.
        Он наклонился, осторожно приподнял косого за уши. И в тот момент я все поняла. И что произойдет дальше, и почему папа так жестоко поступает. Наверное, мой крик слышал каждый обитатель того леса. Не помню, до сих пор не могу вспомнить те страшные минуты. Пришла в себя я от хруста - это ломались шейные позвонки. В тот момент чудилось - мои. С тех пор я не ем крольчатину, и на всю жизнь дала зарок не заводить домашнее животное. Не хочу видеть, как престарелый кот теряет зубы или медленно угасает собака.
        - А если что-то случиться со мной? - Я не сразу поняла, о чем меня спрашивают. Повернулась на голос. Слава стоял, прислонившись к косяку. Из кухни доносилось характерное фырканье чайника - скоро закипит. - Если бы у меня обнаружили, скажем, рак на последней стадии, и врачи бы твердили, что при даже хорошем раскладе через полгода я склею ласты?
        - Я же сказала - это другое. Конечно, продолжала бы бороться все эти полгода. Неужели ты меня такой воспринимаешь? Не способной любить, сочувствовать…
        - Лерик, - муж присел на подлокотник дивана. - В чем-чем, а в твоей любви я никогда не сомневался. И знаю: ты настоящий боец. Наверное, все дело в неправильной формулировке. Если бы я был болен и сказал, что не хочу больше жить. Что не вижу никакого светлого будущего. Твой ответ?
        - Знаешь, меня утомил этот пустой разговор! Ты не умираешь. Так что шуруй обратно на кухню, иначе в чайнике скоро вся вода выкипит. Вот ведь привязался! Если бы то, если бы се. Мы можем фантазировать сколько угодно, пока не столкнемся с подобным в реальности. Но раз ты так уверен в моей любви, то сам можешь ответить на свои глупые вопросы.
        Я щелкнула пультом. Экран телевизора погас, погружая гостиную во тьму. Вот ведь незадача! За то время, что мы со Славой спорили, можно было ни один раз домыть посуду. А еще пропылесосить и перебрать свои запасы круп.
        Стоило распахнуть один из нижних ящиков, в котором хранились гречка и макароны, как из него на меня вылетела моль. Я только впустую хлопнула руками, ничего не поймав. Ругнулась, поднялась на ноги и встретилась со злорадным взглядом серо-голубых глаз. А в голове мелькнул запоздалый ответ: «Если бы ты был смертельно болен, я бы дала тебе умереть. Потому что милосердие и любовь - одного поля ягоды, они всегда приносят страдания тому, кто их дарит».
        Женская туфля
        Символ правой руки. В общем означает женское начало. Также знак подчинения, ведомости и депрессивного состояния. Никогда не пишется цветами из «теплой» части цветового круга, а также в сочетание с слишком темными тонами.
        1/5
        Площадь перед концентром залом оккупировали многочисленные палатки и лотки. Город праздновал свой день рождения с размахом, и организованная здесь выставка-ярмарка была не единственным крупным мероприятием. Среди клумб и фонтанчиков расположились мастера гончарного дела, изготовители всевозможных поделок из дерева, кожи, меха, бисера и камня, а целую аллею заняли художники со своими работами, превратив площадь в музей под открытым небом.
        Погода не то, чтобы способствовала рассматриванию пейзажей и натюрмортов. Солнце добросовестно светило с вышины, как главный распорядитель торжества, однако резкие порывы холодного ветра заставляли как продавцов, так и потенциальных покупателей прятать руки в перчатки, а носы - за воротник или под защиту шарфа. Для особенно чувствительных граждан работало несколько палаток с горячими блюдами и напитками.
        Лере тоже хотелось есть, а еще - в туалет. Она то и дело поглядывала на заветную голубую будочку, очередь перед которой не уступала толпе перед торговой точкой с календарями и открытками. Она дернула стоящего рядом мужа за рукав, вынуждая его переключить внимание с набора городских видов на нее.
        - Я отойду, - Лера кивнула в сторону будки.
        - Хорошо, подожду тебя здесь, - согласился Слава. - Обещаю, что без твоего разрешения не куплю даже булавку.
        - Да ну тебя, - покачала женщина головой.
        Они уже успели несколько раз повздорить за это утро. Причиной как всегда стала ее бережливость. Да-да, именно бережливость, а не скопидомство. И теперь муж то и дело сыпал своими низкопробными шуточками. Это и раздражало, и умиляло одновременно. Лера и сама не знала, что испытывает больше - досаду, что ей никак не удается перевоспитать Доброслава, или гордость за его несгибаемость.
        Вот и опять, ко времени ее возвращения, Слава держал в каждой руке по набору с коллекционными рисунками.
        - Вот думаю, какой взять, - задумчиво произнес он. - Тебе больше нравятся осенние виды или цветочные мотивы?
        Стоящий за прилавком мужчина с интересом посматривал на Леру, тоже ожидал ее решения. А ей было все равно. Она не любила подобные бесполезные вещицы. Их можно было посылать в качестве сувенира или прилеплять на холодильник, но у Леры не было такого количества знакомых в других городах, а на холодильнике и так висело слишком много разных магнитиков, фотографий и прочей ерунды. Поэтому женщина ответили в привычной уже манере:
        - Мне все нравится, но брать мы ничего не будем.
        - Хотите, я покажу другие наборы? - словно не слыша последнюю реплику, влез продавец. - Как раз к юбилею города наша типография выпустила каталог работ Леха Сандерса - нашего прославленного земляка. Вы не увлекаетесь его творчеством? Вот, посмотрите, все работы были отсняты в специальной студии, фотографии прекрасного качества, на обратной стороне описание работы от самого автора и цитаты критиков.
        Мужчина нырнул куда-то под прилавок, потом вытащил деревянную шкатулку, красиво украшенную в технике декупажа[30 - Декуп?ж (фр. decouper «вырезать») - техника декорирования различных предметов, основанная на присоединении рисунка, картины или орнамента (обычно вырезанного) к предмету и далее покрытии полученной композиции лаком ради сохранности, долговечности и особенного визуального эффекта.]. Внутри лежало несколько карточек на плотной белой бумаге. Что-что, а насчет качества продавец не слукавил. Лера бросила взгляд на снимки работ и не удержалась от гадливой мины:
        - Уберите. Я знать не знаю, кто этот Сандерс. И тем более, не собираюсь платить почти пятьсот рублей за такую гадость. Пусть меня обвинят в отсутствии вкуса, но вот те картинки и то намного симпатичнее. - Лера ткнула куда-то за спину продавца.
        - Какие, женщина? Вот эти?
        - Нет, правее. Чуть ниже… Третий ряд сверху. Да, вот эти, - наконец, смогла объяснить она.
        Теперь и Слава присмотрелся к указанному набору. Оформлен тот был гораздо беднее. Обычная картонная коробочка, даже не запечатанная пленкой. На задней стороне шел мелкий текст, на фронтальной разместилась картинка следующего содержания: лесная тропинка, по которой бодро шагает семья из трех человек - мамы, папы и ребенка не старше шести лет. Рисунок напомнил Лере другой, некоторое время стоящий у нее на мониторе в качестве заставки. Напомнил не столько техникой или палитрой, сколько атмосферой - довольного спокойствия. О чем она и сообщила мужчинам.
        - Да-да, знаю-знаю, что вы имеете в виду, - активно закивал продавец. - Леонид Афремов[31 - Леонид Афремов (англ. Leonid Afremov, р. 1955) - современный художник, работающий в жанре импрессионизм.], убийственно ярко и невыносимо скучно, хотя пользуется огромной популярностью. Такие картины я называю аналогом американской пиццы только в искусстве. Красиво, сытно, но к настоящей неаполитанской пицце не имеет никакого отношения. Импрессионизм для бедных.
        - Зря вы так, - неожиданно вступился за работы Афремова Слава. - У него есть свой узнаваемый стиль, это уже о чем-то говорит.
        - В любом случае, это не он. Это… это, - продавец надел очки, которые до того были сдвинуты на лоб, точнее, на серую вязанную шапочку. - Какой-то Роман Александров. Ничего не могу сказать об этом художнике. Может, здесь есть информация? Эх, глаза мои, глаза… Так… Изготовлено на типографии, мелованный картон, матовый… Нет, никакой информации.
        - Ну и ладно, - пока мужчина разглядывал мелкий шрифт, Лера перебирала вытряхнутые работы. Все они отличались как по сюжету, так и по нарисованным на них персонажам.
        Вот группа детей, стоящая рядом с железнодорожными путями. В середине группы девочка в джинсовой курточке, остальные дети окружили ее, словно с чем-то поздравляя. А за детьми проноситься товарняк. На другом рисунке мужчина, прижимающий к себе большущего серого кота. Всего Лера насчитала двенадцать подобных сюжетов, самых обыденных, но почему-то очень уютных.
        - Странные картины… - раздался над ее ухом голос мужа. - Такое впечатление, что у автора дальтонизм. Зеленые, синие тона, но желтый напрочь отсутствует. Скажите, а это не может быть ошибка при печати?
        - Что вы, что вы! У нас все товары качественные. Видимо, это тоже «стиль», - заметно поморщился продавец.
        Его презрение отчего-то только подстегнуло в Лере дух противоречия. Она не любила таких доморощенных специалистов, которые бросались на каждую модную вещицу. У нее была знакомая, дальняя родственница Славы, которая вечно слушала умные передачи, а потом, как попугай повторяла: «Нет, нет, ты не так делаешь! Что ты, что ты, выкинь это на помойку, сейчас такое не носят! Погоди, погоди, ты не читала эту книгу?! Да ее же все читают!», - и так далее, и тому подобное с обязательным повторением слов на начале предложения.
        Последний раз они расстались злейшими врагами из-за того, что Валерия насыпала сахар в свой зеленый чай. Ну, не могла она иначе пить эту расхваленную траву! Глаза родственницы стали такими же большими, как блюдца, на которых стояли их чашки. Сервировку Жанна тоже раскритиковала, сказав, что в такой посуде можно подавать только «Принцессу Нури» и остальную пыль дорог Индии». После этого Лера еще и лимон в чай сунула, окончательно перебив «оттенки пшеничных лепешек, лесных орешков и морского тёплого ветра», что стало жесточайшим ударом по изысканным манерам родственницы.
        Но если у Жанки, как ни странно, был врожденный вкус в одежде, так что та выглядела под стать своим речам, то продавец карточек больше смахивал на водопроводчика, чем на художественного критика. Вязанная шапочка (не самая новая) едва прикрывала уши, ветровка тоже выглядела как экспонат музея старины, да и сам мужичок был каким-то помятым, небритым, да еще то и дело подтягивал сопли. Нет-нет, такому доверять Лера не собиралась. А потому с улыбкой сказала:
        - Беру.
        - Ты же говорила, что такая ерунда тебе не нужна? - не вовремя подковырнул ее муж.
        - А мне понравилось, - ощерилась Лера, вытаскивая кошелек. Больше Слава спорить не стал. Упаковка с картонками была положена в его сумку, а женщина снова вздохнула. Иногда она так легко поддавалась на провокации…
        Супруги обошли еще несколько палаток, полюбовались на скатерти ручной работы с вышивками, деревья из поделочных камешков и различные украшения из дорогущего янтаря. Валерию так и подмывало спросить бойкую продавщицу, нахвалившую товар: «А что, янтарь тоже местный?», - но на сегодня лимит желчности был исчерпан. К тому же с наглой ложью ее примерило два обстоятельства: ветер стих, а они со Славой теперь поедали вкуснейшие блинчики с начинками. Их испекли тут же, при покупаелях, сунув в дополнение несколько салфеток и пару рекламок какой-то закусочной.
        Так, жуя и перешучиваясь, пара дошла до двух девушек-музыкантов. Одна из них самозабвенно, как-то даже нервно, пиликала на скрипке, а вторая, прикрыв глаза, подыгрывала подруге на виолончели. Лера с трудом узнал в этих переливах старенький хит БГ «Город золотой». Ни Гребенщиков, ни песня женщине никогда особо не нравились. Какая-то она была непонятная. Заунывные нотки в голосе исполнителя и самой мелодии не сочетались с текстом, таким сказочно-романтичным. Но она доверяла Славе, уверявшим, что все это очень даже сочетается, особенно в контексте «Ассы»[32 - «?сса» - советский кинофильм 1987 года режиссёра Сергея Соловьёва. Первая часть трилогии этого режиссёра - «Асса» / «Чёрная роза - эмблема печали, красная роза - эмблема любви» (1989) / «Дом под звёздным небом» (1991). В фильме приняли участие популярные рок-музыканты (в том числе Виктор Цой), в саундтрек вошли песни Бориса Гребенщикова и группы «Аквариум», Жанны Агузаровой с группой «Браво», группы «Кино». Отчасти поэтому фильм «Асса» стал одним из основных кинематографических произведений русского рока, достигшего пика своего развития во
второй половине 1980-х.], которую муж смотрел раз семь, а вот Валерия - ни разу. Но сейчас, слушая этих двух молоденьких исполнительниц, перед которыми лежал раскрытый футляр для скрипки, Лера почувствовала, что хочет заплакать.
        Чистое октябрьское небо, удивительно высокое. Хрустальный воздух, прохладный и, одновременно, согретый солнцем, наполнял все нутро. Горячие вкусные блинчики, блики света, зелень газонной травы и золото висящей на ветвях листвы, ладонь Славы, гомон людей, полированный бок виолончели - десятки слюдяных кусочков собрались в единый витраж. Вот он, импрессионизм в высшем своем выражении, когда остается только чувство, а разум затыкается.
        - Ты чего? Плачешь, что ли? - тихонько спросил Доброслав.
        - Я? - Лера с изумлением отерла со щеки каплю. - Не знаю.
        - По-моему, эти девочки не так уж плохо играют, - попытался пошутить мужчина.
        - Отлично играют. Просто… просто я так счастлива!
        - И поэтому плачешь? Логично, ничего не скажешь.
        - Ну, - попыталась объяснить Валерия, - все настолько хорошо, просто идеально. Сейчас, здесь, как в каком-нибудь дешевом фильме о первой любви. И ощущение, что вот-вот пойдут титры. И… и… я знаю, что ничего этого не повторить. Через час, полчаса, через секунду все прекратиться, перестанет быть таким потрясающим. И от этого так больно… невыносимо.
        - Ох, Лерик… - вздохнул Слава. Он уже покончил с блинчиком, вытер руку о салфетку и обнял ее. - Ты просто восхитительна в своей противоречивости. Я и не знал, что моя дорогая, вечно бухтящая женушка окажется таким безнадежным романтиком!
        - Не правда, - улыбнулась сквозь слезы женщина, - я не бухчу.
        «Город золотой» закончился. Собравшиеся вокруг исполнительниц зрители жидко поаплодировали. Скрипачка поклонилась, виолончелистка открыла-таки глаза, и они зарядили что-то неизвестное ни Лере, ни Доброславу.
        Парочка продолжила свой поход. Слава затребовал развлечений, так что пришлось свернуть к другой части площади. Тут стояли несколько палаток со всевозможными играми. В одной соревновались в меткости, забрасывая на колышки разнокалиберные кольца, в другой смуглый мальчуган лет пятнадцати облапошивал народ с помощью наперстков, в третьей продавались лотерейные билетики.
        - Давай купим. Всего двадцать рублей, а выиграть можно в сто раз больше, - подначивал жену Доброслав.
        - Розыгрыш пройдет в девять вечера, я столько тут торчать не намерена, - взглянув на часы, ответила Лера.
        - Да уж. А там что?
        - Опять какой-то лохотрон, наверное.
        Они подошли поближе к столу, застеленному черно-красной скатертью. За ним сидела молодая дама, перетасовывая колоду карт. Темные кудри, длинная цветастая юбка. Валерия потянула мужа в сторону. Цыганам она не доверяла, да и гаданиям не верила.
        - Эй, красавица, вижу, чураешься ты нашего ремесла?
        - Нет, просто считаю, что точность предсказаний зависит от степени внушаемости клиента, - честно ответила Лера.
        - Что ж, спорить не буду. В твоей жизни, видимо, не попадалось ни одного настоящего провидца, - ответила цыганка.
        - Началось, - буркнула женщина. - Пойдем, Слава, с ними бесполезно спорить.
        Она уже развернулась от стола, но тут услышала задорный мужской голос, приковавший ее к месту:
        - А мне погадаете, госпожа?
        «Вот чудик, - подумалось Валерии, - какая она тебе госпожа? Ее муж какой-нибудь наркоторговец, а нищим прикидывается. Работать не хотят, только бы и знали, что воровством или попрошайничеством заниматься»
        Подошедший зевака на полоумного не походил. Высокий гражданин, одетый в приличный костюм. На носу очки с темно-синими стеклами, в руках дорогой телефон. Наверное, неподалеку припаркован его лексус или какой-нибудь навороченный мерседес. Таким клиентам всегда улыбаются несколько шире, уговаривают их чуть дольше, а расстаются, лишь вытащив всю наличность.
        - Тебе погадать? - сощурилась цыганка. - Ты, милый, и так свою судьбу наперед знаешь. Перед тобой карты раскидывать, только позориться. Нет уж, не стану я тебе гадать.
        Вот этого Лера никак не ожидала услышать. Богатый дурак, сам напросился, чтобы его, как грушу отрясли, и тут - отказ.
        - Жаль, - развел руками клиент. - Опять ты мне отказываешь, Лала.
        - И сто раз просить будешь - все одно. Знаешь же, я тебе еще десять лет назад сказала: такому скаженному пророчить не буду, - довольно зло вскричала гадалка.
        - Тогда дай колоду, - вытянул ладонь богатей, почему-то косясь при этом на Леру с мужем.
        - Что задумал, ирод? - голос цыганки смягчился, хотя смоляные брови все еще были сдвинуты к переносице. - Я свою колоду никому не отдам. На вот, чистую, если так тебе хочется.
        Она поднялась с места, оправляя платок на голове и повторяя себе под нос: «Выучила на свою беду! Скаженный, меченный… ай, беда одна с тобой», - добавив еще пару слов, которых Лера не поняла. А гражданин прохожий уселся на ее место, зубами надорвал упаковку новеньких игральных карт и обратился к супругам с совсем уж невообразимым предложением:
        - Лала, сходи, купи бутылку минералки без газа. - Цыганка тут же испарилась, словно только ждала приказа. - Моя дорогая подружка ушла, так что никто не вытащит втихаря ваши денежки из заднего кармана. Значит, по-вашему, все зависит от внушаемости? Хорошо. Тогда вам нечего опасаться.
        - Вы что, предлагаете нам погадать? Вы? - искренне рассмеялась Лера. - Это же смешно!
        - Почему?
        Богатей снял свои очки, теперь она могла посмотреть ему прямо в глаза, что и сделала. Приблизилась, плюхнулась на табурет, поставленный перед столом, и с вызовом уставилась на «меченного». Голубые глаза, славянское лицо, ничего общего с грязными оборванцами, предлагающими позолотить ручку. Слава стал рядышком, готовый в любой момент вступиться за жену.
        - А какая разница, кто раскладывает карты, если вы не верите в то, что они говорят? - продолжал незнакомец. - Это всего лишь шутка, ничего большего. Дальняя дорога, казенный дом… День выходной, времени полно, так почему бы не уделить пять минут и не выслушать их рассказ?
        - Ваш рассказ, хотите сказать, - вступил в разговор Доброслав.
        - Или мой, - легко согласился мужчина.
        Теперь Валерии стало любопытно. Это уже не походило на простой развод. Во всяком случае, во взгляде предсказателя не было ни намека на торжество. Он вообще ничего не выражал. Мужчина замер, глаза его стали какими-то пьяными, расфокусированными, а лицо на секунду превратилось в скорбную маску.
        - Что такое? - забеспокоился Слава. - вам не хорошо?
        - Нет-нет, - тут же заморгал незнакомец. - Все нормально. Это спазм… да, мышечный спазм. Не обращайте внимание. Именно поэтому Лала зовет меня проклятым. Уф! Так я начинаю свой рассказ?
        - Да, - выдавила Лера. Если их и пытались надуть, то делали это весьма оригинальным образом.
        Удовлетворенный реакцией супругов, друг Лалы собрал своих королей и дам, чтобы снова приняться за тасовку. Мужчина не предложил ни сдвинуть часть колоды, ни сосредоточиться мысленно на вопросе. Просто разложил на скатерти несколько верхних карт и без промедления начал предсказание:
        - Вам предстоит нелегкое испытание. Я не пугаю, просто предостерегаю, по-дружески. Каждый из вас, пройдя его, измениться, станет совершенно другим человеком. Возможно, даже откажется от своих убеждений. Вы, - обращение к Лере, - очень храбрая женщина. Вы даже не знаете, насколько. И… вы правы. Счастье подобно облакам, которые всегда сдуваются ветром. Но, несмотря на это оно ждет вас. Огромное, тихое счастье, как на той картине.
        - О чем вы? - забеспокоилась Лера.
        Это вовсе не походило на стандартные речи гадалок. Какой-то бред. «Уж не сумасшедший ли этот богатей, - решила она. - Или он под кайфом, вот и несет какую-то околесицу». Но мужчина вдруг резко поднялся с места, надевая на свой довольно выдающийся нос очки. Она так не дождалась ответа. К ним уже спешила Лала с бутылкой «Аква-минерале».
        - На, - сунула она минералку скаженному, но тот лишь коротко бросил: «Им».
        А после, не прощаясь, зашагал прочь. При этом походка его была какой-то неуверенной, а спина согнулась, как если бы не Слава с Лерой, а он сам услышал весть о страшном горе. Лала зацокала языком:
        - Ох, теперь придется освящать тут все! Нет ему, бедняге покоя, - и снова добавила несколько фраз на своем певучем языке. - Идите и не придавайте слишком большое значение его словам. Черные крылья - дурные вести. Вот и он, как ворон. Только каркать и горазд. Идите, идите.
        На этот раз Леру не нужно было уговаривать. Она немедленно встала со своего места и, молча выложив на стол три последние сотни, устремилась прочь.
        - До свиданья, - попытался смягчить неловкость Слава.
        Жену он догнал уже в конце дорожки. Щеки у нее были красными, а пальцы мелко дрожали. Никогда прежде Доброслав не видел супругу в таком бешенстве. Она скомкала вытащенную из кармана рекламку и запулила разноцветным комочком в ближайшую урну.
        - Да ладно тебе. Триста рублей - не такие большие деньги по нашим временам…
        - Да причем здесь это?! - развернулась Лера к мужу. - Ты понимаешь, что он сделал? Что этот засранец в дорогом костюме сотворил? Все было так правильно, так хорошо, а он со своими картами, со своим «нелегким испытанием»!
        - Ты что, поверила? Погоди, ты расстроилась из-за какой-то… чуши, взятой с потолка. Спорю, они с Лалой уже не один десяток так провели. Перестань, Лерик.
        - Не поверила… - начала остывать женщина. - Но настроение теперь испорчено окончательно. Так что давай-ка домой. Лучше завтра сходим куда-нибудь. Или съездим. Ты же предлагал в «Парк пионеров», вот и все, решено. Завтра рано проснемся и поедем туда, и не на машине, а как в студенческие годы - на трамвае.
        Слава не стал возражать. В таком состоянии супругу лучше было не трогать и ей не перечить. Так что он просто предложил ей свой локоть, за который Лера тут же схватилась. Путь их пролегал теперь вдалеке от шумных торговых рядов. Они еще полюбовались на радуги у фонтана, который с некоторой периодичностью выпускал из форсунок не струи воды, а мелкие капельки. Лера первая спустилась с лесенки, ожидая, что муж идет следом. Но тот почему-то остался стоять на верхней ступеньке.
        - Ты чего, Слав? - пришлось снова подняться. Тот беспомощно глядел под ноги, не делая ни единого движения.
        - Я… я не знаю.
        - Что? Мы что-то пропустили?
        - Я не знаю, как спуститься, - сглотнул Доброслав. - Просто не знаю, как.
        Волоски на шеи Леры встали дыбом, она и сама не поняла отчего: от слов мужа, его тона или то, как он смотрел на нее. Так иногда смотрели на нее несчастные двоечники у доски, ожидающие подсказки, как написать «подскользнуться» или «поскользнуться»?
        - В каком смысле? Ступеньки не узкие, в чем проблема, я не понимаю.
        - Проблема в том, что я не-знаю-как-спуститься! - теперь начал кипятиться Слава. - Вот в чем. Такое впечатление, что голова забыла, какие команды отдаются телу.
        - Так, успокойся. Опусти левую ногу, - собралась с мыслями Валерия. Муж послушно, как марионетка, повторил. - Теперь правую.
        Слава двинул правой ногой, слишком резко перенося вес тела, и едва не зашатался. Пришлось его поддержать, продолжая командовать. Еще шаг, и еще, пока мужчина не вырвал свою руку и не стал сам повторять заученные с раннего детства движения. Тут только Лера заметила, что его всего трясет.
        - Давай присядем, - предложила она, помогая Славе уместиться на последней ступеньке.
        Ее мало волновало, какой слой грязи и песка на ней лежит. Из сумки торчала зеленая пластиковая крышечка. «Аква-минерале». Она по инерции сунула туда купленную Лалой бутылку, но теперь нежданный бонус от гадалки и ее подельника пришелся как нельзя кстати. Пока Доброслав жадно пил, его жена пыталась хоть как-то уместить произошедшее в голове. Пока не спросила:
        - Как твое ухо? Булькает все также?
        Он не жаловался, но Валерия и без слов понимала, что проблема со слухом никуда не делась. Слава теперь всегда держал голову чуть наклоненной налево и все чаще просил повторить сказанное.
        - Нет. Не булькает, - еле разборчиво произнес он. - Я не слышу им… совсем ничего не слышу.
        Книга
        Символ не зависит от руки. Другое название - «тайна», «закрытое событие». Символ обозначает некое происшествие, вытесненное из памяти, но хранящееся в подсознании, либо некий факт, событие, которое человек старается не вспоминать из-за его постыдности, страха или по иной причине, но влияющее на его личность. Никогда не пишется холодными синим и фиолетовым.
        3/5
        Торжественное открытие диагностического центра состоялось менее трех лет назад, но он уже входил в число городских достопримечательностей. И не просто так. Среди серых одинаковых многоэтажек (привет советскому конструктивизму), новенькое здание выделялось алось плавностью линий и необычностью фасада. Роман не знал, сколько денег было отвалено приглашенному архитектору за разработку проекта, но, видимо, сумма имела ни четыре, и даже не пять ноликов. Тот постарался на славу, сотворив настоящего монстра в стиле рижского арт-нуво[33 - Рижское ар-нуво (также рижский югендстиль, рижский модерн) - распространённый в Риге архитектурный стиль; около трети зданий в центре города выполнено в этом стиле, что делает латвийскую столицу городом с наибольшей концентрацией архитектурного модерна в мире. Большинство зданий в югендстиле датируются периодом 1904 - 1914 годов, обычно это многоэтажные многоквартирные дома. Мод?рн (от фр. moderne - современный) - художественное направление в архитектуре, декоративно-прикладном и изобразительном искусстве, наиболее распространённое в последнем десятилетии XIX - начале XX
века (до начала Первой мировой войны). Отличительными особенностями модерна являются отказ от прямых линий и углов в пользу более естественных, «природных» линий, интерес к новым технологиям (например, в архитектуре), расцвет прикладного искусства.]. То ли ангажированный специалист был почитателем Эйзенштейна[34 - Миха?л ?сипович Эйзеншт?йн (первоначальная фамилия Айзенштейн; 5 сентября 1867, Белая Церковь, васильковский уезд, Киевская губерния - 1 июля 1920, Берлин[1]) - русский архитектор и гражданский инженер, один из корифеев рижского модерна, директор департамента путей сообщения Лифляндской губернской управы, отец реформатора советского киноискусства Сергея Михайловича Эйзенштейна.], то ли ему просто было некуда девать выделенный бюджет, который архитектор загнал на всякие декоративные изыски. Кованные балкончики, большие окна, много лепнины в виде переплетающихся листьев и цветов, полукруглые арки и огромные пилястры - в общем, здание напоминало расфуфыренную даму в ярко-голубом бальном платье среди невзрачных служанок.
        Роман снял очки и запрокинул голову, пытаясь рассмотреть верхние этажи. К нему только что пришла одна интересная мысль, и он боялся упустить ее. Нет уж, на этот раз ей никуда не деться, пусть торчит на задворках разума и доходит до кондиции. Творческая задумка подобна сыру или вину. Самое главное - выдержать ее столько, чтобы она не превратилась в уксус. В то же время, и торопиться не следует, иначе вместо твердого грюера или маасдама выйдет пересоленный прессованный творог.
        Дав мысли немного побродить по новым апартаментам, Роман решительно шагнул через порог диагностического центра. Старушка-регистраторша при виде художника расплылась в улыбке, обнажив несколько золотых коронок. Роза Марковна, казалось, уже родилась такой: сухенькой, сморщенной и бесконечно любящей всех болезных, приходящих сюда на обследования, и приходивших более пятидесяти лет в старое здание главной городской диагностической больницы. От той скромной пятиэтажки давно не осталось даже фундамента - Роза Марковна пережила и его, и четырёх главных врачей.
        - К сестре, Ромушка? - спросила она через окошко.
        - Ага, к сестре, тетя Роза, - художник давно запросто называл ее тетенькой, хотя регистраторша скорее, годилась ему в бабушки.
        - Иди-иди, у нее скоро смена закончится, - продолжая копаться на полочках с многочисленными папками, предупредила старушка.
        Роман кивнул и понесся к изящной лестнице. Опыт научил его, что вызывать лифт тут бесполезно. Пока тот придет, обязательно забитый до предела пациентами, можно несколько раз подняться и снова спуститься с помощью своих двоих. К тому же Сандерс и так засиделся последние дни в своей мастерской, стараясь компенсировать несколько «пропащих» дней, так что пробежка была не лишней.
        Внутри центр выглядел не так роскошно, как снаружи. Никаких излишеств. Стены, выкрашенные в пастельные тона, ламинат на полу, начавший кое-где проминаться, стандартные пластиковые стулья. Только вид из окна был здесь поистине уникальный: море зелени и золота, раскинувшееся в каких-то ста метрах от больницы - «Парк пионеров». Мужчина не удержался, выглянул наружу, пытаясь выцепить глазами знакомые руины. Роман прикинул, сколько уже не был в парке. Вышло пять месяцев. Значит, надо срочно заканчивать домашнюю работу и ехать туда.
        Он полез в телефон, посмотреть предварительный прогноз погоды на следующую неделю, когда дверь ближайшего кабинета распахнулась, и из него вышли двое. Художник уже видел эту молодую пару: высокий светловолосый мужчина и опрятная женщина с темно-русой косой и в очках-вайфарерах[35 - «вайфареры» (анг. Wayfarer - путник, странник) - очки с трапециевидными линзами. Впервые оправы такой формы выпустил бренд «Ray-Ban» для солнцезащитных очков в 1952 году.]. Как и в их первую встречу, женщина теребила брелок на сумке, а ее спутник задумчиво покусывал верхнюю губу. Они даже не взглянули в сторону Романа, но это его не очень-то расстроило. Художник был с ними связан незримой ниточкой, а значит - рано или поздно, они снова встретятся.
        Когда стук нервных каблучков стих за поворотом коридора, Сандерс развернулся и прошествовал к двери с номером «257», попутно отмечая, что хвостик двойки слегка отошел от деревянной пластинки, к которой был прилеплен. Постучавшись и дождавшись грозного «войдите!», бочком-бочком протиснулся внутрь.
        Алиса снимала халат. Под ним обнаружилась ярко-красная блузка и черная юбка-карандаш. Настоящая похитительница сердец, даже удивительно, как его сестрица смогла из неуклюжей девочки-подростка вырасти в такую привлекательную женщину. Наверное, это у них семейное - на Романа лет до двадцати девчонки вообще внимания не обращали. Хотя и теперь за Сандерсом бегали из-за его творческого таланта, а не из-за личных качеств. И все же с тех времен, когда они жили в маленькой двухкомнатной квартирке и ютились в одной спальне, многое изменилось.
        - А, это ты, - без приветствия бросила Алиса.
        - Извини, не смог дозвониться Алену Делону и пригласить его сюда, - привычно отбил нападение Роман. - Домой собираешься?
        - Как видишь. Утомительный был денек. Такое впечатление, что остальные отделения не хотят работать, а сбагривают нам все сложные случаи. Голова часто болит - к неврологам, судороги в ночное время - к неврологам, пальцы отнимаются - тоже к ним. Одна тетка вообще учудила. Пришла ко мне, я ее спрашиваю, ну, как обычно: «Какие у вас жалобы?», - а она принялась рассказывать про мужа-алкоголика, что он ее бьет, житья не дает.
        - Так пусть в полицию обращается.
        - Не-не-не! Подобное даже в шутку произносить нельзя. Полиция… Да такие тетки своего изувера сами от полицейских отбивать начнут, если те приедут. Я ей порекомендовала обратиться к нашему наркологу, даже визитку дала. Но это то же дохлый номер. Сам знаешь, пока человек не захочет вылечиться - ни один врач ему не поможет.
        - А та пара, которая только что отсюда вышла, у них какая проблема? Выглядели они очень… обеспокоенно.
        - Да, там вообще непонятно. У мужа начал пропадать слух. Сначала они пошли к лору, но тот ничего не выявил. Слуховой проход чистый, никаких повреждений или еще чего-то. Решили, что дело в самом слуховом нерве. А раз замешана ЦНС - то вопросы уже не к лору, а к нам. По ходу выяснилось, что там не только со слухом проблемы. Хуже стала память, увеличилась сонливость. Как сам пациент выразился: «Иногда на меня находит нечто вроде оцепенения. Я вдруг понимаю, что не могу вспомнить, как писать или зачем нужна вилка». Судя по всему, супруге он такого не говорил… видел бы ты ее лицо… Я сразу направила их на общий анализ крови, мочи и КТ мозга. Но и без того ясно - все очень серьезно, - Алиса так увлеклась рассказом, что даже халат в шкаф до сих пор не повесила. Потом спохватилась и спросила: - А чего ты вдруг заинтересовался моими хиляками?
        Тлетворное влияние Розы Марковны распространилось не только на брата, но и на сестру. Именно так: хиляками, болезными, немощными - старушка звала приходящих на обследования граждан. Но к обидному эпитету всегда прибавляла «мои дорогие», что немного примеряло пациентов с замашками всеобщей тетушки.
        - Да так, - сделав вид, что увлекся схемой расположения черепных нервов, равнодушно отозвался Роман. Но Алису было не провести:
        - Твои приступы… ты видел их?
        - Мельком, - сознался мужчина. - Встретил их в прошлую субботу на ярмарке. Купили набор моих репродукций, вот я и заинтересовался.
        - Ты имеешь в виду, репродукций Сандерса? - Теперь Алиса извлекла из шкафа пару полусапожек и присела на стул переобуться.
        - Нет, именно моих. Не делай такое лицо и не продолжай. И так знаю, что ты скажешь. Что я трачу свою жизнь на создание всякой гадости.
        - Конечно, ты знаешь, - закатила глаза врач.
        - Но, к сожалению, за эту гадость многие коллекционеры и музеи готовы отвалить большие деньги. Никому не нужен Роман Александров, но Лех Сандерс сейчас на самом пике моды, и мне никак нельзя его подвести.
        - Иногда мне кажется, что у тебя непорядок с головой. И я вовсе не про твои затмения. После того, как ты продал свою первую работу, в тебе словно появилась отдельная личность, совсем не похожая на моего прежнего застенчивого братца. Психопатическая личность, которая с каждым годом все крепнет. Боюсь, вскоре никакого Романа Александрова не останется, только - звезда гламурных тусовок Сандерс.
        Алиса произносила все это серьезным, осторожным тоном. Возразить было нечего. Мужчина и сам понимал, что все больше отдаляется от себя прежнего - свободного, небрежного, любящего сам процесс творчества больше, чем дивиденды, которые приносят его плоды.
        Да, он стал раздражительным, властным, нетерпящим даже мелких помех на пути. Если раньше Роман мог писать картину на протяжении нескольких лет, то оставляя ее, то снова возвращаясь к работе, то сейчас его расписание ничем не отличалось от расписания какого-нибудь офисного менеджера. Шесть утра подъем, плотный завтра, а дальше пять-шесть часов художник вырезал, пилил, красил, делал эскизы и занимался еще десятком дел.
        Но благодаря жесткой дисциплине появилась «Лестница амбиций» - его самая на текущий момент обсуждаемая инсталляция. Всего четыре месяца от нелепой зарисовки на краю салфетки до огромной скульптуры. И Роман ничуть не жалел об этом. Ну, может быть, самую капельку. Но разве та капелька могла сравниться с морем восхищенных отзывов на телевидении и в газетах? К нему, правда, прилагалось обширное болото негатива. Некоторые журналисты назвали «Лестницу» омерзительной, многие - непристойной и отпугивающей. Один умник даже так выразился: «Самая бескомпромиссная в своей безвкусности пустышка со времен «Маман» Буржуа[36 - Луиза Буржуа (фр. Louise Bourgeois, 25 декабря 1911, Париж - 31 мая 2010, Нью-Йорк) - американский скульптор, живописец и график французского происхождения. Выше упомянутая скульптура Луизы - Маман, стала пиком её творчества. Работа над Маман была завершена в 1999 году. Скульптура была выставлена на лондонской площади перед Британским национальным музеем Tate Modern. Копии огромного паука можно встретить более, чем в десяти странах мира. В Эрмитаже, в Санкт-Петербурге, находится одна из
«родственниц» Маман Луизы.]». Роман несколько раз перечитал ту статейку, приходя от нее во все больший восторг. Если автор рассчитывал, что сравнение его скульптуры с самым знаменитым гигантским пауком оскорбит Сандерса, он просчитался. Скорее, это выглядело как комплимент.
        А что тот, второй, точнее, первый - «некий Александров», как выразился продавец на ярмарке? Разве он добился чего-нибудь путного? Ответ звучал коротко и однозначно - нет. Он был бесполезен, лишь отнимая и без того драгоценное время у знаменитого альтер-эго. Но именно Роман, а не Лех больше нравился его сестре и родителям. И именно его имя было вписано в их общий паспорт. Он платил по счетам, встречался с друзьями и страдал от постоянных видений тоже Александров, а не Сандерс. Алиса была недалека от истины. Это, реально, походило на странную форму сумасшествия, но именно так воспринимал мужчина две стороны своей жизни - как сосуществование двух людей.
        - Ладно, - врач застегнула второй полуботинок и встала. - У меня нет никакого желания с тобой спорить. Лучше расскажи: что-нибудь изменилось после того, как ты начал принимать актовегин?
        - Как сказать, - задумался художник.
        - Давай, выходи, - не стала дожидаться более вразумительного ответа Алиса. Прихватив пальто и сумочку, выключила свет в кабинете и вышла в коридор, жестом подгоняя брата.
        С тех пор, как она окончила медицинский, у Романа не было ни месяца перерыва. Алиса считала своей священной миссией вылечить его от его приступов, а заодно проводила над ним опыты. Какие только диагнозы не были ею озвучены, от мигрени до шизофрении, пока Алиса не остановилась на том, что знать не знает, что за хворь мучает брата. Но при этом продолжала пичкать его таблетками, назначать физиотерапию, даже где-то отхватила путевку в санаторий для неврологических больных.
        Отказать сестре художник был не в силах, но после четырех дней сбежал оттуда. И добили его вовсе не депрессивные больные, больше напоминающие сомнамбул, не сероводородные ванны, а так называемый «лечебный стол № 12». Мужчина просто не смог жить без кофе, шоколада и пряностей. Пресная, хоть и разнообразная пища не подходила художнику, так что в итоге к его приступам прибавилось еще и жуткое недовольство жизнью.
        - И что это значит? Это твое «как сказать»? - заперев дверь, снова накинулась на своего самого любимого хиляка Алиса. - Головные боли уменьшились? А частота затмений?
        - Провалов. Я называю их провалами. Нет, частота та же. Хотя голова… да, думаю, болит меньше, - почти не покривил душой Роман. Сестра кивнула:
        - Триггер не изменился?
        - Эм… а, ты о… Нет, приходится везде носить очки.
        - Эти? - Алиса указала на торчащие из кармана Роминой куртки синие стекла. - Жуть кошмарная, очки кота Базилио. Когда придут те, с градиентными фильтрами?
        - На следующей неделе. Ты права: эти мне не очень идут. Они увеличивают мой и без того шикарный нос.
        Брат с сестрой подошли к лифтам. Алиса не любила лишние нагрузки. Пока ждали, вынула из сумки пачку сигарет, одну тут же сунула в зубы. Теперь настала очередь Роману смотреть на нее с неодобрением. Только на его памяти сестра пыталась бросить раз пять. Последний раз как раз перед ее днем рождения. Пьяная и счастливая Алиса торжественно потушила «самую последнюю» сигарету перед собравшимися гостями в бокале шампанского. И снова, - здорово.
        - Твои провалы очень похожи на сложные абсансы при эпилепсии, - после недолгого молчания произнесла женщина.
        - На что, прости? - не понял Роман. Сестрица снисходительно приподняла уголки губ.
        - Это такие бессудорожные приступы, когда сознание отключается, человек замирает, не реагирует ни на что. Иногда при этом возникают разные состояния, типа жемавю[37 - Жамевю или жаме вю (фр. jamais vu - «никогда не виденное») - состояние, противоположное дежавю, внезапно наступающее ощущение того, что хорошо знакомое место или человек кажутся совершенно неизвестными или необычными, как бы увиденными в первый раз. Возникает впечатление, что знания о них мгновенно и полностью исчезли из памяти.], а также различные галлюцинации. Я видела тебя во время твоих провалов. Ты именно выключаешься, как… фильм, поставленный на паузу.
        - То, что вижу, переживаю - не какие-нибудь галлюцинации, - попытался поспорить мужчина. - Все намного сложнее. Я вижу то, что не должно произойти, что, скорее всего, не произойдет, а не просто брежу.
        - Знаю, знаю… я и не утверждаю, что ты - эпилептик.
        Лифт приехал. Удивительно, но на этот раз в нем стояло всего двое: какая-то старушка и ее более молодая родственница - дочь или племянница. Семейное сходство бросалось в глаза. Увидев Алису с сигаретой, старшая из женщин поморщилась, а младшая инстинктивно отступила подальше, заодно освобождая место новым пассажирам.
        - И все же, братец, я бы рекомендовала тебе попить клоназепам.
        - Спасибо, сама побороть вредную привычку не можешь и меня сажаешь на бензодиазепины. От них, между прочим, развивается зависимость, - блеснул своими знаниями художник. После первых двух лет беспрерывных издевательств сестры, Роман перестал пить все подряд и перед приемом обязательно шерстил интернет и специально купленный в книжном справочник лекарственных препаратов.
        - Только при длительном приеме и большой дозировки, - парировала Алиса. - И, вообще, у меня такое впечатление, что ты не хочешь выздоравливать. Решил записаться в ряды мучеников? Или это твой новый пиар-ход?
        - Лис, не начинай, - вот за это Роман и не любил подобные разговоры.
        Стоило только сказать слово поперек, как Алиса превращалась в мегеру. Причем, касалось это только ее профессиональной деятельности. Как врач его сестра была жутким тираном. Наверное поэтому, ее пациенты поразительно быстро выздоравливали.
        - За рецептом зайдешь в пятницу. У меня вторая смена, - как ни в чем не бывало, продолжила Алиса. - Кстати, мать звонила. Как всегда жаловалась на свою гипертонию. Терапевт ей запретил солить продукты, теперь мать в бешенстве. Почти полчаса разносила его в пух и прах, у меня ухо стало красным, как кусок свеклы. Ты должен их навестить.
        - Чтобы и у меня уши тоже покраснели?
        - Очень смешно. Не мне же одной все это выслушивать. В конце концов, это ты у нас любимый сынок, а я вечно была оторвой, - в голосе сестры прорезалась совсем не шуточная обида.
        - Не говорили чушь. Родители любят нас одинаково. Просто ты старшая, на тебе лежит больше ответственности, ты по определению должна быть разумнее, быть примером для такого лопуха как я. А у меня на всю жизнь клеймо душевно больного, с меня взятки гладки. И объяснять им, что все это, прошу прощения за мой французский, - фуфло, бесполезно. Ты знаешь, когда я звоню матери, первый ее вопрос: «Как ты, Ромочка?», - а второй: «А как Алиса поживает?» Знаешь, будто только для того и звонит, чтобы я ей про тебя рассказывал.
        - Ай, прекрати! - Они вышли из центра, и теперь сестра могла вволю затянуться. - Не успокаивай меня. Я знаю про про их любовь, и прочее. Но, вот именно, с тобой они треплются обо мне, а со мной - только о своих болячках. Понимаешь? У наших родителей явные проблемы с выражением чувств.
        - Угу, может, ты и их запишешь к психотерапевту? - Попытался Роман встать на подветренной стороне, чтобы не дышать дымом. Ветер в отместку резко сменил направление.
        - Да поздно уже, - с сожалением признала Алиса. - Это надо было сделать еще той весной, когда ты первый раз в обморок грохнулся. До сих пор вспоминаю и трясусь. Я ведь тогда думала, ты за мной следил, а потом решил сдать родителям. Представляешь… считала, что сознание ты вовсе не терял, что просто притворился.
        - Ты со мной полтора месяца не разговаривала, - напомнил Роман.
        - Прости, - вместе с дымом выдохнула его сестра. - Тебе нужна была помощь, ты был растерян, испуган, а я просто кинула тебя. Даже когда оказалась на том переезде, продолжала сомневаться. А потом… поезд пронесся, и меня как будто надвое разрубило. Я поняла, как близка была от смерти, от того, о чем меня предупреждал мой безумный брат. Знаешь, у меня до сих пор что-то вроде фобии… Недавно репортаж показывали про ненормальных, которые по путям шастают. Где-то нет перехода, а где-то народу просто лень до него идти, и они чешут напрямую. Сколько смертельных случаев! Не досмотрела до конца, не выдержала - переключила. Ох, - Алиса отбросила сигарету и наигранно улыбнулась. - Ну вот, минутка рефлексии закончена. - Теперь, братик, я жду от тебя подробного рассказа. Как там Шрапнель поживает?
        Роман тоже улыбнулся, тепло и искренне. Он все это знал. И про обиды сестры, и про ее желание задушить младшего братца-мерзавца подушкой. Пусть кратковременное, но довольно сильное. Знал, как однажды ночью девочка решилась, даже взяла в руки подушку, чтобы осуществить свой план, а потом сама же испугалась того, что хотела сделать. Но об этом Алисе уж точно нельзя было рассказывать. Дела давно минувших дней давно перестали его волновать.
        Колыбель
        Символ правой руки. Имеет другое название - «кресло-качалка». Имеет один вариант написания - справа налево и сверху вниз. Означает зону комфорта, равновесие чувств и душевных стремлений. Поэтому используется наравне с символом «покой», при одновременной связке с такими символами как «источник», «книга», «прошлое» и т. д. Никогда не пишется основными цветами и зеленым.
        3/6
        Сердце гулко стучало о ребра, так что казалось, еще немного - и те треснут. Вика инстинктивно схватилась за грудь, пытаясь его унять. Дыхание сбилось: не вздохнуть, не выдохнуть, только и оставалось, что открывать и закрывать рот выброшенной на берег рыбой. Она не помнила свой сон, ни одной конкретной детали, но проснулась, а точнее, сбежала из него женщина так, как если бы за ней гналась толпа злых голодных чудовищ, жаждущих добела обглодать ее кости. Теплая фланелевая пижама была насквозь мокрой от пота, как и подушка с простыней. При этом Виктория чувствовала себя так, будто ее заперли в морозильной камере.
        «Я не умру», - как можно четче и увереннее подумала она. Обычно этого было достаточно, чтобы не поддаваться панике. Но сейчас ни один из приемов не сработал - ни включение настольной лампы, ни бормотания вроде: «Это просто сон. Все прошло».
        Более того, к ощущению загнанности и беспомощности присоединился страх. Потихоньку, кусочек за кусочком, отрывок за отрывком разум восстанавливал мрачное видение: темный салон автомобиля, сальную улыбочку немолодого таксиста и звук, самый жуткий звук на свете - рвущейся по шву юбки. Когда на Вику напали девять лет назад, она была одета в джинсы. Но подсознание - большой фантазер, оно часто соединяет вымысел и правду, делая сногсшибательный коктейль. Иногда, в прямом смысле слова.
        Вика хотела подняться, но не смогла, так тряслись ноги. Она сжалась в комочек, пытаясь забиться в самый уголок постели, словно в комнате находился еще кто-то. Кто-то страшный, кто-то, кто мог причинить ей настоящее зло, а не просто бука из шкафа с одеждой. Страх не проходил, в комнате не делалось теплее. Но если со вторым все было логично: коммунальные службы еще не дали отопление, а температура на улице за последнюю неделю резко упала вниз, то первое зависело целиком и полностью от самой Вики.
        «Надо бороться, - говорил ей врач. - Надо пытаться справиться с паникой своими силами. Дыхательная гимнастика, горячий чай, подумайте о чем-нибудь хорошем, включите какой-нибудь смешной фильм или почитайте. И только если поймете, что без помощи не обойдетесь - тогда примите лекарство».
        Переключить внимание, начать думать позитивно. Прекрасно давать советы, когда сидишь в своем чистеньком кабинете. Но когда вокруг сгущается темнота, которую не в силах разогнать ни один прожектор - борьба прекращается сама собой. Виктория потянулась за упаковкой успокоительного. Первый блистер был пуст, второй тоже. Таблетки кончились, а она, идиотка, даже не удосужилась купить новую пачку. В ящике тумбочки, служившей Вике аптечкой, было полно разных пилюль, капель и прочих средств от всего на свете: антибиотики, анальгетики, противовоспалительные, сосудосуживающие, жаропонижающие и тонизирующие. На донышке маленького флакончика сиротливо болталась последняя таблетка Валерианы. Вытряхнуть ее не удалось - срок годности лекарства истек еще три года назад, о чем свидетельствовали выцветшая надпись «EX 11.2014». Отбросив бесполезный пузырек в сторону, Вика предприняла вторую попытку победить свой неподатливый организм.
        - Это все твои гормоны, - прошептала она.
        Когда врач впервые показала ей на схеме гипофиз - это маленькое скопление клеток, так хорошо запрятанное в глубинах мозга, женщина не поверила ее словам: «Вот он - твой враг. Он бесконтрольно вбрасывает в кровь различные соединения, которые влияют на твое тело и сознание. Твоя проблема не только в нем. Большую роль играет пережитый тобой негативный опыт, травмирующий опыт, но тахикардия, учащенное дыхание, тошнота, боли - все это контролируется именно гипофизом». Не поверила не потому, что была неграмотной дурочкой, а потому что не захотела верить. Весьма неприятно осознавать, что не можешь жить полноценной жизнью из-за бунта какого-то придатка.
        Она не знала, сколько просидела вот так - недвижно, зажмурившись. Потом осторожно сползла с кровати.
        Часы на телефоне показывали половину шестого утра. Над городом вставало мутное, прикрытое облаками, словно толстым полиэтиленом, солнце. Ночь еще не закончилось, настоящее утро не началось. Время, словно созданное для одиночества, для чашки крепкого кофе на пустой кухне, для того, чтобы неспешно и обстоятельно распланировать свои действия на день, неделю или оставшуюся жизнь. Для Вики столь ранний час был часом бессонницы, нетерпеливого ожидания, неясного, расплывчатого безделья, когда не знаешь, чем занять руки, а в голову лезут путанные, обрывочные мысли. Она не любила границ, межсезонья, сумерек, они всегда усиливали ее тревожность. А сейчас женщина просто сходила с ума.
        Свет. Чем больше света, тем лучше. Включить все. Бра в коридоре, люстру в гостиной, все лампы на кухне и в спальне. А вот окна лучше зашторить, уж слишком за ними унылый вид. Чужой, незнакомый, но полный бодрости и позитива голос ворвался в квартиру вместе с включенным радио. Ди-джей болтал о том, что в этот день, ровно тридцать пять лет назад на Бродвее состоялась премьера мюзикла «Кошки».
        «Последнее представление состоялось десятого сентября двухтысячного года, хотя в Лондоне постановка задержалась чуть дольше. Несмотря на то, что данный мюзикл не получил такой популярности, как другие мюзиклы Ллойда-Вебера, например, «Призрак оперы», однако, мало найдется людей, не знающих основную тему «Кошек» - «Memory». Думаю, самым известным ее исполнителем, по крайней мере, для отечественного слушателя, остается Барбра Стрейзанд», - и из динамиков полилось заунывное: «Midnight. Not a sound from the pavement. Has the moon lost her memory?»[38 - Полночь, на улице ни звука. Разве луна утратила свою память?]
        И правда, как будто кошка в подворотне орет. Не противно, но жалостливо. Вика поспешно выключила радио, чтобы еще больше не нагонять на себя уныние. Ей надо принять душ, надо сделать что-нибудь полезное. Вон, со вчерашнего дня осталась немытая кастрюля. Но вместо того, чтобы хвататься за губку и чистящее средство, Вика вдруг прижала руки к лицу и неистово, надрывно заплакала.
        Все, конец. Страх, как опытный ловелас, набросился на нее, запирая в крепкие объятия. Его хладные поцелуи и липкие прикосновения делали кровь густой, сильные пальцы сжимали горло, из которого вырывались лишь отдельные всхлипы. Виктория как наяву видела его. У страха было опухшее лицо с темной щетиной, изо его рта несло запахом хлебной плесени, его темные просторные одежды заслонили весь мир, забивая легкие сырым песком. Она знала, что лицо принадлежало водителю, напавшему на нее, помнила, как пахло сидение, в которое он уткнул ее носом, слышала скрип песчинок под подошвами своих ботинок, когда почти бездыханная упала на землю после изматывающего бега, на детской площадке. Знала, и не могла прогнать эти воспоминания, преследующие женщину как неразменный рубль из сказки.
        Собраться. Включить холодную воду, кое-как ополоснуть ей лицо. Легче не становилось, но плачь постепенно сошел на нет. Перед глазами все плыло, кухонька вращалась в разные стороны. Вика нащупала под собой стул, а в кармане пижамы сотовый телефон. Открыла список контактов, в котором значилось больше двух десятков имен. На первом месте телефоны родителей. Потом администратора магазина, Нади, бывшей однокурсницы, парикмахера, врача… Так много имен, так много цифр, но стоило Виктории остановиться на одном из них, как она тут же отметала идею звонить именно этому человеку. Надя знала про ее «загоны», но ничем не могла помочь. Елена Николаевна - психотерапевт была в отпуске, да и ее советы женщина давно выучила наизусть. Остальные приятели-коллеги-знакомые плевать хотели на страдания очередной клиентки.
        Вика пролистала список почти до конца, стараясь считать про себя вздохи-выдохи. Если не можешь изгнать своих демонов, постарайся сделать вид, что не замечаешь их. Это не так просто, надо сосредоточить все внимание, пока кишки скручиваются в тугой узел, а голова наливается свинцом.
        - Тридцать один, тридцать два…
        На сорок седьмом выдохе на экране мигнуло «Роман художник». Вика решительно крутанула список ниже, а потом вернулась обратно. Она не имела права его беспокоить. Лех Сандерс - любитель злить публику и задавать странные вопросы. Мужчина, доводящий до смеха одной фразой, человек со странной татуировкой, обладающий знаниями о секретных кодах, всегда заказывающий одно и то же блюдо в ресторане и толкающий ее за пределы зоны комфорта. Они встречались всего два раза, но Вика всерьез задумалась нажать на вызов. Без четверти шесть, всего пятнадцать минут прошло, а казалось, она томиться в этой клетке целую неделю. Ей нужен был свежий воздух, нужно было ее лекарство, но более всего женщина нуждалась в словах успокоения.
        «вам ничего не угрожает. Вы не умрете, Вика. Никто не причинит вам вреда. Все будет в порядке», - услышала она, словно из-под толщи воды. Эхо, пустое, лишенное силы эхо, не более того. Тогда, цепляясь за пиджак художника, Виктория ощущала в них небывалую уверенность, мощь, а теперь они звучали как повторение автоответчика - безжизненно, механически.
        - Я не могу, не могу, - повторила она. - Это неправильно.
        Отбросила телефон в сторону, словно тот мог ужалить ее, словно был пропитан ядом. Великий соблазн набрать номер Романа на одной чаше, а на другой - бесконечное чувство вины. Ее недуг - лишь ее проблема, Вика сама нанесла себе непоправимый ущерб. Если бы она не была такой легкомысленной, то не села бы в то такси. Сколько историй везде: газеты и телевиденье трубят о маньяках и грабителях, призывая девушек быть осторожней. Но нет, разве ее это могло коснуться? Вот и сиди теперь, трясись тут. Ты - жалкая трусиха, и больше никто.
        - Жалкая, жалкая… - слезы снова брызнули из глаз. - Хоть кто-нибудь, помогите… помогите, прошу…
        Тишину квартиры взорвало пеликанье телефона. «Весна» Антонио Вивальди. Не то, чтобы особо любимое Викторией произведение. Просто скрипки в нем были довольно пронзительны и громки, так что даже в транспортном гуле было легко услышать звонок. Женщина боязливо подцепила сотовый кончиками пальцев, а потом стремительно схватила и, не раздумывая, нажала прием.
        - Виктория, вы не спите? - раздался в трубке теплый голос Романа.
        - Я? Ам-м… я… - попыталась она держаться, одной рукой смахивая слезы, а второй вжимая телефон в ухо, хоть таким образом стараясь сократить пролегавшее между абонентами расстояние. Но не смогла. - Мне так страшно…
        - Я сейчас приеду, - неожиданно отключился мужчина.
        - Алле, алле? - в панике закричала в микрофон Вика, но ей никто не ответил.
        Страх еще шире улыбнулся, обнажая крупные желтые зубы. Его острые клыки вгрызались жертве в затылок, а взгляд полностью лишал воли и заставлял несчастного скулить. Вика прикусила кулак, стараясь подавить рвущийся изнутри крик. Даже он ее бросил. Последняя надежда на спасение растаяла как дым.
        - Выйти, мне надо выйти, - вскинулась Виктория.
        Она выбежала в коридор, сунула голые ноги в сапоги и схватила с крючка куртку. Вперед, подальше от дома. Ей надо к людям, надо спешить, иначе произойдет что-то плохое, очень плохое. Дверной замок щелкнул, запечатывая квартиру, а Вика понеслась вниз по лестнице.
        В подъезде было холодно, но женщина даже представить не могла, каково на улице. Легкие обожгло ледяным ветром, стужа забралась под штанины, схватила за лицо. Ведьма, пытающаяся определить, достаточно ли ты откормлен, чтобы сгодиться ей на обед. Только никаких пряничных домиков с окнами из сахара. Только темные провалы, пустые глазницы домов.
        - Почему так темно… Где люди?
        Лишь пустынная улица встретила Вику, пока она не вспомнила, что сегодня - выходной. А значит, нормальные люди еще переворачиваются с боку на бок в своих кроватях. По дороге проехал автомобиль, слепя фарами, и Вику осенило: вот кто может ее спасти. Надо только привлечь внимание кого-нибудь из водителей. Хватаясь за развевающиеся полы своей куртки, она рванула к шоссе. Просто надо остановить кого-нибудь, тогда придет помощь… тогда все закончится.
        Вивальди. Опять.
        - Вика, Вика, слушайте меня! - почти кричал художник на том конце провода. - Не выходите из квартиры ни в коем случае! Вы слышите? Я скоро подъеду к вашему дому. Я скоро буду рядом. Ясно. Все будет хорошо, оставайтесь на месте.
        - Роман, прошу… - обессиленно взмолилась женщина.
        - Не выходите никуда, - снова предупредил ее Сандерс.
        Но как же так? Разве она может хоть минуту оставаться одна? Ведь он найдет ее. Человек со щетиной, злодей, пахнущий плесенью, пахнущий тиной. Он утащит ее под воду, и тогда она не сможет больше дышать. Никогда больше…
        - Кто-нибудь… кто-нибудь… он найдет меня, найдет меня… я устала, так устала бежать! - думала, что кричит, но на самом деле едва слышно шептала Вика. Мысли ее окончательно потеряли логичность, все слилось и перемешалось. Ей казалось, она только что вырвалась из желтой машины, а за ней гонится чудовище. Огромное чудовище в черном одеянии.
        «Ну же, милочка, хватит кочевряжиться! - дышит он смрадом. - Я просто немного позабавлюсь с тобой, а потом отпущу. Только будь умницей, Виктория!»
        - Виктория! - раздалось за спиной женщины.
        Она вскрикнула, бросаясь прочь, но, к счастью, движение в столь ранний час еще не было интенсивным. Свет фар ослепил, раздались скрип тормозов и ругань.
        «Скрип… песок… надо добраться до берега!», - пронеслась бредовая мысль.
        - Проезжай, проезжай, - крикнул кто-то. Нет, не кто-то, а Роман. Он подхватил брыкающуюся Вику, буквально унося ее с дороги. - Я же сказал вам сидеть дома!
        - Я… должна была… у меня закончились лекарства, - вымолвила та, почти теряя сознание от пережитого ужаса.
        Едва сильные руки подхватили ее, оторвав от земли, едва в ноздри бросился знакомый аромат одеколона, в голове женщины начало проясняться. Она прекратила сопротивление, покорно повиснув на шее Романа.
        - Знаю, - буркнул тот. Когда они оказались около подъезда, художник осторожно усадил Викторию на скамейку, потом достал из небольшой сумки термос и знакомую коробочку. Вытащив лекарство, приказал: - Руку, - и выдавил две таблетки на узкую ладошку женщины.
        - Выпьете сейчас, - продолжил он. - Потом мы немного посидим здесь, пока вам не станет легче. Вика, с такими вещами нельзя шутить. Вот, запейте. Боюсь, мой чай не так хорош, как ваш, но он горячий и в нем много-много сахара.
        - Спасибо, - скрываясь за пластиковой чашечкой, пробулькала пострадавшая.
        Роман дождался, пока она допьет, потом завинтил термос и сел рядом. Он выглядел усталым. Нет, вымотанным. На голове мужчины творилось черте что, под глазами пролегли глубокие тени, а сами глаза потеряли блеск. Вику снова захлестнула вина, но мужчина предостерег ее:
        - Это не из-за вас. Я несколько дней почти не спал, работал над одним проектом. Так что вы, Вика - мое спасение. Вызволили меня из заточения. Надо же, а верхушки тополей уже почти голые. Даже не заметил, как все поменялось. Настоящая осень, - мужчина запрокинул голову, вглядываясь в кроны деревьев. Двор располагался на западной стороне, так что солнца было не видно, но Вика поняла, что с момента ее экстремального пробуждения заметно посветлело. Она никак не могла до конца согреться, хотя во дворе было не так ветрено, да и чай растекся приятным жаром внутри. - Я хочу вам кое-что предложить, но не знаю, будет ли мое предложение корректным.
        - О чем вы?
        - Знаю, мы встречались всего два раза, причем в общественных местах. Но мне бы очень хотелось, чтобы вы поехали сейчас со мной.
        - Куда? Зачем? - сердце ухнуло вниз.
        - Ко мне в гости, - теперь Роман налил себе немного чая и залпом его проглотил, удовлетворенно крякнув. - Всего на пару часов. Ваше состояние… я не хочу оставлять вас одну в таком состоянии. Сейчас таблетки подействуют, вам станет лучше, но вот это, - мужчина указал пальцем на свой висок, - никуда не денется. Что скажете?
        - Это… неудобно. В смысле, мое присутствие в вашем доме. Как-то… даже не знаю.
        - Боитесь, что начну приставать? - слабо улыбнулся художник.
        - Нет, конечно, нет. Но у вас свои дела, а я и так столько хлопот доставила, - попыталась сформулировать мучающие ее сомнения Вика. Ей, и правда, стало лучше. Во всяком случае, она уже могла мыслить здраво, хотя чувство приближающейся беды, чувство страха до конца не ушло. - У вас же проект, наверное, срочный. Я буду мешать…
        - Мне надо отдохнуть. Никакой работы, никаких красок, клея и бумаги. К тому же художник не может просто безвылазно сидеть в своей каморке. Для того, чтобы творить, он, прежде всего, должен видеть, слышать, должен созерцать эту жизнь во всем ее бурном течении. К тому же, кто сказал, что вы помешаете? Помните - общение с вами наполняет меня идеями. Так что вы скорее окажите мне услугу, если уделите час-другой. Считайте это взаимовыгодной сделкой.
        - Хорошо, - медленно кивнула Вика. - Но я же не могу отправиться к вам в пижаме?
        Колье
        Символ правой руки. Позитивный знак, означающий открытость в отношениях с противоположным полом, готовность к браку и т. д. Также отвечает за сексуальность в любом ее проявлении. Не пишется с использованием приглушенных тонов - только насыщенные краски, особенно красный, розовый, желтый.
        1/6
        В блеклом свете разгорающегося утра сверкнуло стеклышко наручных часов. Секундная стрелка дернулась, пересекая раздел между четвертью и шестнадцатью минутами восьмого. Мы ждали около частной клиники вот уже полчаса. Наверное, это была моя вина. Но я вечно переживаю, что могу опоздать, а потому обычно прихожу заранее. На этот раз к боязни опоздания прибавилась нервозность от предстоящего обследования.
        Ночью спалось неважно, и не мной одной. Слава долго не мог улечься, то гремел на кухне кастрюлями, организуя себе поздний ужин, то разогревал в микроволновке молоко, то принимался за чтение. Я несколько раз заглядывала в гостиную, где он сидел в кресле с книгой на коленях, но так и не решилась завести разговор. Да и о чем тут говорить? После консультации у невролога ничего так и не прояснилось. Ясно было одно: муж оглох на одно ухо, стал хуже соображать, иногда вдруг замирал, словно не зная, зачем он совершает то или иное действие. И все это за неполные три недели… То есть, три недели назад появились первые явные симптомы болезни, но судя по его рассказу, ухудшения начались задолго до того, как в ухе начало «булькать».
        Ох, как я злилась, когда Доброслав начал выкладывать все это Алисе Григорьевне! Про черные мушки перед глазами, про головокружения, которые становились все чаще, про то, что он стал уставать гораздо быстрее, что перестал считать также споро, как раньше. Муж ничего мне не говорил, ни разу не пожаловался на свое самочувствие, словно боялся моего осуждения или не доверял мне. А вот чужой тетке в белом халате изложил все, да еще с такими подробностями… Я не стала его упрекать. Слава и так выглядел подавлено, да и оправдания его были давно известны: «Не хотел тебя волновать, думал, что само пройдет, считал, виноват авитаминоз». Ага, в сентябре месяце.
        Сейчас злость прошла и началась вторая стадия - дикой обеспокоенности. Результатов сегодняшнего обследования я ждала как приговора. «Казнить нельзя помиловать», и запятую должна была поставить компьютерная томография.
        Утро выдалось на редкость суматошным. Сначала у меня сгорела забытая на плите яичница. Пришлось срочно проветривать квартиру, одновременно пытаясь собрать все необходимые документы. Паспорт мужа, направление на обследование нашлись сразу, а вот амбулаторную карту мы искали битый час, пока не обнаружили лежащей в пакете. Оказывается, я еще вчера сунула ее туда - подготовила к сегодняшним приключениям.
        - Кажется, нам обоим надо к врачу, - подколол муж.
        - Да и иди ты к черту! - не выдержала я. - Помог бы лучше, почему всегда я должна обо всем помнить? Может, сам соберешься хоть раз? И сам съездишь заодно. В конце концов, ты - не ребенок, а я - не твоя мать.
        - Все-все, Лерик, угомонись! Это просто шутка. Давай так и поступим: ты останешься дома, а я поеду. Потом отзвонюсь тебе после обследования, все расскажу, - пошел на попятную муж.
        Но теперь уже я настояла:
        - Нет. Поедем вместе. Я хочу знать, хочу все видеть своими глазами. - Слава ободряюще кивнул, протягивая мне оставшиеся бумаги. Все будет хорошо - говорил он всей своей позой, своими уверенными жестами, но в серых глазах проскакивала тревога.
        Первым местом остановки в нашей поездке стала лаборатория на втором этаже диагностического центра. Несмотря на жуткую рань под кабинетом уже сидело несколько человек. Я сцеживала зевки в кулак, Слава листал свою тощую карточку - от начала до последней записи и обратно. Пытался расшифровать кривые символы неизвестного алфавита: врачи словно специально старались писать так, чтобы пациенты не догадались о содержании их заключений.
        - Хм, Лер, как ты думаешь, что это за буква? - толкнул он меня в бок.
        - «Пэ»… или «эн»… Фиг его знает.
        - Я думал, учителя легче понимают чужой почерк, - почти уткнувшись в карточку, немного озадаченно пробормотал муж.
        - Не такой, уж точно, - снова зевнула я. Дверь открылась, выпуская молоденькую девушку. Она прижимала к сгибу локтя ватный тампон, а по бледности могла соперничать с ближайшей стеной. Я подняла вверх сжатый кулак, Слава слабо улыбнулся в ответ, ныряя в приоткрытую створку. Потом повернулась к девчонке: - Вам нехорошо?
        - Нет, все в порядке. Не волнуйтесь. - Она присела на стул, прикрыв глаза.
        - Давайте я куплю вам кофе, - все же решилась предложить я помощь.
        - Спасибо, это будет просто отлично.
        Кофейный аппарат стоял неподалеку. Я поочередно загрузила в него несколько монеток, нажала нужную кнопку и стала ждать, пока мой заказ будет выполнен. Заодно огляделась, нет ли какой-нибудь полезной информации, но на стенах висела лишь реклама лекарств да предупреждение, что для «прохождения лабораторных исследований обязательны бахилы». Это было написано самыми крупным шрифтом, а ниже мелкими буковками по пунктам описывалось, как проходит забор крови и как к нему должен готовиться пациент.
        К своему месту я вернулась, когда Слава уже вышел. Тут же сунула ему в руки пластиковый стаканчик с живительным зельем - так он называл черный кофе с сахаром, а девушке протянула такой же, только с добавлением молока. Та уже выглядела чуть лучше, лицо ее потеряло тревожный зеленоватый оттенок. Она протянула в ответ подготовленные деньги и снова поблагодарила:
        - А я вспомнила, где вас видела. Вы ведь преподаете в восемьдесят третьей школе, так?
        - Да.
        - Я закончила ее два года назад, - пояснила девушка.
        - Вот оно что, - без особого энтузиазма ответила я. - Такова уж наша судьба, куда бы ни пошел, везде встретишь или бывшего ученика, или кого-то из его родителей. Что ж, надеюсь, у вас все будет хорошо. Я про кровь.
        - А, это! Да это так, ежегодная комиссия для института, - уже живее махнула рукой девушка.
        - Ладно, мы пойдем, - поторопил меня Слава. - До свиданья.
        - Надо же, а я ведь, наверное, эту девушку тоже чуть ли не каждый день в школе видела. Натыкалась несколько раз за неделю, а, может даже замещала у них несколько уроков. А ведь не запомнила совсем, - когда мы сели в машину, поделилась я с ним.
        - Ты же не можешь знать в лицо и поименно всех учеников твоей школы, - ответил муж, заводя мотор. - За всю жизнь мы сталкиваемся с сотнями, тысячами людей. Но если ты попробуешь перечислить своих знакомых, найдется не больше пяти десятков. Это нормально, Лерик.
        - И все же… не знаю, неприятно. Мы учим детей, растим их, чтобы выпустить во взрослую жизнь. Мы берем за них ответственность. А потом они просто уходят, и что? Кем они выросли? Чего добились? Моя мать со многими своими бывшими выпускниками до сих пор поддерживает связь, некоторые к ней уже приводят своих детей и даже внуков.
        - Ну, ты не настолько стара, чтобы к тебе приводили внуков… - хихикнул Доброслав. - Лерик, расслабься. Вот увидишь, лет через десять и у тебя появляться преданные фанаты.
        - Надеюсь.
        Мне надо было хоть о чем-то болтать. Во-первых, очень хотелось спать, а во-вторых, стоило замолчать, как мысли возвращались в уже проторенную колею неприятных рассуждений. Я не знала, чего ждать от КТ, не знала, какие прогнозы даст Алиса Григорьевна. Но больше всего меня пугало одно слово. Короткое, как удар, и жестокое, как садист - «рак». Передо мной являлись все муки ада. Мой разум рисовал на лысо обритого мужа, бредущего с капельницей по коридорам онкологического отделения, словно какой-то призрак - белее мела, худой, словно узник концлагеря. И от этого зрелища мое тело деревенело. Если бы Доброслав мог читать мысли, он, скорее всего, возненавидел меня. Разве правильные жены не верят в хороший исход? Разве они не надеются на лучшее, всегда, даже когда становится совсем худо?
        «А ты, Валерия, сдалась в самом начале! Неужели я не заслужил хоть капли твоей веры? Неужели ты считаешь меня настолько жалким, что уже заранее предрекаешь мою кончину?» - сказал бы он.
        Но я ничего не могла с собой поделать. Что-что, а оптимизм никогда не входил в список моих главных черт. Я относилась к тем людям, которые видят стакан, скорее, наполовину пустым, чем наполовину полным. А когда на плечи наваливалось такое, мои ноги подкашивались сами собой. И сейчас я, как всегда, просчитала самые худшие варианты, чтобы начать утешать себя такой ненадежной надеждой.
        Стоя перед дверьми частной клиники, снова и снова повторяла про себя: «Ты заранее пугаешься! Сейчас врачи все проверят и скажут, что это какая-то мелочь. Мелкий тромб или недостаток какого-нибудь вещества. Или, вообще, что дело не в мозге». И все равно злобный внутренний голос продолжал нашептывать: «Что это еще может быть, кроме рака, а?». Я приказала ему заткнуться: в поле зрения появилась знакомая фигура в темно-зеленом пальто. Алиса Григорьевна настояла на том, что лично будет присутствовать при процедуре томографии. К сожалению, в самом диагностическом центре была такая очередь на ее прохождение, что неврологу пришлось договариваться со знакомой из другой больницы. Увы, и цены тут были выше. Но раз надо, значит, надо. Деваться некуда.
        - Здравствуйте, - врач пожала руку Славе, потом обратилась ко мне: - Вы зайдете с нами или предпочитаете подождать?
        - А меня пустят? - не поверила я.
        - А почему нет? Здесь же и детишек обследуют, а они не всегда спокойно себя ведут. К тому же, если я попрошу, Лида не откажет.
        Да уж. Частная клиника - это не муниципальное учреждение. Мягкие диванчики в прихожей, бесплатные бахилы, шапочки и одноразовые простыни. Медсестра в регистратуре улыбается так, будто встречает не рядовых клиентов, а как минимум, премьер-министра. Стоило нам протянуть документы, как она в считанные секунды внесла все данные в компьютер и распечатала новую карту. Алиса Григорьевна повесила свое пальто в шкаф, мы со Славой последовали ее примеру.
        - Присаживайтесь, - указала медсестра на сидения. - Врач сейчас вас пригласит.
        И точно, не прошло и пары минут, как нас запустили в кабинет. От громоздкого аппарата его отделала застекленная стена. Лида оказалась женщиной лет сорока с ясными карими глазами и довольно массивной нижней челюстью. В отличие от своей коллеги в прихожей, она не стала расшаркиваться перед нами. Меня тут же усадили в уголок, а Славу послали за ширму - переодеваться.
        - Так, мать, - обратилась она непосредственно к Алисе Григорьевне, - с чем пришла?
        - Вот смотри, у Доброслава… как вас по отчеству?
        - Семенович, - подсказала я.
        - Ага… Доброслав Семенович пришел ко мне с жалобой на довольно резкую потерю слуха… - и врач принялась пересказывать историю, уже услышанную мной в ее кабинете, в заключении добавив: - Мне нужно понять, не связано ли это с какими-то перерождениями. Или, возможно, дело в воспалительном процессе. Он недавно переболел.
        - Слава часто болеет, - подтвердила я.
        - Ну, понятно.
        - Я все, - вышел из-за ширмы муж.
        На нем теперь красовалась просторная синяя пижама с завязочками на спине как в голливудских сериалах про врачей. Там пациентов всех почему-то обряжали в такие нелепые одежки, не выдав ни нормальных халатов, ни тапочек. Почему-то глядя на него в таком виде, я впервые со всей ясностью ощутила, как лишаюсь последней опоры. Пришлось отвернуться, чтобы Слава не заметил слез в моих глазах.
        «Если с ним что-то произойдет, если это действительно рак…», - я не смогла додумать до конца. Что тогда? Без сомнения, мы будем бороться с недугом до конца. Нужно будет - брошу работу. Или, наоборот, возьму еще одну ставку в школе, начну репетировать на дому, лишь бы оплатить лечение. Все, что угодно. Потому что самый главный страх моей жизни - это потерять его.
        Славу провели в соседнее помещение и положили на кушетку. Со своего места я плохо видела, что делает Лида. Кажется, что-то закрепляет. Потом кушетка поднялась и медленно поехала внутрь круглого механизма. Кабинет заполнился гулом и щелканьем. Врач вернулась на свое место.
        - Доброслав, у вас все в порядке? - включив стоящий рядом с компьютером микрофон, спросила Алиса Григорьевна. - Голова не кружится? Может, какие-то неприятные ощущения?
        - Нет-нет, - услышала я слегка искаженный голос мужа. - Все хорошо.
        - У него нет клаустрофобии? - повернулась ко мне Лида. Я отрицательно мотнула головой. - Так, взглянем на наш внутренний мир…
        На экране монитора начали появляться черно-белые срезы. Обе женщины вперились в них, изредка переговариваясь и сыпля непонятными терминами.
        - Третий желудочек расширен.
        - Видишь, вот здесь… затемнение.
        - Нет, это, скорее всего анатомические особенности…
        - Может, стоило сделать контраст? - спросила невролог.
        - Да нет, не думаю. И все-таки меня смущает эта область, - подперла кулаком свой большой подбородок Лида. - Доброслав, как вы?
        - Нормально. Даже к шуму притерпелся.
        - Осталось совсем недолго. Ту-ру-ту… на мой взгляд каких-то патологий не наблюдается. Во всяком случае, таких, чтобы объясняли текущее состояние пациента. Так что, Лис, смотри сама. Я бы назначила пункцию.
        - То есть так?
        - Пункцию? - насторожилась я.
        - А? - одновременно повернулись ко мне оба врача. - Да, чтобы исключить инфекционную природу заболевания. Однако решать не мне. Доброслав, сейчас аппарат выключится, сразу не вставайте, я к вам подойду. А вы подождите, пока я напишу заключение и запишу все на диск. Или, Лис, прислать тебе на почту?
        - Нет-нет, мы подождем, - решила за нас невролог.
        - Как хотите, - поднялась Лида.
        Спустя десять минут мы все трое снова сидели в приемной. Алиса Григорьевна говорила с кем-то по телефону, мы молча переглядывались со Славой. Наконец, он не выдержал и шепотом спросил:
        - Они думают, у меня что-то серьезное?
        - Не знаю… насколько я поняла - нет.
        - Точно? - попытался уличить меня во лжи супруг. Я многозначительно насупилась. - Все, больше ничего спрашивать не буду. Знаешь… это, наверное, неправильно, но я не могу никак избавиться от одной мысли.
        - Какой?
        - Что, если, это… рак? - сглотнул Доброслав.
        - Глупости, - попыталась разубедить я его. - Даже не смей о таком думать. К тому же, видишь, на снимках нет никаких отклонений. Ох, Слава, кроме рака существует еще множество различных причин. Кто знает? Вдруг дело в сосудах или… не знаю, мозг тут вообще не причем? Я читала, что если человек, как ты, часто болеет, от этого могут появиться проблемы с разными органами. Ничего страшного.
        Такой вдохновенной речи я сама от себя не ожидала. Даже смогла в конце ободряюще похлопать мужа по колену. Но вместо: «Конечно, ты права», - услышала:
        - Просто я не готов умирать.
        Конец
        Символ левой руки. Буквально означает «завершение». Имеет направленность в будущее, отвлечение от губительных мыслей, страстей. Не пишется никогда на маленькой площади, служит для связки символов разных временных периодов. Никогда не рисуется в одиночестве, только с другим знаком для конкретизации, причем используется та же гамма, что и для написания уточняющей пиктограммы.
        2/6
        Арина лежала на полу, закинув ноги на диван, и с непередаваемыми звуками поглощала очередной шоколадный батончик. Уже четвертый за сегодня. Не то, чтобы Даня специально считал, но пустые обертки лежали тут же, раскиданные по всему ковру, так что он волей-неволей контролировал процесс уничтожения сладостей. Это был заслуженный подарок: все-таки серебряная медаль по вольным упражнениям и золотая в брусьях - это не шуточки. Но Даниила в меньшей степени волновали спортивные подвиги сестры, чем скорость исчезновения у нее в желудке «Сникерсов».
        - Плохо не будет? - скосив глаза на Аринку, заботливо спросил он.
        - Будет, - уверенно кивнула сестра. - Но это ничего по сравнению с тем, что мне пришлось пройти, чтобы получить все это! Хочешь, тоже возьми чего-нибудь. Тут, кажется, были твои любимые зефирки.
        Арина перевернулась на живот и начала копаться в своих сокровищах. Отец с матерью никогда не жадничали, когда дело касалось еды, не прятали вкусности по самым недоступным местам и не читали нотаций из серии: «Будешь много есть булок - растолстеешь». Во-первых, оба ребенка и сами все прекрасно понимали. Вместо того чтобы постоянно попрекать детей лишней карамелькой, Рябины-старшие ставили перед ними определенные цели, достижение которых и служило тем самым поощрением. Сладости же были всего лишь приятным бонусом. Арина с пяти лет занималась спортивной гимнастикой, а там все было четко: диета, нагрузки, распорядок дня. А Даня… Что ж, он никогда не был капризным сладкоежкой.
        - О! - Арина вытащила из блестящей кучи упаковку с зефиром. - Держи!
        - Ну, спасибо, - протянул парень руку. Жадность в их доме тоже была не в почете.
        Даня давно избавился от ревности к сестре, хотя первое время просто ненавидел кричащее существо, которое зачем-то приволокла из больницы мама. Потом понял, что даже от него может быть польза. У Арины было два прекрасных свойства - неимоверная фантазия и умение убедительно врать. А потому девочка часто прикрывала проколы брата, тогда как тот, в свою очередь, порой помогал ей с уроками. У Аринки было мало времени на школу, а презентации, сочинения и задачи никуда не девались. Даня не лез в личную жизнь четырнадцатилетней сестры, а та не особенно интересовалась, с кем гуляет ее брат. Таким образом, между ними возникли отношения на основе взаимовыгодного сотрудничества. Минусом было то, что с младшей сестрой необходимо было иногда делиться. Плюс заключался в том, что Арина тоже всегда делилась с Даней.
        Юноша распечатал сладость и сунул весь зефир в рот. Арина только приподняла в удивлении свои светлые бровки:
        - Ого!
        - Угу! - невнятно подтвердил брат.
        Он как раз готовился к тесту по истории, и сорить на учебник и тетрадь не хотел. Правда, такой способ употребления деликатеса Рябину не особенно нравился. Гораздо вкуснее сначала отколупать шоколадную глазурь, а потом медленно и прочувственно заняться самим зефиром. Арина его взглядов не разделяла, хотя сама вечно ела послойно вафли. Даня вафли не любил вообще.
        - Что учишь? - Когда сестрице было нечего делать, она вечно приставала к парню с подобными вопросами. Будто что-то конструктивное предложить могла, только мешалась. Но у Дани сегодня было необычно благодушное настроение, поэтому он снизошел до ответа:
        - Внешняя политика России во второй половине девятнадцатого века.
        - Фу, скукота какая! - тут же вернулась Аринка на пол.
        - Не могу с тобой не согласиться. Кстати, кто у вас преподает русский? Не Людмила Алексеевна часом? - продолжая карябать краткое содержание параграфа на листочке, обратился к ней Даниил. Он никогда особенно не углублялся в школьные проблемы сестры, просто помогал ей с тем, с чем она просила помочь.
        - Да, она. А что? - встрепенулась девочка.
        - Ничего. У нас тоже Часовчук ведет. Просто, не знаю… мутная она какая-то тетка. Тебе так не кажется?
        - Не знаю. Я бы не сказала. Ко мне она нормально относится. По сравнению с Верой Юрьевной из предыдущей школы так вообще, душкой кажется. Я ей рассказала про гимнастику, она вошла в положение, даже какие-то послабления начала давать. О, точно! - снова поменяла позу Арина. Теперь она сидела на кофейном столике, по-турецки сложив ноги. Вечная привычка сестры занимать самые неподходящие для этого места немного нервировала Даню, но он никогда не делал ей замечаний. - Людмила Алексеевна позавчера о тебе спрашивала. На перемене подозвала к себе, сначала спросила, как мои соревнования, сказала, что я большая молодец и все такое, а потом о тебе заговорила. Типа, а Даня Рябин не мой ли брат? Я ответила, что да, мой.
        - Что еще? - Историю пришлось временно отложить.
        - Да так… ерунду всякую. Какие у нас отношения, как ты себя дома ведешь, какой ты по характеру, - перечислила Арина.
        - И что ты ответила?
        - Чего, чего… Все как есть ей выложила. Что ты - козел.
        - Ах, ты, мелкая! - чуть было не повелся Даня.
        Девочка засмеялась:
        - Будь спок. Шутю я. Ничего такого. Сказала, что нормальные у нас отношения, в семье никаких конфликтов, короче, все «зе бест»! А с чего ты вдруг так нашей русичкой заинтересовался? Неужто понравилась? Не смотри так убийственно: Алексеевна вполне симпатичная, да и не такая уж старая.
        - Наоборот. Бесит она меня. Сама хвалит, какой я старательный да талантливый, а оценки явно занижает, - сморщился Даниил. - Ладно, не важно. Дай еще пару конфет и вали в свою комнату, а то сосредоточиться мешаешь.
        - Вот сам и иди в свою! - надулась Арина, но сладости послушно собрала обратно в целлофановый пакетик и гордо удалилась с ними. Правда, не к себе, а на кухню. На сегодня ее миссия по потреблению вредной и каллорийной пищи была выполнена.
        Даниил вернулся к внешней политике. У него была своя система запоминания, которую он вычитал в одной иностранной книге. Там говорилось, что информация лучше усваивается, если не заучивать сплошной текст, а расписать все по пунктам, к каждому из которых сделать небольшую зарисовку, схему или какой-нибудь яркий значок.
        На уроках он писал нормально, как требовали учителя, но вот его «домашние» конспекты больше напоминали тетрадки какого-нибудь хулигана. Все написано разными цветами, разным шрифтом, по полям бегали скопища человечков. Даня игнорировал клеточки и линейки, записывал некоторые фразы перпендикулярно другим, по кругу, диагонали, проводил от одного блока к другому стрелочки.
        На первый взгляд его конспекты выглядели совершенно нечитаемыми, нелогичными, и совершенно не понятно было, как с ними работать. Но Даниил заметил, что такое нетривиальное использование бумаги и цветных ручек приводит к неплохим результатам. На контрольных он сразу вспоминал формулы, записанные в виде дудлов[39 - Doodle (англ) - каракули, черточки (то, что человек непроизвольно и бесцельно рисует, в то время как его мысли заняты совершенно другим). Дудлинг - бессознательное воспроизведение, каких-либо действий ручкой замысловатых узоров, завитушек, наведений одних и тех же штрихов и прочих форм. Рисунки чаще всего выполняются на небольшом кусочке листа, на полях или в углах блокнотов.], а смешные человечки несли больший объем информации, чем громоздкие предложения.
        Звонок застал его почти под конец работы. Даня неохотно оторвался от учебника и взглянул на экран телефона. Чингиз. Зачем продавец звонит так поздно? Магазин закрывался уже в половину восьмого, тогда как пекарня продолжала работать до десяти-одиннадцати вечера. Работники замешивали тесто на утро, делали другую подготовительную работу к завтрашнему дню. Хлеб и другие изделия в «Рогалике» всегда были свежими, их не привозили откуда-то издалека, а выпекали на месте, в соседнем с лавкой помещении. Благодаря такому подходу бизнес матери не заглох, а продолжал развиваться, несмотря на все законодательные препоны и конкуренцию с крупными заводами. По идее, Чингиз уже должен был ехать домой, но ему зачем-то понадобился сын хозяйки.
        - Привет, чего хотел?
        - О, Дан, привет! Только что вспомнил… ты просил меня предупредить, когда снова появиться в продаже то пирожное. «Марципановое небо», так? - Голос продавца то пропадал, то появлялся, в трубке слышались шипение и какая-то музыка на заднем плане. Похоже, Чингиз трясся в переполненном автобусе. - Хотел сказать, что завтра будет готова большая партия.
        - Да… - не сразу сообразил Рябин. - Да! Большое спасибо за звонок.
        - Не за что, Дан. Доброй ночи.
        - И тебе, - только и успел ответить парень, прежде чем Чингиз отключился.
        «Пирожные. Небо. Ангелы. Точно, я же обещал ей позвонить…» - История тут же вылетела из головы, и ее место занял образ Антонины Шаталовой. Даня не видел ее уже почти неделю и не то, чтобы скучал. Скучать можно по кому-то родному. По друзьям, по близким родственникам, по домашним питомцам, на худой случай. Но с Тоней они виделись всего два раза. Нет, три, если считать тот неловкий разговор в подъезде Жекиного дома. Не важно. Так или иначе, Даниил, по его мнению, никак не мог скучать по этой женщине. И все же, при мысленном упоминании имени Антонины, его ладони начали потеть, а сердце определенно забилось чаще, как бы предвкушая их новое рандеву.
        Он обещал. Это главное. Она была клиенткой, а Даниил, как хороший сын, должен привлекать в их пекарню новых покупателей. Все так, и никак иначе. Юноше не первый раз приходилось обзванивать постоянных посетителей «Рогалика», которые интересовались, готов ли их торт, и не поступило ли в продажу то или иное печенье. Так чем этот звонок должен отличаться от остальных? Но Даня почему-то чувствовала необыкновенное волнение, отыскивая номер Шаталовой.
        - Не слишком ли поздно? - спросил он вслух. - Может, лучше отложить до завтра?
        - Милый, привет! - в дверях появилась мать. Она снова опустошила полки супермаркета, и теперь волочила два огромных пакета. Даня хотел помочь ей с покупками, но она остановила его жестом: - Оставь, ты ведь кому-то звонил?
        - Собирался. Но мне кажется, уже поздно, так что это ничего…
        - Тогда хорошо. Представляешь, сегодня снова поругалась с кассиром, - возмущалась мать, пока они тащили пакеты на кухню и рассовывали все по полочкам холодильника и шкафчиков. Аринка тоже приняла в этом живейшее участие, оперативно складируя фрукты в специальную корзину.
        - Что на этот раз? - попутно суя в карман персик (еще одна дурная привычка сестры - делать запасы у себя в комнате, будто кто-то мешал ей, как всем людям, питаться четыре раза в день), возвела она очи к небу.
        - Я зашла, увидела, что в магазине йогурты по акции. Естественно, набрала штук десять. А когда чек пробили, подумала, как-то много выходит. Смотрю - там стоит цена не двадцать два рубля, а тридцать четыре.
        - И, конечно, ты устроила скандал! - не одобрила Арина.
        - Я?! Дочка, я никогда не устраиваю скандалов!
        Это была чистая правда. Но своего госпожа Рябина тоже не упускала. При ее доходах, она могла почти ни в чем себе не отказывать. Но, то ли сказывались воспоминания о бедной юности, то ли это была врожденная черта характера, но женщина везде искала выгоду. До жесткой экономии дело не доходило, но Арина считала мать довольно скаредной. С детства и ее, и Даниила учили внимательно относиться к своим финансам, не разбрасывать деньги на пустяки и стараться иметь «подушку безопасности» - некий запас средств на крайний случай. У мелкой родительские уроки давали свои плоды, а вот Дане не всегда удавалось удержать свой скромный бюджет в рамках профицита.
        Пока мать в подробностях описывала, как разобралась с наглым обманом, юноша прошмыгнул мимо внимательно слушающей сестры и вернулся в гостиную. Сегодня он уже не готов был заниматься. А потому конспекты были собраны, а Даня поспешил в ванную. Надо занять ее, пока там не заперлись сначала мать, а потом Аринка. Обе любили подолгу приводить себя в порядок. Подростку же хватало всего десяти минут, чтобы принять душ и почистить зубы. Он включил воду, но раздеваться не стал. Телефон оттягивал карман штанов, а раздумья о Шаталовой отягощали голову.
        Сидя на краешке ванной, парень крутил мобильный, то включая его, то гася. Никак не мог решиться на звонок. Даня знал: чем дольше он тянет, тем быстрее тает его решительность. Конечно, он может отложить все на завтра. Это будет правильно. Но сейчас Рябину было необходимо услышать насмешливый голос. Он откуда-то знал, что без насмешливых ноток этого голоса не уснет. Как колыбельная, прежде чем отойти в мир снов. А иначе она - Тоня - будет преследовать Даниила там. Явиться, подобная Маре[40 - М?ра - в западноевропейской мифологии злой дух, персонификация ночного кошмара; демон, садящийся по ночам на грудь и вызывающий дурные сны, сопровождающиеся удушьем под весом демона, отчего сами дурные сны также стали носить имя кошмара. В славянской мифологии мара (морок) - призрак, привидение.], и станет душить.
        - Черт с ним, - решился парень.
        Вдох-выдох, поехали. В трубке раздались гудки, а потом Даня услышал заветное:
        - Алло?
        - Ам-м… это вам звонят из пекарни «Рогалик с кремом», - все подготовленные слова улетучились. Рябин в отчаянье хлопнул себя свободной рукой по лбу. Какой же он все-таки придурок! - вы просили предупредить, когда в продажу поступят пирожные «Марципановое небо».
        - Ясно, - голос уставший и какой-то напряженный. - Поняла вас. Больше ничего?
        - А что еще надо? - растерялся Даня.
        - До свиданья, - не ответила Шаталова. И все, снова гудки.
        Может, она не поняла, кто звонит? Скорее всего, иначе никаких иных объяснений не находилось. Точнее, находилось одно, совершенно не устраивающее подростка. Неужели он все придумал? Все эти взгляды и намеки существовали лишь в голове Даниила? И в «Рогалик» Тоня пришла, как сама и сказала, чтобы посмотреть на ассортимент. А тот разговор на лестничной площадке был не чем иным, как актом вежливости. Он просто семнадцатилетний мальчишка, которого чуть не сбила взрослая женщина. Логично, что поначалу она беспокоилась о нем, но поняв, что все обошлось без серьезных травм, и пострадавший не собирается заявлять на нее, Антонина успокоилась. Но тогда почему Даня воспринял все совершенно иначе?
        «Кое-что мне очень приглянулось», - что имела в виду Шаталова? А ее полуулыбка, обращенная в тот момент явно не к Чингизу, а к нему - сыну хозяйки?
        Даня энергично затряс головой в надежде, что составные части этой головоломки станут на место, но ничего подобного не произошло. Он по-прежнему чувствовал себя… как? Обманутым? Отвергнутым? Скорее, злым. На Даниила Рябина - дурака, возомнившего себя подходящим на роль объекта грез такой представительной дамы. А еще немного на Антонину, которая вовремя не пресекла недоразумение, не расставила все точки над «i».
        Понятное дело, Дане было приятно, что на него обратили внимание. Любому парню его возраста такое понравилось бы. Подросток в порыве отбросил телефон на полочку и впервые всерьез задумался. Не о Тоне, а о своих собственных ощущениях. Что он испытывал к этой женщине?
        Ответ пришел позже, когда Даниил почти провалился в дрему. На границе сна и яви выстрелом прозвучал в гудящей от напряжения голове.
        Ему нравилась Антонина Шаталова. Более чем нравилась.
        Край утеса
        Символ левой руки. Имеет другое название - «прыжок», «скала». Отсюда проистекает и назначение знака: борьба с внутренней нерешительностью, постоянное избегание ответственности и поиск оправданий. Пишется исключительно яркими, агрессивными цветами на довольно большой площади.
        Видение третье
        Парк усыпан желтыми листьями, словно кусочками сусального золота. Небо пронзительно-синего цвета, такой бывает лишь в конце сентября - начале октября. Она уже и не помнит, как давно не задирала голову, не смотрела наверх. После того, как он ушел, как покинул ее, плечи женщины ссутулились, а взгляд словно приковался к земле. Но сейчас она чувствует, как постепенно возвращаются прежняя легкость и забытая подвижность.
        Первые два месяца было особенно тяжело. Весна сменяла лето, природа обряжалась в разноцветный узор разнотравья. Но она не чувствовала свое тело, не чувствовала себя - только утрату, потерю. Каждая мысль обращалась к нему. Каждое движение принадлежало тишине, что легла после его ухода. Женщина больше не улыбалась, но и не плакала: все слезы были давным-давно выплаканы.
        Лера пыталась вспомнить, когда, в какой день или, может, час, поняла, что теряет мужа? Когда осознала и испугалась, когда впервые представила себя без него? Может тогда, когда Слава сказал, что не может спуститься со ступенек? Или тогда, когда нашла его в подъезде одиноко сидящего на грязной лестнице, растерянного, потерявшегося?
        «Я не смог вспомнить, где живу, - сказал Доброслав. - Помню квартиру, помню двор, но адрес… сплошное белое пятно»
        С течением временем таких вот белых пятен появилось все больше, а записей в ежедневнике - все больше. Улица и дом, где они живут, имена его приятелей и коллег, десятки подсказок, чтобы снова Лере не пришлось срываться посреди педсовета и ехать к нему, искать вместе с ним ответы на самые простые вопросы. Доброслав мог воспроизвести без подсказок любое математическое доказательство, он по-прежнему мог выдавать по десятку фактов, неизвестных жене. Но при этом не был способен припомнить, как звали его родную бабушку. Его история, его «я» стиралось, строчка за строчкой, как электронное досье в зараженном вирусом компьютере.
        И вот мужа не стало. Не только его памяти, а самого Славы. Не стало его голоса, не стало его тепла - все исчезло, провалилось под землю, стало землей. И к ней приковался взгляд Леры. И к ней прилипли подошвы ступней, и вся Валерия стала крохотной, словно сдувшийся воздушный шарик.
        Опустела ее коробочка со сладостями.
        «Как ты можешь есть столько конфет?» - вечно журил ее Слава.
        «Видишь, милый, теперь я ни ем совсем, - шептала в темноту женщина. - Теперь ты доволен?»
        Она злилась, негодовала, когда муж сказал ей:
        - Я хочу, чтобы после моей смерти ты нашла кого-нибудь.
        - С ума сошел? Нет, точно… У тебя не только с проводимостью нервных сигналов проблемы. У тебя помутился рассудок!
        Но теперь Лера впервые за двенадцать лет идет на встречу. Не просто на встречу - на свидание. Она не понимала раньше, никак не могла понять, как ее мать, схоронив первого мужа, решилась на второй брак. Ей, Валерии, всегда казалось, что она не похожа на свою сухую, строгую родительницу. Нет-нет, она совершенно другая. Она будет любить одного человека всю жизнь, всю его жизнь, все свои дни, до последнего вздоха. А потом ощутила, как ее ссутуленные плечи расплавляются, как взгляд отрывается от земли. Ничего не изменилось, любовь никуда не делась, даже наоборот, стала больше во сто крат, сильнее.
        «Я хочу, чтобы ты была счастлива», - слышала Лера по ночам голос призрака.
        - Нет, - упрямо повторяла женщина в ответ.
        «Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо», - доносил до нее ветер слова Славы.
        - Не будет, - твердила она.
        «Я хочу, чтобы ты продолжала жить на полную катушку», - настаивал незримый возлюбленный.
        - Разве такое возможно? - спрашивала себя Валерия.
        Не возможно. Нельзя, испытав потерю, оставаться таким же, как и прежде. Часть души навсегда умирает вместе с тем, кто уходит, а на сердце остается грубый рубец, мешающий ему также быстро и сильно сокращаться. Но даже самые серьезные раны со временем затягиваются.
        И стены, что Лера так тщательно возводила между собой и миром все эти месяцы пали. А за ними, как оказалось, не пустое пространство. Оно все заполнено голосами, насыщенно теплом живых. И она сама, Валерия - жива, хоть и всячески старалась слиться с сонмом теней. Ничего не изменилось, и все поменялось. Такой вот парадокс бытия. Вместо яркой звезды на небосклоне появилось темное пятно, но гравитация действовала все также без перебоев.
        - Я буду, - улыбнулась Лера. - Буду счастлива.
        Деревья роняют листья, небо над головой бездонно. Они договорились встретиться здесь, рядом с питьевым фонтанчиком. Женщина сама указала место и время. Она больше не чувствует ни вины, ни злости.
        - Привет, - здоровается высокий мужчина. Всего на миг, на короткую вспышку ей кажется, что перед ней - Доброслав. Нет, не он. И не надо. Мертвые должны упокоиться, а не преследовать живых.
        - Привет, - улыбается она. - Давно ждешь?
        - Минут десять, не больше. Это тебе, - в ответ протягивает он небольшой букетик цветов. Лера сразу предупредила, что ненавидит претенциозные веники, которые любят дарить родители ее учеников на первое сентября.
        - Красивые, - женщина не лукавит. - Спасибо… Слава
        Это карма… нет, просто судьба.
        Они столкнулись в маршрутном такси чуть больше двух месяцев назад. Лера ехала от дяди Алика, с которым после смерти мужа сблизилась еще больше. Не зная, куда ей направить всю свою нерастраченную нежность и заботу, она направила их на этого одинокого пенсионера, страдающего диабетом. Разговоры с ним ни сколько утешали молодую учительницу, сколько давали пищи для размышления.
        - А, ну стоять! - на середине пути раздался грозный рык одного из пассажиров. - Давай-ка, выворачивай карманы!
        - Да что я такого сделал?! - тут же попытался затесаться среди других едущих щуплый подросток лет шестнадцати. На него наступал суровый детина в кожаной куртке.
        - Разве так можно, молодой человек?! - на защиту подростка встала какая-то дородная бабенка. Причем не только фигурально, а загородив того грудью и всем остальным телом.
        - Не мешайте, гражданка, - попытался отодвинуть ее детина, одновременно вынимая из брюк удостоверение. - Я - полицейский, а это - щипач, который только что стащил кошелек.
        - Ничего я не тащил, дяденька, - глумливо растягивая слова, ответил подросток. Маршрутка приближалась к остановке, до двери было всего шага полтора. Но выскочить вместе с добычей не дали.
        - Девушка, - неожиданно обратился полицейский к Валерии, - проверьте, у вас ничего не украли?
        Та непонимающе перевела глаза с детины на стремительно бледнеющего малолетку и бросилась перебирать вещи в сумке. Точно! Кошелька не было. Он понял все по выражению ее лица, сделал рывок вперед и в следующий миг скрутил воришку. Теперь все пассажиры отхлынули подальше от места преступления, давая полицейскому свободу маневра.
        - Прошу, - протянул тот Валерии ее собственность. - А ты, - пригрозил он подростку, пойдешь со мной.
        - Отпустить меня, я больше не буду! - заканючил воришка.
        - Отпустите его, - попросила Лера.
        - Вы слишком добры, девушка, - помрачнел полицейский.
        - Валерия, - поправила.
        Маршрутка остановилась, двери открылись. Мужчина досадливо крякнул, но хватку ослабил. Мальчишка только того и ждал, тут же выскочив из транспорта.
        - Слава, - проводив щипача недовольным взглядом, в свою очередь назвался полицейский.
        - Сокращенно от…? - с замиранием сердца уточнила женщина.
        - Изяслава. А что? - в ответ задал вопрос тот.
        - Ничего, - покачала она головой. - Просто…
        Потом она научилась, постепенно, но научилась произносить его имя без внутреннего трепета, без горечи. Это было имя лейтенанта полиции, а не гениального математика, когда-то помогшего ей с институтским заданием. У Изяслава не было таких длинных ресниц, таких спокойных серо-голубых глаз. Его лицо было приятным, даже симпатичным, но не совершенным… Он не болел так часто, не ругался с Валерией, называя жадиной. И она не любила этого Славу так, как того. И знала, не полюбит.
        Внутри нее зарождалось другое чувство, похожее больше на привязанность, но не менее крепкое, чем то безумие, которым она заразилась двенадцать лет назад. Часть ее души атрофировалась, а то, что осталось теперь тянулось к этому темноволосому мужчине, носившему пагоны и наводящему страх на всех окрестных хулиганов.
        - Ты хотела мне что-то показать, - напоминает Изяслав.
        - Ты знаешь легенду о разрушенной церкви?
        - Да, что-то такое слышал. Дух безумного художника и все такое прочее.
        Валерия молча расстегивает пальто, вынимает одну руку и закатывает рукав. На едва тронутой загаром коже четко видны черные линии.
        - Что это? - недоуменно спрашивает полицейский.
        - То, что не дало сойти мне с ума. А теперь послушай другую легенду. Легенду о том, кто когда-то поклялся изменить свою жизнь. О том, кто в одиночку отодвигает конец света. О том, кто знает обратную сторону.
        3/7
        Пока мы кружили по улицам и дворикам, я даже успела задремать, а очнулась лишь когда машина въехала через массивные железные ворота во двор двухэтажного дома. Удивительно, но впервые на моей памяти я смогла настолько расслабиться, сидя на пассажирском сидении. То ли дело было в недавнем приступе, не оставившим никаких сил, то ли причина заключалась в сидевшем рядышком художнике. Сначала он пытался отлечь меня разговорами о каких-то пустяках, но видя, что ему не очень охотно отвечают, отстал. С каждой минутой становилось все светлее, солнце окончательно высунуло свою веснушчатую голову из-под укрытия крыш и решило жарить на полную катушку. Я сосредоточила свое внимание на бегущей впереди полосе дороги, не заметив, когда глаза сами собой закрылись.
        Роман тронул меня за плечо и окликнул по имени. Кажется, даже не один раз.
        - Приехали? - Мужчина кивнул и помог мне вылезти. - Это ваш дом?
        - Неплохо, да?
        - Недурно, - признала я.
        И тут только поняла, какую непростительную ошибку совершила. Мне было известно, что у Романа есть сестра, но о других родственниках он никогда не заикался. Надо было хоть для приличия поискать подобные сведения в интернете, но даже этого я сделать не удосужилась. А что, если за порогом меня ждут красавица-жена и двое прелестных малюток? Или родители Романа, которые слыхом не слыхивали ни о какой Виктории Милетовой?
        - вы… живете один?
        - Нет, - так легко и просто произнес художник, заставив меня остановиться в нескольких шагах от входной двери, словно для него привычным делом было притаскивать разных девиц к семейному завтраку. Я уже хотела высказать ему все, что я думаю по этому поводу, естественно в самых вежливых фразах, когда Роман повернулся ко мне и добавил: - Со мной живет Шрапнель.
        - Кто?
        - Мой кот, - нисколько не смутившись, мужчина распахнул дверь и пригласил: - Заходите. Обувь можете оставить здесь, на полочке были тапочки. Правда, они мужские, но других у меня нет. Точнее есть, но Лиса за своих зайцев порвет, не задумываясь.
        - Лиса - это…? - входя вслед за хозяином, уточнила я.
        - Моя старшая невыносимая сестрица. Жуткая собственница. Что хуже всего, приезжать ко мне она не любит, но трогать ее вещи запрещает. Всегда говорит: «А вдруг я все-таки решу у тебя погостить, что тогда? У тебя ведь даже запасной зубной щетки нет!» Иногда мне кажется, у моей сестры некая болезнь… не знаю, особая разновидность мании. Она просто обожает метить чужую территорию, захватывать и держать ее под контролем, - пространно объяснил Роман.
        Я стянула второй сапог, осторожно прислонив его к деревянной этажерке. Там же нашлись обещанные тапочки размера эдак сорок второго. Моя нога погрузилась в них, как в обувку какого-нибудь великана-тролля. «Зайцы» тоже стояли на самой верхней полке, вызывающе-розового цвета, совершенно не вяжущиеся со сдержанной отделкой прихожей.
        - Все статуэтки и другие безделушки в доме - это ее подарки, которыми я не смею распоряжаться по своему усмотрению. Алиса сама выбирает, куда их вешать и ставить, и боже упаси, что-то изменить! Вот, кстати, ее главный подарочек идет!
        Неспешной походкой хозяина жизни к нам подбирался упитанный дымчато-серый котяра. Наверное, в его жилах протекала кровь благородных предков, принадлежавших породе русская голубая, во всяком случае, дворовых котов с таким отливом шерсти я не встречала. Да и зеленющие глаза смотрели, что на меня - пришлую двуногую, что на Романа, так надменно, не оставляя сомнений: этот котяра как минимум, чувствует себя приближенным ко двору, не меньше.
        - Кис-кис, - позвала я животное, на что Шрапнель сделал два шага, потом плюхнулся на бок и начал вылизываться. - Кис-кис!
        - Бесполезно, - улыбнулся Роман. - Он все понимает лучше некоторых людей, но реагирует только на два слова: «Еда» и «расчесываться». Так что если у вас не припасено ничего вкусненького, вы для него - пустое место. Шрапнель, хочешь жрать?
        Кот, как по волшебству оживился, оторвался от своего крайне важного занятия и четко произнес: «Мяу». Видимо, на кошачьем языке это означало: «Хозяин, ты сбрендил? Разве я могу не хотеть?» Художник все понял и, присев рядом с плетеным ящиком, стоявшим тут же, вынул из него пакетик с кормом.
        - Можете пока осмотреться. Я сейчас обслужу этого господина и вернусь, договорились?
        Мне ничего не оставалось, как отправиться прямо по коридору, попутно заглядывая в каждую комнату. Всего помещений на первом этаже оказалось четыре: кухня, совмещенный санузел, гостиная и рабочий кабинет, он же - мастерская. Пока Роман развлекался с котом, я успела мельком осмотреть кабинет с гостиной и вернулась на кухню.
        - Почему Шрапнель? - задала вопрос. - Странное имя для кота.
        - На самом деле его зовут Барсик. Такую кличку, во всяком случае, дала ему Алиса, когда притащила ко мне месячным котенком. Я был категорически против любой живности, так что сначала наши отношения с ним не заладились. Котенок лез везде, пытался грызть мои кисточки, переворачивал баночки с гуашью, противно мяукал по ночам и везде писал.
        Какой там Барсик! Первое время он был исключительно «мелким засранцем», «скотинкой» и «сволочужкой», потому как до крупной сволочи еще не вырос. Но постепенно я начал находить некую прелесть в этом существе, взялся за его воспитание. С молока тот перешел на более твердую пищу, вроде творога, мелко нарезанную колбасу и прочее в том же ключе.
        А потом я отравился. Простите за подробности, но после трех дней непрекращающейся рвоты, меня от одной мысли, что надо что-то в себя впихнуть, начинало трясти. Ни о каких спасительных бульонах речи не шло, мясо я видеть не мог. Все копчености отправились в урну. Остались только крупы. И вот, бедный и несчастный, я начал потихоньку варить себя сначала небольшие порции: овсянка на воде перемежалась рисом, тоже на воде. На четвертый день такой диеты я не выдержал. Меня по-прежнему тошнило, желудок болел, так что переходить на что-то иное, кроме каш, было пока рано. Так что пришлось просто хоть как-то расширить их список.
        В запасах нашелся только мешочек перловой крупы. Знаете, именно тогда я понял, насколько это замечательная штука. Одной горсточки хватает и на полноценный завтрак, и на обед, так она замечательно разваривается. Да и котейка, оказывается, был не против подобной диеты. Стоило ему учуять запах вареной каши, как он тут же несся к миске. Так к нему и приклеилось прозвище Шрапнель. Уж не знаю почему, но до сих пор этот мерзавец готов за нее родного хозяина продать. Такая вот история, - подытожил мужчина. - Может, сварить вам кофе? Я лично выпью чашечку, иначе, боюсь, усну прямо так, стоя.
        - Отличная идея, - одобрила я.
        Кот, налопавшись, снова принялся умываться, но стоило Роману подойти к кофеварке, как он тут же дернулся в его сторону. Кот явно жаждал внимания, мешаясь мужчине под ногами. Поняв, что еще немного, и либо будет отдавлен хвост, либо Роман не впишется в проход между обеденным столом и мойкой, я подхватила серого толстяка на руки. Кот, до того игнорировавший меня, неожиданно обмяк и замурчал.
        - Зря это вы, - вынимая молоко из холодильника, произнес художник. - Он очень грязный. Раза три за год мне удается поймать Шрапнель и выкупать, но в основном он предпочитает бегать, где не попадя и плодить в своей шкуре блох. Так что лучше опустите его обратно, а сами вымойте руки. С мылом.
        - Да ладно вам. Такой красавец, разве можно удержаться, чтобы его не потискать? - Для убедительности я развернула Шрапнель мордой к Роману.
        - Любите животных?
        - Не особенно, - призналась я. - В детстве у меня жил хомяк. Я его ненавидела, потому что приходилось раз в несколько дней чистить его клетку, он постоянно гремел своим колесом по ночам, а когда я свинтила его, хомяк принялся грызть прутья. Ко всему прочему он кусался. Вот и весь мой опыт содержания домашних животных. С дикими еще хуже. Змей я побаиваюсь, насекомых терпеть не могу, а с остальными мы слишком мало общались, чтобы составить о них свое представление.
        - О да, хомяки - это зло, - улыбнулся Роман, подставляя первую кружку под тонкую струйку кофе. Белоснежную внутри, и с нежным цветочным рисунком ближе к ручке. Вторая - покрытая коричневым налетом, ждала своего часа. Видимо, это и была та самая легендарная посудина, из которой художник пил вот уже двадцать лет. - Мой обожал кидаться своим домиком. Срывал с него крышу и начинал ею стучать. Так что я не понаслышке знаю, каково это - спать в одной комнате с беспокойным грызуном.
        Вторая кружка была наполнена. Мы переместились из кухни в гостиную. Пришлось отпустить недовольного Шрапнеля на пол и все-таки вымыть руки. Жидкое мыло в дозаторе пахло вишней и немного жасмином, возвращая воспоминания об ушедшем теплом лете. Полотенце было свежим, да и вся кухня выглядела какой-то безжизненно чистой, будто совсем недавно ее вымыли, да так и оставили, ничем не пользуясь.
        Неужели Роман так расстарался к моему приезду? Или у него врожденная любовь к порядку? Так или иначе, дом художника не особенно походил на заброшенную холостяцкую берлогу. Никаких валяющихся носков, забытой посуды в раковине или наспех засунутых под вазу пакетиков из-под соленого арахиса. Один из моих знакомых именно так и делал уборку, рассовывая мусор по углам, словно сойка - орехи. Раз в год, когда прятать накопленное «добро» становилось некуда, он просто сгребал все подряд в один большой черный мешок и выносил его, словно труп, крадучись, на помойку.
        Гостиная отличалась сдержанностью, я бы даже сказала, аскетизмом. Стены были до середины высоты отделаны светлой штукатуркой едва заметного зеленоватого оттенка. В нее была, видимо, была добавлена гранитная крошка или еще какие-то вкрапления, создававшие эффект мерцания. Низ стен закрывали темные деревянные панели, разбивая комнату на два яруса и делая ее визуально больше. Из мебели в гостиной были только три низких ящика на колесах, на которых покоился телевизор, угловой диван - все такого же темно-орехового цвета, да ярким зеленым пятном в углу притаилось одинокое кресло. Общую картину разбавляли несколько полотен графики в ярких рамах и перекликающийся с ними ковер на полу. Буйство красных и синих треугольников, полос и квадратов на нем уравновешивался открытым стеллажом глубоко-черного цвета. Совершенно пустым, если не считать нескольких книг, положенных туда больше для вида. И больше в гостиной не было ничего - буквально ничего: ни подушек, ни какого-нибудь завалявшегося журнала, ни растения в горшке. Я присмотрелась к рисункам на стене. На одном был изображен какой-то собор в готическом
стиле, на другом красовался мост через реку.
        - Это не мои, - уловив мои мысли, пояснил Роман. - Я свои работы не вешаю.
        - Ну да, - согласно кивнула я.
        - Хотите сказать, такое уродство вы бы тоже не стали вешать, - неправильно интерпретировал мой кивок мужчина. - Нет-нет, вы правы. Мои картины не для того, чтобы ими любоваться. Но украшать своими работами, как бы те не были хороши, я считаю…
        - Самовлюбленностью? - подсказала я.
        - Да. Именно так. К тому же, это глупо. Мои картины всегда со мной, здесь, - Роман указал пальцем на висок. - Я могу просто закрыть глаза и представить в подробностях любую из них, для этого не обязательно дырявить гвоздями стены.
        Я медленно обошла комнату по кругу и неожиданно наткнулась на еще одно полотно, ранее незамеченное мной из-за того, что было расположено практически рядом с дверью. Ни графика, ни какой-то набросок. Пригляделась, с удивлением заметив сквозь слой краски четко отпечатанную цифру восемь. Картина по номерам? Сама я несколько раз заглядывалась на них в торговом центре, но купить так и не решилась. Рисование никогда не входило в список моих любимых занятий.
        - Это тоже не мое. Подарок Алисы.
        - Вы с сестрой очень близки? - продолжая разглядывать картину, спросила я.
        - Да. Но так было не всегда… - мужчина как-то криво улыбнулся. - Мои родители - простые рабочие. Отец всю жизнь трудился на заводе токарем, мать работала сначала воспитателем в детском саду, потом стала частной няней. Уж так вышло по иронии судьбы, что зарабатывали они немного, но жили мы в так называемом «престижном районе» города. У нас была двухкомнатная квартира, и нам с сестрой приходилось ютиться в одной спальне на двоих. Знаете, двухъярусные кровати, единственный стол для уроков и никакого личного пространства. В школе, к которой мы были закреплены согласно месту прописки, учились одни богатенькие. То есть, конечно, не дети миллионеров, но вы понимаете, нам, почти нищим, они казались людьми из другого мира. А мы… были изгоями. Классическая история о социальном неравенстве и детской жестокости. Не то, чтобы меня постоянно лупили, но и друзей-товарищей я так и не приобрел. Сестре приходилось хуже. Она была старшей, - у нас разница в три года - и несла ответственность не только за себя, но и за меня. Я был ей в тягость. Когда мы были совсем маленькими, она неосознанно ревновала ко мне
родителей, когда подросла, я начал ее откровенно бесить.
        - Но потом вы выросли и сдружились, - продолжила я.
        Вполне нормальная ситуация. Я была единственным ребенком в семье, но частенько слышала подобные истории от знакомых. У кого-то, как у Романа, в детстве были непростые отношения. Доходило до ссор и даже драк. Кто-то, наоборот, обожал своих младших и боготворил старших сестер и братьев всю жизнь. Но большинство признавало, что рады тому, что имеют их. Плохих, хороших, но связанных с ними кровью, которая, как известно, не водица.
        - Что-то вроде того, - отхлебнув из кружки, Роман указал на вторую. - Садитесь, а то кофе совсем остынет. Именно тогда, в детстве, я понял, что недостаточно просто быть хорошим человеком. Кто-то оценит твою доброту, но без внешнего благополучия, без защитного костюма самоуверенности в этом мире ты не протянешь. И тогда-то появился Лех Сандерс, бросающий вызовы публике, не боящийся выглядеть смешным или скандальным. Он очень удобен, этот тип, именно он заработал на этот дом, на квартиру сестре, на удобства для родителей, вытянув всю мою семью из нищеты. И за это я ему благодарен.
