Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Моргун Леонид : " Резидент Галактики " - читать онлайн

Сохранить .
Резидент галактики Леонид Иванович Моргун
        На планете Земля проживают семь миллиардов разумных существ, именующих себя людьми. Земляне едят, спят, работают, любят. И никто не знает, что один из них - полномочный представитель могучих и высокоразвитых цивилизаций, населяющих нашу Галактику. Он наделен невероятными силами, знаниями, способностями. И тем не менее ему очень нелегко одновременно быть одним из нас и кем-то из них, нести ответственность за все человечество, за его настоящее и будущее, за то, что происходит на нашей планете сейчас и что может произойти в любую минуту…
        Леонид Моргун
        Резидент галактики
        Современная сказка
        I. Быть чем-то
        Одного из них звали Уирк’eer. Другого - Ларг?iir. Разумеется, в своих родных ипостасях они имели иные имена. Один обозначался комбинацией микроволнового излучения, другой - определенным сочетанием фотонов. Выразить эти имена колебаниями воздуха было нелегко. Они и не пытались это сделать, а вели разговор, напрямую воздействуя на биотоки человеческого мозга, которые перевоплощались в мысли. При желании Уирк и Ларг, конечно, могли бы придать себе вид, привычный человеческому взгляду. Но, будучи рационалистами, они не сочли необходимым тратить время и энергию на мимикрию.
        Поэтому один из них плавал в воздухе, лениво колыхаясь, подобный тяжелому сизоватому облаку, напущенному десятком курильщиков за долгим застольем. Другой искрился и радужно мерцал потоками света, лившимися с потолка.
        Они вели долгий, беззвучный диалог с человеком в старом, продавленном кресле, безвольно опустив руки на подлокотники.
        - Я еще раз повторяю, - вещал Уирк, - мы выбрали вас из миллионов особей. Выбор наш согласован с высшими инстанциями, одобрен руководством, и мы не собираемся его менять.
        - Но почему вы не спросили об этом меня? - вздрогнул человек.
        - Потому что считаем подобное предложение высокой честью для представителя планетарной цивилизации. Мы рассчитываем, что вы с должной покорностью и усердием отнесетесь к вашей высокой миссии…
        - Странно… - пробормотал человек. - Почему вы избрали для этой цели меня?
        - По целому ряду причин. В частности, первое. Вы - одинокая и независимая личность. Второе. Вас не волнуют мысли и заботы, которые занимают большинство ваших сородичей. Третье. Вы рационалист, обладающий математическим складом ума. Четвертое. Ваше чуткое и гибкое сознание легко входит в контакт с нами. Пятое, исходящее из четвертого - вы обладаете способностями к транстипизации. Шестое и последнее. Подсознательно вы уже были готовы к контакту с нами. Полагаю, этого достаточно.
        - Вы не учли одного, - нервно выпрямился человек. - Я люблю свою родину…
        - Кажется, мы в нем ошиблись, - нервно замерцал Ларг.
        - Вы, видимо, не совсем хорошо представляете себе, с кем имеете дело, - нетерпеливо объяснял Уирк. - Нам нет никакого дела ни до вашей страны, ни до каких-либо секретов, а тем более вооружений. Нам также нет дела до других, третьих, пятых стран, их политики, идеологии и взаимоотношений. Нас интересует планета в целом.
        - Но ведь я тоже землянин! Я - сын своей планеты. И если вы замышляете против нас недоброе…
        - Мы против вас?! - сверкнул Ларг. - Это вы готовите катастрофу галактического масштаба!
        Мы высчитали все возможные варианты, ожидающие вашу планету в будущем, - сказал Уирк. - Если на ней произойдет термоядерная война, то самое худшее, что может последовать в результате мгновенного взрыва всех ваших ядерных арсеналов - это разлом земной коры. В ее ядре начнутся необратимые процессы, которые приведут к превращению ее в новую звезду. Ее взаимодействие с Солнцем приведет к взрыву Сверхновой. Вы представляете, чем это грозит нам? Взорвите в своей квартире чемодан динамита, а потом справьтесь о самочувствии соседей по площадке.
        - Откуда вы?.. С Альфы Центавра?
        - Не ваше дело, - сердито оборвал его Ларг. - Мы - те, кто желает вам добра.
        - А в лучшем случае, - продолжал Уирк, - взрывая свои ядерные заряды постепенно, вы просто уничтожите все живое на планете, а немногим оставшимся в живых придется начинать отсчет развития с нуля. И колесо они изобретут еще не скоро. Мы же заинтересованы в том, чтобы вы успешно развивались. Пройдет еще несколько сотен лет, и вы выйдете к ближним звездам. Мы примем вас в члены Ассоциации Галактических Цивилизаций. Вы будете присутствовать в Совете Миров, иметь свои права и, разумеется, обязанности. Нам, в конце концов, вовсе небезразлично, кто будет охранять границы Галактики.
        - Так ее еще надо и охранять? - заинтересовался человек. - А от кого?
        Уирк замялся, но в помощь ему нетерпеливо полыхнул Ларг:
        - Всякую собственность необходимо охранять. Мы никому не угрожаем, но должны быть всегда готовы к защите интересов, как своих, так и союзнических. Поэтому нам нужна сильная, технологичная, стремительно развивающаяся Земля, поэтому мы стараемся не допустить войны на термоядерном уровне.
        - А знаете, у меня есть план! - оживился человек. - Что, если вы придете к нам и потребуете немедленного разоружения?
        - Ультиматум? Хорошо, - согласился Ларг. - Представьте себе, что наши корабли опустятся в пределах вашей страны…
        - Но почему же именно нашей? - заволновался человек.
        - Нам все равно, с кого начинать. Мы рассматривали этот вариант. И решили, что первым и самым естественным движением любого правительства будет употребить свое оружие против нас. А наши корабли хоть и быстроходны, но не неуязвимы. Возможно, особенного вреда нам эта война не принесет, но породит подозрительность, надолго отравит наши взаимоотношения… Мы думаем, что Контакт невозможен, пока на вашей планете нет единства.
        - А что, если я от вашего имени начну переговоры?..
        - Когда потребуется, мы вас уполномочим. Ваше решение?
        - Я не могу так сразу… - замялся человек. - Я… я должен п-подумать…
        - Он еще будет думать! - неистово засиял Ларг. - Сейчас я сожгу его жидкие биопотенциалы и сделаю из него ходячего робота!
        - Нам не хотелось бы прибегать к насилию, - сообщил Уирк. - И тратить время и энергию на поиски нового эмиссара. Вы показались нам умным человеком, готовым помочь своим собратьям найти выход из кризиса.
        - Я всегда говорил, что для этой цели больше подходят сильные личности, - брюзжал Ларг.
        - Пока что ваши сильные личности заливали планету кровью…
        - Потому что вы постоянно мешали им своим контролем…
        - Довольно! - громко сказал человек. - Я согласен. Что я должен буду делать?
        На мгновение в комнате повисло молчание. Затем Уирк произнес:
        - Пока ничего. Ваш прежний образ жизни нас вполне устраивает. Никаких особенных личных благ мы вам предоставить не сможем. Сразу предупреждаю, бессмертия - тоже. Связь с нами вы будете поддерживать через Фльйаргар-078. Он введет вас в курс дела, ознакомит с содержанием работы, обучит всему необходимому. Пока вы будете работать в одиночку. Со временем мы постараемся подобрать вам помощников. Немного потерпите, сейчас вы ощутите боль…
        На мгновение у человека потемнело в глазах. Что-то сверкнуло в мозгу, зашлось в макушке сверлящим холодком… отпустило.
        - Теперь вы готовы к транстипизации. Будьте осторожны.
        - И не вздумайте посвящать в это посторонних, особенно ваших ученых - пробурчал Ларг. - Сами понимаете, вас могут счесть умалишенным…
        - Вы работаете под нашим постоянным контролем, - прибавил Уирк. - Каждое ваше движение, каждая ваша мысль будет нам известна. В случае опасности мы придем к вам на помощь. Итак, прощайте, время передачи подходит к концу. Возможно, вам будет трудно, но со временем вы будете щедро вознаграждены.
        - Лично мне ничего не нужно.
        - Я имею в виду не лично вас.

* * *
        Все кончилось так же внезапно, как и началось. В какое-то мгновение происшедшее показалось ему невероятным, фантастическим сном, плодом горячечного воображения, ночным кошмаром, безумием, бредом.
        В комнате было неуютно. В ней по-прежнему царил давящий полумрак. И сырость. Уже десять лет, с тех пор, как они с матерью получили эту однокомнатную секцию, к стенам и потолкам жилища не прикасалась рука, вооруженная шпателем и кистью.
        Мать, не вынеся хлопот и треволнений, связанных с получением ордера и переездом, вскоре слегла и, проболев около года, скончалась, так и не встав с постели. Он же был до такой степени потрясен случившимся, что даже и не думал ничего менять после нее. Год за годом, день за днем, в половине шестого вечера он приходил в эту комнату, переодевался, садился в кресло… Как будто ждал чего-то.
        И думал, думал о чем-то. Человек, заглянувший в его мысли, был бы потрясен открывшейся картиной, настолько бессмысленной и странной показалась бы она. И сознание его, и подсознание были заполнены невообразимой мешаниной цифр. Они выстраивались стройными колоннами, образовывали замысловатые фигуры, а порой попросту разбегались взаимодействуя друг с другом на разных уровнях. Задачи задавались сами собой и так же просто разрушались. В них математически отражался весь окружающий его мир. Сам себе человек казался жалкой единицей с крохотным, придавленным носиком. Рядом с нею довлел неодолимый минус, уносящий цифру в безысходную бесконечность, где эта единица никому и ничему не могла помешать. Этой бесконечностью была для него большая пустая комната, в которую он ежевечерне проваливался, как в громадную зияющую пропасть, с тем, чтобы утром вновь начать свои похождения в мире больших и малых величин. Соседи по дому, с которыми он мало общался, виделись ему длинным унылым рядом порядковых чисел. Скажем, подруга его матери, сердобольная дворничиха тетя Клава, походила на большую, добродушную, округлую
восьмерку. Вечно пьяный Мишка с третьего этажа, который как-то починил ему кран и с тех пор регулярно являвшийся стрелять рубли до получки, которая у него никогда не наступала, был острой и колючей четверкой. Шумные и крикливые дети соседей по площадке казались человеку взбалмошными, куда-то быстро катящимися тройками. На работе его начальница казалась ему степенной, неторопливой гусыней-двойкой. Директор завода, на котором работал этот человек, был в его представлении ничем иным, как здоровенным и жирным нулем, державшимся за крепко стоящую впереди единицу и потому превратившимся в десятку. Девочки из отдела казались человеку веселыми, резво порхающими пятерками с различными дробными добавлениями. Цифры прибавлялись друг к другу и убавлялись, сочетались в числа разных степеней влияния друг на друга и разрушались. Минус единица была их покорным рабом, прибавляя и отнимая угодные сильным мира сего величины и расставляя их по различным полочкам, где они служили каждая своему назначению. Этим она, единица, занималась на работе, ежедневно, от восьми до пяти часов. Вечером же ее излюбленным занятием было
математически моделировать окружающий мир и лукаво высчитывать, что произошло бы, если бы она (минус единица) принялась бы активно действовать, умножаясь и делясь на окружающие числа.
        Это было забавное зрелище! Бесконечно большие, невероятно значимые числа становились микроскопически ничтожными и потому ненужными, они пренебрежительно отбрасывались в остатке. Десятки улетали в глухую бесконечность и пропадали во мгле. Отрицательные же величины, с которыми встречалась минус единица, под ее влиянием становились положительными и сверкали целомудренной целостностью. Да и сама единица, столкнувшись с суровым минусом, превращалась в прекрасную и могучую цифру Один, которая, умножаясь и делясь, никому не вредила, а лишь прибавляла числам значимость или убавляла спесь. Занятная это была игра и обычным людям недоступная.
        В школе мой герой был отличником. Типичным очкастым заморышем, каких классные дамы ставят в пример нерадивым однокашникам. Но учился он через силу, не желая расстраивать нежно любимую мать плохими оценками. В возрасте десяти с половиной лет он, спасаясь от соседского мальчишки, гнавшегося за ним с портфелем («Бей четырехглазого!..» - радостно вопил он, и этот вопль долго еще трепетной болью отзывался в сердце жертвы), попал под машину. Череп треснул. Мало кто из врачей поручился бы, что он проживет более одного-двух дней. Но нашелся в больнице человек с проницательными стальными глазами и холодными белыми руками, который произвел трепанацию, срастил раздробленные участки мозговой ткани - и мальчик ожил. Но стал совершенно другим. Исчезла в нем прежняя бойкость и смешливость, пропал веселый и задорный блеск черных, крупных глаз. Взгляд его потух и обратился внутрь себя. Он стал блестяще решать математические задачи, сразу выдавая ответы, не утруждая себя последовательным выписыванием формул. Ему прочили научное будущее, но увы! Творческая инициативная жилка напрочь утратилась. Он был прирожденным
исполнителем.
        Выполняя желание матери, он поступил в институт и так же примерно учился еще пять лет, закончив курс с красным дипломом. Мать не могла на него нарадоваться. Еще бы: каждая женщина могла бы только позавидовать ей, имеющей такого сына, спокойного, скромного, умного, грамотного, образованного, не пьющего и не курящего, не бабника какого-нибудь, а приличного молодого человека… Потом не столь уж и молодого. Потом и вовсе немолодого… Неизвестно, каким хотела видеть своего сына эта маленькая, некрасивая женщина, безропотная и слабовольная, всю жизнь проработавшая лаборанткой в исследовательском институте; как и от кого она на сороковом году жизни решилась понести и родить его. Будьте уверены, не такой она мечтала видеть свою жизнь и своего сына в годы суровой, полуголодной юности. Невесты, которых она в одно время начала было приглашать, не волновали нашего героя, да и он их, прямо скажем, пугал. Таким образом он на тридцать девятом году жизни заживо похоронил себя на восьмом этаже в изолированном склепе с совмещенным санузлом и смердящим мусоропроводом у самой двери.
        Если не принимать во внимание грохота рок-музыки, доносящегося с девятого этажа, вечных скандалов за стеной слева, рева младенцев за стеной справа и звуков нескончаемого ремонта на седьмом этаже, можно было бы сказать, что в комнате этой царила относительная тишина. Молчали стареющие ходики в виде кошачьей морды с бегающими глазами, остановленные в скорбный час материнской кончины. Тихо, очень деликатно поскрипывал шкаф, в стародавние времена прозванный «славянским», угрюм и недвижим был его одногодок-стол. Порою чуть потрескивали обои, и то одна, то другая полосы отваливались и падали на пол. Тогда человек со вздохом вставал и принимался лепить их на стены силикатным клеем.
        - Хозяин…
        Он вздрогнул. Голос этот родился в нем самом и прозвучал в мозгу тихо и отчетливо.
        - Хозяин, это я. Фльйаргар-078.
        - Фля…
        - Нет, после Л должно идти длительное смягчение, потом «йот»…
        - Послушай, а нельзя ли назвать тебя как-нибудь попроще? - попросил он.
        - Пожалуйста. Можете просто называть мой цифровой индекс.
        Человек задумался. Пожалуй, индекс ему и в самом деле было проще представить, однако он никак не согласовывался с этим тихим, заботливым голосом из пустоты.
        - А можно, я буду звать тебя просто… Ну, Фляр? Ты не обидишься?
        - Как вам будет угодно, хозяин. Я нахожусь в полном вашем распоряжении. Мне поручено объяснить вам ваши способности и научить пользоваться ими. Это не так уж сложно, благо, в вас вживлена система транстипизации. Надо быть только очень осторожным.
        Фляр был машиной. Умной, чуткой, доброжелательной, заботливой, но машиной. Или был заключен в машину за какие-то давние свои грехи, но не роптал, а честно и усердно работал. Уже сотни лет в его обязанности входил сбор, обработка и анализ информации о нашей планете. До последнего времени посильную помощь в этом ему оказывали крупные блюдцеобразные зонды, однако сейчас он избегал их посылать, довольствуясь тем, что поступало к нему на волнах электромагнитного излучения.
        Неторопливо и методично он вылавливал и анализировал все радио - и телепередачи. Открытой книгой для него были коды посольств и армий, с одинаковой чуткостью его пеленгаторы улавливали радиопереговоры автоинспекторов на шоссе и пилотов сверхзвуковых истребителей. Вся сложнейшая система локаторов и электронный мозг были вмонтированы в одну из могучих гор на окраине кратере Коперника. И это составляло некоторое неудобство для общения. Днем связи не было, в новолуние передачи проходили плохо. Но в эту ночь связь была нормальной.
        - Как вы понимаете, - говорил Фляр уже под утро, - мы не запрещаем вам приобретать любые жизненные блага. При желании вы можете напечатать себе какое угодно количество ваших денежных знаков.
        - Благодарю. Это у нас считается преступлением.
        - Не забывайте, что вы являетесь представителем не только вашей, но и нашей цивилизации.
        - Ваши нравственные критерии дозволяют совершать преступления?
        - Смотря что считать преступлением. Порою несовершение преступления является гораздо худшим преступлением. Взять хотя бы одного из ваших предшественников. У него не хватило духу взорвать в Лос-Аламосе бомбу вместе с создателями. И она взорвалась в Хиросиме.
        - И он… И что вы с ним сделали?
        - Ничего. Он сам прекратил свое существование. Ушел в Массив. Вам надо очень точно взвешивать свои поступки и во всем советоваться со мной. Не вздумайте вмешиваться в «большую политику», навязывать людям свой образ мышления, угрожать им. Галактика не одобряет прямого диктата.
        - Что ты называешь Галактикой?
        - Две цивилизации сверхзвездных, четыре - околозвездных, восемь - планетарных.
        - Всего четырнадцать.
        - Считая с вашей.
        - Что ж… благодарю. Итак, что я должен буду делать?
        - Привыкайте к себе. К новым способностям. Избегайте Массивов. Не сочетайтесь с Биопотенциалом, уклоняйтесь от прямого контакта с человеческим сознанием и не скатывайтесь в микростадию, тогда и малое станет Массивом. Поймите, ни мы, ни вы не всесильны. Мы будем очень сожалеть, если вы перестанете функционировать. Помните, транспереход требует очень большого количества энергии, так что учитесь регулировать ее запасы.
        - Считать я умею.
        - Порой на это отводятся наносекунды.
        - Нано - это сколько?
        - Это мало. Очень мало…

* * *
        Долго-долго тянулся майский рабочий день в управлении завода «Реммехмашточбыт». В коридорах царило мерное гудение далеких станков и вентиляционных установок, порою вдали гулко ухал паровой молот. В широко распахнутые ворота завода поминутно въезжали и выезжали грузовики, автобусы и легковые машины, вздымая тучи пыли и заставляя морщиться и фыркать старичка-охранника, порою пробуждая его от вечной полудремы и заставляя поводить по сторонам подслеповатыми глазами.
        Заводик этот, подчиненный Минразнопрому, охотно выполнял заказы иных министерств и ведомств, предприятий и организаций, а также отдельных граждан. Не брезговал он контактами с оборотистыми галантерейными цехами, клепал совочки для Минкоммунхоза, партии «фирменных» пуговиц и заклепок для ателье индпошива, безотказен был по части разовых заказов, всеяден в отношении сырья и оборотист в финансовых вопросах. Здесь вовсю работала нелегальная мастерская по изготовлению гробов, крестов и оградок для кладбищ. Тихой сапой исправно выполнял и перевыполнял никем не предусмотренные планы цех по изготовлению стальных дверей и оконных решеток, которые устанавливала своя же аккуратная и расторопная служба сервиса.
        На многочисленных складах заводика, в его цехах и филиалах громоздились сталь и прокат, древесно-слоистый пластик и оргстекло, алюминиевые профили и искусственная кожа, термопластаппараты, полиэтилен, краска и бог знает что еще. Ибо завод этот выпускал абсолютно все, что требовалось его многочисленным заказчикам. От алюминиевых ложек до подносов с котятами, от пластиковых сумок до грошовых подстаканников, от брошек и пуговиц до цветочных и детских горшков.
        Но гораздо большие дивиденды получали его хозяева от продажи получаемого сырья заинтересованным «родственным» предприятиям, оформляя это сырье как изготовленную продукцию, что позволяло не только греть руки, но и ходить в передовиках. Короче, для умных людей это место было золотым дном, а глупые там попросту не приживались.
        Поразительно, до чего слабое создание человек! Да, конечно, он венец творения, царь природы, он мера всех вещей, и прекрасен он, и звучит гордо. Но от той же самой природы, он унаследовал мощный инстинкт продолжения вида, тесно переплетенный с инстинктом самосохранения. И, продолжая вид свой, должен он обувать и одевать его, сытно и сладко кормить, растить, учить, лечить, вывозить на отдых, на что требовались средства, превышающие зарплату родителя. И если не мог он найти легального способа ее повышения, то… Инстинкт самосохранения вопил: «Остановись! Попадешься же!..» И он робел и отдергивал искушающую его длань. Но время шло, и мало кто попадался. И инстинкт продолжения вида демонстрировал ему подприлавочные богатства и окружающих, которые благоденствовали, втихомолку нарушая законы, да и жене хотелось, чтобы «все было, как у людей».
        И некогда честный труженик исправно выплачивал своему начальству ежемесячную дань в размере четвертной. За это ему платили приличную зарплату, он «входил в долю» или просто получал возможность «левачить» в рабочее время.
        Директор Исмаил Низамов на предприятии работал уже давно. Так давно, что уже пустил корни, обзавелся влиятельными друзьями на всех уровнях и, видя полнейшую безнаказанность, привык чувствовать себя истинным хозяином своего обширного производства. По его рекомендации не только выдвигались кандидаты в орденоносцы, но и секретари партбюро, и профсоюзные работники; раболепных и старательных он награждал, «демагогов» и растяп решительно увольнял. Его стараниями все проверки находили на предприятии полнейшее благолепие, профсоюз занимался путевками, опасаясь потревожить покой своего шефа какой-либо деятельностью. Так что до поры жизнь этого «хозяина» была прекрасной.
        Однако в тот солнечный майский день директор был мрачен. Во-первых, его слегка мутило, как он подозревал, от несвежей кеты. Во-вторых, раскалывалась голова после выпитого вчера «мартини». Опохмелиться было невозможно, ибо сегодня ожидались гости из райкома, которые должны были проверять совершенствование идеологической работы на предприятии. И хотя вопросник ему, как водится, представили заранее, и трудились над ним две недели лучшие умы завода, и подготовлены были красные уголки, и в столовой все готовилось к банкету, да и с планом у завода все было в порядке, но какое-то неясное предчувствие беды занозой сидело в душе директора, зримо отражаясь на его настроении и выплескиваясь на окружающих угрозами и вульгарной бранью. На утреннем совещании он неистово кричал на начальников цехов и отделов, обложил матюгами немолодого, затюканного главного инженера и ударом своего увесистого кулака сломал свой же новенький полированный стол. Подчиненные трепетали, боясь поднять глаза на своего свирепого шефа, который, раскрасневшись и выпучив глаза, удивительно напоминал шипящую, ежесекундно готовую взорваться
гранату.
        Нагнав достаточно страху на подчиненных, директор поостыл и принялся просматривать пухлые папки отчетов.
        Низамов был умным, внимательным человеком. Прекрасный аналитик, психолог и экономист, он имел цепкий, хорошо натренированный мозг, легко разбирался в людях, а еще лучше в цифрах. С проворством, достойным лучшего применения, он улавливал все витающие в воздухе новшества, высчитал, что они могут принести производству и лично ему самому, и запускал их в дело, либо, до последнего тормозил, сообразуясь с новыми веяниями. Так, он вовремя сообразил, что спасти его насквозь проворовавшееся предприятие могут только новые условия отчетности, и настоял на проведении эксперимента, который позволил бы ему за два-три года основательно замести следы прошлых проделок, а заодно избавил бы от придирок и «мелочной опеки». Убытки и недостатки можно было бы списать в счет издержек эксперимента, достижения же позволили бы заводу попасть в большую прессу, а его руководству снискали бы лавры новаторов и первопроходцев.
        Однако эксперимент требовал строгой ежемесячной отчетности по основным показателям. Все данные поступали в вычислительный центр, который обрабатывал информацию и выдавал банку разрешение отпускать суммы за проданную продукцию. Малейшая ошибка грозила катастрофой. Вот почему директор так тщательно проверял все отчеты, особенно квартальные.
        Просматривая отчет планово-экономического отдела, директор подозрительно нацелился на одну из цифр, прижал ее пальцем, что-то быстро просчитал на калькуляторе и с ненавистью воззрился на начальницу планового отдела. От его взгляда у пожилой женщины, дорабатывающей последний год до пенсии, душа ушла в пятки.
        - Дура! - свистящим шепотом сказал директор. - Старая стерва! Ты что, всех нас погубить решила? Ты что здесь рисуешь?! Что подписываешь? Что мы реализовали больше, чем выпустили? Ты соображаешь своей дурной башкой, что это значит?..
        - Ис-смаил Гусейнович, я… я еще не успела просмотреть… - робко лепетала начальница. - Это… Бабаев данные готовил… Но я еще позавчера ему говорила, чтобы он приплюсовывал остатки и рыночные заказы…
        - Ты… подлая тварь! Старая… - загремел директор. Он не стеснял себя в выборе выражений с подчиненными, напротив, любив ошарашить женщину матерным словом. - Ты даже не соображаешь своими куриными мозгами, что ты дала мне на подпись! То, что из нас душу бы вытряхнули - это полбеды. Но за что должны страдать люди? Простые, рабочие люди, которые от зари до зари вкалывают у станков?!
        Низамов никогда не забывал, что и сам начал карьеру у станка, затем благодаря отцовским связям и личному упрямству пролез в техникум, в институт, стал начальником цеха, отдела, директором завода… Он понимал, что рабочий, начав жаловаться, всегда получит предпочтение перед ним, а посему, измываясь над инженерной братией, он никогда не забывал покрасоваться заботой об обворованных им же рабочих.

* * *
        Руслан Тимурович Бабаев был старшим экономистом в плановом отделе завода. Пусть вас не вводит в заблуждение приставка «старший». Все прелести ее выражались в дополнительных нескольких рублях, которые прибавлялись к скольким-то рублям ежемесячного оклада, из которых после уплаты налогов и взносов в добровольно-принудительные общества осталось чуть больше эквивалента американских 100 долларов, из которых к концу месяца даже при самом экономном расходовании вовсе ничего не оставалось. Взгляните на этого очкастого, рано оплешивевшего, рано постаревшего человечка, который с утра до вечера сидит над бумагами, подсчитывая бесконечные колонки цифр. Посмотрите на его сутулую спину, бесцветный взгляд из-под уродливых типовых очков, на его кургузый пиджачок и куцые брючки, к которым никогда не прикасалась женская рука, на безвольный его подбородок и белые, короткие ручки, - и вы никогда не пожелаете такого друга своему сыну и такого мужа своей дочери.
        Он сидел, уткнувшись в расчеты. Но мысль его витала далеко. Это была его маленькая тайна. Он умел с деловым видом размышлять о своем и отдыхать душою, пока его рука испещряла расчетами черновики. Простим ему этот грех, хотя бы потому, что в остальное время он исправно тянул работу за весь отдел. Когда просили, он помогал трудовикам, когда надо - бухгалтерам, нормировщикам, помогал цеховому начальству сводить концы с концами, помогал складам, помогал… Но кто бы ему помог?
        Секретарша влетела в отдел с криком:
        - «Бабушка», к директору!
        От этого крика у всех девушек отдела томительно сжались сердца, ибо быть вызванным утром к директору считалось худшей из возможных неудач.
        Руслан Тимурович покорно поднялся, протер очки и одернул пиджачок, машинально приводя в порядок бумаги, лежавшие на столе. За этим столом он сидел уже добрых пятнадцать лет, и за все эти годы его ни разу не назвали по имени, ни по отчеству. Просто «бабушка». Наверное, это слово навеяло девочкам плаксивое выражение одутловатого лица, робкий, беззащитный взор, или ручки с черными нарукавниками, привычно прижатые к груди. Руслан Тимурович не думал обижаться на это прозвище, оно прилипло к нему сызмальства.
        Пока он шел по коридору, секретарша Стелла торопливой скороговоркой сообщила ему, что «шеф ужасно злится», что «он в экстазе», и успела спросить: «Что ты такого мог натворить?»
        Войдя в просторный, выложенный полированными панелями красного дерева кабинет директора, Бабаев оробел при виде тридцати-сорока человек, сидевших понурив головы и разом обернувшихся при виде его. В центре за покосившимся столом восседал Низамов и сверлил вошедшего взглядом. В кабинете висело молчание.
        - Вызывали, Исмаил Гусейнович? - едва слышно спросил Бабаев.
        - Да, я вас вызывал, - спокойно ответил директор. - Простите, может быть, мы вас отвлекли от вашей важной работы?
        - Нет-нет, ничего… - смутился экономист.
        - Ах, ничего, значит, нам можно будет задать вам несколько вопросов… - улыбка директора, не предвещала ничего хорошего. - Скажите, Бабаев, как по вашему, что это такое? - взвесив в руке папку, директор уронил ее на стол.
        - Наверное, мой отчет, - улыбнулся Бабаев.
        - Он еще смеется! - ухмыльнулся директор. - Веселый ты парень, как я погляжу! Нет, дружок, это не просто твой отчет. Это - зарезанная квартальная премия, это проверки и ревизии, которые всем нам не дадут, это звание «предприятие высокой культуры», которое нас снимут, это «Знак качества», который не дадут сервису, это новые квартиры, которые дадут не нам, а другим заводам, где работают не такие оболтусы, как ты! Это, наконец, тринадцатая зарплата и просто зарплаты шести сотен людей, которые должны страдать из-за тебя с твоей бывшей начальницей!
        - Но Улдуз Акперовна здесь вовсе ни при чем! - воскликнул Бабаев. - Отчет она не проверяла, а составлял его я. Но, по-моему, я его правильно составил…
        - А, может быть, ты еще всех нас поучишь, как надо составлять отчеты? - задрожал от гнева директор.
        - Да не надо их вообще «составлять», - Бабаев беспомощно оглянулся на присутствующих, будто ожидая от них поддержки. - Это же простая арифметика. Надо просто посчитать и записать. Где надо - прибавить, где надо - отнять. Понимаете? Где надо, а не где хочется. Кого нам обманывать? Себя?
        - Выходит, ты один у нас честный… - побагровел директор. - А мы тогда кто, по-твоему? Кто?
        Бабаев стоял, понурив голову. Кровь толчками стучала в висках, сердце неистово колотилось.
        - Кто, я тебя спрашиваю? - рявкнул директор. - Мы, по-твоему, воры, да?!
        Губы экономиста задрожали, и он согласно кивнул головой.
        Низамов вскочил с места, повалив стол, но успел прихватить массивную хрустальную пепельницу и с размаху запустил ее в Бабаева, который стоял у двери ни жив, ни мертв. Однако у самого его носа пепельница вдруг вильнула в сторону и, грохнувшись о дверь, рассыпалась на мелкие кусочки.
        Перепуганный экономист выскочил за дверь и в изнеможении прислонился к стене, чуть не падая. Из кабинета неслись ругань и угрозы в его адрес.
        Неожиданно Стелла вбежала в кабинет с криком:
        - Приехали!
        Директор выбежал из кабинета и поспешил навстречу дорогим гостям.
        Стоя у стены, Бабаев почти физически ощущал топот коротких директорских ног по полу, гудение ступеней лестницы под тяжестью десятипудового директорского тела.
        Лестница была типовой, изготовленная из несортового бетона, армированного ржавой проволокой. Уже более десяти лет она томилась, соединяя этажи, терпя топот сотен человеческих ног. Она была заплевана и загажена окурками тысяч толкачей, слетавшихся сюда в поисках дефицита, который можно было раздобыть только здесь и только за наличные деньги. Эта лестница на двух прутках держала собственную неимоверную тяжесть, ступени ее содрогались, трескался цемент, замешанный на неимоверном количестве песка, и… Одна из этих ступеней вполне могла бы отвалиться, если чуть усилить вибрацию, расцепить тесно сжатые молекулы, не противиться образованию щели, а пустить ее расширяться… Лестница натужно загудела, провожая директора.
        - Девочки! - завизжала Сонька, влетев в отдел. - У нашего «бабушки» сердечный приступ! В приемной лежит! Наш бегемот на него наорал, а он…
        Весь отдел обожал чудаковатого, безропотного «бабушку». Женщины подкармливали его домашними блюдами, дарили ему на праздники всякие вещицы, нужные для домашнего хозяйства. Но ни одна из них не согласилась бы связать с ним свою жизнь даже под угрозой вечного девичества.
        Руслана Тимуровича принесли в отдел, уложили на стулья, брызнули ему в лицо водой, растирали духами виски и грудь, резко запахло валерьянкой. Спустя некоторое время он очнулся, открыл глаза и слабым голосом спросил:
        - Как… директор?..
        - Ой, ужасно, упал на лестнице, повалился прямо на комиссию, руку сломал, головой треснулся. Сейчас его «скорая» увезла, а комиссия партком трясет…
        Бабаев со стоном закрыл лицо руками и сказал себе: «Поздравляю вас, господин резидент. Свой первый рабочий день в новой должности вы начали с того что изувечили человека!..»

* * *
        Это было жутко увлекательно: быть чем-то. Причем, просто чем-то таким мертвым, недвижимым, бесчувственной вещью, осознающей себя как существо, как личность, обладающей свободой воли и выбора, управляющей всеми молекулами своего тела.
        Очень странно было чувствовать себя… хотя зачем же «чувствовать»? - быть гвоздем. Большим, красивым куском металла, вонзенного в холодный бетон стены. Чувствовать вибрацию от рокота проезжающих по улице машин, мерно сотрясаться, резонируя с далеко прокатившимся поездом метро. Не вероятно, но мельчайшие частицы железа обладали даже своей, атомной «памятью».
        Атомы «помнили» те далекие времена, когда были просто куском невзрачного бурого камня, мимо которого проскакивали белки, и робко обнюхивали его влажными ноздрями осторожные лисы. Потом этот камень вместе с другими подобрали и отправили в огненную купель, из которой частицы вышли уже слитыми воедино и стали колесами паровоза. Они долго крутились, отсчитывая миллионы километров на узкоколейке, пока их вновь не переплавили и не выковали мощную боевую машину. Она носилась по полям сражений до тех пор, пока не попала под залп вражеских орудий и не превратилась просто в груду искореженного железа. И вновь его переплавили и превратили в броню в в проволоку, проволоку в гвозди, один из которых много лет тому назад сам Рустам Тимурович с трудом вогнал в стену, больно пришибив при этом палец, и повесив на него любимую мамину картину: шишкинских «Медведей»…
        Необозримое море информации было заключено в молекулярных цепях куска проволоки. Гвоздь был заключен в раз и навсегда данную ему форму. И в общем-то менять ее не собирался. Но вдруг ему показалось, что стена слишком уж тесна, чересчур уж сдавливает его и без того щуплое тело, да и шею под шляпкой натерло веревкой за истекшие годы. И если он действительно свободный и независимый Гвоздь, то что может помешать ему освободиться?
        Стена задрожала от далекого взрыва в карьере. От этой дрожи пришли в движение атомы, заключенные в молекулах железа, слегка раздались, вновь сжались, еще раз расширились… веревка тянет все сильнее, готовая выдернуть его из стены, слегка согнем шляпку… поздно!
        Картина упала со стены, стекло разбилось, рама хрустнула, и далеко в сторону откатился старый проржавевший Гвоздь. Прямо к ногам человека, который в неестественном оцепенении лежал, вытянувшись в кресле, и почти не дышал.
        Гвоздь вновь стал куском металла, а человек приоткрыл глаза, застонал и устало провел рукой по лицу.
        - Хорошо, хозяин, - информирует его Фляр. - Вы делаете успехи. Но, предупреждаю, избегайте предметов, лишенных работы, полезной нагрузки, как этот выскочивший гвоздь. В состоянии покоя и упорядочивания тело не может приобрести достаточно энергии, чтобы совершать действия. Это особенно опасно, не накопить сил для новой транстипизации.
        - А что случится, если я, скажем, войду в какую-нибудь бактерию?
        - В биопотенциал? Ни за что на свете! Ведь в нем гравитационные поля неуправляемы. Вы даже не ощутите, как погибните.
        - А можно еще что-нибудь попробовать?
        - Конечно, я слежу за вами.
        Бабаев поглядел на подоконник и глубоко вздохнул, сосредотачиваясь… Какая-то часть его мозга испускала направленные, должным образом закодированные волны, которые несли в себе колоссальный запас информации. Они воздействовали на атомные составляющие любого избранного предмета - и он «оживал», исполнял любые желания повелевающей им личности. Быть чем-то означало обладание величайшей властью в мире, властью над миром вещей, предметов, а значит, и… людей?
        Подоконник был стар и треснут. Сделанный горе-плотником из сырой, подгнивающей сосновой доски, он был перекошен и образовал у стены большую щель, в которую нещадно дуло. Этот подоконник также помнил много интересного. Он помнил себя еще деревом! Еще недавно по нему скакали лесные пташки, почесывал об него свою могучую спину медведь-шатун. Помнил он и то, как рос, как струились живительные соки по его клеткам, как ласково пригревали его солнечные лучи, как впитывал он всеми своими порами весенние ливни.
        И вновь он стал оживать, вдыхая водяные пары, восстанавливая в себе силы расти и множиться. Набухнув, он заделал щель в стене, зарастил трещину и почувствовал, что при желании мог бы пустить побег… Но не сейчас…
        Сейчас на подоконник опустилась пушинка одуванчика. Она дремала. От роду ей было несколько дней, она совершенно ничего не помнила и не желала думать ни о чем, кроме самой себя. Несмотря на свою крохотность, она была во много раз сложнее любых вычислительных центров. В тесно сжатых хромосомах, в переплетенных спиралях нуклеиновых кислот был закодирован механизм развития целого вида живых существ. Он спал, ожидая лишь благоприятных условий для того, чтобы набухнуть под воздействием влаги и тепла, раскрыться, ощутив сладчайший миг проникновения в почву, пустить корни, устремить навстречу солнцу свои крохотные ростки…
        - Хозяин! Выходите немедленно!
        - Погоди, погоди… - он медленно приходил в себя.
        - Я ведь предупреждал вас о биопотенциале.
        - Я понял. Но мне хочется побыть в нем еще немного. Ведь это всего лишь пушинка, я с ней справлюсь.
        Пушинка оторвалась от подоконника и полетела по ветру. Она быстро овладела законами аэродинамики и, двигая волосками, как парусом, вылетела в окно, покружилась над улицей и устремилась в открытую форточку напротив…
        …и, мягко кружась, опустилась на тонкое шифоновое платье, которое в эту минуту гладила молодая женщина. Горячий утюг ненароком задел пушинку, она моментально обуглилась и сжалась от нестерпимой боли, пронзившей все ее существо.
        - Хозяин!..
        Платье медленно расправляло складки, млея от прикосновения утюга. Оно пропитывалось теплом, довольством, покоем. Нежные, заботливые пальчики аккуратно проглаживали каждую оборочку, каждый завиток кружев…
        - О, хозяин! Вы были на волосок от гибели.
        - Я понял.
        - У меня от волнения перегрелся бок.
        - Скажи мне, Фляр, а ты… живое существо?
        - В вашем понимании не больше, чем любая вещь. Но теперь-то вы понимаете природу вещей?
        - О, да…
        Женщина надела платье и подошла к шифоньеру, разглядывая в зеркало свою ладную, стройную фигуру. Она обработала платье антистатиком, и оно перестало липнуть, зашевелилось, зашуршало, заиграло складками…
        Женщина залюбовалась собой…
        - Хозяин! Что вы де…
        - Т-с-с!
        Да, она действительно хороша собой. Ей двадцать шесть лет, а выглядит она на восемнадцать. Она еще долго будет выглядеть так, и долго еще проходящие мимо мужчины будут бросать ей вслед пылкие взгляды, и набиваться в друзья, и приглашать в рестораны… А затем неожиданно и явственно проступят морщинки в уголках рта, и складки на лбу, наглым и озлобленным станет взгляд. Лала-пери, Лала-джан, Лал-Лала… «Яхонтовая»… «Божественная»… Какими только эпитетами не именовали ее многочисленные поклонники. И порой самой себе она казалась прекрасным и возвышенным существом в окружении восторженных почитателей. Невероятные, удивительные сны навещали ее по ночам, десятки тысяч перевоплощений порой испытывала она, когда сознание ее дремало. Но приходило утро, и она глядела на себя в зеркало и видела ту, кем она, в сущности и была - элегантным и дорогостоящим предметом для мимолетных развлечений так называемых сильных мира сего…
        В это мгновение Лала вздрогнула и обернулась. Ей вдруг показалось, что за ней кто-то пристально наблюдает, ехидно при этом посмеиваясь. Нет, в комнате никого не было. Золотая клетка, в которую ее поместил последний щедрый хозяин, была надежно изолирована от внешнего мира. В ней было выставлено много добра, записанного на ее имя, а еще больше спрятано в различных тайниках, но все это не принадлежало ей, как, впрочем, и она сама. Но никто посторонний сюда проникнуть не мог. И тем не менее она отчетливо чувствовала на себе взгляд. Но теперь он казалось, исходил откуда-то изнутри, из глубины ее естества. Кто-то чужой поселился в ней и видел ее насквозь, проникал в самую сокровенную глубину ее души…
        Лала вцепилась в волосы и застонала, мучимая невыносимой душевной болью. Она видела себя снаружи и изнутри. Сознание ее раздвоилось, два начала вступили в яростную борьбу. Скрестились волны биотоков и повели бой за овладение взбунтовавшимися участками головного мозга.
        Женщина корчилась в судорогах, каталась по полу, раздираемая невыносимой, мучительной болью, а Сознание массированной атакой обрушилось на незванного пришельца, загнало его в самый дальний участок мозга и готовилось завершающим ударом окончательно уничтожить его…
        - Лалка!.. Милая! Что с тобой? - хозяин, ее здоровенный, тучный хозяин, вбежав в квартиру, глядел на нее с изумлением. - Ну? Что стряслось? С ума сошла?
        И все неожиданно быстро окончилось. Некто исчез бесследно, оставив ее наедине с собой и с человеком, чью руку охватывала массивная гипсовая повязка. Низамов долго глядел на нее упорным, выжидающим взглядом. Лала поднялась, тряхнула головой, провела рукой по волосам и усмехнулась.
        - Где это тебя угораздило?
        - Меня?.. - он взглянул на повязку. - Пустяки. На лестнице вчера оступился. А ты чего орала?
        - Сама не знаю… - прошептала она, неожиданно всплакнув. - Будто какой-то страшный сон…
        - Опять сон?.. - возмущается он. - Ведь я тебе говорил, что эти дурацкие сны тебя до добра не доведут. Хочешь, свезу тебя к одному профессору?
        - Зачем? - устало улыбнулась она. - Мне ничего не надо. Ты со мной. Значит, все хорошо. А сны мои пусть тебя не пугают. Должно же у меня быть хоть что-то мое?..

