Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Мичурин Артём : " Песни Мертвых Соловьев " - читать онлайн

Сохранить .
Песни мертвых соловьев Артем Мичурин
        Еда и патроны #3 После короткой, но убийственной глобальной ядерной войны 2012 года прошло больше сорока лет. Арзамас-16 отстроили заново. В 2053 году он уже представлял собой средней руки город с несколькими предприятиями и почти дармовой рабочей силой. И если за неделю необременительной работы рядовой лац, то есть обычный здоровый человек, получал двадцать монет, то мутант мог рассчитывать лишь на десять. Но даже эти десять монет он получал, вкалывая в гипсовой шахте с утра до ночи, чтобы через пять лет превратиться в дряхлую, полуслепую развалину. Мутант по прозвищу Коллекционер, а для недругов просто Кол, не желал становиться развалиной, да и в гипсовой шахте горбатиться не входило в его намерения. Кол предпочитал зарабатывать иным способом - охотиться за головами, коллекционируя не только
«заказы», но и порой самих заказчиков. И все бы ничего, если бы на охотника не находились свои охотники, таинственные неуловимые монстры, обитающие в радиоактивных руинах…
        Артем Мичурин
        Песни мертвых соловьев
        В ярко освещенной ртутными лампами комнате находились два человека. Их синие халаты резко контрастировали с ослепительной белизной кафеля и холодной серостью полированной стали. Только одна деталь выделялась здесь еще резче - багровая лужа под вскрытой черепной коробкой трехгодовалого ребенка.
        - Так нельзя, Алексей Павлович, - качал головой человек, нервно шагая туда-сюда вдоль стены. - Так… неправильно.
        - Подойди, - ответил второй. - Давай-давай. Смотри. Видишь? - Палец с выбеленной постоянными дезинфекциями кожей ткнулся в оголенный мозг, вызвав судорожную тряску пристегнутых ремнями конечностей подопытного. - Это патология. И она развивается. У одних в меньшей степени, у других - в большей. Но вся партия повреждена. Ты понимаешь? Вся!
        - А как же результаты, показатели? Мы так долго этого добивались! Давайте подождем хотя бы год. Ведь вы не знаете наверняка.
        - Знаю. Ждать нечего. Со временем проблема только усугубится. Образцы бесперспективны. К моменту достижения репродуктивного возраста они станут либо
«овощами», либо неуправляемыми психопатами. Как ни прискорбно, но это факт.
        - И что же теперь будет?
        - От них придется избавиться. А мы, Евгений, - пожилой человек в очках вытер руку о полотенце и положил ее на плечо своему ассистенту, - продолжим работать. Одна неудача - еще не конец.
        Самосвал остановился возле полузатопленной канавы. Водитель с пассажиром вылезли из кабины и принялись отвязывать укрывающий кузов брезент.
        - Черт, ну и вонища. На хрена эту возню затеяли? Есть же печь.
        - Хочешь, чтобы над базой черная копоть столбом стояла? Тоже мне, барышня кисейная. Развязывай живее.
        Водитель вернулся в кабину, и гидроцилиндры зашипели, поднимая кузов.
        Заросшая ряской вода вспенилась от сыплющихся в нее тел.
        - Твою мать, - пассажир уперся кулаками в бока, глядя на поднявшийся из болотца островок. - Перебор.
        - Не поместились, что ли? - высунулся из кабины водитель.
        - Да. Нужно было в два захода сыпать.
        - Хреново.
        - И чего ты на меня уставился? Даже не думай. Я туда не полезу. Охота порядок наводить - бери лопату и херачь сам.
        - Ты как со старшим по званию разговариваешь? - в шутку возмутился водитель.
        - Можешь на меня рапорт подать, - со всей серьезностью ответил пассажир. - Но я этим заниматься не буду.
        - Ладно, хрен с ним. Пусть падальщики разберутся. Да и жара… Через пару дней осядет. Залезай, возвращаемся.
        Июнь две тысячи пятьдесят первого года был жарким. К полудню солнце пропекало землю так, что у ее поверхности играл воздушный муар, превращающий линию горизонта в размытую полосу склейки синего неба с желтовато-зеленой заокской равниной.
        Утратившая былую сочность пыльная трава шуршала под сапогами и, распрямляясь, цепляла полы длинного плаща из тонкой, песочного цвета кожи. Укрывающая голову путника широкополая шляпа роняла тень на обветренное лицо, плечи и грудь, перетянутую по диагонали ружейным ремнем. Солнечные отсветы, в такт шагу, бежали по вороненым стволам ИЖ-43 и гасли, вспыхнув на дульных срезах яркими искрами.
        От изнуряющей духоты спасала только стремительно пустеющая фляга с подсоленной водой да редкие порывы ветра. Но в последние полчаса и ветер перестал быть союзником. Вместо желанной свежести он приносил только смрад гниющего мяса, набирающий силу с каждой минутой.
        - Господи боже, - путник замедлил ход, приближаясь к источнику зловония.
        Над поверхностью скопившейся в канаве мутной воды поднималась гора детских тел. На всех были мешковатые длинные рубахи с короткими рукавами, когда-то белые. Кожа под палящим солнцем уже подернулась трупной чернотой. Закатившиеся глаза полуприкрыты. Из ртов вывалились распухшие языки.
        Путник сделал еще несколько шагов к чудовищной находке и остановился, присматриваясь.
        В куче мертвых тел появилось движение.
        Крыса, соблазнившаяся ароматом падали, не поленилась одолеть водную преграду и теперь, довольная, сидела на трупах, грызя детскую руку.
        Но путника заинтересовало другое - пальцы на руке шевелились.
        Глава 1
        Ты задавался когда-нибудь вопросом - что ждет тебя после смерти? Наверняка задавался. Каждый хочет знать. А еще каждый хочет попасть в рай. Туда, где молочные реки текут меж кисельных берегов и юные девы готовы исполнить любой твой каприз, стоит лишь пожелать. Я обязательно буду там. Слишком самонадеянно? Вовсе нет. Никакой самонадеянности, только логика. Ведь после смерти, как пить дать, что-то должно измениться. Иначе какой смысл? А учитывая тот факт, что я родился и вырос в аду… Кроме как в рай, деваться мне больше некуда.
        Своих родителей я не знаю. Да и насчет собственного возраста не уверен. Валет рассказывал, что мне было года три, когда он меня подобрал. Может, и так, а может, выживший из ума старый хрен опять напутал с перепоя. Теперь уже не спросишь. Странное дело - никогда не любил этого говнюка, хоть он и был единственным взрослым, рядом с которым я мог не опасаться за свою жизнь, единственным, кто обо мне заботился. Но, сколько себя помню, я всегда знал - мы разные. И дело здесь не в том, что у меня желтые глаза, светящиеся в темноте, будто у собаки, и позволяющие видеть ночью не намного хуже, чем при свете солнца, а Валету спятившая от радиации мать-природа подарила лишь бесполезный отросток в виде недоразвитой третьей руки под правой лопаткой. Я никогда не испытывал к своему благодетелю сыновних чувств. Он был для меня просто наставником, знающим свое дело вором и аферистом, бравшим под крыло малолеток, которые могли быть ему полезны. Нас таких набралось четверо.
        Память - странная штука. Совсем не помню первые два года в старом доме. Хотя Валет говорил, что я был смышленым, даже слишком смышленым для своего возраста. Только обрывки: колючий соломенный матрас в углу; забавный, похожий на конскую голову рисунок древесных волокон на закопченном дощатом потолке; пустырь рядом, с полусгнившей, черной от мазута цистерной, ее запах… Зато отлично помню переезд на новое место.
        В те времена Арзамас еще не успел стать главным пристанищем отверженных, а проще говоря - выгребной ямой человечества. Нас было меньше половины. Основная масса будущих граждан этой клоаки обитала севернее, в хаотичном скоплении сросшихся воедино поселков, которое они именовали городом. Город Триэн. Красиво. Звучит как гитарный аккорд, мягко, тягуче. А в действительности это всего лишь три буквы «Н» - Новый Нижний Новгород. Оглушительно громкое имя для столь жалкого убожества. Из-за близости к своему мертвому прародителю там заметно фонило даже спустя полвека с окончания Сорокаминутной войны. Зато ни один лац[Нормальный (мордовск.).
        в Триэн носа не совал. Долгое время он оставался единственным крупным поселением, в котором мутанты были полноправными хозяевами. Вплоть до исхода на юг.
        В пятьдесят третьем же Арзамас представлял собой средней руки город с несколькими кое-как держащимися на плаву предприятиями и почти дармовой рабочей силой. Его население делилось примерно так: один процент - хозяева, десять процентов - хозяйская охрана, двадцать процентов - квалифицированная обслуга, еще двадцать пять - торгаши, ремесленники, ростовщики и прочая мелкая шваль из лацев. Остальные - мы, мутанты, низшее сословие, нелюди. Терпели нас, руководствуясь исключительно соображениями экономии. Если только что поднявшийся из канавы и не успевший стереть с рожи лошадиное дерьмо лац просил за неделю необременительной работы двадцать монет, то любой мутант довольствовался десятью, исполняя роль гужевого скота или вкалывая на гипсовой шахте, а зачастую и то и другое одновременно. Тружеников кайла отправляли в забой практически сразу, как только взрывники сматывали шнур. Работали в две смены, грузили породу в телеги, поднимали наверх, потом возвращались взрывники, и все повторялось. Отводить целую ночь для вентиляции шахты считалось «нецелесообразным». Поэтому срок службы одного забойщика обычно
не превышал пяти лет, отмахав которые он превращался в дряхлую полуслепую развалину с загипсованными легкими. Но у большинства не было и такой работы.
        Шальная ракета, ухнувшая в трех километрах от границ довоенного Арзамаса, помогла весьма четко обозначить административно-территориальное деление города. Не пострадавший от ударной волны юго-восток превратился в Чистый район, свободный от мутантов. А разрушенный процентов на восемьдесят северо-запад «щедрые» власти любезно отдали нам. В народе эта часть города обрела имя «Поле». От Чистого района Поле, согласно всем правилам мелиорации, отделялось Межой, пересекающей город с юго-запада на северо-восток по улицам Луначарского, Калинина, Красный Путь, Казанской и проспекту Ленина. Чем ближе жилье располагалось к Меже, тем дороже оно стоило, а плотность застройки возрастала кратно. В обратную же сторону Поле, чем дальше, тем больше, соответствовало собственному имени. Лично я никогда не понимал такой тяги батраков к хозяевам. Тем не менее близость к Чистому району считалась у подавляющего большинства полевых обитателей неотъемлемой составляющей успеха. Хотя плюсов от такого соседства было немного: стреляли реже, трупы с улиц убирались оперативнее, единственная на весь город пожарная команда могла
проявить милосердие и помочь с тушением, да и то лишь первым двум рядам, так как за Межу огнеборцы не совались ни при каких обстоятельствах.
        Кроме необоснованно завышенных цен на землю местным обывателям приходилось отбашлять еще и немалую мзду двум хозяйничающим в районе бандам. Граница их владений проходила с юга на север по улицам Жуковского, Медицинской и Зеленой. Западная банда именовалась «Частниками», потому как контролировала территорию, до войны застроенную частным сектором. А члены восточной группировки именовали себя
«Потерянными». Этимология сего названия мне, как наверняка и им самим, неизвестна, смысл его давно потерян… Хотя, возможно, здесь он и кроется. Под Потерянными находилось огромное количество железнодорожного добра, раскиданного вдоль восточного пути, идущего на Сергач, а также большой примыкающий к проспекту Ленина участок, застроенный многоэтажками. Вот туда-то мы и двинули. Но отнюдь не ради престижа. Находящаяся рядом со старым домом Яма, ранее известная как Смирновский пруд, окончательно загадилась. То ли грунтовые воды размыли могильник токсичных отходов и принесли всю эту дрянь нам на порог, то ли еще что, но жить рядом с Ямой стало невозможно. Привычный доносящийся от нее смрад нечистот естественного происхождения сменился едкой химической вонью, вблизи до того ядреной, что носоглотка горела, будто денатуратом поперхнулся.
        Скопленных Валетом денег хватило на закуток в цоколе рухнувшего многоподъездного дома. Предыдущий хозяин, судя по запаху, отдал богу душу с неделю назад, а вынесен был максимум позавчера, так что на первых порах наша гоп-компания сильно скучала по старому дому. Все покойницкое барахло, на которое никто так и не соблазнился, было оперативно утилизировано, а помещение окурено. Но спать первую ночь все равно пришлось на улице. Только когда трупная вонь улеглась, мы смогли оценить все прелести нового жилища.
        Основным и несомненным его преимуществом против нашей старой хибары, помимо удаленности от Ямы, была основательность. Бетон и кирпичная кладка метровой толщины создавали уют сами по себе. Такие мелочи, как постоянный холод даже летом, вечный полумрак и частенько наведывающиеся крысы, на этом фоне совершенно не беспокоили. Справедливо рассудив, что негоже в бункере прикрываться фанерой, деньги, оставшиеся после расчета с Потерянными, Валет истратил на установку подъемного металлического щита, закрывающего единственное окно, и новой двери - предмета особой гордости. Толстенная окованная железом дура была настолько тяжела, что одних только петель для ее поддержки оказалось недостаточно, и снизу конструкция опиралась на пару небольших колес, ездящих по продолбленной в бетоне дугообразной колее. На уровне метр семьдесят от пола дверь имела смотровую щель с надежно фиксирующейся заслонкой, а в полуметре ниже - круглое отверстие, аккурат под два ствола двенадцатого калибра, скрытое снаружи обшивкой из плотной ткани. Учитывая, что Валет все активнее приторговывал наркотой, а среди страждущих нередко
встречались личности, ведущие себя неадекватно, эти меры предосторожности были отнюдь не лишними. Однако, нужно отдать ему должное, к своему товару наш благодетель не притрагивался. Предпочитал чужой, с более высокой степенью очистки. Наверное, если б не эта маленькая слабость, Валет смог бы достичь гораздо большего в жизни. Как ни крути, а мужик он не глупый. Да что там, скажем прямо - умный был дядька. Я по малолетству много домов в Арзамасе посетил, без приглашения, разумеется, и меня всегда удивляла одна деталь - полное отсутствие печатной продукции на обносимой территории, притом что дома были далеко не из последних. В нашей же полуподвальной хибаре, где и присесть-то особо не найдешь куда, почетное место возле оружейного шкафа занимал огромный деревянный ящик, почти доверху наполненный этим добром. Не меньше центнера книг, газет и журналов. Многие из них, конечно, были изрядно потрепаны, некоторые и вовсе утратили читабельный вид, изъеденные крысами, отсыревшие, но кое-что сохранилось. Валет называл этот ящик
«Машина времени». Достанет, бывало, газету из кипы, взглянет на дату и скажет:
«Ага. Билет в две тысячи одиннадцатый. Посмотрим - посмотрим». Он мог часами сидеть над этим ворохом бумаг, перечитывая по сотому разу новостные колонки, статьи, телевизионные программы, разглядывая фотографии. Будто надеялся, что вот сейчас поднимет взгляд от типографских строчек и обнаружит перед собою другой мир, точно такой, как на бумаге, со всеми его чудесами, изобилием и комфортом. Я не раз заставал Валета спящим, с газетой в руках и блаженной улыбкой на лице, но сам его страсти не разделял. Меня больше тянуло к книгам. Что могли дать пустые заметки полувековой давности? Ни хрена. Книги же несли в себе гораздо более полезную информацию. Не Толстой с Гаррисоном, конечно же. Мне была интересна литература иного рода. Благо в нашей библиотеке имелось аж семь толстенных справочников, из которых я питал особую привязанность к трем: два тома за авторством некоего Бейкера У. с очаровательно сухим названием «Взрывные явления. Оценка и последствия»; энциклопедия «Ножи» Фейри, от которой не мог оторваться целые сутки, пока Валет не вырвал ее из обессилевших от голода рук; и, конечно же, «Большой
анатомический атлас» под редакцией академика Воробьева. С последним фолиантом я крепко подружился. Названия суставов, костей, сухожилий, внутренних органов, мышц, вен и артерий удивительно легко впитывались чистым еще мозгом, словно губкой. Я глотал страницу за страницей, пожирал глазами рисунки освобожденных от кожи тел в самых невероятных разрезах и ракурсах. Учитывая, что на момент знакомства с академиком Воробьевым мне было около шести лет, выглядел сей факт несколько странно. И это смущало окружающих. Еще больше их смущал пристальный взгляд, когда после изучения очередной главы я пытался разглядеть на шее спящего товарища пульсацию наружной яремной вены. А уж о попытках что-либо прощупать и говорить не стоит. Сейчас я это понимаю, а тогда недовольство домочадцев вызывало искреннее удивление. «Неужели, - думал я, - читать всякую хрень про звездолеты и пиратов интереснее, чем это?!» Да еще в столь «преклонном» возрасте. Ведь Крикуну с Репой было уже по восемь, а Фара так и вообще считался взрослым мужиком о девяти годах.
        Уживаться под одной крышей - для четырех пацанов разных возрастов и характеров дело непростое, но у нас получалось. По крайней мере, до поножовщины ни разу не доходило. Во многом благодаря Фаре. Не по годам физически развитый и спокойный, как бульдозер, он был неизменным гарантом порядка на вверенной территории, когда Валет отсутствовал, а случалось такое регулярно и подолгу. Прозвище свое Фара получил за незрячий левый глаз, полностью белый, с недоразвитым крохотным зрачком. Своими шестипалыми ручищами малолетний мордоворот легко растаскивал буянов и выписывал зуботычины в профилактических целях. Иногда и мне перепадало, если не успевал увернуться. Поначалу Фаре удавалось пускать в цель две затрещины из десяти. Каждодневная практика вскоре помогла мне свести процент попаданий к нулю. На реакцию я никогда не жаловался. Чаще всего разнимать приходилось Репу с Крикуном. Будучи одного возраста, эти двое постоянно собачились, пытаясь оспорить или отстоять лидерство в своей весовой категории. Репа был пониже ростом, поплотнее и обладал черепом странной формы, очень напоминающим одноименный корнеплод.
Лоб у него выпирал наружу и, казалось, располагался не только спереди, но по всему периметру головы. Сверху же черепушка была приплюснута и этим, несомненно, провоцировала рослого сухощавого товарища треснуть по ней кулаком при любом удобном случае. Сей акт вандализма обычно сопровождался злобным шипением Репы и резким, похожим на карканье возгласом Крикуна, обозначающим искреннюю радость. У парня наблюдались серьезные проблемы с носоглоткой и голосовыми связками, из-за чего каждое произносимое им слово превращалось в набор скрежетов и вскриков. Никто, кроме домашних, этого «собачьего» языка не понимал, да и мы не всегда догадывались с первого раза. Только Репа овладел им в совершенстве, до такой степени, что мог на лету переводить с человеческого на «собачий» даже трехэтажный мат, чем и занимался постоянно, огребая в ответ кулаком по плоской башке.
        Несмотря на все имеющиеся трения, работала наша команда слаженно. Впрочем, иначе и быть не могло. Слаженность являлась условием не только успешного функционирования, но и физического выживания. А потому все распри и обиды на время вылазки оставались дома. Серьезные дела обстряпывались обычно раз в две-три недели. Этому предшествовал длительный этап подготовки: слежка за хозяином выбранной хаты; выяснение распорядка его дня, по минутам; тщательнейший осмотр будущего места операции; проработка плана действий. Все по-взрослому, никаких импровизаций, никакого «авось». Наводку обычно давал Валет. Но иногда мы и сами выбирали кандидатов, если удавалось подслушать неосторожный разговор или подсмотреть характерные признаки чрезмерного материального благополучия. С уворованного и впоследствии реализованного через знакомых барыг добра нам причиталась доля. Справедливой ее назвать было тяжело, но, с другой стороны, Валет предоставлял нам кров, еду и какую-никакую видимость безопасности. Так что мы не жаловались, радостно совали в карман горсть «маслят» или пару-тройку «пятерок» и бежали в лавку на Парковой
за булками. Черт, мать его дери, какие там были булки! Горячие, сдобные, с румяной хрустящей корочкой. Я до сих пор помню их запах. Это запах счастья. Одна такая булка стоила как обед из трех блюд в не самой грязной забегаловке. Сейчас я дал бы в двадцать раз больше, но их не пекут. И лавки той уже нет. И улица Парковая окончательно растаяла в хаотичной застройке…
        Время в перерывах между основной работой мы посвящали работе второстепенной - облегчали упившихся в хлам посетителей многочисленных кабаков. У крыльца злачного места, дабы не вызывать лишних подозрений, крутился обычно кто-то один. Чаще всего - я, как самый зрячий и, так уж сложилось, реже всех ошибающийся насчет перспективности клиента. Выбор был велик, и пасти всякую шушеру означало зря потратить вечер. Местные кабаки всегда славились крепостью пойла и забористостью дури. Ходили туда в основном компаниями, а выходили по одному. Точнее, выкатывались под увесистые пинки прекрасно тренированных вышибал. Страдальцы, не нашедшие понимания у работников злачной индустрии, делились на два подвида и отличались один от другого характерным поведением. Первые - порожняк - имели привычку жалобно скулить и проситься назад, обещая принести деньги утром, предлагали в качестве оплаты свое вшивое шмотье, пытались апеллировать к чувству сострадания. Эти нас не интересовали. Вторые - дебоширы - пересчитав ступени и не успев еще толком подняться на четвереньки, тут же вспыхивали праведным гневом, молотили воздух
непослушными руками, кляли обидчиков, грозили скорой расправой и, наконец, истратив последние силы, отправлялись прочь от гнезда порока. Ну а мы шли следом. Дальнейший план действий сводился к тому, чтобы сопроводить клиента до ближайшего темного закоулка, в коих недостатка не наблюдалось, повалить, если он еще на ногах, хорошенько врезать по башке и снять с бесчувственного тела все, что снимается. Задача по нейтрализации клиентского опорно-двигательного аппарата была жестко закреплена за Фарой, имевшим для этой цели обмотанный тряпками молоток. Такая трогательная забота о сохранности чужого черепа меня всегда веселила. Фара же на все подъебки отвечал, что делает это не из доброты, а для маскировки звука. Разумеется, столь гнилая отмазка не канала ни под каким соусом, и наш старший анестезиолог быстро приобрел титул безнадежного гуманиста. Прослыть святым при жизни ему мешала только природная необузданная сила, которую не всегда удавалось контролировать. Поэтому, как минимум, трижды обмотанный тряпками боек молотка вминал-таки хрупкие, ослабленные нездоровым образом жизни кости черепа в мозг.
«Несчастные случаи» очень расстраивали Фару, до такой степени, что он мог минут на двадцать уйти в себя, размышляя над содеянным.
        Улов, конечно, не шел ни в какое сравнение с тем, что приносили наши экскурсии по зажиточным домам Арзамаса, но пьяный гоп-стоп был куда безопаснее, а охотничий азарт подогревал молодую кровь до приятной, не обжигающей температуры.
        Хотя в плане трофеев встречались и исключения. Так, однажды на совершенно непримечательном теле, которому по рангу был положен сточенный тесак и пара монет за подкладкой драной куртки, обнаружилась кобура с самым что ни на есть фабричным довоенным «ПММ» и два полных двенадцатизарядных магазина к нему. После того как мы вдоволь нащелкались затвором и напримеряли кобуру всеми известными способами, было вынесено решение - Валету находку не сдавать, а вместо этого спрятать ее в надежном месте, вдруг пригодится. Заговор раскрылся тем же утром. Разглядев смазку на жадных ручонках, Валет снял ремень, и лиловые следы от его пряжки долго красовались у всех четверых в самых неожиданных местах.
        Разумеется, не мы одни готовы были облегчить непосильную ношу культурно отдыхающих. К моменту переселения в район многоэтажек Комсомольского бульвара там уже хозяйничали две малолетние шайки, окучивающие забулдыг посменно, и терять значительную часть трудовых доходов из-за вновь прибывших им совершенно не улыбалось, что они первое время и пытались донести до нашего сознания весьма недвусмысленно. Однако несколько сломанных ребер, выбитых зубов и колото-резаные раны филейных частей быстро убедили наших оппонентов в целесообразности мирного переговорного процесса, по результатам которого нам на откуп были отданы четверг и - несомненный дипломатический успех - суббота.
        В общем, жизнь на новом месте со временем наладилась, села в колею и ни шатко ни валко потащилась дальше. Пока однажды…
        Это была осень пятьдесят шестого года. Дождливая, слякотная. Мы нарыли информацию о ценном товаре, разгруженном совсем недавно в лавке на Овражной. Партия сигарет с фильтром, настоящих, хороший табак в тонкой бумаге, два тюка. Источник был надежный. Но действовать следовало незамедлительно, товар предназначался не для розничной продажи и, по слухам, ожидал скорой отправки в Муром.
        Валет уже неделю как махнул в Сергач, улаживать расклеившиеся дела со своими поставщиками, и вернуться должен был не раньше чем через три дня. Ждать его означало упустить весомый куш, шанс на который выпадает не так часто. Мы решили действовать. Кое-как прощупали лавку, проследили за хозяином и той же ночью, уверившись в собственных силах, пошли на дело.
        Овражная улица располагалась на краю тихого, когда-то дачного района, где и сейчас большую часть времени царили покой да благодать. Питейных заведений там не было, контингент, как на подбор, из приличных. Сколь-либо оживленных мест наблюдалось всего два: свиноферма, дававшая работу большей части здешних обитателей, и та самая лавка, в которой товара ценнее гречневой крупы сроду не водилось.
        С замком черного хода пришлось повозиться чуть дольше обычного, но ловким пальцам Крикуна особых проблем его механизм не доставил. Дверь распахивалась наружу. Предварительно смазав петли, мы приоткрыли ее до небольшого зазора, через который была хорошо видна стальная леска, тянущаяся в глубь помещения. На противоположном конце такой лесочки чаще всего располагался дробовик с УСМ куркового типа, реже - кустарный ПП. При первом открытии двери, когда хозяин выходил из дома, осуществлялся взвод. При втором открытии - спуск. Хитрая система тяг и грузов, прилаженная к самострелу, называлась «паутинкой». Такая охранная система была весьма популярна среди обывателей, радеющих за личное имущество, даже несмотря на несколько смертей, вызванных забывчивостью. С боевого дежурства «паутинка» снималась секретной тягой, но можно было обойтись и кусачками. Главное - помнить о том, что спуск осуществляется не только при натяжении лески, но и при ее ослаблении. Посему обрезанный конец следовало надежно зафиксировать, пока самострел не будет обезврежен. Проделать это в одиночку - задача не из легких, но вчетвером -
элементарно. К тому же наличие взведенной «паутинки» являлось верным признаком того, что хозяин отсутствует, а дробовик или тем более ПП сами по себе были неплохими трофеями. Со временем популярность этого чуда техники сошла на нет. Плохую службу ему сослужили множащиеся самоубийства по неосторожности и рассказы потерпевших, оканчивающиеся примерно так: «И ты ж подумай, ни хера больше, суки, не взяли, а дрободан мой любимый, что в самостреле приладил, унесли!»
        Внутри было тихо и темно. Хотя темнота - понятие относительное. Для меня она выражается в легкой размытости картины мира, чьи цвета поблекли, а тени сгладились. Осознание того, что для остальных темнота граничит со слепотой, далось нелегко. Зато сколько потом было радости, когда я ночью наблюдал за домочадцами и оставался невидим. Правда, получалось не всегда. Чувство темноты, умение оценивать ее степень, пришло позже. Со временем я выяснил, что там, где мне видны не все детали, другие видят лишь контуры, а там, где лишь контуры вижу я, другие абсолютно слепы.
        Мы, оставив Репу на стреме, прошли в лавку. С самострелом решили повременить. Быстренько обшмонали прилавок, напихали в карманы сахара и двинулись к подсобке. Как говорят в таких случаях, ничто не предвещало…
        - А ну на пол, бля!!! Суки! Перестреляю к херам!
        Никогда не страдал излишней впечатлительностью, но в тот раз едва не обосрался. Даже видя все вокруг, не сразу сообразил, куда бежать. А уж мои подслеповатые коллеги и вовсе растерялись. Фара, охнув, ломанулся в стену. Крикун шарахнулся назад, споткнулся о ящики и грохнулся на жопу. Что происходило дальше в наполненной бешеными воплями лавке, я уже не застал, летел сломя голову прочь, не разбирая дороги, шлепая по слякотному месиву. Остановился только возле двери нашего дома-бункера. Мне открыл Репа, мокрый и запыхавшийся. Через минуту подоспел Фара. А Крикуна все не было. Не появился он и через час, и через два. Ждать становилось все тяжелее. Отсутствие товарища тяготило. Но еще больше тяготило всех опасение, что Крикун расколется и сдаст подельников, что неминуемо обернулось бы крупными неприятностями. Мы вскрыли лабаз на территории Потерянных. По всем понятиям данный инцидент проходил как крысятничество.

«Не гадь, где спишь», - говорил Валет. Сам он нарушал этот принцип только в особых случаях, когда риск оправдывался величиной куша, и к делам таким подходил с удвоенной осторожностью. Мы же затратили на разработку полтора дня, сунулись неподготовленными, засветились, потеряли Крикуна… Даже если это не дойдет до Потерянных, страшно было подумать, что с нами сделает Валет, когда вернется.
        Стук в дверь раздался под утро. Я подтащил табурет, взгромоздился на него и ухватил задвижку. Фара сунул в бойницу стволы обреза. Мы переглянулись, ни слова не говоря, кивнули друг другу, и я чуть приоткрыл смотровую щель.
        - Кто там?
        Ответа не последовало. Через крохотный проем виден был только пустой предбанник.
        - Кто, спрашиваю?
        Опять тишина.
        - Чего надо? - подал голос Фара, стараясь придать ему басовитости. - Товара нет. Через три дня приходи.
        Внизу, за дверью, послышались стоны и постукивание.
        - Крикун? - боязливо спросил подошедший Репа.
        В ответ раздалось неразборчивое бормотание на «собачьем».
        - Черт. Крикун! Открывайте скорее!
        - Нет, подожди, - преградил ему дорогу Фара. - А вдруг он за собой хвост притащил?
        - Угу, - поддержал я. - Откроем дверь, запереться в случае чего уже не успеем. Пусть в окно лезет. Взрослый там следом не протиснется.
        - Вы совсем охренели?! Он же не доползет! Пусти! - выкрикнул Репа, пытаясь прорваться к засову.
        - В окно, - невозмутимо повторил Фара.
        - Уроды! - Репа, поняв бесплодность дальнейших пререканий, подошел к двери и, отшвырнув обрез, заговорил в бойницу: - Крикун, слышишь меня? Сможешь вернуться наружу и подползти к окну? Мы поднимем щит.
        С противоположной стороны раздались слабые вскрики, чередующиеся хрипом, и удаляющееся шарканье.
        - Довольны? - Репа посмотрел на нас, как на последнее говно. - А если он не доползет? Если сдохнет там?!
        Это был новый для меня вопрос. А действительно, что будет, если Крикун сдохнет? Из талантов он обладал только ловкостью пальцев, позволяющей вскрывать замки любой сложности. Но здесь я смог бы его заменить. Не слишком замороченные механизмы давались мне легко, а с замороченными разобраться - дело практики. Что еще? Нужны ли четыре пары рук, чтобы комфортно подломить хату? Нет. Трех вполне достаточно. К тому же Крикун, видимо, даже если выживет, долго еще не сможет быть полезен. Да и засветился он наверняка отчетливее остальных. По всему выходило, что в сложившейся ситуации потеря Крикуна была нам только на руку.
        - Доползет, - ответил я и, спрыгнув с табуретки, направился к окну.
        Минуты через две в щит постучали.
        Репа с Фарой предусмотрительно отошли в дальний конец комнаты, поближе к чулану. Я, прикинув, что, если на пол упадет граната, успею прыгнуть за книжный ящик, опустил рычаг.
        Но на пол упал Крикун. Весь в грязи, с разбитой головой, он даже не пытался встать, скорчился в позе зародыша и жалобно поскуливал.
        Первым к страдальцу подскочил Репа.
        - Крикун, дружище, ты как? - тормошил он его за плечо, но в ответ раздавалось лишь мычание. - Где болит? Ну?
        Подоспевший Фара оттолкнул Репу и перевернул сжавшегося в комок Крикуна на спину. Тогда стало понятно, «где болит». Правый рукав у того был скручен в узел чуть ниже локтя и насквозь пропитался кровью.
        - Мать твою. Ему руку отрубили, - Фара сидел над Крикуном и тупо смотрел, как с набухшей культи по полу растекается красная лужа.
        Репа, вытаращив глаза, стоял рядом без движения.
        Мне бы тоже последовать их примеру да предаться созерцанию, наблюдая уход боевого товарища в мир иной, но вместо этого я взял со стола полотенце, обмотал, как жгутом, осиротевшее плечо Крикуна, сунул между ними первое, что подвернулось под руку - валяющийся на полу обрез - и закрутил, после чего, неожиданно для самого себя, приказал Фаре зафиксировать обрез на плече, чтобы жгут не ослаблялся, а Репе велел прижечь рану. Закончив с распоряжениями, подломил кочергой хлипкий замок оружейного шкафа, достал оттуда «ПММ» и вышел.
        Не знаю, что меня подвигло на это. Особой злости я не испытывал. Судьба Крикуна тоже не слишком меня беспокоила. Но отчего-то я был абсолютно, на сто процентов уверен в необходимости такого шага.
        Черный ход лавки все еще оставался не заперт. Внутри слышался шум, будто кто-то двигает мебель. Я пошел на звук и, свернув в сторону подсобки, увидел… цель. Это был хозяин лабаза - упитанный, рослый мужик с густой бородою на добродушном мясистом лице. Он, кряхтя, толкал вдоль стены шкаф.
        Секунд пять ушло у меня на то, чтобы перебороть себя. Очень хотелось окликнуть суку, посмотреть ему в глаза, насладиться моментом, а уж потом… Но было только
«потом». С трех метров я не промахнулся. Толстяк дернул головой, словно получил затрещину, и повалился на пол.
        Не сдвинутый до конца шкаф наполовину скрывал дверь. То, что я за ней увидел, многое расставило по своим местам. Хозяин лавки не прочь был перекусить человечиной. В подвале, куда эта дверь вела, находился ледник с «провиантом». Определить, сколько несчастных нашли там последний приют, представлялось затруднительным. Разделанные туши, руки, ноги и головы были аккуратно развешаны по крюкам, как на рынке. В двух ваннах со льдом хранился переложенный бумагой ливер. В центре стояла колода для рубки мяса. На стене, в строгом порядке от меньшего к большему, висели ножи, тесаки, пилы и топоры.
        А вот чего в лавке не нашлось, так это сигарет. Видимо, наш «благопристойный» торговец сам распространял слухи о ценном товаре с намерением заманить очередную закуску.
        Поддавшись секундному порыву, я снял одну из ножовок и, прихватив стоявшее в углу ведро, поднялся наверх.
        Глава 2
        Крикун моего презента не оценил. Наверное, слишком сильны еще были воспоминания об откромсанной руке, а простреленная голова, взирающая со дна ведра добрыми сытыми глазами, навевала тоску. Новоиспеченный инвалид ревел, не затыкаясь. Как нам удалось выяснить из сбивчивых разъяснений, он лишился клешни, пребывая в бессознательном состоянии после того, как огреб прикладом по лбу. Рассечение вышло глубокое, и крови было хоть отбавляй. Неудивительно, что барыга-людоед посчитал Крикуна готовым к употреблению. Но тот вовремя оклемался и сдриснул, воспользовавшись усыпленной бдительностью гурмана. Черепушка оказалась крепкой, благодаря чему сотрясенные, недополучающие кислорода, но все же целые мозги сообразили, как выбраться из склепа-холодильника, и даже подсказали незадачливому хозяину, что хорошо бы найти и прихватить с собой потерянную конечность. На каких гениев медицины Крикун при этом рассчитывал, сказать сложно, однако конечность принес. Правда, чужую, левую, и сильно пострадавшую от обморожения. А тут и я явился с головой… Словом, еще одна чужая часть тела радости ему не добавила.
        Зато Валет вопреки ожиданиям смог оценить красоту жеста. Нет, конечно, первым делом он схватил черенок от лопаты и гонял им всю честную братию из угла в угол. Досталось в том числе и Крикуну. Но придя в себя и рассмотрев начавший уже пованивать трофей, наш опекун немного смягчился.
        Следующим утром Валет отвел меня на пустырь.
        - Держи, - сунул он мне «АПБ» и поставил на камень жестяную кружку. - Ну, давай.
        Стрелял я до того лишь дважды. Первое знакомство с огнестрелом произошло рано и не слишком удачно. Баловались с отбитой в драке поджигой. На пятом выстреле казенную часть этого убогого изделия разорвало, и мне только чудом удалось избежать серьезных увечий. Из брови и скулы вытащили семь осколков. С тех пор тягу к пострелушкам не питал, за что вытерпел немало насмешек от соседских пацанов, пока не научился как следует пользоваться ножом. Полученный четыре дня назад опыт стрельбы стал вторым. И вот теперь я стоял в десяти метрах от мишени, вертя в руках громадный «АПБ», и думал, как бы не расстроить Валета. Потому что расстроенный Валет был импульсивен, а рядом валялась доска с гвоздями. Но в тот раз мне повезло, со второго выстрела кружка упала замертво, пробитая навылет. С тех пор тренировки стали регулярными. Патронов Валет не жалел, и оплеух тоже. За две недели я вполне сносно освоил «АПБ», «Кедр» и даже гордость моего наставника -
«СВ-99». Да и ножом, как выяснилось, старый нарик владеть не разучился. Для пущего эффекта Валет даже раскошелился на свежего жмура, отвалив местному могильщику - как сейчас помню - аж восемь монет. Учитывая мой тогдашний рост, тренировался я в основном по «нижнему этажу»: связки голеностопа и коленей, пах, бедренные артерии, брюшина, печень. К вечеру второго дня низ нашего «манекена» стал похож на драную тряпку. Тогда я приступил ко второму ярусу: легкие, связки локтевых и плечевых суставов, сердце, шея. Валет учил бить точно и быстро. Не кромсать абы как, но наносить удары в строгой последовательности: шокировать, сковать, убить. Сам он делал это, казалось, на чистых рефлексах. Медленная, чтобы я смог понять, серия из трех-четырех тычков и порезов на реальной скорости сливалась в едва уловимое движение рук, занимающее чуть больше секунды. Сталь клинка летела по рубленой траектории, оставляя вскрытую плоть в местах кратких остановок: пах - колено - печень, легкое - локоть - горло, шея - локоть - сердце. Тяжелее всего мне давались удары в грудную клетку. Нож то и дело утыкался в ребра, не желая
проникать внутрь. Зато отлично выходила связка пах - колено - подключичная артерия. Протыкать будто специально предназначенную для этого мякоть между ключицей и трапециевидной мышцей оказалось легче, чем резать неподатливое горло. Валет остался доволен техникой исполнения и даже не ворчал, раз за разом помогая истерзанному трупу бухаться на колени.
        Столь пристальное внимание Валета к моей скромной персоне, разумеется, не осталось незамеченным домашними. Фаре и Репе плохо удавалось скрывать недовольство, продиктованное ревностью. Даже едва вышедший из стабильно полуобморочного состояния Крикун начал косо поглядывать, натаскивая меня вечерами по указанию Валета на сложные замки в домашних условиях. Оно и неудивительно. В то время как все занимались делом, я, забросив разбой, стрелял по кухонной утвари да тыкал ножом покойников.
        Месяц моего обучения непонятно чему вылился в баснословную по меркам Арзамаса сумму, которую Валет однажды вечером не преминул мне озвучить вместе со способом отработки.
        - Бордель на Трудовой знаешь? - начал он без лишних вступлений.
        - Угу, - кивнул я.
        - Хозяина видел когда-нибудь?
        - Нет.
        - Его зовут Хашим - жирный упырь килограмм под сто пятьдесят, с плоской узкоглазой рожей. Из норы своей почти не вылезает. Очень любит пацанят твоего возраста.
        - Чего?!
        - Ты мне тут не чевокай, а слушай и помалкивай, если не спрашивают! Значит так, завтра пойдешь к нему и оприходуешь суку. Сделать это нужно аккуратно. У дверей кабинета, на втором этаже, стоит охрана. Тебя обшмонают при входе, но внутрь, к Хашиму, они не сунутся, если все тихо будет. Это, - Валет протянул мне нож с толстым, но узким десятисантиметровым лезвием, небольшой гардой и короткой обмотанной шнуром рукоятью, в кожаных ножнах с двумя ремешками, - закрепишь на левом плече, там никогда не ищут. Маловат, конечно, но больше нельзя. До сердца таким через сало не достанешь. Горло, яремная, подключичная - тоже не вариант, все жиром заплыло. Попасть можно, но не с твоей квалификацией. Остается единственный путь - через глаз. На дне глазницы есть отверстие, достаточно широкое, чтобы клинок прошел через него в мозг. Да ты и сам знаешь. Короче, у тебя только одна попытка. Промажешь - конец. Ну, все, иди, тренируйся.
        Закончив с наставлениями, Валет уселся в кресло, вытянул из ящика наугад газету и приступил к чтению, а я остался стоять столбом, уронив челюсть на грудь и крутя в руках орудие предстоящего убийства.
        Весь следующий день прошел в тренировках, как мне и завещал мудрейший учитель. Бить ножом в лицо оказалось несколько сложнее, чем я себе представлял. Но с этим иррациональным предрассудком я справился быстро. Через пять часов оттачивания навыка клинок заходил в череп как по маслу. Правда, справедливости ради нужно отметить, что и отверстия слегка разработались. Бить я старался из разных положений, не рассчитывая на удачу, а тревожные мысли о злодейских намерениях Хашима в отношении моего юного тела помогали тренироваться усерднее.
        Вечером пришел Валет. Сорвал с веревки полотенце и обмотал им левую кисть. Я успел заметить две полукруглые раны у него на ладони, сильно напоминающие следы зубов. Мелких зубов в узкой челюсти.
        - Собирайся, - приказал он, стоя ко мне спиной.
        Я накинул куртку и обулся.
        - Что говорить, знаешь?
        - Соображу.
        - Сообразишь, - кивнул Валет и, затянув повязку, обернулся: - Сутенера, который тебя якобы послал, зовут Паша Кучадел. Запомнил?
        - Да.
        - Подойди. Дай-ка посмотрю. Угу-угу. Руки подними. Выше. Нормально. Вынуть пробовал?
        Я оттянул ворот куртки влево и без особых усилий извлек нож.
        - Молодец. Капюшон накинь. Смотри в пол, глазами не зыркай. Из хаты ничего не выноси. Как дело сделаешь, выжди минут пять. А там спокойно, без спешки… Понял?
        - Да.
        Валет посмотрел на меня еще немного, открыл дверь и махнул рукой «на выход».
        Бордель располагался на территории Частников. Пилить до него было весьма прилично, что вкупе с неприветливым отношением местных пацанских шобл к чужакам грозило обернуться проблемами еще до начала основных событий. Но благодаря счастливому стечению обстоятельств к крыльцу «Загнанной лошади» я подошел целым и невредимым.
        У входа под вывеской с изображением взмыленной, сверкающей тугим крупом кобылы, стоял внушительных габаритов вышибала, с хрустом разминающий кулаки.
        - Куда? - громадная лапа, щелкнув суставами, плотно обхватила мой череп.
        - К господину Хашиму, - пискнул я.
        - Проходи.
        Мало кто верит, но до девяти лет я ни разу не посещал бордель. О предназначении сего заведения мне, конечно, было известно, однако внутренний мир этого пристанища порока до того момента оставался для меня загадкой. Первое, что удивило, - запахи. Знакомые с детства мотивы спиртного, табака и дури дополнялись здесь новыми, волнующими нотками духов, пудр и ароматических масел. Проходящие мимо жрицы любви оставляли за собой сладкий, щекочущий ноздри шлейф. Пышное убранство холла, с обилием зеркал, бахромы и электрического света, усиливало ощущение иной реальности, в которую я провалился, шагнув через порог этого благословенного места из темного серого дерьма, где приходилось выживать день за днем. Эффект был настолько сильным, что мысль о задании поначалу совершенно вылетела из головы. А может, это конопляный дым слишком густо пропитал воздух.
        Из ступора меня вывела неожиданно появившаяся прямо перед глазами грудь. Точнее, две груди. Довольно симпатичные. Они качнулись и уставились мне в лицо розовыми сосками.
        - Какой хорошенький, - сказали груди, озорно хихикнув. - Ты что тут делаешь, карапуз?
        - Карапуз? - повторил я недоуменно, шокированный такой наглостью. - А в еб…? - но вовремя спохватился: - Я к господину Хашиму.
        - А-а, - печально вздохнули груди. - Бедняжка, - невесть откуда появилась рука с красивыми длинными пальцами и ласково потрепала меня по щеке. - Вот, держи, - прямо перед носом материализовался яркий фантик, а груди, еще раз вздохнув, поплыли дальше.

«Какие клевые», - подумал я, засунув в рот оказавшуюся внутри фантика карамельку, сладкую, как все здесь.
        Потоптавшись немного в холле, ноги вывели к широкой изгибающейся лестнице наверх. Коридор второго этажа заканчивался двустворчатой дверью с парой дюжих охранников по сторонам, к которой меж обшитых темным деревом стен вела алая ковровая дорожка, отороченная золотистой бахромой. Медленно выветривающийся из головы дурман норовил трансформировать все это в цветастый, раскачивающийся подвесной мост, идти по которому, сохраняя равновесие, было весьма затруднительно.
        - Чего надо? - ненавязчиво поинтересовался двухметровый «шкаф», когда я доковылял-таки на расстояние пинка.
        - Мне к господину Хашиму.
        - Опаздываешь.
        Я еще больше потупил и без того совестливый взгляд, обдумывая про себя следующую фразу. На ум приходило что-то вроде этого: «Да ну? А что ж ты тут до сих пор стоишь и не отсасываешь боссу?» Наверное, скажи я так, ничего бы страшного и не случилось. Инстинктивная попытка типичного быка выебнуться хоть перед кем-нибудь подавилась бы бессильным рычанием, только и всего. Но язык вымолвил лишь:
        - Простите.
        - Хм, - «шкаф» довольно ощерился, растроганный столь почтительным отношением, и опустился на корточки. - Ближе подойди. Руки поднял. Повернись. Чисто.
        - Босс, - второй охранник поднес к губам трубку, снятую с висящего на стене черного телефона, - к вам посетитель. Да. Понял.
        Одна из украшенных резьбой створок двери открылась, и я шагнул внутрь.
        Роскошь холла померкла на фоне убранства «норы жирного упыря». Громадная комната, квадратов на сорок, утопала в зеленой парче и темном, красноватом дереве, из которого здесь было все, от застеленного пестрым ковром паркета до изящной резной мебели в количестве, не сразу поддающемся пересчету: серванты и диваны, кушетки и пуфики, столы, стулья, кресла и совсем уж диковинные предметы, о названии и назначении которых я мог только догадываться. Обилие бронзы и хрусталя заставляло глаза принимать неестественно округлую форму, а звериные шкуры и внушительная коллекция холодного оружия на лишенных окон стенах окончательно повергали в эстетический шок. Общее великолепие портил только серый суконный коврик у двери с вышитой черным надписью «В обуви не входить».
        Первым делом, пользуясь отсутствием свидетелей, я отстегнул ножны и сунул их в место поудобнее - за пояс. Последовав совету, оставил ботинки при входе и шагнул на ковер. Нога тут же утонула в длинном наимягчайшем ворсе. Да, что ни говори, а роскошь - дело хорошее. Так вот прикоснешься и чувствуешь себя человеком. Жаль, редко удается.
        Нарезав пару кругов по комнате, я остановился возле гобелена с изображением множества людей в пестрых халатах и остроконечных шлемах. Часть из них держали длинные пики с насаженными головами, другие замерли с кривыми саблями, занесенными над пленниками, стоящими на коленях. Тут же лежали и уже обезглавленные тела. Яркая цветовая палитра гобелена и довольные физиономии одетых в халаты усачей подводили к мысли, что здесь изображен праздник. Картинка мне понравилась. На ней было множество мелких деталей, которые хотелось рассмотреть поподробнее, но от этого расслабляющего процесса меня отвлек раздавшийся за спиной голос.
        - Пьешь? - спросил он, низкий и слегка хрипловатый.
        - Э-э, - я обернулся, безрезультатно ища его источник, - нет, спасибо.
        - Ну, тогда один выпью.
        Из-за скрывающей вход в соседнее помещение тяжелой парчовой занавеси появился хозяин притона. Ошибиться было невозможно, ибо вел он себя в высшей степени по-хозяйски, да и выглядел соответствующе: шлепанцы на босу ногу, просторные шаровары невообразимой расцветки, такой же халат, кое-как держащийся запахнутым благодаря болтающемуся под объемистым брюхом пояску, и широкий стакан в руке, до половины заполненный янтарной жидкостью. На вид Хашиму было около полтинника. Крупные залысины в собранной хвостом шевелюре и дряблая, заплывшая жиром рожа с тройным подбородком красноречиво свидетельствовали о безвозвратно прошедшей, но бурной молодости. От левой брови старого ловеласа, причудливо изгибаясь через скулу и резко в сторону, рассекая промежуток между носом и губами, проходил шрам, заканчивающийся на правой щеке. Поврежденные нервы, видимо, срослись кривовато, и верхняя губа при разговоре поднималась, обнажая золотые зубы.
        - Нравится? - кивнул он на гобелен.
        - Да, - честно признался я.
        - Здесь изображена победа армии Салах ад-Дина Юсуфа, сына Айюба, над поругателями веры, которые звали себя крестоносцами, в битве при Хаттине. Это было девять веков назад, - Хашим усмехнулся и отхлебнул из стакана. - А ты в какого бога веришь?
        - Не знаю, - пожал я плечами.
        - Как так? У всех есть свой бог. Кому Иисус, кому Аллах, кому деньги, власть, известность… Каждый молится своим идолам. У тебя какой?
        - М-м… Деньги.
        Хашим фыркнул и заржал, стряхивая ладонью с халата расплескавшееся пойло.
        - Святая простота. Скольких войн можно было бы избежать, имей люди смелость признаться в том же. Все мы - дети одной церкви, - он сунул левую руку в карман халата и, вынув ее сжатой в кулак, шагнул мне навстречу. - Держи, - на раскрывшейся ладони блеснула пригоршня монет. - И пошел вон. Я сегодня не в настроении.
        К такому повороту событий Валет меня не готовил. Пришлось в срочном порядке осваивать искусство импровизации.
        - Э-э… - замямлил я, не решаясь принять вознаграждение. - Так не годится.
        - Что? - Хашим округлил глаза.
        - Если вернусь, не отработав, хозяин побьет.
        - Ты чего несешь, сопляк? Бери, - он схватил мою правую руку и насыпал серебро в ладонь. - А теперь катись отсюда.
        - Господин Хашим, - не оставлял я попыток, суча ногами и трепыхаясь, ухваченный за шиворот, - мне нужно вам кое-что сказать. Пожалуйста.
        - Ну, - движение к двери остановилось, Хашим встряхнул меня и повернул лицом к себе. - Говори живее, что хотел.
        - Я… я… - мысли сбились в кучу, закипающая от адреналина кровь пульсировала в ушах. - Я. Ваш. Сын, - вымолвил наконец окостеневший от напряжения язык.
        - Чего?!
        - Сын, сын, - повторил я, словно это было заклинание, способное остановить время и дающее возможность перевести дух.
        - Ты, пацан, в своем уме? - Хашим сделал шаг назад и внимательно ко мне присмотрелся. - Кто тебе сказал такую чушь?
        - Мама, - ответил я, не раздумывая.
        - Да какая, к хуям, мама?!
        - Босс, у вас все нормально? - донесся из-за чуть приоткрытой двери голос охранника.
        - Пшел вон!
        - Слушаюсь.
        - Сколько тебе лет? Кто мать? - вернулся Хашим к прерванному разговору.
        - Мне девять лет. Маму звали Жанной.
        - Жанной, - повторил Хашим задумчиво. - Черт. По именам-то я их не очень… Кликуху знаешь?
        Я отрицательно покачал головой и вздохнул.
        - Вроде была у меня какая-то Жанна. Девять лет, говоришь? Н-да… Она живая еще?
        - Умерла, - шмыгнул я носом. - Месяц назад, от лихорадки.
        - Вот, блядь, всегда так, - хлопнул себя Хашим по ляжке. - Чуть что, ответственного не найти. Ну-ка, - он ухватил меня за подбородок и присмотрелся, насупившись. - Что-то не похож ты ни хуя. Хотя…
        - Мама говорила, вы - добрый человек, - попытался я сделать максимально проникновенный взгляд. - Она хотела, чтобы я вырос таким же умным, чтобы далеко пошел.
        - Правда? - Губы «отца» скривились в подобие улыбки. - Что она еще говорила?
        - Мама не часто об этом рассказывала, только перед смертью. Плакала все время. Жалела, что не сказала раньше. Думаю, она любила вас.
        - Хм, - Хашим развернулся и, качая головой, прошел к бару, чтобы наполнить опустевший стакан. - А знаешь, - начал он, звеня бутылками, - у меня ведь пять дочерей. Ну, насколько известно. Прямо проклятье какое-то, сука за сукой. Видеть их не могу. Работа, она, как ни крути, накладывает отпечаток. Сына я хотел в свое время, очень хотел, но не судьба, - он неожиданно остановился и посмотрел на меня серьезно. - Ты здоров?
        - Только краснухой болел.
        - Славно. А с глазами что?
        - Не знаю, - изобразил я улыбку. - Мама говорила: «Это солнечные лучики заблудились».
        - Лу-учики, - протянул Хашим, наливая очередную порцию спиртного. - Хех. Видишь-то нормально?
        - Отлично вижу. Даже в темноте.
        - Вот как? Славно-славно. Еще мутации есть?
        - Больше нету.
        - Почти что лац?
        Такое оскорбление мне тяжело было вынести даже от «отца».
        - Я не лац! - Рука сама собой дернулась в направлении ножа, едва не сведя все старания к нулю.
        - О-о! - Хашим поставил стакан и, хохоча, захлопал в ладоши. - Вот теперь вижу фамильное сходство, - он подошел и еще раз смерил меня взглядом. - А чего спектакль разыгрывал, будто прислан? И откуда ты узнал вообще? У меня ведь сегодня и впрямь назначено.
        - Это не спектакль, - потупил я глазенки. - Мне знакомый помог. Он у господина Кучадела работает. Я целый месяц ждал, когда его к вам пошлют. Заплатил девять серебряных - все, что после мамы осталось - и поменялся с ним.
        - Хех. Смышленый. Стало быть, все на карту поставил?
        - Мне мама велела обязательно с вами встретиться.
        - Да еще и исполнительный. Хорошо. Только что же ты с пидорами дружбу водишь? Сам-то не по этой части?
        - Что вы! - изобразил я сдержанное возмущение. - Никогда. Да и не друг он мне, я же говорю - знакомый. Был бы другом, разве стал бы деньги просить?
        - Запомни, парень, - Хашим принял серьезный вид и указал на меня пальцем, - пидоры - не люди. Они хуже баб. Шлюхи с рождения. Общаться с ними можно только одним способом. Подрастешь, расскажу, - он сделал два больших глотка, опустился на корточки и положил правую руку мне на левое плечо. - Сын, значит?
        - Сын, - ответил я.
        - Хм. Ладно, время покажет.
        Рука потянула меня вперед и тут же ослабла. Согнутые в коленях ноги зашатались. Мертвое тело конвульсивно дернулось и повалилось на спину. Из-под утонувшего в глазнице по самую гарду клинка побежала кровь, залила веки и тонким ручейком устремилась вниз по щеке.
        Я постоял над трупом секунд десять, наблюдая за конвульсиями, тронул Хашима ногой, ответной реакции не последовало, на всякий случай проверил пульс - глухо.
        Помню, первое, что почувствовал, - дикая злоба на себя. Безумная. До зубной ломоты. В голове сформировалось осознание масштаба трагедии. Я только что собственными руками загубил свое будущее. Вот оно, лежит у моих ног и не дышит, только смотрит в пустоту единственным немигающим глазом. Голова закружилась. Роскошные апартаменты вдруг потеряли четкость, поплыли, отдаляясь все дальше и дальше.
        - Бляяядь…
        Я опустился на пол и сел, вытянув ноги.
        Не знаю, сколько времени прошло до того, как ясность рассудка вернулась. Когда сидишь и тупо смотришь в одну точку, а голова гудит от пустоты, счет минутам теряется. Разум оставляет пост и, махнув на все рукой, идет отдыхать. Наверное, это такой защитный механизм. Ведь в противном случае легко разбить свой безмозглый чалдан с досады о стену. По крайней мере, в первые секунды подобная идея не кажется лишенной смысла.
        Немного оклемавшись, я натянул ботинки, окинул напоследок печальным взором уплывшее из рук счастье и вышел за дверь.
        - Стоп, - рука охранника ухватила меня сзади за капюшон. - Босс, мальчишка уходит. Отпустить? - пробасил он в трубку.
        - Тщщщ, - поднес я к губам указательный палец. - Господин Хашим просил не беспокоить его. Он сильно расстроен. Очень сильно.
        - Опять, что ли, не фурычит? - шепотом поинтересовался охранник, указывая взглядом себе в район паха.
        - Угу.
        - Бля. А я отпроситься на завтра хотел, - задумчиво-растерянное выражение узколобой физиономии сменилось разгневанным. - Херово работаешь. Катись отсюда.
        Бедный идиот. Интересно, как скоро он сумел понять, насколько теперь свободен? И как долго прожил, прежде чем компаньоны Хашима сказали ему: «Херово работаешь»?
        Домой я вернулся злым как черт. Недовольство собой по дороге удивительным образом трансформировалось в злобу на Валета. Он-то меня ни разу к груди не прижимал. Только упреки да затрещины постоянно. И вот когда блеснул единственный лучик надежды, этот мудак опять все обговнял, подначил завалить Хашима - мой билет в светлое будущее. Паскуда, ненавижу.
        - Ну? - Валет оторвал взгляд от газеты.
        - Сделал, - огрызнулся я, швырнув куртку в угол.
        - Как прошло?
        - Зашибись.
        - Хм, - Валет отложил свое чтиво и скрестил руки на груди. - Ты чем-то недоволен?
        - Чем я могу быть недоволен? Говорю же - все за-ши-бись. Хашим мертв, шума нет, а я снова…
        - Что «снова»?
        - Ничего.
        На следующий день Валет подозвал меня и молча вручил тридцать серебряных - мой первый гонорар. Заказ уровня Хашима стоит не меньше пяти золотых, так что мне перепало десять процентов. Но тогда я этого не знал и радовался от души. Восемь монет тем же вечером были с размахом проедены всей шоблой в пекарне на Парковой.
        - Ладно, колись, - уже раз в пятый «закинул удочку» Фара, - откуда такие лавэ?
        - Да, - поддержал Репа, дожевывая булку, - мы - могила, ты же знаешь.
        - Замочил кого? - выдвинул Фара гипотезу.
        - Если Валет захочет, сам расскажет, - парировал я с достоинством. - А нет, так и мне трепаться ни к чему.
        - Ну ты жук, - усмехнулся Репа. - Две недели пропадает, хрен знает чем занимается, а потом начинает деньгами сорить, и слова не вытянешь.
        Пожалуй, именно тогда я почувствовал себя. Не хорошо, плохо или еще как, а просто - себя. Я ел на деньги, заработанные чужой смертью. Горячая сладкая булка в моих руках - вот во что я превратил Хашима. И мне это нравилось, определенно нравилось.
        Глава 3
        Тот раз был последним, когда мы собрались все четверо на Парковой. Два дня спустя Валет отозвал меня в сторонку и доверительным тоном поведал о насущных проблемах. Начал издалека:
        - Сколько мы уже вместе?
        - Кто? - спросил я.
        До сего момента склонности к подобным разговорам «по душам» за Валетом не водилось, и это настораживало.
        - Ну, мы с тобой.
        - Шесть лет.
        - Точно. Целых шесть лет. Ты тогда совсем малой был, задохлик, едва на ногах держался. А как вымахал, - он улыбнулся и потрепал меня по плечу. - И с пацанами общий язык нашел быстро. Кстати, как тебе они?
        - Не понял. Что «как»?
        - В целом. Отношения там, терки, может, с кем имеются?
        - Да нормально все, - этот противоестественный разговор начал меня не на шутку раздражать.
        - М-м… Хорошо, хорошо. Я слышал, Фара адресок нарыл за Межой. Прощупывали уже?
        - Дня три еще посмотреть решили. Визитеров там многовато было в последнее время. Сейчас вроде тихо все. Если так и останется, в четверг пойдем.
        - Каким составом?
        - Обычным, - пожал я плечами, искренне не понимая, о чем речь.
        - Крикуна возьмете?
        - Возьмем. На стреме постоит, - и тут до меня начало доходить. - А что не так?
        - Да… - Валет откашлялся и сплюнул. - Крикун ведь у нас по замкам был мастер. До того случая. А с одной рукой он - сам понимаешь - пользы не принесет. На стреме и Репы достаточно. Ты любые внутряки с серьгами отмачиваешь на раз. Зачем Крикун? Он теперь - обуза. А в нашем деле обуза ох как вредна.
        - Ну, тогда не будем его брать. И втроем справимся.
        - Верно, справитесь. А с Крикуном что делать?
        Таких вопросов Валет раньше мне не задавал. «Когда? Сколько? Где? Какого?» - это да, постоянно. Но «что делать?» - впервые.
        - В смысле?
        - В том самом смысле. Что предложишь?
        Умом я, конечно, понимал, чего Валет ждет от меня, но выдавить нужные ему слова не смог. Что делать с Крикуном? Сама эта блядская постановка вопроса уже не сулила ничего хорошего. Нет, он не был мне другом и даже приятелем, мы просто жили под одной крышей, но все же…
        - Не знаю.
        - Знаешь, - утвердительно кивнул Валет.
        - Почему бы его просто не… ну… отпустить, что ли?
        - Чтобы он всех заложил?
        - Да Крикун и говорить-то толком не умеет.
        - Зато умеет писать. Может, ему и вторую руку укоротить по локоть, и пинком на улицу? Ну что пялишься, как баран? У меня тут не богадельня.
        - Я не смогу.
        - Еще как сможешь. Или хочешь, чтобы я сам этим занялся? Тебе проще сделать все похожим на исчезновение. Вышли вдвоем, а там, дескать, разошлись, и хер его знает, куда он после этого запропастился. Помнишь, Крикун пропадал однажды на два дня? Вы его по всем канавам искали, а он с заводскими бухал. В тот раз для него обошлось, а в этот не проканает. Чем плоха легенда? Да не бзди, - Валет усмехнулся, вынул из портсигара косяк и закурил. - Все нормально будет. Завтра Фару с Репой заставлю печь почистить, а вы с Крикуном пойдете щупать адрес. Выбери маршрут нелюдный, придумай там чего-нибудь, что заскочить нужно по делам… Ну, сообразишь. Главное - от дома и от хаты той подальше. Понял? Понял, спрашиваю?
        - Да.
        - Ну и славно. Возвращайся к делам.
        Дело у меня тем утром было весьма приятное. За день до того я потратил три монеты на покупку ржавого велосипеда и теперь собирал в единый механизм промытые и смазанные шестерни задней втулки. Встал я рано и к девяти часам успел почти все привести в рабочее состояние. Разумеется, после этого я планировал весело и от души погонять на своем приобретении. Но Валет за неполных три дня умудрился втоптать в говно уже вторую мою мечту. Настроение - понятное дело - резко испортилось, стало уже не до покатушек. Я сложил инструмент с разобранными деталями в тряпку, закинул велосипед на плечо и поплелся со двора домой.
        - Починил? - спросил Фара, оторвавшись от карт.
        Вся троица была на месте и увлеченно резалась в подкидного.
        - Нет, - ответил я. - Потом доделаю.
        - Ты давай не затягивай. Мы тут с Репой забились, кто первым от нашей двери до угла хрущевки доедет. Я свой нож поставил против его кастета.
        - Хоро-о-оший ножик, - осклабился Репа, жадно потирая ладони.
        - Вы же ездить не умеете.
        - Ну и ладно, - пожал Фара плечами. - Так даже интереснее.
        - Придурки. На что? - кивнул я в сторону шлепающих по табуретке карт.
        - На фофаны.
        - Отлично придумано. Крикун одной рукой проигрыш взимает?
        - Не. Мы с Репой за него друг другу отвешиваем.
        - Ну, раздайте, что ли, и мне.
        - Садись. - Фара собрал колоду и, перетасовав, раскидал на четверых. - А чего смурной такой? Из-за велика, что ли?
        - Да, - я подтащил стул и взял шесть причитающихся карт, тертых-перетертых, с почти неразличимым от грязи рисунком рубашки. - Дорого отбашлил. Он больше двух монет не стоит.
        - У богатых свои причуды, - усмехнулся Репа. - Останутся детали лишние, шурупы там, гайки - мне отдавай. Я решил Крикуну руку новую выправить. А то видишь, как мучается, - кивнул он в сторону нашего инвалида, вынужденного совершать сложные телодвижения в попытке справиться с картами одной рукой. - Аж смотреть больно. Думаю зажим ему сделать, крюком согнутый, чтоб и подцепить можно было, и вложить что нужно. Чего? - обернулся он на «лай» Крикуна. - Ага, конечно, еще изумрудами украшу. Ножик выкидной хочет к протезу присобачить, - пояснил Репа присутствующим. - Киборг, бля.
        Шутка была встречена дружным гоготом. Я тоже посмеялся за компанию, хотя вместо смеха хотелось блевануть. В горле возникла желчная горечь, и чертовски разболелась голова.
        - Ты чего? - Фара закончил ржать и уставился на меня выпученными глазами. - Поплохело?
        - Голова побаливает.
        - Ты бледный как смерть, - заметил Репа. - И лоб в испарине.
        - Пойду прилягу, - я уронил карты и поплелся в свой угол.
        Не знаю, сам я лег или меня положили, скорее второе, потому что, очнувшись, обнаружил на затылке здоровенную шишку. Видимо, отключился по дороге и упал. Последнее, что запомнил, - ослепительная белизна перед глазами. Когда открыл их, увидел Крикуна. Он сидел рядом и смачивал в тазу тряпку, после чего попытался приладить ее мне на лоб, но, увидев, что я очнулся, вздрогнул и отпрянул назад, будто от покойника, надумавшего вдруг размяться.
        - Что случилось? - я сел и прислонился к стене.
        Голова уже не болела, но тяжелой была, как чугунная, тело била мелкая дрожь.
        В ответ на мой вопрос Крикун неразборчиво пролаял, но видя, что подобное общение со мной смысла сейчас не имеет, махнул рукой и побежал на улицу. Вернулся он вместе с Фарой. Тот прискакал запыхавшийся и радостный.
        - Черт! Ну напугал! - хлопнул он меня по плечу. - Мы уж думали - все, больше за твой счет не похарчуемся, начали лисапед делить, - веселость на Фариной морде сменилась серьезным выражением. - Ты как?
        - Башка будто гиря пудовая. А в остальном вроде нормально. Что тут произошло, ни черта не помню.
        - Вырубился ты, вот что. Мы в карты играли, ты заявился с великом разобранным, тоже сел, а потом сказал, что голова болит, пошел прилечь и отключился. Хорошо, мы еще фофанов тебе перед этим не навешали, а то и правда помер бы. Одиннадцать часов в отрубе лежал.
        - Где Валет?
        - С утра не видел. А что?
        - Да так.
        Я сел на край топчана, взял в руки таз и опустил в него лицо. Холодная вода помогла развеять пелену перед глазами и немного унять дрожь.
        - Чего скалишься? - посмотрел я снизу в нависшую довольную физиономию Крикуна.
        - Хорошо, что живой, - прогавкал он в ответ.
        Вот ведь скотина пахорукая. Так и дергал за душу, будто знал. Я молча смотрел в его добрые, словно у гадящей собаки, глаза, а на уме вертелось одно: «Крикун, Крикун… Лучше бы ты сдох тогда, под дверью, или вообще не возвращался. Ходячая проблема. Что с тобой делать теперь?» Хотя, что делать, я уже знал.
        Утром вернулся Валет, сильно навеселе. Но робкая надежда, что «благодетель» сейчас накатит еще «для блеску» и заснет часов на двенадцать в собственной блевотине, как частенько бывало, не оправдалась. Вместо этого он устроил всем грандиозный нагоняй за безделье во время собственного отсутствия, сунул Фаре в ухо и заставил драить печь, увесистым пинком назначив Репу в помощники. Мы же с Крикуном, как и следовало ожидать, были откомандированы «щупать адрес».
        Вести диалог с человеком, который разговаривает так, словно подавился огромной костью и задыхается, - дело непростое, поэтому шли мы молча. Утренний морозец прихватил размешанную ногами и телегами дорожную грязь. Подошвы скользили, ступать приходилось осторожно. Крикун неловко балансировал, размахивая культей, и чертыхался, благо короткие слова с минимумом гласных давались ему относительно легко.
        Пройдя треть кратчайшего маршрута, я свернул в сторону, аргументировав сей маневр поручением Валета касательно покупки бухла. Крикун возражать не стал. Через пятнадцать минут мы остановились, чуть не доходя до сгоревшего здания железнодорожного вокзала. Места безлюднее в радиусе ближайших трех километров было не найти. Уж больно дурная слава за ним закрепилась. Ходили слухи, что где-то в этом районе находится несколько подземных топливных резервуаров, довоенной еще - ясен хрен - постройки, и что будто бы резервуары эти после опорожнения без дела не остались, а были объединены тоннелями и ныне представляют собой систему бункеров, заселенных… А вот по поводу личностей их обитателей однозначного мнения не было. Одни утверждали, что это абсолютно деградировавшие отбросы, просто сбившиеся в кучу. Другие, осеняя себя крестом, божились, что видели на вокзале неких карликов, ростом не выше метра, которые якобы и организовали подземное убежище. Третьи, тоном посвященных в истинные корни зла и непременно шепотом, сообщали, что твари под землей не имеют к людям даже отдаленного отношения, ибо они есть
порождения Сатаны. Как бы там ни было, но исчезнувших жителей Арзамаса первым делом шли искать сюда и частенько находили… фрагментарно. Клочья одежды и кожи, внутренности, не годные в пищу, выбитые зубы, иногда попадались даже мелкие части тела, такие, как пальцы, обсосанные до костей. Но вокруг места разделки следов не обнаруживали, словно добычу сложили в брезентовый мешок и унесли, что говорило о непричастности зверья к сим ужасным деяниям. В общем, место было неуютное, и Крикун, разглядев очертания вокзала, ухватил меня за рукав.
        Спроси меня сейчас: «Зачем поперся в эту жопу, если не собирался убивать?» - я не отвечу. Детские мозги странно устроены. Они воспротивились основному распоряжению Валета, но в том, чтобы зарулить в место побезлюднее, ничего предосудительного не нашли и даже подобрали наиболее подходящее для «исчезновения».
        - Не ссы, - попытался я вырвать руку из цепких пальцев. - Дальше не пойдем.
        Крикун, боязливо озираясь, сделал шаг назад.
        - Держи, - я протянул ему заготовленный с вечера узел. - Здесь сало, фляга, мыло, зажигалка. И вот еще, двадцать монет, на первое время хватит. Тебе нужно уходить.
        Помню, что произнес это на чистом автомате, как будто в сто первый раз сказал про себя, чем и занимался всю дорогу, но мерзкое, крутящее кишки чувство никуда не делось. Скорее наоборот. Захотелось немедленно оказаться в другом месте. Хоть у черта на рогах, лишь бы подальше от глаз Крикуна.
        - Крхто? - выговорил он полушепотом.
        - Бери и уходи, - повторил я. - Слушай, мне эта затея самому поперек горла. Но ты облажался. И Валет… Он… Короче, назад тебе нельзя.
        Стеклянный взгляд Крикуна медленно опустился к земле, ослабевшие в коленях ноги сделали еще два шага назад.

«Вот так, - думал я, - все правильно, иди. И пусть эта блядская история закончится».
        Но Крикун думал иначе. Разорвав дистанцию, он пригнулся и с перекошенной от ярости рожей бросился вперед. Все, что успел сделать я, - сгруппироваться. Но удар плечом в живот все равно вышел более чем чувствительным. Следующее, что я увидел, уже лежа на земле - просвистевший возле правого уха кастет. Сносно владеть левой рукой Крикун, на мое счастье, так и не научился. Ко второму удару я был готов и сумел отбить, а третьего он нанести не успел. Нож вошел ему в шею и застрял между позвонками. Крикун вытаращил глаза, захрипел и резко дернулся вбок, вырвав рукоять из моей вспотевшей ладони. Растопыренные в кастете пальцы заскребли по земле, культя молотила воздух в тщетной попытке дотянуться несуществующей кистью до ножа. Рана была не смертельной. Но второго шанса я ему не дал. Пошарив вокруг, рука нащупала камень, через секунду проломивший Крикуну череп.
        Я собрал рассыпавшиеся по земле монеты, вынул из бьющегося в конвульсиях тела нож и ушел. Часов пять шатался по окраинам. Брел не глядя, туда, куда в здравом уме ни за что бы не сунулся. Я убил Крикуна. Эта мысль, как раковая опухоль, разрасталась, пока не заняла всего меня целиком. Я убил Крикуна. Того, с которым шесть лет делил кров и пищу, который за всю жизнь пальцем меня не тронул. Я. Убил. Крикуна. Тот факт, что этот засранец сам не прочь был меня порешить, отчего-то не успокаивал. А ожидание встречи с Фарой и Репой, их вопросов о пропавшем товарище норовило завязать кишки в узел.
        Хорошо, что к моему возвращению дома оказался только Валет. «Благодетель» сидел в кресле и чистил свой «Ижак».
        - Проводил? - спросил он ровным голосом, глядя на меня через ствол с казенной его части. - Что молчишь? Сала кусок унес и думал - не замечу? За дурака меня держишь? Так ты, значит…
        - Крикун мертв, - перебил я его, поставив узелок на табуретку. - Лежит у вокзала, не доходя метров пятидесяти по Молокозаводской. Можешь пойти посмотреть.
        Валет хмыкнул и опустил ствол.
        - Передумал, что ли?
        - Нет, - честно признался я. - Случайно вышло.
        - Случайно, говоришь? Это ж надо. Крикун потянулся за салом и по неосторожности сел на перо? Вряд ли. А может, он по дороге заболел и умер? Тоже маловероятно. Мне более правдоподобным представляется такой вариант - ты предложил ему свалить, а он этого не оценил. Защищаясь, ты убил Крикуна. Ну, я прав?
        По роже было видно, что весь этот спектакль доставляет ему массу удовольствия.
        - Да, прав.
        - А чего ж такой кислый?
        Я разулся и сел на кровать.
        - Не знаю. Хреново как-то. Не думал, что может быть так…
        - Понимаю, - усмехнулся Валет, орудуя шомполом. - Препаскуднейшее чувство. Оно называется - совесть.
        - Совесть, - повторил я. - А что это?
        - Ну, ты даешь. Совесть - это… Как тебе объяснить? - Валет задумался и, хмыкнув, покачал головой. - Давным-давно, лет тридцать назад, в нашем парке жили соловьи. Мелкие птахи, но голосистые - спасу нет. Бывало, идешь, слушаешь их, и хочется что-то хорошее сделать, доброе. Злоба вся уходит куда-то. К примеру, надо тебе хату спалить должника нерадивого. Кидает, падла, уважаемых людей через хуй направо и налево. А эти суки, соловьи сраные, поют и поют, нутро выворачивают. И начинаешь поневоле задумываться о ерунде всякой. У этого шныря ведь, думаешь, и детки есть малые, и баба - та еще краля писаная, жалко. А дело делать все равно надо. Вот так идешь, керосин в канистре плещется, а на душе до того паскудно, что хоть в петлю, - он вздохнул, достал самокрутку и закурил. - Да. Такие дела. А потом соловьи сдохли. Не стало их совсем. Говорят, экология вконец испортилась. Сейчас я уже и не помню, как те песни звучали. И мысли глупые в голову с тех пор не лезут. Просветлела без них голова. Так-то вот.
        - Интересно, - кивнул я, дождавшись окончания рассказа. - А про совесть что?
        Валет посмотрел на меня с выражением недоумения, переходящего в жалость.
        - Дурак ты совсем еще. Вроде умный, а дурак. Мойся иди, скоро жрать будем.
        Вернувшимся с вечерней вахты Фаре и Репе я рассказал заранее припасенную историю о том, как Крикун на обратном пути свинтил куда-то по своим делам, да так и не вернулся. Фара тут же вспомнил недавний случай, о котором упоминал Валет, и предложил с утра наведаться к заводским, пока те снова не накачали Крикуна сивухой до предсмертного состояния. Я горячо поддержал эту идею. А на следующий день вместе со всеми материл проклятых самогонщиков, возвращаясь ни с чем. Ходили мы и к вокзалу, но тела там уже не было. Поиски продолжались целую неделю. Опросили, кажется, половину Арзамаса. Никто ничего не видел. Поначалу изображать сердобольного товарища мне удавалось с трудом. Но уже на третий день я привык, вошел в роль полностью.
        Сильнее всех горевал Репа. Чем дальше, тем тяжелее. День за днем он, убеждаясь в бесплодности поисков, замыкался. Вечером шестых суток я впервые увидел его плачущим. Репа сидел в темном углу коридора на холодном бетоне, его руки безвольными плетьми лежали между вытянутых ног, а по щекам катились слезы. Абсолютно беззвучно. Ни рыданий, ни всхлипов. Он был похож на мертвеца. А я прошел мимо. Хотел остановиться, но…
        Жизнь без Крикуна стала другой. Разговоры не клеились. Дни, когда для трепа не приходилось искать темы, остались в прошлом. Мы все больше времени проводили порознь, объединяясь лишь на очередное дело.
