№04 Путь В Царьград, №04 Бремя Русских- библиотека РусЛит

Бремя русских Александр Борисович Михайловский
        Александр Харников
        Военная фантастикаРусский крест - Ангелы в погонахПуть в Царьград #4
        Война закончилась, но бои продолжаются. Югороссия - страна, появившаяся на карте мира после победоносной для России войны с Турцией 1877 года, начинает государственное строительство. При этом она оказывает активную помощь идеями и кадрами Российской империи, в которой правит сейчас новый монарх - царь Александр III. И похоже, что прозвище «Миротворец» ему в этом варианте истории не получить.
        Экспедиционный корпус русских войск под командованием генерала Скобелева начал поход в Персию. С помощью Югороссов готовится восстание в Ирландии, чтобы раз и навсегда скинуть ненавистную для жителей Зеленого острова власть англичан. А побежденные в Гражданской войне конфедераты собираются взять реванш за поражение. История все больше и больше становится непредсказуемой.
        Александр Михайловский, Александр Харников
        Путь в Царьград. Бремя русских
        Авторы благодарят за помощь и поддержку Юрия Жукова и Макса Д (он же Road Warrior).
        Александр Михайловский, Александр Харников

        Пролог
        Есть такое выражение - затишье перед бурей. Да и какое там затишье! Война за освобождение Балкан от османского ига закончилась, но продолжают греметь выстрелы и литься кровь.
        Мир, взбаламученный появлением на политической карте нового государства - Югороссии, тревожно замер. Куда теперь понесет этих неугомонных и таинственных югороссов, для которых превратить в руины могущественную империю с многовековой историей - проще пареной репы.
        Британия повержена, Австро-Венгрия с замиранием сердца ждет решения своей участи, Германия, заключив союз с Россией, вожделенно поглядывает на обмершую от страха Францию.
        Неспокойно и на другом берегу Атлантики. САСШ, страна, которая едва-едва пришла в себя после кровопролитной Гражданской войны и закончила Реконструкцию, еще не подозревает, что разгромленные конфедераты уже готовы взять реванш за поражение. А ирландцы, ненавидящие своих вековых угнетателей, - мечтают о свободе. И не только мечтают. Они активно готовятся к решающей схватке с одряхлевшей Британией, которой правит выжившая из ума королева.
        На обломках поверженной Османской империи возникло новое государство - Ангорский эмират, во главе которого встал бывший султан Абдул-Гамид. Экспедиционный корпус русских войск под командованием «Ак-паши» - генерала Скобелева, готов выступить в поход, который до смерти напугает британцев. Но целью этого похода будет не Индия. России не нужны лавры Александра Македонского. Она заботится о своей растущей экономике.
        Словом, нет мира на земле, хотя и войны вроде бы нет. Все впереди.
        А пока Россия копит силы, ибо, к сожалению, единственное, с чем сейчас считаются в этом суетном мире - это сила. Ведь еще нет ни Лиги Наций, ни ООН, и все противоречия между государствами решает исключительно она - грубая военная сила. Закон джунглей царит также и в политике, и в экономике. И чтобы выжить в этом мире, надо всегда иметь под рукой оружие. И верных союзников. И то и другое у Российской империи теперь есть…
        Часть 1
        Разминка перед схваткой

1 сентября (20 августа) 1877 года. Утро. Петербург. Аничков дворец. Кабинет императора.
        Присутствуют: царь Александр III, контр-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов, промышленник Николай Иванович Путилов, профессор Дмитрий Иванович Менделеев, князь Михаил Иванович Хилков, финансист Николай Христианович Бунге
        За окнами царского кабинета было видно еще по-летнему голубое небо. Природа лишь готовилась встретить осень. Минуло жаркое и бурное лето, перевернувшее весь ход истории, как лемех плуга, перевернувший пласт жирного, как масло, чернозема. Началась новая история России и всего мира. Войны, похоже, уже закончились, а мирные дела еще только начинались.
        - Господа, - император внимательно посмотрел на тех, кто сидел за большим круглым столом в его кабинете, - я пригласил вас сюда, чтобы сказать вам следующее, - Александр III помолчал с минуту, а потом продолжил: - Экономическое развитие Российской империи должно быть ускорено. Нам надо наращивать нашу экономику и развивать промышленность настолько быстро, насколько это возможно. Благосостояние нашего народа, устойчивость наших финансов и конкурентоспособность наших товаров должны возрастать с той же скоростью, с какой мы будем увеличивать наши производственные возможности. Один великий человек однажды сказал, что Россия должна пробежать за десять лет тот путь, который другие государства прошли за столетия. Иначе ее сомнут.
        Сейчас мировые державы находятся в шоке и в некотором расстройстве от самого факта появления на свет Югороссии, младшей, но могучей и энергичной, скажем так, нашей сестры. Но этот шок скоро пройдет, и тогда, возможно, нам придется противостоять объединенным силам Европы и Америки. Когда это случится - не знаю. Но я могу предположить, что уже через пятнадцать-двадцать лет мы должны быть готовы к подобному развитию событий.
        - Ваше императорское величество, - спросил князь Хилков, - вы говорите о будущей войне со всей Европой? А как же тогда тот союз, который мы заключили с Германией, Данией и Швецией?
        - В жизни нет ничего вечного, Михаил Иванович, - ответил император. - Союзы - как люди, они живут и умирают. Сей договор даст нам те требуемые пятнадцать - двадцать лет для мирного развития. Можете спросить у Виктора Сергеевича - он подтвердит вам, что политика стран часто меняется под влиянием экономических конъюнктур. Сегодня они одни, а завтра - другие. И тогда договоры под влиянием изменений в политике становятся просто ничего не значащей бумажкой.
        - Именно так, - кивнул контр-адмирал Ларионов, - как ни прискорбно это сознавать, но господин Маркс констатировал: «капитал при 100 процентах попирает все человеческие законы, при 300 процентах - нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы». А самое прибыльное дело, как известно - это грабеж соседа. Маржа при этом доходит до тысячи процентов, и кружит головы финансистам и промышленникам сильнее, чем виски. Исходя из этого, мы и должны строить нашу внутреннюю и внешнюю политику.
        - Вот видите, - сказал император, - для того, чтобы быть в любой момент готовыми отразить натиск алчных соседей, мы просто обязаны сделать нашу страну сильной во всех отношениях.
        Александр III сел в кресло, которое под ним жалобно скрипнуло, и открыл большой кожаный бювар с императорским гербом и монограммой.
        - Я хочу выслушать ваше мнение, господа, - сказал он, - Николай Христианович, вы ознакомились с теми бумагами, которые были отправлены вам из моей канцелярии?
        Николай Христианович Бунге не спеша встал и степенно кивнул аккуратной белой бородой, мало похожей на ту лопату, которую пытался отрастить себе новый самодержец.
        - Да, ваше величество, - сказал он, - я внимательно прочитал присланные вами документы. Скажу сразу - они меня потрясли. Многое из того, что я узнал, рассеяло мои иллюзии, которые я питал в молодые и зрелые годы. Либерализм - это тупик в развитии общества. Я полностью разделяю проект дальнейшего развития экономики и финансов Российской империи и готов принять советы от моих коллег из Югороссии, тем более что по тому, как были подготовлены предоставленные мне документы, я почувствовал, что они прекрасно знают свое дело.
        - Господин адмирал, - обратился Бунге к Ларионову, - я хочу выразить в вашем лице восхищение блестящим анализом мировой экономики и прогнозом ее развития на ближайшие лет десять-пятнадцать. Многое, о чем я только подозревал, мне стало абсолютно ясно и понятно.
        Ларионов кивнул, а Бунге, посмотрев на императора, закончил свою речь:
        - Ваше величество, поверьте мне, интересы моей Родины, каковой я почитаю Россию, для меня всегда стояли на первом месте, и я ничуть не жалею о моих иллюзиях, с которыми мне пришлось расстаться вчера вечером.
        - Ну, вот и замечательно, Николай Христианович, - удовлетворенно заметил Александр. - Но я должен сразу же предупредить вас, что обязанностей у вас теперь будет столько, что я всерьез опасаюсь - хватит ли у вас сил с ними справиться. Вам надолго придется забыть и о преподавании и о ректорстве в вашем любимом Киевском университете Святого Владимира. Что поделаешь, способных, грамотных и честных управленцев у нас не так уж и много.
        - Работой меня не испугать, ваше величество, - с улыбкой сказал Бунге, - думаю, что справлюсь. Мы, немцы, народ трудолюбивый. В этом мы чем-то похожи на русских, и потому, наверное, прекрасно уживаемся друг с другом. Только там, где русский берет все напором и смекалкой, немец добивается упорным кропотливым трудом.
        - Вот такие мы похожие и непохожие, Николай Христианович, - улыбнулся император. Потом он снова стал серьезным и сказал: - Заниматься же вам придется двумя вещами. Первое - это финансы, которые, как говорит Виктор Сергеевич, у нас поют романсы. Они находятся в крайне расстроенном состоянии, и необходимо их срочно привести в порядок. Второе - это крестьянский вопрос, который требует неотложного решения. Крайне неравномерное расселение людей на территории Российской империи, острый дефицит земли в западных и центральных губерниях, и такой же острый дефицит тех, кто выращивает хлеб, в губерниях восточных - все это должно побудить нас к быстрым, серьезным и точным действиям.
        Это первое неустройство в крестьянском вопросе, требующее от нас немедленного решения. Вторым является то, что часть крестьян, оставляя пашню, должны стать рабочими еще не построенных наших заводов и фабрик. А из-за сплошной неграмотности они не способны этого сделать. Вот, Николай Иванович Путилов подтвердит, что у нас в России непросто найти не то что инженера или мастера, но даже достаточно квалифицированного рабочего, токаря или слесаря. А нам через несколько лет потребуются десятки тысяч таких рабочих.
        - Да, ваше величество, - кивнул Путилов, - вы совершенно правы. Я ума не приложу - что тут можно сделать. Квалифицированные рабочие потребуются нам очень скоро, и в большом количестве. На специалистов, завербованных за границей, у меня надежда небольшая. Их мало, да к тому же, я боюсь, что они будут больше стараться разузнать наши секреты, чем делиться своими.
        - Извините, ваше величество, - сказал адмирал Ларионов, - Может быть, на первых порах стоит снять с Николая Христиановича эту непрофильную для него нагрузку и частично возложить ее на плечи армии, которую в наши времена не зря называли школой жизни.
        При этих словах Николай Христианович Бунге с благодарностью посмотрел на адмирала Ларионова.
        - Необходимо обязать взводных и ротных командиров обучать своих солдат грамоте, счету и письму, - продолжал адмирал Ларионов, - я знаю, что многие офицеры и без того в свободное время делают это. Но стоит сделать обучение грамоте подчиненных обязательным и ввести за это доплату к денежному довольствию.
        Насколько мне известно, российское обер-офицерство получает скромное жалованье, и лишняя копеечка им будет кстати. Это необходимо и для принятия на вооружение русской армии новых видов винтовок, и соответствующей тактики. Магазинная винтовка, которая в ближайшее время появится у нас, потребует бойца нового типа, способного, получив приказ командира, самостоятельно сориентироваться на поле боя, отыскать и уничтожить врага.
        Так что грамотность нижних чинов для русской армии это не роскошь, а необходимость. Кроме всего прочего, это форма начального этапа ликвидации безграмотности, которая поможет уберечь русское крестьянство от различных нигилистических учений. Ну, а по выходу нижних чинов нашей армии в запас среди них можно будет проводить оргнабор рабочей силы для отечественной промышленности и транспорта…
        - Орг… простите, что это? - не понял Ларионова профессор Бунге.
        - Это - организованный набор, Николай Христианович, - пояснил адмирал, - то есть такая форма привлечения трудовых ресурсов, когда этим занимается специальная служба, контролирующая перемещение людей. Нам ведь совсем не нужны безземельные, безработные, праздношатающиеся бездельники, по сути являющиеся горючим материалом для всяких там бунтов и революций. Мы ни в коем случае не должны допустить люмпенизации русского крестьянства и бесконтрольного перемещения населения.
        - Виктор Сергеевич, вы всерьез предлагаете вернуть крепостную зависимость? - спросил профессор Бунге. - Не станет ли это шагом назад?
        - Не станет, Николай Христианович, - улыбнулся адмирал Ларионов. - Земля сама держит на себе мужика крепче любых цепей. Дайте крестьянину землю, и он с нее добровольно никуда не уйдет. Люмпенизированное крестьянство, оторвавшееся от своей общины и не нашедшее себе место в городе - страшная опасность для государства. Люди, при этом быстро теряют все положительные качества, имеющиеся у русских мужиков, не приобретая подобные же качества у мастеровых. Отсюда такое количество босяков, людей, занимающихся преступным промыслом, легко поддающимся антиправительственной агитации. Поверьте мне, именно эти такие вот люмпены станут в будущем заводилами всех беспорядков и мятежей. И чем меньше их будет, тем спокойней и безопаснее будет жизнь в России.
        А что касается крепостного права… Николай Христианович, то я бы посоветовал вам познакомиться с отчетами фабричных инспекторов, которые наблюдают за тем, какие порядки господа промышленники вводят на своих заводах и фабриках для рабочих. Тут даже не возврат к крепостному праву, а к самому настоящему рабству, когда работодатель видит в рабочем не человека, а говорящее приложение к станку.
        Некоторые из наших отечественных фабрикантов дали по сто очков форы легендарной помещице Салтычихе, которая в царствование императрицы Екатерины Великой замучила в своих имениях больше сотни крепостных. И одна из задач, которая будет стоять перед вами, уважаемый Николай Христианович, - это строжайшее пресечение нарушений трудового законодательства, которое само по себе, скажем прямо, довольно несовершенно. С людьми, готовыми за копейку умучивать ближнего своего, мы Великую Россию не построим.
        В новых законах необходимо ограничить детский труд, ввести минимальную оплату труда, усилить ответственность промышленников, вплоть до уголовной за несоблюдение законов, касаемых техники безопасности на фабриках и заводах. Словом, сделать все, чтобы те крестьяне, которые решат выйти из своей общины, нашли для себя достойную и высокооплачиваемую работу на предприятиях Российской империи. Знаю, что работы здесь непочатый край, но кто говорил, что всем нам, присутствующим здесь, будет легко?
        - Хорошо, Виктор Сергеевич, - кивнул император, - точнее, конечно же, в том, что сейчас происходит, ничего хорошего нет. А хорошо только то, что вы владеете имеющейся реальной ситуацией. Но что-то подсказывает мне, что не все будет так гладко. Если мы хотим сделать фабричную инспекцию лишь карательным органом, то ничего путного из этого не выйдет. Давать большую власть в одни руки - это недальновидно. Фабричные инспектора, даже если им будет назначено большое жалованье, не всегда смогут устоять перед соблазном. Ведь наши промышленники, не в обиду вам будет сказано, господин Путилов, мастера давать взятки. Александр III усмехнулся.
        - Я полагаю, что передав фабричную инспекцию в ведомство Николая Христиановича и наделив ее надзорными и статистическими функциями, всю тяжесть борьбы с взяточниками, лихоимцами и казнокрадами надо возложить на другую организацию, которую еще предстоит создать по образу и подобию вашего, Виктор Сергеевич, югоросского КГБ. Предлагаю назвать это новое, подчиненное лично мне, ведомство ИСБ - Имперской Службой Безопасности.
        Император обвел взглядом присутствующих и кивнул головой:
        - Да, да, именно так, господа. Жандармы-то наши явно не справляются со своими обязанностями. Трагическая гибель моего отца тому наглядное подтверждение. Мы должны научиться бороться со шпионами, террористами, а также с теми, кто злоупотребляет своей властью на местах. Несомненно, что будущий состав этой службы будет комплектоваться как из сотрудников Департамента полиции и жандармерии, так и из имеющих к этой работе склонность армейских офицеров. Также я надеюсь, что ваше КГБ, Виктор Сергеевич, поделится с нами опытными сотрудниками.
        - Да, ваше величество, - кивнул контр-адмирал, - разумеется, мы поделимся с вами нашими знаниями, опытом, сотрудниками и специальным оборудованием. Вы правы - хорошо организованная служба безопасности, как выразился бы господин Ульянов, должна надежно защитить безопасность России.
        - Кстати, Виктор Сергеевич, - император повернулся к адмиралу Ларионову, - а что там с этим самым господином Ульяновым?
        - Ваше величество, мы взяли всю семью Ильи Николаевича под свою опеку, - ответил Ларионов, - и надеемся направить кипучую энергию его детей в более конструктивное русло. Думаем, что у нас все получится, ибо мы имеем дело не с закоренелыми негодяями, а с людьми, сбитыми с толку модой на нигилизм. В принципе, перед нами встает еще один вопрос, возможно, не менее важный, чем положение крестьянства и создание мощной промышленной базы.
        Контр-адмирал сделал паузу, чтобы слушатели могли осознать только что им сказанное.
        - Война дала России немало героев, - продолжил он, - которые могли бы стать достойным образцом для подражания для юношества. Конечно, в газетах были ярко расписаны подвиги этих храбрых воинов на поле брани. Но почти сразу же после окончания боевых действий о них почти так же быстро забыли. Надо найти способ запечатлеть их славные дела так, чтобы дети в Российской империи стали играть не в казаков-разбойников, а в макаровых и скобелевых, героев боев в Болгарии и на Кавказе.
        Мы должны помнить, что будущие солдаты и офицеры новой Российской армии и флота сейчас пока еще ходят пешком под стол. Как говорил царь Македонии Филипп: необходимо двадцать лет готовить армию к вой не, чтобы потом она все решила за один день…
        Император утвердительно кивнул, и адмирал Ларионов продолжил:
        - И вообще, нам надо серьезно заняться борьбой за умы нашей молодежи. Мода на нигилизм, отрицание всех и вся должны быть искоренены. Непорядок, когда образованные люди России выступают, пусть даже на словах, против властей своей страны и против своего народа. Это недопустимо.
        - Что же вы предлагаете, Виктор Сергеевич? - спросил император. - Проблема сия, появившаяся у нас еще чуть ли не с Петровских времен, стара как мир.
        - Да, - ответил адмирал Ларионов, - быстро решить эту, действительно, застарелую проблему, действительно невозможно. Но решать ее надо обязательно. С одной стороны, высылки и репрессии делают из этих нигилистов «героев», образцы для подражания для молодежи, которая по природе своей всегда более радикальна, чем люди зрелые, имеющие опыт и умеющие анализировать действительность и отличать добро от зла. С другой стороны, если пустить все на самотек, то безнаказанность опьянит дурные головы, и разлагающее воздействие только усилится.
        Адмирал Ларионов кашлянул, привлекая к себе внимание:
        - Проблему надо разделить на несколько частей, - сказал он, - и решать ее надо, исходя из тяжести совершенного преступления…
        Во-первых, есть те, кто открыто нарушает законы и призывает к насильственному свержению существующей власти. Таких следует публично судить, показывая, что они на самом деле меньше всего думают о судьбах народа, а их настоящая цель - власть и удовлетворение личных амбиций. При этом необходимо доказать связь этих «пламенных революционеров» с их иностранными покровителями и озвучить суммы, которые были получены на дело «свержения самодержавия» от зарубежных доброхотов. Наказанием за таковые деяния может быть до пятнадцати лет каторги с полной конфискацией имущества и лишением российского подданства, с высылкой за пределы империи после отбытия наказания.
        Во-вторых, есть люди, которые для достижения политических целей совершают убийства, акты саботажа и диверсий. Наказанием таким может быть только одно - суд и смертная казнь. Родные и близкие террористов должны быть признаны пособниками и наказаны.
        В-третьих, есть кухонные болтуны и коридорные фрондеры, которые из-за внушенной нигилистической пропагандой неприязни к правительству тормозят исполнение его распоряжений, считая их ненужными - этих надо увольнять с занимаемых должностей и судить, а после отбытия наказания запретить занимать им руководящие посты.
        Есть еще и те, кто расхищает и присваивает государственные и общественные средства, вымогает взятки, обкладывает народ поборами… Этот в наше время называлось коррупцией. Такими вещами, к сожалению, занимаются многие российские чиновники. Таких надо беспощадно увольнять со службы, штрафовать и конфисковать нечестно нажитое имущество, ссылая на пожизненное поселение к берегам Северного Ледовитого океана.
        В этом деле, если мы займемся им со всей серьезностью, нам как раз и помогут те самые молодые люди «со взором горящим», которые, как я уже говорил, вследствие своего юношеского радикализма особенно нетерпимо относятся ко всем случаям чиновничьей несправедливости и мздоимства. Надо показать им, что с несправедливостью можно бороться не только с револьвером или динамитом в руках.
        - Да, - задумчиво сказал император, поглаживая бороду, - задали вы задачку, Виктор Сергеевич. И ведь все логически верно - не подкопаешься.
        - Кстати, - добавил контр-адмирал Ларионов, - при всем при этом необходимо отличать справедливое недовольство нормальных людей злоупотреблениями и казнокрадством чиновников от злопыхательства и призывов бороться с властями как таковыми. Поэтому любая информация о должностных правонарушениях должна быть тщательно проверена имперской службой безопасности. С саботажниками, ворами и казнокрадами надо бороться беспощадно. Вопрос только в том, чтобы информация с мест быстро и беспрепятственно, вне зависимости от желания местных властей, могла поступать в Санкт-Петербург.
        Император задумался на мгновение, а потом сказал:
        - Виктор Сергеевич, если я не ошибаюсь, Ирина Владимировна, великая княгиня Болгарская, по профессии газетчик? Как вы думаете, не согласится ли она посодействовать в создании у нас чего-то подобного вашего ИТАР-ТАСС? Мне известно, что она и сейчас продолжает публиковать свои репортажи и очерки под мужским псевдонимом в «Санкт-Петербургских ведомостях». Супруге моей очень нравится ее слог. Если уж заниматься пропагандой и контрпропагандой, то надо делать это профессионально.
        - Ваше величество, - возмущенно воскликнул Бунге, - вы собираетесь поручить такую важную работу женщине?
        При этих словах князь Хилков, профессор Менделеев и промышленник Путилов загадочно улыбнулись, поскольку уже имели честь познакомиться с супругой болгарского великого князя. Император же насмешливо посмотрел на Бунге.
        - Николай Христианович, - сказал он, - вы, конечно, можете мне и не поверить, но в этой, казалось бы, слабой женщине силы и решительности поболее, чем у иного мужчины. Мир, из которого к нам пришли Виктор Сергеевич и его товарищи, жесток и беспощаден. Женщины там, если нужно, сражаются с врагом наравне с сильным полом.
        Император посмотрел на адмирала:
        - Вот, Виктор Сергеевич, и ответ на то, как прославить подвиги наших воинов. Я решил - Русскому Телеграфному Агентству Новостей быть! Виктор Сергеевич, я попрошу вас уговорить Ирину Владимировну на первых порах возглавить эту организацию. Находиться она будет лично в моем подчинении, что должно освободить нас от множества проблем. Но мы отвлеклись от главного…
        Александр III еще раз внимательно посмотрел на профессора Бунге и спросил:
        - Николай Христианович, вы внимательно прочитали переданную вам записку о работе пока еще не существующей организации, именуемой «Госпланом»? Я думаю, что вы уже поняли основные принципы деятельности этой организации? Без нее мы просто не справимся с задуманным нами масштабным преобразованием России.
        Профессор кивнул:
        - Да, ваше величество, - сказал он, - я уже понял, что предполагаемая работа, об основных направлениях которой вы здесь только что сказали, равносильна крупной военной операции, которая без тщательного планирования просто обречена на провал. Все это идет вразрез с положениями нынешней экономической науки, но ведь и сама эта наука еще не ставила перед человечеством задач подобного масштаба. Чем-то подобным до сих пор занимался только император Петр Великий. Что ж, ваше величество, я с радостью возьмусь за этот тяжкий труд и надеюсь, что через пятнадцать лет нашу Россию будет не узнать.
        - А что? - неожиданно сказал адмирал Ларионов. - Ведь и у Иосифа Виссарионовича ушло три пятилетки на путь от сохи до трактора. А потом еще столько же от трактора до атомной бомбы и космических ракет.
        Император покрутил головой, ослабляя тугой стоячий воротник, удавкой охватывающий его могучую шею:
        - А вы в этом уверены, Виктор Сергеевич?
        - Я уверен в том, что если цель выбрана правильно, и народ поймет - для чего нужны будут его титанические усилия, то можно будет горы свернуть с таким народом! В двадцать четвертом году грядущего столетия Советская Россия, разоренная шестилетней изнурительной войной, находилась даже в худшем состоянии, чем нынешняя Российская империя. Основой хозяйства были все та же соха и изнуренная коняшка, а русский мужик был даже еще больше измучен и разорен.
        Господа, ведь тот вождь России, сын грузинского сапожника и недоучившийся семинарист, сумел сделать нашу страну могучей сверхдержавой. А ведь у нас сейчас гораздо лучшие стартовые условия. Он двигался на ощупь, совершал ошибки, которые дорого обходились стране, а у нас сейчас есть как его опыт, так и опыт последующих за ним поколений. Мы не находимся в экономической блокаде, в которой находилось то государство, и на нас не висит тяжким грузом обет предыдущего вождя построить коммунизм для всего человечества. Мы никому ничем не обязаны. Мы лишь в долгу перед своим собственным народом и несем персональную ответственность за его будущее. Мы не можем не победить - русские это народ победителей, и эту мысль необходимо внушать всем.
        - Прекрасно сказано, Виктор Сергеевич! - воскликнул император. - Теперь, для того чтобы воплотить эти слова в жизнь, мы поступим следующим образом…
        Господа Бунге, Путилов, Менделеев и вы, князь Хилков, я поручаю вам создать особый научно-экономический комитет, задачей которого будет разработка первого пятилетнего плана развития Российской империи. На вас, господа, вся экономика.
        Все же, что касается составления планов перевооружения армии, создания Имперской службы безопасности, Русского Телеграфно-Информационного агентства, а также некоторых других проектов, то все это будет проходить уже под нашим совместным с господином Ларионовым руководством.
        На этом объявляю наше заседание закрытым. Минни с детьми уже, наверное, заждалась нас с Виктором Сергеевичем к утреннему чаю. Приглашаю и вас, господа, составить нам компанию.

2 сентября (21 августа) 1877 года. Утро. Поезд экспресс Константинополь - Вена. Борец за свободу и революционер Джон Девой
        За последние годы сколько времени я провел на колесах… То Нью-Йорк, то Мемфис, то Вашингтон, то Новый Орлеан, то Бостон, то Чикаго. А между ними - поезда, поезда, пароходы, потом снова поезда. Как они мне все надоели… Так вся моя жизнь и пройдет в пути.
        И вот я снова сижу в купе поезда Константинополь - Вена. Уже давно пропали из виду перрон Константинопольского вокзала и стоящие на нем господин Тамбовцев и другие югороссы, пришедшие проводить нас. Уже проплыл за окнами вагона и сам Царьград-Константинополь. Исчезли вдали его церкви и мечети, его дворцы и трущобы, восточные базары и древние развалины…
        Теперь мы проезжали освещенные нежным утренним солнцем то поля, то сады, то коричневые холмы, то пиниевые леса. Все это было столь непохоже на мою родную Ирландию - с ее зелеными холмами, величественными, широкими реками, вековыми дубовыми рощами… Зеленый Эрин, так поэтически в прошлом называли мою родину европейские народы.
        Перед отъездом я зашел в собор Святой Софии - один из самых древних христианских храмов в Европе и истово помолился перед древними фресками за успех нашего предприятия. Этот храм живое напоминание о тех временах, когда католики и православные были едины в своей вере, и их еще не разделяли никакие церковные догматы.
        Но самое главное было в том, что я ехал в Вену не один. Мой спутник выглядел как настоящий ирландец - зеленоглазый, рыжеволосый, с веснушками на лице. Если б его звали О’Доннелл или О’Малли, никто бы не удивился. Но Виктор Брюсов был по национальности русским, хотя и восходил по происхождению от того самого Эдуарда Брюса, последнего верховного короля Ирландии, правившего нами еще в четырнадцатом веке. Он был младшим братом знаменитого короля Шотландии Роберта Брюса. Эдуард Брюс восемнадцать раз разбивал в сражениях англичан, но в несчастной для него битве на Фогхартских холмах потерпел поражение. Англичане не только убили его, но еще и поглумились над телом нашего короля. Его четвертовали, а голову отослали в Лондон, на потеху британской черни.
        Неисповедимы пути господни - если в Ирландии этот род со временем пресекся, тот в далекой России сохранился и дал достойное потомство.
        В те далекие времена Ирландия состояла из целого ряда королевств - одно время их на острове было аж пятьдесят два. И короли все время воевали друг с другом. Некогда богатые земли становились пустынными, монастыри - центры нашей науки и культуры - разрушались или приходили в запустение. И конечно же верховных королей после Эдуарда Брюса больше не выбирали. Хотя некоторые короли время от времени и претендовали на этот титул, единой власти не было, и Ирландия постепенно приходила в упадок. Тем временем, сначала викинги, а потом и англичане постоянно шаг за шагом расширяли захваченный ими район Дублина, пока вся Ирландия не попала под их власть в семнадцатом веке.
        Именно тогда, где-то в конце семнадцатого века, один из потомков верховного короля Эдуарда Брюса, спасаясь от преследования англичан, приехал в Россию и поступил на службу к русским царям. Его потомки со временем обрусели и из Брюсов превратились в Брюсовых.
        И вот, возможно, последний из Брюсовых сидит здесь, передо мной, и старательно учит язык моих предков. Книги по истории Ирландии, а также один экземпляр учебника гэльского языка, - каким-то чудом нашлись в судовой библиотеке «Адмирала Кузнецова», где Виктор еще совсем недавно служил корабельным офицером в чине капитан-лейтенанта. Увы, если нашу древнюю и новую историю я и знаю довольно хорошо, то с языком ему практически ничем помочь не смогу. Дело в том, что разговорным языком образованных ирландцев давно уже является английский, и по-гэльски я говорю очень плохо; подозреваю, что, если Виктор осилит учебник, то его познания в нашем родном языке будут многократно превосходить мои.
        С Виктором меня познакомил сам канцлер Александр Тамбовцев, сказав, что он происходит из рода короля Эдуарда Брюса. Сначала я относился к этой информации с настороженностью и недоверием, но познакомившись с Виктором, переменил свое мнение. Его ирландская внешность и ирландская же способность выпить огромное количество любого алкоголя, при этом оставаясь трезвым, сумели рассеять мои подозрения.
        И тогда у меня вдруг возникла идея - почему бы не сделать Виктора нашим новым королем, если уж русский император настаивает на том, что нам непременно нужен свой монарх?
        Ирландские и американские фении для этого не подходят - тех из них, в чьих жилах течет (или якобы течет) королевская кровь на самом деле немало. Но если одного из них сделать нашим монархом, то остальные претенденты возмутятся, начнутся ссоры и междоусобицы, вплоть до гражданской войны. А если за спиной пришедшего со стороны нового короля будут маячить два самых могущественнейших государства планеты… Если именно они помогут нам отвоевать свою свободу, то проблем в молодом государстве, скорее всего, не будет.
        Тем более что похожая идея уже неоднократно обсуждалась в кругах монархически настроенных фениев. Вот только монарха предполагалось приглашать из Германии - там живет огромное количество королей, у которых, конечно, больше нет никакой реальной власти, зато есть титул и заслуживающая уважение родословная.
        Мне эта идея никогда не нравилась - какой смысл приглашать чужого короля, у которого нет ни капли ирландской крови? Конечно, у русских императоров, как я слышал, кровь в основном немецкая. Но предок их по мужской линии - русский король Петр, который позднее принял титул императора и который царствовал у них в начале восемнадцатого века и сделал Россию одним из самых сильных государств Европы.
        Так что, несмотря на немецкую кровь, они остались русскими. А немец, пусть он трижды король, все-таки немец - из другой культуры и без какой-либо исторической связи с нашей землей. Тем более что Германия не собирается и пальцем о палец ударить ради нашей свободы. Зачем немцам сражаться и умирать за какую-то Ирландию? Да они нам ломаного пфеннига не подадут, не то что пушки или винтовки. Именно поэтому я всегда придерживался республиканских взглядов и был противником монархии.
        А вот русские - совсем другие. Если они предоставят нам всю необходимую помощь… А наш новый король будет потомком не только Эдуарда Брюса, но и прапрадеда последнего короля Эйре Бриана Бора, одного из величайших королей всей Ирландии. Вот тогда мы, возможно, получим ту самую фигуру, вокруг которой можно будет объединить всю Ирландию без разделения на образованных горожан и неграмотных поселян, а также без различия клановой принадлежности.
        Когда я поделился своей идеей с югорусским канцлером, тот подумал, и сказал:
        - Знаете, Джон, это интересно. А как вы думаете, остальные ваши соратники согласятся на такой ход?
        - Не знаю, - ответил я, - но думаю, что да. Особенно, если мы освободим Ирландию, сражаясь под его знаменами.
        - Или, тем более, под его личным командованием… - задумчиво сказал канцлер, - Ладно, Джон, посмотрим.
        Виктор, однако, сначала принял эту идею, как говорят русские, в штыки.
        - Джон, да какой я, в задницу, ирландский король? Я русский?! Понимаешь? - недовольно сказал он. - Мало ли что мой предок когда-то был вашим королем - так это было так давно, что уже никто и не скажет, что это было на самом деле…
        Но после моих длительных уговоров и, самое главное, после одного продолжительного разговора с канцлером Тамбовцевым Виктор все-таки согласился возглавить нашу борьбу, и сесть после победы над англичанами на ирландский трон. Причем, судя по его словам, приказ поступил с самого верха, где ему было сказано: - «Надо, Федя, надо!» При чем тут какой-то Федя, я до конца так и не понял.
        Виктор захлопнул учебник, взял в руки гитару и запел что-то грустное, но берущее за душу: «И вот опять вагоны, перегоны, перегоны, и стыки рельс отсчитывают путь…». Так он перевел с русского на английский исполняемую им песню.
        Да, поет он хорошо - что тоже немаловажно для ирландца. Конечно, гитара - не арфа, но и на ней можно наигрывать жигу или рил. Дорога нам предстоит неблизкая, попробую научить его ирландским песням; будущий ирландский король обязан знать музыку своей страны.
        И тут я вдруг подумал: еще совсем недавно ирландская независимость для меня была чем-то вроде надежды на царствие Небесное - я верил, что оно придет, но будет это нескоро, и я до этого счастливого времени не доживу.
        А вот теперь я был уверен в том, что Ирландия уже в следующем году станет свободной, и возблагодарил Господа за то, что он послал нам этих безбашенных русских. Мы, ирландцы, совершенно такие же, и если я смогу хоть как-нибудь повлиять на это, то Ирландия всегда будет лучшим другом России. Мы, ирландцы, умеем помнить добро.

3 сентября (22 августа) 1877 года. Утро. Константинополь. Кабинет канцлера Югороссии. Тамбовцев Александр Васильевич
        Сегодня на прием у меня записан статский советник Илья Николаевич Ульянов. Недавно я пригласил его в Константинополь, предложив пост министра просвещения Югороссии. И я очень рад, что обремененный большой семьей Илья Николаевич все же решился приехать по моему приглашению. Хотя, как доложили мне с таможни, прибыл он сюда пока лишь собственной персоной. Видимо, семью в дальнюю дорогу брать он пока не рискнул. В общем, с его стороны это вполне правильное решение.
        Моя секретарша позвонила мне из приемной и низким грудным голосом сказала, что господин Ульянов уже находится там, и ждет моего приглашения.
        - Пусть войдет, Дашенька, - ответил я, - и принесите нам чаю.
        Внешне Илья Николаевич был очень похож на фотографии, которые мне приходилось встречать в книгах, посвященных его знаменитому сыну. По чуть скуластому лицу и характерному разрезу глаз можно было сделать вывод о его восточных корнях. Я вспомнил, что предки Ильи Николаевича по материнской линии происходили от крещеных калмыков. Но, как бы то ни было, Илья Николаевич стопроцентный русский. Русский - это не национальность, русский - это состояние души.
        - Добрый день, Илья Николаевич, - вежливо поздоровался я со своим гостем и представился: - Я Тамбовцев Александр Васильевич. Ну, а должность мою вы, наверное, уже знаете.
        - Да, Александр Васильевич, знаю, - живо ответил Илья Николаевич. - Скажу сразу, что приехал сюда потому, что меня больше всего заинтересовало ваше предложение о введении в Югороссии всеобщего начального образования. Я здесь уже второй день, немного осмотрелся и понял, что задача эта будет архисложная.
        - Согласен, - кивнул я, - но при этом эта задача еще и архиважная.
        - Разумеется, - ответил мне Ульянов. - Но ведь у вас здесь просто вавилонское столпотворение. Тут и русские, и болгары, и греки, и турки. Это я только тех, кто населяет Югороссию в значительных количествах. И как тут проводить обучение, если даже не знаешь - на каком языке его проводить?
        - Вы правы, Илья Николаевич, - ответил я, - все обстоит именно так, как вы говорите. Только деваться нам некуда - население наше должно уметь хотя бы для начала читать и писать. Разумеется, в большей части своей по-русски. Впрочем, и местные языки не будут забыты. Но общегосударственный язык у нас русский. Ведь после тех трагических событий, которые произошли здесь совсем недавно, согласитесь, трудно заставить турка и болгарина общаться друг с другом на их родных языках. А русский язык нивелирует всю их прежнюю вражду, хотя забудется она не скоро. Впрочем, поживем - увидим.
        В этот момент Дашенька вкатила в кабинет столик с двумя пиалами и горкой восточных сладостей. Потом она принесла горячий чайник с заваркой. Улыбнувшись, длинноногая красавица разлила чай по пиалам. Одуряюще запахло лимоном и чем-то еще, неуловимо восточным.
        Илья Николаевич, по жизни прекрасный семьянин и верный муж, с удивлением и восхищением посмотрел на мою секретаршу, но воздержался от комплиментов и комментариев.
        Я усмехнулся. Да, для большинства приезжих «с большой земли» вид наших девушек - как выстрел картечи в упор. Такое в Европе будет еще не скоро. Впрочем, возможно, под нашим влиянием эмансипация женщин там произойдет гораздо раньше, чем в реальной истории.
        Но, как поется в песне наших времен, «первым делом самолеты»…
        - Илья Николаевич, - сказал я, - сейчас мне хотелось бы поговорить с вами об образовании, массовом всеобщем и начальном… Наступили времена, когда неграмотный человек уже не может рассчитывать на достойное место в обществе. А посему министерство, которое вам предстоит создать…
        - Создать? - удивленно переспросил Илья Николаевич.
        - Да-да, именно создать, ведь вашего министерства пока еще не существует, - «утешил» я Илью Николаевича, - и вам придется все начинать с нуля.
        Что же вы хотите - наша Югороссия существует всего три месяца, и все это время она почти непрерывно воевала. Но пришло время заняться и народным образованием. Конечно, вы получите от нас всю возможную помощь, начиная от денег и кончая кадрами, которые составят костяк вашего министерства.
        Не буду скрывать, что позднее, на основании вашего опыта император Александр Третий развернет в Российской империи похожую программу… Проблемы у Большой России почти такие же, как и у Югороссии, а вот масштаб неизмеримо больше.
        - Да? - удивился Илья Николаевич. - Абсолютно не представляю сходства вашей многоязычной Югороссии и Российской империи.
        - Сходство имеется, - сказал я, - ведь в России проживает около двух сотен различных народностей, включая и те, чьи языки считаются изолированными и не похожими ни на какие другие. Да и местные говоры великороссов зачастую настолько различны, что архангелогородский помор порой плохо понимает речь уральского казака. Все это придется нивелировать и приводить к общему знаменателю - литературному русскому языку, при этом бережно сохраняя местные языки и диалекты. Единство в многообразии. Ну, до России еще не скоро руки дойдут, а пока давайте поговорим о Югороссии.
        Я вздохнул:
        - А начать вам, Илья Николаевич, придется с ликбеза…
        - Простите, не понял, с чего начать? - изумленно переспросил Ульянов.
        - Ликбез, - ответил я, - означает ликвидацию безграмотности всего населения. Она и должен стать первой ступенькой к всеобщему начальному образованию. А потом и к всеобщему среднему…
        - Любопытно, любопытно, - пробормотал удивленный и немного заинтригованный господин Ульянов, - и как же вы намерены преодолеть эту первую ступень?
        Заметив мой укоризненный взгляд, Илья Николаевич поспешно извинился:
        - Простите, Александр Васильевич, я хотел сказать - как же МЫ собираемся это сделать?
        «Ну, вот и отлично, - подумал я, - кажется, господин Ульянов клюнул и загорелся энтузиазмом. Теперь надо рассказать ему о плане, который был задуман его сыном и воплощен в жизнь Сталиным».
        - Так вот, Илья Николаевич, - начал я, - Ликбез должен начаться с агитации. Да-да, именно с агитации. Надо везде пропагандировать пользу грамотности, рассказывать всем, что только наличие образования позволит детям тех, кто даже не мечтает вывести их в люди, добиться такого места в жизни, которого они никогда бы не получили, будучи неграмотными. Надо агитировать с помощью плакатов, печатного слова, общественного мнения. Впрочем, как я уже успел убедиться, большинство простого народа все понимает правильно, и долго преимущество грамотности им доказывать не придется.
        Далее, в каждом населенном пункте, с числом неграмотных свыше пятнадцати, нужно будет организовать «школу грамоты». Срок обучения в такой школе, по нашим расчетам, будет составлять от трех до четырех месяцев. Программа обучения будет включать чтение, письмо и счет. По мере обучения будут вводиться дополнительные занятия с целью научить читать ясный печатный и письменный шрифты; делать краткие записи, необходимые в жизни и в работе; читать и записывать целые и дробные числа, проценты, разбираться в диаграммах и схемах.
        Да, я забыл вам сказать, что учиться в этих «школах грамотности» будут не только дети, но и взрослые…
        - Взрослые! - воскликнул удивленно Илья Николаевич. - А будет ли у них желание учиться? Ведь они работают, зарабатывают на пропитание своей семье… Да и времени для занятий они вряд ли найдут.
        - Мы сделаем так, - сказал я, - чтобы для взрослых учащихся сокращали рабочий день с сохранением заработной платы. А тем, кто работает индивидуально, мы будем выплачивать пособие. Ну, и конечно, «школы грамотности» будут снабжаться за счет государства учебными пособиями и письменными принадлежностями.
        - Да, но где же мы найдем требуемое количество учебников, письменных принадлежностей, а главное - преподавателей?! - воскликнул Илья Николаевич. - Задача, которую мы намерены разрешить - грандиозная, благородная, но, как мне кажется, неразрешимая…
        - Извините, - ответил я, - но я вам и не обещал, что сия, как вы правильно сказали, грандиозная и благородная задача будет решаться в течение одного года. К тому же потребуется определенный подготовительный период. И тут нам понадобятся ваши знания и ваш опыт педагога, Илья Николаевич.
        Надо будет составить программу для «школ грамотности», подготовить методическую литературу для будущих преподавателей - а их, действительно, понадобится много. Придется привлекать для работы в «школах грамотности» всех мало-мальски образованных людей.
        Кроме того, вам надо будет написать учебники для занятий по русскому языку, а также арифметике. Надо будет красочно их оформить, чтобы детишки, да и взрослые тоже, с интересом учились, лучше запоминали то, чему их будут учить.
        Ну, а для изготовления учебников и учебных пособий мы найдем лучшие типографии, которые напечатают их. И только когда будет все готово, тогда мы и приступим к выполнению задачи по ликвидации неграмотности.
        - Как вам такая перспектива, Илья Николаевич? - спросил я у своего визави, слушавшего меня, что называется, открыв рот от изумления.
        - Да, Александр Васильевич, - сказал Ульянов, - умеете вы удивлять своих собеседников. Конечно, как практик и педагог со стажем, скажу вам, что трудностей будет очень много. Но зато какой размах, какое поле для дальнейшей работы. Вы ведь, как я понял, на этом не остановитесь?
        - Не остановимся, Илья Николаевич, - смеясь ответил я, - мы, югороссы, все время совершаем одно невозможное дело за другим. И пока у нас это получается. Думаю, что и на сей раз получится… Так что, если вы не передумали, возьметесь за ликвидацию у нас безграмотности? Как я уже говорил, впоследствии это должно послужить отличным примером для руководства России и ваших тамошних коллег.
        - Нет, Александр Васильевич, - сказал Илья Николаевич, - не откажусь. Я почему-то уверен, что нам удастся превратить Югороссию в страну, где все поголовно будут уметь читать и писать. А если Бог даст мне сил и здоровья, то и нашу матушку Россию тоже…

4 сентября (23 августа) 1877 года. Утро. Санкт-Петербург. Гатчинский дворец. Контр-адмирал Ларионов Виктор Сергеевич
        Штабс-капитан Сергей Иванович Мосин - человек, имя которого золотыми буквами вписано в историю оружейного дела. Его трехлинейная русская магазинная винтовка образца 1891 года в свое время не только на несколько лет опередила всех возможных немецких, американских и британских конкурентов, но еще стала лучшим из всех видов несамозарядных винтовок, исходя из таких показателей, как надежность конструкции, кучность огня и останавливающее действие пули.
        Перед тем как пригласить этого человека, у нас состоялся длительный и обстоятельный разговор с императором Александром III, в котором также приняли участие в качестве экспертов и сопровождавшие меня в этой поездке старший лейтенант ГРУ Бесоев и старший лейтенант морской пехоты Синицын. Ну, какой из меня, адмирала, эксперт по стрелковому оружию? Как моряк, я совершенно не воспринимаю всерьез калибры меньше ста миллиметров и вес конструкции менее полутора тонн. А вот два наших молодых офицера вполне могли осветить вопрос об оружии пехотинца, каждый со своей стороны. Ведь спецназ - это спецназ, а пехота, пусть даже и морская - это все-таки пехота.
        Дело в том, что еще до начала войны русская армия отчаянно нуждалась в замене оружия пехоты на магазинную винтовку уменьшенного калибра, в связи с чем наступил период так называемой «ружейной чехарды», когда чуть ли не каждый год на вооружение все новый и новый образец. Закончилось все это принятием на вооружение той самой винтовки Мосина, которая производилась в России с 1891 по 1944 год, пока на смену ей пришел сначала самозарядный карабин Симонова, а потом и автомат Калашникова.
        Но, кроме плюсов, у этой винтовки имелись и минусы. Точнее, не у нее, а у русского трехлинейного патрона образца 1891 -1908 годов. Минус заключался в наличии закраины, осложнявшей использование этого патрона в автоматическом оружии. К примеру, датский пулемет Мадсена, прадедушка всех ручных пулеметов, с патронами всех типов, имеющих кольцевую проточку, работал нормально и серийно выпускался с 1903-го по 1955 год. А вот с русским патроном с закраиной работать отказался сразу и наотрез. Задержки, поломки, перекосы патрона, заклинивание механизма…
        В результате двести пулеметов Мадсена, закупленных на пробу для пограничной стражи, в конце концов так и остались на складе. А ведь машинка была удачная - последний модернизированный образец этого ручного пулемета состоял на вооружении бразильской жандармерии аж до 80-х годов ХХ века.
        Мнение обоих наших молодых экспертов было однозначно - от закраины на гильзе надо непременно избавляться. Кроме того, пуля сразу должна быть облегченной, оживальной формы, чтобы не заморачиваться потом с переделкой патронников.
        Кроме всех прочих технических вопросов, на повестке дня остался один, и самый важный. Как сделать так, чтобы при массовом производстве сама конструкция новой винтовки, превосходящей местные образцы, не утекла бы в распоряжение наших заклятых друзей, соперников и конкурентов. Ведь Россия, в силу своей промышленной слабости, не способна будет обогнать в скорости перевооружения ту же Австро-Венгрию, Британию или Францию. Да и своему союзнику - Германии, нам тоже совершенно незачем показывать свою слабость. Нужно и перевооружение провести, и секретов конкурентам не выдать.
        Винтовка Мосина была всем хороша, но с точки зрения дальнейшего развития оружейного дела являлась тупиковой ветвью эволюции пехотного оружия. Автомат Калашникова же или самозарядная винтовка на его базе на данном уровне развития производства просто неисполнимы технически. Кроме того, возросшая скорострельность винтовки без изменения тактики боя несет в себе еще одну неприятную особенность.
        Из-за возросшего расхода боеприпасов в самый критический момент войска могут оказаться безоружными. Необходимо строжайше запретить стрельбу залпами «в направлении противника». Вместо этого надо распространить на всю пехоту егерский одиночный огонь с прицеливанием по индивидуальной мишени.
        Егеря же, получив еще более дальнобойные винтовки с кучным боем и оптическими или диоптрическими прицелами, должны перейти в разряд снайперов. Оружие и тактика на поле боя должны идти рука об руку. А ведь это означает большой расход боеприпасов в мирное время для обучения солдата прицельной стрельбе. Может быть, нужно заказать капитану Мосину еще и мелкокалиберную учебную винтовку с баллистикой схожей с основным оружием армии, но стреляющую более компактными и дешевыми боеприпасами. К примеру, калибра 5,45 мм или 6,5 мм, с таким расчетом, чтобы облегченный учебный патрон в дальнейшем мог бы быть использован в качестве промежуточного для автоматического оружия.
        Обсуждение этого вопроса вчера затянулось до самого вечера. Ведь, прежде чем ставить задачу перед конструктором, император Александр III старался досконально разобраться в ней сам.
        Для наглядного примера в кабинет принесли один АКС-74 - царь пожелал сам собрать и разобрать оружие из будущего. Пару раз проделав все манипуляции, и собрав автомат, причем второй раз вполне уверенно, император покрутил в руках магазин, прищелкнул его к ствольной коробке, передернул затвор, и подошел к открытому окну. Негромко треснул выстрел, и под оглушительное карканье серых разбойниц, одна из ворон, устроившихся на ночлег в кронах парковых деревьев, камнем свалилась вниз.
        Удовлетворенно хмыкнув, Александр Александрович начал выискивать во что бы ему выпалить еще. Но тут в коридоре раздались легкие шаги, дверь распахнулась, и на пороге появилась встревоженная императрица Мария Федоровна. При виде своей дражайшей половины, у императора на лице появилось виноватое выражение, словно у напроказившего ребенка. Он попытался спрятать автомат за спину. Убедившись, что все в комнате живы и здоровы, императрица обвела нас строгим взглядом, вздохнула, дескать, мужчины даже с усами и бородами - все равно большие дети, только игрушки у них побольше и поопасней. Потом она тихо удалилась, закрыв за собой двери.
        Когда супруга ушла, император положил автомат на стол и, по-заговорщицки подмигнув нам, резюмировал:
        - Мда-с, господа, просто, надежно и убойно.
        Потом он повернулся к старшему лейтенанту Бесоеву и сказал:
        - Так значит вы, господин старший лейтенант, настаиваете на том, чтобы эта конструкция была взята нами за основу?
        - Именно так, - кивнул спецназовец, - тут самое главное затворная рама с затвором и возвратной пружиной, а также отъемный магазин. В дальнейшем при переходе на самозарядную винтовку и автомат не придется полностью перестраивать все производство.
        Кстати, даже в несамозарядном варианте скорострельность будет выше, поскольку оттянуть назад затворную раму проще, чем передергивать поворотный затвор. Тем более что пока при обратном ходе затвора возвратная пружина сама взводит оружие, рука стрелка уже возвращается на спусковой крючок, а глаз снова целится.
        Кроме того, все детали сделаны с большими допусками и движутся свободно. В боевых условиях такое оружие не выходит из строя даже в случае падения в жидкую грязь. Достаточно поднять оружие из лужи, отряхнуть и снова можно будет стрелять. В случае такого конфуза, уже потом после боя, главное не забыть произвести полную разборку, чистку и смазку оружия. Ну, а пока вокруг свистят пули, оно солдата не подведет.
        Все дело только в технологии производства. А штабс-капитан Мосин, которого вам порекомендовал товарищ адмирал, именно в этом вопросе сейчас лучший из лучших. Если он не сможет повторить конструкцию, тогда этого не может никто.
        - Пусть будет так, - подвел итог император Александр III и обвел всех нас взглядом. Потом еще раз посмотрел на лежащий на столе автомат. - Попробуем сделать по-вашему. Я распоряжусь немедленно телеграфировать в Тулу, дабы вызвать штабс-капитана Мосина сюда. Тогда и поговорим. Скажем так - через неделю или десять дней.

4 сентября (21 августа) 1877 года. Константинополь. Джордж Генри Бокер, специальный посланник президента САСШ Рутерфорда Бирчарда Хейса
        Итак, я вернулся в Константинополь - бывшую столицу Оттоманской Порты, куда президент Грант назначил меня в 1871 году послом Соединенных Североамериканских Штатов. До сих пор помню, как я впервые попал в этот город, и каким он тогда казался мне загадочным и прекрасным - этакая мозаика древних развалин, византийских и оттоманских древностей, мечетей и церквей, районов, населенных турками, греками, армянами…
        Но постепенно мое первоначальное изумление и восторг стали сменяться разочарованием. Поначалу меня поразила местная грязь. А потом я понял, что на обещания местных чиновников было невозможно положиться.
        Подучив немного турецкий язык, я с удивлением понял, что переводчики меня обманывали - как на рынках, где они договаривались с торговцами о завышенных ценах, часть которых шла «откатом» в их карманы, так и в переговорах с местными политиками - они переводили так, чтобы сказанное понравилось и мне, и моим собеседникам. И иногда и я, и мои партнеры по переговорам пребывали в полной уверенности, что мы добились искомого нами результата - хотя на самом деле наше понимание того, о чем мы договорились, было прямо противоположным.
        И еще меня раздражала велеречивость турок и то, что людям с определенным социальным статусом, к которым принадлежал американский посол, никто не скажет «нет» в лицо. Кстати, тем, кто был ниже чиновников по социальному статусу, жилось несладко. Особенно это касалось местных христиан. Дело даже не в том, что им приходилось платить специальный налог. Грабеж, изнасилования, даже убийства их были в порядке вещей.
        Так что, когда президент Грант перевел меня в Петербург два года назад, это стало лучшим для меня подарком. Да, и в России есть свои проблемы, но в Петербург я влюбился с первого взгляда. Такого красивого города я не видел нигде. И если турки были совсем чужими мне людьми, то русские оказались близки мне по духу, а русская литература, даже в переводе, меня как поэта и писателя поразила. Кроме того, у меня сложились весьма доверительные отношения не только с императором Александром Вторым, с наследником престола, с другими людьми из высшего света, но и с писателями, художниками, музыкантами, да и просто людьми, окружавшими меня.
        Увы, в конце прошлого года состоялись выборы, и в начале этого года президент Грант покинул свой пост. Я знаю, что Гранта все обзывают пьяницей и дураком. Что ж, пьет он действительно много, да слишком мало времени уделяет своим обязанностям. Но одного ему не занимать: именно он хотел укрепить отношения с европейскими державами.
        Выборы 1876 года, казалось, выиграл Сэмюель Тильден, но в результате подковерных интриг в Коллегии выборщиков президентом в начале этого года стал Рутерфорд Хейс. Он меня давно недолюбливал, и потому я каждый день проверял, не пришла ли телеграмма о моей отставке. Но, как ни странно, если что и приходило в посольство из Вашингтона, то это были указания мелких клерков - похоже, российское направление никого в Америке не интересовало, и обо мне попросту забыли.
        Но после того, как неожиданно в Эгейском море появилась русская эскадра, захватила Константинополь и пленила султана, события на русском направлении начали развиваться с бешеной скоростью. Вот так бывает. Засыпаешь в одном мире, тихом и размеренном, а просыпаешься совершенно в другом, кипящем событиями и буйном, словно Бедлам.
        Как ни странно, первые месяцы ко мне никто не обращался. И только две недели назад на мое имя в посольство пришла телеграмма от государственного секретаря Уиллиама Эвертса. Мистер Эвертс предписывал мне немедленно бросить все дела в Петербурге и отправиться в Константинополь, чтобы проверить - в каком состоянии переговоры, которые ведет там бывший президент Грант. Мне было поручено - в зависимости от сложившейся ситуации - самому провести переговоры с этим таинственным адмиралом Ларионовым и его канцлером Тамбовцевым.
        Конечно, мне не очень хотелось покидать тихий и уютный Петербург, ставший моим вторым домом. Но что ж поделаешь - такова судьба дипломата. К тому же, в отличие от многих моих иностранных коллег, мне не приходилось жаловаться на отношение к моему государству русских властей. Суровый взгляд нового русского монарха, резкое мужицкое слово, и вот уже австрийский император в Вене или французский президент в Париже ведрами пьют валерьянку, чтобы избавиться от кошмара - русских полков, переходящих границы их страны.
        В отношении меня ничего подобного не было. Ведь, в отличие от Австро-Венгрии, Франции или той же Британии, Соединенные Североамериканские Штаты поддерживали с Российской империей неизменно дружеские отношения. Тогда, отправляясь в Константинополь, я, наивный, даже не предполагал, что все может быть иначе. Тогда я считал абсолютно лишенным смысла возможный конфликт двух крупнейших держав мира, расположенных по разные стороны Земли и не имеющих никаких взаимно пересекающихся интересов. Тогда я считал, что мы, североамериканцы, живем на своей половине мира, русские - на своей, и нам абсолютно нечего делить. Примерно с таким радостным настроением я и отправился в путь.
        Два дня назад мой поезд прибыл в Одессу, а вчера вечером я спустился с борта большого белого пакетбота на причал в бухте Золотой Рог. Первое, что мне бросилось в глаза, это были кресты - на Святой Софии, на Святой Ирине, и на других зданиях, которые турки в свое время превратили в мечети.
        Серая громада крейсера «Москва», как напоминание о том - кто в доме хозяин, застыла на якоре напротив бывшего султанского дворца. На набережной царил образцовый порядок, стояли на своих местах городовые, фланировали гуляющие пары, и отсутствовал какой-либо мусор. Зрелище, представляющее разительный контраст с той картиной, что я видел во время моего первого приезда в этот город.
        На набережной меня встретил почетный караул в непривычной для меня зеленой пятнистой форме. Возглавлял его молоденький офицер, но с глазами старого вояки. После обязательного в таких случаях ритуала, ко мне подошел седобородый человек в полувоенном костюме без знаков различия и с дружелюбной улыбкой крепко пожал мне руку.
        - Добро пожаловать в Константинополь, мистер Бокер! - сказал он. - Меня зовут Александр Васильевич Тамбовцев, и я имею честь быть канцлером Югороссии.
        Потом канцлер продолжил:
        - Увы, мистер Бокер, американский консул отбыл из Константинополя после занятия его нами и захвата султана, и более не возвращался. Мы даже и не знаем, что его так напугало? Со зданием консульства ничего не случилось, оно находится в целости и сохранности. Если хотите, мы можем сопроводить вас туда. Просто нужно какое-то время, чтобы заново нанять прислугу и убрать мусор, накопившийся в здании за последние три месяца. Немного ознакомившись с нынешней обстановкой, вы сможете лично убедиться, что в Константинополе стало безопасно жить. Сейчас же мы предлагаем вам разместиться во дворце Долмабахче, там, где уже находится ваша делегация во главе с бывшим президентом Грантом. Там же будет удобнее встречаться и нам с вами. А в консульство или в город, вы сможете съездить в любое удобное для вас время - вам стоит об этом лишь попросить.
        - Благодарю вас, мистер Тамбовцев, я буду вам очень признателен, - коротко ответил я.
        После этого небольшого, но содержательного разговора мы с мистером Тамбовцевым сели на катер и полетели - да, именно полетели, я никогда еще не видел корабля, который передвигался с такой скоростью - на другой берег Золотого Рога. У тамошнего пирса нас ждал еще один почетный караул, на этот раз одетый в греческую национальную одежду.
        Мы прошли во дворец, где у входа две очаровательные смуглые молодые женщины, распоряжавшиеся слугами, переносившими мой багаж, показали мне выделенные для меня весьма красиво обставленные апартаменты.
        Когда формальности были окончены, канцлер сказал:
        - Мистер Бокер, вы, наверное, желаете немедленно встретиться с членами вашей делегации и лично с экс-президентом Грантом. Вас к ним сейчас проведут. - Канцлер сделал паузу, как будто обдумывал что-то. - Ну, а потом, если вы пожелаете, мы сможем вместе отужинать и обменяться мнениями? Передайте мистеру Гранту, что если он пожелает, то тоже может принять участие в этом мероприятии. Впрочем, последнее, мистер Бокер, на ваше личное усмотрение…
        Недоумевая, что же могут означать последние загадочные слова канцлера Тамбовцева, я пожал ему на прощание руку, после чего меня отвели к президенту.
        Я ожидал всего, что угодно, но не этого. За длинным столом сидел Грант и его люди - несмотря на довольно раннее время, в комнате разило алкоголем так, что любая филадельфийская таверна - а мой родной город славится ими - позеленела бы от зависти. На столе громоздились более дюжины бутылок, на полу - еще четыре пустых. С другой стороны стола сидели несколько русских, но они как ни странно, отнюдь не выглядели пьяными, чего нельзя было сказать о нашей «делегации».
        - Хо, Бокер! - закричал президент Грант, увидев меня. - Вот так встреча! Какими судьбами, старина? Добро пожаловать на наши переговоры, ха-ха!
        Он схватил стакан, налил его до краев, сунул мне в руку и закричал по-русски, но с диким акцентом:
        - Пиэй доу дэна! Пиэй доу дэна!
        Похоже, это была единственная фраза, которую он выучил за время своего пребывания здесь. Один из русских незаметно кивнул мне на пожелтевшее дерево в кадке, и я, делая вид, что опрокидываю стакан, украдкой полил это несчастное растение. Я попробовал спросить у Гранта, что же происходит, но тот, похоже, уже «поплыл».
        - Слушай, Бокер, не будь таким занудой! - воскликнул он в ответ на мой осторожный вопрос. - Садись с нами, выпьем, поговорим!
        Я каким-то чудесным образом сумел выпить очень мало. Но вот бедному дереву в кадке досталось явно больше, чем мне. Интересно, в растительном царстве бывают свои алкоголики?
        При этом все мои попытки хоть как-то разговорить Гранта кончались примерно такими словами последнего:
        - Я ж тебе говорил, не будь таким занудой! Все идет по плану. Скоро будет договор! А о чем, я тебе расскажу, когда мы его подпишем. Мало ли что там говорит Хейс - никуда этот договор от нас не убежит!
        Пользуясь моментом, я сумел-таки незаметно прошмыгнуть обратно в коридор, где ожидавший там слуга проводил меня обратно в мои апартаменты.
        Прощаясь, слуга сказал:
        - Мистер Бокер, уже половина шестого, а канцлер прибудет за вами в шесть часов. Если вы хотите, я могу ему передать, что вы еще пока не готовы.
        - Нет, любезный, я в порядке, - ответил я. - Просто мне надо переодеться - от моей одежды слишком уж разит спиртным, и к шести часам я буду готов к встрече с канцлером Тамбовцевым.
        - Мистер Бокер, - кивнул слуга, - если вы положите вашу одежду вот в эту корзину, то ее постирают, погладят и повесят вот в этот шкаф, пока вы будете ужинать с канцлером.
        - Спасибо, любезный, - ответил я.
        Через полчаса, когда часы на Галатской башне пробили шесть, в дверь постучали. На пороге стоял канцлер Тамбовцев собственной персоной.
        В отличие от атмосферы попойки у экс-президента Гранта, в зале, в которую он меня провел, царил уют, на стенах висели очень красивые картины с видами моря, а стол был накрыт на двоих. За ужином меня угостили неплохим вином, а еда за ужином была простая, но весьма вкусная. Мне показалось, что подобно античным грекам югороссы находили красоту в строгости и простоте, когда несколько точных и скупых линий значат больше, чем тонны всяческой мишуры. Умение находить главное и добиваться его немаловажно для политика. И, как мне кажется, именно этим мастерством здесь, на берегах древнего Босфора владеют в совершенстве.
        После ужина мы переместились в соседнюю комнату, где мне были предложены коньяк и сигары, как это и положено во время разговора двух джентльменов. Сам канцлер Тамбовцев, как оказалось, совершенно не курил, да и коньяка мы с ним выпили всего лишь по чуть-чуть.
        Потом он посмотрел на меня и сказал:
        - Теперь вы, мистер Бокер, видите, почему я сомневался в том, что президент Грант захочет присоединиться к нашей компании… Мне очень жаль, но у каждого свои недостатки.
        - Господин канцлер, - ответил я, - позвольте принести вам мои глубочайшие соболезнования по поводу смерти его величества императора Александра Второго. Император был и моим другом, насколько возможна дружба между скромным послом и императором великой державы. И мне особенно больно от того, что убили его именно мои сограждане.
        - Мистер Бокер, спасибо за ваши соболезнования, - ответил мне канцлер, - И мы не обвиняем в смерти императора вашу страну. Бандиты и наемники не имеют национальности. Те, кто это сделал, совершили убийство за деньги, причем деньги не американские. Преступники уже или мертвы, или арестованы нами. А вот заказчики пока еще живы и на свободе. Но это совсем ненадолго, я уверяю вас. Мы, русские, всегда взыскиваем со своих должников, с некоторых - сторицей.
        При этих словах о долгах мне стало немного неуютно. Наши скупердяи в конгрессе ведь так и не расплатились с русскими за купленную нами Аляску. Да и за Форт-Росс, пусть та покупка и была совершена частным лицом, тоже остался должок. Взыскание таких долгов сторицей - это совершенно не то счастье, какое я могу себе представить.
        - Господин канцлер, - ответил я, - наша страна очень хотела бы подружиться с Югороссией и договориться с ней. Мы считаем, что обе страны могут и должны между собой сотрудничать. Но, похоже, президент Грант так с вами ни о чем и не договорился…
        - Мистер Бокер, - сказал канцлер, усмехнувшись, - увы, переговоры даже не начинались. Президенту Гранту очень понравились русская водка и болгарская ракия, а все остальное его не так уж и сильно интересует. Так что, если у вас есть полномочия, то мы можем обсудить некоторые моменты, которые могли бы заинтересовать и наше, и ваше правительство. Полагаю, что и у вас есть кое-какие наработки на эту тему, - он передал мне сложенную вчетверо бумагу. - А вот здесь - некоторые пункты, которые могли бы заинтересовать нас. Если бы мы с вами могли встретиться, например, завтра за обедом и обсудить наши идеи, а также пожелания вашего правительства, то я полагаю, что мы могли бы достаточно быстро прийти к консенсусу.
        Кстати, у нас во дворце тоже есть телеграфная станция - вас туда проведут в любое время. Если я вас заберу, скажем, в час дня?
        - Благодарю вас, мистер канцлер, - ответил я, прощаясь. - Я буду вам весьма благодарен.

5 сентября (24 августа) 1877 года. Утро. Санта-Круз дас Флореш. Адмирал Рафаэль Семмс
        - Дорогой Рафаэль, я очень рад вас снова видеть, - улыбаясь, сказал мне губернатор Западных Азор Антон де Альмада. Мы с ним сдружились еще тогда, когда, пятнадцать лет назад, моя «Алабама» провела больше месяца в районе Западных Азор, уничтожив десять кораблей янки. Все десять кораблей мы сожгли, предварительно высадив команду на Флореш.
        Я провел тогда достаточно много времени в компании губернатора. Антон неплохо владел английским языком - как раз настолько, чтобы мы прекрасно понимали друг друга. Вообще у Португалии и Англии - давние торговые отношения, частенько даже переходившие в союзнические, и потому на английском там говорят очень и очень многие. По счастью, сейчас особой англо-португальской любви на горизонте не наблюдалось, а посему наша миссия на Азорских островах находилась в полной безопасности.
        - Дорогой Антон, - как джентльмен с джентльменом раскланялся я с губернатором де Альмада, - позвольте вам представить моего сына майора Оливера Семмса, а также нашего общего друга, офицера югоросской армии, капитана морской пехоты Сергея Рагуленко, героя захвата Константинополя и пленения султана!
        Спускаясь на берег, я решил не брать с собой ни президента Дэвиса, ни генерала Форреста - в этом случае у губернатора могли возникнуть подозрения об истинных целях нашей миссии. А вот «капитан Слон», в его необычной парадной форме, смотрелся весьма импозантно, примерно как бык, наряженный во фрак.
        - Господин Рагулье… - у Антона были трудности с произношением его фамилии. Ничего странного, в самом начале мне эту фамилию произносить было тоже довольно затруднительно.
        - Очень приятно видеть здесь представителя Югороссии, про которую уже ходит столько легенд. И вы, мистер Семмс, - де Альмада улыбнулся Оливеру, - добро пожаловать на наш маленький, затерянный в океане клочок земли! А что это за корабль, на котором вы пришли?
        - О, Антон, - я взмахнул рукой, - это мой новый корабль «Алабама II». Тут такая история, что ты в нее и не поверишь. В общем, подарок от одного очень доброго друга.
        - Британская постройка, если я не ошибаюсь, - прищурился де Альмада, - видно, Рафаэль, что это добротный корабль с хорошей командой, достойное новое воплощение той старой «Алабамы», на которой вы посетили наши края в те давние годы…
        - Спасибо на добром слове, - сказал я. - На этот раз мы находимся в плавании с сугубо мирными целями, хотя я никому бы не посоветовал нас задевать. А сеньор Рагуленко тут с нами по делу.
        Брови губернатора де Альмада вздернулись вверх в непроизвольном выражении удивления.
        - Вот даже так? - пробормотал он.
        Капитан Рагуленко со слоновой изящностью поклонился губернатору и вручил ему привезенную с собой бумагу. В который раз я обратил внимание на то, насколько этот русский соответствует своему прозвищу. Де Альмада развернул лист и пробежал его глазами:
        - Господин Рагуль… - сказал он, оторвав взор от документа, - простите, но я плохо расслышал вашу фамилию.
        - Моя фамилия Рагуленко, господин де Альмада, - ответил мой русский друг, - и иностранцам ее действительно сложно выговаривать. Если вам так удобнее, то можете просто называть меня сеньор Сержиу.
        - Хорошо, сеньор Сержиу, - склонил голову губернатор. - Так вот. Из ваших бумаг следует, что вы заключили договор с правительством Его Величества об аренде островка Корву. Островок этот практически не заселен, там проживают всего около восьмисот человек, и я не вижу никаких препятствий для этой аренды. Хотя, конечно же, мне крайне любопытно, зачем он вам вдруг понадобился?
        - Именно так, господин губернатор, - кивнул Рагуленко, - мое командование желает построить там небольшой курорт для реабилитации после ранений и просто отдыха наших офицеров и солдат. В последнее время все мы неплохо потрудились.
        - Разумеется, - кивнул сеньор Антон. - Всего за месяц столь малыми силами стереть с карты мира Оттоманскую империю - это деяние, достойное Александра Македонского. Но, - губернатор почесал переносицу, - остров Корву крохотный, гористый. Кроме того, там дуют сильные ветра… Бухточки имеются только на южном побережье - в других местах к острову не пристанешь. Да и туманов и дождей там даже больше чем у нас на Флореше.
        - Зато там есть, насколько я слышал, водопады, прекрасное озеро в старом вулканическом кратере, отвесные скалы… Красота, как мне рассказали, необыкновенная.
        - Ну ладно, не мне об этом судить. Там, кстати, есть подводные рифы - я прикажу сделать вам копии лоций. А теперь расскажите, сеньор Сержиу, правда ли то, что вы полностью уничтожили английский флот в Средиземном море? Или те, кто распространяет подобные слухи, несколько преувеличивают?
        - Да нет, сеньор губернатор, все было именно так. Увидев два наших корабля под андреевским флагом в Пирейском порту - при этом на одном из них находился сам наследный принц Александр и развевался императорский штандарт, британский адмирал предъявил нашим морякам наглый ультиматум, потребовав немедленной сдачи под угрозой расстрела. Когда же наши корабли отказались подчиниться этому противозаконному требованию, британцы начали стрелять, убив несколько человек и повредив русский корвет «Аскольд». Нашим кораблям пришлось отвечать.
        Вы знаете, что когда каждый матрос и офицер знают, что им следует делать, даже обычный корабль превращается в страшную силу. Адмирал Семмс вам это подтвердит. А крейсер «Москва» - это не совсем обычный корабль.
        Я кивнул, подтверждая все сказанное Сергеем. Югороссы отличные военные моряки, хоть и совершенно обходятся без телесных наказаний. Британцы со всем своим гонором им и в подметки не годятся.
        Антон де Альмада изумленно посмотрел сперва на меня, потом на Сергея:
        - Это неслыханно! - взорвался он от возмущения. - Нападение на корабль, на котором находится особа королевских кровей! Тем более вот так, вероломно, без объявления войны!
        - Это Англия, сеньор губернатор, - с улыбкой ответил Сергей. - Вашему королевству повезло, и вас еще ни разу не «копенгагировали». Но на эту британскую наглость мы ответили по-русски, ответив ударом на удар. Англичане оказались в нокауте. И теперь Средиземноморский флот Британии покоится на дне Пирейской бухты. Командующий этим флотом адмирал Горнби погиб, а моряки частью кормят рыб, а частью метут улицы в Афинах и Пирее, чтобы отработать свою чашку горячей похлебки. А потом наши ребята мимоходом заглянули на их главную базу в Портсмуте. Говорят, что зарево ночного пожара было видно даже на расстоянии нескольких десятков миль.
        - Так что, сеньор губернатор, - добавил Сергей после небольшой паузы, - теперь вы можете спать спокойно. У Британии больше нет хоть сколько-нибудь стоящего флота, а на Корву для обеспечения безопасности наших людей будет постоянно находиться крейсер-стационер. Так что, даже если англичане и захотят нанести визит на Азорские острова, то все кончится примерно так же, как и при второй битве у Саламина, с той лишь разницей, что британский металлолом окажется на дне Атлантического океана, а не Средиземного моря.
        - Очень хорошо, сеньор Сержиу, я буду иметь в виду это несомненно важное обстоятельство, - кивнул Антон де Альмада и посмотрел на меня с Оливером. - Господа, попрошу вас пройти в дом и отведать прохладительных. Вам не кажется, что солнце уже припекает несколько сильнее, чем хотелось бы?