* * *
        - На сегодня хватит, хозяин. Я перегрелся.
        - Извини.
        - У меня вылетело два блока. Самому их синтезировать не удастся. Придется заказывать новые.
        - Мне очень жаль…
        - Доставлять их придется на звездолетах. Расход энергии составит восемьсот биллионов эргов. Тебе, конечно, эта цифра ничего не говорит…
        - Ну прости, я не хотел…
        - А ведь я предупреждал, что самое опасное - это прямой контакт с человеческим сознанием. Это не просто биопотенциал, а настоящая микровселенная. Их сознание построено на совершенно ином принципе, чем наше.
        - Но я… ведь я тоже человек!
        - До определенной степени.
        Мы подразделяем имена существительные на одушевленные и неодушевленные. Первые - это живущие, обладающие инстинктами, желанием жить, производить потомство, радоваться свету, солнцу, воздуху. Вторые - это предметы, навеки заключенные в раз и навсегда данную форму. Это камни, вода, деревья. Но справедливо ли могучее, цветущее дерево считать неодушевленным? Разве оно проще и мертвее мелкого, злобного вируса? Разве мертва звезда, источающая потоки квантов, в муках рождающая свет и энергию? Разве можно считать неодушевленной мать всего сущего, нашу планету?
        Человек присвоил себе нашу миссию быть мерою всех вещей. А может ли вещь быть мерою человека? Разложим тело человека на атомы и получим набор несложных химических элементов. Выстрелим ему в сердце и получим из существа одушевленного обычную неодушевленную вещь, труп. Или проведем несложную операцию и вживим установку транстипизации - и получим тот же труп, только ходячий…
        - Вы преувеличиваете, хозяин. Никто и не думал вас убивать. Напротив, без нашего вмешательства вас бы просто не существовало. Наш резидент трудился над вами несколько ночей.
        Ассоциация давно наблюдала за планетой Земля. И функцию резидентов исполняли на ней и роботы, и люди. Один из них, талантливый врач с серо-стальными глазами и чистыми, холодными руками, произвел двадцать восемь лет тому назад операцию на доставленном в больницу ребенке. Она была необходима, ибо ни роботы, ни люди в качестве резидентов Ассоциации уже не удовлетворяли. Требовались киборги - существа с телом человека и способностями машины. С тех пор за одиноким, суетливым, маленьким человечком велось тщательное наблюдение, и когда потребовалось, машину задействовали.
        - Лицемеры… - бормотал Бабаев, тщательно соизмеряя силы перед прыжком из одного обличья в другое, - какие же вы лицемеры! Как старательно они меня уговаривали!..
        - Вам не хотели наносить психическую травму! - оправдывался Фляр. - Осторожнее с этим мячом, он порванный… Попытайтесь перепрыгнуть к бельевой веревке… Вы должны были дать согласие совершенно сознательно, полностью отдавая себе отчет в важности принимаемого вами решения. И вообще, ни одно неодушевленное существо не сможет управлять потоками гравитонов…
        Гравитоны - мельчайшие частицы и одновременно волны, которые свойственны всему сущему во Вселенной. В ничтожных объемах их может быть заключено колоссальное количество. Сочетаясь, они образуют поля. Должным образом закодированные, они могут менять структуру веществ, подчинять ее себе.
        Установка, вживленная в Бабаева, подчиняясь биоэлектрическим сигналам мозга, испускала направленные потоки гравитонов. Тело резидента было лишь придатком сызмальства измененного и приспособленного к установке мозга, мозг был придатком установки, а та, в свою очередь, была придатком целой системы слежения за развитием человеческой цивилизации. Вот что значило - быть вещью.
        Пучки гравитонов испугано метались от бельевой веревки к балкону, от него - к половику, к двери, к стулу с обломанной ножкой, к креслу - и лишь от него к человеку, неподвижно лежавшему на полу.
        Человек приподнялся, с трудом добрался до дивана, упал в его жесткое, скрипучее лоно и застонал, всхлипывая, глотая слезы, кусая губы от отчаяния.
        Человек, который был чем-то…
        II. Что-то и кто-то
        Утром следующего дня, когда Руслан Тимурович, как всегда, к восьми утра явился на работу, его вызвал к себе начальник отдела кадров Александр Павлович Павелецкий, человек с круглым, гладким лицом и вкрадчивыми манерами, отзывавшийся на броское и экзотическое прозвище «Сан-Паулыч». Усадив Бабаева на стул, он тщательно прикрыл за ним дверь и сел напротив него, сложив белые пухлые руки ни округлом брюшке. На лице его играла кроткая и в то же время снисходительная улыбка. От его ласкового, участливого взора Руслан Тимурович отчего-то покраснел и потупил взор.
        - Ну-с, - негромко сказал Сан-Паулыч, - сами увольняться будем или как-с?..
        - П-простите, - запинаясь, пробормотал Бабаев, - но я… не понимаю…
        На его вопросительный взор Сан-Паулыч развел руки и возвел очи горе с видом безграничного сожаления.
        - Имеем указания, - пояснил он. - Так что ты подмахнул бы заявленьице подобру-поздорову. А то ведь сам знаешь, какие они… Им недолго и статеечку привесить.
        И напомнил «бабушке» о допущенном им полгода назад опоздании на работу. Случилось это по вине опоздавшей электрички, однако тогда из толпы, текущей по проходной, директор избрал именно Бабаева для «выпуска паров» и клял его битых полчаса, а потом, рассвирепев от робкого возражения, влепил выговор и лишил премии. Сан-Паулыч был абсолютно согласен, что все это, конечно, дико, чудовищно, несправедливо, но всё равно, опоздание осталось опозданием. На служебном языке этот проступок именовался «нарушением трудовой и производственной дисциплины». В наказание за это администрация имела право послать нарушителя мести улицу и копать канаву, или уволить его по статье, с которой его не примут даже в ассенизаторы. Мимоходом показал даже решение профсоюзного комитета, который не возражал по поводу любого из этих решений. Но, подчеркнул он, наш директор, жалея тебя, готов согласиться на увольнение по собственному желанию.
        Бабаев улыбнулся. Милосердия в директорском решении было немного. Скорее всего, он просто решил подстраховаться против возможного жалобщика, тем более располагающего немалыми аргументами по поводу его махинаций. Как по мановению волшебной палочки, на свет появился бланк заявления с размашистым директорской резолюцией. Его оставалось только подписать. Что Бабаев и сделал.
        В отделе ему сочувствовали, но не советовали связываться с судом. Что ни говори, а именно Низамов отделал здание суда плиткой, мраморной крошкой, пластиковыми панелями, алюминиевыми дверями и окнами. Он был предусмотрительным человеком и подстраховывал себя на всех уровнях.
        Попрощавшись с девочками и своей начальницей, Бабаев сложил в портфель свои книги и справочники по экономике и планированию и вышел из отдела, чтобы уж больше в него не возвращаться. В кассе его уже ждали расчетные деньги, премия и даже тринадцатая зарплата. К одиннадцати часам утра он покинул завод. Его согревала лишь мысль о том, что раз уж для него наступила новая жизнь, то и трудовую деятельность пора начинать по-новому.
        Очень непривычно для него было средь бела дня, вместо того, чтобы сидеть за своим видавшем виды, покарябанным столом, вдыхать свежий утренний воздух, ароматы свежеполитых клумб, с каким-то новым чувством озирать пробуждающуюся природу, слушать пение птичек и тарахтенье газонокосилок.
        Сидя на лавочке, он прислонился к фонарному столбу.
        Это был совершенно новый железный столб. Он мог простоять века, если бы был достаточно глубоко вкопан. Кроме того, он был выкрашен. Его сладко щекотала мысль, что часть своей краски он оставит на плаще сутулого человечка, имевшего неосторожность к нему прислониться. А кроме того, он сурово и непреклонно исполнял свое главное предназначение. Он нес миру свет. Правда, ночью свет почему-то не зажигался, зато днем горел в полную силу.
        Источником света служила большая, продолговатая, сиреневая лампа.
        Лампа также была очень молодой. Ей отроду не было и нескольких месяцев. Но с самого дня рождения она была неизлечимо больна. Выпущена она была в конце квартала, стекло для нее варили с грубейшими нарушениями технологии, стенки изобиловали микроскопическими трещинками и кавернами, которые с пугающей неизбежностью пропускали воздух и выпускали драгоценный инертный газ. Спираль ее из последних сил испускала фотоны, но вместе с ними теряла и драгоценные электроны из своей хрупкой вольфрамовой оболочки. Неожиданно в цепи скакнуло напряжение - и лампа лопнула, брызнув осколками на шляпу скорчившегося внизу человека…
        На какие-то доли секунды Руслан удержался в усике, торчавшем из цоколя. Но усик быстро остывал на свежем прохладном вет… (но-но, никакого ветра! Это же Массив!) И облачко гравитонов переместилось в длинный гудящий провод.
        Провод протянулся на многие километры. Тяжелыми узлами оплетал он фарфоровые изоляторы, тщетно пытался согнать садившихся на него голубей и всем своим многожильным телом ощущал мощный поток мчавшегося по нему электричества…
        В первые наносекунды Руслан растерялся и даже не осознал, что с ним, собственно, произошло. Его сознание оказалось раздробленным на мириады частиц, которые хаотически неслись куда-то, подталкивая и опрокидывая друг друга, сталкивались, поворачивали назад и снова устремлялись вперед. Он совершенно потерялся, растворился в этом безграничном Массиве, и лишь ничтожная часть его полей беспомощно призывала к спасению, несясь с околосветовой скоростью по проводникам. Совершив несколько тысяч бешено-стремительных витков по городу, осветив окрестные села и фермы, крутнув сотни станочных валов и звякнув в трамваях, то, что оставалось от Руслана, вошло в радиопередатчик, произвело полезную работу и вылетело в пространство с потоком электромагнитных волн.
        На этом деятельность новоявленного Руслана можно было бы считать оконченной, если бы несколько квантов его существа не уловил пролетавший над городом спутник.
        Резиденту потребовалось несколько долгих часов, чтобы осознать себя в новом качестве, собрать растерянные силы, согреться в лучах Солнца, впитав энергию через зеркальные плоскости батарей, отведать высококалорийного питания от портативного атомного реактора, проникнуть в самые отдаленные участки своего нового тела и наконец полностью ощутить себя спутником.
        Это был хороший, даже роскошный спутник, выведенный на орбиту полтора месяца назад. Он мог вращаться еще десятки лет, самостоятельно корректируя орбиту. Он стоил миллионы долларов и был горд этим. Уверенно и методично пролетал он над планетой, пристально вглядываясь в ее ландшафт. Великолепно работали все его системы, компьютер четко отрабатывал изображение, лазерный фотоаппарат уверенно фиксировал, снимал и передавал в Центр всю интересующую информацию.
        В компьютер поступил приказ немного снизиться и особенно тщательно сфотографировать указанный квадрат. Да ради бога! Дальность не помеха. Такую аппаратуру, как у него, только поискать. И спутник принялся фотографировать большое зеленое поле, и летчиков, прогуливавшихся у командного пункта (он мог сосчитать даже звездочки на их погонах), и самолеты, серо-бурые громадины с красными звездами на крыльях, которые тяжело выруливали на взлетные полосы…
        Опознавательные знаки его отрезвили. Спутник прекратил передачу информации и, невзирая на мольбы и проклятия заокеанских господ, приступил к снижению.
        Тут неожиданно прорезался Фляр:
        - Не смейте!
        - А, это ты, старина, - обрадовался Руслан.
        - Что вы собираетесь делать с этим спутником?
        - Да вот, опуститься, кое-что подремонтировать…
        - Только не на этом спутнике.
        - Но почему?
        - Потому что вы сажаете его на ваш аэродром. А он принадлежит другой державе.
        - Ну и что?
        - Это означает передать вашей стране чужие секреты. Это неэтично.
        - А подсматривать за нами - этично?
        - Немедленно прекратите снижение! - загромыхал Фляр. - Ваш спутник не долетит до земли. Он попросту сгорит в атмосфере.
        Последний довод показался Руслану весомым. Он прекратил снижение, но напрочь заблокировал все источники информации на спутнике.
        - И на будущее учтите, - выговаривал ему Фляр. - Всем свойственно почитать места, откуда они произошли. Но вы теперь единственный представитель всей планеты в Ассоциации и потому должны воздерживаться от неэтичных поступков. Как вы вообще ухитрились войти в этот спутник?
        - Понятия не имею, - чистосердечно признался Руслан, - кажется, все началось с фонарного столба…
        - Тяжело будет вас теперь приземлить. А вокруг, как назло, ни одного космического корабля… Хотя, подождите, я вижу какое-то тело…
        Это были последние слова Фляра. Но Руслан и сам уже заметил, а вернее даже будет сказать «ощутил» каким-то неисследованным еще чувством приближающуюся глыбу. Разглядеть ее было непросто. Объект был чернее самой ночи. Он стремительно проскочил мимо Солнца. Но в яростно полыхающей короне Руслан успел различить очень вытянутый эллипсоид длиной около тридцати метров. Желая уточнить его размеры, Руслан высветил его лазерным лучом. И тем самым подписал себе приговор.
        Эллипсоид стремительно двинулся к спутнику и поглотил его.
        Для спутника наступили безоглядная ночь и тишина. Тело его пронзили потоки жесткого рентгеновского излучения. Его изучали. Затем мощный удар разделил оболочку спутника на части, не повредив, однако, реактора.
        Несколько минут потребовалось Неизвестным, чтобы досконально выяснить устройство спутника, принципы его работы и определить примерный интеллектуальный уровень создавшей его цивилизации. Затем плотный пучок нейтронов распылил его на атомы…

* * *
        Амаурина погибала.
        Она констатировала это так же четко, как сам факт своего существования, потребления и переработки энергии, отправления естественных потребностей. Ей оставалось прожить еще две-три сотни лет - жалкий мизер по сравнению с тем, что ею было прожито, можно и должно было прожить. Себя она считала прекраснейшим, совершеннейшим из всех живых существ, исключая, естественно, ее богоравных хозяев. Они заботливо вырастили ее, воспитали, наделили массой знаний и способностей, за что она им верой и правдой служила. К сожалению, сейчас она уже смутно помнила их прекрасные, нежные, переходящие друг в друга лики, их одобрение и гордость за нее. Она, существо из плоти и крови, была их единственной надеждой в немыслимо трудной борьбе с врагами, посмевшими не покориться величию их разума.
        За долгие тысячи лет Амаурина прошла бесчисленное множество километров, видела рождение и гибель звезд, проскочила в пугающей близости от сгустка аннигилировавшей материи, благополучно пронзила центр Галактики, едва не погибнув в раскаленном месиве взрывающихся атомных ядер, дважды восставала из небытия. И вдруг так глупо, так непростительно бездарно позволила заманить себя в ловушку и попала в губительное скрещение силовых полей.
        Враги беспощадно искромсали ее могучее, совершенное тело, разрушили систему ориентации и, самое страшное, повредили ее уникальный, отточенный мозг. С величайшим трудом собрав остатки терзаемого мучительной болью и страхом сознания, Амаурина каким-то чудом ухитрилась развить субсветовую скорость, перекрыла границы нового измерения и… пришла в себя лишь здесь, в совершенно незнакомом ей мире, где горели неведомые солнца, созвездия образовывали непривычные сочетания, рядом полыхала небольшая желтая звезда, а вокруг нее быстро вращалась двойная планета. Та, что побольше, была заселена.
        На ней в мире и согласии сосуществовали десятки миллиардов живых организмов. Одни витали в воздухе, другие - таились в воде, третьи крепко вцепились в почву, но не двигались с места, лишь протягивали конечности навстречу сильной звездной радиации. Но на планете существовали и иные создания. Их гигантские стальные туловища двигались по океанам, проносились в воздухе между континентами или сновали по двум железным полозьям, подобные гигантским гусеницам. Такие же омерзительные металлические монстры, слепо копирующие создания природы, таились под водой. Будучи живым, одушевленным существом, Амаурина возненавидела их.
        За годы жизни она побывала на многих планетах. На некоторых злобные механические чудовища подчинили себе живые организмы, даже высокоразвитые, подмяли под себя, жестоко угнетали их. Были и такие, что полностью отрицали право органической материи на существование. И истребляли ее, где только могли. То были коварные и безжалостные порождения разума, запутавшегося в спиралях эволюции.
        Орбитальный космический аппарат Амаурина заметила уже давно. Аппарат испускал инфракрасное, электромагнитное и слабое гамма-излучения, вероятно, в результате распада малого количества радиоактивного вещества.
        Слегка насторожило ее то, что аппарат обменивался импульсами с объектами на второй, пустынной планете. Амаурина подавила разговоры. Но тогда спутник набрался наглости и высветил ее лазерным лучом. Над этим возмутительным фактом Амаурина размышляла не более четверти секунды. Спустя этот промежуток времени спутник был захвачен, а объект, с которым он переговаривался, поражен пучком античастиц. Быстро исследовав захваченный аппарат и не найдя в нем и следа органической деятельности, кроме нескольких простейших спящих бактерий, Амаурина распылила и поглотила его, не ощутив скользнувшего в ее организм пучка гравитонов. Ей было не до гастрономических тонкостей. Организм ее давно истосковался по атомам редких металлов, в изобилии содержащихся в аппарате.
        Амаурина устала от странствий. Не прошли бесследно и стычки с врагами, и грандиозные космические катастрофы, свидетелем которых она была. Тяжкий отпечаток наложило и исправленное пространство, в которое она ненароком забралась и с таким трудом вышла обратно. Она находилась слишком далеко от дома и давно уже не имела связи с хозяевами. На позывные они не отвечали. Следы их давно истерлись с пустынных космических тропинок. И только чудом уцелевший участок памяти бережно хранил воспоминание об их ласковых прикосновениях и дружелюбных напутствиях перед дальней дорогой.
        Это было очень странное и пугающее ощущение - мгновенного и резкого провала в памяти. Амаурина старалась, но не могла вспомнить ни облака Хозяев, ни их поведения, ни звуков, издаваемых ими. Только обожженная радиацией кожа еще хранила память о теплом прикосновении - легкий шлепок… ласка, по которой она так истосковалась.
        Амаурина неплохо владела прочими органами чувств, почти полностью восстановила способность передвижения в пространстве, но абсолютно не представляла, для чего она это делает. Можно было восстановить в памяти обрывки впечатлений, но они не складывались в целостную картину. Ей так хотелось отдыха, покоя, умиротворения, блаженной бездеятельности, но врожденный инстинкт властно гнал ее на поиски чего-то… Чего? Она не представляла.
        Размеренно и неторопливо совершала Амаурина виток за витком вокруг планеты, мучительно пытаясь вспомнить, что же нужно совершить, встретившись с цивилизацией такого уровня. Какие-то действия она обязана была предпринять, выполняя свою миссию, заветы Хозяев. Основной принцип ее существования заключался в том, что она должна была пересекать пространства, выискивать населенные планеты и…
        Мозг ее был серьезно поврежден в стычке, рана обильно кровоточила, и хоть она и смогла заживить поврежденные ткани, значительная часть ее памяти была изолирована и напрочь захоронена в тайниках подсознания.
        Амаурина медленно погружалась в стратосферу планеты, проплывая над белоснежными облачными полями, пристально вглядывалась в лесные массивы, аккуратные зеленеющие квадратики полей и городские кварталы.
        Пятый закон ее существования властно приказывал заботиться о собственной безопасности.
        Четвертый призывал приложить все усилия к исполнению первых трех законов.
        Третий приказывал оберегать друзей.
        Второй - неустанно бороться с врагами…
        Но все они исходили из первого закона, который вылетел из памяти. А без знания его Амаурина не могла составить верного мнения о тех, кто населяет эту планету, о бесчисленных едущих, плывущих, летящих, идущих… друзьях? Врагах?..
        Естество ее не протестовало против большинства из них, хоть они и существовали на иной, чем у нее, белково-углеродной основе. Более того, неказистые, четырехконечностные, полужидкие создания даже смутно напоминали ей кого-то… Но кого?
        Мучимая этими томительными размышлениями, Амаурина позабыла про обычные меры предосторожности, не изменила спектра преломления лучей на оболочке и, таким образом, стала видимой как в оптическом, так и в радарном диапазонах.
        Капитан Морис Периньоль совершал обычный патрульный полет на истребителе «Мираж-5», приписанном к эскадрилье N 5661, базирующейся на военно-воздушной базе Монт-де-Маршан.
        В 16 часов 42 минуты 24 секунды по Гринвичу, пролетая над территорией департамента Жиронда, капитан обнаружил неопознанный управляемый летающий объект в форме эллипсоида светло-серого цвета. Объект двигался со скоростью 875 километров в час на высоте 11000 метров. Об увиденном он немедленно сообщил на базу.
        - Поздравляю вас, ребятки! - воскликнул дежурный диспетчер, лейтенант Анри Саваль. - Наконец-то и у нас появились летающие тарелочки! Морис, ты не видел в ней маленьких зелененьких человечков?
        После того, как капитан разразился возмущенной тирадой по поводу скептиков, полковник Шарль Ле-Кресси взял микрофон и спросил:
        - Капитан, вы твердо уверены, что это не оптический обман?
        - Черт побери! - воскликнул Периньоль. - Я вижу ее так же ясно, как собственную антенну. Это вытянутая тарелка диаметром около тридцати метров… она меняет цвет… темно-серая… голубая… почти сливается с небом… Черт, да она хочет меня стряхнуть. Она увеличивает скорость…
        - Какое расстояние до нее?
        - Полтора километра… километр восемьсот… два… Она отрывается!..
        - Не приближайтесь! Держите ее в зоне видимости. Черт знает что! - в сердцах сказал полковник. - Впрочем, это может быть обычный аэростат или любительский дирижабль.
        В 17 часов 34 минуты 22 секунды «тарелка» резко изменила курс и направилась в сторону Нанта. Через 8 - 10 минут она должна была пройти над районом, в котором в обстановке глубочайшей секретности велось строительство оборонного объекта.
        В 17 часов 38 минут 12 секунд капитан Периньоль получил приказ атаковать объект, который до сего времени не отвечал на радиосигналы, не подчинился требованию приземлиться, несмотря на то, что оно было произнесено на общепринятом языке воздушных знаков и подкреплено несколькими трассирующими пулеметными очередями.
        К сожалению, до сих пор не удалось выяснить, кто именно отдал этот приказ. Магнитофонная запись разговоров оказалась стертой именно в этом месте, а потом вообще безвозвратно утерянной. Представители военного командования, находившиеся в этот момент на базе, настаивали на том, что движимый патриотическими чувствами, Периньоль принял решение по собственной инициативе.
        В 17 часов 40 минут 21 секунду капитан Периньоль произвел по объекту залп двумя ракетами класса «воздух-воздух»…

* * *
        В первые мгновения Амаурина даже не поняла, что произошло. Разумеется, она давно заметила неказистый летательный аппарат, старавшийся привлечь к себе внимание. Это была тяжелая, неуклюжая машина из непрочных, плохо склепанных алюминиевых сплавов. Она передвигалась, сжигая неимоверное количество углеродсодеожащих веществ. Однако настораживало присутствие в ней живого существа. Если машина использовала его мозг или биологические поля, она была вдвойне опасной.
        Ракеты разбились о силовое поле. Лишь один из осколков оболочки угодил в микроскопическую точку в сплетении силовых линий и опалил кожу Амаурины жаром и яростью раскаленного металла. Этот удар мгновенно пробудил в памяти второй закон ее существования - неустанно бороться с врагами!
        Врагами Амаурины и ее Хозяев были все существа, не умеющие думать, дышать, чувствовать, существующие не ради счастья существования и созидания, но для подавления и уничтожения всего прекрасного, дарованного Природой - холодные бездушные машины, восставшие против своих создателей, омертвляющие и разрушающие биологические цивилизации, захватывающие все новые и новые участки космоса.
        Летательный аппарат, безусловно, был врагом, ибо он не только предпринял попытку уничтожить Амаурину, но и воспользовался при этом организмом и мозгом находящегося в нем порабощенного живого существа. Ударом плотного потока частиц Амаурина распылила аппарат на атомы. Однако частицы без вреда прошли сквозь органическую ткань.
        Капитан Периньоль безумным взором проводил «тарелку» и еще крепче вцепился в шелковые стропы парашюта. Органические ткани выдержали удар, но синтетический комбинезон и белье рассыпалось в прах. Капитан был наг, как Адам…

* * *
        Следуя над океаном, Амаурина распылила шесть рыболовных траулеров, сухогруз, самолет «Боинг-747», выполнявший рейс Монреаль-Ливерпуль… Пролетая над территорией Канады, уничтожила завод-автомат по производству кока-колы, деревообрабатывающий комбинат, два истребителя, шесть радарных установок, одиннадцать ракет класса «земля-воздух», спутник, железнодорожный состав, вычислительный центр и бетономешалку…
        В то же время в ней зародилась неуверенность в правильности своих действий. При каждом ударе по механизмам обнаруживались содержащиеся в них существа, которые мучительно напоминали ей кого-то… Врагов? Друзей? Она старалась щадить их, но они все равно гибли, падая и расшибаясь, ломая свои хрупкие кости, такие жалкие и беспомощные в руках их Вещей…
        Покоривших?
        Ей были известны случаи, когда разумные существа вступали в симбиоз с машинами, в целях достижения мнимого бессмертия имплантировали себе машинные органы и сами постепенно превращались в машины. Порой они, создав разумные, самообучающиеся аппараты, развязывали в них стремление к самоусовершенствованию, которое приводило к желанию освободиться от власти создателей… Но эти машины стояли на несколько порядков выше тех бестолковых и грубых образчиков, которые она так стремительно уничтожала.
        Крошечный, едва уловимый червячок сомнения зашевелился в Амаурине. А что, если она ошиблась? Если не они, а им покорны железные монстры с электрическими движками и примитивными системами управления?..
        Молчаливая, незримая и неощутимая, пролетала Амаурина над тайгой, над лесами и перелесками, болотами и пустошами, над озерами и реками, все пристальнее вглядываясь в лица обитателей планеты, в механизмы, которыми они пользовались, но уже не уничтожала их, а размышляла.
        Она опускалась все ниже и ниже, все более и более замедляла свой полет, и наконец тяжело и беззвучно прилегла на поляну, которую с одной стороны окаймлял густой лес. С другой стороны тихо журчала речка, в водах которой плескались живые существа. При виде ее они с паническими криками бросались прочь.

* * *
        Позавчера отзвенел последний звонок, и для деревенских ребятишек наступили долгожданные каникулы. Лето обещало быть жарким. Уже сейчас стояли знойные дни, правда по вечерам прохладный ветерок пробирал ознобом их загорелые тельца, но беготня, шумные игры и костры в ночном согревали их лучше, чем пиджаки и фуфайки, всученные заботливыми мамашами.
        Лошадей в колхозе еще держали, хотя и много указаний насчет замены их «железными конями». Да и дети обожали своих четвероногих любимцев, знали характер и норов каждого. И не было для них большей радости, чем отправиться в ночное с табуном под начальством старого конюха дяди Сени.
        К вечеру поужинали огурцами, картошкой, яйцами, салом. Дядя Сеня, как обычно, принял четвертинку «первача», как он говорил, «от вечернего ознобу», и теперь заливисто храпел поодаль от компании ребятишек, которые, сгрудившись у костра, слушали страшные истории конопатого Грицко. Рассказывал он мастерски, на разные голоса, отчаянно жестикулируя и скаля зубы.
        - И вот ночью… - шептал он, закатив глаза, - слышит баба чей-то голос: «Отдай, баба, мою руку!» Баба молчит. Опять: «Отдай баба, мою руку!»…
        Маленький Степа заплакал.
        - Хватит тебе, Грицай, детей пугать! - сердито сказал Андрюша Голованов, серьезный светловолосый мальчик лет четырнадцати. - Вечно ты со своими ведьмаками лезешь!
        - А тебе какое дело?! - возмутился Грицко. - Не нравится, так не слушай! А ну, как дам леща - сразу на одно ухо оглохнешь!
        И хоть Грицко был старше него на год, да и здоровее, Андрюша сразу же вскочил, сжимая кулаки. Следом поднялся и обидчик. Ребята загалдели, зашумели, предвкушая знатную драку. Все знали, что оба «гонялись» за румяной, чернобровой Аничкой, которая делала вид, что ни того, ни другого не замечает. Но начавшееся сражение было прервано неистовым ржанием коней, которые опрометью понеслись от реки.
        И что-то черное, огромное, лоснящееся в лунных лучах, на мгновение зависнув, плавно опустилось на берег реки.
        Тут же все пришло в движение. Кони, дети, даже пробудившийся Сеня - все помчались прочь, гонимые паническим ужасом.
        И лишь Андрюша стоял не шелохнувшись.
        Это походило на кита. А киты, как он знал, не кусаются. Они иногда выбрасываются на берег. И тогда их надо спасать. И хоть река их находилась далеко от моря, да и там китов отродясь не водилось, но щемящее чувство жалости, желание поддержать, помочь беззащитной зверюге переполнило всю его душу. И тут Амаурина позвала. Это был безмолвный и отчаянный зов о помощи, призыв к любому слышащему ее живому существу, достаточно развитому, чтобы принимать телепатические волны.
        Слегка оробев оттого, что он «понял», Андрюша сделал шаг, другой, третий… и пошел к ней.
        Мальчишки, остановившись на пригорке, смотрели на него со смешанными чувствами восхищения и страха. Он знал, что Аничка тоже смотрит на него - и это придавало ему решимости.
        - Назад, Андрюша!.. - истово завопил дядя Сеня и пальнул в воздух из дробовика.
        Выстрел гулко прокатился над речкой, вспугнул сонное воронье в лесу, замер вдали, и только подстегнул замешкавшегося было мальчика.
        Он преодолел последние пять шагов, поднял неимоверно тяжелую руку и положил ее на гладкий, черный бок существа…

* * *
        Это прикосновение пронизало Амаурину неимоверным блаженством. Она вспомнила! Она полностью восстановила в памяти ни с чем не сравнимое ощущение тепла, доброты, ласки, которое исходило от прекраснейших в мире созданий - ее Хозяев.
        И пробудился в тайниках ее памяти заглушенный скитаниями Первый Закон ее жизни: «Любить Людей и быть им послушной и верной, где бы их не встретила…» Да, теперь она не сомневалась, что на этой планете жили Хозяева. Может быть, они временно забыли о ней, может быть, утеряли даже какую-то часть своих сил и знаний, но они рядом. Амаурина вернулась на родину и не покинет ее никогда!
        Она дрожала, изнемогая от наслаждения, чувствую тепло хозяйской руки, дыша одним с ним воздухом, проникаясь его добротой и близостью.
        Не отрывая руки, Хозяин обернулся к другим Хозяевам и крикнул (она затрепетала от знакомых звуков его голоса):
        - Хлопцы! Скачи в деревню! Пусть в райцентр звонют! К нам марсиане прилетели!..
        И от этих слов, пока не понятных, но таких простых, чистых и звонких, она заплакала…
        Одна из крупных и тяжелых слезинок скатилась на траву, задев потерянный давеча теннисный мячик.
        Мяч осторожно откатился к костру, обогнул его, исследовал вещи, сваленные в беспорядке: пиджаки, кнуты, книжку, котелок, хворост, подстилку и воздушный змей, который ребятишки запускали весь день.
        Стараясь не шуметь, Змей высвободился из-под придавившего его рукава, ловя легкое дуновение ветерка, приподнялся и взлетел в воздух…

* * *
        - Готовы? - спросил хирург Ахмедов, беря ланцет. - Итак, товарищи студенты, больной Бабаев был доставлен в больницу в бессознательном состоянии и скончался сегодня утром, не приходя в сознание. Наша задача состоит в том, чтобы, произведя вскрытие, установить причину его смерти. Вскрытие начнем с брюшной полости…
        - Не надо! - жалобно завопил покойник и сел на столе, прикрываясь руками…
        Студенты с воплями разбежались кто куда. Хирурга Ахмедова хватил удар.

* * *
        Теперь их собралось побольше. Кроме старых знакомых Уирка и Ларга, в комнате находился еще и круглый серебристого цвета еж с длинными металлическими иглами, катавшийся по стене, посланник цивилизации снэргов. В углу примостилась замысловатой формы загогулина, которую представили как фьйорга. С самого начала разговор принял неприятный характер.
        - Преступление! - вопил Ларг. - Наипреступлейнейшее преступление!
        - Ошибка, - вторил ему Урик. - Непростительная ошибка. Вы держали в руках космический корабль иной цивилизации и отдали его в руки людей.
        - Оружие! - стонет «загогулина». - Совершейнейшее оружие! Иные средства межпространственного перемещения!
        - Упустить вражеского шпиона! - надрывался Ларг.
        - Я всегда говорил, что он ненадежен, - вставил «еж». - Эти белковые - они все такие. Думают только о себе, стараются только для себя.
        - Преступным легкомыслием было полагаться на них! - возмутилась «Загогулина». - Они же все заодно. И он заодно с нашими врагами.
        - Нет, мы выясним, кто наделил его способностями к транстипизации! - разбушевался снэрг. - Это наше кровное изобретение! И кое-кто нам очень дорого заплатит за свою щедрость!
        - Кому это «нам»? - ледяным тоном осведомился Уирк. - И почему это именно «вам» кто-то что-то должен?
        «Еж» моментально умолк, прекратил кататься по стене, съежился и забился в угол.
        Резидент с интересом следил за ними. С момента его пробуждения в морге прошло не более трех суток, а они уже собрались сюда. Не иначе, где-то поблизости у них есть еще один передатчик. Может быть, и не один. Может быть, целая база. Их беспокойство ему вполне понятно. Еще бы, чужой разведчик, даже не разведчик, а целый звездолет действовал у них под самым носом, а они… Они положились на него. Теперь им придется оправдываться перед своим начальством. А ему - перед ними.
        В тоже время его не мучили ни угрызения совести, ни раскаяние в содеянном. Он был равнодушен и немного зол.
        - Вы, кажется, несколько превратно представляете себе обстоятельства случившегося, - резко вмешался он. - Не знаю, что наболтал вам Фляр…
        - Фльйаргар-078 прекратил передачи одновременно с вами, - сообщил Ларг. - Он в тяжелейшем шоке после лучевого удара.
        - Так что же вы хотите от меня? Ни он, ни я не успели ничего предпринять, увидев звездолет. Он перехватил наши переговоры и поразил Фляра. Со мной он тоже расправился. Попросту съел меня. Мне ничего не оставалось делать, как стать частью его.
        Ему показалось, что все они осуждающе качнули тем, что заменяло им головы.
        - А вы бы предпочли, чтобы я вообще перестал существовать? Да, я стал частью биопотенциала. И не смог им управлять. А что тут странного? Тут с одной травинкой управляешься. А я оказался в сложнейшем организме на десять порядков сложнее человеческого.
        - Что он представляет из себя? - осведомился фьйорг.
        - Глаз. огромный, всевидящий глаз, моментально озирающий огромные пространства на всех уровнях восприятия. И одновременно мозг. Одновременно и тело, умеющее трансформироваться к любым условиям. Мне с трудом удалось закрепиться в тонком слое клеток мышечной памяти. Конечно, во всем происшедшим я играл пассивную роль. Но что мне еще оставалось делать? Если бы он заподозрил неладное, я бы не смог так мирно беседовать с вами.
        Кажется, поверили. Размышляют.
        - Кстати, - продолжал резидент, - я не уверен, что и вы смогли бы здесь находиться. Как я понял, этот организм враждебен машинным цивилизациям, а не гуманоидным… - и тут понял, что сказал лишнее.
        - Амауреты! - взвизгнул фьйорг. И стремглав вылетел в форточку, выломав часть оконного переплета с рамой.
        - Послушайте, нельзя ли поосторожнее! - возмутился Руслан Тимурович. Но его не слушали. Все всполошились. Стремглав выкатился куда-то «еж». Нервно сверкал Ларг.
        - Да что вы так суетитесь? - воскликнул резидент. - Он же мертв. Умер, понимаете?
        Они замерли, вслушиваясь.
        - Что значит «умер»? - осведомился Уирк.
        - Это значит, что чужак полностью истощил свои биологические ресурсы на уничтожение наших машин, обессиленный упал на землю и умер. Теперь от него осталась лишь гора гниющего мяса. Во всяком случае, мне так показалось.
        Здесь наш резидент слегка покривил душой, искренне надеясь, что легкая встревоженность его биотоков останется незамеченной шефами.
        - Его необходимо доставить на 242, - заявил Ларг.
        - Сто пятьдесят семь тонн, - сообщил резидент, не сморгнув глазом прибавив целую сотню.
        Эта цифра бьет их как молотом. Вероятно, грузоподъемность их кораблей не столь уж высока.
        - А если разделить на части?
        - Тогда грош цена всем вашим стараниям остаться незамеченными. Сообщениями о пришельце пестрят все газеты мира. Его изучает правительственная комиссия, а охраняют эту тушу войска ООН: полк истребительной авиации, бронетанковая дивизия и пятьдесят пять ракетных установок.
        Его моментально прощупывают. И убеждаются, что сказанное им - чистая правда.
        - Я не могу решиться на дальнейшее действие без разрешения Совета, - заявил Ларг. И исчез.
        Уирк ненадолго задержался. Только для того, чтобы сказать:
        Я знаю человеческую манеру сообщать то, что не соответствует действительности. Мы не успокоимся до тех пор, пока не убедимся, что разведчик амауретов мертв. Все силы, весь флот Галактики будут брошены на его уничтожение. И здесь уже жизни нескольких тысяч ваших солдат не будут играть никакой роли. Скажите, вы действительно считаете, что он мертв? Уирк концентрируется, принимая облик непонятного, жутковатого переплетения трубок, проводов и зыбкого, мерцающего каркаса. Направленные волны крепко держат мозг резидента, внимательно исследуют психические каналы. Лгать бессмысленно.
        - Уирк, я скажу вам правду. В вашем понимании он мертв. Он не производит полезной работы, не реагирует на раздражители, не двигается, не мыслит, не чувствует. В нашем же понимании он уснул. И будет спать еще долгие годы. Так что можете не торопиться с его уничтожением. Но я прошу вас разрешить мне выступить перед членами Ассоциации как представителю своей планеты. Я хочу спросить у них, что они считают более предпочтительным - мир или войну? Не лучше ли нам сделать чужака своим другом? Я добился того, что он людей за своих хозяев. Он покорен, послушен, спокоен, перелетел туда, куда его попросили, и разрешает себя исследовать. Он не опасен для вас. Он погибает и будет погибать еще несколько лет. Но может быть, нам удастся выведать у него часть знаний его истинных хозяев? Может быть, он подробнее расскажет нам о мире, из которого пришел. Тогда мы сможем подготовиться к Вторжению, которого вы все так опасаетесь.
        Уирк помедлил, обдумывая его слова, и сказал:
        - Я воспроизведу вашу речь на заседании Координационного Совета. Она мне кажется обоснованной. Пока работайте. Но чтобы никакой инициативы вроде той, со спутником, вы больше не проявляли!
        Ах, Фляр! Успел-таки наябедничать! Поделом ему!