        Я сблизился с Валетом. Не знаю почему, но общение с ним мне теперь давалось легче, чем со старыми друзьями, словно у нас была единая частота. Он продолжал учить меня, я учился. И находил в этом удовольствие. Настоящее. Ни с чем не сравнимое. Будь то оттачивание ножевых ударов, упражнения со струной или подаваемая Валетом в полушутливой манере техника использования пилы Джигли - все проглатывалось мною с жадностью неделю не кормленной свиньи. Хотелось еще, несмотря на усталость, мозоли и порезы. Чувство клинка, одним точным движением разваливающего плоть, входящего, как по маслу, меж ребер, стало приятнее всего, что я знал раньше. Два чисто отработанных заказа укрепили уверенность Валета в правильности выбранного пути, пересилив сомнения относительно моего здоровья. А сомневаться было в чем. Головные боли участились. Еще трижды, не считая первого случая, я терял сознание. Правда, ненадолго. Валет даже раскошелился на врача из Чистого района. Тот посмотрел, выслушал, дал заключение - мигрень, прописал покой, сон и пятьдесят граммов горячительного в случае очередного приступа. Совпадение или нет, но
после визита эскулапа обмороки прекратились. Приступы ослабли. Постепенно я научился контролировать боль.
        Фара завел корешей в Рабочих порядках и все свободное время терся с ними. Из скупых рассказов выходило, что ничего серьезного они собой не представляют, выполняя, по большей части, роль мальчиков на побегушках для Потерянных. Валет не возражал. Его вообще мало волновали занятия подопечных, пока те продолжали приносить стабильный доход. А пайку свою Фара отрабатывал добросовестно.
        В отличие от Репы. Со смерти Крикуна тот так и не оклемался, хотя прошло уже больше года. Дружбы ни с кем не водил. Даже разговаривал, казалось, через силу, лишь по необходимости. В свои двенадцать лет Репа выглядел пожилым карликом - сутулый, осунувшийся, с болезненной чернотой вокруг мутных глаз и неизменным запахом перегара, который сопровождал его даже во время работы. С таким положением дел Валет мириться не мог. Первый разговор «по душам» остался без внимания. Второй проходил уже на сильно повышенных тонах. Выражений Валет никогда особо не выбирал, а тут и вовсе превзошел себя. Слыша то, что доносилось через стену, я не удивился бы, получив соответствующие указания, теперь уже относительно Репы. И, сказать по правде, узелок бы собирать не стал. Но на сей раз мое участие не понадобилось. Следующим утром я проснулся от крика Фары. Тот прибежал весь красный и потащил нас с Валетом в коридор. На идущих вдоль стены трубах висел Репа. Ноги его были согнуты в коленях, а носками касались пола. Шею стягивал шнур. Лицо посинело, язык вывалился изо рта, глаза закалились. Пахло мочой. Умирал он, похоже,
долго. Накинул привязанную к трубе петлю и поджал ноги. Судя по ссадинам и широкой лиловой полосе, опоясывающей шею, попыток было несколько. Вздернуться по-людски не дал низкий потолок, а делать это на улице Репа отчего-то не захотел.
        Помню, что вид его трупа не вызвал никаких чувств, кроме брезгливости. Я тогда еще подумал: «Вот мудак. Теперь неделю ссаньем будет вонять».
        Валет молча сплюнул и пошел за лопатой.
        Да и Фара недолго горевал. Помог зарыть тело на пустыре, повздыхал немного и отправился по своим делам. Думаю, в душе он был рад такому исходу. Репа изрядно достал всех своим похуизмом, ставил нас под удар, был неэффективен. А неэффективные особи должны умереть. Я читал, что у некоторых видов акул детеныши пожирают друг друга еще в утробе матери. Выживает только один. Он-то и появляется на свет. По-моему, гениальный способ отбора и предельно гуманный. Слабые просто не рождаются, не страдают от лишений и презрения, не загаживают по недоразумению генофонд. Все-таки природа способна творить шедевры, если дать ей свободу для творчества, не зажимать рамками чуждых технологий и еще более чуждой морали. Она не этого от нас ждет.
        Соловьи сдохли. Мир их праху.
        Глава 4
        Летом пятьдесят восьмого моя «мигрень» неожиданно напомнила о себе. С головными болями я к тому времени свыкся. Так бывает. Если что-то происходит регулярно, к этому привыкаешь, и боль - не исключение. Просыпаешься с утра, морщишься от рези во лбу, чуть повыше надбровных дуг, идешь справлять нужду, умываешься, чувствуя, как резь постепенно сменяется тупой ломотой, красные точки в глазах, пульсация, одеваешься, ешь, подташнивает, не так чтобы очень, обратно не лезет - и хорошо, натягиваешь ботинки сидя, голову лучше не опускать ниже плеч, накроет, выходишь из дома, снова морщишься от скрежета петель, резонирующего в черепе, улица, еще один день начался так же, как сотня предыдущих.
        Вот и тот памятный день с утра ничем особым себя не выдал.
        Заказов не было, достойных внимания адресов тоже не наклевывалось, Валет опять свалил по делам, и я, пользуясь избытком свободного времени, подрядился на участие в «командировке» - так дружки Фары называли рейд по окраинам Чистого района с посещением тамошних злачных мест в целях спасения несчастных лацев от наркотического голодания. Дурь была не ахти - дерьмовенькая конопля с самосадным табаком, солома соломой. Стоящую шмаль этим дегенератам Потерянные не доверяли. Тем не менее расходился товар весьма бойко, и торгаши-лацы охотно брали его на реализацию. Основная трудность заключалась в доставке. Лацы на Поле соваться не желали, а хозяева Чистого района ревностно охраняли свою вотчину от посягательств со стороны обитающих за Межой недочеловеков. Если по окончании знакомства с блюстителями порядка незадачливый визитер пару недель мочился кровью - это можно было считать устным предупреждением. Посему в командировки ходили ночью, что несколько снижало риск незапланированных встреч, а мое участие в качестве дозорного снижало его еще больше. За это я получал долю - командировочные - двадцать косяков.
Остальные довольствовались пятнадцатью. При этом каждый из пяти курьеров тащил за плечами обшитую дерюгой и опечатанную сургучом коробку с двумя тысячами доз.
        Командировка в тот раз удалась. Мы успешно разминулись с патрулями и, оставив груз в трех разных точках, вернулись обратно. Данное событие решено было отметить. Ошивались дружки Фары обычно в кое-как обустроенном коллекторе, неподалеку от молокозавода. Туда мы и направились, предварительно сменяв пять косяков на литровую бутыль самогона и две рыбины, засушенных до состояния окаменелости.
        - Ну, будем, - произнес тост Липкий и поднял кружку.
        Этот весьма несимпатичный субъект являлся негласным лидером шоблы. Ему было уже пятнадцать, и на правах старшего он вел дела с Потерянными, чем очень гордился. Откровенный неудачник. Его одногодки уже ходили в боевиках, а этот ошивался с малолетками и ничего менять в своем убогом существовании не планировал. Видимо, боязнь оказаться среди сверстников последним была сильнее самолюбия, если оно вообще ему знакомо. По виду Липкий напоминал червя - долговязый, с узкими плечами и слоем жирка на дряблом мясе, он даже двигался волнообразно, а неизменно сальная кожа и жидкие, налипшие на одутловатую физиономию лохмы гармонично дополняли образ. Маленькие прищуренные глазки находились в постоянном движении, лихорадочно рыская по сторонам, словно их обладателю грозила смертельная опасность. Разговаривал Липкий тихо и отрывисто, из-за чего был частенько игнорируем, но не обижался, предпочитая, в таком случае, сделать вид, будто и вовсе молчал.
        Жестяные кружки глухо стукнулись, порадовав тостующего тем фактом, что его на сей раз услышали, и горячие ручейки самогона потекли вниз по организмам.
        - Надо бы у Петли надбавки попросить, - ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Баба - единственный толковый парень, не считая Фары, в этой гоп-компании. Двенадцати лет от роду, невысокий, но крепкий, с цепкими серыми глазами и бритым под ноль, покрытым шрамами черепом. Совершенно не вяжущуюся с суровой наружностью кличку получил за любовь к балисонгам - ножам-бабочкам, коих имел две штуки и крайне редко выпускал из рук, крутя на все лады.
        - Задарма башкой рискуем, - продолжил он, отвернув рыбине голову, и шумно втянул ноздрями ее аромат.
        - Точно, - кивнул Фара, присоединившись к глумлению над рыбьей мумией. - План дешевеет, а доля как была, так и осталась.
        - Серебром надо брать, - резюмировал Баба. - Задолбался я уже. Мало того, что крохи перепадают, так их еще и сбагрить хер найдешь кому. Один был покупатель путный - дед с четвертой линии, шахтер, - и тот подох на прошлой неделе. Это Дрыну хорошо, - кивнул Баба на высокого жилистого парня, идиотски хихикающего чуть поодаль, - он сам все скуривает. А мне деньги нужны.
        - Зачем? - поинтересовался Липкий, разливая по второй.
        - Ты сам-то понял, чего спросил? - Нож в руках у Бабы завертелся с повышенной скоростью, выдавая раздражение.
        - Свалить, что ли, думаешь? - усмехнулся Фара.
        - А может, и так.
        - Куда?
        - На север пойду. Вот скоплю на ствол, снарягу, и ходу отсюда.
        - В Триэн?
        - В Триэн, - повторил Дрын, тыча пальцем в Бабу, и зашелся истерическим хохотом.
        - Хуй ли ржешь?! Ты там был?! Вот и заглохни!
        Снова разыгралась «мигрень». Обычно алкоголь заглушал ее, но не в тот раз.
        - Успокойся, - посоветовал я и взял кружку. - Предлагаю выпить за мечту. У всех есть мечта?
        - Сейчас бы мяса навернуть.
        - Заткнись, Дрын. Пожрать - это не мечта, это галимая физиология. А мечта… Она должна быть почти недостижимой.
        - За такое я пить не буду. - Баба убрал протянутую руку и, не чокаясь, опрокинул самогон в горло, после чего налил еще. - Хватит уже недостижимого. Заколыхало все. Корячишься, как проклятый, а в результате - хер!
        Балисонг в его левой ладони замелькал так быстро, что лезвие и половинки рукояти слились в одну фигуру, похожую на бабочку, а щелканье металла о металл приобрело темп пулеметной очереди. Свет керосиновой лампы отражался от ножа и пульсировал в такт звуку.
        Голова разболелась еще сильнее. Скупо освещенный коллектор погрузился во тьму. Единственное, что различали глаза, - это бабочка и ее стальные, объятые огнем крылья, бьющиеся в безумном ритме.
        Помню обрывки фраз, смех, далеко, будто сквозь паклю. А потом что-то коснулось моего плеча.
        - Блядь!!! Какого?!
        - Едрить вас! Да что же это?!
        - О-ху-еть…
        Из окропленной пульсирующими алыми точками темноты проступило лицо Бабы. Привычное, слегка пренебрежительное выражение сменилось абсолютно обескураженным. Он смотрел на меня округлившимися непонимающими глазами и открывал рот, словно выброшенная на берег рыба. А потом дернулся и захрипел. Красная слюна пошла пузырями на дрожащих губах, и для Бабы все кончилось. Глаза закатились, лицо сделалось неподвижным. Только алый ручеек продолжал расчерчивать щеку от уголка рта к мочке уха.
        - Ты спятил?! - Ломающийся голос Фары сорвался на фальцет.
        Влажное тепло растеклось по груди, правой руке и бедру. На языке возник привкус железа.
        - Черт! Вот псих! - взвизгнул Липкий. - Я сваливаю!
        - О-ху-еть, - повторил Дрын, не замечая, как догорающий косяк обжигает ему пальцы.
        Я смотрел вслед шлепающему по лужам Липкому и постепенно возвращался в сознание, ощущал ладонью ребристую рукоять ножа, скользкие теплые комья вокруг руки, поднимающуюся снизу вонь.
        - Что ты творишь?! - Фара подошел и нагнулся, собираясь, видимо, оттащить меня от уже испустившего дух Бабы, но в последний момент передумал и сделал шаг назад. - Слезь с него.
        Я сел на корточки. Моя пропитанная кровью куртка с влажным чавканьем отклеилась от трупа. Не знаю, сколько ударов я нанес, должно быть, много. Из незамаранного красным у Бабы осталась только правая сторона лица.
        Первое, что пришло в голову: «Где его балисонг?»
        Бегло осмотрел себя - ниоткуда не торчит, хорошо.

«Бабочка» лежала рядом с телом, так и не приведенная в боевое положение, может, потому, что связки запястья были рассечены, а может, просто не успел вовремя среагировать.
        Последний росчерк, который оставил мой нож, шел по мертвому телу Бабы от паха вверх и заканчивался в районе солнечного сплетения, там, где клинок разрубил не окостеневший еще мечевидный отросток и уперся в грудину, распоров по пути мочевой пузырь, кишечник, желудок и печень.
        Чтобы вот так, словно плугом, пропахать человека, да к тому же в плотной одежде, нужно очень здорово постараться. Проще, если этот человек тяжел, а подогнувшиеся ноги вешают тушу на нож. Тогда дело сводится к одному - удержать его в руках, пока тело оседает, разваливаясь под собственным весом. Но тут случилось иначе. Этот удар был последним, когда Баба уже упал на спину. Как же я - одиннадцатилетний сопляк - сумел сделать такое?
        - За что?! - Фара стоял от меня в паре метров и недоуменно указывал своей шестипалой ладонью в сторону истерзанного тела, на котором я до сих пор сидел.
        - Так получилось. Кстати, а что тут произошло?
        - Я хуею, - Дрын, наконец, уронил косяк и теперь старательно сосал обожженный палец.
        - Да ты совсем ебнулся!!! - вскипел Фара. Было видно, как горячее желание выписать мне с ноги по зубам разбивается о стену животного страха. - Баба тебя только за плечо тронул! Хотел узнать, все ли в порядке! Ты сидел, будто обдолбанный, пялился в одну точку, потом вскочил и стал его резать!
        - Хм, странно.
        - Странно - портки через башку надевать! А это - просто пиздец!
        - Ничего не помню.
        - Надо похоронить его, - выдал Дрын неожиданно осмысленную фразу.
        - Да, - прорычал Фара, чуть успокоившись.
        - У Бабы есть кто-нибудь? - спросил я на чистом автомате, все еще поглощенный размышлениями о природе случившегося.
        - Никого, - покачал головой Дрын, глядя в лицо почившего товарища. - Интересно, дошел бы он до Триэна?
        - Вряд ли, - Фара развернулся к выходу. - Ладно, хорош рассусоливать, надо веревку принести с лопатой.
        Пока поднимали труп, из распоротого брюха вывалилась половина ливера. Мне, как виновнику торжества, пришлось спускаться и складывать все это добро в отыскавшийся среди разного хлама таз. Никогда не думал, что в человеке так много кишок. Раньше животы вспарывать не доводилось, а на картинках анатомического атласа все выглядело гораздо компактнее и аккуратнее. В обрезках тонкого кишечника через полупрозрачные стенки можно было даже рассмотреть непереваренную еду: красные ошметки моркови, тыквенные семечки, голову ящерицы…
        - Ни хрена себе, - показал я кусок тощей кишки Дрыну.
        - А-а, - расплылся тот в улыбке. - Это он на спор сожрал. Отморозок.
        - Веселитесь? - огрызнулся Фара и сунул мне в перемазанные кровью и дерьмом руки лопату.
        Земля возле коллектора была каменистой, и нормальную могилу вырыть не удалось, хоть и копали втроем посменно. Решили ограничиться полуметром. Уложили тело на бок, согнув ноги, чтобы влезло, распихали вокруг ливер, сверху торжественно водрузили любимые покойным балисонги, закидали накопанной землей и обложили камнями - от собак не спасет, но для порядка…
        - Надо сказать что-нибудь, - снова блеснул сообразительностью Дрын.
        - Я не умею, - отмазался Фара. - А ты заткнись, - покосился он, заметив с моей стороны готовность произнести эпитафию.
        - Ну, - Дрын вздохнул и не спеша раскурил новый косяк, - тогда я скажу. Сколько тебя знаю, Баба, всегда ты был редкостным мудаком. Все копил-копил, в кубышку складывал. Говорю: «Баба, давай дунем», а ты: «Не-е-ет, ствол надо, снарягу надо». Ну, и где твой ствол? Где снаряга? В кубышке лежат. Кстати, не забыть бы ее отыскать. Да. Они в кубышке, а ты здесь. Как-то не клеится. Короче, зря ты так, Баба. Разочаровал меня.
        - Все? - поинтересовался Фара, не дождавшись продолжения речи.
        - А че еще?
        - Ну, тогда сворачиваемся, - он подобрал лопату и пошел в сторону дома, демонстративно не став дожидаться меня.
        - Слышь, - Дрын затянулся и хихикнул, утрамбовывая ногой землю вокруг могилы, - а ты че, в самом деле ни хрена не помнишь?
        - В самом деле, - я попытался вытереть руки о куртку, но лишь еще больше их вымазал.
        - Хе, ну дела. Не ширялся сегодня?
        - Нет. А что?
        - Да я тут слышал, синтетик новый по городу ходит, мозги выносит просто в ноль. Вот и решил… - легкомысленное выражение вдруг исчезло с лица Дрына. - Э-э… Знаешь, брат, ты не подумай дурного, но, бля, держись от меня подальше. Лады? Ну, бывай.
        С этими словами он попятился и бочком почесал в сторону молокозавода, через каждые два-три шага оглядываясь, пока не скрылся за насыпью. Едва макушка Дрына пропала из виду, хруст гравия под его ногами стал заметно ритмичнее.
        Фара со мной весь день не разговаривал, шлялся по дому, брался то за одно, то за другое, пытаясь себя занять и… не заснуть.
        Я тоже решил особо не расслабляться. С Бабой Фара был не так долго знаком, чтобы всерьез закорешиться и жаждать кровавой мести, но, как говорил один умный человек:
«Если вы страдаете паранойей, это еще не означает, что за вами не следят». Так что спал я одним глазом, а другим наблюдал, с целью пресечения возможных поползновений.
        К семи часам вечера мой негодующий сосед выдохся и, сидя на кровати с книжкой, начал клевать носом.
        - Долго собираешься бдить? - поинтересовался я. - Пока Валет не вернется?
        - Ты о чем? - сделал Фара удивленное лицо.
        - Уже четырнадцать часов не спишь.
        - Следишь за мной?
        - Это кто еще за кем следит? С каких пор ты меня бояться стал?
        - Я тебя?! - Фара ткнул себе пальцем в грудь, криво усмехнувшись, но тут же помрачнел, и ухмылка трансформировалась в гримасу отвращения. - А хотя, знаешь, ты прав. Что уж там. Да, я боюсь. И не сегодня начал.
        - Чего боишься?
        - Он еще спрашивает! Поглядел бы со стороны. Ведешь себя, как… Даже сравнить не с чем. Если б ты кололся - я бы спокойнее был. Нарики - они понятнее. Но ты ведь крепче анаши ничего не принимаешь. А закидоны все чуднее и чуднее. Год назад в обмороки падал, потом в себя начал уходить, теперь вот от нехуй делать Бабу пришил. Я в жизни не видел такого. Сам, бывает, психануть могу, но ты… Ты же его зубами грыз!
        - Чего?
        - Чего слышал. Вцепился в горло, как собака, и ножом бил без остановки.
        - Пиздишь.
        - У Дрына спроси или у Липкого, они подтвердят, - Фара вздохнул и нахмурился. - Что с тобой творится? Мы ведь раньше как братья были. А теперь… чужие.
        - Да брось херню молоть. Скажешь тоже, «чужие».
        - Нет, - покачал головой Фара, - все изменилось. А ты изменился больше всех. Совсем другой стал.
        - И с какого же бока я другой? Ну, сорвался сегодня, моча в голову ударила. Что из этого трагедию-то делать?
        - Вот об этом я и толкую. Ты не из чего трагедию не делаешь. Что крысу раздавить, что кореша - один хер.
        - Никогда мне Баба корешем не был.
        - Даже смотреть на людей стал по-другому.
        - Это как же?
        - Как на мясо. Будто они неживые. Разговариваешь с человеком и не в глаза глядишь, а… - Фара изобразил руками в воздухе объемную фигуру, напоминающую голову с плечами, - целиком. Все равно что в мясной лавке на свиную тушу.
        - Подумаешь, беда какая. Дались тебе эти люди.
        - Ты и на меня сейчас так же смотришь.
        Да, не слишком приятный разговор. Особенно в месте про горло Бабы и мои зубы. Сразу захотелось прополоскать рот. Где-то я читал, что в сознании детей и подростков стоимость человеческой жизни крайне низка. Якобы они не понимают ее ценности, потому как сами прожили всего ничего, не имеют жизненного багажа за плечами, не успели обрасти всем тем, что делает жизнь богаче, разнообразнее, дает повод для ностальгии. При этом уровень агрессии в мозгах сопливых малолеток просто-таки зашкаливает. Бурлят гормоны. Просыпается инстинктивное стремление стать альфа-самцом, подмять под себя все, что движется. В комплексе вышеперечисленное создает предпосылки для такого жуткого явления, как подростковая жестокость. Глупая, иррациональная, безудержная. Милые детки вдруг сходят с ума, перестают играть с плюшевыми медвежатами, грубят старшим, потрошат кошек, дерутся. Это была статья в старом околонаучном журнале. Ее автор советовал родителям найти с ребенком общий язык, серьезно обсудить волнующие его темы, поделиться опытом из своей молодости, объяснить чаду, что это всего лишь проходной этап в долгой счастливой
жизни, что показная жестокость, культивируемая в среде ровесников, - не более чем результат гормонального перестроения организма, а на самом деле окружающий мир дружелюбен, светел и прекрасен. Идиот. Интересно, что сей ученый муж сказал бы мне? Смог бы описать светлый, прекрасный мир, ждущий с распростертыми объятиями за «проблемным» периодом полового созревания? Вряд ли. Думаю, этот писака моментально пересмотрел бы расценки на жизнь в сторону радикального снижения, перед тем как вскрыть себе вены дорогой ручкой с золотым пером. Или чем там писали в его блаженные времена? Цивилизация кретинов, отупевших от излишеств, сытости и комфорта. Неудивительно, что сорока минут войны и трех следующих лет хватило для сокращения их поголовья до уровня, близкого к полному вымиранию.
        Через два дня вернулся Валет, как всегда злой, но с товаром. Фара ни о чем ему не рассказал. Более того, старательно поддерживал видимость «семейного» благополучия, даже пытался шутить и разговаривать со мной на отвлеченные темы. Я всячески ему подыгрывал. Но стоило только Валету оставить нас наедине, все возвращалось к исходной позиции - хмурая рожа, настороженный взгляд, молчание.
        До сих пор не понимаю, чего он на меня взъелся. Посмотрел, видите ли, не так. Какие мы ранимые. Но за то, что Валету не доложил, я был признателен Фаре. Кто знает, как сложилась бы моя судьба, дойди эта неприятная история до ушей нашего дорогого опекуна. Вполне возможно, что он, в силу своей патологической осторожности, посчитал бы меня неблагонадежным, представляющим опасность для его драгоценной шкуры. А через неделю, когда подгнившая и изъеденная речными тварями веревка порвется, распухший безглазый труп одиннадцатилетнего сопляка поднялся бы из глубин Теши и, гонимый течением, отправился в последний путь. Но этого не произошло.
        На следующее утро Валет снова ушел, а вернувшись через полтора часа, позвал меня для разговора.
        - Есть заказ, - начал он без предисловий. - Крупный.
        - На кого?
        - Об этом позже. Собирайся, тебя хотят видеть.
        Сказано - сделано. Через сорок минут мы стояли перед ничем не примечательным бараком на Казанской улице.
        - Будь вежлив и не петушись, - предупредил Валет, прежде чем открыть дверь.
        За ней оказалась ведущая вниз неосвещенная лестница, заканчивающаяся еще одной дверью, гораздо более массивной, со смотровой щелью в проклепанной броне.
        Валет взялся за приваренное кольцо и постучал - два коротких, три длинных, три коротких.
        Задвижка отошла в сторону, выпуская из смотровой щели луч направленного нам в рожи света, и вернулась назад. Лязгнули, поворачиваясь, механизмы замка, дверь открылась наружу, демонстрируя впечатляющую толщину и шесть стальных запирающих стержней, каждый диаметром в мою руку.
        - Входите, - прогудело из темноты.
        Я шагнул внутрь вслед за Валетом и краем глаза различил очертания громадной фигуры, неподвижно стоящей слева.
        - Оружие на стол, - луч света указал на единственный привинченный к стене предмет меблировки. - Не задерживайся, - трубный бас слился со скрипом петель, заставив кишки сжаться, а ноги - прибавить ходу.
        В конце темного коридора нас встретила третья дверь. И снова тот же условный стук, глаза в смотровой щели и лязг металла.
        - Хромой ждет, - сообщил появившийся в дверном проеме горбун со странным барабанным ружьем через плечо и набитым двенадцатым калибром патронташем на поясе поверх кольчужного жилета, после чего весьма ловко обыскал нас и двинулся дальше по скупо освещенному коридору, жестом пригласив следовать за ним.
        Едва мы отошли на пару метров, как дверь захлопнулась, а за спиной послышались шаги.
        - Смотреть вперед, - предупредил невидимый конвоир, заметив, что моя голова поворачивается на звук.
        На тот момент опыта пребывания в «учреждениях закрытого типа» я не имел. Помню, как холодок побежал от поясницы к загривку. Крайне неприятно без привычки, не имея даже ножа, шагать перед незнакомой вооруженной особью, в чьи обязанности входит физическое устранение конвоируемого в случае малейшего неподчинения.
        Берлога у Хромого оказалась солидной. По стенам дважды поворачивающего коридора я насчитал восемь железных дверей, выглядящих не намного тоньше двух нами пройденных. В трех из них также имелись смотровые щели и, плюс ко всему, небольшое прикрытое задвижкой оконце. На сером бетоне пола то тут, то там попадались россыпи темных кругляшков, у дверей с оконцами их было больше.
        - Сюда, - не оборачиваясь, махнул рукой горбун и скрылся в проеме.
        Мы вошли в небольшую полутемную комнату. С первого взгляда я принял ее за кладовку, настолько много было там разного барахла, сваленного как попало. В центре стоял стол, а в дальнем, свободном от хлама углу - кровать с желтой подушкой в пятнах непонятного происхождения и скомканным лоскутным одеялом.
        - Привел? - Из-за громоздящихся на столе коробок показалась голова, лысоватая, с зачесанными назад жидкими, соломенного цвета волосами, наморщенным лбом и небритой опухшей физиономией.
        Обитатель «кладовки» поднялся и, неуклюже переваливаясь, вышел к посетителям.
        Сомнения в том, что это и есть Хромой, у меня отпали сразу. Его левая нога не дотягивала до правой сантиметров двадцати. К подошве ботинка крепилась деревянная колодка с железными набойками, уравнивающая длину конечностей и издающая отвратительный скрежет, соприкасаясь с бетоном пола. На вид Хромому было… сразу и не скажешь. От тридцати до пятидесяти. Есть такой тип разумных существ, чьи возраст и внешний вид слабо связаны. Мой новый знакомый был его ярким представителем. Да и покрывающие большую часть лица шрамы - то ли от когтей, то ли от множественных ударов чем-то тяжелым - затрудняли определение количества лет, в течение которых мать-земля попиралась разнокалиберными ногами этого выродка.
        - Ну-ка, ну-ка, - Хромой подошел ко мне и, смерив взглядом, приподнял кустистую бровь. - А не мелковат?
        - Я с твоих слов понял, что в самый раз, - ответил Валет.
        - Щуплый он у тебя какой-то. Не подох бы в дороге.
        - В какой дороге? - спросил я, но был самым хамским образом проигнорирован.
        - Он только с виду щуплый, но здоровья на троих хватит.
        - Смотри, Валет, - Хромой ощерился, проводя языком по золотым зубам. - Сроки горят, сам знаешь. Облажается пацан - отвечать тебе.
        - За это не переживай. Давай-ка лучше к делу.
        Глава 5
        Что ни говори, а детство - тяжкое время. Ты мелкий, слабый, глупый, каждый может тебе наподдать, а то и прибить, если под горячую руку сунешься. А главное - окружающие пытаются, так или иначе, тобою манипулировать. И, что самое неприятное, им это удается. Странное дело, со сверстниками такие фортеля не прокатывают. На
«слабо» я никогда не велся. Но если посыл исходит от старшего, с детскими мозгами случается что-то необъяснимое. Наверное, виной всему долбаное честолюбие. Серьезные дядьки говорят с тобой про серьезные вещи, вводят в свой круг. Это уже не игрушки, тут все по-взрослому. Тебя восприняли всерьез. Как откажешься? Вот и я не смог.
        Задачу мне сформулировали просто и понятно - прибыть в Навашино, дождаться ночи, покинуть свое убежище, найти Баскака - второго человека города - и сделать так, чтобы его имя впредь упоминалось только в прошедшем времени. Отлично. Люблю простые решения.
        Преодолеть дорогу от Арзамаса до Навашино мне предстояло в оружейном ящике. Без ведома хозяина груза. Каким путем я попал в кузов - не знаю. Упаковали меня уже в берлоге Хромого, после чего долго несли и, в конце концов, положили. Сколько времени пролежал - трудно сказать. Часы у меня отобрали, дабы не создавать посторонних шумов. С собой дали «АПБ» с двумя магазинами, кислородный баллон, кисет подсушенных листьев неизвестного мне происхождения и две фляги: одну с водой и одну пустую, для справления малой нужды. Большую нужду запретили строго-настрого. Еда также оказалась не предусмотрена. Впрочем, проголодаться я все равно не успел. Как-то не до того было. Повезло еще, что навашинским везли
«крупняк», а не только стрелковую мелочовку.
        Ящик КПВ сильно напоминает гроб. По длине места хоть отбавляй, но вот с боков тесновато, приходилось складывать руки на груди, это, кроме экономии жизненного пространства, помогало вовремя подставить ладони, чтобы не разбить физиономию о крышку на очередном ухабе, когда мой «катафалк» пришел-таки в движение.
        Ехали, по моим ощущениям, не меньше недели, хотя на самом деле маршрут Арзамас - Навашино занимает не больше четырех часов. Но тогда я пребывал в полной уверенности, что, когда вылезу из чертового ящика, под ногами окажется другое полушарие, с пальмами, слонами и полуголыми черными бабами. Если кому-то кажется, что время летит чересчур быстро, могу смело посоветовать - ложитесь в гроб, закрывайте крышку, и все пройдет.
        Наконец грузовик сбавил ход и остановился. Но моя радость была омрачена спустя минуты две, машина снова тронулась. Видимо, проверка на КПП.
        Раньше я в Навашино не бывал, только на карте видел мельком, и не имел ни малейшего понятия, что представляет собой город, если, конечно, отбросить дворовые страшилки о зверских казнях пленных муромчан, с которыми навашинцы без устали грызлись уже не первый десяток лет. Рассказывали, что возле западной границы города стоит частокол высоченных шестов с обращенной к небу буквой «Х» из досок на каждом. К доскам этим привязаны пленники, живые, но с перебитыми руками, ногами и хребтом. Говорили, что их крики разносятся на пять километров, звуча музыкой для навашинцев и холодящим душу воем для муромских мародеров. А над шестами кружат тучи мошкары и воронья в ожидании своей очереди полакомиться свежим мясцом.
        Только я начал вспоминать подробности процедуры колесования, как грузовик резко затормозил. Послышались голоса, шум хлопающих дверей и открываемых бортов.
        - Здорово. Как добрался?
        - Приветствую. Без происшествий.
        - Все привезли?
        - Само собой. Шесть РПГ, сорок восемь выстрелов, тридцать шесть семьдесят четвертых, «пятерки» - четыре цинка, на четыре с половиной тысячи, пятьдесят МОНов, три КПВ и тысяча двести патронов к ним. Как договаривались. Пересчитывать будешь?
        - Хе, шутник. Пойдем-ка, разговор есть.
        - Эй, там! Руки оторвать, что ли?! Осторожнее! Дебилы.
        - Сзади хватай.
        По доскам кузова застучали подошвы. Мой ящик спихнули и понесли.
        - Тяжелая дура.
        - Че ж ты хочешь? Четырнадцать с половиной миллиметров как-никак.
        - Сюда кидай.
        Ящик с грохотом опустился.
        Вокруг еще некоторое время слышался мат, пыхтение и стук дерева о дерево. А я лежал, обхватив почти опустевший кислородный баллон, и думал: «Господи, если ты есть, сделай так, чтобы сверху на меня ничего не поставили. Пожалуйста». Не знаю, услышал он меня или просто повезло, но, дождавшись, когда шум стихнет, я без особого труда отжал прибитую короткими гвоздями крышку и наконец-то принял вертикальное положение.
        Беглый осмотр показал, что моим новым местом дислокации является оружейный склад - довольно вместительное помещение с блочными стенами и дощатым полом, заставленное разным добром. Были здесь и видавшие виды, еще довоенные, обитые крашенным в зеленый цвет деревом цинки «пятерок» по тысяче восемьдесят штук, и «макаровские» - по две «консервы» на тысячу двести восемьдесят патронов каждая, в ящиках из свежих, еще пахнущих сосновой смолой досок, и ленты «семерок» в коробах на сто и двести патронов. Настоящая сокровищница. Рука сама потянулась к ножу, желая вскрыть цинк и набить карманы. Все-таки жадность - доминирующий элемент человеческой сущности. Нередко она задвигает на второй план даже инстинкт самосохранения. Здесь люди не далеко ушли в своем развитии от обезьян, скорее - даже деградировали. Если те не в состоянии разжать полный орехов кулак, чтобы вынуть застрявшую руку из дупла, в силу собственной тупости, то мы ведем себя аналогичным образом совершенно осознанно.
        Я уже начал прикидывать соотношение массы к цене, выбирая между «пятерками» и
«семерками», когда краем глаза заметил, что тонкая полоска света, пробивающегося между створками ворот, пересекается в метре от земли засовом. И засов этот был навешен изнутри.
        Мерзкая дрожь пробежала вдоль позвоночника. Ладонь взмокла на рукояти ножа. Я медленно повернулся, готовясь огрести прикладом в жбан, но… ничего не произошло. Передо мной по-прежнему были лишь ящики с патронами. И тут послышался шорох, совсем слабый, исходящий из дальнего угла. Я, в полуприседе, стараясь двигаться как можно тише, пошел в его сторону и скоро обнаружил источник - «коварный» враг сидел на стуле, запрокинув голову, и мирно почесывал пузо. Забавный дядька, до сих пор его помню - толстый, розовощекий, что было заметно даже в темноте, с окладистой пышной бородою и мясистым, похожим на картофелину носом. Точь-в-точь как мужик с картинки в журнале Валета. Там еще была елка в разноцветных шарах, белобрысая тетка с косой, круглые настенные часы, показывающие ровно двенадцать, и большая аляповатая надпись «2012» сверху. Я осторожно отодвинул стоявшую рядом
«ижевскую» вертикалку подальше, взял нож обратным хватом и с силой ударил. Клинок распорол шею от уха до уха. Мужик дернулся, как марионетка, которую потянули одновременно за все веревки, обхватил левой рукой перерезанное горло, пытаясь правой нащупать свой дробовик, и повалился на бок. Кровь растеклась по полу, заполняя щели и трещины.
        Должно быть, очень неприятно просыпаться со вскрытой глоткой. Так вот пялишь бабу во сне или на цветущем лугу прохлаждаешься, и вдруг - херак - вместо бабы и луга темнота, по груди течет что-то липкое и горячее, а ниже подбородка чавкает невесть откуда взявшийся второй рот. Ни хуя не понятно, и просто обосраться, до чего обидно, потому что ничего тут уже не поделаешь, а у тебя были такие большие планы на жизнь.
        Я приладил снятую с ящика крышку на прежнее место и рукояткой «АПБ» вдавил гвозди. Незачем оставлять лишние указания на свой малый рост в случае поднятия тревоги.
        Окон в складском помещении не обнаружилось, а полоска света в створках ворот могла исходить и от фонаря.
        Я вернулся к мертвому охраннику и одернул манжет его куртки. Пусто. Порылся в карманах - складной нож, папиросы, зажигалка, молитвенник… Ага, вот они. Ну не может человек на посту без часов, слишком мучительно ждать сменщика, не зная, сколько осталось. Стрелки потертой «Славы», без ремешка и с покрытым сеткой мелких трещин стеклом, показывали двадцать минут одиннадцатого. Еще немного, и окончательно стемнеет. А пока я решил скоротать время, листая найденную книжицу.
        Почти весь текст шел на церковнославянском, но ближе к середине уголки двух страниц были отогнуты, а заголовок вполне по-русски гласил: «Молитва о детях». Мне запомнился небольшой отрывок: «Ангелы Твои да охранят их всегда. Да будут дети наши чутки к горю ближних своих и да исполнят они Твою заповедь любви. И если согрешат они, то сподоби их, Господи, принести покаяние Тебе, и Ты по своей неизреченной милости прости их. Когда же окончится жизнь их земная, то возьми их в Свои Небесныя Обители, куда пусть ведут они с собою других рабов Твоих избранных». Мне понравилось. Я так понял - в небесных обителях порядки от здешних не сильно отличаются. Единственное, чего не просек, - как доставить бугру-Господу отборных рабов. Описания сего механизма в книжке так и не отыскал. Зато под стулом у безвременно усопшего раба божьего нашел сумку с завернутой в полотенце кастрюлькой вареной картошки, термосом травяного чая и тремя огурцами. Темнота, одиночество и отсутствие сосновых досок перед лицом действовали успокаивающе. Нервы улеглись, пропуская на передний план голод.
        Вообще-то Валет не одобрил бы такого поведения. Он всегда говорил, что лучше сдохнуть от истощения, чем от перитонита, набив брюхо накануне боя. Но, так как заколотили меня часа в три ночи уже на голодный желудок, я недолго колебался и, послав Валета с его премудростями в жопу, приступил к трапезе.
        Полночь я встретил сытым, но сонным. Как гласит народная пословица: «То понос, то золотуха» - не иначе. Вынул из-за пазухи кисет. Бросив мне его в ящик, Хромой наказал жевать листья в случае слабости, и не больше пяти штук за час. Что он имел в виду, уточнить не удалось, крышку закрыли. Самое время проверить. Я достал коричневый, свернувшийся в трубочку листок и положил в рот. На вкус лекарство от слабости оказалось довольно мерзким, с горечью. Первую дозу я пережевал, давясь, но вторая пошла заметно легче, а третья вообще на ура. Сон как рукой сняло. Ломота в затекших мышцах исчезла. На смену усталости пришла удивительная бодрость. По телу будто электрический ток пустили, в крайних фалангах пальцев ощущалось слабое покалывание. И без того не вызывающие нареканий чувства обострились, особенно слух. Я начал различать звук мышиной возни в противоположном конце здания, писк, скрежет крошечных зубов, точащих дерево, стук капель, падающих с протекающей крыши, тиканье «Славы», лежащей у меня во внутреннем кармане. Это было удивительно. Никакая анаша не сравнится. Состояние, близкое к эйфории, при
абсолютной кристальной ясности рассудка.
        Я бросил в рот четвертый листок, отметив себе в списке дел вторым пунктом после убийства Баскака расспросить Хромого о происхождении сего чудесного растения, убрал кисет и подошел к воротам.
        Снаружи кто-то топтался. Медленно ходил туда-сюда, периодически вздыхая и останавливаясь. Из щели в воротах тянуло табачным дымом. Значит, охрана поставлена не только внутри. Это неприятно, но поправимо. Наблюдение через щель за пространством напротив склада новых действующих лиц назревающей трагедии не выявило, и я решил поднять занавес.
        Толщина досок на воротах была около полутора сантиметров - для стального сердечника «57Н181С», что поселились в магазине моего «АПБ», не проблема, такой преграды они даже не заметят. Главное - чтобы не застряли у кого-нибудь в заднице, пробив стену соседнего барака.
        Я ухватил громадный пистолет обеими руками и, выждав, когда скучающий часовой поравняется с осью ствола, нажал спуск. «АПБ», сухо протрещав, выплюнул пять гильз, и еще пять, на звук упавшего тела. Лучше пошуметь глушеной волыной в здании, чем допустить автоматные трели на улице.
        Засов снялся легко. Я распахнул створку ворот и несколькими рывками втащил хрипящего горе-часового внутрь. Мужику на вид было лет сорок. Лысоватый, с проседью. Видимо, стоял спиной ко мне, серая ветровка на груди будто взорвалась, торчащие наружу лоскуты быстро пропитывались красным. Вторая очередь пришлась в область поясницы. Не кричал он только потому, что легкие были разорваны. Глаза уже закатились, но рука все еще пыталась достать тянущийся на ремне «АКС-74У». Клинок, нырнув между четвертым и пятым ребром, пресек это безобразие.
        Я вышел и прикрыл ворота. Хоть маскировка и никудышная - пулевые отверстия, кровь и клочья одежды на земле, да уже само отсутствие часового, - небольшую отсрочку она давала. При известном везении.
        Искомый объект - штаб - по разъяснениям моего нового работодателя, обосновался в здании бывшего железнодорожного вокзала, который, в свою очередь, находился внутри опоясывающего прилегающую территорию охраняемого периметра. В том же периметре расположился и недавно покинутый мною склад. Наверное, внешняя охрана была не в пример бдительнее тыловых коллег, раз Валет с Хромым избрали для меня столь нетрадиционный способ проникновения. Но в этом мне еще предстояло убедиться, а пока я, словно крыса, ныряя из тени в тень, шел к цели.
        План местности, обрисованный Валетом, носил весьма и весьма приблизительный характер: «Прямо до забора, сто метров налево, у первой хрущевки направо, пройдешь три двора, свернешь к универсаму, а там уже видно будет». Заебись. Во-первых, забора я прямо по курсу не обнаружил и, решив, что ему давно уже нашли лучшее применение, повернул у бараков. Прошел, как велено было, сто метров налево, но вместо ожидаемых пятиэтажек оказался рядом с выросшей на пепелище помойкой. Судя по обгоревшим остаткам фундамента и трухе от попиленных на дрова бревен, никакого отношения этот дом к хрущевкам не имел. Те стояли правее и дальше, четыре и пять штук соответственно. Бля! И какие из трех дворов я должен пройти?! В течение следующей минуты мой мозг скороговоркой воспроизводил все изученные за одиннадцать лет проклятия, так и этак комбинируя их со словом «Валет», а глаза пытались отыскать хоть какие-то ориентиры, указывающие на близость железной дороги. Не найдя таковых, решил свернуть направо - там было меньше светящихся окон.
        Едва первый двор остался позади, из дома послышались голоса и стук подошв по лестнице. Спускались три человека. Я нырнул за кусты и прижался к стене.
        - Надо бы ствол новый попросить у начальства, - сказал один, - а то вон, глянь, ложа треснула. Скоро в руках развалится.
        - Пустое, - ответил второй.
        - Говорят, вчера три ящика автоматов привезли.
        - Привезти-то привезли, только тебе хрен чего перепадет. Опять все личной гвардии достанется. А ты как бегал в атаку со своим «ТОЗом», так и будешь бегать.
        - Кабы так же, если не шустрее, - усмехнулся третий. - Восемьдесят автоматчиков с тылу прыти-то здорово добавляют.
        - Не балаболь, умник, - прошипел второй.
        - А че я такого сказал? Будто сами не знаете. У них теперь не то что автоматы, и пулеметы есть, все как положено. Это пока еще муромские суки раны не зализали, а как залижут, тут-то и будет нам всем «Ни шагу назад». Помяните мое слово.
        - Ты свое слово засунь-ка куда поглубже. В субботу двоих уже вздернули за такие разговоры.
        Троица вышла из подъезда и направилась в мою сторону, освещая пятачок впереди себя керосиновым фонарем.
        - Ну да? - удивился первый. - А я слышал, они к бунту подстрекали.
        - Тебя, что ли?
        - Почему меня? Так, окружающих.
        Второй молча покачал головой и сплюнул.
        - Бля, спать охота, - зевнул третий. - Еще башка со вчерашнего трещит.
        - Не ной. Обход закончим, и будешь дрыхнуть хоть до обеда.
        Обход?! Это плохо. Впрочем, мне тогда крупно подфартило. Мы ведь могли и разминуться. В таком случае об обходе постов я узнал бы не из этого разговора, а по вою сирены и высыпавшим на улицу патрулям.
        Троица прошла через двор, в сторону помойки, а я пристроился следом.
        Валить обходчиков прямо на дороге было бы неразумно. Комплекцию двое из них имели весьма внушительную, и мне совсем не хотелось корячиться на открытом пространстве, чтобы оттащить трупы в место поукромнее. Пришлось устроить небольшой спектакль. Когда троица проходила рядом с помойкой, я подскочил к ним со спины и пустил в ход всю свою силу убеждения.
        - Стоять! Руки вверх!
        Эффект неожиданности сработал как надо. Один из обходчиков выронил папиросу, та упала, осыпав асфальт мелкими красными искрами. Все трое остановились и подняли руки.
        - Кто такие? Что здесь делаете? - продолжил я, стараясь придать голосу басовитости, но, наверное, это вышло не слишком убедительно.
        - Ты че, пацан, сдурел? - бородатый мужик, видимо старший, медленно обернулся, продолжая держать руки поднятыми. - Мы из шестого отряда, посты обходим.
        - Разберемся. Вперед.
        - Не балуй, - голос бородача дрогнул, возможно, наличие глушителя на смотрящем ему в спину стволе заставило нервничать.
        - Вперед, - повторил я, косясь по сторонам. - Иначе буду стрелять.
        Троица сошла с дороги и, перевалив под моим чутким руководством через кучи мусора, углубилась в бурьян.
        - Эй, малец, - бородач занервничал сильнее, - ты что удумал?
        - Зачем мы туда идем? - истерично протараторил парень лет восемнадцати, тот, который две минуты назад храбро критиковал командиров. - А? Зачем?
        - Стоп. На колени.
        Двое послушно опустились, но бородатый продолжал стоять, покачивая головой.
        - Сынок, ты хоть понимаешь…
        Не окончив вопрос, он резко метнулся в сторону, правая ладонь обхватила рукоять висящего на плече «Кедра». Но ничего больше ему сделать не удалось. Короткая очередь из «АПБ» легла поперек спины. Указательный палец застыл на рычаге предохранителя, а мертвое тело рухнуло в заросли борщевика.
        Смелый мужик. Схватись они все за оружие - и мне крышка. Но так не бывает. Никогда. Слишком мало смелых. Слишком многие еще верят, что все можно уладить словами. Надеются на них до последнего. О-о, сколько разных увещеваний я слышал за прошедшие годы, сколько мольбы. Но лишь единицы использовали последние секунды своего существования на попытку дать реальный отпор. Что это? Остатки цивилизованности, рудименты, доставшиеся от прошлых поколений? Или банальная трусость? Но если трусость, то перед чем? Тебя поставили на колени и подвели ствол к затылку. На что тут можно надеяться? Чего бояться? У тебя карт-бланш. Бей голыми руками, рви зубами, делай все, что поможет спастись. Но вместо этого они только болтают, болтают и болтают.
        - Господи, - прошептал владелец «ТОЗа» с треснувшей ложей, косясь на подергивающегося в конвульсиях бородача. - Пожалуйста… У меня жена и двое…
        У меня тоже двое, а нужен был только один.
        Пуля пробила затылок и вышла с противоположной стороны в облачке кровавых брызг. Труп кивнул и, завалившись вперед, уткнулся остатками лица в землю.
        Третий обходчик при этом вел себя на удивление тихо, только дрожал и всхлипывал, втянув голову в плечи.
        - Говорить можешь? - спросил я.
        - М-могу. Расскажу! Все расскажу! - оживился страдалец.
        - Тише, и не дергайся. Смотри вперед. Где штаб, знаешь?
        - Конечно. В здании вокзала.
        - Как пройти?
        - Э-э… - он попытался указать рукой направление, но, вспомнив инструкции, передумал. - Нужно назад, за высотки. Там недалеко большое здание будет двухэтажное с лестницей. Этот… Как его?
        - Универмаг?
        - Точно! Он самый. А от него, от фасада, прямо все время, и к вокзалу выйдешь.
        - Где там искать Баскака?
        - Знаю! Знаю где. Правое крыло, второй этаж, конец коридора.
        - Как выглядит?
        - Кто?
        - Баскак.
        - Ну, здоровый такой, лысый, совсем лысый, на татарина похож, хотя вроде хохол. А! Вот! Нос у него еще сломан. Направо… Или налево? Э-э… Нет, направо вернее.
        - Как попасть?
        - Как попасть? Как попасть? Э-э-э… - Напряженный мыслительный процесс даже побудил дрожащие пальцы зашевелиться, будто те чесали затылок. - На вокзал два входа, со стороны…
        - Как попасть к Баскаку, тупиздень?
        - Так ведь… по записи к нему. Баскак у нас всеми хозяйственными делами ведает. Записываться на кордоне, туда же и пропуска приносят, если документы в порядке. С этим строго.
        - В каких районах вашего города есть частный сектор?
        - Да везде он только и есть, кроме Центрального.
        - Назови район и его улицу.
        - Ну, Заводской. А улица… Заводская. Ты меня не убьешь?
        - Конечно нет.
        Показания покойного обходчика в целом сходились с моей вводной. Это обнадеживало. И насчет направления он не соврал. Через пятнадцать минут я уже шел от универмага к хорошо освещенному трехэтажному зданию вокзала. Шел, не скрываясь, временами даже переходил на бег. И плакал. Да, я почти рыдал, размазывая слезы по чумазой мордашке.
        Странное дело - уже не помню, когда я ревел по-настоящему, разве что после смерти Крикуна влага чуть на глаза навернулась, но, если того требовала работа, слезы текли рекой, нужно было только ущипнуть себя побольнее или прижечь, а потом закрепить эффект грустными воспоминаниями. Смерть Хашима обычно давала искомый результат с первого раза.
        К моменту, когда меня тормознули на входе, я едва мог говорить, слезы стояли в горле.
        - Куда, шкет? Чего ревешь? - один из охранников преградил мне путь.
        - Пу-устите! Я к… к Ба-аскаку!
        - Хорош завывать. Ты что здесь вообще делаешь в час ночи?
        - Н-нас из дома вы-ыгоняют! Дядя Коля деда изби-ил! Сжечь грози-ится!
        - Ни хера не понимаю. Ты откуда?
        - С За-аводской! Быстрее! Пустите!!! - я утер рукавом сопли и предпринял отчаянную попытку прорыва.
        - Да уймись! - охранник схватил меня за шиворот и оттащил от двери. - Объясни толком, что произошло.
        - Дед с дя-адей Колей поругались! У нас там малина ра-астет! А дядя Ко-оля говорит, чтоб у-убрали! У него ру-ужье! Деду голову ра-азбил!
        - Что за хрень?! Какая малина?!
        - Помоги-ите! Пожалуйста!!! - я схватил охранника за руку и, умильно шмыгая носом, потянул за собой.
        - Да чтоб тебя! - растроганный страж порядка повернулся к напарнику: - Он не отстанет. Придется будить.
        Напарник, закатив глаза, вздохнул и скрылся в здании. Через минуту он вернулся.
        - Веди, сердобольный. Опять пиздюлей из-за тебя огреб.
        Глава 6
        Импровизация - искусство ничуть не менее важное в нашем деле, чем, скажем, стрельба или торг. Она способна помочь в, казалось бы, абсолютно безвыходных ситуациях, когда холодный расчет и планирование оказываются бессильными. Но, как и любое дело, импровизация требует сноровки. Я бы даже сказал - инстинкта, наработанных опытом рефлексов. Тогда и мозги функционируют иначе - рожают идею, тут же ее пережевывают и на выходе дают конечный результат, ясный, понятный, ожидаемый. Тоже своего рода план, но по ситуации. Если же опыта нет, импровизация чаще всего сводится к тезису «Ввяжемся в драку, а там посмотрим». Это чревато. Весьма.
        Баскак ждал в своем кабинете, который, судя по всему, являлся одновременно и квартирой. Выщербленный паркет, стол буквой «Т», дюжина стульев вокруг, пять шкафов, забитых пухлыми картонными папками на завязках, буфет с дежурным графином и шестью стаканами в стальных подстаканниках, два керосиновых светильника: один - на столе, второй - под потолком, выкрашенный облупившейся уже коричневой краской допотопный сейф между двумя наполовину задернутыми окнами, которые здесь, в отличие от первого этажа, не были заложены кирпичом. А в уголке справа, отгороженная фанерными стенками, скромно приютилась жилая площадь. Из-за приоткрытой занавески выглядывала расстеленная кровать и коврик.
        Сам хозяин тоже имел вид, далекий от официоза - наскоро натянутые штаны с висящими по бокам подтяжками и незаправленным концом ремня, расшнурованные стоптанные берцы и накинутый поверх майки мундир темно-болотного цвета. Ростом Баскак был под метр девяносто, при этом весьма плотного телосложения, и, несмотря на явно разменянный полтинник, имел отличную выправку. Настоящий пахан. Хмурая бульдожья морда средней степени помятости и лысый череп, блестящий, как котовы яйца, отлично дополняли экстерьер.
        Баскак лениво махнул рукой в сторону двери, и мой конвоир удалился.
        - Погоди, - видя на моем лице безудержное желание поделиться горем, он поднял правую ладонь с культями на месте указательного и среднего пальцев, прошел к буфету, достал графин со стаканом, налил и, осушив залпом, поставил на стол. - Начинай.
        Как скажешь, командир. Я, состроив максимально жалобную физиономию, всхлипнул и робко потянулся к стакану.
        - Воды? - Баскак приподнял бровь, отчего сделался похож на пирата из книжки.
        - Д-да.
        Гостеприимный хозяин снова наполнил стакан.
        Я подошел ближе, продолжая шмыгать носом, и когда друг всех навашинских детей повернулся спиной, чтобы убрать графин на место, всадил нож под левую лопатку.
        Баскак охнул, завел руку назад, пытаясь нащупать причину дискомфорта, пошатнулся и осел. Пальцы вцепились в полку, грозя опрокинуть буфет. Я едва успел отрубить их, чем заработал еще несколько секунд на раздумья перед следующим шагом.
        Взгляд снова пробежал по комнате, выискивая пути к отступлению. Наиболее очевидный вариант - окно - отпал, стоило только приглядеться. За не слишком чистым стеклом совсем некстати обнаружилась решетка из перекрещивающихся стальных прутьев. Пролезть нереально, выдрать, судя по капитальным креплениям, тоже. Зародыш паники холодным ужом скользнул под рубаху. А что делать, когда одолевает паника? Успокоиться? Хе. Это не так просто, особенно если времени в обрез. Но можно поступить иначе - дать панике волю и распространить ее вокруг.
        Идея родилась почти моментально. Глаз сразу вырвал из скромной обстановки кабинета требующийся для представления инвентарь - простыня, лампы, забитые бумагой шкафы. Через минуту по окропленному керосином кабинету уже плясали языки пламени.
        Я швырнул в окно подвернувшийся под руку стакан и почти одновременно со звоном разбитого стекла вылетел в коридор, вопя что есть мочи, пронесся мимо первого охранника, удивленно пялящегося на бушующий в дверном проеме огонь, выскочил из здания и успел скрыться в темноте до того, как услышал за спиной: «Держи щенка!!!»
        Темнота - мой лучший друг. Надеюсь, нож не обидится. Даже подумать страшно, как тяжела была бы жизнь, не накройся вся энергетика медным тазом. Посмотришь на фотографии ночных городов в старых журналах, и просто оторопь берет - кругом иллюминация! Безумно яркие фонари на каждом шагу! Окна, витрины, фары! Кошмар! Должно быть, люди в то время вообще не мыслили себя вне этой электрической вакханалии. То ли дело сейчас - на улице ни лучины, разве что мусор в железных бочках тлеет, из редкого окна льется мягкий, трепещущий, естественный свет, да и не льется даже, а робко брезжит, едва освещая комнатушку, не говоря уже о внешнем мире, погруженном в непроглядный для примитивного человеческого глаза мрак.
        А ночь тогда выдалась подходящая. Небо заволокло облаками, даже луны не видно, сплошная серая мгла. В такие ночи я чувствовал себя единственным зрячим на планете слепцов, что было недалеко от истины.
        Добежав до знакомого уже двора, я отдышался и в полуприседе, стараясь не привлекать лишнего внимания обывателей, двинулся направо - туда, где за деревьями едва заметно светились окна первых этажей. Частный сектор с его узкими проулками и подсобным хозяйством, полным художественного беспорядка, всегда лучше типовой застройки. Кроме того, это был восточный район, обращенный к нейтральному Арзамасу, что вселяло надежду на не столь суровые меры безопасности, как, возможно, с западной стороны. Осталось самое сложное - добраться туда.
        На вокзальной площади завыла сирена, оповещая всех о произошедшем ЧП.
        Впереди и справа, метрах в ста, вспыхнули два прожектора. Разрезавший темноту луч пополз по кустам с противоположной стороны дороги.
        - Внимание всем постам! - Вой сирены сменился хорошо поставленным командирским басом и скрежетом статики. - Внутрь периметра проник нарушитель! Это ребенок! Десять - двенадцать лет! Скорее всего, вооружен! Немедленно задержать его! В случае сопротивления - уничтожить! И быстро пожарную машину к штабу!!!
        После слова «внутрь» луч резко ушел вправо, но полностью не развернулся. Пересекший линию заграждений свет блеснул на металлических шипах, прошелся вперед-назад, давая часовому возможность проверить целостность двух рядов забора из колючей проволоки, после чего обратился в противоположную сторону. Луч прожектора, расположенного на соседней вышке, повторил тот же маневр. Вместе они перекрывали всю длину пролета, попеременно освещая каждый свою половину. Чтобы перекусить «колючку» и уйти, у меня было примерно пятнадцать секунд темноты, прежде чем луч вернется, а автоматная очередь пригвоздит детское тельце к земле. Мало, но ждать или искать иные способы - себе дороже. На соседних улицах уже мелькали огни фонарей и раздавались крики.
        Я отцепил с ремня ножны своего «НР-2», подобрался ближе к забору, улегся на брюхо и пополз.
        Помню, в голове промелькнула мысль о минах, но я быстро ее отогнал, убедив себя, что изнутри никто минировать не станет. Тем более МОНам есть более дельное применение на противоположном краю города. А если ошибся… что ж, все мы там будем.
        Признаюсь - когда лежал мордой в землю и краем глаза видел проползающее в метре от головы световое пятно, здорово перетрухал. Наверное, чудо-листья Хромого сыграли злую шутку. Еле удержался, чтобы не вскочить и броситься в спасительную темноту. Ночь была прохладная, но спина взмокла так, что куртка прилипла к пояснице. Челюсть, едва справляясь с нервным ознобом, норовила пуститься в пляс. Я стиснул зубы и пополз вперед. Рот наполнился вкусом выступившей из десен крови.
        Секунда, две, три. Я у проволоки. Хватаю ее ножнами-кусачками и жму. Негромкий щелчок. Перекушенные концы падают на землю. Слава богу - не под током. Ползу дальше. Семь, восемь. Второй ряд. Хватаю, жму. Щелчок. Концы проволоки расходятся, но вместо того, чтобы обвиснуть, загибаются вверх. Твою мать!!! Справа и слева раздается громыхание пустых консервных банок. Оба прожектора, не дожидаясь своей очереди, поворачиваются в мою сторону.
        - Там!
        Крик часового и световое пятно застают меня уже на обочине дороги. Я вскакиваю и бегу. Бегу так, как никогда не бегал. Вижу маячащую впереди тень и фонтанчики раскрошенного асфальта. Сзади грохочет «АКМ», но я его почти не слышу. Ныряю в прогон. Угол забора взрывается снопом щепок. Ветки и листья, скошенные свинцом, падают под ноги. Но я все еще жив. Мне навстречу, звеня ключами, бежит человек. Сую ножны в карман и достаю пистолет. Человек отпирает калитку, ныряет внутрь, но не успевает запереть. Выпущенная из «АПБ» длинная очередь находит его. Плечом вламываюсь в пробитые доски. Калитка упирается в труп. Протискиваюсь через щель. Бегу. Ноги проваливаются в рыхлую землю грядок, подошвы давят овощи. Перемахиваю невысокий штакетник. Бегу. Слышу за спиной: «Эй! Куда?» Останавливаюсь и стреляю на звук. Кто-то вскрикивает. Бегу дальше. Снова забор. Проулок. Забор. Еще. Еще. Еще…
        Что происходило между этим сумасшедшим марш-броском и моментом, когда я очнулся, в памяти не отложилось. Помню только - брел, не видя дороги, жрал листья, а после…
        Свет. Яркий, солнечный. И синее небо. Аж глаза режет. Вокруг трава. Поворачиваю голову, а прямо перед лицом собачья морда, смотрит на меня и скалится. Как тогда успел нож выхватить, ума не приложу. Псина дернулась вперед, но получила клинок в шею и вместо горла разорвала мне только кожу на подбородке. Я сбил зверюгу с ног, навалился всем телом и, продавив нож к хребту, загнал его меж позвонков.

«Отличное» начало дня. При таких раскладах хорошего продолжения не жди. Если уже с утра жизнь макает рылом в говно, самое верное решение - ничего не делать, запереться дома и тихонько переждать. Я не суеверный, но опыт показывает, что дерьмовое начало имеет гораздо больше шансов перейти в тенденцию, нежели удачное. Только вот дом далековато, а тенденция уже налицо.
        Кобель, которого я зарезал, был, судя по всему, вожаком. Здоровенный, килограммов сорок, с уймой шрамов на шкуре, в том числе и от огнестрела. Решил первым продегустировать свежачок, на правах сильнейшего. Трое его подручных помельче крутились рядом, пребывая в нерешительности. Но долго ли эта нерешительность продлится?
        Интересные твари. Говорят, до войны собаки жили рядом с человеком, прямо в домах. Дрессированные были, аж пиздец. Границу охраняли, взрывчатку с наркотой помогали искать. Даже поговорка такая существовала: «Собака - друг человека». Черт. В башке не укладывается. А потом все покатилось в тартарары. Сорока минут обмена ядерными любезностями хватило, чтобы история партнерства между человеком и собакой, насчитывающая якобы не одну тысячу лет, пошла прахом. А то! Зов желудка - он посильнее дружбы. Оголодавшие прямоходящие пустили четвероногих друзей под нож. Но кроме одомашненных были еще и бездомные. Охренеть. «Бездомные собаки» - звучит примерно как «водоплавающие рыбы». Так вот, эти отбросы высокоразвитого собачьего общества после войны окончательно разложились в моральном плане, одичали и ушли в леса, откуда периодически стали совершать набеги на человеческие поселения с целью поживиться легкодоступными и пока еще достаточно многочисленными двуногими. С тех пор нет лада между этими некогда мирно сосуществовавшими видами.
        Оставшись без попечительства человека, собаки быстро вспомнили, чьего они рода-племени. Принцип охоты у них не отличается от волчьего - окружают добычу, гонят ее, изматывая, а потом убивают. Правда, там, где волки справляются впятером, собак требуется десяток.
        Странное дело, при всей схожести волки и собаки люто ненавидят друг друга. Может быть, первые винят вторых за давнее предательство? А те, в свою очередь, чуют вину, но не хотят признать, отчего и бесятся? Один на один собака никогда не кинется на волка, даже если превосходит его габаритами. Жизнь рядом с человеком испортила собачий генофонд. Их мышцы ослабли, клыки притупились. Должно пройти не одно столетие, прежде чем природа реабилитирует предателей. А пока они стараются брать числом. Но это не всегда удается. Немногочисленные раньше волки год за годом возвращают себе леса и степи, жестко конкурируя со своими нерадивыми соплеменниками в борьбе за охотничьи угодья. Однако самое удивительное в том, что и те и другие панически боятся волколаков - громадных тварей, килограмм под девяносто, пришедших в наши широты, как я слышал, откуда-то с северо-востока. Те охотятся в одиночку. Многие из них слепы, полагаются только на слух и невероятно развитое чутье. Бесшумные, укрытые густой, почти не отражающей света шерстью, они выслеживают свои жертвы ночами. Подкрадываются, словно тень, и так же исчезают во
мраке, унося с собой добычу, умерщвленную одним точным и неотвратимым, как судьба, укусом, перерезающим яремную вену. Могучие звери. Но с десятком собак или волков они не справятся. Тем не менее одно только присутствие волколака поблизости способно вынудить стаю навсегда уйти с обжитой территории.
        В одной книжке про моряков я читал, что лучший способ выгнать крыс с корабля - это поймать десяток-другой серых бестий, посадить их в ведро, закрыть крышкой с отверстиями для поступления воздуха и оставить на неделю. По прошествии этого срока выживет только одна - самая сильная, злобная и прожорливая - крысак, или крысиный волк, как его еще называют. Остальные будут съедены. Пожравшая сородичей тварь не примет больше никакой другой пищи. Выпущенная в трюм, она будет истреблять своих всеядных братьев и сестер, расти и сеять ужас. Причем друг друга крысаки не тронут, даже близко постараются не ходить. Три-четыре таких чудовища, в конце концов, выживают с корабля всю колонию. Не знаю, промышляют ли волколаки каннибализмом, но что-то общее между ними и крысой из ведра определенно есть.
        Обычно собаки поодиночке не ходят. Они, как и люди, - стайные животные. Единственное исключение - дряхлая, больная или раненая особь, которая стала бесполезной для группы. Но такие долго не живут, поэтому встречаются редко. Средняя стая насчитывает десять-пятнадцать животных, включая молодняк. Бывает и меньше, но это в основном недобитки, они либо подыхают, неспособные добыть пищу, либо, если повезет, присоединяются к более успешной стае.
        Трое, что поджимали в смятении хвосты, глядя на своего мертвого вожака, оказались как раз из таких. Стая, видимо, не так давно попала под раздачу. Уцелевшие еще не успели заметно отощать и ослабнуть. Правда, среди них был подранок. Один из псов прихрамывал на заднюю ногу. Серая шерсть на бедре слиплась в бурую колючую паклю. Но по скорости он все равно дал бы мне фору. Тем более что…
        Резкая боль кольнула в левый бок. Я сунул ладонь под куртку и почувствовал, как пальцы липнут в теплой вязкой субстанции. Плохая новость. Оказаться одному посреди пустоши, с простреленным брюхом, да еще и в столь милой компании - это совсем не тот вариант, на который рассчитываешь.
        В целом картина сложилась удручающая, или, как говорят не столь начитанные граждане, - «полный пиздец». Во-первых, я не имел ни малейшего понятия о том, где нахожусь. Нет, примерный вектор движения я себе, конечно, представлял благодаря солнцу, но вот расстояние… Сколько времени я шел, покинув Навашино? Как далеко забрел и в каком направлении? Эти вопросы оставались без ответа. Во-вторых, не предусмотренная конструкцией дырка в моем бренном теле хоть и обошла ливер стороной, здорово кровоточила, что сказывалось на самочувствии отнюдь не лучшим образом. И, наконец, в-третьих, оставленные на месте моего недавнего триумфа собаки, схарчив дохлого вожака, вряд ли откажутся от идеи поживиться свежей человечинкой.
        Обмотав рану откромсанным рукавом куртки, я кое-как протопал сотен пять-шесть метров прочь от развернувшегося пиршества, нашел сухую канаву и занялся самолечением.
        Никогда не думал, что буду рад схлопотать автоматную 7,62 в бочину. Разумеется, я был бы счастлив, пролети она мимо, но, с другой стороны, на ее месте могла оказаться, например, «пятерка» - настоящий кошмар полевых хирургов. Из-за пустоты в головной части эта пулька имеет неустойчивую траекторию и, попадая в цель, начинает кувыркаться уже через пять-семь сантиметров пути, оставляя за собой фарш. Чаще всего выходит донной частью вперед, у нее там центр тяжести. А «семерка» гораздо гуманнее. К тому же нашла она меня явно недалеко от стрелка, еще не успела потерять скорость и благодаря этому прошла словно игла через тряпку. Выходное отверстие получилось совсем небольшим.
        Тем не менее оставлять рану как есть было бы чревато. Из-под небольшого струпа, наросшего за время моей отключки, все еще обильно сочилась кровь. Левая штанина до колена покрылась бурой коростой, растрескавшейся на сгибах и осыпающейся при ходьбе. Тяжелая, как с похмелья, голова то и дело норовила упасть и повиснуть бесполезным грузом. Глаза смыкались. Если не остановить кровь, то рано или поздно они закроются, и, скорее всего, окончательно.
        В рукояти «НР-2» - моего второго ножа, выполняющего хозяйственные функции - всегда хранится НАЗ. Обычно это моток тонкой стальной проволоки, точильный камень, леска с грузилом и крючками, спички, булавка, нитка, игла. А также мешочек со смесью негашеной извести и медного купороса - средство жесткое, однако весьма эффективное, к тому же помогает избавиться от сомнений в том, что человек на восемьдесят процентов состоит из воды. Если действовать по рецепту, то хорошо бы добавить еще яичный белок, но за неимением оного и так сгодится. Можно, конечно, воспользоваться порохом, вот только поджигать его у себя на спине - занятие для настоящих энтузиастов, к коим не отношусь. Посему я сунул в зубы ремень, отрезал лоскут от куртки, высыпал на него порошок и приложил к выходной дыре.
        Сказать, что это больно, язык не поворачивается. Больно прищемить палец дверью или на гвоздь наступить, а это - просто пиздецнахуйбля что такое. Тем сложнее было повторить процедуру для входного отверстия.
        Немного отдышавшись и утолив разыгравшуюся жажду, я вернул повязку на прежнее место, вставил в штаны ремень, украшенный четким следом прикуса, и поплелся дальше, в пустошь. Как сказал бы писака-романист - «навстречу приключениям».
        Приключения ждать себя не заставили. Видимо, я несколько переоценил питательность туши вожака, потому как надеялся хотя бы эту ночь провести в одиночестве, но вместе с сумерками пришли и «друзья человека».
        Их острые, вымазанные кровью морды, поднимающиеся над травой и пробующие воздух, появились, как только солнце коснулось горизонта. Пока собаки держались на почтительном расстоянии, но это ненадолго. Уж я-то знаю - они дожидаются наступления темноты. А потом… Желтые огоньки, скользящие в черной пустоте. Мелькнут и погаснут. Снова загорятся, отразив вспышки беспорядочных выстрелов. Ближе, ближе. Шелест травы за спиной. Где ты, сука?! Длинная очередь из истерично пляшущего ствола. Щелчок затвора. Горячее дыхание в шею. Конец. Но они не учли одного факта - мне ночь не менее мила. Главное - оставаться в сознании.
        Я развязал кисет и пошарил внутри. Листьев осталось не так уж и много. Что ж, будем тщательнее пережевывать. С боеприпасами дела обстояли не лучше. Из трех полных магазинов уцелел один, и еще четыре патрона в недострелянном. Поделим на три мишени - восемь попыток выжить. Могло быть хуже. Я перевел флажок в одиночный режим. ПБС свинчивать не стал, с ним удобнее, можно держаться, как за цевье, тем более что здоровенная рукоять еле помещалась в ладони. Да и ни к чему шуметь зря. Кто знает, не пустились ли навашинцы в погоню…
        На первый, пробный заход собаки решились за полночь. Приблизились не сильно, метров пятьдесят или больше, покрутились и после двух выстрелов, цели, впрочем, не достигших, отошли. Следующая попытка состоялась минут через пятнадцать. Зная теперь об огнестреле, они разбежались, взяли меня в кольцо - дело нехитрое, учитывая, что я к тому времени еле двигал ногами - и круг начал сжиматься.
        До сих пор не понимаю, как им это удается. Без связи, без визуального контакта, ночью, в полуметровой траве собаки расходятся на равное расстояние от жертвы и кружат в общем направлении, с одинаковой скоростью сокращая дистанцию. Более того, если кто-то из своры меняет ход, то же самое делают и остальные, почти моментально, в полной тишине. Потрясающе. Ни один отряд, даже сработанный годами, где каждый знает каждого, как себя самого, не может похвастать такой скоординированностью.
        Когда ты в центре хоровода зубастых тварей, исходящих слюною от запаха крови, единственное твое желание - найти опору, чтобы прижаться спиной. И когда понимаешь, что опоры нет, накатывает паника. Фраза «кругом враги» неожиданно приобретает буквальный смысл, и ты чувствуешь, как шевелятся волосы на затылке, а дыхание становится до того частым, что голова кружится от избытка кислорода. Взмокшие пальцы безостановочно перебирают по рукояти, а ствол дрожит, рыская из стороны в сторону. И только одна мысль удерживает тебя на месте: «Побежишь - умрешь». О да, это их план. Они доведут тебя до истерии, до безумия. Молчаливые прислужники смерти. Они пришли за тобой. Беги. Беги! А я останусь. Я вижу их. Я знаю, как эти твари мыслят. Моя рука тверда. Мой разум ясен. Я выживу.
        Первая атака была со спины. Тварь прыгнула, но промахнулась. Слишком шумно когти скребли о землю при толчке. Серая тень пролетела возле моего левого плеча и исчезла в траве. Три пули ушли следом.
        Справа! Две желтые точки вспыхивают во мгле. Они растут, становясь из горизонтали в диагональ. Грудь принимает на себя удар мощных лап. Я чувствую, как ноги отрываются от земли, а палец давит на гладкую сталь спускового крючка. Мгновение назад оскаленные клыки прячутся за черными губами. Из звериной глотки вырывается крик. А моя спина встречается с землей. В глазах темнеет, но лишь на секунду. Левую икру пронзает острая боль. Приподнимаюсь и стреляю в ощетинившийся силуэт. Тут же обзор мне закрывает собачья голова, слившаяся воедино с моей правой рукой. Кисть немеет. «АПБ» тяжел, слишком тяжел. Он падает в траву. Но есть вторая рука, и есть нож. Клинок по самую гарду тонет в жестком мясе. Кровь хлещет в лицо. Клыки скребут по моей скуле. Я уже ничего не вижу, но продолжаю бить. Я колю и режу наугад. Режу и колю, пока вокруг не становится совсем тихо.
        Поднимаюсь, стираю рукавом с глаз липкую пену, сплевываю шерсть. На земле лежат два пса. Их шкуры усеяны ранами, у одного вспорот живот. Кишки сизой веревкой обмотались вокруг задних лап. Слышу дыхание. Тяжелое, хриплое. Метрах в десяти, оставляя за собой борозду из примятой красной травы, ползет третий. Беру пистолет, иду следом. Это тяжело. Левая нога чертовски болит. Недобиток извивается, всеми силами стараясь продвинуть изрытое пулями тело хоть на сантиметр подальше от смерти. Пусть. Ему недолго осталось. Сберегу патрон.
        По шее и груди течет кровь из разорванного лица. Правое предплечье сломано. Ниже левого колена лоскуты штанов спутались с лоскутами кожи. Но я жив и продолжаю идти. Не знаю куда. Просто переставляю ноги. Пока не упал.
        Глава 7
        Смерть - величайшая загадка мироздания. Ирония состоит в том, что отгадавшие уже не могут подсказать верный ответ. Через это прошли миллиарды, но мы все равно остаемся в неведении. Обидно. Хотя, с другой стороны… А действительно ли нам нужно знать? Вдруг разгадка столь ужасна?.. Хм, как поведет себя человечество, поняв, что там ничего нет - ни рая, ни ада, ни бога, ни души? Ты - просто мясо на костях, не более, умрешь - ничего не останется, и ждет тебя не высший суд, а только черви. Окончательно слетит с катушек? Пойдет вразнос, утратив последний стопор? Или напротив, вцепится в жизнь мертвой хваткой? Начнет ценить ее, как никогда? И возлюбим ближних, и прекратятся войны, и воцарится мир…
        Я был близок к разгадке, но случай распорядился иначе.
        Очнулся от колющей боли в районе подбородка. Открыл глаза и страшно удивился. Надо мной, склонившись, сидела красивая девка лет пятнадцати. Чистенькая, свежая. Первая мысль, посетившая голову: «Бордель? Мне же надо к Хромому». Но приглядевшись, я понял, что ошибся. Обстановочка скромновата, да и девка не по тамошней моде обряжена: серый сарафан с передником, белый платок на голове - нет, я не мог такого заказать. Мне всегда импонировал минимализм в женском гардеробе. Хотя на морду - наш выбор.
        - Ой! - всплеснула она руками, увидев, что я оклемался. - Ты как, малыш? Нет-нет, не вставай. Сейчас за матушкой схожу.

«Или все-таки бордель?»
        Девка подскочила и выбежала за дверь.
        Я, приподнявшись на локтях, взобрался повыше, чтобы как следует осмотреться.
        Комната была небольшая, с минимумом мебели: стол у зашторенного белыми занавесочками окна, в одном углу рукомойник, в другом - икона, два стула, тумбочка и кровать. На тумбочке стояла миска с красноватой водой, а в ней лежала мокрая тряпица той же расцветки.
        Я откинул одеяло - бок заклеен матерчатым тампоном с рыжеватым пятном страшно вонючей мази, правое предплечье в шинах, левая нога от щиколотки до колена забинтована. Очень хорошо - значит, убивать не будут, по крайней мере, не сейчас. Потрогал лицо - скула заклеена, на подбородке швы. Ни дать ни взять жертва, бедный несчастный ребенок. Как та краля сказала? Малыш? Славно.
        Заскрипели половицы, дверь открылась, и вошла грузная мордастая тетка, на ходу вытирая руки перекинутым через плечо полотенцем, следом в комнату проскользнула моя смазливая сиделка.
        - Так, что тут у нас? - начала тетка по-деловому и без церемоний ухватила меня за башку.
        Бля. Настоящий танк в юбке. Лапищи - будто у мясника. Пополам сломает, глазом не моргнув. Ей бы вышибалой в кабак, нагнала б на пьяных мужиков страху.
        - Жар спал, - констатировал «танк», отпустив мою уже начавшую поскрипывать от чудовищного давления черепушку. - Дай ему бульону куриного, но не много, организм слабый еще, не примет. А как поест - сообщи отцу-настоятелю. Говорить-то можешь, агнец? - обратилась тетка ко мне, и мясистые красные щеки приняли почти идеально круглую форму, потесненные улыбкой.
        Я кивнул.
        - Вот и хорошо, - тетка развернулась и пошла к выходу. - Да, Варя, - остановилась она в двери, - тебя Федор искал, не сказал зачем. С ним, смотри, построже. Больно уж горяч.
        - Ну что вы, матушка? - зарделась сиделка, потупив взгляд.