5 сентября (22 августа) 1877 года. Полдень. Константинополь. Джордж Генри Бокер, специальный посланник президента САСШ Рутерфорда Бирчарда Хейса
        Лишь только часы на Галатской башне пробили час по полудню, в мою дверь постучались. На пороге собственной персоной стоял мой новый приятель, югоросский канцлер мистер Александр Тамбовцев.
        - Добрый день, мистер Бокер, - сказал он. - А не пообедать ли нам. Я думаю, что вы уже проголодались…
        - Да, мистер Тамбовцев, спасибо, - ответил я, - с удовольствием разделю с вами обед.
        Мистер Тамбовцев склонил голову:
        - Тогда нас, мистер Бокер, можно уже считать друзьями…
        - Почему вы так решили? - с интересом спросил я.
        - Вы почти дословно процитировали нашу русскую поговорку, - ответил канцлер: - «Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, ужин отдай врагу…»
        - Ну, если так, мистер Тамбовцев, - сказал я, - то можете звать меня просто Джордж.
        - А вы меня просто Алекс, - кивнул югоросский канцлер, - ну что, Джордж, пойдем, посмотрим - чем нас сегодня удивит наш повар.
        Трапеза, которую нам предложили сегодня, была, как и в прошлый раз, весьма простой, но очень вкусной.
        Сначала подали закуски - на столе стояли осетрина, черная икра, винегрет, какой-то незнакомый мне салат с оливками, картофелем, горошком, колбасой и майонезом (канцлер назвал его «оливье»), пирожки, блинчики, вареное мясо в тесте, представленное мне как «хинкали»… В любой другой стране на этом трапеза бы и закончилась, а здесь она только началась. Впрочем, этому я не удивился - жизнь в Петербурге приучила меня к русской кухне. И если то, что подавали здесь, отличалось от типично петербургского стола, то количество - и невозможность соблюдать диету - были мне очень даже знакомы.
        Потом принесли холодный суп, совсем непохожий на все, что мне подавали в Петербурге. Чуть сладковатый и шипучий, с огурцами, вареным картофелем и яйцами, он был необыкновенно вкусен. Когда я спросил, что же это такое, канцлер, улыбнувшись, ответил, что это и есть та самая знаменитая окрошка, которую в северной столице России почитают кушаньем простонародья. Да, подумал я, это вкуснее всех тех французских консоме, которыми меня кормили на тамошних приемах.
        А вот на второе были знакомые мне по Петербургу пожарские котлеты, которые здесь почему-то именовали киевскими. На десерт подали изумительные пирожные и кофе. И только, после десерта русский канцлер спросил меня:
        - Ну что, Джордж, вы ознакомились с нашими предложениями?
        - Ознакомился, Алекс, - ответил я. - Полагаю, что с большинством ваших пожеланий согласится и мое правительство. В частности, нас, несомненно, устроят статьи о дипломатических отношениях, о взаимной торговле, о взаимной гарантии инвестиций…
        - Ну, Джордж, - ответил мне Тамбовцев, - они точно так же в ваших интересах, как и в наших.
        Я вздохнул:
        - Это так. Но вот с некоторыми другими пунктами мое правительство вряд ли согласится. Например, о возвращении Форт-Росса под суверенитет Российской империи. Во-первых, нам не совсем понятно, почему подобные вопросы - которые касаются лишь Североамериканских Соединенных Штатов и Российской империи - поднимаются в договоре между моей страной и Югороссией. Ведь Югороссия - не Российская империя.
        - Ты, конечно, прав. Но Югороссия - тоже часть русского мира, и проблемы Российской империи мы принимаем близко к сердцу. И страна, которая не выполняет своих обязательств перед Российской империей, не может быть нашим другом.
        «Однако!» - подумал я. Другими словами, любая страна, которая так или иначе будет вести себя недружественно по отношению к России, навлечет на себя гнев Югороссии. Алекс мне не угрожал, нет, он просто излучал дружелюбие, но мне нужно дать понять нашему правительству - с этого момента правила игры резко изменились, и ни в коем случае нельзя подвергать себя опасности навлечь гнев державы, которую представляет мой собеседник.
        Я попробовал обойтись, как говорится, малой кровью.
        - Но эту проблему можно решить иначе. Например, наше правительство немедленно выплатит оставшуюся задолженность…
        - Но, Джордж! - воскликнул югоросский канцлер. - С этим согласиться не сможем уже мы - ведь все разумные сроки уже давно истекли. А если взять количество намытого там золота, то сразу становится ясно, что цена должна вырасти в много-много раз. Уже заплаченные деньги мы согласны рассмотреть в качестве опции на будущую покупку, не более того. Можно, конечно, сделать так - России официально возвращается суверенитет над Северной Калифорнией, специальная комиссия, состоящая из наших и ваших специалистов, заново оценит эти земли, и если сумма будет выплачена в течение года после подписания договора, то Северная Калифорния вернется в состав штата Калифорния.
        - Алекс, вы же знаете, что каждый штат суверенен, - ответил я, - и что нам потребуется согласие палаты представителей и губернатора Калифорнии… Мы же не можем заставить один из штатов делать что-либо против своей воли!
        Мистер Тамбовцев улыбнулся одними губами:
        - Джордж, вы только что проделали это со штатами Юга, попутно уничтожив немалую часть этих самых штатов, а после учредив там управление из центра.
        - Но они же незаконно объявили о своей независимости… - возмутился я.
        - Вы так полагаете? - усмехнулся канцлер Югороссии. - А как же ваш тезис о суверенности каждого штата? Вы же сами только что сказали, что не можете заставить какой-либо штат делать что-либо против своей воли. А тут таковых было более десятка.
        И еще. Долгие годы, почти все белые жители этих штатов были лишены элементарных гражданских прав, и управляли ими негры и «мешочники», понаехавшие с севера. И только в результате компромисса, приведшего к президентству Хейса, этот режим на юге был отменен.
        Я оторопел от услышанного. Неужели это могло быть правдой?
        Но канцлер Тамбовцев продолжал:
        - Более того, в штате Мэриленд в начале Войны между Штатами арестовали политиков, журналистов и просто людей, которые поддерживали диалог с Конфедерацией, и посадили их в тюрьму без предъявления каких-либо обвинений, да так, что многие из них умерли в неволе.
        - Вы уверены в этом, Алекс? - наконец выдавил я из себя. - Этого просто не может быть.
        - Увы, все так оно и было, - вздохнул Тамбовцев. - Вы же учились в Колледже Нью-Джерси, у вас, конечно, были друзья-южане.
        - Конечно, были, - ответил я.
        - Напишите им, - посоветовал мне югоросский канцлер, - и спросите у них самих. Если, конечно, все они сейчас живы.
        - Я напишу и спрошу, - с трудом выдавил я…
        Югоросский канцлер махнул рукой. - Ладно, Джордж, проехали, давайте пойдем дальше. У нас еще есть два пункта - вы их видели в моем списке…
        - Да, конечно, - расстроенно кивнул я. - Что там у вас еще?
        - Во-первых, - сказал мистер Тамбовцев, - после передачи Аляски САСШ гарантировали права православного населения, - но с тех пор их ущемляют, особенно среди коренных народностей. А еще: САСШ незаконно захватили остров Кодьяк, который не входил во владения Русско-Американской компании.
        - Неужто? - удивился я.
        - Именно так, - ответил мне мистер Тамбовцев. - Так что мы хотели бы включить подтверждение полных прав православного местного населения, а также признание суверенитета Российской империи над островом Кодьяк в текст любого договора, который Югороссия подпишет с Североамериканскими Соединенными Штатами.
        Я пожал плечами:
        - Вы понимаете, что я лично такие вопросы не решаю. Сперва мне будет необходимо проконсультироваться со своим правительством…
        - Разумеется, Джордж, - кивнул югоросский канцлер, - мы это прекрасно понимаем. Как я уже вам говорил, наш телеграф к вашим услугам.
        Да, мы хотели бы включить в договор и еще один, последний пункт. Нам хотелось бы, чтобы нас заранее - не позднее, чем за неделю - оповещали о любых военных действиях, начатых по инициативе САСШ, вне их границ. Точно так же мы готовы оповещать вас о любых наших военных действиях на американском континенте. Это, конечно, не касается самообороны собственных границ - ни наших, ни ваших. Но именно самообороны!
        Мы бы очень не хотели, чтобы наши торговые корабли или гражданский персонал вдруг внезапно оказались в зоне боевых действий. Говоря «наши», мы имеем в виду и граждан Югороссии и подданных Российской империи. Последствия такого события могут оказаться непредсказуемыми…
        - Хорошо, господин канцлер, - ответил я, почувствовав в его голосе скрытую угрозу, - я немедленно составлю телеграмму моему правительству. Можем ли мы продолжить наш разговор, например, послезавтра? За это время я, вероятно, уже успею получить ответы и из Президентского дворца и из Государственного департамента.
        - Договорились, Джордж, - голос канцлера снова стал доброжелательным. - А теперь давайте выпьем еще по рюмочке коньяку и поговорим о поэзии и о драматургии.
        Сейчас в Вашингтоне все равно еще только лишь семь часов утра, и времени у нас более чем предостаточно.

8 сентября (27 августа) 1877 года. Утро. Штутгарт. Капитан-лейтенант Виктор Брюсов
        - Stuttgart, meine Herren! Штутгарт, господа! - сказал проводник и поклонился. Джон сунул ему пару купюр - проводник склонился еще ниже, - потом носильщики взяли наш багаж, и мы вышли на перрон старого штутгартского вокзала.
        Для меня это было возвращением в детство. Родился я в Москве, где мой отец работал инженером на одном из заводов. В девяносто первом, когда мне было всего лишь шесть лет, он погиб - его сбила навороченная тачка, вырулившая на тротуар, и даже не остановилась, оставив его умирать на обочине. Нашлись свидетели, которые описали машину, а двое даже записали ее номер, но потом все вдруг отказались от своих показаний, и уголовное дело было закрыто. А через год мать вдруг объявила, что она выходит замуж за герра Йоахима Мюллера из Штутгарта.
        Мюллер все время приходил в наш дом с подарками - мне от него перепадали то одежда, то геймбой, то одноразовый фотоаппарат. Но мне он сразу не понравился. Мама кричала, что это потому, что я к нему ревную, но когда отгремела свадьба и мы уехали в Германию, оказалось, что я оказался прав.
        Нельзя сказать, что он был таким уж плохим человеком. Но он был швабом. А швабы, немцы, населяющие Вюртемберг и западную Баварию, вероятно, самая скупая нация в мире.
        В доме у него не было ни единой художественной книги, только низкопробные журналы, пара путеводителей и три-четыре книги на тему «сделай сам». Маме он сразу подарил швабскую кулинарную книгу, на которой все еще алел ценник «одна марка» - судя по всему, куплена на распродаже остатков неудачного издания. Впрочем, телевизор был неплохой, но программы были настолько скучными, что смотреть мне его совсем не хотелось.
        Разговоры по-русски были запрещены - хотя, конечно, когда его дома не было, мы с мамой переходили на родной язык. Еда и одежда покупались только в самых дешевых магазинах, и мы почти всегда были голодными.
        В уроках вождения маме было отказано («слишком дорого»), спал я на старом диване. Я записался было в футбольную команду, но Йоахим отказался платить взносы. Его понятия о расходах соответствовали швабскому анекдоту про щедрость: «Если это стоит менее одной марки, то покупай и не смотри на ценник!»
        Но с футболом мне все же повезло - тренер команды, герр Клаус Обермайер, когда я, сдерживая слезы, сказал, что не смогу играть, ответил просто:
        - Если этот жлоб за тебя не хочет платить, то заплачу я. Вижу, что ты такой же, как и все русские, и никогда не сдаешься. Из тебя будет толк. Отец мне много рассказывал про Восточный фронт. Он часто мне говорил: Клаус, если бы русские и немцы воевали на одной стороне, мир давно был бы наш.
        Клаус показал мне, что швабы тоже бывают разные. Я сдружился с его сыновьями - Тобиасом и Штефаном, с которыми мы вскоре превратились в самых результативных нападающих молодежных команд во всем столичном регионе. После каждой тренировки мы ужинали у Обермайеров, и всю мою футбольную экипировку подарил мне тот же Клаус. И, главное, я очень неплохо заговорил не только по-немецки, но и на швабском диалекте. Йоахим даже постоянно ставил меня в пример маме, как будто это была его заслуга.
        Через четыре года мама наконец не выдержала и решила вернуться в голодную Россию. Она согласилась на быстрый развод практически на условиях Йоахима (тысяча марок плюс билеты на поезд, отказ от всех других претензий).
        Оставшаяся часть моего детства прошла сначала в Москве, потом в Питере, где мама еще раз вышла замуж и где я и окончил знаменитую «Дзержинку», как раз в том самом году, когда в Мюнхене с трибуны прозвучала знаменитая речь Путина. Гром оркестра, торжественное вручение дипломов и новеньких погон, и вот уже поезд везет меня в Мурманск, на Северный флот.
        С Тобиасом и Штефаном я переписывался до самого последнего времени. Они даже приезжали несколько раз к нам в гости в Петербург и постоянно звали меня к себе в Германию. Но я уже делал карьеру военного моряка и лишь молил Бога за то, чтобы глупость и подлость европейских политиков не заставили бы меня убивать моих немецких друзей.
        И вот, после пересадок в Вене и Мюнхене, мы с мистером Девоем оказались в Штутгарте, городе моего детства. Жаль, не только мои друзья, но и Клаус еще не родились. Мы купили билеты на вечерний поезд в Париж. Вещи отдали носильщикам - камеры хранения здесь еще нет, но за небольшую плату все сохранится в лучшем виде, так мне сказал Джон. А мы пошли в город, посмотреть его, благо время есть, да и Джону нужно было отправить телеграмму в Париж - к нам там присоединится Джеймс Стивенс, «патриарх» ирландской борьбы за независимость. Его мнение будет много значить и для наших планов, и по вопросу о том, достоин ли я стать королем Ирландии. Конечно, мне лично это не особенно-то и хочется. Но, как любила говорить моя мама: «Партия сказала - надо, комсомол ответил - есть!» Да и вряд ли они откажут, ведь без российской помощи их революция будет обречена на поражение.
        Одеты мы были с иголочки, так что относились к нам везде подчеркнуто вежливо. Послав телеграмму, мы вышли по Кёнигштрассе к Дворцовой площади, обрамленной тремя величественными дворцами. И когда мы подошли к Новому замку, построенному по образу и подобию Версаля, навстречу нам попалась высокая, уже немолодая, но все еще красивая дама в сопровождении нескольких человек. Увидев нас, она спросила по-немецки, кто мы такие и откуда…
        И тут я вдруг понял, что дама передо мной - некто иная, как сама вюртембергская королева Ольга, дочь Николая I, некогда считавшаяся самой красивой невестой королевских кровей во всей Европе. Ее портрет висел в Музее земли Баден-Вюртемберг в Старом Замке.
        Клаус Обермайер, отец моих друзей детства, неплохо знал историю Вюртемберга и нашел во мне тогда благодарного слушателя. Поэтому я знал, что ее муж, король Карл, был большим почитателем искусств и молодых людей, и примерно в эти годы проводил почти все свое время в обществе секретаря американского консульства в Штутгарте, некого Ричарда Джексона. У Ольги даже не было детей, ведь Карл практически сразу после свадьбы отказался исполнять свои супружеские обязанности, да и, вероятно, страдал бесплодием от венерической болезни, полученной в юности и кое-как залеченной тогдашними варварскими методами.
        Зато все бремя правления небольшим королевством было сброшено им на плечи Ольги Николаевны.
        Она делала все, чтобы не дать Пруссии подчинить себе маленький Вюртемберг. И тут вдруг, как гром среди ясного неба, она узнала, что ее супруг взял немалые деньги в долг у Пруссии, о которых он не счел нужным информировать супругу. А условием для кредита было вступление Вюртемберга в Северно-Германский Союз под эгидой Пруссии. Так что ее августейший супруг одним росчерком пера свел на нет всю ее многолетнюю политику, а Вюртемберг превратился в пусть де-юре и автономную, но провинцию Германской империи - так переименовали Северно-Германский Союз после присоединения Бадена, Вюртемберга и Баварии.
        Поклонившись, я поцеловал ее руку и ответил на том же языке, что мы - херр Брюсов и херр Девой, находимся в Вюртемберге проездом из Константинополя в Париж. После чего ее величество перешла на английский:
        - Так, значит, герр Брюсов, - сказала королева, - вы один из тех легендарных югороссов, о которых с таким восхищением пишет наша немецкая пресса?
        - Да, ваше величество, - просто ответил я.
        Королева, похоже, заинтересовалась нами. Она наклонила голову и предложила:
        - Господа, а не угодно ли вам присоединиться к нам? Мы немного прогуляемся по Дворцовому парку, а потом я была бы весьма польщена, если бы вы разделили мою скромную трапезу.
        Джон, вслед за мной, тоже поклонился и поцеловал руку королевы.
        «Да, - подумал я, - глядишь, и мою руку скоро так же начнут целовать. А оно мне надо?»
        Ее величество Ольга оказалась весьма радушной хозяйкой. Она провела нас не только по Дворцовому парку, но и показала нам Старый замок, уничтоженный во время Второй мировой войны, Дворец кронпринца, церковь Штифтскирхе и другие красоты центра Штутгарта.
        Потом мы вернулись в Новый Замок, где радушная хозяйка показывала нам все красоты дворца - в моей истории, он полностью выгорел в войну, и восстановили его лишь снаружи. Конечно, здешняя роскошь не выдерживала никакого сравнения с Питером - что Ольга, кстати, мельком упомянула, - но Девой восхищенно смотрел по сторонам. Но вдруг выражение его лица резко переменилось.
        В Мюнхене, в ожидании поезда на Штутгарт, мы поели тамошних знаменитых белых сосисок. Судя по всему, они были уже не первой свежести - их полагается есть до полудня, а мы ими перекусили вчера вечером. Но мой луженый желудок справился с этой напастью, а вот у Джона начались, скажем так, проблемы.
        Ольга сразу подозвала служанку и поручила ей провести гостя «в ту комнату отдыха, что подальше», после чего повернулась ко мне и вдруг сказала по-русски: - Господин Брюсов, а откуда у вас в немецком швабский акцент? Я б даже сказала, что вы родом из одной из деревень к югу от города.
        По-немецки я произнес всего лишь одну фразу, но чуткое ухо королевы уловило мой акцент.
        - Я в детстве прожил четыре года в Штутгарте, - ответил я.
        - А где? - заинтересованно спросила королева Ольга.
        - В Дегерлохе, на Фридрих-Эберт-Штрассе, - сказал я.
        - А в церковь вы ходили? - продолжала допрашивать меня ее величество.
        - Да, конечно, в Русскую церковь на Зайденштрассе, - ответил я не задумываясь, не добавив, впрочем, того, что это бывало крайне редко - только тогда, когда Йоахим отлучался. Сказал, и тут же прикусил язык, вдруг вспомнив, что Русская церковь на Зайденштрассе была построена уже после смерти королевы Ольги.
        В общем, как в анекдоте: «И тут Штирлиц подумал: а не сболтнул ли я лишнего?»
        Как тут же выяснилось, лишнего я действительно сболтнул, потому что королева Ольга прекрасно знала подведомственные ей территории.
        - Господин Брюсов, - с удивлением спросила она, - а вы знаете, что Зайденштрассе - совершенно новая улица, и никакой церкви, а уж тем более русской церкви, там нет. Да и Дегерлох - всего лишь деревня, а не часть Штутгарта. Мы частенько туда выезжаем, подышать тамошним знаменитым воздухом. Но никакой Фридрих-Эберт-Штрассе я там не припомню. Кстати, а кто такой Фридрих Эберт?
        - Не знаю, ваше величество, - смутился я. - В том возрасте, в каком я тогда находился, я не задавал взрослым подобных вопросов.
        Королева задумалась:
        - Вы знаете, у меня уже были странные сомнения в отношении югороссов - они как будто не из нашего мира. Ходят разные слухи и сплетни насчет них. И вот теперь я чувствую, что вы мне рассказали несомненную правду, но при этом у меня такое впечатление, что все это не от мира сего. В будущем Штутгарт, наверное, будет больше, чем он сейчас есть, и вполне возможно, что Дегерлох станет частью города. Виктор, скажите, в каком году вы родились?
        - В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году, ваше величество, - ответил я.
        Королева гордо вскинула голову: - Господин Брюсов, я очень хотела бы знать, что будет с моей многострадальной Родиной, и с моим Вюртембергом в будущем. Ваш спутник вот-вот вернется, так что сейчас, я полагаю, не время это обсуждать, но не могли бы вы мне рассказать хоть в двух словах?
        - Ваше величество, в будущем Россию и Германию, включая и Вюртемберг - в той истории, из которой мы сюда прибыли, ждут очень тяжелые времена. Но знайте, что Россия тогда выстояла и победила.
        А сейчас Югороссия, капитан-лейтенантом флота которой я имею честь быть, сделают все, чтобы России, да и всему миру, не пришлось бы снова проходить через великие потрясения.
        Тут вернулся Девой, и «Шахерезада», то есть я, «прекратила дозволенные речи».
        Нас провели в скромную залу в Новом дворце, где уже был накрыт стол. Обед был обильным, но знакомых швабских блюд не было - все кушанья имели незнакомые мне французские названия. А вот местные вина мне не понравились. Моча.
        Потом мы уселись в салоне, куда нам принесли кофе и прекрасный коньяк, и придворные дамы удалились прочь. Наступила тишина, прерываемая только тиканьем напольных часов, напоминавших нам о неумолимом ходе времени.
        И тут Ольга неожиданно для нас сказала:
        - Господа, мне кажется, я догадываюсь, куда именно вы едете. Про вас, мистер Девой, я наслышана - вы ведь тот самый смельчак, который организовал побег на Катальпе. Да и вы, господин Брюсов, я так полагаю по вашей фамилии, наверняка потомок королей?
        Королева внимательно посмотрела на нас обоих:
        - Я уже догадываюсь, господа, что вы путешествуете по миру не из праздного интереса. Так что имейте в виду - если случится так, что Ирландия станет независимой, то королевство Вюртемберг - хоть мы и находимся в прусской кабале, - но мы все еще формально независимое королевство.
        Так вот, если то, о чем я сейчас сказала, произойдет, то мы первыми признаем Ирландское королевство и окажем вам всю возможную помощь. И я надеюсь когда-нибудь посетить вас, в Дублине или в древней Таре. Короче, там, где когда-нибудь будет ваша столица. Я вам это обещаю…

9 сентября (28 августа) 1877 года. Утро. Констанца, учебное судно «Перекоп». Полковник ГРУ ГШ Бережной, майор Мехмед Османов и генерал Михаил Скобелев
        В учебной аудитории «Перекопа» было тихо, только с берега доносился отдаленный треск выстрелов, глухое уханье пушек и едва слышные крики «Ура!». Части русской армии, назначенные для формирования персидского экспедиционного корпуса, проходили ускоренный курс боевой подготовки «по-югоросски».
        Это были состоявшие ранее в резерве и по причине общей скоротечности войны не успевшие принять участие в боевых действиях на Балканах: 1-я гренадерская дивизия, Сводная Кавказская казачья дивизия, 2-я Донская казачья дивизия, 2-я саперная бригада, Отдельный Кубанский казачий полк, 7-й отдельный Кубанский пластунский батальон и сводная Горно-артиллерийская бригада. Кроме того, в походе принимала участие сводная гвардейская бригада, составленная из сводных рот всех гвардейских пехотных полков. Чтобы в дальнейшем гвардия не закисала, сводную Гвардейскую бригаду предполагалось сделать постоянно действующим боевым формированием, регулярно обновляющим свой состав путем ротации.
        Для вооружения Персидского экспедиционного корпуса со складов ГАУ взамен ружей Крнка были выданы новейшие на тот момент однозарядные винтовки Бердана № 2 калибра 4,2 линии под патрон с дымным порохом. Вот уже почти три недели войска стояли лагерем на равнине в виду Констанцы и каждый день занимались тем, что раньше им бы и в голову не пришло. Марш-броски с полной выкладкой, передвижение по полю боя рассыпным строем, стрельба по индивидуально выбранной мишени, ползанье по-пластунски под огнем противника, метание на дальность и точность пироксилиновых бомб с вытяжным взрывателем - грубым аналогом немецкой гранаты-толкушки времен Великой Отечественной войны.
        Для казачьих частей основным видом боя предполагалось сражение в пешем строю, но в случае если враг начнет спешно отступать, отрабатывалась и быстрая подача коноводами коней с последующим преследованием противника и сабельной рубкой бегущих. Для отражения массированных атак из арсеналов были доставлены картечницы Гатлинга-Горлова с боезапасом. Несколько дней назад, из Москвы привезли новую униформу и разгрузки, пошитые по югоросским образцам из серо-зеленого плотного сукна. С учетом того, что действовать предполагалось в осенне-зимний период и в горах, не были забыты и стеганые двухслойные куртки, внешний тонкий слой которых был набит конским волосом, а внутренний и толстый - ватой. Короче, жить захочешь, еще не так раскорячишься. Не забыты были и двусторонние маскхалаты для разведчиков - изнутри белые, снаружи серо-коричневые, с петельками для крепления пучков травы и веточек.
        С каждым днем Персидский корпус обретал все больше и больше черт, свойственных югоросской, а не русской императорской армии, становясь все более боеспособным и мобильным. К сожалению, время, отведенное на подготовку, заканчивалось. Корпус должен был выступить в поход первого сентября по принятому в России юлианскому календарю.
        Но куда должен был направиться корпус, информация была довольно противоречивая. Та территория, которую позже назовут Ираком, выйдя из-под власти турецких пашей, была охвачена кровавой сварой. Армяне, турки, курды, арабы-сунниты, арабы-шииты, арабы-христиане, персы-шииты… Хаос начал переползать через границу в персидские пределы, где подняли голову все недовольные чужой для персов тюркской династией Каджаров, и персидский владыка Насер ад-Дин Шах вынужден был обратиться за помощью к России. Династия Каджаров, к которой принадлежал Наср ад-Дин Шах, с Россией предпочитала дружить, конфликтуя при этом с Британией из-за влияния в Афганистане. Основной причиной конфликта были претензии персов на Герат. Один раз дело даже кончилось англо-персидской войной 1856 -1857 годов, в которой армия Персия потерпела сокрушительное поражение в сражении при Хушабе.
        Россия тогда сама была обескровлена Крымской вой ной и не смогла оказать потенциальному союзнику действенной помощи. Сейчас же положение в мире кардинально изменилось, и помощь персам вполне могла быть оказана.
        Завоевательный поход превращался в спасательную миссию, что-то вроде ввода ограниченного контингента войск. Люди, совещавшиеся сейчас в учебной аудитории «Перекопа», должны были на ходу изменить планы персидской осенне-зимней кампании 1877 -1878 годов.
        - Господа-товарищи, обстановка неожиданно изменилась, - полковник Бережной расстелил на столе карту. - Известия, полученные нами из Багдада и Басры, требуют принятия новых решений. То, что в наше время называлось Ираком, сейчас объято огнем междоусобной войны. В Аравии зашевелились ваххабиты, угомоненные турками еще шестьдесят лет назад. В районе Багдада самый настоящий хаос. Турки бегут оттуда и из районов компактного проживания курдов на север, в Ангору. Арабы-шииты, в свою очередь, спасаются на юг, к единоверным им персам. Ваххабиты режут всех без разбора и грызутся с курдами, которым такие соседи тоже не нужны…
        Одним словом, османский лев убит нами, и на его трупе устроили пиршество шакалы. Из Ирака волнения перекидываются и в Персию. В Тегеране пока еще спокойно, но вот приграничные провинции с преимущественно неперсидским населением уже под контролем вооруженных банд. Достойной упоминания регулярной армии у персов нет, и Наср ад-Дин Шах просит нашей помощи в наведении порядка.
        - Короче, все, как было у нас, после агрессии янки во времена Буша-младшего, - вздохнул майор Османов, - без сильной власти там скоро останутся лишь трупы и брошенные деревни и города…
        - И что вы так сильно за них переживаете, Мехмед Ибрагимович? - спросил Скобелев, - Дикари же они…
        - Вот тут вы не правы, Михаил Дмитриевич, - ответил майор. - Не дикари, а просто одичавшие от безвластия люди. Русский человек, если его освободить от всех оков и ограничений, тоже может превратиться в такого монстра - любой турок от испуга спрячется. Да и не чужие они мне люди, все же я с ними одной крови, и я воспринимаю их радости и печали как свои.
        - Это верно, Мехмед Ибрагимович, - кивнул Скобелев и задумался о чем-то о своем.
        - Михаил Дмитриевич, - сказал полковник Бережной, прерывая размышления генерала, - как у вас с готовностью бригады к выступлению?
        - Через три дня, Вячеслав Николаевич, вашими стараниями и с божьей помощью мы выступим. Готовность вполне на уровне, хотя и пришлось списать в другие части до четверти всех офицеров, не готовых принять новые правила и условия службы. Зато на каждое освободившееся место мы получили по три-четыре кандидата. Это в основном те офицеры, кто видел армию Югороссии в деле у Шипки и под Софией или лечился в вашем госпитале. Сейчас, Вячеслав Николаевич, после освоения вашей науки управления войсками, я могу сказать, что у нас лучший офицерский состав во всей русской армии. Нижние чины и унтер-офицеры тоже вполне освоили вашу «науку побеждать». В противоположность суворовской, она ставит во главу угла не удалой штыковой удар, а частую и меткую прицельную стрельбу…
        - Александр Васильевич Суворов, - заметил майор Османов, - был не глупее нас с вами. Если бы в его распоряжении было такое оружие, как винтовка Бердана номер два, так он тоже бы делал упор на пулю, а не на штык. Стрелять же круглой пулей из гладкоствольного ружья, а еще дымным порохом, это все равно, что палить в белый свет как в копеечку. Да и главное у Суворова - это инициатива и воинское обучение индивидуального бойца. Не стоит, Михаил Дмитриевич, считать предков глупее себя…
        - Наверное, вы правы, Мехмед Ибрагимович, - вздохнул Скобелев, - и думаю, что в этом походе мы славы Александра Васильевича не посрамим. Но мы не решили главного, куда и каким порядком мы отправимся. На мой взгляд, повторение моей Ахал-Текинской экспедиции из той истории на данном этапе потеряло смысл…
        - Разумеется, Михаил Дмитриевич, - полковник Бережной склонился над картой, - вот смотрите… От Констанцы мы перебрасываем ваш корпус по Черному морю кораблями нашей эскадры и пароходами в Синоп. Положим на эту операцию десять дней. С Ангорским эмиром, чтобы не было никаких недоразумений, Мехмед Ибрагимович договорится - не чужие, чай, люди.
        - Договоримся, - кивнул майор Османов, - не так страшен эмир, как его малюют.
        - Вот видите, - сказал полковник Бережной и продолжил: - От Синопа до уже занятого нашей армией Трабзона примерно четыреста пятьдесят верст. Две недели хорошего марша. В Трабзоне три дня отдыха, и переход в двести пятьдесят верст до Эрзерума. Там сейчас расквартирован Кавказский корпус Лорис-Меликова. На этот переход, хоть он и почти вдвое короче, у нас тоже уйдет две недели. В Эрзеруме снова трехдневный отдых, и снова двухнедельный переход по горным дорогам на Баязет. Это уже граница с Персией, - полковник Бережной поднял голову и посмотрел на майора Османова. - Мехмед Ибрагимович, я предлагаю на начальном этапе в Курдистан не лезть. Пусть сперва отстоится и успокоится. А двинемся мы на Багдад через иранский Тебриз…
        - Разумно, - одобрил майор Османов, - умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Итого, какого числа мы должны быть на исходных позициях?
        - Если за начало операции считать выступление из Баязета, занятого сейчас войсками генерала Тер-Гукасова… - полковник Бережной выписал на бумажке несколько цифр, - то получается шестьдесят один день. Если учесть ефрейторский зазор, то пятого ноября наш корпус должен будет войти в пределы Персидской державы… До Багдада оттуда еще тысяча верст или почти полтора месяца марша. Итого середина декабря.
        Если перевалы к тому времени будут непроходимы, то пойдем на юг по персидской территории, и к началу января выйдем к Заливу в районе Басры. Да, господа-товарищи, именно так мы и сделаем.
        Полковник Бережной посмотрел на Скобелева.
        - Ну, что скажете, Михаил Дмитриевич?
        - Две тысячи верст и большей частью по горам, - усмехнулся тот. - Раз Александр Македонский там со своими голоногими греками прошел, то и русский солдат тоже пройдет. Думаю, Вячеслав Николаевич, что все у нас получится в лучшем виде. И кстати, вы с нами, или остаетесь здесь?
        - С вами, с вами, Михаил Дмитриевич, - кивнул полковник Бережной, - куда мы с Мехмедом Ибрагимовичем от вас денемся-то. Вопрос этот уже решенный, как и прикомандирование к вашему корпусу некоторого числа особых специалистов… Ну, вы меня понимаете. А вот технику никакую брать смысла нет, ибо топлива для нее под рукой не будет. Так что транспорт по старинке, вьючный и гужевой, на большее не рассчитывайте. Правда, «Адмирал Кузнецов» на время нашего похода бросит якорь на рейде Батума, а это значит, что если будет по-настоящему туго, то прилетят железные птички и разнесут все вокруг вдребезги и пополам. Дальности хватит.
        Вот такие, Михаил Дмитриевич, у нас пирожки с котятами… Да, в Баязете к нам присоединится Исмаил хан Нахичеванский со своим Эриванским конно-иррегулярным полком. Прекрасные воины, преданные России, да и местность ту знают отлично. Самая же главная наша задача теперь не столько военная, сколько политическая и экономическая. Раз уж так вышло, то мы с наименьшей кровью должны привязать Персию к России узами политических и торговых интересов. Навсегда.
        - Что ж, - задумчиво сказал Скобелев, подходя к иллюминатору, - серьезный подход. Думаю, что все выйдет, как надо.

13 сентября 1877 года. Чуть южнее города Булонь-сюр-Мер, север Франции. Джон Девой
        Возница спустился с козел кареты, и торжественно объявив нам: «Шато Клери, господа», - принялся заносить в дом наш багаж, а я тем временем огляделся по сторонам.
        Белое здание шато, построенное в стиле барокко, находилось прямо посреди парка английского типа, с прямыми дорожками, тенистыми деревьями и зелеными лужайками. Хозяином поместья был некто Жозеф Стюарт - потомок одного из соратников принца Чарли, который более ста лет тому назад попытался отвоевать независимость Шотландии. Месье Стюарт был типичным французом - темноволосым, высоким, в его французской речи чувствовался акцент истинного парижанина. Он очень плохо говорил по-английски и совсем не знал гэльского, но при всем этом большего поборника шотландской независимости я еще ни разу не встречал.
        Как мне рассказывал Джеймс Стивенс, лет десять тому назад они познакомились на благотворительном аукционе для ирландских беженцев, где и подружились. Потом месье Жозеф купил это поместье и каждый год приезжал сюда на несколько месяцев.
        И вот, когда решался вопрос, где именно можно собрать будущих борцов за независимость Шотландии и Ирландии, я послал телеграмму Джеймсу с просьбой найти подходящее место для нашего собрания где-нибудь в районе поближе к Кале. Джеймс быстро связался с месье Жозефом, который тут же с радостью и предложил нам погостить в своём поместье.
        Не знаю, сыграло ли свою роль то, что моя телеграмма была отправлена прямо из Константинополя. Как мне уже удалось убедиться, к загадочной Югороссии в Европе относились с любопытством, уважением и с легким оттенком опасения. Иногда даже совсем не легким. Стоило, как выражался Виктор, достать ему из кармана свою «краснокожую паспортину», и лица окружающих мгновенно менялись. Эмоции были разные. Испуг - в Австрии, подчеркнутое уважение - в Германии, подобострастие - во Франции. В Англии нас, наверное, ожидала бы ненависть, но нам туда пока не надо. Но, впрочем - давайте по порядку.
        После чудесного приема в Штутгарте мы сели в вагон первого класса прямого поезда Штутгарт - Париж. На вокзале в Карлсруэ, где мы с Виктором вышли на перрон размять ноги, нам на глаза попалась молодая прекрасная девушка, скорее всего, из хорошей семьи, поскольку она путешествовала в компании пожилой дуэньи, типичной немки. На эту пару просто нельзя было не обратить внимания, прелестный ангел рядом с бульдогообразным созданием женского пола, имевшим квадратную некрасивую фигуру и злое и решительное выражение лица, к которому больше подходило слово «морда». Короче - «Цербер на страже сокровища».
        Когда юная девушка несколько раз как бы ненароком, посмотрела в нашу сторону - похоже, что ее внимание привлек Виктор, который был весьма недурен лицом и обладал гармонично сложенной подтянутой фигурой - церберша разразилась гневной тирадой на немецком, и тут же как можно скорее затащила девушку в вагон.
        Виктор, тихонько посмеиваясь, перевел мне ее гневный спич. Оказывается, сия дама говорила, что пока фройляйн княгиня находится в ее попечении, она, госпожа фон Каула, не позволит неопытной девушке вести себя легкомысленно, и что эти люди (мы с Виктором) определенно намного ниже их по своему статусу. Глупая баба. И в своей глупости она убедилась довольно быстро.
        Случилось это, когда мы вечером того же дня пересекали немецко-французскую границу, где-то между немецким Метцем и французским Бриэйем. К моему глубочайшему удивлению, французские жандармы всех нас заставили выйти из вагонов, что было ранее неслыханно для пассажиров первого класса, и пройти пограничный паспортный контроль, а также проверку багажа. Юная девушка и ее спутница оказались в очереди сразу за нами. Виктор с поклоном предложил их пройти вперед, но мегера лишь посмотрела на него с ледяным презрением.
        Со мной французский таможенник был неприветлив и заносчив, но когда он увидел красный югороссийский паспорт Виктора, то его спесь сразу как ветром сдуло. Он моментально расплылся в подобострастной улыбке и даже попытался изобразить что-то вроде почтительного поклона. Багаж Виктора, как и мой, при этом никто даже и не подумал досматривать.
        Зато когда француз увидел баденский паспорт фрау фон Каула и российский - ее спутницы, он тут же начал крайне неприлично на них орать. Виктор говорит, что это обезьяний рефлекс. Продемонстрировав позу подчинения особи высокого ранга, среднеранговый месье шимпанзюк тут же попытается самоутвердиться за счет кого-нибудь более слабого и беззащитного.
        Услышав его вопли, Виктор обернулся и пристально посмотрел на француза. Молча. Ни одного слова, никаких угроз, ничего. Но в воздухе как будто лязгнуло железо и запахло озоном, словно при грозе. Возможно, мне все это просто показалось… Но это уже был взгляд истинного короля.
        Удивительно, но француз сразу же осекся на полуслове и теперь взирал на моего спутника с откровенным страхом. После этого он, опустив глаза, молча перелистал оба паспорта стоявших позади нас дам, проставил в них все необходимые печати и отдал их благородной фрау.
        Когда мы вернулись в вагон, пользуясь тем, что баронесса фон Каула приотстала, командуя носильщиками, девушка посмотрела на моего спутника и смущенно пролепетала, - Мерси боку, месье…
        - Брюсов, Виктор Брюсов, сударыня, - сказал мой спутник, - А это мой друг Джон Девой…
        Девушка тут же перешла на русский.
        - Вы из России? - спросила она.
        - Нет, я капитан-лейтенант военно-морского флота Югороссии, - ответил Виктор, - но я русский.
        Девушка покраснела и опустила глаза.
        - А меня зовут Александра Кропоткина, - сказала она. - Я с отцом отдыхала в Баден-Бадене, и фрау фон Каула, которая ехала в Париж, согласилась взять меня с собой - я давно мечтала посмотреть этот город. А вы тоже едете в Париж?
        Виктор склонил голову.
        - Да, мадемуазель Александра, мы тоже едем в Париж, но очень ненадолго - мы там проведем всего один день, после чего отправимся дальше по своим делам.
        Та подумала и вдруг достала из своей сумочки блокнот, вырвала из него страничку, написала карандашиком несколько строк и вручила Виктору:
        - Господин Брюсов, - сказала она, наморщив прелестный лобик, - если вы будете в Харькове, то заезжайте к нам - вот мой адрес. Впрочем, меня вы там найдете легко - мой отец харьковский губернатор.
        Тут вернулась фрау фон Каула, зло посмотрела на Александру и на нас, после чего утащила девушку за руку в их купе. После того как прекрасное создание скрылось из виду, Виктор некоторое был весьма задумчив, а потом сказал:
        - Джон, о такой девушке я мечтал всю жизнь. Но, увы, она княгиня, и к тому же потомок самого Рюрика, первого князя Руси… А я кто?
        - Надеюсь, что будущий король Ирландии, - сказал я. - И тебе, Виктор, нужно уже начать подбирать будущую королеву. Я все думал - кого же? Но если эта девушка - потомок древних русских царей, то она была бы весьма подходящей парой для Его Величества короля Ирландии.
        Виктор ничего больше не сказал, минут пять посидел с мечтательно-задумчивым выражением лица, после чего вернулся к чтению книги по древней ирландской истории.
        Потом мы с ним немного поговорили. Оказывается, там, в далеком будущем наш гэльский фольклор распространился по миру, став основой для специального литературного жанра сказок для взрослых, именуемого «фэнтези». Нельзя сказать, чтобы Виктор был поклонником этого жанра, но довольно хорошо в нем ориентировался, и мы до полуночи беседовали о кельтской культуре во всех ее проявлениях.
        В Париже мы действительно провели чуть более суток - Джеймс Стивенс принял нас весьма радушно и сказал, что ехать нужно будет с раннего утра восьмого сентября - именно тогда Жозеф Стюарт будет нас ожидать. Его поместье было идеальным местом для нашей встречи - недалеко от Кале, на прямой железнодорожной ветке из Парижа, уединенное, и со слугами, умеющими держать язык за зубами.
        Весь день седьмого сентября мы гуляли по Парижу - Виктор рассказал, что его отчим обещал свозить его и мать в Париж, но Виктор попал в этот чудесный город лишь сейчас. Впрочем, его удивила грязь, копоть и множество нищих, а также огромное количество проституток. Я когда-то читал, что рабочие, которые стремились в Париж со всей Франции, получали так мало денег, что у многих жены «трудились» проститутками, и что парижские бордели были столь знамениты, что в программу визитов некоторых глав государств входило и посещение местных публичных домов.
        Для Виктора это было шоком, и на моё предложение посетить одно из этих заведений он ответил решительным «нет». Вместо этого, мы целый день гуляли по церквям, музеям и просто бульварам и улочкам древнего города. Местные апаши, уличные шакалы, при этом обходили нас стороной, ибо инстинктом мелких хищников они хорошо понимали, на кого можно нападать, а на кого нет. На всякий случай у меня в трости скрывался отличнейший клинок без чашки, а у Виктора за отворотом сюртука, в плечевой кобуре имелся югоросский девятимиллиметровый автоматический пистолет. Но все обошлось, и наш арсенал нам не понадобился.
        И вот, на следующее утро мы сели в поезд Париж - Булонь. Познакомившись с Виктором, Джеймс Стивенс сразу же одобрил его кандидатуру. По его словам, «если б я сам получил право выбора нового короля, я б выбрал именно такого, как Виктор». Оставалось посмотреть, что же нас ожидает на встрече в Шато Клери.
        Когда мы туда прибыли, нас радушно принял сам Жозеф Стюарт и сообщил, что мы оказались самыми первыми из приглашенных. После весьма вкусного обеда, за стаканчиком нормандского кальвадоса, он сказал:
        - Господа, я не ирландец, и я не буду участвовать в вашей встрече. Я даже не собираюсь спрашивать, что именно вы там будете обсуждать. Но зная, кто именно передо мной, я надеюсь, что главной темой будет свобода Ирландии. И если Ирландия станет свободной, то прошу вас - не забывайте о ваших гэльских братьях в Шотландии и на острове Мэн!
        Я замялся, а Виктор посмотрел на нашего хозяина и сказал:
        - Если это будет в моих силах, месье Стюарт, то я сделаю все, чтобы шотландцы тоже стали свободными.
        Подумав, он черкнул несколько слов на листке бумаги и, отдавая ее нашему хозяину, сказал:
        - Если у вас есть серьезные предложения, месье Стюарт, то обращайтесь вот сюда. Я ничего не обещаю, но, по крайней мере, вас выслушают, а если будет такая возможность, то и обязательно помогут. Шотландия будет свободной.
        Жозеф Стюарт аккуратно спрятал в карман бумагу, которую ему дал Виктор. Я понял, что он сделает все, но до конца использует предоставленную ему возможность.
        Вскоре в поместье начали приезжать и прочие гости. Первым прибыл Чарльз Парнелл, знаменитый борец за права ирландцев в английском парламенте, которого, равно как и других сторонников ирландской автономии, только что оттуда изгнали. Вместе с ним прибыли и несколько других ирландских парламентариев. Потом, неожиданно для всех, приехал Майкл Дэвитт, один из самых ярых фениев, который сумел каким-то чудом бежать из британской тюрьмы и был переправлен в Булонь в компании других фениев. Обе группы - парламентарии и фении - очень не любили друг друга, но в последние несколько недель, после изгнания ирландских депутатов из парламента, их позиции резко сблизились.
        Собрание началось с того, что я представил Виктора собравшимся соплеменникам и объяснил, на каких условиях наше движение получит поддержку России и Югороссии. Первой реакцией на это сообщение в основном был лишь недовольный шепот, но потом встал Чарльз Парнелл.
        - Если уж Ирландии суждено стать монархией, - сказал он, - то лучшего короля, чем Виктор Брюс, я себе и представить не могу.
        После этого заявления споры как-то сами собой стихли, и когда, по предложению Парнелла, этот вопрос был выставлен на голосование, то, к моему удивлению, все присутствующие совершенно единогласно проголосовали за приглашение Виктора на ирландский престол.
        Потом мы долго и упорно обсуждали планы освобождения Ирландии - вербовку и подготовку королевских стрелков, а также ирландских патриотов - тех, кому суждено будет начать восстание в Ирландии сразу после Рождества.
        Детальную проработку планов мы отложили на потом. Было решено, что некоторые присутствующие последуют на остров Корву, где эти планы будут обсуждаться с нашими союзниками… Кто эти союзники, я говорить пока не стал, но тот факт, что Виктор был югороссом, ни для кого не был секретом.
        А вот будущее устройство Ирландии на собрании обсуждалось в деталях - было решено, что она будет конституционной монархией, но с правом нового короля назначать правительство, накладывать вето на любые законы, а также во время войны самому издавать указы без согласования с парламентом, кроме случаев, когда они затронут конституционные права граждан Ирландии…
        Когда наша встреча закончилась, ко всеобщему удовлетворению собравшихся, некоторые из нас вернулись в Кале, чтобы сесть там на один из французских почтовых пароходов, идущих в Ирландию, другие же отправились с нами - в Париж, Бордо и далее на остров Корву. Каким именно образом мы собираемся туда попасть, мы с Виктором им пока не сказали, но заверили всех, что все уже подготовлено. И, как ни странно, обычно анархически настроенные ирландцы нам сразу же поверили, что говорит о том, что из Виктора действительно может получиться хороший король для Ирландии.

14 сентября 1877 года. Обзор мировой прессы
        Российская «МОСКОВСКИЕ ВЕДОМОСТИ»:«Расстояние - не помеха! Две страны, расположенные за десятки тысяч верст друг от друга, нашли общий язык».
        Французская «ФИГАРО»:«Триумф генерала Гранта! Долгие переговоры в Константинополе завершились успешным подписанием документов, дающих толчок к дальнейшему сотрудничеству».
        Австрийская: «ВИНЕР ЦЕЙТНУНГ»:«Пугающий рост могущества Югороссии! Против кого эта страна-скороспелка сколачивает альянс?»
        Германская «БЕРЛИНЕР ТАГЕНБЛАТ»:«Югороссия и САСШ протянули друг другу руки! Подписанный генералом Грантом в Константинополе договор дает старт дальнейшему сотрудничеству».
        Британская «ТАЙМС»:«Монстр на Босфоре вербует сторонников! Неужели неразумные американцы пойдут войной против своей бывшей метрополии?»
        Американская «НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС»:«Кто сомневался в успехе президента Гранта?! Герой Гражданской войны и сегодня крепко сидит в седле!»
        Итальянская «СТАМПА»:«Война - не помеха! Два государства решили, что лучше торговать, чем воевать!»
        Испанская «ГАСЕТА НУЭВА ДЕ МАДРИД»:«Дипломатический успех генерала Гранта! Договор между Югороссией и САСШ даст новый стимул к развитию международной торговли».
        Датская «ЮЛАНД ПОСТЕН»:«Америка не упустит своего! Установив торговые отношения с Югороссией, САСШ получит немалую прибыль от взаимовыгодного сотрудничества!»

15 сентября 1877 года. Лондон. Букингемский дворец. Королева Виктория и Уильям Гладстон, политик, писатель, либерал
        Затянутый пеленой смога Лондон выглядел, как во времена эпидемии чумы. На улицах еще пока не валялись трупы умерших, но настроение лондонцев было похоронным. Тридцать девять дней назад, не вынеся позора поражений, покончил с собой 42-й премьер-министр Великобритании Бенджамин Дизраэли, виконт Биконсфильд. Выстрел, прозвучавший седьмого августа в приемной королевы Виктории, гулким грохотом прокатился по всей Великобритании. Хитрый Дизи не просто ушел из жизни, он напоследок так хлопнул дверью, что вот уже месяц, как британские парламентарии так и не смогли избрать ему преемника.
        Вожди парламентских партий так и не сумели договориться и набрать необходимое число голосов для того, чтобы выдвинуть на пост премьера человека, который сумел бы вывести страну из тупика. В парламенте образовались две примерно равные фракции, каждая из которых, впрочем, не смогла набрать большинство, необходимое для избрания премьера.
        Одна из них, образованная из твердокаменных тори, хотела бы видеть премьер-министром сорокасемилетнего консерватора Роберта Гаскойна Сесила Солсбери, министра по делам Индии в правительстве Дизраэли. Другая фракция, либеральная, несколько более многочисленная, но также не набиравшая большинства, стояла за шестидесятивосьмилетнего либерала Уильяма Юарта Гладстона. Остальные кандидаты даже не стоили того, чтобы о них говорить, ибо никто из них не представлял собой сколь-либо значимую величину. Выбор этот был не просто выбором из двух более или менее равнозначных кандидатов, этот выбор означал и выбор между жизнью и смертью, войной или миром.
        И выбор этот, при отсутствии ясно выраженной воли парламента, предстояло сделать королеве Виктории. Выбери она Роберта Солсбери, и тот в кратчайший срок устроит Британии ужасный конец. Такие политики, как он, хороши тогда, когда накопленную мощь надо конвертировать в сокрушающий удар по врагу. Если же мощи уже нет, и она вся растранжирена предшественниками, то такой премьер просто убьет Британию об стену, пытаясь собственной головой пробить выход там, где не намечалось даже входа. В случае с либералом Гладстоном у королевы была хотя бы надежда, что этот, один из умнейших людей Империи, мудрый аки змий, сумеет проводить такую политику, чтобы Британия получила шанс остаться в числе великих держав. Ужас без конца все же лучше, чем пеньковая петля, затянутая на шее палачом.
        Весь последний месяц королева по нескольку раз за ночь просыпалась в холодном поту и с отчаянно бьющимся сердцем. Ей чудилось, что на остров уже вторглись полчища русских варваров, а югоросские головорезы уже топают своими сапогами по коридорам Букингемского дворца, намереваясь схватить ее, королеву Викторию, и за все ее злые и подлые дела передать прямо в руки палачу. И будет она повешена за шею, и пусть висит, пока не умрет.
        Неделю назад, обуреваемая острым любопытством, королева инкогнито наблюдала за приведением в исполнение смертной казни через повешенье, к которой были приговорена банда из четырех воровок, пойманная с поличным на лондонских улицах. В отсутствие возможности сплавлять бракованный человеческий материал в Австралию и без того суровое королевское правосудие стало просто патологически жестоким. На виселицу можно было угодить даже за пару украденных пенсов.
        Ярая женоненавистница, королева с удовольствием подписывала смертные приговоры женщинам и, как правило, миловала мужчин. Вот и в тот раз чувство наслаждения от чужой смерти было острым и волнительным. Правда, тут же появилось ощущение пеньковой петли, охватившей ее собственную шею. И было за что. То горе, кровь и слезы, которые она причинила людям за тридцать семь лет своего правления, в случае поражения Британии могли воздаться ей смертным приговором. И именно тогда, наблюдая, как бьются в петле четыре молодые женщины, почти девочки, вся вина которых состояла только в том, что они родились на самом дне столицы Британской империи, в трущобах Лондона, Виктория решила, что она будет делать все, чтобы всячески оттянуть момент расплаты. А наилучшим помощником в этом ей был бы хитрый и умный либерал Уильям Гладстон.
        Несколько дней было потрачено на консультации с другими политиками. Вопрос о назначении был почти решен. И вот, усталый, с всколоченной и растрепанной шевелюрой шестидесятивосьмилетний старик стоит перед ней в кабинете.
        - Ваше величество, - сказал он, - вы меня звали, и я пришел, хоть и обещал себе больше никогда не заниматься политикой. Я не волшебник и не Христос, и не могу творить чудеса. Но я попытаюсь, ибо только чудо способно сейчас спасти Британию.
        Однако я попрошу вас об одном - прекратите, остановите казни бродяг. Эти люди виновны только в том, что остались без источников существования. Или вы хотите, чтобы наше английское простонародье ждало бы русского вторжения на острова, как единственного избавления от ужасов тиранического правления королевы? Если вы откажетесь выполнить мою просьбу, то обращайтесь к мистеру Роберту Солсбери, а я умываю руки.
        Уильям Гладстон резко выпрямился, ожидая ответа Виктории на свой первый премьерский спич.
        Королева нервно сглотнула. Она просто не ожидала такого начала разговора, когда человек, приглашенный ею на должность премьер-министра, будет ставить ей свои условия. Но, с другой стороны, королева Великобритании была кем угодно: негодяйкой, сволочью, злодейкой, интриганкой… Но она не была дурой. Дура на троне не сумела бы превратить свою державу в самое могущественное государство в мире. И не ее вина, что после смерти наследники Виктории быстро разбазарили то, что королева собирала всю свою жизнь. В этой истории ее детище, ее «империя над которой никогда не заходит солнце», была сокрушена лишь грубой силой и волей божественного провидения, выступившего внезапно на стороне России. Все произошло так быстро, что королева не успела найти выход из создавшегося положения, и, на радость своим врагам, попыталась тушить пожар керосином. Теперь же, когда пламя с ревом поднялось до небес, бедная женщина, наконец решилась позвать на помощь профессионального пожарного, и совсем неудивительно, что он сразу же стал просить ее перестать еще больше раздувать огонь.
        - Хорошо, - хрипло каркнула Виктория, - вплоть до того момента, когда в стране все вернется на круги своя, я наделяю ваш кабинет чрезвычайными полномочиями, в том числе я уступаю вам королевское право карать и миловать. Берите этих оборванцев и делайте с ними что хотите, но только спасите нашу любимую Британию!
        Это то, единственное, что я от вас требую. Мистер Гладстон, на таких условия вы согласны принять пост главы моего Кабинета?
        - Да, ваше величество, - удовлетворенно кивнул теперь уже полноправный чрезвычайный премьер-министр, - я согласен.
        - Уф, - выдохнув с облегчением, королева, резко опускаясь, почти упала в глубокое мягкое кресло.
        - И вы тоже присаживайтесь, дорогой сэр Уильям, - с трудом надев на лицо умилительную улыбку, проворковала Виктория, указывая на соседнее кресло. - Расскажите своей королеве - так ли на самом деле плохи дела, как ей ранее докладывали?
        - Ваше величество, - сказал Гладстон, присев на край мягкого кожаного кресла, - если вам докладывали, что наши дела просто плохи, то должен разочаровать вас - на самом деле они еще хуже. Да, да, именно так. После того, как в деле об убийстве русского императора Александра Второго появился британский след, на нас сразу же спустили свору собак. С русско-югоросско-германским следствием активно сотрудничают все страны Европы. Даже САСШ прислали свою делегацию. Никому не хочется оказаться замешанным в подобном преступлении, и поэтому следствие идет с пугающей нас скоростью. Даже обычно ленивые французы суетятся так, как будто для них наступил второй Седан.
        Кстати, русский император уже предложил создать единую для всех стран полицейскую организацию, именуемую Интерпол, которая помогала бы полициям стран, вступивших в эту организацию, в расследовании особо опасных преступлений. А бедный, наивный Дизи надеялся скрыть следы и замести мусор под ковер…
        Переведя дух, Уильям Гладстон вытер вспотевший лоб большим клетчатым платком.
        - Так вот, ваше величество, - продолжил премьер, - как только следствию стало ясно, что некий полковник Бишоп был нанят английским правительством при посредстве британских и австрийских Ротшильдов, в тот же самый момент мы, англичане, стали в Европе всеми презираемыми. Морская блокада наших берегов, организованная русским и югоросским флотом, - это еще полбеды. Главная беда - это дипломатический бойкот по всем линиям и фронтам, который поддержала даже республиканская Франция.
        Вдобавок к тому, что мы отрезаны от своих колоний, нас отрезали и от самой Европы. Я не исключаю и того, что воспользовавшись нашей временной слабостью, восстанет Квебек, или САСШ возжелают отнять у нас всю Канаду. Слабым быть плохо, на них тут же нападают все кому не лень и кто считает себя сильным. Что творится в других колониях, мы пока не знаем. Но я думаю, что очередное сипайское восстание в Индии - это только вопрос времени.
        Что же касается положения в самой Британии, то должен сказать вам, ваше величество, что в Ирландии, Уэльсе и Шотландии сейчас неспокойно, глухое недовольство в любой момент может перерасти в вооруженный мятеж. Даже в чисто английских графствах положение не из лучших. Заводы и фабрики закрываются из-за отсутствия сбыта и сырья, фабриканты выбрасывают рабочих на улицу. Кроме того, нам грозит самый настоящий голод.
        Вот уже сто лет Британия не производит столько хлеба, сколько необходимо для пропитания собственного населения. Корабли, блокирующие наши порты, беспрепятственно пропускают суда с эмигрантами, едущими в Америку или еще куда, но задерживают те транспорты, которые везут в метрополию промышленные и продовольственные товары. Военного флота, чтобы защитить морские пути, у нас уже нет, да и торговых кораблей остались считаные единицы. И, самое главное, ваше величество, нет никаких намеков на то, что Россия, Югороссия или Германия решили собрать новую «Великую армаду», чтобы высадить на наших островах десант. Такого нет и не предвидится. Я ожидаю, что Британию будут душить костлявой рукой голода, отрывая от нас самые сочные и нежные куски.
        Уильям Гладстон встал.
        - У югороссов, ваше величество, есть поговорка: большого слона едят маленькими порциями. Я приложу все усилия, чтобы нашу страну не порезали на кусочки, как ростбиф, но для этого мне понадобятся время, деньги и ваша монаршая поддержка. Засим, позвольте откланяться, чтобы я мог быстрее приступить к своим новым обязанностям.
        Королева тоже встала.
        - Идите, сэр Уильям, - сказала она, - и сделайте для нас чудо. И да прибудет с вами Всевышний. Аминь.
        Как только новоявленный премьер покинул кабинет, королева крадучись прошла к секретеру, по-воровски оглянулась, и вытащила из потаенного ящика початую бутылку коньяка. Она тут же на радостях налила себе полный бокал. Теперь, когда у нее есть способный человек, принимающий на себя удары судьбы, королева снова может позволить себе предаться своему любимому занятию. А потом, когда Британия будет спасена, еще неизвестно кого будут считать ее спасителем…

16 сентября 1877 года. Поезд Париж - Бордо. Виктор Брюсов, пока еще не король Ирландии
        Такой говорильни, как в Булони, я никогда еще не слышал. Первые три-четыре часа разговор шел вообще ни о чем. В основном фении обвиняли парламентариев в предательстве интересов Ирландии, тогда как парламентарии обвиняли фениев в том же самом. Да и среди обеих фракций были группировки, для которых другие члены той же фракции были злейшими врагами. Впрочем, и о себе, любимом, я много чего наслышался.
        Ну, это ладно, я ведь и не напрашивался на королевскую должность. Но было очень обидно, что наше собрание, на которое мы с Джоном ехали через половину Европы, как мне тогда показалось, ничем конкретным не закончится. Чем-то мне это напоминало заседание «Союза меча и орала» из «Двенадцати стульев».
        Но когда встал Джеймс Стивенс, все затихли - похоже, это был единственный человек, которого уважали все. И он предложил продолжить собрание согласно правилам регламента Роберта, которые были предложены в прошедшем 1876 году, и завоевали симпатии всего англоязычного мира. Председателем собрания единогласно выбрали самого Стивенса, секретарем - Джона Девоя.
        После этого выступил Парнелл - и с места в карьер предложил меня в короли. Дэвитт поддержал, и неожиданно все единогласно проголосовали за мою кандидатуру, как будто до того не поливали меня помоями.
        Я тогда еще подумал про себя, что если уж становиться королем такой страны - то обязательно с полнотой власти. А то парламент, состоящий из таких вот «птиц-говорунов», кого угодно доведет до «Дома Хи-Хи».
        После выступления Парнелла дискуссия неожиданно стала конструктивной, и вскоре все пришли к консенсусу - свободной Ирландии быть. Тогда мое, пока еще некоронованное величество было проэкзаменовано о том, как именно это совершить.
        Я вкратце изложил план Тамбовцева-Девоя, упомянув, что не я являюсь автором этого плана, и он, как ни странно, был встречен овацией.
        Потом был торжественный ужин, плавно перешедший в пьянку - кто-кто, а ирландцы умеют пить почти так же, как русские. Почти - я пил наравне со всеми, но единственным из всех выглядел трезвым, после чего меня зауважали уже всерьез. А утром мы все отправились в Париж, где я находился в одном купе с Девоем, Стивенсом и Чарльзом Парнеллом.
        Последний сразу сказал:
        - Ваше величество, я еще раз удостоверился в том, что наш народ нуждается в сильной руке. Увы, парламент на первых порах должен иметь не более чем совещательные функции - у короля должно быть полное право назначать правительство, издавать указы, а также ветировать любой законопроект. Иначе будет то же, что мы наблюдали в первые часы дебатов.
        - Чарльз, называйте меня просто Виктором, - ответил я ему, - я еще не коронован, и величеством пока не являюсь. А с вашими мыслями я полностью согласен, у меня ощущения были примерно такие же…
        После этого, до самого Парижа, Парнелл с Девоем обсуждали будущее Ирландии и, к взаимному удивлению, подружились. А Стивенс по ходу дела давал мне уроки гэльского, все время приговаривая: «An-mhaith, fear уg!» - «Очень хорошо, молодой человек!»
        Когда мы прибыли в Париж, он спросил у Джона и Чарльза:
        - Господа, а вот почему человек, который совсем недавно стал учить наш древний язык, вполне сносно на нем говорит, а вы его практически не знаете?
        Я сразу же встал на их защиту, сказав, что господа Девой и Парнелл сделали намного больше для Ирландии, чем моя скромная персона, и что их вины в том, что мне языки даются легче, чем им, нет.
        Вечером Джеймс Стивенс, Чарльз Парнелл и большинство парламентариев направились в Константинополь. Джон Девой и некоторые из фениев уехали в Брест - не тот, что в Белоруссии, а тот, что в Бретани. Оттуда Девой уйдет на французском почтовом пароходе в Бостон, а его спутники - в Дублин, Белфаст и Корк, готовить Рождественское восстание. Я же и несколько других, под командой Майкла Дэвитта, должны уехать в Бордо, а оттуда на пароходе в Лиссабон и далее на Азоры, куда в ближайшем будущем должны будут прибыть добровольцы, из которых нам предстоит сколотить бригаду Королевских стрелков.
        Но неожиданно оказалось, что на этот вечер не было железнодорожных билетов первого класса - а путешествовать вторым королю, пусть и некоронованному, ирландцы не позволили. Пришлось мне задержаться в Париже еще на один день. Стивенс оставил свою квартиру в мое распоряжение, благо места и для меня, и для моих спутников было более чем достаточно.
        Вечером я позволил себе полистать третью книгу, которую привез с собой с «Кузи» - путеводитель по Парижу. И на следующее утро я решил посмотреть те части французской столицы, где не успел побывать в прошлый раз - Левый берег и район Сорбонны, а также аббатство Клюни и некоторые другие места.
        Конечно, многое в путеводителе еще не существовало или выглядело совершенно по-другому, но общее представление я из него получил.
        Рано утром 11 сентября я пошел гулять по бульвару Сен-Мишель. Вдруг из какого-то переулка я услышал пронзительный женский крик. Как ни странно, французы вокруг меня не обратили на это никакого внимания. Только один прохожий осуждающе сказал:
        - Дура-баба, не знает, что гулять по этим переулкам опасно.
        Я же метнулся в переулок и увидел четверых парижских бандюков-апашей, двое из которых держали за руку какую-то девушку. Один опустошал ее ридикюль, а еще один с вожделением щупал ее за разные места, отпуская при этом циничные остроты, от которых ухохатывались его подельники.
        Это они зря так. В моей голове что-то щелкнуло, некоронованный король Ирландии исчез, и на свободу вышло мое «альтер эго» - «второе я» - чемпион «Адмирала Кузнецова» по айкидо. Я даже забыл про ПМ с глушителем, тихо ждущий своего часа в плечевой кобуре. Этих козлов я сделаю просто голыми руками.
        Удар, шаг, еще удар ногой - есть еще растяжка в теле - и вот мужик с сумочкой и мужик-лапатель лежат на земле. Этим двоим, пожалуй, лежать придется долго, и не дома на своей кровати, а в больнице или в морге при ней.
        Двое других отпустили девушку и потянулись за своими ножами.
        «Навахи», - отметил я, в умелых руках вещь довольно опасная.
        Я не стал рисковать, Вспомнив про свой ПМ, я выдернул его и - хлоп, хлоп. Еще двое местных уголовников легли на холодные камни парижской мостовой. Все, пора отчаливать. Не хватало еще ажанов, скандала и прочих вещей, которые так осложняют жизнь и отнимают время.
        Девица, наблюдавшая за этими разборками, превратилась в библейский соляной столб. Она даже не кричала, а всхлипывала, а глаза у нее были по девять копеек. Я вложил ПМ обратно в кобуру, подобрал сумочку, засунув в нее все, что валялось на земле, и только тогда узнал свою недавнюю знакомую. Это была не кто иная, как Александра Кропоткина.
        - Господин Брюсов, это вы? - дрожащим голосом, наконец, сумела произнести она.
        - Александра, все в порядке, не бойтесь, - сказал я. - Инцидент исчерпан, месье уже раскаялись в содеянном. И теперь они уже вряд ли когда-либо совершат плохие поступки. Самое главное - с вами ничего непоправимого не произошло?
        - Нет, они не успели, - всхлипнула девушка, - хотя их главарь уже сказал, что он будет первый. Вы появились как раз вовремя.
        - А как вы здесь оказались? - я взял девушку под руку и поспешил с ней покинуть место происшествия.
        - Фрау фон Каула уехала вчера утром по своим делам, - объяснила мне на ходу Александра, - и сказала, что вернется только завтра. Она запретила мне выходить из гостиницы. А я ведь приехала в Париж не для того, чтобы сидеть взаперти. Тем более, что Париж она мне практически не показала.
        Вчера я гуляла по Правому берегу, и все было удачно. А сегодня спросила у одного молодого человека, как пройти к Сорбонне, и он меня завел сюда. Это тот, который рылся в моем ридикюле, - и Александра махнула рукой в сторону переулка, от которого мы отошли уже на приличное расстояние.
        Потом, когда девушка окончательно пришла в себя, я галантно предложил ей:
        - Мадмуазель Александра, если с вами все в порядке и вы не спешите домой, то давайте погуляем по Парижу вместе.
        Сашенька довольно быстро оправилась от испуга, и мы несколько часов бродили сначала по левому, потом и по правому берегу, пообедав в знаменитом Cafe de la Paix. Закончилась наша прогулка пробежкой по знаменитым «большим магазинам», где я, не удержавшись, накупил девушке кучу нарядов и аксессуаров. Когда я привел ее обратно в гостиницу и хотел поцеловать ее руку, она вдруг бросилась ко мне на шею и поцеловала в губы - неслыханно дерзкий поступок для молодой девушки из хорошей семьи, который мне, впрочем, пришелся по душе.
        С неохотой оторвавшись от моих губ, она сказала.
        - Виктор, если вы напишете моему папа и попросите моей руки, я буду самой счастливой девушкой в мире!
        - Сашенька, - ответил я, - обещаю вам, что напишу. Но он наверняка мне откажет. Ведь кто он - потомок самого Рюрика, и кто я?
        Сашенька потупила взгляд:
        - Виктор, ведь вы же югоросс - а это уже немало. Я же сделаю все, чтобы он сказал «да»! Обещаю.
        На этой оптимистичной ноте мы распрощались, и я отправился к Стивенсу, где меня уже ждали мои спутники, пожурившие меня за поздний приход. И действительно, мы едва не опоздали на поезд. Но я помнил чудесные глаза Александры и ее не по годам развитый интеллект. На контрастах мне вспомнились две мои несостоявшиеся невесты.
        Первая, приехав вместе со мной в Североморск из Питера, сразу сказала:
        - Я никогда не буду жить в этой дыре.
        После чего укатила обратно в Питер, и больше я ее не видел. Вторую же, после моего возвращения из очередного похода, я не обнаружил в числе встречавших. Зато, придя домой, застал ее в постели с кавалером. И она не нашла ничего лучшего, чем сказать мне все, что она думала. Я еще и оказался виноват в том, что прибыл раньше, чем она рассчитывала, а не на следующий день.
        И если честно, то, выгнав ее прочь, я вздохнул с облегчением, ибо меня уже тяготила мысль, что эта шлюха когда-нибудь станет моей женой.
        И когда поезд, стуча колесами, уносил нас из Парижа, я достал гитару и запел любимую мамину песню, которую, по ее словам, часто пел мой отец:
        Здесь лапы у елей дрожат на весу…
        Часть 2
        Громовая осень

17 (5) сентября 1877 года. Утро. Санкт-Петербург. Гатчинский дворец. Штабс-капитан гвардии Николай Арсеньевич Бесоев.
        За окном, тихо шумели начавшие уже желтеть листья парковых берез. Начиналась золотая осень 1877 года. На планете Земля досрочно заканчивался XIX век, и наступал ХХ век. Отныне все полтора миллиарда жителей планеты будут жить и мыслить совершенно в другом, лихорадочном ритме. Тот, кто готов к этому переходу - вырвется вперед, все прочие отстанут, став тихой и затхлой провинцией. Наша задача сделать так, чтобы Россия и русские оказались бы в числе лидеров, а не стали бы одной из тех наций, которые вечно догоняют сбежавший от них паровоз.
        А тем временем к нам в Гатчину по вызову Александра III приехал технический гений, бессребреник и подвижник отечественного оружейного дела штабс-капитан Сергей Иванович Мосин. К нам - потому что по просьбе царя я прикомандирован к его августейшей особе, и в чине штабс-капитана гвардии тренирую первую в России отдельную Гатчинскую роту специального назначения.
        Половина ее состава - кубанские пластуны. Другая половина - собранные по всей Российской армии разного рода уникумы. Силачи, сверхметкие стрелки, метатели ножей и прочие «факиры и глотатели огня». Материал, конечно, замечательный, но уж очень сырой. Настоящий спецназ из них еще лепить и лепить. Потом обтачивать и снова лепить.
        При этом очень остро встал вопрос о боеприпасах на бездымном порохе. Без него вся наша маскировка просуществует только до первого выстрела. Как временный паллиатив - в нынешних условиях, решено пока пойти путем «инженера Сайруса Смита» и методом тыка определить оптимальную навеску влажного пироксилина для переснаряжения унитарных патронов к винтовке Бердана № 2. Ну, а в дальнейшем основой всех русских стрелковых боеприпасов должен стать пироколлодийный бездымный порох профессора Менделеева, чем Дмитрия Ивановича, к его немалому удивлению, уже успели озадачить. Теперь его рецептуру не украдут американские разведчики, и нам не придется его покупать за золото в САСШ.
        Но вернемся к штабс-капитану Мосину. В другие бы времена этот человек стал бы миллионером или даже миллиардером, основателем мощнейшей оружейной корпорации, лицом России, рядом с которым не постыдится встать и арабский шейх, и наследник британского престола. Это я о товарище Калашникове, если что. А тут постыдились даже просто дать его имя сконструированной им же винтовке, хотя вся Россия и весь мир знали, кто там работал, а кто просто стоял рядом.
        Сейчас же штабс-капитан Мосин беден, как церковная мышь, и вопросом счастья всей его жизни являются пятьдесят тысяч рублей серебром, которые законный супруг его возлюбленной Варвары Николаевны то ли уже потребовал, то ли вскоре потребует за предоставление ей развода. В нашем понимании - совершеннейшая работорговля, за которую мы туркам-османам головы на раз отрывали, но вполне привычное явление для здешней России. Пятьдесят тысяч рублей, пусть даже и серебром, совершенно смешные деньги по сравнению со всей стоимостью проекта. Конечно, есть вариант сделать Варвару Николаевну вдовой, но думаю, что Александр Александрович не одобрит таких радикальных методов.
        Вчера вечером, узнав, что штабс-капитан Мосин прибыл в Санкт-Петербург, я сделал императору отдельный доклад на эту тему. Александр Александрович у нас человек довольно чувствительный к вопросам морали и категорический противник всяческих разводов. Но и он, в конце концов, после длительных размышлений, был вынужден признать, что в данном случае необходимо сделать исключение, поскольку господин Арсеньев, являясь законным супругом и запросив за развод деньги, отнесся к своему браку не как к таинству, освященному божьим присутствием, а как к банальной сделке купли-продажи.
        - Если он и в этот раз потребует денег, - рассердился император, - то пусть берет свои пятьдесят тысяч и катится вон из нашей России. У нас тут со времен моего покойного батюшки людьми торговать не принято. И за такие вот сделки можно угодить на Акатуйскую каторгу, а то и еще куда подалее. Не крепостную бабу мерзавец продает, а свою законную супругу. Я штабс-капитану Мосину денег дам, а вы уж, Николай Арсеньевич, со своими орлами проследите, чтобы все было сделано как положено. Чемодан - вокзал - граница. И здравствуй, Баден-Баден. Соответствующую бумагу господину Арсеньеву с выражением своего высочайшего монаршего неудовольствия я напишу. Такие подданные только позорят Отечество и императора.
        И вот перед нами сам знаменитый штабс-капитан Мосин, немного робеющий в присутствии императора и меня, считая мою скромную особу адъютантом и царским любимчиком.
        - Здравствуйте, Сергей Иванович, - поздоровался Александр, медвежьим хватом пожимая руку штабс-капитана. - Мы вас уже заждались, и без вашего участия совершенно никак не можем решить одну интересную задачу…
        - Здравствуйте, ваше величество, - ответил взволнованный и немного опешивший от такого начала разговора Мосин, - я буду счастлив помочь вам, если, конечно, это в моих силах.
        - У нас тут, Сергей Иванович, имеется образец югоросской военной техники, так называемый автомат Калашникова. С одной стороны, это чудо-оружие, а, с другой стороны, под руководством опытного унтера любой неграмотный русский мужик способен освоить его буквально за несколько часов. Да что там русский мужик, даже дикие африканские негры смогут быстро в нем разобраться. Посмотрите сами, ведь все гениальное просто.
        Император повернулся в мою сторону и кивнул:
        - Николай Арсеньевич, покажите товар лицом…
        Я положил на стол перед штабс-капитаном Мосиным принесенный с собой самый обычный, на каждый день, без наворотов, АК-74. Такой обычный для всех нас, людей из будущего автомат. Но для стоящего сейчас передо мной человека, великого русского оружейника, этот автомат являлся своего рода откровением. На столе перед Мосиным лежало лучшее оружие все времен и народов, совершенный убийца, сочетающий мощь, простоту и надежность.
        Вопросительно взглянув на императора и получив от него кивок-разрешение, он осторожно взял «калаш» в руки и начал его внимательно рассматривать, получая от этого процесса почти физическое наслаждение.
        Каждый служивший в армии мужчина помнит то упоение и восторг, которое буквально излучает каждое изделие бессмертного русского гения.
        Неожиданно внимание Мосина привлекло клеймо, выбитое на боку автомата.
        - Ваше величество! - осторожно спросил он, подняв взгляд на императора. - Что означают эти цифры…
        Мы с императором переглянулись. Один экзамен, на наблюдательность, штабс-капитан только что сдал, и теперь мы могли двигаться дальше. Император лишь развел руками, раз так, дескать, ничего не поделаешь, придется посвятить гениального русского оружейника в тайну нашего появления в этом мире.
        - Сергей Иванович, - сказал я, - не удивляйтесь, это оружие и в самом деле изготовлено в одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году. Оно вместе с нами, вашими потомками, попало силой божьего провидения сюда в девятнадцатый век. Многие знания - многие печали, но этот крест нести только нам и никому более. Все, что было до момента нашего прибытия сюда, в одночасье стало несбывшимся, и мы, югороссы, заново начали писать историю этого мира. Вот, государь, стоит рядом, и он вам скажет, что мои слова - истинная правда.
        Штабс-капитан Мосин недоверчиво перевел взгляд на императора, который кивком головы подтвердил все сказанное мною.
        - Чудны дела твои, Господи, - пробормотал Мосин, крестясь, - Теперь мне понятно, почему Югороссия так легко и быстро победила и турок и британцев. В этот раз, пожелав наказать злодеев, Всевышний воистину не поскупился и отмерил все сторицей.
        - Сергей Иванович, - сказал император, - позднее Николай Арсеньевич с моего позволения подробно вам все расскажет. А пока давайте вернемся к нашим баранам…
        Император перевел взгляд на мою скромную персону.
        - Николай Арсеньевич, я попрошу вас все-таки продемонстрировать господину штабс-капитану устройство вашего чудо-оружия. Если можно помедленее…
        Пока я, под внимательным взглядом изумленного Мосина, разбирал автомат, император продолжил свою вступительную лекцию.
        - Как видите, - сказал он, - действительно все просто. Неполная разборка, без всяких инструментов, и всего пять деталей. Все трущиеся детали имеют достаточно большие допуски, и даже будучи уроненное в грязь, оружие не потеряет своей работоспособности.
        Но самой главной деталью, можно сказать, сердцем автомата, является вот этот затвор для запирания ствола поворотом. Именно с затвора и затворной рамы вы должны начать свою работу. Я говорю вам об этом, потому что секреты этого автомата мы должны будем осваивать весьма постепенно, поскольку у нас отсутствует и соответствующая промышленная база, и несметные армии врагов, которые нужно будет отстреливать из таких вот автоматов. Ведь именно благодаря скорострельному автоматическому оружию несколько сотен югороссов победили многочисленную турецкую армию.
        Но, как я уже вам сказал, нам пока этого не надо. К тому же наши инженеры пока еще не освоили метод крепления на ствол газоотводной трубки. Поэтому первой вашей задачей будет сделать очень упрощенную, не самозарядную, но работоспособную версию этого оружия под винтовочный патрон. Вот смотрите, затворную раму с затвором и возвратной пружиной оставляете неизменной, убираете с затворной рамы только газовый поршень. Но так, чтобы его потом можно было бы легко вернуть на место. Предусмотрите там резьбу или какое-нибудь другое крепление.
        Ибо, как гласит опыт, лет через пятнадцать-двадцать, когда нашей армии надо будет переходить на самозарядное оружие, на складах мобилизационного резерва уже будут лежать три-пять миллионов «устаревших» винтовок. Вы меня поняли, Сергей Иванович, конструкция винтовки должна предусматривать переделку в самозарядный вариант, и эта переделка должна требовать минимума человеко-часов труда квалифицированных рабочих.
        - Я вас понял, ваше величество, - кивнул Мосин, - один только вопрос - под какой патрон проектировать эту винтовку? Калибр данного изделия, - он кивнул на разобранный АК-74, - мне кажется несколько недостаточным для нормального армейского оружия.
        - Хороший вопрос, - кивнул император и достал из кармана два патрона. - С патронами вам придется разбираться самостоятельно, образцов, на сто процентов соответствующих всем требованиям, у нас сейчас нет. Вот смотрите, это русский трехлинейный винтовочный патрон, образца 1891 -1908 года с медно-никелевой пулей оживальной формы. Все бы хорошо, но дело портит закраина, унаследованная данным боеприпасом от патрона винтовки системы Бердана, отчего такой патрон оказался малопригоден для использования в автоматическом оружии. При всех прочих достоинствах, закраина - это его большой минус.
        А вот это промежуточный патрон образца 1972 года, калибра в две и пятнадцать сотых линии. Калибр был уменьшен с целью облегчения носимого боезапаса и уменьшения расходов на войну, но с этим делом тогдашние генералы несколько перестарались - пуля стала весьма неустойчивой в полете и склонной к рикошетам. Для боевой винтовки вы должны взять этот трехлинейный винтовочный патрон, но вместо закраины применить кольцевую проточку. Такой патрон дело не дешевое и в ходе боевых действий солдаты должны уметь попадать в цель, а не разбрасывать пули в молоко. Поэтому вместе с созданием боевой трехлинейной винтовки вы должны спроектировать и ее учебную копию, стреляющую куда более дешевыми промежуточными патронами. При этом учебная винтовка по своему весу, балансу и настильности огня должна точно воспроизводить основной образец. Просто боеприпасы для нее должны быть в два раза дешевле.
        При создании промежуточного патрона используйте образец 1972 года, но калибр пули увеличьте до двух с половиной линий.
        И еще, с тульского завода вам придется уйти, но если вы знаете там хороших мастеровых или инженеров - забирайте их с собой. С завтрашнего дня вы назначаетесь директором Сестрорецкого оружейного завода, который под вашим руководством, мы надеемся, превратится в образцовое оружейное предприятие. Вы все поняли, Сергей Иванович?
        - Так точно, ваше величество, - браво отрапортовал императору Мосин.
        - Да, и вот еще что, - добавил Александр, - до меня дошли сведения о ваших весьма сложных личных делах. Да-да, Сергей Иванович, речь идет о Варваре Николаевне Арсеньевой. А также о том, что ваши чувства к этой молодой и красивой женщине взаимны. Мы также знаем, что ее супруг к ней безразличен и никогда не примет вашего вызова на дуэль. Вместо этого он собирается потребовать от вас пятьдесят тысяч рублей отступного и лишь в этом случае он даст ей развод.
        Как император, я обещаю вам, что как только ваш новый дуплекс из двух винтовок выдержит все испытания и будет готов к серийному производству, мы сами решим вопрос с господином Арсеньевым. Да будет посему. По делам вам будет и награда.
        На этой оптимистической ноте аудиенция была закончена, и мы с Сергеем Ивановичем, предварительно собрав автомат, вышли вон.