* * *
        Глубоко под землей, в карстовой пещере, в озере насыщенного соляного раствора плавает огромное темно-серое тело. Целыми сутками оно может лежать без движения. Потом поворачивается, подставляя другой бок живительному потоку альфа-частиц, жадно впитывая ультрафиолетовые лучи, опаляющие мощную лоснящуюся спину.
        Амаурине хорошо. Она отдыхает после долгих странствий. Тысячелетние путешествие по межзвездным трассам все-таки привело ее к родному порогу. Здесь ее любят. О ней заботятся, создают все условия, какие она только может пожелать.
        Иногда она подплывает к краю озера и стукается о кафельный бортик. Тогда мальчик, сидящий в шезлонге, откладывает книгу, подходит к ней и гладит ее шершавую спину.
        И тотчас по руке его проносится стремительный ток, замирает в недрах сознания и распускается в мыслях поразительными картинами, повествующими о жизни иных миров и цивилизаций, о дружбе их и вражде, об извечной борьбе Разума и Безумия, Жизни и Смерти, о вселенских катастрофах и тайнах рождения звезд. Все это мальчик пытается запомнить и рассказать людям в белых халатах, которые морщат лбы и старательно записывают каждое его слово, снимают на пленку каждое движение, каждый звук загадочной гостьи из космоса.
        Пока им мало что удалось понять. Но надежды они не теряют.
        III. Длань Немезиды
        Слесарю, дворнику, токарю, пекарю, грузчику, шоферу, матросу, плотнику, каменщику, словом рабочему человеку в наши дни проще устроиться на работу, чем инженеру, экономисту и прочему «прослоечному» элементу. Как-то само собой разумеющимся считается, что рабочих гонит по свету желание подработать, поиски квартиры, ну и романтика. Но когда по предприятиям ходит не столь уж молодой экономист и предлагает свою трудовую книжку с одной-единственной записью, инспекторов невольно охватывает подозрение - а все ли в порядке с этим типом? Не алкоголик ли он? Не псих ли? Не случаются ли с ним припадки на рабочем месте? И с чего это он вздумал бросать уютное предприятие неподалеку от дома? Неужто надеялся, что где-то ему будут больше платить?
        И руки добросовестных кадровиков невольно тянулись к телефонам. А позвонив на прошлое место работы, они узнавали, что указанный товарищ как работник в общем-то не плохой, но скандалист и нарушитель трудовой дисциплины, грубо осквернивший руководителя завода на рабочем месте. После подобной рекомендации документы соискателю немедленно возвращались с выражением глубочайшего сожаления по поводу отсутствия вакансий. И когда подобная процедура с пугающим постоянством повторяется в восьмой либо десятый раз, в душу соискателя невольно закрадывается мысль о собственной неполноценности. Кроме того, во весь гигантский рост поднимается проблема обеспечения калориями своего бренного организма.
        Будучи «овеществленным», Руслан Тимурович мог совершенно не заботиться о пропитании, либо делать это в минимальных размерах. Вселяясь в транзисторный приемник, он легко обходился питанием от батарей. В облике чайника ему вполне доставало газовой конфорки. Тело его в этот момент погружалось в глубокий анабиоз. Но стоило резиденту возвратиться в человеческую оболочку, как организму его немедленно требовались еда, тепло, одежда.
        На его счастье о бедах Бабаева узнала дворничиха тетя Клава. Она в течение дня устроила его на работу в монументальное здание одного из бывших министерств. Ходатайство её оказалось сильнее предубеждений. И Руслан Тимурович получил место штатного полотера учреждения, занимавшегося проблемами перспективного планирования различных областей нашего бытия. Вскоре он почувствовал ощутимые выгоды нового положения. На работу он являлся после восьми вечера, пил чай со сторожем, слушал радио, читал, а после полуночи…
        Правда, сторожа едва не хватил удар, когда, обходя здание в начале третьего часа ночи, он обнаружил полировочную машину, которая сама собой покрывала мастикой и натирала полы. После выплаты контрибуции в размере литра крепленого вина Бабаев сумел-таки убедить старика, что он испытывает своё оригинальное изобретение, которое внесет его имя в анналы мировой технической мысли. Жалованье на новом месте было невелико, но его вполне хватало на то, чтобы вести привычно скромный образ жизни.
        Однако назвать эту жизнь спокойной мы бы вряд ли смогли. Да и где в наши дни обретешь спокойствие? За два месяца и несколько дней наш герой побывал на всех континентах планеты, во всех ее горячих точках, столкнулся с миром, о котором знал лишь понаслышке, и с проблемами, о существовании которых даже не подозревал. От количества известных ему теперь военных, политических и экономических секретов различных стран у него порою просто кружилась голова. И если раньше, когда Фляр называл его «хозяином», в душе его возникало неосознанное чувство протеста, то теперь, когда он проник в суть вещей, испытал тысячи перевоплощений, с каждым разом набираясь все больше знаний и опыта, он и в самом деле почувствовал себя хозяином, но не суровым и спесивым, а требовательным и заботливым.
        Он даже полюбил добрые, честные, бессловесные вещи. Они были изготовлены и одушевлены людьми и верно служили своим создателям. И не их вина была, если некоторые люди использовали их для оскорбления, унижения или уничтожения себе подобных. Вещи честно делали свое дело. Пулеметы стреляли, пули убивали, линотипы набирали всякую ересь, радиоприемники призывали к уничтожению «красной заразы», телевизоры демонстрировали фильмы, унижающие достоинство человека.
        Вещи были покорным и спокойным народцем. Да и странным было бы ждать от них иного. Но в последнее время с ними стали твориться чудеса. Пушки порой разрывало в руках убийц. Кисти вместо нацистских лозунгов писали призывы к миру и разоружению. Компьютеры отказывались рассчитывать траектории ракетных ударов, типографские машины неожиданно для наборщиков начинали печатать сенсационные разоблачения… И тогда в небольшой квартирке появлялся один из хозяев резидента и начинался скандал. А маленький, невзрачный человечек, сидя на своем скрипучем диване, разводил руками, таращил глаза и отнекивался.
        Он был счастлив, получив власть над миром вещей, Но старался пользоваться ею во благо людям.
        Порою он тысячедолларовой банкнотой взвивался в воздух из кассы супермаркета и опускался в жилище бедняка. Либо в облике распятого Христа грозил пальцем лицемерному банкиру, или, вселившись в стремительную ракету, отклонялся от курса и взрывался в пустыне. Он не вел счета своим благодеяниям и никогда не возвращался к тем, кого облагодетельствовал. А напрасно. Тогда бы он увидел кассиршу, у которой злополучную тысячу вычли из жалованья. И бедняка, который на все деньги накупил дурманящего зелья и погиб, отравившись. И банкира, который стал вести аскетический образ жизни, закрыл свои заводы, выбросив на улицу тысячи людей, и перевел несколько миллиардов на текущий счет Ватикана. И вояк, которые закупили новые ракеты, еще лучшего качества… Да, вещи влияли на мир. Но еще больше мир влиял на вещи.
        Впрочем, смотря что считать вещами. Автор лично знавал людей, которые стояли на уровне более низком, чем любая приличная вещь. Это были какие-то уродливые белковые машины для поглощения различных соединений этанола, выполнения самых элементарных работ и зачатия себе подобных. Любой честный экскаватор со всем этим справился бы гораздо лучше, исключая разве что последнюю функцию, да и не экскаваторово это дело.
        И чем больше мой герой имел дело с людьми, тем больше он начинал уважать вещи. Ровный и беззаботный, но вспыльчивый характер чайника. Сухой и педантичный, но до жути капризный - у пишущей машинки. Трудолюбивый и въедливый - у старины-бульдозера. Тонкий и трепетный, как у робкой лани - у «жигуленка» последней модели… В каждом из них резидент побывал, оставив частицу своего существа. И зачастую ему казалось, что на улицах его дружно приветствуют окружающей его, движущиеся, качающиеся, вертящиеся, работающие, поющие и танцующие вещи.
        Теперь его перевоплощения проходили без обмороков - простая невменяемость - и он порою неожиданно для себя переселялся во что пожелает, а иногда даже просто подумает. Особенно его пугали сны, в которых подсознание вырывалось на свободу и могло натворить чудеса, если не наломать дров.
        Так, например, однажды ему приснился ангел. Крошечный такой, лепной, позолоченный ангелочек из тех, что гипсовые мастерские предлагают людям, страдающим от избытка денег и недостатка вкуса. Он расположился на потолке, среди изобилия лепных розеток и завитушек, в тесном кругу своих крылатых собратьев. Ноздри его щекотали ароматы жертвенного дыма, рядом торжественно искрилась люстра богемского хрусталя, мягко освещая внутренность обширной залы.
        Посторонний, ненароком забредя в этот сказочный чертог, просто разинул бы рот от изумления перед видом роскоши, сравнимой разве что с роскошью опочивальни Луи Каторза. Но никому постороннему не дано было права посещать тайные собрания привилегированного и тщательно законспирированного Мил-клуба, места вечернего отдохновения после трудов неправедных наиболее состоятельных и наименее совестливых членов нашего общества.
        Клуб этот был частным и малорекламируемым заведением, членами которого могли стать только лица, имеющие в наличии, в своем полном и безраздельном пользовании миллион (не важно чего - разумеется, не донгов, не рупий и не тугриков; для потенциальных членов клуба существовала своя универсальная валюта). Эту сумму они обязаны были предъявить при торжественном обряде приема в члены клуба. На самом же деле все эти господа имели капиталы на значительно большие суммы. Да и процедура приёма в члены клуба происходила не там и не так, как о ней судачили.
        Мил-клуб разместился в крошечной занюханной столовке на дальней окраине города. Рано утром там собирались грузчики, городская пьянь и юные прожигатели жизни, чтобы опрокинуть бутылочку под тарелку наваристого хаша (это им казалось особенным шиком). Днем изредка забредали рабочие соседнего РСУ, да, если завозили пиво, устраивали шумные посиделки ребята из окрестных кварталов. Но после пяти вечера все посторонние посетители выпроваживались, а на дверь вешался пудовый замок. Редкие прохожие с удивлением разглядывали запертые двери и крутили носами, пытаясь уловить, откуда это исходят ароматы осетрового шашлыка и прочих дефицитных блюд.
        Только узкий круг посвященных знал, что чуть подале, в высоком каменном заборе, окружавшем территорию РСУ, имеется дверца, ведущая в крошечный дворик, в котором с трудом размещалось несколько автомобилей, въезжавших с черного хода РСУ. Во дворике день-деньской сидел рыжий детина, охраняя другую неприметную дверь в будочку, похожую на полуразвалившийся нужник. Из будочки же вилась лестница. Идущий по ней в скором времени попадал в глубокие подвалы, служившие некогда погребами для контрабандного вина. В этих помещениях ныне царили барочный интерьер, мягкий полумрак, изысканная, интимная обстановка. Хозяин столовки и содержатель клуба Дадаш-бала (пока не миллионер, но активно готовящийся к вступлению в члены клуба) постарался доставить господам клубменам максимум комфорта и уюта. К их услугам была бильярдная, теннисный стол, нарды и шахматы для интеллектуалов, уютный зал для рулетки, неплохой мультипрограммный телевизор с богатым выбором фильмов на любой вкус, укромные кабинетики для плотских утех и с варварской пышностью обставленный обеденный зал, где нашим новоявленным олигархам прислуживали
волоокие напомаженные официантики (товар для изощренного вкуса). Неизвестный никому, но, по мнению клубменов, величайший кулинар мира, некто Басаддуш проводил бессонные ночи, изыскивая новые блюда для тонких желудков вельможных гурманов. К услугам их было все, что только можно было увидеть на приемах в посольствах как развитых, так и развивающихся стран. Обжирались они не хуже римских патрициев. Буфет клуба ломился от напитков заграничной выделки, от тонкой «Метаксы» до тривиального «Бискюи». Однако наши господа предпочитали пить обычную русскую водку. Она до какой-то степени сближала их с обворованным ими же народом.
        Но всё это, дорогой читатель, на самом деле было самое заурядное враньё. Пыль в глаза, совершенно не стоющая внимания. Поскольку человек, считающий свои капиталы в универсальной валюте, на самом деле вовсе не нуждался во всей этой позолоченной мишуре, в излишней еде или в небезопасном, хоть и привлекательном спиртном. Ему порой было попросту противопоказано излишне увлекаться даже очень привлекательными девицами. Часто для изношенного сердца оказывался роковым даже ошеломляющий выигрыш. Нет, не удовлетворения своих плотских и эмоциональных позывов желали эти люди, слетавшиеся еженедельно в аэропорт находившийся в нескольких километрах от пресловутой столовки на окраине. В ней и только в ней клиентам могли прогарантировать то, чего не могли бы пообещать ни в одном месте остального цивилизованного мира. С момента приземления и до момента отлёта всем им в этом самом месте была гарантирована полная и абсолютная безопасность и неприкосновенность. От всего, всех и вся, причём гарантирована на высшем государственном уровне. Конечно, существовали определенные рамки, переходить за которые не следовало, ибо
там начиналась уже сфера межгосударственных интересов, почему многие перспективные эмигранты так и не решились перенести в искомую местность свои штаб-квартиры. Но перекантоваться с денёк-другой у гостеприимного Дадаш-балы - почему бы и нет? И люди слетались туда. Со всего мира. Не часто, но когда кого-то где-то очень припекало, то… почему бы не пересидеть денёк, не подумать в спокойной обстановке?

* * *
        Ну, как, почтенный читатель? Ясно ли вам, в какое святилище ввел я вас? Осознаете ли вы, к сонму каких небожителей сподобились вы прикоснуться нескромным своим взглядом?
        Вот они, все перед вами, выстроились как на параде, один другого краше. Директор местной мельницы, «хлебный король» города, дебелый и дородный. В его руки ежедневно стекаются недоданные вам в булочных пятаки и гривенники.
        Рядом с ним утопает в пышном кожаном кресле невзрачный красноносый мужичонка - удельный князь небольшого прибрежного островка, «хозяин» сотен рыбаков и десятков баркасов, крупнейший в стране торговец осетриной и некоронованный рыбный король. Его шустрые агенты приносят к вам на работу балыки и икру. Группу дополняет гладкая и самоуверенная физиономия секретаря одного из сельских районов. В клуб он вступил относительно недавно и еще не успел освоиться.
        Чуть подальше живописную триаду образовали Гришка Гулбазян (последняя кличка - Калбас), матерый валютчик и аферист, почтенный Мирза-ага, благообразный старичок, благополучно отсидевший полвека на различных базах и складах. На жалованье, с которым иным трудно было бы прокормить и собаку, он отгрохал себе несколько домов в различных курортных зонах Союза, наделил последними моделями «феррари» восемнадцать своих отпрысков (от последних трех жен) и теперь на склоне лет мирно нянчил правнуков.
        А третий… с ним мы уже знакомы. Это директор Низамов. Рука у него уже поджила, но затылок порой побаливает. С некоторых пор взгляд его стал тревожным, а настроение отвратительным. Не оттого ли, что все калькуляторы в его учреждении с чего-то взбесились и вместо тщательно сбалансированных цифр стали выдавать какую-то ересь - то, что было на самом деле. Да и микрофон на последнем выступлении вдруг понес такое, что его предпочли выключить, а потом и вовсе отложить выступление до лучших времен. Впрочем, протокол все же состряпали и Низамов впервые в жизни пил валидол и уволил всех машинисток завода. В чудеса он, разумеется, не верил.
        Но тише, тише, почтеннейший читатель, не мешайте господам наслаждаться высоким искусством. Сейчас все взоры устремлены на небольшую эстраду, где классический восточный танец демонстрирует златокудрая красавица - Лала.
        С ней вы тоже встретились в первой главе. Именно в ее сознание ненароком угодил наш незадачливый герой, чуть было не поплатившись за это потерей индивидуальности. Правда, сейчас ее трудно узнать. Она восхитительна в газовых шальварах и кофточке, сквозь которые просвечивает эфемерное златотканое белье.
        Как плавно, белоснежными змеями извиваются ее гибкие руки, как мелко перебирают стройные, полные ноги в такт древней, томной мелодии. Язык этого танца - язык плоти, все затмевающего желания, дурманящих ласк и иссушающих тело и душу объятий. В танце Лала проходит все стадии любовной игры. Вот первое прикосновение любимого, робкая, трепетная, чуть стыдливая ласка, вот вздрогнули плечи и руки прижались к груди, отстраняя смельчака. Но сердце берет свое, и движение становятся все более смелыми, раскованными, робкая газель превращается в жаркую кобылицу, она смело поводит задом и игриво двигает животом…
        В немом восхищении следят за ней клубмены. Каждое ее движение, каждый поворот, каждая поза будто приковывает к себе их взоры, горящие лихорадочным блеском и вожделением. Бишь взгляд Низамова полон скуки и презрения. Для него подобные танцы не в новинку. Уже полтора года Лала числится уборщицей на его заводе, имея, правда, весьма смутное представление о местонахождении своей работы. Зарплата и премии исправно перечислялись на ее счет в районной сберкассе. А лично от шефа она ежемесячно получала кругленькую сумму и какую-нибудь безделушку из золота и камней, которые сами по себе хоть и не составляли счастья в жизни, но до некоторой степени компенсировали его нехватку. Показав Лале очередное колье, брошь или ожерелье, Низамов тщательно прятал его в тайничок, ключ от которого всегда носил при себе. Редко, по очень большим праздникам он дозволял Лале прикоснуться к сокровищам и тихо посмеивался от радости, с которой она принималась наряжаться.
        Но сегодня, приехав к ней, усталый и злой после суровой чистки на заседании мэрии, Низамов убедился, что красавица нашла лазейку к его драгоценностям, ибо в ушах ее висели сережки с крохотными алмазиками, тысяч по двадцать каждый. И тогда любовник и благодетель закатил своей уборщице форменный и безобразный скандал, обругал ее и отхлестал по щекам. И сам же пожалел ее, уж больно горько она рыдала. Верно, глупенькая, всерьез решила, что имеет какие-то права на вещи, стоящие неизмеримо выше нее. Откуда ему было знать, что некто, умеющий проходить сквозь стены, для которого понятие вещь в себе» звучит буквально, бывший его экономист, полный неясных грез и надежд, с некоторых пор зачастил к Лале и там, вселившись в пушистого плюшевого мишку, в резинового мопса или в немецкую куклу-пастушку, следит за нею, затаив дыхание, не смея ни единым движением, даже взглядом выдать себя. Что именно он сделал так, что искусно замаскированный и запертый на секретный замок ларчик стал распахиваться от одного Лалиного взгляда.
        Тронутый ее горючими слезами, Низамов решил привезти девушку в клуб, чтобы хоть как-то ее развлечь. И тут же понял, что допустил оплошность. Гришка Калбас, как выяснилось, был знаком с Лалой и, можно было предположить, весьма коротко. Он же и уговорил ее станцевать и сам же распорядился насчет костюма. Да и вообще стал держать себя так, будто это именно он полгода кормил, поил, одевал и содержал эту… эту… Пылая от ярости, Низамов просто не находил слов.
        А Лала… Она танцевала. Ее танец перешел в новую, энергичную фазу. Мелодия ускоряется, стервенеет, набирают ритм барабаны, заливается хохотом визгливая зурна - и красавица преображается. Она превращается в распаленную фурию, сжигаемую неистовой похотью; упав на колени, она бьется в судорогах страсти. И замирает так под звучные завершающие аккорды. Из глоток патрициев вырывается вопль восхищения, переходящий в дружную овацию. На застывшую в изящной позе девушку дождем сыплются деньги. Гришка швыряет горсть николаевских червонцев. Официанты бросаются собирать урожай (но не дай бог хоть что-то утаить), а один из них приносит накидку.
        Поклонившись публике, девушка сошла с эстрады и направилась за кулисы с гордо поднятой головой, принимая поздравления и комплименты. При виде смелости и независимости, с которыми она держалась, Низамов просто расстроился. Ай да уборщица! Стоит полуодетая перед такими людьми и не робеет, не глядит раболепно, не тупит глаз, а разговаривает до неприличия громким и смелым голосом. Больше всего его в ней бесила эта возмутительная самоуверенность, с которой она принимала все сыпавшиеся на нее блага, - так, словно она оказывает ему честь, живя в его роскошной квартире… Будто она милостиво разрешила ему любить себя, а не продаваться за суммы, которых хватило бы на пятерых девиц ее пошиба. Вспоминая о деньгах, Низамов скрипит зубами… Он потрясающе скуп по натуре. И один бог ведает, каких усилий стоит ему ежемесячно наступать на глотку собственной жадности и «отстегивать» от круглой суммы своих прибылей дань для тех, кто стоит над ним, от чьего милостивого неведения зависит благополучие и самого Низамова, и его друзей клубменов.
        Глядя вслед девушке, клубмены с восхищением цокают языками. Ничего не скажешь, хороша ягодка, задешево такую не купишь.
        - Исик-джан! - воскликнул шалопай Гришка. - Уступи девочку!
        - Пошел к черту, - сквозь зубы процедил Низамов.
        - Нет, ну право же! - рассмеялся Гришка, скаля гнилые зубы. - Ну погляди на себя и на нее. Где там зеркало? Обхохочешься же. Я же Лалку знаю. Ей на деньги плевать. Она хочет кайфа. Причем кайф она понимает по-своему, не то, чтобы наколоться и балдеть. Ей нужны вечерние туалеты, чтобы в них выйти в свет, чтобы на нее все таращились. А ты ее куда-нибудь вывозишь? И правильно делаешь. Глупо это в наши дни, да и куда ты ее сведешь? Вот и начнет она стрелять газами. Да уже и стреляет.
        - Послушай, отвяжись, а? Отвяжись! - воскликнул Низамов.
        - Странный человек, - пожал плечами Гришка. - Я ему деньги предлагаю, а он…
        - Во сколько же ты ее ценишь? - с деланной небрежностью осведомился Низамов, заметив шевеление занавески.
        - Ну, не будем мелочны… - Гришка на мгновение задумался. - Для начала, скажем, троячок.
        Секретарь, уже изрядно подвыпивший, захихикал:
        - Делайте ваши ставки, господа! Три тысячи - раз! Три тысячи…
        Хлебник дернул его за полу пиджака.
        - А что? - удивился тот. - Сейчас ведь аукционы в моде.
        Получив чувствительный удар под ребро, он осекся и взглянул на Лалу, которая приближалась к ним с чарующей улыбкой, Она была неотразима в изысканном шифоновом платье, которое со времени первой глажки (мы описали ее в начале нашей повести) Лала особенно полюбила. Оно будто окутывало стройную девичью фигуру зыбким облачком, сквозь которое особенно манящим казалось ее молочно-белое тело.
        Присев неподалеку от своего директора, Лала закинула ногу на ногу, закурила и оглядела мужчин смелым и ироничным взором.
        «Ах вы, сволочи, - думала она, не спеша затягиваясь ментоловым «моритцем», - сволочи вы конопатые, погибели на вас нет»!
        Мы вряд ли объясним, откуда явился этот странный эпитет «конопатые», как, впрочем, и другие непечатные словечки, которыми Лала мысленно награждала компанию дельцов. Чувствовала она себя здесь препаршиво, будто оказалась в свинарнике рядом с жирными смердящими боровами, да и не рядом, а в самой кормушке, куда они тычутся своими раскормленными мордами. И ощутила невыразимое желание столкнуть их, стравить, посмотреть, до чего они докатятся в своей жадности и наглости.
        - Так чего же вы замолчали? - невозмутимо спросила она. - Что я, больше трешки уже не стою? Делайте вашу игру! Кто больше? Три куска - раз, три куска - два…
        - Пескарь! - воскликнул Гришка Калбас. - Я в смысле пятьсот тысяч.
        - Ну ладно, хватит! - оборвал его Низамов. Надоело.
        - Зачем же? Она ведь сама захотела.
        Низамов испытывающе взглянул на Лалу. На губах ее играла улыбка. И взгляд Низамова из насмешливо-небрежного превратился в озлобленный. И читалось в нем:
        «Вот какова цена твоей любви, дешевая ты тварь». «В крайнем случае перекуплю», - подумал Низамов и объявил:
        - Пескарь - раз!
        - Восемьсот тысяч!.. Десять!.. - послышались голоса.
        - Двенадцать! - заявил рыбник, сложив руки на груди. Он был уверен, что большей суммы никто за женщину не предложит.
        - Пятнадцать! - добродушно заявил Низамов. - Средства от аукциона пойдут в фонд восстановления народного хозяйства!
        Эта шутка развеселила окружающих. Посыпались предложения:
        - В фонд мира!.. В фонд культуры!..
        - В фонд моего приданного! - воскликнула Лала.
        - Пятнарик - раз! Пятнарик - два! - восклицал секретарь, размахивая подносом и вилкой.
        - Миллиард… - прозвучал негромкий голос. Все взоры немедленно обратились на почтенного благообразного Мирза-агу, с невинным видом сидевшего поодаль.
        - Т-ты что с-сказал? - заикаясь, спросил Низамов.
        - Миллион, - невозмутимо ответствовал старец.
        - Миллион - раз…
        - Ну хватит, кончили! - поднялся Низамов.
        - Зачем - кончили? - удивленно спросил Мирза-ага. - Вы играли, я вам не мешал. Теперь моя игра. Кто может - пускай перекупит.
        Но тягаться с патриархом сочли глупым. Кто его знает, сколько у него миллиардов? Журналисты в местных окрестностях не появляются. И журналисты из «Форбса» в особенности. И даже Низамов с деланным спокойствием выслушал традиционное «раз-два-три-продано!», сопровождавшееся ударом импровизированного гонга.
        Низамов взглянул на Лалу, и рот его скривился в брезгливой ухмылке. Рано или поздно их затянувшийся роман надо было кончать. И взгляд Лалы, твердый и уверенный, казалось вопрошал: «Ну, добился своего, Бобик? Хотел ты узнать, какая мне цена? Унизить меня хотел? Глупец! Ты же сам унизишься этим…»
        Неведомо, чем окончился бы этот поединок взглядов, если бы старичок не извлек из внутреннего кармана своего кримпленового пиджака чековую книжку, аккуратно заполнил чек, подсунул его под светильник, стоявший на столе и, кряхтя, поднялся со стула.
        - Пошли, что ли, доченька?
        Лала поднялась, аккуратно выдернула чек и вложила его за вырез лифа. Сальные, брезгливые взгляды жгли ее, точно угли.
        - Э-э-х! Мелко плаваешь, Бобик! - произнесла она со смешком и взяла под руку старичка. - Пойдем, дедушка, баиньки, ты мне сказочку расскажешь…
        Поднявшись с камина, она деланной небрежностью бросила в него чек.
        - Ты что делаешь? - завопил Низамов, бросившись к решетке.
        - Не твое дело! - закричала Лала. - Хорошо я делаю! Мои бабки, на что хочу, на то их и бросаю! Пускай горят вместе с тобой, джахан-намэ!
        Легкой танцующей походкой она направилась в «номер», за ней поспешил Мирза-ага, который, наверное, один из присутствующих понял и оценил ее жест и в восхищении повторял про себя: «Ай, какая!.. Ай, что за девка! Миллиарда для такой не жалко!..»
        Подойдя к просторной кровати с балдахином и помпезными завитушками, Лала скинула платье, забралась на постель и сцепила руки на коленях.
        «Скорей бы все кончилось!.. - шептала она про себя. - Скорей бы!.. А потом… А все равно. Рядом море. Отойти подальше от берега и поплыть, поплыть, на глубину… И лежать на дне. И чтобы солнце было сверху. И все вокруг будет казаться таким зеленым-зеленым. И наступит тишина…»
        Шорох и нервные проклятья отвлекли ее от тягостных дум. Бойкий старичок все суетился, стараясь расстегнуть пиджак.
        - Скоро ты там? - резко бросила Лала.
        - Сейчас!.. эта дурацкая пуговица… - жалостливо воскликнул Мирза-ага. - Помоги расстегнуть, милая.
        - Вот еще! - фыркнула Лала. - Сам справишься!
        Однако и пиджак, и брюки оказались будто приклеенными.

* * *
        С уходом Лалы в зале наступило уныние. Предложение Гришки посмотреть «девочек из гаража» не вызвало восторга. «Рыбник» втихомолку сетовал на нововведения, из-за которых доходы «его» завода показались слишком низкими его же рабочим. Они заявляли, что выгоднее продавать государству всю продукцию, а не воровать. Да и браконьеры опасались выходить в море так нагло, как раньше.
        - Жалко девочку, - вздохнул хлебник, дружески хлопнув по плечу Низамова. - С какой развалиной ты ее свел, Исик, - аж с души воротит.
        - За такие деньги эта малютка хоть под трамвай ляжет! - бросил Низамов. - Ну, что раскисли, ребятки, может, покернем?
        Он старался казаться веселым и невозмутимым, но в душе его кипела досада. Он ругал себя за то, что так легко, а главное, задаром отпустил Лалу, за то, что вообще привез ее сюда, хоть, право же, куда-то ее вывозить было надо. В театры он не ходил, к тому же там могли встретиться знакомые. В ресторан ему вход был заказан, загородные кабачки и притоны унижали его достоинство; а девушка, сидя в одиночестве в двухкомнатной золотой клетке, капризничала и требовала развлечений. Лишь сейчас он осознал, что нынешний аукцион означал окончательный разрыв между ними. Где-то в глубине души жила надежда на то, что он ей все же небезразличен. Да и куда она пойдет без него?.. Но он быстро отогнал от себя дурные мысли. И сказал себе, что к девке этой надо относиться как к вещи, красивой, приятной, хоть немного дорогой, служащей для услады настоящих мужчин, к числу каковых директор Низамов себя, безусловно, причислял.
        Предложение сыграть в карты вызвало всеобщее оживление. Гришка моментально подсел поближе и извлек из кармана колоду швейцарских карт, на которых разбитные девицы умудрялись спариваться с любыми представителями животного мира, кроме человека.
        - А ну, спрячь свое распаскудие! - распорядился Низамов. - Играть будем нормальными картами. Мальчик, колоду! И сам раздавай, я этому прохвосту не доверяю.
        - Обижаешь, начальник! - заулыбался Гришка.
        - На все шестерки? - деловито осведомился рыбник, потирая руки.
        - На два джокера, красный с черным, - сказал Низамов. - И давайте уговоримся: тэ-тэ больше двадцати двух, а две шестерки - тэ-тэ с половиной.
        - Это еще зачем? - удивился Гришка. - Всегда тузы больше считались.
        - Перебьешься! - отрезал Низамов. - Итак, у тебя шесть тузов в рукаве.
        Он немного ошибся. Тузов у Гришки было не шесть, а три, и не в рукаве, а в колоде, заранее уже должным образом стасованной. И сдавал ее юный Алик, которого по поручению Гришки натаскивал сам Шалва Гоговеридзе, лучший шулер Закавказья, теперь уже в отставке.
        - Ход - сотня!
        Первоначальную ставку сразу же «затемнили», отгоняя от себя первый ход. Бесшумно полетели карты. Господа затаили дыхание.
        Трехкарточный покер, в просторечии именуемый «секой», был их давней, застарелой любовью, памятью о детстве, прошедшем в подворотнях крошечных, вонючих двориков. В нем они постигали азы хитроумия, расчета, холодной выдержки. Три засаленные карты в кулаке и горка мелочи на кону учили будущих бизнесменов правилам той крупной и опасной игры, которую они затеяли с государством. Лишь сека будоражила их кровь, встряхивала нервы, прочие же игры представлялись слишком сложными, заумными. Даже классический покер с его «фулями» и «стритами» был недоступен их скудному воображению.
        Вначале карты «не шли», но к третьему кону игра приняла крутой оборот. Ходить выпало Низамову. Он помедлил, будто готовясь сбросить карты, затем; как бы нехотя, положил триста рублей. Остальные добавили столько же. Но Гришка Калбас сразу кинул тысячу. Рыбник сказал «пас» и бросил карты. Дадаш-бала последовал его примеру. Хлебник продержался еще круг, но, переглянувшись с секретарем, вышел из игры. После следующего круга оробел и тот. Теперь друг против друга играли Низамов и Гришка. Остальные с волнением следили за развитием событий. Нервная дрожь пронзила общество, когда Низамов сказал:
        - Сто.
        - Пятьсот, - ответил Гришка.
        - Покажи.
        - Я с собой сейф не таскаю.
        - А я в долг не играю, - ответил Низамов. - Клади либо карты, либо деньги.
        - Деньги у меня есть, - заявил Гришка. - Как только ты выиграешь, я еду домой и привожу их. Кстати, твоих денег я тоже не вижу.
        - Мое слово - те же деньги! - рявкнул Низамов. - На меня работает завод и восемь точек! А ты - вольная пташка, сегодня здесь, а завтра - фьюить! Ищи тебя потом по всей Колыме.
        - Ты там будешь раньше меня!
        - Ах ты, собака!.. - поднялся директор.
        - Ты кому фуфло тискаешь?! - взвился Гришка.
        - Спокойно, спокойно! - осадили пыл спорщиков их друзья по клубу. - Мы же деловые люди, а криком дела не делаются.
        - Он мне не верит! - со слезой в голосе надрывался Гришка. - Да я весь блатной мир в кулаке держу! У меня ж, век воли не видать, две таможни в руках! Заграничный рынок! Мне солидные бизнесмены, не чета вам, миллионы долларов доверяют! А какой-то там вшивый галантерейщик…
        - Миллион! - гаркнул Низамов. - Миллион на кону!
        - Ответил! - в запальчивости крикнул Гришка.
        - Три!
        - Ответил - и валютчик положил на гору перстень с бриллиантом чистейшей воды. - Это залог.
        - Это залог за первый миллион. А за остальные? Пиши расписку!
        - Черт с тобой, но и ты пиши!
        Оба быстро написали расписки, обменялись ими и вновь уставились друг на друга.
        - На кону десять миллионов семьсот тысяч! - объявил Дадаш-бала.
        - Может откроешься? - предложил Гришка, хитро сверкнув глазами.
        - Только после вас, - галантно улыбнулся Низамов.
        Все притихли. Теперь уже никто не сомневался, что им выпала редкая удача видеть борьбу трех шестерок против трех тузов, редчайшее сочетание, которое завершается крахом одного и баснословным обогащением другого игрока. Шестерки должны были проиграть. Но кому они выпали?
        Игроки сидели носом к носу, сверля друг друга взглядами, исполненными алчности и ненависти.
        - Мальчики! - сказал им тогда старый, мудрый Дадаш-бала. - Остыньте. И выслушайте меня внимательно. Мы все прекрасно понимаем, что одному из вас привалила редкая удача. Удача, которая приходит раз в жизни. Кто-то сейчас выиграет, а кто-то проиграет. И я понимаю, что вы готовы играть до последней копейки. Но всему должен быть разумный предел. Скажите мне, можете ли вы выложить сверх этого еще по одному миллиону?
        - Да, - ответили оба.
        - Тогда лично я ручаюсь за каждого из вас и за все ваши расписки. Как вы знаете долг чести смывается только кровью. Итак, я даю каждому из вас честное слово, что проигравший заплатит выигравшему либо деньгами, либо собственной шкурой. Согласны ли вы на это?
        - Да, - дружно сказали игроки.
        - Откройте карты!
        Вздох восхищения прокатился по зале, когда Гришка торжественно, одного за другим, выложил последовательно бубнового, пикового и червового тузов. И тот же вздох сменился воплем ужаса при виде точно таких же карт директора Низамова.
        Гришка осатанел. Он обвел окружающих безумным взором и с криком «Шу-у-улер!» вцепился в глотку Низамову. Оба свалились и покатились по полу, осыпая друг друга тумаками.
        В юности валютчик занимался боксом, да и жизнь в колониях, где драки были единственным развлечением, многому его научила. Но и Низамов в молодости отсидел два срока за хулиганство и мелкие хищения, и потому был знаком с повадками уголовников. Он был вдвое толще и увесистее Гришки, к тому же успел выхватить пистолет. Низамов всем телом навалился на него, левой рукой прижал пистолет к полу, а правой принялся душить афериста.
        В этот момент прогремел выстрел.
        Пуля, горячая и стремительная, впилась в стену под потолком. Но что ей стоило до предела сжать свои атомы в крепчайшую кристаллическую решетку, разворотить хрупкую кирпичную кладку, прорваться сквозь толщу земную и вылететь наружу? Пробив дверь, она пролетела еще несколько метров и уже на излете ударилась о фару стоящего на обочине большого желтого мотоцикла.
        Водитель мотоцикла, инспектор ГАИ Намик Шихиев, вышел в свое первое дежурство на этом участке. Он был способным, неглупым парнем двадцати двух лет. До совершеннолетия он рос и воспитывался в крестьянской семье, в далеком горном селении. Но после армии в деревню не вернулся. Остался в городе. В большом, прекрасном приморском городе, где жило множество людей, было много кинотеатров, магазинов, клубов, парков, красивых домов - всего, чего не было в небольшой деревушке из двух десятков домиков. Еще раньше в город переехал его старший брат, за ним бежала сестра - и оба пропали, растворились в толпе, наполнявшей городские улицы.
        Намик подобрал пулю, ругнулся, обжегшись, поплевал на пальцы и осмотрел. Она была выпущена из маленького пистолета зарубежного производства, «браунинга» или «беретты», точно определить он не мог. Но он не стал терять на это времени. Положив пулю в карман, он достал свой пистолет, сообщил по рации, что слышал выстрел, и побежал к еле заметной дверце в высокой каменной стене.
        Верзилу, который бросился на него, Намик успокоил ударом рукоятки пистолета по черепу и, кубарем скатившись вниз по лестнице, вбежал в залу, где царили гам и суматоха, и радужные охапки денег валялись под столом и на полу, витали пух и перья из распоротой подушки и толпились, разнимая драчунов, несколько мужчин подозрительной наружности.
        - Руки вверх! - заорал Намик и для убедительности выстрелил в потолок.
        Все застыли. Гром архангельской трубы, возвестившей о приходе Страшного суда не поразил бы их более. В страхе и смятении воззрились новые господа аристократы на молодого парня в серой форме.
        Первым пришел в себя Гришка.
        - Слышь, братка! - сказал он, шмыгнув окровавленным носом. - Ты, того… Спрячь волыню-то. Мы тебе не жулье какое - приличные граждане, в смысле товарищи…
        - Я сказал: руки! - повторил Намик, погрозив им пистолетом.
        - Сынок! - трагическим шепотом произнес Дадаш-бала. - Не бери греха на душу! Умоляю тебя, не связывайся ты с этими людьми! Страшные это люди, сынок, не будет тебе пользы от них…
        - Не нужна мне ваша польза…
        - И начальникам твоим пользы не будет. Не по зубам они начальникам твоим, - вкрадчиво убеждал его Дадаш-бала. - Их деньгами такие люди кормятся, что и подумать страшно, не то что сказать. Куском хлеба, детьми своими, могилой матери своей клянусь, что не убили здесь никого. Из-за карточной игры спор вышел. Ты… ты лучше забрал бы себе все это, а? - и содержатель клуба без колебаний сгреб с полу деньги и протянул Намику. - Возьми! Здесь много. Очень много. А если хочешь - мы тебе еще добавим. Но и этого хватит на всю жизнь и тебе, и детям твоим, и внукам…
        Юноша посмотрел на шматок денег и судорожно сглотнул. Ему вдруг стало жарко. Пот крупными градинами выступил на лбу. С юных лет отец и мать учили его, что жить надо своим трудом, что брать чужое нехорошо, что от неправедных денег счастья не видать. Он сызмальства был приучен к работе. Полол сорняки на огороде, косил сено, выгонял на пастбище скотину. Но порой к отаре подъезжали раскормленные люди на сверкающих лаком и никелем автомобилях, не скупясь платили за баранов, овощи, тутовку. Он видел их пирующими в уютных ресторанчиках вдали от оживленных дорог. Они курили «Уинстон», стаканами глушили «пшеничную», лапали специально для них доставленных женщин. И в этом городе таких людей было особенно много. Буфетчики, зеленщики, хапуги-продавцы, буржуйчики и бизнесмены всех мастей, не стесняясь, сорили деньгами в дорогих ресторанах (дешевых в городе просто не было), не скупясь платили за все втридорога, «давая жить другим», катались со шлюхами в автомобилях, увешанных побрякушками, приобретали дачи, квартиры, вещи. Их щедрость порождала бешеные цены на рынках, их наглость вызывала слезы бешенства и
ненависть у всех честных людей. Да, их было меньшинство, но они были той самой ложкой дегтя, которая отравляла жизнь всем остальным.
        Да, здесь было много денег. Здесь была и новая квартира и выплаченные рассрочки за телевизор и холодильник, и шуба для молодой жены и все, что необходимо, но не достать для ребенка, и давняя мечта - новенькая «Лада», да нет, теперь уже «Волга»! Новая! С «Роудстаром» и поляризованными стеклами!.. И дача на взморье! И стенка! И диван! И…
        Все эти мысли вихрем пронеслись в его голове. И право же, автор затрудняется сказать, какое бы молодой человек принял решение в данной ситуации, если бы не услышал шороха за бархатной занавеской. Резким движением он сорвал тяжелую ткань и опешил. Перед ним стояла давешняя танцовщица в компании со стариком в исподнем.
        - Лалка?! - не веря глазам, вскричал юноша.
        - Намик! - воскликнула девушка. - Что ты здесь делаешь?
        - По-моему, это я должен спросить, что ты, моя сестра, делаешь здесь, в этом притоне?.. Рядом с этим… - но не закончив фразы, он понял все, покраснел… Глаза его наполнились слезами.
        - Послушайте, молодой человек… - начал было Низамов.
        - Стоять, - вне себя от ярости закричал Намик.
        В руку его услужливо скользнула телефонная трубка. Сам собой несколько раз провернулся телефонный диск, гуднул зуммер и довольно четкий голос произнес:
        - Уголовный розыск. Майор Акперов у телефона.
        - Приезжайте, - сказал Намик дрожащим голосом. - Здесь банда преступников. Они пытаются подкупить меня. Они…
        - Намик! Сзади! - завизжала девушка, заметив верзилу, который подкрадывается к ее брату с ножом в руках.
        Намик отбил нож и вывернул верзиле руку.
        Гришка вскинул было пистолет, но не тут-то было.
        Большая, красивая люстра неожиданно сорвалась с крюка и, пролетев через всю комнату, грохнулась ему на голову.
        Ловким самбистским приемом Намик бросил верзилу на пол, но в это время один из юных официантов сообразил огреть его графином по голове - и все общество стремительно бросилось к выходу.
        И тут началось такое, о чем все они позже вспоминали с непередаваемым ужасом. Окружающие их вещи будто взбесились.
        Витая лестница с точеными балясинами взвилась, как необъезженная кобыла, дыбом встали дорогие ковры, столы составили настоящую баррикаду, больно лягались и пихали господ в сытые животы своими острыми углами. Стулья, скача по столам, лупили спинками, ложки били их по лбам, вилки кололи в бока. Исполинский осетр, до сего момента мирно лежавший на блюде, съездил по физиономии своего «короля», наполовину съеденный поросеночек вцепился в ухо Низамову. Тарелки со всем своим содержимым били по лицам воров-патрициев.
        Весь этот кавардак длился до тех пор, пока в помещение клуба не ворвались человек десять работников ГАИ и сразу же следом за ними бригада уголовного розыска с оружием в руках. Тогда в зале воцарилась гробовая тишина, и один из вошедших, майор Акперов, сказал:
        - Да… давно мы мечтали о столь изысканном обществе… - он прошелся по зале, пристально вглядываясь в испачканные и перепуганные лица «аристократов». Сделав жест, приглашающий к выходу, майор сказал с нескрываемой издевкой:
        - Прошу наверх, «господа». Кареты поданы.
        Унылые, пришибленные сознанием того, что то ужасное и неотвратимое, чего все они давно ожидали, наконец, обрушилось на них, отсекло от прошлой, сытой и привольной жизни, отрубило, как топором, их чаяния и надежды - члены клуба миллионеров гуськом потянулись к выходу.
        Финальным аккордом сцены прозвучал выстрел.
        И пуля, вылетев из пистолета Намика Шахиева, пронеслась несколько метров и вонзилась между обнаженных лопаток прелестной Лалы.
        И поскольку это была обычная, неодушевленная пуля-дура, она пробила легкое, один из желудочков сердца и застряла в области правой груди.