        Тетка-танк, уходя, ничего не ответила, только молча погрозила пальцем.
        Варя повернулась ко мне, невинно сложила ручки в замочек и улыбнулась.
        - Как самочувствие?
        - Ху… Хуже бывало.
        Я с трудом признал в раздавшемся хрипе собственный голос.
        - Это верно. Когда тебя Кирилл с братьями, из дозора вернувшись, принесли, думала - не жилец. Только милостью божьей да стараниями матушки Прасковьи и выходили. Я три ночи пресвятой богородице молилась.
        Ах ты, сахарная моя. Того гляди, жопа слипнется. Что за ебнутая семейка? Постой… Три ночи?
        - Три ночи?!
        - Да. Ты же все это время в беспамятстве пребывал. И трясло тебя, словно бес вселился, аж руки заламывал, к кровати пришлось привязывать. Боялись - суставы вывернешь. Ну, пойду, бульона согрею.
        - Ага, пожрать не мешало бы, - пробубнил я ей вслед растрескавшимися губами и погрузился в размышления о насущном: «Что мы имеем? Я трое суток провалялся в жестокой ломке. Нужно поосторожнее с этими листьями. Подобрал меня некий Кирилл с братьями. Братья, матушка, отец - похоже на общину близкородственную, но вроде не дегенераты. И то ладно. Выставляют дозоры - значит, община немаленькая и постоять за себя может. Деваха молилась кому-то там до одури - не исключено, что фанатики. С этими надо аккуратно. Ляпнешь чего лишнего - потом дерьма не расхлебаешь. Будем работать по легенде «Растерянный испуганный мальчик», это всегда прокатывает. Лишь бы дозорным хватило здоровой вороватости втихомолку прикарманить «АПБ», а то глушенный ствол херово вписывается.
        Пока я предавался размышлениям, вернулась Варя, постелила мне на грудь сложенное треугольником полотенце и, зачерпнув из миски, поднесла к моим губам ложку горячего, пахнущего курятиной бульона.
        - Ты что делаешь?
        - Кормлю, - пожала она плечами.
        - Сам могу, - я взял ложку в здоровую руку и принялся наворачивать.
        - О! - удивилась деваха. - Ты левша? Говорят, левши талантливые. У нас Петр - иконописец - опять же левша.
        - Да мне все равно, какой рукой хлебать, бы было что. А этот Петр тоже брат твой?
        - Все мы - братья и сестры.
        Ну, пиздец, угораздило. Зря надеялся. Если не схарчат, так заставят какую-нибудь пускающую слюни умственно отсталую страшилу охаживать, «давать роду свежую кровь». Блядь, ненавижу даунов. Они хуже свиней - тупые, жирные и заторможенные, как бревно. Хотя Варюшу я б осеменить не прочь. Может, повезет?
        - Господь - отец наш небесный, мы - дети его, а промеж собою - братья и сестры, - пояснила Варя, чем немало меня успокоила. - А на тебе, как погляжу, крестика нет. Некрещеный?
        Я счел за лучшее просто помотать головой, дабы не углубляться в чуждые дебри вероисповедания.
        - Жаль, - вздохнула Варя и попыталась стереть упавшую мне на подбородок каплю бульона. - Ой! Ты что?! Чуть всю миску не расплескал. Я же только промокнуть, а то в рану попадет. Вот чудной, - она отпрянула и нахмурилась, но быстро сменила гнев на милость. - Тебя хоть как звать-то?
        Решив, что перечисление моих погонял вряд ли пойдет на пользу делу, я припомнил лацев, с которыми довелось якшаться, и озвучил первое попавшееся имя:
        - Миша.
        - А я Варя.
        - Понял уже.
        Девка-то все ж не особо смышленая.
        - Какие у тебя глаза странные, - прищурилась она, - никогда не видела таких.
        - Где, ты говоришь, деревня ваша находится? - постарался я сменить тему.
        - Деревня? - переспросила Варвара, но тут же спохватилась: - А-а, ты про обитель. От Оки двадцать восемь километров на восток. Тут еще, рядом совсем, село большое было, Казаково. А чуть севернее - поселок Вача. Может, слышал?
        - Нет. Что за обитель?
        - Преподобного Ильи Муромца, покровителя воинства русского.
        Ну, ясно - фанатики.
        - Мы тут, за рекой, недавно, - продолжила Варя. - Третий год только. Еще и отстроиться как следует не успели. Но мне здесь больше нравится, чем в Муроме.
        Я чуть не поперхнулся.
        - Вы сюда из Мурома пришли?!
        - Да. Отцу Пантелеймону - нашему настоятелю - сам Святой место это указал и велел новую, истинную обитель возвести.
        - Понятно. А до Навашино отсюда сколько?
        - Километров сорок к юго-западу, если напрямки, - она заглянула в опустевшую миску и улыбнулась. - Хороший аппетит, быстро поправляешься, - после чего встала и направилась к двери. - Схожу за настоятелем. Он с тобой лично побеседовать хочет.
        - О чем? - прохрипел я вслед, но Варя только пожала плечами.
        Рассказ девчонки многое прояснил, но еще больше вопросов породил. Главный вопрос - в каких отношениях состоят эти странные люди с навашинскими? То немногое, что я знал о первой окской войне, заставляло сильно беспокоиться по поводу умственного здоровья членов здешней общины. Чтобы выходцы из Мурома селились по эту сторону реки, да еще и в сорока километрах от своих заклятых врагов… Ну, знаете, фанатизм фанатизмом, а инстинкта самосохранения никто не отменял. К тому же, насколько мне было известно, муромские церковники принимали в тех боях самое непосредственное участие и давали навашинцам прикурить похлеще кадровых вояк. Рассчитывать после такого на радушный прием не приходится. Так почему же они все еще живы, а их
«истинная» обитель не стала пепелищем? Уж не потому ли, что решили сменить сторону конфликта?
        - Хорошо, спасибо, Варя, - донеслось из коридора, - а теперь оставь нас. Здравствуй, - дверь открылась, и в комнату вошел высокий худощавый мужик с длиннющей бородой поверх черного балахона. - Как себя чувствуем? - он приставил к кровати стул и, усевшись, положил ногу на ногу.
        С виду мужик был крепкий, плечистый, держался прямо и уверенно, как молодой, но лицом тянул на все шестьдесят. Карие, выцветшие с годами глаза смотрели строго и проницательно.
        - Здравствуйте, - ответил я почти шепотом, состроив невинную мину. - Нормально чувствую. Спасибо большое за… за все.
        - На здоровье, - улыбнулся мужик. Голос у него был низкий, гортанный, и в этом «на здоровье» мне послышались недобрые дребезжащие нотки. - Ну, давай знакомиться. Отец Пантелеймон, настоятель здешний. А ты, значит, Миша?
        Мое недавно обретенное имя из его уст прозвучало тоже без особой теплоты.
        - Да, - кивнул я робко.
        - Откуда ты шел? - продолжил настоятель.
        - Не знаю. Мы с матерью и сестрами ехали из Мухтолово. Ночью все спали. Потом началась стрельба. Маме пуля попала в голову, - я прикусил щеку, и в глазах помутилось от выступивших слез. - Она сразу умерла. А сестренки… Мне стало так… Я убежал и спрятался. Когда закончили стрелять, было слышно, что они кричат. Они долго кричали, очень долго.
        - Кто напал на вас?
        - Не разглядел, - я шмыгнул носом и вытер текущие по щекам слезы. - Темно было. Только вспышки кругом. Наверное, засаду устроили.
        - Ты сказал, что все спали. Значит, вы остановились на ночь. Какая же засада?
        - Нет, я имел в виду маму с сестрами, ну и себя тоже. А возницы не спали, конечно. Мы с обозом ехали, шесть подвод и машина.
        - Торговый обоз? Что везли?
        - Не знаю точно. Сахар вроде бы.
        - А сам-то мухтоловский?
        - Угу.
        - И в обозе ваши, местные?
        - Да, напросились себе на беду до Кулебак, к родне. Кто же знал, что так выйдет? - я снова всхлипнул и потер глаз тыльной стороной ладони.
        - До чего быстро мир вокруг меняется, - покачал головой настоятель. - Из Мухтолово окромя пушнины и теса сроду ничего не возили. Пулю той ночью поймал?
        - М-м… - рука потянулась к боку. - Сам не понял, когда прилетела. Поначалу и не заметил даже, так, ужалило. Потом смотрю - кровища откуда-то. И не болело вроде, а сейчас… - я поморщился, изображая адские муки.
        - Рану сам обрабатывал?
        - Сам, прижег маленько, чтобы кровь остановить.
        - У тебя химический ожог, на известь похоже, а она тут под ногами не валяется. С собой носишь или как?
        Вот въедливая скотина, так и норовит мне легенду поломать.
        - Мама дала, на всякий случай.
        - Разумеется, - настоятель лукаво усмехнулся. - Вдруг коленку расшибешь. А вот это, - он выудил из складок своего балахона и уложил на дальний край кровати
«НР-2», мой рабочий нож и «АПБ», - тоже мама собрала?
        По интонации было ясно, что в дальнейших разъяснениях смысла нет.
        - Этим, - взял Пантелеймон «НР-2», - наверное, плотничать. Этим, - повертел он в руках «АПБ», - мух гонять. А этим… - настоятель вынул из ножен обоюдоострый пятнадцатисантиметровый клинок с налипшей у гарды собачьей шерстью, взялся двумя пальцами за навершие литой алюминиевой рукояти и отпустил. Кинжал с глухим «тук» вошел в половицу на добрых три сантиметра. - Много ли можно делать такой почикушкой? Картошку чистить разве что. Или грудину пробить до хребта.
        - Универсальный инструмент, - ответил я, не испытывая больше нужды в поддержании печального образа.
        Настоятель вытащил нож из доски, поводил пальцами вдоль лезвия и со вздохом отложил в сторону.
        - Теперь, братец, давай-ка начистоту. Но учти - повторного вранья не потерплю.
        И я рассказал. Рассказал все. И о том, как ехал в оружейном ящике, и о том, как прикончил Баскака, о бегстве из Навашино, о собаках… Настоятель слушал очень внимательно, лишь изредка требуя уточнений. В конце моего рассказа он спросил:
        - Кто заказчик?
        - Не знаю, - честно ответил я.
        - Кто тебя отправил?
        - Этого не скажу.
        Пантелеймон нахмурился и, подавшись вперед, доверительно прошептал:
        - Сынок, тебя отправили на убой. Возврата не предусмотрено. Ты это понимаешь?
        Он был прав. Теперь, находясь в относительной безопасности, трезво оценивая свои шансы выжить, я видел, насколько они мизерны. Не иначе Валет решил заработать моими стараниями в последний раз. Весьма прагматично. Послушный мальчик взрослеет. Рано или поздно он захочет жить своей жизнью, и прощай, доходы. Так почему бы не утилизировать парнишку сейчас, пока еще можно, за солидную компенсацию от заказчика?
        - Понимаю. Но в моей работе свои принципы.
        Настоятель, помолчав немного, кивнул, забрал разложенные на кровати «улики» и вышел за дверь.
        В обители я провел почти месяц. Никто меня особо не пас, в передвижении почти не ограничивал, и даже платы за постой не требовал, что казалось совсем уж из ряда вон выходящим. Но все же посматривали в мою сторону искоса, на попытку завязать разговор отвечали в лучшем случае односложно, а чаще всего молчанием.
        Неделю из этого месяца я провалялся в койке. Выздоровление шло не столь быстрыми темпами, как хотелось бы. Пока оставался неходячим, все пытался представить, как выглядит обитель. Из крохотного оконца было видно только небо, а звуки пил и топоров, не утихающие с шести утра и до позднего вечера, будоражили воображение:
«Что же они там такое строят?» Вообще я слабо разбирался в церковной архитектуре. Единственными олицетворениями оной для меня были: громада Воскресенского собора в чистом районе Арзамаса да убогая деревянная часовенка с покосившимся крестом, недалеко от молокозавода. Здесь я ожидал увидеть нечто среднее. Из разъяснений Вари - единственного моего собеседника - выходило, что обитель - это не только храм, но и все, что вокруг. Ну да, собор и лацевские кварталы - обитель сытых людей. Часовенка и Поле - обитель грязных нищебродов. Вполне логично.
        Однако то, что я увидел, впервые выбравшись из своей тесной кельи, производило впечатление, сильно отличное от ожидаемого. Единственное пришедшее на ум сравнение - база Потерянных, нутро которой я однажды мельком разглядел из-за приоткрытых ворот. Те же длинные бараки, правда, куда более опрятные, имеющие по два крыльца и полноценные окна; те же стены по периметру, но опять же более капитальные и высокие; мощные, обитые железом сторожевые башни с пулеметными гнездами - словом, все то же, но основательнее, хотя многое недостроено. Если в случае Потерянных речь шла об укрепленной базе, то здесь можно было говорить о настоящей крепости.
        Деревьев из-за стен видно не было, значит, местность вокруг не лесистая, а основным строительным материалом тут являлись сосновые бревна и брус. Из чего я сделал вывод, что община либо охрененно богатая и покупает лес где-нибудь в Мухтолово, либо охрененно трудолюбивая и заготавливает его самостоятельно, за Окой, после чего прет сюда тридцать километров. Как выяснилось позже, верным оказалось второе предположение. Видно, не слишком преподобный Илья Муромец любит своих подопечных. Мог бы и поближе к реке место указать.
        Единственная улица, если можно так назвать разделяющую дома грунтовку шириной в пять метров, шла от ворот к храму. На Воскресенский собор с его помпезными колоннами это приземистое сооружение совсем не походило. Впрочем, как и на часовенку у молокозавода - тоже. Было оно неказистым, но основательным, в здешней манере. По сути, храм представлял собой огромную двухэтажную избу с двумя прирубленными по бокам клетями. Все это дело покрывала раздельная двускатная крыша из дранки и венчала единственная маковка. Нижний этаж, судя по окнам, значительно превосходил верхний размерами, раза так в два. К одной из клетей было пристроено высоченное крыльцо.
        Взрослого народу в крепости, по моим наблюдениям, набралось сотни полторы, а то и меньше. При этом ребятни по улицам носилось - хоть отбавляй, а многие бабы ждали приплода. Практически все мужчины, за редким исключением, постоянно имели при себе оружие. Даже полуголые машущие топорами и фуганками плотники готовы были немедленно принять бой. Рядом с любой стройкой стояла аккуратно сложенная пирамида, число стволов в которой соответствовало числу работяг. И, что сразу бросилось в глаза, все оружие было автоматическим. Сколько ни искал, так и не увидел хоть одного «СКС». Сплошь разномастные «АК», «РПК», «ПК» и даже «АЕК-971» с
«АН-94». Причем многие экземпляры щеголяли весьма недурственной гравировкой на металлических частях и не менее художественной резьбой на деревянных, а кое-где и полиамид пестрел узорами.
        Раньше мне уже доводилось встречаться с различными украшательствами. В основном это была бездарная самодеятельность, уродующая прекрасный в своей лаконичности облик оружия. Вот довоенные мастера - те знали свое дело. Однажды, помню, приволок с обнесенной хаты «ИЖ-54». Ружьишко-то простенькое, но какая отделка! Любо-дорого посмотреть. Видимо, индивидуальный заказ. Серийные, пятьдесят четвертые, отделывались грубовато, а у самых дешевых и без того убогая гравировка на колодке заменялась штамповкой. Здесь же чувствовалась рука настоящего художника. Резьба на ложе и прикладе, изображающая сцены волчьей охоты, даже будучи слегка подпорченной, производила сильное впечатление. Я хоть и противник всяческих изъебств на тему «не как у всех», до сих пор с удовольствием вспоминаю тот «ижак».
        Здешние «украшения» по своим художественным достоинствам на произведения искусства, конечно, не тянули, но и бездарными назвать их язык не поворачивался. Тем более что они выполняли скорее ритуальную, нежели эстетическую функцию. Уж больно много там было крестообразных узоров и стилизованных текстов. О чем в них говорилось, я не понимал, да и не особо разберешь издали, а в руки оружие мне давать отказывались категорически. И вовсе не из опасений, что пальну. Расспросив Варю, я выяснил, что тамошние фанатики питают болезненную привязанность к своим стволам. До того болезненную, что едва не дрочат на них. Впрочем, последнему обстоятельству я бы и не удивился. Особенно после того, как проведал, что каждому автомату, пулемету здесь на полном серьезе дают имя. Черт, так и вижу бородатого святошу, нежно поглаживающего шомполом канал автоматного ствола и шепчущего с придыханием в окно выброса гильз: «Да, Люся, да, милая». Ясно, что при подобном раскладе лапать свои дражайшие волыны чужаку никто не даст. Это я еще могу понять. Но делать из железки предмет культа… Хотя молятся же крашеным доскам…
        Утром двадцать второго дня моего пребывания в обители, сразу после медосмотра, проведенного бабой-танком, я был вызван к отцу Пантелеймону.
        - Проходи, садись, - махнул он рукой, не отрывая взгляда от книги.
        Обстановка в занимаемой настоятелем комнате на втором этаже храма была до того аскетична, что я не сразу обнаружил, куда тут можно сесть. Стены из голого, проконопаченного паклей бруса, скромная, без излишеств мебель, по самому минимуму, да две иконы - вот и все «убранство».
        - Прасковья сказала, что здоровье твое в порядке, - продолжил настоятель, когда я опустил седалище на табуретку. - А значит, причин находиться здесь у тебя более нет. Завтра в шесть утра машину отправлю в Арзамас. Поедешь. Но прежде разговор у меня к тебе будет.
        - Слушаю.
        Пантелеймон отложил книгу, снял очки и наконец-то перевел взгляд на меня.
        - Ты - парень неглупый, потому обойдемся без предисловий. Мне нужен свой человек в Арзамасе. Ничего особенного от тебя пока не требуется, лишь глаза и уши.
        - Обычно просят голову, - попытался я сострить, но безуспешно.
        - Сбор информации - это твоя задача, - невозмутимо пояснил настоятель. - Хочу знать обо всем, что происходит в городе и окрестностях.
        - Понимаю. А взамен?
        Старик усмехнулся и выложил на стол золотой.
        - Будешь получать раз в месяц.
        Я взял монету и, попробовав на зуб, сунул в карман.
        - Только информация?
        - Если потребуется что-то еще, я сообщу. По рукам?
        Один золотой - это в полтора раза больше, чем я получил за предпоследний заказ. А его не назовешь легкой прогулкой. Здесь же мне предлагали заняться тем, что я и так делал ежедневно - держать глаза и уши открытыми, фильтруя треп на предмет ценной инфы. Отказываться от солидной прибавки к скромному ежемесячному доходу было бы глупо. С другой стороны, я прекрасно понимал - за одну только информацию столько не башляют, и «что-то еще» обязательно потребуется. Но разве это повод для переживаний?
        - По рукам.
        Следующим утром мне вручили изъятые вещи - почищенные, с правленой кромкой, - адрес связного, пароль-отзыв и без лишних разговоров отправили в Арзамас.
        Удивительное дело - за прошедший месяц я успел соскучиться по Валету. Кто бы мог подумать. Старый говнюк занял место в моем сердце. Эта мысль веселила меня всю дорогу от западных окраин до дома. Не терпелось поскорее увидеться с единственным родным человеком. Как он меня встретит? Что скажет? Небось похоронил уже, а тут - раз! Ебать! Счастье-то какое. Только бы замки не сменил…
        Повезло, ключ без проблем вошел в скважину и повернулся, приведя в движение диски. На замках мой «родной человек» никогда не экономил. С таким механизмом возни - будь здоров, вплоть до высверливания. Что ж, раз не сменил, значит, не ждет.
        - Фара! Где, бля, шляешься?! - Валет стоял посреди комнаты в одних трусах и с половой тряпкой в руке, злой как черт, но при моем появлении выражение его лица резко изменилось. - Ты?
        Трудно придумать вопрос глупее. На какой ответ можно рассчитывать, задавая его? Вот и я не нашелся, что сказать. Да это было и ни к чему. Думаю, Валет все понял.
        - Сученок, - он бросил тряпку, расправил плечи и усмехнулся.
        Короткая очередь пресекла его грудь по диагонали, от печени к сердцу. Кровь смешалась с грязной водой из опрокинутого ведра и потекла к моим ногам. Помню, как невольно сделал шаг назад, когда край розовой лужи коснулся подошв.
        Сожалел ли я о содеянном? Нет. Ощущал ли потерю? Пожалуй. А еще в тот день я дал себе зарок, что никогда и ни при каких обстоятельствах не окажусь перед лицом смерти в одних трусах.
        Фара, вернувшись, конечно, закатил скандал, но, взяв себя в руки, отнесся к моему решению с пониманием. Мы зарыли Валета на том же пустыре, что и Репу. По-моему, даже рядом, в нескольких метрах. Хотя могу ошибаться, ни креста, ни камня там нет.
        Перед тем как предать тело наставника земле, я отрезал ему с правой кисти большой палец. Где-то читал, что воины северного народа, называвшего себя викингами, отрезали большие пальцы поверженным врагам, чтобы те в загробном мире не могли встретить их с оружием в руках. У меня было не так уж много мертвых врагов, встречи с которыми я опасался, но Валет, без сомнений, относился к таковым. Он стал первым в моей коллекции.
        Глава 8
        - Тебе голову, мне пальчик, - я ухватил главный трофей за патлы и, вынув из мешка, положил в раковину.
        - Еб твою! На пол не лей! - возмутился Хромой нескольким расползшимся по замызганному паласу темным каплям.
        - Грязнее не будет.
        - Но-но, за языком следи, - он хмыкнул и покосился на мешок. - Много уже насобирал?
        - Двадцать семь, - ответил я, рассыпав по столу выставленный Хромым столбик золотых монет.
        - Ебануться. Коллекционер, бля. Ты их хоть обрабатываешь? Воняют небось?
        - Не сильнее, чем в твоей конуре.
        - Да что ж такое?! Хамит и хамит! Думаешь, я нарочно тебя два раза гонял? Вот больше делать-то не хрена. Какой тут, скажи на милость, мой интерес?
        - Мне плевать, какие у тебя интересы. Я знаю только, что потратил на заказ почти два месяца, сделал пять трупов, понес крупные издержки. А что в итоге? Тринадцать золотых?
        - Слушай, уговор был на десять. Три - компенсация за хлопоты. Скажи спасибо, хоть это выбить удалось. Заказчик, кстати, считает, что ты сам маху дал, наводка была верная. Ну, так он говорит.
        - Знаешь, - я взял деньги и убрал в карман, - алчность - это грех. Смертный.
        Вообще, конечно, не стоило так базарить с Хромым, злопамятная сволочь. Но у меня были веские причины. К тому же сорока на хвосте принесла благую весть - двое из четырех его подрядчиков безвременно почили, героически исполняя свой долг. По слухам, они даже не смогли перебраться за реку, пойдя на корм навашинским бригадам. Да, квалифицированные кадры - большая редкость. Кадры реже - оплата выше. Пусть Хромой теперь посидит и подумает над своим поведением. А меня ждали дела, обещающие действительно хороший навар.
        Перед тем как явиться к Хромому, я заглянул по ставшему едва ли не родным за прошедшие десять лет адресочку. Богатый дом на тихой Садовой улице. Хозяин - Николай Евгеньевич. Что примечательно - чистейшей воды лац. К моменту нашего первого знакомства тянул на сороковник, да и сейчас мало изменился. Невысокий, сухонький, с правильными, я бы даже сказал, интеллигентными чертами лица. Тем не менее среди местных мой связной известен как Коля Бойня. Отлично рвет зубы страждущим, извлекает пули и даже имеет опыт успешного отсечения пораженных недугом конечностей. Интересный дядька, один из немногих собеседников, с которым можно потрындеть не только про лавэ, шлюх и волыны. Впрочем, заглянул я к нему не для этого.
        - Доброе утро, - поприветствовал я сонные зенки, возникшие в смотровой щели после условного стука.
        - А? Кол! - Зенки несколько раз моргнули и скрылись за заслонкой, послышался скрип вытаскиваемого засова, дверь открылась. - Дорогой ты мой! Проходи.
        Вид у Николая Евгеньевича был плачевным: морда отекла, глаза красные, на башке нечто напоминающее воронье гнездо, и так прет перегаром, что закурить рядом страшно.
        - Радость какая аль горе? - я вошел и осмотрелся.
        В доме, обычно чисто прибранном, полный бардак: стулья перевернуты, посуда побита, на полу недоеденный ужин, на диване - доеденный.
        - Было горе, стала радость! - ощерился Бойня и даже попытался воспроизвести танцевальное па с хлопаньем по ляжкам, но накатившая тошнота испортила весь номер. - Ох, елки, - он схватился за голову и, проковыляв к дивану, сел. - Где ж тебя черти носили?
        - Работа, - приподнял я лямку висящего на плече мешка. - А что за переполох?
        - О-о! Переполох - слабо сказано. Фома мне такие радиограммы шлет - хоть в петлю лезь.
        - Чего хочет-то?
        - Тебя. Говорит: «Из-под земли достань и ко мне немедля, а не то сам под землю спустишься». Мол, столько бабла на вас ухнуто, а толку с гулькин хер. Вот так. Я уж о переезде начал подумывать. За Урал куда-нибудь. Сроку осталось - сутки. Ох, Кол, - Бойня запустил пятерню в растрепанную шевелюру и сокрушенно помотал головой, - как же я устал от этого мудака. - После чего выудил из-под скомканного одеяла стакан, наполнил его из стоявшей на полу початой бутылки и протянул мне: - Давай, за Пантелеймона - отца родного. Пусть ему земля будет пухом.
        Ну, в озвученном контексте и с утра накатить - не грех. С той поры как прежний настоятель отдал богу - а может, и кому другому - душу, прошло всего три года, но сменивший Пантелеймона Фома успел заебать Бойню самым капитальным образом. Тут я Николая Евгеньевича отлично понимаю. Отрабатывать плату ему приходилось не в пример тяжелее, чем раньше, а постоянное гнобление медленно, но верно толкало бедолагу в объятия зеленого змия.
        В отличие от Пантелеймона, Фома всегда был не особо дипломатичен, а уж после голодных лет, с шестьдесят четвертого по шестьдесят шестой, когда костлявая выкосила едва ли не треть общины, характер у него совсем испортился. И со смертью прежнего настоятеля - по слухам, кстати, далеко не естественной - дела стали вестись иначе. Что там дела, даже вера сменилась. Не знаю, есть ли где в православных канонах запрет на людоедство, но отчего-то этот момент смущал Святых, особенно в бытность настоятелем Пантелеймона, который запрещал жрать человечину, даже когда последняя пара сапог была сварена и съедена. Вот тогда-то Фома и взял инициативу в свои руки. Голод, как известно, не тетка. А уж когда соседи - навашинские бригады - вовсю харчуются, пуская под нож окрестное население, держать себя в рамках приличий вдвойне тяжело. Перед Фомой стоял небогатый выбор: молись и сдохни либо убивай и живи. Решение было принято быстро. Не успел труп Пантелеймона остыть, как служители божьи вооружились новым учением, гласящим примерно следующее: «Господу не нужны слабые. Мор и голод ниспослал он, дабы очистить паству
свою от шелухи и сплотить в вере истинной. Так пусть достойнейшие из рабов его укрепят плоть свою от плоти грешников, коих обделил Господь силою». Такой догмат пришелся по душе не только местным людоедам, но и соседям. А плохо ли? Обратился в новую веру, на старых дрожжах замешанную, и пожалуйста - набивай брюхо человечиной без малейших угрызений. Неудивительно, что три из четырех навашинских кланов, сформировавшихся во время междоусобной грызни, с готовностью целовали крест Фоме - свежеиспеченному патриарху людоедов.
        Правда, справедливости ради нужно отметить, что человечину в те годы хавали не только навашинские. Любой кабак Арзамаса имел в меню мясные блюда без уточнений о происхождении сырья. А уж когда совсем прижало и к нам хлынули переселенцы из Триэна, человечина стала продаваться совершенно открыто. Зайдешь, бывало, на рынок, а там - мама дорогая - и грудинка, и окорока, и ливер. Гастрономический рай, одним словом. Спасибо нашим лишенным мутаций друзьям. Те лацы, что не успели вовремя сдристнуть, как раз и ложились на колоды под топор мясника. А их место под солнцем заняли ушлые ребята из Триэна, быстро сколотившие мощную группировку, ныне известную как Центровые. Зачуханное, бесхребетное батрачье и вякнуть ничего не успело. Была шахта под лацами, стала под Центровыми. Но если раньше за допущенный косяк работягу увольняли, то теперь его забивали железными прутами.
        Потерянные засуетились слишком поздно. Из Чистого района им не досталось ни шиша. Единственное, что удалось выторговать в обмен на признание границ, - деляну, ранее контролируемую Частниками. Тех просто, без шума и пыли, попросили освободить территорию. Многократно уступая «просителям» в численности, Частники согласились. Так Арзамас был поделен на две кормушки, сравнимые по площади, но неравнозначные по качеству. Шаткий мир между Центровыми и Потерянными продержался чуть больше года. Если терпеть лацев за Межой было делом уже привычным и как-то само собой разумеющимся, то отхватившие лакомый кусок братья-мутанты раздражали Потерянных до усрачки. С тех пор вялотекущая война, однажды начавшись, не прекращалась. Граница, разделяющая кормушку, ходила туда-сюда, превратив некогда престижную для проживания Межу в линию фронта.
        В свое время, раскурив косячок, мы с парнями сидели вокруг костра и чесали языки на тему «как заебато будет, когда выгоним нах чертовых зажравшихся лацев». Ну вот, лацев выгнали, а заебато не стало. Почему? Ответ, на мой взгляд, очевиден - ущербная рабская психология. Жить под боком у хозяина рабу проще, чем сосуществовать с кем-то на равных правах. Есть такая поговорка: «У нищих слуг нет». Кто ею пользуется? Нищий в общении с нищим. Результат - конфликтная ситуация. Так и тут - старых хозяев сменили пришлые нищеброды, урвали жирный кусок. А по какому праву?! Чем ты, сраный отброс, лучше меня, сраного отброса? Да ничем. Вы оба говна не стоите.
        Хотя мне, по правде сказать, грех жаловаться. Где есть конфликт, там есть работа. Платят хорошо и те, и другие, к дому опять же близко - красота. Лишь один момент портит идиллию - работать приходится максимально обезличенно, без стиля, без почерка. А однообразная рутина утомляет. Да и заказы Хромого последнее время не отличались разнообразием. Поэтому упоминание о готовящемся Фомой деле меня сразу заинтересовало. Кроме того, отсутствие заинтересованности было бы чревато проблемами со здоровьем как Николая Евгеньевича, так и - что особенно важно - моим собственным.
        - Твоя колымага все еще на ходу? - спросил я взгрустнувшего Бойню.
        - А как же? - оживился тот. - Цела ласточка.
        - Готовь. Через два часа выезжаем.
        Означенное время я потратил на визит к Хромому и посещение своего нового, совсем недавно отстроенного жилища. Со старой квартиры съехал, как только закончил все работы, около года назад. Фара помог деньгами, благо служба у Центровых позволяла. Внешне жилище-то не бог весть какое - обычная хибара на Луначарского. Другое дело - внутри. А там, на глубине четырех метров, под полом деревянной лачуги - каких тут целая улица, не сразу и найдешь, где твоя - расположились комфортабельные двухкомнатные апартаменты, забетонированные снизу доверху. Этот бункер в течение семи месяцев строили четверо лацев. Обошлись они мне недешево - за троих отдал по шесть, а за одного аж десять золотых. Но отработали на совесть, старались. Обещал им, что отпущу, как только достроят, и даже помогу до Сергача добраться. Легковерные. Один, правда, сам подох, от лихорадки. Теперь вот, как с делами подразгребусь, надо бы черным ходом заняться. Бункер хорош до тех пор, пока тебя в нем не закупорят. Всегда нужно думать об отступлении. Оно зачастую важнее, чем победа. Ну а пока мое бетонное убежище служило в основном для целей
складирования.
        За последний месяц я здорово пообносился. Нет заказа хуже, чем выслеживать должника. Если важные шишки всегда на месте, купцы ходят одними и теми же маршрутами, и даже рейдеры предпочитают держаться поближе к цивилизации, то эти суки норовят залезть в самую жопу мира. И вот когда, отыскав засранца, спрашиваешь: «На что ты, засранец, рассчитывал, беря деньги у картеля?» - он отвечает: «Думал, спрячусь. Мир-то большой». Мир большой, это верно. Но такие, как я, могут сделать его значительно меньше, и бескрайние просторы рано или поздно превратятся в темный, воняющий мочой угол. А потом будут ножи, клещи, каленые иглы… Заказчик обычно хочет не просто смерти проворовавшегося ублюдка, он хочет возврата долгов. Если не деньгами, то кровью и болью. А в этом я, без ложной скромности, мастер. Глядя на отрезанные мною головы, клиенты плачут от умиления. Мертвые лица настолько искажены страданием, а их прижизненные раны столь выразительны, что с трофеев впору писать образа святых великомучеников. Будучи насаженной на шест в людном месте, такая голова работает лучше самых красноречивых словоизлияний, повергая
неплательщиков в благоговейный ужас.
        Если дело требует значительного времени и посещения незнакомых мест, я обычно беру арсенал попроще. Незачем будить зависть в сердцах жадных и охочих до чужого добра элементов. «АК-74М» с пристрелянной оптикой вполне сгодится, отличная комбинация цены, надежности и функциональности. К тому же «пятеркой» при необходимости разжиться всегда проще, чем 9?39 или снайперскими 7,62?54. Распространеннее
«пятеры», пожалуй, только «двенашка», собственно, поэтому и брал на крайнее задание «МР-153». Знал, что придется от деревни к деревне шастать, а там этого добра хоть жопой ешь. Да и живность лесная к картечи с уважением относится, а нет - так пулевыми угощу. Но интересы настоятеля вряд ли лежат в тех же широтах. Посему я остановил выбор на «калаше». Можно, конечно, у Святых прибарахлиться. Арсенал одного только Фомы за полсотни стволов переваливает, и это лишь неосвященных. Но не люблю я пользовать оружие из чужих рук. Как-то оно негигиенично. Велик риск навредить своему здоровью. К микробам-то я равнодушен, сроду никакой заразой не страдал, а вот к перекосам, утыканиям и прочим заклиниваниям - увы. Так что лучше уж скромный, потасканный, но собственноручно обстрелянный «калаш», на который можешь положиться как на себя, чем нулевый «АЕК», с незнакомыми болячками, имеющими свойство обнаруживаться в самый неподходящий момент. Но каким бы надежным и испытанным ни был огнестрел, нож все равно надежнее. Он - главный труженик. Остальное - на случай форс-мажора.
        Штаны, куртка и рубаха за время моих странствий превратились в задубевшее от пота и грязи рванье. Ополоснувшись, оделся в чистое и еще одну смену бросил в вещмешок. Мало ли, сколько придется бродяжничать. Шмотья этого в свое время заказал аж десять комплектов. Не люблю примерки. А так один раз отмучался, и на пару лет хватит. Все черное, без извратов. А камуфляж… на брюхе поползаешь - сам нанесется.
        Дальше в перетряхнутый вещмешок отправились четыре комплекта белья, сменные берцы, жрачка длительного хранения, шесть коробок «пятеры», коробка «маслят», четыре
«РГН», четыре запала без замедлителей, катушка проволоки, кусок мыла, полотенце, котелок, кружка, брезентовый полог, гвозди, моток веревки, топорик, аптечка и всякая мелочь по карманам. Как обычно, вышло килограммов десять.
        Модульную разгрузку с подсумками для двенадцатого калибра сменил на «лифчик» под четыре «акашных» рожка. Набил, рассовал. Кинжал - на левое плечо, две «РГО» - в гранатный подсумок, «НР-2» - на пояс, туда же кобуру с «АПБ», два магазина к нему и глушитель.
        Вот и все, милый дом. Снова пора в дорогу.
        Величая свою машину «ласточкой», Николай Евгеньевич сильно грешил против истины. На стремительную маневренную птаху она тянула только при о-очень больших допущениях. Да и при них, откровенно говоря, не тянула. Куцее несуразное чудо с латаной-перелатаной двухместной кабиной и зияющим щелями деревянным кузовом всегда напоминало мне клячу, тощую и невероятно старую, которая давно уже должна была сдохнуть, но каким-то невероятным образом все еще дышала. О-о, дыхание «ласточки» - это нечто. Черное, густое, с приступами чахоточного кашля и масляных отхаркиваний. На сотню наша хозяйка дорог жрала примерно тридцать пять литров бензина, выдавая заветные сорок километров в час максимум. Весьма экономично, если речь идет о трехосной грузовой дуре или средних размеров броневике. Но «ласточка» весила самое большее - две с половиной тонны. Основную часть трехметровой базы освоила кабина, кое-как сваренная из труб, стальных листов и реек, плюс капот; оставшуюся - бортовой кузов с нашими пожитками и четырьмя канистрами бензина под фиксирующей сетью. Передние колеса были открытыми, разнесенными в стороны от
сужающегося капота. Задние - спаренные - располагались под кузовом. Свесов машина не имела, благодаря чему - нужно отдать ей должное - даже при невысокой посадке форсировала преграды вполне уверенно.
        - Ты бы хоть тряпок на сидушки кинул, - посетовал я, когда «ласточка» с грохотом перемахнула очередной ухаб. - Подвеска словно у телеги.
        - Ты бы мясца на жопе нарастил, - парировал Бойня.
        - Мясо на жопе - это не практично.
        - Не скажи. Был у меня случай - прискакал один кабан подраненный, точнее, приполз. С пулей-то в заду не особо поскачешь. Скулит, вытащи, мол. А сам килограмм под сто двадцать. Задницу нажрал - во! - Бойня отпустил руль и развел руки, демонстрируя примерный объем вышеозначенного предмета. - Еле носит. Ну, я посмотрел, пощупал…
        - Бля! За дорогой следи. И не надо мне такое рассказывать.
        - Я про рану, дурак. Ну вот, посмотрел, значит - дырка слепая. Думал, «масленка» поймал, не больше. А вглубь-то полез - етить твою налево - «7БМ4»! Засела в мясе. Вот тебе с твоей тощей жопой все хозяйство вынесла бы на раз. А он, можно сказать, испугом отделался. Черт! - Бойня прервал оду жирной жопе и кивком головы указал налево: - Глянь-ка.
        Там, метрах в ста от дороги, лежал перевернутый набок тарантас, сверху на нем стоял человек и отчаянно размахивал руками, а вокруг, подбираясь все ближе, сновали приземистые юркие звери размером с собаку.
        - Кошаки.
        - Развелось тварей.
        - Видать, прям на ходу в кабину махнула.
        - Да, не повезло.
        - Подсобил бы страдальцу, - предложил я с большим запозданием, когда пистолетные выстрелы хлопали уже далеко за спиной.
        - Ага, - Бойня сделал круглые глаза. - Ты знаешь, почем нынче бензин? - и, получив отрицательный ответ, удовлетворенно хмыкнул. - Сразу видно, что не автомобилист. Сейчас кошаки позавтракают, а я на обратном пути, если бак не треснул, бензинчик-то и солью.
        - Ты обратно только к вечеру будешь. За это время тут уже машин пять проедет. Один, что ли, умный такой? Да и водила тот вполне может отбиться. А уработал бы его сейчас… Хотя дело твое.
        Бойня как-то странно на меня посмотрел и, ничего не ответив, вернулся к наблюдению за дорогой.
        На весь путь ушло три часа. Хорошая все-таки вещь - автомобиль, даже такой, как
«ласточка».
        За те десять лет, что минули с моего первого визита, обитель сильно изменилась. Древоземные стены обросли снизу бетонными блоками, сторожевые башни заметно прибавили в высоту и обзавелись крупным калибром, перед воротами появились врытые в шахматном порядке сваи. Хотя особой необходимости в последних и не было. Любой подозрительный транспорт стрелками «ЗУ-23» и приспособленными под нужды обороны
«2А42» уничтожался с расстояния предельной видимости.
        Помня об этом, при подъезде к обители Бойня старался жать на газ как можно аккуратнее.
        - Хорош бздеть, - посоветовал я, когда «ласточка» почти остановилась, не доехав полутора километров до ворот. - Они твой тарантас уже разглядели.
        - Ты уверен? - Бойня нервно поерзал и кивнул на торчащий впереди полузанесенный землей остов грузовика. - Он небось тоже так думал.
        Дальнейшая моя аргументация по поводу нашего транспорта, касающаяся его крайней убогости, безоружности и экстерьера, достойного лишь сострадания, также не возымела эффекта, и последний отрезок пути мы тащились со скоростью безногого калеки.
        На воротах, как обычно, пришлось сдать весь арсенал. Меня всегда удивляла эта странность - Святые, так трепетно относящиеся к своим стволам, почему-то ни в грош не ставили чужие убеждения схожего характера.
        Оставаясь верным себе, я в очередной раз прочитал вратарям лекцию о том, что мой нож крайне недоволен вынужденной разлукой с хозяином, а все забранные им души в один голос протестуют против такого поведения. И в очередной раз остался неуслышан.
        Фома ждал в своем кабинете, который, нужно сказать, тоже заметно преобразился. Во-первых, комнатка Пантелеймона показалась новому настоятелю чересчур тесной и была объединена с двумя соседними. Во-вторых, от прежнего аскетизма не осталось и следа: вместо простенькой мебели - дорогущий гарнитур из явно не местных пород, вместо скромных иконок - здоровенные доски в золотых окладах с камнями, голые когда-то стены завешаны гобеленами и раритетным оружием на крюках художественной ковки. Да и сам настоятель теперь был далек от образа сухого, отринувшего все излишества старца.
        - Ну, здорово, пропащая душа, - не вставая из кресла, пробасил громадный мужик, килограммов под сто тридцать, с мясистой румяной мордой, и погладил бороду, сверкнув нехеровых размеров перстнем.
        От прежнего Фомы, что когда-то увивался за смазливой Варей, остались разве что глаза - все такие же синие и наглые, только смотрят теперь куда увереннее.
        - И тебе не хворать, - ответил я взаимной любезностью.
        - Как сам?
        - Жив. Давай сразу к делу. Зачем видеть хотел?
        - Хе-хе, - Фома криво усмехнулся и поправил массивный крест на груди. - Вот что мне в тебе нравится, Кол, так это подход. Ну, к делу так к делу. Присаживайся, - он указал на стул справа от себя и разложил передо мной лист бумаги с карандашным портретом. - Знаешь его?
        С помятого листа смотрел мужик средних лет, славянской наружности, коротко стрижен, широкие скулы, волевой подбородок, уши прижаты, глаза чуть прищурены, слева над верхней губой шрам.
        - Впервые вижу.
        - Тогда возьми и запомни как следует. Это Алексей Ткачев. Наемник. Среди своих известен как Леха Ткач. Русский, тридцать один год, метр восемьдесят семь.
        - Он - цель?
        - Нет. Не совсем.
        - Что значит «не совсем»? Мне убить его наполовину?
        - Экий ты кровожадный. Сразу убивать не нужно. Наоборот, твоя задача - сделать так, чтобы он прибыл в означенное место целым и невредимым.
        - Еще раз, пожалуйста. Я не ослышался?
        - Не ослышался. Присмотришь за этим гавриком, всего и делов-то.
        От столь противоестественного предложения меня даже пробило на нервный смешок.
        - Стоп-стоп. Фома, мы уже давно знакомы, и ты не хуже меня знаешь, что охрана - не мой профиль. Да и что за нужда? Пошли своих ребят. Уверен, они прекрасно справятся.
        Фома вздохнул и задумчиво погладил окладистую бороду.
        - Я бы так и сделал, но - видишь ли, в чем закавыка - Ткач не должен знать о прикрытии. Он будет со своими людьми. Это пять человек, пользующихся особым доверием - костяк его отряда. Желательно, чтобы они тоже не испустили дух раньше времени.
        - А остальные?
        - Что остальные?
        - Ты сказал - «костяк». Впервые слышу, чтобы капитан добровольно разделял отряд. Разбегутся же, как тараканы, и месяца не пройдет. Если этот Ткач надеется вернуть людей под свое крыло, он либо невъебенно авторитетен, но тогда я бы о нем слышал, либо невъебенно туп, что более походит на правду. Из своего опыта, глядя со стороны, могу заключить только одно: охрана тупых клиентов - дело гиблое.
        - Э, нет, - усмехнулся настоятель. - Он совсем не туп. И отрядом жертвует осознанно. Стало быть, цель того стоит.
        - Что за цель?
        - А вот это и предстоит выяснить, - Фома хитро ощерился, сверкая глазами, как прожженная шлюха. - Ну, заинтересовал?
        - Не особо.
        - Ах да, прости. Ты ждешь, когда я перейду к цифрам. Сорок золотых.
        - Каковы условия оплаты?
        - Да самые что ни на есть простые: скрытно сопровождаешь Ткача с его людьми до места, выясняешь цель рейда, как только она обнаружена - всех кладешь, если цель подъемная - тащишь сюда, если неподъемная - запоминаешь место и дуешь назад, мы высылаем парней, и, если слова твои подтверждаются, получаешь расчет.
        - Не пойдет. Слишком много «если». Мне совсем не улыбается тратить уйму времени и рисковать башкой, полагаясь на чужое везение. Так что, извини, я пас.
        Фома протяжно вздохнул и покачал головой с такой выразительностью, будто весь мир только что перевернулся на его глазах, устои рухнули, святыни попраны, вера в человечество утрачена.
        - Кол, Кол… Не хотелось мне этого вспоминать. Мы ведь старые друзья, но…
        Снова-здорово. Каждый раз, когда дело принимало не устраивающий Фому оборот, он вытаскивал на свет божий эту историю. Случилась она почти два года назад. Мы с Никанором - одним из немногих вменяемых братьев - душевно отдыхали в навашинском кабаке. Даже не вспомню уже, что за повод был. Вроде рабов удачно спихнули. Разумеется, приняли на грудь как следует. И в процессе отдыха повздорили с какими-то уродами из Навмаша. Повздорили крепко, так что дело закончилось стрельбой и спешным отбытием восвояси. Хорошо - машина близко стояла. Прыгнули - и по газам. Со всем этим переполохом даже не заметил, что у товарища в пузе дыра. Да он и сам здорово удивился. Полпути удивлялся, пока дух не испустил. А потом оказалось, что пуля у Никанора в брюхе не чья-нибудь, а моя. Как назло таскал тогда «Гюрзу» с «СП-10». Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
        - Фома, не начинай. За тот случай я уже сполна рассчитался.
        - А я так не думаю. Но буду думать, если согласишься. Ну? Последний разок, и лично гарантирую тебе полное отпущение грехов. Что скажешь?
        - Черт с тобой. Куда идти нужно?
        - Да тут недалеко. В Москву.
        Глава 9
        Москва. Что я знал о ней? Бывшая столица бывшей страны, гигантский мертвый город, до отвала накормленный мегатоннами немирного атома. Бетонное кладбище пятнадцати миллионов. Так о ней говорили. Всегда с чужих слов. Я не встречал никого, кто видел бы Москву своими глазами. Не встречал даже тех, кто врал бы об этом. Шесть букв, произносимые вполголоса, словно на похоронах. Даже руины Нижнего Новгорода под боком не вызывали такого благоговейного ужаса. О Нижнем я слышал множество баек - жутковатых, мрачных. В детстве мы пересказывали их друг другу, смакуя леденящие подробности, но заканчивалось все обычно ржачкой и взаимными подъебками. О Москве же разговоры были крайне редки и коротки, будто само упоминание о ней сулило беду.
        Скупые сведения о Белокаменной сходились в двух основных моментах - там нет жизни и есть высокий радиационный фон. Посему первое, что я потребовал у Фомы, - увеличение гонорара и выдача аванса. Сошлись на пятидесяти трех золотых, из которых десять были выданы на месте. Второе - защита от радиации. На что получил странного вида противогаз, счетчик Гейгера и ценный совет - не оставлять открытых участков тела. Ну, и третье - хороший глушенный ствол, для уверенного прицельного огня на двести метров, в дополнение к моему «калашу». Тут Фома долго жмотился, но, в конце концов, оторвал от сердца «Винторез» с шестью двадцатизарядными магазинами, вычтя из моего аванса три золотых, с обещанием вернуть по факту сдачи инвентаря.
        Теперь нужно было подумать об «открытых участках». С этим у меня дела обстояли неважно - кисти голые, хренов противогаз-маска с фиксирующими ремнями закрывал только лицо, ворот куртки даже в поднятом положении не защищал шею.
        Идя в сторону оружейной за обещанным «Винторезом», я как раз обдумывал варианты защиты своей неказенной шкуры от радиации, как вдруг обратил внимание на проходящего мимо брата в длинном плаще со стоячим воротником. Немного побазарив, выяснил, что шьет такие местный мастер - Андрей, и, узнав адресочек, направился к нему.
        Дверь оказалась незапертой. Я тактично постучал и, не дождавшись реакции, прошел внутрь. Из комнаты за предбанником доносился стук швейной машинки.
        - День добрый, хозяин, - открыл я дверь в комнату.
        - Здорово, - отозвался тот, не оборачиваясь.
        В избе стоял сильный характерный запах обработанной кожи. На скамьях и прямо на полу лежали шкуры: покроенные и целиковые. На полках стояли катушки ниток и тесьмы, коробки с фурнитурой, лекала. Настоящая пошивочная мастерская.
        - Мне бы плащик. Поможешь?
        Андрей - упитанный бородач преклонных уже лет - оторвался от работы и смерил меня взглядом.
        - Если сегодня мерки снимем, через недельку будет в лучшем виде.
        - Не до мерок. Мне сейчас нужно. Готовые есть? - достал я из кармана золотой.
        - Хе, - Андрей хитро прищурился и потер загривок. - У меня тут что, по-твоему, магазин? Или склад при фабрике? Я по меркам шью. Все под заказ.
        - За срочность, - к перекатывающемуся по костяшкам пальцев золотому добавился второй.
        - Пойдем, - оживился Андрей и, махнув «за мной», отправился в соседнюю комнату. - Ну вот, - указал он на темный, в черно-бурых разводах плащ, облачающий деревянного истукана. - Вроде твой размер. Послезавтра обещался сдать, но раз такое дело…
        - Интересная расцветка.
        - Да тут… - замялся мастер, - с пропорцией маху дали. Но часов за восемь можно подкрасить. Совсем черная, конечно, не станет, но будет однотоннее.
        - Не нужно, мне так нравится, - я пощупал кожу. - Свинина?
        - Нет, - ощерился Андрей, подкручивая ус, - не свинина.
        Через два часа, ушедших на небольшую доработку обновки - пришивание капюшона, дополнительной фурнитуры для плотной фиксации стоячего воротника, и петель, препятствующих задиранию рукавов, - я получил свою «защиту», весьма сомнительную в плане борьбы с радиацией, но психологически успокаивающую. Все-таки два слоя кожи - лучше, чем один. Да и в свете надвигающихся холодов с дождями - как-никак сентябрь на дворе - плащик будет нелишним. Сидит отлично, даже поверх разгрузки. Кожа мягкая, эластичная, движениям не мешает и щупать приятно. Андрей, разговорившись, поведал, что на плащ ушло четыре бабы, от шестнадцати до двадцати лет. Ну, за такое денег не жалко. Померил на противогаз - воротник и капюшон в затянутом положении закрывают голову с шеей полностью. Перчатки я получил бесплатно, в качестве пустяшного дополнения.
        Из-за разросшегося скарба пришлось купить еще и новый вещмешок, более вместительный. Тут, правда, материальчик был попроще, обычный брезент, но сшит качественно, на совесть.
        В общем, так непринужденно я оставил у Святых значительную часть только что полученного аванса.
        По информации Фомы, группа Ткача должна была выдвинуться на следующий день из Чаадаево - поселок в восьми километрах от Мурома - и вместе с торговым обозом отправиться во Владимир. Не так уж и много времени, чтобы сесть на хвост. Фома мое мнение разделял, а вот Бойня - нет.
        - Какого хрена?! - возмутился Николай Евгеньевич. - Никуда я не поеду, кроме Арзамаса! И так проторчал тут полдня! Это мне затемно, что ли, возвращаться?!
        - Тут переночуешь.
        - Нет-нет-нет, - замотал он башкой, - сам впрягся, сам и пиздуй. И так бензина сжег немерено. Кто мне компенсирует?
        - Уж точно не я. Может, у Фомы спросим?
        Николай Евгеньевич как-то сразу стушевался и, бубня под нос проклятия, потопал к
«ласточке».
        Удивляюсь, насколько сильно портятся люди, как только гнет проблем ослабевает. Прижало - шелковые, отпустило - говно говном. Выходит, я своим существованием делаю людей лучше. Хм. Вполне достойная роль индивида в социуме. Человек - он ведь сродни клинку. Чем сильнее по нему лупили, тем крепче вышел. А бросили без дела валяться - ржавчиной покрылся. Вот тот же Бойня - старик уже, но держится бодрячком, хоть и за воротник закладывает частенько. А оставь его в покое, дай на старости лет отдохнуть - так ведь за год-другой ожиреет, одряхлеет и сдохнет. Скотина ленивая. Я ему жизнь спасаю, а он…
        - Осторожно! Не поцарапай, - сострил Бойня, помогая затолкать в кузов старую деревянную лодку.
        - Весло закрепи, болтается.
        - Потеряем - прикладом догребешь. Я в твои годы Оку туда-обратно безо всяких лодок переплывал, да еще и с узлом в зубах.
        - Хорош заливать. Небось сроду из Арзамаса ни ногой.
        - Ошибаешься. Я - чтоб ты знал - до того, как в эту сральню перебраться, на том берегу жил, в деревеньке, двадцать километров от Мурома. Все детство в Оке бултыхался, с весны до самого октября. Тогда-то она почище была, а сейчас, говорят, загадили - руки ополоснуть боязно.
        - Молодец. Лезь в кабину.
        - А ты плавать-то умеешь? - невзначай поинтересовался Бойня, ковыряясь с барахлящим зажиганием. - Слышь, чего говорю?
        - Заводи уже, время идет.
        - Умеешь? Я не понял.
        - Поехали.
        - Нет, ты ответь.
        Старый козел. Вот бывают же такие - ткнутся языком в больное место, и мусолят, и мусолят. Не умею я плавать. Не у-ме-ю. Пробовал однажды, на прудах за железкой - еле откачали. С тех пор боюсь глубокой воды. Ничего не могу с этим поделать. Как только чувствую под собой глубину, прямо судорога бьет и дыхание перехватывает. Легкие тут же вспоминают, каков это - воды нахлебаться. Ой бля… Тут как-то раз опытом делились с коллегой - нормальный вроде мужик, никогда о нем плохого не думал, - и начал он про методы свои рассказывать, дескать, до чего же эффективно утопление. Кладешь, говорит, терпилу на спину, фиксируешь голову, тряпку ему поверх морды, и не спеша водичкой поливаешь, так, чтобы струя не прерывалась хотя бы минуту. Рассказывает, сука, медленно так, обстоятельно и ухмыляется. Тварь. Я проткнул ему оба легких и вскрыл трахею. Как-то само собой вышло. Ни при каких обстоятельствах не стану топить человека, кем бы он ни был. Загнать иглу под ноготь, раздавить пальцы, разбить сустав, обработать паяльной лампой, пощекотать ливер - всегда пожалуйста. Но топить - нет. Понимаю, что эта причуда мне
когда-нибудь аукнется, а перебороть не могу.
        - За-во-ди, - ладонь зачесалась, вожделея ребристую рукоять ножа.
        Но у Николая Евгеньевича хватило ума не продолжать бестактно начатую тему. Он очень своевременно разобрался с зажиганием, и «ласточка», надрывно прокашлявшись, покатила к открывающимся воротам.
        Спустя час с копейками самодвижущийся металлолом проскрежетал тормозами и остановился на песчаном берегу.
        Бойня помог выгрузить мое утлое плавсредство.
        - Ну, - протянул он руку, - ни пуха. Аккуратнее там.
        - К черту.
        Через минуту я остался в компании кружащих высоко над головой чаек и квакающих в заболоченных протоках жаб.

«Аккуратнее там». Эх, там бы еще оказаться, можно будет спокойно вздохнуть. Ширина Оки в том месте, где мне предстояло начать форсирование, была примерно полкилометра, но, учитывая течение, предстояло проплыть метров семьсот. Семь ебаных сотен метров холодной черной дряни, которая только и ждет, чтобы затащить тебя в свое безвоздушное чрево, заполнить собой твои нос, рот, горло, легкие…
        В такие минуты невольно становишься верующим. Вот и я, неумело перекрестившись, спустил лодку на воду, залез в нее и со словами молитвы за спасение души - дурное влияние Святых - отчалил.
        Если б не эта чертова боязнь глубины, Ока, наверное, показалась бы мне красивой - широкая, темная, омывающая живописно изрезанные протоками берега и песчаные отмели. Она брала начало под Орлом и, петляя наподобие кишки, тянулась на север, где упиралась дефекационным - если уж продолжать аналогию - отверстием в руины Нижнего Новгорода.
        Вот такое путешествие я точно не хотел бы совершить. Потому вцепился в весло и принялся усердно грести.
        Сколько я греб, сказать трудно. По ощущениям так не меньше часа, но на самом деле, наверное, минут пятнадцать, а то и меньше. За это время мимо меня успела проплыть какая-то хрень, издали напоминающая утопленника, а ближе к середине реки едва разминулся с полусгнившей козой. Вначале тоже подумал, что человек - шкура от туши отслоилась, оголив почерневшее мясо, и тянулась позади, как лохмотья одежды, - но рогатая башка опровергла мои догадки. Хотя, справедливости ради, нынче и рога - не самое веское доказательство. Встречал я экземпляры хомо сапиенс гораздо менее походящие на человека, чем та коза.
        В конце концов проклятая Ока осталась позади. Я вытащил лодку на берег и заныкал в кустах - вдруг пригодится.
        От места высадки до Чаадаево, по моим расчетам, было километров пять. Маршрут пролегал через лес, минуя расположенную поблизости деревушку. Не то чтобы я опасался встреч с местными, но, как говорится, береженого бог бережет. Это в городах народ ко всему привычный, а деревенские с чужаками держат ухо востро. Оно и понятно. Кому взбредет в башку шастать одному по лесам? Уж точно не доброму человеку. Деревенский мужик простоват, но не глуп. И чрезвычайно хозяйственен. Поглядит с хитрым прищуром вслед одинокому путнику, подумает, оценит, сходит домой за ружьишком, пару соседей кликнет… Человек-то, может, и недобрый, но вот добра на нем изрядно. Зачем же упускать? А мне шум ни к чему. Да и без шума нехорошо получится, если одновременно с моим приходом в Чаадаево прилетит весть о свежих трупах, обнаруженных неподалеку. Так что лучше уж лесом.
        Тем более что лес в эту пору чудесен. А муромский… О-о, муромский лес - моя слабость. Вот, казалось бы, вырос я, можно сказать, в степи, только ее одну долгие годы и видел, но любви к малой родине не питаю. Одно слово - пустошь. А здесь - буйство растительности. Особенно люблю местные сосны - громадные, прямые, будто мачты, с золотисто-желтой корой. А молодняк, что по опушкам насеялся, совсем как елки, только хвоя раза в четыре длиннее. Стоят такие сугробы зеленые с шишками - красота.
        Солнечным осенним днем в лесу благодать. Прохладно, свежо. Комары уже сдохли, мухи спят. Под ногами мох. Идешь по нему - будто по перине ступаешь. А воздух какой. М-м-м… Сосновый аромат ноздри ласкает. Ни пылищи тебе, ни ветра пронизывающего. Эх. Если б не работа, вот честное слово, перебрался бы сюда. А что? Пять-шесть местных к строительству привлечь на добровольно-принудительной основе, они топорами да фуганками махать любят, инструментом обеспечу. Одна беда - сторожить их нужно неусыпно. Тут не Арзамас. Придется нанимать за свои кровные. Ну ладно. Построят мне избу с печкой. Небольшую, лишь бы переночевать было где. Черт. Для печки кирпичи нужны. В Муроме купить можно. А подвал? Без подвала нельзя. И желательно забетонированный. Только вот как в лес кирпичей с цементом натаскать? Не на своем же горбу? Выходит, дорога рядом быть должна. А где дорога, там люди. Будут шастать туда-сюда, уединение нарушать. Глядишь, и подпалят еще. Мутантов-то на этой стороне не жалуют. Ну и нахуя, спрашивается, мне такое счастье?..
        С этими горестными мыслями я и подошел к промежуточному пункту назначения.
        Чаадаево - большое село, домов на триста, в отличие, к примеру, от огороженных стеной Ковардиц, вело куда более открытый образ жизни. Никаких тебе фортификаций, все цивильно и, я бы даже сказал, уютно, если б не местные жители. Как говаривал персонаж одной книжки - английский король, если память мне не изменяет: «Главная проблема Шотландии в том, что в ней слишком много шотландцев». Вот и здесь так же.
        Жили чаадаевцы за счет скотины. На восемьсот человек держали общее стадо в тысячу молочных коров. Кроме того, в селе имелись маслобойня и сыроварня, выдающие продукцию во вполне себе промышленных масштабах, а также распространяющие по округе весьма специфический аромат. Даже не знаю, что хуже - помойно-отхожая вонь арзамасских закоулков или это.
        Время уже близилось к вечеру, и я отправился на постоялый двор. Вообще, как только я перестал в своей работе ограничиваться Арзамасом и близлежащими территориями, у моих глаз выявился один, но большой изъян - оказывается, они имеют нехорошую особенность будить низменные ксенофобские инстинкты среди лацевского населения. Днем все нормально, а вот в сумерках… И чего я только не пробовал! Даже очки себе с затемнением купил. Но выяснилось, что на человека, расхаживающего вечером в темных очках, лацы реагируют с ничуть не меньшим подозрением. Пришлось отказаться, взяв за привычку поглубже укрывать голову капюшоном.
        - Комнаты есть на ночь? - спросил я, разглядывая барабанящие по стойке толстые пальцы хозяина постоялого двора.
        - Серебряный, - ответил хриплый бас, и мне под капюшон заползло сизое облачко табачного дыма. - Или шесть «пятерок».
        - Недешево.
        - У меня только двухместные. Найдется желающий на вторую койку - снижу до четырех пятерок.
        - Не нужно, плачу восемь, и комната моя целиком, - я вынул из разгрузки рожок.
        - Э, нет, - погрозил палец. - Из примкнутого.
        - Хм. Наебывают часто?
        - Да, знаете ли, бывает. То порох сырой, то капсюли гнилые.
        - Лады. Из примкнутого так из примкнутого.
        Я рассчитался и забрал ключ.
        - Направо. Четвертая дверь. Сортир под боком.
        - А первые три заняты?
        - Завтра освободятся. Надо?
        - Нет, просто близость к уборной смущает.
        - Сортир чистый, - пробасил хозяин мне вслед слегка обиженно.
        Комната - квадрат три на три - имела минимальный набор мебели: два топчана с соломенными матрасами и подушками, покрытыми самотканым бельем и байковыми одеялами; две тумбочки, два табурета, небольшой стол и рукомойник. Типичная для подобных заведений обстановка. Полноценная гостиница здесь бы не окупилась. Поток народу в селах маловат, а на постой в свои дома люди пускают чужаков крайне неохотно. Так что постоялый двор - единственное приемлемое решение. Чаще всего он представляет собой пристройку к избе, а то и к сараю, на три-четыре комнатушки. Чтобы переночевать и привести себя в порядок - места вполне достаточно. Кроме того, чем меньше комната, тем меньше затрат на отопление. Внешние стены обычно не слишком толстые, а уж внутренние и подавно.
        Первое, что я сделал, заперев дверь, - достал из вещмешка кружку и, усевшись на топчан, поставил ее между стеной соседней комнаты и своим ухом. Так просидел около двух часов. Соседи мне попались немногословные. Побрюзжали о недосушенном табаке, что продал местный бакалейщик, обсудили достоинства некой Нюрки из пивной, и только под ночь разговор завернул в интересующее меня русло.
        - Завтра в дорогу, - вздохнул первый. - Как думаешь, выгорит?
        - Самим бы не выгореть, - ответил второй.
        - Да ладно, Ткач - мужик надежный, по-глупому рисковать не станет.
        - Хорошо, если так.
        - Я вот все думаю, - продолжил первый мечтательно, - как там оно? Интересно, высотки уцелели? А башня Останкинская? Я на фотографиях видел - ух, красотища. Это ж надо такое построить. Даже в голове не укладывается.
        - Нет там ничего, - отрезал второй. - Пустыня. Кратеры от взрывов, а между ними горы кирпично-бетонного лома и машины, в комки фонящего железа сплавившиеся. Если осталось что - только на окраинах. Я слышал, пекло такое было - аж река выкипела.
        - Москва-река?!
        - Ну.
        - Брехня. Она ж не вся в городе, хрен знает откуда течет. Это надо было по всему руслу бомбить, чтоб выкипела. Брехня, к гадалке не ходи.
        - Почем купил, потом и продаю.
        - Кто наплел?
        - Славик Хазар.
        - Нашел, кому верить. Он дальше Владимира сроду не был.
        - Говорит, кореш сам лично по дну прохаживался и монетки собирал.
        - Ну да. Кореш известного брехуна - это, конечно, авторитет. Ты сам-то головой подумай. Какие, на хер, монетки? Там, наверное, ила и грязи такой слой, что катер не найдешь. Монетки, бля…
        - Че ты разошелся? Может, и спизданул малость. Но река выкипеть вполне могла, я считаю. Одна ракета, и русло на хуй. Потекла речка в обход города, а что в черте осталось - облаками ушло. Ты вот под Тамбовом не бывал? А я бывал. И не понаслышке знаю, во что железнодорожные вагоны после термоядерного жара превращаются. Да что там вагоны? Рельсы каленые как масло тают. Помню, еще оплавок со шпалы подковырнул - кругляшок такой, как речная галька, только не камешек, а сталь - и в карман положил, на память. Хорошо - умные люди заметили вовремя, вразумили дурака. Вроде обошлось.
        - Что обошлось?
        - Все обошлось - зубы не выпали, башка не облысела, хрен работает, кожа язвами не покрылась, собственными кишками не испражнялся. Фонят они очень, Сережа, железяки эти. Нет, конечно, и от земли потрескивает, и от кирпича, но мало. А вот металл лучше стороной обходить, да-а-альней стороной. Чего взгрустнул-то? Небось на каруселях думал покататься? - второй собеседник весело хохотнул. - Эх, молодежь.
        - Да, дела… - протянул первый. - А живность там водится какая-нибудь?
        - Кто ж его знает? Вообще, я слышал, что в сильно зараженных местах жизни нет. Но…
        Диалог прервался, за стеной послышалась возня.
        - Что это? - спросил первый с придыханием.
        - А сам-то как думаешь?
        - Челюсть. Собачья?
        - Почти угадал. Крысиная.
        - Да ладно!
        - Я и сам бы не поверил, если б собственными руками не отрезал ее от свежего трупа.
        - Под Тамбовом?
        - На самой окраине. До первой воронки меньше километра оставалось. Вначале тоже подумал - собака, а пригляделся - нет. Туша-то сильно поеденная валялась, черепушка раздавлена, но лапы крысиные с собачьими разве что слепой спутает.
        - Это сколько ж в той животине было? Килограмм пятнадцать-двадцать?
        - Вроде того. При этом ей и кушать нужно немало. Значит, есть на чем вес такой нагуливать.
        - Да ее саму кто-то схарчил.
        - То-то и оно, - второй ненадолго умолк и снова заговорил, понизив громкость: - Знаешь, никому раньше не рассказывал, но там, в Тамбове, я видел еще кое-что.
        Снова воцарилась тишина. Я, припав ухом к кружке, живо представил, как в предвкушении очередной тайны у первого собеседника расслабляются мышцы лица и челюсть медленно оседает на грудь.
        - Так вот, - продолжил второй, - когда мы проходили мимо железки, среди искореженных товарных вагонов дважды мелькала тень. По очертаниям - человеческая. А фон там - мама, не горюй. Вблизи, конечно, не замеряли, но если показания счетчика с расстоянием соотнести да результат прикинуть, выходит, что радов триста-четыреста словить проще, чем найти шлюху в борделе. Такая доза - это лучевая, и похороны через месяц-другой. А если задержаться в том металлоломе подольше, можно и за тысячу поймать. Это уж лучше сразу пулю в жбан. Иначе - рвота, жар страшный с бредом, кровавый понос и мучительная смерть в течение двух недель.
        - Ну? - вопрошающе произнес первый после нескольких секунд бесплодного ожидания.
        - Что «ну»?
        - Дальше-то чего было?
        - А ничего. Мимо пошли. Ты, Сережа, все-таки туговат на голову, только из снайперки своей шмалять и умеешь. Я ему про человека в очаге радиации, а он: «Чего дальше?» - передразнил второй. - Сам факт тебя не удивляет?
        - Так ты же не знаешь, может, человек этот и загнулся потом, от кровавого поноса, - возразил первый. - Не все такие прошареные насчет радиации.
        - Н-да… - цокнул языком второй. - Ни о чем с вами, молодыми, серьезно потолковать нельзя. Ладно, пойду, справлюсь, как там наша банька. Попариться охота перед дорожкой. Даст бог - не в последний раз.
        - Бля, Гейгер, типун тебе на язык.
        Разговор закончился, скрипнули половицы, хлопнула дверь.
        Я размял затекшую шею и глянул в забранное решеткой оконце под потолком - небо совсем уже потемнело. Что ж, надо и мне ополоснуться, пожрать да на боковую. День предстоял нелегкий.
        Глава 10
        Наемники. Трудно найти другой контингент, мнение о котором было бы столь же неоднозначным. Их услугами пользуются все - от сельчан, нуждающихся в защите, до городских властей, чьи намерения варьируются в очень широком диапазоне. Для одних наемники - последняя надежда ввиду нехватки собственных силенок; для других - удобный, хоть и недешевый, инструмент в улаживании щекотливых дел; есть и те, кто пытается использовать их в качестве пушечного мяса, ставя под главный удар. Сопливое пацанье мечтает о вступлении в наемнический отряд, грезя приключениями и шальным баблом. Матери, едва завидев компанию упакованных в «комки» и увешанных стволами мужиков, за уши тащат сыновей со двора, а дочурок прячут в погребах и на сушилах. Вольные стрелки, дикие гуси, солдаты удачи, псы войны - они появляются везде, где пахнет кровью и золотом. Сегодня избавляют деревню от посягательств банды, завтра участвуют в карательном рейде, послезавтра свергают одного царька, чтобы помочь вскарабкаться на трон другому. Большинству из них глубоко плевать на принципы и мораль, их интересуют только деньги. В этом мы похожи. Будь я
поуживчивее - кто знает, - возможно, мерил бы многострадальную землю-матушку кровавой поступью в составе разношерстной кодлы сорвиголов. Вместе легче. У каждого своя роль, своя область ответственности: снайпер, пулеметчик, гранатометчик, сапер, медик, техник, повар, наконец. В полностью укомплектованном отряде можно позволить себе роскошь быть узким специалистом. Боец, грамотно управляющийся с РПГ-7, к примеру, имеет долю раза в три-четыре больше причитающейся рядовому стрелку. Оно и неудивительно, принимая во внимание стоимость выстрелов и возникающие по той же причине сложности с обучением. Мало кому хочется держать в руках собственный ливер как результат «дружественного огня».
        Чем крупнее отряд, тем выше его шансы на процветание. При наличии опытного капитана, разумеется. Сей индивид должен обладать не только светлым умом для тактических выкладок и хорошо подвешенным языком для ведения переговоров, но и крепкой рукой, способной своевременно взять за яйца тех, кто решил поставить его авторитет под сомнение. Не каждому по зубам держать в узде толпу отъявленных ублюдков, заставляя их делать то, чего они зачастую делать совсем не желают. Поэтому численность наемнического отряда редко переваливает за двадцать голов. Самые крупные, с которыми мне доводилось иметь дело, насчитывали шесть-семь десятков. Таких отрядов я знаю всего два, и их капитаны - чистые звери, не гнушающиеся фаршировать подопечных свинцом за малейшее неподчинение. На первый взгляд крутовато, но тот, кто поварился в этом котле, подтвердит, что только так и можно командовать. Ведь даже среди двенадцати приближенных Иисуса нашелся Иуда, а апостолы, как говорят, были куда честнее наймитской братии.
        Если верить Фоме, Ткач, до организации похода в Москву, рулил отрядом, чья численность колебалась в пределах тридцати-сорока головорезов. Те пятеро, что остались, были десятниками и спецами: Гейгер - техник, ответственный за радиохимическую безопасность, уже в возрасте, полтинник разменял - для наемника неплохо, верный знак качества; Серега Весло - снайпер, мужская особь субтильного телосложения лет двадцати пяти, больше о нем ничего не было известно, но судя по количеству зарубок на прикладе «СВД», дело свое он знал крепко; Ряба - гранатометчик и по совместительству сапер, неприметный мужичок средних лет с характерным для своей специальности узором черных точек, обрамляющих рваный шрам на шее и правой щеке; Валера Балаган - пулеметчик, плечистый детина, на вид лет двадцать пять - двадцать семь, лицо доброе, но не даун, что странно, гордый обладатель «ПКМ» и титановой каски, которую носит не снимая. Вот и все, что я знал об этих четверых. Но пятый участник группы, о котором Фома упомянул лишь вскользь, без имени, был мне знаком. И, честно говоря, меня сей факт здорово расстраивал. Сиплый - медик.
Мы познакомились четыре года назад, когда он штопал мясо еще в другом отряде. Странный малый. Перепробовал, наверное, весь ассортимент наркоты, до которого смог дотянуться. А дотянуться он умел. При этом не сторчался и был вполне адекватен. Называл себя «нейропилотом», «естествоиспытателем головного мозга». Собеседника интереснее я не встречал. Чертовски умный мужик. По слухам, заведовал отделением хирургии в клинике Костромы, но за свои эксперименты получил коленом под зад. Горевал Сиплый недолго и легко нашел себе работу, примкнув к наемникам. На вопросы о возрасте отвечал, что умирать в ближайшее время не планирует и остальным не советует. С виду - тридцатник или даже меньше. Наблюдал Сиплого в деле и могу сказать, что под его нож лечь, в случае чего, не побоялся бы. Хирург он, что называется, от бога. А вот стрелок херовый. Из арсенала предпочитал «Витязь» за его слабую отдачу и возможность дать длинную очередь с неплохим шансом на «авось попаду». В атаку никогда не рвался. Даже не представляю, что могло заставить Сиплого принять участие в афере с походом к черту на рога. Жаль, что так вышло.
Очень жаль.
        С утра из разговоров за стенкой я узнал, что обоз, с которым Ткач планировал двинуть к Владимиру, уходит в восемь.
        Обычно торговый обоз - это десять-пятнадцать подвод, запряженных далеко не скакунами. Движется такая процессия со скоростью чуть шустрее прогулочного шага. При желании можно и пешочком увязаться, но топать пятьдесят километров без передышки до первого привала я желания не испытывал, поэтому оставшиеся полтора часа посвятил приобретению индивидуального транспортного средства.
        - Эй, хозяин, - я постучал в ворота крепкого, явно зажиточного дома, со двора которого за забором слышалось лошадиное фырканье. - Открывай, дело есть.
        - Не шуми, - по деревянным ступеням застучали подошвы, в створке ворот открылось смотровое окошко. - Кто таков? Что за дело?
        На меня глядел хмурый мужик с мясистым носом, красным от покрывающей его сети сосудов, хитрыми глазенками и торчащей вперед, будто путеочиститель локомотива, бородой.
        - Покупатель, - представился я. - Лошадь у тебя купить хочу. Продашь?
        - С какой такой радости? У меня скотина не лишняя.
        Я достал два золотых и сверкнул ими у рачительного хозяина перед рылом.
        - Эк… - крякнул тот. - Проходи.
        Блеск золота - страшная сила. В большинстве случаев он с легкостью заменяет любые слова, документы и ключи. Искрящийся отлив желтого кругляшка действует почти магически. Этот катализатор алчности увеличивает оную до таких размеров, что распираемая ею особь забывает обо всем на свете. Долг, честь, совесть, даже самосохранение - меркнут перед блеском презренного металла.
        На дворе, подняв морды от кормушек, стояли три животины: два черных владимирских тяжеловоза и один обычный, в смысле - похожий на земную лошадь, а не на адского жеребца прямо из-под Сатаны.
        - Славный мальчик, - угадал хозяин моего фаворита. - Двугодок, но объезжен как следует. Проблем не создаст.
        - Как звать?
        - Восток.
        Хорош. Гнедой, с рыжеватым отливом. Отлично сложен - сухие, четко очерченные суставы; широкий лоб; крепкая длинная шея; мощная грудь; ровная прямая спина; здоровые зубы и копыта; широко расставленные, не обвислые уши, чутко реагирующие на любой звук; чистые глаза.
        Я вообще-то не большой любитель лошадей, даже наоборот - как-никак полтонны живого и весьма своенравного веса с зубами и копытами. А инстинкт самосохранения всегда мне подсказывал, что тварей крупнее себя, любимого, следует опасаться. Но Восток мне и впрямь приглянулся.
        - Сколько просишь?
        - Четыре золотых, - не стал скромничать хозяин.
        - Куда тебе столько? - спросил я, продолжив осмотр будущего питомца. - Голодных ртов много, что ли?
        - Еще бы. Хозяйство ухода требует, а задарма никто батрачить не вызывался.
        - Домашним платишь? - попытался я изобразить недоумение.
        - Э-э, - махнул хозяин рукой. - Где они, домашние-то? Жена уж три года как померла, дети в Муром подались. Дом большой, а что с него толку? Один кукую.
        - Это хорошо.
        - Чего ж тут хорошего?
        - Сбрую в цену свою присовокупишь? - кивнул я на уздечку с поводьями, висящими у хозяина за спиной.
        - Лады, - он повернулся, чтобы снять их с крюка, и тут же осел, получив клинок под левую лопатку.
        По правде говоря, скакун благородных кровей мне был не особо-то и нужен, я вполне мог обойтись старой, едва переставляющей ноги клячей, заплатив монет тридцать серебром, а то и меньше. Но зачем платить, когда можно взять даром?
