Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Мистунина Анна : " Пути Непроглядные " - читать онлайн

Сохранить .

        Пути непроглядные Анна В. Мистунина
        Он - королевский рыцарь и верный сын Церкви. Она - языческая жрица и разыскиваемая преступница. На его руках кровь ее друзей, она - виновница смерти его приемного отца. В их страну явилось великое зло, и только вместе они смогут остановить беду. Помешает ли ненависть спасению мира? Помешает ли спасению мира любовь?
        Пути непроглядные
        Анна Мистунина
        
        .ru
        Часть I
        Разными дорогами
        Глава первая, предварительная
        На протяжении года и еще полугода оставался я на этом острове, не переставая удивляться свирепости этого народа и его исключительной силе; ибо поистине на всей земле нет воинов бесстрашнее и безрассуднее их. Из самых отважных они избирают себе вождей, которых зовут тидирами, и до тех пор тидир правит своим народом, пока не оставит его удача в бою или не найдется в нем другого какого-нибудь недостатка. Если же случится такое, тидир бывает низвергнут, а на его место выбран другой из того же рода; ведают сим мудрецы, подобные нашим магам или философам. Об этих последних, называемых дрейвами, следует говорить особо, ибо власть их так велика, что ни одно дело не может быть решено без их участия. Дрейвы руководят общественными жертвоприношениями, которые устраиваются обыкновенно во дни праздников или других важных событий; выступают судьями во всем, что касается религии и других спорных вопросов, а также занимаются обучением юношества. Если же кто не слушает их слов, на того налагают проклятие, приводящее его в конце концов к смерти, и это есть худшее из наказаний, которого страшатся даже величайшие из
великих. Поистине, дрейвов следует считать подлинными правителями этого народа, тидиры же, обитающие в роскошных дворцах, на деле лишь исполняют их волю.
        Патреклий Сорианский, «О народах»
        Корень же и рассадник всякого зла на этой земле - дрейвы, служители местных богов, которым они приносят человеческие жертвы, смутьяны и богохульники. Всюду, где только они появляются, зреют семена смуты и возмущения, так что восстания вспыхивают здесь и там. На подавление этих восстаний уходят все наши силы. С тех пор, как по приказу императора Тибуция, сына богов и отца всяческой мудрости, их занятия караются смертью, дрейвы научились скрываться и занимаются теперь вредительством тайно, прячась в лесных убежищах и пещерах. Великим облегчением для всех нас станет тот день, когда эта варварская и бесчеловечная религия исчезнет с лица земли.
        Клет Нимартий,
        легат седьмого легиона, Лиандарс
        Мы забыты, но не мертвы.
        Надпись на поверженном жертвеннике.
        Автор неизвестен.
        Без толпы не обходится ни одна казнь. Вздернут ли на кое-как оструганном столбе нищего бродяжку-вора, соберутся ли на радость всему народу рубить головы знатным пленникам-канарцам, когда их вожди снова, как случается почти каждый год, нарушат договор и возьмутся отвоевывать себе новые территории вглубь от восточного побережья, - толпа всегда будет здесь, и будет глазеть, и переговариваться, и двигать восторженно челюстями, пережевывая чужие мучения, как будто вкус чужой смерти на языке заставляет ее полнее ощущать свою собственную жизнь.
        Но сегодняшняя казнь была особенной, и толпа собралась ей под стать. Ни на площади, ни на соседних с нею улицах не нашлось бы и пяди свободного места. Казалось, не только Эбрак, престольный город тидира Дэйга, но и весь Лиандарс счел своим долгом явиться сюда. Под хлещущим дождем, что в любой другой день мигом вынудил бы их забыть обо всем и искать укрытия, на ветру, что заставлял хлопать и биться по ветру тидирский штандарт и рвал покрывала с женских голов, по щиколотку в вязкой грязи, толпа продолжала расти, хотя, казалось бы, это уже невозможно. Люди взгромождались друг другу на плечи, поднимали на руки детей. Люди смотрели.
        Рольван ненавидел толпу даже в лучшие дни. Сегодня его ненависть выросла до таких размеров, что почти заглушила все прочие ощущения. Даже нуднейшую головную боль после вчерашнего затяжного ужина, на котором он втроем уничтожили, пожалуй, целый бочонок густого ячменного эля, не считая вина, которое буквально лилось рекой: платил за все Торис. Жалование этого веселого гиганта, выданное сразу за три месяца, ушло в одну ночь. В следующий раз угощать придется Рольвану. Гвейр, как всегда, раскошелится последним и будет подолгу вздыхать над каждой монетой - дело привычное.
        Если отвлечься от головной боли и шума толпы, от привычных будничных мыслей, помогавших сохранять спокойствие перед кошмаром сегодняшнего дня, оставались тоска и жалость. Тоска, потому что происходящее на площади было слишком жестоким, но изменить ничего было нельзя. Жалость к золотоволосой фигурке, приближавшейся к ступеням эшафота с гордо поднятой головой, в сопровождении, все еще, своих придворных дам; к пожилому тидиру на троне, чье лицо свела судорога боли, но рука, готовая подать знак, не дрожала; но больше всех, острее всех - к старику в алом с серебром одеянии, принимающему последнюю молитву осужденной. Подносящему к ее губам божественный символ, расцветшие в знак мира меч и копье, произносящему негромко какие-то слова - утешения? Сожаления?
        Рольван отер рукавом лицо, дождь тут же намочил его снова. Да, это прозвучало бы странно, но из всех присутствующих вызывал сочувствие именно он - старый, но все еще крепкий мужчина в праздничном епископском облачении. Тот, чьи старания больше, чем старания самого тидира, и привели к сегодняшней казни. Кто выполнил свой долг и продолжал выполнять его - Кронан, старший епископ Лиандарса.
        Между зрителями и свободным участком площади, где находились два помоста, предназначенный тидиру и тот, к которому и были прикованы все взгляды, двумя рядами выстроились молодые оруженосцы. Дождь стекал с их островерхих шлемов, пропитывал короткие плащи, прикрывавшие начищенные кольчуги. Безбородые мальчишки еще не научились придавать своим физиономиям то свирепо-безразличное выражение, за которым прятали свои мысли битые жизнью солдаты вроде Рольвана. Было заметно, что некоторым сегодняшнее испытание не по силам. Полноватый, похожий на теленка юноша прямо напротив тидирского помоста то краснел, то беднел. Его сосед поминутно облизывал губы и, казалось, готовился упасть в обморок.
        Рольван мимоходом пожалел юнцов - его собственный отряд справился бы лучше, но обычай есть обычай. В торжественных случаях тидира сопровождают самые юные из его слуг, сыновья знатных семей, которым выпала честь обучаться воинскому делу при его дворе. Редкий случай, если в их рядах окажется юноша, не способный похвастаться высоким происхождением; еще реже такому счастливчику выпадает шанс остаться в тидирской дружине и войти в число ее командиров. Рольван был счастливчиком и ни на единый миг не забывал, кому именно этим обязан.
        Снова запели рога, возвещая последние мгновения перед казнью. Тидира, хрупкая и стройная, как девочка, поднялась на ступени. Преклонила колени перед плахой. Гул тысяч голосов, витавший над площадью, вдруг смолк. Остался слышен лишь шум дождя. Он делался все громче, заполнял собою все. Рольван с трудом разобрал слова епископа. Не услышал он и слов тидира, лишь увидел взмах руки и сдавленную гримасу. И тут снова грянули рога. Палач шагнул ближе. Колпак цвета крови скрывал его лицо, оставляя лишь прорези для глаз, но казалось, даже ему нелегко дался этот единственный шаг. Мелькнул занесенный меч. Звук рогов смолк, и в тишине отчетливо прозвучал удар - один-единственный. Толпа содрогнулась и ахнула.
        - С первого раза, благодарение Миру, - громко сказал кто-то за спиной у Рольвана. - Вот помню, когда Финлуга из Дуга казнили, с третьего удара только голова отвалилась.
        - Палач был не тот, - рассудительно ответил другой голос. - Этот дело знает.
        - А я так мыслю, - не унимался первый, - что грехов у ей все ж таки…
        Тидир поднялся с трона, и мнение праздного зеваки о грехах тидиры так и осталось не высказанным. Не глядя больше в сторону багровой фигуры, державшей на вытянутой руке отрубленную голову, владыка Лиандарса сошел с помоста. Махнул рукой, и к установленному тут специально для этой цели плоскому камню подвели коня. В нависшей над площадью тишине тидир Дейг встал одной ногой на камень, тяжело забрался в седло и поехал прочь. Оруженосцы сломали строй, с облегчением бросились к своим лошадям. Толпа расступалась перед белоснежным тидирским жеребцом и смыкалась снова за спинами его стражи.
        - Конец речам, - разочарованно произнесли за спиной.
        - Не выдержал, бедняга, - не отстал второй голос.
        - Где ж ему выдержать! Грехов-то у ей…
        Рольван вышел на освободившееся место к эшафоту. Протянул руку, и епископ благодарно оперся на нее. Ссутулился. В этот миг он казался совсем старым.
        - Уйдем отсюда, отец, - сказал ему Рольван.
        Вокруг снова кричали глашатаи, призывая толпу разойтись. Тело накрыли белой тканью, тут же намокшей от дождя и покрасневшей от крови. Палач куда-то исчез.
        - Идем, отец, - повторил Рольван. - Ты сделал все, что был должен, теперь отдохни.
        - Не все, - откликнулся епископ и расправил плечи. - Не все. Но ты прав, Рольван, остальное придется сделать тебе.
        Сыну безвестного воина, одного из многих, павших за долгие годы северной войны, сироте, воспитанному при монастыре, с ранних лет предназначенному книгам и молитвам, а не воинским делам, нечего и надеяться занять место среди оруженосцев - юных спутников тидира, будущих воинов и командиров, отпрысков знатных и знаменитых родов. А если даже такое случится, если упомянутый сирота каким-то образом сподобится небывалой чести, высокого чина ему не видать. Старайся он хоть изо всех сил, будь он сколь угодно храбр и ловок, изворотлив и живуч, да что там, будь он даже самым настоящим героем, дважды за одно сражение заслонившим тидира от вражеского топора своим щитом и своим телом - все это ему придется проделывать год за годом, чтобы когда-нибудь, может быть, заслужить признание.
        Все иначе, если сирота этот - любимый воспитанник священника, как раз в эти дни избранного старшим епископом Лиандарса. Живучий молокосос вдруг становится юным героем, спасшим своего государя; почести и милости сыплются на него одна за другой, и вот уже, через каких-то десять лет, он командует отрядом из тридцати отборных воинов и смело подает голос в тидирском совете. Мальчишка-послушник умер бы от страха, расскажи ему кто-нибудь, что ждет его в будущем.
        И все же каждый раз, являясь на совещание командиров дружины, где был одним из самых младших - и по возрасту, и по происхождению, Рольван немного смущался и говорил себе, что, в общем-то, заработал это право сам - ведь служба его с первого дня и до сих пор была безупречна. Забота отца Кронана лишь обеспечила ему справедливую награду, только и всего.
        Сегодняшняя встреча проходила в одной из малых башен тидирского замка, в просторной, погруженной в полумрак комнате. Затопленный камин разгонял сырость весенней ночи и придавал красноватый тревожный оттенок лицам собравшихся. Большой стол, на нем две толстых свечи, пляшущие отражения огоньков на оловянных кубках, скамьи вокруг да не зажженная лампада под резным изображением Мира, квирского бога, держащего в руках перекрещенные копье и меч с распустившимися на них цветами - вот и вся обстановка. Встретились ночью, не из секретности, просто раньше не было времени. Казнь, потом торжественная церемония в храме и обед, куда были приглашены многие из офицеров, затянулись до позднего вечера, а дело, как оказалось, было срочным.
        Едва все заняли места вокруг стола, поднялся Удерин, военачальник, близкий родич и правая рука тидира Дэйга. Титул эрга одной из восточных областей Удерин носил с таким же небрежным изяществом, как свой подбитый горностаем алый плащ, но обитать предпочитал при дворе, не пропуская ни одной военной кампании и оставляя дела области на попечение управляющих. После самого тидира и епископа Кронана его слово весило больше всех в любом совете. Голос его с усталой хрипотцой был голосом прирожденного командира, из тех, кому повинуешься, не раздумывая, потому что иначе не может и быть.
        - Доброго вечера всем нам. Тидир намеревался сам провести эту встречу, но скорбь его оказалась слишком велика. С большим трудом мы убедили его отправиться спать… - Удерин выдержал печальную паузу и улыбнулся: - Напоили допьяна, попросту говоря. Тяжелый выдался день.
        - Это точно, - раздался голос с другой стороны стола. Лицо говорившего терялось в полумраке. - Дурной день.
        - Завтрашний принесет новые заботы, и пришло время вам о них узнать. Но прежде помните, что подробности, которые я вам открою, не должны обсуждаться за пределами этих стен. Супруга нашего тидира уличена в колдовстве и служении языческим богам - одного этого достаточно, чтобы вызвать брожение и тревогу в народе. Будь возможным, это стоило бы скрыть. Подлинное же положение дел намного хуже.
        Удерин сделал печальную паузу, и один из старых командиров не выдержал:
        - Не тяни, эрг, - проворчал он. - Выкладывай.
        - Выкладываю, - согласился тот. - Речь идет о заговоре, который удалось раскрыть с величайшим трудом. Тидира была не просто отступницей. Она была исполнительницей воли дрейвов. Дрейвы вернулись, друзья мои.
        Дрейвы. Это слово прозвучало в ушах зловещим змеиным шипением. Стало тихо. Кто-то негромко выругался. В камине с треском переломилось полено. Удерин молчал, наблюдая, какое впечатление произвело сказанное им. Поймав на себе мимолетный взгляд эрга, Рольван ощутил привычный укол раздражения, подобного тому, что посещало его во время богослужений и проповедей, когда истинность и важность услышанного становились слишком уж очевидными и глубоко внутри возникало желание поступить наоборот. Искушение от демонов, без сомнения. Он старался избегать даже думать о таком. К счастью, молчание не затянулось.
        - Но… разве их не перебили всех давным-давно? - неуверенно спросил Эвин, молодой, немногим старше Рольвана, мускулистый и заросший бурыми волосами до того, что за ними с трудом можно было разглядеть лицо.
        - Последнюю их школу разгромили больше тридцати лет назад. С тех пор мы считали, что их больше нет. До недавних пор.
        - Теперь они вернулись, - тяжело произнес седовласый, перекошенный набок, но оттого не менее грозный Ардивад. - Дурное дело.
        На его лбу пролегли глубокие морщины, из-под густых усов выглядывал недобрый оскал: Ардивад был участником тех давних боев, и ненависть его к дрейвам носила личный характер.
        Никто и не подумал возражать: дрейвы, служители древних, темных богов, колдуны и человекоубийцы были самым страшным злом Лиандарса. От одного этого слова морозная дрожь пробегала по коже и у самых отчаянных. Но не такие люди собрались в этот час в тидирском замке, чтобы даже на миг поддаваться страху и вот уже прозвучал вопрос:
        - Но где же нам их искать?
        - Благодарение богу и мудрости епископа Кронана, мы знаем ответ наверняка. Два человека из связанных с тидирой под пытками рассказали одно и то же. Взгляните.
        На столе, освобожденном от кубков, разложили большую карту. Офицеры столпились вокруг. Отмеченный черным цветом круг на ней разместился в лесистой области всего, как подсчитал Рольван, в четырех дневных переходах от Эбрака. Конный отряд налегке добрался бы куда быстрее. О том же подумали и другие воины.
        - Наглецы, - Ардивад, чье шумное дыхание пахло луком и пивом, рявкнул это прямо в ухо Рольвану так, что тот вздрогнул. - Нет, вы гляньте! Крысиные отродья, видно, забыли, как мы выкуривали их из нор по всей стране!
        - Ошибаешься, друг, - возразил ему Удерин. - Они отлично помнят, более того, готовы отомстить. Ты, верно, узнал это место?
        Старый воин тяжело выдохнул в усы:
        - Узнал. Еще бы не узнать.
        Посмотрев на его мрачнейшее лицо, Рольван вновь перевел взгляд на карту и тоже узнал. Он еще не появился на свет во время той давней битвы, когда в один день было разгромлено главное святилище дрейвов и уничтожена большая их часть, начиная от главных жрецов и кончая самыми юными учениками. Но тот, кого он привык называть своим отцом, рассказывал ему эту историю так часто, что иногда Рольвану казалось, будто он видел все своими глазами.
        - А нам-то кто-нибудь объяснит, что это такое? - вмешался нетерпеливый Эвин.
        - Капище, - проговорил Ардивад.
        Удерин кивнул:
        - Если точнее, здесь когда-то было главное святилище дрейвов. Раз в году они собирались там все вместе с учениками - а в былое время, еще до прихода квирян, туда сходились тяжущиеся со всего Лиандарса, потому что дрейвское собрание было высшим судом. Говорят, в этот день они приносили жертвы своим богам, и боги приходили к ним для беседы, поэтому никто не смел их ослушаться. Говорят еще, в этот день дрейвы решали, кому жить, а кому умереть…. - Удерин выдержал значительную паузу и договорил: - а если хотели, снимали с престола тидиров и сажали туда новых, угодных себе. С помощью своей власти и колдовства.
        На этот раз ему не пришлось изображать значительную паузу, та повисла сама, оттененная судорожными вздохами и скрежетом зубов.
        - Милосердный Мир! - выдохнул Эвин.
        Рольван вместе с другими посмотрел на статую. Лампада под ней не горела, но огонь очага отбрасывал блики на темное дерево лица того, кто принес людям примирение и святость. Движение света и тени оживляло его босоногую, одетую в одну только длинную тунику, фигуру. Казалось, бог прислушивается к разговору и смотрит оценивающе на тех, кто собрался здесь у его ног. Встретившись с ним взглядом, Рольван опустил глаза.
        - Теперь вы знаете почти все, - вновь заговорил Удерин. - Остальное можно рассказать вкратце. Через четыре дня, считая от сегодняшнего, дрейвы соберутся на этом месте, чтобы приносить жертвы и призывать древних богов. Им наверняка известно, что их планы нарушены, и о сегодняшней казни они тоже знают - или скоро будут знать. Тидира не поднесет своему супругу отравленной чаши в ночь языческого праздника, дрейвы не смогут вмешаться и принудить эргов избрать новым тидиром приверженца старой веры, как они собирались. Но мы не должны недооценивать наших врагов. Собрание состоится, и воля тидира в том, чтобы гостями на этом собрании были его воины. Помните, что дрейвы мастера раскидывать сети - любой из ваших знакомых может оказаться их тайным осведомителем. Вы отправитесь скрытно, и на рассвете уже покинете город. Никто не должен знать, куда вы направляетесь. Сам тидир со свитой останется здесь и примет участие в празднике дня святой Дасты - так мы надеемся сбить с толку лазутчиков. Опасайтесь появиться там слишком рано и спугнуть их - ловушка должна захлопнуться, когда дрейвы соберутся все. Их будет
несколько десятков, как мы думаем, и они не будут ожидать нападения. Желательно оставить в живых одного-двух, дабы можно было казнить их прилюдно в назидание народу. Уйти не должен ни один.
        И вновь никто не подумал возражать: даже один живой дрейв способен стать настоящим бедствием. Без малого четыре столетия, с тех пор, как Лиандарс сделался частью великой Империи Квира и дрейвы оказалась под запретом, их сажали в темницы и подвергали казням, на них охотились и устраивали облавы; дрейвы в свою очередь совращали целые деревни и кланы, поднимали восстания, заражая простой народ и даже эргов своим неистовством, так что усмирить их было можно, только уничтожив. В последние годы о них не было слышно, и многие уже думали, что это зло осталось в прошлом. И вот - все началось снова.
        - Но помните, мы хотим сохранить эти события в тайне, - добавил эрг. - Потому не отправляем слишком многих. Двух отрядов будет достаточно.
        - Три, - сразу отозвался Ардивад, - и молись, чтобы этого хватило. В бою дрейв стоит пятерых.
        - А скольких стоит любой из вас?
        Несколько мгновений старый воин и эрг состязались в тяжести взглядов. Рольван подумал, что, окажись заговор успешным, новым тидиром, скорее всего, стал бы Удерин, если только таинственная дрейвская сила и впрямь не заставила бы эргов выбрать кого-то другого. Незаметно поморщившись, он пожелал тидиру Дэйгу долгих лет здоровья, а дрейвам - как можно быстрее отправиться в Подземный мрак, где им и место. И вздрогнул, услышав голос Удерина:
        - Будь по-твоему, три отряда. Ты. Шаймас, - молчаливый воин, ровесник Ардивада, неторопливо склонил голову. - И Рольван.
        - Что?! - в какой-то миг он подумал, что ослушался.
        - Почему? - с интересом осведомился Ардивад, кидая Рольвану взгляд, полный насмешки. Он, как видно, уже догадался, каким будет ответ.
        И он не ошибся.
        - Такова просьба епископа, которую тидир удовлетворил с радостью, помня заслуги его святейшества в этом деле. Как и во многих других, должен напомнить.
        Высокородный эрг ничем не показал своего отношения к такому выбору. Рольван постарался не уступить ему в сдержанности: он не выругался, не заскрежетал злобно зубами и даже не вздохнул. Поклонился с самым непроницаемым, на какой только был способен, видом.
        - Я готов послужить тидиру и его святейшеству.
        «И со всем почтением послать его куда подальше», - от этой мысли не полегчало нисколько. Рольван знал, что никогда не решится огорчить отца Кронана даже словом, и вовсе не из одной признательности. Как бы ни была неуместна порою навязчивая епископская забота, этому праведному старцу принадлежала вся преданность, на которую Рольван был способен, безусловно и навсегда.
        Что нисколько не уменьшало его нынешнего смущения. Под взглядами старых и заслуженных офицеров его уши раскалились, наверное, докрасна.
        - Тидир Дэйг опечален и более всего желает мести, - промолвил Удерин. - С большим трудом удалось отговорить его, чтобы он не бросился за дрейвами сам. Уничтожьте подлецов, совративших его супругу, и просите себе любой награды - вот его дословный приказ.
        Рольван поднял голову, чтобы заглянуть в деревянное лицо Мира. Статуя улыбалась, и улыбка ее, всегда добрая и понимающая, сейчас показалась ему язвительной. Можно сбежать из монастыря. Но какой безумец придумал, будто можно убежать от служения своему богу?
        «Разве ты сам не видишь, что я не гожусь для твоих целей?»
        Ответа не последовало - как, впрочем, и всегда.
        Покинув комнату совещаний, Рольван отправился на поиски своего отряда. Он нисколько не сомневался, где и в каком виде отыщутся доблестные воины, смельчаки, подлинный цвет тидирской дружины. И он оказался прав. Отстоявшие в почетном карауле во время траурной службы, отсидевшие на торжественном ужине, они проводили своего государя, но расходиться не спешили. Из сотни свечей, зажженных во время ужина, осталась едва треть, и те догорали, но зала была полна народу, и пиршество шло полным ходом. От официального ужина оно отличалось количеством выпивки и полным забвением светских манер. Пьяные слезы по казненной тидире, которую тайно вожделела добрая половина благородных воинов, здесь заедались большими кусками жареной баранины, каплунами и фазаньими ножками и размазывались по лицам мозолистыми от мечей руками. Проклятия сгубившим ее темным богам заливались вином и смешивались с не менее громкими проклятиями тидиру и епископу, который мог бы просить милости для осужденной, а вместо этого просил казни. В общем, языки разгулялись вовсю, и можно было только порадоваться, что к утру никто не вспомнит ни
того, что слышал, ни того, что говорил сам.
        Все это Рольван увидел, будучи схвачен за рукав и буквально втянут в двери трапезной.
        - Ты преступно трезв, мой командир, - заявил Торис, воин огромного роста и огромной силы, а также огромной утробы, одной рукой вручая Рольвану кем-то наполненный кубок, другой подхватывая и усаживая на скамью своего лучшего друга, вздумавшего как раз в этот миг потерять равновесие. - Не смей падать, Гвейр. Мы еще не выпили с командиром.
        Еще не выпили - Торис, как всегда, скромничал. На самом деле, если собрать вместе все кубки, кувшины и бочки, что осушили за несколько лет они втроем, в таком количестве пойла можно было бы утопить целую роту пехотинцев. Только сегодня вечером Рольвану, а значит, и Торису, было не до выпивки.
        - Бросай это все. Нас ждет поход.
        - Поход - это отлично, - последовал ответ, и квадратная физиономия Ториса осветилось довольной улыбкой. - Перед походом сам бог велит напиться!
        Шея гиганта была почти такой же толщины, как голова, а мышцы рук по-хорошему вполне подошли бы ногам. Он не носил бороды, но отращивал усы, светлые и порыжевшие от пива и еды. Их кончики закручивались вверх, когда Торис бывал бодр и весел и обвисали, если пустые карманы и отсутствие доброй выпивки загоняли его в тоску. В отличие от него, Рольван переставал бриться только во время походов, в мирное же время следовал квирскому обычаю избавляться от растительности на лице, и волосы стриг коротко. Так гораздо удобнее, недаром квиряне поступали так еще со времен первых императоров. Как знать, не поэтому ли они в свое время овладели почти что всем миром?
        - Не знаю такого бога, - усмехнулся в ответ Рольван. - А знаю вот что: сейчас ты соберешь всех наших, окунешь каждого из них головою в бочку с водой, чтобы протрезвели, и за час до рассвета мы будем у западных ворот полностью готовыми и покинем город без лишнего шума. Припасов брать на неделю, языком не болтать. Все ясно?
        Старинный, еще с тех пор, когда оба они были зелеными оруженосцами, приятель Рольвана, Торис без ревности принимал его высокий чин и на приказ отреагировал как должно: подтянулся и мгновенно протрезвел. На этого человека можно было без колебаний рассчитывать буквально всегда.
        - Сделаю, - был короткий ответ. Затем Торис встряхнул успевшего заснуть Гвейра. - Просыпайся, пьяница. Я ухожу.
        - Как снилось мне, боги, воители знатные, окончив труды, за стол свой садятся и пищу вкушают, - довольно мелодично пропел тот и снова заснул, свесив голову на грудь.
        Друзья переглянулись. Гвейр, знаток всех на свете песен и побасенок, за древние сказания принимался только, когда бывал уже пьян до невменяемости. Случалось такое довольно редко и ничем хорошим не заканчивалось.
        - Вот зараза, - вздохнул Торис.
        - Пять сотен дверей в Лунасгарде, и верно… Клянусь псом Каллаха, до чего же я ненавижу монахов!
        Рольван с тревогой огляделся, но обращать внимание на пьяное Гвейрово бормотание было некому. К тому же не он один сегодня поминал языческих богов и слал проклятия служителям Мира.
        - Ладно, доведу его до казарм, - решил Рольван и, забросив руку приятеля себе на плечо, помог тому подняться. Благо, отборных тидирских лучников, которые, к слову сказать, почти все были уроженцами Каэрдуна, в поход не звали, и макать беднягу головой в воду не было необходимости. - А ты собирай наших.
        - Слушаюсь, командир, - совершенно трезвым голосом сказал Торис.
        Доставив полусонного, не перестававшего бормотать слова древних сказаний Гвейра прямиком в кровать, Рольван вышел обратно под дождь. Постоял, печально размышляя, как хорошо было бы завалиться на первую попавшуюся скамью и проспать хотя бы пару часов, покуда есть возможность. Потом встряхнулся и пешком отправился к дому епископа, расположенному всего в нескольких кварталах от замковых стен. Ворота, ведшие из замка в город, были закрыты, но привратник у калитки знал его в лицо. Тем из обитателей казарм, кто, подобно Рольвану, не имел своего жилья по ту сторону стен, частенько приходилось возвращаться из города ночью и далеко не всегда - на своих ногах. Принятые правила запрещали подобные вольности, но замковый управляющий благоразумно закрывал на них глаза.
        Ночной город встретил его пустотой мокрых улиц, где под ногами хлюпала грязь, а редкие фонари под выступающими навесами крыш рождали мутные пятна света, перечерченные разрывами теней. Из редких трактиров долетали голоса и смех. Их бессонное веселье принадлежало как будто к другому миру, светлому, согретому живыми ароматами горячей пищи и выпивки; на улицах же было темно и тихо, как, наверное - Рольван поежился, но сегодня эта мысль казалась донельзя уместной, - в уготованном грешникам Подземном мраке.
        Потом трактиры остались позади, и узкая улица, с обеих сторон усаженная готовым вот-вот расцвести боярышником, привела его к епископскому дому. Сложенный из светлого песчаника, с красной черепичной крышей и двумя башенками по сторонам ухоженного дворика в аккуратных цветочных клумбах, дом этот казался совсем спящим, только сквозь закрытые ставни по левую сторону высокого крыльца пробивалась узкая полоска света. Дождь наполнял желобки по краям крыши и срывался вниз по углам дома небольшими водопадами. Перед крыльцом образовалась лужа. Рольван обошел ее и поднялся на ступени. Он не сомневался - епископ бодрствует и ждет его, а значит, серьезного разговора не избежать.
        Двери отворились сразу, стоило ударить в них вывешенным специально для этой цели молоточком. Гай, безъязыкий слуга, состоявший при отце Кронане сколько Рольван себя помнил, поклонился и провел его в кабинет. Отдавая свой промокший плащ, Рольван дружески сжал плечо немого. Тот закивал. Когда-то, еще не будучи священником, Кронан выкупил у случайных знакомых мальчишку-раба, которому за некую провинность отрезали язык и которого, скорее всего, однажды запороли бы до смерти. Вылечив и откормив бедолагу, Кронан подарил ему, ошалевшему от такого поворота судьбы, свободу. И получил слугу куда более преданного, чем любой раб. Благодарность - вот что служило определяющей чертой большинства из тех, кто окружал отца Кронана. Рольван был лишь одним среди многих.
        В кабинете неярко горела единственная свеча, да в очаге тлели угли. Отсветы их оживляли краски на мозаичном полу в центральной части комнаты, зато углы караулили пушистые клубки темноты. Епископ расположился в кресле с высокой спинкой, уютно закутанный в мягкое покрывало. Ноги его покоились на невысокой скамеечке, левая рука держала кубок с разбавленным, по обыкновению, вином, правая была протянута навстречу Рольвану в приветственном жесте. Трудно было представить себе более теплую картину - пусть не родной дом, но тот, что стал родным вопреки всякой надежде. Не многим выпадало такое везение.
        - А я уже почти решил тебя не ждать, - весело сказал епископ. - Брось кланяться, Рольван. Садись ближе к огню, ты весь мокрый. Гай, согрей Рольвану вина, да не разбавляй. Дождь все не кончается?
        - Льет по-прежнему, - ответил Рольван. - Самая подходящая погода для путешествия, в которое ты решил меня отправить, отец.
        - Ничего не поделаешь, к тому же ты еще молод. Дурная погода не должна быть тебе помехой.
        - Она и не помеха.
        - Хорошо.
        Пододвинув свободное кресло к камину, Рольван сел вполоборота к отцу Кронану и с удовольствием подставил лицо огню. Гай разворошил угли и добавил несколько яблоневых поленьев, и пламя радостно набросилось на них. Дым был ароматным, как выпечка из сдобного теста. День, дурной и безнадежно длинный, наконец закончился, плотные ставни отсекли внешние заботы вместе с надоевшей сыростью и темнотой, и Рольвану уже почти не хотелось ничего выяснять, ни о чем спорить. Но и сдаваться просто так он не привык.
        Епископ глядел поверх кубка с вопросительным прищуром. Ждал.
        Рольван вздохнул.
        - Помнишь, я просил тебя не ходатайствовать за меня больше?
        Отец Кронан прикрыл на мгновение глаза, и он поспешил объясниться:
        - Только не подумай, что я неблагодарен! Я всегда буду…
        - Тихо, - прервал его епископ. - Я и не собирался подвергать сомнению твою благодарность. Твое нежелание пользоваться протекцией похвально, но ты зря думаешь, будто обязан своим положением кому-то, кроме самого себя. Я только просил тидира принять тебя в оруженосцы, остального ты добился сам. Неужели так трудно в это поверить?
        - Беда в том, что тебе и не нужно ничего говорить, - этого произносить не следовало, но Рольван не удержался: - Все равно все думают, что любезничать со мной это лучший способ угодить тебе!
        - И кто, по-твоему, об этом думает? Кому в нынешнее время недостает других забот?
        Вошел Гай, тихий и незаметный, словно епископская тень. Протянул Рольвану кубок с вином. Тот кивком поблагодарил слугу и вздохнул:
        - Ладно. Наверно, ты прав, хотя мне все равно кажется наоборот. Но сегодня-то! Эрг Удерин сообщил при всех, что меня выбрали по твоей просьбе. Из всех, кто старше, опытней, в конце концов, достойнее! Зачем, отец? Зачем вообще мне туда ехать?
        - Я нарушил этим какие-то твои планы?
        Епископ больше не улыбался. Еще немного, и можно было бы сказать, что он разгневан.
        - Нет, ничего такого. Все равно вскоре отправили бы на север, там опять что-то назревает. Разве что я обещал отцу Эйтин сопровождать его послезавтра - он поедет объезжать того жеребца, и я думал, будет подходящий момент с ним поговорить…
        - Вот оно что. Брось, Рольван, если ты не получишь руку этой девушки сейчас, мир не рухнет. Получишь ее позже или найдешь другую, еще лучше. К чему такая спешка?
        Рольван мысленно обругал себя - мог бы и не задевать больную тему. Но отступать было поздно.
        - Мне не найти никого лучше, чем девушка из эргского рода, и в любом случае я хочу жениться на Эйтин, если только смогу. И я все равно никогда не стану священником, отец. Прости. Это не по мне.
        - Позволь напомнить, это я помог тебе уйти из монастыря и поступить на службу к тидиру.
        - Знаю, прости. Прости, что огорчил тебя, - сейчас он чувствовал себя грешнее, чем когда-либо. Стыдно было даже взглянуть епископу в лицо. Рольван опустил взгляд на дно своего кубка и попросил: - Скажи, чего ты хочешь, и я все выполню.
        - Успокойся, - ласково сказал епископ. Глянув искоса, Рольван понял, что он улыбается: - Ты вовсе меня не огорчил. Я горжусь тобой, Рольван, горжусь, что могу называть тебя своим сыном. Это и есть причина, по которой я нарушил обещание и все-таки попросил тидира о тебе. Для меня важно - подумай, ты и сам мог бы догадаться, - чтобы это был именно ты. Извести дрейвов, наконец-то избавить от них наш народ - это мое дело, не только потому, что я старший епископ. Это было моим делом задолго до того, как я стал священником, с тех пор, как в сражении с ними я впервые принял на себя командование вместе с еще теплым мечом из рук моего умирающего отца. Тогда как раз стало ясно, что легионы ушли навсегда и мы остались сами по себе. Дрейвы решили, что наступило их время. Они лезли буквально изо всех дыр. Это была война не на жизнь, а на смерть. Мы победили, отстояли Лиандарс. Твари попрятались в свои норы и не вылезали оттуда много лет. И вот теперь они снова поднимают голову, а я уже стар. Разве так уж непростительно для старика - желать, чтобы сын принял меч из его руки и продолжил бой?
        Он замолчал и дрожащими руками поднес ко рту кубок. Рольван, пристыженный, с пылающими щеками, попросил:
        - Прости меня.
        - Не извиняйся. Нам стоило немалых трудов раздобыть те сведения, которые мы имеем. Тидиру это стоило супруги. Но теперь, если Мир будет милостив, возможно, удастся накрыть их всех одним ударом. Если сумеешь, Рольван, ты этим сделаешь для славы божьей и для пользы народа больше, чем смог бы за всю жизнь, если бы остался в монастыре! Будь моя воля, я поручил бы тебе одному командовать в этом походе. Я верю, что ты избран для этого, мой сын.
        Статуя Мира не зря усмехалась сегодня вечером. Рольван склонил голову. Виноградные лозы на мозаичном полу вились, как змеи, из-за трепещущего света они казались живыми.
        - Обещаю, что не подведу тебя, отец.
        Глава вторая, воинственная
        Время же они отмеряют не днями, а ночами; год делят на четыре части, в соответствии с движением солнца, и отмеряют каждую из частей праздником, во время которого жгут костры и призывают своих богов, дабы те благословили скот их и детей. Во время весеннего праздника дрейвы собираются в освещенном месте, которое считают центром острова и всего мира. Сходятся сюда и тяжущиеся со всей страны, и дрейвы производят суд и решают дела, и нет никого, кто не подчинился бы их определению или приговору. Приходят и те, кто желал бы обучаться их наукам, и дрейвы отбирают из них достойных, которым передают свои знания.
        Патреклий Сорианский, «О народах»
        Они нападали без всякого порядка, как вообще принято у них, отважно, но безрассудно, раззадоривая себя и других криками и воплями, в пылу схватки сбрасывали с себя даже одежду, тем показывая свое презрение к смерти, и неслись вперед, рослые, с развевающимися волосами, нанося удары копьями большой толщины. Тут же были и дрейвы с факелами в руках, и женщины, сражавшиеся еще отчаяннее мужчин. Все это сборище кричало, исторгало проклятия и угрозы и производило такой шум, что наши воины на время оказались в растерянности и не могли дать отпор. После, собравшись с силами, мы отбросили лиандов обратно за их укрепления.
        Клет Нимартий,
        легат седьмого легиона, Лиандарс
        Вырывай корни зла, иначе оно прорастет и заглушит добрые побеги. Так поступай везде, где только сможешь, и наблюдай за собою, чтобы и тебе не впасть в соблазн.
        Книга Мира
        В сказаниях и песнях, известных, несмотря на запреты священников, всем и каждому в Лиандарсе, дрейвы неизменно представали повелителями лесов, обитателями дубовых чащ. Деревья были их друзьями и слугами, способными, если верить совсем уж невероятным историям, при случае даже отправиться вместе с ними на войну. Пробираясь заросшими тропами к лесному святилищу, бывшему когда-то давно главным местом дрейвских собраний, Рольван сполна оценил эти легенды. Выглядевший поначалу вполне мирно, этот лес вскоре превратился в настоящие дебри, темные даже в полдень, непролазные везде, кроме неведомо кем проложенных тропинок, путанных и переменчивых, как женское настроение.
        Два следопыта, похожие между собою, как близнецы, хоть и не состоящие даже в отдаленном родстве, определяли направление по каким-то им одним понятным приметам. Рольвану приходилось верить им на слово - сам он давно бы уже заблудился. Правда, эти двое до сих пор ни разу не подводили и отряд привык им доверять.
        Дождь, ливший без остановки целую неделю, наконец утомился и стих. Неаккуратные серые клочки еще пробегали по небу, гоняемые переменчивым ветром, но солнце уже набирало силу и воздух был теплым, летним, каким и положено быть воздуху центральной части Лиандарса в преддверии праздника святой Дасты. В лесу было влажно и душно, как будто нагретая земля торопилась избавиться от лишней влаги, отдавая ее воздуху.
        Ехали шагом, растянувшись двумя длинными цепочками; то и дело приходилось спешиваться, чтобы пробраться под сплетением нависших ветвей, обогнуть топкое место в клочках желтых прошлогодних камышей или перевести лошадей через скопление полусгнивших поваленных стволов. Временами казалось, что движутся они без всякой дороги, потом исчезнувшая было под завалами или на берегу очередного ручья тропа появлялась снова, а раз или два даже Рольвану, не слишком внимательному, удалось разглядеть на ней человеческие следы. Следопыт подтвердил: здесь совсем недавно проходили пешие и направлялись они прямиком к старинному святилищу.
        К вечеру влажный полумрак сменился почти непроглядной тьмой. Выбрав более-менее сухое место в стороне от тропы, стали лагерем. Костров не разводили, лишь растянули между деревьями пологи на случай дождя и выставили часовых. В седельных мешках нашлось достаточно еды и людям, и коням. Вскоре голоса зазвучали громче, не без помощи содержимого объемных кожаных фляг, наполненных в последней из таверн, встретившихся им на пути прочь от обжитых мест. К разговорам то и дело примешивался смех и обрывки непристойных песен.
        Рольван вздохнул, думая о тишине, скрытности и внезапности, но вмешиваться и запрещать веселье не стал. Ему так же, как и другим, было не по себе от странных, потусторонних мыслей, вызванных словом «дрейв». Этим мыслям не было ни причин, ни оправданий - только некий плохо осознанный страх или память, почти такая же древняя, как сам Лиандарс. Память скорее крови, чем слышанных рассказов или прочтенных книг, хотя выученный в монастыре Рольван в этом последнем понимал гораздо больше своих товарищей. Но не нужно было знать грамоты и уметь изъясняться по-квирски, чтобы почувствовать опасность, исходившую от самой памяти о дрейвах, об их могуществе и таинственных ритуалах. Напуганный воин - это и не воин вовсе, а крепкое деревенское пиво всегда было лучшим средством против ненужных страхов.
        Что же до бдительности, ее не теряли, часовые зорко вглядывались в темноту, у каждого был под рукою меч и копье не дальше, чем в двух шагах. Даже Торис, по обыкновению выпивший больше всех, столько, что хватило бы на четырех здоровых мужчин, насторожено поглядывал вокруг и готов был схватиться за оружие при малейшей тревоге, а там - если кто сочтет его слишком пьяным и оттого неопасным, горько пожалеет о своей оплошности. Торис во хмелю был так же хорош в драке, что и Торис трезвый. А вот рассуждать и оглядываться, прежде чем в эту самую драку полезть, он умел лишь на трезвую голову, да и то с трудом. Лучшего спутника в опасном походе нельзя было и пожелать.
        Наутро выступили с первым светом, в тумане, таком густом, что нельзя было разглядеть ничего дальше, чем на три шага вперед. Прознай дрейвы каким-то образом об их приближении и реши устроить засаду, здесь было бы самое подходящее время им появиться. Но лес оставался неподвижен, один только крепчающий ветер шевелил ветви и медленно разгонял туман. Тот расползался неровными клочьями, похожими на обрывки старых выбеленных простыней, и вскоре совершенно исчез. День выдался ясным и по-летнему теплым. Под кронами вековых дубов и буков царил еще сырой полумрак, но редкие поляны и прогалины оказались залиты золотистым солнечным светом. Весна уже вступила в свои права, и лес расцветал, набухал сочной зеленью - казалось, чуть помедлив, можно различить ее нетерпеливое движение.
        Но это же самое движение было и напоминанием о грядущем празднике, дне святой Дасты или Валле, как звался он в прежние времена. В ночь перед этим праздником дрейвы принесут жертвы своим богам и заведут свое темное колдовство. Одному Миру известно, сколько из рассказываемого об этом правда, а сколько выдумки, но в любом случае этого нельзя допустить. Необходимость успеть, помешать, предотвратить становилась все острее, ее чувствовал не только Рольван - его спутники с каждым шагом смотрели вперед все тревожней и даже лошадям как будто передавалось нетерпение хозяев. Гнедой Рольвана, прозванный Монахом отчасти за неприхотливый нрав, отчасти в насмешку над хозяином, вздрагивал и прядал ушами, словно чуял поблизости опасность. Мало-помалу всякие разговоры стихли, и отряд следовал дальше в угрюмом молчании.
        Еще одну ночь провели в шепчущей лесной темноте. Теперь уже никому не хотелось петь и смеяться. Ночные птицы кричали над головой почти человеческими голосами, и кто-то невидимый крался, хрустел ветвями совсем рядом. И всю ночь часовые старательно вглядывались в темноту и хватались за мечи от каждого шороха.
        Но уже ранним утром впереди показалось лесное святилище дрейвов.
        Оно расположилось на вершине крутого холма, что выступал из леса наподобие лысой головы: деревья здесь не росли, лишь наверху, вокруг святилища, неровной короной возвышалось плотное кольцо высоких дубов. Одетые дымкой весенней зелени, они стояли, как крепостная стена вокруг жилища эрга. Огромные шары омелы, священного растения дрейвов, придавали им сходство с диковинным многоголовыми великанами. Рольван осенил себя священным знаком, приложив пальцы к сердцу и ко лбу слишком поспешно, чтобы это можно было счесть просто данью обычаю. То же самое сделали и другие. Их испуг можно было понять, вспомнив, что в день последней битвы с дрейвами, едва были схоронены павшие, солдаты по приказу тидира предали священные деревья огню. С тех пор прошло тридцать лет - немало для человека, но не для дуба. Грозные исполины, возвышавшиеся как ни в чем не бывало, никак не могли вырасти на пепелище за этот срок. Но выросли, и если кто-нибудь из пришедших еще сомневался в колдовском могуществе дрейвов, теперь все сомнения исчезли.
        - Сдохнуть мне на этом месте, - выругался за спиною Торис.
        - Пребудь с нами, милосердный Мир, - взмолился набожный Крахнен.
        Их голоса прозвучали слитно, и общее замешательство рассеял тихий смех. Рольван тоже улыбнулся. Обернувшись, увидел, как один из следопытов подает ему знаки. Последовав за ним, через несколько шагов столкнулся с Ардивадом, чей отряд, как оказалось, прибыл на место еще на рассвете, одновременно с отрядом Шаймаса.
        - Теперь все в сборе, - сказал старый воин, обменявшись с Рольваном приветствиями. - Наверху все тихо с тех пор, как мы здесь. Затаились, что ли? В общем, так, ждать нечего. Шаймасовы уже заняли места на той стороне. Берем его в кольцо и поднимаемся по сигналу.
        Рольван кивнул и вернулся обратно к своим. Им хватило еще времени проверить мечи и взять наизготовку щиты и копья, как наконец прозвучала команда и все три отряда одновременно устремились наверх, стягивая молчаливое кольцо вокруг вершины холма. Издаваемые ими звуки были единственным, что нарушало тишину. Рольван не отрывал взгляда от древесного заслона впереди, ища движение, какой-то признак подготовленного им горячего приема, но ни одной ветки не шелохнулось навстречу. Разве что…
        - Смотри, - прошептал он державшемуся рядом Торису.
        - Вот дерьмо собачье! - так же тихо ответил тот. - Не нравится мне это, командир.
        Рольван кивнул. Ему тоже не понравилось, хотя, казалось бы, какой вред от птиц? Всего лишь вороны, рассевшееся по ветвям дубов, неподвижные, так что глаз не сразу их обнаруживал. Их было несколько десятков - безмолвных, черных как ночь. Казалось, они следят за всадниками. Другие тоже заметили и помрачнели, но до вершины холма оставалось совсем немного и времени думать о крылатых наблюдателях уже не было. Разве что они кинутся, как в песнях, вступаться за хозяев и выклевывать нападавшим глаза - от этой мысли Рольван поежился и заставил себя смотреть только вперед.
        Сразу за деревьями начинался земляной вал высотой в человеческий рост. Единственный проход в него был забран деревянным щитом. Дружинники остановились перед этой ненадежной преградой. Неестественная тишина была тревожней тысячи боевых воплей.
        - Подохли они там, что ли? - пробормотал Торис.
        - Или сбежали, - отозвался Рольван. Криво усмехнувшись, прибавил: - Или же их здесь вовсе никогда и не было.
        Торис хохотнул, но тут дубовый щит, преграждавший проход, рухнул наземь от удара Шеймасова копья, и обоим стало не до шуток. Воины потянулись в открывшийся проход. Настороженное ожидание схватки сменилось растерянностью, едва стало ясно, что их никто не встречает. Пустое пространство на вершине холма было вытоптано множеством ног. По краю теснился десяток наскоро возведенных хижин из плетеных ветвей. В середине - сложенный, но незажженный костер размерами больше любого из когда-либо виденных Рольваном и широкий плоский камень с характерным углублением для стока крови - жертвенник. Рисунок на камне, состоявший из помещенных один в другой квадратов, показался Рольвану знакомым, но откуда - он вспомнить не смог.
        - По крайней мере, они здесь были, - сказал он Торису.
        Тот ответил, но слова заглушил яростный рев Ардивада, соскочившего на землю перед жертвенником и яростно потрясавшего в воздухе своим копьем:
        - Найдите мне их следы!
        Его крик как будто пробудил всех к жизни. Воины зашевелились, спешиваясь, отправились обыскивать хижины, не рассчитывая, впрочем, ни на какие полезные находки. Четверо древками копий разворошили и раскидали приготовленный костер. Следопыты занялись своим делом, которое оказалось бы проще, не будь все вокруг вытоптано копытами их собственных коней. Рольван спешился и тоже, любопытствуя, заглянул в одну из хижин. Смотреть там оказалось не на что: кроме предназначенных для спанья охапок тростника на полу и нехитрого каменного очага, которым едва ли хотя бы раз воспользовались, в хижине ничего не было.
        - А сколько болтали про дрейвские богатства, - заметил воин, вошедший следом.
        - До богатства ли, когда прячешься столько лет? - отозвался Рольван, и сам разочарованный. - Если что у них и есть, оно хорошо спрятано.
        - Поймаем и допросим, а? Может, что и нам перепадет.
        - Хорошо бы, - вздохнул Рольван, выходя.
        Участники похода по праву могли рассчитывать на долю от добычи, но в этот раз добычей и не пахло. Удачей и обещанной тидирской наградой - тоже. Исчезновение дрейвов вновь разбудило ночные тревоги, да еще вороны - они все так же сидели на ветвях, мрачные и неподвижные. У самого вала, задрав голову, стоял Торис. Метательный дротик в его мощной руке выглядел тонкой тростинкой. Судя по всему, гигант примеривался броском сбить одну из птиц. Рольван поспешил к нему.
        - Оставь, Торис.
        Тот передернул плечами:
        - Не могу. В самое нутро глядят, дермецы.
        - Понимаю, но лучше не надо. Кто знает, что они тогда сделают?
        Торис вздохнул, но дротик опустил.
        - Все как-то все странно, и даже подраться не с кем, - пожаловался он.
        - Подожди, еще подеремся, - утешил Рольван. - Пошли, вон, следопыты вернулись.
        Он бегом направился к жертвеннику, возле которого два других командира выслушивали объяснения следопытов. Когда Рольван подошел, вконец потерявший терпение Ардивад прорычал:
        - Хватит! Скажите мне, куда ведут следы, и довольно!
        - Но мы же говорим, - был ответ. - Следы ведут сразу во все стороны.
        - Разбежались? - спросил Рольван.
        - Хитрость, наверное, - хмуро ответил Шеймас. Мысль о дрейвах, от испуга удирающих в разные стороны, похоже, не помещалась в его голове. - Разделились, чтобы заставить нас тоже разделиться. Неглупо, ха!
        - И как же мы поступим?
        - А что нам остается? - вопросил Ардивад, тяжело опершийся на копье. От волнения его перекосило еще больше обычного. Седые усы стояли торчком, словно им тоже не терпелось в драку. - Упустить их еще на тридцать лет? Нет уж, я разберусь с этими крысами, пока еще жив!
        Он говорил в точности, как отец Кронан, и Рольван почтительно склонил голову. Дрейвы были и впрямь великим злом, если эти два таких непохожих друг на друга, но одинаково достойных мужа почитали их уничтожение главным делом своей жизни.
        После недолго спора конников разделили на четыре малых отряда и бросили жребий, выбирая, кому куда направиться. Дурные предчувствия овладели Рольваном и больше не отпускали его с тех самых пор, как жребий был брошен и получившие направление воины уже рассаживались по коням. Резкое карканье тогда прозвучало сразу со всех сторон и заставило их на миг пригнуться к лошадиным шеям. Крича и громко хлопая крыльями, вороны поднялись с ветвей и разлетелись в разные стороны. Тревожные черные лоскутки быстро превратились в небольшие точки, теряющиеся меж редких облаков, но даже издалека в их движении ощущался почти боевой порядок. Никто не усомнился в том, что произошло: посланцы выведали все, что нужно, и теперь несут вести своим хозяевам.
        Так и вышло, что в погоню за растворившимися в лесах дрейвами Рольван пустился полным самых мрачных ожиданий, во главе отряда, урезанного почти на треть. Единственный оставшийся с ним следопыт, Эранд, молодой, но невероятно ловкий воин родом из Ламории, даже не пытался скрыть растерянность. Подчиняясь его знаку, отряд подолгу останавливался и ждал, пока Эранд пешим обследовал лежащий перед ними участок и затем, смущенно кривясь, указывал направление. Дрейвы уходили, рассыпавшись по лесу и вдобавок почти не оставляли следов, но общего направления все же придерживались, а через несколько миль сошлись вместе и дальше отправились большой группой. Теперь преследовать их стало легче, но ощущение подготовленной ловушки усилилось еще больше. И все же, когда из-за деревьев впереди тучей полетели дротики, Рольван на мгновение растерялся и чуть было не стал жертвой собственной медлительности.
        Его спас Монах: резко заржал и дернулся в сторону, так что смертоносное жало пронеслось мимо, не причинив вреда. Еще один дротик вошел в горло ехавшего рядом воина, под шлем; тот захрипел и свалился набок. Рольван выкрикнул команду, но за поднявшимся шумом с трудом расслышал сам себя. Дрейвы хлынули из-за деревьев, отчаянно вопя и размахивая оружием, словно вырвавшиеся из Мрака демоны. Их было не меньше трех десятков, и дрались они отчаянно, с той безумной яростью, что называлась у них священной и была не раз воспета в сказаниях. Слава дикарей, перед которыми не раз отступали даже блестящие легионеры Квира, разошлась поистине на весь мир. Но те, кто пришел с Рольваном, были не только лучше вооружены и защищены доспехами, не просто сражались верхом против пеших. Они и сами принадлежали к тому же народу, и священное боевое безумие было так же хорошо знакомо им, как и служителям старой веры.
        Конь Рольвана рванулся вперед, почувствовав шпоры, и наконечник копья вонзился в незащищенное темя бегущего дрейва. Рольван наклонился вперед, пытаясь высвободить копье, но в тот же миг оказался атакован сразу с двух сторон. Волосатый, словно дикий зверь, гигант налетел, замахиваясь топором; Рольван принял удар на щит, и топор намертво застрял в нем. Рольван не успел ударить в ответ - другой дрейв в это время, поднырнув под копье, нанес колющий удар под ключицу. Кольчуга частично защитила его, но левая рука со щитом, на котором все еще висел, держась за свой топор, волосатый дрейв, сразу повисла, и бок намок от крови. Щит вместе с топором оказался в руках у дрейва. Монах взвился на дыбы прежде, чем Рольван сумел что-либо сделать. Ржание походило на лошадиный боевой клич, когда окованные железом копыта размозжили голову волосатого. Второй дрейв, упавший на четвереньки, уже вскочил и изготовился для нового прыжка. Выхваченный взамен брошенного копья меч Рольван обрушил ему на голову. Потом развернул коня и направился туда, где пеший Торис с огромным сверкающе-алым мечом кромсал на куски обступивших
его противников. Помощь ему не понадобилась: когда Рольван подъехал, веселый гигант как раз добавил к пятерке трупов у своих ног последний, шестой.
        - Ух, хорошо! - воскликнул он, вытирая лицо мокрой от крови перчаткой и улыбаясь до ушей. - Собачьи дети, они убили моего коня!
        Ответить Рольван не успел: подняв обеими руками меч и оглушительно крича, Торис уже мчался в гущу новой схватки. Рольвану ничего не осталось, кроме как последовать за ним.
        Через несколько минут все было кончено. На вытоптанной, залитой кровью траве в беспорядке были разбросаны тела. Отряд Рольвана уменьшился почти наполовину. Из дрейвов остались в живых всего двое. Их связали, примотав для надежности к двум растущим вблизи нечаянного поля сражения стройным соснам, и оставили под присмотром молодого Альдранда.
        Для юноши это было его первое сражение. Отец Альдранда, верно служивший тидиру Дейгу на протяжении многих войн, привез сына в столицу, как только ему подошел возраст становиться воином. Но, когда стало известно о новых нападениях на северо-восточном побережье, и тидир отправил туда Морака с частью дружины, отцовское сердце не выдержало. Вместо сражений с грозными канарцами юноша остался нести службу в мирном Эбраке и попал под присмотр Рольвана. Завершись сегодняшнее приключение по-другому, Рольван предпочел бы и сам погибнуть вместе с Альдрандом, лишь бы не смотреть потом в глаза его отцу.
        Впрочем, юноша сражался храбро и умудрился не получить ни единой царапины. Теперь он пребывал в странном состоянии где-то посередине между отчаянным восторгом от своей первой битвы и ужасом от такого количества смертей, и помощи в заботе о раненых от него ждать не приходилось.
        А заботиться было о ком. Кроме Альдранда, полностью невредимым остался лишь Крахнен - немолодой и прославленный своей свирепостью воин, чье имя и нелюдимый нрав любого могли заставить подозревать дрейва в нем самом. Но только на первый взгляд. Крахнен был набожен до такой степени, что Рольван, неудавшийся монах, нередко прятал от него глаза. Особенно в такие моменты, как сейчас, когда тот первым по окончании сражения делом падал на колени и принимался возносить благодарственные молитвы.
        Но пока Крахнен молился, Рольван бормотал проклятия, при помощи коленей и здоровой правой руки помогая удерживать в неподвижности Эранда, раненого в живот. Тот глухо стонал и дергался, не осознавая, что происходит, пока Игарцис из Ллистра, сын эрга по рождению и лекарь божьим даром, вытаскивал из его развороченных ударом топора внутренностей куски кольчуги. Сам Игарцис почти не пострадал: в самом начале сражения ему дротиком вскользь оцарапало щеку, но царапина уже запеклась и не кровоточила. Окажись дротик отравленным, он был бы мертв.
        - Есть надежда? - спросил Рольван, когда Игарцис принялся зашивать рану.
        - Бог знает, - последовал такой же короткий ответ.
        Позже, наложив бинты и вытерев от крови руки, лекарь улыбнулся.
        - Может, и выживет, - сказал он. - За бога ведь сражался! Позволь осмотреть теперь твою рану, командир.
        - Нет. Здесь хватит серьезных ран для тебя, а с моей и Твилл справится, - и Рольван улыбнулся вполне искренне: - Я ее не чувствую, клянусь.
        - Повезло тебе, что не правая рука.
        - Повезло, - согласился Рольван.
        Поднялся и очутился лицом к лицу с собственным слугой, стоявшим наготове с флягой воды, бинтами и корпией в руках и с самым терпеливо-недовольным, на какое только мог осмелиться, выражением на лице. За спиной его Рольван увидел приближавшегося Ториса, мрачного и с головы до ног залитого кровью. Пошел навстречу. Слуга обреченно вздохнул и побрел следом.
        - Вот ты где, командир! - воскликнул Торис. - Ты слышал - эти ублюдки убили моего коня и моего слугу. Только представь - прослужил мне восемь лет и только что умер на моих руках! Да сожрут демоны их жалкие души! И вот я ранен, а мой слуга мертв, и что мне делать?!
        - Воспользуйся моим слугой, - предложил Рольван, терпеливо выслушавший всю тираду.
        - Ни за что, ты ведь и сам ранен!
        - В таком случае подожди, пока Твилл позаботится о моей ране, и тогда он займется твоими.
        Такой порядок показался Торису вполне справедливым, и Твилл наконец получил возможность снять с Рольвана разорванную кольчугу. Рана оказалась неглубокой, хоть и кровоточила сильно, и сухожилие не было перерезано - во всяком случае, так уверил Рольвана слуга, а он в таких делах до сих пор не ошибался. Хотелось верить, что не ошибся и теперь.
        Чуть позже Рольван с туго перебинтованным плечом вернулся к пленным. Он потерял убитыми восьмерых из двадцати двух, девятерых, если считать Эранда. Надежда на его выздоровление была слабой, но пока что Рольван не собирался причислять его к мертвым. Восемь убитых, и это не считая слуг, что сражались и гибли в этой схватке наравне с господами. Не стоит и говорить, что на милосердие пленникам рассчитывать не приходилось.
        Те, впрочем, не ждали милосердия. Даже не слишком хорошо знакомый с их обычаями Рольван знал, что последователи старой веры приучены не бояться смерти. По ту сторону земных врат они намеревались продолжить те же деяния, что и при жизни, веря, что там найдут и врагов, чтобы с ними сражаться, и диких зверей, чтобы на них охотиться, и, конечно же, изобилие яств и напитков для бесчисленных пиров, которыми вознаградят себя за все беды, случившиеся с ними в этом мире. Потому и в бой они всегда кидались с радостью и умирали без печали; так, во всяком случае, говорилось о них в песнях.
        И все же они были не бесчувственны, и под пытками вполне могли выдать некоторые полезные сведения - к примеру, местонахождение знаменитых дрейвских сокровищ или имена предателей при тидирском дворе. Одно это уже было достаточной причиной, чтобы взять пленников с собой и предать в руки палачей. К тому же Рольван помнил приказ: одного или двух нужно доставить в Эбрак для публичной казни.
        Вот только восемь из тех, кто не один год были его братьями по оружию и по чаше на пиру лежали мертвыми, изрубленными в куски дрейвским оружием. И кроме усталой ненависти Рольван не чувствовал больше ничего, даже боли от раны. Да еще предчувствия, бывшие с ним всю дорогу - они, если подумать, никуда не делись. Не лучше ли в таком случае послушать сердца и предать смерти этих двоих?
        - Они что-нибудь говорили? - спросил он, оттягивая решение.
        - Молчат, как покойники, командир, - Альдранд успел уже прийти в себя и отвечал теперь с достоинством, как один бывалый воин - другому. - Глядит только по-нехорошему, вот этот, волосатый. А второй и не глядит.
        Кивнув, Рольван подошел ближе. Волосатый, что глядел по-нехорошему, был молод, не старше, наверное, Альдранда, и казался в сравнении с ним настоящим заморышем, низкорослым и худым настолько, что, если бы Рольван не видел собственными глазами его звериную ловкость в бою, никогда бы не поверил, что тот вообще способен сражаться. Длинные вьющиеся волосы цвета ржавчины торчали во все стороны, как будто мальчишке нахлобучили на голову разоренное птичье гнездо. Из-за них почти не было видно лица, одни лишь дикие, горящие ненавистью глаза. Казалось, протяни только руку - и звереныш вцепится в нее зубами.
        Второй пленник, напротив, выглядел удивительно спокойным. Он был совершенно сед, кожу цвета старого ремня изрывали глубокие морщины, но назвать его беспомощным стариком ни у кого не повернулся бы язык. Даже сейчас, безоружный и связанный, он казался опасным, и опасность эта не заключалась в силе мускулов и умении владеть тем огромным мечом с искусно выделанной, покрытой золотом и украшенной резной волчьей головой рукоятью, что лежал сейчас у ног Альдранда, немало довольного такой добычей. Опасностью веяло от самой фигуры старого дрейва, от его полузакрытых глаз, от его молчания, равнодушного, как будто собственная судьба волновала его не больше, чем начавший накрапывать мелкий дождь - проще говоря, совсем не волновала.
        Чем дольше Рольван смотрел, тем сильнее хотел немедленно, от греха подальше, покончить с обоими пленниками. Никогда не знавший за собой излишней кровожадности, он сам удивлялся такому желанию. И чем эти двое, в самом деле, могли быть опасны?
        Сзади, тяжело ступая, подошел увитый бинтами Торис. Помолчал, приглядываясь, затем предложил:
        - Прикажи развязать их и вернуть мечи. Пусть сойдутся со мной в честном бою, не дело это - так их убивать.
        - Это же дрейвы. Разве не ты проклинал их нынче ночью?
        - Это не то. Они воины! И умереть должны, как воины!
        - Иными словами, любой, кто сумел наделать в тебе дырок, заслуживает твоего уважения, Торис? Даже если это дрейв? - Рольван сухо рассмеялся. - Увы, нам придется взять их с собой. Они могут знать что-нибудь, что окажется полезным. Так что, прости, но сегодня тебе больше не придется драться. Надеюсь, ты не в обиде?
        - Ну, хорошая драка всегда на пользу, - рассудительно заметил Торис. - Но на сегодня, так и быть, мне хватит. Только знаешь, командир, они хоть и воины, а все же дрейвы. Если решат по дороге нам головы заморочить или еще какие демонские выходки…
        - Как только что-нибудь такое заметим - убьем, - согласился Рольван. - Но пока я никакого волшебства от них не видел и не поверю, пока не увижу.
        - Вороны-соглядатаи тебе не в счет? - Торис ухмыльнулся и зевнул. - Прах с ними. Дело к вечеру, а нам еще мертвых хоронить.
        - Значит, не будем терять времени, - сказал Рольван, отворачиваясь от дрейвов. - Похороним павших и в путь. Заночевать я хотел бы подальше от этого места.
        За все время пленники не издали ни звука - ни мольбы, ни проклятия. Но слышали, без сомнения, каждое слово.
        Глава третья, необратимая
        Во главе всех дрейвов стоит один, самый искусный в науках и колдовстве; ему повинуются беспрекословно. По смерти ему наследует наилучший из достойных. Если таковых несколько, спор решается голосованием, если же не согласятся, то и оружием. Избранный должен доказать перед всеми свою силу и благоволение богов, и тогда только получит он почтение, положенное Верховному дрейву.
        Патреклий Сорианский, «О народах»
        Оборотни? Пой, да не завирайся! Сам подумай, ну как может человек стать зверем? Представил? То-то же! Что? Дрейвы? Вспомнил тоже! Это же когда было, да и враки все!
        Из трактирного разговора
        И тогда он поклялся небом и землей, поклялся собственным сердцем, что не заснет в постели и не выпустит из рук меча, пока не добудет голову убийцы.
        Книга легенд и сказаний Лиандарса.
        Автор неизвестен
        В путь выступили уже на закате, болезненно-мутном из-за вновь заслонивших небо туч. Ехали медленно: на носилках, сооруженных из тонких осиновых стволов, стонал и метался в беспамятстве Эранд. Игарцис с отчаянным видом кусал губы - он ничем не мог помочь.
        Пленники оставались по-прежнему безмолвны, только младший все кидал по сторонам свои яростные взгляды. Обоим связали руки и усадили на коней, которых теперь хватало с избытком. Того, что вез старика, вел за повод Торис, а младшего - беспрестанно бормочущий молитвы Крахнен.
        Дождь то переставал, то принимался моросить снова, несильный и нехолодный, но раздражающий. На сердце лежала тяжесть. Все молчали, и в молчании этом особенно четко выделялись звуки: хруст и хлюпанье под копытами, стоны Эранда, шепот Крахнена. Рольван поймал себя на том, что мысленно повторяет за ним слова молитв. Он думал о тех, кто остался лежать под свежим курганом на лесной поляне. Они выступили в этот поход с шутками и смехом: преступники-дрейвы, изгои, отверженные богом и людьми, представлялись им законной дичью, да и были ею. Но и загнанный зверь иногда разворачивается и кидается на своих преследователей. Рольван знал, что удивляться тут нечему, но все же ощущение несправедливости случившегося грызло его сильнее с каждым шагом, и он с трудом удерживался, чтобы не отдать приказ убить пленников.
        Когда ехать дальше в темноте стало невозможно, остановились на ночлег. Ужинали тем, что отыскалось в мешках, и огонь развели ради того, чтобы отогнать ночную тьму, а не для приготовления пищи. Поужинав, по общему согласию вознесли молитву - в поминовение павших и ради выздоровления раненных. Эранд не приходил в себя, и невозможно было понять, становится ли ему хуже. У Рольвана в плече как будто ворочали раскаленный вертел.
        Почти против воли он велел дать пленным хлеба и воды и ничуть не огорчился, когда те с презрением отказались. Торис, неугомонный, как всегда, несколько раз пытался с ними заговорить, но получал в ответ лишь глухое молчание. Тогда пленников снова привязали к деревьям и оставили в покое, только молодой Альдранд заворожено таращился на них, да мрачнел с каждой минутой набожный Крахнен.
        Выставили стражу. Близилась полночь, но спать никому не хотелось. Дождь перестал. Сплошная беззвездная чернота сомкнулась над маленьким лагерем. В костер постоянно добавляли дров, благо валежника здесь было в избытке, слуги натаскали его и сложили в огромную кучу. Но красноватый свет пламени лишь немного разбавлял ночную тьму, отойди на каких-нибудь десять шагов - и она поглотит тебя полностью.
        Один за другим воины заворачивались в плащи и укладывались здесь же, у огня. Голоса звучали редко и неохотно. Рольван достал из ножен меч и неспешно водил по лезвию точильным камнем, тщетно пытаясь отогнать тревогу или хотя бы убедить себя, что причина ее кроется в усталости и потерях, а не давящей тишине и сверлящем спину дрейвском взгляде. Возглас Ториса заставил его вздрогнуть:
        - Чтоб вам сдохнуть! Вспомнил!
        - Вспомнил о своем брюхе или о чем пониже? - неласково поинтересовался с другой стороны костра задремавший было воин.
        - А! Так и знал, что вы даже не подумали, какая сегодня ночь!
        Рольван нахмурился - он помнил об этом всю дорогу, а сейчас, занятый другими мыслями, едва не забыл. И тут же раздался хриплый голос Крахнена:
        - Завтра Валль.
        Никого почему-то не удивило то, что этот набожный воин употребил прежнее, языческое название дня святой Дасты. Древние сказания и песни сегодня были на удивление осязаемы - темной ночью на Валль, в лесу, когда мечи еще помнили вкус теплой крови убитых дрейвов, а хозяева этих мечей ежились под ненавидящими взглядами выживших. У Рольвана по спине побежали мурашки. И не у него одного: рядом приподнялся на локте Игарцис.
        - Может, все-таки убить их, а? - предложил он.
        Рольван спрятал нерешительность за смешком:
        - Ты хочешь в ночь на Дасту заняться убийством дрейвов?
        - Это будет как жертвоприношение, - прошептал из-за плеча Крахнена юный Альдранд.
        Рольван не смог понять, чего в его голосе больше - отвращения или восторга. Ответил резко:
        - Мы не станем их убивать. Не сегодня.
        Он догадывался, что пленники внимательно прислушиваются к разговору, но не хотел оборачиваться, чтобы в этом убедиться. Остальные, напротив, как один посмотрели туда. Торис переменился в лице.
        - Что они делают?!
        Тут уж Рольван обернулся. Вскочил.
        Пленники, привязанные к двум росшим рядом дубовым стволам, смотрели друг на друга. Старший умудрился развернуться всем телом в удерживающих путах. Ремни глубоко врезались в его тело, но дрейв, похоже, не чувствовал боли. Его взгляд был прикован к лицу младшего, как будто сообщал ему нечто, неслышимое, но вполне понятное этим двоим. Вид его был страшен.
        Младший дрейв сосредоточенно смотрел в глаза старику, словно и впрямь принимал от того некое послание. Слезы лились по его исцарапанным щекам и падали на длинную, когда-то белую, а теперь покрытую грязью и кровью тунику. Губы скривила судорога.
        Все это Рольван разглядел буквально за несколько мгновений, быстрым шагом приближаясь к пленникам и не успевая еще сообразить, происходит ли что-то важное и следует ли ему вмешаться. Когда он подошел, глаза старика закрылись, а за спиной дико закричал, бросаясь вперед, Крахнен:
        - Бей, Рольван, бей!
        Они опоздали - не потому, что Рольван замедлил последовать совету. Уже в тот миг, когда Крахнен открывал рот, было поздно. Старик обмяк в ременных путах, и одновременно лопнули ремни на втором пленнике. Серая тень метнулась к Крахнену, бегущему навстречу с занесенным мечом. Неожиданно ярко блеснули в свете костра клыки, и воин упал с перекушенным горлом. Еще одно мгновение Рольван видел ее - огромную всклокоченную волчицу, оскаленную пасть, горящие оранжевым огнем глаза. Потом она рванулась прочь, быстрая, как молния, и мечи подоспевших воинов пронзили пустоту.
        Никто не произнес ни звука, пока Игарцис опускался на колени, прижимал пальцы к впадине у горла Крахнена, пока закрывал ему глаза. Подняв голову, сказал то, что все уже и так поняли:
        - Мертв.
        Дружинники зашевелись, как будто это слово разорвало их оцепенение. Одни озирались, ища врага, другие в священном жесте прикладывали пальцы к сердцу и ко лбу, призывая божью помощь. Торис бросился к старому дрейву, подняв меч, но удара так и не нанес. Все услышали его недоуменный голос:
        - Этот тоже мертв!
        И тогда зарыдал Альдранд, громко, словно насмерть перепуганный мальчишка-простолюдин. Упав на колени и размазывая кулаками слезы, он принялся молиться во весь голос с истовостью, которую оценил бы погибший Крахнен. Воины и слуги, все, кроме часовых, один за другим присоединились к нему.
        Ловить в ночном лесу сбежавшую волчицу - даже прикажи Рольван такое, его все равно никто бы не послушался. Все равно, что пытаться вернуть в тело ушедшую жизнь. Вздохнув, он опустился на колени и склонил голову.
        У разрушенного святилища задержались ненадолго: предали огню хижины, перетаскав заготовленные дрейвами для ритуального костра дрова ближе к дубам, подожгли и их. Воины, с молчаливого разрешения командиров, осквернили жертвенный камень, испражнившись на него, и Рольван едва удержался, чтобы, забыв свой высокий чин, не поучаствовать в общей забаве. Исход похода получался мрачным. Из убегавших разными путями дрейвов в живых осталась волчица да еще один, немолодой, изрядно потрепанный, с обрубленной по локоть правой рукой - его в путах и под неустанным присмотром вез в столицу Шаймасов отряд. Из дружинников уцелело немногим больше половины. Выжившие, в бинтах и пятнах засохшей крови, выглядели немногим лучше покойников. Обратно отправились все вместе, кратчайшим путем, наполняя лес хрустом и позвякиванием, кашлем, хрипом и негромкими голосами. На носилках стонали и бормотали в забытьи раненые и среди них Эранд, горящий в лихорадке, но все еще живой.
        День святой Дасты, называемый еще днем начала лета и праздником цветов, спешил оправдать свое название, для чего призывал на помощь все силы земли и неба. Легкий ветерок относил в сторону запахи пота и ран, какие сопровождают из похода любое войско. Лес полнился птичьим гамом и щебетом, медовыми ароматами множества трав, от которых невольно кружилась голова - сказать по правде, она могла кружиться от потери крови или от недосыпания, или, еще хуже, от пережитого страха, но кто в здравом уме захочет в таком признаваться? Тем более, что пахло и правда сильно. На прогалинах и по берегам ручьев под щедрыми солнечными лучами поднимались клевер и колокольчики, длинные стебли белоцветки и нежные, как распустившиеся в траве звезды, ромашки. Воздух был теплым с утра, а к середине дня прогрелся так, что дружинники под кольчугами и кожаными панцирями обливались потом.
        - И как мы не разглядели, что это девка?
        Обернувшись на голос, Рольван увидел, как Торис, сняв и повесив у седла шлем, всеми пальцами чешет свой мокрый затылок. Волосы его висели грустными сосульками, усы поникли, а обычно выбритый подбородок покрывала светлая щетина. Улыбка же сияла насмешливой белизной, как будто для печали не было вовсе никаких причин.
        Оставив в покое свою голову, Торис недоуменно наморщил лоб и повторил:
        - Как не разглядели?
        - До того ли нам было, - пожал плечами Рольван. - Да если бы и разглядели, что бы ты стал делать? Дрейвка - это уж слишком, даже для тебя.
        Светловолосый гигант лишь усмехнулся, поправляя на груди побуревшую повязку. Первобытный ужас, овладевший ими всеми после ночного происшествия, на солнце поблек и почти растаял. Теперь Рольван не смог бы с уверенностью сказать, что он в действительности видел, а что было всего лишь игрой теней и света или порождением разыгравшегося воображения. И хоть он не сомневался, что своими глазами видел волчицу, перед этим бывшую дрейвкой, все же предпочел бы не рассказывать об этом епископу или тидирскому совету и уж тем более не подкреплять свой рассказ клятвой.
        Единственным, что осталось реальным при свете дня, были два тела - Крахнена с перегрызенным горлом и старого дрейва, на чьем теле не было ни единой раны. Их похоронили рядом, словно добрых друзей, но если кому и могла бы померещиться в том некоторая насмешка, ни Рольвану, ни остаткам его отряда было не до смеха.
        - Что-то ты совсем приуныл, командир, - заметил Торис, понаблюдав за ним немного.
        - А чему радоваться?
        - Как чему? Ты живой, я живой. Мальчишка вот живой…
        Он хлопнул по плечу старательно клевавшего носом Альдранда с такой силой, что его каурый шарахнулся в сторону, а сам Альдранд чуть не вылетел из седла. Выпрямился, ошалело протирая глаза. Торис усмехнулся и заключил:
        - А дрейвы мертвы. Кроме девки, ну, то невелика беда. Дэйг будет доволен - мы отомстили за его тидиру. Слышал я, он обещал тебе за это какую захочешь награду?
        - Не знаю, где ты мог такое услышать.
        - И не узнаешь, не проси, - ухмыльнулся гигант. - А больше всего меня обрадует, когда мы доберемся до деревни или хоть какого постоялого двора. Чарка пива мигом излечит мои раны, да и твои тоже!
        - Кто о чем, а ты все о пиве! Но я тоже хотел бы оказаться подальше от леса и вообще от всего этого, - Рольван невольно передернул плечами.
        - Да уж, хватит с нас волчиц! Я предпочитаю других девок - таких податливых, знаешь? Кстати, в деревне…
        - Наверно, ты прав, Дэйг будет доволен, - проговорил Рольван, обращаясь скорее к самому себе, чем к пустившемуся в описания деревенских красавиц приятелю. - И это всего обиднее.
        - Что? Почему это?
        - Почему? Подумай сам, сколько смертей, и добро бы на войне, так нет! Все ради каких-то дрейвов, о которых мы до сих пор и думать не знали! Крахнен - чем он такое заслужил? Подумай, Торис. Чем мы вообще тут занимались?
        Он увидел недоуменный взгляд друга и смущенно замолчал. Пускаться в откровения вообще-то не входило у него в привычку, да и Торис был не из тех, кому идут на пользу сложные рассуждения. В трудный час, сколько бы ни было перед ними врагов, на него можно было рассчитывать смело. Те же опасности, что происходят изнутри, вопросы и сомнения были ему неведомы, и Рольван нисколько на него за это не обижался.
        Он усмехнулся, переводя сказанное в шутку, и добавил:
        - И пленных проглядели. Как мы могли?
        - Ну, одного-то все ж везем! Не завидую ему - еще пожалеет, что на свет родился! - Торис хмыкнул, не спеша накрутил на палец свой обвисший ус и изрек с непривычным для себя глубокомыслием: - Святейшество, говорят, мудрее всех на свете. Уж он-то точно знает, как оно правильно. Его и спроси, а он тебе скажет. А работу свою мы выполнили, ведь так?
        - Пожалуй.
        - И вот что я тебе еще скажу, командир: ты хандришь, но добрая выпивка это поправит. А если еще взять девок и хорошенько их…
        - Понял я, понял, - Рольван заметил, что юный Альдранд слишком уж внимательно прислушивается к разговору, и закончил вполголоса, так, чтобы слышал один Торис: - Так и поступим, решено. Дай только добраться до деревни.
        Его святейшество отец Кронан, старший епископ Лиандарса, ничего не разъяснил Рольвану по его возвращении. Он был убит в ту самую ночь, которую Рольван провел на одном из деревенских сеновалов в компании Ториса, бочонка пива и двух девиц, стыдливо хихикавших поначалу и все более смелых с каждой следующей кружкой.
        Убийцу опознали по приметной вышивке на плаще - сопротивляясь, Кронан ухватился за воротник нападавшего и оторвал от него кусок, так и оставшийся зажатым в мертвых пальцах. Это оказался Гвейр, воин родом из Каэрдуна, четыре года как поступивший на службу к тидиру Дэйгу, умелый боец, знаток множества песен, от древних, сложенных еще в незапамятные времена повествований о богах и героях, до распеваемых по трактирам непристойных стишков. Именно за свой музыкальный дар вообще-то не блещущий красотой Гвейр был ласково встречаем везде, в том числе и на женской половине замка, в комнатах покойной тидиры. Там он охотно принимал знаки внимания от многих дам, умудряясь при этом ни одной из них не давать ни обещаний, ни поводов для ревности - умение, которому можно только позавидовать.
        Но кроме всего этого Гвейр был или считался, как теперь стало ясно, добрым другом Рольвану и Торису - в особенности последнему, с которым уже больше трех лет был попросту неразлучен, если только военная службы не забрасывала их, как сейчас, в разные места.
        В последний раз оба видели его в ночь после казни, и Гвейр тогда был пьян до такой степени, что не мог самостоятельно ходить. Зная, что добрая половина благородных обитателей тидирских казарм переживает предательство и казнь тидиры именно таким образом, Рольван не нашел в том ничего странного. А должен был - во всяком случае теперь-то стало ясно, кто был дрейвским лазутчиком в столице и вместе с тидирой готовил заговор и убийство, переворот и возвращение власти дрейвам.
        Все сходилось, даже и то, что в личных вещах сбежавшего Гвейра отыскали точно такие же, как были у тидиры, деревянные изображения древних богов. А еще, если кому мало доказательств - но об этом говорилось не иначе, как шепотом, - на лбу мертвого отца Кронана острием меча или кинжала был начертан треххвостый дрейвский знак.
        Сам же Гвейр не стал дожидаться ничьих выводов. Совершив свое черное дело над епископом, он исчез, и больше его никто не видел.
        Новости расходились быстро: все это дружинники узнали еще на последнем постоялом дворе, где заночевали, не успевая к городу до вечернего закрытия ворот. Ночь Рольван провел будто в тумане, где лица, предметы и голоса сливались в какую-то совершенно бессмысленное серое мельтешение. Наутро его отряд выступил прежде первых лучей, так что к городским вратам они подъехали точно к открытию. Едва проехав под аркой, Рольван передал Торису командование и ударил коня хлыстом. С трудом разбирая дорогу, провожаемый скрипом спешно сторонившихся повозок и звонкой руганью прохожих, он промчался по улицам к епископскому дому. Спешился, почти свалившись на крыльцо.
        Двери были распахнуты настежь. Тело епископа выставили для прощания в храме, в том самом зале, что во дни праздников не мог вместить всех желающих присутствовать на торжественной службе и выслушать праздничную проповедь отца Кронана. Теперь люди стекались туда, чтобы отдать последнюю честь усопшему. Но и здесь, в его доме, не было покоя от сочувствующих, тайно злорадствующих или просто мающихся от безделья гостей. Безъязыкий и безропотный Гай встречал их на крыльце и провожал в дом, где они могли всласть выражать друг другу и самим себе сожаления об утрате, запивая и заедая тяжкое горе обильным угощением, подносимым четырьмя нанятыми ради такого случая проворными стряпухами.
        Впрочем, самые красноречивые излияния этих людей ровным счетом ничего не стоили в сравнении с горестным мычанием, с каким несчастный Гай упал Рольвану на грудь. Обнимая за плечи плачущего слугу, тот и сам не удержался от слез. Как часто бывает в минуты особенно тяжелых утрат, до сих пор он - неосознанно, в глубине сердца - лелеял надежду, что все это ошибка. Что, войдя в дом, он увидит отца Кронана, как обычно, сидящим у огня с чашей разбавленного вина, размышляющим над проповедью ко дню праздника или читающим книгу. Теперь надежда эта умерла, и вместе с нею как будто умер целый мир.
        - Это ты его нашел, Гай? Где? Почему он был один, без охраны, без оружия?
        Ответом было взволнованное мычание и целая пантомима, повествующая о событиях той печальной ночи. Понимать Гая Рольван выучился еще ребенком. Вот и сейчас он без труда разобрал, как было дело.
        Отец Кронан вернулся домой поздно, уже в темноте. Как обычно в таких случаях, Гай волновался и то и дело подходил к дверям. Поэтому он услышал звук отъезжавшего экипажа и, не дождавшись стука, отворил двери. Увидел епископа, медленно оседавшего на крыльцо, темную фигуру, за которую епископ хватался, не то отбиваясь, не то просто пытаясь устоять на ногах. Бросился на помощь, но споткнулся о подставленную ногу убийцы и полетел кувырком, упал, разодрав лицо о каменное подножие - левая щека и ухо слуги до сих пор носили следы этого падения. Сразу же вскочил и бросился обратно. В передней епископского дома, по обыкновению, горели две большие масляные лампы, их свет падал сквозь открытые двери на крыльцо. В этом свете Гай увидел, как убийца выдергивает клинок из спины упавшего на колени отца Кронана и вонзает его тому в грудь. Взбежав по ступеням, Гай кинулся на убийцу и снова упал, получив сильный удар в подбородок. Приподнялся на колени, но следующий удар, тяжелой рукоятью кинжала по темени, надолго отправил его во тьму.
        Очнулся он возле мертвого тела своего хозяина. Убийцы нигде не было.
        - Ты не разглядел его, Гай? Как он выглядел?
        Новая пантомима: «Высокий, худой, в плаще».
        - А лицо? Волосы?
        Гай с сокрушенным видом изобразил, как натягивает на голову капюшон.
        - Ну хоть что-нибудь, вспомни! Была же у него хоть какая-то примета!
        Немой слуга задумался, покачивая головой. Потом он медленно приблизил к своему подбородку сжатый кулак, скосил на него глаза. Подумал еще. Поднял на Рольвана неуверенный взгляд.
        - Что-то вспомнил? - нетерпеливо спросил тот.
        Все еще неуверенно покачивая головой, Гай изобразил на своем запястье широкую полосу.
        - Браслет? Можешь его описать?
        Подумав, слуга протянул руку и постучал ногтем по золотой фибуле, скреплявшей на плече плащ Рольвана.
        - Золото?
        Гай кивнул.
        - Золотой браслет, широкий, тяжелый, плетеный? А тот человек был худым, но очень ловким?
        Новый кивок.
        - Это он! - прошептал Рольван. - Это Гвейр!
        Браслеты Гвейра, весом не меньше трех унций каждый, нередко становились поводом для шуток. Всякий раз, как у друзей заканчивались деньги - а случалось это довольно часто, - Торис уговаривал продать увесистые украшения и потратить вырученные деньги на выпивку. И каждый раз Гвейр с тонкой улыбкой объяснял, что браслеты достались ему в наследство от умершего отца, а тому от деда, и так до незапамятных времен, а потому и продавать их никак нельзя. И Торис успокаивался - до следующего безденежья.
        - Я клянусь, - сказал Рольван, - ты слышишь, Гай, я клянусь богом, что найду его и убью. Тидир не откажет послать меня с отрядом, а если и откажет, я отправлюсь один. Где бы он ни спрятался, хоть на самом краю света, я его найду. Я клянусь. Ты слышишь, Гай?
        Слуга со всхлипом кивнул.
        - Я вырву корни зла, - добавил Рольван. - Я буду преследовать это дрейвское отродье, пока один из нас не умрет, и даже мертвый я от него не отстану! Ты можешь быть спокоен, Гай. Он получит свое!
        Ториса он увидел во дворе тидирского замка, у конюшен, как только отдал подошедшему слуге поводья своего коня. Не успевший еще переодеться и сменить повязки, гигант выглядел побитым и унылым донельзя. На сердце у него было явно не лучше, чем у самого Рольвана. Правда, Рольвана это не слишком-то волновало - сейчас он был готов обрушить свой гнев на любого, кто подвернется под руку. Ближайший Гвейров друг годился для этой цели как нельзя лучше.
        - Ты знал, кто он?!
        - Нет! - Торис отшатнулся, чего никогда не сделал бы перед лицом сколь угодно опасного врага. - Ты что, думаешь, я стал бы водиться с дрейвом?!
        Его обида была искренней, и Рольван остановился. Спросил уже спокойнее:
        - Если Дэйг пошлет меня за ним, ты…
        - Он притворялся моим другом, а сам был дрейв! Думаешь, я не поеду с тобой?! Только Дэйг нас не за ним отправляет, командир, ты разве не слышал? Канарцы опять нарушили договор и разоряют деревни. Мы все отправляемся на север.