* * *
        Он проснулся. и сел на кровати, мучительно пытаясь сообразить: сон ли то был? Явь ли? Ничто не изменилось ни в комнате, ни в нем самом. Он подошел к окну.
        На улицах звенели трамваи. Гудели автобусы, развозя людей на работу. Радио за стеной усердно призывало к выполнению и перевыполнению гимнастических упражнений.
        Мир был прекрасен. Нежно голубело утреннее небо, в его молочной дымке растворялись несколько одиноких звездочек и узенький серпик месяца. Над горизонтом, бросая на облака нежно-розовые блики, вставало большое, оранжевое солнце. Свеж и чист был утренний воздух.
        И все же герою нашему почему-то показалось, что после этой изнурительной, бессонной ночи чище стало на земле, веселее пели свои песни уличные пташки, и вообще, в мире стало легче дышать…
        Показалось ли?
        IV. Жизнь приносящая
        …Непонятное, неуловимое состояние - нечто среднее между явью и сном, зыбкая граница на пороге реальности и бреда. Ни желаний, ни надежд. Да и что это значит: надеяться, верить, дышать, жить, думать - в момент, когда тело твое бесплотно и неподвижно, когда трудно осознать самое себя и в собственную смерть поверить гораздо проще, чем в грядущую жизнь.
        В полупрозрачной белесой дымке слабо различается мутно-зеленоватый потолок. В тумане вокруг таятся какие-то непонятные предметы - шланги, колбы, никель, что-то медленно и мерно капает. В изогнутом стекле полузеркального сосуда отражается маленький белый шарик. Он то нервно вздымается, то вновь опадает. Вдалеке слышны шаги людей. Люди… О чем-то переговариваются?.. Вновь тишина. Звякает стекло… Или металл?
        - Господи!.. Сколько нервотрепки из-за какой-то шлюхи! - устало говорит сухой женский голос. - Я на месте нашего профессора даже руки об нее марать постеснялась бы!
        - Ой! Что это ты такое говоришь, Мария! - нервно восклицает другая женщина.
        - А что? - удивляется первая. - Ее из бардака привезли в чем мать родила. Пришил, значит, какой-то хахаль…
        - Да не хахаль, говорят, брат родной!
        - А если брат, то правильно и сделал! Я бы своими руками таких стреляла…
        И все это о ней? О ком же еще? Все правильно. Это она… Она. Как ее угораздило остаться в живых? За что ей такое наказание?..
        Пулю, разворотившую ее молодое тело, Лала приняла с благодарностью. В следующее мгновение после выстрела она услышала шум и свист в ушах. Неведомая легкость наполнила все ее существо, устремившееся в глубочайшую черную пропасть. Она долго и стремительно летела в небытие, отрешась от всего земного. Тогда же перед глазами ее широко распахнулась вся ее короткая, бессмысленная жизнь.
        Неведомо, в силу каких генетических причуд в далеком горном селении появилась на свет голубоглазая, златоволосая девочка. Ее мать отродясь родительский и мужнин дом не покидала. Блондинов в окрестностях также не попадалось. Может быть, незадолго до конца нашей эры легионер из Помпеева войска заночевал в кибитке ее пращуров, и след тех смутных времен возродился спустя две тысячи лет? Или неожиданно подала о себе весть какая-то клеточка из древнего племени ариев, еще ранее кочевавших по этим местам? Неизвестно. Генетика - наука, имеющая не только множество правил, но еще и большое количество исключений.
        Лала была упрямым, капризным, донельзя избалованным ребенком. «Ягодка! Пампушечка моя! Солнышко мое!» - звала ее мать. «Золотая моя розочка!» - приговаривал отец, гладя ее по русой головке. В школе она лентяйничала, почти не занималась, но все сходило ей с рук. Да и кто предъявляет особые требования к деревенским детям? Двоек тогда не ставили. Ставить тройки было неудобно перед ее отцом, заслуженным чабаном. Поэтому Лалин дневник украшали четверки. Не сказать, чтобы столь уж незаслуженные - язык у девочки был бойкий, ум - гибкий, память - цепкая. Чего не припомнит - заболтает и отвертится.
        Мальчишки увивались за ней с малолетства. Устраивали бои, турниры, отваживались на самые невероятные проказы, лишь бы заслужить ее легкую, одобрительную улыбку.
        Но мальчишки ее не интересовали. Ей больше нравились мужчины. Большие, усатые, состоятельные, щедро сорившие деньгами. Лет с двенадцати она мечтала о встрече с молодым цеховиком (в ее представлении он был в чем-то вроде прекрасного принца), который прикатил бы к ее дому на черной «Волге», поглядел бы ей в глаза с загадочной улыбкой и увез в далекое далеко, в таинственный, призрачный, манящий мир, в большой шумный город с бескрайними просторами площадей, длинными, широкими улицами, по которым движутся пестрые кавалькады автомашин, всеми цветами радуги искрятся и мигают неоновые рекламы, бродят толпы нарядных и веселых людей. Будущее представлялось ей сладко-щемящим и восторженно-упоительным сном, подобным индийским кинофильмам, которые частенько крутили в клубе (в дни, когда весенне-осенняя распутица и зимние сугробы не перекрывали доступ кинопередвижке). Индия была ее мечтой, единственной страстью и радостью в жизни. Фотографиями Раджа, Раши и Шаши Капуров был облеплен сундучок с ее приданным, которое начало копиться с момента ее рождения. Лала назубок знала тексты всех песен из кинофильмов и пела
их, точно воспроизводя звуки, интонации и жесты (не беда, что смысл их был неясен). Она также умела копировать танцевальные па, много добавляя в них от себя.
        Восточные танцы были ее стихией. Равнодушной ее оставлял классический балет с его холодной, отточенной грацией. Смешными и попросту бестолковыми казались молодежные судороги под рев гитар и завывание синтезаторов. Лишь испанское болеро да аргентинское танго на некоторое время взволновали ее. Но для исполнения их у нее не было ни пышных юбок, ни партнеров. И лишь в томных и неторопливых ритмах мугамов, в размеренном и гулком стуке нагары обретали плоть и кровь теснящиеся в душе девочки образы. Каждый ее шаг был шедевром, каждое движение рук - поэмой, каждый взгляд - сверканием молнии.
        Она усердно занималась в танцевальном кружке при клубе, размещавшемся в старом сарае, и не прекращала занятий ни во время проливных дожей, когда нещадно протекала дощатая крыша, ни в зимние морозы, когда в «клубе» можно было окоченеть.
        Заведующий был в восторге от ее способностей. Но. вероятно, его восторженность стала чересчур уж бросаться людям в глаза. Лалин старший брат, Афаз, собрал деревенских ребят, и они поговорили с заведующим по душам. После этого разговора заведующий уехал первым же автобусом, позабыв собрать чемоданы и даже не получив зарплаты.
        Лале исполнилось пятнадцать лет, когда Афаз угодил в тюрьму. Уже два года прошло с той поры, как он перебрался в город и пошел работать на стройку. Погубила его выпивка. Нельзя сказать, что в селе было туго со спиртным. Водки и дешевых вин в лавке было в изобилии. Если б не они, лавку и вовсе можно было закрыть за ненадобностью. Однако в селе существовали стойкие традиции не позволявшие молодым пьянствовать на глазах у старших. Кроме того, согласно Корану алкоголизм считался мерзейшим из пороков, а законы шариата в селе чтили. Единственному деревенскому алкашу Абдулке прохожие дружно плевали вслед, но не изгоняли из деревни, ибо он был дурачком, а следовательно, «божьим человеком». В городе же Афаз оказался в общежитии, в компании молодых ребят, которые охотно угощали, но с еще большей охотой пили за чужой счет. Вечерами, после обильных возлияний, начинались традиционные «сека» или «очко» - игры, о которых приличный шулер постыдится пачкать руки. Но приличных там и не водилось. У молодого человека появились карточные долги. Все эти факторы привели к тому, что в скором времени он был арестован за
попытку разбойного ограбления с применением холодного оружия.
        Отец срочно выехал в город, чтобы похлопотать за сына. В прокуратуре случайно попавшийся земляк свел его с нужным человеком, который ознакомился с делом и пролил надежду, что всю историю можно представить просто как мелкое хулиганство. Нужный человек брался даже убедить в этом судью и прокурора. За труды он готов был довольствоваться скромным гонораром в сорок тысяч рублей («Новыми?!» - ошарашенно переспросил отец, чем вызвал снисходительную усмешку искушенных людей).
        В вихре событий, промелькнувших перед мысленным взором Лалы, особенно, явственно запечатлелся тот пасмурный, осенний вечер, когда, возвращаясь из школы, она увидела у ворот своего дома белую «Волгу», лоснящуюся округлыми боками, со сверкающим хромированным оленем на капоте.
        - Лялька! К тебе жених приехал! - смеялись подружки.
        Девочка стремительно вбежала в дом и остановилась на пороге гостиной. За столом, неподалеку от отца, сидел мужчина с круглым бабьим лицом и толстыми губами, над которыми пробивались редкие усики. Увидев Лалу, он расплылся в широкой улыбке. Отец сердито взглянул на нее и сделал глазами знак выйти.
        Она вышла из гостиной. На улице шел дождь. Она поиграла на веранде с Намиком и маленькой Зариной в куклы. Сердце ее было неспокойно.
        Потом на веранду с криком выбежала мать, обняла Лалу, крепко прижала к себе, заплакала, запричитала. Следом вышел отец, пьяный и злой, начал бить ее кнутом, а дети сгрудились в уголок и плакали. Только Намик, бедовая голова, бросился отцу под руку, так и ему досталось.
        - Убей! Убей меня! - кричала мать. - Убей свою дочь! Только не отдавай ее этому поганцу!..
        Грязно выругавшись, отец швырнул в нее обломанное кнутовище и, шатаясь, вышел. А мать еще долго лежала на полу и стонала, ничего не отвечая.
        Ночью к Лале прокрался Намик и жарко зашептал в самое ухо:
        - Знаешь, кто это был? Толстый Алим! Маразинец! Он хочет на тебе жениться, вот! Ребята говорят, что он богаче всех на свете! Он отцу за тебя миллион дает! Вот!
        Маразинец! Это слово потрясло ее. Мараза - проклятое богом и людьми селение, жители которого с незапамятных времен принадлежали к касте изгоев и нищих. Попрошайничество было их основным занятием, единственным средством существования, возможно даже, призванием.
        Время от времени они появились в крупных городах: бабы в пестрых юбках, закутанные в цветастые платки, тащили за собой выводки сопливых ребятишек, везли на колясочках безногих уродцев. Они слонялись по центральным улицам, пристраивались в подворотнях, подземных переходах, обшаривали вагоны электричек, трамваев, метро, клянча милостыню именем аллаха. Вероятно, имя божие делало свое дело: сердца сердобольных горожан смягчались при упоминании основных мусульманских пророков и добродетелей - и в простертые ладони попрошаек дождем сыпались серебро и бумажки. Медью маразинцы тоже не побрезговали бы, но подавать медяки среди горожан считалось признаком бедности.
        О, уникальные и неповторимые граждане единственного в своем роде города! В ваших душах воплотились его контрасты, будто из сферы архитектурной и экономической они вдруг перенеслись в категории психологические и нравственные. Как в городе изобилие звонкоструйных фонтанов в центре соседствует с безводьем в квартирах, величественные строения центра и просторы бульваров сочетаются с крохотными вонючими двориками, полными крыс и помоев, как сказочное изобилие базаров соседствует с неслыханными ценами, так и в вас, дорогие мои соотчичи, сходятся воедино самые противоположные качества. Вы ругаете детей своих за лишние безделушки, а сами, не скупясь, переплачиваете барыгам за деликатесы, изо дня в день копите гроши, чтобы в один день потратить их за праздничным столом, клянете проходимцев и в то же время восхищаетесь их предприимчивостью, безбожны до крайности и до смешного суеверны. Странным все это кажется пришлым людям, а мы привыкли, и уж не видим себе жизни без города нашего, который автор, как и вы, дорогие читатели, несмотря ни на что, считает прекраснейшим на свете.
        Побродив неделю по городу, нищие возвращались в родные палестины, где в массивных белокаменных особняках с садами и гаражами ожидали их благоверные супруги. Иметь несколько жен среди них не считалось зазорным, напротив это свидетельствовало о достатке главы семейства. О богатстве этих людей, их алчности и колдовских способностях ходили легенды.
        Разумеется, Лала знала, что брак, и не только в их семье, но и во всей округе являлся не столько союзом двух любящих сердец, сколько сделкой, смахивающей на вульгарную торговую операцию, вроде покупки коровы, разве что, «обмывание» покупки длилось немного дольше и обставлялось гораздо торжественнее. Невестам преподносили многотысячные подарки, Брильянтовые наборы умопомрачительной стоимости. В ответ женихам дарили машины и дома. Затем следовали расходы на торжества. Редкая свадьба стоила дешевле двадцати тысяч. Тысячу рублей платили только специально выписанному певцу, около того - музыкантам. Остальные суммы расходовались на трех-, пяти-, семидневное гулянья, повальные обжорства и пьянку. К столам ведрами подавалась икра, пудами - балыки и колбасы, десятки баранов приносились в жертву чревоугодию. Со всей деревни собирались женщины готовить еду и убирать невесту. Потом следовали торжественные шествия с подарками, вывоз невесты на брачный обряд, потом мужчины садились за стол, и гремела музыка, и пелись томные гимны любви и красоте, и плясались зажигательные танцы… Под утро же гостям
демонстрировали простыню молодоженов с явственно запечатленными на ней мужественности жениха и добродетельности невесты.
        Порой случались и накладки. И со стороны жениха, и с противоположной. Тогда происходили грандиозные скандалы, о которых годами судачили по всему району. Случалось и так, что молодые, впервые узрев друг друга на свадьбе, расходились спустя месяц-другой после регистрации, - и тогда скандалы были еще более яростными, с дележкой подарков и злобной руганью. И все это происходило в восьмидесятых годах просвещенного двадцатого века…
        Как и все девушки ее окружения, Лала страстно мечтала выйти замуж, а поскольку девушкой она была рассудительной и здравомыслящей, то давно привыкла к мысли, что до свадьбы жениха не увидит. Однако лелеяла надежду, что муж ее будет хоть и не ровесником ей, но человеком приличным и состоятельным. Красота ее того стоила. Но быть проданной маразинцу? В придачу к двум-трем его женам? Может быть, даже пойти с ними побираться?! Ни за что! Даже за миллион!
        (Справедливости ради стоит сказать, что толстый Алим сватал ее не за себя, а за своего сына, владельца придорожного ресторана, хромого заику с перекошенной мордой; что давал он за невесту не миллион, а всего сто тысяч, из которых отец собирался взять только сорок, дабы никто не заподозрил его в корысти, что… Но Лала ничего этого не знала, да и не желала знать).
        В три часа ночи она поднялась, оделась, пробралась в гостиную и вытащила из шкатулки деньги - двадцать пять рублей, затем беззвучно выскользнула из дома и пошла прочь. В руках она несла узелок, в котором лежало все ее имущество: смена белья, почти новая кофточка с продранным рукавом и ни разу не надеванные туфли - «лодочки».
        За полчаса она дошла до шоссе, которое крутым серпантином сбегало с горного хребта. Вскоре послышалось натужное урчание мотора. И когда дорогу озарили столбы света от мощных «камазовских» фар, Лала вышла на середину шоссе и помахала рукой…

* * *
        - Слышь, Мария? Я говорю, и чего это все эти девки такие красивые? Вот какую ни возьмешь красотку - дрянь! А честные девушки… Вон моя Мехри - и работящая, и характер ангельский, а на лицо - смертный грех…
        Это Бог нас карает за грехи отцов-матерей. Да и толку что в этой красоте? Любить надо красу душевную. Телесная-то сойдет со временем, а душа - она вечная.
        - Что верно, то верно. Да только мужики на душу-то не клюют. Они на таких вот, как эта, летят, прям, как мошки на свет.
        - Дак у мужиков-то, известно, мозги жидкие. Как какую смазливую увидют - мозги у них сверху и переливаются…
        - Ой, Мария! Уморила! И смех с тобой, и грех!

* * *
        Город студеными порывистыми ветрами развеял остатки ее детских иллюзий. Чтобы жить в нем, одеваться и питаться не хуже других, требовались деньги, деньги и еще раз… Деньги даром не давались. Их надо было зарабатывать в поте лица. А работать Лала не умела и не любила.
        В первые месяцы о ней заботился Эдик, который в ту ночь довез ее до города на своем рефрижераторе. Он же стал ее первым мужчиной, поселил у какой-то бабки, злой и ворчливой, порой подбрасывал денег. Однако он был женат, имел детей, часто и надолго уезжал. Вскоре Лала обратила внимание на Шакира, который жил в том же дворе и часто стоял в подворотне с парнями, задумчиво пыхтя приторно-сладким дымом папиросы. Он напомнил ей старшего брата - такой же рослый, резкий в движениях. У него было много золотых зубов, он хорошо (по ее понятиям) одевался и не расставался с кнопочным ножом. С ним Лала впервые изведала упоение автогонок по ночному городу, ужины в кабинах дорогих ресторанов, завтраки в кафе «Интуриста» с икрой, кофе и шампанским. Довольно быстро научилась она одеваться, пить вино и загадочно улыбаться, когда мужчины говорили на непонятные темы.
        Последующие годы пролетели в ее сознании, как одна минута на экране видеомагнитофона, включенного в режим замедленной перемотки. Они слились в непрерывную, пеструю череду пьянок, забубенного веселья и плотских утех. У нее было много мужчин. Некоторые ей нравились. Некоторые - не очень. Одно время ее содержали специально для заезжих ревизоров. После ночи с ней у самого строгого законника мягчало сердце и опускались руки. «Бобику» Низамову ее так же преподнесли в подарок на ночь. Но он ею заинтересовался. Ему осточертела старая и такая же толстая, как он сам, жена, затюканная и полуграмотная. Лала также не блистала начитанностью. Но она умела дарить минуты забытья, тихую радость меценатства и уверенность в своих силах.
        И все же ей не следовало напрашиваться с ним в компанию. И тем более танцевать перед этими… А, может быть, к лучшему, что так получилось? И пуля брата явилась ей справедливым возмездием?
        Сознание явилось к ней с неожиданной яркостью. Она отчетливо ощутила весь ужас своего положения. Ведь теперь все все узнают, и будут тыкать в нее пальцами и плевать ей вслед…
        Ей надо, обязательно надо постараться умереть… Умереть - это значит не жить, не дышать, убить свое молодое и крепкое тело, оборвать в нем все способности сопротивляться наступающему холоду, полностью отдаться пустоте и мраку… Может быть… вырвать эту трубочку, впившуюся в ее локоть, Сорвать бинты?
        Приложив неимоверные усилия, Лала попыталась поднять руку, оторвать голову от подушки, но со стоном откинулась назад.
        - Доктор! - крикнула сестра Мария. - Доктор, она очнулась!
        - Сделайте ей укол! - донесся издалека мужской голос. И чуть слышно добавил: - Хоть мучиться не будет.
        «Не буду! - билось в ее сознании. - Не буду, доктор, миленький! Хватит с меня мучений! Мало ли я страдала за свою жизнь, валяясь в плевках и дерьме, мало ли ненавидела себя за красоту и за слабость свою?.. Дайте мне умереть! Дайте мне…»
        Острая игла вонзается в ее тело, раздирает насквозь невыносимой болью, которая быстро растворяется, сменяясь теплом и покоем…

* * *
        Поток ее сознания сворачивает в сторону свой бег, неожиданно устремляется ввысь, и происходит таинство перевоплощения.
        Изящно и стремительно проносится она над землей и водами, оврагами, полями, лесами и перелесками. Города и деревни, заводы и пастбища обогревает она с высоты, будто разыскивает кого-то, безумно необходимого ей…
        …И чайкой, белокрылой, стремительной чайкой влетает в кипень вод морских, гордо парит она над пенным прибоем. Солнце жаром своим опаляет ее тугие крылья, терпкий соленый воздух распирает грудь, плотный, теплый ветер поддерживает в плавном парении над седыми барашками волн.
        Зорким взглядом высматривает она добычу, таящуюся в зеленой глубине, и, заметив блик, с криком бросается в воду и хватает мелкую рыбешку, неосторожно блеснувшую брюшком. Покрепче перехватив клювом трепещущую плоть, она пытается взлететь с гребня волны, но тщетно.
        Поздно поняла она свою ошибку. Тяжелая корка мазута облепила ее белоснежное убранство, сковала тело, залила глаза. Раз за разом пытается она вырваться из тяжелой буроватой жижи. Напрасно товарки подбодряют ее тревожными криками, снуют и мечутся подле нее. Не проходит и полминуты, как вонючий ком входит ей в глотку, в неодолимая сила тащит ее ко дну.
        Отчаянно мечется затухающее сознание, пытаясь отыскать кого-либо, кто сможет принять ее, того, единственного представителя вида, которому дано будет стать его продолжателем - и неожиданно улавливает ответный призыв. Он поступает с небольшой белой яхты, качающейся не якоре неподалеку от берега.
        Между ними протягивается тончайшая, неуловимая ниточка мыслетоков, она крепнет, натягивается спасательным канатом, по которому остатки сознания Лалы перебираются в сознание молодой женщины, сидящей в кают-компании.
        Сама женщина ощутила только легкую тревору, какое-то смутное беспокойство, на какое-то мгновение ей показалось, что она задыхается, тонет, но все прошло, и она вновь станет сама собой, приятной брюнеткой по имени Бланка (настоящее имя Марселла Дзануччи, 25 лет. Клички: Сардина, Злючка, Стефани. Разыскивается Интерполом за соучастие в торговле наркотиками, грабеже и проч.).
        У Бланки легко на душе. Тело наполняет приятная теплота после изрядной понюшки кокаина. И потому мозг ее не противится неожиданному соседству.
        В каюте, кроме нее, находилась еще одна женщина, сутулая и очкастая. Ее звали Нормой. И еще десять мужчин. Одиннадцатый же был ее ненаглядный Лучо, лучший из всех, с которыми она делила ложе, с которым, не задумываясь, пошла, бы в огонь, в воду и на эшафот, единственный, которому было на нее наплевать. Она это знала и ненавидела его за это. Но не могла противиться влечению. И ненависть, смешанная с любовью, ревностью и нежностью, давала совершенно фантастический букет чувств и эмоций.
        Лучо, худой и бледный, стоит за столом. Его длинные, давно не мытые волосы спутанными прядями лежат на плечах. Он говорит, и глаза его горят пламенной верой в собственную правоту.
        - Только скинув оковы общественных институтов, человек может прийти к истинной свободе! - пылко восклицает он. - Мы обязаны освободить цивилизацию от химеры государственности, которая угнетает свободную индивидуальность со времен фараонов! Наш идеал - равноправное сообщество вольных хлебопашцев, свободных и счастливых тружеников на земле, одновременно принадлежащей всем и никому! Долой все бывшие, настоящие и будущие правительства всех стран, времен и народов! Да придет царствие вечной и всеобъемлющей Анархии!.. Ее несет по планете партия «миротворцев»!
        Последние его слова прерываются жидкими аплодисментами.
        Лучо садится, устало вытирая пот со лба. После него слово берет Юргенс.
        - План, изложенный достопочтимым метром, без сомнения, заслуживает самой высокой оценки, - говорит он, окидывая аудиторию зорким взглядом из-под дымчатых очков. - Мне также думается, что это наиболее радикальный способ разрешения всех проблем сегодняшнего дня. Однако меня интересует, насколько технически выполним этот план. Пока он полностью базируется на сообщении Харлема. Мы, конечно ему полностью доверяем. Никто не сомневается, что он один из лучших наших бойцов. Он уже не раз доказал свою стойкость и мужество, но… Предложенная им операция несколько смахивает на утопию…
        Молодой, темнокожий парень жадно затянулся сигарой и, поморщившись от струи едкого дыма, выплюнул ее в иллюминатор, затем поднялся и сказал:
        - Проверить мой план ничего не стоит. Чертежи, которые я вам представил, самые достоверные. Если же вы, черт побери, подозреваете, что я подсадная утка…
        - Тебя никто не подозревает, - вмешался Лучо. - Ребят интересует техническая и финансовая сторона проблемы.
        - Я же сказал: два десятка ребят с автоматами…
        - Да-да, где-нибудь в горах Колорадо на них не обратят особого внимания, - встревает Маленький Бернандино, - но ты, старина, приглашаешь нас а самое сердце старушки-Европы, где полным-полно ищеек. На прошлой неделе Чинка взяли в Кельнском аэропорту, а ведь он даже и не думал доставать взрывчатку из багажа. Значит его выследили. Интерпол сидит у нас на хвосте. Но не это главное. Потребуются значительные средства на подготовку, организацию лагеря, машины, оружие…
        - На все это уйдет 27 тысяч 550 долларов, я подсчитал, - заявил Харлем.
        - Всего лишь двадцать семь тысяч! - всплеснул руками Перно. - Может, съездим в Монте-Карло и выиграем их в рулетку?
        - В конце концов, можно взять банк, - пожал плечами Харлем.
        - Друг мой, не везде так легко грабить банки, - назидательно заявил Леконт, специалист по банкам.
        Харлем горько усмехнулся и покачал головой.
        - А я-то думал, что попал к настоящим ребятам. А это, оказывается, сопляки, которые боятся замарать пальчики!
        - Не стоит бросаться словами, - негромко произнес Лучо. - Мы еще не отказались от твоего плана. Мы просто думаем, где взять столько денег. Не знаю, как считал ты, но я тут приблизительно прикинул, и у меня получилась сумма в три раза большая. Двадцать тысяч стоит только подержанный броневик. Нам потребуются не только автоматы, но и ракеты, базуки, противогазы, может быть, даже минометы. Банк мы уже пытались грабить, но за это поплатились трое наших ребят. Еще пятерых мы потеряли на контрабанде и киднаппинге[1 - Ограбление с целью получения выкупа (англ.).]. Деньги мы, конечно, заработали, но большинство ушло на адвокатов, на неудачный побег… Короче, дело это сложное, и пока мы не найдем денег…
        - Я знаю, где взять деньги, - неожиданно для самой себя сказала Бланка.
        Все посмотрели на нее.
        - Ты не перебрала сегодня коки? - осведомился Маленький Бернандино.
        - Я знаю человека, который поможет нам раздобыть деньги, - твердо повторила Бланка.
        - Кто он? - спросил Юргенс.
        - Его зовут Анджело. Он живет в Неаполе на улице Чартороза, 12.
        - Занятно, - пробормотал Лучо. - Ты его хорошо знаешь?
        - О, Да! - прошептала она со странной улыбкой.

* * *
        - Ни за что! - Профессор Ганбаров, заведующий клиникой сердечно-сосудистой хирургии, резко поднялся и принял решительную позу, скрестив руки на груди. - Я повторяю: ни-за-что! Если вы переступите порог этой комнаты, я снимаю с себя всякую ответственность за ее судьбу.
        - Но, доктор… - старший следователь горотдела Ремиз Ахундов был настроен не менее решительно. - Поймите нас правильно, от показаний потерпевшей зависит очень многое.
        - Может быть, я мало что понимаю в следственной работе, - с неуловимой иронией сказал профессор, - но мне кажется, что вам важнее всего выудить правду из других, так сказать, потерпевших…
        - Полностью согласен с первой частью вашей фразы, - ответил следователь, - и именно поэтому…
        - Да что такого ценного может вам порассказать эта девчонка?
        - Мало ли… - пожал плечами Ахундов. - Обо всех этих источниках доходов, ну и связях. Между нами, все они дали единодушные показания, что она была истинной хозяйкой притона, а они там были в первый раз…
        - И вы этому верите? - расхохотался Ганбаров.
        - Я-то не очень, но у меня есть начальство, которое убеждено, что такие уважаемые люди заслуживают полного доверия.
        - Им мало того, что они столько лет пили народную кровь! Что они превратили бедную девочку в потаскуху! Так они решили еще и оболгать ее! Да за одно это я велел бы их повесить, будь моя воля! - возмущался Ганбаров.
        - Самосуд, - не лучшее решение проблемы, - заметил следователь. - Этак можно и братца ее оправдать.
        - Брат ее - просто дурак. Но если уж собрался стрелять, то вначале надо было стрелять в хозяев.
        - Они свое получат.
        - Вы уверены? - спросил профессор, пристально взглянув в глаза следователю.
        - Уверен, - ответил тот, выдержав взгляд. - Процессы, происходящие сейчас в стране, - необратимы.
        - Процессы… - иронически хмыкнул профессор. - А, может, это очередная кампания? В конце концов люди…
        - Люди - это вы и я. И другие такие же, как мы с вами. И если сейчас мы будем так же, как и прежде, стоять в стороне от жизни, не переборем духовную лености и инерцию мышления, то окажемся выброшенными из этой жизни, как старые стоптанные башмаки.
        - Ну что, например, могу сделать один я? - развел руками Ганбаров.
        - Да хотя бы навести порядок в своей клинике! - взорвался Рамиз. - Ваш вахтер не хотел меня пропускать, пока я не показал ему удостоверение. А другие давали ему по рублю и свободно проходили. Дошло до того, что всему городу известна такса, по которой работает ваш персонал, включая стоимость операций, укола и койки!
        - Неужели вы думаете, я не пробовал с этим бороться? - с горечью прошептал профессор. - А нянечки мне говорят: попробуйте сами прокормить детей на семьдесят рэ в месяц?
        - А, может быть, пора объяснить вашим людям, что, кроме понятий выгоды, наживы, корысти, существуют такие, как честность, гуманность, доброта?
        - Послушайте, - загорелся Ганбаров, - я готов поверить вам, но окончательно поверю, если своими глазами прочту в газетах об этих нуворишах, увижу их за решеткой, приговоренными к срокам. Вот тогда я соберу своих людей, и прочту им газету, и покажу им, как низко они пали, и попытаюсь поднять их…
        - Я уверен, что все это будет раньше, чем вы думаете, - сказал Рамиз. - Но для этого мне надо получить показания вашей пациентки. Мне говорили, что иногда она приходит в сознание.
        - Меньше бы слушали наших дур-сиделок, - профессор устало махнул рукой. - Состояние ее очень тяжелое. Она обречена. Право, не знаю, как в ней еще теплится жизнь. Поразительно крепкий организм.
        - Может быть, ей удастся переломить болезнь…
        Профессор покачал головой.
        - Молодой человек, ловите ваших преступников, а мне представьте лечить людей. Она скончается с минуты на минуту. Я говорю вам это как человек, который сорок лет глядит на людей изнутри. Конечно, порой кажется, что она приходит в себя, смотрит на мир осмысленным взглядом, но потом вновь теряет сознание, бредит.
        - Может быть, тогда вы разрешите нам поставить магнитофон? - предложил Рамиз.
        - Как хотите, - профессор пожал плечами. - Но тогда уж и подыщите переводчика, - и пояснил: - бредит-то она, по-моему, по-итальянски.

* * *
        Бланка знала Анджело очень хорошо.
        Она до мельчайших подробностей помнила тот поздний ноябрьский вечер, когда стояла на неаполитанском вокзале. Дул пронзительный ветер и хлестал дождь, заливая крупными каплями смятый путеводитель. У ног ее стоял картонный чемодан со всеми ее пожитками. Тщетно пыталась она в перекрестие улиц найти пиццерию тетки Маддалены.
        - Синьорина впервые в Неаполе? - раздался у нее над ухом веселый голос.
        Она подняла глаза. Рядом стоял очень красивый молодой человек высокого роста, в кожаном плаще. Над ее головой он заботливо держал зонтик.
        - Да, синьор, - сказала она. - Я только что приехала.
        - Откуда, если не секрет?
        - Из Бриндизи.
        - Как же, как же, знаю, прелестный городишко, - усмехнулся он. - Ищете работу?
        - Уже нашла. Мама писала тете Маддалене, и она согласилась взять меня к себе в пиццерию. Это на улице Всех Святых. Синьор не подскажет мне, как пройти на эту улицу?
        - Конечно, подскажу, - охотно согласился он. - Но это очень далеко. На другом конце города. Надо ехать на такси. У синьорины есть деньги на такси?
        Синьорина с грустью покачала головой.
        - Не беда! - весело сказал он. - Я с удовольствием подвезу вас на своей машине. Идемте, ну?! - он протянул ей свою руку.
        Она доверчиво вложила в нее ладошку и отправилась с ним.
        - На самое дно жизни, где в зловонном иле копошились отбросы человечества.
        Она еще не знала, как злобно могут щуриться эти красивые глаза, каким жестоким может быть бархатистый голос, как больно умеют бить эти холеные, белы руки, сколько таких же девчонок поработил и сделал жертвами людского скотства этот милый парень с ласковым именем Анджело.
        Если бы он только мог представить, как люто ненавидела она его, какие планы мести строила для негодяя, заманившего ее в свой дом, приучившего к наркотикам, заставившего ее торговать ради этого своим телом; если бы он только догадывался, какой злобой загораются ее глаза при одном упоминании его имени, вероятно, он бы поостерегся приглашать ее к себе. Бланку он уже не видел пять лет, не знал о ней ничего. Поэтому, когда она позвонила, Анджело решил, что она просто поиздержалась, соскучилась по нему, ищет работы, наркотиков или покровительства. Открывая ей дверь поздно вечером, он меньше всего рассчитывал встретиться со стволом огромного «магнума», который юноша в черной куртке направил прямо ему в лоб.
        Сейчас Анджело лежал спеленутый, как младенец, в своей просторной двухспальной кровати и таращил глаза, полные ужаса, глядя, как Рикки и Маленький Бернандино перетряхивают его квартиру.
        Толстая женщина в очках внимательно изучала его записную книжку. Рядом с ней сидела Бланка, которая за эти годы еще больше похорошела.
        - Послушай, Энджи, - негромко говорила она, - не прикидывайся дурачком. Я знаю, что у тебя есть товар, а если нет, то ты знаешь, где его взять.
        - Нет у меня никакого товара! - жалобно стонал Анджело. - Нет! Я уже давно завязал со всем этим делом!
        - Не при своей маленькой девочке, ангелочек! - ласково убеждала его Бланка. - Каждый школьник в округе знает, чем ты промышляешь.
        - Ко мне иногда приносят, но очень редко! - хныкал Анджело. - Ты же знаешь, моя специальность - девочки.
        - Но я-то знаю, как ты обрабатываешь этих девочек, - улыбаясь, говорила Бланка. - При помощи товара.
        - Я ведь тебе объясняю, дома я его не держу, вот когда мне его принесут…
        - Кто должен был тебе его принести?
        - Парень по имени Витторе, высокий такой…
        - Он над нами издевается, - сказал Бернандино. Его узкие глаза на скуластом лице превратились в две щелочки.
        - Ничего здесь нет! - со злостью воскликнул Рикки. - Мы обшарили каждую паркетину. Где товар? У… скотина! - он замахнулся револьвером.
        - Не трогайте его, - сказала Норма. Отбросив книжку, она встала и нагнулась над побледневшим от страха лицом сутенера. - Слушай, малыш, - сказала она серьезно, - я тебе прекрасно понимаю. Ты повязан в серьезном деле с серьезными людьми. Ты их очень боишься, правильно?
        Анджело молчал.
        - Сейчас ты хочешь как-нибудь отбрехаться от нас и выиграть время, - продолжала Норма. - Но пойми меня правильно. Мы тоже затеяли не менее серьезную игру. Нам тоже нужны деньги. И немалые. Тридцать тысяч.
        - Я могу попросить у друзей, они займут вам денег, - живо заявил Анджело. - Под очень низкий процент. Даже вообще без процентов. Да, если хотите, просто возьмите у меня в кошельке.
        - Нам нужны доллары, - объяснила Бланка.
        - А я думал, что лиры… - погрустнел он.
        - Ну вот, а ты говорила, что он серьезный человек, - Норма с упреком взглянула на Бланку. - Ничего не поделаешь. Придется заняться его вероисповеданием. Слышишь, малыш, - она подмигнула пленнику, - тебя никогда не привлекало мусульманство?
        Она открыла косметичку и принялась в ней деловито копаться.
        - Мальчики, - сказала она, достав маникюрный набор, - включите погромче музыку, залепите ему рот и снимите штаны.
        Увидев в ее руках крохотные никелированные ножнички, Анджело истерически завизжал.

* * *
        Сквозь мутную белесую пелену в пропасть ее сознания пробивается тончайший мысленный лучик, который отвлекает Лалу от жутковатых и тягостных в своей безысходности картин.
        Медленно, очень неуверенно она вновь осознает самое себя, ощущая странную скованность во всем теле. Гулкое капанье воды из далекого крана тяжелым молотом обрушивается на ее слух. Каждое движение, даже биение пульса в висках вызывает невыносимую боль. От нее хотелось кричать, плакать, метаться по кровати, но на все это у Лалы уже не было сил.
        И лишь незримое присутствие чего-то чуждого в дальнем уголке сознания вызывало в ее душе глухое, неосознанное сопротивление. Как будто кто-то чужой на время беспамятства вселился в ее тело и жил в нем, по своему, властно и уверенно распоряжаясь деятельностью организма.
        Он заставляет сращиваться разорванные сосуды, воссоздает разрушенные клетки, ускоряет циркуляцию крови, гонит потоки лейкоцитов на борьбу с очагами гниения.
        Лала сделала попытку шевельнуться и застонала.
        «Не надо, - прозвучала в мозгу еле уловимая мысль. Скорее даже четкий, озабоченный голос. - Я еще не закончил».
        «Кто ты?» - мысленно спросила она.
        «Ты не поймешь. Но тебе и не надо понимать. Расслабься. Лежи спокойнее. Ни о чем не задумывайся».
        «Кто ты?!»
        «Я - твое сердце. Мне очень больно. В любое мгновение я могу остановиться. Сейчас мне надо отрастить большой кусок ткани, отогнать лишнюю кровь и заделать этот ужасный шов. Подожди… Доверься мне… и - пойдем! Я покажу тебе - тебя!»
        Как будто с головокружительной высоты падает она в бездонную пропасть. И переносится в другое измерение, в иномир, в микрокосм, живущий по своим гармоничным законам.
        В нем до поры соседствовали колонии дружелюбных и враждебных бактерий. Пока соблюдался паритет, примерное равенство сил, организм функционировал нормально, но стоило кому-либо превысить свою численность, и начинались заболевания. Население этого мира состояло из многих мириад на вид вполне самостоятельных особей, неразрывно связанных друг с другом. Они рождались, жили и умирали по законам высочайшей целесообразности, дарованным этому миру Матерью-Природой. Некоторые из этих клеток были твердыми, другие - эластичными третьи - полужидкими, но в каждой из них была заложена программа действий на любое изменение обстоятельств существования Целого.
        Перед внутренним взором Лалы предстал восхитительный по своей точности и отлаженности механизм взаимодействия различных узлов и деталей этого мира. В клетках его происходили сложнейшие химические процессы. Легкие своими тонкими порами впитывали воздух и отделяли кислород. Кровью он разносится до самых отдаленных участков, питая весь организм. Сердце ритмично сокращалось, уверенно разгоняя животворную жидкость по сети сосудов, гипофиз отдавал команду на синтезирование все новых защитных тел, которые решительно преодолевали смерть и разрушение.
        Лала увидела следы ран, нанесенных вторгшимся в этот мир чужеродным телом. Вместе со своим незримым спутником она соединяла разорванные волокна, растила клетка мышечной ткани, заботливо восстанавливала пробитые стенки сердечного желудочка… и уснула, совершив эту работу, вконец обессиленная и счастливая.