        Смерть хозяина и вид крови Восток перенес без истерик, в отличие от своих тяжеловозных собратьев, - хорошо, есть надежда, что и выстрелов не сильно испугается. Покажет себя молодцом - оставлю. А взбрыкнет - во Владимире сбагрю за полцены, деньги лишними не бывают.
        Кроме уздечки с поводьями на стене, в плетеном коробе возле стойл обнаружились отличное седло, подпруга, стремена, краги, путлища, два мешка для кормежки, бурдюк и седельная сумка. Пока навьючивал все это дело на жеребца, сказал в его адрес немало добрых слов. Скотина попалась удивительно спокойная. Наверное, только-только после случки. Мешки я тут же наполнил овсом и запихал в сумку. Незачем безвинное животное голодом морить. Краги пришлись впору, да и с плащом смотрелись на удивление гармонично, словно всю жизнь так ходил, вернее ездил. Повстречай я сам себя, ни за что бы не подумал, будто конь ворованный. Но то я - человек большой души и чистых помыслов, а вот местные, особенно те, что знались с хозяином, вполне могли заподозрить неладное, видя, как Восток идет по главной улице в поводу за незнакомым субъектом, пусть даже и весьма соответствующей наружности. Поэтому, избегая лишнего внимания, я вывел конягу в прогон и задами отбуксировал к выезду из села на Владимирский тракт, остановился в рощице неподалеку и стал ждать.
        - Восток, значит? - не имею привычки разговаривать с животными, но когда нечего делать и никто не видит, почему бы и… - Коллекционер. Будем знакомы. Можно просто Кол.
        Восток учтиво перевел на меня взгляд и мотнул головой.
        - По бывшему хозяину не грустишь, как вижу? Оно и правильно. Я лучше. Ухода на прежнем уровне, конечно, не дождешься, да и горячих кобылок чаще раза в месяц обещать не могу, но одно гарантирую - скучать тебе больше не придется. Все, дружище, забудь про стойло, про загон, про выездки вдоль околицы. Теперь ты - боевой конь.
        Восток внимательно глядел на меня своим карим глазом и время от времени фыркал, выражая то ли сомнение, то ли одобрение.
        - Знаешь, что такое боевой конь? Да откуда ж тебе знать? Ты книжек не читал. Боевой конь - это продолжение всадника, дружище. Вот, представь только, перед тобою строй пехоты с пиками. Целый частокол трехметровых дрынов, острых, как шило. А промеж них аркебузиры - это мужики такие с нехилыми ружьищами. И надо на полном ходу в этот строй втемяшиться. Так велит всадник - твой хозяин. Он хочет, чтобы ты грудью вломился в пехоту, смел их к чертям, растоптал, забыв про пики, про грохот аркебуз и рвущие шкуру пули. Смог бы? Что глазами хлопаешь? Да не бойся, - я потрепал Востока по морде. - Это давно было, шесть веков назад. И коняги тогдашние - не чета тебе - под тонну весом, два метра в холке, навроде тяжеловозов владимирских, в броне снизу доверху, живые тараны. А еще конные стрельцы водились - эти уже попозже. Не знаю, правда или нет, но читал, будто кони у них были до того натасканы, что проведешь им стволом по ушам, и тут же замирают как вкопанные. Может, и тебя выдрессировать удастся? Как считаешь? Тихо!
        По Владимирскому тракту в направлении от Чаадаево потянулась вереница подвод.
        Я вскинул «АК» и прильнул к накладке окуляра. Точно, наши голубчики. Расселись тройками на второй и предпоследней телеге. Всего же подвод в обозе я насчитал девять. Еле тащатся. На дорогу уйдет не меньше суток с ночевкой. Конечно, можно было бы обогнать их и встретить уже на въезде во Владимир или Судогду, потягивая пивко в трактире. Но кто знает, что взбредет Ткачу в голову? Соскочат по пути, ищи-свищи потом. Да и в дороге всякое может произойти. Если двигаться на разумном отдалении, хотя бы раз в полчаса убеждаясь в наличии подопечных, то неприятностей удастся избежать. Даже если заметят «хвост» и попробуют сдернуть, в лесу им не скрыться, а уж ночью и подавно. Однако маячить перед глазами тоже не стоит, особенно учитывая присутствие Сиплого в группе. Он славный малый, даже убить его ни разу не хотелось, а это о многом говорит. Но тогда мы с ним были по одну сторону, сейчас - по разные, пусть он об этом пока и не догадывается. А увязавшийся следом охотник за головами, будь он хоть братом родным, кого угодно заставит нервничать и, как следствие, делать глупости, которые никому не нужны.
        До этого раза лошади на спину я залазил с год назад. Ездить верхом без привычки - радости мало. Задница болит даже в хорошем седле. А уж коли на штанах есть задние карманы, то их швы превращаются в надфиль для жопы. Краги спасают от натирания икр о лошадиные бока, но не от ударов. Постоянная качка вынуждает напрягать спину, совсем не так, как при ходьбе… В общем, когда через двенадцать часов я сполз с ненавистной конской спины на благословенную землю близ села со звучным именем Тюрмеровка, организм стонал и просил пулю в качестве акта милосердия.
        Обоз остановился на ночь в форте. Я - понятное дело - внутрь соваться не стал и, обогнув Тюрмеровку, сделал привал в лесочке, недалеко от северных ворот, из которых обоз должен был продолжить свой путь утром.
        Вообще, на Муромской стороне Оки форты встречаются не особо часто. Это вокруг Арзамаса, кроме них, ничего не найти. А здесь непуганые идиоты водятся еще в изрядном количестве. Маленькие деревушки вблизи городов и крупных поселков надеются на помощь соседей. Те, что подальше, рассчитывают на собственную дружину и господа бога. А отдельные сообщества клинических недоумков все еще верят в силу разума и доброго слова. Но это до поры. Стоит недобитым пацифистам пережить один рейдерский набег, как вокруг мирной деревеньки начинают расти стены, рвы и вышки. Резкое сокращение численности идиотов в результате набега приводит к высвобождению готового строительного материала в виде опустевших изб. Народ оперативно кучкуется ближе к центру, а окраинные срубы разбираются для возведения фортификаций. Год-другой упорной работы, и вокруг уцелевших домов появляется стена. Какая-никакая, а видимость безопасности. Потерпевшие из других разоренных деревень зачастую предпочитают не въебывать, как ломовые лошади, возводя собственную стену - бывает, и огораживать-то уже нечего, - а перебираются на новое место.
Разумеется, наученные горьким опытом, они пойдут не в «хранимый господом оплот человечности», а в форт. И чем выше будут его стены, чем крепче ворота, чем больше виселиц и крестов со смердящими рейдерскими трупами стоит вдоль дороги, ведущей к нему, тем обильнее поток страждущих. Постепенно место за стеной иссякает. Тогда переселенцы начинают обживать прилегающие территории. Все больше и больше, пока их не наберется столько, что они в состоянии будут оградить себя от внешних посягательств, не уповая на открывшиеся в случае опасности ворота за спиной. Так вырастает второе кольцо. И далее, по накатанной. Некоторые форты могут похвастать и четырьмя линиями укреплений. Фактически это уже небольшие города с населением в пять-шесть тысяч. Расти они перестают только тогда, когда людской ресурс близлежащих деревень оказывается исчерпан. Естественный процесс укрупнения. Новый этап урбанизации, можно сказать.
        Тюрмеровке до этих жилых крепостей было, конечно, далеко. В шестнадцати километрах от нее находилась Судогда, оттягивающая на себя основной поток здешних переселенцев. Из-за этого форт не развивался. Стоял, как пень у дороги, давая приют двум сотням своих обитателей и служа, за малую мзду, перевалочным пунктом для нередких на этом направлении торговцев, держащих путь из Мурома во Владимир и обратно.
        Я еще раз бросил взгляд на темнеющий за лесочком пенек Тюрмеровки, убрал ополовиненный с отъезда запас провизии обратно в сидор, проверил путлища, снял с морды Востока мешок с овсом, пожелал коняге сладких снов и отправился на боковую.
        Вообще-то, отпускать от себя цель - не самый разумный шаг. Внутрь они вошли, а дальше - что им там в башку взбредет? Могут тем же путем выйти спустя час да отправиться на все четыре стороны. Уследить невозможно. Но идти следом за ткачевскими в форт - тоже не решение. Один раз мне уже повезло - не столкнулся нос к носу с Сиплым в Чаадаево. Больше судьбу испытывать не стоит. Попадешься на глаза - осложнишь себе задачу многократно. Придется потом всю дорогу след брать без сна и отдыха, на амфетаминах. А это дерьмо нынче недешево.
        Утром мой чуткий сон был прерван истошным петушиным криком. Мерзкие птицы. Ума не приложу, какого хера им голосовые связки не вырезают. Посмотрел на часы - двадцать минут шестого. До выхода чертова уйма времени. Восток еще не проснулся. Всегда завидовал этой способности лошадей - спать стоя. Хотя, строго говоря, это все же не сон, а дрема. Для полного восстановления сил они ложатся, но ненадолго, в основном вот так стоят, свесив голову, и посапывают. А секрет весь в коленном суставе, который чудесным образом запирается, прямо как хороший складной нож, - щелк! - и складень превращается в фикс. Так и тут. Мышцы ног у лошади при этом не напряжены, она держится исключительно на скелете.
        Вот, казалось бы, человек - венец творения, но даже в такой ерунде и то уступает скотине. А может, и не венец он вовсе? Взять хотя бы медведя - силен неимоверно, если захочет, сруб по бревну раскатает и не запыхается, быстр, коня накоротке догоняет в легкую, по деревьям лазает аки белка, жрет все подряд, а когда жрать нечего, не обламывается поголодать месяца три, умен, не глупее собаки будет. Что такое человек перед этим зверем? Ничтожество. Слабый, хрупкий, изнеженный. Что смогу я противопоставить дикой звериной мощи, столкнувшись с ней вплотную? Ничего. Разве только…
        Мой нож. Он достался мне «в наследство» от Валета. Тот всегда держал его рядом, даже ночью клал у изголовья, вместе с любимым «ПММ». Прямой кинжальный клинок в пятнадцать сантиметров длиной, три - шириной и около полусантиметра толщиной почти на всей протяженности - от хвостовика и до последней своей четверти, где он начинает плавно сужаться, как по толщине, так и по ширине, сходясь к иголочно острому кончику. Прекрасный в своей лаконичности. Заточка двусторонняя, но, честно говоря, толку от нее немного, что естественно при таких габаритах. Да и не задуман он для реза. Кинжал есть кинжал. На потертой, испещренной царапинами стали еще остались кое-где следы матового серого покрытия. Думаю, раньше весь клинок был таким и не бликовал, но время внесло коррективы. Не пощадило оно и латунную гарду, затемнив до зеленовато-коричневого, лишь потертости от ножен все еще сверкали желтизной. Гарда, кстати, очень удобная, с чуть отогнутыми вверх «рогами», не мешает диагональному хвату. А то, помню, в детстве, когда баловался своим свинорезом, у которого крестовина была строго перпендикулярна рукояти, лишился
ногтя. Хотел на спор пробить доску, взял по-фехтовальному, тык - и большой палец осиротел. Здесь же он мягко упирается крайней фалангой в «рог». Да и рукоять заточена явно под диагональ, хотя и прямым, и обратным хватом в ладони лежит как влитая. Сделана она из черного пластика, до сих пор не давшего ни единой трещины. Толстая, разборная, крепится к хвостовику втулкой и двумя винтами. Внутрь засунуты стальные грузы для баланса. По мне, так баланс идеальный - на сужении перед гардой, - так что ничего не вынимал и не перетачивал. Жаль, модель не знаю. В книжке такого не встретил. На корне клинка деревце выштамповано и надписи по-нерусски, хер поймешь, а на гарде номер - 18808.
        Сколько ублюдков испытало на собственной шкуре сталь этого клинка, омыв его кровью, - трудно подсчитать. Говорят, если вещь долгое время принадлежит человеку, находится с ним в тесном контакте, то ей передается часть души хозяина. А если вещь год за годом забирает жизни, десятки жизней, интересно, передается ли ей частичка тех, в ком она пошуровала? Иногда мне кажется - эта железка в пластике не так проста. О да, она определенно себе на уме. Чтобы убедиться, достаточно положить ладонь на клинок. Я чувствую, как он пульсирует, как дрожит в нетерпении, будто наркоман, давно не получавший дозу. А когда вынимаешь его из мертвого тела, он тих, безмятежен, сыт. Странно. Ведь, если подумать, я никого за всю жизнь не убил голыми руками. Всегда в них что-то было, всегда между мной и тем парнем стояло что-то: свинец, сталь, камень, стекло, дерево, нейлон. Н-да, печально. До чего же измельчал человек, если даже убийство - естественную, первобытную, древнюю как мир функцию - перепоручает вещам? Мы зависим от них куда больше, чем они от нас. Рабы вещей. И из этого рабства нам уже не спастись. Ну, в самом деле,
что ж мне теперь, ломать хребты и рвать кадыки, если можно легко сунуть пером в бок или нажать спуск, выбрав жертву. Мы сторчались. Мы не можем без них. Крутой мужик выходит на улицу и, ощупывая карманы, понимает, что забыл волыну, - кошмар. В коленях дрожь, в глазах отчаяние. Кто он теперь? Человек? Нет. Скотина. Беспомощная и жалкая. Он забыл не просто вещь. Он забыл большую часть того человеческого, что имел. И неизвестно еще, кто от кого берет частицу.
        Предаваясь сим размышлениям, я успел дважды свериться с часами, развести костерок, воспользовавшись спиртовой зажигалкой, вскипятить чаю в кружке, разогреть банку консервированной фасоли, вскрыть ее «Нром» и сожрать тепленькое аппетитное содержимое чрезвычайно удобной в полевых условиях ложкой-вилкой. Да, хорош философ. Ну, по крайней мере, остывшие за ночь мозги размял - и то дело.
        Восток, почуяв дым, тоже проснулся и теперь жадно поглощал овес из своего намордника.
        Ночи становились все холоднее. А минувшая так и вовсе неприятно удивила. Опавшие листья лежали мокрыми от растаявшего к утру инея. Несмотря на куртку, плащ и подстилку с пологом, я здорово продрог и решил в качестве профилактики накапать в только что заварившийся чай спирта. Немного, примерно треть. Ох, как же хорошо после такого вот зябкого сна принять на грудь горячительного. Хлебнул - и сразу чувствуешь себя человеком. Еще глоточек - и промозглая сырая ложбина превращается в уютную поляну. Третий - и постепенно начинаешь вникать в смысл бытия. Утро, кстати, тоже выдалось нежарким, как, впрочем, и весь последующий день. Поэтому, выдвинувшись следом за обозом в восемь пятнадцать и миновав к половине двенадцатого Судогду, я пребывал в неизменно отличном настроении, с коим не расстался и спустя еще шесть часов, вплоть до въезда в славный город Владимир.
        Глава 11
        Владимир. Некогда областной центр. Некогда крупный, некогда промышленный, некогда исторический. Говорят, до войны здесь проживало триста сорок тысяч человек, работала чертова уйма заводов, а люди из других мест приезжали, чтобы поглазеть на роскошные белокаменные соборы, отстроенные хер знает как давно.
        Все осталось в прошлом. Нет, Владимир не пал жертвой войны. Каким-то чудом ядерная коса его миновала. Но нашлась беда пострашнее - человеческая тупость. Владимиру страшно не повезло с бугром. Да какой там бугор? Это жидкое говно не потянуло бы даже на смотрящего по выгребной яме. Все, что могла та липовая власть сделать в первые годы бардака, так это не дать себя нагнуть. В буквальном смысле. Потому как в переносном - ее нагибал каждый встречный-поперечный гопник, которому доставало мозга, чтобы набрать кодлу голов в сорок-пятьдесят. И такой башковитой гопоты, судя по результату, отыскалось немало. Окраины, попросту брошенные на растерзание, начали стремительно пустеть, а фактическая граница Владимира - сжиматься, как клочок подсыхающей сыромятной кожи. С годами от большого, безболезненно пережившего войну города остался центральный пятачок с населением тысяч в двадцать-тридцать, окруженный кольцом мертвых кварталов.
        Я по долгу службы бываю в разных местах. Помню, когда впервые довелось посетить Сергач, впечатление он на меня произвел - как клубника на свинью. Тоже вроде город, но, бля, до чего же не похож на Арзамас! Прямые улицы, целехонькие многоэтажки, не воняет, народ не шухерится, бабы свободно расхаживают даже вечером, мужики не озираются, не держат руку в кармане. Что за хуйня?! В лабаз заходишь, а там ни решеток, ни самострелов по углам. Вот, думаю, бараны умалишенные. Сам сопляк еще был безмозглый. Но даже тогдашним умишкой спустя всего пару дней дошел, понял, отчего так. И позавидовал. А вернувшись в Арзамас, только укрепился в составленном о Сергаче мнении.
        Владимир же воспринимался как нечто привычное и даже кое в чем выгодно оттеняющее мою родную помойку. Издали его обветшалые, год за годом превращающиеся в труху окраины удивительно напоминали трущобы Арзамаса, разве что зелени побольше. Только закопченная махина когда-то белокаменного Успенского собора да часовня рядом выбивались из общей убогости.
        Настроение испортилось еще до въезда в город, у моста через Клязьму. Нет, я вовсе не ожидал радушного приема, но все же надеялся, что день закончится спокойно. Девять часов верхом кого угодно настроят на миролюбивый лад. Когда задница превращается в сплошную мозоль, а спина ноет так, что кажется - еще немного, и жилы лопнут, поневоле станешь добропорядочным.
        Владимирский мост сам по себе - явление неординарное. Большинство его соплеменников давно почило, разрушенные либо ракетными ударами во время войны, либо позже, в ходе междоусобной грызни, а то и просто - временем, без надлежащего ухода. А этот уцелел. Громадная железобетонная лента, перекинутая между черно-бурыми холмами, над рекой, и поддерживаемая стальными арками, что зиждились на массивных быках, внушала уважение к строителям прошлого. И хотя полотно пошло трещинами, выбоинами, а кое-где вовсе осыпалось, опоры, потеряв в бою со временем куски бетонной плоти, щеголяли торчащими наружу «костями» арматуры, сталь арок покрылась толстым слоем ржавчины, от фонарных столбов остались лишь гнилые пеньки, мост все еще хранил частицу былого величия. Он стоял, как скелет доисторического ящера - огромный, грандиозный на фоне жалких клочков измельчавшей жизни.
        Учитывая стратегическое значение моста для Владимира, власти сумели изыскать средства на его охрану. Но средств этих хватило лишь на один берег. Со стороны же Судогды мост был отдан в руки провидения, оказавшиеся не слишком заботливыми. В районе второго пролета зияла глубокая воронка, накрытая сверху досками - результат бездарной попытки подрыва, аналогичная участь постигла и третью опору, но там урон можно было считать и вовсе чисто символическим. Да, в прежние времена умели строить. Это вам не тяп-ляп на один сезон, из подручного дерьма. Владимирское начальство, судя по всему, мыслило в том же русле и особо на эту тему не расстраивалось, предпочитая охранять не столько мост, сколько свое право на взимание сборов за проезд по нему. Но с такой монополией согласны были не все.
        Двоих я заметил еще минут пятнадцать назад, когда обоз благополучно миновал первые три пролета. Они засели внизу, рассудив, видимо, что кусок не по зубам. Значит, банда небольшая. Да, скорее всего, и не банда, а так, группка местных решила подзаработать. Бедные оголодавшие люди. В их положение легко войти. И я даже не отказался бы отбашлить им за проезд несколько монет, но беда в том, что старый добрый грабеж теперь мало кто практикует. Времена, когда ворье жило по понятиям, канули в Лету. Сейчас эти предприимчивые особи в большинстве своем предпочитают снимать добычу с трупов. Так куда выгоднее и гораздо безопаснее.
        Я остановился в рощице, не доезжая метров двухсот, привязал Востока, надел ему на морду мешок с овсом, чтоб не возмущался, сменил «АК» на «Винторез» и без лишних отлагательств осторожненько почесал на огневую позицию.
        Пятиминутное наблюдение за бандитским логовом помогло выявить еще двоих несогласных с политикой муниципальной власти в отношении монополии на отъем материальных ценностей у гостей Владимира. Угольник прицельной сетки лег чуть выше переносицы одного из них, «ВСС» сухо щелкнул, будто сломанная ветка, и голова смутьяна дернулась назад в облачке алой пыли. Симпатично. Многие люди умирают гораздо красивее, чем жили, и все благодаря мне. Иногда удается создать просто фееричные, непередаваемо изумительные этюды. В голове циркулирует большой объем крови, куда больший, чем в других частях тела. Пуля, проходя сквозь череп, рвет огромное количество сосудов и легко разрушает податливый мозг. К примеру, 7Н8 патронов «СП-5», что облюбовали мой магазин, при попадании в лицо обычно полностью сносит затылочную кость. То есть на выходе образуется дыра - сантиметров шесть в диаметре. Каша из мясного фарша, костной муки и взбитых мозгов, обильно залитая кровью, вылетает наружу фонтаном. Особенно здорово это смотрится в закрытых помещениях, желательно с белеными стенами и потолком. Создается эффект художественного
беспорядка, буйства жизни в холодном мертвенном окружении, разительный диссонанс, игра контраста. Короче - выглядит заебись. Но в данном случае я рассчитывал не на признание - таланты у нас, по старой русской традиции, при жизни никогда не ценились, - а на то, что, узрев фантасмагорическую сцену гибели товарища, остальные особи быстренько сдристнут, сэкономив мне тем самым патроны. Но не тут-то было. Ублюдки, определив, видимо, по расплескавшимся мозгам направление огня, спрятались за опору и притихли. Руководствуясь первым правилом долголетия, которое гласит: «Не оставляй живого врага за спиной», я сместился еще немного правее и стал ждать. Через минуту мое терпение было вознаграждено показавшейся из-за угла шапкой. А когда восхищенный собственной мудростью паразит уверился в том, что опасность миновала, показалась и физиономия. Пуля угодила в левую скулу, прямо над зубами, и вышла через шею. Он еще корчился в агонии, когда я, вооружившись «АПБ», зашел с противоположной стороны. Третий фигурант по делу о жадных голодранцах доской грохнулся на землю, получив «масленка» в затылок. Четвертый, и
последний, вытаращив глазищи, замер в неустойчивом положении, готовясь то ли взлететь, то ли обосраться.
        - Не стреляй, - просипел он и, разжав пальцы, уронил потасканный двуствольный обрез. - Я ж тебе ничего не сделал. Какого хера?.. - недобиток медленно повернулся в мою сторону, держа руки слегка приподнятыми.
        Мужик лет сорока, невысокий, жилистый, с покрытой рыжей щетиной сухой физиономией, в старой засаленной куртке, перехваченной ремнем, в простых штанах и стоптанных сапогах с коротким голенищем. Взгляд испуганный, но не умоляющий.
        - Что молчишь? - осторожно поинтересовался он и совсем не к месту добавил: - Я пойду?
        Должно быть, сия простота тронула меня столь глубоко, что удивление отразилось на лице. Невинный агнец это заметил. Сообразив, что вопрос был бестактен и идти сегодня никуда не придется, он решил прибегнуть к последней хитрости.
        - Ну, и чего теперь? А? Пристрелишь как собаку? - представитель угнетенного класса подкрепил речь демонстрацией пустых ручонок. - В безоружного стрелять - много храбрости не надо. Может, по-мужски решим это дело? - он медленно, не сводя с меня глаз, нагнулся и достал из-за голенища нож. - А? Что скажешь?
        Что тут сказать? Попытка, достойная уважения. Большинство на его месте жевали бы сопли, стоя на коленях, а этот - нет, держится. Голос подрагивает немного, руки трясутся, но слез не видно и штаны сухие. Молодец.
        Я снял с плеча «ВСС», прислонил к опоре. Только сунул «АПБ» в кобуру, как наш
«честный малый» с криком ринулся в бой. Вот же скотина. А еще на совесть давил.
        Выпад оказался достаточно подлым, но недостаточно быстрым. Я успел сделать шаг в сторону, одновременно выхватив из ножен кинжал. Короткое движение рукой, и верхняя половина левого уха, отделившись от драчуна, шмякнулась на землю.
        - С-с-сука, - прошипел тот, скорчившись и прикрывая рану ладонью. - Выпотрошу, блядь!
        Его правая рука с ножом, при этом почти полностью разогнутая, смотрела в мою сторону - типичная стойка кабацкого бузотера. Давно заметил, что в поножовщине большинство предпочитает разворачиваться правым боком, выставляя вооруженную руку вперед. Они кончиком ножа будто очерчивают вокруг себя зону собственной безопасности. Типа: «Во я докель дотянуться могу! Только сунься!» Фатальная ошибка. Если противник не такой же кретин, он с радостью изрубит протянутую ему конечность.
        Быстрый выпад, и одноухий фехтовальщик лишился большого пальца. Нож, выпав, воткнулся в землю. Однако - надо отдать должное - самообладание не покинуло
«потрошителя», и он, ловко кувыркнувшись, подобрал тесак левой рукой. Но деревянная рукоять плохо лежала в скользкой ладони, да и поздновато было переучиваться на левшу. Зато стойка теперь приобрела верную конфигурацию - вооруженная рука, согнутая в локте, возле туловища, невооруженная, тоже чуть согнувшись, выставлена вперед. Ну, может же, когда захочет!
        Перехватив свое нехитрое оружие покрепче, мой «ученик» начал отступать к брошенному обрезу. Видимо, идея с дуэлью на холодняке больше не казалась ему удачной. Но мне она очень даже нравилась. Не часто удается сойтись вот так - нож на нож. Больше все со спины, втихаря. А поразмяться иногда хочется.
        Дабы не завершать разминку раньше времени, я стал теснить с каждой секундой грустнеющего дуэлянта прочь от ружья. Тот нехотя отступал, уже без всякого зазрения косясь то на обрез, то на винтовку. Рана на голове оказалась глубокой и здорово кровоточила. Ноги моего визави уже начинали заплетаться. Нужно было поспешать, еще немного, и он бы отключился без посторонней помощи.
        - Эй, - неожиданно выдохнул отступающий, продолжая защищаться выставленной вперед четырехпалой клешней, - послушай меня. Ты победил. Ладно? Твоя взяла. Не надо больше. Хорошо? Какой тебе с этого прок? У меня и взять-то нечего. Ну? Что тебе нужно? Куртку хочешь? - он потянулся свободной рукой к пуговицам. - Я сниму, - голос вдруг стал писклявым, будто слова застревали в горле. - Сниму, если хочешь. И сапоги, - щедрый малый неуклюже поддел носком правого говнодава каблук левого, едва не упав при этом. - Бери. И второй бери. Ну? Что ты молчишь?! - сорвался он на визг. - Что тебе, блядь, от меня надо?! - На подбородке повисла слетевшая с дрожащих губ слюна. - Перестань идти за мной! Хватит! Хватит. Пожалуйста. Хватит…
        Ну, как всегда. Вот уже и слезу пустил. Ножик в руке ходуном ходит. Сейчас либо зашвырнет его куда подальше и рыданиями разразится, либо бросится в атаку, как полоумный.
        Подтверждая мою гипотезу, страдалец издал нечто похожее на сдавленный слезами рев и метнулся вперед.
        Я сделал шаг в сторону, провалил сопливого берсеркера и, загнав клинок ему в промежность, как следует резанул.
        Несчастный тут же сменил рев на завывание и упал ничком, согнувшись в пояснице. Было видно, как под стремительно набухающими кровью штанами вниз по бедру ползет небольшой комок.
        - Ты все равно не умел ими пользоваться.
        Добивать подранка я не стал. Он и сам подох без задержек. Кинжал - хоть и не бритва, но мякоть режет глубоко. А бедренная артерия - дело такое, много времени не дает.
        Я быстренько обшмонал трупы на предмет необременительных ценностей и, разжившись шестью монетами, вернулся к Востоку. Скотина стояла там, где ее оставили, мирно поглощала остатки овса и плевать хотела на суетную человечью возню со стрельбой и поножовщиной.
        Спустя десять минут мы с верным скакуном уже подъехали к КПП на противоположной стороне.
        КПП, надо сказать, основательный - две коробки из кирпича и шлакоблоков по разным углам моста, обложенные мешками, узкие прорези-бойницы, на крышах гнезда из тех же мешков, прожектора, пулеметы, промеж коробок шлагбаум, перед ним, метров за пятьдесят, шипованная лента раскатана. С кондачка не проскочишь.
        Чинно отстукивая копытами по бетону, мы с Востоком подошли метров на двадцать, пока один из дежурных не дал команду остановиться.
        - Кто такой? - осведомился он в поднесенный к губам рупор.
        - Я проездом. Планирую отдохнуть денек в вашем чудесном городе и дальше двину.
        Орать на холодном, насыщенном речной влагой воздухе - не самое приятное занятие. Им бы второй, гостевой рупор завести не помешало.
        - Проездом? И куда же? - продолжил любопытствовать мой собеседник.
        - В Лакинск. Слушай, дружище, может, я подойду, да поговорим, как люди? Неохота глотку драть.
        - Стой, где стоишь! - напрягся вдруг оратор. - Зачем тебе в Лакинск?
        - Дела у меня там. А что такое?
        - Какие дела?
        - С другом хочу повидаться.
        - Что за друг? Где живет?
        - Да в чем, собственно, проблема?
        - Отвечать на вопрос!
        Смотрящие до того в облачное небо стволы «ПКМ» один за другим нацелились на меня.
        - Ладно-ладно, раз вам так интересно, скажу - дружбана моего звать Игнатом. Игнат Ефремов. Довольны? Живет он в двухэтажке рядом с Реммехом, в той, что торцом к шоссе, вдоль дороги через Васильевку на Курилово стоит. Ну, не знаю я, как еще объяснить.
        Мой дознаватель обернулся к одному из своих подручных и получил утвердительный кивок.
        Никакого Игната Ефремова я, конечно, не знал, но в Лакинск мне наведываться доводилось. И сейчас я был очень благодарен матушке-природе за дарованную память на названия встречающихся по пути деревушек и городских достопримечательностей. Подручный, видимо, тоже не имел чести знать поименно всех жителей городка, но на местности ориентировался и легенду мою подтвердил.
        - Давно там был последний раз?
        - Уж лет пять как.
        Дежурный заметно успокоился, опустил рупор и махнул мне рукой: «Канай сюда».
        - С тебя пять монет за пользование мостом, - сообщил он, когда я подошел к шлагбауму, и вытащил из большого кожаного подсумка регистрационный журнал. - Если нет серебра, возьмем «пятерками» по общему курсу.
        - Серебро есть, - отсчитал я семь кругляшков вместо пяти. - Из-за чего такие меры предосторожности, если не секрет?
        - Поставь имя, дату, час и распишись, - ткнул дежурный пальцем поочередно в четыре графы. - А меры… Уже три дня, как с Лакинском связь пропала. Посылали нарочного - не вернулся. Видно, беда там случилась. А раз в Лакинске беда, стало быть, и до нас скоро доберется.
        - На что подозрения? - поинтересовался я, возвращая карандаш.
        - Есть надежда, что дело в банде, - ответил дежурный, состроив полную сомнений мину. - Хотя у нас достаточно крупных, чтобы Лакинск захватить, отродясь не водилось. Может, объединились. А может, и пришлая, с запада. Я слыхал, там такое творится, что не приведи господи.
        - Надежда, значит?
        - Да. Так спокойнее, - он поморщился и заговорил тише: - Нам об этом распространяться запретили во избежание паники, но уже весь город слухами полон и без нас. Говорят, что в Лакинске эпидемия.
        - Вот оно что. Тиф?
        - Кабы так, - прошептал дежурный еле слышно. - Чертова копоть.
        Этого еще не хватало.
        Чертова копоть, или невская чума, согласно расхожему мнению, зародилась на руинах Питера, из-за чего и получила свое второе название. А первым названием эта зараза была обязана симптомам. Начиналось все с того, что инфицированные замечали у себя на коже небольшие черные пятна. Выглядели они будто следы от чадящей лучины - неравномерно темные, неправильной, обычно слегка вытянутой формы, без уплотнений и припухлостей, с размытыми границами. Первые один-два дня эти странные пятна больного никак не беспокоили, самочувствие оставалось нормальным. Но потом вдруг все резко менялось - начинался жар, кожу покрывали все новые и новые высыпания, старые взбухали гнойными нарывами, изъязвлялись, появлялась ломота в суставах, а позже и в костях, зубы расшатывались и выпадали, волосы отрывались прядями, зачастую вместе с кусками кожи, приходила тошнота, кровавая рвота, суставы разрушались, человек гнил заживо, теряя пальцы, губы, уши, нос, гениталии… Смерть наступала обычно в результате обширных внутренних кровоизлияний. И все это в течение двух-трех недель.
        Одни говорили, будто причина в мутировавшей проказе или что-то типа того, другие кивали на бактериологическое оружие, боевые штаммы сибирской язвы, чумы, оспы, туляремии. Лет восемь назад эта дрянь выкосила уйму народа от Вологды до Ярославля, подошла вплотную к Иваново. Но обошлось. Очаги удалось «локализовать» - так я слышал. Еще слышал, что ивановские дружинники загоняли беженцев с севера в заблаговременно вырытые ямы, напевая разную херню о дезинфекции, обливали тех керосином и жгли. Особо прытких, кто выскочить пытался, заталкивали назад баграми. Такая вот локализация с дезинфекцией. Но винить жителей Иваново я не могу. Если б ярославцы в свое время не распускали сопли, а точно так же «лечили» прущих из зараженной Вологды ублюдков, то и сами не лежали бы сейчас слоем пепла на двухметровой глубине. Но теперь людская молва преподносит историю тех событий как историю зверств. Слащавые уроды из того же Владимира ноют о «вопиющей жестокости к несчастным женщинам, старикам и детям, вынужденным бросить свои дома, ища спасение от мора». Интересно будет послушать этих мразей, когда чертова копоть
погонит сюда толпы «несчастных». Я почти не сомневаюсь в том, кто первым заголосит, требуя искоренить заразу на корню. Это ведь издалека легко быть добрым, с умным видом порицать «бездушных палачей». А как горе-беда за жопу прихватит, тут совсем другой разговор начинается.
        - Случаи уже есть? - так же шепотом спросил я.
        - Тьфу-тьфу-тьфу, пока только догадки. Держи, сдашь на выходе.
        В руки ко мне перекочевала бумажка с печатью - пропуск в город на два дня.
        - Благодарю.
        - Кстати, - спохватился дежурный, - на той стороне из мелкашки вроде стреляли, минут двадцать назад, и кричал кто-то. Ничего подозрительного не видел?
        - Нет. Охотники, наверное. Будьте здоровы.
        - И тебе не хворать.
        Получив сии благие пожелания, я миновал КПП и по улице Муромская, о чем свидетельствовали сохранившиеся кое-где таблички, направился в город.
        Все, что находится в пределах шестисот метров от Клязьмы, городом назвать нельзя - слева редкие полуразрушенные домишки, справа лес, некогда бывший парком. Собственно, Владимир начинается с протянувшейся параллельно реке улицы Большая Московская и Соборной площади. Соборная - потому, что с нее хорошо видны два собора. Правда, любоваться там особо нечем - серые, а местами и черные от копоти пожаров громадины, зеленовато-бурые купола, давно лишившиеся позолоты, погнувшиеся кресты, на Успенском обрушилась одна из пяти маковок - видно, шмальнули с РПГ по засевшему снайперу, Дмитриевский тоже покалечен изрядно, да он и без того незатейливый. Есть еще на Соборной площади памятник с тремя бронзовыми мужиками, рассевшимися вокруг бетонного столба. Все сколь-нибудь выступающие части истуканов спилены, а таблички, если они были, скручены, потому смысловая нагрузка сего монумента утрачена. В народе он зовется просто - «Три дурака». Но главной достопримечательностью, поистине лобным местом здесь является эшафот - прекрасное во всех смыслах сооружение. Монументально громоздкий, трехуровневый, он расположен
чуть в стороне от центра площади, не мешая толпе собираться и услаждать очи созерцанием плодов правосудия. Нижний ярус, приподнятый всего на полметра и
«украшенный» пятью крепкими столбами, используется либо в воспитательных целях, когда провинившихся граждан приковывают, заведя руки за спину, либо для побивания камнями. Эта немудреная экзекуция пришла в здешние широты с юга и прижилась как родная. Суть ее проста - осужденного привязывают к столбу, толпе раздают камни, толпа кидает камни в осужденного - отсюда и малая высота, все для удобства публики. Представление длится от минуты до нескольких часов в зависимости от активности толпы и живучести осужденного. Второй ярус - в полутора метрах над землей - отдан под колодки. Между деревянными опорами в выемки помещаются, одна над другой, две доски с тремя симметричными полукруглыми отверстиями на каждой. Верхняя доска приподнимается, шею и руки проказника укладывают в отверстия, доску опускают и фиксируют болтами. Вроде не страшно, однако колодки расположены таким образом, что паршивец вынужден стоять, согнувшись в крайне неудобной позе. Известны случаи, когда осужденные валились с ног от изнеможения и удушались под собственным весом. Это уже суровее позорного столба. Правда, в отдельных случаях, если
тяжесть преступления достаточно высока, а все колодки уже заняты, ухо осужденного прибивают к столбу гвоздем - это больно, а кроме того, не позволяет двигать головой и отворачиваться от летящих в лицо предметов: разной тухлятины, дохлых крыс, комков грязи, говна и прочих безделушек, с которыми так любит играться городская детвора. Не у каждого хватит терпения, поэтому уши обычно рвутся. И правильно, потому как уцелевшее ухо палач, не церемонясь, разрезает ножом, или просто отвязывает терпилу да оставляет его на потеху честному люду прибитым, разбираться со своими проблемами самостоятельно - вот где начинается самое веселье. Ну и, наконец, третий ярус - помпезная, не побоюсь этого слова - театральная сцена, где дается главное представление, неизменно собирающее аншлаг. Пять виселиц на трехметровом помосте всегда готовы принять участников спектакля под названием «Да свершится правосудие!». И это не примитивные столбы с веревкой, нет, здесь в дереве и железе воплотилась незаурядная инженерная мысль! Прелесть сей конструкции заключается в том, что степень страдания висельников можно регулировать. Многие
ошибочно полагают, будто повешенный испускает дух от сдавливания горла. На самом же деле горло - штука довольно прочная, окруженная мышцами, и его так просто не сдавишь, в отличие от сосудов. Петля на шее при затягивании пережимает сонную артерию, мозг недополучает с кровью кислород и умирает, но не сразу. На это требуется обычно три-четыре минуты, а бывает, и больше. И хотя висельник теряет сознание секунд через двадцать, кончина его далека от безболезненной. Кто видел, тот знает. А вот если повешение производится методом сбрасывания осужденного с большой высоты - двух метров достаточно, - то смерть наступает мгновенно, в результате перелома шейных позвонков и повреждения спинного мозга. Хрясь - и душа помчалась к богу, ну или еще куда. Как раз для такого вот гуманного способа владимирский эшафот был оборудован люками. Причем все пять люков раскрывались одновременно нажатием единственного рычага. Никогда не видел здесь групповой казни, но должно смотреться эффектно. А если населению требовалось продемонстрировать негуманный способ, палач просто брал веревку покороче.
        Сейчас нижний и верхний ярусы пустовали. Только одинокий бедолага стоял раком в колодках под присмотром двух скучающих жандармов. Зевак на площади тоже не было. Дело близилось к вечеру, начинало смеркаться, а в темное время добропорядочному горожанину лучше сидеть дома. Фонарей здесь давно не зажигают, а окна всегда забраны ставнями. Редкие прохожие жмутся к стенам, предпочитая поскорей миновать открытое пространство и нырнуть в проулок, чтобы тут же прибавить ходу. Где-то вдалеке грохнул выстрел. Облюбовавшая крышу Успенского собора стая ворон поднялась и, каркая, закружила над почти сливающимися с темным небом куполами. В этот момент мне отчего-то подумалось, что штабеля чумных трупов, обмотанных грязными вонючими саванами, - единственный недостающий штрих для придания Соборной площади законченного вида.
        Глава 12
        Обоз я разыскал быстро. Во Владимире осталась всего одна гостиница, способная враз принять два десятка постояльцев, а торгаши в чужих городах предпочитают держаться земляков - кучей безопаснее. Поэтому курс мною был взят сразу и без раздумий.
        Искомое заведение под вывеской «Малина» располагалось на улице Воровского. Когда человек нездешний в разговоре слышал фразу: «Я остановился в «Малине» на Воровского», с неизменным ударением на третьей «о», то руки его сами собой начинали ощупывать карманы, а глаза сужались, излучая бдительность. Вообще, среди названий улиц Владимира, наряду с набившими оскомину Московскими, Труда, Мира и прочих Ленинов, встречаются весьма занимательные, как то: Козлов Вал, Майдан, Девическая, Задний с Передним Боровки и даже загадочная Летнеперевозинская. Примечательно также, что практически все навевающие тоску своими банальными именами улицы прямые, а вот небанальные - строго наоборот, извиваются, как бог на душу положит, и домишки там все больше старые, малоэтажные. Видно, у руководства городского от века к веку фантазии не прибавлялось. Думаю, возьмись нынешний градоначальник улицы переименовывать - ничего оригинальнее порядковых номеров ему бы в башку не пришло.
        Гостиница же, несмотря на столь броское название и запоминающийся адрес, впечатление производила вполне достойное за свои деньги, если не считать расположившегося через дорогу притона, совмещающего в себе функции грязной ночлежки и борделя самого низкого пошиба. Такое соседство наверняка бы отравило жизнь хозяину «Малины», а то б и вовсе разорило, водись у него конкуренты. Мне же оно было как нельзя кстати.
        В гостиницу я соваться не стал, опасаясь излишнего внимания к своей персоне. Вместо этого определил Востока на пансион в конюшне при заведении и отправился дежурить возле черного хода, за что вскоре был вознагражден появившимся оттуда пухлым мальчонкой лет десяти, выносящим помойное ведро.
        - Эй, пацан!
        Малой замер и повернул разлохмаченную голову в мою сторону.
        - Я?
        - Заработать хочешь?
        Пацаненок оказался сообразительный, опустил ведро на землю, осмотрелся и, не задавая лишних вопросов, подскочил ко мне.
        - У вас сегодня обоз остановился, - кивнул я на пристроенный к гостинице двор, откуда доносилось фырканье и тянуло лошадиным потом.
        - Да, - подтвердил малой, не вдаваясь задарма в подробности.
        - Охрана с ними? - достал я серебряный кругляшок.
        - Так кто ж их разберет? - пожал мальчуган плечами. - Нынче все при стволах. Охрана или нет, я почем знаю?
        Пришлось присовокупить к первой монетке вторую и, для надежности, третью.
        - Шесть рыл, - тут же оживился мелкий пройдоха, тянясь ручонкой к вожделенной мзде. - Точно говорю. Уж я-то барыг с наемниками не попутаю ни в жизнь. Чтоб мне пусто было!
        - Убедил, - я добавил в призовой фонд еще две монеты. - Надолго они здесь?
        - Те шестеро - до утра. Тетка Нюра как раз ворчала, мол, понаедут на ночь, только белье марать об них. А барыги вроде за двое суток расплатились. Видать, порожняком обратно пойдут. Не свезло тебе, дядь.
        - Хе. Держи, для ровного счета, - я накинул еще пять монет и пересыпал в подставленную ладонь.
        - О! - просиял малец.
        - Присматривай за этими шестью и уши держи открытыми. Завтра, как только наемники ключи сдадут, лети в клоповник, там спросишь Тараса Камшу. Получишь еще столько же. Повтори.
        - Как сдадут, лечу в клоповник, спрашиваю Тараса Камшу, получаю еще столько же.
        - Молодец. И учти, - я схватил мальчонку за шиворот, - станешь трепаться - глаза вырву. Дуй.
        Пацан отшатнулся и, левой рукой пряча деньги в карман, указательным пальцем правой начертил возле сердца крест.
        - Никому. Могила.
        - Петька! Где тебя черти носят?! - раздался за дверью бабий крик.
        - Иду! - парнишка выплеснул из ведра помои и поспешил обратно, весьма довольный, несмотря на угрозу членовредительства.
        Я же, пополнив запасы провианта в лавке за углом, направился к месту своего расквартирования.
        Официального названия клоповник не имел. Хоть над входом и висела табличка, разобрать там можно было лишь то, что надпись когда-то включала девять букв, из которых сейчас читались только пятая «о» и седьмая «н». Совпало так, или какой-то умник подставил недостающие буквы - история умалчивает, но дарованное молвой имя полностью соответствовало сущности этого гостеприимного дома.
        Под гостиничные нужды здесь были отведены два нижних этажа, а на третьем разместился бордель. Владимир - город строгих нравов. Строгости этой хватило на то, чтобы убрать шлюх с улиц и после клеймения засунуть сюда, дабы не развращали праведных богобоязненных горожан. Вышел этакий приют старых блядей. Контингент на любителя. На очень большого любителя. Впрочем, мизерные цены нет-нет да и привлекали в лагерь ценителей «зрелой красоты» новых адептов. Многие «жрицы» соглашались работать за еду. Арзамасская «Загнанная лошадь» на этом фоне выглядела райским садом.
        - Мне нужна комната. На ночь, - обратился я к торчащей из-за стойки заднице в латаных портках.
        - Койка? - прохрипело снизу.
        - Ты рыло-то подними, слышнее будет.
        Особь недовольно крякнула, разогнулась и, опершись о стойку, уставилась на меня мутными водянистыми зенками.
        - Ну? - процедила она сквозь стиснувшие папироску зубы и поскребла щетину на вытянувшейся цыплячьей шее.
        - Мне нужна комната на ночь, - повторил я.
        - Комната, значит? Вся?
        - Нет. Пять шестых.
        Зенки сузились и забегали, выдавая неожиданную вспышку чудовищной мозговой активности.
        - Эта… Как говоришь? Сколько?
        - Избавлю тебя от мучений. Возьму комнату целиком.
        - Все десять коек?! - зенки остановились, рыло озадаченно вытянулось.
        - Ты делаешь успехи.
        - Одна койка - три «пятерки». Берем также едой, коронками или по курсу.
        - Второй этаж, окна на «Малину», - выложил я пять монет.
        - Э-э… - Грязные пальцы быстро сгребли серебро. - С той стороны свободных комнат нету.
        - Так найди, - добавил я еще две монеты.
        - Как вас записать? - осклабилась особь.
        - Тарас Камша.
        - Эй, рвань помойная, ну-ка съеблись отсюда! - крикнул мой любезный провожатый в смрадную темноту «апартаментов».
        На двух соломенных тюфяках, недовольно бурча и матюкаясь, заворочались тела.
        - Живей, голытьба! Праздник у вас сегодня, - на липкий от грязи пол, сверкнув, шлепнулась одна из ранее отсчитанных монет.
        Тела сразу оживились. Ближнее, не утруждая себя принятием вертикального положения, на карачках засеменило к источнику гипнотического серебряного блеска, но, не дойдя до цели считаных сантиметров, было остановлено вторым претендентом. Тот ухватил ползуна за волосы и, с силой отшвырнув, подобрал монетку.
        - Ты че творишь? - заскулило тело, поднимаясь. - Это ж на двоих. Сергунь, погоди, - припустило оно за удаляющимся компаньоном. - Слышь, Сергунь…
        - Отъебись.
        - Ну че ты? Пошли к деду, а то с Нюшкиной бормоты до сих пор кишки горят.
        - Отъебись, сказал.
        Голоса под аккомпанемент скрипучих половиц спустились вниз и затихли.
        - Ваш ключ, - передал мне смотритель здоровенную кованую железяку и, чиркнув спичкой, поджег фитиль висящей под низким потолком керосинки. - Замок крепкий, дверь тоже. Тут чистая параша. А эту, - поднял он стоящее в углу ведро, чем спровоцировал распространение по комнате резкой вонищи, - я заберу. Да, - смотритель остановился в дверном проеме, - парашу в окно не сливать. И, бога ради, не стреляйте тут, будут проблемы.
        Я понимающе кивнул, получил в награду гнилозубую улыбку, после чего остался наедине со своим временным местом обитания.
        В предыдущие два визита во Владимир судьба меня хранила от близкого знакомства с клоповником. По крайней мере, жить тут не приходилось. Но на третий раз, видно, милость Провидения подошла к концу.
        При осмотре комнаты сразу возник вопрос - о каких таких койках шла речь? Из мебели в этом хлеву наличествовали только примостившийся у окна стол да скамьи вокруг него, а вдоль стен были разложены набитые соломой грязные тюфяки - каждый со своим неповторимым букетом, сотканным из ароматов пота, мочи и блевотины. Выбрать среди десятка этих сосудов смрада наименее вонючий оказалось делом весьма непростым. Отбраковав наиболее четко выраженные отдушки экскрементов и рвотной массы, я остановился на двух равноароматных подстилках. Так как половина набивки давно покинула свое вместилище через многочисленные прорехи, сложил оба тюфяка вместе и накрыл брезентом. Получилось относительно мягко и терпимо для носа. Если за ночь еще и никакая зараза не пристанет - будет вообще заебись.
        К обычным-то болячкам я стоек. А вот вши для обитателей подобных заведений - зло почти неизбежное. Сами по себе они больших проблем не доставляют. Побрился, помылся - и нет паразитов. Но когда поблизости свирепствует чертова копоть… Кто знает, какое путешествие довелось проделать нашему маленькому паразитирующему другу, прежде чем оказаться тут, в складках вонючей дерюги, и запустить свои крохотные жвала в мою шкуру? Ну и клопы, само собой. Куда же без них? А еще велик риск быть покусанным крысой, кои тут тоже не редкость. Да можно просто наступить на ржавый гвоздь, заработать гангрену, и кирдык. Словом, берегись не берегись, а судьбу не обманешь. Если на роду написано от пули сдохнуть, никакая хворь не возьмет, а коли суждено от заразы смерть принять, в бою можешь быть спокоен.
        Раньше я, как и многие прочие, считал все эти разговоры про судьбу, рок, фатум полнейшей чушью. Ну не может такого быть, чтобы вся жизнь с самого начала и до конца расписанной оказалась. Не может! Потому что не может быть никогда! Человек сам творит свою судьбу! И прочее, и прочее… Но всего один случай, которому я стал свидетелем, заставил меня по-иному взглянуть на данный аспект бытия.
        Жил на свете некий Шура Бессмертный - абсолютно отмороженный товарищ, родом из-под Пензы. За свой век успел наворотить немало дел: наемничал, ходил в Саратов и Липецк, пробовал себя в роли охотника за головами и даже преуспел на этом нелегком поприще. Репутацию отморозка и кликуху заработал еще по малолетству. Страха не ведал, в атаку шел, как на праздник. А причина столь необычного поведения была проста - в детстве маленькому Шуре цыганка нагадала, что умрет он не от старости, но и не от пули или ножа. От чего, правда, так и не сказала. Окрыленный сим великим знанием, Бессмертный лез во все тяжкие. Ранения случались, но серьезных - никогда. Заживало все как на собаке. И вот однажды морозным февральским утром грянул бой. Шура, верный себе, с рождающим в сердцах врагов ужас кличем «Смерти нет!» и под прикрытием охуевших товарищей идет в атаку, на штурм укрепленного многоквартирного дома. Результат - дом зачищен, на Бессмертном ни царапины. Всю ночь празднуют. Шура травит байки, в которые теперь грех не поверить, и купается в лучах славы. Но наступает утро, и Бессмертный просыпается в холодном поту,
его колотит, грудь сотрясает кашель. Через полторы недели Шуры не стало. Причина смерти - двусторонняя пневмония. Перестарался с боевым кличем на морозе. Такая вот судьба.
        Разглядывать в моем убогом пристанище было нечего, поэтому я погасил светильник, запер дверь и сел к окну, дабы совместить прием пищи с наблюдением за жизнью вечернего Владимира. Но процесс этот, ввиду его однообразия, быстро меня утомил. Едва успел прилечь, как на третий этаж поперли клиенты. Да такие - мать их ети - резвые, что не уснешь. Ворочался до часа ночи, а в пятнадцать минут седьмого меня разбудил стук в дверь.
        - Эй. Есть кто? Тут мальчонка Тараса Каш… Камшу спрашивает. Че сказать?
        Я вскочил и глянул в окно. Возле гостиничной конюшни стояла большая телега, запряженная двумя лошадьми, и четыре уже знакомые мне личности. Не хватало лишь Ткача с Сиплым. На телеге успел разглядеть несколько тюков и два бидона, закрытых плотными крышками.
        - Зови!
        Пацан прибежал красный, запыхавшийся и с алчным блеском в глазах.
        - Съехали! - выпалил он.
        - Сам вижу. Не шибко ты торопился.
        - Виноват, шустрые больно, - замялся мой разведчик.
        - Что разузнал? - я закрыл дверь и начал прилаживать краги.
        - Они собрались идти через Лакинск! - произнес парнишка тихо, но с большим чувством.
        - Вот те раз! На хрена?
        Малой пожал плечами:
        - Я разобрал, что останавливаться они не думают. Хотят проскочить по-быстрому. Про копоть вроде слыхали. Видно, спешат очень. Только куда? За Лакинском одно Болдино осталось - два десятка изб. Чего там наемникам делать? А дальше уж Петушки, - парень наморщил нос и поежился.
        - Ясно.
        - Можно мне уже денег? А то бежать пора.
        - Забирай. Но смотри - если сдал меня, вернусь и накажу.
        - Да я ни в жизнь! - пацан ловко перекрестился и выскользнул за дверь.
        Дождавшись, когда наемники отбудут, я спустился и рассчитался с конюхом за устроенный Востоку пансион и купленные в дорогу овес с яблоками.
        - Славная животина, - похвалил тот моего любимца, поглаживая его по холке. - Красавец.
        - Да, - скормил я Востоку угощение, - кобылы штабелями ложатся.
        - Немудрено, - посмеялся конюх.
        - Кстати, про кобыл - тут буквально минут пять назад телега отъехала, двумя запряженная. Не у тебя куплены?
        - Та, что гнедая, - моя. Осталась в уплату долга. Прощелыга заезжий поставил, а сам сгинул куда-то. Ну, я, как полагается, две недели подержал - ни слуху ни духу. А вторую, с телегой вместе, они у торгаша муромского купили. У того с деньгами не срослось, бегал тут, последние портки продавал. Я часы у него приобрел с такой оказией. Во, глянь-ка, - конюх вытащил из кармана и с гордостью продемонстрировал видавший виды «Полет» на грубом кожаном ремешке.
        - М-м, солидный механизм.
        - Хочешь - уступлю? За двадцать монет всего. Самому в пятнадцать обошлись.
        - Не искушай. И так с деньгами туго.
        - Жаль. А чего лошадями-то интересовался?
        - Да тут понимаешь какое дело - та, что гнедая с подпалинами, в ворованных числится. С Мурома она тоже. Клейменная Прохором Жиловым. У него в прошлом месяце тридцать голов разом увели. А меня он к розыску привлек. Лошади-то племенные, недешевые. Теперь вот мотаюсь по всей округе. Одиннадцать вернул, еще девятнадцать осталось. Эх, не поверишь, как меня эта канитель заебла. Сам жалею, что подрядился. Раньше охотился за головами, думал - хлопотнее работы не сыскать. Ан нет, нашлась. Сколько я базаров облазил, сколько конюшен перетряхнул - подумать страшно. И главное - каждая паскуда норовит отбрехаться. Вот, казалось бы, уже за яйца ухватил паразита, а он все на своем, дескать, я не я, жопа не моя. И пальцы уже ломать приходилось, и ногти рвать, и колени дробить… Ну, за что мне такое наказание?
        В процессе перечисления тягот, коими полна жизнь сыскаря-лошадника, конюх постепенно менялся в лице, пока оно, вытянувшись, не приняло форму длинноплодного кабачка и соответствующий копируемому овощу оттенок.
        - Так это, - развел он трясущимися руками, - я ж разве против? Я ж завсегда помогу. Мне скрывать нечего. Прощелыга тот, что мне кобылу оставил…
        - Забудь, - я поднял ладонь, останавливая рвущийся наружу поток бесполезной для меня информации. - Конокрады известны. Ими другие займутся. А мне нужно вернуть лошадей. Расскажи-ка лучше о тех прохвостах, которым ты ворованную кобылу продал.
        - А-а-а… А чего рассказать-то? Ну, мужики, видно, серьезные, вооружены хорошо. Автоматы там, пулемет есть…
        - Куда они направляются? Что у них в телеге?
        - Так я ж не командир ихний, чтоб мне докладываться. Туда вон пошли, через западный КПП, видать. А в телеге у них тюки какие-то. Что внутри - не знаю. Ей-богу. Два бидона еще были сорокалитровых. И два веника. На них-то я сразу внимание обратил. Зачем им веники? Чудно.
        - Да, чудно. А телега тяжелая?
        - Э-э… Сама-то не легонькая, конечно, крепкая такая, с бортами откидными. Одни рессоры сколько весят, да и колеса здоровенные. На нее тонну запросто погрузить можно.
        - А сколько было погружено?
        - Да центнера три, не больше.
        - Значит, и одна лошадь вполне бы справилась?
        - А то? Торгаш муромский им отличную тягловую кобылу продал. Она таких поклаж пяток стянет и не замылится. На хрена им вторая понадобилась? Будь она неладна.
        - Собираются перевозить что-то тяжелое?
        - Не иначе. Хотя, может, на смену или на мясо. Кто их, душегубов, разберет?
        - Про Лакинск новости есть?
        Конюх вздрогнул и огляделся, будто, произнеся название этого поселка, я мог накликать злых духов.
        - Лакинск? А что Лакинск?
        - Вот ты и расскажи.
        - Ну, - вздохнул он прерывисто, - поговаривают, будто мор там случился, копоть чертова. К западному КПП ополченцев нагнали, никого с той стороны не впускают, даже близко не дают подойти. Вчера стрельбу было слыхать. Из пулеметов били. А ты никак туда собрался, за кобылой следом?
        - Можно дойти до Петушков, не заходя в Лакинск? - оставил я любопытство конюха неудовлетворенным.
        - Господь милостивый! А в Петушках-то тебе что понадобилось?
        - Да или нет?
        - Пешком всю землю обойти можно, коли ноги крепкие, а вот с телегой Лакинск не обогнуть. Лес там кругом. Если только на пароме по Клязьме до Собинки… Так ведь и оттуда одна дорога - в Лакинск.
        - Благодарю. И прими совет - помалкивай о нашем разговоре, целее будешь.
        Я сел верхом и направился к выезду из города. С Воровского на такую же низенькую и тесную от высыпавшего с утра пораньше народа Комсомольскую, дальше на Большую Московскую, с ее мешаниной из двух- и трехэтажных старинных, но крепких еще зданий и вконец обветшалых предвоенных высоток. Оттуда на скупую до прохожих Дворянскую, мимо промзоны и стадиона, превращенного в гигантскую свалку, на Студеную Гору и по проспекту Ленина, сквозь строй огромных серых глыб, служивших домами несметному количеству людей. Теперь эти бетонные коробки стояли пустыми. Из оконных проемов нижних этажей, как ливер из порванного брюха, выползли кучи лома от рухнувших перекрытий и стен. Некоторые фасады обвалились, лежали вдоль дороги каменными курганами с торчащей наружу, будто проросшей из них арматурой. А позади - соты. Десятки сот-комнатушек, где давным-давно не зиждется остановившаяся вместе с последней лопатой угля жизнь. Лишь ветер треплет лохмотья обоев, когда-то наверняка разных: однотонных и с узорами, ярких и сдержанных, дешевых и дорогих, а теперь черных от плесени. Серо-черные соты - холодные, пустые,
бессмысленные. Какая-то - мать ее! - адская пасека. Даже арзамасское Поле с его пеньками скошенных домов не оставляет на душе такого паскудного ощущения. Сравнивать его и проспект Ленина - это все равно что сравнить выбеленные временем кости и гниющее мясо. Смрад тухлятины, доносящийся со стадиона-помойки, вполне органично дополнял здесь запах мокрого бетона и земли. Владимир давно поразила чертова копоть. Он гниет, год за годом теряя куски. Конечности-пригороды уже висят мертвым грузом на истощенном теле. Скоро и оно погибнет.
        КПП, стоявший раньше в середине Проспекта, на пересечении с улицей Чайковского, теперь перенесли в самое его начало, аж к Московскому шоссе. Народищу понагнали и впрямь до хера. Дорогу от дома до дома перекрыли бетонными блоками, оставив трехметровый участок, загороженный ржавым микроавтобусом на конной тяге. Верхние этажи окраинных высоток облюбовали снайперы, не особо заботясь о маскировке позиций, и наверняка не только возле шоссе. У ног одного из присевших отдохнуть ополченцев стоял ранцевый огнемет.
        - День добрый! - поприветствовал я два десятка хмурых мужиков, прервавших свои дела ради моей скромной персоны. - Мне бы в Кольчугино. Выпустите?
        - Зачастили вы в Кольчугино, - усмехнулся один из них - крепкий усатый дядька с наглой рожей, поправляя висящий на плече «АК-74». - Уже седьмой за последние двадцать минут. А в предыдущий месяц и десятка не набралось. Медом там теперь намазано, что ли?
        - Кабы медом, - улыбнулся я в ответ.
        - Ну-ну. Мне-то на самом деле похуй, куда вы все претесь. Главное - чтоб не возвращались. Пропуск давай.
        - А что так? - поинтересовался я, отдавая бумагу.
        - Неохота патроны зря тратить.
        - Оно понятно. Патроны лишними не бывают. Я краем уха слышал, будто зараза тут поблизости объявилась, чуть ли не в Лакинске.
        - Да ты че?! - делано удивился мой собеседник. - Слыхали новость? - обратился он к сослуживцам. - В Лакинске хуйня какая-то завелась! Вот те на!
        Стоящие рядом ополченцы невесело усмехнулись, глядя под ноги.
        - Выпускай, - преградивший путь автобус чуть сдвинулся вперед. - Там, дальше по дороге, - указал резко помрачневший шутник в сторону шоссе, - лежат двадцать восемь тел: одиннадцать мужиков, четырнадцать баб и три ребенка. Вчера сюда пришла толпа человек в пятьсот, если не больше. Просили медика, чтоб осмотрел. Не хотели расходиться. Даже когда мы дали очередь поверх голов. Пришлось бить ниже. А потом еще баллон смеси истратили, трупы сжигая. Так у меня к тебе просьба - будешь в тех краях мародерствовать, заодно передай оставшимся, чтоб к нам не совались. На следующий раз приказано в переговоры не вступать, огонь открывать без предупреждения. Лады?
        - С радостью.
        Глава 13
        Почему лошади боятся мертвецов? Я бы еще понял, будь это их, лошадиные, мертвецы. Но нет. Там были только человеческие. Остатки тел. Черные, в трещинах, с пустыми глазницами и разинутыми оскалившимися ртами.
        Восток встал на дыбы, как только почуял смрад горелого мяса. Его ржание вспугнуло стаю пирующих ворон. Птицы, такие же угольно-черные, как и их добыча, разом взлетели, закружились над дорогой, раздраженно каркая.
        - Тихо, парень, спокойно, - я погладил коня по шее, чувствуя под ладонью дрожь. - Давай вперед. Вот так. Молодец.
        Хрипя и норовя шарахнуться в сторону от очередной головешки, Восток все же пошел. Его копыта неуверенно ступали по растрескавшемуся асфальту в потеках спекшейся крови. Должно быть, он все-таки не слишком храбр. Наверное, в тот раз просто не понял, что хозяин мертв. Но сейчас смерть была слишком очевидна, чтобы ее не заметить.
        А эти владимирцы - знатные головорезы. Мало того, что баб с детворой постреляли, так еще и жгли, не добив. Многие тела замерли в позах, приданных им явно не пулей. Кого-то огненная струя настигла в попытке отползти, кто-то изжарился, выставив вперед скрюченные руки, будто защищаясь. Одно тело, судя по тазовым костям - женское, завалилось на бок, ноги были согнуты в коленях, обугленная голова уткнулась в землю, руки обхватили кучу обгоревшего тряпья. Я не сразу разглядел, что из него торчит. Это оказалась стопа. Крохотная. Почерневшие пальцы спеклись, кожа вздулась и лопнула от жара. Недоработали дезинфекторы. Не довели дело до углеродного остатка. Возможно, ребенок был еще жив, когда обнявшая его мать догорала, залитая огнесмесью. Возможно, он даже кричал, пока легкие, заполненные раскаленным воздухом, не отказали.
        Младенец в тряпье под бензиново-мазутным соусом, запеченный на кипящем асфальте. М-м… Передайте повару мою благодарность. Черт. Не смешно. Пусть это всего лишь маленький безмозглый комок мясца, но такой участи он не заслужил. Надеюсь, зараза еще цела в его теле, и набившие брюхо вороны, подохнув в жилой черте Владимира, станут кормом для тамошних крыс, разносящих смерть по домам.
        Интересно, куда делись остальные участники шествия? Пятьсот человек - целая толпа. Сюда они пришли организованно. Как-никак за двадцать с лишним километров пилили. И, получив по жопе, вряд ли вернулись назад. Я бы точно не вернулся. Лучше попытать счастья в холодном сыром лесу, чем ждать смерти дома.
        А лес начинался уже метров через триста от КПП. Он почти сожрал остатки расположившейся слева промзоны и планомерно засевал молодняком отступающие на правом фланге владимирские поля. Впереди меня ждали километры того, что на старых картах значилось как Московское шоссе М7. Наверное, раньше эта дорога была широкой, и по ней летели туда-сюда тысячи автомобилей. Теперь сохранилась лишь полоса раскрошившегося асфальта, наполовину занесенная землей и зажатая вездесущим лесом. Местами он сходился до того плотно, что оставлял дороге не больше трех метров. Иногда на обочинах встречались поваленные деревья и выкорчеванные пни - это лакинские в меру сил старались поддерживать отрезок «шоссе» в проезжем состоянии. Но не только эти признаки жизни попались мне на глаза. Я отъехал от КПП уже около двух километров и до сих пор ясно различал на земле кровавые капли. Здесь шли раненые. Неужели решились вернуться?
        Ответ на этот вопрос прилетел пять минут спустя вместе со звуком одиночных выстрелов и криком, рвущимся из чьей-то луженой глотки:
        - А ну назад, блядь! Назад, сказал! Куда, сука, лезешь?!
        Снова выстрелы, и второй голос, не такой громкий, но с четкими командирскими нотками:
        - Немедленно разойдитесь! У нас нет лекарств! Будем стрелять на поражение!
        Между мной и источником этих агрессивных звуков было примерно полтора километра. Да, матушка-природа слухом не обделила. Негромкий разговор я, если напрячься, слышу метров с пятидесяти, звук выстрела могу различить с десяти километров, с трех-четырех - определю тип оружия, с одного-двух - назову марку. Не знаю, откуда взялась такая способность. Она обнаружилась даже раньше, чем мое «кошачье» зрение. Говорят, что информация - ключ к успеху. Это верно. И уши всегда помогали мне в ее сборе. Может быть, не так, как нож или пекаль, но тоже весьма существенно.
        То, что было в полутора километрах впереди, звалось - микрорайон Юрьевец. Почему микрорайон, не знаю. Судя по картам, лес и до войны отделял этот поселок от Владимира. Тут вроде как раньше два завода были с вредным производством. Один - асфальтобетонный, второй не помню, но тоже дерьмо какое-то варили, пропитку, кажется, для опор. А большинство местного населения на этих заводах трудилось. Очень удобно - ядовитая промзона слева от дороги, батраки с семьями справа, между поселком и собственно городом зеленый буфер из четырех километров леса. Все по уму. Здесь даже детский санаторий имелся, прямо недалеко от заводов, и Федеральный центр охраны здоровья животных - забавная организация. Ах, каким чудесным местечком был этот Юрьевец - ни дать ни взять райский уголок. После войны производство благополучно встало, и он опустел в кратчайшие сроки.
        Но сейчас, похоже, зараза в паре с негостеприимством большого соседа снова вдохнула жизнь в холодное чрево поселка.
        Интересно, о каких таких лекарствах орал Ткач? Почти не сомневаюсь, что это был именно он. А потом вроде бы слово взял Сиплый, но этот в ораторы никогда не годился, и я ни хера не разобрал. От чертовой копоти лекарство только одно, и его у наемников в достатке. Но почему не слышно больше стрельбы? И криков нет. Все затихло.
        Я пришпорил Востока, желая поскорее выйти на линию прямой видимости с моими подопечными и прямого выстрела, если понадобится.
        Черт, как же все-таки неприятно. Ощущаю себя сраной - мать ее - нянькой. Такая незаметная, серенькая, всегда рядом, следит за чадом. По окончании этого дела нужно будет попросить у Фомы рекомендательное письмо, и можно идти наниматься в лучшие дома хоть Мурома, хоть Коврова, хоть Сергача. Да, пожалуй, пойду в Сергач. Тамошнее соплячье покладистее. А станут бедокурить - переломаю ноги.
        Поднявшись из закрывающей обзор низины, я заглянул в прицел. Телеги впереди не было видно. Если она и цела, то собравшаяся на улице толпа ее загородила. Будем считать так, пока не получим доказательства иного. Например, разорванные в куски тела, гонимые ветром окровавленные лохмотья камуфляжа или останки кобыл, освежеванных и разделанных подручными средствами на месте убоя, в огромной луже крови, разбегающейся ручейками по выщербленному асфальту. Сказать по правде, я был бы даже рад такому развитию событий. Сделал все, что мог, спасти не удалось, очень жаль. Да, это непрофессионально, да, неохота возвращать наполовину истраченный аванс, да, не смогу предоставить Фоме весомых доказательств. Но, в конце-то концов, я и не вызывался, меня заставили. А слабо мотивированный труд, как известно, имеет низкую продуктивность, особенно если использовать специалиста не по назначению.
        Хотя желание полюбоваться результатами гнева толпы было велико, я предпочел не повторять вынужденных ошибок своих подопечных, возможно уже бывших, и направил пошедшего рысью Востока влево от шоссе, к промзоне.
        Черт. Не знай я, что здесь производили, наверняка принял бы эти нагромождения металла за адские машины. Найти для них место более подходящее, чем преисподняя, трудно. Так и вижу кучи вопящих грешников, которых зачерпывают огромные ковши и с диким лязгом тащат до чанов, где вовсю кипит бесовское варево, и обезумевшие от ужаса грешники падают вниз и варятся, корчась и стеная, в бурлящей маслянистой субстанции, черной, как деготь, пока та не покроется розовато-желтыми разводами от выпаренных жира, лимфы и крови, пока отслоившаяся кожа не расползется лоскутами, пока мясо, сойдя с костей, не распадется на пряди, а сами кости не рассыплются, став хрупкими, как стекло. И побежит адский бульон по кривым трубам, и разольется в грязные корыта, и придут к ним твари из самых темных уголков преисподней, чтобы жрать, отрыгивать и снова жрать грешные души…
        Бля, взбредет же такое в голову. Но остатки оборудования, возвышающиеся среди заросших железобетонных ангаров, и вправду смотрелись чудовищно. Этакая бесформенная мешанина из полусгнивших цистерн, опор, балок, труб и лестниц - ржавые монументы былой индустриальной мощи, достигающие двадцати - двадцати пяти метров в высоту, поскрипывающие на ветру расшатавшимися узлами. Теперь уже трудно понять, как действовали эти агрегаты, дававшие работу немалой части населения десятитысячного поселка. Некоторые рухнули и лежали на земле грудой металлолома, другие были близки к этому, теснимые лесом, безжалостно разрушающим фундаменты, и подтачиваемые коррозией. В одной из прогнивших стальных бочек слышался скрежет когтей по тонким стенкам. Должно быть, крысы свили гнездо. Верхотуру «адских машин» облюбовали вороны.
        Я спешился и взял коня под уздцы. Не хотелось привлекать внимание высоким силуэтом, да и стрелять с седла не приучен.
        Мы благополучно миновали кладбище достижений народного хозяйства и уже приближались к выезду из Юрьевца, когда из-за угла впереди стоящей бетонной коробки мне наперерез вырулил задумчивый субъект. Он остановился, краем глаза заметив направленный в его сторону «АПБ», и поднял замотанные лоскутами тряпья руки. Между нами было метров двадцать.
        - Нет-нет! - вовремя опомнился мыслитель, потому как спусковой крючок уже почти выбрал ход. - Я не заразный! Не стреляй!
        - А руки почему замотаны? - сам не ожидал от себя такого вопроса, до сих пор не пойму, зачем его задал, вместо того чтобы влепить пулю потенциальному разносчику инфекции.
        - Это не то! - просиял везунчик щербатой улыбкой и принялся разматывать свои клешни. - Это не копоть! Я сам… - запнулся он, развязывая зубами узел. - Сам боялся. Думал - все, амба, приехали. Ан нет, поживем еще! Во, глянь.
        - Стой смирно. Я и отсюда прекрасно твои гнойники вижу.
        - А знаешь, что это такое? Ящур! Всего лишь сраный ящур! - Мужик утер рукавом слезы счастья и, подняв глаза к небу, перекрестился. - Спасибо, господи.
        - Откуда известно? Ты медик?
        - Я - нет, а вот человек, что здесь недавно с теми бандитами проезжал - дай ему бог здоровья, - медик. Сразу видно. Он-то и сказал, мол, хуйня это все, а не чертова копоть. Ящур, мол, у вас. А и действительно, я, как только услыхал, так и вспомнил сразу - тут ведь до войны, вон, через дорогу и направо, институт какой-то был, на животных лекарства для скотины домашней испытывали. А у скотины какая первейшая напасть? Ящур! Испытывали-то небось на свиньях больных да коровах. Тут и хоронили. Почто далеко возить, когда лес кругом? А теперь - я вот что думаю - воды-то грунтовые могильник этот вскрыли да всю заразу к нам в Лакинск и принесли! Сами хороши, конечно. Развели панику - копоть-копоть! Ну, ничего, не велика беда. Старые скважины засыплем, новые выроем и заживем лучше прежнего, - мужик вдруг погрустнел и начал прилаживать назад размотанные бинты. - Людей только жаль. Зазря под владимирскими пулеметами легли. Эх… Как теперь с этими мразями уживаться? - он, не обращая больше внимания на готовый к стрельбе «АПБ», развернулся ко мне спиной и побрел в сторону Лакинска.
        Последнее время стал все чаще ловить себя на том, что испытываю обиду. Всегда терпеть не мог обиженных, а тут такой конфуз. Вот и сейчас опять. Сколько там положил пулеметчик возле КПП «предупредительной» очередью? Двадцать восемь голов. Двадцать восемь безоружных, нуждающихся в медицинской помощи жалких ничтожных обывателей. Они никого не замочили, не кинули на бабло, не насиловали ничьих сестер, дочерей, матерей, не ставили ничей авторитет публично под сомнение. Они просто хотели поговорить. Хотели, чтобы к ним вышел медик и вынес вердикт - жить или умереть. Будь этот медик толковым и верным клятве, все бы закончилось прекрасно. Даже дай он второй ответ, толпа, понурив головы, так же спокойно расползлась бы доживать недолгий век по родным углам или искать спасения на новом месте. Но вместо медика они дождались очереди из «ПКМ». Один мудак один раз нажал на спуск и сделал двадцать восемь трупов. И что, его заклеймят позором? Да ни хуя. Он выполнял приказ, защищая родной город от смертельной угрозы. А теперь возьмем меня. Не знаю, сколько точно на моем счету покойников, думаю - не больше сотни.
Сотня трупов за десять лет активной трудовой деятельности! Итак, я - десять ублюдков в год, тот ухарь - двадцать восемь божьих овечек за пять секунд. На кого боязливо косятся и шепчут, думая, что их не слышно: «Это тот самый. Точно тебе говорю. Он из людей мозг через глазницы высасывает, а детей жрет целиком»? Ебаные неблагодарные твари. Я всего-то двух малолеток замочил, и то когда сам был таким же сопляком. И уж точно их не жрал. Ну, Бабу только покусал слегка. А эти сплетни про высасывание мозгов - вообще полная чушь! Какая безграмотная падла такое выдумала? Найти бы суку да продемонстрировать, как на самом деле мозг из черепа извлекается. Э-хе-хе. Мир полон глупости и предрассудков. Хотя, с другой стороны, в нашей профессии репутация чем хуже - тем лучше. Может, и черт с ними? Пусть болтают. Хм… Думаю, будет не лишним даже пустить пару-тройку слушков от себя лично.
        На расстояние прямой видимости с группой Ткача я вышел уже через час. Все это время пришлось пробираться через нестройные ряды ящурных возвращенцев, заполонивших дорогу собой и своим барахлом. Многие, судя по нагруженным повозкам, собирались покидать родной поселок если не навсегда, то явно не на недельку-другую.
        Еще минут через двадцать показались окраины Лакинска.
        На сей раз Ткач решил не искушать судьбу и, дабы избежать конфликта с готовящимся к мучительной смерти населением, без отлагательств огласил добрую весть.
        - Жители города Лакинск, - начал он речь комплиментом, - призываю вас воздержаться от необдуманных действий! Слухи о распространении чертовой копоти - ложь! Ваши больные инфицированы ящуром! Это не смертельное заболевание! Вам есть что терять! Будьте благоразумны! Не препятствуйте нашему проходу через город! И мы не причиним вам вреда!
        Голос его был слегка искажен и резонировал. Видимо, успели смастерить рупор. Сообразительные. Да и вообще, неплохой способ пересечения территории с потенциально враждебным населением. Входишь в городишко и сразу, не останавливаясь, начинаешь орать во всю глотку поразительную хуйню. Например:
«Граждане Кислодрищенска, командование Громадной Освободительной Всенародной Непобедимой Армии берет вас под свою защиту! Через двадцать минут здесь будет проходить многотысячная колонна военной техники в сопровождении десяти бронепоездов и пяти линкоров, отправленная нашим мудрым Вождем в победоносный поход на заокеанского врага, готовящего коварный план вторжения! Просим не препятствовать проходу колонны и не кормить солдат, что может понизить их боевой дух! Во избежание трагических случайностей рекомендуем укрыться в подвалах! Источники подозрительного движения будут уничтожаться точными ковровыми бомбардировками и ракетными ударами с орбиты!» А сам тем временем, пока население пытается осмыслить услышанное и пребывает в замешательстве, продвигаешься к выходу. Кстати, неплохо звучит. Нужно будет при случае опробовать.