        - Вы так говорите…
        - Знаю, - сделал новый глоток Роман. - Алиса тоже считает, что у меня некое раздвоение личности. Но все гораздо банальнее: Роман Александров - настоящий я ничего бы не добился, не отказавшись от частицы самого себя, не став, как бы это правильнее выразиться, несколько иным своим воплощением. На самом деле, Виктория, мы все - не те, кем являемся по своей сути. Люди похожи на комнаты, у них есть потайные шкафчики, есть пространство за ними, где скапливается пыль. Другие всегда видят лишь внешнюю атрибутику, начищенные полы, яркие светильники, но никогда не заглядывают, например, под ковер. Да и зачем? Если все выглядит прилично, нет нужды проверять, что запрятано под слоем краски. А там, Вика, всегда одно и то же: дерево, бетон, кирпич… То, что нас сформировало. Наши отношения с родителями, наши травмы, первые незрелые чувства и прочая дребедень.
        - Вы сейчас говорите не как художник, а как психолог, - кофе оказался превосходным, с легкой кислинкой и сладким послевкусием.
        Подобные сравнения всегда казались мне излишне напыщенными, даже пафосными. Лично я не могла вот так, без подготовки, выдать такую речь. Возможно, проблема крылась в моем неполном высшем образовании. Но скорее всего, я была слишком приземленной личностью, не особенно от этого страдая.
        - А чего вы хотите? Шесть лет в одной комнате с будущим психоневрологом оставили свой неизгладимый след. К тому же я сам иногда почитываю разного рода, в том числе медицинскую и философскую литературу. Ведь должен же я наводить ужас и ввергать в трепет своими инсталляциями? - подмигнул мужчина.
        Он откинулся на спинку дивана, положив одну ногу на другую. Мне тоже очень хотелось принять менее приличную позу, забравшись на сидение с ногами. Но позволить себе такого распутство я не могла, как и оставаться на месте. Поэтому пришлось снова подняться и приступить к более тщательному осмотру гостиной. Роман ничего не сказал, следя за мной своими голубыми усталыми глазами. Меня не оставлял в покое рисунок Алисы. Что-то в нем было знакомое. Где-то я видела подобное полотно. У какого-то довольно известного живописца. Так и не вспомнив, спросила напрямик хозяина:
        - Это ведь калька с какой-то настоящей картины, так ведь?
        - Да, - наконец, вслед за мной поднялся Роман. Он стал позади, так что я почувствовала исходящее от него тепло и едва уловимый запах скипидара. - Картина так и называется «Русалка», автор Джон Уотерхаус[41 - Джон У?льям У?терхаус (англ. John William Waterhouse (6 апреля 1849 - 10 февраля 1917) - английский художник, творчество которого относят к позднейшей стадии прерафаэлитизма. Известен своими женскими образами, которые заимствовал из мифологии и литературы.]. На самом деле она намного красивее, это у моей сестры кривые руки.
        Я невольно хихикнула.
        - Ваша сестра подарила вам изображение полуголой дамы… хм… я бы поискала в этом скрытый смысл, - так себе шутка, но на звание юмориста года у меня никогда не было претензий.
        - Да нет тут никакого скрытого смысла. Все просто. Репродукция русалки когда-то висела в комнате моих родителей. До сих пор люблю прерафаэлитизм: Милле, Уотерхаус, Росетти[42 - Прерафаэл?ты (англ. Pre-Raphaelites) - направление в английской поэзии и живописи во второй половине XIX века, образовавшееся в начале 1850-х годов с целью борьбы против условностей викторианской эпохи, академических традиций и слепого подражания классическим образцам. Название «прерафаэлиты» должно было обозначать духовное родство с флорентийскими художниками эпохи раннего Возрождения, то есть художниками «до Рафаэля» и Микеланджело: Перуджино, Фра Анжелико, Джованни Беллини. Самыми видными членами прерафаэлитского движения были поэт и живописец Данте Габриэль Россетти, живописцы Уильям Холман Хант, Джон Эверетт Милле, Мэдокс Браун, Эдвард Бёрн-Джонс, Уильям Моррис, Артур Хьюз, Уолтер Крейн, Джон Уильям Уотерхаус.]. Мои родители мало смыслят в живописи, картину им преподнесли какие-то дальние родственники.
        Я тоже ничего не смыслила в живописных направлениях, а перечисленные фамилии мне ни о чем не говорили, но нечто такое в своей квартире я бы повесить не отказалась. Нарисованная барышня хитро прикрывала грудь рукой, а вместо ног имела хвост. Сидя на скалистом берегу, она расчесывала свои длинные темно-рыжие волосы гребнем, глядя куда-то чуть в сторону от зрителя. Море было спокойным, легкая волна едва касалась серебристого хвоста русалки. Вот он-то мне не очень понравился. Автор совершенно не разбирался в рыбьей анатомии. Не мог хвост так изгибаться, просто не мог. Или точнее, мог, но змеиный, а никак не русалочий.
        «Можно подумать, ты видела хоть одну настоящую сирену!» - поддразнил меня неумолкающий ни на секунду критик.
        «Не видела, - мысленно подтвердила я. - Но хвост все равно неправильный»
        - Русалка - классический и понятный образ, - продолжал Роман. - Мифическое существо, обитающее в море и своим голосом зазывающее моряков в его глубины. Правда, провисела она совсем недолго - года полтора. А потом отец решил, как вы сказали, что полуголой даме нечего делать в доме с двумя детьми-подростками. Скатал ее в трубочку и отправил в кладовку. А дальше судьба репродукции неизвестна. Я несколько раз натыкался на нее, рассматривал втайне от взрослых, а потом картину, видимо, вышвырнули вместе со старыми ботинками. А, может, потеряли при переезде. Жалко… неплохая была копия, довольно качественная, - в голосе Романа слышалось искреннее огорчение.
        - Значит, это что-то вроде ностальгии по прошлому?
        - Скорее, напоминание для будущего. Вы ведь знаете сказку?
        - Когда-то видела мультик.[43 - «Русалочка» - советский рисованный мультфильм 1968 года, снятый режиссёром Иваном Аксенчуком по одноимённой сказке Ханса Кристиана Андерсена, созданной в 1837 году.] Честно говоря, я не очень люблю эту историю, - пришлось признаться. - Она слишком грустная и плохо заканчивается. Несчастная русалочка отдала свой голос, терпела страдания лишь для того, чтобы быть вместе с глупым принцем, любившим другую. На мой взгляд, она сделала неправильный выбор. Надо было его зарезать или отравить, или что там надо было сотворить, чтобы не умереть самой? Наверное, это жестоко, но… принцев много, а русалок, готовых пойти на подобную жертву - единицы. Или, если выражаться словами рыбы из того же мультика: «Люди глупые, они думают, что есть любовь, а русалок нет. Но все как раз наоборот: это любви не существует, а русалки есть». Как-то так, не помню точной цитаты.
        - Значит, вы не верите в любовь? - иронично произнес Роман. Он все еще стоял позади меня, но теперь отступил на шаг назад.
        - В такую? Нет.
        - Я тоже, - заставил меня обернуться мужчина. - Только вот история не совсем о том. В советском мультике по понятным причинам опущено главное: русалочке, кроме прекрасного принца, нужна была бессмертная душа. Она боялась не смерти. Она боялась превратиться в пену морскую, раствориться в небытие. У людей была бессмертная душа, был рай, некое подобие жизни после ее окончания. Надежда на встречу с близкими после их ухода. А русалки не могли даже прийти на кладбище, чтобы отдать им дань уважения. Принц был, скорее, пропускным билетом в мир духовного бессмертия.
        - Правда? А я всегда думала, что наивная русалка настолько его любила, что отдала за это свою жизнь. А тут, оказывается, был тонкий расчет. Эх, сейчас вы окончательно убили во мне романтика, - разочарованно вздохнула я.
        - Ничего, зато сейчас я воскрешу в вас оптимиста. - Роман поставил пустую кружку на кофейный столик и взял со стеллажа одну из книг. - Вот, последние строчки из сказки: «Над морем поднялось солнце. Лучи его любовно согревали мертвенно-холодную морскую пену, и русалочка не чувствовала, что умирает. Она видела ясное солнце и какие-то прозрачные, волшебные создания, во множестве реявшие над ней; сквозь них она видела, белые паруса корабля и алые облака в небе. Голос призраков звучал как музыка, но музыка столь возвышенная, что люди не могли бы её расслышать, как не могли бы и увидеть этих беспечных существ. У них не было крыльев, но они плавали в воздухе, невесомые и прозрачные. И вот русалочка почувствовала, что и сама становится похожей на них и всё больше и больше отделяется от морской пены.
        - Куда я иду? - спросила она, поднимаясь в воздух; и голос её прозвучал так чудесно, так дивно и одухотворённо, что земная музыка не смогла бы передать этих звуков.
        - К дочерям воздуха! - ответили ей воздушные создания. - У русалки нет бессмертной души, и обрести её она может, только если её полюбит человек. Её вечное существование зависит от чужой воли. У дочерей воздуха тоже нет бессмертной души, но они сами могут заслужить её себе добрыми делами. Мы прилетаем в жаркие страны, где люди гибнут от знойного, зачумлённого воздуха, и навеваем прохладу. Мы распространяем в воздухе благоухание цветов и приносим людям отраду и исцеление. Триста лет мы посильно делаем добро, а потом получаем в награду бессмертную душу и вкушаем вечное блаженство, доступное человеку. Ты, бедная русалочка, всем сердцем стремилась к тому же, ты любила и страдала - поднимись же вместе с нами в заоблачный мир. Теперь ты сама можешь заслужить бессмертную душу добрыми делами и обретёшь её через триста лет[44 - Цитата из сказки Г.-Х. Андерсена «Русалочка»]!»
        - Триста лет? - присвистнула я.
        - Бонусная жизнь, как в играх. Именно поэтому мне нравиться эта сказка. Из-за ее конца. Напоминание, что наш поступок, даже кажущийся ужасным, невыгодным в данной ситуации может обернуться вторым шансом. А самые логичные действия порой приносят, в конечном счете, разочарование и боль. На самом деле человек выбирает не между тем, что он приобретет, а тем, что может потерять. Нет правильного выбора, Вика. Только оптимальный.
        Крест на могиле
        Символ правой руки. У знака несколько трактовок: «долг», «честь», «ответственность перед обществом», но основное значение - это линия поведения человека, служение какой-то миссии, вплоть до так называемого комплекса Бога. Обычно рисуется неким доминантным цветом, всегда в связке с другими пиктограммами.
        1/7
        - Искомое уравнение высоты треугольника имеет вид «y= kx+bk», тогда, если вершины имеют координаты: А - ноль, один, В - шесть, пять, а С - двенадцать, минус один, мы получаем следующее… - Доброслав тщательно выводил на доске заученные ряды букв и цифр, одним глазом следя за аудиторией.
        Сидящие за партами студенты со скучающими лицами записывали за лектором, ожидая с минуты на минуты сигнала к побегу - звонку на перерыв. Все-таки, несмотря на различия между школой и высшим учебным заведением, у них было много общего. Доброслав и сам мечтал об отдыхе. Он находился в университете с девяти утра, а время приближалось уже к пяти, позади остались три лекции, эта была четвертой. Вторник был самым загруженным днем во всей рабочей неделе преподавателя, но мысль о том, что завтра, зато, ему предстоит отработать всего одну пару, немного согревала душу.
        - Что ж, на сегодня все, увидимся в пятницу, - уложившись меньше чем в восемьдесят шесть минут вместо отведенных девяноста, попрощался с учащимися мужчина. Он предпочитал давать материал интенсивно, чтобы оставалось время на объяснения, чем растягивать лекцию подобно жевательной резинке. - Если у кого-то остались вопросы, можете подойти ко мне.
        Но никто не подошел. Пятая пара, студенты были голодны, измучены и не горели желанием задерживаться в стенах alma mater хоть на толику мгновений.
        Доброслав работал здесь преподавателем уже шесть лет, а до того столько же учился, мечтая однажды стать видным ученым-теоретиком. К сожалению, таковые стране были совершенно не нужны, зато учителей высшей математики в городе почему-то было катастрофически мало. Решив, что лучше синица в руках, чем утка под кроватью, Слава устроился через своего знакомого сюда, в аграрный университет, и теперь читал лекции и проводил практические занятия для будущих агрономов и ветеринаров.
        Те же как-то не жаждали изучать сходящие ряды, матрицы и прочие заумные вещи, поэтому постепенно Доброслав из фанатично преданного делу Ньютона, Лейбница и Паскаля человека превратился в обычного «глашатая от науки», как выражался заведующий их кафедры в родном технологическом. Раньше Слава боялся стать таким. Теперь привык к однообразной и небогатой на открытия работе, к опаздывающим студентам-раздолбаям, к выматывающей гонке, называемой в простонародье сессией, ко всем мелким и большим неудачам и победам, составляющим учебный процесс.
        Он сложил свои записи в матерчатую сумку, потом сунул туда же потертый ежедневник, с которым теперь не расставался ни на час. Ежедневник ему посоветовала завести врач в связи с ухудшающейся памятью. Пока Доброслав справлялся неплохо и без его помощи. Ну, может, пару раз заглянул, дабы кое-что перепроверить, но болезнь будто отпустила его. За последнюю неделю не было никаких изменений. Левое ухо по-прежнему не слышало, но Слава больше не замирал посреди коридора, пытаясь вспомнить, как делать то или иное движение и не заикался, стараясь поймать вертящееся на языке слово.
        Ключи. Телефон. Деньги. Паспорт. Доброслав поочередно проверил каждый карман и отделения сумки. Все было на месте, и теперь можно было спокойно выдвигаться в путь. Из аудитории он вышел последним. На улице уже вечерело, так быстро сокращался день, так внезапно наступала долгая ночь. Несколько студентов попрощались с ним, направляясь в буфет - перекусить перед изнурительной дорогой домой или в общежитие. Славе тоже предстояло больше получаса трястись в битком набитом транспорте.
        От машины пришлось отказаться все по той же причине, по которой теперь его компьютер украшали разноцветные стикеры-напоминалки - преждевременная, как ему казалось, мера. Он не настолько плох, он еще способен здраво мыслить, способен запоминать новую информацию, способен самостоятельно передвигаться по городу. Доброслав считал все это: записные книжки, стикеры, ежедневные упражнения по типу «найди пару» ненужным. Но разве Леру переубедишь? Жена была вся в тещу. Такая же упрямая, принципиальная, считающая, что именно она - шея, и должна вертеть мужем, как пустой головой.
        Это злило мужчину, хотя он и понимал, все, что делает Валерия, исходит из лучших побуждений. Исходит из страха перед собственной беспомощностью. Пока она клеит напоминания, пока дает таблетки, пока придерживается каких-то ритуалов, у них остается иллюзия контроля над ситуацией. Но правда заключалась в том, что супруги даже не знали, с чем борются. После получения анализов крови Алиса Григорьевна долго качала головой, потом выписала несколько препаратов, так ничего конкретного не сказав.
        Что с ним? Почему он оглох? Вернется ли все обратно: его память, его слух?
        Ответов ни на один из этих вопросов у них до сих пор не было.
        Пропустив первый маршрутный автобус, Доброслав влез в «газель». В ней даже нашлось свободное место, чему мужчина неимоверно обрадовался. Гораздо больше слуха и памяти его беспокоила постоянная бессонница. В общей сложности за прошлые семь дней Слава проспал всего двадцать пять часов. То есть, в среднем, три и шесть десятых часа в сутки. Еще одна форма контроля - все подсчитывать, переводить в бездушные цифры, которые так легко сравнивать между собой, манипулировать ими. Но факт оставался фактом: по какой системе не складывай и не вычитай, а до физиологической нормы в семь-восемь часов Доброслав не дотягивал. Поэтому днем мучился от недосыпа, постоянно зевал и старался урвать хоть еще пять-десять минут у Морфея.
        Вот и теперь, Слава осторожно поставил свою сумку на сидение, впихнув между собой и стенкой, чтобы труднее было его обокрасть, а сам оперся головой о стекло и закрыл глаза. Послезавтра ему предстояло новое обследование, на этот раз более серьезное и болезненное - пункция спинномозговой жидкости. Он уже представлял себе огромную иголку, протыкающую его спину, от чего по ней маршировали огромные мурашки. Нет, врачи определенно получают удовольствие от того, что тыкают в своих пациентов всякими острыми предметами.
        Пока Доброслав раздумывал, связано ли это с тем, что все хирурги - латентные маньяки, или, наоборот, таковыми их делает как раз профессия, он незаметно уснул. Даже завывания восточной музыки, разносившейся по салону, не помешали. Главное, не проспать свою остановку, но такое с ним никогда не происходило. Также легко, как засыпал, Слава обычно просыпался от одного толчка.
        Темнота обступила его со всех сторон, сомкнулась над ним непроницаемым куполом, а затем так же быстро исчезла, когда мужчина распахнул веки. Он провалился в сон всего на семь минут, но, казалось, из его жизни выпали, по меньшей мере, пара часов. Проморгавшись как следует, Доброслав огляделся. Маршрутка, значит, он куда-то едет. Людей немного. Обычно большинство выходят до его остановки.
        «Моя остановка, - продолжил логическую цепочку Слава и запнулся. - Моя остановка… где я должен выйти? Может, я уже ее проехал?»
        Страха не было, только легкая растерянность. «Газель» затормозила, выпуская еще пару пассажиров, потом покатила дальше. Он знал эти места, а вот название следующей остановки «Дальние сады» было лишь отдаленно знакомо. Близко он к своему дому или нет, Слава сказать не мог. Впившись глазами в проплывающие за мутным стеклом здания, мужчина пытался изо всех сил сосредоточиться. Его дом - девятиэтажный панельный, с ухоженным двориком. Но где он находится? Ни названия улицы, ни ближайший ориентир - ничего не приходило на ум. Словно разум Доброслава был книгой, в которой через один замазали абзацы. Еще одна остановка, еще одна. Крытый рыночек, на котором они с Лерой любили закупаться.
        - Но где же мне выходить? - шепотом спросил у себя мужчина. - Так… хорошо… посижу еще немного. А если я еду не домой, а из дома? Нет… не может быть. Я вышел из университета. Значит, все правильно. Адрес, конечно!
        Доброслав чуть не хлопнул себя по лбу. У него же с собой паспорт, а там указана прописка. Надо просто спросить кого-нибудь, где ему выйти, чтобы попасть туда-то и туда-то. Разработав план, мужчина сразу повеселел. Достал паспорт, прочел: «улица Циолковского, 17». Через проход от Доброслава сидела пожилая женщина, к ней он и обратился:
        - Простите, не подскажите, как доехать до Циолковского семнадцать?
        - Циолковского? - переспросила женщина. - Да вы, молодой человек, не в ту сторону едите. Вам обратно надо. Выйдите сейчас, перейдете на ту сторону и садитесь либо в восьмой автобус, либо ждите троллейбуса. Первый идет до областного краеведческого музея, второй - до Нечаевской улицы. В любом случае, свернете направо…
        - Погодите, - перебил женщину Слава, доставая из сумки ежедневник. - Я все запишу, на всякий случай. Значит, маршрутка номер восемь или троллейбус…?
        - Он один тут идет.
        - Точно, - вспомнил мужчина.
        Пока он записывал подробные инструкции, они уехали еще на пару остановок. Теперь Слава вовсе растерялся - в этих местах он не бывал, или бывал, но очень редко. Так он и через весь город прокатится, а время-то уже около шести. Поблагодарив словоохотливую старушку, Доброслав вылез из газельки. Теперь ему предстоял долгий путь обратно.
        Пришлось переходить дорогу, снова протискиваться через полсалона к более-менее свободному пятачку в середине и молить всех богов, чтобы на сегодня его приключения были окончены. Внимательно прислушиваясь к объявлениям водителя, Слава добрался до музея. Оказалось, что от своего пункта назначения он отдалился всего на несколько сот метров, надо было выйти намного раньше. Доброслав всего лишь проспал нужную остановку, вот и вся разгадка.
        От музея должно было повернуть направо и идти до ближайшего перекрестка. Уже через несколько шагов мужчина понял - ноги сами несут его домой. Как бы плохо он не соображал, какая-то часть его узнавала родные места. Слава вздохнул с облегчением, ускоряя темп. Скоро он будет дома, но, конечно же, ничего не расскажет Лере. Не стоит ее пугать такими пустяками. Во всем виновата чертова бессонница, от нее уже все в голове перемешалось!
        Дом семнадцать, квартира сорок три. Доброслав вошел в подъезд, поднялся по лестнице и, только очутившись перед обшитой черным дерматином дверью, понял: он пришел не туда. Все правильно. В этой квартире Слава проживал двадцать с лишнем лет вместе с родителями, потому-то ноги сами несли его сюда. И да, - он был прописан по адресу Циолковского, дом семнадцать. Но сейчас квартира пустовала. Отец с матерью переселились в загородный дом, а сюда наведывались лишь с ноября по март.
        - Но тогда… Тогда где я живу?
        В горле стоял ком. На этот вопрос ответа тоже не находилось.
        Кровать супругов
        Символ правой руки. Иногда его интерпретируют и как «любовный союз», хотя в широком смысле знак символизирует способность человека выстраивать связи с людьми, а также сочувствовать другим. В соответствии с цветом, которым написан символ, читают его направленность. Чем теплее оттенок, тем крепче связь, и тем больше примешивается сексуального аспекта отношений.
        2/7
        Погода менялась с ошеломляющей скоростью. Утром сияло солнце, а к середине дня полило как из ведра, так что женщинам пришлось срочно раскрыть один на двоих зонтик. Ничего, до школы дойти вполне сгодится, а дальше Люда что-нибудь придумает, хотя она надеялась, что ливень продлиться недолго.
        - Если тебе надо чем-то помочь, - преодолевая очередное препятствие в виде глубокой лужи, в который раз за сегодня повторила Людмила. - Деньги там соберем на обследования, лекарства, какие нужны. Ты только скажи.
        - Пока ничего не нужно, спасибо, - ответила Валерия.
        Учительницы добрались до входных дверей и синхронно принялись копаться в своих сумочках, ища пропуска. Школу построили всего пять лет назад, и молодой директор перво-наперво занялся мерами безопасности. Повесил камеры в коридорах, запер двери актового зала и некоторых кабинетов на электронные замки, да еще поставил на проходной умные «вертушки», считывающие данные с каждого пропуска и записывающие, кто когда пришел и во сколько ушел. Никто не понимал, для чего все это нужно. В школе учились дети из приличных семей, а учителя и без всякой спецтехники знали, кто из учеников любит прогуливать. Как однажды выразилась Оксана Анатольевна - преподаватель английского языка: «Кому надо слинять, того ни одна решетка не сдержит», - что было правдой. Успеваемость детей из новой школы была не выше среднестатистической по городу, равно как и посещаемость.
        - А у нас, представляешь, у соседки квартира сгорела, - обнаружив, наконец, свой пропуск на самом дне сумки, сменила тему разговора Люда.
        - Да ты что? Совсем?
        - Нет, одна комната полностью выгорела да коридор немного пострадал. Хорошо, дело было в субботу, Николай Михайлович, который напротив живет, вовремя почувствовал дым и вызвал пожарных.
        Теперь и Валерия достала свою пластиковую карточку, и женщины вошли в просторный атриум.
        - А соседка что же?
        - Ее дома не было. Потом приехала с каким-то мужчиной… я его раньше не видела, - поняв, с каким скептицизмом на нее смотрят, Люда сразу принялась оправдываться: - Ты не подумай, я не сплетничаю. Просто мы с Викой довольно тесно общаемся, да и живем на одной площадке. Волей неволей узнаешь, кто к ней в гости заходит.
        - Я ничего и не думаю, - все же не удержалась от усмешки Лера. - Это нормально. Ко мне вот вчера подошла одна дама со второго этажа и начала спрашивать, все ли у меня в порядке. Естественно, я удивилась, спросила: с чего она решила, что у меня что-то не в порядке. И получила такой ответ: «Я вчера из окна видела, как ваш муж нес пакет из аптеки. Знаю, у него слабое здоровье, но за лекарствами обычно вы сами ходите. Значит, на этот раз вам нехорошо стало». Представляешь? А ты говоришь! Какие-то шпионы, спецназ… Да отправить в Америку пару десятков наших неугомонных старушек, и через месяц у нас будет подробное досье на каждого американского гражданина.
        - Думаю, достаточно одной нашей уборщицы в Белом доме, - засмеялась в свою очередь Людмила.
        Они расстались около лестницы. У Валерии урок намечался на первом этаже, а вот Люде пришлось подняться на второй. Время было еще раннее, до переменки оставалось минут двадцать, но дверь в кабинет оказалась не заперта. Значит, кто-то из учеников удосужился сходить к вахтеру и взять ключи. Что ж, учителю все меньше заботы. Войдя в класс, Людмила, прежде всего, раскрыла мокрый зонт и поставила его у обогревателя, потом только осмотрелась.
        Он сидел на задней парте, уткнувшись в какую-то тетрадь. От ушей шли два тонких провода, значит, мальчик не слышал, как она зашла. Но все-таки заметил некое движение на периферии зрения и поднял голову:
        - Привет, Даня. А чего ты так рано?
        Наушники были мгновенно вынуты, ученик смущенно пожал плечами:
        - У нас физкультура первая, а я - освобожден.
        - Понятно, - развешивая на вешалку пальто, пробормотала Люда.
        Уже не в первый раз она испытывала оторопь и не знала, о чем еще можно поговорить с этим светловолосым пареньком. Но молчание было гораздо хуже. Оно обволакивало Людмилу своим полотном, мешая свободно дышать и непринужденно двигаться.
        Женщина отчетливо помнила свой первый урок в одиннадцатом «В». Новое место работы, новые коллеги, новые правила - все это немного пугало, давила на Людмилу и ответственность, невольно возложенная на нее подругой. К вводному занятию в выпускном классе Люда готовилась почти три дня. Написала подробный план, отрепетировала речь. Но когда поворачивала ручку двери, прежде чем войти к детям, рука у нее мелко тряслась.
        И вот - все двадцать три человека. Почти взрослые, кому-то уже до конца этого учебного года исполниться восемнадцать, но всем им придется за это время принять множество непростых решений, и она должна им помочь, должна подготовить к экзаменам, к жизни за пределами школьных стен.
        - Здравствуйте, ребята, - несмотря на сдержанную улыбку, слова прозвучали сухо.
        Двадцать три пары глаз: зеленых, голубых, темных, обратились в ее сторону. В некоторых читалось любопытство, некоторые смотрели с удивлением, но никто не смотрел на нее так, как высокий подросток, сидящий на самых задах. Спокойный, немного насмешливый взгляд карих глаз, впрочем, лишенный какого-либо вызова. Этот взгляд не подходил подростку, не мог ему принадлежать. Так смотрят на ровесника, а не на учителя, не на старшего. От этого взгляда Люда смешалась, но все же продолжила одно за другим выдавать заученные слова:
        - Меня зовут Людмила Алексеевна Часовчук, я ваш новый учитель русского языка и литературы.
        - Да видим, что не старый, - раздалось откуда-то слева.
        Первый камешек, и если она не хочет, чтобы весь оставшийся год в нее летели другие, тяжелее, надо подыскать достойный ответ. Она не виновата в том, что молода, не виновата в том, что предыдущий преподаватель ушла на пенсию. Но сейчас говорить о таких вещах бесполезно. Все оправдания будут выглядеть жалко. Стервой Люда тоже не была, установление железной дисциплины силовыми методами - не по ней. Придется воспользоваться единственным доступным оружием, которое есть в распоряжении: шуткой.
        - Отлично, значит, зрение у вас отменное. Осталось проверить, как у вас со слухом и памятью, и тогда с записью домашних заданий и их выполнением не будет никаких проблем. Кстати, раз я уже представилась, настал ваш черед назвать себя, - Люда присела на краешек учительского стола, выставив вперед одно колено.
        Она должна понравиться. И не только как учитель, но и как женщина. Это только кажется, что внешность для преподавателя не важна, только его знания и умение донести их до аудитории. Но учитель такая же профессия, как, например, ведущий новостей или политик. Толпа, тысячи в ней человек или всего два десятка, охотнее будет слушать кого-то, кто обладает приятной внешностью, опрятен и умеет одеваться, чем того, кто при всем своем ораторском искусстве не обладает ни харизмой, ни привлекательным лицом. Встречают по одежке, вот о чем вечно твердили родители Люды. А уж как ее будут провожать - благодаря или проклиная, зависит от долгого и упорного труда. Но сейчас важно именно первое впечатление.
        - Стравинский он, - вместо одноклассника ответила какая-то девчушка. Короткая юбочка, два хвостика по бокам головы. Видимо, местная активистка и одна из главных заводил. От таких можно ждать чего угодно, хотя на явный конфликт эта девчонка не пойдет. - Марк.
        - А вы кто?
        - Я-то? - девчонка словно задумалась: а кто же она, правда? Потом кокетливо улыбнулась и четко произнесла: - Кристи Богатырева. Так и запишите. Не Кристина, а Кристи, в крайнем случае - Крис.
        - Понятно… - протянула женщина. - Гога, он же Гоша, он же Жора.
        - А? - явно не поняла девчонка.
        - «Москва слезам не верит», - пояснил сидящий за ней юноша. Тот самый, с неподходящим взглядом, ямочкой на подбородке и такими светлыми, будто обесцвеченными волосами. Но цвет был натуральный, это Люда поняла, даже отсюда, не подходя близко. - Классику знать надо, Крис.
        - Я знаю, - огрызнулась девчонка. Но так-то вяло. Значит, ребята не в контрах, а, наоборот, довольно дружны, и подобными шпильками обмениваются часто.
        Все это учительница отметила походя, не прибегая к осознанному анализу. Любой коллектив, выполняющий одну и ту же задачу, строится по единому плану. Надо только определить, кто к какой группе тут относится: кто на передовой, кто в отстающих, кому можно поручить сложную задачу, а кого учеба вообще не интересует - у него другие интересы или уже есть подготовленное, нагретое родителями местечко в ВУЗе или на предприятии. Пока подростки по очереди представлялись, Людмила думала не о том, чтобы запомнить их имена и фамилии. У нее будет на это много времени. Главное, как именно ученики это делали. Кто-то, как Богатырева, пытался выделиться, кто-то обходился простым «я такой-то и такой-то», но когда очередь дошла до светловолосого знатока советских оскароносных фильмов, он снова ее удивил:
        - Может, Людмила Алексеевна, отложим знакомство?
        - Чего это вдруг? - растерялась женщина.
        - И так уже десять минут от урока прошло. Если собираетесь каждый раз отнимать столько времени, нам придется догонять программу самостоятельно, - объяснил парень. И тут же добавил, подняв обе руки вверх: - Извините, конечно, вам лучше знать, успеем ли мы все или нет…
        Людмилу так и подмывало брякнуть: «Именно, мне лучше знать». Но она вовремя прикусила язык. Ее не провоцировали. Ей давали совет, причем, совет дельный. Сегодня она так много собиралась рассказать этим детям, а в итоге, обокрала саму себя. Поэтому Люда молча опустилась на стул и произнесла совсем другое:
        - Хорошо. Вы правы. В таком случае, начнем…
        Так прошел сентябрь. Женщина до сих пор не чувствовала себя в этой школе своей, ей не хватало той особой связи, какая обыкновенно налаживается между учениками и учителями, с пятого класса ведущими детей до окончания школы. Нет, они не конфликтовали, все подростки слушались ее, относясь к Людмиле без особого уважения, но и без неприязни.
        Но Даниил… Каждый раз, когда он вставал с места, когда открывал рот для ответа, учительница внутренне сжималась. Она боялась мальчика, не потому что Рябин мог сказать гадость, а потому, что продолжал так смотреть на нее. Как на равную. Как на человека, от которого вправе что-то потребовать, раз тот ждет чего-то от тебя. Последний случай с «тройкой» по реферату стал особенно показательным. В тот момент, когда Даниил спросил ее: «За что вы поставили мне такую оценку?» - В его глазах читалось совсем иное: «Разве вы в праве так поступать?» Это была не обида за пониженную оценку, как таковую. Это было обвинение в халатности. Ей, Людмиле, была дана власть, дана привилегия судить их, оценивать согласно количеству приложенных усилий. Вместо этого она просто влепила ему «трояк», не особенно задумываясь о последствиях. И, когда, Даниил выскочил из учительской, Людмила поняла: она всегда хотела стоять над ним, выше него, но опустилась в глазах этого паренька еще ниже.
        Впервые с того памятного дня они снова оказались вдвоем, наедине. Даня снова вернулся к своим записям, не обращая внимания на фланирование Людмилы по кабинету. А той никак не удавалось придумать хоть что-то, чтобы продолжить беседу.
        - Кх-кх, - кашлянув, женщина остановилась рядом со старшеклассником, заглянула ему через плечо. - Это что у тебя такое?
        - Конспекты по истории.
        Даже не обернулся. Ее не игнорировали, но и болтать у Даниила явно не было ни малейшего желания. Можно, конечно, выйти, подождать, пока в класс придут остальные подростки. Или, как Рябин, заняться разбором своих записей. Но Людмилу не устраивали оба варианта. Ей от всего сердца хотелось наладить с этим ребенком отношения, найти к нему подход. Во-первых, потому что она любила подобные задачи. Этакие живые головоломки, к которым надо подобрать единственно правильное решение. А, во-вторых, Людмила желала быть для Даниила не просто учителем, не просто контроллером, приставленным к нему на год, а настоящим другом.
        - Можно, я взгляну? - робко протянула Часовчук руку. - Я тебе не мешаю?
        - Да нет. Просто хотел кое-что повторить перед контрольной. - Никакого намека на агрессию, никакого сопротивления.
        «Боже, такое впечатление, что он не мальчик, а дикий зверь! Не укусит же он меня, в конце концов!» - отругала себя Люда. Она присела рядом, с интересом рассматривая яркие надписи и многочисленные скетчи. Больше походило на замысловатые комиксы, чем на лекции по родной истории.
        - Так лучше запоминается, - поняв, что учительница растеряна, пояснил Даниил. - Учеными доказано, что сплошной текст воспринимается хуже, чем такие схемы и визуальные якоря. Это я не сам придумал, прочитал в одной книге.
        - Здорово, - похвалила подростка Люда. - Значит, это царь, нетрудно догадаться по короне. А это таракан. Почему таракан?
        - Пруссия. Рыжих тараканов ведь называют пруссаками.
        - Да уж… такое уж точно легче запомнить, чем обычный текст, - Людмила вернула тетрадку старшекласснику. - Кажется, я поняла, какой методой ты пользуешься. Так называемый инфодудлинг, да?
        - О, да вы продвинутая, - без тени иронии воскликнул Рябин. - Он самый.
        - Мне еще нравятся разного рода рисунки, иногда в интернете настоящие шедевры можно найти. Ты, случайно, не рисуешь?
        - Нет. Только практические цели.
        Кажется, разговор начал склеиваться, чему Людмила была несказанно рада. Сидя на соседнем стуле, она могла в подробностях рассматривать каждое выражение его глаз, складочку между бровями, движение уголков губ. В глубине ее существа рождалось то самое смутное ощущение, что мир вот-вот завертится подобно тележному колесу, и женщина стремительно покатится вместе с ним.
        Этот мальчишка делал с ней совершенно невозможную вещь - заставлял чувствовать, что Людмила живет, остро переживать каждый момент. Никому в целом свете она не говорила об этом. Знала, что никто ее не поймет - ни друзья, ни родственники. Какие примитивные слова полились бы из их уст? Симпатия? Влечение?
        «Ты сошла с ума!» - как наяву услышала Людмила голос матери.
        «Подруга, прекрати, не шути так!» - подхватила вслед за ней Валерия.
        «Разве это нормально? Он твой ученик!» - присоединился к хору еще один голос. И женщина с трудом узнала в этом наполненном ужасом и омерзением свои собственные интонации. Или точнее, того правильного существа, каким ее хотели видеть родители. Того, который не смел носить красные туфли и блузки без рукавов. Того, который не понимал разницы между возвышенным и развратным, считая, что любые проявления внимания между людьми противоположного пола всегда несут в себе зерно порока. Существо-автомат, существо-«все под одну гребенку».
        - Даниил, слушай, у меня к тебе предложение, - кое-как заткнув эти противные голоса, вернулась из глубин разума во внешний мир Люда. - У тебя есть какие-нибудь ненужные записи, вроде этих?
        - Да, должны остаться с прошлых лет, - задумался подросток.
        - Отлично. Не мог бы ты их принести как-нибудь? Хочу показать моему шестому классу. Вдруг кто возьмет на вооружение. Обещаю, с возвратом.
        - Нет, Людмила Алексеевна, - покачал головой Рябин. - Мне не жалко, я хоть все свои конспекты притащу, но они сделаны под меня. Так сказать, шифры и коды, ассоциации, понятные только мне. Думаю, будет лучше, если они поймут основу. Просто показать мои крякозябры не достаточно.
        Людмила даже просить не смела о такой услуге, но все же решилась предложить следующее:
        - Тогда, может, проведем занятие вместе? У меня классный час в четверг на пятом уроке. У вас, насколько я знаю, стоит физкультура. Ты до какого числа освобожден?
        - До конца месяца. - Надо же, в голосе подростка появилось что-то кроме равнодушной лени. Заинтересованность? - Хорошо. Я приду.
        - Правда? - не поверила учительница. - Даниил, большое спасибо. Даже не знаю, как тебя отблагодарить!
        - Просто ставьте адекватные оценки, - когда Люда уже расслабилась, больно ударил ее подросток. - Этого вполне достаточно.
        Женщина не успела ничего ответить. Телефон Рябина запрыгал по парте, вибрируя. Не спрашивая разрешения, подросток взял его и нажал «принять вызов». Ничего не оставалось, только встать и уйти, что Людмила и сделала. Ей было обидно, горько и больно. Но злиться она могла только на себя. До нее донесся голос старшеклассника:
        - Слушаю? Тоня?! Да я звонил вам вчера… Что? Где я сейчас? У меня занятия в школе. Сто шестая… Да, рядом с «рыбешкой»… Минут через сорок, не раньше.
        Люда мысленно достраивала разговор. Итак, некая Тоня интересовалась, где Рябин сейчас находится и когда освободится. Зачем только?
        «Это не мое дело», - здраво рассудила учительница.
        И все же, когда спустя час она выглянула в окно, проверить, не кончился ли дождь, то не смогла отвести взгляда от двух фигур во дворе. Рядом с Даниилом стояла дама лет сорока с темными волосами.
        Не мать. Мадам Рябину учительница запомнила хорошо, еще на первом родительском собрании. Уж очень та была похожа на Даниила. Те же большие глаза и очертания носа. Тетка? Какая-то клиентка? Коллеги рассказывали, что Даня помогает отцу с его магазинами строительных материалов.
        «Да, наверное», - собираясь занавесить окно и вернуться к рассказу о Некрасове, сделала вывод Людмила. И тут же поняла свою ошибку. Разве что для обычных клиенток нынче нормально так близко подходить к продавцу и так нежно гладить того по щеке. Но более странно выглядела реакция Даниила, расплывшегося в ответ в широкой улыбке.
        Улыбке, которая может предназначаться только близкому человеку. Тому, к кому испытываешь особые чувства.
        Крыло соловья
        Символ левой руки. Является одним из связующих знаков, обычно означающий «переключение», «смещение приоритетов», «личностный рост». Рисуется спокойными тонами на небольшой площади, дабы подчеркнуть некие новые начинания в жизни, переориентирование на иные цели.
        2/8
        Он спустился по лестнице, прошагал через холл и под недовольным взглядом охранника вышел на улицу. Утренний ливень постепенно превратился в легкую морось, вдалеке сплошную пелерину облаков разрезало ярко сияющее лезвие солнца.
        Звонок Антонины застал парня врасплох, и он совершенно не понимал, что ему говорить и как себя вести с ней. Вчера голос женщины звучал в телефонной трубке холодным безразличным металлом, сегодня - снова искрился теплым золотом. Словно и не с Шаталовой вечером говорил Даня, а с ее роботизированной копией, с бездушным автоответчиком. По-хорошему, ему не следовало ничего ей отвечать. Не следовало вестись на новую провокацию, но, едва услышав заветное: «Хочу с тобой встретиться», - Рябин без раздумья выпалил в ответ: «Конечно, когда?»
        Следующим уроком у них была история. Та самая контрольная, к которой Даниил так долго и тщательно готовился. Потому, заметив стоящую рядом с ««Хондой»» женщину, он сразу бросил:
        - У меня не так много времени. Зачем вы хотели меня видеть?
        - Ух, какой деловой, - фыркнула Шаталова. - Просто…
        - В смысле? - немного смутился старшеклассник. - Если хотели что-то уточнить насчет ассортимента маминого магазина, то могли бы позвонить сразу в «Рогалик».
        Он действительно не понимал, чего от него хочет эта женщина. Опершись спиной о машину, Тоня пристальным взглядом впилась ему в лицо и неожиданно произнесла совсем не то, что Даня ожидал услышать:
        - Значит, ты еще школьник… немного досадно. Я бы ни за что не дала тебе меньше девятнадцати.
        - В ноябре мне восемнадцать исполнится, - признался Рябин. - Поздно в первый класс отправили.
        - Правда? - оживилась собеседница. - Это уже лучше.
        - Почему же?
        - Потому что, - ушла от ответа Тоня. - Ты обещал сводить меня куда-нибудь. Надеюсь, обещание все еще в силе?
        - Да.
        - Тогда садись в машину.
        - Сейчас? - Даня удивился.
        Она что, принимает его за своего слугу или мальчика на побегушках? У него свои дела, занятия, и он абсолютно не готов срываться с них по первому зову Шаталовой. Но вместо того, чтобы все это выдать, юноша только уточнил:
        - А разве у вас нет работы?
        - У меня отпуск. Я же тебе говорила, - снисходительно напомнила женщина. - Ну, чего стоишь? Залезай, говорю.
        - Я… - Даниил запнулся.
        Шаталова приблизилась почти вплотную, протянув изящную руку к его щеке. Прикосновение было легким, но настойчивым. Подросток ощутил чуть горьковатый запах духов и гладкость металлической плоски кольца на безымянном пальце женщины. Левая рука. Значит, в разводе.
        - Или ты боишься?
        Лукавый прищур обжигал похлеще раскаленной спицы, проходя прямо в сердце и заставляя то биться в два раза быстрее. А еще - самими по себе расплываться губы в идиотской улыбке и краснеть щеки. Даня не знал, что Антонина задумала, не представлял, чем все закончится для него. Но терять шанс побыть с ней подросток точно не хотел. Совесть не вовремя проснулась, попыталась напомнить, что Даниил должен быть хорошим сыном и ответственным учеником, но юноша заткнул ее одним коротким: «Гори оно все синим пламенем!»
        - Хорошо. Поехали, - для подтверждения своих намерений Рябин несколько раз кивнул. - Какие у вас планы?
        - У меня? У меня лишь один план: взять тебя взаймы у всего мира, - распахивая дверцу со стороны водителя, подмигнула Шаталова.
        - Взять взаймы?
        - Ну да. В безвозмездную аренду до конца дня. Согласен? Ты и я, весь день вдвоем. Движемся, куда хотим, делаем, что душе угодно. Разве не о таком мечтают подростки: никаких надзирателей, никаких границ, полная свобода?
        Даня ничего не стал отвечать. Молча обошел машину и уселся на уже привычное место рядом с Антониной. Бросив на заднее сидение свой рюкзак, пристегнулся, и только тогда задал мучивший его со вчерашнего дня вопрос:
        - Почему я?
        - Не поняла… - Шаталова повернула ключ зажигания, мотор замурлыкал дикой кошкой. - А! Думаешь, я хочу тебя как-то надуть?
        - Нет, просто… вы… я… - не смог правильно сформулировать свои ощущения Даня.
        - Не думала, что молодежь страдает такого рода предрассудками. Или тебя настолько смущает мой возраст?
        - Предрассудки здесь не при чем. Но да, давайте начистоту. Вы мне в матери годитесь…
        - Ай, ай, как не вежливо! - ««Хонда»» дернулась и покатилась назад. Шаталова теперь не смотрела на пассажира, сосредоточив внимание на зеркалах.
        - …так зачем вам я? То есть, я хотел сказать… это бессмысленно. Вы, наверное, окружены множеством мужчин…
        - Наверное? - хмыкнула Тоня.
        - …Взрослых, состоявшихся, готовых к серьезным отношениям.
        - Скучных, болтающих только о своих особняках, бизнесе и детях от предыдущих браков, - закончила женщина за Рябина. - Да, вниманием я не обделена, что правда, то - правда. Но… - стального цвета глаза вновь обратились к подростку, - если ты еще не в курсе, в животном мире именно самка выбирает партнера, а не наоборот. А люди не так далеко от них ушли. Ты хочешь знать: почему? Так вот ответ прост. Ты мне нравишься. Сразу понравился, как увидела.
        От такой откровенности Даниилу стало неловко. Складывалось впечатление, что из них двоих именно он старше, а не Шаталова. Та вела себя как девчонка, которой безразлично, что о ней подумают. В этом было что-то такое нереальное, не сходящееся с привычной реальностью, опьяняющее. Рябин закусил изнутри щеку, чтобы в ответ не ляпнуть: «Ты мне тоже». Нет, нет, не стоит. Для начала он должен разобраться, насколько все серьезно. Еще свежи были воспоминания об их вчерашнем разговоре. К тому же, хоть Даня и не страдал от предрассудков, но какая-то часть его существа безудержно бормотала: «Это не хорошо. Это не правильно. Ты - несовершеннолетний, а она в два раза старше». И эту часть, в отличие от совести, заткнуть было не так уж просто. Поэтому парень просто сменил тему:
        - Куда поедем?
        - На самом деле я думала, это ты будешь штурманом. Учти, утром я проглотила только пустой кофе и сейчас не прочь хорошенько перекусить. Надеюсь, поблизости найдется какая-нибудь не слишком паршивая закусочная. Где ты обычно ешь?
        - Я? Да тут, совсем близко. Но, боюсь, вам там не очень понравится.
        - Ты меня совсем не знаешь, - парировала Антонина. - Показывай, где?
        Пришлось Дане указать на свою любимую забегаловку, в которой, кроме основных блюд продавали всякого рода рулеты с разными наполнителями: мясные, овощные, с рыбой или сыром. Владелец очень выгодно разместил свое заведение. Рядом бродили толпы голодных школьников, так что девять месяцев в году от клиентов не было отбоя. Интерьер закусочной был стандартен до убогости. Несколько столиков с пластиковыми стульями, линолеум на полу, а из украшений - пару горшков с искусственными розами. Еду тут подавали на одноразовых тарелках, напитки - в картонных стаканчиках, но и то, и другое, было довольно приятным на вкус.
        Окинув забегаловку пронзительным взглядом, Тоня выдала:
        - Сойдет, - и уселась за ближайший столик. - местное меню мне не знакомо, так что можешь взять что угодно по своему вкусу. И чай, зеленый, если есть.
        Легко сказать. Вкус у Дани был своеобразный. Он любил рулет с грибами и острым соусом, но не знал, будет ли такое Шаталова. Рыба? А если у женщины аллергия? Мясо… но опять же, какое? Вдруг, Тоня вегетарианка или, скажем, не ест курятину? От интенсивной работы у парня заболела голова. В итоге, когда очередь дошла до него, Рябин взял Шаталовой рулет с овощами и творогом, а себе - с рубленой говядиной. В крайнем случае, всегда можно было поменяться.
        Тоню выбор парня вполне устроил. Она немедленно вгрызлась в тонкий лаваш зубами, и между ними на некоторое время повисло молчание. Даня не сводил со своей спутницы глаз, даже не ощущая вкуса рулета. О чем с ней говорить? Не о своих же школьных проблемах, ей Богу. Вся жизнь Даниила крутилась вокруг учебы и работы в компании отца. Он не мог ни рассказать Шаталовой анекдот, ни ввести ее в курс последних кинематографических новинок. Рядом с этой женщиной Рябин чувствовал себя тем, кем являлся на самом деле - мальчишкой, желторотым птенцом, у которого нет еще своих крыльев. И в то же время, раз она выбрала его, украла, взяла взаймы у мира, значит - он не просто юнец, так ведь? Значит, что-то Шаталова в нем рассмотрела такое, чего не видела в других. Еще бы знать, что именно…
        - Извини.
        - Что?
        - За вчерашнее. - Тоня промокнула губы салфеткой и отпила чая. - Я была очень… занята, поэтому так ответила. Моя жизнь не так безоблачна, как может показаться. Но, думаю, благодаря такому ангелочку, как ты, в ней появится больше хорошего.
        - Ничего. Я так и понял, - стараясь выглядеть беспечным, ответил Даня.
        - Давай сразу проясним кое-что. Я в разводе, детей не имею, занимаю в фирме довольно ответственный пост. Из этого вытекает сразу три заключения. Первое: мне плевать на мнение окружающих, так что, будь добр - не заикайся больше о разнице в возрасте. Это глупо. Во-вторых, у меня нет никаких обязательств, и тебе не стоит беспокоиться, что можешь кому-то помешать. И наконец, я не всегда буду белой и пушистой, не всегда смогу вот так сидеть и болтать с тобой. Порой до меня невозможно будет дозвониться, порой я буду резкой и вспыльчивой. Знай: в этом нет твоей вины. Работа есть работа.
        - Ничего себе, - Даня даже перестал жевать от такой отповеди. - Вы очень серьезно настроены.
        - И еще, - не обращая внимания на тон подростка, продолжила Антонина, - перестань мне выкать. В данном случае это - не проявление уважения, а дурная привычка.
        - Ладно, - тут Рябин был согласен. - Ты очень серьезно настроена. Я еще не сказал, что хочу встречаться.
        - Оу, снова огрызаешься, - в противоположность своим словам довольно ухмыльнулась женщина. - Но что-то мне подсказывает, что скажешь. Так ведь, ангелок?
        - В таком случае у меня тоже есть пара замечаний.
        Даниил чувствовал, как бешено пульсирует кровь в его сосудах, как вместе с ней по телу разноситься адреналин. Он никогда не был из робкого десятка, но поняв, что вытянул козырную карту, совсем потерял контроль. И ему, черт побери, это безумно нравилось. Нравилось вот так смотреть на Тоню, в упор, как и она на него. Нравилось «тыкать» ей. Он сгорал от предвкушения чего-то большего, чего-то неизведанного, чего-то запретного. Этот день напоминал гору, и Даня, подобно камню, все быстрее катился по ее склону. Пан или пропал. Либо он испытает настоящее счастье, либо все кончится трагедией - Рябин был почти на сто процентов в этом уверен. Когда рядом такие женщины, как Антонина, третьего просто не дано.
        - Валяй, - разрешила она.
        - Первое: я тоже не Ваньку целыми днями валяю. Так что иногда мне будет не до тебя, - пошел в лобовую атаку подросток.
        - Что еще?
        - У меня есть родители и сестра. И они, в отличие от меня, предрассудков не лишены. Так что лучше перед ними не светиться.
        - И мысли не было, - заверила Шаталова. - Меня мало интересует твоя семья. Но если что, не волнуйся. Я всего лишь твоя знакомая, не больше. Дальше, или это все?
        - Перестань называть меня ангелочком.
        Это было немного по-детски, но Даня не удержался. Он сразу вспомнил того пупса, чья фигурка украшала свежую партию пирожных. Теперь-то намек Тони был ясен, но терпеть подобное обращение парень не собирался.
        - А как же мне тебя называть, если ты, и правда, похож на ангела? - одной фразой смешала подростка Шаталова. Всякую наглость как корова языком слизала. Даня в срочном порядке сунул в рот рулет, делая вид, что смертельно обиделся. А Тоня еще не закончила: - Уж прости, но как хочу, так и буду тебя называть. Считай это… твоей платой за обучение.
        - Какое еще обучение? - прошамкал Рябин.
        - Искусству любви, - без тени смущения ответила женщина, заставив будущего ученика подавиться кусочком говядины. Юноша закашлялся, а Тоня лишь звонко рассмеялась. - Господи, какая прелесть, ты так мило смущаешься!
        Даниил едва справился с кашлем и тут же заикал. В такое неудобное положение его еще никогда не ставили.
        «Она что, пытается меня совратить? - с ужасом подумал парень. - Вот так, откровенно, без всякого стеснения? И что мне-то делать прикажете?»
        - Ты сумасшедшая, - только и смог выдохнуть он.
        - Есть немного, - залпом допивая чай, подтвердила Тоня. - Придется тебе привыкнуть. Задержи дыхание, это должно помочь.
        - Знаю. - Даниил сделал глубокий вдох, стараясь задействовать при этом диафрагму. Потом резко выдохнул. - Значит, я - штурман?
        - Так и есть. Просто я-то не местная. Переехала в этот городишко всего пару лет назад, но все не было времени как следует его изучить. Три раза останавливалась, спрашивала, где находится твоя школа. Так что приходится полагаться на твои знания. Проведешь мне экскурсию?
        - Боюсь, из меня получится хреновый гид.
        - Да ну? Но любимые места у тебя имеются? - Шаталова попробовала подойти к задаче с другой стороны.
        Подросток задумался. Он сам более-менее хорошо знал только два района. Тот, в котором прежде жил, и этот, где обитал всего около полугода. Но здесь не было ни одного примечательного объекта: ни памятников, ни красивых зданий, ни толковых развлечений.
        - Любимым его назвать сложно, но да, есть одно место, - остановил свой выбор Рябин. - Правда, добираться до него далековато.
        - Ничего, твоя задача указать, куда ехать, а рулить буду я.
        - Ты была в «Парке пионеров»?
        Мелкое несчастье
        Символ левой руки. Сознательное игнорирование проблем или их преуменьшение. Также может означать непринятие помощи от других, излишнюю самонадеянность. Рисуется только теплыми оттенками, дабы побудить человека к действию.
        3/8
        Вика с Романом устроились на открытой веранде. К вечеру немного потеплело, ветер стих, сменившись полным штилем. Стулья из искусственного ротанга, круглый столик на изящных ногах - как продолжение гостиной, откуда они и переместились. Из-за неплотно закрытой стеклянной двери наружу вырывались рассеянные звуки музыки. Художник и его гостья только что закончили рассматривать коллекцию пластинок Романа, и отправились подышать свежим воздухом. Шрапнель предпочел остаться в доме, устроившись на подоконнике за окошком. Казалось, кот присматривает за людьми своими полуприкрытыми глазами. И не только присматривает, но и подслушивает их разговоры: два треугольных уха были направлены в сторону хозяина. Возможно, Роман был прав, говоря, что животное понимает порой гораздо больше чем некоторые двуногие. А, может, Вике просто хотелось так думать: что кроме людей есть твари, обладающие не только умом, но и чистым, бесхитростным сердцем.
        - И когда ты узнал, что станешь художником?
        За несколько часов пребывания здесь, Вике удалось перебороть свою природную робость и перейти на «ты». Впервые это вышло не натянуто, не официозно, а легко, самой собой. Просто смена одного местоимения на другое.
        - Не узнал, - поправил ее мужчина. - Нельзя знать заранее такие вещи. Это только в передачах по телевиденью бросаются оборотами, вроде: «Он начал петь раньше, чем говорить» или «она с раннего детства чувствовала, в чем ее предназначение». На самом деле, мне просто нравилось рисовать. Всем малышам нравится портить бумагу.
        Рисование - это один из самых простых способов самовыражения. Даже когда ты еще не умеешь читать, то можешь намалевать пару рожиц - рожицу «папа» и рожицу «мама», тем самым выразив свою любовь к ним. Для древних людей изображение буйволов и оленей носило мистический смысл. Они искренне считали, что тем самым способствуют хорошей охоте.
        Потом функция перешла к заклинаниям и более сложным обрядам, то есть к словесному и письменному выражению желаний и стремлений. Ну, а в наше время такими заговорами являются разного рода тренинги. Если повторишь про себя несколько раз: «У меня все получиться», - а потом представишь себе конечный результат, то, согласно им, цель твоя будет достигнута.
        - Так вот, о чем я… - Роман потер двумя пальцами переносицу. - Ах, да! Невозможно знать заранее, кем ты станешь. Можно быть уверенным лишь в том, к чему у тебя лежит душа, и какие ты имеешь способности в тех или иных сферах. Исходя из этого, и принимаются решения о выборе профессии. Хотя, и исключать некий счастливый случай нельзя. Я никогда не думал, что стану художником или строителем, или конструктором ракет. Честно говоря, мысли о будущем занятии, которое должно приносить хлеб, причем лучше, если не нем будет лежать кусок масла, начали посещать меня лишь к десятому классу. До этого было только смутное желание вырваться из бедности. Точнее, даже не так… Мне не хотелось жить, как мои родители, горбатиться на заводе по шестнадцать часов или возиться практически круглосуточно с чужими детьми, забросив при этом своих собственных сына и дочь. Это Алиса, она с четырнадцати лет бредила медициной, а я всегда был из категории тех, кто не строит никаких далеко идущих планов.
        - Тогда как ты начал все это? - Вика обвела рукой запущенный сад, захватив часть дома. Но Сандерс ее понял.
        - Мне было шестнадцать. Хотелось развлекаться, а для этого, сама понимаешь, нужны были средства. На работу меня не брали. Точнее, я мог подработать в каком-нибудь «Макдональдсе» официантом или раздавать листовки на улицах, или мыть чужие машины. Но оплата была столь ничтожна, что не покрывала даже моральный ущерб от самой работы. Посему пришлось начать свое дело. Моего образования хватало, чтобы раз в неделю приезжать на проспект Тимирязева и несколько часов рисовать портреты.
        - Знаю, знаю, - перебила женщина. - Несколько раз проходила по нему, видела.
        - Ну, сейчас-то там яблоку негде упасть, вся площадка у памятника забита. А раньше конкуренции было значительно меньше. И вот, я приезжал, раскладывал свои карандаши и ждал, делая вид, что просто дорисовываю пейзаж. Кто-то подходил, интересовался, хвалил, как круто у меня получается. А потом либо уходил, либо предлагал набросать что-нибудь для него. Ясен пряник, я соглашался с напускной неохотой. Мне совали деньги, я брал. Несколько минут и пятьдесят-сто рублей оказывались в моем кармане.
        - То есть ты не ставил рядом табличку с ценой на свои услуги, как современные рисовальщики?
        - Знаешь, Вика… это трудно объяснить. Наверное, таким образом, я пытался сохранить нечто священное в своем занятии. Мой учитель говорил, что для настоящего важен ни сколько и не столько результат, как сам акт создания чего-то нового. Когда я спросил его однажды: «А как же Микеланджело, Вермеер, другие художники, скульпторы и архитекторы, делавшие свои шедевры на заказ, за деньги?» Он ответил: «Это не умоляло ценность их самовыражения» Согласен, возможно, и не умоляло, но я продолжал придерживаться иной точки зрения. Пытался отделить мухи от котлет, как говорится. Искусство само по себе, коммерция - отдельно.
        - Не вышло, - по погрустневшему лицу Романа поняла Вика.
        - Не вышло, - подтвердил тот. - Как это ни прискорбно, но мы - художники ничем, по сути, не отличаемся от инженеров или каких-нибудь… не знаю… швей. Все зависит не от профессии как таковой, а от навыков и таланта работника. Я знаю множество моих коллег, которые поставили некую идею на поток, и эксплуатируют ее десятилетиями, даже не меняя форму подачи. Однотипные картинки, написанные примерно в одной гамме. При этом их работы автоматически причисляются к категории искусства, тогда как двигатель для автомобиля - к продукту общественного потребления, хотя в него вложено гораздо больше того самого вдохновения, индивидуальности и новизны, о которых любят говорить обыватели.
        - Время - лучший судья. Оно решит, чье творение стоящее, а что надо отправить на свалку, - ответила женщина.
        - Не спорю. Но человек предпочитает, чтобы его заслуги ценились при жизни - не после смерти. Поэтому вскоре я стал принимать заказы от знакомых и не очень знакомых и пытаться пробиться на разного рода выставки. Мне было без разницы, каков их масштаб. Главное, можно ли там заработать или хотя бы, засветиться. Популярность - еще один вид валюты, которую легко конвертировать в рубли или доллары. К двадцати годам у меня была определенная репутация, я свел несколько полезных знакомств, хотя широкой популярностью мои картины не пользовались. Они были, так сказать… обычными. Не выдающимися.
        - Ты так легко об этом говоришь, - изумилась Виктория.
        - А что в этом такого? Стоит набрать в поисковике «картины на заказ», и тебе в ответ вылезут сотни ссылок только по нашему городу. Картины по фото, шаржи, пейзажи на заданную тему. У кого не хватает выдумки для чего-то своего, просто перерисовывают работы других художников. Я занимался примерно тем же.
        - Но…?
        - Что «но»?
        - В хорошей истории всегда есть подобные слова. «Но», «несмотря на», «и вдруг». «В какой-то момент», - тоже неплохо звучит. Так в какой момент ты решил изменить свою жизнь? - поддразнила Романа собеседница.
        - Не в момент, - возразил он. - Но да, некая точка перелома и в этой истории существует. Представь: очередная выставка-ярмарка, тесное темное помещение, состоящее из нескольких залов. Потенциальные покупатели толкутся у столов с поделками. Собрались не только живописцы. Там была керамика, деревянные изделия, посуда, игрушки, даже одна бабулька с вязаными носками. И я со своими лучшими холстами, к которым никто не подходит. Выставка была рассчитана на пять дней, и за два первых у меня купили только одну картину размером двадцать на пятнадцать сантиметров. Вот такую примерно, - обозначил размеры руками Сандерс. - Я больше заплатил за участие, чем получил от продажи. И вот на третий день на выставке появляется девушка моего возраста с кучей игрушек. Валянием занимаются многие, таких, как она мастеров на ярмарке было человек пять, наверное. Милые медвежата, зайчики, белочки, куклы из шерсти - вот их обычные товары. А у нее какие-то жуткие страшилища. Я бы своему ребенку такое покупать не стал… Через три часа она продала практически все.
        - Потому что выделилась.
        - Потому что бросила вызов, - кивнул, соглашаясь, Роман. - На четвертый день я, ради эксперимента, пока сидел и скучал, нарисовал подобного кота.
        Мужчина придвинул к себе лежащий на столе обрывок бумаги с карандашом и быстро набросал небольшой рисунок. Это была странная образина: черная, с перекошенной пастью и разного размера глазами. У кота была непропорционально большая голова, а шерсть стояла дыбом. Вика с удивлением узнала в наброске Сандерса популярного среди молодежи Уродливого котика. С ним выпускали майки, делали разного рода украшения и магниты на холодильник. Страшилище обладало своеобразной притягательностью и даже неким обаянием.
        - Это… вы автор? - от удивления Виктория снова перескочила на «вы».
        - Продукция бренда «уродливый котик Финки» ежегодно приносит мне доход в размере нескольких сотен тысяч рублей. К сожалению, самим брендом владеют другие люди, я лишь получаю крохотные проценты как создатель котика.
        - С ума сойти. Я всегда думала, кота взяли из какого-то зарубежного мультика, а он - наш! То есть все эти календари, обложки тетрадей тоже ты рисуешь?
        - Нет. Говорю же - мне принадлежит лишь идея кота. А лепят его на трусы и заколки другие люди. Собственно, оригинальный Уродливый котик был давно продан на той самой выставке-ярмарке. Все остальное, строго говоря, его копии. Но этот уродец показал мне путь, которым я и следую до сих пор.
        - Это немного грустно, надо признать.
        - Почему же? - не понял Роман.
        - Вместо того, чтобы создавать нечто прекрасное, ты торгуешь такими вот монстрами. Пустыми аквариумами без рыбок, искусственными костями…
        - …героиновыми ежиками.
        - Кем? - Вике показалось, что она ослышалась. - Это что еще за зверь?
        - Одно из моих знаменитых произведений, выполненное в технике ассамбляжа[45 - Ассамбляж (фр. assemblage) - техника визуального искусства, родственная коллажу, но использующая объёмные детали или целые предметы, скомпонованные на плоскости как картина. Допускает живописные дополнения красками, а также металлом, деревом, тканью и другими структурами. Иногда применяется и к другим произведениям, от фотомонтажей до пространственных композиций.], - Роман встал с места. - Сейчас покажу.
        Через несколько минут ожидания он вернулся со стопкой фотографий, которую протянул Вике. Та со вниманием принялась их изучать. Снимали явно хорошим фотоаппаратом, изображения были резкие и насыщенные. На трех верхних было заснято одно и то же: дощечка с прикрепленными к ней детскими фигурками из поролона или другого пористого материала. Девочка справа слегка наклонилась, мальчик просто протянул руку к непонятному существу, похожему на ежа. Только вместо обычных иголок, он был покрыт иглами от шприцов.
        - Ушел с аукциона в позапрошлом году почти за восемьсот тысяч.
        - За сколько? - вытаращила глаза Вика. - Серьезно, за это?
        - Осторожнее, ты говоришь о моей работе, между прочим. Она несет глубокий социальный посыл. Дети и подростки думают, что наркотики - это развлечение, как игра с диким зверьком, который, в крайнем случае, только куснет или поцарапает. А когда дотрагиваются до него, оказывается поздно.
        - Но почти миллион за два куска раскрашенной пены… извини, не понимаю я людей, - отложила женщина фотографии. - Наверное, тебе было приятно получить такие деньжищи! Хотя, чего я спрашиваю, ответ очевиден. А что-нибудь нормальное ты создаешь? Кроме уродливых котов и бутафорских черепов?
        - Нет, - не сразу ответил Роман. - Больше нет.
        - А если я попрошу? - неожиданно предложила Вика. - Как раньше, нарисовать мой портрет, например? Откажешь?
        - Тебе придется заплатить за него не меньше тридцати тысяч, за меньшую сумму я даже карандаш натачивать не стану. Не смотри на меня так. Я не шучу. Мои работы высоко котируются в среде ценителей искусства и коллекционеров, и возвращаться к каким-то жалким портретикам я не намерен, - отчеканил мужчина.
        Он сгреб со стола фотографии, как неудачливый игрок в покер оставшиеся фишки. Челюсти сжаты, в глазах какое-то непонятное, дикое выражение.
        - Ты что, обиделся? Из-за того, что я раскритиковала твою работу? Да перестань, это глупо… - начала Вика, но Сандерс оборвал ее:
        - Глупо топтаться на месте. А ты, если ничего не понимаешь в изобразительном искусстве, лучше держи свое мнение при себе. Ты считает дураками тех, кто заплатил за «ежика» восемьсот тысяч, но тебе недостает ума заработать столько же на то, чтобы купить так называемые «нормальные» картины. Разве в этом есть логика?
        - Вот же! - теперь взорвалась Вика. - Это просто курам на смех! Да делай, что угодно. Я просто спросила, не мог ли ты нарисовать мой портрет, а вовсе не имела в виду, что ты создаешь какое-то дерьмо.
        - Не имела? - не поверил художник.
        - Да, не имела… - более уверенным тоном повторила женщина. - Знаешь, мне надоел этот разговор. Да и поздно уже. Наверное, я поеду домой.
        Вика прошагала мимо хозяина дома обратно внутрь. Она не лгала: солнце начало садиться, в воздухе повеяло надвигающимся дождем. Тем более, отсюда до ее дома приличное расстояние, а женщине не было понятно даже, на какую маршрутку надо сесть и где ее ловить, чтобы уехать в родной район.
        - Погоди, - резко поймал ее за руку Роман. - Не стоит расставаться на такой ноте. Давай, хотя бы чаю выпьем, а потом я сам тебя отвезу. Я… не хотел тебя обидеть.
        - Знаю, - все же вырвала локоть из захвата Вика. Она прикинула время, которое затратит на обратный путь и смилостивилась. - Чай? Ладно, выпьем.
        Снова кухня. Белоснежные плитки, светлая мебель. На такой нерационально готовить, отчищать потом замучаешься. Но Роман, видимо, пользовался ею лишь для варки заварных супов и разогрева полуфабрикатов. С другой стороны, Вика и сама не очень любила извращаться со сложными блюдами. Потолком ее кулинарного творчества были макароны с сыром и картофельное пюре.
        Ели в тишине. Покупные пирожки с вишней оказались весьма неплохи. Роман рассеянно чесал ногой, ластившегося к нему, Шрапнеля. Нога была одета в светло-серый носок, на глазах становившийся от соприкосновения с кошачьей шерстью темно-серым. Да уж, а Вика его голыми руками трогала. Она никогда не была чересчур брезгливой и особенной чистюлей тоже не слыла, но сегодняшний наряд решила от греха подальше сразу по приезду сунуть в стиральную машину. Хорошо хоть короткошерстная зверюга еще не так интенсивно линяла, как некоторые ее длинношерстные собратья.
        - Почему ты не ешь желтые перцы?
        - Прости, что?
        - Ты тогда сказал Ирине, чтобы она принесла салат без желтых перцев, - напомнила Виктория. Мужчина кривовато улыбнулся:
        - У каждой знаменитости должен быть свой пунктик. Я не ем ничего желтого.
        - Причина? - продолжила допытываться гостья.
        - А для этого должна быть причина? - вопросом на вопрос ответил Роман.
        - Я полагаю - да. Может, тебе не нравится сам цвет. Или ты считаешь желтые продукты опасными для здоровья. Да сколько угодно вариантов!
        - Телефон! - поднял палец вверх, призывая прислушаться художник. - Не слышишь?
        - В моей сумке, - кинулась к оставленной в прихожей дамской сумочке Виктория. Она ничего не слышала, пока не расстегнула «молнию». Роман вместе с котом выползли следом за гостьей. - Да, слушаю? Говорите! Люда? Что? Нет, я сейчас в гостях…
        Лицо Виктории побледнело, она тяжело прислонилась к стене, слушая речь на том конце провода. Потом начала молча кивать. Один кивок, второй, третий, и, наконец, глухое:
        - Да… поняла.
        - Что произошло?
        - Моя квартира… пожар. Говорят, проводку закоротило. Вот черт! - когда первая волна информации дошла до сознания Вики, она разозлилась.
        - Хорошо, что тебя не было дома, так ведь? - почему-то спросил Роман. Женщина бросила не него растерянный взгляд:
        - Не знаю… Надо ехать туда.
        - Конечно, конечно, - заторопился художник.
        Уже через десять минут они выехали прочь за ворота. Вика продолжала названивать соседке, узнавать подробности. Роман сосредоточился на дороге, но иногда женщина ловила в уголках его глаз подозрительный блеск.
        «Облегчение? - поняла она. - Он испытывает облегчение. Но отчего?»
        Вскоре ей стало не до художника и не до его странностей и премудростей. В подъезде пахло гарью. Лифт не работал, так что пришлось подниматься на четвертый этаж пешком. Дверь ее квартиры была раскрыта настежь, рядом толкались Людмила, сосед с пятого этажа, которого Вика не знала по имени, пожарный и участковый полицейский. Едва заметив, вся четверка бросилась к ней. Людмила причитала, пожарный пытался сунуть под нос какую-то бумагу, а полицейский принялся задавать вопросы: «Где она была? Не ставила ли она самостоятельно газовое оборудование?» Устроил форменный допрос.
        - Меня весь день не было дома, - отщелкивала ответы Вика. - Нет, не ставила. Электроплитой не пользовалась. Приборов, мощностью больше двух киловатт не имею.
        - Мы думаем, - вмешался пожарный, - причиной возгорания стало короткое замыкание. Очаг находился рядом с кроватью в спальне.
        - Какая же я идиотка! Забыла выключить лампу. Она постоянно мигала, я собиралась ее поменять завтра, - воскликнула в отчаянии женщина. - Это точно из-за той проклятой лампы.
        - Значит, кэзе, - сделал вывод полицейский. - Что же, гражданка, вы так наплевательски относитесь к своей безопасности? Хорошо, у вас бдительные соседи. Вызвали вовремя бригаду, так что ущерб нанесен небольшой.
        - Насколько небольшой? - уточнил Роман.
        - А вы…? - прищурился полицейский.
        - Друг.
        - Здесь не проживаете?
        - Нет. Я одна живу. Так какой ущерб?
        - Пострадала площадь в девять квадратных метров, точнее, одна комната. Нам удалось быстро все потушить, правда, вам придется теперь менять мебель. И еще поставьте либо новую дверь, либо в этой замки почините, - пожарный ткнул перчаткой в металлическое полотно. - Ключи мы не нашли, пришлось выбивать.
        - Я могу пройти? - Вика указала в темноту коридора.
        - Конечно. Наша работа на этом закончена, - разрешил пожарный.
        Электричества не было. Не удивительно. На первый взгляд квартира была все в том же состоянии, в каком ее утром оставила Виктория. Но стоило подойти поближе ко входу в спальню, все становилось на свои места. Пропало почти все: шторы превратились в куцые обрывки ткани, в ковре зияло несколько огромных неровных дыр. Стул обгорел до черноты, на столе потрескался весь лак. Полка с книгами и цветочными горшками обрушилась на пол, и теперь годилась лишь для окончательного сожжения. Не пострадало только основание кровати да шкаф, который, правда, слегка перекосился.
        - Охренеть, - по слогам прошептала Вика.
        - Именно так я все и представлял, - произнес у нее за спиной Роман.
        - О чем ты?
        - А? Просто… никогда не был на месте пожара. Вот, когда сказали, что пострадала одна спальня, я именно так все и представил. Ну, примерно так, - как-то неубедительно объяснил Роман. У Вики появилась совершенно безумная мысль. А что, если художник каким-то образом спалил ее жилище?
        «Бред какой-то! Если он создает наркоманских ежей и не ест ничего желтого, это вовсе не значит, что у мужика не все в порядке с головой. Не похож он на маньяка-пиромана. Да и как бы он это проделал?» - тут же отвергла Виктория свои подозрения.
        Она проверила содержимое тумбочки. Кое-какие бумаги сгорели, но ничего важного там не хранилось. А вот одежду жалко. Некоторые платья и свитера заметно пострадали. Остальное женщина выгребла из шкафа. От ткани шел неприятный запах, но, в общем и целом урон был не смертельным.
        - Что будешь делать?
        - Перемещусь на диван в зале. А здесь придется делать ремонт…
        - А сегодня? Замок, - напомнил Роман.
        - У меня еще щеколда есть, на нее закроюсь, - сейчас Викторию мало волновали такие пустяки. Она уже мысленно просила аванс у главного менеджера и раздумывала, можно ли как-то отремонтировать кровать. Скажем, заменить в ней пару досок, или придется покупать новую?
        - Я помогу тебе. С ремонтом.
        - Не стоит.
        - Нет, стоит. Не отказывайся, прошу.
        Настойчивость художника поражала Вику. Она не понимала, с чего вдруг он так о ней заботиться. И хоть ей и непонятны были мотивы, но пока вреда от Романа не было никакого. Поэтому женщина согласилась. И на то, что Сандерс поможет ей с ремонтом, и на то, что эту ночь она переночует у него дома, а не в своем сомнительном убежище.
        - Завтра вызовем мастера, пусть поставит новый замок.
        - Мне очень неудобно…
        - Не начинай, - предостерег ее художник. - Для меня это дело принципа.
        - Рыцарский кодекс? Не оставлять прекрасную даму в беде? - улыбнулась Вика.
        - Что-то вроде того. Я не бросаю тех, с кем связан, - туманно ответили ей.
        Уточнять, что это значит, Виктория не стала.
        Личное прошлое
        Символ правой руки. Согласно названию, знак обозначает совокупность неких событий, сформировавших личность, некого краеугольного камня всего существования отдельного существа. Знак носит нейтральную окраску и обычно является так называемым «говорящим», подчеркивающим временную направленность травмирующего опыта.
        1/8
        Это было больно - смотреть на Леру. Наблюдать за тем, как она поджимает губы, собирает брови у переносицы и в который раз перечитывает направление, словно пытаясь найти там что-то новое. Но он и так знал, что именно его ожидает: шестисантиметровая игла и несколько часов почти полной неподвижности. Анализы крови ничего толкового не дали. Повышенный уровень лейкоцитов, как сказала Алиса Григорьевна, можно было списать и на не долеченный бронхит, остальные же показатели были в норме. Врач хмурилась ровно так же, как сейчас Лера, задумчиво стучала пальцами по столешнице, а потом принялась кому-то названивать.
        - Придется провести еще одно исследование, - после долгих переговоров обратилась она к ним.
        - Какое еще исследование? - Лера была очень недовольна таким поворотом дела. - Неужели вы еще не поняли, что с моим мужем?
        - Нервная система устроена очень сложно… - осторожно начала невролог.
        - Значит, не знаете, - оборвала ее Валерия. - Прекрасно! Я думала, вы - хороший специалист. Отвалила кучу денег за КТ, но и этого вам кажется мало, хотите выжать из нас все.
        - Лера, - попытался остановить взвинченную жену Доброслав, - перестань! Алиса Григорьевна, скажите честно, что вы предполагаете? Что со мной может быть? Это может быть… онкология.
        Он заметил, как при последних словах жена болезненно поморщилась. Дома они не затрагивали эту тему, не пыталась анализировать его состояние, хотя каждый из них не раз и не два задавались вопросом: насколько все плохо? А еще, сколько у них осталось времени, прежде чем станет совсем невыносимо?
        - Нет. Мы не нашли никаких подтверждений, - впервые в голосе доктора появилась уверенность.
        «Мы» - значит, не только она придерживается такого мнения. У мужчины отлегло от сердца, но потом сомнения взяли свое:
        - Если это не рак, тогда что? - озвучила за него вопрос Лера.
        - Наиболее вероятны два варианта. Признаки указывают на рассеянный склероз, правда, я не знаю случаев столь резкой манифестации. Да и, судя по вашим рассказам, тут скорее второе, а именно - какая-то инфекция. Поэтому-то и нужна люмбальная пункция, чтобы исключить один из этих вариантов.
        - Инфекция? То есть, вирус? - не понял Доброслав.
        - Скорее, бактериальная.
        - В таком случае, меня можно вылечить обычными антибиотиками?
        - Еще раз повторяю, я не знаю, - Алиса Григорьевна сложила руки перед собой и наклонилась вперед. - Инфекционных заболеваний тоже полно. Но при тех же менингитах обычно повышается температура, а у вас она в норме. И все же исключать ничего не стоит. У нас слишком мало данных, чтобы делать окончательные выводы.
        - Хорошо. Но если это не инфекция, то… как вы сказали, склероз? - Ответ врача не слишком утешил мужчину. Он только больше запутался.
        - Рассеянный склероз, - поправила его невролог. - Он не имеет никакого отношения к старческой забывчивости. Представьте себе кабель, по которому проходит сигнал - это отросток одной нервной клетки. Каждый из них имеет, как и изолированный провод, свою оболочку из белка миелина. Благодаря ей отростки защищены, а сигнал от клетки к клетке проходит быстрее. У больных рассеянным склерозом нарушается целостность этих оболочек, на них появляются множественные рубцы, причем поражаются различные области, отсюда и название - рассеянный.
        - Это лечится? - Все эти медицинские подробности мало интересовали Леру. Она все еще была зла, и смотрела на Алису Григорьевну с плохо скрываемым презрением.
        - Да. - Раздался слаженный вздох облегчения, но врач предупреждающе подняла руку. - В общем и целом, но полного излечения не бывает. Мы можем лишь купировать симптоматику, не допустить ухудшений, но повернуть болезнь вспять невозможно. И опять же, повторюсь, я не уверенна в диагнозе.
        В тот же вечер Доброслав застал Леру за чтением каких-то статей в интернете. Хотел посмотреть, что именно изучает жена, но та, едва заслышав шаги за спиной, свернула все окна и сделала вид, что всего лишь занята пасьянсом. Комментировать происходящее мужчина не стал. Последнее время Лера заводилась от малейших замечаний с его стороны. Лишний скандал был ни к чему. Сам Доброслав придерживался мнения, что даже самый плохенький специалист - это тоже специалист, тем более, когда речь заходит о таких сложных материях, как человеческое тело. И коли Алиса Григорьевна не способна разобраться, что происходит в его конкретно теле, о них с женой и говорить нечего.
        Слава не хотел, чтобы Лера сопровождала его. Отговаривал ее весь предыдущий день. От нее исходила такая волна беспокойства, что самому больному становилось не по себе.
        Да, Валерия продолжала повторять, что им не о чем волноваться, что вместе они сила, напоминала о том, что уже больше недели у Доброслава не наблюдается никаких изменений, - проще говоря, всячески пыталась утешить мужа. Но улыбалась при этом сухой, дежурной улыбкой, не затрагивающей глаза, которые она все чаще отводила, прятала за бликами стекол очков.
        Все чаще Слава слышал, как при разговоре со своей матерью Лера переходит на злобный шепот - спорит. Теща не особенно одобряла выбор дочери, хотя, как однажды высказалась сама Валерия, «проще выдержать конкурс в Гарвард или Йель, чем получить похвалу от этой старухи». И все же, Доброслав знал - это не совсем правда. Из него не вышло того мужа, которого заслуживала Лера. Именно он должен быть защитником, столбом, стеной, за которую можно спрятаться. А вместо этого, лишь приносил жене беспокойство.
        - Ну, как дела? - полусонно спросил Слава жену после очередного ее разговора с родительницей. Даже зевнул для убедительности, хотя за пару минут до того стоял под дверью спальни и напряженно прислушивался к голосу на кухне.
        Вместо того чтобы ответить, Лера неожиданно прильнула к нему со спины и как-то просительно зашептала:
        - Слав… ты же не думаешь ни о чем таком?
        - О чем это, о таком? - не въехал мужчина.
        - Моя мать может быть очень резкой, ты уж прости ее.
        - О чем? - повторил вопрос Доброслав. Не любил он этих словесных хождений вокруг да около.
        - Ты не думаешь развестись со мной?
        - Что за глупости?! - Сон, и поддельный, и настоящий мгновенно развеялся. - Почему я должен думать о разводе? Лерик, перестань наедаться на ночь, это явно плохо сказывается на твоей соображалке. Как тебе в голову могла прийти подобная чушь? Даже если ты попросишь развестись, я скажу: «Нет. Нет, и еще раз нет, дорогая Валерия Никитична, вы никуда от меня не денетесь!» Я вцеплюсь в тебя всеми десятью пальцами, вот так, - Доброслав развернулся, хватая жену за плечи, - обниму ногами, а потом заберусь на тебя сверху, чтобы наверняка не сбежала. Развод? Большей глупости ты просто не могла придумать.
        - Просто, - в темноте раздалось характерное шмыганье, Лера вытерла набежавшую слезинку, - я не знаю, что думать. Все так переменилось, понимаешь? И, если моя мать что-нибудь ляпнет, если она…
        - Она хочет, чтобы ты меня бросила, - догадался Слава.
        - Но я не брошу, - резко вскинулась женщина. - Ни за что не брошу.
        - И, наверное, так будет правильно.
        - Прости, что?
        - Твоя мать. Ее можно понять. Ни один нормальный родитель не хочет видеть своего ребенка в роли чьей-либо сиделки. Тебе всего двадцать девять, Лер, а она думает, что со мной ты заживо себя похоронишь.
        - Вот теперь ты городишь невесть что! - оттолкнула руки мужа Валерия. - Каждый может заболеть, или с ним может произойти несчастный случай. И что теперь? Тогда, следуя твоей логике, не следует жениться и выходить замуж вообще. Что значит, хоронить заживо? Да, у нас сейчас тяжелый период, но это все - временно.
        - Уверена? А если я оглохну? Или, хуже того, меня парализует?
        - Я не понимаю, чего ты от меня хочешь? Сам говоришь, что вцепишься всеми конечностями…
        - Вцеплюсь, - подтвердил Доброслав. - И не отпущу. Но прежде дам последний шанс, пока еще не превратился в безмозглую золотую рыбку, у которой памяти на десять секунд. Шанс все хорошенько обдумать. Я не обижусь, честно. Мне будет больно, мое сердце, возможно, разорвется от этой боли, но я не стану обвинять тебя. Не справедливо требовать от такой прекрасной молодой особы, как ты, жертвовать своей жизнью ради кого бы то ни было.
        - Почему ты заговорил об этом? - Лера отодвинулась от мужа и села. - Или Алиса Григорьевна что-то тебе рассказала? Давай, выкладывай все начистоту!
        - Да ничего она мне не говорила - вздохнул Слава. - Но ведь такое может произойти, не так ли? Нельзя ничего исключать. Дело не в моем упадническом настроение или скептицизме. Но факты говорят сами за себя. Я никогда не отличался крепким здоровьем, так что вряд ли все станет как прежде. Скорее, наоборот, будет только хуже. И мы не знаем, насколько и когда. А потому, Лерик, ты должна взвесить все «за» и «против». И только тогда дать себе, да и мне, ответ. Готова ли ты…
        - Готова, - не дала закончить женщина.
        - Лер…
        - С самого начала была готова. - Снова шмыганье. На этой раз Валерия не стала прятать слезы. После нескольких недель ее впервые прорвало на откровенность. - С того момента, как ты сказал, что не слышишь. Я дико перепугалась тогда, не спала всю ночь, мучилась. Знаешь, это чувство, когда понимаешь - вот она, точка невозврата. Чтобы потом не происходило, к прошлому не вернуться. Это как лавина. Ты либо прячешься в укрытие и ждешь, когда его накроет тоннами снега, либо трусливо бежишь от нее. Я не хочу бежать. Не потому что я такая… смелая или упрямая. И не из-за тебя, не из жалости к тебе, уж точно. Просто, знаю: побегу, и тогда ничего меня не спасет. Так что, милый, цепляйся за меня как можно крепче.
        Больше они о разводе не заикались, хотя Доброслав чувствовал, рано или поздно они с Лерой вернуться к этому разговору. И он не ручался, что тогда все пройдет также гладко. А пока приходилось наблюдать за тем, как жена нервозно потирает одну руку другой, как снова и снова перекалывает волосы, поправляет бант на блузке и манжеты рукавов. Они пришли на прием заранее, и вот уже полчаса сидели под дверью кабинета. Хотелось есть, хотелось воды, но ни того, ни другого было нельзя. Только и оставалось, что сглатывать вязкую слюну да заглядывать через каждые пять минут в телефон.
        - Проходите, - с правой стороны длинного коридора показалась коренастая фигура врача.
        - Подождешь меня? - обратился Доброслав к жене.
        - Куда я денусь, клещик ты мой, - притворно скривилась та.
        - А за козла ответишь, - хмыкнул мужчина.
        В процедурном кабинете стояла готовая каталка. Врач взял у Славы все бумаги, сел за стол, а сам указал на нее:
        - Раздевайтесь до пояса и ложитесь на правый бок. Процедура безболезненная, так что бояться нечего. Значит, вас прислала Александрова?
        - Да, Алиса Григорьевна, - Доброслав послушно стянул свитер, потом расстегнул рубашку. Врач внушал доверие одним своим видом. Из-под синей шапочки торчали седеющие волосы, руки не совершали ни единого лишнего движения, а в глазах читалось отражение недюжинного ума. И Слава не удержался от вопроса. - Скажите, что вы о ней думаете?
        - В каком плане? - Пальцы с зажатой в них ручкой замерли над карточкой пациента.
        - Она толковая или так себе?
        - Алиса Григорьевна одна из лучших специалистов, которых я знаю. Во всяком случае, в нашем городе. А что, у вас возникли сомнения в ее компетенции?
        - Не то, чтобы сомнения, - промямлил Доброслав, залезая на каталку. - Она кажется слишком неуверенной, я бы выразился так.
        Врач поднялся, подошел к раковине и начал тщательно мыть руки. Слава не мог видеть его лица, но по голосу понял - тот честно выражает свое мнение.
        - Наша профессия не терпит самоуверенности. Если вам выписывают лекарство и при этом говорят, что оно тут же вас исцелит - вот где подвох. Настоящий врач никогда не может быть на все сто процентов уверен в том, что делает. Потому что каждый пациент, как и его недуг, уникальны. Нельзя прописать одни и те же таблетки, скажем, от головной боли и ждать, что на всех они подействуют одинаково. Как и нельзя по двум-трем симптомам из учебника поставить диагноз. Уверяю вас, если Алиса Григорьевна кажется неуверенной, это вовсе не означает, что у нее не хватает квалификации или знаний. Надеюсь, мой ответ вас устроил?
        - Более чем, - не стал больше допрашивать врача Слава.
        - Согните ноги и как можно сильнее прижмите их к телу. Так, хорошо. И голову, опустите ее… отлично.
        Доброслав согнулся на кушетке в позе эмбриона, так что почувствовал, как начинает тянуть мышцы спины. Поза была крайне неудобной, зато позволяла максимально растянуть позвоночник и увеличить пространство между позвонками. К коже прикоснулись чем-то прохладным, запахло спиртом. Слава попробовал максимально расслабиться, что в его положении было довольно сложно.
        - Дышите носом и думайте о чем-то приятном, - посоветовал врач. - Я сейчас сделаю укольчик, потерпите немного.
        Что-что, а терпеть мужчина давно привык. Только втянул через сжатые зубы воздух, когда длинная игла прошила спину. Неприятно, но не так страшно.
        - Не шевелитесь, - попросил доктор.
        Пришлось послушаться. Пока позади него колдовал кудесник в синем одеянии, Доброслав пытался мысленно доказать один из геометрических постулатов. Математика всегда приносила ясность в его мысли. Изящество ее формул и постоянство законов восхищала мужчину, давала некую уверенность в том, что в этом мире есть хоть что-то незыблемое, что-то крепкое.
        - Вот так. Все, сейчас я выну иглу и заклею место прокола. Старайтесь особенно не двигаться.
        После процедуры Доброслава отвезли в палату. Какой бы, на первый взгляд, пустяковой она не выглядела, однако, пару часов после пункции не разрешалось даже садиться. Молоденькая медсестричка померила Славе давление, прощупала пульс и, наверное, раз пять спросила, не кружится ли у него голова.
        - Все нормально, - успокоил ее, а заодно и пришедшую следом за ним Леру. - Вы не знаете, когда будут готовы анализы?
        - Дня через три. Но это вы еще уточните у своего доктора.
        Глаза закрывались сами собой. То ли это была реакция на забор ликвора, то ли он просто не выспался. А еще почему-то резко заболели кончики пальцев на левой руке. Интересно, это нормально? Доброслав попробовал как-то изменить положение, покрутил плечом, но вместо облегчения вдруг ощутил, как его черным непроницаемым мешком накрывает темнота. Рука дернулась сама по себе, вслед за ней нога, и вот уже все тело затряслось в судороге. Он едва слышал тонкий голосок, прорывающийся к нему словно через перьевую подушку:
        - Что с вами?
        - Слава, Слава! - вскрикнула жена, а потом и звуки, и свет выключили.
        В себя Доброслав пришел, лежа уже на другом боку. Каждый мускул болел, на него навалилась неимоверная усталость. Едва разлепив глаза, мужчина увидел заплаканное лицо Леры:
        - Господи, Слава, ты как?
        - Что произошло? - язык не слушался, во рту ощущался привкус крови.
        - Врач сказал, такое иногда бывает. Не надо было нам соглашаться. Ты потерял сознание, я… я… - хлюпнула носом Валерия.
        - Я тебя сильно напугал?
        - До чертиков!
        - Прости.
        Свет бил по глазам, так что захотелось прикрыть их ладонью. Но ничего не вышло, руки стали тяжелыми, как две пудовые гири. Правая безвольно свисала вдоль туловища, левую сжимала Лера. Мужчина попытался сжать ее кисть в ответ, но только смог едва охватить пальцами.
        - Что такое? - прочитав замешательство на лице мужа, спросила Валерия.
        - Кажется, тебе все же придется бежать от лавины, - мрачно пошутил тот. - Я не могу пошевелиться.
        Паутина
        Символ правой руки. Также называется «Дом паука». Один из связующих знаков, объединяющих пиктограммы с направленностью в прошлое и будущее. Означает проистекание следствия из определенной причины. Как и большинство связующих знаков пишется сдержанными тонами.
        Видение четвертое
        Все началось с фотографий. Упакованные в светло-коричневый конверт из крафтовой бумаги без обратного адреса и каких-либо пометок, они хранились в ящике его стола вот уже несколько дней. Периодически бизнесмен доставал их оттуда, бережно, с осторожностью, словно ядовитых змей, и принимался разглядывать. Это была настоящая пытка. Фотографии сделал профессионал, с помощью отличного оборудования, но они не представляли никакой художественной ценности. Разве что ценность в суде.
        Но нет, он не станет заявлять на нее. Да, эта сучка вымарала его имя в грязи, но упечь ее в тюрьму будет слишком просто. К тому же, какой от этого прок? Сколько сейчас дают за подобные преступления, а? Два года, год? А, может, наказание вовсе будет условным. «Да, ваша честь, - скажет она своим медовым голоском, - я виновата», - и на том все закончится. А дальше его бывшая жена, дьявол ее побери, помчится к своему любовничку.
        От одного взгляда на это смазливое личико предпринимателя начинает мутить. Сколько раз он задавался вопросом: чего ей не хватало? Он обеспечил эту деревенщину всем. Купил машину, квартиру, дал должность в своей фирме. Каким же надо быть ослопом, чтобы не понять очевидных вещей. Тоня никогда его не любила. Использовала, слопала все, что он ей преподнес на серебряном блюдечке, а потом уничижительно отрыгнула в лицо: «Ты меня бесишь, Тунгусов!»
        Но ничего, он еще ей покажет. Но прежде задаст урок этому наглому мальчишке, посмевшему увести его собственность. Именно так - собственность, потому что сама по себе Антонина Шаталова - никто.
        Мужчина наливает себе виски, и, продолжая смотреть на снимки, прокручивает в голове события последних десяти лет. Десяти долгих лет, которые он посвятил этой мрази. Кем она была до него, до Тимофея Николаевича Тунгусова-Майского? Всего лишь обычной продавщицей в захудалом магазинчике. Когда они встретились, Антонина торговала паленой водкой из-под полы и дымила, как паровоз. Он вытащил ее оттуда, сделал настоящей леди, хотя родители были в ужасе, а подчиненные шептались по углам, что их начальник сошел с ума. Тимофей не обращал внимания на первых, а от вторых просто-напросто избавился.
        - Я не намерена сидеть дома, - однажды заявила супруга.
        - И чем же ты хочешь заняться? - поинтересовался Тимофей.
        - Разве у тебя на фирме не найдется для меня места?
        - Я руковожу строительной компанией, - напомнил он. - Вряд ли ты что-то понимаешь в строительстве.
        - Так придумай то, что мне подойдет, - пожала плечами Тоня. - Ты же, вроде, крутой начальник, или я ошибаюсь?
        Влюбленный мужчина - глупый мужчина. А Тунгусов любил свою Антонину настолько, что у него, видимо, совсем мозгов не осталось, раз уже через полтора месяца та стала руководительницей отдела по связям с общественностью. Должность была номинальной, но Тоню это мало волновало.
        Ей нравилось ходить из кабинета в кабинет на своих десятисантиметровых брендовых каблуках, нравилось носить бедж на атласной белой ленте; нравилось организовывать так называемые «собрания для СМИ», больше напоминающие бесплатные попойки для пройдох-журналистов. А Тимофею нравилось иногда встречать жену в коридорах, нравилось смотреть, что она здесь, рядом, всегда на расстоянии руки, ну, или звонка из одного отдела в другой.
        А что они творили, когда оставались одни! Ни одна молоденькая секретарша не была способна так «готовить кофе». Тунгусову даже пришлось стол в кабинете менять на более крепкий. И поискать другого заместителя, потому что Тоня один раз заявила, что ей нравятся мужчины с родинками на лице, а у Стасенко их было целых две.
        Да уж, сколько безумств Тимофей тогда совершил, и продолжал совершать! Даже когда Шаталова подала на развод, он не поверил. Просто стоял, смотрел на копию заявления, которую она ему принесла, и не смог произнести ничего, кроме:
        - Чего ты хочешь?
        - В смысле? Ты что, не понял? Я развожусь с тобой, Тунгусов.
        - Но почему? Разве мы не счастливы? Разве тебе что-то не хватает? Просто скажи, чего тебе не хватает. Я все куплю, все сделаю.
        - В этом и проблема, - выплюнула Антонина. - Ты считаешь, что все можно решить с помощью денег. Что любовь - такой же товар, как красивое платье или дорогое украшение. Я не могу так жить, Тунгусов. Мне не хватает воздуха, не хватает простора. Но самое главное, я устала от тебя. Ты мне нравился, правда, но все прошло… ничего нет. И у меня нет больше причин с тобой оставаться. Твоя ревность, твоя мания меня контролировать просто сводят с ума.
        - Я люблю тебя, - словно это могло служить оправданием всему, сказал Тимофей.
        - Ты жалок, Тунгусов. Разве может нормальный мужик так таскаться за бабой? У тебя, вообще, гордость есть?
        Нет. У него нет гордости. Но это вовсе не означает, что эта стерва имеет право так оскорблять его.
        - У тебя кто-то есть? - догадался бизнесмен.
        - Да при чем здесь это?! Ох, как же с тобой тяжело. Нет, у меня никого нет.
        Лгунья. В этом не осталось никаких сомнений. Разве существует иная причина тому, что Антонина его бросила? Только другой мужчина. Хуже того - какой-то малолетний сопляк. И, конечно же, Тоня не может такого любить. Она просто играет с Тимофеем, пытается его разозлить. Ей всегда нравилось его провоцировать. Как тогда, за закрытой дверью кабинета. И эти фотографии доказательства не ее измены, это - вызов ему, Тунгусову. Давай, любимый, предприми что-нибудь, докажи, как сильна твоя любовь!
        - И я докажу, - Тимофей сжимает в руках стакан с такой силой, что по стеклу проходит трещина. - Я всем докажу.
        Фотографии летят в сторону. Частный детектив, которого мужчина нанял, ободрал его как липку. Но это того стоило. Он был слеп, но прозрел. Был глуп, но теперь все изменится. Сегодня Тимофей незаметно стащил у жены телефон. Только подумайте: эта курица не хотела пускать его в квартиру, в проклятую квартиру, которую Тунгусов ей купил! Но потом одумалась, даже чаю предложила. И пока возилась на кухне, Тимофей потихоньку поковырялся в ее сумочке.
        План мужчины предельно прост. Достаточно нажать пару кнопок, и вот он уже набирает сообщение: «Хочу с тобою встретиться, ангелок» Потом добавляет сердечко. Лицо Тунгусова перекашивается от ярости и омерзения. Ему Тоня даже паршивого смайлика ни разу не прислала, а этого пацана буквально облизывает. «Милый мой мальчик», «солнышко», как Тоня только не называет этого мальчишку. Но чаще всего в их переписке мелькает именно это обращение: ангелок. Любовник жены, и правда, похож на подросшего херувима. Светлые волосы, пухлые губки. Молокосос, он и есть молокосос - ничего от настоящего мужика.
        «Нет, - еще раз убеждает себя Тимофей, - она не может любить такого»
        Ответ приходит спустя несколько минут, и это неимоверно бесит. Всего несколько слов: «Окей, договорились». Ну, хоть пишет этот придурок нормально, как положено парню, а не слащавой девке - коротко и ясно, без лишних сантиментов. Только это его уже не спасет.
        - Я ухожу, - бросает Тимофей, на ходу застегивая пиджак. - Предупреди Павла, что поездка на объект откладывается и отмени на сегодня все встречи.
        - Что-то случилось, Тимофей Николаевич? - исполнительная Жанна тут же хватает телефонную трубку, одновременно исправляя в компьютере расписание шефа.
        - Тебя это не касается, - сегодня Тунгусов не хочет ни перед кем отчитываться. Сегодня он настроен сломать кое-кому пару костей.
        Водитель выскакивает из машины, как черт из табакерки, но Тимофей отталкивает его в сторону:
        - Сам поведу, можешь отдыхать.
        Ему не нужны лишние свидетели, да и в помощниках он не нуждается. Дорога до железнодорожного переезда занимает всего полчаса. Мелкий засранец не удивиться, они с Тоней уже встречались тут. Недалеко лесопарк, в котором эти двое прогуливались, как выразился детектив, держась за руки и беспрестанно целуясь. Тогда Тимофей был готов выбить ищейке пару лишних зубов. Этот сукин сын сидел напротив с таким видом, словно рассказывал занятный анекдот, а не докладывал мужу об измене жены.
        Хорошо, что больше Тимофею не придется выслушивать подобное. Фотографии стали последним заданием для детектива. Теперь бизнесмен будет действовать сам. Он заставит их обоих заплатить за свое унижение: и Тоню, и ангелочка. Но, в отличие от парня, свою жену он и пальцем не тронет. Что-что, а бить женщин в семье Тунгусовых-Майских не принято. Если она и будет страдать, то иначе. Уж Тимофей найдет способ, добьется того, что Тоня сама приползет к нему. Она прежде жаловалась на недостаток свободы, так вот: сначала он отберет у Антонины всю свободу. Сделает ее полностью зависимой от него, пока жена не научится уважать Тимофея. Но это все потом… сладкие грезы.
        А сейчас предприниматель паркуется у ближайшей к переезду постройке и осматривается. Кажется, это склад, но его давно забросили. В этой стране слишком много пустоты: пустые здания, пустые пространства, пустые люди. А там, где есть пустота, немедленно появляется мусор. Вот он: щебенка, обломки кирпичей, какие-то детали, банки из-под пива и то, что нужно Тимофею - железный прут. Мужчина взвешивает находку в руке. Довольно тяжелый, но не слишком длинный, таким удобно орудовать, выколачивая из самоуверенных детишек дерьмо.
        Он мог заплатить деньги и нанять пару мордоворотов. Мог, но не стал. Тимофею нужна была полная сатисфакция, его достали сухие отчеты. Настоящее правосудие вершится своими руками. Этот сопляк переступил черту и должен ответить за это, просто напугать его будет не достаточно.
        Тимофей довольно ухмыляется и идет к путям. Телефон в кармане играет одну из слезливых баллад, но мужчина его игнорирует. Он уже приметил около шлагбаума очертания тонкой фигурки подростка. Фотографии не давали реального представления о любовнике жены. Тот оказывается довольно высоким, да и не таким уж щуплым, как думал Тимофей. Но все же со взрослым сорокалетним мужиком, вооруженным прутом, ангелочку явно не тягаться.
        Мальчика тоже замечает Тунгусова. О, какие большие глаза! С удивлением они смотрят сначала на предпринимателя, потом на железку в его руках. Значит, догадался.
        - Что… что вы делаете? - непонимающе вопрошает щенок.
        - Ты спал с моей женой, - не вопрос - простое напоминание о свершившемся.
        - Я не понимаю…
        - Антонина Шаталова, - улыбается Тимофей, поудобнее перехватывает прут.
        Вот теперь удивление сменяется страхом.
        Тунгусов ворочал миллионами, он заставлял мелкие компании уходить с рынка, но лишь физическое превосходство над противником, осознание собственной силы приносит Тимофею небывалое удовольствие.
        «Да, правильно. Так и надо. Ты должен обделаться от одного моего вида», - проноситься в голове мысль.
        - Она сказала, что развелась с мужем.
        - Да ну?
        - Я видел свидетельство… - продолжает утверждать парень. - Тоня сказала, что ненавидит вас. Что ее муж - тиран, и она не хочет иметь с ним ничего общего.
        - И ты поверил? - прут перекочевывает из руки в руку.
        Мальчишка начинает пятиться, отступать подальше, но вскоре упирается спиной в угол будки. Раньше в ней сидел железнодорожник, управляющий шлагбаумом, но уже лет семь по этим путям не проезжал ни один товарняк. Как Тимофей и говорил: в этой стране слишком много пустоты.
        Первый удар приходится по предплечью ангелочка. Тот пытается как-то защититься, инстинктивно прикрывает голову, и немедленно получает снова, теперь по ребрам. Ангелочек вскрикивает, но это лишь раззадоривает нападающего. Именно такой реакции Тимофей и ожидал. Кричи, кричи, сопляк! Рывок. Схватить за шиворот, хорошенько встряхнуть и бросить на землю. Мальчишка пытается пнуть предпринимателя, но тот отскакивает в сторону, а потом со всей силы ударяет подростка ботинком в живот. Вырывает из его глотки стон, и уж точно не от удовольствия. Перекатившись набок, юнец сжимается в комок.
        - А ты, оказывается, слабак! - щерит зубы Тимофей.
        - Не надо, пожалуйста…
        Надо. Еще как надо. От очередного удара у сопляка что-то ломается. Скулеж переходит в полноценный вой, и это немного приводит Тунгусова в чувство. Он не собирался убивать парня. Но когда ангелочек, снова пытается встать, вместе с ним в мужчине поднимается волна гнева. Перед бизнесменом проносятся все десять лет брака, а в уши ударяют слова: «Ты жалок, Тунгусов».
        Он никогда не был жалким.
        Прут резко опускается на спину Даниила, и пара позвонков не выдерживает, как до того стакан, покрываясь сетью трещин. Тимофей успокаивается гораздо позже, когда противник перестает корчиться и окончательно затихает. В синее апрельское небо смотрят два карих глаза.
        Роман дергается во сне, раскидывает плед, которым его заботливо укрыла Вика. Снова плохой сон. Уже четвертый за эту неделю. Детали сна постоянно меняются, но широко распахнутые застывшие на залитом кровью лице остаются неизменными. Он не знает, что будет дальше. Видение обрывается ровно в тот момент, как светловолосый юноша перестает сопротивляться.
        Он мертв или просто не способен двинуть ни одним мускулом? И как дальше поступит тот мужчина? Множество вопросов, но у Романа нет на них ответов. Значит, это окончательно. Значит, такова расплата за выбор.
        Только вот чей?
        Воспоминание первое
        Маленькая комнатка была слишком тесна для двух детей. В ней едва помещались двухъярусная кровать, шкаф и письменный стол, поделенный пополам самодельной границей из синей изоленты. Мать, заметив границу, принялась ругаться, отец по своему обыкновению только нахмурился. Но на этот раз Алиса стояла на своем:
        - Он постоянно устраивает бардак, мне негде делать уроки! - жаловалась сестра, пока стоящий рядом Ромка вытирал рукавом красный нос.
        Утром они опять повздорили, после чего сестра и прилепила на столешницу темно-синюю полоску, напоминавшую реку между двумя странами. В одной стране царил идеальный порядок. Ровные горы учебников окружали дворец-карандашницу и небольшую шкатулку, исполнявшую роль главной сокровищницы. Но стоило перейти границу, как ты попадал в полную опасностей местность, заваленную обрывками бумаги, погрызенными ручками и похороненными под грудами рисунков остатками жвачки и сладостей.
        - Так объясни ему, что так делать не надо, - впервые с тех пор, как оба родителя очутились в комнатке, открыл рот отец.
        - А ты думаешь, я не пыталась?! Этот придурок все делает назло! - не выдержала Алиса, но вместо поддержки вызвала гнев старших.
        - Дочка! Нельзя так называть брата! - вскричал папа.
        - Если он не понимает, так прибери сама. Ты же старшая сестра, ты должна помогать Роме, - снова завела старую песню мать.
        Девочка едва удержалась от того, чтобы не выругаться. Как же ее достало вечное: «Ты же старше, ты должна». В конце концов, она не просила их рожать еще одного ребенка. И в няньки тоже не нанималась. Когда этот бездельник был крошечным, Алиса еще могла понять его вечное нытье, поломанные игрушки и испорченные вещи. Но сейчас Ромке почти восемь, а ума у него совсем не прибавилось. Брат по-прежнему оставлял за собой разрушение и хаос, и в большинстве случаев ему это сходило с рук.
        Вместо того, чтобы заставить Ромку исправить содеянное, родители почему-то предпочитали срывать зло на его сестре, будто именно Алиса толкала младшего на преступления. Взял братец из отцовских инструментов отвертку и где-то потерял ее - виновата Алиса, что разрешила. Кинул Ромка кожуру от апельсина мимо мусорного ведра, снова старшая сестра должна каяться, что не подобрала за ним. А мелкому что? Он размазывает сопли по лицу, прикидываясь в очередной раз жертвой сестринского террора, и его никто тронуть не смеет. А девочке отдувайся за двоих.
        - И как теперь это убрать, а? - задала очередной вопрос мать, показывая на изоленту. - Испортила стол, и стоит, как ни в чем не бывало…
        Алиса, открывшая было рот, задохнулась от такого заявление. Она испортила? «А это ничего, что он уже был давно испорчен? Вы загляните под стол, там все в рисунках!», - кричала девочка мысленно. Но упаси Бог такое произнести вслух. Все сказанное немедленно обращалось против самой же Алисы. Не проследила, не растолковала, позволила…
        Почему брат настолько обожал расписывать все поверхности, кроме тех, которые для этой самой росписи предназначались, оставалось для девочки загадкой. Несколько каракуль Алиса нашла на обоях под кроватью, еще одно «произведение» украшало дно выдвижного ящика, а уж сколько страшных рож и человечков с автоматами красовалось на полях Ромкиных книжек, и не перечесть! Низ столешницы был расписан им в возрасте четырех-пяти лет, но родители до сих пор об этом даже не догадывались. И как показывал опыт Алисы, их незнание было к лучшему.
        - Меня не волнует, зачем ты это сделала, - тем временем продолжала ворчать мать. - Но как наклеила, так и отдерешь. Я тебе дам спирт, им ототрешь клей, и чтобы следа не осталось. А ты, - родительница повернулась к младшему из детей, - уберешь свой бардак, понял? И чтобы я не слышала больше от Алисы, что ты лазил по ее вещам.
        Отец ограничился многозначительным кряканьем, и оба взрослых немедленно удалились из комнаты. Словно по волшебству, Ромка немедленно прекратил реветь, насупился и, усевшись на стул, замолк.
        - Ты слышал, что мама сказала? - обратилась к нему Алиса.
        - Надоело, когда захочу, тогда и уберусь… - пробормотал в ответ мелкий.
        - Какой же ты придурочный! - не выдержала сестра. - Хочешь, чтобы тебя отлупили? Пожалуйста! Только меня не впутывай!
        Он все-таки убрался. Точнее, смел весь мусор в один пакет, не разбирая, что нужно, а что - нет. Свои рисунки Ромка не очень-то берег. Если надо, он хоть сотню таких же нарисует. И пока Алиса оттирала клей, оставшийся от изоленты, именно этим и занялся.
        На дворе стояла середина февраля. Больше недели назад солнце спряталось за тучи, и даже на минуту не покинуло своего убежища. Снег валил, не переставая, так что улицы превратились в сплошную полосу препятствий и для автомобилистов, и для пешеходов. Рома не любил зиму. И дело было не в холоде, не в снежной каше под ногами, а в переизбытке белого. Порой казалось, что он попал на поверхность альбомного листа, и никак не может вырваться в нормальный, многоцветный мир. Ему не хватало зелени деревьев, лазури неба, не хватало пестроты синего, сиреневого, красного. Но более всего Ромке не хватало желтого - его любимого цвета.
        Единственным спасением от охватившей мальчика хандры служили карандаши, такие гладкие, слабо пахнущие деревом и грифелем. Их у Ромы было великое множество. От некоторых остались уже малюсенькие огрызки, другие были поломаны, но большинство карандашей просто затупились. Юный художник знал, как исправить такую беду. Он вытащил из портфеля точилку, выбил из нее на обрывок газеты стружку, и принялся отбирать из огромной кучи карандашей нужные. Словно генерал, Ромка осматривал свою армию, выбирая самых крепких воинов.
        Сегодня ему было особенно гадко. Сначала Алиса со своими претензиями и этой идиотской границей, потом родители. Да еще и снегопад, из-за которого он вынужден провести выходной дома. В общем, жизнь мальчика была просто ужасной. Не жизнь, а пытка одним словом. А потому, словно в противовес, Рома решил нарисовать что-то необыкновенное. Место, совсем не похожее на маленький городишко, место, где он мечтал побывать с тех пор, как прошлой зимой увидел его по телевизору - пустыню.
        Пески, солнце, верблюды. Ромка никогда не видел живого верблюда. В их местном зоопарке самым необычным зверем был лось. Он смотрел на посетителей своими большими грустными глазами и медленно жевал сено, словно обыкновенная корова. Правда, рога у него были что надо, тут уж Рома ничего возразить не мог. Попытался прикинуть, насколько верблюд велик? Кочевники пользовались этими зверями, как раньше европейцы - лошадьми. Значит, корабли пустыни не намного больше обычного тяжеловоза. А горбы? По телевизору рассказывали, что верблюды запасают в них жир, а вовсе не воду, как думал Ромка. А если копытному нечего есть, у него что, тогда, и горбов нет? Вот об этом по телевизору ничего не говорили. Верблюды, показанные тогда, все были горбатыми. Но мало ли что… Ромка собрался было уточнить этот вопрос у сестры, но передумал. Пока Алиса так на него злится, лучше помалкивать.
        Наконец, решив, что нарисует и горбатых, и безгорбых вперемешку, чтобы не обидно было, Ромка вновь задумался. А барханы? В передаче говорили, те могут быть выше трех и даже пяти метров, но представить себе такие громады из песка ребенку удавалось с трудом. Воображение Ромки работало не так, как у нормальных людей. Он с легкостью мог придумать какое-нибудь четырехрукое чудовище с зеленой кожей, которое может принимать облик какой угодно вещи или человека. Но при этом ребенку совершенно не верилось в то, что Солнце в сотни раз больше Земли.
        Такие простые истины, что все живое состоит из клеток, вода замерзает при нуле градусов, а верблюды, даже когда им нечего есть, все равно ухитряются запасать жир, ставили Рому в тупик. Он неизменно продолжал задавать вопросы: а что держит клетки вместе? А откуда вода знает, когда ей надо замерзать? Как Солнце может быть таким большим, и почему оно висит в космосе и никуда не девается? Когда ему начинали отвечать, Ромка еще больше терялся, но чтобы не выглядеть дураком, неизменно кивал: мол, понятно, понятно.
        Единственным человеком во всем мире, который находил для него нормальные объяснения, была сестра. Как бы они с Алисой не воевали, но она одна ухитрялась найти для Ромки правильные слова. И пусть ее ответы не всегда совпадали с мнением умных дядечек и тетечек, но младшего брата они устраивали гораздо больше. Люди не распадаются на клетки, потому что те крепко-крепко держатся друг за друга. Солнце никуда не девается из-за того, что Вселенная постоянно вращается, и оно просто не успевает сообразить, где верх, а где низ. И это не вода замерзает при нуле, все совсем наоборот: когда вода замерзает, тогда и температуру принимают за ноль.
        - Ух, - услышав о последнем, выдохнул пятилетний Ромка, - а я-то уж испугался, что вода - умная, типа собаки. Значит, у нее нет мозгов?
        - Не-а, - рассмеялась в тот раз Алиса. Сейчас-то братишка все чаще слышал от нее, что мозгов как раз нет у него самого.
        Оперативная группа карандашей была подготовлена и выложена в шеренгу. Когда дело касалось рисования, мальчик превращался из мечтательного растяпы в собранного и аккуратного творца. Он часами мог исправлять нарисованное, что-то стирать, дополнять новыми деталями. Роме никогда не надоедало сидеть за столом и возиться с фломастерами, смешивать краски или как сейчас, закрашивать белоснежную поверхность всевозможными оттенками желтого и оранжевого. На его картине пламенел закат, шагали задумчивые верблюды, а песок заметал цепочку их следов. Ромка так увлекся, что не заметил, как Алиса закончила свою работу и теперь с интересом заглядывает ему через плечо:
        - Неплохо, - прокомментировала она. - Только чего у тебя ламы в пустыне делают.
        - Кто? - не понял Ромка.
        - Ламы, - повторила с недовольством сестра.
        - Это не ламы. Это худые верблюды, - обиделся мальчик. Теперь настал черед Алисы удивленно хлопать глазами. - Ну, они мало ели, вот жир и не запасли. Чего ты смеешься? Я сам слышал, что в горбах у верблюдов жир. Если они голодать будут, откуда тогда запасам взяться? Ты сама подумай.
        - Это у тебя запасов не будет, а верблюдов без горбов не бывает, - продолжая хихикать, пояснила Алиса. - Просто они меньше, если пищи нет. Помнишь, мы в этом году с родителями в поход ходили?
        - Ага. На меня еще самый тяжелый рюкзак навесили, - пожаловался младший Александров.
        Сестра не стала напоминать, что после пары сотен метров, Ромка отдал свой багаж ей, а сам тащился оставшийся путь до речки с небольшой сумкой. Присела на второй стул и продолжила:
        - Так вот, у верблюдов вместо рюкзаков горбы. Даже если в них ничего нет, они сохраняют форму, только чуть сдуваются. А вот то, что ты нарисовал - это никак на верблюда не похоже. Понял?
        Ромка деловито кивнул и поднял взгляд от своего ярко-желтого творения. В зеркале, висевшем над рабочим столом, отразились большие ясные глаза, две косы, длинное сиреневое платье. Еще одна репродукция, висевшая в их квартире уже много лет. Память об одном из предков и напоминание о том, что все люди смертны.
        Интересно, почему по телевизору так все просто не рассказывают? А еще - откуда Алиса-то так много знает? Пожевав губу, мальчик снова задумался. И впервые ему на ум пришла странная мысль. А что, если сестра его обманывает? Что, если… она врет?
        1/9
        Римма Сергеевна отрезала тонкий ломтик лимона и выбросила его в мусорную корзину. Она привыкла не церемониться с продуктами и не жадничать, выскребая последнюю ложечку томатной пасты из банки и дожидаясь, пока стекут в стакан последние капли йогурта. Пятнышко плесени - на выброс, заветренный краешек - в утиль. А потому никогда не накупала ничего впрок, кроме спичек и мыла, не готовила больше трех блюд в неделю, рассчитывая, что все съест в ближайшее время и не приобретала никакой выпечки, кроме постного печенья.
        - Не взваливай на себя все, - расправляясь с оставшейся половинкой цитруса, ни с того ни с сего заговорила Римма Сергеевна. Аккуратно отжимающая о краешек кружки чайный пакетик Лера едва не упустила тот обратно на дно.
        - О чем ты?
        Она прекрасно знала, о чем толкует мать. Почти два месяца та читала своей дочери ежевечерние нотации, но никогда ее голос не звучал так строго, так уверенно, так… непререкаемо. Лера невольно почувствовала себя подростком, которого хотят отчитать за двойку. Голова сама по себе вжалась в плечи. Но нет, на этот раз она ни в чем не виновата, и если мать продолжит в том же духе, ничего не останется, как встать и уйти.
        - Просто послушай моего совета.
        - Ты хочешь, чтобы я бросила Славу? - ощетинилась Валерия.
        Мать не обратила на этот бунт никакого внимания. Отпила из своей чашки, прикусила лимонную дольку. Только так, в их семье ничего, кроме сахара, в чай класть не полагалось. Для варенья существуют розетки, для меда - специальная пиалка.
        Все чинно, все по правилам, от которых Лера в свое время так поспешно сбежала. Она была благодарна мужу, отчасти за то, что с Доброславом можно было на них наплевать. Обычно люди ищут пристанища от бурь, некий спокойный островок посреди бушующего моря хаоса. Но с Валерией все было наоборот. Она собрала вещи и однажды покинула тесную гавань родительского дома в поисках приключений, в надежде, что со Славой не омертвеет сердцем, не перестанет доверять инстинктам, не станет копией своей матери.