        Пока Рольван размышлял над услышанным, а Торис с терпеливым видом ожидал результата его раздумий, оба незаметно миновали выложенный растрескавшимися плитами двор, поднялись плоскими ступенями главного здания и, миновав широкие, украшенные резьбой двери, очутились в зале, полном взволнованных людей, точно городская площадь в день ярмарки. Глубокие ниши окон пропускали слишком мало солнечного света, чтобы осветить такое большое помещение, а зажженные вдоль стен лампы, как это бывает днем, были почти незаметны, и рассмотреть можно было только ближайших десять-пятнадцать человек. Лица и фигуры остальных сливались в полумраке. Голоса гудели, как приближающийся пчелиный рой. Нападение канарцев, война с которыми то затухала, то вспыхивала вновь на протяжении многих лет, обсуждалось здесь на все лады с обычным в таких случаях аханьем дам и бахвальством воинов, с оживленными предвкушениями и мрачными предсказаниями, со звоном подкидываемых монет и нетерпеливо теребимых мечей. Смерть епископа, которая в другое время надолго завладела бы умами и разговорами, оказалась почти забыта, заслоненная делами более
важными. Сжав зубы, Рольван плечами и локтями прокладывал себе путь через зал к противоположному выходу. За своей спиной он то и дело слышал грубоватый голос Ториса. У дверей гигант отстал, ввязавшись в чей-то спор, но вскоре снова оказался рядом, и тидирских покоев они достигли вместе.
        Тидир Дэйг, предводитель свободных эргов Лиандарса, при известиях о войне особенно не огорчался, ни радужными надеждами, ни мрачными предчувствиями не терзался - проще говоря, относился к ней как к надоевшей, но привычной работе. Северо-восточные границы постоянно тревожили канарцы, что пятьдесят лет назад поселились на побережье, получив, по договору с тогдашним тидиром, земли в обмен на клятвы верности и военную помощь против северян. Клятвы были нарушены всего через несколько лет, и вместо верных союзников Лиандарс получил новый источник тревог, в дополнение к уже существующим. Каждую весну, как открывались морские пути, новые корабли с поселенцами приставали к восточному берегу, и каждые два-три года канарцы с оружием в руках устремлялись расширять свои владения. Сдерживание их натиска занимало у эргов все то время, когда они не занимались усмирением северных соседей - данцев, расков и затаринцев. Эти воинственные племена никак не могли мирно ужиться по ту сторону великой Стены императора Тибуция, но забывали раздоры всякий раз, как кому-нибудь из них приходило в голову устроить очередной
набег на южные земли.
        За свою жизнь Дэйг провел четырнадцать военных кампаний, вдоволь испытал побед и поражений, сражался наравне со своими солдатами, бывал ранен, дважды - серьезно, но на здоровье тем не менее не жаловался. К сорока годам он успел уже трижды овдоветь, имел трех законных сыновей, двух дочерей и не менее десятка бастардов. Глядя на него невольно думалось, что быть тидиром и воином - занятие куда как менее опасное, чем быть дамой и его супругой. Что, впрочем, не останавливало жаждущих тидирского внимания дам, даже теперь, когда едва ли десять дней прошло со дня казни несчастной тидиры Хависсы.
        Но сейчас в передних тидирских покоях не было ни дам, ни обыкновенно развлекавших их поэтов. Сновали, входя и выходя, запыленные гонцы, поодаль от внутренних дверей с полдесятка дружинников оживленно спорили с кем-то, кого окружили, буквально зажав в угол. Человек этот все порывался выбраться и уйти прочь, но с каждым разом оказывался окружен все теснее. Проходя мимо, Рольван узнал казначея.
        Слуга у дверей сказал «Подождите», но тут как раз вышел очередной гонец и сразу вслед за ним в раскрывшихся дверях появился сам тидир Дэйг. Торопливо кивнул в ответ на поклоны. Он казался озабоченным и искал кого-то, когда вдруг увидел Рольвана. Лицо тидира сделалось тревожным и немного даже виноватым.
        - Рольван, - сказал он. - Прими соболезнования. Его смерть - горе для всей страны, но больше всех для тебя.
        От теплых слов в горле встал комок. Рольван с трудом сглотнул, кланяясь еще ниже.
        - Убийца, когда его поймают, не получит пощады, - добавил тидир.
        - Государь, отправьте меня за его убийцей!
        - Нет, - сказал тидир. - Я разделяю твою печаль, но мы выступаем завтра навстречу канарцам, и ты тоже. У меня нет лишних офицеров.
        - Прошу!
        - Нет, Рольван. В другой раз я сам послал бы тебя в погоню и дал бы тебе отряд, но не сейчас. Готовься к походу.
        Жестом позвав с собой казначея - тот с облегченным вздохом поднырнул под чью-то вытянутую руку и был таков, - Дэйг зашагал прочь. Настаивать дальше не подобало, но Рольван упрямо сжал зубы и кинулся следом.
        - Государь!
        Тот остановился. Его нахмуренные брови должны были привести спорщика в трепет.
        - Что еще?
        - Государь, - с отчаянием сказал Рольван. - Эрг Удерин, отправляя нас за дрейвами, от вашего имени обещал любую награду, какой мы пожелаем.
        Тидир нахмурился еще сильнее.
        - Да, это были мои слова.
        - Дрейвы уничтожены.
        - Знаю. Какой же награды ты хочешь?
        - Только одно, государь. Отпустите меня.
        - Сейчас? Ты хочешь оставить службу - сейчас?!
        Рольван опустился на колени.
        - Позвольте мне найти и наказать убийцу, мой тидир. Это единственная награда, какой я прошу. Я отправлюсь один…
        - Не один, - буркнул Торис и встал на колени рядом.
        Дэйг помолчал.
        - Канарцы разоряют деревни, а двое храбрейших воинов просят у меня отставки, - произнес он наконец с горечью. - Чего же ждать Лиандарсу, если таковы его защитники? Хорошо, я сдержу свое слово. Отправляйтесь за ним. Но, когда найдете Гвейра, вы сразу вернетесь и его привезете ко мне живым. Никаких расправ - судить это дело тидира. Вы поняли меня?
        - Благодарю, государь. Мы поняли, - ответил Рольван.
        - Еще как поняли, - зловеще пробормотал Торис.
        По завещанию, написанному еще несколько лет назад, отец Кронан оставил свои поместья, что были расположены в пяти днях неспешной езды к востоку от Эбрака, обители, в которой некогда нашел духовное утешение и возможность встать на путь священства. Рольвану, как и обещал, он оставил городской дом со всей его обстановкой и некоторою сумму в серебряных и золотых монетах. Гай тоже получил деньги, кроме того, епископ обязал Рольвана позволить немому слуге оставаться в доме сколько тот пожелает, хоть до самой смерти, разве только Гай сам захочет уехать куда-нибудь. Тогда его следовало отпустить. Гай остался, и Рольван был очень этому рад.
        Хлопоты, связанные с завещанием, задержали его в Эбраке до самых похорон, а след убийцы тем временем стыл. Это приводило Рольвана в бешенство, не только из-за естественного в таких обстоятельствах нетерпения, но и потому, что он понятия не имел, в каком направлении тот след искать.
        Совершив свое черное дело, Гвейр бежал и, скорее всего, покинул город уже на рассвете, прежде, чем о преступлении стало известно и к городским воротам была выслана дополнительная стража. Кроме Северных врат, которые вели к тидирскому замку и никак не подходили для бегства, оставались еще три, которыми он мог воспользоваться. Затевая погоню, Рольван понятия не имел, куда ему ехать - хоть монетку подбрасывай. Идея, которую, между прочим, горячо одобрил Торис, у которого в карманах как раз обнаружилась одна-единственная золотая монета. Да и то сказать, ведь последнее слово очень часто остается за золотом. Коли уж золоту под силу брать неприступные города - и неприступных дев, тут же добавил Торис, - почему бы не доверить ему и выбор пути?
        Но прежде, чем Рольван всерьез решил прибегнуть к этому способу, Торис высказал другую разумную мысль. Гвейр родом из Каэрдунских предгорий, где у его семьи было небольшое владение. Почему бы не поехать для начала туда, а в остальном положиться на бога?
        - Волк бежит к своему логову, - сказал тогда Рольван.
        И вздрогнул, сообразив, что попал в точку.
        - А охотники за ним, - подхватил Торис. - Паршивые дрейвы те же волки!
        - Значит, на юг, а там посмотрим. Не мог он совсем не оставить следа! Будем расспрашивать в тавернах, на постоялых дворах, и… пусть нас ведет сам бог.
        - Ты в храме-то был?
        Рольван молча кивнул. Он пришел в храм перед похоронами и долго стоял, глядя в застывшее, неприятно-желтое в свете свечей, лицо отца Кронана. Долго беззвучно молился и прислушивался, надеясь получить хоть какой-то отклик, но его не было. Епископ ушел, бог, которому он служил всю жизнь, принял его в свой Надзвездный свет. Осталась лишь пустая оболочка. И месть - еще оставалась месть, и в ней было гораздо больше жизни, чем в этом холодном, неподвижном теле. Когда на гроб опустили крышку и прах навеки возвратился в прах, Рольван вздохнул с облегчением.
        - Я дал клятву, - сказал он теперь, - дал клятву, что буду искать Гвейра, пока не найду. Он может покинуть Лиандарс, даже уплыть за море, и я тогда последую за ним. Может быть, мне придется искать всю жизнь. Поэтому, Торис… если решишь, что не хочешь дальше за ним гоняться…
        - Ну вот еще, - возмутился в ответ Торис. - Хочешь клятву, вот тебе: пусть демоны мрака сожрут мою душу, если я не найду этого ублюдка и не спрошу, прежде чем снести ему голову, как он смел прикидываться моим другом!
        Как бы ни поджимало время и не грызло нетерпение, перед отъездом еще нужно было посетить Эранда, поправлявшегося в своем городском доме под присмотром молодой жены. Рольван отправился туда вместе с Торисом. Раненый воин долго выспрашивал у них подробности ночного происшествия, которое пропустил из-за беспамятства, выразил свое сочувствие по поводу убийства епископа и проводил их с пожеланием непременно отыскать убийцу и обещанием быстро выздороветь и отправиться «бить канарцев за себя и за вас». На поправку он шел быстро, и друзья решили признать это добрым предзнаменованием. Их собственные раны еще беспокоили их, но ни одному и в голову не пришло счесть это препятствием для нового похода. Ноющая боль в плече беспокоила Рольвана меньше, чем нетерпение в мыслях, а к руке мало-помалу возвращалась прежняя подвижность. Что до Ториса, пара кровавых царапин наверняка казалась ему мелочью, вообще не стоящей внимания. Порою Рольван думал, что свалить этого быка можно только хорошим ударом тарана.
        Простившись с Эрандом, разошлись: Торис направился к ближайшему кабаку, Рольвану же предстоял еще один важный визит, о котором за свалившимися бедами он чуть было не позабыл. Но, не в пример остальным его обязанностям в последнее время, эта была исключительно приятной. Потому и оставил он ее на последний вечер, чтобы вместо суеты и скорби увезти с собою хоть одно светлое воспоминание.
        К знакомому дому на Замковой улице, что соединяла Торговую площадь и Северные ворота, Рольван отправился пешком. От бывшего епископского дома - Рольван все еще не привык называть его своим, - ходьбы было от силы полчаса.
        Белокаменное жилище высокородного господина Луксия, одного из сыновей старого эрга Дебринского, каждую весну утопало в яблочном цвету. Рольвану нравилось сравнивать бело-розовую нежность цветущих ветвей с целомудренной красотой дочери Луксия, Эйтин.
        Благородная и прекрасная, она легко могла найти себе жениха среди знатнейших воинов страны. Но с тех пор, как два с лишним года назад их представили друг другу на одном из праздничных пиров, красавица Эйтин решительно предпочитала всем ухажерам Рольвана. Мало-помалу он стал частым гостем в доме ее отца и неизменным, если только позволяла служба, спутником ее прогулок и развлечений.
        Несмотря на высокое происхождение, Луксий, предпоследний из девяти сыновей плодовитого эрга, не был сказочно богат. К тому же он и сам произвел на свет семерых детей, из которых пять были девочками. Потому он довольно спокойно принял выбор своей младшей дочери и, хоть и не давал пока согласия на брак, особых препятствий не чинил. Сама же девушка о свадьбе рассуждала, как о деле решенном.
        Яблоневые ветви с пышным гроздьями цветов покачивались над каменной оградой. Украшенная декоративными башенками, она придавала жилищу сэра Луксия вид небольшой крепости. К счастью, Рольвану не пришлось брать ее штурмом: привратник пропустил его с поклоном, как одного из членов семьи. Пройдя усыпанной мелким песком дорожкой, он оказался перед высоким крыльцом. На верхней ступени, ожидая, пока ему откроют дверь, сидел белоснежный охотничий щенок. Завидев Рольвана, он весело взвизгнул и бросился навстречу, размахивая пушистым хвостом и просясь на руки.
        - Как тебе не стыдно, - сказал Рольван, подхватывая его. - Ты ведь уже взрослый пес!
        Взрослый пес восторженно облизал ему правую щеку. Рольван отодвинул собаку на вытянутых руках.
        - Ну, тихо! Где твоя хозяйка, Гаст?
        Ему ответил откуда-то сбоку насмешливый и чуть капризный голос:
        - Сколько раз говорить - не смей его баловать! Когда ты наконец научишься приличным манерам, Рольван?
        Рольван обернулся и отвесил насколько мог изящный поклон - Гаст улучил возможность и лизнул его во вторую щеку.
        - Под вашим руководством, госпожа Эйтин, я стал манернее самого тидира!
        - Этого-то грубияна? Да он в жизни не отличит даму от кобылицы! - девушка опасливо оглянулась, но услышать и отругать ее за дерзость было некому. - Нет уж, Рольван, от тебя я ожидаю большего!
        - Все, что пожелаете, моя госпожа!
        Оказавшись рядом, Эйтин забрала и небрежно спустила на землю щенка. Ее насмешливость исчезла.
        - Как хорошо, что ты пришел, - сказала она и решительно обняла Рольвана за шею. - Мне так жалко епископа, правда! Я столько ночей не могла заснуть, думала, как ты…
        Рольван осторожно ответил на объятие и сразу отстранился. Меньше всего на свете он желал быть застигнутым за соблазнением дочери Луксия. Этот цветок он намеревался получить во владение, а не срывать украдкой.
        Эйтин только исполнилось шестнадцать, и она действительно походила на цветок. Светлые волосы волнами рассыпались по ее плечам, по меховой накидке, такой же белой, как ее кожа. Дед Луксия был квирским легионером, вышедшим в отставку по старости и оставшимся в Лиандарсе, когда войска были отозваны; от него в наследство Эйтин получила темные, с хитринкой глаза и волевой подбородок, придававший ей особенное очарование.
        - Спасибо вам, госпожа.
        - Ты такой ужасно правильный, Рольван! - вздохнула она.
        - Вовсе нет. Я мечтаю о высочайшей награде.
        - Ты просто боишься.
        - Конечно. Я отчаянно трушу при мысли, что могу вас потерять.
        - Вот, об этом я и собиралась тебе сообщить, - Эйтин приняла серьезный, даже печальный вид. Медленно протянула: - Отец сказал…
        - Что?
        - Что он много думал о моем будущем… и о тебе…
        - И что? Эйтин!
        - Вот видишь, теперь «Эйтин»! А как же «госпожа»?
        - Что он сказал?!
        Девушка улыбнулась его испугу.
        - Он сказал, что ты храбр и честен и хоть невысокого происхождения, но заслужил свое место, и тидир очень тебя ценит. И что если ты его теперь спросишь, он скажет «Да».
        - Хвала Миру, - выдохнул Рольван.
        Он добился этого. Он, безземельный сирота. Он женится на девушке из эргской семьи, на красавице, чистой и безупречной, словно ангел. Если бы только отец Кронан был жив!
        - Ты рад?
        - Я счастлив, - прошептал Рольван.
        Не в силах сдержать радости, опустился на колени и расцеловал ее ладони.
        - Ну хватит, - заявила Эйтин и отняла руки. - Пойдем в дом!
        - Твой отец дома? Я могу с ним поговорить?
        - Ох, нет! Они все уехали на какой-то смотр из-за этой вашей войны! А мама теперь каждый день у моей сестры Атирне, ты же знаешь, у них вот-вот родится ребенок, - Эйтин сморщила нос. - Поэтому я одна. Я боялась, что ты не придешь, так и уедешь опять, не простившись!
        - Разве же я мог? Но когда я смогу его увидеть?
        - Не знаю. Завтра, может быть.
        - Завтра меня здесь уже не будет, госпожа Эйтин. Я пришел только увидеть вас перед долгой дорогой… Мне так жаль!
        - Разве ты не можешь задержаться всего на день?
        Рассказать ей? Поймет ли она, какая жгучая потребность гонит Рольвана в путь, как дорого ему стоит каждый час промедления? Или, скорее, вовсе не увидит смысла откладывать свадьбу ради какой-то бессмысленной мести? Рольван опечаленно ответил:
        - Не могу. Но теперь я сделаю все, чтобы скорее вернуться!
        - Клянешься? - вздохнула Эйтин.
        - О, да!
        - Ты никогда не делаешь так, как я хочу. А я все равно это терплю. Почему?
        - Не знаю. Наверно, потому, что вы так добры, а я не стою даже вашего взгляда.
        - Льстец. Скажи мне, - и Эйтин снова шагнула вперед, оказавшись совсем рядом, - скажи, ты будешь думать обо мне каждый день до твоего возвращения?
        - Конечно!
        - И каждую ночь?
        Рольван улыбнулся:
        - Обещаю.
        - А когда вернешься и отец даст тебе согласие, ты все еще будешь таким скучным и нерешительным?
        Ответ мог быть только один. Ругая себя за неосторожность, Рольван прижал к себе ее полное ожидания тело и на несколько мгновений счел себя счастливейшим человеком в мире. Потом распрощался и сбежал прежде, чем его и ее благоразумию окончательно пришел конец.
        Глава четвертая, пугающая
        Сядь у огня и слушай, я расскажу тебе о далекой стране лиандов, о ее прозрачных озерах и покрытых вереском холмах, о чудесах, сокрытых в глубине ее лесов. Я расскажу тебе об отважных мужах и прекрасных девах с чистой и нежной кожей и волосами мягкими, как шелк. Но еще я расскажу тебе о тварях, что приходят ночью, о порождениях иного мира, другого, тайного мира. Создания те прекрасны видом, но намерения их черны, и горе тому, кто задержит взгляд на их лицах, кто послушает и пойдет на их зов. Говорят, что такой человек тут же забудет все, что знал и любил прежде, забудет даже собственное имя и вскоре исчезнет, и никто не узнает, что с ним стало. И все же находятся смельчаки, решившиеся отыскать дорогу в иной мир; об одном из них я и поведаю тебе сегодня.
        Сказка
        Не будь самонадеян и не думай, как будто сама твоя вера способна оградить тебя от зла. Помни, что демоны подстерегают слабые души; бодрствуй в молитвах и будь внимателен, чтобы не оступиться и не впасть в грех, ибо таковой становится беззащитен перед созданиями тьмы.
        «Поучения святого Ауриния»
        Таверна при въезде в деревеньку у излучины реки - приземистое строение из грубого камня, с ветхими хижинами-службами вокруг, внутри оказалась восхитительно теплой и уютной после целого дня под моросящим холодным дождем. Хозяин, плотный, неуклюжий на вид, криво подпоясанный поверх фартука пестрым кушаком, вытер усы и не спеша покачал головой.
        - Нет, благородные господа, одиноких всадников у нас не останавливалось. Эрг наш, да хранит его Мир, вместе с тидиром, говорят, воюет на севере, и его люди с ним, а кроме них какие здесь всадники? Им у нас искать нечего, да и тракт-то основной мимо идет, а мы на отшибе. Купцы, бывает, заворачивают, да они поодиночке-то не ездят, особливо теперь, с этими-то делами, - и он размашисто, с каким-то торопливым рвением осенил себя божественным знаком. - Да еще в том месяце тидирские дружинники были, вот так-то. Двадцать как есть человек, благородные господа - все пиво выпили. А одиноких давненько не видали, кто ж в наше время в одиночку-то ездит? Тут за ограду-то по вечери боязно в одиночку выйти, теперь, сами знаете…
        На последних словах этой речи, которую Рольван терпеливо выслушивал, в завешанную меховым пологом дверь вошел Торис, а за ним Твилл с похудевшими в дороге сумками.
        - Не конюшня, а развалина, но крыша не течет, - сообщил Торис. - Овса насыпали вдоволь, я сам проследил. Теперь хорошо бы и нам корм задать.
        Хозяин при этих словах почему-то очень обрадовался.
        - Зададим, благородные господа, еще как зададим! - улыбаясь, пообещал он. - Усаживайтесь вот, к огню, там как раз место свободно, да плащи просушите. Погода, будь она проклята! Сплошной убыток - кто пойдет в такую погоду в таверне сидеть?
        На этот счет добрый хозяин явно скромничал. Усаживаясь на указанное им место, Рольван ощущал на себе неприветливые взгляды трех десятков посетителей, сутулых, бородатых, насупленных, неуловимо похожих между собой, как бывают похожи обитатели небольшой деревни, где новые люди селятся нечасто и все жители приходятся друг другу родней. Поодаль от огня пристроился одинокий музыкант с волынкой, из которой он извлекал на редкость несчастные звуки. На него поглядывали хмуро, даже раздраженно, но в оловянной кружке на столе поблескивала горстка медяков. Торис скривился.
        - Хвост ему прищемили, что ли?
        - Брось, - сказал Рольван. - Пусть играет.
        Он вытащил и бросил в кружку мелкую монетку. Волынщик, не прерывая игры, изобразил признательную гримасу. Обойдя его, все трое устроились за столом. Жар очага мигом согрел их и прогнал память о мороси за дверью. Они сняли плащи, позволив заботливому хозяину повесить их у огня. Еще в начале пути было решено, что образ дружинников может оказаться скорее помехой, чем подспорьем в их поисках, особенно если придется забираться в глухие места, где любви к верховной власти не бывало отродясь, а старики все еще бредят сказками о свободных кланах и мудрых дрейвах. Потому все трое выглядели, как обычные путники в льняных рубахах со штанами, коротких туниках и темных дорожных плащах. Вооружены были, правда, почти до зубов, но здесь уж ничего не поделаешь. Зато дорогостоящие кованые кольчуги и шлемы, по которым любой признал бы в Рольване и Торисе знатных воинов, сменили простые кожаные панцири с нашитыми бляшками, да и те оставались упакованными в седельных сумках. Единственным противником, повстречавшимся им до сих пор, был дождь, и таскать на себе тяжелую намокшую кожу не было никакого желания.
        Вскоре из дальней двери за очагом вышла женщина, полногрудая, опрятная, какой и положено быть хозяйке приличного заведения, и перед голодными путниками появились глубокие миски с бараньей похлебкой, ароматной и наваристой, свежий хлеб и кувшин с ячменным элем. Рольван осушил свою чашу в несколько глотков и почувствовал себя вполовину не таким злым и промокшим, как несколько минут назад. С облегчением принялся за еду. Спутники не отставали, и долгое время они только двигали челюстями да опрокидывали одну за другою чаши. Местные обитатели поглядывали с неприязнью, переговаривались негромко, но ссору затевать не спешили, и Рольван решил не обращать на них внимания. Волынщик затянул новую мелодию, еще пронзительнее прежней.
        - Что делать будем, командир? - спросил Торис, вытирая рукавом усы.
        Рольван пожал плечами и вновь потянулся к кувшину. Он не знал ответа.
        Третью неделю ехали они к югу, сворачивая на всяком постоялом дворе, у всякого придорожного трактира, описывая наружность и прочие приметы Гвейра буквально каждому встречному и всюду получая один и тот же неутешительный ответ. Дважды их направляли по ложному следу; один раз они целый день скакали вдогонку за путником, который в конце концов оказался вовсе не Гвейром и с которым Рольвану пришлось-таки сразиться - обнаружив за собой погоню, этот путник счел себя смертельно оскорбленным и не пожелал принимать никаких объяснений.
        Если только Гвейр вместе со своим конем не обратился в волка или не сделался невидимкой, он должен был оставить хоть какие-то следы, хотя бы раз за все время попасться на глаза людям - разве что он выбрал другую дорогу или вовсе не поехал в Каэрдун. Рольван все больше склонялся к этой мысли и удивлялся своей первоначальной уверенности. В самом деле, с чего бы беглецу спешить туда, где его в первую очередь станут искать? Разве не разумней для него уехать прочь за пределы Лиандарса, хотя бы на север, за Стену, туда, где не почитают квирской веры и где ему, дрейву, не будет угрожать такой опасности, как здесь? Или - кратчайшей дорогой к побережью, купить место на корабле и навсегда покинуть остров, затерявшись в огромном мире, где его никто никогда не найдет? А если так, значит, они зря оставили своих товарищей и тидира и ехали сейчас совсем не в ту сторону.
        Вдобавок всю последнюю неделю шли дожди, и настроение было под стать погоде - холодным и промозглым. Ториса, судя по всему, смущали те же самые мысли. Временами Рольван жалел, что не отправился в одиночку. Тогда ему по крайней мере не пришлось бы отвечать на этот надоевший хуже желудочных колик вопрос.
        Он скривился и наконец ответил:
        - Мы поедем дальше и будем искать, пока не найдем.
        - Понятное дело, - вздохнул Торис.
        Рольван пожал плечами. Торис наполнил свою чашу и заговорил вполголоса:
        - Чудной здесь народ, скажу я тебе. Мне еще на том постоялом дворе почудилось - пуганые они какие-то, понимаешь, о чем я? Если даже и видели кого, нам не скажут.
        - Пожалуй, - согласился Рольван, помолчав.
        Они действительно были чем-то напуганы - и старательно приветливый хозяин, и его пышнотелая жена, и жалобный волынщик. Про остальных, чьи взгляды буквально ловили каждое движение приезжих, и говорить было нечего.
        Рольван устало потер глаза. Одно из двух: или возбужденное усталостью и неудачами воображение решило над ним подшутить, и тогда ему всего лишь надо завалиться на какой найдется тюфяк и дать себе, наконец, отдых. Или же все в таверне неумело изображают отдыхающих, а на самом деле то ли откуда-то ждут нападения, то ли замышляют его сами.
        - Хозяин! - позвал Рольван, и тот сразу же очутился рядом.
        - Желаете чего, благородные господа?
        - Принеси еще твоего отличного эля, - сказал ему Рольван, - и сядь с нами, поговорим.
        Эль действительно был неплох, и поговорить хозяин таверны не отказался. Не задав ни одного вопроса, Рольван узнал, что погода дурная, и если дальше так пойдет, урожая хорошего нечего и ждать, что приплод у овец и у коров в этом году на удивление здоровый, грех жаловаться, да и зима, если верить приметам, будет теплой. С другой стороны, приметам тоже верить не след: в день святого Калиаса было морозно, а это, как все знают, означает сухое лето, и что мы видим? И трех дней подряд без дождя не обходилось. Что приметы нынче ошибаются, это не к добру, благородные господа, конечно, знают, что приметы верны всегда, кроме темных времен; а что нынешние как раз темные, то это самая что ни на есть истинная правда…
        Он замолчал и истово осенил себя божественным знаком. Торис воспользовался паузой:
        - Вот-вот, как раз об этом-то мы бы и послушали. Расскажи нам про темные времена.
        - И вправду, добрый хозяин, - поддержал Рольван, - поведай нам о ваших бедах.
        Произнесенные вполголоса, эти слова прозвучали неожиданно громко в притихшей комнате. Даже волынщик отложил свой инструмент и во все глаза уставился на Рольвана.
        - А вы, благородные господа, видно, издалека, раз ничего не знаете, - полувопросительно заметил хозяин.
        - Мы на самом деле издалека, - ответил Рольван, краем глаза наблюдая, как напрягаются сидящие за столами, как руки их будто ненароком тянутся к поясам, к рукоятям длинных ножей.
        Торис нахмурился и схватился за меч. Рольван под столом наступил ему на ногу. Гигант нехотя положил ладони на стол.
        - Вижу, вас тревожит какая-то опасность. Расскажите нам, чтобы и мы были начеку.
        Пока хозяин думал над ответом, из-за соседнего стола уже раздалось громкое:
        - Ну хватит уже!
        Человек, что неспешно поднимался на ноги, ростом почти не уступал Торису и выглядел большим любителем подраться. Его сбитые кулаки и обманчиво-медлительные движения давно уже привлекли внимание Рольвана.
        - Ишь, выспрашивают, что да как, а сами-то небось холоднее мертвого! - прорычал он, перебираясь через скамью и оказываясь рядом в сопровождении своих мигом оказавшихся на ногах приятелей.
        Дальнейшее происходило одновременно: полетел, выбрасывая золотистую струю, на пол смахнутый со стола кувшин, Торис вскочил и наполовину вытащил меч, Рольван перехватил его руку и буквально повис на ней; хозяин таверны с решительным видом перегородил смутьянам дорогу. Твилл, сидевший рядом с ним, вставать не стал, но вытащил нож и поднял его перед собою, так, чтобы видели все.
        - А ну-ка, садись обратно! - велел хозяин. - Не в моем доме, Марх!
        - Уймись, Торис, их слишком много! - прошипел за его спиной Рольван.
        - Много?! - взревел Торис, но Рольван зажал ему рот ладонью и насильно усадил на скамью.
        Драчливый Марх тем временем остановился, удивленный отпором.
        - Ты чего это, Рин? - вопросил он. - Не хочешь их проверить?
        - Протри глаза! Они едят и пьют побольше твоего!
        - А я говорю - проверить, и дело с концом, - не уступил Марх.
        - Проверить - что именно? - спросил Рольван.
        Одной рукой он все еще держал за плечо Ториса, другая теперь легла на рукоять меча. Обитатели таверны переводили взгляды с Марха на хозяина, на увешанных оружием и явно готовых его применить гостей, и решительность, с какой они ринулись было навстречу драке, угасала.
        Хозяин обернулся. Его круглая, будто обросшая бородой луна, физиономия выражала растерянность и вместе с тем твердую решимость не допустить беспорядков в собственном заведении. Быть может, он и хотел бы согласиться с Мархом, но не мог себе того позволить.
        - Что здесь вообще происходит? - спросил Рольван.
        - Прощения прошу, благородные господа… - хозяин помялся и продолжил: - Вы, конечно, не с юга следуете? Не с Тиринийской стороны?
        - Мы едем из Эбрака.
        - Ну, тогда вы, должно быть, никак не можете быть…
        - Да кем мы, в конце концов, не можем быть? - воскликнул Торис. - Говорите наконец, демоны вас сожри!
        - Да вот мы ж про демонов-то и толкуем, - раздался голос из-за спины Марха. - Вам бы, благородные господа, не лаяться, а кровь показать, всего только и делов!
        - Кровь?
        - Да, вы уж не серчайте, господа, - решился наконец хозяин таверны. - Если бы вы немного порезались, только чтобы пошла кровь - мы бы и увидели, что вы не из этих…
        Торис, конечно, предложил бы любому, кто желает его крови, попробовать ее взять, если сможет. Он уже открыл рот, но Рольван сильно сжал его предплечье и спросил:
        - О ком вы говорите?
        И ему наконец ответили, правда, ответ этот ровным счетом ничего не прояснил:
        - О тех, кого пометили демоны.
        - Демоны?
        - Какие еще демоны? - от удивления Торис даже забыл про свой гнев.
        - И при чем здесь наша кровь? - добавил Рольван.
        Еще немного, и общее замешательство все же обернулось бы дракой - дракой, в которой воинские навыки неизбежно уступили бы числу. Они не для того отправились в путь, не для того три недели скакали сквозь дождь и слякоть, чтобы вступать в схватку с целой толпой, да еще по такому ничтожному поводу. Был лишь один способ это предотвратить. Стараясь не двигаться слишком резко, Рольван взял со стола свой кинжал, которым только что резал мясо, и под напряженными взглядами всех в таверне провел его лезвием по своему запястью. Тонкая линия набухла кровью, расплылась. Рольван закусил губу.
        - Сделайте так же, - велел он спутникам.
        Ворча, как недовольный пес, Торис все-таки послушался. Тяжелые темные капли упали на гладкую столешницу. Твилл пожал плечами и с равнодушным видом разрезал свое запястье.
        - Вот, - сказал Рольван. - Наша кровь. Что вы хотите с нею сделать?
        Он уже не удивился, услышав облегченный вздох, исходивший, казалось, сразу со всех сторон. Лица сразу утратили враждебность. Марх удовлетворенно кивнул и отправился на свое место. Хозяин заулыбался во весь рот:
        - А ничего не сделать, благородные господа. Нам только видеть, что она есть, кровь-то. Вы уж не серчайте - страшно нам…
        Торис фыркнул и принялся за еду. Люди, во всеуслышание говорящие о своих страхах, его не интересовали, как не интересовал все еще сочившийся алым порез. Рольван сел рядом, заметив, что остальные тоже возвращаются к своим местам.
        Хозяин исчез и тут же вернулся с чистыми тряпицами - перевязать раны. Рольван кивком поблагодарил его и попросил:
        - А теперь, если вы нас больше не боитесь - расскажите о демонах.
        И ему рассказали.
        Откуда появились демоны, никто точно не знал, но все соглашались, что приходят они с юга, со стороны Тиринии. Была ли эта древняя страна, сосед и верный союзник Лиандарса, их родиной, завсегдатаи таверны сказать не могли. Первые слухи дошли до них пару недель назад, и тогда эта история всем показалась байкой, болтовней подвыпивших путешественников - приходящие из мрака ледяные фигуры, не то грозные великаны, не то мерзкие карлики, зовущие куда-то голоса, околдованные люди, не помнящие собственного имени… Такие истории хорошо слушать в праздник святой Дасты, сидя уютным вечером у огня, перемежая разговоры с песнями. Тогда бывает приятно вспомнить, что прежде, до прихода квирской веры, этот праздник звался Валлем и был он днем открытия Врат между этим миром и тайной страной, где обитают боги и демоны. Конечно же, никому, кроме разве что детей и стариков, которые порою не лучше детей, не пришло бы в голову этим историям верить.
        Но чудные вести пришли снова. Теперь в них появились страшные подробности. Демоны приходили то в одну деревню, то в другую, застигали на дороге поздних путников. Видевшие их, кому хватало ума закрыть глаза, заткнуть уши и уносить ноги, отделывались испугом. Тех же, кто шел на их зов или подпускал демонов близко к себе, поражал странный недуг. Такие люди забывали прежние привычки, делались ко всему безразличны, не спали и не ели. Раны, если случалось им пораниться, на их теле не кровоточили, как если бы тело уже не было живо. Им делалось все хуже и хуже, пока наконец, кто через два дня, кто через три, эти люди уходили, и больше их никто не видел. Поговаривали, что они сами превращаются в демонов, чтобы тоже бродить по ночам, наводя погибель на других.
        Теперь уже и самые недоверчивые, оказавшись вечером на улице, нет-нет да озирались с опаской. Последние же сомнения исчезли совсем недавно, начиная от сегодняшнего четыре дня назад. Поздним вечером в деревенские ворота, исправно запиравшиеся на ночь, постучался измученный, с ног до головы покрытый дорожной грязью человек. Котомка за его плечами да маленькая дочь, которая испуганно таращила глаза, цеплялась за отцовскую руку и вздрагивала, когда к ней обращались - вот и все, что осталось от его семьи, от имущества, от деревни на сорок домов. Демоны пришли туда в праздник, когда почти все жители с малыми детьми были вместе, горели костры и столы ломились от яств. Демонов было много, они появлялись как будто сразу со всех сторон. Спастись не сумел почти никто.
        Беглецов приняли. Добросердечные люди разделили с ними кров и пищу. Девочка, отроду не больше пяти лет, ничего не ела и ни с кем не говорила. Ручки ее, которыми она заслонялась от чужих взглядов, были холодными, как лед. И немудрено, решили в деревне, натерпелась страху, бедняжка!
        Но во вторую ночь она исчезла, ушла в темноту и не вернулась. Отца же поутру нашли повесившимся на заднем дворе приютившего его дома.
        - Теперь сидим вот, думаем, как же быть, - закончил свой рассказ хозяин. - Страшно нам, благородные господа. Говорят, демоны священников боятся, да нет у нас своего-то. Был, да помер два месяца тому как. Обещали нового прислать, а все нету. Мы уж решили отправить кого-нибудь в Эбрак, к его святейшеству отцу Кронану просить помощи. Он, говорят, никому не отказывает…
        - Отец Кронан никому не отказывал в помощи, - у Рольвана сдавило горло при этом имени. - Он погиб от меча предателя. Когда мы уезжали, нового епископа еще не выбрали.
        - Епископ погиб?!
        - Да. Это его убийцу мы разыскиваем, о нем вас расспрашивали. Увы, мы кажется, окончательно потеряли след…
        - Взаправду черные времена, - пробормотал хозяин таверны. Посетители за его спиной истово творили священные знаки, шепотом обсуждая новость. - Что же нам делать-то, воины?
        - Молиться, - сказал Рольван. - Другого ответа у меня нет.
        - Ты им веришь? - спросил Торис поздней ночью.
        - А ты? - вопросом ответил Рольван.
        Говорили шепотом - закуток с единственным соломенным ложем, обошедшийся в две медных монеты, от хозяйской комнаты отделял лишь полотняный полог. Из-за него попеременно доносились раскатистый мужской храп, детский плач и успокаивающий женский голос.
        Торис повозился, плотнее укрываясь пахучей овчиной. Не ахти какая постель, но они видали и похуже.
        - Помнишь волчицу? - спросил он.
        - Я тоже о ней подумал.
        - Разве ж мы бы поверили, если б не увидели сами? И тут тоже…
        - Я не отступлю, Торис, - прошептал Рольван. - Я поклялся. Я поеду дальше, пусть даже меня сожрут взаправдашние демоны. Ты можешь вернуться, если хочешь. Зачем погибать двоим?
        - Ты что, думаешь, я боюсь?! - Торис от возмущения заговорил вслух, спохватился и продолжил тихо, но гневно: - Клянусь, командир, еще такое скажешь, и мы подеремся! Да пусть все демоны в мире…
        - Уймись, - прервал его Рольван. - Я в тебе не сомневаюсь. Я подумал, что делаю это ради отца Кронана. Я рад умереть, лишь бы за него отомстить. А тебе он не был дорог так… так, как мне.
        - Не был. Но я все равно поеду с тобой. Дрейвку-оборотня я уже видел, теперь вот увижу демонов.
        - Не знаю, как ты, а я не рвусь их увидеть. Мне хватило бы и волчицы. Но бояться и убегать не буду.
        - Вот и я тоже!
        Ребенок по ту сторону полога наконец затих. Рольван уже начал засыпать, когда Торис спросил шепотом:
        - А ты, Твилл, не боишься демонов?
        Слуга, лежавший на самом краю ложа, ответил просто, как будто вопрос даже не был для него вопросом:
        - Священники говорят, тому, кто бережется от греха, ничего не страшно.
        - А ты бережешься?
        - Стараюсь, - с достоинством промолвил Твилл.
        - Вот так-то, - произнес Торис, и Рольвану в темноте показалось, что он смущен. - Беречься от греха. В той деревне, наверно, никто не берегся. Как мы с тобой, командир.
        - Поздно ты об этом спохватился, - сказал Рольван. - А про меня и говорить нечего. Давайте спать.
        Той ночью ему снилась мокрая в выбоинах дорога и выступающие из мрака призрачные фигуры. И клубился туман, проникая как будто до костей, и голоса звучали, ледяные, властные, неодолимые. Он бежал, спасаясь, но голоса не отставали, в них была печаль неотвратимости, и вот уже холодная рука ложилась ему на плечо.
        Потом все исчезло. Осталась пустая дорога, и темнота, совсем не страшная, и приветливый свет из распахнутой двери, где его ждут. Рольван вошел и увидел свет очага, накрытый к ужину стол и застланную чистыми простынями постель. Женщина, что встретила его на пороге, была красива и добра; никогда еще Рольван не желал ничего с такой силой, как пожелал ее в эту ночь. Запыхавшийся от бега, в мокром плаще, он протянул к ней руки, и она с готовностью прильнула к его груди. Он срывал с нее одежду, а она, смеясь, стаскивала с него пояс с мечом. Потом они были вместе на постели, и Рольван, содрогаясь от нетерпения, прижимал к себе ее податливое тело, но вместо нежности кожи его руки гладили жесткую шерсть, а ищущие губы встречал холодный оскал волчьих клыков.
        Он проснулся. В комнате надоедливо плакал ребенок, что-то терпеливо бормотал тихий женский голос и пахло собачьей шерстью.
        Поутру, седлая коней, чтобы отправиться дальше к югу, они чувствовали на себе взгляды, какими провожают покойников.
        Весь следующий день шел дождь. Дорога, временами больше похожая на лесную тропу, размокла, конские копыта уныло месили жидкую грязь. Ни демонов, ни людей им по пути не встретилось, только один раз навстречу прогрохотала запряженная двумя быками повозка с хмурым возницей. Скользнув по всадникам подозрительным взглядом, он пробурчал что-то себе под нос и подхлестнул быков. Ни Рольвану, ни Торису не захотелось даже пытаться его расспрашивать.
        К вечеру лес отступил, дорога мокрой коричневой лентой пробежала меж засеянных полей, изогнулась и повела вдоль реки, широкой и светлой, с пологими песчаными берегами. От берегов далеко выдавались в воду предназначенные для рыбной ловли мостки, на песке скучали в ожидании хозяев ярко раскрашенные лодки-плоскодонки. Сбегавшая с плотины вода вращала колесо мельницы. Деревня вольготно расположилась по обоим берегам. Взгляд еще издалека привлекала остроконечная крыша часовни и целый лес причудливых флюгеров на других крышах. Искусно вырезанные деревянные фигуры караулили подъезжавших у дороги, такие же возвышались у калиток или просто на заборах некоторых домов. Рольван нахмурился, но тут же сообразил, что это не изваяния древних богов, а просто украшения. Как видно, в этих местах жил мастер-резчик, и, возможно, не один. Нетрудно догадаться, какие именно товары в лучшие времена отправлялись отсюда на ярмарки вплоть до самого Эбрака и дальше на север.
        В лучшие времена - потому что они миновали. Рольван поежился, начиная понимать, в чем тут дело. Торис осенил себя священным знаком и пробормотал далеко не святое ругательство. Вчера, в тепле и сытости гостеприимной таверны, разговоры о демонах могли показаться им досужими сказками. Сегодня им не требовалось пояснений, чтобы догадаться, какая беда пришла в это зажиточное и мирное селение.
        В деревне не было ни души. Распахнутые настежь двери домов скрипели на ветру. По улицам бродили пестрые коровы и овцы, тоскливо объедавшие с обочин молодую траву, исхудавшие собаки гоняли мокрых встрепанных куриц. На веревках уныло полоскалось вывешенное для просушки белье. Чернели обгоревшие остовы четырех стоявших близко друг к другу домов - пожар с одного из них перекинулся на соседние и чудом только не охватил всю деревню.
        - Будь я проклят, если это не то самое, - сказал Торис.
        - Думаю, это оно, - отозвался Рольван.
        Ему очень хотелось пустить коня в обход, через поле. Но дорога вела в деревню, и он отогнал трусливые мысли. Медленным шагом проехали они мимо заброшенных домов, со смешанным чувством ужаса и любопытства глядя по сторонам. Мор оставляет за собой мертвые тела, война оставляет разрушения; здесь же люди просто исчезли, не взяв с собою ничего. Зловещее безмолвие заставляло чувствовать себя глухим, и Рольван произнес, желая услышать собственный голос:
        - Они все просто ушли и не вернулись.
        - Не все, - напряженно ответил Торис.
        Посмотрев вперед, Рольван тоже увидел ее - женщину в пестром, но грязном и промокшем крестьянском наряде, шедшую по дороге навстречу. Она не казалась ни испуганной, ни взволнованной, как будто окружающее запустение нисколько ее не касалось или же она слишком устала, чтобы чего-нибудь бояться.
        Первым вперед устремился слуга. Он подстегнул коня и через несколько минут уже спрыгнул на землю рядом с нею. Сказал что-то, но ответа не получил. Казалось, женщина его даже не заметила - она прошла мимо и направилась дальше, навстречу Рольвану и Торису. Твил растерянно смотрел ей вслед.
        - Куда ты идешь, женщина? - спросил Торис, подъехав ближе.
        И только тогда она заметила, что больше не одна. Вздрогнула, шарахнулась в сторону и хотела кинуться бежать. Рольван перегородил ей дорогу своим конем.
        - Там никого нет, - сказал он. - Деревня пуста. Тебе лучше отправиться с нами, мы отвезем тебя к людям. У тебя есть близкие не из этой деревни?
        Вблизи незнакомка оказалась молода и довольно красива, только грязное, когда-то нарядное платье и висящие сосульками волосы придавали ей отталкивающий вид. Она не ответила. Стояла, тихонько покачиваясь из стороны в сторону, и Рольван не мог понять по ее лицу, о чем она думает. Неожиданно ясно вспомнился ночной кошмар. Наклонившись с седла и протягивая к ней руку, он попросил:
        - Не бойся нас. Мы тебя не обидим.
        И тогда она бросилась. Неожиданно быстро, по-звериному кинулась навстречу, подпрыгнула, обеими руками ухватив Рольвана за рукав выше локтя и пытаясь дотянуться зубами до его горла. Глаза ее были пусты. Монах, приученный к битвам, понял это как нападение и взметнулся на дыбы, сбросив несчастную на землю и норовя опустить копыта ей на голову - Рольван отвернул его в последний момент. Женщина негромко зарычала, поднимаясь.
        - Осторожно! - воскликнул Торис, но Рольван уже направил коня вперед.
        - Поехали отсюда.
        - А с ней что делать?
        - Поехали!
        Лишь когда деревня осталась далеко позади, Рольван остановился и посмотрел назад. Он думал, что женщина пойдет следом, но, похоже, ошибся. Его спутники выглядели растерянными и подавленными.
        - Как же?.. - спросил Торис.
        - Она уже мертва, - объяснил ему Рольван, сам удивляясь собственной беспросветной уверенности. Вчерашний сон так и стоял перед глазами. - Сегодня ночью она уйдет и никогда не вернется.
        Ту ночь они провели в лесу, и даже безгрешный Твилл, и тот чувствовал себя неуютно. Торис всю ночь не выпускал из рук меча. Рольван шепотом молился.
        На следующий день еще до заката выехали к пересечению дорог. Отсюда накатанный путь вел в Каэрдун, край зеленеющих гор и прозрачных чистых озер, лучших в мире лучников и прекрасных дев, равного которому нет ни в Лиандарсе, ни вообще где-либо на земле. Так, во всяком случае, отзывались об этих местах их уроженцы. И хоть эрги Каэрдуна давно уже признавали над собой верховную власть тидиров, местные жители лиандарсцами себя не считали. «Я родом из Каэрдуна» - говорили они с таким видом, словно признавались в принадлежности к тидирской семье. Эта характерная заносчивость, общая для высокородного эрга и нищего крестьянина, отличала и Гвейра.
        Другая дорога уводила на юг, через Сторкс и Радинбери за пределы Лиандарса, в Тиринию. Третья через полмили подходила к увенчанным башенками воротам Гида, города, куда непременно следовало завернуть всем тем, кто следовал с товарами с юга, севера или востока.
        Возле самой развилки, поджидая припозднившихся или вовсе не желающих заезжать в Гид путников, расположился постоялый двор. Окруженный высоким частоколом, за которым угадывались кровли множества строений, он казался надежным убежищем и от охочих до купеческого золота разбойников, и от волков, и даже от демонов. Рольван решительно повернул к воротам.
        Несмотря на ранний час, те оказались закрыты. Рольван несколько раз ударил в железный щит подвешенным специально для этой цели молотком. После четвертого удара растворилось окошечко, такое маленькое, что снаружи был виден лишь один-единственный глаз привратника.
        Глаз этот окинул вновь прибывших в высшей степени подозрительным взглядом, затем моргнул и исчез. Вскоре его место занял второй, точно такой же. Этот учинил еще более строгий осмотр, но ворота открыть так и не собрался.
        - Чего смотришь? - спросил у глаза Торис, которого пустой желудок и странные здешние дела лишили остатков вежливости. - Открывай! Или у вас тут уже не рады гостям?
        - Это смотря каким гостям, - живо ответствовал глаз. Голос из-за окованных железом дубовых досок был слышен неясно, но принадлежал, похоже, старику.
        Торис побагровел. Рольван опередил его:
        - Могу тебя уверить, мы не демоны и никогда их не встречали, - сказал он. - Недавно нам уже пришлось резать себе руки, чтобы это доказать. Мой сердитый друг будет очень зол, если ты заставишь нас проделать это еще раз.
        Глаз пропал, окошко закрылось, и тут же послышался скрежет отпираемого засова.
        - Придумали тоже, резаться они будут, - проворчал, отодвигая створку, седой привратник. - Будто бы старый Леган и так не различит, кто здесь демонское отребье, а кто живой человек! Проезжайте, нынче у нас тут полно места!
        Места на постоялом дворе действительно было много. Миновав службы, все трое спешились у конюшни, какой не постыдился бы и тидирский замок. В соломе, разбросанной у входа в конюшню, рылись деловитые куры. Бойцовского вида петух, чьи перья отливали синим металлом, вышагивал вокруг них, то и дело останавливаясь, чтобы окинуть двор подозрительным взглядом - не покушается ли кто на его верховную власть. Две остроухие собаки с лаем бросились под копыта, конюх, вышедший следом, пинками отогнал их прочь. Оставив Твилла проследить, как устроят лошадей, Рольван и Торис прошли в дом и оказались в гостеприимном тепле большой комнаты, где витали запахи мяса и свежего хлеба, где на вертеле над очагом вращалась баранья туша, а из кухни долетал жизнерадостный звон посуды и девичий смех. За столом у самого очага собралась компания постояльцев довольно воинственного обличья, при мечах и в кожаных панцирях. На столе перед ними стоял кувшин с вином, которое они потягивали в ожидании, когда принесут ужин.
        За другим столом сидела пожилая пара, мужчина и женщина в добротных дорожных плащах и с ними молодая девушка, наверно, дочь. Больше в комнате никого не было, кроме слуги, вращающего вертел, хотя в лучшие дни здесь наверняка собиралось немало народу. Еще один признак странных дел, творящихся в этих местах.
        Пока Рольван сговаривался с хозяином о комнате, Торис устроился за столом поближе к воинственной компании и успел уже справиться о новостях. Новости оказались тревожными. Слухи о демонах охватили всю округу. Люди исчезали то тут, то там, нередко целыми семьями, правда, такого, чтобы разоренной оказалась сразу вся деревня, больше не случалось. Демоны появлялись только ночью и ни разу не заходили в дома, поэтому с наступлением сумерек теперь каждый спешил укрыться под защитой стен, если придется, то и чужих. На дорогах царило безлюдье, в путь пускались, только если совсем уж никак нельзя было обойтись, и никогда - в одиночку.
        Хозяин со слугой принесли ужин, расставили на столах, и к разговорам добавилось чавканье, хлюпанье и стук посуды.
        - В Гиде священники сговорились каждый вечер обходить с молитвой городские стены, - рассказывал носатый, с похожей на метлу бородой, новый знакомый. - Помогает ли, нет, не скажу, а людям все ж спокойнее. Разведать бы, откуда эти твари приходят, да заслать святош в самое логово - может, чего бы и вымолили, а так…
        И он безнадежно махнул рукой.
        - Проку с этих твоих святош, - фыркнул его сосед. - Дрейвов вот извели - те все знали. Небось нашли бы управу на эту напасть!
        Носатый - он назвался Фламом - ткнул его локтем и глянул с опаской, но ничего в облике Рольвана и Ториса не выдавало в них тидирских слуг. И Флам со вздохом согласился:
        - Может, и верно. Дрейвы в этих делах смыслили. Да и как им не смыслить, если колдуны и с богами со старыми почитай что лицом к лицу говорили? Да только что теперь-то? Нет их больше. А если где и остались, нам помогать не будут.
        - Это точно, - согласился Торис.
        - Тьфу на вас, - проворчал, не переставая жевать, еще один приятель Флама, - нашли кого поминать!
        - А то, может, старые боги на нас это все и навели, в отместку-то, - заметил другой, - а?
        На него шикнули, но не слишком сердито. Флам осенил себя священным знаком и решил:
        - А коли и так, нашим святошам самое дело одолеть напасть. И Миру слава, и древним позор, а нам избавление. Или я не прав?
        - Прав, наверное, - сказал Рольван. - Вы говорите, в одиночку никто не путешествует. Совсем уж никто? Тот человек, которого мы ищем, скорее всего, едет один. Он немного повыше меня ростом, худой, с рыжими волосами. Может быть, вы его встречали?
        Флам вытер рукавом губы и рассмеялся, указывая на своего товарища, того, что первым помянул дрейвов:
        - Да вот Морен, к примеру - повыше тебя, худой, как вертел, и волосы, коли их отмыть, как раз рыжие. Не пойдет?
        Морен наградил его свирепым взглядом.
        - Нет, не пойдет, - ответил Рольван. - Тот человек вряд ли станет называть свое имя, но зовут его Гвейром. У него хороший конь и оружие, он отлично сражается. И есть еще одна примета: у него могут быть браслеты на обеих руках, старинные, из темного золота. Он их никогда не снимает. Мы думаем, что он поехал в эту сторону… Но ищем уже много дней, и все без толку.
        Флам, за ним остальные покачали головами.
        - Никто его не видел.
        Рольван со вздохом принялся за еду. Вареный горох в его тарелке был щедро сдобрен мясом и жиром, а на блюде посередине стола дымился щедрый кусок только дожаренного барашка. В кружке темнело сладкое вино. Этим ему и пришлось довольствоваться, да еще тем, что нынешней ночью не придется спать на сырой земле и каждый миг ожидать появления неведомых демонов.
        Он как раз отрезал баранину, когда на стол возле его локтя со стуком лег тяжелый Гвейров браслет.
        Рольван дернулся и чуть не отхватил себе палец.
        - Что?! - поперхнувшись, воскликнул Торис.
        - Поговорить бы нам с вами, господа путники, - негромко предложил хозяин постоялого двора и кинул значительный взгляд на Флама с его командой. - Да только не здесь. Вы, как в комнату подниметесь, кликните меня.
        - Договорись, - ответил Рольван.
        Хозяин забрал браслет и ушел, ничего не добавив. Рольван переглянулся с Торисом.
        - Похож или он?
        - Сдохнуть мне на месте, если не он!
        - Вот видишь, - заметил Рольван, спокойно возвращаясь к еде, хотя внутри у него клокотало от нетерпения. - Не зря мы сюда приехали.
        Позже, в большой светлой комнате с тремя кроватями, столом и жаровней, полной горячих углей, Рольван смог в подробностях разглядеть браслет. Сомнений не было - он принадлежал Гвейру.
        - Про эти браслеты ты говорил? - спросил хозяин постоялого двора.
        Он был кургузый и лысоголовый, с трясущимися белесыми усами, низким лбом и быстрыми ловкими руками, что подошли бы скорее площадному вору, чем зажиточному человеку вроде него. Но цепкий взгляд, казалось, подмечал каждую мелочь, оценивал многослойную грязь на сапогах, совсем недавно отросшие бороды и добротное оружие приезжих - Рольван подумал, что хозяин не так прост, как кажется на первый взгляд. Спросил, неохотно возвращая браслет:
        - Откуда он у тебя?
        Хозяин молчал, и Рольван поспешно потянулся к поясу за кошелем. Наконец-то золото отца Кронана сможет принести пользу!
        - Видите, господа путники, какое дело, - объяснил, хитровато пожмурившись, хозяин, - я, когда браслетик этот в оплату принимал, обещался молчать о них, как рыба. Да еще и сдачу отвесил, за браслет-то, честь по чести. А теперь сдается, он не такой и дорогой, как сперва показалось… Не знаю, что и делать?
        Торис хмыкнул. Рольван выложил на стол кошель и предложил:
        - Я куплю его у тебя по той же цене, в какую он тебе обошелся и заплачу сверх того, если поможешь найти человека, которому он принадлежал. Согласен?
        Хозяин размышлял недолго.
        - По рукам, господа путники, - сказал он.
        Вскоре золото исчезло в складках его одежды, а браслет - в разом полегчавшем кошеле Рольвана.
        - Найти-то будет нетрудно, вы ведь ненадолго от них отстали, - обрадовал хозяин. - Нынче утром они уехали.
        - Они?
        - Оба. Как приехали позавчера, сидели запершись, даже ели в комнате в этой самой, а потом сорвались вдруг, как в тот раз, и уехали.
        - Они, как в тот раз, - повторил за ним Рольван. - Знаешь что, расскажи-ка лучше все по порядку. Эти люди бывали здесь раньше? Когда?
        - Недели две тому как в первый раз они приехали. Двое, этот, которого браслет, и с ним еще один, на одном коне. Тот, второй-то, он вроде как был больной. Денег у них не было, и этот ваш приятель дал мне браслет за комнату, чтобы за больным, значит, ухаживать, да еще чтобы я слугу в город послал с поручением и коня им велел подковать.
        - Что за поручение?
        - Разве ж можно? Они ведь и слуге велели молчать!
        - А ты, конечно, не выяснил?
        Хозяин замешкался, но тут же рассмеялся, махнув рукой:
        - Да и выяснять-то нечего, по правде говоря. Травницу им слуга привел из Гида, колдунью. Выходит, в самом деле тот был больной, а то мы уж испугались - тогда как раз про демонов-то слухи пошли. Но колдунья сказала - болен, а теперь пойдет на поправку. Это мне она так сказала, а о чем уж они тут закрывшись шептались, не слышал. Знаю только, что четыре дня они тут были, и все взаперти, в общую залу не выходили - я тогда уж решил, как есть бегут от кого-то. А потом уж ваш приятель меня просил о них никому не рассказывать…
        Он замолчал, но не потому, что устыдился своего предательства, а чтобы еще раз полюбоваться на полученные от Рольвана монеты. Торис, стоявший за его спиной, скривился - его, простодушного и неспособного на обман, происходящее возмущало. Рольван взглядом велел ему молчать.
        - Что было дальше?
        - А дальше они уехали. По той дороге, что на Каэрдун.
        - Ты, выходит, за ними следил? - не выдержал Торис.
        - Да как можно, господа путники! Случайно узнал. Да только они ж все равно потом вернулись. Нашли, видно, где приодеться и лошадь раздобыли вторую, а все ж без денег, а не то бы ваш приятель браслет-то непременно бы выкупил. Очень уж он о нем сокрушался.
        - И уехали они сегодня утром, - заключил Рольван. - Ты случайно не узнал, куда?
        - Разве пристало мне следить за постояльцами? - с достоинством возразил их любезный хозяин. - Уехали и уехали.
        Рольван со вздохом снова потянулся к кошелю.
        - Но ведь знал, что они от кого-то скрываются, и поэтому случайно мог проведать, куда они направились. На всякий случай. Правильно?
        Хозяин резво припрятал очередную монету и подтвердил:
        - Истинная правда, господа. Совсем случайно. Они свернули на южную дорогу и лошадей пустили в рысь. Если хотите их догнать, надобно вам скакать во всю мочь.
        Демоны - подумал Рольван, и пустое безумное лицо несчастной женщины из деревни замаячило перед ним, как дурное видение. Но - потерять ночь, подойдя так близко? Подняв глаза, он встретил нетерпеливый взгляд Ториса.
        - Если они свернули с дороги, в темноте не увидим следов, - сказал Рольван.
        - И днем не увидим, если ночью опять польет. Все смоет.
        - Верно. Какая там дальше дорога, знаешь? - спросил Рольван у хозяина.
        - На Сторкс одна дорога - горы да болота. Не зная мест, не больно-то свернешь, а до десятой мили, где старая крепость, вообще один лес. Да только как можно - ведь демоны! Солнце-то почти что село!
        Точку в размышлениях поставил Твилл. Он молча сложил и убрал сухую сменную одежду, в которую Рольван так и не успел переодеться, подхватил сумки на плечи и направился к дверям.
        - Эй, Твилл, мы ведь еще ничего не решили! - окликнул его Торис.
        - Когда решите, кони будут оседланы, - ответил слуга, выходя.
        Глава пятая, неожиданная
        Разрушь их жертвенники и выруби их священные рощи, опрокинь их каменные столбы, чтобы даже само имя их изгладилось из памяти людской. Потому что если уцелеет из них хотя бы один, люди вспомнят и придут туда снова; тогда все, над чем мы трудились, окажется напрасным.
        «Поучения святого Ауриния»
        «Кто ты? - спросил он тогда. - Демон, явившийся погубить мою душу? Привидение, лесной дух? Может быть, ты сама богиня мщения, пришедшая за мной? Может быть, я уже мертв?»
        Но она молчала. И он задрожал от страха, потому что увидел в ее глазах свою судьбу.
        Сказка
        Так и вышло, что темнота застала трех всадников скачущими по дороге на юг. Дождь перестал, и темнота казалась белесой от поднявшегося тумана. Лес обступал дорогу глухой непроглядной стеной. Сова, спрятавшись в ветвях, провожала их долгими насмешливыми криками - птица обмана и предательства, потерявшая когда-то, если верить легендам, человеческий облик в наказание за свою неверность. Демоны, пришедшие из тех же древних сказок, что и изменница-сова, скалились им вслед из темноты. Ждали своего часа.
        Когда восток окрасился алым и сразу, как по команде, навалилась усталость, остановились - дать краткий отдых себе и лошадям. Несколько часов чуткой дремоты в десяти шагах от дороги, и снова в путь. Долго такую гонку не выдержать ни людям, ни коням, но Рольван знал, что долго и не придется. В нем будто проснулось чутье, как у гончей собаки, которая, еще не видя зверя, чувствует его присутствие, предугадывает его рывки и знает, что осталось немного. Теперь он был уверен, что Гвейр не свернул с дороги и уже не свернет, не сможет уйти от своей судьбы, от возмездия, которое заслужил. В ножнах звенел и пел меч.
        Погода улучшилась, и целый день, подгоняя коней, они согревались и обсыхали в теплых солнечных лучах. Все время всматривались вперед, каждый миг ожидая увидеть на горизонте двух всадников, но повстречали лишь несколько крестьянских подвод да пастуха, перегонявшего через дорогу ленивое стадо пестрых коров. Дважды видели возле ручьев отпечатки подков двух лошадей и один раз те же самые отпечатки на тропе, уводящей прочь от дороги вдоль узкой лесной прогалины. Кроме них, по тропе долгое время никто не ездил, и следы во влажной земле были видны отчетливо. Гвейр со своим спутником проехали здесь, но вскоре тем же путем вернулись на дорогу. Немного подумав, Рольван свернул на тропу.
        То, что сперва показалось естественной прогалиной, в действительности было скорее просекой, сделанной давным-давно и уже порядком заросшей. Дубовая поросль, окруженная зеленеющими зарослями терновника и жимолости, густела по обе стороны тропы, которая вскоре изогнулась вокруг лесистого холма и вывела к озеру, похожему на небольшую круглую чашу. Посередине озера высился остров - десяток шагов каменистой земли и один-единственный стоячий камень. Гвейр со спутником были здесь: судя по следам, один из них спешился и ждал на берегу, пока другой побывал на острове и вернулся обратно.
        - Что они там забыли? - спросил Торис.
        Рольван покачал головой:
        - Не знаю.
        - Похоже, здесь было капище.
        - Было и есть, иначе тропа давно бы заросла.
        - Дрейвы?
        - Или местные крестьяне.
        - А Гвейру вдруг приспичило помолиться? - Торис сплюнул на землю. - Поехали или как? Ты же не собираешься туда?
        - Не знаю, - повторил Рольван.
        Им снова овладело странное чувство близости с теми, кого он преследовал. Не праздное любопытство привело их сюда - нет, они искали что-то, и надеялись, и боялись здесь это найти. Отчего-то Рольван знал: чем бы ни была эта вещь, здесь ее не оказалось. Поколебавшись немного, он направил коня в воду.
        - Ждите здесь, - бросил он через плечо.
        Озеро оказалось неглубоким, у самого острова вода едва намочила лошадиные колени. Мокрые камни хрустнули под копытами, когда конь выбрался на берег, но тут же мертвая тишина святилища подавила все звуки.
        Каменный исполин возвышался над головою, сужаясь кверху, словно заостренный клык. Его тень накрывала плоскую каменную плиту с углублением посередине и выбитым рисунком из трех расходящихся в разные стороны изогнутых лучей - знаком дрейвов. Расклеванные птицами остатки хлеба и темный след в углублении лучше всяких слов подтверждали, что святилище не заброшено.
        Монах недовольно дернулся, отступил подальше от стылой тени камня. Его ноздри расширялись, словно обоняли запах, незаметный человеку и тревожащий лошадь. Рольван чувствовал себя так, как будто забрался через окно в чужой дом, и хозяин уже готов крикнуть стражу. Он поднял руку, но священного знака сотворить не смог. Язык прилип к небу. Мрачная тяжесть камня нависла над ним, грозя раздавить.
        «Отец!» - взмолился Рольван мысленно. И епископ в его памяти улыбнулся с ласковой укоризной: «Что ты здесь делаешь, сын?»
        С резким вздохом Рольван дернул поводья и поехал обратно.
        - Что там? - полюбопытствовал Торис, когда он очутился на берегу.
        - Ничего, кроме камней. Поехали, здесь мы только теряем время.
        - Кто ж тебя надоумил его здесь терять? - пробурчал Торис себе под нос, но послушно поворотил коня, и Рольван не стал отвечать.
        Вернувшись на дорогу, подстегнули коней и вскоре достигли холмов, предварявших скалистый кряж перед Сторксом. Некогда эти места были обитаемы, теперь же лишь развалины старой крепости, той самой, о которой предупреждал хозяин постоялого двора, караулили пустынное безлюдье. Среди высоких папоротников и кустов боярышника сновали кролики, чьи норы темнели почти под каждым камнем, несколько раз промелькнул рыжий лисий хвост. Сверху коричневатой молнией спикировал сокол и взлетел опять, унося в когтях трепещущую землеройку. Твилл задрал голову, глядя ему вслед.
        - Заглянем туда? - предложил Торис, указав на остатки крепости.
        Рольван кивнул:
        - Пожалуй.
        Высокой холм и венчавшее его строение отчетливо темнели на фоне садящегося солнца. Чем ближе, тем яснее были видны следы разрушения. Когда-то, еще до квирского завоевания, здесь было укрепленное жилище эрга, потом некоторое время размещался квирский гарнизон. Позже его перевели во вновь возведенную крепость в Сторксе. Теперь разве что пастухи, прогоняя здесь свои стада, укрывались в ней от дождя, да, может быть, изредка случайный путник находил убежище на ночь. Годы, ветра и дожди от души потрудились над нею, но облик крепости еще оставался узнаваем. На месте рассыпанных каменных груд легко было представить защитную стену; заросшие мхом развалины стали обиталищем мышей и ящериц, но все еще жались, как птенцы к своей наседке, к растрескавшимся и покрытым наслоениями птичьего помета стенам главного здания. Большие и малые дыры в этих стенах были затянуты паутиной. Под крышей прятались птичьи гнезда, и их обитатели приветствовали наступление вечера задорным переливчатым пением.
        Перед главным зданием путники остановились. О том, что здесь совсем недавно кто-то побывал, им сообщил примятый здесь и там папоротник еще по пути к вершине. Теперь же сомнений не осталось вовсе. У отверстия, бывшего когда-то главным входом, высокая трава была смята и объедена, как если бы здесь стояли привязанные лошади. Перед самым входом что-то темнело; спешившись, Торис подобрал оборванный конец ремешка от уздечки.
        Переглянувшись с другом, Рольван бесшумно соскользнул с седла. Вытащил меч. Тишина стояла такая, как будто здесь от самого сотворения мира никто не бывал. Ни звука, ни движения в полумраке за дверным проемом, достаточно, кстати, широким для того, чтобы завести лошадей внутрь.
        За спиною зашевелился Твилл, высвобождая притороченный к седлу топор. Рольван и Торис плечом к плечу шагнули в проем.
        В доме никого не было. Рольван понял это сразу, как вошел, еще прежде, чем глаза привыкли к расцвеченному солнечными пятнами полумраку. Впрочем, полумраком он казался совсем недолго: в дальнем конце зала участок стены был разрушен и через пролом проникало достаточно света, чтобы в подробностях разглядеть большой круглый зал, колонны в пятнах разорванной паутины, мусор и овечий помет на полу, черный след костра на месте разрушенного очага и кучку поленьев рядом, соломенное ложе в стороне. Здесь и впрямь останавливались проезжие путники.
        - Вот зараза! Опять опоздали! - и Торис со вздохом убрал меч.
        Рольван молча пересек зал. Дальняя стена частично обвалилась, как будто в нее изнутри ударили тараном. Рассыпанные камни давно поросли травой. Отсюда открывался вид с холма вниз, на остатки давно разрушенной деревни, заросшие травой поля, на обвалившийся мост через сбегавшую по склону речушку, на пространный луг и темную стену леса вдалеке, с восточной стороны. А также - на ряд высоких камней на полпути к лесу и двух всадников, подъезжавших к этим камням.
        - Мы не опоздали, Торис, - проговорил Рольван. - Вовсе нет.
        Огромный золотисто-алый шар заходящего солнца навис прямо над стоячими камнями. На траве лежали их черные вытянутые тени. Всадники спешились у границы этих теней. Один - было слишком далеко, чтобы разглядеть подробности, но Рольвану все же показалось, что он узнал яркую вышивку на плаще Гвейра - остался с лошадьми, второй же медленно вошел под сень камней. Приблизившись к самому высокому, склонил голову и замер. Пестрая накидка на плечах и ярко-рыжие, такие же, как у Гвейра, волосы - вот и все, что Рольван смог разглядеть.
        - Как думаешь, кто это с ним? - спросил он подошедшего Ториса.
        Тот скривился:
        - А пес его разберет. Поедем за ними или дождемся? Ставлю что угодно, что они собрались ночевать здесь.
        Двое внизу и впрямь никуда не торопились. Гвейр, если это был он, улегся в траву, заложив руки за голову, и, похоже, приготовился к долгому ожиданию. Лошади паслись рядом. Его спутник все так же стоял перед камнем, как будто ведя с ним неспешный разговор.
        Рольвану отчетливо припомнилось давящая тяжесть другого камня, того, что посреди озера. Не самый приятный выбор - схватиться с двумя дрейвами в месте почитания их не умерших богов или устраивать погоню в темноте, если вдруг дрейвы предпочтут схватке бегство. Или дожидаться здесь, не зная, действительно ли они решат сюда вернуться.
        - Незаметно не подойдем, - заметил Торис. - Если побегут… темнеет, а у нас и так кони загнаны.
        - Предлагаешь ждать здесь? - спросил Рольван.
        Гигант довольно усмехнулся:
        - Тут уж не побегут.
        Рольван нахмурился, но слова Ториса звучали разумно. Гвейр вернется, даже если сам не захочет - теперь уже нет сомнений, что их встреча предопределена. Не перед чужим алтарем, а здесь, в этих старых, наверняка видевших немало сражений стенах, и решится все. «Правый видит, куда ставить ногу и не споткнется» - сказано в книге Мира. В этот миг Рольван поистине не мог споткнуться, как не может ошибиться меч в руках палача.
        - Будем ждать, - сказал он.
        Стемнело. В небе неспешно, одна за другой проступили звезды. Взошла луна, большая и почти совершенно круглая - до полнолуния оставалось совсем недолго и ночь обещала быть светлой. Рольван то выглядывал наружу, то нетерпеливо обходил пустой зал, чьи обветшавшие, лишенные обстановки стены казались ему внутренностью скелета - когда-то здесь обитала жизнь, струилась по жилам кровь и пылали обычные для живого существа страсти, но нынче остались одни кости, и те скоро рассыплются в прах.
        Он не различал в полумраке лиц своих друзей, видел лишь силуэты - Ториса с обнаженным мечом в руках, отрешенно глядящего в пустоту, Твилла на страже у пролома, опершегося на рукоять топора и в задумчивости прикусившего большой палец левой руки. Каменное крошево у его ног белело в лунном свете. Поодаль от входа тихо переступали и хрустели нарезанной травой привязанные к одной из колонн лошади.
        Время шло, но Гвейр со своим спутником все еще оставались на прежнем месте - смутные фигуры чуть темнее окружающей темноты. Рольван ждал, и чем дальше, тем быстрее его радость уступала место раздражению, и вовсе не из-за сомнений в том, что те, кого он так долго преследовал, придут. Но он не так представлял себе эту встречу. Он должен был настигнуть Гвейра при свете дня, как неминуемая божья кара и прямо взглянуть ему в лицо, как в те времена, когда они еще были друзьями и никто не ждал от Гвейра предательства. Увидеть в его глазах хоть что-то - раскаянье ли, объяснение ли? Рольван не знал. Но понимал, чего ему совершенно точно не хочется - караулить свою жертву в темноте, словно разбойник, словно тот, кому есть чего стыдиться, словно… словно сам Гвейр. Не нужно было соглашаться на это ожидание.
        - Померли они там, что ли? - спросил Торис.
        - Нет, - отозвался, приглядевшись, Твилл, - шевелятся.
        - Уже темно. Демоны их забери, чего они там копаются? Пойдем, Рольван. Теперь-то уж подберемся незаметно.
        - Пожалуй, - согласился, Рольван, вставая. Ждать больше не было никаких сил. - Твилл, останешься здесь. Помогать нам не нужно. И еще…
        Он отвязал от пояса кошель и вложил его в руку слуги.
        - Если я погибну, уезжай отсюда и постарайся не достаться демонам.
        - Оставьте свои деньги, - Твилл отшатнулся. - Не нужны они мне. Не погибнете вы вовсе, бог того не допустит.
        - Как знаешь. Идем, Торис.
        Но идти далеко не пришлось. Два всадника, два черных силуэта в светло-серой мгле, уже ехали им навстречу, медленно и как-то уж очень беззаботно - словно пара каменных столбов оторвалась от общей группы и решила прогуляться к развалинам. Рольван отступил назад и с обнаженным мечом в руках остановился у пролома.
        - Ну, наконец, - прошептал Торис, вставая с ним рядом. - Дождались.
        Было тихо. Всадники достигли склона холма, теперь Рольван не видел их, но чувствовал их приближение всем телом. Он слышал дыхание Ториса и знал, что за спиной, по ту сторону пролома, Твилл беззвучно шевелит губами, молясь за них обоих. Казалось, всадники должны уже появиться, но мгновение уходило за мгновением, а их не было.
        В этот день все происходит слишком медленно - подумал Рольван и тут наконец услышал приближавшихся лошадей. Ему вдруг захотелось вжаться спиной в край проема, хоть на мгновение дольше остаться незамеченным, но вместо этого он шагнул навстречу, двумя руками поднимая меч. Торис не отстал от него ни на миг. Дальнейшее, расплатой за все время промедления и ожиданий, произошло очень быстро - голова и плечи переднего всадника показались над остатками разрушенной стены и стало ясно, что вторую лошадь он ведет в поводу; чье-то быстрое и легкое тело полетело с крыши прямо на Ториса; тот отскочил в сторону, но нападавший с нечеловеческой ловкостью извернулся в прыжке и приземлился ему на плечи. Разворачиваясь, Рольван почти вслепую ударил прыгуна мечом, и это спасло ему жизнь: стрела, посланная подъезжавшим всадником, прошла мимо. Но и удар Рольвана не достиг цели. Торис с рычанием наклонился вперед, пытаясь сбросить нападавшего. Затем его рычание перешло в хрип, слишком хорошо знакомый булькающий хрип человека, которому только что перерезали горло. Торис тяжело повалился на землю, прыгун же легко, словно
танцуя, увернулся от удара Рольвана, оказавшегося в этот миг неловким, как никогда. Вновь свистнула тетива, и еще один предсмертный хрип доложил Рольвану, что Твилл ослушался его приказа оставаться в доме, но отругать за это слугу у него уже не будет возможности. Рольван закричал и бросился вдогонку прыгуну - тот бежал прочь, с легкостью обходя или перескакивая нагромождения камней и остатки разрушенных строений. Угнаться за ним в темноте оказалось невозможным. Рольван сразу отстал. Стук копыт за спиной заставил его обернуться к приближавшемуся всаднику. Он поднял меч, собираясь кинуться навстречу, потом его что-то сильно ударило по затылку и наступила тьма.
        Сначала появились голоса. Они спорили о чем-то, но Рольван не понимал ни слова. Потом он почувствовал боль и очнулся, как будто вынырнул из темноты. Болела голова в том месте, куда пришелся удар, и до боли врезались ремни, на которых повисло его тело. Рольван открыл глаза и обнаружил, что он снова в доме, накрепко привязан к одной из колонн, а в нескольких шагах впереди пылает костер. Дым от него поднимался и уходил сквозь прореху в крыше. Там, снаружи, была глубокая ночь.
        Гвейр сидел к Рольвану спиной. Это был несомненно Гвейр, его богато расшитый, порванный и затертый плащ, его голос и манера встряхивать головой при разговоре, как встряхивает ею прислушивающийся пес.
        - Нужно было убить его сразу, - говорил он. - Зачем тебе это, Игре? Клянусь псом Каллаха, ты только мучаешь саму себя! Убьем его, и забудь обо всем. Оставь это в прошлом!
        - Оставлю. Но не так быстро, - был тихий ответ.
        Рольван взглянул и больше уже не смог отвести глаз. Языки пламени метались перед нею, в их свете ее и саму можно было принять за огненного демона: рыжие растрепанные волосы, заостренные черты, почти призрачная худоба. Изображать беспамятство не было смысла, не было смысла и просить пощады. Одно бесконечное мгновение он смотрел и поражался тому, что еще жив. И тому, что при первой встрече умудрился принять ее за мужчину.
        - Здравствуй, Волчица, - сказал он. - Кажется, мы с тобой поменялись местами.
        Гвейр вздрогнул, оглянулся на миг и тут же отвернулся снова.
        - Очнулся, - сказал он. - Решай, Игре. Что ты хочешь с ним сделать?
        Та, кого он называл Игре, молчала.
        - Собираешься убивать меня медленно? - поинтересовался Рольван. - Может быть, вспомнишь - мы тебя не пытали!
        Она неспешно потянулась и вытащила из ножен у себя на поясе длинный нож с острым концом, должно быть, тот самый, что отнял жизнь у Ториса. Взвесила в ладони, прищурилась и вдруг метнула его в Рольвана движением столь быстрым, что тот не успел даже затаить дыхание. Он еще не осознал, что может умереть прямо сейчас, а нож уже оцарапал ему щеку, ударился о каменную колонну и упал вниз.
        - Неужели ты промахнулась, Волчица? - выдохнул он.
        - Моя сестра никогда не промахивается, запомни это, Рольван, - не оборачиваясь, произнес Гвейр.
        - Твоя - кто?!
        - Сестра. Если бы она решила так быстро тебя убить, ты был бы мертв.
        - Так же, как твой лучший друг Торис? А, Гвейр? Как епископ, которого ты убил безоружного?!
        - После того, что вы сделали с Игре по его приказу, ни один из вас не должен жить! О какой дружбе ты говоришь после этого?
        Гвейр так и не обернулся, но Рольван отлично представлял себе его лицо. Ненависть, исказившая его, наверняка была лишь отражением ненависти на лице его сестры. Что до самого Рольвана, он еще не понял, не осознал услышанного до конца, лишь ощутил трещину в своей несгибаемой правоте и заспорил изо всех сил:
        - Мы не делали с ней… того, что ты думаешь! Если она так тебе сказала, она лжет!
        - Не делали, - согласился Гвейр. - Но лишь потому, что не разглядели в ней женщину. Я не прав?
        Рольван подавился гневным ответом. Гвейр слишком хорошо знал обычаи дружинников и слишком хорошо знал своего друга Ториса, чтобы можно было с ним об этом спорить.
        - Тогда убейте меня. Чего вы ждете?
        - Решай, Игре, - снова сказал Гвейр.
        Она сидела на полу, скрестив ноги - просто юная девушка со следами усталости на лице, с темными кругами под глазами, с прилипшими ко лбу завитками рыжих волос. Но даже сейчас в ней оставалось что-то от злобного колдовства той ночи на Валль. От волчицы. Бояться и надеяться было уже поздно, и Рольвана вдруг охватила хмельная бесшабашность, почти восторг. Он улыбнулся и понял, что улыбка вышла по-настоящему безумной:
        - Давай, превратись и загрызи меня! Клыки тебе больше к лицу, чем мужское оружие!
        Она вскочила и одним стремительным движением очутилась рядом. Как она подняла нож, Рольван не заметил, лишь ощутил острое лезвие у своего горла. Не удержавшись, зажмурился. Но удара не последовало, и он открыл глаза - еще раз увидеть этот опьяняющий звериный взгляд.
        Игре больше не смотрела на него, она прислушивалась, отвернувшись к пролому в стене. Потом убрала нож и отступила назад.
        - Они здесь.
        Гвейр вскочил и уставился в ту же сторону. Лицо его казалось бледным пятном.
        - Ты уверена?
        - Я их чувствую. А они чувствуют меня.
        Враз позабытый обоими Рольван скосил глаза, но у пролома ничего не было, не было ничего и по ту сторону - ничего, кроме ночи. Где-то в этой ночи остались тела его погибшего друга и слуги. Догадаются ли эти двое предать их земле? Он напрягся, пытаясь ослабить путы, но те держали крепко.
        Девушка-волчица, как завороженная, шагнула к пролому. Гвейр схватил ее за плечи, удержал. Развернул к себе лицом.
        - Не надо, Игре! Если ты погибнешь…
        - Ты хочешь поспорить с богиней? - спросила она устало. - Мне велено прийти и увидеть. Я пришла. Думаешь, она потерпит, если я отступлю?
        - Я тебя не пущу, - сказал он.
        Но Игре высвободилась из его рук.
        - Я должна, Гвейр. Верь мне.
        - Верю, сестра, - вздохнул он. - Всегда верил и всегда буду верить.
        Она пошла прочь, но у проема обернулась.
        - Не ходи за мной, тебя я защитить не смогу. Здесь ты в безопасности. Жди и поддерживай огонь. А этого убей, если хочешь, мне все равно.
        Она решительно подняла голову и ушла в пролом. Гвейр остался на месте, и видно было, как хочется ему броситься вслед, и как он сдерживает сам себя, и как разбирает его бессильная злость.
        - Проклятие! - и он с силой ударил ногой кучку приготовленных для костра дров. Те покатились, одно из них попало в костер, рассыпав вокруг алые уголья. - Проклятие, проклятие!
        - Кто там?
        Гвейр взглянул удивленно - видимо, успел позабыть, что Рольван еще жив. Не ответил, принялся сгребать в кучу рассыпавшиеся угли.
        - Гвейр, я все еще привязан здесь, и ты не представляешь, как это злит. Убей меня, наконец, или развяжи. Чувствую себя бараном, которого начали резать и забыли.
        - Ты это заслужил.
        - Она действительно твоя сестра?
        - Да.
        - Значит, ты на самом деле дрейв?
        - С чего ты взял? - Гвейр уселся перед огнем, лицом к пролому. Немедленно убивать Рольвана он не собирался, но хорошо это или плохо, тот не понять не мог. - Я не дрейв.
        - У тебя нашли фигурки их богов.
        - И что с того? У многих они есть. По-твоему, любой, кто молится старым богам - дрейв?
        - Но ведь твоя сестра - дрейв!
        Гвейр не ответил. Он опять смотрел в темноту, за которой исчезла его сестра.
        - Да что там такое, Гвейр?
        - Зло, - ответил тот. - Зло из другого мира. Призраки.
        - Призраки? Что это значит?
        Гвейр вздохнул. Рольван знал этого человека несколько лет, его самого или то, чем он хотел казаться, но все-таки - знал. И сейчас он увидел, что Гвейр отчаянно устал и полон беспокойства и что для ненависти у него уже просто не осталось сил. Это, конечно, не помешало бы ему прикончить Рольвана, спокойно и без лишних разговоров, тут же забыть о нем и вернуться к своим непонятным заботам. Но Гвейр решил ответить, быть может, только потому, что поленился вставать:
        - Сам не знаю. Тот, кто должен был бы знать и все исправить, мертв - ты его убил. Теперь это поручено Игре, и если… если она не вернется, тогда я сам разрежу тебя на куски и заставлю каждый кусок умолять о смерти.
        - Спасибо, что разъяснил, - поморщился Рольван. - А если она вернется, то примется за дело сама, а тебе останется только смотреть. Верно?
        - Это ее право.
        Рольван снова попытался ослабить ремни. Он словно опять видел кошмарный сон, где были демоны, дрейвы и оборотни, а он не мог даже шевельнуть рукой, чтобы сотворить священный знак. Но хуже всего - ощущение собственной правоты и справедливой мести, то самое, что погнало его в дорогу, что придавало сил и смелости, что еще нынче вечером делало его карающим перстом божьим, окончательно пропало. Как ни старался, Рольван не мог его вернуть. Он уже ничего не понимал, ничего не знал кроме своего пересохшего горла, боли и онемения во всем теле.
        Игре вернулась на рассвете. Гвейр встрепенулся, вскочил и бросился навстречу как раз вовремя, чтобы подхватить ее, когда она пошатнулась и чуть не упала.
        - Что, Игре, что?! - воскликнул он, уводя девушку прочь от пролома.
        - Холодно… - слабым голосом ответила она.
        Опустившись на колени, протянула руки к огню. Гвейр стоял рядом и наверняка вспоминал других, так же как она, переживших встречу с демонами. Даже Рольван похолодел от страха худшего, чем страх перед смертью. Но вот Игре подняла голову и посмотрела на брата.
        - Это я, Гвейр. Успокойся. Я по правде то, что есть, у меня есть сила. Я убила их.
        - Убила - всех?
        - Нет, конечно! Двух, которые пришли за мной. Их много, Гвейр. Богиня сказала правду, я должна все исправить, я…
        Она опустила голову и начала падать, заваливаться набок. Гвейр подхватил ее и уложил на соломенную постель. Укрыл плащом. До Рольвана донесся слабый голос:
        - Нет, подожди! Я не рассказала. Я их убила, но теперь они меня знают. Есть другие, много других. Они пришлют за мной, я им нужна, понимаешь? Я…
        - Кто, Игре? Кого они за тобой пришлют?
        Но девушка не отвечала. Гвейр плотнее укутал ее плащом и прошептал:
        - Спи.
        Вернулся к огню. Тот догорал, но сквозь дыры в крыше и открытые с двух сторон проемы проникал серый утренний свет. Ночь кончилась. Рольван все еще был жив, намертво привязан и позабыт людьми, самыми удивительными из всех, кого он когда-либо встречал.
        Он, по-видимому, задремал, свесив голову и повиснув на своих путах. Когда он очнулся, снаружи уже взошло солнце. Он не чувствовал своего тела и даже не удивился бы, узнав, что глаза - единственное, что у него осталось. Игре спала, свернувшись клубком под двумя, своим и Гвейра, плащами. Сам же Гвейр стоял у входа, с тревогой выглядывая на улицу. Его резкое движение и разбудило Рольвана.
        - Проклятие, - пробормотал Гвейр. Обернулся и позвал: - Игре!
        Она не ответила и не шевельнулась.
        - Проклятие, - повторил Гвейр.
        Вышел наружу и вскоре вернулся, толкая перед собой большой камень, когда-то бывший частью одного из строений. Уложив его поперек прохода, Гвейр исчез снова и вернулся с большим куском глинобитной стены. Принялся устанавливать его и подпирать камнем, закрывая вход.
        - Кто там, Гвейр? - спросил Рольван.
        Тот остановился. Глянул с сомнением.
        - Не знаю точно, но уверен, что они не пощадят ни одного из нас. Если я развяжу тебя и верну меч, что ты будешь делать?
        - Развяжи, и ты узнаешь.
        Гвейр колебался.