21 (9) сентября 1877 года. Брест, Франция. Жозеф Стюарт, хозяин парохода «Аппин»
        Обычно в это время года я отдыхаю в шато Клери, окруженный роскошью и верными слугами. А вот сейчас с моря дул холодный ветер, кричали чайки, и в дымке еле угадывались очертания моего «Аппина», который уходил на юго-запад, к далекому острову Корву. Будь я помоложе, то и я был бы на его борту…
        Все началось с моего знакомства с этим необыкновенным человеком - Виктором Брюсовым. Меня с самого начала удивило то, что его фамилия была похожа на фамилию нашего великого короля, Роберта Брюса. Но я ничего тогда, каюсь, не подумал - мало ли в жизни бывает совпадений? Хотя то, что он был единственным неирландцем на этой ирландской конференции, должно уже было тогда меня навести на определенные мысли.
        Я не вмешивался в ход конференции, а также строго-настрого запретил моим людям подслушивать; хоть моя семья уже давно живет во Франции, мы, Стюарты - клан, к которому принадлежат законные короли Шотландии, и я пытаюсь во всем беречь честь моих шотландских предков.
        В отличие от таких людей, как президент Мак-Магон, забывший свои корни, мы, Стюарты, так и остались шотландцами, даже если мы, увы, уже не говорим по-гэльски. Когда мой покойный отец попытался меня научить основам языка мой прародины, я делал все, чтобы его не учить. О чем сейчас весьма сожалею.
        Но кое-что я запомнил. И когда из конференц-зала раздались крики «fada beo an rн», я вздрогнул. На шотландском гэльском «Да здравствует король!» звучит примерно так же.
        В тот же вечер, после ужина, я пригласил месье Брюсова к себе на чашечку кофе и на стаканчик коньяка «Наполеон». Этот коньяк подделывают все кому не лень, но настоящий «Наполеон» должен был быть розлит в бочки из лимузинского дуба еще при покойном императоре, и оставаться в бочках не менее шести лет. Как только его разливают по бутылкам, он больше не развивается. Мой запас - из небольшого коньячного подвальчика, принадлежащего человеку, чья мать была из нашего клана, - выдерживался в бочках целых десять лет, и продается он только друзьям и родственникам.
        И когда благородный напиток был в бокалах, я как бы в шутку предложил тост:
        - За Виктора Первого Брюса, нового короля Ирландии!
        Мой собеседник посмотрел на меня с удивлением и сказал:
        - Месье Стюарт, я, увы, пока еще не коронован. Зовите меня просто Виктором!
        - А вы меня Жозефом, - ответил я и спросил: - Но, как бы то ни было, я угадал?
        - Да, месье Стюарт, - коротко сказал Виктор.
        - А вы правда происходите из рода Брюсов? - спросил я.
        - Мой предок был незаконнорожденным отпрыском одного из Брюсов, - ответил Виктор, - служившего верой и правдой первому императору России, Петру Великому. А через него и я являюсь потомком Эдварда Брюса.
        Я встал, поклонился и сказал:
        - Ваше величество, значит, вы еще и родич нашего великого короля Роберта.
        - Жозеф, - ответил мне Виктор, - я ж говорю - какое я величество, еще не коронован. Да и предок мой, увы, был, так сказать, бастардом. Так что зовите меня Виктором, прошу вас. Хотя я действительно потомок короля Роберта, а значит, и ваш дальний родственник.
        - Вот как! - воскликнул я.
        - Да, Жозеф, вы, наверное, запамятовали, что первый шотландский король из династии Стюартов был сыном Мэджери Брюс - дочери короля Роберта. Ведь после смерти победителя британцев при Бэннокберне, Шотландией стал править его сын Дэвид Второй. Но он умер бездетным и передал престол своему племяннику, сыну сестры и Уолтера Стюарта Роберту. Так началась королевская династия Стюартов, к которой вы, Жозеф, имеете честь принадлежать…
        - Бог мой! - воскликнул я. - Действительно, как я мог такое забыть! Выходит, Виктор, в ваших и моих жилах течет кровь Брюсов…
        - Да, Жозеф, - улыбнувшись, сказал Виктор, - все обстоит именно так. Правда, я веду свою родословную от брата короля Шотландии. Но Стюарты действительно состояли в родстве с Брюсами.
        «Вот так вот, - подумал я, - мало считать себя шотландцем, надо еще хорошо знать свое прошлое и великих шотландцев, прославивших нашу землю». И мне стало немного стыдно перед этим выходцем из далекой Московии, который, как оказалось, знал историю моего отечества лучше меня.
        - Виктор, - спросил я, - а я правильно угадал, что коронация ваша не за горами, а это подразумевает, что Ирландия вскоре станет свободной?
        - Жозеф, - просто сказал Виктор, - это не моя тайна. Давайте не будем об этом больше пока говорить…
        Но я продолжал настаивать:
        - Но, Виктор, скажем чисто гипотетически, если бы все это было так, то не пригодились бы вам и шотландцы?
        Виктор посмотрел на меня с некоторым удивлением и сказал осторожно:
        - Если рассуждать чисто теоретически, то шотландцы могли бы нам и пригодиться. Только вот интересно, что это за люди?
        Я ответил по возможности обстоятельно:
        - У меня до сих пор довольно тесные связи с моими родичами в Аппине. Всех подробностей я вам открыть не могу, но не менее сотни смогут выйти немедленно. Плюс еще некоторое количество потомков шотландских горцев во Франции - не только беженцев времен принца Чарли, но и недавних переселенцев, согнанных со своих земель уже в этом веке.
        Виктор ненадолго задумался, а потом спросил:
        - И как быстро вы могли бы доставить этих людей, ну, например, в Брест?
        - Виктор, - сказал я, - хоть я и из благородного рода Стюартов, но мои предки, когда они оказались во Франции, были весьма небогаты. И только мой дед сумел скопить кое-какие капиталы, а мой отец создал небольшую судоходную компанию, которую я сумел расширить. Я торгую, в том числе и с Шотландией - вот, например, через неделю из Глазго в Брест уходит мой корабль с шерстью и шотландским виски. Корабли под французским флагом ваши морские патрули пока пропускают. На этом же корабле найдется место в трюме примерно для нескольких сотен человек.
        Виктор еще раз внимательно посмотрел на меня и спросил:
        - А не мог ли этот же корабль зайти по дороге, например, в Белфаст? Или в Ливерпуль?
        Я посмотрел на Виктора и сказал:
        - Это возможно. А не могу ли я осведомиться, куда этих людей нужно будет доставить?
        Тот помолчал, посмотрел мне в глаза и вдруг сказал:
        - На Западные Азоры.
        Я сперва хорошенько все обдумал, потом ответил ему:
        - Вы знаете, Виктор, после Бреста этот корабль должен был идти в Порту, за грузом портвейна. Я собирался подождать пару недель, у меня пока еще нет груза из Бреста в Порту. Но что если вместо этого мы сходим на Азоры? Хоть я и шотландец, но в таком святом деле я жадничать не буду. Потери от похода порожняком я возьму на себя - я уже немолод, денег у меня вполне достаточно, супруга умерла три года назад, сыновей у меня нет, только дочери, а их мужей я не очень люблю, так что если их наследство и сократится на сколько-то тысяч франков, то так тому и быть.
        Но вот такой вопрос - можем ли мы рассчитывать на помощь Ирландии в деле отвоевания шотландской независимости?
        Виктор посмотрел на меня и, не колеблясь ни секунды, сказал:
        - Можете. Мое командование не оставит ирландских, и не только ирландских, повстанцев без помощи. Каждый народ имеет право на свободу. К тому же шотландцы, покинувшие Родину, находили приют и уважение в России. Шотландцами были генералы русской армии Патрик Гордон, Александр Лесли и его сын Юрий, а потомок рода Барклаев командовал русской армией, победившей Наполеона и вошедшей в Париж.
        Да и, Жозеф, разве родственники не должны помогать друг другу в трудную минуту? - и Виктор хитро улыбнулся.
        Обычно у меня уходит не больше одной бутылки «Наполеона» в год - этот коньяк редкий, и я его пью нечасто и только с самыми близкими друзьями и соратниками. Но в этот вечер мы с Виктором опустошили за обсуждением подробностей целых две бутылки - не спеша, маленькими глоточками.
        Может быть, дело дошло бы и до третьей бутылки, но тут Виктор, который несмотря на изрядное количество выпитого казался абсолютно трезвым, попросил меня переслать телеграмму на адрес какой-то экспортно-импортной компании в Константинополь и принести ему ответ. Текст был такой: «Груз будет доставлен по назначению до 3 октября пароходом Аппин. Сообщите дату ответной поставки».
        Ален, мой самый надежный слуга, вскоре вернулся с ответом: «Операция застрахована. Груз будет доставлен первого октября».
        Виктор поблагодарил меня, но не сказал мне ничего о значении этих телеграмм. Впрочем, разгадать первую было несложно - он писал о том, что те самые люди, которых нам предстояло забрать в Ливерпуле и Белфасте, доберутся прямо на Корву.
        С тех пор прошло больше недели, и «Аппин» пришел в Брест вчера утром. На его борту находилось около трехсот пятидесяти ирландцев и сто семь шотландцев. К ним присоединились восемьдесят семь человек из французской шотландской молодежи, под началом Алана, сына моего старого друга Давида Мак-Грегора, у которого я остановился на вчерашнюю ночь. Новости, которые они привезли, были страшными. На островах безработица, голод, страх и ужас. Полиция свирепствует, отлавливая бродяг и нищих, народ в отчаянии. Глухое ворчание постепенно перерастает в с большим трудом сдерживаемую ярость. Боже, помоги этим людям, дай им дождаться свободы.
        Когда-то мы с Давидом мечтали о возрождении независимой Шотландии. Ныне же мы оба были вдовцами и занимались сугубо коммерческой деятельностью. Но в этот вечер мы предавались воспоминаниями о нашей далекой и наивной юности. И когда зашел разговор о гэльском языке, дочь Давида, Катриона, которая недавно овдовела и вернулась под родительский кров, вдруг сказала:
        - Месье Жозеф, а давайте я вас попробую научить говорить по-гэльски.
        И вот сейчас я пойду на первый урок нашего древнего языка. Катриона говорит, что если когда-нибудь Шотландия станет свободной, она обязательно вернется в наш родной Аппин. Я вот и подумал - а почему бы и мне не поехать вместе с ней? Тем более что женщина она красивая, и взгляды, которые она весь вечер бросала на меня, были достаточно красноречивыми. Я очень любил свою покойную Мари и никогда не думал, что женюсь вторично. Но в последние годы мне было весьма одиноко. Впрочем, сначала - уроки гэльского, а там - как Бог даст.

23 (11) сентября 1877 года. Вашингтон, Президентский дворец. Президент Рутерфорд. Бирчард Хейс и государственный секретарь Уиллиам Максвелл Эвертс
        Голос президента Хейса был скрипучим и раздраженным, как у старой базарной торговки, с утра вставшей не с той ноги.
        - Ну что еще, Эвертс? - недовольно сказал он. - Не видишь, что ли, я занят. Я читаю Библию. Приходи завтра, а еще лучше послезавтра.
        - Но, мистер президент, - озабоченно ответил госсекретарь, - дело у меня срочное, и оно совершенно не терпит промедления.
        Рутерфорд Хейс нехотя оторвался от Библии и недовольно поморщился.
        - Ну, хорошо, что у тебя на этот раз? - спросил он.
        - Мистер президент, - госсекретарь раскрыл свой большой кожаный бювар, - дело в том, что наш Сенат не хочет ратифицировать недавно подписанный договор с Югороссией.
        - Как не хочет? - удивленно воскликнул Хейс. - Ну, и что этим бездельникам не понравилось на этот раз?
        Эвертс тяжело вздохнул. Ему очень не хотелось продолжать этот неприятный для него разговор, но деваться было некуда.
        - Меня сегодня вызывали в Комитет по иностранным делам. Вы же знаете, что в нем состоит Аарон Сарджент, старший сенатор от Калифорнии.
        - Не знаю, - ответил Хейс, - да и не мое это дело - знать, кто состоит в каком комитете в Сенате. Мне это неинтересно. Для подобных вещей у меня есть вы. Ну, и что там с этим старшим сенатором от Калифорнии, как его, Аароном Сарджентом?
        Эвертс поморщился:
        - Дела, собственно, местные, калифорнийские. Так вот, Сарджент обратил внимание на параграф договора о передаче Форт-Росской территории под суверенитет Российской империи.
        - А что, там действительно был такой параграф? - раздраженно спросил президент.
        - Да, был. И я тоже внимания не обратил на него, - ответил Эвертс. - Они там в Калифорнии до сих пор не рассчитались за покупку этой русской собственности. А вот этот Сарджент обратил внимание. И требует, чтобы этот параграф был вычеркнут из договора. Очевидно, у него в этом деле присутствует какой-то свой интерес.
        Президент Хейс с удивлением посмотрел на своего госсекретаря:
        - Ну, так я не понимаю, собственно, в чем там проблема? Вычеркните этот пункт и больше не отвлекайте меня на такие пустяки.
        - Видите ли, если мы его вычеркнем, - вкрадчиво сказал Эвертс, - то тогда и весь договор может быть признан недействительным.
        - Да ладно, русские вряд ли что-либо предпримут, - раздраженно отмахнулся президент Хейс, - Константинополь далеко, а Петербург - еще дальше. Так что, изымите из текста этот злосчастный параграф, и пусть Сенат ратифицирует все остальное.
        - Хорошо, мистер президент, - ответил Эвертс, - я так и передам ваши слова сенатору Сарженту. Будут еще какие-либо указания?
        - Видите ли, Эвертс, - задумчиво сказал президент Хейс, - совершенно другой вопрос в том - как тот проклятый параграф вообще попал в договор?
        - Я уже телеграфировал Гранту, - ответил Эвертс. - Но мне ответил почему-то какой-то Альвин Джонсон. Пишет, что после того, как Грант договорился с русскими, Бокер что-то самовольно поменял в тексте договора, и президент Грант подписал его, даже не проверив содержимое.
        - То есть как это подписал не проверив содержимого?! - удивленно воскликнул Хейс. - Он же был обязан прочитать весь текст и поставить свои инициалы на каждой странице.
        Госсекретарь пожал плечами:
        - Джонсон пишет, что Грант полностью доверял Бокеру.
        - Опять этот Бокер! - раздраженно бросил Хейс. - Мне надоело слышать эту фамилию. Как он мне надоел! Передайте в газеты, что он согласился на изменение текста договора, не согласовав это с Грантом - нашим главным посланником.
        - Мистер президент, мы этого не можем сделать, - осторожно сказал Эвертс. - Тогда все будут высмеивать именно вас, и только вас. Ведь все тексты договора приходили к нам по телеграфу.
        - И про Калифорнию тоже? - раздраженно спросил Хейс.
        - Я еще не проверял, - уклончиво ответил Эвертс.
        - Ну тогда проверьте! - резко сказал ему президент. - А что если мы скажем газетчикам, что Грант спился и не заметил, что русские подменили страницу в договоре?
        - Нет, этого мы сделать не можем, - решительно заявил госсекретарь. - Во-первых, Грант все еще очень популярен - шутка ли, ведь именно он победил в Гражданской войне. Ну, а, во-вторых, если они упомянут про этот параграф, то русские обязательно проверят, что именно мы ратифицировали. И тогда уж точно разразится скандал.
        Президент Хейс в раздражении стукнул кулаком по столу:
        - Ох уж этот проклятый Бокер! Все проблемы у нас из-за него!
        - А вы знаете, мистер президент, - вкрадчиво сказал госсекретарь Эвертс, - что когда Бокер был нашим послом в Османской империи, то его жена оставалась здесь, в Филадельфии?
        - Ну, и что с того? - недовольно спросил Хейс.
        - Дело в том, - сказал Эвертс, - что турки известны тем, что обожают содомию. Их греховные пристрастия даже вошли в пословицу. Может, и Бокер содомит?
        - А его жена ездила с ним в Россию? - на этот раз с нескрываемым интересом спросил Хейс.
        - В Петербург да, - ответил Эвертс, нервно облизав губы. - Но теперь она в Карлсбаде, на водах. В Константинополь же Бокер опять поехал без своей драгоценной половины. Быть может, у него там с тех пор остался любовник, и именно поэтому он так охотно туда помчался?
        Президент Хейс молитвенно поднял глаза к потолку:
        - Эвертс, передайте во все газеты: посланника Бокера мы изгоняем с дипломатической службы за нарушение заповедей Божьих. Если же спросят, то так и скажите - за содомию.
        - Хорошо, - ответил Эвертс, потирая руки, - я сделаю это с большим удовольствием. А тот параграф, значит, мы убираем из договора?
        - Да, конечно, - сказал президент Хейс, - я же вам уже сказал об этом. А теперь ступайте, Эвертс, и не мешайте мне молиться. И да поможет нам Господь во всех наших начинаниях…

24 сентября 1877 года. Лондон. Статья в газете «Таймс». Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Торжество реакции над здравым смыслом
        Над нашей старой доброй Европой внезапно нависла ужасная угроза. Московиты, носители самого ужасного азиатского деспотизма, разгромили азиатскую же страну Турцию и теперь готовы диким потоком ворваться на просторы Европы. Для каждого прогрессивного европейца невыносимо торжество славян, этой вечной угрозы и вечного ужаса европейской цивилизации.
        Турция разгромлена и уничтожена, теперь безжалостный восточный деспот выбрал своей целью древнюю империю Габсбургов. Правящие в ней, победители славян - немцы и мадьяры - взяли в свои руки историческую инициативу в дунайских областях. Без помощи немцев и особенно мадьяр южные славяне превратились бы в турок, как это и произошло с частью славян, по крайней мере, в магометан, каковыми поныне еще являются славянские босняки. А это для южных славян Австро-Венгрии настолько большая услуга, что за нее стоит заплатить даже переменой своей национальности на немецкую или мадьярскую.
        Панславизм по своей основной тенденции направлен против прогрессивных элементов Австро-Венгрии, и потому он заведомо реакционен. В действительности славянские языки этих десяти-двенадцати наций состоят из такого же числа диалектов, которые большей частью непонятны друг для друга и могут быть даже сведены к различным основным группам (чешская, иллирийская, сербо-болгарская); вследствие полного пренебрежения к литературе, из-за некультурности большинства этих народов эти диалекты превратились в настоящий простонародный говор и, за немногими исключениями, всегда имели над собой в качестве литературного языка какой-нибудь чужой, неславянский язык - немецкий, мадьярский или турецкий. Таким образом, панславистское единство - это либо чистая фантазия, либо, как мы видим, - русский кнут. Освобождение Болгарии московитами, ввергает ее в новое, сто крат худшее рабство, чем турецкое.
        Но при первом же победоносном движении Европы, которое всеми силами старается вызвать старая добрая Британия, европейские народы поднимутся и сокрушат диких славянских и монгольских варваров. Всеобщая война, которая тогда вспыхнет, рассеет этот славянский Зондербунд и сотрет с лица земли даже имя этих упрямых маленьких наций.
        Напротив, победившая Османскую империю Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства. Она усилилась только благодаря тому, что стала виртуозом в искусстве раболепства. Даже после своего освобождения Московия продолжала играть свою традиционную роль раба, ставшего господином. Впоследствии Петр Великий сочетал политическое искусство монгольского раба с гордыми стремлениями монгольского властелина, которому Чингисхан завещал осуществить свой план завоевания мира…
        Так же, как она поступила с Золотой Ордой, Россия теперь ведет дело с Западом. Чтобы стать господином над монголами, Московия должна была татаризоваться. Чтобы стать господином над Западом, она должна цивилизоваться… оставаясь рабом, то есть придав русским тот внешний налет цивилизации, который бы подготовил их к восприятию техники западных народов, не заражая их идеями последних.
        Еще хуже их непонятно откуда взявшиеся союзники - югороссы, возрождающие Византийскую империю во всем ее ужасающем великолепии. Как они сами заявляют, они пришли к нам из самого ада. Свое рабство они называют воинской дисциплиной и являются самыми горячими и опасными поборниками покорения Европы. Недалек уже тот час, когда мир застонет под московитско-югоросской пятой.
        Немцы, опомнитесь - с кем вы вступили в союз! Этот так называемый Континентальный Альянс еще хуже, чем заключенный в Вене Союз трех императоров, на сорок лет отбросивший Европу во мрак реакции. На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых жестоких и консервативных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой национальной страстью. Теперь к этой ненависти прибавилась ненависть к чехам, сербам, грекам, болгарам и хорватам. И только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов мы можем совместно с французами, англичанами, итальянцами, поляками и мадьярами оградить европейскую цивилизацию от грозящей ей опасности.
        Мы спрашиваем вас, что же изменилось? Почему Германия ослепла и вступила в союз с этими исчадиями ада. Уменьшилась ли сегодня для Европы опасность со стороны России? Нет! Опасность высока как никогда. Внезапно ослепший Бисмарк ведет свой народ не в благословенную Землю обетованную, а на Голгофу, где он станет первой жертвой жадных и беспринципных варваров.
        Теперь, когда умственное ослепление господствующих классов Европы дошло до предела, мы видим, что всегда остается неизменной путеводная звезда московитской политики. Россия следует явным, четко выраженным курсом на мировое господство, и это господство начнется с господства над Европой.
        Только хитрое и изворотливое правительство, возглавляемое царем-варваром, господствующее над массами диких московитов и монголов, может в настоящее время замышлять подобные планы… Итак, для Европы существует только одна альтернатива: либо возглавляемое московитами азиатское варварство обрушится, как лавина, на ее голову, либо она должна восстать против своего угнетателя, оградив себя таким образом от Азии многими миллионами героев.
        Что же касается устрашающих размеров Московии, то ее можно упомянуть лишь как владелицу громадного количества украденной собственности, которую ей придется отдать назад в день расплаты. Все это просторы от Варшавы до Тихого океана, все эти поля, луга, пашни, залежи угля, железной руды и золотые россыпи должны принадлежать добродетельным и прогрессивным европейским народам, а их нынешние владельцы должны сгинуть туда же, куда сгинули шумеры, троянцы, вавилоняне, персы, египтяне и прочий мусор истории.
        Сейчас Европа стоит перед альтернативой: либо покорение ее московитами, монголами и славянами, либо окончательное и бесповоротное разрушение их главного центра наступательной силы - самой России.
        Мы должны решительно сказать господину Бисмарку, что о немецких интересах, о немецкой свободе, о немецком единстве, немецком благосостоянии не может быть и речи, когда вопрос стоит о свободе или угнетении, о счастье или несчастье всей Европы. Здесь кончаются все национальные вопросы, здесь существует только один вопрос! Хотите ли вы быть свободными, или хотите быть под варварской пятой России? Что говорить об Югороссии, то это та же Россия, только своим техническим могуществом возведенная в квадрат, куб или другую иную степень, и оттого многократно более опасная.
        Если же говорить о всех тех, кого они пестуют, всяких чехах, сербах, болгарах, новогреках и румынах, то народы, которые никогда не имели своей собственной истории, которые с момента достижения ими первой, самой низшей ступени цивилизации уже подпали под чужеземную власть или лишь при помощи чужеземного ярма были насильственно подняты на первую ступень цивилизации, нежизнеспособны, и никогда не смогут обрести и сохранить какую-либо самостоятельность.
        Именно такова была судьба австрийских славян. Чехи, к которым мы причисляем также моравов и словаков, никогда не имели своей истории…
        И вот теперь, в минуту московитского триумфа, все эти нации, исторически не существующие, заявляют свои претензии на независимость. Образование вслед Румынии, Греции, Болгарии и Сербии, еще и Чехии, Словакии, Хорватии, Боснии и Словении, а, следовательно, распад Австро-Венгерской империи будут являться первым шагом к установлению в Европе тотального московитского господства. Один раз уже Европа сделала ошибку в 1812 году, когда русские мужики, казаки, башкиры и прочий разбойничий сброд победил Великую армию Наполеона, наследницу Великой Французской революции.
        В то время как французы, немцы, итальянцы, поляки, мадьяры высоко держат знамя европейской цивилизации, славяне, все как один человек, выступили под знаменем азиатской реакции. Впереди всех идут южные славяне, которые давно уже отстаивали свои реакционные, сепаратистские поползновения против турок, немцев, мадьяр. Далее готовы выступить чехи и словаки. А за ними уже идут хорошо вооруженные и дисциплинированные русские, готовые в решительный момент появиться на поле сражения.
        Европейцы! Мировая война неизбежна. Или мы разрушим Московию, или Московия и ее союзники придавят нас своей дикой азиатской массой, и тогда солнце прогресса зайдет навсегда. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги европейской цивилизации: в России, Константинополе, Болгарии, Сербии и в славянских областях Австрии.
        Никакие фразы или указания на неопределенное демократическое и прогрессивное будущее этих стран не должны помешать нам относиться к нашим врагам, как к врагам.
        Карфаген должен быть разрушен, славянские народы должны быть ассимилированы, уничтожены и стерты с лица земли. Мы победим, потому что не можем не победить, железная мощь европейского прогресса на нашей стороне, а значит - у наших врагов нет никаких шансов. В этой мировой войне с лица земли исчезнут не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы. И это тоже будет прогрессом.
        Карл Маркс и Фридрих Энгельс. 24 сентября 1877 года. 27 (15) сентября 1877 года. Константинополь. Уиллиам Джонсон, плантатор из поселка Локхарт, графство Юнион, Южная Каролина. САСШ
        Осень в Константинополе - одно из самых лучших времен года, которую можно сравнить лишь с весной. Тихо греет неяркое осеннее солнце. Его косые лучи пробиваются через кроны деревьев парка у дворца Долмабахче. Железная рука новых хозяев вымела с улиц древнего города весь мусор, оставив только добропорядочных граждан и усердных тружеников. Нет и в помине, толп нищих, бродяг и шаек уличных воров и мошенников, о которых мне в письмах так красочно живописал мой давний друг Джордж Бокер.
        Порядок югороссы поддерживают идеальный. В центральных районах на каждом углу стоит полицейский, именуемый тут городовым, а по улицам прохаживаются патрули, в основном Национальной гвардии. А у самого дворца Долмабахче и армейские. Тоже своего рода Реконструкция, только со знаком плюс.
        Как рассказал мне гостиничный портье, толстый усатый турок, через слово славивший Аллаха, а через два - адмирала Ларионова, относятся новые власти ко всем одинаково. Всякого рода ушлых личностей, аналогичных нашим «саквояжникам», югоросские власти тут же высылают обратно, в суровые объятия Российского правосудия. А тех, кто не является подданным Российской империи, судят по своим законам, довольно строгим. По словам портье, после захвата Константинополя сюда ломанулось немало разных подозрительных личностей. Но их очень быстро отловили, и кого отправили назад в Одессу, кого - еще подальше. А некоторых за нынешние и прошлые грехи повесили. Были ли среди них янки, сие моему информатору неведомо, но почему бы и нет. Реконструкция закончилась, а легкие деньги для таких типов - как стакан вина для пьяницы, за которым они готовы пойти хоть на край света. Было бы забавным увидеть кого-нибудь из моих старых недругов висящим в петле… Хотя, т-с-с-с, как намекал мне президент Дэвис, и для нашей бедной Южной Каролины все может перемениться, причем в самое ближайшее время.
        А вот и мой старый университетский друг Джордж Бокер… Идет, задумчиво поглядывая по сторонам. Я знал, что он тоже здесь в Константинополе, но совсем не ожидал, что встречу его в первый же день. Узнав, что он съехал из гостиницы и в качестве гостя проживает в резиденции Долмабахче, я сегодня же, как джентльмен джентльмену, собирался послать ему свою визитку. Но случилось то, что случилось.
        Увидев меня, Джордж с изяществом поздоровался со мной, приподняв цилиндр. Правда, всю эту викторианскую чопорность испортила широкая радостная улыбка моего бывшего однокашника.
        - Билл, какая встреча! - сказал он мне. - Как я рад тебя видеть!
        - Джордж, - ответил я, - мне тоже приятно встретить тебя здесь, за тысячи миль от дома! Сколько же лет мы не виделись? Кажется, в последний раз мы встречались на моей свадьбе?
        - Да, Билл, помню, - сказал Джордж, увлекая меня к ближайшей свободной скамейке, во множестве расставленные вдоль парковой дорожки. - Ваше поместье, дом с колоннами, парк, табачные поля… А что ты делаешь в Константинополе?
        Я вздохнул, усаживаясь поудобней:
        - Поместье я за сущие гроши продал какому-то «саквояжнику», после чего уехал в Европу. С тех пор живу на свои сбережения в Париже. Точнее, жил, пока деньги не кончились. К счастью, мне предложили работу в константинопольском отделении одной из торговых фирм. Только сегодня приехал в Константинополь и сразу же встретил тебя…
        На самом же деле я приехал по приглашению президента Дэвиса. Во время Войны Севера и Юга я бежал из северного плена вместе с Оливером Семмсом. Именно он откуда-то пронюхал, что я болтаюсь без дела в Париже, и пригласил меня в Константинополь. Телеграмма пришла буквально за два дня до того, как мне пришлось бы съезжать со своей квартиры. Как оказалось, уже здесь, после встречи с представителем президента Дэвиса, импортно-экспортное агентство «Рога и копыта» служили прикрытием для связи южного сопротивления и югоросской разведки. Эти парни взялись за янки всерьез и по-взрослому. Ознакомившись с масштабом грядущей операции, я понял, что возрожденная Конфедерация - вещь вполне реальная. Уж и не знаю, чем югороссам так насолили парни, которые сидят в Вашингтоне, но, кажется, скоро им будет невесело.
        Немного посидев на скамейке, мы с Джорджем встали и не спеша прошли в небольшую турецкую кофейню рядом с парком, где я с удовольствием впервые в жизни попробовал крепкий черный турецкий кофе, который заказал для нас Джордж. Быть в Константинополе и не выпить турецкого кофе - это тоже своего рода извращение.
        Когда нам принесли все что положено: кофейник, чашечки, два стакана и кувшин ледяной воды, Джордж продолжил свои расспросы:
        - А как супруга, Билл, как ваши дети? - спросил он, осторожно прикасаясь губами к горячему и крепкому напитку.
        - Да один я теперь, Джордж, - вздохнул я. - Оба сына погибли на войне, дочь вышла замуж, переехала в Джорджию, под Атланту, и там заживо сгорела вместе с поместьем, когда через их графство прошел этот людоед Шерман. А моей Александры не стало два года назад, после чего я и уехал в Европу. Будь она жива, она бы никогда не бросила нашей Южной Каролины, да и я тоже. Ведь это родина и моих, и ее предков, которые жили на той благословенной земле, начиная с середины позапрошлого века. Но без нее мне все там опостылело.
        Джордж по-дружески приобнял меня за плечи. Мы с ним были очень близкими друзьями в университете, часами обсуждали все подряд, от теории Адама Смита до политических трудов Джона Локка, от поэзии Овидия до бокса, в котором Бокер был чемпионом нашего выпуска 1844 года.
        Когда мы только что приехали в университет, то оказалось, что второкурсники любят издеваться над первокурсниками. И так как мы с Джорджем были неплохими боксерами, то второкурсники после пары попыток нас побить стали держаться подальше. А когда мы стали второкурсниками, то сами не били первокурсников и другим не давали это делать, чем я до сих пор горжусь.
        - Как жаль… - сказал он с сожалением. - Помню твою Александру - такая красивая была невеста. А что случилось? Она заболела?
        - Заболела? Как бы не так! - со злостью сказал я. - Если и заболела, то эта болезнь называлась Реконструкция. Ее изнасиловала и убила толпа пьяных негров, когда она возвращалась из поездки к подруге в Спартанбург.
        Глаза Джорджа сделались круглыми от ужаса:
        - Бедняга! - воскликнул он и вскочил со стула, невольно привлекая к себе внимание. - Их нашли?
        - Нашли, - с горечью ответил я, - но суд янки их оправдал. Судья сказал, что нет доказательств их вины, хотя свидетели видели этих негров рядом с местом преступления в окровавленной одежде. Да и сами они, не стесняясь, хвастались своим мерзким поступком перед дружками. Но ты знаешь, что нет правосудия, когда судья - «саквояжник», а присяжные - кто не «саквояжник», тот негр…
        - «Саквояжник»? - не понял меня Джордж. Я тяжело вздохнул:
        - Так мы называем тех, кто приехал с севера сделать на нашей беде легкие деньги. Ведь право голоса теперь только у них и у негров. И в суде выиграть у негра или «саквояжника» почти невозможно. Это Реконструкция, Джордж. Время, когда на трупе павшего льва пирует стая шакалов.
        Джордж задумался. Впрочем, я тоже не был с ним до конца откровенным и не рассказал конца всей этой истории. Выслушав приговор, я продал свое имение и забрал все деньги из банка. Впрочем, денег оставалось совсем немного, ведь все, что было у меня в Локхартском Национальном банке, прогорело вместе с Конфедерацией. Потом я взял свою двустволку и подкараулил сначала одного, а потом и второго насильника. Больше они никого не убьют и не изнасилуют - заряд волчьей картечи в брюхо это гарантирует.
        После чего я немедленно отъехал в Чарльстон, откуда и отправился во Францию первым же пароходом. Может, я в розыске, а может, никто и не знает, что этих двух ублюдков застрелил именно я.
        Джордж вздохнул:
        - А наша пресса писала, что на юге все хорошо, и что восстановлены законность и демократия…
        - Так и писали? - с сарказмом спросил я.
        - Да, Билл, - сказал Джордж, - так и писали. И еще добавляли: зря наше правительство так мягко с ними, этими мятежниками, обращается…
        - Джордж, - сказал я, - по сравнению с вашими газетчиками - женщины легкого поведения честны аки ангелы. Ведь они не способны сделать старость - молодостью, а черное - белым. Газеты же только и предназначены для того, чтобы лгать, лгать, лгать, во имя интересов своих хозяев. Чем ужаснее ложь, чем чаще она повторяется, тем быстрее поверят в нее разные легковерные простаки. Слушай…
        Тут я не выдержал и рассказал ему все, что происходило до войны между Штатами, во время нее и после. Джордж сидел бледнее луны, и все время повторял:
        - О, Билли! Неужели так все и было?! Какой ужас!
        Потом мы обнялись, и Джордж сказал:
        - Билли, я здесь по просьбе президента Хейса, и мое поручение почти выполнено. Так что в ближайшее время я, наверное, уеду. Сегодня у меня деловой ужин, а завтра вечером у меня свободное время. Давай встретимся еще раз здесь, в это же время!
        На том мы и расстались. Джордж всегда был типичным северянином, упрямым и недоверчивым. Но при этом у него присутствовало ярко выраженное чувство справедливости. Похоже, что семена упали на благодатную почву, и он начнет наводить справки. Я даже догадываюсь у кого…

28 (16) сентября 1877 года. Константинополь. Джордж Генри Бокер, бывший посол САСШ в Османской империи и России, а также бывший спецпосланник президента Хейса в Югороссии
        Вчера вечером я встретился с моим другом Алексом Тамбовцевым. Я думал, что эта встреча будет прощальной - договор подписан и передан в Вашингтон, нерешенных вопросов больше нет. И я запросил отпуск до следующего назначения. И как только я получу «добро» из Вашингтона, то поеду в Карлсбад, куда моя любимая супруга поехала на воды. Одно письмо я уже получил - она пишет, что город очень красивый, но что ей очень не хватает той сердечности, к которой она привыкла в Петербурге. А еще она очень скучает по мне.
        Я рассказал об этом Алексу, и тот обещал зарезервировать мне купе в венском экспрессе, который отбывает в среду, третьего октября. А если я получу разрешение уехать быстрее, то меня отправят на поезде в воскресенье, тридцатого сентября. Письмо жене он взял, пообещав, что оно будет отослано в Карлсбад как можно скорее.
        За ужином, вновь обильным, я рассказал Алексу про моего друга и про то, что тот мне сообщил про жизнь на Юге и про Реконструкцию. Алекс задумался, подошел к книжной полке и достал книгу под названием «Gone with the Wind» - «Унесенные ветром».
        - Про что она? - спросил я, с любопытством разглядывая толстый том в потрепанной картонной обложке. Я обратил внимание, что у книги не хватало титульной страницы. Заметно, что ее уже много раз читали - корешок был потрепан, страницы засалены и покрыты пятнами.
        - Это про Юг, про Гражданскую войну, про то, что было после, - сказал он.
        - Так что ж получается, - спросил я, - все то, что мне рассказал мой старый университетский друг - это правда?
        - Увы, Джордж, так оно и есть, - ответил Алекс. - Почитайте. Впрочем, вот вам еще одна книга из моей библиотеки.
        Эта книга была напечатана на белой бумаге и вставлена в папку. На первой странице значилось «Fourteen Months in the American Bastiles» - «Четырнадцать месяцев в американских Бастилиях». Само название книги меня весьма и весьма удивило. Но вот имя автора - Фрэнк Ки Хауард - мне было абсолютно незнакомо.
        - Кто это написал? - с интересом спросил я.
        Алекс грустно усмехнулся и ответил мне вопросом на вопрос.
        - Джордж, - спросил он, - вы знаете песню «The Star-Spangled Banner» («Знамя, усыпанное звездами»)?
        - Да, - кивнул я, - конечно, кто ж ее не знает? Ее написал Фрэнсис Скотт Ки.
        - Так вот, Джордж, - сказал Алекс, - Фрэнк Ки Хауард - его внук. Он был редактором одной из балтиморских газет. Когда по приказу Линкольна перед мерилендскими выборами 1861 года бросили в тюрьму многих сторонников Конфедерации, а также тех, кого подозревали в симпатиях к Югу. Им по приказу Линкольна было отказано в праве на предъявление обвинения и скорый суд. Их просто без суда посадили в разные тюрьмы и лагеря, где многие из них умерли.
        - Такого просто быть не может! - возмущенно воскликнул я. - Это право гарантировано нам Конституцией!
        - Да, - ответил мне Алекс, - но Линкольн своим указом просто отменил это право. Видите, как все просто. Один указ президента - и ваша хваленая конституция превращается в стопку бумаги, пригодной только для подтирки, пардон, в туалете.
        Хауарда же арестовали и посадили в лагерь лишь за то, что он посмел критиковать это решение Линкольна в своей газете. И сидел он четырнадцать месяцев, пока его, как внука Ки, не освободили. Тогда-то он и написал эту книгу. Кстати, издателей, посмевших издать эту книгу, тоже посадили, а сам Хауард был вынужден уехать в Англию, где и живет до сих пор.
        Я задумался. Та благостная картина американской действительности, которая у меня сложилась за последние две недели, вдруг пошла трещинами.
        - Можно мне взять почитать эти книги? - спросил я.
        - Конечно, можно, - пожал плечами Алекс, - именно для этого я их сюда принес.
        Весь вечер и всю ночь я просидел за чтением «Унесенных ветром», а также пролистал книгу Хауарда - читать ее я не смог - настолько все написанное в ней было грустно и страшно. Я с трудом встал - все-таки мне уже пятьдесят лет, и подобного рода бессонные ночи - столь частые в студенческие годы - теперь выбивают меня из колеи. Возможно, я и вовсе, к своему стыду, проспал бы встречу с Билли Джонсоном, но, к счастью - или к несчастью - меня разбудил стук в дверь.
        - Мистер Бокер! - услышал я голос коридорного. - Вам срочная телеграмма из Вашингтона!
        Я было воспрял духом - конечно, это про мой отпуск, а также про то, куда меня потом отправят. Конечно, у меня была надежда, что наши бюрократы в Вашингтоне решат или оставить меня здесь, в Константинополе, или вернуть в Петербург. Я развернул листок. Там было написано: «Вы уволены за нарушения морали и вредительство при переговорах с Константинополем. Эвертс».
        У меня потемнело в глазах - то есть как это - «нарушения морали»? Какое еще «вредительство»? Договор же все читали - да и подписал его лично Грант, после того, как пришла телеграмма от Эвертса о том, что текст одобрен Вашингтоном.
        Я торопливо оделся, обжигаясь выпил принесенную мне чашку чаю и отказался от завтрака, поскольку мне еще предстояло сегодня встретиться с Джонсоном. Сперва я было подумал о том, чтобы отменить или отложить эту встречу, но решил, что это нарушило бы правила приличия. Собравшись, я пошел в парк, где находилось летнее кафе, в котором мы накануне беседовали с ним.
        Джонсон был уже там и сидел за тем же столиком, что и вчера. Он не знал здешней турецкой кухни, и я заказал для нас шашлык из нежнейшей баранины с рисом и айран - турецкий питьевой йогурт. Потом я рассказал своему другу о том, что меня уволили со службы.
        Тот грустно посмотрел на меня и сказал:
        - Знаешь, Джордж, я тебе не завидую. Твой Эвертс просто дурак. Даром, что его отец был достойным человеком и протестовал против выселений индейцев. И что это за «нарушения морали»? Я не знаю ни одного человека более скрупулезного в отношении морали, чем ты.
        - Не знаю, не знаю… - устало сказал я. - Попробую сегодня узнать. Думаю, что меня кто-то оклеветал. Впрочем, Эвертс с Хейсом меня никогда не любили. Сейчас там в Вашингтоне еще ночь, и я думаю, что часа через два-три пошлю телеграмму. А потом посмотрим, каков будет ответ Эвертса.
        - И что ты собираешься делать? - спросил Билл.
        - Вернусь в Филадельфию, - ответил я, - и там опять займусь литературным творчеством, благо деньги у меня есть.
        - Билли, - вздохнул я, - у меня к тебе вот какой вопрос. Вчера господин Тамбовцев, канцлер Югороссии, дал мне почитать кое-какие книги о событиях на Юге. Я прочел там такое, что ни за что бы в это не поверил, если бы не рассказанная тобой история. Скажи мне, Билли, это правда, что по приказу Линкольна арестовывали людей и держали их в тюрьме без суда?
        - Да, - твердо ответил мне Билл, - такое было в тех южных штатах, которые остались под контролем янки. Впрочем, я об этом только слышал. А еще читал книгу Хауарда.
        - Вот ее мне вчера и передали, - сказал я. - И еще одну, «Унесенные ветром».
        - Такой книги я не знаю, - покачал головой Билл. - А про что она?
        - Про жизнь одного поместья неподалеку от Атланты, до, во время и после Гражданской войны, - сказал я. - По форме - это дамский роман, но очень страшный дамский роман…
        - У нас эту войну называют «Война между штатами» или «Вторая американская революция», - задумчиво сказал Билл.
        - Скажи, - спросил я, - а Шерман и в самом деле сжег Атланту? Я дочитал только до того места.
        - Если бы только Атланту, - ответил мне Билл. - Думаю, что Аттила и Чингисхан нашли бы в нем достойного последователя. Чего только янки не сожгли… Мне еще повезло - мое поместье было чуть в стороне от их наступления, у меня главное здание осталось. Лишь какие-то негры - не мои, пришлые - сожгли несколько хозяйственных построек. А вот моя дочь - я тебе вчера рассказывал - она сгорела вместе с поместьем мужа. И, судя по рассказам очевидцев, ее перед смертью толпой насиловали черные солдаты янки…
        В голове у меня загудело. Извинившись перед Биллом, я попрощался с ним и в шоке вышел из кафе. И тут же, нос к носу столкнулся с как обычно нетрезвым экс-генералом и экс-президентом Грантом, который шел прямо мне навстречу в окружении своих собутыльников.
        - Здравствуйте, мистер президент, - вежливо сказал я.
        - Ага, вот ты где, вредитель и содомит, - неожиданно хриплым голосом заорал он и плюнул мне в лицо. - Если бы я знал, что назначил послом мужеложца, а уж тем более, что пил вместе с ним!
        Я стоял в шоке. Какой вредитель? Какой содомит? Я вытащил платок, вытер слюну с лица. Грант был меня старше на много лет, и я физически не мог его ударить, как поступил бы с любым, кто был помоложе и позволил бы в отношении меня такую дерзость.
        - Что вы говорите, мистер президент? - только и смог вымолвить я.
        - То и говорю, что мне доложили из Вашингтона, - прорычал Грант. - Тьфу ты, у вас в Колледже Нью-Джерси, наверное, все такие? Не хочу видеть твою рожу содомита, - и он плюнул в меня еще раз, но не попал на этот раз и пошел, качаясь и размахивая руками, обратно во дворец.
        Не успел я сделать и двух шагов, как ко мне подбежал какой-то человек, на лице у которого так и было написано «Новая Англия», причем крупными буквами.
        - Мистер Бокер, - сказал этот тип с ярко выраженным бостонским акцентом, - меня зовут Александр Уиллиамс, газета «Бостон Ивнинг Глоуб». Расскажите про ваших любовников в Константинополе. Они турки или греки?
        Я не выдержал и хуком в его холеную массачусетскую морду, нокаутировав наглеца прямо на месте.
        Но тут подскочили еще трое, остановившись от меня на почтительном расстоянии, и один закричал:
        - Мистер Бокер, я из «Нью-Йорк Сан». Расскажите про подробности ваших содомитских утех.
        Я побежал за ним, но он бежал быстрее - понятно, ведь он был раза в два моложе меня.
        Я заорал ему вслед:
        - Не содомит я, слышите! Не содомит!
        Один из двух других репортеров закричал, с безопасного расстояния:
        - А «Вашингтон Ивнинг Стандард» пишет, что госсекретарь Эвертс предъявил неоспоримые доказательства, что вы содомит. Да и президент Грант говорит то же самое.
        Я поплелся обратно в Долмабахче, под вопли репортеров: - Как звали ваших любовников?
        - Были ли вы содомитом еще в Филадельфии?
        - Что вы делали в Санкт-Петербурге? Тоже занимались мужеложством? Русские это любят?
        Тут на шум и крики появились представители властей, причем не городские полицейские, а военные, охраняющие правительственную резиденцию. Прошло всего несколько секунд, и все три репортера лежали на земле, мордой вниз, с руками, заломленными назад. Югоросские солдаты умело и быстро связали им запястья тонкими кожаными ремешками.
        Командовавший солдатами сержант подошел ко мне и спросил на ломаном английском языке:
        - Мистер Бокер, эти господа мешать вам?
        - Эти господа оскорбляли меня, - возмущенно сказал я.
        Все трое лежащих на земле нахалов начали истошно кричать, что они американские корреспонденты и находятся при исполнении служебных обязанностей. У одного из них солдаты даже достали какую-то бумагу, похоже, что журналистское удостоверение. Потом случилось то, что поразило меня до глубины души. В ответ на крики репортеров русские солдаты, вместе со своим сержантом, разразились громким смехом.
        - Мы их будем немножко судить, - сказал сержант, отсмеявшись, - месяц или два они будут подметай улица, потом вон из Югороссия. И въезд закрыт. Навсегда.
        Всех трех щелкоперов подняли на ноги и, подталкивая в спину, увели, несмотря на все их крики о свободе слова и правах журналистов. А вот Уиллиамса русские не тронули. Очевидно, сержант решил, что тот уже достаточно получил за свое нахальство, так как в момент появления русских он только-только поднимался на четвереньки, отходя от нокаута. Уиллиамс открыл было рот, но увидев, как его коллег уводят солдаты, благоразумно промолчал, и бочком, бочком, делая вид, что он тут не при чем, пошел прочь подальше от дворца.

29 (17) сентября 1877 года. Константинополь. Джордж Генри Бокер, бывший посол САСШ в Османской империи и России, а также бывший спецпосланник президента Хейса в Югороссии
        Как все меняется всего за день. Вчера, после инцидентов с Грантом и с репортерами, я обессиленно лег на кровать в своей комнате. Я ожидал всего чего угодно, но не столь незаслуженной и столь дикой и мстительной клеветы. Теперь, подумал я, у меня нет смысла возвращаться в САСШ - там я сразу стану неприкасаемым, и никогда мне никто не поверит, что я не содомит. Эх, жаль сына - теперь и к нему навечно пристанет клеймо «сын содомита»…
        Чтобы хоть как-то отвлечься, я взял в руки томик «Унесенных ветром» и стал читать дальше. Часа через два в дверь неожиданно постучали.
        Как я и предполагал, это был не кто иной, как мой друг Алекс Тамбовцев. Настроение у него было боевое, как у индейца на тропе войны, не хватало только перьев и томагавка. Он весело посмотрел на меня и сказал:
        - Джордж, а не хотели бы вы выпить со мной по рюмочке? Заодно мы сможем обсудить вашу ситуацию.
        Я согласился. Действительно, а почему бы и нет. Странные люди эти русские. Вы можете быть с ними едва знакомы, но если вдруг между вами возникли отношения, называемые «дружбой», то они будут готовы разделить с вами последний кусок хлеба и встать за вас, пусть даже против всего мира. А этот пожилой седой человек мог говорить не только сам за себя. За его спиной была пусть и небольшая, но очень эффективная государственная машина. Самая эффективная со времен краха Римской империи.
        Я отложил книгу, встал, и мы прошли внутренними переходами в его кабинет. Почти сразу же секретарша принесла нам все необходимое. Когда Алекс налил по чашечке моего любимого турецкого кофе, по стаканчику воды, и по рюмочке коньяка, он посмотрел на меня чуть исподлобья и серьезно сказал:
        - Джордж, я исхожу из того, что все, что про тебя было сказано - вранье, от первого до последнего слова.
        - Да, Алекс, - вздохнул я, - так оно и есть.
        - Я так и думал, - сказал он и замолчал. Я увидел, что сейчас передо мной сидел не мой добрый друг Алекс, а действующий канцлер Югороссии.
        - Ну что ж, мы обдумаем, как мы сможем тебе помочь, - наконец сказал он. - Узнав об этом происшествии, я в первую очередь переговорил с вашим бывшим президентом Грантом. Думаю, теперь он придет и попросит у тебя прощения. Он неплохой человек, хоть и пьяница.
        Репортеров мы пока посадили под арест на пятнадцать суток за хулиганство - есть у нас такое наказание. После этого мы их выдворим из страны без права возвращения, как нарушивших условия пребывания. Твой друг Уиллиам Джонсон говорит, что если на то будет твое желание, то он свяжется со знакомым адвокатом, и он внесет иск против газет, которые напечатали про тебя эту клевету.
        Но не это главное. А главное, что то, что сделали Хейс и Эвертс, было не просто черной неблагодарностью - это было преступлением. Мы, со своей стороны, тоже уже написали довольно грозную ноту их правительству с требованием дезавуировать эту клевету. Эту телеграмму должны положить на стол Эвертсу в Вашингтоне уже в ближайшее время. Так что, как говорят в Одессе, не бери в голову.
        - Ты прав, - вздохнул я, - спасибо тебе за заботу, но все равно это так мерзко.
        - Разумеется, мерзко, - кивнул Алекс, - и те, кто все это затеял, заплатят за все.
        Потом он немного помолчал и добавил:
        - Джордж, я не думаю, что в нынешней ситуации тебе есть смысл возвращаться в САСШ в ближайшее время.
        - И что же мне делать? - устало спросил я.
        Алекс бросил на меня испытующий взгляд:
        - Завтра мы встретимся втроем - ты, я и Уиллиам Джонсон, который, вероятно, сделает тебе одно интересное предложение. Как пишут в объявлениях - возможны варианты. Так что ты отдохни сегодня, почитай, наберись сил. Давай встретимся завтра за ужином, скажем, в шесть часов.

30 (18) сентября 1877 года. Константинополь. Джордж Генри Бокер, бывший посол САСШ в Османской империи и России, а также бывший спецпосланник президента Хейса в Югороссии
        Остаток вчерашнего дня и весь вечер, а также сегодняшнее утро я провел за чтением «Унесенных ветром». Потом я пообедал и пошел прогуляться в парке - репортеров там больше не было, зато я встретил президента Гранта, как ни странно, трезвого и хмурого, который смущенно подошел ко мне.
        - Джорджи, - сказал он, - мне сказали, что ты не содомит, так что прости, что я вчера так с тобой грубо разговаривал.
        - Да ничего страшного, - ответил я.
        Грант махнул рукой и уже было собрался уходить, но вдруг обернулся.
        - Но ты все равно вредитель, - с неожиданным раздражением сказал он. - Засунул туда этот чертов параграф и ничего мне о нем не сказал.
        - Какой параграф? - не понял я.
        - Про Форт-Росс, - сказал Грант с нажимом. - Это кому-то очень сильно не понравилось в Вашингтоне.
        - А вы разве не читали договор, перед тем как его подписали? - с удивлением спросил я. - К тому же этот параграф был совсем не моим требованием…
        - А зачем мне это, если ты обо всем договорился? - раздраженно ответил Грант. - Так что ты все равно сволочь. Тем более, ты и не пил со мной, значит, как говорят русские, ты меня не уважаешь. Поделом тебе влетело.
        Высказав все это, Грант повернулся и пошел обратно во дворец. Похоже, что ему не терпелось снять головную боль старым русским способом.
        Вот и все об этом человеке, как любила говаривать прекрасная Шахерезада в сказках «Тысячи и одной ночи». Тем более что я на Гранта не особо-то и обиделся. Пьяница - он и есть пьяница. Если не прочитал договора, который подписал, то сам он и виноват во всем. Тем более что без этого самого параграфа не было бы никакого договора.
        А вот Хейс с Эвертсом - это совсем другое дело. Не знаю, как в Вашингтоне, а вот неудовольствие Константинополя своим идиотским демаршем они уже заработали. И каковы будут последствия этого неудовольствия сейчас еще трудно представить.
        Выкинув из головы все мысли о Вашингтоне, Хейсе, Эвертсе, Гранте, я сел на лавочку и наконец-то дочитал книгу о приключениях южной леди Скарлетт О’Хара.
        Ровно в шесть часов, как обычно, сразу после того, как пробили часы, пришел Алекс и отвел меня в ту залу, где мы уже несколько раз вместе ели. Там уже сидел Билли.
        - Джордж, рад тебя видеть! - сказал он и приветствовал меня полупоклоном.
        Перед едой нам принесли по бокалу шампанского, после чего Алекс сказал:
        - Обычно соблюдается такое правило: о делах говорят только после того, как принесут кофе. Но я считаю, что лучше будет, если твоя судьба станет чуточку определеннее. Так что передаю слово Уиллиаму.
        Билли посмотрел на меня и спросил:
        - Джордж, а если бы ты знал все то, что знаешь сейчас, в тысяча восемьсот шестьдесят первом, как бы ты отреагировал на создание Конфедерации?
        Я на секунду задумался, потом ответил:
        - Сказал бы, что лучше так, чем то, что получилось. И то, что мы имеем сегодня. Хотя, конечно, я как был против рабства, так и против него до сих пор.
        Билли вздохнул:
        - Джордж, то, что я тебе теперь скажу, должно оставаться между нами. Это не только моя тайна. Если все выйдет наружу раньше времени, может получиться очень нехорошо.
        - Билли, - торжественно сказал я, - обещаю тебе, что без твоего разрешения никто не узнает о нашем разговоре.
        Билли посмотрел сперва на меня, потом на Алекса, потом снова на меня и, наконец, решился:
        - Итак, Джордж, что бы ты сказал, если Конфедерация вдруг возродится?
        Я взглянул на него с неподдельным интересом и сказал:
        - Думаю, что это было бы справедливо. Конечно, без возрождения института рабства.
        - О рабстве речь не идет, - сказал Билли, - невозможно, да и не нужно собирать с пола пролитую воду. Так вот, как ты смотришь на то, чтобы стать дипломатом возрожденной Конфедерации. Для начала мы предлагаем тебе стать главным посланником Конфедерации в Югороссии? А потом и в других европейских столицах.
        Я просто обалдел. Такого предложения я не ожидал. И тут в разговор вступил Алекс.
        - Джордж, - сказал он, - от себя могу тебе пообещать, что правительство Югороссии немедленно признает твой дипломатический статус.
        - Каким же образом? - удивился я. - Ведь Югороссия не имеет дипломатических отношений с Конфедерацией.
        Алекс посмотрел на меня с чуть заметной улыбкой, и я вдруг понял, что и соответствующий договор уже имеется, равно как и готовые планы возрождения Конфедерации.
        Билл же сказал:
        - Джордж, как только ты согласишься на мое предложение, я тебе сразу расскажу все - и предысторию этого проекта, и наши ближайшие планы. Если хочешь, подумай - неделя тебя устроит?
        Я закрыл на секунду глаза и вдруг понял: «Да, это и есть то самое предложение, от которого невозможно отказаться». И сказал:
        - Билл, а зачем мне неделя? Я согласен.
        Мы сидели до двух часов утра, обсуждая и сложившуюся ситуацию, и мои дальнейшие действия, начиная с того, что мне, увы, не удастся поехать в Карлсбад. Зато жену мою югороссы привезут сюда. Здесь, на Принцевых островах, тоже есть воды, а также врачи и терапевты, которые намного лучше, чем в Карлсбаде. И что для моего сына тоже найдется работа в Константинополе, хоть и не на дипломатической стезе. Телеграмму ему от моего имени, чтобы все бросал и выезжал в Европу, отправят немедленно.
        И я пошел спать в совсем другом расположении духа, чем в последние два тяжелых для меня дня.