        Конечно, в чем-то Римме Сергеевне хотелось подражать. Ее манере держаться на людях, ее уверенности в собственных силах. Мать умела вести хозяйство, рукодельничать, она была образована, могла во всем вовремя остановиться. Но порой сдержанность переходила в отчужденность, холодность, манерность - в заносчивость, а умеренность превращалась в манию.
        Ребенком Лере нравилось пробираться в комнату, где собирались взрослые мамины друзья и слушать разные истории. Иногда, среди забавных баек, где половина фактов была преувеличена, а вторая опущена, проскакивали истории из настоящего маминого прошлого. И когда кто-то из гостей начинал: «А помнишь, Римм?» - лицо матери начинало меняться. С него сползала ее вечная маска строгости, морщины на лбу разглаживались, но собирались уже около глаз и рта. Придавшись воспоминаниям, Римма Сергеевна преображалась, деревянный идол превращался в восковую фигуру, в ней зажигался прежде невиданный огонь. Родительница смеялась, не своим обычным, сдержанным смехом, а раскатистыми волнами, затопляющими всю гостиную. Она давала волю рукам, вечно сложенным на коленях, и те летали вокруг двумя сумасшедшими птахами. А порой мать не промокала платком, не убирала осторожно указательным пальцем, а размазывала слезинку по всей щеке, пока вторая уже бежала из другого глаза. И лицо ее искажала подлинная тоска, горько-соленая, как морская влага.
        Вот что бесило Валерию больше всего: ее мама была прекрасным человеком, она умела веселиться, сопереживать, грустить и радоваться мелочам, умела следовать за своими желаниями, но почему-то тщательно скрывала все свою мягкость и теплоту. Сначала Лера думала, что дело все в Юрии Андреевиче, мужчине всей маминой жизни и ее первом муже. Дядя Алик рассказывал, что фотография этого человека, словно икона, всегда стояла за стеклом книжного шкафа, а сам он незримым призраком витал рядом со своей живой женой.
        Видимо, решила дочь Риммы, однажды получив от судьбы такой удар, мать решила обрасти хотя бы подобием брони. Но со временем начала сомневаться, какая из двух женщин: плачущая по ночам по ушедшему возлюбленному, или прячущая навсегда его фотографию перед тем, как переехать на квартиру третьего мужа - настоящая? И носила ли мать Валерии маску, или только скрывала до времени свое истинное лицо? И сейчас пришло время получить ответ на этот вопрос.
        - Бросить? - удивилась Римма Сергеевна. - Я не прошу тебя никого бросать. Просто хочу предостеречь.
        - От чего?
        - От той ошибки, что я совершила в свое время. Ты знаешь, я вышла замуж очень рано, в девятнадцать, - старушка подлила себе чаю, но к чашке пока не спешила притрагиваться. - Мы с Юрой любили друг друга как в самых сопливых романах. Он был настоящим джентльменом, как это принято говорить. Да-да, цветы, кофе в постель и прочие глупости, вовсе не означающие, что твой брак продержится дольше, чем у других. Но мы были юны, наивны, нам хотелось почувствовать себя хоть немного… иными. Каждый человек ведь думает, что он - исключение, тоже касается и влюбленных парочек. Уж они-то точно будут жить долго, счастливо и умрут в один день. Чушь несусветная… но не о том сейчас. Я лишь хочу сказать, что вполне тебя понимаю. Ты считаешь свою мать черствой, считаешь бесчувственной. Ой, нет! Только не возражай, умоляю.
        - Мам, не преувеличивай, - все же попыталась вклиниться в ее монолог Лера.
        В ответ Римма Сергеевна поморщилась:
        - Говорю же - не оправдывайся. У тебя слишком выразительное лицо. С таким лицом, как говорила твоя бабушка, только навозом торговать. Все сразу поймут, что дерьмо качественное, - женщина усмехнулась, достала с полки пачку сигарет и, не стесняясь, прикурила прямо от газовой конфорки.
        Это была еще одна разновидность Риммы Сергеевны - прямолинейная стерва, появлявшаяся в случаях, когда первые две были бессильны достучаться до собеседника. Обычно переход от вежливой учительницы русского языка к грубоватой дамочке так шокировал, что даже самые склочные торговки прикусывали язык и начинали внимать недовольной клиентке. Но на Леру это давно не действовало. «Против танков копья бесполезны. Вежливость заканчивается там, где начинаются твои личные границы», - еще одна истина, усвоенная Валерией благодаря матери.
        - Я не разведусь со Славой, - упрямо процедила она и голову нагнула, будто барашек, собирающийся атаковать противника.
        - Еще раз повторяю: у меня и в мыслях не было о таком тебя просить. Вот почему ты никогда меня не дослушиваешь? - затянулась мать, глаза ее иронично заблестели. Она не злилась, просто интересовалась.
        - Может потому, что мне уже известно все, что ты скажешь?
        - А вдруг, я придумаю что-то новенькое, а? Ты слишком поспешна в своих выводах. Сначала надо получить всю информацию, хорошенько ее проанализировать, а потом уже действовать. Вырванные из контекста фразы и отрывочные данные погубили не одну сотню людей, среди которых отнюдь не все были дураками.
        Поучения. Снова. Они пропитывали все их разговоры, как вода губку. Мать не могла удержаться от того, чтобы не дать очередной ценный совет. И на этот раз Лере пришлось прислушаться. С недовольством она позволила:
        - Ладно уж, продолжай.
        - Ладно уж, продолжу, - усмехнулась Римма Сергеевна. - Я не призываю тебя бросить мужа в такой ситуации. Это было бы, по крайней мере, нечестно по отношение к себе самой. Ибо всю оставшуюся жизнь ты бы чувствовала себя виноватой. Нет уж… сделай все, что в твоих силах. Поддерживай Славу, как можешь. Но не взваливай на себя слишком много. Не делай из себя святую мученицу, которую распяли на кресте брака. У твоего мужа есть родители, есть старший брат, почему они не ухаживают за ним?
        - Они не знают, - поджав губы, призналась Валерия.
        - Вы что, им до сих пор ничего не рассказали? - чуть не закашлялась от дыма ее мама. - С ума сошли?
        - Просто… Славе до сих пор не могут поставить диагноз… и… Понимаешь, мы сами не знаем, с чем столкнулись, и что будет дальше. И просто так вывалить на них все, без подготовки, без каких-либо прогнозов на будущее - это слишком.
        - И сколько вы собираетесь все скрывать? Пока Доброслав не превратится в овощ? Пока врачи точно не скажут, что ему осталось пару месяцев? А потом ты позвонишь свекрови и скажешь: «Зинаида Марковна, ваш сын умирает. Приезжайте, может, еще успеете попрощаться». Так что ли? - Тихо протянула старушка.
        - Мама! - а вот Лера не сдержалась.
        - Что «мама»? Или ты думаешь, все образуется? И твой зачарованный принц вскочит с постели целехонек-здоровехонек? Лера, я думала, ты хоть немного умнее.
        - Дело не в уме. Как ты можешь такое говорить? Это жестоко… Да, я верю, что Славе станет лучше. Возможно, речь не идет о полном восстановлении, но хоть как-то затормозить течение болезни мы сможем. В конце концов, неужели только у него такая гадость? Есть же, наверное, другие подобные случаи. Есть какие-то исследования, лекарства… Не помогут тут, поедем за границу. У Славы много друзей, продадим квартиру…
        - Стоп, стоп, остановись! - прервала Валерию мать. - Ты начинаешь разрабатывать план, даже не зная, с чем столкнулась. Слепой, ищущий дверь посреди поля, ей богу. Заграница, лечение, все на десяток лет вперед расписала. А если у вас нет этих десяти лет?
        - И что же мне теперь делать? Опустить руки, сдаться? - зло уставилась на Римму Сергеевну дочь. - Неужели ты хочешь, чтобы Слава… чтобы он умер?
        - Типун тебе на язык! Конечно, нет. Я искренне желаю, чтобы твои надежды оправдались. Пусть твой муж еще сто лет живет и здравствует. Но надо понимать - это не простуда, не грипп. У Доброслава органическое поражение мозга. Ты сама мне зачитывала записи невролога. Сколько не повторяй: «Все обойдется, все будет тип-топ», - правда в том, что уже не обошлось. Беда не на пороге, она давно раскинулась хозяйкой на кровати и пачкает своими сапогами твои белоснежные простыни. И вместо того, чтобы тешить себя напрасной надеждой, надо заглянуть ей в глаза.
        - Напрасной…
        - Да, напрасной, - повторила старушка. - Ему становиться хуже, Лера. Он уходит. И рано или поздно, уйдет. Это только в фантастических рассказах Брэдбери отрицание смерти может даровать вечную жизнь[46 - Имеется в виду рассказ Р. Брэдбери «Жила-была старушка» (There Was an Old Woman, 1944)]. Но ни черта подобного в реальности не происходит. Знаешь, какой главный урок я выучила, когда потеряла Юру? - Лера прислушалась. На ее памяти это был едва ли не первый раз, когда мать сама заговорила о своем почившем супруге. - Ты должен научиться жить без этого человека до того, как кого-то полюбишь. Люди не умирают в один день, дочка. Они уходят по очереди. И тому, кто следует за умершим, приходится расплачиваться болью за дополнительные годы. Все предметы стремятся к центру Земли, а каждое живое существо превращается в прах. Мы просто тешим себя убеждением, что наше время и время наших мужей, жен, сестер, друзей и прочих близких настанет нескоро. Через пятьдесят, сорок, тридцать лет. Но ведь это - целая вечность! А когда кто-то заболевает, как Доброслав, вдруг теряемся. Как же так? Я ведь надеялся еще на
полвека, а тут, оказывается, придется прощаться в срочном порядке. Вот что пугает. Не болезнь… разрушенные планы…
        - Я не могу смотреть, как он страдает, - тихо произнесла Валерия.
        Чай был давно отставлен, ей больше не хотелось спорить, не хотелось кричать. Она чувствовала себя полностью выжатой. И все же в уши ее словно шептали невидимки: «Ты не права. Все не так. Надо просто потерпеть».
        - Знаю… - а вот Римма Сергеевна затушила сигарету и с удовольствием сделала большущий глоток. - Но плакать ты будешь не о его страданиях, а о своем одиночестве. Поэтому не взваливай на себя сейчас непосильную ношу. Расскажи все родителям Доброслава. Как есть, без утайки, без прикрас. Лучше сейчас, чем потом, когда станет поздно. Они имеют не меньше прав, чем ты. И еще… Попытайся быть счастливой.
        - Сейчас? Ты шутишь? Как я могу быть счастлива, когда…
        - Именно поэтому и можешь, и должна. От того, что ты начнешь хлопотать вокруг Славы, как ненормальная наседка вокруг птенца, будет только хуже. Он по-прежнему твой супруг, а не вместилище недуга. А именно так ты его сейчас воспринимаешь. Спорю на что угодно, в вашем доме все разговоры только об обследованиях и таблетках. Ты ходишь из угла в угол и по несколько раз за час спрашиваешь Доброслава, как он себя чувствует. Не так ли?
        - Ну… - замялась дочь.
        Все было не совсем так, но да: чем хуже становилось мужу, тем меньше они говорили о чем-то, кроме судорог в ногах, головокружениях и ведении ежедневника с напоминаниями.
        По рекомендации врача Слава ежедневно занимался упражнениями на тренировку памяти, совершал контролируемые прогулки на свежем воздухе с выполнением несложных заданий, а недавно начал изучать второй иностранный язык. Ученые наперебой утверждали, что это помогает перестроить нервную систему и, так сказать, не дать серым клеточкам облениться.
        Но если новые знания Славой как-то усваивались, то старые продолжали исчезать. Номера телефонов, адреса, имена знакомых - на карте жизни Доброслава появлялось все больше белых пятен. И это не просто пугало его жену, это приводило ее в подлинный ужас. В голове вертелись мысли одна другой кошмарнее: «А если он снова потеряется? А если он навсегда забудет, кто я? Если разучится самостоятельно есть или его парализует, что мне делать?»
        - Что мне делать? - уже вслух задала вопрос Валерия.
        - Почаще напоминать себе, что рядом с тобой живой человек, личность, а не просто совокупность мяса, костей, внутренностей и гнетущей их болячки. Занимайся собой, живи ради себя, ради того, чтобы найти что-то хорошее в каждом дне. Ты думаешь, что должна стать своему мужу опорой, вторым лекарем, должна принять на себя всю его боль, страдать так же, как он. Но загнанные лошади далеко повозку не увезут, - не удержалась от очередной поговорки Римма Сергеевна.
        - Опять ты за свое…
        - А что? Хотела совета, так не затыкай меня. Ему и так плохо, дочка, а своим квохтаньем ты только хуже сделаешь. Твой Доброслав… он тебя любит, и это видно невооруженным глазом. Представь, какому ему знать, что именно он является источником твоих несчастий?
        - Думаешь, он так считает?
        - Я не думаю, - неожиданно потупилась мать. - Не ты одна звонишь мне.
        - Слава тоже? - Кивок. - Зачем?
        - Затем… я поклялась, что о содержании нашего разговора никто не узнает. И не смотри на меня такими глазами! Больше никаких вопросов! Но скажу тебе: твое отечное лицо и красные от недосыпа глаза - не лучшая терапия. Так что возьми себя в руки и попытайся хотя бы сделать вид, что все не так паршиво.
        Новая сигарета. Значит, Доброслав звонил ее матери и ничего об этом не сказал. Валерия чувствовала себя обиженной. Она денно и нощно ухаживает за ним, всегда спрашивает, что не так, чем Слава недоволен, чего он хочет. Так почему тот втайне обращается к теще? Неужели Лера настолько страшна, что с ней нельзя ничем поделиться?
        - Если бы от материнской любви было противоядие, - пробормотала Римма Сергеевна. - Если бы чужая забота не тянула на дно, как камень.
        - О чем ты?
        - Ты знаешь, от чего умер Юра?
        - Нет, - покачала головой Валерия.
        - Несчастный случай. Падение с большой высоты. Он учился на архитектора-проектировщика, а между сессиями подрабатывал на стройке. Я отговаривала Юру, ведь в деньгах мы не нуждались. Но он говорил, что только опыт, только грубый труд поможет стать настоящим специалистом, а не кабинетной крысой. Мы прожили всего четыре года… меньше даже. А потом он упал. Множественные переломы, закрытая черепно-мозговая… Полтора месяца в больнице. Прогноз вначале был благоприятный, но вскоре встало ясно: прежним мой Юрик никогда не будет. Как и ты, я полагала, что чем больше суеты, тем быстрее он поправится. Держала Юру за руку, кормила с ложечки, помогала с туалетом. Стала его ангелом-хранителем, как мне казалось. Все это время он мучился от жуткой боли, все это время он молил небо, чтобы оно прекратило это издевательство. И, естественно, ничего мне не говорил. Только улыбался и пытался подбодрить… потом начал злиться. Никогда прежде Юра так на меня не кричал, как за две недели до своей кончины. Словно я одна была виновата в его состоянии. «Я хочу, чтобы ты ушла! Хочу, чтобы больше здесь не появлялась!» - вот как
он говорил. Мы извели друг друга. Я начала ненавидеть того, кого прежде любила больше собственной жизни. В моей памяти не осталось ни одного хорошего воспоминания: все заполнили та злость, тот гнев и горечь последнего совместного месяца. И вот, под самый конец Юра и произнес эти слова: «Если бы твоя жертва не висела на решетке клетки амбарным замком, я мог улететь далеко-далеко, мог бы примириться со своей участью». Он ненавидел меня… потому что искусал все губы, чтобы не кричать при мне от боли. Потому что ему приходилось находить в себе силы, чтобы хоть как-то поддерживать мою надежду в него, вместо того, чтобы продолжать борьбу с телесными увечьями. Потому что я приковала его, потому в своей слепоте я продолжала искать дверь посреди поля.
        - Я… не знала, - только и смогла выдавить Валерия.
        - Будь сейчас на месте той двадцатилетней девчонки я - с моим опытом, с моими познаниями, с моими горестями… То просила бы побыстрее забрать Юру на тот свет. И снова ты на меня смотришь, как на монстра, но это так. Я надеюсь, судьба будет к тебе благосклоннее, чем к твоей злобной мамаше, - Римма Сергеевна не удержалась от выразительного фырканья. - Но постарайся не совершать моих ошибок. Слышала про такую штуку: человек, узнавший о смертельном диагнозе, проходит несколько стадий? Отрицание, гнев, торг и прочее? И примерно тоже, якобы, касается тех, кто потерял близких. Но все это ерунда… Не знаю насчет диагнозов, но когда умирает дорогой тебе человек, есть лишь две стадии. Сначала становиться плохо, невыносимо плохо. А потом ты просто привыкаешь к этому. Когда я потеряла Юру, то думала, что все - конец. Моя жизнь всегда будет адом, каждый день будет приносить лишь напоминание о том, что его нет.
        - И? Ты ошиблась?
        - Нет. - Новая затяжка, еще один глоток остывшего чая. - В том-то и дело. Каждый день я чувствую, что Юры нет. Каждый день я невольно думаю о том, где бы я сейчас была, чтобы делала, если бы он не упал с высоты, если бы все-таки оправился от своих травм? Моя жизнь, та жизнь, которую я с такой тщательностью планировала… она оборвалась вместе с последним сокращением его сердца. - В голосе матери не было ни боли, ни сожаления, но чувствовалось, что такое спокойствие дается ей с трудом. - Но я тут. Я дышу. Я жива. У меня есть ты, есть мои ученики, есть те, кому еще можно помочь, кто нуждается во мне, и в ком я нуждаюсь. В это очень трудно поверить… но счастье не заключено в одном-единственном человеке, равно как и не в нем одном заключены все горести.
        - Тебе легко говорить, - вдруг взорвалась Лера. До некоторых пор она еще слушала мать, но поняв, куда та снова клонит, не смогла продолжать этот бессмысленный разговор. - Сколько ты прожила со своим Юрой? И четырех лет не прошло. А я… мы со Славой… если он…
        Больше она не смогла ничего сказать. Бежать, бежать отсюда как можно дальше. Это ее муж, ее проблема, и нечего каким-то сушенным старым грымзам учить ее, как быть! Только она - Лера, своей заботой сможет помочь любимому. Только она сможет облегчить его страдания.
        - Лера! - сквозь туман из слез увидела женщина расплывчатые контуры матери. - Перестань. Разувайся немедленно и садись…
        - Я уже взрослая, - крикнула в ответ Валерия, застегивая сапог. - И больше я не буду тебе звонить.
        Громко хлопнуть дверью, будто впечатывая последние слова в сознание Риммы Сергеевны. На сегодня хватит. Она и так выдержала дольше, чем ожидалось.
        - Теперь я знаю… - шагая чуть ли не через ступеньку, чеканила про себя Лера. - Теперь все понятно. Ты просто не способна любить, вот и все.
        Переход в иную фазу
        Символ правой руки. Очень похож на знаки «крыло соловья» и «двери», но имеет негативную окраску. Означает углубление, усиление состояния, регресс. Никогда не пишется яркими красками, и всегда идет в сочетании с ослабляющими пиктограммами.
        3/9
        Уже очень давно он не приступал к работе с таким удовольствием. Ощущение нужности, правильности происходящего рождало на губах легкую улыбку. На рабочем столе забытыми игрушками покоились молотки, зубила и скатанные в рулон ткани - его новый коммерческий проект так и застыл на стадии разработки.
        Роман аккуратно развесил свои наброски на пробковую доску, перемежая их черно-белыми фотографиями улицы. Сначала он собирался создать полноценную большую картину, не менее полуметра в ширину и в высоту сантиметров тридцать, но потом его осенило. Сидя на опустевшей веранде дешевой кофейни и вглядываясь в залитый дождем городской пейзаж, Роман увидел его - свой пока не созданный маленький шедевр. То был не провал, не видение будущего, а результат кропотливой работы миллионов нервных клеточек. Залпом допив остывший чай, художник сделал еще пару снимков и отправился сюда, в свою мастерскую, стараясь удержать в голове родившийся образ, не дать ему потускнеть.
        Это была не спонтанная идея, нет. Но мужчина и сам не понял когда, в какой момент в нем появилась потребность действовать, а потом пришло осознание, что именно он обязан сотворить. Наверное, уже тогда, во время приступа, когда Роман смотрел за тем, как пожар сжирает обои, поглощает ковер, обращает в головешки мебель в спальне Виктории. Тот рисунок на стене, прямо над изголовьем кровати - Сандерс так и не смог его рассмотреть, но нашел уже позже, наяву. Каким-то чудом тот не обратился полностью в пепел, сорвался со своего места и, подхваченный огненным вихрем, залетел под шкаф. Когда же пришло время выносить мебель, Роман неожиданно наткнулся на обгоревший с краю кусок бумаги и спросил:
        - Что это?
        - О, надо же! - удивилась Виктория. Она стаскивала с кровати останки матраса, напоминающего тушу дохлого белого кита. - Я думала, от него ничего не осталось. Выбрось, ничего ценного. Как-то копалась в интернете, увидела эту картинку, мне понравилось, вот я и распечатала. Милый пейзажик, не знаешь, кто автор?
        - Нет, - покачала головой Роман. - Но что-то подобное было, кажется, у Парселье, хотя это явно не он.
        Пейзаж, и правда, был, как выразилась Вика, милый. Пустынный переулок в каком-то средиземноморском городке, трехэтажные дома, увитые растениями. Все дышит теплом, ароматом нагретой земли, сладостью пряностей и спокойствием. Картину будто залили густым медом: желтые стены домов, желтоватое вечернее небо, даже тент, натянутый над уличными столиками, и тот - желтый. Вполне понятно, почему Вика решила повесить именно этот рисунок в своей комнате: он не выбивался из общей цветовой гаммы спальни, и привносил при этом некое разнообразие и частичку уюта.
        Далекая улочка поплыла перед глазами Романа, так что художник в срочном порядке скомкал бумажку, но не выкинул, а сунул в карман брюк. Потом, чтобы перевести дух, подошел к окну. Именно тогда, глядя на унылый вид мокрых высоток и полу облетевших деревьев, Роман ощутил пустоту, царящую в этой комнате. Она никогда не была для Вики безопасным пристанищем. Тут гнездились страхи женщины, сюда по ночам приходили тьма и удушье, страх и беспомощность таились в углах, готовые неожиданно напасть на свою беззащитную жертву. Будто в ответ на мысли художника, Виктория тихо прошептала за его спиной:
        - Мне нравился этот пейзаж… он был порталом в иной мир. Иногда я смотрела на эти домики, на цветы, и начинающаяся паника отступала. Это глупо, знаю… надо справляться со своими эмоциями. Но часто я представляла, как проваливаюсь за пределы картины, выхожу на эту улочку, и та вовсе не безлюдна. По ней снуют велосипедисты, дородные тетушки высовываются из окон, чтобы вытрясти половички, детвора гоняет мяч. То место, оно так отличается от нашего городка! Там точно должны жить добрые, хорошие люди… И знаешь, что хуже всего? Картина написана явно с натуры, а значит, все, что тот запечатлено на самом деле существует где-то, в тысячах километрах отсюда. И я никогда не узнаю: похожи мои фантазии хоть чуть-чуть на реальность?
        - Ну, что поделать? - как можно беззаботнее отозвался Роман. - Всегда хорошо там, где нас нет, так? В детстве я, например, очень хотел побывать в пустыне. Прямо грезил о раскаленных песках, оазисах, караванах, бредущих под палящим зноем. Странные мечты, не находишь? Обычно люди хотят побывать в Париже или, например, в какой-нибудь тропической стране. Увидеть коралловые рифы или величественные пирамиды, а меня тянуло стать подобием сосиски на раскаленной сковороде.
        Алиса уверена: моя тяга к пустыне была связана с тем, что нам приходилось жить с ней в малюсенькой комнатке и подсознательно я, таким образом, стремился к простору, к увеличению личного пространства. Но, по моему мнению, разгадка гораздо проще.
        Мы считаем, что оказавшись там, где не так, как здесь, и сами станем не такими. Что жизнь изменится, если сделать новую прическу, переехать из города в деревню или, вообще, в другую страну. Пустыня так не походила на все, что я видел, пока рос, что мне стало интересно, как и тебе: а так ли оно?
        - И каков же ответ? - оторвавшись от складывания уцелевший одежды в мешок для мусора, спросила Виктория. Мужчина улыбнулся и совершенно искренне пожал плечами:
        - Я ведь так и не побывал в пустыне, откуда мне знать?
        Тот разговор состоялся почти полторы недели назад, но только сейчас Сандерс закончил все подготовительные работы. Он не торопился, ему незачем было укладываться в сроки, подгонять собственные мысли, словно ленивого ишака на горной дороге. Впервые за много лет Роман собирался сделать что-то полезное, по-настоящему нужное не для себя, а для другого человека. И этим человеком стала Виктория, такая хрупкая, такая сильная, мечтательница и фантазерка, любящая «тайные знания». Тонкая нить, соединившая их в первую встречу стала прочной как стальной канат. Теперь, куда бы Роман ни отправился, ему суждено было вернуться к ней.
        Судьба? Нет-нет, не стоит разбрасываться столь громкими словами, да и художник не верил в судьбу. А вот в свое проклятие, в свою миссию - да. Он не был избран, не был призван высшими силами. Медные трубы не затрубили, врата не отворились. Просто иногда, среди шестерок и семерок в раскладе выпадает туз, иногда шарик рулетки вопреки всем теориям выпадает три раза подряд на одно и то же число. Так бывает. Просто бывает, и Романа вполне устраивает это объяснение.
        Кто-то рождается с шестью пальцами на руках, кто-то обладает абсолютным музыкальным слухом. Мозг Сандерса функционирует не так, как у других людей.
        Когда-то он боялся этого, ненавидел свой изъян, старался игнорировать, потом начал противиться. Но когда увидел выходящую на проезжую часть Викторию, когда услышал ее шепот: «Спасите… кто-нибудь!» - понял, что только благодаря его ущербности эта женщина еще жива. И Роман сдался ради нее. Перестал горстями пить таблетки, снял свои «пасмурные» очки и взглянул на мир широко открытыми глазами.
        Каждый вечер, уходя от Виктории, художник делал одну-две фотографии с разных ракурсов. Набережная улица была длинной и прямой, так что с одного ее конца можно было рассмотреть здания на другом. Роман снимал их, наводил объектив фотоаппарата на переплетения проводов, на зеркала луж, обрамленные упавшей листвой. Будто волшебник, он вырывал последние лучи солнца из лап времени, прятал их в черный короб фотоаппарата вместе с гулом автомобилей и разговорами прохожих. Кусочек города, частица навсегда уходящей поры.
        «Знаешь, чему должен научиться художник?» - однажды спросил у Романа его учитель.
        «Перспективе? Правильному сочетанию красок? Не знаю… должен научиться видеть красоту даже в обыденных вещах?» - теряясь в догадках, один за другим выдавал предположения ученик.
        «Нет. Хотя все, что ты сказал, тоже важно. Но прежде всего художник должен научиться выражать себя через рисунок. Сложно хорошо рисовать, но еще сложнее рисовать сообразно со своим внутренним миром. Чтобы глядя на картину, люди могли прочитать твои мысли, прочувствовать то, что чувствовал ты, стоя перед мольбертом. А потому не спеши хвататься за карандаш всякий раз, едва тебе захочется порисовать. Бери его лишь тогда, когда чувствуешь в том неистребимую необходимость».
        Сандерс прикрепил к доске последний эскиз. Он определился с тем, как изобразит Набережную улицу. Это будет почти плоское пространство. Не искаженное, как у Матисса, не собранное из цветных кусков, как у Климта, но лишенное гипертрофированной выпуклости и подражанию природе. Так рисовали на востоке: тонкие линии, четкие границы, множество подробностей, но никакого нагромождения.
        На столик рядом с доской встали в ряд пузырьки с тушью и баночки с акварелью. Роман не очень любил акварель, но ни масляные, ни акриловые краски не годились для его задумки.
        Мужчина поместил посередине доски белоснежный лист плотной бумаги. Потом достал свои распечатки. Это были перевод старой книги, найденной им в тринадцать лет среди конспектов отца и стоптанных босоножек матери. В школе Роман учил, как и большинство его сверстников, английский, поэтому ни слова не понял из того, чтобы было в ней написано. Темно-красная обложка без надписей давно перестала выглядеть богато, на некоторых страницах остались жирные пятна, некоторые и вовсе почти отделились от корешка. Но мальчику понравились картинки, то и дело попадавшиеся среди текста. Полвека не слишком бережного хранения почти не смогли их испортить. Краски по-прежнему оставались ярки, хоть в уголках бумага замялась и стала на ощупь больше похожа на тонкую ткань.
        Листая книгу, Ромка вдруг остановился. Эти знаки он уже видел, и не однократно. Девушка с грустными глазами, висящая в его комнате. Его немного бесил тот портрет.
        Во-первых, с ним было связано одно не слишком приятное воспоминание. Когда Ромка впервые увидел оригинал картины на стене разрушенной церкви, то упал в обморок. Но сначала ему пригрезилось нечто совсем уж страшное. Алиса на железнодорожных путях и несущийся на нее поезд. С тех пор прошло полтора года, больше сознания он не лишался, зато его постоянно мучили головные боли. Врачи говорили, что это из-за быстрого роста. Еще бы, за лето Ромка вымахал на целых семь сантиметров. Но вместе с головными болями порой приходило нечто… какие-то смазанные картинки, будто он смотрел на мир через быстро сменяющие друг друга слайды диафильма.
        Во-вторых, сам портрет был каким-то нелепым. Месяц назад Ромку стали водить на занятия к одному дядечке-художнику, и подросток уже начал разбираться, как правильно класть краски, как располагать предметы для натюрморта, чтобы те выглядели красиво. В общем, узнал много хитростей, и понял, что девушка с его комнатной картины нарисована неправильно. Да и фон за ней, разве ж это фон? Куча ярких пятен, кое-как наляпанных одно на другое. Да и сама девица бесила Ромку. Она подсматривала за тем, как он делал уроки, смотрела на него спящего. Без шуток, он даже переодеваться старался в ванной - портрет стеснял его.
        Но именно на этом портрете были те же знаки, что и в найденной книге. И как всякий подросток, обнаруживший хоть намек на приключения, хоть тень загадки, Роман поклялся изучить эти символы и понять, как они связаны со старой церковью.
        Сандерс закрыл глаза, на секунду поддавшись сладкому воспоминанию. Запах пыли и гуталина, теснота кладовой и он, чувствующий себя Джимом Хокинсом,[47 - Джеймс (Джим) Хокинс (англ. Jim Hawkins) - положительный главный действующий герой романа Роберта Льюиса Стивенсона «Остров сокровищ». От его имени ведётся повествование. И именно поступки главного героя раскручивают сюжет романа Стивенсона.] обнаружившим в вещах постояльца вместо пары монет карту сокровищ. Теперь-то он знает все тайны проклятого острова, знает, что никакого золота там нет. Вместо него в голове Романа пылают пятьдесят три символа, пятьдесят три сочетания прямых и изогнутых линий. И если он правильно их использует, эти символы принесут Виктории покой. Если он правильно все сделает, она перестанет мучиться от своих панических атак. А значит, настало время взяться за работу, потому как вот она - та самая «неистребимая необходимость», о которой говорил учитель, навязчивым сердечным зудом стучится Роману в виски.
        Разметить. Расчертить лист, выделив центр и несколько основных областей. Сначала он набросает общий план карандашом, без деталей. Прямоугольники домов, квадраты летящих по проспекту машин. Только после этого можно приступать к более изящной проработке. Сложнее всего ухватить движение, показать в статичном сюжете. Нельзя написать ветер, только косвенно намекнуть на его присутствие с помощью растрепанных волос или, скажем, завихрений пыли на дороге. Также сложно передать течение воды или изменчивость погоды. Поэтому, прежде чем заниматься прорисовкой, надо хорошенько подумать над подобными мелочами.
        Эта улица не будет пустынна. Ее заполнят люди, соседи и знакомые Виктории, горожане, с которыми она сталкивается, сама о том не зная, каждый день. Те, кто по вечерам спешит через ее квартал к себе домой с работы. Ученики из ближайшей школы, студенты, отдыхающие в баре, что находится в ста метрах от Викиного подъезда. Все они застынут на подарке Сандерса, чтобы составить ей компанию. Застигнутые фотоаппаратом в момент задумчивости, смеющиеся или равнодушно взирающие по сторонам - всех Роман превратит из немых статистов ее жизни в героев своей картины. Он даст им то, что не может ни один доктор - продлит их существование на десятки лет, сохранит молодыми и сильными.
        Роман рисовал и стирал, чуть сдвигал предметы, вымеряя идеальное расстояние между ними. Он оставит все, как есть. И навязчивые рекламные растяжки над дорогой, и переполненные урны для мусора. Не станет облагораживать действительность, только прикроет легкой вуалью. Сандерс часами просиживал в кофейне на углу, бродил из одного конца в другой, стоял на остановках и подсматривал за улицей из темных подворотен. Вот оно - главное действующее лицо. Не люди, не дождь, не осень, а замершая в ожидании ночи Набережная улица. На его картине она превратилась в какое-то заграничное авеню без всякого колдовства. Потому что именно такой увидел ее художник. Потому что такой улица может понравиться Виктории.
        Мужчина обмакнул перо в тушь и нанес первую черную линию. Так гейша подводит глаза на своем убеленном лице. Роман вспомнил один из их с Викой недавних разговоров. Нарезая обои (женщина мерила, он кромсал ножом), они болтали о поэзии. Роман особенно в ней не разбирался, да и Виктория себя знатоком не считала, поэтому сначала коснулись школьной программы, а потом резко свернули куда-то в сторону японцев с их специфическим представлении о прекрасном.
        - У них есть этот… как его… - Вика почесала бровь, пытаясь припомнить имя поэта.
        - Басё[48 - Басё (Мацуо Басё, Мацуо Дзинситиро, 1644, Уэно, провинция Ига - 28 ноября 1694, Осака, провинция Сэтцу) - японский поэт, теоретик стиха, сыгравший большую роль в становлении поэтического жанра хайку.]? - подсказал Роман.
        - Точно, он, - оживилась женщина. - Я как-то в книжном магазине наткнулась на сборник, пролистнула от скуки. Впечатления противоречивые. Наверное, надо родиться там или, на худой конец, знать японский, чтобы понять всю глубину их мысли. Для меня их поэзия - обычный набор слов, ничего более.
        - «Как свищет ветер осенний! Тогда лишь поймете мои стихи, когда заночуете в поле», - процитировал художник. - По-моему, это и есть ответ.
        - Семьдесят… - вернувшаяся было к разматыванию рулетки Вика, снова подняла глаза на своего помощника. - Ответ на что?
        - На все, - улыбнулся он. - В частности на то, в чем прелесть восточной поэзии. Западные авторы буквальны. Они пишут: «Любовь приходит неожиданно». Отечественные авторы грешат излишней метафоричностью. «Любовь, словно черная кошка, прокрадывающаяся однажды в твою постель». А восточные авторы призывают искать и буквальность, и метафоричность внутри себя. «О, цикада, не плачь! Нет любви без разлуки даже для звезд в небесах»[49 - Произведение Кобаяси Исса (1763 - 1827) - третьего после Басё и Бусона великого поэт хайкай]. Вот ты знаешь, как плачут цикады? Нет? Тогда тебе не понять смысла стиха. Созерцание - вот ключ к пониманию прекрасного.
        - О, да вы, господин Лех, тот еще философ, - усмехнулась Вика.
        - Но это правда. Почему нам нравятся одни вещи, и мы равнодушны к другим? Просто первые что-то трогают в нас, они созвучны с тем, что мы пережили, с нашим собственным опытом. И это не я сказал, это давно доказанная истина. Лучше отрежь мне эту полосу.
        На этом разговор заглох, но Роман заметил в глазах женщины следы разгорающегося азарта. Он готов был дать руку на отсечение, что если не в тот же вечер, то на следующий, Вика вернется в книжный и скупит все сборники танки и хокку, какие найдет. В который раз Сандерс поблагодарил мысленно свою бестолковую старшую сестру, вечно таскавшую из школьной библиотеки кучу разных книжек. Половина из них Алисой так и не открывалась, зато Роман порой с удовольствием копался в томиках из серии «Я познаю мир» и прочих занимательных энциклопедиях.
        И, конечно же, немаловажную роль в его воспитании сыграл учитель. Нет, не так. Не просто учитель, а наставник, сенсей. Сейчас Льву Николаевичу стукнуло уже семьдесят шесть, но тогда, двадцать лет назад он был мужчиной в самом расцвете сил. Именно Пареев научил Романа не просто изображать окружающее, а находить в этом гармонию. Их отношения испортились в тот момент, когда на свет появился Уродливый котик и окончательно потеряли надежду на восстановление, когда Роман Александров превратился в Леха Сандерса. Но сейчас, и в этом мужчина был уверен, его сенсей гордился бы своим учеником.
        Когда все линии были прорисованы, и перед художником предстала черно-белая Набережная улица, он вернулся к своим распечаткам. Роман заранее подобрал нужные знаки, но на всякий случай решил уточник некоторые пункты. Итак, символ источника - несколько линий под прямым углом с небольшим крестиком слева. Если написать его холодным синим цветом, это обрушит связь Вики с нападением девятилетней давности, а если добавить так называемую арку входа…
        Мысли закрутились, подобно мельничному колесу. Несколькими штрихами, Роман обозначил области, где скроет своих тайных агентов. Они не должны слишком бросаться в глаза. Да это и не обязательно, если судить по реакции Виктории на его татуировку. Художник сделал ее на свое двадцатилетие, а после совершил свою самую страшную ошибку.
        Тоша, светлый приветливый парень. Обычная простуда, перешедшая в воспаление легких. Дикая дичь, как любила одно время выражаться Алиса. Никто и представить не мог, что здоровый парень сгорит всего за несколько дней. Врачи сказали, обратись он к ним чуть раньше, все могло обойтись. Тоша не был близким другом Сандерса, но они были связаны точно так же, как сейчас с Викторией. Художник видел исход, и ничего не сделал. Видел, и потому на его руке красуется переплетение знаков: «связь», «верность», «равнозначный выбор» и так заинтересовавший Вику «крест на могиле». Татуировка из юношеской выходки превратилась в напоминание о долге Александрова, о том, к чему может привести невмешательство.
        Кисть была почти сухой. Здания будут яркими, как и люди. А вот небо над ними станет полупрозрачным благодаря воде. Слой за слоем, все яснее и четче, так что вскоре можно будет почувствовать прохладу осеннего вечера, услышать аромат духов, проходящей по улице кокетки, погрузиться в такую знакомую и все равно неизведанную атмосферу Набережной.
        Сегодня Роман впервые за много лет никуда не торопился. И словно понимая всю важность происходящего, его сломанная голова вдруг заработала нормально, дав насладиться всеми оттенками жизни.
        Перспектива света
        Символ левой руки. Символизирует состояние, при котором происходит искажение ощущений, мнимое улучшение. Человек либо обманывает себя, либо ведется на обман. Однако, знак имеет и другое значение - «свет в конце туннеля», то есть улучшение состояние за счет веры и силы воли самого пациента.
        2/9
        Ночной клуб «Сюзанна» был местом широко известным в узких кругах. Сюда не заходили пропустить стаканчик-другой после тяжелого дня, не заглядывали бедные студенты, удачно сдавшие сессию. Здесь развлекалась так называемая золотая молодежь, не настолько, возможно, золотая как в столице, но тоже любящая покутить подальше от «плебеев».
        В том же здании располагалась бильярдная, хозяин которой раньше держал небольшое казино. Но когда азартные игры стали вне закона, немедленно сориентировался и организовал, пусть менее прибыльный, но более безопасный источник дохода. Правда ходили слухи, что в бильярдной есть секретный подвальчик, куда обывателей не пускают. Но за слухи, к счастью, пока в тюрьму не сажают. А те, кто мог их подтвердить, держали рот на замке и лишь загадочно перемигивались при встречах.
        В клуб можно было попасть двумя путями. Либо получив личное приглашение от администратора, либо шепнув пару волшебных слов стоящему на входе охраннику. Слова были разнообразные: «я по рекомендации…», «мой дядя - депутат городского совета», «нас пригласила дочь мэра», - и прочее, и прочее в том же духе. После чего охранник сканировал тебя внимательным взглядом, заточенным на обнаружение драгметаллов, дорогих аксессуаров, а также признаком наркотического и алкогольного опьянения. «Сюзанна» была заведением не только элитным, но и очень приличным, и персонал строго следил за состоянием своих клиентов. Будь ты хоть внуком министра, хоть дальним родственником Папы Римского, но если охрана была не удовлетворена твоим видом или поведением, хода в клуб тебе было не видать.
        Когда Тоня позвонила ему вечером, Даня очень удивился. Их встречи проходили днем, после его уроков. Шаталова заезжала за парнем в школу, от чего тому всякий раз становилось немного не по себе. Потом они отправлялись в какое-нибудь приятное местечко или просто - бродили по городу. Они не держались за руки, даже не касались друг друга, как это принято у настоящих парочек, но все же Рябин и без того чувствовал между ними определенного рода напряжение. Со стороны они выглядели как родственники. Племянник и тетушка, например. Или приемный сын и его добропорядочная мамочка.
        О чем были их разговоры? Тоня в основном загадочно молчала, а вот Даня, обычно сдержанный и тихий, трещал без умолку. Эта женщина умела слушать. Сначала юноша стеснялся, старался подыскивать более «взрослые» темы, но однажды не выдержал:
        - Ты чего сегодня такой надутый, ангелок? - в своей манере поинтересовалась Тоня, когда они кружили по центру города. Ей нужно было, как выразилась Шаталова, «заняться самой приятной терапией на свете - растратой чужих денег».
        - Да так. - Стальные глаза продолжили сверлить левый висок Дани. - Дурацкие экзамены. Не обращай внимания.
        - Экзамены? - растягивая, словно пробуя деликатес из детства, повторила Тоня. - Мы раньше сдавали кучу экзаменов. А вы с этим ЕГЭ теперь мучаетесь, да? Так это ж просто: все ответы даны, только выбери один менее нелепый вариант.
        - Да? Ты так думаешь? - немного оскорбился парень.
        - А что, нет? - засомневалась Шаталова, прикуривая очередную сигарету. Курила она много, но Даню это почему-то не раздражало, хотя сам он не был в восторге от запаха табака. - Гораздо проще, чем устно сдать одиннадцать предметов, не находишь?
        Тогда-то Даня впервые заговорил не о политике, экономике и прочей ерунде, а своем личном, наболевшем. И понял, что Тоня не просто внимательно слушает его, но и искренне пытается понять. Неимоверно приятное чувство. Даня был на четверть века младше Шаталовой, но общение с ней отличалось от пустой болтовни с другими взрослыми. С ней парень почувствовал себя полноправным участником разговора, а не просто кивающим в ответ на замечания подростком. Умение воспринимать всерьез даже самые нелепые его предположения - вот что делало Антонину настоящим сокровищем, даже без таинственных прикосновений и поцелуев украдкой.
        О своей жизни Шаталова, однако, распространяться не очень-то любила. Мелочи, вроде «вчера я посмотрела один фильм, вполне ничего» или «эту машину мне подарил бывший» за откровения не считались. Это немного уязвляло Данино самолюбие. И все же он понимал: не рассказывает, значит, не считает нужным. Его учили не лезть в чужую душу без особой необходимости, а таковой пока не было. Их отношения с Тоней были почти идеальны, в них не наблюдалось никаких перекосов, возможно как раз благодаря его сдержанности и ее загадочности.
        Вечерний звонок застал Даню за написанием очередного ответа папиным покупателям. Вместо привычной трели от «депишей» сотовый разразился стандартным пиликаньем, условный сигнал для парня, что звонит она - Тоня. Он невольно улыбнулся, и хоть руки чесались немедленно схватить телефон, немного подождал. Один звонок, два, три, на четвертом Рябин все-таки ответил немного недовольным голосом:
        - Привет, чего ты хотела?
        - Не хочешь развлечься? - вместо приветствия жизнерадостно выдала женщина.
        - Я сейчас занят. Что ты опять задумала? - все же начал сдавать Даниил позиции.
        - Клуб «Сюзанна», - в трубке раздались характерные звуки, будто кто-то быстро-быстро сглатывал. Тоня что-то пила. - Знаешь такой?
        - Да… хочешь туда? Я вообще-то не люблю такого рода тусовки.
        - Не любил, ангелок, не любил - в прошедшем времени. - Даже не видя ее, Даня отчетливо представлял, как Шаталова сейчас озорно и ярко улыбается. - Ну, так что, через час освободишься?
        - Постараюсь, - не стал обещать невозможного юноша.
        Она повесила трубку. Не прощаясь и не говоря лишних слов. Знала, через час Даня сядет в ее «Хонду», и они покатят туда, куда Тоня захочет. Все-таки даже в их идеальных отношениях были некоторые недостатки, с которыми Рябин готов был мириться. Пока готов.
        Машина припарковалась метров за пятьдесят от входа в клуб. Двигатель замолк, и наступила тишина, разбавленная буханьем битов, доносившимся всякий раз, когда открывалась входная дверь в «Сюзанну». Тоня не стала немедленно выпрыгивать из салона, на пару минут задержалась. Даня давно приметил за ней эту особенность. Всякий раз Шаталова замирала, прежде чем куда-то войти или откуда-то выйти, как прыгун в воду, который набирается храбрости перед тем, как совершить свой кульбит.
        Даня всего дважды бывал в клубах. Первый раз еще с пацанами из предыдущей школы. Пробыл там всего около получаса, оглох, и никаких положительных эмоций так и не получил. Второй раз в клуб Рябина затащила Кристи. Пока она дергалась под мелькающим светом, Даня наблюдал за окружавшими ее такими же оголтелыми подростками. Пока одни топали, выламывались, будто куклы на шарнирах, другие едва-едва шевелили конечностями или вовсе принимали нелепые позы. Все это напоминало собрание свихнувшихся мимов, а не танцы, так что Рябин очень скоро смотался из клуба, подло оставив Кристи в компании каких-то ребят. Подружка еще месяц на него за это дулась, но вскоре, как и следовало ожидать, оттаяла. Только вот во всякие злачные места больше не приглашала.
        Но то было почти два года назад. А сейчас рядом с Даней по лестнице поднималась Антонина, что делало ночной клуб намного привлекательнее в его глазах. Перед «Сюзанной» не толпились малолетние шалопаи, никто не канючил: «Дяденька, ну пустите, мне уже исполнилось шестнадцать!» Посетители чинно, по двое-трое, поднимались по каменным ступеням и без лишних слов скользили внутрь. У самого входа их тормознул охранник - стандартный мордоворот, размером метр девяносто на полтора в дорогом костюме и попросил предъявить пропуск, почему-то косясь при этом на Даню.
        - Фима, не дури, - осклабилась в ответ Шаталова, кладя свою ухоженную ладошку охраннику на плечо.
        - Антонина Яковлевна, таковые порядки, - даже не дернулся тот. - Я не имею право пускать в клуб лица моложе…
        - Ему через два месяца стукнет восемнадцать, - быстрое движение головы в сторону Даниила. - Под мою полную ответственность.
        - Хорошо, - кивнул, немного подумав, мордоворот.
        - Фима, ты душка. - Как по волшебству появившаяся в руках Тони купюра нырнула в нагрудный кармашек черного пиджака. - Шефу давно надо подумать о твоем повышении.
        Шаталова с Даней вступили в просторное помещение, где к ним немедленно рванул средних лет мужичонка. Тоня привычно скинула с себя пальто, Рябин несколько заколебавшись, стянул куртку. Номерков тут не выдавали, но как заверила женщина, «никуда твоя драгоценная одежа не денется».
        - Местные работники обязаны знать клиентов не только по именам, но и по номерам банковских счетов, - подмигнула она проходившей мимо с подносом официантке. - Правда, дорогуша?
        - А? Антонина Яковлевна, вы давно у нас не появлялись, - тут же выдала в ответ девушка.
        - Что я тебе говорила? - шепотом обратились Тоня к своему спутнику.
        Впрочем, подобные предосторожности были излишни: в усилившемся по мере их продвижения к главному залу шуме уже невозможно было что-либо расслышать, если не прислушиваться специально. Даня поморщился. Это напомнило ему времена, когда он еще не был «мажором» и «богатеньким придурком», а болтался на самом дне социального бассейна. Конечно, Тоня состоятельная дама, но почему-то от нее Даня не ожидал такого мелкого позерства. Словно уловив его настроение, женщина легонько пихнула школьника в бок:
        - Эй, расслабься! Тут вполне приличная публика.
        Насчет публики Даня пока не был уверен, а вот обстановка ему понравилась. Никаких золоченных поручней, кричащих о своей дороговизне кожаных обивок и фонтанчиков, в которых вместо воды течет коньяк тридцатилетней выдержки. Почему-то именно так подростку представлялась «Сюзанна», пока он не увидел, что правда далека от его шаблонных догадок. Несколько столиков, пара широких диванчиков, на другой стороне от барной стойки закрытые кабинки для любителей уединенных бесед. Но никаких россыпей из кристаллов Сваровски или статуй из каррарского мрамора. Дерево, замша, обычные плиточные полы.
        Тоня сразу потащила Рябина в сторону бара. Уселась на высокий стул и жестом подозвала бармена. Подростку ничего не оставалось, как оккупировать соседнее сидение, с интересом рассматривая многочисленные бутылки на полках. Едва завидев Шаталову, бармен - длинноволосый мужчина лет тридцати с аккуратными усиками - отставил высокий стакан, который до того протирал, и поспешил ослепить новых посетителей своей улыбкой. Чересчур белоснежной, по мнению Дани, и совершенно неестественной.
        - Мне «Красный грех», а молодому человеку какого-нибудь сока, - потребовала Антонина. - Кто сегодня за пультом?
        - Андрей, - принимаясь что-то смешивать, доливать и всячески издеваться над дорогущей выпивкой, откликнулся бармен.
        - Я не хочу, - было открыл рот для протеста Рябин, но перед ним уже возник высокий бокал с каким-то желтоватым напитком и трубочкой. Покосившись на довольную Шаталову, школьник осторожно сделал глоток и чуть не подавился. - Это что?
        - Сок, - пожала плечами та. - Апельсиновый, кажется. У тебя аллергия на цитрусы?
        - Нет у меня никакой аллергии. Я думал, это какой-то коктейль, - честно возмутился Даниил.
        - Я не спаиваю малолеток, - получив свой напиток, ответила Тоня. - Вот станешь совершеннолетним, тогда и куплю тебе чего-нибудь покрепче.
        - Мне скоро восемнадцать, - напомнил Рябин. - И я много чего пробовал.
        - Угу… но я, как бы это выразиться, не люблю нарушать закон.
        - То есть встречаться со мной можно, а пить, скажем, пиво - нельзя, так что ли?
        - Вот видишь, ты все правильно понял. Пойдем, присядем вон там. Не люблю я эти стремянки, - имея в виду барные стулья, продолжила, как ни в чем не бывало, Шаталова. - Ангелок, не обижайся, но эти правила придумала не я. Ты ведь сюда не надираться пришел, так ведь? Или я ошибаюсь?
        - Нет, ты права, - признал Рябин.
        И, правда, чего он завелся? В магазине вон вечно паспорт требуют, и ничего, это вовсе не кажется унизительным. Закон есть закон, а он ведь не хочет, чтобы у Тони были неприятности? Однозначно нет.
        - Я смотрю, ты тут часто бываешь, - когда парочка устроилась за одним из столиков, как бы невзначай заметил Даниил.
        Тоня, потягивая свой «Красный грех» (судя по пузырькам, грешить приходилось смесью шампанского с чем-то еще), откинулась на спинку стула и скучающе взирала по сторонам. То ли не нашла никого из знакомых, то ли, наоборот, не увидела никого нового, Рябин так и не понял.
        - Да, бывший меня сюда притащил в первый год после свадьбы.
        Ага, точно. Бывший. О нем Тоня предпочитала не распространяться. Даниил смутно догадывался, что и воспоминания об этом типе не доставляли женщине удовольствия. Хотя времена малиновых пиджаков и сотовых с длиннющими антеннами давно минули, и современные воротилы большого и малого бизнеса не так выделялись из толпы обычных граждан, почему-то старшеклассник неизменно представлял мужа Тони эдаким толстым дядькой за пятьдесят с круглой лысиной и пальцами, унизанными золотыми кольцами.
        Сама мысль о том, что когда-то Тоня жила под одной крышей с таким вот типом, вызывала в Дане чувство глубокого отвращения. Но теперь-то она свободна, теперь вместо противного толстяка с потными ладошками напротив Шаталовой сидит он - статный, молодой и довольно привлекательный юноша. Так что можно успокоиться и дальше потягивать свой апельсиновый сок. Что, в принципе, Даня и делал.
        - Вкусно, - не зная, что еще сказать, похвалил он напиток.
        - Я рада, - вздохнула Шаталова.
        - Что ты высматриваешь? - не выдержал все-таки парень. - Мы же вроде пришли развлекаться, а у тебя выражение лица такое, будто ты вот-вот ждешь нападения. Тоня, ау?
        - Нет… просто… - замялась женщина, но тут же рассмеялась: - Неужто у меня такое лицо? Не обращай внимания. Ты прав, мы пришли сюда не для того, чтобы хмуриться. Допивай сок, и пойдем танцевать. Я сто лет не танцевала!
        Даня решительно отставил стакан. Он не особенно любил апельсины, да и вообще, не очень-то хотел пить. Сегодня ни Рябин, ни его возлюбленная не были настроены на разговоры. С танцами у подростка были сложные отношения, но лучше уж влиться в эту резвящуюся толпу, чем целый вечер с тухлым видом пялиться по сторонам да гадать, о чем думает Тоня.
        На танцполе женщина заметно расслабилась, отдаваясь всецело и полностью ритму. Она неплохо двигалась. Для сорокалетней очень даже хорошо. Самому Даниилу оставалось только соответствовать Шаталовой, хотя самому парню казалось, что он двигается как паралитик. Но скованность быстро прошла, когда Тоня схватила его сначала за руки, а потом обвила шею подростка.
        - Знаешь, - прошептала она Рябину в ухо, - я думаю все же нарушить в скором времени пару правил…
        - Жду не дождусь, - ощущая, как стремительно краснеет от этих слов и от жаркого дыхания с запахом шампанского, пролепетал тот в ответ. За что заслужил многообещающую улыбку.
        - Не хочешь после заехать ко мне? Ты еще не был у меня в гостях, - продолжала между тем Тоня.
        Рваный ритм сменился на что-то более лиричное. Надо же, а тут, оказываются, еще существует такое понятие как «медленный танец»! Теперь Даня невольно вспомнил о школьных дискотеках, только сейчас между ним и партнершей было непозволительно малое расстояние. Стальные глаза смотрели на подростка в упор, теплые пальцы блуждали где-то в районе его затылка.
        Сердце предательски забилось с частотой самбы, во рту пересохло. Вот сейчас бы Рябину не помешал глоток сока, а лучше - огромный ковш ледяной воды, залить пылающие от предвкушения внутренности. Тугой комок самого что ни на есть банального желания образовался внизу живота, губы начали зудеть, а руки сами поползли все ниже по спине Шаталовой. Но Тоня вдруг отодвинулась от Дани:
        - Не здесь. Правила, - напомнила о приличиях.
        - Угу. - Пришлось подчиниться.
        Страшная и безжалостная птица обломинго злорадно махнула своими крылышками над Даниной макушкой. Настроение танцевать тут же пропало. И не только у него. Дождавшись кое-как окончания трека, уже без всякого запала, Тоня прошагала обратно к своему столику. Естественно, подросток отправился за ней.
        - Рябин! - окликнул его кто-то. - Даниил!
        Даня на автомате развернулся к источнику истошного крика. Точно, так орать может только один человек на свете. Перед Рябиным в окружении девчонок стоял Ванька Жирков - его бывший одноклассник. С момента их последней встречи прошло чуть меньше года, но за это время Жирков заметно изменился, прибавив не только в росте и весе. Теперь Ванька носил модную прическу из серии «тут сбрили, а тут забыли», жиденькую бороденку, а еще приобрел дурную привычку тыкать в живого человека пальцем, будто это какая-то музейная диковинка.
        - Данька, вот это да! Сколько лет, сколько зим! Нифига себе, бро, не думал, что у тебя есть пропуск в «Сюзанну»! - скороговоркой выпалил бывший одноклассник.
        Девчонки, блондинка и брюнетка, с интересом поглядывали на Рябина, но пока помалкивали. Кажется, с темненькой они где-то пересекались. Или нет? С недавних пор все девушки выглядели для Даниила одинаково безлико.
        - Ты тут один или как? - продолжал стрекотать и повизгивать Ванька.
        - Он со мной, - подросток не успел среагировать, как его нежно, но жестко взяли в захват. - А это, я полагаю, твои приятели?
        Позади Дани возникла Шаталова, как всегда, излучающая флюиды сногсшибательности. Одна рука ее легла на плечо юноши, вторая самым наглым образом легла на его грудь. Глаза Жиркова, и без того не маленькие, совсем вылезли из орбит. К чести для него, одноклассник смог собраться и любезно предложить:
        - Не познакомишь нас?
        - Это Тоня… моя… - Рябин запнулся, не зная, как обозначить для общественности роль Шаталовой в его жизни. «Любимая женщина» - прозвучит слишком шокирующе. «Моя девушка» - глупо. - Знакомая.
        - Мы с ним встречаемся, - гордо заявила Антонина. - Ну, ангелок, теперь представь мне своего друга.
        - Иван, - протянул свою конечность Жирков. - Это Леля и Алена.
        - Зрасьте, - хором поздоровался недоукомплектованный состав «Виа Гры»
        - Я пойду, возьму еще чего-нибудь, - хлопнула Даню по плечу Шаталова. - А вы можете присесть за наш столик, если хотите.
        Настала неловкая пауза. Рябин ненавидел такого рода паузы, когда сказать хочется очень много, но нужные слова почему-то не приходят. Первым ее нарушил Жирков. Стараясь обратить все в шутку, присвистнул:
        - Ну, бро, ты даешь… Хм… такая мадам. Ты знаешь, я человек свободных моральных принципов, но тебе не кажется, как бы это… Сколько лет этой Тоне?
        - Сорок два, - несколько зло ответил Даня.
        Он хотел, чтобы его слова звучали вызовом, но ощутил лишь досаду.
        «Какая кому разница, с кем я встречаюсь? - много раз спрашивал себя Рябин. - Нормальные люди поймут, а на всяких зашоренных придурков плевать» Но по всему выходило, что просто плюнуть не выйдет. Подросток понял, что переполнен вовсе не гордостью за то, что его возлюбленная - красивая, ухоженная, умная, состоявшаяся во всех отношениях женщина, а стыд. И перед кем? Вечно трясущимся над своим навороченным смартфоном троечником Жирковым, главным достижением которого стала потеря девственности в пятнадцать лет. И у которого «свободные моральные принципы». Что это, вообще, за хрень такая, вы мне объясните?
        - Ого, - только и смог выдать Ванька.
        - Это не так много. Я хочу сказать, не стоит обращать внимания на возраст, - получилось как-то жалко и почти просительно.
        - Да ладно, бро, твое дело. У меня приятель с пятидесятилетней встречался. Ему, правда, тридцатник уже стукнул, но не суть. Разница-то в обоих случаях ого-го какая! Конечно, если эта Тоня тебе нравится, я не против.
        - Круто, - мрачно изрек Даниил.
        «Вот, б*, дожил. Мне теперь какой-то Жирков разрешение дает! В жизни такой кошмар не мог бы представить. Тоня, Тоня, кто ж тебя за язык тянул!» - досадливо подумал парень, а сам ответил:
        - Ладно, я, наверное, пойду. Вдруг ей какая помощь нужна?
        «Помощь в чем, дебил? В выборе алкоголя? Или стаканчик поднести?» - мысленно выбранил себя подросток. Хорошо, бывший одноклассник не стал докапываться. Ему самому хотелось улизнуть подальше от Рябина. Не слишком сердечно распрощавшись, ребята направились каждый в свою сторону. В случае Даниила, в сторону бара. Шаталова нашлась там же, попивающая очередной, на этот раз светло-бежевого цвета коктейль и мило беседующая с барменом.
        - Уже наговорились? - удивилась она.
        - Зачем?
        - Что «зачем»?
        - На фига ты сказала, что мы встречаемся? - рявкнул, не удержался, школьник. - Этот засранец смотрел на меня, как на умственно отсталого! Или на герантофила какого-то.
        Тоня резко развернулась на стуле:
        - Значит, я настолько стара для тебя?
        - Да при чем здесь это? - не понял Даня. - Я вовсе не считаю тебя старой. Сорок лет - это совсем не возраст для женщины…
        - Ты еще скажи: сорок пять - баба ягодка опять. Или про то, что я неплохо сохранилась для такой-то древности, - съязвила Шаталова, не глядя на него.
        - Блин, Тоня, - плюхнувшись рядом, юноша резким жестом поймал ее лицо в свои ладони. По щеке Антонины бежала одинокая слезинка. - Мне не важно, каков твой возраст. Не важно, каков мой. Ты мне нравишься, очень, вот такая.
        - С морщинами и отвисающим животом? - хлюпнула носом женщина.
        - Красивая. Ироничная. Добрая, - по словам произнес Даня. - Но это наши отношения, и я не хочу, чтобы какие-то злобные тролли помещали им, понимаешь?
        - Да… все только и твердят о терпимости и толерантности… Что сказал тот мальчишка?
        - Спросил, сколько тебе лет, - не стал таиться подросток. - Привел в пример какого-то своего знакомого… а, ну его! Этот Жирков меня всегда бесил, с пятого класса.
        - Тогда чего ты завелся? - задала закономерный вопрос Тоня. - Обращай внимание только на тех, кто тебе важен. Остальные пусть бесятся, как хотят. Может, захлебнуться от собственного яда.
        Такая Тоня юноше нравилась гораздо больше. Она положила свои ладони поверх его и улыбнулась:
        - Поехали отсюда…
        - Поехали, - согласился Даня. - И давай больше сюда не придем?
        Поклон
        Символ левой руки. Означает шаблонность мышления, соответствие менталитету данного народа, местности (семьи или определенного социального слоя). Также символизирует систему предрассудков, табу, искреннюю веру в различного рода суеверия и легенды. Обычно пишется холодными оттенками на очень небольшой площади вместе с пиктограммами освобождения, продвижения, перехода.
        3/10
        Новая дверь была намного надежнее. Толстая металлическая, с двумя сложными замками. За ней Виктория чувствовала себя намного безопаснее. А может, дело было в паре дней, проведенных вне дома. Роман оказался хозяином гостеприимным, полностью взяв на себя всю заботу о своей квартирантке. В распоряжении женщины оказалась целая комната, куда за все время проживания художник ни разу не сунулся. Да и вообще, казалось, Виктория очутилась одна в огромном доме - владелец постоянно пропадал в своей мастерской, только по вечерам выползая для совместного ужина. На второй день гостья не выдержала и заглянула в нее, застав мужчину за раскрашиваем какой-то простыни.
        - Что это? - стараясь не наступить на расстеленную на полу ткань, Вика обошла Сандерса со спины. Тот вытер тыльной стороной ладони взмокший лоб и сунул измазанную кисть в ведерко с краской.
        На первый взгляд, да и на второй тоже, большущий прямоугольный кусок ткани напоминал скатерть, которую невоспитанные едоки весь вечер использовали для вытирания рук: он словно весь был усеян пятнами от какого-то зеленого соуса.
        - Это только первый слой, - признался Роман. - Можно было сделать трафареты, как для нанесения принтов, но я предпочитаю все делать вручную. Потом будет слой темно-зеленого для елей, светлый и темно коричневый, ну, и так далее. Всего слоев пять-семь. Я пока точно не определился.
        - И что в итоге должно получиться?
        - Лес.
        - О, - выразив все в одном коротком междометье, присмотрелась внимательнее к «скатерти» женщина.
        Теперь пятна обрели более четкую форму, хотя представить их в будущем древесными кронами не удавалось даже при наличии такого богатого воображения, как у Виктории.
        - Это для моей новой инсталляции. Видишь там деревянную заготовку?
        - На ручную мясорубку смахивает.
        На столе, облупившееся, с глубокими царапинами громоздилось нечто с ручкой и несколькими отверстиями.
        - Она и есть. Только внутри не винт с лезвиями, а барабан, на который намотается ткань. Ручку я соединю с помощью привода с подносом, на нем будут лежать бургеры, - художник поднялся на ноги, принялся размахивать руками, расписывая, как будет функционировать его творение. - Посетитель берет бургер, поднос поднимается, движение передается мясорубке, ручка вращается, все больше собирая нарисованный лес. И вот, когда поднос опустеет, все увидят это… Погоди-ка…
        Сандерс широким жестом смел стружку и несколько испорченных, смятых листов бумаги, и продемонстрировал свой очередной «шедевр»: темно-красное пространство с не то обгоревшими, не то подвергшимися какому-то химическому воздействию стволами деревьев, посередине которого в небо цвета ливерной колбасы вскидывал трубы завод. Картина производила угнетающее впечатление, прежде всего своей детальностью и какой-то убойной натуралистичностью.
        «А он неплохо рисует», - подумала Вика. Но вслух произнесла другое:
        - Хорошо хоть без костей обошлось…
        - Вообще-то, первоначально я хотел поместить под лесом фотографии мертвых свиней и куриц. Но потом решил, что это будет несколько… лицемерно с моей стороны. Все-таки сам-то я мяском не брезгую, и не собираюсь призывать людей толпами переходить к вегетарианскому образу жизни. Да и главный посыл тут, скорее, социальный, нежели этический, - отложив свое творение в сторону, скрестил руки на груди Сандерс и пытливо заглянул в лицо Виктории - ждал реакции.
        - Интересно, - выдавила та. - А бургеры кто делать будет?
        - Мой знакомый, прямо там же, при входе на выставку.
        - Выставку? Ты же, вроде, только недавно выставлялся…
        - Так я и не собираюсь организовывать ее прямо сейчас. «Общество потребления» - лишь первая из моих новых машинерий. Тут работы не на один день. Даже не месяц. У меня есть пара старых задумок, которые я не смог пока реализовать, да и по ходу обязательно что-нибудь придет в голову, уж будь уверена.
        - А ты, я посмотрю, плодовитый автор, - не удержалась от замечания Вика. Мужчина в ответ только руками развел, извиняясь:
        - Какой уродился.
        - «Общество потребления»… - протянула Вика. - Как-то…
        - Это не окончательное название. Знаю-знаю, у меня с этим прямо-таки беда, огорчение. Может, ты чего придумаешь? - признал Сандерс.
        - А проценты за соавторство заплатишь? - пытливо прищурилась женщина.
        - Два, - предложил художник.
        - Десять.
        - Пять, - не сдался Роман.
        - Пятнадцать, - повысила ставки Вика.
        - Семь.
        - Хорошо, двенадцать, на меньшее я не согласна, - подняла руки гостья.
        - Что? Ох, совсем забыл, с кем торгуюсь. У себя в магазине ты также товар покупателям впариваешь? - заинтересовался художник.
        - Не впариваю, а советую, - справедливо обиделась Виктория.
        Удивительно, они расстались всего сутки назад, а женщина уже начинала скучать по Сандерсу. Это была не такая тоска, что вот «умираю, хочу видеть», скорее, легкая ностальгия по проведенным в обществе Романа минутам. Удивительно, это был один из их самых долгих разговоров за те два дня, но даже немногие слова, произнесенные художником, смогли заполнить ее внутреннюю тишину, въесться, запомниться, встать в ряд с самыми яркими воспоминаниями жизни.
        Каждое слово, если на то пошло. Вика могла с пугающей детальностью вспомнить их первую встречу, посиделки на кухне, и там, внизу - на скамейке у подъезда. Даже вкус чая из термоса, которым Сандерс поил перепуганную и растерянную женщину, даже цвет рубашки, в которой он появился на ее работе.
        Пока Роман рисовал свои нелепые леса и заводы, пока вырезал из дерева и лепил из папье-маше, он попутно создавал другого рода произведения - существующие только в сознании Виктории картины. Немногие способны на такое. Из тысяч людей, что она встречала в своей жизни, лишь пару десятков оставили в душе Вики такой след. И от этого становилось тревожно, но вместе с тем радостно.
        Звонок в новенькую металлическую толстую дверь с двумя хитрыми замками застал врасплох. Женщина едва не облилась кофе, которым заканчивала свой завтрак. Выругавшись про себя, пошла открывать. Она рассчитывала, что успеет все подготовить к приходу помощника, но не успела. Да и помощник оказался не один. На площадке, пропахшей открытым мусоропроводом и сигаретным дымом, топтались двое: вместе с Сандерсом пожаловал еще один незнакомый Виктории мужчина.
        - Егор, - представил его художник. - Мастер ремонтов.
        - Привет, - широко улыбнулся незнакомец.
        Сразу стало понятно, что он из той породы людей, которые вечно суют свой нос, куда не просят, и создают больше шума, чем способно нормальное человеческое существо массой менее ста килограммов. И все же Вике приятель Сандерса понравился. Стоило Егору пройти в квартиру, как он тут же скинул с плеча увесистую сумку и стал крутить головой по сторонам, будто та была прикреплена не с помощью позвонков, а свободно вращалась на гладком металлическом штыре.
        - Куртку можете повесить тут, - вежливо кашлянула Вика.
        - А? Ага, спасибо.
        - Мы решили прихватить свои инструменты на случай, если у тебя не найдется подходящих, - пояснил Роман, сгружая на пол еще пару пакетов. - Сегодня, как я понимаю, будем чистить и отдирать, а завтра, я надеюсь, пойдем уже подбирать обои, плинтусы и остальные стройматериалы.
        - Да, наверное, - не слишком уверенно пискнула женщина.
        Пожар выбил ее из колеи, и она до сих пор до конца не пришла в себя. К тому же, и в этом Сандерс был прав, у нее не нашлось бы даже валика для покраски, не говоря уже о более сложных приспособлениях вроде лазерного уровня, набора всевозможных шпателей, мешалок и прочих остро и не очень остро заточенных инструментов, которые по очереди вынимали из своего багажа мужчины.
        - А это - в холодильник, - приказал Егор, и хозяйка с изумлением уставилась на самый настоящий бутерброд с салом и завернутые в тряпицу яйца.
        - Егор считает: залог хорошего ремонта кроется в соблюдении нескольких правил. Первое из которых гласит, что питаться нужно исключительно сытной и простой пищей вроде пельменей или хлеба со шпиком.
        - А второе в правильной экипировке, - подхватил приятель художника, вытаскивая потрепанную газету и немедленно сворачивая из нее несколько шляп. - Это вам!
        - А я-то всю жизнь была уверена, что дело в правильной подготовке стен и качественной штукатурке. Вы мне прямо-таки глаза открыли.
        - Ха-ха, - засмеялся Егор. - Лех говорил, что вы очаровательны, но я и подумать не мог, насколько. Виктория, поверьте человеку, который вот этими ручками изготовил более двадцати различных инсталляций, истратив несколько бассейнов клея, и перепортив несколько кубов древесины, что дело именно в шапочках. И может быть, самую малость, в грунтовке и пропитке.
        - Так вы и есть тот самый волшебник, который вставил Роману руки в правильное место? - дошло до Вики. - Он рассказывал о вашем первом проекте. Питьевой фонтанчик, да?
        - «Фонтан для курильщиков», - поправил художник. - Бросаешь сигарету, в рот пластиковому старичку - получаешь стакан чистой воды. Жаль, нас быстро с ним разогнали. Еще и штраф за незаконную постройку влепили. Это сейчас мы стали умные, прежде чем что-то устанавливать на улице, целую кучу инстанций посетим.
        - Да ладно жаловаться-то, ты уж избегался, - шутливо упрекнул друга Егор. - За него, Виктория, теперь целый штат юристов работает. А толпа рабочих потом все устанавливают. Мистеру Сандерсу остается самое тяжелое: прохаживаться с умным видом рядом со своими творениями и время от времени бросаться заковыристыми фразами. Или тебе уже и речи специальный человечек пишет?
        - Нет, с речами он вполне справляется сам, - заверила Вика.
        - Егор никогда не появляется на моих перфомансах, - в ответ на ее вопросительный взгляд, ответил художник.
        - Я житель закулисья. Мое дело правильно собрать необходимую конструкцию, если Лех не может. Не стану грешить против правды, с каждым разом у него получается все меньше злоупотреблять моей добротой. Так что годика через два-три, когда он, наконец, освоит в полной мере сварку, моя скромная персона окончательно уйдет в тень.
        - Хорош прибедняться, - шикнул Роман.
        - Тогда, можно, я начну злоупотреблять? - попросила Виктория.
        - Моей добротой?
        - Угу.
        - Ох… можете не спрашивать. Я уже в вашем полном распоряжении.
        С такими вот незатейливыми шутками-прибаутками втроем они приступили к ремонту. Чистить и сдирать пришлось много. Основную часть мебели Вика с художником вынесли еще прошлый раз, своей очереди остался дожидаться только громоздкий шкаф. Опасность была окончательно его доломать, прогоревшая с одной стороны стенка ввалилась внутрь, да и дно пострадало. Егор пообещал вылечить пострадавшего, а пока шкаф погрузили в его грузовик с прицепом.
        Тащить тяжеленую громадину с четвертого этажа было не очень сподручно, пришлось позвать соседа. По обыкновению вслед за дядькой Трофимом, живущим этажом ниже последовали его жена, малолетний сын, а также остальные неравнодушные. Уверив всех, что помощь им больше не требуется, крестовая отвертка имеется, и, да, они знают, где находится электрический щиток, Вика с мужчинами общими усилиями избавились от лишних глаз и ушей.
        - Вот теперь можно начать, - поплевав на руки и картинно закатав рукава, объявил Егор.
        И понеслось! Сначала убрали все лишнее. Покусанное огнем запихнули в большие мусорные мешки, срезали, отодрали с помощью гвоздодера или попросту отодрали руками. Дверной косяк пришлось срезать пилой, а пострадавший пол буквально выламывать с помощью молотка. Пока мужчины на пару крушили ее спальню, Вика моталась туда-сюда с тряпками, ведрами воды и уничтожала старые обои. После работы пожарных те вздулись и во многих местах отошли сами. Стены тоже получили ожоги, и копоть с них было не так просто смыть.
        - А что мы все без музыки, да без музыки? - по истечении второго часа напряженной работы задал вопрос Егор. - И я, дурак, забыл! Уно моменто!
        - Куда это он? - проводив помощника взглядом, обратилась Вика к художнику.
        - За радиолой. Я же говорю, этот человек слишком серьезно относится к правилам, которые сам же придумывает. Знаешь, будь Егор более пробивным, стал бы успешнее меня. Странностей и таланта у него на двух Лехов Сандерсов хватает. Чтобы тебя услышали, надо кричать, а Егорка слишком интеллигентен. Он всегда стучится, а в нашем деле надо выбивать двери с пинка.
        - Где вы с ним познакомились?
        - На свалке.
        - Где-где? - подумав, что ослышалась, переспросила женщина. Шапочка ли действовала или нет, но работа пока неплохо спорилась в ее руках.
        - Он искал что-то для себя, а я рылся в поисках старого велосипеда. Мне спицы нужны были для одной задумки. Что? Это было одиннадцать лет назад, ни у него, ни у меня тогда не было таких денег и возможностей, чтобы заказать изготовление уникальных деталей. Мы брали то, что выкидывали другие и превращали это в искусство. Trash art чистой воды[50 - Трэш-арт (trash-art) - так называют искусство, где задействован старый хлам, испорченные или использованные вещи, которые другие люди отправляют на свалку. Считается, что «Трэш-арт» - новое направление в современном искусстве. В переводе с английского «Trash» означает «мусор». Однако еще в далеком 1918 году немец Курт Швиттерс из Ганновера начал эксперименты в области абстрактного искусства, наклеивая на поверхность произведения обертки от папирос, обрывки билетов и другие клочки бумаги с текстом, заменявшие обычные краски. Так что основателем этого стиля справедливо назвать именно его.].
        - Почти как Тим Нобл и Сью Вебстер[51 - Тим Нобл и Сью Вебстер (англ. Tim Noble & Sue Webster) - арт-дуэт современных британских художников. Известны прежде всего световыми проекциями и инсталляциями - ироничными автопортретами. Художники брали обычные предметы, включая мусор, для создания ассамбляжей, а затем направляли свет таким образом, что проецируемые тени выглядели как нечто узнаваемое.], - вернулся в комнату Егор. - Только без экспериментов со светом.
        - Пока, - подняв вверх молоток, которым выколачивал очередную доску, добавил Роман.
        - Пока, - согласился его друг. В руках у него был небольшой радиоприемник. - Кстати, подумай об этом. Можно что-нибудь забабахать в стиле театра теней. Лех вам не рассказывал о своих зеркальных людях?
        - Она не поверила, - вместо Вики ответил Сандерс. - Сказала, что такое невозможно. Помнишь, мы еще о феномене синего платья говорили?
        - Белого, - упрямо возразила та. - И ты все еще не предъявил никаких доказательств! Вот давай, скажи, что тебе нужно для этого эксперимента? Сфотографируем меня на сотовый, у меня отличная камера, и посмотрим, что получиться. Давай?
        - Ой-ой, кажется, тебя загнали в угол, - шаря по радиостанциям, прокомментировал из угла Егор.
        - Хорошо, - согласился художник. - Только не сегодня. Вот как закончим ремонт, тогда и займусь этим, идет?
        - Идет, - согласилась женщина. - Но знай, пока своими глазами не увижу, на твои россказни не поведусь!
        - О, - найдя что-то подходящее, увеличил громкость Егор.
        Из динамиков донеслись смутно знакомые аккорды фортепьяно, к ним присоединилась скрипка.
        - А еще, - шепнул Роман Вике, - третье правило гласит, что ремонт надо делать под классическую музыку. Просто смирись. Или купи бируши.
        Покой
        Символ правой руки. Несмотря на название, означает вовсе не статическое состояние разума, а, наоборот, активный поиск выхода из негативной ситуации, изменение мышления для обретения чего-то нового. Пиктограмма связана с красными оттенками.
        2/10
        Прежде чем включить компьютер, Даня еще раз внимательно пролистал книгу. Вдруг найдется какая-нибудь подсказка или удастся перевести предложение-другое? Но нет, написанное по-прежнему оставалось иноземной тарабарщиной, и ничего не оставалось, как воспользоваться поисковиком.
        Примерно две недели назад, перед осенними каникулами, Даниил поймал себя на том, что выводит на листе бумаги странные символы. Причем уже не первый раз. После разговора с Часовчук парень углубился в тему бессознательного рисования и дудлинг-картинок. Первым его творением стала разноглазая сова, вместо перышек покрытая кружками и завитушками. А потом он отпустил свое воображение на волю, и рука принялась выводить черточки и полукружья, из раза в раз повторяя одни и те же узоры. Как под гипнозом, стоило Дане чуть отвлечься, как на полях тетрадей, на клочках старых черновиков - везде снова и снова появлялись знакомые знаки.
        Конечно, все можно было списать на простоту орнамента. Ничего сложного: пара линий, параллельных или пересекающихся, крестики, точки, кривые. Но Рябин, просмотрев сотни интернет изображений, стараясь найти в творениях других следы «своих» символов, ничего не нашел. Кое-где попадались схожие дудлы, но точно такие же Дани не видел нигде. На ум приходили фильмы об одержимых, малюющих своей кровью загадочные знаки, рассказы о пациентах психиатрических клиник и другие страшилки, которые принято смотреть и читать, зарывшись от ужаса под одеяло. Но Даня не считал себя ни подконтрольным злому духу, ни тем более, съехавшим с катушек. Он видел эти символы в черной книге без названия, видел всего один раз, но по какой-то причине его подсознание запомнило их, и теперь с упрямством дошкольника, исследующего глубину луж, воспроизводило их на всех доступных поверхностях.
        - Вот, ты просил, - сегодня перед первым уроком подошел к Рябину Жека. - Не знаю, нафига она тебе нужна, но хозяин барин.
        - Спасибо, - не стал тот распространяться о подробностях своей «рисовальной болезни». - Я верну, как только смогу.
        - Да, можешь оставить себе, - махнул рукой на приданное экс-тетки одноклассник. - Я спросил у отца, про что тут написано, но он тоже не в курсе. Сказал только, что это - польский.
        «Так я и думал», - кивнул про себя Даня, а вслух ответил:
        - Разберусь.
        Весь день он рассматривал иллюстрации, каждую перемену и на некоторых уроках пытался хоть что-то понять в тексте, но больше всего подростка интересовали именно загадочные не то иероглифы, не то руны. Глядя на них в течение пары минут, Даня словно вырывался из своего тела. Это было не похоже на опьянение, но без головокружения и тошноты. Наоборот - мир приобретал пугающую четкость, как если бы Рябин был близорук и вдруг надел очки. В голове становилось пусто и гулко, так что каждая мысль отдавалась в ней эхом несколько раз. Голоса учителей и других ребят, их перемещения - все это Даниил отрешенно фиксировал, но не воспринимал. И даже звонок Тони после третьего урока не слишком его расстроил.
        «Извини, ангелок, я сегодня не смогу с тобой побыть», - извиняясь, сообщила женщина.
        «Ничего страшного», - привычно отозвался Рябин. И на сей раз, слова соответствовали действительности: никакой трагедии для старшеклассника не произошло. Сегодня он и сам был занят.
        Едва вернувшись с занятий, Даня приступил к настоящему изучению книги. Для начала он отыскал название выпустившего ее издательства. «Litera», было указано внизу титульной страницы мелкими острыми буковками на фоне заточенного перышка. Не слишком оригинальное название, к тому же весьма распространенное.
        После получаса мучений, подростку удалось найти нужную информацию. Точнее, всего три строчки на каком-то сайте: «Издательство было основано в Гавролине в 1929 году и закрылось с началом Второй Мировой войны. В 1946 деятельность издательства была частично восстановлена, но уже через три года «Litera» снова прекратило выпуск печатной продукции». Все. Больше ни слова не об издательстве, ни о его книгах.
        Однако попавшая в руки к Дане книга явно выглядела его современницей. Значит, либо поляки все-таки снова запустили станок и никому об этом не сказали, либо Рябин ошибся. В любом случае, это был тупиковый путь. Пришлось пойти другим.
        «Что за знак…», - не успел подросток вбить фразу полностью, как ему предложили еще десяток вариантов. Пользователи интересовались, в основном, функциями телефонов и различными кнопочками в соцсетях. Не то, не то, снова разочарование.
        - А если поискать по фотке? - предложил сам себе Даня.
        Идея была неплоха. Запихнув книгу в сканер, сделал несколько изображений. Теперь надо только открыть нужную страницу, загрузить их и задать параметры. «Искать похожее». Нет. Сотни людей сбрасывали на хостинги свои домашние работы, прикольные объявления, рецепты, отрывки любимых произведений. В общем, все, чем хотели или не очень хотели поделиться с остальным человечеством. В результате Даниилу пришлось отсмотреть не менее двух сотен текстов, от чего у него даже затылок заныл.
        Что называется, от чего ушли, к тому и пришли. Черный фолиант по-прежнему хранил свои загадки и не поддавался расшифровке. Пользоваться онлайн переводчиком подросток не стал. У него уже был печальный опыт при подготовке доклада по английскому языку. Да и толку? Нет, Дане надо найти сам источник. Автора книги или, хотя бы, откуда взялись эти символы. А значит, разминаем пальцы, потираем глаза и снова - спрашивать у всеведущей троицы «Яндекс» «Google» и «Yahoo», с чем Рябин-таки столкнулся.
        На этот раз он не стал особенно извращаться. Просто вбил: «Странные символы», и полез рассматривать выданные картинки. Как и предполагалось, девяносто процентов вылезшего к делу вовсе не относилось. Еще девять и девять десятых процентов ответов показывали всякие пентаграммы, символики разных брендов и дорожные знаки. И вдруг, среди хлама мелькнул краешек бриллианта.
        «Что за знаки на руке у художника?» - гласила подпись под изображением молодого мужчины на фоне какой-то жуткой громадины из костей. Даниил присмотрелся и обнаружил на его левом предплечье переплетение нескольких из «своих» знаков. Не одна, не две, а четыре закорючки, вписанные одна в другую.
        Изображение оказалось снимком с Московской выставки известного («Кому только?» - не понял подросток) художественного деятеля Леха Сандерса. Выставка прошла всего несколько дней назад, а интернет уже был завален подобного рода вопросами.
        «Что за татуировка?»
        «Что значат символы на руке Сандерса?»
        «Не подскажите, где можно набить подобное?»
        Вместе с тем подскочил интерес и к самой персоне художника. Кажется, всю страну и ближнее зарубежье лихорадило от синдрома новой звезды. Юноша нашел около пяти вариантов его биографии, растиражированных по всем сайтам, хоть как-то касавшихся искусства. Нашлась и запись с пресс-конференции самого Сандерса, и Даня узнал, что тот не просто родился в их городке, он и продолжал в нем жить. В столицу же Лех прибыл первый раз для открытия выставки, которая уже с успехом прогремела в нескольких крупных населенных пунктах.
        Из любопытства Рябин посмотрел на работы художника, ничего выдающегося в них не нашел и опять принялся копаться в многочисленных статьях о его жизни.
        - Итак, Лех Сандерс, настоящее имя Роман Александров, - зачитывал школьник, делая одновременно пометки в своей записной книжке. - Год рождения одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертый. Ага, значит, всего-то тридцать три года… Не такой уж и старый. Так… Не женат, детей нет. Конечно, кто же за того замуж пойдет? Он, наверняка, на всю голову больной. Здоровый человек такую хренотень создавать не будет. Автор более трех десятков работ, в том числе «Уродливого котика Финки», знаменитой «Цветочной башни» и картины «Современный Христос». Ничего себе!
        Даниил даже замолк от неожиданности. Он знать не знал, что одна из его любимых футболок с изображением заросшего босоногого дядьки, вещающего с трибуны, принадлежит этому Сандерсу. То есть не футболка, конечно, а сам дядька и подпись под ним, особенно нравившаяся Рябину: «Чтобы попасть в ад не требуется билета». Цитата, правда, как оказалось, была выдернута из другого произведения все того же Александрова. Большущее, во всю стену, полотно было расписано различными фразами на общефилософские темы. Видевшие его в натуре люди как один рассказывали о потрясающем эффекте полотна. Вблизи это был обычный набор слов, но стоило отойти на достаточное расстояние, как буквы собирались в группы, одна часть картины темнела, другая - светлела, и вот перед вами уже возлежит огромная голая девица. На снимках с выставки все выглядело не так внушающе.
        Подросток пошевелил колесиком мышки, пока внимание его не привлекла другая фотография, относившаяся к репортажу с местной выставки. Кликнув по ссылке, Даня попал на сайт журнальчика, писавшего о культурных событиях в их глубинке. Статья о Сандерсе, видимо, являлась самой длинной за всю историю этого издания. Журналисты не скупились на громкие эпитеты, и снимали все, что попадало в поле зрения их фотокамер. На выставке были замечены несколько политиков, общественных деятелей (чья деятельность так и оставалась загадкой для этого самого общества) и крупных бизнесменов.
        И тут Даниил замер. Он не мог ошибаться. Это была она - Тоня. На фотографии рядом с ней красовался видный мужчина примерно пятидесяти лет с благородной сединой на висках и ошеломляющей улыбкой настоящего засранца.
        - «Руководитель компании «ДиректСтрой» Тунгусов-Майский с супругой», - по слогам зачитал школьник. - С супругой…
        Так, спокойно. Даня несколько раз глубоко вздохнул, чтобы замедлить бешенный пульс. Конечно, никто не будет подписывать «с бывшей женой». Значит, они просто не афишируют свой развод. Он же видел заявление, и кольцо. Тоня носила обручальное кольцо на левой руке, как положено разведенным. Внизу стояла дата публикации статьи - «17 сентября», но сама выставка состоялась на день раньше, 16 числа. В день, когда они с Шаталовой встретились, точнее, когда Рябин угодил под колеса ее автомобиля.
        «Да, так вот иногда бывает. Все думают, что белое платье - это дресс-код в райскую жизнь, а оказывается, что это всего лишь дорогущая тряпка на один вечер», - так она, кажется, выразилась тогда в ответ на недоуменный взгляд парня.
        - Они не вместе. Они расстались, - несколько раз повторил Даня.
        Его все еще потряхивало от неожиданного открытия. Он узнал, что бывший Тони вовсе не жирный лысый мужичок с потными ручками. А о том, каковы руки Тунгусова-Майского на ощупь школьник знал доподлинно. Потому что не далее, как позавчера, здоровался с ним.
        Даниил как раз вернулся с очередной прогулки вместе с Тоней. Отпуск у Шаталовой давно закончился, но она находила время встретиться со своим ангелочком хотя бы пару раз в неделю. Пусть их свидания были коротки, но теперь они не ограничивались променадом около городского пруда или походом в закусочные. После того столкновения с Жирковым в «Сюзанне» юноша все чаще стал проводить вечера в квартире Тони. Она все-таки нарушила правила, и парочку законов. И Даня до сих пор не мог забыть, насколько это приятно. Все впечатление от того головокружительного полета испортила сама Шаталова. Когда они устали настолько, что больше не могли двигаться, она прикрыла глаза рукой и вздохнула:
        - Прости меня, ангелок…
        - За что, Тонь? - не разобрался Рябин, за что тут можно просить прощения.
        - Не надо нам было. Это зашло слишком далеко, - глухо простонала женщина.
        - О чем ты? - снова спросил парень, но ответа так и не получил.
        Шаталова поднялась с кровати и поспешила скрыться за полупрозрачной дверью ванной комнаты. Он не рискнул последовать за ней. Но ее слова стали той самой проклятой ложкой дегтя в огромной бочке меда.
        В тот день Даня вернулся довольно рано. Тоня выпроводила его, сославшись на какие-то рабочие дела. Пришлось возвращаться домой под хмурый перезвон дождевых капель. Осень в этом году все никак не могла собраться с силами, напоминая нерешительную школьницу, переминающуюся на пороге директорского кабинета. Первый снег выпал уже в октябре, но тут же растаял, оставив жирную грязь под ногами. Снова потеплело до плюс семи, снова небо обложили огромные тучи. Горожане попрятались под зонтики, сменяя одну одежду на другую, и не зная, каких подлостей им еще ждать от природы.
        В квартире кто-то был. Обычно в такое время дома оставалась лишь Аринка, если не уезжала на соревнования. Но на этот раз голос, услышанный Рябиным от входной двери, принадлежал незнакомцу. Старшеклассник скинул ботинки, с досадой заметил пятно на обшлаге джинсов, и поспешил проскочить к себе.
        - Даня, - отец вышел из гостиной со стаканом виски. Значит, в гостях какая-то большая шишка. - Подойди на минутку, я хочу тебя кое с кем познакомить.
        Пришлось повиноваться. Между светло-синих велюровых подушек устроился представительный мужчина в дорогом костюме. Устроился с комфортом, положив ногу на ногу и покачивая домашней тапочкой в такт слышимой лишь ему мелодии. Такие люди не привыкли просить. Они, казалось, и перед очами архангелов с мечами наголо будут чувствовать себя как дома.
        - Ого, какой взрослый! - пробежав от подошв к Даниной макушке, выдал гость. - Он очень похож на Наташу.
        - Да, ты прав, - согласился отец. - Позволь представить, это Даниил.
        - Очень приятно, - вежливо произнес школьник, хотя ничего приятного в развалившемся на их диване господине не находил. Тот все-таки снизошел до того, чтобы подняться и протянуть Рябину руку для приветствия:
        - Тимофей.
        - Садись, Даня, - жестом указал на кресло отец, наливая себе вторую порцию виски. - Тимофей Николаевич мой давний друг, мы с ним вместе начинали бизнес. Правда, надо заметить, он продвинулся намного дальше!
        - Не скромничай, Виталик. Нет, нет, хватит, - прикрыв рукой свой стакан, улыбнулся гость. - Ты большой молодец. И вот, смотри, какой у тебя богатырь-наследник растет! Мне же, горемычному, приходится проводить ночи в пустом особняке.
        - А куда твоя жена делась? У вас же чуть ли не второй медовый месяц намечался.
        - Угу, - делая внушительный глоток, пророкотал Тимофей. - А потом она вдруг подняла хвост и послала меня к черту. Видите ли, не нужна ей золотая клетка, ей нужны настоящие отношения. Ха! Курва. Да ладно… хватит о ней.
        - М-да… бывают такие, - многозначительно пробормотал отец.
        - Я, пожалуй, пойду, - сделал робкую попытку сбежать Даня.
        Он не очень любил все эти разговоры за жизнь. Так или иначе, они сводились к одному единственному выводу: все бабы - стервы. Среди маминых подружек бытовало несколько иное мнение. После пары бутылок вина они понимали, что окружающие их мужчины всего лишь жалкие подобия того самого Идеала, но лучше жить с таким подобием, чем вовсе одной.
        Отец несколько укоризненно покосился на Даню, но разрешил:
        - Иди, иди. Тебе, наверное, уроки надо делать?
        - Типа того, - вырвалось у парня. Отец прекрасно знал, что у него каникулы, но данное обстоятельство лучше было не уточнять.
        - В каком классе учишься? - А вот гость заинтересовался.
        - Он выпускник, - вместо сына ответил Рябин-старший.
        - Куда собираешься после школы? - Голубые глаза вперились прямо в поднимающегося с места подростка. - Наверное, по стопам отца - изучать строительное дело?
        - Я еще не знаю, - соврал Даня. - Есть пара вариантов, но все зависит от оценок по экзаменам.
        - Ладно, - отстал, наконец, Тимофей, возвращаясь к своему стакану.
        Больше ждать школьник не стал, выскочив из гостиной. Краем уха он улавливал обрывки возобновившегося разговора. Что-то о тендерах, новых районах застройки, короче, о делах, его не касающихся и совершенно неинтересных. Гость ушел часа через два. Даня видел, как тот садится в роскошную черную тачку, пока дверь ему поддерживает водитель. При этом Тимофей пошатывался и пытался оттолкнуть руку своего помощника. Отца парень нашел в менее разболтанном состоянии.
        - Вот скунс, - ругался тот сквозь зубы, набирая воду из-под крана.
        - Что случилось?
        - А! Вот имей после этого дела со знакомыми! Этот Тунгусов всегда был пронырливым. Знаешь из таких, которые с раннего детства уже пытаются заграбастать все самое лучшее? Сначала самый красивый самосвал в детском саду, потом в школе становятся старостами, а после в институте попадают в какой-нибудь комитет. И везде находят свою выгоду. Все им дают списывать, все готовы им задницу лизать, потому что они, однажды замолвили за тебя словцо перед куратором группы или замом по воспитательной работе. Такие скунсы слывут самыми добрыми, честными, самыми ответственными. А на самом деле они каждодневно обкрадывают других. Каждодневно выезжают за чужой счет, прокладывая себе путь наверх. А потом, однажды говорят тебе: «Извини, Виталик, я не могу подписать с тобой договор. Ты же понимаешь, моя фирма сотрудничает только с проверенными компаниями!»
        - Ты хотел сотрудничать с ним? - невольно посочувствовал папе Даня.
        - Хотел. Но теперь все, баста! - стукнув пустой кружкой по столу, объявил Рябин-старший. - Иди к себе, Дань. Мне надо хорошенько обо всем подумать, прежде чем вернется твоя мать. Боюсь, начнет меня уговаривать, чтобы я еще раз поговорил с Тунгусовым, уломал. Но я этого не хочу. Не хочу больше унижаться, не хочу просить. И так всю жизнь приходится выпрашивать то одно, то другое. Да ты и сам видишь, сколько мне приходится вкалывать.
        - Вижу, пап.
        - Как у тебя дела, кстати? - неожиданно спросил отец, в один миг испортив к себе все отношения.
        Он никогда не лез в жизнь сына, хотя, если его просили, не отказывал в помощи. В младших классах папа помогал Дане с уроками, возил на курсы английского и в бассейн, а когда мальчик попросил перевести его в другую школу, принялся активно хлопотать о новом месте учебы. Но сейчас в глазах Виталия Евгеньевича не обнаруживалось ни капли подлинного интереса. И еще это «кстати».
        «Кстати, чем там тот сериал закончился?»
        «Кстати, ты мои ключи не видел?»
        «Кстати, не помнишь, в каком магазине мы прошлый раз огурцы покупали?»
        Весьма подходящее слово, чтобы выразить свое легкомысленное отношению к предмету разговора. Но абсолютно убивающее желание отвечать.
        - Я встречаюсь с женщиной на двадцать пять лет старше, мы с ней переспали, а еще меня достала наша веселая семейка. Но тебе, папа, на это, видимо, плевать, - не слишком разборчиво пробурчал Даня.
        - Что? - переспросил Рябин-старший.
        - У меня четверка по литературе в четверти вышла, - уже громче повторил подросток. - Остальные все пятерки. Обидно.
        - Не расставайся, это все мелочи, - попытался утешить его отец.
        - Да я не особенно расстраиваюсь, - заверил Даня, разворачиваясь к двери. - Ладно. Ты тоже это, держись!
        С чем и ушел.
        И вот сейчас он понял, что зря тогда не остался, не расспросил больше о Тунгусове. Потому что на фотографии Тоня улыбалась совсем не как разведенная, ненавидящая своего бывшего мужа, а как вполне счастливая в браке женщина.
        - О чем же ты сожалеешь? - задал Даня вопрос монитору. - О чем?
        Порядок
        Символ левой руки. Излишняя покорность различного рода ритуалам, навязчивость в последовательности действий. Может также помочь с регулированием режима дня, выработкой некоторых привычек. Однако, писать его надо на небольшой площади, достаточно плотным плетением и только нейтральными, не яркими цветами.
        3/11
        Не успел Роман взяться за ручку двери, как та распахнулась. Пришлось посторониться, пропуская выходящего. Точнее, выходящую. Прямо на него двигалась быстрыми шагами Людмила - соседка Вики, часто забегавшая к ним во время ремонта то с самодельными плюшками, то с кисточкой для покраски труб.
        - О, Роман! - опознав в высокой фигуре своего знакомого, обрадовалась Люда. - Я сегодня заходила к Вике, оценила ваши старания. Комната получилась - чудо!
        - Спасибо, - желания трепаться у художника не было. Как и стоять перед подъездом на холодном ветру. После нагретого салона машины тот казался еще неистовее и злее.
        - И все же, я не понимаю. Скажем прямо, вы человек довольно известный, при деньгах. Почему не наняли рабочих? Они бы все сделали намного быстрее.
        Поразительная привычка некоторых лезть в чужую частную жизнь!
        Сандерс задумался, как бы покороче сформулировать свой ответ. На самом деле причин было много, но озвучил он лишь самые явные:
        - Во-первых, Виктория ни за чтобы не приняла от меня такого рода помощь. Она весьма категорична в вопросах материальной независимости, даже за кофе в автомате предпочитает платить сама. - Роман не лукавил. Не так давно они вышли после тяжелого дня перекусить, так Вика буквально повисла на его руке, когда он вытащил из кошелька деньги, чтобы заплатить за ее заказ. Сказала, что не возьмет у Сандерса больше ни копейки. - Во-вторых, я привык все делать своими силами. В конце концов, я мужчина, к тому же, мужчина не безрукий. Уж что-что, а поклейка обоев мне по силам.
        - В общем, встретились два упрямца, - по-своему расшифровала ответ Сандерса соседка. - Что ж, приятно было еще раз с вами увидеться. Передавайте Вике привет.
        Людмила вытащила из одного из своих многочисленных пакетов насыщенно-желтый шарф и принялась многократно обматывать им шею. Роман поспешил отвернуться и шмыгнуть в темное нутро подъезда. Поздно… На третьей ступеньке закружилась голова, на пятой перед глазами все поплыло. Художник едва смог доползти до лифта и нажать на кнопку вызова. Проклятье, и надо же было оставить очки в машине!
        Лифт послушно распахнул свои двери, впуская покачивающегося Сандерса и увозя его наверх. Глубоко вдохнуть, сосредоточить на чем-то разбегающиеся мысли. Хотя бы на листовках, которыми была обклеена все стенка слева от Романа.
        - «Большой сет роллов всего за 399 рублей», - прочитал художник.
        Очередной психологический приемчик. Напиши они «всего за 400 рублей», и цена для потребителя возрастет не на рубль, а на сто. Три сотни и девяносто девять кажутся намного меньше, чем ровно четыре. Роллы Роман не любил, он, вообще, не очень уважал рыбу, разве только сушенную с пивом. Но сейчас с внимательностью студента, готовящегося к экзамену, вчитывался в названия уже не слишком экзотических для современного европейца блюд.
        Желтый шарф. Пронзительно, ярко желтый. Светло-коричневое пальто, волосы до плеч, зеленоватые глаза. Сандерс почувствовал, что снова «проваливается», но прежде чем настоящий мир превратился в дымку, уступая место видению, он успел нажать на кнопку экстренной остановки.
        Тимофей довольно ухмыляется и идет к путям. Там вдалеке, у шлагбаума, его уже ждет подросток. Теперь он вовсе не кажется похожим на первую любовь Тунгусова - Наталью. Нет, этот сопляк весь в папочку, такое же ничтожество, которое только и может, что красть чужое. Высокий, довольно крепкий для своих восемнадцати лет, но тягаться с сорокалетним мужиком, вооруженным железным прутом у него не получится. Ну, привет, ангелок, сейчас я тебе крылышки-то подрихтую!
        Мальчишка оборачивается на звук шагов, и начинает пятиться. О, какие большие глаза! А в них удивление, смешанное со страхом. Самый приятный коктейль, от которого кровь в жилах начинает бежать быстрее, а все тело будто заряжается электричеством. Куда там энергетикам!
        - Тимофей Николаевич, что вы здесь делаете?
        - Ты спал с моей женой, - не вопрос, простое напоминание о свершившемся.
        - Я все могу объяснить… Я не знал…
        - Чего ты не знал? Не знал, что нехорошо спать с чужими женами? Или не знал, что я так быстро тебя вычислю, а щенок? - вопрошает Тимофей, поудобнее перехватывает прут.
        Он бессильно сел на корточки, пачкая свое дорогое шерстяное пальто о грязный пол лифта. Снова то же лицо, залитое кровью, распахнутые карие глаза. Сандерс не был уверен, мертв ли мальчишка или все-таки жив, и откровенно говоря, не очень-то хотел знать.
        Ноги дрожали, по спине стекали струйки пота - нормальная реакция на приступ. Еще чуть-чуть, всего минуту посидеть, и все нормализуется. На этот раз видение, преследующее Романа последние полмесяца, изменилось. Теперь он знал имя мужчины с прутом, еще ярче ощущая его ненависть.
        - Тебе не уйти, ангелочек, - прошептал художник, повторяя вслед за неведомым мстителем. - Кто же ты, а парень?
        Он никогда не встречал этого подростка, и имя преступника Сандерсу ничего не говорило. Да и не чувствовал он той, только ему известной, вибрации невидимой струны, что протягивалась от тех, кто принимал или не принимал роковое решение. Значит, это последствия воли кого-то третьего. Жены Тимофея? Родных светловолосого паренька?
        - Это не мое дело, - в который раз попытался убедить себя Роман. - Я не должен ввязываться в чужие разборки… И все же, как я связан с этими двумя?
        Утешало то, что убийство, или попытка оного - факт, который не должен свершиться. При данных условиях, в этот период времени, поправил себя художник. Однако, как он уже неоднократно убеждался, равновесие между той стороной и этой, между двумя вариантами будущего очень тонко. Стоит хоть одному фактору измениться, стоит тому, неведомому третьему поменять свое мнение, и беды не избежать. Природа человека очень переменчива, а уж когда дело касается женщин…
        Сандерс неуклюже поднялся на ноги, осмотрел свое отражение в небольшом зеркале, висящем на противоположной от объявлений стене лифта. Под глазами круги с небольшое блюдце, лицо бледное, осунувшееся, но таким он выглядит большую часть года. Только летом, когда от солнца никуда не деться, кожа его приобретает оттенок недопеченных оладий.
        «Когда-нибудь твоя работа тебя уморит», - как-то высказался один из приятелей Сандерса.
        Знал бы он, что без работы Роман умориться гораздо быстрее. Его картины, те, которые занимали чердак, не давали ему погрузиться в пучины безумия, тогда как другие, что висели сейчас в одном из крупнейших музеев страны, давали силы держаться за остатки нормальности. Не будь их, художник давно бы загремел в дурдом.
        Вот и сейчас, выйдя из лифта, он немедленно достал из внутреннего кармана пальто небольшой блокнот с прикрепленным к нему карандашиком и принялся прямо тут же, на площадке четвертого этажа, за набросок. Уж сколько таких блокнотов и записных книжек было Романом использовано! Часть из них он выкинул, но и оставшиеся заняли целую коробку. Позже он сделает более тщательный рисунок, но сейчас хватит и беглого сходства. Овал лица, спутанные светлые пряди и глаза - не расширенные от ужаса, не просящие о помиловании. Отнюдь, с поверхности листа на Сандерса несколькими минутами позже смотрел уверенный в себе молодой человек. Смотрел, прищурившись, словно пытался прочитать мысли рисующего его мужчины.
        - Что стоишь? - Роман едва успел отшатнуться и захлопнуть блокнот. На пороге, кутаясь в широкий палантин, возникла Вика. - Внезапное вдохновение напало?
        - Вроде того, - попытался улыбнуться он.
        - А я смотрю, ты вошел в подъезд, а дальше - тишина. Уж думала, не застрял ли в лифте, хотела звонить спасателям. Оказывается, господин Сандерс творить изволит. Покажешь, что задумал, или это - секрет?
        Мгновение Роман сомневался, но потом передумал и протянул Виктории свою зарисовку. Та молча взирала на карандашного паренька несколько секунд, потом спросила:
        - И кто это?
        - Не знаю… - Попытка не удалась. Значит, Вика тут не причем. - Просто абстрактный подросток.
        - Симпатичный, - блокнот вернулся к владельцу. - Так ты заходишь, или мне вынести для тебя стул, будешь дальше творить в этой загадочной полутьме?
        - Не стоит. К тому же, полутьма не столько загадочна, сколько вонюча, - театрально поморщился Сандерс, проходя в квартиру. - У вас, похоже, проблемы не только с освещением, но с вывозом мусора. Вот потому я предпочитаю жить в частном доме.
        - Это еще ничего, - закатила глаза Вика, помогая художнику разоблачиться. - Я поставлю чайник?
        - Да, пожалуй.
        Романа все еще била мелкая дрожь, так что он бы не отказался сейчас от чашечки горячего чая. Лучше всего - какого-нибудь кисленького, с ягодами или гибискусом, чтобы смыть неприятный привкус собственной желчи. С возрастом «провалы», даже самые кратковременные давались ему все сложнее и сложнее.
        - Весной было намного хуже. Сейчас хоть уборщица работает, а в мае одна ушла в декрет, а вторая просто уволилась. И остались мы нечищеные, немытые, зарастающие своим говном. У нас же народ как думает: есть коммунальные службы, они и обязаны все делать. А самим лень даже за собой бычок поднять, - пока Сандерс разувался, из кухни продолжала жаловаться Вика.
        - Я тебе подарок принес, - крикнул он.
        - Правда? - немедленно высунулась в коридор темная голова. - Зачем? У меня день рождения только в марте. Да и до Нового года еще далековато…
        - А просто так подарки ты не принимаешь? Без привязки к тому или иному празднику? Я решил, что в твоей комнате кое-чего не хватает, - художник протянул Вике кожаную папку, перевязанную немного нелепой розовой ленточкой. - Извини, не умею я правильно упаковывать презенты.
        - Что это?
        - Открой, узнаешь.
        Виктория аккуратно стянула ленту, потом раскрыла папку и с восхищением уставилась на картину. Городская улица в дождливую осеннюю пору, спешащие куда-то люди, высотные здания. Все это что-то ей напоминало. Какое-то место…
        - Это же Набережная! Ничего себе, какая красота, я и не сразу сообразила.
        - На что и было рассчитано, - раскрыл замысел Роман. - Такой подарок примешь?
        - Ты говорил, что не станешь бесплатно для меня рисовать, - напомнила с укоризной женщина. Из кухни донесся свист закипающего чайника. - Значит, теперь твое мнение по поводу бедности изменилось?
        - Я тогда… прости. Знаю, это было слишком грубо. И…
        - Проехали. Извинения приняты. Очень красиво.
        - Тот рисунок, что висел над твоей кроватью, сгорел, так что я решил чем-то его заменить. Конечно, это не Тоскана… в общем, как-то так, - совсем смешался Сандерс.
        Гораздо проще было хорохориться перед толпой журналистов, чем выносить этот смешливый взгляд чуть косящих глаз. Вика порой могла быть колючей, как кактус. Но хоть умела быстро прятать свои иголки.
        - Здесь еще какая-то надпись, - продолжила рассматривать она подношение. - «Путника приют. Чье-то окно в темноте светит упрямо». Эм… Это типа хокку?
        - Нелепая попытка подражательства, если быть точнее.
        - Ты сам написал? Круто. Надо отметить, почерк у тебя красивый.
        - На самом деле, я пишу, как курица лапой. Пришлось постараться, чтобы вышло хоть сколько-нибудь прилично. Я больше с надписью мучился, чем с самой картиной. Надеюсь, мои старания не пропали втуне?
        - Нет, точно нет, - наконец, растянула губы Виктория. - Спасибо, мне очень нравится. И картина, и хокку. Все идеально. Сейчас же повешу ее у себя, не возражаешь?
        - Теперь это твоя картина, распоряжайся ей, как угодно, - пожал плечами Сандерс.
        Над чашками курился парок. За окном тучи нехотя расходились по сторонам, открывая синее исподнее неба, но выглянувшее солнце не могло рассеять вечные ноябрьские сумерки. Где-то, возможно этажом или двумя ниже, громко выла собака, со двора доносился гул выезжающего автомобиля. Привычные любому горожанину звуки смешивались в единый шум, от которого у Романа обычно очень быстро появлялось чувство постоянного зуда в ушах. Но сегодня он был слишком задумчив, чтобы обращать на такие мелочи внимания.
        Вика так и не повесила его картину, взяла с собой, не прекращая рассматривать. Удалось ли ему передать то, что он хотел? Смог ли выразить свое восхищение этим на первый взгляд неуютным уголком планеты под названием Набережная улица? А главное, правильно ли расставил своих тайных агентов? Прежде Роману ни разу не приходилось рисовать подобные картины. Он следовал строгим инструкциям, записанным давным-давно немецким профессором медицины, но не переставал сомневаться: все ли так? А задавать напрямую вопрос опасался, поэтому только глотал обжигающий каркаде без сахара да косился на Викторию.
        - Знаешь, - вдруг сказала она, - тебе удалось.
        - Что? - дернулся Сандерс.
        - Такой грустный пейзаж… такой, слякотный, что ли? Но вот смотрю я на него, и почему-то на душе становиться также тепло, как тогда, когда у меня был тот яркий средиземноморский домик. Какая-то умиротворенность приходит.
        - Так и было задумано, - про себя облегченно выдохнул мужчина.
        - Почему ты не рисуешь нормальные картины? - отложив подарок подальше от жирного пирожного с кремом и прочих не слишком сочетающихся с высоким искусством предметов, снова спросила Виктория. - Например, вот такие? По мне, это не хуже всяких головастых котов и героиновых ежиков.
        - Вот мы и пришли, - грустно хмыкнул Роман.
        - Куда?
        - Открою тебе небольшую тайну. Все художники худо-бедно умеют рисовать так называемые «нормальные картины». Более того, большинство из них способно набросать рыбу или скрипку такими, какие те есть на самом деле. Но почему-то существует огромное количество различных художественных направлений: футуризм, пунтуализм, экспрессионизм, импрессионизм, примитивизм, супрематизм… до фига, короче. Кто-то рисует явными мазками, кто-то раскладывает пространство на отдельные фрагменты, а потом располагает их на одной плоскости, как Пикассо. Или тот же ван Эйк, который в мельчайших подробностях выписывал каждую деталь одеяния или украшения святых, но вот самих героев изображал весьма поверхностно. Когда ты произносишь «нормальная картина», это все равно, что сказать… не знаю… «Нормальный цвет волос». Или «нормальный сорт сыра». Это абсолютная нелепость. И, отвечая на твой вопрос, я не рисую подобные картины из-за того, что не вижу в них потребности, раз. И два: таких пейзажей на рынке полно.
        - А ты хочешь выпендриться, - подсказала Вика.
        - Выделиться, - подкорректировал ее мужчина. - Прошу, давай на этом закончим. Серьезно. Ты можешь сколь угодно критиковать мои работы, но прошу, не указывай мне, что делать. Уверяю тебя, и без тебя хватает людей, твердящих мне о подобного рода глупостях.
        Словно ставя окончательную точку в споре, Роман поднялся со стула и направился к раковине отмывать чашку.
        - Тогда почему ты прячешь картины на чердаке? - догнал его вопрос.
        - О чем ты? - попытался прикинуться дурачком художник.
        - Я видела. Ты работал, мне было скучно. Я решила обследовать дом, и нашла твой тайник. Это ведь тайник, не так ли?
        - Это хлам… просто хлам. Неудавшиеся проекты. - Новая ложь.
        - Мне так не кажется. - А порой Вика могла быть не только колючей, но и очень надоедливой. - Среди них были очень красивые портреты и пейзажи. Девочка на путях… твоя сестра, так ведь?
        - К чему этот допрос? - не выдержал Сандерс. - Чего ты добиваешься?
        - Да ничего. Просто пытаюсь узнать тебя получше. Ты столько раз повторял, что не собираешься растрачивать себя на обычные рисунки, а сам хранишь взаперти целый музей. Это как-то странно, не находишь? Ты будто… ведешь двойную жизнь. Как шпион или вроде того. На людях один, а наедине с собою совсем другой.
        - Разве не все люди таковы? Мы все носим маски, все притворяемся в той или иной степени, - пошел в атаку мужчина.
        - Я - нет. Если мне что-то не нравится, я говорю об этом открыто. Ты знаешь о том, что произошло со мной, знаешь о моих панических атаках. Но мне кажется, нечто подобное происходит с тобой. Только ты предпочитаешь прятать ту часть себя, которая нуждается в помощи. Не кричишь, не просишь спасти тебя, а просто уходишь куда-то. Твои картины. Те, что на чердаке. Они…
        - Более настоящие? Ты это хочешь сказать? - подсказал Роман. - Более Александровские? Какие?
        - Содержательнее, чем вся твои искусственные кости и пустые аквариумы. В них есть ты. В них есть жизнь. Что-то настоящее, что трогает. Не вызывает вопросы, не заставляет анализировать увиденное, а просто, по человечески трогает.
        - Знаешь, Вик, этот разговор бесполезен. Спасибо за чай, можешь не провожать.
        - Ром, - она все же не смогла, окликнула, вцепилась ему в рукав. - Расскажи мне…
        - Не сейчас, - с трудом оторвал руку Виктории художник. - Не сейчас… Извини, мне, правда, надо идти. Дел полно.
        На этот раз женщина не стала его задерживать. Только едва слышно шепнула в спину:
        - Значит я права. Тебе есть что рассказать.
        Не поворачиваясь, Роман вышел из кухни, второпях накинул пальто. Потом остановился, недвижимый, скованный раздумьем. Он не был готов открыться Виктории так же, как она однажды открылась ему. Но одну тайну приоткрыть Сандерс был способен.
        - Вика, давай съездим кое-куда?
        - Когда? - По приближающимся шагам гость догадался, что хозяйка все-таки вышла вслед за ним.
        - Сейчас, - решился художник. - Только заедем ко мне домой, кое-что заберем. Одевайся, я подожду в машине. Договорились?
        - Ладно, - не слишком уверенно кивнула Виктория. Кажется, она была немного напугана таким поворотом событий, но пока Сандерс не сделал ничего такого, чтобы подвести ее доверие. - Далеко отправляемся?
        - Нет. Всего лишь к истоку всех моих несчастий…
        Толстая металлическая дверь с лязгом закрылась, замок щелкнул, так и оставив Вику стоять посреди коридора. Только сейчас она заметила грязные следы, оставленные ушедшим мужчиной. На пуфике у вешалки сиротливо покоилась нелепая розовая лента.
        Поющая скрипка
        Символ левой руки. Также называется «упавший лист» и «постепенное развитие». Как видно из последнего наименования, означает некое поступательное увеличение чего-либо. Обычно принято связывать пиктограмму с любым проявлением человеческой индивидуальности через искусство, какого-либо рода увлечение. Но в общем случае является символом внешнего раскрепощения, проявления своего «я».
        Воспоминание второе
        На ромбовидной деревянной табличке красовался номер «191». Многие посчитали бы его приносящим удачу, так называемым «счастливым», но симметрия цифр почему-то заставляла Ромку нервничать. Напрягала его и сама дверь, на которой эта табличка красовалась - обитая ярко-красным дерматином, в нескольких местах надорванным и порезанным ножом местных хулиганов.
        Мать ободряюще улыбнулась, хотела потрепать сына по голове, но тот привычным движением ушел от ласки. Ему уже тринадцать, он взрослый, и вовсе не похож на щенка, чтобы его всякий раз тискали и гладили.
        - Запомнил, как сюда добираться? В следующий раз тебе придется одному идти, - предупредила мама.
        - Если меня возьмут, - не слишком оптимистично заметил Ромка.
        - Конечно, возьмут! - А вот родительнице воодушевленности было не занимать.
        В кое-то веки она взяла выходной, чтобы отвести сына в студию к художнику. Настоящему мастеру, как Ромка и хотел. После того, как его рисунок занял первое место на общегородском конкурсе, мальчик только и грезил о профессии художника. Он извел ни один альбом, сточил ни один десяток карандашей за свою чертову дюжину лет, и теперь чувствовал себя так, будто все это было лишь подготовкой к чему-то большему. К чему-то настоящему, к чему-то великому и великолепному. Всего за полтора месяца Ромка успел довести своим нытьем отца до белого каления, а мать - до бессонницы. Но полной неожиданностью для всех стала реакция Алисы. После недели непрекращающихся стенаний братца, она заявила:
        - Да найдите вы ему кружок какой-нибудь. Пусть рисует, если ему так нравится.
        Конечно, это было больше похоже на «чем бы дитя не тешилось, лишь бы денег не просило», но Ромка оценил и такой душевный порыв сестры. Его ждало еще большее удивление, когда позавчера перед сном Алиса достала из своего рюкзака какую-то коробочку и протянула ее братишке:
        - На вот. Я кое на чем сэкономила, купила тебе.
        - Чего это? - рассматривая подарок, насупился тот.
        В руках его оказался набор пастели из десяти цветов. Такие продавались в отделе для «реальных» художников и стоили на порядок дороже, чем стандартные ученические наборы той же гуаши или акварели в кюветах по шесть штук. Несколько секунд Ромка завороженно, почти не дыша рассматривал коробочку, а потом рывков схватил сестру и на одном выдохе затарахтел:
        - Вау, спасибо, спасибо, спасибо! Нифига себе, настоящие краски!
        - Ай, - попыталась отклеить от себя чересчур благодарного братца Алиса. - Перестань. Ты так всех достал со своим рисованием… короче, если не будешь этим серьезно заниматься, я тебя придушу, понял?
        - Понял, понял, - затряс головой, как автомобильная фигурка, раскрасневшийся Ромка. - Я обязательно стану художником. Настоящим художником, и заработаю много-много денег!