        - Чтоб тебе сдохнуть, проклятый дрейв, - от злости и усталости Рольван уже не помнил самого себя. - Развяжи меня! Мы вместе убьем твоих врагов, а потом сразимся друг с другом!
        Он сказал это только от отчаяния и не ждал, что Гвейр примет предложение, но тот, почти не раздумывая, кивнул:
        - Договорились.
        Обойдя колонну, быстро развязал ремни. Рольван, беспомощнее соломенного снопа, рухнул на колени. Чувствительность возвращалась к его членам медленно и болезненно. Гвейр не стал дожидаться, пока он придет в себя, вернулся к своему занятию. Он убрал меч в ножны и не оглядывался - как видно, поверил, что Рольван не нарушит заключенного соглашения. И только закрепив свою баррикаду двумя новыми камнями, он оглянулся и сказал:
        - Нужно заделать второй выход. Нам придется держать оборону.
        Рольван кое-как поднялся. Они вместе натаскали мусора и обломков камней, заложили, как могли, пролом, оставив бойницы для выстрелов из лука. Гвейр пересчитал оставшиеся у них с сестрой стрелы и вздохнул. Игре не просыпалась, и Рольван понял из неохотных объяснений ее брата, что после большого колдовства она лишается сил и помочь ничем не сможет. Хорошее то было известие или наоборот, Рольван затруднился бы сказать. Меньше всего на свете он был готов к тому, чтобы говорить или даже встречаться взглядом с этой безумной дрейвкой-оборотнем, но, разглядев получше явившихся за нею посланцев, решил, что мог бы и поступиться гордостью ради еще одного меча в умелых руках. А сражаться она, что ни говори, умела.
        Они уже миновали остатки защитного вала и теперь бродили среди развалин, на первый взгляд совершенно бесцельно. Казалось даже странным опасаться их - шайки неловких оборванцев числом около трех десятков, вооруженных кто чем: Рольван увидел пару крестьянских топоров и несколько мотыг, ножи, утыканные гвоздями дубины и два меча. В полном вооружении оказался лишь один из пришедших, по виду воин, без шлема, с незажившей раной на голове. Эта рана, открытая, но не кровоточившая, неуклюжие движения и неподвижные лица незваных гостей - Рольван ощутил, как к горлу подступает тошнота.
        - Отмеченные демонами, - сказал он. - Это они пришли за твоей сестрой? Что им от нее нужно?
        Он вооружился принадлежащим Игре луком, небольшим, много меньше того, что был в руках у Гвейра, неказистым на вид, но очень тугим, с вощеной конопляной тетивой. Держать его было неудобно, это оружие явно предназначалось не для его рук, да и стрелок из Рольвана всегда был никудышный.
        У второй баррикады Гвейр не спеша наложил стрелу и прищурился, глядя через бойницу. Пришельцы рассеялись среди развалин, но не похоже было, чтобы они прятались, скорее, просто бродили, приглядываясь и размышляя. Если, конечно - от этой мысли Рольвана пробрала дрожь, - создания, подобные им, вообще способны размышлять.
        - Они ее не получат, - ответил Гвейр, отпуская тетиву.
        Рольван пытался прицелиться, но между ним и намеченной жертвой неизменно оказывалось то дерево, то торчащий кусок стены.
        - Ты убил кого-нибудь? - спросил он.
        Гвейр замялся.
        - Человек, в которого я стрелял, только что поднялся со стрелой в горле, - сообщил он после паузы.
        - Звучит не очень хорошо. Кровь идет?
        Гвейр снова выстрелил и тогда ответил:
        - Нет. Ни капли.
        - Мог бы и догадаться, - хмыкнул Рольван, натягивая лук. - Ты, случаем, не знаешь, как их убить?
        Он выстрелил и попал - почти случайно. Стрела вонзилась в живот крестьянина, что как раз замешкался напротив. Тот упал, отброшенный ударом, но тут же принялся медленно подниматься.
        - Нет. Я впервые вижу их вблизи.
        Рольван только хмыкнул. Выстрелил снова. Одетый в лохмотья пришелец покачнулся, когда стрела вошла в его предплечье да так и осталась торчать, вздрагивая и не причиняя никакого видимого вреда.
        За спиною снова взвизгнула тетива и тихо выругался Гвейр.
        - Тогда, может, объяснишь, что с ними случилось? - спросил Рольван. - Я слышал, они превратились в демонов, но выглядит непохоже.
        Гвейр ответил с досадой:
        - Думаешь, я сам понимаю? Игре говорит, призраки из другого мира отнимают их души. Говорит, есть Врата, которые туда ведут и дрейвы всегда за ними следили. Говорит, теперь все пошло не так и теперь она должна это исправить.
        - Как?
        Гвейр снова выстрелил.
        - Не знаю, я не дрейв, - огрызнулся он. - Знаю только, что нас атакуют твари, которых не берут стрелы, что эти твари ищут мою сестру, а дрейвов, которые могли ее защитить, вы убили! Тебе этого мало?
        Рольван не ответил. Нечего было сказать, да и те самые твари, которых не брали стрелы, судя по всему, решили наконец перестать расхаживать туда-сюда и заняться делом, проще говоря - пойти на приступ. Было что-то леденяще-жуткое в их мерных движениях, когда они начали разбирать баррикады с обеих сторон. Рольван бормотал проклятия, стреляя снова и снова, но потом стрелы закончились и он едва успел выбросить лук и с мечом в руках отступить назад. Остатки баррикады с грохотом упали под ноги нападавшим. Те хлынули внутрь с рычанием и воем, в которых не было совсем ничего человеческого.
        Рольван встретил первого широким ударом от плеча, тут же развернулся, уходя от летящего в лицо топора и поднимая меч для нового удара. Разрубленный им человек пробежал еще два шага, прежде чем наконец упасть на пол, где уже лежала его голова - заодно ответив на вопрос о возможности их убийства.
        - Ого! - воскликнул Рольван, когда его меч со шмякающим звуком нашел новую жертву. - Гвейр! Без головы дохнут!
        - Сам вижу! - прорычал Гвейр.
        Удары его меча доносились до Рольвана сплошным свистом и шлепаньем. Нападавшие не пытались увернуться и не отражали выпадов, но напирали одновременно со всех сторон, заставляя отступать все дальше вглубь зала, туда, где лежала Игре. Она не просыпалась, и теперь уже было ясно, что это не сон, а обморок. Движения нападавших были неловки, и некоторое время Рольван довольно легко уклонялся от них, рубя снова и снова, пока не устала рука и его собственные движения не замедлились. Он обезглавил троих и, прихватив меч левой рукой, нанес рану четвертому, но сильный удар топора наконец выбил оружие из его рук. Рольван отступил, потянувшись к поясу за кинжалом. Успел подумать - до чего же глупо, погибнуть, защищая дрейвку, которую сам должен был бы убить. Присел, уклоняясь от свистнувшего над головой меча единственного во всей компании воина. И услышал:
        - Падай, Рольван!
        Не понял, но послушался и упал на колени.
        - Ты убит! - крикнул Гвейр.
        Повторять ему не пришлось - Рольван послушно свалился под ноги своим врагам и вытянулся, закрыв глаза. Тяжелый деревянный башмак немедленно наступил ему на грудь, и он уже решил, что Гвейр ошибся, и приготовился к смерти, но владелец башмака просто перенес через него вторую ногу и пошел дальше. Уловка сработала, его приняли за мертвого. Через него перешагивали, наступали, а он отчаянно искал возможность дотянуться до оружия и не находил. Некоторое время он еще слышал резкие выкрики Гвейра и звуки наносимых им ударов, потом стихло все, кроме тяжелого топота и рычания пришельцев. Скосив глаза в его сторону, Рольван не увидел Гвейра. Пришельцы столпились над ложем, где лежала Игре, и возились там - Рольвана передернуло от этого зрелища, но воин с раной на голове возвышался прямо над ним, и он ничего не мог поделать. Потом крестьянин в серых лохмотьях забросил дрейвку к себе на плечо и тяжело потопал к выходу. Остальные потянулись за ним. Еще несколько мгновений Рольван видел ее бессильно повисшую голову и перепутанные рыжие пряди, рассыпавшиеся по спине похитителя, потом вся компания с шумом
прошествовала мимо и исчезла в проходе. Рольван сел, схватившись за грудь. Не вставая, на четвереньках добрался до своего меча и только тогда позвал:
        - Гвейр! Ты жив?
        Тот со стоном поднялся. Рольван увидел на его лице кровь и слезы, причем первое наверняка не было причиной второго.
        - Игре, - простонал Гвейр.
        - Они идут медленно, верхом догоним в два счета.
        - Мы?
        Рольван пожал плечами, глядя, как Гвейр вытирает кровь и ощупывает свою рану - длинный порез, наискосок протянувшийся через лоб.
        - Мы условились убить твоих врагов, а потом сразиться друг с другом. Я держу слово. А ты?
        - Помоги спасти Игре и потом делай со мной, что хочешь.
        - Договорились.
        Поднявшись наконец на ноги, Рольван выглянул наружу. Поредевшая компания полуживых-полумертвых медленно уходила вниз по склону. Впереди всех шел рослый оборванец, чей мощный торс и широкие плечи болезненно напомнили Ториса. Игре беспомощным кулем болталась на его плече.
        - Что им от нее нужно? - спросил Рольван у подошедшего Гвейра.
        - Ничего хорошего, - мрачно ответил тот. - Как и вам всем. Поехали.
        Рольван молча пересчитал взглядом уходящих врагов. Восемнадцать. Покачал головой.
        - Может, они не отличают живого от мертвого, но глаза-то у них есть. Если открыто поедем следом, увидят, - и добавил, видя, что Гвейр собирается возразить: - Ты хочешь спасти сестру или погибнуть ради нее?
        - Что ты предлагаешь? - спросил Гвейр, помолчав.
        - То, что ты сам бы предложил, не будь она твоей сестрой, - Рольван пожал плечами. - Выждать, поехать за ними незаметно и напасть, когда это будет удобно нам, а не им. А пока - похоронить Ториса и моего слугу. Куда ты дел их тела?
        - Навалил над ними камней у боковой стены, - Гвейр встряхнул головой и добавил: - А ты думал, что? Брошу зверям и птицам?
        Рольван не ответил. Он именно так и думал и был рад, что ошибся, но на самом деле это ничего не меняло. Неохотно решив отпустить на свободу лишних лошадей, о которых едва ли сможет позаботиться, он быстро проверил седельные сумки, отобрав все, что могло пригодиться и выбросив остальное. У Ториса не было вещей, которые можно было бы сохранить как память о нем, разве что меч, а его, судя по всему, Гвейр положил вместе с ним в могилу. Рольван постоял немного у этой могилы - бесформенной каменной кучи, скрывшей два тела. Прошептал молитву, не чувствуя никакого отклика, ни изнутри, ни с неба над головой - одну лишь пустоту. Он потерял двух самых преданных и дорогих ему людей, и их смерть, без сомнения, была на его собственной совести. Хуже всего, что Рольван больше не был уверен, что знает, ради чего принес эту жертву. Все оказалось далеко не так просто и ясно, как он думал вначале.
        У него болела голова и ныло все тело, особенно почти зажившая было рана на левом плече. Он ощупал свой затылок, где красовалась приличных размеров шишка с кровоподтеком, и поморщился. Пожалуй, следовало бы поблагодарить дрейвов за то, что они лишь оглушили его, а не убили на месте. Но…
        - Провались оно все, - прошептал Рольван и вернулся в дом.
        Гвейр не мешал ему, занимаясь наведением порядка в зале. Когда Рольван вошел, трупы были уже выброшены прочь, растоптанные угли сметены в кучу, а соломенное ложе аккуратно поправлено.
        - Здесь часто ночуют, - объяснил Гвейр. - Плохо будет так и оставить.
        Это был тот Гвейр, каким он его помнил - серьезный, в любых обстоятельствах заботящийся о том, о чем другим даже и не приходило в голову подумать. Рольван вытащил из кошеля тяжелый золотой браслет и, подойдя, протянул ему.
        - Это твое, - сказал он.
        Несколько мгновений Гвейр вглядывался в его лицо.
        - Мне пришлось его продать, - произнес он затем. - Почему ты возвращаешь мне его, Рольван?
        Тот неловко пожал плечами.
        - Ты берешь?
        - Да, - ответил Гвейр, протягивая руку за браслетом.
        На показавшемся из его рукава запястье Рольван увидел опоясывающий шрам. Вздрогнул. Такое ни с чем не перепутаешь - давний, уже успевший посветлеть след от кандалов.
        Гвейр поймал его пораженный взгляд и неловко поспешил прикрыть шрам браслетом. Теперь стало ясно, почему он носил эти украшения, не снимая.
        - Они действительно передавались в нашем роду от отца к сыну, - словно оправдываясь, сказал он. - Мне никак нельзя было их продавать. Но Игре требовался отдых и уход, который не окажешь в убежище вроде этого.
        Объяснять происхождение шрамов он не собирался. Рольван тоже промолчал. Существа, забравшие Игре - едва ли было бы правильно называть их людьми - уже скрылись из виду за гребнем следующего холма. Пора было начинать преследование.
        Глава шестая, сомнительная
        Ни в сумраке свежем тенистых лесов,
        Ни в жаркой степи под засушливым солнцем,
        Ни в тайне пустых и запретных холмов,
        Где чуждое племя поет и смеется,
        Проклятием живо и страхом сильно -
        Кто смеет взглянуть в неприступные лица?
        Но мести моей не удержит оно,
        И там, под землей, ты не сможешь укрыться.
        Я буду преследовать всюду тебя.
        Пока еще солнце светить не устало,
        Пока не иссохли под небом моря,
        Пока не рассыпались древние скалы -
        Вовеки не знать нам покоя, мой враг,
        Мы связаны крепче, чем кровные братья.
        Свидетели мне свет Надзвездный и Мрак
        Подземный, что истинно это заклятье.
        Песня
        Во главе всех дрейвов стоит один, самый искусный в их науках и колдовстве; ему повинуются беспрекословно. По смерти ему наследует наилучший из достойных. Если таковых несколько, спор решается голосованием, если же не согласятся, то и оружием. Избранный должен доказать перед всем свою силу и благоволение богов и тогда только получит он почтение, положенное верховному дрейву.
        Патреклий Сорианский, «О народах»
        И снова, как все последние недели, Рольван спешил вслед за кем-то, спешил, чтобы сразиться насмерть. Но спутники его, друг и слуга, преданный, как друг, лежали теперь в земле, а тот, кто был его врагом все это время, каким-то образом превратился в молчаливого спутника и товарища по будущей драке. Все остальное оставалось прежним - так же мерно стучали по земле копыта, так же поскрипывала и звенела сбруя, так же безлюдно было на узкой тропе, ведущей к перевалу в обход основного пути. Разве что ветер переменился и дул теперь в лицо, неся вместо надоевшей сырости сухие запахи земли и горного вереска.
        Дорогу указывал Гвейр. Он, как оказалось, неплохо знал здешние места; одолев первоначальное желание немедленно кинуться в драку за сестру, он вполне разумно предложил встретить врагов сразу за перевалом, где подступившие с двух сторон скалы делают дорогу настолько узкой, что по ней с трудом проходит повозка. Преимущество в численности там почти сойдет на нет. Все, что для этого требовалось - успеть туда первыми, а это просто, если знать нужные тропы. Рольвану оставалось только согласиться.
        Теперь он молча смотрел перед собой. События последних суток отрывками всплывали в его памяти, складываясь в непонятную, пеструю, словно лоскутное одеяло, картину. Древние боги и погибшие друзья, гуляющие призраки и поникшая голова беспомощной рыжеволосой дрейвки в небрежных лапах живых мертвецов - во всем этом, казалось, было не больше смысла, чем в навеянном излишком выпитого вина сновидении. Болела голова, и сильно хотелось спать.
        Молчание продолжалось так долго, что он вздрогнул, когда Гвейр наконец заговорил.
        - Я подумал… - он не отрывал глаз от золотого браслета на своей руке. Другой рукой он держал длинный повод изящной белоногой лошадки, принадлежащей Игре. - Плохо будет не сказать тебе. Ты дал слово помочь убить моих врагов, но, строго говоря, они и так уже мертвы. Я хочу сказать, ты можешь не считать себя связанным словом, если…
        - Если не хочу биться на стороне дрейвов? - Рольван распахнул плащ и, подумав, снял его совсем. - По-твоему, я сам не понял, что мы гонимся за ходячими трупами? Если выбирать между ними и тобой, я уж лучше потерплю тебя и помогу избавить мир от десятка-другого этих исчадий. Кем бы они ни были.
        - Спасибо.
        Рольван пожал плечами:
        - Не за что. Скажи мне, Гвейр, что ты вообще делал на тидирской службе?
        Тот подумал и сказал, словно это было само собой разумеющимся:
        - То же, что и все.
        - Все служат богу и Лиандарсу, а ты…
        - Не смеши меня, Рольван! Тидир дал тебе коня, оружие и место в своих казармах, и ты сражаешься за это да еще за жалование, которое вечно забывают выдать! При чем тут вера? С чего ты взял, что я не могу делать того же самого? Или, думаешь, я один в Эбраке чту прежних богов?
        - Еще была тидира.
        Гвейр невесело рассмеялся:
        - Которую вы убили, доблестные воители. Думаешь, на этом все закончилось?
        - Что, есть и другие?
        - Клянусь псом Каллаха, Рольван, ты как ребенок! Конечно, есть!
        - Кто?
        - Если бы я даже и захотел перечислить тебе имена, их слишком много. Да неужели ты и вправду этого не знал?
        Рольван покачал головой:
        - Я вырос в монастыре. Никогда раньше не встречал таких, как ты.
        - Встречал, Рольван, поверь. Со многими из них ты ел, спал и сражался, просто не знал этого. Мы давно научились скрываться. А ты к тому же епископский любимчик, это всем известно. При тебе старались не болтать лишнего.
        Упоминание об отце Кронане отбило у Рольвана всякую охоту продолжать беседу с его убийцей. Он сжал зубы и стал смотреть вперед. Тропа проходила заросшим лесистым склоном и была здесь достаточно широкой, чтобы нескольким всадникам проехать в ряд. Росшие с обеих сторон сосны тянули ветви навстречу друг другу, норовя соприкоснуться. То и дело приходилось наклоняться, чтобы избежать удара одной из них.
        Гвейр заговорил снова, с такой деланной беззаботностью, что стало ясно - разговор нужен ему, чтобы отвлечься от тягостного страха за сестру.
        - Я поступил на службу после смерти отца. Игре к тому времени давно уже не жила дома. Она была еще ребенком, когда один дрейв, наш родственник, объявил, что она избрана богами. Я оставался с отцом до его смерти, а потом… Имение наше приносит больше долгов, чем доходов. Сражаться - это все, что я умею. Служить тидиру лучше, чем промышлять грабежами.
        - И за все ты отплатил ему, участвуя в заговоре? Подготавливая его убийство? - Рольван сам удивился тому, насколько безразлично прозвучал его голос.
        - Я даже не знал ни о каком заговоре, пока это все не случилось.
        - Разве?
        - Клянусь! Думаешь, если я старой веры, значит, обязательно предатель и убийца?
        Он выглядел искренне задетым. «Отец, - с болью подумал Рольван. - Почему я вообще с ним говорю?»
        - Ты предатель и убийца.
        Гвейр резко ударил шпорами в конские бока. Конь рванулся вперед, потянув за собой вторую лошадь, и Рольван остался на тропе один. Со злости выругался и поспешил следом. Тропа сделала крутой поворот и пошла в гору. На склоне лошади вновь поравнялись, и тогда Гвейр спросил:
        - Значит, вот кем я теперь считаюсь? После стольких лет! Разве давал я хоть раз повод себя упрекнуть?
        - Какой еще нужен повод, когда ты убил епископа?!
        - Проклятие, - выдохнул Гвейр. - Я его убил, потому что не мог достать ни тебя, ни Ториса! Потому что знал, кто во всем виноват, кто отправил вас убивать людей только за то, что они молятся не вашему богу! Это было сразу, как меня нашла Игре - хочешь знать, как это было?!
        Последние слова он прокричал во весь голос. Рольван взглянул на его перекошенное гневом лицо и ничего не ответил. Но Гвейр уже не мог остановиться.
        - Он нашла на меня во дворе, у казарм, ночью. В зверином теле человеческий разум не держится долго, еще немного, и ее было бы не вернуть. Она стояла передо мной и рычала, а я вытащил меч - я чуть не зарубил собственную сестру! Но когда она бросилась на меня, Рольван, я узнал ее по глазам, почувствовал. Я обнял ее и звал по имени… она прокусила мне руку. Потом откликнулась. Обратилась. Но не стала собой, еще долго. Только колдунья из Гида смогла ее полностью вернуть. Больше всего на свете, Рольван, я хочу снести тебе голову и бросить тело птицам!
        - Я упросил тидира послать меня в погоню за тобой, - ответил Рольван после паузы. - Я любил епископа, как родного отца. Больше всего на свете я хочу снести тебе голову и бросить тело птицам.
        - Знаю, - сказал Гвейр. Помолчал и спросил уже спокойно: - Что мы будем с этим делать?
        Рольван хотел ответить разумно, но ничего подходящего в голову не шло. Тогда он сказал - и только после сообразил, что это и было самым разумным из всего, что только можно придумать:
        - Давай попробуем убить мертвецов.
        Первым появился лысый верзила в пестрой рубахе с оторванным рукавом и закатанных выше колен штанах. Все его тело покрывали длинные царапины, местами синюшная кожа была содрана до мяса, но мертвецу это, похоже, нисколько не мешало. Он выдвинулся навстречу с ловкостью ожившего глиняного истукана. Дорога в этом месте резко поворачивала, поросшие рыжим мхом и редкими кустами скалы теснили ее с обеих сторон, так что у мертвеца не было никакой возможности увидеть засаду, пока не стало слишком поздно. Тяжелый Гвейров меч уже двигался ему навстречу, и прежде, чем неуклюжий пришелец догадался отшатнуться, острая кромка лезвия с хрустом разрубила его шею. В этот же самый момент из-за поворота показался второй, которого встретил Рольван. Он разворачивался всем телом, держа меч двумя руками и рубил, чувствуя себя скорее дровосеком, чем воином. Сухие звуки разрубаемых бескровных тел усиливали это чувство. Они появлялись один за другим, рычащие, неловкие, они не были людьми, теперь в этом уже не оставалось никаких сомнений. Рядом хрипло вскрикивал и рубил Гвейр. Краем глаза Рольван замечал его стремительные
движения, многократно приносившие ему победу в поединках и на поле брани. Из всех, кого знал Рольван, быстрее Гвейра двигалась только его сестра.
        Он снова едва не убил ее, на этот раз совершенно случайно. Рольван упал на колено, отворачивая удар, который пришелся бы по туго замотанному свертку в руках одного из мертвецов. Падение чуть не стало для него роковым - Гвейров меч со свистом перерубил рукоять крестьянского топора, который уже опускался на голову Рольвана. Поднимаясь на ноги, тот одновременно ударил снизу вверх, так что клинок вошел глубоко в пах державшего Игре мертвеца. Человека такой удар сразил бы наверняка. Мертвец отлетел на несколько шагов, но ноши своей не уронил и тут же поднялся, прикрываясь ею, как щитом. На это ему хватило ума. Из-за его спины напирали другие, еще не меньше дюжины. Рольван тяжело дышал и слышал короткие частые выдохи Гвейра. Меч в руках заметно потяжелел.
        Короткое замешательство не принесло передышки, мертвецы тут же снова полезли вперед. Тот, который держал Игре, остался за их спинами. Гвейр с яростным криком бросился в атаку. Рольван коротко выдохнул и устремился следом.
        Он наносил удары и уклонялся от ударов, не помня ни о чем, кроме необходимости прожить еще и еще мгновение, достать еще и еще одного врага. Когда его меч прошел сквозь чужую плоть, не встретив сопротивления, Рольван потерял равновесие и едва устоял на ногах. Тут же развернулся к следующему противнику, но тот уже оседал на камни, на глазах становясь тем, чем и был на самом деле - полуразложившимся трупом. Смрад, мгновенно распространившийся вокруг, был даже хуже удара мечом.
        Гвейр уже стоял на коленях над сестрой, поспешно освобождая ее от грязного тряпья и поясов, которыми ее замотали так туго, что получился настоящий кокон. Игре извивалась, выпутывая руки и ноги. Вид у нее был всклокоченный, бледный и очень злой.
        - Что ты наделал! - воскликнула она, очутившись наконец на ногах. Пошатнулась, так что Гвейру пришлось ее подхватить, но тут же снова выпрямилась. - Зачем?
        - Игре? - осторожно переспросил Гвейр.
        Ее взгляд отливал звериной желтизной. На бледных запачканных щеках виднелись царапины и следы слез.
        - Зачем понадобилось меня спасать?! Да еще вместе с этим! - и она указала на Рольвана жестом, который, исходи он от мужчины, был бы оскорблением, достойным поединка.
        Гвейр только вздохнул. Удивленным он не выглядел, и Рольван решил, что знает, почему ее еще ребенком отослали в дрейвскую школу, подальше от дома.
        Усмехнувшись, он присел и принялся вытирать меч краем рубахи одного из недавних врагов. Зрелище они представляли отвратительное, запах был и того хуже. И все-таки, где-то глубоко внутри, Рольвану хотелось смеяться.
        - Я же сказала тебе, что должна все исправить! - звенящим голосом продолжала Игре. - Меня тащили прямо к тому месту! Я все обдумала, а теперь…
        - По-твоему, я должен был отдать тебя этим тварям и улечься спать? - устало спросил Гвейр. - Ты бы так и сделала на моем месте, Игре?
        - Что? Нет! Гвейр…
        Она замолчала, впервые показавшись растерянной. Потом шагнула к брату и молча прижалась лицом к его груди. Гвейр обнял ее.
        - Уйдем отсюда, - сказал он.
        Игре кивнула. Сделала несколько шагов, пошатнулась и упала на одно колено. Гвейр немедленно оказался рядом, поднял ее на руки. Рольван снова услышал ее голос:
        - Ненавижу это! Учитель никогда…
        - Ты не Учитель, - сказал Гвейр. - Я рядом. Отдыхай спокойно.
        Они возвращались к лошадям, и Гвейр нес Игре на руках, а Рольван шел позади и чувствовал себя с каждым шагом все более неловко. Он совершенно не представлял, как быть дальше, и даже злился на Гвейра, что тот не дает ему никаких подсказок. Гвейр же словно забыл о его существовании, лишь раз обернулся, чтобы указать ему на повод лошади Игре - «Возьми, пожалуйста». Рольван молча отвязал его. Гвейр усадил сестру перед собою в седло, обнимая ее одной рукой, и направил коня вниз по склону. Голова Игре с растрепанной копной рыжих волос беспомощно покоилась на его плече.
        Рольван с послушной белоногой лошадкой в поводу поехал следом. Южный склон весь зарос колючим кустарником, цеплявшим за ноги лошадей. Продираться через него пришлось несколько часов. На полпути Игре пришла в себя и потребовала пересадить ее на собственную кобылу, что и было тут же исполнено. Рольван остался один и вскоре отстал, но упрямо продолжать следовать за ними. Брат и сестра ехали бок о бок, одинаково понурившись, весь их облик выражал усталость и уныние. До вечера они перекинулись от силы парой слов и ни разу не оглянулись на Рольвана. Под их тоскливое молчание можно было сколько угодно думать и искать выход из глупейшего положения, в котором он оказался, но в голову, как назло, ничего не шло.
        Он мог развернуться и поехать прочь и очень хотел этого. Его не стали бы останавливать, даже не заметили бы, но мешало упрямство. Он слишком долго гнался за этими людьми, слишком дорого заплатил, чтобы теперь просто так уйти. Он стискивал зубы, потирал ноющее левое плечо и с самым глупым видом продолжал следовать за Гвейром и Игре неизвестно куда.
        Уже темнело, когда Гвейр увел их на почти незаметную тропу, уходившую вглубь опять подступившего леса. Дорога шла дальше, спускаясь в болотистую низину, за которой вздымался новый склон. Оранжево-красное зарево заката осталась за спиной, над головою снова нависли тяжелые ветви. Запах хвои и теплой земли был густым, как облако. Тропинка изогнулась несколько раз и вывела к заросшей ивняком прогалине, по краю которой бежал, торопясь к близкому болоту, бурливый ручей. Поодаль от него Рольван увидел чернеющий след костра и сооруженный из веток навес меж древесных стволов.
        - Это здесь, - сказал Гвейр, останавливая коня.
        Спешились. Игре достала из седельной сумки сверток одежды и, не говоря ни слова, ушла с ним вниз по течению ручья. Когда она скрылась из виду, Гвейр наконец обернулся к Рольвану. Вздохнул, видимо, тоже не зная, как теперь быть.
        Рольван начал первым.
        - Ты сегодня дважды спас мне жизнь, - сказал он. - Зачем?
        - Дважды?
        - В первый раз, когда подсказал притвориться мертвым.
        Гвейр усмехнулся:
        - И верно.
        - Почему ты это сделал?
        - Что тебя удивляет, Рольван? Мы сражались вместе. Как союзники, не как враги. Разве ты сам в таком случае не пришел бы мне на помощь? Если мы схватимся друг с другом, я убью тебя без колебаний, уж не сомневайся.
        Рольван не стал требовать немедленного поединка, вообще ничего не ответил. Гвейр спросил, помолчав:
        - Скажи мне, ты можешь оставить нас в покое и вернуться домой?
        - Не могу. Я поклялся.
        - Понимаю. Я, в некотором роде, тоже. Но сейчас не имею ни малейшего желания тебя убивать и не могу позволить тебе убить меня. Игре не успокоится, пока не найдет способ изгнать призраков обратно в их мир. Кто-то должен защищать ее на этом пути. Что, если нам отложить наш спор до тех пор, пока не поможем ей?
        - Поможем ей? Мы? Ты предлагаешь мне поехать с вами?
        - Предложи другое решение, получше.
        Он подождал, пока Рольван придумает и отвергнет с десяток никудышных вариантов. В ветвях, невидимый, запел соловей. Еще один отозвался пронзительно-чистой трелью, вступил третий - словно по лесу развесили десятки хрустальных колокольчиков. Так и не дождавшись никакого ответа, Гвейр оглянулся туда, где скрылась за кустами Игре. Понизил голос:
        - Если бы не ты, этим делом занимались бы дрейвы во главе с Верховным, а не моя сестра, совсем одна. Справедливо будет, если ты хоть немного исправишь причиненный вред. Если ты так уверен, что служишь богу и Лиандарсу, тебе должно быть не все равно, что по его землям бродят призраки и те твари, с которыми мы сегодня дрались.
        - Мне не все равно, но… То есть… - Рольван вздохнул. Всегда ли он так глуп и беспомощен, или сегодня просто неудачный день? - Ты не подумал, что твоей сестре это не очень-то понравится?
        - Ей не понравится, но мне придется ее уговорить. Что-то подсказывает мне, что там, куда она собралась идти, одного моего меча будет мало.
        Рольван опустил голову. Одно дело гнаться за врагом и убийцей, подогревая в себе гнев, разжигая священную ненависть, настичь его и покарать на месте. Совсем другое - убить своего прежнего друга, с которым только что сражались бок о бок и победили. Того, чьи поступки теперь, когда он знает всю правду, можно и понять, и объяснить. Видит бог, окажись на его месте Рольван, разве не делал бы он того же, что и Гвейр, не мстил бы любым способом обидчикам своей сестры?
        Ненависть остыла, остались обида и боль, но их было недостаточно, чтобы желать Гвейру смерти. Отступиться же Рольван не мог - вернуться в Эбрак и предстать перед тидиром, сказать ему, что настиг убийцу и отпустил? Это невозможно.
        Он обнаружил себя в тупике и подумал, что единственный выход - принять предложение Гвейра. По крайней мере, у него будет время решить, что делать потом, в случае, если они оба доживут до конца похода. Если же не доживут… так тому и быть. Он положится на суд божий.
        - Хорошо, - сказал Рольван. - Я согласен.
        «Ей не понравится» - это оказалось очень мягко сказано. Игре шипела, как разъяренная кошка и ругалась, как последний мастеровой. Гвейр безропотно выслушал ее упреки, ничем не возразил, когда сестра заявила ему, что он ее ненавидит, раз готов мириться с убийцей и насильником - Рольван сжал зубы и не стал переспрашивать, кого именно он изнасиловал и когда. Гвейр молчал, и это, видимо, было наилучшей тактикой, потому и Рольван решил пока следовать его примеру. Пока. Позже, если действительно придется остаться в их компании, он не станет терпеть оскорблений этой языкастой дрейвки. Ни за что. Гвейр может верить, будто темное колдовство дает ей власть командовать мужчинами и воинами, но с Рольваном у нее ничего не выйдет.
        Выдохшись наконец, она замолчала. Ее волосы были мокрыми после купания в ручье, щеки горели гневным румянцем. В глазах плясали оранжевые огоньки от костра, который первым делом развел Гвейр. Если смотреть на них, делалось не по себе и мерещился волчий оскал. Рольван отводил взгляд. Сама Игре даже и не смотрела в его сторону, как будто Рольвана тут не было и речь шла вовсе не о нем.
        Гвейр сказал спокойно и убедительно:
        - Я готов принять помощь от любого, лишь бы оказаться полезным тебе, сестра. У нас с Рольваном есть нерешенные дела, из-за которых нам некоторое время придется не терять друг друга из виду. Думаю, нам всем троим это одинаково неприятно, но разве не ты говорила, что должна справиться любой ценой?
        - Обойдусь без такой цены! - взвилась она снова, но Гвейр быстро притянул ее к себе и обнял.
        - Тсс, девчонка. Ты обещала ко мне прислушиваться.
        - Только иногда! - возразила она, тщетно пытаясь вырваться.
        Гвейр погладил ее по волосам.
        - Сейчас как раз «иногда», Игре. Хватит спорить.
        Она наконец высвободилась из его рук и глядела теперь исподлобья - ощетиненный дикий звереныш, только и ждущий момента, чтобы вцепится в палец. Ее ненависть, казалось, можно было потрогать руками, так она была сильна. Рольван вздохнул и пожалел, что не сбежал сегодня по дороге.
        Но вот Игре встряхнулась, как будто решила что-то для себя. Не обращая больше внимания на мужчин, склонилась на кучей заготовленных для костра веток. Вытащила одну, затем другую, каждый раз придирчиво их осматривая и выбрасывая. Потом, выбрав толстый и длинный дубовый сук, положила его одним концом в костер. Замерла, глядя, как огненные языки жадно обвиваются вокруг новой добычи. Губы ее шевелились.
        По этому беззвучному шепоту, по торжественному молчанию Гвейра, по собственному внезапному страху Рольван догадался, что на его глазах второй раз за сегодняшний день происходит колдовство. А он, Рольван Кронан, приемный сын его святейшества епископа Кронана, не шибко праведный, но все-таки ни разу до сего дня не осквернивший себя отступничеством, ничего не предпринимает, чтобы этому колдовству помешать. Ледяные струйки пота побежали по его плечам. Рольван шевельнул рукой, но совершить знамения не смог. Холод сковал его, заморозил до костей.
        Игре вытащила пылающую ветку из огня. Держа ее прямо перед собой, медленно пошла вокруг прогалины, рисуя своим факелом огненные знаки в воздухе. До оставшихся у костра донеслось ее негромкое пение. Рольван понимал отдельные слова, но смысл ускользал от него. Гвейр поворачивал голову, провожая ее взглядом, и Рольван тоже, как ни старался, не мог отвести глаз от этой огненной точки в ночной темноте.
        Ему вспомнился, вроде бы совсем не к месту, другой огонек - толстой свечи в потной от страха руке мальчишки по имени Рольван. Тогда он не получил еще своего второго имени, обозначавшего усыновление. В подземелье под жилым зданием обители вела узкая лестница. Дрожащий от дыхания огонек освещал ступеньку, на которую сейчас ставить ногу и чуть-чуть - следующую за ней. Остальное поглощала влажная пугающая темнота. Там, внизу, где даже самым жарким летом приходилось ежиться и кутаться в тонкую, почти не греющую тунику послушника, в тесных одинаковых кельях, часто целыми днями и ночами напролет молились и размышляли самые истовые из служителей божьих. В одной из таких келий молодой священник по имени Кронан терпеливо дожидался, когда ему наконец принесут книги, за которыми он послал уже добрый час назад. Эти книги мальчик изо всех сил прижимал к своему боку левой рукой. Правой же держал перед собой свечу и, думая, что ему не может быть страшно, ведь он следует за светом, делал следующий шаг.
        Совершив полный круг, Игре вернулась обратно. Холод отступил, Рольван опять мог свободно дышать. Только песня, тихая и протяжная, казалось, еще продолжала звучать в воздухе.
        - Из круга не выходить, - приказным голосом сообщила Игре. - Призраков здесь нет, но могут появиться. Внутрь они не зайдут, пока горит огонь, для них это наш дом. Если попадетесь им снаружи, станете такими же, как те.
        - Что ты с ними сделала, Игре? - осторожно спросил ее Гвейр. - Там, на тропе, отчего они вдруг все умерли?
        Девушка пожала плечами:
        - Освободила.
        - Ты… с самого начала это могла?
        - Нет, - она досадливо поморщилась, - или могла. Не знаю. Я попробовала, у меня получилось. Я очень испугалась за тебя и… и разозлилась еще. Это оказалось не так уж и трудно.
        - Что мы будем делать теперь?
        - Не знаю, - Игре села у костра, обхватив колени. Принялась объяснять, обращаясь к одному Гвейру, нарочно оставив Рольвана вне своего внимания, и это оказалось неожиданно обидно: - Я не говорю с богами по моему желанию, как Учитель. Богиня приходит, когда ей вздумается, ничего толком не объясняет, а когда я зову, не откликается. Откуда мне знать, где искать эти самые Врата! Обследовать все каменные святилища южнее Каэрдуна? Сколько на это нужно времени?! Поэтому я не хотела освобождаться, когда поняла, что меня тащат прямо к ним. Ничего лучше не могу придумать, хоть убей. Я не слышу ее, Гвейр, как будто она не хочет со мной говорить, ждет, что я догадаюсь сама, или сердится - а она сердится, брат, все боги очень сердиты. Мне нужно время, чтобы разобраться, научиться, а времени-то и нет. Но все равно. Здесь тихо. Мы можем пока здесь остаться?
        - Конечно, - ответил Гвейр. - Столько, сколько тебе нужно. Мы с Рольваном будем тебя охранять. Так, Рольван?
        Он ждал ответа. Было тихо, только потрескивал костер да звенела над лесом ликующая соловьиная песня. Рольван сглотнул, безотчетно потянувшись к мечу. Если сказать «Да», обратной дороги не останется. Зачем ему связывать себя с этими людьми, с их темными богами, с их колдовством и непонятными заботами? Что у него с ними общего, кроме взаимной вражды? Но в этот темный час у костра Рольван почувствовал, что выбора у него нет. Хрипло, через силу он произнес:
        - Да.
        Ничего не случилось - ни грома, ни молнии, ни черного отчаяния, которое должно быть свойственно всем, свернувшим с праведного пути. Только Игре подняла голову и впервые за много часов посмотрела на него. Ее глаза в свете костра отдавали звериной желтизной, в глубине их плясали огненные язычки. От этого прямого взгляда его снова, в который уже раз, обожгло пьянящим злым весельем.
        - Я буду тебя защищать, Волчица, - сказал ей Рольван. - А ты? Не ударишь в спину, как только отвернусь?
        Игре оскалилась - назвать эту гримасу улыбкой у него не повернулся бы язык. Ничего не ответила.
        - Игре, - негромко поддержал его Гвейр. - Он прав. Если мы доверяем ему, надо дать ему возможность доверять нам.
        Звериная улыбка-оскал стала еще шире.
        - Что, ему кто-то доверяет?
        - Да, - резко ответил Гвейр. - Сколько я его знаю, Рольвана можно упрекнуть в глупости, но не во лжи. Сегодня он последовал за мной и сражался за твое спасение, хотя мог бы поступить наоборот. Я ему доверяю.
        - А я - нет, - и, посмотрев Рольвану в лицо через разделяющие их языки огня, Игре сказала тихо и ясно: - Не поворачивайся ко мне спиной.
        Молча проглотив сомнительную Гвейрову похвалу, Рольван постарался улыбнуться зловеще, ей под стать:
        - Я сделаю все, чтобы не доставить тебе такого удовольствия.
        Гвейр смотрел на них обоих. Лицо его было мрачным.
        Следующие четыре дня показались Рольвану самыми тревожными за многие годы. Не раз и не два он с сожалением думал о том, что мог бы быть сейчас участвовать в военной кампании и беспокоиться о вещах простых и понятных, какими отсюда казались трудности походной жизни и опасность быть убитым в сражении. Здесь же он ни минуты не знал покоя, хотя внешне все выглядело мирно: Игре едва замечала их с Гвейром присутствие, молчала и подолгу глядела то в огонь, который требовала разводить еще до темноты и поддерживать до утра, из-за чего заготовка дров превратилась в первейшую из забот, то на бегущую воду. Порою шептала что-то, порою начинала петь, и тогда у Рольвана по спине бежали холодные мурашки страха. Как и в первый раз, он не мог разобрать смысла в этих песнях, хоть и понимал отдельные слова.
        Стройная, как тростинка, бледная и почти всегда растрепанная, с быстрыми, по-звериному изящными движениями, она гораздо больше походила на лесного духа из сказок древнего Лиандарса, чем на женщину из плоти и крови. Все в ней казалось чуждым до нелепости. Возможно, именно поэтому взгляд Рольвана то и дело возвращался к ее лицу и ему приходилось с усилием заставлять себя отворачиваться.
        Они сложили в общую кучу припасы и обнаружили, что их хватит от силы на два дня. Гвейр вновь пересчитал стрелы, которые заботливо собрал на месте сражения с мертвецами, и сообщил, что заботу о пропитании он берет на себя. С тех пор каждое утро он уходил в лес. Возвращался, неся то подстреленного зайца, то фазана с ярким оперением. В первый раз, оставляя сестру наедине с Рольваном, он встревоженно оглядывался и наверняка просидел какое-то время в кустах, наблюдая за ними обоими, но в дальнейшем уходил спокойно. Рольван занимался лошадьми, точил меч или просто сидел, прислонившись к дряхлому осиновому стволу, не забывая поглядывать по сторонам, и был готов встретить незваных гостей, будь то разбойники, бродяги или мертвецы. Игре оставалась погруженной в свои непонятные мысли. Друг с другом они не разговаривали.
        Каждый вечер с наступлением темноты Игре, в точности как в первый раз, чертила вокруг их лагеря огненные письмена и запрещала выходить за пределы круга. По ночам долго смотрела в пламя и шептала свои заклинания, потом уходила спать. Рольван с Гвейром по очереди несли стражу и поддерживали огонь. Всякий раз, уступая Гвейру свой пост у костра и забираясь под навес, где на прикрытом попонами веточном настиле спала, свернувшись клубком, будто кошка, Игре, Рольван старался улечься с самого краю, как можно дальше от нее. Но ночи стояли прохладные, и не раз, внезапно проснувшись, он обнаруживал ее тесно прижавшейся к своему боку. Потом Игре спохватывалась и резко отодвигалась, а Рольван смотрел в темноту и мечтал о своей прежней жизни, в которой ему ни разу не случалось беспокоиться о таких вещах, как демоны, дрейвы или ходячие мертвецы. Вместо этого у него была служба, дружина, походы и сражения, отдых, вино и веселые женщины, которые не колдовали, не скалились по-волчьи. Как бы ни был он грешен в той, другой жизни, его всегда ждало высокое крыльцо знакомого дома, и тепло за этой радушной дверью, и
понимающая улыбка епископа, которому без сомнения можно было рассказать обо всем и знать, что он простит. Вспоминая его сейчас, Рольван думал, что не в раннем детстве, а именно теперь он в действительности стал сиротой.
        На четвертый день Игре оживилась, как будто очнулась от своего призрачного сна. Она звонко поспорила с Гвейром из-за погодных примет, в которых он, по ее словам, ничего не смыслил, с аппетитом поела и отправилась купаться в ручье, перед этим пригрозив страшными карами любому, кто сделает шаг в сторону заслонявших его кустов. На вопрос Гвейра, значит ли это, что она закончила думать, Игре преспокойно сообщила, что думать тут не о чем, все ясно. И исчезла, оставив мужчин приходить в себя от недоумения.
        - Кажется, мы скоро куда-то отправимся? - поинтересовался Рольван.
        Гвейр пожал плечами:
        - Похоже на то.
        Рольван кивнул, поймав себя на том, что с нетерпением посматривает в сторону ручья. Сидение на месте утомило его, еще больше утомили собственные непонятные мысли и ощущения. Ехать, все равно куда и сражаться, все равно с кем - это казалось желанной переменой.
        Игре вернулась раскрасневшаяся от холодной воды, с решительным блеском в глазах. Уселась, скрестив ноги, на свернутую попону, ставшую уже ее привычным сидением. Мокрые волосы она пригладила, стянув назад, и ее остроносое лицо от этого казалось еще уже. Одежду, в которой побывала в плену у мертвецов, Игре сожгла еще в первый день. В зеленой шерстяной тунике и кожаных штанах, заправленных в высокие сапоги на шнуровке, она еще больше, чем прежде, походила на мальчишку. На груди на кожаном шнурке висел амулет - бронзовая волчья голова. Если смотреть на нее пристально, казалось, что волк скалится и готовится зарычать.
        Гвейр сидел рядом. Он перебирал стрелы для обоих луков, внимательно осматривая каждую, прежде чем засунуть их в связки, отдельно - охотничьи и отдельно - боевые с тяжелыми гранеными наконечниками, и терпеливо ждал, когда сестра соизволит заговорить. Прячущий нетерпение Рольван остановился поодаль. Игре переводила взгляд с него на Гвейра. Молчала - из упрямства, как показалось Рольвану. Гвейру, видимо, почудилось то же самое: он нахмурился и произнес:
        - Говори.
        - Что говорить?
        - Да уж скажи хоть что-нибудь, Игре!
        Она язвительно сощурила глаза:
        - Хочешь узнать, что сказала о вас богиня?
        - Надо понимать, она с тобой наконец заговорила? И что же?
        - Вы похожи на щенков - слепые, неуклюжие, а воображаете себя грозными псами. А я…
        Игре подтянула к себе колени, уткнулась в них подбородком.
        - Что же ты? - поинтересовался Гвейр. - Тоже на кого-то похожа?
        - На преступницу. Потому что сижу здесь и взываю к ней, вместо того, чтобы самой исправить последствия своих ошибок.
        - Каких ошибок, Игре?
        Она поморщилась:
        - Ну, не только моих. Но Учитель мертв, с него спроса нет. А я…
        - Игре, - сказал Гвейр. - Я ничего не понимаю. Объясни толком.
        Теперь она смотрела прямо на Рольвана, и взгляд ее желтел ненавистью. Он опустил глаза, ощутив невольную дрожь.
        - В ту ночь, когда они нас взяли, - проговорила Игре, - Учитель решил меня спасти и нарушил правило. Передал мне власть, хоть она мне никогда не предназначалась, влил в меня силу, какую я не могла принять. Его собственную и ту, что была в воздухе из-за всех смертей, все, разом, без обрядов - так никогда не делалось. И он не должен был этого делать. А не сделать этого он тоже не мог, потому что в Лиандарсе должен быть Верховный дрейв! И вот…
        - Что?
        - Врата открылись. Так бывает в Великие ночи, но к утру они всегда закрываются. А тут - сила, которую упустила я, прошла по всей земле, как волна и влилась во Врата. Они остались полуоткрыты, ну, как если бы ты камень подложил под дверь. Если их не закрыть, призраки будут приходить и пожирать души, пока не погубят все.
        - Почему же боги их не закроют?
        Игре скривилась.
        - Потому что они так не делают. Не нарушают правил. Получается, что эти Врата открыла я и я должна их закрыть. А боги, они больше не делают ничего явно, с тех пор, как, - еще один неприязненный взгляд на Рольвана. - Появился этот новый бог. Их время в этом мире уходит, сказала богиня, и теперь надо быть осторожными, чтобы сохранить равновесие. А мы, получается, это равновесие нарушили.
        - Как же ты собираешься их закрывать? - спросил Гвейр.
        Игре усмехнулась неожиданно весело:
        - Например, можно принести меня в жертву возле того места, где они открыты.
        - Даже думать не смей!
        - Скорее всего, это поможет, моя сила освободится и вытолкнет ту, что мешает им закрыться. Призраки этого и боятся, поэтому собирались утащить меня на ту сторону. Ведь если я умру там, а не здесь, Врата распахнутся во всю ширь!
        - Игре!
        - Не бойся, брат. В Лиандарсе должен быть Верховный дрейв, поэтому боги не хотят моей смерти, пока не найдут мне замену. Они… они решили принять меня, хоть я и получила власть незаконно. Теперь я на самом деле Верховный дрейв, хранитель Лиандарса. Я закрою Врата.
        Они вздрогнули, когда Рольван остановился рядом. Обернулись, и сразу стало заметно, до чего они похожи.
        - Верховный дрейв? - повторил Рольван.
        Гвейр тут же вскочил и оказался между ним и Игре. Рольван не обратил на него внимания. Перед его глазами снова, как наяву, был костер в ночи, усталые, запятнанные кровью воины и два дрейва, привязанные к древесным стволам. Ночь Избрания? Он не ожидал ответа, но Игре ответила:
        - Когда Верховному дрейву приходит время умирать, он должен в одну из Великих ночей вручить свою власть преемнику. Преемник должен исполнить обряды, принести жертву богам и…
        - Человеческую жертву, - перебил Рольван.
        Эту историю он слышал и раньше. Игре пожала плечами:
        - Конечно.
        Крахнен. Самый набожный из отряда стал жертвой для посвящения нового Верховного дрейва. Игре спросила - казалось, ей в самом деле очень любопытно:
        - И что ты теперь будешь делать?
        Гвейр загораживал ее собой. Он не схватился за оружие, но был готов это сделать в любой момент.
        - Не знаю, - сказал Рольван и отступил назад, - не знаю, что мне делать, все перепуталось! Уймись, Гвейр. Если бы я собирался на нее напасть, сделал бы это давно.
        Серые с желтоватым отсветом глаза Верховной дрейвки казались опаснее отточенного железа. Рольван сказал ей, подавляя желание отвести взгляд:
        - Я обещал тебя защищать и выполню обещание. Закрывай свои проклятые Врата, хватит уже ходячих мертвецов в Лиандарсе. Если конечно, ты их сможешь закрыть. Ведь твои хозяева, я понял, помогать не собираются?
        Гвейр медленно расслабился и снова сел у ее ног. Игре скривилась:
        - А что же твой хозяин? Может быть, он все исправит, раз уж сейчас его время?
        - Он не… - Рольван замялся.
        Игре кивнула:
        - Тогда и моих не тронь. Нужно быстрее найти Врата, пока весь Лиандарс не превратился в страну ходячих мертвецов.
        - Пока что мы их не нашли, - напомнил Гвейр.
        - Мы правильно едем. Они меня словно притягивают, я должна была понять еще раньше. Пойми же, Гвейр, я все могу, но не знаю этого, пока не попробую! А еще их мало найти, к ним надо подобраться, их ведь будут охранять! Вы пойдете со мной до конца?
        - Конечно, сестра, - ответил Гвейр.
        - Я пойду, - сказал Рольван и выпрямился, чувствуя на себе их взгляды. На этот раз колебаний не было: - Да, я пойду.
        Высохшие рыжие пряди опять растрепались и, стоило только Игре шевельнуть головой, падали ей на глаза. В солнечный день их цвет наводил на мысли о пожаре. Из-под волос сверкнуло звериной желтизной.
        - Тогда едем, - сказала Игре.
        Глава седьмая,
        почти дружелюбная
        - Говорят, за всю шайку назначена награда, а за главаря - особливо, аж сто золотых!
        - А ты на ту награду рта-то не разевай. Много таких было, да все померли. Сколько раз их ловили, а все одно - вывернутся, хоть из-под самой виселицы, а потом и того, кто стражникам на них донес, навестят. От таких гостей ни один еще живым не уходил, вот так-то. А что по лесам шастают да богатеев проезжих грабят, нам-то с тобой что? У нас с тобой отродясь брать нечего.
        Из трактирного разговора
        Не сторонись смеха и шутки, потому что сердца смеющихся расположены друг ко другу.
        «Поучения святого Ауриния»
        Будь мудр и не принимай опрометчивых решений, помни, что как брошенное в землю семя может вырасти и стать великим деревом, так и малый поступок влечет за собою последствия для всей твоей жизни. Но и не будь нерешителен и не стой подолгу на распутье, ибо нерешительный ни в чем не имеет успеха; шагай вправо или влево, и да не споткнется нога твоя на верном пути.
        Книга Мира
        Сторкс, выросший, как лепестки растут из сердцевины цветка, вокруг квирской крепости, был, подобно Эбраку в другой части страны, тем центром, куда отовсюду стекались дороги, товары, новости и слухи. Большой речной порт, широкая торговая площадь, два больших храма и целый выводок часовен, мужских и женских обителей и странноприимных домов, кабаки и харчевни без числа - жизнь тут поистине била ключом. Поселившиеся на побережье канарцы ни разу еще не забирались так далеко, чтобы причинить беспокойство этому краю, запрятанному среди гор и болот; немирные северные границы отсюда и вовсе казались бы чужедальней страной, когда б ни тидирские призывы, понуждавшие любого, кто мог удержать в своей руке оружие, променять родные пашни и стада на славу и опасности войны.
        Появление призраков и странная болезнь, распространяемая ими, внесли смятение в мирную жизнь города, но полностью разрушить ее не смогли. Священники молились, прихожанки судачили, уличные проповедники обличали грехи, стражники по сто раз на дню проверяли топоры и алебарды. И все, как один, с надеждой посматривали в сторону столицы, да не забывали к наступлению темноты возвращаться домой и запирать двери на все засовы. Порою кто-нибудь уходил в ночь; по такому читали поминальную молитву и старались впредь внимательнее приглядываться к соседям. День же приходил своим чередом. Работа и торговля, ссоры и праздники, рождение и смерть продолжались, невзирая ни каких призраков.
        Рольвана и его спутников привела сюда необходимость пополнить запасы. Их путь лежал дальше, к древнему святилищу почти на самой границе с Тиринией. Гвейр, больше всего на свете озабоченный безопасностью сестры, был бы рад обойти Сторкс стороной, но пришлось бы делать большой крюк, к тому же без еды и фуража далеко не уедешь. Поэтому, после недолгого спора, решено было ехать через город.
        - Чего ты вообще боишься? - недоумевал тогда Рольван. - Дэйг послал за тобой всего двоих, одного вы убили, второй вас охраняет. Что еще? По мне, так лучше в городе, среди людей, чем в лесу, где шастают мертвецы!
        - Здесь меня знают, - уклончиво ответил Гвейр. По его лицу не похоже было, что речь идет о добрых знакомых. - И кое-кто знает, что Игре - дрейв.
        - Мертвецы тоже об этом знают!
        - Они нас больше не почуют, - сказала Игре, которая до сих пор только молча слушала их спор. Подумав, добавила: - Разве что случайно наткнутся. А вот людям я глаза отвести пока не могу.
        Мужчины дружно обернулись к ней.
        - Пока? - переспросил Гвейр.
        Девушка пожала плечами:
        - Не умею. Когда-нибудь смогу и это.
        Они остановили лошадей у развилки, где проселок в глубоких колеях от колес сходился с мощеным трактом. Справа взлетали над пологим берегом одного из притоков Морены и, хлопая крыльями, уносились прочь длинноногие серые цапли. Понурая гнедая кобыла, направляясь к еле видной вдали мельнице, тянула против течения груженую мешками баржу. Сидящий на мешках человек дремал, покачиваясь в такт движению. Дальний болотистый берег зарос осокой и камышом. Слева на пространных лугах бродили стада овец и коров. Молодой пастух, расположившись на траве, безразлично наблюдал за всадниками. Впереди за тонкоствольной рощицей начинались уже предместья Сторкса. Издалека доносился стук кузнечного молота и пронзительный поросячий визг.
        Климат здесь был значительно теплее, чем по ту сторону гор, даже зимою нечасто бывали снегопады. Влажный из-за частых водоемов воздух дышал прохладной свежестью по ночам и душным зноем днем, когда непривычно яркое для северного жителя солнце нагревало землю до такой степени, что от болот поднимался пар.
        - А что еще ты когда-нибудь сможешь? - поинтересовался Рольван.
        С того последнего объяснения на лесной стоянке между ними установилось нечто вроде настороженного перемирия. Игре больше не возражала против его присутствия, правда, Рольван ничуть не сомневался в ее способности перерезать ему горло сразу, как только отпадет надобность в дополнительном охраннике. А может быть, и раньше, если ее вдруг опять посетит дурное настроение. Что же до ее злого языка, об этом он не беспокоился нисколько. Обмен колкостями даже доставлял ему удовольствие.
        Игре улыбнулась уже знакомой волчьей улыбкой:
        - Я много всего смогу.
        - Убивать одним только взглядом? Обращаться в медведицу с медвежатами?
        - Мне нравится первое. Хочешь узнать, с кого я начну?
        - Перестаньте, - попросил их Гвейр. - Если ты сможешь избавиться от призраков, Игре, этого хватит. Что скажешь, ехать нам в город или нет?
        Она пожала плечами:
        - Нам ведь нужна еда. И времени так потеряем меньше. Давай постараемся не попасться никому на глаза, ладно?
        - Договорились, - со вздохом согласился Гвейр.
        Теперь они медленно ехали вдоль извилистых улиц, поглядывая по сторонам в поисках не слишком людной таверны, где можно было бы остановиться на ночь. До заката оставалось недолго, прохожие с озабоченным видом ускоряли шаг. Здесь были приняты яркие одежды и высокие головные уборы - в северном Эбраке их сочли бы вызывающе-нарядными, в особенности среди небогатых горожан. Улицы, частью мощеные, частью просто утоптанные множеством ног и копыт, пестрели всевозможными фасадами, балкончиками и галереями, часто раскрашенными по местной моде в яркие цвета. Время от времени из окон доносились звуки музыки. Дорогу преграждали броские вывески, в том числе и таверн, соперничавших друг с другом в аппетитности изображенных окороков, зажаренных целиком каплунов и молочных поросят, пивных бочонков и прочих радостей, о которых только должен мечтать усталый путник или закончивший свои дела работник. Возле каждой такой вывески Гвейр недовольно качал головой, и они ехали дальше. Рольвану уже казалось, что в конце концов придется ночевать на улице, когда Гвейр вдруг решительно свернул в проулок, такой узкий, что две
лошади с трудом могли здесь пройти в ряд, и через сотню шагов остановился перед невысоким, составленным из кое-как подогнанных друг к другу досок, крыльцом. Вывеской здесь служило нарисованное краской прямо на двери изображение поджаристой свиной головы в венке из сельдерея и острых луковых перьев. Чуть дальше темнел въезд во двор.
        - Сюда, - сказал Гвейр.
        - Ты собирался держаться подальше от знакомых, - напомнил Рольван.
        - Я и держусь. Здешний хозяин болтать не станет и другим не даст.
        С этим невнятным объяснением он спешился и под уздцы повел лошадь во внутренний двор. Игре без возражений последовала за ним, и Рольвану осталось только присоединиться к ним обоим у дверей конюшни, где навстречу, прихрамывая, уже брел слуга.
        В доме оказалось светло от расставленных по столам свечей. Пахло свежей соломой, покрывавшей пол и чем-то жареным, отчего у Рольвана сразу забурчало в животе. За одним из столов дюжина бородатых мужчин в дорожных плащах, усевшись тесным кругом, играла в кости. Оттуда доносился стук и сдавленные возгласы. За двумя другими молча ужинало по паре посетителей, да еще одинокий толстяк в монашеской одежде дремал над кружкой пива. Хозяин заведения видом и лицом больше смахивал на разбойника, чем на доброго горожанина. Он вздрогнул, увидев Гвейра, но больше никак не показал, что знаком с ним. Да, сказал он, у него есть одна свободная комната наверху, там поместятся и трое, и четверо, если нужно. Угодно ли господам поужинать?
        - Да, - сказал Гвейр и потянулся к кошелю.
        Рольван, знавший, что от вырученных за браслет денег почти ничего не осталось, молча достал свой. Гвейр пожал плечами и спорить не стал.
        Ужинали в молчании - Гвейр беспокойно хмурился и встречал каждого, кто входил в зал, напряженным взглядом. В полутемной комнате с двумя большими кроватями он сразу же подошел к окну и, приоткрыв ставень, внимательно оглядел улицу. Не найдя, видимо, ничего подозрительного, запер окно и прислонился к нему спиной.
        - Тебя здесь знают, - сказал Рольван.
        - Я об этом говорил.
        - И не слишком-то любят, да, Гвейр? Что ты такое здесь натворил?
        - Это тебя не касается.
        Игре сбросила пропыленный плащ, сняла и поставила у изголовья меч и теперь, сидя на кровати, расшнуровывала сапоги. В своем наряде она вполне могла сойти за юношу-оруженосца, еще не успевшего загрубеть от воинской жизни. Такой даже пользовался бы успехом у женщин. Лишь когда она выпрямлялась во весь рост или потягивалась, как сейчас, под туникой можно было заметить маленькие острые груди. Рольван отвел глаза.
        - Касается, еще как, - сказал он Гвейру. - Что угрожает тебе, угрожает нам всем, забыл?
        - Мне ничего не угрожает.
        - Тогда чего ты озираешься, будто вор?
        Краем глаза Рольван заметил усмешку Игре. Гвейр неожиданно улыбнулся - так улыбается человек, махнувший рукой на осторожность и решивший довериться первому встречному:
        - Скорее уж, как разбойник. В этом городе меня дважды приговаривали к смертной казни, только казнить ни разу не смогли. Правда, некоторым моим товарищам повезло меньше. Я ведь тебе говорил, что умею в жизни только сражаться.
        - Вот, значит, что, - Рольван недолго обдумывал услышанное. Ему внезапно стало смешно. По примеру Игре он снял пояс с мечом и уселся на вторую кровать. - Можешь быть уверен, в Эбраке тебя тоже приговорили к смертной казни. Ну и компания у нас подобралась - неудавшийся монах, приговоренный разбойник и дрейв!
        - Верховный дрейв, - поправила Игре.
        Она улыбалась, сонно и совсем не враждебно.
        - Кроме того, ты ведь еще тидирский офицер, Рольван, - сказал Гвейр.
        Улыбка Игре погасла. Рольвану тоже вдруг расхотелось смеяться.
        - Точно, - сказал он. - Я помню.
        - Давайте спать, - вздохнул Гвейр.
        Он задул свечу и улегся рядом с сестрой. Рольван вытянулся во весь рост на огромной кровати, закрыл глаза. Толстые стены не пропускали звуков, в тишине было слышно только их дыхание. Потом заговорил Гвейр:
        - Одному я все-таки рад.
        - Чему? - прошептала Игре.
        - Что можно одну ночь поспать в постели.
        Игре тихонько фыркнула, потом кровать заскрипела, Рольван услышал возню, приглушенный удар и ее насмешливый голос:
        - Стареешь, братик.
        - Спи, девчонка, - сказал Гвейр. - Я люблю тебя.
        - И я тебя, разбойник.
        Рольван старался дышать ровно и тихо, будто спящий. Каково это - иметь брата или сестру, кого-то, кто любит тебя вот так, ни за что, в любом виде? Он изо всех сил старался убедить себя, что вовсе не завидует этим двоим. Чему здесь, на самом деле, завидовать?
        Он заснул, а Гвейр и Игре еще долго перешептывались и смеялись над чем-то в темноте.
        Проснувшись, он снова услышал их голоса и не сразу понял, что ночь прошла. Но сквозь щели в ставнях светило солнце, и вчерашней усталости больше не было. Приглушенный Гвейров голос произнес его имя, и Рольван проснулся окончательно.
        - Рольван не понимает, - говорил Гвейр. - Но я-то вижу. Ты напугана, ты не знаешь, что тебе делать, не знаешь, как закрыть эти проклятые Врата, и богиня ничем тебе не помогла. Ведь так, Игре? Скажи, что я ошибаюсь!
        Игре молчала. Рольван не открывал глаз, вместе с Гвейром ожидая ее ответа.
        - Богиня устроила мне взбучку, - сказала она наконец. - Как будто я ее собака… ну, или ребенок. Как ты в детстве.
        - Ты плохо помнишь себя ребенком, сестра, - слышно было, что Гвейр улыбается. - Никто не мог устроить тебе взбучку, даже отец.
        - Ты устраивал. Но я не об этом. Ты спрашивал, помогла ли мне богиня… Пойми, боги порою помогают так, что лучше бы они этого не делали. Им кажется, мы с чем угодно справимся, надо нас только подстегнуть, ну и… они подстегивают.
        - Каким образом, Игре?
        - Какая разница?
        - Есть разница. Говори.
        До Рольвана долетел негромкий вздох:
        - Если я буду плохо стараться, она заберет твою жизнь.
        Гвейр приглушенно рассмеялся:
        - Мою? Мою жизнь, Игре? Не слишком-то умна твоя богиня! Меня сто раз уже могли убить, и я всегда знал наверняка, что ты обо мне плакать не станешь!
        - Гвейр!
        - Прости, сестренка. Ты изменилась, повзрослела, и я рад. Просто хочу сказать, что если ничего не выйдет… Клянусь псом Каллаха, Игре, смерть уже много лет караулит меня за каждым углом. Если богам будет угодно забрать меня - пусть. Я не хочу, чтобы ты из-за этого плакала.
        - Замолчи! - Игре выдохнула это громко, и Рольван решил, что теперь ему можно уже проснуться. - Ничего с тобой не будет, я закрою это поганую дверь, ты понял?!
        - Тсс, - сказал Гвейр.
        Рольван открыл глаза. Когда он приподнялся на локте и сел, брат и сестра встретили его на удивление безразличными взглядами.
        - Вот и ты, - сказал Гвейр. - Нам пора отправляться.
        Торговая площадь Сторкса встретила их оживленной суетой, смешением голосов и запахов, от которых путешественники успели уже отвыкнуть. «Рыба!» - кричали с одной стороны. «Сыр!» - вторили им с другой. «Пряности!» - отзывались с третьей. «Кожа!» - подхватывали с четвертой. Все это сопровождалось такими ароматами, что, казалось, можно было закрыть глаза и передвигаться между рядами, доверившись только обонянию и слуху. Последний, правда, отвлекался бы на звуки совсем иного рода, без каких не обходится ни один торг - споры о цене и ругань из-за испорченного товара, жалобы попрошаек и похвальба жонглеров, зазывавших на свое представление, громкое оханье какого-то бедолаги, обнаружившего пропажу кошелька и азартные выкрики целой толпы добровольцев, ловящих вора, которого, разумеется, давно уже и след простыл.
        Гвейр умело лавировал между рядами, делая покупки. Утром Рольван почти насильно заставил его взять часть своих денег - в долг, как несколько раз повторил Гвейр. В пище нуждались и люди, и лошади, так что спорить не имело смысла. Рольван мог бы попросту оплачивать все сам, но на это Гвейр уж точно не согласился бы, потому и пришлось пойти на хитрость. О том, что теперь он ссужает убийцу епископа полученными в наследство от епископа же деньгами, Рольван постарался не думать.
        Он терпеливо следовал за переходящим от прилавка к прилавку Гвейром, ведя под уздцы двух оседланных коней и незаметно наблюдая за Игре. Та ежилась, держась за уздечку своей кобылы, и кидала по сторонам растерянные взгляды. Казалось, суматоха людного места пугает ее больше, чем живые мертвецы и задушевные беседы с древними богами. Вдали от послушных дрейвам лесов она казалась такой же беспомощной, как выброшенная на берег рыба. Невозможно было поверить, что эта кутающаяся в заношенный плащ бродяжка еще недавно внушала Рольвану страх. И правильно, подумалось ему, ведь вся ее сила от тьмы и леса, от чего-то древнего, чуждого живым людям. Здесь же светит солнце и высятся башни храмов, здесь поют веселые песни и возносят молитвы Миру. Ночным страхам и темному лесному колдовству здесь попросту нечего делать.
        Седельные сумки наполнились и потяжелели. Гвейр уже вел всех к выходу с площади, когда, взглянув на сестру, вдруг свернул к прилавку со сладостями. Среди запеченных яблок и вареных в меду миндальных орехов выбрал неприметную на первый взгляд связку мелких сушеных абрикосов. Игре улыбнулась, когда он вручил ей свою покупку с поклоном, как драгоценный дар.
        - Ты не забыл!
        - Разве ты сомневалась? - хитровато ответил ей Гвейр.
        На миг они словно забыли обо всем, кроме золотистых фруктов в руках Игре и каких-то давних связанных с ними воспоминаний. Рольван снова подавил зависть. Отвернулся, не желая видеть их задумчивых улыбок. И услышал:
        - Да это же Игре!
        Гвейр вздрогнул и обернулся, хватаясь за меч. Рольван замешкался - конские морды с обеих сторон и поводья в обеих руках препятствовали взятой им на себя роли охранника Верховной дрейвки.
        Впрочем, на этот раз защищать ее не было необходимости. Гвейр выпустил меч и улыбнулся. От соседнего прилавка, занятого двумя большими корзинами с голубями, спешила, вытянув руки, толстая старуха. Подол ее яркой юбки подметал землю, покрывало такой же расцветки окутывало мощные плечи и внушительных размеров грудь. Из-под чепца воинственно выбивались седые пряди волос.
        - Глаза мои мне не лгут! - воскликнула она, бесцеремонно сгребая Игре в свои объятия, казавшиеся со стороны бездонными: девушка совершенно потерялась в них из виду. - Великая Нехневен, наконец-то радость для старой Аски!
        Гвейр озабоченно огляделся, но за рыночным шумом некому было прислушиваться к их разговору. С трудом выбравшись наружу, Игре звонко расцеловала старуху в обе щеки. Затем обе оглядели друг друга с головы до ног и рассмеялись.
        - Не ошиблась я, когда говорила, что станешь ты красавицей! - торжественно сообщила Аска.
        Ее манера говорить была фальшивой, как речи ярмарочных актеров, но Игре только рассмеялась:
        - Ах ты старая лиса! Когда это ты такое говорила?
        - Клянусь богиней, говорила!
        - Не смей поминать ее имя, лгунья! Разве не ты звала меня подкидышем?
        Старуха в притворном ужасе всплеснула руками:
        - Как можешь ты оскорблять свою Аску? Разве мой язык повернулся бы сказать такое?!
        - Он у тебя поворачивался предлагать бросить меня в лесу, чтобы подземный народ забрал уродца и вернул настоящее дитя!
        - Лишь потому говорила я это, - Аска назидательно подняла вверх палец, - что ведала, кем тебе назначено быть!
        - Не надо об этом здесь, - поспешно вмешался Гвейр.
        И тут же оказался схвачен и жарко обнят.
        - От радости я даже не заметила тебя!
        - Я тоже рад тебе, Аска, - ответил Гвейр, освобождаясь. - Но нам с Игре ни к чему привлекать внимание. Что ты здесь делаешь, позволь спросить?
        - Позволю, как же тебе не позволить! - был ответ. - Старая Аска живет здесь. Разве ты удивлен этому?
        - Я думал, ты нашла себе новою работу.
        - Не много-то ты обо мне думал, молоденький господин! Старая Аска уже слишком стара, чтобы снова растить чужих детей. Все ее силы отняли вы, двое сорванцов!
        - Ну, а где же третий сорванец? - улыбаясь, спросил Гвейр.
        - Где же ему быть? Грат! - она обернулась и поманила кого-то рукой. - Иди ко мне, бездельник! Разве ты не рад видеть молоденьких господ?
        Из-за корзин с голубями неспешно появился парнишка лет семнадцати, рослый, с длинными руками, немного глуповатый на вид. Остановился, как будто задумавшись.
        - Иди-иди! Великие боги, сколько с тобой мороки!
        Парень подошел и остановился в двух шагах. Он казался тусклым и невзрачным настолько же, насколько яркой была Аска. Игре тихонько ахнула.
        - Да поклонись же ты, бесстыжий! - прикрикнула Аска.
        Он послушно согнулся и оставался в такой позе, пока Аска не хлопнула его по торчащему заду. Тогда Грат неловко выпрямился и снова застыл.
        - Игре, что?! - тревожно прошептал Гвейр.
        Рольван догадался еще прежде, чем повернул голову и увидел бледное лицо и расширенные глаза Игре. Аска тоже заметила и сразу утратила всю свою напускную веселость. Бросила резко:
        - Знаю, о чем думаешь. Не смей. Болен он, болен, только и всего!
        Лошади фыркали и переминались, им не нравилось стоять на месте. Рольван все сильнее сжимал ремни поводьев. Мимо проходили люди, кто-то толкнул Гвейра плечом, кто-то громко высказался о невежах, перегородивших весь проход. Гарт тихонько покачивался из стороны в сторону. Лицо его ничего не выражало. Игре, Гвейр и Аска молча смотрели друг на друга.
        - Вот ведь, как вышло, - вздохнула наконец Аска. - Не хотела я…
        - Ты можешь что-нибудь сделать, Игре? - спросил Гвейр. - Хоть что-нибудь!
        По щекам Игре текли слезы. Она ответила тихо, так что Рольван не услышал голоса, только прочитал по губам:
        - Нет. Нет!
        - И не надо тебе ничего делать, - отрезала Аска. - Болен он. Сама его лечу, по-своему, травами, какие ведаю. Никому я его не отдам, ни тем, ни этим, ни вам, молоденькие господа. Хотела я вас в дом к себе зазвать погостить, да надо ли теперь…
        - Мы спешим, Аска, - сказал Гвейр. - Спасибо тебе. Обещаю, в следующий раз мы никак не пройдем мимо твоего дома.
        - Аска… - проговорила Игре и осеклась.
        - И не думай. Мое это дело, а ты своим займись. Откуда ни пришло начало злу, изгнать его - ваше дрейвское дело. Ну-ка, скажи, не затем ли ты спешишь нынче?
        - Да, Аска. Затем.
        - И поспеши. Не плачь, не смущай свою старую Аску. Давай-ка, обними меня, и в путь. А ну вытри слезы!
        Она повелительно кивнула Гвейру, и тот почти насильно забросил плачущую Игре в седло. Затем поцеловал в щеку Аску и забрал у Рольвана поводья своего коня.
        - Прощай, - сказал он неловко. - И ты, Грат. Да будут к вам милостивы боги.
        - Они всегда со мной, - твердо сказала старая женщина. - А ну-ка, стой. Возьми-ка вот это, девонька. Чую, пригодится.
        Игре послушно наклонилась и приняла небольшой мех с горлышком, туго перевязанным шерстяной нитью.
        - Что это?
        - Сама сообразишь, коли понадобится. А не понадобится, так и говорить не о чем. Все, давайте уезжайте!
        - Едем! - приказал Гвейр.
        Игре громко всхлипнула и всадила пятки в кобыльи бока. Покупатели, продавцы и праздные гуляки с воплями шарахались в стороны, когда она вскачь промчалась между рядов и скрылась в глубине ведущей прочь улицы. Мужчины поспешили следом. Последнее, что заметил Рольван - втоптанные в пыль сушеные абрикосы под копытами своего коня.
        Догнать Игре удалось уже на полпути к городским воротам. Почти не замедляя хода, проехали они по улицам, задержались у ворот, где выстроилась целая вереница желающих покинуть город, но вскоре уже скакали по дороге, ведущей от Сторкса к югу.
        Мощеная серым камнем дорога вела вдоль заросшего тростником и осокой речного берега. Над зарослями и над водой то и дело раздавалось хлопанье крыльев и разноголосая птичья ругань. Игре не оглядывалась на спутников и только все подгоняла свою кобылу. Ее рыжие волосы развевались на ветру, как языки огня. Гвейр хмурился и встряхивал головой, что служило него признаком сильного беспокойства. За все время ни один из них не произнес ни слова до тех пор, пока наконец Гвейр, выругавшись, не подстегнул своего коня. Быстро догнав Игре, перегородил ей дорогу.
        - Хватит! - воскликнул он.
        - Что - хватит? Что?! - прокричала она в ответ.
        - Хватит обвинять себя!
        - Заткнись! - выкрикнула она с такой яростью, что подъехавший Рольван натянул поводья, не желая попасться ей на глаза. - Грат умирает, наш Грат! Его душа почти ушла, завтра его не будет, и все потому что я, я…
        Ни за что на свете Рольван не пожелал бы вмешиваться в этот спор. Попасться на пути своре бешеных псов казалось безопаснее встречи с кричащей и плачущей Игре. Но полные обвинения глаза Гвейра встретились с его взглядом, и он услышал собственный голос:
        - Потому что я служил епископу и тидиру, которые хотели уничтожить дрейвов.
        Рыжие волосы взметнулись, как вспышка пламени, когда Игре рывком обернулась к нему. Рольван продолжил, не дав ей времени открыть рот:
        - Это не ты виновата, не ты. Это я напал на вас, я с моими людьми. Если хочешь винить кого-то, вини меня.
        Игре задохнулась и молчала несколько мгновений, прежде чем ответить. И сказала вовсе не то, что он ожидал услышать:
        - Раз уж пришел убивать, должен был сделать все до конца. Зачем было оставлять нас двоих?
        Подходящие и не очень, ответы промелькнули один за другим, но так и остались невысказанными. Рольван улыбнулся без тени веселья.
        - По-моему, это еще не поздно исправить. Я с радостью, только скажи.
        Игре ответила такой же безжизненной улыбкой. Вытянула руку, останавливая рванувшегося вперед брата:
        - Тише, Гвейр. Он мне не угрожает.
        Слезы ее высохли. Гвейр переводил подозрительный взгляд с Рольвана на сестру и обратно. Игре помолчала, размышляя, потом тряхнула головой:
        - А от тебя и вправду бывает польза. Едем. Мы и так потеряли много времени.
        - Я все пытаюсь понять, - признался Гвейр много позже. - Ты угрожал сегодня Игре. А она, вместо того, чтобы убить тебя за это, наоборот, успокоилась и назвала тебя полезным. Почему?
        Как и раньше, Игре потребовала устроить ночной привал непременно в лесу, с тем, чтобы до рассвета поддерживать огонь в костре. Лес этот оказался влажным, полным засохших на корню и поваленных ветром гниющих стволов. Такие дрова больше тлели, чем горели, но Игре такой огонь подходил, а больше ничего и не требовалось. Убедившись, что все сделано, как надо и ей осталось лишь обнести огнем небольшую прогалину, где устроились люди и лошади, Игре ушла в лес - «подумать без вашего шуму», сказала она, хотя ни Гвейр, ни Рольван целый день почти не открывали рта. До темноты оставалось около часа.
        Сейчас Рольван медленно водил точильным камнем по лезвию своего меча. Это простое действие успокаивало его и помогало собраться с мыслями. Гвейр сидел на корточках по другую сторону от костра и ждал ответа.
        - Ты ведь знаешь, я должен был стать монахом. Я очень стыдился всех этих желаний, когда они начались, стыдился и в то же время - ну, ты знаешь, как бывает у мальчишек. Как-то нам втроем удалось сбежать из обители поздно вечером, - Рольван невольно улыбнулся. - Мы устроили целый спектакль, придумали себе болезнь, чтобы нас отпустили с ночной службы, соорудили чучела в постелях и выехали за ворота в телеге с пустыми мешками из-под муки. До сих пор помню, каково это, когда у тебя муки полон нос, а чихнуть нельзя. У Эгвина, он был нашим заводилой, оказалось пара серебряных монет - к нему как раз приезжал отец со старшим братом. Эгвину было пятнадцать, нам с Одо - по тринадцать, и он считал своим делом учить нас жизни.
        - Нескольких монет хватило вам на вино и шлюху? - Гвейр тоже улыбнулся.
        - Двух шлюх, - уточнил Рольван. - одну Эгвину и одну для нас с Одо. Два кувшина вина и самую дешевую комнату. Вино почти все досталось женщинам.
        - Но и вам кое-что досталось, а?
        - Ну да, - Рольван перевернул меч. - А потом наступило утро.
        - Оно всегда наступает.
        - Точно. Наказание мы выдержали, знали, что оно будет. Но потом вернулся отец Кронан… - Рольван вздохнул.
        - Тебе было стыдно? - понимающе спросил Гвейр.
        - Не то слово. Я прятался от него, не мог показаться на глаза. Думал, что загубил вообще все. У меня ведь не было никого, кого бы я любил, кроме него, а его я предал. Так мне тогда казалось.
        - Понимаю, - негромко сказал человек, убивший отца Кронана.
        - Он нашел меня на дальнем поле. Наказание тогда уже закончилось, я сам вызвался копать землю, хотя все уже ушли на отдых. Он мне сказал, - Рольван хмыкнул, невольно улыбнувшись: - сейчас я понимаю, что это было не всерьез, а в тот раз поверил. Он сказал, что как бывший командир дружины и служитель церкви имеет право предавать отступников смертной казни, и если я, по моему мнению, заслуживаю смерти, он готов сделать это прямо сейчас. Если же нет, он требует, чтобы я перестал беспокоиться о том, чего не изменить, и повернулся лицом от прошлого к будущему.
        - И что же ты выбрал?
        Рольван пожал плечами:
        - Я повернулся лицом к будущему.
        - А сегодня ты попытался то же самое сказать моей сестре?
        - Вроде как.
        - И она тебя поняла, вот что интересно, - Гвейр тряхнул головой. - Я не понял, а она поняла. Почему?
        - Не знаю. Спроси у нее.
        Гвейр только хмыкнул в ответ на такое предложение. Рольван оглядел результат своей работы, повертел меч в руках так и эдак, любуясь отражением огня в гладкой поверхности. Протер лезвие мягкой тряпицей и убрал меч в ножны. Игре все не возвращалась. По краям прогалины, в подножии суковатых корявых берез уже густели тени. Гвейр разобрал сумки, достал вяленую рыбу, которой ввиду ее изобилия и дешевизны в прибрежном Сторксе закупил изрядное количество, сыр и хлеб, но ужинать не предлагал - ждал сестру. Рольван невольно прислушивался, пытаясь за треском костра и шумом ветра в ветвях уловить ее легкие шаги, но разве услышишь дрейва в лесу?
        Ему представилась крадущаяся меж полутемных стволов огромная волчица - всклокоченная шерсть, горящие желтой злобой глаза. Только безумец решился бы довериться подобному существу. «Не поворачивайся ко мне спиной», - вспомнил Рольван. И свой ответ: «Я не доставлю тебе такого удовольствия».
        Гвейр прервал молчание, спросив с легкой улыбкой:
        - А с тех пор, надо полагать, ты оставался праведным монахом?
        Рольван тоже не смог сдержать усмешки:
        - Нет. Но с тех пор я каждый раз потом поворачивался лицом от прошлого к будущему.
        - Очень удобная привычка.
        - Ну да. Через год отцу Кронану надоело это терпеть, он забрал меня из монастыря и пристроил в оруженосцы. Сказал, что лучше мне насытиться мирскими удовольствиями и потом раскаяться, чем спотыкаться на каждом шагу и так в конце концов никуда и не прийти.
        - Он был моим врагом, я не сожалею о том, что сделал, - медленно произнес Гвейр. - И все же, Рольван… можешь не принимать моих слов, но я сочувствую твоей утрате. Несмотря ни на что.
        Ответить было нечего, поэтому Рольван просто сказал:
        - Спасибо.
        Он хотел еще расспросить Гвейра - ему действительно было интересно - об Аске и Грате, но не успел. Вернулась Игре. Появилась на краю прогалины неслышно, словно призрак или дикий зверь, но не было на этот раз ни клыков, ни леденящего ужаса, только хрупкая девушка из плоти и крови, чье лицо хранило отпечатки слез и скорби, а руки, крепкие и мозолистые, как у воина, с неаккуратно обрезанными ногтями, сжимали толстую дубовую ветвь.
        Не сказав ни слова, Игре опустила ее одним концом в огонь и завела свою тихую песнь-заклинание. Как всегда, принялась чертить в воздухе огненные письмена вокруг их маленького лагеря. Рольван оборачивался, наблюдая за ней. В какой момент его страх сменился пониманием, он не смог бы сказать. Но теперь он чувствовал, сам не зная, как, чувствовал, что внутри круга возводится безопасное пристанище, укрытое и защищенное от всего, что враждебно человеческому миру, а ночь с ее темными тварями остается снаружи. Не было ничего странного в том, чтобы доверить свою жизнь дрейву, если этим дрейвом будет Игре. Рольван поймал на себе удивленный взгляд ее брата и отвернулся к огню, прогнав с лица всякое выражение, но тепло, поселившееся внутри, больше не угасало.
        Наутро выехали с первым светом. Ночная прохлада быстро таяла в солнечных лучах. Отдохнувшие лошади без понуканий прибавляли шаг, копыта бодро стучали по серым камням дороги, то взбегавшей на покрытый мхом и вереском холм, то устремлявшейся в низину, где березы в зеленых кудрях стерегли пышные луга свежескошенной травы. Крестьянские подводы со скрипом ползли по дороге навстречу. Их возницы встречали всадников приветливыми улыбками, как будто в такой ясный солнечный день им казалось грехом не проявить дружелюбия к любому незнакомцу.
        Впереди лежала область Радинбери - последняя Лиандарская провинция перед Тиринией. До каменного святилища, где, по словам Игре, находился источник всех бед, оставалось меньше трех дней пути. Что они будут делать, приехав туда, по-прежнему было неясным. Игре казалась задумчивой, но скорее решительной, чем печальной. Гвейр хмурился и поглядывал на небо, прикидывая что-то.
        В отличие от них Рольван, сам не зная, почему, был почти весел. Он напевал про себя легкомысленный мотивчик из тех, что знает всяк на столичных улицах, и с улыбкой разглядывал ехавшую впереди дрейвку: прямая спина, торчащие безо всякого порядка рыжие пряди - Игре тщательно расчесывала их каждое утро, но уже через час ее прическа снова напоминала разоренное птичье гнездо. Кто бы мог подумать, размышлял он, кто мог предположить, что в таком невзрачном теле окажется столько силы и ловкости, столько поистине мужской смелости? Лишь тот, кто внимательно слушал песни бродячих певцов, повествующих о прошлом Лиандарса: о великих вождях, могучих дрейвах, о славных воинах и не менее славных воительницах. Игре была, наверное, последней из них. С ее смертью старый мир исчезнет окончательно.
        Рольван вздрогнул, сообразив, куда заводят его собственные мысли, и украдкой осенил себя священным знаком. С того дня, как согласился стать спутником этих двоих, он уже изрядно запутался и в дальнейшем все обещало сделаться только хуже. Быть может, если бы он еще мальчишкой на занятиях в монастыре больше слушал и меньше перешептывался с такими же, как он, ленивыми остолопами Эгвином и Одо, теперь смог бы разобраться, отделить правду ото лжи, а зерна - от плевел. Но в то время было куда интереснее изображать на восковых дощечках для письма оскаленные рогатые физиономии, подписывая к ним имена наставников, или играть в кости на скамье, прикрывая свое занятие подолами длинных туник и каждую минуту рискуя быть застигнутыми. Теперь же Рольван с каждым днем все дальше уходил от верного пути, а слова проповедей, перемешанные в памяти со словами древних баллад и кабацких песен, ничем не могли ему помочь.
        Вопрос Гвейра, обращенный к сестре, перебил его путаные размышления:
        - Если мы уже близко, Игре, почему здесь все не кишит призраками и их жертвами? В Сторксе все кажется обычным… почти. Ста милями к северу мы встретили больше разрушений, чем здесь!
        Игре передернула плечами, и Рольван направил коня ближе, чтобы расслышать ее ответ.
        - Подожди еще, встретишь. Те, кто прошел первыми, растерялись и разбрелись кто куда. Остальные держатся ближе к Вратам. Что-то заставляет их оставаться там, что - не знаю.