29 (17) сентября 1877 года. Санкт-Петербург. Статья в газете «Русский инвалид». Лев Николаевич Толстой.
        СМЕРТНЫЙ ГРЕХ ПАТРИОТИЗМА
        ОТ РЕДАКЦИИ:Скажем сразу: мы категорически не согласны с теми идеями, которые излагает автор этой статьи. Но мы все же сочли нужным напечатать этот материал, чтобы наши читатели могли сами убедиться за что ратует автор, считающий себя новым мессией. И сделают надлежащие выводы.
        Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых - отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Так он и проповедуется везде, где проповедуется патриотизм.
        Мне уже несколько раз приходилось высказывать мысль о том, что патриотизм в наше время есть чувство неестественное, неразумное, вредное, причиняющее большую долю тех бедствий, от которых страдает человечество, и что поэтому чувство это не должно быть воспитываемо, как это делается теперь, - а, напротив, подавляемо и уничтожаемо всеми зависящими от разумных людей средствами.
        Казалось бы, и зловредность и неразумие патриотизма должны бы быть очевидны. Но удивительное дело, просвещенные, ученые люди не только не видят этого сами, но с величайшим упорством и горячностью, хотя и без всяких разумных оснований, оспаривают всякое указание на вред патриотизма и продолжают восхвалять благодетельность и возвышенность его.
        Что же это значит?
        Одно только объяснение этого удивительного явления представляется мне. Вся история человечества с древнейших времен и до нашего времени может быть рассматриваема как движение сознания и отдельных людей, и однородных совокупностей их, - от идей низших к идеям высшим.
        Всегда, как для отдельного человека, так и для отдельной совокупности людей, есть идеи прошедшие, отжитые и ставшие чуждыми, к которым люди не могут уже вернуться, как, например, для нашего христианского мира - идеи людоедства, всенародного грабежа, похищения жен и т. д., о которых остается только воспоминание. Есть идеи настоящего, которые внушены людям воспитанием, примером, всей деятельностью окружающей среды, идеи, под властью которых они живут в данное время, как, например, в наше время: идеи собственности, государственного устройства, торговли, пользования домашними животными и т. п. И есть идеи будущего, из которых одни уже близки к осуществлению и заставляют людей изменять свою жизнь и бороться с прежними формами, как, например, в нашем мире идеи освобождения рабочих, равноправности женщин, прекращения питания мясом, как и другие идеи, хотя уже и сознаваемые людьми, но еще не вступившие в борьбу с прежними формами жизни.
        Таковы в наше время называемые идеалами идеи уничтожения насилия, установление общности имуществ, всеобщего братства людей. И потому всякий человек и всякая однородная совокупность людей, на какой бы ступени они ни стояли, имея позади себя отжитые воспоминания о прошедшем и впереди - идеалы будущего, всегда находятся в процессе борьбы между отживающими идеями настоящего и входящими в жизнь идеями будущего. Совершается обыкновенно то, что, когда идея, бывшая полезной и даже необходимой в прошедшем, становится излишней, идея эта, после более или менее продолжительной борьбы уступает место новой идее, бывшей прежде идеалом, становящейся идеей настоящего.
        Но бывает и так, что отжившая идея, уже замененная в сознании людей, такова, что удержание этой отжитой идеи выгодно для некоторых людей, имеющих наибольшее влияние в обществе. И тогда совершается то, что эта отжившая идея, несмотря на свое резкое противоречие всему изменившемуся в других отношениях строю жизни, продолжает влиять на людей и руководить их поступками. Такая задержка отжившей идеи всегда происходила и происходит в области религиозной. Причина этого та, что жрецы, выгодное положение которых связано с отжившей религиозной идеей, пользуясь своей властью, умышленно удерживают людей в отжившей идее.
        То же самое происходит и по тем же причинам в области государственной по отношению к идее патриотизма, на которой основывается всякая государственность. Люди, которым выгодно поддержание этой идеи, не имеющей уже никакого ни смысла, ни пользы, искусственно поддерживают ее. Обладая же могущественнейшими средствами влияния на людей, они всегда могут делать это.
        В этом представляется мне объяснение того странного противоречия, в котором находится отжившая идея патриотизма со всем противным ему складом идей, уже вошедших в наше время в сознание христианского мира.
        Народы без всякого разумного основания, противно и своему сознанию, и своим выгодам, не только сочувствуют правительствам в их нападениях на другие народы, в их захватах чужих владений, и в отстаивании насилием того, что уже захвачено, - но и сами требуют этих нападений, захватов и отстаиваний, радуются им, гордятся ими. Мелкие угнетенные народности, попавшие под власть больших государств, - поляки, ирландцы, чехи, финляндцы, армяне, - реагируя против давящего их патриотизма покорителей, до такой степени заразились от угнетающих их народностей этим отжитым, ставшим ненужным, бессмысленным и вредным чувством патриотизма, что вся их деятельность сосредоточена на нем, и что они сами, страдая от патриотизма сильных народов, готовы совершить над другими народностями то же самое, что покорившие их народности производили и производят над ними.
        Происходит это от того, что правящие классы (разумеются под этим не одни правительства с их чиновниками, но и все классы, пользующиеся исключительно выгодным положением, - капиталисты, журналисты, большинство художников, ученых) могут удерживать свое исключительно выгодное - в сравнении с народными массами - положение только благодаря государственному устройству, поддерживаемому патриотизмом. Имея же в своих руках все самые могущественные средства влияния на народ, они всегда неукоснительно поддерживают в себе и других патриотические чувства, тем более что эти чувства, поддерживающие государственную власть, более всего другого награждаются этой властью.
        Всякий чиновник тем более успевает по службе, чем он более патриот; точно так же и военный может продвинуться в своей карьере только на войне, которая вызывается патриотизмом.
        Патриотизм и последствия его, войны, дают огромный доход газетчикам и выгоды большинству торгующих. Всякий писатель, учитель, профессор тем более будет проповедовать патриотизм. Всякий император, король тем более приобретает славы, чем более он предан патриотизму.
        В руках правящих классов войско, деньги, школа, религия, пресса. В школах они разжигают в детях патриотизм авариями, описывая свой народ лучшим из всех народов и всегда правым; во взрослых разжигают это же чувство зрелищами, торжествами, памятниками, патриотической, лживой прессой; главное же, разжигают патриотизм тем, что, совершая всякого рода несправедливости, жестокости против других народов, возбуждают в них вражду к своему народу, а потом этой-то враждой пользуются для возбуждения вражды и в своем народе.
        Разгорание этого ужасного чувства патриотизма шло в европейских народах в какой-то быстро увеличивающейся прогрессии, и в наше время дошло до последней степени, далее которой идти уже некуда.
        Положение все ухудшается и ухудшается, и остановить это, ведущее к явной погибели, ухудшение - нет никакой возможности. Единственный представляющийся легковерным людям выход из этого положения закрыт теперь событиями последнего времени. Я говорю о невозможности заключения какого-либо общеевропейского соглашения о мире и разоружении в условиях образования Германской империи и третирования ею Франции и Австрии, а также об устранении с карты Европы Оттоманской Порты и появления на политической сцене такого уродливого образования, как Югороссия. Освободив южных славян и греков от турецкого угнетения, это образование в свою очередь сделало их угнетателями турок. Тысячи людей изгнаны со своей земли, только лишь потому, что они не хотели соблюдать законов, установленных для них завоевателями.
        Если мало и поверхностно рассуждающие люди и могли еще утешиться мыслью, что международные договоренности могут устранять бедствия войны и все растущих вооружений, то образование Континентального альянса очевиднейшим образом показало невозможность решения вопроса этим путем. После встречи в Петербурге трех угнетающих весь мир тиранов стало очевидно, что до тех пор, пока будут существовать правительства с войсками, прекращение вооружений и войн невозможны. Все три правительства, заключивших между собой союз, упиваются своим чувством патриотизма, превозносят силу своих войск и готовы при любом удобном случае пустить их в ход. Следующей жертвой их алчного насилия станет скорее всего несчастная Австрия, и тогда горе побежденным.
        Для того же, чтобы возможно было какое-то мирное соглашение, нужно, чтобы соглашающиеся верили друг другу, для того же, чтобы державы могли верить друг другу, они должны сложить оружие, как это делают парламентеры, когда съезжаются для совещаний.
        До тех же пор, пока правительства, не веря друг другу, не только не уничтожают, не уменьшают, но все увеличивают войска соответственно увеличению у соседей, неукоснительно через шпионов следят за каждым передвижением войск, зная, что всякая держава набросится на соседнюю, как только будет иметь к этому возможность. При этом невозможно никакое соглашение и всякая конференция есть или глупость, или игрушка, или обман, или дерзость, или все это вместе.
        В самом деле, что такое в наше время правительства, без которых людям кажется невозможным существовать?
        Если было время, когда правительство было необходимое и меньшее зло, чем то, которое происходило от беззащитности против организованных соседей, то теперь правительства стали не нужное и гораздо большее зло, чем все то, чем они пугают свои народы.
        Правительства, не только военные, но правительства вообще, могли бы быть, уже не говорю - полезны, но безвредны, только в том случае, если бы они состояли из непогрешимых и святых людей, как это и предполагается у китайцев. Но ведь правительства, по самой деятельности своей, состоящей в совершении насилий, всегда состоят из самых противоположных святости элементов, из самых дерзких, грубых и развращенных людей.
        Всякое правительство поэтому, а тем более правительство, которому предоставлена военная власть, есть ужасное, самое опасное в мире учреждение.
        Правительство, в самом широком смысле, включая в него и капиталистов, и прессу, есть нечто иное, как такая организация, при которой большая часть людей находится во власти стоящей над ними меньшей части. А эта меньшая часть во власти еще меньшей и так далее, доходя, наконец, до нескольких людей или одного человека, которые посредством военного насилия получают власть над всем остальным населением государства.
        Устроят себе люди такую страшную машину власть, предоставляя захватывать эту власть кому попало. А все шансы за то, что захватит ее самый нравственно дрянной человек. И люди рабски подчиняются и удивляются, что им дурно. Боятся мин, анархистов, а не боятся этого ужасного устройства, всякую минуту угрожающего им величайшими бедствиями.
        Для избавления людей от тех страшных бедствий, вооружений и войн, которые все увеличиваются, нужны не конгрессы, не конференции, не трактаты и судилища. Нужно уничтожение того орудия насилия, которое называется правительствами, и от которых происходят величайшие бедствия людей.
        Для уничтожения правительства нужно только одно, - нужно, чтобы люди поняли, что, то чувство патриотизма, которое одно поддерживает это орудие насилия, есть чувство грубое, вредное, стыдное и дурное, а главное - безнравственное. Грубое чувство потому, что оно свойственно только людям, стоящим на самой низкой ступени нравственности, ожидающим от других народов тех самых насилий, которые они сами готовы нанести им. Вредное это чувство потому, что оно нарушает выгодные и радостные мирные отношения с другими народами и, главное, производит ту организацию правительств, при которой власть может получить и всегда получает самый худший.
        Стоит людям понять это, и само собой, без борьбы распадается ужасное сцепление людей, называемое правительством, и вместе с ним - то ужасное бесполезное зло, причиняемое им народами.
        Мы хотим только не делать другим того, чего не хотели бы, чтобы нам делали.
        Война есть непременное следствие существования вооруженных людей. Страна, содержащая большую постоянную армию, рано или поздно будет воевать. Человек, гордящийся своей силой в кулачном бою, когда-нибудь встретится с человеком, который считает себя лучшим бойцом, - они будут драться.
        Но что же будет, если не будет правительств? - говорят обыкновенно.
        - Ничего не будет; будет только то, что уничтожится то, что было давно уже не нужно и потому излишне и дурно; уничтожится тот орган, который, став ненужным, сделался вредным.
        - Но если не будет правительств, - люди будут насиловать и убивать друг друга, - говорят обыкновенно.
        - Почему? Почему уничтожение той организации, которая возникла вследствие насилия и по преданию, передавалась от поколения к поколению для произведения насилия, - почему уничтожение такой потерявшей употребление организации сделает то, что люди будут насиловать и убивать друг друга?
        Казалось бы, напротив, уничтожение органа насилия сделает то, что люди перестанут насиловать и убивать друг друга.
        Так что, если бы и действительно отсутствие правительств означало анархию в отрицательном, беспорядочном смысле этого слова, чего оно вовсе не означает, то и тогда никакие беспорядки не могли бы быть хуже того положения, до которого правительства уже довели свои народы и к которому они ведут их.
        И потому не может не быть полезным для людей освобождение от патриотизма и уничтожение зиждущегося на нем деспотизма правительств.
        Л. Н. Толстой
        ПОСЛЕСЛОВИЕ РЕДАКЦИИ:Некоторые либерально настроенные люди воспринимают все сказанное графом Толстым как истину в самой последней инстанции. Что же, возможно это и так, только со знаком минус. Статья, которую вы только что прочитали, говорит нам как об истинном уровне писательского таланта «яснополянского отшельника», так и о той эклектической каше из разных идей, которая царит у него в голове. Ну, разве здравомыслящий человек может поставить в один ряд идеи освобождения рабочих, равноправности женщин и прекращения питания мясом.
        Если первый его тезис почти бесспорен, ибо без него невозможен наш дальнейший технический прогресс, поскольку свободный человек работает для своего благосостояния с большим тщанием, чем раб под палкой надсмотрщика, то две остальные цели вызывают глубочайшие сомнения. Если Господь в своей неизмеримой благости создал женщину отличной от мужчины, наделив ее даром давать жизнь последующим поколениям, то каким образом граф Толстой собирается устанавливать свою равноправность? Да, этот дар отягощен теми муками, которая женщина испытывает при родах, но он жеблагословлен всепрощающей и нежной любовью матери к своим чадам.
        Идея же прекращения питания мясом есть в корне порочная, как и порочно всякое сектантство. Если Господь предназначил человека к питанию как животной, так и растительною пищей, то почему некоторые господа считают себя умнее Творца. Всякого рода умничание приводит к исключительно печальным результатам, ибо, как установила современная наука, полный отказ от питания мясом ведет к последующему слабоумию, а через несколько поколений и к возрождению забытого инстинкта каннибализма.
        Самый же главный посыл статьи, который заключается в призыве к отказу от существования государства, правительства и к установлению беззакония и анархии, выдает глубокое незнание автором законов существования человеческого общества. Все прошлое человечества есть история насилия худших людей над лучшими, до тех самых пор, пока лучшие не решались объединиться, чтобы дать худшим организованный отпор. Объединяет лучших людей именно чувство патриотизма и желания послужить своей стране и своим близким, пусть даже положа свой живот «за други своя». Человек же, не испытывающий чувство патриотизма и любви к своей родине, не есть человек, а есть своего рода особое, хотя и мыслящее, но животное, озабоченное исключительно желаниями брюха и прочими животными стремлениями.
        Государство и правительство не есть инструмент для построения рая на земле. Оно предназначено исключительно для того, чтобы среди людей не воцарился кромешный ад. Ибо, как только власть правительства падет, сразу из всех углов повылезут всякие люмпены, жаждущие чужого добра, чужих жен и не жалеющие при этом чужих жизней.
        У призывающего к подобному нет ни ума ни сердца. И мы даже не можем выразить ему сочувствие, иботаким типам не места среди нас, людей православных, а также представителей других конфессий. Как Господь изблевал из своих уст тех, «кто не холоден и не горяч, но тепел», так и мы должны исторгнуть из своих рядов графа Толстого и подобных ему.
        Редактор газеты «Русский инвалид»,
        Генерального штаба генерал-майор
        Александр Иванович Лаврентьев

1 октября (19 сентября) 1877 года. Утро. Синоп, полевой лагерь Персидского экспедиционного корпуса
        Едва только на востоке забрезжил рассвет, как в мечетях Синопа с минаретов истошно заголосили муэдзины, призывая правоверных на первую утреннюю молитву. Начинался новый день, который людям предстояло провести в трудах и заботах. На небольшом базарчике, стихийно возникшем прямо на окраине русского военного лагеря, торопливо омыв предписанные Кораном части тела, торговцы привычно расстелили свои молитвенные коврики и, повернувшись лицом в сторону Мекки, принялись славить Аллаха.
        Всевышний в этом году оказался необычайно добр к синопцам. Во-первых, их минули ужасы войны, задевшие своим крылом города в европейской части бывшей Оттоманской Порты, а, во-вторых, пришедшие сюда две недели назад русские не грабили горожан и окрестных крестьян, а платили за все им нужное полновесной монетой. Дисциплина в экспедиционном корпусе была строжайшая, и лишь по одному подозрению в насилии над местными жителями военно-полевой суд мог закатать злодея в арестантские роты.
        А соблазнов, надо сказать, было немало. В первую очередь неприятности доставляли крутобокие, чернобровые и черноокие турчанки, томно взирающие на русских солдат поверх закрывающих нижнюю часть лица платков - яшмаков, или прозрачных вуалей. Многих из них война оставила вдовами, а требующее свое женское естество заставляло с интересом присматриваться к светловолосым и голубоглазым выходцам из заснеженных северных лесов. Долго ли, коротко ли, но дурное дело нехитрое, да и незнание языка в нем совсем не помеха.
        Скоро по городу пошли слухи о том, что то тут, то там в ночной темноте вроде видели русских аскеров, то перелезающих через забор, то тихо проникающих во дворы через задние калитки. Что там было дальше, о том молчок - глухие дувалы надежно хранили сердечные тайны своих хозяек. Но разговоры по городу Синопу пошли, куда же от них деться-то. Когда людям хочется неприятностей, они изо всех сил начинают чесать языками.
        Дошли эти разговоры и до эмира Ангорского, временно обосновавшегося в Синопе со своим малым двором. Тему поднял пышущий гневом городской кади, человек религиозный, но мелочный, жадный и не очень умный. Случилось это три дня назад…
        - Прекрати, - брезгливо сказал ему Абдул-Гамид, выслушав жаркую речь блюстителя нравов о блудницах, достойных побивания камнями, - и не плюйся - брызги летят. Вот прикажу посадить тебя на кол за оскорбление моего величества, и будет у Синопа другой кади, поумнее. Такое право, слава Аллаху, победители мне оставили. Все их запреты касаются только греков и армян, а с правоверными я вправе разбираться по законам шариата и заветам предков. Эмир я все же или не эмир?
        Осекшийся на полуслове кади Синопа растерянно замолк, и повеселевший Абдул-Гамид хмыкнул.
        - Или, если хочешь, - сказал он, - я позову моего достойнейшего родственника Мехмед-Хаджи Османова, и он объяснит тебе с Кораном в руках, в чем ты был неправ. А потом аскеры урусов по их обычаю расстреляют тебя у стенки из ружей, за внесение смуты в умы правоверных. Ибо Мехмед-Хаджи по совместительству еще и майор русской армии. У них это делается быстро, раз - и ты в Джанне, в объятиях десяти тысяч девственниц.
        Кади замотал головой, как ишак, нечаянно проглотивший жука-навозника, и эмир ангорский вздохнул:
        - Значит, смерти от руки русских аскеров ты тоже не хочешь? Так чего же ты хочешь, сын шакала и гиены, за то, что ты отвлекаешь меня своей глупой болтовней от мыслей о важных государственных делах.
        Абдул-Гамид замолк и с интересом посмотрел на перепуганного насмерть кади. Эмир не кричал на своего недостойного слугу, не топал ногами, а разговаривал тихим, спокойным и даже ласковым голосом. Но от этого кади стало еще страшнее. Сейчас Повелитель правоверных щелкнет пальцами, войдет Меч Справедливости, и с кади города Синопа все будет кончено, раз и навсегда. Богатства казненного заберут в казну, а жен, точнее, уже вдов, выдадут за других. И уже завтра эту должность займет новый кади… Обычное для Оттоманской Порты дело, что уж там говорить. И нет причин, почему в Ангорском эмирате все должно быть по-другому.
        Кади упал на колени:
        - О, Повелитель, пощади своего неразумного слугу, не ведавшего того, что говорит его нечестивый язык! Обещаю, что я больше никогда не побеспокою тебя своей глупой болтовней.
        Эмир задумался:
        - Пожалуй, я тебя помилую. Но кади тебе больше не быть. И велю тебе отправиться в Хадж, чтобы искупить твои грехи. Ты должен завтра же утром выехать… Нет, выйти пешком, босым и одетым в простой халат. И пусть Аллах вернет тебе разум.
        - Кхе-кхе, - послышалось за пологом походного шатра эмира, - ваше величество, вы позволите мне войти?
        Услышав знакомый голос, Абдул-Гамид расплылся в широкой улыбке:
        - Входи, дорогой Мехмед-Хаджи, и не спрашивай. Я всегда рад видеть тебя в моей скромной обители. Двери моего дома всегда будут распахнуты для тебя. Если бы все мои советчики были такие, как ты, я бы правил уже половиной мира, а не этим ничтожным эмиратом. Твой добрый совет - это как раз то, что мне сейчас нужно, как глоток воды в знойной пустыни.
        Услышав эти слова, несчастный кади покачнулся и, потеряв сознание, мешком осел на пол. Эмир щелкнул пальцами, вошли два аскера из личной охраны, взяли кади под руки и потащили его домой. Вот и все об этом человеке. Он остался жив, и слава Аллаху.
        - Э-э-э, твое эмирское величество, - сказал гость, провожая взглядом уносимое тело, - что тут у тебя произошло? Надеюсь, этот человек не покушался на твою власть?
        - Этот кусок помета ишака, - сказал Абдул-Гамид, опускаясь на роскошный персидский ковер, - еще несколько минут назад был кади города Синопа. Он потребовал побить камнями за прелюбодеяние тех несчастных вдовушек, что по ночам разгоняют грусть и печаль твоих храбрых солдат и офицеров.
        - Ну, и что же решило Твое Величество? - с любопытством спросил Мехмед-Ходжа, он же майор Османов.
        - А ну его… - махнул рукой Абдул-Гамид, - отправил его в отставку и велел отправиться в Хадж, чтобы в святом городе Мекке он покаялся в своих грехах. Я-то прекрасно понимаю, что женское естество у наших женщин, волею Аллаха ставших вдовами, требует того, что необходимо им по слабой их природе. И, если бы ваши воины не лазили через дувалы, то они сами бы стали приходить к ним в лагерь.
        К тому же у меня уменьшилось количество подданных, как по причине потери большей части подвластных мне земель, так и из-за гибели мужчин, которые служили в армии, и… Ну, в общем, ты все понял. И я считаю, что женщины побежденного народа должны рожать от победителей. Это улучшит человеческую породу, и дети, рожденные от отцов, которые не знают поражения, будут уверенными в своих силах и крепкими духом. Возможно, что лет так через двадцать-тридцать, хотя, возможно, я этого уже и не увижу своими глазами, но Ангорский эмират станет богатым и сильным государством. И во многом благодаря этим вдовам, которых сей нечестивый пес хотел побить камнями.
        Но хватит об этом, мой друг. Я прекрасно понимаю, что мне выпало править не Россией, не Германией, и даже не Францией. Но, если будет на то воля Аллаха, я в меру своих сил постараюсь исправить это положение, поскольку у меня перед глазами есть живой пример того, каким должен быть будущий подданный ангорского эмира.
        Абдул-Гамид несколько раз хлопнул в ладоши и громко сказал, как бы в пустоту:
        - Кофе нам, кальян, и не беспокоить. У нас с Мехмед-Хаджи будет серьезный разговор…
        Вот и сегодня, когда торговцы на базаре, завершив первый намаз, свернули свои молитвенные коврики, приготовившись начать свои каждодневные дела, из шатра вышел сам эмир Ангоры Абдул-Гамид и обозрел лагерь войск императора Александра III. Торопливо умывшись и позавтракав, русские аскеры начали спешно разбирать свои палатки, для того, чтобы уложить их на арбы, заранее приготовленные для них подданными ангорского эмира.
        Пронзительно закричали маленькие серые ослики, которым предстояло тащить этот груз до самого Трапезунда. Гортанные крики погонщиков сплетались с воплями животных, создавая неповторимую восточную какофонию, которую не спутаешь ни с чем на земле.
        Пока Абдул-Гамид смотрел на эту картину, у него за спиной слуги быстро и умело разбирали шатер. Повелитель правоверных со своим войском пойдет вместе с армией урусов до самых своих восточных пределов. Ибо, так оно будет спокойнее, да и проще будет устранять все возникающие на пути недоразумения.
        Вот из лагеря с развернутыми знаменами вышла на дорогу первая казачья сотня, следом за ней двинулись конные упряжки с картечницами-митральезами. Великий Персидский Поход начался.

3 октября (21 сентября) 1877 года. Плантация Вандерхорстов, остров Кайава, Южная Каролина. Майор армии Конфедеративных Штатов Америки Оливер Джон Семмс
        - Земля! Земля! - закричал я, уподобившись Родриго де Триана, матросу с «Пинты», одного из кораблей Колумба, когда он первым увидел Новый Свет.
        Постепенно еле заметная полоска обрела очертания и превратилась в длинный зеленый остров с белой каймой пляжей на переднем плане. За ним виднелся пролив, отделявший остров от массива южнокаролинского побережья. Посреди острова вырисовывались очертания поместья Вандерхорстов, с его каменным основанием и деревянными верхними этажами и колоннадой посередине.
        Вот мы и дома, подумал я, хоть и с более чем двухнедельным опозданием. Я содрогнулся, вспомнив шторм, в который мы попали через полтора дня после того, как мы в первый раз покинули остров Флореш. Океан, сейчас столь синий и безмятежно-гладкий, было тогда не узнать - волны высотой в три человеческих роста, порывы ветра, сильный дождь… Потом отец скажет, что это было не так уж и страшно - мы были довольно далеко от центра урагана, который мазнул нас, считай, краем. Но то отец, на которого качка практически не действовала, а я возблагодарил Господа, что я человек в основном сухопутный - лучше уж твердая земля под ногами, чем пляшущая на волнах палуба.
        Обратно до Флореша мы тогда добирались целых четыре дня. Затем недели полторы пришлось ремонтировать «Алабаму», потом еще грузили уголь, взамен сожженного во время шторма.
        За время этой вынужденной стоянки на Флореше, мы с Форрестом и с капитаном Слоном успели пару раз сходить на Корву. И здесь мне удалось наконец поиздеваться над Сергеем, поскольку если его абсолютно не волновала качка на корабле, то на лошади он ездил немногим лучше мешка с мукой.
        В ответ на мои насмешки Сергей мне сказал:
        - Ну, вот и хорошо, Оливер, ты и будешь давать мне уроки верховой езды. Я же десантник, морской пехотинец, а не кавалерист и лошадь раньше видел только в зоопарке.
        Зато в пеших прогулках Сергею среди всех нас не было равных, он неутомимо покрывал расстояния своими широкими размеренными шагами. Искусству совершения пеших маршей уже нам предстояло учиться у югороссов. Это потребуется, поскольку лошади могут пройти далеко не везде. А с конем или без него, южный джентльмен должен уметь сражаться в любом месте и любом положении. Сергей даже перевел мне слова популярной солдатской песни.
        Где слон тяжелый не пройдет
        И всадник быстрый не промчится,
        Солдат на брюхе проползет,
        И ничего с ним не случится.
        Кстати, о ползании. После того как казнозарядные ружья и карабины центрального боя сделали возможным заряжание и стрельбу лежа, передвижение по полю боя ползком перестало быть чем-то из ряда вон выходящим. Не быстро, зато относительно безопасно. Если бы то, что каждый день рассказывает мне Сергей, я бы знал во времена Войны между Штатами, то янки в боях пришлось бы куда хуже. Но ничего, у нас еще будет шанс сквитаться с ними за все.
        Сам остров и Слону, и генералу Форресту понравился, и они часами обсуждали план тренировок. Каждое утро и каждый вечер мы выезжали на арендованных лошадях на прогулку по Флорешу, и к нашему повторному отплытию с Флореша Сергей уже не так уж и плохо держался в седле. Хотя, конечно, до кавалеристов Форреста или Моргана ему было ох как далеко. Сказать честно, такую тушу, как у Сергея, по силам увезти было далеко не каждой лошади. Кстати, похожим телосложением обладает и новый русский император, которому под седло подают артиллерийского першерона.
        Вторая попытка пересечения Атлантики оказалась намного успешнее. Морской бог Посейдон на этот раз был к нам милостив. И вот, наконец, наша кокетливая красотка «Алабама» подошла к острову Кайава.
        Когда-то еще дед нынешнего хозяина острова, Арнольдус Вандерхорст Второй, командир южнокаролинского ополчения во время Первой Американской Революции, успевший после создания США побывать губернатором Южной Каролины, построил здесь свое поместье, и даже сделал глубоководные причалы для больших судов. Отец хорошо знал Илайаса Вандерхорста, отца нынешнего хозяина.
        А во время Второй Американской Революции, известной у янки как Гражданская война, я успел повоевать вместе с Арнольдусом Четвертым, нынешним хозяином поместья. И я знал, что это человек, на которого можно полностью положиться. А нам нужно было, чтобы во время нашего захода в Чарльстон на корабле не было бы ничего подозрительного. Более того, из-за того, что штат чарльстонской таможни был укомплектован исключительно чиновниками-янки, то присутствие на борту «Алабамы» во время захода в порт президента Дэвиса или же генерала Форреста, равно как и наших друзей-югороссов, могло навести американские власти на вполне определенные мысли, что было бы весьма нежелательно.
        Когда мы причалили к пирсу, к нам подбежал пожилой негр, в котором я с удивлением узнал Юлиссиса - черного слугу, сопровождавшего Арнольдуса во время войны.
        Тот начал размахивать руками и кричать, подпрыгивая на пирсе:
        - Частная собственность, масса. Сюда нельзя.
        Я помахал ему в ответ рукой и ответил:
        - Юлиссис, приятель, неужто я так сильно изменился, что ты меня не узнаешь?
        Широкое черное лицо слуги вдруг расплылось в улыбке:
        - О, масса Оливер! Старый Юлиссис будет рад вас видеть.
        Юлиссис повернулся ко второму негру, помоложе, и сказал:
        - Джонни, возьми конец и привяжи его, а я пока сбегаю и скажу массе. Он будет очень рад видеть массу Оливера и его друзей.
        Через полчаса я, папа, президент Дэвис и генерал Форрест уже сидели в гостиной огромного здания. У каждого в руке было по стакану с самодельным виски, а из кухни неслись какие-то очень вкусные запахи. Тем временем, Слон и другие русские разгружали ящики с оружием.
        Я в двух словах рассказал Арнольдусу о том, зачем мы сюда пришли. Тот посмотрел на меня и сказал:
        - Оливер, ты мой друг и соратник. Так что даже если бы я не разделял твоих намерений, я б тебе все позволил. Конечно, я сочту за честь, если президент и генерал, а также твои русские друзья погостят у меня несколько дней. Никто не узнает о вашем визите - мои ребята умеют держать язык за зубами. Так что зови своих друзей, да и всю команду - ведь по законам южного гостеприимства никто не должен остаться голодным!
        Чем нас только не кормили - ради нас зажарили целого быка, вино и виски лились рекой, на стол подавали то кукурузную кашу, то бататы, то жареных перепелок. А супруга Арнольдуса, Энн Оллстон Вандерхорст, похоже, следила за тем, чтобы каждый потолстел как минимум на десять фунтов.
        После обеда мужчины уединились с сигарами в курительной комнате на третьем этаже. И тогда хозяин поместья сказал:
        - Джентльмены, у меня к вам одна личная просьба. Возьмите моего сына Арнольдуса Пятого с собой - он мне не простит, если у него не будет возможности поучаствовать в Третьей Американской Революции. И не говорите об этом моей супруге Адель - она очень переживает за Арни.
        Сидевший тут же Арни, лучась от сознания собственной значимости, добавил ломающимся баском:
        - Да, папа, пожалуй, маме лучше ничего не говорить.
        Когда мы вышли из курительной комнаты, Адель внимательно посмотрела на всю нашу компанию.
        Потом она подошла к нам и сказала:
        - Почему-то мне кажется, господа, что ваш визит сюда неспроста. Я чувствую, что вы собираетесь взять нашего Арни с собой, слишком уж у него довольная физиономия. Я - дочь Юга, и не мне прятать родного сына за свою юбку. Да пребудет с вами Господь, и да хранит он вас и моего сына!

4 октября (22 сентября) 1877 года. Утро. Санкт-Петербург. Гатчинский дворец. Штабс-капитан гвардии Николай Арсеньевич Бесоев
        Сухая золотая осень в Петербурге сменялась осенью мокрой. В последние дни начались затяжные нудные дожди. И вот почти уже неделю серое небо плакало мелкими каплями на землю, будто смывая в прошлое события бурного лета 1877 года.
        Моя экспериментальная гатчинская рота специального назначения хоть и не была еще собственно спецназом, но существовала уже без малого полтора месяца и прошла первичное слаживание. Бойцы притерлись друг к другу, к новым условиям службы, и приступили к режиму усиленных тренировок. К тому времени была уже готова и новая форма, с высочайшего соизволения в значительной степени пошитая по нашим образцам. Спецназовцы получили суконные кителя и брюки цвета хаки, и такого же цвета кепи. По зимней форме одежды вместо кепи полагалась черная кубанка, а в качестве верхней одежды крытый белым с серыми разводами сукном короткий бараний полушубок. В качестве обуви, вместо тяжелых юфтевых сапог, я заказал более удобные берцы, с самыми настоящими литыми резиновыми подошвами. Питерская российско-американская резиновая мануфактура «Треугольник» уже вполне качественно отливает их из натурального каучука. Таким образом, после моих почти трехнедельных мучений рота была должным образом одета, обута и экипирована.
        Император, то бишь полковник Александров, регулярно бывающий на наших занятиях и тренировках, тоже потребовал у своего портного построить ему мундир по нашему образцу. Получилась форма для «старшего комсостава». Александр Александрович выглядел в ней величественно и грозно, как человек-медведь. Суров, но справедлив - истинное воплощение России.
        Кстати, о комсоставе. Взводными я взял к себе молоденьких подпоручиков, только закончивших в этом году петербургские военные училища. Опыта командования спецназом здесь все равно ни у кого нет, а учить с нуля - все же проще, чем переучивать. В бытовых же делах, связанных с солдатской жизнью, основная нагрузка легла на старших унтеров и ротного фельдфебеля, плотно севшего на хозяйство.
        Несмотря на запрет Марии Федоровны, к нам повадились бегать и ее сыновья: девятилетний цесаревич Николай и семилетний Георгий. Мальчишки во все времена мальчишки. Кстати, Николай, по местному Ники, ничуть не напоминает закомплексованного и заторможенного императора Николая II, известного нам по прошлому варианту истории. Нормальный, немного шебутной, любознательный пацан. Что его так испортило - бог весть. Может, повлияло суровое английское воспитание, практикуемое в семье Романовых, вкупе с запретом учителям задавать и спрашивать у цесаревича уроки? То ли сказался удар японского городового саблей по голове, или же несчастная, в чем-то даже извращенная любовь к Алисе Гессенской, вкупе с рождением больного наследника. Знал же он, на что шел, когда брал гессенку в жены, ибо в той семейке гемофилик на гемофилике сидел и гемофиликом погонял.
        Не знаю, может, сработал какой-то один из этих факторов, а может, все три вместе, но в любом случае мальчика надо спасать, пока еще не поздно. А вместе с ним спасать и многомиллионную Российскую империю. Ведь если не угнетать, а развивать его природные задатки, то из этого мальчика выйдет правитель ничуть не хуже Алексея Михайловича, по прозвищу Тишайший, который пусть и не будет совершать резких движений, но при этом, не теряясь под ударами судьбы, будет вести Российскую империю через все бури от победы к победе.
        С Марией Федоровной на эту тему разговаривать было бесполезно. Все матери всегда и во все времена были заботливыми наседками, готовыми спасать любимое чадо от всех неприятностей. Лучше уж при удобном случае попытаться переговорить с Александром III, пардон, с полковником Александровым, пристрастившимся приходить в наш импровизированный спортзал «разогнать кровь», то есть поработать с железом на наших самодельных тренажерах, и побороться с моими бойцами.
        Сила у императора была неимоверная, так что летали от него мои хлопчики, как кегли. Правда, пару раз моим особо талантливым ученикам удавалось провести прием, и тогда подтверждалась давняя пословица, гласившая, что «большой шкаф громко падает». Таким счастливцам царь сразу дарил серебряный рубль «на водку». Но, по моему наблюдению, в роте еще не было случая, чтобы такой рубль был пропит или потрачен. Бойцы хранили их как настоящие награды, считая, что эти подаренные царем рубли в бою должны принести им удачу.
        Но это у нас еще впереди, а пока Ники и Жоржи в обычные дни пытаются проникнуть на наши занятия разными окольными путями. Пришлось даже специально инструктировать бойцов, чтобы в таких случаях они делали вид, что не замечают царских детей, будто на них надета шапка-невидимка. Но при этом следует соблюдать правила техники безопасности, чтобы никого из них не придавило чьим-нибудь падающим телом. Слава богу, идиотов у меня в роте нет, дошло до всех и с первого раза.
        Как я уже говорил, всю последнюю неделю шли сплошные дожди. Но сегодня день выдался особенный. С утра южный ветер разогнал тучи, выглянуло неяркое осеннее солнце, которое осветило все вокруг своей прощальной улыбкой. Раз уж установилась хорошая погода, то я решил сегодня в полном объеме обкатать своих ребят на новой, только что построенной для них штурмовой полосе.
        По такому случаю император решил официально посетить занятия роты, взяв с собой супругу с детьми. А может, это мелкие упросили своего папа взять их на это мероприятие, а Мария Федоровна просто составила своим мужчинам компанию, дабы в ее присутствии они вели себя скромнее и не впадали в милитаристский угар.
        Но это было еще не все. Вслед за коляской, в которой сидели Александр III, Мария Федоровна, Ники и Жоржи, подкатило еще одно ландо, из которого вышли сын королевы Виктории принц Альфред и его русская супруга, сестра императора Александра III, Мария Александровна. Я слышал, что император, который был в приятельских отношениях с мужем сестры, попросил Виктора Сергеевича под честное слово предоставить ему свободу, при условии, что Фредди, хоть один, хоть с супругой, не будет пытаться покинуть территорию Российской империи. Ну, разве откажешь хозяину одной шестой части суши? Честное слово было дано, и вот принц Альфред с супругой и детьми здесь, в Санкт-Петербурге.
        Увидев меня, Мария Александровна приветливо кивнула, а Фредди скривился, как от зубной боли. Уж слишком разные воспоминания появились у супругов при виде моей скромной персоны. Если принцессе Марии вспомнилось обретение свободы и возвращение на Родину, то принцу Альфреду - момент величайшего позора в его жизни.
        Ничего страшного - Сан Саныч тоже был там, в Пирее, и немало «теплых слов» высказал тогда своему приятелю. Переживет Фредди, не помрет. Англичан сейчас вообще нигде не любят, припоминая им и спесь, и жадность, и беспринципность, и патологическую жестокость - черты, свойственные их нации.
        Мария Александровна повернулась к брату:
        - Саша, - сказала она, - дозволь переговорить мне с этим молодым человеком?
        - Дозволяю, - сказал император. - Но только, Мари, пожалуйста, говори с ним недолго. Мы все в ожидании того зрелища, которое нам было обещано.
        - Хорошо, Саша, - кивнула принцесса Мария и снова перевела взгляд на меня.
        - Подойдите, пожалуйста, - сказала она мне, - я вижу, что со времени нашей последней встречи вы выросли в звании?
        - С разрешения адмирала Ларионова, - вмешался в разговор император, - я поздравил этого храброго офицера штабс-капитаном. А что - он умен, смел, находчив, да и за словом в карман не лезет. К тому же он одарен множеством других талантов, которые и собирается нам сейчас продемонстрировать.
        Последняя фраза, очевидно, содержала намек на то, что светскую болтовню пора бы и сворачивать. Мария Александровна при этом тоже поняла - к чему клонит ее брат.
        - Очень хорошо, Саша, - сказала она, - раз у господина штабс-капитана сейчас совершенно нет времени, то тогда, может, ты позволишь ему сопровождать меня завтра утром на прогулке с детьми, ну, скажем, у амфитеатра. Там очень живописные развалины, похожие на древнеримские. Кстати, в моем окружении есть девица, которой господин штабс-капитан так вскружил голову, что она не может ни есть, ни спать. Бедняжка похудела так, что все платья висят на ней мешком.
        - Позволяю, - кивнул император. - И передай своей девице, Мари, что пусть она не зевает, если не хочет остаться в старых девах. Штабс-капитан - парень хоть куда. Он только взглянет, и у здешних девиц сразу головокружение в головах начинается.
        «Да, дела, - подумал я, - хорошо, что Фредди по-русски ни бельмеса. Вон, стоит в позе сенбернара и в ус не дует. Уж не знаю, что бы он подумал, если бы понял суть происходящей сейчас беседы».
        Очевидно те же мысли пришли в голову и обеим Мариям:
        - Саша, - с притворным возмущением, почти хором воскликнули обе, - да что ты такое говоришь?!
        - А что, - тряхнул головой император, - святая правда, Николай Арсеньевич всем хорош, только знатностью рода не отличается. Но дело это, в принципе, поправимое, князем или графом я его в два счета смогу сделать. Но хватит болтовни…
        Император повернулся в мою сторону и сказал: - Начинайте, господин штабс-капитан!
        И мы начали. Специально назначенные мною люди подожгли разлитую нефть, запалили бикфордовы шнуры учебных петард, и рота рванула. Пошла она через огонь, воду, взрывы, оконные проемы, траншеи, рвы, треск заменяющих пулемет картечниц Гатлинга-Горлова, и соломенные чучела, изображающие вражеских солдат…
        Могу сказать, что раньше я за такое и сам больше троечки бы не поставил. Но ребята были на дистанции первый раз, да и тренировались всего ничего. Многим было страшно, особенно когда бухали петарды, и низко, прямо над головой, жужжали четырехлинейные пули от винтовки Бердана № 2. Но никак нельзя бойцу показать робость, особенно когда на него смотрит сам император. Дистанция обошлась без каких-либо эксцессов.
        Вернулись мы на исходную мокрые, запаренные, уставшие, как кони после красносельских скачек. Александр III, встречая нас, сиял, словно именинник, морда же принца Альфреда была кислой, будто он отведал знаменитых британских лимонов. Мелкие, спрятавшиеся за спиной отца, просто верещали от восторга. Императрица Мария Федоровна смотрела на моих бойцов с жалостью. А вот принцесса Мария Александровна - с неподдельным интересом. Грубо говоря, по мужской части любой из них дал бы сто очков форы ее мужу, при взгляде на которого приходило на ум только одно слово «никакой». Так и до неприятностей недалеко.
        Выстроив роту, я скомандовал:
        - Равняйсь, смирно, - и сообщил им, что император высказал нам всем свое монаршее удовольствие.
        От дальнейшего общения в кругу августейших особ я вежливо отказался под предлогом общей усталости и необходимости сменить обмундирование.
        - Ваши императорские величества и ваши императорские высочества, - вежливо сказал я, - мой первый тренер говорил, что даже если прирожденную парижанку гнать рысью три версты, то после этого от нее будет пахнуть самой настоящей кобылой. Чего уж тут говорить о простом русском офицере. Так что, прошу вашего разрешения откланяться для того, чтобы иметь возможность привести себя в порядок.
        Императору шутка про парижанку понравилась, и разрешение покинуть августейшую компанию было получено. А впереди нас ждала натопленная баня, веники и горячий обед. Лепота! - как любит говорить полковник Бережной.

4 октября (22 сентября) 1877 года. Чарльстон, Южная Каролина. Капитан «Алабамы II» Джордж Таунли Фуллэм
        Сегодня на рассвете мы отошли от Кайавы и направились в Чарльстон. От Кайавы до входа в Чарльстонскую гавань примерно восемнадцать миль, но адмирал Семмс приказал нам отойти подальше от берега, чтобы создать видимость того, что мы пришли со стороны открытого океана. Я тогда еще подумал, что зря он это. И действительно - вскоре мы увидели паруса, вскоре превратившиеся в парусно-винтовой фрегат американского флота.
        Адмирал приказал спустить паруса.
        - Сейчас нас будут осматривать, - сказал он почему-то довольным голосом.
        И вправду, над бортом фрегата выросло облачко дыма, и мы услышали гром пушечного выстрела, а примерно в полукабельтове у нас прямо по курсу поднялся небольшой столб воды.
        - Фигляры, - сквозь зубы процедил адмирал, - мы же легли в дрейф. Сразу видно, что снаряды им девать некуда.
        Фрегат подошел поближе и тоже лег в дрейф. Вскоре от его борта отвалила шлюпка. Некоторое время, которое понадобилось матросам-янки для того, чтобы догрести до нас, к нам на борт взобрался молоденький лейтенант, пухлый и розовый, как свинка, и вместе с ним еще около десятка вооруженных матросов.
        - Лейтенант Энтони Блэр, Флот Североамериканских Соединенных Штатов, - козлиным голосом проблеял офицер-янки: - Кто вы, откуда и куда следуете?
        Адмирал с саркастической улыбкой парировал: - Рафаэль Семмс, член делегации Североамериканских Соединенных Штатов в Югороссии.
        Лейтенант Блэр переменился в лице.
        - Не тот ли вы Семмс, - спросил он, - который потопил столько наших судов в войну?
        - Да, это я, - ответил адмирал. - А сейчас я возвращаюсь из миссии, на которую был назначен по личному распоряжению президента Хейса. Мы следуем из Константинополя, а по пути заходили в Херес и на Азоры.
        Блэр подумал секунду и сказал: - Сэр, почему вы возвращаетесь на частном корабле, тем более с таким одиозным названием?
        - Переговоры завершены, - ответил адмирал, - и я заглянул на аукцион, на котором югороссы распродавали свои британские трофеи. Можно сказать, что этот корабль достался мне почти даром - ведь он в очень и очень приличном состоянии, сами можете убедиться. В Филадельфии или Чарльстоне за такие деньги можно купить разве что рыбацкий бот. Я подумал, что раз уж выпал такой случай, то мне на старости лет стоит заняться морской торговлей. Или, лейтенант, теперь это возбраняется законом?
        Тут адмирал широко улыбнулся:
        - Мистер Блер, я ведь еще и адвокат, так что не пытайтесь заниматься казуистикой - у вас против меня нет никаких шансов.
        Блэр скривился, как будто его заставили съесть незрелый лимон прямо с кожурой.
        - Сэр, - сказал он, - в таком случае дозвольте осмотреть ваш корабль, а также опросить всех ваших матросов и пассажиров?
        - Конечно, - улыбка адмирала стала еще шире. - Хоть последнее и выходит за рамки ваших служебных полномочий.
        Блэр и его люди обыскали каждый дюйм, проверили судебный манифест, сличили его с грузом (здесь все было в порядке), опросили каждого на борту, после чего лейтенант с гримасой сказал:
        - Можете следовать дальше, мистер Семмс, счастливого плавания.
        - Тогда прошу вас подписать бумагу, что вы проверили все на борту, что груз корабля - испанский херес и константинопольские оливки, и что ни к грузу, ни к пассажирам вы никаких претензий не имеете. Я уже составил эту бумагу - вот она, в двух экземплярах. Один для вас.
        Лейтенант подписал оба экземпляра, швырнул перо на стол, и вскоре шлюпка с янки отошла от борта «Алабамы». Матросы уже поднимали паруса, а адмирал отозвал меня в сторонку.
        - Вот видите, - сказал он, - теперь ни у кого не будет даже тени сомнения, что мы пришли прямо с Азор. Кстати, эти растяпы даже не посмотрели на наше вооружение - единственное, что могло их насторожить. Сразу видно, что эта посудина ни разу не была в настоящем деле.
        Вскоре мы увидели острова, окаймляющие Чарльстонскую гавань, и защищающие вход на внутренний рейд форты Самтер и Молтри. Нас пропустили беспрепятственно. И вот мы уже ошвартовались у таможенного пирса.
        Чарльстонская гавань одна из самых красивейших в мире. Чарльстон находится на полуострове между устьями глубоководных рек Эшли и Купер. Представьте себе - светит ласковое южное солнце, в бирюзовой воде гавани играют дельфины, на полуострове, в тени ветвистых деревьев, расположены бесчисленные особняки с верандами и балконами, огражденными чугунными кружевными перилами, сады благоухают цветами… Очень хорошо, что город так и не был взят армией янки во время войны между штатами, иначе бы от этой красоты остались одни головешки, как это тогда произошло с Атлантой, Колумбией, Огастой…
        Майор Семмс, распрощавшись с нами, покинул корабль и отправился по своим делам, а мы вместе с адмиралом пошли в здание таможни.
        Как я и ожидал, там работали одни «саквояжники» - грубые, хамоватые, наглые. Впрочем, узнав, что адмирал - посланник самого президента, и увидев бумагу от Блэра, они несколько умерили гонор, но лишь совсем немного.
        Один из них отозвал меня в сторонку и сказал:
        - По закону, мы можем откупорить любую вашу бочку и проверить, соответствует ли ваш груз заявленному в документах. Так что, если мы не договоримся, то мы можем просто испортить весь ваш груз. Или мы все-таки договоримся?
        - Ну что ж, учтите, что мистер Семмс - сам адвокат, - сказал я в ответ, - да к тому же еще и посланник самого президента Хейса. Не советую вам играть в эти игры.
        Таможенник-янки подумал, потом сказал:
        - Хорошо, мистер Фуллем, давайте сделаем так. Если вы согласитесь отдать ваш херес на комиссию одному из наших знакомых коммерсантов, тогда мы не будем вам чинить никаких препятствий и примем вашу оценку стоимости груза.
        - А кто ваши коммерсанты? - спросил я. - Есть ли среди них южане?
        - Есть, - ответил таможенник. - Вот, например, Роберт Ньюман Гордин.
        Про этого типа я уже слышал - жук, как и все эти перекупщики, но хоть наш, южный жук. Причем один из тех, кто когда-то подписал документ о выходе Южной Каролины из состава САСШ.
        - Хорошо, - кивнул я, - ему и отдадим.
        - Ну, тогда ладно, - пожал мне руку таможенник. - Когда договоритесь с ним, снова приходите сюда за таможенным сертификатом.
        Контора Гордина находилась в двух шагах от таможенного терминала. Какой-то мелкий клерк, не отрывая глаз от толстого гроссбуха, спросил надменным тоном о том, что нам угодно.
        Не дождавшись ответа, он поднял глаза и увидел адмирала Семмса. Лицо его переменилось, он склонился в низком поклоне.
        - Адмирал Семмс, - запричитал он, - какая честь! Я сейчас же, немедленно позову мистера Гордина.
        Сам Гордин был уже немолод, но, увидев Семмса, он склонился перед ним и сказал:
        - Адмирал, добро пожаловать в мою скромную контору! Пройдемте ко мне в кабинет. И вы…
        - Капитан Фуллэм, - ответил я.
        - Капитан, и вы тоже проходите, - кивнул Гордин, - то, что вы работаете с мистером Семмсом - лучшая для меня рекомендация.
        В кабинете Гордина я сразу заметил развешанные по стенам гравюру «Алабамы» и портрет Семмса в адмиральском мундире. Рядом висели портреты президента Дэвиса, генералов Форреста, Джексона и других героев Войны между Штатами.
        Когда я объяснил Гордину, зачем мы пришли, он подумал и сказал:
        - Джентльмены, в качестве комиссии я возьму с вас лишь то, что мне придется отдать таможенникам. Как вы, наверное, уже поняли - таковы мои договоренности с ними. Кроме того, я вычту услуги местного эксперта по винам и стоимость самого аукциона. Сам я себе не возьму ни пенни - для меня достаточно того, что я смогу помочь нашему герою.
        - Мистер Гордин, - сказал я, - нам бы еще забункероваться углем и закупить пшеницы…
        - Я обо всем договорюсь, - кивнул Гордин, - полагаю, что начать грузиться можно будет уже завтра. И еще. Если хотите купить хлопок или индиго - а оно в цене практически везде, - его лучше покупать на плантации Вандерхорста на острове Кайава. Деньги за пшеницу и уголь, по себестоимости, я вычту из денег, которые я выручу за вино, а остаток я переведу вам в любой банк по вашему выбору.
        Он вздохнул:
        - Эх, если б еще была жива Конфедерация…
        - Мистер Гордин, - сказал адмирал Семмс, - а что бы вы сказали, если бы она возродилась?
        - Адмирал! - воскликнул Гордин. - Я бы отдал все на свете, чтоб это произошло. Будь я помоложе, и я бы пошел на войну. Сам я до сих пор не женат, и детей у меня нет, но вот мои внучатые племянники, думаю, пойдут одними из первых - они истинные патриоты Юга.
        Адмирал подумал и сказал:
        - Я помню Генри Янга - он вроде один из них. Передавайте ему привет и спросите у него и у других его приятелей - как бы они отнеслись к небольшой морской прогулке?
        - А куда? - быстро спросил Гордин.
        - Сначала на Кубу, - ответил адмирал. - Извините, но большего пока я вам сказать не могу.
        - Адмирал, - сказал Гордин, приложив руку к сердцу, - если это то, о чем я думаю, то я готов вам добыть все, что угодно, и оплатить это из моего кармана. Достаточно, если вы пришлете ко мне человека, который скажет, что он от адмирала Семмса. Пусть это будет нашим паролем.
        - Мистер Гордин, - ответил адмирал, - вы настоящий патриот. Спасибо вам.
        - И еще, - сказал Гордин, - я был бы польщен, если бы вы почтили мой скромный дом вашим присутствием - у нас много места. И вы, капитан, тоже. А сегодня вечером я устрою торжественный обед в вашу честь.
        - Мистер Гордин, - ответил адмирал Семмс, - я вам очень благодарен. Конечно, я приду на обед. Но, увы, я не смогу насладиться вашим гостеприимством - меня уже ожидают мои старые друзья. А вот капитан…
        Я сказал, что весьма благодарен за предложение и буду счастлив им воспользоваться.
        Гордин написал пару строк на листке бумаги, который мы и отнесли в таможню, получив там взамен таможенный сертификат. У выхода из таможни нас уже ждал тот самый клерк из конторы, который теперь был само почтение.
        Обед, кстати, тоже был весьма хорош, да и разместили меня в доме у Гордина воистину по-королевски.

5 октября (23 сентября) 1877 года. Утро. Константинополь. Илья Николаевич Ульянов
        Густо дымя одинокой трубой, парусно-паровой пакетбот из Одессы подходил к пристани. Слава богу, почтово-пассажирское сообщение между Константинополем и Южной Пальмирой было регулярным, пакетботы тут ходили по расписанию, как дачные поезда. Подданные Российской империи в Константинополе искали и находили себе работу, завязывали деловые контакты или же посещали ранее труднодоступные из-за турецкой оккупации святые места.
        Первоначально притихший под новой властью город сейчас кипел, как чайник на огне, одновременно разговаривая на жуткой смеси турецкого, греческого, арабского, русского и болгарского языков. Крики муэдзинов по утрам мешались со звоном церковных колоколов, и все это перекрывал ухающий грохот с военной верфи «Терсане-и-Амир», которую пришельцы по-своему окрестили «Красным Октябрем». Илья Николаевич так и не сумел понять - почему октябрь именно красный, а не какого другого цвета? Но у хозяев Югороссии было множество чудачеств, из которых это было самым безобидным.
        Чего только стоило их пристрастие к высоким стройным длинноногим девицам, при ходьбе так соблазнительно показывающим ножку до самой середины бедра. Встретишь вот такую особу случайно в коридорах дворца Долмабахче, и сразу же во рту пересыхает, а сердце начинает стучать часто-часто. Илье Николаевичу по должности тоже полагалась подобная красавица, но он осторожно, но решительно отказался от этой чести, попросив лучше назначить ему в секретари способного юношу, усердного и трудолюбивого. Такового ему, разумеется, нашли, но сейчас уже было не это суть важно.
        Сегодня в Константинополь из Одессы на пакетботе должна была прибыть выехавшая неделю назад из Симбирска семья Ильи Николаевича. Супруга Мария Александровна, и дети: пятнадцатилетняя Анна, одиннадцатилетний Александр, семилетний Владимир, шестилетняя Ольга и трехлетний Дмитрий. Еще один будущий член семьи ехал без билета, ибо Мария Александровна пустилась в путь, как выражались в те времена, «уже не праздная».
        Квартиру Илье Николаевичу предоставили служебную. Точнее, это был дом на склоне холма, окруженный обширным садом. Из его окон открывался великолепный вид на Босфор и лежащий за ним азиатский берег. Уже была нанята прислуга - большая русскоговорящая греческая семья Папулисов, глава которой Георгиос был конюхом и садовником, его супруга, которую, как и супругу Ильи Николаевича, звали Марией, экономкой. Старшие дочери семьи Папулисов должны были помогать по дому Марии Александровне, а сыновья работать с отцом в саду и ловить рыбу для своего и хозяйского стола.
        Стол у Ильи Николаевича ломился от поздних фруктов, и на нем всегда была только что выловленной в проливе рыбы. Правда, знаменитая хурма была жесткой, как камень, и имела противный вяжущий вкус. Экономка, статная чернобровая женщина, объяснила, что по-настоящему хурма созревает только после первых холодов, лучше всего, когда выпадет снег. Так что не стоит спешить, каждому овощу еще настанет свое время. А пока господин Ульянов может услаждать свой вкус сочными яблоками и сладкими, нежными, как кожа шестнадцатилетней девушки, грушами.
        Глава же семьи рассказывал Илье Николаевичу о том дне, когда под ударом югоросских военных, как вихрь ворвавшихся в Дарданеллы, рухнула Оттоманская империя, и на землю древней Византии пришло долгожданное освобождение от турок. Рассказал он и о том, как в спешке бежали хозяева вилл, как бесчинствовали мародеры, и как югоросские солдаты расстреливали грабителей прямо на месте преступления.
        Старший сын семьи Папулисов, Димитриос, с первых же дней записался в народное ополчение, которое после стало Национальной Гвардией. Его батальон нес охрану побережья пролива, и Димитриос, навещая родителей, неизменно добавлял к рассказам отца и свои пять копеек…
        Пакетбот, сбросив ход, подходил к пристани. Были уже видны лица стоявших на верхней палубе пассажиров. Илья Николаевич старательно выискивал взглядом своих родных, затерявшихся где-то в этой толпе. Позаимствованный у соседей большой тарантас, способный за раз перевезти всю большую семью Ульяновых вместе с багажом, стоял тут же недалеко от причала, вместе с другими разномастными транспортными средствами. Кстати, тем соседом, у которого Георгиос Папулис позаимствовал сие средство передвижения, был не кто иной, как известный французский журналист и романист, месье Жюль Верн.
        Причальная вахта приняла брошенные с борта пакетбота швартовы, а Илья Николаевич наконец-то увидел своих, с саквояжами и баулами собравшихся неподалеку от того места, где два матроса готовились опустить на пристань пассажирский трап. Застывшая как изваяние в своем сером дорожном платье Мария Александровна, прижимающая к себе уже тяжеленького трехлетнего Дмитрия. Рядом с матерью стояла, держа в руках тяжелый баул, не по годам крупная и немного неуклюжая пятнадцатилетняя Анна. Рядом с ней, держа в руках увесистый чемодан, перехваченный кожаными ремнями, прислонившись к поручням, стоял заметно вытянувшийся и почти сравнявшийся ростом с сестрой одиннадцатилетний Александр. Тут же, неподалеку от супруги и старших детей, Илья Николаевич заметил прижавшихся к леерам плотненьких, кругленьких, похожих друг на друга, как два близнеца, семилетнего Владимира и шестилетнюю Ольгу.
        Илья Николаевич помахал шляпой. Первым его заметил Володя и начал радостно подпрыгивать, размахивая руками. В этот момент наконец-то трап был установлен, и на берег хлынула первая волна пассажиров. Ульяновы сходили с пакетбота одними из последних. При этом двое дюжих матросов помогали им нести многочисленный багаж.
        Пока Георгиос грузил в тарантас многочисленные узлы и свертки, а Володя с Ольгой с интересом глазели по сторонам, Илья Николаевич успел обменяться с Марией Александровной торопливым сухим поцелуем, забрать у нее с рук Дмитрия и спросить:
        - Как добрались, Мари?
        - Спасибо, хорошо, - ответила ему супруга, осматриваясь вокруг.
        В этот момент с противоположной стороны пролива, из Перы - азиатского пригорода Константинополя - донесся крик муэдзина, призывающий правоверных ко второй, предполуденной молитве Всевышнему.
        - Господи, - вздохнула Мария Александровна, - какая глушь, Илья! Ведь это настоящий край света.
        Ульянов пожал плечами. Да, переправившись через пролив, можно было купить себе немножечко искусственного счастья: опия, гашиша, закатанных в ковер молоденьких девочек или не менее молоденьких мальчиков. Любителей таких незаконных удовольствий ловили вездесущее и ужасное КГБ и летучие отряды Национальной Гвардии. Пойманных негодяев либо вздергивали высоко и коротко, если их преступление было тяжким, либо высылали на родину без права возвращения. Обо всем этом Илья Николаевич знал, ибо приют, куда помещали освобожденных из неволи малолетних секс-рабов, уже проходил по линии его министерства. Но, в конце концов, не рассказывать же такие жуткие подробности жене прямо здесь и при детях.
        - Мари, - сказал Илья Николаевич вместо этого, - ты ошибаешься. Уже сейчас столица Югороссии - это фактически центр мира. Ты же сама видела, сколько народа стремится посетить этот город. Тут еще не так все хорошо устроено, как в Петербурге - в конце концов, османы властвовали здесь целых четыреста лет. Но в центре у нас все почти по-европейски…
        - Кстати, - сказала Мария Александровна, залезая в тарантас и устраиваясь на скамейке, - в Одессе случилась одна история, которая оставила у меня странное чувство… Илья, скажи, ты что-то натворил?
        - Я? - удивленно пожал плечами Илья Николаевич. - Вроде ничего.
        - Не верю, - ответила ему супруга, когда Георгиос щелкнул кнутом и тарантас тронулся. - Вот, послушай, что произошло. В Одессе мы не могли купить билетов на пакетбот - все было продано на несколько дней вперед. В гостиницах мест тоже не было. Тут, действительно, прямо настоящее паломничество, того и гляди вся Россия переедет на местожительство в Константинополь.
        Тогда я, как ты написал мне в своей телеграмме, пошла искать представителя Югороссии. Очень милый, кстати, молодой человек, даром что военный. Но когда я сказала, что еду к мужу и назвала свою фамилию, то он на меня ТАК посмотрел, что я просто почувствовала себя неловко.
        Этот молодой человек, лейтенант кажется, я в этих вещах плохо разбираюсь, отдал нам свою так называемую «бронь» на ближайший рейс, нашел людей, которые помогли нам перенести багаж. И вообще, он вел себя так, будто перед ним стояла не супруга директора народных училищ, а, как минимум, путешествующая инкогнито царствующая особа.
        Илья Николаевич лишь пожал плечами и вздохнул. Он категорически ничего не понимал. Очевидно, произошло какое-то недоразумение, из-за которого он теперь не знает, что и сказать супруге.
        Мария Александровна поняла его удивление и вздох совершенно по-своему. Она сурово нахмурила брови, и сказала:
        - Илья, все это было очень странно, и я настаиваю на том, что ты должен мне все без утайки рассказать. И немедленно! Я тебя внимательно слушаю…

5 октября (23 сентября) 1877 года. За час до полудня. Санкт-Петербург. Гатчинский дворец. Штабс-капитан гвардии Николай Арсеньевич Бесоев
        Сегодня мне дозволено сопровождать ее императорское высочество Марию Александровну во время ее прогулки с детьми по парку. На самом деле принцесса Мария решила помочь нам с Энн Дуглас возобновить свое знакомство, так сказать «без отрыва от производства».
        В прошлый раз судьба и дела служебные разбросали нас в разные стороны. Но сейчас обстоятельства свели нас снова, и грех этим не воспользоваться. Только сейчас, увидев эту рослую, сильную и храбрую девушку, я понял, что меня тянет к ней с неодолимой силой. И нет никакого желания сопротивляться этому притяжению.
        - Доброе утро, ваше императорское высочество, - приветствовал я Марию Александровну, приподняв кепи. Потом, выполнив правила вежливости, посмотрел на предмет моего сердца и добавил по-английски:
        - Доброе утро, милая Энн. Мне вас очень не хватало.
        Смущенное лицо Энн из розового стало пунцовым, и она опустила глаза долу. Мария Александровна рассмеялась, и шутливо ударила меня веером по руке, продолжая покачивать детскую коляску со сладко посапывающей в ней восьмимесячной Викторией-Мелитой.
        - Ах, господин Бесоев, - сказала она, - я знаю, что мужчины с Кавказа обожают делать дамам комплименты. Но вы превзошли своих земляков. Всего тремя самыми обычными словами вы ввели бедную девушку в смущение. Ведь это правда, Энн?
        Красная как помидор Энн Дуглас торопливо закивала головой, словно китайский болванчик. Сидевшая у нее на руках полуторагодовалая Мария-младшая завозилась, словно прося, чтобы ее опустили на землю и поставили на ножки.
        - Правда, ваше императорское высочество, - наконец сказала она, аккуратно опуская девочку на посыпанную песком дорожку, - я тоже очень скучала по мистеру Бесоеву.
        - Вот видите, господин штабс-капитан, - сказала Мария Александровна, победно посмотрев в мою сторону, - я все-таки была права.
        - Очень рад, - смущенно ответил я, - такая девушка, как Энн, достойна стать княгиней или графиней…
        - Кстати, - сказала Мария Александровна, почему-то оглядываясь по сторонам, - это, правда, что мои британские родственнички, там у вас, дошли до того, что начали жениться на продавщицах из галантерейного магазина?
        - Правда, ваше императорское высочество, - ответил я, - в наше время не только британские монархи поступали таким образом. Женились - кто на ком горазд. Наследные принцы женились не только на продавщицах, но и на актрисах, профессиональных спортсменках и прочих особах из числа тех, что сейчас к дворцу не подпустили бы и на пушечный выстрел. Но ведь дело-то не в этом…
        - А в чем? - быстро спросила Мария Александровна.
        Я ничего не ответил и молча показал глазами на Энн, которая внимательно прислушивалась к нашему разговору. Могу поклясться, она нас хоть и плохо, но все же понимала.
        - Ах да, действительно, - тихо пробормотала Мария Александровна, и строгим тоном сказала своей служанке: - Энн, после обеда, когда уложишь детей спать, я разрешу тебе встретиться с господином Бесоевым. А сейчас возьми Марию и Альфреда и погуляй с ними по Амфитеатру. Только смотри, чтобы они не садились на камни, если устанут. Ступай же.
        Когда Энн Дуглас со старшими детьми ушла, Мария Александровна снова повернулась ко мне.
        - Ну, так что? - спросила она. - Я слушаю вас, господин Бесоев. Что там не так, с королевскими браками?
        - Ваше императорское высочество, - ответил я, - давайте сразу договоримся - наш разговор будет откровенным и честным…
        - Господин Бесоев, - твердо сказала Мария Александровна, - вы можете быть со мной так же откровенны, как врач или священник. Ведь это дело касается будущего моих детей. В первую очередь я хочу знать их судьбу и то, что надо делать, если с ними что-то случится. Я хочу знать все!
        Она придвинулась ко мне так близко, что я почувствовал жар ее молодого тела и обонял запах нежных, незнакомых мне духов.
        - Хорошо, ваше императорское высочество, - ответил я, - слушайте. После нашей первой встречи я поинтересовался у старших товарищей о вашей судьбе в нашей истории и о судьбе членов вашей семьи. Начну с Альфреда-младшего. Сведения о нем, увы, неутешительные. В одна тысяча восемьсот девяносто девятом году, на двадцать пятом году жизни, он покончит счеты с жизнью, страдая от неизлечимой постыдной болезни, которой заразится во время службы в британской гвардии.
        Услышав мои слова, Мария Александровна побледнела, вскрикнула и по-бабьи прикрыла рот ладонью.
        - Какой ужас, - сказала она, присев на скамейку, - мой бедный Альфред. Как такое могло случиться?
        Я тяжело вздохнул:
        - Ваше императорское высочество, вы меня извините, но по некоторым сведениям, причиной заражения сифилисом вашего сына стала половая связь с другим мужчиной. Итонский колледж, в котором учатся представители молодого поколения британской элиты, считается самым большим рассадником содомии в Европе. Кажется, в этом деле был замешан кто-то из родственников вашего мужа. Ведь именно старший родственник, дядя или двоюродный брат, должен отвести подростка туда, где из мальчика сделают мужчину.
        - Какой кошмар, какой ужас, - в растерянности повторяла Мария Александровна. - Господин Бесоев, неужели совершенно ничего нельзя сделать?
        - Ваше императорское высочество, - ответил я, - сделать можно все. Ведь еще ничего не предрешено, и, если вы и ваша семья останетесь жить в России, то все пойдет по-другому. Лучше или хуже - я не знаю. Но точно - по-другому. Мальчику всего лишь три года, и именно вам решать - какой будет его жизнь.
        - Вы правы, - сказала Мария Александровна, - действительно, мне совсем ни к чему возвращаться в эту порочную Британию? Здесь я дома, Россия мое Отечество, и мой супруг тоже сможет жить вместе со мной.
        - Кстати, о вашем супруге, - сказал я, - через пятнадцать лет он унаследует титул герцога Саксен-Кобург-Готского, а еще через семь лет скончается от рака горла. Ни один садист в мире не способен причинить человеку такие муки, какие испытывает умирающий от рака. На последней стадии болезни перестает действовать даже морфий, разве что врач будет применять его в дозах, которые могут оказаться смертельными.
        - Бедный Фредди, - тяжело вздохнула Мария Александровна. - Скажите, Николай, - можно я буду вас так называть? - а ваши врачи могут чем-нибудь ему помочь? Я слышала, что в вашем госпитале чуть ли не мертвых поднимали из могилы.
        - Ваше императорское величество, - ответил я, - насколько я знаю, когда ваш супруг находился у нас, гм, в гостях, он прошел полное медицинское обследование, которое не выявило никаких признаков болезни. Вы сейчас сами можете сделать куда больше любых врачей. Главное - заставить вашего супруга бросить курить. Рак горла, губы, гортани или пищевода - это в девяносто девяти случаях из ста - последствия курения. Если ваш супруг сможет избавиться от этой дурной привычки, то тогда он проживет минимум на четверть века дольше и умрет от старости в положенное ему Господом время, лежа в своей постели. Как говорится, каждый из нас - кузнец своего счастья.
        - Ах, Николай, - благодарно кивнула мне Мария Александровна, - вы меня немного успокоили. Я даже… А, ну ладно, - вздохнула она, - расскажите мне о том, что в вашем прошлом произошло с моими девочками?
        - С ними все было хорошо. Ну, почти… - ответил я, - Мария выйдет замуж за короля Румынии, оставит потомство и скончается в возрасте шестидесяти трех лет. Виктория-Мелита выйдет замуж, разведется, затем снова вступит в брак, который не будет иметь юридической силы и не будет признан церковью, ибо ее избранником станет Кирилл, сын вашего брата Владимира.
        Тут, по всей видимости, ничего поделать нельзя, так как, судя по всему, имела место роковая страсть, которой простые смертные противостоять не в силах. Как говорят в народе - «любовь зла». Все старания родственников и знакомых заставить молодых людей одуматься - оказались тщетными. Ваш племянник Николай даже лишил Кирилла прав на наследование престола и запретил ему приезжать в Россию. Но все это не поможет. Такая ситуация может повториться, а может и нет. Скажу только, что люди в нашем мире, называющие себя старшей ветвью дома Романовых, являются потомками вашей дочери Виктории-Мелиты и вашего племянника Кирилла.
        Мария Александровна посмотрела на спящую в коляске дочь и задумалась. Потом она тряхнула головой, и сказала:
        - Николай, спасибо вам за то, что вы приоткрыли завесу тайны и рассказали о том, что произошло в вашем прошлом. Я еще подумаю над тем, что я сегодня узнала. Обещаю, что я приложу все силы, чтобы подобного в моей семье не произошло.
        Еще раз благодарю вас за то, что вы от меня ничего не скрыли и честно рассказали все. Сейчас мы пойдем, найдем Энн и моих крошек, и вы проводите нас до дворца. А потом будет все, как я вам обещала. Лишь только дети лягут спать, я отпущу ее к вам на пару часов. А завтра или послезавтра мы еще раз обязательно снова обо всем поговорим.
        Часть 3
        Игры настоящих джентльменов

7 октября (25 сентября) 1877 года. Джорджтаун, дом сенатора Джорджа Фрисби Хоара. Сенаторы Джордж Фрисби Хоар, Джон Паттерсон, Джон Камерон, Амброуз Бёрнсайд
        - Колин, - сказал сенатор своему дворецкому, - ты поставил в курительную две бутылки портвейна, бутылку кентуккийского виски и бутылку джина, а также четыре бутылки содовой, как я говорил? Ты принес сигары? Нет, не эти, это кубинские. Убери их и принеси доминиканские, они подешевле, а этим гостям все равно, что курить. Спасибо, Колин. Когда гости придут, отведи их в курительную и занимайся своими делами, пока они не уйдут, больше ты мне не понадобишься.
        Колин Макнил был дворецким во втором поколении. Его дед прибыл в Массачусетс еще в начале века, когда его согнали с земли в Шотландии, на которой его предки жили с незапамятных времен. Дед осел в Бостоне, и отец Колина, последний из многочисленных детей, поступил в услужение к отцу Джорджа и за считаные годы сделал головокружительную карьеру, превратившись из мальчишки-полотера в важного дворецкого.
        Колин же всему учился у отца и стал дворецким, каких поискать - импозантный, когда это требовалось, незаметный в оставшееся время, - но все, что нужно было сделать, делалось правильно и вовремя. И когда Джордж стал сенатором, он взял Колина с собой в Вашингтон. Именно Колин нашел этот особняк в старейшей части Вашингтона - в Джорджтауне; знал, каналья, что хозяину это понравится больше, чем безвкусные дома недавно разбогатевших выскочек, которые сейчас в моде среди сенаторов и конгрессменов.
        Именно Колин, досконально знающий вкусы хозяина, руководил ремонтом и декорацией дома, и когда Джордж Фрисби Хоар въехал в свое новое владение, все было устроено именно так, как бы он сам бы этого пожелал.
        Вот и теперь Джордж уселся на своем любимом кресле - нет, ноги на стол он не положил, он не нувориш свежеиспеченный какой-нибудь, еще пахнущий потом и навозом.
        Ожидание было недолгим. Прошло пять минут и вошли гости - сенатор Паттерсон из Южной Каролины, а на самом деле из Пенсильвании, - но сколотивший свое состояние в Реконструкцию на строительстве железных дорог, сенатор Камерон, тоже из Пенсильвании, который при Гранте служил военным секретарем, и сенатор Бёрнсайд, такой же янки, как и сам Джордж, только из Род-Айленда.
        Сенатор Паттерсон, хоть и был по происхождению самым настоящим плебеем, но выглядел этаким английским аристократом, с благородными седыми волосами и величественной осанкой.
        Сенатор Камерон больше всего напоминал крысу - но крысу не простую, а готовую в любой момент прыгнуть и вцепиться в горло. Сенатором он стал в начале этого года, когда его отец подал в отставку, предварительно договорившись, что сын займет его место.
        И только сенатор Бёрнсайд, полный мужчина с роскошными бакенбардами, был человеком круга Джорджа, законодателем мод; именно в его честь бакенбарды в Америке стали называться «сайдбёрнс».
        Честно говоря, сенатор Джордж Фрисби Хоар предпочел бы обойтись без выскочки, без крысеныша, и без франта, но тут не та ситуация, чтобы крутить носом. И он, встав с кресла, с улыбкой поприветствовал своих гостей.
        Сенатор Паттерсон, как обычно, плюхнулся в кресло, положил ноги на стол и потребовал виски. Для таких гостей Джордж и держал в доме этот грубый напиток. Камерону налили джина с тоником - новомодный напиток, изобретенный в английской Индии и только недавно пришедший в САСШ. А Бёрнсайд, губа у которого была не дура, попросил налить ему портвейна. Еще бы, портвейн урожая 1863 года, лучший год за последние десятилетия. Впрочем, Джордж и себе налил стаканчик, после чего обвел гостей внимательным взглядом.
        - Господа, - сказал он, - вы знаете, по какому поводу мы здесь собрались. «Бабушка» Хейс требует от Сената ратификации этого договора с русскими…
        - С югороссами, - поправил сенатор Паттерсон.
        Сенатор Хоар скривился - он не любил, когда его перебивали.
        - Не все ли равно, по мне что одни, что другие - варвары откуда-то с востока, - проворчал он. - Все одно, и те и другие русские, просто им сейчас для чего-то надо, что чтобы Югороссия считалась отдельной страной. Нам на это наплевать - до тех пор, конечно, пока не задеты наши интересы.
        - Допустим, - сказал сенатор Паттерсон, - и что из того?
        - Много чего, - ответил сенатор Хоар и после короткой паузы добавил: - Так вот. Самый одиозный параграф из договора уже вычеркнут, с Аляской ничего сделать не получится - Эвертс сказал мне, что насчет одного параграфа можно еще попробовать заболтать русских, но два - это уже слишком. Я предлагаю способствовать ратификации этого договора с одним условием.
        - Каким же? - спросил, небрежно развалившись и попыхивая сигарой, сенатор Бёрнсайд. Скривился, гад, когда ее зажег - знает толк в сигарах.
        Хозяин дома отчеканил:
        - Вместо этого никому не нужного ящика со льдом - Аляски, САСШ должны получить Северный Орегон.
        - Так он же принадлежит Великобритании, - удивленно проблеял сенатор Паттерсон.
        - Луизиана принадлежала Франции, а Калифорния - Мексике, - парировал Хоар.
        - И России, - с недовольной гримасой добавил сенатор Камерон.
        Сенатор Хоар улыбнулся; он ждал именно этого.
        - Да, и России, - сказал он, - а теперь все эти земли - американская территория. Навсегда. В точности то же самое должно случиться с Северным Орегоном. Да, был в 1846 году компромисс насчет 49-й параллели, по которой, в общем, и проходит граница, с исключением острова Ванкувер. Ну и что? У нас и с мексиканцами был договор. Ни один договор не вырублен в камне, если он противоречит доктрине Очевидной судьбы - весь североамериканский континент должен принадлежать Североамериканским Соединенным Штатам.
        - Кстати, договор с этой… Югороссией, - сказал Бёрнсайд. - Нашел Хейс, кого к ним посылать - пьяницу Гранта и содомита Бокера…
        - Вы все знаете, что Бокер подал иск в суд на «Вашингтон Ивнинг Стандард», и газета тут же напечатала опровержение на первой странице, а также выплатила такую сумму в счет моральной компенсации, что теперь неизвестно, разорится она или выживет, - осторожно ответил Джордж. - А «Бостон Ивнинг Глоуб», как мне рассказал их редактор, вообще отказался печатать статью своего корреспондента, которого Бокер жестоко избил в Константинополе. Говорит, что это себе дороже.
        - А, это адвокатишка Брекинридж, сын бывшего вице-президента - сказал, поморщившись, Бёрнсайд. - Грамотный, сволочь, вот «Стандард» и решил заплатить и извиниться. Доказательств-то нет…
        - Ну да ладно, нет так нет, - продолжил сенатор Хоар, - содомит Бокер или не содомит, мы сейчас говорим не об этом. Для нас главное - чтобы за наше согласие на ратификацию договора с русскими Хейс согласился на ультиматум Великобритании насчет Северного Орегона и прилегающих земель. И пусть обещает нам в письменном виде, так, что если он этого не сделает, мы могли бы опубликовать это обещание.
        - А почему не потребовать, чтобы ультиматум был предъявлен прямо сейчас? - спросил Камерон.
        Сенатор Хоар криво усмехнулся:
        - А потому, что чует мое сердце, что у англичан в ближайшее время начнутся сильные проблемы в Метрополии. Дело идет к краху Империи, русские взялись за них всерьез. И ультиматум лучше будет предъявить именно тогда, когда британцы будут слабее мыши. Можно будет требовать все, аж до Великих озер, а потом согласиться на половину. С нас и Северного Орегона более чем хватит на первое время.
        Попыхивая сигарой, Бёрнсайд сказал:
        - Джорджи, ты как всегда прав. Но ты же знаешь, что Хейс не что иное, как просто мокрая тряпка. Самое большое его достижение - лимонад в Белом доме, будь он проклят.
        - Из-за того, что он объявил конец Реконструкции, страдает мой бизнес и бизнес других честных северян на Юге, - пожаловался сенатор Паттерсон. - Теперь южане вытесняют нас и из железнодорожного бизнеса, и из торговли, и из всего остального.
        Сенатор Камерон раздраженно сказал:
        - Подумать только, я год назад послал войска в Батон Руж, столицу Луизианы, и Таллахасси, столицу Флориды, чтобы их законодательные собрания согласились с тем, что президентом станет Хейс. И что? - Реконструкцию Хейс прекратил, не удивлюсь, если Юг вот-вот опять объявит о своей независимости. Все плохо, страна не расширяется, и у нас даже нет претензий ни к Мексике, ни к Канаде. А как же доктрина «очевидной судьбы»?
        - Ну, и что вы предлагаете, господа? - загадочно улыбнулся Джордж Хоар.
        - Вот Линкольн, - сказал сенатор Бёрнсайд, - окочурился, и мы спокойно закрутили гайки, забыв про все обещания южанам.
        Улыбка сенатора Хоара стала шире:
        - То есть ты хочешь сказать, что если окочурится Хейс, то…
        Сенатор Бёрнсайд вытащил сигару изо рта:
        - Можно будет объявить Вторую Реконструкцию. Конфисковать собственность всех тех, кого мы назовем мятежниками и заговорщиками, а потом продать все добро на закрытом аукционе. Тем более, нынешний вице-президент Уилер человек весьма слабый.
        - Уилер в моем кармане, - с нехорошей улыбкой сказал сенатор Паттерсон. - В моем и кое-кого из моих друзей. Он сделает все, что нам нужно.
        - Только убить Хейса должен обязательно южанин, - добавил сенатор Камерон.
        - По крайней мере, труп убийцы должен будет принадлежать южанину, - уточнил Джордж Хоар.
        - А вот это могу организовать я, - сказал, сделав огромный глоток портвейна, Бёрнсайд. - Вы же знаете, что я президент Национальной стрелковой ассоциации. И у меня есть кое-какие ребята, которые найдут убийцу-южанина. Или стрелка, и отдельно южанина, тело которого обнаружат рядом с винтовкой. Причем исполнители не будут знать, кто заказчик. Например, у нас есть ребята с выходом на Бишопа.
        - Бишоп, увы, сейчас кормит клопов в югоросской тюрьме, - сказал сенатор Камерон, - всю их команду схватили сразу после убийства русского царя югоросское Кей Джи Би.
        - Даже так? - удивился сенатор Бёрнсайд. - Не знал, отстал от жизни. Но есть и другие, не хуже Бишопа, и так же любящие деньги.
        - А от исполнителей придется избавиться сразу после смерти Хейса, - обыденным тоном заметил сенатор Камерон, - лучше всего пристрелить при задержании. Так надежнее.
        - Ничего, джентльмены, - сказал хозяин дома безразличным голосом, - у нас еще есть время, и вы успеете все подготовить и организовать. Ведь покушение может произойти, ну, скажем, следующим летом.
        - А почему не раньше? - спросил с удивлением Камерон.
        Джордж победно обвел глазами своих гостей и ответил:
        - А как раз потому, что нужно хорошенечко подготовиться. В тот самый момент, например, все конгрессмены-южане должны быть арестованы. Армия должна быть готова к вводу на Юг, тем более базы там брошены совсем недавно. А это лучше сделать после ультиматума англичанам - во время такового, войска нам понадобятся на северо-западе, в приграничных районах. Вот когда Хейс сыграет свою роль, тогда мы его с чисто совестью и уберем. Теперь понятно?
        Сенаторы Паттерсон и Бёрнсайд согласно закивали. Немного подумав, сенатор Камерон тоже склонил голову.
        Сенатор Хоар выдержал паузу и добавил:
        - А пока, джентльмены, предлагаю распределить роли в нашем плане. Как вы сами и предложили, сенатор Бёрнсайд, ваша задача - найти исполнителей.
        Сенатор Бёрнсайд с царственным видом кивнул.
        - Сенатор Паттерсон, - добавил Джордж Хоар, - вы могли бы составить список активов, которые принадлежат южанам, и должны быть в первую очередь конфискованы.
        - Но я знаю только Южную Каролину и немного Северную, - ответил Паттерсон, - и Джорджию.
        - У вас ведь есть же партнеры в других штатах Юга? - спросил сенатор Хоар. - Можете привлечь их к сотрудничеству, только придумайте какую-нибудь легенду, зачем мы это делаем. Можете им намекнуть, что, возможно, произойдет передел пирога.
        Сенатор Паттерсон хищно улыбнулся и согласно кивнул.
        - Сенатор Камерон, - продолжил хозяин дома, - нынешний военный секретарь, Джордж Мак-Крери, слабак и тряпка, так что вам придется все взять в свои руки. Как только Уилер придет к власти, я предложу ему назначить вас своим вице-президентом. Сенат это одобрит, вы сами знаете. Мы предложим Уилеру передать вам прерогативу главнокомандующего. Так что готовьте планы по вводу войск на Юг.
        Сенатор Камерон по-военному отдал честь, хотя ни дня не служил в армии. Дело в том, что его отец был военным секретарем при Линкольне и позаботился о том, чтобы сынок занял пост директора снабжения армии в Военном департаменте.
        Джордж Хоар отхлебнул из стакана еще портвейна и сказал, - И еще, господа. Все, что мы обсуждали сегодня, пока остается между нами. Если вы считаете, что тот или иной человек - наш потенциальный единомышленник, мы должны сначала обсудить его кандидатуру и решить, подходит он нам или нет. И лучше всего, если другие будут знать только то, что им необходимо для решения поставленной перед ними задачи, и ничего более. Даже в кулуарах Капитолия лучше быть как можно более осторожными. Если у вас будет новая информация, передавайте ее лично мне, или, в крайнем случае, моему дворецкому Колину - он человек надежный. Если же у меня будет какая-нибудь информация для вас, то я, разумеется, приглашу вас еще раз к себе.