        - Угу, только пока от тебя одни убытки, - посетовала сестра.
        Новые кисточки пока покупать не стали. Тщательно собрали и отмыли имеющиеся дома. Некоторые пришли в негодность, но из всего оставшегося удалось отобрать несколько подходящих. Так Ромка и отправился: со старыми кисточками, вынутыми из альбома листами бумаги, и только краски у него были совершенно новенькие. Мальчик даже побоялся доставать аккуратные брусочки из коробки и пробовать, какими цветами те пишут. Правда, мать пообещала, что если он будет упорно заниматься в течение хотя бы пары месяцев, то она не будет скупиться на расходные материалы.
        Где и как отец нашел Ромке преподавателя, оставалось загадкой. Но по рассказам стало понятно, что Лев Николаевич весьма строг, и кого попало к себе в ученики не берет. Теперь у мальчика был один единственный шанс доказать, что он-то как раз ни кто попало. Он еще не видел учителя, только слышал его густой, чуть хрипловатый баритон в трубке, когда мать договаривалась о сегодняшней встрече. Но Ромке художник представлялся солидным дядькой с пышными усами, бородой и копной седых волос.
        Мать позвонила, и от этого простого жеста, от вида вдавливаемой в гнездо черной кнопки по позвоночнику сына прошла волна холодка. Он старался стоять смирно, глядеть прямо, но зубы его едва не выбивали чечетку от волнения. Уж очень хотелось Ромке показать себя, доказать матери, что та приняла правильное решение, что он - не какой-то пустобрех, а человек дела. И при этом ребенок очень боялся, что первого места на каком-то жалком конкурсе не достаточно, чтобы тебя взял в ученики всамделишный художник.
        - Здравствуйте, - дверь распахнулась после второй трели.
        - Добрый день, Лев Николаевич, - поздоровалась мать с открывшим.
        Что ж… представления Ромки были не слишком далеки от истины. Усы у преподавателя имелись, как и измазанный в краске рабочий жилет с многочисленными кармашками. Но вот голова его была полностью гладкой, а на носу красовались круглые очки в толстой оправе, отчего художник чем-то смахивал не то на Григория Остера, не то на Александра Розенбаума. В общем, на какого-то довольно известного дядьку, но никак не на «заслуженного художника РФ, члена Союза художников» и прочих столь же крутых объединений. Близоруко прищурившись, мужчина наконец обратил внимание на нервно покусывающего губы Ромку.
        - Значит это тот молодой человек, который так стремится стать живописцем?
        - Здравствуйте, - вспомнил о приличиях мальчик.
        - Хорошо. Проходите пока в комнату, посмотрим для начала, на что вы способны. Лидия Ивановна, я так понимаю…
        - Лидия Михайловна, - мягко подправила неточность мать.
        - Прошу прощения. Я хотел сказать, вы можете пока заняться своими делами. Не беспокойтесь, через час или около того ваш сын будет свободен.
        - А остаться нельзя? - включила женщина режим заботливой наседки.
        - Боюсь, ваше присутствие будет отвлекать Романа.
        - Да мам, - подтвердил тот. - Иди лучше, погуляй.
        - Но как же так… а вдруг я пропущу что-нибудь важное? Знаете, у этого подростка в одно ухо влетает, в другое вылетает! - тут же «сдала» сына со всеми потрохами мать.
        - Ничего-ничего, - мягко, но неуклонно выталкивая ее из квартиры, промолвил художник. - После мы с вами поговорим отдельно, я все повторю, договорились?
        - Ладно уж, - согласилась женщина, бросая строгий взгляд в сторону застывшего Ромки. Он мог означать почти все, что угодно от «не подведи честь семьи» до «и зачем я только в это ввязалась»?
        Теперь настала очередь мальчику единолично отдуваться за свою глупость. Лев Николаевич провел его в гостиную, усадил на диван и принялся рассматривать работы кандидата в ученики. Рисунки для портфолио отбирали всей семьей. И хотя мнение по многим у Ромы расходилось с мнением большинства, но спорить он не стал, решив поступить по-своему. А именно, в последний момент выкинуть парочку самых неподходящих рисунков и всунуть на их место те, которые нравились ему самому. Среди последних оказалось изображение пустыни с идущим по ней караваном верблюдов.
        - Любишь желтый цвет? - пролистав несколько файлов с работами, неожиданно спросил Лев Николаевич.
        - Да, - поразился его проницательности Ромка. - Это мой любимый цвет. Как вы узнали?
        - Его слишком много, - улыбнулся сквозь усы художник. - Он просто сочиться из твоих картин, словно патока. Это не плохо и не хорошо. Великий Пикассо, например, имел на своем творческом пути несколько периодов: голубой, розовый. То есть на его полотнах преобладали именно эти оттенки. Таким образом, он пытался показать внутреннее состояние героев своих работ. Но увлечение одним цветом не всегда идет на пользу. Ты понимаешь, о чем я?
        - Не очень… - признался мальчик.
        - Хорошо, вот смотри, - Лев Николаевич поднялся, отошел к столу, затем вернулся с несколькими листами бумаги и круглой карандашницей. Самой простой, такие были едва ли не у каждого второго ученика в Ромкиной школе. - Я сейчас нарисую два примерно одинаковых натюрморта. Знаешь, что такое натюрморт?
        - Да. Это когда на картине разные фрукты или там… дичь. В общем, какие-то предметы.
        - Грубо говоря, да, - не стал углубляться мужчина.
        Он выхватил один из тонко заточенных простых карандашей, раз-раз, и на первом листе бумаги появились очертания груши, яблока и какого-то кувшина. Ромка, как заколдованный следил за рукой Льва Николаевича, подмечал, как тот держит карандаш, как двигает запястьем. Несколько минут, - и то же самое обозначилось на втором листе. Теперь учитель взялся за цвета, быстрыми и нежными касаниями грифеля заполняя очерченные области. Не прошло и четверти часа, как перед Ромкой лежали два почти одинаковых рисунка.
        - Ну, какой тебе нравиться больше? - указав поочередно на оба натюрморта, спросил художник.
        - Вот этот, - почти не задумываясь, ткнул мальчик в левый.
        - А почему?
        - Он… не знаю… красивее как-то. То есть, я хотел сказать, они оба очень красивые, но этот повеселее. Приятнее.
        - Мне тоже больше нравится левый, - согласился Лев Николаевич. - А все потому, что в нем есть предметы не только одного цвета. Зеленое яблоко, оливковый узор на скатерти, фиолетовый отблеск на поверхности вазы, все вместе немного разбавляет общую гамму. Хотя основное настроение, как и на правом рисунке, задает оранжевый.
        - Вот как, - только и смог вымолвить Ромка. Если его отсюда и выпрут без права возвращение, то хоть один урок он уже получил. И то хлеб.
        - Тебе многому предстоит научиться, прежде чем ты станешь настоящим художником, - собирая карандаши и складывая листы в стопку, продолжил Лев Николаевич. - Придется не только много рисовать. Это-то как раз не самое главное.
        - То есть? - не удержался от восклицания мальчик.
        - Даже, чтобы стать хорошим дворником, надо много знать, а не только иметь силы несколько часов подряд махать метлой. А уж в нашей с тобой профессии без изучения множества дисциплин не обойдешься. Если ты хочешь стать живописцем, а не просто человеком, который умеет изобразить лошадь так, чтобы она была похожа на саму себя, а не на корову с гривой. Я вижу, что задатки у тебя есть. Конечно, твоей руке пока не хватает твердости, ты еще не совсем правильно строишь перспективу и не понимаешь законов композиции. Но твои работы весьма неплохи, в них есть что-то.
        - Что-то? - переспросил Ромка, поражаясь, сколько всего узнал о нем Лев Николаевич, лишь бегло взглянув на его рисунки.
        - Хорошо. Раз ты пришел ко мне на собеседование, и я обязан посмотреть, достоин ли ты у меня заниматься, устроим небольшое испытание. Вот тебе бумага, вот карандаши. Нарисуй все, что хочешь. Прямо сейчас, при мне.
        - Все, что захочу?
        - Да, все, что угодно, - подтвердил учитель.
        Ромка придвинул к себе карандашницу, потом лист и задумался. Чего-то не хватало. Чего-то очень важного:
        - А можно мне ластик?
        - Нет, - Лев Николаевич покачал головой. - Никаких стирательных резинок. Что нарисуешь, то и будет, без исправлений. А пока ты думаешь, я пойду, поставлю для нас чайник. Думаю, твоя мама не откажется от чая, согласен?
        - Пожалуй, - сглотнул Ромка.
        Он не представлял, что рисовать. Обычно в голове мальчика роились сотни различных идей. Роботы, пираты, леса Амазонки, - все, о чем только мог подумать Ромка, тут же воплощалось в пару картинок. А теперь… в голове было совершенно пусто. Как будто он стоял у доски перед всем классом, а не сидел на удобном диване перед столом в одиночестве. Художник громыхал на кухне посудой, но звук доходил до ребенка как через толстый слой поролона.
        Чтобы такое придумать? Может, попробовать нарисовать то, что он видит? Но ни стенка со стеллажами, ни телевизор на низкой тумбе, ни лежащие в разброс тюбики с краской на столе не вызывали в Ромке творческого порыва. А если изобразить самого художника? Но это больше смахивало на подхалимаж. Нет, надо придумать нечто такое, от чего Лев Николаевич придет в восторг. Ага, только что же это такое?
        - Думай, болван, - в сердцах шлепнул себя по голове Ромка. Мыслительному процессу это нисколько не помогло. Только макушка заболела.
        Время убегало, подобно быстрому бумажному кораблику по бурному весеннему ручью. А он все гнался за ним, но не мог догнать. Его ноги вязли в раскисшей грязи, а сознание - в густом молочном тумане отупения. Но нельзя же просто отдать пустой лист? Нельзя же просто…
        Пустой лист. Белый, как снежное поле. Ромка несмело начертил одну линию, и еще две. Получился птичий след. Если добавить вот тут и тут тень, то след станет объемнее. За первым отпечатком лапы потянулись другие, и вот их уже целая вереница легла на поверхность бумаги. Он так увлекся, что едва не переборщил.
        Теперь главное. Нужно нарисовать того, кто их оставил. Но тут-то и заключалась главная загвоздка. Птиц Ромка не очень-то умел изображать, да и места, чтобы разместить подходящего размера ворону не осталось. Осталось прибегнуть к хитрости.
        Крупный клюв, голова с круглым глазом. Из-за обреза листа выглядывала птичья голова, а чуть выше кружили несколько мелких перышек. Крылатая орала дурным голосом, явно напуганная чьим-то внезапным вторжением на свою территорию. Ромка взял карандаши и осторожно раскрасил птицу, затем добавил, как наказал Лев Николаевич, несколько цветных деталей. Брошенная на снегу кисть рябины, торчащий из-под воображаемого снега серый камень. Вышло довольно неплохо, хоть будь у автора ластик, кое-что можно было подправить.
        Когда Ромка поднял голову от рисунка, перед ним обнаружился стоящий художник. Кажется, он уже некоторое время наблюдал за юным талантом, а тот даже не заметил - так увлекся.
        - И как назовешь свою работу? - протирая линзы очков специальной тряпочкой, заинтересовался Лев Николаевич.
        - Кошкина охота, - решил соригинальничать Ромка.
        - Вот как? Но я не вижу тут никакой кошки.
        - А она это… за пределами картины. Вспугнула вот ворону, которая мирно прогуливалась, но так и не поймала.
        Впервые Рома слышал такой смех. Лев Николаевич буквально согнулся пополам, вытирая слезы от этого раскатистого, громоподобного смеха. Сидящий на диване мальчик несмело улыбнулся, а потом тоже присоединился к веселью.
        - Я знал, - сквозь фырканье и громкие «уф-фф!» произнес художник. - Знал, что мне попадется выдающийся экземпляр. Но не представлял, насколько!
        Школьник хотел было допросить его, что значит «экземпляр», и чего это учитель такого знал, но не стал. Ему пока не дали ответ, достоин ли он стать живописцем или нет.
        1/10
        Рис сварился, и я откинула его на сито, чтобы промыть. Все равно скомкался, зараза. Чтобы не делала, по какой бы методе не готовила, ничего путного у меня не получалось. Я промывала рис, замачивала его почти на час, старалась не ковырять ложкой во время варки, брала разные объемы воды и кастрюльки - крупа упрямо слипалась, раз за разом все больше доводя меня до отчаяния. Подцепила ложечкой несколько рисинок, сунула в рот. Хоть на вкус не так плохо, не пересоленый, не жесткий.
        Мужу было плевать на мои мучения. Он любой гарнир заливал кетчупом или каким-нибудь покупным соусом, превращая тот в кашу. Я подобной мании Доброслава не понимала, но и слова поперек никогда не говорила. Пусть как хочет, так и ест. Главное, чтобы ел и хвалил. Второй муж моей матери, например, все заедает хлебом, а мой отец, если что-то жарит, так практически до горелого состояния. Уж больно нравится ему хрустящая корочка на курице или котлетах.
        Из духовки повеяло печеной рыбой. Скоро вынимать. А пока я запустила соковыжималку. Машина была - зверь. Могла хоть из камня воду добыть, а уж из хрустящей ярко-оранжевой моркови и подавно. По рекомендации Алисы Григорьевны, я включила в рацион Славы свежевыжатые соки (но только не натощак), увеличила количество яиц и творога в неделю, и сама в стороне не осталась. На стакан сока понадобилось всего полморковки, носиком от которой я тут же полакомилась, не заметив за громким хрумканьем приближение мужа. И только когда его руки обхватили мою талию, обернулась:
        - Скоро будет готово, подождешь?
        - Я не хочу есть, - укладывая свою нечесаную голову мне на плечо, ответил Слава. - Пойдем лучше в спальню.
        Я закрыла глаза и чуть сильнее, чем надо сжала остаток морковки, так что ногти в корнеплод впились. Началось. Чем дальше, тем менее предсказуемым становилось поведение мужа. Раньше он мог часами сидеть и смотреть в одну точку, дней через десять его апатия прошла, сменившись бурной деятельностью. За все пять лет нашего брака Слава столько не сделал по дому, сколько за те четыре дня. Он плохо спал, мало ел, перестал следить за собой. Теперь я едва могла добиться от него того, чтобы он утром умылся. У мужа отросла неприятная, неряшливая борода, волосы начали сваливаться в колтуны. На все мои просьбы и приказы, вроде: «Слава, когда ты будешь купаться? Уже больше недели прошло! Сходи!», - он отвечал ленивым:
        - Потом схожу.
        Мне приходилось бегать за ним, как за дитятком малым, чтобы загнать в ванную или отобрать пропахшую потом майку и выдать взамен нее чистую. Кроме пренебрежения гигиене, Слава принялся чудить и в других вещах. Обычно сдержанный в своих высказываниях, он теперь частенько принимался ругать политиков, бесталанных актеров, отвратительное качестве продуктов, в общем, все, что обыкновенно поносят последним словом старики за шестьдесят, хлопая по столу фишками домино. Да и некоторым нашим приятелям порой доставалось от Доброслава.
        Зато ко мне последнее время он ластился по любому поводу и без оного. Все время пытался обнять или чмокнуть в щеку. С одной стороны Слава никогда не ограничивал свои проявления нежности, но с другой, он всегда умел понять, когда лезть ко мне не стоит. Так было раньше. Теперь же муж стал не просто чересчур любвеобилен, а просто одержим. Кажется, даже в первые месяцы нашего супружества у нас не было столько физической близости, сколько сейчас.
        Поначалу мне это даже нравилось. Я не видела в этом ничего плохого, тем более, что с памятью у Доброслава не становилось хуже, как и с координацией движений. Да, порой он вдруг замирал на месте, словно стараясь припомнить, что хотел сделать или куда шел. Но то, что предрекал врач: повторяющиеся судороги, обмороки, тремор конечностей - ничего этого не было.
        Но потом Слава стал похож на бешенного кота, который все время трется о ноги хозяев, но при этом к миске с водой не подходит. Позавчера, например, я проснулась среди ночи от того, что меня самым наглым образом раздевали.
        - Что ты делаешь? - поддергивая пижамные штаны вверх, и сама подскакивая на кровати, рявкнула я.
        - Лерик, ты такая красивая, - мечтательно протянул Слава. - Я просто не могу удержаться, какая ты красотка…
        - Сейчас два часа ночи. Мне завтра на работу в полседьмого вставать. Угомонись, - попыталась я воззвать к его совести.
        - Ничего страшного. Ну, Лерик, не будь такой жестокой. Иди сюда…
        - Отстань, - натягивая одеяло едва ли не на голову, отвернулась я от Доброслава. - Я смертельно устала, дай поспать.
        Больше муж меня не беспокоил. До утра. А едва я проснулась, началась та же история. И на этот раз пришлось уступить, хотя никакого возбуждения, или хотя бы вдохновения я совершенно не чувствовала. Это напоминало какой-то сериал про несчастных дев, которым приходится выполнять свои супружеские обязанности единственно с одной целью: чтобы родить наследника очередному графу, барону или королю. Я покосилась на Славу. Увы, он не был дворянином. Даже безродным, но богатым землевладельцем. Да и сейчас, поди, не шестнадцатый век.
        - Я не спрашиваю, хочешь ты есть или нет. Ты обязан вовремя питаться. Сам же слышал, что последний раз сказала Алиса Григорьевна: соблюдения режима дня, как и полезные привычки не менее важны при лечении, чем таблетки.
        - Ты моя самая полезная привычка и мое лекарство, - промурлыкал этот псих.
        - Серьезно, Слава. Мой руки и садись за стол.
        - Я тоже не шучу, - выпустил коготки супруг. - Пойдем в кровать. Или ты предпочитаешь сделать все здесь?
        - Сделать? Здесь? - меня даже передернуло от этих слов. - Что это за пошлятина? Я не хочу ни здесь, ни в кровати. Понимаешь. Не хочу.
        Схватив мужчину за руки, я кое-как вырвалась из его захвата. Слава недовольно сжал челюсти, так что желваки заходили, но все же присел на стул. Правда, вполоборота к столу, зло и обиженно глядя на то, как я достаю из духовки рыбу и раскладываю ее по тарелкам.
        Теперь осталось добавить рис, ему больше, себе - чуть меньше. Прихватив бутылку с томатным соусом, направилась к Доброславу.
        Тарелка не успела коснуться столешницы. Муж выхватил ее прямо из моих рук и с невероятной силой швырнул через всю кухню. Не уверена, моргнула ли я хотя бы. Но ни пригнуться, ни как-то среагировать, точно не успела. Рис липким бисером облепил мои волосы, рыба угодила куда-то в плитку за спиной. Хорошо хоть брызнувшие осколки от тарелки не угоди никуда. Только оставили на полу одну длинную и несколько царапин покороче.
        Если вы думаете, что учителя русского языка и литературы не умеют материться, то напрасно. К сожалению, моя речь из не менее чем трех простых и одного сложносочиненного предложения, с применением приставочного и суффиксального методов образования слов, не возымела никакого успеха.
        - Какого х*! - снова повтори я.
        - Я сказал, что не хочу есть. До тебя, кажется, плохо доходит, - процедил муж, вставая и угрожающе надвигаясь на меня. - Ты - моя жена. И я желаю, чтобы ты меня слушалась, как и полагается хорошей жене, любящей своего мужа. Вместо этого ты ведешь себя, как моя мамочка. Я сыт по горло твоими выходками. Целый день квохчешь вокруг меня курицей, не даешь ни на чем сосредоточиться, не даешь дышать! А когда я что-то прошу, отказываешь. Врач сказала то, врач рекомендовала это. Своей головой подумать не хочешь? Не хочешь хоть раз спросить: чего я хочу, что мне будет полезно?
        - Слава, перестань.
        - Нет, не перестану. Это мамаша тебе мозги промыла? Конечно… куда же без нее. Вечно лезет в наши отношения, старая ведьма. Она меня ненавидит. Всегда ненавидела. И теперь, когда я больше всего в тебе нуждаюсь, настраивает против. Что она сказала? Наплела, что моя болезнь заразна? Не бойся милая, я тоже читал эти статейки в интернете. Склероз не передается половым путем. Ну, теперь ты успокоилась? Теперь ты пойдешь со мной в спальню?
        Мне стало страшно. Впервые в жизни меня испугал другой человек. И не абы кто, а собственный муж, буквально за минуту превратившейся из ласкового кота в разъяренного тигра. Глаза его блестели, как будто у Славы поднялась температура выше тридцати восьми, и никогда прежде он не выглядел настолько безумным.
        Обычно я радовалась тому, какой он высокий, радовалась его физической подготовке, любовалась перекатывающимся под кожей мышцам. Я чувствовала себя с ним в безопасности. До этого момента. Теперь все восемьдесят с лишним килограмм Славиной массы, управляемые не слишком адекватным сознанием, обратились против меня.
        Я отступила на шаг. Под левым тапком хрустнул осколок. На втором шаге моя спина уткнулась в холодильник. Прекрасно. Пятиться было больше некуда, нырнуть в сторону я просто не смогла. Слава подхватил меня, взваливая, будто добычу, на плечо.
        - Пусти, пусти меня! - заверещала.
        Подо мной мелькнул кусок раздавленной рисовой каши, потом порог кухни. Дергаться было опасно, уж больно ненадежной опорой оказалось плечо супруга. Я боялась, что если начну вырываться, либо передняя, либо задняя часть моего тела перевесит, а падение с высоты почти двух метров - не самая, на мой взгляд, приятная штука. И все-таки пару раз я стукнула его кулаком по спине для острастки, от чего Слава даже не вздрогнул.
        - Ты обещала перед свидетелями, что будешь со мной в болезни и здравии. Лерик, перестань. Я твой муж - Доброслав. Разве я могу причинить тебе зло? Успокойся, милая моя. Ужин может и подождать. Ты ведь всегда любила мою спонтанность.
        На глазах у меня выступили слезы. Он прав. Конечно, он прав. Я слишком навязчива, мне надо быть с ним деликатнее. Но почему тогда мне так страшно? Почему я чувствую себя как в логове у какого-то маньяка?
        Слава сгрудил меня на кровать, сам присел рядом, обняв за плечи.
        - Успокоилась?
        - Да, - икнула я.
        - Лерик, я так люблю тебя, - монстр спрятался, вернув на место моего мужа. Слава виновато улыбнулся. - Прости, что напугал. Потом мы вместе соберем все осколки. А потом покушаем. Потом, хорошо? А сейчас давай просто приляжем. Давай отдохнем. Расскажи, как прошел твой день в школе?
        Теплая рука скользнула с плеча ниже, прошлась по спине. Успокаивающе. Даже не верилось, что совсем недавно этой же рукой в меня швырнули тарелку. Слава откинулся на спинку кровати, утягивая меня за собой. Надо что-то сказать, но почему-то все события первой половины дня слились в одну смазанную полосу из надписей мелом на доске и ребячьих лиц.
        - Сегодня, - неуверенно начала я. - А, да. Я была на уроке в шестом классе.
        - Так… это что-то новенькое! - Доброслав пошутил или мне почудилось?
        - Не в своем классе, а у Люды. Помнишь, я рассказывала про ее конфликт с одним парнем из одиннадцатого? Так вот, они вроде помирились. Во всяком случае, сегодня он читал шестиклашкам лекцию. Очень интересная, про так называемый инфодудлинг. Слава, ты меня слушаешь?
        Губы коснулись моей шеи, перешли на ухо. Подол моей домашней юбки самым бессовестным образом задрали, а в следующее мгновения я оказалась лежащей на спине. Если это требовалось, Слава мог двигаться почти молниеносно.
        - К черту этих детей… - дыхнул он прямо мне в лицо. - Давай забудем о них. Всего лишь глупые, дурные сопляки.
        - Слава, - я попыталась дернуться, но куда там.
        Железные зубья капкана впились в мои запястья, сильная клешня сдавила мое бедро. Поцелуи становились все неистовее, все напористее. Доброслав навалился на меня, не давая не вдохнуть, ни как-то изменить неудобную позу. Вслед за удушьем пришла паника:
        - Слава, не надо! Остановись, отпусти!
        Он не стал отвечать. Пыхтя от напряжения, чуть отстранился, но лишь для того, чтобы добраться до пуговиц на моей рубашке. Юбка уже была вздернута выше некуда, одна рука по-прежнему держала мои, тогда как вторая с силой сжимала мне бок.
        - Да прекрати ты! - взмолилась я.
        - Не дергайся, - от нежности не осталось ни следа. - Твоя задача лежать и получать удовольствие.
        Это было слишком. Я многое могла вынести. Молчала, когда на меня орали. Старалась оставаться любезно й, когда кто-то вмешивался в мою жизнь, лез со своими советами. Пожалуй, ударь меня сейчас Доброслав, я бы лишь ойкнула, не более. Но насилия над своей честью я вынести не смогла. С такими словами не обращаются к любимой жене, скорее, они предназначаются какой-нибудь шлюхе, и то не всякой.
        Испуг сменился злостью, а та придала сил. Слава как раз чуть ослабил хватку, и этого хватило, чтобы высвободить одну руку. В тишине спальни как удар хлыстом раздалась звонкая пощечина. Болен он или нет, жалеть мужчину я не собиралась, вложив в удар все свое отношение к подобным заявлениям.
        Он опешил. Растерялся. Глаза его сначала расширились, а потом начали угрожающе сужаться.
        - Так, значит?
        На миг мне показалось, что я совершила самую страшную ошибку. Что сейчас он просто-напросто наброситься на меня и изобьет. Или изнасилует. Или и то, и другое. Но Доброслав резко поднялся, заправил выбившуюся из брюк футболку и презрительно сплюнул:
        - Хорошо. Отлично… Да пошла ты, знаешь куда?!
        - От тебя воняет, - напрямую высказала я, все что накопилось. - Прежде чем ложиться в постель со мной, хотя бы душ принял! Как свинья стал. Да, ты грязная, вонючая, неблагодарная свинья! Мне надоело с тобой нянчиться! В конце-то концов, почему я одна должна тащить все на себе? Пусть твои родители обо всем заботятся. О твоих упражнениях, о приеме лекарств, пусть они ходят с тобой по всем врачам и убирают за тобой! Ты говоришь, моя мать меня настраивает? Я не хочу исполнять супружеский долг? Мне просто противно, противно… Ты стал настоящим психопатом. Ты чертов озабоченный психопат, который даже не в состоянии сам сходить в магазин, потому что по дороге может забыть, где он живет!
        Воздух кончился вместе с моим запалом. Слава так и остался стоять, презрительно глядя на меня сверху вниз. Кулаки его были сжаты, так что я на всякий случай поспешила отползти подальше от него. Если набросится, схвачу орфографический справочник с полки. Он всегда лежал здесь на всякий случай. Грозное оружие в тысячу с лишним страниц и толстой обложкой.
        - Закончила? - холодно спросил муж.
        - Да.
        - Вот и отлично.
        Доброслав развернулся и поспешил прочь из спальни, попутно хлопнув дверью. Буквально через минуту раздался второй хлопок. Это закрылась входная дверь. Я так и не смогла подняться на ноги. Меня всю трясло, к горлу подкатил противный комок.
        «Он ушел? Он, действительно, ушел?!» - поднял позднюю панику внутренний голос.
        Кое-как удалось сползти с кровати и добраться до коридора. Ни ботинок, ни куртки. Хоть ушел не голышом. Но куда?
        - Идиотка! - выругала я себя. - Тупая овца…
        Оставалась надежда, что Слава не успел отойти далеко. Ринулась вслед за ним. Лифт не вызывался, гремел где-то над головой, между нашим этажом и девятым. Пришлось бежать по лестнице, моля всех богов, чтобы оказалось не слишком поздно.
        Из подъезда я выбежала, не ощущая ни ноябрьского холода, ни промозглой сырости. Домашние тапочки тут же промокли, как и носки.
        Направо, налево… Мужа нигде не было.
        Только медленно кружились где-то в вышине одинокие снежинки первого в этом году снега.
        Препятствие
        Символ правой руки. Некий психологический «затык», мешающий осуществлению тех или иных планов. Также связан с фобиями, мешающими в повседневной жизни пациента. Пишется холодными тонами для снижения нервозности, страха.
        1/11
        Темнота опустилась резко, словно на город накинули черный мешок. Прежде полупустые шоссе постепенно наполнялись автомобилями; люди торопились с работы домой. И только Доброслав брел прочь от дома, прочь от надоедливой опеки жены. У него не было ни цели, ни какого-либо определенного маршрута. Да и что лукавить, когда он выбежал из квартиры, то даже не подумал, зачем это делает. Но и оставаться в одном замкнутом пространстве с Валерией больше не мог.
        Чем дальше, тем больше жена начинала напоминать ему тещу. Такая же авторитарная стерва, которая не считается с твоим мнением и убеждена, что имеет эксклюзивные права на жизнь окружающих. У них в семье никогда не было демократии, не было равноправия. Но раньше Слава как-то не задумывался об этом. Или просто не желал. Вечно высмеивая подкаблучников, мужчина предпочитал не верить, что сам находится в роли шеи, что вращается лишь благодаря жене-шее.
        Возможно, потому что раньше Лера все же шла на какие-то компромиссы. Да и Доброслава устраивало положение дел. В доме всегда было чисто, холодильник никогда не пустовал: хозяйкой Валерия была просто превосходной. В обществе она тоже не давала повода для стыда. Всегда улыбчивая, умеющая и пошутить, и выслушать с самым серьезным лицом любую чушь от собеседника. Но проводя с Лерой почти двадцать четыре часа в сутки в течение нескольких недель, Слава прочувствовал всю тяжесть ее натуры. Всю неуступчивость, ограниченность, зацикленность.
        Он хотел только одного - тепла. Простого человеческого участия. Доброславу не нужна была терпеливая сиделка. Не нужна была жертвенная овца, плетущаяся вслед за пастухом на заклание. А именно так себя вела сейчас Валерия. С момента, как мужчина открывал глаза и до отхода ко сну все разговоры в их доме касались только его ушей, его головы, его стула и мочеиспускания. Спрашивая десять раз на дню, не болит ли у Славы голова, не тошнит ли его, нет ли каких-нибудь ухудшений, Лера вызывала в муже вовсе не благодарность, а раздражение. Утром его ожидал не ободряющий поцелуй, а стакан воды и очередная горсть таблеток. С того дня, как супруги узнали о болезни Славы, Лера ни разу не посмотрела на него, как на личность. Словно от старого доброго парня осталась одна оболочка, комок спутанных проводов-нервов, с перегревающимся от натуги процессором.
        Слава задыхался. Самым что ни есть натуральным образом. Как если бы кто-то время от времени пускал угарный газ в их квартиру. Грудь постоянно спирало, в горле першило. Но дело было не в воздухе, а в самой атмосфере. Впервые Доброслав чувствовал себя узником в собственном доме. За ним следили. Любую попытку самостоятельности жестоко пресекали. Он питался по расписанию. Он гулял под надзором. Каждое его движение фиксировалось чуть ли не на камеру. Уж во всяком случае, записывалось в специальный дневник, который завела по совету из интернета (когда-нибудь он просто перережет оптоволоконный кабель!) Лера и теперь с маниакальной тщательностью заполняла каждый вечер, пока подопытный муж сидел за очередным заданием на тренировку памяти.
        Но даже это Доброслав мог вынести. Если бы у нее была надежда. Лера старалась при нем выглядеть веселой, но мужчина замечал, как меняется ее лицо, когда та отворачивается. В нем была скорбь. В нем читалась неотвратимость конца и почти христианское смирение с этим. Подобно монахиням, Валерия смиренно несла свой крест в лице больного мужа. В те часы, когда она уходила на работу, только в те часы Доброслав чувствовал себя здоровым. Или почти здоровым. Он мог не думать о своей памяти, которая превращалась в решето. Мог не замечать просыпаемого мимо чашки сахара, или противного покалывая в кончиках пальцев. Он мог верить, что когда-нибудь болезнь отступит.
        Лера настояла, чтобы супруг бросил работу. Пока тот находился на больничном, но она все чаще говорила: «Тебе придется уволиться» Это называлось у Леры реалистичной позицией, Слава же считал подобные предложения обычным вредительством. Да, однажды он заблудился в городе, перепутал остановки. Но с кем не бывает? Даже лечащий его невролог твердила, что Доброслав держится молодцом. Так почему его собственная жена во всем видит дурное предзнаменование? А Валерия и сама, кажется, не понимала этого. Не понимала, что проиграла бой, еще не начав борьбу. Хотя и пыталась барахтаться, как лягушка, рассчитывая взбить масло. Бесполезно. Его недуг - не крынка сливок, а бочаг с мутной водой. И теперь Лера методично топила мужа, вместо того, чтобы выбраться самой и бросить ему веревку.
        Как и у всякого, тем более, не совсем здорового человека, у Славы случались как хорошие, так плохие периоды. Он мог несколько дней подряд ощущать себя бодрым, ум его был ясен, а походка - тверда. А потом враз превратиться в совершенную развалину, которой даже с дивана лишний раз встать невмочь. Мысли мужчины становились обрывочны и туманны, как у того, кто не спал больше суток и продолжал упрямо бороться со сном. Сознание напоминало постоянно меняющие очертания облака - трудно поймать надолго хоть один образ. Слава пытался напрячься, пытался сосредоточиться, но они проносились со скоростью сверхзвукового самолета и тут же пропадали. В такие часы на него находило жуткое раздражение. Любой лишний звук, любое движение могло довести мужчину до белого каления.
        Сегодня Славе было особенно паршиво. Утром в ванне он на несколько секунд задумался, в какую сторону закручивается колпачок у зубной пасты. И это, казалось бы, пустяковое происшествие надолго выбило его из колеи. К обеду он уже не мог контролировать свою злость. Та была подобна селю, что несется вниз со склонов, увлекая все на своем пути. Но если для схода тонн камней и воды существует причина в виде, например, затяжных ливней, то злость Доброслава причин не имела. То есть, конечно же, причина была. Какие-то серые клеточки в мозгу подали другим клеточкам неправильный сигнал, те, в свою очередь, выбросили в кровь не те химические соединения. Но разве это могло служить оправданием поднявшемуся давлению, участившемуся сердцебиению и возникшему желанию кого-нибудь придушить?
        У него не было никаких иных хотений, кроме как свернуться калачиком на кровати и погрузиться в состояние небытия. Так послушная лодка раскачивается на волнах, то бегущих к берегу, то толкающих ее по возвращению под днище. Но вскоре апатия сменилась привычным уже раздражением. Не понимая, или не желая понимать вовсе его состояние, Валерия затеяла уборку. От звука пылесоса начался зуд. Сидя в кресле, Слава продирал кожу на предплечье, все больше взвинчивая себя. Шорох трения волосков о кожу, скребыхания ногтей и гул пылесоса сливались в одну адскую какофонию, подобно сверлу, ввинчивающуюся в каждую косточку, сотрясая мужчину изнутри. И вот, о счастье, - все стихло. Наступила блаженная тишина. На какое-то мгновение пришло успокоение, даже голова перестала быть такой тяжелой. В сумбуре дум, похожих на кисель, появилось несколько более-менее четких мыслей, за которые мужчина постарался зацепиться.
        - Слава, иди есть!
        Взмах кинжала, резкий удар. Мысли разлетаются перепуганными птицами, а натянутые нервы не выдерживают. Снова припомнилась зубная паста, и вчерашняя промашка с фамилией их общего с Лерой друга.
        И надо же ей было влезть со своим обедом! Доброслав не чувствовал голода, от слова совсем. Кровь его, перенасыщенная адреналином и тестостероном, ринулась сначала к голове, а потом вдруг вся отхлынула вниз. Гнев перерос в желание так резко, что мужчина сначала не понял, чего предпочитает больше: заткнуть Леру или заняться с ней любовью. Конечно, одно другого не исключало. Жена всегда достаточно сдержанно вела себя в постели. Слишком сдержанно.
        «Как чертова монашка, - снова пришло на ум сравнение. - Она ходит за мной, как святая, говорит, как святая и кончает, как будто справляет очередной ритуал»
        Когда Валерия ударила мужа, в первое мгновение тот даже не поверил. Такого отпора от своей супруги он никогда прежде не встречал. Несколько секунд Доброслав раздумывал: а не усилить свой натиск? Ведь именно такой реакции он ждал от Леры - взрыва, чтобы ее холодная оболочка треснула. Чтобы они перестали быть просто больным и лекарем, заключенным и тюремщицей.
        «Давай же, Лерик, я здесь, я - твой муж! Неужели эта чертова болезнь настолько тебя изменила? Я - Доброслав, а не просто «органическое поражение неясного генеза»! - кричало в нем все. Если его ласки не смогли привести женщину в чувство, может тогда удастся силой заставить ее прозреть?
        - Ты свинья… ты грязная свинья! - донеслись до Славы ругательства.
        Она не просто возмущалась его поведением. В широко распахнутых глазах жены мужчина увидел неподдельное презрение. Монашка оказалась поддельной. Это был переодетый дьявол, прикинувшийся добродетельной служительницей Христа.
        Дело было не в болезни… Лера никогда его не любила. Вот в чем суть. Оттого Слава и не видел в ней ни капли веры. Ей просто плевать: умрет Доброслав или станет полным кретином. Она послушно дожидалась исхода, конца их затянувшейся истории. Конечно, дело именно в этом. Лерик, его милый, дорогой Лерик не испытывала к своему бедному супругу ни капли привязанности. Какой он был дурак, что сразу этого не понял!
        Воздух стал невыносимо спертым. Вздохнуть. Только один раз вздохнуть. Слава больше не мог оставаться с ней. С ее упреками, с ее притворной услужливостью. У него даже возникла мысль: «Ничего… рано или поздно я вовсе забуду, кто ты такая, Валерия. Оказывается, даже в таком положении есть плюсы!» И от этой мысли Доброслав зло и резко рассмеялся.
        На улице было холодно. Мужчина поплотнее запахнулся в пальто. В кармане нашелся очередной блокнотик (их в немыслимом количестве раскладывала по всем возможным местам Лера), и был немилосердно выкинут в ближайшую мусорку. Еще там покоилась небольшая бирочка с именем Славы, адресом их квартиры и номером телефона. Ее он оставил. В другом кармане обнаружились полторы тысячи.
        «Если вдруг с тобой что-то произойдет, если станет плохо или ноги откажут, сможешь хотя бы такси оплатить», - кладя деньги, объясняла жена. Что ж, даже если эта гадюка не пылала к нему особыми чувствами, но хоть свой долг предусмотрительной сиделки исполняла хорошо.
        Шаг Славы всегда был широк, но сейчас он двигался особенно быстро, будто преследовал кого-то. Или пытался оторваться от погони. Фонари бросали жиденький белесый свет, в котором медленно кружились снежинки. Он не ощущал их прикосновений. Не чувствовал, как они превращаются в воду на лице, как запутываются в светлых непокрытых шапкой волосах.
        Мир казался каким-то нерезким, лишенным четкости, будто видео, обработанное растушевывающими фильтрами. Мигающие рекламы, яркие огни вывесок смазывались, лучи от них вытягивались в косые линии. Лица прохожих были похожи на маски. Доброслав специально приостановился, взглянул на спешащих куда-то горожан, но все они выглядели как клоны. Он видел их рты и носы, видел растягивающиеся в улыбке губы, но не мог отличить один набор черт от другого.
        - Что со мной? - вслух спросил себя мужчина.
        Иногда слова уплывали от него, подобно подросшим малькам на мелководье. Пару раз он напрочь забывал выключить свет в туалете, а однажды из головы Доброслава полностью исчезло знание, как выглядят те или иные буквы. Он минут пятнадцать сидел, не в силах напечатать собственное имя. Проговаривал его про себя, ученым попугаем повторял снова и снова, рассматривая клавиатуру. Непонятные переплетения линий стойко молчали, не давая несчастному никаких подсказок. Но постепенно затмение прошло и больше не повторялось.
        Но такого с ним еще никогда не происходило. Доброслав читал занятные статьи про людей с разными нарушениями нервной системы, в том числе с так называемой лицевой агнозией.[52 - Прозопагнозия, или лицевая агнозия - это расстройство восприятия лица, при котором способность узнавать лица потеряна, но при этом способность узнавать предметы в целом сохранена. Возникает при поражении правой нижне-затылочной области, часто с распространением очага на прилегающие отделы височной и теменной долей.] Тогда он сильно впечатлился, но не очень-то поверил. Способность отличать одного человека от другого является фундаментальной. И хоть существует шутка, что все китайцы для белого человека на одно лицо, но даже представителей этой самой многочисленной нации на деле перепутать трудно. Так думал Слава, перелистывая страницы научно-познавательного журнала по медицине. И вот теперь он растерянно таращился на совершенно непохожих друг на друга прохожих, а все они казались ему близнецами, инкубаторскими цыплятами.
        Доброслав остановился около парковочного столбика. В носу что-то неприятно хлюпало. Промокнув его перчаткой, поднес пальцы к глазам. Не кровь, к счастью. А вот мизинец на правой руке мелко подрагивал веткой на ветру, и совершенно не слушался приказов сгибаться. Да и со зрением творилась какая-то чертовщина. Сначала мужчина подумал, что это снег усилился, но пролетавшие мимо пятнышки не сверкали осколками бриллиантов, а скорее радужно переливались как масляная пленка на асфальте. Вскоре пятна слились в сплошную кайму по периферии взгляда, и стали заполнять все видимое. Создалось впечатление, будто Доброслава заставляют смотреть на улицу через трубу, просвет которой стремительно сокращается.
        В двух шагах от того места, где он остановился, была установлена гранитная клумба. С весны до поздней осени в ней цвели то ненавистные Славе бархатцы, то анемоны с флоксами. Но сейчас от прежней растительности остались лишь пара высохших коричневых листочков, меж которыми торчала пара вдавленных в землю окурков. Мужчина присел на камень, пытаясь хоть немного привести себя в порядок. Несколько раз протер глаза тыльной стороной ладони, надеясь сорвать с них темный покров, высморкался в платок и собрался уже подняться, как его окликнули:
        - Гражданин, вам плохо? Помощь не нужна?
        Доброслав разогнулся, с удивлением обнаружив рядышком невысокую девичью фигуру в пуховике. На голове девушки красовались темно-серые меховые наушники. Подобное облачение раньше носила Лера. И хотя рассмотреть лицо прохожей по-прежнему не получалось, но Славу окончательно сбили с толку ее очки.
        «Лерик?» - От неожиданности в голове все смешалось.
        Что она делает в такой час на улице? Разве ее мать не будет ругаться? Лера столько про нее говорит, что Доброслав знает о Римме Сергеевне едва ли не больше, чем о собственной возлюбленной. И почему она так на него смотрит? Обеспокоенно и в то же время осуждающе. Неужели они сегодня договаривались встретиться?
        «Ну, конечно же! Сегодня же пятнадцатое, годовщина нашей встречи, а я даже подарка не купил. Ах, как же нехорошо вышло…»
        Они с Валерией встречались почти полгода, и решили отметить в следующем месяце годовщину своей первой встречи. Каждый из них воспринимал ее со своей точки зрения, и истории о «гениальном математике» (версия Леры) и «какой-то тупенькой девочке» (соответственно Славина) успели обрасти не только мхом древности, но и пылью романтических подробностей. Валерия утверждала, что будущий муж ей сразу приглянулся, несмотря на болезненный вид, а Доброслав - что влюбился в ее почерк, едва открыл дома отданный конспект. Но вот этот радостный день настал, а Слава почему-то не успел к нему приготовиться. И теперь только открывал и закрывал рот, спешно придумывая хоть что-то в свое оправдание.
        Все было потеряно. Настоящее смешалось с прошлым, и события десятилетней давности представлялись Доброславу текущими.
        - Лерик, прости меня, - наконец, поднялся он с клумбы, протягивая руки к девушке. Та отшатнулась в испуге, но все же еще раз спросила:
        - Может, скорую вызвать?
        - Лера, честное слово… так замотался… курсовая. Понимаю, это не оправдание. Давай сходим в тот ресторан, а? Про который ты говорила. Тот, дорогущий? Лерик, ну скажи хоть что-нибудь! Да, я - тупица, признаю. Можешь меня поколотить, если хочешь, только не сердись.
        Еще один шаг вперед. Черная пленка окончательно затянулась, погружая Доброслава в темноту. Не успел он испугаться или как-то среагировать, как ноги его подогнулись. Теряя сознание, мужчина кулем повалился на мокрый тротуар.
        - Эй, мужик, совсем допился?! - бросил проходивший мимо толстяк.
        Последовавшего за этим девчоночьего визга Слава уже не услышал.
        Птица в небе
        Символ правой руки. Противоположен по своему значению предыдущему знаку. «Птица в небе» означает свободу, движущую психическую силу, которая помогает человеку преодолеть любое моральное или психологическое давление. Такой силой может служить долг перед страной, например, в годы войны, толкающий человека на смерть вопреки инстинкту самосохранения.
        2/11
        Даниил сбежал с последнего урока пораньше, чтобы не стоять в очереди в гардероб. Гардеробщица, немолодая женщина, седые сильно взбитые кудри которой были выкрашены в светло-фиолетовый, неодобрительно взяла у парня номерок и со вздохом отравилась в глубины своей вотчины. Кажется, школьник оторвал ее от какого-то невероятно интересного дела: либо чтения свежих скандалов в «желтой» газетенке, либо решения кроссвордов в оной же. Пока ждал куртку, Даня присмотрелся к оставленной на стойке прессе. Газета была развернута к нему вверх ногами, но красовавшийся на левой странице портрет безусловно принадлежал Леху Сандерсу. Над ним красовался заголовок: «Местный художник покоряет северную столицу».
        «Снова он, - подумал Даня. - Популярная личность, однако. Надо как-нибудь расспросить об этом Сандерсе Тоню»
        В последние дни подростку было не до загадочных символов и чьих-то татуировок. Да и с возлюбленной на этой неделе он виделся всего два раза. Их короткие встречи после школы больше напоминали нечаянные столкновения двух знакомых. «Привет-привет, как поживаешь?» «Я нормально, а ты как?» «Да путем». Правда на выходные Шаталова пригласила своего ангелочка в загородный дом, но парень пока не мог дать внятного ответа, сможет ли вырваться.
        Все зависело от родителей. Отец, к великому сожалению Даниила, не очень поощрял отсутствие дома наследника в ночное время. В том числе и поэтому Рябин с таким нетерпением ждал дня своего совершеннолетия. Да, для Виталия Евгеньевича он так и останется ребенком, которому нечего по ночам шляться где не положено, но зато появиться законная возможность возразить: «Я имею такие же права, как ты, папа!» О том, что мог на это ответить Рябин-старший размышлять не особенно хотелось. Про мать и говорит нечего.
        - Принимай! - Поверх газеты опустилась куртка. - Что, искусством интересуешься?
        - А, да… вроде того, - неуверенно Даниил. - Спасибо.
        Едва парень всунул руку в один рукав, как со стороны ближайшей лестницы раздался цокот каблучков, потом показался краешек юбки-карандаша, а там и вся Часовчук. Даня мысленно приготовился к поспешному побегу, но не успел - его заметили. После проведенной им в шестых классах лекции, не проходило ни дня, чтобы русичка не пыталась выловить Рябина и начать очередной малосодержательный разговор. Он надеялся, что хоть сегодня сия прискорбная участь его минует. Ага, держи карман шире.
        - Даниил, уже уходишь?
        - Да, написал контрольную, и теперь могу быть свободен, - все же выдавил вежливую улыбку юноша.
        - По какому предмету контрольная? - подходя ближе к гардеробу, протянула свой номерок Часовчук.
        Учителя обычно таскали свою верхнюю одежду из кабинета в кабинет, но Людмила Алексеевна то ли ленилась, то ли пыталась выглядеть «ближе к народу», то есть к ученикам. Так или иначе, на нее гардеробщица смотрела не так осуждающе.
        - Физика.
        Вторая рука в рукав, застегнуть «молнию», повязать поверх пушистого воротника шарф, чтобы не шокировать прохожих. Погода снова резко поменялась, кратковременное тепло сменили стабильные минус три. Снег валил вот уже которые сутки, не переставая. Сначала от него на асфальте оставались мокрые пятна, затем начали появляться белесые островки, а сегодня утром Даня заметил первую снегоочистительную технику по дороге в школу.
        - Молодец, по всем предметам успеваешь, - похвалила учительница. Будто он и так этого не знал. - А кто у вас ведет, не Валентин Маркович?
        - Ум… - рассеянно подтвердил подросток.
        Взгляд его снова упал на фотографию Сандерса. Это не укрылось от внимания преподавателя. Кашлянув, Людмила Алексеевна не без гордости проинформировала:
        - А я с ним знакома.
        - С кем? - оторвался от чтения старшеклассник.
        - С Лехом Сандерсом.
        - Шутите?! - впервые Даня смотрел на русичку с такой откровенной жадностью и любопытством.
        Словно рыбак, наконец подобравший правильную наживку и вес грузила, и чувствующий, что на том конце лески уже дергается рыбка, Часовчук приподняла свои бровки-щеточки и прищурила подведенные темно-зеленым карандашом глаза.
        Когда Даня смотрел на свою учительницу, он много раз представлял себе, как та вечером смывает весь это нелепый, безвкусный макияж. Стирает блестящие розовые губы, размазывает слишком широкие линии подводки, делает щеки не такими румяными и превращается из тридцатипятилетней старухи в себя - довольно милую и все еще свежую тридцатилетнюю женщину. Людмила Алексеевна могла стать весьма привлекательной, если бы кто-то научил ее правильно краситься. В остальном, как ни странно, учительница умела соблюдать меру. Одежда Часовчук всегда была подобрана со вкусом, двигалась она с достоинством, расправив плечи и не махая, как некоторые, руками. Да и волосы ее, темные и густые, были всегда вымыты и тщательно уложены. От этого абсолютное неумение русички ухаживать за своим лицом казалось еще непонятнее.
        - Нет, не шучу. Он дружит с моей соседкой по дому. Недавно вот ремонт у нее закончил.
        Рассказ Людмилы больше походил на плохой анекдот. И Даня не выдержал, громко засмеявшись. Получившая свое пальто, и теперь пытающаяся кое-как влезть в него женщина дождалась, пока приступ неконтролируемого веселья закончится и продолжила:
        - Я совершенно серьезно. Если не веришь, мы можем сейчас пойти ко мне домой. Уверена, Сандерс сейчас сидит у Вики. Ты же, как я понимаю, хочешь с ним познакомиться?
        Если это и было розыгрышем, то уж больно правдоподобным. Учительница говорила с такой уверенностью, что Рябин засомневался. В конце концов, каких только совпадений в жизни не случается? А тут, похоже, было не одно, а целая куча странных случайностей. Даниил чувствовал себя внутри паутины, в центре которой пауком восседал художник. И встретившись, подросток обязательно бы спросил его и про знаки, и про Тоню.
        Да, сначала про Шаталову. Какие у них с мужем (бывшим!) отношения? Почему она выглядела такой довольной на той фотографии? О, у Дани были десятки вопросов. Он хотел как можно больше узнать о своей любимой, ибо та почему-то обходила свое прошлое стороной. Парень знал, что Антонина приехала в их город около двух лет назад, но где жила раньше, кто ее родители, чем она занималась до того, как занять должность в фирме Тунгусова - об этом Даня не знал ровным счетом ничего. А чем больше они проводили вместе времени, чем сильнее он привязывался к этой шикарной, красивой и по-своему мудрой женщине, тем больше подросток страдал от недостатка информации. И фраза: «Что в прошлом, то прошло», - вечной отмазкой звучащая из уст Шаталовой юношу совсем не устраивала.
        И именно эта жажда толкнула его на ответ:
        - Да, хочу.
        Рыбка заглотила червяка, теперь осталось только вовремя подсечь.
        - Тогда пойдем. Я только переобуюсь, не в туфлях же по такой каше идти.
        С этим не поспоришь. За те пять часов, что Рябин просидел на уроках, снега прибавилось на несколько сантиметров. Вредители в оранжевых жилетах еще с утра набросали поверх него песок с солью, и теперь эта смесь начала неумолимо превращаться в грязную жижу. Под ней кое-где таилась тонкая, но очень коварная ледяная корочка. После того, как Людмила Алексеевна в очередной раз поскользнулась, Дане пришлось предложить:
        - Возьмитесь за мой локоть, четыре точки опоры вернее, чем две.
        - Спасибо, - одарили подростка благодарным взглядом. - У меня просто болезнь какая-то. Уж раза три за зиму я обязательно падаю. Пять лет назад даже руку сломала.
        - У вас, наверное, обувь неподходящая. Вот, посмотрите, какой протектор на моих ботинках, - останавливаясь, и выворачивая ногу так, чтобы учительница увидела подошву, объяснил Даниил. - Видите, какой глубокий. И подошва толстая, ноги не мерзнут. А у вас, Людмила Алексеевна, не сапоги, а так - издевательство. Уж простите за прямоту.
        - Спасибо за совет, - в свою очередь бросила скептический взгляд на яркий логотип, пришитый к языку ботинок, учительница. - И во сколько обошлась эта пара?
        - Ну, сейчас точно не вспомню, но… тысяч двенадцать я за них отдал, - с плохо скрываемой гордостью ответил на провокационный вопрос Даниил. Деньги были его, заработанные, конечно, не кровью и потом, но бессонными ночами и начавшим развиваться туннельным синдромом. - Зато натуральная кожа. Второй сезон ношу, а выглядят, как новенькие.
        - У меня нет таких денег, - призналась Часовчук. Парень так и не понял, то ли укорить хотела, то ли разжалобить, но ни жалости, ни тем более, стыда Даня не почувствовал.
        - Бросьте. За год можно накопить даже при самых скромных доходах на одну пару нормальной обуви. Чем покупать десяток натирающих ногу суррогатов из кожи молодого дерматина, лучше разориться на одни правильные ботинки.
        - И это говорит мне человек, которого все зовут мажором, - усмехнулась женщина.
        - Это говорит человек, который все лето вкалывал у папы в офисе, чтобы купить себе обновку на зиму, - отчеканил Даня. - Если не знаете, то уж лучше помолчите.
        Нельзя так говорить с преподавателем. Тем более, с женщиной. Но Рябин никогда не стеснялся в выражениях, если его несправедливо обвиняли в чем-то. И не любил, когда окружающие считали его маменькиным сынком, рожденным с серебряной ложкой во рту. Его отец всю жизнь трудился, чтобы открыть свою фирму, и деньги никогда не давались членам семьи Рябиных просто так. Если Людмила не зарабатывает много, то в этом виновата она сама. Виноваты чиновники из министерства образования, правительство, - в общем, уж точно не Даня.
        - Извини, - хватило совести у Часовчук попросить прощения. - Ты прав.
        - Мой папа говорит, что в жизни есть лишь две вещи, на которых не следует экономить. На хорошей выпивке и хорошей обуви. Насчет первого ничего сказать не могу, но второе вам обязательно надо поменять. А то, не дай Бог, еще чего-нибудь сломаете, - сурово сдвинув брови и глядя прямо перед собой, произнес старшеклассник.
        На некоторое время Людмила замолкла. Она все еще цеплялась своими пальцами без единого украшения за его локоть, но делала это скорее потому, что просто не решалась убрать руку. Хотя Дане очень хотелось ее стряхнуть, он понимал - делать подобного не стоит. Если русичка знакома с Сандерсом, она становилась настоящим сокровищем для Даниила, пропускным билетом в иную жизнь Тони. Ту ее часть, которая пока была скрыта от подростка в тени.
        И знаки… надо не забыть, спросить художника о знаках.
        - Я тут недавно увидела, - тихий голос вывел Рябина из лабиринта мыслей. - Не подумай, я вовсе не хотела за тобой подсматривать, просто случайно…
        Людмила осеклась. Теперь все выглядело именно так, что она специально шпионила за своим учеником. Но Рябин даже ухом не повел. Продолжил шагать, как ни в чем не бывало. Не разозлился, не забросал ее колкими замечаниями. Почему-то Люда ужасно боялась их. Боялась того, что может подумать о ней этот мальчишка. Глупость, да и только.
        В свои восемнадцать он был на голову выше преподавательницы и выглядел всего на несколько лет ее младше. Правда, рост у Часовчук был небольшой, да и окружающие давали ей не больше двадцати двух-трех лет. А еще у Дани были не по-детски серьезные глаза, от взгляда которых Людмилу периодически бросало в дрожь.
        Только что он отчитал ее, как маленькую, надавал множество советов, будто разговаривал не с учителем, а с одноклассницей. Но это вовсе не разозлило Люду, она только досадовала, что сама не смогла вовремя прикусить язык.
        - Кхм… эм… Кто та женщина, что за тобой последнее время заезжает? Это твоя тетя? - выпалила женщина. Вот опять. Почему она никак не может нормально сформулировать вопрос, чтобы его не задеть?
        - Тетя? - переспросил Даниил и неожиданно потупился. - Нет… просто мамина знакомая. Она, хм… мамина подруга, да. Хочет открыть свое дело, вот я ей помогаю, вроде того…
        - Ты? Почему не твои родители?
        - Они работают, - брякнул Рябин. - То есть, в общем, я не правильно выразился. Она уже почти открыла свою закусочную, но у них есть проблемы с сайтом. - Врать получалось все лучше, и на волне успеха парень затараторил: - Мои родители ничего не смыслят в современных компьютерных технологиях, вот я и вызвался помочь, разобраться, что к чему.
        - А почему мамина знакомая не пригласит программистов, или кого в этом случае из специалистов надо звать? - задала разумный вопрос Часовчук.
        «Потому что это не твое дело!» - чуть не застонал Даня. Если она так продолжит, неизвестно чем этот неловкий разговор может закончиться. Поэтому пришлось прибегнуть к не самому удачному трюку - быстро перевести разговор на другую тему.
        - А ваш дом далеко отсюда?
        - Нет. Вон он, - ткнула пальцем Людмила в серое блочное здание.
        По прикидкам подростка до него было еще минут пять-семь неспешным шагом. Значит, надо ускориться. Как застоявшийся в стойле молодой жеребец, почуявший свободу, Даня рванул вперед. Пытающаяся поспеть за ним учительница тоже прибавила шаг, но не совладала со своими паршивыми ботинками или косолапыми ногами. Левая стопа вдруг резко вывернулась внутрь, женщина покачнулась и присела на грязный снежок.
        Оказывается, учителя литературы вопят то же, что и представители иных профессий, когда подворачивают ноги. А именно:
        - Ай, твою мать…
        - Людмила Алексеевна! - бросился к ней школьник.
        - Прости, прости… вырвалось. Давай сделаем вид, что ты этого не слышал, а? - зачастила женщина.
        - Да черт с ним. Ваша нога, вот главное. Можете встать?
        Люда уцепилась за протянутую руку и с усилием приподнялась. Левая щиколотка отозвалась стреляющей болью. Лицо заливала краска. Хорошенькая же история, ничего не скажешь! И она словно какая-то торговка с ярмарки. Опозорила своим поведением саму профессию преподавателя. Теперь придется принять постриг и уйти в самый глухой монастырь. Потому что вымолить прощения у этого парнишки точно не выйдет. Вон, как шкодливо блестят у него глаза! Конечно, Рябин не болтун, но если проговориться об их сегодняшнем злоключении, скоро вся школа звенеть будет, какая Часовчук непутевая.
        - Говорил же, - укоризненно добавил Даня, оглядывая Людмилу. - Вот, и пальто испачкали.
        - Сильно? - едва не свернула шею в попытках рассмотреть собственную спину женщина.
        - Прилично. Хорошо, песок, а не грязь. Подсохнет, отряхнете, потом в химчистку сдадите. Не смейте сами стирать, я серьезно. У моей сестры было такое пальто, из шерсти. Она пыталась смыть грязь, только развезла, разводы остались, - раскомандовался школьник.
        Оставшийся путь до дома стал для Людмилы настоящей пыткой. Она старательно делала вид, что падение ничем серьезным для нее не закончилось. Но нога болела дико, так что полностью скрыть хромоту не получалось. Даня отставил локоть, оставляя на усмотрение русички, цепляться за него снова или нет. И только у самого подхода к арке Часовчук ему уступила, от облегчения едва не повиснув на руке парня всем весом. Нет, нельзя. У нее тоже есть гордость. Или хотя бы какое-то чувство собственного достоинства. Он всего лишь мальчишка, которому только возможность дай посмеяться над учителем. А Люда ненавидела, когда над ней смеялись.
        Они поднялись на четвертый этаж.
        - Вот тут живет моя подруга Виктория, о которой я тебе говорила.
        - Ага, - без особого энтузиазма кивнул парень.
        - Надеюсь, она дома… у нее график через день два дня работы. Хотя Вика говорила, что у нее отпуск еще не кончился. Представляешь, прямо посреди белого дня у нее квартира загорелась? Тогда-то я с этим художником первый раз и встретилась. На фотографиях он выглядит как-то представительнее, - чтобы хоть чем-то заполнить затянувшуюся паузу в разговоре, принялась рассказывать Людмила.
        К ее радости, дверь вскоре отворилась. На Рябина упал взгляд чуть косящих темных глаз. Потом что-то мелькнуло на их дне:
        - Ты… кто?
        - Это я, - вынырнула из-за металлического полотна учительница. - Тут один из моих учеников хотел познакомиться с Лехом. Вот я подумала… вы с ним довольно близки. В смысле, дружите.
        - Да, но сейчас его тут нет, - довольно холодно ответила Виктория. - Как тебя зовут, мальчик?
        - Даниил.
        - Хорошо. Как только увижу Леха, порадую, что у него обнаружился еще один поклонник. Хорошо?
        - На самом деле, я не его поклонник, - раскололся парень. - Просто меня заинтересовала та татуировка на руке Сандерса. Понимаете, хотел узнать, что это знаки такие? Простите за беспокойство.
        - А, понятно, - тон Вики не потеплел ни на градус. - Ладно, если узнаю - передам через твою учительницу. А сейчас извините, у меня там суп варится.
        Дверь закрылась, оставив двоих на темной площадке.
        «Надо было сказать, что я постоянно рисую подобные, - запоздало подумал Рябин. - Но ничего, теперь мне известен адрес этой Виктории. Может, как-нибудь сам сюда нагряну. Один, без Людмилы»
        - Ладно, я того, пойду, - вслух же сказал юноша. - Вы сами до квартиры дойдете?
        - Конечно, - не очень уверенно согласилась Часовчук. - А, может, в качестве компенсации я тебя чаем угощу. Все-таки на улице холодно и…
        - Нет, - отрезал Даня. - Спасибо Людмила Алексеевна, но меня дома ждут дела.
        Он развернулся и стремительно заскакал вниз по лестнице.
        Чай. На лицо наползла невольная улыбка. На прошлой неделе его также приглашали зайти и чаю обещали.
        - Не хочешь ко мне наведаться? - бархатный голос в трубке сладко обволакивал не только ухо Дани, но и его сердце. - Я такой замечательный чай купила.
        - Черный, я надеюсь? - уточнил тогда старшеклассник. Он не очень любил необработанное сено, именуемое зеленым чаем. - Или под чаем ты что-то другое имеешь в виду?
        - Нет, когда я говорю «чай», это значит исключительно напиток, приготовленный путем заваривания листьев чайного куста. Не люблю эвфемизмы и экивоки. Вообще не люблю любые идиотские слова на «э». А что, ты подумал вовсе не о чае? Извини, но на секс вроде приглашать не принято.
        - Так я не понял, - окончательно встал в тупик Рябин, - Ты все-таки, зачем меня зовешь?
        - На чай, ангелок… и на секс, - рассмеялась своим неподражаемым смехом Антонина. - Ты меня раскусил. Какая нынче сообразительная молодежь пошла, просто диву даюсь! Придешь?
        - Да. Уж больно соблазнительное предложение. Это я о чае, - не остался в долгу парень.
        - Теперь мне стало интересно, что ты имеешь в виду под словом «чай»? - уточнила Шаталова.
        - То же, что и ты, - не удержался от смешка Даня.
        Потом, спустя три или четыре часа они сидели на кухне и пили кофе. Антонина напялила на себя, похожий на кимоно, халат. Рябин ограничился брюками. В квартире было автономное отопление, духота стояла необыкновенная, но женщина наотрез отказалась открывать форточку. Сказала, что после душа его обязательно просквозит.
        - Думаю, - отпивая небольшой глоток, решил подросток, - я должен почаще заходить к тебе на чай. Он, и правда, восхитительный.
        - Дурачок, - мягко пожурила его Шаталова. - Я тоже тебя люблю.
        Даня чуть не поперхнулся. Это было впервые, когда женщина вот так прямо призналась в своих чувствах. Обычно она ограничивалась чем-то вроде: ты очень милый, ты мне нравишься, мне с тобой хорошо. Не зная, как реагировать на такие откровения, Рябин лишь позорно стушевался.
        - И я люблю тебя. - Наедине с собой, в тишине чужого подъезда слова дались легко. - Я люблю тебя, Антонина Шаталова.
        Птичья клетка
        Символ левой руки. Практически противоположен по смыслу пиктограмме «поющая скрипка», хотя и не столь глубинен по психологическому воздействию. В общем обозначает конформизм человека, способность с легкостью принимать чужие идеи за свои, «сливаться с толпой», но при этом без подавления собственного «я», а скорее, по наитию или же просто из-за отсутствия своего личного мнения.
        3/12
        Этот мальчишка был мне до безумия знаком. И все же я могла дать руку на отсечение, что никогда его раньше не видела. Вот бывает же такое! Отговорка про суп не являлась ложью. На плите томился бульон, довольная куриная тушка распласталась царицей в кастрюле. Я испытывала небольшую зависть: нет головы, нет проблем. А моя вот была просто забита, как старая тележка камнями, разнообразными мыслями.
        Прошло уже четыре дня, а мне все никак не удавалось выстроить из них хоть какое-то подобие фундамента. Каменюки гремели на каждой кочке, стремясь превратить тележку-голову в щепу. Уж задал мне Рома задачу, ничего не скажешь! Хотя чего я жалуюсь, сама ведь попросила его об откровенности? Вот художник и разоткровенничался, да так, что от этих откровений у меня теперь все из рук валилось.
        - Ты хотела знать о моей татуировке? - спросил тогда Сандерс, поддерживая дверь, пока я выходила из подъезда.
        - Вообще-то, я спрашивала совершенно о другом.
        Разница между теплой квартирой и продуваемым всеми ветрами двором была разительной. Но сегодня я была в нормальном состоянии, меня не душил страх, так что и на мне поверх теплого свитера был надет демисезонный плащ и вязанная шапочка. Все застегнуто, заправлено и расправлено в нужных местах, а любопытство достигло пика:
        - Почему ты прячешь те картины? Почему не хочешь их никому показывать?
        - Прежде чем я отвечу на эти вопросы, ты должна узнать о самом главном проекте моей жизни.
        - Об очередном наркоманском ежике? Или бездонной вазе, символизирующей тщетность наших деяний в контексте Вселенной? - презрительно поджала я губы.
        Сандерс пожал плечами, и ничего на это не ответил. Его автомобиль стоял неподалеку, даже мотор не успел окончательно остыть. Художник сел на водительское сидение, не приглашая присоединиться, и даже вовсе не глядя в мою сторону. Наверное, не успей я забраться на соседнее кресло, он бы так и уехал. От этого странного мужчины можно было ожидать все, что угодно. Из веселой звезды светских вечеринок он за считанные минуты превращался в рефлексирующего творца или своего в доску рубаху-парня, делающего малознакомым девицам ремонт. Но никогда еще я не видела Романа настолько напряженным, полностью ушедшим в себя. Даже его движения стали отдавать какой-то механичностью, шея окаменела, а взгляд голубых глаз не выражал ровным счетом ничего. Пожалуй, именно такими мне всегда представлялись роботы-андроиды. Или киборги.
        - Иди за мной, если хочешь жить, - пробормотала я под нос. Бровь Романа чуть приподнялась, но этим реакция и ограничилась.
        Чтобы как-то разрушить «очарование» момента, потянулась к радиоле. Из колонок полился какой-то невнятный джаз со всеми этими фортепианными вариациями и хриплыми возгласами саксофона. Я предпочитала что-то более нежное и не настолько древнее. Но лазить по радиостанциям не стала. А то вдруг высадят?
        Это напоминало нашу первую встречу с художником. Только сейчас никто из нас не задавал вопросов, но время я, как и тогда, измеряла не минутами, а прозвучавшими композициями. Вот незнакомый джаз сменился блюзовыми нотками. «Your heart is as black as night», ее частенько крутили у нас в магазине. Незаметно для себя я начала тихонько подпевать, словно спрашивая у водителя, насколько черно его сердце?
        - У тебя хороший голос, - открыл рот Сандерс так неожиданно, что от испуга я подскочила, едва не стукнувшись макушкой о потолок, и схватилась за грудь.
        - Господи, оно может говорить! Серьезно, Рома, куда мы едем?
        - Для начала ко мне домой, как я уже говорил.
        - А потом? Потом-то куда? - настаивала я.
        - Не бойся, нам даже за черту города выезжать не придется, - пообещал мужчина.
        От этого заявления мне стало легче, а то полное отсутствие информации о конечной точке нашего маршрута несколько нервировало. Знала бы, куда меня завезут, дважды подумала бы, стоит ли расслабляться.
        Из ворот своего дома художник вышел с огромной спортивной сумкой через плечо, судя по виду, набитой до отказа и осень тяжелой. Пока Роман собирал «все необходимое», я терпеливо ждала в салоне, продолжая считать сменяющие друг друга песни.
        Казалось, они никогда мною не забудутся, так и останутся в памяти, подобно старым пятнам на ковре от пролитого кетчупа. Сколько не отчищай, а даже на ощупь в том месте ворс будет другим. Так и с этими песнями, с падающими мелкими каплями дождя вперемешку с такими же худосочными снежинками, с кнопками магнитолы и чуть уловимым ароматом, оставляемым Сандерсом, везде, куда он приходил.
        В первый вечер после завершения ремонта, когда в спальне все еще пахло не до конца высохшими обоями и краской, ложась в обновленную постель, я впервые поняла, насколько силен этот аромат. И снова подумала, что жизни каждого человека есть те, кто навсегда оставляет частичку себя. И встречая кого-то нового никогда нельзя угадать, забудешь ли ты его лицо через пять минут, или будешь видеть перед собой до конца жизни. Увы, жизнь не предоставляет подобного каталога. А потому надо хорошенько постараться, чтобы в свою очередь не оставить в чужой душе руин, а выстроить там хоть маленький, но уютный приют.
        Через четыре мелодии Сандерс вернулся. Еще через шесть мы снова остановились на парковке перед каким-то универсамом. На другой стороне улицы высилась решетка забора, сквозь которую проглядывали бурные заросли кустарников. Сначала я не поняла, где мы, потом сообразила:
        - И зачем ты привез меня в парк?
        Даже одно это слово - «парк», вызывало у меня ассоциации с не горящими фонарями, одинокими девушками и следящими за ними маньяками. И я ничего не могла с собой поделать. Порой проще череп разбить, чем убрать из него какой-то навязчивый образ.
        В моем случае не сработали бы даже такие радикальные меры. Психолог говорила, что у меня не очень лабильное сознание, что попросту означало: ты никогда не выйдешь за рамки своих глупых представлений о жизни, милая Виктория. Так и будешь бояться всего нового, так и будешь избегать выбора, так и будешь ездить только на переднем сидении в автомобилях.
        - Знаешь историю о спятившем художнике, который расписал руины местной церкви? - вопросом на вопрос ответил Роман.
        - Еще бы не знать. Это же одна из самых популярных легенд в нашем городишке. Но при чем здесь твой проект? Или ты… да ладно, неужто ты потомок того художника, и дух предка овладевает тобой каждое новолуние? - я старалась пошутить, но попала пальцем в небо.
        - Алексей Куликов был моим двоюродным прадедом.
        Сделав данное громкое заявление, мужчина вышел из машины и направился к багажнику. Естественно, я тоже вылезла. Имени чокнутого портретиста не знал никто, кроме, наверное, совсем упертых историков. Поэтому я немного растерялась, услышав его из уст Романа. Имя это было произнесено так легко, словно Куликов был близким, родным для Сандерса человеком. Не уж-то и про дух я тоже угадала? Хотя чушь это все: какие еще духи? Я даже в детстве в Деда Мороза не верила. А уж родовые проклятия и воскрешение из мертвых почитала за сущую ерунду.
        Мы перешли дорогу и отправились в глубину парка. О нем мне было известно гораздо меньше, чем о главной достопримечательности - стенах взорванной в годы войны церкви. Одна из моих далеких родственниц скончалась в результате того налета, а моя бабка была живой его свидетельницей. Ходящие же по городу страшилки именно так мной и воспринимались - как пустая болтовня впечатлительных студентов да выживших из ума старух.
        Гораздо больше меня впечатлила смерть сорока несчастных, пришедших в тот августовский день на службу. Те, кого не разорвало на части, задохнулись в дыму или сгорели заживо. Это сейчас от церкви остались две полуразрушенные стенки. Но тогда, в сорок втором, от попадания снаряда только купол снесло, да внутри все разворотило. Потом уже здание начало рушиться, осыпаться, всего за несколько лет превратившись в руины.
        Но в легендах от здания почти ничего не осталось, да и произошло все вовсе не летом, а на Пасху. Врали слухи и о количестве погибших, и о том, что смерть пришла к ним мгновенно. Многих потом вытащили оттуда еще дышащими, а всего выжило семеро человек. Поэтому россказни о спятившем художнике то же не имели под собой никакой почвы. И та картина, та девушка, что была изображена на потрескавшейся штукатурке, не казалась ровесницей моей бабули.
        Пока мы шли по тропинке, я пересказывала все известные мне вымыслы и факты о «Парке пионеров» и о случившейся на его месте когда-то трагедии. Роман слушал, иногда согласно кивал. Но когда я поделилась своими подозрениями, что картина - новодел, неожиданно заулыбался.
        - Есть такое поверье, что когда образ девушки выцветет, наступит конец света. - Сандерс пролез сквозь строй невысоких молодых тополей и шагнул к самим кирпичам. Чтобы не потерять его из вида, пришлось проделать тот же маневр. В траве обнаружились пакетик из-под чипсов и разбитая бутылка. Видимо, это, и правда, весьма популярное место. Еще шаг, и я очутилась рядом с Романом, прямо у картины. У ног мужчины лежала распахнутая сумка. Внутри теснились банки с красками, кисти и какие-то инструменты. - Так вот, я и есть тот кретин, что останавливает Апокалипсис.

* * *
        Это было его миссией, его обязанностью, от которой Сандерс уже не мог, да и не пытался уклониться. Впервые он приехал в парк вместе с Львом Николаевичем, с такой же тяжелой, но только красного цвета, спортивной сумкой, когда ему едва исполнилось семнадцать лет. Тогда Рома лишь наблюдал за тем, как бережно учитель счищает старый слой краски, как наносит узким мастерком штукатурку на старую стену. Ученику казалось, та просто развалится от одного прикосновения. Но нет, руины устояли тогда и остались стоять до сих пор. В некоторых местах сквозь кирпич проросла трава, а низ позеленел ото мха, так что прежде чем приступать к новой покраске, Лев Николаевич вырвал с корнем сорняки, а наслоения грязи и лишайников смыл водой и раствором «Белизны».
        И лишь на следующий день они снова приехали сюда, чтобы, наконец, заняться самой картиной. Слой за слоем, мазок за мазком, они повторяли старый узор, состоящий из переплетения незатейливых знаков. Это была кропотливая и довольно тяжелая работа. Несколько часов на жаре, под открытым небом, вновь и вновь повторяя одни и те же движения. Роман знал их все: «врата», «прошлое», «связь», «паутина». Всего лишь красивые названия, приблизительно обозначающие подлинное значение символов. Часто приходилось останавливаться, не из-за переутомления или желания попить воды. Просто не выдерживала психика. Знаки звали, погружали в свои объятия, вводили в транс. Даже для учителя многократное их повторение давалось не просто, а молодому художнику было в десятки раз сложнее.
        Роман не любил приезжать сюда. Каждый раз, пакуя банки с краской и широкие кисти, он чувствовал подступающую дурноту. И каждый раз после реставрационных работ несколько дней отлеживался. Наверное, в любой легенде есть своя доля правды. И, возможно, Сандерс, действительно, каким-то образом отодвигал если не конец всего света, то хотя бы какой-то его части. Тогда, почти полжизни назад, стоя рядом с творением Куликова, он ощущал трепет. Сейчас - только усталость.
        - Мне было одиннадцать, когда я первый раз живьем увидел эту картину, - начал Сандерс свой рассказ. - Это была школьная экскурсия, я тогда ужасно опозорился, хлопнувшись в обморок. Позже сенсей рассказал мне, при каких обстоятельствах был написан этот портрет, почему он кажется всем таким странным, и зачем на самом деле Алексей Куликов его создал.
        - Сенсей? - переспросила Виктория. Она то и дело переводила свои темные глаза с остатков церкви на Романа.
        - Мой учитель рисования, Лев Николаевич Пареев. Он же и поведал мне о происхождении знаков, что вытатуированы на моей руке. Если ты внимательно приглядишься к картине, то заметишь, что фон здесь нарисован, прямо скажем, как бог на душу положил. Никаких четких линий, все какими-то пятнами, яркими, не сочетающимися ни с фигурой девушки, ни между собой. Но именно в фоне скрыт главный секрет. Смотрящему кажется, будто Куликов, свихнувшийся художник, как его называют, наносил краску от фонаря. Мазки идут в разных направлениях, имеют разную ширину, порой по несколько раз пересекаются. Но если попробовать повторить за автором, вскоре станет ясно: он наносил краску в определенном порядке.
        - Твои знаки… он не просто заполнял пробелы, он писал ими, - догадалась Вика.
        - Именно.
        - Но зачем?
        - Ты спрашивала меня, что это: какой-то алфавит, шифр или что-то типа клинописи? На самом деле данный набор символов был разработан в начале прошлого века одним немецким психиатром Герхардом Шилле. В двадцатых годах он руководил небольшой клиникой, куда присылали на лечение от так называемых истерий, а также различного рода маний. Большинство пациентов Шилле были вполне адекватные, высокообразованные люди, опасные больше для себя, чем для общества. Методы лечения в психушках в ту пору не отличались гуманностью: электрошок, ледяные ванны и прочие малоприятные процедуры. Но доктор Герхард не слишком приветствовал подобные такое экзекуции. Он предпочитал прописывать своим больным прогулки на свежем воздухе, занимался с ними арт и музыкальной терапией, считая, что источник душевной болезни - не демон, не какой-то изъян в строении мозга и тем более, не разрушительное начало, скрытое в подсознании, а в дисбалансе самой личностью.
        Разум человека Шилле сравнивал, и тут можно громко сказать «ха-ха», со стеной, выстроенной разнородными кирпичами. Как и Фрейд, наш доктор полагал, что основа личности закладывается в детстве. Но в отличие от Зигги, которого, он, кстати сказать, называл сексуально закомплексованным шизофреником, Шилле больший уклон делал на другие аспекты. Например, система табуирования. Доктор Герхард придавал ей большое значение, говоря, что у каждого человека есть некая совокупность внутренних ограничений, контролирующих его поведение. Да, у того же Фрейда есть похожие суждения. Но Шилле не выделял никакого «сверх-я», словно некого надзирателя и не связывал свою систему ограничений только с совестью человека.
        По его мнению, существуют так называемые общественные рамки, вроде законов, правил, неких шаблонов поведения. А есть сугубо личные табу, нарушение которых и приводит к отклонению в поведении. Например, согласно этикету, нельзя во время обеда класть ноги на стол. Не принято так, не красиво. И нормальный человек ни за что себе этого не позволит. Но вот возьмем меня. Я люблю вечером сесть перед телевизором, навалить в тарелку еды и устроить свои уставшие ступни на стол, при этом не чувствуя никаких угрызений совести или стыда. При всем этом, если я не вымою после работы тщательно свои кисточки, то просто не засну. Это уже личные ограничения. Все знают, что убивать - плохо. Но ведь откуда-то берутся убийцы? Берутся воры, мошенники, взяточники. И не всегда человек, даже выросший в порядочной, честной семье чувствует себя неправым, забирая чужое. Но, пожалуй, я слишком углубился… Извини, это все тлетворное влияние моей сестрицы. - В уголках глаз Романа блеснул знакомый Вике огонек. Всякий раз, когда мужчина упоминал свою старшую сестру, она ощущала нечто смутно похожее на ревность. С такой теплотой не
всякий говорит о своей возлюбленной, с какой Сандерс говорил об Алисе. - Короче говоря, типом Шилле был весьма своеобразным. У него была дочь, прекрасная волоокая Грета. До пятнадцати лет она была обычным ребенком, а потом любящий отец стал замечать за ней разные странности. Она превратилась в замкнутую, необщительную, плаксивую особу, часто отказывалась есть, и неделями могла не выходить из своей комнаты.
        - Депрессия, - понятливо кивнула Вика.
        - Да… Но вскоре стало еще хуже. На смену принцессе Несмеяне пришла королева Я-Боюсь-Всего. Навязчивые идеи, постоянное чувство тревоги. Грете было всего семнадцать, а она уже дико боялась умереть от старости. Отцу она говорила: «Папа, я каждый день просыпаюсь с единственной мыслью: мною сделан еще один шаг к концу. Вскоре моя кожа покроется морщинами, волосы станут седыми, спина сгорбится, а потом мое сердце навсегда остановиться. И отходя ко сну, я думаю только о том, что завтра могу вовсе не проснуться». Ее боязнь была настолько сильна, что в двадцать шесть лет Грета Шилле повесилась.
        - Боялась умереть и совершила суицид? Глупость какая-то. Если я чего-то боюсь, то буду всячески избегать, а не…
        - От старости, Вик, - прервал женщину Роман. - Она боялась умереть старухой. Это главное. Умереть внезапно. А потому предпочла расправиться с собственной жизнью тогда и так, как сама того пожелала. Шилле много лет вел дневник, в котором, в том числе описывал и причуды своего чада. Однажды Грета попросила сфотографировать ее, лежащей в гробу.
        - Зачем?
        - Чтобы потом посмотреть, как она будет выглядеть на собственных похоронах. К слову, на чужие похороны эта девица тоже частенько ходила. Ужасалась, доводила себя просто до истерики, но все равно продолжала ходить. Иногда, правда, когда хоронили какую-нибудь красавицу или молодого красавца, Грета возвращалась домой задумчивая, но спокойная. Лежащие в деревянном ящике покойники, причесанные, покрытые гримом казались ей почти прекрасными.
        Но, опять же, не будем о тараканах докторской дочки. Еще когда у нее был депрессивный период, она часто садилась и черкала одни и те же знаки. Как утверждала сама фройлен Шилле, это занятие ее расслабляло и успокаивало. А ее отец заметил, что многие его пациенты в минуты задумчивости делают то же самое. И стал изучать этот вопрос. Более десятка лет понадобилось ему, чтобы выделить определенные группы линий и их сочетаний, чтобы создать, в конечном итоге, свое учение о самогипнозе и самовнушении посредством повторяющихся символов.
        - То есть эти знаки - что-то вроде часов на цепочке, которым гипнотизеры размахивают перед носом клиентов в фильмах?
        - Что-то вроде, - не стал спорить Сандерс. - Колебание маятника, стук колес поезда, ход часовой стрелки. В медитации используется отслеживание собственного дыхания, шаманы бьют в бубен в определенном ритме. Все это приводит к одному результату. Ты сосредоточиваешь внимание на объекте, а потом в какой-то момент выпадаешь из реальности. Кто-то называет это нирваной, кто-то отделение духа от телесной оболочки. Не важно. Знаки просты. Если сочетать движения глаз и рук при их написании с определенными цветами, то можно ввести себя в полу гипнотическое состояние и побороть тот самый психический изъян, что мешает человеку. Или убрать какую-то установку, снять ограничение, либо помочь пациенту перешагнуть через нее менее болезненным образом. Так думал Шилле.
        После смерти дочери в тридцать первом году, он разочаровался в своем учении, отошел от руководства клиникой, а по-простому - стух. Но труд его не пропал напрасно, дело Шилле подхватили его ученики: Альберт Крайчик и Норберт Петерс. Тогда же к власти в Германии пришли фашисты, а через полтора года умер старик Шилле. То ли потеря единственной дочери на нем так сказалась, то ли депрессия и мании у них были семейной проблемой, но доктор Герхард был найден у себя в кабинете горничной с пулевым ранением в правом виске. Застрелился.
        А вот его ученики вскоре сбежали в Польшу. Со своей новой родиной ребята явно промахнулись. В тридцать девятом началась Вторая мировая, и если Альберт успел перебраться сначала во Францию, а потом вовсе ускользнул за океан, то Норберт не успел этого сделать. Дальше, я полагаю, ничего объяснять не надо.
        Как и во все времена нашлись стукачи, растрепавшие, чем занимается пан Петерс. Его схватили, пытали, принуждали сначала сотрудничать, потом расстреляли. О расстреле я узнал от сенсея, как и о Шилле, и всем остальном. А вот что стало с записями Петерса - не известно ни мне, ни ему. Может, он успел их сжечь. Может, немцы их забрали…
        Но одну книжку в ярко-красной обложке мой двоюродный прадед обнаружил лежащей прямо на дороге. Сначала он не понял, какое сокровище ему попалось. Странные рисунки, записи на немецком - какой-то оккультизм, ведьмовство. Позже он нашел переводчика и постепенно Куликову открылись тайны учения доктора Герхарда.
        - То есть, этот портрет - не просто манифест тоски по умершей возлюбленной, а попытка самоисцеления? - Ткнув большим пальцем в сторону расписанной стены, сделала вывод Виктория.
        - Не исцеления. Воссоединения. Десять лет Шилле потратил на изучение знаков, почти столько же понадобилось сумасшедшему художнику, чтобы хоть немного освоить его приемы. Еще около двух лет он подбирал узор, цвета, делал наброски. И только в пятьдесят восьмом принялся за рисование. Он хотел еще раз увидеть свою Любашу… - вздохнул Роман и замолк.
        - И что, увидел?
        - Откуда мне-то знать?!
        - Но тебе же известна вся история этих символов! - удивилась такому ответу женщина.
        - Я знаю только то, что мне рассказал Пареев.
        - А он какое отношение имеет к этому? Или Куликов и ему каким-то родственником приходится?
        - Нет. Не родственником. Бабушка сенсея дружила с матерью Куликова. Они жили на одной улице. Мир очень тесен, а уж такие города, как наш, просто созданы для того, чтобы сплетать чужие судьбы в единый клубок. Это правда, что мой прадед был найден около своего шедевра мертвым. Но в правой руке он сжимал не пистолет, а кисть. Сумасшедший художник не покончил с собой, увидев как наяву смерть любимой. Все гораздо банальнее. Он просто замерз. Уж не знаю, какой черт его дернул творить поздней осенью. К тому времени здоровье Куликова и так было подорвано. Он постоянно кашлял, думаю, у него был туберкулез. А тут еще долгие часы на холоде… Я не знаю, что прадед увидел, и увидел ли вообще. Знаю только, что эта нарисованная девушка изменила многие жизни. Жизнь сенсея, мою жизнь. Лев Николаевич не слишком близко знал Куликова, но рассказы окружающих о нем подтолкнули учителя к тому, чтобы посвятить себя живописи.
        Та фотография, что лежала в книжке Норберта Петерса, стала одной из зацепок в расследовании. На ней была заснята некая Катарина Вольберг. Фотографию мой прадед отдал одному из своих сослуживцев. Тому так понравилась немецкая красотка, что после войны он отправился на ее поиски.
        - Нашел? - История Романа становилась все интереснее, хотя Вика не могла отделаться от подозрения, что тот что-то не договаривает.
        - Нашел. На кладбище. Катарина была матерью Норберта. Она скончалась в возрасте пятидесяти с небольшим лет. Зато у Петерса осталась младшая сестра с кучей писем, в которых тот описывал свою жизнь в Польше и свои исследования. Кроме того, сестра была знакома с семейством Шилле и дико похожа на мать. Правда, в итоге у них с приятелем Куликова ничего не вышло. Но уже так, мелочи, сути не меняющие.
        - И твой сенсей вышел на того солдата?
        - Это солдат вышел на Льва Николаевича. Он хотел повидаться со старым другом, который двадцать лет назад обеспечил ему небольшое романтическое приключение. Но вместо друга нашел холодный надгробный камень и некого живописца, живо интересующегося всем, что связано с таинственными знаками. Ты бы видела лицо Пареева, когда я принес ему записи Норберта. Да… это был единственный раз, когда сенсей не смог ничего сказать. Просто стоял и как завороженный тер платком левое стекло очков. Потом стал протирать второе, а потом свой лоб. Намного позже мы вместе отыскали труды самого Шилле. До того, как окончательно забросить свою теорию, он издал несколько книг. А те, в свою очередь, были переработаны и изданы его учениками в Польше. Голову можно сломать от всех этих хитросплетений.
        - Все это жутко… и интересно… но я так и не уяснила: зачем ты перекрашиваешь портрет этой, Любаши, так? - добралась до самого главного Вика.
        - Не перекрашиваю, а поддерживаю в хорошем состоянии. Во-первых, этот портрет часть моего семейного наследия. Часть истории города. - Роман присел на корточки и начал вытаскивать из сумки свои инструменты. На собеседницу он будто специально старался не смотреть. - А еще… пытаюсь понять, правы ли легенды. Вдруг Куликов умер не от холода или чахотки? Вдруг, он просто ушел к своей невесте?

* * *
        Я так и не поняла, шутил Сандерс или нет. Эти его слова о невесте заставили меня крепко задуматься: что, если за его татуировкой скрывается какая-то личная трагедия, про которую он просто не хочет мне рассказывать? Или Роман такой же одержимый, как Шилле, верящий, что повторение одних и тех же закорючек может заставить человека покинуть собственное тело, выйти за рамки каких-либо ограничений?
        В тот день я так и эдак, разными путями старалась вызвать художника на откровенный разговор. Но у меня ничего не вышло. Тот только отшучивался да отнекивался, а позже совсем замолчал, полностью отдавшись работе. Чтобы не замерзнуть и не умереть от скуки, я принялась ему помогать. Сначала было страшно отколупывать старое покрытие стены. Все-таки памятник областного масштаба. Но потом убедила себя, что это - очередной ремонт. И работа пошла быстрее. Мы провозились с портретом всего минут сорок, но я отчего-то устала до одури, так что обратную дорогу до дома Сандерса почти не запомнила. Кажется, на сей раз в машине была тихо. Роман если и включал радио, я не засекла ни одной композиции.
        Курица переварилась. При попытке вытащить ее, она вспорхнула с двурогой вилки и шлепнулась обратно в кастрюлю, обдав меня кипятком. Глядя на ее развороченную грудь, я начала сомневаться, так ли это хорошо - не иметь мозгов?
        Равнозначный выбор
        Символ правой руки. Обозначает ровно то, что прописано в его названии: выбор, приводящий либо к одинаково негативным последствиям для психики пациента, либо просто трудный для принятия.
        2/12
        Предложение было столь неожиданным, что Люда не сразу нашла подходящие слова. Отказывать она не хотела, но и соглашаться приходилось тоже с осторожностью. О них и так начали сплетничать, хотя Людмила сплетни ничем не подкрепляла. Для нее, стоящий напротив и смотрящий своими лазурными глазами в упор мужчина, являлся лишь приятным коллегой, максимум - приятелем. Да, Валентин Маркович обладал довольно притягательной внешностью, имел хорошие манеры, чувство юмора и достаточно широкий кругозор, но Люда не испытывала к нему никаких романтических чувств. Чтобы там не шептались о них другие преподаватели. Возможно, сам физик думал по-другому. Иначе не стал бы приглашать Людмилу в клуб «проветриться». Она едва не ляпнула что-то вроде: «Это очень мило с твоей стороны, но…». Потом одумалась. Ей, и правда, не мешало развлечься.
        Вторая четверть неумолимо приближалась к концу, а вместе с ней заканчивался и очередной календарный год. Правая рука уже отваливалась от написания бесконечных отчетов, а голова кружилась от вечных вопросов: где купить недорого икру и шампанское для праздничного стола, что дарить близким и стоит ли, вообще, затеваться с готовкой, если можно напроситься кому-нибудь в гости? Вариант привычного празднования с Лерой и Доброславом отпадал - им вовсе не до веселья, и теперь Люда перебирала всех возможных знакомых, которые могли бы составить ей компанию на самую шумную ночь зимы.
        - Честно говоря, - начала Люда, хотя это было безбожным враньем, - я не знаю, буду ли свободна в эти выходные. Но если что-то изменится, я тебе позвоню, хорошо?
        - Да, отлично, - великодушно согласился физик.
        Нечто подобного он и ожидал. Люда была слишком застенчива, даже зажата. Валентин не стал подробно копаться в ее биографии, но подозревал, что у его коллеги никогда не было настоящих отношений с противоположным полом. Людмила была лишена хоть толики кокетства, а знаки внимания со стороны физика воспринимала как само собой разумеющиеся. Валентин старался изо всех сил: при каждом удобном случае делал женщине комплименты, угощал всевозможными сладостями, даже цветы преподнес на день рождения. Большущий букет белоснежных хризантем так и остался стоять на подоконнике в учительской. Тогда это очень расстроило мужчину, но он не отступил, наоборот, перешел к более активным действиям. Если Часовчук слепа - надо открыть ей глаза, если просто не понимает намеков, придется говорить напрямую.
        Она позвонила в пятницу вечером. По телевизору смотреть было нечего, да и за день Валентин вымотался так, что к семи часам глаза начали закрываться сами собой. Пару часов мужчина добросовестно боролся с желанием завалиться в постель, но телефонный звонок подействовал подобно волшебному зелью галлов.[53 - Имеется в виду зелье из комиксов об Астериксе (фр. «Asterix et Obelix»). В этих произведениях Астерикс и его друг Обеликс ведут борьбу с римлянами во главе с Цезарем, вторгнувшимися в Галлию. Волшебное зелье придавало героем необычайную силу и проворство.]
        - Твое предложение все еще в силе? - спросила Люда. - Если так, то я согласна.
        - Отлично, - расплываясь в невидимой для собеседнице улыбке, ответил Валентин. - Тогда встретимся завтра.
        Паб с претензионным названием «Золотой клевер» относился к числу мест, куда не стыдно как пригласить девушку на свидание, так и собраться чисто мужской компанией. Хотя и ничем выдающимся паб не отличался. Ни в меню, ни в подаче, ни в оформлении залов не было изюминки. Большинство клиентов «Клевера» это не смущало. Хочешь эстетики - сходи в музей, а пивная предназначена для иных целей. Но на неискушенный взгляд Людмилы «Клевер» выглядел оригинально и мило.
        - Спасибо, что пригласил, - посчитала она своим долгом прежде всего поблагодарить физика. - Я давно никуда не выбиралась.
        - Чего так? - прихлебывая из высокого стакана светлое пиво, забросил пробный камешек Валентин. - Не находилось подходящей компании?
        - Да нет, просто… как-то не сложилось, - смутилась Люда. Не говорить же, что последний раз они зависали в подобном заведении с девчонками еще на пятом курсе института, то есть почти шесть лет. Для тридцатилетней женщины такой срок - почти вечность. - А одной как-то, сам понимаешь…
        - Ну да, - кивнул Валентин. - Я сам тут всего второй раз.
        Удивительно. В школе их с Людой общение проходило совершенно иначе, но стоило коллегам остаться вдвоем, как между ними словно выросла стена. Будь Часовчук болтливее, было бы проще, но та не торопилась продолжать разговор, сосредоточив свое внимание на фисташках. Уже очищенные от скорлупы орешки Люда складывала на край стола, и вскоре их выросла целая горка, а в общей сложности было произнесено не более пяти десятков слов.
        - Как там твои малыши? - ухватился за беспроигрышную тему физик. Он сам был классным руководителем у десятого класса, и потому называл шестиклашек Людмилы не иначе как «малыши» или «мелкота». - Какие мероприятия на Новый год запланировали?
        - Как обычно, - пожала плечами женщина. Теперь она выстраивала орешки, словно солдат в несколько линий. - Сладкий стол, дискотека. Дети предлагали сходить куда-нибудь в кафе, поесть пиццы, но родительский комитет против. Да и, честно говоря, я не представляю, как можно разместить двадцать шесть человек в «Городе солнца». Залы там маленькие, это надо тогда заранее бронировать целое помещение. А тащить их в «Рыбешку» - нет, увольте. Они сразу разбегутся по всему торговому центру, где потом их выискивать? А что твои?
        - Мои? - Пример оказался заразительным. Валентин подцепил из блюдца несколько орешков и принялся набирать свое войско. - Сказали, что ничего отмечать не будут. Типа, они уже взрослые для утренников. Ага, а сами недавно устроили забаву - в «ручеек» всем классом играли. Хуже детсадовцев. Знаешь, Люд, я за них боюсь. Вот честное слово. Они ведь не понимают, какие на самом деле еще не зрелые. Думают, раз паспорт получили, школу окончили, то многое о жизни знают и могут сами принимать решения. Я на их фоне дураком кажусь - до сих пор к матери с отцом советоваться прихожу.
        - Что же ты предлагаешь? До сорока лет паспорта не давать? - пошутила Люда.
        - А что, может и так, - совершенно серьезно ответил Валентин. - До сорока не до сорока, а пока человек не сдаст экзамен на знание, скажем уголовного кодекса или хотя бы Конституции, пока не получит профессионального образования, полноправным гражданином его не считать. Это ведь легко - состряпать книжечку с печатями и подписями. Но ведь паспорт - не проездной билет в трамвае. Вот тот же аттестат об образовании, он ведь не выдается всем без разбора, так? Ты должен десять лет отучиться и не просто отучиться, а хотя бы на оценку «удовлетворительно» по всем предметам. Должен выдержать целый ряд испытаний и экзаменов. При этом половина того, что преподается в школе, тебе потом не понадобиться. Треть так точно. А чтобы стать полноправным гражданином не надо ничего. Просто подать несколько бумажек в соответствующую контору. Но если ты забудешь валентность углерода или перепутаешь годы правления какого-нибудь короля Франции, тебя, максимум, засмеют. А нарушив закон, о котором ты и не знал, можно и в тюрьму загреметь. Но почему-то историю зубрят с пятого класса, а простейший этикет в школе не преподают.
Правила дорожного движения учат только водители, хотя участниками движения считают и пешеходов, и велосипедистов, и даже пассажиров общественного транспорта. Мы учим арифметику, но не знаем, что делать, если нас в магазине обсчитали. Такое ощущение, что сама профессия учителя обесценилась. Мы как робототехники: есть программа, которую надо впихнуть в машину, потом оценить, хорошо эта программа выполняется или нет. Если плохо - поставить двойку, если хорошо - пятерку. Все. А потом эти механизированные дети выходят из школы и не понимают, что дальше? Как жить в этом мире?
        - У них есть родители, - возразила Люда.
        - Которые тоже ничего не знают, - парировал Валентин. - Мой отец десять лет назад вышел на пенсию. Моя мать всю жизнь работала на одном предприятии, и разбирается только в производстве сыра и масла. Да, у них есть так называемый жизненный опыт, то есть совокупность набитых за жизнь шишек. Но опыт тот приобретался во времена, когда на прилавках было всего три вида колбасы, а послать письмо в другой город было проще, чем позвонить туда. Нет… это все не то.
        - И что? Понятия добра и зла за эти годы также изменились? - Наконец, закинула себе в рот Люда несколько фисташек. - Или Земля стала крутиться в другую сторону?
        - Иногда мне кажется, она не просто в другую сторону крутится… она вовсе с оси сошла, - понуро пробормотал Валентин.
        Какой-то невеселый у них выходил разговор. Неплохо поменять тему, но ничего умнее приближающегося нового года на ум не приходило. Если бы они с Людой были близки, Валентин имел бы право расспросить ее о чем-нибудь более интимном. А о кино, книгах и музыке - трех китах, на которых держатся все светские беседы - коллеги и так болтали постоянно.
        Блуждающий по залу взгляд женщины вдруг остановился. Неочищенный орешек выпал из пальцев. Валентин оглянулся, ожидая увидеть все, что угодно, начиная от вооруженного автоматом бандита, заканчивая мэром города в сопровождении пары полуобнаженных красоток. Даже приготовился, если что, хватать Люду и бежать с ней к ближайшей двери, но никакой угрозы не обнаружил.
        В паб вошли двое: высокий светловолосый юноша и с ним дама лет тридцати пяти. Самые обычные посетители. Ни зеленой кожи, ни дополнительной пары рук, ни нимба над головами. Только вот Людмила по-прежнему не отводила от вошедших глаза, которые сначала недоверчиво сощурились, а теперь становились все шире.
        - Это же Рябин из одиннадцатого «В», нет? - с легким замешательством опознал Валентин посетителей. - Кто это с ним?
        - Не знаю, - честно призналась Люда. - Но на подругу матери она не больно тянет.
        - О чем ты? - продолжая следить за парой, спросил физик.
        Рябин со спутницей сразу направились к одному из столиков, будто завсегдатаи «Золотого клевера». Парень выглядел немного напряженным, но стоило даме взять его за руку, как тот немедленно разулыбался. Женщина была лет на двадцать старше своего кавалера, который на ее фоне выглядел совсем ребенком. Их смешки, перемигивания и фривольные прикосновения невольно привлекли внимание многих в зале. На парочку с неодобрением оборачивались соседи, а подозванный официант едва успел сменить презрительное выражение лица на дежурную улыбку. Но, кажется, и косые взгляды, и перешептывания работников паба мало заботили Рябина и пришедшую с ним женщину. Они были полностью увлечены друг другом, либо специально игнорируя «теплую» атмосферу питейного заведения, либо, действительно, не замечая витавшего в воздухе неодобрения.
        Валентин постарался снова завести разговор с Людой, но та совсем его не слушала. То и дело ее зеленые глаза заволакивались дымкой и обращались в сторону ученика. После третьей безуспешной попытки рассказать забавную историю из своего детства, физик окончательно сдался и предложил:
        - Может, подойдем к ним, поздороваемся?
        - Что?
        - Поздороваемся.
        - Боюсь, мы только помешаем, - с какой-то странной горечью ответила Люда. - Этим двоим и так хорошо. Они выглядят счастливыми.
        - Вы не знаете, кто эта женщина?
        Валентин предпочитал не лезть в чужую частную жизнь, даже в жизнь его учеников. Главное, чтобы они соблюдали школьные правила, а об остальном должны беспокоиться их родители и соответствующие органы. Но раз Людмила больше ни о чем говорить не может, физик хотел понять причину ее странного интереса и еще более загадочного огорчения. А выглядела коллега не просто огорченной, а…
        «…совершенно убитой. Как будто не ученика, а собственного парня с другой застукала», - пришла на ум Валентина мысль. Но что за нелепость? Как он мог такое предположить?
        Только ленивый не пересказал подробности конфликта между преподавательницей русского и Рябиным. Валентин сам присутствовал в момент, когда этот мелкий засранец ворвался в учительскую и принялся требовать каких-то там объяснений. Видите ли, ему занизили оценку. Расстроил тогда Люду до слез. Физику едва хватило самообладания, чтобы не вмешаться в тот спор. Он так и не зашел внутрь, малодушно подслушивая под дверью, за что до сих пор корил себя.
        С другими учителями Рябин вел себя не лучше. Откровенного хамства за ним не замечали, но на любое замечание мальчишка отвечал какой-нибудь остротой, любой совет выслушивал с таким видом, словно заранее знал все, что ему скажут, а на окружающих смотрел презрительно и даже как-то зло. Что уж говорит об одноклассниках Рябина? Недаром за выпускником закрепилось сразу несколько прозвищ, самыми ласковыми из которых были «мажор», «князь грязи» и «Снегурочка».
        Вначале, когда Даниил только перевелся в их школу, все немедленно отметили ум этого мальчика, его обязательность и неконфликтность. Но постепенно и отличные оценки Рябина, и его стабильная посещаемость перестали вызвать в преподавателях теплые чувства. За неконфликтностью парня скрывались пассивность, амебность и равнодушие. Он выполнял все задания, но ни разу не проявил инициативы. Неохотно отвечал у доски, руку поднимал крайне редко. Да и на переменах вел себя отчужденно. Валентин заподозрил, что это класс не очень жалует Даниила как новичка, вот он и не может раскрыть свой потенциал, влиться в коллектив и стать его частью. Но и через месяц, и через год ситуация не изменилась. Рябин по-прежнему держался отчужденно, физик лишь пару раз замечал его беседующим с кем-то кроме Кристины, которая, впрочем, всегда и везде сопровождала своего друга. Истинная причина такого недружелюбного отношения к блондину открылась учителю позже.
        Как всегда на перемене ребята собрались тесной кучкой, в середине которой оказался Даниил. Пока остальные вели ожесточенную беседу, тот молча перелистывал очередную тетрадку. Казалось, Рябина не волнует ничего в этом мире, кроме пенала, из которого он поочередно доставал то ручки, то карандаши, что-то подправляя и дописывая в конспекте. И вдруг, не отрывая глаз от своих записей, спросил:
        - Ты, наверное, хочешь стать программистом или веб-дизайнером, а, Мих?
        - Ты о чем? - захлопал своими большими черными глазами другой «веэшник» по фамилии Якутов.
        - Тогда я не догоняю, зачем ты по восемь часов режешься в этот…
        - «Call of duty», - подсказал Михаил. - Ты че, это же почти классика, офигенный шутер! Только не говори, что никогда в него не резался.
        - Нет, - Рябин приподнял правую бровь.
        - А в «вичера»? - вступил в разговор второй юнец.
        - Кого? - бровь поползла выше.
        - «Ведьмак», не слышал? Целая серия игр. Там такой чувак ходит беловолосый, со всякой нечистью рубиться…
        - Геральт из Ривии, - вставил Даня.
        - Ага, точно. Играл, значит! - обрадовался Якутов.
        - Нет. Книги читал.
        - Какие книги?
        - Бумажные, - не удержался от смешка мажор. - Анжея Сапковского. Вообще-то, вся серия игр основана на его романах. О, я смотрю, вы не в курсе? А я думал, Миха, ты, правда, в шутерах разбираешься.
        - Ну, это, того… не смешивай, - попытался оправдать свое литературное невежество Якутов. - Книжки книжками, а компьютерные игры - это отдельная тема.
        - Конечно, конечно, - с самым серьезным видом покивал головой Даня. - Просто я думал, вы, парни, реально геймеры. Типа, в турнирах всяких участвуете, все коды читерские знаете, всю историю создания. Хотел что-то новое узнать…
        Лица окружающих юнцов одновременно вытянулись. Потом до Михи дошло, что всех их сейчас опустили ниже плинтуса. Но ответить что-то путное не смог. Только мрачно сплюнул и прошипел:
        - Ну, мажор… - да отступил подальше от умника.
        Дело было не в неприятии коллективом нового его члена. Наоборот, оказалось, Даниил сам старается отгородиться от остальных учеников непроницаемой стеной. Для стороннего наблюдателя все выглядело так: юноша ничем не интересуется, никуда не ходит веселиться, а рот открывает только затем, чтобы спросить время или уточнить, что задали на дом. Но Рябин не был так называемым «ботаном» или «лузером». Скорее, наоборот, он считал не себя отстающим, а остальных - догоняющими.
        Отчасти это было объяснялось тем, что Даниил был на целый год старше своих одноклассников. Госпожа Рябина по какой-то непонятной причине отправила сына не в год его семилетия, а в восемь лет, и в конце этого ноября Даня перешел в высшую лигу - совершеннолетних. Но одно это обстоятельство не могло оправдать поведение старшеклассника.
        Что-то пряталось за карими глазами и светлыми локонами, что-то, делающего Даниила Рябина таким притягательным и невыносимым одновременно. Ибо как иначе объяснить мягкий грудной смех женщины за спиной Валентина и ее несдержанное восклицание:
        - Ты просто прелесть, ангелок!
        - Пойдемте, - вдруг вскочила с места Людмила. - Поздороваемся с ними.
        Валентину пришлось в срочном порядке отставить свой бокал и поспешить за коллегой. Парочка за соседним столиком замолкла. Физик отметил, что щеки Даниила вспыхнули двумя нездоровыми красными пятнами, а вот его спутница, напротив, будто наслаждалась оказанным ей вниманием.
        - Людмила Алексеевна… - И куда делся весь гонор?
        - Добрый вечер, Даня, - поздоровалась учительница. - Надо же, не ожидала увидеть тебя в таком месте. Да еще в компании…
        - Антонина, - женщина поднялась и протянула руку для приветствия.
        - Очень приятно, - ответил за коллегу физик. - Валентин. Я работаю в школе, где учится Даниил. И правда, мы с Людой и подумать не могли, что он посещает подобные… заведения. Современная молодежь предпочитает что-то пошумнее. Разные дискотеки, ночные клубы. А тут в основном собираются те, кому за тридцать.
        - Да ладно вам, - не выпуская руки учителя, ответила Антонина. - Уверяю, Даниил не похож на большинство детей своего возраста. Хотя, чего это я? Готова поспорить, вы знаете о Дане намного больше моего.
        - Ну… - неопределенно протянул Валентин. Меж тем, стоящая рядом Люда молча рассматривала спутницу Рябина, пока сам юноша внимательно следил за ней самой. - Даня перевелся в нашу школу в прошлом году. Так что мы не так уж близко успели с ним познакомиться. Все-таки два урока в неделю по сорок минут… сами понимаете, за это время хоть бы успеть рассказать детям тему. А вы как давно знаете Даниила?
        - Уже два месяца, да, ангелок?
        - А? Да, третий пошел… - Рябин еле ворочал языком.
        - Ладно, мы, наверное, пойдем, - неожиданно засуетилась Люда.
        - Уже? Я надеялась, вы составите нам с Даней компанию. Все-таки не каждый день выпадает шанс узнать что-то новенькое о том, с кем встречаешься. А он, - Антонина укоризненно покосилась на блондина, - не из болтливых.
        - Что правда, то правда, - согласился физик. - На уроках из него слова лишний раз не вытянешь. Сидит вечно, что-то про себя соображает, но никогда сам не выступит. Я столько раз просил Даниила быть активнее на уроках, но все без толку.
        - Это так, ангелок? Так! Вот это номер. А ты, оказывается, у меня партизан.
        - Пойдемте, Валентин, - уже громче и настойчивее попросила Людмила.
        - Нет, уж. Будьте любезны, садитесь, - наигранно-грозно приказала спутница Рябина. - И рассказывайте все. Может, хоть меня этот ребенок послушается.
        Тон Антонины был шутлив, но Валентин почувствовал, что присоединиться она приглашает на полном серьезе. А еще Люда. Сама ринулась сюда, а теперь стоит, перетаптывается с ноги на ногу и ничего толком не сказала. Их свидание было безнадежно испорчено, это мужчина понял давно, но не собирался хоронить весь оставшийся вечер. Спутница Рябина показалась Валентину особой интересной, да что греха таить, весьма обаятельной. И физик решил не упускать возможности с ней поболтать.
        - Кто знает? - поддержал он Антонину, отодвигая стул и присаживаясь.
        - И вы садитесь, - обратилась та к учительнице.
        - Мы точно не помешаем?
        Судя по перекошенному лицу мальчики, они уже помешали. Но сейчас Валентину было не до подпорченного настроения подростка. Он будет флиртовать, покорять и производить неизгладимое впечатление. Раз Люда так активно не замечает его чувств, физик собирался посеять в ней хотя бы безотчетную ревность. Если и тогда Часовчук не прозреет, значит, останется один неутешительный вывод: ее сердце уже кем-то занято, и для симпатии к коллеге там просто нет места.
        Его план рухнул уже через пять минут. Антонина оживленно болтала, как и предполагалось, за двоих. Но каждая ее фраза либо была о Данииле, либо касалась его косвенно. Она с оживлением поведала об их первой встрече:
        - Я дико испугалась. Думала, все: сейчас приедет полиция, и меня арестуют на месте за наезд на человека. А этот красавец как ни в чем не бывало поднимается с асфальта и отказывается даже подвезти его до больницы. У него просто удивительная реакция, отпрыгнул от моей машинки как горный козлик.
        - А потом хромал больше недели, - тихо пробормотала Люда. - Даня, почему ты ничего мне не сказал? Я ведь спрашивала тебя несколько раз даже.
        - Я не обязан всем и каждому отчитываться, - чересчур резко ответил подросток. - Это только мое и Тони дело.
        - Эй, Рябин, повежливее, - осадил его физик.
        - А вам, Валентин Маркович было бы приятно, если бы я начал сейчас спрашивать какие у вас с Людмилой Алексеевной отношения? Когда свадьба? Вы живете вместе или пока не съехались?
        - Ангелок, - на этот раз первой отреагировала Антонина. - Не надо так. Не груби.
        - Почему-то так называемым взрослым неймется влезть в чужие дела? Они считают, что у подростков не должно быть никаких тайн, никаких запретных тем. Для взрослого нормально задать четырнадцатилетней девочке вопрос вроде: «У тебя есть жених в классе?» Моя сестра, Арина, вечно жалуется на подобную фигню. Я ей раньше отвечал: «Да брось, не обращай внимания». А сейчас начал понимать, насколько это неприятно. Для того, кто спрашивает - это не более чем дружеская шутка, вроде того. А тот, у кого спрашивают, что он должен отвечать?
        - Даниил, - уже тверже повторила Антонина, но юноша будто оглох.
        - Хорошо, Людмила Алексеевна. Так и быть, утолю ваше любопытство. Не так давно вы спрашивали, кто та дама, что встречает меня из школы. И я солгал, сказав, что она - мамина знакомая и клиентка ее пекарни. Не потому, что мне было стыдно говорить правду, не потому, что я опасался вашего неодобрения или еще чего-то. Просто вас это совершенно не касается.
        - Рябин! - у Валентина закончилось терпение. Этот мальчишка перешел уже все границы.
        - Дайте договорить, пожалуйста, - вцепившись глазами в Людмилу, попросил тот. - Вы не моя мать, вы всего лишь наемный работник, который обязан обучить меня правильно писать. Разве не так учителя всегда говорят, когда к ним обращаются? «Я не твоя мамочка. Пусть она придет на педсовет, и сама со всем разберется». Вот какой ответ я получил, когда мою сестру избили какие-то отморозки. Ей было всего одиннадцать. Вся вина ребенка состояла в том, что она принесла в школу медаль. Решила, глупая, похвастать своей первой наградой. А какая-то ее так называемая «подружка» рассказала об этом своему брату из девятого. Позавидовала. Я побежал к классному руководителю Арины, а та мне ответила: «Где это произошло?» «У нас во дворе», - с дуру ляпнул я. И тогда услышал: «Тогда ничем не могу помочь. Я не ваша мамочка, не обязана следить за всем, что происходит с вами за пределами школы».
        - Этот педагог был не прав, - осторожно попыталась вразумить подростка Люда. - С ее стороны было не тактично так отвечать.
        - Только отвечать? Моя сестра стояла рядом, вся тряслась и утирала кровавые сопли, а эта педагог ничего не сделала. Даже в медпункт не отвела. Зато у нее был тридцатилетний стаж работы и звание заслуженного учителя. Я потом выяснил, за что. Видите ли, несколько ее учеников заняли первое место на областной олимпиаде. Интересно, а кто-нибудь считал, сколько из них после школы стали убийцами? Сколько бросило свои семьи, сколько спилось, сколько покончило жизнь самоубийством? Почему-то это не учитывается. И не должно… Потому что каждый сам отвечает за свою судьбу. А потому не надо на каждом углу кричать, что школа принимает участие в воспитании и формировании личности. Ни в чем она не участвует. Как может посторонний человек кого-то воспитать? Особенно, когда «все, происходящее за территорией школы находиться вне компетенции классного руководителя».
        - Ангелок, ну к чему ты все это? - улыбка Антонины выцвела. Теперь она с опаской смотрела на своего кавалера. - Я не думаю, что Валентин… Маркович? Что он или Людмила Алексеевна думают так же, как та тетка, к которой вы с сестрой обращались за помощью. В конце концов, педагоги - тоже люди, а они могут быть как хороши, так и плохими. И профессионализм в одной области вовсе не означает сопутствующего человеколюбия.
        - Я не к тому, чтобы кого-то обидеть, - вовремя поправился Даня. Физик под столом уже сжал от злости кулак. Еще чуть-чуть, и он бы схватил этого наглеца за грудки и выбил бы из него извинения. - Просто пытаюсь объяснить, почему не люблю, когда в мои дела вмешиваются посторонние люди. Но раз уж так сложилось, то придется отчитаться. Мы с Антониной встречаемся. Она никакая не подружка мамы, а моя подруга. Теперь, Людмила Алексеевна, вы довольны?
        - Даня… - абсолютно беспомощно пролепетала учительница. Валентин увидел, как глаза ее наполнились влагой.
        - Если да, то прошу меня извинить. Завтра у нас проверочная по химии, а я еще не успел подготовиться. Так что я - домой. До свидания.
        Рябин не дал никому больше и слова вставить. Не дал и Валентину совершить какую-нибудь глупость. Сорвал свою куртку с вешалки, стоявшей неподалеку, и рванул к выходу из паба. Ему было не по себе, как и оставшейся в «Клевере» Антонине. Она попыталась замять неудобный разговор, начала расспрашивать Валентина о какой-то ерунде. Тот отвечал явно невпопад, все в мужчине кипело от возмущения. Каким бы уязвленным Рябин себя не считал, это не давало ему права так разговаривать со старшими. И все же хорошо, что мальчишка ушел. Кулак под столом постепенно разжался, а глубоко вздохнув пару раз, Валентин смог расслышать, что говорит Антонина:
        - А вы на машине приехали или пешком?
        После прозвучавшей в пабе тирады, этот вопрос казался абсолютно лишенным смысла. Но, видимо, ничего оригинальней женщина придумать не могла. И тут поднялась Люда:
        - Простите, я тоже домой. Увидимся завтра на работе.
        - Погоди, дай хоть до остановки проводить, - дернулся физик. - Антонина, приятно было познакомиться.
        - И мне, - прозвучало почти искренне.
        Уже на выходе из паба Валентин вспомнил, где раньше видел эту Тоню. О чем не преминул тут же сообщить шагающей рядом в молчании коллеге:
        - Шаталова. Ее фамилия Шаталова.
        - Откуда ты знаешь? - впервые за весь вечер проявила неподдельный интерес Людмила. - Вы с ней уже были знакомы?
        - Да нет. Просто не так давно ее фамилия мелькала в светской хронике. Я не то, чтобы люблю все эти сплетни. Просто как-то наткнулся на статью о компании ее мужа «ДиректСтрой». Знаешь тот жилой комплекс в районе автовокзала, который со всеми удобствами, современной планировкой и прочее? Так вот эта компания его возводит. В статье написали не только о «Директе», но и их генеральном директоре. И фотографию приложили, как полагается.
        - Можешь мне эту газету принести?
        - Нет. Я ее читал, пока ждал своего приема у стоматолога. Даже не скажу, что за газета была. Или вовсе не газета, а просто - рекламный проспект. Или журнал… Да это чуть ли не полгода назад было, - Валентин почесал лоб. - И, вообще, я уже начинаю сомневаться, что эта Антонина - та самая Шаталова. Скорее всего, просто похожа. Люда, серьезно. В чем-то этот парнишка прав: это не наше дело.
        - Ты так думаешь?
        - Да, именно так, - попытался приобнять Люду за плечо физик, но в тот же момент та сделала от него шаг в сторону. Рука Валентина нелепо повисла в воздухе. Пришлось срочно засунуть ее в карман. - И еще, думаю, ты должна больше уделять внимания другим… людям.