        - Не слишком-то мудро вступать в бой, почти ничего не зная о враге, - заметил Гвейр.
        Игре не стала спорить, только вздохнула:
        - Иногда приходится идти вслепую. Может быть, когда подойдем ближе, смогу что-нибудь разглядеть.
        - Обнадеживает, - хмыкнул Рольван, не желавший оставаться в стороне от разговора.
        И получил в награду сердитый взгляд.
        - А может быть, ты закроешь Врата своими молитвами!
        - Никогда не был в них силен, - отозвался он весело. - Слишком любил вино и женщин, понимаешь ли.
        Игре фыркнула:
        - Вижу. Этого только слепой не увидит!
        - Не ссорьтесь, - попросил Гвейр. - Сколько можно?
        - Никто и не ссорится, - ответил Рольван прежде, чем она придумала очередной резкий ответ. - Ведь правда же, Волчица?
        Их лошади оказались совсем рядом. Тонкий и быстрый, как змея, меч вылетел из ножен на ее поясе и оказался возле его горла так быстро, что Рольван даже не успел сообразить уклониться, как заточенное лезвие обожгло холодом его кожу.
        - Еще раз назовешь меня так, - звеняще выдохнула Игре. - Еще раз!
        К этим звериным огонькам в ее глазах Рольван уже почти привык. Не отводя взгляда, он медленно поднял руку и отодвинул меч.
        - Я тебя понял, - сказал он.
        Гвейр негромко, но смачно выругался. Игре убрала меч и резким движением послала свою кобылу вперед. Рольван потер горло и поспешил догнать ее, так, чтобы дальше ехать рядом. Замыкающим на этот раз остался Гвейр, и его недовольный взгляд еще долго буравил Рольвану спину.
        Ко времени дневного привала на берегу одной из многочисленных речушек Гвейр подстрелил жирного селезня, так что обед был горячим - весьма кстати, и даже то, что мясо оказалось довольно жестким, не испортило аппетита. Позволив отдохнуть лошадям, продолжили путь и еще до заката миновали две небольших деревни, одна из которых казалась странно опустевшей, зато во второй жизнь шла своим чередом, как будто и не бывало в этих краях никаких призраков. Благополучие это казалось до того ненастоящим, что все трое вздохнули с облегчением, когда последние дома остались позади.
        Когда закатное солнце огненным колесом нависло над лесом, заставляя все время щуриться и отворачивать головы, с вершины очередного холма открылся вид на обнесенную неприступной стеной монашескую обитель и дальше, на еле видный за изгибом дороги постоялый двор.
        Рольван не удержался, протянул задумчиво:
        - У монахов должен быть странноприимный дом.
        - Нет! - в один голос откликнулись брат и сестра.
        Гвейр усмехнулся и пояснил:
        - На постоялом дворе лучше кормят.
        - Ты просто не привык к монастырской пище. Она очень даже недурна.
        - Тебя никто не держит, - сообщила Игре. - Можешь там и остаться.
        Рольван улыбнулся ей.
        - Кто-то же должен за вами приглядывать.
        Игре негодующе втянула воздух, но Рольван уже ехал вниз по склону холма. Он знал, что ведет себя как мальчишка, но нисколько в этом не раскаивался. Задирать и злить ее было настоящим удовольствием, не требовавшим к тому же никаких усилий. А Гвейр пусть радуется, что стычки эти происходят на словах, а не на мечах. Учитывая обстоятельства их знакомства, все могло бы быть намного хуже.
        Вдоволь напетлявшись по неровному склону, дорога пошла прямо. Путники подстегнули лошадей. В щели меж камней пробивались пучки сероватой травы, кое-где вырывались наружу корявые корни росших по краю деревьев. Рольван оказался впереди, Гвейр и Игре следовали теперь за ним, беседуя негромко - он прислушивался, но разбирал только отдельные слова. Их голоса, стук копыт на камнях, звон металлических частей сбруи и собственные противоречивые мысли отвлекали внимание, и лишь когда Гвейр вдруг замолчал, а лошади его и Игре прибавили шаг, Рольван оглянулся и увидел спускающихся с холма всадников.
        Их было трое, слишком мало, чтобы представлять опасность, и воинственными они не казались. Но когда, очутившись на ровном месте, они пустили коней вскачь, Гвейр тут же очутился между ними и сестрой, и Рольвану ничего не оставалось, как приготовится защищать ее с другой стороны. Всадники быстро приближались. Издалека их можно было принять за господина с двумя слугами, но, оглянувшись снова, Рольван узнал в богато одетом всаднике священника в темной сутане, прикрытой коротким плащом с богатой меховой оторочкой, в криво сидящей на кудрявой голове шляпе. Его спутники, без сомнения, были простыми монахами. Оружия у них не было, если не считать хлыстов, и опасными они могли оказаться разве что для встречных собак.
        Дорога не позволила бы разъехаться шестерым. Пришлось посторониться, чтобы пропустить спешащую троицу. Тот, кто ехал первым, вежливо кивнул, благодаря, и проехал было мимо. Это был невысокий плотный мужчина, до самых глаз заросший светлой курчавой бородой. Его глаза смеялись, даже когда он всего лишь приветствовал случайных путников, уступивших ему дорогу, а уголки губ приподнимались в непроизвольной улыбке. Это неодолимую веселость не узнать было невозможно. Рольван открыл и закрыл рот в полной растерянности, но в тут священник оглянулся и сомнения исчезли.
        - Рольван! - восторженно закричал он в тот же самый миг, когда Рольван воскликнул:
        - Одо!
        Мгновение, и оба, соскочив с седел, со смехом принялись хлопать друг друга по плечам.
        - Заматерел-то как! - хохотал Одо. - Ну точно тидирский головорез, чтоб тебе треснуть!
        - Вчера только тебя вспоминал, веришь? - перебил его Рольван.
        - Врешь! - восхитился Одо совсем как в детстве, и Рольван, не задумываясь, ответил детской клятвой:
        - Да быть мне монахом, если вру!
        И вызвал этим новый приступ смеха у своего старинного приятеля. Спохватился:
        - Ну да, ты-то теперь монах, кто бы подумал! Еще не епископ?
        - Всего лишь скоромный настоятель здешней обители, - сообщил Одо без тени положенного смирения. - Где сегодня тебе окажут гостеприимство не хуже, чем тидиру! Ты ведь не собирался проехать мимо, нет?
        Рольван замялся. Один из монахов, терпеливо ожидавших своего настоятеля, вежливо кашлянул. Одо оглянулся, кивнул. Сказал громко:
        - Куда бы ты ни ехал, ты и твои друзья… - спутники Рольвана ответили на его взгляд лишь короткими поклонами, Рольван тоже не спешил представлять их друг другу. Одо продолжил, пожав плечами: - куда бы вы ни ехали, уже вечер. У нас в обители всегда рады гостям, и даже не смей спорить. Постель будет не хуже, чем в казарме, а ужин получше, уж поверь!
        Под грозным Гвейровым взглядом Рольван смущенно потер лоб.
        - Дай мне немного времени, - попросил он. - Мы как раз решали, где будем ночевать.
        - Да о чем тут спорить-то? - возмутился отец-настоятель, но сжалился и великодушно позволил: - Ладно, решайте дальше. Я поеду вперед и буду ждать. Не поверишь, какое вино я достану отпраздновать нашу встречу!
        Он ударил Рольвана по плечу с такой силой, что тот покачнулся. Потом вскарабкался, не без помощи одного из своих монахов, на серого мерина, такого же упитанного, как он сам, и ударом пяток отправил его вперед. Оглянувшись через плечо, крикнул:
        - Не задерживайся, Рольван!
        Рассмеявшись, умчался прочь. В седле он держался неуклюже, изрядно напоминая обряженный в плащ и сутану мешок с мукой. Рольван от души улыбнулся вслед.
        И обернулся, чтобы встретить сердитый взгляд Гвейра и презрительную улыбку-оскал его сестры.
        - Ну что вы так злитесь? - спросил он их. - Почему бы нам не заночевать в монастыре? Или тут вас тоже все знают?
        - Поехали, Игре, - сказал Гвейр, резко ударив коленями в бока своего коня.
        Игре последовала его примеру, показав напоследок самый уничижительный из своих взглядов. Направленный на пешего Рольвана сверху вниз, он удался особенно хорошо. Даже спина ее, когда Игре вместе с братом уезжала прочь по следам скакавших впереди монахов, выражала презрение.
        - Проклятые дрейвы, прах бы вас побрал, и вас, и ваших призраков! - вполголоса выругался Рольван, прежде чем влезть в седло и отправиться вдогонку.
        - Гвейр! - позвал он, подъезжая. - Да подожди же ты!
        Гвейр остановился так резко, что Рольван чуть не наехал на него.
        - Чего ты хочешь?! - воскликнул он. - Ты дал слово защищать Игре, а сам теперь хочешь вести ее в логово врагов! О чем с тобой после этого говорить?
        - Да нет же, Гвейр! - и с каких пор он взял привычку оправдываться перед этими людьми? - Я не мог знать, что встречу здесь знакомого, друга! Что мне оставалось, притворяться, что это не я?! Они ничего вам не сделают, им неоткуда знать, кто вы. Даже наоборот, подумай сам! Ну кому придет в голову искать дрейвов среди личных гостей настоятеля монастыря?
        - Ты сам-то слышишь, что говоришь, Рольван?
        - Оставь его в покое, - вмешалась Игре. - Поехали. Пусть отправляется к своим друзьям.
        Как ей это удается, вложить в простые слова столько презрения, столько ненависти? Заставить его почувствовать себя худшим из ничтожеств? А он, дурак, воображал, будто стал для них почти своим! Рольван воскликнул с отчаянием:
        - Да не желаю я вам зла, не желаю! Как вы все еще не можете этого понять?!
        Замолчал, смутившись собственного порыва. Игре презрительно скривилась. Гвейр пристально посмотрел на него и вдруг смягчился.
        - Я тебе верю, - сказал он. - Ты вправду ничего не мог поделать. Если не появишься, твой друг может заподозрить неладное. Сделаем так: езжай к нему, а мы заночуем на постоялом дворе. Встретимся там утром.
        - Мы выедем на рассвете, - упрямо заявила Игре.
        - Через час после рассвета, - поправил Гвейр. - Не опаздывай, Рольван. Ждать мы не станем.
        - Не опоздаю, - пообещал Рольван.
        Глава восьмая, ошибочная
        Должная же покорность обозначает, что никто не скрывает от настоятеля ни одной из греховных мыслей, которые проникли в сердце, ни одного из тайных поступков, а смиренно кается в них.
        Из монастырского устава
        Употребляя вино для здоровья, будь разумен и не увлекайся им, ибо многие злые дела совершаются в опьянении
        «Поучения святого Ауриния»
        Сказанное слово в устах кажется легким, но, прозвучав, иногда обретает тяжесть камня; на кого упадет такой камень, тот будет им убит. Если имеешь друга, храни его и берегись, чтобы не стать тебе предателем.
        Книга Мира
        Вино, извлеченное из монастырских подвалов по случаю встречи настоятеля с другом детства, превосходило любые самые смелые надежды. Она касалось языка золотистой медовой каплей и теплыми лучами разбегалось по телу, оставляя короткое, но явное чувство прикосновения к чуду. Одо улыбался, с полным на то основанием ожидая похвал. Рольван с удобством расположился в широком кресле, застеленном теплой овечьей шкурой, и через стол, наполовину занятый небрежно сдвинутыми книгами, пергаментными листами, по большей части выскобленными и исписанными повторно или даже на третий раз, и огрызками яблок, смотрел на настоятеля. Неужели он и сам так же сильно, почти до неузнаваемости изменился за прошедшие годы? Прежней у его друга оставалась только улыбка да еще любовь к яблокам - теперь-то уж Одо мог позволить их себе сколько угодно.
        На свободной половине стола кроме двух толстых свечей и кувшина с вином стояли еще тарелки с нежнейшей выпечкой, приготовленными по особому рецепту мясными колбасками и, разумеется, яблоками. За спиною Одо ярко пылал камин.
        Кроме стола и камина, в скромной келье настоятеля имелась еще кровать, ширине которой вполне мог позавидовать какой-нибудь привередливый эрг. На кровати, среди подушек и смятых одеял, были небрежно разбросаны предметы монастырской и светской одежды. Можно было подумать, что настоятель, словно избалованная городская красотка, все утро примерял их один за другим и все не мог выбрать подходящий. Каменный пол между кроватью и столом был застелен белоснежными шкурами.
        Во всем этом не было решительно ничего от отца Кронана, всегда аккуратного, сторонящегося любых излишеств, привыкшего обходиться малым. Но вместе с тем все здесь непонятным образом напоминало о нем. Напоминало так, что можно было подумать - епископ только что вышел и комната, даже кочерга у камина и дверная ручка, еще помнят тепло его руки.
        Может быть, все дело в запахе, подумал Рольван. Этой особой смеси ладана и воска, и старой кожи, и чернил, и монастырской пищи, которая, что бы он ни говорил сегодня Гвейру, редко бывала вкусной и никогда - обильной.
        Кроме, правда, сегодняшнего случая. Быть может, все дело в том, что прежде Рольвану не приходилось ужинать с настоятелем.
        Он не спеша поднес к губам чашу и сказал, глядя поверх нее на отца Одо:
        - Твой повар точно не хуже тидирского, - Одо ожидающе вздернул редкие брови, и Рольвану пришлось признать его победу: - а такое вино не снилось даже тидиру. Тебе не жалко тратить его на меня?
        Настоятель, казалось, засомневался.
        - Сколько лет мы не виделись? - спросил он.
        - Десять? - Рольван подумал. - Одиннадцать.
        - Тогда не жалко.
        - В последнюю нашу встречу ты уверял, что лучше умрешь, чем примешь постриг. Собирался покинуть монастырь, как только станешь совершеннолетним и отец не сможет уже тебе указывать.
        Улыбка настоятеля сделалась печальной.
        - Отец умер, и я передумал. Его последняя воля, знаешь… Не смог через нее переступить.
        - Я не знал, Одо. Сочувствую.
        - Кто бы говорил, Рольван, это я должен приносить соболезнования. Церковь потеряла своего главу, конечно, мы скорбим, но ты-то потерял не просто епископа. Ведь он усыновил тебя, да?
        - Да.
        - Сочувствую тебе.
        Но долго оставаться серьезным Одо не умел никогда. Вот и сейчас его щекастое лицо почти сразу расплылось в улыбке, и он лукаво подмигнул Рольвану:
        - Ты, говорят, единственный наследник?
        - Врешь, настоятель, никто этого не говорит. Ты знаешь, что он почти все оставил церкви.
        - Но и тебя не забыл, надо думать? По тебе, правда не скажешь. Оборванец из оборванцев, разве что конь добрый, да и тот замучен - кожа да кости. Как таких еще держат на тидирской службе? Или, может быть, тебя давно уже выгнали? Признавайся, Рольван.
        Рольван тоже улыбнулся.
        - Нет, пока не выгнали. Я второй месяц в пути, поистрепался. Видел бы ты, какими мы иной раз возвращаемся из походов! Ты бы даже милостыню побрезговал подать такому.
        - Милосердие - первая из заповедей, - сурово оборвал его Одо. - Я бы ее тебе в любом случае подал.
        - Вот уж спасибо, друг!
        Оба рассмеялись. Вино убывало незаметно, и так же незаметно Рольваном овладела приятная расслабленность и спокойствие. Сытый, даже объевшийся, он удобно развалился в кресле и чувствовал себя почти счастливым. Одо наполнил обе чаши уже в третий раз.
        - Расскажи мне о своих делах, - попросил он. - Что ты, весь истрепанный, делаешь в здешних краях с такими же оборванцами, пока Дэйг воюет с канарцами? Разве ты не должен быть с ним?
        - Я… Это долго объяснять, Одо. Тидир отправил меня с поручением.
        - Куда?
        - Долго объяснять.
        - Ах, вот как, - сказал Одо и принялся грызть яблоко.
        Рольван замолчал. Он не хотел лгать и не знал, как сказать правду и стоит ли вообще ее говорить. Цепь событий, что привела его в это место, была слишком неправдоподобна, чтобы кто-то со стороны мог в нее поверить.
        Покончив с яблоком, отец-настоятель немого подумал и потянулся за следующим. Произнес небрежно, как бы между прочим:
        - Кое-что мне непонятно.
        - Ты о чем?
        - А вот о чем, - Одо повертел яблоко в руках, неспешно откусил кусок и, только прожевав его, заговорил дальше: - Я знаю кое-что о твоем поручении.
        - Ты? - к такому повороту Рольван готов не был.
        - Ну да, я. Я ж всего два дня как вернулся из Эбрака. Выбирали нового епископа, чтобы представить тидиру, когда вернется, перегрызлись, как… ну, да ладно. Война, конечно, войной, но что убийца остался не пойманным, этому никаких оправданий нет. На все вопросы было сказано, что тидир доверил поимку преступника своим лучшим дружинникам. И названо твое имя. Об этом ты что скажешь?
        - Все так и есть.
        - Ты думаешь найти его здесь? А твои спутники, о которых ты не хочешь говорить, это лучшие тидирские воины? Боюсь представить, как тогда выглядят худшие.
        - Говорю же, мы долго были в пути. Ты слишком привык к хорошей жизни, Одо.
        Рольван с улыбкой оглядел уютную келью, но перевести все в шутку не получилось. Отец-настоятель по-мальчишечьи ухмыльнулся, потом нахмурился, дернул себя за ухо, отбросил недоеденное яблоко, сложил перед собой на столе руки и сказал решительно:
        - Выкладывай.
        Полночь давно миновала, когда Рольван наконец закончил рассказ. Вино было допито и принесено новое. Камин потух и успел остыть, свечи давно погасли, все, кроме одной, которую Одо уже дважды заменял новой. Перед настоятелем на столе возвышалась гора из яблочных огрызков. Одо оказался хорошим слушателем, внимательным и чутким к малейшей недосказанности, и эта его новая черта лучше всяких слов объясняла, какая пропасть отделяет двадцатисемилетнего священника от мальчишки, отданного в монастырь во исполнение отцовского обета и мечтавшего при первой же возможности сбежать от уготованной родителями судьбы. Несколько раз Рольван терялся и замолкал, не зная, какими словами можно описать пережитые встречи со сверхъестественным и собственные поступки, которых никогда не совершил бы, не пережив этих встреч. Одо тогда приходил на помощь, и всякий раз ему удавалось всего несколькими вопросами вернуть разговору ясность и простоту. Он и не думал подозревать Рольвана во лжи или сомневаться в его рассудке, так что под конец тот даже заулыбался, подробно рассказывая о своих словесных перепалках с Игре.
        - Представляю, как это все странно звучит, - хмыкнул он, закончив историю появлением на дороге самого Одо. - На твоем месте я бы ни за что не поверил, если бы не видел собственными глазами. Но это все правда.
        - Скажем так, кое-что я все-таки видел собственными глазами, - необыкновенно серьезно отозвался настоятель. - Людей, отмеченных демонами, как ты говоришь, призраками, видел. Два раза. А слышал еще больше, так что тут ты меня не удивил. Наоборот, теперь мне многое стало понятно… Кроме одного. Почему ты им веришь?
        - В каком смысле?
        - Рольван, ты вырос в монастыре. Ты книгу Мира цитировал наизусть, когда я еще только и умел, что яблоки в саду воровать да швыряться огрызками. Отец Кронан был твоим личным наставником, мечтал вырастить из тебя будущего епископа. И ты - ты! - запросто поверил на слово врагам бога и церкви! Поверил, что они могут желать добра, что выступают не заодно со злом, губящим людские души! Почему?
        Получить выговор от толстяка Одо - это было уж слишком. Рольван недоверчиво покачал головой:
        - Не могу поверить, что слышу это от тебя.
        - Я же как-никак священник, - Одо улыбнулся с чуть заметным самодовольством и снова посерьезнел: - Ну-ка, расскажи мне, что об этом сказано в Учении.
        Рольван вздохнул и прикрыл глаза, вспоминая подходящую случаю цитату. Она пришла как будто сама собой:
        - «Тьма не имеет общей доли со светом, а свет - с тьмой. Никто, ходящий путями тьмы, не делает доброго, ибо света нет в нем, станешь искать его - и не найдешь, только напрасно потеряешь время».
        - Дальше, - велел Одо.
        - «Посему вырывай корни зла, иначе оно прорастет и заглушит добрые побеги, - Рольван произнес это почти с ненавистью, - так поступай везде, где только сможешь, и наблюдай за собою, чтобы и тебе не впасть в соблазн».
        - Ну? - спросил Одо.
        - Что - ну? Они не… не знаю, как это тебе объяснить. Они заблуждаются, да. Но они действительно хотят все исправить!
        - Откуда ты это знаешь?
        - Вижу. Не могу я тебя убедить! Если бы там был, Одо, видел сам, ты бы понял. Ты бы…
        Одо перебил его сбивчивые объяснения.
        - Мне кажется, я вижу другое. Все просто, Рольван. Ты увлекся этой женщиной?
        - Кто, я? - Рольван рассмеялся и резко оборвал смех. - Даже и не думал об этом, Одо, клянусь. Даже не думал.
        - Подумай сейчас, мой друг, прошу тебя. Возможно ли, что ты просто влюблен в нее, потому и веришь любому слову? Уж мне-то ты можешь в этом признаться, учитывая, - настоятель хмыкнул и понизил голос, - что первая женщина у нас с тобой была одна на двоих. Помнишь?
        Рольван усмехнулся:
        - Разве такое забудешь?
        - Я не забыл, как видишь. Итак?
        - Мне кажется, или ты меня допрашиваешь?
        - Нет, конечно же. Можешь считать, что ты на исповеди - и, кстати, не налить ли нам еще вина?
        - Хороша исповедь! И как тебя еще не выгнали из настоятелей?
        - Сам удивляюсь, - вздохнул Одо, берясь за кувшин. - Так что насчет женщины, Рольван? Мне она показалась не слишком-то, гм, хорошенькой. Честно говоря, я принял ее за очень голодного юношу.
        - Как и я поначалу, - Рольван пододвинул к себе наполненную настоятелем чашу.
        Неожиданный вопрос встревожил его сильнее, чем хотелось показать. Он старательно перебрал в памяти мысли и чувства, посещавшие его в последние дни, но никаких признаков увлеченности или страсти в них не нашел. Скорее, наоборот. Рольван отчетливо представил себе оскаленную волчью пасть и ответил насколько мог искренне:
        - Такие, как она, поедают своих любовников заживо. Я ни за что на свете бы не к ней не притронулся.
        Он тут же пожалел о своих словах, вспомнив тот единственный беззаботный вечер в Сторксе, вспомнив ее смех и ее слезы из-за Грата. Но Одо вздохнул с облегчением и двумя руками поднял свою чашу, словно провозглашая заздравный тост. Рольвану осталось лишь последовать его примеру, запивая вином свою беспричинную тревогу и горьковатый привкус во рту.
        - Ну, а раз ты свободен от ее чар, вот что я предлагаю сделать, - Одо говорил весело, как будто замыслил всего-навсего хорошую шутку, - у здешнего эрга в замке имеется какая-никакая дружина. Правда, половина их ушла с тидиром на север, а вторая половина до свету из-за стен глаз не высунет. Но монахам не пристало бояться ночных теней, гонца к ним я могу отправить и ночью. Час езды, если вскачь. А наутро пусть эти головорезы изловят дрейвку и убийцу епископа, да еще, пожалуй, помогут тебе доставить их в Эбрак, на тидирский суд. И поручение твое будет выполнено, и обратный путь окажется безопаснее. Что ты на это скажешь?
        Гвейр сразу увидел западню, и Игре тоже. Его предупреждали, но Рольван оказался достаточно глуп, чтобы забраться в ловушку с головой.
        - Нет, Одо, подожди! Не надо!
        - Почему? - отец-настоятель был искренне удивлен.
        - Одо, я знаю, что ты не веришь. Но вдруг, просто подумай, вдруг это все правда? Вдруг правда, что только они могут закрыть эти Врата, а мы им помешаем?! Представь, если по нашей вине здесь останутся призраки, и будут убивать людей, и будут приходить новые, и…
        - Тише-тише, я тебя понял. Ты что же, предлагаешь отпустить их с миром?
        - Одо… - Рольван выдохнул и постарался говорить рассудительно: - Если то, что мне сказали, правда… во всяком случае, Гвейр действительно в это верит, тут я ручаюсь. Если это правда, и эти твари приходят из другого мира, и есть Врата, которые туда ведут - ты можешь их закрыть? Можешь, настоятель?
        Одо задумался.
        - Нет, - признал он. - И не знаю никого, кто бы это мог. Постом и молитвой, наверное…
        - Ты уверен, что получится?
        - Нет, не уверен.
        - Тогда, ради Лиандарса… ради всех людей, мы должны позволить им попытаться. Ты понимаешь, Одо?
        - И что? По-твоему, надо их просто отпустить? Ты хоть помнишь, о ком мы вообще говорим?!
        - Да уж поверь, помню! Отец Кронан был моим приемным отцом, не твоим! И я не предлагаю их отпустить, я еду с ними. Когда все закончится… Я рассказывал тебе о нашем уговоре.
        - Ты арестуешь его и доставишь в Эбрак, как приказал тидир? В одиночку?
        - Нет! Я и не собирался этого делать. Я с самого начала собирался вызвать его на поединок и убить!
        - И все еще собираешься?
        - Конечно! - ложь теперь не казалась Рольвану таким уж большим грехом, да и была ли это ложь? Неважно, решил он. Об этом он успеет подумать после. - Я дождусь, когда Врата будут закрыты и убью его.
        - А дрейвку?
        - Ее тоже. Прошу, поверь мне, Одо.
        - Я должен поверить, что ты один управишься с ними двоими? Судя по твоим собственным рассказам, они бойцы всяко не хуже тебя!
        - Я сделаю это. Должен сделать и сделаю, тебе придется довериться мне в этом, или, - Рольван вздохнул, подумав, что слишком долгими уговорами лишь вызовет к себе подозрения, - или делай, как ты решил и знай, что призраки и живые мертвецы останутся здесь навсегда. Хотя ты ведь не видел еще живых мертвецов, так что можешь мне не верить, можешь думать, что это не так уж и страшно, когда их не берут ни меч, ни стрелы, когда они встают и снова…
        - Хватит, Рольван, достаточно! - оборвал его священник. - Я не дурак. Я тебя понял. Пусть закрывают свои Врата, раз уж ты так уверен. А я позабочусь распространить их приметы, и если ты погибнешь, далеко они все равно не уйдут. Только знаешь что, постарайся, пожалуйста, выжить в этом предприятии, друг мой. Было бы жаль встретить тебя после стольких лет лишь затем, чтобы потерять.
        - Мне тоже было бы жаль, если бы ты меня потерял, - Рольван с облегчением откинулся на спинку кресла и улыбнулся. - Постараюсь этого не допустить.
        - Обещай, что на обратном пути ты остановишься у меня отпраздновать победу.
        - И еще раз отведать твоего чудесного вина, - согласился Рольван. - Обещаю.
        Одо наклонил голову, торжественно, как будто стал свидетелем священного обета, но тут же по-мальчишески ухмыльнулся и, привстав, заглянул в кувшин.
        - Хотел бы я знать, почему здесь пусто, ведь мы почти не пили? - он в раздумье почесал выбритый кругом затылок. - Как думаешь, принести ли нам новый или все-таки пора спать?
        - Спать, пожалуй. Иначе завтра меня придется привязывать к седлу, чтобы не свалился.
        - Не думаю, что твои друзья дрейвы станут этим заниматься. Пойдем, я покажу тебе, где у нас спят особенно почетные гости. Тебе понравится.
        Помещением для почетных гостей оказались две смежные комнаты, каждая размером с келью настоятеля, обставленные если не роскошно, то с удобством, каким не побрезговал бы ни один путешественник, насколько бы знатным он ни был. Похваставшись, что в комнатах этих несколько лет назад останавливался ни кто иной, как сам отец Кронан, и пожелав Рольвану спокойной ночи, Одо благословил его и наконец оставил одного. Вода, приготовленная в деревянной бадье, совсем остыла, но Рольван, надеясь так прогнать хмель, все же окунулся в нее. Вытершись лежащим рядом полотенцем, прошел в спальню. Уютная и теплая, она нисколько не походила ту комнату, которую он делил когда-то с шестнадцатью другими послушниками - разве что тем же совершенно особенным монастырским духом, что он ощутил еще в келье настоятеля. Рольван обнаружил, что вдыхает его с удовольствием, как будто после долгого странствия он наконец возвратился домой. Было так хорошо забыть ненадолго о печалях внешнего мира, всего несколько часов ни о чем не тревожиться и не быть начеку. Преклонив колени перед большим, во всю стену, изображением расцветших меча и
копья, он от всей души произнес молитву. Знакомые слова согревали душу и внушали спокойствие, от которого начало клонить в сон. Поднимаясь с колен и забираясь под мягкое одеяло из овечьей шерсти, Рольван улыбался довольной улыбкой усталого и счастливого человека.
        Он видел сон и во сне он знал, что это сон. Он помнил, так отчетливо, словно это было всего лишь вчера, как все то же самое происходило наяву - заполненную любопытным народом площадь, гул людских голосов, шум дождя и хлюпанье по грязи множества ног. Два ряда стражи и плаху на помосте, и усталый лик тидира Дэйга на переносном троне. Палача в кроваво-красном одеянии. Двух болтунов за спиною и собственную злость на их трескучие голоса, на их глупость и равнодушие перед лицом чужой гибели. Помнил, как стихли все звуки, когда хрупкая фигурка в простом сером платье поднялась по ступеням помоста. Рольван никак не мог разглядеть ее лица. Другие лица были видны отчетливо, но стоило ему поднять взгляд на осужденную, как серая завеса дождя между ними густела и превращалась в непроницаемую пелену. Священник в епископском облачении поднес к ее губам божественный символ. Это не был отец Кронан - с отстраненным удивлением Рольван узнал пухлую фигуру и добродушное лицо своего детского друга. И сразу, стоило ему только разглядеть в епископе Одо, серая пелена растаяла и Рольван узнал ту, на чью смерть пришел
полюбоваться весь Эбрак.
        Игре повернула голову и встретилась с ним глазами, безошибочно отыскав его в толпе. В ее взгляде не было ни осуждения, ни ненависти - только усталость. Потом она опустилась на колени перед плахой, и Рольван проснулся.
        Вскочил, уронив на пол одеяло. От выпитого накануне вина, от волнения, от пришедшего в один миг осознания и вины, что не понял всего раньше, дрожали руки. Кое-как одеваясь, бросился к окну. Проходя мимо божественного символа, вздрогнул и, неожиданно для себя, встал, вернее, упал на колени.
        - Я все понял, - сказал он хрипло. - Спасибо!
        Вскочил и бросился к окну. Распахнув ставни, выглянул наружу. Небо светлело, набухало алой болезненной полосой. В воздухе дрожал негромкий гул песнопений. Началась ли это уже утренняя служба или еще звучали ночные хвалитны, Рольван сообразить не мог, лишь понимал, что должен торопиться. Час езды до эргского замка, если вскачь, сказал Одо, но едва ли кто-то из монахов захотел бы скакать галопом в темноте. В лубом случае, следовало думать, что гонец уже там и что отряд эргской дружины на рассвете, как только можно будет не опасаться призраков, выступит из замка. Уже выступил.
        На ходу опоясываясь и пристегивая меч, Рольван с перекинутым через руку плащом вышел в коридор. Здесь было пусто и звучали, отдаваясь от стен, песнопения. Ночью он был довольно-таки пьян и теперь боялся заплутать, но ноги сами принесли его к выходу во внутренний двор. Послушник, спешивший куда-то от колодца с двумя полными ведрами воды, не обратил на Рольвана никакого внимания. Конюший без возражений отдал ему коня и сам распахнул перед ним ворота монастыря. Вероятно, гости, уезжавшие с первым светом, не были здесь в новинку.
        - Скажи, - попросил его Рольван, придержав поводья, - гонец, которого отец Одо обещал послать к эргу, давно ли уехал?
        Конюший без удивления пожал плечами:
        - Кажется, тогда только запели хвалитны.
        - Спасибо, - сказал Рольван и подстегнул коня.
        Тот рванулся вперед так, что из-под копыт полетели камни и комья земли. За спиной со скрипом закрылись ворота. Не возвращаясь на дорогу, не теряя зря времени, напрямик через мокрые от росы луга, к маячившим вдалеке стенам и крышам придорожного постоялого двора, поминутно озираясь вокруг - не появится ли откуда-нибудь спешащая на зов настоятеля эргская дружина. Одо поступил глупо, не приказав запереть его, пока все не будет кончено. Рольван не держал обиды на отца-настоятеля, он и сам на его месте, скорее всего, поступил бы так же. Дрейвов нельзя оставлять в живых, так же, как нельзя оставлять в живых убийц и отравителей, разбойников и осквернителей храмов - это известно даже малым детям. Находясь возле Игре столько дней и сохранив ей жизнь, Рольван и сам стал преступником. Что же касается Гвейра, он, хоть сам и не дрейв, все равно их пособник и, хуже того, убийца епископа. Навлечь на них кару - священный долг любого, называющего себя слугою богу и тидиру.
        Вот только к Рольвану все это больше не имело никакого отношения. Наверное, он понял все давно и лишь из упрямства не желал этого видеть. Слишком велико было зло, причиненное им этой женщине, слишком много крови пролегло между ним и ее братом, чтобы признаться, хотя бы самому себе, что больше не желает мести и правосудия тоже не желает. Что в тот, возможно, недалекий день, когда эти двое окажутся одни против целого мира, он, Рольван, встанет с ними третьим. И умрет за них, если понадобится, и не станет жалеть ни о чем. Он безжалостно терзал конские бока, торопясь успеть, опередить беду, которую сам же и навлек на них. Торопясь сказать наконец слова, что должны были прозвучать еще много дней назад.
        Слова эти рвались у него из груди, он повторял их в мыслях, пока мчался вперед, пока колотил изо всех сил в окованные железом ворота, пока препирался с полусонным привратником. Только переполошив всех слуг и разбудив хозяина, Рольван наконец понял то, что ему пытались втолковать с самого начала: людей, которых он ищет, здесь нет и не было. И еще - что он не первый, кто о них спрашивает.
        - Ворвались, всех подняли, обыскали весь дом, даже в подвал заглянули, - поправляя съехавший на глаза ночной колпак, с обидой пожаловался хозяин. - Только опять улеглись, теперь вы. Что за птицы такие важные, что все их среди ночи ищут в моем доме?
        - Я ищу своих друзей, а что понадобилось тем, кто у вас обыскивал подвал, не знаю, - ответил ему Рольван. - Мне жаль, что причинил столько беспокойства. Вот, надеюсь, это немного вас утешит. Могу я узнать, в какую сторону уехали те люди?
        Разглядев лежащую на своей ладони монету, хозяин повеселел. От него и от привратника Рольван выяснил, что незваных гостей было десятеро, среди них один монах, что возле ворот они некоторое время совещались и даже спорили, и кто-то из них предлагал отправиться в ближний монастырь задать пару вопросов настоятелю, но в конце концов монах настоял на своем и отряд поскакал по дороге к югу.
        - Монах-то, я понял, знает, куда ваши друзья, благородный господин, направлялись, и хочет, чтобы там их и взять, - и привратник окинул Рольвана подозрительным взглядом. - А солдатам не больно-то хотелось ночью шляться по лесам, где демоны. Но монах сказал, если поймают дрейва, награду получат от самого тидира, да еще настоятель от себя им отсыплет, вот они и согласились. А вы сами-то, благородный господин, случаем, не дрейв?
        - Нет, не дрейв, - коротко ответил Рольван и удержался, чтобы не прибавить «К сожалению». Фраза про настоятеля, который еще и от себя добавит денег за пойманную Игре, развеяла его намерение не держать обиды на Одо. - Прощайте, спасибо вам за помощь.
        Вернувшись на дорогу, повернул к югу и не останавливался, пока новый холм и поворот не скрыли от глаз и постоялый двор, и башни монастыря. Потому бросил поводья на спину Монаха, который, не чувствуя принуждения, постепенно замедлил шаг и вскоре принялся щипать растущую вдоль обочины траву. Возбуждение, с каким Рольван проснулся от своего вещего сна, растаяло, обернувшись серостью и пустотой. Он думал, что своим признанием настоятелю предал Гвейра и Игре, он собирался исправить содеянное и заслужить их прощение, но все оказалось еще хуже. Гвейр и Игре заранее догадались о его предательстве и ушли, бросили своего ненадежного и нежеланного спутника. Отреклись от него в то самое время, когда он, впервые в жизни, почувствовал рядом чье-то тепло, когда он впервые заботился о ком-то и был кому-то нужен. Когда впервые ничего не хотел для себя. Он нашел что-то очень важное, что-то, чего, как теперь казалось, ожидал всю жизнь, но потерял прежде, чем успел разглядеть.
        Когда он поднял голову, солнце было уже высоко. По небу, обещая ненастье, скользили серые, похожие на клочья нечесаной шерсти, облака. Конь жевал траву, равномерно ударяя хвостом по бокам, и, казалось, был не прочь заниматься этим весь день, вот только глупому всаднику неплохо было бы убраться с его спины. Рольван подобрал поводья и послал его, недовольного таким оборотом событий, вперед по дороге. Навстречу прогрохотала груженая сеном подвода, и снова, на мили окрест, воцарилась тишина.
        На губах у Рольвана проступила кривая улыбка - оплакивать собственную глупость можно хоть до скончания века, но толку от того немного. Пусть он дурак, пусть он потерял самое ценное, а все, что у него осталось, он больше не хочет ценить, но раз он еще жив, раз еще может владеть мечом и держаться в седле, отчаиваться рано. Он поедет следом и будет искать, пока не найдет или - он невесело рассмеялся - пока кто-нибудь не найдет его. По дорогам бродят призраки и живые мертвецы, а также монахи, дружинники и бог знает кто еще, так что список возможных врагов можно расширять до бесконечности. Тем больше, чем дальше станет известно, что бывший офицер тидирской дружины Рольван Кронан с этого дня дерется на стороне врагов церкви, тидира и всего праведного народа Лиандарса.
        Глава девятая, покаянная
        Чем богаче эрг, тем большую он держит при себе дружину; самая же большая дружина у тидира. Любой юноша из свободных всадников может пожелать стать дружинником, но только лучшим из лучших находится место среди этих воинов. Большую часть времени, когда нет войны, они проводят в учениях и тренировках, отсюда их немалая сила и умения. В случае же войны, собравшись вместе, они превращаются в непобедимое войско.
        Патреклий Сорианский, «О народах»
        Появляются они в местах безлюдных, где нечего делать разумному человеку, в глухой лесной чаще или на болоте; говорят, чем больше людских душ сгинуло в том лесу или на том болоте, тем злее становятся бродящие там призраки, и не удерживаются они, чтобы не выйти им на дорогу или к самой деревенской ограде. Выглядят они подобно женщинам прекрасного вида, с нежным голосом, услышав который, путник забывает обо всем и идет на зов; в других случаях призраки являются в виде всадников, скачущих по земле или по небу, как будто загоняя зверя, в сопровождении своих псов, чей вид ужасен. Кого же коснется призрак или даже на кого попадет его дыхание, тот потерян будет для мира живых.
        Книга легенд и сказаний Лиандарса.
        Автор неизвестен
        Тому, кто раскаялся от всей души и ищет прощения, даруй его.
        Книга Мира
        О месте, куда направлялись Гвейр и Игре, Рольван имел лишь смутное представление. Одно из самых знаменитых дрейвских святилищ, древнее, старше самого Лиандарса, сооружение из гигантских камней, воздвигнутых в незапамятные времена неизвестно кем. В дни своего могущества дрейвы призывали там богов, принося им в жертву когда животных, а когда и людей. Захватившие Лиандарс квиряне первым делом запретили такие обряды, а с ними и самих дрейвов, в которых совершенно справедливо видели источник восстаний и смут. Когда квиряне ушли, древние боги больше не почитались в Лиандарсе, а служение им считалось преступлением. Оставшиеся в живых дрейвы пытались возродить прежние обычаи. Тогда церковь просила тидиров вступиться за веру и дружины мечами очищали землю от порождений зла.
        Святилище, что искала Игре, обычно называлось Кругом богов и Большим кругом - в противоположность Малому кругу, расположенному к северу от Эбрака. Находилось оно в малообитаемой местности между последней областью Лиандарса и Тиринией, отделенное от них обоих стеною глухих лесов. Дороги обходили это место далеко стороной, правда, по словам Гвейра, кое-какие тропы туда все же вели. Не будучи следопытом, привычным к лесной жизни, Рольван даже не надеялся бы отыскать эти тропы или найти в лесу сбежавших от него друзей. Но кроме него в ту же сторону шел целый отряд, так что ему оставалось лишь догнать этот отряд и ехать следом, стараясь не попасться на глаза и быть готовым при случае вмешаться в схватку, заодно заслужив себе благодарность и прощение.
        Успокоив себя такими рассуждениями, он повеселел и пустил коня в рысь, не забывая поглядывать вперед, не покажутся ли там возглавляемые монахом дружинники. Он миновал две большие развилки, без колебаний выбирая самое южное направление; он колебался при виде узких тропок, уводящих в лес или в глубь лугов: Гвейр и Игре могли выбрать любую из них, что, скорее всего, и сделали, но найти их там можно было бы только чудом. В том же, что дружинники станут держаться дорог, насколько возможно, Рольван не сомневался. Не сомневался и в том, что, встретив на пути укрепленную деревню, они решат расспросить жителей, потому и сам тоже не обошел ту деревню стороной. Предположение оказалось верным: воины проезжали здесь совсем недавно, они даже остановились в корчме выпить пива и яростно поспорили собой, прежде чем решить поехать дальше. О чем именно был их спор, догадаться не представляло труда: до заката оставалось всего несколько часов.
        После деревни Рольван поехал быстрее, но всадников ему удалось догнать только к наступлению ночи. Дорога в том месте сходила к реке, неспешно катившей свои широкие воды с юго-востока к западу, с пространными травянистыми берегами. Остановившись на вершине невысокого холма, Рольван увидел привязанный у ближнего берега паром и отряд, как раз подъезжавший к домику перевозчика. Солнце уже село, над темной, блестящей лентой воды высыпали первые звезды, но силуэты дружинников были отчетливо видны с вершины издалека. Вот они спешились у столба с привязанным фонарем, перекинулись парой слов с вышедшим навстречу перевозчиком, но вместо того, чтобы воспользоваться переправой, спешно привязали коней и скрылись в его доме. Немного погодя стало ясно, что до утра они наружу не выйдут. Теснота наверняка показалась им меньшим неудобством, чем ночевка под открытым небом в окружении демонов. Едва ли там найдется место, чтобы им всем лечь, подумал Рольван с усмешкой, - разве что друг на друга, а хозяина дома и вовсе придется выгнать на улицу.
        Сам он впервые за все время остался после захода солнца один, без защиты стен или колдовского круга Игре, но, на удивление, почти не боялся. До сих пор ему удавалось избежать встречи с призраками, которые так пугали всех вокруг. Может быть, именно поэтому возможность так и не найти Гвейра и его сестру или, найдя, оказаться ими отвергнутым беспокоила его гораздо больше.
        Побродив вокруг, он выбрал место для ночлега в стороне от дороги, под прикрытием древнего раскидистого вяза, чьи широкие ветви заслонили от реки привязанного Монаха и послужили сенью для самого Рольвана, устроившегося на земле так, чтобы видеть все, что делалось на берегу. Он завернулся в плащ и чувствовал себя в прохладном воздухе довольно неуютно, так что почти не надеялся заснуть. Но сон пришел сразу, смутный и недобрый, захватил его в ледяные объятия. В этом сне было одиночество, долгие бесплодные поиски и гаснущий блеск волчьих глаз. Проснулся Рольван с женским именем на устах, но сразу же забыл об этом, увидев дружинников, заводящих на паром лошадей.
        К тому времени, как вернулся перевозчик, Рольван успел позавтракать хлебом с сыром и сушеной рыбой и проехаться, давая разминку застоявшемуся за ночь Монаху. Дождавшись парома и оказавшись наконец на той стороне, он через час уже нагнал ехавший неспешным аллюром отряд и дальше следовал за ним. Местность здесь была холмистой, дорога изгибалась, взбегала на склоны и терялась в зеленеющих низинах. Ветер дул с моря; иногда, при сильных его порывах, чудились даже соленые запахи побережья. Всадники производили достаточно шума, чтобы можно было следить за ними издали, не опасаясь попасться на глаза - занятие несложное, но однообразное, позволявшее без конца перебирать в памяти все последние события, поворачивая их так и этак, как будто бы эти бесконечные разглядывания могли хоть что-то изменить.
        На ночь дружинники остановились в одной из придорожных деревень. Рольван проехал мимо таверны, куда они свернули, но зайти не решился. Выбрав наугад зажиточный дом на краю деревни, за мелкую монету получил разрешение заночевать на сеновале под амбарной крышей. Сытный ужин и чаша кислого вина ему достались в придачу от хозяйской доброты.
        Среди ночи прямо над его головой затеяли перебранку коты. Они орали друг на друга и выли ненавидяще, но все не решались перейти от слов к делу, пока Рольван почти уже не собрался залезть на крышу и самолично объяснить им, кто здесь настоящий мужчина - пусть-ка попробуют оспорить. Потом вопящий клубок прокатился над ним и свалился на землю и он смог наконец заснуть, но всего через два часа был разбужен пронзительным петушиным воплем. Когда встало солнце, он уже снова ехал на расстоянии полета стрелы за спинами ничего не подозревавшего отряда.
        К полудню обжитые места остались в стороне. Дружинники свернули с дороги и углубились в лес. Дорогу им указывал монах. Он ехал впереди с таким уверенным видом, как будто для служителя Мира посещение древних святилищ - самое обычное дело.
        Рольван спешился и вел коня в поводу, следя, чтобы под ногой или под копытом не хрустнула ветка или лошадиное фырканье ненароком не выдало его присутствие. Умница Монах не ржал без причины и вообще вел себя очень скромно, словно понимал - резвость лучше попридержать для боя. Впрочем, беспокоился Рольван зря, дружинники совершенно не опасались преследования. Непозволительное легкомыслие для людей, вздумавших охотиться на дрейвов!
        Он криво усмехнулся, вспомнив, как сам во главе такого же шумного и бестолкового отряда шел через лес по дрейвским следам и как жестоко он в тот раз поплатился за свою беспечность. Теперь он надеялся от всей души, что Гвейр и его сестра сумеют избежать встречи со своей незадачливой погоней. Если же нет, ему, Рольвану представится возможность для разнообразия сразиться на другой стороне. Не о таком ли равновесии толковала когда-то рыжеволосая Верховная дрейвка? И еще - если он сумеет оказаться полезным, если защитит ее от мечей убийц, не станет ли эта самая дрейвка к нему хоть немного дружелюбнее?
        Поднявшийся ветер принес тучи и влажные запахи, обещая непогоду. Ветви трещали и гнулись под резкими порывами, небо потемнело - увлеченный своими мыслями Рольван не сразу понял, что это означает наступление не грозы, а вечера.
        Всадники остановились, их голоса зазвучали громче. Привязав коня поодаль, Рольван подкрался ближе - послушать.
        - Будь я проклят, если пойду дальше, - заявлял чей-то раздраженный бас. - Уже темно. Этот ублюдок ведет нас в самое демонское логово!
        - А я думал, ты не веришь в демонов, Райкол, - отозвался ему спокойный и насмешливый голос.
        - Господин Райкол! - рявкнул басистый.
        - Будешь господином, когда научишься вежливости.
        Слова эти были встречены дружным хохотом. Осторожно выглянув из-за широкого ствола, Рольван увидел на расстоянии не больше двадцати шагов, как воин в потертом кожаном панцире, с очень загорелым мясистым лицом, угрожающе надвигается на пожилого монаха. Тот ничуть не казался напуганным.
        - Оставь лучше свою ненависть для дрейвов, - посоветовал он. - Вскоре ты их встретишь, это я обещаю.
        - В песий зад твои обещания! - взвыл Райкол и бросился бы на монаха, если бы другой всадник не преградил ему путь.
        - Хватит! - прикрикнул он. - Райкол прав. Мы не поедем, не зная дороги, в темноте. Ты клялся, что мы будем у Круга до вечера. Где он?
        Монах пожал плечами.
        - Видимо, я ошибся. Давно тут не бывал.
        - А что ты вообще здесь делал, святой брат? - поинтересовался кто-то из дружинников.
        - Вот именно! - подхватил другой.
        Рольван тоже хотел бы услышать ответ, но тот, кто вмешался в ссору монаха с Райколом, повелительно махнул рукой, и голоса смолкли.
        - Сколько еще до места? - спросил он.
        - Немного… должно быть, - с небольшой заминкой ответил монах.
        - То есть ты заблудился?
        - Нет!
        - Хочешь, чтобы мы тебе поверили?! - зарычал Райкол.
        - Тихо, - оборвал его командир. - Достаточно. Мы разобьем лагерь и продолжим поиски утром.
        - Если ночью нас не сожрут демоны, - тихо, но ясно добавил кто-то за его спиной.
        Монах отреагировал сразу:
        - А вы молитесь. Молитесь, а не пиво сосите, пьяницы. Грехи ваши заставляют вас бояться демонов.
        - А пошел бы ты, святой брат, - ответил ему все тот же голос.
        А другой засмеялся и уточнил:
        - В песий зад!
        Теперь смеялись почти все, кроме самого монаха и командира. Райкол наклонился, вытащил притороченную у седла флягу и смачно приложился к ее горлышку. Другие уже спешивались и принимались за разбивку лагеря.
        Рольван, пригибаясь, вернулся обратно к своему коню. Он видел достаточно и знал, как должен поступить. Появиться в самый нужный момент, вступить в бой, заслужить признание и благодарность - хорошо представлять себе все это, но на самом деле врагов второе больше и одолеть их будет непросто. Лучше сделать по-другому. Для этого он уйдет подальше в лес и хорошенько отдохнет до полуночи. Потом вернется. Там, в разрушенной крепости, Гвейр и Игре преподали ему урок, которым Рольван собирался теперь воспользоваться. Ночь и темнота - вот союзники, к чьей помощи он сегодня прибегнет.
        Просыпаться тогда, когда задумал - одно из умений, которые он сохранил с детства, с тех времен, когда вместе с Одо и Эгвином сбегал из постели в свои развратные ночные вылазки. Эти вылазки стали обычным делом после того, как Эгвин додумался стащить ключ от садовой калитки, и им не приходилось больше прятаться в пыльных мешках из-под муки.
        Проснувшись, Рольван по привычке некоторое время прислушивался, прежде чем открыть глаза. Потом быстро встал и начал разминать затекшие со сна мышцы. Ветер стих, дождь так и не начался. В провале между туч повис узкий серп луны; при свете его и немногих звезд можно было кое-как разглядеть темные силуэты деревьев и сереющие пятна пустых пространств. Не расседланный, на случай, если придется бежать, конь дремал, опустив голову. Пока Рольван приседал и размахивал руками, он проснулся и принялся негромко хрустеть травой. Где-то поблизости вел переливчатую песню соловей, да шумел в ветвях ветер. Кроме этих звуков и собственного дыхания Рольван не слышал больше ничего.
        Тишина нависла над ночным лесом и тишина сопровождала его шаги, когда он пробирался меж нависших ветвей и частого колючего кустарника к лагерю дружинников. Несмотря на свой страх перед демонами, они не поддерживали огня, способного хоть ненадолго отпугнуть созданий другого мира - Рольван с удовольствием представил себе насмешливый прищур и ледяную улыбку Игре при виде такой беспечности.
        Он бесшумно раздвинул кусты. Неподалеку, сидя верхом на поваленном стволе, клевал носом часовой. Еще двое разместились на противоположных концах прогалины, на равном удалении друг от друга. Один стоял, широко расставив ноги и, запрокинув голову, рассматривал что-то в небе. Другой устроился полулежа на сваленных в кучу седельных мешках. В руках его была объемная фляга, к которой он то и дело прикладывался. Рядом сонно переступали и фыркали привязанные кони. Остальные дружинники спали в ряд, завернувшись в меховые спальные мешки. У монаха мешка не было. Его седые волосы и острый подбородок торчали из кучи лошадиных попон всего в нескольких шагах от Рольвана.
        Перерезать горло спящему монаху - до такой низости он еще не докатился, во всяком случае, пока. Рольван с отвращением отвернулся. Тихонько скользнул назад и медленно, с большой осторожностью начал подкрадываться к ближайшему часовому.
        Тот почти проиграл уже свою битву со сном. Когда Рольван очутился за его спиной, он тихонько сопел, свесив голову, потом вскинул ее, но тут же уронил снова. Двое других не смотрели в его сторону. Тот, что наблюдал за небом, наконец очнулся, и, потирая затекшую шею, усаживался под кустами. Второй был полностью увлечен выпивкой и за товарищами не следил.
        За годы походов и боев Рольвану приходилось встречать врага не только лицом к лицу. То, что собирался теперь сделать, он делал не в первый раз. Кинжал покинул свои ножны совершенно бесшумно. Зажав ладонью рот дремавшего воина, другой рукой Рольван быстро перерезал ему горло. Тот умер, не издав ни звука. Опустив тело на лежащий ствол так, чтобы на первый взгляд оно казалось просто спящим, Рольван тихо отступил под прикрытие кустов. У Гвейра и Игре стало на одного врага меньше.
        Следующей жертвой он наметил пьяницу. С виду его можно было принять за легкую добычу, но Рольван помнил Ториса и предпочитал не слишком полагаться на внешний вид. Ступал он совершенно бесшумно, бережно раздвигая руками ветви кустов, опускал ногу и, только убедившись, что поставил ее правильно, переносил вес тела. Достигнув края прогалины, остановился. Теперь, чтобы оказаться за спиною часового, ему придется пересечь открытое пространство. Никто не шевелился, никто не смотрел в его сторону, и Рольван, пригнувшись, пошел вперед.
        Резкий, полный ужаса вздох заставил его замереть. Сперва показалось - его заметили, но звук не походил на выкрик солдата, увидевшего врага. Соловей смолк, на мгновение воцарилась полная тишина. В этой тишине Рольван поднял голову и замер так же, как оба часовых. Внезапный холод почти превратил его в камень.
        Неподвижная фигура, стоявшая посреди прогалины, почти у ног спящих дружинников, светилась неестественным полупрозрачным светом. Очертания ее казались размытыми и все время менялись, перетекали одно в другое, и невозможно было понять, кому именно они принадлежат. В первое мгновение Рольван будто бы увидел воина, положившего руку на рукоять меча и задумчиво озиравшегося в поисках врагов, но стоило моргнуть, и воин превратился в сгорбленную старуху с котомкой на плече, затем в увенчанного короной тидира…
        Когда-то Рольван не верил историям про демонов. Потом убедился, самолично повстречав их жертв, а, путешествуя с Игре, и вовсе перестал сомневаться. Но в последние дни он выходил в темноту и ночевал под отрытым небом, когда все прочие прятались под крышами, и ни разу не увидел даже следа призраков, так что в глубине души почти престал уже опасаться этой встречи. Но она случилась, и Рольван оказался совершенно беспомощен. Рука его все еще крепко сжимала рукоять кинжала, но поднять ее и вообще шевельнуться он не мог, не мог даже захотеть этого.
        «Бежать, - отрешенно подумал он, но остался на месте. - Игре говорила, надо бежать и останешься жив. Игре…»
        Как будто услышав его мысли, призрак другого мира уменьшился в размерах, став похожим на стройную девушку со спутанными волосами и резкими изящными чертами лица. Встретившись с нею взглядом и прочитав в нем призыв, Рольван, как завороженный, шагнул ближе. С другой стороны прогалины поднялся и пошел навстречу призраку часовой.
        - Не-ет!
        Дикий вопль разорвал ночную тишину и ненадолго рассеял колдовство. Очнувшийся Рольван увидел пьяницу, отбросившего флягу и с криком бегущего, но не к призраку - к спящим товарищам.
        - Пожа-ар! - кричал он, как видно, не вспомнив от волнения более подходящих слов. - Гори-им!
        Он ухватился обеими руками за края мешков двоих, спавших с краю, и с нечеловеческой силой поволок их за собою в лес. Ничего не соображавшие со сна дружинники с руганью пытались выпутаться из мешков наружу.
        Дальнейшего Рольван не увидел - он развернулся и со всех ног помчался в другую сторону. За спиной раздавались крики проснувшегося лагеря, и ругательства на удивление быстро сменились нечленораздельными воплями ужаса, а затем смолкли и они. Наступавшая тишина была страшнее звуков побоища, страшнее всего, что Рольвану приходилось когда-либо слышать.
        Он был напуган, как никогда в жизни и плохо соображал, что делает. Он спотыкался, налетал на кусты и проваливался в ямы, каждое мгновение рискуя сломать ногу, но вскакивал и бежал дальше, даже не пытаясь разбирать дорогу, почти чувствуя уже на своем плече ледяную руку призрака. Только случайность, или привычка, или, может быть, может быть, рука бога вывела его обратно к собственному коню.
        Монах испуганно хрипел и пятился, почти оборвав уже повод, за который был привязан. Завидев хозяина, взволнованно заржал и сунулся мордой ему в лицо. Рольван обхватил животное за шею. Тепло лошади привело его в чувство. Панический ужас отступил, остался простой испуг.
        Конь снова задрожал и попятился.
        - Тише, Монах, спокойно, - Рольван погладил его теплую переносицу. - Ты прав, надо уносить ноги!
        Торопливо привязывая седельные мешки и затягивая подпругу, он тревожно оглядывался, каждый миг ожидая увидеть бледное, лишающее воли сияние. Оказавшись в седле, поехал, не выбирая дороги, куда угодно, лишь бы подальше от лагеря дружинников. Деревья отступали его со всех сторон скоплением теней, зловещим хрустом, хлещущими по лицу ветвями. Лесные твари в страхе притихли, и во тьме не осталось ни одной живой души кроме них с конем, а по пятам за ними крались призраки.
        Когда рассвет окрасил небо в золотые тона, а бесформенные, пугающие темные силуэты, сбросив мрачные наряды, оказались всего-навсего деревьями, Рольван забрался вместе с конем поглубже в чащу и, спешившись, почти рухнул на землю. Натянул на голову плащ и закрыл глаза. Он не знал, как далеко заехал, не знал, что будет делать дальше, но размышлять и строить планы не было сил.
        Разбудили его голоса. Обычные человеческие голоса, и раздавались они совсем близко. Рольван осторожно приоткрыл глаза, но увидел лишь качавшиеся над лицом низкие ветви.
        - Что тут понимать? - сварливо вопросил кто-то. - Кругами ходили в темноте, вот и пришли обратно. Вы, поди, тоже без дороги перли со страху.
        - Кто пер?! - возмутились сразу несколько голосов. - Мы перли? Сами удрали, как трусливые шавки, а мы остались там с демоном! Мы его встретили, так что не тявкай, Дуз!
        - Мы не удрали, нас Райкол уволок, - со смехом возразил Дуз. - Силища, как у быка!
        Выходит, скандалист Райкол и был тем ночным пьяницей. Следовало догадаться. Рольван перевернулся на бок. Голоса доносились с тропы, по которой недавно ехал он сам и которую от его укрытия отделяла неровная хвойная поросль. Что это за тропа и куда она ведет, Рольван не знал. Он наткнулся на нее случайно, давно уже потеряв направление, и следовал ей безо всякой цели, просто, чтобы не оставаться на месте.
        На тропе между тем продолжался спор.
        - А что ж вы не вернулись?
        - В лапы к демону? Вы уж и орать перестали. Кто знал, что вы живы?
        - Что там случилось без нас? - в этом хмуром голосе Рольван узнал командира отряда. - Мы вправду думали, вы мертвы.
        Ненадолго воцарилось молчание. Потом кто-то неуверенно ответил - казалось, он и сам не очень-то верит своим словам:
        - А пес его знает, что там было. Вроде как у нас тоже разум помутился от страха, но потом все прошло, вот только лошади сбежали. А демон исчез, как только увидел мечи.
        - Вот так просто исчез?
        - Ну да. Вот и святой брат подтвердит. Он-то все на коленях простоял. Говорит, прогнал его своими молитвами.
        - Что скажешь? - спросил командир.
        Рольван живо представил, как седовласый монах с достоинством кивает, подтверждая, что именно ему удалось изгнать пришельца из другого мира.
        - Истинно так, - сказал он, и Рольван понял, что не ошибся. - Нечисть боится святого слова, это всем известно. Ну, теперь мы все собрались вместе. Лошадей жаль, ну да ничего, немного осталось. Пора нам избавить землю от этой нечисти. Найдем и убьем тех, кто ее выпустил из адской тьмы.
        Да неужели? Рольван от злости заскрипел зубами. Хотел бы он знать, кто додумался обернуть все именно так - отец Одо или все-таки это дурак самолично?
        Дружинники не спешили соглашаться со своим провожатым. Что-то недовольно прорычал Райкол, его перебил голос командира:
        - А где Майлан?
        - Нет Майлана, - был ответ. - Мертв.
        - Демон?
        - Разве что демон, режущий глотки, - невесело хохотнул кто-то. - Мы думали, он нажрался и спит, а он валялся мертвый, пока я не пришел его будить. Сперва-то не до него было, лошадей искали, да вот кроме этих трех никого не нашли. Потом уж про Майлана вспомнили. Горло перерезано отсюда досюда. Не знаю, кто это мог сделать, наши все клянутся, что ни при чем.
        Рольван, демон, режущий глотки, оскалился в своем укрытии. Но голос монаха тотчас разрушил его мрачное веселье:
        - Это сделали дрейвы.
        - Будто бы? - насмешливо возразил ему Райкол. - И куда ж твои дрейвы потом подевались?
        - Не мои и не подевались! Кто, по-твоему, наслал на нас демона? Говорю вам, мы должны завершить свое дело и убить их!
        - Да провались ты со своими демонами! - взвился Райкол. - С меня хватит! Я еду домой!
        - Воля настоятеля…
        - Чихал я на волю настоятеля! На всех вас вплоть до епископа, понятно, ты, смердящий…
        - Хватит! - командир, вероятно, давно уже привык оттаскивать рычащего Райкола от монаха. - Мы все живы, кроме Майлана, никто не ранен. Если вернемся домой, что скажем эргу? Что испугались чьей-то тени, потеряли коней и теперь просим подаяния? Если святой брат найдет дорогу к Кругу, мы идем дальше. Что скажешь, монах?
        - Солнце встало в той стороне, - удовлетворенно сообщил тот, - значит, мы идем правильно. Я мог спутать расстояние, но мы туда придем. Думаю, сегодня.
        Общий недовольный гвалт снова оборвал командир.
        - Веди нас, - приказал он.
        Вскоре их голоса уже затихали, удаляясь. Рольван вскочил.
        - Прости, брат, позавтракаем как-нибудь потом, - сказал он Монаху. - Ты ведь не хочешь потерять их из виду?
        Конь промолчал, и Рольван счел это за согласие. Прежде, чем шум ушедшего отряда стих совершенно, он уже выбрался на тропу и продолжил свое преследование. Лес был залит золотистым солнечным светом, в котором не оставалось места призракам и страхам, а где-то впереди ждала встреча с Гвейром и Игре. Рольван сдерживался, чтобы не пуститься в галоп.
        Он следовал за дружинниками весь день, то отставая, то почти догоняя их. Когда те остановились для обеда и отдыха, Рольван устроился неподалеку, меж двух раскидистых падубов, возле нагромождения валунов, откуда брал начало ручей. Чуть дальше из того же ручья поил немногих своих оставшихся лошадей отряд. Напоив и задав корм коню, наполнил опустевшие фляги водой и уселся жевать засохший сыр, в ожидании, пока придет время продолжать путь. Потом встал и вновь последовал за своими врагами. Он обратил внимание, что дружинники, против обыкновения, почти не переговариваются между собой, но не понял, что это означает. И не понимал еще долго. Лишь ближе к вечеру, когда отряд вновь остановился и звуки новой ссоры заставили Рольвана подобраться ближе, он наконец увидел и понял все.
        Он увидел трех навьюченных лошадей и стоявших рядом с ними воинов. Увидел, что животных беспокоит это соседство, что они пятятся и мотают головами, пытаясь вырвать из рук дружинников поводья, но те как будто не замечают этого, так же, как не замечают ничего вокруг. Выглядело это так, словно пятеро мужчин просто заснули на ходу, позабыв даже закрыть глаза. Не требовалось никаких объяснений, чтобы понять - это те, кто оставался в лагере и пережил встречу с призраком. Те, кто еще сегодня утром с хохотом похвалялся, как создание другого мира бежало, испугавшись их мечей.
        Трое стояли напротив, перед лицом своих товарищей, как перед лицом врагов. Правда, подумалось Рольвану, перед врагами они наверняка постарались бы не выглядеть такими перепуганными.
        Еще один член отряда оказался в стороне, не с теми и не с другими. В измятом одеянии, с растрепанными и слипшимися от пота седыми волосами, монах выглядел жалким, но, без всякого сомнения, живым. И растерявшим весь свой прежний гонор.
        - Я показал вам свою кровь, - услышал Рольван, подобравшись достаточно близко, - что вам еще нужно, чтобы поверить? Я здоров, слышите?!
        Райкол, командир и третий, видимо, Дуз, не обращали на него никакого внимания. Их занимало другое.
        - Лошади, - говорил Дуз. - Три лошади и нас трое, о чем тут спорить?
        - Лошади у них, а не у нас, - напомнил командир.
        - Да послушайте же! - взмолился монах.
        - Ну и что? - нетерпеливо переспросил Дуз. - До сих пор они тебе подчинялись. Попробуй, Халдин!
        - Вы не можете меня здесь бросить! - вскричал монах. - Настоятель… Эрг…
        - Да хоть сам тидир, - неприветливо ответил ему командир. Постояв немного, он решительно выпрямился и подошел к неподвижной группе отмеченных призраками. Протянул руку, другой сжимая рукоять меча: - Отдайте мне поводья и отойдите к деревьям.
        Рольван с интересом наблюдал, прислонившись к толстому березовому стволу и глядя между двух ветвей. Быть обнаруженным он не боялся - участникам сцены было не до него. Он помнил женщину в деревне, с рычанием кидавшуюся к его горлу, помнил покорного безропотного Грата и хотел знать, послушаются ли эти воины своего командира, ведь прошло еще совсем немного времени с тех пор, как они были обычными людьми. Дуз и Райкол шагнули ближе с мечами наготове, монах, напротив, попятился. Возникла пауза - можно было бы решить, что дружинники обдумывают приказ, если бы не их совершенно пустые, безразличные лица. Потом они дружно, как один, развернулись и пошли, куда им было велено. Освобожденные лошади бросились было прочь, Дуз, Райкол и командир повисли на поводьях, успокаивая их голосом и поглаживанием, пока те не перестали дрожать. Монаха грубо оттолкнули в сторону.
        - Вы не можете меня бросить! - вскричал он, когда дружинники принялись быстро освобождать лошадей от лишней поклажи. - Это дрейвы, дрейвы наслали это на нас, дрейвы погубили их и хотят погубить всех, а вы бежите, как трусы! Трусы!
        - Найди своих дрейвов и помолись, чтобы сдохли, - посоветовал Дуз, но Райкол, обычно первейший противник монаха, вдруг сказал:
        - Стойте.
        - Пошевеливайся лучше, темнеет, - ответил ему командир, затягивая подпругу.
        - Нет, стойте! Святой ублюдок дело говорит, Халдин. Я поеду с ним.
        - Ты сдурел? С чего вдруг?
        - Будь ты проклят, если сам не понимаешь! Мы потеряли наших людей, Майлана зарезали, остальные вот-вот помрут! Если это дрейвская работа, я хочу найти этих ублюдков и заставить их заплатить за все!
        Повисла тишина, в которой трое недоверчиво уставились на Райкола. Монах вытирал рукавом слезы. Командир, еще недавно такой уверенный в себе, растерянно теребил край своего кольчужного жилета. Рольван хорошо знал это чувство, когда в самый отчаянный момент власть вдруг повисает в воздухе и падает в руки самого решительного. Райкол прокричал с вызовом:
        - Вы со мной?!
        И два голоса нестройно ответили ему:
        - Да!
        Монах, ошалевший от такой быстрой перемены, смотрел на них с разинутым ртом. Райкол одарил его неприязненным взглядом:
        - Не надейся, что возьму тебя к себе в седло.
        Солнце зашло, но тропа смутно виднелась в полумраке. Ее окружали деревья, в основном массивные дубы, в чьих ветвях высоко над головой сияли мелкие алмазы звезд. У подножий теснился плющ, жимолость и густые заросли боярышника. Мягкая земля глушила звук копыт. Конь под Рольваном шел размеренным шагом, так же, как и лошади тех, кого он преследовал. Они отдыхали на закате, чтобы с наступлением темноты тронуться в путь, и в этом Рольван был полностью солидарен со своими врагами: если появится призрак, гораздо лучше встретить его в седле, готовым к бегству, нежели попасться врасплох и пополнить собою молчаливую компанию полумертвых.
        Он вспоминал короткое прощание воинов со своими недавними товарищами, простые слова Халдина: «Мы не можем вам помочь. Мы уходим. Но знайте - мы за вас отомстим», и думал о том, как хорошо он понимает этих людей. Он, совсем недавно бывший на их месте, преследовавший тех же, кого нынче преследовали они с такой же отчаянной потребностью в мести. Он изменился, но не надеялся, что Райкол и его спутники сделают то же самое. А коль скоро это невозможно, трем воинам и монаху придется умереть, потому что как бы хорошо Рольван ни понимал их, сколько бы он им ни сочувствовал, он никому не позволит причинить вред Игре. Только не пока он жив.
        Если верить монаху, лесу давно уже следовало закончиться, но никаких признаков близкой опушки не было видно - лишь замшелые дубы и корявые вязы, да редкие березовые стволы, белеющие, будто привидения в окружающем мраке, так что то и дело приходилось вздрагивать и приглядываться, чтобы убедиться: дерево. Вдобавок тропа вела себя очень странно: то прямой лентой тянулась к западу, то вдруг, без всяких поворотов и изгибов, устремлялась на север или на юг, потом заворачивалась петлей, но направления при этом не меняла. Когда расстояние между Рольваном и дружинниками сокращалось, делалось слышно, как они ссорятся и проклинают сбивающее с пути дрейвское колдовство.
        К утру стало окончательно ясно, что они заблудились. Тропа никуда не выводила, лес не думал заканчиваться, а вересковое поле перед Кругом - появляться из темноты. Мрачный Рольван мысленно пересчитывал жалкие остатки еды и фуража и гадал, сколько еще дней он будет красться по следам дружинников и что произойдет раньше - его наконец заметят и убьют или он сам расправится со всем четверыми, по-воровски прирезав их во сне. После чего сам умрет от голода или станет наконец добычей какого-нибудь скучающего призрака.
        Задумавшись, он не сразу заметил, что больше не слышит отряда впереди. Сообразив, натянул поводья и остановился, выехав из-за поворота тропы всего в тридцати шагах от спешивавшихся дружинников. Еще немного, и он бы на них наехал. Замер, не зная, как быть дальше. Пока что его не заметили, но стоило кому-нибудь из четверых повернуть голову или хрустнуть под копытом сухой ветке, белесый предутренний сумрак не скрыл бы Рольвана от их глаз.
        Держа поводья левой рукой, правой он потянулся к мечу. Дружинники шепотом совещались. Монах взволнованно взмахивал широкими рукавами сутаны. Потом воины отвели лошадей в сторону от тропы, все еще не замечая неподвижного Рольвана, привязали их к дереву и крадучись отправились вперед. Несколько шагов, и новый изгиб тропы скрыл их из виду.
        Рольван встрепенулся и поспешил последовать их примеру, держась слева поодаль от тропы, так, чтобы случайно не натолкнуться на засевшего в темноте дружинника. Он ступал бесшумно, держал руку на рукояти меча и был готов как к нападению, так и к бегству, но открывшаяся за поворотом картина вмиг заставила его забыть обо всем.
        Тропа описывала полукруг, огибая поляну, заросшую высокой травой и залитую красноватым светом костра. У костра сидел, поджав под себя ноги, мужчина в потрепанном вышитом плаще. Вид у него был задумчивый и усталый. Рядом, положив голову к нему на колени и вытянув ноги, дремала рыжеволосая девушка. Рука мужчины покоилась на ее волосах. В свете костра был ясно виден широкий золотой браслет на этой руке.
        Рольван растерялся, онемел всего на мгновение. Это мгновение вместило очень многое: с воплями вылетели из кустов и кинулись в атаку дружинники, звонко пропели где-то с дальней стороны поляны тетивы луков, диким голосом закричал монах. В следующий миг Дуз упал с пронзенным горлом. Меч Райкола с силой обрушился на голову сидящему у костра мужчине, но вместо живой плоти врезался в верхний сук неведомо откуда взявшейся ветвистой коряги и застрял в нем, а лежащая на земле девушка обернулась трухлявым стволом. Очнувшийся Рольван сзади обрушился на Халдина. Тот ушел от удара в последний момент, развернулся, ударил наискось, метя в шею, но покачнулся и упал на колени, когда новая стрела вонзилась ему в висок.
        - Ха! - воскликнул Рольван, бросаясь к Райколу.
        Тот наконец выдернул свой застрявший в дереве меч. Поднял его, пытаясь отразить удар, но успел лишь немного изменить его направление. Направленный ему в голову меч Рольвана скользнул по клинку и ударил в левое плечо. Райкол с воем отскочил. Плечо было раздроблено, но это не помешало ему яростно атаковать. Рольван отвел его удар, сделал обманный выпад и тут же ударил с другой стороны. Этот удар Райкол сумел отбить, но вот от вонзившейся в шею стрелы защититься не успел.
        Обернувшись, Рольван поискал взглядом монаха. Тот лежал лицом вниз. Конечности его слабо подергивались в последних конвульсиях. Больше на поляне никого не было, и во внезапной тишине отчетливо звучала угроза.
        Вдруг испугавшись, Рольван поднял и отбросил в сторону меч.
        - Гвейр, пожалуйста, не стреляйте! - крикнул он в темноту. - Это я, не надо!
        Темнота не отзывалась. Несколько ужасных мгновений он ждал тонкого пения стрелы и собственной смерти, но было тихо.
        - Прошу вас! - позвал он тогда. - Прошу, выслушайте меня!
        Они появились из темноты, тихие и до ужаса похожие на призраков. Подошли неспешно. Гвейр принялся за ноги оттаскивать прочь тела убитых. Игре стала поправлять рассыпанный упавшей корягой костер. Оба молчали. Рольван подумал, что еще немного, и он разревется, как мальчишка.
        - Я знаю, вы думаете, что это я, - сказал он, когда Гвейр вернулся, утащив последний труп. - Что это я их на вас навел, но… да, но я не хотел. Я не думал, что так выйдет, Гвейр, поверь мне!
        Тот поднял с земли стрелу и выпрямился. Произнес устало:
        - Я надеялся, ты больше не будешь нас преследовать. Надеялся, что не придется с тобой драться, после всего. Почему ты такой упрямый?
        - Нет, Гвейр! Ты не понял! Я ехал за вами, потому что… я должен был сказать…
        Игре сидела корточках перед костром и неотрывно глядела в огонь. Молчала, и из-за упавших волос невозможно было разглядеть ее лицо.
        - Что ты должен был сказать, Рольван? - спросил Гвейр.
        Он повторял это мысленно всю дорогу, но сейчас едва сумел выговорить. Слова прозвучали незнакомо, как будто на чужом языке:
        - Простите меня.
        Игре коротко рассмеялась. Поднялась, обеими руками отводя от лица волосы. Сказала:
        - Я пойду в лес. Когда вернусь, пусть его здесь не будет.
        - Иди, - согласился Гвейр. - Только будь осторожнее.
        - Там безопасно.
        Она исчезла в кустах с той стороны, где остались лошади дружинников. Мужчины посмотрели ей вслед. Потом переглянулись.
        - Ты ее слышал, - сказал Гвейр.
        - Почему ты не хочешь мне поверить? Я сожалею, Гвейр, я…
        - Я понял тебя, Рольван. Поэтому и предлагаю тебе уйти с миром.
        - Мы договорились, что я пойду с вами. Что буду защищать ее вместе с тобой!
        - Ты уже показал, на что способен. Благодарю, но без такой защиты мы обойдемся.
        - Это не повторится, Гвейр! Дай мне шанс, прошу тебя!
        Гвейр вздохнул.
        - Даже если бы я согласился, Игре второй раз на это не пойдет. А я не стану снова ее убеждать, ведь в прошлый раз она оказалась права насчет тебя. Нет, Рольван, ничего не выйдет. Возвращайся домой.
        - Куда мне возвращаться? - вырвалось у него с отчаянием. - Пожалуйста, Гвейр, ну… Ну, позволь, я сам с ней поговорю!
        - Ты? - теперь Гвейр удивился по-настоящему. - Клянусь псом Каллаха, да что с тобой такое стряслось?!
        - Не знаю, - выдохнул он. - Не знаю! Разреши с ней поговорить. Я не стану на нее нападать, клянусь! Хоть в этом ты мне веришь?
        Гвейр задумчиво вглядывался ему в лицо.
        - Верю, - признал он. - Хорошо, иди. Может быть, она тебя убьет.
        - Пусть, - сказал Рольван и поспешил в лес прежде, чем Гвейр успел передумать.
        Он так и не поднял с земли своего меча.
        Он нашел ее там, где и ожидал - возле оставленных дружинниками лошадей. Животные тянули к ней длинные морды, наперебой выпрашивая ласку. Рольван вспомнил, как те же самые лошади в ужасе пятились от своих собственных отмеченных призраками хозяев, и подумал, что людям не мешало бы поучиться у них понятливости. Золотисто-розовые рассветные лучи пронизывали лес, обтекали силуэты деревьев и яркими бликами падали на лицо и волосы Игре. Она услышала шаги и обернулась. Нахмурилась.
        - Игре, - сказал Рольван.
        Он был прав, до сих пор избегая произносить вслух ее имя. Оно раскаленной иглой вонзилось ему в язык и в горло. Дыхание перехватило. Увлекся ли он этой женщиной? Бедный хитроумный отец-настоятель Одо! Ты даже представления не имел, о чем говоришь!
        - Игре, - повторил Рольван, потому что она молчала. - Я не буду тебе докучать, только выслушай. Я ужасно глупо поступил, когда пошел к настоятелю, я сожалею. И обо всем, что было раньше… Я знаю, ты меня ненавидишь. Но если тебе… вам с Гвейром угрожает опасность там, куда вы идете, если я могу быть полезен, пожалуйста, разреши мне остаться. Я не могу искупить того, что случилось тогда в лесу, но, если позволишь снова тебя защищать…
        Игре все молчала, и он добавил уже безнадежно:
        - Клянусь, я бы не подвел вас на этот раз!
        - Я хотела все забыть и больше никогда тебя не видеть, - сказала она.
        - Я знаю, Игре. Я это знаю!
        Гнедая кобыла фыркнула и опустила голову ей на плечо. Игре не глядя погладила ее. Рольван ждал, уже не надеясь.
        - Надо забрать их припасы, а лошадей расседлать и отпустить, - сказала Игре. - Они найдут дорогу домой.
        Рольван быстро ответил, молясь, чтобы не ошибиться:
        - Я этим займусь.
        Глава десятая,
        далеко не последняя
        Но усталость одолела его и он, забыв предупреждение, заснул возле камней. А ночь та была Началом Лета, когда рвутся покровы и раскрываются Врата между этим миром и миром иным, где обитают чуждые создания. Когда он открыл глаза, увидел открытые Врата и проходящих через них ужасных существ. То были злобные карлики с глазами, светящимися, будто луны и уродливые великаны со звериными головами на плечах.
        Сказка
        Сила и власть правят народами, богатство и зависть поднимают одного над другим, ревность и вражда губят великое множество и смерть одолевает сильнейших, но любовь сильнее их всех. Нет пламени жарче, чем ее пламя и силы, способной заставить ее погаснуть.
        Книга Мира
        - Все дороги в округе перепутались, Мы тоже заблудились, но теперь Игре говорит, что знает, как пройти. Осталось немного, но…
        Гвейр замолчал и вопросительно взглянул на сестру.
        - Там нас ждут, - сказала она. - Они ищут меня каждую ночь. Я отвожу им глаза, пока мы еще далеко, но скоро уже не смогу. Их слишком много для меня одной, открытые Врата делают их еще сильнее, а я еще только учусь владеть своей силой. Единственная надежда - закрыть Врата до заката, пока призраки не вернулись. Их слуги не пропустят нас просто так, поэтому…
        - Придется драться, - заключил Гвейр. - И поэтому я рад, Рольван, что ты с нами.
        Не ожидавший такого Рольван обрадовано поднял голову. Он все еще чувствовал себя очень неловко, изо всех сил старался этого не показать, но краснел всякий раз, как встречался взглядом с Игре. Прежде он насмехался и язвил, а она не оставалась в долгу, и так было проще для обоих. Признав свою вину и явившись просить прощения, он сам себя обезоружил и теперь сполна за это расплачивался.
        В седельных мешках дружинников нашлось достаточно еды и фуража, чтобы не беспокоиться об этом хотя бы несколько дней. Рольван расседлал их лошадей, как велела Игре, и отпустил. Они уверенно побежали назад по тропе - может быть, колдовство Верховной дрейвки и впрямь вело их домой. Подумав, он еще вычистил Монаха, затем Ворона - коня Гвейра и Тику - ласковую лошадку Игре, осмотрел копыта, напоил и накормил всех троих. Отыскал ручей и наполнил свежей водой все фляги. Вернувшись, как раз размышлял, за каким бы еще полезным делом спрятать свое смущение, когда Гвейр позвал его обедать.
        - А Врата… - неуверенно спросил он теперь. - Ты уже знаешь, как их закрыть?
        Он сжал зубы, пытаясь остаться невозмутимым под взглядом Верховной дрейвки. Игре повела плечом:
        - Я собираюсь их закрыть.
        Переспрашивать Рольван не решился. Гвейр продолжил:
        - Нам нужно только провести Игре к Вратам и не дать им ей помешать. Предупрежу сразу, Рольван, я почти не надеюсь, что мы выберемся оттуда живыми.
        - Выберемся, - сказала Игре.
        - Ты должна выбраться, сестра. А вот мы с Рольваном вряд ли.
        - Заткнись, - велела она. - Я тебе не позволю, понял? Не смей даже думать.
        Против гибели Рольвана она не возражала. Неудивительно. Он вздохнул и вцепился зубами в жесткий кусок баранины из запасов покойных дружинников.
        Но все-таки смотреть на нее хотелось еще и еще.
        Выступив далеко за полдень, в тот день они прошли немного. С наступлением заката Игре велела устраиваться на ночлег. Когда она принялась возводить свою колдовскую ограду вокруг их стоянки, Рольван едва удержался от совершенно неуместного здесь облегченного смеха. Счастливчики, у которых есть семья и дом, где их ждут, наверно, чувствуют что-то подобное, возвращаясь туда. Игре была занята, а Гвейр не заметил его глупейшей улыбки, обращенной к золотисто-алым растрепанным языкам огня. Разве что богиня, та, что иногда являлась к ней поговорить с глазу на глаз, поняла и неодобрительно нахмурилась где-то в темноте. Но Рольвана нисколько не беспокоило недовольство богини.
        Утром Игре снова повела их через лес, с каждым шагом все менее проходимый, на восток к Кругу. Шли медленно, говорили мало. Лошадей вели под уздцы. Непонятные звуки, движение и треск в зарослях то и дело заставляли их вздрагивать. Гвейр держал наготове лук, Рольван не спускал руки с рукояти меча.
        Все тропы, проложенные здесь раньше, перепутались, как путаются ноги бредущего домой запоздалого пьяницы, и вели теперь куда угодно, лишь бы не к своей цели. Заросли вставали на пути, словно отряды стражи, охранявшей проклятое место. Деревья сплетались корнями и ветвями, промежутки между ними затягивали полотнища паутины, такой толстой, как будто в этих местах уже много лет никто не ходил. Приходилось подолгу искать просвет, чтобы провести сквозь него лошадей. Паутина рвалась и липла к лицу отвратительными клейкими клочьями.
        Игре шла первой, выбирая дорогу. Когда она поднимала голову и расширяла ноздри, словно принюхиваясь, Рольвану опять виделась волчица, идущая по следу, неотступная и беспощадная. Тогда он начинал спотыкаться, отводил глаза и обещал себе впредь смотреть только под ноги. Где-то далеко над головою сияло яркое, без намека на облачную тень, солнце, но в чащу проникали лишь редкие смутные лучи.
        Лес закончился внезапно. Деревья расступились, и глазам путников открылось обширная пустошь, от края до края заросшая вереском. Непроходимый лес обступал ее с востока, с севера и с юга, на западе же вересковый ковер простирался, насколько хватало глаз. Редкие деревья пятнали его зелеными узлами, холмы собирали складками. Впереди, на расстоянии около мили, даже издалека поражая взгляд, возвышался Круг богов. Глухие каменные громады выше самых высоких башен Лиандарса стояли отвесно, как будто установленные руками прилежных строителей; каменные блоки поменьше соединяли их друг с другом, образуя разомкнутое с западной стороны колесо. В центре круга находился другой, поменьше. Сердцевиной строения были два гигантских камня, называемых жертвенными. Именно здесь в прежние времена творили свое черное колдовство дрейвы.
        - Вот они, - охрипшим голосом прошептала дрейвка, что пришла с Рольваном.
        - И вправду нас ждут, - тоже шепотом отозвался ее брат.
        Рольван молча втянул воздух, разглядывая тех, кто ждал их прихода. Ждал терпеливо, не проявляя усталости, не отвлекаясь на еду и сон. Ждал, как могут ждать только мертвые.
        Они стояли неподвижной стеной, мужчины и женщины, старики и дети, воины и крестьяне с одинаково безжизненными глазами и пустыми лицами. На армию это походило не слишком, но при мысли, что к Вратам придется пробиваться через этот молчаливый строй, у Рольвана в животе расплылся холод. Зато Игре презрительно усмехнулась:
        - Глупцы. Моей силы хватит, чтобы вернуть их смерти, всех до одного.
        - А останется у тебя после этого сила для остальных дел? - поинтересовался Гвейр.
        - Нет, - призналась она. - Во всяком случае, не сразу. А как сядет солнце, вернутся призраки, и вот с ними мне не справиться. Слишком их много.
        - Тогда едем, пока еще есть время, - сказал Гвейр. - Помнишь, Рольван, как пробивались через строй канарцев под Хейном?
        - Еще бы мне не помнить, - отозвался Рольван, проверив меч и готовясь сесть в седло.
        - Подождите, - остановила их Игре. - Дайте мне ваше оружие. И давайте отойдем.
        В ее руках оказался мех из шкуры какого-то небольшого животного, с горлышком, обмотанным ярко-красной шерстяной нитью. Рольван уже видел его раньше, но не сразу вспомнил, где именно. Гвейр сообразил быстрее:
        - Это Аска тебе дала! Что там, Игре?
        Дрейвка пренебрежительно повела плечом.
        - Ничего особенного. Могильник, зверобой и дубовые побеги, настоянные на воде из священного источника. Я могла бы приготовить такой и сама, но в году всего три ночи, когда следует его делать, и… мне было не до того. И я вовсе не уверена, что это поможет.
        Она словно была раздосадована, но старалась этого не показать. Рольван подумал, что ей, Верховной дрейвке, неловко обращаться к снадобьям какой-то старой знахарки, пусть и хорошей своей знакомой. Но Игре уже справилась с недовольством и готовила свое колдовство: собрав все оружие, разложила его на земле так, чтобы острые концы соприкасались, а рукояти и древки копий и стрел расходились в стороны наподобие звезды. Запела негромко, держа на вытянутой руке мех с зельем.