8 октября 1877 года. Саванна, штат Джорджия. Адмирал и генерал Конфедерации Рафаэль Семмс
        Если Чарльстон - это самый красивый североамериканский город, какой я когда-либо видел, то Саванну, застроенную уютными особняками, можно считать серебряным медалистом. Мимо ее прекрасных площадей лениво течет в океан река, давшая название городу, и сама названная в честь давно исчезнувшего племени. Жизнь в городе тоже по-южному размеренная и неторопливая. Это вам не гремящий и крикливый Нью-Йорк, забитый под завязку эмигрантами и искателями легкой наживы, и вскорости грозящий стать нашим современным Вавилоном.
        Как и ожидалось, местная таможня совершенно не имела к нам никаких претензий. Достаточно было показать бумаги из Чарльстона, и сразу все оказалось улаженным. Команда уже успела размять ноги на Кайаве и в Чарльстоне, а сюда мы заглянули исключительно по делам Конфедерации. Нам нужно было высадить на берег генерала Форреста и провести переговоры с Луисом Гордином Янгом.
        Немного поразмыслив, отправляясь на встречу, я взял с собой самого генерала Форреста и молодого Генри Янга. Может быть, я поступил опрометчиво - генерала Форреста часто узнавали на улицах. Люди при встрече с ним снимали шляпы и всячески выражали свое почтение. Конечно, рано или поздно эта информация дойдет и до янки, поэтому для введения их в заблуждение мы с активно насаждали придуманную нами легенду, что генерал Форрест - это мой новый партнер в торговых делах. Так как он был прирожденным коммерсантом, версия казалась нам вполне правдоподобной. Здесь в Саванне я ожидал от Янга примерно такой же помощи в логистике, как и в Чарльстоне от его брата Роберта Гордина.
        Мы подъехали к парадному подъезду огромного особняка с французскими балконами, утопавшего в тени вековых виргинских дубов, и постучались в дверь. Открыл ее нам не черный дворецкий, как это обычно бывает на Юге, а сам хозяин - высокий, поджарый человек лет сорока пяти с острой бородкой клинышком и военной выправкой.
        - Адмирал Семмс! Генерал Форрест! Какая честь для моего скромного жилища! - радостно воскликнул Янг, узнав наши известные многим физиономии, и тут же поздоровался со скромно стоящим чуть в стороне племянником:
        - И ты, Генри, тоже здравствуй!
        Через десять минут мы сидели уже за столиком на веранде, а слуги хлопотали вокруг нас, накрывая на стол. Картина типичного южного гостеприимства - неожиданно пришли гости, и теперь честь хозяев требует, чтобы они скончались от переедания. Капитан Рагуленко, было дело, рассказывал моему сыну, что у русских обычаи точно такие же. Наверное, именно за это нас одинаково не любят скупые и сухие, как песок пустыни, янки.
        Наконец суета улеглась и слуги удалились, после чего Янг негромко сказал:
        - Джентльмены, парк у меня большой, слугам в поместье можно доверять, так что никто чужой нас не услышит. Я не поверю, что вы сюда приехали просто так.
        - Капитан Янг, - произнес я, доставая из внутреннего кармана конверт, - мы привезли вам письмо от вашего брата.
        Тот вскрыл конверт и прочитал письмо, после чего посмотрел на нас взглядом, исполненным надеждой. Он сказал:
        - Господа, неужели тот день, о котором я молился каждый день с дня нашего поражения, настал? Неужели Юг станет свободным?
        Генерал Форрест посмотрел на него и кивнул:
        - Да, капитан Янг, так оно и есть. Юг будет свободным.
        Капитан Янг стер платком со щеки непрошеную слезу.
        - Тогда, господа, - вдруг сказал он, - позвольте и мне примкнуть к борьбе за правое дело. Я и сам кое-что могу, да и к тому же я выступлю на борьбу не один…
        За сытным обедом он рассказал нам, как после поражения в Гражданской войне осел в Саванне, куда вернулось множество ветеранов армии Конфедерации. Многие из них пребывали в бедственном положении, и Янг, который очень быстро стал одним из самых успешных бизнесменов Саванны, организовал Союз Ветеранов Конфедерации, целью которого была взаимопомощь между своими.
        Союз находил работу для ветеранов, находившихся в стесненных обстоятельствах, заботился об инвалидах, о вдовах и детях погибших, да и вообще поддерживал тех, кто, как и сам Янг, рискнул заняться бизнесом в условиях беззакония и наплыва саквояжников.
        Постепенно у Союза появилась и своя военная организация - «Саваннская Милиция», в которую руководители Союза ветеранов зачисляли только тех людей, в преданности которых делу Конфедерации были абсолютно уверены.
        Всего в отряде милиции состояло около двухсот пятидесяти человек, как ветеранов войны между Штатами, так и их детей, живущих в самой Саванне и в близлежащих к ней городах.
        По несколько раз в году они отправлялись на учения в лагерь, расположенный где-то в местных лесах, на землях, принадлежавших семье одного из ветеранов. Кроме того, по ходу рассказа, у меня сложилось впечатление, что они иногда занимались и более деликатными делами. Как мне рассказал капитан Янг, в районе Саванны в последнее время совершенно прекратились нападения на поместья и путешественников, а негритянские банды, терроризировавшие район сразу после войны, куда-то исчезли.
        - Так вот, господа, - закончил свой рассказ хозяин дома, - по первому зову я готов отправиться с моими ребятами куда угодно, если это послужит правому делу.
        Подумав, я осторожно сказал:
        - Капитан Янг, а если первым этапом возрождения Конфедерации будет освобождение, ну, скажем, Ирландии?
        Тот с удивлением посмотрел на меня, подумал и сказал, - Адмирал, если это будет первым шагом - то я согласен. Более того, полагаю, что со мной согласятся и все мои люди. Тем более что англичане пообещали помощь в войне, но ничего и не сделали, ссылаясь на какую-то там мифическую русскую эскадру, пришедшую на помощь янки.
        - Капитан, - ответил я, - увы, но русские действительно послали эскадру для защиты Нью-Йорка и прилегающих территорий.
        - Даже так? - переспросил капитан Янг. - Что ж, никогда не имел ничего против русских, но этого я им не забуду.
        Я покачал головой:
        - Не спешите с выводами, капитан Янг. Они и сами теперь об этом сожалеют. И кстати, что если я скажу, что именно при поддержке русских, а точнее, югороссов, мы рассчитываем снова возродить Конфедерацию?
        - Югороссов? - удивился Янг. - Тех самых, которые якобы сначала разгромили турок, а потом и англичан?
        - Почему же якобы? - усмехнулся я. - Я совсем недавно лично побывал в Константинополе. Все так оно и есть. Оттоманская Порта перестала существовать всего за одну ночь, а броненосцы Средиземноморской эскадры британцев лежат на дне Саламинской бухты, рядом с персидскими триремами. Подобное тяготеет к подобному.
        Мы сейчас действуем при полной поддержке властей в Константинополе и при молчаливом одобрении Петербурга. В нашем распоряжении имеется оружие, деньги и помощь лучшими в мире военными инструкторами и советниками. Только до определенного момента об этом не должна догадываться ни одна живая душа. Именно поэтому решено начать с Ирландии, чтобы там, на английском оселке возродить армию Конфедерации.
        Янг задумался, после чего сказал:
        - Если русские помогут нам вернуть свободу, то мы им этого тем более никогда не забудем.
        Я кивнул:
        - Вот и хорошо. Тогда мы ждем вас вместе с вашими людьми в бухте Гуантанамо через десять-пятнадцать дней?
        Капитан Янг какое-то время не реагировал на мои слова. Я уже было решил, что он сейчас пойдет на попятную, но он кивнул в ответ.
        - Адмирал, - сказал он, - все будет сделано. Не сомневайтесь. У меня три корабля с пшеницей как раз готовятся к выходу в Сантьяго-де-Куба. Конечно, там будет тесновато, но мы на них разместимся, даже вместе с нашими лошадьми. Но что насчет испанцев? Ведь они не любят, когда чужаки заходят в порты, не входящие в реестр.
        - Это мы с югороссами берем на себя, - вместо меня ответил генерал Форрест. - У нас есть договоренность с испанским правительством, и оформленная аренда полуострова Гуантанамо на девяносто девять лет. Когда стреляет тяжелая артиллерия, добрым кавалеристам лучше постоять в сторонке и полюбоваться этим зрелищем. Так что, капитан Янг, добро пожаловать на борьбу за свободу нашего любимого Юга! До встречи в Гуантанамо!

9 октября (27 сентября) 1877 года. Утро. Гатчинский дворец
        Это был, наверное, последний из ясных и тихих дней осени. Ярко-красные и желтые листья опадали с деревьев, а бледно-голубое небе уже дышало зимой. Император стоял у окна своего кабинета и задумчиво смотрел вниз, где перед завтраком занималась строевой подготовкой отдельная рота спецназа. Штабс-капитан Бесоев не особо изнурял своих орлов строевыми экзерцициями и шагистикой, больше напирая на различные способы умерщвления ближних и дальних неприятелей. Но перед приемом пищи пройти строем и с песней - это сам Бог велел. И вот над пустынным дворцовым парком разносился голос ротного запевалы:
        Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля
        Просыпается с рассветом вся российская земля…
        После чего сотня молодых глоток подхватывала
        Кипучая, могучая, никем непобедимая.
        Земля моя, страна моя, ты самая любимая
        Рабочий стол Александра III завален ворохом бумаг. Царь-труженик лично старался вникнуть во все, что происходило во вверенной ему Богом державе. А дел было много, очень много. Огромная страна, раскинувшаяся на одной шестой части суши, пока мирно дремала. Если оставить ее в той же вялой полудреме, то соседи-конкуренты уйдут вперед, и догонять их можно будет только с помощью мер чрезвычайных. Хотелось бы проделать все тихо и незаметно, но гирей на ногах висела огромная полуголодная масса крестьян, скученных в центральных и малороссийских губерниях.
        Суть всего происходящего пришельцы из будущего в свое время объяснили императору. Методы обработки наделов и количество пахотной земли на крестьянскую семью не изменились со времен царей Бориса Годунова и Алексея Михайловича Тишайшего, а само население выросло в несколько раз. К тому же постоянные переделы земельных наделов по едокам приводило к тому, что крестьяне переставали заботиться о плодородии земли, от чего урожайность падала еще ниже. А еще чересполосица, при которой межи отбирали у пашни чуть ли не десятую часть площади, являясь при этом рассадником для сорняков и насекомых-вредителей.
        Затеянная его отцом, императором Александром II, крестьянская реформа, о которой писал поэт Некрасов: «Порвалась цепь великая, порвалась - расскочилася: одним концом - по барину, другим - по мужику!..» - уже обрисовала общие контуры грядущей катастрофы, готовой разразиться в будущем. Класс помещиков гнил на корню, разорялся, закладывал имения в Дворянском банке, а полученные деньги тратил не на развитие хозяйства, а спускал в казино Ниццы и Висбадена.
        Сводка по помещичьим имениям, находящимся в залоге и в том числе уже выставленным на торги, лежала на столе императора среди прочих бумаг, и сведения, изложенные в ней, ужасали самодержца.
        Александр III, чем глубже вникал во все эти вопросы, до которого у него в прошлом варианте истории просто не доходили руки, тем больше убеждался в том, что основной причиной будущего краха Российской империи явилось разложение дворянства и превращение его из служивого сословия в прослойку паразитов.
        Конечно, среди помещиков есть и те, кто всерьез занимается своим хозяйством, покупает сельхозмашины и обучает рабочих правильно вести хозяйство, применяя новейшие агрономические приемы. Но таких помещиков среди землевладельцев все же меньшинство. И именно это меньшинство поставляет на внешний рынок подавляющую часть товарного зерна, при том, что основная часть земледельцев едва-едва способна прокормить сама себя и живет, по существу, натуральным хозяйством.
        Император пока не знал, как взяться за эту огромную, неподъемную ношу и кому поручить сей титанический труд. Стоит только расшевелить этот гадюшник, как поднимется вонь до небес. И еще неизвестно тогда - удастся ли осуществить все задуманное.
        А ведь, кроме того, не стоит забывать и об огромной армии российского чиновничества, оклады которого низки и заставляют эту массу людей в вицмундирах заниматься казнокрадством и мздоимством. С этим тоже надо что-то делать. Причем, и здесь работы не на один год, и даже не на десять лет.
        Рота ушла, песня затихла вдалеке, и император снова вернулся за свой рабочий стол. Ответ на все вопросы таился в людях. Еще не рожденный великий политик скажет через полвека: «Кадры решают всё». И он будет абсолютно прав.
        Король Артур окружал себя своими рыцарями Круглого стола, Карл Великий - паладинами, Петр Великий - гвардейцами, среднеазиатский тиран Тамерлан - доверенными гулямами, турецкие султаны - янычарами.
        Если нужных людей нет, значит, их надо найти, вырастить, воспитать, создав специальные училища полного кошта для сирот офицеров и сверхсрочнослужащих, павших, защищая Отечество. Есть же в России еще честные чиновники и храбрые офицеры, которые могут стать воспитателями для подрастающего поколения и образцами для подражания. Да, и люди из Югороссии тоже не должны остаться в стороне. Часть воспитателей можно взять оттуда.
        Взяв в руки подаренную адмиралом Ларионовым шариковую ручку, император снял колпачок и начал набрасывать проект указа о создании, помимо обычных кадетских корпусов, десяти специальных училищ полного кошта для мальчиков и пяти таких же училищ для девочек. Оставалось только решить - кому поручить заняться этим делом и кому из членов императорской семьи стать их попечителями.
        Дописав бумагу, император отложил ее в сторону и приготовился заняться следующим документом. Но тут в дверях его кабинета появились «душка Минни» и сестра Мария. Александр отложил в сторону документ и встал из-за стола.
        - Саша, - сказала Мария Федоровна со вздохом, - ты, извини, мы, наверное, не вовремя, но у нас с Мари к тебе есть одно дело…
        - Какое дело, Минни?! - спросил император. - Ты только скажи, а я сделаю для вас все, что смогу.
        - Собственно, вопрос вот в чем, - сказала Мария Федоровна, - мы тут поговорили с Мари… - императрица замялась…
        - Саша, - сказала брату Мария Александровна, - отпусти бога ради Минни с детьми в Константинополь. Жоржи необходимо показать тамошним врачам, да и с Ники тоже может быть не все в порядке. Ты же знаешь, что их врачи не в пример нашим, могут лечить даже таких больных, которых у нас считают безнадежными.
        - А что с Ники и Жоржи не в порядке, Мари? - встревожился император, который очень любил своих сыновей и души в них не чаял.
        - Ты же знаешь, Саша, - вздохнула Мария Федоровна, - не может быть, чтобы тебе не сказали обо всем. Ведь в их времени у Жоржи найдут чахотку, от которой он умрет совсем молодым.
        - Господи, - императрица вытерла слезы платочком, - даже подумать страшно - у Жоржи - чахотка! Говорят, что у этих югороссов есть такое средство, которое на начальной стадии полностью излечивает ее, а если он еще не заболел, то может быть, можно хоть укрепить его организм, чтобы эта противная болезнь к нему никогда и не пристала.
        - Конечно, Минни, поезжай - смущенно сказал император, - как это я сразу не подумал. Я попрошу адмирала Ларионова, и вас там устроят в самом лучшем виде…
        С этими словами император потянул из нагрудного кармана черную коробочку рации.
        - Виктор Сергеевич, - сказал он в микрофон, - день добрый. У меня вот какое дело… Тут моя Минни к вам в Югороссию собралась. Детишек наших хочет вашим докторам показать. Могу ли я вас попросить, чтобы ее там встретили и направили к лучшим медикам.
        - Кхм, - ответила коробочка голосом адмирала Ларионова, - Александр Александрович, разумеется, пусть ваша супруга с сыновьями съездит в Югороссию. Наши врачи, конечно, будут рады вам помочь. Ну, а мы сделаем все возможное, чтобы Мария Федоровна и ваши дети чувствовали себя у нас, как дома.
        Да и, раз уж такое дело, то и мне со товарищи следует собираться домой. Загостились мы тут у вас, пора бы и честь знать. Поскольку все наши общие дела с немцами мы уже закончили, то надо и возвращаться.
        После этих слов пришла очередь смущенно хмыкать уже императору.
        - Наверное, Виктор Сергеевич, вы правы, - сказал он нехотя, - пора, значит, пора. Впрочем, обговорим все это за обедом. До встречи, Виктор Сергеевич.
        - До встречи, Александр Александрович, - произнесла рация и умолкла.
        - Ну вот, - сказал Александр, убирая рацию в карман, - раз, два и вот все решили. Ты, сестренка, иди пока к себе, а с Минни у меня будет еще один разговор, тот, что называется конфиденциальным. Хочу поручить ей одно очень важное дело.

10 октября 1877 года. Лондон. Вестминстерский дворец. Церемония открытия новой сессии парламента Соединенного королевства
        Парламент Великобритании - источник власти, могущества и процветания, а также символ двуединой политической системы, объединяющей и республиканские и монархические начала. В те времена британские монархи еще не были так пассивны и бессильны, как сейчас, и принимали участие в политической жизни Соединенного королевства. Не зря же эпоху наивысшего процветания и максимального подъема могущества королевства назвали Викторианской, даже не вспоминая многочисленных премьеров, министров иностранных дел и спикеров, ибо сами по себе они были никто и ничто, без их поддерживавшей и направлявшей злобной и могучей воли королевы Виктории.
        Но теперь эта воля дала сбой, наткнувшись на не менее могучее противодействие. Нельзя сказать, что адмирал Ларионов, полковник Бережной или капитан Тамбовцев, каждый в отдельности превосходили силой воли одну из величайших злодеек истории. Но пришельцев из будущего было много, и действовали они сообща, создавая резонансное поле, в которое уже втягивалась и огромная Российская империя во главе с молодым императором и его семьей. Люди, пришедшие из будущего, были заряжены энергией более высокого порядка, жили в опережающем ритме, в результате чего всегда были на корпус впереди. Когда две антагонистичные системы вступают во взаимодействие, то слабейшая из них обязательно будет разрушена постоянно нарастающим диссонансом, нарушающим обычное течение жизни.
        Pax Britania, целый мир с доминированием британского влияния, готов был рухнуть не сколько от экономических и военных трудностей, сколько от смятения, вносимого в умы его правителей от противостояния с неодолимой по мощи силой.
        Депутаты британского парламента, в полном составе собравшиеся для открытия очередной парламентской сессии, понимали, что тронная речь королевы будет не рутинной и формальной, как это обычно бывало, а станет судьбоносной, из которой можно будет понять - есть ли шанс у Соединенного королевства на дальнейшее существование.
        После традиционного обыска королевскими алебардщиками с фонарями в руках - память о пороховом заговоре Гая Фокса, все стали ждать прибытия королевы Виктории в карете, в сопровождении королевской конной гвардии в начищенных до зеркального блеска кирасах.
        Виктория прибыла вовремя, и над Вестминстерским дворцом Юнион Джек сменился королевским штандартом. Как и положено, королеву встретил лорд великий камергер с длинным деревянным жезлом и герольдмейстер со своей тяжелой тростью. Они провели Викторию по коридорам дворца, выкрикивая традиционное: «Гости, шапки долой!».
        В помещении Палаты лордов, предназначенном для встречи монарха со своими подданными, королева плюхнулась в приготовленное для нее кресло, пригласила членов Палаты лордов сесть и стала ждать появления депутатов Палаты общин, за которыми был отправлен герольдмейстер.
        В зал вслед за парламентским приставом, несущим на плече свою булаву, стали входить депутаты парламента. Скоро зал напряженно гудел, как гудит осиное гнездо, когда человек, обнаруживший убежище зловредных насекомых, является к нему вооруженный огнем, чтобы пресечь и покарать их.
        Присутствующие с изумлением смотрели на свою королеву, сидящую в кресле и тупым взглядом наблюдавшую за всем происходящим. Люди, видевшие ее всего несколько месяцев назад, были удивлены и шокированы ее внешним видом. Перед ними сидела старуха, окончательно впавшая в маразм. Не хватало только капающей слюны изо рта для полноты картины.
        Наконец, Виктория, видимо пришедшая в себя, кивнула присутствующим, и дребезжащим голосом проговорила:
        - Милорды, джентльмены, вашей королеве сегодня нездоровится, а потому тронную речь за меня прочтет сорок третий премьер-министр Соединенного королевства сэр Уильям Юарт Гладстон.
        Внешность Виктории, ее лицо, пылающее нездоровым румянцем, даже далеким от медицины парламентариям и лордам говорило о том, что слова о нездоровье королевы были чистой правдой. Пока премьер-министр шел к трибуне, зал замер в ожидании его слов. Затихла даже вечно беспокойная галерка с праздной публикой, зеваками и газетными репортерами.
        - Милорды, джентльмены, - сказал Уильям Гладстон, обведя зал внимательным и усталым взглядом, - Британская империя находится в страшной опасности. Угроза сейчас так же высока, как и триста лет назад, когда к берегам Англии приближалась Великая Армада испанского короля Филиппа Второго.
        Британский премьер сделал паузу, дожидаясь пока все сказанное им дойдет до лордов, парламентариев и отчаянно скрипящих карандашами газетных репортеров.
        - Сейчас, - сказал Уильям Гладстон, - мы сражаемся уже не за вечные британские интересы, а за само существование Соединенного королевства. Мерзости, которые сотворило предыдущее правительство для поддержки Османской империи, привели к тому, что Бог теперь не с нами. Да, милорды и джентльмены, Бог не с нами, и я даже не знаю, что мы должны сделать, чтобы вернуть себе обратно его милость.
        Меня призвали на этот пост, как врача к постели тяжелобольного. Но, боюсь, что врач окажется бессилен, и Соединенному королевству понадобится уже не целитель, а священник, чтобы отпустить ему грехи. Но вы все должны знать, что пока мы живы, я останусь с вами, и по доброй воле никуда не уйду с этого поста.
        Стала очевидной еще одна причина, по которой королева нарушила обычай и не стала зачитывать перед депутатами речь своего премьера. Когда с парламентской трибуны говорятся такие вещи, монарху лучше посидеть и помолчать, оставаясь, так сказать, над схваткой. Тем более что все помнили - кабинет Дизраэли исполнял ее и только ее волю.
        - Мистер Гладстон, - выкрикнул со своего места один из депутатов-тори, - как и триста лет назад, нам снова угрожает русское вторжение?
        - Совсем нет, - ответил премьер-министр, тряхнув своей растрепанной шевелюрой, - русские не пожертвуют для нашего покорения ни единым своим солдатом или офицером. Сейчас их оружием являются голод, смута и болезни.
        В данный момент нам не угрожает вражеское вторжение, совсем нет. Скорее угрозу для Соединенного королевства представляют: брожения в Ирландии, Шотландии и Уэльсе, внутренний хаос управления и голодные бунты городской черни.
        Вы же знаете, что Британия не обеспечивает себя продовольствием и наполовину обычной потребности. На своих запасах мы не продержимся и до Рождества. Кроме того, наши так называемые деловые круги тоже играют на стороне русских, взвинчивая цены на продовольствие.
        Как докладывают наши люди на местах, югоросская агентура уже ведет активную вербовку наших рабочих, подбивая их переезжать на постоянное жительство в Константинополь. Условия им предлагаются совершенно сказочные, но факт в том, что все знают, что в этой Югороссии так оно и есть.
        Премьер-министр вытащил из-за отворота сюртука смятую прокламацию, напечатанную на листе дешевой серой бумаги.
        - Бесплатное образование детям, - стал зачитывать он, - бесплатное обучение взрослых русскому языку, бесплатное жилье, бесплатное лечение всем. И, самое главное - заработок, предлагаемый разнорабочему, равен заработку за то же время квалифицированного мастера в Англии.
        Уильям Гладстон убрал бумагу в карман.
        - Пока это движение, к счастью, не приняло еще массового характера. Но уже сейчас рабочие закрывающихся предприятий Манчестера, Ливерпуля, Шеффилда и даже Лондона прячут агитаторов от полиции и начинают все больше и больше волноваться. Стоит начаться настоящему голоду, и нам будет угрожать массовое, и самое главное, организованное движение наших городских низов, желающих лучшей жизни. Нас не завоюют, нас просто разграбят.
        Для того, чтобы противостоять такому исходу событий, уже сейчас необходимо взять на учет все имеющиеся в Британии запасы продовольствия, и наладить его бесплатный отпуск малоимущим, а так же продажу всем остальным по твердофиксированным ценам. Недопустимо, чтобы в критический для Империи момент кто-то из наших сограждан пытался сколотить себе капитал на наших бедствиях. Запомните все - мы находимся на краю гибели в адской геенне огненной, разожженной нашими же усилиями. Я не знаю, как долго продлится существующее положение, но до полного устранения угрозы голода о свободной торговле продовольствием лучше пока забыть.
        После последнего заявления британского премьера парламент охватил приступ самого настоящего безумия. Депутаты свистели, топали ногами, орали, пытаясь заглушить голос премьера. А то как же - ведь только что этот мерзавец попытался покуситься на двух священных коров англосаксонского мира: свободную торговлю и право неограниченной наживы для власть имущих. И это в условиях, когда Англии даже не угрожает вражеское вторжение!
        - Послать против них войска, - орали депутаты-тори, - перевешать всех зачинщиков и отправить на каторгу в Австралию остальных. Никаких уступок мятежной черни!
        Были у премьера сторонники из либеральной партии, пытавшиеся успокоить своих коллег. Но куда там! Они находились в явном меньшинстве, и кое-где словесные споры между депутатами начали переходить в кулачные потасовки. Вот в ход пошли дубовые трости, и парламентские бейлифы приготовили свои дубинки для того, чтобы разнимать парламентариев, сошедшихся между собой в рукопашной.
        Галерка тем временем выла, хохотала и мяукала, на все лады подзуживая драчунов. Нельзя сказать, что такое здесь раньше бывало часто. Но мордобой в старейшем парламенте мира не являлся чем-то из ряда вон выходящим. Нынешнее заседание, конечно, оказалось сорванным, но спустив пар, парламентарии остынут и примут более или менее разумное и взвешенное решение.
        Не исключено, что кто-то после столь активной потасовки может загреметь в больницу или даже переехать на кладбище. Но, в конце концов, демократия стоит жертв.
        Маленький седой, растрепанный человек стоял на трибуне и смотрел, как сливки британского общества, сбросив с себя налет цивилизованности, изо всех сил утверждают в своей среде право грубой силы. Сейчас он ничего не мог сделать - первобытная дикость, охватившая парламентариев, должна была схлынуть сама. Все бы закончилось вполне хорошо, если бы не одно обстоятельство.
        О присутствии в зале королевы Виктории все в общем-то и забыли, поскольку все время, пока премьер-министр пытался произносить свою речь, она сидела в своем кресле тихо и безмолвно, подобно бесформенному черному мешку, набитому тряпьем.
        И вот, в момент наивысшего накала страстей, старуха вскочила со своего кресла и с диким криком сначала стала стряхивать с себя что-то, а потом принялась топать ногами по полу, давя что-то невидимое и крича во весь голос о каких-то маленьких русских человечках, «которые тут повсюду».
        Этот леденящий душу женский вопль, казалось бы, на мгновение привел парламентариев в чувство, но с галерки кто-то заорал:
        - Она же сошла с ума!
        И рукопашная вспыхнула с новой силой.
        С большим трудом Уильяму Гладстону, Роберту Сесилу Солсбери и еще нескольким парламентариям, сумевшим сохранить здравый рассудок, удалось окружить дергающуюся и бешено озирающуюся по сторонам королеву и силой вывести ее из зала.
        День, несомненно, удался, и что там еще будет дальше - не знал пока никто.

10 октября 1877 года, за час до полудня, остров Куба, город и порт Сантьяго де Куба. Адмирал и генерал Конфедерации Рафаэль Семмс
        Как любой уважающий себя моряк с американского Юга, я уже бывал на Кубе, причем не один раз. Вот и сейчас, завидев мощную крепость Эль Морро на высоком мысу над лазурно-синим морем, я предался воспоминаниям о своих предыдущих визитах в Сантьяго, старую столицу Кубы, древнюю, обшарпанную, но все еще прекрасную, как может быть прекрасной дама в летах, которая следит за собой и знает себе цену. Как та сеньора, с которой я провел незабываемую ночь в Сантьяго, когда впервые попал сюда еще безусым юнцом. Впрочем, не будем об этом…
        В порту у пирса, как обычно, суетились какие-то личности: белые, мулаты, даже парочка негров, которых в Сантьяго не меньше, чем у нас на Юге. Конечно, большинство местных чернокожих - рабы. Здесь, как и на Пуэрто-Рико, рабство до сих пор существует. Эти же, негры, похоже, свободные люди, иначе почему они сейчас болтаются здесь, а не вкалывают в поте лица на сахарных плантациях?
        Пока наша «Алабама» швартовалась к пирсу, я собрался с мыслями. В Сантьяго перед нами стояло несколько задач. Для начала нам надо было найти покупателя на наш груз пшеницы и индиго. Куба уже давно живет на пшенице из САСШ - или, точнее - САСШ и КША. Поэтому такой товар тут всегда в цене. Потом необходимо было обеспечить разгрузку «Алабамы» и провести весь груз через таможню, Куба - это все-таки другое государство. Самой важной задачей, которую предстояло выполнить мне и майору Рагуленко, был визит к губернатору провинции для предъявления бумаг из Мадрида на право аренды полуострова Гуантанамо.
        Пшеницей, индиго, разгрузкой, погрузкой, таможней и прочими торговыми делами я доверил заниматься капитану «Алабамы» Джорджу Таунли Фуллэму. Ну, а мы с майором Рагуленко прифрантились для визита к сеньору губернатору, тем более что его дворец располагался недалеко от порта.
        Я, конечно же, немного понимаю и говорю по-испански. Но при этом совершенно не понимаю кошмарного местного кубинского диалекта, на котором тут говорят все, кроме здешней элиты, состоящей из испанских идальго. Разговаривая, местные глотают по полслова. А то, что они произносят, часто звучит совсем по-другому, чем на чистом испанском.
        Вот, например, рыба по-испански будет «пескадо». А местные здесь говорят «пехкао», или даже «пехкб». Так что понять их сложно даже испанцу из Мадрида или Севильи. А уж мне-то и подавно - все их разговоры понятны так же хорошо, как и лопотание китайцев… Тем более что у них еще и множество неиспанских слов, позаимствованных от соседей из близлежащего франкоязычного Гаити.
        Как только швартовка закончилась и с борта «Алабамы» был спущен трап, мы с майором Рагуленко не спеша сошли на берег и прошли на набережную, где какая-то группа местных подозрительного вида оборванцев показывала пальцами на наш корабль и что-то лопотала на своем варварском диалекте. Из всех слов я узнал лишь слово «гринго» - так испаноговорящие по мексиканской моде называют североамериканцев.
        И тут мой спутник шагнул к этим оборванцам и совершенно неожиданно для меня произнес длинную тираду на местном диалекте. Бедолаги так и замерли с открытыми ртами, поглядывая с опаской на огромную фигуру майора, нацепившего на парадный китель в честь официального визита к губернатору все свои регалии.
        Но вскоре один из них что-то залопотал в ответ, только уже вполне почтительным тоном. Через пару минут обмен репликами закончился, и майор повернулся ко мне.
        - Эти славные ребята позаботятся о том, чтобы никто даже не приблизился к нашему кораблю, - сказал он. - Они же помогут разгрузить его, когда понадобится. Не думаю, что что-нибудь пропадет - ребята хорошие и честные. Гм… Тем более здесь уже наслышаны про югороссов, и мы для них настоящие герои.
        «Да, - подумал я, посмотрев на восхищенно-опасливые взгляды, которыми недавние насмешники бросали на внушительную фигуру майора Слона, - на их месте любой тоже преисполнился бы всяческого почтения к нему».
        - Майор, - спросил я несколько погодя, - а где вы так лихо наловчились говорить по-испански? Тем более на местном варварском кубинском диалекте? Даже у нас во Флориде его понимает далеко не каждый.
        - Знаете, адмирал, - ответил мне Слон, - в молодости мне пришлось побывать на Кубе. Есть тут недалеко от Гаваны такой городишко с красивым названием Лурдес. А диалект тамошний хоть и немного отличается от здешнего, но не настолько, чтобы это превратилось в проблему. Ему меня в свое время одна кубиночка научила, к коей я в самоволки шастал… Впрочем, сейчас это уже совершенно не важно.
        Двое молодых людей с пристани, один белый и один мулат, вызвались проводить нас к губернаторскому дворцу.
        На мой немой вопрос майор ответил:
        - Пока они с нами, адмирал, к нам больше никто не будет цепляться. Такой тут обычай. А вон тот мальчуган, - он показал на белого юношу, почти мальчика, - так он вообще родом из Гуантанамо. Потом, после визита к губернатору, хочу с ним поговорить. Пригодится. Люди на местах о своих местных делах всегда знают больше, чем начальство в столицах.
        На площади у дворца губернатора он вручил каждому из наших спутников по мелкой монетке, после чего они низко поклонились и удалились в тень собора. Оставив провожатых дожидаться там нашего возвращения, мы подошли к надутому, как индюк, привратнику в шитой золотом ливрее, стоящему у парадного входа в губернаторский особняк. Тот говорил на вполне правильном испанском языке, так что даже я вполне его понимал.
        - Мы хотели бы видеть его светлость губернатора, - сказал я ему.
        - Губернатор занят, сеньоры, - важно ответил привратник таким тоном, что было сразу понятно, что для таких как мы губернатор Сантьяго будет занят во все времена.
        Майор Слон зловеще ухмыльнулся, повел плечом, отчего забрякали медали на его груди, и надменности на физиономии привратника тут же поубавилось. Зато стоявшие вокруг охранники заинтересованно посмотрели на нас, и на всякий случай подтянулись поближе. Впрочем, мой спутник посмотрел на них так, что охрана вдруг потеряла к нам интерес, и отодвинулась с видом «мы тут просто погулять вышли».
        Майор Слон же с ласковой улыбкой сказал нашему собеседнику на весьма даже правильном испанском:
        - Если ты сейчас же не сообщишь губернатору, что мы с сеньором адмиралом привезли ему важную бумагу из Мадрида, то вряд ли ты потом будешь носить эту красивую ливрею. Самое большее, на что ты после это сможешь рассчитывать - это пончо погонщика ослов где-нибудь в захолустье. Это я тебе обещаю, и обещания свои всегда выполняю.
        В ответ на эту грозную тираду привратник испуганно кивнул, и через десять минут мы с майором уже сидели в кабинете губернатора. Тот растерянно крутил в руках письмо из Мадрида и все время повторял:
        - Ничего не понимаю. Ничего не понимаю. Ничего…
        - А вам и не нужно ничего понимать, - спокойно сказал майор. - Вопрос политический, и решался он на самом высоком уровне. Ваше дело - лишь позаботиться о том, чтобы указанные территории были немедленно переданы в наше пользование, в соответствии с тем, что написано в этом документе. Посмотрите на подпись.
        Тот взглянул, побледнел, но собравшись с духом, сказал:
        - Ваши превосходительства, конечно же, я отдам все необходимые распоряжения. Сегодня же вечером я приглашаю вас на торжественный ужин в вашу честь. К этому моменту мы подготовим все бумаги. Одновременно я пошлю гонца в Гуантанамо. Как скоро вы хотели бы там быть?
        - Завтра, - ответил я вместо Слона, - Если получится разгрузить наш корабль сегодня…
        Губернатор кивнул, - Я тотчас же распоряжусь, чтобы таможня не чинила вам никаких препятствий - более того, я готов освободить ваш груз от досмотра. А что у вас за товары? - Индиго и пшеница? Рекомендую торговую контору сеньора Осорио - он наиболее честный из всех здешних коммерсантов.
        «Да, - с усмешкой подумал я, - скорее всего этот сеньор Осорио просто более других торговцев приближен к губернаторской персоне».
        Но вслух я, конечно же, ничего такого говорить не стал, а лишь поблагодарил сеньора губернатора за любезность и получил бумагу для таможни, которую быстро составил услужливый секретарь. После чего мы с майором вернулись на «Алабаму» в сопровождении тех же двух молодых людей, с одним из которых майор всю дорогу весьма оживленно беседовал о Гуантанамо.

10 октября (28 сентября) 1877 года. Сантьяго-де-Куба. Мануэль Хуан де Сеспедес Мелендес, будущий гражданин Югороссии
        Родился я в городе Гуантанамо, в семье купца Родриго Игнасио де Сеспедес Ньето. Наши предки жили на Кубе с шестнадцатого века, и, по рассказам отца, еще его прадед был богатым плантатором. Но уже мой дед спустил свою долю наследства, а на оставшиеся деньги купил корабль, и впоследствии обосновался в Гуантанамо. Он торговал пшеницей, привезенной из Североамериканских Соединенных Штатов, и продавал туда сахарный тростник с полей нашей провинции Ориенте.
        Мой дед Мануэль, в честь которого назвали и меня, был одним из самых уважаемых людей города. У него была флотилия из дюжины кораблей, и он торговал и с гринго - так мы с недавних пор стали называть людей из САСШ, а также с французами, да и с англичанами, и весьма преуспел в этом деле.
        Но у него было двенадцать детей, и мой отец, самый молодой из них, не получил ни одного корабля. Вместо этого именно он занимался оптовой продажей пшеницы и индиго, и оптовой закупкой сахарного тростника и крупного рогатого скота, который с удовольствием покупали на Карибских островах.
        Но когда, незадолго до моего рождения, началась вой на в САСШ, торговля с этой страной стала практически невозможной, и отец обеднел. Родители переехали из построенного незадолго до того особняка в лучшем районе города в купленный домик прямо в порту, на нижнем этаже которого располагалась отцовская контора. В этом доме пятнадцать лет назад я и родился.
        Я был единственным мальчиком в семье, и потому всеобщим любимцем - и три моих старших сестры, и мама души во мне не чаяли. Да и мулатки-служанки баловали меня, как могли. Дела нашей семьи потихоньку шли на поправку, и мне вспоминается тот день три года назад, когда я краем уха услышал, как отец рассказал маме, что все хорошо - есть и приданое для дочек, есть и земля, купленная под новый дом, в общем, есть все, что нужно для счастливой старости.
        На следующий день мама сильно заболела. Отец вызвал лучших врачей - сначала из Гуантанамо, потом из Сантьяго. А потом он повез мать к специалисту в Гавану. Больше я мать живой не видел - она умерла на обратном пути из Гаваны в Гуантанамо. Отец осунулся, постарел и стал работать день и ночь - ведь деньги, предназначенные на приданое моим сестрам, ушли на мамино лечение и на похороны.
        И тут в Гуантанамо появился гринго по фамилии Паттерсон. Он договорился с отцом о поставке большой партии сахарного тростника, которую щедро оплатил. После этого его корабли то и дело приходили в Гуантанамо, и отец продавал пшеницу сеньора Паттерсона, а тот взамен поставлял ему тростник. Постепенно отец начал поставлять все в кредит - что было нормально, ведь каждый раз люди Паттерсона привозили деньги за предыдущий заказ. Да и плантаторы не возражали, ведь для них такая торговля была постоянным каналом для сбыта тростника.
        И вот, наконец, Паттерсон заказал у моего отца такое количество сахарного тростника, что прибыли от этой партии должно было хватить и на развитие дела, и на приданое моим сестрам. Мне же отец сказал тогда, - «а ты, сынок, поедешь у меня учиться в Испанию».
        После того дня прошел месяц, потом два, потом три. Давно пора было платить по счетам. Но ни Паттерсон, ни его люди больше в Гуантанамо не появлялись. Отец, как человек чести, отдал поставщикам все деньги, которые у него были, и заложил свою контору у местного банкира. А сам на оставшиеся деньги купил билет на пароход и отправился в Южную Каролину к Паттерсону. Билеты ему пришлось покупать третьего класса - на большее денег у нас не хватило.
        Отца мы с тех пор больше не видели. Дом и все его имущество забрал банк, родственники по отцовской линии отказались нам помогать, мотивируя это тем, что отец опорочил честное имя семьи.
        Мы переселились в Сантьяго к Альваро Мелендесу Гонсалесу, двоюродному брату моей покойной матушки.
        Я подумал потом, что Альваро взял нас лишь потому, что мои сестры были красивыми девушками, и ему было все равно, что они родственницы. Жирная сеньора Исабела Гавирия де Мелендес, супруга Альваро, весь день либо шпыняла прислугу, а мои сестры стали в доме именно прислугой, либо, что было значительно чаще, дрыхла без задних ног. Заслышав храп благоверной, Альваро начинал распускать руки и приставать к моим сестрам. И только мое присутствие в доме по вечерам пока еще сдерживало его похотливые поползновения.
        С меня он сразу потребовал деньги за еду и за ночлег. Я сумел примкнуть к компании портовых мальчишек, которые зарабатывали разгрузкой кораблей, и как-то так само получилось, что я стал кем-то вроде их главаря. Мы «застолбили» за собой три причала, и когда корабль приходил в порт, никто чужой не предлагал на этих причалах свои услуги. Вот только с гринго я отказывался работать.
        И когда пришла «Алабама», я сказал ребятам - этих не обслуживаем, это сволочи-гринго. И каково же было мое изумление, когда один из этих гринго, настоящий великан, услышав мои слова, подошел и сказал мне, причем на вполне понятном кубинском испанском, что очень нехорошо оскорблять людей, даже еще не зная их. Точнее, он выразился немного по-другому… Ну, в общем, при сестрах я такое бы говорить не стал.
        А когда я узнал, что этот человек, который представился как «Сеньор Элефанте» - «Господин Слон», самый настоящий югоросс, ненависть сменилась восхищением.
        Ведь югороссы - это крутые ребята, и про них ходят самые удивительные легенды. И поэтому я с моим «лейтенантом» Эдуардо сам вызвался проводить сеньора Элефанте и его спутника, которого он назвал сеньором адмиралом, к дворцу губернатора. Обычно такую работу я поручил бы кому-нибудь из своих ребят помладше.
        По дороге мой новый знакомый расспрашивал меня про мое родное Гуантанамо, сказав, что они собираются организовать там яхт-клуб. Как будто я поверю, что такой кабальеро, как он, может быть праздным бездельником-яхтсменом.
        И тут я сказал этому сеньору Элефанте: сеньор, я из Гуантанамо, родился там, вырос и все и всех там знаю. Я помогу вам в ваших делах, возьмите меня к себе. И тут же, как на исповеди перед падре, рассказал ему про всю свою жизнь.
        Услышав про моего отца, он помолчал немного, и согласился, добавив:
        - Узнаем про твоего отца. Может, и не сразу, но узнаем - это я тебе обещаю. Мы своих не бросаем. Никогда. И когда мы его найдем, то обязательно спасем его, если он, конечно, еще жив.
        Тогда я спросил его насчет своих сестер. Я сказал, что если я уеду, то, боюсь, что у них в доме Альваро могут быть большие неприятности.
        Сеньор Элефанте лишь покачал головой и спросил:
        - Сеньор Мануэль, а готовить твои сестры умеют?
        И улыбнулся, дав понять, что это шутка. Но я ответил: - Сеньор Элефанте, они готовят так, что пальчики оближете!
        - Ну что ж, - сказал мне сеньор Элефанте, - сейчас мы закончим наши дела с губернатором, а потом отведем сеньора адмирала на корабль и сходим за твоими сестрами. Найдем для вас место на борту. Только сразу имей в виду - завтра с утренним приливом мы снимаемся с якоря и уходим в Гуантанамо.
        Альваро, увидев нахмурившегося сеньора Элефанте, не стал чинить никаких препятствий, когда мы собирали наши скудные пожитки и уходили, хотя было видно, что он был этим весьма недоволен. Еще бы, девочки работают на него абсолютно бесплатно - готовят, убирают, стирают - а я отдаю ему львиную долю заработка за кров и скудную еду. Ведь сам Альваро и его семья того, что нам дозволялось есть, сами и в рот бы не взяли.
        А теперь эта лафа для них закончилась, тем более что после ухода моих сестер единственной женщиной в доме Альваро осталась сеньора Гавирия де Мелендес.

11 октября (29 сентября) 1877 года. Утро. Городок Сан-Стефано неподалеку от Константинополя
        Последние три с половиной месяца смело можно было бы назвать самыми тяжелыми в жизни бывшего рыбака Роберта Мак-Нейла. Он не считал себя неженкой или слабаком, но программа подготовки в разведшколе, расположенной в имении сбежавшего от русских турецкого паши, неподалеку от городка Сан-Стефано, заставляла его выкладываться на все сто процентов. Его учили всему тому, что должен был знать разведчик-нелегал.
        Он учился входить в доверие к людям, видеть и слышать все, что происходило вокруг него, замечать слежку за собой и самому следить за порученным ему объектом.
        Его учили составлять шифрованные донесения и расшифровывать их, незаметно фотографировать объекты с помощью миниатюрных фотоаппаратов, которые были у югороссов, и пользоваться радиосвязью. Его учили проводить допросы людей, с целью получения от них разведданных. Причем проводить их так, что человек, даже не желая того, рассказывал все, что он знает.
        Ну, и конечно, физическая подготовка. Для разведчика она тоже бывает не лишней. Его учили быть выносливым, как зимний волк, ловким, как рысь, и сильным, как разъяренный медведь. Он каждый день совершал кросс в окрестностях разведшколы, учился плавать и нырять, в том числе и с помощью специальных аппаратов югороссов, которые они называли аквалангами.
        Инструкторы учили его метко стрелять из всех видов оружия, орудовать ножом, дубинкой и веревочной петлей. Его тренировали драться голыми руками и отправлять всеми возможными способами на тот свет людей, врагов Югороссии и его милой Шотландии. Кроме того, он изучал медицину, и по местным меркам его можно было считать квалифицированным фельдшером, способным спасти своего пациента как от смерти, так и от жизни. Это кому что потребуется.
        И еще ему пришлось изучить многое из того, что нужно было знать человеку, который собрался сразиться с самой могущественной империей, подмявшей под себя половину мира. Лучше бы ему не знать всего этого… Но Мак-Нейл сам выбрал свой путь, и теперь он уже просто не сможет сойти с этого пути и пройдет его до конца.
        Роберт изменился даже внешне. Из худого, жилистого, ссутулившегося от тяжелой работы и повседневных забот рыбака он превратился в мужчину спортивного телосложения, со стальными мышцами и легкой, пружинящей походкой.
        Мак-Нейл вживался в «легенду», которую для него придумали в разведцентре. Теперь он был не бедным рыбаком Робертом Мак-Нейлом, а простоватым моряком с британского торгового корабля, который сбежал со своего судна, поссорившись с драчливым боцманом. Таких как он всегда было много в портовых кабачках всех стран мира.
        И вот трудные дни обучения позади. Роберта Мак-Нейла вызвали в кабинет начальника разведшколы, где ему сообщили о том, что он успешно сдал все экзамены, и ему присвоено первое офицерское звание поручика армии Югороссии. Но погоны, скорее всего, ему носить никогда не придется.
        А о том, что ждет его в самое ближайшее время, Мак-Нейлу рассказал начальник разведшколы майор Гордеев.
        - Добрый день, сэр Александер, - сказал Роберт, входя в кабинет майора.
        - Добрый день, Роберт, - кивнул майор Гордеев. - Присаживайся. Мне надо с тобой поговорить о важных для тебя делах.
        - Слушаю вас, сэр Александер, - сказал Роберт.
        Майор Гордеев достал из ящика стола пакет из плотной бумаги, проштампованный сургучными печатями.
        - Роберт, - сказал он, - твое обучение закончено, и сегодня ты получишь первое задание. Надеюсь, что в дальнейшем я буду слышать о тебе только хорошие отзывы.
        - Я готов, сэр Александер, - кивнул Роберт. - Каким же будет это мое первое задание?
        - Э, нет, Роберт, - покачал головой майор Гордеев, - о самом задании тебе расскажу не я. Для его получения тебе необходимо будет встретиться с Александром Васильевичем Тамбовцевым. Ты ведь знаешь, кто это такой?
        - Да, сэр, - кивнул Роберт, - это канцлер Югоросии. То есть в одном лице премьер-министр и министр иностранных дел. Еще его часто называют «Дедом» и «Седым лисом».
        - Все правильно, - кивнул майор Гордеев и передал Роберту пакет: - Держи. Тут твои новые документы, деньги на первое время и адрес одной торговой фирмы в Галате, в которой ты должен встретиться с Александром Васильевичем. Денег здесь достаточно для того, чтобы ты сумел приобрести в городе все необходимое, а также жить некоторое время.
        А твое жалование за несколько месяцев вперед мы уже передали твоей супруге. Она, кстати, чувствует себя хорошо, процесс в легких прекратился, и опасности для ее жизни уже нет. Девочки твои ходят в школу, подружились с новыми подругами и хорошо учатся. Они уже неплохо говорят по-русски. Так что ты за них не переживай. Мы и дальше будем передавать им деньги. Они ни в чем не будут нуждаться. Можешь отправляться в путь и не беспокоиться ни о чем.
        - Большое спасибо, сэр Александер, - прочувственно сказал Роберт, - я никогда не забуду все, что вы сделали для меня и моей семьи. До свидания, сэр Александер и… Можно один вопрос напоследок?
        - Только один? - улыбнулся майор Гордеев: - Думаю, что можно.
        - Скажите, сэр Александер, - спросил Роберт, - почему именно канцлер будет сам лично давать задание обычному агенту?
        - Гм, Роберт, - усмехнулся майор Гордеев, - а кто тебе сказал, что ты обычный агент? Ты участвовал в спасении ее императорского высочества великой княгини Марии Александровны. Она тебя знает и помнит. Если ты не сделаешь какую-нибудь глупость, то лет этак через десять-пятнадцать ты можешь стать сэром Робертом, главой секретной службы Шотландского королевства. Любой правящей особе необходим пусть и не знатный, но умный и лично ей преданный глава такой службы.
        - Спасибо за откровенность, сэр, - кивнул Роберт, - я постараюсь оправдать доверие - и ваше, и моей будущей королевы. Мак-Нейлы никогда никого не подводили и не предавали.

11 октября (29 сентября) 1877 года. Вечер. Константинополь. Улица в Галате. Здание торгового дома «Макс Шмидт энд Компани»
        Тихий призрачный вечер опускался на древний город у пролива Босфор. На главных улицах европейской части города зажглись розоватые газокалильные фонари, придающие Константинополю особенное сказочное очарование.
        Вот в это-то время суток, когда хочется думать о том, что чудеса из «Сказок тысячи и одной ночи» все еще возможны, к воротам торгового дома негоцианта из Североамериканских Соединенных Штатов Макса Шмидта, уехавшего месяц назад на родину, подкатила пролетка, запряженная парой лошадей. В ней сидел мужчина средних лет, с неприметной внешностью. Мак-Нейл, а это был именно он, расплатился с кучером и подошел калитке в высокой каменной стене. Он стукнул несколько раз в дверь. Она немедленно открылась, и крепкий брюнет, внимательно посмотрев на Роберта, жестом пригласил его войти во двор.
        «Похоже, он знает мой словесный портрет, или у него есть моя фотография, - профессионально подумал Мак-Нейл, - потому он сразу же меня впустил в дом».
        Поднявшись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, Роберт вошел в гостиную. Там за столом сидел канцлер Тамбовцев, в отсутствие адмирала Ларионова - фактический правитель Югороссии.
        - Добрый вечер, господин Тамбовцев, - сказал Мак-Нейл.
        - Добрый вечер, Роберт, - сказал канцлер, с улыбкой посмотрев на шотландца.
        - Господин Тамбовцев, - сказал Роберт, - в разведшколе мне сказали, что вы дадите мне персональное задание. Я готов его выполнить… - Мак-Нейл замялся. - Мне надо отправиться в Шотландию?
        - Нет, пока не туда, - покачал головой Тамбовцев, - Там тебе точно сейчас появляться не стоит. Британскую империю ты покинул при несколько, гм, драматических обстоятельствах, в связи с чем Скотланд-Ярд в Эдинбурге сбился с ног, разыскивая твою скромную персону. Тут не поможет никакая маскировка.
        Помолчав немного, Тамбовцев сказал:
        - Ты, кажется, писал в автобиографии, что один дальний родственник вашей семьи служит дворецким в доме североамериканского сенатора Джорджа Фрисби Хоара?
        - Да, господин Тамбовцев, - сказал Роберт, - это мой троюродный кузен Колин. Но какое отношение он имеет к моему будущему заданию?
        - Самое прямое, - сказал Тамбовцев. - Понимаете, Роберт, мы не имеем права упускать из виду САСШ. Это государство может в будущем стать для нас источником многих неприятностей. Я говорю тебе это, потому что каждый солдат должен заранее понимать смысл своего маневра.
        Первым твоим заданием на службе разведки Югороссии будет поездка в Вашингтон и организация там нашей постоянно действующей нелегальной резидентуры.
        Государственный канцлер замолчал, задумавшись. В комнате повисла тяжелая тишина.
        - Недавно между Югороссией и САСШ, - продолжил он после паузы, - был заключен договор о дружбе, сотрудничестве и торговле. Такие договора мы заключаем со всеми странами, которые хотели бы считать дружественными нам. Так вот, некоторые события, произошедшие в недрах американского государственного департамента сразу после подписания этого соглашения, заставляют нас предположить, что не все так ладно в датском королевстве.
        Поэтому для нашей резидентуры в САСШ первым заданием будет - добыть полный текст документа, прошедшего ратификацию в Конгрессе. Деньгами, каналом связи и всем прочим, необходимым для работы, мы тебя обеспечим. Берешься, Роберт?
        - Так точно, господин Тамбовцев, - сказал Роберт, - берусь. Конечно, я хотел бы бороться за независимость Шотландии… Но я знаю, чем вам обязан, а потому сделаю все, чтобы выполнить любое ваше задание.
        - Роберт, - сказал канцлер Югороссии, - ты можешь мне верить, а можешь, нет, но мы всеми силами стремимся приблизить тот день, когда Шотландия станет свободной и независимой. Все, буквально все, что ты будешь делать, работая на нас, так или иначе будет приближать день, когда над замком в Эдинбурге будет поднято синее знамя с белым андреевским крестом. Помни об этом.
        Роберт Мак-Нейл склонил голову:
        - Спасибо за доверие, господин Тамбовцев, я всегда буду это помнить. Я могу быть свободен?
        - Иди, Роберт, иди, - кивнул Тамбовцев, - надеюсь, мы с тобой еще встретимся.

12 октября 1877 года. Полдень. Лондон. Букингемский дворец
        Присутствуют:
        Принц Уэльсский Альберт-Эдуард (Берти), архиепископ Кентерберийский Арчибальд Тэйт, премьер-министр Соединенного королевства Уильям Гладстон
        В маленькой комнатке с плотно зашторенными окнами три человека решали судьбу Британской империи, над которой еще совсем недавно «никогда не заходило солнце». Теперь же черные тучи скрыли и солнце, и луну, и все путеводные звезды, а падающий барометр и завывающий в снастях ветер предвещали британскому кораблю жестокий шторм. И в этот самый момент государственный корабль оказался без управления, потому что его капитан элементарно спятил.
        Конечно, большая часть всех решений в государстве принималась не им, а штурманом и первым помощником. Но именно капитан является «первым после бога», и он отвечает за то, чтобы корабль благополучно добрался до безопасной гавани. И если капитан вышел из строя, то кто-то, имеющий на то законное право, должен был встать на мостике и принять на себя управление.
        Подобное бедствие постигло Британию уже не впервые. Шестьдесят лет назад, в самый разгар Наполеоновских войн, в результате постепенного обострения наследственной болезни, именуемой порфирией - в Средние века ее еще называли «болезнью вампиров», - ослеп и сошел с ума дед королевы Виктории, король Георг III.
        Правда, тогда Британии было не в пример легче. Флот ее доминировал на море, а на континенте Бонапарту противостоял мощный союз России, Австрии, Швеции, Пруссии и Испании. Все шло своим чередом. Король Георг III, который, собственно, и стоял у истоков борьбы с Великой Французской революцией, хоть и прожил до 1820 года, но так никогда и не узнал ни о Бородинской битве, ни о пожаре Москвы, ни о взятии русскими Парижа, ни о Ста днях Наполеона, ни о Ватерлоо, ни о Венском конгрессе, ни о заключении поверженного корсиканца на острове Святой Елены.
        Порядок действий на случай безумия монарха тоже был уже выработан в Британии. Наследник престола, принц Уэльсский, должен был стать регентом, и таким образом заменить свою безумную матушку.
        Тогда это был дядя Виктории, будущий король Георг IV. О полном устранении монарха и лишении его всех полномочий речь даже не шла - королевские права и обязанности лишь на время передавались лицу, следующему в очереди на престолонаследие. В нынешней ситуации таким лицом был присутствующий здесь старший сын королевы Виктории Альберт-Эдуард, имевший семейное прозвище Берти.
        Но, прежде чем официально инициировать процесс установления регентства, сперва было необходимо убедиться, что психическое состояние королевы Виктории необратимо и безнадежно. В первую очередь этот вопрос волновал самого Берти, отнюдь не рвущегося занять трон в столь непростое время.
        - Джентльмены, - сказал он, - нет ли какой-либо надежды на то, что королева снова обретет разум?
        - Кхм, ваше королевское высочество, - сказал Уильям Гладстон, - человеческая психика предмет настолько тонкий, что мы можем только предполагать, что случилось с ее величеством на самом деле. К сожалению, наблюдающие ее сейчас врачи не обнаружили никаких признаков умственного просветления. Королева Виктория то ловит у себя под кроватью маленьких русских человечков, то разговаривает вслух с покойниками, в число которых входят ваш отец, император Франции Наполеон Третий, и бывший премьер, виконт Биконсфильд. К несчастью, мы не замечали, что разум королевы уже давно был, как бы это помягче сказать, не вполне в порядке.
        Ведь она, к примеру, после смерти вашего отца клала в постель его ночную рубашку, заявляя, что таким способом она поддерживает с ним незримую связь.
        А что касается нынешних обстоятельств, то было бы крайне нежелательно, чтобы хоть одно слово, сказанное королевой в припадке безумия, покинуло бы пределы Виндзорского замка. Скелеты, толпами вылезающие из шкафов, - это ничто по сравнению с теми зловещими тайнами, которые в состоянии помутнения рассудка королева может открыть посторонним. Именно поэтому мы с архиепископом Кентерберийским пока не торопимся ознакомить со всеми обстоятельствами этого дела ни лорда-канцлера, ни спикера Палаты общин.
        - Мистер Гладстон, - раздраженно сказал принц Уэльсский, - говорите, пожалуйста, поконкретней. В чем именно заключается угроза государству, исходящая от моей несчастной матери?
        - А знает ли ваше королевское высочество, - вкрадчиво сказал архиепископ Кентерберийский Арчибальд Тейт, - что Бенджамин Дизраэли, виконт Биконсфильд, совершил смертный грех самоубийства после того, как получил распоряжение вашей матери подготовить убийство вашего высочества, вашей супруги и всех ваших детей. Видимо, еще тогда, в связи с тем, что неудачи преследовали нашу королеву одна за другой, разум ее величества помутился настолько, что она решила, что ваше высочество готовит заговор с целью отстранения ее от власти.
        На принца Уэльсского было страшно смотреть. Сделавшись красным, как его мундир, он сидел, беззвучно открывая рот, точно карп, вытащенный удильщиком из пруда.
        Уильям Гладстон укоризненно посмотрел на главу британской церкви. Не хотел он доводить дело до такой крайности. Но слово не воробей - вылетело, не поймаешь. Тем более что рано или поздно эта информация все равно вышла бы за пределы Виндзорского замка. Пусть лучше будущий британский монарх узнает это здесь и сейчас, чем ему об этом поведает какая-нибудь желтая газетенка.
        - Да, ваше королевское высочество, - грустно сказал премьер-министр, - как ни печально, но это действительно так. И это далеко не самая страшная из тайн, которые невзначай могут вырваться на волю из уст вашей безумной матушки.
        Ведь покушение на жизнь принца Уэльсского - это внутреннее дело Британии. Зато признание в организации убийства русского императора Александра Второго сразу же превратит нас в страну-изгоя.
        Русские и так о многом уже догадываются и очень многое смогли выяснить. Но признание королевы приведет нас к страшным бедствиям. То, что когда-то удалось избежать вашему прадеду и Питту-старшему, может свершиться сегодня. По моему мнению, то пристальное внимание, которое сейчас оказывает нам Россия, и сложившийся вокруг нее антибританский союз стали следствием участия нашего правительства в этом заговоре. Трусливая попытка свалить все на несчастного Франца-Иосифа привела только к ухудшению и без того плохого нашего политического положения в Европе.
        - О, ужас, - только и смог вымолвить потрясенный Альберт, - мы с новым русским императором раньше были очень дружны. А наши жены, как вы знаете - родные сестры. Что же он теперь будет думать о нашей семье?
        - Мы денно и нощно молимся за спасение души вашей матушки - нашей королевы, - мрачно сказал архиепископ Кентерберийский, - но, боюсь, что в данном случае грехи ее оказались слишком тяжкими.
        Как уже сказал сэр Гладстон в нашем парламенте: «Господь не с нами», - и мы всеми силами стремимся смягчить Его, разгневанного преступлениями вашей матушки. Молитесь и вы, ваше королевское высочество, ибо грехи королевы тяжки. Самые же главные из них - грех гордыни и грех тщеславия, поразившие нашу страну. Как когда-то Господь одним дуновением своим разрушил пораженную этими грехами католическую Испанию, гордившуюся своим могуществом и богатством, так сейчас его жертвой стала наша Британская империя, пораженная той же болезнью. Смиритесь и примите как должное, ваше королевское высочество, то, что именно вам придется исправлять сделанные вашей матерью ошибки и врачевать нанесенные ею раны. Несите смиренно ваш крест, и Господь возблагодарит вас за труды.
        - С вашим принятием на себя обязанностей принца-регента, - сказал Альберту Уильям Гладстон, - у нас хотя бы появляется надежда на частичное примирение с Российской империей и снятие блокады. Как вы правильно сказали, можно рассчитывать на вашу былую дружбу с новым русским императором. Я всегда был противником политики вашей матери, особенно в восточном вопросе. Я решил отойти от политики и не стремился к посту премьер-министра. Но время, судьба и Господь выбрали нас для того, чтобы смиренно нести этот крест. И нет большего греха, как отвергнуть сделанный ими выбор. Мы с архиепископом будем делать каждый свое дело. Делайте же и вы свое, Альберт. Ваша мать уже не стоит между вами и всем этим ужасным миром.
        - Хорошо, господа, - после длительных размышлений промолвил принц Уэльсский, - я приму этот крест и понесу его вместе с вами, делая все, чтобы спасти Британию. Вы можете меня больше не уговаривать.
        Теперь же давайте поговорим о том, что нам в ближайшее время грозит, и что мы должны сделать для устранения этой угрозы. Не забывайте, что я был фактически отстранен матерью от всех государственных дел, и о положении в стране знаю не намного больше обычного лондонского обывателя.
        - Аминь! - сказал архиепископ Кентерберийский Арчибальд Тейт. - Да будет так! Будем надеяться, что Господь благословит ваши труды и снова будет добр к нашей старой доброй Англии. А о государственных делах пусть вам расскажет господин премьер-министр.
        - Я готов выслушать вас, мистер Гладстон, - сказал Альберт-Эдуард, принц Уэльсский, отныне ставший принцем-регентом, - так ли плохо наше положение, как пишут о том «Таймс» и другие британские газеты?
        - Ваше королевское высочество, - сказал Гладстон, - забудьте газетные россказни о грозящем нам русском вторжении. Конечно, они поднимают патриотизм и заставляют людей забыть о пустых желудках. На самом же деле ничего подобного русские делать и не собираются. Именно об этом я пытался два дня назад рассказать в парламенте.
        Большую угрозу для нас представляют внутренние бунты, с отпадением колоний и распадом Соединенного королевства на собственно Англию, Шотландию и Ирландию. Полученные нашими людьми сведения не оставляют никакого сомнения в том, что за этим стоят новый русский император и его друг, верховный правитель Югороссии, адмирал Ларионов. Но можете утешиться - они оба против установления республиканского строя, казни монархов и прочей дребедени во французском стиле.
        Сведения, полученные нами, далеко не полные. Но, похоже, что у нас скоро отберут Ирландию. Для нее русские нашли уже претендента на трон - русского офицера, который называет себя потомком короля Ирландии Эдуарда Брюса, который в достаточной степени обладает тем, что можно назвать королевской харизмой. Угроза отпадения Ирландии достаточно высока, так как русские агенты внушают народу, что выход из состава Великобритании тут же снимет режим блокады и прервет постигшие народ бедствия.
        Пока неизвестны ни место, ни время выступления, но известно одно - чем дольше будет продолжаться блокада, тем больше будут бедствия жителей Соединенного королевства. И тем вероятней то, что построенное с таким трудом нашими предками государство при первом же толчке распадется на части.
        Снятие блокады - это первое условие нашего спасения. Но все усилия наших дипломатов, пытающихся начать переговоры о прекращении этой необъявленной войны, пока результатов не дали. С нами просто не хотят говорить. Подозрения в причастности к организации убийства императора Александра Второго, сделали Англию страной-изгоем.
        - Хорошо, господа, - сказал Принц-Регент, вставая из-за стола, - спасибо вам за содержательную беседу. Я напишу письмо моему другу, императору Александру Третьему, и буду надеяться на то, что Господь просветлит его разум. Хотя я пойму, если он не захочет мне на него ответить. Слишком уж велики грехи моей матери перед домом Романовых. Ну, и я еще попрошу мою супругу написать частное письмо своей сестре, русской императрице. Может, по неофициальным каналам нам удастся наладить контакт с русским монархом.
        Уильям Гладстон тоже поднялся из-за стола.
        - По крайней мере, у вас есть надежда, ваше королевское высочество, - сказал он. - По нашим сведениям, ваш брат Альфред находится в России не на положении пленника, а, скорее, в качестве почетного гостя. Это говорит о том, что у русского царя отсутствует чувство мести ко всем членам вашей семьи. Возможно, что у вас может что-то получиться…
        - Вы правы, сэр Гладстон, - сказал принц-регент, - надо попытаться любыми способами восстановить нормальные отношения с Россией. Я приложу к этому все мои силы.
        - Аминь, - сказал архиепископ Кентерберийский, - да пребудет с вами милость Господня. Мы можем уповать лишь на нее…

14 (2) октября 1877 года. Раннее утро. Трабзон, временный полевой лагерь Персидского экспедиционного корпуса
        В Трабзоне русский экспедиционный корпус, совершающий марш вдоль берега Черного моря, согласно предварительно составленного плана, сделал трехдневную остановку. Дальше путь солдат лежал по извилистым горным дорогам вглубь Великой Армении, к городу Эрзерум.
        Когда-то по здешним горам маршировали гоплиты грека Ксенофонта, непобедимая фаланга Александра Македонского, легионы Красса и Помпея Великого, армии царя Митридата, тумены монгольских ханов и войска Железного Хромца Тимура, правителя Самарканда. Теперь эти горные дороги предстояло пройти Персидскому корпусу русского генерала Михаила Скобелева.
        Город Трабзон, в греко-римском прошлом именовавшийся Трапезундом, вытянулся вдоль берега Черного моря у устья реки Мучки и у подножия покрытого лесами хребта Колат-Даг. Город был основан еще древними эллинами во время их эпохи Великой Колонизации, еще в VII веке до нашей эры. Это было самое дальнее эллинское поселение на черноморском побережье Малой Азии, игравшее важную роль в торговле с анатолийскими государствами, в первую очередь с древнеармянским царством Урарту. А где торговля, там и дороги, по которым ходят не только купеческие караваны, но и целые армии.
        Население Трабзона в 1877 году составляло около пятидесяти тысяч человек. По национальному признаку его можно было поделить на три части. Меньшую часть, около пятнадцати тысяч, составляло армянское население, а остальные - в равных долях делились на мусульман и православных греков. Мусульманское население тоже было не однородным. Хотя большинство его составляли турки-сунниты, но имелось и значительное количество персов, исповедующих шиизм. Одним словом, этнический состав напоминал блюдо винегрет, где всего понемногу. И составные части этого винегрета в большей или меньшей степени недолюбливали друг друга.
        Греки были вполне лояльны к Российской империи, но при этом желали воссоединения с Югороссией, видя в ней преемницу Византийской империи и защитницу исконного православного населения в Малой Азии. С приходом русских солдат в Трабзон греки мгновенно организовали двухтысячный отряд самообороны, взявший под контроль христианские районы и порт.
        В нашем прошлом это население Трабзона два раза подвергалось погромам. Первый раз во время кровавых событий 1896 года, связанных с греческим восстанием на Крите. Другой раз во время Первой Мировой войны в 1915 -1918 годах, и во время греко-турецкой войны 1919 -1922 годов. Тогда по Лозаннскому мирному договору 1923 года из Турции было принудительно выселено почти все неисламское население - примерно полтора миллиона человек. А еще четверть миллиона греков турками были просто вырезаны. Для только что возникшей Югороссии подобная бомба замедленного действия была совершенно ни к чему. Так что вопрос национально-территориального размежевания между ней и Ангорским эмиратом следовало решать с чрезвычайной осторожностью. Ведь кроме греков и турок в состав «винегрета» входил еще и армянский компонент.
        С этими ребятами надо было держать ухо востро. Идеология армянского национализма, исповедуемая большей частью армянской интеллигенции, не позволяла им ужиться ни в составе Турецкой, ни в составе Российской империй. Чуть повысится градус этого самого национализма, и сразу начинается разговор о «Великой Армении», который кроме горя самим армянам ничего не приносил.
        При всем при этом в Трабзоне имелось более двадцати христианских церквей, примерно сорок мусульманских мечетей и медресе. Кроме того, Трабзон являлся резиденцией греческого митрополита, армянского архиепископа и армяно-униатского епископа.
        Надо ли говорить, что как только в Трабзон вошла русская армия в сопровождении гвардии эмира Ангорского, все эти достойные господа тут же кинулись кто к Абдул-Гамиду, кто к генералу Скобелеву, кто к полковнику Бережному со своими жалобами, просьбами и заявлениями. Мусульманское духовенство пока помалкивало. Всем был известен тот неприятный случай, который произошел с несдержанным на язык кади Синопа. Никто в Трабзоне не хотел попадать под тяжелую руку эмира.
        На территории греческого предместья города помещались товарные склады и торговые депо европейских торговых компаний, вывозивших через Проливы и через устье Дуная табак, чай, сахар, пшеницу, хлопчатобумажные и шерстяные изделия, шелк и бархат. Главным образом это были компании, владельцы которых были родом из Британии, Австро-Венгрии и Германии.
        В настоящий момент, в связи с войной и последующим за ней изменением политической конфигурации в Европе, торговля временно была свернута.
        Но с недавнего времени уже российские, а также германские торговые дома начали искать способ восстановить в регионе былую деловую активность, заменив выбывших бриттов и значительно уменьшившихся в численности австрийцев. Кроме того, Одесса связанная железными дорогами с основной частью империи, располагалась значительно ближе к Трабзону, чем Венеция или Будапешт с Веной, что подразумевало лучшую оборачиваемость пароходного флота и меньшие затраты при перевозке грузов.
        В принципе, Оттоманская Порта - этот «больной человек Европы» - была доведена до предсмертного состояния все время нарастающей национальной какофонией.
        Оставался открытым вопрос о том - кто и как должен поднимать Ангорский эмират, какова в нем должна быть роль нетурецкого и неисламского населения. Каким образом устранить царящую на территории Анатолии религиозную и этническую какофонию, не используя при этом ятагана, отточенного до остроты лезвия бритвы - любимого инструмента янычар для решения межнациональных вопросов и богословских споров.
        Над этой задачей ломали голову и майор Османов, и полковник Бережной, и сам эмир Ангорский Абдул-Гамид, понимающий, чем чревата для него любая вспышка насилия.
        Причем произойти эта резня может и без его на то воли. Во всех проживающих на территории Ангорского эмирата народах и конфессиях вполне могут найтись буйные недоумки, готовые играть с огнем, сидя на бочке с порохом. Взять хотя бы тех же курдов или армян. Стоит пролиться капле турецкой крови, как полыхнет уже Анатолия, и потом не успеешь моргнуть глазом, как Белый Падишах Александр из Петербурга возьмет и двинет свои войска и одним движением своей могучей руки ликвидирует остатки османской государственности, превратив Ангорский эмират в Анатолийскую губернию. Было о чем подумать бывшему султану, а ныне эмиру Абдул-Гамиду.
        Трабзон был выбран местом для промежуточной остановки не просто так. Именно сюда, в его гавань, прибыли транспорты снабжения из Одессы, доставившие по морю около двух тысяч тонн разных грузов, которые с самого начала было признано нецелесообразным тащить с собой по дороге вдоль Черного моря. В основном это было зимнее обмундирование и специальный инвентарь, необходимый для преодоления горных круч и высоких перевалов.
        Вместе с этими грузами на транспортах прибыло и подкрепление для Персидского корпуса, в том числе и лучшая половина лейб-гвардии Кавказского эскадрона Собственного Его Императорского Величества конвоя под командованием молодого 37-летнего полковника русской армии Магомед-Шефи Шамиля.
        Полковник Шамиль был четвертым сыном знаменитого имама Шамиля, долгие четверть века воевавшего против России на Кавказе. Но, теперь все это осталось в прошлом, хотя, несомненно, еще были в Лондоне, Париже, Вене и Берлине люди, желающие раздуть тлеющие угли былой вражды между русскими и горцами. Но, кто предупрежден, тот вооружен.
        Молодой русский император планировал для полковника Шамиля совсем иную карьеру, чем та, что была у него в нашем прошлом. Но, сперва, Магомед-Шефи должен был обрести хотя бы немного воинской славы и понюхать пороху, чему и должно было послужить его участие в персидском походе вместе с молодыми представителями знатнейших горских родов. Мир на Кавказе должен стать вечным, а всю свою воинственность и энергию юноши Кавказа в дальнейшем должны были употреблять только на благо Российской империи.