        Когда я вошел в Лакинск следом за наемниками, проведенная ими разъяснительная работа уже принесла плоды: лица ящурных больных светились придурковатыми улыбками, многие из «записных покойников» крестились, обратив взоры в сторону часовни, некоторые - стоя на коленях. Один оборванец, с красными глазами на опухшей роже, носился от дома к дому, орал: «Славьте господа!» - и норовил обняться с каждым встречным. Судя по растопыренным клешням, эта участь была уготована и мне. Наличие под адресатом такого немаловажного фактора, как конь, любвеобильного безумца не смущало, но вот направленный в лицо глушитель «АПБ» быстро заставил изменить траекторию. Остальные внимания на меня почти не обращали, а когда подтянулись первые возвращенцы, то и вовсе перестали замечать, устремившись к растущей шумной толпе.
        Что ж, еще один шажок к призрачной цели. Следующий - Петушки. Городок с веселым названием и совсем не веселой репутацией. Никогда прежде там не бывал, но наслышан. И слухи эти меня здорово тревожили. Меня - того, кто вырос в пристанище греха и мерзости, того, кто якшается с людоедами, работорговцами, мародерами и вероотступниками, того, кто отправил в ад сотню ублюдков, треть - еще при жизни. Но предстоящий визит в Петушки меня почти пугал.
        Судя по размеру шрифта и кружочка на моей карте, до войны Петушки могли похвастать населением тысяч в двадцать. Из немногочисленных предприятий самым жизнеспособным оказался маслосырзавод, до последнего работавший на сырье, производимом местными фермами. По слухам, петушкинцы, как и все, медленно вымирая, прожили в своем городе еще три с лишним десятка лет, прежде чем… исчезнуть. Да, вымирание деревень, поселков и небольших городков - дело обычное, но так, чтобы в один день… До Владимира - ближайшего крупного соседа - от Петушков шестьдесят километров. Связь между ними поддерживалась постоянно, в том числе и радиосвязь. А тут вдруг - бац. Ни слуху ни духу. Потом якобы бродяги рассказывали, что видели на дороге и в лесу, недалеко от города, сотни свежих человеческих костей с обрывками одежды, россыпи гильз и странные зарубки на деревьях, в виде не то пятерни, не то восходящего солнца. Те смельчаки, что рискнули пойти дальше, уже ничего добавить не смогли, так как больше их никто не встречал. А еще через некоторое время по Владимиру и окрестностям поползли слухи о чудовищных тварях, обосновавшихся в
Петушках. Вариантов, разумеется, было огромное множество - от полудиких кочевых племен с севера до лишенных рассудка и человеческого облика выродков, пришедших аж из радиоактивной пустыни, ранее известной как Европа. Напоминает сказку об обитателях арзамасского топливного хранилища. Масштаб другой, мотивы те же. Пустая страшилка? Может быть. Вот только вестей из Петушков за последние два десятка лет так и не пришло, как и смельчаков, туда отправлявшихся, - тоже.
        За Лакинском дорога, ранее имевшая хоть чуть-чуть, но пользуемый вид, с каждым пройденным километром все больше превращалась в широкую лесную тропу. Через несколько часов пути уже ничто не напоминало об асфальтовом полотне трассы М7. Оно полностью заросло землей, а ту, в свою очередь, покрывала сохнущая трава с единственным различимым следом проехавшей недавно телеги.
        Сосновые леса постепенно сменились лиственными, точнее - голыми, с редким вкраплением темных, едва не до черноты, елей, в окружении громадных лип, ясеней и дубов. Паутина ветвей здесь до того плотная, что даже без листвы дает тень не хуже, чем в сосновом бору. Молодняку не просто выжить в темном подлеске, он тонок и чахл, зато папоротник вовсю разросся, и теперь его сухие мертвые листья покрывали землю грязно-бурым ковром. Дважды я замечал кабаньи лежки, прямо возле дороги, а ближе к полудню в нос ударил запах падали. На обочине, уткнувшись рогами в гнилой пень, лежала туша лося. Вернее, обглоданный, в лохмотьях черного мяса скелет с источенными костями и задубевшей от крови шкурой, валяющийся на дороге, откуда лосиные останки и были перетащены моими подопечными, дабы освободить проезд. Судя по аромату, зверь умер четыре дня назад. Крупный, килограммов под триста - триста пятьдесят. Такого и волколаку завалить нелегко. Скорее всего, собаки поработали. Большая стая. Борозды от клыков на костях не особо глубокие, их почерк. Только вот… Два позвонка в шейном отделе раздроблены, и явно не зубами. Я
пригляделся к земле вокруг темного пятна впитавшейся крови. Точно - следы здоровенных когтей, обрамляющих отпечаток широкой тяжелой лапы. Сам Хозяин леса изволил отобедать. Содрал шкуру с убоины, съел жир, ливер и, довольный жизнью, удалился переваривать, а шавкам достались объедки. Но это вовсе не означает, что медведь забыл дорогу сюда. Он вполне может вернуться, рассчитывая перемолоть крепкие лосиные кости, пришедшиеся не по зубам мелким тварям, и полакомиться мозгом.
        Раньше медведей в здешних краях не водилось. Они появились тут совсем недавно. Должно быть, пришли с северо-востока, где зимы с каждым годом становятся все холоднее, а пищи все меньше. И, придя, обосновались как дома. Кабаны, олени, лоси, ягоды, грибы, муравьи, личинки - жратвы полно. Не отказываются косолапые и от домашней скотины, если припрет. Не брезгуют падалью. А поздней осенью они особенно прожорливы, запасают жир перед спячкой. И тут уж не до гастрономических предпочтений. Встретят человека - употребят за милую душу.
        По рассказам охотников, медведь - зверь абсолютно непредсказуемый. Если лоси с оленями опускают рога, демонстрируя свои агрессивные намерения, а собачья братия прижимает уши, скалится и вздыбливает шерсть, то медведь может атаковать в любой момент, без предупреждения. Иногда, если не голоден, он встает на задние лапы и ревет, отпугивая незваного гостя, но чаще не утруждает себя вступлениями, а переходит сразу к делу. Неповоротливый с виду увалень, круглый, пушистый, похожий на сказочную добрую зверушку, - никак не вяжется со смертельной опасностью. Обманчивое впечатление. Не знаю, известна ли зверям жестокость, но если так, то медведь, без сомнения, один из самых жестоких хищников. Какова основная цель подавляющего большинства четвероногих убийц при охоте? Это область горла, там, где проходят яремная вена и сонная артерия - магистрали кровотока, несущие в мозг кислород с питательными веществами. Один точный укус, удержание, и вот жертва уже не дышит. Так делают все, но только не медведь. Он плевать хотел на то, мертва добыча или еще в сознании. Если она не представляет угрозы и не пытается
убежать, значит, можно приступать к трапезе. Я не единожды слышал пересказ истории одного охотника, которому посчастливилось - что спорно - выжить после встречи с медведем. Тот ночью, ничуть не испугавшись горящего перед входом костра, вытащил незадачливого зверобоя из палатки и начал его жрать. Просто придавил лапой к земле и откусывал кусок за куском. Без суеты, без спешки, как будто всегда только орущими во всю глотку охотниками и ужинал. Мужику «повезло», медведь оказался не слишком голодный, съел левую половину лица, вместе со скулой, и руку, после чего бросил охрипшее от воплей «блюдо» и ушел. Охотник, кое-как остановив кровь, сумел добраться до города, где местный хирург отрезал ему обглоданную культю и натянул кожу на изуродованную физиономию. С тех пор охотников-одиночек, уходящих в леса на несколько дней, как бывало раньше, сильно поубавилось.
        Припомнив эту историю, я невольно оглянулся - чем черт не шутит? - и, запрыгнув в седло, пустил заметно нервничающего Востока рысью.
        Глава 14
        Когда до Петушков, по моим расчетам, оставалось километров десять-двенадцать, лес снова начал меняться. Древние великаны со стволами в три охвата толщиной постепенно уступили место не столь внушительным собратьям, а те, в свою очередь, редея и мельчая, сменились сухостоем. В сыром холодном воздухе повисла болотная вонь.
        Черт побери! А на карте никаких штрихов. Впрочем, что можно требовать от выцветшего куска бумаги полувековой давности?
        Не люблю болота. Никогда не знаешь, куда приведет тебя следующий шаг. Случись тут бой, и все будет решать не опыт и выучка, а банальное преимущество в плотности огня. Здесь не поманеврируешь. Останется только упасть брюхом в жижу и стрелять, надеясь, что ублюдки кончатся раньше, чем патроны в твоих магазинах.
        Восток шлепал копытами по раскисшей тропе и нервно сопел, водя головой из стороны в сторону. Да, местечко и впрямь неуютное. От леса мало что осталось: тощие черные гнилушки, замшелый валежник да топь кругом. Еще и погода вконец испортилась. Небо заволокло, и стал накрапывать дождь. Впереди за серой пеленой едва проглядывали силуэты домов, а от группы Ткача остались лишь следы на черной дорожной грязи, стремительно тающие под холодными каплями.
        - Пру-у! - Восток аж на задние ноги присел, так сильно я натянул уздечку. - Что за черт?
        Мы были не одни. Готов поклясться - я слышал шаги за спиной. Кто-то пробежал там. Но сейчас… Только рябь на воде.
        Пистолет сам лег в руку.
        Опять! Рывком поворачиваю коня влево. И снова ничего, лишь подернутая ряской вода колышется среди кочек. Спокойно. Без паники. Просто жаба проскакала. Здоровенная - мать ее - жаба. А кто же еще?
        Сидевшие на мертвой березе вездесущие вороны сорвались с веток и улетели, не проронив ни звука.
        - Вперед.
        Главное - не сходить с тропы. Ни при каких обстоятельствах не сходить с чертовой тропы.
        Дождь усилился. Порывы ветра подхватывали его потоки и бросали в лицо. Капюшон пришлось снять, он мешал обзору. Проклятая боязнь воды. Ненавижу ее. Ненавижу себя за эту слабость. Ладони вспотели. Горло пересохло. Один неверный шаг, и трясина с жадным чавканьем засосет в свою утробу. Только бы Восток не понес, только бы…
        Едва я отцепил привязанный к седлу вещмешок, как позади снова раздались быстрые, шлепающие по грязи шаги, и что-то с силой ударило коня по крупу.
        Восток дернулся влево, заржал и галопом бросился куда глаза глядят. А глаза у него, как назло, глядели прямиком в болотную жижу. Ломая валежник, конь по брюхо запоролся в топь, прежде чем я успел швырнуть сидор на тропу и сам, взобравшись ногами на седло, прыгнул в направлении, противоположном выбранному обезумевшей животиной.
        Заставь повторить такое на суше - ни за что не осилю. А в болоте - поди ж ты - акробат херов. До тропки, правда, не долетел, шмякнулся всем прикладом в воду, но уже неглубокую. А может, только показалось, что неглубокую. Вылетел-то я оттуда будто из кипятка, времени мерить не было. «АПБ» в руке, «калаш» на шее, чудом не потерял. А вокруг снова никого, только Восток хрипит, увязнув. На бурой ряске красные разводы. То ли о валежник поранился, то ли приложила его «жаба» как следует. Да что ж за чертовщина? Нет, так не годится. Это я охотник. Я загоняю дичь. И в ее шкуру ты меня не упрячешь.
        - Выходи, тварь. Пора за конину рассчитаться.
        Тишина.
        - Поиграть вздумал, засранец? Ладно, поиграем.
        Давно не испытывал этого чувства, когда холодок бежит по спине, а потроха сжимаются в предчувствии неизбежного. Прямо как в детстве.
        - Жили-были два соседа,
        Два соседа-людоеда.
        Людоед, людоед,
        Пригласи-ка на обед.
        На обед попасть не худо,
        Сдохни - мать твою - паскуда!
        Рыщущий по болоту ствол «АПБ» задрался вверх, выпустив короткую очередь под чуть шевельнувшуюся корягу, туда, где ряска лежала не столь плотным слоем. На черной воде взвились несколько фонтанчиков, а вслед за ними тухлая болотная жижа буквально взорвалась. Из-под коряги выскочило нечто белесое и, взметая облака брызг, кинулось в мою сторону.
        Ухватив левой рукой «АПБ» за глушитель, я вдавил спусковой крючок. Пистолет за секунду сожрал оставшиеся в магазине «маслята» и разинул дымящуюся пасть патронника.
        Белесая тварь, получив пригоршню свинца, споткнулась и упала на четвереньки в трех шагах от меня.
        Не дожидаясь, когда эта зараза соберется с силами для последнего прыжка, я бросил опустевший пистолет и прыгнул сам.
        Клинок вошел в жилистую шею под прямым углом и вышел, оставив борозду вспоротой от горла до правого уха плоти. Голова твари отклонилась влево, разошедшееся мясо чавкнуло, выдав с последним ударом сердца алую струю.
        Я огляделся в поисках новых гостей - вроде тихо. Подобрал брошенный «АПБ», сменил магазин и вернулся к трофею.
        То, что это не жаба, можно констатировать с уверенностью. Но и от человека там осталось мало. Тварь ростом метра полтора, никакой одежды, коренастая, сутулая, с короткими ногами, заканчивающимися здоровенной лапой, размера эдак сорок седьмого. Между пальцами нечто вроде зачаточных перепонок, ногти сильно утолщенные, загибаются вниз крючком. Ручищи чуть не до земли, мощные, узловатые. Кисть вроде человеческой, но тоже с перепонками, как на ногах, и когти опять же. По всему телу - где реже, где гуще - рыжая шерсть. И кожа конопатая, будто у той тощенькой шлюшки, что я последнее время облюбовал, забредая на огонек «Загнанной лошади» в краткие моменты отдыха. Правда, у здешней мрази конопушки смотрелись не столь симпатично, да и рожей не вышла - нос мясистый, большеротая, с водянистыми, широко разнесенными глазами навыкате и крохотными ушными раковинами по бокам широкого приплюснутого черепа с пологим лбом. Ох, страшна сука!
        Принимая во внимание столь ярко выраженный звероподобный облик твари, я был немало удивлен, обнаружив рядом с трупом дубину, утыканную ржавыми гвоздями и острыми обрезками жести.
        Восток тем временем погружался все глубже в трясину, отчаянно пытаясь удержать морду над болотом, вращал вытаращенными от ужаса глазами и фыркал. Бедная скотина.
        Я подошел ближе, поставил переводчик огня на одиночные и прицелился.
        - Извини, дружище. Мне тебя не вытянуть.
        Пуля легла точно в ухо. Конская голова качнулась и через считаные секунды исчезла под пузырящейся красновато-черной водой.
        Жаль. Хороший был коняга, привязался я к нему, хоть и знакомы недолго. Мало о каких потерях мне жалеть приходилось, а вот, поди ж ты, даже сердце екнуло. Но горевать времени нет. Вряд ли эта рыжая тварь тут одна такая. Не удивлюсь, если петушкинцев перебили ее сородичи, а потом и сами передохли без доступной жратвы. Но передохли или нет, а мне одному и пары-тройки выживших хватит за глаза, если одновременно с разных сторон зайдут. Поохотиться-то они, как видно, не дураки. Надо уходить, да пошустрее.
        Я был метрах в ста от ближайшей пятиэтажки, когда шум дождя и мерное шлепанье подошв по грязи заглушила автоматная очередь. К первому стрелку тут же присоединились еще два. Сначала били короткими, прицельно. Но уже секунд через десять начался шквальный огонь. Автоматную песню подхватил «ПКМ». Одна за другой ухнули две гранаты.
        Вот тебе и «передохли».
        Первая пришедшая в голову идея - съебаться подобру-поздорову - существовала там недолго. Для пересмотра только что разработанного гениального плана оказалось достаточным кинуть взгляд назад. Грохот стрельбы привлек не только мое внимание. Из болота, в дождевой пелене, поднимались все новые и новые фигуры. Будто призраки. Светлые пятна на темном, кладбищенско-мрачном фоне. Десятки пятен.
        - Чтоб тебя!
        Я распрощался с мыслью об отступлении, поправил сидор и со всех ног припустил к серой пятиэтажной коробке. Опрометью проскакав девять лестничных пролетов, нырнул в пустой проем двери. Огляделся - две комнатушки, разбитый санузел, внутри никого. Из дверного короба торчит шуруп от сорванной петли. С противоположной стороны - наполовину вылезший гвоздь. Очень кстати. Достаю попиленный запал от «эфки», леску. Десять секунд, и пугач готов. Будет чем гостей встретить. С прикрытой жопой и воевать приятнее. Лечу к окну, на ходу вынимая «ВСС». А там, снаружи - мама дорогая! - весь двор завален конопатыми тварями. Десятка три жмуров, не меньше. Подопечные мои только магазины с коробами менять успевают, рассредоточившись вокруг телеги. Сиплый пляшет над дохлой кобылой, лихорадочно стягивая с мясного якоря упряжь. Плотно вляпались, голубчики. Ой как плотно.
        Приближающихся гостей я услышал только благодаря своей «сигнализации». Грохот пяти стволов бил по ушам так, что и хлопок запала показался негромким. Но это мне, а вот сдернувшей чеку тварине децибелов хватило. Оглушенная мразь шарахнулась о косяк межкомнатной двери и, пятясь, получила пулю из «АПБ» в затылок. Не успели выбитые мозги сползти по стене, как следом за первой ко мне в апартаменты влетели еще две рыжие бестии. Одна упала замертво, ловко поймав рылом короткую очередь. Вторая прыгнула и приземлилась на карачки в центре комнаты. От удара о пол кишки вывалились из вспоротого брюха. Несмотря на это, тварь тут же вскочила и вновь попыталась атаковать. Пришлось распрощаться с остатками патронов во втором
«АПБэшном» магазине.
        Соблюдя приличия и уделив внимание гостям, я снова занял свой наблюдательный пост у окна, не забывая краем глаза поглядывать на дверь.
        А снаружи продолжало твориться страшное. Рыжие перли из центра, как на бордель в день получки. Балаган, под прикрытием безостановочно палящих в направлении главного удара Ткача и Гейгера, прилаживал к своему «ПКМ» уже третий короб и быстро шевелил губами, произнося то ли проклятия, то ли молитву. Ряба и Сиплый сдерживали наступающих со стороны болота. Мой старый знакомый при этом то и дело дергал за намотанные на руку поводья, насилу справляясь с полуобезумевшей кобылой. Шестой участник группы - Весло - обнаружился возле повозки. Его тело лежало на правом боку, вытянув руки с зажатой в них «СВД» по направлению к центру, а голова, почти отделенная от туловища, смотрела в противоположную сторону. Вспомнилась поговорка про хорошего снайпера с глазами на затылке. Рядом, застыв в попытке дотянуться до здоровенного ржавого тесака, валялся и виновник трагедии - рыжий уродец, прошитый крест-накрест очередями. Я только теперь заметил, что большинство трупов во дворе отличаются от моих болотных друзей. Во-первых, на этих была какая-никакая, но одежда - шкуры, тряпье, обрывки кожи. Во-вторых, они со своими
соседями и на рожу были не похожи - скуластые, с мелкими, глубоко посаженными глазами, многие с бородой; и телосложение имели куда более мощное - ростом около метра шестидесяти, плечистые, на кистях никаких перепонок, размер ступни - кстати, в обмотках - вполне соответствует росту.
        Пока Балаган менял короб, одна такая бородатая зараза, незнамо как вскарабкавшись на крышу рядом стоящего здания котельной, разбежалась и с явно недобрым умыслом прыгнула. Но цели ей достичь не удалось. Моя пуля сразила коварного злодея на взлете, подтвердив гипотезу о том, что сердце у тварины только одно и находится в привычном месте. Мертвая туша неловко взмахнула потерявшими управление конечностями и рухнула в метре от пулеметчика. Тот отскочил в сторону и направил ствол «ПКМ» в голову мертвеца, но, разглядев выходную дыру на спине, не стал тратить патроны. Вместо этого он резко обернулся и непонимающе покрутил головой, видя, что товарищи заняты своими делами, прущими совсем не с того направления, откуда прилетел дохлый урод. Но долго Балагану крутить башкой не пришлось. Рыжие после небольшой взятой на перегруппировку паузы снова поперли в атаку, и «ПКМ» занялся привычной работой. Меньше пяти минут боя, и вот Гейгер уже просит магазин. Ряба, отстреляв рожок, вынул из разгрузки последний, матерится и активно жестикулирует Сиплому, чтоб подносил еще.
        А наступление рыжих хоть и сбавило обороты, но даже не думало захлебываться. С высоты пятого этажа я видел гораздо больше, чем мои подопечные. Такими темпами скоро придется голубчикам идти врукопашную, что вряд ли даст положительный результат. А как только хреновы выродки порубят на гуляш компанию Ткача, так и за меня возьмутся. Долго оборону держать не выйдет, а назад путь отрезан.
        Они здесь. За треском потерявшего былую плотность автоматного огня уже слышны шаги. Ближе, ближе. Достаю из подсумка РГО. Твари не спешат, осторожно поднимаются по лестнице. Вынимаю чеку. Подходят к двери. Слышу скрежет когтей по бетону, отпускаю рычаг. Раз, два. Лови! Громкий хлопок. В ту же секунду комната наполняется белой кирпичной пылью. Ни черта не видно. Вешаю «ВСС» на плечо - скрытность больше не нужна, да и жаль терять дорогую игрушку. Беру «АК». Перешагивая через прежние трупы, иду к входной двери. Пыль разлетается клубами от ног, ступающих по усыпанному крошевом полу. Замечаю движение внизу. Жму на спуск. Пороховые газы вмиг разгоняют белесую дымку. Брызги крови ложатся на подол плаща и тут же становятся из красных темно-серыми. Еще движение - еще выстрел. И еще. А вот этому, похоже, хватило. Граната легла аккурат под промежность. Левую ногу оторвало, правая еле различима в месиве кишок, от паха до груди сплошной фарш. Итог - семь трупов в квартире и один недобиток, волочащий перебитые ноги в сторону лестницы. Неплохой КПД, но на всех гранат с патронами не хватит.
        Я совершил акт милосердия, послав пулю в затылок отступающего жителя болот, и вернулся к окну. Заметив трех рыжих, пытающихся зайти Ткачу и Гейгеру в тыл со стороны котельной, дал две короткие очереди. Минус один. Остальные двое ретировались за угол.
        - Эй! - Ткач на секунду оторвал морду от полиамидного приклада своего «АКМ» - или что это за хрень такая? - и посмотрел в мою сторону. - Ты кто?! - и тут же замахал рукой в сторону дальнего края пятиэтажки. - Справа! Справа идут!
        - Добровольный помощник! - крикнул я в ответ, дождавшись, когда стихнет «ПКМ» Балагана. - Нужно отходить в лес! Их тут чертова уйма! Не сдержим!
        Попавшая в прицел голова очередного лазутчика изрыгнула алый фонтан.
        - Патронов минут на десять! - поддержал меня Сиплый, кидая Рябе очередной рожок.
        Ткач беззвучно выругался, еще раз окинул командирским взглядом поле боя и отдал приказ:
        - Сиплый, Гейгер, Ряба, Балаган! По одному к телеге! Берите, сколько унесете! Выполнять!
        Мой старый знакомый уже набил полные карманы рожков к своему «Витязю» и вернулся на позицию. Следом за ним к припасам подскочил Гейгер.
        - А что с бидонами?!
        - На хуй твои бидоны!
        - Понял.
        - Помощник! - крикнул Ткач, не оборачиваясь. - Спускайся, уходим!
        Это завсегда пожалуйста, два раза просить не надо.
        - Эй! - окликнул командир, когда я уже направился к выходу. - Погоди! У тебя там гостей до хера!
        Следовало ожидать. Я скинул вещмешок и вытащил моток веревки. Эх. Веревка-то у меня коротковата - десять метров всего. Дай бог до второго этажа хватит. Но уж лучше так, чем с боем по лестнице. Ждать никто не станет. Сам бы не стал. Так, куда тут нам подвязаться? Трубы вырваны, батарея расколота, но висит. Ага, крюк чугунный в стене под окном. Вроде крепкий. Если ошибся - лететь мне в крутом пике на землю-матушку, а там валяться переломанным, ожидая конца.
        Я затянул на крюке узел, скинул веревку вниз и запрыгнул на подоконник. Как там Валет - гори, сука, в аду - учил? Рожок в левый задний карман, чтоб жопу не стереть, на плече плащ и так толстый. Пропускаем веревку в промежность, заворачиваем через грудь по диагонали и бросаем за спину через правое плечо. Теперь левой рукой беремся за свес, правой - за веревочный хрен, и вперед. Точнее назад, спиной наружу, ногами по стеночке. Двадцать секунд страха, и подошвы впечатываются в землю с трехметровой высоты - не так больно, как с тринадцати метров.
        - Кол?! - Сиплый аж в лице изменился, что бывает с ним крайне редко.
        - Здорово! Потом объясню! - Я присел возле повозки и зацелил участок между соседней двухэтажкой и гаражами, где секунду назад прошмыгнуло не меньше четырех уродов.
        Тем временем Балаган закончил набивать все доступные емкости барахлом, и к телеге подбежал Ткач.
        - Будем отходить в лес! - крикнул он, затариваясь магазинами под «семерку» и коробками патронов. - Бля! Слева держи! Вот падла!
        - А Весло?! - бросил через плечо Гейгер, улучив секунду между одиночными выстрелами. - Надо его забрать!
        - Все, уходим! - проигнорировал вопрос Ткач.
        - Надо забрать Серегу! - не унимался Гейгер. - Нельзя так!
        Ну что за пиздец?
        Я подскочил к мертвому снайперу, подобрал «СВД», стянул разгрузочный пояс, быстренько откромсал державшуюся «на соплях» голову и кинул ее сентиментальному товарищу.
        - Лови! Похоронишь.
        Гейгер отшатнулся, и голова шмякнулась ему под ноги, прямо мордой в землю. Устыдившись, видимо, собственного малодушия, техник все же подобрал друга и замер, не зная, куда его сунуть.
        - Пошли-пошли! - заорал Ткач, направляясь с остальными в сторону леса. - Не растягиваться!
        - Дай сюда, - я выхватил голову из мелко подрагивающих рук Гейгера и насадил ухом ему на поясной карабин. - Вот так. Вперед!
        Брошенная Сиплым кобыла, до того отчаянно рвавшаяся на свободу, так и осталась стоять посреди заваленного трупами двора, тоскливо глядя нам вслед. Когда тесаки вспарывали ее живот, а стальные путы ломали позвоночник, она только подрагивала, не пытаясь сделать даже шага. Сегодня явно не лошадиный день.
        После двадцатиминутного марш-броска с плотным заградительным огнем, ослабевающим по мере углубления в лес, Ткач, наконец, дал приказ остановиться:
        - Стоп! Стоп все. Вроде оторвались.
        - Уф! Мать твою ети! - Гейгер сел на кочку и провел ладонью по блестящему от пота лицу. - Староват я уже для забегов-то, ой, староват.
        - Заррраза, - Балаган согнулся, уперев ладони в бедра, и сплевывал тягучую слюну. - Ебаные выродки. Чтоб их…
        - Ушли, ушли, - повторял Ряба в паузах между глубокими вдохами, привалившись к стволу березы и запрокинув голову.
        - Да. Я уж думал - конец, - нервно хохотнул Сиплый. - Отлетался голубь, отвоевал свое. А вот хер! - погрозил он небу согнутой в локте рукой.
        - Не гневи, - выдохнул Ряба. - Богохульник.
        - Нам бы лучше долго не рассиживаться, - поделился я идеей. - Сомневаюсь, что они так просто отстанут.
        Пять пар глаз как по команде обратились в мою сторону.
        - А ты, вообще, что за хрен с горы? - не разгибаясь, спросил Балаган.
        - В натуре, - подключился к любопытствующему пулеметчику Гейгер. - Ты откуда тут нарисовался? Местный, что ли?
        - Нет, приезжий, - ответил я. - Башку-то с карабина отцепи, а то все штаны уже обговнял.
        - Ах ты ж блядь! - спохватился техник. - Прости, Весло, прости. Вот так. Сейчас мы тебя… Сейчас, - он аккуратно отложил голову в сторону и принялся ковырять ножом ямку в земле.
        - Я его знаю, - кивнул на меня Сиплый. - Работали с ним года три назад.
        - Четыре, - поправил я.
        - Может, и так. Коллекционером его звать. Колом. Охотник он, за головами.
        - Постой-постой, - Ряба приподнялся, тыча в меня пальцем. - Я про тебя слышал. Это ведь ты грохнул Кондрата Якутского? Его башка потом еще возле собора в Арзамасе на шесте торчала, пока ее вороны до костей не склевали.
        - Было дело.
        - Вот так номер! Слушай, а правду говорят, что отец Пантелеймон к навашинским примкнул? Будто бы он от Господа отрекся?
        - Врут.
        - А Центровые в самом деле по сороковнику за сутки башляют? - заинтересовался Балаган.
        - Тридцатник - красная цена.
        - А…
        - Кончай базар, - взял слово Ткач. - Ты, помощник добровольный, расскажи-ка лучше, что охотник за головами потерял в такой глуши. Неужто тебе одного из местных уродов заказали? - Он выдержал драматическую паузу и продолжил чуть тише: - А, может, одного из нас? Или всех сразу?
        Физиономии моих новых «товарищей» заметно помрачнели. Даже роющий могилку Гейгер остановился, уставившись на меня исподлобья.
        - Я не беру групповые заказы.
        - Да ну? А тот барыга с работниками, что не доехали из Иваново в Ковров прошлой весной? Как же его звали? Зуев. Игнат Зуев. Говорят, пять трупов обобранных привезли обратно, а троих, в том числе самого Зуева, так и не нашли. Как видишь, я о твоих подвигах тоже наслышан. И мне они совсем не по душе.
        - Не стоит принимать близко к сердцу все, что говорят. Люди склонны к преувеличениям. Поверь, если б мне вас заказали, вы бы умерли еще в Чаадаево.
        - И чего же ты от нас хочешь? На хера за нами увязался?
        - Хочу в Москву попасть. Никогда там не бывал, посмотреть охота.
        - Вот так вот, значит? - на хмурой физиономии Ткача возник ехидный оскал, а глаза - серые и въедливые, словно аккумуляторная кислота - прищурились. - Просто охота посмотреть? Чисто заскучал и подумал: «А чего бы не махнуть в Москву? Видами полюбуюсь, тоску развею»?
        - Примерно так, только без напускного похуизма. Оттого за вами и увязался. Вы были моим буфером, минным тралом. Помогли пройти Лакинск. А вот на Петушки вас не хватило, поздновато стрельбу открыли, в результате и я в эту жопу угодил.
        - А с чего ты взял, что мы идем в Москву?
        - Мир слухами полнится.
        - Почему за нами? Почему не лесом? У тебя ведь ни телеги, ни коня.
        - Был конь, да в болоте утонул не далее как полчаса назад, - я, присев на ствол упавшей березы, отстегнул бесполезные теперь краги и кинул Ткачу, - проверь.
        Тот подобрал одну из накладок, провел по внешней стороне пальцем, растер и поднес щепоть к носу.
        - Хм. Ну, может, и был конь, только это не значит, что я тебе верю. Как по мне - так ты следить за нами послан. Не знаю, кем и с каким резоном, но лучше… - висящий поперек командирской груди «АК» начал разворачиваться в мою сторону.
        - Не надо, Алексей, - «семьдесят четвертый» уже смотрел Ткачу в живот, а я тут же попал под прицел еще трех стволов. - Сейчас не лучшее время для принятия ответственных решений. Мы все на взводе. Давайте успокоимся и подумаем как следует. Вас пятеро, я один. Прикончить меня всегда успеете. До Москвы путь неблизкий, а вы уже потеряли снайпера. Я легко его заменю, да и в остальном буду небесполезен. А как дойдем - разбежимся. Хотя я, в принципе, не против совместить приятное с полезным. Ну, что скажете? Будем сотрудничать или поубиваем друг друга?
        - Кол дело говорит, - еле слышно, будто боясь нарушить хрупкое равновесие, произнес Сиплый, так и не подняв ствола. - Что толку от разборок? Сейчас нас шесть, а будет четыре, если не меньше. Придется назад идти. Обидно. Столько сил потратили. А Кол пригодится, с его-то глазами и ушами. Будь он шпионом, соскочил бы, пока мы драпали, никто б и не заметил. Я ему верю. Слышь, Ткач? Поручиться могу.
        - И что мне с твоих поручительств? Обоих вас положить, если он накосячит? - командир шумно выдохнул и, опустив ствол, обратился ко мне: - Ладно, хочешь пойти с нами - иди. Но помни - я за тобой слежу.
        - Надеюсь, это не перерастет в болезненное пристрастие. Мне нужно иногда отходить в кусты, - попытался я разрядить обстановку, однако отклика не получил.
        - Все. Проверьте боекомплект, и выдвигаемся.
        - Надо бы с Веслом проститься, - напомнил Гейгер.
        - Только быстро.
        - Ряба, прочитай.
        Сапер подошел к кучке свежевскопанной земли, перекрестился и начал:
        - Сегодня прощаемся мы с рабом божьим Сергеем, - после чего вознес взор к небесам. - Отче наш, иже еси на небеси. Да святится…
        - Переходи к завершающей части, - поторопил Ткач.
        - Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй.
        Глава 15
        На трассу возвращаться не стали, шли лесом, благо с утратой телеги необходимость в обратном отпала. Хотя насчет блага я погорячился. Помимо шести «пятерочных» рожков из загашника, «СВД» да пояса с большим подсумком и карманами на восемь магазинов, что я снял с почившего Весла, мне в обязанности вменили тащить одну из шести брезентовых сумок. Она была хоть и не тяжелая, но жутко воняла то ли резиной, то ли говном. Три ствола с пополнившимся боекомплектом и вещмешок ощутимо давили на измученный непосильными нагрузками организм. Не привык я столько переть, всегда налегке ходил - килограммов двадцать, не больше, - а тут все сорок небось. По лесу ломишься, как танк, воздух едальником хватаешь. Ладно бы еще воздух свежий, так нет, будто в рот насрали от этой пакости. Что хоть там? Расстегнул - ой, блядь! Воняет хуже, чем в сортире у Хромого. Какая-то херня черная, свернута рулоном, на ощупь - прорезиненная.
        - Слышь, Сиплый, что за говно в сумках?
        - ОЗК, - ответил тот и, заметив непонимание на моем лице, пояснил: - Общевойсковой защитный комплект. Плащ, перчатки, бахилы с чулками и респиратор. Свежий, потому и воняет так. В Иваново заказывали, прямо перед выходом забрали. Ты с ним поаккуратнее, штука дорогая.
        - Забери его Христа ради. Мне своего хватает.
        - Этот лучше, - ощерился медик. - Неси.
        Мы немного поотстали от авангарда, так, чтобы не было слышно.
        - За каким в Москву-то намылились? - спросил я, старательно скрывая истинную степень заинтересованности.
        - Кол, - Сиплый ухмыльнулся, не поворачивая головы, - ты же знаешь - я всяким дерьмом не ширяюсь, и мозги проебать за эти четыре года не успел.
        - Кто бы сомневался.
        - Ну а тогда чего глупые вопросы задаешь?
        - Да так, разговор завязать. Скучно молчком-то.
        - Неделями по лесам в одиночку шариться не скучно, а тут, часу не прошло, заскучал, - в голосе моего собеседника проскочили металлические нотки.
        - Не доверяешь, значит?
        Сиплый молча скривил физиономию, давая понять, что оскорблен самим фактом предположения иного.
        - А чего ж тогда перед Ткачом распинался?
        - Стрельбы не хотел. Я - человек мирный, да и тебя слишком хорошо знаю, чтобы рассчитывать только на один труп. А Ткач нам живой нужен. У меня на эту херову экспедицию большие планы. Не облажай все, дождись, пока я долю получу.
        - А потом?
        - Дело твое. Препятствовать не стану. Но и помощи больше не жди.
        - Черт, до чего ж люди меняются. Раньше ты не был такой хладнокровной скотиной. Помнишь, как едва свинца не нажрался от Зуды Трехпалого, когда мешал добивать раненых? Прямо грудью на стволы кидался, про врачебную этику что-то там нес, про милосердие. Очень трогательно. Зудовы дегенераты до коликов хохотали.
        - Я с тех пор поумнел.
        - Эй, - обернулся ушедший метров на тридцать вперед Ткач, - вы двое, не отставать!
        Спустя четыре с лишним часа командир скомандовал привал.
        - Остановимся здесь, - оглядел он небольшую поляну. - В этом чертовом лесу, похоже, ничего более подходящего не найти.
        - Точно, - Гейгер, тяжело дыша, опустился на задницу и хлебнул из фляги. - Не лес, а сущее наказание. Вот у меня под Вязниками совсем другое дело - сосны да лиственницы, будто мачты стоят, низом чистенько все, хоть гопака пляши. А тут шагу не ступишь, чтоб черта не помянуть. А, Ряба?
        - Каюсь, грешен. Будто и впрямь сам Сатана чащобу эту насадил. Прости господи.
        - Зато всякая пакость незамеченной не подберется, - Балаган скинул вещмешок и, аккуратно прислонив к нему «ПКМ», достал топорик.
        - Лучше на это не уповать, - я выбрал себе местечко поровнее и раскатал подстилку. - Встречались мне такие тварюги, что и по битому стеклу бесшумно ступали.
        - У тебя есть брат-близнец? - сострил Сиплый.
        - Ты не безнадежен, но над шуткой нужно еще поработать, пока не очень смешно. А вот когда ночью диковинная зверушка тебе яйца откусит, будет гораздо веселее.
        - А мы сейчас костерок организуем, - с серьезным выражением ответил Балаган.
        - Костер - дело хорошее, но не всякий зверь огня боится. А уж что до разных выродков мутировавших, то их и сам черт не разберет.
        - Хватит уже об нем на ночь глядя, - заворчал сапер.
        - Дебри - не помеха, костер - не спасение, - ехидно подытожил Гейгер. - И что же ты, умник, предлагаешь? Может, гнездо на березе свить?
        - Отговаривать не стану, ты - дядька опытный, поболе моего навидался. Но сам, если не возражаешь, ограничусь этим, - я вытащил из сидора небольшой стеклянный бутылек, обернутый мягкой ветошью.
        - Наркота, что ли?
        Услышав слово «наркота», молча готовящий лежанку Ткач опалил меня косым взглядом.
        - Чтоб не заснуть, - уточнил Гейгер.
        - Сейчас было б к месту, но, увы, это всего лишь моча волколака.
        - Гонишь! - обернулся занятый рубкой хвороста Балаган.
        - На, нюхни.
        - Вот еще.
        - Что такое? Букет резковат или боишься - хвост вырастет?
        - Нашел дите… - пулеметчик попытался усмехнуться, но отпрянул со скривившейся физиономией, как только я поднес к нему бутылек. - Отвали на хуй!
        Наблюдающая за происходящим публика отреагировала дружным хохотом.
        - Ладно, пойду, окроплю подступы, чтоб разная шушера не совалась.
        - Шушера, предположим, не сунется, а самого-то не приманим? - поинтересовался Ткач.
        - Сомневаюсь, что здешние леса ими кишат, тесновато тут на брюхе ползать. Зато собак и волков отвадим на раз.
        - Ну, валяй, не возражаю.
        Ты смотри, не возражает он. Осчастливил высочайшим дозволением. Ненавижу командиров. Умом понимаю, что нужны они, никак иначе, а все равно с души воротит, когда распоряжаться мною пытаются. Отвык. С тех пор как с Валетом распрощались, только на себя, считай, и работал. То есть… На Хромого работал, на Фому, на картель. Но они, по крайней мере, не стояли над душой. Вот тебе вводная, вот аванс, иди, делай, как знаешь. Это по мне. А пастух - он стаду нужен, чтоб в одном направлении бежало. С пастухом можно голову вообще отключить, на чистых рефлексах оставаться. Так иной раз даже лучше, большинству капитанов нравится - не надо время тратить на увещевания. Сказано - делай, не сказано - жри казенную баланду и не отсвечивай, пока не подзовут. Как скотина, одним словом. Недельку выдержать можно, забавно поначалу. Ко второй все потихоньку начинает бесить. А под конец и вовсе еле сдерживаешься, чтоб не отрезать башку очередному горлопану, открывшему в себе гения тактики, стратегии и хозяйственного управления. Орет он на тебя, а ты смотришь в его зенки поросячьи и думаешь: «Силы небесные, даруйте мне
терпение, укрепите волю мою, укротите гордыню мою, дабы не вырвал я ебанному ублюдку кадык, и не захлебнулся он собственной кровью в муках адовых». Это помогает переключиться с недоумка на припоминание текста и взять себя в руки. Есть и альтернативный способ - нужно представить, будто горластая тварь в этот самый момент сидит на карачках и гадит, тужится, аж морда кровью налилась, да еще и орет, словно яйца защемил. При наличии развитой фантазии картина из раздражающей сразу превращается в комичную. Тут главное не заржать, а то клоун обидится, и тогда уж придется отпускать тормоза, что чревато крупными, не поддающимися прогнозированию бедами…
        За годы, прошедшие с того случая в коллекторе, припадок у меня случался трижды. В первый, точнее - во второй, раз все было так же, как с Бабой. Я и не понял, что произошло. Очнулся среди четырех мелко нашинкованных трупов в залитом кровью кабаке, где, казалось, всего секунду назад мирно потягивал пиво и старался не реагировать на косые взгляды и смелые реплики четырех кретинов за соседним столом. Времени бойня заняла, судя по всему, немного - часть посетителей питейного заведения с воплями ломилась наружу, когда я уже пришел в себя - но дохлые острословы выглядели так, будто их обрабатывали не меньше пяти минут.
        В следующий раз, полтора года спустя, все происходило несколько иначе. Дело было на одной из узких улочек Коврова. Я выполнил там заказ, взятый по случаю, без посредников, и должен был получить остаток платежа. Но жадный клиент решил, что дешевле нанять троих головорезов из ближайшей подворотни. Те подкараулили меня по дороге к месту встречи. Двое были вооружены ножами, один - железным прутом. Ковров - город тихий, там много жандармов, и стрельбы они не любят. Приступ длился считаные секунды. Все началось с покалывания в пальцах, через мгновение тело скрутило судорогами, и понеслось. Хотя нет, понеслось - неверное определение. Поплыло. Размазалось во времени и пространстве. Улочка, стены домов, подзаборная шпана, решившая срубить денег полегкому - все полетело хороводом мимо моих рук и ножа. Это выглядело так, будто на разрисованную углем стену выплеснули ведро кровяной воды. Я не видел лиц, не слышал криков, только пролетающие мимо размытые силуэты, перечеркиваемые красными брызгами. Если б я не был обделен талантом живописца, то непременно воплотил бы ту феерию смерти в полотне. Она прекрасна. А
вот ощущения после, как и в предыдущие разы, оставляют желать лучшего - мышцы болят, кости ломит, башка раскалывается. Хуже, чем с похмелья. Единственный плюс - блевать не тянет.
        Последний приступ случился на той же неделе, что и предыдущий. Но это был уже не спонтанный взрыв. Я сам его вызвал. Вообще-то, я и раньше пытался спровоцировать свой не оскудевший на сюрпризы организм на что-то подобное, однако безрезультатно. Судя по всему, не хватало нужного раздражителя. Если в случае с Бабой оказалось достаточно мелькания ножа перед глазами, а позже, в кабаке - косых взглядов и подзуживаний, то теперь требовался более мощный катализатор. Требовалась реальная угроза моей бесценной жизни и трепетно лелеемому здоровью. Или имитация угрозы. Дерущиеся на ярмарках рукопашники, к примеру, перед боем способны доводить себя, что называется, до белого каления. Такой рви-ломай мордоворот люто ненавидит своего противника, даже в глаза его не видя, и на арене готов калечить совершенно незнакомого человека так, будто тот в самой гнусной форме осквернил могилы его предков вплоть до сорок восьмого колена. Это называется боевым исступлением, или ражем. Вот я и подумал: «Отчего бы мне не попытаться так же себя накрутить? Благо природа фантазией не обделила». Из разного тряпья соорудил в
подвале врага, назвал его Антоном и начал ненавидеть. Ненавидеть Антона оказалось делом сложным. Он вел себя крайне невозмутимо, стойко сносил оскорбления и оплеухи. «Вот тупая тварь», - подумал я и тут же, как вживую, ощутил себя на месте того самого командира. Стою, распинаюсь перед этим козлом, а он - тупиздень тряпошный - зенки вылупил, еле сдерживается, чтоб со смеху не прыснуть! Ну, давай, падла! Смешно тебе?! Давай, поржи! Давай! И тут меня накрыло. Бедный-бедный Антон. Когда раж схлынул, весь подвал был усеян пухом и лоскутами тряпья. От нерадивого бойца, посмевшего грубо нарушить субординацию, осталась изрубленная деревянная крестовина и лохмотья, только что бывшие бушлатом. Черт. Никогда бы не подумал, что могу встать на сторону ненавистного комсостава, да еще в столь жесткой форме. Власть развращает. Из того случая я вынес два урока: первый - ражем можно управлять, второй - командиром быть нелегко.
        - Рад стараться, - ответил я Ткачу и отправился метить территорию.
        Когда вернулся, мои боевые «товарищи» уже сидели кружком возле разгорающегося костра и перебирали скарб.
        - Негусто, - вздохнул Ряба, выложив на расстеленный брезент десять рожков к своему семьдесят четвертому, два магазина к «ПММ», шесть тротиловых шашек и две «РГД».
        - Два полных короба, - закончил сложный подсчет Балаган. - В третьем меньше половины ленты. Гранат нету.
        - Держи, - поделился «эфкой» Сиплый и обратился ко всем присутствующим: - Помогите парабеллумом, три рожка осталось.
        - Меньше надо от пуза веером садить, - посетовал взрывник.
        - Я тебе говорил, - подключился к порицанию занятый чисткой автомата Ткач, - бери
«калаш». Ты мне чего ответил?
        - Он тяжелый.
        - Вот. Теперь бегай с легким.
        - Возьми «СВД», - предложил я. - И пояс. Там восемьдесят патронов. Потяжелее
«калаша» будет. Но уж лучше так, чем с пустыми руками. Приходилось дело иметь?
        - Нет. С «Винторезом» приходилось, - кивнул Сиплый на торчащий из вещмешка приклад. - Одолжишь?
        Ткач удивленно приподнял бровь, глядя, как я достаю «ВСС» и магазины.
        - Забирай. После каждой стрельбы не забывай чистить - нагара много, в сырость недосылать начинает. Стреляй только одиночными. Потом вернешь.
        - Благодарю, - слегка рассеянным тоном произнес медик, не ожидавший, видимо, такой щедрости.
        Ряба удовлетворенно хмыкнул.
        Похоже, я начинаю завоевывать доверие. Надо продолжать в том же духе. «Шальная» пуля от сомневающихся совсем не вписывается в мои планы.
        Потянуло резиной.
        - Ну, чего там? - обратился Ткач к Гейгеру, скрупулезно осматривающему плащ.
        Я только сейчас обратил внимание, что выданная мне сумка с вонючим ОЗК лежит в общей куче рядом с техником.
        - Дело дрянь. В плаще восемь дырок, в чулках по две. А самое грустное - респиратор похерили.
        - Один?
        - Ага. Пять осталось.
        - Шесть, - поправил я. - У меня свой.
        - Хм, - усмехнулся Ткач. - Да ты просто под завязку упакован!
        - Так ведь не в булочную собрался.
        - Это хорошо, - кивнул Гейгер. - А остальное заклею. Хотя придется повозиться. Вот едрить твою в душу мать, одна пуля - и столько мороки.
        - Счетчики целы? - поинтересовался Ткач.
        - Слава богу.
        - Да уж, - хохотнул Балаган. - Что бы ты был за Гейгер без счетчика?
        - Я-то и без счетчика был бы, а вот ты - сомневаюсь. Бидоны жалко. Где теперь воду чистую набирать? И во что? Флягой много не унесешь. Есть у меня, правда, два фильтра угольных. Но в Москве через них воду тамошнюю гонять - это уж совсем край. Да и есть ли она там? А уж про дезактивацию и говорить нечего. Во, - указал Гейгер на две жестяных банки рядом с пятью кусками мыла. - Сода, кислота щавелевая. В чем их теперь разводить? Голову посыпать, разве что, да жопу намылить. Только веничком обмахиваться осталось.
        Так вот зачем им веники. Какой предусмотрительный старичок. А я и о воде-то не подумал, не то что о дезактивации. Опыт - великое дело. Впрочем, тут он уже вряд ли поможет.
        - Высыпай свои соды с кислотами, - распорядился, подумав, Ткач. - В ближайшей речушке наполним водой все емкости, какие сможем. У кого еще что кроме фляг найдется?
        - Котелок есть, - вздохнул Ряба, - кружки, миски.
        - Шлем, - с неизбывной печалью в глазах снял Балаган свою каску.
        - Нужны закрывающиеся емкости, - уточнил Гейгер.
        - У меня спирта две фляги литровые, - напомнил Сиплый. - Но спирт, я думаю, нам еще пригодится.
        - Все? - обвел Ткач присутствующих взглядом, однако ответов больше и не последовало. - Значит, придется экономить. Что со жратвой?
        - Я успел сухарей мешок выдернуть, - похвалился добычей пулеметчик.
        - А у меня тут… - Сиплый развязал холщовую сумку. - Лук, чеснок, еще лук… Да что за херня?
        - Добытчик ты наш, - грустно усмехнулся Балаган.
        - Кто сюда эту дрянь напихал?
        - Я, - без тени смущения признался Гейгер. - И это не дрянь, а защита от радиации. Они организму помогают от радиоактивных нуклидов избавляться. Стыдно, Сиплый, не знать такого. А еще медиком называешься.
        - Хорош демагогию разводить, - прервал спор Ткач. - На сухарях и луке мы далеко не уйдем. Придется охотой добывать жратву.
        - Охотой? - переспросил Ряба. - А кто тут охотник-то? Один только Весло и был. Упокой, господи, душу его грешную.
        - Ну, пичугу в силок поймать - дело нехитрое, - взял слово я. - Да и со зверьем тут, думаю, рано или поздно повстречаемся. Есть патроны, будет и еда. К тому же у меня пшена вот банка осталась, говядины вяленой полтора кило примерно, хлеб и сало. На день хватит, а то и дольше, если не налегать особо.
        - Ах ты ж радость моя! - расплылся в довольном оскале Сиплый, увидев выставленный на всеобщее обозрение провиант, и кивнул Ткачу: - Во! Я же говорил - будет от него польза!
        Командир оценил мою запасливость, но на чревоугодие наложил мораторий, приказав ужинать сухарями.
        - Где ты такую хуйню берешь? - поморщился Гейгер, брезгливо глядя на кружку Рябы, в которой тот неспеша помешивал залитый кипятком порошок. - Воняет хуже, чем мои кирзачи. Этим говном только вшей травить.
        - Хочешь? - невозмутимо поднял сапер дымящуюся кружку. - А то, замечаю, чесаться ты стал шибко в последнее время.
        - Я лучше от зуда сдохну, чем от заворота кишок.
        - Жидкость не может служить причиной заворота кишок, - отстраненно констатировал Сиплый. - А вот инородные предметы в кишечнике или обильная пища после длительного голодания - да.
        - Не умничай. Ты же понял, о чем я.
        - Слышь, Гейгер, - повеселел Ряба, - а может, тебе инородные предметы покоя не дают? Шило, к примеру.
        - Э-эх, - махнул рукой техник, делано обидевшись. - Лишь бы позубоскалить. Никакого уважения к возрасту. Ну вас на хер. Ткач, кто первым дежурит?
        - Я и… наш турист, - кивнул командир в мою сторону, - потом Сиплый с Балаганом…
        - Е-мое, - сдержанно возмутился медик, - опять посреди ночи.
        - …и ты с Гейгером.
        - Ну и славно. Значит, можно на боковую.
        - Что-то ты рано, - заметил Ряба.
        - Старики - они ж как дети, - ухмыльнулся Сиплый.
        - Смейтесь-смейтесь, - заворчал Гейгер, укладываясь. - Вот доживете до моих лет… Хотя, при вашем уме, вряд ли.
        Перекусив мочеными сухарями и чуток потрепавшись за жизнь, остальные тоже отошли ко сну. Или сделали вид. А мы с командиром - будь их племя трижды проклято - приступили к несению вахты.
        - На что в Москве посмотреть хочешь? - спросил он, подбрасывая в костер хворост.
        - На все, что осталось.
        - Ну, тогда экскурсия много времени не займет.
        - Уже бывал там?
        - Нет, был под Нижним. Сомневаюсь, что разница велика. Кучи лома, да воронки на полсотни метров диаметром. Ты ж из Арзамаса. У вас своя имеется. Не нагляделся, что ли?
        - Да наша метров двадцать всего, и глубиной не больше полутора. Видно, маломощная боеголовка, или рванула высоко.
        - Маломощная? Половину вашего злоебучего городишки стерла.
        - Ну, насчет половины ты загнул, а насчет злоебучего верно.
        Ткач усмехнулся и удостоил меня взглядом.
        - Я думал - ты постарше.
        - А я думал, что мыслительный процесс слишком утомителен для наемника. Мы сегодня оба интеллектуально обогатились.
        - Не любишь нашего брата?
        - Никто не любит цепных псов, особенно когда цепи в чужой руке. Но я - исключение. Просто обожаю наемников, оттого - предвосхищая следующий вопрос - за вами и увязался. Вместе ж веселее. Разве нет?
        - Что, так сильно общения не хватает?
        - Отчего же? Этого добра у меня в избытке. Но все больше по работе, а хочется и для души немного.
        - Скольких ты убил?
        - Бросил считать на седьмом десятке. Хочешь списком павших помериться?
        - Хм, - Ткач подцепил веткой сухой лист и поднес к костру. - А я никогда не считал. В бою не до того, а после - кто там разберет, чья пуля панихиду отслужила? Вот был у меня в отряде огнеметчик, Факиром звали, отлично здания зачищал своей горелкой. Фух-х, и полетели «светлячки» из всех щелей. Он покойникам домами учет вел. Да-да, так и говорил: «У меня сегодня два дома. Итого - тридцать семь». Хм. Погиб глупо - пуля аккурат в редуктор угодила. Полыхнул факелом наш Факир. Сгорел за секунды, - Ткач снова посмотрел на меня и недобро ощерился. - Только головешка черная осталась, в сапогах и ремнем кожаным подпоясанная.
        - Какая прелесть. Я смотрю, и Весло ваш большой был любитель этого дела. Вон, все цевье насечками испоганил.
        - Это он по молодости. Молодые на славу падки. Пока жизнь не вразумит. Хотя кому я рассказываю…
        - По ту сторону Оки взрослеют быстрее.
        - Возможно. А с глазами что? Мутация?
        - Ты разве не слышал рассказов про то, как меня сука вскормила? Маленький мальчик упал с телеги по пути через лес. Никто этого не заметил. Кроме собак. Но собаки его не разорвали. Нет. Старая сука - глава стаи - не позволила. Она забрала его и вскормила, как собственного щенка. Мальчик рос, охотился вместе с четвероногими сородичами, жрал двуногих сородичей. Ну и в результате выросло, что выросло. А потом мальчик покинул стаю. Но люди не приняли его. И тогда он пришел в Арзамас. Вот, теперь ты знаешь мою грустную историю. Прошу, не нужно жалости.
        - Нет, этой сказки я не слышал. Мне нравится другая, про то, как ты ночью ходишь по домам и высасываешь у спящих людей мозг через глазницы.
        - Да-да, и этим я тоже промышляю.
        - Тебе, должно быть, льстит такая слава?
        - Она помогает в работе. Известны два подтвержденных случая, когда пустившиеся в бега должники добровольно вернулись к кредитору, узнав, что за ними послали Коллекционера.
        - Впечатляет. На Муром работал когда-нибудь?
        - Только один раз. Я получил от эсбэшников ориентировку на беглого рейдера. Дело было непростым, пришлось почти три недели по лесам мотаться. А когда я принес голову, тот чинуша, что мне заказ выдал, начал визжать, мол, это беспредел, нужно было живого доставить, для показательного суда, и все в таком духе. Расчет зажал, да еще и аванс грозился вытрясти, если дальше буду права качать. Ну, я плюнул и ушел. А через неделю вернулся и вырезал всю его семью. Даром. С тех пор у нас сложные отношения.
        - Вернулся в Муром? Без пропуска?
        - Пять золотых с аванса. Служивый на КПП был счастлив подписать мне хоть верительную грамоту. Мзда солидная, но… В моей профессии существует неписаный закон - клиент всегда платит. Если отступить от него, потеряешь авторитет, а это дороже пяти золотых. У вас разве по-другому?
        - Нет. Но я не вырезаю семьи. Ограничиваюсь обычно ломанием ног и обещанием зайти через месяц.
        - Помогает?
        - Твой способ, конечно, эффективнее. Но он мне не по душе.
        - При чем тут душа? Душа в церкви хороша, а как выйдешь за притвор, ты - убийца, лжец и вор.
        - Атеист?
        - Большую часть времени. А ты - истово верующий?
        - Я верю, что за все воздастся.
        - Кем?
        - Богом. Кем же еще?
        - Ну, исходя из того факта, что я сейчас не горю в аду, а мило беседую с тобой, и приняв за аксиому существование бога, можно сделать два вывода: первый - бог недееспособен, второй - бог на моей стороне.
        - Хорошо, что Ряба тебя не слышит.
        - Разве я не прав? Посуди сам - сколько мирных обывателей гибнет каждый день ни за хер собачий? А ведь их прегрешения, согласно церковным канонам, ничтожны в сравнении с моими. Они умирают в муках, я наслаждаюсь жизнью. Так, может, мои грехи - и не грехи вовсе? Может, в небесной канцелярии случился переворот, и поклоны теперь бить нужно не доброму старичку с белоснежной бородой и нимбом, а рогатому? У того ведь, я слышал, несколько иные вкусы. Представляешь, каково будет разочарование праведников, представших на высшем суде перед Сатаной? Ох, черт! Я, похоже, ошибся дверью! Э, нет, дружок. Постой. Что тут у нас? Был верным мужем, любящим отцом, честно трудился от зари до зари и даже - Иисус мне в печенку! - давал милостыню нищим. Получи распределение на серные шахты! - Я живо представил себе только что отыгранную сцену и невольно хохотнул, рискуя оскорбить религиозные чувства командира.
        Но тот вопреки ожиданиям лишь приподнял бровь, продолжая спокойно смотреть на языки пламени.
        - Может, и так. Кто знает? - Он взял ветку и, пошурудив в костре, добавил жару темнеющим углям. - А все же, зачем тебе в Москву?
        - Говорил ведь - посмотреть охота. Рассказы рассказами, а своим глазам доверия больше. Жизнь коротка, если хочешь все увидеть, нужно торопиться.
        - То, что я до сих пор верю в бога, еще не делает меня идиотом, - процедил Ткач с легкими нотками раздражения в голосе.
        - Желаешь услышать правду? Хорошо, я скажу. Но взамен и сам хочу кое-что узнать.
        - Ты начинай, а там видно будет.
        - Эк хитер. Хорошо, признаюсь - я целенаправленно шел за вами, не только как за буфером. Но никакого злого умысла не имел. Что ты смотришь? Ладно, имел, небольшой. Опять не убедил? Ну, все-все, большой, только перестань так злобно глядеть, а то прям на кишечнике некомфортно делается. Да, я - гнусный тип. Кто ж отрицает? Хотел поживиться за ваш счет.
        - Каким образом?
        - Обычным - узна? место нычки и толкаю инфу заинтересованным товарищам.
        - С чего ты взял, что после нас там что-то останется?
        - Пожалуйста, только не говори, что собрался в Москву с одной телегой, чтобы вывезти на ней весь хабар с хранилища Росрезерва.
        Физиономия Ткача сложилась в удивленную гримасу. Неужели угадал?!
        - Откуда такие сведения?
        - Твои бывшие бойцы не особо довольны роспуском отряда и за бутылкой да под хорошую закуску становятся весьма словоохотливыми.
        - Кто?
        - Я своих источников не раскрываю. Извини.
        - И что теперь? Как дальше жить думаешь?
        - Ну, план мой - ты, наверное, заметил? - провалился. Уйду сейчас - вы поход свернете. Попытаюсь опосля сдристнуть - в погоню броситесь.
        - Неужто тебя это пугает?
        - По правде говоря - нет. А вот перспектива прогулки от Москвы до Владимира в одиночку, без коня, без харчей, почти без патронов - немного тревожит. Засим лучший для всех нас выход из сложившейся ситуации я вижу в том, чтобы мне остаться и поучаствовать в разделе добычи на равных условиях. Вместо Весла. Никто ничего не теряет. Что скажешь?
        Ткач молча смерил меня взглядом и вернулся к медитативному созерцанию потрескивающего углями костра.
        - Посмотрим, посмотрим…
        Глава 16
        Я редко вижу сны. Да и те, что случаются, обычно нечеткие, похожие на горячечный бред видения, которые поутру оставляют в голове только грязный осадок. Но не сегодня. Минувшей ночью я почти не спал, как всегда в незнакомом месте - один глаз дремлет, второй несет боевую вахту. Забылся лишь на несколько минут. И мне приснилось… Черт, никогда раньше такого не видел. Представлял себе - да, но… Все казалось до того реальным… Передо мной был город. Ночной город. Я глядел на него издали, чуть сверху. Огромный, просто циклопический, светящийся бесчисленными огнями мегаполис. Его дома-башни сверкали на фоне темного, затянутого смогом неба. Белые, желтые, красные, синие, зеленые - миллионы, десятки миллионов электрических лампочек, заполнившие все на многие километры вокруг. Я смотрел туда, не смея дышать. Какое грандиозное зрелище! Какая мощь! Боже! Да что там бог? Людям, создавшим такое, бог не нужен. А если понадобится, они сделают его сами! И вдруг… огни погасли. Нет, мириады лампочек, разлившиеся электрическим морем, покуда хватало глаз, никуда не делись, но свет их померк, стал тусклым на фоне неба,
от былой черноты которого не осталось и следа. Оно сделалось белым. Ослепительно-белым. А через мгновение снова потемнело, наполнилось желтизной. Далеко, на самой линии горизонта, поднимался титанических размеров огненный гриб-дождевик. Он стремительно рос, будто вбирая все соки земли своей чудовищной грибницей, разгонял повисший над городом смог, раздвигал тучи. Завороженный, я не сразу увидел, как по городу, что совсем недавно казался столь величественным и громадным, катится ударная волна. Это напоминало круги, расходящиеся от брошенного в воду камня. Она шла сквозь лес домов, превращая их в пыль, гоня перед собой серое облако, неслась прочь от разрастающегося гриба, ставшего теперь похожим на безумно огромную поганку с ажурной «юбкой». Все ближе и ближе. Я уже различал подхваченные рукотворной стихией вагоны, автомобили, людей…
        - Ты чего? - отпрянул Сиплый, едва не опрокинув кружку с кипятком.
        Балаган схватился за пистолет. Пальцы Ткача, старательно изображающего безучастность, дрогнули возле расстегнутой кобуры.
        - Спокойно, - я поднял левую руку, правой уже нащупав предохранитель своего «АПБ». - Сон херовый пригрезился. Без паники, ссыкуны.
        - Кто ссыкун? - насупился пулеметчик. - Я-то по ночам не вскакиваю, как дите малое.
        - Это легко исправить.
        - Чего?
        - Молодец, говорю, храбрый парень. Восхищаюсь тобой.
        Балаган насупился еще сильнее, учуяв подвох.
        - Что снилось? - заботливо поинтересовался Сиплый, отхлебнув из кружки.
        - Мама твоя.
        - О, сочувствую. Хочешь, успокоительного вкачу?
        - Обойдусь, - я улегся и натянул одеяло. - Страхам нужно смотреть в лицо, даже если оно уродливое до сблеву.
        - Передавай маме привет.
        Больше снов не было.
        Утром мы перекусили «полюбившимися» каждому сухарями и выдвинулись, как только начало светать.
        Перед выходом Ткач кратко изложил текущую диспозицию. Оказывается, наш дружный коллектив с перепуга так резво вчера драпанул, что успел обогнуть Покров и находился теперь примерно в шестнадцати километрах от Электрогорска, который, по замыслу мудрого командира, мы должны были сегодня миновать, заложив нехилый крюк, и уже ближе к ночи пройти мимо Ногинска, чтобы встать лагерем километрах в пяти от него, а лучше, если успеем, в десяти. На вопрос: «Откуда такая точность?» - Ткач весьма недружелюбно огрызнулся: мол, не твое дело. Нет, я, конечно, замечал и просеки, бывшие когда-то дорогами, и заросшие фундаменты изб - напоминание о деревнях, но определить по таким ориентирам расстояние… Вот что значит опыт - великая вещь.
        Да и вообще, Леха оказался не таким уж конченым мудаком, на большинство раздражителей реагировал адекватно, физических методов воздействия к подчиненным не применял, от угроз воздерживался. Золото, а не командир. Плечистый, немногословный обладатель физиономии, как нельзя более соответствующей каноническому образу прожженного наймита. Если прибегнуть к терминологии моего кореша Жопы - «Был бы я бабой, отдался б, не глядя».
        Гейгер, кстати, тоже показал себя крайне занятным стариканом. Познания техника, как выяснилось, включали не только радиацию во всех ее проявлениях, но также механику, электрику, искусство ковки и - никогда бы не подумал - теорию сталелитейного производства. Престарелый ворчун, судя по разговорам, мог с закрытыми глазами починить все, что сделано из металла и не требует для сборки-разборки слишком мелких инструментов - от лопаты до автомобильного движка. И я склонен этому верить. Гейгер в шутку схватывался с Сиплым на профессиональные темы. Один блистал техническими познаниями, второй - медицинскими, причем, что удивительно, вовремя и к месту. Так продолжалось весь день. Если подобное занятие для них является привычным, то можно лишь восхититься объемом полезной информации, хранящейся в этих незаурядных головах.
        Полной противоположностью нашим гениям явился Балаган. Двухметровый детина, управляющийся со своей одиннадцатикилограммовой дуреной примерно с той же легкостью, что я с карабином, особым умом похвастать не мог. Впрочем, и до дебила ему далеко. Обычный деревенский парень, простой аки лом. Тупит временами, но, как показал бой в Петушках, без ущерба для служебных обязанностей. На непонятные слова в свой адрес реагирует с трогательной настороженностью. Как-то хотел его похвалить за безошибочный устный счет в пределах десяти, назвал Пифагором, так он, сволочь, чуть не в драку. Потом битый час волком смотрел, пока Гейгер не сжалился и не растолковал ему, что пидорас и Пифагор - совершенно разные вещи. Но обиду, чую, все равно затаил.
        А вот Ряба мне сразу не понравился. Чрезвычайно нудный тип. За день сумел так выебать мозги, что хоть в петлю. Не сквернословь, не богохульствуй, не гневи, не накликай… Задрал, сука. Ей-богу, хуже попа. Если так дальше пойдет, отправлю его к создателю и крыльями снабжу для скорости. Давно, кстати, хотел собственноручно опробовать «кровавого орла». У навашинских подсмотрел, презанятнейшая штука - пациенту рассекают ребра на спине, выламывают их наружу и через образовавшиеся прорехи вытягивают легкие. Получаются этакие крылья. Орел не орел, скорее на херувимчика похож, как раз и в тему будет. Знатоки рассказывали, что такой
«херувим», если от болевого шока сразу не подохнет, может целые сутки трепыхаться. Особенно эффектно выглядит водруженным на шест. Заодно и к богу ближе.
        Кроме безудержной тяги к мозгоебству, у Рябы обнаружился еще один существенный недостаток - проблемы с почками, из-за которых сапер то и дело останавливался поссать. Наверное, раз десять за день. Где-то на пятом мочеиспускании я не сдержался и, вполне вежливо прокомментировав вышеозначенный процесс, употребил слово «зассыха». Не знаю, всегда считал этот эпитет общеизвестным. Но оказалось, что Гейгер, Сиплый и Балаган с ним не знакомы. «Зассыху» тут же взяли в оборот, и к концу дня Ряба имел уже две кликухи, чем был явно недоволен, а всю вину за случившееся в весьма грубой, кстати, форме возложил на меня.
        По мере продвижения нашего маленького отряда в западном направлении, лес редел и все заметнее приобретал рыжеватый оттенок из-за сосновых стволов, теснящих липы и березы. Шагать стало полегче. Кругом все было спокойно, и навигационное чутье преисполненного оптимизмом командира подсказывало ему, что к девяти вечера мы достигнем сегодняшней точки назначения. Однако за полтора часа до этого радостного момента ситуация резко испортилась.
        - Стоп.
        Я, будучи, как самый зрячий, назначенным в головной дозор, поднял руку, сигнализируя об опасности.
        Прямо по курсу, метрах в пятидесяти, стоял человек… Или нечто похожее на человека. Я не сразу сообразил, что не так в очертаниях этой неподвижной фигуры - над ее плечами не было характерного выступа, известного большинству разумных существ под названием «голова». Рассмотреть возмутителя спокойствия как следует не удавалось из-за торчащих перед ним кустов.
        - Что там? - шепнул подкравшийся ближе Ткач.
        - Хер его знает.
        - Иди, глянь.
        Вот спасибо, отец родной. Ладно, сунул шею в ярмо - тяни.
        Я взял автомат на изготовку и в полуприседе двинулся к странному силуэту. Подойдя на достаточное для осмотра расстояние, махнул остальным, чтобы подтягивались. От объекта нашего беспокойства опасности не исходило, а вот о лесе вокруг я бы такого не сказал.
        - Мать твою, - выдохнул Гейгер, разглядев детали.
        - Не шуметь, - прошептал Ткач. - Смотрите по сторонам и под ноги. К трупу не прикасаться.
        Да ничуть и не хотелось. Выглядел подгнивший жмур совсем не аппетитно - плечи обезглавленного тела были прибиты железнодорожными костылями ко вкопанному в землю Т-образному столбу, спутанные проволокой руки держали отрезанный котелок, веки были зашиты, в разинутом рту под почерневшим языком что-то шевелилось и влажно поблескивало.
        - Давно откинулся?
        Судя по эмфиземным волдырям, некоторые из которых уже лопнули и сочились сукровицей, бедолага почил не менее трех дней назад, но вряд ли более пяти.
        - От трех до пяти суток.
        - Согласен с диагнозом, - кивнул Сиплый.
        - Уходим, - махнул рукой Ткач и личным примером продемонстрировал куда, двинув заметно севернее прежнего направления.
        - Зря от маршрута отклоняемся, как бы не заплутать, - предостерег Гейгер.
        - Ногинск у нас за спиной, в пяти-шести километрах. Расстояние быстрее всего увеличивается по прямой траектории, - парировал Ткач. - Или жаждешь местного гостеприимства отведать?
        - Да я что? Я так…
        Через сорок минут, пройдя мимо руин неопознанного поселка городского типа и еще дважды наткнувшись на приколоченные к столбам трупы в разной степени сохранности, командир растерял былую уверенность, остановился и достал карту.
        - Так, по всем расчетам мы должны быть здесь, - ткнул он пальцем чуть выше Ногинска.
        - А пять минут назад мы через что прошли? - без задней мысли поинтересовался Балаган. - На карте вон деревни только. Не похоже на деревню-то.
        - Сам вижу, - процедил Ткач.
        - Заблудились, - покивал Гейгер, играя желваками. - Как есть заблудились.
        - Может, южнее двинем, к трассе? - предложил Сиплый. - Пока не поздно.
        - Отставить панику, - Ткач убрал карту и махнул рукой на запад. - Живее. Кол, ты впереди.
        - Так точно, мой капитан.
        - Что-то не нравятся мне эти столбы, - выдал очередное откровение Ряба-Зассыха. - Будто границу ими пометил кто. А мы через ту границу как раз и шагаем. Ох, напасть. Погодите, отлить надо.
        - Как найдем воду, нужно будет Рябу до отвала напоить, - усмехнулся Сиплый, продолжая движение в заданном направлении, - она из него неделю не выйдет.
        - Точно, - согласился Гейгер. - А ссыт пускай через фильтр, порционно.
        - Я Рябово ссанье хлебать не стану, - скривился Балаган.
        - Припрет, не только хлебать станешь, но еще и похваливать будешь, - со знанием дела заверил техник.
        - Тс-с-с, - я поднял руку, веля шумным товарищам заткнутся, как только до ушей донесся шорох, тихий, едва уловимый, он исходил явно не от моих попутчиков.
        - Что? - насторожился Балаган.
        - Там. Слышали?
        - Ну да, - ухмыльнулся Гейгер, - Зассыха ручейком звенит.
        А у старикана хороший слух. Желтый ручеек и в самом деле звенел, разбиваясь о землю под натужное кряхтение Рябы. Самого писуна было не видно за деревом. И вдруг звон прервался глухим ударом, кряхтение резко стихло.
        - Сзади!
        - Не вижу! - пулеметчик упал на колено, шаря стволом в поисках цели.
        Гейгер и Сиплый вскинули оружие, готовые встретить незваного гостя.
        За выбранной сапером для очередного мочеиспускания сосной колыхнулась тень и зашелестела опавшая хвоя.
        - Кол, справа! Сиплый, Гейгер - слева! - отдал приказ Ткач и начал смещаться вслед за мной. - Вслепую не стрелять!
        Неясная тень вновь мелькнула в кустах и скрылась за деревом.

«ВСС» дважды щелкнул. Оттуда, где должна была находиться цель, раздался пронзительный визг. И через секунду - хлопок, приглушенный, будто доской по земле.
        - Вперед! - скомандовал Ткач.
        - Ряба, - осторожно позвал Гейгер, подойдя к поблескивающему влагой месту справления естественных нужд, но ответа не было.
        - Черт! Где он? - Балаган, держа «ПКМ» у бедра, водил стволом по кругу.
        - Зараза! Я ведь подстрелил ту сволочь! - Сиплый осматривал землю в поисках доказательств. - Вот, глядите, кровь!
        - Чья? - спросил Ткач, не спуская глаз с леса.
        - Откуда мне знать? Наверное, той скотины, что Рябу уволокла.
        - Сюда, - я указал на резко обрывающуюся борозду от перетаскиваемого тела, проложенную в слое иглиц. - Тут, похоже, люк. И следы. Нога вроде человеческая, в обуви на мягкой подошве, кожаной.
        - Ни хрена не вижу, - буркнул подошедший Гейгер.
        - Тебе и не нужно, просто поверь.
        - И что? Что теперь? - вопросил Сиплый, глядя на Ткача.
        - Надо идти за ним, - ответил тот.
        - Ты рехнулся? Эта падла на ровном месте Рябу спиздила, а мы к ней в логово полезем?
        - Да.
        - Плохая мысль, - поделился мнением техник.
        - Есть лучше? У Рябы весь тротил. Как мы без него вынем… - Ткач осекся, бросив на меня косой взгляд. - Нужно вернуть Рябу. Или хотя бы его рюкзак. Иначе можно прямо сейчас отправляться по домам. Решайте.
        - У меня нет дома, - печально произнес Балаган, продолжая вглядываться в лесную темноту. - Я с тобой, командир.
        - Мне вертаться тоже некуда, - почесал затылок Гейгер. - Да и - чего там? - возраст уже не тот, чтобы смерть страшила.
        - Чокнутые, - усмехнулся Сиплый и, пошарив за пазухой, достал футлярчик с пилюлями, две из которых тут же закинул в рот. - Ладно, хрен с вами. Сейчас, сейчас, уф. Ну, я готов спускаться в ад. Веди, капитан. Чтоб вам пусто было.
        - А ты? - Ткач посмотрел на меня вопросительно.
        - У нас ведь договор - расстаемся после оплаты. Так?
        Он подумал секунду и кивнул:
        - Так.
        Крышка люка была даже не замаскирована, она просто обросла мхом и покрылась мертвыми иглицами вровень с землей. Похоже, этим лазом нечасто пользовались. Но что-то привлекло наших негостеприимных хозяев, и они решили познакомиться ближе. Как пить дать - один из остолопов Ткача сдернул сигнальную проволочку и даже не заметил. Слепые кретины. Дуболомы. Ни на что, кроме пальбы да пустого пиздежа, не способны. Теперь вот придется лезть в эту жопу, хер знает куда ведущую. Может, и прямиком в могилу.
        - Ручонки убери, - я отпихнул в сторону присевшего возле люка Сиплого и достал нож. - Палку лучше найди крепкую, подлиннее.
        Аккуратно просунул клинок под крышку и обвел по периметру - вроде чисто.
        - Сгодится? - медик продемонстрировал кривой толстый дрын.
        - Дай сюда.
        Все, как по команде, расступились и присели.
        Я сделал небольшой подкоп сбоку, ближе к петлям, чтобы ветка пролезла внутрь, и, пользуясь ею как рычагом, откинул крышку. Ни взрыва, ни выстрела, ни звона тетивы - странно. То ли похитители писающих недоумков сами не слишком умны, то ли наш визит им в радость.
        Дыра в земле уходила метра на три вниз. Скрывшийся злоумышленник не удосужился даже опрокинуть за собой приставную лестницу. Внутри пахло затхлостью и сырой землей.
        - Погоди, - остановил меня Ткач, положив руку на плечо. - Я первый.
        - Не смею возражать.
        Он примостил автомат на груди, вынул из кобуры «ПБ» и привинтил насадку.
        - Кол, сразу за мной. Дальше Сиплый и Гейгер. Балаган замыкает. По возможности применять только глушенное оружие, - Ткач поймал вопросительный взгляд пулеметчика и уточнил: - Если есть. - После чего включил закрепленный на разгрузке динамофонарь и начал спускаться.
        Высота потолка в тоннеле не превышала полутора метров, так что двигаться пришлось согнувшись. Проросшие внутрь корни и периодически падающие на голову личинки с червями привносили и в без того очаровательную ситуацию дополнительный шарм. Особенно страдал Балаган. При его росте и весе носимого боекомплекта передвижение в полуприседе, да еще и спиной вперед, давалось нелегко.
        Единственным положительным моментом была борозда, оставленная на земляном полу перетаскиваемым телом. Можно хотя бы не бояться мин и прочих нажимных ловушек.