        - О чем ты? Каким людям?
        - Да так, - выжал из себя улыбку Валентин. - Разным.
        Радуга
        Символ левой руки. Близок по значению к пиктограмме «колье», но не несет никакого сексуального подтекста. Даже наоборот, означает полную асексуальность в отношениях, умение выдвигать на первый план личностные достоинства собеседника, а не его внешние данные. Знак социализации, преодолении животной природы человека.
        1/12
        «Сейчас он вернется», - повторяла я про себя, прислушиваясь к происходившему за входной дверью, словно верная собачка, дожидающаяся хозяина. Но прошло двадцать минут, полчаса, а тишина оставалась все такой же плотной, как и прежде. Даже лифт замер; никто не поднимался и не спускался в нем. Ни шагов на площадке, ни громыхания ключей.
        Я сидела в коридоре на пуфе, ноги замерзли, с мокрых тапочек на коврик натекла грязная лужа. Когда ожидание стало невыносимым, поднялась, и, оставляя редеющую цепочку следов, прошла на кухню. Минуты три пыталась вспомнить номер мужа, только потом сообразила, что тот вбит у меня в память сотового. Абонент молчал. Абонент был отключен. И я не знала: то ли Слава специально игнорирует мои звонки, то ли с ним что-то произошло. Первое бесило, второе - пугало. После пятой или шестой попытки дозвониться я сбросила вызов и быстро набрала сообщение: «Перестань злиться, возвращайся. Я волнуюсь». Потом, подумав, добавила: «Извини». Черт с ней, с гордостью. Главное, чтобы этот дурачина не пострадал. Главное, чтобы с ним все было в порядке.
        В отличие от мужа, его лечащий врач ответила уже после второго гудка. Назвавшись, я коротко обрисовала ситуацию. Мол, Доброслав последнее время стал вести себя странно, то раздражается без причины, то целоваться по десять раз на дню лезет.
        - Это нормально. У многих пациентов со схожими повреждениями мозга встречается изменение в поведении. И увеличение либидо - одно из них. Валерия, вы должны помнить, что Слава проходит сейчас трудный период. Он не виноват в том, что с ним происходит.
        - Я понимаю, но… Мы с ним поругались. Он… он пытался, - к щекам прилила краска. От чего-то стало неимоверно стыдно. - Принудить меня…
        - Принудить к чему? - не поняла Алиса Григорьевна. - Слава что-то сделал с вами? Где он сейчас?
        - Ушел. Я накричала на него, и он просто ушел. Пыталась ему дозвониться, но он не берет трубку. Постоянно вне зоны.
        - Вы ведь дома?
        От скучающе-профессионального тона человека, повидавшего на своем веку все формы психических отклонений, не осталось ничего. Я почти воочию видела как врач вскакивает со своего стула в приемном кабинете и начинает в спешке собираться. На заднем плане слышалось шуршание бумаг и стук задвигаемых ящиков.
        - Да, я дома. Хотела пойти за ним, но… Скажите, он ведь вернется? То есть, я хочу сказать: его состояние позволяет…?
        Уютно свернувшаяся где-то в глубине моего сердца паника подобно потревоженной змее резко развернула свои кольца и вцепилась ядовитыми зубами.
        Как бы я не храбрилась, не пыталась убедить себя, что Славе становится лучше, это был лишь самообман. Хрупкая ледяная корочка на поверхности озера, под которой скрывались десятки кубометров обжигающе-холодной воды. И я нырнула в них с головой, забилась в поисках опоры, чувствуя, как с каждым вздохом становится все меньше воздуха. Исхода было два: либо я утону, либо научусь дышать под водой. Наша история со Славой с самого начала не предполагала моего спасения.
        - В каком состоянии ушел ваш муж? - так и не ответив ни на один из моих вопросов, задала свой невролог. - Он жаловался на что-то? У него была связная речь, он не шатался?
        - С ним все было в порядке, - поспешила я с заверениями, но тут же засомневалась. Я была настолько зла и напугана тем, что Доброслав собирался со мной натворить, что просто не обратила внимания собственно на самого мужчину.
        Господи… ведь у него может приключиться припадок. Какая я же дура! Не могла потерпеть десяток минут. Ведь это же Слава, мой Слава, а не посторонний дядька. А я устроила бурю в стакане.
        - Я сейчас к вам приеду, - донесся до меня сквозь треск помех голос Алисы Григорьевны. - Если Доброслав объявится, обязательно позвоните мне, хорошо?
        - Да… да, конечно, - часто-часто закивала я.
        Будто врач могла это видеть!
        Все. Теперь мне ничего не осталось, кроме ожидания. На полу подсыхали уродливыми наростами ошметки переваренного риса. Пока Слава не пришел, надо убраться. Для начала хоть осколки собрать. Присела на корточки и принялась собирать остатки тарелки. Жалко, хорошая тарелочка была. Не помню, откуда она взялась. То ли кто-то подарил из друзей, то ли сама купила в приступе небывалого транжирства.
        Такие у меня иногда случались, заставляя после неделями вздыхать и мучиться угрызениями совести. И тогда Доброслав обычно бросал какую-нибудь фразу, вроде: «Нам в этом месяце обещали премию повысить». Или начинал вдруг ни с того, ни с сего пересчитывать деньги в своем кошельке, специвльно сбиваясь пару раз, чтобы я обратила внимание, как много у него разноцветных бумажек. Это был его способ утешить меня, убедить, что даже, если я разбазарю все свое состояние на ненужный хлам, он по-прежнему сможет обеспечить меня необходимым.
        Я уставилась на осколок с половинкой синего цветочка. Не помню… хоть убей, не помню, где мы приобрели этот набор посуды. Доброслав бы точно сказал. И обязательно добавил бы в конце: «Чтобы ты без меня делала, Лерик? Пришлось бы все записывать, ты бы на ежедневниках разорилась»
        - Что я буду без него делать? - вслух спросила я себя.
        Гибель одной тарелки лишила остальные два десятка предметов всего смысла. Теперь его не выставишь гостям. Его придется стыдливо прятать в закрытом ящике, словно грязную тайну. А эти синие цветочки и золотая кайма из украшения превратятся в напоминание о сегодняшнем ужасном дне. О моей несдержанности и глупости.
        Продолжая раздумывать над хрупкостью счастья и керамики, я глотала слезы сожаления и жалости к самой себе и мужу, пока острый край осколка не впился в палец, немедленно разрезая кожу. По белой керамике побежала красная капелька крови.
        Посасывая поврежденный палец, побежала в спальню за пластырем. Ругаясь сквозь зубы, потому что ранку щипало и подергивало, начала свои раскопки. На пол полетели сложенные вчетверо полотенца, тряпочки-прихватки и отглаженные носовые платки. Старая обувная коробка, приспособленная под аптечку, по закону подлости была задвинута к самой стенке комода. Я всегда старалась сохранять некое подобие порядка, помня о рассказанном моей подругой случае, когда ее подслеповатый дед перепутал таблетки. Не смог прочитать название, понадеявшись только на внешнее сходство. И вместо того, чтобы понизить давление, чуть от желудочного кровотечения не умер. А потому внутри мой коробок был поделен на несколько отделений. Одно для пузырьков: йод, зеленка, борная кислота. В другом хранились бинты, третье было отдано под мази, а самое большое заполнено таблетками. Только в упаковках с инструкциями, и только годными.
        Я вынула палец изо рта, и сейчас же из пореза вновь побежала кровь. Хорошо резанула, глубоко, до самого мяса. Одним пластырем тут не обойдется, придется накладывать полноценную повязку. Кое-как, с помощью оставшихся девяти пальцев оторвала кусочек ваты и замерла: между упаковками анальгина и блистером желудочного средства лежала коробочка с изображением женщины, мужчины и ребенка не старше шести лет. Как она оказалась тут, среди лекарств, мне было неведомо.
        - Ты знал, - пробормотала. - Ты знал, сволочь.
        Позабыв о своем ранении, я принялась перебирать карточки. Слава был прав, они выглядели крайне странно. Одни напоминали скорее эскизы, чем полноценные картины. Смазанные лица, кое-как вырисованные тени. Другие же были выписаны с чрезвычайной тщательностью. Старческие лица нарисованы до последней морщинки, до сосудистой сеточки на крупных носах. Швы на одежде были изображены так правдоподобно, что появлялось желание ухватиться за кончик и отрезать мешающуюся ниточку. Но как бы не выглядели герои, их всех объединяло одно - глаза. Излучающие спокойствие и счастье. Глаза людей, чудом спасшихся из пожара, сумевших вовремя покинуть разрушающееся здание или тонущий корабль, и теперь уверовавших в собственную неуязвимость.
        Бумага оказалась качественной, плотной, больше мялась, чем рвалась, но все равно первая картинка вскоре превратилась в клочки. Потом мною была растерзана вторая, третья…В себя пришла, только уничтожив больше половины картонок. Вокруг пол был усыпан разноцветными обрывками, но мне стало легче.
        В тот день мошенник в синих очках вызвал больше злость, чем напугал. Нагадал какую-то мерзость, испортил мне настроение, а я как-то совершенно по-детски повелась на его розыгрыш. Но где-то в глубине души возникло чувство незащищенности. Будто озвученное предсказание запустило давно нависшее над нами проклятие. Я гнала от себя дурацкую мысль, что тот горбоносый шарлатан и его подружка-цыганка имеют какой-то дар, некое чутье, способность видеть чужое будущее. Это просто невозможно, это бред. Магии не существует, нет ни медиумов, ни духов. Просто заготовленные заранее фразы, вроде: «Ждет тебя большая потеря, но затем все наладится». Но вновь и вновь передо мной возникал образ сидящего за столом человека в костюме. Его глаза смотрели не на меня, и в не карты, а куда-то… в другое измерение, я бы сказала. И от этого взгляда становилось жутко. Он не выглядел ни отрепетированным, ни придуманным специально для наивных клиентов доморощенного ведуна.
        «Вы очень храбрая женщина». - Кажется, именно так он выразился. Но сейчас я не чувствовала себя ни храброй, ни сильной. Мой муж медленно терял рассудок, надо было это признать. А мне ничего не оставалось, как сидеть посреди учиненного мной же беспорядка и плакать.
        Звонок заставил подскочить на месте.
        - Да? - шмыгнув носом, прогнусавила я в трубку.
        - Здравствуйте. Вы - Валерия?
        - Да, - повторила я. - В чем дело?
        - Вам звонят из третьей больницы. Полчаса назад к нам поступил пациент, Астахов Доброслав Семенович. Как я понимаю, это ваш муж?
        - Скажите, что с ним? В каком он состоянии?
        - Не могу вам сказать. Его сразу же доставили в реанимацию, сейчас им занимаются наши врачи. Доброслав Семенович поступил к нам в бессознательном состоянии. С ним была какая-то девушка. Агата, кажется. Сейчас гляну… Да, Агата Пронина. Не знаете такую?
        - Нет, в первый раз о ней слышу, - по спине побежали крупные мурашки.
        Мысленно я уже паковала все необходимо и строила маршрут до больницы. А путь предстоял не близкий - в другой район города. Не выпуская телефона, начала метаться из угла в угол. Надо захватить свой паспорт, мед страховку, амбулаторную карту Славы на всякий случай. Подобные происшествия не отупляли меня, а словно переключали в режим автопилота. Только уложив все необходимое в пакет и вызвав такси, я поняла, куда и зачем еду. И снова заплакала.
        Перед закрытыми дверьми реаниматологического отделения суетилась девчонка лет двадцати. Очки в широкой оправе то и дело сваливались на кончик ее носа, и девчонка поправляла их рукой в перчатке с отрезанными пальцами. Завидев меня, она тут же остановилась, как-то неловко заулыбавшись.
        - Здравствуйте. Вы, наверное, Лера? - спросила девчонка.
        - А вы - Агата, я полагаю.
        - Точно, - нервный смешок.
        - Откуда вы знаете моего мужа? - напрямую спросила я.
        - Я его не знаю… просто мимо проходила. - Ответ показался абсолютно нелепым, но Агата пояснила: - Возвращалась с занятий и увидела сидящего на клумбе гражданина. Он был такой бледный, за голову держался - сразу видно, плохо ему. Ну, я подошла, спросила, не нужна ли помощь. А он начал какую-то околесицу плести, извиняться. Типа… сейчас вспомню… «Извини, совсем замотался. Давай сходим в ресторан, Лерик». Это ведь он про вас?
        - Да… - потрясенно подтвердила я. - Что еще?
        - Да больше особо ничего. Просто повторял, как ему жаль, и вы можете его поколотить, если хотите. Я честно сказать подумала, что нарвалась на пьяного. А потом он попытался подняться и просто рухнул мне под ноги.
        - Спасибо, что не бросили его, - искренне поблагодари я девчонку.
        - Что вы, что вы! Разве можно? Можно спросить: а что с вашим мужем?
        - У него болезнь… - я вовсе не нашла вопрос бестактным.
        В конце концов, эта хрупкая девочка не испугалась, вовремя сориентировалась, вызвала скорую, но, даже сдав незнакомого прохожего в больницу, осталась тут дежурить. В наше время не каждый способен на такое. Я знала много случаев, когда люди просто проходили мимо так называемых «пьяниц», которым на самом деле становилось плохо при резком падении сахара в крови, или у них приключался инсульт. Прохожие отмахивались, делая вид, что это не их проблема. Так погиб один знакомый профессор математики, работавший в том же институте, что и Слава. Одинокий старик вышел за лекарством и не дошел буквально десятка метров до аптеки.
        - Что-то серьезно?
        - Ага. Рассеянный склероз, - то была не совсем правда. Алиса Григорьевна до сих пор не могла понять, что за недуг точно сразил Доброслава, но данный диагноз более всего подходил под клиническую картину. - На самом деле Слава нормальный, по большей части. Но иногда у него случаются, как бы сказать… затмения. Он путает людей, забывает имена.
        - У моей бабушки деменция, - поджала губы Агата, - так что я понимаю. Даже уже привыкла, что она называет меня именем покойной сестры. Говорят, я очень на нее похожа. Но иногда бабуля становиться просто невыносимой. Ей что-то говорят, а она словно прибывает в своем мире. И ты чувствуешь себя таким беспомощным… будто между вами выстроили высоченную стену. Ты пытаешься описать то, что за ней происходит, но бабуля не видит этого.
        - Точно.
        Мы замолчали. Я присела на стул, девчонка, подумав, устроилась рядом. По привычке всех современных людей достала телефон и начала копаться в нем. Я же не сводила глаз со стены напротив. Гладкой, выкрашенной в приятный оттенок топленого молока. Она казалось такой крепкой, почти нерушимой, будто в противовес недолговечности человеческих существ, что лежали в холодных палатах за ней. Удивительно, какое точно сравнение нашла Агата. Нас со Славой отделял друг от друга забор, который с каждым днем становился все выше. Вскоре он просто не сможет заглянуть за его верх, не сможет увидеть меня. И останется мне кричать, слушая в ответ собственное эхо.
        - Мы не хотели помещать ее в дом престарелых, - неожиданно вновь заговорила Агата. - Думали, сами справимся. Но папин знакомый уговорил. Сказал, что рано или поздно бабуля попытается себя убить.
        - Убить? - я развернулась к девчонке.
        - Не специально, конечно. Забудет газ выключить или из окна выйдет. Бабушка всю жизнь прожила в частном доме, у нее там широкий балкон. А у нас нет балкона, только окна. Она могла просто забыться, встать на подоконник и… Я тоже не верила. Но так и прошло. Хорошо, папин друг, тот самый, приехал раньше, буквально снял с окна.
        - Что же это за друг такой? - удивилась я.
        - А? Да он раньше жил в нашем доме. На самом деле, папа дружил с его старшей сестрой, а дядя Рома просто таскался за ней везде хвостом, - бесхитростно выдала девчонка. Нет, все-таки ей даже меньше двадцати. Лет восемнадцать, не больше. - Сейчас дядя Рома большая знаменитость. Его работы даже за границей выставлялись.
        - Вот даже как!
        Мне, в сущности, было плевать на удивительного соседа Агаты. Но что-то царапнуло мой слух. Какая-то фраза, только я не могла понять, какая именно?
        «Говорил, что бабуля убьет себя… приехал вовремя… Будто предвидел», - и меня осенило. Знаете, как иногда бывает. Ощущение, будто Вселенная начинает вращаться не вокруг своего центра, а вокруг конкретного человека или события. И все происходящее сходится на нем. Все встречи, все ваши мысли, случайные находки вроде забытой коробки с картинами начинают собираться в единый паззл. И вам ничего не остается, как признать объективное наличие такого субъективного понятия как судьба.
        - А он кто? В смысле, чем занимается? - осторожно поинтересовалась я.
        - Художник, - не заметив подвоха, Агата быстро набрала что-то в своем смартфоне и протянула мне его со словами: - Вот, это дядя Рома.
        На экране во весь рост красовался высокий мужчина с большим носом. Он выглядел не совсем так, как мне запомнилось. Волосы чуть длиннее, да и вместо синих очков на лице его темнели огромные авиаторы. Но это определенно был тот самый шарлатан, которого мы со Славой встретили почти три месяца назад на ярмарке. Я просмотрела еще несколько снимков, все больше убеждаясь, что не ошиблась. Потом пролистала страницу браузера вверх, найдя, наконец, строку запроса. В ней были написаны всего два слова: «Лех Сандерс».
        - Ладно, - замялась рядом Агата. - Мне, вообще-то, уже пора.
        - О, да, простите, - спохватилась я.
        Хотелось расспросить подробнее об этом «дяде Роме», но девчонка определенно была не в настроении со мной болтать. Кажется, собственная откровенность перед малознакомой женщиной ее разозлила. А может, Агате, и правда, надо было срочно домой - кто знает? Она буквально вырвала из моих рук телефон и еще раз попрощавшись, поспешила прочь.
        Я ничего не понимала. Я была сбита с толку. Мой собственный телефон на запрос «Лех Сандерс, художник» выдал кучу ненужной информации, кажется, обо всех художниках и обо всех Сандерсах. Ей богу, вместо того, чтобы изобретать разные «умные» колонки, лучше бы разработали нормальный алгоритм для поисков информации. А то вечно ищешь одно, а находишь гигабайты мусора. Но кое-что я откопать смогла. Лех Сандерс оказался одним из тех странноватых деятелей, которые могли выставить унитаз в музее и сказать, что это тоже произведение искусства.[54 - Имеется в виду знаменитый «Фонтан» в технике реди-мэйд Марселя Дюшана. На самом деле выставлен был не унитаз, а писсуар с надписью ««R.Mutt» (Р. Дурак). Марс?ль Дюш?н (фр. Marcel Duchamp, 28 июля 1887, Бленвиль-Кревон - 2 октября 1968, Нейи-сюр-Сен) - французский и американский художник, шахматист, теоретик искусства, стоявший у истоков дадаизма и сюрреализма. Творческое наследие относительно невелико, однако благодаря оригинальности своих идей Дюшан считается одной из самых влиятельных фигур в искусстве XX века.] Может, это был какой-нибудь трюк? Или
психологический эксперимент? Возможно ли, что нас с мужем использовали как часть очередной безумной затеи этого «дяди Ромы»?
        И в тоже время он снял старушку с подоконника, подоспел в последний момент. Конечно, это могло быть всего лишь совпадением. Как и предсказание Сандерса. А вдруг? Но нет, поверить в то, что этот художник, создавший пирамиду из искусственных костей и множество не менее дебильных сооружений, обладает даром предвиденья, выше моих сил. Я скорее поверю в инопланетян среди нас, чем в такой бред. Просто он умен, этот художник, и как многие люди его круга умеют манипулировать окружающими, чувствовать их настроение. И все же меня не покидало сомнение, что наша встреча с Сандерсом являлась не случайной.
        Мои сумбурные размышления прервал вышедший врач. Эдакий благообразный дядечка лет сорока с лишним, с небольшим брюшком и заметными залысинами. Уголки его губ были приподняты, видимо, мужчина обладал смешливым нравом, и улыбка начала въедаться в его лицо, как угольная пыль в кожу шахтеров или смолы в легкие курильщиков.
        - Добрый вечер. Вы - Валерия?
        - Так точно, - в который раз за сегодня подтвердила я.
        - Ваш муж пришел в сознание.
        - Как он?
        - Более-менее. Как я понимаю, у Доброслава Семеновича какое-то заболевание?
        - Валерия!
        В расстегнутом пальто, тряся сумкой во всем стороны, к нам спешила невролог. В суматохе я забыла ей позвонить, и как она нашла меня, не понятно. Наверное, это медсестры нашли визитку Алисы Григорьевны в одном из карманов Славы. Скорее всего. Что ж, спасибо им за это.
        Бросив на меня укоризненный взгляд, та взяла допрос на себя. Я внимательно прислушивалась к ответам медика, но когда число непонятных слов вроде «экстрапирамидного пути» и «ремитирующий-рецидивирующий» превысило число понятных, я просто отошла в сторону. Потом лучше спрошу саму Алису, что все это значит.
        - Валерия, дайте карту, - попросила она.
        Неврологи на пару зашуршали страницами, продолжая щебетать на своем врачебном диалекте, иначе и не назовешь.
        - Можно его увидеть? - прервала я их.
        - Пока нет, Валерия, - покачал головой доктор. - Поймите правильно. Он сейчас находится под нашим наблюдением, мы ввели ему кое-какие препараты. Боюсь, Доброслав вас даже не узнает. Давайте договоримся так. Вы поедете сейчас домой, выспитесь, подготовите все необходимое: сменную одежду, кое-какую еду для мужа, зубную щетку и так далее. Утром мы переведем его в обычную палату, и тогда вы сможете навещать его сколько угодно, хорошо?
        - А разве… разве Слава не вернется домой? - растерялась я.
        - Боюсь в его состоянии это невозможно, - тихо произнесла Алиса Григорьевна.
        - В его состоянии? Каком еще состоянии?
        - У вашего мужа временный паралич.
        - Чего? - Иногда хочется хорошенько врезать этим умникам, чтобы они научились нормально выражаться. - Он не может двигаться?
        - Мы полагаем, это ненадолго. Но сейчас лучше будет оставить Доброслава у нас. Понаблюдать некоторое время, кое-что прокапать, - начал свою утешительную речь улыбчивый мерзавец в белом халате. Но все, о чем я могла думать, так это о том, что сбылся худший прогноз, и Славу парализовало.
        - Валерия, что с вами? - Кажется, меня подхватили под руки и совместными усилиями усадили на стул.
        - И что теперь? - непонятно кому и зачем задала я вопрос.
        - Все образуется, - приобняла меня Алиса. - Поверьте мне.
        - Я уже никому не верю, - признала я. - Никому и ни во что.
        - Это вы напрасно, - вставил врач. - Иногда все, что нам остается - это вера. Многие думают, это то же самое, что не иметь ничего, но уверяю, в вере в себя, в хорошее, скрывается огромная сила. Так что, Валерия, езжайте домой и ни о чем не беспокойтесь. Мы с Алисой Григорьевной присмотрим за вашим супругом.
        - Как вы узнали, что мы здесь? - все же не удержалась я от вопроса.
        - Это… Дмитрий Игоревич мне позвонил, - отчего-то замешкалась невролог.
        - Я? - переспросил мужчина. - А, конечно. Мы с Алисой давно знакомы… раньше работали в одной больнице.
        - Ясно. Я могу забрать вещи мужа? Пальто там, его телефон, - осталось уточнить мне.
        - Да, конечно. Обратитесь в регистратуру, они вам выдадут.
        Верткая девица за стойкой улыбнулась мне как родной. Оказалось, что именно она-то мне и звонила, первой сообразив покопаться в телефоне пациента. Я не слишком многословно поблагодарила находчивую медсестру и принялась проверять выданные мне вещи. Деньги, ключи от дома, записка с именем мужа и адресом нашей квартиры. И больше ничего. Ни визитки самой Алисы, ни упоминания о месте ее работы. Еще пара бумажек, на одной - какие-то цифры, на второй и вовсе надпись: «коллоквиум третий курс». Наверное, у меня начала развиваться паранойя, но все это показалось мне весьма странным.
        Разворот в противоположную сторону
        Символ правой руки. Простой по написанию, но сложный для однозначного трактования. Неожиданная мысль, резкое изменение мнения касательно какого-либо предмета, а также символ может означать развивающуюся резко психическую болезнь вследствие травмы. Например, появление боязни собак после укуса одной из них.
        Воспоминание третье
        Голова болела безумно. Буквально раскалывалась. Вчера я краем уха слышал, что на нас надвигается какой-то то ли циклон, то ли антициклон (вечно путаю их). В итоге давление резко упало или резко повысилось. Так или иначе, прежде мой организм никогда не был столь чувствителен к погодным аномалиям, и все же других объяснений тупой, ноющей боли не находилось.
        Даже смотреть на мир было неприятно. А надо было. Я и так слишком долго провозился с этой картиной. Залитое солнечным светом поле, и вдалеке - краешек березовой рощи. Очень милый выходил пейзаж, в духе передвижников. Такие вот воздушные картинки хорошо воспринимались публикой. Полотно-настроение, полотно-глоток воздуха, которое хорошо будет смотреться и в спальне, и в рабочем кабинете.
        Халтурку - несколько картин в «сдержанно-кремовых и золотистых тонах, чтоб вписывались в общий тон офиса», - подогнал один мой приятель, с которым я познакомился на улице.
        Как всегда, поехал в парк, чтобы писать на пленэре, а мое любимое местечко уже оказалось занято. Слово за слово, и вскоре мы уже три раза в неделю бок о бок писали свои работы, соревнуясь, у кого выйдет лучше. Савелий оказался большим затейником и экспериментатором, именно он показал мне технику сухой кисти и работу с губкой. Сенсей не очень жаловал подобные вещи, он больше тяготел к академизму, и я, естественно, старался во всем ему подражать.
        Мой новый знакомый, кажется, вовсе не придерживался никакого стиля или манеры. Яркие цветы в вазе, намалеванные импасто[55 - Импасто (итал. impasto - дословно тесто) - приём в живописи в виде густой, сочной накладки красок для усиления эффекта света и фактуры, в гравировании - искусное соединение штрихов с пунктиром, служащее для той же цели.], красовались у него на фоне окна, состоящего из десятков и сотен отдельных точек. Савелий мог подпалить края полотна, сделать в нем дыру или же, при изображении морских скал налепить настоящие пластинки гранита.
        При всем моем уважении к самому приятелю, я никак не мог понять его стремления выйти за рамки, как в переносном, так и подчас в прямом смысле слова. Казалось, он извращает само понятие искусства, ставя свое «я» во главе угла. Это было уже на самовыражение, ибо как раз сам художник в его работах терялся, а стремление шокировать, поразить, сделать нечто странное. И чем страннее и поразительнее - тем лучше.
        Но кое-что из его работ мне нравилось. Я даже мог проследить мысленный путь, каким Савелий шел при создании той или иной композиции. А еще меня удивляла его хваткость и коммерческая жилка. Несмотря на свои постоянные поиски и эксперименты, ему удавалось продавать по десять-пятнадцать картин за год. При этом Савелий нигде не выставлялся и не стоял на улице, как я, творя жалкие шаржи за копейки.
        - Я просто умею делать то, что нравиться моим заказчикам, - на мой вопрос о том, как коллеге по цеху это удается, ответил тот. - Люди в большинстве своем покупают картины не для того, чтобы ими любоваться, а чтобы те висели.
        - В смысле? - не понял я.
        - Диван нужен для того, чтобы на нем сидеть. Стол - чтобы на него поставить кружку с кофе или папку с бумагами. А картина? В чем ее функциональное назначение? Чтобы висеть. Чтобы быть частью обстановки, чтобы заполнять пробел на стене между дипломами и фотографиями дорогих родственников. Ты никогда не задумывался, почему люди приходят в художественные музеи?
        - Наверное, они хотят живьем увидеть любимые полотна?
        - Дело не в «живьем» или «не живьем», хотя да, отчасти ты прав. Но главное: именно в музее картины и стены меняются ролями. И уже не картины должны вписываться в архитектуру пространства, а окружающий свет, цвет, даже порой звук начинают работать на лучшее восприятие картин. Именно портреты и натюрморты становятся главным действующим лицом, а не ультрамодный ковер на полу или вид из окна. Ты слышал когда-нибудь, чтобы кто-нибудь подбирал цвет штор к «Оранжевому, красному и желтому» Ротко?
        - Ну, во-первых, насколько мне известно, эта картина слишком дорога, чтобы вот так запросто вешать ее в каком-нибудь особнячке, - начал было я, но был прерван.
        Савелий замахал руками и затряс головой:
        - Да не в том дело! Я не конкретно об «Оранжевом…». Подобного рода вещи покупают в двух случаях: либо от избытка денег, либо от недостатка вкуса. Нет ничего проще, чем отвалить шести - семизначную сумму за нечто, столь же знаменитое как «Мона Лиза» или «Ночной дозор». Это как купить суперкар, чтобы поставить его в гараже и хвастаться при случаи знакомым богатеям: «Ого, а у меня есть машина, которая может разгоняться до сотни за четыре секунды». И один черт, что ездить на ней просто негде. Я толкую о другом: из всех возможных видов искусства, живопись - самый ненужный. Если музыку слушают все, книги читает большинство, кинематографом увлекаются многие, то картинами редко кто любуется часами. И только единицы пытаются понять не то, что на них нарисовано, но и для чего это сделано, как и зачем. Мы с тобой, Рома, создаем в теории, вечные вещи. А на практике - всего лишь кусок пространства между полом и потолком, за которое иногда зацепиться взгляд. Поэтому моя работа состоит в том, чтобы этот взгляд ничего не раздражало.
        Я был в корне не согласен с Савелием. Но это не помешало мне взяться за подработку, которую тот для меня нашел. Три пейзажа для нового бизнес-офиса. Стараясь следовать всем рекомендациям приятеля и пожеланиям клиента, я медленно наносил слой за слоем полупрозрачную краску. Тщательно прорисовывал мелкие детали, чтобы ни в коем случае не оставлять пространства для волной интерпретации написанного, и старался как можно ближе приблизиться к реальности, изгоняя при этом все намеки на ее несовершенства и шероховатости. Рай для глаза и пустота для души.
        И все же я не удержался о некоторой самодеятельности. Уж больно не хотелось опускаться до уровня простого ремесленника, токаря или плотника. Поэтому между тонким грунтовым покрытием и первым красочным слоем осталась проложена в нескольких местах золотая фольга. Сусального золота у меня не было, зато на новогодних праздниках накопилось множество фантиков от шоколадных конфет. Их я тщательно отпарил, удалил бумажную основу, а саму фольгу кусочками налепил на полотно. Теперь осталось закрепить успех, пройдясь янтарным лаком…
        Голова разрывалась. Казалось, кости черепа, как материки расползаются в разные стороны, и в зазорах обнажается влажная розоватая ткань мозга. Я отставил палитру вместе с кистями. Невозможно так работать. Просто невозможно.
        - Гильотину мне, гильотину, полцарства за гильотину… - пробормотал я, бухаясь на софу.
        Неужели меня постигла мигрень - болезнь всех интеллектуалов? Но раньше-то я за собой ничего подобного не замечал. Всегда был здоровым человеком, даже в раннем детстве болел удивительно редко. Но сейчас меня корчило от боли, глаза стали напоминать свинцовые шары, готовые вывалиться из глазниц. Перед ними то и дело проплывали странные пульсирующие пятна. А если…? Мысль о множестве самых жутких недугов, начинающихся похожим образом, была стремительно отогнана.
        Это все Алиса и ее книжки, так называемые учебники, больше походящие на собрание сочинений палача или маньяка. Они валялись по всей комнате, так что волей-неволей приходилось смотреть на цветные рисунки с изображением самой разнообразной расчлененки. Кошмары мне не снились, но кое-что из увиденного хотелось забыть как можно скорее.
        Я бросил взгляд на свою незаконченную картину. На ней закатное небо полыхало всеми оттенками золотого и шафранного, по почти готовому полю проходила темно-песочная волна, а дальняя дымка, как накидка из газа, слегка переливалась розоватым. Голова взорвалась болью, желудок сжался так, словно силач схватил его подобно надутой грелке - вот-вот все содержимое устремиться наверх и выплеснется из меня. Едва ворочая все еще тяжелыми глазными яблоками, я перевел взгляд на окно. Свет резанул их острым скальпелем, но потом все прошло. Белоснежная гладь с черным кружевом голых веток подействовала успокаивающе.
        Еще чуть-чуть. Вот старый шкаф со сломанным замком. Вот стул, на который я с утра забросил свое пальто. Моя маленькая частная мастерская, снятая внаем всего за пару сотен рублей. Мое первое личное пространство, куда не ворвутся ни мать с отцом, ни надоеда сестра. Я так долго ждал, чтобы получить его, что почти не почувствовал радости, когда арендодатель - низенький дядька лет пятидесяти - вручил мне ключи. По сути это была однокомнатная квартира на первом этаже, чистенькая, с водопроводом, отоплением и обставленной кухонькой. Но мне мое пристанище представлялось таким же возвышенным местом, как узкие мансарды безымянных творцов. Или те самые полувальные помещения, в которых собирались романтики начала двадцатого века, отшельники мира. Увы, революции неплохо творились без меня, а отшельничеству мешало наличие живых и вполне благосклонных ко мне родственников.
        Комната, в которой я работал, со временем все больше и больше обрастала вещами. Сначала в нее перекочевали мои рисовальные принадлежности, прежде делившие родительскую кладовку со старой обувью, детскими санками и многочисленными солениями. Потом сюда переехала кое-какая моя одежка. Зачастую я так вымазывался, и от меня так разило растворителями и маслом, что выходить на улицу в подобном виде я просто не решался. Старенькая стиральная машина и пара тазов, оставшаяся от хозяина апартаментов, служили неплохим подспорьем. Потом тут завелся специальный «трудовой» комплект, состоящий из джинсов, свитера и серой рубахи с вытертыми локтями.
        Обычно я питался дома, а в мастерской только перекусывал печеньем с чаем или кофе. Но для печенья нужна была тарелочка, а для напитков - хотя бы ложка, чтобы засыпать в них сахар. Отсюда вытекало, что их надо периодически мыть, а значит, пришлось купить чистящее средство. Так незаметно для самого себя, я перетащил из дома почти все свои вещи. Даже бритвенный станок и зубную щетку.
        Мать частенько косилась в мою сторону с неодобрительным выражением. По ее мнению, человек двадцати полных лет не мог существовать настолько автономно от родителей. В мастерскую она не заглядывала, как мне кажется, специально, из упрямства, хотя я несколько раз звал. Даже папа один раз забежал, осмотрел творящийся бардак, присвистнул и высказал что-то вроде: «Да уж… в нашей квартирке тебе было явно негде развернуться», - после чего добавил, что не хочет мне мешать, и вот уже полтора месяца и носа не казал. Такому положению дел я был и рад, и все же несколько уязвлен. Хотелось хоть перед кем-то похвастать, но никто, кроме соседского кота, изредка перебиравшегося на мое окно, не мог оценить моей практичности и работоспособности.
        А работал я в последнее время, и впрямь, много. А все из-за этой халтуры. Из-за Савелия с его толстосумами. Отсюда и головные боли, будь они неладны.
        Едва мне стало чуть лучше, я снова поднялся и проковылял к мольберту. Поле. Закат. Горчичный, грушевый и лимонный… Удивительно, как много названий дают цветам и оттенкам фрукты и овощи! Всевозможные вариации желтого и оранжевого вдруг вспыхнули передо мной, ярко загорелись, заставив зажмуриться. Лишь спустя долгие минуты я смог разлепить веки, но картина, моя собственная картина продолжала гореть, будто была выписана не обычными красками, а состояла из тысячи неоновых огоньков. Голову обдало жаром и снова сжало в тисках. А потом…
        Он сидел на скамейке прямо напротив цветущего белоснежными цветами шиповника. Солнце стояло в зените, бросая длинные тени, искажая ровные поверхности, играя с расстояниями и пропорциями. Откуда-то из-за спины раздавались веселые танцевальные ритмы, приглушенные стеклянной дверью фойе. Из носа капало, и он силился остановить кровь. В голове неотвязно крутилась строчка из романса «Красный от крови белый шиповник выпал из мертвых рук…» И так по кругу. Красный… выпал…
        На пальцах уже подсыхали ссадины. Зря он пытался сопротивляться этим бандитам. Только хуже вышло. Да и как один не слишком спортивный мужчина далеко за сорок смог бы противостоять сразу троим молодым парням? Они налетели на него неожиданно, даже без шаблонных «огоньку не найдется?» и «не подскажите, как пройти в библиотеку?» Первый удар пришелся в челюсть, и теперь все зубы с правой стороны ныли, а щека раздулась и потеряла чувствительность. Вторым его окончательно свалили на асфальт, и оплеухи посыпались как из рога изобилия. В момент короткого перерыва, не для него, просто сами напавшие устали, мужчине удалось подняться сначала на колени, а потом кое-как встать на ноги. Его шатало из стороны в сторону, но он зачем-то попытался отогнать молодчиков. Кажется, даже ткнул одного из них в плечо, а потом снова оказался на земле. На этот раз его пару раз пнули, так, для острастки, а потом хриплый низкий голос поведал предпринимателю, что не стоило строить свой новый магазин на чужой территории.
        - Если не свалишь, перебьем стекла, - предупредил один из нападавших.
        - А если и через месяц твоя рожа тут светить будет - сожжем твою лавочку к чертовой матери! - добавил второй.
        На том и расстались. Молодчики отправились своим путем, коммерсант поплелся в противоположную сторону. В носоглотке что-то хлюпало, во рту ощущался солоноватый вкус крови, но более всего мужчину беспокоило не это, а жжение за грудиной. У него и раньше случались приступы, но таблетка нитроглицерина обязательно приводила в чувство. Стараясь дышать ртом, глубоко и размеренно как учили, предприниматель полез в сумку. Поразительно, но даже в пылу драки он не выпустил ее из рук. Это было уже на уровне инстинктов - первым делом забота о целостности документов, а потом уж собственном здравии. Ведь синяки через месяц заживут, даже переломы можно срастить за несколько недель, а вот некоторые бумаги вовсе невозможно восстановить.
        Красный… белый… выстрел… Что-то там еще было про могилы, но мужчина никак не мог вспомнить нужные строчки. Зачем, он и сам не мог понять, но почему-то строфы из «Юноны и Авось» казались сейчас самыми главными словами в жизни. Словно заклинание, от которого зависела его жизнь. И если он постарается, если напряжет память, то сможет припомнить весь романс. Ведь когда он знал его наизусть… А сейчас из головы исчезли и Пастернак, и Евтушенко, исчезли вечерние улочки и пешие прогулки. Исчез вкус рыбных пельменей, которые так ненавидела его первая жена, и всегда ругалась, когда он заказывал их в любимой обоими забегаловке. Исчезло все кроме счетов, кроме цифр и отчетов, графиков годовой прибыли, кроме слов «надо» и «план».
        - Лишь только жизнь одна… - выдохнул мужчина.
        Кровь, вроде бы, остановилась, но вот жжение за грудиной все не проходило. К нему добавилось странное чувство чего-то пульсирующего внутри.
        Белоснежные цветы шиповника. Тени. Полдень.
        На скамейке с широко открытыми глазами сидел мужчина. Руки его были испачканы темно-красным, на скуле красовалась багровая гематома. Он умер мгновенно, так и не вспомнив последнего куплета.
        Я очнулся на софе. Кто-то заботливо прикрыл меня тонким шерстяным пледом, причем прикрыл с головой. Теперь я обозревал мир через небольшую дырочку, потом сунул в нее палец, сам не зная, зачем. Голова уже не болела, но ощущение оставалось такое, будто меня загнали в трансформаторную будку - так гудело в ушах.
        - Кофе или воды? - раздался над головой голос Алисы.
        - А третьего варианта нет? - вылезая из своего убежища и принимая более-менее вертикальное положение, сварливо спросил я.
        - Что с тобой происходит? - вместо ответа принялась допрашивать сестра.
        - Просто головная боль…
        - Не ври. Последний раз я тебя таким видела еще в школе. В тот день… - Алиса прикусила нижнюю губу и отвернулась. Мы не любили вспоминать то происшествие восьмилетней давности, когда мне привиделась железнодорожная авария. - Ты говорил, что больше не было никаких… приступов. Это ведь правда?
        - А как ты вошла? - попытался я сменить тему.
        - Как все нормальные люди: открыла дверь. Не через стену просочилась, - фыркнула сестра. - Я добрых десять минут звонила и стучала, но никто не отозвался. Твоя соседка, та дама с париком на голове, сказала, что ты с утра торчишь в своей мастерской, и ей уже деваться от вони некуда. Знаешь, если так дело пойдет, придется искать другое место для твоих картин. Так вот… я позвонила еще раз, и еще…
        - А потом он оторвался… - не удержался я.
        - Чего? - нахмурилась Алиса. Потом сообразила, что я над ней прикалываюсь и взвилась: - Да ну тебя! Я тут переживаю за него, вся изнервничалась, пока бегала за твоим домоправителем, пока он дверь открывал. Думала, мой братец тут при смерти, раз не открывает… А он… а он… Злости на тебя не хватает! Как можно быть таким придурком в двадцать лет?
        - Придурком можно быть в любом возрасте, - философски заметил я. - Извини. Видимо, я, реально, переработал, вот и несу всякую чушь. Простишь?
        - Куда денусь? - пожала плечами сестрица. - И все же, что произошло? Я нашла тебя на полу. Ты все повторял что-то про шиповник, кровь… Еще вроде о каких-то документах пекся. То ли их надо было подписать, то ли переписать, что-то такое. Какие документы?
        - Никакие. Наверное, приснилась какая-то муть, - поспешно поднялся я с места. - А ты сама кофе не хочешь? Давай, я сейчас быстренько сделаю.
        Но от Алисы так просто было не отделаться. Она точно знала, на каком боку ее брат засыпает, в какой позе спит, и уж точно не купилась на мою ложь о кошмарах. Я никогда не разговаривал во сне и уж, тем более, не имел привычки засыпать прямо на полу.
        - Рома, - Алиса схватила меня за рукав, разворачивая к себе лицом, - перестань врать. Это было как тогда? Кого ты увидел на сей раз?
        - Моего работодателя. Того, кто заказал у меня картины. Если он откроет свой новый магазин в центре, его изобьют в подворотне и у него произойдет сердечный приступ. Я видел это также четко, как тебя. Но не так, как в прошлый раз, а будто со стороны. Как если бы стоял с ним рядом.
        - И давно ты видишь подобное? Я имею в виду…
        - С того дня - ни разу!
        Это было уже ближе к истине, но истинной не являлось. Последние полгода со мной творилось что-то странное. Иногда, всего на долю секунды, я выпадал из реальности. Или же она пропадала, заменяясь статичной сценой, будто мне под нос совали фотографию. Сначала «снимки» были нечеткими, черно-белыми, но все чаще попадались цветные.
        Один мой друг, например, утверждал, что придумывал сюжеты для своих пьес в ванной. Стоило ему пустить воду, чтобы умыться, и новая задумка рождалась сама собой. Не особенно верилось в такое волшебство, ибо, следуя логике приятеля, в год он должен был писать не менее семисот тридцати рассказов, а выходило от силы - полдюжины в год. Но некое рациональное зерно в его росказнях было. Если можно выработать рефлекс на выделение слюны или желудочного сока, то почему бы видениям не возникать всегда при схожих условиях? Я попытался мысленно связать их появление с какими-либо предшествующими событиями, но ничего общего не нашел. «Фотографии» чужой жизни настигали меня и посреди улицы, и дома, и утром, и вечером. Когда я завтракал или болтал по телефону, когда размешивал краски…
        - Что? - озарение настигло меня, как летящий дротик - бычий глаз. Я мысленно выписал себе положенные пятьдесят очков, а вслух произнес:
        - Желтый. Видения приходят, когда я вижу что-то насыщенно-желтое.
        - О чем ты? - подскочила с диванчика Алиса, но я уже не слушал ее.
        Незаконченная картина изобиловала янтарем и медью, медом и апельсиновой кожурой. Под бледно-рыжим солнцем шуршала тяжелыми колосьями пшеница. Или рожь, я не слишком их отличал. Свет струился сплошным потоком, а благодаря моей маленькой хитрости, казалось, его излучает само полотно.
        По затылку полоснуло чем-то острым, боль разлилась от него по всей голове, превращаясь в уже знакомый мне давящий обруч. В лицо ткнули факелом, комната поплыла перед глазами. Краем глаза я успел заметить белоснежный венчик шиповника и повалился на задницу. Алиса не успела меня поймать, и я больно ударился копчиком, зато в себя пришел. Теория была подтверждена.
        - Убери… - простонал я. - Убери эту картину. И все желтые краски и карандаши. Я больше не могу ими рисовать. Я больше не могу рисовать вообще…
        2/13
        Нет, ничего Валентин не перепутал. Конечно, звездой интернета сорока двухлетняя подруга Рябина не была, но после долгих и тщательных поисков Людмиле удалось накопать про нее кое-какую информацию. На официальной страничке «ДиректСтроя» под маленьким портретом в кружке стояли инициалы и фамилия Шаталовой с подписью «директор отдела по связям с общественностью». Снимок был старым, на нем у женщины была короткая прическа, но не узнать Тоню было просто невозможно.
        Людмила и сама не знала, зачем с одержимостью таксы, охотящейся за лисой, раз за разом набирает в компьютере одно и то же имя. Зачем в понедельник поехала в главный офис строительной фирмы и почти полчаса толкалась у входа, не то надеясь, не то опасаясь, что оттуда выйдет… кто? Сама Шаталова, ее муж? У Людмилы не было ни плана, ни какой-то четкой цели. Но думать о ком-то, кроме этой дамочки она уже не могла.
        К середине декабря Часовчук извелась до состояния готовности попросить Даниила о встрече с его любовницей. О том, что с самим парнишкой разговаривать бесполезно, учительница убедилась давно. Стоило ей однажды спросить: «А как твои родители относятся к Тоне?», - как в ответ получила: «Нормально», - произнесенное таким тоном, что все сомнения отпали сами собой.
        - Нормально они относятся, - повторил Даня.
        Они как раз спускались по школьным ступенькам. Людмила поправила свой желтый шарф, не зная, как сгладить допущенный промах. Зря она все затеяла. Зря вообще рот открыла. Он же четко дал понять - эта тема запрещена раз и навсегда. И все же еще один вопрос учительница задать осмелилась, стараясь при этом придать своему голосу максимальную беспечность:
        - Ты сегодня с ней поедешь?
        - Нет, - зато бурчание подростка ничуть не сделалось дружелюбнее.
        - О, - только и смогла выдать Людмила. - Жаль. Я хотела с ней поговорить.
        - О чем это? - окрысился парень.
        - Да так… Во-первых, извиниться за прошлый раз. Во-вторых… Да, в конце концов, о чем могут говорить женщины? Да о чем угодно! А ты подумал, я снова жаловаться начну, что мой ученик ничего на уроках не делает? - подковырнула Людмила. Рябин многозначительно крякнул, но промолчал.
        Они пересекли школьный двор, и вышли на дорогу. Обычно в этом месте женщина поворачивала налево, в проулок. Но сегодня ей надо было заскочить в магазин, поэтому женщина двинулась прямо. И не сразу поняла, что Даниил идет следом.
        - А ты чего?
        - Как чего, домой иду, - втыкая на ходу в уши один наушник, отозвался паренек. - Я же живу недалеко. Странно, что вы не знали… Вы же у нас все про всех знаете.
        Людмила пропустила колкость, но шаг прибавила. Пусть ерничает, сколько хочет. И встречается, с кем хочет. В чем-то Валентин прав: пора, наконец, Людмиле встряхнуться, направить свои мысли в другое русло. Например, подумать о предстоящих праздниках. Время движется к тридцать первому, а у нее даже приблизительного списка покупок нет. Если сейчас не поторопиться, потом цены взлетят так, что ничего уже не достанешь. Жаль, что встречать новый год все же придется в одиночестве: Лера вчера звонила с неутешительными новостями. Как вариант, можно поехать к родителям, но нет… Это выше ее сил - целый вечер выслушивать нотации на тему «скоро четвертый десяток пойдет, а ты не замужем».
        Интересно, чтобы сказала ее мать, расскажи Люда о Шаталовой с Даниилом? Ее бы, наверняка, удар бы хватил. А отец бы обязательно развил тему, заметив, что это все влияние развращенного запада, и что в СССР о таком разврате и не слышали. Так что надо в срочном порядке возвращать железный занавес, иначе скоро нормальных людей не останется - одни извращенцы.
        Посмеиваясь про себя, Люда рассматривала два лотка с куриными грудками. На одном стояла маркировка «эко», на втором подобных надписей не было, но лежащие внутри кусочки выглядели совершенно одинаково. Только стоимость первого лотка была почти в два раза выше стоимости второго. Не иначе, эко-птичку кормили не зерном, а трюфелями со спаржей.
        Специально для повернутых на всем органическом и диетическом покупателей, в овощном отделе нашлись био-огурцы, а в колбасном место заняли «Фермерские сосиски». Люда специально прочла состав: мясо птицы, мясо свинины, соль, специи… А дальше шел длинный ряд всевозможных добавок с индексом «Е». Все, как всегда, зато на лицевой стороне упаковки крупными буквами шла надпись: «Сделано только из натурального сырья. Не содержит сою».
        Люда из любопытства прошлась по другим рядам. Раньше она как-то не особо задумывалась над тем, насколько изобретательны отечественные маркетологи. Но найдя на полке соль с «пониженным содержанием натрия» и молоко без лактозы, впала в тихую прострацию. Ели на молоке хотя бы было указано, что оно сделано из овса, то, как можно сотворить продукт, химическая формула которого «натрий хлор», без этого самого натрия - лежало за пределами воображения Людмилы.
        Из магазина она вышла совершенно разочарованная в человечестве. Вместо победы разума в мир пришло царство безумия. И в который раз засомневалась: может, ее отец не так уж и неправ? Раньше же пили кофе из кофейных зерен, заливая его сливками из молочных жиров, и заедали печеньем из пшеничной муки. И ничего - не умирали от этого. А сейчас муку делают из чего угодно, кроме пшеницы: начиная от гречки и заканчивая амарантом и миндалем. Вместо сахара жуют стевию, а баранину готовят из каких-то китайских грибов. И при этом болезни сердца и инсульты все молодеют, а количество полных людей только растет. То ли грибы ни те, то ли натрия в соли все еще слишком много.
        Подозрительного мужика Даня приметил еще на кассе. Пока продавщица пробивала чек на его незамысловатую покупку - банку пива и сухарики, он, вытянув шею, высматривал кого-то за соседней стойкой. Потом молча сунул пиво в карман, а сухарики - за пазуху и быстро поспешил к выходу.
        Даня оказался на улице как раз вовремя. Справа раздался пронзительный женский визг, а потом мимо ошеломленно замершего ученика пронесся сначала странный покупатель, потом женщина в знакомом желтом шарфе. Не раздумывая ни секунды, Рябин бросился вдогонку, уже через пару секунд опередив Людмилу. Та только крикнуть успела:
        - Лови вора! Он мою сумку украл!
        Несколько прохожих повернули головы в сторону вышеозначенного вора. Тот явно не обрадовался повышенному вниманию к своей персоне и сиганул через ближайший забор прямо на территорию детского сада. Прогуливающиеся тут же малыши стайкой напуганных синиц рванули в сторону. Только одна девочка лет пяти замешкалась. Как в замедленной съемке Даня увидел длинную руку, хватающую ребенка поперек туловища, перекошенное лицо грабителя и испуганное - воспитательницы. Вторая работница детского сада начала что-то набирать на телефоне, но тут мужик подал голос:
        - Только попробуй, стерва, вызвать полицию, я этой соплячке горло перережу! - В подтверждении угрозы на тусклом декабрьском солнце сверкнуло лезвие охотничьего ножа. - И ты, пацан, вали отсюда! Все валите!
        - Господи! - не удержалась от восклицания подоспевшая к месту событий Людмила.
        - Твою мать, - не менее выразительно прошипел сквозь зубы Рябин.
        Малышка, наконец осознав грозящую ей опасность, тихо захныкала, еще больше зля мужика. Его глаза с чересчур широкими зрачками метались туда-сюда. Он не собирался никого брать в заложники и теперь судорожно искал выход. Но с одной стороны высилось здание детского сада, с трех остальных - ограда в два его роста и стена соседнего дома. Единственный путь к отступлению перегораживали мальчишка с той дамочкой, у которой он сорвал сумку. Паршиво, если в ней не окажется нужной ему суммы.
        - Эй, гражданин, - заговорил Даня, - отпустите ребенка!
        - Заткнись, щенок! - рявкнул грабитель. - А лучше гони сюда деньги и карту. Я видел, как ты ей расплачивался. Иначе на лоскуты порву!
        - Уж больно ты грозен, как я погляжу, - пробормотал под нос Рябин.
        - Мужчина, пожалуйста, отпустите девочку… - взмолилась одна из воспитательниц, глазами показывая, чтобы коллега пока уводила остальных малышей. Но стоило той сделать шаг, как мужик снова заорал:
        - А ну, куда? Стоять всем!
        - Вы уж определитесь: валить нам или стоять? - не удержался от шпильки старшеклассник. - Давайте поступим так: вы поставите ребенка на землю, а мы спокойно дадим вам уйти. Все будут целы и невредимы.
        - Заткнись, не умничай! - озверел окончательно грабитель. - Карточку я сказал! И сотовый тоже.
        - Кажется, он под кайфом, - шепотом произнесла Людмила.
        - Скорее, как раз наоборот: кайф закончился, вот его и ломает, - также тихонько ответил Даниил. - Что будем делать, Людмила Алексеевна? Этот придурок таких дел натворить может…
        Обстановка накалялась все больше. Девочка в руках грабителя принялась активно дергаться, нисколько не способствуя своему освобождению, а лишь больше того раздражая. Нож в руке наркомана выделывал затейливые траектории, нацеливаясь то на слишком умного сопляка, то на подозрительно притихших воспитательниц. За их спинами последних в кучки сбились воспитанники. Некоторые из них тихонько шмыгали носами, но реветь пока не ревели, к счастью.
        - Надеюсь, ты громко слушаешь музыку, - неожиданно произнесла Часовчук.
        - Что?
        Проследив за выразительным взглядом учительницы, идущим от наушника по шнуру вниз, к заднему карману джинсов, Даня понял, что та задумала.
        - Отвлеките его, - только и успел попросить парнишка, прежде чем грабитель метнулся к нему:
        - О чем это вы шепчетесь! Я же сказал, гони кошелек!
        - Да пожалуйста! - не стал еще больше злить преступника Рябин. Стянул с плеча свой рюкзак и, расстегнув молнию, швырнул тот под ноги мужика. - Берите, что хотите.
        - Ты, - ткнул ножом в сторону Людмилы мужик, - вытряхивай все оттуда. И смотри - без фокусов.
        - Хорошо-хорошо, - подняв руки вверх, опустилась та на корточки. - Как скажете. Только успокойтесь.
        Грабитель в ответ фыркнул что-то неразборчивое. Пока Людмила по одному вытаскивала из рюкзака учебники, потом под его бдительным взором проверяла остальные отделения на наличие хоть сколько-нибудь ценных вещей, Даня чуть повернулся, став к мужику правым боком и спрятав левую руку.
        - Давай быстрее, что копаешься?! - взревел преступник, делая еще одно неосторожное движение вперед. Одновременно с этим Рябин резко выдернул штекер.
        Не соврал тот молоденький консультант, говоривший, что «данная марка смартфона отлично подходит меломанам». Но только сейчас Даня смог по достоинству оценить не только качество звука, но и его громкость. Над небольшой территорией детского садика «Солнышко» раздались мощные гитарные запилы. Готовые к этому Даня с Людмилой даже не дернулись, а вот грабитель аж подскочил на месте, на миг теряя учительницу из поля зрения. Этого ей хватило, чтобы вскочить и долбануть рюкзаком по кисте преступника.
        В тот день Леонид Юрьевич Саврасов, он же рецидивист по кличке Саврас сделал два неожиданных открытия. Первое: даже наполовину выпотрошенный портфель старшеклассника может сломать тебе палец, если им как следует ударить. И второе: пятилетние девочки лягаются не хуже лошадей, особенно, когда очень напуганы.
        Нож упал в снег, да так там и остался. От резкой боли грабитель согнулся в три погибели, и был тут же сбит с ног Даней. Вырвавшаяся на свободу малышка кинулась к воспитательнице, голося во всю мощь легких, так что смогла заглушить и звуки борьбы, и даже саму Тарью Турунен.
        Первый удар пришелся Саврасу по носу, но от второго он уже смог уклониться и как следует пнуть своего оппонента. Мальчишка задохнулся, теряя хватку, и тут же был откинут на снег. Теперь уже пришел черед грабителя махать кулаками. Оплеухи последовали одна за другой: в живот, потом в голову. Но долго избивать паршивца мужик не стал. Быстро вскочил и на ходу отплевываясь, рванул к открытым воротам садика. На этот раз никто не рискнул перегораживать ему путь.
        - Даня, Данечка, - бросилась к пострадавшему Людмила, - ты меня слышишь?
        - Да… - попытался подняться подросток.
        - Давайте отведем его внутрь, - рядом засуетилась одна из воспитательниц. Вторая тем временем успокаивала в своих объятиях перепуганную малышку, пока остальные дети жались к ней и хватали за куртку. - И надо позвонить в полицию.
        Дане помогли встать, вежливо отряхнули от снега и сопроводили внутрь. Пока работницы детсада пытались как-то организовать своих воспитанников, Люда осматривала ссадину на виске подростка:
        - Надо обработать чем-нибудь. Сильно он тебя?
        - Да нет… пустяки, - шипя от боли, когда учительница слегка задела его треснувшую губу, ответил Даня. Из кармана по-прежнему разносились завывания солистки «Nightwish», и парень старался вспомнить, сколько всего композиций этой чудесной группы у него забито в телефон.
        - А у меня только «Хабанера», - усмехнулась Людмила.
        - Простите, я так и не смог вам сумку вернуть.
        - Ничего, - махнула женщина рукой. - Там оставалось всего сто рублей. А симку заблокировать не так уж сложно. Все равно звонить-то особо некому. Я все важные номера наизусть помню. Главное, девочка цела.
        - Как вы сообразили… ну, насчет музыки? - все же добираясь до своей «говорилки», прекратил излияния финки Даня.
        - Просто… в голову пришло. Сама не знаю, - замялась учительница. - Может, это и есть та самая пресловутая женская интуиция?
        - Кто знает, - попытался улыбнуться Рябин. - На мой взгляд, сработало здорово.
        В комнату заглянула воспитательница, та, что хотела вызвать полицию, но не успела. Одной рукой она прижимала к себе Данин рюкзак, во второй несла позабытый Часовчук пакет с продуктами. Людмила пристроило курицу и масло у забора в самом начале «переговоров», и только сейчас о них вспомнила. Приняв с благодарностью вещи, спросила:
        - Как там малышка?
        - Плачет, - скорбно поджала губы воспитательница. - Мы уже позвонили ее матери, скоро та приедет, заберет Евочку. Может, вам воды принести или компота? У нас замечательный компот из сухофруктов: только час назад сварили, еще горячий.
        - Не стоит, - подал голос Рябин.
        - Лучше принесите аптечку, - добавила Людмила.
        Воспитательница пообещала, что сейчас вернется, и притворила за собой дверь, оставив героев-спасателей снова одних.
        - Твои родные будут в шоке, - оценивающе цокнула языком женщина.
        - Как будто в первый раз. В предыдущей школе недели не проходило, чтобы я не являлся домой с фингалом или содранными кулаками. В том числе из-за этого пришлось переводиться.
        - Тебя там обижали? - Людмиле не верилось, что Даня мог быть инициатором драк. - Я никогда не спрашивала, но почему ты оттуда ушел? Насколько мне известно, третья гимназия - хорошее учебное заведение. У них и материальное оснащение лучше, и учителя хорошие, и программа отличная. Даже классы с углубленным изучением иностранного есть.
        - Родителями не вышел, - хмыкнул Рябин.
        - То есть?
        - Это здесь я - мажор. А в гимназии мы с Кристиной были в самом низу пищевой цепочки, и нам приходилось постоянно прятаться от больших акул и пронырливых осьминогов. Не очень это весело, учиться с теми, у кого на карманные расходы в неделю уходит столько, сколько твой отец получает за месяц. Школа хорошая, ничего не могу сказать. Но когда мне сломали руку, учиться в ней стало проблематично.
        - Сломали? За что?
        - Не ту девчонку домой проводил.
        Это было правдой, да не всей. Еще одним отличием третьей гимназии от остальных школ был рейтинг успеваемости. Огромная простыня с фамилиями всех учеников, начиная с пятого класса, которую еженедельно вывешивали на первом этаже. Обычно Рябин находил свою фамилию где-то на шестой-седьмой строчке. Результат неплохой, но и не выдающийся, а значит - не опасный. Но в третьей четверти девятого класса Даниил стал все чаще оказываться в пятерке лучших, пока под конец февраля окончательно не перешел на третье место, вытеснив с него имя Давида Яшина. Такого главная школьная звезда и сын помощника мэра простить не мог.
        Сначала Давид просто задирал «нищеброда», потом перешел к физическому давлению. По мелочи: то плечом толкнет, то подножку подставит, то на физкультуре в разгар игры как бы случайно налетит сзади. Хорошо хоть учились они в разных классах, а не в одном. Положение Рябина осложнилось тем, что с ним решила подружиться девочка, тусовавшаяся раньше с Яшиным. Глупый и наивный Даня, польщенный таким вниманием, не понял, что нажил себе этим смертельного врага.
        А потом его поймали, заперли в раздевалке и принялись долго и методично вдалбливать с помощью кулаков, что он не имеет права без разрешения Его Сиятельства Давида хватать пятерки и находиться на расстоянии меньше пяти метров от его девушки. Трещина в кости послужила печатью под приказом.
        К огромной радости Даниила больше выспрашивать Часовчук ничего не стала. Не горел он желанием делиться с ней такими воспоминаниями.
        - Посиди тут, я пойду, узнаю, что и как. И с аптечкой их потороплю, - оставив парня одного, поднялась с низенькой скамеечки учительница. Даня кивнул.
        Только оказавшись в этой комнатке, заваленной игрушками и книжками не толще десяти страничек, паренек понял, что могло произойти, если бы не сработал эффект неожиданности. Если бы грабитель не дал себя ударить. Если бы сообразил броситься к своему ножу. Оружие так и осталось лежать в снегу, и никто не осмелился к нему прикоснуться.
        За дверью игровой раздались голоса:
        - Прошу, останьтесь. Я вызвала полицию, думаю, им понадобятся свидетели, - просила воспитательница.
        - Конечно, конечно, - торопливо ответила ей Людмила.
        Рябин грязно выругался и вскочил на ноги. Ушибленный бок болел, на подбородке засыхала кровь из разбитой губы, но оставаться здесь более минуты парень был не намерен.
        - Простите, но я должен идти. Мне только что позвонили. Там в семье какая-то неприятность, я срочно нужен дома, - распахнув дверь, вдохновенно принялся врать Даня. - Надеюсь, полиция во всем разберется, и этого нехорошего человека поймают.
        - Даниил, куда ты? - схватила ученика за рукав Часовчук.
        - Все нормально, Людмила Алексеевна, - как можно мягче попытался высвободиться тот. - Не беспокойтесь, ваших показаний хватит. А я… Правда, дело срочное… я никак не могу…
        - Давай, я тебя доведу, - мигая двумя глазами, как сова с нервным тиком, уже настойчивее вцепилась в парня учительница. - Вдруг у тебя сотрясение, голова по дороге закружится.
        - Да, - расшифровал ее морзянку Рябин. - Да, хорошо… Но полиция…
        - Я позже зайду к ним в отделение. Сама, - подталкивая его к выходу мимо растерянной воспитательницы, пообещала Людмила.
        Спустя пять минут и почти триста шагов, Даниил спросил:
        - А вы по какому делу проходили?
        - У моих родителей загородный дом обнесли. А ты?
        - Нападение с отягчающими. Отдыхали на море, а там такой же вот наркот на пожилую пару напал. Мы просто мимо проходили. Потом пришлось везти старика в больницу и еще две недели на всякие допросы с дознаниями ходить. То есть меня-то, как несовершеннолетнего не трогали, но моим родителям отпуск испоганили капитально.
        - Нашли хоть?
        - Не-а. Туристический город, каждый день сотни человек приезжает, тысячи уезжают. Видимо, и тот товарищ из гастролеров. А у вас чем дело кончилось?
        - У меня - лучше, - похвастала Людмила. - Наш преступник был местным. До нас еще в пяти домах побывал. А опознали, знаешь как? Он решил краденую магнитолу продать, не знал, что та уже лет десять как не работает, а в колонке вместо динамика хозяин чекушку водки прятал. Честно слово, расскажи кто другой - не поверила бы, что так бывает. Но клянусь, так все и было. Кто-то из знакомцев того изобретательного дядьки купил магнитолу, а дома обнаружил такой вот подарок. Ну, и побежал сразу всем рассказывать о своей покупке, пока весть до обворованного не дошла. Тут-то все и выяснилось: где, у кого и по какой цене. Часть вещей нам так и не вернули. Видимо, осели где-то в качестве вещественных улик…
        - А потом спрашивается, за что это граждане наши правоохранительные органы не любят? - вздохнул Рябин, морщась.
        - Ты точно в порядке? Хочешь, я тебя в больницу отведу?
        - Не, спасибо. Отлежусь пару дней и снова пойду подвиги совершать.
        - Даже не смей, - совершенно серьезно запретила Людмила. - Один раз тебе повезло, но лучше не лезть. Черт с ними, с вещами. Жизнь дороже. И все-таки я тебя в таком состоянии домой не отпущу. Сначала пойдем ко мне, хоть пластырем твою ссадину залепим. И не спорь, - не дав даже рта раскрыть, быстро добавила она.
        Ключи от квартиры тоже остались в сумке. Это Люда поняла только у самой двери. Привычки отдавать запасные кому-либо из соседей у женщины не было. Собственно, как и самого запасного комплекта. Проклиная грабителя и свою недальновидность, Людмила позвонила в квартиру напротив. Даня уже знал, кто в ней живет. Некая Виктория - девушка с коротким каре и слегка косящими темными глазами. В прошлый раз она не показалась ему такой уж приветливой, но сейчас дверь открылась почти без промедления. За ней, правда, обнаружилась не соседка Людмила, а высокий мужчина с чудными очками на носу.
        - Здрасьте, - улыбнулся он.
        - Я же говорила, что знакома с Лехом Сандерсом, - с победным видом развернулась к Дане учительница.
        - Вы на что-то спорили? - осторожно поинтересовался художник.
        - Нет, просто Даниил давно хотел с вами познакомиться.
        - Что-то вид у моего почитателя паршивый. Вы бы зашли, рассказали все по порядку, - предложил Сандерс, отодвигаясь в сторону. Даня переглянулся с Часовчук, и только получив от нее согласный кивок, перешагнул порог.
        Кажется, они с Людой попали на веселые дружеские посиделки. За накрытым столом сидели еще трое: сама хозяйка и двое гостей. На подставке дымился чайник, звякали ложечки, в середине розовато-белой горой красовался хорошо знакомый Дане торт.
        - Вот, смотрите, кого я привел! - крикнул от порога Лех.
        - Кто там? - Вика оставила разливание заварки и вышла навстречу нежданным пришельцам. - Боже, что с вами произошло?
        - Обычное нападение грабителя с захватом заложников, - отмахнулся Рябин.
        - Это правда, - без тени иронии подтвердила русичка. - Извини. Мы не будем мешать, посидим тихонько на кухне. Я просто без ключей осталась, в квартиру теперь не попасть. Можно у тебя аварийную службу дождаться?
        - Да о чем разговор?! - вскричала Виктория. - Никаких кухонь, раздевайтесь, мойте руки и марш за стол. И все в подробностях расскажите.
        Судя по блеску в глазах и пятнистому румянцу, хозяйка недавно влила в себя пару бокалов вина. Дане тоже сначала предложили выпить, дабы «смягчить травмирующие воспоминания и снять напряжение», но тут в разговор вмешалась Викина гостья.
        - Не стоит. Вполне достаточного горячего чая. Я - Алиса. А вас как зовут?
        - Люда.
        - Даниил, - одновременно представились жертвы нападения.
        - Он мой ученик, - пояснила Часовчук.
        - Рома, тащи сюда какую-нибудь миску или большую чашку. Вика, у тебя есть стетоскоп? Неси его тоже, и аптечку прихвати, - полетели одно за другим распоряжения. - Так, смотрите на меня, следите за пальцем. Вик, - крик в сторону коридора, - и если найдешь небольшой фонарик - будет отлично!
        - У меня зажигалка есть, - присоединился к всеобщей суете последний гость.
        - Давай, - буквально вырвала из его руки зажигалку Алиса. - Я врач, невролог. Ничего не бойся, смотри прямо перед собой. - Вспышка, вспышка. - Так, зрачки реагирует нормально. Голова не кружится, не болит? Тошнота есть?
        - Нет… - промаргиваясь, ответил Даня.
        - Ну, на первый взгляд сотрясения нет, - сделала вывод Алиса.
        - На, - на стол бухнулись миска с водой и белый чемоданчик. - Может, нам выйти?
        - Желательно. Не люблю, когда ты, братец, у меня над душой стоишь, - обмакивая кусок бинта в воду, принялась протирать кожу вокруг ссадины врач.
        Лех махнул остальным зрителям, и вскоре в комнате остались лишь Рябин и Алиса. Женщина аккуратно обработала его ранения, заклеила рану на лбу и смазала заживляющей мазью губу.
        - Колись, красавчик, как тебя угораздило? Добрые одноклассники одарили или шальная бандитская пуля?
        - Шальной бандитский сапог, ай!
        - Ой, какой нежный, терпи.
        - Вы, правда, врач?
        - Ага.
        - А Лех… то есть Роман, да? Он ваш брат? - стараясь занять себя разговором, пока женщина закручивала тюбик, допытывался подросток.
        - Обычно спрашивают иначе: «А вы, правда, сестра знаменитого Сандерса?» Но суть ты уловил правильно. Он мой несносный младший родственник. А у тебя братья-сестры есть?
        - Сестра, Арина. То же младше. И тоже знаменитая. Три золотые медали на краевых соревнованиях, бронзовый призер среди юниоров страны.
        - О… нет. Мой только всякую ерунду рисует, - хихикнула Алиса. - Думаю, нам с тобой стоит открыть свое сообщество или клуб. Так, ладно, шутки в сторону, снимай рубашку, мне надо тебя послушать.
        - То есть? - смутился Даня.
        - Мне надо удостовериться, что тебе не сломали ребро. Ясно?
        - Но…
        - Что «но»? Если врач не в белом халате, и не сидит за своим столом, он не перестает быть врачом. Давай, стесняться будешь перед своей девушкой. У тебя ведь есть девушка? Спорю, что и не одна.
        - Ни одной, - почти честно ответил Даниил, но мяться перестал.
        Стянул рубашку, потом майку, представ перед Алисой, так сказать, топлес. Но та даже не обратила на его широкие плечи и довольно рельефный пресс никакого внимания, а сразу принялась тыкать в него холодным стетоскопом и требовать, чтобы Рябин дышал ртом. Глубоко. А потом, чтобы покашлял.
        - Перелома, кажется, нет, а вот в легких хрипы имеются. Куришь?
        - Нет. Это, наверное, хроническое. У меня год назад воспаление легких было, так по нормальному и не долечили, - напяливая одежду обратно, рассказал Даня.
        - Возможно. Значит так. Сделай рентген, обязательно. Хоть на первый взгляд никаких серьезных повреждений у тебя нет, но удостовериться в этом надо. Еще… Наблюдаешь за своим состоянием, если почувствуешь себя неважно, срочно идешь к врачу, понял? Или, хочешь, запиши мой телефон.
        - Да ладно…
        - Запиши, запиши. Не понадобится - удалишь.
        Потом они пили чай. Не такой вкусный, как у Тони, но тоже весьма неплохой. От торта парень отказался. На вопрос: «Неужели не любишь сладкое?», - ответил, что просто доподлинно знает, из чего тот сделан.
        - В смысле? - А вот Людмила с удовольствием схомячила одни кусочек и от добавки в виде второго не отказалась.
        - «Рогалик с кремом», - указав на маленькую шоколадную табличку с надписью «RWC» ответил Рябин. - Пекарня моей матери. Так что я таких тортов дома наелся.
        - Рогалик? - переспросил представившийся Егором гость. - То есть типа «roguelike with cream», если расшифровать, что ли? Прикольно. Только я не совсем понимаю, как связаны ролевые игры с выпечкой?[56 - Roguelike (буквально «Rogue-подобные» (игры), сленг «рогалик») - жанр компьютерных игр, поджанр компьютерных ролевых игр. Характерными особенностями классического roguelike являются генерируемые случайным образом уровни, пошаговость и необратимость смерти персонажа - в случае его гибели игрок не может загрузить игру и должен начать её заново. Многие roguelike выполнены в декорациях эпического фэнтези. Компьютерная ролевая игра (англ. Computer Role-Playing Game, обозначается аббревиатурой CRPG или RPG) - жанр компьютерных игр, основанный на элементах игрового процесса традиционных настольных ролевых игр. В ролевой игре игрок управляет одним или несколькими персонажами, каждый из которых описан набором численных характеристик, списком способностей и умений (например, показатели силы, ловкости, интеллекта, защиты и т. п.) В ходе игры они могут меняться. Одним из характерных элементов игрового процесса
является повышение возможностей персонажей за счёт улучшения их параметров и изучения новых способностей.]
        Даня понимающе фыркнул, остальные, видимо, просто не въехали, о чем разговор. По крайней мере, Часовчук уж точно: несколько секунд она сосредоточенно вглядывалась в шоколадную табличку, потом с удвоенной силой заработала челюстями.
        - Вот как! - облизывая ложечку, протянул Сандерс. - Теперь буду знать, к кому обращаться. Я всегда в вашем магазине отовариваюсь.
        - Буду считать это комплиментом.
        - Не стоит, - заговорчески прошептала Алиса.
        Даня невольно улыбнулся. Эти двое чем-то напоминали их с Аринкой. Они также вечно друг дружку подкалывали, но когда дело принимало нехороший оборот, становились друг за друга горой. Сандерс презрительно сморщил нос и потянулся к своей чашке. Рукав его рубашки приподнялся, обнажая краешек татуировки, и Даня вспомнил:
        - Э… простите… У вас знак…
        - А? - сначала не сообразил художник, потом расплылся в своеобразной, немного отдающей горечью, улыбке-ухмылке. - Что ж всем моя татушка покоя не дает? Тоже хочешь узнать о тайных смыслах, скрытых в переплетении загадочных символов?
        - Нет. То есть да, но меня больше другое волнует. Почему я все чаще их рисую?
        Теперь все сидящие за столом слаженно перестали жевать. Но если Людмила уставилась на своего ученика, то остальная троица слаженно впилась взглядами в Сандерса. Пришлось объяснить. Так мол и так, с некоторых пор стоит замечтаться или задумываться, и из-под пера стройными рядами начинают выходить странные закорючки. Лех мгновенно достал из кармашка простую синюю ручку и на салфетке начертил несколько символов:
        - Такие?
        - Нет, не совсем… Можно? - Даниил дописал несколько штрихов и добавил еще один значок. - Вот такие.
        - Что скажешь, сестренка? - обратился к Алисе художник.
        - Скажу, что ты влюблен, мальчик. Очень влюблен…
        Раскрытый зонт
        Символ левой руки. Похож по смыслу на знак «птичья клетка», но обозначает травмирующее замещение своего «я», иногда до вытеснения его в отдельную личность, например, при ее расщеплении или когда часть черт личности образует некого нового «персонажа» (некое альтер эго)
        3/13
        Когда дверь открылась, и за ней обнаружился блондинистый паренек, Роман ничуть этому не удивился. Обычно он был лично знаком с теми, кого видел во время своих так называемых выпадений. Даже ссадина на голове подростка и его разбитая губа служили лишь дополнением образа. Роман вспомнил залитое кровью лицо и последний вскрик мальчишки, но едва тот, сняв ботинки, снова обернулся к художнику, немедленно овладел своим лицом, даже подобие шутки выдавил.
        «Кто же, кто же оборвет твою жизнь?» - спрашивал себя Сандерс.
        Он не видел лица того, кто наносил удары железным прутом, но чувствовал его злость, нет, самую настоящую ненависть по отношению к Даниилу. И теперь эта ненависть, как забытое еще в детстве чувство отвращения к манной каше с комочками, растекалась по венам Романа. Уже не призрачная, не фантомная, но порожденная болезненным переживанием на той стороне реальности.
        Сандерс незаметно сжал черенок чайной ложечки, так что тот больно врезался в ладонь. Боль, настоящая, ощущаемая здесь и сейчас, выдернула мужчину из пучины.
        Давно с ним такого не происходило, лет десять точно. Последний раз чужое отчаяние завладело им, вогнав в тоску недели на две. То была горечь матери, чей ребенок чах на глазах, а она все не решалась отвести его к нормальному специалисту. Тогда Роман буквально за шиворот затащил обоих в больницу, усадил в приемной пульмонолога и не отходил до тех пор, пока те не покинули кабинет врача. Они не знали, от какой беды их спасли, какое горе отвратили. Едва удостоверившись, что мать и ребенок уже вернутся на гибельный путь, Сандерс покинул их. Но сможет ли художник так же легко справиться с новой задачей, сможет ли спасти этого белокурого подростка, что сейчас так беззастенчиво и свободно переговаривается с Алисой и смеется над несмешными шутками Егора?
        - Простите… У вас знак…
        Роман вопросительно покосился на свою руку. Потом до него дошло, что с ней не так, и невольно расхохотался. Ну конечно, стоит кому-то увидеть символы на его предплечье, как сейчас же возникают вопросы: что это за ломанные линии, и знает ли Сандерс, что они означают? Один из журналистов однажды выдвинул весьма любопытное предположение, что это выдумка самого художника, что-то вроде товарного знака. Роман тогда крепко призадумался, а не сделать ли свою татуировку, в самом деле, символом бренда «Лех Сандерс»? Потом одумался. Нет… Знаки, как и его приступы-выпадения, как картины на чердаке - все это принадлежит Роману Александрову, а не эпатажному творцу безумных пирамид и пустых аквариумов.
        - Может, вы знаете, почему я их рисую? - сверкая своими карими глазами, спросил Даниил.
        А в голове художника, словно эхо, раздался его собственный вопрос двадцатилетней давности: «Лев Николаевич, из-за чего? Меня так и тянет их начертить. Это какое-то… не знаю, проклятие?»
        - Оно и есть, - прошептал Роман чуть слышно. - Самое настоящее проклятие.
        Сначала оно постигло Алексея Куликова, потом через оставленную им фреску расползлось по всему их городку. Но если сенсею как-то удалось удержаться, не перейти грань между реальностью и ее изнанкой, то глядящий на протяжении десятка лет, с самого раннего детства в глаза возлюбленной пионерки Любаши, потомок Куликова заразился дедовским безумием. Сколько их, таких, что чуть забывшись, чертят раз за разом «клетку» и «воина», «обрывы» и «колыбели»? Сколько из них начинают замирать в середине разговора, почувствовав нечто недоброе или увидев расплывчатый образ чужого будущего? Сандерс искренне надеялся, что таких немного. Знаки захватывали разум постепенно, медленным ядом растекаясь по венам, по самым тайным закоулкам души. Такие сильные в своей простоте, такие совершенные в своем безразличии.
        На стол легла хорошо знакомая брату и сестре Александровым книга. Черная обложка без каких-либо иллюстраций или надписей, словно молчащая вдова, хранящая под своими траурными одеждами все переживания былой юности и любви. Алиса достала ее лет семь назад, специально купила в одном небольшом издательстве, специализирующимся на выпуске литературы на заказ. Это была точная копия работы Крайчика, который почти заново воссоздал труд своего учителя, а также дополнил и уточнил некоторые аспекты его учения.
        В семидесятые годы книга получила второе рождение, но не благодаря медицинским работникам, а разного рода шарлатанам. Они утверждали, что если десять раз в день повторять: «У меня все получится», - четко формулировать про себя цели для достижения, то деньги и успех сами поплывут к вам в руки. Создатели тренингов пользовались разработками Шилле, не понимая самой сути производимого знаками эффекта, не разбираясь даже, как именно ими пользоваться. А любая терапия, как известно, бесполезна и даже опасна, если применяется для лечения не того заболевания или без учета специфики организма самого больного. Так что всеобщего сумасшествия по поводу новой панацеи от всех проблем так и не дождались.
        О труде Крайчика снова забыли на несколько десятилетий, пока Алиса не откопала книжку на каком-то букинистическом сайте. Цену за нее заломили просто нереальную, но сестре Сандерса каким-то невероятным образом удалось уговорить продавца выслать ей оцифрованные копии страниц.
        - Где ты ее достал? - выхватив свою драгоценность буквально из рук Даниила, вскричала невролог.
        - У одного моего знакомого… Жеки, то есть Евгения Фламандского. Знаете такого?
        - Фламандский… Фламандский… - задумчиво забормотала Алиса, потом резко хлопнула себя по лбу. - Точно, тот надоедливый мальчишка, у которого вечно текло из носа. Помнишь, Ром? Ты ведь со мной тогда был у брата Эдика?
        - Эдик, это который? - перелистывая страницы с пометками сестры, рассеянно поинтересовался Сандерс. - Тот, за которого ты чуть замуж не вышла?
        - Нет, того звали Эльдар. А Фламандский - он из департамента архитектурного планирования. Мы с ним довольно долго встречались, где-то года два. Вяло текущий такой был романчик: кафешки, совместные выходные, больше напоминающие выходные в одиночестве только с удвоенным количеством мусора в ведре и немытой посуды в раковине, - почти ностальгически вздохнула Алиса, и тут же подобралась: - Ну, и как там поживает мой несостоявшийся племянник?
        - Неплохо. Так вы, получается, и есть его экс-тетка? Надо же… как тесен мир.
        - О, Даниил, - со звоном отставляя чашку обратно на опустевшее блюдце, патетично произнес Егор, - Ты даже представить себе не можешь, насколько! А уж про наш городишко и говорить нечего, тут людей меньше, чем в ином муравейнике муравьев. И хоть бы кто нормально работал…
        Вот на эту-то тесноту Роман сейчас и надеялся изо всех сил, бредя по знакомой улочке между частными домами. Маленькая стрелка едва перешла четырехчасовую отметку, а большая еще не приближалась к шестерке, но солнце уже едва выглядывало из-за горизонта. Не то стыдилось своей немощности, неспособности согреть покрытую снегом землю, не то просто устало бороться с холодами.
        Звонок, как всегда, не работал. Пришлось воспользоваться своим кулаком вместо колотушки. Хорошо, если Лала сидит дома, а не унеслась в такую погоду к очередной клиентке, коих у нее, как у любой цыганки, было не счесть.
        Строго говоря, подруга Романа была не совсем чистокровной представительницей кочевого народа, ее мать была не то из Беларуси, не то откуда-то из-под Риги, да и отец был лишь на половинку цыган, а на вторую - и вовсе невесть кто. Сама Лала о своих родных говорила так: «Мы - интернационалисты».
        И все же горячая кровь не давала ей сидеть долго на одном месте, с десяти лет подруга Романа моталась из одной части Союза в другую, чтобы к двадцати пяти осесть в их городишке. Чем привлекло Лалу в качестве места жительства непримечательное местечко между Уралом и Днепром, до конца оставалось не ясно. Но женщина не только не собиралась вновь отправляться на поиски лучшей жизни, но и, кажется, именно здесь нашла эту самую жизнь.
        - О, скаженный! - весело пророкотала своим звучным низким голосом Лала. - Давненько ты ко мне не захаживал, неужто опять какая беда приключилась? Ты же у нас просто так в гости не являешься, знаю я тебя!
        - Привет, Лала, - отмахнулся от вечных причитаний подруги Сандерс. - Перестань, я просто соскучился.
        Мимолетный поцелуй в щеку, коробочка сладостей (Лала просто обожала индийскую кухню, всякие джалеби и ладу), и подруга уже забыла свои обиды, принявшись бренчать на кухне утварью. Роман столько раз бывал в этом доме, что у него здесь имелись и свои тапочки, и свое полотенце, и даже своя табуретка, на которую никто не смел садиться. Лала нашла ее где-то на блошином рынке. Не табурет, а царский трон с вырезными ножками и мягким сидением, на него-то Роман и взгромоздился в ожидании самого лучшего кофе на свете.
        Несколько лет Лала жила в Турции, где и научилась всем премудростям его приготовления. Сандерс тоже однажды ездил в Анкару, но такого божественного напитка не встречал даже там. Наверное, все было в магии этой кухоньки или в обаянии самой Лалы, ведь сами по себе кофейные зерна был самым обычными, купленным в соседнем супермаркете. Пока женщина готовила, Роман не смел произнести ни слова. Это было таинство, в котором участвовала одна лишь цыганка, а остальные смертные могли, в лучшем случае, подсматривать. И только когда обжигающе-горячий напиток был разлит по стаканам, художник заговорил:
        - Мне нужна твоя помощь, Лала.
        - У-ууу… Я-то уж губу раскатала, что на сей раз обойдется. Что у тебя опять стряслось, горе ты мое? - дуя на коричневую жидкость без сахара и молока, в общем-то беззлобно вопросила подруга. - Опять твои видения?
        - Как всегда, - кивнул Роман. - Один мальчик не дает мне покоя. Вот уже несколько недель я то и дело вижу его смерть. Какой-то мужик забивает его из ревности железным прутом…
        - Стоп, стоп! - Лала театрально закрыла уши руками. - И слушать не хочу! Сколько раз я тебе говорила, меня в свои дела не ввязывай. Чем могу - помогу, но этих ужасов и слышать не хочу. Что ты за человек такой, а? Почему ты не видишь ничего хорошего? То пожары, то катастрофы, то хвори разные!
        - Если бы я знал, Лалочка, если бы знал…
        - Ладно, что за мальчишка-то? - тут же оттаяла цыганка.
        - Ученик моей не очень хорошей знакомой. А ты же знаешь: чем крепче моя связь с человеком, чем больше я знаю о нем, тем ярче и полнее мои видения. Но этого мальчишку я только вчера живьем увидел. И самое удивительное, у него все признаки изменения психики. Такие же, какие у меня были в самом начале. Каким-то невероятным образом он нашел книгу, принадлежащую Алисе, и как сам выражается «заболел знаками». Как я в двенадцать… также переписывал их, рисовал на любых поверхностях.
        - У него тоже эти твои «выпадения»?
        - Нет. Думаю, я - уникум. Но… даже не знаю, как точнее выразиться. Что-то не дает мне покоя, что-то заставляет меня переживать за этого мальчишку, даже зная, что никакая опасность ему пока не грозит.
        - Ты чувствуешь родство с ним, - подсказала Лала. - Видишь в нем своего приемника, как некогда твой сенсей видел в тебе свое продолжение.
        - Наверное. Возможно… не знаю.
        Роман не спешил разбрасываться столь громкими заявлениями, но подруга была права. Этот паренек, Даня, чем-то неуловимо напомнил Сандерсу его самого. Резкими движениями плеч, растрепанными, сколько не поправляй, волосами и особой колкостью взгляда, в глубине которого плескалось банальное желание стать полноценной частью этого огромного мира.
        Потом, когда приехала аварийная команда и вскрыла соседскую дверь, Роман тихонько поинтересовался у Люды, что за семья у Даниила.
        - Да обычная семья. Предприниматели. У отца бизнес, кажется, что-то связанное со строительством, мать вот пекарню держит. Парень самостоятельный, помогает им обоим, даже зарплату получает. О каких-то конфликтах я не слышала, да и учится Даня прилично. Образцовая семья, если подумать.
        Их семью тоже считали образцовой. Отец, хоть и работал тяжело на заводе, но не пьянствовал как многие его сослуживцы, даже не курил. Мать всю жизнь проработала в одном дошкольном учреждении. Дети всегда были одеты и накормлены, пусть не деликатесами, путь часть гардероба перешивалась из чужих костюмов и платьев, но ходили всегда чистенькие и опрятные. И не важно, что отца Роман видел только на выходных. Не важно, что когда он болел, первой на помощь прибегала соседкая бабушка Дуся, а не родная мать. Сандерс отлично понимал - это был максимум, который родители могли позволить. Он не упрекал их, но и смириться с положением дел не мог.
        А как у Рябиных? Собираются ли они все вместе за столом, обсуждают ли проблемы каждого из членов семьи? Или молча, как Александровы пятнадцать лет назад, молча пережевывают свой картофель с соленым огурцом и разбредаются по своим комнатам? Чтобы поддерживать хоть небольшой бизнес нужно уделять работе едва ли не шестнадцать часов в сутки. Вряд ли Рябины имеют такую роскошь, как совместные отпуска или походы по выходным в зоопарк и цирк. Бедным надо пахать, чтобы выжить, богатым - чтобы сохранить нажитое, но и те, и друге, так или иначе, остаются глубоко несчастны.
        - Ты видишь его смерть, - отхлебывая уже немного остывший кофе, повторила Лала. - Но кто в ней виноват?
        - В том-то и загвоздка. Я не знаю того, кто делает выбор. Не знаю главного… И еще… у меня предчувствие, что видение в любой момент может снова измениться, - досадливо поморщился Сандерс.
        - Снова?
        - Да, я видел уже три варианта. Такое тоже впервые. Обычно видения достаточно стабильны, ну, может, случаются отличия в паре деталей. Но тут… Раньше убийца был не знаком с Даниилом, теперь он знает его не только в лицо, но и по имени. И парень тоже знает того типа, - мужчина закрыл лицо руками, вздыхая.
        - Что? - правильно истолковала вздох художника Лала. - Что ты не договариваешь?
        - Вчера я увидел себя. Я пытался остановить того мерзавца, но не успел… Ты знаешь, каково это, когда кто-то умирает прямо у тебя на руках? Я вот теперь знаю. Это так тяжело Лала, так тяжело. Мне не было так плохо с двенадцати лет. Я полночи не мог в себя прийти. Плакал навзрыд, как маленький. До сих пор как вспомню - трясет. Эта кровь… и холод… Но вот что самое ужасное: я знаю, что Даниил жив-здоров, но воспринимаю его уже как мертвеца. Словно моя жизнь наполнена призраками, словно я брожу среди духов. Встречаю в магазине продавца, но вижу висящее под перекладиной сарая тело. Иду на прием к стоматологу, а вместо круглого улыбающегося лица передо мной склоняется иссушенный раком череп. А все потому, что один мог по глупости вложить все свои деньги в финансовую пирамиду, да засомневался в последний момент, а второй после долгих уговоров все-таки бросил курить. Но для меня они спустили все деньги и дымят как паровозы по полторы пачки в день.
        - Ты несешь на себе тяжелую ношу, Рома, но даже не хочешь ее облегчить.
        - Моя ноша не так тяжела, как ноша тех, кого я вижу в своих видениях. Я зряч, они - слепы.
        - Боюсь, ты ослепнешь, а они так и не прозреют, - мягко улыбнулась Лала.
        Сандерс одним глотком допил оставшийся кофе и решительно встал:
        - Мне нужна твоя желтая комната.
        - Может, не надо, Рома? Ты же сам говоришь, что видение несколько раз менялось, но суть-то осталась прежней. Подожди, кто знает, вдруг ты разглядишь и того, кто за ним стоит?
        - Я очень ценю твою заботу, но мне нужна комната. Я не прошу тебя оставаться рядом, не прошу наблюдать за мной. Просто дай мне час-полтора уединения и пару листов чистой бумаги. Мне нужно знать, с чего все началось. Нужно, понимаешь?
        - Иногда ты бываешь таким упрямым… Что сказать? Скаженный и есть. Ладно, пойдем. Я как раз недавно протерла там полы и все убрала. И только попробуй испортить своим желудочным соком мой ковер - больше на порог не пущу!
        Художник смущенно потупился. Ну да, был один случай. Не удержал он в себе завтрак после одного из своих так называемых «погружений». Но ведь это было черт знает когда! Тогда Роман еще не мог контролировать приступы, но с каждым разом возвращение выходило у него все менее болезненным.
        Желтая комната или просто Комната, представляла собой узкий пенал полтора метра на три, неизвестно для чего отгороженный строителями от самой большой комнаты дома из трех. Лала использовала его летом для хранения ненужной зимней одежды, а в холода тут покоились многочисленные баночки с вареньем и грибами.
        Цыганка не любила домашние заготовки, зато была крупным специалистом в тихой охоте, набирая в удачные годы по десять-пятнадцать ведер разных рядовок и опят. В свое время она и Романа хотела приучить, словно медведя какого по лесам шастать, да он больше предпочитал не по малинникам лазать, а сидеть на пенечке и делать зарисовки.
        Стены пенала были когда-то выкрашены ядреной, цвета спелого апельсина краской, которая со временем выцвела до желтовато-песочной. В торце его шутники-архитекторы оставили небольшое окошко, больше напоминавшее бойницу, и хоть оно и света достаточно не давало, и выходило на соседский огород, но закладывать окно Лала не пожелала. А напротив нелепой прорези в стене висела огромная картина, над которой Роман трудился целых полгода. Это был его личный Давид, его Сикстинская капелла и «Последний день Помпеи» одновременно. Хотя, глядя на разбросанные вроде бы без всякой логики цветовые пятна, нельзя было такого и предположить. Эту картину не видел никто, кроме хозяйки дома, и Роман клятвенно пообещал ее уничтожить, как только подруга этого пожелает.
        - Вот, садись, - Лала с грохотом поставила посреди желтой комнаты стул. - Сейчас принесу тебе твой альбом и карандаш. Уверен, что мое присутствие необязательно?
        - Уверен. Спасибо, дорогая.
        - Да уж, спасибо. Твоя сестрица меня убьет, если узнает, чем мы тут занимаемся, - помрачнела цыганка.
        Бурчала она скорее по привычке, но в ее словах была немалая доля истины: узнай Алиса о проделках своего младшего брата, от хорошей взбучки его не спасли бы ни известность, ни почтенный тридцати трехлетний возраст. Для сестры Роман оставался все таким же непослушным мальчишкой, который наводил беспорядок на их общем столе. К счастью, Лала до сих пор не сдала друга, хотя много раз угрожала это сделать.
        Сандерс усмехнулся, вспомнив один из фильмов о знаменитом экзорцисте. Разве что таза с холодной водой под ноги никто не подставляет, а так все, как полагается для путешествий в ад, только вместо кошки - кусок дерева метр на полтора.
        Роман долго бился, чтобы вычислить идеальный размер своего шедевра, чтобы на определенном расстоянии он целиком попадал в поле зрения, но при этом оставался видным уникальный узор, из которого и состояли цветовые пятна. Он четко помнил, сколько истратил ведерок краски: десять красного, тринадцать синего и почти дюжина зеленых.
        Отдельные мазки переплетались, накладывались друг на друга, делая картину похожей на змеиную чешую. Роман не пытался изобразить что-то конкретное, да и не для того все затевалось, не для красоты, не для прозаичного разглядывания. Но иногда, скользя по картине взглядом, он различал то море и скалы, то каких-то сказочных птиц с огромными клювами. Приходящие образы никогда не повторялись, но все до единого отпечатывались в голове художника. Это была его книга мертвых, его хрустальный шар предсказателя, его лекарство и самый страшный яд для разума.
        Лала заглянула в комнату, поинтересовалась, не нужно ли чего-нибудь.
        - Нет, - оглядывая полки с банками, успокоил ее Сандерс. - Иди уже.
        - Ох, Рома, Рома, - не удержалась цыганка от своего всегдашнего кудахтанья. Потом сняла что-то с шеи и протянула другу. - Надень-ка, это Святой Николай - покровитель всех путешественников. Пусть он выведет тебя из тьмы на свет, пусть вернет невредимым из твоего жуткого похода за границу, которую нельзя пересекать.
        - Перестань, Лала. Ты же знаешь, я в это не верю.
        - А зря. Сходил бы хоть раз в церковь, помолился, глядишь, и легче бы стало.
        - Мне и так легко, - не соврал Сандерс.
        - И все же, надень. Ты не веришь, но мне хоть спокойнее будет, - Лала буквально силой навесила на художника цепочку и проворно застегнула. Потом размашисто перекрестила его и, наконец, вышла из кладовки.
        - Что ж, приступим! - с преувеличенным энтузиазмом воскликнул Роман, ставя стул на нужное ему место.
        Стоило цыганке уйти, как мужчиной завладел привычный страх. Каждый раз, добровольно переходя на ту сторону реальности, Сандерс боялся элементарно свихнуться. Боялся навсегда застрять в своей стране диких грез или вовсе утратить связь с миром. Но пока ему везло. Пока психика выдерживала нагрузки, и Роман рано или поздно возвращался к норме.
        Он несколько дней не принимал выписанные сестрой препараты, делающие его менее восприимчивым к влиянию знаков. Всю предыдущую неделю мужчина тренировал свой организм, настраивал его, как сложный и тонкий механизм швейцарских часов. Засыпал ровно в десять, вставал не раньше половины восьмого утра. Трижды сходил в спортзал, хотя уже больше двух месяцев там не появлялся, два раза посетил бассейн - плавать Роман любил и, в отличие пробежек и поднятий тяжестей, старался делать это регулярно. Все его старания были посвящены одной цели: найти того, кто сейчас стоит на распутье, того, кто еще не принял решение, способное так легко оборвать чужую жизнь. И не просто какую-то там гипотетическую жизнь, а вполне конкретную - жизнь Даниила Рябина.
        Художник уже почувствовал пока едва заметную боль в затылке. Когда-то она мучила его часами, а то и целыми сутками. Это не проходящее ощущение все увеличивающегося давления внутри черепа, доводящее до крика. Тогда Роман думал - у него в голове опухоль, но все исследования твердили обратное. Александров был здоров, как только может быть здоров человек в девятнадцать лет, не имеющий вредных привычек, то есть - практически абсолютно.
        Но голова продолжала болеть, и все чаще один за другим приходили видения. Теперь это были не отдельные кадры, а целые короткометражные ленты. Роман не мог никуда один выйти, не мог ни с кем встретиться, а главное - он больше не способен был рисовать. Тело его было разбито, разум бился в агонии.
        Тогда-то его и нашла, в буквально смысле слова, Лала. Молоденький парнишка сидел прямо на тротуаре, обхватив себя за голову и раскачиваясь из стороны в сторону. Едва цыганка приблизилась к нему, как парня вывернуло прямо ей под ноги.
        - Простите… - пролепетал он. Потом поднял свои сероватые глаза и добавил: - Не связывайтесь с тем мужчиной. Он убил свою первую жену, за что и отсидел.
        - Да тебе совсем плохо, - приняв Романа за очередного городского юродивого, растеряно прошептала Лала. Потом решительно тряхнула своей густой косой и попыталась приподнять того на ноги. - А ну, золотой мой человек, пойдем-ка. Я тебя чаем напою, ишь, как ты продрог весь.
        Так они и познакомились: цыганка, которая не имела никого из родных, кроме отца, и художник, который не мог творить. Лала была всего на семь лет старше Романа, но казалась гораздо мудрее своих лет. Может из-за того, что относилась ко всему с легкостью и даже каким-то пофигизмом. Жизнь Лала уподобляла реке, которая, как ты не кувыркайся, не пытайся плыть против течения, все равно вынесет тебя туда, куда суждено. Она легко расставалась как с вещами, так с людьми, но вот худой большеносый юноша отчего-то запал цыганке в душу. Правда, не иначе, как скаженным и блаженным Лала его не называла и наотрез отказывалась раскладывать перед Ромой карты, как бы тот не просил. Не то, чтобы Александров верил в гадания, но он доверял подруге, и ее отказ воспринимался им как дурной знак.
        Лала лечила его. По-своему: травами и древними наговорами, собранными ею почти по всему свету. Она поила Романа самым вкусным кофе на свете, пока он не стал Лехом Сандерсом, но и тогда не закрыла своих дверей. Хотя не прочла ни одного интервью художника, не посетила ни одной его выставки.
        - И даже не показывай мне это убожество, - однажды попросила цыганка, когда друг принес ей фотографию своей новой работы. - Я люблю тебя, Рома, люблю всем своим большим сердцем кочевницы. Но приходя в мой дом, оставляй того белозубого типа, позирующего для очередной обложки, за порогом. Если я когда-нибудь увижу его здесь, то прогоню вас обоих. Потому что, золотой мой человек, он - это не ты.
        - Отчего же? - возмутился Сандерс. - Он - это как раз и есть я.
        - Нет, Рома. Только твоя самая малая часть, не более. Самая скучная, надо заметить, часть. Может, когда-нибудь, когда этот позер научится хоть чему-то интересному, я позову его пообедать. А пока пусть остается там, - Лала махнула в сторону входной двери, - далеко отсюда.
        Она стала одной из тех, с кем Роман был связан своим проклятием, но остался художник рядом по своей воле. Кроме сенсея и сестры, Лала единственная знала историю Шилллевских знаков, и уж точно единственная - подлинную историю Романа. Даже Алиса не представляла себе, что на самом деле происходит с братом. Она считала приступы художника недугом, болезнью, которая, пусть и плохо, но поддается лечению. Правильная лекарственная терапия, питание, соблюдение режима дня - и брат сможет жить, как нормальные люди. Но Лала знала: проклятие не снять сильными транквилизаторами, не разбить с помощью электрошока. Алиса злилась, когда Роман рассказывал ей об очередном своем видении, Лала - лишь сочувственно гладила его по волосам. И только к ней мужчина мог прийти, чтобы сотворить такое безумие.
        Он сидел, уставившись на желтую стену, на висящую на ней картину. Мысли его текли плавно и размерено. Это походило на прыжок с парашютом. Сначала ты долго летишь в самолете, в относительной безопасности. Тебе безумно страшно, но сейчас-то как раз совершенно нечего. А потом наступает момент, когда больше некуда отступать, больше невозможно тянуть время, и под ногами вдруг разверзается бездна. И тогда на смену ужасу приходит эйфория, и ты кричишь, кричишь, а бесконечное небо проглатывает твой вопль, и не остается ничего, кроме ненадежного куска ткани и нескольких тонких стропил…
        Лала нашла его на полу. Левой рукой Сандерс быстро-быстро черкал что-то на оставленном ею листе бумаги, а правой - выводил в воздухе свои чертовы символы. Глаза мужчины были совершенно безумны, но цыганка знала, он уже здесь, на этой стороне. Надо просто дать ему еще пять-семь минут, как бегуну, чтобы отдышаться, понять, что можно уже остановиться. Она присела рядышком, отмечая на лице друга новые морщинки, а в густых темных волосах - еще несколько седых. Надо закрыть эту комнату, а потом сломать замок. А еще лучше предварительно все тут перекрасить, а картину просто-напросто сжечь. Это подло - лишать человека его сущности, но смотреть на страдания Романа цыганка больше не могла.
        Спустя десять минут художник вышел из пенала. Его рубашка промокла насквозь, а руки ходили ходуном как у алкоголика с многолетним стажем или паркинсоника. Лала молча указала на дверь в ванную, не отрываясь от своего занятия - тщательной очистке мандарина от белесых «ниточек». На друга она едва взглянула, не задав даже короткого вопроса.
        Горячая, а потом ледяная вода привели Сандерса в относительный порядок. По крайней мере, он больше не чувствовал себя держащимся за отбойный молоток. Предусмотрительная подруга позаботилась о чистой одежде, так что из ванной Роман вышел приятно пахнущим и сносно функционирующим членом общества, а не потной старой развалиной.
        На столе в гостиной уже стояла глубокая тарелка с куриным бульоном. Лала отчего-то считала это нехитрое блюдо едва ли не волшебным зельем от всех недугов. И хоть художника сейчас мутило от одной мысли о еде, но несколько ложек бульона он обязан был проглотить хотя бы из уважения к труду подруги. А та отложила очередной мандарин и, захватив небольшую жестяную коробочку, зашла Роману за спину. По комнате поплыл аромат эвкалипта, мяты и чего-то солоновато-пряного, что прочно ассоциировалось у Сандерса с высокими соснами на берегу холодного северного моря. Висков коснулись чуткие пальцы. Синтетические лекарства Лала не очень-то жаловала, хотя и не отказывалась их принимать, если совсем прижимало. Но больше она доверяла народным средствам: всяким отварам, бальзамам и таким вот растиркам. Боль действительно, немедленно начала отступать, хотя даже моргать еще было тяжеловато.
        - И как? - лишь втерев первую порцию, спросила женщина. Уточнять, что она имеет в виду, не требовалось.
        - Видение изменилось…
        - Что на этот раз? Ты успеешь его спасти?
        - Нет. - Роман выловил кусочек моркови, долго рассматривал его, словно какую-то диковину, потом вновь опустил в свободное плаванье. - Зато я знаю, по чьей вине Даня умрет.
        Решетка камина
        Символ правой руки. Содержит в себе элемент запрета. Обозначает же обычно непринятие или непонимание человеком моральных норм или правил, принятых в обществе, ибо его личная система табуирование гораздо шире. Обычно пишется спокойными холодными тонами, чтобы ослабить воздействие, «сдвинуть» границы к норме.
        1/13
        Среди прочих у моей матери есть одно выражение, смысла которого я до сегодняшнего дня не совсем понимала: «Если подошва толстая, то и гвоздь не заметишь, а разувшись, и травой порежешься». Много раз спрашивалось, причем здесь трава и гвозди, но ответа не получалось. Мать обычно лишь многозначительно ухмылялась и произносила что-то вроде: «Дорастешь - сама узнаешь, что почем и где обвесят». Где она набралась всего этого - понятия не имею, но ее слова были недалеки от истины.
        Раньше я не задумывалась, а каково это в нашем городе передвигаться не на машине, и не на своих крепких двоих, а на инвалидной коляске. Оказалось, невероятно сложно. Наш городишко совершено неприспособлен для жизни людей с ограничениями. Забудьте о специальных такси, забудьте о подъемниках в социальных учреждениях. И скажите спасибо, что кое-где хоть пандусы есть. И то, сделанные не для инвалидов, а для мамаш с малышами.
        У нас в подъезде и такой малости не было. Так что пришлось дяде Алику тащить Славку на руках, а мне, на своем горбу - огромную коляску. Потом, у лифта вновь ставить ее на пол и сажать мужа. К чести Доброслава, он терпеливо перенес все процедуры, хотя было видно, насколько это ему неприятно.
        Супруг старался максимально отстраниться от происходящего, лицо его не выражало ничего, кроме вселенской усталости. Полторы недели в больнице, капельницы, обследования, новые заборы ликвора и томограммы, лишь подтвердившие то, что и так давно стало для нас очевидным: Слава не будет таким, как прежде больше никогда. Болезнь подобно затаившемуся в высокой траве хищнику неожиданно выскочила и свалила здорового тридцатилетнего мужчину.
        Только на третий день после его госпитализации, мужа перевели из реанимации в обычную палату. Едва увидев меня, Доброслав принялся извиняться, клясться, что такое больше не повторится. Он был не в себе, он не владел своими мыслями. Я права, я сотню раз права во всем.
        - Это было глупо… но этот козел вывел меня из себя, - добавил Слава.
        - Какой еще козел? - не поняла я.
        - Так Шурка, - часто-часто заморгал муж. - Он же приставал к тебе, Лерик. Я просто не мог на это смотреть.
        Не вся, но один отрезок нашей жизни скоростным поездом пронесся у меня перед глазами. В первый же месяц после замужества между мной и Славой случилась самая крупная размолвка, а все по вине некого Александра Щитова, которого знакомые звали просто Шуриком. Чем-то он, действительно, походил на всеми любимого Гайдаевского персонажа: круглые очки, светлые волосы. Только вот обаянием Демьяненко в нем не было вовсе, зато имелась дурная привычка скверно шутить и делать странные намеки замужним женщинам. За что и поплатился Щитов, лишившись двух зубов в драке с моим благоверным.
        - Слава, скажи мне, какой сейчас год? - осторожно, чтобы не напугать любимого, начала я. - Просто скажи.
        Кажется, мой вопрос сработал. Лицо Доброслава на какой-то миг вытянулось, а потом он закрыл его руками и зарыдал. Он всхлипывал добрых минут пять, прежде чем собрался и уже совсем иначе, осмысленно, посмотрел на меня:
        - Лера, как я здесь оказался? Я ни черта не помню.
        - Успокойся, - присаживаясь рядом на краешек койки, попросила я его. - Ничего страшного не произошло. Мы просто вышли вечером прогуляться. Тебе стало плохо, ты упал… Я вызвала скорую…
        - Что-то было еще. - Славкины брови собрались у переносицы. - Что я натворил?
        - Да ничего ты не натворил! - наверное, слишком эмоционально воскликнула я. - С чего ты вообще взял, что что-то натворил?! Ерунда какая… Ладно, меня и так пустили сюда всего на минуту. Отдыхай, набирайся сил. Я еще заеду к тебе вечером, привезу кое-что.
        Это был самый натуральный побег. Глупый и малодушный. Но когда вечером я вернулась в палату, Слава ни словом не напомнил о предыдущем разговоре. С преувеличенным энтузиазмом набросился на домашнюю котлету с пюре, потом с повышенным вниманием выслушал последние известия от зашедшего врача.
        Прогнозы были неутешительны. Разрушения затронули не только височные области, но и часть моторной коры, добрались до лобной доли, и теперь мозг моего супруга напоминал поточенную жуками древесину. Конечно, при должном лечении кое-какие функции можно частично вернуть, но ходить без дополнительной опоры Доброслав теперь вряд ли сможет. Пока добрый доктор с приклеенной улыбкой произносил свой приговор, в моей голове было совершенно пусто. Что скрывал спокойный серый взгляд супруга, и вовсе понять было невозможно. Но когда пришло время прощаться, он улыбнулся и привычно произнес:
        - Спокойной ночи, Лерик.
        - Да завтра, - сглатывая комок вязкой и горькой слюны, отозвалась я.
        Через три дня привезли коляску. Громоздкую, неудобную, с огромными колесами. Я бы в такую по доброй воле не села. Слава покосился на свое новое транспортное средство и, не выдержав, тут же отвернулся. Пальцы его сжали тонкое одеяло, а на щеках выступил лихорадочный румянец. Мысленно перекрестившись и приготовившись к долгим и нудным уговорам, я уже было открыла рот, но Доброслав снова всех удивил:
        - Да уж… это явно не «Феррари». Ладно, помогите мне пересесть. Посмотрим, как она разгоняется.
        Разгонялась коляска плохо, но подталкивать ее сзади Слава никому не позволил. Стоило мне взяться за ручки, как он ощерился и прошипел: «Даже не смей». Пришлось отступить и дать ему самому рулить. Стоящая рядышком Алиса Григорьевна, специально пришедшая на сегодняшний «тест-драйв», легонько похлопала меня по руке:
        - Все нормально, Валерия. Ваш муж пытается сохранить хоть какую-то самостоятельность. Не стоит ему в этом мешать. Доброславу нужно время, чтобы смириться с новыми обстоятельствами. Уверяю вас, он уже неплохо справляется. Некоторые из моих пациентом в первый раз устраивали истерики. А одна девушка даже попыталась вышвырнуть коляску из окна… и откуда только силы взялись?
        - Что мне делать? - глядя на то, как Слава пытается развернуться в узком больничном коридоре, беспомощно спросила я.
        - Ничего. Просто будьте рядом. Прислушивайтесь к нему, смотрите на него. И просите его почаще.
        - О чем?
        - Обо всем. Вбить гвоздь, помыть посуду. В мире множество болезней, но всего два типа больных, так говорил один из профессоров, у которого я училась. Одни наживаются на своем недуге, другие, наоборот, делают вид, что с ними ничего не произошло. Ваш муж, Валерия, не будет целыми днями лежать в постели и требовать, чтобы вы поправляли ему подушки и чесали пятки. Он из другой породы.
        - Это хорошо, - кивнула я, но заметив сомнение в глазах Алисы Григорьевны, уже менее уверенно добавила: - Это же хорошо, так?
        - Как посмотреть. Доброслав никогда не примет своего состояния до конца. Каждый сочувственный взгляд, каждое напоминание о своей неполноценности, станут для него подобны удару ножом. И дело тут вовсе не в пресловутой гордости. Сейчас я скажу, возможно, крамольную мысль, но люди, с рождения лишенные возможности слышать, видеть, самостоятельно передвигаться, не так несчастны, как те, кто уже в сознательном возрасте стал таковым. Первых мучаются только от ограничений, от невозможности быть нормальными. Вторых терзают еще и воспоминания о том, что когда-то они были как все. Ваш муж будет стараться до конца, до последнего сохранить свою прежнюю жизнь. Даже когда станет совсем невыносимо. А потому вы должны быть крайне внимательны, превратиться в некое подобие сверхчувствительного прибора. И еще вы должны быть готовы к тому, что Доброслав захочет со всем покончить.
        - В каком смысле?
        - В прямом. Как обычно кончают с бесполезным существованием?
        Такого жесткого, даже жестокого ответа от Алисы я не ожидала. Кажется, ужас, отразившийся на моем лице, был столь явным, что врач поспешно заговорила:
        - Сейчас не нужно об этом думать… Я ни в коем случае не хотела вас напугать!
        - Но напугали, - оттолкнув руку невролога, поспешила к мужу.
        И все же Алиса Григорьевна оказалась права хотя бы в том, что любую мою попытку помочь даже в самой малости, супруг воспринимал в штыки. Зато, когда я принесла ему квитанции за газ и свет и попросила разобраться с ними, как Слава всегда делал, он с такой благодарностью на меня посмотрел, будто я выполнила его самое горячее желание. Правда, уже через несколько минут, запутавшись в цифрах, Доброслав проклял всех и вся на свете и с руганью отбросил счета подальше.
        - Ничего, позже разберешься, - стараясь следовать совету докторов и быть терпеливой, пробормотала я.
        Потом, когда муж уснул, собрала бумажки и убрала их подальше с глаз долой. К счастью, на следующее утро Слава уже не помнил ни о каких квитанциях. Он блаженно улыбался, глядя в окно на засыпанные снегом улицы, и от этой улыбки мне делалось нехорошо. Я знала, что через минуту или час, или мгновение помутнение пройдет, и эта улыбка маленького ребенка сменится скорбной гримасой мужчины, потерявшегося во времени и пространстве.
        Я не представляла, что творится в голове Доброслава. Ее рентгеновские снимки были для меня так же малоинформативны, и столь же пугающе, как фотографии взрыва атомной бомбы или узников Бухенвальда. Дмитрий Игоревич толковал про какие-то пораженные участки, выглядящие на снимках как чуть более светлые отметины на темно-сером фоне, но для меня значение имели лишь белые пятна в сознании моего супруга. А тот молчал. На вопрос, в каких облаках он витает, Слава неизменно отвечал: «Неважно, я уже спустился на землю». Настаивать на откровениях я не решалась. И только перед самой выпиской поздно вечером любимый неожиданно заговорил:
        - Если сравнить сознание с огромным зданием, то складывается ощущение, будто в мое пришла бригада строителей и начала полномасштабный ремонт. Я открываю комнату, а там оказывается целый склад. Пытаюсь понять, что из этого стояло тут раньше, какими были стены, какая люстра висела на потолке, но все бесполезно. Все воспоминания, как столы и кресла - переставлены, перепутаны. Даже перегородки кое-где сломаны, так что я приходится долго блуждать в поисках нужной лесенки или коридора. Хуже всего с тем, что находится на самых верхних этажах. Полный кавардак… С подвалом, то есть с более ранними воспоминаниями дело обстоит лучше. Наверное, поэтому я все чаще спускаюсь туда.
        - Никогда не замечала в тебе любви к ассоциациям, - как-то нервно хмыкнула я в ответ.
        - Просто так проще. Проще, чем думать о том, как мои серые клеточки с каждым днем отмирают одна за другой. Ремонт. Да, у меня в голове ремонт…
        Больше я ничего не стала говорить. Но через две ночи мне приснился кошмар, будто я брожу по огромному отелю в поисках своего номера. Открываю одну за другой двери, но за ними нет ничего, кроме кромешной тьмы. Никаких указателей, никаких номерков. Только бесконечно длинные проходы, едва освещенные голыми лампочками. Я проснулась в холодном поту, не помня, нашла ли нужную комнату или нет.
        Домой мы возвращались на машине дяди Алика - старой, но надежной «Ниве». На мою просьбу о помощи мамин второй муж откликнулся как всегда, с охотой. Я тут же оговорилась, что если ничего не выйдет, не обижусь. Но дядя Алик лишь возмущенно затарахтел:
        - Не сходи с ума, девочка. Ты знаешь, для меня ты как родная дочь.
        - Спасибо… Для меня вы тоже как второй отец. - И ничуть не слукавила.
        Мои родители не развелись лишь по одной причине - развод они посчитали слишком хлопотным делом, предпочтя просто молча разъехаться, для надежности, поселившись в разных странах. Их разрыв стал для меня подобен грому среди ясного неба. Мать никогда не любила выносить ссор из избы, в своей скрытности доходя иногда до абсурда. Она всегда проводила четкую границу между собой и остальным миром, включая в последний и собственное чадо. Так что, когда на другой день после нашей со Славой свадьбы отец пришел нас навестить, и уведомил, что через полтора часа у него самолет, я, мягко говоря, была в шоке.
        - И надолго ты улетаешь? - спросила.
        - Боюсь, на больший срок, чем ты рассчитываешь, - туманно ответил отец. - Возможно, прилечу на Новый год, но обещать не могу.
        - На Новый год? - тупо переспросила я. - Но ведь до него еще пять месяцев…
        Тогда-то он все и выложил. Про то, что с матерью они уже давно не живут как супруги. Что в Канаде его ждет друг и место в фирме. И, конечно же, он по-прежнему любит до безумия свою малышку, желает ей огромного счастья и известий о скором прибавлении в нашем сумасшедшем семействе. После чего с совершенно невозмутимым видом отставил чашку с нетронутым чаем и объявил, что ему пора ехать.
        - Папа, - остановила я его уже у самого порога, - ты сейчас все это серьезно? Почему я ничего не знала?
        - Мы с мамой посчитали, что не стоит портить тебе последние месяцы свободной жизни своими дрязгами. Ты ходила такая счастливая. Теперь, когда у тебя есть муж и свой дом, мое сердце тоже стало спокойно. Не думай, это не спонтанной решение. Наши отношения с Риммой давно перешли в стадию приятельских. Она дорога мне, но смысла жить с ней под одной крышей я не вижу. Мы провели вместе чудесное время. Запомни это и не ругайся с матерью, поняла?
        Я и не стала. Просто пару месяцев не разговаривала, вот и все. Как бы отец не старался меня уверить, что счастлив, что ничего дурного не произошло, но я понимала: он в этой ситуации - пострадавшая сторона. Мать принимала его любовь, как должное. Да, они не ругались, я не помню, чтобы при мне было сказано хоть одно грубое слово. Зато в моей памяти явственно отпечаталось то, с каким равнодушием она смотрела на отца, когда тот совершал какой-то промах. Не злостью, не обидой, а именно равнодушием. И когда я захлопнула дверь за отцом в тот день, в день после моего бракосочетания, то поклялась себе, что никогда не буду доводить до такого. И если мои чувства к Доброславу остынут, сразу же сообщу ему об этом.