15 (3) октября 1877 года. Бухта Гуантанамо. Куба. Мануэль де Сеспедес Мелендес, пока еще «сын полка»
        Белый песок, пальмы, синее море… Как сказал мой новый друг майор Серхио Элефанте - этот пляж является мечтой любого европейского туриста. Почему-то он сравнивает вид этого пляжа с рекламой рома «Баккарди», хотя я так и не понял, какая тут связь с одной из многочисленных компаний, производящих сейчас в Сантьяго наш знаменитый кубинский ром.
        Но сейчас мне было не до местных красот. И не только потому, что я здесь собственно и вырос, а еще и потому, что в данный момент я лежал абсолютно без сил, распластавшись на этом самом белом песке, как выброшенная на берег большая рыба. Рядом со мной точно так же разлеглись еще несколько американцев с юга. Там были Арнольдус Вандерхорст, Генри и Билли Гордин Янги и другие, так непохожие на этих задавак янки, славные парни, с которыми я уже успел сдружиться.
        Мы лежали и отдыхали после того, что наши учителя югороссы называют первой тренировкой, за время которой мы все пробежали не менее трех миль по песку пляжа. Впрочем, пятый круг осилил только я - другие сломались кто после двух, кто после трех. И только Арнольдус Вандерхорст пробежал четыре.
        - В тебе виден настоящий кубинец, Мануэль, - сказал мне мой друг Серхио, - вы все такие же жилистые, невзрачные, но когда надо - способные выстоять против всего мира. Гордись своей Родиной, сынок, кубинец - это звучит гордо.
        Сам же сеньор майор Элефанте, как будто он вовсе не бежал вместе с нами по песку, сразу же после тренировки разделся и быстро-быстро поплыл далеко-далеко в море, как настоящий дельфин.
        Пока мы тренировались, как говорил майор Элефанте, в малом составе. Но уже завтра к нам должны были прибыть первые добровольцы из страны гринго - дикси и ирландцы. Мой друг Серхио объяснил мне, что есть янки-северяне - настоящие мужеложцы, как эта свинья Паттерсон, и есть дикси-южане, вполне порядочные люди, которые не хотели жить со свиньями-янки в одной стране, из-за чего там и случилась Гражданская война. Янки победили и теперь угнетают всех подряд. Так что янки и дикси - это совершенно разные народы, пусть и говорящие на одном языке. Ну, примерно так же, как мы, кубинцы и, например, пуэрториканцы.
        Еще при переходе в Гуантанамо сеньор майор спросил Генри и Билли, не слышали ли он что-нибудь о моем отце.
        Билли сказал:
        - Кое-что слышал, сэр. Этот Паттерсон сначала торговал сахарным тростником с Кубой, потом он узнал, что на Гаити, у этих проклятых негров, сахарный тростник стоит на четверть дешевле, поскольку с ними почти никто из нас не торговал. И тогда он сделал последний заказ на Кубе, ничего за него не заплатив.
        Мы слышали, что когда потом мистер де Сеспедо приехал в Чарльстон, Паттерсон потребовал, чтобы его арестовали за мошенничество и шантаж. Поскольку мистер де Сеспедо там был всем чужой, судья был «саквояжником», присяжные - наполовину «саквояжниками», наполовину неграми, то результат процесса оказался предрешен. Суд приговорил твоего отца к пяти годам тюрьмы, хотя доказательств никаких не было, только слова Паттерсона. А доказательства обратного - все накладные, которые привез с собой твой отец, судья объявил подлогом.
        Генри Гордин Янг добавил:
        - Все понимали, что это - чистейшей воды спектакль, но никто не хотел с этим связываться. Мистер Паттерсон - большой ублюдок и весьма опасный человек, тем более что теперь он сенатор в Вашингтоне.
        - И сенаторы тоже смертны, - хмуро сказал майор Элефанте, с хрустом разминая пальцы, - даже если они и сидят в Вашингтоне.
        - Так, значит, мой отец жив? - спросил я, внутренне содрогаясь от этого хруста пальцев. Говорят, своими руками сеньор майор способен запросто разорвать на куски человека, и при этом даже не вспотеть. Я добрый католик и искренний христианин, но такая мразь, как Паттерсон, заслужила нечто большее, чем легкая смерть от руки моего друга Серхио.
        - Вроде твой отец жив, - задумчиво сказал Генри. - Сейчас он сидит в Чарльстонской тюрьме. Незавидные там условия, так мне, во всяком случае, рассказывали…
        - И что же можно сделать? - быстро спросил я. - Ну, пожалуйста, сеньор Янг, ведь это мой отец.
        - Есть у нас кое-какие знакомства, - вместо брата ответил Билли. - Можно будет устроить ему побег. Конечно, будут нужны деньги, но сейчас это не так важно. Деньги у нас есть, рассчитаетесь с нами как-нибудь потом, когда прижмем Паттерсона и взыщем с него все с процентами.
        - С таких козлов, да простит меня Господь, велено взыскивать все сторицей, - мрачно сказал Арнольдус Вандерхорст, - не волнуйся, малыш, мы сделаем все, что в наших силах.
        - Ну-ну, - сказал майор Элефанте, - все это пока лишь благие пожелания. Тут трясти надо. У нас есть возможность передать весточку на Кайаву. Билли, скажи-ка мне, что передать и кому. Твой дядя сможет тайно посадить мистера Сеспендеса на корабль в Сантьяго?
        - Сможет, - уверенно сказал Билли.
        - Обождите меня, - сказал мой друг Серхио и куда-то ушел. А когда вернулся, сообщил: - Ждите новостей, джентльмены. Билли, сегодня же твой дядя получит весточку от тебя.
        Потом мы долго недоумевали - каким образом сеньор майор так быстро передал эту новость с борта корабля… Но вчера вечером Серхио сказал мне, что мой отец уже через неделю прибудет сюда, к нам в Гуантанамо.
        А когда мы пришли в Гуантанамо, сеньор майор с сеньором адмиралом взяли меня с собой и пошли к нашему мэру. Мэра, наверное, уже предупредили из Сантьяго, потому что этот слизень в человеческом облике встретил нас троих очень и очень приветливо.
        - Сеньоры, - сказал он, увидев меня, - я хорошо знаю молодого сеньора де Сеспедес - это очень достойный юноша. Я его знаю с детства…
        «Паскуда, - подумал я тогда, - как будто я не забыл, что именно ты помогал распродавать имущество моей семьи, когда отец не вернулся из САСШ…»
        На нашей территории - я говорю «нашей», хоть я пока еще не стал югороссом - было две рыбацкие деревни. Мэр предложил выселить всех ее жителей из своих домов. Дескать, «не нужно церемониться с этим быдлом, тем более земля принадлежит не им».
        Но майор Элефанте, нахмурившись, посмотрел на мэра и сказал:
        - У нас так дела не делаются. Пусть будет все честь по чести, - и добавил длинную фразу по-русски, от которой, как мне потом объяснили, покраснел бы и отпетый контрабандист.
        Жителям деревни, находившейся на западной стороне пролива, за их халупы было заплачено, наверное, вдвое больше, чем они стоили. Теперь они начали строить себе новые дома чуть западнее, по другую сторону от границы яхт-клуба. Майор Элефанте договорился с ними, что они на оставшиеся деньги купят овец и коров, и за хорошую плату будут снабжать нас мясом и молоком. А те, кто жил с другой стороны пролива, теперь поставляют нам рыбу. И везде сеньор майор считался всеобщим любимцем и авторитетом…
        Вчера у молодой пары из переселенной деревни родился первенец. Мальчика крестили странным для этих мест именем - Серхио-Элефанте. Падре был в ужасе, но родители ребенка настояли именно на этом имени для своего сына. Я думаю, что это не последний Серхио-Элефанте, родившийся на нашем Гуантанамо.
        Кстати, о младенцах… Серхио очень понравился моим сестрам, особенно старшей, Марии. Сестры были в свое время помолвлены с сыновьями местных плантаторов. Но когда отцу пришлось потратить их приданое на лечение матери, женихи дали понять, что невесты, ставшие бесприданницами, им уже не нужны.
        Потом, когда отец сумел все же поправить наши дела, начались переговоры о новых помолвках. Но тут отец исчез, и девушки опять никому не стали нужны. Жениться же на бедняках Мария, Алисия и Исабель не хотели, и мы опасались, что они так и останутся старыми девами. И это при том, что все три моих сестры были первыми красавицами Сантьяго.
        На Марию, с ее изящной фигуркой, высокой грудью, роскошными черными волосами и серыми глазами, доказывающими, что она не метиска и не мулатка, засматривались все мужчины Сантьяго. Правда, это продолжалось до тех пор, пока они не узнавали, что работает она простой служанкой в доме нашего двоюродного дяди.
        Мой друг Серхио Марии тоже сразу же понравился. Как говорят русские, «она на него запала». Но я ей сразу же сказал:
        - Думай, женщина, он - yugoroso, кабальеро и майор, большой человек! А ты кто такая?
        Но неожиданно я увидел, что и мой друг Серхио тоже все время смотрит на Марию. И именно тогда я впервые заметил смущение на его лице. Когда же он спросил меня - не замужем ли Мария, то я ему честно ответил, что нет, не замужем, и жениха тоже у нее нет, так как она бедна, как церковная мышь.
        И при этом я был даже немного обескуражен его ответом.
        - А вот это, - сказал большой человек, майор и кабальеро, Серхио Элефанте, - абсолютно совсем не важно. Наплевать. Я бы взял ее себе в жены и без приданого. Она красавица, и человек хороший. Это самое главное. А одеть, обуть и прокормить ее и наших детей я уж как-нибудь сумею. Запомни, мальчик, деньги - ничто, люди - это все.
        «Ну что ж, - подумал я, - когда приедет отец, тогда и посмотрим, что он скажет. А пока я глава семьи, хоть и номинальный, и разврата не допущу».
        Хотя мой друг Серхио и проводит все свое свободное время в компании Марии - но всегда под моим надзором. Не знал я еще тогда по молодости, что если женщина захочет сладкого, то она всегда найдет себе и время и место. Да, именно так. А при этом кабальеро никогда не отказывают дамам в исполнении их желаний.
        А вот вчера в бухту Гуантанамо зашел огромный белый грузовой корабль из Югороссии с загадочным названием «Колхида» и привез деревянные домики, оборудование и пятьдесят человек инструкторов. Весь день мы разгружали грузы, предназначенные для нашего «яхт-клуба», и порядком устали. Но вчера вечером Серхио объявил, что сегодня на рассвете - первая тренировка для тех немногих «курсантов», кто уже здесь находится. Я долго умолял его допустить и меня к тренировкам. В конце концов, он махнул рукой: мол, ладно, только отвяжись.
        - Сам напросился, - сказал он с кривой усмешкой, - будешь теперь у нас «сыном полка».
        …Я услышал шум со стороны моря, с трудом поднялся и посмотрел в сторону прибоя. Я увидел, как мой друг Серхио выходит из воды. Он быстро оделся, и вдруг как гаркнет:
        - Подъем, салаги! Привал окончен! Вперед, и только вперед!

16 (4) октября 1877 года. За час до полудня. Гатчинский дворец
        Великая княгиня Мария Александровна подошла к дверям царского кабинета и прислушалась. Внутри было тихо. Александр III не проводил совещания с министрами за новомодным Т-образным столом и не распекал кого-то у нерадивых чиновников. Бывало, что после разноса у императора иной с легкостью менял свою должность в Санкт-Петербурге на другую, рангом пониже, в Нерчинске или Якутске. К Сибири и Дальнему Востоку в последнее время проявлялось особое внимание, а кадров не хватало. Но сейчас внутри было тихо. Из-за плотной дубовой двери не доносилось ни звука.
        Вздохнув, великая княгиня постучала и, потянув на себя тяжелую створку двери, шурша шелком юбок, вошла в кабинет. Император работал, просматривая большую толстую книгу и время от времени делая пометку в большой тетради. Пройдет время, часть из этих пометок превратится в указы и законы. Часть разойдется из этого кабинета устными поручениями, заставляющими вертеться шестеренки государственного механизма Великой империи.
        Особое очарование этой картине придавали шуршание страниц и шум идущего за окном медленного и нудного осеннего дождя. Такой затяжной дождь в Северной Пальмире, раз начавшись, может идти и день, и два, и три. Такое вот любимое греческим богом Нотом место - устье Невы.
        - Добрый день, Саша, - сказала Мария Александровна, - у меня к тебе очень важный разговор.
        Император отложил в сторону перо и провел руками по лицу, снимая накопившуюся усталость.
        - Да, Мари, - сказал он и тяжело вздохнул, - я тебя внимательно слушаю. И закрой, пожалуйста, дверь, ни к чему, чтобы кто-то слушал наш, как ты говоришь, важный разговор.
        - Хорошо, Саша. - Великая княгиня сделала то, о чем попросил ее брат, потом, сделав рукой приглашающий жест, шурша шелком платья, подошла к окну. Заинтересованный император последовал за ней. Там, внизу, по покрытой кирпичной крошкой дорожке Энн Дуглас медленно катила плетенную из ивы коляску с посапывающей в ней Викторией-Мелитой. А идущий рядом штабс-капитан Бесоев галантно держал над ними большой черный зонт.
        - Ну-с, Мари? - вопросительно хмыкнул император. - Ты хотела показать мне, как штабс-капитан моей особой гвардии прогуливается с твоей служанкой?
        - Не только это, - ответила Мария Александровна. - Как ты полагаешь, Саша, что будет после того, как эти двое поженятся?
        - Как что? - удивился император. - Все, что происходит в таких случаях. Энн Дуглас превратится в Анну Бесоеву, супругу штабс-капитана, и нарожает ему кучу маленьких детишек. Впрочем, штабс-капитаном ему осталось ходить недолго. Как только придет время разворачивать роту в батальон, я тут же поздравлю его капитаном. Минимум до полковника этот молодец дорастет - или я ничего не понимаю в людях.
        - Хорошо, Саша, - сказала Мария Александровна, отвернувшись от окна, - тогда скажи мне, ты понимаешь, что, в отличие от нашего с тобой потомства, это будут здоровые, крепкие, умные, уверенные в себе ребятишки, которые потом будут гордиться родители. Ты ведь же уже знаешь о судьбе своих детей. Я просто не поверю тебе, чтобы ты, как настоящий отец, об этом уже не полюбопытствовал.
        - Знаю, - хмуро сказал император, возвращаясь к своему столу, - адмирал Ларионов мне обо всем рассказал. Думаю, что ты права, гордиться тут особо нечем. Понимаешь, Мари, я теперь ума не приложу, как все это исправить, не сделав при этом еще хуже. Кое-какие мысли уже есть, но к делу надо подходить с осторожностью, дабы случайно не порушить государственных основ.
        - Саша, - сказала Мария Александровна, присаживаясь на краешек кресла, - я тоже не могу сказать, что меня полностью устраивает судьба моих детей. Точнее, совсем не устраивает. Их судьба - это сплошной ужас, помноженный на кошмар. В отличие от тебя, я твердо намерена исправить эту ужасную ситуацию. Но, как и ты, тоже не знаю как именно?
        - Думаю, - сказал император, - что в первую очередь надо сделать все, чтобы Ники не смог встретиться с Алисой Гессенской. Может быть, с другой женой, умной, доброй и без этого ужасного наследственного заболевания, все в его жизни будет по-другому.
        - Саша, - тяжело вздохнула Мария Александровна. - Ну, допустим, не будет Алисы Гессенской. Зато будет вместо нее какая-нибудь Матильда Мекленбургская, практически ничем не отличающаяся от Алисы. Кроме того, ты же теперь глава семьи, и тебе не стоит давать разрешение на брак нашего братца Сержа со старшей сестрой Алисы, Елизаветой Гессенской. Хотя, Саша, и это тоже, возможно, уже ничего не изменит. В Европе полно принцесс на выданье, и любая из них может оказаться хуже сестер из Гессена.
        - Хм, - задумчиво сказал император, - Мари, а ты тоже думаешь, что надо принимать кардинальное решение?
        Мария Александровна встала и, шурша платьем, прошлась по кабинету.
        - Саша, - сказала она, пристально посмотрев в глаза брата, - прежде чем что-то предпринимать, надо разобраться с главным вопросом всей нашей жизни. Что мы, Романовы, для России, и что Россия есть для нас?
        - Логично, Мари, - хмыкнул Александр III, - я тоже об этом уже много думал. Скажи, сестренка, ну и до чего же ты додумалась?
        В ответ на слова императора Мария Александровна утвердительно кивнула, как будто соглашаясь с какими-то своими внутренними мыслями.
        - Хорошо, братец, раз так, - сказала она, - тогда изволь выслушать мое сугубо женское мнение!
        - Я слушаю тебя - сказал император, - ибо свое мнение, сугубо мужское, я уже составил. И теперь хочу послушать твое…
        - Саша, - сказала Мария Александровна, - как мне кажется, английская система, по которой мы воспитываем своих детей, является в корне неправильной. Именно так, и никак иначе. В ней корень всех наших бед. Ты знаешь, я совсем не удивилась, когда узнала, что моя свекровь сошла с ума. Ведь она была плодом воспитания этой системы и, в свою очередь, довела ее до абсолюта.
        Мария Александровна зябко передернула плечами, задумчиво глядя в окно на прогуливающихся по дорожке Энн Дуглас и Николая Бесоева.
        - Ты даже не представляешь себе, как я была рада, - сказала она, - когда югороссы по твоей просьбе выдернули меня из этого ада. Хотя в тот момент мне было страшно, очень страшно. Но потом я поняла, что в России снова живу настоящей жизнью, а тот ужас остался где-то позади.
        - Мари, ты думаешь, мы должны снова вернуться к исконно-посконному домострою? - серьезно спросил император. - Победоносцев мне об этом уже все уши прожужжал.
        - Отнюдь, - ответила Мария Александровна, отойдя от окна. - Домострой может повлиять на неокрепшие мозги наших детей еще похлеще английского воспитания. Нужна система более сильная и одновременно более приближенная к человеческому естеству. Я имею в виду греческое коллективное обучение и воспитание в гимнасиумах, где дети царей и тиранов воспитывались вместе с детьми простых граждан.
        Пойми, и Ники и Жоржи нужно ежедневно встречаться со своими сверстниками, участвовать в их играх и забавах, и становиться лучшими не потому, что они твои сыновья, а потому, что они и в самом деле лучшие. Нужен дух соревновательности, чтобы трудом и старанием доказывать всем, что ты больше знаешь, лучше умеешь, быстрее соображаешь.
        Император, вступая на престол, должен быть полностью готов к своей высокой должности и иметь рядом с собой команду единомышленников. Причем они должны быть не теми, кто служит из-за надежды получить высокую должность. Это должны быть друзья, которые пойдут за тебя и в огонь и в воду.
        Император кивнул:
        - Возможно, ты и права, Мари. Я уже думал о подобных высших училищах для детей наших дворян. Это не уже существующие Лицей и Пажеский корпус, а именно училища, где будут лучшие из лучших, включая и представителей семьи Романовых. Минни будет шефствовать над этими заведениями. Она уже дала мне на то свое согласие.
        Разумеется, необходимо обойтись без всякой античной дури, вроде беготни голышом. У нас все-таки не тот климат, да и обычаи с тех древних времен сильно изменились…
        - Разумеется, Саша, - сказала Мария Александровна, - голышом нашим мальчикам бегать ни к чему. Главное, чтобы по завершению курса обучения они оказались бы морально закаленными, умственно и духовно подготовленными к жизни в этом непростом мире. Должен же быть найден такой баланс между строгостями и свободами, чтобы наши дети не росли бы шалопаями, но и не становились бы умственно ограниченными людьми.
        Я говорю так, потому что мой Фредди уже согласился жить со мной в России и вместе воспитывать наших детей. Только он боится, что как только все закончится, ты выставишь его отсюда.
        - На Британских островах, действительно, сейчас несколько неуютно, - мрачно ответил Александр III, - наша разведка получила сведения, что твоя свекровь, королева Виктория, в припадке безумия, вслед за убийством нашего папа, готовила убийство и своего старшего сына вместе со всей его семьей. Дело сорвалось только из-за того, что застрелился лорд Биконсфилд, который только таким образом сумел возразить своей королеве. Чем там дело кончится - сейчас совершенно неясно.
        Но англичанам не впервой рубить головы своим принцам и королям. Вот потому-то твой муж и мой друг Фредди хочет пересидеть это время у нас в Петербурге.
        - Думаю, что это так, - кивнула Мария Александровна, - я сейчас не вернусь в эту ужасную Англию даже под страхом самого жестокого наказания. У нас в России куда лучше.
        Но, Саша, скажи мне - на ком должны жениться и за кого выходить замуж наши дети. Если следовать закону, введенному нашим прадедом, императором Павлом Первым, то брачные союзы дом Романовых может заключать только с владетельными домами Европы, ибо мы не рассматриваем пока ни Японию, ни Китай с Кореей, ни Сиам.
        Но ты уже знаешь, что европейская высшая знать вырождается, и уже для наших детей, а потом и внуков, такая практика может оказаться весьма опасной. Пусть мои дети еще совсем маленькие, но я уже сейчас боюсь за их будущее…
        - Мари, - сказал император, - давай не будем торопиться. И для твоих и для моих детей думать о браке пока еще рано. Негоже, чтобы особы из дома Романовых заключали брачные союзы с актрисками и продавщицами, как это случится в Европе в будущем. Об этом я тоже знаю. Не стоит сразу отменять все законы и уложения - шарахаться из стороны в сторону тоже опасно. Новые законы, которые мы, конечно, еще разработаем, должны будут послужить к усилению и вящей славе нашей семьи, а не для того, чтобы выставлять ее на посмешище. Как я тебе говорил, время у нас еще есть, и в надлежащий срок мы внесем в эти законы все необходимые изменения. Поверь мне.
        - Я верю, Саша, - кивнула Мария Александровна, - и буду надеяться, что у тебя все получится. А сейчас, с твоего позволения, я удалюсь, ибо мне пора к детям.
        - Ступай, - сказал император, - и передай Фредди, что в России он может находиться столько, сколько ему захочется. Мы ведь не британцы…

17 (5) октября 1877 года. Остров Корву. Западные Азоры. Виктор Брюсов, пока еще не коронованный король Ирландии
        Мы бежали под проливным дождем по кальдере потухшего вулкана на острове Корву, вокруг расположенных там озер, очень красивых в солнечную погоду, какая царила на острове, когда наша пробежка началась каких-то полчаса назад. За это время небо заволокло тучами, пошел сильный ливень, но Саня Березкин бежал дальше - и ирландцы с шотландцами еле-еле поспевали за ним, тяжело брякая навьюченным на себя армейским снаряжением.
        Сто шагов бегом, сто шагов быстрым шагом. Волчий скок. Почти так же быстро, как просто бегом, и не сбивает дыхания, что ценно, если бой может начаться в любую минуту. Так ходит на заданиях российский спецназ, так ходили в своих походах викинги, так первобытные охотники загоняли до изнеможения стада крупных копытных.
        Впрочем, там, на востоке, уже виднелась синева, и не исключено, что через полчаса небо снова станет синим, потеплеет, и, когда пробежка окончится, одежда на нас будет, в худшем случае, чуть влажной.
        Каждая наша тренировка начиналась и кончалась такой вот пробежкой - километров, наверное, в пять - на полигон с другой стороны кальдеры, а в конце дня мы точно так же вернемся обратно, в наш лагерь, расположенный неподалеку от единственной на острове деревни Вила ду Корву.
        Я оглянулся назад и увидел, что молодцами держатся и мои «Королевские стрелки», и «Корпус Роберта Брюса» - шотландский отряд, названный так в честь брата моего далекого предка и тогдашнего короля Шотландии. Еще неделю назад многие попросту отказывались бегать. Как сказал мне тогда Колин Мак-Диармид, командир «Корпуса Роберта Брюса»: «Мы приехали сюда для того, чтобы воевать с англичанами, а не для того, чтобы бегать, как зайцы, по какому-то португальскому острову».
        Не успел я ему ответить, как ко мне подошел Денис Маккарти, назначенный командующим Стрелками.
        - Ваше величество, - сказал он, - зачем нам все это? Мы воины, а не спортсмены.
        Я посмотрел тогда на них и, тяжело вздохнув, спросил:
        - И чего же вы хотите добиться, парни?
        - Свободы! - дружно, не сговариваясь, сказали Мак-Диармид и Маккарти.
        - И вы готовы за нее умереть? - на этот раз уже с иронией спросил я.
        - Да! - так же хором ответили они.
        - И вы готовы за нее положить в могилы всех ваших людей? - уже зло задал я третий вопрос.
        Ответом мне было тягостное молчание.
        - Тем более, - продолжил я, - что если все они погибнут, то англичане пройдут по вашим трупам и никакой свободы просто не будет. Ни для кого. Нам нужно сделать так, чтобы наши люди были не просто пламенными борцами за свободу. Это у них уже есть. Ваши люди должны стать лучшими в мире солдатами: дисциплинированными и одновременно инициативными, сильными, выносливыми, искусными бойцами. Чтобы в бою гибли не они, а их враги, а они шли дальше от победы к победе. Только так и никак иначе Ирландия и Шотландия смогут стать свободными.
        Они оба молча поклонились мне.
        - Ваше величество, - сказал мне Маккарти, - мы благодарим Господа Нашего за то, что у нас будет такой мудрый король. Разрешите нам вернуться к нашим людям, и мы обещаем, что больше не будет никаких лишних разговоров.
        - Да, - кивнул немногословный Мак-Диармид, - это так!
        В ответ я лишь махнул рукой, разрешая им удалиться, после чего они оба ушли. Не знаю, о чем они там говорили со своими людьми, но дисциплина вдруг резко улучшилась, и, что было еще более важным, полностью прекратились до того частые перепалки и стычки между ирландцами и шотландцами, которые то и дело возникали в первые дни после их прихода на Корву.
        А теперь мы бежали по раскисшим от дождя склонам вулкана. Я прогнал от себя мысль о том, что зря я не последовал совету Сани и других инструкторов. Они говорили мне: «Ты же у них теперь король, зачем тебе бегать со всеми? Они поймут!»
        Когда они видят, что их будущее Величество наравне со всеми бежит в строю, и бежит с улыбкой на лице, то никто из них даже не подумает о том, чтобы отлынивать от тренировок.
        А бегать я умел. Когда-то мне довелось позаниматься немного легкой атлетикой. И вот, когда мы бежали круг за кругом во время разминки, мы с друзьями болтали обо всем подряд, ну а в основном, конечно, о бабах.
        Вскоре, как я и предполагал, дождь прекратился, и снова во всю мочь засветило солнце.
        «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее», - так когда-то, задолго до моего рождения, любил говорить один советский лидер. И я вдруг понял, что давно уже думаю именно «о бабах». Точнее, об одной из представительниц прекрасной половины рода человеческого - о моей незабвенной Сашеньке Кропоткиной. Где она сейчас? В конце сентября Сашенька должна была покинуть Баден-Баден и отправиться в Харьков. Наверное, она уже дома…
        Когда на Корву пришел «Североморск» со своим обозом, я передал на нем письмо, предназначенное моей красавице, которое я написал по дороге на Корву.
        Я тогда поймал себя на мысли, что не умею писать любовные письма - получалось весьма топорно, так, что любая авторша женских романов меня подняла бы на смех. Первые десяток писем я просто порвал и сжег. Потом написал, что у меня все хорошо, что я надеюсь, что и у нее тоже, и что я постоянно думаю о ней.
        Последнюю фразу я хотел было вычеркнуть и переписать письмо заново, но не смог, иначе получалось уж совсем сухо. Впрочем, письмо она получит еще не скоро - с Корву «Североморск», «Лена», «Дубна», «Иван Бубнов» и «Колхида» сначала пойдут на Кубу. Танкеры загрузятся в Хьюстоне керосином, сырой нефтью и маслами, а «Колхида», доставившая оборудование для лагеря в Гуантанамо, возьмет в обратный рейс полный груз кофе, сахара и индиго. В Константинополе соединение будет не раньше чем в конце октября.
        И вот мы на полигоне, с нашими винтовками Маузера и Винчестера, доставленными с константинопольских складов. Маузеры дальнобойнее, а винчестеры скорострельнее. Пятнадцать патронов в магазине, шестнадцатый в стволе. По нынешним временам - вообще пулемет. Следующим рейсом обещали привезти оружие для штурмовых групп - пятизарядные помповые дробовики для ближнего боя, которые там начали выпускать на заводе, созданном на базе турецкого армейского арсенала. Ничего сложного: гладкий ствол, дымный порох и картечь. Так же следующим рейсом должна прийти партия ручных гранат с пироксилиновым наполнителем и терочными запалами - как на немецких гранатах «колотушках» Stielhandgranaten времен Первой и Второй мировых войн.
        Во время стрельб я с удовлетворением увидел, что и мои ирландские стрелки и шотландцы из «Корпуса Роберта Брюса» уже практически без заминки делают то, чему их все это время учили и учат наши инструкторы. Да, похоже, из этих ребят выйдет толк. Вот только думаю, что к Рождеству мы уже точно готовы не будем. Даст Бог, если все будет нормально только к Масленице, а скорее всего и вовсе к Пасхе. Так что планы восстания уже нужно начинать корректировать. Но это и к лучшему. А то поспешить - людей насмешишь. А нам никого смешить не надо.
        Есть и еще одно «но». Вместе с инструкторами прибыла и группа наших контрразведчиков. В Константинополе уже знают, что в отряде ирландцев есть предатели. Один из них, вероятно, был даже среди тех, кто тогда присутствовал на конференции в доме Жозефа Стюарта. Так что англичанам уже известно и про конференцию, и про мою скромную персону, и про Рождественское восстание.
        Только царящий сейчас в Англии бардак и блокадные эскадры не дают лордам послать сюда флот, чтобы прихлопнуть нас.
        Лучший способ борьбы с «кротами» - это кормить их дезинформацией. Есть в Америке такой «майор Ле Карон», который вступил в Ирландское Республиканское Братство и поднялся в статусе до члена президиума этой организации. В то же время он старательно сливал всю доступную ему информацию англичанам.
        Когда Джон Девой узнал об этом, то он сразу же потребовал голову этого предателя, и я тогда его с трудом убедил, что будет намного полезнее знать - кто у нас штатный Иуда. Если мы уничтожим его, то англичане найдут нового шпиона, поумнее.
        А пока мы будем сливать британцам дезу через этого Ле Карона, и через президиум Республиканского Братства. Все равно это братство потом придется расформировывать. Не нужны мне будут никакие республиканцы. А если всем будет известно, что среди членов Братства окопался предатель, то у нас будет вполне законный повод это самое Братство распустить.
        Ну, а сейчас пусть англичане будут уверены, что восстание начнется на Рождество в Корке. А потом мы сольем им информацию о том, что начнем на Богоявление в Уотерфорде. Потом - на Масленицу в Килкенни. Пусть понервничают, погоняют туда-сюда войска, позлят народ… И вот когда на Пасху в Дублине начнется все по-взрослому, то это будет для них сюрпризом.
        Словом, Ирландскому королевству - быть!

19 (7) октября 1877 года. Утро. БПК «Североморск». Неподалеку от побережья Флориды, 50 миль восточнее Майами. Старший лейтенант Игорь Синицын
        Острый форштевень «Североморска» режет прозрачную изумрудную воду. На небе ни облачка, но где-то далеко на юге, у экватора, собирается очередной тропический шторм или даже тайфун. Почуяв его приближение по заметному падению давления, мы оставили наш конвой в Гаване, а сами побежали на север к Чарльстону. Но, давайте обо всем по порядку…
        Из адмиральской свиты меня выдернула телеграмма капитана 1-го ранга Перова, вопрошавшего у нашего адмирала - как он поведет корабль в боевой поход в Атлантику, не имея на борту командира прикомандированного к нему взвода морской пехоты?
        Виктор Сергеевич думал недолго. Оценив то, что я достойно выдержал испытание на верность своей Оленьке дамами питерского высшего света, адмирал Ларионов с легким сердцем отпустил меня в Константинополь. Сделал это он с таким расчетом, чтобы между моим прибытием туда и началом боевого похода прошел минимальный отрезок времени.
        В идеале, чтобы с борта одесского пакетбота я поднялся бы сразу на борт «Североморска» и тут же отправился с ним в море. Это для того, чтобы мы с Оленькой, повинуясь бушующим в крови гормонам, не успели наделать глупостей, последствия которых можно исправить лишь немедленным браком. Ну, вы понимаете… Адмирал у нас заботливый - прямо отец родной.
        Чтобы мне не было скучно, по просьбе императора Александра III под мою опеку всучили двенадцать прапорщиков военного времени, выпущенных из разных питерских военных училищ по ускоренной программе, ввиду начала русско-турецкой войны. Поскольку война закончилась досрочно, было решено направить к нам группу этих молодых офицеров для прохождения ими морской практики и специальной подготовки.
        Ребятки подобраны со смыслом, незнатных и малоизвестных фамилий, в основном обучавшиеся за казенный счет дети офицеров, павших за отечество. И в то же время подающие надежды, как это у нас раньше говорили - отличники боевой и политической подготовки. Дюжина молодых офицеров, это, конечно, мизер в масштабах Империи, но все же…
        Как сказал мне при расставании адмирал: «Россия всерьез собралась осваивать просторы Тихого океана, а там такие, как мы - морские пехотинцы с противодиверсионной подготовкой - это то, что доктор прописал. Так что будем учить их, благо что молодежь покладистая и исполнительная. Кстати, среди прапоров, направленных ко мне на стажировку, имелся и выпускник Николаевского инженерного училища Роман Исидорович Кондратенко.
        Вы, наверное, спросите:
        - А зачем армейскому инженеру морская подготовка?
        - Так надо! - отвечу я вам. - Тихоокеанский корпус морской пехоты в случае своего создания будет почти полностью автономной боевой единицей, в том числе и со своими инженерными частями. И лучше всего, чтобы офицеры этих частей имели общую подготовку морского пехотинца. И вообще, пора внушать всем, что морская пехота - это круто и престижно.
        Один вечер с Оленькой я все же провел. Пакетбот из Одессы пришел в Константинополь днем, а в поход мы уходили лишь на следующее утро. Правда, несколько часов у меня отняла постановка на довольствие и экипировка моих новых подчиненных.
        Но и после этого у меня остались еще целых три часа, которые мы провели гуляя с Ольгой по набережным. Она несла всякую чушь и, глядя на меня влюбленными глазами, читала мне свои стихи. А я держал ее под руку и думал о том, какое же это счастье, быть рядом с любимой. Скорее бы прошли эти два года, и она бы стала совершеннолетней. Но я подожду…
        Кстати, я рассказал Оленьке, что самый гуманный в мире уголовный суд Российской империи в городе Одессе закатал английского капитана-работорговца «во глубину сибирских руд» - аж под самый Нерчинск - на свинцово-серебряный рудник в Акатуе. Пусть все восемнадцать лет, которые ему дал суд, он помашет кайлом, добывая нужное для российской промышленности сырье. И это еще по-божески. Была бы моя воля - я бы этого мерзавца просто вздернул на рее. Британцы очень любили так поступать с работорговцами. Так что с политической точки зрения все выглядело бы вполне политкорректно.
        Ну, а потом «Североморск», покинув причал в бухте Золотой Рог и взяв под охрану транспорт «Колхида», а также все три наших танкера, направился через Мраморное, Эгейское и Средиземное моря в Атлантический океан. Курс наш лежал на Остров Свободы - на Кубу, с промежуточным заходом на Азорские острова.
        После того как практиканты прошли на корабле сокращенный курс молодого бойца, я перетасовал свой взвод, разбив его на четыре отделения, продолжив усиленные тренировки в полном объеме. Мало ли что может случиться по пути. В каждом из своих людей я должен быть уверен на все сто процентов. В принципе эти будущие офицеры русской армии в нашей истории принадлежали к тому «потерянному» армейскому поколению, не участвовавшему ни в каких боевых действиях. К началу русско-японской войне они выбились в дивизионные и полковые командиры. Развращенная длительным бездействием армия с треском эту войну проиграла, при полном превосходстве, между прочим, своих сил. Этого нельзя было допустить.
        Во время нашей недолгой стоянки на Корву все по очереди у меня пару раз совершили погружения в снаряжении российских боевых пловцов. Присмотревшись к тем, кто выказал при этом особый интерес, я еще раз перетасовал состав отделений, создав одно особое, специализирующееся на подводных операциях. Все ж лучше учить тех, кто изначально стремится освоить неизвестное ему дело и выказывает к нему особый интерес.
        Но стоянка на Азорах подошла к концу, и наш маленький конвой направился дальше на запад, к далекой Кубе. Переход прошел относительно спокойно. Наш командир БЧ-1, а по-местному - старший штурман - кап-два Вяхирев, как-то объяснил мне, что мы аккуратно вписались в паузу между двумя тропическими штормами, пропустив один прямо перед собой. Так что следующий шторм надо было ждать через неделю - десять дней.
        Благополучно выгрузив в Гуантанамо грузы для нашей базы, позавчера вечером наша мини-эскадра покинула гостеприимную бухту и, в обход Кубы, направилась в Мексиканский залив к порту Галвестон, где наши танкеры должны были принять груз нефти.
        Тогда-то, когда мы шли мимо северного побережья Кубы, нас и настигли предвестники приближающегося тропического шторма. Идти в таких условиях в Галвестон было, мягко выражаясь, неразумно, и командир «Североморска» кап-раз Перов, который был старшим по каравану, решил укрыть транспорт и танкеры в порту Гаваны. К тому же именно в Гаване трюмы «Колхиды» можно было догрузить местным ромом и сигарами, сахаром и индиго по ценам гораздо более низким, чем на американском юге. Вот только нефти там не было… Но сам «Североморск» в Гавану не пошел. На скорости двадцать узлов, не доходя до оконечности Флориды, он повернул на север. Почти сразу же после этого меня вызвал командир.
        - Товарищ старший лейтенант, - сказал он, - наши планы меняются. Командованием поставлена боевая задача - необходимо аккуратно, что называется, без шума и пыли, выдернуть из цепких лап американской юстиции одного человека, весьма нужного нашему молодому государству. Если бы не этот шторм, то мы провели бы эту операцию на обратном пути. Но теперь решено заняться этим немедленно, поскольку неизбежные сильный ветер и проливной дождь будут содействовать сокрытию следов нашего посещения.
        Наши люди в Америке уже сделали так, что нужных нам арестантов вывезут завтра с утра на работы в старый, разрушенный еще во время Гражданской войны форт, расположенный на одном из островов поблизости от Чарльстона.
        - Так точно, товарищ капитан первого ранга, - сказал я, - сделаем все в лучшем виде. Только нельзя ли поконкретней поставить боевую задачу. Где, когда и сколько. Мне уже сейчас надо готовить людей.
        - Хорошо, - кивнул кап-раз Перов, расстилая на столе карту. - Слушай. На месте мы будем около двух часов ночи. Сам «Североморск» близко к побережью подходить не будет.
        Твоя группа перед рассветом с быстроходных катеров высадится на остров. На месте вы организуете засаду по всем правилам вашей науки. Свидетелей из местных вокруг быть не должно, поэтому заключенных приказано аккуратно изъять, а охрану уничтожить. Если будет возможность, старшего из охранников прихватите с собой. Пусть с ним пообщаются наши «смершевцы». Отход тоже на катерах до точки рандеву. Пока их спохватятся - начнется шторм, который и смоет все следы. Но в любом случае ничего лишнего там не бросайте.
        Из всей компании заключенных наше начальство в Константинополе особо интересует только один персонаж. Зовут его Родриго Игнасио де Сеспедес Ньето. Он должен быть доставлен на борт «Североморска» целехоньким, так как у нашего «Деда», канцлера Тамбовцева, на него есть особые и очень большие планы. Остальные заключенные - это просто бывшие конфедераты или сторонники Конфедерации. Они идут «в нагрузку» к сеньору де Сеспедес, но и с ними надо обращаться крайне вежливо. Некоторые из них в будущем могут стать офицерами Армии Конфедерации, другие же обладают немалым авторитетом на юге, за что и сидят…
        Командир задумчиво пожал плечами:
        - Ну, вот вроде и все, Игорь. Все прочие детали операции - на твое усмотрение.
        - Охрану ликвидировать обязательно? - спросил я. - Может быть, их просто связать и оставить на месте?
        - А зачем нам свидетели? - покачал головой кап-раз Перов. - Тем более что эти ублюдки ничем не отличаются от охранников гитлеровских концлагерей. Ты бы стал брать в плен охранника из Освенцима или Саласпилса?
        - Все понятно, товарищ капитан первого ранга, - сказал я, - я особо учту этот момент. Разрешите идти?
        - Иди, - сказал командир, - и давай готовься к первому боевому заданию на американском континенте. Удачи.
        - К черту, товарищ капитан первого ранга, - ответил я, - к черту!

20 (8) октября 1877 года. Остров Салливана около Чарльстона. Родриго Игнасио де Сеспедес Ньето, бывший купец из Гуантанамо, а ныне заключенный тюрьмы Чарльстона
        Здесь все почти так, как у нас на Кубе: яркое солнце, белый песок, пальмы, и посреди всего этого буйного великолепия развалины и груды обломков некогда грозного форта Молтри, защищавшего вход в гавань Чарльстона.
        Теперь этот форт решено отстроить заново. А потому неделю назад нас переправили сюда для разбора руин. Наша команда каторжников - это две дюжины заключенных, в основном южан, которые где-то перешли дорогу хозяйничавшим на Юге саквояжникам. Главный здесь у янки - сенатор Паттерсон.
        Да-да, тот самый сенатор Паттерсон, который обманом лишил меня свободы, а мою семью - средств к существованию. Эх, как там они, мои Мария, Алисия, Исабель и Мануэль? Моему мальчугану теперь самому приходится быть главой семьи… Надеюсь, что о них кто-нибудь позаботился, или мои родственники, или родня моей покойной супруги.
        Помню, как я прибыл в Чарльстон и попросил извозчика отвезти меня к Паттерсону. Там мне сказали, что сенатор (а я и не знал, что он сенатор) в отъезде и вернется через два дня. Когда я пришел туда во второй раз, тот принял меня внешне благосклонно, но когда я выложил документы по его заказу и указал на то, что мне еще ничего не заплатили, тот хлопнул в ладоши. Вошли два рослых негра, скрутили меня, потом зашли трое белых - как я потом узнал, солдат из одного из местных фортов, и уволокли в тюрьму, расположенную на территории этого форта, при этом сильно избив меня по дороге.
        Через два дня состоялось заседание суда. Паттерсон на нем не присутствовал, а человек, представлявший его интересы, потрясая бумагами, кричал о подлоге и попытке шантажа почтенного сенатора. Мне даже не дали возможности найти адвоката (хотя, что уж душой кривить, денег на адвоката у меня все равно не было), а когда я попытался что-то сказать, меня попросту бросили в каталажку «за неуважение к суду».
        На следующий день меня снова привели в суд, где староста коллегии присяжных, судя по акценту, янки с севера, то есть тоже «саквояжник», зачитал приговор. «Ручной» американский суд сенатора Паттерсона приговорил меня к пяти годам тюрьмы строгого режима.
        С начала моего срока и до самого недавнего времени я находился в городской тюрьме Чарльстона. Каждый день меня приковывали цепью к нескольким заключенным и отводили на разные работы. То мы мели улицы, то строили дороги, то, как сейчас, разбирали оставшиеся со времен войны развалины, до которых у властей пока не доходили руки. Но, как ни странно, с товарищами по несчастью мне повезло. В нашей «chain gang» - «цепной команде» были только те люди, у которых Паттерсон и его дружки отобрали их бизнес или ферму, или те, кто посмел выступить против засилья «саквояжников». А еще было шестеро парней, попытавшихся создать «чарльстонскую милицию» по образу саваннской. Членов Клана среди нас не было - их боялись намного больше нас, и не выводили в город.
        И вот нашу команду направили в форт Молтри, где мы жили в сырых казематах с плесенью на стенах и трудились по четырнадцать часов в день, разбирая завалы форта со славной историей, рассказанной мне Джоном Бакстоном, одним из «чарльстонских милиционеров».
        Бакстону было двадцать три года, до ареста он был студентом на факультете истории в Дэвидсонском университете и очень любил рассказывать про свой город, свой штат и про Конфедерацию, которую он видел ребенком.
        Когда-то давно, еще в семнадцатом веке, город Чарльс Таун (именно так ранее назывался Чарльстон) был самым богатым городом Северной Америки. Это был единственный город под английским флагом, который был полностью обнесен крепостной стеной, и жители чувствовали себя в безопасности, пока пират по имени Эдвард Тич, известный так же, как Черная Борода, не захватил Чарльстон и не наложил на него огромную контрибуцию. После этого случая был построен форт Самтер, с другой стороны пролива, ведущего в гавань, и пиратские нападения прекратились.
        А когда американские колонисты восстали против англичан, четыреста патриотов под командованием Уиллиама Молтри переправились на остров Салливана, построили форт из местных пальм и смогли его удержать против английского флота.
        Потом, уже в годы американской независимости, форт Молтри был заново перестроен в камне и занял свое место в системе обороны Чарльстона со стороны моря.
        В Гражданскую войну форт Молтри вместе с фортом Самтер был разрушен пушками с кораблей янки, но так и не были ими взят. Южане продолжали сражаться даже после того, как форт превратился в груду обломков. Во время обстрелов защитники прятали немногие уцелевшие пушки в казематы, чтобы потом, при приближении кораблей янки, вытащить их наверх и вести по врагу кинжальный огонь.
        После того как война закончилась, руины форта продолжали разваливаться и дальше. Постепенно между камнями начали пробиваться пальметто, те самые местные пальмы, из которых был построен самый первый форт. Но год назад было решено восстановить форт Молтри и перестроить его по последнему слову фортификации. Почти год ушел на проектирование, и вот совсем недавно янки приступили к работам по разбору завалов.
        Первым делом на входы в казематы навесили тяжелые дубовые двери, а потом сюда привезли «команду Паттерсона», как нас прозвали в тюрьме, и казематы форта превратились в наше новое узилище.
        Вчера по распоряжению начальника тюрьмы здесь поменяли охрану. Теперь нас охраняли пять негров-надзирателей, известных в чарльстонской тюрьме своей жестокостью. Командовал ими Джон Финбар, единственный белый в новом составе охраны. В прошлом Финбар был сержантом армии янки и ненавидел всех южан, а особенно испаноязычных «дэго».
        У большинства заключенных были рубцы от их плетей. Сам Финбар никого не бил, но любил смотреть, как его подручные негры хлещут кого-нибудь из арестантов.
        Например, вчера негры до полусмерти избили двоих наших товарищей: моего друга Бакстона и Джона Филлипса, тоже студента университета Дэвидсона, но, в отличие от Бакстона, весьма далекого от политики. Его «преступление» перед американским законом заключалась в том, что у его отца была торговая фирма, которая приглянулась сенатору Паттерсону. Отец Филлипса умер в тюрьме, а сам он превратился из в общем-то аполитичного юноши в человека, всеми фибрами души ненавидевшего негров и янки. Как, впрочем, ненавидели их и все мы.
        Но ни надсмотрщикам ни Паттерсону от этого было ни жарко ни холодно. Ведь самый короткий срок - пять лет был у меня. Другим же оставалось не менее девяти или десяти. А самый старый член нашей «команды», Джон Данстон, уже почти отсидел свои десять лет, но за неделю до освобождения его вновь потащили в суд, где он и получил еще двенадцать тюрьмы по совершенно абсурдному и идиотскому обвинению.
        Если в тюрьме нам хотя бы давали хлеб, а изредка и по кусочку жесткого мяса, то тут, вдали от начальства, Финбар распорядился, чтобы нам выдавали только по несколько вареных початков гнилой кукурузы и в придачу к ним по небольшому ковшику воды утром и вечером. Вот и сейчас, когда лязгнули засовы и всех выпустили из казематов, нас ожидало такое же пиршество. Я был последним, кто вышел из каземата, и так получилось, что я случайно споткнулся, по пути к камням, на которых было свален наш «завтрак». Это увидел Джосайя, самый жестокий из наших черных надзирателей. Он поднял свой хлыст и замахнулся.
        Шрамов на моем полуголом теле было предостаточно - и я уже привычно чуть расслабился - иначе будет еще больнее. Но удара не последовало.
        - Хлоп. - И Джосайя, воя от боли, выронил кнут, хватаясь за окровавленное плечо.
        Вокруг нас, буквально из ниоткуда, материализовалось десятка полтора человек, в свободной пятнистой одежде зеленого цвета, снабженной множеством карманов. Первое, что мне бросилось в глаза, были эти самые карманы, несомненно, набитые самыми разными инструментами для убийства. Их, несомненно, европейские лица были покрыты устрашающей боевой раскраской из диагональных черных полос. Вооружены пришельцы были короткими карабинами с двойными стволами и непонятными утолщениями на конце.
        Не успел я моргнуть глазом от удивления, как снова раздались эти странные звуки: «хлоп, хлоп, хлоп», и остальные негры тоже начали бесформенными кулями валиться на землю.
        Джон Финбар застыл с открытым ртом, медленно поднимая дрожащие от страха руки вверх. Несколько карабинов были нацелены прямо на него, а их хозяева при этом нехорошо улыбались.
        - Pizdets tebe, yankes! - сказал один из них на незнакомом мне языке. - Doprigalsa, suka!
        Мы все, испуганные всеми этими непонятными событиями, тоже на всякий случай подняли вверх руки. И тут заговорил один из пришельцев, наверное, самый главный из них.
        - Не волнуйтесь, джентльмены, - сказал он на вполне понятном английском, хотя и с ранее незнакомым мне акцентом, - мы ваши друзья, и пришли вас спасти. Есть ли среди вас сеньор де Сеспедес?
        Я встрепенулся и сказал:
        - Да, сеньор, это я… А в чем, собственно, дело?
        - Скажите спасибо вашему сыну Мануэлю, - сказал мне пятнистый, - за то, что он так любит вас. Благодаря ему, вашей персоной заинтересовались очень большие люди.
        - Мистер офицер, - спросил у пятнистого пришельца самый старый член нашей команды Джон Данстон, - а что же будет с остальными?
        - А с остальными, - с улыбкой ответил пятнистый, - ждет не дождется встречи хорошо известный вам адмирал Рафаэль Семмс. Но мы заболтались, джентльмены…
        Пятнистый посмотрел на все еще корчащегося на земле Джосайю, потом повернулся к одному из своих подчиненных.
        - Vot vidite, praporshik, k chemu privel vash neumestniy gumanizm? - укоризненно сказал он все на том же языке. - Jivotnoe muchaetca. Budte lubezni ego dobit!
        Один из пришельцев подошел к Джосайе, поднял свой карабин и выстрелил ему в лоб. Раздался негромкий выстрел - будто открыли бутылку шампанского - и из затылка Джосайи на песок хлынула кровь. Наш самый злобный мучитель отправился догонять своих приятелей по дороге в ад. Хотя я не удивлюсь, если и там, в пекле, они все скопом запишутся в надсмотрщики.
        - Zer gut! - Офицер одобрительно кивнул и указал на Финбара: - I etogo belogo kozla toje! Takaia u vas, praporshik, epitimia.
        Видимо поняв, о чем идет речь, Финбар тут же обгадился от страха. Жизнь ему спас все тот же Джон Данстон.
        - Мистер офицер, - сказал он пятнистому, - это Джон Финбар, большая сволочь и доверенное лицо сенатора Паттерсона. Он слишком много знает, чтобы умереть просто так.
        - Otstavit kozla, praporshik! - рявкнул офицер и посмотрел на Данстона. - Благодарю вас за ценные сведения, мистер…
        - Данстон, Джон Данстон, - сказал мой товарищ по кандальной цепи.
        - Вот и славно, мистер Данстон, - сказал офицер, - еще раз вам спасибо. А теперь, джентльмены, давайте покинем это место.
        Офицер посмотрел на Финбара, от которого мерзостно воняло нечищеным сортиром:
        - Эй ты, Финбар, chmo dolbanoe, прекрати трястись, поживешь еще! Давай сюда ключи от цепей, живо!
        Финбар трясущейся рукой пошарил у себя в кармане и отдал офицеру «зеленых человечков» связку ключей.
        Офицер передал ключи одному из своих людей, сказав нам, - Джентльмены, подходите по очереди к сержанту, он снимет с вас цепи, а потом мы все вместе, не торопясь, но очень быстро пойдем вон в том направлении… - офицер показал на густые заросли кустов и пальм на другой стороне неширокого острова.
        Мы выстроились в очередь. Вот и настал тот момент, когда впервые за долгое время я не чувствовал на себе тюремных цепей. Последним оковы сняли с едва держащегося на ногах Бакстона, после чего мы все вместе быстрым шагом пошли к пальмовому леску. Пятнистые помогали идти сильно избитым Бакстону и Филлипсу.
        Я оглянулся. Еще двое «зеленых человечков», переговорив на своем языке, заломили Финбару за спину руки и повели его вслед за нами. На месте нашего мучения оставались только трупы негров-надсмотрщиков да пустая кандальная цепь.
        Когда мы пришли в пальмовый лесочек, то я увидел там еще четверых таких же людей в зеленых форме и боевой раскраске, а также две большие металлические лодки.
        Первое, что сделали наши освободители - это заставили Финбара снять обгаженные штаны и прополоскать их в морской воде. Иначе рядом с ним было просто невозможно находиться. Тем временем нам всем дали каждому по бутылке вкуснейшей чистой воды из какого-то странного прозрачного материала, а также по пакету с едой, показавшейся мне необычайно вкусной.
        Когда все было закончено, а отмытый от дерьма Финбар был скован по рукам и ногам, «зеленые человечки» столкнули обе лодки на воду и помогли нам всем забраться внутрь и довольно плотно рассесться на скамейках. Особенно бережно наши спасители обращались с Бакстоном и Филлипсом и очень небрежно с Финбаром, для чего-то обернув его каким-то прозрачным материалом.
        Странно, но я не увидел в лодках ничего похожего на весла или мачты с парусами. Но наши спасители вели себя так, будто знали, что и как надо делать. Через семь-восемь минут все «зеленые человечки» уселись в шлюпки и оттолкнули их подальше от берега. Внезапно за спиной у меня что-то взревело, будто разом заорала тысяча чертей. Скамейка подо мной дернулась и завибрировала. Я почувствовал, как наша лодка рванулась вперед, задирая вверх нос и набирая бешеную скорость. Слева от нас мчалась вторая такая же лодка, похожая на птицу с двумя белопенными крыльями.
        Вцепившись в скамейку побелевшими от напряжения пальцами, я оглянулся назад. Наши спасители, сидевшие на корме, улыбались. Им явно нравилась эта безумная гонка, заставляющая внутренности обычного человека дрожать от страха. Я начал читать про себя «Отче наш» и молитву Деве Марии, но это не очень-то помогало.
        Прошел час или больше, лодки как безумные неслись вперед, берег давно скрылся за кормой, а на юге, справа от нас, исполинскими башнями в небе стали подниматься белые башни кучевых облаков. Явно приближался шторм. Мне уже начало казаться, что мы вот так собираемся пересечь всю Атлантику и прибыть в Европу, но тут впереди в дымке появился силуэт большого серого корабля.
        Когда мы подошли поближе, я разглядел большой флаг, развевающийся над странной решетчатой мачтой. Флаг был белый, с двумя диагональными синими полосами. Я мучительно пытался вспомнить, что это за флаг, и какой стране он принадлежит. И тут у меня в голове щелкнуло - это русские. Нас с товарищами из лап сенатора Паттерсона спасли русские! Они все время кого-то спасают, то Европу от Наполеона, то болгар и сербов от турок, то нас от янки.
        Вот так закончились мои мытарства в Чарльстоне. И когда я спросил офицера, командовавшего нашими спасителями - куда мы направляемся, он дружелюбно улыбнулся и сказал мне:
        - Туда, где вас ждут ваши дети, сеньор де Сеспедес, - обратно в Гуантанамо.
        Часть 4
        Длинные руки империи

21 (9) октября 1877 года. На борту «Североморска». Родриго Игнасио де Сеспедес Ньето, вновь свободный
        С недавних пор мне все время снились сны. То я возвращаюсь домой в Гуантанамо к моим любимым детям, то мы с Мануэлем охотимся в лесах к северу от Гуантанамо. А недавно мне даже приснилось, что моя старшая, Мария, встретила в лесу огромного и могучего слона, и что этот слон встал перед ней на колени, сорвал своим хоботом цветок и галантно вложил его прямо ей в руки.
        Но каждый раз подобные сны заканчивались пробуждением и суровыми буднями. Сначала я просыпался на кишащей клопами циновке на жестких тюремных нарах, и первым, что я видел, были голые кирпичные стены нашей камеры в городской тюрьме Чарльстона. Потом это была сырая, поросшая травой земля, и цепь, которой я прикован к своему соседу, а он - к какому-нибудь дереву, там, где мы строили железную дорогу. Наконец, это был холодный каменный мешок в подвале казематов форта Молтри…
        Поэтому я всегда пытался как можно дольше спать и не просыпаться - пока Финбар или другой надзиратель не заорет через решетку: «А ну-ка подъем, мерзавцы!»
        Но в этот раз меня никто не разбудил, и спал я весьма долго и спокойно. Но приоткрыв глаза, я подумал, что, наверное, все еще сплю. Ведь лежал я на мягкой постели, застеленной белоснежным бельем. С трех сторон вокруг меня стояли ширмы, на одной из которых висело распятие, а на другой - картина с каким-то огромным кораблем. С четвертой же стороны была стена с круглым иллюминатором, через который я увидел голубое небо и белые высокие облака.
        Я понял, что нахожусь не в раю - там не ныли бы рубцы от плетей, хотя болят они сейчас поменьше, чем обычно. И я и не в аду - иначе откуда тут на стене взялось распятие? Но если я не сплю, то где я? И как сюда попал?
        Я сел на постели и выглянул наружу. Сквозь иллюминатор было видно бескрайнее синее море, а не голый тюремный двор-колодец, как в Чарльстоне. К тому же особое покачивание и дрожание пола под ногами говорило мне, что это не пол, а палуба, и что я нахожусь на корабле в открытом море.
        И тут я вспомнил всё. Передо мной снова возникли люди с закрытыми лицами в зеленом обмундировании, внезапно появившиеся из зарослей пальметто, странные хлопки, так непохожие на обычные выстрелы, смерть наших мучителей и чудесное освобождение от тюремщиков. Да, это был не сон? Но что же тогда было дальше?
        Вдруг через небольшой просвет в ширмах ко мне вошел человек в белом халате, в котором за лигу можно было узнать врача, и заговорил со мной на неплохом, хоть и со странным акцентом, английском языке.
        - Сеньор де Сеспедес? - вежливо сказал он. - Долго же вы спали. Как вы себя чувствуете?
        - Не так уж и плохо, сеньор доктор, - ответил я, пытаясь встать. - Скажите мне, пожалуйста, где я сейчас нахожусь?
        - Вы находитесь в корабельной медсанчасти корабля военно-морского флота Югороссии «Североморск», - ответил мне врач, вдевая в уши гибкие трубки. - Снимите вашу рубашку, сеньор де Сеспедес, сейчас я должен вас осмотреть.
        - Так вы югоросс?! - сказал я, с восхищением, расстегивая пуговицы на рубашке. Рассказывали, что они захватили Константинополь и часть Турции, что они практически без потерь уничтожили английскую эскадру, что их опасаются даже янки, несмотря на то что Югороссия находилась на другом конце света.
        Я всегда думал, что только последнее правда, а все остальное - так, кто-то присочинил для красного словца. По факт заключался в том, что то, что я считал сном, оказалось реальностью, и я действительно свободен.
        - Да, я югоросс, капитан медицинской службы Иван Алексеев, - ответил мне врач, прикладывая мне к груди странный холодный кружок. - Вы, сеньор де Сеспедес, кстати, единственный, кого я еще не успел осмотреть. Дело в том, что вчера вы уснули почти сразу же после того, как попали на борт нашего корабля, и я не стал вас тревожить… Повернитесь, дышите… Да, не стал будить вас, ведь здоровый сон - лучшее лекарство.
        - А что с моими товарищами? - спросил я, чувствуя, как холодная штучка в разных местах касается моей спины. Очевидно, что это был какой-то югоросский аналог стетоскопа, не требующего, чтобы врач непосредственно нагибался к больному.
        - Здоровых среди них практически нет, - сказал мне доктор, прекращая свои манипуляции. - Одевайтесь, сеньор де Сеспедес. У каждого из вас есть какое-нибудь заболевание, а у некоторых я подозреваю даже туберкулез.
        - Туберкулез?! - воскликнул я, вспомнив свою покойную и горячо любимую супругу, которой даже врачи в Гаване не смогли ничем помочь. - Значит ли это, что мои товарищи обречены?
        - Почему же обречены? - ответил врач, пожав плечами. - Ни у кого из них нет ни четвертой, ни даже третьей стадии, а на первой или второй у нас это лечат. По крайней мере, здесь.
        Я не стал спрашивать, что он имел в виду под словом «здесь», а оделся и пошел с сеньором доктором в небольшой кабинет, где меня взвесили, измерили и потом довольно долго обследовали - в основном неизвестными мне методами.
        Потом сеньор доктор сказал:
        - Будем дожидаться результатов анализов, но мое мнение - вы практически здоровы, несмотря на то что год пробыли в «Чарльстон - Хилтоне».
        Я не понял, что такое «хилтон», но понял, что речь шла о городской тюрьме. Доктор смазал мои рубцы мазью. Оказалось, что это он делает повторно, впервые это сделали, когда я попал на борт. После медицинского осмотра меня проводили в небольшую столовую, где я сытно и вкусно поел вместе со сменившимися с вахты матросами. Мне сказали, что после долгого недоедания мне пока не стоит объедаться.
        А потом в столовую вошел офицер в черной форме с тремя большими металлическими звездами на погонах и направился к моему столику.
        - Здравствуйте, сеньор де Сеспедес, - сказал он мне на довольно хорошем испанском языке, - я капитан первого ранга Перов, командир этого корабля. Вы будете не против, если я к вам присоединюсь?
        Сеньор Перов оказался для меня весьма интересным собеседником. Первое, что он сказал, было следующее:
        - Сеньор де Сеспедес, ваш сын и дочери живы и здоровы. Они находятся в расположении нашей базы, в бухте Гуантанамо, и передают вам привет.
        - На вашей базе, сеньор Перов? - недоуменно переспросил я. - Но ведь Гуантанамо - это мой родной город, и он часть Кубы.
        - Да, сеньор де Сеспедес, вы правы, - ответил мне собеседник, - но все дело в том, что мы арендовали территорию при выходе из бухты. Договор аренды заключен с королевским правительством в Мадриде, так что местный губернатор не имеет там никакой власти.
        Вскоре мы встретимся с кораблем «Алабама II», принадлежащим адмиралу-южанину Рафаэлю Семмсу, который и доставит вас и ваших товарищей прямо туда, к вашей семье, которая ждет не дождется встречи с вами.
        Сеньор Перов немного помолчал, давая мне время обдумать его слова. Потом он заговорил снова:
        - Сеньор де Сеспедес, мое командование хотело бы заключить с вами контракт, предложив вам стать нашим главным агентом на Кубе.
        - Заключить со мной контракт? - удивился я. - А что должен делать ваш главный агент?
        - Сеньор де Сеспедес, - сказал мне сеньор Перов, - мы знаем, что раньше вы были успешным коммерсантом, знали времена успеха и периоды неудач. Последнее ваше приключение с янки должно было полностью лишить вас всяческих иллюзий по отношению к этим людям. Теперь вы снова не совершите такую же ошибку.
        Кроме того, ваш сын Мануэль рассказал нам, что у вас хорошая деловая репутация среди других коммерсантов и торговцев, а также много знакомых среди кубинских плантаторов. Нам нужен человек, который на первом этапе мог бы закупать для нас большое количество продовольствия, стройматериалов, а также колониальных товаров, пригодных для отправки в Европу. Со временем мы хотим привезти на Кубу из Европы современное оборудование и построить здесь сахарный завод, и может, даже не один. Ведь это не дело, когда кубинский тростник перерабатывается совсем в другом месте. Мое командование надеется, что именно вы сможете справиться с этим делом.
        Я покачал головой:
        - Сеньор Перов, видите ли, в чем дело - у меня совершенно не осталось никаких капиталов. С огорчением могу сказать, что нищий, как церковная крыса.
        - Это сейчас не столь важно, - сказал мой собеседник. - Ваши капиталы вам сейчас не потребуются. Деньги есть у нас, и мы готовы их предоставить в ваше распоряжение. Рассчитывайте на то, что у вас будет возможность отправлять в Европу по двадцать тысяч тонн груза два раза в месяц. Да и зарабатывать будете вполне достаточно. Ваш ежемесячный оклад, не считая премиальных, составит…
        И тут сеньор Перов назвал мне такую сумму, от которой у меня закружилась голова, и я опять подумал, что может быть это все сон. Как не хотелось бы в таком случае просыпаться!
        Я ущипнул себя, чтобы удостовериться, что все происходит наяву, а потом спросил:
        - А что сейчас делают Мануэль и мои дочери?
        - Я знаю лишь то, что ваши дети в полном порядке, - ответил сеньор Перов, - впрочем, скоро, не далее чем через три дня, вы их увидите. А если хотите, то мы можем вам организовать сеанс связи с Гуантанамо, например, сегодня вечером.
        - Сеньор капитан! - воскликнул я. - Очень буду вам благодарен, если вы предоставите мне возможность переговорить с моими любимыми детками!
        - Ну, вот и хорошо, - сеньор Перов начал было подниматься со стула, но потом снова опустился обратно. - Кстати, сеньор де Сеспедес, еще один к вам вопрос: покойный сеньор Карлос Мануэль де Сеспедес, тот самый, кто стоял у истоков восстания 1868 года - он не ваш родственник?
        - Мой, - ответил я, - хоть и дальний. Но мы с ним были весьма дружны, и именно он был крестным отцом у Мануэля, которого я назвал в его честь. Он единственный из моей родни, кто поддержал меня в трудную минуту. И мы остались с ним в хороших отношениях даже после того, как он поднял восстание против короля, хоть я и не поддержал его.
        А после того, как его сына Оскара расстреляли, а потом, в 1874 году, убили и его самого, семья Мануэля бежала с острова, и я их больше не видел, хотя мы переписывались. Если это вам необходимо, то я могу снова наладить с ним контакт.
        - Спасибо, дон Родриго, - ответил мне сеньор Перов. - Думаю, что со временем мы попросим вас об этом. А пока вы на борту моего корабля, где можете чувствовать себя, как дома. Отдыхайте, переговорите с вашими товарищами по несчастью. До вечера, сеньор де Сеспедес!
        Когда солнце уже садилось, меня пригласили в одно из помещений корабля, где дали мне в руки странный изогнутый предмет, сказав: - Прислоните вот эту штуку к уху и ждите.
        И вдруг оттуда послышался так хорошо знакомый мне взволнованный голос моего сына Мануэля: «Папочка! Папочка! Наконец-то! Как у тебя дела?…»

22 (10) октября 1877 года. Утро. Гатчинский дворец, кабинет государя
        Присутствуют:
        Император Александр III, представитель ОАО СПМБМ «Малахит» Иванов Сергей Сергеевич, генерал-лейтенант корпуса корабельных инженеров Дмитриев Иван Сергеевич, кораблестроитель и вице-адмирал Попов Андрей Александрович, корабельный инженер Кутейников Николай Евлампиевич
        За окнами царского кабинета лил проливной дождь и сыпались с деревьев последние оставшиеся на ветвях желтые листья. Осень в Петербурге готовилась уступить свое место зиме. Обычно в это время все засыпает и успокаивается, но сейчас активность в столице была непривычно высокой. Заключение целой серии государственных договоров с Югороссией, Германией, Данией, Грецией, Италией и Испанией, ослабление Великобритании - традиционного конкурента России, все это требовало активизировать российскую дипломатию и ковать железо, пока оно горячо.
        С одной стороны, российские рынки открылись для европейского, и в первую очередь немецкого капитала. С другой стороны, предстояла огромная работа по освоению технологий из будущего. В столице непрерывно проводились совещания, как взмыленные кони, метались с записками туда-сюда курьеры и сновали чем-то озабоченные чиновники для особых поручений.
        Верхушка властной пирамиды Российской империи ожидала изменений, падения одних и возвышения других. Но сегодня разговор пойдет совсем не о них, а о кораблестроителях, тружениках, зачастую неприметных, но для государства весьма и весьма нужных.
        Понимая это, император Александр III пригласил к себе известнейших русских кораблестроителей сразу трех поколений и их коллегу из будущего, для того чтобы поговорить с ними о качественном улучшении русского флота, с учетом имеющихся в настоящий момент технических возможностей и знаний. Совещание проходило в знаменитом, уже по-новому обставленном кабинете, с крытым зеленым сукном Т-образным столом, задернутой занавеской черной ученической доской и висящими вдоль стен портретами всех царей и императоров из династии Романовых, начиная от царя Михаила Федоровича и заканчивая императором Александром II.
        Погода стояла сырая и холодная, и потому вот уже два дня во дворце топились печи, от которых исходило мягкое и убаюкивающее тепло. Но все присутствующие в этом кабинете понимали, что успокаиваться и почивать на лаврах им некогда.
        Со временем, когда окружающие Россию хищники проведут передел зон влияния, снова соберутся с силами, ситуация снова может стать для России неблагоприятной. А потому необходимо как можно скорее столбить и осваивать новые территории, переселять на них крестьян из перенаселенных центральных, малороссийских, прибалтийских и польских губерний. Чем меньше останется там взрывчатого материала, чем больше пахотной земли будет у мира на душу, тем меньше вероятность будущих смут и крестьянских мятежей.
        Но крестьян-переселенцев на новые земли надо было еще и доставить. Строительство Транссибирской магистрали только началось, и базой для ее строительства в Европейской части был выбран Екатеринбург. Но сама стройка должна была занять не менее десяти-двенадцати лет, даже если и строительство начнется с двух противоположных сторон.
        В этом император был уверен - он лично беседовал с князем Хилковым и убедился в том, что это умный и честный человек, настоящий профессионал, которому задача строительства самой длинной в мире магистрали была вполне по плечу.
        А для того, чтобы начать строительство с двух сторон, к концу Транссиба на Дальний Восток машины, материалы надо было еще доставить, причем так, чтобы цена их после доставки не стала астрономической. Вставал вопрос о массовом строительстве транспортного флота, способного с минимальными затратами перебрасывать на дальние расстояния большое количество грузов и пассажиров. Уезжая в Константинополь, адмирал Ларионов обещал прислать человека, который разбирался бы в вопросах кораблестроения и мог бы подсказать правильные решения своим российским коллегам.
        - Господа, - сказал император, - позвольте представить вам вашего коллегу из Югороссии, Иванова Сергея Сергеевича. Прошу, так сказать, любить и жаловать. Итак, Сергей Сергеевич, поскольку вы присутствующих здесь хорошо знаете, давайте сразу приступайте к делу.
        - Хорошо, ваше императорское величество, - кивнул Иванов, - к делу так к делу. Господа, я сразу должен сказать вам, что в общих чертах я посвящен Виктором Сергеевичем Ларионовым в суть поставленной вам задачи - создать грузопассажирский корабль для дальних океанских коммуникаций, который в большом количестве можно было бы строить на российских верфях. При нынешнем уровне развития техники и с нашей помощью это вполне возможно.
        Присутствующие здесь господа Дмитриев и Кутейников только что сдали российскому флоту полуброненосные фрегаты «Генерал-адмирал» и «Герцог Эдинбургский». Вот они-то и послужат образцом для строительства нужных нам кораблей. Однако недостатком указанных фрегатов является их сравнительно небольшой размер, незначительная грузоподъемность и низкая скорость. А самое главное - гибридная парусно-паровая силовая установка. Как военные корабли они имеют право на существование, а вот как основа для проектирования дальнего океанского транспорта не вполне годятся.
        - Позвольте, позвольте, господин Иванов, - воскликнул несколько уязвленный Иван Сергеевич Дмитриев, которому уже пошел семьдесят четвертый год, - то вы говорите, что проект нашего полуброненосного фрегата «Генерал-адмирал» может стать образцом для проектирования этих самых ваших дальних транспортов, то утверждаете, что они не годятся для того, чтобы стать основой для проекта. Как прикажете вас понимать?
        - В моих словах нет никаких противоречий, Иван Сергеевич, - ответил Иванов, - проект вашего «Генерал-адмирала» может стать образцом, потому что для вас это качественно новый корабль, целиком построенный из конструкционной стали методом горячей клепки. То есть вам уже не придется объяснять, как это делать, достаточно лишь показать - что надо делать. Поэтому за основу конструкции мы возьмем другие проекты, в чем-то очень похожие на ваш «Генерал-адмирал», а в чем-то не очень.
        Иванов посмотрел на Александра III:
        - Ваше императорское величество, если господа дали обязательство хранить в секрете все услышанное здесь, то разрешите мне перейти к демонстрации, так сказать, опорных проектов?
        - Разумеется, разрешаю, Сергей Сергеевич, - кивнул головой император, который, конечно же, видел привезенные Ивановым бумаги, но сейчас хотел послушать и все сопутствующие им объяснения.
        - Начнем, господа, - сказал Иванов, раскрывая папку для бумаг и выкладывая перед сидящими напротив него корабелами несколько больших фотографий и рисунков, - разрешите вам представить кузенов вашего «Генерал-адмирала». Это стальные парусные многомачтовые барки, так называемые «винджаммеры», или «выжиматели ветра». Скажу сразу - кораблей подобной конструкции еще не существует в мире, а их предшественники, клипера, несколько уступают им в скорости и очень сильно в грузоподъемности.
        Вот этот четырехмачтовый барк рассчитан на скорость семнадцать узлов, а этот пятимачтовый - девятнадцать. Такой результат стал возможным благодаря большому удлинению корпуса - у всех представленных здесь кораблей оно восьмикратное - и очень большой парусности. Пятимачтовый барк при полном водоизмещении в восемь тысяч шестьсот тонн был способен перевозить шесть тысяч четыреста тонн груза. Четырехмачтовый барк при несколько меньших размерностях имел шесть тысяч пятьсот тонн полного водоизмещения и четыре тысячи двести тонн грузоподъемности.
        Таких грузовых и скоростных характеристик создателям этих кораблей удалось добиться благодаря использованию стальных корпусов высокого удлинения и таких же стальных мачт, идеально вылизанным обводам подводной части и отсутствию дополнительного парового двигателя. Ведь признайтесь, Иван Сергеевич, на «Генерал-адмирале» паровая машина с запасом угля съела у вас не меньше трети полного водоизмещения.
        - Треть не треть, - хмыкнул Дмитриев, - но очень близко к тому. Если, действительно, корабль не военный, а чисто грузовой, то такая потеря в грузоподъемности весьма непозволительна. К тому же, как я понимаю, корабли эти будут использоваться на Тихом океане, где угольных станций у нас пока недостаточно, и паровая машина в таких условиях служит мертвым грузом. Но меня, и думаю, что и Андрея Александровича, беспокоит столь высокое и непривычное для нас удлинение корпуса. Может быть, все же стоит взять пропорции «Генерал-адмирала»?
        - Иван Сергеевич, - сказал Иванов, - высокое удлинение корпуса совсем не блажь, - ответил Иванов. - Там, где корабль с коротким корпусом вынужден всходить на каждую волну, длинный корпус с атлантическим форштевнем и развитым полубаком режет эту волну, увеличивая скорость и уменьшая килевую качку. Длина, как говорится, бежит.
        - А этот ваш длинный корпус, он однажды просто-напросто не переломится на сильной волне? - с сомнением спросил вице-адмирал Попов.
        - Нет, Андрей Александрович, - ответил Иванов, - не извольте беспокоиться, не переломится. Жесткость корпусу в данном проекте придают две стальные палубы: главная и верхняя, проходящие по всей длине корабля, а также стальные борта, и две внутренние стальные переборки, отделяющие кубрики команды и каюты пассажиров от грузовых трюмов.
        Кстати, о корпусе. У нас не имеется конструкционных чертежей корпуса и обводов подводной части, указанных выше барков. Но в составе флота Югороссии есть эскадренный миноносец «Адмирал Ушаков», корпус которого в основном соответствует корпусу пятимачтового барка по всем своим размерениям и характеристикам. Не думаю, что постройка таких кораблей, не имеющих паровых машин, вызовет у российских верфей хоть какие-нибудь затруднения.
        - Разумеется, не вызовет, - кивнул Кутейников, самый молодой из присутствующих - ему лишь недавно исполнилось тридцать два года, - но, Сергей Сергеевич, почему бы нам сразу не строить полную копию вашего «Адмирала Ушакова» вместе с машинами, а не заниматься устаревшими уже парусниками?
        - Николай Евлампиевич, - с сожалением сказал Иванов, - «Адмирал Ушаков» оборудован двумя машинами, по весу и габаритам примерно соответствующих тем машинам, что установлены на полуброненосном фрегате «Генерал-адмирал». Но мощность каждой машины «Адмирала Ушакова» десятикратно больше, давление и температура используемого пара многократно выше, что резко ужесточает требования к используемым при ее постройке материалам. Вы же инженер и должны понимать, что сначала надо создать соответствующего качества особую конструкционную жаропрочную сталь, и лишь потом думать о постройке самой машины. Работы в этом направлении уже начались, но мы не ждем результата ранее чем через десять или даже пятнадцать лет.
        А грузы на Дальний Восток и обратно надо возить уже сейчас. Британия, господа, сейчас вне игры, и мы просто не имеем права не занять освобожденную ею нишу мирового морского перевозчика, потому что в противном случае это сделают другие.
        - Совершенно верно, Сергей Сергеевич, - произнес император, - а посему подведем итоги. Главным конструктором парусного стального грузового корабля, в дальнейшем для секретности везде именуемого «Транспорт», назначаю… Генерал-лейтенанта корпуса корабельных инженеров Дмитриева Ивана Сергеевича, а его помощником - корабельного инженера Кутейникова Николая Евлампиевича.
        Вы, Иван Сергеевич, у нас старый парусник, потому вам и карты в руки. А поскольку парусники эти совсем не такие, какие были в ваше время, то господин Иванов поработает у вас техническим консультантом и поможет вам своими советами. Делайте что хотите, но эскизный проект «Транспорта» в четырехмачтовом и пятимачтовом варианте представьте мне недели через две.
        Контр-адмиралу Попову, назначенному мной главным ответственным за серийную постройку этих транспортов, задача тоже воистину адова - сделать так, чтобы верфи в Херсоне, Николаеве, Севастополе, Петербурге, Ревеле и Риге могли штамповать такие транспорты, как рубли на Монетном дворе. Моряки, умеющие ходить под парусами, у нас еще не перевелись - вот им и будут карты в руки.