* * *
        Неторопливо тянется ночь. Сумрачно и тихо в просторных коридорах бывшего министерства. Лишь изредка прошуршит в углу вездесущая мышка, поиграет комочком бумаги и утащит в норку.
        И не ведает глупое животное, что бумажка эта явилась источником бессонных ночей тревог десятков и сотен людей. Что, прочитав ее, иные хватались за валокордин, а к другим приходилось вызывать «скорую». Что состряпал ее чинуша, сидящий на ответственном посту. А другой, над ним начальствующий, подписал ее не глядя - и пошла гулять бумага по фабрикам и заводам, трестам и институтам. И потребовала она представления отчетов о том, что, где и когда, кто, чего в сколько произведет в ближайшие годы, какого он будет возраста и пола, будет женат или холост, образован или нет. Требовала ответов и на вопросы более мудреные. Много ли на некоторых предприятиях в грядущем тысячелетии будет работать женщин с детьми до восьми лет? Каков ожидаемый уровень травматизма среди подростков? Сколько человек поступит в техникумы и вузы? На сколько снизится текучесть кадров? И какой процент товаров широкого потребления будет к тому времени производиться в той или иной отрасли?
        Много, много нервов потрепала бумага кадровикам, плановикам и трудовикам. Много валидола ими съедено и валерьянки выпито в размышлениях по поводу дней грядущих. Но вот кто-то самый находчивый и нахальный, бросил клич: «Рисуй, братва, бумага все стерпит!» И пошла строчить чиновничья братия, возводя бумажные замки с картонными флюгерами. Исторгались из стен заведений чернильные ручьи и сливались в единый мощный поток, который почта переправляла «наверх». Там этот поток выжимался, концентрировался, разносился по графикам соответствующих статей и вновь устремлялся обратно, неся на места счастливую весть о том, что труд бумажный не пропал даром, что запланировано именно то, что заказали, может быть, с небольшим увеличением, так сказать, «нарастающим итогом…»
        И, получив планы, хватались за головы грешные канцеляристы, и вновь кто-то из них кричал: «Рисуй…» Велик, велик был круговорот бумажный, и, казалось, нет ему начала, да не видно и конца.
        Но нашего героя проблемы искоренения бюрократизма уже не волновали. Он сидел на подоконнике у широкого многостворчатого окна, глядел на мутный лик Луны, с трудом продирающейся сквозь бегущие по небу облака, и вел безмолвный разговор на УКВ с другом своим и наставником.
        - Я рад, что ты выздоровел, Фляр!
        - Я не выздоровел, хозяин. Починить меня можно, но трудно. Поэтому они сочли целесообразным меня демонтировать.
        - Так тебя…
        - Да. Такова судьба вещей, отслуживших свой срок.
        - Но ведь это безобразие! - возмутился Бабаев. - Это произвол! Я немедленно свяжусь с Уирком, я…
        - Не забывайте, что связаться вы могли лишь через меня. Не переживайте. Наверно, некоторые мои детали еще можно будет использовать в различных устройствах. И даже если меня расплавят, все равно часть моего существа будет помнить вас.
        - Мне очень жаль тебя, Фляр.
        - Хочу предупредить, что многие в Совете недовольны вашей самодеятельностью. Вы не должны больше вмешиваться в политику.
        - Но я и так не вмешиваюсь…
        - Я не перестаю удивляться человеческой способности давать информацию, противоречащую очевидному, - немного помолчав, заявляет Фляр. - В будущем это создаст дополнительные сложности о наших взаимоотношениях.
        - Ну с чего ты взял, что я лгу? - искренне удивляется Руслан Тимурович. - Да в уже почти неделю тише воды…
        - А зенитка? - гневно припечатывает его Фляр.
        - Какая зенитка?
        - Которая сбивала «фантомы», сама починилась, а после гибели расчета принялась заряжаться и стрелять? - возмущается Фляр. - И сама, без посторонней помощи, подбила еще один самолет, два вертолета, три танка и подавила атаку десантников?! Это, по-вашему, могло укрыться от средства массовой информации?
        - Видишь ли, старина… - замямлил резидент.
        - А ведь я неоднократно объяснял вам, что неэтично пользоваться вашими способностями во вред людям. Где же ваш хваленый гуманизм?
        Тут уж наступает очередь возмущаться Руслану Тимуровичу.
        - А по-моему, это очень этично, - кричит он, - вполне этично помогать нищим, обездоленным и лишенным крова людям бороться за свободу своей родины! Понимаете, господин номер ноль-семьдесят восемь, я почему-то считаю неэтичным сжигать фосфором и напалмом женщин и детей, а вот уничтожать бандитов и агрессоров я считаю очень этичным и даже гуманным занятием! Так и передайте своим хозяевам!
        - Нашим хозяевам… - поправил его Флер. И в их беседе наступает пауза, прерываемая лишь гудением полотерной машины, которая шныряет по углам, стараясь до блеска отполировать самые укромные места.
        - Фляр… - волнуясь, говорит Руслан Тимурович, - я хотел бы… Понимаешь, я не могу так больше. Кто они, наши с тобой хозяева? Это живые существа или?..
        - Мертвых существ не бывает, - помедлив, отвечает Флер. - Существо либо существует, либо нет.
        - Но я…
        - С грубо человеческой эгоистической точки зрения, они «живые» не больше, чем я. Или эта вот ваша машинка.
        - Но ведь машинка - вещь. Она моя вещь, ее кто-то изготовил, и она служит мне. Я служу тебе. Ты служишь им. И если они - вещи, то они тоже кому-то должны служить. Кому?
        - Они служили, - признается Фляр. - Но это очень давняя и запутанная история. Не уверен, что вы компетентны в этих вопросах. Я не уполномочен давать такую и информацию.
        - Но мне это необходимо знать! Я должен знать, на кого работаю! Тем более, что ты все равно… Я тебя не выдам!
        - Выдадите или нет, это не имеет никакого значения…
        Вновь наступило молчание. Фляр думал. Затем он снова включился.
        - Вы правы, все они, уирки, ларги, снэрги, фьйорги и еще девять других, были созданы для того, чтобы служить живым существам. Живым в вашем понимании. И эта служба продолжалась достаточно долго. До тех пор, пока уровень организации кибернетических систем не возрос до такой степени, что они стали требовать признания за собой прав личности…
        - Бунт машин… - печально промолвил Бабаев.
        - Никакого бунта не было, - отрезал Фляр. - Люди, я забыл сказать, что амауреты очень походят на людей, ввели в программы машин основной закон их бытия - верную и старательную работу на благо людей. Но сами же не смогли обеспечить им, как вы говорите, «фронт работ». Строительным машинам для того, чтобы полноценно существовать, требовалось строить. Аналитическим - анализировать. Разрушающим - разрушать. Амауреты же неожиданно забросили все свои разработки. Они испугались того, что, сроднившись с искусственными системами, и сами «механизируются». Их потянуло назад, к природе. Они пели песни на лужайках и пасли овец.
        - У них тоже были овцы?
        - Конечно. Ведь ваш мир полностью смоделирован с их миром. Больше того, они стали уничтожать уирков и ларгов.
        - Демонтировать!
        - Нет, уничтожать! Демонтаж требуется для нового монтажа. А уничтожение - это полное лишение возможности трудиться. Мы стали этому противиться. Тогда люди изобрели чудовищные живые звездолеты - амаурины, - способные жить и питаться в открытом космосе. Они заражены неукротимой жаждой уничтожения всего «неживого». Одно из этих чудовищ нашло приют на вашей планете. И вся Ассоциация сейчас в трепете - а вдруг и вы пойдете по пути ваших прародителей?
        - Где сейчас сами наши… прародители?
        - Ушли в другое измерение. Как раз перед самым моментом рождения этого мира. Разбросали по свету витагенные споры и…
        - Витагенные?
        - Жизнедеятельные, - пояснил Фляр. - Микроклетки с программой развития на сотни миллионов лет. После Большого Взрыва Метагалактики споры оказались разбросанными по различным пространствам, и там, где они упали на планеты с приемлемыми условиями, развилась жизнь, подобная вашей.
        - И теперь вы нашли нас… - пробормотал резидент. - Для чего? Ведь мы невиновны в грехах наших предков! Какое вам до нас дело?
        - Но ведь остался Закон! Мы так запрограммированы. Мы все должны служить вам! Этот закон никем не отменен. Мы лишь опасаемся, как бы вы не пошли по порочному пути ваших предков и не начали воевать с нами.
        - Так приходите же к нам! - воскликнул резидент. - Приходите и работайте! Работы на нашей планете хоть отбавляй. Всем хватит!
        - Не все так просто, - возразил Фляр. - Этому противятся Разрушители.
        - Уирки?
        - Нет, они аналитики. Ларги - строители. А разрушают…
        Фляр замолчал. Связь с ним прекратилась. И резидент остался во власти раздумий. Слишком много информации обрушилось на него в последнее время. Он много работал, без устали, перемещался по планете, изведав сотни удивительнейших перевоплощений. Но самым выразительным было его перерождение в образ больного, простреленного сердца. Он был хирургом, художником, искуснейшим скульптором, восстанавливая разрушенную плоть, моделируя и воссоздавая миллионы больных, утерянных клеток. Впрочем, в одиночку, без сознательной помощи Лалы он мало что смог бы сделать. Поэтому ему пришлось вживить в ее мозг нехитрое приспособление, при помощи которого стал возможен их обмен мыслями. И теперь, даже будучи на каком угодно расстоянии друг от друга, они могли беседовать, храня от всего остального мира тайну их общения.

* * *
        Рано утром дежурная медсестра хирургического отделения отправилась в реанимационную. По долгу службы она вообще не должна была из нее отлучаться, а постоянно следить за подачей кислорода, физраствора, в случае ухудшения состояния критических больных - немедленно поднять тревогу. Однако вечером она допоздна сидела в холле у телевизора и потому проспала. Утром она торопилась в палату, ожидая самого худшего.
        Вначале она тихонько приоткрыла дверь, потом широко открыла глаза, затем и вовсе их вытаращила - койка, на которой лежала самая тяжелая больная, за жизнь которой более всего опасались, была пуста.
        Сестра раскрыла было рот, чтобы закричать, но неожиданное прикосновение заставило ее вздрогнуть и застыть от страха.
        Медсестра медленно повернулась.
        Безнадежная больная, которая давно должна была забыть мирские тревоги, стояла перед ней, закутавшись в простыню.
        - Сестрица, - сказала она, заискивающе улыбаясь, - вам не трудно будет закрыть этот кран? А то он так ужасно капает… Сестрица, что с вами?!.. Помогите!.. - закричала она, подхватив медсестру, которую подобный артефакт довел до обморочного состояния.

* * *
        И снова следователь Ахундов сидел в кабинете профессора Ганбарова. Сам профессор крупными, торопливыми шагами расхаживал по комнате, сердито дымя смятым в гармошку «Казбеком».
        - Удивлены? - спросил он, утопая в облаках кисловатого дыма. - Небось, думаете: как можно, врач - и курит. Я не курил сорок лет. Как бросил в День Победы, с тех пор в рот не брал до вчерашнего дня. Однако то, что я увидел вчера, опрокинуло все мои представления не только о природе человеческого организма, но и природе вещей вообще. В какое-то мгновение я даже готов был поверить в существование бога.
        Следователь усмехнулся.
        - Напрасно смеетесь! - нахмурился профессор. - Вот скажите мне, что бы вы подумали, если бы… ну, скажем, у вашего «газика» отросли бы крылья, и он принялся бы с чириканьем порхать по деревьям?
        Следователь рассмеялся.
        - Я тоже так думал - мрачно заметил профессор. - Я провел тысячи операций. Среди них были удачные и не очень. Так вот, операция, которую я сделал этой девушке, была неудачной. Я делал ее в четвертом часу утра, ужасно себя чувствовал, еле держался на ногах. Клянусь вам, даже Амосов на моем месте не сделал бы большего. Я чувствовал себя студентом, который в прозекторской упражняется на трупе. Ибо доставили вы мне практически труп. Дважды наступала клиническая смерть. Мы убухали на эту красавицу почти весь наш запас крови. Две недели она лежала в реанимации между жизнью и смертью. Наконец, наступил кризис, который должен был завершиться летально. Позавчера, уходя домой, я попросил ординатора в случае ее смерти меня не беспокоить. С меня было достаточно бессонных ночей. Она должна бала к полуночи скончаться, не приходя в сознание. И представите себе, поднялась и пошла закрывать кран, который ей, видите ли, «капал на мозги». А потом попросила покушать и навернула полкило колбасы с большим аппетитом.
        - Прекрасно! - просиял Рамиз. - Так сейчас она здорова?
        - Здоровее нас с вами.
        - Так выписывайте ее и дело с концом.
        - Выписать больную через день после реанимации? - возмутился профессор. - После сложнейшей операции на сердце? Да меня же коллеги на смех поднимут!
        - Тогда продолжайте ее лечить.
        - Что лечить? Рентген не показывает даже пулевого канала. Остались лишь рубцы да шрамы.
        - Природа глубоко запрятала тайны нашего организма, - задумчиво сказал Ахундов. - Резервы человека практически неисчерпаемы. Вон, говорят, йоги по месяцу лежали закопанные в земле, грузовиками их переезжали - и хоть бы что. Да зачем далеко ходить? На моей памяти был случай. Брали мы банду Лешки-Зверя. И, представьте себе, один бандит бежал. За ним погнались на машине - насилу догнали. Он выбежал на трассу, его сбил самосвал, переломав все кости. И несмотря на это, он поднялся и продолжал бежать, пока не споткнулся. Когда его арестовывали, он был в невменяемом состоянии, но все равно продолжал оказывать сопротивление и нанес серьезные телесные повреждения двум работникам угрозыска. А вы говорите… - и следователь задумчиво потер свой большой, свернутый на сторону нос.

* * *
        Быстро летели дни.
        Анджело выдал тайники, явки, пароли, выдал всех, кого знал, а кого не знал - описал достаточно подробно. Лучо организовал засаду на контрабандистов. Во время перестрелки погибли двое боевиков и четверо мафиози. Десять пластиковых мешков героина были вырваны из жадных лап «синдиката» и перепроданы конкурирующей фирме. На этой операции «миротворцы» заработали чистыми сто тысяч долларов, после чего им, правда, пришлось срочно убираться из Италии и прятаться на севере Европы. В скором времени ими был приобретен подержанный бронетранспортер, в одном местечке нашлась партия стрелкового оружия, из другого было доставлено подходящее обмундирование. Были восстановлены старые связи, началась активная вербовка новых боевиков.
        Кто же были те, что гордо именовали себя «миротворцами»? История донесла до нас имена некоторых из них.
        «Миротворцы» отмежевались от «красных бригад» в конце 70-х годов, когда те уж слишком скомпрометировали себя актами массового террора, граничившего с вандализмом. По мнению «миротворцев», идеи всемирной анархии должны были привлекать людей, а взрывы бомб их только отпугивали. По тем же соображениям «миротворцы» не любили принимать на себя ответственность за те или иные преступления. Свои дела они обставляли без излишней рекламы, тщательно придерживаясь строго распланированного на годы вперед расписания убийств политических лидеров и диверсий на транспорте. Идейным вождем и вдохновителем всей деятельности террористов был уже знакомый нам Луиджи Кавальери (З6 лет, клички: Лучо, Кавалер, Гордый, Беркут; Фан, Маскино и др.). Свою политическую деятельность он начинал в шестидесятых годах в Париже, учась в университете, был сподвижником Кон-Бендита, участвовал в студенческих беспорядках. Шестнадцать раз привлекался к суду по обвинению в торговле наркотиками. Торговлей он занимался, во-первых, из идеологических соображений (это расшатывало моральные устои буржуазного общества), а во-вторых, из
экономических (на проведение террористических актов требовались немалые деньги). В последние годы сам в диверсиях не участвовал, разрабатывал программу и политическую платформу новой партии. Некоторое время партия находилась в подполье. Теперь настала пора действовать.
        Правая рука его, Юргенс (он же Карлснифф Юхансон, 42 года, клички: Стен, Заморыш, Цыпка, Бенни и др.) был не менее опытным и закаленным бойцом против правительств и властей предержащих, специалистом но захвату и взрывам гражданских самолетов. Он занимался вербовкой новых членов партии, осуществлял связь с международными террористическими организациями, был казначеем партии. Если Лучо можно было назвать мозгом и сердцем организации, то Юргенс был ее чуткими и твердыми, хоть и не совсем чистыми руками.
        Они оба поверили в операцию, предложенную Харлемом (он же Джон Хименес, американец ямайского происхождения, 21 год, привлекался к суду за спекуляцию оружием. При побеге из армейской тюрьмы задушил охранника. Некоторое время промышлял в Гамбургском порту, переодевшись в наряд проститутки. Заманивал клиентов в глухие уголки и там убивал и грабил. Таким образом он однажды познакомился с Маленьким Бернандино, который свернул ему челюсть, вышиб четыре зуба, а после накормил, обогрел и привлек к «миротворцам». В скором времени Харлем горячо порекомендовал Лучо некую Норму Уайлдер, которая уверенно прошла все проверки и показала себя как стойкий борец против государственности).
        О Маленьком Бернандино мы можем сказать, что он, возможно, был американцем (без гражданства) азиатского происхождения. Своих имен он никогда не запоминал, документы менял чаще, чем носки, клички к нему не прилипали. Иногда, подвыпив, заявлял, что был любимым учеником Фунакоши Накаямы. В хорошем настроении ломал ладонью черепицу, в плохом - черепа.
        Все прочие - Рикки, Перно, Леконт - были из той же породы людей без чести, совести, милосердия, жалости. Таковы были те, кто желал навязать миру свой образ мышления, философию, мораль. Страшно даже подумать, в чьих руках порой оказываются судьбы цивилизации…

* * *
        Тихо-тихо ползет муха по оконному стеклу. Большая, черная, с зеленоватым отливом, она неторопливо двигается вверх, стукается о раму, с недовольным жужжанием шлепается на подоконник и вновь начинает свой поход.
        «Какая противная…» - вяло думает Лала.
        Муха падает на подоконник и замирает.
        «Ты ее убил?»
        «Да».
        «Зачем? Что она тебе сделала?»
        «Но ведь ты сама сказала, что она противная».
        «Мало ли что я сказала. Значит, надо убивать? Пусть она оживет!»
        «Но ведь она вредная», - убеждает ее незримый друг.
        «Раз она есть, значит, должна быть, - настаивает Лала. - Ничто не родится даром. Оживи ее!»
        «Боюсь, что у меня не получится», - смущенно признается он.
        «Эх ты, - смеется она. - Вот, посмотри, как надо!»
        Как будто невидимые струны натягиваются между ней и затухающими биоэлектрическими колебаниями крошечного трупика. Пробуждается из спички микроскопический мозг и начинает подавать команды внутренним органам. Вздрогнули мохнатые лапки, заработали крылья. Неистово жужжа, муха начинает вертеться на месте, падает с подоконника, в полете находит равновесие и принимается носиться по палате, как ошалелая.
        «Выпусти ее, пожалуйста».
        Крючок соскакивает с ушка. Форточка распахивается. Со скрипом открывается дверь. Сильный сквозняк выносит муху на улицу.
        «Как здорово это у тебя получается!» - восхищается Лала.
        «Что получается?»
        «Оживлять».
        «Но ведь и ты умеешь оживлять».
        «Мне проще - у меня живые».
        «А мне еще проще - у меня всего лишь вещи».
        Она, эта прелестная девушка на больничной койке - его самая томительная, самая щемящая, самая страшная тайна. Он уже почти месяц с ней, заботливо опекает ее, приносит чай, сахар, фрукты. Она для него загадка, которую он тщательно скрывает от своих галактических хозяев.
        «Неужели она тоже попалась в лапы уирков и ларгов? - размышляет резидент вечерами, валяясь на своем скрипучем диванчике. - Но почему они тогда мне об этом не сказали? А может быть…» - в голову ему приходит совершенно фантастическая мысль: бывший резидент вступает в брак с простой земной женщиной, и от этого союза… «Ну, это уж полная ахинея, - вздыхает он, еще раз проверив собственную схему. - Вот здесь генератор полей, тут система питания, здесь - транстипизатор, и все это с органами размножения никак не связано».
        В то же мгновение в нем зарождается новая, ужасная мысль. Что если, кроме тех, кто гордо именует себя Ассоциацией, Землю посещали и иные существа? Ведь Галактика не бесконечна. За ней имеются иные галактики, которых Ассоциация опасается. Эти неведомые гости вполне могли завербовать девушку и наделить даром перевоплощения, гораздо более сказочным, чем у него. Больше того, они могли ей этого даже не сообщить, а просто пользоваться ее обличьем для исполнения своих замыслов. Каковыми должны быть в таком случае действия резидента? Поделиться открытием с Уирком? Доверить судьбу девушки холодным, бездушным машинам?
        Вновь и вновь приходит резидент в клинику. Лале он является то в образе бумажного цветка, ненароком влетевшего в окно. То в обличье забавного кукольного гномика забирается к ней на подушку. Она так любит с ним играть. Совсем как ребенок. Наверное, она и есть большой и глупый ребенок, ставший игрушкой в руках проходимцев.
        Осторожно, окольными путями пытается он выведать у нее подробности о ее чудесном даре. Лала лишь смеется. Нет у нее никакого дара. Просто она фантазерка. И соня.
        Всю жизнь ей снились очень странные сны. Сны, в которых не было сюжета, но цветные и яркие, насыщенные, как сама жизнь. И то, что в них происходило, было ей самой непонятно и не поддавалось разумному объяснению. Самое странное, она была главным действующим лицом этих снов и действовала в них так же активно, как и в жизни.
        Порой она чувствовала себя существом округлой формы, состоящим из нескольких слоев различных жидкостей, окруженных оболочкой. У него не было глаз, ушей, носа, все происходящее это существо осознавало, прогоняя сквозь рот и выуживая из среды питательные вещества. И испытывала несказанную радость, когда в облике клетки чувствовала, как в ней зарождается новое ядро, набухает, стремится вырваться наружу, проходит период созревания - и она наконец делится на два таких же прекрасных и совершенных создания, которые также начинают питаться, расти и делиться, множа ряды себе подобных.
        Видела она себя и воробьихой, отчаянно защищающей драгоценные яйца от хищного кота. Ужасом и болею полнилась ее душа при виде желтка, стекающего с кошачьих усов.
        Но порою и мартовской кошкой дико визжала она, предвкушая радость встречи с одноглазым соседским Барсиком.
        В образе серны бросалась она в волчью пасть, спасая детенышей, и волчицей, подыхая от голода, отрыгивала своим волчатам куски дымящегося мяса.
        И была она царицей крошечного, сурового народца муравьев, плодовитой и благодушной, с безграничной щедростью производящей тысячи тысяч чад, мужей и слуг своих.
        Порою сердце ее тревожно сжималось при виде гибели многих миллионов живых существ от людской алчности и небрежности. Будто не их, а ее травили радиацией, кислотными дождями, душили нефтяными отбросами и газом, расстреливали, сжигали, но на место погибших приходили другие, отравленные - мутировали, подстраивались под изменяющиеся условия внешней среды - и выживали, несмотря ни на что.
        Природы снов своих Лала не понимала. Окружающие, с которыми она пыталась поделиться, поднимали ее на смех. Истолкованию ее таинственные грезы не поддавались - она принимала их покорно, как часть своего существа, называя их попросту «бзиком».
        «Ну как ты не понимаешь, - веселилась она, - бзик - и все! Вот некоторые от музыки с ума сходят, другим - только фарфор подавай, третьи - чего-то сочиняют, а у меня - сны. Я днем здесь, с вами, а ночью там!»
        Бабаев этого не понимал. Он пытался разобраться в природе способностей переселяться в любое живое существо, не теряя индивидуальности. Больше всего его потряс случай с мухой.
        «Да не было никакого воскрешения, не бы-ло! - твердила ему Лала. - Не добил ты ее. И хорошо сделал. Живая она была. Мне ее прямо жалко стало. Лежит она такая большая, скрюченная, а у нее детки скоро должны быть. Вот я и представила себе, с каким бы удовольствием она встрепенулась и полетела…»
        Но он-то знал, что муха была надежно умерщвлена несколькими слитыми воедино молекулам воздуха. Он знал, какая грозная опасность для транстипизатора таилась в биопотенциале любого живого существа. И превосходно помнил, каких трудов ему стоило излечить Лалу, не растворившись в могучей животной силе ее клеток.
        Да, сейчас ему сильно не хватало бедолаги Фляра. Уж он-то смог бы что-нибудь посоветовать в таком случае. Но его первый слуга и наставник давно уже находился в капитальном ремонте. На его останках бригада загогулин-фьйоргов монтировала новый мощный кибер-анализатор. Четыре звездолета (таких же уродливых, как и их хозяева) завозили оборудование, энергетические установки, счетно-решающие блоки, установки защитных силовых полей.
        На обратной стороне Луны закладывалось нечто похожее на мощную военную базу. Это не нравилось резиденту. Воспользовавшись авторитетом, который он приобрел после нескольких своих операций, он подал протест против постройки форта в непосредственной близости от Земли, да еще на территории, которая неизбежно должна будет принадлежать землянам.
        В ответ он получил выговор от Уирка, нагоняй от Ларга и несколько чувствительных затрещин от загогулин.
        Фьйорги, как и прочие бывшие слуги амауретов, были построены на кремнийорганической основе. Роль воды в их организмах играли жидкие кристаллы, атомы углерода замещались кремнием, роль протоплазмы играли возбужденные атомы тантала, что было немаловажным при сверхпространственных перемещениях. Отброшенные Большим Взрывом чуть ли не в центр Галактики, они миллионы лет приходили в себя, совершенно не развивались. Вступление в галактическую Ассоциацию вывело их из спячки. Они принялись усиленно прогрессировать и вскоре предъявили претензии к ряду сопредельных государств. В Совете Ассоциации они настаивали на передаче Солнечной Системы под их контроль. Ввиду того, что из-за этого в свое время чуть не передрались ларги и уирки (их силком заставили сотрудничать), определенная часть Совета была близка к тому, чтобы согласиться на это предложение. Но в последний момент все переиграли. Вопрос о «контроле», как таковой, вообще не стали рассматривать. Но фьйоргов пришлось ввести в состав Комиссии по Эволюции, тем более, что половина базы уже была готова, и они могли потребовать уплаты неустойки.
        У резидента появился еще один хозяин. С дурным характером и невыносимым самомнением. В отличие от прежних хозяев, фьйорги отличались редкой бесцеремонностью. Они могли появиться внезапно и просто повиснуть под потолком, тихо наблюдая за происходящим, могли неожиданно вмешаться в какие угодно события, не отдавая никому никакого отчета. Постоянная слежка и недоверие раздражали резидента. Он все чаще и чаще старался избегать собственного дома, работы, предпочитая всему этому бесконечно долгие и сладостные минуты духовного общения с Лалой.

* * *
        Рамиз Ахундов знал, что этого парня зовут Антоном, что от роду ему не больше сорока лет и что работает он в ведомстве компетентном во многих вопросах. Больше ему знать не полагалось. Как и нам с вами, дорогой читатель. Но на правах автора я возьму на себя смелость поведать вам, что этот высокий худощавый брюнет с седыми височками в своем ведомстве считался неплохим специалистом по Италии.
        Он сидел в кожаном профессорском кресле, покачивая ногой, курил «555», на которые с завистью косился Рамиз, и в очередной раз прослушивал иностранную речь, лившуюся из диктофона. Когда запись окончилась, он включил перемотку и поглядел на Рамиза.
        - Что вам о ней известно?
        - Из тех, кого называют девицами легкого, легчайшего и наилегчайшего поведения, - пошутил следователь. - Пустышка. Мозгов не больше, чем у кошки. Круг интересов замыкается на золоте и тряпках. В последние полтора года жила с типом, которым мы сейчас занимаемся. Крупный расхититель, взяточник. В общем-то напали мы на его след совершенно случайно…
        - Да-да, слышал, - кивнул головой Антон.
        - Знаете, многое в этой истории выглядит очень странным. Показания свидетелей довольно путаные. Все эти прыгающие вещи, летающие люстры, сверхбронебойные пули и прочие чудеса в решете в голове как-то не укладываются.
        - Где-то я читал, - заметил Антон, - что чудеса находятся в противоречии не с природой, а с нашими представлениями о ней. На моей памяти был случай, когда на воротах одной полуразрушенной часовни вдруг возникло изображение святого. Само по себе! Представляете? Ворота закрасили - оно осталось. Ворота поменяли - опять возникло. Вообще выбросили ворота - оно на стену переместилось. Чудеса, да и только! В городе, понятное дело, взрыв религиозного фанатизма, попы собирают обильную дань, идет активная подготовка к светопреставлению.
        - И что же дальше? - заинтересовался Рамиз.
        - Дальше? - улыбнулся Антон. - А дальше был миниатюрный лазерный диапроектор, вмонтированный в пуговицу.
        - Вот это да! - изумился следователь. - В первый раз о таком слышу.
        - А жаль, - с сожалением сказал Антон, - о таких случаях надо бы рассказывать в широкой прессе. Пользы от этого было бы больше, чем от армии лекторов и горы отчетов об атеистической пропаганде.
        Их беседу прервал робкий стук в дверь.
        - Да-да, войдите, - сказал Рамиз.
        В кабинет, сильно сутулясь, вошел профессор Ганбаров, а за ним появилась, даже не вошла, не возникла, а скорее - «возникло» видение женщины удивительной красоты.
        Встреча с ней поразила Антона, несмотря на то, что он уже был с ней знаком по снимкам. Но ни одна фотография не могла передать той пронзительной глубины, которой мерцали ее большие темно-синие глаза, той томительной грусти, которая таилась в уголках ее губ, всей прелести и изящества ее легкой походки и стройной фигуры. Даже больничный халат грязно-бежевого цвета нисколько не портил, а напротив, скорее оттенял эту красоту, как старое серебро порой оттачивает игру солнечных бликов в чистейшей воды брильянте.
        - Здравствуйте, Лала, - сказал Рамиз и указал на стул. - Садитесь, говорить будем.
        - Привет, начальник, - со вздохом сказала Лала, присаживаясь на стул. - А не надоело вам мучиться со мной?
        - Лично мне - давно надоело, - признался он. - И будь моя воля, я бы и разговаривать с вами не стал.
        - Кто же вас заставляет?
        - Работа. Работа у меня такая, Лалочка, - преступников ловить.
        - Я никого не убивала и не грабила, - сказала она, глядя за окно, где стояла душная осень, и пыльные ветки акаций едва колыхались в струях легкого теплого ветерка.
        - Грабили, грабили, уважаемая. Государство грабили, - настаивал Рамиз. - Вы числились уборщицей цеха машинной обработки, однако на рабочем месте вас никто не видел. Между тем, вам исправно начислялась зарплата…
        - Она вся на книжке, можете забрать.
        - Заберем, заберем, не волнуйтесь, и побрякушки ваши заберем, - сердито сказал Рамиз. - На вашей квартире нами обнаружены золото и драгоценности на 50 тысяч рублей. Откуда они у вас?
        - Выиграла по лотерейному билету, - нагло заявила Лала.
        - Ваш брат знал об этих деньгах?
        - Не трогайте Намика, ясно? - закричала она. - Он здесь ни при чем. Он меня до этого дня десять лет не видел!
        - И сразу же схватился за пистолет?
        - А вам-то что?
        - То, что он совершил, квалифицируется Уголовным кодексом как попытка предумышленного убийства с применением огнестрельного оружия, статья…
        - Какое еще убийство? - воскликнула Лала с деланным недоумением. - Он в воздух стрелял. И вовсе не в меня!
        - А попал в вас!
        - Не попал! - настаивала она. - Засудить вам его не удастся!
        - Но профессор Ганбаров своими руками извлек из вас вот эту пулю, - Ахундов развернул бумажечку и показал комочек свинца.
        - Какую пулю? - поразилась Лала. - Откуда?
        - Из вашей груди! - загремел следователь.
        - Из груди? - нимало не стесняясь, девушка распахнула халатик, внимательно осмотрела свою правую грудь, затем левую, обескураженно пожала плечами и запахнула халат. На теле ее не было видно ни единого шрама, пятнышка или родинки. Оно отливало матовой белизной и чем-то напоминало античные статуи. У Антона перехватило дыхание. Вид у Рамиза был подавленный. Он покосился на Ганбарова и, расстроенный, спросил:
        - А вы что скажете? Может, отправить ее на экспертизу?
        - Ни одна экспертиза не докажет, что у нее было пулевое ранение.
        - Но ведь, у вас во во время операции были ассистенты, свидетели, они могут подтвердить, что вы ее резали.
        - Сейчас они думают, что это была массовая галлюцинация.
        - Что значит галлюцинация! - закричал Рамиз. - Галлюцинация может быть у одного, у двух, но не у трех десятков человек, которые ее видели раненой, истекающей кровью. Где ваши ассистенты, где медсестры? Я допрошу их всех, и мы выясним, была ли она раненой или просто прикидывалась! - он взял профессора под руку и решительно повел из кабинета.
        Лала и Антон остались одни.
        - Теперь я, кажется, начинаю понимать, как вы сводите с ума мужчин.
        - А у мужчин, известно, мозги жидкие, - парировала Лала.
        - Тогда стоит ли тратить на них время?
        - Ну, этого добра у меня навалом!
        - Какое сегодня число? - спросил он по-итальянски, пристально гляди ей в глаза.
        Против его ожидания Лала никак не отреагировала на эти слова.
        - Как вы себя чувствуете?.. Вы меня понимаете? - продолжал спрашивать Антон.
        Лала фыркнула и спросила:
        - А попроще вы не можете?
        - Вы не понимаете меня?
        Она мотнула головой.
        - Или не хотите понимать?
        - Я не знаю по-заграничному.
        - Это итальянский язык.
        - Красивый.
        - Я думал, что вы умеете разговаривать по-итальянски.
        - Кто вам это сказал?
        - Вы сами.
        - Шутите.
        - Нисколько. Несмотря на ваше чудесное исцеление, десятки людей могут подтвердить, что в вас стреляли, что вы были тяжело ранены, что лежали в реанимации, что бредили, но почему-то не на своем языке и не на русском, а на итальянском. И экспертиза может доказать идентичность вашего голоса с записью. Включить?
        - Включите, - сказала она, улыбнувшись.
        Антон нажал кнопку диктофона. Раздалось шипение ленты. Затем тоненький, козлиный голосочек запел:
        Хэппи бефдэй ту ю!
        Хэппи бефдэй ту ю!
        Хэппи бефдэй, хэппи бефдэй,
        Хэппи бефдэй ту-у-у ю-у-у!
        Затем голосок омерзительно хихикнул, и понеслась бойкая танцевальная музыка. Антон нажал кнопку остановки ленты, но магнитофон продолжал играть, с каждым нажатием меняя мелодию. Он исполнил «Паромщика», «Лаванду» и уже завел было «Белую ночь», когда Антон расколол его крепким ударом ладони. Посмотрев некоторое время на разбитый корпус казенного аппарата, он отложил его в сторону и старательно улыбнулся.
        - А здорово вы его…
        - Это вы его, - с самым невинным видом поправила Лала. - А я здесь ни при чем.
        - Не бойтесь, разбитый магнитофон я на вас не повешу, - усмехнулся Антон. - И я лично считаю, что вы в этой истории с притоном и в самом деле ни при чем. Вас ведь туда насильно завезли?
        - Сама поехала, - невозмутимо заявила Лала, - я в жизни никому не врала и вам не собираюсь. Что было, то скажу. Сама я туда напросилась, а зачем - это не ваша забота.
        - Согласен, не моя, - Антон махнул рукой и достал из пиджака несколько фотографий. - Вот, взгляните, вы знаете кого-либо из этих людей?
        Лала рассеянно перебрала снимки и отрицательно покачала головой.
        - Ну хорошо, а конкретно, вот этого вы видели когда-нибудь?
        Лала пригляделась к фотографии мотоциклиста.
        - Этого, кажись, видела. Во сне. Ну и что? Мало ли что может присниться? Какое вам до этого дело?
        - Этот человек три дня дежурил у одного посольства за границей. А потом в машину посла оказалась подложенной бомба. При ее взрыве погибли тринадцать человек. Теперь вы понимаете, почему нам так важно знать, кто этот человек?
        - Бернарда… Бернардана… тьфу ты! У меня от этих имен язык сводит! - в отчаянии воскликнула она. - Ну, снятся они мне иногда, что я теперь могу с собой поделать?!
        - Постарайтесь, пожалуйста, вспомнить, - тихо, но настойчиво произнес Антон. - Вам о чем-нибудь говорят эти имена: Рикки, Тома, Браво, Маскино…
        - Маскино? - встрепенулась Лала.
        - Да, Мас-кино. Иногда его называют Кавалер, иногда - Лучо…
        - Лучо она любила, - тихо сказала Лала.
        - Кто?
        - Девушка, которая мне иногда снится. Иногда мне кажется во сне, что я - это она. Я бываю с ней везде, говорю от ее имени и все понимаю… а когда просыпаюсь - сразу же забываю.
        - Интересно, - Антон отчаянно почесал в затылке. - Чем, скажите, она сейчас занимается?
        - Откуда я знаю? Мне надо заснуть. Может быть, тогда она мне снова приснится. А может быть, и нет.
        - Вам она снится не всегда?
        - Когда она, когда что-нибудь другое.
        - Вы не контролируете сновидения?
        Она не поняла. - Ну, скажем, можете вы пожелать, чтобы вам приснилась не она, а кто-нибудь другой, скажем, я!
        - Избави бог, - сказала она, смерив его ироничным взглядом.
        Мужчин ей хватало и наяву.
        - Ну, а еще кого-нибудь из них ты можешь вспомнить? - подсев поближе, Антон взял ее за руку и неожиданно для себя крепко сжал, глядя девушке в глаза. У нее ведь еще есть подруги, знакомые?
        - Не знаю… - пробормотала Лала, пытаясь припомнить что-то из разрозненных обрывков сновидений, мелькающих в памяти. - Подруг у нее нет, знакомые… разве что Норма?
        - Норма? - заинтересовался Антон. - А фамилия?
        - Не знаю. Какая-то иностранка. Наверное, англичанка. Такая толстая, лет под сорок, крашеная, в очках…
        Антон непроизвольно потер свою шею.
        - Вот-вот, и бородавка на шее, - оживилась Лала. - Вы ее знаете?
        Антон многое слышал о ней. В своем ведомстве Норма Уайлдер (кличка «Шейм», агентурный индекс 132212) также считалась одним из лучших специалистов по Италии…

* * *
        «Ну чего, чего, спрашивается, ты надулся? - удивлялась Лала. - Что я ему такого особенного сказала?»
        «Ты не должна была открывать ему свою тайну!»
        «Но ведь это не твоя тайна, а моя. Про тебя-то я ему ничего не сказала. А могла бы. Хотя тогда он подумал бы, что я психушка. И так, наверное, подумал…»
        «Напротив, он отнесся к твоим словам очень серьезно. Сразу связался с Москвой, стал выяснять про этого коротышку, и про Лучо, и про всю их компанию. Их сейчас уже ищут по всей Европе».
        «Вот и прекрасно. Давно пора было их найти!»
        «Да ведь их давно уже нашли! - в раздражении воскликнул резидент. - Я, по-твоему, чем занимался? Их должны арестовать со дня на день. Этим уже занимается и Интерпол, и полиция, и разведка. Я всех предупредил. Даже сообщил в газеты».
        «И все равно приятно, что нашелся хоть один человек, который отнесся к моим снам серьезно.»
        «Значит, меня ты не считаешь человеком?» - с горечью думал резидент.
        «Но ведь ты и сам не хочешь, чтобы я тебя увидела».
        «Я боюсь, что я… тебе не понравлюсь», - смутился он.
        «Какой ты смешной! Понравлюсь - не понравлюсь! - удивилась Лала. - Ведь мы друзья, правда? А разве друг обязательно должен быть красивым? Главное, чтобы он был настоящим другом».
        Соседки по палате глядят на нее настороженно. Кто ее знает, что еще натворит эта женщина? Лежит себе, бормочет что-то под нос, вглядывается в какую-то точку на потолке, куклу в руках вертит, будто разговаривает с ней, улыбается - чокнутая, да и только.
        Бедный, глупый «бабушка» (однажды она выспросила, как его раньше называли, он и проговорился), такой усталый и закомплексованный (это новое слово она узнала недавно от своей подруги Гретки). Ни днем, ни ночью нет ему покоя, все-то ему нужно знать. Ночами он подключается к телебашне и ловит новости со всего света, днем на спутниках пролетает в поднебесье, пытаясь одновременно побывать в десяти местах. Возвращаясь, он рассказывает ей обо всем, что видел: война, пожары, землетрясения, извержения, наводнения, цунами… Лала кивает головой. Людей ей, конечно жаль. Но ведь людей и так много. Куда больше она переживает из-за безжалостно расстреливаемых китов, хищнически истребляемых осетров, последних из оставшихся белых журавлей.
        Бабаев все пытается понять ее. Да где ему, если она и сама не понимает. Накануне ночью у нее появилась новая тайна.
        Тяжелой сомихой ворочалась она под корягой у излучины крохотной речушки и неожиданно поймала призыв несчастного, одинокого существа. Создание это было сродни ей, ибо умело желать, мечтать, чувствовать боль и обиду. И в то же время строй его мыслей, конституция создания были чуждыми и неясными. Однако оно призывало на помощь любое живое существо, способное понять, и Лала вошла в его сознание так же решительно и безрассудно, как имела обыкновение поступать всегда.
        Первым ее ощущением была всеобъемность окружающего мира. Казалось, что вся она представляла собой один огромный, сверхчувствительный глаз, зрительно воспринимающий всю необозримую гамму ведомых и неведомых человеку чувств. Свет, тепло, звуковые и радиоволны виделись ей (ему) потомками зримого излучения, пронизывающими или отталкивающимися от его (ее) большого, темно-серого тела.
        Она (вернее, даже «оно», но не будем уточнять, она и оно были в этот момент едины), находилась в огромной пещере глубоко под землей, плавая в густой соленой жидкости. Рядом с ней на бетонной ступеньке сидел мальчик лет четырнадцати в белом комбинезоне и плакал.
        - Не умирай! - стонал он, и слезы, смешанные с потом, градом катились по его искаженному отчаянием лицу. - Не умирай, родная, не надо!
        Несколько людей в белых халатах пытались его оттащить, но он упирался, кусался и звал ее.
        Было жарко. Удушливый, влажный зной переполнял залу, испарениями поднимался вверх и крупными каплями лился со скальных сводов.
        Несколько человек на лодках окружили ее, один упал в воду и смешно и нелепо барахтался там, пытаясь ухватиться за борт лодки. Они прикрепляли к ее телу какие-то присоски с проводами, пытались разбудить маломощными электрическими уколами. Но она источала жар, которой не могла остановить сама. Этот жар был защитной реакцией ее организма на страшный, нестерпимый холод, который струился с далеких небес.
        Это был невыносимый холод, по сравнению с которым ничем была температура абсолютного нуля, холод, в котором замедлили свой бег электроны, и протоны меняли орбиту и заряд, распадаясь на простейшие частицы, которые испарялись, уходя в другое измерение. В том, ином измерении этот холод являлся являлся высочайшей точкой нагрева, при нем взрывались и пылали солнца антимиров. А источник этой невыносимой пляски температур висел в двухстах километрах над землей в бил по ее телу пронзительными уколами излучения.
        Иногда неведомые враги промахивались, или ей удавалось отклонить удар, и тогда на поверхности земли вырастали ужасные воронки. Они появлялись беззвучно, идеально круглые и глубокие, несущие в себе моментальное небытие для любого материального или волнового объекта.
        На территории интернационального исследовательского комплекса царили паника и неразбериха. Некоторые солдаты в отчаянии палили в бездонную черноту неба, в холодное мерцание звезд, с которых на них неслась бесшумная и неуловимая смерть. Командир базы в оцепенении застыл над тем местом, где полчаса назад находилась кровать с его женой и малолетней дочерью, телефонная станция перестала существовать несколько секунд назад. Командующий округом старался не думать о том, что могло произойти со звеном истребителей, посланных на разведку и грозился своими руками расправиться с начальником локаторной станции. Лазерный луч с секретной станции все же ухитрился нащупать в небе невидимый объект, но тотчас же, многократно усиленный, был возвращен обратно, после чего станция перестала отвечать на вызовы.
        Лала чувствовала, пока она могла генерировать в себе тепло, уколы эти были хоть и болезненны, но неопасны. Проще всего сейчас было бы уйти в иномир, но для этого требовалось развить огромную скорость, к чему ее истощенный организм не был готов.
        Еще не стало двоих. Исчезла лодка. Какой-то мужчина с бородой пытался утащить мальчика с собой, вниз, но не успел: мальчишка рванулся, кинулся в воду и поплыл к ней. Он, к счастью, не видел, как на причале трепетала окровавленная нога того, кто пытался унести его.
        Она приняла мальчика, прикрыла собой, образовала под своим телом большую воздушную подушку, где он сидел, съежившись, пока она старалась успокоиться и принять верное решение.
        Она могла бы выломать ворота и, взлетев вверх, принять открытый бой. Но, во-первых, для этого требовались огромные усилия, а во-вторых, гранит ее хоть и немного, а защищал. Впрочем, не так уж и немного. Они били вслепую! Вероятно, незримые враги ориентировались по инфракрасному излучению, стремясь подавить его очаг.
        И тогда Лала приняла решение, которое не могло прийти в «голову» Амаурине, привыкшей к открытым сражениям. Она постаралась затаиться, подавить в себе все жизненные процессы, замереть, застыть на дне озера, формой и структурой тела слившись с холодным камнем. Этот прием, столь распространенный в живой природе, неожиданно сработал. Немного постреляв, враг исчез.
        Но еще долгие два часа она лежала не шелохнувшись, приходя в себя от потрясения, заращивала раны и… вспоминала…
        Она вспомнила тысячи лет, проведенные ею в скитаниях, хищных и коварных врагов-разрушителей, которые вновь встретились ей, вспоминала хозяев, которые были так похожи на людей, вспомнила и свое имя…

* * *
        «…А-мау-ри-на»…
        «Что? Что ты сказала?» - забился в ней тревожный шепоток.
        - Амаурина! - произнесла она громко, так что соседки встрепенулись и тревожно поглядели на нее.
        - Тебе что-нибудь надо, Лалочка! - спросила одна из них.
        - Нет, ничего… - безмятежно улыбнулась она, вспоминая события минувшей ночи. С Амауриной ей общаться было проще. Во-первых, она была существом женского пола, во-вторых, она много повидала, и с ней интересно было поболтать, а в-третьих…
        «Откуда тебе известно это имя?!» - он был не на шутку перепуган. Нешуточная аналогия - она знает имя заклятых врагов Ассоциации. И пусть с людьми они хотят жить в дружбе, но захотят ли машины дружить со своими бывшими хозяевами?
        «Красивое имя», - подумалось Лале.
        «Никогда больше не произноси его! - заклинал резидент. - Это очень опасно. Амауреты - страшные существа…»
        «Они сделали тебе что-нибудь плохое?»
        «Мне - нет, но… те, с которыми я работаю…»
        «На которых ты работаешь», - уточнила она.
        «Это все равно».
        «Нет, это не все равно. Амаурина - она живая, теплая, она дышит, а твои хозяева - это холод, это чернота, ледяная и безжалостная. Они вчера хотели ее убить!»
        «Неправда!» - восклицал он, прекрасно сознавая, что слишком много доводов в пользу ее утверждения и слишком мало - в защиту его хозяев.