        Тем не менее двигались мы, мягко говоря, без спешки. Ткач шел вперед, проявляя чудеса осторожности, тормозил через каждые два шага и с дотошностью старого еврейского ростовщика осматривал все, до чего дотягивались тусклые лучи фонарей.
        - Ай! Блядь! - приглушенно, но оттого не менее драматично вскрикнул Балаган и принялся колотить себя свободной рукой по плечам.
        Все остановились.
        - Чего орешь?! - прошипел Гейгер, обернувшись с автоматом наготове.
        - На меня какая-то хрень упала, - сообщил пулеметчик, продолжая нервно ощупывать свой могучий торс. - Змея, что ли? Вот она, сука! - Кости невинного существа хрустнули под варварской пятою.
        - Это уж, дурик.
        - Заткнитесь там! - шикнул Ткач.
        Через минуту молчаливого и до тошноты медленного углубления в логово врага по правой стене тоннеля обнаружился второй ход, куда и сворачивала борозда.
        - Е-мое! Что за вонь? - поморщился Гейгер.
        - Опять Балаган испугался? - выдвинул гипотезу Сиплый.
        Смрад, доносящийся из бокового ответвления, и впрямь шибал неслабо - удушающая смесь гнили, плесени, свиного дерьма и чего-то еще знакомого, но слишком забитого другими ароматами, чтобы вспомнить.
        По сравнению с местом входа, корней, свисающих через щели в прогнивших досках, заметно поубавилось, хотя особого уклона я не почувствовал. К тому же стало ощутимо теплее, и влажность возросла, да так, что глаза заливало потом.
        - Зараза. Жарко, как в бане, - фыркнул взмокший Балаган.
        - Видать, черти парятся, - прокомментировал Гейгер. - Ух, елы-палы, ну и смердит.
        Вонища действительно усиливалась с каждым шагом и достигла своего апогея, когда тоннель привел нас в большое прямоугольное помещение, квадратов на сто - сто двадцать, утыканное столбами-подпорками. По всему периметру тянулись приподнятые над землей, вымазанные дегтем трубы, от которых и шел жар. Он усиливался влажностью, искусственно создаваемой при помощи наполненных водой деревянных корыт и чугунных ванн, что стояли между грядок. Грибы - вот чей запах я почуял. Огромные, черные, осклизлые - они росли здесь тысячами. Никогда раньше таких не видел. Похожи на старые гнилые сыроежки невиданных размеров. Но гнилыми они кажутся только на первый взгляд. При более тщательном осмотре становится видно, что слизь - не продукт гниения, а часть гриба, его естественная оболочка, как бывает у масленка, например. Кое-где развесистые шляпки были поедены. Тут и там стояли бадьи с плавающими в красноватом растворе улитками и мокрицами.
        - Святые угодники! - всматривавшийся секунду назад в глубь плантации Гейгер отшатнулся, прикрывая рот рукавом.
        - Да что за долбанная хуета здесь творится? - глянув в то же место, Сиплый чуток позеленел, а уж он-то по роду деятельности навидался всякого.
        Будучи крайне заинтригован, я поспешил стать свидетелем неординарного зрелища, способного спровоцировать на рвотные позывы даже желудок полевого хирурга.
        Разочарованию моему не было предела. Не понимаю, как человек, без тени сомнения отрезающий руки и ноги, самозабвенно копающийся в трепещущих потрохах, вскрывающий гнойные нарывы и вынимающий пули из хлюпающего кровью живого мяса может испытывать тошноту при виде обросшего грибами почти полностью сгнившего трупа. Ну, лежит на грядке жмур, наполовину землей присыпанный, ну, растут из него сыроежки-мутанты - эка невидаль. Нет, грибочки-то, конечно, весьма примечательные, а вот труп… Видал я композиции и позатейливее. К примеру, жертвенники Рваных Ран - гибрид алтаря и пресса для сцеживания крови. Так вот они обиты кожей, срезанной с лиц нечестивцев. Ну, в общем-то, лицами и обиты, так как кожа срезается одним куском от шеи до линии волос, вместе с ушами, подвергается обработке, а потом равномерно растягивается и серебряными скобочками пришпандоривается. Хаотично наложенные одно на другое сотни лиц при первом знакомстве впечатление производят просто неизгладимое. Пустые глаза, рты, растянутые в безумных «улыбках» на полрожи, а под ними еще глаза, уши, носы… - жутковато. Будто в преисподнюю заглянул.
Или вот тотемы северных кочевников - какое буйство фантазии! В ход идут почти все части тела поверженных врагов, дополненные фрагментами животных. Их засушивают и сшивают в этакие лоскутные куклы, что позволяет менять пропорции самым невероятным образом. Головы обычно берутся покрупнее, а тельца и конечности помельче - женские или даже детские. Однажды я видел тотем-демона, смастеренного столь искусно, что поначалу закрались сомнения в рукотворном происхождении этого существа. Каждое
«крыло» было сшито из семи рук с рассеченными кистями, так что лучевая и локтевая кости разводились в стороны. Человеческую голову «посланника Сатаны» украшали козлиные рога и кабанья челюсть с громадными бивнями. Позвоночник тщедушного тельца изгибался дугой, и «демон», помогая себе длинными жилистыми ручищами, заглатывал собственные ноги, ранее принадлежавшие, судя по размеру, ребенку лет шести. Вот это я называю - долбанная хуета.
        - Возьми грибочков, - предложил я медику. - Таких небось не пробовал еще.
        Зеленоватый оттенок лица Сиплого стал насыщеннее.
        - Ни к чему не прикасаться, - зарубил идею Ткач. - Идем дальше прежним порядком.
        - Эх, - вздохнул Балаган, - нам бы сейчас Факира с его горелкой. Выжгли б всю сучью берлогу к едрени матери.
        Очередной коридор оказался совсем коротким и привел в точно такое же помещение с грядками-могилами, а потом в следующее, и еще в одно, и еще… Последняя плантация заканчивалась глухой стеной и вертикальной лестницей с люком наверху. Над головой здесь были уже не доски, а бетон, хоть и с трудом различавшийся под слоем наросшей плесени. Трубы отопительной системы, пройдя по периметру грибной комнаты, так же поднимались и уходили в потолок, обрамляя лестницу с двух сторон.
        Капитан взобрался наверх и тронул крышку люка. Та не поддалась. Второй разок, посильнее - никак.
        - Заперто, - констатировал Ткач после беззвучной, читающейся лишь по губам, тирады, адресованной, видимо, судьбе-злодейке. - Балаган, попробуй-ка ты.
        Пулеметчик кивнул, отдал свое орудие труда Гейгеру и вскарабкался как мог высоко на освобожденную недостаточно мускулистым капитаном лестницу. Упершись плечом в крышку люка, он замер. Единственное, что свидетельствовало об идущем процессе, - наливающаяся кровью физиономия Балагана. Секунд через десять наверху что-то громко лязгнуло, и крышка, подскочив, опустилась пулеметчику на затылок.
        - Бля! - схватился он за «ушибленное» место, но, нащупав каску, просветлел лицом.
        - Наконец-то пригодилась, да? - порадовался за товарища Сиплый.
        - Тихо все, ждать тут, пока не осмотрюсь, - скомандовал Ткач и обратился к пулеметчику: - Тебя тоже касается, - после чего забрался наверх, осторожно откинул крышку и исчез в проеме.
        - Ох, не нравится мне его затея, - покачал головой Гейгер.
        - Да тебе вообще ни хуя не нравится, - уточнил Сиплый. - Это старость.
        - Интересно, - начал я размышлять вслух, глядя на вертикальную трехметровую лестницу, - каким образом один человек сумел вытащить отсюда Рябу?
        - Так, может, он и не один, - хмыкнул Балаган.
        - Тогда остались бы вторые следы, а их нет. Вот ты сможешь поднять Рябу наверх?
        - Не знаю, он довольно тяжелый. Как-то пришлось потаскать на носилках.
        - Ну-ка, иди сюда. Поставь ногу рядом, - я указал Балагану на отпечаток стопы похитителя.
        - Зачем?
        - Проверю - а не ты ли это. Шутка. Ставь, говорю.
        Пулеметчик нехотя примостил лапищу, обутую в ботинок с толстой рифленой подошвой, возле следа неизвестного злоумышленника.
        - Ну?
        - Отойди, - я присел, чтобы получше разглядеть результат эксперимента. - Сколько весишь?
        - А я почем знаю? Не взвешивался.
        - Килограмм сто двадцать, - поделился мнением Сиплый. - А со снарягой все сто пятьдесят, наверное.
        - Забавно. У Балагана сорок пятый размер, а у нашего любителя писающих саперов - сорок третий, но весят они примерно одинаково.
        - Ты это по глубине отпечатков на глаз определил? - скептически прищурился Гейгер.
        - Нет, на жопу.
        - Эй! - в приоткрывшемся люке появилась рожа Ткача. - Давайте наверх, вроде чисто.
        Глава 17
        Лестница вывела в полутемное помещение с закопченными кирпичными стенами без окон. Свет исходил лишь от наших фонарей и от щели вокруг печной заслонки, откуда доносился треск пожираемых огнем поленьев и вырывались язычки пламени. В углу были сложены дрова, рядом валялся колун, стояли прислоненные к печи лопата и кочерга, на вбитом в стену гвозде висел засаленный фартук. Все выглядело так, будто кочегар вышел на минутку и вот-вот должен вернуться.
        - Кочегара привалил? - будто прочел мои мысли Гейгер, шаря по полу фонарем.
        - Тут не было никого, - ответил Ткач.
        - Херово. Видать, ждут нас.
        - Как пить дать, - согласился Балаган. - Только за дверь сунемся, сразу и примут.
        - Значит, надо не в дверь соваться, - я оглядел потолок в поисках альтернативных путей проникновения на вражескую территорию.
        Потолка как такового на самом деле не было. Над головой сходились стропила двускатной крыши с гнилыми досками и разным хламом, заменяющим кровлю.
        - Думаешь, выгорит? - проследил Ткач за моим взглядом.
        - Есть еще вариант - вернуться тем же путем к месту спуска, а оттуда по верху…
        - Слишком долго, - перебил меня капитан. - Туда-сюда - часа три, не меньше. Потеряем след.
        - Вы чего, через крышу лезть собрались? - округлил зенки Сиплый. - Совсем ебнутые? Да нас постреляют, как куропаток!
        - Если они дверь зацелили, то противоположным скатом вряд ли интересуются, - я скинул вещмешок и прислонил к нему «СВД» с автоматом. - Балаган, ну-ка помоги.
        - Давай-давай, - ответил Ткач на обращенный к нему полный недоумения взгляд, дополнив приказ активной жестикуляцией.
        Пулеметчик согнулся, и я, взгромоздившись на его широкие плечи, приподнял кусок шифера, за которым открывался вид на лес и - что особенно важно - железобетонный забор всего в двух метрах от стены котельной.
        - Порядок. Идем?
        - Думаю, нет смысла всем скопом переть, - изрек капитан с выражением глубокой задумчивости.
        Ну вот, начинается. Сам пропадай, а чужого товарища выручай. Глупо было рассчитывать на иное. Хотя, по правде сказать, я и без того предпочел бы идти в одиночку. К чему мне за спиной стадо незрячих распиздяев? Но выразить возмущение для приличия нужно.
        - Смысла нет, говоришь? - поинтересовался я, все еще стоя на плечах Балагана.
        - Да мы только обузой будем, - с энтузиазмом поддержал капитана Сиплый. - Это ж твоя стихия.
        - Он прав, - кивнул Ткач. - Лучше тебя с этим делом никто не справится. А если до пальбы дойдет - мы огнем поддержим, не сомневайся.
        - Прежде чем нырнуть в это дерьмо, я хочу узнать, ради чего.
        Балаган внизу грустно вздохнул, предчувствуя долгую беседу.
        - Так ведь мы уже… - начал капитан.
        - Стоп. Давай сначала, и на этот раз без вранья, а то передумаю.
        Ткач переглянулся с Сиплым, хмыкнул и посмотрел мне в глаза.
        - Героин. Сто кило чистейшего героина. Покупатель уже есть. Он готов платить золотом.
        Вот так новость! Не иначе наш Доктор Опий наводочку подкинул. Свинья грязи везде найдет. Бля, сто тыщ «чеков»! А если «кассетами» фасовать - миллион! И это - неразбадяженного! Целому картелю работа на годы вперед обеспечена. А покупателю-то небось за пятую часть цены спихнут, если не дешевле. Может, натурой взять да опробоваться в новом амплуа? Чем черт не шутит? А Фома… что Фома? На хуй Фому при таких-то раскладах!
        - Я хочу десятипроцентную прибавку к своей доле.
        - Неподходящее время ты выбрал для торга. Там без прибавки до конца жизни хватит и правнукам останется.
        - Ну вот и соглашайся скорее, раз время дорого.
        Ткач поднял бровь и обвел присутствующих вопрошающим взглядом.
        - Пусть забирает, - сдавленно проблеял Балаган.
        - Да хер с ним, - махнул рукой Гейгер. - Не обеднею.
        - А может, на пяти сойдемся? - предпринял робкую попытку Сиплый, но, узрев сталь во взоре моем, быстро дал задний ход: - Ладно-ладно, крохобор.
        - «ВСС» отдай, в носу и пальцем поковыряешь, - я спустился на пол и, вынув
«акашные» рожки из карманов жилета, заменил их «винторезными».
        - Раньше слезть не мог? - возмутился пулеметчик, потирая шею.
        - Очень уж на тебе уютно. Гнись, обратно полезу.
        Балаган покраснел от возмущения, но спорить не стал.
        - Ни пуха, - источая дружелюбие, помахал рукой Сиплый.
        - Спасибо. Или как там принято отвечать? Иди на хуй?
        Протиснувшись в узкий проем между доской и ржавым куском жести, я выбрался на край трехметровой стены, ухватился за него, спустил бренное тело вниз и разжал пальцы. Все, обратного пути нет. Да оно и к лучшему. Чем меньше планов, тем они качественнее.
        Я взял «ВСС» на изготовку и выглянул за угол - никого. Либо наши опасения по поводу засады напрасны, либо сучьи выблядки хорошо прячутся.
        Территория вокруг более всего походила на заводскую - покосившиеся сизые от мха железобетонные панели забора с колючкой поверху, ржавые козловые краны на заросших рельсах, невысокие зданьица, раскиданные вдоль периметра, и две серо-коричневые громады в центре, одна из которых нагло тыкала в небо высоченной кирпичной трубой.
        И никаких огней. Это настораживало. Там, где есть человек, всегда есть и огонь, особенно ночью. Даже если на нас организовали засаду и блюдут светомаскировку - все равно, хоть маленький огонек, а должен быть.
        Я поднял голову и посмотрел в проем на крыше, откуда только что вылез - ну вот, хотя бы такой, еле заметный, а обычному глазу и вовсе неощутимый свет.
        Но на остальной территории он исходил только от звезд, поблескивающих в прорехах облачной завесы, да от луны, расплывшейся по небу желтым пятном, как моча по грязной простыне.
        Первым пунктом в моем плане значилось - нейтрализовать вероятных злоумышленников, держащих на прицеле дверь котельной. Ибо карабкаться при возвращении в узкий лаз над трехметровой стеной не слишком удобно.
        Где бы я засел, поменяйся мы местами? Пожалуй, вон там, на левой громадине. Забрался б с «СВД» на крышу, дождался, пока голубчики отойдут подальше от потенциальных укрытий, и перестрелял бы. Но это я, а обладателю заурядного зрения будет тяжеловато шмалять на две сотни метров в кромешной темноте. К тому же, судя по уровню развития грибной промышленности, орудовал тут явно не одиночка, а значит, логичнее сделать ставку на шквальный огонь пяти-шести стволов по не успевшей рассредоточиться группе с достаточно близкого расстояния. А для такой засады места лучше, чем вон та груда бетонных блоков, не сыскать.
        Я снова заглянул в окуляр прицела. Ну, точно - сидят голубчики. Двое всего. А нет, вот и третий обнаружился чуть поодаль. Странные ребята. Головы тряпьем черным замотаны, только глаза наружу, будто из рыбьей пасти глядят. Да и кожа по цвету не сильно от тряпок отличается. Если б башками не крутили, не заметил бы. Ага, еще один, за кочкой притаился, лежит, яйца морозит. Что за хрень у него в руках? Пулемет? Не пойму. Ладно, подойдем ближе, там и рассмотрим.
        Я как мог осторожно прокрался за соседнее полуразвалившееся здание, служившее раньше то ли складом, то ли гаражом, и, прячась за ним, начал обходить противника по левому флангу.
        - С-с-с… - Нога зависла в считаных сантиметрах от нажимной пластины капкана, раззявившего стальные челюсти под жухлой травой.
        Еще немного - и они сомкнулись бы, с хрустом раздробив мне лодыжку. Внимательнее нужно, внимательнее. На одной ноге сложновато будет вернуться.
        Я вышел к противоположному углу гаража и сверил диспозицию - все на прежних местах, терпеливо ждут. Усидчивые засранцы.
        Теперь мне хорошо было видно и фасад котельной с чуть светящимся прямоугольником дверных щелей. А по сторонам от выхода незваных гостей ждал пренеприятный сюрприз - медвежьи капканы. Точно такие, в какой сам едва не угодил пару минут назад. Под травой их и днем не сразу-то заметишь, а уж ночью - только на ощупь. Зато нащупав, не ошибешься. Хорошая придумка. Выходят залетные, попадают под огонь, разбегаются в стороны, и тут - хрясь-хрясь! Только добивай, не зевай. Даже жаль чуток, что не увижу сей гениальный план в действии. Хотя… Но лучше без этого. Слишком куш велик. Надо держать себя в руках, а если станет тяжело, повторять - сто кило героина, сто кило героина. Хм, помогает.
        Ночь выдалась безветренная, тихая, поэтому «Винторезом» я решил - от греха подальше - не щелкать. Он хоть и глушеный, а все равно бахает нехило, навроде мелкашки. Четверых перебить, пока они соображают, откуда огонь - не проблема, но ведь и другие подтянуться могут. А затяжной бой в мои планы плохо вписывается. Нет, лучше уж накоротке. Сойдемся поближе, потолкуем, глядишь, и без шума обойдется. Кроме того, хорошо было бы взять языка. Заводик-то не маленький, есть где разгуляться. А шарить на открытой и простреливаемой как хочешь местности в поисках следов - желания нет.
        Я прошел еще немного вперед и, свернув налево, приступил к процессу сближения.
        С первым «собеседником» - тем самым, что грел мудями стылую землю - мы очень быстро нашли общий язык. Да двум хорошим людям и слов-то не нужно, особенно когда клинок острием попадает аккурат в темечко одного из них. Только вот вынимать - зараза - трудно, костями защемляется. Пришлось коленом шею придавить, а то голова вслед за клинком идет, не отпускает. Кинжал - он ведь как навязчивая мысль - втемяшится в башку, хрен избавишься. Зато можно обойтись без предварительных ласк, типа протыкания легкого и перерезания локтевых связок. С пятнадцатью сантиметрами железа в голове ни орать, ни стрелять уже не тянет.
        Пока возился с инструментом, успел разглядеть тот самый «пулемет», на деле оказавшийся… арбалетом. Мать твою ети! Давно этих херовин не видел, с тех самых пор, как два года назад из-под Архангельска вернулся. Там-то, у местных, арбалеты - обычное дело. Но здесь, в ста с небольшим километрах от Владимира… Хотя при наличии у стрелка прямых рук да сноровки этот нелепый с виду гибрид ружья и лука является весьма грозным оружием - лупит на приличное расстояние, по убойности даст фору любой винтовке, за исключением крупняка, практически бесшумен и до неприличия экономичен. Правда, серьезный арбалет тяжеловат, да и темп стрельбы оставляет желать много лучшего. Бороться со вторым недостатком, усугубляя первый, помогают разнообразные системы заряжания. Так, на покоящемся в мертвых руках моего
«собеседника» экземпляре стоял хитрый зубчато-реечный механизм с небольшой рукояткой для вращения, позволяющий, судя по виду, натягивать тетиву даже лежа. На более мощных образцах сугубо военной направленности обычно используют ворот, но там, лежа, уже не покрутишь. А охотники и разведка довольствуются легкими арбалетами, заряжая их с помощью «козьей ножки» или обычного стального крюка на поясе. Гениальное, кстати, в простоте своей решение - на широкий кожаный ремень монтируется крюк, стрелок наклоняется, цепляет за него тетиву, сует ногу в стремя на передке арбалета, разгибается, и готово - клади болт да шмаляй. Можно делать это и сидя. В высокой траве стрелки с легкими арбалетами - настоящая головная боль. Обычное человечье ухо не расслышит звона тетивы и с тридцати метров. Я помню, какой ужас наводили онежские головорезы на приходящих за пушниной купцов и их охрану, когда те не могли понять, откуда - растудыть твою в качель! - прилетают эти долбанные примитивные железяки, беззвучно протыкающие вооруженных автоматами представителей цивилизованного человечества. Мне и самому тогда довелось
попрактиковаться в стрельбе из этой адской машины.
        Хм. До следующего хулигана с полсотни метров, парочка за блоками - еще через десяток. Ни то ни се. А не освежить ли нам память?
        Я осторожно вынул из скрюченных пальцев бывшего владельца арбалет - достойное оружие, не дешевка. Кованые плечи, резная ложа, облегченный приклад, спусковой крючок и скоба от «Ижа» позаимствованные, нерегулируемый целик на крышке натяжного механизма и мушка в кольце над желобом. Тетива из стального троса взведена, болт на своем законном месте. И колчан пригодится.
        Переместившись по крутой дуге за спину недоброжелателям, я остановился и взял на прицел затылок одинокого стрелка.
        Спусковой крючок плавно выбрал ход, стопорящий механизм высвободил тетиву, плечи с глухим «пум» распрямились. Засадник номер два кивнул и начал медленно оседать, царапая замшелый бетон острием пробившего голову болта.
        На такое я не рассчитывал, надеялся, что метательный снаряд застрянет внутри, не справившись с лобной костью.
        Звук вышел не то чтобы громкий, но хорошо различимый. От такого, как говорят, зубы ломит. Никогда не понимал этого выражения. А вот моим новым друзьям сие чувство было, надо полагать, знакомо. По крайней мере, реакция у них была весьма болезненная. Оба подскочили и принялись судорожно водить орудиями смертоубийства, выискивая цели возле котельной. Все же выдающимся зрением товарищи не отличаются, иначе с десяти метров уж смогли бы разглядеть, какой конец болта заострен.
        Подло воспользовавшись физическим недостатком своих оппонентов, я положил арбалет на землю, вынул кинжал и безотлагательно направился к двум озадаченным бойцам, дабы разъяснить текущую диспозицию, а также пообщаться на предмет возможного местонахождения краденого сапера.
        С усвоением информации относительно первого пункта у товарищей после короткой беседы проблем не возникло, а вот дальнейшее общение оказалось сильно затруднено - один лежал на боку, безрезультатно пытаясь остановить кровь, бьющую из проколотой печени и вскрытого горла, второй предпринял отчаянную попытку уползти, хрипя пробитыми легкими и приволакивая обездвиженную ногу.
        Я прервал агонию бесполезного страдальца, перевернул ползуна на спину и загнал клинок ему промеж ребер, не глубоко, в чисто воспитательных целях. Пошарил свободной рукой по медленно испускающему дух телу, изъял колчан с болтами и два ножа. Больше при пациенте ничего не обнаружилось, даже фляги.
        - Будешь отвечать быстро - умрешь быстро. Будешь отвечать медленно - тебе же хуже. Кивни, если понял.
        Кроме испепеляющего взгляда добиться от собеседника ничего не удалось. Что ж, лиха беда начало. Я немного повернул клинок, раздвигая ребра. Под намотанной на вражью рожу тряпкой в районе кровавого пятна, обозначающего ротовое отверстие, послышался скрежет.
        - Понял?
        Не понял. Крепкий или тупой? Сейчас узнаем. Нужно только ввести поглубже и раздвинуть поширше. Вот, пошло дело, затряс башкой, того гляди - отвалится.
        - Куда дели пленника?
        Увлажнившиеся зенки скосились на левую громадину.
        - Рюкзак при нем?
        Утвердительный кивок без раздумий.
        - Кто такие?
        Глаза собеседника округлились, тряпка ввалилась в заглатывающий воздух рот.
        - Х… хра-а-а… нители, - просипел он.
        - Хранители чего?
        - Го-о… рода.
        - Какого, на хер, города? Это ж завод.
        - Свя-я… щенного го-о… рода.
        Неужто про Москву лопочет?
        - Сколько вас?
        Закрывающая рот тряпица пошла морщинами с краев мокрого пятна.
        - На… тебя… хва-а… тит.
        Я повернул лезвие кинжала до упора. Едальник не в меру остроумного товарища беззвучно распахнулся, глаза насилу удержались в орбитах.
        - Повторяю вопрос - сколько?
        Клинок чуть ослабил давление на ребра, позволяя юмористу говорить.
        - Тысячи.
        - Да ну? Что-то не похоже.
        Грудь хранителя задрожала, булькающие звуки вырвались из горла.
        - Присоединяйся, - выговорил он, расходуя остатки воздуха в проколотых легких, и умолк, глаза закатились, складки тряпья застыли недвижимые.
        Я для верности загнал клинок в сердце вероятного притворщика и сдернул тряпку с его лица. Ебена мать! Вся рожа в шрамах, скула раздроблена, нос сломанный едва к затылку не прилип, ноздри порваны, зубы сточены треугольником, верхняя губа скобами подтянута на манер звериного оскала. Видать, тяжелая у парня жизнь была. Или здесь мода такая? Черт, этот «симпатяга» среди Рваных Ран был бы первым парнем на деревне. Каким же говном башка должна быть забита, чтобы с собой такое сотворить? Хотя… - мой взгляд упал на кисть усопшего, - вырванные ногти - это перебор даже для отпетых фанатиков.
        Заинтересовавшись сим феноменом, я обратил взор на второго покойника - та же в общих чертах история, еще и два пальца сломаны. Тут дело определенно не в стремлении к красоте.
        Впрочем, углубляться в данную проблему времени у меня не было. Зассыхин рюкзак сам не приползет на спину скучающего в ожидании капитана.
        Я вернулся к оставленному арбалету, подобрал его, взвел, вложил болт - удобная штука, пригодится - и, стараясь не попирать ногами заботливо расставленные капканы, направился в сторону означенного милашкой-хранителем ориентира.
        Не знаю, что тут раньше производили, но первый пришедший на ум вариант - пироги. Ага, здоровенные - мать их - пироги, с требухой, и чтоб непременно с человечьей. А то и вовсе - целиковыми тушками заправленные. С пылу, с жару, румяненькие, дымятся на жирном противне, а под тестом людишки освежеванные да запеченные калачиком свернулись. Кусаешь такой пирожок, а они хрустят… Эх, давненько мое брюхо путной жратвы не видало. Вон уже и заводские цеха начали слюноотделение вызывать. Но в свое оправдание замечу, что больно уж он, цех этот, громадную печь напоминает, основательную такую, с лежанкой, как полагается. Буровато-серые стены в два яруса с квадратным возвышением-дымоходом по правому краю, черные дыры оконных проемов - снизу широкие, наверху узкие, напоминающие геометрические узоры - натурально адская русская печь. И ведь придется лезть туда.
        Еще возле блоков я почуял, как со стороны громадин потянуло свиным дерьмом, а чуть позже донеслось ленивое похрюкивание. Да тут целая ферма, животноводческо-грибное хозяйство, гори оно огнем. Надеюсь - бессознательного Рябу не швырнули в загон вместе с поклажей. Совсем не тянет месить навоз.
        Минутное наблюдение за объектом никаких следов жизнедеятельности, кроме свиных, не выявило, и я подошел ближе. Прислушался - братья меньшие по-прежнему сонно хрюкали и шумно выпускали газы. Чем их только кормят? Но среди этих малоаппетитных звуков появились новые - лязг металла и чавканье грязи, а тьма внутри задрожала, разбегаясь тенями от слабого огонька.
        Я подкрался вплотную к стене «печи» и осторожно глянул в дверной проем.
        Ага, еще один хранитель прямо по курсу. Тряпка на башке, перехваченный ремнем и портупеей черный балахон с полами чуть ниже колена, высокие кожаные сапоги, внушительного размера тесак в ножнах на левом боку, масляная лампа в левой руке и грязная, сводящая на нет всю воинственность бадья в правой.
        Какой трудолюбивый народец, не спят, за хозяйство радеют.
        Полуночный свинарь водрузил лампу на крюк в опоре загона и занялся наполнением корыт. Закончив сию нехитрую процедуру, он потянулся за своим тусклым светочем и прилип к столбу, получив болт в правое легкое.
        - Тс-с-с, - я поднес клинок к горлу «фермера», обезоружил и навалился сзади, не давая соскочить с короткого болта. - Куда уволокли пленника?
        Мой новый собеседник издал неразборчивый хрип с тонким попискиванием.
        Я, подумав, что речь станет почетче без тряпки вокруг рта, сорвал ее. Вот так раз! Баба! И даже симпатичная, если не считать безобразного шрама, тянущегося от уголка рта к уху, да точечных ожогов, коими были испещрены обращенная ко мне щека и лоб.
        - Давай-ка еще разок, красавица. Теперь с выражением.
        - Нечестивец! - прошипело милое создание.
        - Уже лучше, но есть над чем поработать, - я слегка повис у нее на плече, позволяя болту сделать остальное.
        Прекрасная незнакомка скорчилась, хрипя и царапая столб ногтями.
        - Т-в-в-в-арь!
        - О себе я все знаю, расскажи о пленнике. Куда его дели?
        Мои чресла еще чуть расслабились, передавая заботу о сохранении равновесия болту.
        Несговорчивая бестия харкнула на столб кровью и принялась биться в попытке восстановить справедливость. Но когда железный штырь рвет твое легкое и ломает ребра, не так-то просто управлять собственным телом. Ее руки бесплодно колотили воздух, а ноги сучили по земле, не в силах удержать давящий на плечи вес.
        - Подвал, - наконец выговорила она, улучив момент. - Катакомбы.
        - Где вход?
        - Та-а-ам, - белокурая голова качнулась мне за левое плечо.
        - Спасибо, детка.
        Клинок вскрыл мягкое податливое горло. Тело дернулось и повалилось назад, медленно сползая с болта. Я подхватил его и оттащил в сторону, подальше от случайных глаз. Лампадка отправилась прямиком в навозную жижу, где и затухла.
        Изнутри здание-печь представляло собой занимающий большую часть объема громадный ангар внизу и, судя по лестницам, два этажа сверху.
        Первой мыслью было - разведать верхотуру перед спуском в подвал. Вдруг красотка собралась духом да и решила напоследок мне жизнь испортить, послав в хрен знает куда тянущиеся катакомбы, когда вожделенный рюкзачок лежит преспокойненько прямо над головой. Но беглый осмотр лестницы убил всякое желание ею пользоваться - прогнившие опоры накренились, металлические ступени покрывал толстый слой ржавчины. По такой не то что бесшумно, бескровно не поднимешься. Посему я решил оставить эту затею, успокоившись выводом: «Раз мне со своими девяносто кило страшно, то туша в полтора центнера, да еще и с нехилой ношей, скорее вознесется к райским вратам по крыльям порхающих бабочек, чем на верхний этаж по этой гнилой халабуде».
        Сам же ангар был разделен на сколоченные из жердей загоны, которые, впрочем, занимали от силы половину огромной площади, располагаясь по большей части вдоль стен. Под ногами хлюпала жижа из земли и свиных испражнений. Смрад стоял зверский, но после грибных катакомб он едва ли не ласкал обоняние.
        В дальнем левом углу ряды загонов обрывались, уступая место черному провалу в земле, на деле оказавшемуся ведущей вниз лестницей, до того заросшей грязью, что бетон проступал только ребрами ступеней, а сами они почти выровнялись, став бугристым скатом. И снова знакомые следы. Только более глубокие, чем прежде. Видимо, наш крадун решил не марать трофей в навозе и взвалил его на плечо. Об этом свидетельствовало и отсутствие борозды.
        Лестница заканчивалась дверью с грубым врезным замком.
        Я осторожно тронул тяжелую конструкцию - заперто. Не страшно, набор отмычек и масленка всегда при мне. По паре капель на петли, немного внутрь сувальдного чудовища, пять секунд манипуляций и - милости прошу. Как говаривал Валет: «Замки - защита от честных людей». Да и то не всякие. Иной раз смешно глядеть, как рачительный хозяин корячится, запирая любимый домишко на четыре замка, два из которых вскрываются ногтем, третий - отверткой, а последний срывается за секунду любой подручной железякой. Да он, замыкая их, провозится дольше, чем правильный вор, вскрывая. А действительно серьезный механизм во столько обойдется, что станет самым ценным предметом в доме. Однако и он ни хера не гарантирует.
        Запирать за собой дверь я не стал. Прохожих тут вроде негусто, а лишние секунды при бегстве могут дорого стоить.
        Узкий темный коридор бетонной кишкой тянулся в средних размеров комнату, заставленную металлическим хламом неизвестного мне назначения. Из некоторых цилиндрических железяк выходили тонкие трубы и, собираясь под потолком в перехваченные жестяными хомутами пучки, ползли дальше вдоль стен очередного, сворачивающего вправо, коридора, чтобы как клубок змей обвиться вокруг здоровенной, похожей на колокол херовины, занимающей большую часть следующего помещения. Между труб на стенах торчали огарки факелов, но только четыре из них тлели, давая больше копоти, чем света. Мне хватит и меньшего, но как здесь ходят другие? Привыкли, что ли, на ощупь передвигаются?
        Вообще, моих новых знакомых, как я успел заметить, отличала нездоровая тяга к подземельям. Наверху вон целый завод пропадает, а они катакомб нарыли. Чего бы не отремонтировать гараж-другой да там и обитать?
        Комната с «колоколом» оказалась тупиковой - так спланировали строители завода. Но нынешних жильцов это не устроило, и они решили сделать перепланировку - в бетонированной стене зияла дыра с торчащими из краев обрезками арматуры. В глубине
«кротовой норы» мерцал отсвет редкого факела.
        Опять вниз. Если так и дальше пойдет, то скоро встречу громов. Или гномов? Читал в детстве книжку про этих мелких бородатых тварей. Там, помнится, утверждалось, что злобные карлики обитают глубоко под землей, промышляют добычей полезных ископаемых, куют неплохой инструмент и ужираются пивом. Я еще удивлялся - из чего они это пиво варят, под землей-то? Из грибов, что ли? Угу. И хавают их же. А по праздникам - червей с личинками. Оттого, наверное, и мелкие. Правда, нельзя исключать вероятности увеличения массы средневзвешенной гномьей особи по мере приближения мест ее обитания к поверхности. О как! Есть еще в башке следы научной литературы, не вытравились.
        Пока я вспоминал «факты» из жизни подземных обитателей, следы гнома-переростка успели трижды сменить направление во все более ветвящемся тоннеле.
        Судя по тому, что попалось мне на глаза, завод являлся отнюдь не основной базой хранителей. Скорее, подсобным хозяйством. Из боковых карманов, располагавшихся через неравные промежутки, тянуло грибами, картошкой и морковью. Возле некоторых нор кожу чувствительно обдавало холодом, а ноздри ловили аппетитный запах мяса. Да тут провизии явно не на десяток рыл.
        Только я собрался заглянуть в очередной ледник, чтобы хоть примерно оценить масштаб запасов, как из соседней норы неожиданно раздалось приглушенное дыхание, а в шею ударила воздушная волна.
        Следующие несколько секунд вместили падение на землю, перекат, звук тяжелого предмета, описавшего дугу над головой, картину надвигающейся туши в черном балахоне, резонирующий «пум-м-м» выпрямившихся плеч арбалета и тупую боль в скуле. Дальше была только тьма.
        Глава 18
        Пожалуй, на свете не так много вещей, более неприятных, чем беспамятство. Даже если ты проснулся дома после грандиозной попойки и не можешь восстановить полную картину минувшего вечера, уже делается стремно. Черт его знает, что там приключилось. Блядь! Еще и кровища на граблях, рукав оторван, а в кармане за каким-то хером лежит пригоршня свежевыбитых зубов! Но потом ты идешь к тем, с кем начинал отдыхать, и выясняешь, что в составе привычной компании играл в карты, пил, хорошо проводил время, пока у одного из игроков не закончились деньги. Тот спьяну поставил на кон свою челюсть и проиграл. А кровь и оторванный рукав - следствие взимания долга. Все по делу, без предъяв, можно расслабиться.
        Но когда ты просыпаешься в месте, похожем на слесарную мастерскую, в висячем положении, с кандалами на запястьях, а напротив тебя сидит прикованный к стене человек с багрово-синим лицом и в обоссанных штанах, который раскачивается взад-вперед, повторяя между всхлипами «бога нет, бога нет», вот тогда становится действительно не по себе.
        - Ряба, - позвал я, удостоверившись, что рядом больше никого. - Ряба, твою мать!
        - А? - сапер вздрогнул, будто услышал мертвеца. - Кол?
        - Давно мы здесь?
        Речь давалась с трудом, язык словно онемел, вместе с левой стороной лица, башка раскалывалась, мутило. Не иначе - сотрясение.
        - Я… я не знаю.
        - Чего они хотят? Почему не убили?
        Ряба открыл было раскуроченный едальник, чтобы облечь мысли в слова, но сумел только всхлипнуть и разрыдаться, потеряв всякий интерес к продолжению беседы.
        Решив оставить несчастного наедине с его печалью, я занялся решением насущных проблем, главной из которых были кандалы. Два широких металлических обруча, сомкнутых у меня на запястьях, соединялись стальным тросом, пропущенным через вмонтированное в стену кольцо. Держится крепко, не раскачать. А вот сами кандалы неплотно прилегают. Схалтурили хваленые гномы. Пролезет рука, точно пролезет. Спасибо собачкам, что в пустоши заокской мне ее погрызли. С тех пор правая ладонь без проблем в трубочку сворачивается и мизинец к большому пальцу прижимается. Надо только потерпеть чуток. Главное - живым выбраться, а мясо… мясо нарастет.
        Едва я, чувствуя, как кровь капает за шиворот, втиснул кисть в обруч по самый сустав большого пальца, осталось только рвануть посильнее, а там уж и колун с верстака достану, в этот самый момент дверь камеры открылась.
        Внутрь, прихрамывая, вошел некто в черном балахоне и остановился возле Рябы. Здоровенная тварь. Примерно моего роста, но гораздо шире в плечах. Замотанную тряпкой башку со спины почти целиком скрывал горб. На ногах кожаные сапоги с мягкой подошвой. На широком поясном ремне, поддерживаемом перекрещивающей загривок портупеей, висела не детских размеров булава с пупырчатым грушевидным набалдашником.
        Тварь поставила лампу на верстак, растопырила клешню и, ухватив трясущегося сапера за волосы, подняла его с пола. Внимательно изучив разукрашенную харю Рябы, горбун довольно хмыкнул, развернулся ко мне правым плечом и, не выпуская Рябову шевелюру, наотмашь приложил страдальца тыльной стороной свободной ладони. Стену позади, испещренную темно-бурыми пятнами, украсил свежий кровавый росчерк. Клешня разжалась, и сапер, звеня цепью, рухнул.
        Мне тем временем почти удалось высвободить правую руку. Почти. Обернись горбатая тварина чуть раньше, и не знаю - хватило бы потом здоровья на побег?
        Но горбун, видимо, решил, что Ряба дурачится, симулируя отключку, и для верности немного попинал его в печень. После чего сделал восемь шагов назад, как художник, что предпочитает любоваться плодами своего труда с расстояния, позволяющего всесторонне оценить шедевр.
        Этой форы оказалось достаточно, чтобы выдрать кисть из скользкого от крови железа и ухватить лежащий на ближнем верстаке топор.
        Услышав скрежет, горбун резко обернулся, но было уже поздно. Тяжелое лезвие, описав дугу, вмяло обмотавшие голову тряпки внутрь черепа. Они натянулись и переехали, открыв неестественно скосившийся глаз. Зловредная тварь взмахнула руками, пытаясь избавиться от инородного предмета в мозгах, но нарушенная координация помешала это сделать. Горбуна повело. Он шатнулся в сторону и попятился, кое-как переставляя непослушные ноги. Мне, чтобы не выпустить засевший во вражьей башке колун, пришлось двинуться следом. Но недалеко. Сделав всего два шага, я вынужден был остановиться, удерживаемый кандалами на левой руке. Только что снятый обруч уперся в кольцо, и короткий трос дальше не пускал. А горбатая скотина все продолжала пятиться в дальний угол, будто нарочно пытаясь лишить меня полезного инструмента. Окровавленная ладонь скользила по топорищу и уже чуть не сорвалась, хороня шансы на освобождение, когда лезвие с милым уху «хлюп» вышло-таки из своего костяного узилища.
        Горбун сделал еще пару неуклюжих шагов, споткнулся и упал, сгребая с верстака пыточный инвентарь. Из раны ударила пульсирующая алая струя. Тело затряслось в конвульсиях, руки и ноги дергались, размазывая по полу натекшую кровь. Чудесно.
        - Ебанный гном.
        Я перехватил топор покрепче и, как следует размахнувшись, рубанул по тросу. Пучок стальных жил лопнул. Теперь дело за малым. Дверь на щеколду, молоток в одну руку, долото в другую… Ах ты ж… Незадача.
        - Ряба. Эй! - я встряхнул отдыхающего сапера. - Просыпайся, сволочь!
        Он разлепил красивые фиолетовые веки, вздрогнул и попытался отползти, прикрываясь выставленными вперед руками.
        - Блядь! Уймись, дебил. Тебе что, совсем башку отшибли?
        - К… Кол? Как ты…?!
        - Каком кверху. Давай руку сюда, - я схватил Рябу за кандалы и, уложив их на приготовленные тиски, вышиб заклепку. - Вторую клади, - пара ударов, и браслет на полу. - Теперь помоги мне снять. Хорош телиться! Живее!
        Сапер трясущимися руками взял инструмент и, боязливо покосившись на агонизирующего мучителя, приступил к работе.
        Чуть по пальцам мне не зарядил, скотина. Но результат достигнут - это главное. Теперь хорошо бы и барахлишко наше разыскать. Наверняка где-то рядом томится. А вот и ключики на карабине у хозяина, аж четыре штуки. Раз ключ есть, найдется и замок.
        Осмотрев имеющийся инструмент, я выбрал в качестве временного орудия самообороны тесак, а частично недееспособного сапера вооружил проверенным в деле колуном. Тот ему очень понравился. Должно быть, кровь и налипшие волосы горбуна поднимали Рябе настроение.
        - Держись за мной.
        Я отодвинул щеколду и глянул в щель между дверью и косяком - никого. Прислушался - вроде тихо.
        - Выходим.
        За дверью оказался длинный прямой коридор с шестью дверями по обеим сторонам, освещенный тремя лампами. Стены, почти черные от грязи, еще сохранили под потолком шелуху зеленой краски. Наша дверь была крайней, если не считать заколоченную досками тыльную. Слева вверх уходили пролеты бетонной лестницы. В противоположном конце наблюдалась зеркальная картина, с той лишь разницей, что выход из здания был открыт. Снаружи в коридор падали первые утренние лучи.
        Я вытащил связку ключей и, дав Рябе знак следовать за мной, подошел к ближайшей двери. Глянул в скважину - не наш адрес. Перешел к противоположной - а вот тут похоже. Ну-ка, давай, родной.
        Замок щелкнул, дверь со скрипом отворилась. Внутри небольшой закуток с двумя завешанными тряпкой проемами, под ногами мусор, старая обувь свалена в углу. Отодвигаю занавесь слева - квадратная комнатушка, стол, стулья, грязные миски и кастрюли, остатки жратвы, колотая керамическая плитка, окно, забитое досками, помои в бадье под рукомойником. Ничего интересного. Идем дальше. Тут комната попросторнее. Стены темно-сизые от плесени, битое стекло на засранном полу, тахта с гнилым тряпьем, окно закрыто двумя ржавыми листами жести, через прорехи которых внутрь струится тусклый свет, ведро в углу, смрад человеческих испражнений.
        Я замер и, подняв руку, велел Рябе остановиться. Впрочем, это не помогло. Еле волочащий ноги сапер уже изрядно нашаркал, чтобы даже глухой прознал о нашем визите.
        За тахтой, в темном углу, обозначилось движение.
        - Гляди-ка! - Ряба тряхнул колуном в сторону загадочного квартиранта.
        - Сам вижу, заткнись.
        Я осторожно, стараясь не делать резких движений, прошел в середину комнаты.
        - Чего там? - Ряба оставался на месте, нервно перебирая пальцами по топорищу.
        - Иди сюда.
        - Ах ты ж, матерь божья!
        На полу, обхватив колени, сидел человек, совершенно голый и до крайности отощавший. Тело его было сплошь покрыто синяками, ссадинами и порезами, как совсем свежими, так и давнишними, успевшими даже зарубцеваться. С головой дела обстояли еще хуже. Лицо - сплошная фиолетовая опухоль, расписанная черными узорами рассечений на бровях и скуле. Нос свернут набок и почти касается щеки. Очертания губ неразличимы - просто пятно засохшей сукровицы. Длинные лохмы и борода настолько обросли кровавой коростой, что похожи скорее на роговой, покрытый шипами панцирь, нежели на волосы.
        - Ты кто? - спросил я, не особо рассчитывая получить вразумительный ответ.
        Ответа не последовало. Голый чудак лишь смотрел на меня воспаленными немигающими глазами, без каких-либо признаков мозговой активности.
        - Надо ему помочь! - воспылал человеколюбием Ряба и попытался ринуться страдальцу на выручку.
        - Осади! - схватил я его за рукав.
        - Ты что? Освободим мужика.
        - Он не прикован.
        Чертов кретин. Доброхот сраный! Отвлек меня. Всего на секунду, но голышу этого хватило. И ведь до чего прыток оказался. То сидел, едва не помирал, и хуяк - уже на ногах! Я еле уклониться сумел. Чуть промедли, и осколок стекла вскрыл бы мне глотку. Все же с сотрясенными мозгами реакция не та… Однако на сей раз повезло. Голый промахнулся. Его рука с зажатой стекляшкой ушла вправо, и пока возвращалась, мой тесак успел вспороть засранцу брюхо. Я нырнул вниз, пропуская отмашку над головой, шагнул навстречу и дважды ударил в левый бок. Вооруженная рука хулигана пошла вперед, но наткнулась на подставленное предплечье. Осколок вылетел из ослабших пальцев. Еще удар в бок и в шею. Так-то лучше.
        Голый обмяк и повис, уцепившись мне за куртку. Хорошего пинка хватило, чтобы пресечь фамильярность.
        - Вот зараза… - Ряба как стоял, так и не шелохнулся.
        Чрезвычайно захотелось съездить мудаку по ебалу. Но я так и не нашел на нем участка, достойного приложения силы. Просто схватил дегенерата за кадык и прижал к стене, расположив кончик тесака в области гениталий воспитуемого.
        - Еще раз, сука, встанешь у меня на пути, и проделки нашего горбатого приятеля покажутся тебе милой шалостью. Уяснил?
        Ряба незамедлительно дал ответ коротким, но частым подергиванием головы.
        - На выход.
        Черт! Что сегодня за день такой. Сначала большой палец ободрал, теперь вот еще и указательный распух от удара. Кто только придумал ножи без нормальной широкой крестовины делать? Даже не в грудину попал, всего-то в шейные позвонки. Надо срочно вернуть свой инвентарь, а то так и до нетрудоспособности уработаешься кухарем этим.
        Мы вышли в коридор и продолжили подбирать замки к ключам. Две следующие по порядку двери были открыты, но я решил воздержаться от визита, так как ключей от них в связке горбуна не наблюдалось, а хранить ценные трофеи в незапертых помещениях как-то не по-людски, даже для таких уродов. Зато шансов нарваться на очередной малоприятный сюрприз предостаточно.
        Третья дверь, хоть и запертая, также оказалась не из нашего списка, а вот четвертая порадовала, мягко клацнув сувальдами хорошо смазанного замка.
        Внутри было тихо и темно. Совсем темно, так что и я мог различить лишь неясные контуры то ли шкафов, то ли полок, тянущихся от ближней боковой стены вправо. Пришлось оставить дверь приоткрытой, а Рябу назначить в караул.
        С проникающим из коридора светом картина стала чуть яснее и определенно радостнее. Те самые контуры принадлежали стеллажам, опоясавшим по периметру все отнюдь не маленькое помещение и доверху забитым разным барахлом. Правда, барахло при ближайшем рассмотрении оказалось либо испорченным, либо изначально бесполезным, как, например, лежащая на куче виниловых пластинок гитара без струн или приютившаяся среди отживших свое автомобильных аккумуляторов электрическая дрель. Настенные и наручные часы, утюги, фотоаппараты, россыпи блестящих дисков, непонятные металлические коробки с кучей разъемов, игрушечные автомобили, странные маленькие хреновины с экранами и кнопками, сваленные в общую кучу, картины, фотографии в рамках и без, очки… Какой-то - мать его - оптовый блошиный рынок. Чувствовалось, что обладатели этих «сокровищ» предпринимали попытки их отсортировать, но, наверное, терпения не хватило. Оно и понятно, перелопатить такой срач - дело для истинных энтузиастов.
        Я уже почти отчаялся обнаружить наши пожитки, как вдруг глаза различили у дальней стены столь милые сердцу очертания рюкзака.
        - Ты ж мой дорогой! - насилу сдержался, чтобы не обрадоваться на полную громкость.
        Развязал горловину, порылся - вот и шашечки тротиловые. Будет, будет Ткачу подарок. «ВСС», «АПБ», «калаш», «НР-2», «ПММ» и две разгрузки поверх плаща моего свалены. Кинжал в ножнах. Только арбалета не видать. Жаль, хорошая вещь была.
        - Держи, - вручил я уже сроднившемуся с колуном Рябе его прежний инвентарь, предварительно упаковавшись сам.
        - А взрывчатка? - сунулся он первым делом в рюкзак.
        - Цела.
        - Слава богу, - напялил он разгрузку.
        - Ты же говорил, что бога нет, - освежил я «мученику» память.
        Ряба ничего не ответил, лишь потупил глаза, будто его только что поймали за неблаговидным делом, отвел затвор трясущейся рукою, проверяя наличие патрона, и кивнул на дверь:
        - Идем. Не хочу тут больше…
        Покинув здание, мы очутились во дворе, окруженном с трех сторон домами. На завод не похоже. Скорее жилой район. Когда-то жилой. Теперь едва различимые следы человека наблюдались только в двухэтажке позади. Остальное - пустые окна, осыпающиеся стены, сорванная кровля, ржавые остовы автомобилей - обычный вид, присущий сотням городков и поселков, разбросанным вокруг мертвых мегаполисов. В предрассветной дымке такие руины выглядят особенно безжизненными. Если не знать, то с первого взгляда никогда не скажешь, что это место обитаемо. Впрочем…
        - Сюда, - потянул я Рябу за рукав, отступая к стене. - Там.
        - Угу, - наконец кивнул он после долгого разглядывания.
        В глубине первого этажа, справа от нас, стоял человек. Почти неподвижно. Только поворот головы выдал его присутствие.
        - Он нас видит, - дрожащим голосом проблеял Ряба.
        - Вряд ли. Иначе поднял бы тревогу. А теперь заткнись и очень-очень тихо иди за мной.
        Я повернул налево и, миновав двор, нырнул за соседнюю пятиэтажку.
        - Что там? - указал подоспевший Ряба на высящуюся, казалось, посреди леса трубу, ту самую, заводскую.
        - Наш ориентир. Не отставай и смотри под ноги.
        Двигаясь перебежками от укрытия к укрытию, мы вышли из района многоквартирных коробок в одноэтажную застройку. До леса было уже рукой подать, когда в стену ближайшей избы воткнулся арбалетный болт.
        - Бля! - Ряба шарахнулся в сторону и, присев, вскинул автомат.
        - Не стреляй.
        - Они нашли нас, нашли нас…
        - Без шума. Отходим.
        Второй болт угодил точно туда, где три секунды назад стоял сапер.
        - …нашли нас, нашли, - продолжал тот шептать, будто помешанный.
        - Заткнись!
        Рябу заметно трясло, лоб покрылся испариной, дыхание сделалось прерывистым - плохой знак, предвестие паники.
        - Не вижу, не вижу их. Черт, черт, черт…
        - Они нас тоже не видят. Захлопни ебало и двигай к лесу.
        В кустах возле забора мелькнула тень и тут же исчезла. Вторая с противоположной стороны. Берут в клещи. Тихо и слаженно. Ни криков, ни звуков погони. Загоняют, как дичь.
        Еще один болт просвистел у меня над плечом. Стреляют наугад. За кустами ни хера не разглядишь, и туман сгустился. Главное - не поднимать шума, тихо, спокойно уйти огородами в лес, а уж там ищи-свищи.
        - Давай сюда, - махнул я дергающемуся как на иголках Рябе.
        Тот попятился, лихорадочно рыская глазами, и - кочергу тебе в зад! - веером от пуза разрядил весь магазин, после чего бросился наутек.
        Пришлось драпануть следом. Надо было сразу забрать рюкзак у этого долбоеба!
        В стену сарая, от угла которого стартовал Ряба, воткнулось не меньше пяти болтов.
        Я ломился через двухметровый бурьян, стараясь не упустить из виду драгоценный предмет амуниции с мелькающими внизу подошвами. Сапер оказался очень неплохим бегуном. Правду говорят - в критические моменты организм человека мобилизуется по полной. У Рябы он мобилизовался так, что я - никогда не жаловавшийся на скоростные характеристики - стал отставать от уже немолодого и нагруженного барахлом обладателя больных почек. И, глядишь, совсем бы отстал, не попадись на его пути…
        - А-а-а!!!
        Металлический лязг и отчаянно дергающаяся на земле фигура «марафонца» дали ясное представление о случившемся.
        - Бля-я-ядь!!! Су-у-ука!!!
        Стальные челюсти сомкнулись чуть ниже колена. Нога вывернулась под неестественным углом, из-под разорванной, стремительно напитывающейся кровью штанины выглядывала кость.
        - Кол! Кол, помоги! - протараторил Ряба, задыхаясь.
        - Давай рюкзак.
        - Ага, - он быстро скинул поклажу и, схватившись за дуги капкана, снова воззрился на меня. - Помоги, мне самому не разжать. Ну же! Кол. Ты что?
        Я поправил водруженный на спину рюкзак, не забывая следить за руками «товарища», и стал отступать, взяв того на прицел.
        - Помоги мне, - повторил Ряба без особой надежды в голосе. - Помоги…
        Отойдя метров на пять, я развернулся и побежал. Так быстро, как только был способен, готовый в следующий миг упасть брюхом на землю, расслышав за спиной щелчок УСМ. Но не расслышал. Треск коротких очередей донесся, когда по сторонам уже мелькали стволы деревьев и спасительный мрак сгущался вокруг меня. А спустя несколько секунд хлопнули два взрыва. Сапер не обманул ожиданий, дорого продал шкуру. Давящая на нервы тишина погони нарушилась криками раненых.
        Я бежал, пока ноги не начали заплетаться. Остановился, отдышался. А труба-то уже совсем близко. Дошел до забора, через ближайшую прореху забрался внутрь, сверил диспозицию - вот и котельная моя, рукой подать. Кругом ни души, по крайней мере, заключенной в телесную оболочку. Юрким полозом скользнул меж стеной и забором, подобрал камешек повесомее и запустил в лаз на крыше, искренне надеясь, что провидение выберет нужную цель. Хм, ни звука. Видно, промазал.
        - Эй, - позвал я осторожно. - Ткач, Сиплый. Есть там кто?
        Тишина.
        Вот суки. Неужели ушли?
        Солнце только-только показалось из-за леса.
        Я скинул рюкзак с винтовкой, отступил к забору, разбежался, насколько это позволял двухметровый промежуток, и, прыгнув, уцепился за край стены. Кое-как подтянувшись, заглянул внутрь - пусто, ни крови, ни стреляных гильз. Растяжек на двери не видать. Подобрал вещички, обошел котельную сбоку - и там чистота-порядок, капканы не тронуты, следы боя отсутствуют.
        Ну, Ткач, ну, сучара поганая! Так кинуть меня! Впрочем, коль без взрывчатки им не жизнь, то далеко они уйти не должны. Какой резон? Если только назад повернули. Или решили своими силами товарища из беды выручать? Нет, это вряд ли. А может, просто вниз спустились? Стремно небось в коробке-то сидеть. Вдруг прилетит чего сверху, повзрывоопаснее камушка, а то и через дверь ебанут из шайтан-трубы. Как мне сразу в голову не пришло?
        Обозрев прилегающую территорию, я убедился, что на сей раз за выходом из котельной никто не приглядывает. Видно, у ребят серьезные проблемы со взаимодействием. Трупы-то до сих пор не убраны. Уже и вороны круги в светлеющем небе нарезают. Но не мне сетовать на упущения чужих командиров.
        Я подошел к двери и потянул - открыто. А вот люк оказался заблокирован, притом что задвижки - точно помню - снизу нет. Похоже, к лестнице привязали. Надо бы себя голосом обозначить, а то шмальнут еще со страху.
        - Эй, Ткач, - позвал я, наклонившись к щели, и дважды стукнул кулаком по крышке лаза. - Отзовись.
        - Кол? - раздалось снизу настороженно.
        Никогда бы не подумал, что буду рад слышать этот голос.
        - Да-да! Открывай скорее, пока меня тут за жопу не ухватили!
        После недолгого шебуршания люк приоткрылся, и мне в рожу уставилось дуло «ПБ».
        - Где Ряба?
        - Здорово, капитан. Я тоже безмерно счастлив тебя видеть. Жаль, наш товарищ не дожил до этого прекрасного мгновения. Может, уберешь пушку от моего честного лица?
        - Что с тротилом? - гнусная сволочь даже не шелохнулась.
        - Знаешь, мне чуточку неуютно, когда ось твоего ствола пересекает мой череп. Сохранность тротила поможет развести их в нашей системе координат?
        - Без сомнений.
        - Ну, тогда давай спустимся вниз и поговорим, как старые добрые друзья.
        Ткач осклабился, медленно убирая пистолет.
        - Не поскользнись.
        Предупреждение было не лишним. Нижние ступени лестницы и впрямь оказались весьма скользкими, на земле под ними еще не успела высохнуть кровь, оттеняющая светлые пятна рассыпанных вокруг зубов.
        - Где пропадал? - ехидно поинтересовался Сиплый. - Мы волновались.
        - Но не скучали, как вижу, - я кивнул на валяющийся между грядками труп в черном.
        - Ага, - согласился Балаган и приподнял за шкибот второго мертвеца с кровавым фаршем на месте физиономии.
        Желудок неожиданно скрутило спазмом, и я совсем некстати блеванул.
        - Черт! - воскликнул Сиплый. - Кол, что произошло с твоими стальными яйцами?
        - Отголоски сотрясения.
        - Ладно, хватит болтовни, - Ткач закончил возиться с ремнем, прикручивая крышку лаза к лестнице, и спустился. - Покажи взрывчатку.
        Едва я успел скинуть рюкзак, как меня опять вывернуло.
        - Достоверно показывает, - хмыкнул Гейгер.
        - На месте, - убедился капитан и вручил шашки вместе с рюкзаком технику. - Забери все причиндалы к ней, остальное разделите, если кому надо.
        - А что с Рябой? - поинтересовался, наконец, пулеметчик. - Как он погиб?
        - Лучше, чем многие, - я утерся и глотнул из фляги. - Угодил в капкан. Прикрывал меня, сколько мог, потом подорвался.
        - В капкан? - переспросил Ткач.
        - Да, медвежий. Тут полно этого добра расставлено. И на выходе целая куча. Там засада была.
        - Знаю. Поспрашивали.
        - Еще что-нибудь выяснить удалось?
        - Немного. Уж больно скрытный. Мямлил что-то про хранителей, про скверну.
        - Присоединяться не предлагал?
        - А ты откуда знаешь? - усмехнулся Ткач. - Вербовщики херовы.
        - Зря скалишься. Они могут быть крайне убедительными.
        - Тебе виднее. Одно точно - прежней дорогой возвращаться нельзя. Этого сучья тут, как я понял, маловато, чтоб в лобовую да при свете с нами сшибиться. А вот хуйню какую подстроить - запросто. Места лучше, чем тоннели, для такого дела не сыскать. Поверху пойдем.
        - Тогда нужно идти сейчас, пока чисто. Ряба их задержал, но вряд ли они отвяжутся. В чем, в чем, а в упорстве им не откажешь.
        - Согласен. Выдвигаемся.
        Глава 19
        Теперь нас пятеро. Нет. Теперь их четверо. Два трупа за три дня. Но, похоже, это мало кого волнует. Странно. Мне казалось, что Балаган и Ряба были дружны. Впрочем, как и Гейгер с Веслом. Хотя снайпера я не успел узнать. Но пулеметчик с сапером точно корешились - не разлей вода. И тут вдруг всего один вопрос: «Как он погиб?» С каких пор моего слова стало достаточно? С каких пор заявления прибившегося три дня назад мутанта с не самыми добрыми намерениями сделались истиной, не требующей доказательств? А где же «Врешь, гнида!!!»? Где «Вернемся за ним!!!»? И чтоб рубаху на груди - раз! И чтоб огонь в глазах! Наверное, я чего-то не понимаю в дружбе. Да и откуда? Хм, не припомню, кто мог бы всерьез назваться моим другом. Приятели, собутыльники, подельники, знакомые… Но я видел чужую дружбу. Нередко она оканчивалась смертью одного из закадычных. По пьяни, из-за глупого пустячного спора, а чаще всего - из-за денег. А уж сколько раз я слышал сопливые душеизлияния про предательство, про то, как тяжко разочаровываться в дорогом, шедшем с тобой плечом к плечу человеке, оказавшемся на деле лживой блядью. Все
кабаки от Владимира до Кургана полны этого дерьма. Валет говорил: «Лучший способ не разочароваться - не очаровываться». Черт, я скучаю по ублюдку. Кто бы мог подумать? У него тоже не было друзей. Может, потому и протянул так долго…
        - Привал, - скомандовал Ткач, когда наш маленький «сплоченный» отряд около полудня вышел к речушке. - Гейгер, проверь воду. Сиплый, займись костром. Балаган, поставь там пару хлопушек, метрах в пятидесяти, и будь на стреме. Кол, подойди, разговор есть, - капитан развернул карту, вверху которой значилось - «Москва и Московская область». - Ты рассказывал про городок недалеко от завода. Смотри, - ткнул он пальцем в крохотную схемку с надписью «Черноголовка». - Похож?
        - Ну спросил. Я по нему, знаешь, все больше бегом да на карачках. Воспарить как-то не довелось.
        - Но примерный-то план в голове остался?
        - Пруд там был, - указал я на синюю точку. - Овраг помню. А в остальном… Коробки типовые, деляны с домишками на окраине - как везде.
        - Да, - цокнул языком Ткач, - негусто ориентиров. Но хоть что-то. При таком раскладе мы сейчас, стало быть, где-то тут, - обрисовал он пальцем участок вдоль реки Воря, протяженностью километров десять. - Та просека, что утром перемахнули, - Московское Малое кольцо. Впереди ближнее Подмосковье. И его хрен обогнешь. Двинем на юго-запад, мимо Фрязино. А там уж по обстановке.
        - Вода годная, - отрапортовал, разобравшись с замерами, Гейгер. - В пределах нормы.
        - Отлично, - капитан сложил карту. - Собери все емкости и наполни. Сиплый, как организуешь костер, займись жратвой. Каши пшенной свари. Заебла сухомятка.
        - Не извольте беспокоиться, - с энтузиазмом отозвался медик. - Шеф Сиплый все организует в лучшем виде. - После чего еле слышно добавил: - И чайком напоит, и поебаться завернет.
        - Не боишься, что погоня за нами? - кивнул я в сторону колдующего над хворостом медика.
        - Скольких ты там ухайдакал, на заводе и в городке? - спросил Ткач, будто знал, но подзабыл.
        - Ну… семерых.
        - И мы двоих, да еще и Ряба подсобил. При таком соотношении потерь кто кого должен бояться?
        - Хм. Ладно, пойду проверю, есть ли рыба в этой речушке.
        Я взял лопатку, снасти и отправился добывать еду. Но сначала червей. Впрочем, и черви - еда. Сам не пробовал, но, говорят, они очень питательны. Особенно свежие. Должно быть, ощущения в желудке весьма необычны, когда эти бескостные твари шевелятся, растворяясь заживо. А шевелиться тут есть чему. Местные червяки оказались настоящими исполинами. Я выкопал трех и решил, что больше не потребуется.
        - Дьявол! - занимавшийся разведением костра Сиплый заметил, как я насаживаю извивающуюся бестию, и решил полюбопытствовать: - На гадюку ловишь?
        - Нет. Крючок ядом смазываю. А ловить буду на яйца. Сом на них хорошо берет.
        - Какие еще яйца?
        - Вот эти, - мой кинжал неожиданно для медика очутился возле его промежности.
        - Бля! - Сиплый отпрыгнул и, споткнувшись, приземлился на пятую точку. - Урод! - поднялся он, не на шутку возмущенный. - Чуть не резанул!
        - Велика потеря.
        - Да. У меня на них еще планы имеются.
        - Какие планы, Сиплый? Ты же бесплоден.
        - Что за ересь?
        - Так ведь тебя, сколько ни еби, ты все равно не родишь.
        Шутка нашла отклик в форме сдержанного ржания боевых товарищей. Даже капитан позволил себе ухмыльнуться кривее обычного. А самое главное - Сиплого удалось нейтрализовать еще до стадии генерации непрошеных советов. Он молча сплюнул и вернулся к разведению костра.
        По правде говоря, рыбак из меня никудышный. Снастями, что всегда с собой таскаю, раза три-четыре всего и пользовался. Да и то без особого успеха. Но здесь, на речке Воря, клев был - грех жаловаться. Первая рыба неизвестной мне породы, но вполне достойного размера, заглотила наживку так, что крючок пришлось выдирать вместе с кишками. Их и закинул во второй раз. А чего добру пропадать? Минуты через две поплавок скрылся под водой.
        Воодушевленный моим примером, к рыбалке присоединился Балаган, оставив пост Ткачу. Сразу видно - парень деревенский. И удочку смастерил в два счета, и червя нацепил, как заправский экзекутор.
        За полчаса мы натаскали семь рыбех, а потом - как отрезало.
        - На глубину ушла, - поделился рыбацкой мудростью Балаган. - Теперь часа через три поклевку ждать, не раньше.
        Ввиду наличия примерно трех килограммов относительно чистой рыбы было принято единогласное решение сварганить уху, а пшено оставить до лучших - что вряд ли - времен, как продукт не скоропортящийся.
        - Ну вот, - ощерился Гейгер золотыми коронками, - а вы говорили: «Куда столько лука, куда столько?»
        - Да, - довольно вздохнул Сиплый, - хорошо горяченького. Хлеба только не хватает и укропа с петрушкой, а еще картошки не помешало бы, ну и морковь целиковую, для аромата.
        - А на грудь не поссать, чтобы морем пахло? - любезно предложил заведовавший приготовлением Балаган.
        - Вообще, - причмокнул Гейгер, - настоящая уха никаких добавок окромя репчатого лука и соли с зеленью не предполагает. Картошка-моркошка - это все от лукавого. А рыба в нее - в настоящую уху - идет не всякая, а только судак, карась или окунь.
        - Ну конечно, - скептически усмехнулся медик. - Нет ухи лучше, чем из ерша. Судаки твои с карасями тиной воняют - жрать не станешь. А окунь - вообще не рыба, кости сплошные.
        - Да будет тебе известно, - Гейгер назидательно поднял к небу указующий перст, - чтобы отбить запах тины, достаточно в уху сто грамм водки плеснуть, прямо в котелок. Она еще и вкус рыбный усиливает. Невежда.
        - А наша-то уха из кого? - поинтересовался я ради любопытства.
        - Да хер его знает, - пожал плечами Балаган. - Но есть можно.
        После обеда капитан дал тридцать минут на помывку, и к началу второго часа мы, сытые и освеженные, возобновили движение.
        - Слушай, Ткач, - поравнялся я с капитаном, - у тебя семья есть?
        - А что? - скосился он недоверчиво.
        - Да так, интересно, как там у вас, у лацев, жизнь устроена. Вот ты, к примеру, уже четвертый десяток разменял, не отморозок вроде, не дурак, и здоровьем вышел, и морда солидная. Неужели в мирной жизни места не нашлось для такого?
        - Я, наверное, должен быть польщен?
        - Само собой.
        Капитан усмехнулся и достал папиросу.
        - Куришь? - протянул он мне потертый серебряный портсигар.
        - Табак? Нет, благодарю.
        Ткач чиркнул зажигалкой и затянулся.
        - Ну, и кем же, по-твоему, я мог бы стать в мирной жизни?
        - Да хоть кем. Мало ли куда силы приложить можно? Хочешь - в поле паши, хочешь - в торговлю подайся, а если ни хера делать не желаешь - вон, в эсбэшники муромские иди, тебя там с руками оторвут, сразу лычки получишь лейтенантские и взвод распиздяев в придачу. Плохо ли?
        - Нет, не плохо.
        - А что ж тогда? И вот Гейгер, кстати, тоже. Слышь, Гейгер, ты чего в наемниках ходишь, с твоими-то золотыми руками?
        - Путешествовать люблю. Да и семью заводить поздно.
        - Ну, тяга к путешествиям - уважительная причина. А ты, Балаган? Как ты угодил в эту гоп-компанию? По роже ж вижу - парень деревенский. Тебе землю пахать надо, а не хренью всякой заниматься. Кто людей кормить будет?
        - Так ведь я и пахал, - насупился пулеметчик, переложив «ПКМ» на другое плечо.
        - Пока пахалку не отобрали, - хихикнул Сиплый.
        - Ну да, отобрали. И скотину отобрали, и землю. Хер какой-то из городских решил
«хозяйства укрупнить». Так, мол, и надои выше, и рожь колосистее. Ага. На вторую зиму после этого в селе половина стада передохла. Потом жук одолел, картошки двух третей от прежнего урожая недосчитались, и тем же летом - будто мало нам напастей - засуха случилась, рожь погорела вся, считай. Зерна даже на посев не собрали. Денег нету. Город руки умыл, мол, сами думайте, что да как. Ту зиму худо-бедно пережили. Подъели все, в подполах хоть метлой мети - чисто. А семья большая была - отец, мать, бабка и нас шестеро. Я старший. Весну и лето голодали. Бабка померла осенью. Зимой - две сестренки малых. Отец приболел, сильно приболел, сначала ноги отнялись, потом и… В общем, не захотел я вслед за ними сгинуть. Взял «ижак» отцовский и ушел. В городе прибился к торговцам одним. Месяца три с ними ездил, охраной, вроде как, и грузчиком, за еду работал. А потом как-то раз по чистой случайности пересекся с нужными людьми, слово за слово, так на Ткача и вышел.
        - Я, когда узнал, что этому бугаю семнадцать лет, хотел его к мамке пинками выпроводить, - усмехнулся капитан. - Но - зараза - настырный, прицепился, как банный лист к жопе.
        - Угу, - припомнилось мне, - знакомая песня. Только после слов «в общем» должен идти куплет про благородных разбойников, ну или просто разбойников и отсутствие выбора.
        - Рейдеры? - поморщился Балаган. - Нет, с этой мразотой мне не по пути.
        - А сам-то что? - кивнул на меня Ткач.
        - Что «что»?
        - Почему земледелием не занимаешься?
        - Ах, это. Так ведь не растет в Арзамасе ни хера, кроме мутантов богомерзких. А их кому продашь?
        - Хм, не скажи. За твою голову в Муроме неплохие деньги обещают.
        - Это исключение. Обычно все хотят головы лацев. Процент заказов на моих соплеменников незначителен.
        - Почему?
        - Арзамас редко прибегает к услугам посредников в решении внутренних проблем.
        - Большая дружная семья?
        - Точно.
        - А почему никто не спрашивает, как я стал наемником? - подал голос Сиплый.
        - Дружище, я отлично помню твою историю. Ты - наркоман и безответственный тип. А меня интересуют повороты судьбы потенциально успешных людей.
        - Я не наркоман. Я…
        - …естествоиспытатель головного мозга, нейропилот.
        - Вот именно. И не надо тут наговаривать. Будто сам без греха. Когда-нибудь я напишу книгу - энциклопедию наркотических средств, где изложу все накопленные за годы неустанной практики познания, от химического состава до субъективных ощущений в разных стадиях. А мне есть что рассказать. О, это станет величайшим трудом о путешествиях в царство Морфея. Сам Томас де Квинси еще будет греметь костями на дне могилы от зависти, когда я закончу.
        - Куда? Кто? - я надеялся получить некоторые разъяснения к услышанной ахинее, но Сиплый ушел в себя, видимо занятый раздумьями о будущем шедевре. - Он уже что-то принял? - обратился я к капитану.
        - Не обращай внимания. Целый год бредит про эту книгу и называет странные имена. Еще ни строчки не написал.
        - Жаль. Вышло бы неплохое настольное чтиво для притонов. Слышь, Сиплый, а ты не думал наркокартелям предложить свои услуги по сочинению рекламных буклетов? Уверен, это их заинтересует. Или хотя бы подписи к плакатам, ты ведь и малюешь сносно. Например, лежит на кушетке красивая баба в прозрачном пеньюаре, откинулась, рядом столик изящный, там шприц, скляночки блестят, а под картинкой витиеватым шрифтом подпись, что-нибудь типа: «Морфий от Золотого Полумесяца сохранит вашу молодость». А для публики попроще сгодится крепкий парень с открытым лицом и косячком в зубах - «Гашиш от Каганата. Забей на проблемы».
        - До чего ж ты приземленный, Кол, - вздохнул медик. - Я мыслю куда более масштабными категориями. Моя книга - это ведь не какая-то беллетристика, это симбиоз серьезной медицины и высокой литературы. Ты, между прочим, тоже мог бы внести лепту в развитие русской словесности, не будь таким косным. Например, сварганить иллюстрированный справочник «1001 способ сделать человеку больно, или Искусство делового общения». Кстати, а почему именно охотник за головами? Довольно неблагодарная профессия. Не проще ли было податься в одну из банд? А, Кол? Признайся, ты ведь не ради денег занимаешься этим. Тебе сам процесс нравится, кайф ловишь от чужих страданий - зависимость похлеще, чем у героинщика.
        - Серьезно? - заинтересовался гипотезой Сиплого Балаган. - Ты садист?
        - Дружище, старайся избегать слов, в значении которых не уверен.
        - Ну правда, - не унимался пулеметчик, - на что это похоже? Какие ощущения?
        - Хочешь знать, встает ли у меня, когда тесак пластует мясо по живому, под изумленным взором его владельца? Или когда раскаленная спица проникает в глазное яблоко и стекловидное вещество внутри закипает? Когда молоток дробит колени, и те становятся вязкой кашей, известь, шипя, разъедает выпущенный ливер, а собственные пальцы теребят оголенный нерв, заставляя привязанного к стулу бедолагу отплясывать гопака? Про это ты хочешь услышать?
        Кадык Балагана совершил возвратно-поступательное движение.
        - Так вот, - продолжил я, - встает у меня совсем на другое. А вышеописанные манипуляции доставляют лишь легкое удовольствие. Как, например, плотнику доставляет удовольствие хорошо подогнанный тес, а каменщику - ровная кладка.
        - Да-да, - усмехнулся медик, - пой, пташечка, пой.
        - А от тебя, Сиплый, мне подобные заявления вообще дико слышать. Ты ж хирург.
        - И что?
        - Как ты стал хирургом? Ну, вот объясни мне - какие такие обстоятельства заставили тебя взять в руки скальпель и часами копаться в человечьем ливере? Или ты с детства об этом мечтал? Зверюшек, наверное, потрошил, а потом зашивал. Да? Тебе ведь нравится твоя работа? Любишь запустить ладошки в теплое брюхо, ноги-руки попилить, в раневых канальцах поковыряться? Нет, я не виню. Слышал, есть врачи, на заднем проходе специализирующиеся. Вот те действительно ебнутые. А ты еще ничего.
        - То есть вы двое - практически коллеги, - подытожил Ткач.
        - В той же степени, в какой акушера можно назвать коллегой могильщика, - уточнил Сиплый.
        А сучий потрох умом еще крепок, за словом в карман не полезет. Нравится он мне. Что ни говори, а нравится. И хоть лес болтовни не любит, потрепались мы изрядно. Заодно и сон отогнали. Больше суток на ногах - это тебе не хуем по печи стучать. Но ближе к вечеру наша высокоинтеллектуальная беседа вынужденно прервалась.
        Доселе девственный лес все чаще стал подкидывать на нашем пути следы погибшей цивилизации: заросшие руины, превратившиеся в металлическую труху автомобили, столбы линий электропередачи, упавшие, почти неотличимые теперь от окружающего валежника. И чем дальше, тем явственнее становились эти следы.
        На закате мы вышли к остаткам асфальтового полотна, вдоль которого лесу уже стало тесновато от скопления всевозможных построек в разной степени сохранности. По большей части это были одно-двухэтажные здания, изредка перемежающиеся более основательными трехэтажками красного кирпича, щеголявшими узорной кладкой и кованым декором. Вокруг разрослись яблони, сливы и прочая садово-огородная хрень. Обочины были усеяны техникой, принадлежавшей явно не жителям близлежащих домов. Никогда не видел ее в таком количестве. Особенно бросались в глаза громадные фуры, прицепленные к не менее внушительным тягачам. Несколько этих монстров лежали на боку, раздавив многотонными тушами тщедушные легковушки. Фасад одного из богато украшенных особнячков обвалился, слившись воедино с протаранившим его пятиосным чудовищем. Давно не испытывал ничего похожего - будто мальчонка-несмышленыш в гараже, полном диковинных игрушек. Очень захотелось облазить кабину, но счетчик в руках Гейгера своим треском недвусмысленно намекал, что лучше от этой идеи воздержаться.
        - А не слабо железяки фонят, - прокомментировал техник показания своего прибора.
        - Предлагаешь ОЗК расчехлять? - вполголоса спросил Ткач, шагая с автоматом на изготовку.