        С тех пор отец приезжал к нам два раза в год, чаще не выходило. Как и обещал, на Новый год и еще на мой день рождения. Но сейчас было лишь начало декабря, и помочь с переездом из больницы было некому, кроме дяди Алика. Сгрузив Славу обратно в коляску, он тяжко выдохнул и шутливо воскликнул:
        - Эх, рано я бросил занятия в спортзале!
        - И это учитывая, что мои мозги наполовину ссохлись, - глядя куда-то перед собой, мрачно пошутил муж. - А так-то я почти на полкило больше весил.
        Дядя Алик громко заржал, словно услышал самую смешную шутку в своей жизни. Потом отер выступившие слезы, оправил свои усы и совершенно серьезным тоном ответил:
        - Ты это, Слава, перестань так говорить. Все у тебя хорошо будет. Я, конечно, не медик, но много чего повидал и знаю, что человек - такая тварь живучая, какую еще поискать надо. Ты меньше о плохом думай, вот и все.
        - Ладно, - подозрительно легко согласился Доброслав. Но я видела, с каким выражением лица тот выслушивал старика. Челюсти мужа сжались, дыхание замедлилось, словно он готовился броситься в бой. - Буду думать о хорошем.
        Я все еще не могла привыкнуть к тому, что больше не надо задирать голову, чтобы посмотреть Славе в глаза. Не могла привыкнуть к тому, что за всем приходится ходить самой, не могла привыкнуть к шороху шин и легкому поскрипыванию колес. В первый раз, когда пришло время Славе купаться, он кинул в меня расческой.
        - Выйди, - орал он, как ненормальный. - Выйди отсюда!
        Мне пришлось подчиниться, но пока мужчина мылся, я мучительно прислушивалась к каждому плеску. Спустя двадцать томительных минут он сам открыл дверь и тихонько позвал меня:
        - Лера, подойди.
        - Да, - как ни в чем небывало появилась я перед грозны очи барина.
        - Помоги мне отсюда выбраться, у меня голова кружится.
        Дело было вовсе не в голове, и я это отлично знала. Доброслав мог двигать ногами, но те плохо слушались. Кое-как, одной рукой держась за краешек ванной, другой - за мое плечо, он перешагнул на резиновый коврик. В мою сторону Слава старался не смотреть. Мне же оставалось усиленно делать вид, что не замечаю его слезы, собравшиеся в уголках глаз. Потом он вытирался. Сам. Руки едва заметно дрожали, не понять - болезнь тому виной или переживания. Я тем временем вытирала брызги на полу.
        - Иди, - глухо, невнятно. - Я дальше без тебя.
        Пришлось оставить его. Сесть в гостиной и включить телевизор. Громко, чтобы не слышать повторяющихся размеренных ударов кулака о колено. Чтобы Слава не услышал в свою очередь мой плач. До конца дня мы старались не пересекаться, хотя двухкомнатной квартире это довольно сложно сделать. Ничего, выкрутились. Слава сушился феном на кухне, пока я закидывала вещи в стирку и убирала флакончики с шампунями и мылом обратно в шкафчик. Потом он перешел в гостиную, а я отправилась читать книгу в спальне. Муж сам перебрался в кровать, благо, она у нас довольно низкая. И к тому времени, как я закрыла глаза, уже крепко спал, повернувшись ко мне спиной.
        Лекарства, напоминания, развешенные по всей квартире, словно перья огромной чудной птицы, угодившей в терновый куст. Все вернулось на круги своя, кроме ежедневных прогулок. Спускать и поднимать Доброслава вместе с коляской в одиночку я не могла, так что пришлось ограничиться выездами на балкон. Каждый день, понемногу, мы занимались специальными упражнениями, чтобы мышцы на ногах окончательно не атрофировались, а главное, чтобы мозг не забыл, какие к мышцам надо слать сигналы. Но ни к середине, не к концу декабря Слава так и не пошел. Максимум, чего мы добились, так это передвижения с опорой на два костыля. Но в основном Слава предпочитал просто сидеть в кресле или на кровати. Выданную больницей коляску пришлось вернуть, и я не знала, как еще заставить мужа двигаться. К тому же мой больничный давно подошел к концу, так что пришло время вернуться к работе. Оставлять мужа одного даже на полдня я категорически отказывалась. Но на предложение пригласить к нам свекровь, Доброслав ответил категоричным «нет».
        - Ни в коем случае! Я еле уговорил ее не приезжать, а ты хочешь поселить этот причитающий фонтан слез тут?! Лера, если моя мать увидит меня в таком состоянии у нее случиться удар. Прошу тебя, не превращай мою жизнь в бесконечные поминки. Давай наймем сиделку, а?
        - За какие деньги?! - впервые за несколько дней взорвалась я. - Ты не работаешь, у меня зарплата двадцать три тысячи. Одни твои лекарства нам в десятку обходятся, и ты желаешь, чтобы я еще семь-десять тысяч отваливала незнакомому человеку? Слава, я понимаю, ты не хочешь шокировать свою мать. Но и ты пойми меня правильно: мы не настолько богаты, чтобы беречь чьи-либо нервы.
        - Только не мать… прошу! - даже руки умоляюще сложил.
        - Хорошо. Я посоветуюсь с Алисой Григорьевной. Может, у нее какой вариант найдется… не знаю…
        Тем же вечером я поделилась своими переживаниями с дядей Аликом и получила неожиданный ответ:
        - Почему ты раньше ничего не сказала? Я тут сижу в своей берлоге, и поболтать не с кем, а моя Лера какую-то там сиделку звать собралась! Ишь, чего удумала. Да я завтра же к вам приеду. Во сколько ты на работу уходишь? Вот, ровно в полседьмого жди.
        Не знаю, о чем эти двое разговаривали и чем занимались, пока меня не было, но уже через неделю дядя Алик и Доброслав стали не разлей вода. Они и прежде неплохо общались, а тут я вовсе почувствовала себя лишней. Особенно, когда однажды в пятницу вечером вернулась с родительского собрания и застала обоих мужчин за просмотром какой-то комедии. Оба хохотали так, что их смех был слышен еще в подъезде.
        - Что у вас творится? - быстро скинув обувь, проскользнула я в комнату.
        - Садись, Лерик, с нами, - обратил в мою сторону красное, с сияющими глазами лицо любимый. - Мы с Аликом тебе омлет оставили, закачаешься!
        - Омлет… хорошо.
        Пока раздевалась и мыла руки, до меня доносился их смех. Даже любопытно стало, что же за фильм показывают. Какого же было мое изумления, когда вместо какого-нибудь «Мальчишника в Вегасе» или старой доброй советской кинокартины, я увидела на экране мужчину в инвалидном кресле, над которым потешался чернокожий парень.
        - «Один плюс один»[57 - «1+1» (фр. Intouchables - «Неприкасаемые») - французская трагикомедия 2011 года, основанная на реальных событиях об успешном аристократе Филиппе, который в результате несчастного случая оказывается в инвалидном кресле и берёт себе в качестве помощника чернокожего бывшего преступника - Дрисса. Главные роли исполняют Франсуа Клюзе и Омар Си. Премьера во Франции прошла 2 ноября 2011 года. В России фильм вышел в прокат 26 апреля 2012 под названием «1+1»]. Серьезно?
        - Ох, я сейчас умру… - держась за живот, простонал Доброслав.
        Он так и не понял, почему я молча вышла из гостиной. И почему остатки омлета отправились в мусорку, минуя мою тарелку. Или понял, но сделал вид, что ему наплевать.
        Возможно Славе, и правда, было смешно. Но меня это все задело.
        Это издевательство. Надо мной, над своей матерью, над людьми, которые из шкуры вон лезли, чтобы помочь Доброславу. Он все превратил в шутку, даже не так, в насмешку над нами и над собой. Мол, смотри какой я неуязвимый, какой крутой. Подумаешь, никогда не смогу ходить. Подумаешь, теряю рассудок! Главное ведь позитив, так? Главное - думать о хорошем. Так ведь вы любите говорить. А сами - ходячие фонтаны слез, а сами превращаете мое существование в вечные поминки. Слава мог ничего из этого не говорить, я и так все услышала в его надсадном смехе.
        На следующий день я позвонила дяде Алику и попросила его больше не приходить. Соврала, что Слава согласился, чтобы с ним сидела свекровь. А сама крепко задумалась, что же мне теперь делать? На разрешение проблемы у меня было всего два дня.
        Рыба
        Символ правой руки. Один из «лечебных» знаков. Обладает общим успокаивающим эффектом, нейтрализует приступы паники, помогает при невротических расстройствах. Пишется либо черным, либо спокойными сине-зелеными тонами.
        1/14
        Воскресенье, двадцать четвертое декабря было солнечным и погожим. Так бы написали, наверное, в летописях наши потомки, если бы кому-то пришло в голову записывать столь прозаические вещи. Имей я привычку вести дневник, то под этой датой размещался бы текст следующего содержания: «Сегодня я проснулась от необычайно острого ощущения счастья». Именно так все и было. И солнце, которое, казалось, отражалось от всех возможных поверхностей, и то самое ощущение счастья. Но и летописи, и дневник, не в силах были передать того, что творилось в тот день в нашей квартире.
        Едва проснувшись, еще пребывая какой-то своей частью в стране грез, во вчерашнем днем, в ускользающем прошлом, я услышала глухое бормотание миксера. Ноги сами спустились на пол, руки - натянули халат на голые плечи. Темные пряди волос мотались перед глазами, и я смутно понимала, что надо бы их хоть как-то уложить, но в тот день так этого и не сделала.
        Мир привычно расплывался: очки остались на столике. Челюсти сводило от зевка, хотя не выспавшейся я себя не чувствовала. Вспомнилось, что вроде, зевки как-то связаны то ли с избытком, то ли с недостатком в организме кислорода. Вспомнилось, и тут же забылось. Перелетные мысли, как их называл Слава. Те, которые в голове не задерживаются, а будто бы лишь касаются тебя кончиком крыла и исчезают.
        А вот и сам Доброслав. На долю секунды я забыла о его болезни, о потери сознания, судорогах, снимках, инвалидной коляске. Еще мгновение, и радость, пробудившая меня, сменилась ужасом обрушившейся на голову правды. Лишь спустя вдох и выдох все вернулось на свои места. Теперь я могла рассмотреть, чем же мой муж так занят с утра пораньше. А он готовил. Блестящей столовой ложкой наливал на раскаленную сковороду жидкое тесто из большущей металлической миски. Тесто шипело и тут же сворачивалось, не успевая растечься по всей поверхности.
        - Газ убавь, - крикнула я от входа. - И масла так много зачем налил? Это же оладьи, а не пончики.
        - Извини, - смущенно улыбнулся Слава, но моему совету последовал. - Давно практики не было, забыл, как правильно делать.
        - Попросил бы меня, если так оладий хотелось, - заглядывая в миску и принюхиваясь, пожала плечами.
        - Нет. Я сам хочу. - Доброслав подковырнул вилочкой один из оладушков, убедился, что тот еще сыроват и бледен и оставил в покое.
        - Ты тесто на чем замешивал?
        - На кефире.
        - У нас есть кефир? - удивилась я.
        Из всех кисломолочных изделий мною употреблялись лишь творог и йогурты. Слава иногда покупал ряженку по большим праздникам, а точнее, когда надоедало пить один кофе с чаем, но кефир был редким гостем в нашем доме.
        - Соседка со второго этажа принесла, - неотрывно глядя на плиту, словно боялся, что оладьи совершат какую-то подлость и, например, в мановение ока обуглятся, признался муж. - Там еще яйца, как она уверяет, домашние, и сыр.
        - Тоже домашний?
        - Наверное. Выглядит, как недозревший адыгейский.
        - И с чего такая щедрость? - удивилась я.
        - Последняя милость умирающему, - неожиданно фыркнул Слава, заставив меня замереть с протянутой к дверце холодильника рукой и часто-часто заморгать. - Ну, она, ясен пряник, выразилась несколько иначе: «Для поправки здоровьица». Но смысл от этого не меняется.
        - Надо было отказаться. Нам чужие подачки не нужны.
        - Вот еще! Лерик, пусть несут. Пусть хоть авоськами тащат, главное, чтобы яички без сальмонеллы были, а маслице из коровьего молока. Дают - бери, а бьют - беги, не так ли?
        - И ты так спокойно об этом говоришь…
        - А как мне об этом говорить? - Наконец, пришло время переворачивать оладьи. - Я что, должен, по-твоему, отшивать всех? Идите отсюда, нам никакие презенты не нужны! Таким образом?
        - Это ведь… просто…
        - Что?
        Оладьи снова заскворчали, и до меня вдруг дошел их аромат. Желудок, саботажник эдакий, требовательно заурчал.
        - Про таких людей моя мать говорит, что они затыкают свою совесть куском сала. Руку готова дать на отсечение, о твоем здоровье Лариса Васильевна думала в последнюю очередь. Такие дамочки делают что-то вроде «обязательного списка добрых дел на сегодня», а потом про себя ставят галочки: «Ага, в церкви свечку поставила, голубям кусок булки покрошила, старому пердуну из третьей квартиры втык сделала, чтобы больше в мусоропровод свои проклятые бутылки не сбрасывал… ах, да, у меня же там сыр завалялся, надо тому калечному сверху отнести».
        - Моя бабушка таких называла бухгалтерами. Говорила, они вечно сводят баланс между хорошими, по их мнению, делами, и случайными проступками, в надежде, что их с Господом подсчеты сойдутся. Я знаю, Лера. Но какова бы не была причина их щедрости, надо пользоваться ею. Рано или поздно все к нам возвращается: и хорошее, и дурное.
        - Да? - иронично вопросила я, присаживаясь рядом. - И чего же мы с тобой, скажи на милость, сделали такого плохого, что нас так наказывают? Признайся, Слава, может, ты убил кого-то, а я о том не знаю? Просто иначе у меня никаких объяснений не находится.
        - Думаешь, у меня они есть? - снимая первый оладушек со сковороды, впервые за утро посмотрел на меня Доброслав. - Думаешь, мне самому не интересно: почему именно я, почему сейчас, почему так? Может, какой-то из моих предков нагрешил. Или я сам в прошлой жизни был плохим человеком. Никто нам с тобой не ответит. Это то же - сведение счетов, то же своего рода игра кто кому должен. Почему, за что? А если ответ прост: без причины, просто так, тебя это устроит?
        - Полагаешь, нам просто не повезло?
        - Если и так, если не повезло… Но опять же: если какой-то шутник бросил кости и они вот так выпали, тебе станет от этого легче? Не-а. Почему-то мы привыкли все хорошее воспринимать, как должное. А когда какая-нибудь гадость обрушивается, сразу начинаем копаться: с чего бы это? В себе копаемся, на небеса косо смотрим. А может, не надо? Может, надо просто вот взять и начать радоваться.
        - Чему?
        Муж подцепил на вилку второй оладух и, смачно откусив сразу половину, прошамкал:
        - Как шему? Вот, шыра принешли. - Прожевал, проглотил. - Утро какое чудное, да и я еще не умер. Разве нет поводов?
        - Издеваешься? - От хорошего настроения не осталось и тени. - Как ты можешь об этом так спокойно говорить? Как?
        - А как я должен? Заливаясь слезами? «О, боги, я умираю… час мой пробил, а я еще не встретил свою тридцать первую весну…» Так, что ли? Лерик, перестань. Иногда мне кажется, будто это в твоей голове что-то сломалось. Какой-то приемник или передатчик, отвечающий за правильное преобразование сигнала. Ты все воспринимаешь в черном цвете.
        - А у тебя перед глазами одна сплошная радуга и единороги! - не удержалась я от гневного восклицания. - И все-то у тебя замечательно, и все-то превосходно, и, вообще, нам только и остается, что скакать от радости! Слава, я понимаю… ты пытаешься не пасть духом. Это прекрасно. Но… почему вместо облегчения я чувствую, будто надо мной собираются тучи, и вот-вот шарахнет молнией? Если тебе страшно, просто скажи об этом. Я ведь не осуждаю тебя. Не говорю: «Ты должен с достоинством переносить страдания». Прошу, поговори со мной…
        - Я и говорю! - взвился мужчина. - Я говорю, но ты меня не слышишь! Мне осталось несколько месяцев, и вместо того, чтобы прожить их нормально, я постоянно только и думаю о том, как ты страдаешь! Да, мне страшно. Любому было бы страшно. Но меня страх не превратил в безмозглую курицу.
        - Хочешь сказать, что меня - превратил? - в свою очередь завопила я.
        - Нет… Ты опять не о том! Я устал, Лера. Устал переживать. Устал размышлять… обо всем этом. Двадцать четыре часа в сутки. О своих разъедаемых какой-то дрянью мозгах, о том, что скоро не смогу слышать или ослепну, или стану ходить под себя. Просто не хочу. Это не значит, что я опустил руки. Или что перестану бороться вместе с тобой. Знаешь, что хорошего в моей болезни? Иногда в голове все настолько перепутывается, так странно переплетается, и ничего не остается. Ни горя, ни обид… Это как полет, как сон… Я ощущаю себя ребенком или подростом. Мое прошлое теряет надо мной власть, и впереди оказывается такой простор еще непрожитой жизни. Словно… когда просыпаешься рано, в сумерках в выходной день и понимаешь: у тебя есть еще два, три часа, которые ты можешь потрать, как угодно. И тебя охватывает такое чувство такого всемогущества!
        Доброслав замолчал, подтянул к себе миску с тестом и принялся сосредоточено выкладывать новую партию оладушков. Только покончив с этим невероятно важным делом, он совсем иным тоном продолжил:
        - А потом я прихожу в себя и понимаю, что просто забыл про будильник, и он вот-вот прозвонит. «Динь-дон, динь-дон, это твоя смерть пришла». Разве у тебя никогда не было такого? Когда ты вдруг понимаешь конечность собственного существования. Я раньше цепенел от этого. А сейчас веришь, нет… все чаще вместо ужаса приходит облегчение. Все кончится. Вот эта вот дрянь, - Слава указал на свой висок, - склероз, органическое поражение или как его там… эта цепь химических реакций, превращающая нормального человека в идиота, она не успеет. Она отправится в землю вместе со мной.
        - О чем ты говоришь? - прошептала я. Доброслав выглядел совершенно нормально. Взгляд его был ясным, руки крепко держали вилку, которой он снова начал орудовать, переворачивая оладьи. Ни намека на приступ. И все же слова мужчины отдавали безумием.
        - О том, что ты должна меня отпустить. Если врачи скажут, что меня не вылечить, дай мне уйти спокойно. Дай мне уйти тогда, когда я сам этого пожелаю. Я хочу радоваться, пока могу. А когда причин для радости больше не найдется, то и смысла жить не останется.
        - Ты что, хочешь…?
        - Увы, в нашей стране нет эвтаназии. Наверное, наш народ настолько обожает мучиться, что и продление чужих страданий почитает за великое благо, - приподняв краешек губ, ответил супруг.
        Я не могла поверить своим ушам. Он же обещал, он же только минуту назад уверял меня, что не сдался. Тогда почему?
        - Сегодня отличное утро, и эти вкусные блинчики… А завтра обещал заехать мой друг из института… а потом Новый год, который я хочу отпраздновать, как полагается. Так что не бойся, сражение не окончено. Тебе придется еще долго терпеть мои закидоны. Не надо сейчас об этом думать, хорошо, Лер? Просто учти: я не хочу доживать свой век парализованным психом в подгузниках. Если будет хоть какая-то возможность укоротить мои страдания, и твои, кстати, тоже, то надо ею воспользоваться. Ага?
        - Нет, - решительно запротестовала я. - Нет, нет. То, о чем ты говоришь - это же самоубийство! Я не могу, не стану ничего тебе обещать. Вот еще!
        - Лера, Лера, эй! Взгляни на меня! - Мое лицо охватили руками, заставив смотреть только перед собой. - Помнишь, ты сама говорила о том, насколько неправильно, когда безнадежно больных людей насильно держат в больницах. Тот мальчик, Чарли. Да? Как ты тогда назвала протестующих?
        - Кучка сочувствующих праведников… - припомнила я с трудом. - Ты путаешь мягкое с теплым!
        - Я ничего не путаю, - упрямо возразил Слава. - Тот малыш… он не мог возразить. Не мог высказать свое мнение. А я высказываю, четко и громко. И хочу, чтобы ты приняла его к сведению, потому что, Лера - любовь, это когда ты слушаешь и слышишь другого человека. Любовь, когда ты поступаешь так, чтобы ему было хорошо. Смерть - это естественно. Жить, подобно бревну, без мыслей и чувств, без надежды на будущее - вот самое ужасное, что может произойти с человеком. И да, ты можешь не соглашаться. Я и не требую согласия. Только одного: обещай, что не станешь меня спасать, когда станет поздно.
        - Нет… нет… - Я больше не могла смотреть на Доброслава, и едва он ослабил хватку, уткнулась ему в плечо.
        - Просто скажи: «Да, хорошо», - продолжал он меня мучить.
        - Да, - не выдержала я. - Хорошо, хорошо, хорошо, черт тебя подери! Если захочешь подохнуть, дело твое!
        - Вот и умница, - неожиданно широко улыбнулся муж. - А теперь давай завтракать.
        - Да пошел ты!
        У меня уже не было сил с ним бороться. Я так и осталась недвижно сидеть на табуретке, пока Слава раскладывал оладьи по тарелкам, искал в ящиках варенье, а в глубине холодильника сметану. На нашей маленькой кухне ему обычно было тесно, но сейчас размеры играли Доброславу на руку. Опираясь одной рукой на стол, а под вторую подставив костыль, он легко достал все необходимое, ничего не разбив, не разломав и не пролив. Большая редкость в последнее время.
        Кроваво-красное вареньем медленно капало с ложки. Холодок прошелся по спине, свивая кокон на месте сердца. Это было слишком жестоко - просить о подобном. И слишком глупо, ведь никто не вывешивает белый флаг, не сделав ни одного выстрела. А хуже всего, что Доброслав все тщательно обдумал и обставил заранее. Его просьба, нет, требование не было ни сиюминутной блажью, ни результатом помутнения. Я чувствовала себе преданной, брошенной. И пусть Слава вынудил меня дать обещание, но следовать ему я не собиралась.
        Потому что иначе бездна распахнется и для меня.
        Рыболовный крючок
        Символ левой руки. Второй лечебный знак. Применяется при терапии маний и зависимостей, в том числе наркотической и алкоголической. Пишется яркими теплыми тонами, обязательно упорядоченно и на большой площади.
        2/14
        Антонина Шаталова думала, что повидала в своей насыщенной событиями жизни если не все, то почти все. Но дрыхнущий на грязном резиновом коврике директор строительного холдинга заставил ее уверенность дрогнуть. Судя по жалким остаткам в стоящей рядышком бутылке, вылакал он не меньше полулитра виски.
        - И что мне с тобой делать? - спросила Тоня у неподвижного, сладко сопящего тела.
        Просто отпихнуть бывшего мужа в сторону и бочком-бочком протиснуться в квартиру не позволяла… нет, не совесть. Тунгусов упаковался в теплое пальто, да и в подъезде не было холодно, так что замерзнуть директору не грозило. Но мысль о том, что будет, когда алкоголь хотя бы частично расщепится, и Тимофей придет в себя, пугала.
        Поставив сумки на пол, Антонина предприняла попытку для начала усадить бывшего мужа. Тот слабо отбрыкивался, бормоча что-то о проклятых бабах и скользких лестницах, но усадить себя все же позволил.
        - Отлично, пункт первый выполнен, - похвалила себя женщина, ковыряясь ключом в замочной скважине.
        Будь неладен тот засранец, который вечно выключает свет в подъезде. Находятся же такие люди! В сортир-то свой, небось, не со свечками ходят, и газеты не при лучине читают. А остальным, значит, как кротам в потемках шарить приходится. И ведь предлагал ей Тунгусов квартиру в более благополучном районе. С охраной, камерами и нормальными соседями, а она, дура, не соглашалась. Хотя, тогда бы Шаталова не встретилась со своим ангелочком.
        От мысли о белокуром парнишке у Тони все внутри потеплело, словно она тоже хлебнула горячительного. Даня… ее алкоголь и ее наркотики. Сладкий, как те пирожные, что мальчишка однажды приносил ей. «Марципановое небо». Все правильно. С ним Тоня и чувствовала себя, если не как на небесах, то уж точно где-то далеко от всех земных проблем. Он давал ей шанс забыть и о забитом детстве в деревне, и о первом муже, и об этом вот недоразумении, которое снова начало сползать спиной по стенке. Надо быстрее открыть дверь, иначе на второй подход к «снаряду» Тоню просто не хватит.
        В фильмах обычно пропускают сцену затаскивания пьяного тела, в крайнем случае, снимают, как хрупкая девушка сгружает здоровенного мужика на кровать и стаскивает с него обувь. Иногда и не стаскивает, а, смахивая со лба пот, оставляет тело лежать лицом вниз. Наутро же перепивший субъект обнаруживает себя заботливо укрытый одеялом и раздетым едва ли не до трусов. Вот в чем заключаются настоящие чудеса кинематографа, а не в заурядных летающих крепостях и нарисованных на компьютере страшилищах.
        Даже поставить Тунгусова оказалось делом непростым. А Тоне предстояло еще каким-то невероятным образом дотащить его хотя бы до ближайшего дивана. От того, что бывший супруг шевелил ногами, лучше не становилось. Ноги заплетались и норовили увести куда-то не в ту сторону. Когда же не слишком драгоценный груз был кое-как спихнут с плеча, Шаталова чувствовала себя так, словно целый день таскала на стройке кирпичи. В пору самой завалиться тут же, благо, Тоня была женщиной крепкой. Правда, последние десять лет жизни в городе сделали ее более изнеженной, но не настолько, чтобы забыть о брошенных за порогом пакетах.
        Она так и оставила Тимофея в гостиной. Только обувь, как и полагается в фильмах, стащила. И так от входной двери до дивана теперь тянулась грязная полоска. Надо позвонить в клининговую компанию - заодно пусть хорошенько вытрясут ковры и пропылесосят шторы, а то у Шаталовой начало складываться подозрение, что этим никто до нее не занимался. В воздухе, несмотря на постоянное проветривание, ощущалась какая-то затхлость.
        Сама, разгрузив покупки, забаррикадировалась на кухне. Она никогда прежде не видела мужа таким. То есть, он, конечно, иногда хватал лишнего, но ни разу не допивался до состояния «где положишь, там и останется». Гадать, что явилось причиной столь нетипичного для Тунгусова поведения, не приходилось.
        Их брак нельзя было назвать идеальным, но когда Тоня пожелала все прекратить, директор «ДиректСтроя» ответил ей всего одним предложением:
        - Только через мой труп.
        - Тунгусов, ты сбрендил? - В тот момент Тимофей, действительно, смахивал на бывшего пациента Бедлама. - Думаешь, какой-то штамп в паспорте меня удержит?
        - И что ты собираешься делать? Вернешься в свои Головешки коров доить? Или, как раньше, паленой водкой торговать? Не думал, Тонечка, что у тебя такая короткая память. Напомнить, как ты чуть ли не на коленях меня молила забрать тебя из того дерьма, в котором плавала?
        - И за это я тебе благодарна, - перебила его Шаталова. - Правда. Только вот не пойму: ты это выставляешь, как самый большой подвиг. Притащил деревенщину, отмыл, в красивые тряпки одел и теперь думаешь, что она будет всю жизнь тебе задницу лизать? Так что ли? Извини, я этого делать не собираюсь. Ты мне помог, признаю. Но только наш спектакль на тему Золушки и прекрасного принца слегка затянулся. Сказочки для детей, Тунгусов. А мы с тобой, вроде, взрослые люди. Так что давай не портить друг другу жизнь.
        Женщина протянула Тимофею копию заявления на развод. Несколько секунд тот таращился на бумажку, а потом произнес:
        - Ты не можешь так со мной поступить. Я тебя люблю, - таким тоном, словно это признание могло служить оправданием всему.
        Как универсальное заклинание, как панацея от всех болезней на земле. «Я тебя люблю» - три слова, но что именно кроется за ними?
        В их с Тунгусовым случае, это были дорогие украшения, отдых на берегах самых теплых морей. Это были огромные букеты цветов. А еще - бессонные ночи в одиночестве, пока он решал дела своей фирмы. И постоянные скандалы по любому поводу. Ты не то сказала тому-то, ты не так посмотрела на того-то. Патологическая ревность мужа то же не улучшала ситуации. Шаталова чувствовала себя цирковой собачкой, которую глупый дрессировщик наказывает и поощряет без какой-либо системы.
        Он никогда к ней не прислушивался. Для Тунгусова Тоня так и осталась продавщицей в сельпо, глупенькой девкой в дешевой блузке, застегнутой ровно на столько пуговиц, чтобы привлечь как можно больше мужчин-покупателей и не вызвать при этом злобу у женщин. Но тогда, спрашивала себя и мужа Шаталова, тогда почему он дал ей должность в своей фирме? Зачем таскал на все званные вечера? Если считал, что цена Тоне - гнутый медяк, для чего отваливал сотни тысяч на каждый ее каприз? Тимофей утверждал, что это - их-за так называемой любви. Но тут-то их представления о том, что скрывается за этим словом из шести букв, разнились.
        Наверное, муж был прав, когда называл Шаталову «дурной бабой». Она дурна, это точно. Она перепутала любовь с чем-то другим, с каким-то иным чувством, включающим уважение к партнеру, принятие его как целостной личности, а не только обладателя красивого личика и приятного голоса. А, может, просто любовь Тунгусова не имела ничего общего с ее, Тониной любовью? Они будто говорили с мужем на разных языках. Свобода - деньги, планы на будущее - покупка новой машины, преданность - послушание.
        Дома Тимофей вел себя как начальник, на работе… порой как озабоченный подросток. Первый раз, когда они заперлись в его кабинете посреди рабочего дня, Шаталова даже порадовалась пылкости мужа. Но потом это стало надоедать, а через пару лет просто - бесить. Конечно, у каждого свои, так сказать, предпочтения. Но когда по офису поползли слухи, мол, теперь понятно, в чем это у нас госпожа начальник отдела по связям профи, Тоне стало просто-напросто противно. А что же Тунгусов? Просто отмахнулся:
        - Ну и что? Пусть трепятся.
        - Мне неприятно, понимаешь? Я чувствую себя… не как твоя жена, а как дешевка с улицы.
        - Да ну? А я думал, тебе нравятся наши «совещания», - усмехнулся директор. - Ладно, если тебе так мешают чужие перешептывания, я их всех уволю, довольна?
        - Нет, не довольна, - возразила Шаталова. - Так вопросы не решаются.
        - А как они решаются? Это зависть, обычная зависть. Зато теперь мои подчиненные знают, кому принадлежит такая красавица. К тому же… Честно говоря, дорогая, ты меня удивила. Мне казалось, тебе не привыкать к такого рода разговорам. И не только разговорам. Своим-то деревенским пьянчугам ты и не такое, наверняка, позволяла.
        - Что? - Тоне показалось, что она ослышалась.
        - Извини, - к счастью для него, тут же поправился Тимофей, - не хотел тебя обидеть. Просто наплюй на них. Ты - моя жена, а если они об этом забыли, я живо напомню, кто хозяин всей этой шарашки. Да, милая?
        - Да, - сквозь зубы процедила Шаталова.
        Брак чем-то схож с металлоконструкций. Малюсенькое пятнышко ржавчины при неправильной эксплуатации может разрастись как вширь, так и в глубину, сломав весь механизм. Даже если тщательно закрашивать, даже если делать вид, что металл по-прежнему прочен. А таких пятнышек благодаря стараниям Тунгусова вскоре стало слишком много, так что проще выкинуть ржавую железяку на свалку, чем пытаться отчистить накопившиеся обиды.
        Возможно, - и Тоня почти в это верила, - муж не пытался нарочно задеть ее подобными разговорами о прошлом. Да, она не родилась в богатой семье бывших партийных работников, как некоторые. Не заканчивала институтов и курсов бизнес управления. Но даже будучи официанткой в придорожной кафешке на окраине села, она не позволяла себе того, в чем теперь ее так огульно обвинял Тимофей. А быть вежливой и приветливой с клиентами еще никому не возбранялось. Но почему-то Тунгусов упрямо повторял: «Перестань, уже забыла, что в своей деревне делала?» Ничего, ничего она не делала такого, чтобы ее кости теперь перемывали всякие секретарши и мальчики на побегушках.
        На десятом году совместной жизни ни охапки цветов, ни запоздалые извинения уже не могли исправить нанесенного вреда. Металл изъела коррозия, а Тонина душа, наоборот, оделась в непробиваемую броню. Веселость превратилась в цинизм, живость ума в умение везде найти свою выгоду. Цирковая собачка научилась делать трюки, и однажды укусила своего дурака-дрессировщика. Теперь они с мужем разговаривали на одном языке, только вот говорить стало совсем не о чем.
        - Только через мой труп, - повторил Тимофей, отшвыривая копию заявления. - Я слишком много в тебя вложил, чтобы просто так отпустить.
        - Ах, вот она в чем - истинная причина! - расхохоталась Шаталова своим вызывающим грудным смехом. - Серьезно, Тунгусов, я уж было поверила, что ты у меня настоящий романтик. Хвала небесам, пронесло!
        - Смеешься? Тебе смешно, а мне, между прочим, плакать хочется. Только попробуй пойти с этой бумажкой в ЗАГС, я подам на тебя в суд, поняла?
        - За что? - искренне удивилась женщина.
        - Придумаю… это не сложно. А с моими юристами и моими связями ты легко окажешься на пару-тройку лет за решеткой.
        - Угрожаешь?
        - Пока - предупреждаю. Тоня, дважды, нет, трижды подумай, прежде чем совершишь подобную глупость. Неужели не понимаешь: я все для тебя сделаю? Чего тебе не хватает? Хочешь, переведу в другой отдел? Хочешь, завтра же закажу билеты, и мы с тобой отправимся, скажем… во Францию? Париж, устрицы…
        - Думаешь, я так примитивно мыслю? - прервала его излияния Шаталова. - Хорошо. Заявление пока останется у меня. Я никуда не пойду. Не потому что испугалась. Нет. Просто дам тебе время свыкнуться с тем, что милая, послушная женушка больше не желает плясать под твою дудку. А пока ты придумываешь новые угрозы и советуешься со своими дружками-адвокатами, я пару месяцев поживу отдельно. Надеюсь, тебе хватит времени?
        - Отдельно? Где? Уедешь обратно в свои Головешки?
        - Соловешки, это, во-первых. А, во-вторых, я пока начальница отдела по связям, если ты не забыл. И хочу продолжать также добросовестно исполнять свои обязанности, как и прежде. Это ты любишь все смешивать в кучу, а я предпочитаю разделять работу и личные отношения. Сниму где-нибудь квартиру. Уж такую роскошь я могу себе позволить. Или ты мне и зарплату прекратишь выплачивать?
        - Нет, - неожиданно как-то сник директор. - Погоди… Хорошо… Наверное, ты права. Нам надо какое-то время пожить отдельно, во всем разобраться. Не беспокойся, я сам подышу тебе временное жилье. Всего пара месяцев, так?
        - Не утруждай себя.
        Тоня развернулась и, не оглядываясь, вышла из кабинета. Однако вечером к ее подъезду подъехало такси, и водитель объявил, что ему заказали поездку на улицу Коммунаров. А потом позвонил довольный собой Тунгусов и заявил, что снял-таки женщине квартиру. Без особых излишеств, «как ты и предпочитаешь».
        - Но, если хочешь, могу подыскать вариант получше. С охраной, камерами в подъезде и отдельной парковкой.
        - Нет уж, - открестилась от подобной перспективы Тоня. Она была рада уже тому, что вообще убралась из их апартаментов в центре. - Единственное, о чем прошу - не приходи. Если так припечет, лучше позвони заранее, встретимся где-нибудь на нейтральной территории.
        - Ого, а у нас что - война? Может, сразу поделим город. Давай, я записываю: на каких улицах мне лучше не появляться? - хохотнул Тимофей. - Шутки в сторону. Я даю тебе два месяца, чтобы ты перебесилась, но потом - пеняй на себя.
        Шаталова даже ответить не успела, как мужчина повесил трубку. То был их последний разговор. Тунгусов четко следовал договоренности. Даже дал жене месячный отпуск, чтобы она и на работе не появлялась. Почти всю осень Тоня провела, не видя его самодовольного лица, и не слыша очередных оскорблений. И вот - такой «подарочек» под самый Новый год в виде пьяного мужа на лестничной клетке. Конечно, можно позвонить его водителю и охраннику в одном лице, чтобы убрал подальше своего шефа. Но Тоня знала - вернется. Протрезвеет и придет, так что лучше просто дождаться утра.
        Поздний ужин из ветчинной нарезки и свежего огурчика привел Шаталову в доброе расположение духа, а сообщение от Дани придало сил для предстоящего сражения за собственную независимость. Всего две строчки: «Делаю домашку по физике, безумно скучаю», - но как дороги сейчас для Тони были эти слова. Гораздо больше, чем тысячекратно повторяемое Тунгусовым «я люблю тебя».
        Она не выдержала, набрала номер Рябина:
        - Ну, привет…
        - Привет, - тихо ответил парень.
        - Значит, физика? Сила трения, закон тяготения, да?
        - Почему, когда ты это произносишь, мне представляются отнюдь не падающие на голову Ньютона яблоки? - Шаталова могла поклясться, Даниил широко улыбался где-то там, в нескольких километрах от нее.
        - Фу, охальник!
        - Что поделать, сама виновата. Будь моя воля, я бы внес твой голос во всемирный список наследия ЮНЕСКО. А еще лучше, запретил бы использовать, как оружие массового уничтожения. Ты не знала, он превращает мозги обычного человека в кашу всего за несколько секунд? Ты только начала говорить, а я уже готов послать подальше всех этих Кюри, Планков и Нильсов Боров с их нейтронами и ядерными реакциями! А, между прочим, у меня завтра контрольная.
        - Что мне сделать, чтобы облегчить твои муки? - Губы Антонины растянулись сами собой. Иногда она забывала о способностях этого ребенка делать странные, но очень приятные комплименты.
        - Расскажи, чем занята. Этого вполне достаточно.
        - Пытаюсь собрать второй бутерброд.
        - Ай-ай, Антонина, вы на часы смотрели? Не поздновато ли для бутербродов?
        В трубке что-то зашуршало. Видимо, Даниил в задумчивости перелистывал учебник. Иногда Тоня специально прислушивалась к этим фоновым звукам. Пыталась представить своего ангелочка, сидящего за уроками, или бредущего по дороге из школы домой, или лежащего поперек кровати с очередной книжкой. Ей хотелось хоть раз побывать в его комнате, тогда бы делать это стало намного легче. А так приходилось выдумывать множество деталей, гадать, откуда падает на Данино лицо свет, и какого цвета за его спиной ковер.
        На нем, рассказывал сам парень, висела старая казачья шашка, доставшаяся отцу Дани от какого-то то ли прадеда, то ли двоюродного дяди. Шашка была совершенно тупой, но выглядела все равно внушительно. А еще в спальне юноши было жуткое кресло, на которое никто не мог сесть без риска провалиться до самого пола. В нем обычно покоился рюкзак Даниила или его домашняя одежда. Но Тоне недостаточно было рассказов. Она желала сама попробовать усесться в это треклятое кресло, вытащить из ножен шашку, а после долго-долго глядеть на своего любимого мальчика, лежащего рядом.
        - Я сегодня почти ничего не ела. И, вообще, сам, небось, втихаря там чипсы лопаешь? Угадала?
        - А вот и нет. Я плотно поужинал и теперь заедаю ужин мандаринами.
        - Заедаешь ужин? Это что-то новенькое.
        - Аринка так всегда говорит. «Я не ем всякую гадость, я заедаю ужин».
        Разговор затих, но ни Тоня, ни Рябин не чувствовали стеснения. Женщина продолжала слушать доносившееся из трубки дыхание, потом спросила:
        - Где проведешь новый год?
        - Как всегда, у каких-нибудь папиных знакомых. Честно говоря, в этом году я хотел отвертеться от обязанностей сопровождающего, но тогда придется оставить Аринку одну. Сестра мне такой подлянки не простит.
        - Приезжайте тогда ко мне, - вырвалось у Шаталовой.
        - Ты серьезно? И в качестве кого мне тебя представлять?
        - Да, ты прав… - поразмыслив, предложила женщина другой вариант: - Тогда, я могу тебя хотя бы днем ждать? Прошу, хоть на час. И подарок вовсе не обязателен.
        - Не выйдет, - огорченно ответил Даниил. - Первого. Первого я точно к тебе приеду, договорились? Даже если меня запрут в этой комнате, сбегу через окно. Тут всего-то седьмой этаж.
        - Почему тебя запрут?
        - А вот завалю контрольную… - начал было парень, но Тоня снова засмеялась:
        - Хорошо-хорошо. Я все поняла, отключаюсь.
        - Тоня, - тихо позвал Рябин.
        - А?
        - Можешь кое-что для меня сделать? Это прозвучит, как дикость… но, ты можешь вместе со мной нарядить елку? Последние годы мы ее даже не ставим. Пока сестра была маленькая, еще как-то, хоть искусственную выволакивали из чулана, а сейчас… просто собираемся тридцать первого и едем по очередному приглашению. Я вот сейчас ем мандарины, а ощущения праздника совершенно никакого. И настроение совсем не новогоднее. Словно и не декабрь на дворе, а середина осени. Не обязательно большую… если и несколько веточек будут, тоже сойдет. - Голос Дани дрогнул, надломился, и он замолчал.
        Несколько секунд Шаталова просто молчала, пытаясь собраться с мыслями и хоть как-то унять щемящую тоску, которую рождал в ней этот светловолосый паренек своей грустью. А потом также тихо, как он, заговорила:
        - Я куплю самую большую, какая только найдется. И мы вместе ее нарядим самыми красивыми игрушками. А потом пойдем куда-нибудь веселиться, - и, чуть приободрившись, добавила: - Так что не смей там меньше четверки получить, понял?
        - Ладно… - тоном обиженного дитяти протянул Даниил. - А ты перестань на ночь наедаться!
        - Ого, вот это наезды! К твоему сведению, я - взрослая самостоятельная женщина, не склонная к полноте. Так что могу есть все, что захочу и когда захочу! Или, ты меня бросишь из-за пары лишних килограмм?
        - Не из-за килограммов, не из-за сантиметров… никогда не брошу.
        - Правда? - кокетливо уточнила Тоня.
        - Вот какая ты? Сама просишь хорошо учиться, и тут же продолжаешь пользоваться своим массовопоражающим голосом! Думаешь, после этого я хоть одну формулу смогу запомнить? Все, все, все…
        - Даня? - позвала Шаталова, провоцируя парнишку.
        - Все! - преувеличенно грозно рявкнуло в трубке.
        - Данечка!
        - Молчи! Ни слова больше! - отрезал Даниил. И уже совершенно серьезно попрощался: - Спокойной ночи, Тоня.
        - И тебе, ангел, - отодвигая телефон от уха, простилась Шаталова.
        Она уже собиралась запрятать остатки огурца в холодильник, но вздрогнула, заметив в дверном проеме высокую фигуру. Тунгусов стоял, пошатываясь и подслеповато щурясь.
        - И с кем это ты болтаешь, позволь спросить?
        Связь между людьми
        Символ правой руки. Соответствуя названию, символизирует глубокую связь между двумя людьми, вплоть до болезненной зависимости. Поэтому, написанный светлыми, но холодными тонами, он может приносить душевное облегчение от потери любимого человека, но любые насыщенные или темные тона лишь усугубляют болезнь пациента.
        3/14
        Это походило на манию. Уже который раз Роман сталкивался с ней в подъезде, словно соседка Виктории специально его караулила. То же пальто, но хоть без раздражающего желтого шарфа. Сегодня его заменила темно-бордовая шаль с огромными цветами. И на сей раз именно художник выходил, а Люда входила.
        - Здравствуйте, - поздоровался Сандерс, перегораживая проход. Женщина попыталась протиснуться в небольшое пространство между ним и косяком двери, но Роман будто нечаянно шагнул вправо. - Хотел спросить, как разрешилась та история с ограблением?
        - А, да все в порядке, - Людмила куда-то торопилась, но просто так сдаваться мужчина был не намерен. - Как раз ходила подавать заявление на блокировку сим-карты. Все равно собиралась поменять свой старенький телефончик на новый, вот и весомый повод появился.
        - Все что не делается, все к лучшему?
        - Вроде того. А вы к Вике? Смотрю, дело продвигается…
        - Какое дело? - Прикинулся дурачком Сандерс.
        - Я имею в виду ваши отношения. Вот и хорошо. И правильно. Мне кажется, вы очень друг другу подходите. Надеюсь, не ошибаюсь?
        - Не знаю. Поживем - увидим, - честно признался Роман.
        Его нервировали подобного рода вопросы, тем более, задаваемые людьми малознакомыми, вроде этой учительницы, с которой он и парой дюжиной фраз не обменялся. Но сейчас он готов был терпеть ее фамильярность. А еще широко ей улыбнуться и спросить:
        - Кстати, какие у вас планы на новый год?
        - Да никаких особенно… - Роману удалось застать соседку врасплох. - Ничего грозного, уж точно.
        - А не хотите присоединиться к нам с Викой? Мы прошлый раз так душевно посидели, хотелось бы повторить. Частный дом, свежий воздух, шашлычок, что скажите?
        - Я думала, люди вашего круга празднуют новый год в каких-нибудь дорогущих клубах, вроде «Сюзанны» или устраивают закрытые вечеринки.
        - Понимаю, по моему виду не скажешь, но все эти богемные тусовки - не совсем моя тема. Я предпочитаю скромную домашнюю атмосферу. Да и, открою вам секрет, какая в нашем городке богема? У нас живет много талантливых людей, но они либо малоизвестны, либо не настолько богаты, чтобы войти в так называемый высший свет. А крутиться среди разного рода мелких чинуш и средней руки бизнесменов, мнящих себя едва ли не Абрамовичами… то еще удовольствие, знаете ли. Чувствуешь себя кем-то вроде живого экспоната, некой диковинки. Не проходит и пяти минут, чтобы не подошел очередной глава сельского поселения или руководитель жилищной инспекции и не признался в горячей любви к моей деятельности. Я сначала думал: как же здорово! А потом неосторожно спросил одного депутата, какие из моих работ ему нравятся больше всего. И получил ответ, повергший меня в полное уныние: «Лично я ни одной вашей работы не видел. Но вы же понимаете, на такого рода мероприятиях никак нельзя без представителей творческих профессий». Вот так вот.
        - Да уж… не знаю даже, что на это сказать, - неуверенно улыбнулась Люда.
        - А что тут скажешь? Нет, не все такие. Есть люди, которые реально интересуются искусством. Но в основном приглашения получаешь не потому, что кому-то понравились твои картины, а из-за того, что твоя физиономия засветилась по телевизору или в интернете. Пока ты в топе, пока о тебе пишут, ты угоден. Как только твое имя пропадет из газетных заголовков, все - можешь больше не ждать звонка из администрации. Пиар нужен не только певцам и актерам. К сожалению, есть такая вещь, как мода. Хайп, как выражается сегодня молодежь. Я всегда вспоминаю историю Рембрандта. Вот назовите мне первую его картину, которая приходит вам на ум?
        - «Ночной дозор», - сразу отреагировала Людмила. Сандерс довольно продолжил:
        - Думаю, большинство ответило бы также. Большинство тех, кто вообще слышал о творчестве Рембрандта, конечно же. Он был поистине великим живописцем, мастером портрета. Слава пришла к нему после того, как мир увидел его «Урок анатомии». А вслед за тем на Рембрандта посыпались заказы, как из рога изобилия. Он удачно женился, не бедствовал, был, как сказали бы сейчас, в тренде. А потом получил заказ написать групповой портрет голландских мушкетеров. Огромное полотно: три с лишним на четыре метра. Представляете себе, да? Это и был «Ночной дозор». Хотя картина на самом деле называется совершенно иначе - «Выступление стрелковой роты…», длиннющее название. Заказчикам картина не понравилась. И все… с тех пор слава Рембрандта начинает угасать, заказов становиться все меньше и меньше. В итоге он обанкротился и умер почти нищим несчастным стариком. Дело, само сабой, не только в одной-единственной картине. Проблем у Рембрандта хватало и в личной жизни. Он пережил и свою жену, и своего сына. А его второй, скажем так, гражданский брак со служанкой тоже не добавил художнику почета. Но смотрите, как интересно
выходит: «Ночной дозор» сейчас считают одной из величайших работ голландца, тот самый «Дозор», что при жизни принес своему создателю так много неприятностей.
        - Вы хотите сказать, насколько история полна иронии?
        - Я хочу сказать, что если тогда, в семнадцатом веке так много значило общественное мнение и одна неудача, одна ошибка могла привести к таким последствиям, какого сейчас, в век, когда о любом твоем шаге становится известно едва ли не через полчаса всем на земном шаре? Ты либо становишься великим после смерти, либо популярным при жизни. Исключения, да - есть. Но их слишком мало. И я не только о людях искусства и шоу-бизнеса. На днях вот посадили какого-то очередного кокосового или бананового короля…
        - Бананового. Некий то ли Замков, то ли Замочков, какая-то такая фамилия.
        - Евгений Замников, - вспомнил имя подсудимого Роман. - Занимался человек поставкой фруктов из Южной Америки, никто о нем слыхом не слыхивал, а потом тот взял и прирезал жену из ревности. И теперь его лысая черепушка блистает в прямом и переносном смысле во всех новостях. - Сандерс потер нос, явно задумавшись о чем-то своем, потом, словно мокрый пес, встряхнулся, возвращая на лицо учтивую полуулыбку: - Так что, Люда, присоединитесь к нам в новый год? Будут только знакомые.
        - Хорошо, - после недогой заминки все же согласилась учительница. - Только я не знаю, тогда нужны какие-нибудь подарки… И платье…
        - Не беспокойтесь. В моей компании нет никаких ограничений ни по одежде, ни по бюджету, а от своих гостей я требую только двух вещей: не скучать и, если это возможно, внести свой вклад по приготовлению блюд. Увы, повар из меня так себе. Мясо, то да - приготовить могу. А вот всякие салаты строгать, брр-р!
        - Хорошо. Тогда я приготовлю свой фирменный салат с морепродуктами.
        - С морепродуктами? - переспросил Роман, подумав про себя: «Надеюсь, она не крабовые палочки имеет в виду». - Я люблю морепродукту. Конечно, в местных магазинах они - совсем не то. Ездил я как-то в Астрахань. Ох, какая же там рыба! Что ловить, что есть - сплошное удовольствие. Все-таки, что не говори, а продукт должен быть свежим. К нам же пока привезут этого несчастного хека, по три раза переморозят. Потом начинаешь отваривать или жарить, а он на сковороде разваливается. И на вкус тряпка тряпкой.
        - За неимением других вариантов и такое съешь, - возразила Людмила. - Нельзя же совсем свой рацион ограничивать только тем, что у нас произрастает. Вы вот Астрахань посетили, а я, когда маленькая была, с родителями ездила в Азербайджан. Там же гранат считается чуть ли не национальным достоянием. Даже праздник проводится. Мы как: идем в магазин, лежат яблоки. Обязательно подписано, какой сорт. Леголь, антоновка…
        - …Россошанское полосатое.
        - Да, да, да, - засмеялась женщина. - Такие кисло-сладенькие, вкусные! Но когда покупаем гранаты, на ценнике обозначена только страна-поставщик. Может, поинтересуемся, на сколько толстошкурые. А ведь граната насчитывается какое-то просто немыслимое количество сортов. И там, в Азербайджане, они эти сорта знают. Я не очень хорошо помню, но папа рассказывал, как им один местный показывал: два совершенно на первый взгляд одинаковых плода. Красные, ровные, один чуть поменьше. Мы бы с вами сказали, что никаких отличий нет. А это - совершенно разные сорта. Причем, из одного выходит прекрасное варенье, а второй, в основном, идет на приготовление соков. И соки у них, не то, что наши магазинные концентраты из порошка или разведенные наполовину пюре все из тех же яблок.
        Гранаты. Когда-то была у Сандерса такая картина. «Тренировочный», как сенсей называл такие зарисовки, этюд. Обычный натюрморт. На коричневом, почти черном столе в неглубокой деревянной тарелке лежали гранты. Один - целый, влажный, только что обмытый южным дождем или ополоснутый под краном нежными девичьими руками. Второй разорван пополам, так что несколько зерен выпали.
        Как кровь, что заливает лоб восемнадцатилетнему мальчишке.
        Сандерс невольно поежился. Он не вкладывал в тот этюд особого смысла. Просто учился, как правильно работать с красками, как накладывать их так, чтобы у зрителя создавалось ощущение разности текстур ткани, дерева и прохладной гладкости гранатового нутра. Но стоило Люде заговорить об Азербайджане, и перед глазами Романа предстала та картина. Теперь он мог думать о своей «тренировочной» работе лишь с одним чувством - омерзением. Вот она, вся его жизнь. Но покуда другие любуются отсветом на кожуре целого плода, он видит разодранные внутренности, положенные на тарелку, словно в расписной гроб.
        - Поэтому сейчас и развивается гастрономический туризм. Раньше люди ездили, чтобы посмотреть на красивые здания, узнать что-то новое о культуре других народов, увидеть природу, отличную от природы родного края. А сейчас вот ездят, чтобы пожрать, - пока Роман приходил в себя после захлестнувшего его воспоминания, его язык, верно принадлежащий Леху, болтал за двоих.
        - Вы не совсем правы. Кулинария - это тоже часть, причем весомая часть культуры. Хотя, честно говоря, я опасаюсь такого.
        - И правильно опасаетесь. У меня один приятель поехал в Индию. Тоже насмотрелся их фильмов с танцами, песнями, с их роскошными одеждами, и решил сам проверить: все ли индианки также прекрасны как Айшвария Рай. Оказалось, далеко не все. Но самое большое разочарование его постигло, когда он покушал местных деликатесов. Две недели провалялся с расстройством желудка. Я потом его спрашиваю, как же так? Может, продукты были несвежими или как-то плохо приготовлены? «Нет, - отвечает, - я питался не на улице, а в дорогом ресторане, все блюда были нормального качества». Я поверил, мой приятель все-таки человек не бедный, может себе позволить раскошелиться на, действительно, какие-то приличные вещи. А в чем тогда проблема? А проблема в том, что наши желудки просто к такому не приспособлены. У нас, как это…? Микробы, которые в нас живут, они переваривают только определенные продукты. Мы не можем, как коровы, например, есть одну траву. Или одно мясо.
        - Не зря же говорят: «Что русскому хорошо, то немцу - смерть».
        - Насчет немцев не знаю, но индийская кухня явно не всем подходит. У меня тут мысль появилась, - вдруг сменил тему Сандерс. - Тот мальчик, Даниил. Он бы не хотел с нами отметить новый год?
        - Не знаю, - как-то сразу помрачнела Людмила. - С такими вопросами лучше обращаться к нему самому.
        - А вы? Я подумал, у вас довольно близкие отношения. Я ошибся?
        - Не знаю, что вы подразумеваете под словом «близкие». У нас обычные отношения, какие бывают между учеником и учительницей.
        - Но он вам нравится, - вздернул бровь художник.
        - Даниил - умный молодой человек, он хорошо учится и его поведение не вызывает у учителей нареканий, - так, словно диктовала текст для написания школьной характеристики, глядя на заметенные снегом порожки подъезда, отчеканила Часовчук. Но от чуткого взгляда Романа не ускользнула та нервозность, с которой этот текст был произнесен. И покрасневшие отнюдь не из-за мороза (на улице было всего минус два-три градуса - непозволительно тепло для конца декабря) щеки, и позеленевшие, ставшие прозрачными как два осколка хризолита, глаза. - Но мы с ним не друзья.
        - Что ж, - не стал настаивать Сандерс, - очень жаль. Я бы охотно поболтал с ним еще разок. Мне Даниил показался здравомыслящим и таким, как бы сказать, основательным парнем. Но раз вы не очень близки… Все равно, передавайте ему привет от меня. Хорошо? А насчет нового года тогда с Викой договоритесь или созвонитесь, как вам будет удобнее.
        - Ага, - едва успевала кивать на каждое предложение Люда, не отрывая, впрочем, своих блестящих глаз от земли.
        Роман дежурно улыбнулся на прощание и, наконец, пропустил ее в тепло подъезда.
        Как известно, под новый год магазины любят устраивать всяческие распродажи. И, несмотря на то, что мы с Надей знали всю кухню подобных щедрых акций, но пройти мимо огромного белого медведя, танцующего перед магазином косметики, просто не могли. Из гостеприимно распахнутых стеклянных дверей доносились звуки очередного рождественского гимна. Мой плохой английский позволил понять только отдельные слова. Что-то там про грустного снеговика, которого уговаривают не таять.
        Да уж. Песня прямо под мое настроение, упрямо держащегося последнюю неделю на отметке «все достало». И все. Покупатели, ищущие невесть чего, как в незабвенном фильме: «А есть такой же, только с перламутровыми пуговицами?» Начальник, по причине конца года решивший загрузить нас дополнительными сменами. А еще нетерпеливые соседи, который день устраивающие попойки ровно с девяти вечера до двух ночи, и не дающие никому выспаться. Вчера кто-то не выдержал и вызвал-таки участкового. На требовательный стук в дверь ему не открыли, на звонок - послали нехорошими словами в неприличное место. Участковый оскорбился, но ничего сделать не смог и, видимо, удалился в указанном направлении, ибо на второй вызов уже не явился.
        Все это в совокупности привело к тому, что я решила не отказывать себе в удовольствии и послушно потопала вслед за Надей. Подруга удивительно вовремя вспомнила о закончившейся подводке, которую «уже давно собиралась купить», ну а я просто не смогла отказать очаровательному медведю, протягивающему нам скидочные купоны.
        В парфюмерном уже собралась толпа. Тут и там мелькали ярко-желтые бумажные мандаринки - ценники на аукционные товары. В воздухе стоял невообразимый запах из смеси духов, распаренных тел и очистителя для полов, так что я не удержалась и негромко чихнула.
        - Будь здорова, - привычно пожелала мне Надя.
        - Сочувствую местным девчонкам, - хлюпая носом и осматриваясь более внимательно, пробурчала я. - Как они, бедные, тут еще не задохнулись. Ладно, пойдем, что ты там посмотреть хотела?
        У меня не бвло намерения что-то покупать. Духами я почти никогда не пользовалась, равно как и разными тональными кремами, сыворотками и пилингами. Полочка в моей ванной была непростительно пуста для тридцатилетней женщины, а моя косметика помещалась в маленьком отделении сумочки: две помады, коробочка теней, тушь да пудра - вот и весь нехитрый арсенал.
        В отличие от меня, Надя, похоже, была готова скупить половину магазина. Про подводку она снова забыла, с безумными глазами накинувшись на стенд с яркими пузырьками блеска для губ. Почти два десятка оттенков розового, и все - противны до невозможности. Я бы на месте мужчин не стала бы клевать на губы, которые так блестят и выглядят как два ядовитых жука. Надя же с восторгом раскручивала очередной пузырек, силясь уместить все свое отражение в маленькое зеркальце. Пришлось дернуть подругу за руку:
        - Надя, вон там большое висит.
        Зря я это. Увидав себя в полный рост, Надя совсем слетела с катушек. Вскоре ее верхняя губа была ярко-малиновой, одна половинка нижней - сиреневатой, вторая напоминала недозревшую сливу, и подруга судорожно соображала, какой из блесков стереть, чтобы на его место намазать четвертый образец. Я было заподозрила, что блески сделаны для девочек-подростов, но на рекламном постере красовалась модель нашего с подругой возраста, если не старше. Больше из любопытства присмотрелась к соседней полочке с более сдержанной палитрой помад. Правда тут не было ни одного «мандаринчика», зато название косметического бренда было мне знакомо. А вот «La petit Mimmi», продукцией которого принялась обмазываться Надя, мне роным счётом ничего не говорило. Выбрав тестер, на торце которого стояло «semi-naked», я присоединилась к ней, когда услышала за спиной:
        - Лучше тотал.
        - Что, простите? - подскочила я на месте, разворачиваясь. - Рома, как ты тут оказался?
        - Сначала долго ехал на машине, потом немного прошелся ногами. Здравствуйте, Надежда. На вашем месте я бы не стал брать этот блеск. Моя сестра в том году соблазнилась таким же, потом не могла от аллергии избавиться, - как всегда полушутливо-полусерьезно ответил мужчина.
        - Да? - тут же стерла с губ всю краску Надя. - Вот спасибо за наводку.
        - Уж вы-то должны знать, что на подобных распродажах пытаются весь неликвид сбыть. Хорошее дешевым не бывает. Тем более, в нашей стране. Это в Европе и США можно на распродажах приобрести что-то стоящее. Я вот тоже однажды решил купить под конец сезона куртку. Пришел в магазин… Осторожно! - Роман уже привычным движением отодвинул меня с траектории очередного зомби-покупателя, рвущегося урвать две упаковки румян по цене одной. Такое впечатление, что у них по четыре щеки и по девять пар глаз, причем все - слепые. - Услышал рекламу по телевизору: приходите, скидки чуть ли не девяносто процентов. Меряю одну куртку, вторую, потом решил взглянуть, сколько же она стоит. На ценнике стоит десять триста, зачеркнуто, под ней сумма со скидкой - шесть сто, что ли? Да, точно. Шесть сто. А под этим ценником еще одна наклейка, на которой без всяких скидок написана цена шесть тысяч четыреста. И клей явно свеженький. Так что сначала сделали накрутку, а потом сбросили типа сорок процентов. А на самом деле почти за туже цену и продали.
        - По телевизору показывают жуликов, ну чем я хуже? - продекламировала я голосом знаменитой домоправительницы. - Да уж, ни одна компания не будет работать себе в убыток, будь то банк, магазин или самая захудалая закусочная.
        - Кстати, о закусочных, - оживился художник, - вы уже обедали, барышни?
        - Хочешь пригласить нас?
        - Да. Ибо я ужасно голоден.
        - Вы идите, а мне еще кое-что посмотреть надо, - как всегда скромно отступила в сторону Надя.
        Она уже не выглядела как монашка, узревшая в своей келье самого Христа во плоти, но нет-нет, а бросала на Сандерса полные восхищения взгляды. Я смутно догадывалась, что теперь восхищение подруги было связано с чисто мужской харизмой Романа, а не как прежде, с его статусом известного художника. Оставив Надю подбирать к ярко-коралловой помаде не менее ядерный карандаш, мы отправились прочь из этого ада, по недоразумению названного женским раем. Почти у самой кассы Рома вдруг выцепил с полки какой-то тюбик и протянул мне:
        - Вот это тебе точно пойдет.
        - Это?
        Я с сомнением осмотрела красно-коричневую жидкость, медленно перетекающую по прозрачным пластиковым стенкам. На ценнике стояла надпись «Тинт два в одном для губ и щек», а над самим стендом красовался плакат с довольной девушкой азиатской внешности и абсурдным слоганом: «Одно средство - в два раза больше удобства». Каким прибором они это самое удобство измеряли? И относительно чего? Все-таки маркетологи и рекламщики - самые большие выдумщики на свете. Никакие научные фантасты с ними не сравнятся. Рука сама потянулась вернуть тинт на место, но Роман, заметив мой маневр, покачал головой:
        - Я серьезно. Пугает цена? Тогда считай это моим подарком к новому году.
        - Ты и так столько подарков мне сделал. С ремонтом помог, картину нарисовал. Вот выйду на пенсию, продам ее - обеспечу безбедную старость.
        - А сможешь? Не жалко будет? - испытующе прищурился мужчина.
        - Не смогу, - признала я. - Даже за миллион долларов.
        - Ну, моя картина столько не стоит! - развеселился Роман.
        - Кто знает, кто знает… сейчас не стоит, а лет через сорок-пятьдесят, возможно, твои работы будут висеть в каком-нибудь Лувре рядом с «Джакондой». Порой судьба преподносит нам такие сюрпризы, о которых мы и помышлять боялись.
        - А порой безжалостно с нами расправляется без всяких причин, - подхватил художник. - Твои слова, Вика, да Богу в уши. Хотя насчет «Мона Лизы» ты загнула. Возможно, через пару сотен лет…
        Я не удержалась от смеха:
        - Нет, господин Сандерс, смерть от скромности вам точно не грозит.
        - Ох, как славно! Ты просто сняла камень с моей души, - и тут же посерьезнел. - А помаду все же возьми. Поверь моему художественному чутью и вкусу. Потом спасибо скажешь.
        Пока я копалась в поисках кошелька, Роман успел оплатить покупку, подмигнуть милой кассирше и сделать комплимент стоящей перед нами женщине: «У вас такие приятные духи. Не подскажите название?» Ответа я не услышала, да и никакого аромата не учуяла. Кажется, после этого шопинга мои обонятельные рецепторы еще не скоро придут в норму. Уже выйдя из магазина, я с нескрываемым любопытством уставилась на нос художника.
        - Что? Что такое? - заметив мой взгляд, стал оглядывать себя тот.
        - В чем секрет? Как ты унюхал?
        - Ты про ту даму из очереди? - догадался Сандерс. - О, это старый трюк! На самом деле в таком амбре даже голодная собака мясо не нашла бы. Мой нос хоть и прекрасен, но в чувствительности он гораздо уступает собачьему. Я не знаю, какие у нее духи. Просто ляпнул, что в голову пришло. Иначе она бы еще долго свои чеки рассматривала, а мы же с тобой торопимся, или забыла, что я жу-уутко голоден?
        - Ах ты, злодей! Ничего себе! Вот и верь твоим комплиментам!
        - Тебе я никогда комплиментов не делаю, - возразил мужчина. - Просто говорю так, как оно есть. Виктория, вы прекрасны!
        - Вранье, - закатила я глаза. - Но не останавливайся, Рома, ври дальше.
        Так шутя, мы дошли до кафе, которое я по праву могла назвать нашим - столь часто мы с художником в нем сидели. Пока он делал заказ, я устраивалась за одним из столиков, крутя в руках приобретенный тинт. И вот что с ним делать? У меня подобного рода новинки из разряда «все в одном флаконе» вызывали здоровый скепсис. Либо оно для щек, либо для губ. Либо молоток, либо открывалка для пивных бутылок. И все же рискну. Достала зеркало, выдавила немного кремообразного средства на губы. Слишком темный, и с чего Рома решил, что мне пойдет такой цвет?
        - Растушуй, - как всегда, незаметно подкрался Сандерс, ставя поднос с двумя чашками кофе, каким-то супчиком и так называемым мясным ассорти: панированные в сухарях кусочки говядины, свинины и курицы.
        Я послушно подвигала губами, размазывая тинт. И, о чудо, из зеркала на меня выглянула девушка года на три моложе и намного привлекательнее. Темный цвет подчеркнул форму губ, сделав их выразительнее, а кожа, наоборот, потеряла свой обычный желтоватый оттенок. Виновата в том была не больная печень, а кровь одного из тюркских народов, которую три последних поколения старательно разбавляли, да так и не смогли до конца разбавить. Так и достались мне в наследство от прабабки-киргизки чересчур прямые темные волосы, которые никак не желали укладываться хоть в какую-то прическу, да невероятная способность цеплять загар даже в марте-месяце.
        Наверное, я слишком задумалась. К щекам прикоснулись теплые пальцы, мазнули, оставляя цветной след. Роман знал не только, как надо обращаться с маслом и деревом. Считанные секунды, и зеркало отобразило настоящую восточную красавицу. Скулы поднялись, стали четче, и даже то, что глаза у меня были не раскосые, а такое впечатление, что просто вечно полуприкрыты, не испортило конечного результата.
        - Кофе, - не дав ничего сказать, выставил передо мной чашку с шапкой пены Сандерс. - Какой-то новый. Вроде как специальное предложение в честь новогодних праздников. Не знаю, что они туда добавили, но на вид вполне неплохо.
        - И где же твоя боязнь нового? - попыталась подловить я мужчину.
        - Ее больше нет, - мягко улыбнулся тот. - Ты меня вылечила.
        - Даже так? - Отложила зеркальце подальше и взялась за ложечку. Сначала надо попробовать пенку, потом отпить сам напиток, такого была последовательность, и я ни разу ей не изменяла. - Значит, теперь ты готов на любые эксперименты?
        - Не на все, но… попробовать этот кофе все же решусь!
        Хоть Роман и отшучивался, как мог, я чувствовала, что он, в самом деле, заметно переменился с нашей первой встречи. Сандерс по-прежнему прикидывался крутым парнем, но теперь все чаще я заставала его не задумчиво смотрящим перед собой, а рассматривающим окружающий мир.
        Недавно он принес альбом со своими набросками: чьи-то лица, милая зарисовка теряющего листву дерева. Ни одного искаженного создания, ни наркоманских ежей, ни уродливых большеротых девочек, от которых за километр разило скорой смертью от истощения (как признался Роман, именно в этом и была его задумка, сделать пародию на вечно худеющих девчонок, которые в итоге с весом теряют и последние остатки разума). Эти наброски больше напоминали картины с чердака Романа. В них не было перебора, не было специально гипертрофированных деталей. Они дышали той простотой и понятностью, от каких на душе становилось уютнее.
        И в который раз за последние полтора месяца я спросила:
        - Ты покажешь их?
        - Что показать?
        - Твои работы. Те, что ты прячешь.
        - Снова? - Он не злился. В голосе - усталость, ничего большего.
        - Я должна. Ты пытаешься похоронить часть себя, но это не правильно.
        - Это другое. Ты не понимаешь, Вика.
        - Не Лех Сандерс, а Роман Александров, помню я, помню. Так ему шанс! В качестве исключения… Ты говоришь, он никчемен, говоришь, такие картины никто не станет покупать, что они никому не понравятся. Уверен? Сколько лет ты работал на имидж, сколько лет старался, чтобы твое имя знали все крупные коллекционеры и эксперты в области живописи. Не пришла ли пора самому задавать тон? Если они так любят тебя, почему, глядя на твои же картины, они вдруг отвернутся? Спиши все на эпатаж. Ведь выпускают музыканты экспериментальные альбомы, почему бы тебе не попробовать организовать выставку неформатных работ? Конечно, я тупая, ничего в этом не понимаю…
        - Ты не тупая. Просто…
        Рома замялся, приступая к супу. Почему-то он предпочитал поглощать еду не как положено, а в порядке, понятном ему одному. Сначала мог надкусить пирожное, потом слопать салат и снова вернуться к десерту. Вот и сейчас кофе был выпит, а оставшаяся пенка дожидалась своей участи, медленно оседая на дно чашки. Кофе, к слову сказать, отдавал пряностями. Не сколько приятно, сколько навязчиво. Возможно, я еще не отошла от парфюмерной атаки магазина, но меня не покидал привкус какой-то химии на корне языка.
        - Просто что?
        - Это слишком личное. Да, отчасти я боюсь выставлять те картины из-за того, что они, как ты выразилась, неформатны. Точнее, не соответствуют концепции работ Леха Сандерса. В них нет вызова, нет изюминки. Но это пустяк. Их происхождение, вот что меня тревожит. Это как выставить на всеобщее обозрение свой личный дневник… или… записи разговоров с психоаналитиком. Я - не Дали. Он зарисовывал свои сны, превращая страхи и странности в произведения искусства. Но мои чердачные картины - нечто большее, чем просто выдумка разума. Они - часть моего проклятия. Часть того, что к Сандерсу никогда не относилось и не может относиться. Я не имею права выставить их даже в качестве эксперимента.
        - Не знаю. По мне, но ты и так это знаешь, они намного лучше твоих обычных коммерческих проектов. Хотя, надо признать, некоторые из поделок Сандерса не так уж ужасны.
        - Благодарю за оценку, - фыркнул Роман. - Давай оставим эту тему, а? А то даже есть перехотелось. Если хочешь, я специально нарисую несколько картин в стиле Александрова и честно представлю их публике, но больше не уговаривай меня выставить работы с чердака. Им там самое место.
        Слишком мощное сопротивление, чтобы продолжать данный разговор. Мне и самой не до конца было понятно, почему я так настаиваю на своем. Отчасти жаль было затраченного Ромой труда. В его доме насчитывалось около трех десятков разнокалиберных полотен, навсегда спрятанных от глаз зрителей. Часть из них Роман позволил отснять и выпустил ограниченную серию карточек, о чем теперь очень жалел. Продавались те плохо, фамилия автора Александров ничего не говорила потенциальным покупателям. Но если, и в это я верила всей душой, показать настоящие полотна, на крупном мероприятии с подходящей подачей и именем Сандерса на афише, их встретят с не меньшей теплотой, чем пресловутую «Лестницу амбиций».
        Я предпочитала холод жаре, хруст снега - пыльным бурям, и даже лед под ногами не раздражал меня так, как писк комаров душными летними ночами. И все же в зиме был один существенный изъян, а именно - короткий световой период. Сейчас было не больше четверти третьего, а за окнами начало стремительно темнеть. К семи часам, времени ухода с работы, настанет настоящая ночь. А шастать в темноте я очень и очень не любила. Окна светятся, всюду мерцают огоньки наряженных елей, но ничто не может сравниться со светом солнца. Только оно способно подарить ощущение полной защищенности и уверенности. Я помню свою самую страшную зиму, наступившую после не менее жуткой осени. Тогда одно воспоминание о темных переулках и дворах, по которым я бежала, спасаясь от безжалостного зверя с человеческим лицом, приводило меня в отчаянье.
        Но если я лечила Романа от страха новизны, то он постепенно приручил меня к себе. И было уже намного легче садиться в его машину даже после заката. Как и высказываться вслух по любому вопросу, зная, что Сандерс выслушает. Не всегда поймет, но уж точно не обрушится с осуждением. Мы договорились, что он подъедет к «Рыбешке» к окончанию рабочего дня, а пока художник собирался уладить кое-какие дела в нашем районе. Какие такие дела, я спрашивать не стала.
        Обычно Рома встречался с покупателями своих творений или мчался в мастерские - договариваться об изготовлении деталей для очередной инсталляции, если не мог сделать ту своими силами. На этот раз он был одет в элегантный костюм, а шею Сандерса сдавливал галстук. Значит, отправляется к какой-то шишке на переговоры. С подобных встреч он возвращался либо очень довольным, либо в прескверном настроении, вне зависимости от того, купили работу или нет. А вот из мастерских Роман всегда приезжал одинаково одухотворенным, словно верующий из церкви. Что за мысли бродили в его голове? Что за придумки он отвергал или включал в список «одобрено»? Кое-чем Рома делился, но я подозревала, что это была лишь толика передуманного им по пути от мастерских к торговому центру или моей квартире.
        У нас с Сандерсом было множество странностей. Он не мог выходить из дома, не надев очки с фильтрами. Я засыпала только с открытой дверью. Когда художник ел банан, то сразу очищал весь, а шкурку немедленно выбрасывал. Мне же нравилось выковыривать начинку из шоколадных конфет, так что все пальцы оказывались вымазаны кремом. Но знание этих причуд не давало нам права утверждать, что мы знаем друг друга. У меня все еще было чувство, будто между мной и Романом осталась какая-то тайна, раскрыв которую, я стану полноценной частью его жизни. Пока моя роль ограничивалась ролью гости, топчущейся в дверях, пока хозяин решает: впускать ее или все же потерпеть, пока сама уйдет.
        Стоянка перед «Рыбешкой» была забита до отказа. Центр работал до десяти вечера, и народ ломился в него до самой последней минуты. Сроки поджимали. На календаре уже было двадцать шестое. Не заглянешь в магазины сейчас, можешь вовсе остаться без приглянувшейся вещи.
        Роман стоял, прислонившись к машине и курил. Не замечала раньше за ним этой пагубной привычки. То ли мужчина хорошо маскировался под некурящего, то ли я снова отличилась со своей невнимательностью. Пока не подошла почти вплотную, Сандерс никак не отреагировал на мое появление. Потом дернулся, резко отбросил сигарету и поспешно понесся открывать дверь. С кем же он встречался, что теперь выглядит так, будто из зоны боевых действий вернулся? У соседа моих родителей сын служил в Афганистане, так у него такой же точно взгляд был: потерянный и одновременно настороженный. И руки также дрожали, когда он вспоминал свою службу, благо, вспоминать он не особенно любил.
        Отправлялись домой мы в полнейшей тишине. Только на перекрестке Сандерс включил магнитолу, и салон наполнили звуки старенького джаза. Саксофон хрипло вторил излияниям Луи Амстронга, я не заметила, как начала подпевать следом. Радио в автомобиле художника имело прямо-таки магические свойства, заставляя меня делать то, чего обычно я никогда не делала. Например, притоптывать в такт или, как сейчас, похлопывать рукой по торпеде. Роман, наконец, немного пришел в себя, покосился на мои постукивания, чуть заметно усмехаясь.
        Мы подъехали к светофору ровно в тот момент, когда он переключился с зеленого на красный. Насколько помню, ждать тут придется не менее полутра минут.
        - Что произошло? Ты какой-то напряженный.
        - Ничего. - Прозвучало как «отвяжись». - День был насыщенным, устал.
        - А, ясно, - тихо протянула я, хотя вот ни черта мне было не ясно.
        Отвернувшись от Романа, уставилась в окно. Темнота уже стала густой, как смола, только огромный экран, установленный на обочине, невиданным маяком освещал дорогу. Рекламировали какой-то гипермаркет бытовой техники, такого в «Рыбешке» точно не было. Светофор загорелся зеленым, позволяя нам снова тронуться в путь. Машина рванула с места, как застоявшаяся в конюшне лошадь, все больше набирая скорость. Я мельком подумала, не слишком ли Сандерс разгоняется, ведь до следующего перекреста метров двести, не больше. Мигнул-блеснул желтый огонек очередного светофора, а художник и не думал сбавлять обороты. Как и едущий наперерез ровер.
        - Стой! - заорала я, хватаясь за руль и инстинктивно дергая его вправо.
        Машину тряхнуло, закружило на покрытой тоненьким ледком дороге. Не будь я пристегнута, вылетела головой вперед. А так только ударилась лбом обо что-то твердое, когда Роман очнулся и вдавил педаль тормоза в пол.
        - Твою мать! - с чувством выругалась я, набросившись на него. - Ты что творишь, а? Ты нас чуть не угробил! Какого лешего?!
        - Я… я… - Сандерс приоткрыл рот и вытаращился на меня, как застигнутый светом фар посреди лесной тропы олень. - Что произошло?
        - Ты что, выпил? Или обкурился?! Еще чуть-чуть, и в нас бы врезались.
        Меня била дрожь. Только чуть расслабилась, как снова напугали до икоты. Теперь я и за все посулы в мире в автомобиль не сяду. Тем более, к этому психу.
        - Желтая реклама. Я не переношу желтый, - почти неразборчиво выпалил тот.
        - В смысле, не переносишь?
        - Он… - мужчина глубоко вздохнул, как перед прыжком с вышки. И, подняв на меня полные тоски глаза, отрывисто продолжил: - Это и есть мое проклятие. Обычно я могу довольно долго смотреть на предметы желтого цвета, но недавно мне пришлось на время прекратить прием лекарств, и я стал намного чувствительнее. А эта реклама… Когда я вижу что-то столь же яркое, насыщенное, то непременно впадаю в определенного рода состояние.
        - Какое еще состояние?
        - Моя сестра называет это приступом. Я же зову выпадением или провалом. Это все из-за знаков. В детстве прямо напротив моего стола висела репродукция картины Куликова. Той самой. Грустная девушка в шерстяном платье, Любаша. А над столом было зеркало. Часто, когда я рисовал или читал, или делал уроки, то поднимал голову и смотрел в это зеркало, в эти задумчивые глаза, рассматривал цветные пятна на заднем фоне. Я не знал, что даже отраженные, знаки Шилле имеют огромное влияние. Точнее, что отраженными они приобретают еще большую власть над неокрепшей детской психикой. Куликов изобразил свою покойную возлюбленную, чтобы его мозг мог сгенерировать ее последние минуты. Он хотел быть с ней в тот час, когда бомба упала и, пробив купол, взорвалась в храме. Думаю, у него это получилось. Но увиденное было столь реалистично, что он просто не выдержал. Разум его помутился и мой прадед остался сидеть рядом с руинами, постепенно замерзая и даже не чувствуя, что мерзнет. А я… я получил способность видеть то, что не произойдет. Когда кто-то стоит перед мучительным выбором, от которого решается судьба, я вижу
последствия того варианта, к которому в данный момент человек менее склонен. То, что не случится, если его не переубедить. То, что не должно произойти, если выбор сделан правильно. Я вижу обратную сторону. Порой это просто статичные кадры, но чаще - полноценные видения. В одиннадцать лет я упал в обморок, когда пережил смерть сестры. Буквально. Ее разрезало пополам мчащимся товарняком. Боль была жуткой, а когда я очнулся, то не поверил, что ничего этого на самом деле не происходило. Алиса стояла тут же, у моей кровати, живая и здоровая. А через полгода она пошла с компанией одноклассников на те самые пути и в последний момент передумала их перебегать. Честно признаться, я не знаю, то ли это мое видение ее остановило, то ли так и было суждено… Лишь через несколько лет у меня снова начались приступы.
        Удивительно, но я ему поверила. Сразу и безоговорочно. Потому что теперь паззл под названием «Роман Александров» полностью сошелся.
        - Так значит… ты знал о пожаре в моей квартире заранее?
        - Да.
        - Что… Ох! Что меня ждало? Если бы ты не приехал?
        - Ты бы сгорела. Или попала под машину. Мои видения - это не точные предсказания, но в то утро я увидел горящую комнату. Я был в ней, пока огонь лизал мебель и пожирал твои ужасные пыльные шторы. Комната была пуста, а это значило только одно: я должен был увезти тебя до того, как вспыхнет пожар. Так увиденное превратилос в реальность, а ты осталась жива.
        - Но как? Почему я?
        - Не знаю, - прикусил губу Сандерс. - Не выпытывай, я просто не знаю, и все. С кем-то у меня налаживается что-то вроде ментальной связи. Не обязательно с людьми близкими или с теми, с кем я часто общаюсь. Со временем я научился вместе с изнанкой видеть лицо выбора, хотя для этого нужно приложить некоторое усилие. Я смотрел глазами булочника, который всего пару раз продал мне хлеб. Я знал, чем болен мальчик, проживающий тремя этажами ниже. Мне пришлось долго уговаривать его упрямую мать обратиться-таки к нормальному врачу. Это не геройство. Но когда раз за разом ты сам переживаешь скорбь потери, или страх, или злобу, то не выходит, не получается пройти мимо. С кем-то связь обрывается без видимой причины, а кто-то практически поселяется в моей голове. Как ты… С первой нашей встречи на выставки. Даже мелкие, незначительные события, связанные с тобой я стал видеть наперед.
        - Велосипедист, - вспомнила я. - Ты сказал тогда, что у тебя отличный слух.
        - Именно. Соврал, что услышал велосипедный звонок.
        - А на самом деле?
        - Увидел тебя сидящей на асфальте с кровоточащей коленкой, - выдавил слабое подобие улыбки Роман. - Если происходящее зависит от моего выбора, точность видения увеличивается в разы. Я мог дать тебе уйти или вовремя остановить. В первом случае на тебя бы наехали, во втором… сама знаешь, что было дальше.
        - А моя паническая атака? В тот же вечер, ты ведь пришел на мое спасение.
        - Тут мои приступы не при чем. Просто сложил два и два.
        - Ладно… - У меня от таких новостей начала кружится голова. - Последнее: твои картины как-то связаны с видениями?
        Сандерс молча кивнул. Я откинулась на сидении.
        Больше вопросов не было.
        Сидящая сова
        Символ правой руки. Также называется «спящая сова» или «медальон». Знак означает ясное видение самого себя, принятие себя таким, какой ты есть. В том числе, может использоваться в клинической практике для подготовки психики пациента к дальнейшему лечению, а потому пишется нейтральными или совсем светлыми тонами.
        Воспоминание четвертое
        Двое рабочих в одинаковых синих комбинезонах, кряхтя и поругиваясь сквозь зубы, затаскивали по лестнице деревянный ящик. Сандерс едва успел шмыгнуть в сторону, когда они втащили свой груз в просторный зал галереи. Один из рабочих бросил на художника полный раздражения взгляд. В нем так и читалось: «Ишь, какое яйцо! Не помогаешь, так хоть бы под ногами не крутись». Подобные взгляды Лех периодически ловил в течение последних десяти лет. С тех пор, как они с Егором организовали свою первую выставку. Тогда - совместную. Их творческий дует «Сандерс и Минин» просуществовал совсем недолго, вскоре превратившись в соло. Егор ушел в тень, но некоторые его наработки Лех использовал и сейчас.
        - Почему ты не хочешь еще раз попробовать выставиться? - спросил как-то друга Сандерс и получил в ответ довольно пространное:
        - Знаешь, есть так называемые восьмидесяти процентные люди. Вроде талантливые, но что-то им все время не хватает, чтобы выбиться в высшую лигу. И как бы они не старались, как бы не корячились, путь туда им закрыт. Вот я из таких восьмидесяти процентных. А ты, Рома, нет. Ты стопроцентный. Может, не такой талантливый как я, но твои оставшиеся семьдесят-семьдесят пять процентов таланта дополнены еще личной харизмой, везучестью и каким-то шестым чувством, благодаря которому тебе удается отыскивать по-настоящему выигрышные идеи. Так что прости, старик, но я предпочту трудиться за кулисами. Там и спокойнее, и есть больше пространства для маневра. Ты ошибешься, и все… критики заклюют. А я волен творить, что угодно и ничего не бояться.
        - Выкрутился, - хохотнул тогда Лех.
        Но сейчас пришел к неутешительному для себя выводу: его друг был абсолютно прав. К вспышкам фотокамер и восхищенным отзывам критиков всегда прилагается страх стать посмешищем. И каждый раз видя, как рабочие извлекают из набитых опилками и ватой ящиков его работы, Сандерс чувствовал себя таким же экспонатом, только ничем не защищенным.
        - Ну, как вам?
        К Леху мячиком подскочил устроитель выставки, невысокий отчаянно лысеющий мужичок лет сорока пяти. Макар Иванович или Макар Петрович? Когда они впервые были представлены друг другу, художник не особенно вслушивался в его трескотню. А потом уточнять отчество стало как-то неудобно.
        - Что именно? - не понял Лех.
        - Мы поставили свет, как вы просили, - почти обиделся на невнимательность художника устроитель. - Пришлось закупить дополнительные светильники, ровно восемь штук, один мы повесили…
        Сандерс предусмотрительно прервал отчет:
        - Да-да, вижу. Прекрасная работа. Я вам очень благодарен.
        Освещением, как и всеми остальными подготовительными работами, занимался менеджер Леха. В его обязанности входило проведение переговоров с галереями и музеями, вся логистика тоже лежала на плечах Шевцова. Единственное, что требовалось от самого художника - изредка подписывать контракты. Хотя и для этого обычно приглашали какого-нибудь юриста из числа знакомых. И все же Сандерс неизменно приходил за сутки-двое до открытия очередной выставки и все внимательно осматривал.
        Ему нравилось наблюдать за тем, как из упаковок достают его картины, его скульптуры и инсталляции, как они одна за другой занимают положенные места. Нравилось смотреть, как просторный или не очень зал, до того пустой и голый, освещенный лишь техническими лампами, наполняется предметами, как преображается в сиянии множества прожекторов и спотов. Это тоже было своего рода искусство - превращения заурядного кусочка пространства в храм, где вместо икон висят живописные полотна, а все приходящие поклоняются не Создателю небесному, но земному творцу.
        Скоро, совсем скоро и это место наполнится людскими шепотками, тихими шагами по паркету, а пока тут раздавались лишь треск да скрип отрываемых гвоздодером деревянных крышек.
        Художник обернулся в ту сторону. Из небольшого ящика как раз извлекали его очередную работу-шутку: легкокрылого мотылька из тонкой проволоки и блестящей бумаги, привязанного к круглому основанию тонкой нитью. Пока мотылек покоился, но стоит подключить скульптуру к розетке или вставить в нее батарейку, как его поднимет вверх поток воздуха. Так, кружась по повторяющейся траектории, он и будет биться о стенки окружающего его колпака. Колпак тоже был особый, из пузырчатой пленки, в которую заворачивают хрупкие вещи при перевозке. Однажды рабочий, возившийся с этой композицией, не понял, что это вовсе не часть упаковки, и едва не освободил мотылька из его плена. Сандерсу пришлось вмешаться, иначе скульптура была бы безнадежно испорчена.
        Вот и теперь один из мужчин в комбинезоне непонимающе смотрел на неподвижную бумажную бабочку, не в силах понять, что она означает и почему такое барахло выставляют в галерее. Лех усмехнулся и твердым шагом направился к нему.
        - Позвольте? - Протянул руку к композиции.
        - Что это за штука? - поднял на него удивительно яркие глаза рабочий.
        - Чтобы она заработала, нужно включить.
        Сандерс нащупал небольшую кнопочку на дне основания. Сейчас же из многочисленных отверстий подул ветерок, и мотылек взлетел, как настоящий. Вверх и вниз, то правее, то левее. Масса фигурки и её крыльев была рассчитана таким образом, чтобы та была максимально чувствительна к изменению воздушного потока и при его ослабевании не падала камнем вниз, а продолжала парить в своей полиэтиленовой тюрьме. Идею Лех подсмотрел у фокусников, которые, махая веером, заставляли разлетаться целые стайки подобных бабочек.
        - Весь наш мир таков. Мы кружим по кругу, бьемся крыльями о преграды своего миниатюрного, закрытого от всех мирка. Но порой нам мешают не непреодолимые стены, а придуманные нами же правила, - заговорил художник. - Мы напоминаем беспечных мотыльков. Мы привязаны нашими привычками, нашими суждениями или чувствами к чему-то настолько, что не можем улететь. Но они же: эти ограничения и делают нас теми, кто мы есть. Только они и удерживают нас от падения. В этом и заключена двойственность человека. Мы не можем ничего изменить, пока не изменимся сами, но для этого надо либо сорвать пленку, либо вовсе прекратить попытки вырваться.
        - Вы прямо-таки философ, - по-доброму улыбнулся рабочий, кивая в сторону скульптуры. - Забавная штука. Надо иметь недюжинное воображение, чтобы так все увязать. Человек, бабочка, всякие привязанности-ниточки. Теперь понимаю, почему на ваши выставки столько народа приходит.
        - На самом деле большинство из них является ради халявных закусок, - засмеялся Лех. - Но за комплимент - спасибо. Если не сложно, поставьте теперь этого бедолагу вон туда.
        - Хорошо.
        Рабочий задумчиво покачал головой, отключил «мотылька» и отправился его устанавливать на одну из тумб. А Сандерс пошел дальше, пока не свернул в короткий коридорчик, увешанный старыми и новыми афишами и фотографиями выставлявшихся здесь прежде художников. С некоторыми Лех был знаком лично, имена других были ему незнакомы. Он любил такие небольшие частные галереи, любил намного больше роскошных выставочных залов. Тут, со своими бабочками и черепами он был на своем месте. Не то, что в крупных музеях, где под его работы обычно выделяли лишь небольшое помещение, и всякий раз приходилось проходить мимо картин уже почивших мастеров. Сандерс буквально кожей чувствовал неодобрение смотрящих на него нарисованных глаз. «Кто ты такой, - будто спрашивали они, - что смеешь приносить сюда свои нелепые штуковины? Мы висим тут столетиями. Нас признавали шедеврами еще до рождения твоей прабабушки, а теперь ты приходишь и вешаешь здесь свою мазню, о которой все позабудут уже через месяц».
        - Но ведь когда-то вас тоже рисовали на заказ, за деньги, - отвечал портретам Лех. - Когда-то такой же амбициозный бедняк, как я, мечтающий о громкой славе и богатстве изобразил вид на текущую рядом с его лачугой речку. А теперь посмотреть на эту речку приходят десятки тысяч людей, которые думают, что автор запечатлел её из-за любви к родному краю.
        Когда-то…
        Никто не знает, что витало в головах тех, кто строил пирамиды. Но дурны ли, прекрасны ли были эти люди, сейчас не имеет никакой разницы. Главное, что труд их не пропал напрасно, став не просто самый большим надгробием, но настоящим чудом Света. И никто не поручится за то, что через десяток-другой лет эту афишу с именем Сандерса не продадут на аукционе, словно редкую драгоценность. Время портит и разрушает, но оно же и придает самым обыденным вещам цену. И лишь оно может превратить Леха как в великого художника, так и оставить его обычным выскочкой из глубинки. Время и реклама - хорошая или не очень.
        Сандерс уже собирался двинуться дальше к офисным помещениям, когда голова его закружилась, да так резко, что пришлось невольно опереться руками на ближайшую стену. Свои волшебные очки он оставил сегодня дома, рассчитывая на добросовестность организаторов. В составленном для них договоре первым пунктом стояло: «запрет любых желтых предметов и элементов декора». На первый взгляд - блажь чересчур завравшегося артиста, по факту - жизненно важное требование, вроде отсутствия в меню орехов или рыбы для аллергиков. Со своей «аллергией» Лех давно смирился, но не перестал страдать от последствий приступов.
        Рисунок деревянного пола на мгновение рассыпался на отдельные, парящие в некотором отдалении друг от друга доски. А потом снова собрался в привычную плетенку. Лех оторвал ладони от стены, и хотел было с облегчением выдохнуть, когда другая реальность навалилась на него многотонной плитой, сминая сознание и заставляя напрочь позабыть, где он находится и кто он, вообще, такой.
        Он смотрел в широкую щель между дверью и косяком. Будто шпион заглядывал в другую комнату, стараясь не издавать ни звука. Там на полу сидела девочка лет трех-четырех. Тарахтя как трактор, она возила туда-сюда по паласу игрушечный грузовик. Не совсем девчоночье занятие, но так и его дочь - не обычная девочка. Развитая не по годам. В два года научилась читать по слогам, а к трем освоила сложение и вычитание до двадцати. Ко всему прочему дочка проявляла недюженную для столь маленького ребенка любовь к пианино, не просто бряцая по клавишам, а вполне осмысленно нажимая их и даже сочиняя свои маленткие «мелодии». Так что жена всерьез планировала нанять для девочки учителя музыки.
        - Не торопись, - предупредил он. - Многие детишки ее возраста все схватывают на лету, но это вовсе не означает, что из них поголовно выходят Моцарты и Шекспиры.
        - Как знаешь, - соглашалась жена, но уже через месяц начинала свою песню заново. Иногда она бывала весьма навязчивой, а порой и очень колючей.
        И все же он был рад, что дочка больше похожа на Вику, а не на него. И ее темные глаза, такие же, как у матери, смотрели на мир с непосредственностью и открытостью ко всему новому. Ему нравилось вот тайно наблюдать за девочкой, словно делая десятки мгновенных фотографий и развешивая их в каждый уголок своего сердца. Она что-то бормотала про себя, видимо, выдумывала очередную историю, пока игрушечный самосвал отгружал кусочки конструктора.
        - Что это у тебя? - из другой комнаты вышла Вика, присела рядом с ребенком. - Стройка?
        - Маля строит большой дом, - с охотой ответила девочка.
        Часто она говорила о себе в третьем лице, из-за чего супруга даже хотела отвести ее к психологу. Хорошо хоть его сестра вовремя вмешалась: «Прекрати, Вик. Это скоро пройдет. Дети часто так говорят. Просто она еще очень мала, чтобы воспринимать себя некой отдельной личностью. Вот увидишь, скоро Маленка перестанет так говорить». Как всегда, сестра оказалась права. Все чаще девочка употребляла местоимение «я», хотя, заигравшись, могла сказать: «Маля готовит обед, Маля хочет накормить куклу», - и так далее. Так что постепенно жена успокоилась и перестала обращать на подобные фразы внимание.
        - Хочешь, мама поможет?
        - Нет, я сама, - отказался ребенок.
        Еще одна черта, доставшаяся Малене от матери: самостоятельность и терпеливость. Даже разбивая коленки, она лишь всхлипывала, но никогда не ревела, как иные малыши. И никогда не позволяла себя докармливать или нести на руках, если уставала. В этом случае она только просила родителей остановиться и немного постоять.
        - Может, папа посадит тебя на шею, а? Будешь высоко-высоко сидеть, как в той сказке. Как там девочка в сказке медведю говорила: «Не садись на пенек, не ешь пирожок», - да?
        - Не-а… не хочу на шею, - неизменно отвечала дочь.
        Он гордился своим маленьким строителем и композитором. Он, столько лет посвятивший себя поиском бессмертия, наконец, обрел его в этой темноволосой малышке. И какой она станет, каким человеком вырастет, то же зависело от него.
        - Так и будешь стоять?
        В задумчивости своей он не заметил, как был обнаружен. Вика понимающе улыбнулась и приглашающе постучала ладонью по полу рядом с собой:
        - Иди сюда.
        Он шагнул в комнату, оставляя за порогом все заботы дня. Им было сыграно так много ролей: и эксцентричной звезды, и загадочного предсказателя, и рыцаря в сияющих доспехах, но роль любящего отца и супруга оказалась самой приятной. Наверное, потому, что оказалась самой искренней. Наверное, потому, что приходя домой, в свое настоящее убежище, он не чувствовал на своем затылке взгляда. Оценивающего, взвешивающего на невидимых весах каждый его жест, каждое слово.
        Перед своими женщинами не надо было притворяться, не надо было пытаться заслужить их изменчивую благосклонность. Вика давно и безоговорочно полюбила своего мужа, а Малена… о ней и говорить нечего. Стоило только сделать шаг вперед, как ее большие темные глаза наполнились безграничным счастьем. «Папа рядом, вот что главное», - говорил их блеск.
        Большое зеркало на стене отразило его долговязую фигуру в потертых брюках и просторном свитере. Висящая рядышком нарисованная русалка - его давняя подруга, еле заметно дернула белоснежным плечиком и снова принялась расчесывать свои ярко-рыжие волосы. Простой обман зрения, каждый раз заставляющий невольно отвечать мысленным приветствием. «В картинах нет жизни, - говорил один знакомый старик, - но в них есть душа. Если быть точнее, лучшая часть души того, кто ее нарисовал. Даже в самых простых, даже в самых паршивых».
        На секунду он остановился, прежде чем опуститься на пол рядом с дочерью. Остановился и взглянул на свое отражение. Вика заметила замешательство мужа:
        - И как тебе этот тип в очках?
        - Ты ведь знаешь, мы не слишком похожи на тех, кто глядит на нас из зеркала. Иногда я вижу сущего незнакомца, но сегодня между нами нет никаких отличий. Сегодня я доволен этим типом. Черт возьми, Вика, я реально им доволен.
        - Не ругайся при ребенке, - сделала жена замечание, становясь за его спиной. Руки ее обвили талию супруга и узкое лицо в обрамлении упрямых жестких волос, унаследованных Викторией от бабки-киргизки, оказалось рядом с его лицом. - Я тоже, тоже им довольна, Рома…
        3/15
        К тридцать первому числу погода, как заведено, испортилась. Мелкий снежок сменили дождевые капли. Тонкая красная ниточка градусника неуклонно удлинялась, пока не её кончик не сравнялся с отметкой «плюс два градуса». К ночи, правда, обещали заморозки, но судя по стягивающимся со всех сторон тучам, прогнозы опять собирались не сбыться. Частично поэтому настроение Вики было далеко от праздничного. В квартире стало неуютно, по полу невесть откуда дуло, из-под одеяла вылезать категорически не хотелось.
        Последний день декабря наступил, по ее ощущениям, внезапно. Вот только что было двадцать восьмое, и куда только почти четверо суток делись?
        Закинув руки за голову, Виктория перебирала все произошедшее с ней за последний год, ни сколько подводя итоги, сколько пытаясь понять, куда двигаться дальше. Она не поменяла работу, не изменила место проживания, но жизнь Виктории все равно кардинально поменялась.
        Ее панические атаки стали намного реже, и хотя женщина по-прежнему часто ощущала тошноту и сдавленность в груди, но жизнь уже не казалось ей беспросветным туннелем. Слишком коротким туннелем с осклизлыми стенками и неровным полом. Теперь в нем появился свет некой надежды, за которую Вика теперь цеплялась всякий раз, как ее ладони начинали потеть, а сердце пыталось вырваться из грудной клетки.
        Ее убеждения пошатнулись. Раньше она четко знала, что правильно, а что - нет. Знала, что красиво, а что - уродливо. Но на смену четкости и простоте пришло многообразие. Многообразие мыслей, идей, позиций. Реальность оказалась не плоской лепешкой, а многослойным пирогом, ящиком со множеством потайных отделений, бурной рекой с кучей подводных камней. Короче, всем тем, с чем обычно ее любят сравнивать в умных и не очень книжках.
        Прежде всего, это касалось искусства вообще и живописи в частности. Реньше главным критерием оценки служила реалистичность нарисованного. Люди должны быть похожи на людей, пространство внутри полотна не должно нарушать физические законы, а сюжет - быть понятным или хотя бы однозначно трактоваться. Но за последние три месяца Вика поняла, что главное в любом искусстве вовсе не правильность и не правила. Она где-то читала, что человек может определить, понравится ли ему песня или нет, всего за пару тактов мелодии. Но она и не подозревала, что такой же принцип может действовать и в отношении картин. Они либо трогают тебя, либо нет. Так, во всяком случае, утверждал Сандерс, и женщина все больше склонялась к тому же выводу.
        «Искусство становиться таковым не потому, что удовлетворяет представления большинства об эстетичном. Произведение может быть на первый взгляд некрасивым, даже отвратительным. Спорным, диким, полным безумства и страсти. Но не пустым. Только не пустым. Если ты, пройдя мимо картины, запомнишь только цвет платья нарисованной на ней дамы, но не задашься ни единым вопросом, не сделаешь для себя какой-то вывод, не ощутишь стремления любоваться или, наоборот, отвернуться и никогда не смотреть, значит, она нарисована зря, - так он однажды сказал. - Знаешь, почему Давид Микеланджело считается одной из самых растиражированных и популярных скульптурных работ?»
        «Он красавчик, - ответила тогда Вика. - Широкие плечи, кубики на животе и все такое прочее. Почти идеальный мужчина».
        «Только у этого идеального мужчины слишком большие ступни и ладони, а между плечами не хватает мышцы. Его пропорции не соответствуют пропорциям нормального человека. Но эта мощь, эта сила, его сосредоточенный взгляд - вот что намного важнее соблюдения каких-то там размеров»
        После этого Вика окончательно разочаровалась как в своем глазомере, так и в честности древних скульпторов. У рукотворных чудес всегда находился какой-то изъян, некое противоречие действительности, а то и вовсе - ее полное отрицание. У одалиски Энгра были лишние позвонки, колонны Парфенона на самом деле стояли не параллельно, и даже великий да Винчи то ли намеренно, то ли случайно, лажал с перспективой.
        «В том-то и изюм», - как сказала бы одна из девчонок, работающих в книжном, что располагался прямо под магазинчиком Вики.
        Изюм там или курага, или какой еще непонятный сухофрукт - не важно. Так или иначе, а мировоззрение Виктории медленно, но верно, смещалось куда-то в сторону. Абсолютное становилось относительным, невозможное - вполне привычным. Вика размышляла об этом, глядя в белоснежный потолок своей недавно отремонтированной спальни. Ничего не напоминало о пожаре, в котором, как она недавно узнала, ей было суждено погибнуть. Если бы не видения Романа… Это напоминало один из фантастических рассказов, столь любимых Викторией. Провидец, способный предотвратить чужую смерть. Человек, который может заглянуть за пределы бытия. И всему этому было вполне разумное объяснение. Во всяком случае, в устах Сандерса оно звучало вполне разумно. Измененная под действием определенных образов психика работала почему-то иначе, являя похожие на галлюцинации образы. Вот и все. Виктория и сама неоднократно чувствовала на себе действие Шиллевских знаков, и если у нее один взгляд на татуировку Сандерса вызывал смутное чувство надвигающейся неотвратимости, то, что уж говорить о самом художнике? Он-то вообще с самого детства пялился на
подобные символы, на целые их сонмы, на сложные переплетения прямых и изогнутых линий, скрытые в репродукции.
        Гораздо больше удивило Вику другое признание. Как пелось в одной старой попсовой песенке: «Знаю, я любил тебя до нашей встречи». Но если у «Savage garden» это было не более чем красивым преувеличением, то в их с Романом случае не было нужды ничего приувеличивать.
        Уже дома, отойдя от произошедшего, он признался, что Вика явилась ему примерно за неделю до той самой, знаковой для обоих, выставки. Но когда женщина попыталась выведать подробности, Сандерс странно замялся и неохотно ответил: «Видение было столь стремительным, что я почти его не запомнил… Но когда увидел тебя, стоящую перед «Лестницей», мои ноги сами сделали шаги на встречу». В это верилось с трудом, учитывая, сколько раз художник вытаскивал ее из всевозможных передряг, ни разу не ошибившись. Но настаивать Вика не стала; в упертости Роман мог посоревноваться с любым ослом.
        Ленивое полузабытье прервал телефонный звонок. На экране высветилось «Алиса А», так что пришлось ответить. С просонья у Вики всегда был такой голос, будто она долго плакала, прежде чем взять трубку: хрипловатый, с каким-то подмяукиванием.
        - Привет! - Зато старшая сестра Романа, даже будучи невидимой для собеседника, прямо-таки лучилась оптимизмом. - Я тебя не разбудила?
        - Да нет, я не спала, - шмыгнула носом Вика. Вот только заболеть не хватало!
        - Не возражаешь, если я приеду вместо братца? У него какое-то неотложное дело.
        - Дело?
        - Да-да. Тридцать первое декабря, и все такое. Но ты же его знаешь: для Ромки не существует ни выходных, ни праздников. Притащился ко мне вчера, сунул под нос список покупок, а сам умчался невесть куда. Кажется, у братца нарисовался очередной покупатель, и он не хочет срывать выгодную сделку. Эх, корысть его погубит! - вздохнула Алиса. - Ладно. Надеюсь, ты меня поняла. Как и договаривались, подъеду к двум часам. Так что готовься!
        И Вика начала готовиться. Заставила свое тело вылезти из теплой постели, умыться и кое-что проглотить на завтрак. Сегодня ее ожидал настоящий пир. Судя по рассказам Сандерса, даже в самые непростые времена в их семье на праздничном столе не оставалось свободного места от всевозможных закусок и горячих блюд. Дорогую свинину могла заменить более дешевая курица, но гости никогда не уходили от Александровых с пустыми желудками. Вслед за родителями той же традиции начали придерживаться и Рома с Алисой. И все же до трех часов было еще полно времени, а глотать голодную слюну не хотелось.
        Горячий кофе и бутерброд с маслом если не приподняли Вике настроения, то сил точно придали. Так что к назначенному времени она успела искупаться, тщательно уложить свои короткие волосы, накраситься и собрать небольшую сумку. Пусть Роман и утверждал, что ему абсолютно фиолетово: в спортивном костюме она будет или в роскошном платье, но личный кодекс самой Виктории не позволял встречать новый год на плоской подошве и в обычных джинсах. В сумку были сложены туфельки и черное платье, то самое, которое они с Надей купили для посещения выставки. Все эти три месяца платье провисело в шкафу, и стоило Вике расстегнуть молнию футляра, как на нее пахнуло осенним дождем и терпковатым запахом горящих листьев. Аромат этот подобно подзатыльнику окончательно привел женщину в чувство. Молочно-белый туман, укрывавший мысли, рассеялся. В последний раз, сидя с Романом на кухне, слушая его прерывающуюся речь и внимательно вглядываясь в его лицо, Виктория чувствовала себя растерянной и, что уж скрывать, испуганной. Сандерс знал о ней намного больше, чем она сама. И этот его дар, его проклятие, его психическая
особенность, называйте, как хотите, заставляли женщину нервничать. Вике срочно требовалось понять, что с этим дальше делать.
        Она никогда прежде не ночевала в чужом доме, да еще с малознакомым мужчиной, не рассказывала ему о пережитом ею кошмаре. Но Роман, словно умелый взломщик, открыл все замки и снял все запоры, которые прежде мешали Вике. Между ними не было никакой неловкости, никакого смущения. И это страшило женщину и одновременно приводило ее в восторг. Наверное, то видение было послано ему откуда-то свыше, не иначе. И хоть художник не верил ни в какие высшие силы, она-то в их существовании не сомневалась. И, подумав, Вика решила, что большего ей и знать не хочется. Пусть все идет своим чередом. Авось, теперь у нее есть свой личный ангел-хранитель.
        К часу подошла Людмила. Виктория не совсем понимала, почему Сандерс пригласил ее соседку праздновать новый год в их компании. Раньше тот не выражал особого расположения к учительнице. Более того, однажды высказался в таком ключе: «Ты что, денег этой Люде должна? Уж слишком часто она к тебе забегает, не иначе, чтобы ты о долге не забыла». Никаких денег Вика ни у кого не занимала, но временами соседка раздражала и ее. Была в ней какая-то прямолинейность, граничащая с бестактностью, больше подходящая подросткам, а не замученным опытом тридцатилетним барышням. Вика предпочла бы поехать к Сандерсу одна. Но раз сам организатор пирушки изволил включить Люду в список гостей, возражать не посмела. Теперь в поступках художника, даже самых незначительных, Вике мерещились скрытые мотивы. И неожиданно проснувшаяся в нем благосклонность не имела никакого отношения к салату из морских гадов, как бы в том не уверяла Вику учительница.
        Сестра Сандерса отличалась прямо-таки выдающейся пунктуальностью. Ровно в два часа раздался звонок в дверь, и из-за нее раздалось бойкое:
        - Эй, хозяйка, открывай! Тут Снегурка с Дедом Морозом к тебе приехали.
        - Чего? - Проворачивая ключ в замке и снимая цепочку, переспросила Вика.
        - Того! - ответила румяная Алиса в голубой шубке и такой же шапочке. За спиной у нее топтался не менее довольный жизнью Егор, как и полагается настоящему зимнему волшебнику, с мешком наперевес. - Коня на колбасу пустили, сварили в супе петуха. В лесу гепард сожрал макаки и мозг, и шерсть, и потроха. Овца сама окоченела, змея растратила свой яд. Так будем мы дружить с собакой: собак корейцы лишь едят. С новым годом!
        - Первый раз встречаю такую кровожадную Снегурочку, - просунулась вперед Людмила. - Кстати, насчет корейцев: это миф. Они уже давно собаками не питаются.
        - Да и фиг с ними, - махнула рукой в рукавичке со снежинкой Алиса. - Если уж на то пошло, то до года желтой земляной собаки еще два месяца.
        Уставший изображать предмет декора Егор стащил мешок с плеча и зычным голосом потребовал:
        - Ну-ка, дети, признавайтесь: хорошо себя вели? Родителей слушали? Кашку кушали? Дед Мороз все знает, все ведает, так что врать категорически не советую.
        - Хорошо, дедушка, хорошо, - закивали обе «девочки». Губы под пышными белыми усами растянулись в недоверчивой улыбке:
        - Ты им веришь, Снегурочка? Я вот - не особенно. А, ладно! Не тащить же это барахло обратно в Великий Устюг. Лошадки мои и так утомились, сани поизносились, да и у самого спина, чай не казенная. Так что разбирайте свои подарочки, детишки.
        В мешке обнаружилась бутылка неплохого коньяка, коробка конфет и палка сервелата. Пока обитатели сказочного севера стаскивали с себя свои теплые одежды, Вика порезала колбасу на тарелочку и распаковала сладости.
        - Мне не наливай! - предупредила Алиса. - Я за рулем. Лучше чайничек поставь. Пока к вам доехала, чего-то замерзла. У меня в машине печка сломалась, езжу теперь, кроме того, что все время с запотевшими стеклами, так еще и в морозилке.
        - А я тебе предлагал отогнать ее в автосервис? - присаживаясь к столу, откликнулся Егор.
        - Не уж, спасибо. Вы с моим братом горазды лезть, куда не просят.
        - А ты, типа, гордая?
        - А я, типа, самостоятельная, - сдернула с головы шапочку Алиса. - И так чувствую себя пожизненно ему обязанной. Еще у тебя в должниках ходить не хватало. Все равно до окончания праздников ни одна контора работать не будет, а потом съезжу к одному знакомому дядьке. Или думаешь, только у вас с Ромой полно полезных связей?
        - Ай, все… понял я. Ты крута, ты очень крута.
        - Да, я крута! - подбоченилась сестра Сандерса.
        - Я стар, я очень стар… - продолжил мысль Егор. - Я суперстар! Эй, эй, не надо меня бить. Давай-ка лучше выпьем, твой чай как раз заварился.
        Для хозяйки места не нашлось, так что свой тост Виктории пришлось поднимать стоя. Коньяк был не только упакован красиво, он и на вкус оказался довольно не плох. Дед Мороз посетовал, что к нему не хватает лимончика, что, впрочем, не помешало сграбастать с тарелки сразу два кусочка сервелата. Разговор сразу стал оживленнее, а лица гостей - приятнее. Вика не очень любила пить, ее быстро развозило, но сегодня она позволила себе еще глоток спиртного, прежде чем засобиралась прочь из квартиры. Посиделки посиделками, но им еще надо в целости и сохранности добраться до дома Романа.
        - А почему вы чувствуете себя обязанной брату? - усевшись в машину, вернулась к прежнему высказыванию невролога Люда.
        - Он меня спас от смерти, - глядя, как настроены зеркала, еле слышно ответила та. - Буквально. А я… хотела его задушить за это.
        В салоне повисла нехорошая тишина. Даже для Вики это стало новостью. Историю своего первого приступа Роман рассказал довольно-таки подробно, но вот точку зрения самой спасенной она не слышала. Алиса кисло улыбнулась и пояснила:
        - Я думала, мой брат следит за мной специально, чтобы насолить. Он был очень… привязчивым ребенком. У меня была своя компания, а Ромка друзей почти не имел, вот и таскался за старшими, как лишний хвост. Когда он сказал родителям, что видел меня на железнодорожном переезде, куда мы с одноклассниками часто сбегали втайне от взрослых, я посчитала его обманщиком и предателем. Меня тогда строго наказали, посадили на все лето под домашний арест. Меня, уже почти совершеннолетнюю девушку, и все из-за какого-то одиннадцатилетнего сопляка. Я была в гневе. И однажды ночью взяла подушку и… Мне хотелось его лишь проучить. Но на какую-то секунду я всерьез задумалась о том, чтобы убить собственного брата. Всего на секунду, но этого хватило, чтобы возненавидеть себя за это чудовищное желание на всю жизнь.
        Вика поймала отражение Алисы в зеркале заднего вида. На глазах невролога блестели слезы, которая она тут же смахнула рукой. Потом уже иначе, с облегчением проговорила:
        - Я надеюсь лишь на то, что Ромка не знает об этом.
        - Мы не скажем ему, обещаю, - первой пришла в себя Людмила. - У всех из нас в жизни бывают моменты, которых мы стыдимся. Когда внутри нас просыпается что-то злое, дурное… Но нельзя постоянно об этом думать, надо уметь прощать не только других, но и себя самого. Главное, что вы сделали правильный выбор, не уступили своему эгоизму, своему гневу и обиде. У меня нет ни братьев, ни сестер, но несколько раз в своей жизни я искренне желала, чтобы мои родители исчезли. Не умерли, нет, а как в фильме «Один дома», просто - пуф-ф! - испарились.
        - Хорош новый год, - заворчал сидящий на заднем сидении Егор. - У нас что, кружок анонимных кающихся? Лучше подайте мне кто-нибудь тряпку, я хоть стекла протру. А то, как в подводной лодке, хоть перископ прилаживай. О, кстати, Лис, если твою тачку не починят, я так и сделаю. Станет еще одним экспонатом.
        Дорога до дома художника заняла почти полтора часа. Вот куда, спрашивается, народ вечно тридцать первого прет? Сидели бы по домам, крошили бы салатики, жарили отбивные, но нет, машин на трассе было едва ли не больше, чем в час пик рабочего дня. Вика вцепилась мертвой хваткой в ручку двери, да так и не выпустила ее на протяжении всего пути. Не стоило ей пить: от алкоголя тревожность только усилилась. Вдох-выдох, как советовал доктор. Она едет с друзьями, никто не посмеет ее обидеть. Но почему же так хочется закричать: «Остановите! Выпустите меня!» Надежды на то, что ее фобии хоть немного уменьшились, оказалась напрасной. Только в машине художника женщина могла чувствовать себя нормально. Стоило сменить водителя, - и вот результат.
        - Вика, тебе нехорошо?
        - А? Да нет… все нормально, - практически простонала та.
        - Так, - включила профессионала Алиса. - Успокоительное тебе сейчас нельзя, так что придется обойтись другими методами. Слушай меня внимательно. Достань из бардачка блокнот и ручку. Достала?
        - Да, - не понимая, чего от нее добивается сестра Сандерса, все же послушалась Виктория.
        - А теперь начинай рисовать попеременно знаки «покой» и «обратный переход». Егор, покажи Вике, как они выглядят, - не отрывая взгляда от дороги, продолжила раздавать команды Алиса. Мастер ремонтов и любитель классической музыки быстро-быстро начеркал на пустом листе несколько линий. - Пиши, как угодно, хоть на середине, хоть по краям. Просто сосредоточься на самом процессе, следи за линиями глазами.
        - Это те самые знаки, что я видела в вашей книге? - вытянув шею и заглядывая Виктории через плечо, спросили учительница. Егор в ответ кивнул:
        - Они самые. Только я впервые вижу, чтобы их применяли для чьего-то успокоения. Твоя разработка, или у кого-то подглядела, а, Лис?
        - У Герхарда Шилле, - немного нервно отозвалась Алиса. - Объяснять будет долго и нецелесообразно. Да и лучше нам всем помолчать, нечего человека отвлекать. Ты ведь знаешь о подлинном предназначении знаков, так ведь, Вика?
        - Знаю, - коротко ответила та.
        Палка, палка, огуречик, то есть загогулина, похожая на перевернутую английскую «эс». Роман говорил, что для того, чтобы символы оказали на тебя влияние, рисовать их нужно определенными цветами, но и простая ручка пока неплохо справлялась с поставленной задачей. Линия за линией, знак за знаком, пока половина листа не покрылась сплошным узором. Вика не знала, то ли сам процесс написания пиктограмм ее отвлек, то ли изобретение Шилле работало так эффективно, но уже через десяток минут от прежней тревоги не осталось и следа. А с ней ушли тошнота и шум в ушах. Казалось, женщина даже протрезвела благодаря своему занятию. Так что из машины она вышла уже совершенно другая: бодрая, посвежевшая и абсолютно спокойная.
        Зато Люда вдруг споткнулась на ровном месте, с нечитаемым выражением лица глядя в сторону припаркованной у забора «Хонды». Вика дернула соседку за рукав:
        - Ты чего?
        - Просто… кажется, у одного моего знакомого такая же машина.
        - А, ясно, - не стала больше выспрашивать Виктория. В отличие от кое-кого, она понимала, когда неуместно задавать вопросы.
        Они прошествовали по припорошенной снегом дорожке к крыльцу. Егор тащил какой-то ящик, Вике всучили довольно объемный пакет с зеленью и овощами. И только Алиса прошествовала с видом хозяйки, неся тощую дамскую сумочку.