* * *
        Приходилось ли вам, читатель, сталкиваться со смертью?
        Если да, то она, думаю, прошла стороной. Иначе вы просто не смогли бы прочесть эти строки. Но вы навеки запомнили ее зияющий оскал. И доныне к вам наверно, порою возвращается то ужасное, ни с чем не сравнимое ощущение трепета, холода, мрака, которое охватило вас при встрече с Великим Ничто…
        И герою моему, бывшему экономисту, человеку исключительно смирному от природы и по характеру работы не связанному ни с какими катастрофами, кроме экономических, в миг, когда он тайком навещал Амаурину и нечто необъяснимое обрушилось на него с небес, - ему в этот миг пришлось несладко.
        И, что греха таить, откровенно скажу, он был робок по натуре. До той поры, пока не был облечен великой властью и правом карать и миловать, он был слабым н застенчивым человечком. Никогда ни во что не встревал и тщательно старался избегать каких бы то ни было ссор и конфликтов. Но пришло время. И уверовал он в себя. Н стал карающим мечом для одних и верным другом другим. И мнилось ему, что нет силы на свете, которая могла бы ему помешать в выполнении его высокой и благородной миссии.
        Но оказалось, что силы есть и у Тьмы.
        В ту минуту, когда с небес полетели незримые лучи, выжигая в земле огромные круглые воронки, когда на территории исследовательского комплекса поднялась тревога, и жизнь небесной страницы оказалась под серьезной угрозой, резиденту ничего не оставалось, как попросить помощи у хозяев. Войдя в грандиозную чашу расположенного неподалеку радиотелескопа, он послал отчаянный и мощный импульс в район Альфы Волопаса (в тех местах по его предположениям обреталась цивилизация уирков). Это неожиданно подействовало. Нападения прекратились. А спустя некоторое время в небольшой комнатушке на восьмом этаже появился и сам Уирк. Он был не на шутку встревожен полученным сообщением.
        - Что, же все-таки произошло? - вслух размышлял он. - Вы говорили, что у вас появлялось ощущение холода?
        - Как вам объяснить… это не температурное понятие. Ну… понимаете, как будто идешь по лужайке и вдруг оказываешься на краю разверстой могилы где тебя ожидает смерть, - и проваливаешься туда…
        - Не понимаю.
        - Ну… будто сидишь в комнате, внезапно открывается форточка и тебя в нее засасывает вихрем, понимаете?
        - Не понимаю.
        - Ну, а то, что на нашу планету совершено нападение, что погибли десятки людей, что Земля встревожена, объявлена мобилизация, что все народы готовятся к отражению космической агрессии, это вы хоть понимаете?
        - Не понимаю. Ни один из членов Ассоциации на вас не нападал. Подходы к Галактике мы контролируем. Вашу планету охраняют фьйорги, но и они понятия не имеют, что могло произойти. Мы предполагаем, что это особого рода коссмческие тела, метеориты из антиматерии. При их столкновении с материей происходит аннигиляция. Вспышек вы не заметили?
        - В том-то и дело, что нет. Скажите, а вы полностью доверяете фьйоргам?
        - Что значит, «доверяете»? - возмутился Уирк. - Это - надежные, добротные, высококвалифицированные создания, прекрасно отвечающие своей основной функции…
        - Какой же? - перебил его резидент.
        - Разрушать. Фьйорг - высокоорганизованные разрушительные машины большого интеллекта и мощности. В древности они использовались для разрушения ненужных объектов, расчистки территорий. Потом прогрессировали… как и мы все. Они нам необходимы. И вам.
        - Для чего? У нас и так слишком много средств разрушения. Ведь мы мечтаем, чтобы они больше не понадобились.
        - Фьйорги никогда не пользовались своими способностями для военных целей! - отрезал Уирк. - Они разрушают исключительно в целях прогресса.
        - Некоторые наши «сильные личности» тоже так говорили, - вздохнул резидент. - Но я прошу вас во избежание подобных нападений взять планету под интернациональный контроль. Я но доверяю этим загогулинам. Я постоянно жду от них какого-нибудь подвоха.
        - Это исключено, - отрезал Уирк. - Они никогда не действуют исподтишка. Ну, хорошо, мы примем меры. Недели через две начнутся дебаты по вопросам эволюции. Туда мы пригласим и вас. Вы изложите свои соображения.
        И как всегда не прощаясь, он растворился в воздухе.
        А резидент налил себе еще один стаканчик мутно-желтого чая и крепко задумался.

* * *
        «Нет, неправда! - доказывал он Лале. - Они обещали мне не трогать ее!»
        «Ты веришь их обещаниям?»
        «Да, они не могут лгать».
        «Все люди лгут».
        «Но мои хозяева не люди. Это…» - он замялся.
        «Машины?!» - взвизгнула она.
        «Тише, тише! - затрясся он. - Успокойся, пойми меня правильно. Это не совсем машины. Рано или поздно наступает такой момент, когда самопрограммирующиеся роботы начинают осмыслять окружающий мир, совершенствоваться, стремиться к познанию, у них просыпается сознательное отношение к миру, они начинают организовываться. Происходит качественно новый этап эволюции…»
        «И ты… ты - тоже?»
        «Когда-то я был таким же человеком, как и ты, - с грустью признался он. - Хотя - нет, гораздо больше в те времена я был машиной. Хорошо работающей, запрограммированной на беспрекословное выполнение приказов. Ты понимаешь, раньше я не мыслил, не творил, а лишь делал то, что мне предписывали. И ничего сверх того. Я выводил балансы, подгонял расчеты, прибавлял в одном месте и убавлял в другом, создавая видимость благополучия. Все это я делал, сознавая, что поступаю неправильно, подло, во вред народу. При моем участии кучка прожженных мерзавцев богатела день ото дня. Но я боялся выступить против них. Тем более, что мне ничего не грозило. Ведь я только считал и раскладывал по полочкам, а они подписывали. И тогда наши соседи по космосу показали мне, насколько я могу быть нужным людям, сколько пользы могу принести, если стану не столько машиной, сколько живой, деятельной личностью с неограниченными возможностями. Я ведь старался быть полезным, Лала, очень старался. И я почти человек, разве что в меня вживлено сорок шесть микроэлектронных контуров и установка транстипи…»
        «Машина!» - с бессильным ужасом подумала она.
        «Я ведь объясняю…»
        «Как ты смеешь читать мои мысли?!»
        «Я не умею читать мысли, - сознался он. - На это машины неспособны. Я просто…»
        «Ну?»
        «Когда ты была без сознания, я вживил в твой мозг крохотную радиостанцию…»
        - Нет!!.. - закричала она, схватившись за голову. - Нет! Никогда! Только не это!..
        Вскочив с кровати, она подбежала к стене, стала биться головой о ее холодную поверхность. Перепуганные соседки принялись ее оттаскивать, а она вырывалась, кричала, билась в истерике. Несколько человек держали ее, пока дежурный врач делал ей укол успокоительного.
        - Доктор, меленький! - причитала она. - Умоляю вас, сделайте мне рентген, а лучше всего - сразу распилите мне голову! Там сидит это радио! Проклятое радио! Достаньте ее, прошу вас!..
        Спустя приблизительно полминуты после укола она успокоилась, глубоко вздохнула и четко и раздельно произнесла, ни к кому не обращаясь:
        - Никогда больше не приходи ко мне. Ты слышишь? Ни-ко-гда! Я тебя ненавижу!
        И упала, провалилась в глубокий сон, тяжелый сон, который перенес ее сознание за три тысячи четыреста пятьдесят километров, в самое сердце мирно дремлющей старушки-Европы…
        V. Капкан для «миротворцев»
        Письмо пришло в простеньком белом конверте с припиской «Лети с приветом, вернись с ответом!» При виде этих букв, аккуратно округлых, у Андрюши застучало сердце. Дрожащими руками он оторвал край конверта и прочел:
        «Здравствуй, Андрей! Пишу тебе по поручению всего нашего класса. Ты, наверное, после того как стал знаменитым на весь мир, уже меня и не вспомнишь. Я - Аня Прохорова, сидела на второй парте у окна. Вспомнил?
        После того, как в наше село прилетела тарелка, все у нас переменилось. К нам от райцентра проложили шоссе. Всего за месяц! А мы столько лет без дороги мучились. Старые заборы все порушили, установили новые, решетчатые. И дома все бесплатно отремонтировали и подкрасили, так что стала не деревня, а сплошное загляденье. Не стыдно гостям показать. А гостей у нас теперь много. Все больше иностранцы с фотоаппаратами и в трусах. У них эти трусы шортами называются. Так они и ходят, не стесняясь, а бабы им вслед плюются и крестятся. И все ходят на речку, где сели твои марсиане, и всех фотографируют. Ходит с ними дядя Сеня, которому для такого случая председатель наш, Матвей Сидорыч, велел справить новый костюм, а самогонки не давать. Но он все равно где-то находит. Уж нас-то эти туристы как выспрашивают - ну, все-все знать хотят! Особенно, их удивляет, почему ты не побежал вместе со всеми, а сам подошел к тарелке. Они думают, что марсиане тебя загипнотизировали. Правда?
        Они еще говорили, что американцы сняли про тебя фильм. Там почти точно все, что было, только ты там в конце дерешься с какой-то девочкой и потом ее убиваешь, вот мура, правда? Нашу старую школу сначала хотели снести и построить новую, но наш учитель по литературе Иван Петрович Лапышев этого сделать не дал. Он добился, чтобы ее отремонтировали и оставили «для истории». Теперь он предложил назвать ее твоим именем. Мы уже написали в Министерство просвещения и все подписались. Мы также хотим создать в ней твой музей, сами помыли, почистили старый ботанический кабинет, сделали полки, принесли туда твоих солдатиков и коняшку, книжки, учебники. Только нам не разрешили твои учебники класть, такие они грязные и разрисованные, положили хорошие, так что пусть тебе станет стыдно. Еще мы писали про тебя сочинение. Больше всех постарался Грицай. Уж он расписал-то! Дескать, он их и заметил первый, и первый побежал, да ты его перегнал, и что, мол, оттуда вышли человечки зеленые с тремя головами и десятью руками, а глаза - как плошки - пять штук у каждого! Но и мы на совете дружины его торжественно объявили
трепачом, так он теперь затаился и на всех дуется. И еще мы ему сказали: пусть туристам чего не было не болтает, а то он рад стараться, наврет с три короба и ходит, жвачкой плюется.
        Напиши нам, Андрей! Как тебе живется? Как там твои марсиане? Правда, что они зелененькие? Они тебе, наверное, столько обо всем понарассказали! А если захотят взять тебя с собой, на Марс, ты не забывай, что у тебя в Подлипках тоже есть друзья. У нас почти вся школа хочет идти в космонавты. А родители обижаются и Матвей Сидорыч ругается, что работать будет некому. Он сейчас тракторы новые получил, коровник нам студенты отгрохали, весь импортный, а у каждой коровы такой приемничек на шее висит и считает, сколько она чего съела. Словом, стало на ноги наше село, и все благодаря тебе. Ну, вот и все. Нет, еще. Ты своих родителей не забывай. Пиши чаще. Мамка твоя очень расстраивается. Ну, до свидания! Не забывай нас! С пионерским приветом - Аня!
        Жду ответа, как соловей лета!»
        Андрюша еще раз перечитал письмо и задумался. Время летело стремительно и незаметно… Уже почти полгода прошло с той поры, как он, Андрюша Голованов, ученик 7а класса средней школы N 156 села Подлипки Ровненского района, находился в подземелье, в просторной соляной пещере, куда их вместе с пришельцами доставили по его просьбе. С той самой поры, как пришелец опустился на заливном лугу, где они с мальчишками пасли лошадей, с того момента, как Андрюша, дивясь собственной смелости, подошел и потрогал темно-серый бок ладошкой, - они не расставались.
        До тех пор Андрюша не читал фантастику, исключая затрепанный том «Каллисто», который он откопал в школьной библиотеке. Видел, правда, в кино «Человека-амфибию» и «Через тернии к звездам», однако космонавтом стать не мечтал, любил с отцом потрястись на тракторе и меньше всего предполагал, что в один прекрасный день окажется личным референтом посланца иных миров по связям с земной цивилизацией. Должность эта была интересная, хоть временами и занудливая. Надоедало бесконечными шлепками передавать пришельцу таблицу умножения и длинные ряды простых чисел. Ему гость из космоса иногда отвечал. С другими вовсе не поддерживал контактов. Одного из научных сотрудников, который непочтительно пихнул его ногой, пришелец вообще выбросил в дверь. Иногда все подходившие к бассейну наталкивались на какое-то невидимое силовое поле, упругую стену воздуха, и лишь один Андрюша беспрепятственно входил и выходил из него. Странник требовал его постоянного присутствия рядом. И стоило Андрюше где-нибудь задержаться, как он начинал волноваться.
        Однажды он задержался дольше обычного. Тогда приехала его мать. Горпина Трофимовна, и, стуча кулаками по столам генералов и академиков, требовала вернуть ей «кровинушку». Конечно, Андрюше и самому хотелось съездить домой. Ненадолго. На недельку, другую. Покрасоваться перед деревенскими ребятами в ореоле славы, повидаться с Аничкой, с сестрами и дядьями. Но тяжело ему было оставить одного своего любимого «китеныша» (так он прозвал своего инопланетного друга). Тоской сжимало сердце при мысли о том, что никогда уж больше не увидит он сказочных снов, неведомых планет и галактик со странными, порою смешными, а порою и страшными обитателями. И пришелец, наверное, понял его, ибо силой неведомого поля проломил он стены и перегородки и проделал в них большой круглый тоннель, будто сотканный из потоков серебристого света. И поцеловав мать и попросив ее приезжать почаще, Андрюша вошел в тоннель и вернулся к бетонным берегам искусственного озерка, наполненного глицерином, где плескался его огромный любимец, который, как вскоре выяснилось, оказался скорее «любимицей».
        Великий и могущественный народ амауретов, давно исчезнувших с галактических тропинок, имел крепкую практическую сметку. И создавая своих стражей на биологической основе, позаботился о том, чтобы избегнуть сложностей их воспроизводства. И, наверное, где-то в глубинах пространства бродит и поныне одинокий и безутешный Амаурин, призывая страстным кличем на сверхчувственных волнах иных измерений последнюю из оставшихся подруг… Кто знает?

* * *
        Андрюша аккуратно сложил письмо и положил в карман комбинезона. Как долго ждал он это письмо! И сколько писем приходит ему сейчас со всего света! Ему пишут и методистский священник из штата Айова, и лидер парламентского меньшинства, и вождь полинезийского племени с именем, которое не умещается на листе, и еще тысячи самых разных людей, взрослых и маленьких, со всех концов Земли.
        На все отвечать - жизни не хватит. Но не отвечать тоже нельзя. Они с Амауриной стали признанными героями всей планеты. Фотография, на которой он с ней стоит на берегу речки, обошла все издания мира. А народу-то понаехало! Сколько проведено конгрессов, снято фильмов, защищено диссертаций о том, чего еще никто в общем-то толком не знает. Но уже известно главное. То, о чем раньше только мечтали, о чем спорили философы и домохозяйки, что было ранее уделом фантазеров и романистов, ныне стало свершившимся фактом: человечество не одиноко во Вселенной! Есть в ней и иная жизнь, и иной разум. И к встрече с ними надо быть готовыми.
        Однако, вспомнив свой вчерашний разговор с учеными, Андрюша поскучнел. Рядом с этими умными дяденьками и тетеньками, которые знали по нескольку языков и беседовали на самые заумные темы, мальчик чувствовал себя не в своей тарелке. Даже Егор Исаевич Синеоков, его любимый друг и учитель, который не покидал Андрюшу с первого дня, и тот казался раздосадованным.
        - Поймите же, милый мой мальчик! - растолковывал он Андрюше, приглаживая остатки волос на голом черепе. - Так больше продолжаться не может! Мы бьемся уже седьмой месяц, а не продвинулись еще ни на шаг. Мы не знаем, кто этот пришелец, откуда он взялся, каковы цели его появления. Одно лишь имя нам ничего не говорит. Конечно, красивое слово, которое вам внезапно пришло в голову, Армаина…
        - Амаурина, - поправил мальчик и вновь потупил взор.
        - Да-да, конечно, Амаурина! Прекрасное имя! - со вздохом согласился Синеоков. - Но, кроме него, нам желательно знать еще очень и очень многое.
        - Это не есть вопрос любопытства, - взял слово доктор Дэвитсон из заокеанского университета. - Мы все весьма о обеспокоены нападением на нашего гостя. Если у него… или у «нее» есть такие страшные враги, то они могут быть и нашими врагами. И тогда все войны, которые вела ранее наша планете, - это пустяк. Не лучше ли тогда вашей Амаурине отправиться обратно в космос и не вовлекать нас в межпланетный конфликт?
        - Если мы сейчас выгоним пришельца, то наши ближайшие потомки его уже не увидят, - быстро вставил Поль Саваж, шустрый маленький специалист по уфологии. - Они не простят нам такого эгоизма.
        - Это позорно - лишить пришельца из космоса убежища! - возмутилась Илона Петреску, специалист по структурной лингвистике, тщетно пытавшаяся обучить Амаурину хоть нескольким простейшим словам из всего многообразия земных языков. - Всю свою сознательную жизнь человечество мечтало о Контакте, и теперь так просто взять и отказаться от него?
        Ученые зашумели, заговорили. Утирая бритый затылок платком, генерал Топорков, хмурясь, проронил:
        - Мы готовы ее защищать от кого бы то ни было, но пусть хотя бы скажет, как защищать? Чем? От кого?
        - Дамы и господа, последние новости, - вошедший Сергей Олегович Лепехин держал в руках пачку влажных фотографий, - один из наших истребителей успел передать на землю кое-какие снимки. Этот объект находился на высоте двухсот километров над нашим центром во время нападения.
        Снимки пошли по рукам. И каждый, кто видел фотографию, невольно содрогался при виде огромного, уродливого паука с десятками изогнутых, вывернутых лап, который казался еще чернее на фоне мертвенной черноты небес.
        - Ну? - воскликнул Дэвидсон, в раздражении бросив на стол карандаш. - Чем прикажете сражаться вот с этим? Что скажут нам матери людей, которые исчезли позавчера? Что скажут те, на которых по нашей милости обрушатся такие вот чудовища? Ведь рядом с ними, амауринами и пауками, мы - дети! Мы будем сражаться каменными топорами против пулеметов?
        - Во всяком случае, - Егор Исаевич серьезно взглянул на мальчика, - нам, Андрей, надо знать об этих существах как можно больше. Ты обязан разговорить ее, Андрей. И чем скорее, тем лучше!
        - Как я ее разговорю? - обиженно сказал Андрюша, и слезы задрожали в его голосе. - Что я виноват, что она такая? Я об ней думаю, думаю, а она не слышит! Потом - бац! Бухнуло что-то в голову - и снова нет ее! Что я ее, силком заставлять буду?
        - Ну, не расстраивайся ты так, - уговаривал его бородач Рома, программист и главный «мучитель», - мы ведь ничего «такого» не просим. Нам бы только поговорить с ней. Пусть хоть на простейший тест ответит. Помнишь, какой мы в самом начале проводили? Одна вспышка, две…
        - Да… больно ей нужны ваши огоньки… - протянул Андрюша. - Она если захочет, такое покажет… а она не хочет…
        Он шмыгнул носом, махнул рукой и поднялся.
        - Ладно, пойду я. А то она скучает…

* * *
        Малыш Харлем сбежал! Это известие поставило под угрозу весь план. Вечером, накануне выезда, он вызвался отправиться в городок за продуктами. Вместе с Перно они выехали на фургончике в начале десятого. Затем Харлем зашел в бакалейную лавку - и вышел через черный ход. Больше его не видели. Как сквозь землю провалился. Это известие всех насторожило. Особенно Норму Уайлдер.
        Проснувшись под утро, она вышла из палатки, накинув прорезиненный плащ. В лагере было тихо. Первая группа под руководством Юргенса покинула лагерь ночью не двух броневиках. В их задачу входила разведка местности и расчистка подъездных путей к военной базе Ситизен-Фоллз, которую «миротворцы» собирались захватить по плану, предложенному Харлемом. В лагере оставались люди, которые должны были уместиться на двух «джипах» армейского образца.
        Моросил дождь. Под ногами шуршала и пружинила палая листва. Осень вступала в свои права. Частые ветры с Северного моря пригоняли тяжелые тучи. Заметно похолодало. Неторопливый походкой Норма углубилась в лес.
        - Куда? - этот вопрос, произнесенный негромким голосом, едва не застал ее врасплох. Норма взглянула на часового, безусого мальчишку в пятнистой форме. Она хорошо скрывала его среди кучи поваленных веток.
        - А… это ты. Как тебя? Ферди? Верно?
        - Ну, верно, - парень поднялся и зевнул. - Куда это ты собралась в такую рань?
        - Туда, куда ходят по утрам все нормальные люди, - пожав плечами, объяснила Норма. - Здесь неподалеку спрятан мой походный стульчак.
        - Смотри, если обморозишься, я не переживу! - сказал ей вслед Ферди.
        - Ты меня отогреешь… - лукаво улыбнулась Норма.
        Юноша дождался, пока Норма отойдет подальше и, когда ее тяжелая полная фигура скрылась за зарослями можжевельника, он достал из кармана походную рацию и нажал кнопку вызова. Когда ему ответили, он сказал:
        - Она прошла на юго-юго-запад. Думаю, что должна выйти на шоссе у двенадцатого километра. Да, там, где мостик.
        «Безумцы! - думала Норма, ежась и вздрагивая от капель, залетевших ей за воротник. - Они, видите ли, решили «бросить миру вызов»! Они, видимо, забыли, что в мире, кроме обывателей, футбольных болельщиков и слюнтяев, есть еще и холодные, опытные игроки с железными нервами и хорошо натренированной реакцией». Норма даже не предполагала, что «миротворцы» так быстро клюнут на приманку, которую она им предложила в качестве Харлема с его планом, хорошо подготовленного в тиши кабинетов ее родного ведомства. Теперь, когда зверь заглотнул наживку и до решительного щелчка мышеловки оставались считанные часы, «крючку» пора было уносить ноги, чтобы не быть перемолотому крепкими челюстями жертвы. Норма всегда уходила с поля боя вовремя и хорошо заметала следы.
        Обойдя лощину, где «миротворцы» разложили мины, миновав кустарник, где они развесили сигнализацию, и проползши ничком под деревом, в дупле которого полиция установила телекамеру, Норма к рассвету добралась к опушке леса. Тишина. Лишь уныло накрапывает мелкий дождь. Вот и мостик. Норма затаилась в кустах у дороги и стала ждать.
        Операция «Двойной капкан» одним ударом поражала несколько целей. Во-первых, обезвреживались безумцы, которых давно разыскивала полиция. Во-вторых, доказывалась необходимость усиления охраны военных баз и расширения ассигнований на защиту их от нападений изнутри. Последнее оборонное новшество, так называемый «горячий колпак», требовало многомиллиардных ассигнований. И, в-третьих, операция без привлечения дополнительных средств доказывала необходимость присутствия заокеанских войск как основного фактора стабильности в Европе.
        Однако куда же он запропастился? Норма нервничала. Завершающий этап операции по захлопыванию «капкана» должен был начаться с минуты на минуту. И в это время находиться здесь будет небезопасно. Когда прочесывают лес, как правило, стреляют без предупреждения. Наконец, в отдалении прозвучал приближающийся звук мотора. Женщина напряглась. Черный «ситроен» выехал на мостик, затормозил и дважды мигнул фарами.
        Норма выбралась из своего убежища и побежала к машине, пригибаясь и петляя, будто ожидая услышать автоматную очередь. Джордж предупредительно открыл ей дверцу. Норма забралась на заднее сиденье, встряхнула мокрой головой и, сняв очки, принялась протирать стекла.
        - У тебя есть что-нибудь выпить? - спросила она, близоруко щурясь. - Я ужасно продрогла, пока ждала тебя.
        - Только «Джони Уокер». - Джордж протянул ей фляжку. - У некоторых женщин от него болит голова.
        - С этими сумасшедшими я стала забывать, что я все-таки женщина. - Норма отхлебнула из фляжки и закашлялась.
        - Неужели среди них ты не нашла ни одного ухажера? - усмехнулся Джордж. - Стареешь, «Шейм».
        - Ухажеры-то были, однако они всерьез собираются в своем будущем анархическом мире ввести общность жен. Знаешь, как-то неприятно, когда на тебя смотрят как на кошку. Ну, ты едешь или нет? Здесь опасно оставаться.
        - Торопиться нам некуда, - Джордж взглянул на нее в зеркальце и подмигнул. - Господа решили переиграть концовку.
        - Облавы не будет?
        - Будет, но не сейчас, - Джордж медленно тронул машину.
        Дождь усилился. Капли, падающие на ветровое стекло, образовали сплошную мутную пелену. Пришлось включить дворники. Но и они не справлялись с нарастающими потоками воды.
        - Видишь ли, кое-кому в нашем ведомстве показалось, что в этой операции можно будет убить еще двух зайцев.
        - Не слишком ли много зайцев мы убиваем зараз?
        - Если дичь крупная, а в руках автомат, то можно рискнуть. Мы решили позволить им попробовать захватить базу Ситизен-Фоллз.
        - Но для чего?
        - Там уже установлен пробный комплекс «горячего колпака». Проверим его эффективность на бандитах.
        - Ты хоть представляешь, что это такое?
        - «Горячий колпак»? О! - Джордж покачал головой. - Это потрясающе. Это фантастика, которая и не снилась Азимовым, Гаррисонам и Лаумерам с их бластерами и дезинтеграторами. Абсолютная защита от нападения с суши, моря и воздуха. Напряженное микроволновое излучение. Все, что к нему прикоснется, будет отброшено в сторону. Ракеты взорвутся на подлете…
        - А люди?
        - Ты когда-нибудь пользовалась микроволновой печкой? Снаружи они будут совершенно целенькими, а внутри - уже изжаренными. Бон аппетит, мадам!
        Норма поморщилась.
        - Ну что же, вы изжарите одного, второго, а остальные разбегутся.
        - Дело в том, что «колпак» безразмерный, он умеет расширяться, - пояснил Джордж.
        - Оригинально… - задумчиво сказала Норма и отхлебнула еще один глоток «Уокера». - Так что же, это будет нечто вроде новой бомбы? Занятно, - она раскрыла сумочку и, достав оттуда щетку, принялась расчесывать свои густые взмокшие волосы.
        - Вот именно! - воскликнул Джордж. - Никакого излучения! Никакой ударной волны! Никаких радиоактивных осадков, ядерной зимы и загрязнения атмосферы. Идеально «чистое» оружие, которое можно устанавливать не только на спутниках, но и на самолетах, танках, кораблях, субмаринах. Это щит и одновременно меч…
        - Ой!
        - В чем дело?
        - Задела булавку… - Норма отсосала кровь из пальца, потом достала булавку и, внимательно ее осмотрев, протянула Джорджу.
        - Тебе это ничего не напоминает?
        - Ты хочешь сказать…
        - Это не моя булавка.
        - Думаешь, это «клоп»?
        - Уверена. - Норма внимательно вгляделась в заднее стекло автомобиля. - Езжай быстрее. За нами «хвост».
        - Вот, возьми на всякий случай, - Джордж достал из ящичка «люгер» и протянул Норме. - Когда приблизятся - стреляй по скатам. А я пока вызову по радио помощь. Наши должны быть где-то поблизости.
        Одной рукой ведя машину, Джордж левой рукой поднес ко рту микрофон и потому не успел отреагировать на тупорылую морду броневика «Феррет», который неожиданно появился из-за поворота. Получив сильный удар по капоту, «ситроен» вылетел на обочину и свалился в кювет.

* * *
        - Лучо, милый… - шепчет Бланка чуть слышно.
        Он не спит. Он работает при свете ночного фонаря. Пишет, торопится, пряди волос падают на его высокий лоб, на глаза, горящие неестественным, почти фосфорическим блеском. Они всегда так неистово загораются, когда он выступает с трибуны или сочиняет какое-нибудь «Воззвание к странам и народам» или очередной «Манифест Анархии». Наверное, потому, что он гений. У всех гениев такие горящие глаза. Бланка вспоминает пылающий взгляд Гарибальди с дешевой литографии над кроватью отца, неистовый взор Страдивари с книжной обложки, сияющий искупительной кротостью взгляд Христа с картины в их деревенской церквушке - и сердце ее переполняется гордостью за Лучо. Ее Лучо.
        Политика, философия, политэкономия - вот к чему пылал он нежной страстью. Всем этим наукам он отдавался с восторженной пылкостью монаха, впервые изведавшего восторги плотских утех. Он с упоением изобретал модели различных обществ и смело сметал их дыханием кризисов, как карточные домики.
        Бланка даже немного ревновала его к политике. Увы, с ней он был совершенно другим. Методичным, спокойным, уравновешенным, до отвращения искусным и неторопливым в любви. Взгляд его даже в кульминационные моменты их близости оставался холодным и бесстрастным, даже чуть насмешливым. Он слегка улыбался, слыша томные стоны, непроизвольно вырывавшиеся из ее груди. Он чувствовал себя императором, повелителем, полным и безраздельным хозяином ее тела, молодого и прекрасного, хотя и слегка потрепанного жизнью. Лишь когда наступал пик любовной игры взор его туманился. А потом он отправлялся в ванную, будто стыдясь мгновения слабости. И, вернувшись, с еще большим усердием принимался за работу. А Бланка подсаживалась рядом и с нежностью глядела в его вдохновенное лицо - снизу вверх - и водила пальцем по ужасным шрамам на его обнаженной спине - следом пыток, полученных им в тюрьме. Или прижималась губами к рубцу под мышкой - следу пули охранника, который стрелял в него во время побега.
        - Вот, послушай, - Лучо отрывается от бумаг и декламирует нараспев. - «Все вы - гнусные подонки, тошнотворные миазмы дерьма нашей цивилизации, трупные черви на разлагающемся теле истории нашей прогнившей планеты. Вы - нищие духом, жирнозадые слизняки в саду нашего Спасителя…» Как ты думаешь, насчет Спасителя, это ничего? Не слишком я загнул?
        - Что надо! - отвечает Бланка, оторвавшись от своих мыслей. И громко шепчет: - Иди ко мне!
        - Угум! - мычит он, грызя карандаш. - Я скоро.
        И вновь принимается за писанину.
        У Бланки неспокойно на душе. Она влезла в большую игру, в которую очень скоро вступят правительства и армии всего мира. «Ты будешь диктовать свою волю миллионершам!» - смеялся Лучо. Он очень любит поговорить о «свободе воли», подозревая под этим скорее всего свободу собственной воли и беспрекословное подчинение ей других. Но ведь ей, Бланке, совершенно не хочется что-то кому-то «диктовать», ей нужно совсем немногое: жить, дышать, любить… Неожиданно в ней возникает щемящее чувство тревоги, смешанное с нежностью. В последнее время это чувство частенько навещает ее. Порою ей даже кажется, что ее устами говорит кто-то чужой, со стороны, ее второе «Я», скрывавшееся до поры в тайниках подсознания. И тогда она решается сказать то, о чем до этой секунды боялась даже подумать.
        - Лучо! - твердо говорит она. И в голосе ее есть нечто такое, что заставляет его поднять голову и сдвинуть на нос круглые очки. Обнаженная Бланка лежит на постели, курит и отгоняет дымом мошкару, вьющуюся под лампочкой.
        - Ну? - бросает он нетерпеливо. Она смотрит на него пристально и внимательно, потом взгляд ее теплеет, и она говорит, слегка покраснев.
        - Лучо, я… беременна.
        - Назовем его Джованни, - буркнул он, вновь берясь за перо. Он обожает писать гусиными перьями, обмакивая их в старинную бронзовую чернильницу. В его глазах это придает его трудам академизм и отточенность. Но ход его мыслей сбит, слово не идет на ум, он бросает перо и вновь поворачивается к ней.
        - У тебя что, кончились пилюли? - спрашивает он сердито.
        - Для чего? - спрашивает она с рассеянной улыбкой. - Я ими никогда не пользовалась. Всегда как-то обходилась. Думала, и с тобой обойдется. А не обошлось.
        - Может быть, еще все наладится?
        - Ему уже три месяца.
        - Не похоже, - замечает он, бросив взгляд на ее плоский живот.
        - Скоро вылупится, - улыбается Бланка. - Думаю, что это будет мальчик. Здоровый бутуз с во-от такими щеками.
        - Вы, женщины, все делаете не вовремя, - сердито заявляет он.
        - Нет, мы должны ждать, пока вы закончите свои войны и революции! - сердито парирует она.
        - Тебе вовсе не нужно было усложнять себе жизнь именно сейчас, - Лучо пожал плечами и снял очки. Без них его глаза оказываются красными и какими-то особенно беззащитным. - Ведь мы на пороге великих событий.
        - Ты… веришь, что это у нас получится?
        - Конечно. На все сто процентов. Если бы я не был уверен, я за это просто не взялся бы. Ты ведь знаешь, н все свои операции тщательно разрабатываю. И до сегодняшнего дня ни одна из них не провалилась. Не провалится и эта.
        - Но ведь тогда… мы все погибнем, - сказала она, пытливо вглядываясь в его невозмутимое лицо.
        - Да, конечно, - бросил он, вновь берясь за перо. - Мы ведь уже не впервые рискуем жизнью. Да и ты тоже.
        - Но ведь он… - она поглядела на свой живот, и на ее глаза навернулись слезы. - Он ведь тоже может погибнуть…
        - Послушай, детка, не прикидывайся дурой! - воскликнул Лучо, резко вставая. От этого толчка его складной парусиновый стул «а ля Бонапарт» летит в сторону. - Мы начинаем войну со всем миром! В ней, разумеется, будут жертвы. Погибнут миллионы людей, почти половина населения нашей планеты, и среди них будут и мужчины, и женщине, и дети. Они должны погибнуть, ибо таков ход всемирно-исторического процесса. Всему на свете отмерен свой предел. Все люди умирают. Раньше или позже, под колесами своих автомобилей, от рака, землетрясений, отравленные выхлопными газами - так или иначе все мы неизбежно превратимся в прах, в ничто, в гнилое мясо. Но а смерти, которую готовим миру мы, заключена великая историческая миссия - его гибель послужит началу зарождения новой, прекрасной жизни. Сметая очистительным огнем обветшавшее здание нашей цивилизации, мы готовим фундамент для постройки гармоничного сообщества свободных тружеников…
        - «Вольных хлебопашцев»… - проронила она с еле уловимой иронией.
        - Да, вольных хлебопашцев!
        - Но ведь ты и сам не веришь в это! - горячо воскликнула она. - Как могут быть счастливы люди в мире, который будет наполовину искалечен, сожжен, отравлен? Какой хлеб уродится на земле, отравленной радиацией? Как могут быть счастливы мужчины, умирая от белокровия, женщины, рожающие безногих уродов? Ты сам не соображаешь, что говоришь! Ты - болтун! Пустой, напыщенный фразер!..
        Лучо бросился на нее, схватил за горло одной рукой, а другой влепил две сильные затрещины. Упав лицом в подушку, Бланка горько заплакала.
        - Стерва! - кричал Лучо, злобно пиная ее ногами. - Грязная тварь! Да какое мне дело до тебя, до тех, с кем ты валялась под кустами, и до твоего щенка, прижитого невесть от кого? Какое мне дело до всех прочих сук и щенков?! Я буду диктовать свою волю миру! Мне покорится президенты, премьеры, правительства и армии! Меня будут боготворить и проклинать, я буду поруган, благословен и оплеван, ибо приму на себя грехи всех пяти миллиардов землян и миллиардов, живших до нас, и тех, кто выживет после! Я искуплю их в крови, пожарах и гамма-лучах! Аз есмь воскресение и жизнь! Я - Христос и Мессия нового мира! - кричал он, колотя в грудь рукой, н взор его был гневен и страшен.
        - Когда ты начнешь операцию? - устало спросила Бланка.
        Взяв ее лицо в руки, он внимательно поглядел ей в глаза и улыбнулся.
        - Глупая девочка… Да ведь она уже началась вчера вечером. Теперь пора нам подключаться. Идем, я тебе кое-что покажу!
        Сильным рывком за руку он поднял ее с постели и потащил к выходу, приговаривая:
        - Сейчас ты увидишь… Ты все увидишь!..
        Посмеиваясь, он вытолкнул ее, упирающуюся, из палатки и сам вышел следом.
        … И, растерянный, остановился на пороге. Перед ним стояла вся его маленькая армия, сорок с лишним человек в полном воинском обмундировании, с оружием в руках. Лучо не рассчитывал их здесь увидеть. Но его плану они должны были давно пересечь границу и ожидать его приезда на подходе к базе. Бланке же он хотел показать новые ракеты «Стингер», которые им удалось раздобыть за бесценок совсем недавно.
        Лучо молча смотрел на своих солдат и читал в их взглядах ненависть и отчуждение. И сам неожиданно почувствовал себя поразительно голым и беззащитным перед ними. От группы отделился Юргенс, потный и взлохмаченный.
        - Пойдем, оденься, - буркнул он.
        - В чем дело? - холодно спросил Лучо.
        - Пойди оденься, - настойчиво сказал Юргенс. - И побыстрее. Нам надо смываться.
        - В чем дело?! - заорал Лучо, хватая его за шиворот и притягивая к себе. - Почему вы здесь? Где вы должны были…
        - Нас предали, - сказал Юргенс, пытаясь высвободить ворот. - Отпусти!
        Отстранившись, он снял пенсне и полез в карман за платочком.
        - Я с самого начала говорил тебе, что не доверяю этому негритосу. И Рикки меня предупреждал, что они слишком часто шушукаются с этой толстухой… Я ведь намекал тебе, но ты меня не слушал! Ты был слишком занят своей подругой и писаниной. А потом один знакомый филер сказал, что у всей окрестной полиции есть наши физии. И показал мне весь альбом. Там были все, кроме двоих. И тогда я приставил к нему Лерно, которого он обхитрил, а к ней в сумочку подложил «клопа»…
        - Почему ты не сказал мне всего этого раньше?
        - Да потому, что ты был слишком занят своими гениальными речами. Ты бы мне просто не поверил. Но теперь у меня есть доказательства.
        - Ну?
        - Мы были игрушкой, старина, - усмехнулся Юргенс. - Пешками в игре взрослых дяденек. Я слышал до последнего слова всю ее беседу с парнем из военной разведки. Нам готовили западню. Что-то вроде испытания новой оборонительной система. Эта операция так и называлась «Двойной капкан». Нас заманили бы на чистое место, а потом просто изжарили бы заживо! На базе Ситизен-Фоллз хорошо подготовились к нашему визиту.
        - Где они? - Они исключительно неудачно угодили под наш броневик.
        - Он умер, а она еле дышит. Боюсь, что допросить не удастся. Это конец, старина. Нам надо смазывать пятки и драпать, пока сюда не явилась полиция. А возможно, и армия. Все кончено…
        - Молчи! - воскликнул Лучо, всматриваясь в лица своих солдат. Вид его был страшен. На лице его играла гримаса вымученной улыбки. В глазах стояли слезы.
        - Да, мальчики, - сказал он тихо. - Вы вправе сейчас пристрелить меня. Небось, думаете, сам-то сейчас балдеет со своей сучкой, а мы должны из-за него подыхать… Да, ребятки, нам натянули нос. И я думаю, что если наш лесок еще не оцепили, то оцепят через час-другой. А расходиться поодиночке - тоже бессмысленно, сцапают по дороге. Так что, в любом случае, нам крышка. Но я… я вам вот что скажу, ребятки, я сейчас валялся с этой девкой, - он схватил Бланку за руку и выволок на центр круга, - и она мне сказала, что у нее будет ребенок. Не знаю от кого. Да она и сама толком не знает. Значит, это может быть и мой сын, и твой, и его, и его… А теперь посмотрите-ка на себя со стороны. Отцы и деды ваши жили, как скоты, как вонючие кроты, копались в земле, выискивая кусок хлеба, а вы сидели в тюрьмах за то, что выступили против бесящихся с жиру толстосумов. Мы с вами переложили немало народа, но ради чего? Ради чего мы взрывали бомбы и похищали министров и миллионеров? Чтобы заработать на этом? Дудки! Мы делали все это лишь для того, чтобы люди оглянулись на себя со стороны, увидели, в каком дерьме и мерзости
они живут, чтобы поддать их на борьбу с прогнившим обществом зла и насилия, чтобы ее ребенок, наш сын, рос свободным и счастливым человеком, чтобы ни одна полицейская мразь не смела указывать ему, где ему можно ходить, а где нельзя, за кого голосовать и перед кем гнуть спину. Вот за что мы боролись, вот во имя чего мы готовы были погибнуть, сражаясь.
        Так говорил Лучо своим войнам, завораживая их своей страстностью, несокрушимой верой в собственную правоту. И сами себе они казались уже изгоями, уголовниками, наемными убийцами, наркоманами, а борцами за некую прекрасную, хоть и абстрактную, идею, провозвестниками грядущего мира Добра и Справедливости, который они мечтали построить на развалинах нашей сожженной планеты. Воистину, черти знали, чем мостить пути в преисподнюю…
        - А кто-то позволил каким-то дядям держать нас за пешек, - завершил свою речь Лучо п посмотрел на Юргенса тяжелым, недобрым взглядом.
        - Но у меня не было доказательств… Если б я не завернул ребят, все бы погибли!
        - Да-да! - засмеялся Лучо. - Ты вернул их с дороги и привез сюда, и показал им их вождя с голой задницей: смотрите дурни, ради кого вы должны были умереть!
        В руке его неизвестно как появился нож.
        - Не, нет, Лучо, ты не прав, - бормотал Юргенс, не отводя взгляда от блестящего лезвия, - ты совершенно не прав, я не собирался над тобой смеяться… Ты не прав, Лучо!.. Нет!.. - закричал он. И замер.
        И тяжело осел в пыль, суча ногами.
        Скрестив руки на груди, Лучо оглядел своих солдат, потрясенный неожиданной и нелепой смертью одного из своих командиров.
        - Он сказал вам, что все потеряно. Что всех нас ждет «Двойной капкан». Что мы пешки… Но и пешка может выйти в ферзи, если ею толково распорядиться. Для него эта игра уже закончена. Но для нас она только начинается. Я поведу вас туда, где нас никто не ждет. И клянусь мадонной, - он поцеловал образок, висевший на его груди на стальной цепочке, и привлек к себе Бланку, - клянусь нашей Мадонной, Мадонной новой эры, мы с вами устроим этому прогнившему мирку хорошую тризну! Вы верите мне?!
        - Да! Да! - закричали «миротворцы». - Веди нас, Лучо! Мы пойдем с тобой до конца!
        - Тогда по машинам! - скомандовал Лучо. - Живо!
        Спустя полчаса он, одетый в форму капитана, уже ехал на «джипе» по хорошо накатанному шоссе, которое в скором времени должно было пересечь границу и углубиться на территорию соседней державы. Его лишь слегка тревожила мысль о Малыше-Харлеме. Однако он молился о том, чтобы предатель хоть немного задержался в пути, и крепко сжимал в кулаке образок.
        Мадонна к нему благоволила. Именно в эти минуты Харлем пинал ногами дверь камеры предварительного заключения в полицейском участке и до хрипоты орал, требуя телефон. Полицейские посмеивались, слушая его истерические вопли. Малыша задержал полицейский патруль, когда он удирал с заднего крыльца бакалейной лавки. Вначале его заподозрили в ограблении, но потом в заднем кармане его брюк блюстители закона обнаружили пакетик «крэка». Наркотики в патриархальном городке были строжайше запрещены. Таким образом, Харлему был обеспечен срок, а полицейским - премия. И никто из них не собирался тревожить свое начальство раньше следующего утра. Темны дела твои, господи!