        - Послежу пока за мертвецами, - прошептал Гвейр. - Смотри по сторонам, Рольван.
        Тот кивнул и с усилием отвел взгляд от колдующей дрейвки. Но, когда Гвейр скрылся в зарослях, не утерпел и подошел ближе. Игре его не заметила, она вся была поглощена своим занятием. Это было иное, чем то колдовство, которое он видел раньше, хоть Рольван и не смог бы объяснить, в чем отличие. Игре, растрепанная, с желтыми огоньками в широко распахнутых глазах, выглядела по-настоящему пугающе. От ее низкого пения на голове шевелились волосы и по всему телу бежали мурашки. Ему показалось, или поднявшийся вдруг ветер исходит именно от этой невысокой фигурки в рваном развевающемся плаще?
        Оборвав пение хриплым выкриком, Игре перевернула мех и вылила зелье на середину созданной ею звезды. Темная вязкая жидкость не впиталась в землю, не растеклась бессмысленной лужей. Она медленно поползла вдоль лезвий мечей и кинжалов, обволокла наконечники копий и стрел, ненадолго окрасила темным блестящее железо, затем посветлела и исчезла без следа.
        - Все, - выдохнула Игре.
        - Что теперь будет? - зачарованно спросил Рольван.
        - Теперь нашим оружием можно убивать мертвецов. Если только у меня получилось. Я никогда еще такого не делала.
        Она тяжело дышала и вытирала ладонями пот с лица. Рольван сказал:
        - Ты ведь и многое другое делала впервые, и у тебя все получалось, правда?
        - Пока что - да.
        - Значит, и сейчас получится.
        - Будем надеяться, - ответила Игре, поднимая свой меч. Нож она уже повесила на пояс. - Теперь надо спешить, чтобы успеть до заката.
        - Подожди, - сказал Рольван. - Игре… может быть, возьмешь мой панцирь?
        Игре остановилась.
        - Зачем?
        - Он защитит тебя от ударов. Нет так надежно, как кольчуга, но…
        - Это я понимаю. Зачем это тебе?
        - Разве непонятно? - Рольван пожал плечами. - Я беспокоюсь о тебе. Боюсь, что ты пострадаешь.
        - Ты?
        - Да.
        На ее лице вдруг отчетливо проступили скулы. Игре подошла ближе, так, чтобы Рольван расслышал ее шипящий шепот:
        - Разве непонятно - я вздохну с облегчением, когда тебя наконец убьют. То, что мы сражаемся вместе, ничего не значит. Ничего не изменилось, ясно?
        - Тем больше причин согласиться взять мой панцирь.
        Рольван почти ждал, что она его ударит. Ее ноздри раздувались, глаза горели звериным огнем. Такой же она была в их первую встречу. Надо быть настоящим идиотом, чтобы мечтать о такой женщине, подумал Рольван и сказал - чувствуя, что дразнит дикого зверя, но не в силах удержаться:
        - Я знаю, что ты меня ненавидишь, что никогда не простишь. Но даже ты, Верховная дрейвка, не сможешь запретить мне думать о тебе.
        Игре первой отвела глаза. Развернулась и пошла прочь, туда, где были привязаны лошади. Рольван остался собирать оружие, свое и Гвейра.
        Позже, когда Гвейр уже садился в седло и брал наизготовку копье, а Игре в последний раз проверяла свой лук, Рольван подошел и протянул ей свернутый кожаный панцирь с потускневшими медными бляхами. Ничего не сказал, и Игре тоже промолчала. Сбросила плащ и неловко натянула на себя слишком широкий для нее доспех. Рольван запоздало сообразил, что это стеснит ее движения, но Игре уже надела сверху плащ и вернулась к своему занятию. Рольван возвратился к своему коню.
        Гвейр посмотрел на них обоих и тоже ничего не сказал.
        - Готовы? - спросил он чуть погодя.
        - Да, - ответила Игре.
        - Да, - отозвался Рольван.
        Солнце висело теперь прямо над камнями, над вересковым полем и мертвым войском. До заката оставалось не больше двух часов.
        - Вскачь, - приказал Гвейр.
        Они ворвались в поджидавшее их сборище мертвецов, так же, как некогда - в куда более аккуратный строй канарцев в памятной битве под Хейном. Только в тот раз они с Гвейром сражались в разных отрядах и вокруг них были товарищи, а канарские ряды дрогнули уже через несколько мгновений. Теперь же их было всего двое и женщина, которую они оба предпочли бы видеть как можно дальше отсюда, в безопасности.
        Сама она безопасности нисколько не желала. Игре успела выпустить три стрелы еще до столкновения, пока скакали через вереск навстречу мертвецам; позже, заслоненная с двух сторон, продолжала стрелять снова и снова, и каждая стрела находила свою цель. Она зря сомневалась в своем колдовстве и зря не доверяла зелью старой Аски. Мертвецы падали без движения от любого соприкосновения с заколдованным оружием. Падая, они сразу же начинали разлагаться, так что сражавшиеся оказались, как в болоте, в отвратительном месиве из гниющих человеческих останков. Летящие во все стороны ошметки были неприятностью куда меньшей, чем занимавшие место упавших новые противники. Они напирали, карабкались по мертвым телам, такие же мертвые, с глухим рычанием пытались поймать поводья, перехватить на лету копье, бросались под копыта. Они были неловки, как движущиеся во сне, и не будь их так много, вообще не представляли бы опасности. Рольван потерял копье, перерубленное ударом крестьянского топора, отшвырнул обломок и выхватил меч. Две твари, бывшие когда-то женщинами, проскочили перед носом его коня и кинулись на Игре. Одну
дрейвка ткнула в лицо кончиком стрелы, которую как раз накладывала на тетиву. Острие скользнуло по искаженному лицу, лишь оцарапав, но и этого хватило, тварь бесформенным кулем свалилась под копыта. Вторая ухватилась за седло и повисла, рыча и пытаясь стянуть Игре на землю. Еще двое бросились на Рольвана, отвлекая его, не давая прийти на помощь. Монах громко заржал и вскинулся на дыбы, нанося удары копытами. Где-то рядом дико выругался Гвейр.
        - Быстрее! - взвизгнула Игре.
        Ее лошадка с повисшей на седле тварью вырвалась вперед и оказалась в тени камней. Мертвецы сторонились этого места, как будто их не пускала невидимая преграда. Через мгновение, уложив очередного противника, Рольван поднял голову и увидел, что так и было: мертвецы рычали и бесновались всего в двух шагах, но возле Игре не было ни одного. Дрейвка уже развернула кобылу и стреляла по оставшимся.
        - Сюда! - крикнула она.
        Два отчаянных прыжка Монаха, и Рольван оказался рядом с нею. Через мгновение к ним присоединился и Гвейр, запыхавшийся, но невредимый. Расхохотался:
        - Я думал, будет трудно!
        Рольван тоже засмеялся - возбуждение еще кипело в нем и искало выхода. Толпа мертвецов с хрипом и рычанием билась о невидимую стену.
        - Мы прошли, Игре! - воскликнул Гвейр! - Где Врата?
        Игре уже спешивалась. Вид у нее был озабоченный, и веселье мужчин угасло само собой.
        - За мной, и осторожнее, - сказала она. - Это священное место.
        Священное место дрейвов. Рольван не удивился бы, прикажи она ему оставаться ждать у границы первого круга, но Игре просто взяла под уздцы кобылу и пошла вперед между каменных исполинов. Гвейр и Рольван поспешили следом - не хотелось потерять ее из виду. От камней веяло холодом. Стоило оказаться между их ледяными боками, как хрип и рычание за спиною стихли, как будто весь Круг вместе с его незваными гостями накрыло невесомое одеяло тишины.
        В этой тишине двое мужчин шагали сквозь непримятую траву вслед за последней из Верховных дрейвов Лиандарса. Даже лошади, и те ступали осторожно, как будто опасались разбудить неведомые силы. Садившееся солнце подчеркивало тени, слепило глаза и зажигало огнем рыжие волосы Игре. Миновав внешний круг, она пересекла пустое пространство и остановилась перед каменными монолитами, охранявшими вход во внутренний круг. В этом круге ничего не было, если не считать двух поистине огромных камней посередине. Ничего, похожего на волшебные Врата.
        - Тихо, - сказала Игре, хотя никто не раскрывал рта. - Они здесь. Скоро солнце будет прямо над ними, тогда мы их увидим. Тогда я их закрою. Если смогу.
        - А если не сможешь? - прошептал Гвейр.
        - Тогда меня утащат на ту сторону, вас убьют, а к следующему Валлю поглотят все от моря до моря, - Игре произнесла это совершенно спокойно.
        Их голоса неестественно шелестели. Пустота меж камней казалась вязкой и слегка колеблющейся, словно густой овсяный кисель. Рольван почувствовал, как дрожит плечо бесстрашного Монаха и спросил:
        - Мы можем тебе чем-то помочь?
        - Нет. И не вздумайте подходить, что бы ни случилось.
        - А разве, - он сглотнул пересохшим горлом, - разве тебе не нужны какие-то особые обряды? Не знаю… жертва?
        - Может быть, предложишь себя? - он услышал, как Игре усмехнулась. - Все жертвы уже принесены, больше некуда. Сегодня мне не понадобятся обряды.
        - Что тогда… - начал Гвейр, но Игре вскинула руку, и он замолчал.
        Солнце, пылающий огненный шар, нависло прямо над центральными камнями. Тень между ними сгустилась, поплотнела. По краям ее образовался огненный контур, словно дверной проем из раскаленного, только вынутого из горнила железа. Еще немного, и то, что казалось тенью, превратилось в зияющий чернотой провал. Беспроглядная, с кровавым отсветом тьма клубилась в нем. Было почти невозможно отвести от нее взгляд.
        Игре хрипло выкрикнула что-то на непонятном языке. Отдала брату поводья и пошла вперед, раскинув руки, как будто приветствовала своего хорошего друга, и все кричала хриплым незнакомым голосом. От этого крика у Рольвана, не понимавшего ни слова, встали дыбом волосы. Гвейр тихо шептал что-то - молитвы или проклятия, не разобрать.
        Тьма всколыхнулась навстречу, когда Игре приблизилась к Вратам. Черные клочья жадными щупальцами потянулись навстречу дрейвке. Гвейр тихо ахнул. Рольван изо всех сил сжал кулаки - настолько безумным было желание кинуться к ней и оттащить подальше от опасности, а там будь что будет. Спасение всех людей показалось вдруг до смешного неважным по сравнению с жизнью одной-единственной женщины.
        Игре замолчала, остановившись совсем рядом с клубящимися щупальцами. Медленно опустила руки. Время тянулось и тянулось, но ничего не происходило и уже казалось, Игре в растерянности, казалось, она проиграла. Клочья тьмы начали сгущаться вокруг нее. Гвейр выругался и бросился было вперед, но сразу остановился. Игре запела.
        Не думая, что делает, Рольван выпустил поводья Монаха и шагнул к Гвейру. Остановился рядом, сжал его плечо. Солнце слепило глаза, но они все-таки смотрели, как Игре снимает с пояса нож, не прекращая петь, проводит им наискосок по своим ладоням - левую, затем правую. Как поднимает сочащиеся кровью руки, разводит их в стороны и резко смыкает.
        Алая, намного ярче закатного солнца вспышка ослепила их. Когда зрение вернулось, Врат больше не было. Игре без движения лежала на траве возле двух больших камней.
        Рольван ненамного отстал от Гвейра, когда тот бросился на помощь сестре, упал на колени рядом и поднял ее на руки. Голова Игре бессильно откинулась.
        - Жива?! - спросил Рольван.
        - Дышит, - коротко ответил Гвейр. - Без сознания. После сильного колдовства…
        - Знаю, - перебил Рольван. - Руки, надо их перевязать.
        Глубокие порезы на ладонях Игре кровоточили. Гвейр быстро кивнул:
        - В ее сумке есть бинт, принеси. И вино, если осталось.
        Рольван бегом бросился к лошадям. Те спокойно жевали траву, уже не помня о своем недавнем страхе. Пока он рылся в сумках, Гвейр поднялся и подошел, держа Игре на руках. Он позволил Рольвану промыть и перевязать ее порезы и только потом сказал негромко:
        - Кажется, получилось.
        - Да, - ответил Рольван. - Мне тоже кажется. Останемся здесь, пока она не очнется?
        - Нет. Здесь тревожно. Поехали. Если получилось, мертвецы должны были умереть.
        Рольван кивнул - он тоже чувствовал тревожность этого места.
        - Тогда позволь, я подержу ее, пока ты сядешь в седло.
        Гвейр нахмурился, но другого выхода не нашел и протянул Рольвану свою драгоценную ношу. Ребенок, и тот весил бы больше. Улучив момент, когда Гвейр отвернулся, Рольван наклонил голову и вдохнул запах ее волос, запах лесной травы и ветра. Сердце его ухнуло в бездонную пропасть, он с трудом устоял на ногах. Все женщины, сколько их есть в мире, не смогли бы вызвать в нем и капли подобных чувств.
        - Давай, - нетерпеливо сказал Гвейр, наклоняясь с седла.
        Рольван послушно отдал ему Игре. Поймал повод ее кобылы и подозвал Монаха. Он все еще чувствовал на своих руках ее невесомую тяжесть и с трудом мог сосредоточиться, следовал за Гвейром, как во сне. Но, достигнув края внешнего каменного круга, мгновенно очнулся.
        - Получилось, - прошептал он.
        Едва ли кто-нибудь хоть однажды так радовался при виде нескольких сотен разлагающихся тел. Рольван повернул голову - Гвейр правил конем одной рукой, другой обнимая сестру, чья голова покоилась на его плече, и улыбался с таким же облегченным восторгом.
        - Они все мертвы, - сказал он. - Мы победили, Рольван!
        - Нет, - возразил Рольван, - это не мы. Это она победила.
        - Ты прав. Ну и воняет же тут! Поехали, вперед!
        Вперед - через липкое, кишащее насекомыми месиво под копытами, через оскверненный вереск, к свободе и свежему воздуху, к лесу. Монах нетерпеливо вскидывал голову, норовя вырваться вперед, Рольван сдерживал его, пока они наконец не очутились под древесной сенью и свежий ветер не унес прочь смрадные запахи.
        Быстро темнело, но темнота была теперь временем сна, а не призраков, временем отдыха, который заслужили они все. И больше всех - хрупкая девушка в объятиях Гвейра. Ее обморок перешел в обычный сон, она улыбнулась и пробормотала что-то, когда брат уложил ее на сооруженное из конских попон ложе и укрыл плащом. Рольван ревниво наблюдал за каждым его движением.
        Теперь, когда все закончилось, у этих двоих больше не было причин терпеть его присутствие. Он силился придумать что-нибудь, хоть что-то, что позволило бы ему остаться еще ненадолго, но ничего не получалось. Когда Гвейр выпрямился и обернулся к нему, Рольван стиснул зубы, зная, какой услышит вопрос:
        - Что теперь, Рольван?
        - О чем ты? - спросил он нехотя.
        - Что ты намерен делать? Помню наш уговор, но мне показалось, ты больше не настаиваешь на его выполнении?
        - Брось, Гвейр. Ты отлично знаешь, что это в прошлом. Я не причиню зла ни тебе, ни твоей сестре, никогда больше. Но… я и впрямь не знаю, что мне теперь делать.
        - На службу не вернешься?
        - Нет. Эта жизнь закончилась.
        Гвейр улыбнулся ему и отправился расседлывать лошадей. Рольван пошел следом, и Монах ласково ткнулся ему в лицо теплым носом. Он славно потрудился, надежный и верный друг, и Рольван поклялся, что завтра не двинется с места, покуда конь не получит весь причитающийся ему уход и даже сверх того.
        - Я тебя понимаю, - сказал неожиданно Гвейр. - Я чувствовал себя точно так же, когда умер отец и я вдруг понял, что больше меня ничего не держит, а жизнь, которую я вел, мне надоела. Но раз ты жив, занятие найдется. Уж поверь.
        - Наверное, ты прав.
        Из всех людей на свете Гвейр был единственным, кому Рольван мог бы рассказать о причине своего смятения - если бы только он не приходился этой самой причине старшим братом. Но ждать от него понимания теперь было бы несусветной глупостью, и Рольван спросил о другом:
        - Как думаешь, призраков больше нет? Я имею в виду - мог кто-то из них уйти далеко отсюда и не возвращаться на день к себе?
        - Мертвецы же умерли, значит, колдовство разрушено, разве не так? - Гвейр задумался. - В любом случае, Игре должна знать наверняка. Она же Верховный дрейв, это ее главная забота.
        - Она и так уже много сделала.
        - Да. Поэтому пусть отдыхает спокойно, и мы займемся тем же самым. Думаю, сегодня можно не караулить.
        Рольван кивнул. Ни призраков, ни мертвецов, а живым и подавно неоткуда взяться в этом месте, где столько времени бесчинствовало зло. Ночной лес больше не казался опасным, и тени не выглядывали украдкой из-за кустов, поджидая случая наброситься, но лежали на траве мягкими пуховыми клубками. Хотелось спать и впервые за долгое время не быть настороже, не подскакивать от каждого шороха, ожидая не то нападения, не то случая напасть. Рольван был уверен, что трава сегодня покажется ему мягче пуховой перины.
        Он лежал с закрытыми глазами, и память заставляла его заново переживать прошедший день - день, когда Игре закрыла Врата и победила своих врагов, когда он посмотрел ей в лицо и признался, что думает о ней, а после держал ее на руках и чувствовал ее тепло даже сквозь одежду и кожаный панцирь. Вспоминать об этом было приятно, и Рольван вспоминал, постепенно погружаясь в сон. Он слышал, как Гвейр отошел за деревья, как выругался, споткнувшись обо что-то, но тут же встал и пошел дальше. Этот человек был его другом, был смертельным врагом, был соратником и мог бы стать снова другом, если бы только у них было побольше времени. Но времени, похоже, не осталось: теперь Рольван видел все ясно. Он должен уйти, если только не хочет превратиться в обузу. Гвейр и Игре больше не нуждаются в нем, и в одном Гвейр совершенно прав - занятие найдется. Не на тидирской службе, так, может быть, в дружине какого-нибудь эрга?
        Или же - от этой мысли Рольван даже проснулся - в монастыре. Почему нет, если все то, что раньше привлекало его в мирской жизни, больше ему не нужно? Войной он насытился. Вино его теперь не веселит, разве что дает забыться ненадолго. Женщины? Но с тех пор, как в его сердце поселилась Верховная дрейвка, о других женщинах он думал не иначе, как с отвращением. В Эбраке все еще ждала его белокурая невеста. Рольван не раз пытался представить себе ее, представить, как он возвращается и она выходит навстречу, кидается в его объятия - но не мог. Зачем он проводил с ней время, зачем добивался ее руки? Что это было, скука, тщеславие, азарт? Чего стоит все это вместе взятое, если теперь он даже не может вспомнить ее лица?
        Уж лучше в монастырь. Стать священником, исполнить последнюю волю отца Кронана. Хоть этим почтить его память, раз не смог почтить ее, как собирался, смертью убийцы. Гвейра. Который, кстати, отсутствовал уже слишком долго для человека, отошедшего по нужде.
        Рольван приподнялся, встревоженный. Вокруг было совершенно тихо, ни шороха. Игре спала, лошади дремали, опустив головы. Он уже открыл рот, чтобы крикнуть Гвейра, когда услышал его шаги и в тот же миг оказался на ногах. Схватил меч. Гвейр бежал, как бегут от опасности, отчаянно, не разбирая дороги. Рольван с мечом в руках шагнул навстречу - что бы ни было там, в лесу, он не подпустит никого к Игре.
        Гвейр выбежал на поляну, тяжело дыша, и упал на колени.
        - Что там? - воскликнул Рольван.
        - Нет, - выдохнул Гвейр, - его уже нет, оно ушло. Я не знаю, куда.
        Он обхватил руками голову и замер. Рольван огляделся, но все было тихо. Тогда он опустился на колени возле Гвейра.
        - Ты ранен?
        - Нет, - глухо ответил тот. - Но я умираю. Оно коснулось меня. Это был призрак, Рольван.
        Мгновение до Рольвана доходил смысл его слов.
        - Нет… - прошептал он.
        Гвейр схватил его руку и сжал изо всех сил:
        - Поклянись мне, Рольван! Поклянись, что позаботишься о ней, будешь ее охранять! Она дрейв, Рольван, весь мир против нее, такие же, как ты, они придут, и…
        - Прекрати, ты, идиот! Ты жив! - воскликнул Рольван, но Гвейр повторил еще яростнее:
        - Поклянись, что не позволишь никому убить мою сестру только за то, что она дрейв!
        - Я разбужу Игре, она тебе поможет!
        Рольван попытался вырваться, но не смог. Гвейр до боли стиснул его руку:
        - Клянись!
        - Хорошо, хорошо, клянусь! Клянусь защищать ее, даже ценой своей жизни. Теперь отпусти!
        - У нее больше никого нет, - прошептал Гвейр, разжимая пальцы.
        - Заткнись. У нее есть ты.
        Игре не проснулась, когда Рольван позвал ее по имени, когда прикоснулся к ее руке. Тогда он приподнял ее за плечи и встряхнул, не зная, есть ли вообще способ разорвать этот неестественный сон.
        - Игре! Игре, проснись!
        Она вскрикнула и принялась отбиваться, и Рольван поспешно отпустил ее.
        - Игре, пожалуйста. Ты нужна Гвейру!
        - Гвейр? - это имя заставило ее очнуться. - Гвейр!
        - Я здесь, сестренка, - он подошел и остановился рядом. - Ничего страшного.
        - Он встретил призрака, - сказал Рольван.
        Гвейр наградил его сердитым взглядом, собирался что-то сказать, но Игре уже вскочила и утянула его в сторону от своего ложа, из-под деревьев под рассеянный звездный свет. Взяв голову брата в свои перевязанные ладони, она пристально вгляделась ему в глаза, как будто искала там что-то. Рольван ждал, боясь пошевелиться, чтобы не помешать им. Лицо ее казалось совершенно белым.
        Потом она вскрикнула и отступила. Это приговор - понял Рольван еще до того, как она залилась слезами, а Гвейр обнял ее и ласково погладил по волосам:
        - Тсс, сестренка. Ничего страшного. Рано или поздно все умирают.
        - Нет! - закричала она и вырвалась из его рук. Отскочила, запрокинула голову к небу. - Нехневен, нет! Нехневен!
        Она звала свою богиню. Рольван видел уже достаточно, чтобы привыкнуть не бояться обитателей тьмы, но сейчас его охватил почти животный ужас. Эта древняя богиня уже приходила к Игре, придет и сейчас.
        - Нехневен!
        Было тихо, только шелестел в ветвях ветер. Рольван замер, Гвейр тоже не шевелился. Оба смотрели на Игре. Смотрели, как она, разбрызгивая слезы, снова и снова выкрикивает в ночное небо одно и то же имя. Как давится рыданиями, как сжимает кулаки и грозит ими пустоте.
        - Нехневен! Ты обещала мне, обещала! Так будь же ты проклята!
        - Игре, - негромко позвал ее Гвейр. - Перестань. Мне уже не помочь, ты же сама знаешь.
        - Заткнись, - велела она, в точности, как недавно Рольван. - Седлайте коней, мы возвращаемся к Вратам.
        Такая отчаянная воля была в ее голосе, что оба, не задавая вопросов, бросились исполнять приказ. Игре с яростью сорвала повязки со своих рук. Не стала седлать кобылу, только поправила узду и вскочила ей на спину, легко, как будто и сама была бесплотным лесным духом.
        - Быстрее, за мной!
        - Игре! - воскликнул Гвейр, когда она уже мчалась через лес обратно в сторону камней.
        Они оказались в седлах и пустили коней в рысь почти одновременно. Это была самая безумная ночная скачка, какую Рольван только мог припомнить, напролом через заросли, каждым миг рискуя наткнуться на торчащую ветвь или вылететь из седла, если споткнется конь. По счастью, чаща, еще вчера непроходимая, теперь стала реже, между деревьями появились просветы. Рольван решил бы, что ему чудится, если бы очень скоро рядом не объявилась тропа, ведущая прямиком к святилищу - а уж ее-то здесь вчера совершенно точно не было. Кони вырвались на тропу, пошли быстрее и на краю верескового поля наконец догнали Игре. Здесь пахло еще хуже, чем несколько часов назад. Тропа с самым невозмутимым видом пересекала усеянное трупами пространство, ныряла в проход между камней, от внешнего круга к внутреннему и оканчивалась перед каменными великанами в середине, на том самом месте, где стояла вчера Игре.
        Как вчера, они спешились перед внешним кругом, вошли и ощутили ту же необыкновенную тишину. У входа во внутренний круг Игре остановилась и обернулась с резким испугом:
        - Гвейр!
        - Я здесь, сестренка. Еще здесь.
        - Хорошо, - выдохнула она. - Теперь слушай. Я открою Врата, и ты уйдешь на ту сторону. Тогда твоя душа останется в тебе.
        Рольван вздрогнул от ее слов, Гвейр же остался спокоен. Камни-великаны темными громадами возвышались над головой. Их тени, как живые, тянулись по траве к ногам пришельцев. Над одним из центральных камней узенькой серебряной полоской завис месяц. Гвейр спросил, завороженно глядя в темную пустоту, где были вчера Врата:
        - Разве не этим ты в прошлый раз прогневала богов?
        - Пусть гневаются, мне плевать. Она обещала, что ты будешь жить, и солгала. К тому же я собираюсь открыть их ненадолго, только чтобы ты прошел. Потом я закрою Врата, и… Гвейр, прости меня. Это все из-за меня.
        - Не смей так думать, - сказал он. - Я тебе запрещаю. Ясно?
        Игре всхлипнула:
        - Ясно. Гвейр… я не знаю, что там. Ничего не знаю. Про это столько всего рассказывают, я не знаю, чему верить. Может, там много разных миров. Может, один. Может, вообще ничего. Я могу только открыть туда дверь, сейчас, до рассвета, пока след еще не угас, но… Я не уверена, что смогу потом это сделать снова. Что смогу тебя вернуть. Понимаешь?
        - Но ты уверена, что там я не… не превращусь в живого мертвеца? Останусь человеком?
        - Нет, - прошептала она, - не уверена. Я только надеюсь.
        Гвейр молчал, разглядывая черные камни. Потом обернулся к сестре. Погладил ее плечо.
        - Ну, значит, - сказал он, - у нас есть надежда.
        Игре вытерла слезы и пошла к камням. Ее ладони снова кровоточили, но она вытащила нож и безжалостно нанесла себе новые порезы.
        Гвейр тихо выругался.
        - Зачем я это позволил?
        Игре подняла руки и запела, разбрызгивая капли крови.
        - Правильно позволил, - прошептал Рольван. - Она тебя спасет.
        - Едва ли! Но так она хотя бы будет надеяться. Ты защитишь ее, Рольван? Я могу тебе доверять?
        - Я буду защищать ее до тех пор, пока ты не вернешься, - сказал Рольван. - Обещаю.
        Низкий голос дрейвки отдавался от камней и возвращался гулким эхом. Тревога, что была разлита в здешнем воздухе, усилилась, ее почти можно было коснуться рукой. Древние боги, подумал Рольван, и его прошиб холодный пот, боги дрейвов. Игре бросила им вызов, и сейчас они явятся наказать ее непокорность. Усиленное эхом пение било по ушам, и Рольван мог бы поклясться, что слышит больше одного голоса. Два, три, целый хор невидимых певцов слился с голосом Игре, зарокотал, как близкие громовые раскаты. Меж камней возникли и сделались ярче огненные линии - казалось, кто-то невидимый рисует концом пылающей ветви дверной проем. В прошлый раз он был заполнен клубящейся тьмой; теперь в нем плавали хлопья светлого, почти белого тумана. Игре оборвала пение.
        - Гвейр! - она опустила руки и пошатнулась. - Быстрее!
        Гвейр глубоко вздохнул и пошел к ней сквозь примятый вереск. Рольван, поколебавшись мгновение, последовал за ним. Игре казалась полумертвой от усталости.
        - Иди прямо туда, - сказала она. - Быстрее.
        - Прощай, сестренка. Я люблю тебя.
        - Я люблю тебя больше всего на свете, - ответила Игре.
        Гвейр ненадолго прижал ее к груди и решительно пошел к Вратам. Обернувшись в последний миг, кивнул Рольвану.
        - Ты поклялся, - сказал он.
        Шагнул в туман и исчез. Игре тихонько ахнула, но тут же подняла руки для нового колдовства. Рольван осторожно отступил назад.
        Снова зазвучала тягучая дрейвская песня, снова полетели во все стороны темные капли крови. Голос Игре хрипел и срывался, она покачивалась, как тонкое деревце под порывами ветра. Рольван готовился в любой миг подхватить ее. Но лишь когда ночной мрак разрезала алая вспышка и Врата в иной мир исчезли, Игре наконец упала без чувств.
        Рольван поднял ее на руки и понес к своему коню. Она была пугающе бледной и неподвижной, но дышала, редко и очень тихо. Взобраться в седло, не потревожив ее, оказалось не так-то просто, ловить вдобавок к этому еще двух лошадей - и вовсе невозможно. Оставалось надеяться, что тем хватит ума самим последовать за Монахом. Рольван пустил его в неспешный аллюр, стараясь устроить ее поудобнее в своих объятиях и одновременно пытаясь погасить собственную жадную потребность прижать ее крепче, ощутить ее тело своим. Овладеть и никогда больше не отпускать. Он чувствовал себя пьяным от ее близости и не знал, как долго еще сможет сдерживаться, прежде чем желание возьмет верх над рассудком.
        Лесная чаща, покинутая ими совсем недавно, поредела и превратилась в прохладный тенистый лес, где дубы соседствовали с огромными буками и старыми, разлапистыми березами, а тропа, как ни странно, вывела прямиком к оставленным ими в спешке вещам. Размышлять и удивляться этим переменам Рольван не стал. Никакие чудеса этого и всех остальных миров не могли сравниться с чудом, что он держал на руках.
        Ложе, которое они с Гвейром соорудили для нее, осталось нетронутым. Игре очнулась, когда Рольван уложил ее туда и принялся укутывать плащом. Увидела его лицо, вскрикнула и попыталась отпрянуть.
        - Нет, - сказал Рольван, - не бойся. Я убью любого, кто захочет тебя обидеть, даже если это буду я сам. Спи, Игре. Ты в безопасности, клянусь.
        Еще мгновение она недоверчиво смотрела на него, потом ее глаза закрылись и она снова провалилась в тот неестественный сон, каким расплачивалась всякий раз за сильное колдовство. Рольван тщательно укрыл ее, потом лег рядом и обнял - такую малость он мог себе позволить. Похоть никуда не делась, все еще рвала и терзала его, но эта битва была лишь частью большой войны, которую он не мог проиграть. Обстоятельства их первой встречи сделали невозможным доверие между ними; теперь это предстояло изменить, и Рольван знал, что не отступит, пока не добьется успеха.
        Часть II Разными мирами
        Глава одиннадцатая, настойчивая
        Особенно же почитают источники, находящиеся в разных местах страны. Лианды называют их священными и могут убить того, кто приблизится к источнику непрошеным или без соблюдения обрядов. Принято у них, чтобы взыскующий права называться дрейвом и говорить от имени богов по завершении лет своего обучения приходил к такому источнику и оставался там один на месяцы или годы, питаясь и согреваясь только тем, что дает лес, до тех пор, пока боги не завладеют его душой и не наделят его колдовской силой.
        Патреклий Сорианский, «О народах»
        «Правда ли, что ты меня любишь? - спрашивала она. - Сделаешь ли для меня такое, что никому не под силу? Пойдешь ли туда, куда остальные побоялись идти?» И он сказал: «Пойду».
        Сказка
        Аска, старая нянька Игре и Гвейра, не была колдуньей - Игре заявила об этом весьма категорично, - что нисколько не помешало ей дожидаться у городских ворот с таким видом, как будто ей уже давно была назначена здесь встреча. С таким же невозмутимым видом она провела их полупустой по вечернему делу улицей к своему жилищу. Жилищем оказался небольшой флигель когда-то богатого, а ныне покосившегося дома под черепичной крышей, где обитало шумное семейство с детьми. Звонкий смех и голоса были слышны даже сквозь закрытые ставни. Во флигель вел отдельный вход; Аска, оглядываясь, провела туда своих гостей вместе с лошадьми, так, что их никто не увидел.
        Оказавшись внутри, Рольван еще раз убедился: их ждали. У дальней от входа стены было приготовлено сено и овес для лошадей, от бронзового котелка над теплым еще очагом поднимался запах сдобренной мясом каши. Он попробовал сосчитать, сколько дней они не ели горячей пищи, но не смог.
        Пока женщины обнимались и всхлипывали, шепотом повторяя имена Гвейра и Грата, он успел устроить и расседлать лошадей. С того дня, как Гвейр шагнул во Врата, Игре похудела еще сильнее, хотя это и казалось невозможным. Она совершенно утонула в мощных объятиях старухи. Ревниво оглянувшись, Рольван разглядел в пятне света от раскрытой двери только огненную вспышку волос.
        - Ну, полно плакать, девонька, - сказала наконец Аска. - Не вернуть их, сама знаешь. О том теперь мысли, как самой не пропасть. Не шибко-то вы сегодня по пути береглись. Али не ведаешь, что всюду тебя ищут?
        - О чем это ты? - спросил Рольван.
        Их не представили друг другу, и до сих пор Аска не слишком-то им интересовалась, но теперь выпустила Игре и преисполнилась подозрений. Догадаться о ее мыслях было несложно.
        - Это Рольван, - неохотно сказала Игре. - Он… гм. Он меня охраняет.
        «Но не думай, что мне это нравится», - казалась, говорил весь ее вид. Рольван изобразил усмешку, на что она ответила сердитым взглядом, от которого он должен был бы получить ожог. Аска заметила их молчаливую перепалку и понимающе кивнула. Рольван поклонился.
        - Друг наложил на меня обязательство, и я его выполняю, - сказал он.
        С этим, во всяком случае, Игре поспорить не могла.
        - Старайся лучше, парень, - посоветовала Аска. - А не то недолго тебе его выполнять.
        - О чем ты говоришь?
        Старуха буркнула что-то неразборчивое и стала хлопотать над ужином. Игре жестом удержала Рольвана от новых расспросов.
        Он почти простил Аске ее недомолвки, когда устроился на охапке сена с миской ароматного варева и впервые за долгое время ощутил в желудке добротную, согревающую тяжесть, какой в жизни не добьешься сухим хлебом и вонючим сыром, составлявшими их рацион в последние дни. Старуха покрикивала, как будто Игре все еще была ребенком, которого надо заставлять есть. Под ее грозным присмотром дрейвка съела полную миску каши и выпила целую чашу кислого пива - больше, пожалуй, чем за всю последнюю неделю. Тогда, смилостивившись, Аска наконец рассказала свои новости.
        Новости эти Рольвану следовало бы узнать много раньше. Алчные до чужих земель канарцы были отброшены обратно на побережье к выделенным им границам, и на северо-востоке до времени воцарился мир. Эрг этих мест вернулся и обнаружил деревни, разоренные демонами, изнывающий от страха народ и пропажу оставленной для охраны земель дружины. Ярость его не знала предела. Поиски виноватых привели его в мужской монастырь, где эрг имел долгую беседу с отцом-настоятелем.
        Результаты этой беседы не заставили себя ждать. Внезапно обретший благочестие эрг преподнес в дар монастырю стоимость десяти коров серебром. При этом совершенно случайно оказалось, что пятерке монахов гораздо удобнее будет следовать своим обетам в гостеприимных стенах эргского дома, где они заодно своими молитвами защитят от демонов эргское семейство. Специально нанятые глашатаи посетили каждую деревню и каждую ферму в области. Их стараниями только глухой не слышал о награде, положенной всякому, кто принесет хоть какие-нибудь сведения о двух дрейвах или их пособнике, бывшем тидирском дружиннике. Подробные приметы преступников сообщались тут же. - Все припомнили, - ворчливо пожаловалась Аска. - И прежние Гвейровы грехи тоже, так что домой являться не вздумай, там вас ждут. Убирайся-ка ты подальше из этих мест, да поторопись. Езжайте в Тиринию, там вас искать не станут. А здесь опасно. И нечего тебе здесь больше делать, девонька, видят боги.
        Игре сидела на постели Аски, поджав под себя ноги и задумчиво понурившись. При последних словах она вздрогнула и помотала головой.
        - Боги? Нет, Аска, боги со мной больше не говорят. Я… мы с ними повздорили, и вот, - она махнула рукой. - Неважно. Я никуда отсюда не уеду, не сейчас. Я должна выяснить, как мне вернуть Гвейра.
        - Что ты говоришь? Кто ушел во тьму, не вернется!
        - Но он не ушел, не так, как Грат и остальные. Аска, я не все тебе рассказала. Я отправила Гвейра во Врата, прежде, чем он потерял свою душу.
        - Милосердная Нехневен! - выдохнула старуха.
        - Она здесь ни при чем. Я думаю, надеюсь, нет, верю, что он жив. Но Врата закрыты. Я должна открыть их снова, но, Аска, я не знаю, как это сделать!
        Лошади хрустели овсом, мешая слушать. Рольван поудобнее устроился на сене, вытянув ноги. О нем словно позабыли, но он привык уже чувствовать себя незаметной тенью и не был в обиде. Игре молчала много дней, с тех самых пор, как проснулась от своего полуобморочного сна и обнаружила, что колдовская сила ее покинула, а боги не отвечают ни ее молитвам, ни ее слезам и проклятиям. С того дня, если не считать нескольких коротких ссор, когда она безуспешно пыталась запретить Рольвану следовать за собой, между ними не было сказано ни слова. Пусть выговорится, и, может быть, тогда станет легче им обоим.
        - Дурную тропу ты выбрала, девонька, - проговорила старуха. - Дурную. С богами ссориться… Не отступишься?
        - Нет.
        - Упрямая, как всегда была. Но что до твоей печали - однажды ты ту дверь открыла, откроешь и опять. В Великую ночь.
        - Если бы! Я потом туда вернулась, и еще раз, ночью. След исчез. Я ничего не вижу, ничего не могу. Что толку ждать Великой ночи, если я ослепла и оглохла и не знаю заклинания, каким можно это исправить?!
        - Заклинание? - сурово переспросила ее Аска. - Опомнись, дрейв! Заклинаниями я зубную боль заговариваю. Траву волшебную собираю да зелья варю. Врата в другой мир открываются по воле богов.
        Игре вскочила и протянула к ней руки ладонями вперед. Рольван знал, что именно она показывает старухе - четыре красных болезненных шрама, памятную цену за колдовство.
        - Вот, - воскликнула дрейвка. - Вот этими руками я закрыла Врата и открыла снова, пока видела их след. Не говори мне про богов!
        - Разве не от них твоя сила?
        - Силу передал мне Учитель. Боги бросили нас в ту ночь, когда он погиб, боги не помогли мне, когда я застряла в зверином теле - меня спас брат, но боги не сохранили мне и брата! Они только приказывают, но ничего не дают сами, ничего!
        Рольван затаил дыхание - ему хотелось зарыться в сено, подальше от ее глаз. Аска сказала негромко:
        - Богохульствуешь.
        - Пусть, - выдохнула Игре.
        - Напрасно. Помочь тебе под силу лишь богам.
        - Знаю, - горько сказала она и села обратно. Спросила жалобно: - Но что мне делать, Аска?
        И старуха ответила:
        - Бежать отсюда, если в голове твоей есть хоть капля ума.
        - А если нет ни капли?
        - Тогда ты знаешь, что делать.
        - Нет! Не знаю!
        - Правда? - спросила Аска, и Рольван снова пожелал зарыться глубже в сено. - Иди к истокам, девонька. Отринь все, что имеешь, и иди.
        - Снова, - прошептала Игре. - Я не смогу!
        Замолчала надолго. Рольван изо всех сил притворялся, что его здесь нет. Отвернувшись, он разглядывал комнату: веретено в углу, бочонок, служивший табуреткой и аккуратные мотки шерсти рядом с ним, расставленные вдоль стен горшки и корзины, потолок с обвалившейся местами штукатуркой и развешанные под ним пучки трав. Аска закрыла дверь и, раздув чуть красневший в очаге уголек, подожгла от него толстую сальную свечу. По стенам заплясали вытянутые тени.
        Игре вдруг зевнула и потерла руками глаза.
        - Положи нас спать, Аска, - сказала она. - А завтра мы уйдем.
        - Что ты надумала? - спросила та.
        - Не знаю. Утром решу.
        Ни одной из них даже не пришло в голову объяснить Рольвану, о чем речь, ни, тем более, спрашивать его совета. На него обращали внимания не больше, чем на коня или, в лучшем случае, слугу. Игре взяла эту манеру с первого дня, как осталась с ним вдвоем и поняла, что не может заставить его убраться прочь. Рольван терпел, но лишь потому, что это была Игре. Позволять то же самое чужой и неприятной старухе, вдобавок обращавшейся с Верховной дрейвкой, как с малым ребенком - это было уже слишком.
        Он с трудом дождался утра, продремав вполглаза на своем пахучем ложе из сена, и с первым светом принялся седлать лошадей. Игре, к его облегчению, не возражала. Аска же опять кивала понимающе, как будто видела насквозь всю его ревность и раздражение, но считала их чем-то вроде детских капризов.
        Она проводила их до ворот, на прощание обменявшись с Игре многозначительным взглядом, и ушла обратно. Игре понурилась и молчала, и Рольван снова, в который уже раз, не стал спрашивать, куда ведет избранная ею дорога.
        Ворон, Гвейров конь, теперь нес поклажу - Аска добавила к ней немного хлеба и корма для лошадей. Следуя за дрейвкой с запасным конем в поводу, Рольван выглядел и чувствовал себя бессловесным слугой. Он искал подходящие слова, чтобы разбить молчание, не находил и ненавидел собственную беспомощность.
        Когда последние предместья Сторкса скрылись из глаз, Игре свернула к реке. Проехав немного вдоль берега, нашла брод и вдруг развернула кобылу.
        - Дальше я поеду одна.
        - Нет, - ответил Рольван так же, как отвечал все эти дни.
        Но Игре не бросилась яростно в новый спор. Помотала головой - вид у нее был усталый:
        - Нельзя. Я должна прийти туда одна, иначе ничего не получится. Таковы правила. Уезжай.
        - Куда ты собираешься прийти? - она не хотела отвечать, но Рольван добавил: - Если не объяснишь, я все равно поеду за тобой, хоть куда. Так что говори.
        - А если отвечу, ты уедешь?
        - Посмотрим.
        Река, широкая и неглубокая в этом месте, плескалась на камнях, образуя здесь и там маленькие пенные водовороты. На влажной земле остались четкие отпечатки копыт. Теперь их медленно заполняла вода.
        - В двух днях пути отсюда есть священный источник, - сказала Игре. - В том месте я впервые говорила с богами. Они приняли меня, и я стала дрейвом. Если я хочу… хочу открыть Врата и вернуть Гвейра, я должна пойти туда снова. Начать все сначала. И я должна быть там одна.
        - Даже, если это опасно? Даже, если за тобой охотятся?
        - Это все неважно.
        - Важно, - возразил Рольван, - Гвейр бы не отпустил тебя одну!
        - Гвейра нет. И не будет, если я не верну себе расположение богов. Уезжай, - она поморщилась, но все-таки прибавила: - Пожалуйста.
        Рольван помолчал.
        - Ты сказала, туда два дня пути?
        - Да.
        - Я тебя провожу. Нет, не спорь! Я уеду, если так нужно, но только, когда буду уверен, что ты на месте и в безопасности, только так. Этого хотел бы Гвейр!
        - Не говори о нем так, будто он мертв!
        - Он жив, - кивнул Рольван, готовый согласиться с чем угодно. - И когда он вернется, он спросит с меня, как я выполнял свою клятву. Я ему обещал, что…
        - Да, да, слышала, - раздраженно прервала Игре. - Ты обещал брату за мной следить и теперь от меня не отстанешь, а он тебе так тебе верит, что… Не знаю только, с чего вы так сдружились, после всего, что ты наделал!
        - Может быть, он меня простил? Может быть, другие люди умеют прощать, может быть, тебе тоже стоит этому научиться, а?!
        Он сбился со счету, сколько раз уже зарекался с нею ссориться, и все напрасно. Одно утешение, что теперь она не хваталась чуть что за оружие, как раньше. Но волчий взгляд резал по-своему не хуже ножа.
        - Никогда, - процедила она, - даже не думай…
        - Постой, Игре, не надо, нет! Я знаю все, что ты скажешь, ты знаешь все, что я отвечу. Давай не будем. Просто позволь мне проводить тебя до места, и все! Потом я оставлю тебя одну, если пожелаешь.
        Игре осеклась.
        - Правда?
        - Если я не буду тебе там нужен, - пообещал Рольван, как раз сегодня ночью придумавший, как стать очень нужным, просто необходимым для ее дальнейших планов. Мысль оказалась очень проста, теперь следовало дождаться подходящего момента и поделиться ею с Игре.
        Она сощурилась, ища подвох. Потом встряхнула головой так, что волосы разлетелись во все стороны:
        - Хорошо, едем, - и направила кобылу к броду.
        Рольван последовал за ней. Лошади осторожно ступали по камням. Вода в самом глубоком месте едва доходила им до брюха, но течение было быстрым, а камни - скользкими. На дальнем, заросшем камышом и осокой берегу их встретила неприметная со стороны тропа. Повела прочь, лениво извиваясь меж ощетиненных зарослями кочек, огибая топкие места, где хлюпала, квакала и пузырилась своя, непонятная постороннему взгляду жизнь. Сладковатые болотные запахи все густели по мере удаления от реки. Мошкара тучами кружилась над головой, лезла в глаза и в рот.
        Игре опять молчала и не оглядывалась, словно и не помнила о его присутствии. Рольван сердито комкал в руках поводья. Будь с ними Гвейр, он не преминул бы подстрелить к ужину одну из серых уток, что встревоженными стайками вырывались при их приближении из зарослей и с шумом уносились в сторону. Разговорил бы сестру, заставил бы отбросить этот равнодушно-неприязненный вид. Торис отвлек бы Рольвана безыскусной шуткой. Твилл, и тот своим присутствием облегчил бы его одиночество.
        В молчании провели они весь день и молчали, остановившись на ночлег. Игре больше не возводила вокруг их стоянки огненной ограды. Заблудившийся призрак, поразивший Гвейра, еще бродил где-то, и, быть может, не он один, но Игре не чувствовала их поблизости. По-прежнему, как было каждый вечер с тех пор, как Гвейр ушел во Врата, Рольван заботился о лошадях, разводил огонь, не столько из необходимости, сколько потому, что ей нравилось, когда он горит, доставал ужин и почти полностью съедал его один. Его спутница думала о чем-то своем, говорила мало и ела еще меньше. Разве что Аске удалось ее как следует накормить.
        Они не договаривались караулить по очереди, но Игре до глубокой ночи сидела у потухшего костра, а Рольван ложился и засыпал, стараясь даже во сне не терять из виду ее неподвижную фигуру; просыпался от движения, когда она наконец шла устраиваться спать, и до утра больше не позволял себе расслабиться, сидел или лежал, глядя в небо. Неотступные желания, сильно досаждавшие ему днем, по ночам неплохо помогали бороться со сном. Проведай Игре, какими мыслями он тешит себя, лежа от нее на расстоянии вытянутой руки, и это была бы последняя его ночь не только рядом с нею, но и вообще среди живых. По счастью, Верховная дрейвка не обладала способностью понимать мысли, и Рольван предавался своим мечтам, не забывая смотреть и слушать, держа под рукою меч и будучи готовым защитить ее от любой опасности, пусть даже сама Игре и не считает себя нуждающейся в защите.
        На второй день болотам пришел конец. Осталась позади укрытая меж двух холмов деревенька - скопление тесных хижин под тростниковыми крышами, общий загон для скота и грубый деревянный идол в стороне от тропы, со следами приношений у подножия. Несколько жителей проводили путников недоверчивыми взглядами. Рольван мог лишь качать головой - глушь и темнота, а ведь стоило-то всего немного отдалиться от наезженных дорог, по которым от города к городу движутся купцы и военные. Правду говорила квирская пословица, что дороги для земли что жилы для тела, разносящие кровь. Потому-то завоеватели не поленились когда-то проложить по всей стране целую сеть из этих жил.
        За деревней Игре свернула с тропы и, миновав густые заросли тростника, выехала к ручью, быстрому и звонкому, с совершенно прозрачной водой и каменистым дном. После краткой остановки двинулись дальше вдоль берега, вверх по течению. Ручей весело звенел и переливался, выбегая на открытое пространство, терялся в зарослях травы и один раз исчез под каменной россыпью, но снова появился по другую ее сторону. Вместе с ним путники вступили под своды леса и с ним погрузились в чащу, действительно похожую на заколдованное место из древних сказаний, обиталище богов, чудовищ и дрейвов. Могучие дубы, украшенные кустами омелы, стояли здесь молчаливыми исполинами. В зарослях двигались неясные тени, тут же исчезавшие, стоило только посмотреть в их сторону. Неправдоподобно большие вороны вдруг с резким криком срывались с ветвей над самой головой, заставляя вздрагивать и людей, и лошадей. Рольван украдкой поеживался и старался не спускать глаз с Игре.
        С нею происходило что-то - какая-то перемена, он не мог этого понять, лишь знал, чувствовал, что ничего хорошего от этой перемены ждать не следует. Усталая путница, исхудавшая, замученная потерями и непосильным своим колдовством, подозрительная и злая, с каждым новым шагом своей кобылы расправляла плечи, как будто отбрасывала давивший на них груз. Как будто все случившиеся с тех пор, как Рольван впервые встретил ее в тот проклятый день перед Валлем, больше не имело никакого значения. Глупости, сказал он себе, привычка фантазировать до добра не доводит. Но Игре ехала по лесу с гордо поднятой головой - тидира, вступающая в свой замок. Невеста, идущая под венец. Дрейвка, готовая явиться перед лицо своих богов.
        Рольван был с нею в древнем святилище, видел ее взывавшей к богам и проклинавшей богов, но ничего подобного он даже представить себе не мог. Это была чужая, незнакомая Игре, и он с пронзительной болью в груди осознавал: все, что связывало их - лишь кровь, страх и опасности, борьба и бесконечная дорога. Во всем этом не было ничего, о чем она не мечтала бы забыть. Он уже поверил было, что сможет заслужить ее прощение и потом, когда-нибудь, добиться ее любви. Он был готов ждать и бороться, выполнять все ее желания и рисковать для нее жизнью, но он не учел одного - Игре ничего из этого не было нужно. Отчаянный план, что пришедший ему на ум бессонной ночью в доме Аски, остался теперь единственной его надеждой.
        Они переночевали на берегу все того же ручья, слушая неумолчное пение воды, и всю ночь Рольвану казалось - еще немного, и он различит в этом пении слова. Недобрые слова, которые совсем ему не понравятся. Игре молчала и выглядела еще более отчужденной, чем прежде. К еде она не притронулась. Наутро с первым светом оседлали лошадей и еще до полудня выехали к тому месту, из которого брал свое начало ручей.
        На первый взгляд ничего особенного - бегущий с нагромождения замшелых валунов маленький звонкий водопад, заботливо выложенное камнями углубление в земле, словно круглая чаша, в которую бьют солнечные лучи и отражаются ветви растущего у самого края орехового куста.
        Рольван сощурился, и рассеянные в воздухе капли сложились в радужный мостик через водопад. Он отвернулся и увидел плоский камень с углублением, со знакомым уже рисунком из квадратов и старые, въевшиеся в камень следы крови. Жертвенник. Невысокий холм, у подножия которого они стояли, был похож на поросший частым кустарником череп. Лес поднимался вокруг неприступной стеной, но на самом холме деревьев не было, кроме старого, засохшего от времени дуба и молодого побега у его корней. От источника вверх по склону, минуя жертвенник, поднималась аккуратно выложенная светлым камнем дорожка.
        Игре с сияющими глазами спрыгнула на землю возле жертвенника. Рольван уже почти забыл, как звучит ее голос.
        - Эйр-Дан, - сказала она. - Святой источник.
        - То самое место…
        - Да, - сказала она. - Ты должен уехать, ты обещал!
        Три дня назад она не желала больше иметь дела с богами, не желала приезжать сюда. Сейчас ее лицо светилось нетерпением и радостью, как перед долгожданным свиданием. А он, глупец, еще ревновал ее к старухе Аске!
        - Игре, - слова получились беспомощными, такими же, каким чувствовал себя он сам. - Как ты будешь здесь одна? Только не говори, что это не мое дело!
        Игре ответила без прежней напряженности, даже с улыбкой - так улыбаются нежеланному собеседнику, надеясь поскорей отправить его восвояси:
        - Там, - она указала куда-то вверх по склону, - есть все, что нужно.
        Рольван молча спешился и пошел вверх по тропе. Плоские камни, обкатанные водой, были, видимо, вынуты когда-то со дна ручья. Заботливая рука какого-то из отшельников выложила ими путь к жилищу, где он прятался от ненастья и ждал появления своих богов. Каменная дорожка взбегала на вершину, минуя сухое дерево, и подобием неровных ступеней спускалась вновь по другую сторону холма, заканчиваясь перед открытым входом - темной дырой в крутом склоне, укрепленной деревянными распорками, чтобы не осыпалась. Пригнувшись, Рольван вошел во внутренность грота.
        Внутри пахло сыростью и землей, и еще чем-то, сладковатым, смутно знакомым. Когда глаза привыкли к темноте, он разглядел сложенный из камней простой очаг и охапку тростника, служившую постелью. Действительно, все, что нужно.
        На земле возле очага были кучкой сложены какие-то предметы. Наклонившись, Рольван поднял простую деревянную чашу, деревянную же ложку и нож с рукоятью из кости, затем еще один, больше похожий на серп, каким травники собирают омелу. Последним в его руках оказался тяжелый котел из бронзы. Пальцы скользнули по выпуклым рисункам на его стенках, и Рольван поспешно опустил котел на место - единственная ценная вещь в этом убежище, он явно предназначался не для приготовления пищи.
        После темного грота солнечный день показался нестерпимо ярким. Рольван тем же путем вернулся к источнику. Игре успела расседлать своею кобылу и освободить от поклажи Ворона; когда Рольван подошел и остановился рядом, дрейвка прошептала что-то на ухо каждому животному и, шлепнув по крупу, отпустила их.
        Ее оружие лежало на земле вместе со сбруей и сумками, только нож остался на поясе.
        - Мне это не понадобится, - пояснила Игре в ответ на его взгляд.
        - Ты будешь совсем беззащитна.
        Она пожала плечами.
        - А если сюда кто-нибудь явится? - спросил Рольван. - Солдаты, разбойники?
        - Боги защитят меня, если пожелают.
        - А если нет? - уж кто-кто, а Рольван знал наверняка, сколь ненадежна эта защита. Он поймал повод Монаха, но садиться в седло не спешил. - Не нравится мне все это.
        - Это не твое дело. Уезжай.
        - Гвейру бы это тоже не понравилось!
        Игре вздохнула и отвернулась от него к источнику. Произнесла - без злобы, но так, что Рольван даже не подумал усомниться в ее словах:
        - Если ты сейчас не уедешь, я тебя убью.
        Он стоял, вооруженный до зубов, перед хрупкой девушкой, которую поклялся защищать, и знал, что еще немного, и она выполнит свою угрозу. Сказал, мысленно умоляя о помощи того единственного из богов, которого никогда не стали бы призывать в таком месте, как это:
        - Я уеду, Игре, сейчас же. Только ответь мне, пожалуйста. Всего один вопрос: ты надеешься, что боги помогут тебе открыть Врата, чтобы вернуть Гвейра, ведь так?
        - Да.
        - Но ты же не думаешь, что он стоит там, на той стороне, возле Врат, и ждет?
        Игре обернулась. Прищурилась.
        - Я не знаю, что там на той стороне.
        - Но тогда… значит, ты пойдешь во Врата и будешь там его искать?
        - Нет, - медленно ответила Игре. Теперь она уже не казалась такой безразличной. - Я Верховный дрейв, боги не позволят мне покинуть Лиандарс. И если я уйду, некому будет закрыть Врата, и…
        - И они останутся открытыми, и все начнется снова, так?
        - Так…
        Рольван выдохнул, постаравшись не улыбаться: он чувствовал, что победил, но не знал, чем для него обернется эта победа.
        - Игре. Тебе нужен кто-то, кто сделает это вместо тебя, - она молчала, и он пояснил: - Кто войдет во Врата и отыщет там Гвейра, где бы он ни был.
        Игре долго не отвечала, отвернувшись к источнику, глядя на струю воды так, словно та могла что-то подсказать ей. Потом спросила - неуверенно, почти жалобно:
        - Ты?
        - Вряд ли ты найдешь кого-то еще, кто бы согласился, - и, не удержавшись, Рольван добавил: - Видишь, я тебе нужен.
        - Ты можешь не вернуться обратно. Можешь погибнуть. Может быть… может быть, и Гвейр погиб.
        Она впервые призналась, что не уверена в том, что брат жив. Впервые посмотрела на Рольвана - не через пелену своей ненависти и презрения, открыто. Увидела его.
        - Позволь мне это сделать для тебя, - сказал Рольван.
        Ее глаза были серыми, без желтых волчьих огоньков. В них хотелось погрузиться с головой.
        - Почему?
        Он улыбнулся. Теперь он мог позволить себе улыбаться.
        - Разве ты не понимаешь? Ведь я обещал об этом не заговаривать!
        Обещал - не домогаться ни словом, ни делом, слушаться ее во всем, никогда не спорить… он много чего наобещал в тот вечер, когда она очнулась, злая и несчастная, потерявшая разом и брата, и богов, когда принялась кричать и прогонять его, хватаясь то за меч, то за нож и разбрызгивая слезы вперемешку с ругательствами.
        Она все не отвечала, и тогда он попросил:
        - Скажи, что ты согласна, Игре, пожалуйста!
        - А что, у меня есть выбор? - она скривилась с остатками неприязни. - Чтобы вернуть брата, я готова на все, что угодно!
        - Даже терпеть меня?
        - Даже это.
        - Хорошо, - сказал Рольван. - Ну, а теперь…
        - Теперь ты уедешь отсюда, - перебила Игре. - Ничего не изменилось, я должна остаться одна.
        - Но…
        - Возвращайся к Аске. Оставайся там и жди меня.
        - У этой старухи?!
        - В чем дело, передумал? - снова эта напряженная усмешка-оскал.
        - Нет, но…
        - Это старуха мудрее всех, кого я знаю, - Игре помрачнела, - кроме моего Учителя. Я ей доверяю, имей в виду, намного больше, чем тебе. Веди себя уважительно.
        - Думаешь, она будет мне рада?
        - Она потеряла сына. Думаешь, ей не нужна в хозяйстве мужская помощь?
        Миг теплоты прошел, словно его и не было. Игре снова непримиримо сверкала глазами, и Рольван уступил:
        - Хорошо. Сколько ты пробудешь здесь?
        - Не знаю.
        - Я хотел бы сам вернуться за тобой, когда ты закончишь. Ради безопасности.
        - Я не знаю, сколько пробуду. Не нужно за мной возвращаться. Уезжай!
        Рольван отдал бы полжизни, лишь бы остаться, будь здесь хоть боги, хоть демоны, хоть все жуткие твари иных миров. Но он и так уже получил больше, чем надеялся.
        - Будь осторожна, Игре. Пожалуйста.
        Она не ответила, ушла к источнику и села под орешником, низко склонившись к воде. Зашептала что-то. Она не желала больше замечать Рольвана, и тому ничего не оставалось, кроме как забраться в седло и отправиться обратно в Сторкс.
        Глава двенадцатая, откровенная
        Не нарушай клятвы, иначе покроешь позором свою голову. Будь верен до смерти и никогда не покидай того, кого обязался защищать.
        Древний воинский устав
        Для прорицания они принимают настои из ядовитых трав и коры некоторых деревьев и нередко впадают в безумие, а некоторые даже гибнут от этого.
        Патреклий Сорианский, «О народах»
        Он покинул священное место чужой веры в солнечный полдень, увозя с собой радость пополам с раздражением, сдерживаясь, чтобы не оглядываться поминутно назад, туда, где вместе с неприветливой рыжеволосой дрейвкой оставались все его мысли и надежды. Его провожал птичий щебет, до того радостный и беззаботный, как будто прямо здесь, над головой, справлялся легкомысленный праздник жизни, и любой, в ком еще не угас окончательно ее огонь, должен был немедля присоединиться и вплести свой голос в эту песню.
        Он вернулся глухой ночью, изнывая от тревоги и дурных предчувствий, едва не падая с коня от усталости, не замечая ни уханья ночных плакальщиц - сов, ни волчьего воя, что сопровождал его почти всю обратную дорогу.
        Прошедшие дни вместили многое: неспешный путь до Сторкса, когда не хотелось торопиться и Рольван вволю побродил по лесу, сделал крюк, обходя не приглянувшуюся деревню с идолом, заплутал среди болот, сбившись с пути и едва не став жертвой коварной топи, и вышел к городу много севернее, чем его покинул. Распахнутую дверь старухиного флигеля и растоптанные на полу травы, перевернутую постель. Немолодую испуганную женщину на пороге дома, которая назвалась Аскиной племянницей и рассказала, тревожно оглядываясь, как ее тетку забрали городские стражники, как были они очень довольны и говорили что-то о дрейвах и об эргском золоте, которое теперь точно попадет в их карманы. Отчаянную, почти без отдыха, скачку, когда Рольван был готов проклинать любых богов и любым богам молиться, лишь бы только его страхи оказались напрасными и убежище Игре не было раскрыто.
        Боги не отозвались - как, впрочем, и всегда. В том, что случилась беда, он убедился еще задолго до поляны с источником, разглядев на влажной земле возле ручья следы копыт не меньше, чем пяти лошадей. Убедился - и отчаянно погнал Монаха вперед, напрямик сквозь кусты и мелкий подлесок, ничего не слыша от бешеного стука своего сердца.
        Первое тело он увидел сразу, как выехал из зарослей: мужчина в воинской одежде лежал на траве лицом вниз, согнув руки и ноги, так, словно пытался и не мог ползти к лесу, прочь от холма с убежищем. Рольван не стал задерживаться и выяснять, что его убило. Поспешил дальше и вскоре нашел еще двух мертвецов. На этот раз проехать мимо было невозможно. Рольван спешился и заинтересованно склонился над трупами.
        Они лежали бок о бок, как друзья или любовники, прикорнувшие вдвоем на одной подушке. Подушкой был плоский камень языческого жертвенника, щедро окропленный кровью из их разорванных глоток. В том, что над ними потрудились волчьи зубы, не было никаких сомнений: Рольван уже видел прежде убийственную силу этих зубов и ловкость их обладательницы. Две кровавые дорожки на измятой траве отмечали путь, которым притащили сюда оба тела. Представив огромную волчицу, стаскивающую убитых ею врагов на жертвенник в дар богам, Рольван содрогнулся.
        - Ты бесподобна, как всегда, Игре, - прошептал он. - Но где же ты?
        Он встал и начал подниматься по каменистой дорожке к убежищу. Низкая желтовато-белая луна, покровительница волков и всяческого волшебства, глядела ему в спину, и взгляд ее не обещал ничего хорошего. У входа Рольван задержался - внутри было совершенно темно. Разумным казалось вернуться за кремнем и соорудить факел, но он и так уже отсутствовал слишком долго, чтобы тратить время. Он осторожно вошел, выставив перед собой руки. Прислушался, но не услышал ни звука. Пошел дальше наугад и успел сделать несколько шагов прежде, чем споткнулся о чье-то тело.
        Похолодев, упал на колени, но тут же вздохнул с облегчением, ощутив рукой холод мелких колец воинской кольчуги и край спекшейся от крови курчавой бороды. Этого убийцу Игре тоже опередила.
        Больше в убежище никого не было. Рольван на ощупь обыскал его, потом вышел наружу, в ночь, залитую тревожным лунным светом. Вернулся к жертвеннику, но не нашел там никаких подсказок, только измятую траву, кровь да тела, спящие вечным сном под равнодушный плеск священного источника. Вновь поднялся на холм, желая себе волчьего нюха и волчьего зрения, но будучи вынужден обходиться собственными, слабыми человеческими. Если верить им, следовало дождаться рассвета и тогда только продолжать поиски. Рольван скорее согласился бы быть съеденным заживо - не такой уж невероятный исход, раз Игре снова обратилась в волчицу. В прошлый раз Гвейр чудом сумел вернуть ей человеческий облик и человеческий разум. Теперь Гвейра не было, и оставалось лишь надеяться на то, что она еще не слишком долго пробыла зверем. Тела, обнаруженные Рольваном, были мертвы уже много часов, и каждый новый час мог оказаться для Игре роковым.
        Никаких следов у входа в грот не было, но поодаль, чуть ниже, колючие кусты оказались поломаны, как будто кто-то большой ломился сквозь них, не разбирая дороги. Подумав, что это скорее всего была напуганная волчьим запахом лошадь, Рольван все же пошел по следу, вниз по склону, через заросли ежевики и боярышника, придерживая полы плаща, чтобы уберечь их от шипов, и старательно вглядываясь в лунную полутьму.
        Лес подступал здесь к самому склону. Углубившись в него, Рольван действительно скоро отыскал лошадь, вернее, останки лошади с разорванным брюхом и выеденными внутренностями: несчастным животным не так давно отобедал крупный зверь. Рольван вздохнул, но тут же обрадовался, сообразив, что зверь этот по крайней мере не стал людоедом. Остановился, не зная, что делать дальше, и услышал далекий крик.
        После недолгой тишины звук повторился. Сомнений не было, это кричал человек, мужчина, он уже сорвал голос и отчаялся, призывая помощь. Рольван пошел на этот полустон-полухрип, прислушиваясь, но тот, кто кричал, то ли умер, то ли потерял надежду и замолчал. Древний священный лес безмолвствовал, недовольный вторжением чужаков. Ощущение чужого недоброго взгляда не отступало. Рольван встряхнулся, отгоняя назойливый страх, и решился наконец позвать. И почти сразу же получил ответ.
        - Сюда! - прозвучало совсем близко. - Помогите!
        Еще несколько шагов, и он услышал рычание, а затем обнаружил обоих - и жертву, и охотницу. Огромная серая тень с оранжевым огнем в почти человеческих глазах царапала когтями древесный ствол. С каждым прыжком ее зубы смыкались всего в нескольких дюймах от поджатых ног мужчины, который наверняка считался до сегодняшнего дня одним из славных, не знающих страха дружинников эрга. Сейчас он выглядел донельзя беспомощно, лежа животом на одной из веток, достаточно толстой, чтобы выдержать его вес, но и только - реши он попробовать перебраться на другое место или хотя бы опустить ноги, неминуемо стал бы добычей волчьих зубов. То же самое ожидало его, как только разожмутся руки, от усталости или от подступившей дремоты, и отяжелевшее тело потеряет равновесие или же ветка, и так уже опасно накренившаяся, наконец решит обломиться.
        Рольван остановился, охваченный ужасом и облегчением одновременно. Волчица повернула голову - движение показалось ему совершенно человеческим, - на миг встретилась с ним взглядом и тут же возобновила свои размеренные прыжки. Следующие два шага Рольван сделал вопреки собственному телу, все члены которого требовали немедленно бежать прочь. Шаг, еще шаг, навстречу смерти в серебристой шкуре, чьи клыки он, казалось, уже чувствовал на своем горле. И тогда человек на дереве наконец заметил его.
        - Не подходи! - вскричал он, решив, видимо, что Рольван собрался сразиться со зверем врукопашную. - Это оборотень!
        Волчица с рычанием взметнулась вверх, почти достав зубами его сапог. Мужчина дернулся, едва не потеряв равновесие, и закричал снова:
        - Убей ее!
        - Игре, - позвал Рольван, подходя еще ближе.
        Он не притронулся к мечу и стоял перед ней совершенно беззащитным. Впрочем, меч не сильно помог бы ему, вздумай волчица напасть. Так же, как не помогли мечи и копья четверым товарищам загнанного на дерево воина. Рольван вспомнил, как самонадеянно клялся оберегать ее от всех опасностей, и ему стало смешно.
        - Убей ее! - дружинник больше сипел, чем кричал, и от этого делалось еще страшнее. - Чего ты ждешь?! Это оборотень, дрейв!
        Его лицо казалось бледным, перекошенным от ужаса пятном. Волчица снова подпрыгнула. Еще немного, и она достигла бы цели.
        И тогда Рольван взялся наконец за меч. Тот вышел из ножен с еле слышным шелестом. Волчица опустилась на лапы и снова посмотрела на него. «Я узнал ее по глазам» - сказал когда-то Гвейр. Что ж, Рольван тоже узнал бы ее из тысячи.
        - Тебя, верно, не предупредили, - если голос его и прозвучал хрипло, причиной тому был гнев, а не страх, - про отступника, который служит дрейвам? Она тебя не тронет, если ты слезешь и сразишься со мной. Слезай, иначе я сниму тебя сам!
        Волчица встретила его слова недовольным рыком. Шерсть на ее загривке стояла дыбом. Рольван произнес тихо, гадая, понимает ли она его:
        - Позволь мне, прошу! Ты уже победила. Теперь пусть он умрет от моей руки.
        Он сказал бы, что она и так уже много убивала в этом облике, что ей не следует этого делать, что она человек, а не зверь. Что он, Рольван, боится за нее гораздо больше, чем боится ее саму. Он умолял бы ее, если только возможно, постараться сберечь в себе человека, не уступать звериным инстинктам и жажде крови, но слов, чтобы выразить все это, не нашел. И тогда сказал совсем другое, внезапно испугавшись умереть и оставить эти слова навсегда не сказанными:
        - Я люблю тебя, Игре. Лучше бы ты убила меня, ведь это я во всем виноват, с самого начала!
        Волчица глухо заворчала, а нечаянный свидетель его признания на дереве вдруг истерически рассмеялся и хохотал, пока его смех не перешел в приступ кашля. Рольван не обратил на него внимания. Он смотрел в глаза, которые не были ни человеческими, ни звериными и ждал - ответа, нападения, бегства, хоть чего-нибудь. Его пальцы на рукояти меча стали влажными от пота.
        Все еще рыча, волчица отступила от дерева. Рольван поднял голову.
        - Спускайся, - сказал он.
        - Ты дурак, - человек на дереве больше не смеялся. - Дурак и предатель.
        - Спускайся. Или ты боишься поединка? Предпочитаешь волчьи зубы?
        - Дурак, - снова сказал он. - Мой меч там внизу.
        - Спустись и подними его.
        - С чего ты уверен, что она не кинется?
        Рольван пожал плечами:
        - Не уверен. Но если останешься там, все равно свалишься рано или поздно, и тогда она кинется.
        Волчица зарычала громче, когда несчастный воин неловко сполз по стволу и бросился подбирать свой меч. Рольван про себя одобрил его выбор. Игре не нападала, и он все больше верил, что перед ним действительно Игре, не волк, но человек, что она слышит и понимает. Дружинник принял боевую стойку, но в последний момент не выдержал и попросил:
        - Если ты меня отпустишь…
        - Она была одна, а вас пятеро. Хочешь, чтобы я тебя отпустил? Убей меня и уходи.
        Вместо ответа дружинник атаковал. Он наверняка отлично владел мечом, но был измучен усталостью и страхом и не мог не думать о рычащей за спиной волчице. Рольван легко уклонился от его выпада, сделал обманное движение, заставив его отбивать удар в левое плечо, и тут же ударил справа, лишив противника державшей меч руки. Затем простым верхним ударом разнес ему шлем вместе с черепом.
        Волчица прыгнула к упавшему телу. Сверкнули в лунном свете зубы. Не успев сообразить, что делает, Рольван отшвырнул меч и оказался рядом, на коленях, тянущимся к ней, чтобы оттащить от добычи. Шерсть на ее загривке была жесткой и удивительно теплой; прикосновение к ней заставило его опомниться и отдернуть руки.
        - Стой, Игре, нет! Ты не должна!
        Он видел оскаленную волчью морду прямо напротив своего лица и чувствовал запах из ее пасти. Во всем этом не было ничего от женщины, которую он любил, и Рольван ужаснулся - что он делает здесь, почему не бежит или не сражается, спасая свою жизнь. Но уже в следующий миг волчица прижала уши и подалась назад, и ему стало не до сомнений.
        - Игре, Игре, пожалуйста. Все твои враги мертвы, слышишь, теперь ты должна вернуться. Прошу тебя. Возвращайся, - он никогда не слышал, как сделать животное снова человеком, ничего не знал об этой дрейвской способности. Помнил лишь слова Гвейра: «Я обнял ее и звал по имени», и потому тоже звал, отчаянно, изо всех сил: - Все закончилось, Игре. Ты в безопасности, все хорошо. Вспомни себя, Игре, вернись!
        Сколько из его слов она понимала, сколько оставалось еще в ее разуме от человека? Рольван ни в чем уже не был уверен. Взгляд ее стал совершенно звериным, как будто со смертью последнего врага исчезла и необходимость сдерживаться. Но она все еще не пыталась его убить. Он осторожно поднялся на ноги.
        Волчица зарычала и попятилась, приседая на задние лапы. Рольван пошел за ней. Он видел страх и злобу в ее глазах, видел, что в любой миг она может броситься на него, и по-прежнему боялся, но все это ничего не значило. Совсем ничего.
        - Нет, Игре, я тебе не враг. Ты же меня знаешь, Игре, Игре, ты не могла забыть. Вернись, пожалуйста, ты нужна мне, ты нужна Гвейру - ведь ты же помнишь Гвейра! Ты отправила его за Врата. Если ты не вернешься, он останется там. Ну пожалуйста, Игре!
        Она пятилась, пока за спиной не оказался ствол дерева, сплошь исцарапанный ее когтями. Не останавливаясь, не думая, что совершает самый безумный поступок за всю свою жизнь, Рольван подошел совсем близко и опустился перед нею на колени. Где-то в глубине этого ощетиненного злостью зверя еще жила Игре. Обнимать волчицу? Ему вдруг показалось, что он уже делал подобное, но где именно, во сне или в бреду, он не смог вспомнить.
        - Ты не можешь остаться волком. Я не могу этого допустить.
        На это раз прикосновение к шерсти не испугало его, как не испугала оскаленная пасть возле самого лица.
        - Я не могу тебя бояться, - с удивлением прошептал он. - Я слишком сильно боюсь тебя потерять. Игре, Игре, девочка, дрейвка, колдунья, пожалуйста, вернись!
        Она рванулась прочь, и Рольвану пришлось ухватиться за ее шею изо всех сил. Его проволокло по земле и отбросило в сторону. Вскочив, он увидел возле своих ног хрипящую, бьющуюся в конвульсиях волчицу. Решив, что она умирает, он упал на колени и попытался ухватить ее запрокинутую трясущуюся голову. Острые зубы сомкнулись на его запястье. От боли, а может быть, от колдовства потемнело в глазах, и сквозь темноту он увидел, как тает, плавится ее облик, уменьшаясь в размерах. Густая всклокоченная шерсть стала коротким пухом, дымкой, телом. Рычание стихло. Игре, обнаженная, дрожащая, горько плакала, уткнувшись лицом в траву.
        - Получилось, получилось, получилось!
        От радости и облегчения Рольван совсем потерял голову. Он стоял на коленях возле плачущей девушки, гладил ее по волосам, спутанным и пропитавшимся потом, по трясущимся плечам, не замечая ни крови, бегущей из прокушенного запястья, но того, что Игре никак не отзывается, как будто даже не замечает его прикосновений. Рядом, всего в нескольких шагах, коченел труп дружинника. Золотисто-оранжевый рассвет медленно загорался над лесом, возвещал окончание страшной ночи. Игре плакала, а Рольван все гладил ее и повторял, как зачарованный, одно и то же слово:
        - Получилось, получилось!
        Наконец он опомнился. Торопливо расстегнув застежку, снял с себя плащ, осторожно укутал в него дрейвку. Позвал по имени, не получил ответа и попробовал приподнять ее за плечи.
        Игре вскинула голову, и Рольван охнул. Разума в ее глазах оказалось не больше, чем тогда, когда она была волчицей.
        Она дернулась и зарычала, вернее, попыталась зарычать. Получившийся звук напугал ее, она вскочила на ноги - плащ соскользнул на землю, - потом упала на четвереньки. Кинулась бежать. Но мощные волчьи прыжки больше не давались ей, как давались еще совсем недавно, и, когда Рольван с плащом в руках оказался рядом, Игре уже снова рыдала, растянувшись на земле.
        - Тише, тише, девочка, все хорошо, - проговорил он, поднимая ее и закутывая в плащ. - Все хорошо, ты в безопасности, никто тебя не обидит. Пойдем. Ты отдохнешь и успокоишься, а потом мы придумаем, как тебе помочь. Все получится, я уверен, ведь ты один раз уже справилась с этим…
        Тихий как голос будто успокоил ее. Игре больше не рвалась из его рук, только всхлипывала тихонько, поэтому Рольван продолжал говорить, пока нес ее на руках через лес обратно к убежищу внутри полого холма:
        - Ты справишься, а я тебе помогу, я с тобой, Игре, любимая. Даже если ты меня ненавидишь, я все равно тебя не брошу, никогда не брошу. Ты выздоровеешь, а потом мы вернем Гвейра, обязательно вернем, вот увидишь. У нас все получится. Не плачь, прошу тебя, ведь ты же сильная, ты самая сильная из всех, кого я знаю, моя Верховная дрейвка, воительница, колдунья, самая прекрасная в мире, нет, во всех мирах…
        Из грота потянуло холодом и слабым запахом разложения. Помедлив, чтобы его глаза привыкли к темноте, Рольван обошел мертвого дружинника и уложил Игре на тростниковую постель. Сел рядом. Он гладил ее по волосам и говорил, негромко и ласково, не слишком заботясь о том, какие подбирает слова, до тех пор, пока ее всхлипывания не стихли. Наконец убедившись, что она крепко спит, встал и вытащил наружу убитого ею человека.
        Он страшно устал, и не только телом. Больше всего на свете ему хотелось вернуться в пещеру и заснуть рядом с Игре, слушая ее дыхание, наслаждаясь ее близостью и даже не мечтая ни о чем большем. Но, кроме усталости, им все сильнее овладевало другое чувство: хмурая злость на тех невидимых, кого последователи Мира называли демонами, а Игре - богами. На тех, кто взвалил на нее неподъемную тяжесть, сделав Верховной дрейвкой и наделив колдовством, но не позаботился придать ей достаточно сил, чтобы выдержать все это. Кто потребовал от нее в одиночку одолеть призраков и закрыть Врата, а когда она выполнила этот невозможный приказ, вместо награды за труды отнял у нее брата. Кто не уберег ее от охотившихся за нею дружинников, кто вместо защиты подарил ей гибельную способность обращаться в зверя, не беспокоясь о том, что обратно она может не вернуться, как и о том, что пережитое потрясение отнимет у нее разум.
        Во всем случившемся с самого начала была его вина. Рольван даже на миг не мог забыть о ней и оттого злился еще больше. Если бы в тот проклятый день их первой встречи он знал, кем станет для него похожая на безумного мальчишку девушка, если бы остановился, повернул назад, не стал преследовать дрейвов, ничего бы не случилось. Если бы он не послушался и не оставил ее здесь одну, они встретили бы дружинников вместе и Игре не пришлось бы опять становиться волком. Он не знал. Но боги, прах бы их побрал, знали наверняка. Они просто забавлялись с нею, как будто отданная им в услужение девушка была всего-навсего игрушкой.
        В монастыре учили ненавидеть древних богов, но там же его научили и не верить в них. Теперь Рольван поверил. И возненавидел их куда больше, чем снилось хоть одному из праведных монахов.
        Потому-то теперь, едва держась на ногах от усталости, он шел копать могилу и хоронить тех, кого волчица-Игре уложила на жертвенник во славу богам, недостойным ни ее любви, ни ее доверия. Кто пришел за ее жизнью так же, как пришел когда-то давно и сам Рольван, и кто, в отличие от него, получил по заслугам. Над лесом, над холмом, над священным источником вставало солнце. Тьма отступила, чтобы с наступлением вечера вернуться вновь.
        Он проснулся, когда Игре вдруг села, отбросив его руку, и стала испуганно озираться. Рольван приподнялся на локте.
        - Игре…
        Сквозь низкое отверстие входа внутрь попадало достаточно света, чтобы разглядеть ее лицо. За время сна Игре не пришла в себя, разве что успокоилась и больше не казалась такой напуганной, как накануне. Она вздрогнула и отодвинулась от него.
        - Тише, - поспешил успокоить ее Рольван, - я тебя не обижу. Ты… тебе лучше? Ты помнишь, кто я?
        Растерянный взгляд девушки скользнул по нему, обежал пещеру, вернулся снова к Рольвану. Ничего похожего на узнавание не отразилось на ее лице.
        - Это я. Я, Рольван, твой друг. Друг Гвейра. Ты помнишь Гвейра, Игре?
        Никакого ответа, лишь испуганный взгляд. Рольван вздохнул.
        - Значит, не помнишь. Я так и думал. Ну, что ж… нам просто нужен кто-то, кто поможет тебе все вспомнить. Кто-нибудь, кто умеет колдовать, и это точно не я. Давай уедем отсюда и найдем его, хорошо? Только сначала надо тебя одеть.
        Игре не шевельнулась, когда он встал и пошел за приготовленными для нее вещами. Накануне ему пришлось раздеть покойника - того из пятерых, кто оказался меньше других перепачкан кровью. Куда пропала собственная одежда Игре, Рольван так и не смог понять. У изголовья постели валялись только ее сапоги, остальное исчезло. Потеря, впрочем, была невелика. Про себя он поклялся первым по прибытии в город делом купить для нее одежду, достойную по меньшей мере эргской дочери - или, раз уж она так предпочитает выглядеть мальчиком, эргского сына. Пока же приходилось радоваться и тому, что есть.
        Вернувшись, он протянул девушке сверток. Движение вышло резким: ее нагота волновала его больше, чем он старался показать, а Рольван твердо решил не допускать ничего, что не могло бы вызвать ее гнев потом, когда Игре снова станет собой.
        Она испуганно вздрогнула и заслонилась руками.
        - Тише, - сказал Рольван. - Я принес тебе одежду.
        Но Игре не слышала. Она завороженно разглядывала свои ладони, как будто видела их впервые, как будто вместо них ожидала обнаружить что-то совсем другое - к примеру, волчьи лапы. Уронив руки, она сморщилась, оглядела собственное тело и горько заплакала.
        - Придется мне привыкать, - вздохнул Рольван. - Иди сюда, Игре. Все хорошо. Я тебя не обижу.
        Он обнял ее и погладил по волосам, успокаивая, затем поднял на ноги принялся натягивать на нее одежду. Чувствовал он себя при этом хуже, чем просто неловко, но Игре не сопротивлялась, и в конце концов дело оказалось сделано. В широкую рубашку и штаны из тонкой шерсти без труда поместились бы сразу две хрупкие девушки, но, затянув потуже пояс и набросив сверху короткий плащ дружинника, Рольван оглядел свою работу и решил, что получился вполне приличный юноша-оруженосец. Напуганный, правда, и глуповатый на вид, но в конце концов это можно будет списать на болезнь или непривычку к многолюдным местам вроде Гида, куда им предстояло отправиться. Рольван улыбнулся ей:
        - А знаешь, почему я радуюсь? Оказывается, я и такую тебя люблю. Кто теперь посмеет сказать, что это не по-настоящему?
        Игре заинтересованно ощупывала свою новое облачение. Добравшись до застежки - простой медной фибулы без украшений, которой Рольван закрепил на ее плече плащ, затеребила ее, потом дернула. Острый шип выскочил из держателя и воткнулся ей в палец. Игре сморщилась, разглядывая набухавшую каплю крови, подняла на Рольвана глаза и снова заплакала.
        Проще всего было бы отвезти ее к Аске: та, хоть и не позволяла никому называть себя колдуньей, смыслила в этих делах не меньше, а быть может, и больше самой Игре. Но старуха уже поплатилась за свою помощь дрейвке. Даже если предположить, что она вернулась домой невредимой, на что вряд ли стоило рассчитывать, появиться у нее снова значило погубить и ее, и себя. Оставалось только ехать в Гид и искать там колдунью, что вернула Игре рассудок в прошлый раз. И заодно убраться подальше от здешнего эрга, спевшегося с отцом-настоятелем Одо, и его чересчур резвой дружины - не так уж плохо, если рассудить. Рольван дорого отдал бы за возможность оказаться вместе с Игре где-нибудь за тысячу миль или вовсе в другом мире по ту сторону Врат, и пусть все на свете монахи и эрги заодно с колдуньями и древними богами провалятся куда-нибудь в Подземный мрак.
        Ворона и Тики нигде не было. Рольван догадывался, что Игре заколдовала лошадей и что они придут, стоит только ей позвать, но сомневался, подействует ли его собственный зов. Решив все-таки попробовать, он несколько раз выкрикнул их имена. Постоял у входа в пещеру, не решаясь уйти и оставить Игре одну, затем вернулся и принялся разбирать свою поклажу, собираясь выбросить все лишнее, чтобы Монаху легче было нести сразу двоих. Но еще раньше, чем он добрался до второй сумки, светлый проем входа заслонила тень. Рольван бросился навстречу, выхватывая меч, но это Тика нетерпеливо тянула в пещеру длинную голову, высматривая хозяйку. Ворон щипал траву чуть ниже по склону. Колдовство Верховной дрейвки осталось действенным, даже когда сама она не помнила собственного имени.
        Игре без возражений позволила усадить себя в седло. Будь лошадь поноровистее, ей пришлось бы туго, но послушная и спокойная Тика не нуждалась в понуканиях. Она покорно вышагивала бок о бок с Монахом, а руки дрейвки теребили и гладили ее светло-серую гриву, и обе казались довольными друг другом. Когда холм с источником остались далеко позади, Игре как будто отпустили страхи, она больше не плакала по любому поводу, не вздрагивала и с интересом оглядывалась по сторонам. На Рольвана смотрела доверчиво, как ребенок - до того не похоже на себя прежнюю, что впору было пожелать все так и оставить. Эта новая Игре невольно нравилась ему все больше. Правда, и присматривать за ней теперь нужно было, как за ребенком, в оба глаза. В особенности это стало ясно на привале: в третий раз подряд изловив ее в полусотне шагов от их маленького лагеря в тот самый момент, когда она уже совсем было собралась полакомиться яркими на вид и смертоносными тисовыми ягодами, и насильно притащив обратно, Рольван начал спрашивать себя, а не привязать ли ему свою подопечную, как когда-то, к дереву. Не решился, и с тех пор больше не
выпускал ее из виду, держал за руку или обнимал всегда, когда только мог. Игре не возражала, совершенно позабыв свою былую к нему неприязнь.
        Доверчивость эта была для него счастьем и мучением одновременно. Счастьем, потому что, устраиваясь на ночлег, он без колебаний уложил ее рядом с собой и Игре сразу заснула, прижавшись к его груди, а ее дыхание щекотало ему шею и заставляло сердце сладко сжиматься и таять от нежности. Мучением, потому что чем дальше, тем труднее было соблюдать свое слово не трогать ее без ее воли - воли, которой у нее сейчас попросту не было. Порою Рольван готов был отрубить себе обе руки.
        Похоть, впрочем, оказалась не самой худшей из его забот. В первую же ночь он проснулся от крика. Случилось это под утро, в тот самый холодный час, когда темнота уже выцвела, не вынеся ясного дыхания наступающего дня, но рассвет еще не воспламенил неба, не разогнал ее окончательно; когда смолкли ночные птицы, а дневные покамест не пробудились и весь мир ненадолго окутала тишина. В такой час крепче всего спится, а пробуждение выходит неловким, как будто целая ночь отдыха пропала втуне.