24 (12) октября 1877 года. Джорджтаун, пригород Вашингтона. Колин Макнил, дворецкий сенатора Хоара
        Колин Макнил часто с любовью вспоминал своего деда Колина. Тот всегда с большой охотой рассказывал своим внукам древние шотландские легенды, а также повести о героическом прошлом шотландцев: про Уильяма Уоллеса, Роберта Брюса, принца Чарли… Дед разговаривал с внуками только по-гэльски, и Колин до сих пор не забыл язык предков и при каждой возможности говорил на нём.
        Про то, как дед попал в Америку, он узнал позже. Тот не хотел уезжать из Шотландии, но когда у него отобрали землю, с которой его предки кормились столетиями - ведь английское правительство конфисковало всю недвижимость у непокорных кланов, сделав их арендаторами.
        А потом их семью попросту согнали с земли - ведь овцы приносили новому владельцу угодий намного больший доход. Младший брат Колина-старшего не захотел уезжать и перебрался в Эдинбург, а сам он поехал в Странрейр и сел вместе с молодой женой на первый же парусник, оплывающий в Америку, который доставил их, как и многих других эмигрантов, прямо в Бостон. Так Мак-Нейлы укоренились на американской земле, став Макнилами.
        В отличие от ирландцев, их родичи-шотландцы в Америке практически не подвергались дискриминации, и семья Макнилов быстро ассимилировалась, хотя члены и общались между собой на гэльском языке. Но ни дед, ни отец, ни сам Колин не могли забыть ни о долгой и кровавой борьбе за независимость Шотландии, ни про свои горести и унижения, перенесенные от проклятых англичан, ни про народ Шотландии, которому захватчики до сих пор запрещали говорить на родном гэльском языке.
        Его хозяин, сенатор Хоар, видел в нём идеального дворецкого, который показывается на глаза только тогда, когда это нужно, и живет для того, чтобы угодить хозяину. На деле Колин потихоньку превратился в шотландского националиста, а его работодатель был ему глубоко противен, хотя он этого ничем не показывал. Найти новое место было бы несложно, если бы у него были рекомендации с предыдущих мест работы. А этого у него не было - ведь он всю жизнь проработал на Хоара. Да, и по правде говоря, рекомендацию сенатор никогда ему не даст.
        И вот опять к Хоару в гости пришел этот Паттерсон, с его масленой улыбочкой и насквозь фальшивыми манерами. Хоар его не любил, о чем он громогласно не раз разглагольствовал перед Колином. Впрочем, Хоар никого особо не любил, даже свою супругу и детей. Колин был, вероятно, единственным человеком, к кому он испытывал искреннее расположение - примерно такое же, как и к хозяйскому коню Бо.
        Хоар давно дал ему понять, что он совсем не против, если Колин будет подслушивать разговоры с любыми его визитерами. Ему было интересно, что именно Колин думал о той или другой личности или о том или другом законопроекте. И Хоар зачастую полагался на суждения своего дворецкого. Единственное исключение составляли визитеры женского пола, которые зачастую наведывались в дом - ведь супруга и дети сенатора проводили большую часть времени в Бостоне или в летнем загородном доме.
        К счастью, хозяин не был заинтересован в других мужиках - а вот Паттерсон, по рассказам его дворецкого, испытывал тягу к лицам одного с ним пола, как покойный президент Линкольн и многие другие «великие люди». У дворецких существовала своего рода «социальная сеть», и новости про их хозяев распространялись достаточно быстро - в свободное время они любили посудачить в некоторых питейных заведениях, ведь гостей в дом к хозяину приглашать не полагалось, разве что невесту, если таковая появится - да и ту только с согласия хозяина.
        И вот теперь он снова сидел в специальном помещении недалеко от гостиной, откуда было слышно каждое слово.
        - Хоар, - начал разговор взволнованный сенатор Паттерсон, - представь себе, я потратил немалые деньги и много времени на то, чтобы все люди, которые могли хоть чем-нибудь помешать нашим делам в Чарльстоне, сели в тюрьму - и сели надолго.
        Ответный смешок сенатора Хоара был похож на поросячье хрюканье:
        - Скажи-ка лучше, - сказал он отсмеявшись, - кем были те люди и чем они таким владели, что так тебе приглянулось. Ты же у нас специалист по коммерческим тяжбам и отъему чужого имущества.
        - Ну, даже если это и так, - обиженно сказал Паттерсон, - это все равно были люди, чье положение в обществе и богатство давало им вес, достаточный для того, чтобы оказать сопротивление нашим планам.
        - Ну ладно, - вздохнул сенатор Хоар, - раз уж ты пришел с этим ко мне, значит, с этими людьми у тебя что-то приключилось. Давай выпей виски, успокойся и начинай свой рассказ.
        Колин услышал звон стакана, плеск наливаемого виски, а потом сенатор Паттерсон шумно выдохнул и заговорил:
        - У меня среди надсмотрщиков есть свои доверенные лица, и они охраняли этих опасных людей. Один из охранников, некто Финбар, и еще несколько негров, выбранные им за тупость и свирепый нрав, стерегли моих пленников. Я строго-настрого приказал этим идиотам, чтобы они ни в коем случае не выводили моих пленников за пределы территории тюрьмы.
        А они вместо этого зачем-то погнали всю команду в полном составе на остров Салливана, разбирать завалы форта Молтри. Полагаю, что на этом деле Финбар решил сделать свой маленький бизнес…
        - Ну, погнали их на остров Салливана, - удивленно спросил сенатор Хоар, - так что в этом такого? Расскажи, черт возьми, что после этого случилось?
        - А случилось вот что, - сказал Паттерсон, - вскоре после того, как закончился шторм, на остров Салливана пошла смена. И она увидела только пять мертвых негров и никаких следов ни Финбара, ни охраняемых им заключенных. Все они исчезли.
        Правда, на следующий день в местной полиции моему человеку рассказали, что к ним приходил какой-то негр-рыбак, который рассказал, что перед началом шторма он видел на острове Салливана каких-то зеленых человечков. Этот болван-негр заявил, что это были призраки или русалки. Полицейские как следует побили его - негры любят рассказывать страшные сказки, а им будто делать больше нечего, как слушать чьи-то россказни. Тем более что от него за милю разило перегаром.
        Но вот они, как назло, даже имени этого негра не записали. Да и не найти его теперь - наверное, он испугался новых побоев и спрятался подальше.
        - А какие-нибудь следы остались?
        - В том то и дело, что нет. В той части острова сплошная трава и песок. А незадолго до пересменки еще и дождь лил как из ведра. Он смыл все следы на песке. Неграми, судя по всему, успели полакомиться стервятники и бродячие собаки. То же, что от них осталось, полицейские попросту выбросили в море, привязав к ногам по тяжеленному камню.
        Эти придурки даже не проверили, отчего умерли те негры - может, от испуга, а может, и от пуль. Правда, негр - ну тот, что пришел в полицию - про стрельбу ничего не говорил. Во всяком случае, выстрелов он не слышал.
        - А куда тогда делись заключенные? - спросил сенатор Хоар. - И твой этот, как его - Финбар - он-то куда делся? Если у тебя он там был такой доверенный, то не дай бог всплывет где-то живой и наболтает лишнего. Греха потом не оберешься.
        - Не знаю, куда они провалились - может, прямиком в ад, - зло сказал Паттерсон. - Мне кажется, что это были никакие не русалки. Но куда же все-таки подевались все эти люди? И что это были за зеленые человечки?
        - В английских газетах писали, - сказал сенатор Хоар, - что королева Виктория тоже вдруг начала искать зеленых русских человечков. Причем прямо на заседании парламента. Позору англичанам было не обобраться. Может, и у того негра, после того как он надрался местной самогонки, тоже такое же помешательство?
        - Будем надеяться, что все обстоит именно так, - тяжело вздохнул Паттерсон. - Ладно, я пойду. Хотел тебя просто предупредить, что у нас на Юге происходит что-то совсем уже непонятное.
        Когда Паттерсон прошел к входной двери, Колин уже был на своем посту. Он поклонился и открыл дверь, выпуская гостя. Тот, как обычно, даже не удостоил Колина взглядом.

25 (13) октября 1877 года. Утро. Порт-Саид, Русская эскадра Индийского океана. Командующий эскадрой контр-адмирал Иван Иванович Бутаков
        Наша эскадра в составе полуброненосных фрегатов «Генерал-адмирал» и «Герцог Эдинбургский», фрегата «Светлана», корветов «Богатырь» и «Аскольд», клиперов «Крейсер» и «Джигит» вошла на внутренний рейд Порт-Саида, едва только яркое солнце поднялось над горизонтом. Перед входом в Суэцкий канал нас уже ждали. Первым мы увидели серый силуэт корабля флота Югороссии без привычных нам парусов и мачт с вантами, и с большими белыми цифрами «715» на борту. Как я понимаю, он был назначен нашей эскадре для сопровождения и усиления.
        Степана Степановича Лесовского уверили, что командир и штурмана этого корабля, носящего название «Сметливый», знают район нашего будущего плавания чуть ли не как свой собственный карман.
        Неподалеку от него на якорях стояли крашенные такой же серой краской пароходы РОПиТа с людьми и грузами для конечного пункта нашего маршрута. Одним словом, к походу к персидским берегам все было готово, и ждали только нашу эскадру.
        Как только корабли встали на якорь, мы вместе с вице-адмиралом Лесовским сошли с борта флагманского «Генерал-адмирала» на берег в Порт-Фуад, там, где раньше располагалась британская контора Суэцкого канала. Перед самым нашим выходом из Кронштадта «Дядька Степан» именным рескриптом государя был назначен наместником его императорского величества на Индийском океане и тем самым моим непосредственным начальником.
        Заботой вице-адмирала Лесовского была организация нашего нового морского порта в самом узком месте Ормузского пролива. Ну, а я должен был тем временем демонстрировать в западной части Индийского океана Андреевский флаг.
        Заложенный адмиралом Лесовским порт в самое ближайшее время будет соединен железной дорогой с территорией Российской империи и таким образом станет нашими воротами в Индийский океан. Неисчислимы богатства лежащих на его берегах стран: Персии, Индии, Сиама, Цейлона и Мадагаскара. На два последних острова государем нам велено обратить особое внимание, дабы склонить местных владык к союзу и переходу в российское подданство.
        Император Петр I прорубил окно к Балтийскому морю, императрица Екатерина II, основав Севастополь, утвердила наш флот на Черном море, а вот мы, грешные, теперь выходим к теплым морям Индийского океана. И становимся по-настоящему великой морской державой.
        Перед самым выходом из Кронштадта нас со Степаном Степановичем вызвал к себе государь.
        - Господа адмиралы, - сказал он, - поручаю вам очень важное дело, от которого, быть может, зависит судьба всего нашего флота. Могу вам обещать, что у нашего флота скоро будут новые и сильные корабли, ибо один «Петр Великий» погоды нам не сделает. Только, скорее всего, эти новые корабли появятся у нас не сразу. Ближайшие лет пять-десять мы должны будем потратить на научные и инженерные изыскания, а также развитие нашей промышленности. И лишь потом начнем строить настоящий флот, ибо для постройки нужного количества новых больших кораблей Российская империя выплавляет недостаточное количество чугуна, высокосортной стали, меди и бронзы…
        Пока я размышлял обо всем этом, наш шестивесельный ял добрался до пристани в Порт-Фуаде. Там нас уже ждали. Главным среди встречавших был, безусловно, генерал-майор Жданов, совсем недавно еще полковник и командир 10-го Одесского уланского полка. А теперь он - командующий Особой Суэцкой бригадой, начальник гарнизона и временный военный губернатор зоны Суэцкого канала.
        Еще в Кронштадте мы довольно много слышали про этого достойного офицера. Силами своего 10-го Одесского уланского полка, а также четырех пехотных батальонов и двух артиллерийских батарей, составивших позже Особую Суэцкую бригаду, он железной рукой навел порядок в окрестностях канала.
        Большое нападение каких-то башибузуков и местного сброда, случившееся сразу после убийства императора Александра II, несомненно по наущению англичан, было жестоко отбито им картечью и ружейными залпами, после чего голубые уланы, атаковавшие смутившихся нехристей в конном строю, и вырубили их всех под корень. За тот бой государь наградил многих. В числе прочих он поздравил полковника Жданова генерал-майором и повелел вручить ему Золотое оружие за храбрость.
        Сейчас встречавший нас генерал-майор Жданов был одет в построенный из ткани серо-желтого цвета мундир нового полевого образца. Хоть он и был не такой, как в армии Югороссии, но все же мало напоминал все виденные мною ранее русские армейские мундиры. Очевидно, что это были какие-то новые веяния в армейской форме, которые миновали нас, пока мы не спеша, где на машинах, а где и под парусами, полтора месяца шли из Кронштадта до Порт-Саида, огибая всю Европу.
        Рядом с генерал-майором Ждановым, тоже в форме незнакомого мне вида, стояли еще два офицера. Первый - массивный и угрюмый, как причальная тумба, явно из пехоты, второй - в черном мундире - этот точно моряк, а значит и наш с адмиралом Лесовским коллега, который не мог быть никем иным, как командиром «Сметливого».
        - С прибытием вас, господа адмиралы, - приветствовал нас генерал-майор Жданов, - а мы вас уже заждались. Государь по телеграфу уже несколько раз спрашивал - прибыли вы или еще нет. В Персии все больше и больше разгорается смута, и правящий там Насреддин-шах сейчас готов обещать что угодно, лишь бы усидеть на своем троне. В Петербурге считают, что ваша эскадра будет в водах, прилегающих к Персии, сейчас как раз к месту.
        С другой стороны, по суше, в Персию идет Особый Персидский корпус генерала Скобелева, с которым адмиралу Лесовскому указано взаимодействовать в деле замирения населения Персии и упрочения в ней российского влияния. Есть сведения, что мятежники по морю снабжаются оружием британскими властями из Индии, и это дело необходимо пресечь немедленно.
        Мы со Степаном Степановичем переглянулись, он кивнул, и я ответил:
        - Владимир Петрович, вы можете немедленно телеграфировать в Петербург государю, что сразу после прибытия к месту назначения моя эскадра немедленно начнет патрулировать прибрежные воды Персии, с целью устранения иностранного влияния на происходящие там события.
        Генерал-майор Жданов кивнул:
        - Я доложу государю. А теперь, господа, разрешите представить вам моего помощника, можно сказать, мою правую руку, штабс-капитана армии Югороссии, Давыдкова Сергея Петровича, а также назначенного к вам сопровождающим командира сторожевого корабля «Сметливый», капитана второго ранга Гостева Алексея Викторовича.
        Должен сообщить, господа, что в связи с чрезвычайной срочностью и серьезностью происходящего, проводка вашей эскадры через Суэцкий канал будет начата немедленно и без всякой очереди.
        - Очень хорошо, - сказал адмирал Лесовский, с любопытством глядевший на новомодный мундир генерала, - я понимаю нетерпение государя, желающего как можно скорее взять в свое подданство столь богатую землю, как Персия, и готов отправиться к конечной точке нашего маршрута немедленно. Но, Владимир Петрович, скажите мне, пожалуйста, что это у вас за мундир такой. И как давно он появился?
        - Степан Степанович, - ответил, улыбнувшись, генерал-майор Жданов, - должен вам сообщить, что еще с августа месяца указом императора Александра Третьего с целью снижения неоправданных потерь, для всех армейских чинов, пребывающих в зоне боевых действий, была введена полевая форма одежды так называемой маскировочной раскраски. При этом было указано, что покрой полевых мундиров нижних чинов, унтер-офицерского и офицерского состава, а также генералов, не должен сильно различаться между собой, дабы неприятель, наблюдающий за нашими позициями, не смог бы различить - кто есть кто.
        А в дополнительном приказе, который пришел вслед за августовским, разъяснялось, что в условиях степной и пустынной местности необходимо носить мундиры облегченные, вроде тех, какие носят наши войска в Туркестане. Действительно, в такую жару в суконных мундирах, как бы они красивы ни были, с человеком запросто может приключиться тепловой удар. А дабы спасти от солнечных ударов головы, было велено носить легкие кисейные накидки, защищающие головы солдат и улан от палящих солнечных лучей.
        Жаль, конечно, было расставаться с нашими голубыми уланскими мундирами и шапками, но… Приказы, Степан Степанович, надо выполнять. Да и практика показала, что с введением новых мундиров потери моих людей во время нападений резко сократились, как и потери от болезней и от жары.
        Впрочем, как я понимаю, на флотских чинов данное распоряжение не распространяется. Так что вы можете продолжать носить тот мундир, к которому привыкли.
        Вице-адмирал Лесовский понимающе кивнул, а генерал-майор Жданов махнул рукой в сторону здания конторы Суэцкого канала.
        - А теперь, господа, - сказал он, - пока не подошли лоцманы, и не началось движение по каналу, позвольте мне на правах хозяина пригласить вас в мой штаб, чтобы там, в тишине и покое, выпить по чашечке кофе с коньяком, за успех вашего исторического похода.

25 (13) октября 1877 года. Вечер. Красное море к югу от Суэца, пароход «Агата». Кэптен Эдвард Смит, моряк Флота Ее Величества и джентльмен
        Слабый ветерок, дувший со стороны Египта, лениво трепал «Юнион Джек» на корме «Агаты». Несмотря на конец октября, пустыни дышали жаром, как еще не остывшая доменная печь. Скоро на небе зажгутся первые звезды, и тогда на смену неистовому жару придет ночная прохлада, перед рассветом переходящая в леденящий холод.
        Экспедиция на пароходе «Агата» была послана к Суэцу вице-королем Индии Эдвардом-Робертом Бульвером, Первым графом Литтоном, сыном известного романиста и, по совместительству, приятелем покойного премьер-министра Дизраэли. К тому же он был ярым русофобом, полностью разделявшим антироссийкую политику королевы Виктории.
        Встревоженный разрывом контактов с метрополией, вице-король довольно долго медлил с посылкой подобной экспедиции, готовясь то ли к отражению вторжения русских армий через Афганистан, то ли к началу еще одного сипайского восстания.
        В туземных полках было давно уже неспокойно. Сэр Эдвард подозревал, что достаточно только остриям штыков русских солдат блеснуть на перевалах Гиндукуша, то индийцы немедленно взбунтуются и повернут оружие против своих хозяев. Вице-король ожидал, что Британия вполне способна самостоятельно справиться с наглыми русскими, напомнив им времена Севастополя и Инкермана, после чего жизнь вернется к своему привычному течению. Ведь на Средиземном море имеется могучий броненосный флот, который готов стереть в порошок любого, даже самого опасного противника.
        Но в Индию перестали приходить корабли, не только следовавшие через Суэцкий канал, но и огибавшие мыс Доброй Надежды. Сэр Эдвард не на шутку был встревожен. Происходило что-то странное и непонятное.
        Потом голландские и французские корабли, заходящие в Мадрас, Бомбей и Калькутту для бункеровки углем и пополнения запасов еды и пресной воды, принесли ошеломляющие известия об уничтожении британского Средиземноморского флота в сражении с русским флотом у входа в Пирей, захвате русским десантом Суэцкого канала, таинственной гибели флота Метрополии и тотальной морской блокаде Британских островов.
        Несмотря на все меры предосторожности, эти известия стали известны и местному туземного населению. Рухнул миф о непобедимости «инглизов», и началось сначала тихое, и не видное на первый взгляд, брожение. Забурлил Мадрас, а потом Бомбей, Калькутта. Вскоре британцам стало неспокойно и в Дели. Вице-король чувствовал, что недалек час, когда это скрытое сопротивление индийцев может взорваться всеобщим мятежом, который как ураган опрокинет власть британской короны. Память о пролитой двадцать лет назад крови была еще жива.
        Тем временем купцы (они же шпионы), со своими караванами снующие через Афганистан между британской Индией и российским Туркестаном, не приносили пока никаких известий о появлении в русских приграничных крепостях дополнительных воинских контингентов.
        Одновременно в южной Персии началась смута, отчасти вызванная известием о падении Оттоманской империи, а отчасти усилиями британских агентов. Англичане в Индии разоружили несколько самых ненадежных туземных полков, и угроза немедленного всеобщего бунта и резни белых людей, какая была в 1857 году, на время была отсрочена.
        Русские же словно забыли о существовании «жемчужины британской короны». Поэтому вице-король, немного успокоившись, велел своим агентам разжигать воинственные настроения среди туркменских племен и подстрекать их к совершению набегов на приграничные земли русских и их вассалов бухарцев.
        Сэр Эдвард решил обратить также внимание на Суэцкий канал, судоходство по которому следовало немедленно пресечь. И дело тут было даже не в том, что находящийся в русских руках канал теперь исправно приносил доход русской, а не британской короне. Вырученные за проход через канал деньги были сущей мелочью по сравнению со сказочными богатствами Индии, которую британцы грабили уже вторую сотню лет подряд.
        Главной причиной, по которой сэр Эдвард хотел закупорить канал, было свободное плавание по нему французов, голландцев и датчан, получивших возможность преспокойно расширять свои заморские владения, в то время как морская экспансия Британии была прервана, а ее флот фактически уничтожен. Все это надо было немедленно прекратить, иначе и без участия русских от колониальных владений ее величества может остаться только рожки да ножки.
        После недолгих размышлений и советов со специалистами было решено, что наилучший способ надолго прервать движение по каналу - это затопить на фарватере крупный железный корабль, загруженный камнями, скрепленными раствором первосортного британского «портленда». Все это должно было серьезно затруднить русским его подъем и разделку на части.
        Собственно, судов для этой экспедиции в распоряжении вице-короля Индии было не так уж и много. Лучше всего для задуманной диверсии подходил пароход «Агата», до того ходивший из Бомбея в Мельбурн и задержанный в связи с военными действиями в индийском порту в конце августа.
        Вскоре пассажиры, члены прежней команды и тюки превосходной австралийской шерсти оказались на берегу. На борт «Агаты» поднялась новая команда. Англичанами в ней были только капитан, старший помощник и штурман. Остальные же матросы и младшие офицеры были индийцами-мусульманами, родом из Карачи и Калькутты.
        Возглавил это предприятие кэптен Эдвард Смит, которому вице-король вручил значительную сумму золотом, для того, чтобы зайдя перед операцией в Джидду, он смог бы поднять тамошние арабские племена на набег в зону Суэцкого канала, чтобы отвлечь внимание русского гарнизона.
        Собственно, там, в Джидде, «Агата» и застряла. Арабские шейхи, словно продавцы фиников на восточном базаре, торговались за каждый пенс и за каждого своего воина, который должен был участвовать в набеге на Суэц. Восток - дело тонкое. Но нервы британских джентльменов, долгое время живущих на востоке, были крепче корабельных канатов.
        И вот, после длительных переговоров и не менее длительных торгов, более тысячи арабских конных воинов, разделенные на несколько отрядов, выступили из окрестностей Джидды, Мекки и Медины в поход по дороге на Акабу и на Синайский полуостров. Часть арабских войск должна была напасть на Суэц, а остальные - атаковать Исмаилию, расположенную в середине канала. После того, как будут смяты немногочисленные - во всяком случае, так обещал арабам кэптен Смит - русские гарнизоны, можно будет приступить к грабежу складов с товарами и дома богатых европейцев, живших поблизости от Суэцкого канала.
        Несколько специально нанятых британцами арабских лодок-дхоу доставили в окрестности Суэца шпионов, которым было приказано выяснить обстановку в зоне канала и систему его обороны. Истинный джентльмен никогда и ничего не оставляет на волю случая.
        После того, как все было сделано, кэптену Смиту пришлось застрять в Джидде на месяц, ожидая, пока нанятая им арабская шайка головорезов по пустынным дорогам доберется до Синайского полуострова. И вот, позавчера одна из посланных к Суэцу лодок-дхоу вернулась и принесла известие о том, что арабские отряды уже на подходе к Суэцу.
        «Агата» развела пары и вчера на рассвете вышла в море. От Джидды до Суэца пароходу было всего тридцать шесть часов ходу.
        И каково же было отчаяние кэптена Эдварда Смита, когда на подходе к Суэцу он узнал от своих шпионов, что все его планы могут пойти прахом. Нанятым им арабским отрядам нужно было еще не меньше двух дней, чтобы добраться до цели. А прямо сейчас русские проводили по каналу свою военную эскадру. Стоило только одному военному кораблю дойти до конца канала и встать на якорь, как шансы прорваться мимо него в Суэцкий канал становились равны нулю.
        С самого начала это предприятие постоянно тормозилось разными задержками и помехами. И вот, все труды и заботы, которыми кэптен почти три месяца занимался без отдыха почти три месяца, могли пойти коту под хвост.
        Как известно, отчаяние - мать авантюры. И кэптен Смит решился осуществить свой план даже без помощи арабов. Штурман «Агаты» много раз водил корабли через канал и прекрасно знал его акваторию. Под паровую машину и в румпельном отделении были заложены мощные подрывные заряды, а та часть экипажа, которая не нужна была ему во время проведения диверсии, под командой старшего помощника Андерса перебралась на ожидавшие их арабские лодки.
        Теперь только нужно было дождаться ночи, когда все движение по каналу замрет до рассвета. Правда шпионы рассказали, что на ночь сам вход в канал перекрывается боновыми заграждениями. Но кэптен Смит прикинул, что если удастся затопить «Агату» прямо на выходе из канала, развернув пароход поперек фарватера, то движение через Суэцкий канал надолго прекратится. И разъезжающие по берегу канала «касаки» в своих мундирах песчаного цвета не смогут ему помешать.

25 (13) октября 1877 года. Ночь. Окрестности Порт-Суэц
        Как только на небе зажглись яркие южные звезды, кэптен Смит приказал поднимать пары до рабочего давления. Кочегары энергично зашуровали в топках, стрелка манометра дрогнула, вздохнули поршни паровой машины, и пароход «Агата» в полной тьме начал медленно набирать ход. За кормой на длинном канате болталась арабская лодка-дхоу, на которой сокращенная команда парохода рассчитывала спастись после завершения операции.
        Штурман Хансен сам стал к штурвалу, направляя корабль по только ему одному понятным ориентирам. Один из матросов стоял с лотом на носу и регулярно замерял глубину. Все огни на «Агате» были потушены, и вскоре привыкшие к мраку глаза моряков стали различать на светлом фоне звездного неба темные контуры приближающегося берега. Даже в безлунную ночь под открытым небом не бывает абсолютно темно, и прошедший аккомодацию человеческий глаз в таких условиях способен за несколько километров разглядеть зажженную спичку.
        Машина «Агаты» работала лишь на треть своей номинальной мощности, дабы в полной тьме не выдать корабль искрами, вылетающими из единственной дымовой трубы. Паруса были свернуты и убраны, и лишь голый скелет мачт и рей врезался в звездное ночное небо.
        В последний момент, когда его глаза уже привыкли к мраку, капитан Смит пожалел, что не приказал срубить мачты, которые своими контурами на фоне неба могли демаскировать корабль. Но что сделано, то сделано, и командир «Агаты» напряженно вглядывался в мрак, пытаясь понять - откуда может появиться опасность.
        Вон те мерцающие огоньки справа, медленно перемещающиеся по берегу - это наверняка разъезды «касаков», патрулирующих берег в ночное время. Россыпь огней впереди - это Порт-Суэц, но британцам туда не надо. Там наверняка русский гарнизон, и лучше держаться правого, темного берега. Для таких деятелей, как кэптен Смит, темнота это синоним безопасности.
        Вот угадывающийся в темноте острый выступ мыса Эль-Ганаэн оказался почти прямо справа по борту, и пароход «Агата», на безопасном от берега расстоянии начал его огибать, меняя курс и беря все правее и правее. Доклады с лота участились, и кэптену Смиту казалось, что голос матроса разносится отсюда на мили. Гражданский пароход не броненосец, и на такой дистанции даже русские нарезные полевые бронзовые четырехфунтовки могут оказаться серьезным оружием.
        Кэптен Смит нервничал. Надо было подойти к входу в канал и закончить все раньше, чем взойдет луна, и их корабль будет виден на водной глади.
        И в тот момент, когда «Агата» обогнула выступ мыса и, полностью завершив поворот, нацелилась своим носом в темную, почти невидимую отсюда горловину канала, вдруг произошло непредвиденное. До входа в канал, где было растянуто боновое заграждение, оставалось еще около мили. Глубина на лоте вроде была безопасной, но нос парохода вдруг с лязгом и скрежетом врезался в какую-то невидимую подводную преграду и, продвинувшись еще на несколько ярдов, окончательно застрял.
        Сильный удар сбил с ног всех, кто не успел ухватиться за что-нибудь закрепленное на палубе парохода. В низах, у топок, отчаянно заорал обожженный кочегар, а матрос с лотом, перегнувшийся через фальшборт от этого удара, выпал за борт и теперь отчаянно барахтался в воде, призывая на помощь и поминутно поминая Аллаха.
        Кэптен Смит поморщился и повернулся к своему помощнику родом из Карачи, временно замещающему старшего офицера, сказал:
        - Керим, что там орет этот несчастный?
        - Сын шакала и гиены поминает всуе Аллаха, проклиная его за то, что он запрещает правоверным учиться плавать, - ответил высокий черноусый пуштун. - Дозволь, мой господин, и я прекращу осквернение имени Всевышнего всего лишь одним выстрелом из револьвера.
        - Не дозволяю, Керим, - мы и так подняли слишком много шума. Пусть тонет, - равнодушно пожал плечами кэптен Смит и хладнокровно скомандовал штурману Хансену: - Полный назад, Джек, надо быстрее уносить отсюда наши задницы.
        В этот момент он еще не верил, что удача покинула команду «Агаты», и весь его замысел полностью провалился. Машина остановилась, потом вздохнула и все быстрее и быстрее закрутила винт в обратном направлении. Корпус парохода вздрагивал, но не мог сдвинуться с места ни на дюйм. Тревожный крик: «Вода в форпике!» только добавил команде нервозности, и кое-кто уже начал поглядывать на болтающуюся прямо за кормой лодку-дхоу.
        В этот момент справа по борту на берегу, прямо напротив «Агаты» что-то хлопнуло, и в небо вспугнутой птицей с шипением взвилась ярко-красная точка. К тому, что будет дальше, на борту британского парохода никто не был готов. Тлеющий уголек достиг вершины своей траектории и начал падать, как показалась британцам, прямо на «Агату». Еще один хлопок, и ярко вспыхнувшая осветительная ракета, спускающаяся с небес на парашюте, ярко осветила пароход, сделав на мгновение всех британцев и их помощников слепыми как кроты.
        Когда перед глазами у кэптена Смита перестали мелькать яркие пятна, в мертвенном химическом синеватом свете спускающегося с небес снаряда, делавшем все вокруг непривычно резким, он увидел, как там, на берегу в кабельтове-полутора прямо напротив «Агаты» торопливо спешивались «касаки», сдергивая из-за спины свои кавалерийские карабины. А с другой стороны, на окраине Порт-Суэца, на самом краю освещенного круга какая-то почти неразличимая суета словно намекала на еще большие неприятности.
        Русские кавалеристы, положив свои карабины на спины лошадей, открыли по британскому пароходу частую прицельную стрельбу. Машина все еще пыталась выдернуть бьющийся в конвульсиях корпус «Агаты» из ловушки, а над палубой корабля уже засвистели русские пули. Зазвенело разбитое остекление рубки, истошно завопил раненый матрос. И в этот момент кэптен Смит понял наконец, что произошло.
        Не он один оказался умным. Русские додумались притопить корпуса кораблей на фарватере. Причем сделали это так, чтобы арабские лодки могли плавать над ними свободно, а вот любой европейский корабль с большой осадкой застрял бы, напоровшись на «топляки». Пока еще есть надежда выдернуть застрявший форштевень и убраться восвояси. Конечно, где-то должен быть оставлен проход. Но ночью, под обстрелом, нет никакой возможности найти его.
        Как только догорела очередная осветительная ракета, как на смену ей тут же в небо взлетела другая, снова залив все вокруг ярким мертвенным светом. Там, на берегу, где ранее кэптен Смит заметил суету, сверкнула яркая вспышка, донесся звук выстрела, и с недолетом в полкабельтова из воды поднялся подсвеченный изнутри вспененный столб воды. Несколько секунд спустя выстрелило второе орудие, и его снаряд упал совсем рядом с бортом. Третий выстрел дал перелет, а четвертый, шрапнельный снаряд с трубкой, поставленной на удар, угодил «Агате» прямо в борт, в район мидель-шпангоута. Вспышка, грохот, удар, от которого пароход содрогнулся всем корпусом, дымное облако, и бесформенная рваная дыра, появившаяся в месте попадания русского снаряда.
        Получив точную установку прицела, русская полубатарея открыла по британскому пароходу беглый огонь, словно на показательных стрельбах во время императорского смотра. Пенные фонтаны вздымались рядом с бортом, снаряды попадали в корпус. «Агата» содрогалась от ударов. Непросто потопить железный пароход в четыре тысячи тонн водоизмещения снаряженными черным порохом четырехфунтовыми шрапнельными снарядами, поставленными на удар.
        Но команда «Агаты» уже кинулась к спасительной лодке-дхоу. Кэптен Смит бросился вслед за своими матросами. Но он успел увидеть, как на месте подтянутой к корме лодки вырос высокий пенный столб. Кто-то был убит сразу, кто-то утонул, будучи сброшен в воду. Но это уже было неважно, потому что с ужасным грохотом очередной снаряд разорвался внутри только что оставленной им рубки.
        Взрывная волна бросила британца на палубу, и каждый последующий разрыв снаряда заставлял его прижиматься к ней все сильней и сильней. От одного из разрывов на носу загорелся палубный настил, и удушливый черный дым понесло в сторону берега. Потом что-то рвануло особенно сильно, и «Агата» начала крениться на левый борт. Сделав еще несколько выстрелов, русские орудия умолкли, и только треск горящего палубного настила и вопли тех, кто барахтался в воде, нарушали тишину.
        Вскоре в гавани Порт-Суэца взвыл мотор катера, и досмотровая партия отправилась посмотреть на попавшую в их сеть добычу. Британскому офицеру и остаткам его команды пришлось сдаться. Так закончилась авантюра Эдварда Смита, кэптена флота ее величества.
        Причина же его неудачи заключалась в том, что план британцев был рассчитан на генерала Жданова, мыслившего на уровне своего времени. А вот штабс-капитан Давыдков в своем XXI веке как раз считался специалистом по контрдиверсионным действиям, и имел на то особые полномочия.
        Выходец из будущего, он хорошо помнил, как в русско-японскую войну под Порт-Артуром русские моряки обороняли проход во внутренний бассейн от японских брандеров. Для предотвращения попыток блокировать Суэцкий канал прямой доступ к нему был загражден баррикадой из затопленных английских пароходов и парусников, что были захвачены на самом канале и во время рейдерства по Средиземному морю. Для того чтобы из Красного моря попасть в Средиземное, любой корабль должен был сначала зайти в Порт-Суэц и пройти досмотр. Лишь потом он мог следовать дальше. Боновые заграждения при этом были лишь отвлекающим элементом.
        Место, где брандер мог попытаться прорваться в канал, было взято под прицел полевой артиллерии. Со стороны Порт-Саида все было устроено точно так же. Все остальное оказалось делом техники.

26 (14) октября 1877 года. Югороссия. Мраморное море. Принцевы острова. Императрица Мария Федоровна
        Наше с мальчиками путешествие из Петербурга в Константинополь было по-русски неспешным. Из Петербурга мы выехали вместе с адмиралом Ларионовым. Сначала ехали поездом до Одессы. Там нас уже поджидал боевой корабль югороссов, названный в честь древнего киевского князя Ярослава Мудрого. Путешествие на нем было недолгим и очень комфортным. На следующий день после отплытия из Одессы наш корабль уже находился у входа в Босфор, где на небольшом катере адмирала поджидал Александр Васильевич Тамбовцев - как рассказывал мне мой супруг, человек, исполняющий в Югороссии обязанности канцлера.
        Пожилой мужчина с небольшой седоватой бородкой и с доброжелательной улыбкой на лице, сердечно приветствовал адмирала Ларионова, а потом вежливо поздоровался со мной и моими сыновьями. Почему-то он особенно долго и внимательно разглядывал не Джоржи, которого, собственно, и надо было показать югоросским чудо-докторам, а Ники, который на здоровье отнюдь не жаловался.
        Потом господин Тамбовцев, пригладив ладонью редеющие волосы на седой голове, сказал:
        - Ваше императорское величество, в клинике Игоря Петровича Сергачева вас уже ждут. Георгий пройдет там полное обследование, и я думаю, что со здоровьем у него больше проблем не будет. Виктор Сергеевич же на «Ярославе Мудром» отправится в Константинополь. Мы же на катере возьмем курс на Принцевы острова, где расположена клиника. Потом, когда у вас появится время, можно будет совершить небольшую экскурсию по бывшей столице Османской империи.
        Я согласилась с Александром Васильевичем. Ведь мы, действительно, приехали сюда в первую очередь для лечения бедного Джорджи, который, как рассказал мне супруг, в их истории заболел чахоткой и умер совсем молодым.
        Поэтому, полюбовавшись на красоты Константинополя прямо с борта катера, который только в представлении югороссов был небольшим, мы вошли в Мраморное море, и через пару часов оказались у цели нашего путешествия - острова Принкипо - одного из Принцевых островов.
        Там нас встретил доктор Сергачев - улыбчивый мужчина неопределенного возраста, которому можно было дать и сорок и пятьдесят лет. Позднее господин Тамбовцев сказал, что с Игорем Петровичем они ровесники и учились вместе в одном классе. Следовательно, ему было уже почти шестьдесят.
        Нас поселили в красивом летнем дворце, принадлежавшем ранее одному из родственников султана Абдул-Гамида. Ныне бывший султан правит в Ангорском эмирате, и, как это ни странно, считается одним из самых верных союзников Югороссии. И это несмотря на то, что именно Югороссия разгромила его империю, а самого султана захватила в плен. Мне это трудно понять, но, видимо, политика - это не мой удел.
        Сославшись на неотложные государственные дела, Александр Васильевич вскоре уехал в Константинополь, а вместо него на остров Принкипо прибыл Аристидис Кириакос, полицмейстер Константинополя. Он привез десяток служанок и вдвое больше слуг, которые должны будут поддерживать порядок в нашем дворце, готовить еду и выполнять все наши поручения. Кроме того, как конфиденциально сообщил мне господин Кириакос, служанки будут нести и внутреннюю охрану дворца. Я попыталась было протестовать, но он напомнил мне о печальной судьбе императора Александра II, который тоже часто пренебрегал своей личной безопасностью.
        - Ваше величество, - сказал мне Аристидис Кириакос, укоризненно покачивая седой головой, - адмирал Ларионов лично обещал вашему августейшему супругу обеспечить безопасность вам и вашим детям. А Виктор Сергеевич человек слова. Так что вы должны понять нас.
        Кроме красавиц, которые будут нести свою службу внутри дворца, к вам будут прикомандировано несколько сотрудников нашей полиции и специалисты с эскадры адмирала Ларионова. Они установят приборы, которые не дадут злоумышленникам, если, конечно, таковые объявятся, приблизиться к вашему жилищу.
        В конце концов, я махнула рукой и сказала господину Кириакосу, чтобы он делал все, что считает нужным. Ведь я плохо разбираюсь во всех этих тайных делах. Лишь бы с моими сыновьями за время проживания здесь ничего не произошло.
        Ну, а на следующий день, позавтракав, мы отправились в клинику доктора Сергачева. Вот там я увидела настоящие чудеса. С помощью удивительных приборов югороссов можно, оказывается, без хирургического вмешательства заглянуть внутрь человека, осмотреть все его органы и увидеть, как они работают, здоровы они или нет.
        Джорджи увели в кабинет, где велели ему раздеться до пояса, после чего поместили его в тесную камеру, велев прижаться грудью к одной из ее стенок и не дышать несколько секунд. Потом в кабинете что-то зажужжало и щелкнуло, камеру открыли, и врач - женщина лет тридцати, одетая в зеленовато-изумрудный халат, сказала, чтобы Джорджи одевался.
        В другом кабинете врач с помощью шприца сделал укол моему мальчику в предплечье, велев три дня не мочить место, в которое был сделан укол. Доктор Сергачев, сопровождавший нас, сказал, что с помощью всех этих процедур специалисты клиники определят - болен или нет Джорджи той страшной болезнью, от которой у нас практически невозможно вылечиться.
        Мне сказали, что ответы на сделанные анализы будут готовы лишь через несколько дней. А пока Игорь Петрович предложил нам отдыхать, любоваться синим морем и играть в разные активные игры. На Принкипе было несколько маленьких и смешных пони. Они были предоставлены в полное наше распоряжение. На них мои мальчики в сопровождении своих прекрасных телохранительниц могли совершать небольшое путешествие по острову и любоваться на виллы и дворцы, построенные еще во времена Византии.
        В общем, детям здесь было не скучно. Они веселились, набирались новых впечатлений и знакомств, видели много нового и необычного. А чтобы немного скрасить мое времяпровождение на острове, доктор Сергачев принес прибор, именуемый ноутбуком. С помощью него можно было смотреть фильмы. Это такие ожившие картинки, с помощью техники югороссов записанные на круглые металлические диски.
        Фильмы он принес самые разные. Среди них были в основном комедии и трагедии. Мне больше нравились комедии, правда, не совсем мне иногда понятные, но очень забавные. Особенно мне нравилось, когда актеры в них танцевали и пели веселые песни.
        Из трагедий мне понравился фильм «Гамлет» по трагедии Вильяма Шекспира. У себя на родине я не раз бывала в замке Кронборг, который когда-то назывался Хельсингёр. Это тот самый замок, который описан Шекспиром в трагедии «Гамлет». Помню, как в первое мое посещение Кронборга у меня по спине пробежал холодок, и я на минуту представила, что из-за угла вот-вот появится тень злодейски убитого короля Дании. В фильме же я увидела совсем другой замок, но удивительная музыка, которая потрясла меня, и игра актеров, заставили поверить меня в реальность всего происходящего. Снова, как в детстве, мне стало жутко, и по моей спине побежали мурашки.
        А вечером я была приглашена доктором Сергачевым на чаепитие. Так как я находилась в Югоросии на положении частного лица, и о моем присутствии на Принцевых островах из посторонних лиц никто не знал, мое приглашение к нему не могло считаться нарушением этикета.
        В разговоре со мной Игорь Петрович повторил совет Виктора Сергеевича о том, чтобы я побольше закаляла моих детишек, и чтобы я убедила их заняться спортом. Ну, и чаще бывать на воздухе. Словом, воспитывать их по-спартански. Государству нужен крепкий и здоровый монарх, а не больной и немощный телом и духом. Ведь телесное здоровье вполне сочетается со здоровьем душевным. Не зря же древние говорили: «Mens sana in corpore sano» - «В здоровом теле здоровый дух».
        - С Георгием, как я полагаю, будет все хорошо, - сказал доктор Сергачев, отхлебывая душистый чай из фарфоровой чашки, - судя по всему, процесс в легких у него только-только начался, и с помощью наших лекарств мы сможем побороть его болезнь раз и навсегда. А вот Николай…
        - А что с Николаем? - озабоченно спросила я. - Он что, тоже чем-то болен?
        - Нет, - ответил доктор, - но с его потомством у нас были большие неприятности. Я подготовил для вас подборку материалов о невесте Николая и о той наследственной болезни, которую она принесла в императорскую фамилию. Это похуже, чем туберкулез, который мы уже научились лечить. А вот ту болезнь, которой был болен сын Николая, даже у нас лечить пока не умеют.
        Вот документы о семейной жизни вашего сына, о его будущей супруге, об их детях и о болезни будущего наследника престола. Вы можете взять их с собой и внимательно с ними ознакомиться. А завтра вечером я снова готов с вами встретиться и продолжить этот нелегкий разговор.
        И Игорь Петрович протянул мне папку, сделанную из какого-то неизвестного мне материала…

27 (15) октября 1877 года, Лондон, здание новосозданного Отдела уголовных расследований на Набережной, известного в народе как Скотленд-Ярд. Сэр Чарльз Эдвард Говард Винсент, глава ОУР
        В просторной комнате на стенах, обшитых пластинами из черного дерева, висели портреты королевы Виктории и легендарного сэра Роберта Пила, основателя Лондонской полиции. Над столом индийской работы с тонкими резными гнутыми ножками клубился ароматный дым трех трубок. С одной стороны стола на жестких стульях сидели двое мужчин в строгих черных костюмах-тройках, белых рубашках и полосатых галстуках. Их можно было принять за близнецов - широкие лица, носы картошкой, серо-голубые глаза, практически одинаковые аккуратно подстриженные усики. Вот только тот джентльмен, что слева, был несколько потолще, а у того, что справа, каштановые волосы были чуть посветлее.
        С другой стороны стола в удобном кресле расположился франтоватого вида светловолосый молодой человек в модном фраке; впрочем, пиджак от фрака висел на специальной вешалке чуть поодаль. С первого взгляда можно было подумать, что он - секретарь или мальчик на побегушках при его собеседниках. Но подобострастность, с которой они к нему обращались, показывала, что именно он и есть их начальник. Это был не кто иной, как сам сэр Чарльз Эдвард Говард Винсент, глава недавно созданного Отдела уголовных расследований, в народе именуемого Скотленд-Ярд и расположенного по адресу здания, в котором ранее находилась Лондонская криминальная полиция.
        - Сэр Говард, - обратился к нему джентльмен, тот, что потолще, - вот в этой папке те самые сведения, ради которых мы с сэром Робертом решили вас потревожить.
        - Да, сэр Эндрю, - сказал молодой человек, - я вас внимательно слушаю. То, что в папке, я смогу прочитать после вашего доклада. Мне важнее именно ваш анализ ситуации и ваше мнение. Ваше и сэра Роберта.
        Сэр Эндрю Кэмпбелл и сэр Роберт Пейсли были старыми сыщиками, выписанными им из Ирландии. Ведь ранее в Великобритании не было национальной полиции, и появилась она ровно неделю назад, после коррупционного скандала начала сентября этого года, который привел к полной реорганизации полиции Англии.
        Вообще-то новая структура должна была быть торжественно создана лишь в начале следующего, 1878 года, но недавний инцидент с ее величеством привел министра внутренних дел, виконта Кросса, в состояние тихой паники. Больше не было надежды на гений ее величества, обратившийся в свою прямую противоположность, что и заставило всячески ускорить создание этой организации. Масла в огонь подлили и агентурные сведения полученные из надежных источников, о «Короле Викторе» и планах подготовки восстания в Ирландии, что в кратчайшие сроки заставило сформировать и Ирландское отделение ОУР.
        И сэр Эндрю, и сэр Роберт происходили из шотландских переселенцев-протестантов, которые издревле были опорой английской власти в Ирландии. Они знали ирландские реалии и ненавидели ирландских католиков, что очень нравилось сэру Говарду. Сэра Эндрю, одного из ведущих сыщиков в полиции Дублина, у которого уже была вполне заслуженная репутация специалиста по организациям ирландских националистов, порекомендовал сэру Говарду лично виконт Кросс. Сэр Говард решил, что времени у него мало, а начальство лучше не злить, и выписал сэра Эндрю, заодно попросив его найти себе заместителя. И не прогадал - сэр Эндрю оказался кладезем информации и нестандартно мыслящим человеком, а сэр Роберт, в прошлом его визави из Белфаста, чуть более конвенциональным, зато необыкновенно работоспособным.
        Сэр Эндрю смущенно откашлялся.
        - Как вы знаете, - сказал он, - в сентябре во Франции прошел съезд ирландских мятежников. Увы, узнали мы о нем чуть позже - когда один из них, Фергус Мак-Сорли из Белфаста согласился работать на нас, естественно, за денежное вознаграждение.
        - А я слышал, - рассмеялся сэр Говард, - что вы его подловили на том, что он интересно проводил время у некой мисс Мейбел Малоун. И когда ей стало известно, что он на самом деле давно уже женат, то она пошла в полицию и рассказала про него все. А потом вы ему намекнули, что сообщите его благоверной о существовании мисс Малоун - после чего мистер Мак-Сорли отправится к праотцам - от удара скалкой или сковородкой.
        - Ну да, и это также сыграло свою роль, - хитро прищурился сэр Эндрю.
        - И что же он вам успел сообщить? - улыбнулся сэр Говард.
        - Главное то, - сказал сэр Эндрю, - что он составил нам полный список всех тех, кто участвовал в том съезде. Поименно он знает далеко не всех, но два десятка имен у нас есть, как и описания прочих. Тут, конечно, не все так просто. Возьмем одно из описаний: «Полный джентльмен с красным носом, рыжими волосами и зелеными глазами»… Да оно подойдет к каждому третьему ирландцу-католику. К тому же и имена, под которыми они присутствовали на съезде, не всегда соответствуют их настоящим именам.
        А большинство из тех, кого мы смогли опознать по его рассказам, мы найти не можем и не знаем даже, где их искать. Кое-кто - как, например, Джон Девой или Джеймс Стивенс - в Америке или Франции, вне досягаемости нашего правосудия. Хотя, конечно, от несчастного случая даже они не гарантированы.
        - Вы правы, сэр Эндрю, - кивнул сэр Говард. - Продолжайте.
        - Потом, конечно, ирландские парламентарии, - сказал сэр Эндрю. - Их мы решили пока не трогать, чтобы не провоцировать ирландский электорат. Тем более что в активных операциях они замешаны не будут.
        - Резонно, - заметил сэр Говард, - хотя я надеюсь, что у вас есть планы по их аресту в нужный момент?
        - Конечно, сэр Говард, сэр Роберт занимается этим вопросом.
        Сэр Роберт поклонился сэру Говарду и сказал:
        - Но вот двоих мы смогли найти в Ирландии. И они, судя по всему, занимают примерно такие же посты, как Мак-Сорли в Белфасте.
        - А почему вы так решили? - спросил сэр Говард.
        - Мак-Сорли рассказал, - ответил сэр Роберт, - что инструкции в экстренных случаях они должны получать голубиной почтой из неизвестного ни нам ни им места. Мак-Сорли, например, передал в свое время десяток почтовых голубей со своей голубятни. Так вот, эти люди точно так же разводят голубей. Более того, они, как и Мак-Сорли, внешне вполне уважаемые граждане с безупречной репутацией.
        - И что это за люди? - лениво осведомился сэр Говард.
        - Некто Элайас Свифт из Дублина и Шон О’Малли из Корка, - сказал сэр Эндрю.
        - Вот как! - воскликнул сэр Говард. - И вы их арестовали?
        - Нет, мы решили установить за ними негласное наблюдение. В обоих городах мы сняли по квартире в домах, из которых хорошо видны как их дома, так и их голубятни. - И сэр Эндрю с некоторым беспокойством посмотрел на сэра Говарда.
        Сэр Говард задумался на секунду и сказал:
        - Что ж, мне кажется, вы поступили правильно. Но в вашей докладной записке вы просили меня принять вас из-за срочной информации государственной важности. О чем эта информация?
        Сэр Роберт склонил голову и ответил:
        - По сообщению от майора Ле Карона, в Корке на Рождество начнется восстание. Об этом он узнал от руководства фениями.
        Сэр Говард кивнул:
        - Майор Ле Карон - патриот Британской империи. Дезинформация с его стороны практически исключена. Но его вполне могли ввести в заблуждение.
        Сэр Эндрю достал из папки полоску бумаги и протянул ее сэру Говарду.
        - Вот эту бумагу Мак-Сорли получил позавчера вечером голубиной почтой, - сказал он.
        На полупрозрачной полоске папиросной бумаги механическим способом были отпечатаны серые буквы:
        «Ни в коем случае не отлучайтесь из Белфаста в период от 24 декабря до 3 января. В этот период в Белфасте все должно быть спокойно, какой бы информации вы ни получали из других частей Ирландии. Будьте готовы поднять восстание 4 января. Сигнал голубиной почтой - “Тара”. Сигнал отбоя - «Ольстер»».
        Сэр Говард поднялся и сказал, - Ну что ж, господа, спасибо за ценную информацию. Понятно, что Свифт - не единственный агент фениев в Дублине. Следите за ним. Если у него будут посетители, то узнайте - кто такие, где живут, чем занимаются. Обо всем докладывайте мне незамедлительно. Усильте слежку и за О’Малли, да и за Мак-Сорли. Пусть посматривают, мало ли что - вдруг ему захочется покаяться. А я уж позабочусь о том, что восстание будет подавлено. Хорошего вам дня, господа. Если что, я буду в своем клубе, заодно и поговорю там с министром.
        И сэр Говард, надев пиджак и взяв трость, стремительно вышел из кабинета.

28 (16) октября 1877 года. Ранее утро. Зона Суэцкого канала, Порт-Суэц. Командующий Особой Суэцкой бригадой генерал-майор Жданов Владимир Петрович
        Уберег Господь от разорения, не попустил до греха… И все это благодаря Сергею Петровичу Давыдкову, по своему хитроумию не уступающему древнегреческому герою Одиссею. Это мы привыкли воевать по-честному, и потому нас часто обманывают британцы да французы - для которых честь и совесть пустые слова. А потомки наши совсем по-другому думают, недаром они в Царьграде обосновались - мудрость и хитрость у них, как у византийцев.
        Вроде и не показал ни одного из своих технических чудес, обошелся лишь нашими возможностями, или, как он любят говорить, подручными средствами. А все равно британец оказался в дураках, а мы грешные в именинниках. Теперь им, наверное, придется придумывать какую-нибудь новую хитрость.
        Но, скорее всего, теперь сильнее всех оборонительных средств нас будет защищать вошедшая в Красное море эскадра под командованием Степана Степановича Лесовского и Ивана Ивановича Бутакова. По пути к месту своего назначения они обещали заглянуть в Джидду и показать там российский флаг. Пусть все тамошние шейхи знают - власть Британии и Оттоманской Порты в этих краях кончилась. И править здесь будет Российская империя, ныне, присно и во веки веков.
        Кстати, об арабах, будь они неладны. Сразу после завершения обстрела на британский пароход с портового буксира мы высадили досмотровую партию, которая разоружила и взяла в плен всех уцелевших членов его команды. Тут же был устроен, как выразился Сергей Петрович Давыдков, «походно-полевой допрос с элементами экстренного потрошения».
        Англичане: штурман Хансен и кэптен Смит были сразу отделены от основной массы пленных. А «задушевную беседу» начали с пленными индийскими мусульманами из Карачи. Как выяснилось, господин штабс-капитан прекрасно знал, как вести такие допросы. Не прошло и часа, как мы уже знали все о планах британцев.
        Утром, проведенный первым по каналу клипер «Джигит», как говорят моряки, быстренько «сбегал» к оконечности Синайского полуострова, где были захвачены арабские лодки с остальными бандитами, возглавляемыми старшим помощником Андерсеном.
        Узнали мы и о готовящемся нападении арабских разбойников… О них же сообщили нам и посланцы нескольких кочующих по Синайской пустыни бедуинских кланов, с вождями которых у нас были налажены прекрасные отношения. Штабс-капитан посоветовал им на время откочевать в сторону от пути движения бандитов и выждать. Лишь после того, как основные их силы будут нами разгромлены, бедуины могут отправиться на перехват остатков отступающих разбойников и, добив их, захватить хорошую добычу. Ведь мы все равно не сможем преследовать их в песках пустыни.
        Вообще-то Сергей Петрович давно уже предлагает мне взять этих бедуинов на российскую пограничную службу, в качестве туземной кавалерии. Можно было передать им некоторое количество трофейного холодного и огнестрельного оружия, да время от времени снабжать пулями, порохом и патронами. Другой платы им и не нужно. Полномочия для формирования вспомогательных туземных частей, данные мне государем, имеются. Но я пока еще не решил окончательно. Боюсь, что обманут, нехристи.
        Но штабс-капитан Давыдков уверяет, что если мы их не обманем, то и они нас не обманут. Если нынешний набег немирных арабов закончится для нас благополучно, то я, пожалуй, послушаюсь его совета. Без воинов, для которых пустыня - дом родной, нам будет нелегко. Ну, а пока мы готовимся отразить врага, который рассчитывает, что его удар по нам будет внезапен. И пусть он так думает.
        Солнце едва только показало свой ослепительный краешек из-за горизонта. Со стороны пустыни тянет холодный ветерок, но все мои люди подняты еще затемно, накормлены горячей едой и отправлены в полевые укрепления, прикрывающие канал с востока. Для картечниц Гатлинга-Горлова на расстеленных попонах разложены уже снаряженные магазины, а в зарядные ящики к четырехфунтовым пушкам уложены снаряды: шрапнель и картечь. Их огневые позиции, как и исходные позиции уланских эскадронов, пока не определены, поскольку мы не знаем точно, откуда на нас нападут основные силы бандитов и куда будет нацелен их удар - на Порт-Суэц или на Исмаилию. Сообщить об этом должны были бедуинские лазутчики, которых штабс-капитан Давыдков выслал вперед, предварительно снабдив нашей пустынной маскировочной одеждой.
        Человек, скачущий на коне, покрытом песчаного цвета попоною, был похож на оживший бархан, вздумавший с наступлением рассвета совершить конную прогулку по пустыне.
        - Там, - хрипло каркнул он пересохшим ртом, и, к своему удивлению, я без переводчика почти понял то, что он сказал, - там тысяча сабель идет на Исмаилию, и вдвое больше сюда - на Порт-Суэц. На Порт-Саид не идет никто, дети гиен боятся железного корабля и его больших пушек.
        Я отцепил от пояса флягу с водой и дал ее бедуину. Скажу, что не каждый аристократ сможет с таким достоинством пить шампанское из фужера, как этот бедуин пил воду из фляги. Сделав несколько небольших глотков, он чуть улыбнулся мне пересохшими губами.
        - Добрая вода, - сказал бедуин, сверкнув черными глазами и протягивая мне флягу, - и добрая одежда. Ползал у самых костров, слушал разговоры этих шакалов, и никто меня не заметил.
        - Зря ты так рисковал, брат, - по-арабски сказал бедуину Давыдков, - но за доброе слово спасибо. Если тебе нравится эта одежда, то она теперь твоя. Это сверх того, что тебе было обещано за разведку. Пойдем, мои люди покажут тебе место, где ты сможешь наполнить свою флягу и бурдюки хорошей водой, напоить коня и поесть, поджидая своих товарищей.
        Чуть позже вернулись и другие разведчики. Все они говорили примерно одно и то же. Разбойники, разделившись на два отряда, идут на Порт-Суэц и Исмаилию.
        Приняв решение, я стал отдавать распоряжения, и вскоре артиллерийские упряжки и картечницы начали занимать свои места на позициях. Всю нашу артиллерию - шестнадцать орудий, а также четыре эскадрона кавалерии и половину картечниц я направил под Порт-Суэц, который, в отличие от Исмаилии, был большим торговым городом, весьма привлекательным для грабителей. Оставшихся два кавалерийских эскадрона и восемь картечниц я отослал к Исмаилии, подкрепив окопавшийся там пехотный батальон. Еще по одному батальону защищали Порт-Саид и Порт-Суэц. И один батальон пехоты оставался в резерве.
        Солнце было уже довольно высоко, когда мы услышали гул и топот. Вскоре мы увидели поднимающиеся над холмами клубы пыли. Через десять минут показалась толпа конных воинов, одетых в живописные, развевающиеся на ветру одежды.
        Стараниями Сергея Петровича наши окопы были замаскированы, так что их можно было заметить, только подъехав совсем близко. Получилось что-то вроде засады. Когда высокий, одноглазый араб на статном буланом жеребце пересек мысленно намеченную мною запретную черту, я выпустил вверх звуковую сигнальную ракету. С пронзительным воем она ушла вертикально вверх и распустилась в небе тремя зелеными звездами. И тут началось самое настоящее светопреставление.
        Со страшным грохотом все шестнадцать пушек подпрыгнули на своих окованных железом деревянных колесах, выбросив в сторону конной толпы арабов новейшие шрапнельные снаряды Шкларевича с переменной трубкой. Я впервые наблюдал действие диафрагменной шрапнели на живых людях. И, скажу вам, что зрелище это не для слабонервных.
        Не долетев шагов сто до скопления конницы противника, снаряды лопнули, выбросив белые ватные облачка, а в людей и коней с визгом ударил град свинцовых пуль. Истошно закричали раненые люди, жалобно заржали покалеченные кони. По толпе конных арабов словно прошла кровавая коса. Мгновение спустя слитно ударил залп пехотных берданок, а потом длинными очередями застрекотали картечницы Гатлинга-Горлова. Это уже был не бой, а самое настоящее истребление.
        Пушки еще раза три выстрелили залпом. Остатки арабской кавалерии, сумевшие вырваться из зоны поражения, попытались скрыться за гребнем холма, из-за которого они, не подозревая о нашей засаде, так неосторожно выехали. Выпустив вторую ракету, на этот раз с тремя красными звездочками, я приказал прекратить стрельбу, велел трубачу, который все это время находился со мной рядом, дать сигнал находящимся в резерве уланским эскадронам в конном строю атаковать отступающего в панике неприятеля.
        Уланы гнали уцелевших еще несколько верст. От их сабель и пик спаслись лишь единицы - те, у кого не были хорошие и не очень уставшие кони. Но я подумал, что им еще рано радоваться - в десятке-другом верст от поля боя их уже поджидали союзные нам бедуины. И повезет тому, кто останется навеки в песках Синайской пустыни. Они, в отличие от своих живых соплеменников, не окажутся с деревянной колодкой раба на шее на одном из невольничьих рынков какого-нибудь из аравийских эмиратов.
        Почти одновременно стихли звуки боя и в Исмаилии. Чуть позже мне доложили, что и там противник был отбит с очень большими для него потерями, а остатки неприятельского отряда вырублены моими уланами.
        Теперь мне надо было садиться за стол и писать донесение о случившемся в Петербург, на имя государя. Мы отбили еще один набег. А сколько их еще будет? Дай бог, чтобы все они заканчивались так же хорошо, как сегодняшний. Полным поражением неприятеля и без потерь с нашей стороны.