        - Но и не настолько сильно. Около тысячи двухсот микрорентген в час, если не приближаться. А в малых дозах и говно полезно. Верно, Сиплый?
        - Тебе, Гейгер, может, и полезно. А у меня детородный орган еще функционирует. Хочу, чтобы так и оставалось. Выводи-ка нас отсюда куда почище.
        - Пойдем огородами вдоль трассы, - резюмировал капитан. - Скоро должен быть мост.
        Мы свернули налево и, выйдя к первому параллельному дороге прогону, взяли прежнее направление.
        - Ты глянь, - указал Сиплый на окно ближайшего дома с треснувшим, но все еще держащимся в раме стеклом, - занавесочки, горшки цветочные. О, смотри-ка, велосипед!
        Да, здешние улочки в сравнении с посещаемыми мною ранее брошенными городами и поселками имели совсем другой вид. Тут не было пустых, ободранных, как липка, коробок, которые стояли посреди леса инородными выростами. Все дома выглядели так, будто их и не покидали. Просто в один прекрасный момент люди исчезли отсюда. Раз - и никого. На крышах листы оцинкованной жести, черепица, двери закрыты, провода висят меж покосившихся столбов, на деревьях болтаются обрывки сгнивших бельевых веревок, лежат возле стены грабли, лопаты, ведра, лейки. Вот валяется алюминиевый каркас детской коляски с ошметками резины на ободах, мотокультиватор уткнулся рогатым рулем в землю. А вот собачьи кости у цепи, висящей на протянутом вдоль забора тросе.
        - Видать, сильно народ спешил, - поделился наблюдением Ткач.
        - Эх, - вздохнул Балаган, - нам бы грузовичок тонн на восемь. Чую - добра тут немерено.
        - И на хера тебе восемь тонн фонящего барахла? - поинтересовался Гейгер.
        - На базар бы ивановский свезли. Там, думаешь, проверять станут?
        - Жадный ты, Балаган. Жадный и недальновидный. Пока с этим говном будешь возиться, такую дозу словишь, что никакие деньги уже не пригодятся.
        - А героин как же? И он радиоактивный?
        - Не факт. Если, конечно, порошок там, где мы думаем. Да и радиацию он держит куда хуже, чем железки.
        - Радиоактивный героин, - пришло мне на ум. - Что может быть полезнее для здоровья?
        - Только высокотоксичный цианид, - подсказал Сиплый.
        - Ух, сколько народу потравится, ежели так, - огорченно вздохнул Гейгер.
        - Ничего, - успокоил капитан. - Земля чище будет.
        Район малоэтажной застройки скоро сменился многоквартирными коробками и небольшим участком леса, за которым, по правую от дороги сторону, развернулся городской пейзаж.
        - Что там? - указал Ткач на стоящий у поворота щит с почти нечитаемой надписью.
        - Поселок Биокомбината, - ответил я, приглядевшись.
        - Замечательно, - сверился капитан с картой. - Дальше будет мост через Клязьму.
        - Надеюсь, целый, - поделился переживаниями Гейгер.
        - Завтра узнаем. На ночь остановимся тут.
        Под место ночлега Ткач определил девятиэтажную кирпичную башню на краю поселка. В первую вахту, как обычно, заступил сам, взяв меня за компанию. Разместились на лестничной площадке между двумя последними этажами. Остальная троица отправилась дрыхнуть в квартиру пролетом выше, заблаговременно проверив фон и расставив сюрпризы на подходе к нашему убежищу. Потрещав счетчиком, Гейгер отсоветовал облокачиваться на перила, приближаться к стальным дверям и лифту.
        - Не завалило бы нас тут, - я легко просунул палец в пересекающую наружную стену трещину.
        - Больше полувека простоял, а сегодня рухнет? - ответил риторическим вопросом Ткач. - Вряд ли. А вот просквозить - это запросто.
        Сидеть без движения действительно было холодновато, да еще и ветер на такой верхотуре дул - будь здоров.
        Капитан отступил от окна и закурил, пряча огонек в ладонь.
        - Ты так и не рассказал про семью, - напомнил я о замятой было теме.
        - Хм. После нашей вчерашней беседы о методах воздействия как-то не тянет откровенничать на этот счет.
        - Значит, семья все же есть? Да брось. Ты ведь мне не должен. Пока. Или кинуть собрался?
        Ткач, качая головой, выпустил струйки табачного дыма и поскреб щетину.
        - Бля, опять все с ног на голову перевернул. Как это у тебя выходит? Я ему - «Не греши», а он мне - «Покайся».
        - Ну так?..
        - Была. Была семья. Жена-красавица, двое сыновей: одному три года, второму - полтора. Мишка и Серега, - капитан, неожиданно помрачнев, одной затяжкой сжег папиросу до самых губ и забычковал окурок о стену.
        - Что с ними случилось?
        - Умерли.
        - Как?
        - Не твое дело.
        - Надеюсь.
        Ткач посмотрел на меня с явной враждебностью.
        - Плохая шутка.
        - Ты о чем? Ладно-ладно, остынь. Не хочешь - не рассказывай. Какие мы нежные. Я, между прочим, тоже почти всей семьи лишился.
        - Что произошло?
        - Замочил ублюдков.
        - Блядь!
        Капитан в сердцах сплюнул, прошел полпролета вниз и, сев на ступеньку ко мне спиной, достал очередную папиросу.
        - Так ведь не от хорошей жизни. Тут, понимаешь, либо я, либо меня.
        - Избавь от подробностей, - он еще немного помолчал, но скоро любопытство взяло верх. - Правда или опять пиздишь?
        - А что в моей истории такого невероятного?
        - Родных отца и мать?
        - Нет. Отец - громко сказано, да и не родной. Тех, биологических, я не знаю. Но хотел бы познакомиться.
        - А у самого-то дети есть?
        - Может и есть. С каждой шлюхи отчета не требовал.
        Ткач понимающе усмехнулся:
        - Теперь на это вся надежда.
        - Боишься без следа сгинуть? Знаешь, некоторые верят, что душа жива, пока живет память о человеке. Но я ни разу не слышал уточнений по поводу характера этой памяти.
        - В таком случае тебя ждет долгая загробная жизнь.
        - Мне и нынешняя наскучить не успела. Есть многое, что стоит увидеть.
        - Например?
        - Центнер героина. Кстати, ты не думал о том, чтобы самостоятельно сбыт организовать? Навар будет в разы выше.
        - Нет, это не по мне.
        - Так ведь я не предлагаю стоять на углу с парой доз. Вопросы распространения готов взять на себя, нужные контакты имеются, а ты мог бы обеспечить охрану нашему совместному предприятию. В таком деле нужно много-много злых людей. Мне кажется, собрать их - не проблема для капитана отряда.
        - Возможно, - в голосе Ткача появились нотки заинтересованности.
        - Сиплый тоже мог бы пригодиться.
        - А остальные?
        - Остальные… пусть сами решают. Либо сдадут товар по дешевке, как ты и планировал, либо присоединятся к нам за большую долю, но…
        - …не равную?
        - Разумеется. Хотя наилучшим вариантом было бы…
        Капитан сложил физиономию в гримасу средней степени недовольства.
        - На первый раз я сделаю вид, будто ничего не слышал.
        - Хорошая мысль.
        Уверен, появятся и другие. Всегда появляются. Нужно лишь слегка удобрить почву.
        Глава 20
        Дежурство прошло спокойно. Отбдив свое, мы передали вахту Балагану с Сиплым и устроились на отдых в обжитой предшественниками квартире, оказавшейся, к слову, довольно уютной - две просторные комнаты, кухня, санузел, шкафы и серванты, покоробленные перепадом температур, сгнивший диван и кресла, ржавый холодильник, барабан с мотором от стиральной машины в куче жестяной трухи, толстенный слой пыли и затхлый смрадный воздух. Но больше всего меня порадовал телевизор. Раньше я уже видел подобные штуки, обычно небольшие, а этот был просто громадный. Он гордо возвышался на стеклянной тумбе с алюминиевыми опорами, в компании почетного караула из двух колонок по сторонам и одной, здоровенной, снизу. Экран вздулся и пошел волнами, пластик растрескался, стал хрупким, как уголь, мелкое черное крошево осыпалось на пыльное стекло. Телевизор стоял в ногах большой двуспальной кровати, а я лежал на ней, застелив гнилой матрас пологом, и думал - что здесь смотрели полвека назад? В собрании Валета было много старых журналов с телепрограммами. Они пестрели ни о чем не говорящими мне названиями передач и фильмов. А еще
там были новости. Любопытно, какие новости показывал экран этого телевизора в канун войны? Тревожные, полные напряжения и зловещих предвестий? Или самые обычные, ничем не примечательные, будничные, которые и новостями-то назвать сложно? Судя по брошенным домам и суматохе на дорогах, пиздец нагрянул без предупреждений. Я встал с кровати и подошел к окну. Высоко. Внизу река, мост вроде уцелел, за рекой россыпь домишек, лес, что-то похожее на промзону… Москвы не видно. А было ли видно взрывы? Пожалуй. До столицы всего двадцать километров - рукой подать. Каково это? Вот живешь-живешь в своей уютной квартирке, просыпаешься каждое утро, чтобы пойти на работу, берешь из холодильника пожрать, наливаешь чаю, садишься перед телевизором, жуя, смотришь хуйню в утренних новостях, и вдруг… А может, счастливый владелец громадного телевизора еще спал, когда все случилось. Спал и видел сны, навеянные безмятежной сытой жизнью. Улыбаясь, терся холеными щеками о накрахмаленную подушку, и вдруг… Что он ощутил, увидев за окном крах привычного мира? Как повел себя, прокумекав, наконец, сонными мозгами суть произошедшего?
Впал в прострацию, отчаяние, ярость, рехнулся? Или… обрадовался? Может, он - уставший от монотонной рутины с ее ватными эмоциями - почуял то самое, что сидело в нем очень глубоко, под слоем выдуманных проблем и смехотворных целей. Может, счастливый владелец громадного телевизора ощутил в тот миг, остро, до спазмов и зубной ломоты… жизнь.
        - Чего не спишь? - в комнату вошел Ткач, поставил автомат у изголовья, скинул разгрузку с берцами и завалился на кровать.
        - Да так, размышляю.
        - О чем? - поинтересовался капитан, зевнув.
        - Героин, золото… О чем же еще?
        - Ложись давай, а то выспаться не успеешь.
        Ночью зарядил дождь и лил все утро. Небо чуть прояснилось только к десяти часам. Потоки воды сменились мелкой изморосью. Гейгер - единственный, кого такая погода радовала - сказал, что нам охуенно везет и мы должны благодарить бога за ниспосланную мокроту, прибившую к земле пыль. Двигаться продолжали вдоль дороги, обозначенной Ткачом как «Щелковское шоссе». Балаган молчал, Сиплый жаловался на промокшие ноги и чертову погоду, пророча всем воспаление легких, Гейгер успокаивал его, рисуя альтернативу в образе выхаркивания этих самых легких, забитых радиоактивной пылью.
        - А респиратор на что? - парировал медик.
        - Проливка надежнее, - отвечал техник. - К тому же… Ты вообще пробовал в респираторе воевать? А я вот под Тамбовом всласть навоевался. И скажу тебе - удовольствия мало. Нормально не продышаться, рожа мокнет, стекляшки запотевают, до соседа в двух метрах не доорешься… А уж если ОЗК напялить - вообще пиздец.
        - Напяливал?
        - А то. Мобильная сауна, блядь. Часок в нем побегаешь, и два-три кило выжимаешь из тряпок. Если летом, то можно и тепловой удар словить. Но это лучше, чем облучиться.
        - Не знаю, не знаю, - поджал губу Сиплый. - Судя по твоим байкам, ОЗК с маской вообще адская хуета. Не видать, не слыхать, не вздохнуть, не перднуть. Да при озвученных раскладах пулю в два счета схлопочешь.
        - Есть такой недостаток.
        - А на хрена тогда этот ОЗК нужен?
        - Ну, обрядившись, не обязательно в перестрелку ввяжешься. Да и лучше пулю, чем дозу. Пуля милосерднее.
        - Неужели? Ты, Гейгер, похоже, не встречал паралитиков с перебитым хребтом, которые бревнами лежат обоссаные, обосраные и даже подтереться самостоятельно не могут. Или пускающих слюни «овощей» с пробоиной в черепе, которые радуются, отыскав собственный хер, будто в первый раз его видят. Знаешь, даже если я получу смертельную дозу, то не стану доверяться пуле, благо - выбор имеется. А вот у таких бедолаг выбора уже нет.
        - Не согласен, - встал я на защиту техника. - У «овощей» выбор есть, только он им не нужен. «Овощи» - одни из счастливейших представителей хомо, пусть и не сапиенс. Вот ты, Сиплый, видел хоть раз несчастного «овоща»? Они довольны своей жизнью. И всегда будут довольны, если вовремя пожрут и сумеют избежать пиздюлей - не такая уж сложная задача. А любому из нас для счастья нужно гораздо больше - начиная с сухой обуви и заканчивая совсем уж сказочными изъебствами. И даже заполучив желаемое, мы испытываем лишь краткое удовлетворение, после чего снова начинаем брюзжать.
        - Хочешь, лоботомию сделаю по дружбе? - очень серьезным тоном предложил медик.
        Я уже почти подыскивал достойный ответ, но идущий впереди Балаган, тыча куда-то пальцем, отвлек внимание от обсуждаемой темы:
        - Смотрите. Что это?
        Слева лес заканчивался и начиналось поле - огромное, ровное, почти без растительности, если не считать низкой жухлой травы и редких березок. Все оно, насколько хватало глаз, было расчерчено бетонными полосами разной длины и ширины. Две самые здоровенные шли параллельно друг другу, еще одна, покороче, пересекала
«близнецов» диагональю. Справа и слева от троицы располагались забетонированные площадки, соединенные с ней и между собой узкими короткими дорожками, которые, впрочем, все равно были раза в два шире жалкой асфальтовой нитки под нашими ногами. Грандиозное сооружение. Рядом с такими чувствуешь себя насекомым. Но то, что стояло на нем, вызывало еще более сильные эмоции.
        - Самолеты, - выдохнул Балаган.
        Да, самолеты. Десятки самолетов, если не сотни. Ими были заполнены все площадки, они нестройными рядами тянулись вдоль взлетно-посадочных полос, замерли на рулежных дорожках. Крылатые машины прошлого. Обычно такие встречались лишь по кускам, задействованные в хозяйстве, или как груды металлолома, сгоревшие и раскуроченные. А здесь они стояли целехонькие. Краска, конечно, давно облезла, стекла кабин покрылись трещинами, резина шасси превратилась в труху, двигатели, висящие на пилонах, покосились… Но все же это были самолеты - стремительные и прекрасные.
        - Пойдемте! - Балаган, светясь мальчишеской улыбкой, сделал несколько шагов в сторону аэродрома. - Ненадолго, с краешку.
        - Там наверняка фонит, будто у черта в жопе, - обратился Гейгер к капитану.
        - Да вы что?! - пулеметчик, видя стоящих на месте товарищей, развел руками, и даже тяжеленный «ПКМ» не помешал ему совершить этот продиктованный возмущением жест. - Я себе не прощу, если мимо пройдем!
        - Одобряю идею, - приподнял я ладонь, голосуя за более близкое знакомство с достижениями почившей авиастроительной индустрии.
        - Я бы тоже глянул, - поддержал Сиплый.
        - Только быстро, - кивнул Ткач и повернулся к Гейгеру: - Замеряй.
        Да-а-а… умели же раньше строить! Вблизи крылатые махины заставляли открыть рот и замереть в не свойственной умственно полноценным людям манере. Балаган, если зрение меня не подводит, даже пустил слюну. И только Гейгер оставался практически невозмутим, ограничиваясь глубокомысленными «кхм» в краткие моменты, когда отрывал взгляд от шкалы.
        - Ух, черт! Вот это ни хера себе! - дивился пулеметчик, разглядывая огромный четырехмоторный лайнер. - Красотища!
        - Представь, каков он во время взлета, - расплывшись в противоестественно доброй улыбке, вставил Сиплый.
        Балаган аж сглотнул.
        - А может… это… того самого? - попытался он выразить зарождающуюся в разгоряченном мозгу мысль.
        - Сядем да полетим? - подсказал Гейгер.
        - Ну! В обратный путь. Не на этом, само собой. Вон сколько мелких пташек стоит. Хоть одна да должна фурычить.
        - Та сгодится? - указал капитан на зарывшуюся носом в землю «пташку» между взлетными полосами.
        - Не хочу тебя огорчать, Балаган, - вздохнул техник, - но спустя полвека без ухода любая машина превратится в хлам, даже если снаружи выглядит целехонькой. А этим, боюсь, уже не полвека. Слишком много их тут. Не похоже на действующий… действовавший аэродром.
        - А что же это тогда?
        - Думаю, вечная стоянка для старой техники.
        - Кладбище? - спросил пулеметчик заметно упавшим голосом.
        - Вроде того. Иначе разбомбили б его к херам, как стратегически важный объект.
        - Назад! - я вскинул винтовку и спешно отступил в кусты.
        Вся группа тут же заняла позиции.
        - Что такое? - спросил Ткач, рассматривая аэродром поверх ствола.
        - Там, - указал я в сторону стоящего на соседней полосе самолета. - В кабине.
        - Не вижу никого, - отрапортовал глядящий в прицел «ВСС» Сиплый.
        - Теперь и я не вижу.
        - Уходим, - скомандовал капитан.
        - Нужно проверить.
        - Ты меня слышал.
        Черт подери! Там точно кто-то был. Высокий, тощий. Внутри одной из машин, фонящих так, что Гейгер запретил подходить к ним ближе, чем на сто метров. Этот кто-то следил за нами. Я уверен. И мне показалось, что он… говорил, очень тихо, быстро и неразборчиво, но… Впрочем, о последнем я не стал упоминать, а остальными умозаключениями решил поделиться с Гейгером.
        - Все может быть, - пожал плечами техник, рассмотрев представленные доводы, когда мы отошли от аэродрома на приличное расстояние. - Радиация убивает не сразу. А иные твари маловосприимчивы к ней. Насекомые, скажем, переносят без особого вреда дозы, от которых человек просто изжарится заживо.
        - Это был не таракан. И не человек.
        Комментарий Гейгера отчего-то вызвал у меня раздражение.
        - Может, одна из тех мразей, что в Петушках расплодились? - поделился Балаган идиотской догадкой.
        - Нет.
        - Откуда такая уверенность? - подключился к разговору Ткач. - До самолета было не меньше двух сотен метров. Как ты вообще кого-то смог разглядеть? Ах, да, - припомнил он, посмотрев мне в глаза.
        Умник, блядь.
        - Высокая тощая тварь неподвижно наблюдает за нами посреди мертвого города и плевать хотела на радиацию, - нарочито серьезным тоном резюмировал Сиплый. - А у нее случайно не было косы на плечах?
        - Тебе смешно? - я, сам того не ожидая, схватил острослова за горло и в следующее мгновение уже сидел на охуевшем от такого поворота медике верхом, приставив острие кинжала к нижнему веку его левого глаза.
        Ткач и Балаган тут же ухватили меня за руки и попытались оттащить, но пальцы до того крепко сомкнулись на горле Сиплого, что он приподнялся следом, вцепившись левой рукой мне в запястье, а правой лихорадочно пытаясь вытащить пистолет из кобуры. Но в конце концов пальцы соскользнули, и горе-шутник оказался на свободе.
        - Ты что творишь?! - прорычал капитан мне в ухо, продолжая вместе с Балаганом держать за руки.
        - Псих!!! - взвизгнул Сиплый, ощупывая покрасневшую шею и тыча мне в рожу стволом. - Совсем ебнулся?!
        - Ну? - Ткач встряхнул меня, пытаясь привести в чувство. - Остыл?
        Как ни странно, остыл. Моментально. Черт. Даже не пойму, что нашло. Явно не раж. Помню все до мелочей, а вот причину…
        - Да, порядок.
        - Не пускайте его! - Сиплый отступил на пару шагов, продолжая трясти пекалем. - Блядь! Он же невменяемый!
        - Точно порядок? - переспросил Ткач, заглянув мне в лицо.
        - Точно.
        - Хорошо.
        Сомкнувшиеся на моих плечах «кандалы» разжались.
        - Ой, зря вы так, - покачал головой Сиплый. - Предупреждаю, Кол, по-хорошему тебе говорю - держись от меня на расстоянии, - он прерывисто моргнул и потер тыльной стороной ладони левый глаз. - Ах ты ж!.. Веко проколол, скотина. Что с тобой такое?! Блядь! Как по башке дали, так совсем с катушек слетел!
        - Не ори. Съешь пилюльку, - посоветовал разгоряченному медику капитан, после чего обратился ко мне: - Так что с тобой такое? Какого хера сейчас произошло?
        Сказать правду? Развести руками, дескать, сам хуею с такого расклада? И дальше? Подтвердить опасения про катушки и невменяемость? Черт! А вдруг он прав? Нет-нет, так не годится. Разумнее будет изобразить возмущение. Ведь никого не убил. Пусть спишут на мой скверный характер. Бешеный, но по-своему адекватный выродок под боком - это лучше, чем непредсказуемый псих с приступами беспочвенной ярости за спиной.
        - А то и произошло! Задрал уже этот мудак своими подъебками! - я сделал шаг вперед, тыча пальцем в Сиплого.
        - Что?! - отпрянул тот, передумав убирать пистолет в кобуру. - Решил обиженным прикинуться? - после чего взялся апеллировать к соратникам: - Говорю вам - он псих! Абсолютно, бесповоротно, на всю башку ебнутый шизофреник! Не знаю, что там у него переклинило после сотрясения, но переклинило капитально! Вам эта беспечность еще аукнется! Ох как вам аукнется! Не с припезда укокошит, так во сне глотки повскрывает!
        - Заткнись уже. Визжишь, словно баба.
        - Оба заткнитесь, - рассудил по справедливости Ткач.
        - Еще раз пасть раззявишь - глаз вырежу, для начала, - пригрозил я побледневшему медику ради убедительности.
        - Ну все! - рявкнул капитан. - Закончили!
        Закончили. Пока. Да, история… Может, остальные и поверят, но не Сиплый. Он теперь будет настороже. Это по хорошему сценарию. А по плохому - решит не искушать судьбу и при первом удобном случае пустит очередь в спину. Я бы так и сделал.
        Дальше шли практически молча, изредка перекидываясь короткими фразами. Сиплый старался держаться от меня не ближе чем на десять метров и тормозил, стоило мне чуть замедлить шаг. Через шесть часов дорога, все более напоминающая свалку металлического лома, завязалась циклопических размеров узлом, миновав который Ткач сообщил, что мы вошли в Москву.
        Честно говоря, немного расстроился. Как так - ступил на московскую землю и даже не заметил? Позади остались три когда-то населенных пункта, вполне тянущих на звание городов. И я ничуть не удивился бы, обнаружив, что это очередной «спутник». А чего ожидал увидеть? Стену из небоскребов? Край воронки? Сам не знаю. Ведь это Москва - легендарный мертвый город, кладбище пятнадцати миллионов. Он должен быть… другим. А тут все, как везде. Разве что дома повыше да машин немерено. Впрочем, повыше не только дома.
        - Фон растет, - сообщил Гейгер, сверившись с прибором. - Советую морду прикрыть, да и остальное тоже.
        Дождь закончился часа два назад, и все, что могло пылить, начинало делать свое грязное дело активнее с каждой минутой. А пылить тут было чему - от земли до выкрошившегося асфальта и осыпающихся песком зданий. Как назло, поднялся ветер. Под ногами заструилась поземка.
        Я застегнул плащ под горло, надел перчатки, сунул рыло в намордник и затянул капюшон. Остальные тоже решили воспользоваться советом техника. Хм… Надо же, как сильно респиратор меняет человека. Были люди как люди, а теперь - безликие существа, весьма агрессивной унифицированной наружности. Одетых в почти одинаковый камуфляж и имеющих схожее телосложение Гейгера с Сиплым не различить. Разве что по стволам. Ткач от них тоже недалеко ушел. Только Балаган сохранил яркую индивидуальность, выраженную, помимо роста и пулемета, в кевларовом шлеме, который очень здорово гармонировал с круглыми стекляшками и двойным фильтром.
        - Красавец, - отвесил я комплимент пулеметчику, но тот не расслышал.
        Маска здорово приглушала голос, он резонировал, да и дышать теперь приходилось с заметным усилием. Вроде делаешь глубокий вдох, а эффекта никакого. Первое время жутковато, будто задыхаешься. Даже нервишки шалить начали. Но стоило успокоиться, войти в ритм, как все более-менее нормализовалось. Со смертью наперегонки я бы в этой хрени носиться не стал, но если не сильно быстро, то можно и побегать. Целиться тоже не мешает. Поначалу, правда, стекло запотевало. Оказалось - к носу маска прилегает неплотно. Поправил - запотевание исчезло. Но опять появилось через некоторое время, теперь уже от пота. Тут уж ничего не поделаешь, как-никак осень на дворе, перепад температур и прочее дерьмо. Пришлось изредка, задержав дыхание, протирать.
        Ткач, то и дело сверяясь с картой Москвы, уводил нас все глубже в лабиринт улиц, переулков и дворов, терялся, высматривал сквозь кроны изуродованных опухолями деревьев уцелевшие таблички, снова брал след и шел дальше.
        Дома, дома, тысячи домов. Осыпающиеся высотные башни, каких я никогда не видел, и двух-трехэтажные домишки, испуганно теснящиеся поодаль, словно заблудились в чужом городе. Типовые коробки, неотличимые от муромских с арзамасскими, и замысловатые, ни на что не похожие здания, приковывающие взгляд своей вычурностью. Море кирпича и бетона. Мешанина, окружающая стеной, куда бы ни повернул.
        Но вскоре эта стена начала снижаться. Верхние этажи все чаще оказывались разрушенными, крыши - сорванными, обращенные к западу стены лежали на земле грудой обломков.
        Капитан остановился, пристально рассматривая карту.
        - Плохо дело? - заглянул ему через плечо Гейгер.
        - Нет, - покачал головой Ткач и, ткнув несколько раз пальцем в точку на схеме, добавил более уверенно: - Поздно свернули. Налево нужно.
        Налево так налево. Придется шагать за этим «следопытом» и надеяться, что чутье его не подведет.
        Однако на сей раз чутье подвело меня. То ли сотрясение сказалось, то ли усталость, но опасность я заметил, когда она была уже рядом.
        Что-то крупное выскочило из-за угла типовой пятиэтажки и ломанулось через кусты прямо на нас.
        - Справа! - успел я крикнуть, вскидывая «СВД».
        Но причиной беспокойства неопознанной зверюги являлась не кучка двуногих, забредших в чужие владения. Существо, не добежав метров тридцати, резко развернулось, готовое дать бой четверке преследующих его псин.
        Вот дерьмо! И здесь эти твари!
        - Ждать! - продребезжал через фильтры приказ капитана.
        Зверь, отдаленно напоминающий искореженную помесь человека и собаки, опустил голову и рванул навстречу своре.
        Первая шавка, не успев сориентироваться, отлетела в сторону, получив удар по ребрам. Три другие оказались сообразительнее и, окружив добычу, принялись нападать по очереди. Короткая атака и уход, атака, уход…
        Схватка была недолгой. Нелепому существу, до того как силы покинули его вместе с уходящей через многочисленные раны кровью, удалось отшвырнуть еще одного агрессора. Но, в конце концов, собачьи челюсти сомкнулись на горле. Ослабшие ноги подогнулись, зверь упал и затих.
        - Огонь! - скомандовал Ткач.
        Две из четырех псин, синхронно повернувших окровавленные морды в нашу сторону, сдохли на месте. Третья - самая мелкая - получила пулю в крестец и, визжа, каталась по земле. А вот четвертая, оставшись бесхозной при разборе целей, сделала ноги.
        - Не добивай, - посоветовал я направившему ствол в голову животины Гейгеру. - Свежее будет.
        - Дело говоришь, - согласился он и весьма сноровисто успокоил хвостатую бестию прикладом, после чего взялся стягивать веревкой морду и лапы.
        - Рану закройте, - дал ценное указание Ткач. - Нам только зверье приманить не хватало. Сиплый, займись.
        - Да-да, - проворчал медик, недовольный тем, что его оторвали от разглядывания неведомой тварюги.
        Существо, размером примерно с человека, обладало немного вытянутым телом, покрытым сероватой кожей с жидкой светлой шерстью, сгущающейся на груди, промеж сочащихся молоком титек, животе и загривке. Передние конечности были чуть длиннее задних, так что в стоячем положении тело твари располагалось под углом к земле. При этом правая «рука» имела заметно более развитую мускулатуру, нежели левая. Даже лапа, вооруженная толстыми желтыми когтями, была крупнее своей соседки. Кособокость в целом являлась характерной чертой урода. Не обошла она стороной и голову, зиждущуюся на короткой, мощной шее. Широкий, приплюснутый сверху череп был совершенно лыс, ушные раковины едва различимы в кожных складках, тяжелая, выдвинутая вперед челюсть, судя по зубам, приспособлена для перемалывания любой жратвы. Морда сильно напоминает человечью с поправкой на чересчур здоровый рот и сплющенный шнобель. Глаза же не имели вообще ничего звериного - голубые, почти детские. Правда, согласно общей концепции, правый, мало того, что превосходил собрата размерами, так еще и располагался выше, едва не заползая на лоб.
        - Ну и девки в этой Москве, - посетовал Балаган.
        - А ты чего, жену думал столичную завести? - хрюкнул через маску Гейгер.
        - Хм, да тут, похоже, логово. - Ткач стоял возле бетонной плиты, над входом в траншею теплотрассы, и пинал ботинком россыпь костей.
        - Для города-кладбища здесь многовато жильцов, - оценил я ассортимент останков разной степени свежести, среди которых имелись фрагменты зверья, начиная от крыс и заканчивая лосями.
        Шуршание переворачиваемых костей едва не заглушило звук возни под плитой.
        - Что? - вскинул Ткач автомат, когда я заглянул в нору.
        - Там кто-то есть.
        Капитан, не раздумывая, отцепил «РГД» и взялся за кольцо.
        - Постой, - остановил я его, разглядев среди смердящих объедков небольшой комочек, розовый и трясущийся. - Сейчас достану.
        - Ты охренел?!
        - Это детеныш. Ну-ка… та-а-ак… Стой! Вот скотина, уполз.
        - Надо туда запал кинуть, - поделился мудростью Балаган. - Само выскочит.
        - Хотелось бы получить его целиком.
        - Тряпку горящую бросьте, - подсказал Гейгер, закончив возиться с псиной, и даже пожертвовал кусок ветоши.
        - Попробуем, - я завязал тряпицу узлом, поджег и швырнул в дыру.
        Обитатель берлоги пискнул и закопошился, стараясь оказаться как можно дальше от разгорающегося посреди его жилища огня. Но это не решило проблему маленького засранца. Наполнивший логово дым довольно скоро выгнал его на свежий воздух.
        - Иди сюда, - схватил я пятящуюся тварюшку за шкирку и поднял.
        - О! Мальчик! - блеснул остроумием Ткач. - Поздравляю.
        Тяжеленький, десяток кило будет, плотный, размером с большого кролика, по виду - новорожденная крыса-переросток, такой же лысый, розовый и морщинистый. На мамашу не шибко похож, симметричный. Съежился, лапами трясет, глаза от дыма слезятся, попискивает. Милашка.
        - Я это жрать не стану, - прогундосил Балаган.
        - А я стану, - Гейгер, внимательно осмотрев трофей, пощекотал пальцем его круглое брюхо. - Упитанный. И мясцо наверняка нежное-нежное.
        - Дозу не словим, здешнюю живность хавая? - осведомился Ткач.
        - Разумеется. А что делать? Сухари-то кончились, пшена и мяса на раз. Сварим мальца. Под спиртягу да с лучком, заодно и радионуклиды выведем.
        - Собаку тогда не будем брать, - постановил капитан.
        - Да, - согласился Гейгер и метким ударом размозжил псине череп.
        Глава 21
        В качестве временного пристанища живому провианту я отрядил свой сидор, а пожитки переложил в освободившийся рюкзак Рябы, благо осиротевшие шмотки сразу нашли новых хозяев. Теперь розовая тварюха болталась у меня на плече. Первое время звереныш вел себя до того смирно, что я пару раз даже заглянул в сидор - а не сдох ли? Нет, дышит, комком свернулся, лапы поджал. Боится. Еще бы - пришли откуда ни возьмись страшные чудища с громыхающими железяками, вытащили за шкирку из родного дома, сунули в мешок, и поди разбери, что у них на уме. Тут кто угодно обосрется. В прямом смысле. Пришлось вынимать засранца и вытряхивать его радиоактивное говнище из любимого сидора. При этом гаденыш исхитрился весьма чувствительно тяпнуть меня за палец. Проклятие какое-то. Такими темпами здоровых пальцев скоро не останется. Шлепнул паразита по жопе, для острастки, и сунул обратно. Но мелкий негодяй, почуяв вкус крови, осмелел и принялся брыкаться. Прямо ходуном сученок ходит, все почки отбил. Я уж его и так, и сяк перевешиваю - не помогает. Пришлось взять веревку, затянуть у говнюка на шее и тащить. Поначалу упирался,
грыз поводок, за ноги кусал, но веревка с берцами оказались ему не по зубам, а сил сопротивляться хватило на полчаса. В конце концов, вымотавшийся и несчастный звереныш покорился судьбе.
        - Долго нам еще топать? - спросил я у капитана после четырехчасовой экскурсии по московским окраинам.
        - В натуре, Ткач, - выразил солидарность Балаган, - темнеть начинает, и жрать охота.
        - Надо укрытие искать, - поддержал Гейгер, глядя на прячущееся за домами солнце.
        - Ладно, - капитан остановился и, поразмыслив, мотнул башкой в сторону кирпичной семиэтажки. - Там переночуем.
        На этот раз обосновались в подвале, дабы не светиться. Сухпай закончился, а пшено надо варить. Без костра не обойтись. Да и похолодало куда сильнее, чем прошлой ночью. Сначала хотели подыскать апартаменты на первом этаже, загородить окна мебелью, но гейгерова трещотка так разошлась, что пришлось от этой идеи отказаться. Позаимствовали у хозяев четыре стула и спустились вниз. Там счетчик немного успокоился.
        - Ах ты!.. - идущий первым Балаган едва удержался на ногах, неудачно отвесив пинка шмыгнувшей мимо крысе.
        - Без жратвы не останемся, - хмыкнул Сиплый и присвистнул, направив луч фонаря в дальний угол.
        Там, среди кучи пластикового хлама, битого стекла, обрывков полиэтилена, разбросанной металлической посуды и прочего, не интересующего крыс скарба, белели кости, много костей, и явно не собачьих.
        - Раз, два, три… восемь, девять… - Гейгер поднял с земли маленький череп с округлым выпуклым лбом и, подбросив пару раз, швырнул в кучу мусора. - Семьи.
        - Тут еще, - обследовал Ткач противоположную сторону.
        - И здесь, - сообщил Балаган из соседнего, отгороженного стеной, помещения. - Вообще до хрена. О! Противогаз.
        - Не сильно он выручил, - в дверном проеме появился медик, указывая большим пальцем за плечо. - Там десятка три-четыре покойников, без барахла. Видать, трупы складывали.
        - Или объедки, - добавил Гейгер.
        - Ждали помощи, - я чуть отпустил поводок, и тварюха, дотянувшись до вожделенной кости, начал точить о нее зубы. - Ждали-ждали, ждали-ждали…
        - Пока не сдохли, - закончил капитан. - Все чисто?
        - Тут окно, - отрапортовал Балаган.
        - И с этой стороны, - указал Сиплый на прикрытую снаружи металлическим щитом нишу.
        - Угу, - осмотрел Ткач широкую, но низкую дыру в фундаменте, потыкал стволом гладкий лист оцинкованной жести, свободно ходящий на петлях. - Понятно. Гейгер, Сиплый, щиты приподнимите, чтобы воздух ходил, на окна растяжки с запалом, в две нитки, в подъезд поставьте «эфку», дверь подвала заблокировать, очистить центр от железяк. Балаган, займись костром и кашей.
        Мне работы не нашлось, и, так как напрашиваться не в моих правилах, я, распинав по углам замеченные железки, уложил подстилку и сел отдохнуть. Звереныш лег рядом, чмокая и высовывая сухой язык.
        - Пить хочешь? Это можно, - я подобрал пластиковую тарелку и плеснул в нее воды.
        Тварюшка настороженно обнюхал непривычную жидкость, но все же решился испить. Лакнул разок-другой и, распробовав, вылизал всю посудину, после чего уставился на меня голодными синими глазами.
        - Чего? Теперь жрать хочешь? Да, брат, это тебе не мамкино молоко, - пришлось пожертвовать ломтиком вяленого мяса из своих запасов.
        Тут маленький проглот разнюхивать не стал, схарчил за милую душу и снова уставился на меня, растянув пасть, будто в улыбке.
        - Понравилось? Еще?
        Только сунул руку за очередным ломтиком, как позади раздался возмущенный бас Балагана:
        - Бля! Глазам не верю! Ткач, этот козел нашу жратву сраному мутанту скармливает!
        - Ну, во-первых, не вашу, а свою, - не преминул я отметить, угощая тварюшку аппетитной говядиной. - Ты вот сейчас для чего костер разложил? Чтобы мое пшено варить. Лучше, нищеброд, скажи спасибо, что я тебя кормлю, пока. А во-вторых, этот, как ты изволил выразиться, «козел», сам далеко не лац. И столь непочтительное отношение к мутантам может его огорчить. Ты ведь не хочешь огорчать меня, дружище?
        Балаган хмыкнул, дескать, погрози мне тут еще, но от дальнейшей критики предпочел воздержаться. Остальные тоже промолчали. Видимо, сегодняшняя неприятность с Сиплым внесла коррективы в оценку последствий разнузданного словоблудия.
        - Признает, - усмехнулся Гейгер, кивнув на мирно чавкающую зверушку.
        - Жрать захочешь, и не на то сподобишься.
        - Смышленый. Ты глянь, зенки какие состроил.
        - Красавчик, - потрепал я питомца по морщинистой башке.
        Тот проглотил мясо и довольно рыгнул.
        - А на вертеле еще лучше будет, - техник, воодушевленный моими успехами в общении с аборигеном, попытался ухватить Красавчика за филей, но гордое животное было готово терпеть фамильярности только от кормящей руки. - Ай! Сволочь! - Гейгер отскочил в сторону, держась за кисть. Из-под прокушенной перчатки между большим и указательным пальцами сочилась кровь. - Паскуда мелкая!
        - Это тебе не девок мацать.
        - Дай посмотрю, - лучась состраданием, прибежал на крик Сиплый. - Надо обработать. Черт знает, какая зараза у него на зубах.
        А о моем пальце никто не заботился. И эта лицемерная скотина смеет называться врачом. Никому веры нет.
        - Ага, - взбешенный Гейгер снял с рюкзака и разложил саперную лопатку, - сейчас обработаю.
        Я подтянул Красавчика поближе и расстегнул кобуру.
        - Плохая мысль.
        - Отчего же?
        - Она ведет к деструктивным действиям с вполне предсказуемыми крайне неприятными последствиями.
        - Чего? - оправил ремень внимательно следящий за событиями Балаган.
        Сиплый почуял общее настроение и решил плеснуть маслица, отступив за спину Гейгеру:
        - А ты, Кол, не много ли на себя берешь? То по пустякам с ножом кидаешься, теперь вот из-за мерзкой твари готов человека мочкануть. И не какого-нибудь человека, а нашего доброго друга Гейгера, - сделал он ударение на слове «нашего». - Как-то не по-людски оно, не по-нашему. У тебя не возникает ощущения, что ты тут лишний?
        - Возникает, - я поднялся, сверлимый настороженными взглядами, и скрутил подстилку. - Пойдем, Красавчик, нам здесь не рады.
        - Вали-вали, - осмелел Сиплый.
        - Ты куда? - вмешался до того хранивший молчание капитан. - Что за херня опять? Куда собрался, спрашиваю?
        - Подальше от этой публики. Места много. Вон там переночую, за стеночкой, в компании молчаливых друзей.
        - А завтра что делать думаешь?
        - Утром видно будет.
        - Пшено-то оставь.
        - Это вряд ли, - предположил я, и тут же за спиной, со стороны Балагана, щелкнула застежка. - Не надо, дружище, не успеешь.
        - Остынь, - дал Ткач голодному пулеметчику мудрый совет, после чего крикнул мне вдогонку: - Зря ты это, Кол! Так в команде дела не делаются.
        Делаются, не делаются - вопрос дискуссионный, а жрать хочется всем и всегда.
        Я чуток потеснил квартирантов, расчистив от костей место у стены, рядом с небольшим закутком, на случай, если граната в гости заглянет, привязал Красавчика к рюкзаку, раскатал лежанку, перекусил оставшимся мясом, запихивая его под приподнятый респиратор, и отправился на боковую. Но отдохнуть как следует мне не дали.
        - Вон она!
        - Да куда ж ты лупишь?!
        - Ушла, зараза!
        - Там смотри! Тормоз, бля!
        - Сам без рук, что ли?!
        - Уебок.
        - Хавальник прикрой!
        - Вон побежала!
        И так полночи. Сначала они пытались зашибить крысу, швыряя в нее черепами, но те быстро закончились, а попросить у меня - невольного узурпатора ценных в быту останков - видно, гордость не позволила. Хотя я бы все равно отказал, уж больно шумные. Израсходовав все «боеприпасы», горе-дератизаторы взялись за лопаты. Однако замочить прыткого грызуна в ближнем бою тоже не удалось. После чего в ход пошел
«ПБ». Я насчитал семь выстрелов и восемнадцать матюков. В два часа ночи ко мне в апартаменты заглянул делегированный товарищами Сиплый и, борясь с отвращением к самому себе, попросил пшена:
        - Кол, дай пшена. Пожалуйста.
        Ах, что за чудесные звуки. Слушал бы и слушал.
        - Кол. Хорош притворяться. Ты же не спишь. Дай, пожалуйста, пшена. Чего ломаешься, как девица красная? Ну, повздорили. Ты вспылил, я, может, лишнего взболтнул. Что ж теперь?.. Кол. Слушай, я ведь уже… Дьявол. Ладно. Извини. Доволен?
        В принципе да, но могло быть и проникновеннее. Попробуй еще разок.
        - Нет, серьезно, Кол, извини. Я был не прав. Ну? Мир?
        - Они тебя пытали?
        - Народ с утра не жрамши, голодный и злой.
        - Злой? А должен быть раскаивающимся. Не похоже, что ты говоришь от их имени.
        - Так дашь пшена или нет?
        - Пусть вначале построятся и хором пропоют: «Дяденька, прости засранцев».
        - Не перегибай.
        - Да шучу-шучу, - я достал вожделенную банку и передал в цепкие руки Сиплого. - Мою порцию не забудь принести.
        Перегибать с голодными злыми людьми действительно не стоит. Чем громче урчание желудка, тем тише глас разума - проверено опытным путем. На самом деле люди сильно переоценивают свое «разумное начало». Оно хрупкое и капризное. Для его бесперебойного функционирования требуется как минимум регулярное питание, здоровый сон, отсутствие жесткого психологического и физического давления. А вот «животному началу» этого не требуется. Ему вообще ничего не требуется. Оно самодостаточно, ибо естественно. Животное, несомненно, является основой человеческой сущности, а разумное - лишь внешней оболочкой. Маленькая небрежность, трещинка в скорлупе, и процесс пошел - зверь, почуяв слабину, рвется наружу, стремится покинуть тесное узилище. Если вовремя не залатать прореху, он добьется своего. И не важно, о ком речь - прожженном головорезе или поповой дочке. Зверь сидит в каждом. Отличается лишь структура скорлупы. Чем больше на ней рубцов, тем она эластичнее. Трещинка за трещинкой разумное все крепче срастается с животным. Битый судьбою ветеран никогда не потеряет самообладания, как его ни прессуй. Он будет рвать
глотки и ломать хребты, сохраняя достоинство, после чего оботрет руки и попросит закурить. А вот мирный обыватель - весельчак и добрый сосед - быстро лишится человеческого облика. Его девственно гладкая скорлупа, отвердевающая год за годом в тепличных условиях, просто рассыплется, а вылупившийся зверь проживет недолго, ведь он впервые вышел наружу.
        Скоро потянуло дымом. Затребованную порцию Сиплый принес, поставил котелок на пол и молча удалился.
        Отлично. Будет чем позавтракать, если только у товарищей снова не проснется тяга к экспроприации.
        Я накрыл оставшуюся на дне котелка кашу миской и лег спать.
        Снилось море. Холодное, северное. Черные волны разбиваются о каменистый берег. Водяная пыль и смрад ламинарии. Ветер пронизывает до костей. Я стою на краю обрыва и смотрю вниз. Там лодка. Утлая, с гнилыми дырявыми бортами. Покачивается под ударами волн, скребет обросшим дном по гальке. Она ждет меня. Для чего? Я не хочу спускаться туда, но ноги сами несут на берег. Скрипит ржавая уключина. Весло разворачивается, подставляя влажно блестящую рукоять. Я смотрю на ладони и вижу, как кожа сползает с них сплошной кровавой мозолью. В небе кружит стая чаек, грязных и тощих. Мерзкие падальщики. Они орут, корчась от желудочных спазмов. Так громко. Кол! Кол!..
        Я открыл глаза и сел. Кошмарное видение схлынуло. Но крики не исчезли.
        - Чего верещишь?
        Красавчик стоял, пригнув голову, и издавал угрожающие звуки в сторону окна. Кроме них доносилось только сопение отдыхающих наемников и возня дежурных. Но скоро пробуждающийся слух начал различать еще кое-что - шорох снаружи. Еле различимый хруст сухой травы под осторожно ступающими ногами.
        - Сиди здесь, - я перетащил рюкзак вместе с привязанным Красавчиком в чулан и поспешил к остальным.
        Дежурящий на пару с Балаганом Гейгер потянулся к автомату, едва завидел меня в дверном проеме.
        - Тс-с-с. Будите, - кивнул я на мирно посапывающих Ткача и Сиплого, повернув к выходу. - Гости у нас.
        Попытавшийся было преградить мне путь Балаган замешкался, не зная, как поступить.
        Я взлетел по лестнице и достал из кармана масленку.
        - Эй, ты чего делаешь? - встревоженно прошептал пулеметчик, не двигаясь с места и косясь на проснувшихся товарищей.
        Проигнорировав вопрос, я наскоро смазал петли с засовом, приоткрыл дверь и выглянул наружу - чисто.
        - А ну вернись!
        Да хер тебе. Многовато на меня одного командиров.
        Я чуть высунулся из-за угла, но тут же, нырнув обратно, прижался к стене. Пальцы скользнули по хлястику кобуры и легли на рукоять кинжала. Две фигуры в подпоясанных балахонах подошли с улицы к подъезду, непринужденно срезали растяжку и шагнули внутрь. Хорошо двигаются, даже не услышал. Будь у них еще и глаза на месте, пришлось бы мне туго. Хотя проволочку-то быстро разглядели.
        Я замер и, дождавшись, когда гости пройдут мимо, атаковал их со спины. Одного удалось заколоть чисто, вогнав клинок между первым шейным позвонком и основанием черепа, а вот второй, получив удар в сердце, нажал спуск. Звон тетивы и хруст раздробленного болтом кирпича показались просто оглушительными. Хорошо, что только мне.
        Из-за приоткрывшейся двери подвала высунулся Балаган.
        - Едрить твою!.. - оценил он результат моих усилий.
        - Поднимись на площадку и держи вход, - распорядился я в нарушение субординации, а сам вышел из подъезда и направился вдоль стены направо.
        Стрельба началась, когда я был возле угла. Жаждущие реванша за недавний пропиздон хранители откупорили окна подвала и тут же получили в ответку из всех стволов. Но это их не остановило.
        Нападавших передо мной было шестеро - трое у ближнего окна и еще столько же метрах в пятнадцати. Те, что поодаль, чуток отошли назад, один пытался перебинтовать ногу, остальные, распластавшись по земле, держали наготове арбалеты. Обороняющихся им через глубокую узкую нишу было не достать, зато лестница, ведущая из подвала, - как на ладони.
        Ближняя троица тем временем прижалась к стене. Стоящий справа от окна хранитель быстро заглянул в вентиляционное окно и, отдав арбалет соседу, взял у того что-то из рук.
        Вгонять себя в раж я начал уже на бегу. Кровавая пелена опустилась, когда рука занесла кинжал для удара. А дальше… Дальше был танец. Чудесный, легкий и стремительный. Воздух будто загустел, превратился в вязкое желе. Но только не для меня. Черт подери! Не устаю поражаться этому ощущению. Если б можно было жить в нем постоянно… Я скользил меж черных фигур и видел, как глаза хранителей удивленно округляются, глядя туда, где меня уже нет, а кровь парит в воздухе алыми лентами. Клинок колол и резал, бил уже мертвые тела, не успевшие осесть наземь. Как жаль, что их всего трое, а миг блаженства столь краток.
        Когда раж схлынул, последний из трех хранителей все еще был на ногах, а моя левая рука держала его правый кулак с «РГД-5». Чека вырвана, но рычаг зажат. Ноги трупа подогнулись, и я, услышав звон тетивы, опустился следом. Один болт просвистел над плечом, второй воткнулся живому щиту в затылок, вышел через глазницу и остановился, почти коснувшись моего лба нанизанным карим оком.
        Давать время на перезарядку своим новым друзьям я не стал. Вырванная из мертвых пальцев граната, описав пологую дугу, ухнула в кустах, напротив дальнего вентиляционного окна. Я отшвырнул «щит» и бросился в облако земляной пыли и порохового дыма. Только бы не попасть сейчас под огонь бравых подвальных вояк.
        Один из арбалетчиков, стоя на коленях, держался за живот. Клинок легко вскрыл горло. Пока тело, конвульсивно дергаясь, заваливалось на бок, мой стальной приятель успел оставить неизгладимый след в сердце второго недобитка, что валялся с посеченными ногами и трогательно мычал. А вот третьему фигуранту дела повезло больше. Взрыв гранаты, видимо, застал подранка лежащим, и осколки прошли мимо. Теперь счастливчик, уперев здоровую ногу в стремя, пытался взвести арбалет, но уткнувшийся в зубы носок ботинка помешал ему завершить начатое.
        Со стороны подъезда прогрохотали две короткие пулеметные очереди.
        Я быстренько обшмонал лишившегося чувств налетчика и, избавив от лишнего арсенала, встряхнул за грудки:
        - Идешь со мной.
        Отволок трепыхающегося засранца к вентиляционному окну.
        - Эй, Ткач! У меня презент, не стреляйте! - после чего, подломив ударом в колено здоровую ногу пленника, столкнул того в нишу.
        Кто-то крикнул: «Нет! Бля!» Вроде бы Гейгер. Через секунду я сообразил, что имелось в виду.
        Падающий хранитель сорвал растяжку, и у меня заложило уши. Не хотелось бы оказаться на месте бедолаги, он как раз головой прокатился мимо хлопнувшего запала. Впрочем, это пошло на пользу, потому что очень скоро мне пришлось нырнуть следом. Сразу три арбалетных болта вылетели из темноты, что-то ударило в грудь, а затем под ноги упала похожая на консервную банку херовина с длинной ручкой. Я сиганул в спасительную нишу, здорово треснувшись пузом о кирпичный бордюр, кувыркнулся и упал на только что сброшенного хранителя. Сверху громко ухнуло. Оконная заслонка, вырванная близким взрывом, упала и закрыла проем.
        - Все к выходу! - я передал «языка» в заботливые руки Сиплого, подхватил рюкзак с привязанным Красавчиком, автомат, винтовку и поспешил в означенном направлении. - Живей-живей! Наверх!
        - Сколько их? - осведомился на бегу Гейгер.
        - Не успел посчитать. Извини.
        С лестничной клетки снова застучал пулемет.
        - Шевелись! - крикнул я запнувшемуся о трупы возле двери Ткачу.
        Ненавижу быть замыкающим. Особенно на простреливаемой узкой лестнице, когда боевые товарищи толпятся сверху, не давая пройти.
        Оконный щит приподнялся и в подвал влетела очередная колотушка.
        - Вперед! - простимулированный близким расположением не сулящего радости предмета, я так пихнул плечом Гейгера под жопу, что тот едва не расшиб башку о дверной косяк.
        Самопальная граната рванула, когда лестница осталась позади, но поднятое облако костяной трухи и мусора вылетело за мной следом. Один из осколков впился в щеку.
        - Твою мать! Наверх! Бегом! Балаган, замыкай!
        Перепуганный шумом Красавчик скулил и жался к ногам.
        Едва мы успели миновать третий пролет, как на площадку бухнулась еще одна граната. Взрыв сорвал перила, лестницу заволокло пылью. Теперь я смог оценить пользу респиратора. Мелькающий свет фонарей незамедлительно привлек внимание снаружи. Два болта просвистели над головами.
        - Суки, - Гейгер достал «РГД» и швырнул в окно.
        Очень вовремя. Это дало нам несколько секунд, прежде чем вражья колотушка пожаловала с ответным визитом.
        - Гренадеры, блядь! - Балаган, вскинув пулемет, резанул по кустам.
        - Не отставай!
        Поднявшись до четвертого этажа, я глянул в лестничный колодец. Скупой, падающий из окон свет рождал едва различимые тени на ступенях.
        - Гейгер, гранату.
        - Лови.
        - Все к стене, - я выдернул чеку, освободил рычаг и, выждав секунду, отправил тяжелую ребристую болванку «Ф-1» в свободное падение.
        Судя по отсутствию удара о пол, расчет оказался верным - адская машинка рванула в воздухе, накрыв осколками сразу два пролета и площадку первого этажа. Снизу, заглушая эхо взрыва, понеслись крики и проклятия. Смотри-ка, оказывается, таинственные граждане хранители умеют изъясняться не только высокопарным бредом, но и родным, хорошо поставленным матом.
        Балаган, заметив шевеление на лестнице, дал короткую очередь. Один из гневных монологов оборвался.
        - Сосите, твари! - решил приободрить пулеметчик расстроенных преследователей.
        Зря - пущенный снизу болт прошел в считаных сантиметрах от его ухмыляющейся рожи.
«ПКМ» снова застучал, подсвечивая клубы пыли желтыми всполохами.
        - Шевели копытами! - выписал я пинка споткнувшемуся пленнику.
        - Двигай, сука! - поддержал меня Сиплый, рванув того за грудки.
        На площадке шестого этажа идущий первым Ткач вдруг привалился плечом к стене и сполз.
        - Давай, капитан, - подхватил его Гейгер, - надо тебя наверх затащить. Чуток осталось.
        Только сейчас я заметил, что левое плечо и рукав командира залиты кровью, а по ступеням бежит вереница темных капель. Так вот отчего он молчаливый, а вовсе не от признания моих выдающихся лидерских способностей. Обидно.
        Отбуксировав двух подранков и Красавчика на седьмой этаж, мы заняли оборону на шестом.
        Задора агрессоров, впрочем, хватило еще минут на тридцать. И без того придушенный жестким противодействием, он окончательно сдох после самоподрыва одного из смельчаков, решивших закинуть гранату с третьего этажа, и неудачной попытки добраться до нас через чердак.
        Однако, потерпев фиаско со штурмом, хранители не убрались восвояси, а окружили дом и стали ждать.
        Глава 22
        Ничего нет хуже, чем ждать и догонять, - спорное утверждение. Лично мне нравится и то, и другое. Я этим занимался часто и с удовольствием. Думаю, любой охотник со мной согласится - суть не в убийстве, а в процессе. Взять след, неотступно вести цель, подбираясь все ближе, чтобы, наконец, загнать в угол, притаиться и ждать, когда добыча выйдет на тебя, а потом… Потом уже не так интересно. Но когда в роли добычи оказываешься сам, взгляд на расхожую поговорку меняется радикально.
        - Сидят? - поинтересовался Гейгер.
        - Сидят, - опустил я «СВД», через прицел которой рассматривал стоящую метрах в ста пятиэтажку, превращенную недругами в наблюдательный пункт.
        - Хорош лакать, - попенял Сиплый присосавшемуся к фляге Балагану. - Неизвестно, сколько мы тут еще проторчим. И Ткачу сейчас воды много надо.
        - Я в порядке, - откликнулся тот.
        Не сказал бы. Выглядел наш отец-командир неважно. Метко пущенный болт продырявил ему грудь чуть пониже левой ключицы. Сиплый сказал, что легкое не задето, но кровопотеря большая.
        Мне, кстати, тоже прилетело. На бегу-то и не заметил, а как только устаканилось, глядь - из сердца штырек кованый торчит. Вернее не торчит, висит скорее, и не из сердца, а из рожка пробитого. Насквозь прохерачил вместе с патроном, только стальная пластина в разгрузке спасла. Придись чуток правее, в «молнию», и прощай, жестокий мир.
        - Да сушняк дикий с этого лука, - оправдался Балаган, убирая флягу. - А больше жрать нечего.
        - Капитально нас обложили, - вздохнул Гейгер.
        - Ну, ты, чучело! - схватил пленника за грудки Сиплый. - Какого хера вам надо? Говори, сука!
        - Не слышит, - прошептал Ткач. - Сам же видишь - контуженый.
        Голова хранителя была размотана, на испещренных глубокими оспинами щеках запеклись струйки крови.
        - По губам читай, тварина! - не сдавался Сиплый. - Что? Вам? От нас? Надо?
        Испуганно шарящие глаза пленника вдруг остановились, изучая адресованную ему артикуляцию.
        - Присоединяйтесь.
        - Чего?!
        - Отрекитесь от скверны, и вам будет дарована жизнь.
        Из-за отсутствия передних зубов звуки выходили из его рта шипящими, словно у змея-искусителя.
        - Опять та же ахинея, - сплюнул Гейгер. - В расход его надо. Все равно толку, как с говна патоки.
        - Может, вы не так спрашиваете? - предположил я. - Ткач, разреши мне побеседовать с товарищем.
        - Валяй, - дал отмашку капитан.
        Я присел напротив пленника, положил левую ладонь на его связанные руки, а правой схватил за указательный палец.
        - Сколько вас тут?
        - Меня не запу… - начал хранитель очередной возвышенный монолог, но тот прервался хрустом сустава и диким воплем.
        - Сколько вас тут? - повторил я, когда закатившиеся было глаза снова сфокусировались на моих губах.
        Пленник попытался вырваться, однако сломанный палец, за который я все еще держался, быстро его образумил.
        - Боль не страшна, - прошипел хранитель. - Вся жизнь - это боль.
        - Ну, тогда наслаждайся жизнью.
        Средняя фаланга пошла по кругу, хрустя размозженным суставом. Бесстрашный терпила секунды две-три хранил молчание, после чего лестничный колодец вновь загудел от вопля.
        - Насладился? - остановил я экзекуцию, видя, что клиент вот-вот отключится. - Продолжим беседу? Мне ведь спешить некуда, да и пальцев у тебя еще много. А когда они будут все сломаны, выкручены и, в конце концов, потеряют чувствительность, возьмусь за ребра. Тебе когда-нибудь выламывали ребра? - Краем глаза я заметил, как стоящий чуть позади Сиплый активно жестикулирует, пытаясь донести до контуженого зрителя смысл моих слов. - Нет? Тогда тебя ожидает масса впечатлений. Ну а пока вернемся к пальчикам.
        Нужно отдать должное - клиент и впрямь оказался крепким орешком, продержался минут пятнадцать. На вопросы начал отвечать, только когда дело дошло до правой руки. Обычно хватает двух пальцев. Но я все же надеялся, что привычный к истязаниям субъект проявит б?льшую выдержку. Черт, надо было сразу за ребра браться.
        - Х… хватит, - выдохнул он, обливаясь потом.
        - Вопрос помнишь?
        Пленник лихорадочно закивал.
        - Мало. Совсем мало. Всего двенадцать человек.
        - Да ну? Я только под окнами и в доме напротив семнадцать насчитал.
        - Нет-нет-нет! Я не вру! Нас было двенадцать! - поспешил уточнить хранитель, когда шестой по счету палец начал обретать противоестественную конфигурацию. - Одна группа. Одна из семи.
        - По наши души послали сто четыре человека?! - удивился Балаган.
        - Восемьдесят четыре, - поправил я.
        - А… Ну да.
        - Из всей группы, наверное, только я и уцелел, - продолжил хранитель. - А сейчас, значит, остальные подтянулись.
        - Семьдесят два, - подвел итог техник. - По четырнадцать болтов на брата. Не промажут.
        - Сколько времени может длиться осада? - хлопнул я пленника по роже, возвращая его внимание, переключившееся было на Гейгера.
        - Э-э… Не знаю. Неделю, две… Сколько понадобится. Провизии в рейд берем на три дня, но, если нужно, одна группа отправится на базу и вернется с припасами.
        - Пиздец, - помотал башкой Балаган. - Влипли так влипли. Жрать нечего, питья в обрез, патронов с гулькин хер…
        - Заткнись, - процедил Ткач. - Ты еще опись составь и снеси им, чтоб ждать было веселее.
        - А то они не знают, - буркнул пулеметчик, привалившись к стене. - Все, бля, тушите свет. Сожрем животину, может, пару дней еще перекантуемся, а как вода закончится - в прорыв. Устрою напоследок тварям свинцовый ливень, - погладил он ствол «ПКМ».
        - Животину есть пока не станем, - возразил я.
        - Кол, пожалуйста, - прогундосил Сиплый, - хоть сейчас давай без закидонов.
        - Никаких закидонов, лишь холодный расчет.
        - И что же говорит расчет? Надолго тебе одному еды хватит?
        - Зачем ты так, Сиплый? Мы ж с тобой не первый год знакомы. Разве я был эгоистичной сволочью?
        - Всегда.
        - Ладно, достаточно демагогии. Красавчик останется на десерт. Он вам, да и мне тоже, может быть, жизнь спас, первым вражин обнаружил, - потрепал я тварюху по башке. - А пока - вот, - в прицел моего указательного пальца попал непонимающе хлопающий зенками хранитель. - И питье, и еда.
        - Спятил? - Мне показалось, что даже респиратор на роже Сиплого скривился.
        - Вовсе нет, - поспешил я обосновать свою гастрономическую теорию. - Здесь мяса кило на сорок и крови не меньше пяти литров.
        - Кол, ты… - Сиплый хотел было продолжить, но что-то его остановило, проколотое веко дернулось под окуляром, и медик переключился с моей скромной персоны на профессиональную тематику: - Я не стану жрать человечину. Это не только аморально, но еще и опасно. Хочешь какую-нибудь прионовую дрянь подцепить, которая из твоего мозга губку сделает? Валяй. А я пас.
        - Какую-какую дрянь?
        - Прионовую. Будешь хавать белок себе подобных - превратишься в трясущийся «овощ», а потом сдохнешь. Может быть, не сразу, лет через пять-десять… Прионы убивают медленно.
        - А-а, ты про мясной тремор?
        - Безграмотные типы вроде тебя называют это именно так.
        - Сиплый, брось засирать людям мозги. Ты знаешь, сколько в Арзамасе каннибалов? Не тех, кто разок попробовал, а закоренелых, практикующих - так сказать - годами? А сколько от этой херни подохло? Единицы. Да и то бабы с детворой, в основном. Так что не надо тут умными речами аппетит перебивать. Вначале будем сцеживать кровь. Литр за раз. По двести граммов на брата - вполне достаточно. Два литра сцедим - он еще дышать будет. Потом сольем остальное. А там уж, если обстановка не изменится, примемся за мясцо. Итого - четыре дня сытой жизни нам обеспечены, пока свинка не стухнет. Ну, как вам такой расчет?
        - Согласен, - кивнул Гейгер. - В первые два дня еще и воду сэкономим.
        - Ушам не верю, - вылупился на него Сиплый. - С кем я связался?
        - А что? - пожал тот плечами. - Мясо есть мясо.
        - Лучше так, чем с голодухи загнуться, - поддержал мое предложение Балаган.
        - Бля! - возмутился медик. - Ты ж меньше суток назад вот эту хуету жрать отказывался, - указал он на Красавчика, - а теперь уже готов человечину хавать?
        - Голод - не тетка.
        - Ткач, ну а ты-то что молчишь?
        - Не ершись, - устало обронил капитан. - Нам нужно время. Продержаться подольше. Я готов хоть святые мощи трескать, лишь бы выкарабкаться. Но принуждать никого не стану. Это личный выбор каждого.
        Сиплый ничего не ответил, сел и отвернулся, храня гордое молчание.
        - Ну, чего? Как кровушку-то цедить будем? - неуверенно поинтересовался Балаган.
        - Гейгер, - позвал я, - вырубай свинку.
        - Понял.
        Техник перехватил автомат и метким ударом приклада отправил нашего донора спать.
        Я взял котелок, закатал пленнику левый рукав и снова обратился к Гейгеру:
        - Держи ему руку. Как только вскрою, начинай массировать. Нужно, чтобы кровь не застаивалась, иначе свернется. Справишься?
        - А то.
        - Говорят, - подключился Балаган, - будто сдохнуть от вскрытия вен не так-то просто.
        - Все дело в манере исполнения, - я вынул из-за голенища небольшой, отточенный в бритву нож. - Вены нужно именно вскрыть, а не перерезать, как многие думают. Поэтому делаем вот так.
        Из образовавшейся на жилистом предплечье продольной раны в котелок обильной струей побежала кровь.
        - Ух ты! - пулеметчик с интересом уставился на разрез, идущий волнами под пальцами Гейгера. - А еще, - не унимался любознательный Балаган, - говорят, что для этого дела вода нужна.
        - И желательно теплая.
        - На хрена?
        - Вода - чтобы замедлить свертывание крови, теплая - чтобы расширить сосуды и усилить кровоток. Но мы себе подобной роскоши позволить не можем. Хотя Гейгер и без того отлично справляется.
        - Черт, - покрутил головой техник. - Это нелегко. Будто корову доишь.
        - Ты доил коров? - усмехнулся Ткач.
        - А что? Думаешь, раз я полжизни с автоматом по земле мыкаюсь, так уже и корову подоить не могу? Я, если хочешь знать, в свое время и овец стриг, и кролей обдирал, и свиней закалывал с одного тычка.
        - В последнем не сомневаюсь.
        - Бля! - я едва успел убрать котелок в сторону от дернувшейся ноги нашей дойной скотины.
        - Очнулся, зараза, - Гейгер схватил пленника за руки.
        - Придуши его! Балаган, ноги держи!
        Пулеметчик рывком оттащил буйного пациента от стены, сел ему на щиколотки и ухватил правую руку. Техник, зайдя со спины, взял шею в замок. А я занялся
«выменем».
        Хранитель прохрипел что-то неразборчивое и снова затих в нежных объятиях Гейгера.
        - Вот гад, - возмутился Балаган. - Расплескал-то сколько.
        Подсуетившись, Красавчик принялся слизывать с пола вожделенные капли.
        - Не проще вколоть ему дозу? - поделился мнением капитан, глядя на Сиплого.
        - Вот еще, - буркнул медик. - Здесь, вижу, бывалые забойщики и доильщики собрались. И так справятся.
        - Справимся, - кивнул Гейгер, - хули тут… Только, когда живот к спине прилипнет, ты у нас пожрать не клянчи.
        - А я, между прочим, не без дела сижу - жопы ваши прикрываю, если ты не заметил, - Сиплый демонстративно поднял «ВСС» в направлении лестницы. - Кто-то ведь должен.
        - Да успокойся, шучу. Не оставим мы тебя с голоду подыхать. Так ведь, Ткач? Отольем Сиплому кружку красненькой?
        - Ты захват-то ослабь, - посоветовал капитан, - а то сразу ко второму блюду переходить придется.
        - Да я легонько. Пущай спит.
        - Ну, чего там? - вытянул шею Балаган. - Набралось?
        - Погоди, - я еще немного сцедил и пережал вену пальцем, чуть выше запястья. - Сиплый, наложи жгут. Это ведь не идет вразрез с твоими высокими моральными принципами?
        Медик нехотя поднялся и достал аптечку.
        - А чего ниже раны зажимаешь? - отметил вездесущий Балаган. С голодухи у него, что ли, любознательность проснулась? - Выше ж надо.
        - Дружище, сделай одолжение - если меня подстрелят, не пытайся помочь.
        - Это при артериальном кровотечении, - пояснил Сиплый, - когда кровь идет от сердца. А по венам она течет к сердцу от периферии. Поэтому если рана ниже сердца, то перекрывать кровоток нужно ниже раны.
        - Чудно, - хмыкнул Балаган, видимо все еще не до конца убежденный.
        - Чудно у твоей мамки под юбкой, а это - медицинский факт.
        Сиплый закончил со жгутом и даже перевязал разрез.
        - Налетай, - поднял я котелок. - Продукт длительному хранению не подлежит.
        Три стальные емкости тут же столкнулись на полу. С небольшим запозданием к ним присоединилась и четвертая. Я присовокупил к честной компании свою кружку и разлил, стараясь никого не обделить.
        - Жидкая какая-то? - побултыхал кровь Гейгер.
        - Пахнет вроде обычно, - вынес экспертное заключение Балаган.
        Сиплый просто стоял и молча вертел кружку в руках. По роже было видно, что еще чуть, и чистый напиток превратится в органический коктейль, смешавшись с содержимым желудка вне оного.
        - Всего лишь кровь, - попытался я успокоить. - Привычная, банальная, та, которую ты на пол литрами проливаешь, людей кромсая. Вспомнил?
        Медик трижды глубоко вдохнул и шумно выдохнул.
        - Одно дело на пол, другое - себе в глотку. Бля, мутит зверски.
        - Может, соли добавить? - заботливо поинтересовался Балаган.
        - А ты представь, что это свиная, - предложил Гейгер. - Я по молодости ее много выпил. Где пригласят кабанчика заколоть, так моя доля - уши, крови литр и полторашка самогона. Под горячительное-то да с ушками палеными она знаешь как идет хорошо.
        - Завязывай, - самочувствие Сиплого явно не улучшилось.
        - Ты давай-ка проблюйся, - посоветовал я, - а потом уж примешь, как полегчает.
        Медик снова подышал и тряхнул головой:
        - Вроде отпустило.
        - Ну, за что выпьем? - поднял кружку Ткач.
        - За счастливое избавление, - чокнулся с ним Гейгер.
        - За него, - присоединился Балаган.
        - И чтоб не вперед ногами, - дополнил я.
        Ткач и Балаган опустошили кружки залпом. Капитан, утерев губы, снова привалился к стене. Пулеметчик вздрогнул и поспешил закусить заранее припасенной половинкой луковицы.
        - М-м, ничего, - оценил Гейгер, не спеша отхлебнув. - Получше свиной-то будет.
        - Неплохо, - согласился я. - Сразу видно - вел здоровый образ жизни. А то бывает, до того гадкий привкус остается, особенно если с печенью беда - хоть рот с мылом полощи.
        - Вы не могли бы на секунду заткнуться? - процедил Сиплый, все еще глядя в кружку, как в чертов омут.
        - Да пей уже, - усмехнулся техник.
        - Отвяжись.
        - Давай, - подбодрил я, - залпом. На томатный сок похоже. Ты томатный сок любишь?
        - Люблю.
        Сиплый выдохнул, будто собрался опрокинуть стакан самогона, и сделал три глотка, после чего спешно поставил кружку на пол, зажав рот ладонью.
        - Не пошло?
        В ответ медик выдал струю кровавой блевотины и, прерывисто дыша, сполз по стене.
        - Ни хуя на сок не похоже, - заметил он, продышавшись.
        - У тебя ебальник весь измазан, - указал пальцем хохотнувший Балаган, - будто глотку кому перегрыз.
        - Натуральный упырь, - согласился Ткач.
        Видок у Сиплого был и впрямь тот еще - мертвенно-бледная кожа, круги под глазами и кровавые потеки, свисающие с подбородка вперемешку со слюной.
        - Упырь, - кивнул он устало. - Конечно, упырь. А кто же еще? - после чего поднял кружку и допил все, не отрываясь.
        - Ты смотри, - подивился Гейгер. - Во дает. А я ж и говорю: кровь - она как пиво, поначалу никому не нравится, потом вроде ничего, а дальше и вовсе за уши не оттащишь.
        - Сколько он протянет? - кивнул капитан на пребывающего в сладкой дреме хранителя.
        - Трудно сказать, - пожал плечами медик. - Здоровый организм может позволить себе одномоментную потерю трети объема крови. Мы взяли литр, еще миллилитров двести-триста он потерял при ранении. Следующий забор, думаю, станет последним.
        - Тогда вечерком сольем все, - предложил я. - Разбавим водой, чтоб не сворачивалась. Получится по литру на рыло.
        - Что скажешь? - обратился Ткач к Сиплому.
        - Согласен, - кивнул тот.
        Остаток дня прошел спокойно. Взявшие дом в оцепление хранители нас почти не беспокоили, если не считать робких поползновений снизу, после того как я и Сиплый от скуки подстрелили четверых в кустах и в здании напротив. Часок удалось скоротать, обсуждая причины отсутствия у наших оппонентов огнестрела. Были выдвинуты три гипотезы: тупость, бедность и «религия не позволяет». Однако разбуженный пинками кормилец опроверг все, заявив, что стволы у его коллег имеются, но шум стрельбы и в особенности запах пороха привлекают Их. Кто Они такие и чем страшны, выяснить не удалось, так как зловредный сказитель снова отключился, унеся тайну с собой. Больше всего это огорчило Балагана, не устающего удивлять меня любознательностью. После двух неудачных попыток привести в чувство источник информации он, решив установить истину опытным путем, схватил «ПКМ» и со словами:
«Вы у меня, суки, еще нюхнете пороха!» - дал несколько коротких очередей в окно. После чего, отчитанный капитаном за бездумную трату боеприпасов, успокоился и притих.
        А жрать тем временем хотелось все шибче и шибче. Да и пить тоже. Воду я экономил. Был, конечно, и общий запас - тот, что набрали из речки в посуду Гейгера, - но если ситуация останется прежней, то уже дня через два никакого «общего» не будет. Говорят, без еды здоровый человек может протянуть месяц. Не знаю, не пробовал. А вот что такое жажда - осведомлен хорошо. Ее, в отличие от голода, нельзя перетерпеть. Как-то раз я провел без воды чуть меньше двух суток. Летом, в степи. Думал, что сдохну. Сначала высыхают слизистые рта и носоглотки. Слюна становится вязкой, язык липнет к небу, деснам, щекам. Потом губы трескаются, дубеют от кровавой коросты. Пересохшее горло корежит спазмами. Хочется сглотнуть, но глотать нечего. Дальше начинаются проблемы с глазами, будто песка горсть сыпанули. Зрение мутится. Одолевает неимоверная слабость. Состояние полуобморочное, бред. А дальше… К счастью, до «дальше» не дошло. В тот раз. И, если начистоту, окажись рядом кто-нибудь, в чьем теле осталась хоть капля влаги, я убил бы, не раздумывая. А посему, когда вода закончится, основная угроза будет исходить не от тех,
кто снаружи, а от тех, кто рядом.
        - Девять, - перевел Гейгер взгляд с часов на темнеющее небо за окном, растирая затекшую от долгого неподвижного сидения шею.
        - Ну чего, - уловил мысль капитан, - время приема пищи?
        Красавчик, будто понимая, о чем речь, оживился и запищал.
        - Не суетись, - потрепал я его по башке. - И тебе перепадет.
        - Это с какого такого? - возмутился Балаган.
        - Что, шмат мяса жалко от сорока кило? Лучше пусть стухнет?
        - Мне не жалко. Меня бесит, что ты своего урода человечиной прикармливаешь. Он, между прочим, и Ткача кровь лизал, - нацелил Балаган палец в Красавчика, будто собрался поразить того из указующего перста лучом ненависти.
        - Пусть кормит, чем хочет, - отмахнулся капитан. - Насрать. Как с пленным поступим?
        - Как договаривались. Прикройте, - я взял у Гейгера моток веревки, поднялся на чердачную площадку, опробовал прочность перил и, обмотав те, сбросил концы троса вниз.
        - Это для чего? - скептически буркнул наш любознательный.
        - Привязывай к ноге, - объяснил Гейгер, держа на прицеле нижележащие пролеты.
        - Только не говорите, что собираетесь его освежевывать.
        - Нет, просто кровь спустим.
        - Пиздец, - расстроенно помотал башкой Сиплый. - Будто свинью забиваете.
        - Теперь тяни, - подсказал я Балагану, а сам спустился и привязал вторую ногу, когда жертвенный агнец уже болтался вниз головой, после чего приставил глушитель
«АПБ» к его подбородку. - Посторонитесь, срикошетит еще.
        - А? Что?.. Что вы делаете? - очнувшийся хранитель открыл глаза и попытался приподняться.
        Хлопнул выстрел. Мозг и ошметки затылка с клочьями волос разметало по полу. Набегающая кровь зашипела, коснувшись горячей гильзы.
        Красавчик аж подпрыгнул от радости и, схватив лакомый кусок, принялся чавкать.
        - Котелок, живо!
        Подставленная Гейгером посудина стала быстро наполняться.
        Я сунул кружку под струю и отхлебнул. Не дожидаясь приглашения, моему примеру последовали и остальные. Даже Сиплый, бубня и вздыхая, не смог остаться в стороне.
        - Ни хрена себе хлещет! - оценил Балаган мощность напора и тут же отпихнул ногой Красавчика, попытавшегося сунуть морду в закрома родины. - Убери к черту свою скотину. Еще заразу какую-нибудь занесет.
        - Иди сюда, - притянул я к себе питомца. - Дядя Балаган сердится. Не будем давать ему повод для совершения глупостей, о которых он может пожалеть.
        - Это что еще значит? - встал пулеметчик в позу, заподозрив наезд, но не будучи в этом до конца уверен. - Пугать меня вздумал, падла?
        Отчего-то возникло острое желание продолжить начатое и как следует завести мнительного бычару, смеху ради.
        - Ты чем-то недоволен? Красавчик, дядя Балаган все еще сердится. Попросишь у него прощения? Как? - Я поднес ухо к зверушкиной морде, будто слушая, и переадресовал
«ответ» Балагану: - Красавчик говорит, что без проблем бы извинился за недостойное поведение, но, к великому несчастью, уже успел положить на тебя свой маленький розовый хуй.