        Кричала Игре. Не просыпаясь, не открывая глаз, с раскинутыми в стороны руками, она ахнула, как будто от боли и начала говорить. С тех пор, как потеряла рассудок, обернувшись человеком, она не произнесла ни слова, потому Рольван сперва обрадовался, решив, что она приходит в себя, но нет. Ее лицо было искажено мукой, голос хрипел и срывался:
        - Уходит. Уходит, уходит! Наше время, твое время, больно! Что можешь, теперь что ты можешь? Приходят из-за моря, но, но не твоим путем, нет. Сдержит ли лес огонь? Везде пусто. Мы слабые, прячемся, больно! Новый день, не наш, нас нет. Люди, люди, чужие. Наши дети? Их нет. Горят костры, о, как много огня! - Игре выгнулась всем телом, содрогнулась. Рольван беспомощно смотрел, не зная, можно ли ее сейчас разбудить, не станет ли оттого еще хуже. Его пробрал страх, как будто что-то темное, может быть, призрак другого мира, остановилось рядом. - Не станет, не станет, пройдет время и вас не станет. Прах, пыль. Другое, все другое. Костры, и здесь костры! Больно! Нет, не троньте ее! Не-ет!!!
        - Игре! - Рольван не выдержал, схватил ее за плечи и встряхнул. - Игре, проснись! Перестань!
        Она снова вскрикнула и открыла глаза. Рольван отшатнулся - то были глаза волчицы, они светились в темноте. Но желтый огонь тут же погас, и с ним погас разум. Игре удивленно сморщилась и заплакала.
        Рольван обнял ее.
        - Ну все, девочка. Это был страшный сон, и он кончился. Мы едем в Гид. Скоро все будет хорошо.
        «Надеюсь, очень надеюсь, - добавил он мысленно, пока ее рыдания понемногу стихали. - И как же я докатился до того, чтобы видеть своей единственной надеждой неизвестную колдунью?»
        С восходом солнца Игре повеселела, приняла снова тот же глуповато-доверчивый вид, что и вчера. Молчала, и сколько Рольван ни обращался к ней, не похоже было, что она хоть что-нибудь понимает. И все же он продолжал говорить, даже шутил и смеялся, хотя на душе было тревожно. Игре прислушивалась, склоняя голову то к одному, то к другому плечу и глядя с искренним любопытством. Ей явно нравился его голос, а это, решил Рольван, уже неплохо.
        Ночью кошмары повторились и были, видимо, сильнее прежних. Игре кричала от боли и предрекала бедствия, смерти и огонь - Рольван уже не сомневался, что стал свидетелем прорицания. Он долго не мог ее разбудить, встряхивал и звал по имени, но тщетно, пока наконец она не очнулась - выпала из своего сна, взмыленная, как лошадь после скачки, и залилась слезами.
        В третий день они сделали круг, минуя Сторкс, остановились, чтобы закупить припасов в одной из расположенных на отшибе деревень, и теперь двигались к предгорьям - так быстро, как только было возможным. Рольван торопился изо всех сил, дозволяя лишь краткий отдых, и вечером продолжал путь до самой темноты. Он догадывался, что следующая ночь будет еще хуже предыдущей, и оказался прав. Теперь Игре начинала прорицать сразу, стоило ей заснуть. Если ее каким-то чудом удавалось разбудить, плакала, потом засыпала и все повторялось снова. Под утро, когда кошмары наконец отступили, Рольван рыдал вместе с ней.
        Глава тринадцатая, похотливая
        Но Кохдир из гордости отверг богиню, и она, разгневавшись, помрачила его разум. Три года он бродил по земле обнаженным, позабыв человеческую речь и повадки, и всякий, кто встречал его, приходил в ужас от его вида. Когда же гнев богини остыл, она явилась к нему и разделила с Кохдиром ложе, и наутро он проснулся исцеленным от своего недуга.
        Книга легенд и сказаний Лиандарса.
        Автор неизвестен
        Торопятся же избрать себе нового главу на место умершего, ибо верят, будто пока на острове живет Верховный дрейв, никакая беда не приключится с их народом. Такого же мнения придерживаются и простые люди, оттого и почитают дрейвов безмерно.
        Патреклий Сорианский, «О народах»
        Таким стал их обратный путь к Гиду - торопливая вереница коротких дней, полных усталости и единственного стремления проехать еще хоть на милю, на полмили больше, чем удалось вчера, и долгих, страшных ночей, когда Игре кричала и билась, как в припадке падучей болезни, а Рольван ничем, совершенно ничем не мог ей помочь. От ее бесконечного «Больно!» впору было кричать самому. В отчаянии он призывал на помощь слова молитв, но не мог отыскать в своей памяти ничего, кроме ее бесконечных пророчеств, описаний не то грядущих, не то давно миновавших бедствий.
        Когда перед ними выросли надежные стены постоялого двора перед Гидом, он даже не смог обрадоваться. Молча направил лошадей к воротам, оказавшимся, не в пример прошлому разу, распахнутыми настежь.
        Старик привратник приветственно заулыбался - узнал. Оставив конюха расседлывать и обихаживать усталых лошадей, Рольван повел Игре в общую комнату.
        Их встретил густой запах яств и гул веселых голосов. Игре вздрогнула, испуганно прижалась к Рольвану. Тот успокаивающе сжал ее плечо:
        - Все хорошо, девочка.
        Навстречу уже спешил хозяин. Он тоже узнал их обоих и буквально сгорал от любопытства, которое неумело пытался скрыть. Вздохнув, Рольван извлек на свет то единственное, что интересовало хозяина больше, нежели чужие секреты - золото.
        - Нам нужна комната, - сказал он. - Отдельная комната подальше от чужих ушей. И еще другая помощь, за которую мы щедро заплатим.
        Хозяин закивал:
        - Разумеется, благородные господа, - монета исчезла, как по волшебству. - Горячая пора, так много гостей! Благодарение Миру, на дорогах снова людно. Но для вас местечко найдется! Пойдете туда или пообедаете сначала?
        Рольван досадливо огляделся:
        - Пообедаем в комнате. Веди.
        Обещанная комната, тесная каморка с единственной кроватью и шатким столом, располагалась дальше всех от лестницы, ведущей наверх, так что голоса и смех из нижних помещений оказались почти не слышны. Хозяин затворил дверь и с любопытством уставился на Игре, которую Рольван усаживал на кровать.
        - Значит, догнали вы их в тот раз?
        - Догнали, - сказал Рольван. - Слушай. Мне нужна колдунья, та, которую приводил из города твой слуга. Можешь ты послать за ней снова?
        Хозяин затеребил фартук, не торопясь соглашаться.
        - Всякие странные ходят слухи, - протянул он. - Дрейвы, говорят, вернулись, демоны опять же… Монахи как с цепи сорвались, стража на ушах. Как бы не вышло чего, господа путники.
        - Я заплачу, сколько пожелаешь, и еще добавлю сверх того. Прошу тебя. В случае чего ты скажешь, что ничего не знал, и это будет правда. Во всем виноват я.
        - Выходит, этот ваш друг снова болен?
        - Да, и серьезно. Иначе бы нас здесь не было.
        - Ну хорошо, - решился наконец хозяин. - Только…
        Но Рольван перебил его:
        - Тогда быстрее, прошу! Она нужна мне до наступления ночи!
        Хозяин раскрыл рот, но махнул рукой и вышел за дверь. Игре смотрела испуганно. Рольван улыбнулся ей:
        - Вот видишь, все будет хорошо.
        Он и сам поверил своему обещанию, поверил настолько, что почти не тревожился, воздавая должное сытному обеду из двух перемен и ароматному элю, принесенному расторопным слугой. Слуга - наверняка это была не собственная его затея - намеревался остаться и прислуживать за столом, но Рольван отправил его восвояси и хозяйское любопытство осталось неудовлетворенным. Зато появилась возможность накормить Игре без посторонних глаз. Если безумие и могло хоть в чем-нибудь принести пользу, то лишь в одном - впервые с тех пор, как Рольван узнал ее, Игре ела с аппетитом. Даже несмотря на свои ночные муки, теперь она казалась далеко не такой бледной и осунувшейся, как неделю назад.
        Правда, застольные манеры ее нынче оставляли желать лучшего. Собрав разбросанные по столу и по полу остатки пищи и кое-как затерев разлитый эль, Рольван с уже привычной сноровкой умыл ее из кувшина в углу и усадил на постель. Никогда прежде не имевший дела ни с детьми, ни с больными, за исключением раненых в бою, за эти дни он стал опытной сиделкой, чем втайне даже гордился, особенно теперь, когда пришло время Игре распрощаться с болезнью.
        Не зная, сколько времени понадобится, чтобы привести колдунью, он заранее приготовился ждать терпеливо, и поначалу у него это получалось. Он не мерил шагами комнатушку, ибо мерить было нечего - четыре шага от стола до двери, два - от двери до кровати. Не выглядывал постоянно в окно - то выходило во внутренний двор и ничего, кроме бродящих по этому двору кур да спящего в тени амбара пестрого хряка, показать не могло. Он даже, может быть, задремал бы в ожидании, если бы не опасался оставить без присмотра Игре, прикорнувшую на краю застеленной пестрым овчинным одеялом постели. При свете солнца кошмары не мучили ее и она могла поспать.
        Но чем ближе к вечеру, тем тревожнее делалось у него на душе, а колдуньи все не было. Игре проснулась и теперь, усевшись на подоконнике, наблюдала за курами, которых загонял в курятник рыжеволосый, как она сама, мальчишка. Беспокойство Рольвана передалось и ей, а может быть, она просто побаивалась непривычной обстановки. Ее руки не знали покоя, тревожно теребили одежду и волосы, то вдруг принимались ощупывать ставни, закрывать их, словно Игре надеялась заслониться от подступающих сумерек. Молчание давило, как каменная плита, но Рольван не находил в себе сил заговорить.
        Темнело. В городе наверняка уже закрыли ворота. Если посланный не успел вовремя покинуть Гид, они с колдуньей появятся только утром. А ночью - как же им продержаться ночь, здесь, в этих тонких стенах, где каждый звук будет слышен всему дому?! Рольван стиснул кулаки и зашагал туда-сюда по комнате, всем телом чувствуя внимательный взгляд сидящей на подоконнике девушки.
        Ему казалось, что он сам уже начинает сходить с ума, когда раздался наконец стук и дверь отворилась. На пороге появился хозяин. Рольван бросился навстречу:
        - Где?!
        - Нечем мне вас порадовать, господа путники, - судя по виду, приносить дурные вести доставляло ему удовольствие. - Уж не обессудьте. Сделали, что могли, а ведь по нынешним временам если кто узнает, греха не оберешься, так что по чести, заплатить вам все-таки придется, как сговаривались. Сами понимаете…
        - Да что случилось?! - еще немного, и Рольван зарубил бы его на месте. - Говори толком!
        Игре вздрогнула, испуганная криком. Хозяин остался невозмутим:
        - Нету ее, ведьмы вашей. Три дня как померла. Нечего на меня орать, я ее все равно вам не верну.
        Умерла. Рольван схватился за край стола. Беспомощно оглянулся на Игре - та слушала, не понимая, что только что прозвучал ее приговор.
        - Может быть… может быть, есть другая? Помоги, прошу тебя!
        - Нету, господа путники. А если и есть кто, мне неведомо, - хозяин тоже посмотрел на Игре и, видимо, сжалился. - Да не печальтесь вы так-то. Завтра приведем лекаря, дались вам эти ведьмы! Он добрый малый и истинный верующий, младшего моего излечил от лихорадки, а ведь думали, как есть помрет. Глядишь, еще и получше будет, чем та бабка.
        Если бы все было так просто! Рольван кивнул через силу:
        - Благодарю тебя, добрый хозяин.
        - А ежели еще чего нужно…
        - Нет, ничего. Спасибо.
        Дверь закрылась, и они остались одни. Встретив доверчивый и непонимающий взгляд Игре, Рольван подошел к ней. Не выдержав, упал на колени, прижался лбом к ее ногам.
        - Прости меня, девочка. Я не смог тебе помочь.
        Отстраненно подумал - нужно уходить отсюда, сейчас, иначе будет поздно. Любопытный хозяин еще полбеды, покуда есть чем покупать его молчание, но здесь и без хозяина полный дом людей. Даже не будь слухов о вернувшихся дрейвах, охота на ведьму стала бы славной забавой скучающим путешественникам. Их разоблачат в два счета, как только Игре начнет выкрикивать свои прорицания.
        Но куда идти, если идти некуда?
        Тонкие пальцы коснулись его волос в робком подобии ласки. Рольвана проняла дрожь. Он поднял голову.
        - Я отдал бы жизнь, чтобы тебе помочь, Игре, но не знаю, как. Ты бы знала ответ, но ты ничего не помнишь. Что же нам делать? Если бы ты могла дать мне хоть какую-то подсказку!
        Игре молчала.
        - Что с тобой произошло? - спросил Рольван. - Ты еще помнила себя, когда была волком, я уверен. Ты знала, кто твой враг, а кто друг. А потом - что случилось? Что ты почувствовала, девочка, когда твое тело менялось? Что тебя так потрясло, что ты лишилась разума? Боль? Страх? А может, что-то еще, чего я не понимаю? Игре… может быть, ты не хочешь помнить?
        Он знал, что в отчаянных ситуациях к людям приходят безумные решения. Но до сего дня даже и представить себе не мог, насколько они безумны.
        - Прости меня, - он выдохнул эти слова поспешно, отнимая у самого себя время для раздумий и колебаний, - прости, Игре. Я могу сделать только одно, и пусть я буду проклят навеки, если это не поможет.
        Игре не противилась, когда он поднял ее с подоконника, прижав к себе, отнес на кровать. Но после стала вырываться, отталкивать его, и Рольвану пришлось быть грубым. Остановиться значило бы сделать еще хуже. Бессчетное число раз он мечтал, представляя, как это будет, но даже в пьяном бреду не смог бы увидеть подобного - ее слабость, страх и непонимание, и собственное мерзкое чувство, как будто он обижает ребенка. И через стыд, через отчаяние, через отвращение к самому себе - вскипающую, захлестывающую, как волна, похоть. Он взял ее силой, зажимая ей рот и крепко держа оба запястья. Прежняя Игре успела бы вывернуться и перерезать ему горло прежде, чем Рольван распустил бы завязку на штанах, но сейчас она только мотала головой, разбрызгивая слезы и тщетно пытаясь укусить его ладонь.
        Оглушенный собственным телом, он не сразу заметил, что она больше не сопротивляется. Заметив, ослабил хватку, и Игре, освободив руки, уже сама вцепилась в его плечи. Он видел ее лицо совсем близко от своего, видел, как она хватает ртом воздух, но не понимал, что с нею происходит, вообще ничего не понимал. Казалось, еще немного, и его разорвет на части, когда Игре хрипло вскрикнула, по ее телу волной пробежала судорога, и та же самая волна подхватила Рольвана, вознесла на немыслимую высоту - и схлынула, оставив его где-то между небом и землей, бесплотным, не помнящим и не знающим самого себя. В этот миг он был еще беспомощнее, чем потерявшая разум Игре.
        Он задремал, наверное, или просто потерял счет времени - во всяком случае, оказался совершенно не готов к пощечине, отдавшейся звоном в дальних углах комнаты. Сильный толчок в грудь сбросил его с кровати.
        - Ты! - этот голос, без сомнения, принадлежал Игре.
        Разъяренной, как тысяча бешеных волчиц, но совершенно точно не безумной Игре!
        - Как ты посмел?!
        При падении Рольван сильно ударился локтем, и мурашки боли быстро привели его в чувство. Он приподнялся, разглядел в полумраке ее встрепанную фигуру и расхохотался.
        - Ты! - ее голос сорвался, и вместо крика вышел тонкий оскорбленный визг.
        Не обнаружив на привычном месте ножа, Игре прыгнула и, повалив Рольвана обратно на пол, схватила за горло. Уперлась коленями ему в грудь и принялась душить.
        Отрывая от своего горла вцепившиеся пальцы, он с удовольствием отметил, что к ним возвращается сила. Его все еще разбирал смех, удержать который не было никакой возможности. Крепко держа ее за руки, он с трудом выдавил между приступами хохота:
        - Получилось, Игре! Получилось!
        - Что?! - она задохнулась от гнева, и потому Рольван успел ответить прежде, чем на него обрушился поток оскорблений:
        - Я это сделал, чтобы вернуть тебя! Ты была безумна, помнишь?
        - Что? - воскликнула она снова, но замолчала и с недоумением огляделась вокруг. - Где мы?
        - В Гиде. На постоялом дворе, где вы были с Гвейром. Я привез тебя сюда. Разве ты не помнишь?
        - Нет, - ответила она после паузы.
        Вырвавшись из его рук, вскочила. Вернулась к кровати, принялась натягивать штаны. Рольван сел на полу, поправляя собственную одежду и все еще улыбаясь - к счастью, за окном уже стемнело и Игре не видела его лица. Сверху донесся ее хмурый голос:
        - Почему сюда?
        - Гвейр упоминал колдунью, которая помогла тебе в прошлый раз. Я думал найти ее. Но она умерла. И поэтому я… Игре, я просто не знал, что еще делать!
        - Ехать к Аске, вот что! Как ты не догадался, идиот?!
        - Игре… - Рольван хотел было встать, но передумал, решив, что безопаснее оставаться на полу, пока ее гнев не пройдет. - Я догадался бы. Но Аску забрали стражники. Прости.
        Игре ахнула:
        - Из-за меня!
        - Не знаю, - солгал он. - Может быть, и нет.
        Если он и надеялся, что случившееся с Аской отвлечет ее, ничего не вышло. Игре закончила одеваться и резко спросила:
        - Где мое оружие?
        - Отдам, только успокойся сначала, ладно? Игре! Ну, я же всего лишь хотел помочь!
        - Помочь?! - она вновь задохнулась от гнева. - Ты, ты… Да с чего ты вообще взял, что это подействует?!
        - Игре, - напомнил он очень осторожно. - Это подействовало.
        - Не знаю, почему!
        На сей счет у Рольвана имелась пара соображений, но он благоразумно смолчал. Вместо этого попросил:
        - Подумай сама. Мы были вдвоем столько дней, и ты была… как младенец, ничего не понимала. Если бы я хотел… хотел так с тобой поступить, я мог сделать это давно, а не тащить тебя сюда.
        - А ты, значит, не хотел? - прозвучало язвительно, с вызовом. К ней быстро возвращались прежние повадки, и это было прекрасно.
        - Нет! Игре, я хотел заслужить твое прощение. Хотел, чтобы ты забыла, как мы были врагами, чтобы… полюбила меня, как я тебя. А вместо этого снова тебя обидел. И ты думаешь, мне это по душе?
        - Да как ты мог вообще думать, что я смогу тебя - тебя! - полюбить?! - последнее слово она выплюнула, как что-то отвратительное, случайно попавшее в рот.
        - Не сможешь, значит, не сможешь, Игре, разве я о чем-то прошу? Ну же, хватит уже ссориться. Мы потеряли уйму времени, а нам еще столько нужно сделать, что…
        - Нам? - перебила она возмущенно.
        Но у Рольвана на это уже был готов ответ.
        - Конечно, разве ты забыла, что собираешься отправить меня за Гвейром? Или, думаешь, найдется еще один такой глупец, чтобы согласился пойти ради тебя во Врата?
        Это подействовало, во всяком случае, она замолчала. Рольван прибавил, закрепляя свою победу:
        - А я ради тебя сделаю все, что угодно, видишь, я тебе нужен. Скажи, ты получила ответ, которого ждала? Можешь открыть Врата?
        Она молчала еще долго, прежде чем неохотно заговорить:
        - Да, могу. Боги ответили сразу, нужно было только прийти и попросить…
        Рольван ухмыльнулся в темноте:
        - Попросить прощения?
        - Да.
        - Значит, тебе известно, что это такое? Если боги прощают тебя, разве и тебе не следует…
        - Заткнись, - велела она. - И отдай мое оружие, я… уже успокоилась.
        Спать на полу оказалось еще неудобнее, чем на земле. Не сказать, чтобы Рольвана это сколько-нибудь заботило, жесткие постели были ему привычны еще с монастырского детства. Но то, что Игре так решительно не пустила его на кровать, не обращая никакого внимания на все доводы - Рольван клялся даже не пытаться прикоснуться к ней, напоминал, что по дороге сюда они каждую ночь спали рядом и ничего не случалось, - это было обидно. Раздосадованный, он натянул на голову одеяло, которое Игре милостиво ему отдала, и молчал, зная, что она не спит, что ей многое нужно узнать о прошедших днях, обо всем, что произошло у источника и после. Но дрейвка не собиралась первой начинать разговор. Когда же он наконец решил, что обижаться на Игре - все равно что сердиться на ветер или дождь на их дурной нрав, и хотел заговорить с нею, она уже спала тихим сном без всяких кошмаров.
        Рольван попробовал тоже заснуть, потом плюнул и, не выдержав, отправился вниз, в общую комнату, откуда, несмотря на позднее время, доносились звуки веселой пирушки. Дверь он на всякий случай запер снаружи.
        За время своего знакомства с дрейвкой Рольван успел убедиться, что беды и неприятности подстерегают ее буквально на каждом шагу. Что и говорить, если первое из случившихся с нею несчастий причинил он сам и с тех пор постоянно оказывался свидетелем все новых и новых. Не было никаких причин думать, будто бы теперь пойдет иначе. Потому он с самого утра, как выехали за ворота постоялого двора и отправились знакомым путем к югу, начал подозрительно глядеть по сторонам и готовиться к худшему. В каком бы обличии ни явилась за нею очередная напасть, будь то отряд дружинников эрга или самого тидира, недовольный чем-нибудь языческий бог или вооруженные мечами и молитвенниками слуги Мира, получить Игре они смогли бы, только переступив через его бездыханное тело.
        Вдохновленный собственной решимостью, он бодрился изо всех сил и даже принимался время от времени насвистывать похабные солдатские песни, что было непросто, учитывая жуткое похмелье, от которого впору было забраться под ближайший куст и пусть бы весь мир проваливал хоть в самый Подземный мрак, и отчужденное молчание Игре.
        Прах бы побрал эту девчонку! Сколько еще она собирается его мучить? Разве он, Рольван, не делал для нее все, что только возможно, не заботился о ней и не защищал ее? Разве это не он помог ей превратиться обратно в человека, и, чего уж там, разве не его действия вернули ей разум? В конце концов, - тут он оборвал свист и шепотом выругался, потом засвистел еще громче и фальшивей - разве сделал он вчера что-то помимо того, что испокон веков происходит между мужчинами и женщинами и разве сама она под конец не разделила с ним наслаждение? Так на что же она теперь злится?
        Погода стояла ясная и светлая до отвращения. Даже близость леса, молчаливо вздымавшегося по обе стороны дороги, не давала прохлады. Жар, как от повисшей над головой огненной сковородки, усиливал тошноту и тяжелую головную боль. Пара состоятельных торговцев шерстью и совместно нанятый ими телохранитель, вчерашние приятели по ночной пирушке, судя по всему, сочли его каким-то никогда не пьянеющим сверхчеловеком с бездонным животом - и действительно, в количестве выпитого Рольван превзошел самого себя, но забыться так и не смог.
        Похмелья это, впрочем, не отменяло, что могло бы послужить ему уроком, не будь он уже сыт по горло всякими уроками. Он знал по опыту, что лучше всего прочищает голову опасность и если случится идти в бой, от похмелья не останется и следа - до тех пор, правда, пока все не успокоится. Пока же никакой опасности не наблюдалось, хотя Рольван не переставал ее ожидать. Встречные - добрая половина их сопровождала груженые шерстью повозки, ибо как раз закончилась пора стрижки овец - не обращали никакого внимания на двух путников, и даже прогрохотавший мимо вооруженный отряд лишь потеснил их с дороги и умчался прочь.
        Вместе с памятью и дурным нравом Игре вернула себе и привычку распоряжаться, ни с кем не советуясь. В другое время Рольван, возможно, не удержался бы и затеял по этому поводу ссору, теперь же ему было все равно. Он покорно следовал за дрейвкой, ведя в поводу груженого поклажей Гвейрова коня, насвистывая и не забывая глядеть по сторонам. А если вид у него при этом был не слишком внушительный, то и дама, что он подвязался охранять, выглядела не лучше, награды же за преданную службу не ожидалось вовсе. Если, конечно, не принимать за награду грубость и равнодушие - уж этого-то ему доставалось сколько угодно.
        - Не свисти, - сказала Игре, оглянувшись. - Невозможно слушать.
        Проснувшись, она первым делом потребовала воды и мыла, а затем выгнала Рольвана из комнаты. Теперь ее вымытые и расчесанные, но все равно непослушные волосы сияли нестерпимо-медным блеском. Казалось странным, что сегодняшнее чересчур яркое солнце еще не расплавило их.
        Глаза под этим огненным ореолом были совершенно волчьими. Иного Рольван и не ожидал. Он ответил без обиды:
        - А ты не злись.
        Игре раздраженно фыркнула и вновь послала Тику вперед. Чужая рубашка висела ней, словно подпоясанный мешок, что ничуть не умаляло ее надменности. Облаченная в традиционные одежды Верховного дрейва, в окружении внимательных последователей, и тогда она вряд ли была бы самоувереннее. Рольван вздохнул и безрадостно подумал, что путешествие за Врата ему все-таки придется совершить.
        В тот раз, целую вечность тому назад, когда вызывался отправиться за Гвейром, он думал лишь о том, чтобы привязать Игре, не дать ей уйти своей дорогой в одиночку. Вернет ли она свою силу, нет ли, откроет ли Врата - казалось делом отдаленного будущего, а в своей жизни воина Рольван не привык заглядывать надолго вперед. Каждое «завтра» предварялось оговоркой «если буду жив»; так он поступал с тех пор, как предпочел опасности тидирской службы мирной судьбе священника.
        Ныне же его дорога вела прямиком к Вратам и неведомое за ними вот-вот должно было стать для него явью. Что делать ему с этой явью, он понятия не имел. Все, чему его учили, во что он верил и продолжал верить, сходилось в одном - держаться от этого всего как можно дальше.
        Он спросил об этом Игре, выбрав момент, когда она казалась не слишком раздраженной, сразу после ужина, сидя вместе с нею у медленно затухающего костра. Деревья высились кругом, словно почетная стража, протягивали темные ветви-руки, приветствуя и прося благословения Верховной дрейвки. Глядя на ее лицо с пляшущими в зрачках отражениями костра, в обрамлении растрепанных завитков волос - даже в темноте было видно, до чего они рыжие, - Рольван мог поверить во что угодно и не удивился бы, узнав, что деревья говорят с Игре и та отвечает им на их собственном языке.
        - Ты скажешь, что мне делать там, на той стороне? - спросил он. - Раз уж ты снова общаешься с богами…
        - Я уже говорила - я не знаю, - отрезала она.
        Рольван кивнул и не стал расспрашивать дальше. Чуть погодя Игре заговорила сама, уже не таким резким тоном:
        - Это правда, я ничего об этом не знаю. Богиня позволила мне открыть их, но только если я сама туда не пойду. Я сказала ей о тебе, а она…
        Рольван не смог припомнить, чтобы хоть раз прежде он видел Игре сконфуженной.
        - Ну, меня твоей богине любить не за что.
        - Нет, не то. Она… рассмеялась, когда я упомянула тебя. Сказала: «Вот и посмотрим, на что он годится». И еще: «Надо бы испытать его прежде, чем впускать. Пожалуй, так и сделаем. Это будет весело».
        - Весело?! - он вздрогнул от накатившего гнева.
        Игре удивленно подняла глаза:
        - Что?
        - Сука, - отчетливо произнес Рольван. - Сука она, твоя богиня. Так и передай ей, в следующий раз, когда…
        Ловкости ее прыжка позавидовал бы самый быстрый зверь. Рольван не договорил, обнаружив себя лежащим на земле с прижатым к горлу острием ножа.
        - Я вобью тебе обратно в глотку… - сверкая волчьими глазами, прорычала Игре, - в твою грязную глотку каждое твое грязное…
        - Давай же, режь, ну, - прохрипел он. Острое железо царапало кожу. - Я ведь не заслужил ничего лучшего, Игре, правда?
        Он видел, как она резко задохнулась, и приготовился к худшему, но Игре еще раз обожгла его ненавидящим взглядом и убрала нож. Вернулась на свое место и стала глядеть в огонь.
        Рольван сел, отряхивая плащ.
        - Можешь убить меня, я все равно не понимаю, как ты можешь еще им служить, после всего? Они заставили тебя превратиться в волка, потерять разум, и все это, чтобы посмотреть, как я себя поведу! Еще и Аску твою ради этого убрали, ведь так?
        - Нет!
        - Конечно же, да! И колдунья в Гиде умерла так вовремя, неужели ты не видишь? Прах побери, Игре, да открой ты глаза! Эти твои боги нарочно оставили тебя без помощи, чтобы мне пришлось… пришлось самому тебя возвращать. Да они тобой просто играют, как будто ты…
        - Заткнись! - выкрикнула она. Увидела, что он собирается продолжить, и добавила быстро: - Пожалуйста!
        Рольван замолчал. Тишина повисла такая, что у него зазвенело в ушах. Тлеющее в костре полено с треском упало, развалившись на две половины, и утихшие было язычки огня снова взметнулись вверх. Осветили лицо Верховной дрейвки. По ее щекам тянулись две тонкие дорожки слез.
        - Игре, - проговорил Рольван. - Прости меня. Я не скажу больше ни слова, обещаю.
        - Я не понимаю, - она сердито вытерла рукавом слезы, - не понимаю, почему именно ты? Почему у тебя это получилось, почему?
        - Игре… ты правда не понимаешь?
        - Нет!
        - А я понял, еще там, у источника. Когда ты превратилась в человека. Ты ведь не могла сама, я видел, хотела и не могла. А когда я тебя обнял и позвал… В первый раз это сделал Гвейр. Второй раз я. Скажи, что между нами двоими общего, Игре?
        - Ничего!
        - Если так, ты все еще бегала бы по лесу волком. Подумай лучше.
        Он не удержался, добавил в голос толику насмешки, и она сразу же вскинулась обидой:
        - Все, с меня хватит! Еще слово, и я…
        - Хочешь спросить у своей богини? Она знает, не сомневайся.
        После долгого молчания Игре ответила:
        - Я не хочу ее спрашивать.
        - Тогда я скажу, но тебе не понравится. Я и Гвейр, мы оба тебя любим. И, злись сколько хочешь, самое главное, что нас обоих любишь ты. Можешь теперь кричать и швыряться, Волчица - но это правда.
        Он слышал, как она ахнула, как набрала в грудь воздуха, но сдержалась и ответила равнодушно:
        - Это неправда. Я тебя не люблю.
        - Или не хочешь любить?
        - Не хочу. И не буду.
        - Ладно, как пожелаешь. Я ведь уже говорил, что ни о чем не прошу.
        Они замолчали и сидели долго, думая каждый о своем. Потом, когда Рольван уже поднялся было, чтобы идти спать - Игре, не любившая рано ложиться, караулила первой, - она вдруг спросила:
        - Сам-то ты своему богу за что веришь? Что он тебе хорошего сделал?
        Рольван сел обратно. Теперь наступила его очередь растерянно молчать. Заученные ответы один за другим вылезали из памяти, куда их загнали годы проповедей, чтений и разговоров с отцом Кронаном. Любой из этих ответов в свое время звучал убедительней некуда, и можно было только мечтать пересказать их какому-нибудь язычнику, чтобы не сходя с места его убедить и обратить. Вот только сейчас, когда язычница сидела перед Рольваном собственной персоной и ждала, что он скажет, все они враз потеряли свою силу. Так всегда бывает, подумал он, если переходишь от разговоров к настоящей жизни. И сказал ей, так честно, как только мог:
        - Я ни разу не видел, чтобы он вообще что-нибудь делал, такое, что можно было бы потрогать. Говорят, чудеса даются только святым, а я грешник. Я с самого начала не годился в монахи, думал не о том, о чем нужно и вообще… Ладно. Я верю, потому что… Мы живем, воюем, убиваем, ненавидим, едим и пьем и в конце концов умираем, а потом что? По вашей вере в другом мире будет то же самое. Один старый монах, отец Кронан с ним дружил, он писал книгу о разных верах. Путешествовал в Канарк, к раскам и затаринцам, был за морем, у эливсинцев и дальше, до самого Кемета. Его везде считали сумасшедшим, поэтому не трогали. Так вот он рассказывал, что у всех народов веры сходные. Канарца ждет посмертный пиршественный зал с богами и героями, данка - бесконечное сражение и бесконечная добыча. Везде почти одно и то же. Бесконечно, всегда есть, пить и убивать. Не скажу, что мне такая жизнь не нравится, но… все-таки я хочу надеяться на другое. На тот Надзвездный свет, где правит Мир. На то… в общем, на это все. Я непонятно говорю, наверно…
        Он замолчал. Стоит ли объяснять кому-то, если не можешь толком объяснить самому себе? Отец Кронан бы смог. И Одо, наверное, смог бы. И даже Твилл. Все они знали свою сторону и держались ее - не так, как Рольван, чьи мысли вечно расходились со словами и тем более с делами.
        - Надзвездный свет, говоришь? - задумчиво спросила Игре.
        - Так его называют.
        - И что же там?
        - Там все будет по-другому.
        Дрейвка насмешливо фыркнула:
        - И что же ты там будешь делать, если не есть и не сражаться? Насиловать девственниц?
        - Нет! Игре, ты смеешься надо мной? Ты ведь не была…
        - Да еще как смеюсь! - и она звонко расхохоталась. - Это же сказка, дурачок. Ну хорошо, а если ты не будешь достоин этого своего света? Что тогда?
        - Отправлюсь в Подземный мрак.
        - Только и всего, правда? И ты еще говоришь мне, как мне поступать с моими богами!
        - Вообще-то я говорил о том, как они поступают с тобой.
        - Это не твое дело, - резко, со злостью сказала она, и стало ясно, что насмешки были всего лишь попыткой отплатить Рольвану за его слова. На душе у Игре было совсем не весело. - Я сама разберусь со своими богами, не волнуйся. И не воображай, что имеешь теперь на меня какие-то права.
        - Даже и не думал об этом, - вздохнул Рольван, который только об этом и думал.
        Он не пытался сблизиться с нею за время пути, не донимал разговорами и признаниями, и, наверное, поэтому Игре постепенно оттаяла и держалась проще, чем когда-либо раньше. Оставалась, по обыкновению, молчаливой и отстраненной, но все чаще, вдруг оборачиваясь, Рольван ловил на себе ее взгляд. В таких случаях Игре сердито отводила глаза, а он делал вид, будто ничего не заметил. Время шло, и лето уже близилось к концу, когда однажды утром они выехали из леса на край верескового поля, к ожидающим серым громадам Круга богов.
        Игре придержала кобылу, и Рольван остановился с нею рядом. Пригляделся.
        - Не знаешь, кто убрал тела?
        - Те, кто приходят сюда поклоняться.
        - Дрейвы?!
        Игре досадливо повела плечом.
        - По-твоему, все, кто молится богам, дрейвы? - спросила она в точности, как некогда ее брат. - Простые люди, жители этих мест. Они приходят просить об урожае, о своих овцах и своих детях. Мы, дрейвы, нужны, чтобы донести их молитвы и вернуться с ответом.
        - Вот почему ты не можешь уйти во Врата.
        Она кивнула:
        - Пока в Лиандарсе остается Верховный дрейв, эта земля под охраной богов. Даже сейчас, когда все меняется. Если я уйду или умру, не обучив преемника…
        - Тогда что, Игре?
        - Не знаю. Наверно, старое умрет вместе со мной и уже никогда не вернется.
        Такая усталая печаль была в ее голосе, что Рольван не выдержал:
        - Мне так жаль, Игре, если бы ты только знала! Если бы я понимал тогда…
        Она обернулась, и Рольван смолк под ее тяжелым взглядом.
        - Тогда что? Не стал бы нас убивать? Это была война, и вы победили. Не о чем жалеть. Поехали.
        Усеянные синевато-красными цветами вересковые стебли покачивались на ветру, пахли медом и близкой осенью, как будто и не было совсем недавно здесь все покрыто нечистью и слизью. Массивные тени камней тянулись навстречу, осеняли нахоженную тропу. Живая тишина переливалась птичьими трелями, деловитым гудением пчел и шелестом листвы за спиною. Рольван последовал за дрейвкой, и сердце его невольно замирало при мысли, что вот сейчас уже, возможно, придется идти во Врата. Он все еще не был к этому готов, и понятно - когда не имеешь никакого представления о том, что тебя ждет, что следует сделать, чтобы можно было сказать: вот, все, я готов? Он так и не смог найти ответа, и Игре ничем ему не помогла. Она и сама словно пробиралась на ощупь, скорее догадываясь, чем зная свой следующий шаг, и прятала слабость за напускной самоуверенностью, но Рольван теперь научился лучше ее понимать. Во всем этом деле они были двумя детьми - оба отчаянно нуждались в совете и наставлении, оба вынуждены были обходиться своими собственными скудными догадками.
        У границы внешнего круга Игре спешилась и взяла свою кобылу под уздцы. Рольван с двумя конями последовал за нею к знакомым каменным громадам в сердце святилища. Когда она оставила кобылу и пошла вперед, у него от волнения перехватило горло, но Игре не пока что не спешила петь заклинания и делать надрезы на своих ладонях. Лишь раскинула руки, будто желая обнять один из жертвенных камней, и опустилась на колени.
        Рольван остался у границы внутреннего круга. Он ощущал чье-то присутствие совершенно ясно, так же, как солнечный свет, давящую тяжесть камней и бегущие по телу струйки пота. Лошади оставались спокойны - совсем не так они вели себя при появлении созданий тьмы, и это лучше всего показывало, что невидимые, явившиеся сюда встретить Игре, были не призраками, но богами.
        Чем дольше оставалась коленопреклоненной дрейвка, тем острее Рольван чувствовал устремленные на него взгляды. Невидимые явно ждали чего-то, но - он расправил плечи и поднял голову - склоняться перед их таинственной силой у него не было ни малейшего желания.
        Ощущение стало почти невыносимым, потом резко исчезло - как будто он изо всех сил подпирал плечом дверь, а кто-то силился открыть ее с другой стороны, но отступил, а Рольван все еще не понял, что борьба окончена, и продолжал держать. Лишь когда Игре поднялась и зашагала обратно, он смог наконец выдохнуть.
        На губах Верховной дрейвки играла усталая улыбка.
        - Что теперь? - спросил ее Рольван, когда Игре подошла и погладила потянувшуюся навстречу Тику.
        - Все хорошо, - сказала она. - Но придется ждать. Через девять дней, в ночь Лафада, я открою Врата.
        - Ждать? - он и сам не понял, обрадовала или огорчила его эта новость.
        Игре сощурилась, как всегда, если собиралась сказать нечто неприятное. Рольван вздрогнул от ее слов:
        - В праздник преграда тончает. Но я могу отрыть их и раньше - только тогда придется найти кого-нибудь для жертвоприношения.
        - Игре, нет! Ты же не…
        - Что? - спросила она с вызовом.
        В ее глазах расцветала насмешка, но Рольвану было не до веселья. До сих пор он старался не вспоминать об этом дрейвском обычае и у него даже получалось, но вот оно подступило так, что не отвернешься.
        - Игре, ты этого не сделаешь, я не позволю, пока я жив, не допущу этого, понимаешь? Пожалуйста, даже не думай!
        - А с чего ты взял, что можешь мне указывать? Я Верховный дрейв, или ты забыл?
        - Я знаю, кто ты, Игре, я знаю, - Рольван изо всех сил стиснул кулаки. - Но я не дам тебе убивать невинных. Не дам!
        Она пожала плечами:
        - Зачем невинных, виновных всегда хватало! Да кто ты вообще, чтобы меня осуждать? Тидирский слуга? А сколько жизней отнял ты? Уж точно больше, чем я!
        - Я не осуждаю тебя, Игре, нет. Клянусь в этом. Но…
        - Хватит, - перебила она, - уймись. Через девять дней я открою Врата без всякой жертвы.
        Поймала упавшие поводья Тики и зашагала прочь. Рольван бессильно выругался и поспешил вдогонку.
        Сказать, что он ее обидел, по совести было нельзя, но Игре определенно решила обидеться - то есть предоставить ему с виноватым видом тащиться за нею следом до тех пор, пока она не смилостивится и не позволит с собою заговорить. Рольван ни за что не согласился бы на эту роль, но к тому времени, когда они с Монахом и безропотно шагавшем все это время в поводу Гвейровым Вороном готовы были продолжить путь, быстроногая Тика уже несла свою всадницу на запад через густые вересковые волны, и догнать ее удалось нескоро.
        - Ты скажешь мне, куда мы едем? - окликнул ее Рольван, оказавшись наконец рядом.
        Игре метнула в него сердитый взгляд:
        - А ты подумал, я буду все эти дни гулять с тобой по лесу?
        - Хорошая мысль, мне нравится.
        - Еще бы тебе не нравилось! - но глаза отвела первой, и Рольван коротко усмехнулся, решив, что на этот раз стычку проиграл не он.
        Глава четырнадцатая, языческая
        Есть четыре Великие ночи:
        Саах, когда год умирает и вновь рождается: это время смерти.
        Бригонда прогоняет зиму, в это время у овец появляется молоко. Роды в этот день бывают легкими, а рожденные дети - прекрасны и искусны во всяком деле.
        В ночь Валля спадают покровы и призраки ходят по земле: это время колдовства.
        В ночь Лафада начало осени. Это время плодородия и любви; все огни в эту ночь зажигают от одного огня. Лафаду приятны радости плоти, и нет ничего, что было бы запретным в эту ночь.
        Древний календарь
        Когда пойдешь туда, не забудь взять с собой нож, и воткни его в порог, чтобы не закрылась за тобою дверь. Войдя, ты окажешься в дивном чертоге, подобного которому больше нет на свете; будь внимателен, чтобы тебе не прельститься его красотой и не забыть, зачем ты пришел. Да смотри, не вздумай отведать там яств и напитков, потому что кто съест или выпьет там хоть глоток, уснет мертвым сном, и проспит сто лет, и никогда уже не вернется назад. Запомнишь ли мои слова? И он сказал: «Запомню».
        Сказка
        «Простые люди, жители этих мест», как назвала их Игре, обитали в маленьких укрепленных фермах-деревеньках, укрывавшихся на склонах холмов и в узких ложбинах между ними, в окружении небольших полей ячменя и овса и зеленеющих пастбищ. Позже Рольван узнал, что эти люди считают себя Хранителями Круга с таких давних пор, что никто и не помнит, кем и когда была поручена им эта обязанность; их отцы, деды и прадеды жили здесь, разводя свои скудные стада, совершая обряды у больших камней в дни праздников, и верили, что зажигаемые ими костры и есть то основание, что держит благополучие всего мира из года в год. Когда захватчики-квиряне изгоняли прежнюю веру из Лиандарса, жившие здесь дрейвы бежали или были убиты. Их тихие сородичи с виду покорились, но чуждые обычаи среди них так и не прижились и Хранители Круга незаметно вернулись к прежнему образу жизни. Были они немногочисленны и бедны, так что ни квирянам, ни, позже, свободным эргам не было особого дела до их деревень. В последний раз их беспокоили в дни охоты на дрейвов времен молодости отца Кронана. Единственный посланец церкви, появившийся здесь с
тех пор, недолго занимался обращением заблудших душ. Его смерть была, скорее всего, случайной - во всяком случае, обвинений в убийстве не прозвучало и жители холмов снова оказались всеми забыты.
        Они заметили всадников издалека и вышли навстречу - трое низкорослых, приземистых мужчин непонятного возраста, с одинаково косматыми бородами и цепкими глазами, настороженно глядящими из-под нависших бровей. Тяжелые, приспособленные для охоты на крупного зверя копья в их руках не оставляли сомнений в том, какой прием будет оказан любому, пришедшему с недобрыми намерениями. Рольван не успел ни заговорить, ни выдвинуться вперед для защиты спутницы: Игре только вскинула руку в быстром непонятном жесте и произнесла всего одно слово, как настороженность сменилась благоговением и все трое рухнули на колени, приветствуя Верховную дрейвку.
        Так Рольван оказался гостем деревни в излучине обмелевшей реки, деревни, которую посторонний взгляд запросто мог бы принять за скопление обросших мхом не то холмиков, не то курганов, настолько сливалась она с окружающим пейзажем. Пегие козы и невысокие косматые лошади бродили вокруг и между строений, такие же дикие и независимые, как и их хозяева. Внутри хижин в тесноте и вечном запахе торфяного дыма ютились шумные семьи со стариками и детишками всех возрастов, неразличимо-похожими, кудлатыми, словно собачата, и собаками, самоуверенными, как родные дети.
        О почтении, которое испытывали эти люди к дрейвам, лучше всего говорило то, что для Игре освободили целую хижину, причем ее обитатели, расселившиеся на время по другим домам, ничуть не выглядели опечаленными. Можно было подумать, что им оказана немалая честь.
        Сам Рольван, с тех пор, как выяснилось, что он не дрейв, не вызывал у местных жителей особого интереса. Держаться он старался как можно скромнее и, не желая выставлять напоказ свой столичный выговор, почти открывал рта. Его поселили вместе с Игре, но остаться с нею вдвоем у него не было никакой возможности. Днем ее все время окружали женщины, дети и старики; по вечерам в хижину собирались и засиживались до глубокой ночи мужчины и снова те же самые старики. Они рассаживались на брошенных на пол оленьих шкурах и охапках вереска, передавали из рук в руки рога и чаши с густым медовым напитком, ячменные лепешки и глиняные миски с оленьим или кабаньим тушеным мясом. Их разговорам не было конца, они забрасывали Игре вопросами, они называли ее «Мудрая» и ловили каждое ее слово, как слово святой - да такой она и была для них.
        От их хриплых, лающих голосов Рольван раздражался, не находил себе места и в конце концов сбегал. Его не удерживали, никто не мешал ему проходить по деревне, переступая кучки навоза, отмахиваться от мух, огибать охранявшего ворота деревянного идола, уродливого, с огромными выступающими гениталиями, но при этом до отвращения похожего на любого из деревенских мужчин, и уходить за ограду земляного вала.
        Он подолгу бродил в холмах, где в густом вереске свивали гнезда ветерки, а на неровных склонах мужчины этой и других таких же деревень возделывали поля и пасли немногочисленные коровьи стада. Набродившись в сомнениях и размышлениях, Рольван поворачивал обратно. Ему казалось, не вернись он однажды - никто бы не заметил, разве что Игре пришлось бы искать себе нового посланца в неведомое, но здесь, среди ее восторженных почитателей, это было бы не так уж трудно. Но он возвращался, не мог не вернуться. Если все вокруг принимали его за слугу Верховной дрейвки, то были недалеки от истины - именно так он чувствовал себя и сам.
        В третий день он впервые заметил словно прилипшего к Игре улыбчивого юношу. Звался он Дергиданом, был высоким, не в пример большинству своих сородичей, гибким и скорым на язык. Он взял привычку усаживаться возле ее ног и жадно выспрашивать обо всем, относящемся к служению богам и дрейвской науке. Он слушал, глядя ей прямо в рот, и спешил задать новый вопрос сразу, как только она замолкала. Он приходил первым и последним покидал хижину, а на пятый день явился днем, когда все остальные мужчины были заняты работой, и с этих пор делал так постоянно.
        Игре принимала его охотно и целые дни рассуждала о богах и обрядах, целительстве, древних законах и даже о порядке движения небесных светил. Они вдвоем чертили непонятные знаки в остывшей золе очага, нараспев произносили длинные заклинания и смеялись совершенно бессмысленным шуткам. Рольван молча сходил с ума.
        Он был уже почти готов на убийство, когда наступил праздник урожая и начала осени, который поклонники Мира называли Днем Благодарности, а последователи старой веры - Лафадом.
        Приготовления начались с раннего утра. Мужчины нескольких деревень носили к Кругу богов вязанки дров и охапки хвороста, складывая их в огромный костер, как тот, что был приготовлен на Валль и остался незажженным в разгромленном святилище далеко к северу. Женщины жарили целые кабаньи туши и выкатывали большие бочки с медом. Дети путались под ногами, старики вздыхали о прежних временах, когда и костры были жарче, и мясо вкуснее, а на праздники к святилищу сходились несметные толпы. И никого, кроме Рольвана, казалось, не беспокоила мысль о способных появиться в любой миг эргских дружинниках - или, хуже того, многочисленных тидирских отрядах.
        Задолго до заката погасили все огни, вплоть до углей в очагах. В воздухе повисло тревожное ожидание. С наступлением темноты Рольван вместе со всеми отправился к Кругу. Он был в панцире и шлеме, с мечом на поясе и копьем в руке, а в сумке, пристроенной за плечом, лежал мех с медом и запас еды на несколько дней - ячменные лепешки и вяленое оленье мясо. Монаха пришлось оставить на попечении Игре. О том, чтобы взять его с собой во Врата, не было и речи.
        Игре шла далеко впереди, в окружении своей верной свиты и рядом с нею - Дергидан. Если Рольван до сих пор еще сомневался в собственной непроходимой глупости, теперь сомнения растаяли окончательно: Дергидан, разумеется, оставался. Рольван же, если только боги не передумают и позволят сегодня ночью открыть Врата, уходил. Приносил себя в жертву по собственной воле, заранее убедившись, что оценить эту самую жертву будет некому.
        Он был вместе со всеми, кто останавливался, образуя широкое кольцо вокруг древних камней. Люди подходили и подходили, в неровной подлунной темноте было не разобрать, сколько их. Рольван знал, что во всех четырех деревнях Хранителей не наберется и двухсот жителей, считая детей и стариков, но теперь ему мерещились многие сотни теней, медленно выступавших из темноты и присоединявшихся к неподвижному собранию.
        Светила луна, но над Кругом богов ее свет терял свою силу. Вокруг камней клубилась густая, осязаемая тьма. Мало-помалу эта тьма поглотила все звуки, даже шорох травы под ногами, и овладела душами. Рольван был чужим здесь, все его существо восставало против происходящего, и все же воля, цепкая, непреодолимая, которой было подвластно здесь все, подчиняла себе и его. Он искал взглядом Игре, но ее нигде не было.
        Ожидание делалось все напряженней. В воздухе как будто звенели десятки струн. Толпа замерла, затаила дыхание - огромное, единое, притаившееся живое существо. Рольван был его частью, он не смог бы вырваться, сколько бы ни прилагал усилий. Он вместе со всеми шагнул вперед и открыл рот в беззвучном выкрике, когда в глубине охваченного тьмой каменного круга родилась пронзительно-белая искра. Не погасла, заплясала живым огоньком и поплыла навстречу. Толпа единым сильным движением подалась вперед.
        Шаг, еще шаг. Рольван знал, кого увидит, еще раньше, чем убедился глазами. Клок тьмы над проходом откинулся в сторону, как отброшенное небрежной рукой покрывало, и из Круга выступила Игре. Белоснежный огонь пылал между ее сложенных и протянутых вперед ладоней, обтекал ее тело, одетое в простое белое платье, воспламенял светом массивный золотой обруч на шее и многочисленные браслеты на обнаженных руках. Крупные белые цветы были вплетены в ее волосы. Глаза сияли.
        Толпа, все еще единое существо, опустилось на колени, и Рольван вместе со всеми. На миг его глаза встретились со взглядом Игре, потом ее заслонило движение, когда толпа рассыпалась и множество людей бросились к Верховной дрейвке, чтобы первыми поджечь факел от ее колдовского огня. Рольван на миг, по привычке, поддался общему порыву. Потом остановился, приходя в себя и недоумевая, откуда в его руке обмотанная просмоленной паклей палка и куда подевалось копье.
        Факелы вспыхивали один за другим, разносились вокруг, и вскоре вся долина камней была охвачена пляшущими огнями. Где-то заиграла флейта, потом к ней присоединились глухие, совпадающие с ритмом сердца удары барабана. Стоя неподвижно среди танцующих людей, Рольван наблюдал, как Игре подходит к костру и выливает в сложенный хворост жидкий огонь из своих ладоней.
        Пламя вспыхнуло сразу, взметнулась к ночному небу, и многоголосый крик прокатился по долине, знаменуя возрождение, и продолжение жизни, и еще один год ее, плодоносный и любвеобильный.
        Танец вокруг делался все быстрее. В метаниях огней, хлопках и выкриках, в движении скачущих фигур и развевающихся волос было что-то пьянящее, что-то, чему почти невозможно было сопротивляться. Рольван глубоко дышал, отдавая все силы тому, чтобы просто оставаться на месте. Три месяца, думал он. Три месяца назад долгом всей его жизни было помешать свершиться подобному празднику. Кто бы мог сказать ему тогда, что к началу осени он будет здесь участником?
        Стройная фигура в белом платье приблизилась, обходя танцующих, норовивших увлечь ее в хоровод, и Рольван позабыл обо всем на свете. Общее возбуждение вдруг нахлынуло на него почти животной похотью. Теперь он понял, что именно заставляет язычников к концу своих празднований забывать всякий стыд и совокупляться здесь же, на земле, среди других таких же пар. Сердце стучало громче барабанов.
        - Пора, - сказала Игре. - Идем.
        И Рольван пошел за нею как в тумане, почти не осознавая, что делает, ничего не видя кроме ее пламенеющих волос и белых цветов, мерцавших в свете десятков огней, как звезды. Мимо пляшущих факелов и пляшущих людей, мимо сплетенных в объятиях любовных пар, уже почти потерявших способность сопротивляться зову природы, вырвавшейся в эту ночь наружу, свободной от всяческих запретов и условностей. Через проход во внешний каменный круг, потом глубже, где уже не было танцующих, и, наконец, к двум центральным камням.
        Игре остановилась, и Рольван, оказавшись рядом с нею, остро ощутил запах ее тела и медовой травы.
        - Ты готов? - спросила она.
        - Готов, - ответил Рольван.
        Он солгал, но что еще оставалось?
        - Хорошо. Я открою их.
        - Подожди, - выдохнул Рольван. Потянувшись, осторожно убрал рыжую прядку с ее щеки. От прикосновения его бросило в дрожь. - Игре…
        Она дернула плечом:
        - Я тоже это чувствую, это просто Лафад. Так всегда бывает. Не давай себя отвлечь.
        - Это не просто так, ты же знаешь, Игре!
        - Мы не будем сейчас об этом - или ты передумал? Не пойдешь?
        Рольван набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. И сказал:
        - Пойду.
        Игре кивнула, без слов принимая его жертву. Раскинула руки и запела. Рольван отступил в сторону, пытаясь унять свое взбесившееся сердце. Он понял, что все получится и Врата будут открыты, когда низкому пению Верховной дрейвки снова, как в прошлый раз, ответил и зазвучал с нею слитно целый хор невидимых голосов. Песня стала громче, когда Игре сняла с пояса нож, с которым не расставалась даже в этом праздничном наряде, и сделала надрезы на своих ладонях. Рольван от души понадеялся, что в следующий раз Врата откроются каким-нибудь другим способом, потом сообразил, что понятия не имеет, как ему вернуться обратно, испугался, но в этот миг пылающие линии очертили проем, который тут же заполнился белым клубящимся туманом. Врата открылись.
        Игре опустила руки:
        - Иди.
        Смутное движение привлекло его внимание. Рольван повернул голову и увидел у камней, откуда они пришли, подошедшего человека. Несмотря на полумрак и расстояние, узнал Дергидана, который остановился и наблюдал за ними.
        - Быстрее, - сказала Игре. - Нельзя их долго держать.
        - Да, - выдохнул Рольван.
        Шагнул к девушке и, обхватив ее руками изо всех сил, прижался губами к ее губам.
        Игре не оттолкнула его, не попыталась вырваться. Она ответила на поцелуй с такой же страстью, какой была наполнена вся эта ночь. Когда через отчаянно короткое мгновение Рольван отступил назад, у нее вырвался тихий вскрик.
        - Это правда, Игре? Ты меня поцеловала?
        Она резко отвернулась:
        - Иди. Верни мне брата.
        И Рольван бросился в шевелящуюся молочную дымку бегом, потому что помедли он еще чуть-чуть, и никакая сила не смогла бы заставить его уйти. Белый туман всколыхнулся навстречу, окутал его, пропитал каждую часть его тела, он был похож на смерть и как смерть, вытеснял собою все остальное. Когда в мире не осталось ничего, кроме тумана, нога сама собой нащупала ступеньку. Ступив на нее, Рольван почувствовал перед собою следующую и за ней - другую, потом еще и еще.
        Он поднимался, и не было конца лестнице, не было просвета туману, не было больше ничего, даже памяти. Вскоре он забыл, откуда пришел и куда направляется, попытался вспомнить собственное имя - и не смог. Когда заныли от усталости мышцы, он остановился, но ступенька под ногами заколебалась и начала таять, так что ноги провалились в нее по щиколотку. Тогда он пошел дальше. Он не знал тогда счета времени, но позже, вспоминая свой путь, решил, что поднимался много дней и много ночей без остановки, прежде чем впереди замаячил светлый проем и он, сделав еще два отчаянно трудных шага, провалился через порог навстречу свету.
        Сначала появился смех. Голоса были незнакомыми, и смеялись они, как, бывает, смеются в большой компании, если прозвучит непристойная шутка. Потом вокруг стало светло, вернулось ощущение собственного тела и Рольван открыл глаза.
        Он лежал, неудобно подвернув под себя руку и больно навалившись бедром на рукоять собственного меча, на каменном полу комнаты или, скорее, огромного зала. Сперва он показался бесконечным; приподнявшись, Рольван убедился, что это не так и зал имеет стены, круглые, как у древних строений, и медленно вращающиеся. В последнем, впрочем, он не стал бы ручаться - возможно, у него просто-напросто кружилась голова.
        Его движение встретил новый приступ довольно-таки издевательского смеха, заставивший Рольвана забыть о то ли вращающихся, то ли не вращающихся стенах и взглянуть наконец на обитателей дома.
        Большая их часть разместилась вокруг стола, занимавшего добрую половину зала. Казалось, здесь одновременно идет пирушка и игра в кости, в квирские солдатики и еще пара незнакомых, связанных одновременно с бросанием костей и передвиганием фишек. Некоторые из сидящих держали перед собой стопки ярко раскрашенных дощечек и увлеченно обменивались ими, другие заглядывали им через плечо и подавали советы. Некоторые были увлечены едой или напитками, которых здесь было в изобилии, другие о чем-то спорили. Одетый в белоснежную тунику юноша читал вслух из большого свитка, который невероятным образом висел перед ним в воздухе и разматывался сам собой. Группа внимательных слушателей встречала одобрительным смехом каждое его слово. Величественный старец роста столь высокого, что даже сидя он казался выше любого стоящего человека, правил точильным камнем огромный обоюдоострый топор. Один глаз старца был зарыт темной повязкой, другой горел нечеловеческим синим огнем. У его ног на низкой скамеечке юная девушка расчесывала волосы, и гребень в ее руках был сделан из золота, а концы прекрасных белокурых волос
достигали пола. Единственным ее одеянием, помимо самих волос, была перекинутая через плечо тигровая шкура. Рольван с трудом отвел от нее глаза. Чуть в стороне златокудрый мальчик с отрешенным лицом играл на лире. Погруженный в мрачные раздумья воин был одет, как богатейший из эргов или сам тидир, с украшенной самоцветами короной на голове; он опирался на рукоять поставленного на острие огромного меча и хмурился так, словно от результатов его размышлений зависела по меньшей мере судьба государства. Поодаль от стола шла шуточная схватка, причем двое с мечами в руках наседали на одного, вооруженного незнакомым оружием с очень изогнутым лезвием и причудливой рукоятью. Как ни старались нападавшие, им ни разу не удалось даже коснуться владельца необычного клинка.
        Компания, чей смех явно предназначался Рольвану, была такой же разношерстной, как и прочие участники собрания. Ближе всех оказался совершенно лысый уродливый карлик в каких-то невероятно грязных лохмотьях. Его голова едва доставала до края спинки стула, на котором он сидел. Облокотившись на эту спинку, над ним возвышался длиннобородый муж в полном воинском облачении. Выглядел он так, словно только что вернулся с поля боя и не успел еще смыть пот со лба и засохшую кровь с бороды. Его лицо с ясным лбом и орлиным носом было серьезным и располагающим. У самых его ног лежал, опустив голову на лапы, огромный черный пес с горящими глазами. Через его тело ясно просвечивал каменный пол.
        В широком кресле откинулся юноша в блестящей серебристой мантии до пят. Его гладко выбритое лицо выражало крайнюю степень высокомерия, даже брезгливости, высокий лоб перехватывал кожаный ремешок, украшенный огромным рубином. На подлокотниках его кресла устроились, небрежно свесив ноги, две девушки, вероятно, сестры-близнецы. Их вид был не менее надменным и насмешливым, чем у увенчанного рубином юноши. Головы украшали сложные уборы из перьев. Лица, остроносые, похожие на птичьи, были разрисованы наподобие того, как это делают знатные дамы у затаринцев. Одеждой им служили кожаные штаны и такие же кожаные жилеты, оставлявшие открытыми руки. На правом плече у обеих были нашиты подушечки, вцепившись в которые сидели, глядя на Рольвана блестящими бусинками глаз, две одинаковые черные вороны.
        Шестым в этой компании оказался громовой весельчак с огромным носом, чрезвычайно широкими плечами и мощным торсом. Его огненно-красная шевелюра сливалась с такой же бородой, а борода падала на грудь, поросшую густым курчавым волосом того же цвета. Он был совершенно гол и, судя по всему, очень этим гордился: позы, которые он то и дело принимал, были одна непристойнее другой.
        Сейчас он восседал верхом на короткой скамье, свесив на бок голову и обнажив в усмешке желтые блестящие зубы. Встретив взгляд Рольвана, снова захохотал.
        - Глядите-ка, - закричал он, - очнулся!
        Все, кроме воина, с готовностью подхватили его смех. Под уничижительными взглядами девушек-птиц Рольван почувствовал себя грязным нищим, без приглашения заявившимся в пиршественный зал.
        - Не смотри на них! - взвизгнул карлик. - Ты не смеешь на них смотреть!
        Рольван поспешно отвел глаза, и вся компания снова расхохоталась, даже воин задорно усмехнулся и сказал:
        - Однако же он сюда прошел! Что вы об этом думаете?
        - В этом не его заслуга, а девчонкина, - заметил юноша с рубином.
        - Девчонка, девчонка, - пропел голый бородач, принимаясь обеими руками чесать свой волосатый пах. - Подайте мне сюда девчонку!
        - Не скажи при Нех, - оглядываясь, предупредил его воин.
        - Где она, кстати? - спросил юноша с рубином. - Пора бы ей уже появиться.
        - И принести мой выигрыш - что я вам говорил?
        Только сейчас Рольван обратил внимание, что язык, на котором они говорят, не похож ни на язык Лиандарса, ни на квирский. Ему показалось, что карлик и юноша с рубином говорят иначе, чем воин и голый бородач. Рольван мог бы поклясться, что никогда прежде не слышал ничего подобного, и все же он с легкостью понимал каждое слово. Шум огромного зала, переполненного людьми, ничуть не мешал различать отдельные голоса; казалось, пожелай он только - и услышит даже шепот с дальней стороны стола.
        - А зачем он тут нужен, а?! - снова закричал карлик. Его голос напоминал лай гиены. - С каких пор мы нарушаем Правила ради людей, а?
        - Оставь, Брекк, всегда нарушали, - ответил ему воин.
        - И платились за это!
        - Мы задолжали девушке, ты же станешь спорить?
        - А стану! Стану! Почему бы мне не спорить?! Кто они такие, чтобы нам с ними считаться, а? Глупые животные? Бесхвостые обезьяны?
        - Младшие братья, как говорят некоторые, - тихо произнес воин, а юноша с рубином в это же время предложил:
        - А ты его самого спроси, - и рассмеялся издевательским смехом, который с готовностью подхватили остальные.
        Рольван вздрогнул и взялся за рукоять меча. Оторопь, овладевшая им было, начала отступать. Он заметил, что стоит, разинув рот, под шквалом насмешек, и возмутился, хоть и не понял еще, как намерен предъявлять претензии целому залу незнакомцев.
        Едва он потянулся к оружию, карлик взвизгнул - возмущенно, не испуганно, - а голый бородач бросил чесаться и уставился на него с видом крайнего интереса. Юноша скривился:
        - Нет, вы только гляньте!
        - Что, по-вашему, он будет делать? - вопросил голый бородач.
        Движение, которым он сопроводил свои слова, вызвало у Рольвана такую вспышку гнева, что от растерянности не осталось и следа.
        - Отрежу тебе лишние части, например, - прорычал он, вытаскивая меч.
        Под пронзительный визг карлика и хохот юноши бородач вскочил ногами на скамью и подобрался, как животное перед прыжком.
        - Оп-ля! Та-та-та! - закричал он, словно бродячий жонглер, зазывающий зрителей перед представлением. - Давай-давай-давай!
        Неизвестно, чем обернулось бы для Рольвана возможная схватка, если бы не подоспевший в последний момент окрик воина.
        - Довольно! - взревел он, выбираясь вперед. Голос у него оказался поистине громовым. - Прекратите все!
        Призрачный пес поднял голову и зарычал. Звук получился негромким, но пронизывающим, как ледяной ветер. Рольван невольно замер.
        Примечательно, что почти никто из пирующих не обернулся на шум.
        - Что такое? - недовольно переспросил бородач.
        Воин не обратил на него внимания. Остановился перед Рольваном и протянул к нему руку ладонью вверх, как делают желающие мира. Теперь он говорил на языке Лиандарса, с хорошим столичным выговором:
        - Прости нашу неучтивость, друг, мы нечасто видим здесь гостей, подобных тебе. Я Тейваз, но в твоем мире меня чаще зовут Каллахом. Назовись, и добро пожаловать в Лунасгард.
        Рольван колебался, но Тейваз, или Каллах, продолжал дружелюбно протягивать к нему руку. Тогда он убрал меч в ножны и потянулся было навстречу, но тотчас уронил руку и забыл обо всем на свете.
        - Игре, - только и смог выдохнуть он.
        Она подошла незаметно, пройдя между креслом юноши и скамьей бородача, который при ее появлении уселся и вроде бы даже попытался прикрыть срамные места. Юноша приветствовал ее слегка насмешливым кивком, девушки-птицы молча заулыбались. Воин обернулся.
        - Вот и ты, - сказал он. - Наш гость уже здесь.
        Она не ответила, лишь смотрела испытующе, как на незнакомца. Это была Игре, почти такая же, какой Рольван оставил ее по ту сторону бесконечной лестницы, разве что платье из просто белого стало сияюще-белоснежным и ниспадало мягкими волнами, так что нельзя было определить, из какой оно ткани, да увеличились в размере и приобрели новый блеск украшения - шейный обруч и браслеты на руках, звенящие при каждом ее движении. И еще волосы - пышный ореол, украшенный высоким золотым венцом. Гладкая холеная кожа, такая пристала тидире, а не лесной бродяге. Руки - Рольван опустил глаза - ухоженные, как у столичных дам, с аккуратно подпиленными чистыми ногтями. Эти руки не знали ни оружия, ни тяжелой работы, ни разу не касались земли и не чистили очага. Как такое может быть?
        - Игре? - неуверенно повторил он.
        Она шевельнулась, и сходство из совершенного стало просто очень сильным.
        - Нехневен, - сказала она.
        - Ее богиня! - Рольван ошалевшим взглядом обвел зал и снова посмотрел ей в лицо: - Вы все - боги?!
        Голый бородач подмигнул ему и скорчил рожу. Каллах учтиво поклонился:
        - Самые обыкновенные.
        Весь огромный зал, где мужи, похожие на тидиров, соседствовали с оборванцами, похожими на нищих, а благородные дамы с полуголыми чудачками, где каждый был занят своим и никому не было дела до происходящего вокруг, где яства ни напитки не кончались, хотя нигде не было видно слуг, которые бы их доставляли, был полон языческих богов. Рольван сбежал бы, если бы мог. Он даже оглянулся, но проем, через который он сюда попал, стал плотно закрытой дверью, неотличимой от множества других, точно таких же, на всей протяженности стен. И да - эти стены действительно время от времени принимались вращаться. Дверь, только что бывшая прямо за спиною Рольвана, под его взглядом передвинулась в сторону, а ее место заняла другая. И как теперь узнать, откуда он пришел?
        - Тебе не нужно нас бояться, - мягко окликнул его Каллах, и Рольван снова обернулся к богам. - Ты пришел сюда по нашей воле и получишь помощь.
        - Может быть, получишь, - уточнила Нехневен. - Если окажешься достоин.
        А голый бородач за их спинами сложил рупором ладони и громко прошептал:
        - Не слушай их!
        Бежать было некуда, оставалось лишь принять бой и попытаться выйти из него живым. Рольван набрал воздуха в грудь, соображая, какими словами следует приветствовать древних богов во плоти. Ничему подобному его, разумеется, никто не учил, и никогда в жизни он не смог бы представить, что это возможно.
        - Я никогда не молился никому из вас, - неловко проговорил он. - Я… всегда был вашим врагом.
        Бородач одобрительно закивал, явно довольный, карлик издал возмущенный визг. Каллах сказал:
        - И быть может, останешься им навсегда. Нам это известно, не сомневайся.
        - Я жду, человек, - не сулящая ничего доброго улыбка богини до дрожи напомнила ему улыбку Игре в худшие ее дни. - Не ты ли мечтал сказать мне в лицо все, чего я, по-твоему, достойна? Давай же!
        Рольвана бросило в жар от воспоминания.
        - Я не…
        - А я помню, помню! - обрадовался бородач. - Он называл тебя сукой, Нех, ты слыхала? А еще…
        - Довольно, - оборвал его Каллах.
        - Он оскорбил честь богини, - заметил юноша с рубином, и бородач тут же вставил, издевательски кривясь:
        - О да, Нех, твою честь! Непорочная наша!
        Нехневен стремительно обернулась к нему, точно, как сделала бы Игре:
        - Заткнись, или я тебя убью!
        - Я умру при конце миров, - безразлично произнес бородач и принялся внимательно рассматривать свои гениталии. - Но попробуй, Великая. В прошлый раз мне понравилось, а тебе?
        Каллах вздохнул:
        - Мы можем хотя бы сейчас удержаться от свары?
        - Я говорил, не подумав, - сказал Рольван, о котором уже почти забыли. - Я был тогда очень зол, и… я прошу прощения.
        Каллах поддержал его:
        - Кроме того, он вступался за честь твоей Избранной, Нех. Ты должна это учитывать.
        - Поэтому он и здесь, - огрызнулась богиня.
        - Обычай гостеприимства одинаков для богов и людей, - продолжил Каллах. - Раздели с нами чашу вина, человек Рольван, и мы побеседуем о твоем деле.
        Отведавший пищи и напитков в ином мире забудет сам себя и никогда не уже вернется назад - вспомнил Рольван. Учтиво поклонился и ответил:
        - С радостью.
        Великие воины прежних времен, герои песен и легенд почитали величайшей наградой оказаться когда-нибудь за столом богов. Об этом мечтали, ради этого без страха шли в бой и умирали в надежде удостоиться этой чести. Рольван ничего подобного не желал ни в коем случае, но именно он сидел теперь за гигантским столом, чья каменная поверхность больше всего напоминала серый камень стоячих камней и жертвенников в Лиандарсе и носила следы многих веков прикосновений и ударов, разлитого вина и жира от пищи, крови и свечного воска. Под ним была дубовая скамья со спинкой, правый его локоть касался локтя Каллаха, а слева - Рольван отодвинулся, насколько мог - устроился голый бородач. В ногах лежал призрачный пес. От его тела исходил холод, как от ледяной глыбы. Каллах то и дело клал перед ним большие куски мяса, которые тот съедал вместе с костями. Зубы у него были внушительные.
        Прямо перед ними на блюде лежал целиком зажаренный вепрь, и ножи для отрезания мяса, и пшеничные лепешки, и яблоки. В руках у Рольвана был рог с терпким золотистым медом, торжественно поднесенный Каллахом. Вокруг были боги и богини, они пели и смеялись, спорили и играли. Им не было никакого дела ни до случайно затесавшегося среди них человека, ни даже друг до друга, кроме тех, кто собирался в компании вроде встретившей его и теперь сидевшей вокруг него тесной группой, на время позабыв раздоры и с удовольствием взявшись за еду.
        В их облике и манерах не было ничего такого, что по-настоящему отличало бы их от людей - если только не считать божественным невероятный аппетит карлика, уничтожившего вместе с костями уже третьего подряд каплуна и поглотившего целую бочку меда. Или таланты бородача: откинувшись на спинку скамьи и сложив на круглом животе руки, он нарезал мясо и отправлял его в рот при помощи одного только взгляда и ножа с костяной рукоятью. Нож послушно отрезал кусок за куском, подцеплял их кончиком кривого лезвия и подносил ко рту бородача. Тот довольно щурился и громко жевал, по усам и бороде тек жир. Вот откуда-то из-под стола появился окованный серебром рог такой величины, что невозможно было догадаться, какому животному он принадлежал. Бородач разинул рот - желтые зубы заблестели от свечей, - и рог опрокинулся прямо к нему в глотку, но через мгновение уже снова был полон.
        Заметив, что Рольван за ним наблюдает, бородач подмигнул.
        - Неиссякаемый, - сообщил он, кивая на рог, - как мощь моих чресл. Отведаешь?
        Боясь предположить, что именно ему предложено отведать, Рольван поспешно замотал головой:
        - Нет, благодарю.
        Голый бородач довольно захохотал:
        - Испугался, ха! Отведай вина из моего рога, гость, а силу моих чресл изведаешь после!
        - Не отказывайся, - негромко посоветовал Каллах. - Этим ты его обидишь.
        Тогда Рольван протянул руку и взял рог, оказавшийся очень тяжелым. Вино в нем отдавало смолой, как только что разлитое из бочки, и было очень крепким, так что по всему телу как будто прокатился огненный шар.
        - Как называют тебя там, откуда ты пришел? - спросил бородач.
        По его необычной серьезности стало ясно, что происходит ритуал, поэтому Рольван ответил, хоть и не сомневался - боги знают о нем все, что только хотят знать:
        - В Лиандарсе меня называют Рольваном Кронаном.
        - А меня называют Хлюдином, и Вили, и Харвуи, и Самилданахом, и еще многими именами в трижды тридцати мирах, а в твоем зовут Лафадом. Ты пил из моего рога и назовешься моим другом. Я наполню силой твои чресла и скрашу весельем твою смерть. А что дашь мне ты?
        Рольван оглянулся на Каллаха. Тот кивнул ободряюще.
        - Свою благодарность, - с запинкой ответил Рольван. - И силу своего меча, если она тебе понадобится.
        Бог осклабился:
        - А жертвы?
        - Этого я дать не могу, моя верность принадлежит другому, - он понял вдруг, что все, и юноша со своими неразлучными подругами, и карлик, и Нехневен, все замолчали и смотрят на него. С ощущением стояния над краем пропасти сказал: - Но своей дружбой я волен распоряжаться сам и готов предложить ее тебе, если только это не слишком презренный дар.
        - А ты мне нравишься! - воскликнул бородач Лафад. - Пей еще, скрепим наш союз!
        Остальные боги вернулись к своим разговорам, и Рольван понял, что выдержал испытание. Одно из испытаний - сколько еще их предстоит? Вино Лафада ударило ему в голову, и он поспешно вернул рог.
        - Значит, ты Лафад? И это в твое имя они там пляшут и…
        Его собеседник расхохотался:
        - И совокупляются! Они празднуют во имя плодородия и начала осени, а я только лишь все это олицетворяю для них! Ну и себе беру немного, не сомневайся, - он сунул руки под стол, и Рольван отвернулся, спешно решив отрезать себе еще мяса.
        Каллах улыбался.
        - Ты приобрел могущественного союзника, человек Рольван, - сказал он. - Я рад этому.
        - Почему? Мне казалось… если бы я знал, что попаду сюда, я бы не рассчитывал на радушный прием. Это было бы справедливо.
        - Богам не свойственна справедливость, запомни это. Но у нас есть свои Правила, очень древние. Иногда они меняются, а иногда бывает так, что мы их нарушаем. И всегда за это расплачиваемся.
        - Кто же их устанавливает?
        Бог покачал головой:
        - Мы о нем не говорим.
        - Потому что не знаем, - вставил Лафад.
        - Кое-кто знает, из родившихся раньше. Но и они не говорят.
        - Но откуда тогда вам знать об этих Правилах? - Рольван наконец поверил, что всерьез ведет этот невероятный разговор, и в нем против воли разгоралось любопытство. Остальные боги не вмешивались, и непонятно было, слушают ли они. - И как все это относится ко мне?
        - Относится самым прямым образом, потому что вскоре мы собираемся нарушить одно из Правил в отношении тебя. Не ради тебя самого, конечно, и многие до сих пор были против. Теперь… время решать, друзья.
        Последние слова Каллаха были обращены к богам. Вся компания переглянулась. Первым заверещал карлик:
        - Нет и нет! Я против, был против, буду против, всегда, всегда, всегда! Это омерзительно, это…
        - Заткнись, - велела ему Нехневен, но карлик не унялся:
        - А что это ты мне указываешь, а? Кто ты такая, а?
        - Я тебя сейчас сам заткну! - рявкнул вдруг Лафад, и карлик сразу закрыл рот. Лафад заговорщицки подмигнул Рольвану: - Я поддерживаю друга, пившего из моего рога!
        - Хорошо, - сказал Каллах. - Айсы?
        Девушки-птицы обменялись взглядами поверх головы сидящего между ними юноши с рубином. Рольван впервые услышал их голоса, прозвучавшие, как один:
        - Нет. Он нам не нравится. А ты, Юкулькальви?
        Бог с непроизносимым именем обнял обеих за талии. Брезгливой насмешливости на его лице стало еще больше, чем обычно:
        - Простите, любимые. Он ничтожество, как они все, но я - за. Тут будет над чем посмеяться!
        Айсы обиженно надули губы, и Юкулькальви принялся целовать одну, потом вторую. Вороны на их плечах захлопали крыльями, недовольно закаркали, и вся троица рассмеялась. Каллах хмыкнул.
        - Поровну, Нех, - сказал он. - Решать тебе.
        Она очень походила на Игре, особенно сейчас, когда сидела по левую руку от Лафада и, чуть наклонившись вперед, смотрела так же - с недоверчивым волчьим прищуром. Из прически выскочил непослушный локон, рыжим завитком лег на щеку. У Рольвана что-то зашевелилось в груди, как будто змея, вышедшая из спячки, стала извиваться и проситься наружу. Он увидел, как бесстыдно подмигивает и корчит рожи Лафад, и опустил глаза.
        - Было бы лучше, если бы они оба не вернулись, - сказала Нехневен. - Моя Избранная собирается принять решение, которого я не одобряю. Но мы сами выковали ее волю, она теперь крепче железа. Правильно ли будет ее ломать?
        Каллах осторожно спросил:
        - Что ты решаешь?
        Богиня скривилась - как Игре в те редкие моменты, когда готовилась уступить:
        - Ты же знаешь, я ее потеряю.
        - Ты позволишь ей идти своим путем. Это и есть любовь, Нех.
        Боги молчали, даже Лафад смущенно притих. Рольван почти ничего не понял, но чувствовал себя лишним, словно эти двое говорили о чем-то своем, что не касалось больше никого. Остальной зал шумел по-прежнему, но эти звуки существовали как бы отдельно, не проникая их маленький круг. Рольван услышал голос Нехневен и решился наконец поднять глаза.
        - Ты прав в том, что мы ей задолжали… все, хватит разговоров. Сделаем это.
        Лафад захохотал и попытался ее поцеловать. Нехневен с оскорбленным видом отвесила ему пощечину, на которую бог осени и не подумал обижаться. Карлик возмущенно взвизгнул, Юкулькальви запустил в него полуобгрызенной костью. Девушки обидно засмеялись. Под шум начавшейся перебранки Каллах объяснил Рольвану:
        - Правило гласит, что смертный, сумевший найти дорогу в обитель богов, волен уйти, куда пожелает, но путь он должен выбрать сам. Никто не подскажет ему, которая из дверей ведет обратно в его мир. Так мы поступили недавно с одним человеком из твоего мира.
        - С Гвейром! Он жив?!
        - Жив. Айсы излечили его от ледяной заразы, и он ушел в одну из дверей. Мы покажем ее тебе, хоть это и против Правил. Я даже, пожалуй, провожу тебя немного.
        - Благодарю, - сказал Рольван. - Благодарю вас всех!
        - Не торопись. Твои испытания на этом не окончены.
        - Я понимаю. Скажи, что такое эта ледяная зараза?
        - След прикосновения хладного духа. Излечить ее под силу только богам, и то не всем. Избранная мудро поступила, отправив его сюда.
        - Но вы наказали ее за это!
        - За непокорность, - негромко произнес Каллах. - Так было нужно. А тебе, если рассчитываешь получить помощь, советую не злить Нехневен.
        Рольван услышал, как она презрительно фыркнула и встала.
        - Время, - сказала она. - Дверь появилась.
        Глава пятнадцатая, замерзшая
        Это муж в рассвете сил, высокий ростом и прекрасный лицом; глаза его голубые, как небо, а волосы белокурые, заплетенные в косу. Он бог сражений, в любой битве ему нет равных. Его копье толщиной в руку взрослого мужа разит стремительней, чем падает на землю капля росы; ножны его меча из чистого золота, а на ногах серебряные шпоры. Он носит пурпурный плащ с вышитыми золотыми узорами и сапоги кроваво-красного цвета, доходящие до колен. И когда говорят о ком-нибудь «Красив, как бог», имеют в виду Каллаха. Его возлюбленная строптива и неверна, и много причинила ему страданий, но Каллах прощает ей все, потому что велика его любовь к ней.
        Книга легенд и сказаний Лиандарса.
        Автор неизвестен.
        Но он забыл предупреждение, и ел, и пил в дивном чертоге; наевшись же и напившись, увидел прекрасное ложе и заснул на нем. Ему снилось, что он очутился в аду, и демоны, ужасные видом, с огромными телами, покрытыми шерстью, со звериными мордами и острыми клыками, пожирали его тело. После ему приснилось, что он попал на небеса и беседовал с ангелами, чей вид был столь же прекрасен, сколь ужасен был вид демонов из первого сна, но мудрость ангелов еще превосходила их красоту.
        Сказка
        Дверь, за которой Рольвану предстояло искать Гвейра, на вид не отличалась от всех остальных - намеченный размашистыми линиями контур, как будто просто украшение стены, заполненный выпуклыми фигурками людей и животных. Каллах ударил в середину двери раскрытой ладонью, и камень послушно растаял, открыв клубящийся белым туманом проем. Рольван поежился про себя, вспомнив свой первый путь по бесконечной лестнице. Вслух сказал:
        - Благодарю вас от всей души, великие боги.
        - Теперь ты взялся за лесть? - хмыкнула Нехневен.
        Кроме них троих, рядом был только Лафад да еще пес-призрак, безмолвной полупрозрачной тенью сопровождавший Каллаха. Другие остались за столом, и Рольван чувствовал себя намного свободнее вдали от их надменных взглядов и ухмылок.
        - Даже не думал, - возразил он. - Я искренне вам благодарен, и…
        - Хочешь моего благословения в путь? - перебил его Лафад. - Ни одна дева не устоит перед тобой, а мужества твоего хватит на всех, сколько бы там их ни нашлось!
        Он выразительно покачал бедрами, демонстрируя, о каком мужестве идет речь. Рольван не сдержал улыбки:
        - Ты очень добр, но я иду туда не за этим.
        - Тогда я потом благословлю твой обратный путь, - и Лафад игриво ткнул локтем Нехневен в бок.
        Та одарила его волчьим взглядом:
        - Пусть сначала сумеет вернуться!
        - Благослови его сама, Великая, - парировал Лафад.
        - Сделай это, Нех, - поддержал его Каллах.
        Богиня поморщилась, но шагнула к Рольвану, так близко, что он ощутил ее присутствие всей кожей, всем своим враз помутившимся рассудком. Сходство ли с Игре тому виной или ее божественное свойство внушать страсть, на какое-то время он весь превратился в одну пылающую жажду. Он и сам не понял, каким чудом сумел остаться неподвижен, когда губы богини коснулись его губ легким поцелуем и голос слаще всякой музыки прошептал на ухо:
        - Ты найдешь то, что ищешь.
        Рольван почувствовал, как она надела ему на шею тонкий шнурок, на котором висело что-то тяжелое, отлитое из металла. Потом Нехневен отступила назад, а он остался приходить в себя, мокрый от пота, красный от смущения и от возбуждения, которое было очевидным для всех. Пальцы растерянно ощупали продолговатый амулет на груди. Лафад одобрительно ухмылялся. На лице Каллаха отразилась неожиданная боль, и это привело Рольвана в чувство.
        - Я пойду, - сказал он, отворачиваясь к двери.
        - Я провожу, - так же коротко сказал Каллах и первым шагнул в туман.
        Призрачный пес отстал от него всего на шаг. Рольван поспешил следом, не оборачиваясь, чтобы не повстречаться взглядом с Нехневен.
        Так же, как в первый раз, не было ничего, кроме тумана и ступеней, твердых и надежных поначалу и зыбко колеблющихся, стоило задержаться на них чуть дольше, чем необходимо. На какое-то время Рольван снова лишился памяти, но холод идущего рядом пса постепенно заставил его очнуться. Призрак спускался бок о бок с ним, иногда мимолетно касаясь бедра, и был холоднее, чем лед и безмолвнее, чем тишина. Чуть дальше не то ощущалось, не то просто угадывалось по-человечески теплое плечо Каллаха. Его присутствие в этом странном месте между миров успокаивало, словно Каллах и вправду был тем, кем казался - не древним языческим божеством, а усталым и немного печальным воином, с кем не страшно оказаться рядом против любого количества врагов.
        Прошло довольно много времени, прежде чем Каллах нарушил тишину.
        - Идти долго. Ты можешь спросить меня о чем пожелаешь, - сказал он. - У тебя, должно быть, много вопросов.
        - Много, - признался Рольван.
        Туман заглушал голоса, они звучали будто сквозь плотную ткань. Каллах сказал:
        - Задавай.
        - Почему ты мне помогаешь? Что значит - вы в долгу перед Игре? И почему Нехневен так на нее похожа?
        Ему почудилось, что воин улыбается:
        - Кажется, последнее волнует тебя больше всего остального? Мы, боги, свободны в выборе облика. Тысячелетия без всяких изменений - это было бы слишком тяжело. У большинства из нас есть любимое обличье, одно или несколько. Кое-кто вообще ни разу не изменялся, другие делают это постоянно. Принимать внешность одного из своих Избранных это давний обычай, мы делаем так с тех пор, как появилось человечество. Воин, чье лицо я ношу, истлел в земле почти четыре века назад, но он был мне дорог и я берегу этот облик в память о нем. Память - единственное богатство долгой жизни.
        - Как же вы выглядите на самом деле?
        - Что такое - на самом деле? Какой из обликов считать истинным - самый первый? Самый любимый? Тот, что дольше всех носишь? А если их сотни? Я не знаю ответа на этот вопрос, человек.
        - Прости, - сказал Рольван, потому что показалось - он должен извиниться.
        Каллах не ответил, и некоторое время они шли в тумане, где не было ни звука, кроме их негромких шагов и дыхания, ни скрипа ступеней, ничего, что позволило бы ощутить себя живым. Только холод призрака и молчание бога. Потом бог заговорил как ни в чем не бывало:
        - Остальные два вопроса на самом деле один. Врата, которые чуть было не погубили твой мир, вели не в обитель богов. Они были открыты в место, где обитают враги, равные нам по силе - мы зовем их хладными духами. Не одна битва отгремела на заре времен, прежде чем установилось подобие равновесия, но оно шатко. Мы не могли закрыть те Врата извне, не развязав войну, которая охватила бы многие миры. Мы не могли закрыть их из твоего мира, потому что нам запрещено открыто действовать в мирах, где появляется Странник.