        - Странно, сказал, у него дела, а сам, похоже, дома. Вот и стоило меня, в таком случае, гонять? - открывая входную дверь, пожаловалась она на несправедливость сестринской доли. - Эй, братец, тащи сюда свою задницу. Это мы: злобная Снежная Баба и коварный мужик в красной шубе! Пожаловали к тебе… Ой, простите!
        Вика, не успевшая пройти в гостиную, поспешила туда на всех порах. Художник был не один. Рядышком с ним на диванчике сидела дама лет сорока. Ухоженная, в элегантном костюме и наброшенном поверх него однотонном палантине.
        За спиной соседки охнула Люда, привлекая к себе внимание дамы. Серо-стальные глаза гостьи расширились, брови подскочили наверх, но на этом все и закончилось. Поднявшись с дивана, спокойным голосом обратилась она к художнику
        - Что ж, значит, мы договорились о цене? Мой водитель заедет к вам числа, думаю, пятого, заберет картину. Меня немного удивил ваш звонок. Три месяца прошло, я всего лишь высказала пожелание, искренне думая, что вы о нем позабыли. С чего вдруг вспомнили?
        - Да вот, как-то… Убирался недавно в своей мастерской, и наткнулся на «Гусыню». Подумал: кто знает, вдруг вы еще в ней заинтересованы? - Дав знак пришедшим подождать, ответил Сандерс. - Считайте это моим подарком к новому году.
        - Милый такой подарочек за сорок тысяч, - улыбнулась сероглазая, обнажая ровные, явно отбеленные в частной стоматологической клинике, зубы. - И все же, спасибо. Мне, действительно, понравилась ваша картина. Она достаточно провокационна, как раз настолько, насколько я люблю.
        - Надеюсь, я смог вам угодить, - раскланялся Роман, провожая даму до дверей. Остальным гостям пришлось посторониться, чтобы их пропустить. - Буду ждать вашего человека. Если не секрет, где вы собираетесь ее повесить?
        - Не секрет. Картина будет висеть в моей спальне, - натягивая на ноги сапожки, ответила покупательница. - В моей личной спальне, если вы понимаете, о чем я.
        - Да… я слышал, хм… Но думал - это не более, чем слухи.
        - Нет. Мы с мужем хоть и официально не разведены, но в душе я давно свободна. Вам наверняка знакомо то состояние, когда жизнь превращается в постоянный круговорот одних и тех же лиц, разговоров, нескончаемых правил. Иногда хочется бросить это все и… перестать быть существом, словно отлитым кем-то из бронзы. Красивой статуэткой, хорошо просчитанным чертежом. Бросить и стать собой. Именно тем, кем тебя создала природа. Поддаться чему-то в глубине себя, чему-то древнему, первобытному… - Дама мечтательно закатила глаза.
        - Чему-то темному, даже злому, - продолжил за нее Сандерс. - О да, я вас понимаю. Спасибо, что согласились приехать сюда, в такую даль, да еще тридцать первого.
        - И вам. Приятно было познакомиться, Лех. Надеюсь, это наша не последняя встреча.
        - Кто знает? - лукаво протянул в ответ мужчина, открывая дверь.
        Едва гостья спустилась со ступеней, он повернулся к друзьям:
        - Ну, что, дела окончены, давайте теперь готовиться к встрече нового года!
        - Погодите, - опомнилась Люда. - Я… кажется, я что-то оставила в машине.
        - Правда? - хлопая себя по карманам, быстро сориентировалась Алиса. - Вот, держи ключи… Ключи, Люда, куда ты? Ты же без них багажник не откроешь!
        Она дернулась вслед за учительницей, но была неожиданно схвачена братом. Роман отрицательно помотал головой.
        - Чего ты? Пусти.
        - Не лезьте. Это их разговор. Я сделал все, что мог. Все, что было в моих силах. Остальное зависит только от них двоих. А вы идите лучше на кухню, а то, чую, салатик из морепродуктов долго не протянет.
        Склон холма
        Символ правой руки. Общий «целебный знак», подготавливающий сознание к восприятию остальных знаков. Символ освобождения сознания и высвобождения подсознательного. Как все общие знаки пишется нейтральными красками.
        2/15
        Едва сделав пару затяжек, Антонина потушила сигарету и тут же зажгла новую. Из уже переполненной пепельницы на столешницу высыпалась щепотка петла, пачкая светло-серый камень. В коридоре на мешковине лежала, словно плененная царевна, связанная бечевкой елка. Шаталова притащила ее еще вчера, но так и не смогла притронуться к зеленым хвоинкам. День перевалил за середину - первый день нового года, а она не находила в себе никаких сил, чтобы двинуться с места. Как села на диванчик в гостиной, так и не встала с него ни разу. На столике блестела темным бочком пустая на треть бутылка вина.
        Над пустым бокалом навязчиво кружила мошка. Ей было плевать на сигаретный дым и вялые попытки Тони отогнать наглое насекомое. И откуда они только берутся? Летом ли, зимой - стоило лишь оставить на столе фрукты или, как сейчас, налить себе стопку, как из воздуха будто материализовывались эти мелкие красноглазые надоеды, с упорством камикадзе пытающиеся утопиться в твоем стакане. И как после этого не поверишь в возможность самозарождения жизни?
        Ей надо собраться. Надо достать из пакета купленную специально крестовину, приготовить инструменты. Даниил прислал сообщение, что вот-вот приедет. Но впервые Шаталова не испытывала от этого радости. Вчерашний разговор в доме художника подействовал как хорошая пощечина. Она заигралась. Поверила, что может быть свободна. Решила, что имеет какое-то право на этого ребенка. Он был так хорош, так свеж и юн, что Тоня на какой-то миг забыла - Даня тоже человек. И когда-нибудь придется нести ответственность за то безумство, которому Тоня поддалась. Придется отвечать не перед ангелами небесными, но перед этим земным ангелом, доверие которого так легко обмануть.
        Когда Шаталовой позвонили из офиса мужа (и как бы она не прибавляла про себя «бывшего», бумаги о разводе так и оставались не подписанными), она сначала не поняла, о чем вообще разговор. И только тщательно поковырявшись в закромах памяти, сообразила, что от нее требуют.
        Ну да, было дело. Три месяца назад Тунгусов зачем-то поволок ее на выставку очередного недоживописца-недоскульптора. Официально, чтобы познакомиться с тенденциями современного искусства, неофициально, чтобы акции «ДиректСтроя» перестали так стремительно падать, ибо просочившиеся слухи о возможном разводе гендиректора подействовали на их стоимость, как популярное чистящее средство на сложные загрязнения. Тунгусов был крайне возбужден, весь вечер не отпускал Тоню от себя ни на шаг и разыгрывал из себя заботливого супруга в свете фото и телекамер. Привыкшая к подобным показательным выходам в свет женщина улыбалась всеми тридцатью двумя зубами и умирала от скуки.
        Удивительно, но художник оказался не только экстравагантным, но и весьма талантливым. Пусть не все работы Леха Сандерса поражали воображение своим мастерством или новаторством, но парочка картин Шаталову, и вправду, зацепили. Особенно пришлось по душе ей простенькое на первый взгляд полотно под названием «Гусыня». На нем, как не трудно догадаться, красовалась водоплавающая птица с выводком гусят. Последние не семенили вслед за матерью к речке или пруду, а окружали гусыню со всех сторон. Если присмотреться, можно было заметить круговые дорожки полегшей травы, вытоптанной птенцами. Всего девять кругов, по числу гусят. А также планет, но об этом Шаталова догадалась позже. Было что-то удивительно притягательное в этой картине. Почти белые, похожие на пушистые комки ваты, птенцы, их мать - с большим клювом, красными лапами, готовая в любой момент броситься на любого, кто осмелится обидеть ее детей, - не иначе, сама квинтэссенция материнства.
        Стоило Тоне произнести: «Я у себя бы повесила такую картину», - как Тунгусов немедленно завелся идеей купить «Гусыню». Это была не просто очередная акция из серии: надо показать, какой я хороший муж! В холодных глазах предпринимателя светилась расчетливость иного рода. Когда-то Тимофей купил, или думал, что купил, ее своим дорогим костюмом и ладными речами, теперь надеялся удержать Шаталову, исполняя любой ее каприз. Только вот исполнить то, что Антонина действительно желала, он был не в силах. Ведь повернуть время назад или хотя бы стереть из ее памяти последний десяток лет не мог даже самый щедрый миллионер на земле.
        Она не видела, как Тунгусов договаривался о сделке, и договаривался ли. Жизнь закружила Тоню чередой похожих друг на друга дней, единственной отдушиной в которой стали встречи с ее ангелом. А потом раздался звонок из офиса. Картина? Какая картина? Оказалось, что художник лично встретился с Тунгусовым, и от нее, Антонины, требовалось теперь съездить к нему в мастерскую для уточнение некоторых деталей покупки. Адрес и контактный телефон прилагались. А дальше как в том стишке. Дело было вечером, делать было нечего. Тридцать первое декабря - не самый лучший день для выездов, и пыхтя в пробке, Тоня несколько раз подумывала повернуть обратно. Закрыться в своей одинокой квартире, закутаться в одеяло и до полуночи смотреть по телевизору старые-добрые новогодние фильмы. Но так и не повернула. Так и не закрылась. Вместо этого она благополучно добралась до дома художника, уже ожидающего ее на крыльце.
        Сандерс оказался совсем не таким, каким его позиционировали СМИ. Предложил гостье тапочки, лично поднес чашечку ароматного чая. Если и был в его поведении налет так называемой звездности, то почти незаметный. У Тони не было никакого желания задерживаться здесь, но обаяние художника неожиданно подействовало на Шаталову так же, как осмотренные ею картины. Неспешный разговор, сначала о погоде-природе, перерос в беседу двух взрослых, хорошо понимающих друг друга людей. Они оба выросли в бедных семьях, оба старались подняться из грязи как могли. Но если у Тони не было ничего, кроме внешних данных да пробивного характера, то мужчину Всевышний наделил еще и талантом рисовальщика. Не слишком выдающимся, но достаточным, чтобы в купе с богатой фантазией и коммерческой жилкой, вытащить Леха из самых низов. Пусть и не творческий Олимп, но на горку местного масштаба уж точно. Сама не зная почему, Шаталова поделилась с ним своей неказистой историей, а Сандерс, в свою очередь, любезно позволил ей говорить, не прерывая и не задавая вопросов.
        Жизнь перестала казаться такой уж никчемной и пустой, а день - неудачным, когда за окном послышался звук заглушаемого мотора, а через пару минут в гостиную не ввалились трое. Двое нежданных гостей были Шаталовой незнакомы, но за их спинами маячила Люда. Уж кого-кого, а нервную учительницу из паба, Тоня ожидала увидеть в доме художника в последнюю очередь. Огромные зеленые глаза за стремительно запотевающими стеклами очков стали еще больше и круглее. Все же Даня ни просто так назвал свою преподавательницу русского языка совой.
        На несколько секунд Антонина совсем растерялась. Ей вдруг стало необычайно страшно, по телу прошел разряд, так что подушечки пальцев на ногах закололо. И вся эта комната с низкими шкафчиками, с зеленым нелепым креслом в углу, показались женщине чем-то вроде бутафории. До того происходящее: разговор, осмотр картин, - все это было не более, чем репетицией в ожидании других актеров. А сейчас занавес поднялся, а Тони даже не знала, какова ее роль. Потому что в жизни не бывает таких совпадений. Потому что у простых художников не может быть такого пронзительного взгляда. Мысль: «Он все это подстроил. Специально заманил к себе», - уже не казалась такой абсурдной, когда вслед за Тоней во двор по ступенькам сбежала Людмила и схватила ее за рукав шубы.
        - Мне надо с вами поговорить. - И от этих слов у Шаталовой волосы на шее встали дыбом.
        - О Данииле, как я понимаю?
        - Да. Что вы от него хотите?
        Что она хотела от своего ангелочка? Только присутствия. Хотела видеть его, слышать его голос, чувствовать такое долгожданное тепло в своей постели. Они с Тунгусовым спали в отдельных спальнях, словно какие-нибудь монаршие особы. И хоть муж часто наведывался к Тоне в опочивальню, но именно наведывался - у них не было того общего пространства, того самого кусочка мира, где можно вдвоем отгородиться от всех тревог.
        В огромной двухуровневой квартире Шаталова чувствовала себя таким же предметом декора, как огромная ваза между пролетами окна или панно из деревянных планок, прикрепленных под разными углами - работа какого-то модного архитектора из Сибири. Тунгусов был падок на подобного рода «шедевры», тщательно собираемые им в разных уголках мира. На втором уровне висели африканские маски, в кухне красовалась небольшая скульптура кораблика, который сам собой переваливался через волны и шевелил парусами. Скульптурка Тоне нравилась, маски, как и большинство собранного мужем хлама, не очень.
        Статуэтки собирали пыль, картины статично висели на гвоздях, сливаясь с общей пятнистостью обстановки, вазы копили фантики от конфет и никому, кроме уборщицы, приходящей два раза в неделю, до них не было никакого дела. В этом отношении Тимофей напоминал маленького ребенка, что играет новым самолетиком или машинкой первые полчаса, а потом складывает его в ящик к другим игрушкам и начинает требовать у родителей новое развлечение.
        Поэтому, переехав в съемное жилье, Шаталова первым делом избавилась от единственного рисунка в коридоре, убрав тот в чулан. Не потому, что рисунок ей не нравился. Просто служил лишним воспоминанием о собственной роли в жизни мужа - роли привезенной из деревни экзотической пташки, которая по недоразумению умела не только петь, но и, оказывается, нуждалась в еде и порой гадила на пол клетки.
        Чего она хотела от Дани? Да, по сути, ничего. О чем и не преминула сообщить Людмиле. Та все-таки разжала пальцы, высвободив рукав шубы, но саму Шаталову никто пока не освобождал. Развернувшись лицом к учительнице, она добавила:
        - А чего от него хотите вы?
        Вопрос, похоже, застал Людмилу врасплох. Огонек решительного желания вытрясти из Шаталовой некую правду, потух в глазах учительницы. Она потупилась, но тут же бросилась с новыми силами в атаку.
        - Даня - всего лишь подросток. Пусть он и выглядит взрослым, но на самом деле, Рябин обычный мальчишка, школьник. Не знаю, какие обстоятельства заставили вас так себя вести, но в вашем возрасте стыдно… - Люда запнулась.
        - Стыдно спать с молоденьким парнем? Вы это хотели сказать? - С вызовом спросила Антонина. - Или стыдно кого-то любить?
        - Значит, я права… - вздохнула под нос учительница.
        - Я знаю, сколько Дане лет. Тем более, мне известно, сколько в нашем обществе таких вот… святош, готовых как в Средневековье, потащить тебя на костер лишь за то, что ты рыжий, или что хозяйство ведешь лучше, чем твои соседи. Нет, мне не стыдно. Более того, я горжусь тем, что могу нравиться такому парню, как Даня. Я не нарушала закон, не соблазняла его, не заставляла быть со мной. Так что вы мне инкриминируете? Только то, что ему восемнадцать, а мне - сорок два? Ну, простите, что родилась так рано!
        Людмила молча выслушала ее. Даже не попыталась перебить, так что Шаталова уже обрадовалась своей победе. Шаг и мат, ваша карта бита! Но у преподавательницы нашелся козырь.
        - Ваш возраст меня не интересует. Хотя признаю, увидев вас первый раз с Даниилом перед школой, я была несколько шокирована. У меня нет права осуждать ваши отношения. В конце концов… в конце концов никто не может гарантировать, что подобная… кх-м, влюбленность не придет ко мне самой.
        Щеки Людмилы стремительно начали заливаться краской. Шаталова отметила это с каким-то садистским удовольствием. «Так вот оно что, она просто ревнует», - усмехнулась про себя Тоня. Но соперница не закончила:
        - Дело не в том, что вам сорок два, а ему только исполнилось восемнадцать. Но вы обманываете Даниила. Он знает, что его возлюбленная замужем? Он знает, кто ее муж? Не смотрите на меня так. Я все о вас знаю. Во всяком случае, то, что мне необходимо знать. Знаю, что вы родились в селе Соловешки, что в ста шестидесяти километрах от нашего города. Закончили девять классов, потом какие-то курсы, не то секретарей, не то бухгалтеров. Потом вышли замуж за своего одноклассника. Но уже через некоторое время развелись. Работали в местном магазине, пока в Соловешки не приехал ваш второй супруг и не забрал вас оттуда. Я пока правильно рассказываю?
        - Откуда вы этого набрались? Кто вам рассказал?
        - Неужели ваше прошлое настолько постыдно? - Впервые за все время их знакомства Людмила улыбнулась. И это была вовсе не дружеская и не вежливая улыбка, а оскал настоящей акулы. - Я съездила в Соловешки. Не знаю, известно ли вам, но туда до сих пор ходят рейсовые автобусы. Село как село. Электричество, газопровод, даже свои библиотека, школа и детский сад имеются. Дороги, как везде. Люди - ничем не злее городских. Ваши бывшие соседи с охотой поделились со мной; стоило только назвать имя Антонины Шаталовой, как большинство из них тут же подхватывало: «А, вы о Тоньке-красотке? Да, уж удачливее девицы я не видел!» И все в таком духе. Они вами гордятся… девчонка, которая смогла вырваться из их дыры и хорошо устроиться в жизни, вот как они говорят. Никто, не один, слова дурного о вас не сказал, уж поверьте, а это - редкость. Люди завистливы. Я, отправляясь в Соловешки, ожидала, что услышу много чего нелицеприятного на ваш счет. Но нет. Только хорошее. Добрая, умная, отзывчивая. За все время работы в магазине ничего не украла, не обвесила, на копейку не обманула. Так что же произошло, что теперь вы врете
Даниилу?
        - Это не твое дело, - специально перешла на «ты» Шаталова. - Я за тебя рада. Съездила, удовлетворила свое любопытство. В моем прошлом нет ничего постыдного, так и есть. Только это именно мое прошлое, и соваться в него никто не имеет права. Как и в наши с Даниилом отношения. Ты - не его мать.
        - Да, не мать. Но я - учитель. И несу ответственность за своих учеников. Если не хотите разрушить жизнь Даниила, расскажите о своем браке. Расскажите, что несвободны.
        - Или что? Сама ему доложишь? Тогда заодно скажи, что влюблена в него по уши, - огрызнулась Тоня. - У тебя-то точно на такие отношения права нет. Он ведь - твой ученик.
        Не слушая торопливый ответ русички, Шаталова бросилась к своей машине. Надоело все это выслушивать. Вот уж, когда своей личной жизни нет, остается чужую угробить. И ведь не лень этой Людмиле было почти три часа душиться зимой в автобусе, а потом еще по селу бегать да всех допрашивать! Антонину на такие сомнительные подвиги бы точно не хватило. Покрасневшие щеки, чуть вздернутая губа, гадливость, с которой учительница выплевывала одну за другой фразы. И это ее «вы», которое хотелось затолкать обратно Людмиле в глотку, звучащее как отборное ругательство. Чтобы та не говорила, а причиной всему являлась банальная ревность.
        Но на это Шаталова не поведется. Развод - дело решенное. Для себя Тоня давно свободна от всяких обязательств. И если Даню смутит какая-то формальность, то тут женщина не при чем.
        Прежде чем Людмила догнала ее, Шаталова успела влезть в машину и рвануть с места. «Хонда» всеми доступными ей способами попыталась выразить свое несогласие с таким обращением, холодный мотор заглох на первом же перекрестке да так и не завелся, так что пришлось вызывать аварийку.
        За город. Тридцать первого декабря.
        В итоге домой Антонина попала только в девять вечера. Замерзшая, злая и с елкой, впопыхах купленной на закрывающемся рыночке, в обнимку. Так и сгрузила лесную красавицу на первую попавшуюся тряпку, а сама отправилась спать, потому что сил на иные дела просто не осталось.
        И вот, второй час подрряд Шаталова сидела на диване, курила, пила и думала. Очередная сигарета была затушена, она потянулась, чтобы налить еще вина и с неудовольствием обнаружила на дне бокала темную точку. Проклятая мошка утопилась-таки и даже успела намертво прилипнуть к стеклянной стенке. Женщина брезгливо ковырнула трупик длинным ногтем, подцепила его и обтерла палец о полу домашнего халата. Вот так и в жизни - чуть зазеваешься, налетят всякие твари. И хорошо, если просто вот так попотчуют твоим вином. Хуже, если вместо насекомых прилетят падальщики, чтобы расклевать твою мертвую тушку и растащить твои останки по своим гнездам.
        Рука Тони дрогнула, когда раздался звонок в дверь. Хорошо, хоть бутылку она не успела наклонить настолько, чтобы их нее что-то выплеснулось. Чертыхнувшись, пошла открывать.
        - Привет. - В нос Шаталовой сунули плетеную корзину, тщательно упакованную в шелестящий целлофан. Внутри - еловые веточки, ярко-оранжевые мандарины с листиками и вроде бы конфеты. Больше женщина ничего не успела рассмотреть, так как ее вниманием тут же завладел принесший подарок Рябин. - С наступившим тебя! Прости, что так и не смог вчера позвонить.
        - Ничего… мы же договорились, - следя за тем, как парень расшнуровывает ботинки и стягивает чересчур легкую куртку, ответила Антонина.
        - О! А чего ты елку не поставила?
        - Скажи спасибо, что купила! - Привычно возмутилась Шаталова. - У меня вчера столько дел было, едва успела заскочить за этим монстром. Твоя идея была ее наряжать, мне-то по барабану: есть елка в доме или нет.
        - Ух, какая занятая! - целуя женщину в щеку, улыбнулся Даня. - Надеюсь, игрушки-то у тебя есть? Я, конечно, притащил пару шаров, но этого явно не достаточно. Главное, чтобы пика нашлась.
        Несколько мгновений Тоня смотрела на разглагольствующего подростка, а потом захохотала. Теперь пришла пора того возмущаться:
        - Ты чего ржешь?
        - Прости… просто… шары, пики… И твое лицо, такое серьезное.
        - О чем ты? - растерялся парень. Потом до него дошло. Челюсть Рябина отпала вниз, а брови, наоборот, поднялись к самой челке. - О, боже, Тоня! Ты явно выпила больше, чем надо. Ладно, расчищай давай мне пространство. Я сейчас эту елку быстро установлю.
        Не соврал. Уже минут двадцать спустя новогодний символ, немного сплющенный с одного бока, расправил свои ветви посреди гостиной. Пока Даня возился с распорками и винтиками, пока подрубал смолистый стволик большим кухонным ножом (более подходящего для этого орудия просто не нашлось), Шаталова успела залезть в шкаф и достать оттуда небольшую коробку. Пара гирлянд, несколько серебристых птичек, три красноватых не то малинки, не то клубнички. Об игрушках Тоня, как и елке, вспомнила только вчера вечером, а сегодня, зайдя в супермаркет за вином, прихватила те, что были на ближайшей к кассе витрине.
        - Наверное, ты не этого ожидал, - набрасывая шнур на колючую ветку, завела Шаталова разговор. - Думал, я накрою стол и все такое. Прости, я правда, не хотела портить тебе праздник. Эти дни… мне как-то не до нового года было.
        - Перестань, все отлично. Я ведь тебе рассказывал о том, как обычно провожу первое января. Предки отсыпаются после вечеринки, а мы с Аринкой двумя призраками ходим по квартире в поисках еды и хоть каких-то развлечений. Впрочем, так у меня проходит не только первое, но и второе, и третье, и все последующие дни вплоть до начала третьей четверти. Хотя да, перекусить я бы не отказался. И выложи из корзины пирожные, их надо в холодильнике хранить.
        - Ты еще и пирожные приволок?
        - Ага, - скорчил довольную гримаску Даня, опуская руку в карман своей просторной кофты и извлекая из него какую-то вещицу. - И еще это. Специально для тебя. Добавил в последний заказ «Рогалика».
        На раскрытую ладонь Тони легла знакомая фигурка ангела. Рябин, уже не скрывая своей радости, лыбился вовсю. Сердце Тони неприятно кольнуло. В чем-то преподавательница русского была права: ему всего восемнадцать. Не уже, как полагает сам Даня, а всего. Пять лет назад, он, наверняка, еще мечтал об игрушечном пистолете, стреляющим настоящими пульками, а когда Тоня второй раз выходила замуж, лишь начинал изучать таблицу умножения. И сейчас эта широкая улыбка, эти сияющие глаза принадлежали обычному ребенку, жаждущему не более, но и не менее, похвалы за свою очередную шалость.
        - Спасибо… - Глаза защипало.
        - Эй, ты плачешь?
        - Нет, нет… да! Чем ближе к старости, тем сентиментальнее становлюсь.
        - Тю! Тебе еще далеко до старости. Что же будет, когда тебе стукнет девяносто, а? Будешь беспрерывно реветь? Ну вот, я не для того заказ делал, чтобы ты расстраивалась! - пожурил Тоню парень.
        - Я не расстроилась, - возразила та. - Ты еще маленький, чтобы знать такие сложные вещи, как светлая грусть.
        - Так это была она? - картинно прижал руки к груди Даня. - Первый раз такое наблюдаю. Конечно, ты права. Мы - малыши, только и способны на простейшие эмоции: гнев, страх, восторг.
        - Ты что, обиделся? - не поверила Шаталова.
        - Представь себе - да. Мы же с тобой договорились: никаких напоминаний о возрасте. Забудь об этом. Тем более, сегодня новый год. Лучше сходи на кухню, наколдуй каких-нибудь бутербродов. Или салатику… Кроме шуток, Тоня, я ничего, кроме кружки черного кофе, не выпил и не съел. Мой молодой и пока еще растущий организм требует больших энергетических затрат.
        - В каких местах растущий? - оглядывая Даню, который уже вымахал до метра восьмидесяти шести, вопросила женщина.
        - Там тоже, - заверил без тени смущения ее мелкий провокатор и, отвернувшись, как ни в чем не бывало, продолжил развешивать на елку украшения.
        Нет, он точно имел на нее какое-то непостижимое влияние. Всего час назад единственное, чего хотелось Шаталовой - так это напиться вдрызг и уснуть, а проснувшись, не помнить ни о разговоре с Людмилой, ни о требованиях Тунгусова вернуться. А теперь она мурлыкает под нос песенку про трех белых коней, нарезая полукольцами лук для «Мимозы».
        Стоило бывшему мужу протрезветь, как тот тут же завел старую песню на новый лад. Он все положил к ногам Тони, а она, неблагодарная такая, посмела бросить ему вызов. Ему, Тунгусову-Майскому! Да он ее на один ноготь положит, а вторым прижмет, и от Антонины мокрого места не останется. Всего через пять минут от подобной ериси стало тошно, и Шаталова буквально вытолкала муженька взашей из своей квартиры, бросив вдогонку пальто Тимофея и его ботинки.
        Строительный магнат хоть и был на словах крут, но физический отпор своей жене дать не мог. Не из-за ее превосходства, а из принципа, гласившего, что поднимать руку на женщину непростительно, даже если она дура набитая и довела его до белого каления. Что-что, а человеком Тунгусов был принципиальным, и это одновременно нравилось Тоне, и дико ее раздражало. Ибо, другим принципом бывшего мужа был девиз: «Взятое - не отдавать», - а Шаталову он явно давно считал своей собственностью. Так что уже на следующее утро к ее дому подъехал знакомый автомобиль с «красивыми» номерами, а перед дверьми появился огромный букет лилий, немедленно спроваженных Тоней в мусоропровод. Жаль. Цветы были не виноваты, но поощрять пославшего их муженька не хотелось.
        - Помочь? - На кухню сунулся Даня.
        - Ты уже все украсил? - удивилась женщина.
        - Угу.
        Шаталова отложила нож, наскоро обмыла руки и отправилась любоваться на проделанную подростком работу. В чувстве вкуса этому мальчишке точно нельзя было отказать. Даже такое небольшое число игрушек он смог развесить так, что не осталось ни одного голого участка. Елка, кстати, окончательно ожила и вернула себе естественную форму.
        - Здорово, - признала Антонина.
        - Знаешь, - задумчиво произнес мальчишка, - говорят, под новый год, что не пожелается…
        - …то всегда произойдет, то всегда сбывается.
        - Да, но обычно это ни фига не работает. И все же, вчера я сидел в ресторане и надеялся, что хоть раз эта присказка окажется верной. С одной стороны меня прижимала жирная дочка строительного инспектора, на другом стуле вертелся шестилетний пацан, уж не знаю, чей сынок, а я искренне желал только одного: встретить следующий новый год с тобой. Как ты думаешь, мое желание исполнится?
        Тоня хотела пожать плечами, но перехватив взгляд карих глаз, такой серьезный и, в то же время, просящий, не смогла этого сделать. Вместо этого она обняла мальчишку и уверенно произнесла:
        - Несомненно, ангел. Несомненно.
        Ее учили никогда не врать даже в мелочах. И множеству других бесполезных вещей. Потому, когда аргументов в споре не осталось, Людмила воспользовалась самым гнусным из всех известных ей приемов: она сблефовала.
        Из речи Часовчук выходило, что она едва ли не благословляет Тоню. Конечно, Люда не из тех, кто осуждает разницу в возрасте между влюбленными, будь то пара или пара десятков лет, - не важно. И это было почти правдой. Отнюдь не возраст Шаталовой так задел учительницу, а ее бессовестность. То, с каким торжеством, даже гордостью, взирала та на них с Валентином тогда в пабе. Полюбуйтесь, почтеннейшая публика, какой у меня есть красавец-мальчишка. Будто декоративной собачкой хвасталась. Перед Людмилой до сих пор стояла увиденная сцена на школьной парковке. Рука Шаталовой, оглаживающая щеку Дани и его полная преданности улыбка - осталось только хвостиком помахать. Это было невыносимо: смотреть на него, такого влюбленного, такого вдохновленного и… обманутого.
        На сайте строительной фирмы была лишь небольшая фотография и подпись. Жена директора «Директа» оказалась личностью не очень-то популярной. Даже прочесав весь интернет, Люда набрала о ней всего ничего информации. Что называется, три строчки крупными буквами. Но это не остановило Люду. В голове ее словно два оголенных проводка все время соприкасались, высекая то и дело искру. «Шаталова, Шаталова, Шаталова…», - звучало в ней колокольным набатом, призрачным шумом набегающих волн.
        Когда-то Людмила была знакома с одним газетчиком, утверждающим, что для хорошего журналиста достаточно одного слова, за которое можно зацепиться, как за кончик ниточки и вытянуть в итоге целый клубок сплетен. И Часовчук решила воспользоваться советом. Таким вот «волшебным» словом стало для нее название населенного пункта. Деревня, а точнее, село Соловешки не оставило никаких пятен на полотне истории. Тут не рождались ни великие ученые, ни прославленные военачальники, а потому о нем, как и Шаталовой, сведений было - кот наплакал. По правде, Люда едва смогла найти его на карте. Потом проводки состыковались еще раз, и в голове учительницы что-то щелкнуло. Точно! Один из ее учеников как-то упомянал, что у него бабушка там живет. Тут же откуда-то из горы проверенных и давно забытых детских сочинений всплыли строчки: «Мне очень нравится проводить лето в этом месте. Тут есть много чем заняться. Можно купаться в речке, гулять в лесу или пойти в библиотеку».
        - Юрочка, - набрав номер того самого мальчика, попросила Люда, - скажи пожалуйста, у твоей бабушки ведь дом в Соловешках, так?
        - А зачем вам, Людмила Алексеевна? - как все современные дети, шестиклассник Юра Нориков был ребенком подозрительным и просто так никаких сведений не раскрывал. Тем более, когда классный руководитель звонит на каникулах - это и вовсе наводит на неприятные мысли и вызывает желание притвориться глухонемым. - Ну да, типа того.
        - Отлично, - выдохнула с облегчением Часовчук. - Ты можешь поподробнее рассказать об этом селе? Одна моя подруга собирается там дом купить, но пока не уверенна. Слишком уж далеко от города, да и соседи какие-то подозрительные.
        Впервые вранье далось Люде так легко. Последние предложения она произносила на одном дыхании, да с таким неподдельным сомнением, что сама поверила и в несуществующую подругу и в дурных односельчан Шаталовой. На том конце телефона повисло молчание. То ли Юра собирался с мыслями, пытаясь собрать для любимого преподавателя все самые любопытные сведения о Соловешках, то ли раздумывал, не передать ли трубку взрослым, тем самым сняв с себя всю ответственность. В итоге выбрал золотую середину:
        - Да не… я бы купил. Не знаю… там много мест красивых есть. У меня другая бабушка в Тишинках живет, вот там - мрак. Ни отопления нормального, ни водопровода. Приходится за водой ходить на колонку, а зимой она русскую печку топит. Настоящую. - В голосе шестиклассника проскользнуло неподдельное восхищение. Такие условия для него, наверняка, казались чуть ли не каменным веком. Настоящий экстрим, куда там скалолазание или рафтинг! - Вы это… я, лучше маму позову, она вам больше расскажет.
        Алла Норикова, в девичестве Кононова, уехала из Соловешек, когда ей едва исполнилось семнадцать. Причина отъезда была более чем прозаична: в глубинке не было ни одного высшего учебного заведения, а Алла с детства хотела стать дипломированным специалистом. Уж больно нравилось ей это словосочетание - «дипломированный специалист», чтобы то не означало на самом деле. Диплом Кононова получила, да не один, а целых два. Сначала закончив экономический факультет, потом, поняв, что как таковые экономисты никому не нужны, еще и педагогический по направлению психолог-логопед. Между получением первого и второго диплома она вышла замуж, а к окончанию педагогического института успела родить девочку. Еще через три года родился Юра, а сейчас Алла сидела в декрете в ожидании уже третьего ребенка. Сидела почти четыре месяца, безвылазно и без каких-либо перспектив в ближайшее время сбежать от своих детишек и мужа, а потому на просьбу Людмилы рассказать о Соловешках откликнулась с небывалым энтузиазмом. Правда, уже через несколько минут разговор свернул куда-то в сторону, и Алла начала болтать больше про себя, чем про
родное село. Люда захотела распрощаться и повесить трубку, ибо слушать чужие излияния не входило в ее планы, но тут собеседница выдала:
        - Знаете, ведь кому-то в этой жизни везет просто так. Ты прилагаешь столько усилий, учишься днями и ночами напролет, а какая-то девица, которая в школе едва-едва на четверки успевала, вдруг становиться женой богача.
        - Это вы о ком? - осторожно спросила Часовчук.
        - Да так, училась со мной, точнее не со мной, с моим братом одна такая. Девять классов закончила, потом какие-то месячные курсы прослушала, и вуаля - она в дамках. Тоня… да, точно. Местные выпивохи ее звали Тоня-красотка. Я у нее на свадьбе гуляла. Не когда она за богача выходила, а первый раз. Вот потому-то дети сейчас такие ленивые. Зачем трудиться-то, если можно вот так, с полпинка разбогатеть? Нынче ум не в почете, нынче в почете предпринимательские способности. А что это по сути? Умение обмануть ближнего, вот и все.
        Алла снова пустилась в рассуждения о трудностях воспитания подрастающего поколения, так что Люде осталось лишь терпеливо поддакивать. В том, что Тоня-красотка и есть Антонина Шаталова, она даже не сомневалась. И хоть данных было по-прежнему недостаточно для полноценного досье, но подробно расспрашивать мать Юры об однокласснице брата преподаватель не решилась. Как можно поспешнее распрощавшись со словоохотливым психологом, Люда повесила трубку.
        И вот, стоя на заснеженном дворе, лицом к лицу с той самой везучей девицей из Аллиного рассказа, Часовчук выпалила:
        - Я все о вас знаю.
        Хороший игрок может обдурить противника, имея на руках всего пару десяток. Но только отличный способен заставить его поверить, что владеет всеми четырьмя тузами. Людмила никогда не играла в карты. Ее родители свято верили, что подобные игры - для людей пропащих, распущенных. Разве будет достойный гражданин просиживать вечера, режась в «Дурака», или ставить все свое состояние, полагаясь на пару кусочков раскрашенного картона? Поэтому-то Люда не знала покерных правил, не умела просчитывать в уме взятки и свято верила, что маленькая шестерка способна побить королеву.
        - Я ездила в Соловешки.
        Красивое лицо Шаталовой изменилось. Из самодовольного оно стало каким-то несчастным, напоминающим лицо маленькой забитой девочки. Что скрывала эта светская львица местного пошиба? Что оставила она в далекой деревеньке, где из всех благ цивилизации лишь газ да вода в кране? Часовчук не знала. Она просто наугад сыпала какими-то шаблонными догадками, перемежая их с теми обрывками Шаталовской биографии, которые смогла накопать. А потом врезала, уже специально, с полным пониманием того, что делает:
        - Они вами гордятся… Я, отправляясь в Соловешки, ожидала, что услышу много чего нелицеприятного на ваш счет. Но нет. Только хорошее. Добрая, умная, отзывчивая.
        Взрослые - это те же дети. Только злее, хитрее и знающие о мире чуть больше. Когда кто-то из ребят в ее классе хватал плохую отметку, Люда говорила: «Как же так? Все тебя хвалят, мама говорит, что дома ты всегда все выполняешь, чтобы она не поручила. Я видела твои оценки по географии. Ты ведь почти отличник, так ведь? Так почему ты написал диктант на два?»
        - Так что же произошло, что теперь вы обманываете? - закончила она и на этот раз.
        «Что же произошло?» - повторила Людмила, снимая с руки перчатку и с силой вдавливая в гнездо кнопку звонка. Тот в ответ залился громкой трелью. Потом раздались деловитые шаги и громыхание ключей. Часовчук шумно выдохнула, и едва дверь отворилась, скороговоркой пролепетала:
        - Здравствуйте, мне надо поговорить с вами о Данииле.
        Сложенный зонт
        Символ левой руки. Похож по смыслу на знак «птичья клетка». Человек чувствует ответственность за чужие поступки и делает это либо сознательно, либо бессознательно. В последнем случае может произойти полное замещение своего «я» на чужое. Знак имеет отрицательный окрас, а потому пишется всегда бледными холодными красками.
        1/15
        Ему снилась весна. Теплая, немного ветреная, с бесконечно высоким голубым небом над головой и изумрудным ковром травы под ногами. Ему снилась весна, он чувствовал запах свежей зелени и чуть-чуть - пыли, прохладные пальцы воздуха на открытых предплечьях и объятия солнечного света за спиной.
        Сон был настолько живым, что его легко было перепутать с реальностью. Подсознание играло в конструктор, складывая кирпичики уходящих воспоминаний в новых сочетаниях, выстраивая свой, неповторимый кусочек несуществующего мира. Здания, магазины, бегущая вдаль дорога, будто подогнанные с невероятным искусством кусочки мозаики - ни трещинки, ни грамма несоотвествия. Кеды на ногах. Темно-синие плотные джинсы и футболка. Он не помнил ни как надевал все это, ни как вышел из дома и зачем, вообще, шел. Во сне память не имела значения, только ощущение соприкосновения подошв с асфальтом, только шелест деревьев над головой.
        Мы видим не глазами, а мозгом, мы слышим благодаря серым клеточкам; все наши чувства сосредоточены вовсе не в сердце, а внутри черепной коробки. Как это ни парадоксально, но все наше существование - это не более чем пробегающие туда-сюда электрические импульсы. Ему было хорошо. Невероятно легко. Мышцы согласно сокращались, перекатывались под успевшей слегка загореть кожей. Отросшие волосы щекотали щеки и шею. Напоминающий тщательно вымытый хрустальный бокал воздух наполнял меха легких, расправлял их, и каждый новый вдох казался восхитительнее предыдущего.
        Слова - тусклые тени чувств - не приходили к нему. Он забыл об этих душевных подпорках, нужных лишь, чтобы запротоколировать последствия ежесекундной бури, что непристанно бушует внутри, сменяясь кратковременным покоем. Само понимание языка было им потеряно, развеяно на ветру вместе с белыми парашютами одуванчиков, пролетающих вдоль дороги. Все, что оставалось: пропускать через себя видения этой небывалой весны.
        А потом он проснулся. Сразу. Сон не истаял, не начал разъезжаться, подобно старой истертой ткани, пропуская в прорехи явь. Он просто прекратился, оборвался. Миг тьмы под веками сменился кусочком пододеяльника отвратительного сиреневого цвета. Тут же пришли первые слова: трупный, холодный. Именно в такой последовательности. Захотелось закрыть глаза. Распахнуть двери, и снова очутиться там - на выдуманной улице, в невероятно-прекрасной весне. Но вместо нее его ожидала лишь обычная темнота, и больше ничего.
        - Проснулся? - Шаги обогнали голос всего на несколько долей секунды.
        - Да. - Доброслав во второй раз открыл глаза. Он лежал на правом боку в своей родной постели, и у него ужасно затекла рука. - Ты никогда не думала, что в русском языке слишком мало слов?
        - Мало? - изумилась Лера. - По мне, так их слишком много. А уж правил, по которым их надо писать, и того больше. Даже я, человек с высшим образованием, преподаватель этого самого языка периодически попадаю впросак. Но к чему ты это?
        - Знаешь… так… Как-то читал, что в некоторых языках есть слова, которые нельзя перевести. То есть, существует лишь их приблизительный перевод, но точно подобрать определение невозможно. Удивительно, все люди на земле переживают одинаковые чувства, но кто-то может их выразить одним емким определением, а кому-то приходится громоздить целые сложные предложения, чтобы донести суть. Например, у австралийских аборигенов есть слово, означающее «нащупывать что-либо на дне ногами, стоя в воде». Всего несколько звуков, способны нарисовать в твоей голове целую картину. Волны, ласкающие ноги, песок под ступнями, прикосновение к чему-то непонятному, к чему-то, возможно, заставляющему тебя на миг испугаться или, наоборот, обрадоваться. Это так… странно. Однажды людям понадобилось как-то обозначить предметы: камень, топор, мамонт, пещера. Они тыкали пальцами, пытались сочетать между собой треск, змеиное шипение, свист птиц, а потом начали соединять эти звуки между собой. Но если бы мне поручили сотворить новый язык, я бы начал не с предметов, а с чувств. Даже простое желание пить может совершенно разниться. Одно
дело - просто хотеть пить, другое - умирать от жажды до такой степени, что хоть из ближайшей лужи лакай. Можно мечтать о холодном источнике или, наоборот, чашке горячего сладкого чая. Это настолько непохожие ощущения - от пустыни во рту, до легкого свербежа в глотке, от дрожи от холода, до липкого пота, стекающего по спине в жару. Так почему мы говорим всегда просто: я хочу пить?
        - К чему ты это? - Лера присела рядом на кровать, поправила сбившийся краешек простыни.
        - Наверное, я просто устал, - будто не слыша ее, продолжал Доброслав. - Устал держать их все в голове. Эти бесполезные слова, дающие лишь иллюзию того, что мы понимаем друг друга. Когда-нибудь я забуду их все. Забуду, как называют круглую штуку, на которой жарят яйца. Забуду, как с помощью букв передать очертания облаков, пролетающих за окном. Но человек не может забыть ощущения. Я забуду, что такое огонь. Возможно, даже забуду, что нельзя совать в него руки. Но боль ожога… она существует здесь и сейчас, и не помня, как пишется «пламя», я все равно стану его опасаться. Так глупо… полагаться на эти палочки и кружочки, на эти звуки, произведенные в определенном порядке…
        - Иногда ты меня пугаешь, - помрачнела Валерия.
        - У меня появилось слишком много времени, чтобы думать, и мало по-настоящему важных предметов для обдумывания. Не обращай внимания. Я просто хочу сказать, что когда совсем свихнусь, когда не смогу два на два умножить, во мне будет продолжать кипеть жизнь. Возможно, более прекрасная и удивительная, чем у нормальных людей. Знаешь, что недавно мне сказала Алиса… Георгиевна?
        - Григорьевна.
        Доброслав прикрыл глаза. Смотреть на мертвенно-сиреневый пододеяльник больше не было никаких сил. Как и отвернуть голову или сесть. Вслед за душевным подъемом, как это часто случалось в последнее время, пришла полная опустошенность.
        - Григорьевна… вот видишь, опять провал… Так вот, она сказала, что больные Альцгеймером обладают сверхспособностью. Не прямо так, конечно, но по сути близко. Они могут забыть только что произошедшее, но продолжают помнить давние события. Для них время идет не по прямой, оно искривляется, сворачивается, словно удав в кольца. Они могут попасть на десять, двадцать лет назад. Со мной такое вряд ли произойдет. Даже жаль…
        - Ну вот, теперь я окончательно пришла в ужас, - нервно усмехнулась Лера. - Давай-ка ты сейчас поднимешься, умоешься, сделаешь все необходимые процедуры, и мы с тобой выйдем погулять.
        Вторая декада января радовала стабильной погодой. Пусть снежной, серой и угрюмой, но стабильной. Ночью градусник опускался до минус двенадцати-пятнадцати, днем становилось заметно теплее, но до противной оттепели не доходило. За последние две недели Доброслав окреп, и теперь мог худо-бедно, опираясь на палку, но самостоятельно передвигаться. Правда, довольно быстро ноги его начинали снова заплетаться, подрагивать, как у новорожденного олененка, так что Лера на всякий случай всегда вывозила недавно купленную по объявлению коляску. Колеса тут же завязли в каше из реагента и ледяной крошки. Валерия уперлась одной ногой в снег, налегла всем весом на кресло, но даже не смогла сдвинуть то с места. На лбу у женщины проступил пот, но когда Доброслав попытался ей помочь, она лишь улыбнулась и шутливо стукнула мужа по пальцам:
        - Э нет, дорогой, не лезь.
        - Ты опять? - возмутился Слава.
        - Хорошо, - тут же бросила ручки коляски Лера. - Давай сам. Давай. А потом сам же ее покатишь. Только не жалуйся потом, что ужасно устал. Это глупо, Слава. Настолько глупо, ты даже не понимаешь, насколько.
        - Речь идет о моем самоуважении.
        - То есть от того, что я вытолкаю коляску, ты тут же перестанешь себя уважать, так что ли? Странные вы все-таки существа - мужики. Все, поехала!
        - Еще не известно, кто страннее, - поджал губы Доброслав, заставив жену рассмеяться.
        Он не мог вспомнить, когда Лера последний раз так смеялась. Максимум, что она позволяла себе в эти долгие месяцы - робкую улыбку, слабое напоминание о той смешливой девчонке, в которую Слава влюбился много лет назад. Как пение соловья посреди пожарища прозвучал этот смех. Немного нелепо, не к месту, но невероятно искренне. И мужчина не удержался и рассмеялся вслед за ней.
        Снова пошел снег. Сначала мелкой крупой, постепенно превращаясь в крупные хлопья. Ветер, гуляющий между высотками, забился в подвалы, в узкие щели, оставив после себя тишину. В считанные минуты двор застелило новой хрустящей простыней. А снег продолжал падать, засыпая две цепочки человеческих следов: одни тридцать шестого, вторые - сорок второго размера, да узкую колею от инвалидного кресла. Снег продолжал кропотливо штопать своей белизной пейзаж, словно сшивая землю с побледневшим небом.
        Они дошли до сквера. Даже не сквера, а небольшого пятачка перед магазином, на котором владельцы поставили несколько лавок и выложили камешками клумбы затейливой формы среди четырех худосочных кленов. Разметав в стороны снег, Лера помогла усесться мужу. Почему-то именно эти движения - подъем и посадка давались ему с особым трудом. Спина, которую Слава старался держать прямо, тут же сгорбилась. Он невольно зашипел, пытаясь поставить ноги в более-менее удобное положение, но увидев обеспокоенный взгляд жены, тут же отвернулся. Хорошо, хоть Валерия все реже донимала его вопросами. Она уже научилась по одному движению века определять, где и что у него болит.
        - Какое сегодня число? - чтобы как-то отвлечь ее и самому отвлечься от неприятных подергиваний в икрах, спросил Доброслав.
        - Семнадцатое, - не задумываясь, ответила та.
        - Через три месяца твой день рождения.
        - Ну и что?
        - Как это - что? Мы же всегда с тобой начинали обратный отчет, сколько дней осталось до наших дней рождений. Сначала до твоего, а после - до моего. Ты еще вечно спорила, как правильно считать: включая в счет сам день рождения или нет. И тогда я рассказывал тебе об открытых и закрытых множествах.
        Лера сдвинула брови. Потом с усилием произнесла:
        - Слава, ты никогда не рассказывал мне ни о каких множествах. И никакие дни мы с тобой не считали. Ты, наверное, меня с кем-то перепутал.
        - Перепутал? - по слогам переспросил мужчина, охнул и уронил голову на руки. - Прости, прости Лерик! Да… да, все правильно. Мы считали дни с моей двоюродной сестрой. Когда маленькими были, она вечно задавалась, что старше меня на целую неделю. Но когда же она родилась? Первого… нет… второго…
        - Слава, не надо. - Валерия осторожно положила руку мужу на спину, но тот неожиданно раздраженно сбросил ее:
        - Дай мне вспомнить! Если я не могу даже такое вспомнить, что же дальше будет?! Мой день рождения… так… седьмого июля, правильно? Значит, минус семь дней… первое, нет, второе… Да черт побери! Почему я не могу посчитать?! Тридцатое. Моя сестра родилась тридцатого июня. Все, ура!
        - Не понимаю, чего ты так разнервничался? - Невольно отстранилась от Доброслава жена. - Из-за какой-то ерунды.
        - Для тебя это ерунда, конечно. А я… словно ужасно близорукий человек, пытающийся издали прочитать объявление. Только очертания букв, но всю надпись не разобрать. Я силюсь уловить что-то, хватаюсь за отдельные картинки, а едва какая-то информация всплывает в голове, так тут же оказывается совершенно не тем, чем надо. Ты когда-нибудь засыпала еще до заката, а потом, проснувшись ранним утром, не могла понять, сколько проспала? Рассвет сейчас или закат? Новый день или еще старый? У меня со всем так. Иногда мне чудится, что я еще студент, я открываю глаза с мыслью, что мне пара бежать на пары. И только потом, взглянув в зеркало, осознаю, что выгляжу как-то не так… слишком старо для семнадцатилетнего парня. А потом приходит ужас, потому что я просто не знаю - куда девались последние десять-двенадцать лет жизни. Это длиться всего ничего: минуту, может быть, две. Но эти проклятые минуты мое тело и мое сознание… как бы отделены друг от друга. Я теряю себя, свою личность. Поэтому важна любая мелочь. Мне нужны часы, которые будут показывать до последнего: рассвет сейчас или закат.
        - Я буду этими часами, - пообещала Лера. - Буду каждый раз напоминать, кто ты, сколько тебе лет. Буду помнить за тебя эти дурацкие даты, записывать нужные слова. И если ты заснешь, если потеряешься в своих лабиринтах, то выведу тебя обратно. Хорошо?
        Ответить Доброслав не успел. Слева от скамьи раздались торопливые шаги и громкое одышливое дыхание. Супруги одновременно повернули головы, ожидая увидеть несущегося на них слона, не иначе, но вместо огромной зверюги с бивнями рядом с ними затормозил довольно высокий, но более ничем не примечательный господин. На сей раз первым его опознал именно Слава:
        - Вы… вы… я вас знаю!
        - Как и предполагалось, вы здесь, - уперев руки в бедра и чуть согнувшись, громко выдохнул господин. Судя по всему, ему пришлось преодолеть значительное расстояние бегом, на больного он не очень походил. - Мои пророчества становятся все точнее. Аж самому противно.
        - Братец, перестань! - А вот Алиса Григорьевна особенно не напрягалась.
        - Что здесь происходит? Кто этот человек? Это ведь вы были тогда на ярмарке! - разглядев, наконец, лицо шумного незнакомца, вскричала Лера. - Ваше предсказание, будь оно проклято! Это что, какой-то заговор? Или… или… я не понимаю!
        - Успокойтесь, Валерия, - в знак примирения вскинул руки с открытыми ладонями доморощенный провидец. - Поверьте, тут нет никакого заговора. Ни обмана, ни корысти. Это ужасно долгая и запутанная история, но пока просто поверьте - я никоим образом не хотел вам навредить.
        - Что этот человек здесь забыл? - повернувшись к неврологу, снова задала уже ей вопрос Лера.
        - Он - мой брат.
        - Ваш брат?
        - Да.
        - О, - ярость исказила лицо Валерии, - значит, вот как? И кто, кто в вашем тандеме главный? Скольких вы уже облапошили? Сначала запугиваете, а потом залечиваете? Что еще? Может, у меня тоже неизлечимое заболевание, и мне тоже следует сходить к вам на прием? Да что, дьявол победи тут творится?!
        - Лера, Лера, успокойся, дай им сказать! - вступился за брата с сестрой Доброслав. - Говорите побыстрей, что вам от нас надо?
        - Боюсь, побыстрей не получится, - с опаской поглядывая на высекающую из глаз молнии женщину, тихо произнес Сандерс. - Давайте, для начала, уйдем куда-нибудь, в более подходящие место. На нас уже и так прохожие глазеют.
        Это был самый долгий разговор в ее жизни. Самый сложный и самый нелепый. То, о чем рассказывал Роман, было для нее также бессмысленно, как высшая математика, которую с такой легкостью объяснял ее муж. Но сейчас даже он сидел растерянный и озадаченный. Переспрашивал по сотне раз, уточнял, хмурился и постукивал пальцами, пытаясь хоть как-то осознать то, о чем сообщал художник. Длинные и складные фразы вскоре превратились в обрубки, многочисленные подробные описания сошли на нет. Язык у Сандерса давно распух и прилип к небу, а он все продолжал и продолжал говорить.
        Из близлежайшей кафешки вся четверка вскоре переместилась в квартиру супругов. Свет истончился до полумрака, и Лера опомнилась, лишь когда лица собеседников превратились в бледные, едва различимые пятна с провалами глаз. Зажгла в углу торшер, принесла с кухни чайник и чашки.
        - Надеюсь, ты не против растворимого? - Засыпая порошковый кофе во все четыре посудины, больше для проформы уточнила она у Романа.
        Тот лишь вяло махнул рукой. Наверное, в каком-нибудь диалекте существовало и такое слово, означающее крайнюю степень усталости, когда согласен на любую бурду, лишь бы в ней был сахар. Сандерс буквально чувствовал, как последние молекулы глюкозы покидают его кровь. Новый приступ застал его утром, не успел Роман даже надкусить тост с плавленым сыром. Завтрак и остался сиротливо лежать на тарелке, дожидаясь часа, когда его или доедят или, что скорее, выкинут в мусорку. А едва отойдя от раздирающей голову боли, брат отправился к Алисе и добрых полтора часа уламывал ту поехать на встречу к «несчастным пациентам». Об этом Сандерс тоже поведал Лере. Но первым делом, спросил:
        - Что вам известно о руинах церкви в «Парке пионеров»? - С таким выражением в голосе, с каким обычно начинают страшилку. Но тут снова за супругу ответил Доброслав:
        - Вы ведь о картине говорите? О знаках?
        - О них… - с каким-то непонятным облегчением согласился гость.
        И понеслось. Рассказ о выдающемся немце Шилле и его опытах занял бы у Романа не более десяти минут, но тут с лекцией влезла сестра. Таким же манером, каким всегда обсуждала с больными текущее положение дел, она буквально на пальцах растолковала теорию психиатра о запретах, границах и повторяющихся действиях.
        - Так значит, это правда? - Лера уже не выглядела обиженной, но некоторое недоверие у нее еще осталось. - Все эти байки не так уж беспочвенны. И безумный художник существовал на самом деле. Надо же… Я-то была уверена, что это - очередной рекламный приемчик для привлечения посетителей в парк. Наняли бригаду, разрисовали стену, а потом пустили слушок о ненормальном влюбленном.
        - Девять из десяти легенд либо не имеют под собой никакой исторической основы, либо она искажена для большего впечатления или в чью-то угоду. Мой двоюродный прадед не был сумасшедшим, и уж точно не превратился в беспокойного духа, разгуливающего на Пасху по городу. Но многое из этой истори не выдумка. Он любил, яростно и сильно. А еще он потерял любимую, и горечь его была настолько глубока, что он не нашел никакого иного выхода, кроме как увековечить ее образ на стене разрушенной церкви. У него не было мысли покончить с собой таким изощренным образом. Наоборот, он хотел жить дальше. Хотел примериться со своей утратой… - Голос Сандерса дошел до едва различимого шепота.
        Алиса едва заметно пнула брата под столом, тот ответил ей показанным втайне кулаком. Вранье. Никто не знает, о чем на самом деле думал Куликов, вырисовывая на закопченной, потрескавшейся поверхности один за другим затейливые знаки. Сенсей говорил, что он умер от холода. Просто заблудился в своих видениях и замерз. Это вполне походило на правду, но Сандерс слышал и другие, не менее реалистичные версии. Прежде чем тело Алексея окоченело, в его голове лопнуло несколько крупных сосудов. А еще он мог застрелиться, как гласил один из вариантов легенды. Роман не видел ни отчета о вскрытие (а проводи ли его вообще?), да и подробного дневника от предка тоже не досталось. Но сейчас ему хотелось верить, что картина, репродукция которой половину жизни висела напротив его рабочего места, была не символом отчаянья, но актом сотворения чего-то прекрасного во имя освобождения от собственного ужасного прошлого.
        И эти двое, что сейчас сидели рядом, напоминающие потерявшихся детей из старой сказки. Это была необычайная ответственность - говорить с ними. Ведь любая, даже брошенная вскользь фраза, могла навсегда изменить их жизнь. Роман смотрел на поджимающую губы женщину, на то, как она крутит в руках пустую кофейную чашку, и струна, соединяющая их сердца, тревожно колебалась. Он так много раз видел ее в своих видениях, но когда Лера во плоти предстала перед Романом, она показалась ему совершенно нереальной и далекой. Сандерс боялся ее. Она напоминала мыльный пузырь, тонкостенную фарфоровую вазу, нежный стебель цветка. Неловкое прикосновение - и все сломается, разлетится на осколки, превратиться в тлен. И хотя Добраслав был болен, хотя он стремительно катился к той грани, что разделяет мир живых от мира покойников, но именно его жена сейчас была гораздо уязвимее. Он умрет, но ей предстоит жить. И от того, что и как скажет Роман, будет зависеть вся ее оставшаяся жизнь. Поэтому, несмотря на усталость, несмотря на колющую боль в висках, несмотря на распухший язык и саднящее горло, Сандерс продолжал, подбирая
каждое слово, говорить.
        На стол были выложены книги. Одна - черная, напоминающая справочник некроманта. Другая, в потертой винно-красной обложке. Зашелестели страницы, глаза торопливо начали перескакивать со строчки на строчку.
        - Они… могут мне помочь? - оторвавшись от рассматривания знаков, спросил Слава.
        - Ваш случай… - снова заговорила Алиса. - Не думаю, что методика Шилле будет полезна. Символы, которые он разработал, а точнее, собрал с помощью своих наблюдений за различными больными, предназначены для облегчения фобий, неврозов, маний. Это область психологии, на крайний случай, психиатрии, но никак не нейрофизиологии. Простите, мне бы хотелось сказать что-то утешающее. Но… мы должны трезво подходить к нашим возможностям.
        - Погоди, - неожиданно перебил ее брат. - Эпилепсия.
        - Что - эпилепсия? - обернулась в его сторону невролог.
        - Ты говорила, что многие психические заболевания обоснованы именно неправильной работой мозга. Скажем, та же эпилепсия, которую ты у меня вечно подозреваешь…
        - Да не подозреваю я у тебя никакой эпилепсии!
        - …она связана с излишним возбуждением нервных клеток, так? - продолжал развивать мысль Роман.
        - Ну? - бесстрастно выдала все еще ничего не понимающая Алиса.
        - Котелки гну, - возмутился гость. - Конечно, я не такой ученый, как ты, но даже мне понятно, что электричество, оно и в Африке - электричество. В случае Доброслава оно просто не доходит до места. Его проводки повреждены, и ток не идет. Но ведь возможно, не знаю… найти какие-то обходные пути, перенаправить сигнал по другим, как это называется? Аксонам?
        - Да, - несколько недовольно ответила врач. - Ты не такой ученый. Не все так просто, Рома. Не все можно свести к простейшим «плюс, минус - замыкание». Так называемые проводки устроены намного сложнее, в проведении сигнала участвует целая куча различных соединений. Это сложный физико-химический процесс, контролировать который практически невозможно.
        - Но ведь мои видения ты тоже считала невозможными? - Добил последним аргументов сестру Роман. - Однако же я вижу то, что не видят обычные люди.
        - И что вы видите? - с подозрением уточнила Лера.
        - Будущее. Вероятное будущее. Будущее, которое, скорее всего, не случится. Я вижу обратную сторону чужого выбора.
        Порой, самое невероятное одновременно является и самым очевидным. То, о чем рассказывал Сандерс, больше походило на бредни наркомана. Но Лера глядела на сутулящуюся фигуру, на переплетенные между собой длинные артистичные пальцы, и миниатюрные льдинки недоверия в ее глазах постепенно таяли. В облике этого мужчины не было ни единого намека на чудаковатость. Обычный свитер с высоким воротом, строгая прическа, и только татуировка, которую Роман с некоторой застенчивостью продемонстрировал супругам, была странной. И то, набили ее на руке, а не, скажем, на ягодице. Перед Лерой сидел не Вольф Мессинг, и не слепой провидец, вроде знаменитой Ванги, а обычный человек. Она не верила ни в первого, ни в предсказания второй. Но этому, то и дело потирающему переносицу слишком большого носа, мужчине доверилась. Не потому что то, о чем он рассказывал, было похоже на правду, но вопреки собственным предрассудкам. Лера все еще помнила Сандерса, сидящего за складным столиком, убранным черной скатертью. Помнила, как он одну за другой раскладывал перед ней карты, но самое главное: помнила тот взгляд, который невозможно
было ни подделать, ни воспроизвести. Будто сам предсказатель остался в этом мире, а душа его устремилась в иной.
        - Но почему мы? - вырвалось у Доброслава. - Почему именно наши решения так важны для вас?
        - Для меня? Нет, нет. Вы не правильно поняли. Я даже не подозревал о вашем существовании, пока мы не столкнулись на дне города. Это как… Знаете, когда мне было лет пять, я впервые узнал о медузах. До этого я даже слова такого не слышал, а если и слышал, то не придавал ему никакого значения. А тут в какой-то передачке про подводный мир увидел этих медуз. И эти прозрачные «зонты» так поразили мое воображение, что я на протяжении нескольких дней не мог ни о чем другом думать. У меня не было цели найти вас. Выходя в тот день из дома, я беспокоился только о том, какую куртку надеть, чтобы не замерзнуть и не запариться. А потом, проходя мимо, увидел спорящую с продавцом пару. Я, знаете ли… км-м… интересуюсь искусством.
        - Вы - художник. - Разоблачила собеседника Лера. - Я читала о вас статьи.
        - Даже так… - сник Сандерс и тут же весело рассмеялся. - У вас такой обвиняющий тон, будто я не рисованием занимаюсь, а пожираю младенцев. Да, есть за мной такой грешок. Каюсь, на ярмарку я пошел, чтобы узнать результаты одного эксперимента. И вы, можно сказать, стали его частью.
        - Наборы открыток, - понял теперь и Доброслав. - Лех Сандерс… Роман Александров. Это ведь один автор, так? Это ведь вы?
        - Мне стало любопытно, что собой представляют люди, предпочитающие скромную мазню неизвестного автора так яро рекламируемым работам одного из самых модных местных живописцев. За весь день, что я бродил от палатки к палатке, только вы взяли карточки Александрова. Но это так… к сведению. Это ни коим образом не делает вас особенными. Я ведь догадываюсь: дело не моих картинах, вас просто раздразнили рассуждения продавца. И все же, в тот момент, когда вы положили в свою сумку коробку с карточками, я понял - это не последняя наша встреча. Вот Алиса мне не верит, но каждый раз, когда я встречаю людей, подобных вам, людей, видения о которых начну вскоре видеть, будто между нами натягивается леска. Я не могу читать ваши мысли, не знаю, что происходит в вами в данный момент. Но ощущаю некоторое натяжение, которое то усиливается, то ослабевает. Как рыба, попавшая на крючок, и лишь от рыбака зависит, оборвется ли леска, или она так и продолжит метаться в поисках освобождения. В тот день я просто решил поближе познакомиться с тем, кто держит удочку.
        - То есть то предсказание…? - Лера так и не договорила, но художник понял.
        - В мои намерения не входило напугать вас. Садясь за стол, я почувствовал привычное головокружение, но думал - обойдется. Не обошлось.
        - И что же вы увидели?
        - Вас, Валерия. Я увидел вас, бесконечно счастливую женщину, пережившую самую страшную потерю в своей жизни.
        Стрела и цель
        Символ правой руки. Один из «лечебных» знаков. Символ собранности, оптимизма. Помогает при рассеянном внимании, усталости и снижение общего тонуса организма. Пишется яркими теплыми красками (желтой, красной, оранжевой)
        2/16
        Шум телевизора напоминал нежный рокот морского прилива. Хоть Виталий Евгеньевич и предпочитал спать в тишине, но вот быстрее всего засыпать у него получалось именно лежа в гостиной под трескотню очередного криминального сериала. Иногда мужчина просыпался, резко открывал глаза, тупо впяливался в экран, пытаясь уловить сюжетную нить, и тут же погружался обратно в тихий и приятный сон. Наталья частенько находила супруга в таком вот виде: сладко причмокивающего, аки младенец, в кресле в темноте, разгоняемой только мертвенно-синим светом зомбоящика.
        Почему-то большинство детективов снимались именно в такой блеклой, холодной гамме. То ли потому, что зачастую местом действия выбиралась северная столица, то ли таким образом режиссеры пытались подчеркнуть безнадежность предприятия отлова и наказания всех убийц, грабителей и иного рода негодяев. Преступники множились быстрее клопов, изобретая все более изощренные способы ухода от наказания, а блеклая атмосфера отечественных детективов становилась все более однообразной и все менее пугающей. Даже жестокость и смерть, если они окружают тебя повсюду, начинают приедаться. Тем более, если потоки крови льются не в реальной жизни, а с киноэкрана.
        Но сегодня у Виталия Евгеньевича выдался особенный день, и он позволил себе не откладывать до вечера наслаждение поваляться на диване, перещелкивая каналы. Сон в его намерения не входил, но мужчина хорошенько встряхнул диванную подушку, прежде чем подложить ту под голову. Дневной прайм-тайм не радовал многообразием. По одному каналу показывали какие-то «розовые сопли на глюкозе», как называла особенно слезливые мелодрамы Аринка. Хуже были, по ее мнению, только «розовые сопли на заменители сахара», то бишь мелодрамы, которые даже слезы не способны были выдавить из смотрящего, или же отличались таким шаблонным, заезженным сценарием, что не вызывали ничего, кроме рвотных позывов. На других каналах крутили аналитические ток-шоу, призванные, видимо, не пробудить сознательность граждан, а наоборот, жгучее желание вообще прикинуться тупым, ничего не соображающем ни во внутренней, ни во внешней политике овощем. Приглашенные гости кочевали с одной такой передачи на другую, и Виталию Евгеньевичу казалось, что он наблюдает за тем же многосерийным мылом или, скорее, паршивым ситкомом, в котором все ругаются,
перебивают друг друга на протяжении часа-двух, чтобы разойтись до следующей серии, совершенно не изменив мнения. Наверное, тем криминальные детективы и нравились Рябину-отцу, что при всей нелепости и однообразности сюжетных завихрений, не претендовали на звание высокого искусства и не пытались манипулировать эмоциями зрителей. Они были просты, позволяли отключить голову во время просмотра и обладали той нужной всем в жизни стабильностью и предсказуемостью. Преступник будет пойман, какой бы изворотливостью не обладал, а все хорошие парни и девчонки снова соберутся в кабинете (столовой, парке и т. д.) целые и невредимые, травя несмешные шутки и хвастаясь совсем нестрашными ранениями.
        Наконец, Виталий Евгеньевич нашел что-то более-менее сообразное его потребности и вкусу. Не детектив, конечно, - передача о животных. Но лучше уж слушать про обезьян, живущих в Амазонке, чем об очередном конфликте в какой-то не то азиатской, не то африканской стране. О конфликтах Рябин и так много знал, а вот таких симпатичных обезьянок видел впервые. Приматы весело прыгали с ветки на ветку, пока закадровый голос вещал о тяготах обезьяньей жизни. Вырубка лесов, хищники, местные племена, ничем не уступающие по своей кровожадности гепардам, высокая смертность от болезней, засух и просто голода. Но обезьяны не собирались среди веток и не обсуждали дрязги с соседской стаей, а кропотливо продолжали обдирать небогатый урожай с деревьев. Изо дня в день они чистили друг другу шерсть и выращивали детенышей, не жалуясь и не заставляя никого выполнять за них свою работу и решать их проблемы.
        Подумывая про себя, что хорошие люди чем-то похожи на этих самым мартышек, Виталий Евгеньевич постепенно убаюкался голосом диктора и погрузился, как всегда с ним бывало, в пучину чуть беспокойного, но глубокого сна. Мелькнула во сне обезьянка, потом вторая, а потом мужчина оглох, ослеп, рот его приоткрылся, и из него полились не очень-то музыкальные звуки.
        Все-таки человек даже самой благородной наружности и ума представляет собой потешное зрелище, если засыпает вот так: с откинутой на спинку дивана головой, с пультом в одной руке и сползающей с колена второй. Но именно в такие моменты - моменты совершенной беззащитности, мы и становимся самими собой. У иных разглаживаются морщины и пропадает суровость, у других, наоборот, сходит с уст пустая, притворная улыбка, оголяя настоящую жестокость или же безразличие натуры. Третьи во сне становятся моложе или стареют, в зависимости от лежащих на душе мыслей. Лицо спящего отличается от лица бодрствующего, как карта от глобуса. На карте расстояния всегда искажены, карта всегда немного привирает, всегда чуть путает расположение островов и материков. Глобус, благодаря своей круглой форме яснее и четче дает представление об их действительном положении. Но даже глобус не способен дать полной картины, отразить всю сложность и красоту Земли. И только лицо мертвеца, лицо только что почившего, но уже лишенного и мыслей, и тайн, и стремлений существа, как снимок из космоса голубой планеты, открывает всю правду о нем.
        Тьма разрезалась молнией дверного звонка. Виталий Евгеньевич подскочил на месте, не открывая глаз. Выронил пульт, снова подскочил, и лишь выругавшись и широко зевнув, осознал причину своего стремительного пробуждения. На ходу вдевая ноги в полосатые тапочки и поправляя выдернувшуюся из брюк рубашку, Рябин-старший прошествовал в коридор. Вместо привычного для большинства «глазка», Виталий Евгеньевич взглянул на изображение с внешней камеры. Там, прямо перед дверью, стояла незнакомая женщина лет тридцати.
        «Нет, все же я ее где-то видел», - припомнил Рябин, хотя, хоть убей, обстоятельства знакомства не запечатлелись в его памяти. Шмыгнув носом и на всякий случай вытерев ладонью рот, распахнул дверь.
        - Здравствуйте, мне надо поговорить с вами о Данииле, - без вступления пролепетала незваная гостья. - Вы ведь - Виталий Евгеньевич, его отец?
        - Да, так точно, - немного опешил мужчина. Потом вспомнил о правилах хорошего тона и, отступив на шаг, предложил: - Может, зайдете? Чего мы будем на площадке толкаться.
        - Ага, - согласилась женщина.
        Рябин помог ей снять пальто, и пока гостья стаскивала свои потрепанные, дешевые даже на вид сапоги в прихожей, прошел на кухню, на автомате включая электрический чайник и кофеварку. Дело тут было не в приличиях, уж больно самому Виталию Евгеньевичу захотелось пить. А еще появилось странное чувство, что ближайшие часы, а может, и дни, окрасятся мрачными красками. Что-то было в этой женщине, имени которой он до сих пор не спросил, нелепое и, одновременно пугающее. Этот ярко-желтый шарф и слишком яркий макияж навевали ассоциации с клоунами.
        Клоунов, да цирк вообще, Рябин не любил. Для него прыгающие по указке дикие звери и летающие под куполом гимнасты выглядели слишком противоестественно, а наигранная радость дрессировщиков и канатоходцев просто-напросто раздражала. Его поражало, как дети, смотрящие представление, не чувствуют в их веселости некой извращенности и откровенной фальши. Видимо, мир, в котором мы все вынуждены притворяться - это единственный мир, который может существовать. Без лжи, притворства и допущений его отлаженный механизм, его равновесная система давно бы рассыпалась на мелкие детали.
        - Вы, наверное, классный руководитель Дани? - крикнул из кухни мужчина. - Что он натворил? Не то двойку отхватил или важный урок прогулял? Идите сюда, расскажите, все как есть.
        - Нет, я не руководитель… - гостья последовала просьбе хозяина, но застыла на пороге, не решаясь сделать последнего шага. Глаза ее, зеленые как бутылочные стекла, бегали вниз-вверх, оценивая дорогую обстановку кухни. Потом она, словно опомнившись, перевела взгляд на хозяина квартиры. - Меня зовут Людмила Алексеевна, я преподаю у ваших детей русский язык и литературу.
        - Вот как оно, - не зная, что сказать, выдал в ответ Рябин. - У детей? Значит, вы и Арину учите? Я очень горжусь своей дочерью, она у меня молодец.
        Люда слабо улыбнулась. Ее первоначальный решительный настрой, похоже, куда-то пропал. В забытьи, она рассеянно перебила пальцами по спинке стоящего рядом стула. Виталий Евгеньевич пригляделся к ее пальцам. Одно-единственное тонкое колечко на среднем пальце, кожа бледная, кое-где потрескавшаяся и покрасневшая. Видимо - от холода. Но маникюр хороший, приятного розоватого оттенка лак выглядит свежим, а ногти острижены не слишком коротко, но и не походят на кошкины когти. От женщины пахло принесенным с улицы снегом, немного потом и до одури сладкими духами.
        Кажется, подобные в прошлый раз просила купить дочь. В духах Рябин не разбирался, но пузырек в виде розового яблока приметил. Духи он так и не купил, отделался купленной в последний момент коробкой конфет. Теперь Арина дулась на всех и на каждого, выражая недовольство в молчании и метании саркастических взглядов при всяком, даже пустяковом, родительском промахе. Виталий Евгеньевич поклялся себе купить дочери духи на восьмое марта, даже в свой органайзер внес соответствующую запись: «Купить дурацкую вонючку, обязательно!!!» Арина, хоть и злилась всегда показательно, но была весьма великодушна, если получала желаемое.
        - Так о чем вы хотели со мной поговорить? - нарушив немного затянувшуюся паузу в их разговоре, спросил Рябин-отец у учительницы. - Да не стойте, садитесь. Чай будете или кофе? Я лично чай предпочитаю.
        - Тогда и мне заварите, - снова принялась «бегать» глазами по помещению Людмила Алексеевна. - Будьте добры.
        Снова наступила тишина. Только булькала вода в чайнике, да откуда-то издалека раздавался грохот какого-то оборудования. Рябин ополоснул стеклянный чайничек, засыпал три ложки заварки и полез в ящик за чем-нибудь перекусить. Есть ему совершенно не хотелось, горло перехватывало от жажды, так что он несколько раз сглотнул слюну, прежде чем продолжить:
        - Конечно, я и сына люблю. Он у меня замечательный. В общем, у меня хорошие дети… Да… И все же, о чем вы хотели поговорить? Неужели Даня с кем-то опять подрался? Вы уж поймите, он…
        - Снова? - переспросила Людмила Алексеевна.
        - Да, в старой школе у него был конфликт с одним мальчиков. Тот задирал Даню. Знаете, дети бывают очень жестоки. Короче говоря, сын не выдержал, ну и… неприятная история вышла. Тому пареньку руку вывихнули, не Даня, нет. Там куча мала была, как рассказывали. Пришлось перевести сына в другую школу. Но если этот паршивец опять за свое принялся, я ему… да… Лоб здоровый, восемнадцать стукнуло, должен уже понимать.
        - Нет-нет, - тут же яростно заверила гостья. - Никаких драк. Во всем, что касается дисциплины, Даня - образцовый ученик.
        - Значит, учеба… - вздохнул Рябин-старший.
        - Дело не в этом. Я хотела сказать: ваш сын очень умный мальчик, очень старательный. Мне тут жаловаться не на что. Все сдает вовремя, с грамотностью у него все в порядке. Честно говоря, если бы все выпускники были такими, как Даниил, у учителей не было бы никаких забот. Я более чем уверенна, что ЕГЭ он сдаст без каких-либо проблем, - принялась нахваливать его сына учительница.
        Все это вовсе не походило на попытку успокоить нервного родителя. В каждом слове женщины чувствовалась искренность. Виталий Евгеньевич мог даже поклясться, что не только она. Но и… восхищение? Сам он особенно ничем выдающимся блистать не мог. В школе у Рябина-отца отметки были неплохими, но даже на серебряную медаль он не вытянул. Со спортом Виталик тоже не дружил. Как все мальчишки, ясное дело, гонял летом мяч, а зимой - шайбу. На лыжах изредка ходил, плавать любил. Но так, чтобы в секции серьезно заниматься или, тем более, как Аринка, большую часть времени проводить на тренировках да по соревнованиям разъезжать - нет.
        Тому мешала вовсе не природная лень. Скорее, Виталий не ставил перед собой конкретной задачи. И лишь на четвертом десятке задумался: а чем, собственно, он хочет заниматься? Без всякого «надо же какую-то работу иметь», а четкое «к тому-то и тому-то душа лежит». На то, чтобы уволиться и начать свое дело ушло несколько лет. И причиной тому было не стяжательство, не стремление к какой-то независимости. Виталий Евгеньевич до сих пор не считал себя богатеем, да и сложно это - быть независимым, когда со всех сторон осаждают разного уровня чиновники, бесконечные комиссии, законодательные рамки да и самые обычные вымогатели.
        Но молодой предприниматель наперекор всем шел вперед, развивал свое дело, потому что чувствовал в том потребность и даже, можно сказать, предназначение. В отличие от отца, Даня с Ариной с молодых ногтей выгрызали себе личное пространство, свою нишу в этом безобразном обществе. В нем упорство считают пороком, а любого, кто чего-либо добился - выскочкой, у которого обязательно должна быть «волосатая лапа» или «дядюшка на высоком посту».
        - Тогда в чем дело? - разливая чай по чашкам, напрямую спросил Рябин. - Если Даня такой замечательный, то о чем вы пришли поговорить? Вид у вас, надо признать, пугающий… Может, мне стоит налить себе чего-нибудь покрепче или вовсе заранее успокоительного накапать? - попытался он пошутить, но Людмила Алексеевна то ли шутки не поняла, то ли проблема, и правда, была нешуточной.
        Женщина притянула к себе чашку, зябко повела плечами и оставила вопрос Виталия без ответа. Потом подняла на него влажные глаза и тихо произнесла:
        - Первый раз я увидела ее в конце сентября. Оранжево-красная «Хонда», уж не знаю, какой точно марки, я в них не разбираюсь. Красивая… в смысле она, не автомобиль. Хотя и машина тоже ничего. Блестящая, явно новая. Сначала я просто не поняла, что происходит. А потом… знаете, у женщин есть что-то вроде предчувствия. Некая способность угадывать взаимоотношения между людьми. Их чувства друг к другу. Мужчины, как мне кажется, более слепы в этом плане. А мы… нам достаточно одного взгляда, чтобы понять, что вот эта парочка - вовсе не друзья, а влюбленные.
        - Да объясните толком, о чем вы? Какая еще машина? - Снова ощутил небывалую жажду, хоть и сделал уже несколько глотков чая, Виталий Евгеньевич. Этот бессвязный лепет приводил Рябина в ярость и отчаяние, хотя общую мысль он уловил: его сын с кем-то связался.
        От вскрика хозяина гостья вздрогнула, потом нервно отхлебнула из своей чашки, ошпарилась и принялась часто-часто дышать сквозь зубы. Только чуть упокоившись, она продолжила свой сбивчивый рассказ.
        - Мне не хотелось подглядывать, но я почему-то не смогла себя заставить отойти от окна. Потом я спросила Даниила, что за дама встречала его из школы. Он ответил, что это была подруга его мамы. Потом - что клиентка «Рогалика». Только спустя несколько месяцев я случайно столкнулась с Даней и этой женщиной в пабе. Они весело болтали, постоянно дотрагивались друг до друга. Если бы вокруг не было других посетителей, то, думаю, и целоваться начали. Я все это говорю не для того, чтобы как-то оскорбить вашего сына. Влюбленный парень, едва начинающий жить, что он может знать о таких прожженных стервах, как эта Шаталова? - Словно саму себя спросила учительница.
        - Вы сказали Шаталова? - Чуть не опрокинул чай мужчина.
        - Да. Антонина Яковлевна, кажется. Я ни в коем случае не хочу морализаторствовать, да и лезть в чужую семью… Но у этой дамы есть муж. Поговорите, как отец, с Даниилом. Думаю, он просто не знает о положении Шаталовой. Не знает, что она состоит в браке. А если в курсе… тут уж не известно, что хуже. Во всяком случае, я посчитала своим долгом вас предупредить: ваш сын встречается с замужней женщиной. Даня замечательный мальчик, и не хочется, чтобы он из-за моего молчания пострадал. Я чувствую свою ответственность как педагог и как… как человек… ответственный человек. Простите, что вышел такой каламбур.
        Людмила Алексеевна окончательно запуталась и замолкла. Глаз она не отрывала от столешницы, а потому не могла видеть стремительно багровеющего лица Рябина-старшего и его сжимающихся кулаков. Только и смогла что, будто маленькая девочка, добавить:
        - Не ругайте Даню сильно. Его обманули. Провели, я уверенна. Он очень хороший молодой человек. Очень искренний. Надо только открыть ему глаза. Его обманули, вот и все.
        - Вы и перед учениками так же выступаете? - неожиданно хмуро спросил Виталий Евгеньевич. - Что-то шепчете про себя, как испуганный подросток. Сколько вам лет? Двадцать семь, двадцать восемь?
        - Тридцать один… - промямлила учительница.
        - Мне вот в этом году сорок четыре стукнет. Но это не важно. Я вот что вам скажу: мужчину нельзя обмануть, ни одна женщина на это не способна. Это барышням можно запудрить мозги всякими «любовями», завлечь, как утку на обманное кряканье, а потом хоть пристрелить, хоть голыми руками поймать. Мы на такое не ведемся. Говорите, слепы? Говорите, не чувствуем? Возможно. Но нам и не надо. Если мы любим женщину, если мы, действительно, любим ее, нам до фонаря, чувствует она что-либо в ответ или нет. Лишь бы нашей была. Некоторые утверждают, что им даже все равно: верна она или нет. Но нет, это все чушь, уловки так называемых «прогрессивных» идиотов. Женщина может о ком угодно думать, но в постели, уж простите за грубость, она должна ублажать одного мужчину. А если станет не нужна, никакие заверения не остановят. Если мой сын встречается с Шаталовой, то лишь потому, что сам этого хочет. И я более чем уверен, о ее положении он хорошо осведомлен. Никто его не обманывал, дорогая моя Людмила. «Он сам обманываться рад», - так ведь? У кого это выражение, у какого поэта?
        - У Пушкина, - не задумываясь, ответила учительница.
        - Ах, ты ж! Интересно, он знал или нет, когда Тимофей приходил? Вот уж учудил, хуже не куда… - негромко стукнул по столу кулаком Рябин. - Я поговорю с ним. Обязательно поговорю, уж будьте уверены.
        «Дверь открыта», - раздалось механическое из коридора. Гостья и хозяин как по команде одновременно вскочили со своих мест. Из прихожей раздались голоса и шелест снимаемых одежд. Один голос, грудной, низкий был громче второго, тоже довольно низкого, но еще не лишенного тех хрустальных ноток раннего юношества. Словно две птицы, ворвались эти голоса в квартиру, заметались в узком пространстве прихожей и вдруг, - смолкли, резко переходя на шепот. Через минуту в дверь кухни просунулась белокурая голова:
        - Папа, ты почему дома? Ты же должен быть сегодня на работе? - обвиняюще. - Людмила Алексеевна, а что вы здесь делаете?
        - Давай-ка, выйдем на пару слов, - подхватив сына под локоть и буквально выталкивая его из кухни, не обещающим ничего хорошего тоном прошипел Рябин-старший.
        Даня недоумевающе и как-то совершенно беспомощно оглянулся на свою учительницу, но преждевременно скандалить не стал. В коридоре он стряхнул с себя отцовскую руку и насупился:
        - Ну, чего еще?
        - С кем ты пришел? - вместо ответа кивнул в сторону висящего при входе полупальто Виталий Евгеньевич. - Кого ты сюда водишь, пока нас с матерью дома нет, а?
        - Мою девушку! - выпалил Даня. - Доволен? Я просто хотел показать своей девушке квартиру. И ни кого я не вожу.
        - И сколько лет этой твоей «девушке»? - ядовито поинтересовался отец.
        - Часовчук уже доложила, - понимающе усмехнулся парень. - Вот ведь… и что? Ты, как и остальные, будешь читать мне лекцию о неподобающем поведении? Скажешь, что надо встречаться с девчонками своего возраста? Спросишь, чего мне не хватает, а потом отволочешь к какому-нибудь пустослову, который уложит меня на кушетку и будет лечить мой затаенный Эдипов комплекс, иначе, откуда бы у нормального парня возьмётся такая тяга к зрелым женщинам, если у него нет психических отклонений?
        Виталий Евгеньевич ничего такого делать не собирался, но Даня тарахтел с такой скоростью и горячностью, что и слова не дал ему вставить. Под конец своей тирады юноша дышал, как загнанный зверь и в глазах его, потемневших от гнева и обиды, сверкали настоящие молнии. Ничего не осталось от того прилежного мальчугана, который аккуратно выписывал в прописи вместе с отцом буковки и заливисто смеялся, когда родитель начинал его щекотать исключительно для того, чтобы этот самый смех услышать. Все. Мальчик вырос. Перед Рябиным-старшим стоял неведомый чужак. Он знал о том, чего не знал Виталий, у него были свои интересы, у него были свои мысли, у него была своя жизнь…
        Открытие было столь поразительно и неприятно, что Виталий Евгеньевич только и смог выдавить:
        - Как ты смеешь?! - И то была не злость, а чистой воды удивление.
        Словно в тот момент лопнула, порвалась невидимая пуповина, что соединяет родителя с его ребенком даже после рождения малыша. Ты знал его еще маленьким нелепым комком плоти, глядел в наивные, лишенные хоть какого-то проблеска разума серовато-голубоватые глаза. Ты наблюдал за его первым шагом, переживал с ним его первую потерю. Ты сосуществовал с ним в одной квартире на протяжении восемнадцати лет. У него твой нос и упрямый подбородок с ямочкой. У него такая же родинка на шее, но, боже, как легко ошибиться, приняв его за себя самого!
        - Простите! - Даня не успел набрать воздуха для очередного возмущенного рыка, когда в прихожую вошла Шаталова. - Я, наверное, не вовремя. Извините, мы не знали, что тут кто-то есть. Думаю, будет лучше, если мы отложим наше знакомство, - слегка улыбнулась, но отнюдь не виновато, она.
        - Ты меня не помнишь, да, Тоня?
        Носок сунулся в туфлю, а пятка повисла. Так и не обувшись, Шаталова снова скинула обувь, но полупальто так и оставила в руках, словно инстинктивно защищаясь им. Сощурилась, посмотрела с интересом на спросившего, но отрицательно замотала головой:
        - Нет.
        - Мы встречались один раз на каком-то благотворительном мероприятии, лет семь-восемь назад. Ты тогда напоминала зверушку, которую только что выпустили из клетки: смесь опасения и любопытства.
        - Прелестное сравнение, - хмыкнула Антонина.
        - Так оно и есть. Тунгусов жутко хвастал своей женой. Прямо светился от гордости, словно фермер, вырастивший огромную тыкву. Смотреть на него было противно. Помню, Наташа мне тогда сказала, что ты и года не продержишься, убежишь обратно в свою деревню. Но что я вижу? Ты по-прежнему тут, и от прежней зверюшки ничего не осталось. Поздравляю, Тоня.
        - Вы знакомы? - наконец-то дошло до разгоряченного Даниила.
        - Шапочно, - чуть поморщилась Шаталова. - Но это не повод мне «тыкать».
        - Мой сын говорит, что ты - его девушка, это так? - Пропустил недовольство гостьи мимо ушей Рябин-старший.
        Тоня вскинула бровь, чуть опустила свое полупальтишко, и с неожиданным вызовом ответила:
        - Да. Мы встречаемся.
        Эти слова ободряющим бальзамом пролились на сердце подростка. Он ощутил что-то сродни гордости, будто Шаталова сказала ровно то, чему Даня ее научил. Именно так, считал он, не стесняясь, не таясь, они и должны показывать всем, что их отношения - не какая-то прихоть, что они испытывают настоящее, подлинное чувство друг к другу, которому не помеха ни общественное осуждение, ни недовольство родных.
        - А твой муж об этом знает?
        - Ее бывший муж, - сделав ударение на втором слове, вместо Тони ответил юноша.
        - Значит, не знаешь, - загадочно пробормотал Виталий Евгеньевич.
        - Я ухожу. - Предприняла вторую попытку обуться Шаталова.
        Но на этот раз ее остановил голос, от которого все внутри похолодело. Тоня и сама не знала почему, но чувствовала странную угрозу, исходившую от этой дурно накрашенной учительницы с глазами-хризолитами. Но только сейчас поняла, что ощущение это появилось не сейчас, и даже не после той встречи в доме художника, а при первом взгляде на Людмилу Алексеевну. Было в ней что-то, и если бы Антонина верила в подобную чушь, то опередила это самое «что-то» как «кармическое», «судьбоносное», «неизбежное». Шаталова же придерживалась иного мнения: нет ничего на этом свете, чего не мог бы контролировать сам человек. Нет ничего, за что бы он сам не был в ответе, будь то великие победы или столь же грандиозные промахи. Но убеждения - убеждениями, и возрастающая при появлении Часовчук тревога от них ничуть не уменьшалась.
        - Расскажите ему. Признайтесь, это ваш последний шанс.
        - Признаться в чем? - Навострил уши Даниил. - Тоня, чего она от тебя хочет?
        - Я ухожу, - вновь повторила Шаталова. Даже к двери повернулась.
        - Если вы не расскажите, это сделаю я.
        Угроза-таки подействовала. С какой-то радостной обреченностью Антонина выдохнула и, развернувшись к Дане, спокойно произнесла:
        - Да, нас не развели официально. То заявление… я его так и не подала. Собиралась подать, как только Тунгусов успокоится. Возила его с собой, надеялась, что скоро его блажь пройдет, и он даст мне вольную. Господи, я даже говорю, словно раба какая-то. Он так меня вымотал, так достал… Но какая, в сущности, разница: замужем я или разведена? Ты такой хороший, мой ангел… Разве это грех - поступать так, как хочешь? Мне лишь хотелось быть рядом с таким красивым, таким чистым и добрым мальчиком. Разве это плохо? Разве я делала кого-то несчастным?
        Шаталова слабо улыбнулась, потом потянулась к дверной ручке.
        - Не уходи, - услышала она за спиной. - Не уходи, Тоня!
        - Прости, ангел…
        Его никто не стал удерживать. Бросив полный гнева и боли взгляд в сторону учительницы, Даниил рванул вслед за своей возлюбленной. А та неспешно спускалась вниз по ступенькам, словно ждала погоню. В голове у Тони вертелась одна простая мысль: «Все к тому и шло». Их роман приговорен к растованию с самого начала. И дело тут вовсе не в разнице в возрасте, и вовсе не воинственно настроенном папаше парня. Это-то как раз - совершенные пустяки. Ей искренне нравился этот серьезный, целеустремленный парень. Нравилось смотреть в его полные восхищения ею, Антониной Шаталовой, глаза. Но рано или поздно Дане начнет не хватать ее простого внимания, рано или поздно мальчик вырастет и станет, как остальные мужчины, предъявлять на нее свои права. Она играла с ним, как с котенком, дергая у морды бантик из собственного обаяния и той рискованности, что несли их отношения. Но заигравшиеся котята не нравятся никому. А ее Даня с самого начала умел царапаться.
        - Тоня, погоди! - Он поймал ее за локоть, разворачивая к себе. - Это правда? Ты замужем? Ты с ним не развелась, с этим… Тимофеем?
        - Откуда ты знаешь, как его зовут? - удивилась Шаталова.
        - В интернете нашел вашу совместную фотографию. Ты на ней очень хорошо вышла, - сам не зная, зачем, добавил юноша. - Я тебя понимаю. Правда. Жить с таким подлым, таким отвратительным человеком. Знаешь, как мой отец его назвал? Скунс. Ты должна как можно быстрее подать это заявление! Разведись с ним. Мне осталось всего несколько месяцев, а потом уедем с тобой в Новосибирск. Только ты и я.
        - А дальше что? - неожиданно холодно спросила женщина. Даниил даже растерялся от такого вопроса.
        - Я буду учиться, ты найдешь какую-нибудь работу…
        - Продавцом? Или младшим бухгалтером? - Теперь к холоду примешалось нечто, что можно было с натяжкой назвать иронией, хотя больше походило на плохо завуалированное издевательство. - Ангел мой, открой глаза! Здесь у меня есть работа получше. Если мне удастся нанять хорошего адвоката по бракоразводным процессам, то еще и своя квартира появится, и капитал приличный. Тунгусов, тот человек, которого ты с таким пренебрежением назвал скунсом…
        - Это не я назвал, а мой отец.
        - …этот человек сделал для меня больше, чем кто-либо еще. И не тебе судить о наших с ним отношениях. Это мои с ним разборки. Помнишь нашу с тобой первую прогулку по городу? Помнишь, что я тогда сказала? Что не хочу ни от кого зависеть. Я сказала: «Мой милый ангел, с этих пор мы с тобой компаньоны, любовники и заговорщики. Ты можешь рассказывать мне все, что пожелаешь нужным, но не требуй от меня откровений, не требуй от меня изменить свою жизнь». Я хочу дышать, Даня, я хочу чувствовать себя счастливой, но сейчас… это становится скучным.
        Шаталова с силой оттолкнула от себя ослабевшие руки юноши и продолжила спуск вниз. Тот на мгновение замер, обдумывая последние ее слова, а потом закричал:
        - Ты что, бросаешь меня? Как ты можешь?! Тоня, погоди, вернись! Тоня, я люблю тебя, слышишь, люблю!
        - Не звони мне больше, Даниил, - подняв голову в его сторону, ответила Шаталова.
        Он так и остался стоять посреди лестницы, не в силах сдвинуться с места, пока несколькими этажами ниже не запиликал домофон. Все еще не мог поверить, что Антонина окончательно ушла.
        Утром, когда он зашел за Шаталовой, та просто-таки светилась от счастья. На губах Даниила все еще горели ее горячие поцелуи, а аромат яблочного молочка для тела (Тоня едва вышла из душа, даже волосы высушить не успела), казалось, въелся в кожу самого Рябина. Пока она собиралась, он болтал о каких-то глупостях, и они смеялись, и любимая смотрела на Даню своими теплыми светлыми глазами. Он ни разу еще не видел ее такой беззаботной. В ответных шутках Тони не было прежнего сарказма, не было двойного дна, и, казалось, парень мог читать ее мысли. А потом она спросила: «Ангел, когда ты покажешь мне свою берлогу? Мне страсть как не терпится увидеть то легендарное проваливающееся кресло!» И Даня решил, что идея просто отличная. Только вчера он, как знал, убрался в комнате, так что теперь не стыдно было показать и кресло, и шашку, и свою личную скромную коллекцию достижений в виде грамот, дипломов и парочки медалей за различные школьные соревнования. Тем более, что родители, наконец, вышли на работу, а у Аринки намечалась очередная утренняя тренировка.
        Но все пошло напекосяк. И все из-за этой Часовчук! Ей словно доставляло удовольствие портить ему жизнь. Даня ненавидел таких людей, лезущих не в свои дела, считающих своим долгом всем и каждому растрезвонить о чужих секретах. И ведь она, небось, свято верит, что спасает его!
        Горя этой убеждением, Даниил и вернулся в квартиру.
        - Вы, - с порога накинулся он на учительницу. Та снова сидела на кухне, но уже без чашки чая перед собой, пока Рябин-старший стоял поодаль, молча уставившись в окно. Даня знал, что тот высматривает. Отъезжающую от их подъезда красно-оранжевую «Хонду». - Вы! Какого черта?!
        - Даня, не надо, - тихо, но строго произнес Виталий Евгеньевич.
        - Чего не надо?
        - Не надо так разговаривать со своим учителем.
        - Даня, - подняла на парня заплаканные глаза Людмила Алексеевна.
        И это еще больше разозлило юношу. Это он должен плакать. Это его только что бросила женщина, которую он так любил. Не удержавшись, Даниил закричал. Не что-то конкретное, нет, из груди его вырвался почти животный крик, и было в нем всего понемногу: и проклятий, и досады на окружающих, и понимание невозможности вернуться обратно, на пару часов назад и все исправить.
        - Из-за вас она ушла… - когда горло перестало першить, а легкие вновь наполнились воздухом, прошептал парень. - Зачем вы пришли, а?
        - Она обманывала тебя, Даня.
        - Это не ваше дело, понимаете? - не отдавая отчета в том, что почти слово в слово повторяет слова Антонины, ответил старшеклассник. - Тоня значила для меня намного больше всех остальных. Почему вы так упорно суете нос в чужую жизнь? Неужели кроме этого, у вас других забот нет? Вы - мой учитель, так преподавайте свою литературу, черкайте спокойно карандашиком в тетрадях и сидите на попе ровно!
        - Даниил! - уже громче осадил мальчишку Виталий Евгеньевич.
        - Я вас ненавижу. Ненавижу, ясно? - презрительно выплюнул тот.
        - Он бы не оставил тебя в покое, - вдруг бросил отец.
        - Чего?
        - Тунгусов-Майский. Ты не понимаешь, что это за человек. Дело не в Шаталовой, но узнай о вашем… о ваших свиданиях Тимофей, одним устным предупреждением ты бы не отделался. Говоришь, она ушла? И, слава Богу. Чем дальше мы будем держаться от их семейства, тем лучше.
        Даня ничего не ответил. Молча развернувшись, он покинул кухню. Только громко шмякнул дверью своей комнаты о косяк, прежде чем упасть на кровать и по-детски навзрыд расплакаться.
        Стремительное развитие
        Символ правой руки. Знак, отвечающий за память, быстрое обучение новым навыкам, а также за приспособление к новым условиям жизни. Пишется насыщенными оттенками любых теплых красок, включая зеленый.
        3/16
        - Ты серьезно? - Роман кивнул. - А она мне нравилась…
        Середина апреля. На этот раз весна пришла вовремя, даже с некоторым опережением, растопив снег и выгнав солнце из-за облачной завесы, как недовольная хозяйка - заигравшегося кота. И теперь рыжее чудище разрывало своими когтями по утрам туманы, а вечером охотилось за подозрительным северным ветерком. Увы, в средней полосе, а тем паче, в северных районах такая погода имеет короткий срок годности, и начинает портиться едва ли не раньше, чем ты успеешь переобуть сапоги на туфли. А потому, наученные горьким опытом горожане поспешили занять все редкие островки спокойствия в бушующем море повседневной жизни. Побросали на газоны, еще не успевшие как следует обрасти травой, клетчатые пледы, пляжные полотенца, резиновые коврики, а кое-кто и просто - более-менее целые отрезы старой ткани, и, кутаясь в ветровки и куртки, разлеглись и расселись на них во всех городских парках и скверах, подобно стае воробьев. Кто-то просто болтал, некоторые принесли с собой в этот воскресный день корзинки с бутербродами, подражая западной моде на пикники, дети бегали вокруг родителей, собаки громко гавкали и плясали на задних
лапах в ожидании, пока хозяин бросит палку.
        Сандерс с Викой не собирались ни есть, ни валяться на толком не прогретой земле. Сегодня, впрочем, как и в подавляющее большинство дней: теплых и холодных, дождливых или ясных, - художник предпочитал оставаться зрителем, а не участником. Пока они неторопливо прогуливались по тропинкам парка, он мысленно фиксировал все происходящее вокруг, будто снимал документальный фильм. На шее у Романа, и правда, висела фотокамера, но предназначена она была не для запечатления обывателей. В ее объективе должно было сиять только одно лицо с чуть раскосыми глазами и прямыми бровями, с губами цвета зрелой вишни и совсем немного желтоватой кожей.
        - Это же серьезная процедура, - продолжала свою мысль Виктория. - Говорят, надо не один сеанс провести, чтобы окончательно избавиться.
        - Ничего, не один, так не один, - все с той же железобетонной уверенностью ответил художник. - Я давно об этом подумывал, но то недосуг, то некогда. Да и жалко. Мне она тоже, честно говоря, нравилась.
        - Тогда в чем дело? - не поняла его собеседница.
        - Я ведь уже как-то говорил, что набил эту татуировку по глупости. Это был импульсивный и безответственный поступок. Хотя таковым он мне тогда не казался. Наоборот, я считал ее чем-то вроде… посвящения? Демонстрацией уважения по отношения к прадеду. На самом деле, думаю, мной владело иное желание. Мне было всего-навсего двадцать лет, и, видимо, тот дух юношеского бунтарства, экспериментаторства и пренебрежения собственным телом пока не покинул мою шальную голову. Я еще не начал видеть обратную сторону, и уже достаточно подзабыл, какого это - ловить видения. В то время меня и посетила блестящая идея набить на руке несколько знаков
        - Слушай, вот сейчас я подумала: а не могло ли это как-то ускорить развитие твоей болезни?
        - Болезни? - удивленно переспросил Сандерс. - Я не отношусь к «выпадениям» как к какому-то недугу. Одно время даже принимал их за что-то вроде некого благословения.
        - Но это ведь ненормально? То есть, я хочу сказать: да, ты помог многим людям. Тот паренек, Даня, его не забили железным прутом. Старушка-соседка, которая чуть из окна не вышла, сейчас доживает свои дни в специальном приюте. Не уверена, что для нее это благополучный исход, но… Но, согласись, твои видения - нечто ненормальное. Боль дана нам, чтобы защитить от чего-то более страшного, чтобы предупредить, но ведь мы, однако, придумали кучу препаратов, чтобы от нее избавляться.
        - То есть ты хочешь сказать, эта татуировка… дурацкое сравнение, но это все равно, как если бы на моей руке было выбито «У меня положительный ВИЧ-статус».
        - Можно жить полноценной жизнью и с ВИЧ. Во всяком случае, так недавно по телевизору говорили, - замялась Вика. Она хотела поддержать шутку художника, но вышло как-то нелепо и криво. Чтобы сгладить свой промах, поспешно вернулась к первоначальной теме: - Значит, окончательно? Идешь в клинику и стираешь все знаки?
        - Да. Иду. Стираю, - задумчиво произнес Роман.
        - Опять?! Ты что-то увидел? - обеспокоенно заглядывая в лицо мужчине, затарахтела Вика. - Что? Что такое?
        - А? Да нет, - улыбнулся тот.
        - У тебя был такой взгляд…
        - Я просто задумался. Уверяю, мои приступы ни с чем не перепутаешь.
        - И что мне делать, если…? - Не стала заканчивать вопрос Вика.
        - Ничего. Ничего не делать. Я не бьюсь в конвульсиях, не пытаюсь откусить себе язык и даже глаза не закатываю. Некоторые выпадения так коротки, что я и сам не успеваю понять, что увидел. Моргнул, и все уже прошло. Не переживай так. А то я начинаю волноваться: у тебя такой вид, будто ты вот-вот сознания лишишься! Похожа на снулую рыбу.
        - На какую, какую рыбу? - Судя по хитро блеснувшим за стеклами очков глазам, ее снова пытались обдурить. - Что за слово такое «снулая»?
        - Это значит «сонная», «неживая». Но мне почему-то представляется такая рыбеха: бледная, почти прозрачная и сплюснутая с двух боков. Она мечется туда-сюда и не может найти укрытия.
        - Бедная рыба, - сочувственно произнесла Вика.
        - Да, бедная.
        Они снова надолго замолчали. Идя рядом и не замечая, что шагают нога в ногу, оба думали о своем. Виктория - о несчастной обитательнице морей, а Сандерс - о своем вчерашнем визите к сенсею.
        Это оказалось сложнее, чем он предполагал. Привыкший ко всеобщему вниманию, к разнообразным общественным мероприятиям и интервью, Роман неожиданно оказался не готов к встрече со старым учителем. Он мог пословно припомнить их последний разговор, хотя все эти годы старался как можно глубже похоронить его в своей памяти. Сандерс не чувствовал себя виноватым в том, что отношения со Львом Николаевичем закончились на такой неприятной и грустной ноте. Но и сенсея ни в чем обвинить не мог. Да, в тот злополучный день он ругал глупого старика на чем свет стоит, называл ретроградом и глупым романтиком. Но сейчас Роману казалось, что даже тогда, пятнадцать лет назад, ему было понятно: нет никакой единой правды, как не существует на земле двух совершенно одинаковых человек, ведь даже близнецы имеют отличия. Спорщики напоминают два глаза. И даже глядя на одни и те же факты, видят их под чуть иными углами. А иногда предпочитают и вовсе проигнорировать их, словно закрыв веко. Но факты от этого не меняются, хотя увиденное левым глазом не менее правильно, чем правым. Проблема не в правде, проблема в ином угле
зрения.
        Когда-то, еще до того, как из его мира ушли все желтые краски, Роман столкнулся с работами Жоржа Брака[58 - Жорж Брак (фр. Georges Braque, 13 мая 1882, Аржантёй - 31 августа 1963, Париж) - французский художник, график, сценограф, скульптор и декоратор. Основатель кубизма (совместно с Пабло Пикассо). В картине «Дома в Эстаке» (фр. Maisons a l'Estaque, 1908) Брак сводит архитектурную структуру в геометрическую форму, приближенную к кубу. Но он вынес затенения так, чтобы она выглядела плоской и трёхмерной. Таким образом, Брак обратил внимание на саму природу зрительных иллюзий и художественные представления.]. Точнее, с одной его работой - «Дома в Эстаке». В ту пору он едва начал разбираться в различных живописных направлениях, но «Дома» и не требовали никакой подготовки. То был кубизм в самом его ярком проявлении. Ни к одной картине прежде Роман не испытывал того душевного трепета, ни в одну не влюблялся так, буквально с первого взгляда. Его поразила не манера исполнения, и уж точно - не сюжет. Желтые кубики с едва намеченными крышами, словно первоклашки, столпились у подножия горы. Они больше
напоминали не дома, а лимоны, растущие в мире игры вроде «Maincraft»[59 - Minecraft (от англ. mine - «шахта», «добывать» и англ. craft - «ремесло») - компьютерная инди-игра в жанре песочницы, разработанная шведским программистом Маркусом Перссоном. Minecraft даёт в распоряжение игрока процедурно генерируемый и изменяемый трёхмерный мир, полностью состоящий из кубов - его можно свободно перестраивать, создавая из этих кубов сложные сооружения - эта особенность делает игру схожей с конструктором LEGO.]. Но была в этой картине какая-то небывалая мощь, ощущение стабильности, будто эти домики не может разрушить ни одно землетрясение. Браку удалось так выстроить композицию, что перед зрителем предстоял единый монолит, разбитый при этом на отдельные кусочки. Роман мог рассматривать это полотно вечно. Каждый фрагмент, каждая грань - стена дома, часть крыши, зелень растущих на склоне деревьев и кустов - переносила его в разное место. Он то рассматривал вид сверху, то оказывался справа или слева. Перспектива смещалась, искажалась, играла с ним, и ощущение плоскости полностью пропадало.
        Вот так же, не сознавая этого, мы видим и наш мир: кусочками, порциями, которые, собираясь в единую картину, рождают нечто, похожее на Браковские «Дома» - абсурдное, неправдоподобное, но при этом выверенное до мелочей.
        Он хотел своими стараниями, своим талантом, какого бы масштаба тот ни был, вывести семью из нищеты. Служение искусству интересовало Романа в той минимальной степени, когда люди идут петь или танцевать только потому, что ничего не понимают в точных науках, засыпают на уроках по гуманитарным, а носить белый халат и возиться с крысами не имеют никакого желания.
        Жаждал ли он славы? Пожалуй. Но лишь потому, что та шагала руку об руку с материальным благополучием. Это потом, увидев первую статью о себе в какой-то местной газетенке, Сандерс почувствовал ее сладкий вкус. Недаром говорят, что слава подобна наркотику. Сначала хватает лишь лестных отзывов на последних полосах и коротких заметок в журналах-каталогах. Потом ты видишь первый плакат с твоим именем посреди города, и начинает казаться странным, почему люди не бегут к тебе толпами, чтобы взять автограф. А когда эти самые толпы все-таки прибегают, на устах остается лишь одна жгучая молитва: «Да не иссякнут потоки страждущих, да не угаснет слава моя». И вскоре становится без разницы, что именно пишут в газетах, лишь бы писали. Лишь бы не забывали о тебе. Ибо слава - это своего рода обещание бессмертия, а уж жить вечно, ну, или хотя бы протянуть подольше отпущенного срока, мечтают все.
        Но старый учитель твердил не о славе. Он не давал уроков, как продать свою работу с максимальной выгодой. Все его рассказы о художниках и скульпторах были либо страшны, либо грустны, но и те, и другие напоминали назидательные истории, а не повествования о живых людях. Роман учился наносить краску, грунтовать, пользоваться светотенью и делать эскизы. Лев Николаевич выдавал ему каждый раз кучу книг, в большинстве своем - анатомические атласы, определители растений и животных и руководства по теории живописи.
        «Прежде чем начинать творить что-то свое, надо научиться хорошо воссоздавать уже имеющееся в природе», - твердил Пареев.
        И Ромка зарисовывал плоды и цветы, здания и людей, оттачивая свои навыки и пытаясь соответствовать требованиям и вкусам Льва Николаевича. Первая «самостоятельная» картина Александрова заслужила скупую похвалу, хотя сам Роман сейчасне смог бы на нее без слез вглянуть. Пасторальный пейзаж без намека на какую-либо идею. В синем небе полоскалось оранжевое солнце, переходы цветов были почти невидимы, а тени от деревьев были выписаны так, чтобы не мешать наслаждаться раскинувшейся за ними деревенькой. Это вам не Писарро с его «бесформенными скребками по грязному холсту»![60 - Жак?б Абра?м Кам?ль Писсарр? (фр. Jacob Abraham Camille Pissarro, 10 июля 1830, остров Сент-Томас - 13 ноября 1903, Париж) - французский живописец, один из первых и наиболее последовательных представителей импрессионизма. В 1874 году в Париже прошла первая выставка Анонимного общества живописцев, скульпторов и граверов. После этого в газете «Le Charivari» выходит разгромная статья Луи Леруа, написанная в виде диалога автора и его друга. В ней, в том числе, идет речь о картине «Иней» Писсаро. Именно так: «Это борозды? Это иней? Да
это какие-то бесформенные скребки по грязному холсту! Где тут начало и конец, где верх и низ, где зад и перед?» - реагирует друг автора в статье на данную работу. Знал бы Леруа, что его уничижительное «но зато здесь есть впечатление» (impression), породит название для целого живописного направления!] Красиво, реалистично до рези в глазах, и совершенно убого.
        К двадцати годам Ромка научился рисовать и мог свободно водить экскурсии по художественным музеям, не заглядывая в шпаргалки - так затвердил информацию о более-менее значимых в истории искусства произведениях. Но хорошо рисовать и быть художником - не одно и то же. Александров уже ушел от простого воспроизведения действительности, все чаще выдумывая сюжеты для своих картин, все чаще привнося в них что-то свое, но путь до настоящего создателя чего-то ценного, самобытного и эксклюзивного был еще мучительно долог.
        Душа искала, дух алкал, в кармане громыхала последняя мелочь. Ромка был ужасно уставшим, весь день он торчал на выставке-ярмарке, но не продал ни одной своей картины. Сенсей не поддерживал его подработку, но находил в ней некоторые положительные стороны: «Ну, хоть потренируешься в портретах». Но на ту выставку Лев Николаевич отправил своего ученика с благословением, посчитав отчего-то, что тому пора выйти, наконец, в свет со своей мазней. А потому горечь от неудачи только усилилась. На улице, делая вид, что творит, заманивая наивных прохожих, Александров хотя бы чувствовал себя отличным от толпы. Но там, на выставке, среди разного рода керамических горшков и почти идентичных набросков городских достопримечательностей, он превратился из мастера в механизм, штампующий никому ненужные полуфабрикаты.
        Именно об этом он сейчас и говорил сенсею:
        - Это бесполезно… эти картины, они… это же хлам!
        - Это не хлам, - прихлебывая из чашки свой вечерний травяной чай, поспешил поспорить с учеником Пареев. - Ты вложил в свои картины все свое умение. Это труд, и ты должен ценить его вне зависимости от того, насколько хорошо тот продается. Многие отличные художники в начале своего пути переживали подобное. Вспомни ван Гога. Сколько он ждал, прежде чем продать свою первую картину? Ну? А тебе только девятнадцать. Все у тебя впереди.
        - Так все старики говорят, - пробурчал под нос Ромка. Ему надо было срочно платить за аренду мастерской, да еще, как назло, мать попала в больницу с воспалением легких. Если уж несчастья обрушиваются на твою голову, то делают это всегда слаженно. - Не пойду завтра никуда. Все равно это бесполезно.
        - Удача любит терпеливых, - откусывая от сушки кусочек и тщательно собирая двумя пальцами крошки, выдал очередную квинтэссенцию мудрости Лев Николаевич.
        Александров задумался. Что-то не слыхал он такого. Вроде в поговорке упоминались вовсе не терпеливые, а смелые. И вот с этим утверждением Рома как раз был согласен. Юношеский максимализм и задетая гордость молодого творца - страшный коктейль, порой приводящий к самым неожиданным последствиям. В данном случае - к ссоре. Ромка не выдержал. Громогласно объявив, что более не намерен учиться бесполезным вещам, и обвинив учителя в том, что тот специально сдерживает его «настоящий творческий порыв» в «узких рамках однообразного пачканья краской плоских поверхностей», Александров подхватил свою тонкую куртенку и гордо удалился. Примерно также, возможно, чуть с меньшей помпой, в свое время произошел разрыв группки будущих импрессионистов с закостенелыми порядками парижской Академией изящных искусств.
        Однако то, что во второй половине девятнадцатого века подвергалось осмеянию, в начале двадцать первого «подхватило модный тренд», как мог бы выразиться современный Леруа. Роман долго ждал, что сенсей позвонит ему. Сначала, чтобы извиниться, потом - хотя бы ради того, чтобы отчитать своего нерадивого ученика. Ему и самому хотелось сообщить о своей первой крупной победе, каковой стала продажа небольшой картинки с уродливым котом. Потом, намного позже, уже достигший того самого обманчивого почти-бессмертия Сандерс, понял: это как раз и было подражательство, шаг не к самостоятельности, а к полной зависимости от прихоти толпы. Раньше он рисовал пустые пейзажики на заказ, теперь деревенские виды сменили черепа и чудища, и его заказчиком стал весь художественный мир критиков и бездельников-меценатов. К тому времени Роман уже жестоко сидел на позолоченной иголке успеха, и не в силах был с нее слезть. Да и не особенно рвался, по совести говоря.
        Он загорался некой мыслью, посылом, которым хотел поделиться с публикой, тщательно обдумывал его и воплощал. Первое время это приносило удовольствие, удовлетворение, убежденность, что Сандерс делает некое важное дело. Потом работа превратилась в конвейер. Пару раз он ловил себя на том, что специально выискивает в прессе какой-нибудь наиболее резонансный скандал, чтобы потом обыграть его в своей очередной инсталляции или скульптуре. В последнее время Роман опустился до того, что начал высмеивать идеи феминизма, хотя и без него так называемое «прогрессивное общество» довело их до абсурда.
        Он подхватывал волну, а когда подхватывать было нечего, возвращался к так называемому стандартному набору всех бунтарей: продажной политике, загрязнению окружающей среды и пустоголовой, испорченной молодежи. Даже социальная пропаганда, к которой Сандерс тяготел на ранних этапах своей карьеры, стала ему скучна. Фонтанчик, принимающий сигареты вместо монет, «Героиновый ежик» и панно, собранное из найденного на городских дорогах мусора, прозванное в СМИ «Пластиковая бабуля» - все они были не очень плохи. Во всяком случае, создавая их, художник действительно, думал о курильщиках, экологии и ужасах наркотической зависимости. А потом перестал думать. Перестал вовлекаться. Перестал наслаждаться процессом создания, начиная предвкушать хвалебные отзывы задолго до окончания очередного проекта.
        «Остановись, - шептал голос в его голове. Не тот ли, что принадлежал Роману Александрову, этому неудачнику? - Остановись и хорошенько задумайся, куда приведет тебя выбранный путь»
        «К богатству. К значимости. Меня любят. Меня ценят. Мне рукоплещут. Почему я должен останавливаться?» - твердил в ответ Лех Сандерс, усмехаясь на очередной глупый вопрос журналистки. Через час он приезжал домой, закрывался в своей мастерской и, сметя со стола остатки стружки, начинал вдруг лихорадочно расставлять баночки с краской, сам не зная, для какой цели.
        Он сотрудничал с самыми крутыми дизайнерами, он заказывал материалы для своих работ за границей. Перед Романом были открыты все двери, у него был миллион и одна возможность творить, как и что угодно… и жажда, неутолимая жажда самореализации. Глупая, нелепая и вечная, как само Мироздание история, описанная в десятках книг. Но Сандерс не мог признаться, что стал похож на их героев.
        Как и не мог признаться, что лежа на полу в мастерской после очередного приступа, разбитый, в испачканной маслом одежде, страдая от головной боли и истощения, он был намного счастливее того себя, свежего и накрахмаленного, сверкающего фирменной улыбкой перед телекамерой. Потому что удовлетворял не чужую потребность смотреть на интересные и красивые вещи, а свою - изливать душу и чувства на полотно, придавать своим переживаниям вещественное воплощение.
        «В них есть жизнь. Что-то настоящее, что трогает. Не вызывает вопросы, не заставляет анализировать увиденное, а просто, по человечески трогает», - сказала однажды Вика о тех запертых на чердаке осколках сердца. Но этого было мало. Мало для того, чтобы продать их по высокой цене. Мало для того, чтобы о Сандерсе продолжали говорить. А главное, они были бесценны для самого Романа.
        Каждый раз, залезая наверх с помощью раскладной лесенки, он чувствовал, как это самое сердце начинает бешено колотиться. Он шел между картин, бросая на них взгляды, полные извинения. Как смотрят на любовницу, столкнувшись с ней под ручку с законной женой. Мужчина боялся некоторых из них, даже стыдился или презирал, но к большей части испытывал лишь любовь и какую-то странную благодарность. То, что не должно было произойти, то, что мучило Романа в кошмарах и преследовало в грезах, становилось обычной смесью красок, нанесенных на кусок ткани или бумагу. Это был акт высвобождения и освобождения. И жажда на некоторое время утихала.
        Решение снова встретиться с сенсеем далось Сандерсу гораздо тяжелее, чем могло показаться со стороны. Все эти годы он продолжал исподволь, тайно следить за Пареевым. Читал его статьи, отслеживал репортажи, а когда вышла книга учителя «От буйвола к Зевсу», освещающая аспекты эволюции древнего рисунка, то изучил ее вдоль и поперек.