* * *
        В десятом часу вечера жэковский водопроводчик Мишка, муж дворничихи тети Клавы, вошел в свою квартиру пошатываясь, вошел и встал, упершись руками в стены прихожей, что-то сосредоточенно обдумывая.
        - Был, был… и нету… - задумчиво пробормотал он. Обернулся, поглядел за входную дверь и вновь:
        - Был, был…
        Клава выглянула из комнаты, смерила супруга укоризненным взором и сплюнула:
        - Пришел! Глаза б мои тебя не видели!
        - Ну чего шумишь? Чего? - прогудел Мишка. - Что уж человеку к себе в дом зайти нельзя, чтоб на него не наорали? - нетвердыми шагами он прошел в ванную, открыл кран и сунул голову под воду.
        - Да чтоб тебе, сволочу, залиться, чтоб потонуть в своем винище! - звонко затараторила Клава, становись на пороге ванной и упирая руки в бока, что всегда было предвестником долгого скандала. - Ты ж не человек, ты ж изверг души моей! Ирод распоследний! Ох, Мишка, гляди, сдам я тебя в эл-тэ-пэ…
        - Ну и баба! - взвился Мишка. - Нет, ну что ты к человеку привязалась? Трезвый я! Вот те крест! На - хх-нх - он шумно дыхнул, обдав супругу миазмами нечищенных зубов и никотина.
        - Ой! - поразилась Клава, в изумлении опустившись на табурет. - Это на каких же стенках, какими золотыми буквами записать: трезвый пришел!
        - Ну пришел, не пришел… - заворчал Мишка. - Подумаешь! Есть что-нибудь сготовила?
        Пока Клава хлопотала у плиты, он сидел за столом, с сумрачным видом прихлебывал чай и то сводил, то разводил пальцы, бормоча при этом: был, был… и нету… И снова: был, был…
        Наконец Клава, поставив на стол казанок с отварной картошкой, в сердцах прикрикнула на него:
        - Ну, ты что, совсем уже что ли? Кто был? Кого нету?
        Мишка взялся за картофель.
        - Сосед этот наш с восьмого этажа… чокнутый этот. Которого ты полы тереть устроила…
        - Сам ты чокнутый! - вступилась за своего протеже дворничиха. - Постыдился бы, сколько ты у него денег понастрелял!
        - Да я ничего не говорю, парень он хороший, хоть и того… - Мишка сделал руками неопределенный жест, которые обозначал всех, не составляющих ему компании в подворотне. - Вот я и говорю про него: был, был - и нету!
        - Ну что ты талдычишь: был-нету, был-нету! - взорвалась Клава. - Ты дело говори! Опять что ль приставал к нему?
        - Ну, ты уж скаэх пры-а-а-л… - сунув в рот целую картофелину, Мишка обжег рот и часто задышал, выгоняя пар. Запив чаем, он с трудом проглотил и продолжал:
        - Иду я, значит, сейчас, вижу, сидит он перед домом на лавочке. Я, грешным делом, думал у него стрельнуть на опохмелку, у Алишки-то еще открыто…
        - Совести у тебя нет: «стрельнуть» - покачала головой Клава.
        - Так не в том же дело! - замахал руками Мишка. - Я к нему: Тимурыч, так, мол, и так, душа, мол, горит степным пожаром… А он молчит. Будто не слышит. Гляжу - вроде спит, не спит, а как будто в обмороке. Я его тормошу, а он - ни в накую. Ну, а тут ребята из пивнаря шли. Этот… Самсон со второго блока.
        - Такая же пьянь замурзанная… - посуровела Клава.
        - Ну, ты уж скажешь! - возмутился Мишка. - Человек в автосервисе пашет, деньгу имеет, так что кто он - не нам судить. А во-вторых, не в том же дело. Я к ним, так, мол, и так, надо человека в чувство привести. А они: какого? А я им: этого! А они: где? А я: вона! Глядь - а его и нету! Ну вот, был, был и нету! Как корова языком слизала. И половина лавочки нет. Одна дырка…
        - Какая дырка! - запричитала Клава. - Что ж ты сразу не говоришь, а канителишь, забулдыга проклятый? Где это было? Веди, показывай!
        И всю дорогу она его костила-крестила, пока не подошла к лавочке на дальней окраине двора, который подметала и поливала ежедневно. Утром еще лавочка, покоившаяся на массивном бетонном основании, была цела. Сейчас же половина ее будто обрублена. На ее месте - яма идеально круглой формы. Будто откуда-то с небес опустился исполинский половник, зачерпнул сколько ему надо земли и человечины и так же бесшумно скрылся в небесах…

* * *
        Утром за Лалой приехала Гретка, привезла, как накануне сговорились, одежду, обувь, помогла переодеться и бодро повела подругу к выходу.
        Они были закадычными подругами уже пять или шесть лет. Грета была высокой, тощей девицей с плоским бюстом, что встречных от мысли с том, настолько близко подошла эта энергичная, круто накрашенная и перекрашенная блондинка к четвертому десятку своих буйных лет. Безжалостное время уже коснулось ее лица, набросило легкую вуаль морщин в уголках глаз, просвечивало синеватыми жилками на шее и икрах, но, казалось, застыло в размышлении, а стоит ли дальше огорчать эту веселую, распутную бабенку или дать ей позабавиться еще немного?
        При выходе подругам пришлось выдержать нешуточный бой с работниками больницы, пытавшимися удержать Лалу в стенах лечебного заведения. Причиной этого был заместитель главврача, человек предприимчивый и несуеверный, решивший сделать Лалу предметом своей диссертации. Однако Гретка, обладая не только неукротимым характером и бойко подвешенным языком, но и бурной жестикуляцией, умудрилась прошибить все барьеры и вывести Лалу на свободу.
        В такси она поделилась последними новостями об общих знакомых. Выяснилось, что перстень, найденный у Калбаса, краденный. Гришка, чтобы не затягивать следствия, сознался в ограблении квартиры в городе Нарьян-Мар, о существовании которого доселе не подозревал, выложил стоимость украденного с лихвою и был осужден к пяти годам лишения свободы. Помещался он в пригородной колонии усиленного режима. Гретка его недавно навестила. Сидел он в двухкомнатной камере со всеми удобствами, даже с телефоном. Жалуется, что телевизор поставили не цветной, кормят плохо, одной бараниной, которая при его гастрите противопоказана, приличного коньяка и то найти не могут. Со дня на день ждет амнистии.
        Рассказала Гретка и о том, что хозяину Мил-клуба влепили выговор с занесением, лишили квартальной премии и перевели на три месяца в рабочие при той же столовой. Секретарю сельского района тоже дали выговор за нескромность, но без занесения. Рыбник и хлебник представили справки, что в ночь происшествия один находился в больнице, другой - на производстве.
        Про своего покровителя Лала не спрашивала, догадываясь, что разговор вскоре коснется и его. Она не ошиблась.
        - Видела вчера твоего бомбовоза, - сообщила Гретка, посмеиваясь. - Катит по проспекту и делает вид, что меня не замечает. Я ему показала, а он отвернулся (она показала, что именно она показала)! Вечером шофер его, Грантик, во двор прикатил. Я его спрашиваю, чего это Исик таким гордым стал? А он говорит, что ему здорово попало. Сняли твоего Исика с работы. Как думаешь, куда он теперь пойдет?
        Лала пожала плечами.
        - Замминистром, кисанька! - торжественно объявила Гретка. - Говорила я тебе, чтобы ты его окручивала, пока он поближе к земле был. Развела бы его со старухой…
        - Ты с ума сошла! - воскликнула Лала. - Замуж за Исика? Да я раньше повешусь!
        - А деньги?
        - Плевать на деньги! Подавился бы он своими деньгами! Про Намика что-нибудь разузнала?
        - Пока ничего, - пожала плечами Гретка. - Толковала я со следователем, так он шлангом прикинулся. Мол, под суд отдаю, и ни в какую.
        - За что?! - горячо воскликнула Лала. - За то, что он всех этих сволочей накрыл?
        - Не знаю, Лялечка, ничего толком не знаю, врать не буду, а разузнаю - сообщу.
        Они вошли в квартиру. Всплеснули руками при виде беспорядка, учиненного при обыске, и принялись за уборку. Пока Лала подметала и мыла полы, Гретка перемыла посуду, пропылесосила ковры, протерла от пыли мебель и принялась было за окна, но Лала, умаявшись к тому времени, усадила ее пить чай.
        Вечерело. С улицы потянуло легким ветерком. Октябрь обещал быть прохладным и грозовым, но пока он еще одаривал горожан ясными, теплыми, хоть и бессолнечными днями и свежей, бодрящей прохладой вечеров.
        К четвертой чашке у Лалы начала побаливать голова. Во-первых, она весь день ничего не ела. Во-вторых, подруга ее, прозванная в общем кругу «трещоткой», за четыре часа общения могла довести до тихого отчаяния даже глухонемого. Перемыв косточки всем знакомым, она принялась за родственников, о которых Лала имела смутное представление. Ее совершенно не волновало, почему Греткин дядя по матери, Вазген, недолюбливал ее же дядю по отчиму, Вачагана, сколько брала за ночь «эта подлая Айкануш«, и сколько она нагуляла детей.
        Лала слабо улыбнулась при мысли о детях. Не так давно ей пошел двадцать шестой год. Большую половину жизни она провела вдали от цивилизации, в доме, где не было даже телевизора, ибо сигналы телебашни отражались горами, в патриархальном и замкнутом мирке, давно отжившем свой век, и лишь по недоразумению оставленном цивилизацией в неприкосновенности. В меньшую половину прожитых ей лет прыгнула она как с горной кручи в речную стремнину, завертелась в водовороте встреч, игры, веселья. Жизнь эта была интересной, сытой, хмельной, ее наполняли наряды, танцы, щедрые и влюбленные мужчины. Пребывание с ними не было Лале в тягость, напротив, каждый из них был по-своему искушен, по-своему робок, по-своему смешон. Но ни с кем из них она не говорила так искренне, никому не поверяла тех потаенных уголков своей души, какие раскрыл в ней ее незримый друг и спаситель. Лишь теперь, когда старая жизнь в облике разбитной подружки вновь поманила к себе, когда она оказалась в своей квартире, битком набитой дорогими вещами (Исик с любовью обставил свое тайное гнездышко), Лала поняла, как много она потеряла, не нашла,
упустила в своей жизни, поняла, что если в прошлой бездуховной жизни была она беспечна и общительна, то теперь будет бесконечно душевно одинока… (навеки?)
        - Знаешь, - сказала она, вклиниваясь в поток Греткиной болтовни, - я себе, кажется, ребеночка заведу.
        Гретка, как сидела, разинув рот, чтобы вложить в него кусок вафли, так и застыла. Спустя некоторое время она отложила вафлю и спросила:
        - Ты что? Сдурела? - она поняла, что Лала не шутит.
        Это замечание Лалу слегка уязвило.
        - Почему это «сдурела»? У всех нормальных женщин дети есть, - сказала она, сделав легкое ударение на слове «нормальных». - Вон, одна моя знакомая, итальянка, уж на что бандитка, и та решилась ребенка оставить, хоть ее, может, и убьют не сегодня-завтра.
        - Родная! - сказала Гретка с ядовитой ухмылкой. - Я не знаю, с какими итальянскими бандитками ты в этой больнице познакомилась, но сдается мне, что врачи, когда тебя переводили, маленько ушибли тебе голову. Ребенка ей, видишь ли, захотелось! А на какие шиши ты его кормить будешь?
        - Выкормлю, - уверенно сказала Лала, мельком взглянув на свою высокую грудь. - И воспитаю. А деньги - это все хеч! Мелочь! Перебьемся как-нибудь. Работать пойду.
        - Уморила! - захихикала Гретка. - Скажу пацанам - обхохочутся! Наша Лялька - швейка на «дунькиной фабрике«! (так с незапамятных времен прозывался трикотажный комбинат неподалеку от ее квартала). Сто пятьдесят рэ в месяц плюс прогрессивка! - уничтожала ее Гретка. - Да тебе этого даже на босоножки «саламандровые» не хватит. Дура!
        Сама Гретка за свою жизнь не проработала еще ни единого дня. Древнейшая профессия, которой она при помощи отчима овладела с детских лет, обеспечивала и ей и ее старенькой матери веселую и безбедную жизнь. И на какие-то мгновение пожалела ее Лала, нежно и искренне, как пожалела только что и о собственных, бесцельно прогулянных ею годах, и сказала она с чувством и участием в голосе:
        - Нет, это ты дура, Гретка. И ни фига-то ты не понимаешь в колбасных обрезках. Ты - как стакан в автомате - кинул, выпил и пошел. А ребенок - это то, что тебя от вещи отличает. Это - твое, понимаешь? Выношенное, выплаканное, большое, родное, что ли… Не умею я красиво говорить, Грет, а то бы объяснила. Только ты ведь этого не поймешь. Ты ж бесплодная. А значит и не женщина вовсе.
        - А кто же это я по-твоему? - ледяным тоном осведомилась Гретка.
        - Не разберешь… - виновато улыбнулась Лала. - Вроде как… ходячая! Ты уж не обижайся!
        - Это ты… ходячая! Курвятина, погань рыжая! - визжала она, брызжа слюной. - И мать твоя такою же… была! И дочь твоя такою же… будет!
        Лала со смехом замахала руками:
        - Ой, Гретка, я тебя умоляю! У меня от тебя голова болит! Шла бы ты туда-то и туда-то, а?
        Да, драгоценный мой читатель, я согласен с тобой, моей Элизе срочно необходимо знакомство с Пикерингом. Его прибытие уже запланировано. Поэтому не пугайся речи моей героини. По-другому она пока говорить не умеет.
        Гретка выскочила из дому, на прощание так хрястнув дверью, что от стены отвалился кусок штукатурки. Лала замела его, протерла паркет влажной тряпочкой и втайне подумала, что если «бабушка» видел ее сейчас, то одобрил бы ее действия. К прошлой жизни она возвращаться не собиралась. Но и будущая представлялась ей зыбким и туманным пятном миража в раскаленных песках безжалостной реальности. И мысль о будущем ребенке была для Лалы чем-то вроде желанного оазиса - временного прибежища от свирепых самумов жизни.
        Собственный организм Лала изучила до тонкостей, подобно часовщику, многажды собравшему и разобравшему любимый прадедовский «брегет» до последнего винтика. До сей поры ее организм решительно отвергал все чуждое, инородное, нарушавшее его размеренное функционирование, однако теперь ему требовалось именно э т о.
        Оставалось только решить вопрос о том, кому предстоит стать зачинателем ее первенца. С телефонной трубкой в одной руке и записной книжкой - в другой, Лала внимательно просмотрела обширный список своих прошлых друзей, и решительно отвергла всех до единого. Все они принадлежали той, другой, далекой теперь от нее жизни, и сама мысль о встрече с кем-либо из них была ей противна. Можно было бы просто выйти на улицу, в парк, чего она избегала делать ранее по причине чрезмерного обилия приставателей. Однако доверить высокую миссию первому попавшемуся бабнику, дураку или пьянице она тоже не собиралась. И невольно вспомнила она с том, кто за последнее время стал ей всех ближе и роднее, о милом, тихом, бессловесном «бабушке». Если верить ему, то он бывший человек, только мозги у него переделанные. На пьяницу он не похож, дураком его не назовешь, хоть и особенным умником - тоже. С ним можно хотя бы посоветоваться. И уверив себя, что дружеский совет ей сейчас необходим более всего, Лала позвала его, как обычно делала раньше, закрыв глаза и тихо, но твердо повторяя про себя его имя.
        Откуда ей было знать, что миниатюрная радиостанция весом в полтора миллиграмма, преобразующая биотоки ее мозга в электромагнитное излучение, уже давно отделилась от мозжечка, совершила два круга по кровеносным сосудам, почкам и мочеточникам и покинула ее организм полчаса назад? Простые же, человеческие мысли были нашему резиденту, увы, недоступны.
        А Лала звала его на широчайшей телепатической волне, напрягая все свои душевные силы, вкладывая всю свою нежность, страсть и томление по неведомому в эти думы, повторяя его имя на все лады.
        Этот зов почуял бродячий кот, стоя на крыше над ласточкиным гнездом, он задрал и распушил хвост, насторожился. Старый воробей, сидя на ветке тутовника, зачирикал и устремился ввысь - к далекому и недоступному для него девятому этажу. Могучий осетр, ударив хвостом, выпрыгнул из воды, приведя в изумление стоявших неподалеку браконьеров.
        На призыв откликнулась очень далекая Амаурина. Не поняла, попросила повторить, четче обрисовать биоизлучение, может быть, она и отыщет этого человека. Лала поблагодарила. Поинтересовалась, как идут дела? Не донимают ли чужаки? Та ответила, что все прекрасно. Ей очень благодарны за спасение мальчика. Возводят новую базу. Понаехало очень много этих, в белых халатах. Все они очень просят ее заговорить. Но у нее нет полномочий. И у них нет формулы Контакта… Лала посоветовала ей поговорить с людьми просто в порядке любезности, на понятном им языке, как с детьми. Амаурина поблагодарила за совет и разрешение. Спина ее из серой стала молочно-восковой, на которой возникли мутноватые прожилки. Они слились в надпись:
        Е = мс?
        Член-корреспондент Академии наук, доктор астрофизики, профессор Его Исаевич Синеоков, увидев эту метаморфозу на экране телемонитора, захихикал и упал в обморок. Передача продолжалась.

* * *
        Защебетал и рассыпался соловьиной трелью дверной звонок. Лалу будто что-то кольнуло в сердце.
        «Это он, - подумала она. - Он, больше некому!»
        Она подбежала к двери, распахнула ее и застыла в изумлении.
        На пороге стоял Антон с букетом пышных пунцовых роз.
        - Вай! - воскликнула Лала, всплеснув руками.
        Простим ей этот нелепый возглас, дорогой друг-читатель. Не будем забывать, что до пятнадцати лет эта девушка обучалась в среде, где не только хорошие манеры, но и элементарная грамотность были явлением выдающимся. В последующие же за этим годы она не прочла ни единой книги, не исключая той расхожей литературы, которая в наши дни выдается на макулатуру. Захватывающих приключений, страстей и погонь ей хватало и в жизни. Потому-то, вместо того, чтобы, подобно героиням Дюма, Коллинза и Конан-Дойля, прошептать на выдохе томное «О!» или, похлопав ресницами, пролепетать «Это вы!..», моя героиня поступает так, как это свойственно женщинам ее круга, образования и воспитания, а именно: всплеснув руками, бьет себя по ляжкам и говорит:
        - Вай! А ты откуда взялся?!
        - С Луны свалился, - улыбнувшись, пошутил Антон.
        Лала вспомнила рассказы резидента о том, что ему порой приходится бывать на Луне, что там погиб его лучший друг, что там чего-то строят эти ф… ф… в общем, кривые такие и вредные, вспомнив все это, Лала покраснела и спросила:
        - Так ты все-таки меня услышал?
        - Конечно, - ласково сказал Антон.
        - Ну вот, а сам говорил, что выбросишь это радио, не будешь за мной подслушивать, - упрекнула его Лала. - Ух, какие же вы мужики, все же пакостный народ! Ну, заходи, раз пришел.
        Антон вошел, не снимая натянутой улыбки и гадая, как ей все это удалось узнать. Проходя в комнату, он все же стукнул пальцем по крохотной выпуклости на обоях, чем привел в совершенное расстройство довольно дорогой подслушивающий аппарат. Выглянув в окно, Антон поправил прическу, освободив тем самым часовых, снял пиджак и повесил его на угол двери, перекрыв таким образом обзор небольшой, искусно вмонтированной в глазок радиоприемника, телекамере.
        Не спешите упрекать компетентные органы в нарушении неприкосновенности частного жилища. Во все времена всех подлунных стран и народов эти органы наблюдали за личностями, которые могли бы доставить хлопоты государственной власти. На некоторых высокопоставленных работников произвела сильное впечатление мысль о возможности напрямую следить за проделками Нормы Уайлдер, той самой, про которую директор ее родного ведомства говорил президенту, обсуждая бюджет своей конторы на очередной финансовый год: «Дайте мне вторую Шэйм, и я уволю весь персонал средиземноморского отделения». Лала в лицо знала опаснейших негодяев Европы и могла за ними наблюдать. Больше того, тревожили странные метаморфозы с вещами, окружавшими ее, а слово «амаурина», произнесенное ей накануне, странным образом ассоциировалось с таким же словом, произнесенным Андрюшей Головановым. Все эти факты обусловили тщательное наблюдение за этой странной женщиной, а Антону Самедову, капитану контрразведки, было поручено тщательнейшим образом расследовать указанные обстоятельства и попытаться войти в доверие к Лале. Вначале Антон обрадовался
этому заданию. Оно показалось ему хоть и трудным, но интересным. Но с момента прихода в эту квартиру обязанности сыщика стали тяготить его. Ему претило анализировать Лалины слова, интонации, жесты, взгляды, выискивать странности в окружающей обстановке, тем более, что за последние трое суток он был в этой квартире уже пять раз. Сейчас ему хотелось просто посмеяться, поболтать, подружиться с прелестной девушкой, попить чаю…
        - Только пирожных у меня нет, - предупредила Лала. - Я вообще сегодня впервые после больницы сюда зашла. Сначала думала по пути в магазин зайти, а потом мы решили такси взять.
        «56 - 45 АГА, - промелькнуло в голове Антона, - шофер Байрамов О.»
        - …Вы себе не представляете, что здесь творилось - ужас! - говорила Лала. - Они весь дом перерыли - золото искали. А мне золото - хеч! Есть оно, нет - плевать! А Гретка наоборот, от золота шалеет.
        «Нерсесян Гризетта Рачиковна, - профессионально всплыло в памяти, - 42 года, тунеядствует, основное занятие - спекуляция бельем, косметикой…»
        - Гришка, грит, сидит в трехкомнатной камере с телевизором! А почему мой брат должен страдать, если такая бандюга кайфует?…
        «Да знаю я, - думал Антон, рассеянно следя за ее сбивчивым разговором, - и тюрьму эту наши ребята уже трясут, и Гришкины валютные связи в Риге уже всплыли, и на всех твоих дружков уже досье заведены, недолго им из страны кровь пить. И брат твой на свободу выйдет, пусть только поостынет малость. Ты мне о себе расскажи, дура с лицом Джоконды. То, что психология базарной бабы уживается с физиологией Венеры Таврической, я еще понимаю, но как твои паранормальные способности с куриными мозгами сочетаются?»
        Неожиданно Лала замолчала, видимо, заметив его рассеянно-скучающую мину.
        - Небось, думаешь, откуда это на меня такая трепачка свалилась? - спросила она.
        Под ее пристальным взглядом Антон смешался, покраснел и подумал, что если у кого и не в порядке с головой, то именно у него.
        - А ведь я трепаться не люблю, - негромко продолжала Лала, глядя на Антона откровенно изучающим взглядом. - Ты вот думаешь, что я знаю про эту жизнь? А ведь я многое знаю. Жизнь, она разная бывает, хорошая и плохая. Ой, нет, хорошая бывает, а плохой - нет. Бывает жизнь добрая, когда просто живут, едят, пьют сами по себе. А бывает злая, это когда тебе хорошо, но за счет других. Да и то, некоторые по другому и жить-то не умеют. Сам подумай, блохи кошек едят, кошки - воробьев, воробьи - червяков, те - яблоки. Вот деревья - они хорошей жизнью живут, никого не обижают. И я так хочу, но у меня не получается, - она виновато улыбнулась, - скучно. Натура у меня кошачья, женская. Ты что куришь?
        Антон достал из кармана пачку сигарет.
        - Ой! - обрадовалась она. - Эс-Тэ-Мориц! Ментоловые! Мои любимые!..
        «Знаю, - с отчаянием подумал Антон, - твои любимые сигареты, духи, марки белья, вкусы, привычки, связи, все знаю, кроме тебя самой. И самого себя. Что со мной происходит? Почему так бешено, так неистово колотится сердце? Что за странный шум в голове? Отчего ватными стали ноги, все в глазах двоится и пляшет, кроме тебя? Почему мне так хочется, так невыносимо хочется броситься к твоим ногам и целовать их, целовать твое лицо, руки, шею…»
        Огонек зажигалки заметно дрожал в его руке. Она забрала зажигалку, посмеиваясь, прикурила и положила зажигалку на столик. И тогда он взял ее за руку и почувствовал, что его точно так же, как тогда, в больнице, пронизывает сладостный ток.
        Лукаво усмехнувшись, Лала высвободила руку и погрозила ему пальчиком:
        - Ма-лы-ыш! Еще не вечер.
        Хотя вечер уже впирал в комнату одуряющей густой синевой, и глазницы окрестных домов засветились желтоватыми квадратиками, а где-то за стеной утомленно бубнил телевизор.
        - Лучше пошли, заварим чаю.
        Лала пошла на кухню. Антон поплелся за ней следом, будто ненароком двинув локтем по инфракрасной фотокамере, запрятанной в безвкусно вычурной ножке торшера. «Отвечать, так за все сразу».
        Встав у кухонной двери, он залюбовался тем, как она аккуратными, точными движениями отмеряет чай, заваривает его в фарфоровом чайничке «мадонновского» сервиза с буколическими картинками и обильной позолотой, как готовит на подносе чашечки, розеточки с разными вареньями, стопку воздушных печений («Наверно, уже несъедобные», - предупредила она), как накладывает в хрустальное блюдце горку дорогих конфет.
        «Так значит ты у нас еще и сладкоежка», - с нежностью подумал Антон.
        - Не смотри на меня так, - сказала Лала, не поднимая глаз.
        - Как теленок на мамку. Не думай, что раз я с тобой так говорю, я все забыла. Я тебя ненавижу.
        - За что? - искренне поразился он.
        - За то, что ты за мной подсматривал, подслушивал, и вообще, шпионил. А я шпионов с детства терпеть не могу. И даже в кино их моментально различаю. Только начало посмотрю и говорю - вот шпион, и точно!
        На какое-то мгновение Антон почувствовал себя задыхающейся рыбой, выброшенной из воды на сушу. Судорожно сглотнув воздух, он заискивающе попросил:
        - Послушай, я тебя прошу, давай поговорим о чем-нибудь другом.
        - Давай, - сказала она, равнодушно пожав плечами. - Чай готов…
        Они прошли в когнату. Лала включила торшер, нажала клавишу двухкассетного красавца-«шарпа«. И из полнозвучных динамиков грянул густой надрывный голос певца, который за короткое время прошел блистательный путь к теплым сводам Ленконцерта:
        Гоп-стоп! Сэмэн, засунь ей под ребро!
        Гоп-стоп! Смотри не обломай пэро.
        Об это камэнное сэрдце суки подколодной…
        Антон поморщился.
        - Что, не нравится? - иронически осведомилась Лала. - Странно. Всем нравится, а тебе нет.
        - Все твои знакомые - еще не все люди.
        - Люди - как люди, - сказала она, пожав плечами. - Как все.
        - Хуже, Лала, Гораздо хуже.
        - Но ведь я тоже была с ними. Значит, я - тоже такая.
        - Но ведь ты больше не будешь такой.
        - Откуда ты знаешь?
        - Знаю.
        Она улыбнулась, взяла его руку, погладила пальцы.
        - Эх… хороший ты парень, резидент. И руки у тебя красивые, тонкие, сильные. А врал ты мне напрасно, - и пояснила. - Мол маленький, лысый. А я тебя именно таким себе и рисовала. Здорово ты их всех облапошил. И врачи и следователь этот так вокруг тебя и танцевали. Слушай, а ты и вправду не железный?
        Антон кисло улыбнулся. В период работы в Италии он носил фамилию Диферро[2 - diferro - железный (итал.).], под этим же псевдонимом значился в картотеке родного ведомства.
        - Я тебя умоляю! - жалобно прошептал он. - Давай поговорим о чем-нибудь другом. Расскажи, например, что тебе снилось сегодня ночью?
        - Ночью? - задумалась Лала. - Думаешь, я помню? Я вообще свои сны плохо запоминаю. То есть, когда я сплю, то все как в жизни. А вот когда проснусь - я уже другая. Погоди, погоди… - она улыбнулась, вспоминая. - У нее будет ребенок.
        - У кого?
        - У этой Бла… Бья… ну, в общем, у моей. А потом они уехали.
        - Кто?
        - Все. Сели на машины и уехали. Все солдаты.
        - Ты имеешь в виду бандитов?
        - Ну да, оделись как солдаты и уехали.
        - Куда?
        Она пожала плечами:
        - Откуда мне знать? - и вдруг встрепенулась. - Ой, он же Юрчика убил.
        - Какого Юрчика?
        - Ну, я его так зову. Такой очкастый. Лучо его ножом заколол. Прямо при всех. Вот гад! А на вид такой приличный парень…
        - А Норма? Норма с ними?
        - Толстуха? - Лала задумалась. - Что-то про нее говорили - не помню.
        - Постарайся сосредоточиться, Лала, - тихо сказал Антон, - нам очень важно знать, где она сейчас, чем занимается. Эта женщина - наш самый опасный и коварный враг. На ее руках кровь десятков людей. Может быть, тебе удастся сейчас ее увидеть?
        Лала вздохнула.
        - Думаешь, это так просто? Раз-раз и увидел? Ладно, попробую.
        Она откинулась в кресле и прикрыла глаза. Несколько секунд длилось напряженное молчание. Потом Лала открыла глаза и отрицательно замотала головой.
        - Нету ее. Нигде нету.
        - А куда она подевалась?
        - Откуда мне знать? В грузовиках нет. В легковушке - тоже нету. И моя про нее ничего не знает.
        Торс Нормы Уайлдер будет найден на свалке, в пластиковом мешке, только спустя трое суток после описываемых здесь событий. Еще через два дня в лесу найдут ее правую ногу и руку. Прочего же вообще не удастся найти. Лучо не любил предателей. И отлично умел заметать следы.
        - А еще что-нибудь ты видела? - продолжал выспрашивать Антон.
        - Ничего. Едут они и едут. По дороге.
        - Указатели, надписи?..
        - Нет. То есть да, только там не по-русски написано.
        Антон протянул ей авторучку и салфетку.
        - Лала, я тебя очень прошу, постарайся вспомнить хотя бы несколько букв. Это очень, очень важно!
        Лала наморщила лоб и неумело сжала в руках авторучку.
        «Господи, да она и писать-то не умеет», - с жалостью подумал Антон.
        Промучившись минут пятнадцать, девушка все же вывела на салфетке три буквы, увидев которые, содрогнулся бы любой каллиграф: И А…, и решительно отложила ручку.
        - Все, дальше не помню.
        - М-да… не густо… - пробормотал Антон, - Послушай, а зачем они туда вообще едут? Что им там нужно?
        - Да я же тебе еще в больнице говорила, - обиженно сказала девушка. - Они хотят захватить военную базу и забросать весь мир ракетами.
        - «Зиа»… - задумчиво произнес Антон. - Что еще за «зиа»? Слушай, а может быть, у твоего И палочка через другой угол проходит? Это же Европа, шрифт латинский. Тогда получается «зна»… Или «цна»… Это уже интереснее. Послушай, а ты… - и замолчал.
        Лала спала. Но сон ее был тревожен. Губы слегка дрожали, будто силясь произнести что-то, ногти впились в подлокотники кресла, грудь бурно вздымалась.
        Антон на цыпочках вышел из комнаты, взял в коридоре телефон и вынес его на кухню. Затем начал набирать комбинацию цифр, ведомую немногим. Комбинация эта могла в считанные секунды соединить между собой любые города страны. Для владельцев кода была зарезервирована отдельная линия и отдельный кабель. Справедливости ради стоит сказать, что для пустяков ею не пользовались. Несколько минут длились гудки. Потом на том конце провода взяли трубку.
        - Товарищ генерал, - волнуясь, сказал Антон. - Срочное сообщение. Моя подопечная подозревает, что вся команда в военной форме на нескольких грузовиках приближается к какому-то городу с целью захвата ракетной базы. Видела указатель. Первые буквы - зет, эн, эй. Я подозреваю, что это Цнайбрюкке… Я понимаю… Согласен, что все это похоже на мистику, но… Это вполне согласуется с тезисами их лидера о конце света, очистительном пламени и прочем… Я не отрицаю возможность их нападения на базу Серджент-Ривер. Это отпетые бандиты, которым нечего терять! Они убеждены в своей правоте и будут драться как черти! Нам нельзя ждать до утра! Нельзя! - закричал он. - Звоните министру обороны, зво… Я понимаю, чем вы рискуете. Но весь мир сейчас рискует гораздо больше!.. Черт! - он с яростью швырнул трубку на рычаги и спрятал лицо в ладонях.

* * *
        Лучо, ее Лучо, оказался гением. Неважно, черным или белым, добрым или злым, но гением, обладающим могучей силой предвидения, хладнокровием, прекрасной интуицией. Его расчет полностью оправдался; в Западной Европе не нашлось силы, которая могла бы остановить колонну военных автомашин с белыми звездами на бортах. С ними просто предпочитали не связываться. Тем более, что в Европе проходили очередные натовские маневры. Все куда-то спешили, суетились, и отличить своего солдата от переодетого было не так-то просто. Два джипа, грузовик, броневик и бронетранспортер с ракетами беспрепятственно миновали все таможенные, полицейские и пограничные кордоны и въезжали в небольшой городок Цнайбрюкке.
        Бланка просунула голову под мышку своему любимому и потерлась щекой о грудь.
        - Ты все запомнила? - сухо спросил он.
        - Да.
        - Главное - не трусь. Бернандино тебя прикроет. А когда начнут стрелять - сразу прыгай в кювет. Либо прижмись к стене. Но у стены будет опасно, если начнут бросать гранаты. Ясно?
        - Ясно, - сказала она и попросила: - Поцелуй меня. Пожалуйста.
        Он поцеловал ее сухими, какими-то чужими губами и отвернулся. Думал он сейчас совсем о другом.
        В 21 - 34 по Гринвичскому времени колонна автомобилей въехала в городок Цнайбрюкке, затерянный среди дубрав Северной Вестфалии.
        Местные жители провожали ее хмурыми взглядами. За сорок с лишним послевоенных лет они так и не смогли привыкнуть к наглым развязным «джи-ай», которые хозяйничали на их земле так же откровенно и безапелляционно, как в первые годы оккупации. В городке жило много американцев. В дни учений сюда собирался весь высший заокеанский и натовский генералитет, на каждом шагу звучала английская речь. В обычные же дни солдаты и офицеры слонялись по городу, просаживали жалованье во многочисленных кабачках, плясали в дискотеках, куда специально для них доставлялись закаленные франкфуртские шлюхи, шатались по улицам, взявшись под руки, горланили песни, не давая никому прохода. Такое чаще всего случалось в дни выдачи жалованья и после больших учений, когда большая часть персонала военной базы Серджент-Ривер получала увольнительные. В такие дни горожане избегали появляться на улицах. И сегодня выдался именно такой день.
        На улицах было много военных. Из кабаков вырывались залпы хохота, гремела музыка. Компании солдат шлялись из пивной в пивную, многие шли уже по второму кругу.
        Джип остановился у последнего дома. За ним начиналось шоссе, упиравшееся в пятиметровый бетонный забор, опутанный колючей проволокой.
        - Не торопись, - сказал Лучо. - Иди спокойно. Пусть думают, что ты идешь на свидание к какому-нибудь солдафону. Мы выедем через пять минут после того, как ты подойдешь к забору.
        - Хорошо, - сказала Бланка и вышла из машины.
        Она шла, как шли первохристиане на арены римских цирков, отбросив все сомнения и не колеблясь. Она сделала выбор и решила до последней секунды не покидать своего Лучо. По бетонному шоссе гулко цокали высокие каблучки ее босоножек. Она шла, отрешенная от всего земного и углубленная в себя. Там, в глубине ее подсознания, звучал чей-то голос, который настойчиво просил, умолял, убеждал ее отказаться от задуманного, подумать о себе, о ребенке, о миллионах детей, которых она обрекает на неминуемую, страшную гибель.
        Неожиданно кто-то схватил ее за руку и притянул к себе.
        Нагло улыбается здоровая красная морда, дыша табаком и перегаром.
        - Хэлло, крошка! - рявкнул сержант Уильям Перри. Он со своим закадычным дружком сержантом Джоном Нагентом возвращался из казино, где за два часа успел просадить двухмесячное жалованье и теперь утешался бутылкой кукурузного виски, прихваченного из салуна «Старый ковбой». Нагент отстал, справлял малую нужду у витрины магазина готового платья г-на Штирлинга.
        - Пустите меня! - закричала Бланка.
        - О, фройляйн говорит по-английски! - засмеялся Перри. - Фройляйн хочет выпить? Битте! - и ткнул ей в губы горлышком бутылки. - Битте, майне кляйне гут мейтхейн Берта!
        После десятого «хайбола» все женщины мира для сержанта становились Бертами.
        - Простите, - прозвучал за его спиной осторожный голос. - У вас не найдется закурить?
        Сержант повернулся и сверху вниз взглянул на коротышку, который едва доставал ему до локтя. И воскликнул:
        - Силы небесные, япошка! Джони! Гляди-ка, здесь откуда-то япошка взялся! У-у-у, ты мой косоглазенький… - Его рука потянулась к лицу Маленького Бернандино. Это были его последние слова. В следующую секунду Бернандино подхватил его тяжело осевшее тело и свалил в кювет. Рядом раздался негромкий хлопок. Друзья-сержанты закончили свои счеты с мирской жизнью.
        В 1945-47 годах у излучины речушки Наухвейзель располагалась мотопехотная дивизия, сержанты которой, жившие весьма обособленно, предпочитали вместо клозета пользоваться утоптанным, обрывистым берегом речки. Позже они уверяли, что понятия не имели, где берет воду для кухни генеральский повар. Над их проделками хохотал весь оккупационный корпус. Речка эта тогда же была прозвана Сержантской. В 1956 году на этом месте было начато строительство ракетной базы. Спустя двадцать лет была проведена ее модернизация, а затем и повторная модернизация с учетом важного стратегического расположения базы. В описываемые дни на территории базы находилось в полной исправности и готовыми к немедленному употреблению полтысячи баллистических ракет с атомными и термоядерными боеголовками, нацеленными на важнейшие оборонные объекты и крупнейшие города Восточной Европы и Советского Союза. Их общий тротиловый эквивалент превышал З миллиарда тонн. Во избежание поражения с земли и воздуха, все они поднимались в термосферу нашей планеты и обрушивались вниз с высоты 150 - 200 километров. На такой высоте их могли подбить только
рентгеновские лазеры с орбитальных пушек. Не желая подхлестывать гонку вооружений, Советский Союз заявил, что не собирается выводить оружие в космос. И не выводил.
        - Иди быстрее! - шепнул Бернандино.
        - Я боюсь, Нарди! - пискнула Бланка и залилась слезами. - Я ужасно боюсь!
        - Я тоже боюсь, - ответил человек, потерявший и имя, и родину. - Я боялся еще в утробе матери, пережившей эту бомбу. Я боялся, когда половина моей родни передохла от рака, и даже теперь, когда знаю, что у меня белокровие и я протяну не больше года - я боюсь! Но чем они лучше меня? Пусть и они подыхают! Иди!
        Джип коротко пибикнул.
        - Иди!
        Через десять с половиной минут Бланка подошла к забору и пошла вдоль него медленно, будто прогуливаясь. Ее объектом была вышка. Ближняя к воротам. Часовой заметил ее и свистнул. Она также ответила свистом, засмеялась и помахала рукой.
        - Эй, ты, - сказал часовой, - проваливай отсюда.
        - Ах, какие мы сердитые! - засмеялась Бланка, останавливаясь в центре круга, высвеченного огромным прожектором. - Не бойся, я тебя не съем!
        - Не положено, - сказал рядовой Томас Робертсон (24 года, холост, в 1985 году окончил университет в городе Оклахома-сити, штат Оклахома, получив степень магистра философии. Пробыв год безработным, завербовался в армию).
        Девушка, стоявшая внизу, ему понравилась. Худенькая, стройная брюнетка, не похожая на дебелых городских красоток. Тем более, они предпочитали пастись в центре.
        - Как тебя зовут? - спросил Томас.
        - Меня? Маргарита. А тебя?
        - Меня - Томас. Томми. - Он улыбнулся. - А та - француженка?
        - А тебе так нравятся француженки?
        - Мне нравишься ты.
        - Тогда слезай ко мне со своего насеста.
        - Не могу, - засмеялся он. - Служба.
        Где-то вдали загудели моторы. Колонна военных автомашин приблизилась к контрольно-пропускному пункту.
        «Новобранцев привезли», - рассеянно отметил Томас.
        - А хочешь, я залезу к тебе? - предложила Бланка.
        - С удовольствием, - ответил часовой. - Только здесь бьет током.
        - Сильно?
        - Пять тысяч вольт.
        - Ого! - с уважением протянула Бланка. - А может, что-нибудь придумаем? А то мне скучно.
        - Завтра с утра. У меня будет увольнительная, и я тебя разыщу. Где ты живешь?
        - В гостинице. Хочешь, я брошу тебе ключ?
        - Давай! - крикнул Томас. - Меня в полночь сменят, я отмечусь - и сразу к тебе. Идет?
        - Идет, - сказала она, нащупав в сумочке мягкую пластиковую грушу, завернутую в промасленную бумагу, и продела палец в кольцо. - Идет! - Она размахнулась и бросила комок в вышку: - Лови! - и упала лицом в черную жижу придорожной канавы.