29 (17) октября, яхт-клуб в бухте Гуантанамо. Оливер Джон Семмс, майор армии Конфедерации, командующий артиллерией Ирландского Добровольческого Корпуса
        - Раз-два! Раз-два! Идьём на пьятый круг!
        Ну уж нет, если этот маленький паршивец Мануэль и дальше будет так бегать, то у меня и возраст уже не тот, да и не привык я к таким бегам. Я упал на теплый песок под пальмы, где было хоть немного тени, и жадно присосался к своей фляге. Рядом со мной лежала еще дюжина-другая тел. А Мануэль и два десятка моих артиллеристов помладше бежали дальше.
        Ну и гад этот Слон, подумал я, - отдал нас на поругание этому маленькому тирану. Тоже мне, друг Сергей. Нужны мне такие друзья… Но все по порядку.
        Так уж получилось, что мне пришлось заниматься сборами и организацией переброски нескольких сотен добровольцев из моего родного Мобиля и близлежащих городков и ферм. Четыре дня назад, закончив со всеми своими делами, я с последней партией рекрутов прибыл в Гуантанамо на стареньком пароходе «Дикси Белль».
        Часть из тех кораблей, тех, что перевезли нас на Кубу, останутся в бухте Гуантанамо и станут костяком нового флота Конфедерации, а другие, такие как «Дикси Белль», уже находятся на обратном пути домой в Мобиль и другие порты американского юга.
        В вечер перед выходом, супруга вдруг спросила меня:
        - Олли, а теперь скажи мне честно, куда ты завтра отправляешься?
        - Милая, - ответил я, - к сожалению, я не могу тебе ничего сказать, ведь это совсем не мой секрет.
        Супруга вздохнула:
        - Значит, то, что я подумала, правда, и Конфедерация возродится?
        - Милая… - сказал я, имея, наверное, преглупый вид.
        - Знаю, - ответила она, - что ты мне ничего не можешь сказать. Но один вопрос: ты не идешь на войну?
        - Боюсь, что да, - сказал я, - причем довольно скоро.
        - Ну что ж, - вздохнула супруга, - я истинная дочь Юга, и я могу тебе сказать лишь одно - возвращайся со щитом или на щите. Хотя, конечно, лучше со щитом. А я буду тебя ждать…
        И она повесила мне на шею образок Лурдской Девы Марии - вот он, на серебряной цепочке, вместе с крестиком.
        А потом был семидневный путь в Гуантанамо. На корабле царили запахи пота, кислой капусты - кок был немцем - и конского навоза, - ведь лошади нужны и для кавалерии, и для артиллерии… Сразу после разгрузки в «яхт-клубе» нашу старушку загрузили кубинским сахарным тростником, чтобы у оккупационных властей не возникало никаких ненужных мыслей - ведь торговля с юго-востоком Кубы - обычное занятие для судовладельцев Юга.
        У причала меня встретил Сергей и повел в мои «апартаменты». То, что я увидел по пути, поразило меня до глубины души. За менее чем месяц, прошедший со времени моего отъезда, еще недавний «берег пустынных волн» с деревенькой местных рыбаков превратился в почти полноценную военно-морскую базу с причалами, складами и прочими зданиями. В нескольких деревянных домиках, стоящих чуть на отшибе, как рассказал мне Сергей, жили женщины и семейные пары. Там же, несмотря на его протесты, поселили и президента Дэвиса, обеспечив ему весь возможный в этих условиях комфорт.
        Для «переменного состава», то есть для таких, как я, стройными рядами стояли большие белые палатки. Одна из них и стала моим новым пристанищем. В бухте у причалов и на якорях покачивались на волнах не менее двух дюжин кораблей, пришедших сюда из Галвестона, Нового Орлеана, Мобиля, Саванны, Чарльстона и Майами. А между ними, словно королева среди фрейлин - красавица «Алабама». Русских кораблей в данный момент в Гуантанамо не было, но, как мне рассказал Сергей, они приходят сюда регулярно, и все имущество - палатки, оружие, оборудование - привезли именно они.
        Немного в стороне полуголые кубинцы строили крупное здание с башенкой.
        - А это что такое? - спросил я у Сергея.
        - Это, мой дорогой друг, - ответил он, - и будет первый временный Капитолий Новой Конфедерации. Ну, скорее, не Капитолий - конгресс и сенат у вас появятся еще нескоро. Но именно там в самом ближайшем времени соберется Временное правительство Конфедерации. Точнее, новое издание старого правительства.
        - Не понял… - переспросил я.
        Сергей начал загибать пальцы, объясняя мне все как маленькому:
        - Ну, президент Дэвис, конечно. Ваш секретарь финансов Джон Хеннингер Рейган, он уже здесь. Кстати, неплохая фамилия…
        Увидев, что Сергей с трудом сдерживает смех, я спросил, - А что тут смешного?
        - Да, так, ничего особенного, - ответил Сергей, - кое-что из времен моей юности. Далее. Ваш госсекретарь - Джуда Бенджамин, - он прибудет со следующим кораблем, с тем самым, который потом заберёт вас на Корву.
        - Как это на Корву? - не понял я.
        - А ты еще ничего не слышал? - переспросил Сергей. - Генерал Форрест уже назначил тебя командиром артиллерии Добровольческого корпуса. Он тебе сегодня об этом сообщит сам, так что имей в виду - я тебе ничего не говорил. А тренировки артиллеристов мы решили проводить именно там, вдали от лишних ушей. Ведь если ружейные выстрелы в Гуантанамо никто не слышит, то артиллерию может не услышать только совсем глухой. И информация дойдет до наших друзей янки. А оно нам надо?
        Вот потому твои артиллеристы сначала позанимаются здесь физической подготовкой, ну, и немного теорией. А потом ты отправишься с ними на Корву. Там и получите ваши пушечки, ну и постреляете всласть.
        - А что с военным и флотским секретарями? - спросил я.
        - Дэвис сказал, что военным секретарем он хочет видеть Форреста, а флотским - твоего отца, - ответил Сергей.
        Я бросил вещи в палатку, и мы с Сергеем пошли сначала в штаб за моими документами, а потом к интенданту за новой формой цвета хаки. После чего я снова вернулся в палатку и переоделся. Далее мы направились к большой штабной палатке, располагавшейся чуть в стороне от основного лагеря. Вокруг палатки стояла вооруженная охрана, состоящая из южан, в такой же форме цвета хаки, как и у меня, и одного высокого югоросса в их пятнистой полевой форме.
        - Документы? - потребовал один из южан.
        В ответ мы с Сергеем показали наши удостоверения.
        - Проходите, вас ждут, - ответил часовой.
        Мы вошли в шатер. За столом сидели президент Дэвис, мой отец, генерал Форрест, Джон Рейган и еще несколько человек; из них я узнал лишь генерала Мэтью Калбрейта Батлера, с которым мне пришлось иметь дело во время Войны Севера и Юга. Сергей отсалютовал и вышел.
        - Садитесь, майор Семмс, - приветливо сказал президент, посмотрев на генерала Форреста. - Мы тут как раз говорили о вас…
        Генерал Форрест продолжил:
        - Майор, помня ваши заслуги в войне, мы бы хотели вам предложить пост командующего артиллерией Добровольческого корпуса.
        - Сэр, - ответил я, - это огромная честь для меня, но…
        - Никаких но, - отрезал генерал Форрест, - вы уже показали себя с лучшей стороны. Вы мыслите нестандартно, вы умеете руководить батареей или даже дивизионом. Поэтому я считаю, что вы с честью справитесь с этой задачей. Ну что, согласны? Если хотите, конечно, можете остаться здесь, в Гуантанамо, и командовать ротой охраны.
        - Сэр, - сказал я, - благодарю за такую оценку моих скромных способностей, постараюсь оправдать ваше доверие! Позвольте вопрос?
        - Задавайте, - ответил мне Форрест.
        - Генерал, - спросил я, - а кто будет командовать всем Корпусом?
        - Я и буду, майор, - коротко сказал мне генерал.
        Я забыл про субординацию и выпалил:
        - Сэр, но, как я слышал, вы будете военным секретарем…
        Тот рассмеялся:
        - Майор, президент и другие члены правительства, включая и вашего отца, мне это весьма настойчиво предлагали. Но, увы, я не могу даже представить себя в этой роли. Зато я, как мне кажется, неплохой полевой генерал. Поэтому я, в свою очередь, порекомендовал моего коллегу генерал-майора Батлера. Тот тоже хотел отказаться, но тут уже я сумел его уговорить.
        Я поблагодарил за оказанную мне честь, получил от генерала Форреста разрешение удалиться и приказ зайти к нему через час. В офицерской столовой, куда я направился, еда оказалась на удивление вкусной. Готовили ее три девушки такой красоты, какую я видел, наверное, только в Югороссии. Но девушки были то ли испанками, то ли кубинками - с прекрасными фигурами, подчеркиваемыми простыми, но удивительно хорошо сшитыми платьями, темноволосые, сероглазые, с очаровательными чертами лица. Я засмотрелся на старшую, но тут меня неожиданно толкнул в бок локтем улыбающийся Сергей.
        - Дружище Оливер, ты на чужой каравай рот не разевай! - сказал он. - Лучше позволь представить тебе мою невесту, Марию, а также ее сестер Алисию и Исабель!
        Я поклонился и поцеловал каждой из них руку.
        - Полегче, Оливер, - рассмеялся Слон, - ты же у нас вроде окольцованный!
        Я вспомнил о самой прекрасной для меня женщине - о моей любимой жене, и ее слова: «Со щитом или на щите».
        Очнулся я от дум о доме и семье только тогда, когда Сергей, улыбаясь, снова заговорил со мной.
        - А вот этот молодец, - он показал на стоящего в сторонке паренька лет шестнадцати - это Мануэль де Сеспедес, брат этих очаровательных девушек и мой будущий родственник. А еще он мой любимый ученик и наш инструктор по физической подготовке. Именно он будет заниматься с вами общим физическим развитием. Впрочем, ты можешь и отказаться - ты же все-таки командир.
        - Нет уж, нет уж, - сказал я, пожимая пареньку руку. - Я буду заниматься вместе со своими людьми.
        Мальчик внешне был худощавым, даже тщедушным, и я подумал, что эта подготовка будет не таким уж сложным делом. Если б я знал, как ошибаюсь!
        А Сергей продолжил:
        - Оливер, у меня к тебе большая просьба…
        - Конечно, Сергей, проси, что хочешь! - сказал я.
        - Обычно свадьбы на Кубе планируются за несколько лет до самого бракосочетания, - начал объяснять Сергей, - по крайней мере, среди здешней элиты. Но у нас с Марией нет этих нескольких лет. Ведь очень даже может быть, что я не вернусь из Ирландии. Поэтому мы договорились о скорейшем венчании в местном католическом соборе, и мне нужен шафер. А ты у нас вроде католик. Так что вся надежда на тебя.
        - А когда венчание? - спросил я.
        - Десятого ноября, - ответил Сергей. - А уже двенадцатого, увы, ты нас покинешь и отправишься на Корву. Впрочем, и я там окажусь сразу после Нового года. Так что решай!
        - Ну конечно, я согласен!
        Тут я заметил, что час уже почти прошел, и спросил у Сергея, где палатка генерала Форреста. Отвести меня вызвался Мануэль, и я подумал, что он и в самом деле похож на славного молодого человека. Впрочем, такие же, как он, воевали со мной в той, другой, трагической войне. И многие из них погибли.
        Генерал Форрест был в хорошем расположении духа.
        - Садись, майор, - сказал он. - Выпей вот виски, я привез ящик из своих теннессийских запасов.
        Виски оказался отменным, и генерал продолжил:
        - В Корпусе будет дивизион из двух артиллерийских батарей - как мне сказал твой друг Слон, одна батарея полевых орудий и одна гаубичная. Пушки нового для тебя - да и для меня - типа. Какие именно, увидишь на Корву, там будут и инструктора. Насколько я знаю, у тебя две дюжины твоих бывших подчиненных.
        - Так точно, сэр, - ответил я, - и примерно столько же молодых людей - их детей и племянников. В общей сложности - пятьдесят четыре человека.
        - Ну, вот и хорошо. Тебе, я полагаю, потребуется не менее ста человек, так что я дам тебе еще пятьдесят. Хотя и этого будет, конечно, мало. Но больше пока дать не могу. У Ирландских королевских стрелков будет и своя артиллерия. Вы будете неплохо дополнять друг друга. Завтра начинай тренировки, и завтра же я пришлю к тебе пополнение. А пока иди, отдохни, тебе это понадобится.
        Если б я знал, насколько его слова будут пророческими!
        И вот уже четвертый день я утро провожу сначала в беге, а потом на полосе препятствий. После обеда у меня стрельба в тире, езда верхом (ну хоть тут я не устаю - привык), упражнения с макетами орудий, основы рукопашного боя, а потом еще и теория, которую преподает мне, моим офицерам и сержантам молоденький югоросс по имени Николай. Но, если честно, мне это начинает нравиться. Если бы мы были в такой же форме во время войны между штатами, вполне возможно, что мы победили бы при Геттисберге, и все пошло бы совсем по-другому.
        - Сэр, - я повернулся на бок и увидел близнецов Джонсонов. С их отцом я был весьма дружен. Но он погиб под тем самым Геттисбергом, будь он неладен, и мальчики его практически не помнят. Я так и не понял, кто из них заговорил со мной - Тимми и Томми были похожи друг на друга, как две горошины из одного стручка.
        - Сэр, разрешите обратиться? - сказал один из них.
        - Разрешаю! - ответил я.
        - А зачем нам все это? Бегать, перелезать через препятствия, стрелять из ружей… Опять же, давать майору Слону и другим русским нас колотить во время «занятий по рукопашному бою». Мы же артиллеристы, не какая-нибудь там пехота!
        - В Древней Спарте, - сказал я, - матери и жены, провожая своих мужчин на войну, говорили им: «Со щитом или на щите». Учили же, наверное, в школе?
        - Учили, сэр, - подтвердил другой брат.
        - Так вот, моя наипервейшая задача, а также задача майора Слона - сделать так, чтобы мы победили, а вы вернулись к своей матери, и к своим невестам, не на щите, а со щитом. Так что подъем, будем заниматься дальше…

30 (18) октября 1877 года. Эрзерум. Расположение частей Персидского экспедиционного корпуса. Майор Османов Мехмед Ибрагимович
        Вот мы и добрались до Эрзерума, или Арзрума. О нем писал в свое время Александр Сергеевич Пушкин, побывавший в 1829 году в этих краях вместе с войсками графа Ивана Федоровича Паскевича. Глядя на открывшуюся мне картину, я невольно вспомнил классика: «Арзрум основан около 415 года, во время Феодосия Второго, и назван Феодосиополем… Арзрум почитается главным городом в Азиатской Турции. В нем считалось до 100 000 жителей, но, кажется, число сие слишком увеличено. Дома в нем каменные, кровли покрыты дерном, что дает городу чрезвычайно странный вид, если смотришь на него с высоты. Главная сухопутная торговля между Европою и Востоком производится через Арзрум. Но товаров в нем продается мало; их здесь не выкладывают… Климат арзрумский суров. Город выстроен в лощине, возвышающейся над морем на 7000 футов. Горы, окружающие его, покрыты снегом большую часть года. Земля безлесна, но плодоносна. Она орошена множеством источников и отовсюду пересечена водопроводами. Арзрум славится своею водою. Евфрат течет в трех верстах от города. Но фонтанов везде множество. У каждого висит жестяной ковшик на цепи, и
добрые мусульмане пьют и не нахвалятся…»
        Добавлю также, что Эрзерум - будем называть его так - является также столицей Турецкой Армении. Но самих армян здесь проживает сравнительно мало, потому что турки время от времени устраивали резню иноверцев, и армяне спасались от гибели в российских владениях. Сейчас турки составляют более половины население города, еще четверть - армяне, а остальные - персы, греки, арабы, курды и прочие народности.
        Эрзерум расположен на высоте 1965 метров над уровнем моря, на юго-востоке Эрзерумской плоской возвышенности, которая, занимая пространство в тридцать километров длины и от десяти до пятнадцати километров ширины, обрамляется на севере горами.
        Климат здесь очень холодный и суровый, и Эрзерум часто называют малоазиатской Сибирью. Сам город окружен двойной каменной городской стеной и глубокими рвами, в южной части его старинная цитадель (Ич-Кале), в которой совсем недавно жил паша - управляющий Эрзерумским пашалыком.
        По верху стены крепость имеет проход, а за ней находится небольшая мечеть XII века, имеющая три отдельных минарета. На одном из минаретов висят часы, подаренные британской королевой Викторией. Но королева недавно окончательно спятила, Британии теперь уже не до Эрзерума, а в самом городе и его окрестностях расположились части Персидского экспедиционного корпуса русских войск.
        Здесь же были в настоящее время расквартированы и части Кавказского корпуса генерала Лорис-Меликова. Но они несли в Эрзеруме чисто полицейско-оккупационные функции, защищая местное население от набегов бандитских шаек и местных племен, которые издавна промышляли грабежами и разбоями. Работы Кавказскому корпусу хватает, несмотря на то что пойманных с оружием в руках бандитов без лишних разговоров вешали на ближайшем дереве. Так что из состава корпуса мы вряд сможем взять хотя бы одну боеспособную часть, тем более что по весне пополненный и отдохнувший Кавказский корпус двинется в направлении Сирии и Палестины, где его прихода ждет не дождется христианское население, сохранившееся еще со времен Византийской империи.
        Но необходимую нам в Персидском походе материальную помощь Кавказский корпус все же обеспечил. По приказу императора Александра III его интендантские службы заблаговременно подготовили для нас необходимый запас продовольствия и вьючных животных, которые будут нам нужны для нашего дальнейшего следования в направлении Баязета, и далее на Тебриз.
        А пока в городской цитадели расположился штаб экспедиционного корпуса, а его подразделения большей частью своей - за пределами предместья. Дело в том, что улицы самого города и предместья были обильно завалены нечистотами и мусором, а жилые дома по большей части построены из камня и часто наполовину находились ниже поверхности земли. Они были тесными, с земляными полами, с маленькими окнами и плоскими, выложенными дерном крышами, на которых нередко пасся скот. Поэтому, по нашему совету генерал Скобелев приказал разбить походный лагерь вокруг города. С точки зрения санитарии так будет безопасней. Наглядным примером того, что восточный город небезопасен для расквартированного в нем европейского гарнизона, стали части Кавказского корпуса, которые несли большие небоевые потери от заболевания солдат тифом, дизентерией и гепатитом.
        Сам Эрзерум, расположенный на главном торговом тракте между Трапезундом и Тебризом, был важным транзитным пунктом на так называемом «старом генуэзском пути». Отсюда лежала прямая дорога в Персию. Здесь же было решено сделать трехдневную остановку и тщательно подготовиться ко второму этапу похода. Пока же мы провели совещание в штабе корпуса, где обсуждались наши текущие дела.
        Кроме генерала Скобелева, полковника Бережного и меня, в нем принял участие и прибывший накануне со своей конно-иррегулярной бригадой генерал-майор Келбали-Хан Нахичеванский со своим младшим братом. Бригада состояла из двух полков Эриванского и Куртинского. Эриванским полком командовал младший брат Келбали - полковник Исмаил-Хан Нахичеванский.
        Оба брата были старыми солдатами, успевшими повоевать еще в Крымскую войну. К тому же они были мусульманами-шиитами, что было немаловажно при нашем походе в Персию. Ведь персы в большей части своей были шиитами. Куртинский полк был сформирован в значительной части из курдов, и тоже мог быть нам полезен при следовании через территории, населенные их соплеменниками. Генерал Келбали Хан Нахичеванский заявил, что во вверенной ему бригаде он поддерживает строгий порядок, решительно пресекая малейшие нарушения воинской дисциплины. А за случаи мародерства и дезертирства жестко спрашивается с командиров, которые являются помимо всего прочего, и племенными вождями своих подчиненных.
        На совещании обсуждался вопрос о том, чтобы часть сил отправить водным путем по Евфрату. Мелкосидящие плавсредства можно сплавить по реке прямо от Эрзерума, а более грузоподъемные - от Кемахи - населенного пункта в ста двадцати верстах отсюда. А потом, двигаясь вдоль большой реки выйти к месту слияния Тигра и Евфрата. А там и до Басры рукой подать.
        Но после обсуждения, все присутствующие решили, что не стоит отклоняться от первоначального замысла операции - движения на Тебриз через Баязет - тот самый, где в нашей истории выдержал героическую осаду небольшой русский гарнизон. Но, в этой истории осады Баязета не было, и отряд подполковника Александра Викентьевича Ковалевского может теперь усилить Экспедиционный корпус.
        - Подполковник Ковалевский - опытный и умный военачальник, и его солдаты, уже привычные к жизни в Азии, очень даже могут быть нам полезными, - сказал полковник Бережной. - Это может подтвердить и полковник Исмаил Хан Нахичеванский, который хорошо знаком с подполковником Ковалевскими.
        - Я готов это подтвердить, - кивнул Исмаил-хан, - я помню чудесное спасение нашего отряда, когда он попал в окружение во время вылазки из крепости, на которой так опрометчиво настоял неразумный подполковник Пацевич. Но когда мы все считали себя уже погибшими, из бескрайней синевы небес прилетели, как нам тогда казалось, посланные Аллахом крылатые ангелы смерти, родные братья архангела Азраила, которые и обрушили на окруживших нас нечестивых турок свой огненный гнев.
        Это теперь я знаю, что своим спасением я обязан воздушным аппаратам, которые прилетели к нам на выручку с корабля эскадры адмирала Ларионова, - и Хан Нахичеванский поклонился мне и полковнику Бережному.
        После дальнейших обсуждений было решено, оставив Баязет, двигаться на Тебриз, а оттуда - на Багдад. Вот тут-то и можно будет создать небольшую флотилию, которая по Тигру двигалась бы в направлении Шатт-эль-Араба и Басры.
        - Михаил Дмитриевич, - обратился к Скобелеву Бережной, - я хотел бы предложить создать в Тебризе опорный пункт, который еще послужит нам при походе непосредственно в пределы Персии. Но это дело далекого будущего. Уж больно густая каша здесь заварилась после распада Османской империи.
        Сейчас в Месопотамии все воюют против всех. И наши недруги делают все, чтобы беспорядки перекинулись через наши границы в пределы Российской империи. Так что, наводя порядок здесь, мы спасаем от кровопролития и ужасов междоусобной войны и Россию. Надо довести мысль об этом до всех наших солдат и офицеров. Они должны понять, что они не просто выполняют свой воинский долг, но и защищают здесь наше Отчество.
        - Все понятно, Вячеслав Николаевич, - кивнул головой генерал Скобелев. - Я читал в ваших учебниках по военному делу, что моральная мотивация действий воинов не менее важная составляющая их боеготовности, чем техническое оснащение. Я подготовлю соответствующий приказ. А пока же, господа, будем готовиться к новому походу. Мы должны выполнить поставленную перед нами государем задачу…

4 ноября (23 октября) 1877 года. 14:15. Гатчинский дворец, кабинет государя
        Подмерзшая с ночи земля с наступлением полудня немного оттаяла. Но высокое чуть зеленоватое небо уже обещало мороз и первые в этом году снеговые тучи. Можно сказать, что это был тот последний день осени, когда в Гатчинском парке опали все листья, и природа, умытая осенними дождями, ждала первых белых мух.
        Император стоял у окна и смотрел, как с обеда строем и с песней идет гатчинская рота спецназа, его личная гвардия и одновременно первая часть нового строя в Русской императорской армии. Настроение у Александра Александровича было хорошее. Только что из Константинополя ему сообщили о том, что при медицинском обследовании в тамошней клинике выяснилось, что императрица Мария Федоровна снова непраздна, и вот уже два месяца носит под сердцем ребенка. Информация о здоровье детей была чуть менее оптимистичной. Но в любом случае ни у Ники, ни у Джоржи пока не было проблем, с которыми не могла бы справиться медицина Югороссии.
        Последний пункт этого сообщения заставил императора задуматься, а потом продиктовать адъютанту телеграмму, в которой он приглашал приехать в Петербург из Одессы виднейшего русского микробиолога Илью Ильича Мечникова. Ему император решил предложить возглавить кафедру микробиологии в создаваемом Императорском Биологическом институте. Положение облегчалось тем, что института Пастера в Париже еще не было, и Илья Ильич еще не отбыл в эмиграцию, чтобы получить в нем место. Не были забыты и крупнейшие русские физиологи: Иван Михайлович Сеченов и Иван Петрович Павлов. Их также пригласили поработать в этом институте. Югороссия - это, конечно, важно, но и у его наследника тоже должна быть самая лучшая медицина, способная лечить болезни, считающиеся сейчас неизлечимыми. В конце XIX века Россия как никогда была богата на таланты.
        Но не медициной единой живо Государство Российское. Сегодня утром на прием к нему «по очень важному вопросу» попросился профессор Санкт-Петербургского университета Дмитрий Иванович Менделеев. Император понимал, почему профессор Менделеев не захотел сообщать письменно, о чем он хочет говорить с ним. В настоящий момент великий русский химик работал над двумя важнейшими для государства вопросами. Он занимался проектом промышленной переработки нефти и трудился над возможностью безопасным способом получать пироксилиновую взрывчатку и изготавливать на ее основе бездымный порох для русского стрелкового оружия и артиллерии.
        С этой целью Дмитрию Ивановичу еще два месяца назад были переданы образцы патронов к югоросскому стрелковому оружию и артиллерийского пороха, используемых при комплектовании выстрелов для самоходных гаубиц Мста-С и пушке-миномету Нона-С.
        Немного подумав, император позвонил в колокольчик, вызывая в кабинет дежурного адъютанта.
        - Поручик, - сказал он появившемуся на пороге кабинета офицеру, - как только явится профессор Менделеев, немедленно и без задержек проводите его ко мне.
        Поручик кивнул, щелкнул каблуками и сказал:
        - Будет исполнено, ваше императорское величество.
        Полчаса спустя, там же
        - Добрый день ваше величество, - сказал, входя в кабинет, профессор Менделеев. - Я рад, что мне не пришлось долго ждать вашего приглашения.
        - Здравствуйте, Дмитрий Иванович, - приветливо поздоровался с великим химиком император, - я понимаю, что ваше желание увидеться со мной не вызвано праздным желанием просто поболтать с монархом. А потому мне хотелось бы знать - какие важные причины заставили вас искать встречи со мной?
        - Вы правы, ваше величество, - кивнул Менделеев, - дело, которое заставило меня побеспокоить вас, весьма важное. Оно касается вопросов усиления обороноспособности России и возможности отражения стоящих перед ней угроз.
        - Пироксилин, Дмитрий Иванович?! - понимающе кивнул император. - Я не ошибся?
        - Он самый, ваше величество, - ответил Менделеев, - а также продукты его переработки, включая бездымный порох для ружей и артиллерии.
        - Что ж, отлично, - с довольной улыбкой сказал император, снова берясь за колокольчик, - только обождите немного…
        - Поручик, - сказал он снова появившемуся на пороге адъютанту, - немедленно сообщите штабс-капитану Бесоеву, что я желаю его видеть…
        Поручик щелкнул каблуками и вышел. А император одобрительно посмотрел на профессора Менделеева.
        - Дмитрий Иванович, - сказал он, - прошу извинить меня, но я бы хотел дождаться штабс-капитана Бесоева, моего помощника в подобных вопросах. Будет лучше, если наша беседа продолжится в его присутствии.
        - Я понимаю, - кивнул Менделеев, - перед началом работы над этой темой мне пришлось иметь довольно продолжительную беседу с этим молодым человеком, который своими советами и подсказками натолкнул меня на несколько интересных решений, которые и привели к столь быстрому успеху. Конечно, я мог бы дойти до этого и сам, но тогда бы мне потребовалось куда больше времени, чтобы добиться искомого результата.
        - Вы правильно рассуждаете, Дмитрий Иванович, - заметил император, - речь идет о том, чтобы как можно быстрее подтянуть уровень развития нашей науки и техники к уровню Югороссии. Я хотел, чтобы наша армия и флот были бы оснащены самым новейшим и мощным оружием. Ибо все в этом мире бренно, и наши сегодняшние друзья в Европе очень быстро могут перестать быть таковыми, стоит уйти из жизни Бисмарку или императору Вильгельму.
        Ведь кронпринц Фридрих с упорством, достойным лучшего применения, ориентируется на Британию. И я предвижу, что в будущем это может привести к весьма неприятным для России политическим последствиям.
        - Я все прекрасно понимаю, - сказал Менделеев, - поэтому-то я и старался сделать все как можно быстрее.
        В этот момент дверь в кабинет открылась, и на пороге появился штабс-капитан Бесоев.
        - Вы вызвали меня, ваше величество? - спросил он.
        - Да, Николай, проходи, - сказал император, - вот, Дмитрий Иванович утверждает, что он уже достиг успеха в пироксилиновом вопросе. Хотелось бы обсудить это дело в твоем присутствии.
        - Более того, - вступая в разговор, сказал Менделеев, - в нашей университетской лаборатории я исследовал предоставленные мне образцы порохов и обнаружил, что ружейный порох состоит из двух компонентов, а артиллерийский из трех. Причем в качестве растворителя нитроцеллюлозы и пластификатора в обоих случаях используется нитроглицерин. А ведь это довольно капризный и опасный продукт для использования его в промышленном производстве.
        - Вы абсолютно правы, - сказал Бесоев, - но эта технология, если я не ошибаюсь, уже давно освоена в Британии. И надо найти возможность ее замены на более безопасную.
        - Я понимаю, - сказал Менделеев, - но давайте я расскажу вам обо всем по порядку.
        Начнем с самого пироксилина. Мною установлено, что под угрозой самопроизвольной детонации находится плохо промытая от кислоты нитроклетчатка, или иной продукт, который начал подвергаться саморазложению из-за того, что его влажность меньше трех процентов. Пироксилин с влажностью в пять-семь процентов легко подорвать обычным детонатором. А пироксилин с влажностью двадцать-тридцать процентов требует для своей инициации уже довольно сильного взрыва. Продукт с влажностью в пятьдесят процентов и более не способен взрываться вовсе. Эта чувствительность к уровню влаги сильно затрудняет использование пироксилина в качестве взрывчатки, ибо требует постоянного контроля при его хранении.
        - Понятно, - сказал император, - но в нашей армии и флоте есть виды боеприпасов, имеющих герметично закрытый корпус, внутри которого влажность практически не меняется.
        - Да, это так, - кивнул головой Бесоев, - но может, все же лучше не останавливаться на влажном пироксилине как на военной или промышленной взрывчатке, а сразу переходить к промышленному производству тринитротолуола. Это взрывчатое вещество куда мощнее пироксилина, флегматично к детонации и безразлично к уровню влаги и контакту с металлическими поверхностями. Оно не токсично, чем грешат производные пикриновой кислоты.
        - Вопрос выделения из каменноугольной смолы толуола, а также его последующего нитрования, - заметил Менделеев, - тоже является предметом моего изучения. Но заняться им я решил уже после того, как можно будет начать производство бездымного пороха в промышленных масштабах.
        - Разумно, - кивнул император, - продолжайте, Дмитрий Иванович.
        - Исследовав предоставленные мне образцы пороха, - сказал Менделеев, - я вспомнил слова господина Бесоева о том, что возможно такое течение процесса нитрования, когда нитроклетчатка окажется растворимой в воде подобно сахару. Я начал экспериментировать с соотношениями серной и азотной кислот, их концентрациями и температурой процесса. И совсем недавно достиг полного успеха, получив действительно растворимую нитроклетчатку, не требующую при формовании пороховых зерен или трубок дополнительных растворителей и пластификаторов. Чтобы не быть голословным, вот, прошу испытать!
        Дмитрий Менделеев сунул руку в карман сюртука и вытащил оттуда россыпь патронов, среди которых были патроны к револьверам Кольта и Адамса, винтовке Бердана, и даже к крупнокалиберному слонобою Шарпса.
        Император и штабс-капитан Бесоев переглянулись.
        - Ну что ж, господа, - сказал император, - раз такое дело, то сейчас мы оденемся, спустимся в казарму, возьмем людей и вооружимся сами. А потом, пока еще светло, пойдем на стрельбище и оценим результат работы Дмитрия Ивановича. Если же я сочту, что все прошло успешно, то мы можем считать себя победителями в соревновании с просвещенной Европой. Идемте, господа…

4 ноября (23 октября) 1877 года. Джорджтаун, у Вашингтона, гостиница «Американ Ривер Инн». Роберт Мак-Нейл, агент фирмы «Алан Стюарт и сыновья»
        - Конечно, мистер Мак-Нейл, мы немедленно отправим ваши письма по указанным адресам, - сказал клерк у гостиничной стойки. - Они будут у адресатов не позднее чем через час, - он так заискивающе посмотрел на меня, что даже моя природная шотландская бережливость - англичане называют ее скупостью - не смогла остановить мою руку, которая уже доставала две монеты по двадцать пять центов. Выражение лица у молодого человека при этом решительно поменялось на что-то типа «этот лох не знает, какие здесь принято давать чаевые…» Что ж, учтем, четверти доллара вполне бы хватило, а то и дайма (десяти центов). Деньги, конечно, не мои, но шотландцы и чужих денег зря не транжирят.
        Один конверт, из переданных клерку, был на адрес некого Аластера Манро, а вот второй - на адрес моего кузена, Колина Мак-Нила, дворецкого в доме сенатора Хоара.
        Но расскажу все по порядку. После моей встречи с канцлером Тамбовцевым я неделю добирался по железной дороге до Парижа. Пришлось пересечь с десяток границ. Хорошо еще, что границы внутри Германии - между Баварией и Вюртембергом, Вюртембергом и Баденом, Баденом и Эльзасом-Лотарингией - были уже давно условными, и у нас даже не проверяли паспорта. А вот на других границах многих моих спутников шерстили, тогда как предъявление моего югоросского паспорта внушало такое почтение, что все таможенники как один начинали подобострастно кланяться.
        Я много читал о Париже, но действительность меня разочаровала. Раньше и он, и Вена показались бы мне огромными городами. Но сейчас, после Константинополя, везде бросались в глаза грязь и беспорядок, столь резко контрастировавшие с порядком, установленным в югоросской столице. Немецкие Мюнхен, Штутгарт и Страсбург, которые мне довелось увидеть по дороге, были почище. Но эти города были столь провинциальными, по размерам даже меньше моего Эдинбурга, и они показались мне захолустными деревнями. Но это к моему рассказу отношения не имеет.
        На парижском Восточном вокзале меня встречала карета, посланная лично Жозефом Стюартом. Стюарт оказался крепким пожилым человеком с типично шотландским лицом. И в английском, и в гэльском у него проскальзывал забавный французский акцент. Но мне импонировало уже то, что он не забыл родной язык и через столько поколений.
        - А вы знаете, молодой человек, мы с вами родственники. Мой дед Алан, который и основал мою фирму, вырос здесь, в Париже, а рядом с ним жило семейство Джеймса Мак-Нейла. Он женился на их дочери Катрионе, моей прабабушке. Вот ее портрет - и он показал мне на картину, висящую на одной из стен.
        «Да, - подумал я, - она точно из Мак-Нейлов - рыжие волосы, зеленые глаза и наш фамильный нос».
        Потом мы с ним за стаканчиком-другим настоящего маллского виски обсудили легенду, по которой мне предстоит жить в Америке.
        - Завтра мой племянник Ален отправляется в Нью-Йорк по делам фирмы. У меня есть партнеры в Бостоне, а в Вашингтоне нужно передать, скажем так, небольшой денежный подарок одному человеку, который помог нам заключить кое-какие контракты. Что если вы официально будете моим доверенным лицом и курьером при Алене? Тогда вами точно никто не заинтересуется.
        Алену придется провести две недели в Нью-Йорке. А вы съездите сначала в Бостон, завезете фирме «Мак-Грегор и Мак-Грегор» кое-какие бумаги. Ну, а потом посетите Вашингтон. Заодно и мне поможете. Ален, знаете ли, не любит подобного рода дела, хотя это и абсолютно легально. Слишком уж он офранцузился… Да, я ему скажу, что вы - мой друг, а не его лакей. А то он сядет вам на шею…
        Ален оказался полной противоположностью своему дяде - темноволосый и темноглазый, малоприветливый, и с более ярко выраженным французским акцентом.
        Когда я назвал его Аланом, он недовольно сморщился и загундел:
        - Моя мать - француженка, и назвали меня не Алан, как моего прадеда, а Ален - это хорошее французское имя.
        Путешествие в его компании оказалось малоприятным, но где наша не пропадала… По крайней мере, на пакетботе, следующем из Гавра в Нью-Йорк, у меня была своя каюта первого класса, и в компании Алена я проводил достаточно мало времени.
        В Нью-Йорке я провел одну ночь, немного посмотрев город, который, так же, как и Париж, оказался менее интересным, чем его репутация. Было немного больше красивых зданий, но они были скорее исключением. Город производил унылое впечатление - трущобы, битком набитые ирландцами и евреями, чуть севернее были кварталы побогаче, но даже там было грязно. Мы жили в «Гранд-отеле» на 31-й улице и Бродвее, но «гранд» в нем было только название - в Европе в такой гостинице жила бы нищая беднота. Грязь, клопы, вонь - как и весь Манхеттен.
        Говорят, далее на севере и с другой стороны реки Ист-Ривер в Бруклине, живут богачи. Но там я не был и ничего сказать не могу. Впрочем, гостиница была весьма прилична, но кормили в фешенебельном ресторане при ней очень дорого и при этом отвратно.
        В Бостон я поехал по железной дороге, которая была относительно комфортабельной. Там я первым делом отправился к Иэну Макнилу, к которому Жозеф дал мне рекомендательное письмо. И здесь меня приняли как родного - ведь для шотландца любое родство священно. Про гостиницу никто и слышать не хотел - меня поселили в удобной спальне в доме с видом на реку Чарльз, и Иэн лично отвез меня на «Мак-Грегор и Мак-Грегор».
        Отдав документы и получив папку для Жозефа, я погостил еще денек у родни и вернулся в Нью-Йорк, где передал документы Алену. А сам, не задерживаясь в этом городе, направился дальше в Вашингтон.
        И вот я в столице Североамериканских Соединенных Штатов. Центр мне больше всего напомнил Европу - красивые неоклассические здания, а между ними огромный парк - Молл. Извозчик довез меня до Джорджтауна, старой части города, где жили, как Колин Макнил, так и этот загадочный мистер Манро. Я написал обоим пару слов, вложив рекомендательное письмо от родни в конверт для Колина.
        Через полчаса ко мне в дверь постучали. На пороге стоял пожилой человек с типично шотландским лицом. Неужто это Колин? Но незнакомец сказал:
        - Господин Мак-Нейл, позвольте представиться - Аластер Манро.
        - Заходите, господин Манро, рад вас видеть. - И я достал разрубленную пополам монетку. Мой собеседник достал вторую ее половину. Убедившись, что они составляют одно целое, я передал ему конверт с толстой пачкой ассигнаций - САСШ были одной из немногих стран, в которых ассигнации стоят столько же, сколько и золото. Тот кивнул мне и передал мне тонкий конверт с какими-то бумагами, после чего еще раз поклонился и вышел.
        И тут в дверь еще раз постучали. На пороге стоял мальчик в ливрее слуги.
        - Господин Мак-Нейл, - сказал он, - мне поручили передать вам письмо.
        В конверте был вложен лист бумаги, на котором было такие слова:
        «Уважаемый кузен, завтра у меня как раз свободный день. Предлагаю вам встретиться в обед в ресторане вашей гостиницы. Я буду там ровно в полдень.
        Ваш покорный слуга Колин Макнил».

5 ноября (24 октября) 1877 года. Джорджтаун, у Вашингтона, гостиница «Американ Ривер Инн» Колин Макнил, дворецкий
        Я слишком давно был дворецким, чтобы не научиться разбираться в людях с первого взгляда. То, что человек, стоявший передо мной, был моим кузеном, мне было понятно сразу - очень уж он был похож на портреты моего деда в молодости. Да и жестикуляция его была наша, фамильная, такая же, как у деда.
        - Здравствуйте, Колин, - сказал он по-гэльски. Я удостоверился, что и тембр его голоса был очень похож на голос деда Колина, если, конечно, учитывать разницу в их возрасте. Но вот на бизнесмена, как его рекомендовали мне мои родственники, он был совершенно не похож. Скорее он смахивал на находящегося в отпуске офицера, на мускулистой фигуре которого штатский костюм выглядел чужеродным предметом. Более того, доверенные люди Жозефа Стюарта - это всегда люди из его клана. А вот ни на одного из Стюартов мой кузен не был похож абсолютно.
        Но то, что я увидел Аластера Манро, выходившего из гостиницы, где проживал мой кузен, недвусмысленно говорило о том, что Роберт здесь по личному поручению самого Жозефа. Иначе Манро прислал бы одного из своих людей. Интересно… Загадка на загадке.
        И тут я вспомнил, что имя некого Роберта Мак-Нейла упоминалось в британской прессе в связи с таинственным исчезновением русской жены английского принца Альфреда. Исчезновение это, как писали газеты, было тайной операцией югоросского Кей Джи Би, вызволившей дочь русского императора из-под ареста в Британии. А что, если мой кузен и тот Роберт Мак-Нейл - это одно и то же лицо? Тогда его пребывание здесь - не более чем ширма?
        Одно я знал точно - в номере этой гостиницы никаких разговоров вести не стоило. В «Американ Ривер Инн» в служебных коридорах слышны любые разговоры из номеров. И я по распоряжению сенатора не раз просил хозяина, Алана Кэмпбелла, проследить за посетителями того или иного постояльца. Каждый раз мне становился известен и пересказ всех их разговоров. Более того, и сам Аластер, и его сыновья неплохо понимают гэльский язык, будучи из того самого проклятого рода Кэмпбеллов - единственного горского рода, перешедшего на сторону англичан.
        Поэтому нам надлежало продолжить наш разговор в другом месте. А в «Спейсайд Таверн» сверху были три отдельных кабинета, в которых подслушивание было практически невозможным. Да и его хозяева были, пусть и равнинные шотландцы, но шотландские патриоты, что, увы, большая редкость в САСШ.
        Ведь в отличие от ирландцев, мы, шотландцы, стояли у истоков американской государственности, и пять президентов, включая самого Томаса Джефферсона, автора Декларации Независимости, по происхождению были шотландцами. Поэтому, даже более поздних шотландских эмигрантов - таких, как мой дед, например, американское общество принимало как своих - и они в большинстве своем оставались шотландцами лишь номинально. К счастью, мой дед Колин не позволил ни своим детям, ни внукам забыть о наших шотландских корнях.
        По дороге в «Спейсайд Таверн» я расспрашивал кузена о фирме Стюарта. Как я и ожидал, Роберт знал о ней чуть ли не меньше, чем я. Мне стало ясно, что, как я и предполагал, его работа на Стюарта - не более чем прикрытие. И когда мы уже сидели в одном из кабинетов таверны с бутылкой виски двенадцатилетней выдержки, стоящей перед нами на столе, я вдруг сказал:
        - Роберт, вы меня простите, но никакой вы не бизнесмен.
        Тот странно посмотрел на меня и ответил:
        - А если даже и так?
        - Не бойтесь, кроме меня, никто об этом не узнает, - сказал я. - Но я бы хотел знать, что именно вы здесь делаете. Интересно, не связано ли ваше пребывание здесь с исчезновением русской принцессы из Эдинбурга и ее таинственным появлением в Константинополе?
        - Колин, - покачал головой мой кузен Роберт, - ведь это не только моя тайна.
        - Роберт, - сказал я, - я полагаю, что вы работаете на русских, точнее, на югороссов. Но наверняка вашей целью является свобода шотландского народа. Иначе я не могу объяснить интерес Жозефа Стюарта к вам. Более того, вы мой близкий родственник, а кровь, как известно, не вода. Поэтому расскажите мне, что именно вас интересует, и я постараюсь вам помочь.
        - Но вы тогда можете потерять место у вашего сенатора, - заметил мой кузен.
        - Могу, - вздохнул я. - Но мне это место, если сказать честно, уже порядком осточертело. Я хотел бы открыть небольшое дело, завести семью и жить не здесь, а в родной Шотландии, даже если я там никогда и не был. Или в Константинополе. Ведь иначе Хоар может сделать мою жизнь здесь весьма неуютной.
        Роберт посмотрел на меня и медленно произнес:
        - Колин, обещать я, понятно, ничего не могу. Но надеюсь, что в скором будущем подобная возможность может у вас появиться. По крайней мере, в Константинополе…
        - Вот и хорошо, - сказал я. - Итак, Роберт, вас, вероятно, интересует судьба договора между Югороссией и САСШ. Спешу вас заверить, что договор ратифицирован, и ратификационная грамота завтра будет передана посланнику Российской империи в САСШ - ведь посольства Югороссии здесь еще не существует.
        - Лучше поздно, чем никогда, - кивнул Роберт.
        - Да, - сказал я, - только в ратифицированном тексте отсутствует один параграф - про Калифорнию. Не знаю, какими мотивами руководствовалось сенатское большинство - ведь рано или поздно любой договор и любой закон будут опубликованы. Но следующий том «Общих статутов» выйдет только в начале следующего года. А до того момента они почему-то решили, что русские об этом не узнают.
        - Интересно, - медленно произнес Роберт. - Впрочем, я слышал про то, как американцы соблюдают договоры с индейцами. Так что меня это мало удивляет. Но могу заверить, что югороссы - это далеко не индейцы. А еще сюрпризы будут?
        - Будут, - сказал я. - Например, Сенат ратифицировал договор с негласным условием, что в ближайшем будущем немалый кусок английских провинций в Канаде перейдет к САСШ. Хейз согласился - на что Хоар и другие и рассчитывали. Они ждут, когда у англичан начнутся серьезные проблемы в Ирландии и Шотландии, чтобы поставить Англии ультиматум на предмет передачи всех земель к западу от Великих озер.
        - Однако… - присвистнул Роберт.
        Тут я решил, что если погибать, так с музыкой.
        - А еще несколько сенаторов составили заговор, готовя покушение на Хейза сразу после этих событий, - сказал я. - Вину за убийство президента возложат на кого-нибудь из южан, чей труп найдут рядом с местом преступления. А потом начнется Вторая Реконструкция… Другими словами, это будет вторая оккупация Юга, намного более жестокая, чем первая.
        Мой кузен несколько минут сидел с совершенно обалдевшим видом. Потом он наконец пришел в себя и сказал:
        - Колин, расскажите мне об этом поподробнее. Кто из сенаторов замешан в этом заговоре, и какой у них конкретно план? Нам надо будет обговорить сигнал, который вы подадите, как только заговорщики решат перейти к действиям. Могу сказать одно - эта информация для нас неоценима.
        Колин, теперь я точно позабочусь о том, чтобы ваши мечты о тихой и спокойной старости в Константинополе или независимой Шотландии смогли стать действительностью.

6 ноября (25 октября). Утро. Остров Корву. Капитан-лейтенант флота Югороссии Виктор Брюсов, пока еще некоронованный король Ирландии
        Глупейшая рана. Сейчас я, задрав к потолку свою забинтованную филейную часть, валяюсь на больничной койке в деревянном домике медсанчасти, а не возлежу внутри походного спального мешка в своей палатке. Рана! И, главное, где меня зацепило? Не в родной России, не в Югороссии, не в зеленых полях Ирландии, которой суждено стать моим вторым домом, а на далеком португальском островке.
        За окном - типичная для этих мест в обеденное время хмурая погода - серое небо, моросящий дождик… Впрочем, в Ирландии, как мне рассказывали, погода будет никак не лучше, даже наоборот.
        Позавчера на «Аппине», одном из кораблей Жозефа Стюарта, прибыла из Ирландии сотня ребят из Дублина и Белфаста - очередное пополнение для моих Королевских стрелков. Теперь наша Королевская стрелковая бригада укомплектована по штату, и в будущем корабли, принадлежащие Жозефу, заходить сюда больше не будут. Разве что на это будет какая-нибудь веская причина.
        Жозеф предлагал завозить нам продовольствие. Но мы решили, что лучше не будем лишний раз «светить» нашу базу, поскольку есть вероятность, что кто-нибудь из «не тех» людей заметит один из его кораблей вблизи Корву, или даже Флореша. Продукты мы получаем, частично с Флореша, частично от местных рыбаков и пастухов. А кое-что завозят нам регулярными челночными рейсами югоросские корабли, курсирующие по кубинскому маршруту. Вот и сегодня очередной конвой по пути из Константинополя в Гуантанамо должен будет посетить наш остров.
        А ранение свое я получил следующим образом. Вчера с утра новобранцам выдали форму и оружие, после чего они принесли торжественную присягу Ирландскому королевству. Конечно, когда я слышу про королевство, вспоминаются слова Жванецкого про старое кладбище в Одессе, которого «тоже уже еще нет».
        Но на Булонском съезде было решено, что королевство де-юре не прекращало существовать - Ирландия была оккупирована, только и всего. И возвращение потомка законного короля на престол полностью легитимно.
        Так вот, после принесения присяги я произнес короткую речь - поблагодарил новых стрелков за их гражданский долг и мужество, и за служение Отечеству. После чего я поклонился и повернулся, чтобы идти. Но тут один из новобранцев выхватил из-за пазухи пистолет и выстрелил в меня. Ранение было несерьезным, покушавшегося толкнули под руку, и пуля лишь задела мою королевскую задницу по касательной.
        Но, увы, я теперь какое-то время не смогу сидеть - не только верхом, но и просто на стуле. Я успел приказать взять стрелка живым - другие новобранцы, как мне потом доложили, избили его до полусмерти, а кто-то уже готовил веревку. Моя «личная гвардия», ссылаясь на мой приказ, сумела вырвать несчастного из рук добровольных палачей.
        Допрашивал его прикомандированный ко мне особист, старший лейтенант Женя Червоненко. На допросе выяснилось, что покушавшегося звали Чарльз Мак-Сорли, и был он кузеном того самого Фергуса Мак-Сорли, который был одним из делегатов на Булонском съезде. Недавно стало известно, что этот самый Фергус Мак-Сорли нас предал. Чарльз, как оказалось, был оголтелым «республиканцем» и ненавидел монархию и всех монархов.
        Мы заранее строжайшим образом проинструктировали всех наших людей на местах не только не вербовать известных «республиканцев», но даже никак не давать им знать про формирование Королевских стрелков, и про планы восстания. Поэтому, похоже, что Чарльза Фергус подослал специально. Женя рассказал, что после покушения ребята из Белфаста сдали ему еще одного «республиканца» - некоего Джона О’Гормана. Выяснилось, что он должен был дублировать Чарльза. Но, по его словам, услышав мою речь, он решил, что лучше Ирландское королевство, чем продолжение английского гнета. Как бы то ни было, он не стрелял.
        Зато эти два человека много чего рассказали нашему особисту о Фергусе Мак-Сорли. Теперь я думаю, что раз уж так сложилось, то неплохо бы воспользоваться этим милым человеком для дезинформации наших английских «друзей». Конечно, всем агентам на местах были высланы примерно одинаковые инструкции - понятно, что все кончится отбоем. Но нам хотелось, чтобы англичане поверили в Рождественское восстание. А вот теперь можно будет сделать эту дезинформацию более адресной.
        Кстати, наши друзья-фении обнаружили, что англичане установили наблюдение за двумя другими агентами - в Дублине и Корке. Они же, в свою очередь, установили свое наблюдение за тамошними агентами. Но, судя по всему, в отличие от Мак-Сорли, эти люди предателями не были. Скорее всего, за ними следили, получив информацию, которую Скотленд-Ярд, в свою очередь, получил от Фергуса Мак-Сорли.
        Я распорядился как можно скорее убрать этих двоих из Ирландии, пока они еще не арестованы. В каждом ирландском городе у нас было по одному «запасному» агенту, лежащему «на дне». А в Дублине таких было аж двое.
        Насчет же О’Гормана, да и Мак-Сорли я решил их помиловать - все-таки мое будущее «величество» не слишком-то и пострадало. К тому же - король я или не король. Нужно будет обсудить это со старшим лейтенантом Червоненко. Он, кстати, настаивает на смертной казни для Чарльза Мак-Сорли, и на тюремном заключении для О’Гормана. Посмотрим. Тюрем у нас в любом случае пока нет, и нет никакой возможности держать этих двоих под стражей до бесконечности. А стоит их выпустить, как парни моментально порвут обоих в мелкие клочья, особенно Мак-Сорли.
        Наша «гвардия» осмотрела личные вещи всех новобранцев - больше ни единого пистолета или каких-либо других опасных предметов не нашли. Конечно, у всех есть штатное оружие, но с этим риском придется жить. Женя просил меня больше не участвовать в общих тренировках и не появляться на людях, кроме как в сопровождении внушительной охраны. Но я подумал - дудки. Не буду я прятаться от своих солдат.
        А вот бронежилет, как Женя тогда потребовал, я надеть согласился - заметив при этом, что задницу он, увы, не защищает. Хотя, как тот резонно заметил, целился Мак-Сорли мне отнюдь не в мягкое место, так уж получилось. Просто его толкнули под руку. Да, и точность у таких устаревших пистолетов сама по себе низкая. Будь у Чарльза револьвер Адамса или Кольта - вот тогда меня, возможно, уже не было бы на этом свете.
        Тут мои размышления прервала красивая девушка в погонах лейтенанта медицинской службы. Не полюби я Александру, я б с удовольствием приударил за Леной.
        - Ваше величество, - сказала она, показав мне розовый язычок, - меня просили передать, что, пришел югоросский конвой, и скоро начнется разгрузка.
        - Хорошо, Леночка, - ответил я, - я сейчас выйду к ним.
        Она вспыхнула:
        - Больной, как врач, я требую, чтобы вы остались в кровати - иначе есть риск…
        - Леночка, если уж вы называете меня то «величеством», то больным, то давайте договоримся, что я, как «величество», могу сам решить, что мне нужно и чего не нужно делать. Лады? - вежливо сказал я, принимая вертикальное положение и стараясь при этом не задеть свою многострадальную задницу.
        - Больной, делайте, что вам приказано, - в голосе девушки явственно прозвучал металл. - Моя работа - проследить, чтобы вы полностью поправились. Так что не делайте глупостей. Это мой приказ, как врача.
        Да, конечно, «король Ирландии» по табели о рангах выше лейтенанта медицинской службы, но врач есть врач. Пришлось смириться.
        Там же, час спустя
        Вскоре ко мне в санчасть пришел капитан 1-го ранга Перов, командир БПК «Североморск», и старший конвоя.
        - Здравия желаю, товарищ капитан Первого ранга! - сказал я и отдал честь, стараясь выглядеть как можно бодрее.
        - И тебе не болеть, твое величество, - засмеялся тот. - Лежи уже. Место, куда тебя ранили, можешь не показывать - все уже наслышаны. В этот рейс мы привезли тебе только немного снаряжения и продовольствия. Но в следующий раз жди гостинцев.
        В Константинополе для твоей артиллерии и артиллерии Конфедерации почти готовы усовершенствованные полевые 87-миллиметровые пушки Круппа и полевые 122-миллиметровые гаубицы, примерно как «образца 1910 года». Только что сообщили, что выстрелы к ним будут под бездымный порох, как и патроны к вашим маузерам и винчестерам. У Менделеева, как и в той истории получился пироколлодийный порох. Технология уже передана нам, и теперь опытное пороховое производство в арсенале Константинополя в ближайшее время будет работать только на вас и на конфедератов. Подарок, значит, янки и бриттам, чтобы им пусто было. Ну, а сейчас сюрприз уже лично для тебя. Выздоравливай, герой.
        С этими словами он достал из внутреннего кармана почтовый конверт с российской маркой, проштемпелеванной двуглавым орлом, где, как я заметил, присутствовало слово «Харьковъ».
        После того, как капитан 1-го ранга Перов ушел, я дрожащими от волнения руками вскрыл конверт. Письмо было от моей любимой Сашеньки Кропоткиной. Она писала мне о том, как добиралась домой, как скучает по мне, и как она ждет скорой встречи со мной. Но главным в письме были слова:
        «А папенька мой сначала запретил мне с вами даже переписываться, как я его ни умоляла. Но потом он сжалился над моими слезами и начал наводить о вас справки. В результате в наш дом пришел какой-то очень важный господин. После разговора с ним папенька совершенно к вам переменился. Теперь он говорит, что Вы, мой любимый, не просто офицер, а еще и югоросс, да к тому же весьма знатный. И папенька говорит, что не будет препятствовать нашему браку, и даже будет рад породниться с таким человеком, как Вы, конечно, если Вы лично у него попросите моей руки».
        И вдруг хмурый день в мгновенье ока преобразился. Как это часто бывает, весенний ветер прогнал тучи, засияло яркое солнце и запели птицы… Но еще более радостно стало у меня на душе. Ирландская корона - это так, пустяки, здесь главное - служба моему настоящему, а не ирландскому отечеству, ради которого я пошел на все это.
        А вот то, что Сашенька будет моей, переполняло все мое сознание невообразимым счастьем. Но увижу я ее еще нескоро - сначала мне предстоит провести несколько месяцев на этом продуваемом всеми ветрами острове, а потом - битва за освобождение Ирландии, и лишь потом я смогу усадить ее рядом с собой на ирландском троне. Но я знаю, что меня будут ждать - и «когда наводят грусть желтые дожди», и когда снега в Харькове метут, и когда у нас на Корву жара…

9 ноября (28 октября), Полдень. Куба, Гуантанамо. Майор Сергей Александрович Рагуленко, также известный как команданте Серхио Элефанте
        Подумать только - завтра я стану семейным человеком. Сколько лет я благополучно избегал сетей Гименея, расставляемых то одной, то другой представительницей прекрасного пола… Причем «сам процесс» мне нравился, чего уж греха таить. Но я никогда не встретил ни одной дамы, с которой мне хотелось бы связать свою судьбу. И дольше всего мои отношения длились с Марипосой - той кубиночкой из Лурдеса, - вероятно, потому, что мы оба понимали, что наши отношения закончатся, когда мне придет время покидать гостеприимную Кубу. И когда самолет взлетел в небо, и Куба скрылась за облаками, я хоть и вспоминал о том, как хорошо мне с ней было в постели, но, помнится, испытал даже какое-то облегчение.
        А вот с Марией все совсем по-другому. Она из традиционной семьи, где секс до свадьбы - табу. Здесь даже до сей поры часто вывешивают простыню с кровавым пятном после брачной ночи, чтобы показать, что невеста была девственницей (боюсь, и нам придется сделать то же самое).
        Но меня абстиненция на данном этапе, как ни странно, совсем не огорчает. Ведь главное, что она - именно та половинка, которую я, наверное, искал всю жизнь. И если бы ее у меня не было, то я бы, наверное, уже давно лез бы на стены от скуки - тренировать кучу желторотиков мне уже изрядно поднадоело. Я-то ведь настроился на ирландскую заварушку не позже католического Рождества. А тут, здрасьте, для более качественной подготовки ее начало перенесли на Пасху…
        Именно в такие моменты я раньше делал разные глупости, из-за которых меня постоянно шпыняли и наказывали. И, если честно, то мне всегда было, в общем, пофиг. А вот теперь - нет уж, дудки. Марию огорчать я не хочу. Хотя, конечно, жить нам будет непросто. Это пока я с ней, то я практически как овечка. Но семейная идиллия у нас продлится всего лишь до католического Рождества. Сразу после него мы - и инструкторы, и обучаемые - уходим в море, где и встретим Новый год по дороге на далекий от даров цивилизации остров Корву. Там нам предстоит провести еще более трех месяцев.
        Брать с собой Марию нереально - условия там совсем не для молодой женщины, тем более что и семьи рядом с ней не будет. А мне предстоит тяжелая и нудная работа - с нуля создавать новую Армию Конфедерации, пусть она пока именуется всего лишь Добровольческим корпусом. А потом наконец-то будет Ирландия…
        Но это все потом. А пока у меня редкий трехдневный выходной. Сегодня - подготовка. Я отправлюсь на свадьбу в парадном югоросском мундире, которого у меня, конечно, никогда не было, но сестры Марии меня неделю назад измерили вдоль и поперек и всю неделю мучили примерками, которые, честно говоря, я страшно ненавижу. И ныне наконец состоится окончательная примерка.
        Саму Марию я увижу лишь завтра в церкви - такие здесь правила. Деньги на свадьбу - а она здесь недешевая - я взял частично из своих сбережений, хотя какие у меня сбережения…
        Но вот что интересно - родня Марии скинулась - еще бы, yugoroso здесь приравнивается к высшей элите, а я еще к тому же и майор - по здешнему comandante, прямо как Фидель, - и вот теперь еще недавно третировавшие Родриго родичи теперь из кожи вон лезут, чтобы с ним подружиться по-новой.
        Более того, на свадьбе будут губернатор провинции. Даже генерал-губернатор намекнул, что хотел бы присутствовать. Две недели назад ему выслали приглашение, и он уже в Сантьяго.
        Такое количество народу в сравнительно небольшой собор Святой Екатерины в Гуантанамо не влезет. Поэтому наша свадьба состоится в Сантьяго, в тамошнем кафедральном соборе. Мария уже там, а я сегодня вечером отбываю в Сантьяго на «Алабаме». Кстати, банкет состоится в губернаторском дворце, да и первую брачную ночь мы проведем там же, по настойчивому приглашению губернатора.
        А в воскресенье «Алабама» доставит нас обратно в Гуантанамо - праздник пройдет в нашем «яхт-клубе», с теми, кому в Сантьяго лучше не появляться. Это и Добровольческий корпус, и американское отделение Королевских стрелков, и новосозданное правительство Конфедерации, в коем не хватает пока лишь государственного секретаря Джуды Бенджамина, который сейчас находится в пути. Его ждут послезавтра, на «Североморске», который взял его на борт в Кадисе.
        Я не выдержал и сходил-таки с утра на тренировки. Ведь обленятся мои орлы без меня. Но в девять, после утренней пробежки, я с удовлетворением отметил, что в той компании, с которой я бежал сегодня, ни один не выбыл преждевременно. Молодец Родриго, хороший из него командир вырастет.
        После двадцатиминутного заплыва я вернулся домой, не спеша оделся во все чистое и отправился на окончательную примерку. Увы, с душем здесь тяжело, поскольку пресной воды маловато, и чаще всего приходится мыться в морской воде.
        Я постучал в дверь домика, где жили Мария и ее родня. Навстречу мне вышла Исабель.
        - Привет, красавица, - сказал я и поцеловал ее в щечку. - Сказано было в десять, вот и я пришел.
        - Серхио, - недовольно ответила Исабель, - неужели ты не знаешь, что если женщина говорит «в десять», то она будет готова не раньше одиннадцати? Приходи через час.
        - Через час? - озадаченно переспросил я.
        - А лучше через два, - ответила она, соблазнительно потягиваясь всем телом. - Мало ли что…
        «К счастью, - подумал я, - Мария не такая - если она скажет “в десять”, то будет готова не позднее пяти минут одиннадцатого. А вот сестры ее - типичные кубинки, для которых понятие времени - вещь весьма неопределенная».
        Я улыбнулся и пошел к себе в кабинет - теперь у меня был таковой в одном из сборных домиков. Я открыл сейф и достал оттуда краткий отчет о допросе некого Джона Финбара, ныне покойного. Еще недавно он был одним из главных охранников Чарльстонской городской тюрьмы.
        Сперва он меня не заинтересовал - этим делом занимались наши «особисты». Да и сам Родриго у нас, живой и невредимый, а вот Финбара давно уже доедали крабы и прочие обитатели морских глубин. Как следовало из отчета, умер он от инфаркта во время допроса. Но перед этим он успел рассказать практически все, что нас интересовало. А вот не надо было столько жрать, а то, глядишь, и прожил бы чуть подольше…
        Хотя, конечно, за бортом вертухай из Чарльстона оказался бы хоть так, хоть этак. Ведь в этой истории Гуантанамо - никакая не тюрьма. Да и что вы прикажете делать с этим милым джентльменом с развитыми садистскими наклонностями? Такому - прямая дорога в «страну вечной охоты».
        Было очень интересно почитать про Паттерсона и его людей, про то, как выбирали будущих жертв, как их сажали, как отбирали все, что им принадлежало…
        Брали в основном только богатых - причем часто не самих людей, которые «не делились», а их детей. Конечно, там были и другие - Родриго, которого, как сказал Финбар, вообще собирались в конце работ на острове Салливана придушить в назидание другим. Были и парни из Чарльстонской милиции, в которой Паттерсон совершенно справедливо видел организацию, представляющую опасность для его интересов.
        Да, подумал я, редкая сволочь. Потом я прочитал о том, что Финбар был не только доверенным лицом Паттерсона, но и одним из его половых партнеров. Тут меня чуть не вырвало - я представил себе эту «сладкую парочку» в момент, так сказать, любовного соития…
        А вот следующая страница отчета меня заинтересовала еще больше. Когда на одной из железных дорог, принадлежавшей Паттерсону, началась забастовка после того, как им в очередной раз урезали зарплату, приехали сотрудники агентства некого Алана Пинкертона во главе с самим хозяином. Финбар тогда был представителем «от владельца» во время всей этой операции. И забастовка была подавлена весьма решительно и в кратчайшие сроки. Убитых не было, но с десяток рабочих было покалечено. Трое из них остались инвалидами на всю жизнь. А Паттерсон еще раз снизил зарплату для сотрудников как этой, так и других железных дорог - как он сказал, чтобы оплатить услуги агентства Пинкертона. С тех пор волнениями и забастовками на его железных дорогах и не пахло.
        Гнида редкостная, подумал я. И тут меня вдруг словно током ударило - ведь про нашу свадьбу будут писать в газетах, и вполне вероятно, что в ближайшее время об этом узнает Паттерсон. А узнав, совершенно резонно решит, что другие бывшие заключенные могут оказаться там же. Или, по крайней мере, Родриго может что-то знать об их судьбе, как и о судьбе Финбара. Да и рассказать о том, что именно произошло на острове Салливана, он тоже сможет.
        А значит, не исключено, что к нам вскоре пожалует и сам дорогой Алан Пинкертон. Ведь, если он лично присутствовал при акции устрашения на железной дороге, то, значит, здесь он тем более появится лично…
        Что ж, голубчик, мы тебе не несчастные железнодорожники. Боюсь, что в скором времени к Алану и его знаменитому агентству придет большой белый полярный лис. И неплохо бы подготовиться к встрече милого гостя. Как там поется в таких случаях: «К нам приехал наш любимый, Алан Пинкертон дорогой…»
        Я посмотрел на часы - было около одиннадцати, так что час времени у меня еще есть. Конечно, вряд ли девушки будут готовы и к двенадцати - но мое дело быть там вовремя, а там посмотрим. Пока же я пошел в соседний домик к нашему штатному «особисту», капитану Малышеву.
        Вряд ли он уже не принял все меры предосторожности. Чай, в таких делах люди «конторы» поумнее меня будут. Моя задача была несколько иной, уговорить его дать согласие на мое личное участие в теплой встрече наших друзей-пинкертонов, и в ответном «визите вежливости» вместе с моими ребятами к сенатору Паттерсону. Ведь эта сволочь после первого провала никак не может успокоиться. А для меня это будет хоть какое-то развлечение…

10 ноября (29 октября) 1877 года. Сантьяго-де-Куба. Оливер Джон Семмс, шафер жениха
        Вчера мы, так и не успев пообедать из-за примерок Сергея, сели на «Алабаму» и отправились в Сантьяго. Там мы были уже на закате, около шести часов вечера. Нас ждали кареты, но меня поразило то, что Сергей сначала подошел к какой-то разноцветной ватаге молодых парней, которые с обожанием смотрели на него, и заговорил с ними на местном кубинском диалекте испанского.
        Я по-испански говорю очень плохо, а кубинского диалекта не понимаю совсем. Потом Сергей мне рассказал, что эти ребята - старые приятели Мануэля, и что они будут охранять нашу «Алабаму» от разных неожиданностей. Сергей сказал, что он пригласил их всех в собор на свадьбу. Но придут лишь трое из них, те, которые белые. Ребята говорят, что мулатам и метисам, а тем уж более неграм, на таком мероприятии лучше не появляться. А на прием к губернатору не придут и те трое - говорят, рылом не вышли.
        - А кроме того, - немного помолчав, добавил Сергей, - я у них спросил, не появлялись ли недавно в городе какие-нибудь необычные янки. Оказалось, что да, сегодня с утра железной дорогой из Гаваны приехал какой-то рыжий долговязый гринго, якобы торговец ромом. Вот только он не посетил ни единого завода или склада, а вместо этого расспрашивал всех про свадьбу и про то, где именно живут невеста и ее отец, а то ему, видите ли, порекомендовали в Гаване Родриго в качестве торгового агента.
        Помяни мои слова, этот тип, похоже, из агентства Пинкертона. По нашим данным, у них в Гаване есть свое отделение. Вряд ли он что-нибудь предпримет в одиночку. Скорее всего, он здесь просто проводит рекогносцировку. Но я все равно попросил ребят присмотреть за ним повнимательнее.
        Кстати, они рассказали, что этот рыжий заходил в здание телеграфа. Ребята смогли найти испорченный бланк, выброшенный им в урну. Вот он - и Сергей протянул мне скомканную бумажку.
        На бланке еще не был проставлен адрес получателя, но значился следующий текст: «Субъект здесь зпт завтра возвращение Гуантамо тчк адрес пока неизвестен тчк жду инструкций тчк» - последние слова были перечеркнуты - похоже, что агент решил переписать свое сообщение.
        - А зачем им нужен непременно Родриго? - спросил я.
        - А затем, что мистер Паттерсон весьма мстительное животное, - ответил Сергей. - Да еще, наверное, он хочет узнать, что именно произошло в Чарльстоне. Так что мы в ближайшее время должны ждать визита команды мистера Пинкертона. Возможно даже, что и сам главарь появится тут лично. Ничего, не бери в голову, дружище Оливер, у наших ребят все находится под контролем.
        Но это произошло вчера, равно как и официальная встреча Сергея с генерал-губернатором Кубы и с губернатором Сантьяго, где были произнесены все положенные в таких случаях парадные речи. Сергей сказал, что регулярные заходы в Гуантанамо и Гавану югоросских конвоев, заказы нашего «яхт-клуба» уже начали стимулировать экономику Кубы, и местные начальники уже ощутили этот процесс по поступлению налогов в казну острова и росту собственного благосостояния.
        Потом мы перешли в гостевые комнаты, предоставленные нам губернатором. А вскоре пришел Мануэль, и мы устроили небольшой мальчишник. Сергей наотрез отказался в последний раз прогуляться в местный бордель, как предложил ему наш кубинский друг. Когда Сергей спросил его, неужто ему так хочется, чтобы он уже сейчас начал изменять своей невесте, которая к тому же еще и его сестра, то Мануэль ответил, что здесь такое считается в порядке вещей.
        Сергей лишь покачал головой и сказал:
        - А вот у нас, Мануэль, так не принято. Кроме того, я действительно очень люблю твою сестру Марию, и никакие другие женщины мне не нужны. Так что останемся здесь и выпьем по стаканчику рома.
        Сегодня мы прогулялись по городу, прошлись от дворца до собора. Утро было прекрасное, теплое, но нежаркое. Пели птицы, улицы утопали в цветах… Как и отец, я был во фраке - мы решили, что для кубинцев мы здесь всего лишь гражданское лица, - а вот Сергей щеголял в восхитительной белой военной форме с золотым шитьем. Когда он облачался в нее сегодня с утра, то я сказал ему, насколько идеально эта форма смотрится на нем. На что он мне ответил:
        - Оливер, у нас такую форму напялит в лучшем случае не очень умный дембель, у которого понтов больше, чем вкуса. Но не могу же я обидеть сестер Марии, ведь они, бедняжки, так старались. Тем более что большим сюрпризом для меня было то, что они обшили форму золотым галуном везде, где только возможно…
        И сейчас сестры, которые тоже отказались от кареты и прогуливались с нами, с гордостью смотрели на дело рук своих. Я поймал себя на мысли, что если б я не был женат, то непременно попросил бы руки одной из них. А будь я мормоном, то и обеих сразу - столь они были красивы и грациозны, словно две испанские инфанты.
        И вот мы с Сергеем стоим посреди огромного и прекрасного древнего кафедрального собора Сантьяго. В самом его центре места были отведены для отца и сестер невесты. Кроме них, в первых рядах сидели почетные гости - генерал-губернатор Кубы, губернатор Восточной провинции, а также самые именитые родственники семьи де Сеспедес. Между ними затесались мой отец и капитан Фуллэм.
        Далее сидели гости попроще, включая почти всю команду «Алабамы», кроме тех, кому пришлось дежурить на борту. А на задней лавке разместились трое парней лет пятнадцати из команды Мануэля в некоем подобии парадной одежды. Поначалу их вообще не хотели пускать в собор, но Сергей с ледяной вежливостью заявил, что это - лично приглашенные им гости, и что он желает, чтобы они присутствовали на венчании. После чего смотритель с весьма кислой рожей указал парням место на задних лавках собора.
        Тут орган с оркестром заиграли какую-то прекрасную, берущую за душу мелодию, открылись главные двери собора, и в прекрасном белом платье, в фате, на которой красовался венок из тропических цветов, под руку с отцом, одетом в строгий черный фрак, легкой грациозной походкой вошла Мария.
        Да, если ее сестры и были писаными красавицами, то женщин такой красоты, как невеста моего друга, я не видел еще нигде, кроме, может быть, некоторых югоросских дам, работающих в константинопольском дворце Долма-бахче. Я белой завистью позавидовал Сергею. Впрочем, и моя жена тоже была весьма недурна собой. И если она не дотягивала до этого уровня, то я все равно ее очень любил.
        Пройдя через весь неф церкви, Мария с Родриго подошли к Сергею, и новоиспеченный тесть передал свою дочь моему другу. После этого епископ Сантьяго начал уже известный мне ритуал католического венчания, только несколько более длинный вариант, чем принятый у нас.
        И вот, наконец, епископ произнес слова, которые я раньше слышал много раз и которые я понял даже произнесенные по-испански.
        - И теперь, в присутствии дорогих и близких для вас людей, прошу ответить вас, Серхио, согласны ли вы взять в жены Марию, быть с ней и в горе и в радости, богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас?
        - Si, - сказал Сергей, как его учили, и даже, как мне показалось, немного покраснел.
        Епископ строго посмотрел на невесту:
        - И вы, Мария, согласны ли вы выйти замуж за Серхио, быть с ним и в горе и в радости, богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас?
        - Да! - ответила невеста, тоже чуть покраснев.
        - Именем Господа Нашего Иисуса Христа объявляю вас мужем и женой, - сказал епископ и кивнул. - Серхио, вы можете поцеловать свою невесту.
        Сергей поднял фату Марии, и под бешеные аплодисменты гостей поцеловал ее в губы.
        После окончания обряда венчания кареты привезли нас в расположенный неподалеку дворец губернатора, где были и банкет, и веселье, и танцы…
        Один танец меня очень поразил - каждый из тех, кто танцевал с невестой, пришпиливал к ее платью по нескольку крупных купюр. Это, как мне потом объяснили, старинная местная традиция. И мне пришлось сделать то же самое - точнее, сделал я это с огромным удовольствием. Потом эти деньги пойдут на медовый месяц для новобрачных - хотя, конечно, какой сейчас медовый месяц…
        Сергей сказал, что потом, «когда мы выполним боевое задание», они поедут на неделю или две на Принцевы острова, расположенные неподалеку от Константинополя. А сейчас им предстоит ограничиться двумя днями на пляже в Гуантанамо, где стоит старый дом местного богатея, выкупленный у него и названный «Финка дель Элефанте». Именно там, как решил Сергей, он будет жить с Марией, а равно и другие члены ее семьи.
        Завтра, как сказал мой друг, начнется «вторая фигура марлезонского балета» - праздник в Гуантанамо. Ведь большинство конфедератов и ирландских добровольцев решили не светиться в Сантьяго на обряде венчания. Вместо этого для них будет прием у «Финки дель Элефанте».
        Погоду мой отец обещал отменную, а он практически никогда не ошибается, говорит, что капитан не имеет права ошибаться. Тем более, сезон ураганов уже почти закончился.
        И тут я подумал, что послезавтра «Алабама» поднимет якоря, и мне предстоит долгая морская дорога на Корву. Я поежился, представив себе тамошние ветра и дожди… Но говорят, что климат там очень похож на ирландский. Именно там, на «Зеленом острове» и суждено родиться новой армии Конфедерации. И для этого я готов был сделать все, что в моих силах.
        И я начал насвистывать мою любимую мелодию - несравненную «Дикси», с таким родным припевом:
        Я хотел бы быть в Дикси! Ура! Ура!
        Я отстою свое право
        жить и умереть в Дикси.
        Далеко, далеко, далеко, на юге, в Дикси.
        Далеко, далеко, далеко, на юге, в Дикси.