        - Странник?
        - Так мы его зовем. Он тот, кому ты приносишь молитвы, человек Рольван. Где ступила его нога, мы больше не можем ходить явно, не можем вмешиваться с судьбу этого мира. Мы иногда нарушаем это Правило, как и другие, и расплачиваемся потом, но только в незначительных делах. Здесь же это значило бы открытое восстание. Быть может, мы в конце концов решились бы на это. Вероятнее - позволили бы твоему миру погибнуть. Ты видел, как трудно нам прийти к соглашению даже в малом. Пока шли споры, Нехневен предложила поручить эту работу своей Избранной и, между прочим, поручилась за ее успех собственной свободой. Если бы девушка проиграла, Нехневен провела бы следующую тысячу лет прикованной к скале. Весь Лунасгард следил за вами в те дни. Вот почему мы перед нею в долгу, и вот почему я помогаю тебе, человек.
        Помолчав, Каллах добавил еще:
        - Ее брат пострадал случайно, из-за того, что один из хладных духов задержался в вашем мире. В этом нет нашей вины кроме недосмотра.
        - Почему бы вам было сразу не отправить его обратно, домой?
        - Тогда сейчас ты не был бы здесь, а Избранная не ждала бы твоего возвращения. Подумай хорошо и скажи, хотел бы ты этого?
        - Не знаю, - тихо проговорил Рольван.
        Вернись Гвейр сразу, он ушел бы и больше никогда не увидел бы Игре. Но и она не пережила бы снова боли и страха, не обратилась бы в волка, не оказалась бы безумна и беспомощна, не подверглась бы насилию, не… не поцеловала бы его на прощание.
        - Не знаю.
        - Что сделано, то сделано, - отозвался Каллах. - Не стоит тратить время, оглядываясь назад.
        - Я уже получал когда-то подобный совет.
        - Хочешь спросить еще о чем-то?
        - Я спросил бы, но, - Рольван пожал плечами, - глупо спрашивать об этом у тебя.
        - Позволь, я догадаюсь - ты хочешь узнать о Страннике.
        - Когда-то я думал, что знаю о нем. И уж точно не стал бы спрашивать у… у кого-то вроде тебя.
        Каллах тихо рассмеялся:
        - Чем мне тебя утешить? Я и сам мало о нем знаю, никто из богов не знает в достоверности. Ходят слухи, он стар, старше любого из нас. И наоборот - что мы устарели, а он юный, пришедший занять наше место. Кое-кто даже решил, что Странник и есть Тот, Кто Устанавливает Правила, но я в это не верю. Не хочу, чтобы это было так. Он отнимает наши миры, мы перестаем бывать в них и постепенно забываемся. Что будет с Лунасгардом, когда уйдет последний мир? Боги не знают и этого.
        - Он не закрыл Врата, как и вы. Почему, раз это его время?
        - Спроси у него, если встретишь.
        Казалось, они идут уже не один день, когда лестница наконец закончилась и впереди обозначился знакомый огненный контур. Шагнув из тумана в белую лунную ночь, Рольван покачнулся и упал коленями в снег, провалившись сразу до пояса. Вскочил, отряхиваясь. Изо рта шел пар. Каллах и его пес стояли рядом, и казалось, оба они пронюхиваются. Вот бог и призрак переглянулись, как будто согласились о чем-то.
        - Хорошо, - сказал Каллах. - Этот мир еще наш. Твой друг жив, я чувствую его, но он не близко. Я мог бы пойти с тобой, но не пойду. Подвергать человека испытаниям, чтобы выяснить, достоин ли он нашей помощи - еще одно Правило богов. Я буду ждать тебя каждую полную луну на этом же самом месте.
        Рольван кивнул, оглянувшись. Они стояли на вершине холма возле двух узких, похожих на столбы, стоячих камней, чьи вершины были украшены высокими снежными шапками. Огненный контур Врат пылал прямо между ними, не растапливая снега, лишь озаряя его багровыми отсветами. Непривычно большая луна, очень белая, с большими темными отметинами, будто расплавленным серебром заливала своим светом обманчиво близкие горные вершины. Если повернуться спиной к Вратам, взгляду открывалась уходящая вдаль холмистая равнина, как белоснежным пухом, укрытая снегом и далеко впереди, едва обозначенными тенями - снова горы. Сплошная белизна и лунный свет внушали ощущение нереальности, почти столь же сильное, как в тумане на лестнице.
        Рольван встряхнулся, пытаясь собраться, и понял, что он замерз.
        Каллах тоже подумал об этом.
        - Здесь холодно, - сказал он. - Вот, держи.
        Он протянул руку и вынул из воздуха просторную меховую накидку с прорезями для рук. Протянул Рольвану.
        - Это поможет справиться с холодом.
        Накидка была жесткой и знакомо пахла волчьей шерстью. Рольван вздрогнул.
        - Не беспокойся, - Каллах, будто вспомнив о чем-то давнем и неприятном, потер свое правое запястье, - этот волк был не из тех, о ком стоило бы жалеть.
        - Спасибо, - неловко сказал Рольван, закутываясь в теплый мех. - Спасибо тебе, Каллах. Я всю жизнь был вашим врагом, но вы…
        Древний бог улыбнулся, коснувшись рукою головы своего призрачного пса.
        - Разве ты еще не понял, что вражда не вечна? Гарм по рождению принадлежит к хладным духам, ему было предназначено стать моим убийцей. Он был моим врагом, затем моим пленником, теперь он мой лучший друг. Мы с ним множество раз спасали друг другу жизни. Да и сам ты не впервые доверяешься вчерашнему врагу.
        Хладный пес смотрел на Рольвана светящимися призрачными глазами. Тот содрогнулся, вспомнив, сколько раз невольно касался его.
        - Он не нашлет на тебя ледяной заразы, человек. Тебе нечего бояться.
        - Благодарю вас обоих, - повторил Рольван.
        - Иди. Пусть горы будут у тебя за спиной, а другие - впереди, и рано или поздно ты выйдешь к людям. Я желаю тебе удачи, человек Рольван. И помни - полнолуние.
        - Прощай, - сказал Рольван.
        Повернувшись, начал спускаться с холма, увязая в снегу, выбираясь и тут же снова проваливаясь, ругаясь шепотом и кутаясь в волчий мех. Когда он обернулся и посмотрел назад, на вершине не было ничего, кроме двух заснеженных камней.
        Он шел очень долго, не выбирая дороги, следуя только наставлению Каллаха: пусть горы будут у тебя за спиной, а другие - впереди. Дважды останавливался, чтобы глотнуть из фляги. Во второй раз с сомнением повертел в руках лепешку, но решил поберечь припасы - не похоже было, что здесь легко удастся их пополнить. Поднимаясь по склонам и проваливаясь в незаметные укрытые снегом впадины, выбираясь наверх или поскальзываясь и стремительно скатываясь вниз, он везде встречал только пустоту. Оглядываясь, он видел горные вершины за спиной и одинокую цепь своих собственных следов. И снег. Снег попадал ему за шиворот после каждого падения - поначалу Рольван останавливался и вытряхивал его, потом махнул рукой. Снег забивался в голенища сапог, таял, отчего ноги постепенно замерзали и теряли чувствительность, и Рольван уже не смел останавливаться, не уверенный, что сумеет потом снова пойти. Снег призрачно белел в лунном сете, окрасился синим, красным и оранжевым на заре и нестерпимо засиял под лучами взошедшего солнца.
        Утро промелькнуло быстро - короткий, но очень яркий рассвет окрасил белеющие холмы во все оттенки самоцветов, заставил их засиять просто невыносимо, под стать небу, потом все закончилось и наступил день. Солнце этого мира было красноватым, размытым по краям, как будто смотришь на него сквозь тонкую облачную пелену, и висело непривычно высоко над землей. По белому, как снег, небу скользили едва различимые белые облака.
        Горы впереди оставались все такими же далекими - видимо, расстояние до них было больше, чем он подумал сначала. Холмы постепенно мельчали, делались положе, а заснеженные провалы - реже. Рольвану даже подумалось, что слой снега истончается, и действительно, над белой поверхностью все чаще показывались верхушки трав и небольших кустов. Изредка попадались низкорослые хвойные деревья. Скопившийся снег оттягивал их ветви и иногда срывался вниз, оживляя неподвижность движением и тихим хлопком. Затем снова все замирало.
        Когда рассвело, Рольван заметил неподалеку что-то, явно не природного происхождения, и подошел поближе - рассмотреть. Это был темный предмет размером с небольшую повозку, формой напоминающий половину яйца, разрезанного вдоль, ровный, как шлифованное стекло и теплый на ощупь. Снег не задерживался на его гладкой поверхности. Обойдя кругом, Рольван не нашел ни дверей, на ручек, ничего, по чему можно было бы судить о его предназначении. Пожав плечами, отправился дальше. Одно уже утешало: чем бы оно ни было, это, скорее всего, творение человеческих рук, а значит, Каллах не обманул и люди здесь есть - после целой ночи блужданий Рольван уже начал было в этом сомневаться.
        Вскоре он увидел еще несколько таких же штуковин, но так и не понял, чем их следует считать. Местность теперь стала ровнее и приобрела почти ухоженный вид. Ряды приземистых кустов делили ее на участки, которые вполне могли быть укрытыми под снегом полями. В просвете кустов за одним из таких полей Рольван увидел широкую ровную полосу и, свернув туда, обнаружил дорогу. Она разрезала белый мир на две части, словно лезвие ножа - такая же прямая и ровная, цвета темной бронзы, и блестящая, как от воды. Ветер гнал по ее поверхности снежные волны, складывал их в сугробы по обеим ее сторонам, но середина дороги оставалась чистой. Рольвану показалось, что движение воздуха сильнее над самой поверхностью, но поручиться в этом он бы не смог. Главное, что направление оказалось подходящим. Он вздохнул с облегчением, выбравшись на дорогу и отряхнув снег с сапог. Зашагал быстрее, согрелся и распахнул накидку.
        Примерно через час - если только он не совсем потерял счет времени - вдалеке замаячили строения. Чем ближе Рольван походил, тем более странными они казались: высокие и узкие, они расширялись кверху наподобие чаш с резным обрамлением по верхнему краю. Некоторые были совсем разрушены, другие сохранились лучше, так что можно было разглядеть остатки узких лестниц и арок. Ни защитных стен, ни дворовых построек не было, как будто бы строения вовсе не предназначались для жилья. И все же, подойдя вплотную, Рольван уже не сомневался, что очутился в городе и город этот давно заброшен. Пустота его была плотной и беззвучной, как внутри могильного кургана.
        С каждым шагом вглубь чужого города Рольван чувствовал себя все хуже. Мертвые башни нависали над ним диковинными грибами в сплошных наростах лестниц и перил, они не имели ни дверей, ни окон, и было трудно представить, что за люди могли в них жить.
        Кем бы они ни были, их время давно прошло. Рольван был единственным дышащим существом на много миль вокруг. Никогда прежде он не чурался одиночества, порою предпочитал его веселью и разговорам, но здешнее одиночество отличалось от обычного, как дно высохшего колодца от уютной спальни. Тишина, разбитая лишь его собственными шагами, оглушала. Ни шороха, ни скрипа дверных петель, ни далекого птичьего крика - этот мир оказался пуст, покинут обитателями. Мертв.
        Здесь почти не было снега. Башни стояли очень близко друг ко другу, почти смыкаясь верхними краями на высоте примерно пяти человеческих ростов. Их неровные стены сперва показались Рольвану изъязвленными временем, но, разглядев поближе, он увидел серые клочковатые наросты мха. Огражденные высокими перилами лестницы опоясывали стены наподобие спиралей, чтобы достигнуть верха, пришлось бы преодолеть немалый путь. На перилах лежали наслоения мха. Ничего похожего на двери не было - только стены и лестницы до самой крыши.
        Он понятия не имел, зачем и куда идет теперь, убедившись, что Каллах обманул его и что город заброшен. Он продолжал идти, потому что боялся остановиться, потому что зашел уже слишком далеко, чтобы думать об остановке. Потому что его тело уже привыкло шагать. Кроме того, в движении был хоть какой-то смысл. Что он будет делать, если остановится, Рольван не знал.
        Дорога шла через город неестественной прямой линией. Время от времени с нею встречались другие, такие же ровные и гладкие, и расходились под правильными углами. Как часто случается в пустынных местах, им постепенно овладело неприятное ощущение устремленного в спину чужого взгляда. Он несколько раз оглядывался, но, конечно, никого не увидел. Ощущение между тем усиливалось. Хуже всего, что оно только еще усиливало одиночество. Временами хотелось закричать, прервать жуткую тишину, но сразу же подкрадывался страх и Рольван ловил себя на том, что пробирается вдоль чужой улицы крадучись и даже дышит беззвучно. Тогда он расправлял плечи и заставлял себя идти мерным шагом пехотинца на марше.
        Неожиданно быстро - слишком быстро даже для зимнего дня - наступил вечер. Белое небо покрылось оранжевой закатной рябью. Темнело буквально на глазах. Нужно было искать укрытие, и побыстрее, если только он не собирался провести ночь прямо на улице, под этим враждебным взглядом из ниоткуда.
        Выбор был невелик. Рольван остановился перед очередной башней. Нижняя ступень лестницы обвалилась, но остальные казались целыми, как и перила, состоявшие из резных каменных столбиков под залепленной мхом перекладиной. «Ни за что в жизни не полезу туда», - сказал себе Рольван, прежде чем поставить ногу на уцелевшую ступеньку и начать подниматься.
        Он сбился со счету, сколько раз обогнул башню, прежде чем достиг вершины. Достигнув, оказался на круглой площадке под открытым небом, со всех сторон защищенной высоким ограждением. Было уже слишком темно, чтобы разглядеть подробности; Рольван увидел лишь снег и чего-то вроде полуобвалившегося навеса у одной из стен. В глубине под этим навесом почти не было снега. Там он и устроился. Сжевал лепешку, почти не почувствовав вкуса, запил глотком меда, затем улегся, завернувшись в волчий мех и положив под голову котомку, а меч - рядом, под рукой. Сон пришел еще прежде, чем он закрыл глаза - черный занавес, с облегчением скрывший этот белый ледяной мир, без мыслей, без видений, без следящего неведомого взгляда. Только холод, к которому он уже почти привык, не оставлял его и во сне.
        Он проснулся оттого, что на него навалилась неведомо откуда взявшаяся тяжесть и чье-то смердящее дыхание ударило в лицо. Рольван дернулся, пытаясь освободиться, но не тут-то было - через мгновение его руки оказались крепко стянуты за спиной, а котомка из-под головы исчезла. Потом исчезла и тяжесть. Он остался лежать животом вниз, неловко повернув голову. Меча рядом больше не было, зато были две пары ног в грубой меховой обуви мехом наружу. Их владельцы издавали странные звуки у него над головой.
        Рольван осторожно перекатился на бок. Солнце еще не взошло, но лунный свет отражался от снега такой нестерпимой белизной, что даже здесь, под навесом, оказалось почти светло - не будь этого, он вполне мог бы принять своих ночных гостей за животных. Они были кривоноги, приземисты и массивны, массивнее любого из когда-либо виденных им людей. Мощные руки, обнаженные до плеч, густо покрытые жесткими волосами, с огромными ногтями, казалось, могут без усилий переломить ему шею. Плотные тела в одежде из мохнатых шкур венчали низко поставленные головы с уродливыми выпуклыми лицами, далеко вступающими сросшимися надбровьями и скошенными подбородками. Торчащие волосы и бороды походили на очень густую шерсть.
        Один из них рассматривал меч Рольвана, поворачивая его так и этак, словно какую-то диковину, хватаясь то за один конец, то за другой и даже не пытаясь извлечь его из ножен. Судя по всему, подобное оружие он видел впервые. Другой возился с котомкой: по очереди доставал из нее флягу, бинт и корпию, точильный камень, кресало и кремень - каждый новый предмет он внимательно разглядывал, обнюхивал, морща горбатую переносицу, и затем бросал наземь. Когда дошла очередь до мяса, попробовал его на вкус, сморщился и выплюнул с недовольным ворчанием. Второй тут же бросил меч, потянулся и выхватил у своего товарища ячменную лепешку, сунул ее в рот и тут же принялся отплевываться.
        - Кто вы такие? - спросил Рольван, не надеясь, впрочем, что его поймут.
        Незнакомцы не обратили на его слова никакого внимания. В этом момент под навес забрался еще один такой же звероподобный гость. В руках он держал толстую грубо оструганную палку с привязанным к ней каменным наконечником - вне всякого сомнения, копье, и владелец явно умел с ним управляться. Подойдя к первым двоим, он прорычал что-то - если это и было словами, Рольван их не разобрал. Котомка полетела в снег. Рольвана пнули в бок, затем дернули за веревку, которым были стянуты его руки, и заставили подняться на ноги. Опомнившись, он ударил лбом в грудь одного из ночных гостей и, развернувшись, оттолкнул другого так, что тот не устоял на ногах. Бросился к лестнице, но владелец копья ловко подставил ему подножку. Рольван упал на колени. Удар копьем в спину бросил его лицом вниз. Веревка, которой были связаны его руки, натянулась, копье упиралось между лопаток - панцирь выдержал, но шевельнуться Рольван не мог. Его снова пнули, потом еще и еще. На шею ему набросили веревочную петлю, заставили подняться и потащили к лестнице, затем вниз так быстро, что он едва успевал переставлять ноги, замерзшие и
онемевшие во сне. Дикарь с копьем шел сзади, и каждый раз, как Рольван пытался дернуться или замедлить шаг, наконечник чувствительно ударял его в спину. Все силы уходили лишь на то, чтобы не упасть.
        Все его вещи и меч остались валяться там, где их бросили. Правда, у него не отняли накидку, и - Рольван на ходу слегка наклонился, согнувшись в поясе, и с удивлением обнаружил, что кинжал и даже кошель все еще на месте. Видимо, этим существам попросту не пришло в голову обыскать своего пленника. Рольван ухмыльнулся, но тут веревку снова дернули, и он потерял равновесие.
        Скатившись по ступенькам головой вниз, больно ударившись лбом, получил еще один пинок и поднялся на ноги. Огромная чужая луна висела над самыми башнями. В чертах его мучителей не было почти ничего человеческого: громадные челюсти, далеко выступающие надбровья, покатые лбы напоминали больше звериные морды, нежели лица людей. Они скалились, но никому не пришло бы в голову назвать это улыбкой. Тот, что держал конец веревки, снова начал спускаться, и Рольван пошел за ним, не дожидаясь тычка в спину. Ноги скользили на крутых ступенях, болела ударенная о камень голова. Ледяной воздух обжигал зубы. Уродливые коренастые чудовища казались порождениями дурного сна, но запах от них шел самый что ни на есть реальный - отвратительная животная вонь, которая не давала даже на миг усомниться в том, что все происходит на самом деле.
        Внизу его быстро повели прочь, так быстро, что нечего было и думать запомнить дорогу на этих совершенно одинаковых улицах, запомнить, на вершине какой из этих совершенно одинаковых башен остался его меч.
        Это оказалось хуже, чем просто остаться безоружным в руках врагов - меч, подаренный когда-то отцом Кронаном, верно служивший на протяжении многих лет, был последним, что связывало Рольвана с прежней жизнью, с родным миром, с самим собой. С тем собой, которого он знал и помнил и который в последнее время уходил от него все дальше. Тот Рольван заслуженно считался разумным человеком и добрым воином, он не совершал безумств худших, чем свойственны любому солдату. Он не нарушал приказов, не влюблялся в сумасшедших дрейвок, не сражался против своих. И уж конечно, он ни за что на свете не стал бы водить дружбу с языческими богами и не отправился бы колдовским путем в чуждый мир, как последний глупец доверившись слову этих самых богов.
        Но прежний Рольван погиб, а Рольван нынешний не мог даже помолчать у его могилы. Он шел, как баран на бойню, со связанными за спиной руками и веревкой на шее. Он слишком устал вчера и не успел выспаться сегодня, слишком замерз, чтобы гадать о том, куда его ведут или строить план побега. Он просто шел, переставляя ноги - правую, левую, снова правую, лишь бы только не упасть - и думал, как будто это имело хоть какое-то значение, кто же все-таки выстроил город и башни, ведь не эти же звероподобные дикари? И куда, ради всех богов, подевались они теперь?
        Расстояние между башнями увеличилось, и Рольван понял, что его уводят прочь из города. С заходом луны воцарилась темнота, тут же сменившаяся быстрым рассветом, еще более ярким, нежели вчерашний. Край города отрыл новые поля и за ними горы, те самые, навстречу которым он шел всю прошлую ночь. Теперь они оказались неожиданно близко.
        Здесь его захватчиков встретила еще одна компания дикарей - с шумом и рычанием выскочив из-за последних башен, они, казалось, готовы были кинуться в драку. Но Рольван обрадовался зря, у него не появилось возможности улизнуть. Дикари лишь потоптались друг перед другом, раскачиваясь из стороны в сторону, рыча и демонстрируя нечеловеческие огромные зубы, и дальше пошли вместе.
        Башни остались позади, а за ними и поля. Дикари свернули с дороги на вытоптанную в снегу тропу. Вскоре местность изменилась. Взошедшее солнце осветило нагромождения острых скал в причудливых шапочках снега и росшие между ними деревья - низкорослые и широкие, они отличались от привычных сосен настолько же, насколько здешние обитатели отличались от людей. С каждым шагом лес становился все гуще, а камни - выше. Время от времени тропу пересекали цепочки следов, среди них были и человеческие, и звериные. Потом из-за деревьев появилась новая компания дикарей, на этот раз с добычей: двое по очереди тащили на плечах тушу небольшого, с крупную собаку, медведя с черной мохнатой шерстью - из таких же шкур были пошиты их одеяния. Еще двое с обеих сторон поддерживали своего раненого товарища, чей бок был до мяса разодран острыми когтями. Все они были встрепаны и перемазаны кровью. Последним шел могучий великан с целой охапкой каменных копий.
        Опять повторилась сцена с раскачиванием и рычанием, после чего вновь пришедшие торжественно предъявили остальным медведя, а те, с одобрительным ворчанием - Рольвана. Его затошнило, когда он понял, что ничем не отличается для них от удачно добытого зверя. Затем его потащили дальше еще быстрее прежнего, через густеющий лес, то тут, то там пронзенный остриями скал, огибая извилистые овраги, и наконец остановились у края крутого ущелья, со всех сторон огражденного высокими скалами. Из углубления в подножии скалы извергался, водопадом обрушиваясь в ущелье и давая начало реке, ревущий поток воды. Камни вокруг были покрыты льдом, но сам поток не застывал. На расстоянии в несколько десятков шагов Рольван увидел наконец обиталища местных жителей, и они ничем не походили на вычурные башни пустого города.
        Три больших шатра, сооруженные из веток и целых стволов, были укрыты сверху звериными шкурами. Пред входом в каждый шатер горел огонь и были сложены большими кучами заготовленные дрова. Ветер уносил серые полосы дыма вниз вдоль ущелья, по течению реки.
        Рольван увидел нескольких женщин, коренастых и еще более низкорослых, чем приведшие его охотники, около десятка детей. Стоило им заметить вновь прибывших, как младшие дети стайкой исчезли в глубине одного из шатров; те, что постарше, в сопровождении двух женщин вышли навстречу с копьями наперевес. На этот раз раскачивание и рассматривание длилось недолго, потом охотников пропустили к шатрам. Рольвана потащили туда же, сильно дернув за веревку.
        Он снова пытался вырваться. На него навалились, уронили на землю и, стянув еще туже узел на руках, связали ноги. Для полуживотных эти существа управлялись с веревками удивительно хорошо. Они волоком, как если бы он был уже освежеванной тушей, утащили Рольвана за шатры и столкнули с края широкой ямы.
        Он не сумел сжаться, чтобы смягчить удар, но падать оказалось неглубоко и дно ямы против ожидания не было усыпано острыми камнями. Свалившись лицом в снег, быстро перевернулся на спину и сел. Он был действительно в яме, шириной около пяти шагов и глубиной в полтора человеческих роста, и он был не один. С дальнего конца ямы, прижавшись к ее неровной стене с торчащими древесными корнями и друг к другу, на него полными ужаса глазами смотрели ангелы.
        Рольван зажмурился и потряс головой. Открыл глаза, но видение не исчезло. Ангелы были здесь, они были прекрасны, золотоволосы и одеты в белое - в первый миг ему даже почудилось окружающее их сияние. Хрупкие, изящные тела, неземной красоты лица - из какого небесного видения их занесло сюда, прямиком в лапы чудовищ?
        Разглядев их получше, Рольван понял, что небесные гости не имеют крыльев, и только после этого обратил внимание на остальное: грязные следы от слез на лице у ангела поменьше, синий след удара на скуле и разбитые в кровь губы второго. Их руки и ноги, как и его собственные, были накрепко связаны. Белые костюмы из чего-то вроде короткого густого меха перепачкались грязью и кровью. Из-под шапочек того же материала виднелись спутанные ярко-золотые кудри, чуть более длинные у ангела поменьше, который теперь казался девушкой, и коротко постриженные у юноши. Лицо юноши было гладким, без следа бороды или усов. Высокий лоб девушки украшала не то вытатуированная, не то просто нарисованная синей краской многолучевая звезда.
        Догадавшись, что видит перед собой людей из плоти и крови, Рольван наконец сообразил и другое: причина их испуга - он сам. Достаточно было представить, каким они видят его, лохматого и заросшего густой бородой, завернутого в волчью накидку, чтобы понять, что для них он ничем не отличается от уродливых дикарей.
        - Нет, я не из них! - поспешил он заверить. - Я такой же пленник, как вы!
        Звук человеческого голоса ничуть не успокоил их, наоборот. Девушка-ангел вздрогнула всем телом и расплакалась, уронив голову на плечо юноши. Тот напрягался изо всех сил, пытаясь разорвать свои путы. На Рольвана он смотрел с бессильной ненавистью.
        - Неужели я настолько страшен? - спросил тот. - Подумайте, нас здесь трое. Мы могли бы вместе придумать что-нибудь, чтобы выбраться отсюда.
        Ответа, конечно же, не было. Рольван криво усмехнулся:
        - Я в каждый канун Рождения читал молитву о сошествии ангелов, а вы не хотите со мной разговаривать! Чему же после этого верить?.. Знаете, у меня есть нож. Я хочу сказать, его не отобрали. Если бы кто-нибудь из вас согласился мне помочь… Но вы ведь даже не понимаете моего языка?
        Юноша-ангел коротко произнес что-то непонятное - возможно, ругательство, но Рольван обрадовался и этому:
        - О, значит, ты умеешь говорить! Видишь, мы уже продвинулись вперед. Я Рольван, - для убедительности он указал подбородком себе в грудь и повторил: - Рольван, я Рольван, друг. А ты кто?
        Но неприветливый ангел лишь отвернулся к своей подруге и больше на него не смотрел.
        - Прах бы вас побрал! Демон, и тот был умнее.
        Вспомнив хладного демона Гарма, Рольван тут же подумал и о его спутнике. Позвать его на помощь? Обратиться с молитвой к Каллаху, зная - уж он-то услышит наверняка? «Я мог бы пойти с тобой, - вспомнилось ему, - но не пойду. Подвергать человека испытаниям, чтобы выяснить, достоин ли он нашей помощи - еще одно Правило богов». Рольван подполз к стене ямы напротив скорбных ангелов и кое-как уселся, прижавшись спиной к неровной земле. Нет. Он в любом случае не позвал бы Каллаха, даже и не будь этих слов. Он проникся уважением к этому благородному воину, да простит его обитающий в свете отец Кронан. Но смириться, преклониться перед ним, как перед своим собственным богом? Разве сам Каллах стал бы его за это уважать?
        С новым, непонятным ему самому упрямством Рольван закрыл глаза и сделал то, чего не делал уже очень давно - даже в родном мире, там, где это имело смысл. Он принялся шептать молитву богу, чья нога еще не ступала на землю по эту сторону Врат.
        Он не ждал ответа и не удивился, что ничего не произошло. Великий Мир редко баловал своих последователей чудесами, и это было правильно. Плохи те сыны, что служат своему отцу лишь за подарки. В воздухе висел шум водопада, негромкий и неумолчный. Кроме него, снаружи доносились звуки тяжелых шагов, глухие удары - как будто рубили дрова, гортанные выкрики и рычание, заменявшие дикарям человеческую речь. Ангелы притихли на другом конце ямы. Рольван больше не пытался заговорить ни с ними, ни с богами. Он напрягал и напрягал запястья, двигал ими, пытаясь ослабить веревки, изгибался, пытаясь дотянуться связанными руками до кинжала. Упал на бок, чуть не прокусив себе от напряжения губу, и ему удалось наконец кое-как отбросить край накидки, но лишь для того, чтобы запутаться в поле плаща.
        Рольван выругался и тут же замер: чьи-то шаги прозвучали совсем близко. Ангелица тоненько вскрикнула. Потом два дикаря спрыгнули к ним, и ангелы закричали оба - пронзительно, изо всех сил, отчаянными тонкими голосами. Юношу оторвали от подруги и с легкостью забросили наверх. Девушка зарыдала с таким отчаянием, словно он был уже мертв, и у Рольвана не осталось никаких сомнений в судьбе несчастного. Дикари, помогая друг другу, выбрались из ямы. Неуклюжим на первый взгляд, ловкости им было не занимать.
        Вскоре сверху долетел резкий крик и сразу же - глухой удар, после которого все стихло. Ангелица рыдала в голос. Рольван сочувственно молчал. Когда он приподнялся и попытался подползти к ней ближе, девушка закричала еще громче, и он оставил свои попытки. Все равно утешить ее не нашлось бы никаких слов.
        Наверху шумели, рычали и вроде как даже смеялись, хрипло и лающе. Рольван запретил себе думать об этом, запретил гадать о собственной судьбе и ждать, когда мучители явятся за новой жертвой. Мир сузился до размеров рукояти его кинжала. Дотянуться до нее означало выжить или, по крайней мере, дорого продать свою жизнь. Проклятый плащ как нарочно сбивался в комок под связанными руками, - и зачем он таскал на себе такое количество ткани? Веревки даже не думали слабеть.
        Когда над головой снова послышались шаги, он приготовился к худшему. Ангелица в ужасе затихла - у нее даже губы побелели. Над краем ямы показалась лохматая голова, затем еще одна, и Рольван выдохнул с некоторым облегчением - это были дети.
        Они были уродливы и походили скорее на зверят, чем на человеческих отпрысков, но оказались любопытны, как любые дети во всем мире - или, следовало сказать, во всех мирах. Их голоса звучали веселым фырканьем, когда они обступили яму, заглядывая вниз, указывая на пленников пальцами и перекрикиваясь над их головами. Рольван настороженно следил за ними. Он не слишком любил детей, даже обычных, человеческих - слишком уж они непредсказуемы, один Мир знает, что у них в головах. От этих же зверенышей и подавно не стоило ждать ничего хорошего.
        Один из них улегся животом на снег и, оскалив острые зубы, тянул руки к испуганной ангелице. Другой подбежал и уселся сверху, схватив первого за волосы. Завязалась борьба. Казалось, еще немного, и оба свалятся вниз, прямо на девушку, которая была слишком испугана даже для того, чтобы уползти в сторону. Потом шипящий и вопящий клубок волосатых рук и ног откатился прочь из глаз.
        Третий детеныш, помладше, сидел на краю ямы, свесив ноги, задумчиво наблюдал за дерущимися и грыз что-то темное - мясо или твердый хлеб, не разобрать. Обмотанные мехом ступни оказались у Рольвана прямо над головой. Он отполз подальше, на всякий случай. Мальчишка-дикарь посмотрел вниз и засмеялся.
        Затем послышались тяжелые шаги и резкий окрик. Вскочив, мальчишка выкрикнул что-то в ответ. Размахнувшись, зашвырнул своим обедом в ангелицу и убежал.
        Рольван услышал, как девушка закричала и лишилась чувств и понял, что именно прилетело на нее сверху. Потом, убедившись, что все, и дети, и взрослые, ушли прочь, он заставил себя поднять голову и посмотреть.
        Ангелица лежала без сознания. Обглоданная человеческая кисть валялась напротив ее лица. Продираясь сквозь тошноту и парализующий страх к необходимости действовать, Рольван позавидовал ее обмороку. Он принял бы любой вид смерти, но только не эту, не в качестве обеда звероподобных чудовищ, это уж слишком! Ужас придал ему сил. Извиваясь, как ошалевший червяк, он сумел-таки нащупать под плащом рукоять кинжала.
        Нащупать сумел, но этим дело и ограничилось. Вытащить оружие из ножен оказалось совершенно невозможно. Рольван чуть не вырывал себе из суставов руки, но все было тщетно. Он мрачно задумался о том, достаточно ли одного погибшего ангела, чтобы насытить целое племя дикарей и когда они все-таки решат прийти за следующей жертвой. Правда, у них ведь был еще медведь… Потом выругался и пополз, извиваясь, к ангелице.
        Та все еще была без сознания. Рольван отбросил ужасный предмет подальше от ее глаз. Тяжело навалившись на ее тело, принялся рассматривать веревочные петли на тонких запястьях: нет, перегрызть он их не сможет. Плетеная из жил какого-то животного, веревка выглядела толстой и прочной. Оставалось положиться на сообразительность ангелицы, а для этого ее следовало сначала привести в себя. Он сполз на землю и принялся дуть ей в лицо.
        Через некоторое время подействовало: девушка сморщилась, чихнула, открыла глаза и снова начала кричать.
        - Тихо! - прорычал Рольван. - Хочешь, чтобы они пришли?!
        Он выразительно указал глазами вверх. Ангелица заколебалась, потом открыла рот и набрала воздуху для нового визга.
        - Чшшшш!
        Он отчаянно зашипел, и это внезапно подействовало: визг оборвался. От резкой тишины зазвенело в ушах.
        - Слушай, - отчетливо проговорил Рольван. - У меня на поясе нож. Сейчас я его тебе покажу.
        Ему пришлось снова крутиться и извиваться в слоях своей одежды, пока наконец он не смог докопаться до рукояти. Девушка смотрела, не мигая. Он подполз так, чтобы кинжал был прямо перед ее глазами.
        - Видишь? - он тяжело дышал. - Это нож. Тебе надо его достать. Нож, понимаешь? Резать веревки.
        Она ничего не ответила, но и не попыталась отпрянуть. Поняла или нет? Рольван начал перемещаться ей за спину, чтобы рукоять оказалась возле ее рук, но девушка остановила его коротким возгласом:
        - Ии!
        Рольван замер. Неловко изогнувшись, ангелица дотянулась зубами до рукояти его кинжала.
        - Умница, - прошептал Рольван. - А теперь тащи!
        Она послушалась. Передвинулась повыше, сопя от напряжения. Рольван осторожно двинулся вниз и понял, что кинжал поддается. Несколько мгновений - и девушка облегченно выдохнула, выронив кинжал на землю.
        - Прекрасно! - Рольван перекатился на другой бок. - Теперь надо суметь закрепить его так, чтобы я смог перерезать веревку.
        Освободив руки, он сделал то же самое для девушки и, пока она растирала онемевшие запястья, перерезал веревки на ногах. Поглядел наверх. Оттуда доносились невнятные звуки - не слишком близко, но и не так далеко, как хотелось бы.
        Ангелица смотрела туда же. Изящное, как на картине, личико было сосредоточенным и далеко не таким глупым, как казалось совсем недавно.
        - Нам бы дождаться ночи, - сказал ей Рольван, - но вдруг они прежде решат поужинать?
        Он встал. Края ямы были выше его макушки, но из земли торчали камни и древесные корни, местами достаточно толстые, чтобы за них ухватиться. Рольван подергал один и обернулся к девушке.
        - Попробуем, ладно? Я подсажу тебя, а потом ты подашь мне руку. Только будь осторожна.
        Она не понимала его слов, но подумала, видимо, о том же - подошла и встала рядом, разминая руки и приглядываясь к стенам ямы. Ее макушка едва доставала ему до плеча. Рольван скептически усмехнулся сам себе: даже если, оказавшись наверху, она не пустится бежать, бросив его, все равно едва ли сможет ему помочь. Но попробовать все же стоило.
        Ее тело было почти невесомым. Рольван с легкостью приподнял его и подтолкнул вперед. Белый меховой сапожок оперся ему на плечо, и девушка ловко выбралась из ямы. Исчезла - Рольван уже подумал худшее, но она вернулась через мгновение. Улеглась на снег и протянула ему обе руки.
        Он дважды попробовал вылезти, ухватившись за торчащий корень и за ее руку, но срывался, в конце концов едва не утянув девушку обратно.
        - Благодарю тебя, добрый ангел, - проговорил он, вставая. - Кажется, дальше ты пойдешь одна.
        - Ии! - пропищала она и исчезла.
        Рольван вздохнул:
        - Могла бы хоть попрощаться.
        Но девушка вернулась - над краем ямы показались ее золотистые кудряшки и вниз полетело суковатое полено длинною около двух футов.
        - Ты и вправду ангел! - шепотом воскликнул Рольван.
        Девушка снова протянула ему руку. Уперев полено одним концом в землю и поставив ногу на другой, он ухватил ее за руку, потом - за плечо и выбрался наружу. Первым делом осмотрелся.
        Рядом никого не было, лишь по другую сторону шатров виднелись несколько мохнатых фигур, занятых - Рольвана замутило - обгрызанием костей. Он отвернулся и увидел, что девушка беззвучно плачет. Осторожно сжал ее плечо:
        - Эй, успокойся. Ты оплачешь его потом, ладно? Надо убираться отсюда.
        Нечего было и думать уходить в лес: для этого пришлось бы пересечь открытое пространство перед шатрами, да и на снегу остались бы следы. С противоположной стороны путь к свободе отрезала серая стена скалы и обрыв над берегом реки. Рольван размышлял недолго.
        - Вниз, - сказал он. - К воде.
        Подойдя к краю ущелья, заглянул вниз. Окаймленный высокими камнями пенный поток ревел далеко внизу - расстояние показалось огромным и склон был слишком крут, чтобы даже думать о спуске в обычных обстоятельствах, но сейчас выбора не было. Торчащие на разной высоте тонкие кривые деревья давали набольшую надежду спуститься, хватаясь за ветви и корни.
        Девушка уже сидела на краю обрыва, пытаясь нащупать ногами опору. Развернулась и быстро полезла вниз. Рольван еще раз оглянулся на уродливые пузыри дикарских шатров - там все было тихо - и поспешил за нею.
        Их обнаружили быстро - Рольван не преодолел еще и трети склона. Ангелица была где-то рядом, он не видел ее, но угадывал за ревом воды ее тихие всхлипы и испуганное оханье, когда она не находила опоры для ноги или руки.
        Сразу несколько оскаленных морд появились над краем обрыва, и рычание ненадолго перекрыло шум потока.
        - Дерьмо, - выдохнул Рольван, представляя себе сброшенный сверху камень или ствол, который просто сметет их обоих вниз, на острые камни. Смерть хотя бы будет быстрой, но они ведь уже почти поверили в спасение!
        Но дикари желали получить свою добычу назад живьем. Две, три, пять громоздких фигур полезли следом, и карабкались они гораздо быстрее беглецов. Их конечности как будто специально предназначались для лазанья по обрывам. Времени для раздумий не было.
        - Оттолкнись и прыгай! - закричал он ангелице и, не задерживаясь, чтобы убедиться, последует ли она совету, изо всех сил уперся ногами в стену, набрал воздуху и прыгнул как можно дальше.
        Все произошло мгновенно: его перевернуло вниз головой, перед глазами с огромной скоростью промелькнуло небо в охапках светлых облаков, противоположный берег, ощетиненный, как шипами, острыми скалами, бурлящий внизу поток… затем голова его снова оказалась выше ног и Рольван увидел ползущих по склону дикарей, скопления мха и снега, летящую вслед за ним светлую фигурку ангелицы. Ветер бил в уши, рвал одежду. Грудь сдавило, вдохнуть было невозможно. В следующий миг пенные брызги рванулись навстречу, Рольвана развернуло, ударило плечом о камень и с головой утащило в ледяную воду.
        Он вынырнул, хватая ртом воздух. Его быстро несло вниз по течению. Было глубоко - к счастью, иначе бы ему не пережить падения. Налившаяся водой одежда и сапоги тянули вниз, и можно было только благодарить скорость течения, не дававшего ему утонуть. Кое-как удалось сбросить накидку, и поток закружил ее, унося вперед. Далеко позади послышался плеск. С трудом посмотрев назад, Рольван отыскал взглядом показавшуюся над водой золотистую головку. Девушка увидела его и закричала, но у Рольвана в ушах была вода и он слышал только шум потока.
        Он успел еще подумать, что дикари не стали прыгать следом, и это уже хорошо, прежде чем его подхватил водоворот и Рольван забыл о дикарях, об ангелице и вообще обо всем, кроме необходимости отталкиваться от камней и беречь голову.
        Он уже ничего не чувствовал от холода и был близок к тому, чтобы сдаться и потерять сознание, когда вдруг понял, что течение больше не кружит его, грозя разорвать на части или разбить о скалу, да и сами скалы, недавно торчавшие из воды через каждые несколько ярдов, почти исчезли. Река сделала поворот, и взгляду открылся пологий каменистый берег, подступавший к самой воде.
        Собрав последние силы, он подгреб к этому берегу и выбрался на обледенелые камни. Холод набросился на него с новой силой, все тело сотрясала крупная дрожь. Сапоги казались неподъемными. Превозмогая накатывающий обморок, Рольван стянул их и, вылив воду, оставил лежать на камнях. Сбросил плащ и намокший кожаный панцирь. Спохватившись, кинулся обратно к воде, но, сколько не всматривался, ангелицы не было.
        - Не может быть! - он и впрямь не мог в это поверить. - Давай же, у нас ведь получилось!
        Храбрая девушка из чужого мира не заслужила такой смерти - после всего, что они вместе преодолели. Рольван и сам удивился, какое горе испытывает от гибели этой незнакомки. Он стоял босиком по колено в ледяной воде и все не решался выйти обратно на берег, как будто, отвернувшись, отнял бы у нее последнюю надежду выплыть.
        И судьба как будто вознаградила его за упрямство: течением вынесло из-за поворота и повлекло дальше безвольное белое тело. Рольван бросился навстречу. Он видел уже, что опоздал, что девушка плывет вниз лицом, но все же, подплыв, обхватил ее за плечи и потащил к берегу. Выбравшись на камни, принялся встряхивать ее и стучать по спине, отчаянно молясь - сейчас ему казалось, что у него на руках умирает самый настоящий ангел:
        - Господи, Мире, услышь же! Ты не можешь ее забрать, пожалуйста, нет, только не это! Забери меня, если хочешь, накажи меня, но только не ее!
        Подействовали ли мольбы или его старания, или же то и другое, но изо рта и носа девушки вдруг хлынула вода, она захрипела, закашляла и открыла глаза.
        - Благодарю тебя, боже, - выдохнул Рольван, помогая ей сесть и обнимая за плечи, потому что она сразу же расплакалась. - Все, все уже хорошо. Мы выбрались, у нас получилось, успокойся, храбрый ангел…
        Но девушка вырвалась из его рук. Вскочила и тут же упала на колени, протягивая руки обратно по направлению движения реки.
        - Ило! - рыдала она. - Ило! Ило!
        Рольван понял, что она повторяет имя - имя погибшего юноши. Покачал головой: здесь он был бессилен. Но девушка все рыдала и вскрикивала тонким, почти детским голосом, заламывала руки, и он не выдержал. Опустился рядом и развернул ее к себе за тоненькое плечо.
        - Эй, - сказал он резко. - Хватит. Ты слышишь меня?
        Вид у нее был, как у полоумной, по щекам безостановочно текли слезы. Но, по крайней мере, она перестала кричать.
        - Выслушай меня, - начал Рольван. Он не знал, что собирается сказать и как вообще ему говорить с кем-то, не понимающим ни слова из его языка. Но какая разница, чем отвлекать ангелицу от истерики? - Как твое имя? Оно красивое, наверно, как у всех ангелов? Ну что ты молчишь? Вот я, к примеру, Рольван. А ты?
        Она всхлипнула. Рольван ударил себя в грудь:
        - Рольван, Рольван, - и указал на нее. - Кто?
        - Ро-ван? - повторила она зачарованно.
        - Рольван, - отчетливо поправил он.
        - Роль-ван.
        - Правильно. А ты?
        Девушка всхлипнула, но все-таки хлопнула себя по груди:
        - Ома, - и повторила, подражая ему: - Ома, Ома.
        - Вот видишь, мы начинаем друг друга понимать. Ты вся дрожишь, - он встал и протянул ей руку. - Пойдем. Мы должны что-то придумать, чтобы согреться.
        Он огляделся, впервые с тех пор, как выбрался из воды. Пологий участок берега, приютивший их, ложился к подножию чреды нагроможденных друг на друга остроконечных скал. Снег одевал их пышным невесомым нарядом; садящееся прямо над горами солнце раскрашивало его в зелень и темное золото. Дул ветер, несильный, но промозглый.
        Ниже по течению река снова пенилась, разбиваясь о россыпь камней, и вновь делала поворот, скрываясь за скалами. Судя по шуму, там был еще один водопад - еще одна возможность погибнуть, которой они чудом избежали.
        - Роль-ван, - Ома всхлипнула и обхватила себя за плечи. Она потеряла шапочку, мокрые кудряшки липли ко лбу и к вискам. С них все еще капала вода. Звезда на лбу выделялась на бледной коже отчетливой синевой. - Аххор. Маада-ло!
        - Холодно? - догадался он.
        - Аххор, - ее била дрожь.
        У самого Рольвана зуб на зуб не попадал, но Ома наверняка чувствовала себя еще хуже. Он не решился предложить ей снять мокрую одежду Вместо этого натянул сапоги и свернул остальные свои вещи в большой холодный узел. Взял дрожащую ангелицу за руку - она не спорила, видимо, окончательно признала в нем своего, - и повел ее к ближайшему проходу между скал.
        Им оказалась извилистая щель, такая узкая, что временами приходилась протискиваться боком, и потревоженные хлопья снега падали на них сверху. Ома вздрагивала и тихонько взвизгивала, но только крепче цеплялась за Рольвана. Из щелей тянулись вверх редкие колючие кустики. Над головой свистел ветер и быстро таяла полоска заката. Наступала темнота. Увидев наконец узкое отверстие не то пещеры, не то просто прорехи между темных скальных боков, Рольван не задумываясь потащил свою спутницу туда.
        Внутри оказалось тесно, но сухо. Ветер и снег не попадали сюда, в маленький закуток с замшелыми стенами и усыпанным сухим растительным мусором полом. Здесь они провели ночь, прижавшись, как два зверька, пытающихся согреться теплом друг друга. Ома заснула сразу. Она вздрагивала во сне и обжигала Рольвану шею горячим дыханием, а он лежал, глядя на серую щель входа и думал - о том, куда они направятся утром, об огне и пище, которых у них нет, о скребущей боли в горле и ломоте в мышцах. О том, что он, возможно, не смог бы выжить здесь даже в одиночку, а теперь ко всему еще прибавилась забота о беспомощном существе, так похожем на блаженных посланцев неба, в которых верили в его родном мире.
        Ночь тянулась и тянулась, а сна не было. Оставив настоящее, Рольван стал думать о своем родном мире, обо всем, что имел и потерял. О богатом доме в Эбраке, доме, который теперь принадлежал ему и в котором он не прожил ни одного дня. О товарищах по дружине - они считают его мертвецом в лучшем случае, а в худшем - предателем. Да и живы ли они сами? О Торисе. Рольван недолго оплакивал его смерть и не отомстил за нее. О своей любви к сумасбродной дрейвке, ради которой он не пожалел бросить все, и куда же завела его эта любовь? В горле как будто проворачивали раскаленный прут.
        Держась за горло, словно так можно было уменьшить боль, он вдруг нащупал веревочный шнурок у себя на шее и в первый раз с тех пор, как шагнул во Врата, вспомнил про амулет Нехневен. Вытянул его, небольшой, в ширину около трех пальцев, холодный на ощупь. Он был выполнен в форме глаза в бронзовой оправе. Безделушка, и, судя по всему, совершенно бесполезная. Во всяком случае, пока Рольван не видел никаких признаков того, что амулет действует. Пожалуй - он слабо улыбнулся и закрыл глаза, уплывая наконец-то в сон, - истинным подарком богини был вовсе не этот кусок металла, а поцелуй. Невероятное ощущение, хотя расскажи он кому-нибудь в Эбраке, что его целовала языческая богиня… и что он носит на груди ее амулет… да разве можно объяснить, разве передать, как безумно, как чудовищно прекрасна эта женщина, кем бы она ни была?
        Утром он с трудом приподнял голову - казалась, она увеличилась в несколько раз и готова расколоться. Ома кашляла не переставая. Идти никуда не хотелось, не хотелось даже шевелиться, но остаться здесь обозначало бы верную смерть, и Рольван заставил себя подняться на ноги. Его одежда все еще оставалась влажной, зато белый меховой костюм ангелицы совершенно высох.
        Они выбрались из пещеры в белый свет холодного утра и побрели дальше. Ома кашляла, держась за грудь. Ее щеки были пунцовыми, а рука, когда она хваталась за Рольвана в поисках поддержки, обжигала огнем. Она не упиралась и не жаловалась, послушно ковыляла вперед, словно не сомневалась в его способности вывести их обоих - куда? От ее бездумной доверчивости хотелось рыдать, но именно эта доверчивость и не позволяла Рольвану сдаться.
        Пирамиды остроконечных скал то сходились вплотную, и тогда приходилось карабкаться вверх, не зная, найдется ли в следующий миг, куда поставить ногу, то расступались, открывая заросшие деревьями ущелья. Среди незнакомой растительности Рольван со странным облегчением узнавал домашние, почти родные орешник и терновник, а отрывшейся вдруг узкой долине - необыкновенно низкие, разветвленные и перекрученные кедры.
        Незамерзающий бурный поток ниспадал с гор, проложив посередине долины глубокое русло. Кедры клонились к нему, протягивая кривые ветви и такие же кривые, торчащие из земли корни. Короткий местный день уже близился к середине. Ома спотыкалась на каждом шагу, казалось удивительным, как она еще держится на ногах. Нужно было дать ей отдохнуть, хоть немного, даже если потом ее придется нести на руках.
        - Остановимся здесь, - сказал Рольван, неловко скатившись с неровного уступа вниз и обернувшись, чтобы помочь ей спуститься следом.
        Это были первые слова, произнесенные им за день, и они отозвались жгучей болью в горле и в груди. Он сжал зубы, сдерживая кашель. Ома оперлась на его руку и спустилась, и Рольван не глядя повел ее вперед. В голове мутилось, он почти не смотрел под ноги и, наверное, поэтому не заметил ловушки, пока аккуратно присыпанные снегом тонкие ветви не проломились под их тяжестью и оба они не полетели вниз.
        Рольван упал неловко, на спину. Ома оказалась сверху. Охнув, она тут же вскочила и принялась озираться с таким видом, словно только что проснулась. Рольван поднялся на колени и зашелся в кашле.
        - Нет, - прохрипел он, когда смог наконец заговорить. - Опять в яме!
        Сверху сквозь проломанные ветви падал солнечный свет. Яма оказалась глубже предыдущей, с выровненными и укрепленными стенами, так что выбраться тем же способом не было никакой надежды. Оглядевшись, Рольван подумал, что им еще повезло - дно ловушки могло бы быть утыкано кольями, и дела их были бы намного печальней.
        - Что за неприветливый у вас мир? - спросил он Ому. - Даже боги, и те сажают гостей за стол, а не в яму!
        Девушка посмотрела на него туманным взглядом и вдруг пошатнулась. Рольван едва успел ее подхватить, и ангелица безжизненно повисла на его руках. Щеки ее горели нездоровым румянцем, а губы, напротив, совсем побелели.
        - Нет, только не умирай! - воскликнул Рольван, осторожно опуская ее на землю.
        Она дышала, но была без сознания, и сколько он ни пытался, привести ее в чувство не смог. Отчаявшись, он расстелил на земле свой плащ и, уложив на него девушку, укутал полами и оставил отдыхать. Сам же уселся рядом, как вчера, привалившись спиной к земле, и стал ждать. По крайней мере, на этот раз он не был связан и кинжал был в его руках, а там - решил Рольван, проверяя пальцем остроту лезвия, - пусть приходят, и мы еще посмотрим. Они удивятся, когда узнают, какой клыкастой бывает двуногая добыча.
        Он все-таки задремал - провалился в болезненный воспаленный полумрак и не заметил прихода охотников. Очнулся от толчка, когда кривоногое приземистое тело спрыгнуло на дно ямы и с утробным ворчанием склонилось над Омой. Девушка все еще была без сознания. Рольван бросился на дикаря не раздумывая, даже еще не проснувшись, с неведомо откуда появившейся силой обхватил его за плечи и, подставив подножку, повалил на землю. Уперся коленями ему в грудь и почти вонзил свой клинок ему в горло.
        Почти, потому что пущенная с невероятной меткостью стрела перелетела яму наискось и выбила кинжал из его руки, не причинив вреда ни ему, ни дикарю. Рольван замешкался, глядя на нее - самую настоящую стрелу с выточенным из кости наконечником, гладким древком и оперением из бересты. Затем дикарь с ревом отбросил его в сторону и вскочил, но вместо того, чтобы напасть, поднял голову и посмотрел вверх, на человека, что стоял на одном колене у края ямы, насмешливо прищурившись, и как раз опускал лук.
        Солнце ярко освещало его фигуру. Человек этот носил такую же, как у дикаря, меховую одежду, а длинная борода его спускалась на грудь. В неровно обрезанных рыжих волосах отчетливо выделялись седые пряди, и точно такие же серебрили бороду. От середины лба к виску тянулся давний, успевший побледнеть шрам.
        Он исчез, и Рольван уже готов был счесть его видением, но тут же вернулся. Неспешно опустил вниз длинную суковатую лестницу и спустился сам. Ласково потрепал дикаря по плечу - тот довольно осклабился. Подобрал стрелу, подчеркнуто неторопливо сунул ее за пояс, обернулся к Рольвану и расхохотался.
        Тот ответил вымученной улыбкой - на большее не оставалось сил. Схватка с дикарем доконала его, он так и остался лежать там, где был, когда понял, что опасность миновала.
        - Гвейр, - прошептал он.
        - Рольван, - Гвейр протянул ему руку, помог подняться и вдруг обнял, стиснув изо всех сил. - Мой вечный преследователь! Клянусь псом Каллаха, если бы ты только знал, как я рад тебя видеть!
        Глава шестнадцатая, нетерпеливая
        Я буду преследовать всюду тебя
        Пока еще солнце светить не устало,
        Пока не иссохли под небом моря,
        Пока не рассыпались древние скалы -
        Дотоле не знать нам покоя, мой враг,
        Мы связаны крепче, чем кровные братья.
        Свидетели мне свет Надзвездный и мрак
        Подземный, что истинно это заклятье.
        Песня
        Проснувшись, он почувствовал себя отдохнувшим и полным сил, поэтому встал и вышел прочь. Ему казалось, что прошла всего одна ночь, но нож, который он воткнул в порог, совершенно изржавел, а рукоять истлела. Вернувшись же в родные края, он увидел, что там все изменилось и не осталось никого, кто помнил бы его имя; тогда он понял, что за одну ночь в дивном чертоге прошло сто лет.
        Сказка
        Бывает и такое, что враг делается другом, и доброе дело вовек не останется без награды.
        Книга Мира
        Просторная пещера в глубине кедровой долины разительно отличалась от той, где Рольван с Омой провели предыдущую ночь, и вполне заслуживала называться жилищем. Неровные стены светлого песчаника были вычищены до блеска, пол устилали сухие травы, напоминавшие тростник. Под потолком висели связки вяленой рыбы и большие, похожие на свиные, окорока. У самого входа был сложен каменный очаг; в большом гроте находились вытесанный из бревен стол, на котором горели импровизированные светильники из заполненных жиром глиняных плошек, чурбаки-сиденья, целый склад оружия - по большей части копья и дротики с наконечниками из кости, и несколько постелей. Невысокий проход вел в еще один грот, где было темно.
        Но самое яркое зрелище являли собой обитатели пещеры. Решивший уже ничему не удивляться Рольван все же оторопел, увидев женщину-дикарку и детишек, с которыми она играла и забавлялась прямо на полу. Два мохнатых малыша устраивали возню, пытаясь стянуть с ее колен третьего - хрупкого и изящного, как небесное видение, ангелочка. Он смеялся и отбрыкивался, прижимаясь к широкой груди звероподобной «мамаши». Когда-то белый, пожелтевший и посеревший меховой костюмчик был ему мал, из рукавов и штанин торчали тоненькие руки и ноги. Пушистые волосы вились вокруг головы, как золотистый ореол.
        За спиной усмехнулся Гвейр:
        - Добро пожаловать в мой дом, и познакомься с моей семьей. Входи же, не стой.
        Рольван смог лишь промычать в ответ что-то неопределенное. Вошел, осторожно пригнувшись у входа, стараясь не потревожить Ому - она все еще не очнулась, и было непонятно, обморок это или просто глубокий сон. Гвейр предлагал доверить понести ее Мораку, как он называл своего уродливого друга, но Рольван с содроганием отказался. Не хватало ей только после всего еще и очнуться в руках чудовища-людоеда! Гвейр при этих словах поморщился, но не стал спорить. Отправил дикаря вперед, указывать дорогу, а сам пошел замыкающим - с наложенной на тетиву стрелой, как заметил Рольван, чутко озирая заросли вокруг и скалы над головой, в любой момент готовый к нападению.
        В пещере оказалось тепло и сухо. Рольван опустил Ому на одну из постелей. Она закашлялась, не открывая глаз.
        - Давно она так? - спросил, подходя, Гвейр.
        Рольван выпрямился - его шатало.
        - Вчера мы искупались, убегая от местных жителей. Выбор был небольшой - плыть или достаться им на обед.
        Он выразительно оглянулся на дикаря, занятого чем-то в другом углу пещеры, но Гвейр лишь кивнул:
        - Да, нравы здесь суровые. Попробую сделать, что смогу. В первую очередь ее надо согреть. Что, Ай?
        Последнее относилось к мальчику-ангелу. Он подошел, испуганно разглядывая Ому. Схватил Гвейра за руку, прижался к нему. Глаза его казались огромными, в пол-лица.
        - Она… - начал Гвейр.
        - Чело-век, - с запинкой, но четко произнес мальчик. - Как я?
        Он сказал еще одно слово, Рольван не понял, но Гвейр со вздохом прижал мальчишку к себе:
        - Нет, она не твоя мать. К сожалению, нет, Ай.
        - Друг? - печально спросил маленький ангел.
        - Да.
        Мальчик выпустил его руку и сел на постель возле Омы. Осторожно погладил ее лицо:
        - Ей больно.
        - Да.
        - Как ты научил его нашему языку? - прошептал Рольван.
        - Мы оба постарались друг друга научить, - отозвался Гвейр. Отошел, с помощью жестов и коротких указаний поручил женщине-дикарке раздуть в очаге угли и нагреть камней. Вернувшись, закончил: - Увы, Ай сейчас лучше говорит по-нашему, чем я на его языке. Боюсь, он начинает забывать свой собственный язык, а ведь я все еще надеюсь когда-нибудь вернуть его к родному племени. Может быть, эта девушка… Но сначала надо ее вылечить. Ты и сам с трудом держишься на ногах, Рольван! Ложись и отдыхай, мы потом поговорим обо всем.
        Рольван еще оглянулся с сомнением на двух дикарей, но Гвейр добавил твердо:
        - В этом доме все друзья.
        И Рольвану расхотелось спорить. Он вдруг понял, что держался до сих пор только из упрямства, что у него дрожат ноги и кружится голова, а легкие раздирает жестокая боль. Гвейр подвел его к застеленному шкурой ложу, и он заснул еще прежде, чем упал.
        Когда он отрыл глаза, рядом снова был Гвейр - сидел на полу, прислонившись спиною к ложу, и при свете чадящей плошки с жиром выстругивал древко для стрелы. Еще два уже оструганных лежали рядом.
        Ома спала в обнимку с маленьким ангелом. Они вцепились друг в друга так крепко, словно даже во сне боялись, что их разлучат.
        Дикарь Морак сидел на корточках у очага, где жарилось над огнем нанизанное на прутья мясо. Он переворачивал прутья, искоса поглядывая на женщину-дикарку, кормившую грудью одного из своих малышей. Второй, постарше, забавлялся, раскладывая на полу яркие речные камешки.
        Сшитый из шкур занавес у входа в пещеру был частично отдернут, чтобы выходил дым. В отверстие можно было увидеть, что снаружи светло.
        Рольван попробовал заговорить, но обнаружил, что из-за боли в горле может только шептать.
        - Я думал, уже ночь, - прохрипел он.
        Гвейр повернул голову и улыбнулся.
        - Ты проспал остаток дня, ночь и утро, - сообщил он. - Даже не слышал, как мы все вместе уговаривали Ому не бояться Морака и Хвиссе.
        - Уговорили?
        - Ай уговорил. Он все-таки решил считать ее своей матерью. Она, кажется, не против.
        - А где… - Рольван закашлялся, приподнялся на локте и договорил, злясь на себя за слабость: - Настоящая мать?
        - Погибла, - коротко ответил Гвейр.
        - Понятно.
        - А моя сестра? Что с ней, Рольван?
        - С ней все в порядке… было, когда я уходил. Вокруг целая толпа верующих, у которых только и дел, что угождать своей Верховной дрейвке, - Рольван не удержался от гримасы, которую Гвейр наверняка заметил.
        - Ты обещал мне, что останешься с ней и будешь ее защищать.
        - А ей я обещал привести тебя домой живым и невредимым. И еще много всего наобещал тидиру, и старому слуге, и еще кое-кому там, в Эбраке. В свое оправдание могу лишь сказать, что каждый раз, давая обещание, я честно собираюсь его выполнить, - за свой сарказм Рольван поплатился долгим приступом кашля и замолчал.
        - Морак, - позвал Гвейр. - Принеси лекарство.
        Рольван с опаской следил, как дикарь наливает из большого глиняного сосуда что-то темное, как приближается вразвалку, неся глубокую грубо обработанную чашу. Гвейр кивнул, и мохнатая рука протянула питье Рольвану.
        Тот с опаской принял его. Морак оскалился, заметив его страх. Ударил себя в грудь и прорычал:
        - Ук!
        - Что? - растерялся Рольван.
        - Ук!
        - Ну же, Рольван, не будь таким недогадливым, - Гвейр улыбался так, словно в происходящем было что-то забавное.
        - Друг?
        - Ук! - обрадованно подтвердил дикарь. - Ук!
        И хлопнул Рольвана по плечу с такой силой, что питье пролилось на постель.
        - Спасибо, Морак, он все понял, - поспешил успокоить его Гвейр. - Ты друг и Рольван друг, мы все здесь друзья. Мясо, Морак. Ты про него не забыл?
        Дикарь поспешил обратно к очагу, задержавшись по пути, чтобы обнюхать возившуюся с ребенком женщину. Та ответила рычанием. Рольван предпочел отвернуться.
        Питье оказалось теплым и приторно-сладким, но горлу от него полегчало. Рольван осушил чашу.
        - Когда ты успел сделаться лекарем, Гвейр?
        Тот пожал плечами:
        - Мне здесь многому пришлось научиться, чтобы выжить. Эта трава похожа на ту, которой нас в детстве лечила Аска, а действует еще лучше. Мы с тобой говорили про Игре.
        - Прах побери, Гвейр, неужели ты думал, что она так просто оставит тебя здесь? Боги не разрешили ей пойти самой, вот она и отправила меня.
        - Первое время я ждал чего-нибудь такого, - задумчиво сказал Гвейр. - Какого-нибудь чуда от Игре… хотя чудом было уже то, что я жив. Но потом… прошло слишком много времени и я подумал, что она ничего не может сделать. Или… что ее самой нет в живых.
        Рольван отставил чашу и впервые внимательно посмотрел на Гвейра. Его вид, седина, этот заросший шрам, даже само лицо - непохожее на него прежнего лицо уставшего и смирившегося с со своей участью человека. Изменения были заметны сразу, с первого взгляда. Рольван давно все понял бы, не будь он слишком занят иными заботами.
        - Сколько времени ты здесь прожил?
        Гвейр не удивился вопросу. Криво усмехнулся:
        - В этой пещере или в этом мире?
        - В этом мире.
        - Три с половиной года. Здешних. Сутки здесь короче, чем у нас, но месяцы длиннее, если считать по луне…
        - Три года! Ты это всерьез?!
        Гвейр кивнул:
        - Я догадался почти сразу, как тебя увидел. Ты совсем не изменился, даже плащ тот же самый. Сколько времени прошло для тебя?
        - Меньше двух месяцев. Игре открыла Врата в праздник осени. Это невозможно, Гвейр, три года! Как же ты выжил?
        - А ты как думаешь? Убегал, дрался и опять убегал. Пытался проникнуть в города к Белым, но они неприступны, кроме тех, которые разрушены. Здесь зима большую часть года, но настоящие холода бывают редко, иначе я попросту замерз бы. Голодал, охотился, в основном на всякую мелочь. Даже воровал еду у Волосатых - то еще развлечение! Потом нашел Морака и Хвиссе. Я назвал их так в честь слуг, которые жили раньше в нашем доме. Все их племя погибло в стычке за удобную стоянку, здесь это обычное дело. Поначалу мы было не понравились друг другу, но, как видишь, - Гвейр снова улыбнулся, - никогда бы не подумал, но они стали моей семьей. Я привык к этому миру, Рольван, не сразу, но со временем мне стало казаться, что наш с тобой мир мне всего лишь приснился. Я не надеялся еще увидеть кого-то из вас. А год назад мы с Мораком нашли Айя… его родителей спасти не смогли.
        Он рассказывал, задумчиво поворачивая в руках свой нож, и было видно, как сильно стерлось от постоянной работы его лезвие. Замолчал, потянувшись поправить фитиль в светильнике. Рольван сказал:
        - Я боялся, что будет как в легендах, где путник попадает в другой мир и возвращается через сто лет, а для него прошел всего день или год. А здесь все наоборот…
        - Да, - согласился Гвейр. - Я тоже об этом подумал. Ты можешь состариться здесь и вернуться домой в том же году. Если, конечно, ты знаешь, как вернуться.
        Мохнатый малыш давно уже вырвался из материнских рук и теперь ползал, отбирая у старшего яркие камушки и засовывая их в рот. Его мать прохаживалась по пещере, виляя бедрами и с каждым кругом оказываясь все ближе к Мораку. Тот не обращал внимания, занятый своим делом - он доставал из стоявшей рядом плетеной корзины переложенное листьями мясо и нанизывал его на прутья, все время прерываясь, чтобы заглянуть в глубокую глиняную миску, куда он сложил уже снятые с огня куски. Рассерженная таким невниманием Хвиссе как бы невзначай наступила ему на ногу. Морак взревел, уронив на пол большой шмат мяса, обернулся, оскалив огромные клыки… остановился, принюхался, поводя носом, и, схватив Хвиссе поперек туловища, потащил ее мимо Рольвана и Гвейра в темноту второго грота.
        Рольван смотрел им вслед, позабыв закрыть рот. Гвейр расхохотался - он, похоже, обзавелся здесь привычкой смеяться по любому поводу:
        - Знал бы ты, чего мне стоило приучить их не заниматься этим прямо при мне! Боюсь, Морак так и не понял, что значит «стыдно». Зато оценил, что я отдал ему малый грот и обещал туда не заходить. Думаю, он на всякий случай прячет там запасы еды.
        - Скажи, они - люди? Или звери?
        Рольван задавался этим вопросом с тех самых пор, как впервые увидел Волосатых, и почти не сомневался, что правильным будет ответ «звери». Но Гвейр сказал, как отрезал:
        - Люди. В этом доме все - люди и все - друзья, и даже не думай относиться к ним свысока, Рольван. Они знают меньше твоего, многого не понимают, но у них те же чувства, что у тебя. Та же любовь, та же ненависть, та же скорбь по погибшим сородичам. Не смей их презирать.
        Рольван хотел напомнить, что кроме любви и скорби эти существа еще не брезгуют человеческим мясом, но, разглядев лицо Гвейра, промолчал. Вместо этого спросил:
        - Ты вернешься со мной?
        - Вернуться домой? Увидеть синее небо, сесть на коня, почувствовать вкус хлеба? Обнять сестру? - Гвейр встал и теперь смотрел на Рольвана сверху вниз. Он улыбался, и улыбка эта напоминала Игре в самые лучшие ее моменты. - Рольван, неужели, по-твоему, я могу отказаться?
        Луна уменьшилась до узкой дольки на белесом утреннем небе, прежде чем Ома оправилась от болезни и можно было трогаться в путь. Но Гвейр все еще медлил, отыскивая себе то одно, то другое срочное дело, как будто не верил, что его звероподобные друзья способны обойтись без его помощи. Рольван не находил себе места. Ни возле Гвейра, с утра до ночи занятого с Мораком, которого тренировал во владении луком - совершенно напрасно, дикарь не мог попасть с цель даже с семи шагов, и в метании дротиков - здесь Морак достиг немалых успехов, и Гвейр гордился им, как лучшим учеником; ни рядом с Омой и Айем, которые большую часть времени проводили под открытым небом, бродили по берегу реки или сидели на камнях перед пещерой, держались за руки и говорили о чем-то на своем отрывистом звонком языке; ни в пещере, где пугающая самка с женским именем Хвиссе нянчила своих волосатых детенышей.
        Убывающая луна жгла его мысли даже днем. Каждая новая ночь приближала ту, в которую Каллах откроет Врата на вершине холма, а потом уйдет и не вернется до следующего полнолуния. Осознание, что дома за время его отсутствия пройдет всего несколько дней, утешало, но лишь слегка. Рольван не мог избавиться от страха, бессмысленного и совершенно неистребимого, что вдруг случится что-то и они не сумеют вернуться. Гвейр мог сколь угодно проповедовать всеобщую дружбу и восхищаться простодушием дикарей-людоедов - Рольван лучше согласился бы умереть, чем остаться жить среди них. Его пленяла хрупкая красота ангелов, или Белых людей, как называли они себя сами, но их башенные города под защитой невидимых сил были чуждыми даже больше, чем стоянки Волосатых.
        За время вынужденного безделья он многое узнал об этих городах и о самом мире. Здесь многое было иначе, даже то, что казалось незыблемым, как протяженность дня и ночи и времена года. Месяц от новолуния до новолуния составлял тридцать восемь коротких суток - Гвейр отмечал их зарубками на стенах пещеры. Снег лежал большую часть года, лето было кратким, с сильными ветрами и постоянным дождем. Здесь не было ни птиц, ни насекомых, зато в изобилии водились звери, по большей части покрытые густой длинной шерстью. Некоторые, обитавшие в низинах, размерами превышали небольшой дом. Волосатые охотились на них и если убивали, строили из костей и шкур жилища, а мяса хватало целому племени на много дней безбедной жизни. Гвейр показал Рольвану зуб одного такого зверя - огромный изогнутый клык длиннее человеческого тела заставил того задуматься, что он вообще знает об опасностях и не называл ли он до сих пор этим словом самые что ни на есть безобидные вещи.
        По вечерам, когда все собирались в пещере, они с Гвейром забрасывали Ому вопросами. Она отвечала, а маленький Ай, как мог, переводил. Не всегда это получалось понятно, порою казалось, что Ома и сама не очень-то разбирается в том, что пытается объяснить. «Башни гудят и защищают нас» - так Ай с ее слов описал природу невидимого барьера, не подпускавшего посторонних к городам Белых людей. Из-за этого барьера год назад Гвейр не смог вернуть Айя домой, но Ома заверила, что легко пройдет его вместе с мальчиком. «Башни гудят и двигают машины» - но Рольван так и не смог понять, о каких машинах идет речь. «В этих башнях колдовство?» - спрашивал Гвейр, но Ома терялась и ее объяснения делались совсем непонятны. «Что будет, если башни перестанут гудеть?» - поинтересовался Рольван, имея в виду заброшенные города. «Все умрут» - был ответ, который Айю даже не пришлось переводить.
        О том, что заставляет Белых людей покидать свои защищенные города и подвергаться опасности, Ома говорила неохотно. «Мы ищем источники» - но что за источники и почему они настолько важны, чтобы рисковать из-за них жизнью, так и осталось неясным. Рольван лишь понял, что это как-то связано с очень давним прошлым, с чем-то, существовавшим до несчастья, постигшего этот мир много веков назад. «Горы взорвались, и наступила зима, а Волосатые вышли из пещер» - такой была печальная повесть, после которой ангелица надолго замолчала, а затем принялась с помощью Айя расспрашивать Гвейра и Рольвана о Вратах и о месте, откуда они пришли.
        Теперь настал их черед мучительно подбирать слова и приходить в отчаяние от своей неспособности объяснить простые вещи. «Лошадь», «война», «молитва», «дружина» - каждое из этих слов было знакомо им с детства и казалось само собой разумеющейся частью жизни, но сейчас приходилось подолгу растолковывать их значение, чертя наконечником стрелы на полу пещеры неумелые картинки.
        Вопреки всему, что претерпел ее народ и она сама от Волосатых людей, Ома легко согласилась с Гвейровым правилом «в этом доме все друзья» и без страха выносила соседство дикарей. Ее доверчивость показалось бы Рольвану глупостью, не понимай он в глубине души, что обитатели гудящих башен настолько же превосходят его, насколько он сам - дикарей-людоедов. И коль скоро Ома не делала различий между разными видами людей, все, что оставалось ему - запрятать свое отвращение поглубже и всячески торопить Гвейра с выступлением.
        Они выступили наконец вчетвером, и путь их лежал прочь от гор, от холмов и пустого города, где Рольван провел свою первую ночь, на восток к родному городу Омы. Морак с копьем в руке провожал их до выхода из долины. Гвейр обнял его на прощание и долго не хотел отпускать. Ай заплакал, повиснув у дикаря на шее, на что тот ответил взволнованным ворчанием.
        Потом они пробирались между скал, обходя заснеженные провалы и скользя на крутых склонах, перевалили через хребет и, после краткого привала, снова шли до позднего вечера. На плечах у каждого была котомка из цельной шкуры местного животного, похожего сразу на зайца и на огромную крысу, с запасом пищи и воды на несколько дней. Теплыми меховыми одеждами, штанами и куртками, скрепленными животными сухожилиями вместо ниток, и дополнительными накидками, чтобы прятаться от ветра и спать, завернувшись, Гвейр снабдил тоже всех, лишь Ома отказалась, оставшись в своем белом ангельском одеянии и взяв только накидку.
        Рольван выбрал из пещерных запасов копье, сделанное из молодого ствола местной разновидности ели - оно хоть и не могло заменить утерянного меча, но было легким и удобным в руке - и связку коротких дротиков для метания. У Гвейра при себе был неизменный лук и меч, принесенный еще из Лиандарса. Ома не выпускала руки своего нового сына и держалась как можно ближе к мужчинам. Каждый из них ждал нападения, но, кроме частых следов животных, никаких знаков присутствия живых существ они так и не увидели.
        Продуваемый ветрами закуток под сенью наклонной скалы, похожей на кривой обломанный клык, дал им пристанище на ночь. Спали, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись накидками, мужчины по очереди караулили. Уступив вахту Гвейру, Рольван лег на его место возле теплого бока Айя и сразу провалился в сон. Во сне он опаздывал к закрывающимся Вратам и видел спину уходящего Каллаха. Еще он видел рыжеволосую девушку по ту сторону Врат, на ступенях лестницы, и звал ее, но выкрикивал ли он при этом имя богини или смертной женщины, Рольван не понял, ни тогда, ни позже, вспоминая этот сон.
        На следующий день поросшие лесом скалы превратились в лес, нет-нет да разрываемый торчащими каменными зубьями. Знакомые Рольвану сосны и березы в нем соседствовали с совершенно невиданными деревьями, но все они были одинаково низкими, широкими и корявыми, как будто какая-то невидимая сила не позволяла им распрямиться и встать во весь рост. Снег здесь пестрел следами местных полузайцев-полукрыс, несколько раз непуганые животные выскакивали прямо из под ног. Мясо их было вполне съедобным. Гвейр пару раз брался за лук, но качал головой и снова убирал его за плечо. Рольван молча соглашался: горячая пища и огонь пришлись бы кстати, но слишком велика была опасность привлечь внимание обитавших в этих местах Волосатых. Дважды на их пути попадался крупный зверь. Один раз это был медведь, второй - покрытое шерстью чудовище с огромным загнутым рогом, росшим прямо на носу, и еще одним, поменьше, рядом с первым. К сожалению, Рольван не успел его толком рассмотреть: при появлении людей оно вскочило и умчалось прочь, топоча, как целое стадо коров. Гвейр объяснил, что эти создания обитают на равнинах дальше к
востоку и обычно не встречаются в лесу.
        Не разводить огня оказалось мудрым решением: уже в первый день они два раза натыкались на человеческие следы. Дикари ходили группами по пять-шесть человек. Целью их прогулок была охота, успешная, судя по окрашенному кровью следу тащимой волоком огромной туши. Не было никаких сомнений в том, что они с удовольствием добавят к списку блюд случайно встреченных путников. Даже Ай теперь зорко смотрел по сторонам и сжимал в руках толстую суковатую палку.
        Но все обошлось и в тот день, и потом. Поднявшийся ветер забирался под одежду, царапал тело сотней ледяных коготков, поднимал из-под ног и бросал в глаза горсти мелкой снежной крупы, но он же и заметал следы, так что никто из путников не жаловался. К вечеру третьего дня ветер стих и даже стало как будто теплее, зато пошел снег. Он падал крупным хлопьями, скрывая следы еще прежде, чем ноги успевали их оставлять. Из-за плохой видимости Рольвану казалось, что они ходят кругами. Подаренный амулет ничем не помогал ему, хотя чем дальше, тем больше Рольван был уверен, что амулет выведет его обратно к Вратам, так же, как вывел к Гвейру, который сейчас уверенно показывал дорогу, лишь иногда останавливаясь, чтобы посоветоваться с Омой. За три года он неплохо изучил здешние места.
        Первые башни они увидели к полудню четвертого дня. Лес к тому времени изрядно поредел и то исчезал вовсе, оставляя путников открытыми любому взгляду темными точками на снежной белой глади, то возвращался в виде узкого перелеска, издали напоминавшего строй корявых уродцев, так причудливо изгибались и корчились его деревья.
        Похожие на диковинные грибы башни виделись неясно, будто сквозь колеблющуюся дымку. Меж ними и последними деревьями леса лежали разрезанные дорогой пустые пространства, ровные и симметричные, и в этот раз не было никаких сомнений, что это поля. Вместо привычной белизны их порывала густая зелень, как будто и не было вокруг бесконечной зимы.
        Ома остановилась. Ангелица с синей многолучевой звездой на лбу, со спутанными золотыми волосами под наброшенный капюшоном Гвейровой накидки выглядела бледной и уставшей, но глаза ее сияли облегчением и счастьем. Она что-то быстро сказала Айю, и мальчик обернулся с видом серьезным и печальным.
        - Ты когда-нибудь видел такое, Рольван? - спросил Гвейр.
        - Видел что?
        Гвейр усмехнулся:
        - Идем.
        Рольван ожидал чего-то подобного, но все же с трудом устоял на ногах, когда вдруг натолкнулся всем телом на невидимую стену. Вытянув руки, ощупал ее теплую, словно живую поверхность. Надавил изо всех сил. Стена мягко пружинила, но не поддавалась.
        Рольван хмыкнул и потянулся к кинжалу. Остановился, смущенно оглянувшись на Ому - та молча наблюдала за его попытками.
        - Не получится, - сказал Гвейр. - Я даже пробовал ее поджечь. Пока гудят башни, городу ничего не угрожает.
        Ай прижался к его боку и проговорил со всхлипом:
        - Ома гово-рит вам ухо-дить. Гве-ейр…
        Он громко заревел. Гвейр опустился на колени и обнял его.
        - Не плачь, - сказал он. - Теперь у тебя все будет хорошо. А я навсегда останусь твоим другом. Ты ведь будешь меня помнить? И Морака, и Хвиссе, и малышей?
        - Да, - всхлипнул Ай. - Буду…
        - Прощай, Ай. Обещай мне вырасти большим и никогда больше не попадаться Волосатым. Обещаешь?
        - Да…
        - Вот и хорошо.
        Гвейр поднялся и кивнул Оме. Произнес несколько слов на языке Белых людей. Ома ответила и крепко сжала маленькую ладошку Айя. Гвейр отвернулся и решительно зашагал прочь.
        - Прощайте, - сказал Рольван и пошел за ним.
        Очень хотелось остаться и посмотреть, как Ома будет проходить сквозь стену, но он понимал, что ангелица не собирается открывать свой секрет посторонним. Было немного грустно - как будто он ожидал чего-то большего, нежели это короткое прощание, как будто у него были причины чего-то ожидать. Тонкий вскрик настиг его через несколько шагов:
        - Роль-ван!
        Он обернулся. Грубая меховая накидка упала в снег, когда белоснежная девушка бросилась вперед, обхватила его за шею и заставила наклониться, а затем расцеловала в обе щеки.
        - Спа-сибо, - старательно произнесла она на языке Лиандарса.
        - Будь счастлива, мой ангел, - ответил Рольван, обнимая ее.
        Когда он обернулся через двадцать шагов, девушка и мальчик уже миновали невидимый барьер и шли, удаляясь, по дороге к городу. Ай обернулся и помахал рукой. Ома смотрела только вперед.
        Гвейр остановился, поджидая его. Он улыбался, взволнованно и обрадованно:
        - До сих пор не верил, что скажу это, Рольван - теперь наша очередь вернуться домой!
        Серебристо-белая луна теперь обитала на небе почти до утра. Ее облик делался ночь от ночи совершенней - близилось полнолуние. Далекий дом с каждым шагом становился ближе. Гвейр смотрел по сторонам с грустью, как будто прощался - с белым небом и белым снегом, башенными городами и холодными пещерами, людьми-ангелами и людьми-чудовищами. Рольван не разделял его чувств. Ничто в этом мире не стоило его второго взгляда. Домой! Если он о чем-то и сожалел, то лишь о том, что не имеет крыльев, чтобы скорее оказаться у Врат.
        Но и без крыльев они быстро продвигались вперед. Благополучно миновали опасные места, незамеченными проскользнули мимо стойбища Волосатых людей и позже проделали это еще раз, обошли заброшенный город, куда дикари забредали порою в надежде чем-нибудь поживиться, и заночевали под открытым небом вне пределов видимости последней из его башен. Как объяснил Гвейр, в прошлый раз Рольван совершил обычную ошибку путешественников из Белых людей - им кажется безопаснее остановиться в пусть разрушенном, но все же доме. Волосатые знают об этом, вот и приходят сюда охотиться.
        Голые ветви двух сросшихся деревьев незнакомой породы, с шершавой красноватой корой, были бы плохим укрытием в случае непогоды, а разжечь огонь не позволяла осторожность. Рольван уже забыл, когда в последний раз он спал в тепле - тогда же, впрочем, когда ел горячую пищу и умывался. Он не чувствовал холода, то ли оттого, что привык, то ли погода на самом деле улучшилась - по словам Гвейра, шел уже второй месяц весны. Сушеное мясо вприкуску с жесткими корнеплодами, которыми Гвейр набил обе котомки, и ледяная вода стали уже привычным ужином. За глоток вина или даже эля Рольван сейчас запросто согласился бы кого-нибудь убить.
        Поужинав, он завернулся в меховую накидку и устроился под деревьями. Сон никак не шел. Близилась полночь, и огромная луна висела прямо над головой - серебристо-белая на черном небе, окруженная свитой очень мелких, часто мерцающих звезд. Лишь небольшая неровность по краю отделяла ее от полнолуния.
        Гвейр, которому досталось первое дежурство, сидел рядом, прислонившись спиной к древесному стволу и глядя назад вдоль цепочек их собственных следов. На коленях его лежал лук, и три стрелы были воткнуты в снег, так, чтобы удобно было достать рукой. Рольван знал, что так он может просидеть целую ночь без сна, предаваясь каким-то своим мыслям или напевая себе под нос древние сказания - манера, которая иногда водилась за ним в прежние благополучные дни при дворе тидира, здесь стала его постоянной привычкой. Представлялось, что так же он сидел на протяжении многих ночей, рассказывая о богах и героях Лиандарса чужим заснеженным скалам, холодному бесцветному небу, не понимающим ни единого слова дикарям. Гадая, какими были для Гвейра эти три с половиной года полного одиночества без надежды когда-нибудь вернуться домой, Рольван смущенно отводил глаза, как будто был в чем-то виноват, и думал, что от такой жизни любой бы мог сойти с ума и подружиться с семейством Волосатых - лишь бы иметь рядом хоть кого-то, отдаленно похожего на человека.
        - Расскажи мне еще о богах, - попросил Гвейр, догадавшись, что он не спит.
        - Я все уже рассказал, что мог.
        - Разве это не чудно, Рольван? Ты, кто боролся против них, рассказываешь мне, как сидел за их столом и пил из рога Лафада, беседовал с сами Каллахом и его псом, словно какой-нибудь сказочный герой! А я, кто верил им всю жизнь, почти ничего не помню - только зал, полный народа, и как кто-то положил мне на лоб горячие руки, а потом велел выбирать любую дверь из целой сотни. Я до сих пор сомневался, что это все не было бредом из-за болезни!
        - Я не знаю, чем обязан такому приему, поверь. Я удивлен еще больше чем ты.
        Рольван отчетливо, как наяву, увидел сидящего рядом с собой Лафада, голого, с красной мохнатой бородой и демонической ухмылкой, а за его плечом - точеный профиль рыжеволосой богини с ледяными глазами. Добавил задумчиво:
        - Они ведь боги. Кто разберет, что у них на уме?
        - Действительно, - фыркнул Гвейр, и Рольван снова не понял, что его насмешило.
        Он наконец задремал под пристальным лунным взглядом, когда Гвейр заговорил снова и сон исчез без следа.
        - Я могу представить только одну причину, почему боги интересуются тобой, - сказал Гвейр. - Что у тебя с моей сестрой, Рольван?
        Рольван вздрогнул - он уже перестал ждать этого вопроса. Медленно сел, оттягивая время. Гвейр смотрел на него в упор.
        - Что? - спросил он. - Ты ведь не из любви к приключениям отправился во Врата. И уж точно не из-за дружеских чувств ко мне. Не подумай, что я не благодарен, не в этом дело. Епископский любимчик идет спасать меня из другого мира, а боги усаживают его за свой стол и ведут с ним беседы - что еще я могу подумать?
        Чистый воздух этого мира вызывал отвращение, если вдыхать его всей грудью. Говорить о своих чувствах к Игре с ее братом казалось трудной задачей, рассказать же о некоторых событиях было и вовсе невозможно. Но разговор назрел, и чем быстрее он случится, тем лучше.
        - Ну что ты молчишь, как будто язык проглотил?
        - Я не молчу, я… прах побери, Гвейр, я ответил бы, если бы знал, как ответить!
        - Это так трудно, ответить на простой вопрос? Что происходит между тобой и Игре? Или, ты думаешь, меня это не касается?
        - Нет, не думаю. Я ждал, что ты спросишь.
        - И?
        Рольван еще раз набрал полные легкие безвкусного воздуха.
        - Я не знаю, что у нас происходит. Вполне возможно, что ничего, но… - сам не заметив, он перешел на виноватый шепот, - не потому, что я этого не хочу. Я очень этого хочу, Гвейр, и я… я на все готов ради этого.
        После долгого молчания Гвейр сказал:
        - Злая шутка богов, - и отвернулся.
        Рольван обнаружил, что изо всех сил сжимает кулаки, а на лице выступил пот. Заставил себя успокоиться. Сказал - не то вопросительно, не то утверждающе:
        - Ты, конечно, считаешь, что я ее недостоин.