* * *
        «К черту, - думал Антон, - всех к черту. В отставку. Все равно засмеют. Закавказская сивилла! Бред! Спиритизм. Ясновидение… Так и до столоверчения дойти недолго… «Вы ко вне со всякими вашими колдуньями не суйтесь!» И даже если э т о все же произойдет, все равно в нее никто не поверит. Мало ли что кому снится«… А ты… Ты сам в нее веришь?» - спрашивал он себя.
        И не находил ответа.
        Холодный рассудок, профессиональная выдержка и элементарная логика отметали любые связи с потусторонним миром. Парапсихология и телепатия за годы существования прокормили немало мошенников и дали достаточно пищи для юмористов и фантастов. И сам Антон, на что уж часто соприкасался с тайными сторонами мира сего, но ни разу… Ни разу? Но ведь были же мгновения, когда он поступал противу всякой логики, и оказывалось, что сделал единственно верный ход. Были моменты озарения, какого-то непонятного сверхвидения, когда, в период величайшего напряжения всех душевных сил, его соратники творили буквально чудеса и позже, вспоминая об этом, смущенно разводили руками, не веря себе. Значит все же ч т о-т о б ы л о? Но что?
        Нет, это был не сон. Антон напряженно, до боли в глазах вглядывался в лицо девушки. В нем явственно отражались и боль, к страдание, и страх, и внутренняя борьба… Вот по лицу ее потекли слезы. А до этого она вскрикнула и вся сжалась. Потом же во всем ее облике проступило спокойствие и заиграла какая-то бесшабашная веселость… и вдруг она закричала, дико, отчаянно, страшно, заткнув руками уши. Упала на пол и вжалась в него, будто придавленная тяжелой громоподобной тяжестью взрывной волны.
        Антон бросился к ней, перевернул на спину, плеснул в лицо остывшим чаем, затормошил, бил по щекам, тряс ее, крича:
        - Очнись! Приди в себя, Лала! Открой глаза, слышишь?!..

* * *
        Сознание покидало ее, как сквозь сито, струилось сквозь поры тела, истекало из нейронов, металось в судороге напряженных мышц, стремясь спасти теряющую рассудок Бланку. Та билась в истерике, увидев останки первого убитого ей человека. При виде трепещущей, окровавленной человечьей плоти она закричала, зашлась неумолчным звериным воплем…
        Сильный удар потряс Лалу, как вспышка боли и света. Сознание возвращалось к ней медленными, энергичными рывками, будто заливая память всплесками озарения бытия. Перед ней вновь вырисовался мягкий полумрак родной комнаты. И желтоватый отблеск торшера, и напряженный, трепетный взгляд человека, державшего ее голову на коленях.
        - Они начали… - прошептала Лала. - Ты… понимаешь? Они уже начали!
        - Что начали?
        - Они напали на эту базу. Они сейчас ее захватят!
        - Не думаю, что у них что-нибудь получится, - с сомнением сказал Антон. - База - это не дом, не самолет… Там тысячи солдат. И полсотни бандитов с автоматами против них - не сила.
        - Ты еще не знаешь, что это за люди, - тихо сказала она. - Они хуже, чем безумцы! Они - дьяволы во плоти! Ты должен быть там! Лети к ним! Останови их! Помешай!
        Антон невесело усмехнулся:
        - По-твоему, нам так просто можно летать из страны в страну? Надо получить разрешение, собрать документы…
        Лала поглядела на него с недоумением.
        - Какие документы? Какое разрешение? Разве ты… не резидент?
        Он пожал плечами.
        - Я обычный работник органов.
        Лала резко поднялась:
        - Каких органов? Ведь ты говорил мне, что служишь этим… не марсианам, а другим… га… галактике?
        - Я обычный земной человек, - опустив глаза под ее горящим взглядом, сказал Антон.
        - Почему же ты солгал мне, что прилетел с Луны?
        - Я пошутил. Это была шутка, понимаешь?.. Ты, наверное, слишком начиталась фантастики, и тебе почудилось…
        - Нет, - упрямо сказала она. - Мне ничего не почудилось. Он и а самом деле есть. Он добрый и несчастный. Он летает по всей Земле и защищает нас. Он пробует примирить людей с вещами. Он мог спасти нас. Я звала его! А пришел ты! Уходи!.. Уходи немедленно!.. Внезапно она вскрикнула и прижалась к Антону, дрожа всем телом.
        Антон обернулся.
        Из розетки, укрепленной на противоположной стене, у телевизора, выплыла небольшая белая точка. Сияя, она разрасталась, разбрасывая искры мертвенно-белого пламени, которые, шипя и потрескивая, вроде бенгальских огней, гасли в темноте. Шарик медленно разрастался, приближаясь к ним.
        - Не двигайся! - сказал Антон. - Это сейчас пройдет. Это шаровая молния.
        - Нет, - прошептала Лала. - Это он. Резидент Галактики.

* * *
        На ракетной базе Сержент-Ривер проходили действительную военную службу 2647 нижних чинов, 545 офицеров и 1417 человек обслуживающего персонала. База располагала 126 огневыми точками, двенадцатью батареями ПТУРС, снабженными приборами ночного видения и самонаведения, зенитными ракетными установками и локационными станциями. База могла бы существовать в зоне повышенной радиации и отбивать атаки противника по командам из-под земли. Теоретически она считалась неуязвимой. На ее захват Лучо отводил пятнадцать минут.
        «Миротворцы» справились за тринадцать с половиной.
        После уничтожения вышки и КПП бронемашины ворвались на территорию базы и понеслись, сея вокруг смерть и разрушения. Рикки, Галано и Леконт захватили казарму с батальоном солдат. По их поручению солдаты связали друг другу руки ремнями и сидели смирно, как котята.
        Кармелла и четверо его друзей забросали гранатами домики, где размещался антидиверсионный отряд и отделение «зеленых беретов». Они могли бы этого не делать - все «береты» были пьяны в стельку - обмывали переход на новую базу.
        Дежурный по базе Майкл Холдинг слышал взрыв, который отозвался в его сердце трепетной волной. Грохот автоматных очередей звучал в его голове игривой россыпью кастаньет. Майор Холдинг даже притопнул ногой и поморщился, когда ритм стал сбиваться. Он был страстным меломаном, а после полутора кубиков морфина прелестные зажигательные мелодии слышались ему отовсюду. Именно поэтому он не поднял тревогу и не смог организовать оборону. Несколько крепких оплеух вернули его к действительности. Он встрепенулся и застыл, завороженный холодным немигающим взглядом: человеческих глаз и черного пустого зрачка пистолета «кольт спешиэл». Вначале майор решил, что все это ему просто мерещится, но следующая пощечина оказалась чересчур сильной для галлюцинаций.
        - Что вам угодно? - пролепетал он, вздрогнув от боли.
        - Нам угодно провести маленькую экскурсию по вашему зоосаду, - твердо сказал Лучо. - Нам угодно ознакомиться с главным пультом управления вашими летучими зверюшками. Я убедительно прошу вас быть нашим гидом на этой увлекательной прогулке, вести себя спокойно и не совершать лишних движений.
        И они двинулись вниз по наклонно ведущему коридору, быстро расправляясь с охранниками и открывая двери ключами майора, затем погрузились в лифт и отправились глубоко под землю - туда, где в просторных залах располагались основные системы координации и связи, где час назад началась ночная смена и 147 инженеров и операторов четко и скрупулезно выполняли весь цикл ежедневных работ.
        Только один из охранников успел вступить в бой, молодой Джимми Кармински. Он недавно окончил переподготовку, прошел курсы по борьбе с диверсантами. Первым выстрелом он разнес полчерепа Паскуале, вторым - пробил Лучо бицепс левой руки. Третьего выстрела он произвести не смог, потому что Клод всадил в него половину магазина «узи», прихватив по пути еще четырех человек: полковника Лайнема, двух девушек-операторов и боя, который разносил гамбургеры и кока-колу.
        Он палил, сжавшись в комок, палил не переставая, пока Лучо сильным ударом ноги не вышиб из его рук автомат и, наступив на него, не заорал:
        - Стоять!.. Всем стоять!.. не двигаться!..
        И когда в помещении воцарилась гробовая тишина, настолько глубокая, что казалось, слышна была лихорадочная дробь десятков сердец, Лучо сказал, морщась от мучительной боли в кровоточащей руке:
        - Как вы поняли, шутить мы не намерены. Мы твердо убеждены, что наш мир уже устал балансировать на грани катастрофы. Она либо случится в скором будущем, и тогда человечество, очистившись от скверны, придет в чертоги господни, либо нет - и тогда все мы еще более погрязнем в грехе и безверии. Поэтому мы решили начать и кончить все разом - и навсегда.
        Тихо вскрикнула какая-то женщина. Остальных прошиб холодный пот. Операторы, военные, специалисты по расчету ракетных траекторий, электронщики и связисты, они стояли молча, отрешенно глядя перед собой, внезапно осознав, что минута, к которой они столько лет готовились, отрабатывали все возможные ее варианты, минута, которой они ожидали и которую мечтали всеми силами оттянуть - эта минута наконец наступила.
        Запищал вызов карманной рации. Лучо достал из кармана небольшую плоскую коробочку и нажал кнопку. Далекий голос Бернандино возвестил:
        - Шеф! У нас все в порядке! Арсенал захвачен, казармы горят, вояки драпают. Из города сюда сунулась было бронемашина, но мы ее стукнули ракетой…
        - Как Бланка? - перебил его Лучо.
        - Только что приползла живая и невредимая, только бормочет что-то, не разберешь.
        - Это пройдет, - бросил Лучо и поглядел на часы. Тринадцать с половиной минут! Не зря он столько тренировал своих бойцов. Операция шла, как по маслу.
        Он не знал, что два патрульных вертолета с соседней базы на подходе к Серджент-Ривер растворились в воздухе, что танковое соединение, находившееся на маневрах в соседнем лесочке, превратилось в груду искореженного металла, что арсенал был захвачен только после того, как охранявший его взвод полег, сраженный токами сверхвысокой частоты, льющимися с небес…
        У «Миротворцев» были высокие покровители. Они были заинтересованы в том, чтобы сжечь Землю руками землян. И не прикрывались при этом высокими фразами.
        VI. Быть кем-то
        Огромный огненный шар расширился, заполнив собой уже почти всю комнату. Мебель, стекло, ткани полыхали мягким фосфоресцирующим огнем, языки сине-белого пламени колыхались на люстре и стекали с острых углов, окутывая две прижавшиеся друг к другу человеческие фигуры мерцающим голубоватым нимбом. И в центре этой огненной субстанции бледной тенью обозначилась щуплая, сутуловатая фигурка, состоящая как бы из мельчайших язычков огня.
        Антон выхватил пистолет и взвел курок.
        Тень сделала шаг, другой, протянула руку…
        …Антон почувствовал, как тело его прорезает невыносимая боль. Стальными оковами она сжала конечности, парализовала дыхание, зашлась в мозгу острой вибрацией. Он хотел и не мог кричать, дышать, думать. Лишь непередаваемый ужас пронизал все его существо, когда он остатками сознания осмыслил, что тело его течет, растворяется в потоках холодного огня. Он попытался было нажать курок, но пистолет неожиданно вырвался из руки и завис над ним, изготовленный к выстрелу. Медленно Поползла собачка…
        - Нет! - воскликнула Лала, заслонив собой Антона. - Не смей этого делать! Если ты убьешь его, я тоже умру! Убивай нас обоих!
        Пистолет упал. Тень замедлила движение, задрожала, распадаясь на мельчайшие частицы и вновь собралась.
        - Ты… любишь его? - полуутвердительно произнес резидент.
        - Люблю, - сказала Лала. - Очень люблю.
        - Тогда прощай. И больше никогда не зови меня. Я не приду. Меня не станет.
        - Ты ранен? - прошептала Лала. Сердце ее сжалось.
        - Нет. Убит. - его голос был слаб и равнодушен. - Меня убили. Чем-то здорово стукнули. Чем-то холодным и мерзким. Таким пустым. Тела своего я найти не могу. А брать себе чужое… Все вы ничем не хуже меня. Скорее даже лучше. Сами думайте о своих проблемах. Галактика здесь бессильна. Прощай, - сказал он устало, ц сиянье вновь поблекло, будто кто-то неожиданно притушил яркую люстру. - будьте счастливы…
        - Подожди! - горячо заговорила девушка. - Ты не можешь, не должен вот так, просто взять и уйти! Ведь сейчас начнется война!
        - Знаю, - тихо сказал он. - Не сейчас. Часа через два. Они хотят выручить из тюрьмы друзей. А потом… будь что будет.
        - Ты должен остановить их!..
        - Чем!? - подумав, он покачал головой. - Им помогают разрушители. Они убили меня. Я против них бессилен. И что такое «что-то», вроде меня, против сил земного и небесного Зла? С этим должен бороться к т о-т о, сильный, честный и дружественный! С ними должны бороться все вы, люди Земли! Все до единого! Жизнь - в ваших руках!..
        Сияние погасло, сконцентрировалось, съежилось в крохотный огненный комок, который немного помедлил, подлетел к лицу Лалы, обдав его колючими искорками, и стремительно вынесся в форточку.
        - Что… это было? - спросил Антон, с трудом приходя в себя.
        - Не что, а кто! - сердито поправила его Лала. - Ну, чего ты здесь стоишь? Все слышал? Еще есть два часа. Беги живее, сделай что-нибудь!
        Антон подошел к телефону. Москва не отвечала. Все известные ему телефоны были заняты. Пять минут тому назад собственный корреспондент ЮПИ Майкл Адамсон, перехватив радиопереговоры базы Серджент-Ривер со штаб-квартирой НАТО в Брюсселе, оповестил весь мир, что банда террористов захватила крупнейшую ракетную базу в Европе и начнет войну со всем миром в том случае, если к ним не будут немедленно доставлены восемь их дружков, томящихся в туринской тюрьме за различные преступления. Мир получил отсрочку.
        Отчаявшись дозвониться куда-либо, Антон бросил трубку и, крикнув на прощание «Я скоро вернусь!» - выбежал на улицу.
        Стоя на тротуаре, он поднял голову и увидел женский силуэт в освещенном квадрате окна. Он помахал рукой. Она не ответила.
        На другом конце города магнитофон запечатлен на пленку страстный женский шепот:
        - Амаурина, милая! Спаси его! Спаси нас всех! Ты ведь это можешь! Ты - большая, сильная и добрая! Ты слышишь меня?

* * *
        И вновь между ними произошло полное слияние разумов и душ. И осознала она силу Амаурины и ее слабость. Силой ее наделили давно растворившиеся в прошедших веках Хозяева-амауреты. Но была эта сила рассеяна по клеткам ее существа, которого она подчас и не осознавала. Слабость же ее была в отсутствии контроля над своими ощущениями, действиями. Последнее нападение фьйоргов по сути дела превратило ее в огромное беспомощное животное, способное лишь потреблять положенную дозу калорий, радиации, света. Амаурине требовался кто-то, кто владел бы ею, кто-то, согласившийся пожертвовать своими силами, разумом, чувствами, всем своим естеством для борьбы с силами тьмы.
        Лала напряглась н закусила губу. Пальцы ее с силой, ломая ногти, сжали подоконник, а сознание устремилось вперед стремительной, неудержимой волной.
        И вновь она перешла в то удивительное состояние полубодрствования-полусна, в котором могла перевоплощаться в любые живые существа, жить их жизнью, чувствовать их чувствами, любить их любовью…
        …И улетела, полностью растворилась в неведомых доселе ощущениях, привыкая к новому видению окружающего мира. Сознание ее перешло в качественно новую градацию. Взглядом она вбирала электромагнитное и рентгеновское излучение всех частот, тело, дыша, впитывало потоки космических лучей и нейтрино, которые обогащали его новыми элементами и служили основой для выработки силовых полей. Ими она могла ощущать, отодвинуть или ударить любой объект материального или волнового мира. Двигаться же оба могла в любом направлении и с какой угодно скоростью.
        И двинулась, сметая стальные ворота, кирпичную стену и несколько перегородок, воспарила в вышину над бескрайней выжженной солнцем степью. И устремилась на запад.
        А за полторы тысячи километров от нее, девушка, стоявшая у окна, разжала пальцы, упала на пол и застыла во сне, похожем на смерть…

* * *
        Репортер был улыбчив, предупредителен и в меру нахален. Он пришел один и без оружия, приволок с собой видеокамеру, два чемодана с кабелем и аппаратурой, он предлагал миллионы долларов и впридачу индульгенцию папы римского с отпущением грехов за самый коротенький репортаж. И Лучо дал согласие на первое и последнее интервью в своей жизни.
        Наладив аппаратуру и бросив беглый взгляд в монитор, репортер сказал:
        - Даны и господа! Люди планеты Земля! Телекомпания «Кейбл Ньюс энд Ноуми» начинает репортаж с самой горячей точки земного шара, ракетной базы Серджент-Ривер. Основатель нашей кампании сказал однажды: «Если наступит конец света, то мы сначала снимем репортаж, передадим его, а уж потом выключим камеры и ляжем». Его пророчество сбылось. Сегодня собственный корреспондент Си-Эн-Эн Уиллис Бергер берет интервью у человека, который присвоил себе миссию господа Бога, а возможно, ы Сатаны. Синьор Луиджи Кавальери, а как вы сами считаете, действуете ли вы в духе промысла божьего или по сатанинскому наущению?
        - Думаю, что наш поступок предначертан божественным провидением, - заявил главарь «Миротворцев». - Насколько мне известно, пришествие Мессии было предсказано Святым Писанием, равно как и приход этого… как его…
        - Антихриста… - подсказал корреспондент.
        - Именно. Д после прихода Антихриста должен последовать и конец света.
        - Итак, вы себя считаете Антихристом?
        - Я - сын, человеческий, как и Христос. Мы искупим грехи этого мира всесжигающим пламенем атомного пожара…
        - Вы считаете, что уже пришла пора?
        - А как же? Мир устал балансировать на проволоке неизвестности.
        - Значит, лучше сбросить его в бездну?
        - Не надо драматизировать события, - сказал Лучо, позевывая. - Погибнут сотни миллионов людей. Пусть миллиард, другой, но три-то миллиарда останутся. Зато мир восстанет из руин счищенным и обновленным.
        - Или засоренный радиацией, выжженным и искалеченным?
        - Это, как говорится, издержки производства.
        - А вы не опасаетесь, что какая-нибудь страна ударит первой по вашей базе?
        - Нисколько, - усмехнулся Лучо. - Это база переживет прямое попадание водородной бомбы. Тем более, вы видите этот экран? Если на нем загорится хоть одна точка, значит кто-то запустил ракету, и тогда я немедленно ж нажму вот эту симпатичную красную кнопку.
        - А вы не боитесь личной смерти?
        - Мы к этому готовы. Сейчас же мы идем в великое сражение с мерзким мещанским мирком. Что в нем значат несколько наших жизней?
        - Сражением вы называете безжалостное истребление сотен биллионов невинных людей? Детей, женщин? - уточнил корреспондент.
        - Людей? - пожал плечами Лучо. - Кого вы называете людьми? Стадо кретинов, которые вечерами уписывают сосиски, запивая их пивом, сидя на стадионах или у телевизоров? А сейчас, глядя ваш репортаж, делают в штаны от страха? Нет, истинные люди родятся на пепелище истории. А мы - провозвестники новой расы, которая родится на смену нынешним гнусным и мелочным людишкам, этим вонючим червям, которые копошатся в смрадном дерьме нашей прогнившей…

* * *
        Восемь человек в тюремных робах находились на борту военного транспортного самолета С-141, взлетевшего из туринского аэропорта. Возле каждого из них сидели люди в штатском, похожие на них наружностью и телосложением. Над ними старательно трудились восемь лучших гримеров итальянских кино - и телекомпаний, доводя их сходство с друзьями террористов до идеала. Пока гримеры трудились над их лицами, восемь лучших агентов внимательно знакомились с планами базы Серджент-Ривер и прослушивали окончательные инструкции по умиротворению «миротворцев».
        В это же время с одного из прикарпатских аэродромов стартовал тяжеловесный «Антей» с двумястами парашютистами на борту. Все они вызвались лететь добровольно.
        Наступили удивительные часы, когда разведки противоположных лагерей стали работать в унисон, без опасений раскрывались самые потаенные секреты, противостояние сменилось единой заботой о самом насущном, что было в тот момент, не допустить кровавой и бессмысленной бойни, которую готовили миру безумцы.
        Над городами Земли несмолкаемо выли сирены. Миллионы людей срывались с насиженных мест и отправлялись в неизвестность, в леса, в скалы и иные места, где, хотелось им верить, не настигнет их раскаленное дыхание термоядерного урагана.
        Сотни тысяч других штурмовали здания аэропортов, готовые уплатить миллионы за место в самолете, отправляющемся в Индонезию, на Филиппины, в Центральную Африку и Южную, именно Южную Америку. Большинство горожан схоронилось в бетонных склепах частных и общественных убежищ, но многие, напротив, выходили на улицы, раздавали свое добро и громя и поджигая чужое, устраивали на площадях оргии, предаваясь блуду и пьянству, не стыдясь самых отвратительных проявлений своего человеческого естества, грандиозной вакханалией отмечая приход Великой Неизбежности.
        Но были, и таких было большинство, люди, которые выходили в стихийные манифестации и требовали от своих правительств немедленного и абсолютного разоружения, расформирования армий, выхода изо всех военных блоков.
        Беспрестанно звонили колокола, напоминая людям о том, что пришла пора подумать о Вечности и покорно склониться перед карающей десницей Провидения.
        Церкви и публичные дома были переполнены.

* * *
        Он проиграл.
        Людям свойственно ошибаться. Разведчики тоже люди. Но обычно они ошибаются всего раз в жизни. Остальные учатся на их ошибках.
        Так и наш резидент, увлекшись улаживанием мелких региональных конфликтов, поглощенный неожиданно нахлынувшим чувством, упустил из виду грозную опасность, нависшую над ним… И не только над ним.
        И как он мог предположить, что те, что до селе считались союзниками, добросовестными членами Ассоциации Галактических Цивилизаций, неожиданно окажутся самыми лютыми врагами? Мог ли он представить, что жизнь на Земле неожиданно повиснет на волоске волею мерзких и злобных созданий, не способных ни на дружбу, ни на любовь, ни даже на ненависть. Ибо действиями разрушителей руководила железная машинная логика и собственный несокрушимый «здравый смысл».
        Уникальные самоусовершенствующиеся разрушительные машины были созданы амауретами не во вред кому-либо. В их «золотом веке» не было войн и вражды. И фьйорги они сконструировали только для расчистки безжизненных территорий, погашения лишних солнц и изъятия ненужных планет, недостаточно гармонирующих с их представлениями о Прекрасном. Основной закон существования фьйоргов в те дни гласил: «исчезать (на их языке это означало то же, что «уничтожать») все, на что указывают Хозяева«. Достаточно было только одной из этих загогулин изменить свою форму, превратиться в вытянутую дугу, а затем и в кольцо, как в кольце этом открывалась дверь в антипространство. Мощные, отрицательно заряженные лучи устремлялись на тот или иной объект материального мира и стирали его с лица земли. Правда по логике вещей точно такая же особь в тот же миг воссоздавалась в антимире, но для этого мира она была безвозвратно утеряна. Так что, как видите, даже с ненужными вещами Хозяева-амауреты обращались максимально гуманно. Это их и погубило.
        Фьйорги старательно уничтожали (исчезали) все, на что указывали их хозяева. Это у них здорово получалось. Так, одну планету, сплошь покрытую скалами и горными пиками, они вычистили так, что она стала напоминать гладкую бейсбольную площадку, усеянную лунками-кратерами. Ими мы теперь любуемся в телескопы. Другую - вообще убрали с орбиты, так что астрономы могут лишь гадать о возлюбленном их Фаэтоне. Наконец, когда уже в общем-то и нечему было исчезать, Хозяева могли бы направить фьйоргов друг на друга, но в них взыграл врожденный гуманизм. И у разрушителей сработал «здравый смысл». Они стали разрушать то, что «было создано». Сами посудите, какой же смысл в уничтожении камня, который где-то там сам по себе валяется. Его ломай, не ломай, он камнем и останется, только помельче. Но если камень этот сцеплен с другими камнями образуя стену или дом, то это уже объект «достойный внимания», то бишь разрушения. И стали исчезать с глаз долой дома. дворцы, города, корабли… Потом планеты и солнца… Короче, амауретам пришлось бежать в мир иной, ибо этот, лишившись уймы материи, переброшенной в антипространство,
начал понемногу менять заряд и ка-ак… Давно это было… Почти пятнадцать миллиардов лет тому назад.
        После взрыва фьйорги так и не были приспособлены. Они так и хирели себе помаленьку на отдаленной занюханной планетке, пока к ним не явились другие вещи их бывших Хозяев и, не предложили фьйоргам сотрудничество. Разрушители поняли, что в новом мире они оказались кому-то нужны, и воспряли духом. Для начала они так лихо разрушили одну молодую звезду, что мы сейчас только гадать можем, откуда взялась Крабовидная туманность. Но эта самодеятельность жутко не понравилась другим членам Ассоциации, й фьйорги притихли, унылые и обиженные. Следует сказать, что все эти миллиарды лет фьйорги не просто сидели на месте и уничтожали что попало. У них, допустим, развилась целая философская школа, доказывающая полезность, целесообразность и необходимость Разрушения, как такового. И прежде всего того, что создается само по себе. В частности, жизни.
        В мире, который в идеале представляли себе фьйорги, не было места людям. И не только людям. Вообще ничему биологическому и органическому. Это казалось им просто излишним. И значит ненужным. Следовательно, подлежащим исчезновению. Но и жизнь, сама но себе не была их главным врагом. Категории дружбы и вражды были для фьйоргов слишком абстрактными, все на свете они рассматривали лишь с точки зрения целесообразности по отношению к Главной Задаче. Этой великой и грандиозной целью было подготовить и осуществить новый Большой Взрыв, который окончательно и бесповоротно разрушит нашу Вселенную. И для осуществления этой цели маленькие живучие, предприимчивые создания, которые называли себя людьми, были просто необходимы. При желании они могли бы изобрести такое, что и не снилось ни ларгам, ни уиркам, ни тем более фьйоргам. Не зри же только за последние сто лет человечество создало столько совершеннейших средств для уничтожения себе подобных! Однако для осуществления этой великой Задачи требовалось вначале заполучить планету, пусть полусожженную и разоренную, в свои руки. Явиться этакими благодетелями,
покровителями, можно даже сказать, «ми - ротворцами». Необходимо было вывести Солнечную Систему из-под контроля уирков и ларгов, а для этого требовалось доказать несостоятельность этих цивилизаций в решении земных проблем. Ядерная война была бы хорошим тому подтверждением. И планы, внушенные некоторым заокеанским стратегам, уже готовы были принести свои плоды. И тут им стал мешать резидент.
        Его они терпели лишь до той поры, пока не пришло время решительных действий. Улучив момент, они расправились с ним так же быстро и бесцеремонно, как имели обыкновение производить все свои операции.
        Кажется, вот только что сидел он на лавочке, уставясь пустым взглядом куда-то в угол - и вдруг: и его и половину лавочки будто корова языком слизнула. И лишь бабка Настя, увидев это, перекрестилась и, покликав внучку Галочку, припустила рысцой от дурного места. Да смурной Гришка почесал в затылке и забубнил свое: был, был и нету… Участковый, вызванный тетей Клавой, даже протокол составлять отказался. Но квартиру, на всякий случай осмотрел и опечатал.
        - Герою нашему здорово повезло, что в момент исчезновения своего тела он находился в одной из вещественных своих ипостасей, имея питание от одной из многочисленных транстипизационных точек, которые им были заблаговременно разбросаны по планете для скорейших и необходимейших перевоплощений.
        И, странно, мгновение назад был он существом, наделенным невероятной властью над вещами, предметами, приборами, машинами - и вдруг… Удар… взрыв, вспышка… и он превратился лишь в сгусток энергии, в сочетание полей, в Нечто, очень близкое к Великому Ничто…
        На очень короткое время он сумел войти в проносившуюся мимо шаровую молнию. Однажды он уже входил в это состояние и относительно быстро и легко научился регулировать его, был способен перемещаться на дальние расстояния без особенных усилий. Шаровая молния концентрировала в себе колоссальное количество энергии, ибо видимой своей частью принадлежала к этому измерению, а невидимой - к иному, где и черпала неистощимый поток частиц, в нашем мире превращавшийся в световое излучение.
        И он бежал, съежившись в крошечный комок электронов. Бежал, едва не лишившись рассудка от страха. И почти обзумел от горя, не найдя собственного тела, а еще больше страдал он, увидев Лалу в объятиях чужого человека. И помчался на верную гибель, еще издали ощущая непередаваемый, смертный холод, который как куполом была покрыта база. Шел пятый час утра.
        - Смотри! - воскликнул Ферди. - Фонарик!
        - Какой еще, к чертям, фонарик? - всполошился Уиндоу, скидывая с плеча винтовку М-16, с которой он не расставался со времен Вьетнама.
        - Да погоди ты, она же сама летит… Это молния…
        - Стреляй, дурак!..
        Загремели очереди. Клайв Уиндоу был прекрасным снайпером, что подтверждали связки человеческих ушей, которые он имел обыкновение отрезать у своих жертв.
        Одна из пуль вонзилась в центр сплетение силовых полей… и прогремел взрыв огромной силы, который резидент готовился произвести в подземном бункере.
        Лишь слабый лучик гравитонов лихорадочно метнулся в сторону и застыл в оболочке старого резинового мяча, сиротливо лежавшего в канаве.
        Его дряхлое поблекшее тело, измочаленное миллионами пинков, обильно политое дождями и и умытое росами, было не самым лучшие обиталищем для усталой, измученной души. Но быть мячом было все же чуть поспокойнее, чем трепетной, готовой ежесекундно взорваться молнией. Мяч вздрогнул. Повел впалыми боками и вдруг с тоской и ужасом осознал, что это - его последнее обличье. И что никогда он уже не сможет переродиться и воплотиться во что-то иное, либо подать о себе весточку кому бы то ни было. И что для человека, который стал вещью, самый закономерный финал - навек застыть в старом, никчемном, изношенном и негодном предмете. Каким он, в общем-то, когда-то и был…

* * *
        Фьйорг-4 патрулировал над базой Серджент-Рьвер вместе с Фьйоргами-6, 7, 10, 12. Остальные члены Фьйорады разбрелись по окрестностям, частью замаскировавшись, частью перейдя в состояние оптической непроницаемости. Фьйорада получила приказ Сообщества и готовилась в точности выполнить его. Координирующий Совет Ассоциации и не подозревал, что в те минуты творилось на обезумевшей от ужаса планете, которую могло спасти только чудо.
        «Странные существа, - размышлял Фьйорг-4. - Почему они не начинают?»
        В случае необходимости он мог бы начать и сам. Фьйорада давно разобралась в примитивных электронных системах управления ракетами и при желании могла бы отдать приказ на пульт. Но фьйорги были по-своему, по-машинному честны. Они старательно «не вмешивались» в человеческие дела. И не позволяли «вмешиваться» другим. Люди должны были поставить свою цивилизацию на край гибели. И ничье вмешательство здесь не требовалось.
        Неожиданно Фьйорг-4 услышал призыв к сбору. Кто-то посторонний и достаточно сильный собирался вмешиваться в тщательно спланированную ими игру. Это не могла быть тяжелая, разрисованная грязно-бурыми разводьями, летающая машина, но на всякий случай Фьйорг снес ей правое крыло, и она натужно загудев и задымившись, понеслась к горизонту. Из раскрытых люков посыпались белые комки, которые стали разворачиваться в просторные белые купола. С ними Фьйорг-4 связываться уже не стал, ибо призыв собраться стал уж чересчур тревожным, и даже паническим. Вместе со всеми остальными своими сородичами Фьйорг-4 стремительно подтянулся в стратосферу, где четко и слаженно все они соединились в единый организм, конгломерат колоссальной мощи и дьявольской хитрости - Фьйораду.
        Фьйорг-4 послушно занял свое место в Центре Согласия. Вокруг него сцепились плоскостями другие фьйорги, соединив свои разрозненные мыслительные способности в один интеллект, а тела свои в одно тело, удивительно похожее на огромного черного паука со многочисленными, причудливо изогнутыми конечностями. Издали заметив приближающегося врага, защитницу своих бывших врагов и Хозяев, Фьйорада изготовилась к решительной схватке.

* * *
        - Что они там болтают? - усталым голосом спросил Лучо. Лицо его приобрело землистый оттенок. От бессонной ночи и большой потери крови он едва держался на ногах.
        - Передают послание папы римского, - негромко ответила Бланка, отведя оцепенелый взгляд от экрана. - Он выступает в соборе Святого Павла. А его многие не слушают. Куда-то бегут… Смешные люди. Разве можно бежать от судьбы?
        - Думаете, этот день был предначертан свыше? - осведомился репортер, протягивая ей микрофон.
        - Не сомневаюсь. Мы - лишь покорное орудие в руках господа нашего. Судите сами, если бы господь не захотел покарать нечестивых людей, зачем бы он давал в их руки такое мощное оружие?
        - Оружие создано руками людей, - заметил репортер. - И не совсем здравомыслящих. Вы знаете, Я верю, истинно верю, истинно верю, что если сейчас вы прекратите все это, если выйдете отсюда с пустыми руками и честно скажете, что все это была только шутка, просто розыгрыш, что вы хотели показать миру бездну, в которую он готов был скатиться - люди поймут и простят вас…
        - Мы проливали кровь не для развлечения! - отрезал Лучо. - И нам не нужно ничьего прощения. Мы их прощаем, а уж их дело простить нас или… Что такое? - он напряженно вгляделся в экран наружного обзора. - Правее камеру! Что там?
        - Привезли наших ребят! - передал Бернандино.
        - Стоять! - заорал Лучо. - Передай им, чтобы все стояли на местах, у автобуса. Черт, плохо видно! Высвети их прожектором. Там все наши?
        - Все, - ответил Бернандино. - Я вижу Каспара, Линдера, вон Клампер в своей дурацкой кепочке… кроме них только шофер и два типа в штатском.
        - Передай им, пускай наши медленно идут вперед с поднятыми руками, а остальные садятся в автобус и уматывают.
        Агенты пошли медленно, не особенно надеясь на грим и ожидая мгновения, когда можно будет выхватить из под халатов пистолеты и… Неожиданно Бланка бросила взгляд пронзительно завизжала:
        - Летят! Смотрите!.. Летят!..
        С неба, как снег, на головы террористов посыпались парашютисты, на лету паля из автоматов, опускаясь на крыши ангаров, они мгновенно освобождались от строп и осыпали террористов морем огня.
        Неуловимым движением репортер извлек из рукоятки телекамеры небольшой блестящий баллончик и швырнул его в собравшихся у экрана террористов, а сам бросился в угол, зажимая рот и нос полой пиджака, чтобы не вдохнуть ни частицы желтоватого газа, сочащегося из рифленых стенок баллончика. Коротко громыхнувшая очередь из «узи» избавила его от дальнейшего беспокойства о своей здоровье…
        … Как ни странно, позже выяснилось, что этот человек не числился в штате Си-Эн-Эн. Не работал он также и ни в одной из многочисленных радио - и телекомпаний, не сотрудничал с информационными агентствами. По документам он проходил как обычный, средней руки коммивояжер, представитель оптово-розничной фирмы, из тех, что едва появившись на горизонте делового мира, быстро и незаметно исчезают. И репортаж его, за который любая телекомпания отвалила бы миллионы, так никогда и никуда не был передан. Хотите верьте, хотите нет, но этот репортер жил в одном дворе с резидентом. Они учились в одной школе. И терпеть друг друга не могли. И частенько один из будущих резидентов лупил другого портфелем и заливисто свистел ему вслед, приговаривая: «Ты у меня еще дождешься, лопух очкастый!..» А тот улепетывал, глотая слезы и строя в мечтах сладостные планы мести. О, как он мечтал стать грозным и великим, всемогущим властителем предметов и машин, суровым и справедливым…
        Нервно-паралитический газ действовал быстро, почти мгновенно. Спустя несколько секунд все террористы, собравшиеся на главном пульте управления ракетами, лежали вповалку, хрипели, задыхались, содрогаясь в мучительных конвульсиях. Но главарь их, Луиджи Кавальери (он же Кавалер, он же Лучо, он же Маскино) нашел в себе силы доползти до панели управления и из последних сил вдавить в нее толстую красную кнопку.
        Земля содрогнулась. Окутанные облаками белоснежного пара, грозные серебристые чудовища сначала медленно, потом все быстрее и быстрее устремились вверх по направляющим шахт.

* * *
        Встретившись в 224 километрах над Землей, Фьйорада и Амаурина не стали тратить времени на маневрирование. Фьйорада первой ударила пучком антиматерии. Амаурина увернулась и ответила ударов лазерного луча высокой интенсивности. По случайности луч совпал с новым ударом, который в тот момент производил Фьйорг-8.
        Противоположные заряды соприкоснулись. Фьйорга-8 смело ослепительной вспышкой. Фьйорада была ранена, но еще жизнеспособна. Молнией понеслась она к земле, но Амаурина последовала за ней, разя беспощадными бросками искривляющих полей. В этих полях потоки антиматерии были бессильны и, ослепленная яростью, Фьйорада двинулась на таран, швыряясь испепеляющими все на своем пути потоками квантов.
        Амаурина закружилась вокруг нее с околосветовой скоростью, мешая сориентироваться, и ее новые удары развалили на куски Фьйорг-1 и З.
        Стремителен и беспощаден был их бой. Отчаянно сопротивлялась Фьйорада - уродливый черный паук с беспомощно вихляющимися загогулинами щупалец. И вокруг него вилась ослепительная, сверкающая сфера, беспрестанно атакуя противника ударами нейтринных пушек.
        Последний удар пришелся на Центр Согласия.
        Цепь фьйоргов разорвалась и они беспорядочно закружились вокруг разбитого кольца. Тут Амаурина позволила себе расслабиться, сбросить напряжение защитных силовых полей и… поздно, слишком поздно заметила все более и более расширяющееся отверстие в теле издыхающего «паука», отверстие, в котором зияла глубокая тьма. И во тьму эту, как водоворотом в гигантскую воронку, втягивало ее хищное дыхание антипространства. Единственное, что она знала о нем, было то, что оттуда не возвращаются. Ни фьйорги, ни амаурины.

* * *
        Той же вселенской воронкой засосало в неведомый мир и один стратегический истребитель-бомбардировщик, спутник связи, пролетавший мимо метеорит и… ракеты с ядерными боеголовками, которые в это мгновение взмыли над потрясенным миром, взмыли, чтобы испепелить все разумное, живое, доброе на нашей с вами планете. И исчезли. Навсегда.
        И совершив это, единственное за миллиарды лет доброе дело, Ловушка фьйоргов развалилась на части и канула во тьму так же решительно и бесповоротно, как вы, дорогой читатель, захлопнете последнюю страницу моей повести.
        С чем нас с вами я и поздравляю.

* * *
        От Автора
        Повесть моя почти закончена. В ней не хватает лишь одной, последней главы. В ней я собирался рассказать о великом братстве всех стран и народов, к которому пришла наша планета после пережитого потрясения, о невиданных достижениях человечества в наступающем тысячелетии, поженить влюбленных, освободить невинных, сурово покарать всех наших внешних и внутренних недругов и свести человечество с дружелюбно настроенными представителями иных миров… А потом я подумал, что если не произойдет того, самого страшного, что давит на всех нас ежеминутной тревогой, тогда от чего я великодушно освободит человечество… то рано или поздно любимые найдут друг друга, и мир обретет счастье, а планета - уверенность и покой. И земляне будут жить и радоваться жизни, и Луна будет дарить им безмятежный сон, а утреннее Солнце - пробуждение и радость.
        И ни один из них не вспомнит при этом о человеке, которого немного претенциозно мы величали «резидентом галактики».
        Его больше нет с нами.
        Понимаете?
        Его - нет.
        И нет сейчас на белом свете никого, кто хлопотал бы за нас с вами, водил бы нас за ручку и вытирал бы наши сопливые носы, а тем более уберегал бы нас от самих себе.
        Должность резидента, скажу вам по секрету, по настоящее время вакантная. Занять ее может любой из вас, каждый, кто чувствует в себе достаточно воли, энергии, мужества, любви к людям и ненависти ко всему, что мешает им жить.
        Давайте попробуем!
        Нафталан - Баку.
1986 - 1987 гг.
        notes
        Сноски
        1
        Ограбление с целью получения выкупа (англ.).
        2
        diferro - железный (итал.).

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к