        - Не нарывайся, - процедил сквозь зубы пулеметчик, заметно покраснев.
        - И в мыслях не было. Это все он. Что? - Я снова «прислушался» к четвероногому собеседнику. - Ай-ай-ай. Зачем ты так? Дядя Балаган вовсе не тупое быдло с пулеметом, и уж никак не трусливая мразь, бросившая свою семью подыхать с голодухи.
        - Ну все, тварь!
        Красавчик принял угрожающую стойку и зарычал.
        - Хватит! - вмешался в беседу Ткач, когда Балаган подрагивающими пальчиками уже мацал рукоять пистолета. - Нам еще промеж собой стрельбы не хватало.
        - Зачем стрельба? - Я поставил пустую кружку на пол и, незаметно вынув из-за голенища нож, спрятал его в рукав. - Можем все тихо порешать.
        Удивительно, однако Гейгер и Сиплый при этом хранили нейтралитет, с интересом наблюдая за развитием событий.
        - Я тебя голыми руками, сука, порву, - прорычал Балаган, застегнув хлястик кобуры.
        Чудесно. Воображение уже нанесло поверх камуфлированной туши схему разделки, а в голове зазвучали отголоски приближающегося ража. Но вечно сующий свое рыло в чужие дела капитан испортил все удовольствие, встав между мной и добычей.
        - Ошалели?! А ну разойтись!
        Мой нож острием уперся Ткачу в подсумок. Налившиеся кровью глаза Балагана, не мигая, пялились через капитанское плечо.
        - Сядь на жопу, я сказал! - заорал Ткач пулеметчику и неожиданно коротким правым съездил тому по еблищу.
        Расчехленная на время жратвы челюсть Балагана опустилась, едва не выскочив из суставов, ноги обмякли, и стодвадцатикилограммовый детина грузно шмякнулся на седалище, как и велел капитан.
        - Ты че?.. - потер Балаган ушибленный едальник, делая безуспешную попытку подняться. - Че творишь?
        Ткач повернулся и, будто не замечая царапающего ремень ножа, поднес палец к самому моему носу:
        - Уймись.
        Не видел его раньше с такой стороны. Хм, кто бы мог подумать. Пузом чирк подпирает, в глаза уставился, на роже ни один мускул не дрогнет. Пустить, что ли, ему кишки на свежий воздух?
        - Черт, - остававшийся до того безучастным к происходящему Гейгер развернулся и трижды хватил кулаком по стене. - Черт, черт, черт!
        Сиплый сглотнул и трясущейся рукою протянул Ткачу коробку с пилюлями.
        - Прими. Зараза, - провел он ладонью по лицу, словно сдирая налипшую паутину. - Всем надо принять. Сразу две. Какая-то херня творится. Может, газ? Психотропный, - медик тряхнул головой и, продолжая держать раскрытую коробку, заорал: - А ну быстро сожрали лекарство, ублюдки, вашу мать!!!
        Ух ты, бля. У Сиплого, оказывается, есть командирский голос. Как орет-то, аж страшно.
        Я, пораженный услышанным, взял пилюли и отправил их в путешествие по организму, даже не спросив, а что это, собственно, мне дали. Остальные, тоже пребывая в легком ступоре, подчинились распоряжению медика.
        - Вот напасть, - Гейгер, проглотив «лекарство», сел на пол и обхватил голову руками. - Дьявольщина.
        С улицы послышался звон спущенной тетивы и крики, вырывающиеся поочередно и в унисон из нескольких глоток. Разрядился еще один арбалет, и еще. Ухнула граната. Криков стало больше. В основном несся мат и угрозы, адресованные явно не нам, среди которых проскочило два сдобренных тем же перцем приказа: «Прекратить! А ну расцепитесь! Перестреляю к ебене матери!» и «Они здесь! Рассыпались, суки, бля! Валим! Валим!»
        Глава 23
        Дьявол. Что же такое я проглотил? Хм… Хе. Хе-хе. Забавно. Не похоже на дешевую дурь с улицы. Да, Сиплый знает в этом толк. О. Ну ни хрена себе. Надо будет у него отсыпать. До чего же хорошо. И что я так взъелся на Балагана? Бля, да он просто душка. Хотя язык ему укоротить не помешало бы, вместе с башкой. Нет-нет-нет. Что за глупость? Вон, сидит, лыбится, как дите. Разве можно его не любить? И Ткача, и Гейгера? Чертовски милые люди. Пристрелят ни за хуй собачий. При… что? Это же… Чушь какая! Да у меня людей ближе нет и не было. Особенно Сиплый. Дружище, прости меня. Прости, что набросился, как псих. Но ведь ты, сучара пархатая, сам на перо просишься. Черт! Как такое в голову может прийти? Сиплого на перо - мерзость. Он ведь мне роднее брата… Господи-боже, Крикун, Репа, как же я виноват перед вами, как ви-но-ват…
        - Эй, - что-то шлепнуло мне по фильтру респиратора. - Хорош реветь.
        Реветь? О чем ты, бля?..
        - На, клади под язык и держи там, пока не рассосется, - перед запотевшими окулярами возникла ладонь с крохотной таблеткой. - Взбодрит.
        Сиплый вложил лекарство мне в руку и направился к следующему убитому горем пациенту.
        Я поднял респиратор. Мокрая резина проползла по губам, оставляя на них соль. Вот так торкнуло - разревелся, будто целка на выданье. Черт, да они все еще льются! Стыд и срам. Правда, у остальных состояние аналогичное, что немного успокаивает. Ядреная химия. Надо с этим коновалом держать ухо востро. Того гляди - подмешает в воду хуйню какую, очнешься потом с развальцованным очком посреди фонящего кратера. Опять вот таблетку подсунул, скотина. Да сколько можно литься? Так и до обезвоживания недалеко. Ладно, приму. После остальных. Ну?.. Вроде не сдохли. Давай, химическое говно, перекрой эту течь.
        Таблеточка действительно помогла - самопроизвольное всхлипывание и выделение мокроты унялось, настроение заметно улучшилось, в теле возникла приятная легкость. Я глянул на часы - четверть девятого - и поднялся. Рассвело, пейзаж за окном приобрел мертвенно-серую гамму, погрузившись в утренний туман. Внизу никакого движения, тихо, как на кладбище, только вороны с веток таращатся.
        Котелок валялся у стены. Половина площадки и лестничный пролет были залиты кровью, на радость вечно голодному Красавчику, который, впрочем, не спешил пировать, а сидел в углу, сжавшись и попискивая. Ткач и Гейгер молча приходили в себя после пережитого ночью горя. Балаган, как всегда недовольный, сокрушался над уделанными кровищей штанами и рюкзаком:
        - Ебать! Какая падла котелок опрокинула? Аж трусы к жопе приклеились.
        - Ничего, засохнет - осыплется, - успокоил опытный в этом деле Гейгер.
        - Что тут - вашу мать - произошло? - Ткач поднялся на ноги и окинул присутствующих взглядом.
        - А ты не помнишь? - хмыкнул Балаган.
        - Помню, насилу сдержался, чтоб вам обоим по пуле в башку не пустить.
        - Чуть зубы мне не выбил.
        - Все могло закончиться гораздо печальнее, - подключился к разговору Сиплый. - Я и сам готов был всех вас тут положить к едрене матери.
        - И я, - сознался Гейгер. - Прямо палец зудел. Блядь, аж дурно делается.
        - Так что же произошло? - напомнил вопрос капитан.
        - А не в этом ли козле дело? - кивнул Гейгер на висящий труп. - Небось наркотой баловался.
        - Ты вообще представляешь, какое должно быть содержание наркотика в крови, чтобы от ее перорального приема так торкнуло? - поинтересовался Сиплый и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Все это очень напоминает действие психотропных веществ. Здесь ведь не только у нас крышу сорвало, снаружи тот еще бедлам творился.
        - Верно, - я еще раз выглянул в окно, чтобы убедиться в правдивости своего предположения. - И, сдается мне, осада снята.
        - Они сначала друг с другом сцепились, да так крепко, что гранаты в ход пошли, а потом началась паника, просто с ума посходили, - подтвердил Сиплый мои урывочные, перемешанные с наркотическим бредом воспоминания минувшей ночи. - Носились тут, визжали, как свиньи недорезанные. По всей округе разбежались. Кабы не мои пилюльки, то и мы бы сиганули кто куда, а так отделались легким испугом с чувством глубокой скорби.
        - Если это газ, то весьма странный, - покачал головой капитан. - Сначала до белого каления доводит и только потом насылает панику?
        - Да, - согласился медик, - необычный эффект.
        - Как бы там ни было, - Ткач подошел к окну и осторожно выглянул, - а нам это на руку. Точно ушли? - обратился он ко мне.
        - Либо ушли, либо сидят очень-очень тихо.
        - Что ж, придется проверить.
        Перед выходом Сиплый сменил капитану повязку и вколол обезболивающее. Гейгер, памятуя о грозящей голодной смерти, отрезал хранителю уши и завернул их в тряпицу, чем вызвал у сердобольного медика очередной приступ человечности, длившийся, впрочем, недолго. Дрожащего, будто осиновый лист, Красавчика пришлось снова посадить в сидор. Двигать вниз своими ногами он категорически отказывался, при этом истошно вереща, пока я не затолкал ему в пасть выданную медиком пилюлю.
        Не будучи уверенными в снятии осады, идти решили тихо. Я забрал у Сиплого «ВСС», вручил в качестве временной замены «АПБ» и, возглавив спуск, остановился на третьем этаже.
        Увидев поднятую руку, Ткач глянул вниз через перила и вопросительно мотнул мне головой: мол, чего там?
        Я дал знак оставаться на месте и, вооружившись кинжалом, перепрыгнул на следующий пролет.
        - А!
        Вжавшийся в угол хранитель обхватил голову руками и комично задрыгал ногой, пытаясь, видимо, отогнать меня прочь. О валяющемся неподалеку взведенном арбалете он даже не помышлял.
        - Сюда, - позвал я остальных, не отводя взгляда от нервного товарища.
        - Это ты его? - кивнул Балаган на продолжающего лягаться буяна.
        - Да, пытал, пока вы спускались.
        - Что с ним? - спросил Ткач.
        - Расстройство психики, - со знанием дела констатировал Сиплый. - Похоже, ему страшно до усрачки.
        - Эй, - Гейгер легонько пнул неврастеника, на что тот отреагировал прекращением телодвижений и сжатием в трясущийся комок.
        - Бесполезно, - поставил диагноз медик. - Он сейчас с трудом понимает, что творится. Мы для него, быть может, - черти рогатые, а вокруг океан кипящего говна.
        - В расход, - оборвал капитан научную дискуссию.
        Я пригляделся, стараясь отыскать подходящее для смертельного укола место на теле ушедшего в глухую оборону пациента, но меня опередил Балаган. Клинок его штык-ножа проткнул спину потерпевшего чуть ниже шеи и, встретив преграду в виде позвоночника, ушел правее. Недобитый хранитель вскочил и с торчащим из спины орудием членовредительства бросился вверх по лестнице, издавая нечто похожее на брачный крик кабана и брызжа слюной. Нож он из бренного тела так и не вытащил. Видимо, мозг подавал команды, но отказавшая правая рука оставалась безучастной. Левая подключилась, только когда недобиток, продолжая визжать, взбежал на четвертый этаж, где я догнал его и перерезал глотку.
        - Э-э… Промазал, да? - виновато поинтересовался Балаган, забирая окровавленный штык-нож.
        - Зависит от того, куда хотел попасть.
        - В основание черепа.
        - Знаешь, дружище, шмаляй-ка ты лучше из пулемета, шуму будет меньше.
        В подкрепление моих слов Ткач наградил незадачливого палача лютым взглядом и дал команду продолжать движение.
        Мы гуськом в полуприседе вышли из подъезда и, перемещаясь вдоль стены, свернули за угол. Но и тут нашей процессии не суждено было пройти без задержек.
        - Стоп.
        - Что еще? - еле слышно прошипел Ткач, уже выискивая цель на заросшем кустами дворе и в гаражах справа.
        - Смотри, - указал я на полусгнившие «ракушки» возле соседнего здания, некогда облюбованного нашими недоброжелателями.
        Среди ржавых каркасов в зарослях репья и крапивы шевелились крючковатые, похожие на тени фигуры. Шевелились едва заметно. Стелящийся над землей туман еще больше скрадывал движение, и, не будь под рукой оптики, я списал бы увиденное на ветер, качающий ветви упавшего дерева. Их было пять. Четверо сидели вокруг трупа - вероятно, одного из подохших в ночной заварухе хранителей - и неспешно лакомились вырванными потрохами. Мирно, чинно, будто поповская семейка за обедом. Пятый же стоял чуть в стороне, карауля покой трапезничающих товарищей. Дьявол! Какое же говно должно было случится, чтобы человек выродился в такое? Хотя почему выродился? Может, эволюционировал? Да и человек ли? Высокая, под два метра ростом, тварь была на удивление тощей, с непропорционально длинными конечностями и тщедушным тельцем, увенчанным крупной продолговатой головой на тонкой шее. Ни глаз, ни ушных раковин я не разглядел. Только подвижные поблескивающие влагой ноздри и узкий безгубый прорез рта. Дующий со стороны тварей легкий ветерок приносил смрад выпущенного ливера, разбавленный странным кисловатым ароматом, трепал их
грязные обмотки. Неприкрытые головы и шеи существ щеголяли дряблой землисто-серой кожей, какая бывает у покойников, долго пролежавших в холоде. Длинные узловатые пальцы караульного сжимали нечто напоминающее гибрид пики и молотка на метровом древке. Заостренный набалдашник был покрыт слоем спекшейся крови и волос. Серьезным оружием не назовешь. Разве что для добивания годится.
        Одна из пирующих тварей отползла от «стола» и, не поднимаясь с четверенек, протянула наблюдателю кровоточащий шмат печени. Тот принял подношение и без лишних формальностей отправил в пасть.
        - Ах ты ж срань, - выдохнул Сиплый, плотнее прижимаясь щекой к прикладу «СВД». - Жахнем залпом - положим всех.
        - Не уверен, что это - все.
        - Да какого хера у вас там происходит? - прошептал, изнывая от любопытства, следящий за тылами Балаган.
        Безглазая башка наблюдателя, двигая челюстью, повернулась в нашу сторону.
        - Валить надо, - дрожащим, будто не своим голосом пискнул Гейгер.
        Я почуял, как вдоль позвоночника бежит холодок, и волосы на затылке встают дыбом от возникшего вдруг безотчетного страха.
        - Ходу-ходу, - протараторил Ткач, спешно отступая.
        Тварь немного подалась вперед и повела мордой, словно принюхиваясь. Замерла на секунду. Вымазанный черным рот раскрылся в беззвучном крике. Остальные четверо, как по команде, вскочили, развернув к нам слепые окровавленные рыла, и…
        Никогда мне еще не приходилось такого пережить. Это был ужас. Настоящий, дикий, неконтролируемый, животный. Не тот, что приходит извне. Нет, он созревает внутри, в костях, в кишках, разрастается, поглощает, распирает, хлещет наружу через поры, через вылезающие из орбит глаза и рвущийся в надрывном вопле рот, выдавливает воздух из легких, сминает мозг, сковывает мышцы. Абсолютный кошмар, обволакивающий ледяной вязкой массой, до того плотной, что, будь я способен контролировать собственное тело, взял бы нож и нарезал ее крупными ломтями, какие можно швырять в рожу недругам, сея безумие. Но я не контролировал тело, вообще его не ощущал и не соображал, что делаю. Ни мыслей, ни привычных чувств. Только пульсирующая темнота перед глазами и гул в ушах. Безудержный восторг со знаком минус, адская эйфория, антипод вселенского счастья. Как еще не обгадился. Вот уж действительно - страшно до усрачки.
        Придя в себя, я обнаружил, что сижу на груде битых кирпичей глубоко под плитой в темном холодном углу и трясусь, да так, что зубы стучат. Удивительно, но автомат,
«ВСС» и даже сидор с попискивающим внутри Красавчиком остались при мне. А вот боевые товарищи…
        Высунул башку, огляделся - местность незнакомая, вроде чисто, тварей в зоне видимости нет, и жуть не одолевает, хотя поколачивает еще малость.
        - Сиди тихо, а то сожру, - пригрозил я четвероногому компаньону и покинул убежище.
        Первое, что решил сделать, - определить свое местоположение. Минут через пятнадцать блужданий среди руин обнаружил на стене табличку, выцветшую и покрытую слоем грязи, но все еще читаемую - «улица Потешная». Экие затейники были москвичи. Теперь бы еще на карте ее отыскать.
        Я выбрал уголок поукромнее и развернул здоровенный лист бумаги, потертый и местами прохудившийся на линиях сгиба. Так, Потешная, Потешная. В город мы вошли по Щелковскому шоссе, значит, искать нужно вокруг него. Парковая, Прядильная, Подбельского, Пугачевская, Просторная… Есть! Вот ты где. Занесла нелегкая к черту на рога. Ну, теперь, по крайней мере, известно, в какую сторону съебывать. И что? А существуют альтернативные варианты? Я знать не знаю, куда запропастились остальные. Можно до конца жизни - что не так уж долго в нынешних обстоятельствах - разыскивать их следы. Ткач - жадная сука - мог хотя бы назначить место сбора на случай… Вот на такой - блядь - случай! Черт! Потратить столько времени и сил, чтобы возле самой цели развернуться и уйти? Ну уж нет.
        Я взобрался повыше и, направив ствол автомата в сгущающиеся тучи, сделал три одиночных выстрела, после чего дал три короткие очереди и еще три одиночные.
        Подожду. Может, кто и придет. Надеюсь, не как в том анекдоте про медведя.
        Спустя минут двадцать томительного ожидания слух уловил среди начавшегося дождя шорох кирпичного крошева под подошвами. Ног было две, это обнадеживало. Ступали они медленно, шумно и боязливо, часто останавливаясь и топчась на одном месте. Минут через пять источник шума появился в поле зрения.
        - Сиплый, мать твою ети.
        Медик шел, пригнувшись так низко, что еще немного, и встал бы на четвереньки. Оружия при нем не было, кроме ножа, который он то и дело перекладывал из руки в руку, вытирая о штанину вспотевшие ладони. Просрал мой «АПБ», сученок. Надо бы его за это проучить.
        Я поднялся и замахал руками, обозначая свое присутствие. Подслеповатый засранец наконец-то заметил мои призывные танцы и, скорректировав курс, побежал.
        - Кол! Ха! Как же я рад тебя видеть! - излучая дружелюбие, начал он карабкаться ко мне, вверх по груде кирпичного лома. - Уф! Думал - все, пиздец! Как же… - восторженный монолог оборвался, когда закрытый маской лоб медика уперся в ствол
«ВСС».
        - Где винтовка?
        - А? Моя? Не… не знаю. Потерял. Ты чего?
        - Где «АПБ»?
        Сиплый, оставаясь под прицелом, сдал немного назад и примирительно поднял растопыренные клешни.
        - Слушай, Кол, я возмещу. Ей-богу. Это ж не специально. Сам ведь знаешь.
        - Я знаю одно - вы, жалкие шлюхи, удристали, кинув меня с теми отродьями. И теперь я буду вас убивать. Начну с тебя.
        И без того бледная рожа Сиплого приобрела голубоватый оттенок, заметный даже сквозь окуляры.
        - Да не бзди. Шучу.
        - Идиот, - медик сел и схватился за сердце.
        - На, - передал я ему «семьдесят четвертый» с магазинами. - Больше не теряй.
        - Какая же ты все-таки сволочь, - посетовал Сиплый, распихивая рожки по карманам.
        - Струхнул?
        - От тебя чего угодно можно ожидать.
        - Неужто после всего еще не забыл, как пугаться?
        - Забудешь тут, - он проверил наличие патрона в патроннике и повесил автомат на шею. - А ты что, в самом деле один там остался?
        - Нет, приукрасил. С Красавчиком вдвоем. Нашинковали тварюг в мелкий винегрет. Надо было только поближе подобраться. Вблизи-то они не такие страшные. Вон, видишь, - кивнул я на сидор, - дрыхнет сытый.
        - Трепло.
        - Если не хочешь слушать, зачем спрашиваешь? Расскажи сам.
        - А чего рассказывать-то? Прессанули нас так, что мозги свело. И не газом. Расстояние до ублюдков было метров двести, не меньше, а накатило почти сразу, как только они нас увидали.
        - Чем же тогда?
        - Телепатия, - пожал плечами Сиплый.
        - И ты - неглупый, в общем-то, человек с медицинским образованием - в это веришь?
        - Хм. Когда Коперник пятьсот лет назад утверждал, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот, ему наверняка задавали такой же вопрос.
        - Кто утверждал?
        - Не важно, - Сиплый замолчал, но, не в силах побороть тягу к научному диспуту, спровоцированную, видимо, стрессом, продолжил: - Человеческий мозг даже до войны был крайне мало изучен. Никто не знает его истинных возможностей. И уж тем более никто не исследовал мозг существ, развивающихся последние полвека в условиях радиоактивного, химического и, возможно, бактериологического заражения. Телепатия, ясновидение, исцеление наложением рук, левитация, телекинез и даже пирокинез - случаи имеются, а объяснения им нет. Но разве отсутствие объяснений отменяет факт наличия самого феномена? Внятных причин образования вселенной тоже никто не дал, и ничего, вселенная до сих пор на месте. Учитывая скудность наших познаний в данном вопросе…
        - Дружище, - прервал я его эмоциональный и довольно громкий монолог, - все это пиздец как интересно, но давай-ка ты уже успокоишься и перестанешь нервировать своим поведением местные неизученные виды.
        - Да-да, прости. Отходняк. Становлюсь болтлив не в меру, - Сиплый выудил из кармана футлярчик и, осторожно взяв оттуда квадратную бумажку, сунул ее под язык. - Сейчас пройдет. Не хочешь? - протянул он мне коробку со «сладостями».
        - Обойдусь. Да и ты не налегай особо. Куда идти, знаешь?
        - Знаю. Только это не поможет. Без карты нам одна дорога - назад, разведанным маршрутом.
        - Эх, Сиплый-Сиплый, как же тебе со мной повезло, - я развернул карту и ткнул пальцем в улицу Потешную. - Мы здесь, - после чего, омрачив радость боевого товарища, быстро свернул заветный кусок бумаги и убрал в планшетку.
        - Ты чего?! Дай посмотреть!
        - Непременно. Как только скажешь, где груз.
        - Ну да, - напрягся Сиплый. - Чтоб ты меня тут же и шлепнул.
        - Шлепнул? По жопе, что ли? Нет, дружище, если уж на то пойдет, шлепать я тебя не стану. У меня есть более действенные методы. И, поверь, перед смертью ты расскажешь все, вспомнишь даже частоту поллюций в период своего полового созревания. Тот факт, что я до сих пор с тобой мирно беседую, красноречивее всего свидетельствует о моих добрых намерениях. Но, перед тем как начнешь делиться ценной информацией о схроне, хочу предостеречь - мы пойдем туда вместе, так что, если сейчас соврешь, я вырежу тебе коленные чашечки и брошу подыхать. Ну все. Приступай.
        Сиплый сглотнул и упавшим голосом начал рассказ:
        - Груз в Сокольниках, в бомбоубежище на территории парка, недалеко от спорткомплекса, улица Сокольнический Вал.
        - Сто кило героина в бомбоубежище? Хех. Завыли сирены, и народ сиганул, прихватив самое ценное?
        - Это было заброшенное убежище, - пояснил медик. - Там жили бродяги, которым хозяева товара приплачивали за… аренду помещения. Кто додумается искать кучу наркоты в таком клоповнике? А бродяги нос в чужие дела не совали. Жизнь-то хоть и не сладкая, но всего одна.
        - И откуда же ты это знаешь?
        - Медицинский факт, - блеснул остроумием Сиплый, но, не найдя в моем лице благодарного ценителя тонкой иронии, продолжил более серьезно: - Ткач сошелся с нужным человеком - внучатым племяшкой хозяина того героина. Долгая история.
        - А он взял да и излил душу?
        - Точно. У капитана лицо располагающее, особенно если пощекотать собеседнику мозг правильным химическим составом.
        - Вот так вот, да? Что ж, Доктор Опий, обычно я дважды не угрожаю, но для тебя сделаю исключение - не ври дяде Колу.
        - Мне нечего добавить. Почем купил, потом и продаю. И, кстати, зачем этот допрос, если вместе пойдем?
        - Не хочу остаться с носом, если ты сдохнешь, что весьма вероятно, - я развернул карту и снова обозначил пальцем наше текущее местоположение. - Показывай, где эти твои Сокольники.
        - Вот, - ткнул Сиплый в большую зеленую блямбу с кругом возле южной окраины и расходящимися от него на север лучами. - А здесь, - указал он левее, - Сокольнический Вал.
        - Рукой подать. Выйдем к реке, и по набережной до Стромынки. Авось мост еще цел. Чего расселся? Вперед, навстречу мечте.
        Надежда на уцелевший мост не оправдалась. Широченному железобетонному полотну точнехонько посередке недоставало добрых двадцати метров. С левого края, правда, две стороны соединялись нитками арматуры, по которым можно пройти, но надобности в подобном риске не было.
        - Смотри-ка, - махнул я рукой, подзывая Сиплого к краю. - А Гейгер был прав.
        - В чем?
        - Русло-то у Москвы-реки сухое.
        - Это не Москва, а Яуза, - поправил Сиплый, заглядывая вниз через чугунное ограждение. - Ух, блядь! Сколько ж там всякого дерьма.
        Дно и впрямь чистотой не блистало. Самое неприятное, что почти весь скопившийся лом, за исключением, пожалуй, только полусгнивших покрышек и фонарных столбов, был металлическим. Даже запруженная машинами набережная не возбуждала мой древний
«ДП-5Б» так, как эта чертова яма. Стрелка указывала на цифры, близкие к пугающим.
        - Все равно придется лезть. Один хер - чем дольше рассусоливаем, тем выше дозу словим. Вон там вроде железяк пореже, - указал я на брод в металлоломе, недалеко от осыпи на противоположной стороне. - Смелей, дети у тебя в любом случае будут уродами.
        Мы спустились по бетонным глыбам рухнувшего моста и, перебравшись через фонящие завалы, вскарабкались наверх.
        - Почему? - ни с того ни с сего буркнул Сиплый, шкандыбая вплотную за мной по груде битого кирпича между полуобрушившимся зданием и рядами автомобильных остовов.
        - Что «почему»?
        - Почему мои дети должны быть уродами?
        - А, ты об этом. Ну, дружище, кем они, по-твоему, еще могут быть, при таком-то родителе? Мясник-наркоман с печенными в атомной духовке яйцами. Надеешься зачать сверхчеловека? Ты же медик. Да и вообще - зачем тебе дети? Я слышал, они постоянно срутся, ссутся, орут и просят жрать. Никакого навара, сплошной геморрой. Заведи лучше порося. С него хоть толк выйдет.
        - Дурак ты, Кол. Над святым смеешься.
        - Да ну? У тебя, видимо, было чересчур счастливое детство. Но реальные дети не те, что родились с медовым пряником за щекой, - это страшные, жестокие, кровожадные существа. Они могут замочить кого угодно без особой причины, из чистого любопытства, чтобы посмотреть, каков ты внутри. Им неведома жалость, они не знают сострадания, не чувствуют меры, не признают авторитетов, в грош не ставят чужую жизнь, да и своей не особо дорожат. Поверь мне, дети - чистое зло.
        - Кол, я не собираюсь усыновлять тебя, я хочу завести собственных.
        - Ну так заведи. Минутное дело.
        - Вот при таком отношении и рождаются уроды.
        - Знаешь, я как-то общался с одним карликом, у него еще вместо правого уха здоровенная опухоль. Так вот, что я хочу сказать - замечательный человек, умница, добряк, а уж какие манеры… Сразу видно - родителями был обласкан. Однако, несмотря ни на что, для всех он - урод. Манерный урод, и ничего больше. Да, не все решает отношение. Так что - мой тебе совет - не заморачивайся особо, найди бабу поздоровее, обрюхать, дай денег, чтоб трепетная душа не страдала, вели назвать сына Ванькой и будь счастлив.
        - Ты невыносим.
        - Я всего лишь принимаю жизнь такой, какова она есть.
        - Но не все живут по-скотски. Большинство людей…
        - Сиплый, - я, резко остановившись, развернулся, так что морда неугомонного собеседника оказалась прямо перед моей, - не рассказывай мне про большинство. И про людей не рассказывай. Ты давно не с ними. Твоя жизнь сломана и восстановлению не подлежит. Смирись. И перестань действовать мне на нервы своим нытьем.
        Внушение сработало - дальше несостоявшийся обыватель лавировал меж фонящего хлама и преодолевал завалы, не проронив ни слова.
        Представлявшийся таким коротким на карте путь в действительности, как это часто бывает, оказался куда длиннее. По мере продвижения в глубь города картина разрушений становилась все более внушительной. Стромынка напоминала бурую железную реку, зажатую крутыми берегами из рухнувших фасадов, так что двигаться приходилось по верхней их кромке, вплотную к домам, зачастую даже наведываясь в осиротевшие квартиры, если высота и состояние перекрытий позволяли. Часто путь наш прерывался забитыми металлоломом проулками, и тогда приходилось сворачивать, чтобы найти брод в виде осыпавшейся на дорогу высотки, похоронившей под собой смертоносное железо, или вставшего поперек проезжей части бронетранспортера, за которым становилось посвободнее.
        Спустя полчаса таких маневров я решил сделать привал, а заодно и обозреть местные достопримечательности, благо очередная встретившаяся на пути коробка могла похвастать архитектурным изыском в виде относительно крепкой башни-пристройки аж о двенадцати этажах. Сиплый не жаловался, продолжая, мне на радость, хранить молчание, но заплетающиеся ноги ясно давали представление о его состоянии. Голод, недосыпание, удар по психике и химическое насилие над организмом делали свое черное дело. Я и сам пребывал далеко не в лучшей форме. К вышеизложенному списку у меня добавлялось недавнее сотрясение мозга, до сих пор отзывающееся приступами тошноты и тупой головной болью.
        По пути удалось подстрелить зазевавшуюся ворону. Да, жратва в Москве дорогая. Во Владимире я бы за один «СП-5» заполучил десяток таких тощих пичуг.
        Дождь закончился. На лужи вдали от железок дозиметр реагировал сдержанно, в пределах нормы. Пользуясь случаем, мы допили остатки воды и наполнили фляги свежей, после чего поднялись на крышу башни.
        Глава 24
        За свои двадцать с небольшим лет я успел повидать столько, сколько мало кому выпадает на век. Исколесил, исходил землю от северных морей до устья Волги и от смоленских болот до предгорий Урала. Но увиденное с верхотуры полуразрушенной башни на улице Стромынка я запомню навсегда.
        Ребенком, разглядывая фотографии в довоенных журналах, я представлял себе мегаполисы как некое подобие муравейника - скопище домов, растущих ввысь по мере приближения к центру, где крыши исполинских небоскребов теряются в расцвеченном электрическими огнями смоге. Может, детская фантазия и не ошиблась, может, и Москва когда-то была таким муравейником. Не знаю. Но то, что раскинулось передо мной сейчас, больше походило на… гнездо. Да, именно это слово родилось в голове. Циклопическое гнездо с десятком яиц-кратеров, самые крупные из которых сгрудились в центре и лежали почти вплотную друг к другу. Красивые, поблескивающие черной гладью воды под начавшим проясняться небом. Яйца помельче были разбросаны вокруг, неравномерно, некоторые и вовсе закатились на край - слава богу, противоположный, - рискуя вывалиться. Прозрачный, очищенный дождем воздух позволял видеть на десятки километров, а снижающиеся руины не закрывали обзор, чем дальше, тем больше превращаясь в ровное поле. Лишь кое-где, будто случайные ветки, пробившиеся через подстилку гнезда, торчали особо крепкие и упрямые скелеты зданий.
        - Как яйца в гнезде, правда? - поделился я наблюдением с присевшим рядом медиком.
        - Скорее как скорлупа, - ответил он тихо. - Птенцы давно вылупились.
        - Скорлупа? Хм, пожалуй.
        - Обидно, - усмехнулся Сиплый.
        - Что?
        - Так, ерунда.
        - Говори.
        - Знаешь, когда Ткач решил идти в Москву, первое, что я подумал, - увижу Кремль и Останкинскую башню. Мы еще с Веслом обсуждали - как там шпиль ее тонкий, устоял или нет? Глупо, конечно.
        - Чистый идиотизм.
        - Не спорю. Зато я увидел гнездо Сатаны.
        - Черт, Сиплый, да ты романтик.
        - А вот и Сокольники, - кивнул он направо, в сторону громадного бурого пятна с серыми вкраплениями руин, раскинувшегося далеко на север и соединяющегося там с лесом.
        - А это, должно быть, вход в метро, - указал я на приземистую коробку в тени полуразрушенного, напоминающего огромную винтовую лестницу здания.
        Сиплый убрал от глаза окуляр прицела и посмотрел на карту.
        - Да, похоже.
        - В проулки соваться смысла нет. Двинем по Стромынке, а дальше той аллеей и налево.
        - Согласен.
        Мы спустились этажом ниже. Костер решили не разводить, да и дров, кроме превратившихся в труху оконных рам, под рукой не оказалось. Сиплый достал из рюкзака спиртовую горелку. Я ощипал дичь и, расчленив, кое-как обжарил на скудном огоньке.
        - Интересно, метро уцелело? - промямлил медик набитым воронятиной ртом.
        - Сомневаюсь, - запил я водой жесткое полусырое мясо, кажущееся тем не менее самым восхитительным из всего, что когда-либо доводилось отведать. - Если только окраинные ветки. Да и те, наверное, затоплены. А ты чего, на эскалаторе покататься хотел?
        - Хватит ерничать, - огорчился Сиплый. - Когда еще такой шанс представится?
        - Какой шанс?
        - Посмотреть собственными глазами на…
        - Чудеса прошлого?
        - А хоть бы и так.
        - Чтоб потом долгими зимними вечерами у печи детишкам рассказывать, пока жинка пироги стряпает?
        Сиплый перестал жевать, вынул изо рта обгрызенную воронью ляжку и уставился на меня глазами, сверкающими ядовитой смесью раздражения и жалости.
        - Кол, ты вообще способен относиться серьезно хоть к чему-нибудь, кроме убийства и пыток?
        - Кто тебе сказал, что я серьезно отношусь к убийству и пыткам? По-моему, это весело.
        - Тьфу!
        - Жрать закончил? Бросай кости, - подставил я возмущенному мечтателю раскрытую горловину сидора.
        Упав внутрь, объедки тут же захрустели, перемалываемые с ужасающей скоростью.
        - Так и будешь его за собой таскать? - кивнул Сиплый на мерно подрагивающий в такт жевательно-глотательным движениям мешок.
        - Почему бы и нет? Принесу домой, воспитаю, как родного. Да-да, пока ты мечтаешь, я воплощаю в жизнь. Убирай сервиз, выдвигаемся.
        Спустя примерно час мы оставили за спиной Стромынку и на стыке с Русаковской свернули вправо, кое-как перебравшись через замерший полвека назад автомобильный поток. Памятуя о яйцах в атомной духовке, Сиплый демонстрировал верх осторожности и даже зачем-то напялил штаны и бахилы от ОЗК. Каждый утешает себя, как может.
        От входа в метро, полузасыпанного прахом соседа-великана, тянулась широкая аллея меж покореженных, раздутых опухолями лип. И вот тут мои рефлексы снова сыграли злую шутку, засбоив.
        Собак я заметил в зарослях, когда до хвостатых бестий оставалось не больше сотни метров, да и то лишь благодаря забившемуся в панике Красавчику. Но они среагировали раньше.
        Сиплый, как обычно от пуза, успел бездарно разрядить половину рожка, прежде чем я схватил его за рукав и направил в сторону ближайшего укрытия - входа в метро.
        Мы, перепрыгивая невесть откуда взявшиеся здесь ветки, буквально пролетели две лестницы и нырнули в темноту холла. Удивительно, как мой подслеповатый товарищ умудрился не намотать кишки на сук и сохранить кости целыми. Под подошвами захлюпала вода. Мы включили фонари и начали отступать спиной вперед, зацелив входы. Но тех оказалось слишком много. Дверные проемы располагались не только по центру, но и по обеим сторонам от него. Стая, разделившись, ворвалась сразу через три. Сектор шириной метров в двадцать пять и с углом в девяносто градусов оставлял слишком мало шансов, чтобы сдержать атаку.
        Две псины из трех, влетевших через центр, напоролись на очередь из «АК». Я успел подстрелить двоих слева и отшвырнуть прыгнувшую тварь, захерачив ей в ребра прикладом. Сиплый сменил рожок, но сомкнувшиеся на предплечье челюсти не дали ему передернуть затвор. Краем глаза я заметил, как «семьдесят четвертый» поднял брызги, ударившись об пол, а в левой руке медика блеснул нож. Мой двадцатизарядный магазин тоже опустел, и пары желтых огоньков, приближающихся с пугающей скоростью, не оставляли ложных надежд.

«ВСС» еще падал, кувыркаясь в воздухе, когда раж захлестнул меня, и время почти остановилось.
        Очередная тварь, мечтающая порвать мне горло, окончила свой прыжок на острие кинжала, засевшем у нее в сердце. Мертвая туша едва коснулась пола, а дрожащий от вожделения клинок уже погрузился в мозг следующего зверя, разделив глаз надвое. Рубящий удар - и метящая Сиплому в пах псина захлебнулась кровью, потеряв нос. Взмах - и не в меру ретивое животное припало к земле, запутавшись в собственных кишках…
        Когда раж схлынул, вокруг лежали семь дохых зверюг, остальные ретировались. Вода в холле была алой. Я обтер клинок о шкуру ближайшей шавки, сунул в ножны и, подобрав
«ВСС», обратился к покусанному медику:
        - Автомат подними, не казенный.
        - С-с-с… Дьявол. Глубоко, - закатал он рукав. - Шить надо.
        - Может, сразу резать?
        Сиплый злобно на меня покосился и, подобрав «калаш», вытряхнул из него воду.
        - Это недолго, подожди.
        - Давай живее, - я огляделся. - Что-то тут…
        Нужное слово пощекотало язык, но так с него и не сорвалось. Жутко. Да, не страшно, а именно жутко. Драпать, визжа и испражняясь на ходу, не стану, но уйти поскорее очень хочется. С собаками было и то веселее. Тишина здесь не успокаивала, а настораживала. Холод не остужал разгоряченные мышцы, а сковывал их. Запах плесени и гниения рождал безрадостные мысли. Глубины сырого подземелья грозили неведомой опасностью.
        Отступая, мы почти миновали изгибающийся влево коридор, остановились возле странных конструкций. Узкие, метра полтора высотой при чуть меньшей длине, они стояли с равными промежутками, в которые без труда мог пройти человек, и образовывали два ряда сходящихся под углом. Боковые проходы, отгороженные от центра проржавевшими металлическими бортиками, имели по ряду точно таких же устройств. А за ними располагалась площадка с двумя широкими спускающимися вниз лестницами по обеим сторонам.
        Лязгнула отвинчиваемая крышка, пахнуло спиртом.
        Удостоверившись, что занимающемуся самолечением товарищу никакая зримая опасность не угрожает, я решил осмотреться повнимательнее и, пройдя через железные коробки, остановился с раскрытым ртом посреди громадного затопленного зала длиной не меньше полутора сотен метров, с двумя рядами квадратных, облицованных мрамором колонн. Плиты благородного камня, правда, по большей части отвалились, и колонны щеголяли сеткой ржавой арматуры поверх заросшего грибком цемента. Потолок - вовсе не сводчатый, как я себе представлял, - делился балками на квадраты. Когда-то он, наверное, был беленым, а может, и расписным или даже мозаичным, но сейчас представлял собой мрачную картину из черно-бурых разводов с редкими серыми вкраплениями нетронутого растительностью бетона. «Сокольники» вообще оказались странной станцией метро. Я даже слегка разочаровался - мелкая какая-то, ни громадных эскалаторов тебе, ни свинцовых ворот, присыпанных снаружи костями тех, кто не успел до закрытия. Идущая вниз лестница была затоплена по десятую ступень. Нижняя ее часть терялась в мутной темноте, не поддающейся даже моим глазам. Справа,
возле стены с остатками керамической плитки, над чуть колышущейся поверхностью воды торчали крыши вагонов - ржавые, покосившиеся, в шелухе синей краски…
        Едва успокоившись после очередного знакомства с собаками, Красавчик испуганно пискнул и принялся царапать плотную ткань вещмешка.
        - Черт.
        - Что такое? - закончив с рукоделием, Сиплый подошел и встал у меня за плечом.
        - Посмотри на воду.
        - Колышется, - сразу подметил он.
        - Точно. Давай-ка назад, потихоньку.
        Едва мы сделали пару шагов, как вода в глубине зала дрогнула и пошла широким, быстро приближающимся клином.
        - Ух… - выдохнул Сиплый.
        - А теперь бегом!
        Повторять не пришлось. Боевой товарищ стартовал еще до приказа.
        За спиной раздался громкий всплеск, и на пол со смачным шлепком упало что-то тяжелое, заскрипел металл, сминаемый навалившимся весом неведомой твари.
        Вырвавшийся метра на три вперед Сиплый обернулся и, вылупив глаза, припустил еще быстрее. Я сумел обойти его лишь на выходе, вылетел прочь и остановился, услышав окрик:
        - Бля! Кол!!!
        Чертов наркоман лежал на лестнице, правой рукой направив автомат в хлюпающую темноту, а левой тянулся к свету.
        - Живее!
        Я ухватил его за эвакуационную петлю и рванул вверх.
        - Тяни!!! - Истеричный вопль слился с треском «АК». - Тяни, Кол!!! - Пустой рожок загремел по асфальту, и новая очередь, уйдя в сторону спуска метро, отозвалась звериным ревом. - А-ха-ха!!! Жри, сука!!! Хер тебе, а не Сиплого!!! Все-все, хорош! Хорош, говорю. Тормози!
        Я обернулся и, отпустив боевую волокушу, зацелил вход. Но вражина уже ретировалась. На земле остались темные пятна воды, чуть разбавленной кровью.
        - Что это за хрень?
        - Лучше не спрашивай, - Сиплый был явно доволен собой и пребывал в легкой эйфории от совершенного геройства. - Поворачивай к кустам. Надо ногой заняться. Похоже, колено вывихнул.
        - Бля, - я опять ухватился за петлю и поволок калеку влево, прочь с открытого пространства. - То понос, то золотуха.
        - К дереву поближе давай, чтоб ухватиться. Вот так, - Сиплый, лежа на спине, вытянул ремень и сложил его вчетверо. - Хорошо. Теперь делаем следующее: я цепляюсь за дерево, а ты хватаешь меня за голень, правую, и тянешь, сильно, но не резко, пока не почувствуешь, что сустав на прежние рельсы становится, потом так же плавно отпускаешь. Ясно?
        - А то я вывихов не вправлял.
        - Ну, тогда… Не-не, погоди, - Сиплый проглотил очередную пилюлю, сунул ремень в зубы, снова уцепился за липу и кивнул, мол, поехали.
        Под аккомпанемент сдавленного мычания колено захрустело, вытянулось, щелкнуло и вернулось в назначенное ему природой положение. Прокушенный ремень вывалился из хватающего воздух рта.
        - Ебаный коновал, - предсмертным шепотом вымолвил пациент.
        - Могу вернуть, как было.
        - Руки убери! - Сиплый подтащил жопу к дереву, привалился спиной и начал заматывать колено эластичным бинтом.
        - Идти сможешь?
        - Сейчас обезболивающее подействует - не только идти, вприпрыжку скакать буду. Вот так, - затянул он концы повязки. - Поднимай. Легче. Ай! Дьявол!
        - В скачках я бы на тебя не поставил.
        - Все нормально. Говорю же - еще не торкнуло. Хорош на меня пялиться, как на говно. Я иду, - Сиплый сделал пару шагов и, старательно маскируя гримасу боли под улыбку, легонько подпрыгнул. - Ай, блядь! Зар-р-раза! Ладно, на ипподроме я сегодня не фаворит, но стрелять меня рано. Кол, поверь, я не задержу. А если что, так нырну в кусты, сойду за стационарную огневую точку, все польза, - он невесело усмехнулся, явно ожидая услышать вердикт.
        Черт. А ведь Сиплый и впрямь боится, что я пристрелю его, как загнанную лошадь. Да он, похоже, уже смирился. Так, на всякий случай решил удачу попытать. Ну и ну. Чем же - скажите на милость - я заслужил такое отношение? Побасенками кабацкими? Досужим трепом толстожопых выблядков, что, словно бабы, пересказывают слух про сплетню от золовки троюродного брата кума старого знакомого, будто ни один мой напарник живым не возвращался. Чушь! Из девятерых двое вернулись. А что до прочих - четверо сдохли по собственной дурости, я тут никаким боком; двоих действительно пришлось добить, но это был акт милосердия; а один - даже вспоминать противно - оказался педерастом и счел меня - меня! - объектом, достойным своих педерастических чувств. К тому же все они были слишком тупы, чтобы жить. И вот - подумать только! - неглупый человек, которому я, по большому счету, не сделал ничего плохого, основываясь на столь жалких аргументах, буквально мне в лицо делает подобные оскорбительные предположения! Что стало с этим миром?
        - Цепляйся, - подставил я увечному плечо. - Пойдем, глянем, что там собачки не дохавали.
        - На кой? - осведомился тот, заметно воспряв духом.
        - Вдруг что интересное отыщется.
        И оно отыскалось.
        - Едрена матрена, - выдохнул Сиплый, склоняясь над трупом. - Как же так?..
        Похоже, мы объявились к самому началу банкета. У покойника были слегка подраны ноги, обгрызены кисти и правая сторона лица. Отсутствие носа и губ сильно меняет внешность человека, даже сильнее, чем борода или прическа. Но амуниция не оставляла сомнений - это Гейгер. А виновник его нынешнего плачевного состояния…
        - Ткач, сучара.
        - В упор, - указал Сиплый на слегка обожженную дыру чуть выше левой брови техника.
        - Точно, он, - подобрал я с земли латунную пистолетную гильзу. - И выстрела не слыхать было. Его «ПБ». Если, конечно, ты не успел до нашей встречи сюда сгонять, пришить бедолагу Гейгера, скинуть мою глушеную волыну и перебраться через Яузу обратно, виртуозно имитируя растерянность.
        - Кол, ты что? Я - Гейгера?! Да с какого?.. - залепетал медик, на полном серьезе пытаясь обосновать свою непричастность к этому гнусному происшествию.
        Наверное, стоит делать лицо чуть менее страшным.
        - Опять купился.
        - Бля! Завязывай со своими шутками!
        - Ладно-ладно. Посмотри-ка лучше, что с нашего усопшего товарища можно снять.
        - Сняли уже все. Вообще чистый.
        - Хм, не думаю, что Ткачу мог понадобиться второй «АКМ».
        - Значит, и Балаган с ним. Вот гниды, - Сиплый сплюнул и, закрыв Гейгеру глаза, поднялся.
        - Одного не пойму - как же они вдвоем думают центнер наркоты отсюда упереть?
        - Балаган сумеет. Эта жадная скотина жопу порвет от натуги, но будет тащить.
        - Жопу, говоришь? Считаю, мы просто обязаны помочь ему в столь богоугодном деле.
        - Постой. А с Гейгером-то что? Не оставлять же собакам.
        - Я не голоден.
        Сиплый бросил на меня испепеляющий взгляд, поскакал вокруг трупа, но, так и не придумав способа уберечь тело товарища от переработки в собачий кал, пошкандыбал следом.
        - Все же что-то здесь не так, - заключил он, когда мы в конце аллеи свернули налево, возле развалин собора, не доходя метров пятидесяти до покосившихся кованых ворот парка на противоположной стороне забитой машинами улицы. - Не вяжется.
        - Поясни.
        - Если б Ткач планировал нас кинуть, то зачем он тротил отдал Гейгеру? Мало ли какая случайность, и тю-тю героинчик.
        - Не вижу ничего удивительного. Люди склонны к пересмотру планов и взглядов на жизнь. Тем более я сам предложил ему избавиться от лишних ртов.
        - Что?!
        - Ну, немного в другом составе, конечно. Не переживай, тебя из списка пайщиков исключать не собирались. А вот Гейгера - да, вместе с Балаганом. Но Ткач, похоже, скорректировал предложенный мною вариант.
        - Вот суки, все вы, до одного.
        - Не надо из себя целку строить, Сиплый. Никто в здравом рассудке не станет делить на пять, когда можно поделить на два.
        - Или не делить совсем, - прищурился медик.
        - Расслабься, я редко убиваю друзей, особенно полезных.
        - Да уж…
        - Тихо! Вниз!
        Мы присели, скрывшись за кустами и остатками кирпичного забора, некогда отгораживавшего собор от нерадивой паствы.
        - Что там? - прошептал Сиплый, прилипнув щекой к прикладу.
        - На полдвенадцатого. Третий этаж.
        - Ничего не вижу.
        - Я тоже. Зато слышу.
        В руинах, через дорогу, кто-то скрипел зубами и стонал, негромко, но вполне различимо.
        - Слышишь?!
        Вдруг стоны смолкли, и через мгновение лязгнул металл.
        - Ложись!
        Пулеметная очередь превратила кирпич в пыль, осевшую нам на спины. Промедли я секунду, и она припорошила бы расплесканные по земле мозги.
        - Балаган, сука! - заорал медик, поспешно стряхивая с себя белое крошево. - Потроха тебе в узел завяжу!!!
        - Сиплый?! - раздалось с противоположной стороны.
        - Смотри-ка, не ждал, - заметил я, отползая в сторонку. - Продолжай базарить. Меня не упоминай.
        - Ты что творишь?! Совсем охуел?! - прислушался к совету медик.
        - Я думал… это Ткач! - ответил Балаган не особо бодрым голосом. - Сиплый, черт, помоги! Мне хреново!
        - Как быть? - перевел тот на меня вопросительный взгляд.
        - Продолжай-продолжай, - я уже поймал в перекрестье голову конкурента, но развитие диалога было слишком уж занимательным, чтобы обрывать его на полуслове.
        - Где капитан?!
        - Ткач спятил! Пришил Гейгера и меня подстрелил! Сиплый, пожалуйста! - Крик сменился долгим, преисполненным муки стоном.
        Либо Балаган действительно плох, либо в нем проснулся незаурядный актерский талант.
        - Что думаешь? - поинтересовался терзаемый приступом человеколюбия медик.
        - Похоже, не врет. Скажи, чтоб поднял руки от пулемета. Обойди слева, на десять часов. С той стороны будешь вне сектора. Он у меня на прицеле. Дернется - пришью.
        - А ты?
        - Сразу за тобой.
        - Хорошо, - Сиплый прокашлялся и возобновил прерванный диалог: - Балаган! Подними руки!
        - Чего?
        - Руки подними, говорю! Я не знаю, что у тебя на уме!
        - Ладно-ладно! - пулеметчик перекатился на спину и задрал вверх вымазанные кровью клешни. - Давай скорее! Мочи нет терпеть!
        - Пошел, - кивнул я, дождался, пока Сиплый, шурша брезентовыми шароварами, пересечет дорогу, и последовал за ним.
        - Ну? Что? Что там? Давай, говори уже. Чего молчишь? - Балаган лежал, сунув рюкзак под голову, весь в испарине, и прерывисто хватал ртом воздух. Шлем и респиратор валялись в стороне. - Черт! Кол! И ты здесь, - заметив меня, пулеметчик улыбнулся, даже предпринял попытку хохотнуть, но вместо смеха издал клокочуще-булькающий звук, сплюнул и утер кровь с подбородка. - Вот говно.
        Разгрузка и куртка на Балагане были расстегнуты, рубашка с исподним задраны вверх, из двух пулевых отверстий в животе вытекали черные струйки. Пахло дерьмом и близкой смертью.
        - Плохо дело, - констатировал медик.
        - Что? - Губы Балагана задрожали. - Это как? Ты о чем говоришь? - Пулеметчик схватил Сиплого за грудки и подтянул к себе: - Отвечай.
        - У тебя кишки пробиты вдоль и поперек, - зашипел медик через фильтр в бледнеющее лицо пациента, - скорее всего, разорваны. Брюшная полость наполняется кровью и нечистотами.
        - Так сделай что-нибудь. Пожалуйста.
        - Даже если я тебя заштопаю, это лишь отсрочит конец. И он будет гораздо мучительнее.
        - Мать твою, Сиплый! Ты же врач! Ты сможешь!
        - Не здесь. Переживешь операцию - умрешь от перитонита.
        Балаган сглотнул и, разжав кулаки, отпустил несбывшуюся надежду.
        - Все, что я могу, - продолжил медик, - так это вкатить тебе морфина. Побольше. Уйдешь без страданий.
        - Уйду?.. - Глаза Балагана заблестели влагой.
        - Ничего не поделаешь.
        - Давай, - кивнул пулеметчик после недолгого молчания.
        - Не так быстро, - вмешался я в заупокойную беседу. - Сначала расскажи про Ткача.
        - Ткач, - физиономия Балагана сложилась в гримасу отвращения. - Падла. Он совсем рехнулся.
        - За что Гейгера пристрелил? - поинтересовался Сиплый.
        - Откуда мне знать? Я ж говорю - он рехнулся. Пальнул Гейгеру в башню на пустом месте. Шли молча, и тут поворачивается - бах!..
        - А ты чего? Стоял, хуй сосал?
        - Да я… А что мне было делать? И сообразить-то толком ничего не успел. Ткач сказал: «Так надо» - и пошел себе. Кто же знал, что у него крышу сорвало?
        - Кто же знал?! - аж взвизгнул Сиплый. - Блядь! Так, по-твоему, ни с хуя продырявить Гейгеру башку - это в порядке вещей?
        Балаган ничего не ответил, молча пялясь на взбешенного медика.
        - При каких обстоятельствах сам пулю схлопотал? - решил я перевести разговор в более конструктивное русло.
        - Да все при тех же - окликнул эту суку, когда отставать начал, а он возьми да выстрели. Тварь полоумная. Еле… - Балаган запнулся и, скорчившись, застонал. - Еле ноги унес… Черт. Сиплый, коли уже свое говно.
        - Ты закончил? - обратился медик ко мне.
        - Да, вопросов больше не имею.
        - Ну, давай, - Балаган закатал рукав. - Чего тянуть?
        Сиплый молча вынул пистолет из кобуры пациента, забрал штык-нож, поднял с пола автомат и «ПКМ».
        - Что, - ощерился пулеметчик, демонстрируя кровавый оскал, - с трупа мародерствовать - совесть не велит?
        - Слишком долго ждать, - ответил медик и развернулся к выходу.
        - Эй! Ты куда?!
        - Это за Гейгера, мразь, - бросил Сиплый через плечо.
        - Что?! Кол!
        - Прости, дружище. Я тут не при делах.
        - Дай мне пистолет! Дай пистолет!!! Твари!!!
        Некоторое время нам в спину еще летели проклятия, потом мольбы, и, когда руины, ставшие последним пристанищем Балагана, остались далеко позади, я услышал вопль, полный тупого отчаяния…
        Глава 25
        Отчаяние. Я видел его сотни раз. Всякое. Одна из разновидностей - отчаяние-болезнь. Оно как моча, что, копясь, переполняет пузырь над разбухшей простатой, и, стоит лишь надавить посильнее, хлещет наружу безудержным фонтаном. Выпустить его на публике - все равно что прилюдно обоссаться. Толпа этого не одобряет. И люди вынуждены терпеть. Слабые, нищие, голодные, обреченные. Бродят закоулками, потупив желтушные глаза. «Отливают» по чуть-чуть, бухая в одиночестве, крича от бессилия в засаленную подушку. Вялотекущая смерть. Гниение личности внутри полуживой оболочки. Но бывает и другая разновидность, с которой я знаком гораздо лучше, - отчаяние-травма. Скоротечное и тяжелое, будто удар кувалдой. И это не метафора. Я как-то слышал, что нет чувства более сильного, чем отчаяние матери, потерявшей ребенка. Чушь. Слюнявый придурок, изрекший сию блаженную хуйню, никогда не смотрел в глаза здорового мужика, мгновение назад осознавшего, что у него больше нет рук, никогда не видел взгляда, которым тот провожает свои куски, летящие в помойное ведро, никогда не наблюдал, как седеют волосы малолетнего долбоеба,
узревшего перед носом собственные яйца, висящие на кончике ножа. Отчаяние бьющейся в истерике бабы - ничто по сравнению с отчаянием человека, забывшего, как дышать. Чувство безвозвратной утраты способно свести с ума. В первые мгновения мозг просто отказывается воспринимать реальность, он не может усвоить новый порядок вещей - часть тела здесь, часть - там. И даже усвоив, все равно пытается отрицать. А потом наступает понимание - ты больше не тот человек, что раньше, ты безнадежно испорчен, ты теперь и не ты вовсе. А кто? Никчемный бессмысленный обрубок. Кусок мяса в нарезке. И ничего уже не изменишь. Полное, всепоглощающее отчаяние. Я иногда пытаюсь представить, каково это, но не могу. Сильные эмоции никогда мне не давались.
        - Слушай, Сиплый, а за нарушение клятвы Гиппократа какое-нибудь наказание полагается?
        - В клятве сказано, что я воздержусь от причинения всякого вреда и несправедливости. А также что не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для осуществления подобного замысла. Разве я что-то нарушил?
        - А как насчет оказания медицинской помощи всем нуждающимся?
        - Таких слов там нет. И вообще, приносить клятвы языческим богам - грех для христианина.
        - Вот дерьмо! Сиплый, ты только что разрушил мою единственную светлую иллюзию.
        - Извини.
        Мы миновали громадное приземистое здание с забитой автомобилями и автобусами площадью перед ним и, глянув еще раз на карту, свернули вправо, через пеньки сгнивших металлических столбов, напоминающих ворота только тем, что располагались на меньшем расстоянии, чем остальные.
        - Фон почти в норме, - сверился я с показателями дозиметра и стянул осточертевший респиратор.
        - Бля, - Сиплый, задрав маску на лоб, стоял по пояс в сухой траве и бестолково вращал головою, обозревая раскинувшийся по сторонам лес. - И где тут искать херово бомбоубежище?
        - Надеюсь, Ткач задается сейчас тем же вопросом.
        Что такое парк, я знаю чисто теоретически, и мне он всегда представлялся как зеленый массив, чистенький, прозрачный, с аккуратными тропинками, скамейками, беседками, фонтанами, возле которых наши высокоцивилизованные предки отдыхали душой и телом, пока Сорокаминутная война не окунула их башкой в говно неофеодализма. Тот «парк», что наряду с Ямой и Тешой используется для сброса арзамасских помоев, я в расчет не принимаю, равно как и муромский «полтинник», и владимирский… Там, наверное, и до войны было не особо цивильно. Но уж в столице-то, думал я, должно быть по-другому. Ан нет. Отсутствие разрушительного воздействия жизнедеятельности погрязших в бескультурье граждан здесь с лихвой компенсировалось разгулом изуродованной природы. О дороге теперь напоминал только отрезок два на десять метров, начинающийся за «воротами» и плавно растворяющийся среди корявых, раздутых наростами деревьев.
        - Теоретически бомбоубежище должно располагаться недалеко от жилых кварталов, - поделился умозаключением медик, ковыляя взад-вперед. - Предлагаю далеко не идти, а…
        - А я предлагаю не затаптывать следы своими колченогими ходулями.
        - Следы?
        - У тебя под носом, - указал я на вполне отчетливо примятую траву.
        - Где?
        - Сиплый, просто заткнись и не отставай.
        Мы прошли вперед, мимо руин, едва различимых за плотным хитросплетением веток, и свернули налево, держась следа.
        - Кол, - позвал шепотом медик, памятуя о наставлении.
        - Что тебе? Ссать приспичило?
        - Вообще неплохо бы, но я не об этом. Кажется, мы далековато забурились. Нет?
        А Сиплый прав. След тянулся вовсе не вдоль границы парка, он шел вглубь. Но важнее не то, куда ведет след, а то, кто его оставил. Я с готовностью потрачу сутки на преследование нашего ушлого капитана, вместо того чтобы стачивать неказенные диски шейного отдела позвоночника, без конца оглядываясь. Да и - что греха таить? - люблю охоту, азарт погони и все такое. А след был четкий - две ноги, полуметровый шаг. Ткач. Кто же еще?
        Кто же еще?.. Данному вопросу следовало уделить больше внимания.
        То, что это не Ткач, я сообразил, когда Красавчик заходил ходуном, пытаясь вырваться. А спустя три секунды серая тень, пролетев мимо, сорвала капюшон и едва не унесла с собой мою голову.
        Сиплый, давя на спуск «ПКМ», обернулся вокруг своей оси и, бросив пустой пулемет, ломанулся по кустам.
        Я не пытался его остановить. Я был занят другим. Я стоял без движения и слушал. Слушал, как шуршит трава у меня за спиной, как хрустят ветки под быстрыми, мягко ступающими ногами, как стучит мощное сердце и легкие перегоняют воздух с таким напором, что его струя шевелит волосы на моем затылке.
        Тварь атаковала, когда раж уже заполнил меня целиком. Услышав позади свист рассекаемого воздуха, я упал вбок, перекатился и взял «ВСС» на изготовку, но цель исчезла. И ни звука. Только испуганный писк Красавчика в сброшенном посреди небольшой поляны сидоре и прерывистое дыхание Сиплого далеко позади. Затаилась, сволота. Быстрая. Чертовски быстрая. Ну же, давай, шелохнись хоть чуток. Нет, густые серые заросли оставались недвижимы. Лишь свет, преломляясь в дождевых каплях, нарушал мертвенный покой леса.
        Не знаю, сколько времени длилась эта тишина, но раж начал затухать без подпитки. И вот, когда стимулированные опасностью рефлексы притупились, тварь, будто чуя, вновь атаковала.
        На сей раз моей голове причитался удар слева. Ума не приложу, как проклятая мразь сумела подкрасться незамеченной. Неужели остановила сердце? Кусты расступились буквально в трех метрах от меня, и вылетевшее оттуда дьявольское отродье, промахнувшись, исчезло в зарослях. «ВСС» дважды щелкнул, посылая свинец вдогонку - безрезультатно. Ни рыка, ни вскрика. Лес снова застыл в обманчивой тишине.
        Нет-нет, так не пойдет.
        - Сиплый! - Я подхватил мелко трясущийся вещмешок и начал отступать, двигаясь спиной вперед. - Скотина бесхребетная! Подтирай жопу и быстро сюда! Завалил я поганца!
        Кусты метрах в пятидесяти за мной зашуршали, сначала легонько и боязливо, но вскоре хруст попираемой ногами растительности сделался активнее.
        - Где? - прохрипел медик, не отдышавшись.
        - Вон, у дерева валяется. Проверь.
        - На хрена? - Сиплый зацелил указанное место, но ковылять туда не спешил.
        - Знаешь, дружище, а ты не такой уж и полезный.
        - Ладно-ладно, проверю. - Он сделал четыре шага в сторону «убоины», остановился, вздохнул и раздвинул заросли.
        Пока горе-разведчик искал труп неведомой зверушки, шумя и чертыхаясь, я укрылся на противоположной стороне поляны и стал ждать.
        - Здесь никого нет, - обнаружил, наконец, Сиплый. - Кол! Ты где? Мать твою за ногу. Херовая шутка. Кол? - Он вышел на поляну и остановился, робко озираясь. - Бля, завязывай со своими тупыми подъебками. Я серьезно. Ну все, хватит…
        В третий заход тварь атаковала справа, из-за дерева. Сиплый даже не успел обернуться и наверняка лишился бы башки, не получи шустрый зверек пулю, всего одну из трех выпущенных, но легла она удачно. Летящую в прыжке тварь развернуло, и когтистая лапа прошла в считаных сантиметрах от шеи моей приманки. Но, грохнувшись на землю с дырой в груди, зловредная бестия не стушевалась, а тут же вскочила и, будто выпущенный из пращи камень, полетела в мою сторону. Я успел сделать лишь один выстрел, прежде чем живой таран сбил меня с ног. Влепившаяся в грудину зверюга припечатала мое бренное тело к земле так, что легкие склеились, разом лишившись воздуха, а в глазах замаячили темные круги с красными точками. Оставшаяся без милой сердцу рукояти «ВСС» ладонь рефлекторно дернулась к кинжалу, но тот оказался прижат навалившейся тушей.
        Следующие несколько секунд длились настолько дольше обычного, что я успел много о чем поразмышлять, пока задирал ногу, чтобы выхватить из-за голенища нож, одновременно «любуясь» приближающейся к своему лицу пастью, полной кривых зубов, похожих на мелкие осколки шифера. Вот они-то надвигались гораздо быстрее, чем хотелось, в то время как пальцы только-только тронули обмотанную шнуром рукоять моего засопожника.

«Не успею», - подумал я и сам удивился, как спокойно вдруг стало на душе, безмятежно и даже приятно. Рука, живя собственной суетной жизнью, тянула нож, а я лежал, отстраненно разглядывал лохмотья гнилого мяса промеж зубов своего нового приятеля и думал, как ему, должно быть, херово с таким запущенным едальником вдали от врачей.
        И тут чудесная картина взорвалась красным. По лицу разлилось липкое тепло.
        - Вот так, сучара!
        Туша гнилозубого любителя близости дрогнула и свалилась, дышать стало значительно легче.
        Я стер с глаз скользкую влагу и поднялся.
        Тварь лежала на боку. Жилистая, обросшая короткой дымчато-серой шерстью рука с длинными когтями конвульсивно подергивалась, оставляя на земле борозды. Шерстью также были покрыты грудь и частично ноги в обмотках, защищающих заднюю часть стопы и голень. Другой одежды не наблюдалось. Кожа существа имела землистый оттенок с коричневатыми пятнами, почти такой же, как был у хилых безглазых мозгоебов. Да и пропорции тела у них были похожи. А вот мускулатуры моему новому другу от природы досталось щедро, возможно, в компенсацию недостатка мозгов, коих по земле было разбросано не особенно много. Сравнить строение черепа не представлялось возможным, так как большая его часть пребывала в разобранном состоянии.
        - Нет, вдали от врачей тебе все же было лучше.
        - Что? - недоуменно воскликнул Сиплый.
        - Да так, мысли вслух.
        - Ах, у тебя мысли?! - взвизгнул тот, размахивая у меня перед рожей автоматом. - Ну, расскажи! Расскажи, что за мысли ты там вертел, в своей больной башке, когда подставил меня, как…
        Сиплый умолк и замер, горделиво, будто на параде, задрав подбородок. Ниже опустить его не давал кончик ножа, засевший в ноздре.
        Я забрал из ослабших рук товарища автомат и повесил себе на плечо.
        - Знаешь, дружище, один умный человек сказал: «Смелость часто бывает следствием чувства обесцененности жизни, тогда как трусость всегда - следствие ложного преувеличения ее ценности». Подумай над этим.
        - Ладно-ладно, - зашептал воспитуемый. - Я все понял.
        На ум пришли еще несколько цитат, которые неплохо было бы озвучить для закрепления эффекта, но продолжению воспитательной беседы помешал громкий хлопок в паре сотен метров.
        - Дьявол! Это Ткач, - прогундосил Сиплый, все еще согревая дыханием мой нож.
        - Держи, - я вернул автомат и подобрал «ВСС». - Не отставай.
        Бомбоубежище удалось обнаружить только по облаку цементной пыли, что неспешно оседало над дырой в совершенно заросшем холмике. Не будь взрыва - прошел бы мимо. Как его разыскал Ткач - ума не приложу. Будь то Сиплый, я бы не удивился. Эта сволочь наркоту нутром чует. Вот, опять закинуться решил.
        - Завязывай. Горстями уже жрешь.
        - Нога болит. Не переживай, не отключусь. Скажи лучше, что делать будем.
        - Ждать. А как только эта гнида из норы вылезет - мочить.
        - Ждать?
        - Есть мысль получше?
        - Да я бы не против, но что, если это не единственный вход? Разве в бомбоубежище не должно быть запасного?
        Твою мать! А он снова прав. И куда теперь? Искать запасный выход? Хуй тут чего найдешь. Ткач уже десять раз слинять успеет. Придется лезть внутрь, как ни крути. Это плохо. В кромешной тьме и я ничего не разгляжу без фонаря. А включу фонарь - стану прекрасной мишенью. На месте Ткача я бы затихарился в коридорчике и ждал, пока такой «светлячок» не покажется. Хотя есть же… А для чего еще нужны друзья?
        - Дело говоришь, Сиплый. Идем внутрь. Запрягайся, фонит тут порядком, да и пыли до хера.
        - Внутрь? - переспросил тот слегка подавленным тоном.
        - Ну да. А ты чего хотел, лесочком прогуляться?
        Боевой товарищ вздохнул и принялся упаковывать свое бренное тело в ОЗК.
        Я тоже, решив не пренебрегать штатной защитой организма, накинул поверх недешевого и уже полюбившегося плаща резиновый балахон, рассовал магазины «ВСС» по здоровенным карманам, вернул на морду респиратор и затянул шнурки капюшона.
        Сиплый пошел дальше и, облачившись полностью, стал похож на облитое дегтем пугало.
        - Свет достань, - напомнил я.
        - А, точно, - он расстегнул балахон и, прицепив динамо-фонарь на петлю, снова закупорился.
        - Идем.
        Желтый луч, почти осязаемый в клубах пыли, осветил уходящую вниз лестницу, грязную и скользкую.
        - Вперед, - кивнул я Сиплому. - Да не бзди, прикрою.
        Тот пробубнил что-то себе под нос и, держась одной рукой за гнилые перила, а другой - вцепившись в автомат, начал спускаться. Дрожит, как лист осиновый. И это на пилюлях под завязку. А без них каково? Подумать страшно. Лишь бы фонарь не разбил, грохнувшись.
        Внизу, как я и предполагал, оказалось до хера воды, чуть не по яйца. Да еще и срань всякая под ней. Даже мне, чтобы переставить ногу, приходилось изрядно пошуметь. А что уж говорить о моем хромоногом напарнике? Тот бултыхался, как налим в сетях.
        Опасаясь засады, я шел метрах в трех за Сиплым, чем заметно его нервировал. Медик то и дело оглядывался, недовольно шипя сквозь фильтры, и делал каждый следующий шаг медленнее предыдущего. А когда мы миновали тамбур с раскуроченной взрывом дверью, вообще выключил фонарь и сдал назад.
        - Ты что, твою мать, делаешь? - осведомился я, подойдя ближе.
        - Пытаюсь выжить.
        - Быстро включил и пошел.
        - Сам включай. И вообще, на кой тебе свет, ты ж в темноте прекрасно видишь?
        - Сиплый, не беси меня своей тупостью, - я подкрепил слова, легонько уколов товарища под ребро.
        - Кретин! - зашипел тот. - ОЗК мне проткнул.
        - Двигай, а то и начинку попорчу.
        Просьба возымела эффект - медик нехотя щелкнул тумблером и сделал шаг вперед.
        Свет отразился от стен огромного зала с тремя рядами подпирающих потолок бетонных свай. Двухъярусные деревянные нары по периметру, железные койки промеж колонн… Обитаемое помещение, не иначе. Когда-то обитаемое. Справа темнели два дверных проема. За одним виднелись электрощиты, за вторым - громоздкая железяка с большим квадратным радиатором и множеством гнутых труб. Похоже, дизельная электростанция. Еще одна дверь находилась метрах в тридцати, возле стыка с фронтально расположенной к нам стеной, которая, в свою очередь, также имела три проема и уходила влево коридором.
        - Дьявольщина, - Сиплый аккуратно оттолкнул стволом подплывшую черепушку, коих тут, вместе с прочими фрагментами москвичей, немало зашвартовалось вдоль стен.
        - Смелее, - подбодрил я, - не укусят.
        Чудной он все-таки. Живых режет - не морщится, а мертвых стремается. Может, видел чего в очередном наркотическом угаре? Надо будет у него разузнать, если не пополнит ряды безвременно почивших. Ох, сколько ж их здесь! Горы костей. И так повсюду - в каждом подвале, в каждой дыре. Меганекрополис, едрить его налево. Какой же тут фон стоял, раз народ ложился штабелями, боясь нос наружу высунуть? Хм… А сам бы что сделал, окажись на их месте? Изжариться за минуты или гнить день за днем, покрываясь язвами, выхаркивая разложившийся ливер, теряя рассудок? Я, пожалуй, первый вариант выбрал бы. Когда еще удастся собственными глазами повидать ад? Но эти выбрали второй. На что надеялись? Чего ждали? Непонятно. Сидеть в склепе, набившись толпой, и смотреть, как один за другим дохнут твои соседи - кто от лучевой, кто в петле, кто с бритвой в шее. Наблюдать, как заполняется мертвецкая, все плотнее и плотнее, пока тухлое мясо не полезет наружу через дверной проем. А когда мертвых станет больше, чем живых, они будут валяться рядом, потому что нет сил их убирать. Жизнь в братской могиле. Смрад гниющих жен, сыновей,
матерей… Ах, черт, даже слеза навернулась. Ошибочка, конденсат. Вот ведь, и всплакнуть-то толком не получается.
        - Стой, - окликнул я напарника.
        - А? - всполошился тот. - В чем дело?
        - Молча стой.
        Я прислушался.
        Помимо прерывистого дыхания Сиплого и скрежета качающихся на воде костей о бетон уши различили еще один звук, похожий на шуршание бумаги. Он доносился из-за дальней двери в противоположной стене убежища. Вместе со звуком оттуда шел и свет, слабенький, но различимый.
        - Тс-с-с, - прошипел я и указал на источник своего беспокойства. - Первая дверь слева по той стене.
        - Не вижу, - ответил Сиплый, щурясь.
        - Просто гляди в ту сторону. До меня не стреляй.
        Я привалился к колонне и поднял «ВСС».
        Бумажный шорох сменился плеском. Полоска света стала заметно ярче. Скрипнули петли. Электрический луч скользнул в расширившийся проем и замаячил на потолке, отраженный водой.
        И тут темное убежище взорвалось буйством огня и дикой пляской теней. Это Сиплый - цепную пилу ему в зад - утопил спусковой крючок. Очередь подняла фонтаны брызг, искр и бетонной пыли. Высунувшийся было Ткач нырнул обратно и закрыл дверь.
        - Какого хера?! - поинтересовался я, сам себя не слыша из-за звона в ушах.
        Сиплый что-то вякнул в ответ и тут же приложился башкой о колонну, отхватив леща.
        - Заткнись, от греха подальше. Ткач! Эй! Слышишь меня?
        Дверь немного приоткрылась.
        - Боялся не услышать, да, как видно, зря, - донесся оттуда голос капитана.
        - Прошу извинить за шум, это все мой нерадивый товарищ.
        - Сиплый? И ты здесь?
        - А как же? - взял слово напарник, в сердцах сорвав респиратор. - Скучал, гнида подколодная?
        - Не особо.
        - Как дальше жить думаешь? - вернул я разговор в конструктивное русло.
        - Долго и счастливо.
        - Не хочу расстраивать, но так вряд ли получится. И потом - зачем тебе одному центнер героина? Далеко ты его упрешь?
        - Он его небось по венам уже пустил, - снова вмешался Сиплый. - Сучара! Все дело обосрал нам!
        - Героин? - Ткач усмехнулся. - Знаете, я всю дорогу боялся, что кто-нибудь из вас включит мозги, начнет задавать вопросы и сломает мне легенду. Но вы до сих пор в нее верите, идиоты.
        Сиплый глянул на меня расширившимися зенками, не в силах выговорить ни слова от тяжелейшего потрясения.
        - И за чем же мы шли, умник? - решил я осведомиться, впрочем, без особой надежды на предметный диалог.
        - За чем я пришел - то со мной уйдет. А вы - за смертью.
        Позади, в тамбуре, что-то щелкнуло.
        - Вниз!!! - успел я крикнуть, прежде чем взрывная волна ударила в спину и перед глазами понеслись мириады воздушных пузырьков.
        Башка гудела, как колокол. Впечатление такое, что череп вот-вот треснет от натуги. Даже потроха, казалось, пришли в движение и отправились блуждать по контуженому организму.
        Не успел я толком подняться на ноги, как хлопнул второй взрыв - теперь уже в противоположной стороне. Повинуясь рефлексу, снова бросился вниз, подполз к ближайшей колонне и осмотрелся. Кромешную темноту вокруг нарушал лишь слабый мигающий свет, идущий из-под воды.
        - Сиплый, - позвал я, едва различая за гулом собственный голос, но ответа не получил.
        Медик лежал на дне лицом вниз и не подавал признаков жизни.
        - Твою мать, - я ухватил страдальца под руки и выволок на образовавшийся после взрыва в тамбуре завал. - Сколько с тобой возни, - уложив пациента себе на колено, раздвинул ему челюсти и надавил на корень языка.
        Сиплый конвульсивно задергался и изрыгнул на свет божий сильно разбавленное содержимое желудка. После сдавливания на выдохе грудной клетки к нему присовокупилось содержимое легких. То ли от воды, то ли от чересчур интенсивных хлопков по спине носителя, фонарь окончательно сдох. Пришлось включить свой.
        - Оклемался?
        - Вроде того, - в желтоватой подсветке, за пыльной дымкой рожа Сиплого чертовски напоминала образ святого великомученика, причем посмертный. - Дьявол. Спина болит.
        - Куском бетона, наверное, садануло.
        - А что случилось? Где Ткач?
        - Тю-тю Ткач. И что-то мне подсказывает - сегодня с ним уже не свидимся.
        - Вот паскуда! - Сиплый подобрал плавающий неподалеку респиратор, вытряс из него воду и снова посмотрел на меня. - Это… спасибо, что откачал.
        - Не одному же мне завалы разгребать. Да и жратва в дорогу понадобится. Кстати, - я развязал сидор и глянул внутрь. - Хм, живой, чертяга.
        - Завалы? - окинул Сиплый печальным взором гору бетонного лома, на которой сидел. - А дальше? Куда идти думаешь?
        - Туда же, куда и наш общий друг. Разговор у меня к нему имеется. Серьезный разговор.
        notes
        Примечания

1
        Нормальный (мордовск.).

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к