        Гвейр резко дернул головой:
        - Игре не та девушка, которой я мог бы указывать - ни в этом, ни в чем другом.
        - Но ты ее старший брат и единственный живой родственник. Если бы все было иначе… Гвейр, если бы всего этого не случилось и я пришел бы к тебе просить ее руки…
        - Я сбросил бы тебя с лестницы, не сомневайся. В нашем доме были очень крутые лестницы, думаю, как раз для таких случаев. Взгляни на себя. Любимец епископа, который не пропускал ни одной службы, а потом прямо из храма тащился в кабак, днем ухлестывал за эргской дочкой, а ночами развлекал гулящих девок - мне ли не знать, каким ты был! И оставался бы таким по сей день. Нет, Рольван, если бы этого всего не случилось, я не позволил бы тебе даже посмотреть в сторону моей сестры.
        - А сейчас?
        - Сейчас… - Гвейр вытянул ноги и прислонился затылком к стволу дерева. - Ты очень стараешься, я это вижу. И верю в твою искренность. Но это ничего не значит, неужели ты не понимаешь? О чем вообще ты думаешь? Игре - Верховный дрейв! В прошлом, мы еще помним то время, ни один тидир не смел и шагу ступить без слова Верховного дрейва. Выше нее в Лиандарсе только боги, и богам принадлежит ее жизнь. Даже если она полюбит тебя, в чем я сомневаюсь, потому что знаю свою сестру, что дальше? Ты ведь не ждешь, что она станет твоей женой и будет латать твою одежду, поджидая, пока ты вернешься с войны?
        - Нет, конечно, - вздохнул Рольван. - О таком я и не думал. Но ведь… Ты сам сказал, боги усадили меня за стол и говорили со мной, и это должно что-нибудь означать, и…
        - Вот это меня и удивляет больше всего.
        - Но ты… Гвейр, ты позволишь мне попытаться? Ты не…
        Гвейр вздохнул.
        - Я не приму твою сторону. Но и не стану препятствовать, если вдруг она все-таки выберет тебя. Это все, что я могу обещать.
        - Спасибо, - прошептал Рольван.
        Он испытал облегчение, хоть и понимал, что получить благословение ее брата, если только это неохотное согласие можно считать благословением - меньшая из стоящих перед ним задач. Но все же ему стало легче, и собственные притязания уже не казались преступными. Невольно подсказанная Гвейром мысль, что боги, возможно, окажутся на его стороне, еще усиливала это чувство. Он обнаружил, что улыбается, в первый раз с тех пор, как очутился в этом мире, и постарался это скрыть. Гвейр насмешливо хмыкнул, и Рольван, смущенный, поспешил улечься спать.
        Глава семнадцатая, неловкая
        Здесь я окончу рассказ, но приходи снова, и ты услышишь о краях еще более чудных, подобных которым ты никогда не видел, о жутких тварях, которые питаются человеческой кровью и оттого делаются бессмертными, о могучих колдунах и волшебных животных, наделенных человеческой речью. О многом ты услышишь, если вернешься сюда опять и сядешь у огня. Но теперь светает, и время нам проститься.
        Сказка
        По всему можно сказать, что ни один из народов мира не сравнится с этим в любознательности и любви ко всяким приключениям, в безумной отваге, с которой они торопятся затеять войну или поединок; но не только в этом, а также и в количестве нарушенных планов, во всякой нерассудительности, ибо во всем и всегда лианды руководствуются страстью, а не рассудком.
        Патреклий Сорианский, «О народах»
        Когда же увидела, что он предпочел ей любовь смертной, пришла в великую ярость и сказала так: не думай, что останешься ты безнаказанным, ибо оскорбил богиню. Но он сказал: «Я не боюсь».
        Книга легенд и сказаний Лиандарса.
        Автор неизвестен
        Легкий аромат дыма стал первым признаком тревоги - далекий и почти незаметный, но в здешнем воздухе любые запахи расходились далеко и сразу же привлекали внимание. Рольван молча переглянулся с Гвейром - говорить тут было не о чем, призывать к еще большей осторожности не имело смысла. Они и так крались, словно воры, держась в тени холмов и бегом пересекая открытые пространства, непрестанно озирались и только что не заметали за собою следы.
        Рольван поудобнее перехватил копье, Гвейр снял со спины лук и поправил за поясом связку со стрелами. Их со всех сторон окружали холмы. Солнце слепило глаза, отражаясь от множества невысоких вершин - позади и впереди, везде. Казалось, они блуждают среди застывшего в волнении моря. Странное ощущение, похожее на тепло, но теплом не бывшее - Рольван не знал ему названия, - исходило от амулета, что висел на груди под рубашкой, и подтверждало, что они движутся в правильном направлении. Впервые появившись в тот день, когда расстались с Омой, оно делалось все увереннее, или же просто Рольван научился лучше его понимать. В противном случае он давно уже запутался бы в здешнем белом однообразии. Что до Гвейра, то он, по обыкновению, шагал уверенно, будто держал в голове карту. Рольван так и не сказал ему про амулет.
        Осторожно поднялись они на ближайшую вершину, откуда отрывался хороший обзор, но источника дыма не увидели, не увидели даже ничьих следов, только бесконечную безжизненную белизну. Противоположный склон вел к берегу озера, покрытого заснеженным льдом по краям и не застывающего в середине. Питавшая его река текла с запада, оттуда, куда лежал их путь, минуя редкую хвойную рощу, терялась меж холмов. За ними, гораздо ближе, чем вчера, поднимались горы. Рольван с трудом отвел от них взгляд.
        Порыв ветра снова принес запах дыма.
        - Если там Волосатые, они стоят на реке, - проговорил Гвейр. - Обойдем их стороной.
        Рольван молча кивнул. Взяв влево, они сделали крюк и вновь повернули к горам только, когда ветер потерял свой дымный привкус, сделавшись таким же пресным, как всегда. Остроконечные пики сияли так, что было больно смотреть. Солнце, еще яркое, клонилось к закату, и небо уже окрасилось алым и бирюзовым. Когда впереди, отделенная неглубокой долиной и низким заснеженным гребнем, показалась знакомая вершина с двумя торчащими, как указующие в небо персты, стоячими камнями, Рольван не удержался от возгласа. Гвейр рассмеялся, когда он бегом устремился вверх по склону холма, последнего перед тем, что был им нужен, и поспешил следом. Не задерживаясь на вершине, буквально скатились вниз, туда, где узкая полукруглая долина ложилась к подножию холма Врат, где ветер разукрасил снег причудливыми узорами и где только слепой или беспечный мог не заметить пятнающих этот снег человеческих следов.
        Волосатые появились почти сразу: два, три, четыре вопящих чудовища выскочили из-за правого склона и понеслись к ним. Пропела тетива - никогда еще Рольван не видел, чтобы Гвейр так быстро приводил в готовность свой лук. Передний дикарь, сраженный почти в упор, свалился со стрелой в горле; следующий прыжком бросился на Рольвана, едва успевшего принять его на копье. Каменный наконечник вошел в плоть в области солнечного сплетения, и копье осталось в теле упавшего, хрипящего и бьющегося Волосатого. Попытка его вытащить едва не стоила Рольвану жизни, когда огромная резко пахнущая туша обрушилась на него сзади и сильные пальцы вцепились ему в горло. Потом резкий удар свалил Рольвана с ног. Содрогающееся тело придавило его к земле. С трудом отбросив умирающего Волосатого, Рольван поднялся, весь залитый кровью, и успел только благодарно кивнуть Гвейру, как раз прикончившему последнего из врагов, когда увидел бегущих к ним с противоположной стороны новых дикарей.
        - Сзади! - закричал он.
        К ним приближались пятеро. Впереди всех большими прыжками несся огромный, в полтора раза больше обыкновенного, Волосатый. Его длиннющие кривые руки взмахивали при каждом прыжке, словно крылья, тянулись вперед, как будто уже предвкушали возможность разорвать жертву. Покрытое черной шерстью тело прикрывала лишь набедренная повязка из серой шкуры. Из горла рвалось рычание. Гвейр обернулся и крикнул:
        - Бежим!
        Это глупость, - бешено думал Рольван, пока мчался вслед за ним, увязая в глубоком снегу, к холму Врат, а позади, все ближе, слышался рык и хриплое дыхание преследователей, - от них не убежать, можно только попытаться дать бой, да что, в самом деле, с Гвейром такое случилось? Рычание раздавалось уже прямо за спиной, и Рольван обернулся, вооруженный лишь тонким дротиком да висевшим на поясе кинжалом.
        - Гвейр! - только и успел крикнуть он.
        Дальнейшее запомнилось ему сплошной сумятицей, мешаниной движений, вспышек и криков боли. Гвейр с занесенным мечом кинулся к рычащему гиганту, отвлекая его внимание от Рольвана; отставшие от вожака на несколько шагов Волосатые налетели вопящей взъерошенной кучей; яркая молния разрезала пространство между ними и холмом, и напавший на Гвейра гигант мгновенно превратился в огненный шар. Гвейр едва успел отскочить. Новая молния безошибочно нашла второго Волосатого. Оставшиеся бросились бежать. Две вспышки последовали одна за другой, и два новых костра с треском и истошными воплями покатились по снегу. Запах горящей плоти и шерсти мгновенно вытеснил воздух из легких. Обернувшись, оторопевший от изумления Рольван еще успел увидеть, как последняя молния вылетает из воздетой руки стоящего на вершине холма человека. Садящееся солнце не позволяло разглядеть его, виден был лишь четный силуэт, кажущийся огромным на фоне закатного неба и вздымающихся за его спиной камней.
        - Это - бог?! - выдохнул Гвейр.
        - Не знаю, - Рольвана накрыло запоздалым испугом, он выронил дротик и согнулся, держась за колени. - Зачем ты побежал?
        - Прости, не придумал ничего лучше. Я уже встречал этого малого, - Гвейр кивнул на догоравшее в отдалении тело и ощупал шрам у себя на лбу. - Не знаю, как я тогда остался жив.
        Дикари больше не кричали. Пламя быстро опадало, оставляя на снегу скрюченные черные фигуры. Хуже их вида был только их запах. Рольвану показалось, что его сейчас вытошнит.
        - Пойдем, - сказал он.
        Тот, кто спас им жизнь, отвернулся и скрылся из глаз. Если бы не пять обгоревших трупов в снегу, Рольван усомнился бы, что вообще кого-то видел. Гвейр кивнул, убирая в ножны меч - лук он бросил еще во время первой схватки, а подобрать так и не успел.
        - Пойдем.
        Они взошли по склону, испещренному множеством следов, лишь часть из которых была человеческими. Разобрать, кому принадлежали остальные, Рольван не смог; он задумался об этом, но вид, открывшийся их глазам на вершине холма, заставил позабыть обо всем.
        Он увидел огромную птичью голову, бессильно лежащую на лапах - звериных лапах, покрытых шерстью и заканчивающихся изогнутыми птичьими когтями. Тело существа было звериным, напоминавшем виденных им только на картинках львов, но спину украшали крылья, сейчас полураскрытые. Концы их лежали на снегу, и было ясно по их величине, что это не праздное украшение, что существо, больше чем вдвое превосходящее в размерах самую крупную лошадь, действительно способно летать. Еще было ясно, что зверь очень стар: по его беззащитно-усталой позе, по белому цвету шерсти и перьев - об их истинной окраске можно было догадаться, глядя на ярко-золотые основания крыльев, - по мутной пленке, застилавшей глаза.
        Человек в блестящем черном одеянии стоял перед зверем на коленях, обхватив руками его голову и прижавшись к ней лбом. Глаза его были закрыты. Эта поза и неподвижность выражали такое безмолвное отчаяние, что Рольван и Гвейр смущенно остановились в отдалении. Двое у подножия камней никак не отреагировали на их появление.
        Гвейр, более решительный, первым осмелился заговорить. Шагнул вперед и произнес с поклоном:
        - Кем бы ты ни был, господин, прими нашу благодарность.
        Незнакомец не шевельнулся. Гвейр замер, словно опять натолкнулся на стену. Постоял и медленно отступил назад, к Рольвану.
        Бордовый закат придавал неестественно-трагический оттенок застывшей перед ними безмолвной картине. Вроде бы ничего особенного, если не считать чудного полузверя-полуптицы - мало ли они повидали диковинных существ? Но громовая тишина ложилась на плечи гранитной тяжестью, сдавливала грудь. В ней безмолвно звучали крики, и стоны, и проклятия, и горький безнадежный шепот, как будто прямо у их ног вдруг разверзлась бездна страданий, о каких Рольван не мог и помыслить. Он пытался встряхнуться, не понимая, что с ним творится, откуда эти странные мысли и холод, замораживающий сердце. Но глянул мельком на Гвейра, увидел исказившую его лицо гримасу, стиснутые на груди руки и понял, что он не единственный, кто чувствует то же самое.
        Горные пики полыхали в закатном пожаре. Красные отблески скользили по снегу, быстро темнея - в этом мире ночь всегда наступала быстро. Незнакомец все обнимал своего неподвижного зверя, казалось, они оба обратились в камень. Понимая, как глупо они с Гвейром выглядят, замерев и уставившись на что-то, вовсе не предназначенное для их глаз, Рольван знал, что лучше умрет, чем словом или движением нарушит тишину.
        Он вздрогнул, когда Гвейр шевельнулся и сел, скрестив ноги, прямо в снег. Рольван молча опустился рядом.
        Закат почти угас, когда незнакомец поднял голову и заговорил. Его язык был незнаком, не похож ни на звонкую речь людей-ангелов, ни на один из тех, что звучали в их родном мире. В его голосе были горе и гнев, он спорил и заклинал. Диковинный зверь медленно поднял свою птичью голову. Казалось, он без слов отвечает человеку. Тот вскрикнул, яростно не соглашаясь. Положил обе ладони на круглый птичий лоб. Как будто ураганным ветром дохнуло на безмолвных зрителей, толкая их, прижимая к земле. Амулет на груди Рольвана потяжелел и нагрелся. Дымка, похожая на невидимую стену, отделявшую города ангелов, заколебалась в воздухе между ними и незнакомцем.
        Потом все закончилось. Человек в блестящей одежде уронил руки и беззвучно шевельнул губами. Из-за полумрака было не разглядеть, но Рольвану показалось - он плачет. Зверь поднял голову так, чтобы коснуться клювом его волос. Такой клюв мог размозжить человеческую голову одним ударом, но незнакомец не испугался, принялся гладить его обеими руками. Зверь приподнялся на лапах - теперь он возвышался над стоящим на коленях человеком, - раскинул крылья и закричал, вытянув шею. Потом повалился на бок, несколько раз вздрогнул и вытянулся. Он был мертв.
        Отчаянный крик незнакомца заставил Рольвана и Гвейра, не сговариваясь, вскочить и кинуться вниз по склону бегом. Человек или бог, кем бы он ни был, присутствовать при его горе было опасно для жизни и - Рольван подумал об этом, усилием выбираясь из завладевшего всем его существом черного ужаса, - для рассудка тоже.
        На полпути от вершины оба остановились, тяжело дыша. Рольван держался за грудь: амулет Нехневен обжигал все сильнее. Гвейр все время оглядывался и стискивал рукоять меча.
        - Что это было?! - выдохнул он. - Ты встречал его раньше?
        Рольван замотал головой:
        - Наверно, он из богов, но я его не видел. И никогда не слышал о таких животных. А ты?
        - Никогда.
        - Он говорил с ним, как с человеком!
        - И этот зверь ему отвечал. Что будем делать, Рольван?
        Рольван поднял голову - на чернеющем небе мелкой крупой высыпали звезды.
        - Скоро взойдет луна и придет Каллах… - он со вздохом поправился: - Я надеюсь, что придет. Нам все равно придется вернуться туда.
        - Позже, - сказал Гвейр.
        Рольван вздрогнул и поспешил согласиться:
        - Позже.
        Они поднялись на вершину в темноте, с осторожностью, которая возмутила бы их самих, не знай они, что незнакомец, так до сих пор и не сказавший им ни слова, пускает из собственных ладоней молнии, которые сжигают людей заживо. Черное небо было покрыто звездной россыпью, над холмом поднималась серебристо-белая луна. Сегодняшняя ночь принадлежала ей вся, казалось, она торжествует свою власть над этим миром, обозревая его до самых дальних закоулков, просвечивая насквозь мысли и чувства его обитателей. Человек - если он был человеком - неподвижно сидел над мертвым зверем. Его одежда блестела в лунном свете, как будто пошитая из драгоценностей.
        Остановившись в отдалении, Рольван и Гвейр склонили головы, выражая почтение к чужому горю. Незнакомец оглянулся на них и произнес несколько слов, которых они не поняли. Голос его звучал не враждебно, лишь только устало.
        Гвейр поклонился ему.
        - Мы не понимаем твоего языка, но сочувствуем твоей утрате, - сказал он. - Если мы можем быть чем-нибудь тебе полезны, прошу, располагай нами.
        Рольван про себя понадеялся, что скорбящий незнакомец не поймет эти слова буквально и не попросит их вырыть яму, чтобы схоронить зверя, но, разумеется, смолчал, лишь поклонился вслед за Гвейром. Мысленно он взывал к Каллаху, умоляя его прийти скорее. Когда меж стоячих камней наконец обрисовался и запылал огненный контур Врат, Рольван готов был кинуться обнимать появившегося из них бога.
        Каллах едва заметил их с Гвейром, когда они обрадованно поспешили ему навстречу. Коротко кивнул и направился к незнакомцу, что при его появлении медленно поднялся с колен. Призрачный пес Гарм следовал за богом по пятам. Гвейр при виде его вздохнул и испугом и восхищением и попятился назад.
        Отсветы пылающих Врат окрашивали красным белый снег и шкуру мертвого зверя, придавали неестественный румянец лицам, отражались от щита и оружия Каллаха. Приблизившись, он с видом самого искреннего огорчения снял с головы шлем и, держа его в одной руке, другую положил на плечо незнакомцу. Сказал что-то, покачал головой, выслушав короткий ответ. Сделалось ясно, что эти двое хорошо знают друг друга. Рольван уже не сомневался, что оба они были богами и что дивный полузверь-полуптица был таким же сверхъестественным другом незнакомца в блестящей одежде, каким Гарм был для Каллаха.
        Им, поглощенным своей скорбью, не было никакого дела до людей, едва ли они вообще помнили о двух смертных, притихших в отдалении. Тот, что носил блестящий костюм, произнес несколько слов, Каллах ответил. Затем оба воздели руки и из их ладоней полился жидкий белый огонь, заливший все вокруг нестерпимо-ярким светом и мгновенно воспламенивший мертвое тело. Костер взметнулся буквально до небес. Налетевший неведомо откуда ветер растрепал его, завертел десятками огненных смерчей. Рев пламени был, как голос бури. Рольван и Гвейр отступили прочь от жара и искр, боги же как будто не замечали их. Пламя плясало вокруг их тел, не причиняя вреда. Светлые, заплетенные в косу волосы Каллаха словно налились огненным соком; от коротких черных волос незнакомца летели искры. Искры летели с его поднятых к небу рук, слезы на его щеках казались каплями огня. Он широко раскрывал рот, словно кричал или пел скорбную песню, но за ревом огня не было слышно ни слова. Грозовое напряжение в воздухе было так сильно, что Рольван убежал бы, будь он один.
        Потом пламя опало и угасло. Снег растаял до земли, но черного выжженного пятна, какое остается обычно после костра, не было. Уже ничему не удивляясь, Рольван увидел быстро поднимающееся над кучкой пепла зеленые ростки.
        Бог в блестящем костюме аккуратно собрал пепел и развеял его по ветру. Каллах тем временем наконец вспомнил, зачем он сюда пришел. Подойдя ближе, он тепло приветствовал Рольвана и Гвейра, который склонился перед ним в глубоком поклоне.
        - Наша встреча омрачена несчастием, но я рад, что вы оба здесь. Ты выдержал испытание, человек Рольван. В последние дни взоры многих в Лунасгарде были прикованы к этому миру и ставки росли с каждым днем.
        Рольван коротко вздохнул и прикусил губу. Боги видели все - как он сидел в яме, как замерзал в ледяной воде, как убегал от людоедов. Они наблюдали и делали ставки. Он сухо улыбнулся:
        - Я надеюсь, ты ставил на меня?
        - Я был заинтересован в твоей победе, - любезно отозвался Каллах. - Теперь ее никто не оспорит. Нам пора возвращаться, если здесь вас ничего не держит.
        - Ничего, - с облегчением сказал Рольван, и Гвейр кивком подтвердил его слова.
        Они поднимались впятером - лестница оказалась достаточно широкой, чтобы идти в ряд. Рольван решил, что ее ширина зависит от количества идущих по ступеням, и, пожелай они того, боги легко провели бы здесь целую армию. Справа от него шагал Гвейр, слева оказался тот, чьего имени они так и не узнали. Рольван не видел их лиц, лишь слышал дыхание - учащенное Гвейра, размеренное незнакомца. Еще дальше в тумане поднимались Каллах и хладный пес, чьи когти негромко скребли по невидимым ступеням. Молчание еще усиливало ощущение нереальности. Беспамятство, всегда подстерегавшее между мирами, казалось, вот-вот поглотит их.
        Гвейр произнес дрогнувшим голосом:
        - Не помню, как я шел здесь в прошлый раз.
        - Это туман, - отозвался невидимый Каллах. - Людям бывает трудно сопротивляться ему, в особенности, если идешь в одиночку. Можно попробовать петь или рассказывать истории, чтобы слышать свой голос. Во всяком случае, так говорят.
        - Во Вратах, которые открывал я, никакого тумана нет, - заметил незнакомец. - И путь там гораздо короче.
        Ступив на лестницу, Рольван снова, как это было в обители богов, обрел способность понимать чужие языки. Гвейр, судя по всему, тоже: он удивленно охнул возле самого уха Рольвана.
        - Боги не могут нарушать Правила, как это делаешь ты, друг, - ответил Каллах.
        - Вся моя жизнь с рождения сплошное нарушение правил. Я привык, - казалось, незнакомец печально усмехается в тумане.
        - Ты можешь остаться с нами, - продолжил Каллах. - Это не будет нарушением: ты давно уже намного больше, чем человек. Могуществом ты сравнялся со многими из нас. Я не могу обещать, что в Лунасгарде ты обретешь покой, но… лишь потому, что знаю тебя и сомневаюсь, есть ли вообще покой для такого, как ты.
        - Благодарю тебя, друг мой. Но ты ошибаешься: я намного меньше, чем человек, а мое могущество - проклято. Я чувствую это тем сильнее, чем меньше остается в живых тех, кого я любил.
        По голосу можно было подумать, что он говорит сам с собой. Но Каллах ответил негромко:
        - С богами происходит то же самое. Поэтому мы и стараемся любить равных себе.
        - Для меня нет и этого утешения.
        - Я знаю. Почему ты не позволишь мне даже попытаться тебе помочь?
        - Ты помогаешь, прямо сейчас.
        Участвовать в таком разговоре было невозможно, он не предназначался для посторонних ушей. Рольвану и Гвейру, о которых снова забыли, оставалось лишь молча идти рядом, смущаться, стыдясь своего любопытства, но все-таки слушать.
        - Чем же?! - воскликнул Каллах. - Переводя тебя из мира в мир? Ты и сам бы справился, открыл бы свою беззаконную дверь!
        - Я не смог бы… нет, сегодня нет.
        - Так смог бы завтра! Ты слишком привык к своему одиночеству, мой высокомерный друг. Я предлагаю тебе возможность это изменить. Не отвергай ее!
        - Скажи мне лучше - он жив?
        - Вот ты о чем думаешь! - в голосе Каллаха явственно звучало раздражение. - Он жив, но очень стар и прикован к постели. Когда я смотрел туда, он больше походил на труп, чем на живого человека. Я не имею власти в твоем мире, да и если бы имел, от старости исцеления нет, ты знаешь сам. Может быть, сейчас уже…
        - Не говори так, - прошептал незнакомец. - Не надо! Если бы я только мог вернуться раньше…
        - На что ты надеешься?
        - Успеть, - был ответ. - Успеть получить его прощение. Эта надежда единственное, что у меня осталось. Не отнимай ее, Каллах.
        - Будь по-твоему, - со вздохом согласился языческий бог.
        Они замолчали, и туманное беспамятство вновь стало подкрадываться к Рольвану. Он почти не слышал Гвейра рядом с собой. Незнакомец по левую его руку излучал мрачную силу, как натопленная печь излучает тепло. Если он не был богом, как следовало из только что услышанного разговора, то кем же он был? Колдуном, дрейвом? Но Каллах обращался с ним, как с равным. С некоторой обидой Рольван подумал, что попади в беду этот человек, Каллах не станет развлекаться, делая ставки, не станет молча наблюдать, как было, когда в беду попадала Игре. Он поспешит на помощь. Дружелюбное обращение этого бога при прошлой их встрече ввело Рольвана в заблуждение, но теперь он увидел, как велика пропасть между смертными и обитателями Лунасгарда. Не было ничего, что могло бы объединить тех и других. Помогая иногда людям от скуки или прихоти ради, боги оставались совершенно чуждыми людской жизни, людским надеждам и печалям. Слишком чуждыми, чтобы стоило расходовать на них свою любовь и поклонение.
        - Ты осуждаешь нас за долгую жизнь, человек Рольван. Но в ней свои горести, и мы не выбирали, кем нам появиться на свет.
        Рольван вздрогнул, испугавшись, что сам того не заметив, заговорил вслух. Но по удивленному вздоху выведенного из оцепенения Гвейра понял - Каллах всего лишь подслушал его мысли. Почему нет, ведь он же бог. Щеки запылали от стыда.
        - В тумане некоторые мысли звучат громче слов, - без обиды и насмешки объяснил Каллах. - Ты все правильно понял, но с выводами ошибся.
        Отступать было некуда, потому Рольван спросил:
        - В чем же?
        - Боги нуждаются в смертных больше, чем смертные в богах. Ваши беды кажутся вам бесконечными, но они проходят, как проходит сама ваша жизнь. Мы же остаемся нести память о вас и о множестве таких, как вы. Но и сами мы живем лишь, пока в нашем существовании есть смысл. Пока вы верите нам или отвергаете нас, любите или ненавидите, молитесь нам или проклинаете нас - мы живы. Когда в последнем из миров сотрется память о том, чем мы были…
        - Тогда что, вы исчезнете? - недоверчиво спросил Рольван.
        - Некоторые говорят так. Другие с этим спорят, но они не убедительны.
        Они поднимались целую ночь, а может быть, целый месяц или год - обычной ход времени прерывался на лестнице между мирами. Шагая через светлый проем двери в Лунасгард, Рольван уже знал, чего ему ожидать, и сумел удержаться в сознании. Гвейр рядом с ним пошатнулся, и Рольван безотчетно поддержал его за локоть. Тот благодарно кивнул и встал прямо. Каллах облегченно фыркнул, как человек, в промозглую сырую ночь вернувшийся в дом, где тепло и горит очаг.
        Здесь все еще шло пиршество - казалось, оно никогда не прекращается, лишь время от времени сменяются его участники. Среди множества незнакомых лиц Рольван узнал нескольких - красноволосого Лафада, что захохотал при их появлении во весь голос и замахал приветственно огромной кабаньей ляжкой, которую с аппетитом грыз. Он был все так же гол и бородат и казался еще огромнее и заметнее, чем прежде. Карлика в лохмотьях - он взвизгнул, отвернулся с оскорбленным видом, потом оглянулся и изобразил принятый у солдат непристойный жест. Похожего на тидира воина с огромным мечом - в прошлый раз он не обратил на Рольвана никакого внимания, но теперь, проследив за взглядом Лафада, кивнул и подошел ближе. Юноши Юкулькальви с его похожими на птиц подругами нигде не было видно, и Рольвана это нисколько не огорчило. Вся троица казалась ему еще неприятнее, чем карлик, даже если помнить, что именно Айсы вылечили Гвейра от ледяной заразы.
        Его взгляд против воли искал другую, но нашел лишь, когда она вскрикнула и бросилась навстречу:
        - Вернулся!
        Рольван задохнулся, на миг почти лишившись сознания, но богиня спешила не к нему. И даже не к Каллаху. Она с разбегу, позабыв о своем великолепном достоинстве, кинулась на шею незнакомцу, пришедшему с ними. Гвейр, вероятно, до конца не поверивший словам Рольвана о сходстве богини с его сестрой, ахнул.
        Нехневен отступила на шаг, все еще держа руки на плечах незнакомца, и спросила:
        - А где… Ох, - и ее глаза наполнились слезами. - Мне так жаль!
        - Мы оба знали, что этот день наступит, и были к нему готовы, - ответил незнакомец. Поморщившись, добавил: - Но я все еще пытаюсь услышать его у себя в голове и не могу…
        - Я понимаю, - сказала Нехневен и обняла его.
        Мгновение спустя, обернувшись к Рольвану и Гвейру, она уже снова была высокомерной и неприступной богиней. В глазах ее застыл лед.
        - Ты выдержал испытание, человек.
        Рольван не нашел, что ответить. Молча поклонился.
        - Ты заслужил награду, и ты ее получишь. Но это еще не значит, что тебе удастся ею воспользоваться.
        - Ну-ка, ну-ка, не пугай! У него будет мое благословение, помнишь? - закричал от стола Лафад и запустил в Нехневен обглоданной костью. - Садись со мной, друг Рольван, будем есть и пить, и не беспокойся о своей награде!
        - Хлюдин! - рявкнул Каллах, шагая вперед и вытягивая руку, чтобы отвести от Нехневен летящую кость.
        Натолкнувшись на руку бога, кость взмыла вверх и вспыхнула над головами яркой, медленно угасающей звездой. Лафад наблюдал за ней с удовольствием.
        Спросить, о какой награде идет речь, Рольван не успел бы, даже если бы у него хватило на это смелости. Нехневен уже обратилась к Гвейру. Проговорила серьезно:
        - Боги благодарны тебе за преданность.
        Гвейр взволнованно преклонил колено, и Рольван, смутившись, отошел. Чуть в стороне похожий на тидира бог негромко беседовал с незнакомцем - Рольван в который уже раз подумал, что все еще не знает его имени.
        До сих пор у них не было возможности по-настоящему разглядеть этого человека. Он оказался очень высоким, с широкими плечами и тренированными мышцами воина. Блестяще-черный костюм из похожего на мелкую чешую материала облегал его тело, как вторая кожа. Его собственная кожа была темной почти до черноты, короткие волосы и покрывавшая подбородок щетина - черными. Казалось, свет сотен горящих в зале свечей обтекает его, сотканного из темноты, даже не пытаясь коснуться. В его волосах не было даже намека на седину, и лицо без единой морщины выглядело совсем молодым, но глаза были усталыми глазами многое повидавшего и много страдавшего старика. Встретившись с ним взглядом, Рольван ощутил холодные мурашки на своей коже и поспешно отвернулся.
        Словно подводя итог разговору, увенчанный короной бог сказал:
        - Хорошо, но знай, что ты можешь остаться. В том, что касается тебя, боги единогласны за немногими исключениями - редкий случай, в последний раз на моей памяти такое случалось очень давно.
        - Я говорил ему о том же самом, - вздохнул Каллах.
        - Если уходишь, - сказал коронованный бог, - пора. Твоя дверь сейчас здесь.
        - Останься, - попросила Нехневен. - Мы поможем тебе утешиться.
        - К твоим услугам будут все миры, которые доступны нам самим, - добавил коронованный бог.
        - В каком из них я смогу встретить умерших? - спросил незнакомец, и боги один за другим опустили глаза.
        - Это невозможно, - ответила за всех Нехневен.
        - Я был во многих мирах, где знают ваши имена, и везде люди верят, что вы забираете ушедших к себе. Почему же вы сами…
        - Люди и должны верить в это, - пояснил коронованный бог. - Иначе скорбь их станет так велика, что перевесит всякую радость. Но богам не известно, куда уходят умершие. Прости.
        - Спроси об этом у Странника, что владеет твоим миром, - предложила Нехневен.
        - Я много раз натыкался на его следы, но никогда не встречал его самого.
        - Как и мы, - вздохнул Каллах.
        - Я пойду, - сказал незнакомец.
        Все, даже Лафад и недовольно бормочущий что-то карлик отправились через весь зал проводить его к нужной двери. Другие боги оставляли свои занятия и оборачивались сказать ему несколько слов, и каждое второе было предложением остаться. Некоторые присоединялись к процессии, и в конце концов у двери образовалась настоящая давка. Каким-то образом Рольван оказался лицом с лицу с незнакомцем и снова, уже в третий раз, ощутил его мрачную силу и притяжение, исходившее от него. Всего на несколько мгновений собственные надежды и переживания показались ничего не значащими, а мысль, что этот человек сейчас исчезнет в открывшемся проеме и Рольван так ничего о нем и не узнает - невыносимой. Он раскрыл рот, еще не зная, что собирается сказать. Гвейр опередил его.
        - Мы не успели поблагодарить тебя, - сказал он. - Там, на холме, ты спас нашу жизнь.
        Тень улыбки скользнула по губам незнакомца:
        - Я расслышал твои слова и в прошлый раз.
        - Куда бы ты ни спешил, позволь пожелать тебе удачи, - добавил Рольван, так и не нашедший лучших слов.
        Незнакомец уже отвернулся от них к Каллаху, когда Гвейр вдруг словно решился:
        - Позволь, я задам тебе вопрос?
        Незнакомец с удивлением обернулся.
        - Да?
        - Тот, к кому ты боишься опоздать, так что даже отказываешься остаться с богами… Кто он?
        Человек в блестящей одежде нахмурился, и Рольван решил, что он не ответит. Но он сказал:
        - Я зову его своим братом и своим повелителем. И то и другое - правда.
        - Он бог?
        И тогда незнакомец улыбнулся по-настоящему, с печалью и теплотой:
        - Он самый обыкновенный человек.
        Он обнял Каллаха, затем Нехневен. Почтительно кивнул коронованному богу и шагнул в туман, тут же сомкнувшийся за его спиной. Уходя, он произнес одно слово, вероятно, чье-то имя. Он выдохнул его, словно клич или девиз, и это слово отдалось в ушах усиленным эхом. Рольван повторил его про себя: «Эриан!» Он так же, как и Гвейр, хотел бы знать, что за тайна скрывается за этим словом, за мрачным видом и нечеловеческим могуществом незнакомца. Но проем уже затянулся серым камнем, сделавшись неотличимым от множества других.
        - Упрямец, - вздохнула Нехневен.
        Рольвану почудилось, что она плачет, но лицо богини было надменным, как всегда. Она окинула взглядом стену и сказала:
        - А вот и дверь в Лиандарс.
        Их провожали трое - Лафад, Нехневен и Каллах. Призрачный пес лежал в отдалении, и его пронизывающие глаза наблюдали за каждым движением людей и богов.
        Каллах ударил в дверь ладонью, и проем открылся.
        - Идите, - его взгляд затуманился, как будто бог вглядывался во что-то, недоступное остальным. Голос прозвучал тревожно: - Вам действительно пора возвращаться.
        Гвейр ненадолго опустился на колени, отдавая честь богам. Рольван ограничился простым поклоном.
        - Спасибо вам за все, - сказал он.
        Лафад заговорщицки ухмыльнулся и ткнул Нехневен локтем в бок.
        - Что, друг Рольван, примешь мое благословение?
        Догадываясь, что от этого бога можно ожидать чего угодно, Рольван не решился обидеть его отказом. Молча кивнул. Лафад приблизился к нему вплотную и прошептал на ухо несколько слов, от которых Рольван весь залился краской, словно услыхавшая похабную шутку девица. Нехневен возмущенно фыркнула - услышала.
        - Протяни руку, - велел бог осени.
        Рольван послушался, и на его ладонь лег небольшой амулет из камня грубой выделки, даже на первый взгляд казавшийся непредставимо древним. Разглядев кулон поближе, Рольван решил, что запрячет его как можно дальше и никогда никому не покажет. Испугавшись, что Лафад услышит его мысли и обидится, поспешно вскинул глаза. Бог осени ухмылялся во весь рот.
        - Хочешь, чтобы лучше действовал, носи на шее! - предупредил он.
        Нехневен одарила Лафада уничижительным взглядом и сказала:
        - А мой амулет верни, это не подарок.
        Рольван поспешно убрал кулон в кошель и вытянул из-под рубашки шнурок. Снял его через голову и протянул богине.
        - Что ты делаешь! - вскричал Лафад. - Благословение возвращают точно так же, как оно было дано!
        И он расхохотался. Каллах нахмурился, но промолчал. В глазах Нехневен появилась насмешка и злое удовольствие, как бывало с Игре, задумавшей что-то нехорошее.
        - Это правда, - сказала она.
        Краснея под взглядом Гвейра, проклиная себя за слабость, Рольван на негнущихся ногах подошел к Нехневен. Неловко надел шнурок ей на шею и поцеловал в губы.
        Он собирался сделать это коротко и сразу отступить, но забыл о том, как действует на него близость этой богини. А когда она вдруг поцеловала его в ответ, налетевший вихрь желания захватил Рольвана, скрыв за собою и зал, и тех, кто стоял вокруг. Все исчезло. От ее тела исходил жар, обжигающий сильнее любого пламени. Руки Рольвана гладили ее спину, прижимая ее все крепче, желанную, неожиданно доступную. Он погрузился в огонь, стал огнем, позабыл все на свете, даже самого себя, даже Игре…
        Игре.
        Рольван заставил себя оторваться от губ богини. Его все еще трясло от возбуждения, но теперь он по-новому пристально вгляделся в прекрасное лицо, оказавшееся так близко от его собственного. Голос его прозвучал сипло:
        - Ты не она.
        - Разумеется, - улыбка богини не сулила ему ничего хорошего. - Но ты был рад обмануться!
        - Больше не обманусь, - он вздрогнул от неожиданной догадки. - Больше и не понадобится, да? Ты получила, что хотела?
        - Разумеется.
        - И расскажешь ей? Зачем?
        - Может, она еще одумается? - богиня изящным движением поправила прическу и отвернулась, бросив на прощание: - Уповай теперь на подарок Хлюдина.
        «Сука», - бессильно подумал Рольван. Промолчал, конечно же. Теперь им овладел стыд, он не мог поднять глаза на Гвейра и Каллаха. Лафад пришел на помощь, с размаху хлопнув его по плечу:
        - Не поддавайся ей, Рольван, она ревнует! Ну-ка, скажи, Нех, ведь ревнуешь? Ревнуешь?
        - Заткнись, - оборвала его богиня.
        Лафад громко захохотал:
        - Наша обожаемая мелочная Нех! И как только Каллах тебя еще терпит?
        Нехневен отвесила ему пощечину и быстро пошла прочь. Каллах вздохнул:
        - Зря ты с ней так, Хлюдин.
        Бог осени отмахнулся и потер левую щеку.
        - Ничего, ей полезно. Ты слишком уж ей угождаешь. Ну-ка, друзья мои, дверь-то уходит! - с этим возгласом Лафад схватил Рольвана и Гвейра за плечи и буквально затолкал их в двинувшийся с места проем.
        - Прощайте, - услышали они затихающий голос Каллаха, и туман окутал их со всех сторон, а под ногами зыбко заколебались ступени.
        У Рольвана все еще тряслись колени, а щеки заливала краска, но времени, чтобы успокоиться и прийти в себя, не было.
        - Идем, - сказал он. - Здесь нельзя стоять на месте.
        Глава восемнадцатая, разочарованная
        Когда я в далекие страны подался -
        Так и знай, так и знай!
        Во славу любимой с врагами сражался -
        Так и знай, так и знай!
        Все вытерпел я, чтобы быть ей милее -
        Так и знай, так и знай!
        Строптивицу думал назвать я своею -
        Так и знай, так и знай!
        Вернулся, и что же? Пока я скитался -
        Так и знай, так и знай!
        Другой красотою ее наслаждался -
        Так и знай, так и знай!
        Налей же еще, да до самого краю -
        До краев, до краев!
        За всех заплачу, кто со мною гуляет -
        До краев, до краев!
        Эй, молодцы! Бочку скорее катите -
        До краев, до краев!
        Да выпьем, и песней меня проводите -
        До краев, до краев!
        В дорогу, откуда не будет возврата -
        Так и знай, так и знай!
        Отныне одна лишь по сердцу награда -
        Так и знай, так и знай!
        Я смерти ищу и найду ее вскоре -
        Так и знай, так и знай!
        Погибну в бою, позабыв свое горе -
        Так и знай, так и знай!
        Но, богу мятежную душу вручая, -
        Так и знай, так и знай!
        Я имя любимой своей повторяю -
        Так и знай, так знай!
        Песенка
        Не называй другом того, кого знаешь лишь по пирам: лишь показавший себя верным в бою достоин доверия.
        Древний воинский устав
        Вновь туман подступал к ним со всех сторон, гася сознание, но на сей раз Рольван был даже рад поддаться этому дурманящему воздействию. Он был зол, и ему было стыдно. Зол, потому что богиня не преминет рассказать обо всем Игре, выставив его в самом худшем свете. Стыдно, потому что все произошло на глазах у Гвейра, и его мнение о Рольване, и без того невысокое, теперь станет еще хуже.
        Мерные колебания тумана походили на дыхание живого существа. Звуки то исчезали в нем, то раздавались неожиданно громко - пару раз даже чудилось, что на лестнице они не одни, что кто-то идет за ними след в след. Но не было ничего, кроме тумана. Рольван уже не чувствовал своего тела, еще немного, и он усомнился бы в собственном существовании. Смутно вспомнилось, что Каллах советовал в таких случаях рассказывать истории или петь. Ни того, ни другого не хотелось совершенно, вообще не хотелось раскрывать рот. Станет ли Гвейр теперь с ним разговаривать? Подумалось, что он никогда, на самом деле, не понимал этого человека, дружелюбного снаружи, высокомерно-брезгливого, стоит только заглянуть поглубже. Человека, который столько лет провел с ними рядом, прикидываясь таким же, как все и оставаясь при этом чужим. Они вместе ели и пили, вместе сражались и молились, и что? Даже Торис, считавшийся его лучшим другом, Торис, которого Гвейр убил без сожаления, как только представилась возможность, и тот не знал ничего о настоящем Гвейре. О его древней вере, о его сестре-дрейвке, о его разбойничьем прошлом -
ничего! Так с чего бы теперь ему, Рольвану, воображать, будто что-то изменилось? С чего бы ему видеть в идущем рядом человеке что-то еще, кроме высокомерия и враждебности?
        Мрачные размышления на время подстегнули его сознание, но, оставив Гвейра в покое, Рольван снова начал погружаться в туман. Ноги привычно нащупывали впереди новую ступеньку, затем еще одну… Интересно, что случится, если он вдруг потеряет равновесие? Прикатится к Вратам кубарем или сгинет в тумане?
        Он попытался сосредоточиться на простой мысли: лестница ведет домой. Как бы там ни было, приключение закончилось. Вдохнуть воздух родного мира, согреться под его солнцем - если подумать, это и есть величайшая награда, которой он раньше просто-напросто не умел ценить.
        - Рольван, - позвал Гвейр, и стало ясно, что, единственное, способно разогнать туман: человеческий голос.
        - Я здесь.
        - Когда прощались с тем… человеком, - голос Гвейра неуверенно дрогнул. - Я понял, что должен благодарить за свое спасение не только его. Даже не в первую очередь. Не знаю, почему я до сих пор этого не сделал. Ты простишь меня?
        - Что? - растерянно переспросил Рольван. Он подумал, что ослышался.
        - Спасибо, - сказал Гвейр, и его рука отыскала в тумане плечо Рольвана. - Я обязан тебе больше, чем жизнью - возможностью вернуться домой. Это долг, который я буду выплачивать, пока жив.
        - Ты ничего мне не должен, - возразил Рольван, слишком обескураженный, чтобы принять эту незаслуженную похвалу.
        Гвейр негромко рассмеялся:
        - Посмотрим теперь, что скажет об этом Игре!
        С таким оборотом дел Рольван не стал бы спорить ни за что на свете.
        В Лиандарсе было светло. Рольван даже удивился - ему казалось, что Врата всегда открываются в ночь. Пройдя пылающей аркой навстречу солнечному свету, он сделал несколько шагов и остановился, как вкопанный. Со всех сторон, с непривычки почти сбивая с ног, его приветственной толпой окружили запахи. Запахи нагретых солнцем камней и теплой земли, травы и поздних цветов, еще не наступившего, но уже близкого осеннего увядания… Рольван набрал их полную грудь и закрыл глаза. У него кружилась голова. Как же сладко вернуться домой! До чего же, оказывается, он любит Лиандарс, любит все, что в нем есть - камни и святилища, дрейвов и монахов, и как вообще вышло, что раньше он об этом не задумывался? Месяца в ином мире хватило ему стать другим человеком. Что же тогда Гвейр, проживший там три с лишним года?
        Он открыл глаза. Гвейр стоял у высокого камня, совсем недавно служившего опорой для Врат, которые успели погаснуть. Он прислонился к шершавой серой поверхности щекой и улыбался - растерянный, помолодевший, несмотря на усталость и седину. Встретившись с Рольваном глазами, проговорил как будто виновато:
        - До самого конца не верил…
        Рольван смущенно отвел взгляд - он не привык видеть этого человека беззащитным. Солнце, жаркое, ослепительно-яркое солнце Лиандарса клонилось к закату, воздух, и тот казался золотистым в его лучах. Теплая одежда вдруг оказалась тяжелой и неудобной. Рольван мгновенно вспотел. Снимая с себя надоевший мех, он как будто сбросил с плеч и последние воспоминания о жизни по ту сторону Врат. Здесь, сейчас, у него осталась лишь одна забота, одно желание. Одно слово - Игре.
        Гвейр, вдруг рассмеявшись, тоже принялся раздеваться. Оставшись в неуклюжих кожаных штанах, что были выделаны и сшиты его собственными руками, и в заношенной до дыр рубашке, все остальное он небрежно побросал в траву. Тряхнул головой, обеими руками протер лицо, как будто пробуждаясь от сна.
        - Что же мы стоим, Рольван? Игре ждет!
        Наступал вечер, неспешный и золотистый, какие бывают только дома. Осень уже заявляла о себе - кружащимся в воздухе порыжевшим листом, подсохшими кончиками трав, густым пряным ароматом, - но погода стояла совершенно летняя. Жаркий, без ветерка воздух лениво плыл над холмами, дыша истомой вересковых зарослей и еще не убранных ячменных полей. В траве стрекотали кузнечики - за всю свою жизнь Рольван не слыхал музыки лучше. Гвейр поглядывал на него и улыбался, что смущало просто безмерно. Вздумай он завести разговор вроде того, что произошел между ними на лестнице, Рольван, пожалуй, сбежал бы.
        Как и прежде, разглядеть деревню удалось, лишь подойдя к ней почти вплотную. Как и прежде, их встретили еще на дальних подступах - юноша и девушка, похожая на юношу, с тяжелыми копьями в руках и восхищением на лицах. Они узнали Рольвана, они сразу поняли, кто такой Гвейр, они удивлялись, потому что не ждали их так скоро. Они представляли, как обрадуется Мудрая - идите, идите к ней скорее!
        У Рольвана дрожали колени, когда он входил в деревню. За оградой земляного вала с мечтательным видом бродили козы. Идол, охранявший ворота, ухмылялся знакомо и насмешливо, с бесстыдным удовольствием демонстрируя окружающим свою наготу и поднося к губам огромный бездонный рог. Мастер, делавший изваяние, наверняка встречался с Лафадом лицом к лицу. Улыбка бога приободрила Рольвана, но, подходя к знакомой хижине на дальнем краю деревни, он не чувствовал под собою ног, а горло пересохло настолько, что было невозможно сглотнуть.
        На вытоптанном участке перед входом в хижину тренировались фехтовальщики.
        Двое наносили удары и отпрыгивали, уклоняясь от ударов, еще четверо рядом дожидались своей очереди, заодно исполняя роль судей. Вот один из противников замешкался, отражая обманный удар в голову, и поплатился, когда деревянный меч опустился на его левое плечо. Зрители разразились смехом. «Раненый» хотел было продолжить бой, но дружные окрики заставили его передать меч следующему и отступить в сторону. Тот продержался еще меньше: он встретил первый удар щитом, выглядевшим, как наскоро переделанное днище от бочки; щит выдержал, но поднять его выше и защитить голову юноша не успел. Отступил, выронив меч и досадливо потирая лоб.
        Победитель опустил оружие на землю и принялся собирать в пучок растрепавшееся рыжие волосы. Его - точнее, ее одежда, простая льняная рубашка и штаны, промокла от пота и туго облепила тело.
        «Обернись, - беспомощно думал Рольван, стоя в нескольких шагах позади и не находя в себе сил подойти ближе, - я привел его, я все сделал, как ты хотела!» Сердце сползало куда-то в пятки.
        Гвейр тоже остановился, но отнюдь не из смущения: он сложил руки на груди и одобрительно наблюдал за схваткой, и было ясно, что именно за этим занятием он и ожидал застать свою сестру. Улыбка его была полна гордости.
        Наконец их заметили - один из зрителей повернул голову и восторженно разинул рот.
        - Мудрая! - закричал он.
        Рольван успел еще подумать, что о цели его путешествия тут осведомлены, похоже, все. Потом Игре обернулась, побледнела и с криком кинулась к брату.
        - Живой, - повторяла она, то прижимаясь к его груди, то отступая и принимаясь разглядывать его лицо, как будто не верила собственным глазам, - живой, живой!
        - Девчонка, - ласково сказал ей Гвейр. - Разве ты сомневалась?
        - Нет, я… - и Игре расплакалась.
        Рольван шаг за шагом отступил в сторону. Он чувствовал себя лишним и желал провалиться сквозь землю, а еще лучше - разыскать Монаха и убраться прочь, не дожидаясь, чтобы о нем вспомнили. Всхлипывающая Игре, обнимающий ее Гвейр, взволнованные и любопытные последователи Верховной дрейвки - во всем этом не было для него никакого места, и никто не заметил бы его исчезновения.
        «Трус, - сказал он сам себе. - Стыдись!»
        Но легче не стало.
        Он осторожно отступил еще на шаг. Гвейр оглянулся и нахмурился, заметив его маневры. Склонившись к сестре, прошептал ей на ухо что-то, какой-то вопрос - догадаться, что именно он сказал, Рольван не смог.
        Игре повернула голову и посмотрела на него. Улыбнулась - по крайней мере в одном он мог не сомневаться, что эта заплаканная улыбка предназначалась ему. Он затаил дыхание, ожидая, что она скажет.
        - Всадники! Солда-аты! - отчаянный крик заставил всех вздрогнуть и обернуться.
        Дозорные, встретившие Рольвана и Гвейра за оградой, со всех ног бежали по улице. На их крики из домов выскакивали мужчины и женщины, даже дети, вооруженные кто чем: топорами и мотыгами, копьями и простыми дубинами. Деревня загудела, как растревоженный улей. Со всех сторон слышались голоса и топот бегущих ног. Рольван не раз сталкивался с настороженностью деревенских жителей при виде большого вооруженного отряда и отлично знал, что у крестьян, спешно прячущих все ценное, в том числе собственных жен и дочерей, и впрямь есть причины для беспокойства. Но здесь все было по-другому: Хранители Круга богов боялись не грабежей и обычного солдатского насилия. Они готовились встречать врагов и - Рольван понял это, увидев, как большая часть тех, кто не побежал сразу к воротам, спешит к Игре - защищать свою Верховную дрейвку.
        Гвейр уже проверял меч и торопливо спрашивал про лошадей. По знаку дрейвки юноши, занимавшееся с нею фехтованием, отправились ловить их. Из хижины выскочил - Рольван с трудом удержался от возгласа - Дергидан с верхней одеждой и оружием Игре. Глядя, как он помогает повязать пояс с мечом и заботливо поправляет на ней плащ, Рольван понял, каким был до сих пор дураком. Пояснений не требовалось: пока он рисковал жизнью по ту сторону Врат, подобно всем известному глупому герою совершая подвиги ради своей любимой, его место занял соперник. Ему же оставалось только, по примеру того же героя, погибнуть с ее именем на устах. Благо и случай как раз представился.
        - Игре, - Рольван подошел ближе. - Я остался без меча. Путь мне найдут какое-нибудь оружие.
        Игре кивнула, не оборачиваясь.
        - Дерг, - сказала она, и тот послушно вернулся в хижину, а Игре присоединилась к брату, который уже взял на себя руководство и сейчас быстро пересчитывал способных сражаться.
        Дергидан вскоре появился с копьем и мечом, чье лезвие, почти на ладонь короче того, к которому Рольван привык, имело зазубрину у самой рукояти, а кончик не был заточен, так что мечом можно было только рубить. Деревянная рукоять местами растрескалась.
        - Я нашел бы лучше, но времени нет, уже все расхватали, - сказал, извиняясь, Дергидан.
        Молча, стараясь не смотреть ему в лицо, Рольван взял оружие и отправился к деревенским воротам.
        Солнце почти село, но до полной темноты было еще далеко. Дружинники, а это были именно они, приближались неровным строем, рассыпавшись по занятому ячменным полем склону холма. Рольван хорошо разглядел их, забравшись по приставной лестнице на заросший мхом земляной вал. Вал этот, не одну сотню лет окружавший деревню Хранителей Круга и лишь изредка подновляемый, мог защитить от волков, нередко в голодные зимы ищущих пропитания вблизи людского жилья, но и только. Взобраться на него снаружи не составит труда. Дубовые щиты, служившие воротами, не выдержат и нескольких серьезных ударов. Жители - сейчас, когда на улицу высыпали все, кроме младенцев и совсем уж дряхлых стариков, их оказалось немногим больше трех десятков, да еще несколько тех, кто пришел послушать Игре из других деревень - издавна полагались на свою незначительность и незаметность, да на сомнительную защиту древних богов, а не на толщину стен.
        Кто-то поднялся, встал на стене рядом. Рольван повернул голову - это был Гвейр. В руках его был тисовый лук с наложенной стрелой, губы шевелились, как будто Гвейр пересчитывал прибывших. Встретив взгляд Рольвана, спросил:
        - Как тебе нравится, что в конце за нами пришли наши собственные товарищи? Ты ведь узнал их?
        - У меня не такое острое зрение, как у тебя, - помедлив и взглянув еще раз на всадников, выстроившихся в боевой порядок на безопасном удалении от деревни, на группу совещавшихся командиров, Рольван добавил: - Но я вижу Ардивада и Шаймаса, и четверых из моего собственного отряда, так что ты прав. Это они.
        - Кому-то это, наверно, покажется справедливым. Не мне. Хотел бы я знать, как они нас нашли? Квирский бог подсказал?
        - Нет, не бог, - Рольван ответил спокойно: так, наверное, чувствует себя вор в миг, когда его настигли и надежды уйти от расплаты за свои дела больше не осталось. - Они узнали о вас от здешнего эрга, от монахов. От настоятеля Одо. От меня. Времени хватило как раз, чтобы гонцы добрались до Эбрака, а дружина - сюда. А уж догадаться, что дрейвы прячутся в одной из этих деревень, было нетрудно. Если тебе нужен виновник, он перед тобой.
        - Хватит, Рольван. Тебе что, нравится себя казнить? - Гвейр встряхнул головой, поднял было лук, но опустил снова. - Жаль, слишком далеко. Что было, то было, нам всем есть за что каяться. Как думаешь, они дождутся утра или нападут? Или, все-таки, переговоры?
        Рольван размышлял недолго:
        - Они пришли вырвать дрейвскую заразу с корнем, а не переговариваться. Ясно ведь, что здесь не обычная деревня. Дожидаться утра… это целая ночь шепотков и шорохов. И разговоров о колдовстве. Они боятся вас, Гвейр, уж я-то знаю! Думаю, они нападут уже сейчас.
        Гвейр опять встряхнул головой, но сказал спокойно:
        - Тем лучше. Игре сейчас пытается организовать оборону, но толку из этого не выйдет. Здесь мы как в ловушке. Мы с тобой можем сражаться верхом, и еще пять-шесть человек могут. Я предлагаю не ждать…
        - Встретить их? - понял Рольван.
        Гвейр резко кивнул:
        - Как можно дальше от деревни, ясно ведь, что осаду здесь не выдержать. Остальные, как смогут, последуют за нами. Я хочу устроить суматоху, отвлечь их внимание. Тогда Дергидан сможет увести Игре в лес.
        Для человека, три года прожившего среди снегов и Волосатых, Гвейр на удивление быстро разобрался, что к чему. И понял, кому следует доверить спасать Игре, а кому - всего лишь отвлекать внимание солдат. Рольван удержался от вздоха. Ответил только:
        - Она не согласится бежать.
        - Знаю. Но я велел парню не церемониться. Идем, Рольван, если ты согласен. Попробуем выиграть для нее жизнь.
        И Рольван последовал за ним вниз, туда, где ждали оседланные кони и хмурые деревенские мужчины с копьями, верхом на мохнатых широконогих лошадках. Монах узнал хозяина издалека и заржал, вытянув шею - вот кто был искренне рад его возвращению! Рольван приветствовал коня так же горячо. Подтянув подпругу и оказавшись в седле, бок о бок с Гвейром отправился навстречу своим прежним друзьям.
        Они встретились за триста ярдов от деревни - боевой строй лучших воинов Лиандарса и жалкая кучка деревенских конников под предводительством Гвейра и Рольвана, за которыми следовали, на большом расстоянии, вооруженные кто чем мужчины. С противоположной стороны деревни, невидимые для врагов, женщины и дети перебирались через земляной вал и под прикрытием сумерек спешили к ближнему лесу, оставляя свои дома, спасая свои жизни. Таков был план Гвейра, на котором он сумел настоять; Рольван не знал лишь, согласилась ли Игре примкнуть к беглецам. Он не видел ее с тех пор, как попросил у нее оружие, не смог проститься и не имел даже времени об этом сожалеть. Воины, которыми он совсем недавно командовал, из-за спин командиров посылали ему удивленные и презрительные взгляды. Ни на мгновение не сожалея о своем выборе, он все же готов был провалиться сквозь землю от стыда.
        - Гвейр, - тяжело обронил Шаймас, когда расстояние сократилось настолько, что можно было слышать друг друга. - И Рольван. Мне говорили, но я не верил.
        - Невеселая получилась встреча друзей, - отозвался Гвейр. Он ничуть не казался смущенным. - Мы вместе проливали кровь в сражениях и опрокидывали чаши на пирах. Во имя этого всего - сможем ли мы договориться?
        - Будь ты проклят, крысиное отродье, - прорычал Ардивад. Старый воин кусал губы, седые усы его гневно топорщились. - Будь ты проклят! Убийца, никто из нас не потратит на тебя ни слова!
        - Однако ж тратишь, - мрачно усмехнулся Гвейр. - Если вы пришли за мной, я готов отдаться в ваши руки без борьбы. Только отпустите невинных.
        - Нет невинных среди дрейвов! - казалось, еще немного, и Ардивад бросится на Гвейра, как пес, чтобы намертво вцепиться ему в горло.
        - Жители этой деревни - не дрейвы. Они обычные крестьяне, вся их вина в их гостеприимстве. Они не знали, кому дают приют. Оставьте их, и мы с Рольваном поедем с вами добровольно.
        - Ты позволяешь ему говорить за себя? - спросил Рольвана Шаймас.
        Рольван молча кивнул. Он предпочел бы обойтись без разговоров, но понимал, что Гвейр тянет время, давая беглецам возможность уйти. Вечерний сумрак был на их стороне, если удастся промедлить до темноты, пришельцам, не знакомым со здешними местами, будет непросто поймать разбежавшихся местных или дрейвку, для которой лес был родным домом. К утру они будут уже далеко. Только бы Игре не вздумала геройствовать и лезть в драку!
        «Вразуми ее, Нехневен, - взмолился он мысленно. - Знаю, ты меня ненавидишь, я плачу тебе тем же, но сейчас прошу не для себя! Она твоя Избранная, так спаси же ее ради себя самой!»
        Конечно, богиня не удостоила его ответом. Рольван и не надеялся. Шамайс спросил - казалось, он и впрямь желает понять, не то, что ослепленный ненавистью Ардивад:
        - Что случилось с воином, которого я знал? С тем, кого тидир звал одним из лучших, а епископ Кронан - своим сыном? Скажи мне, Рольван! Почему?
        Они смотрели на него все, Шаймас, Игарцис, Агерин, Эранд, оправившийся от своих ран и бледный от волнения - Рольван опустил глаза, не выдержав его взгляда. Ответил, глядя между ушей своего коня:
        - Того человека больше нет.
        - Его заколдовали! - не выдержав, крикнул Эранд. - Глядите, он же не в себе! Это все дрейвы! Рольван, очнись, прошу тебя!
        - Дрейвы, - повторили один за другим несколько голосов. К ненависти и жажде крови в них примешивался суеверный страх.
        Гвейр рассмеялся, громко и неискренне. Ардивад поднял копье.
        - Нет, - сказал Рольван. - Нет, меня никто не околдовывал. Я сам так решил.
        - Предатель! - крикнул тогда Эранд.
        - Где твоя сестра, пес? - спросил Гвейра Ардивад.
        - Какая сестра? - весело удивился тот.
        Ему ответил Шаймас:
        - Ведьма, которую в этих местах зовут последней из Верховных дрейвов. Ты все равно ее не спрячешь, так что говори.
        - А, вот ты о ком, - откликнулся Гвейр. Он тоже поднял копье. Ноздри его раздувались, но голос звучал беззаботно: - Ее здесь нет. Неужели вы думали, я позволю собственной сестре сидеть здесь и дожидаться вас, как в ловушке? Она далеко, в Тиринии, вам до нее не добраться, а я все еще готов сдаться без боя. Поклянитесь оставить деревню в покое, и мы с Рольваном сложим оружие. Иначе многие из вас не увидят рассвета - говорю это, как дрейв!
        - Убить их! - рявкнул Ардивад и первым кинулся в бой.
        Все смешалось. За криками и ругательствами Рольван расслышал голос Шаймаса, отдающего приказы, и задохнулся от отчаяния.
        Половине отряда скакать вперед, поймать всех, кто ушел к лесу.
        Пощады не давать.
        Всех убить.
        Деревню сжечь.
        Дрейвку взять живой.
        Конь рванулся вперед, послушавшись не движения - ярости, что делала их в бою единым существом. Рольван ударил Шаймаса копьем. Оказавшийся рядом воин рубанул мечом, пытаясь перерубить древко, но наконечник уже вошел в грудь командира и тот, захрипев, повалился назад. Рольван выдернул копье. Воин, что не смог перерубить древко, закричал и снова замахнулся мечом. Монах взвился на дыбы, и его копыта ударили в бок чужого коня. Тот шарахнулся. Рольван обернулся, отражая удар с другой стороны. Заставил коня отступить назад. Противников было слишком много, они теснили, заставляя отступать шаг за шагом. Боевые крики перебивались криками боли, к звону железа примешивалось конское ржание.
        Последний луч заката угас за спиной. Полумрак сузил границы видимости. Рольван больше не думал ни о чем, занятый лишь тем, чтобы убить и не быть убитым самому. В мире остались только он сам да несколько ближайших противников, все остальное тонуло в неизвестности. Он знал, вернее, догадывался, что Гвейр жив и что по меньшей мере двое из деревенских лежат на земле мертвыми или ранеными, и лошади топчут их тела. Знал, что посланные Шаймасом воины уже скачут вокруг деревни, отрезая Игре путь к отступлению. Ее схватят живой и поведут в Эбрак для казни, но он, Рольван, этого уже не увидит.
        Он лишился копья и сражался теперь мечом, нанося удары со всей силой ненависти и отчаяния, не помня, что перед ним вчерашние товарищи. Он зло расхохотался, когда понял, что трое убитых на его счету, а сам он даже не ранен, но это не может продолжаться долго. Как будто чья-то невидимая сила хранила его, убыстряя движения и подсказывая, с какой стороны теперь ожидать атаки.
        - Умри, предатель! - это Эранд обрушился на него, на скаку замахиваясь мечом.
        Рольван отбил удар, но меч вдруг переломился у самой рукояти, там, где была зазубрина. Эранд радостно закричал и замахнулся для нового удара. Монах в который уже раз спас Рольвану жизнь, взвившись на дыбы и с силой ударив замешкавшего следопыта копытами прямо в лицо.
        - Зря ты спешил с выздоровлением, - сказал Рольван, увидев, как молодой воин, чье лицо превратилось в кровавое месиво, падает с седла под ноги собственной лошади.
        Теперь у него остался только кинжал. Рольван вытащил его из ножен, отчаянно соображая, как бы умудриться подобрать оружие кого-нибудь из убитых и при этом самому не стать покойником. Он не сразу заметил изменения, а заметив, не сразу понял, в чем дело. Как будто поток холодного ветра прошелся по полю сражения. Уже изготовившийся для нападения воин вдруг потерял интерес к битве, выронил копье и отпустил поводья. Конь пошел прямо на Рольвана. Монах захрипел и шарахнулся в сторону. Он никогда не пугался в сражении - ни разу с тех пор, как Рольван впервые сел на него. Лишь одно могло вызвать его страх, и это…
        Рольван поспешно огляделся - нет, ему не показалось. Дружинники один за другим опускали оружие и выпрямлялись, глядя прямо перед собой. Испуганные, разгоряченные битвой лошади, почувствовав свободу, устремлялись кто куда, вскидывались на дыбы, сбрасывая седоков, которые оставались лежать или, поднимаясь, брели наугад, словно пьяные или ходящие во сне.
        Кто-то невидимый проскользнул совсем рядом, перепугав Монаха и обдав холодом Рольвана. Холодом, но не страхом: бояться следовало лишь его врагам.
        Рольван облегченно выдохнул, одной рукой утирая пот со лба, другой все еще сжимая ненужный более кинжал, и улыбнулся.
        - Что… что это? - воскликнул один из деревенских мужчин.
        - Мне кажется, я знаю, - отозвался Гвейр, который, оказывается, был совсем рядом. Он убрал в ножны меч и позвал: - Рольван?
        Их голоса далеко расходились во внезапной тишине. Темные фигуры разбредавшихся по полю дружинников казались порождениями дурного сна.
        - Я тоже знаю.
        Изо рта вырвалось облачко пара. Монах упирался, отказываясь идти вперед, туда, где Рольвану казалось холоднее всего. Он спешился и успокаивающе похлопал коня по шее. Поглаживая, повел его под уздцы, обходя мертвые тела, наугад, не видя, лишь ощущая морозное движение где-то впереди. На поле к этому времени не было живых дружинников: оставшиеся еще двигались, но живыми их назвать было нельзя. Без сомнений, та же самая участь постигла и посланных наперехват Игре. Это была не та медленно развивающаяся болезнь, что поразила в свое время Гвейра и многих других. Хладное прикосновение действовало мгновенно. Ледяные мурашки ужаса бежали у Рольвана по плечам, когда он шел между живых покойников вслед за погубившим их призраком.
        Он понял, что не ошибся, над вереском в десяти шагах перед ним скользнул неясный собачий силуэт. Деревья и кусты просвечивали сквозь его тело, так что его легко можно было счесть обманом зрения, но чем дальше от поля сражения, тем яснее Рольван видел уходящего, не оглядываясь, огромного пса. Он направлялся к Кругу богов, и Рольван шел за ним, ведя под уздцы своего коня, а еще дальше за ними следовал совладавший со своим страхом Гвейр. Больше никто не решился пойти за призраком.
        Ночь сковало безмолвие, нарушаемое лишь редкими птичьими голосами да звуком их собственных шагов. Мало-помалу Монах успокоился, и тогда Рольван взобрался в седло. Гвейр догнал его, не произнеся ни слова, поехал рядом. Призрачный пес ускорил шаги. Теперь он не скрывался, ведя их прямо к Вратам, открытым на прежнем месте, пылающим холодным багровым пламенем. Казалось, возле Врат никого нет. Но, когда Гарм обернулся, блеснув острыми клыками, и сел на землю, Рольван не сомневался, кто стоит, невидимый, рядом с ним. Он ощущал его присутствие даже острее, чем если бы мог увидеть глазами.
        Не сговариваясь, они с Гвейром оставили коней у внутреннего каменного круга и прошли вперед. Гвейр преклонил колени движением, в котором не было и тени униженности - так горделивый эрг приветствует своего тидира. Рольван поклонился. Он знал, что должен сказать, и сказал:
        - Там, на лестнице, я был несправедлив к тебе. Прости меня, Каллах. Прими нашу благодарность, от всей души.
        Гвейр промолчал, лишь еще ниже склонил голову. Неизвестно, услышал ли он то же, что и Рольван - беззвучный, но отчетливый голос, прозвучавший прямо у него в голове:
        «Мы еще встретимся».
        Потом невидимый бог развернулся и шагнул во Врата. Гарм последовал за ним, и огненный проем угас, как будто его и не было.
        Глава девятнадцатая, окончательная
        Торопятся же избрать себе нового главу на место умершего, ибо верят, будто пока на острове живет верховный дрейв, никакая беда не приключится с их народом. Такого же мнения придерживаются и простые люди, оттого и почитают дрейвов безмерно.
        Патреклий Сорианский, «О народах»
        Сила и власть правят народами, богатство и зависть поднимают одного над другим, ревность и вражда губят великое множество и смерть одолевает сильнейших, но любовь сильнее их всех. Нет пламени жарче, чем ее пламя и силы, способной заставить ее погаснуть.
        Книга Мира
        Деревня встретила их праздничным ликованием, криками и весельем. Двоих убитых - тяжкая потеря для общины, но ничтожно малая в сравнении с тем, что готовили им дружинники - оплакивали под звуки песен, и слезы потери не уменьшали гордости, потому что пали они во славу богов, защищая свою Верховную дрейвку, и радостного торжества, потому что боги вознаградили верных, покарав их врагов. О том, что беды их на этом не окончены, что вместо семидесяти дружинников тидир пришлет войско, а Каллах может и не пожелать снова нарушать Правила ради жалкой кучки своих последователей, эти люди в простоте своей не думали.
        Рольван тоже не стал об этом думать. После разочарования оттого, что Игре предпочла ему другого, после очищающей готовности принять смерть, после ярости схватки и неожиданного спасения, после встречи с Каллахом, которого он никогда не признал бы своим богом и в котором, неожиданно для себя, увидел своего друга - после всего этого его охватило усталое равнодушие, как будто нагромоздившиеся одно на другое события этого вечера начисто отбили у него способность к переживаниям.
        В ту ночь никто не ложился спать. Посередине деревни был сложен костер, высотой почти равный тому, что горел перед Кругом богов в ночь Лафада. От детей до самых дряхлых стариков, все собрались у огня праздновать избавление. Бочки с ячменным пивом и медом выкатывали одну за другой, из рук в руки переходили чаши, хлеб и мясо, и голоса, все менее стройные, одну за другой затягивали хвалебные песни. Всюду звучал смех, и больше всего там, где, разгоряченная своей победой, в окружении почитателей, не сводящих с нее восторженных глаз, веселилась Игре.
        Никогда прежде Рольван не видел ее такой - светящейся от счастья, беззаботной, словно простая деревенская девчонка, а не придавленная неподъемным своим служением жрица древних богов. Вот она вскарабкалась с ногами на составленные друг на друга дубовые бочки и, смеясь, поднимает над головами полный меда рог - во славу Нехневен, услышал он. Белое платье, то же самое, в котором она была в ночь Лафада, развевает ветер. Игре подносит рог к губам, но, передумав, широким движением выплескивает мед на головы собравшихся вокруг парней. Все хохочут. Игре притворяется, что хочет слезть на землю, и навстречу сразу тянется десяток рук - помочь. Но она смеется и вдруг, так быстро, что никто не успевает ничего понять, оказывается за их спинами. Рольван отвел глаза - он один заметил силуэт распластавшейся в прыжке волчицы.
        Дергидан не отходил от нее ни на шаг. Первым кидался выполнять ее просьбы, с торжественным видом подливал в ее рог, а когда Игре садилась, почтительно устраивался у ее ног - ни дать ни взять преданный ученик. Правда, на поясе его Рольван увидел меч, и, судя по взглядам, которые юноша порою кидал вокруг, он теперь считался ее главным защитником. Другие - четверо парней, из них двое не из этой деревни, и девушка, та же компания, что вчера днем упражнялись в фехтовании - старательно подражали ему. Казалось, эти шестеро считают себя свитой Верховной дрейвки, а на всех остальных поглядывают свысока. Игре, судя по всему, не возражала против такого положения дел.
        Гвейр не участвовал в бурном веселье. Сидел поодаль от огня, вытянув ноги и прислонившись спиною к одному из расставленных для сидения березовых чурбаков, потягивал пиво и казался совсем расслабленным. С улыбкой наблюдал за сестрой. Рольван устроился с ним рядом, на другом чурбаке. Он тоже пил и тоже смотрел и чем дольше смотрел, тем больше понимал и тем больше хотел напиться.
        Она была здесь дома, окруженная любовью и почетом. Несчастье, пережитое ею в ночь на Валль и все, чем это несчастье обернулось впоследствии, сопровождало ее до сих пор. Игре носила его, как привычное одеяние боли, злости и ответственности не по силам, старившее ее раньше времени. Сегодня, впервые, Рольван увидел ее без этого темного плаща. Нехотя - но с кем еще быть честным, если не с самим собой? - он признал, что так и должно быть. Вину можно искупить, но чем искупишь память? Чем дальше от нее будет виновник всех ее бед, тем быстрее Игре излечится. Если он действительно ее любит, то должен оставить в покое.
        Подумалось - он все понял уже давно, просто не хотел в том сознаваться. А если так, и действовать надо быстро, иначе наступит утро и вместо сегодняшнего спокойствия его опять одолеют ненужные желания и надежды.
        Когда он резко встал, Гвейр поднял голову и посмотрел с тревогой. Но Рольван беззаботно улыбнулся: «Я ненадолго», и пошел прочь небрежной походкой решившего прогуляться человека. Обходя пирующих, он успел разжиться куском жареного мяса и несколькими ячменными лепешками в дорогу. Заглянул в хижину, где хранилась упряжь, и долго наугад шарил в темноте. Потом пробирался к лошадиному загону, обвешавшись сбруей, неся в охапке седло и седельные сумки, и надеялся, что ему удастся остаться незамеченным. Хуже нет прощаний и объяснений, когда и без того все ясно.
        Ему повезло - у костра никто и не думал расходиться. Некому было заметить его, когда он шел к воротам, ведя под уздцы послушного Монаха и старясь держаться в тени домов и навесов, как можно дальше от веселья и света.
        Ворота никто не охранял: на сегодня жители уверились в своей безопасности под покровительством богов. Деревянный Лафад возвышался на пути молчаливой укоризненной тенью. Рольван передернул плечами - он чересчур проникся дрейвским духом, если в молчании идола ему чудится упрек. Обойдя статую, приблизился к воротам и принялся вытаскивать толстый шест, удерживающий закрытые створки.
        - Куда ты собрался? - спросил, вынырнув из темноты, Гвейр.
        Рольван замер, как застигнутый на месте преступления. Кровь бросилась ему лицо, и щеки запылали.
        - Гвейр… - пробормотал он.
        - Что за глупость ты придумал, Рольван?
        - Я… так будет лучше всем. Я просто уеду, и вы про меня забудете. Не мешай мне. Пожалуйста.
        Юноша из той же компании, что сопровождала Игре, появился вслед за Гвейром и встал рядом, без смущения прислушиваясь к разговору.
        - Ты никуда не уедешь, - сказал Гвейр.
        - Ты же сам хотел от меня избавиться! - воскликнул Рольван, чувствуя, как предательски тает его решимость. - Вспомни! Ну, зачем тебе это сейчас?!
        - Я, и правда, этого хотел. Но передумал, уж прости. Тегир, - Гвейр забрал повод Монаха и протянул его своему спутнику. - Уведи коня. Идем, Рольван.
        И Рольван пошел за ним, презирая собственную беспомощность, на ходу придумывая возражения, но так и не высказывая их вслух. Он думал, что они возвращаются к костру, но Гвейр обошел веселящихся и повел его дальше. Празднование между тем продолжалось, делаясь все бесшабашнее. На бочках, где недавно стояла Игре, теперь устроился флейтист, наигрывающий веселую мелодию. Вокруг плясали. За общей суетой было трудно разобраться, кто где, но Игре Рольван не нашел.
        Свет костра остался позади, и он понял, куда его ведут. В десяти шагах от хижины увидел неподвижную фигуру сидящего на земле человека и, подойдя, узнал Дергидана. Тот поднялся при их приближении.
        - Это мы, - сказал Гвейр. - Ты можешь вернуться к огню.
        Юноша замотал головой:
        - Она сказала, чтобы никто не беспокоил. Я посторожу, потом Бедвер сменит.
        - Хорошо, - согласился Гвейр. Кивнул в сторону хижины: - Найдешь дорогу, Рольван?
        Отсвет далекого костра придавал красноватый блеск глазам Дергидана. Он смотрел прямо на Рольвана, и тот не мог понять, что означает выражение его лица - смесь любопытства, зависти и насмешки.
        Гвейр вдруг фыркнул и хлопнул Рольвана по плечу.
        - Иди наконец, - сказал он так же насмешливо, как смотрел Дергидан.
        Тогда Рольван пошел к хижине. Ноги у него не сгибались. Двое за спиной смотрели вслед, и их взгляды вызывали зуд, как укусы насекомых. В голове было совершенно пусто.
        В хижине все осталось таким же, как он помнил - засыпанный соломой земляной пол, тростниковые постели, низкий столик в стороне от очага. На столе маслянисто чадил простой светильник - фитиль в глиняной плошке с жиром. Куски шкур, на которых обычно рассаживались пришедшие послушать Верховную дрейвку, были стопкой сложены у стены.
        Игре ждала его, стоя перед холодным очагом. Она волновалась - Рольван понял это из того, что она даже не попыталась делать вид, будто чем-то занята. Когда он вошел и опустил за собой полог, она обернулась и стиснула руки на груди. Рольван остановился, не зная, что сказать.
        Они были похожи с Нехневен, очень похожи. Но - теперь, вблизи, он понял разницу. Богиня предстала перед ним воплощением красоты, ледяным и прекрасным, как застывший на морозе водопад. Она вызывала страсть, но не могла дать жизни. Игре была настоящей. От нее слабо пахло потом и дымом костра. Рыжие волосы в беспорядочно вились вокруг головы и встрепанными языками пламени рассыпались по плечам. Предплечье украшал синяк, наполовину прикрытый платьем - след удара деревянным мечом. Руки, беспокойно теребившие кулон с волчьей головой, были мозолистыми руками воина. Сам кулон был или тем самым, что пропал у источника вместе с ее одеждой, или похожим, как две капли воды. Рольван знал, что если наберется смелости прикоснуться к ней и раскрыть ее ладонь, он увидит болезненные алые шрамы, памятную цену открытия Врат.
        Несовершенная. Живая. Единственная.
        В конце концов она первой нарушила молчание:
        - Значит, ты решил уехать? Это правда?
        - Я подумал, что так будет лучше.
        - Вот так, просто, уехать, ни слова не сказав? - в тусклом дрожащем свете Рольван увидел ее гримасу - болезненную тень прежнего волчьего оскала. - Вот, значит, чего стоят твои обещания?
        Недоумевая, как вышло, что он снова оказался в чем-то виноват, Рольван проговорил:
        - Я многим давал обещания и нарушал их, Игре, но не тебе. Разве я не сделал все, что ты хотела, не привел Гвейра обратно?
        Она закусила губу и резко отвернулась. Рольван стоял, растерянный и неуклюжий, не зная, может ли такое быть, чтобы Игре плакала из-за него, или ему все же показалось, не зная, что ему делать и чего она добивается. Игре произнесла отрывисто:
        - Я не про это. Про другое. Там, у Эйр-Дана, когда ты меня нес, ты говорил, что никогда не бросишь, даже если я… Разве ты забыл?
        Кровь снова прилила к щекам - в тот день он много чего наговорил. Решив, наверное, что сказанное прозвучало чересчур беззащитно, Игре развернулась к нему, по-Гвейровски встряхнув головой, и смахнула слезы тыльной стороной ладони. Рассмеялась надтреснутым смехом:
        - Но это ведь неважно, правда?
        Рольван шагнул ближе и поймал ее за руку. Игре не отстранилась, но и не взглянула ему в лицо.
        - Ты говорила, что ничего не помнишь о том, что было!
        - И не помнила. Теперь - помню. Я не теряла времени, если хочешь знать. Теперь, если стану волком, смогу вернуться сама. Тебе не придется даже… - она хмыкнула, - стараться, как в прошлый раз.
        - Это хорошо, - сказал Рольван. - Хорошо, потому что теперь стараться пришлось бы Дергидану. Думаешь, он справился бы так же хорошо, как я?!
        Он сдерживал в себе ревность и обиду, как мог. Но сейчас, оказавшись так близко, что почувствовал знакомый травяной запах ее волос, забыл о том, что решил сохранять достоинство. Последние слова он выкрикнул ей в лицо. Игре вздрогнула и отступила назад, вырвав у него свою руку.
        - При чем здесь он? - и через мгновение: - Так вот что! Из-за этого, да? Вот как ты все понял!
        - Скажи, как я должен был понять!
        - Ты должен был спросить, ясно?! - крикнула она с яростью. - Спросить, а не убегать, как трус!
        Рольван глубоко вздохнул. «Мы только встретились, и уже опять кричим друг на друга. Ну почему мы все время с ней ссоримся?»
        - Прости, - сказал он. - Я должен был спросить.
        Игре помолчала. Потом заговорила, глядя ему через плечо и опять тревожно сжимая на груди амулет:
        - Дергидан - мой первый ученик. Я начинаю новую школу дрейвов, так решили боги. Сейчас у меня шесть учеников, но будет больше. Мы уйдем отсюда все вместе, будем прятаться в лесах, переходить от укрытия к укрытию, как делал раньше мой Учитель. Дергидан отмечен богами, он один из Избранных, если только будет достаточно силен. Когда я передам ему все, чему меня научили, боги подвергнут его испытанию. Если окажется достоин, он будет избран новым Верховным дрейвом. Тогда боги отпустят меня. Позволят выбрать любой путь, какой я захочу - так сказала Нехневен.
        Она замолчала. Издалека доносилось пение флейты и задорные крики, но здесь, в хижине, тишина стояла такая, что слышно было, как потрескивает горящий фитиль. Игре беспокойно теребила амулет и все не поднимала глаз. Рольван спросил:
        - И что ты тогда выберешь?
        Она поежилась и заговорила очень быстро:
        - Мое обучение длилось семь лет. Как бы я ни старалась, это займет годы, не знаю, сколько, но пройдут годы, прежде чем я… Не думай, что это так просто, обучать дрейвов, это не просто что-то запомнить, это…
        - Я понимаю, - остановил ее Рольван. - Ты не ответила. Какой путь ты выберешь, Игре?
        Так же быстро, словно боялась, что передумает или что-то ей помешает, Игре ответила:
        - Если ты дождешься, я выбрала бы твой.
        Вот и все.
        Он тихо выпустил воздух из легких - сам не заметил, когда принялся задерживать дыхание. Кто бы мог подумать, до чего счастливым его могут сделать такие простые слова? Рольван обнял ее, и Игре спрятала лицо у него на груди. По тому, как расслабились ее плечи, стало ясно - она тоже боялась его решения, тоже сомневалась и отчаивалась, и веселилась сегодня не оттого, что у нее было легко на душе.
        - Любимая, - прошептал он. - С тех пор, как узнал тебя, я понятия не имею, каков мой собственный путь!
        - Тогда мы найдем его вместе, - ответила Игре, поднимая к нему лицо.
        Она поцеловала его первой, с такой страстью, что у Рольвана потемнело в глазах. Но когда он, задохнувшись, прижал ее к себе, Игре вырвалась из его рук. Язвительная улыбка, что появилась на ее губах, была ему слишком хорошо знакома:
        - Ладно, Дергидана мы обсудили. Теперь поговорим о Нехневен?
        Рольван тяжело вздохнул:
        - Она тебе рассказала.
        - Ну, еще бы! Ей это доставило удовольствие!
        - Я не знаю, что сказать, Игре. Я сожалею. Она выглядела в точности, как ты, и…
        - И очень хотела тебе отомстить, хотя бы так, - Игре больше не улыбалась. - Она обижена и ревнует, но все же она согласилась меня отпустить. Я не хочу, чтобы ты ее ненавидел.
        - Не буду, - пообещал Рольван и снова обнял ее.
        Козни ревнивой богини не принесли ему вреда, и он мог позволить себе быть великодушным. Но Игре беспокоило еще что-то:
        - Подожди. Ты должен знать - ты не дрейв. Ты не сможешь жить с нами, пока… пока я буду их обучать. Это касается только дрейвов.
        Она смотрела с тревожным вопросом. Рольван сказал:
        - Но ведь и Гвейр не дрейв.
        - Нет. Он тоже не сможет.
        - Дружинники и церковь все еще охотятся на вас. Ты же не думаешь, что мы оставим тебя без защиты? Мы будем близко, я и Гвейр, обещаю. Все время, сколько понадобится, во всяком случае, я.
        Она нерешительно улыбнулась:
        - Ты говоришь, как он.
        - Вот видишь, не о чем беспокоиться. И раз уж мы заговорили о богах, - Рольван с улыбкой заглянул ей в лицо, - хочешь увидеть, что подарил мне Лафад?
        - Я знаю, - фыркнула Игре. - Ты же не думал, что на меня это подействует?
        - Ну, я собирался попробовать, если другого выхода не останется.
        - Ты собирался сбежать!
        - Прости меня за это. Игре, но разве я мог догадаться? Ведь ты сделала все, чтобы я не надеялся!
        Она вздрогнула, как от боли. Прошептала, снова уткнувшись ему в грудь:
        - Ты был моим кошмаром, мерещился мне повсюду, даже во сне. Я каждый раз видела ту ночь, как мы привязаны к дереву и ты стоишь с мечом, а Учитель… Когда ты нас догнал, я думала, что убью тебя и наконец забуду. И потом тоже хотела убить, много раз. А потом уже не могла тебя ненавидеть, и все равно видела во сне, и пыталась не думать… И не могла. И от этого еще больше хотела от тебя избавиться.
        - Игре, прости за это все!
        - Я простила, давно. Но не признавалась, потому что… потому что так мне было легче. Злиться легче, понимаешь? Так не надо ничего делать, ничего менять, даже в себе.
        - Я понимаю, - прошептал Рольван.
        - Ты не сердишься?
        - Нет. Я люблю тебя, - ответил Рольван и осторожно принялся целовать ее виски, глаза, щеки. - Игре, Игре… скажи, ведь сегодня ты еще не учишь всех этих наглых молодых дрейвов? Сегодня…
        - Сегодня можно, - прошептала она в ответ. - Дергидан посторожит, чтобы нам не мешали.
        Рольвану припомнился завистливый взгляд парня.
        - Ты жестока, Волчица!
        - Я и должна такой быть, мы же дрейвы. Ты еще не знаешь, как меня мучил Учитель! Я расскажу… когда-нибудь потом.
        - Потом, - согласился Рольван, увлекая ее к нищенскому ложу из тростника. В эту ночь он не променял бы его и на тидирские палаты. - Когда-нибудь…
        - А еще я не сказала тебе спасибо за Гвейра. А еще…
        - Игре, - взмолился Рольван, - любимая, пусть это все подождет!
        И оно подождало. Монахи и дрейвы, солдаты и веселящиеся деревенские остались где-то далеко, за стенами маленькой хижины. Языческие боги не беспокоили их в эту ночь, и даже сам Мир, таинственный Странник, не торопился карать своего неверного слугу. И кто знает, подумал Рольван в полусне, когда Игре задремала на его груди и ее теплое дыхание растопило в нем последние остатки морозного одиночества, кто знает - быть может, его бог вовсе не так бесчувственен, как утверждают монахи?
        Игре шевельнулась, прошептав его имя, и Рольван больше не думал о богах.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к