        Он мог порвать со Львом Николаевичем, но вытравить, посеянные сенсеем зерна был не в состоянии. Зерна медленно прорастали буйной травой, расцветали знакомыми фразами и въевшимися привычками. С тринадцати лет Ромку учили каждый раз, прежде чем садиться рисовать, затачивать карандаш. Непременно - лезвием, не точилкой. И до сих пор рабочий день Сандерса начинался с заточки, а заканчивался тщательной ревизией оставшихся материалов. Он подкладывал под альбом с эскизами книжку, потому что писать на колене Пареев считал неудобным и сам всегда клал лист на специальную доску. И даже изображая что-то сюрреалистичное, безумное или фантастичное прежде расчерчивал полотно по специальной схеме. Прочный фундамент, на котором зиждилось имя Леха Сандерса был заложен Пареевым.
        Роман не стал заранее звонить. Боялся услышать отказ от встречи? Возможно. Но прежде всего ему не хотелось ронять собственное достоинство. С таким шумом он ушел от сенсея, что приползать обратно было просто нелепо. Нет. Если уж Лев Николаевич не захочет с ним разговаривать, то пусть выскажет об этом прямо в глаза бывшему ученику. Пусть захлопнет дверь перед его носом, если так угодно. Но Сандерс должен совершить хоть одну попытку примирения, прежде чем все будет окончательно потерянно.
        - Ну, заходи, - вместо брани и даже вместо стандартного приветствия пророкотал Лев Николаевич. Усы его окончательно поседели, на лице прибавилось морщин, а ноги перестали ловко сгибаться в коленях. Но голос, глаза…
        - Здравствуйте, - в один момент становясь вновь тем тринадцатилетним мальчиком, которого за ручку привела к этой двери мать, произнес Роман. - Я - Рома Александров, помните такого?
        Сенсей залился чуть хрипловатым смехом:
        - Да тебя сейчас разве что самые дремучие собаки не знают! И что привело такую знаменитость в обитель скромного живописца? Хвастать пришел?
        - Не так уж я и знаменит, - смутился Роман. - Честное слово.
        - Ладно, чего там, - шутливо махнул Пареев рукой. - Вон, в самой столице выставки организовываешь. Да не стой ты столбом, проходи. Я все думал, когда же ты изволишь заявиться ко мне? Ожидал на следующей неделе.
        - То есть? - опешил Сандерс, шагая за учителем. Дверной замок защелкнулся с неожиданно громким звуком, в ушах неприятно зашумело как перед очередным выпадением. Но не успел мужчина подумать, что означают слова сенсея, как тот обернулся и пояснил:
        - Шучу я. Хотя, как тебе известно, в каждой шутке есть доля правды. Ты сбежал от меня, поганец, даже обучения не закончил. Признаюсь, это меня сильно разозлило, но не настолько, чтобы не ожидать твоего возращения. Чай или кофе?
        - Чай… - полу придушенно выдавил Роман.
        За пятнадцать лет в этой старенькой квартире с излишне высокими потолками ничего не изменилось. Все те же ковры на полу, все та же мебель и занавески. Все тот же запах: смесь табака, жасмина и растворителя. К нему примешивался едва уловимый аромат разогретого на солнце лака, покрывавшего портреты и хозяйственного мыла - лучшего средства от моли, по мнению Льва Николаевича. Сам же хозяин квартиры вел себя так, словно и не было никаких пятнадцати лет разлуки. Весело болтал о том, о сем, потом приволок в гостиную поднос с двумя чашками и в приказном порядке усадил Романа напротив.
        Чай показался Сандерсу безвкусным. Дешевый зеленый с ароматизатором. У сенсея хватало денег на более приличную заварку. Но, возможно, это была его форма протеста, тихий, незаметный способ взбунтоваться против общества потребления. А, возможно, ему просто нравился именно такой чай. Но вот Роман подобную гадость уже давно не пил. Из вежливости сделал несколько глотков, прежде чем отставить напиток и снова заговорить:
        - Простите меня.
        - За что?
        «Та же чашка, - отметил про себя художник. - Та же, что и в тот последний день. Это какая-то ирония, не иначе. Издевательская усмешка судьбы»
        - Ну… - Сандерс сам не знал, за что следует извиняться. Но после ссоры необходимо попросить прощения, разве нет?
        - Ты вырос из своих коротких штанишек, Рома. Тебе уже не требовался наставник, чтобы набивать свои шишки. Вот и все, - улыбнулся сквозь свои густые усы старый художник.
        - Мне было всего девятнадцать. Осталось еще множество вещей, которым я мог у вас научиться. Просто… тогда мне казалось, меня тормозят. Словно я топчусь на месте, и если поменяю хоть что-то в своей жизни, то и она вся непременно изменится. Но, вместо того чтобы, образно говоря, перекрасить в спальне стены, я просто снес одну из них, - боясь взглянуть на Льва Николаевича, тихо проговорил Роман.
        - Опять же, образно, от этого потолок на твою голову не обрушился? Значит, ты все сделал правильно. Я рад, правда, рад, что тебе удалось достигнуть таких результатов. Какое бы издательство по современному искусству не открой, обязательно наткнешься на упоминание о твоих работах.
        - Спасибо, - еще тише пробормотал Сандерс.
        - Не за что. Успех - не есть синоним таланта. И уж тем более, то, что твоих «Современных Христосов», или как их там, помещают на майки, не делает тебя, Рома художником. Успешным дельцом - да. Но по глазам вижу, ты это и без моих проповедей знаешь. Так ведь?
        Сенсей не дождался ответа. Достал из ящичка на столе старую трубку и принялся ее набивать табаком, напомнив Роману почему-то знаменитого героя книг Конан Дойла. Во всяком случае, взгляд, котором одарил Лев Николаевич своего бывшего ученика, был столь же проницателен и цепок, словно у следователя, выискивающего в облике обвиняемого мельчащие детали, свидетельствующие о совершенном им преступлении. Роман невольно заерзал в старом кресле и сделал еще один глоток омерзительного пойла, по ошибке именуемого чаем. А потом вдруг задал вопрос, который мучил Сандерса все эти годы:
        - Почему? Почему из всех детей, что приходили к вам, вы выбрали именно меня? Что такого разглядели? Рисовал я, скажем прямо, совсем не выдающимся образом. Мои родители были не богаты, так что стрясти с них приличную оплату за обучение ребенка то же не вышло бы. Но в чем тогда причина?
        - Я не брал с твоих родителей деньги, - поднеся зажженную спичку к трубке, невнятно выдохнул сенсей. - Взял за первые три месяца, а дальше ты учился бесплатно. Ворона…
        - Что? - не поверил Роман. Он всю жизнь думал, что своими занятиями стеснял родителей, и так живших не по средствам. И старался еще быстрее научиться рисовать, чтобы с помощью своего ремесла воздать им за все их лишения. - Я учился бесплатно?
        - Ты дослушает меня или будешь, как всегда, перебивать? - немного недовольно оборвал его Пареев. - Первоначально я не собирался тебя брать в ученики. Ко мне приходили детишки, уже учившиеся в художественных школах, знающие намного больше тебя, подготовленные, целеустремленные. Твоей матери едва удалось уговорить меня «посмотреть на сыночку». И стоило мне взглянуть на тебя, как все стало ясно. Рубашка у ворота начала протираться, вещи ты принес в обычном пакете, да еще какие: стандартный набор красок для школы, два простых карандаша, один из которых был хорошенько так обкусан. Дело даже не в том духе нищеты, который ты распространял вокруг. Я и так знал, что твоя семья бедна. Но… просто к тому моменту я много повидал таких вот мальчишек и девчонок, которым было нечем заняться после школы. Старшие решали: «Раз мой ребенок так любит марать бумагу, вон, сколько уже альбомов изрисовал, почему бы не отправить его чуть подучиться?» Такое вот обывательское рассуждение. То есть, допустим, записывая сына на хоккей, родители обычно ждут, что тот если не попадет в сборную страны, то хоть в местном клубе будет
блистать. То же с плаваньем или занятиями иностранным языком. А вот с рисованием… «Пусть ребенок походит, помулюет в свое удовольствие. Может, в жизни пригодится».
        - Но я, правда, хотел стать художником! - Не удержался от восклицания Роман.
        - Ты - возможно. Но твоя мать так не думала. А твой отец, вообще, ни разу со мной не поговорил, что само по себе свидетельствует о его отношении к твоей мечте. Я не хочу как-то обидеть их. Еще раз подчеркиваю - твой случай не уникален. Среди моих знакомых есть одна девушка, которая в свое время посещала пятнадцать различных секций. Не одновременно, конечно. Но год она училась игре на пианино, изучала английский и пела в хоре, потом бросила хор и отправилась в театральный кружок. Плаванье, волейбол, танцы, игра на гитаре… Там полгода, тут пару месяцев. Родители объясняли, что девочка должна попробовать все, прежде чем посвятить оставшуюся жизнь чему-то одному. В итоге она сейчас работает продавцом в булочной. Твое занятие не должно тебе нравиться. Это не девочка из соседнего подъезда и не мороженное. Ты должен быть зависим от него, должен чувствовать нечто, сродни голода. Художник видит свои картины во снах и наяву. У писателей, плохи они или хороши, но это - настоящие писатели, у них пальцы зудят, у них начинается паника, если сегодня им не удалось написать или придумать какую-нибудь сцену.
Помнишь, как у Чехова? «День и ночь одолевает меня одна неотвязчивая мысль: я должен писать, я должен писать, я должен…»[61 - «Чайка» (Действие второе). Тригорин: <….> День и ночь одолевает меня одна неотвязчивая мысль: я должен писать, я должен писать, я должен… Едва кончил повесть, как уже почему-то должен писать другую, потом третью, после третьей четвертую… Пишу непрерывно, как на перекладных, и иначе не могу. Что же тут прекрасного и светлого, я вас спрашиваю? О, что за дикая жизнь! Вот я с вами, я волнуюсь, а между тем каждое мгновение помню, что меня ждет неоконченная повесть. <….> Ловлю себя и вас на каждой фразе, на каждом слове и спешу скорее запереть все эти фразы и слова в свою литературную кладовую: авось пригодится! Когда кончаю работу, бегу в театр или удить рыбу; тут бы и отдохнуть, забыться, ан - нет, в голове уже ворочается тяжелое чугунное ядро - новый сюжет, и уже тянет к столу, и надо спешить опять писать и писать. И так всегда, всегда, и нет мне покоя от самого себя, и я чувствую, что съедаю собственную жизнь, что для меда, который я отдаю кому-то в пространство, я обираю пыль с
лучших своих цветов, рву самые цветы и топчу их корни.] Я не видел в тебе этого голода. Не видел призвания, если выражаться простым языком.
        - Но вы меня приняли.
        - Дай договорить, нетерпеливый мальчишка, - не так жестко, но все еще с упреком прогудел Пареев. - О том и я толкую. Помнишь свое первое задание?
        - Вы дали два рисунка и велели объяснить, почему один нравится мне больше…
        - Нет-нет, не то! Тебе надо было нарисовать что угодно на листе бумаги в течение пятнадцати минут. Что угодно, но быстро, не задумываясь. И ты нарисовал ворону. Я сразу понял: птиц ты изображать не умеешь. И клюв у нее был не похож, и голова какая-то вышла не птичья. Про так называемую рябину на снегу я лучше, и вовсе, промолчу. Но ты, при всем своем неумении, вышел из положения. Ты нашел способ донести суть рисунка, используя тот минимум, что у тебя был.
        Сенсей поднялся на ноги, все еще попыхивая трубкой и, подойдя к серванту, начал копаться в одном из ящиков.
        - Я хранил его все эти годы. Не из сентиментальности, просто жаль было выкидывать первое творение великого Леха Сандерса. Так что ты аккуратнее, я все еще надеюсь продать его за большие деньги, - протянул он Роману потрепанный и пожелтевший лист.
        - Все шутите? - Слегка обиделся тот.
        - Почти, - туманно ответил Лев Николаевич. - Приглядись внимательнее.
        Он был прав: птица на рисунке Романа выглядела, мягко скажем, не слишком похожа на птицу. Как и обозначенная ярко-красным карандашом рябина. Была в ней какая-то неправильность, и Сандерс не мог с ходу сказать, какая именно. Но выглядела веточка лишней, будто наспех вырезанной из другого рисунка и приклеенной на белый лист.
        - Ну, что, не понял? Посмотри на следы.
        Роман послушно перевел взгляд на отпечатки вороньих лап, пересекавших рисунок по диагонали и уходивших в его воображении за границу листа. Следы как следы, даже вполне походят на птичьи. Глаза проследили весь путь пернатой проказницы, напуганной котом, и лоб собрался в гармошку.
        - Странно. Я помню, что рисовал отсюда сюда, но следы…
        - …становятся все примитивнее и примитивнее, - почти победно выпустил изо рта клуб дыма Пареев. - Ты ведь внимательно изучил книжку?
        Не было надобности уточнять, какую именно книгу имел в виду сенсей. Ту самую, что привез с собой рядовой армии Алексей Куликов в сорок пятом году, и которая пылилась почти полвека у его потомков в коробке из-под мужских ботинок «Цебо». Чехословакия развалилась, ботинки давно были выкинуты на мусорку, но книга пережила все потрясения. И теперь Сандерсу казалось: ничего удивительного не будет в том, если ее обнаружат на развалинах их цивилизации через три-четыре тысячи лет какие-нибудь дотошные археологи. Наверное, они решат, что знаки Шилле - это система коммуникации, которой пользовались в двадцатом веке особенно продвинутые древние.
        Знаки…
        - Эти следы, они очень похожи на знак «двери», - нагнувшись над рисунком, хотя и так отлично все мог разглядеть, наконец, сделал вывод Роман. - Я прав? Но я не понимаю, что в этом такого?
        - Не понимаешь? Ты, человек, чья жизнь вращается вокруг этого дьявольского алфавита, не понимаешь? Пока ты рисовал свой нелепый рисунок, я следил за тобой. Видел, как разглаживается морщинка между твоими бровями, как глаза становятся из напряженных, скачущих в поисках хоть какой-то подсказки для сюжета, спокойными, почти сонными. Сначала ты тщательно прорисовывал каждый след, а потом, почти не глядя, стал черкать эти линии. Я не сразу догадался, что с тобой. Только потом до меня дошло - это был транс. На несколько секунд, на минуту, самое большее, твой разум освободился от всего лишнего, и рука сама собой принялась выводить одинаковые закорючки.
        - Да, но многие люди… вы же знаете, многие люди, задумавшись, начинают рисовать всякие треугольники, квадраты, цветочки, странноватые узоры. И не всегда это связанно с шиллевскими символами. То, что эти следы походят…
        - Нет, Рома, нет, - покачал головой Пареев. - Они не просто походят. Шилле, а затем и его ученик Крайчик пытались найти некий универсальный код, по которому можно как распознавать психические отклонения, различные фобии, мании и просто временные расстройства, так и лечить их, - лекторским тоном продолжил сенсей. - Как тебе известно, Шилле удалось вычленить сорок восемь знаков, Крайчик нашел еще пять. Плюс он развил теорию учителя об их взаимодействии, составив из символов несколько так называемых «фраз». После десятилетних непрерывных опытов на пациентах психиатрических клиник, в которых работал, Крайчик пришел к выводу, что алфавит закончен. Пятьдесят три знака, не более.
        Все они имели насечки или были полностью ассиметричны, так что, если отразить их, смысл знака полностью изменялся. Именно этим они и отличались от, как ты и сказал: «треугольников, цветочков и прочих странных узоров». Но ни один пациент ни в одной клинике не подвергался тому эксперименту, которому подвергся ты, Рома. Никто не смотрел на протяжении более десятка лет то на знаки, то на их отражения. Изо дня в день, из года в год.
        Сначала меня поразило твое нетривиальное решение насчет вороны. Не каждый может выдумать такое: «Ее спугнул кот, поэтому она вылетела за пределы рисунка». Ты превратил в своем воображении листок бумаги в окно, прорубил еще одно измерение. И я решил рискнуть. Но когда на третьем занятии ты рассказал про репродукцию Куликова и зеркало, висящее прямо над твоим рабочим местом, меня будто по голове стукнули. «Это не просто следы, - понял я. - Это еще один знак».
        - Еще один?
        - Я назвал его объединяющим знаком или знаком спокойствия. Ты чувствовал полную расслабленность, тебя ничего не тяготило, когда ты наносил те линии. Можно сказать, он симметричен потому, что твое сознание нашло некий баланс. Не знаю, как еще это объяснить. Я все же не психиатр. Но то, что произошло с тобой потом, только подтвердило мои догадки.
        - О чем Вы, Лев Николаевич? - Отложил бумаги и рисунок Сандерс и испытующе уставился на учителя. - Что со мной произошло?
        - Твои видения. Не смотри на меня так. Все эти пятнадцать лет я следил за тобой. Вначале нехотя, ведь все еще был обижен. Мой лучший ученик бросил меня ради призрачной перспективы наживы. Твои жуткие коты, безвкусные статуэтки… Ничего общего с искусством, но публика была в восторге. Твое имя начало мелькать то тут, то там. Волей-неволей я заинтересовался. Сколько ты продержишься? Год, два? Когда твои поделки перестанут раскупать как горячие пирожки? Я не желал тебе краха, о нет. Но все же ждал, что рано или поздно ты изменишь свое отношение к работе, и китч сменится на что-то новое, свежее. А потом я столкнулся с твоей сестрой, Алисой. Мы разговорились, и она нечаянно проронила: «Ох, если бы только прошли его приступы!». Конечно, я тут же спросил, что за приступы и как они проявляются. Тут твоя сестра заплакала, и слова полились из нее сплошным потоком.
        - Алиса… - прошептал Сандерс. - Она мне ничего не сказала…
        Под потолок понеслось колечко дыма.
        - Твой разум рассчитывает последствия чужого выбора, словно сверхмощный компьютер. Это не дар и не проклятие. Есть люди с фотографической памятью. Я читал об индивидах, у которых настолько развита какая-то извилина, отвечающая за распознавание лиц, что увидев один раз человека, они никогда его не забывают. Кто-то не чувствует боли, совсем. Порой решаешь: уже ничему не удивишься, видел все на свете… А потом природа преподносит еще один феномен. Думаю, то воздействие, которое оказала на тебя картина Куликова, наслоилось на твои врожденные особенности. В итоге, твой мозг стал работать в ином режиме. Точно также умный игрок в шахматы старается предвидеть все ходы противника, буквально за секунды успевая просмотреть каждый из них в своей голове. Знаешь, что такое интуиция? Многие считают, что она является результатом кропотливых расчетов, производимых некоторыми зонами мозга в обход лобной коры. Глядя на тебя, я склонен с этим согласиться.
        - То есть мои приступы, по-вашему, это что-то вроде… статистического вывода? Некая программа в моей голове сопоставляет отрывочные знания, а потом выводит некий результат с помощью самой обычной логики?
        - Вроде того.
        - Но… - Сандерс запнулся. - Нет, не думаю. Был мальчик. Я никогда его прежде не видел, а мне пришло видение его убийства. Только потом мы с ним познакомились, и я понял, кто и почему мог быть виновен в его смерти.
        - И ты совсем ничего не слышал об этом мальчике раньше? Про него не упоминали ни разу в разговорах? Ты не общался с его знакомыми? - С сомнением забросал вопросами бывшего ученика Пареев.
        - Общался. Упоминали… - тут же притих тот. - Его учительница. Мы с ней несколько раз болтали. Мне она ничего не говорила, но однажды я невольно подслушал их разговор с подругой. Хорошо. Допустим. Но была еще семейная пара, я сразу увидел, что супруг болен и вскоре умрет.
        - Так что же?
        - Вы правы, - сдался Роман. - Я слишком много читал различной медицинской литературы. Наверное, заметил какие-то симптомы. Да, это вполне все объясняет. Моя сестра считает, что у меня нечто вроде эпилепсии…
        - …но ты не болен, Рома, - широкая ладонь сенсея легла мужчине на плечо. - Просто ты - настоящий художник, а мы, мой друг, обязаны замечать то, что не видят другие.
        - И все же дурацкое слово, снулая, - проговорила под нос Вика. - Я заметила, в нашем языке полно таких вот словечек. Каких-то скольких, неприятных, будто только для того и придуманных, чтобы покоиться в толковых словарях да на страницах старинных книжек. Не знаю, если бы мне доверили сочинять слова…
        - …я бы начал не с предметов, а с чувств, - закончил за нее Роман.
        - Что, прости?
        - Не важно. Знаешь, чем прекрасны знаки? Они оперируют не чем-то конкретным, приземленным. Хоть Шилле и пытался дать им названия вроде «колье», «клетка», «зонт», исходя из внешнего сходства с предметами или связанной с ними психологической проблемы. Но все это так… Попытка одним словом выразить ощущение закапывающихся в донный песок пальцев. Мы так стараемся конкретизировать, свести к простейшему, к тридцати трем буквам и их сочетаниям всю полноту нашей жизни, что не замечаем, как все чаще выносим за рамки, превращаем в исключения и начинаем считать извращениями то, что не умещается в одно слово. Твоя соседка, Люда. Она любила Даню. Я видел эту любовь в ее глазах, когда она вылетела из моего дома вслед за Шаталовой. Я видел любовь и в глазах Антонины. Другую, иную любовь. Более эгоистичную, более требовательную. Но узнай она, что ее муж может убить парнишку, то отступила бы, пожертвовала своим счастьем быть с Даней ради его спасения, я уверен. Так почему, Вика, одну любовь мы называем «учительским долгом», а другую - «совращением»?
        - Но ведь это совращение и есть. Этот Даня, он же младше Шаталовой на сколько? На двадцать лет? Больше даже.
        - И?
        - Художник, - утвердительно кивнула Виктория. - У людей творческой интеллигенции более широкие представления о дозволенном. Не знаю. Когда ты рассказал о Шаталовой и Дане, мне стало мерзко. Он же совсем ребенок.
        - Он - мужчина, достигший возраста, когда возможно продолжение рода. Сексуально активный, и скажи я, что он спит, скажем, со своей одноклассницей, ты бы и слова против не сказала.
        - Ладно, черт с ними, - попыталась замять неприятный разговор женщина.
        - И я не болен, Вика. Я не болен…
        Точное повторение
        Символ левой руки. Очень схож по смыслу и действию со знаком «колыбель», но имеет почти противоположное значение. Неумение приспособиться к новым обстоятельствам, изменение поведения в непривычных условиях. Поэтому и пишется, наоборот, спокойными, ослабляющими тонами.
        1/16
        Летом дни самые длинные. Кто-то радуется этому, но когда жизнь превращается в бесконечную тянучку, без отдыха и хоть какой-то надежды, каждый светлый вечер становится сущим наказанием. На часах почти девять, а солнце едва подползло к горизонту. Зависло там, наблюдая, подглядывая за людской суетой. А когда все же сваливается долгожданная темнота, то не успеваешь открыть глаза, как кромка востока начинает вновь золотиться. Птицы за окном заливаются трелями, духота невыносимая. Маетно и противно лежать в постели, и сон не идет.
        Лера не любила это время. Даже тогда, десяток лет назад, а уж сейчас - тем более. Мир ее окончательно сузился до пространства квартиры и забот о Доброславе. Болезнь, что, казалось, отступила с началом весны, вновь объявила свои права и принялась стремительно разрушать его тело и разум. И вот, два дня назад Алиса Григорьевна объявила:
        - Все, что мы можем сделать, это… помочь вашему мужу достойно дожить последние месяцы.
        - То есть?
        При взгляде на Славу даже самая живучая надежда немедленно скончалась бы в корчах, да и Валерия не входила в число слепцов, твердящих вечно, что все непременно закончится хорошо. Но такое заявление и ее заставило отчаянно завертеть головой:
        - Нет. Нет…
        - Я понимаю, это тяжело принять, - положив руку на плечо Лере, прошептала невролог. - Но… поражение затронуло уже все области. Боюсь, скоро Доброслав не сможет даже дышать самостоятельно.
        Алиса замолкла. Она никогда не была сильна в утешении, и все чаще чувствовала себя не спасителем, а судьей, выносящим приговор. Только вот за что наказывают сидящую перед ней женщину? Если верить восточным философам, все дело в карме, в дурных поступках, совершенных в прошлой жизни. Но кем, в таком случае, была Валерия, чтобы так страдать? Не иначе - серийным маньяком или отцеубийцей, ибо кара должна соответствовать тяжести преступления. Но в этой жизни Лера была обычной учительницей, не более грешной, чем большая часть людей на планете, и не более праведной, чтобы, соответствуя уже западной религии, быть избранной для вечной жизни в раю. Болезнь, будь то банальная простуда, или органическое поражение нервной системы не видит разницы между хорошими людьми и плохими. И в этом равенстве всех перед недугом: богатых и бедных, верующих и атеистов, умных и не очень, - в нем заключена его главная разрушающая сила. Ведь человеку точно надо знать: «За что?» А вместо этого он получает расплывчатый ответ: «Потому что».
        - Потому что мы все созданы несовершенными, - пробормотала про себя Алиса.
        - Я могу, - смахнув слезы и несколько раз глубоко вздохнув, вдруг спросила Валерия. - Могу ему чем-нибудь помочь? Как-то… не знаю…
        - В нашей стране эвтаназия незаконна, - словно прочитав мысли пациентки, напомнила врач.
        Да так оно почти и было. Вчера, когда Алисе позвонил брат и рассказал об очередном своем видении, той сначала захотелось послать его подальше. Во-первых, потому, что звонок раздался в полвторого ночи, когда Александрова давно спала глубоким сном. Во-вторых, рассказанное неврологу очень не понравилось, но совсем уж не по душе ей пришлось предложение брата. Однако когда видишь эту согбенную фигуру своими глазами, слышишь этот надтреснутый, полный мольбы голос, все воспринимается совсем иначе. Для Алисы люди давно поделились на две категории: те, кому надо помочь, и те, кто помогает. И она предполагала, что может оказаться в обеих категориях одновременно. О, как бы невролог возрадовалась, если бы кто-то сейчас подсказал ей нужные слова! Хоть дьявол, хоть ангел, хоть главврач отделения! Но последний был в отпуске, а высшие силы упорно молчали. Правда, один голосок, тот, что Алиса пыталась заглушить вот уже несколько минут, продолжал настойчиво повторять: «Я все подготовил. Лиса, поверь мне».
        «Алиска, я видел тебя там, честное слово! Я, правда, видел, как тот поезд тебя переехал! Поверь мне!» - перекрикивая все голоса, настоящие и выдуманные, заорал в голове у Александровой одиннадцатилетний мальчишка. И врач сдалась.
        - Есть один способ.
        - Правда?
        В глазах Валерии мелькнула искра безумия. Она уже достигла дна отчаянья, и сейчас, предложи невролог Лере совершить ритуальное самоубийство ради спасения мужа, та бы, не задумываясь, согласилась. Теперь Алиса, наконец, поняла, почему здравомыслящие на первый взгляд люди, так легко попадаются в лапы оккультных сект и спускают все свои средства за «чудодейственные» пустышки.
        Алиса как-то видела по телевизору документальный фильм о мужчине, рука которого попала то ли в молотилку, то ли в косилку, - она не слишком хорошо разбиралась в сельскохозяйственной технике. Сначала несчатный пытался вытащить руку, потом как-то разобрать механизм. Но когда стала ясно, что ни то, ни другое сделать не удастся, он отрезал себе конечность. Словно дикий зверь, попавший в западню. Александровой даже думать не хотелось, какую жуткую боль герой фильма испытывал, но хуже, наверняка, были мысли о том, что в ином случае он просто-напросто умрет. Горе - это тот же капкан. Сначала у попавшего в него человека отключается кора больших полушарий, отвечающая за рациональное поведение и принятие решений, потом искажается зрение и слух, пока не остается одна оболочка с первобытными инстинктами: заглушить боль любыми средствами. Душевную, физическую - не важно.
        Валерия помнила этот разговор как в тумане. Невролог что-то ей втолковывала, показывала, тыкала пальцем в книжные страницы. Словно продавец, нахваливающий достоинства нового беспроводного пылесоса домохозяйке, которая всю жизнь убирала дом с помощью веника и совка. Поняв, что собеседница в данный момент не способна оценить предложенный план спасения, Алиса Григорьевна сунула ей инструкцию с подробным объяснением. Лишь когда Слава заснул, Лера набралась мужества изучить полученную бумагу.
        В мертвенно-бледном свете кухонной лампы она рассматривала странные крючки и линии, которые Сандерс однажды назвал «алфавитом Шилле». И вовсе они не походили на буквы, эти значки. Под каждым стояло название и короткое описание. Скандинавские руны, вот что они напоминали Валерии больше всего. Древние угловатые знаки, наполненные мистической силой. Но разве может камешек с несколькими перекрещивающимися царапинами на нем рассказать о будущем? Разве могут несколько полукружий с короткими черточками перенести сознание в другое измерение, исправить нанесенный деменцией ущерб, подарить покой? Так почему она с таким вниманием изучает каждый символ, почему в пятый раз перечитывает одну и ту же строку, чтобы все тщательно запомнить? Это походило на одержимость. Знаки притягивали к себе, соблазняли провести по ним пальцем, как по старому шраму. И Лера проводила, ощущая странную смесь страха и восхищения, а потом принялась повторять их на бумаге, разрезая грифелем идеальную белизну листа.
        Она очнулась спустя полтора часа, когда карандаш вдруг сломался в руках, ставя большую темно-серую точку. Вряд ли удалось бы получить сколько-нибудь внятный ответ, о чем Валерия думала до того. Ей все еще чудились смутные образы, прекрасные и странные. Пролетающие в небе птицы, отражения в водной глади, какие-то пустынные, заброшенные места. Как в клипе какой-нибудь инди-группы, где визуальная красота видео превалирует над содержанием и совершенно не связана с текстом и музыкой. Но одно Лера могла сказать точно: ей было хорошо. Она парила, плыла, отдавалась бесконечному потоку сознания, лишенному самому понятию слова. Ее недооформленные мысли медленно перетекали одна в другую.
        Такое Валерия испытывала лишь однажды, давным-давно. Длинный сон, в котором она гуляла по огромному саду, белому от цветущих яблонь. Сон без начала и логического завершения, сон-впечатление, сон-ощущение. Он настолько поразил Леру, что она несколько дней ходила растерянная, не знающая, как вернуть себе то чувство тепла и уюта. Тогда так не хотелось просыпаться…
        Целую неделю женщина не решалась снова взять инструкцию в руки, но мысли ее вновь и вновь возвращались к знакам. Вечерами, этими длинными светлыми вечерами, все не становящимися ночью, когда Слава засыпал, она садилась на кухне рядом с телефоном. Вертела в руках визитку Сандерса, пока картон по краям не измялся окончательно. И лишь на шестой вечер решилась позвонить. Художник ответил незамедлительно, уже после третьего гудка:
        - Да, Валерия, я вас слушаю.
        Лера удивилась. Она-то своего номера не давала. Но вместо того, чтобы расспрашивать, как Лех так ловко определил, кто ему звонит, произнесла:
        - Каковы варианты? Что произойдет, если я не послушаюсь совета вашей сестры?
        - Ноябрь. Максимум декабрь, - это было сродни телепатии. Валерия точно знала, что имеет в виду художник, а он спокойно продолжал сыпать рубленными фразами, не обращая внимания на тишину в трубке. - Больница. Искусственная вентиляция легких еще отсрочит исход на пару месяцев. Он еще здесь, с нами. Все реже и реже, но он все понимает.
        - А знаки? Они не могут… как-то исправить…?
        - Это не шизофрения, не психоз. Дело не в дисбалансе гормонов или каких-то иных веществ. Уже не в них. Часть клеток просто перестала работать. Их нельзя перепрограммировать.
        Голос Сандерса казался Лере каким-то механическим, словно он уже в сотый раз повторяет ей одно и то же. Может, так оно и было? Может, в своих так называемых «выпадениях», художник проигрывал их сегодняшний диалог не один десяток раз? Так или иначе, она обязана была спросить:
        - Тогда что они сделают?
        - Откроют врата на ту сторону.
        - Слава умрет? - едва смогла выдавить Лера. - То есть… да, конечно, он умрет в любом случае. Я понимаю, но… ему будет очень больно?
        - Нет, - без пауз.
        - Я все еще не понимаю, как это произойдет.
        - Тихо. Молча. Без вспышек и агонии.
        - Что он увидит? Прошлое, или что-то абстрактное? Он увидит… меня? - Последний вопрос сам сорвался с языка прежде, чем женщина поняла, насколько это эгоистично с ее стороны - спрашивать подобное. Но спустя несколько тяжких мгновений услышала:
        - Обязательно. Он ведь любит вас.
        Летние вечера приносят облегчение. Приносят прохладу и даруют глазам, утомленным ярким светом и красками, подобие отдыха. Но полностью прогнать отдающую потом и пылью липкую духоту они не в силах. Воздух сгущается, давит со всех сторон. И даже золото заката кажется подернутым пленкой блеклости.
        Летние тучи не подползают подобно замаскировавшимся в снегу спецназовцам, а проносятся по небу стремительной кавалерией. С первой волной ветра в воздух взвивается мусор, от второй по телу пробегают мурашки. Чуть слышные раскаты грома грохотом приближающихся барабанов отдаются в костях. А потом высоко в небе раздается выстрел - молния, сигнализирующая о начале настоящего наступления. Первые капли дождя как разведчики, невидимы и одиноки. Но вслед за разведкой на землю обрушивается целая армия. Еще несколько минут в воздухе чувствуется отголосок пыли и пота, а потом он наполняется озоном и цветами. Будто кто-то распылил целую батарею освежителей.
        Гроза продолжалась всю ночь. Лере хотелось распахнуть все окна в доме, впустить благодатную свежесть и влагу внутрь. Но она боялась, что гром может разбудить Доброслава. Последнее время он стал жутко чувствителен к резким звукам. Вздрагивал каждый раз, недоуменно и как-то болезненно оглядывался по сторонам, а потом начинал бормотать: «Не надо, не надо…» Валерия так и не узнала, о чем именно просил супруг, а расстраиваться еще больше ей не хотелось. Он пока узнавал ее. Не всегда, но чаще всего - да. И по-прежнему называл Лериком и милой женушкой. Вся агрессия, что проявилась в Славе после начала болезни, постепенно сошла на нет. Он стал мягким и кротким, как ласковый ребенок. Целыми днями мужчина проводил в спальне или гостиной. Читал или слушал музыку, собирал паззл. Руки его при этом мелко подрагивали, движения были заторможены и не точны, но тело пока слушалось выключающегося сектор за сектором мозга.
        «Как тонущий корабль, пока не погаснет свет на последней палубе», - глядя на мужа с горечью думала Лера.
        Разговор с Сандерсом дался ей нелегко. И после того, как художник отсоединился, она долго не могла положить трубку. Держала ее в руках, поглаживая бежевый пластик большим пальцем. Он выразился предельно ясно: у них нет ни единого шанса спастись в этой катастрофе. В тот вечер Лера впервые оставила Доброслава одного и ушла. Бродила по улицам, переставляла механически ноги, двигала туда-сюда глазами как марионетка. Солнце плавило асфальт и что-то переплавляло в ее душе. Слезы пришли потом. Уже у самого подъезда уставшая женщина обрушилась на скамью и проплакала по меньшей мере треть часа. По удивительному стечению обстоятельств никто за это время не пересек двор, никто не вышел из подъезда.
        Она плакала о Славе. Не о его страданиях, но о той извращенной стороне природы, которая дает жизнь человеку, чтобы уничтожить его во цвете лет. Лера не вопрошала уже, почему именно ее муж, ее самый близкий и любимый человек должен мучиться. На этот вопрос не находилось ответа в течение восьми месяцев, так почему он должен найтись теперь? К тому же, нечто подсказывло, что этого ответа вовсе не существует. И дело не отсутствие мудреца, который мог бы дать его, а в самом вопросе. Наивном, пропитанном детской верой в справедливость, Деда Мороза и всесильных родителей.
        Но больше Валерия плакала о себе. Вскоре ей больше не придется готовить для мужа, убирать за ним, водить в туалет, купать, делать упражнения для слабеющих тела и разума. Мир, сжавшийся до потребностей Славы, его маленьких успехов и неудач, мир, к которому Лера почти притерлась, в котором почти освоилась, исчезнет. И что останется? Об этом она даже думать боялась. Пыталась представить себя без Доброслава и не смогла. Ее не существовало без него. Вот уже двенадцать лет как Лера перестала быть собой, она стала двухголовым и четырехруким организмом «Слава-Лера». И теперь ей предстояла мучительная процедура разделения. Они так срослись, слиплись, переплелись между собой, что смерть не могла вырвать одного из них, не покалечив второго. Не располосовав его своими острыми когтями, не отрезав половину сердца и часть легкого, не оставив огромной раны.
        Валерия не просто устала, она вымоталась. Каждый день ей приходилось улыбаться через силу, и от этого уже сводило челюсти. Каждый день она ожидала, что вот-вот все начнет налаживаться, и вскоре тупая боль в груди стала ее неизменной спутницей. Это была не стометровка, на которую они со Славой рассчитывали, а марафон, и сойти с него Лера не имела никакого права. И в тот миг, когда она все-таки положила телефонную трубку, ее настигло облегчение. Такое пугающее, такое неправильное, так что вслед за ним пришел стыд.
        Ей было стыдно, больно, страшно и бесконечно тоскливо. И Лера плакала, не снимая очков, занавесившись длинными темными волосами. Только через двадцать минут, когда слезы кончились вместе с воздухом, она встала, гулко высморкалась и отправилась домой.
        А через две недели на город обрушилась гроза.
        - Я же говорил, быстро домчим! - косясь на пассажиров в зеркало заднего вида, весело воскликнул дядя Алик.
        Лера неразборчиво пробормотала: «Ну да, ну да». Сидящий рядом с ней Доброслав вовсе никак не отреагировал. Он смотрел в окно на проплывающие дома и деревья с видом довольного пса, первый раз едущего на дачу. Только что слюни от счастья не пускал.
        От того старого-доброго Славы почти ничего не осталось. Он сильно похудел, так что под кожей стал прорисовываться череп, а майка болталась мешком и грозила окончательно сползти с одного плеча. Руки Доброслава держал как-то неловко, плотно прижав к телу, сидел, ссутулившись, а ноги и вовсе казались чужеродными. Будто к живому человеку прикрепили искусно сделанные протезы. То и дело по лицу больного проходила не то судорога, не то просто спазм. Уголки губ резко приподнимались вверх, потом брови сходились и расходились, как Питерские мосты. Валерия объяснила, что это всего лишь последствия неконтролируемых сигналов, посылаемых из двигательного центра, но приятнее от этого гримасы зятя не выглядели.
        Из-за них казалось, будто Слава окончательно тронулся рассудком, хотя, несмотря на свой недуг, соображать хуже он не стал. С ним можно было по-прежнему говорить о кино и музыке, о событиях в мире. Но проблема заключалась в том, что большую часть прочитанного и увиденного он почти тут же забывал. Да и все чаще, чтобы добиться от Доброслава внятной беседы, приходилось его тормошить. Он часами мог вот так сидеть, смотреть в никуда и соображать что-то свое. Сейчас снова наступил так называемый период «тишины». И честно говоря, дядя Алик не понимал, чего вдруг падчерице вздумалось вытаскивать мужа на прогулку в таком состоянии. Тем более не во двор или ближайший сквер, а почти через весь город в «Парк пионеров». Но, наверное, ей лучше знать, рассудил он и без колебаний помог спустить Славу и посадить его в свой старенький автомобиль.
        Пробок в субботу вечером ожидалось немного, хотя большинство горожан предпочитали совершать еженедельное паломничество за город, а потому на некоторых улицах все же встречалось довольно интенсивное движение. Они медленно, но верно приближались к пункту назначения. Дяде Алику приходилось болтать за троих. Лера, оживленная в начале пути, становилась все смурней и смурней, а Слава вовсе молчал. Майка медленно сползала, брови взлетали вверх и немедленно опускались вниз, иногда мужчина открывал рот, но, не издав ни звука, снова закрывал.
        Это походило на снова и снова прокручивающееся гиф-изображение. Дядя Алик видел парочку таких, но прикола так и не понял. Современная культура вообще казалась ему несколько странной. Искусственно поддерживаемый ажиотаж вокруг сомнительных вещей, эта любовь ко всему западному, подражание мультяшным героям. Как огромный мыльный пузырь, который только снаружи красив, а внутри наполнен выдохнутым воздухом. Смесью газов с большим содержанием углекислого и чесночно-табачным запашком.
        Думая об этом, дядя Алик подрулил к воротам парка. Двигатель в последний раз чихнул и замолк. Теперь предстояло самое сложное: вынуть Славу из салона и осторожно пересадить его в коляску. Лера отщелкнула ремни безопасности: сначала свой, потом мужа. Пока отчим возился с громоздкой коляской, потрясла Доброславу за плечо:
        - Милый, Слава, нам надо вылезать.
        - Вылезать? - словно только что проснулся, переспросил тот. Прошло несколько секунд, прежде чем он оценил ситуацию и поспешно добавил: - Конечно, конечно. Как же здорово в такой день приехать сюда! Вчера, кажется, был дождь, да?
        - Гроза, - подтвердила Валерия.
        - Чувствую, - улыбнулся супруг. - Стало прохладнее, и нет этого… удушающего ощущения, будто в следующий момент можешь сознания лишиться.
        Лера ничего на это не ответила. Только подумала, как точно муж смог ухватить суть того, что происходило с ней в последнее время. Но сейчас… Пожалуй, да. Горячая рука убралась с ее горла, и хоть сердце по-прежнему, было сдавлено печалью, она уже не боялась остаться без воздуха. Слава смотрел на нее своими сероватыми глазами, казавшимися на фоне буйной растительности какими-то застиранными, потерявшими цвет.
        И Валерия неожиданно поняла, чем же раньше ей так нравилось лицо супруга. Нет, дело было вовсе не в гармонии отдельных черт. Не в том, как они были стройно подогнаны друг к другу, будто тщательно продуманный и выверенный математически фоторобот. Просто эти черты отражали ее. Глаза смеялись, когда Лере было хорошо, рот выражал недовольство, когда она сама сердилась. Всю их супружескую жизнь она была камертоном, согласно которому Доброслав играл нужные мелодии. Но сейчас эта улыбка была совершенно не к месту. Сейчас эти глаза сияли сами по себе, тогда как на душе у Валерии происходило полное затмение. И лицо мужа впервые показалось ей неприятным, даже уродливым.
        - Все, карета подана, - вовремя возникший рядом дядя Алик разрушил напряжение.
        Каждый шаг давался Лере с трудом. Смотреть на любимого не хотелось. Точнее, она понимала: стоит вновь взглянуть, и решительность окончательно покинет ее. А больше на такой подвиг Лера не соберет мужества никогда. Вчерашняя гроза оставила следы в виде сломанных веток и неглубоких лужиц по краям дорожек. Дядя Алик пожелал им хорошей прогулки, а сам укатил за продуктами. Валерия заранее составила довольно обширный список, чтобы надолго занять старика. Ей было немного совестно, что она втравила отчима в свою авантюру. Но он бы не понял. Решил бы, что его любимая Лерочка тронулась рассудком.
        - А помнишь, как мы приехали сюда первый раз? - снова заговорил Слава, и его жена вздрогнула. - В каком же году это было?
        - В восьмом, - ответ дался неожиданно легко. Словно и не Валерия его озвучила, а какая-то посторонняя сила, временно взявшая контроль над всеми ее действиями.
        - О, ничего себе! Не думал, что ты помнишь, - рассмеялся супруг.
        - Всю жизнь прожить в одном месте и не знать ни одной городской легенды… - тихо начала Лера. - Наверное, со стороны я казалась такой глупой, такой ограниченной. А потом ты привез меня сюда.
        - На трамвае, - кивнул Доброслав.
        - На трамвае, - эхом повторила Валерия.
        Человеку свойственно задаваться вопросом: «В какой момент я напортачил?», - когда все идет наперекосяк. Этот поиск единственного неисправного элемента в электрической схеме, обычно лишь усугубляет отчаяние. Ведь обычно находится не один и даже не пара таких неисправных «реле» и «проводков». Он пытается их крутить, переставлять местами или вовсе убирать, продолжая твердить: «А если бы? А что тогда?», - не зная, что ему изначально подсунули недоукомплектованную схему или, вовсе, руководство по сборке с кучей ошибок.
        Лера тоже спросила себя вчера, сидя и глядя из окна кухни на грозу. Где она свернула не туда? Где допустила ошибку? Валерия тщательно перебрала их совместные с Доброславом фотографии, вглядываясь в каждую, ища хоть одну фальшивую улыбку, хоть один след того рока, что навис над ними. Нет. Ничего. Они были счастливы. Сначала безумно, потом просто - безусловно. Каждая фотография хранила воспоминание, которое хотелось пережить еще раз без изменений. Все было сделано правильно. В ее жизни не было ни одной ошибки. Во всяком случае, в том, что касается их со Славой брака.
        - В то утро вы с моей мамой заперлись и о чем-то долго шушукались, пока я приводила себя в порядок. Наверное, думали, ничего не увижу, но ты вышел ко мне с такими красными щеками, что все сразу стало ясно.
        Ей так хотелось вернуться в то время. Лера старательно вспоминала все детали. Какого цвета были сидения в трамвае, что тогда крутили по радио, которое они со Славой слушали, деля один на двоих телефон. Доброслав все время пытался отобрать его и переключить на другую радиостанцию, но Валерия уже тогда была непреклонна. Так они и ехали, подшучивая над музыкальными пристрастиями друг друга. А потом долго шли от остановки. В тишине. Десять лет назад было также много машин? Во что одевались прохожие? Лера помнила, что на Славе красовалась его любимая футболка с олимпийским мишкой, а вот она впервые надела босоножки и тут же натерла правую пятку. Эти мелочи так старательно были припрятаны в глубинах памяти, потому Валерия решила, что совсем их потеряла.
        Укрыться в этом воспоминание. Завернуться в него с головой, закрыться как щитом от настоящего. И прошедшее тонким ледком постепенно заполняло бездонную полынью, в которой Лера барахталась. Еще немного, и ей удастся выбраться на берег. Еще чуть-чуть и…
        - Знаешь, о чем мы говорили? - Женщина невольно опустила глаза вниз и столкнулась с совершенно серьезным взглядом Доброслава. - Твоя мать рассказывала мне о Юрии.
        - О ком? - не сразу поняла Лера. Потом переформулировала вопрос: - Зачем? Зачем она о нем рассказывала?
        - Не знаю. Может, ей просто хотелось поделиться с кем-то посторонним. Хотя я больше склоняюсь к другой версии. Она поняла, что рядом сидит потенциальный зять и постаралась его напугать. Я вовсе не шучу. Это походило на настоящую угрозу, или, во всяком случае, предупреждение. Ты ее знаешь. Мало вступительных слов, много поговорок. Но в тот раз она зашла издалека. Расспросила о моей семье, особенно заинтересовавшись, все ли в ней живы. Я не знал, что ответить. Не знаю… Твоя мать так на меня смотрела, будто пыталась просканировать с помощью встроенного рентгена. И я растерялся, ляпнул, что ни разу не был на похоронах. А Римма Сергеевна ответила: «Плохо, очень плохо». Мне показалось это какой-то дикостью. Обычно говорят, что хорошо, что беда обошла стороной, а тут такая реакция непонятная… А потом теща заговорила о Юре.
        Я слушал и не понимал, для чего она все это выкладывает? Чай закончился, я давился очередным печеньем всухомятку. И когда ее грустный рассказ был окончен, понял, что немного злюсь. На нее, потому что Римма Сергеевна испортила своей трагедией такое чудное утро. И на себя, потому что не могу ей посочувствовать. То есть умом я понимал, что смерть Юры была ужасным потрясением. Что твоя мать потеряла свою первую настоящую любовь и даже спустя столько лет скорбит о нем. Но в моей жизни не было подобные потрясений. И я не знал, каково на самом деле ей пришлось…
        Слава замолчал, а потом, как ни в чем не бывало, продолжил:
        - Да, это была отличная идея - приехать в парк в такой день. Чувствуешь, какой воздух? Амброзия, а не воздух!
        Он повторял снова и снова о том, какая чудная стоит погода, и какая Лера молодец, что решилась сегодня привезти их сюда. А Валерия тихо плакала, смаргивая слезы и украдкой то и дело стирая их тыльной стороной ладони. Она пыталась не привлекать внимания мужа, и он больше ни разу не повернулся к ней, не вскинул вверх голову. Но прохожие, видя молодого мужчину в инвалидной коляске, будто считали своим долгом оглянуться на него и на его спутницу.
        «Умом я понимал… Но не знал, каково это на деле», - звучало в ушах Валерии шорохом ветра. И эти люди, медленно бредущие по парковым тропам, улыбающиеся, облизывающие мороженое в стаканчиках, они не могли ей сочувствовать. Выражение их лиц менялось, когда из-за поворота выплывала коляска. Оторопь, страх, потом смущение пополам с интересом. И лишь немногие вспоминали о приличиях и пытались немедленно, но слишком уж резко, отвернуться.
        «Твой Доброслав… он тебя любит, и это видно невооруженным глазом. Представь, какому ему знать, что именно он является источником твоих несчастий?» - вспомнились Лере слова матери. Она тут же отерла последние слезы и преувеличенно бодрым голосом вскричала:
        - Смотри-ка, а вот они!
        И правда, за очередным изгибом дорожки показались руины. На лучше остальных уцелевшем фрагменте стены красовалась знакомая девушка на фоне аляповатых пятен алого, коричневого и зеленого цветов. Местные работники постарались, огородив руины небольшой кованой решеткой и убрав разросшиеся кусты и траву. Развалинами остатки церкви выглядеть не перестали, но подход к ним теперь стал менее опасен.
        - Она не стареет, - отметил Доброслава. - Благодаря ему не стареет. Ей уже почти восемьдесят, а выглядит по-прежнему девчушкой. Это поразительно…
        - И грустно, - продолжила за мужа Лера.
        - И грустно, - согласился тот. - Но ведь вышла такая красивая легенда. Художник, хотящий хоть ненадолго воссоединиться со своей возлюбленной и зашифровавший ее последние часы на земле в виде переплетения таинственных знаков. Его нашли тут же, рядом. И это могло быть концом истории, а в итоге, стало лишь предысторией. Разве не здорово? - Доброслав замолк, пока Лера подкатывала его коляску поближе к портрету, а потом попросил: - Лерик, не принесешь мне водички. Пить хочется безумно! Минеральной без газа.
        - Подождешь меня?
        - Конечно. Обязательно дождусь, - муж слабо кивнул, полностью отдаваясь созерцанию картины.
        Прежде чем он скрылся из вида, Валерия заметила, как правая рука Славы выводит в воздухе один и тот же знак. Она не видела его прежде или просто не знала, но символ напоминал «дверь», только без характерной черточки на одной из основных линий.
        Лера дошла до дальнего ларька с минералкой, и хотя через десять метров стоял другой, почти такой же, предпочла встать в небольшую очередь. Бутылка показалась ей обжигающе холодной. Такой же как пальцы трупа.
        Толпу около памятника истории Валерия заметила издалека. Несколько человек попеременно встревоженно вскрикивали. Ни дать ни взять - стая ворон, вспугнутая котом. Какая-то дородная дама в узких джинсах и ярко-малиновой майке закричала:
        - Да вызовите, наконец, скорую! - и тут же первой принялась колотить пальцами по экрану своего сотового.
        Толпа отхлынула в разные стороны, на миг открывая коляску и сидящего в ней мужчину с закрытыми глазами.
        - Мама, а как умер Юрий?
        - А как все умирают? Я отошла за чем-то, а когда вернулась в палату, он уже не дышал. Словно ждал, пока я выйду, чтобы покинуть меня. Знаешь, Лера, иногда мне все еще кажется, что он здесь, рядом. Как бы стоит за тонкой перегородкой, которую я никак не найду. Среди ночи просыпаюсь, зажигаю свет, потому что чувствую его дыхание или до меня доносится его запах. Но стоит свету загореться, как все пропадает. Но иногда я заставляю себя замереть, не открывать глаза, прислушаться внимательнее к той, иной стороне. Как Психея, так жаждущая хоть раз посмотреть на своего Эрота[62 - Псих?я, или Псих? - в древнегреческой мифологии олицетворение души, дыхания; представлялась в образе бабочки или девушки с крыльями бабочки. В мифах её преследовал Эрот (Амур), то она мстила ему за преследования, то между ними была нежнейшая любовь. Хотя представления о душе встречаются начиная с Гомера, миф о Психее впервые был разработан лишь Апулеем в его романе «Метаморфозы».]. И тогда что-то меняется. Не могу объяснить, что именно… да и, скорее всего, все дело в моем разыгравшемся воображении. Но эта перегородка на самую
толику становится тоньше.
        - Думаешь, она есть, эта обратная сторона?
        - Что-то точно, да есть, как это не назови…
        Тупик
        Символ левой руки. Название имеет двоякий смысл. С одной стороны означает окончание, с другой - обнаружение новых, скрытых возможностей, ресурсов, так называемого «второго дыхания». Знак творчества, трансцендентности и связи подсознательного с сознательным, называемой интуицией. Пишется только нейтральными, но очень насыщенными красками: древесной, темно-красном, черной, белой, графитовой и т. д.
        Эпилог 2
        Поезд отходил ровно в двадцать один ноль-ноль, так что у них оставалось еще пятнадцать минут, чтобы проститься. Все утро в городе шел дождь, потом распогодилось, но в воздухе повисла едва заметная, но хорошо ощутимая влага. Вместе с жарой почти под тридцать градусов - смесь убийственная. К закату стало чуть лучше. Солнце перестало так интенсивно греть, влажность чуть уменьшилась, но Даня все равно чувствовал себя тепличным огурцом.
        Он то и дело оттягивал ворот, и украдкой дул то вниз, то вверх: пытался смахнуть прилипающую ко лбу челку. Да еще мать заставила его надеть поверх футболки джинсовую куртку. Мол, в поезде застудится. В любое другое время Даниил начал бы протестовать, но сегодня предпочел вести себя смирно. Ничего, ему осталось потерпеть всего ничего. Минутная стрелка на больших вокзальных часах уже приблизилась к цифре десять. А потом юноша скинет надоевшую джинсовку, а вместе с ней - весь прошлый год. Но сейчас он должен вести себя как образцовый сын. В сотый раз проверить под бдительным надзором матери, взял ли зарядку для телефона, зонт, и хорошо ли запрятал деньги.
        - Оставь рублей триста, остальное положи во внутренний карман, - распоряжалась та.
        - А если не хватит? - влез отец.
        - Тогда расплатится картой. Только смотри, никому ее не показывай. И пин-код не говори. Сейчас ужас сколько всяких мошенников, - продолжала беспокоиться госпожа Рябина. - Лучше по возможности платить наличными. И паспорт, паспорт обязательно при себе всегда носи.
        - Мама, я не маленький, - не выдержал-таки Даниил.
        - И звони, понял. Как приедешь в Москву, сразу же набери мой номер. Или папин. Нет, лучше мне звякни. Твой отец вечно ставит свой на вибрацию, а потом удивляется, почему так много пропущенных. Пень глухой, никогда не слышит!
        - Эй, женщина, как смеешь ты дерзить мне при детях? - В шутку рассердился Виталий Евгеньевич.
        - А не при детях можно? - криво улыбнулась Данина мать. - В общем, ты понял. Обязательно отзвонись, мы будем ждать.
        - Народ, вам не кажется, что уже пора? - подала голос Арина.
        Хоть она сегодня радовала старшего брата. Молча взирала на сборы, которые больше походили на хаотичную беготню по всему дому, и изредка зачитывала очередной пункт из огромного списка вещей, которые Даня должен был взять с собой. Вещи в ужасе прятались и не желали находиться. Мать злилась, отец смотрел на все с каменным лицом, получал нагоняй от жены и с ворчанием подключался к поискам то кипятильника, то дождевика, то брюк. В квартире творился форменный хаос, но Арина мужественно продолжала молча вычеркивать один за другим пункты списка, не подавая вида, как ей все это осточертело. В конце концов, рассудила она, проводы брата в институт случаются один раз в жизни. И после окончания школы так придется насаться уже ей, Арине.
        Первое время после того, как пришли результаты экзаменов, девочка была ужасно взволнована. Теперь очередь в ванную по вечерам и утрам сокращалась на одного человека, а для ее гелей, скрабов и шампуней освобождалось место в шкафчике. Плюс никто не будет ворчать, если днем Арине захочется посмотреть телевизор. У брата была дурная привычка делать уроки в гостиной, и смотреть любимые передачи приходилось частенько в повторе поздним вечером или отыскивать записи в интернете. Как не крути, а выгода от отъезда брата была очевидна. Но чем ближе приближался день расставания, тем чаще Арина ловила себя на мысли, что не очень-то этому рада. Она тщательно прятала в себя недопустимые для четырнадцатилетнего подростка чувства, но когда Даня схватил свой чемодан и в последний раз сказал: «Ладно, пойду я», - не выдержала и разревелась как маленькая.
        - Э, ты чего? - опешил Даниил.
        - Ты же приедешь к нам на седьмое ноября? - сквозь слезы спросила Арина.
        - Наверное, нет, - обманывать сестру было бы подло.
        - А на новый год?
        - Тоже вряд ли. У меня будет сессия.
        - Милая, в институтах каникулы только в конце января, - пояснила мама.
        - Но ты же будешь нам звонить? - Продолжала ныть сестра.
        - Конечно, буду. Каждый день буду. И звонить, и писать. Вот такие письма! - Даня развел руки, показывая какие длинные сообщения он собирается строчить.
        - С фотографиями! - Шмыгая носом, непререкаемым тоном попросила Арина.
        - Я по скайпу буду связываться, - нашел вариант получше брат.
        - Ладно, - согласилась девочка. Потом слезы с новой силой заструились из ее глаз. Чтобы окончательно не опозориться, она тут же добавила: - Проваливай тогда в твой Новосибирск. И если вернешься хоть с одной четверкой - прибью, понял?
        - Понял, - серьезно подтвердил Даниил и криво улыбнулся. - Тогда и ты, того… чтобы без медалей с соревнований не возвращалась, ага?
        - Ага, - такого поворота Арина не ожидала.
        - Ну, раз все обещания даны, пора и в путь! - Хлопнув в ладоши, объявил Виталий Евгеньевич.
        - Сынок! - Пришел черед слезотечения у матери.
        Даня выдержал крепкое родительское объятие, пожал руку отцу и спешно направился на посадку. Когда он протягивал проводнице паспорт и билет, та обожгла его недовольным взглядом. До закрытия дверей осталось всего пара минут. Даня в последний раз обернулся в сторону матери, вытирающей платочком слезы, и обнимающего ее отца, потом перевел взгляд в сторону здания вокзала. Ему показалось, будто там, вдалеке ему кто-то прощально машет. С такого расстояния разглядеть точнее было невозможно. Да и ему ли?
        Рябин поправил на плече лямку своего рюкзака и стал протискиваться через узкий коридор вагона.
        Когда поезд тронулся, Антонина Шаталова опустила руку и посмотрела на небо, на котором уже разгорались первые звезды. И лишь на западе, далеко-далеко оно оставалось розоватым. И над самым краешком горизонта проплывало белое облачко, похожее на ангельские крылья.
        Эпилог 1
        Тату-салон «Чернильный дракон» Лера выбрала всего по двум причинам: он располагался ближе всего к дому, да и отзывы в сети радовали. Посетители хвастали своими новыми рисунками на всевозможных частях тела и хвалили салон за чистоту и индивидуальный подход к каждому клиенту. К тому же в рекламном проспекте, доставшемся Валерии, было написано: «Делаем татуировки по вашему эскизу». Проспект ей сунула одна ушлая девица, которая сама могла служить живой рекламой любого тату-салона: рисунки украшали не только ее руки и шею, но и перетекали на лицо и часть выбритой макушки. Сначала Лера шарахнулась от девицы, потом, пройдя несколько шагов, развернулась и протянула руку:
        - Давайте.
        - Каждую вторую субботу месяца в нашем салоне проходят мастер-классы, приходите, - с затверженной улыбкой на темно-вишневых губах поспешила проинформировать промоутер.
        Какой-то замысел, пока неопределенный и туманный, начал зарождаться в голове у Валерии. Она и сама до конца не поняла, почему передумала, зачем взяла проспект. Это было не в ее характере: резко менять стиль в одежде, прическу или срываться с места в поисках приключений.
        Лера была семейным человеком, принадлежащий к той категории людей, которые все тщательно взвешивают и продумывают, прежде чем приступать к действию. В магазин - со списком. В путешествие - с заранее купленными билетами, собранными за месяц до отъезда чемоданами и не дальше, чем за пятьсот километров от родного города. И дело вовсе не какой-то неподвижности, медлительности или нерешительности. Просто жить вот так: по плану, по расписанию было для Валерии проще.
        Но теперь от ее семьи ничего не осталось. И не стало человека, с которым можно было планировать каждый шаг их совместной жизни. Только не заполняемая дыра в сердце и куча свободного времени. Если раньше Лера торопилась с работы домой, чтобы приготовить ужин, убраться и просмотреть тетради учеников до прихода Доброслава, то теперь она старалась как можно дольше задержаться в школе. Потому что дома было невыносимо. Потому что дома находились вещи Славы: его кружка, его книги, все, что она так и не смогла уложить по коробкам. А еще прятались воспоминания, и стоило пересечь порог, как они всей стаей набрасывались на Леру и рвали ее на части, пока она, ослабевшая, не забывалась коротким и беспокойным сном.
        Потому-то, пока не похоладало, женщина бесприютно бродила по улочкам. Заходила в магазины, все, без разбора, смотрела на товары и ничего не покупала. Гуляла между домов, пока тьма не опускалась на город, а в окнах, наоборот, не загорался свет. Потом впотьмах добиралась до квартиры и садилась за работу. Писала планы уроков, черкала красной ручкой чужие ошибки и часто так и засыпала: сидя, склонив голову на стол.
        Однажды Люда не выдержала и, буквально зажав подругу в темном углу, сунула ей визитку знакомого психолога.
        - Ты не должна одна справляться со своим горем. Сходи к ней, прошу.
        - Хорошо, - вяло пообещала Лера, сунула визитку в карман и тем же вечером отправила ее в мусор.
        Потому что знала: только она одна и может справиться. Никакой психолог не смог бы понять того, что творилось с ней сейчас. Сидящий в инвалидной коляске Слава, а вокруг него толпа. Валерия снова и снова просыпалась от этого сна. В нем Доброслав то вдруг открывал глаза, и как ни в чем не бывало, вставал, подходил к жене и заключал ее в объятия.
        «Шутка, я просто пошутил, а ты испугалась!» - слышала Лера над ухом.
        Но чаще Слава так и оставался сидеть там, окруженный взволнованными людьми. И когда она делала шаг к нему, руины церкви отодвигались от нее. Чем быстрее она бежала, тем дальше и дальше они казались. И хоть вместе с руинами удалялась и коляска с мужем, Валерия ясно могла рассмотреть его улыбку.
        Она не знала, какой из этих снов хуже. Но при пробуждении задавадась одним и тем же вопросом: «Где он сейчас?» Не физически. Тело Доброслава покоилось в земле в темно-коричневом гробу. Но Лера не верила, что после смерти от ее мужа осталось лишь оно. Ни мать, ни отец Валерии не были верующими; дочь выросла такой же. Даже само слово «душа» для нее не несло никакого конкретного смысла и являлось скорее формальным отражением чего-то непонятного, противопоставленного рассудку.
        Но и смириться с тем, что смерть стала окончательной инстанцией для мужа, Лера не могла. Ее Доброслав был больше, чем кости и мышцы, кожа и нервы. Во всяком случае, он был их совокупностью, но ведь целое - это нечто большее, чем сумма составляющих его элементов?[63 - Холизм - в широком смысле позиция в философии и науке по проблеме соотношения части и целого, исходящая из качественного своеобразия целого по отношению к его частям. В онтологии холизм опирается на принцип: целое всегда есть нечто большее, чем простая сумма его частей. В более узком смысле под холизмом понимают “философию целостности”, разработанную южноафриканским философом Я. Смэтсом, который в 1926 ввел и термин “холизм”.] И эта разница или разность теперь была утеряна для Валерии, но продолжала существовать, пребывать, находиться где-то еще. В ином измерении, на небесах или в чистилище, или на той стороне, недоступной для живых.
        При этом Валерию ни разу не посетила мысль о самоубийстве. Удивительно, но потеряв все, она по-прежнему хотела жить. Даже не так - она цеплялась за жизнь любыми средствами. У Леры пропал аппетит, но она всовывала в себя еду через силу. Сон не шел, но она старалась спать хоть шесть-семь часов в сутки. Она не боялась смерти как таковой, но пугалась мысли, что ее не-жизнь затянется надолго.
        Предречение Сандерса также сыграло свою роль. Несколько раз Валерия намеревалась поговорить с художником, но каждый раз откладывала разговор до более подходящего случая. Сама не зная, что именно хочет спросить, и что ждет услышать в ответ, продолжала раз за разом набирать номер Романа, а потом сбрасывала звонок. Он же ни разу ей не перезвонил.
        И вот, спустя почти год после похорон Доброслава, в руки Лере попался рекламный проспект. И надпись: «Делаем татуировки по вашим эскизам». Четыре слова, написанные обычным шрифтом, а пятое словно процарапано на поверхности бумаги. Как руны. Или знаки… Те самые, с помощью которых Валерия открыла для Славы ворота. Те самые, которыми она…
        - Не убила, - опередила саму себя женщина. - Не убила. Прекратила мучения.
        Знаки не убивают. Так сказала ей Алиса Григорьевна. Они расслабляют, заставляют психику работать в ином режиме, освобождают. Две недели Слава послушно выписывал их строка за строкой, и почерк его постепенно становился все тверже и увереннее. Лера тогда даже обрадовалась: вот оно - лекарство. Но ничего больше не изменилось. Любимый по-прежнему сидел большую часть дня, уставившись в одну точку. Но теперь не в окно, а на тетрадочный лист. Казалось, это не он ведет ручку по бумаге, а ручка управляет его пальцами. И знаки возникают на клетчатой поверхности сами по себе. Нет, они не лечили. Просто не могли снова реанимировать отмершие клетки, одеть нервные волокна в миелиновую оболочку, связать между собой разрушенные связи. Но то, что пока оставалось в рабочем состоянии, знаки заставляли сбросить ненужный груз мыслей, стремлений и воли. Заставляли уйти, отключиться, сдаться. И Слава подчинился.
        Отложив проспект в сторону, Лера набрала уже выученную наизусть комбинацию цифр, впервые удивившись неожиданному совпадению. Раньше она не придавала этому значению, но последние шесть из них соответствовали дате их первой с Доброславом встречи: один, пять, ноль, два, ноль и пять. И это открытие впервые вызвало у женщины улыбку.
        - Ноль, пять, - вслух повторила она.
        Гудки. Один, потом второй. А потом Сандерс сбросил вызов. Лера собралась снова позвонить, но тут телефон запиликал, оповещая, что пришло сообщение. Всего три слова: «Небейте эти знаки». И фотография с рисунком… с эскизом. Лера покачала головой и снова придвинула к себе рекламку. Она собиралась записаться к мастеру из «Чернильного дракона» сегодня же.
        По телефону ей ответил вежливый молодой человек, представившийся Климом и пообещавшим «сделать все в лучшем виде». Лера не знала, что конкретно надо уточнять у тату-мастера. Она ведь раньше не делала наколок. Один раз, правда, сходила в салон проколоть вторую дырку в ухе. Но это было еще в институте, да и тогда за нее говорила Янка. Именно после того похода вялая страсть к авантюрам окончательно покинула Валерию. Ухо она, к слову, так и не проколола. Пока сокурснице протирали мочку спиртом и готовили пистолет, Лера успела передумать.
        Но теперь все было иначе. Теперь она не повернет назад. Ей нужна эта татуировка, как клеймо, как замок, запирающий ту часть жизни, что навсегда будет принадлежать Доброславу. В ней будет и обещание, и напоминание. И текст их истории, и пресловутый «the end» в конце нее. Валерия остановилась перед входом, задрала рукав куртки, и посмотрела на идеальное полотно кожи. Скоро на нем будет красоваться переплетение Шиллевских «букв», составляя понятную только ей фразу. Как в знаменитой рок-опере…
        «Я тебя никогда не забуду. Я тебя никогда не увижу»
        - И я буду счастлива, - толкая дверь тату-салона, впервые пообещала Лера.
        Эпилог 3
        Все на свете движется по кругу. Ну, или по спирали, если верить некоторым немецким умникам[64 - Таким, как Г. Гегель, Ф. Маркс и Ф. Энгельс]. Принимая во внимание происходящие за последние год события, поверить им можно было не только в этом.
        Осторожно поправив под платьем лямку бюстгальтера, я вошла в заполненный светом зал. Все выглядело почти так же, как я запомнила: нежно-бежевые стены, высокие потолки с лепниной - наследие от советской помпезности. И экспонаты. Десятки скульптурных композиций и картин, мастерски расставленных и развешенных по стенам, так, чтобы еще больше поразить воображение зрителей. Идущая за мной Наденька восторженно охнула - взгляд подруги наткнулся на одну из последних работ Сандерса… Полотно, и правда, поражало как размером: почти два метра на полтора, совершенно не характерным для Романа, так и содержанием. Белоснежное поле, с которым почти сливалось тревожно-серое небо и полоска редкого леса. На переднем плане, словно тряслись от холода черные остовы деревьев, отгораживающие от смотрящего останки какого-то строения. Но главное действующее лицо, если можно так выразиться, осталось за пределами картины. От него, точнее, от нее, осталась лишь тень на снегу да цепочка следов.
        На сей раз Роман ничего не пытался внушить зрителю, не задавал никаких загадок и не пытался манифестировать какую-то побитую молью идею. Все просто: снег, облака, - унылый пейзаж, от вида которого тебе самому становится немного тоскливо. В нем я едва смогла узнать «Парк пионеров» до того, как он стал парком, а являлся всего лишь живописной окрестностью крохотного городка. И руины, еще не выкрашенные Алексеем Куликовым, и темные рытвины в снегу, и мрачная, холодная палитра - все говорило о недавно произошедшей трагедии.
        - Пойдем дальше, - чуть поморщилась Наденька. Я невольно улыбнулась.
        «Ты хочешь отбить им все желание уже при входе?» - вспомнился мне вопрос Егора, заданный около трех недель Роме.
        «Я хочу научить их видеть», - парировал тот.
        Но Надя не видела. Точнее, не желала «рассматривать отдельное произведение без общего контекста». Скандальная слава Сандерса как провокатора от искусства сыграла с ним жестокую шутку. Он не имел права создать что-то простое, что-то, не играющее на нервах у публики. Потому-то эта выставка и стала таким вызовом. Как для зрителей, так и для Романа. Для него даже в большей степени.
        В последнюю неделю он почти не спал и постоянно названивал то сестре, то своему учителю. Я так и не поняла, в какой момент они снова сошлись, но теперь между бывшим учеником и Львом Николаевичем царило прежнее взаимопонимание. А еще он рисовал. Много. Когда бы я ни пришла к Роману, а теперь у меня свой ключ от его дома, он либо сидел в мастерской, либо творил на террасе. Почти четыре месяца Сандерс делал наброски, грунтовал, писал и поправлял. А когда не был занять очередной картиной маслом, то брался за акварель. Под его рукой расцветали сады, улицы наполнялись людьми, и неведанная, виденная лишь им, художником, жизнь во всех ее проявлениях вырывалась из потустороннего мира грез. Обычно я садилась рядом на низкую скамью и молча наблюдала за работой Ромы. Но иногда он позволял помочь себе, и тогда я принималась варить кофе, смешивать краски или зачитывать вслух какую-нибудь книгу или газету. Почему-то во время рисования Сандерс не любил никаких посторонних звуков: ни телевизор не включал, ни музыку не слушал. Но мой голос, как утверждал сам Рома, успокаивал его темную сторону.
        - Наверное, в нем есть что-то такое… некая частота или модуляция, которая ослабляет ее - эту неконтролируемую силу. Слушая тебя, я могу без боязни смотреть по сторонам, я вижу мир таким, как он есть, и ни один беспокойный дух не вселяется в мои мысли.
        И действительно, свои приступы или выпадения, Рома стал контролировать гораздо лучше. Он все чаще снимал чудаковатые очки, а в его картинах появлялось все больше желтого цвета. Это не было полным выздоровлением, и даже не путем к нему. Скорее, та многолетняя борьба с собственным даром наконец начала приносить первые плоды. Я видела, как тяжело порой приходится Роме. Зная его тайну, я теперь замечала любые проявления, связанные с ней. И когда он резко замирал посреди разговора, и когда без предупреждения запирался в спальне и по целому дню не выходил оттуда, уже не пугалась, а просто принимала это как есть.
        Отчасти дело было и во мне самой. В моей травме. В том, что я тоже не могла позволить себе многого. И, иногда, просыпаясь от очередного удушливого призрака прошлого, я вспоминала серые глаза Сандерса, наполненные печалью и усталостью в тот момент, когда видение чужого будущего покидало его. Я по-прежнему не могла ездить в такси, хотя панические атаки сделались гораздо реже. На прикроватной тумбочке в моей обновленной спальне лежала непременная пачка успокоительного, и я знала, что на тумбочке Романа лежит ее сестра-близняшка. А рядом какая-нибудь книга по искусству и небольшого формата альбом для скетчей.
        - Ты что, как Дали, делаешь зарисовки своих снов? - однажды спросила я, пытаясь поразить Романа своими познаниями.
        - Нет, - покачал тот головой. - Но почему-то у всех идей есть одна дурная черта: они приходят именно тогда, когда ты не в состоянии их немедленно реализовать. Потому-то приходится хотя бы записывать пришедшее в голову, чтобы оно не потерялось. Ибо у самых лучших из идей есть еще одно отвратительное свойство. Они появляются и молниеносно исчезают, словно преступники, старающиеся затеряться в серой толпе повседневных рассуждений и бытовых забот.
        - Как и лучшие высказывания, - развеселилась я. Иногда Сандерс произносил нечто такое, что хотелось затвердить на всю жизнь. Но философское настроение тут де пропадало, а высказывание так оставалось незафиксированным.
        Мы с Надей прошли дальше, двигаясь от входа в глубину галереи. Подруга, явно разочарованная первой картиной, теперь старалась пролететь мимо уже виденных работ, и выискивала нечто-то грандиозное, как в размере, так и в спорности. Я же, наоборот, готова была прилипнуть к каждому рисунку, к каждой инсталляции или поделке. Сами экспонаты меня волновали мало, меня влекла частичка самого автора, его отпечаток в любой из них. Соотнося истории Ромы о детстве и юности с выставленными экспонатами, я словно вновь и вновь читала его биографию.
        Подруге приходилось постоянно подгонять меня, но около одной картины я будто завязла в зыбучем песке. Сравнение тут будет более чем уместно, ибо на картине расстилалась пустыня. Огромные барханы, напоминающие оранжевые горы, палящее солнце и караван верблюдов, бредущих от одного угла картины к другому. Я видела эту композицию на стадии подготовки, и помнила, как Сандерс тогда сказал: «Это будет сюрпризом. Хочу создать из этой картины небольшой аттракцион».
        - А это что? - обратила мое внимание Надя на занавешенную темной тканью рамку рядом с «Простотой пустыни».
        Я пожала плечами. Рома не был бы собой, если бы не устроил какую-нибудь каверзу. Приподняв материю, Надя недоуменно сдвинула брови. Чуть подвинув подругу плечом, я заглянула за темный покров. А там устроители разместили небольшой плоский экран, транслирующий отрывок старого документального фильма. В нем ветер взмывал пески, переносил их с места на место, и среди этой желтой поземки двигалось несколько животных в сопровождении ярко наряженных бедуинов. Звука не было, но под экраном висела табличка с надписью: «Истинная любовь - такая же фантазия, как и выдуманный верблюд. И даже увидев верблюда живого, ты не перестаешь восхищаться собственной выдумкой».
        - И что он хочет этим сказать? - растерянно спросила Надя. - Что истинная любовь - это фальшивка? Что мы обманываем сами себя?
        «Пустыня так не походила на все, что я видел, пока рос, что мне стало интересно, как и тебе: а так ли оно?» - пришли мне на ум когда-то сказанные художником слова и его рассказ о детских объяснениях сестры.
        Я не сомневалась, что на экране сейчас крутятся кадры из той самой, вдохновившей маленького Ромку на рисунок, передачи. Теперь он был повторен в более качественном исполнении уже взрослого человека. Человека, если не своими глазами видевшего пустыню, то хотя бы больше знающего о ее жителях.
        И раз Сандерс сделал эту табличку и оригинальное «пояснение» в виде видео отрывков, значит, в самой картине должен быть какой-то подвох. Это Сандерс. У него не может быть просто. Во-первых, потому что полностью отойти от амплуа странноватого создателя всякой напыщенной дребедени он вот так, сразу, не мог. К тому же простое документирование обыденных вещей стало скучным и самому автору. Поэтому, так и не ответив Наде, я приступила к поискам ожидаемого подвоха. Небо было обычным, песок был написан отлично, даже по фактуре очень походил на настоящий (я специально потрогала краешек картины, не защищенный ни стеклом, ни кучей предупреждающих знаков), но вот верблюд…
        - Чему ты улыбаешься? - глядя на меня, как на сумасшедшую, пристала Надя.
        - А ты знала, - включилась я в игру, начатую Ромой, - что горбы у верблюда похожи на рюкзаки. И когда животное долго голодает, они лишь чуть-чуть уменьшаются, но формы не теряют.
        - Что-то такое слышала, - протянула подруга.
        - И все же мне жаль, что не существует безгорбых верблюдов, - услышали мы голос за спиной.
        Надя тут же подобралась, попыталась незаметно нацепить восхищенную улыбку, мне же не пришлось производить со своим лицом никаких манипуляций. Рома был верен себе: небрежно расстегнутая рубашка с закатанными рукавами, щегольские очки на крупном носу, за которыми прятались напряженно прищуренные глаза.
        - Привет, - поздоровалась я. Не чтобы подчеркнуть близость с художником. Просто захотелось его поприветствовать.
        - Ну, вообще-то, лама - это почти тот же верблюд, - влезла Надя.
        Рома никак не отреагировал на ее замечание. Вместо этого, подхватив нас обеих под руки, предложил:
        - А не желают ли дамы, чтобы я лично провел для них экскурсию?
        Дамы желали. Еще как. Всю дорогу Сандерс сыпал шуточками, но я чувствовала, как потеет его ладонь, хотя кондиционеры работали на полную мощность. Каждая работа сопровождалась коротким замечанием, в корне отличающимся от справки в каталоге. Именно в него то и дело ныряла глазами Надя. Уличив ее в этом постыдном занятии, Роман бесцеремонно вырвал каталог из рук подруги:
        - Все, что там пишут - для так называемых профессионалов. Коллекционеров, выкладывающих сотни тысяч за любую модную безделушку, искусствоведов и теоретиков, которые сами никогда не сделали ни одного наброска. Рамки, границы, призванные расположить, классифицировать и хоть как-то объяснить то, что объяснению подвергаться не должно. Единственный человек, знающий, что на самом деле хотел сказать - сам автор. Никто более.
        - Хорошо… тогда можно задать вопрос? - эхом прошлого прозвучал вопрос Наденьки. - Что значит та картина с пустыней, и причем здесь какие-то непонятные кадры из… я так понимаю, телевизионной передачи?
        - Хм… - притворно задумался Рома, даже подбородок погладил, словно профессор, читающий лекцию. - Если вы успели заметить, картина довольно масштабна, но идущие по ней звери совсем небольшие. Все остальное пространство полотна занимает песок. Таким образом я хотел подчеркнуть бескрайность пустыни, ее безжалостность и беспомощность человека перед такой суровой природой…
        Я слушала Рому, и догадывалась: все, что он говорит - это правда. Но не вся и не главная. Истинный же смысл заключался вовсе не в живописных приемах, не в том, как Сандерс использовал настоящий песок, чтобы придать картине нужную фактуру, а в верблюде, идущем в хвосте каравана. В том, что морда у него была слишком вытянута, а лапы - коротковаты. И в том, что под разноцветной попоной, покрывающей его спину, не было горбов. За них зритель легко мог принять наваленные рюкзаки. Часть выдумки, такой обожаемой Ромой в детстве, проникла на тщательно прорисованное полотно, больше похожее на фотографию.
        - Я нашла его, - не прерывая лекции, шепнула я на ухо художнику. И заметила, как уголки его губ невольно поднялись вверх. - Он очень крутой.
        Мы углублялись все дальше. Рядом с нами появлялось все больше людей. В конце концов, Сандерсу пришлось извиниться и оставить нас на некоторое время. Надя тут же пристала ко мне с расспросами, что значит эта вот статуэтка и почему вон на той картине у мужчины ослиные уши. Но больше всего ее интересовали работы, казалось бы, без всякой загадки. Простые лица, почти бытовые сюжеты, будто срисованные из повседневной жизни. Я замерла напротив одной из них не в силах пошевелиться.
        - Что? Пойдем дальше, - потянула меня за руку Надя. - Или тут тоже какой-то скрытый смысл.
        - Никакого, - пробормотала я в ответ. - Просто дети, стоящие около железнодорожного переезда. Просто дети.
        Кажется, я отошла от картины спустя целую вечность. Быстрые мазки, чуть неточная линия горизонта. Поезд, похожий на древнее чудовище и группка детей, окруживших скукожившуюся фигурку в центре. Я видела ее лицо на старых фотографиях, я встречала ее в жизни. Алиса. Сначала мне показалась, что Сандерс вытащил одну из своих чердачных затворниц, но позже поняла - это новодел. Под картиной висело название: «Счастливое спасение», но рядом на отдельной табличке была вырезана очередная цитата: «Я видел смерть. Я жил продолжившейся жизнью. Я - и то, и другое. Я - выбор, и его последствие».
        Третью, и последнюю табличку мы с Надей обнаружили перед самым выходом. Она висела около очередной, на первый взгляд, простой картины. Симпатичный светловолосый юноша, танцующий в каком-то клубе с девушкой. Сандерсу удалось передать то ощущение свободы, драйва и какой-то легкой бесшабашности, присущей большинству подобных вечеринок. Девушка на картине чем-то напоминала мне кого-то, кого я никак не могла вспомнить. Темные волосы, изящная фигура и стального цвета глаза. А вот парня я знала наверняка. Хоть Рома и пытался скрыть его, но явное сходство с бывшим учеником моей соседки по площадке все равно проглядывалось.
        - «Если бы ангелы знали о своем падении, они отрезали крылья. Но дело-то как раз в крыльях, а не в ангелах», - вслух зачитала Надя. - Эм… я не вижу тут ни одного ангела. Да и демона, впрочем, тоже. Ладно, пойдем лучше. Что-то твой дорогой Рома поизносился. Я надеялась увидеть нечто вроде «Лестницы амбиций», а приходится смотреть на каких-то танцующих мальчиков.
        - Иди, - позволила я. - А я, пожалуй, задержусь.
        Надя что-то неопределенно профыркала и, скоро попрощавшись, удались в сторону выхода из галереи. Вовремя. Расправившись с остальными гостями, и надавав приказов, ко мне уверенной походкой спешил художник.
        - Поздоровалась? - иронично кивнув в сторону картины, поинтересовался он.
        - Значит, у Дани все хорошо?
        - Последний раз я видел его на вокзале. Он раздумывал, не остановить ли поезд, но вовремя взял себя в руки, - то ли в шутку, то ли всерьез заявил Роман. - Вот, хотел тебе отдать уже давно, но все как-то случая подходящего не находилось.
        - Кто это? - взяв из рук Сандерса помятый файл, я с интересом уставилась на снимок какой-то женщины.
        - Это ты, - теперь в голосе мужчины почудилось что-то похожее на торжество. - Помнишь, я как-то говорил, что в зеркалах мы видим вовсе не себя?
        Я честно попыталась припомнить. Кажется да, было такое.
        - Это твое обработанное отражение. Я просто чуть сместил свет и немного прибавил резкости и контраста. Клянусь, никакого фотошопа. Ну, как тебе?
        - Не уверенна, - честно признала я. - Вроде похоже на меня, но… я выгляжу иначе.
        - Знаешь, даже если моя выставка провалится, буду утешать себя мыслью, что смог поразить тебя, - снимая очки, признался Сандерс. - Так или иначе, своего я добился. Этот зал, мои работы, все эти журналисты… Цена за это заплачена достаточная. А теперь не хочешь ли ты сбежать отсюда?
        - Сбежать?
        - Да. Я тут подумал, почему бы нам не заглянуть в «Единорога и вепря». Сделаешь за меня заказ, а то ребрышки уже надоели.
        Я не выдержала и засмеялась.
        Он был прав. Надо было попробовать что-нибудь новое. Самое время.
        31.10.18 - 25.06.19
        Послесловие от автора (Или краткая история создания романа «Знак обратной стороны»)
        Начиная писать эту книгу, я совершенно не предполагала, во что все выльется. Первоначальная задумка была далека от формата романа и представляла собой три отдельных довольно коротких рассказа, объединенных одной темой. Первый должен был повествовать об учительнице, влюбленной в своего ученика, но скованной как нормами морали, так и профессиональной этикой. Героем второго становилась супружеская пара, переживающая не лучшие времена. Художник, вынужденный рисовать не то, что хочется - вот основной персонаж третьего рассказа. Я задавалась целью поставить в них вопросы, вроде: как может поменяться решение человека, когда его коснется беда, какие последствия могут быть у выбора, что, если человек пойдет против мнения большинства? И так далее, и в том же духе. Довольно банальные вопросы, освещенные, я думаю, в огромном количестве произведений.
        Но я не желала быть категоричной. Наоборот, хотелось показать, что любой выбор имеет как свои преимущества, так и недостатки. Но… для этого недостаточно было написать линейную историю. Нужна была «фишка». Немного подумав, я пришла к выводу, что обычный сборник поучающих историй - это не то. Вставала необходимость объединить три рассказа в одно повествование. Самый простой способ: сделать героев знакомыми, соседями, дальними родственниками и т. д. Такой ход уже мною применялся, но не в рамках одной книги, а для связи сразу двух романов: «Ожидания» и «Туч и солнце». Но тут нужно было больше связей, и чтобы эти связи не стразу бросались в глаза.
        К тому же, как показать ту самую, обратную сторону выбора? Опять же, можно закончить каждую историю двумя финалами. Но такое решение в лоб и трудоемко (пришлось бы фактически писать шесть историй), и запутано для читателя. Да и как стройно привязать альтернативный финал ко всему содержанию?
        Я свято верю, что всему нужен свой Обоснуй. Если речь о перемещениях во времени, то перемещения эти должны совершаться по определенным правилам. Если герой козел, так он козлом и останется, хоть что с ним делай. Волшебное превращение злодея в спасителя мира за три минуты до финала, на мой взгляд, чистой воды надувательство.
        Для меня написание книги чем-то похоже на приготовление супа. Наливаешь в кастрюлю определенного объема воду, кладешь картофель, морковь, лук. А дальше начинается самое интересно. В зависимости от того, какой именно суп тебе нужен, приходится либо крошить капусту, либо класть крупу, либо кидать еще что-то. Солить, перчить, иногда добавлять масло. Готовлю я примерно также как пишу, не в том смысле, что плохо (я про готовку, если что), но очень люблю и там, и там экспериментировать по ходу процесса. А потому рисовая запеканка на выходе превращается порой в рисовые оладьи. Было однажды и такое. А три отдельных рассказа с довольно обыденным сюжетом - в роман с элементами мистики и фантастики.
        Именно мистика мне и помогла в этот раз. «Видения!» - осенило меня. Прием надежный, как немецкий автомобиль и хоть немного затасканный, зато довольно простой в исполнении. Но это в теории. На практике возвращаемся к нашему любимому Обосную. Просто так видения ни у кого не возникают. Причины, если верить классикам жанра, могут быть самыми разнообразными: от травмы головы до божественного избрания. С божественным избранием я лично разобралась в предыдущей книге, а что касается травм головы, то с ними прекрасно справляются другие писатели, намнооого круче.
        Книга для меня начинается не с замысла. Не с общего плана. В мою голову не приходят мысли типа: «Я хочу написать о том-то и том-то». Это, скорее, второй этап. На первом же мне являются отдельные картины. Кусочек сцены, часть диалога. Это касалось и «Ожидания» (девушка с размазанной тушью курит, сидя на подоконнике поздним вечером), и «Туч» (усыпанный желтыми листьями сквер и идущий по нему рыжеволосый парень). Иногда сцен несколько, и чаще всего они являются отправной точкой, которая со временем трансформируется, но обязательно включается в окончательный текст книги. Так было и с данным романом. Мне явился мальчик, сидящий за столом. Над ним висело зеркало, отражающее картину. Это был ключ ко всему. Та самая трещина, разрушающая плотину, чтобы бурлящая река вдохновения и фантазии снесла все остальное.
        Не скажу, что это стало самой тяжелой частью работы, но на разработку «алфавита Шилле» и всю его предысторию я потратила приличное количество времени. Опять же, недостаточно просто обозначить «знаки, похожие на иероглифы» или «какие-то пересекающиеся линии». Мне нужно было самой четко представлять, какие они - эти завитушки, их значение и схему построения. В свое время я почти сломала мозг, пытаясь управиться с Вероятностями в романе «Синие лампы темного мира». На помощь мне тогда пришла теория мультивселенной и рассуждения о нелогичной концовке второго «Терминатора». В данном же случае я старалась полностью отойти от любых фантастических явлений и придать истории большую достоверность.
        Сразу оговорюсь, в психологии и психиатрии я полный профан. Но сама идея перепрограммируемой психики - не так уж и невероятна. Те же фокусники-менталисты пользуются различными приемами, чтобы заставить зрителей выбрать нужную карту или загадать определенное число. Немного внушения, и вуаля! Зрители послушным стадом овец делают ровно то, что задумал жулик. Если человеку девяносто девять раз сказать, что он свинья, на сотый раз он хрюкнет. Это, конечно, не совсем правда, но доля истины в поговорке есть. Чтение мантр, перебирание четок - это повторение одного и того же с определенной частотой. В книгах по медитации для новичков советуют следить за своим дыханием, сосредоточиться на нем. Гипнотизеры также пользуются определенным ритмом, когда уговаривают пациента уснуть, или раскачивают перед ним часы. Многократное соблюдение определенных ритуалов создает привычку. Короче говоря, теория знаков Шилле пусть и не совсем реальна, но все же, я надеюсь, имеет под собой некий фундамент.
        Итак, у меня уже имелась кастрюля и первоначальный набор продуктов, то есть идея и формат, в котором книга будет написана. Три параллельно идущие истории, которые в конце должны были практически слиться в одну благодаря взаимосвязям отдельных персонажей. На роль «ответственного за магию» был выбран художник, как существо самое чувствительное. Концовки всех трех историй были придуманы (я никогда не начинаю книгу, не продумав ее концовки), и клавиши ноутбука начали весело щелкать. Примерно к середине романа стало понятно, что первоначальная задумка настолько эволюционировала, что перестала вовсе быть похожей на себя. Вместо трех равноправных историй выходила одна с двумя ответвлениями. И главным персонажем стала вовсе не несчастная Валерия, и не Людмила, пытающаяся спасти своего ученика, а Сандерс. Он превратился в паука, сидящего в центре паутины, связывающей всех героев воедино. И все же менять общий план романа я не собиралась, поэтому его части так и остались озаглавлены: «1/*», «2/*» и «3/*».
        Частый вопрос, задаваемый писателям всех мастей и уровней, звучит так: «Какой персонаж ваш самый любимый?» Кто-то говорит, что нельзя выделять любимчиков вообще. Кто-то, что ему нравятся вовсе не герои, а антигерои. Я, скорее, отношусь к числу тех, кто все же имеет фаворитов. Правда, любовь эта порождена вовсе не схожестью мировоззрения или легкостью описания того или иного характера. Скорее, я смотрю на своих персонажей со стороны, а не изнутри. Так, в тех же «Тучах» моим любимчиком был Глеб, хотя большинство читателей под конец книги плевались от него, называя едва ли не «скотиной» и «сволочью». Я не разделяла его точку зрения касательно многих вещей, иногда он бесил меня своими поступками… но не любить эту «апельсинку» я просто не могла. Примерно то же происходило и при написании «Обратной стороны». Если к большинству действующих лиц я относилась равнодушно, то Даня стал для меня настоящим объектом обожания. И это самое обожание транслировалось с помощью рассуждений Шаталовой и Часовчук.
        Кстати, о трансляциях. Точнее о гласе автора в романе. Думаю, ни одно произведение не обходится без того, чтобы автор вложил в уста какого-нибудь героя свои собственные мысли. Иногда размышления писателя озвучивают сразу несколько из них, но обычно находится один, наиболее близкий ему по духу. Таким вот рупором для меня стал Сандерс. Но не стоит, впрочем, считать, что все им сказанное - авторское мнение. И творить разных чудиков вроде Уродливого котика, я бы не стала. Если бы, конечно, умела рисовать.
        Еще одной темой книги, наряду с проблемой и последствиями выбора, стала тема искусства и отношения к нему разных людей. Мне часто приходится слышать вопрос: «А он рисовать-то умел?» - по отношению к картинам Шагала, Матисса, Сезанна и прочих классиков постимпрессионизма, супрематизма, фовизма и «прочих измов». Даже слишком часто, и вопрос этот мне порядком надоел. Да. Они умели рисовать. Но умение рисовать - это еще не все. Если вами выучены все правила родного языка, это вовсе не означает, что вы сможете написать хотя бы хорошую повесть. А знание нотной грамоты не делает из вас выдающегося композитора. Кроме умения срисовывать яблоки и виды из окна нужна креативность. И пусть это слово заезженное, и все чаще употребляется в негативном ключе, но именно оно наиболее полно отражает главное в искусстве - способность оригинально мыслить, создавать нечто новое, привносить свое «я» в ту или иную сферу жизни. При этом оригинальность и эпатаж лично для меня понятия не синонимичные, и попытка шокировать зрителя не должна являться самоцелью творчества. Именно об этом мне и хотелось заявить в «Обратной
стороне». Не знаю, насколько хорошо это вышло. Судить, полагаю, должны читатели.
        В заключение моего несколько путанного и довольно объемного послесловия хотелось бы упомянуть так называемые источники вдохновения. Это сняло бы еще один постоянно задаваемый вопрос. Выражаясь словами Сандерса: у меня нет никакого колодца, из которого черпаются идеи. Скорее, продолжая аналогию с кулинарией, у меня есть некий комбайн, куда загружаются различного рода впечатления, новая информация и свои собственные рассуждения. Все они каким-то образом компилируются, перемешиваются, перерождаясь в новую книгу. В конкретном случае, такими вот ингредиентами стали: прослушанный курс по истории искусства, сказки Андерсена и восхищение работами в технике дудлинга. Но, наверное, главной подпоркой для моей фантазии было и остается фигурное катание. Произвольный танец сезона 2018 - 2019 канадской пары под песню «Starry, starry night» произвел на меня неизгладимое впечатление и явился еще одной причиной, почему Лех Сандерс стал центральной фигурой «Обратной стороны».
        Так за восемь месяцев три отдельных рассказа о тяготах выбора превратились в огромный труд объемом в 25 авторских листов. Думаю, эксперимент удался. Хотя, несомненно, мнение автора на этот счет может расходиться с мнением других людей.
        notes
        Примечания
        1
        Самарит?не (самар?не) - малочисленная этно-религиозная группа, представители которой компактно проживают в квартале Неве-Пинхас израильского города Холон и в деревне Кирьят-Луза (Неве-Кедем) у горы Гризим неподалеку от города Наблус (Шхем) на Западном берегу реки Иордан.
        2
        Аутизмом называют расстройство психического и психологического развития, при котором наблюдается выраженный дефицит эмоциональных проявлений и сферы общения. В переводе слово «аутизм» обозначает - ушедший в себя человек, или человек внутри себя. Страдающий подобный заболеванием человек никогда не проявляет свои эмоции, жесты и речевое обращение к окружающим, а его действиях зачастую отсутствует социальный смысл.
        3
        Андрей Олегович Белянин (род. 24 января 1967, Астрахань, СССР) - российский прозаик и поэт, пишущий в жанре фэнтези.
        4
        Имеется в виду мультфильмы про Багза Банни из серии Looney Tunes (рус. Весёлые мелодии, Сумасшедшие Мотивы, Безумные Мотивы, Беспечные Мотивы, Безумные Мелодии Луни Тюнз, Луни Тьюнс, Луни Тюнс)
        5
        Евг?ний Алекс?ндрович Евстигн?ев (9 октября 1926, Нижний Новгород, РСФСР, СССР - 4 марта 1992, Лондон, Великобритания) - советский актёр театра и кино, педагог. Народный артист СССР (1983). Лауреат Государственной премии СССР (1974). В 1988 году сыграл профессора Преображенского в двухсерийном фильме «Собачье сердце» (реж. В.Бортко)
        6
        Keep Calm and Be Cool (англ.) - «Сохраняй спокойствие и будь клевым», пародия на популярную надпись Keep Calm and Carry On (с англ. - «Сохраняйте спокойствие и продолжайте в том же духе») с агитационного плаката 1939 года, произведенного в Великобритании. Изначально плакат был выпущен британским Министерством информации в 1939 году в начале Второй мировой войны. Было отпечатано два с половиной миллиона копий, однако плакат не получил широкого распространения. В 2000 году копия плаката была найдена в магазине подержанных книг «Barter Books». Поскольку права на подобные работы, произведённые правительством Великобритании, истекают в течение 50 лет, изображение находится в общественном достоянии. Это позволило печатать неограниченное количество копий плаката, а также производить другие сопутствующие сувениры. Популярность плаката также породила множество пародий с измененной надписью или логотипом.
        7
        «Утиные истории» (англ. DuckTales) - американский телевизионный мультсериал, созданный «The Walt Disney Company». Премьера состоялась 18 сентября 1987 года мультфильмом «Сокровища золотых солнц», который впоследствии был разбит на пять получасовых эпизодов. Всего в эфир вышло 100 эпизодов в составе четырёх телесезонов. Зрители увидели последнюю серию шоу 28 ноября 1990 года. Сериал создан по мотивам комиксов Карла Баркса. В центре сюжета - пожилой селезень Скрудж Макдак и его племянники-утята Билли (Хьюи), Вилли (Дьюи) и Дилли (Луи). Герои путешествуют по миру в поисках приключений и различных сокровищ.
        8
        Буквально с английского «деревенская девушка».
        9
        Сине-чёрное/бело-золотое платье (англ. thedress, dressgate) - интернет-феномен и мем, возникший после того, как 26 февраля 2015 года в социальной сети Tumblr была опубликована фотография кружевного платья дизайнера Roman originals. Фактически сразу развязался горячий спор относительно того, какого цвета платье на фотографии: голубое с чёрными полосками или белое с золотыми. Впоследствии было выяснено, что платье, показанное на фотографии, на самом деле синего и чёрного цветов, однако дискуссии относительно того, какие цвета видят разные пользователи, продолжались на многих форумах. Феноменом заинтересовались нейробиологи, установившие, что причина заключается в оптической иллюзии из-за неправильной светоотдачи, отчасти из-за того, что фотография была обработана. После того как фотография стала популярной, многие заинтересовались покупкой таких же платьев, и их продажа возросла в несколько раз
        10
        Строчка из песни «Королевна» группы «Мельница»
        11
        Песня группы Blackmore’s Night (читается: Бл?кморс Найт) - фолк-рок-группы, основанной в 1997 году бывшим гитаристом «Deep Purple» и «Rainbow» Ричи Блэкмором (акустические и электрические гитары, мандола, лютня и другие инструменты) и Кэндис Найт (вокал, духовые, перкуссия). В названии группы их фамилии. Музыкальной основой и главным вдохновением музыкантов является музыка эпохи Возрождения. Группа также часто исполняет кавер-версии песен различных исполнителей XX века, а также песни, написанные Блэкмором в составе «Rainbow».).
        12
        Паническая атака - необъяснимый, мучительный для больного, приступ тяжёлой тревоги, сопровождаемый беспричинным страхом, в сочетании с различными вегетативными (соматическими) симптомами, такими как сердцебиение, учащённый пульс, потливость, озноб, ощущение внутренней дрожи, удушье или затруднённое дыхание, боль или дискомфорт в левой половине грудной клетки и т. д.
        13
        Каспар Давид Фридрих (нем. Caspar David Friedrich; 5 сентября 1774, Грайфсвальд - 7 мая 1840, Дрезден) - немецкий художник, один из крупнейших представителей романтического направления в живописи Германии. Речь идет о его картине «Странник над морем тумана».
        14
        Феназеп?м (действующее вещество - бромдигидрохлорфенилбензодиазепин) - лекарственное средство группы бензодиазепинов, обладающее транквилизирующим (анксиолитическим), противосудорожным, снотворным, миорелаксантным и седативным действием.
        15
        The Dark Side of the Moon (с англ. - «Тёмная сторона Луны») - восьмой студийный альбом британской рок-группы Pink Floyd, выпущенный 24 марта 1973 года. Самый успешный альбом группы, превративший Pink Floyd в явление мирового масштаба.
        16
        Хабанeра - популярное название арии L'amour est un oiseau rebelle (Любовь - мятежная птица) из оперы «Кармен» Жоржа Бизе.
        17
        Начало стихотворения О.Э. Мандельштама 1915 г
        18
        Последняя строка стихотворения А.А. Блока 1912 г
        19
        Строчка из стихотворения М.И. Цветаевой "Пригвождена…", продолжающаяся словами: "Скажите - или я ослепла? Где золото мое? Где серебро? В моей руке - лишь горстка пепла!"
        20
        Александр Никол?евич Скр?бин (25 декабря 1871 - 14 апреля 1915) - русский композитор и пианист, педагог, представитель символизма в музыке. ?горь Фёдорович Страв?нский (5 июня 1882, Ораниенбаум, Российская империя - 6 апреля 1971, Нью-Йорк; похоронен в Венеции) - русский композитор. Гражданин Франции (1934) и США (1945). Один из крупнейших представителей мировой музыкальной культуры XX века.
        21
        «Personal Jesus» (с англ. - «нательный крест с распятием», букв. - «Личный Иисус») - 23-й сингл британской группы Depeche Mode, выпущенный в Великобритании 29 августа 1989 года, и первый сингл с альбома Violator.
        22
        С анг. - «конечно», «несомненно», «само собой разумеется»
        23
        Н?ра Джонс (англ. Norah Jones, полное имя Гитали Нора Джонс Шанкар (Geethali Norah Jones Shankar); род. 30 марта 1979, Нью-Йорк) - американская джазовая певица и пианистка, автор и исполнитель собственных песен, актриса.
        24
        Мелоди Гардо (англ. Melody Joy Gardot), р. 2 февраля 1985, Нью-Джерси, США - популярная джазовая певица и композитор.
        25
        Кицунэ - японское название лисы. В японском фольклоре лисы обладают большими знаниями, длинной жизнью и магическими способностями. Главная среди них - способность принять форму человека; лис, по преданиям, учится делать это по достижении определённого возраста (обычно сто лет, хотя в некоторых легендах - пятьдесят). Кицунэ обычно принимают облик обольстительной красавицы, симпатичной молодой девушки, но иногда оборачиваются и мужчинами.
        26
        Козелок (лат. tragus, от греческого tragos-коза) - часть уха - небольшой хрящевой выступ на внешнем ухе, в передней части ушной раковины у человека и других млекопитающих. Также выделяется парный ему орган - противокозелок (anti-tragus) расположенный напротив от козелка, через ушной проход, над мочкой уха.
        27
        Чарли Гард (4 августа 2016 - 28 июля 2017) - ребёнок с редким и неизлечимым генетическим заболеванием: синдромом истощения митохондриальной ДНК. Всего в медицинской литературе описано 15 таких случаев, Чарли стал шестнадцатым.
        28
        Ст?вен У?льям Х?кинг (англ. Stephen William Hawking, 8 января 1942, Оксфорд, Великобритания - 14 марта 2018, Кембридж, Великобритания) - английский физик-теоретик, космолог, писатель, директор по научной работе Центра теоретической космологии Кембриджского университета. У Хокинга была редкая медленно развивающаяся форма болезни моторных нейронов (также известна как боковой амиотрофический склероз или болезнь Лу Герига), которая постепенно на протяжении десятилетий парализовала его. После потери речи Хокинг был в состоянии общаться посредством синтезатора речи, изначально с помощью ручного переключателя, впоследствии - используя мышцу щеки.
        29
        Речь идет о бытующем в нескольких вариантах "Великом софизме о Бетховене", являющимся аргументов в пользу отказа от абортов. Он представлен в форме воображаемого диалога между двумя врачами: "Хочу узнать ваше мнение насчет прерывания беременности. Отец страдает сифилисом, мать - туберкулезом. Из четырех родившихся детей первый был слепым, второй умер, третий - глухой идиот, у четвертого туберкулез. Что бы вы сделали?" - "Прервал бы беременность". - "Что ж, вы убили бы Бетховена".
        30
        Декуп?ж (фр. decouper «вырезать») - техника декорирования различных предметов, основанная на присоединении рисунка, картины или орнамента (обычно вырезанного) к предмету и далее покрытии полученной композиции лаком ради сохранности, долговечности и особенного визуального эффекта.
        31
        Леонид Афремов (англ. Leonid Afremov, р. 1955) - современный художник, работающий в жанре импрессионизм.
        32
        «?сса» - советский кинофильм 1987 года режиссёра Сергея Соловьёва. Первая часть трилогии этого режиссёра - «Асса» / «Чёрная роза - эмблема печали, красная роза - эмблема любви» (1989) / «Дом под звёздным небом» (1991). В фильме приняли участие популярные рок-музыканты (в том числе Виктор Цой), в саундтрек вошли песни Бориса Гребенщикова и группы «Аквариум», Жанны Агузаровой с группой «Браво», группы «Кино». Отчасти поэтому фильм «Асса» стал одним из основных кинематографических произведений русского рока, достигшего пика своего развития во второй половине 1980-х.
        33
        Рижское ар-нуво (также рижский югендстиль, рижский модерн) - распространённый в Риге архитектурный стиль; около трети зданий в центре города выполнено в этом стиле, что делает латвийскую столицу городом с наибольшей концентрацией архитектурного модерна в мире. Большинство зданий в югендстиле датируются периодом 1904 - 1914 годов, обычно это многоэтажные многоквартирные дома. Мод?рн (от фр. moderne - современный) - художественное направление в архитектуре, декоративно-прикладном и изобразительном искусстве, наиболее распространённое в последнем десятилетии XIX - начале XX века (до начала Первой мировой войны). Отличительными особенностями модерна являются отказ от прямых линий и углов в пользу более естественных, «природных» линий, интерес к новым технологиям (например, в архитектуре), расцвет прикладного искусства.
        34
        Миха?л ?сипович Эйзеншт?йн (первоначальная фамилия Айзенштейн; 5 сентября 1867, Белая Церковь, васильковский уезд, Киевская губерния - 1 июля 1920, Берлин[1]) - русский архитектор и гражданский инженер, один из корифеев рижского модерна, директор департамента путей сообщения Лифляндской губернской управы, отец реформатора советского киноискусства Сергея Михайловича Эйзенштейна.
        35
        «вайфареры» (анг. Wayfarer - путник, странник) - очки с трапециевидными линзами. Впервые оправы такой формы выпустил бренд «Ray-Ban» для солнцезащитных очков в 1952 году.
        36
        Луиза Буржуа (фр. Louise Bourgeois, 25 декабря 1911, Париж - 31 мая 2010, Нью-Йорк) - американский скульптор, живописец и график французского происхождения. Выше упомянутая скульптура Луизы - Маман, стала пиком её творчества. Работа над Маман была завершена в 1999 году. Скульптура была выставлена на лондонской площади перед Британским национальным музеем Tate Modern. Копии огромного паука можно встретить более, чем в десяти странах мира. В Эрмитаже, в Санкт-Петербурге, находится одна из «родственниц» Маман Луизы.
        37
        Жамевю или жаме вю (фр. jamais vu - «никогда не виденное») - состояние, противоположное дежавю, внезапно наступающее ощущение того, что хорошо знакомое место или человек кажутся совершенно неизвестными или необычными, как бы увиденными в первый раз. Возникает впечатление, что знания о них мгновенно и полностью исчезли из памяти.
        38
        Полночь, на улице ни звука. Разве луна утратила свою память?
        39
        Doodle (англ) - каракули, черточки (то, что человек непроизвольно и бесцельно рисует, в то время как его мысли заняты совершенно другим). Дудлинг - бессознательное воспроизведение, каких-либо действий ручкой замысловатых узоров, завитушек, наведений одних и тех же штрихов и прочих форм. Рисунки чаще всего выполняются на небольшом кусочке листа, на полях или в углах блокнотов.
        40
        М?ра - в западноевропейской мифологии злой дух, персонификация ночного кошмара; демон, садящийся по ночам на грудь и вызывающий дурные сны, сопровождающиеся удушьем под весом демона, отчего сами дурные сны также стали носить имя кошмара. В славянской мифологии мара (морок) - призрак, привидение.
        41
        Джон У?льям У?терхаус (англ. John William Waterhouse (6 апреля 1849 - 10 февраля 1917) - английский художник, творчество которого относят к позднейшей стадии прерафаэлитизма. Известен своими женскими образами, которые заимствовал из мифологии и литературы.
        42
        Прерафаэл?ты (англ. Pre-Raphaelites) - направление в английской поэзии и живописи во второй половине XIX века, образовавшееся в начале 1850-х годов с целью борьбы против условностей викторианской эпохи, академических традиций и слепого подражания классическим образцам. Название «прерафаэлиты» должно было обозначать духовное родство с флорентийскими художниками эпохи раннего Возрождения, то есть художниками «до Рафаэля» и Микеланджело: Перуджино, Фра Анжелико, Джованни Беллини. Самыми видными членами прерафаэлитского движения были поэт и живописец Данте Габриэль Россетти, живописцы Уильям Холман Хант, Джон Эверетт Милле, Мэдокс Браун, Эдвард Бёрн-Джонс, Уильям Моррис, Артур Хьюз, Уолтер Крейн, Джон Уильям Уотерхаус.
        43
        «Русалочка» - советский рисованный мультфильм 1968 года, снятый режиссёром Иваном Аксенчуком по одноимённой сказке Ханса Кристиана Андерсена, созданной в 1837 году.
        44
        Цитата из сказки Г.-Х. Андерсена «Русалочка»
        45
        Ассамбляж (фр. assemblage) - техника визуального искусства, родственная коллажу, но использующая объёмные детали или целые предметы, скомпонованные на плоскости как картина. Допускает живописные дополнения красками, а также металлом, деревом, тканью и другими структурами. Иногда применяется и к другим произведениям, от фотомонтажей до пространственных композиций.
        46
        Имеется в виду рассказ Р. Брэдбери «Жила-была старушка» (There Was an Old Woman, 1944)
        47
        Джеймс (Джим) Хокинс (англ. Jim Hawkins) - положительный главный действующий герой романа Роберта Льюиса Стивенсона «Остров сокровищ». От его имени ведётся повествование. И именно поступки главного героя раскручивают сюжет романа Стивенсона.
        48
        Басё (Мацуо Басё, Мацуо Дзинситиро, 1644, Уэно, провинция Ига - 28 ноября 1694, Осака, провинция Сэтцу) - японский поэт, теоретик стиха, сыгравший большую роль в становлении поэтического жанра хайку.
        49
        Произведение Кобаяси Исса (1763 - 1827) - третьего после Басё и Бусона великого поэт хайкай
        50
        Трэш-арт (trash-art) - так называют искусство, где задействован старый хлам, испорченные или использованные вещи, которые другие люди отправляют на свалку. Считается, что «Трэш-арт» - новое направление в современном искусстве. В переводе с английского «Trash» означает «мусор». Однако еще в далеком 1918 году немец Курт Швиттерс из Ганновера начал эксперименты в области абстрактного искусства, наклеивая на поверхность произведения обертки от папирос, обрывки билетов и другие клочки бумаги с текстом, заменявшие обычные краски. Так что основателем этого стиля справедливо назвать именно его.
        51
        Тим Нобл и Сью Вебстер (англ. Tim Noble & Sue Webster) - арт-дуэт современных британских художников. Известны прежде всего световыми проекциями и инсталляциями - ироничными автопортретами. Художники брали обычные предметы, включая мусор, для создания ассамбляжей, а затем направляли свет таким образом, что проецируемые тени выглядели как нечто узнаваемое.
        52
        Прозопагнозия, или лицевая агнозия - это расстройство восприятия лица, при котором способность узнавать лица потеряна, но при этом способность узнавать предметы в целом сохранена. Возникает при поражении правой нижне-затылочной области, часто с распространением очага на прилегающие отделы височной и теменной долей.
        53
        Имеется в виду зелье из комиксов об Астериксе (фр. «Asterix et Obelix»). В этих произведениях Астерикс и его друг Обеликс ведут борьбу с римлянами во главе с Цезарем, вторгнувшимися в Галлию. Волшебное зелье придавало героем необычайную силу и проворство.
        54
        Имеется в виду знаменитый «Фонтан» в технике реди-мэйд Марселя Дюшана. На самом деле выставлен был не унитаз, а писсуар с надписью ««R.Mutt» (Р. Дурак). Марс?ль Дюш?н (фр. Marcel Duchamp, 28 июля 1887, Бленвиль-Кревон - 2 октября 1968, Нейи-сюр-Сен) - французский и американский художник, шахматист, теоретик искусства, стоявший у истоков дадаизма и сюрреализма. Творческое наследие относительно невелико, однако благодаря оригинальности своих идей Дюшан считается одной из самых влиятельных фигур в искусстве XX века.
        55
        Импасто (итал. impasto - дословно тесто) - приём в живописи в виде густой, сочной накладки красок для усиления эффекта света и фактуры, в гравировании - искусное соединение штрихов с пунктиром, служащее для той же цели.
        56
        Roguelike (буквально «Rogue-подобные» (игры), сленг «рогалик») - жанр компьютерных игр, поджанр компьютерных ролевых игр. Характерными особенностями классического roguelike являются генерируемые случайным образом уровни, пошаговость и необратимость смерти персонажа - в случае его гибели игрок не может загрузить игру и должен начать её заново. Многие roguelike выполнены в декорациях эпического фэнтези. Компьютерная ролевая игра (англ. Computer Role-Playing Game, обозначается аббревиатурой CRPG или RPG) - жанр компьютерных игр, основанный на элементах игрового процесса традиционных настольных ролевых игр. В ролевой игре игрок управляет одним или несколькими персонажами, каждый из которых описан набором численных характеристик, списком способностей и умений (например, показатели силы, ловкости, интеллекта, защиты и т. п.) В ходе игры они могут меняться. Одним из характерных элементов игрового процесса является повышение возможностей персонажей за счёт улучшения их параметров и изучения новых способностей.
        57
        «1+1» (фр. Intouchables - «Неприкасаемые») - французская трагикомедия 2011 года, основанная на реальных событиях об успешном аристократе Филиппе, который в результате несчастного случая оказывается в инвалидном кресле и берёт себе в качестве помощника чернокожего бывшего преступника - Дрисса. Главные роли исполняют Франсуа Клюзе и Омар Си. Премьера во Франции прошла 2 ноября 2011 года. В России фильм вышел в прокат 26 апреля 2012 под названием «1+1»
        58
        Жорж Брак (фр. Georges Braque, 13 мая 1882, Аржантёй - 31 августа 1963, Париж) - французский художник, график, сценограф, скульптор и декоратор. Основатель кубизма (совместно с Пабло Пикассо). В картине «Дома в Эстаке» (фр. Maisons a l'Estaque, 1908) Брак сводит архитектурную структуру в геометрическую форму, приближенную к кубу. Но он вынес затенения так, чтобы она выглядела плоской и трёхмерной. Таким образом, Брак обратил внимание на саму природу зрительных иллюзий и художественные представления.
        59
        Minecraft (от англ. mine - «шахта», «добывать» и англ. craft - «ремесло») - компьютерная инди-игра в жанре песочницы, разработанная шведским программистом Маркусом Перссоном. Minecraft даёт в распоряжение игрока процедурно генерируемый и изменяемый трёхмерный мир, полностью состоящий из кубов - его можно свободно перестраивать, создавая из этих кубов сложные сооружения - эта особенность делает игру схожей с конструктором LEGO.
        60
        Жак?б Абра?м Кам?ль Писсарр? (фр. Jacob Abraham Camille Pissarro, 10 июля 1830, остров Сент-Томас - 13 ноября 1903, Париж) - французский живописец, один из первых и наиболее последовательных представителей импрессионизма. В 1874 году в Париже прошла первая выставка Анонимного общества живописцев, скульпторов и граверов. После этого в газете «Le Charivari» выходит разгромная статья Луи Леруа, написанная в виде диалога автора и его друга. В ней, в том числе, идет речь о картине «Иней» Писсаро. Именно так: «Это борозды? Это иней? Да это какие-то бесформенные скребки по грязному холсту! Где тут начало и конец, где верх и низ, где зад и перед?» - реагирует друг автора в статье на данную работу. Знал бы Леруа, что его уничижительное «но зато здесь есть впечатление» (impression), породит название для целого живописного направления!
        61
        «Чайка» (Действие второе). Тригорин: <….> День и ночь одолевает меня одна неотвязчивая мысль: я должен писать, я должен писать, я должен… Едва кончил повесть, как уже почему-то должен писать другую, потом третью, после третьей четвертую… Пишу непрерывно, как на перекладных, и иначе не могу. Что же тут прекрасного и светлого, я вас спрашиваю? О, что за дикая жизнь! Вот я с вами, я волнуюсь, а между тем каждое мгновение помню, что меня ждет неоконченная повесть. <….> Ловлю себя и вас на каждой фразе, на каждом слове и спешу скорее запереть все эти фразы и слова в свою литературную кладовую: авось пригодится! Когда кончаю работу, бегу в театр или удить рыбу; тут бы и отдохнуть, забыться, ан - нет, в голове уже ворочается тяжелое чугунное ядро - новый сюжет, и уже тянет к столу, и надо спешить опять писать и писать. И так всегда, всегда, и нет мне покоя от самого себя, и я чувствую, что съедаю собственную жизнь, что для меда, который я отдаю кому-то в пространство, я обираю пыль с лучших своих цветов, рву самые цветы и топчу их корни.
        62
        Псих?я, или Псих? - в древнегреческой мифологии олицетворение души, дыхания; представлялась в образе бабочки или девушки с крыльями бабочки. В мифах её преследовал Эрот (Амур), то она мстила ему за преследования, то между ними была нежнейшая любовь. Хотя представления о душе встречаются начиная с Гомера, миф о Психее впервые был разработан лишь Апулеем в его романе «Метаморфозы».
        63
        Холизм - в широком смысле позиция в философии и науке по проблеме соотношения части и целого, исходящая из качественного своеобразия целого по отношению к его частям. В онтологии холизм опирается на принцип: целое всегда есть нечто большее, чем простая сумма его частей. В более узком смысле под холизмом понимают “философию целостности”, разработанную южноафриканским философом Я. Смэтсом, который в 1926 ввел и термин “холизм”.
        64
        Таким, как Г. Гегель, Ф. Маркс и Ф. Энгельс

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к