Я, Чудо-юдо Игорь Мерцалов
        Возопите горестно и направьте прочь бег своего судна! Да не привлекут вас золотые пляжи и нежное солнце, да не обманет рокот волн и мирный шелест пальм. Да не прельстят вас россказни о магических сокровищах, не соблазнят посулы лживых колдунов. Не заплывайте в запретные воды, и да не ступит ваша нога на берег острова Радуги! Ибо там встречу вас я, страшное и грозное Чудо-юдо беззаконное… с друзьями!
        Игорь Мерцалов
        Я, Чудо-юдо
        ГЛАВА 1
        Отплываем в теплый край навсегда.
        Наше плаванье, считай, - на года.
        Ставь фортуны колесо поперек,
        Мы про штормы знаем все наперед.
        В. Высоцкий.
        Штормило.
        Уже который вечер волны, разгонясь на мелководье и облекшись в кипящую пену, сотрясали берег громовыми ударами, подтачивали скалы, ворочали валуны, которые и я-то с трудом поднимал, а в просвет между камней врывались, что твои буйнопомешанные, хлестали по древесным стволам и пытались пробиться к сердцу острова.
        А сегодня с утра еще и дождь пошел, и ветер как-то враз промозглым сделался. Тоже мне юг… Вот про такую погоду и говорят: лапы ломит, хвост отваливается. И, знаете, отнюдь не напрасно говорят.
        Хвост действительно отваливался - да хоть бы насовсем, ан нет, он только намерение такое изъявлял единственно доступным способом, то есть плохо гнулся, ныл и делал вид, будто его вот-вот скрутит судорога. Мерзкая погодка, и конца ей не видать.
        Покинул я балкон, ежась и топорща шерсть на сквозняке, миновал большую горницу, огромную, пустую и холодную, которую мы называли каминным залом. В роли камина выступал открытый очаг. Мало того, что вещь сама по себе не очень практичная, так еще и терем старый, щелястый. Чтобы протопить его с помощью очага, понадобилось бы извести на дрова всю растительность острова.
        Нет, внешне терем у нас ладный, красивый. Строился на века. Но, видно, эти века вот-вот должны были кончиться.
        За дверью имелась комната, гораздо более пригодная для жизни в любых климатических условиях. Здесь стояла нормальная русская печь, от которой, правда, именно в эту минуту толку было немного, потому что Рудя, конечно, опять не доложил дров. Учишь его, учишь…
        Рудя сидел у самой топки и чистил доспехи. Доспехов у него был полный рыцарский набор, плюс запасной комплект, плюс широчайший ассортимент мечей, секир, щитов и прочего железа. Железо было не лучшего качества и при нынешней погоде ржавело буквально на глазах. Так что работы у бедолаги хватало, он даже спал урывками.
        - Как там есть[Стоило бы, наверное, у кого-нибудь проконсультироваться насчет произношения иностранцев. Для себя-то я по памяти записывал, как бог на душу положит. А мало ли, вдруг эти записки попадут кому-нибудь на глаза? Но, с другой стороны, кто может со всей достоверностью сказать, как говорили люди другой эпохи и другого мира? - Здесь и далее примеч. авт.] ? - спросил он, подняв на меня печальные арийские глаза.
        - Все по-прежнему, - ответил я. - Смотайся-ка ты, друг, за дровами, да смотри, не филонь, тащи полную охапку.
        Рудя тотчас сосредоточился на правом сабатоне[Сабатон - железный башмак, деталь рыцарского доспеха.] , который протирал сухой ветошью изнутри, и заявил, что их благородие нихт понимайтен.
        Ага, то есть несчастные три шага до дровяного сарая должен делать я на своих ревматических лапах! Недолго думая я воспользовался предельно интернациональным жестом и продемонстрировал рыцарю кулак. Из-за когтей кулак получился довольно абстрактным, но Рудя проферштейнил.
        - Бери кипарисовые, - сказал я ему вслед и сел на лавку подле печи, кряхтя как столетний старик.
        Интересно, а вдруг мне и правда сто лет или даже больше? Настоящая проблема одиночек в том, что им не с чем сравнить свое состояние. Нет точки отсчета. Стар я или молод? Хорош или плох? Смертельно болен или здоров как бык? Красавец или урод? Я имею в виду - с точки зрения подобного мне, ибо любой человек насчет последнего высказался бы со всей определенностью, если бы только посмел. Но подобных мне я что-то вокруг не вижу, коту мои внешность и душевные тревоги до лампочки, а точка зрения Руди, мягко говоря, предвзята.
        Да, он уже позволял себе прямые высказывания, в последний раз не далее как три дня назад. Но, если честно, я сам виноват. Перебрал я тогда. Вы не подумайте, я вообще-то малопьющий… но на моем острове так трудно сохранить культурный облик… А, черт, не люблю оправдываться…
        С обрусевшими немцами отмечать праздники - милое дело. С натуральными, германскими, не знаю, но кто пробовал, говорят, невозможно, скука смертная. Хуже, говорят, только с нашими немцами, которые уехали туда и лезут из кожи вон, стараясь стать тамошними. Но я так скажу: нет ничего ужаснее, чем праздник, проведенный в компании натурального средневекового немца-трезвенника.
        Рудя, то есть рыцарь Фатерляндского ордена Рудольф Отто Цвейхорн фон Готтенбург, не всегда был трезвенником. Даже наоборот. В день нашей встречи, к примеру, он был пьян до положения риз. Но именно с того дня, даже с той самой минуты как мы с ним встретились - пить он бросил решительно и бесповоротно. Мучился, памятуя, что для благородного дворянина испитие простой воды сродни публичному посрамлению, но не доверял даже разбавленному вину.
        Так, бывало, посмотрит-посмотрит, как я красное потягиваю, уже рот откроет, чтобы попросить, но потом вспоминает что-то, вздрагивает, бормочет: «Ин вино веритас, ин аква салус»[В вине - истина, в воде - здоровье (лат.).] и хватается за кубок с родниковой водой.
        На компанию кота я надеялся, но четвероногий эгоист весь день шлялся по острову, так что пил я один, хотя и посадил Рудю за стол и даже заставил играть на мандолине. Погода была еще мерзостнее, чем сегодня, настроение - соответственное. Я хмелел и все энергичнее пытался доказать Руде, что 23 февраля - большой праздник, приводил примеры из истории Великой Отечественной войны, а он все мрачнел и мрачнел. Сперва бурчал, что не верит, потом спорить полез. Неожиданно заинтересовался некоторыми идеями из «Майн кампф» и высказываниями Геббельса. Я назвал его фашистской мордой, но он только порадовался, и пришлось мне, скрипя хмельными мозгами, составлять что-то вроде «дойче швайне». Короче, мы чуть не подрались, и его счастье, что я уже был залит вином под завязку, а то бы дело могло кончиться плохо.
        У нас с ним и прежде-то отношения были несколько натянутыми…
        Грубовато я с ним, наверное. Да что греха таить, груб я становлюсь и хамоват, а ведь никогда таким не был. Напротив, старался не конфликтовать с людьми, не скупился на улыбку. Но… когда на тебя сваливается сила, она что-то меняет в твоей голове. Уверовав в свою исключительность, в счастливую звезду свою, человек часто делается нечуток, стремительно теряет лучшие душевные качества и скудеет умом. Судя по всему, таким же делаюсь и я.
        Грустно.
        Но, ребята, знали бы вы, как тут скучно! Мореходство зимой, сами понимаете, не очень активное, обещанные англичане всего два раза приплывали. Я уж этой весны жду, как рассола с похмелья, хотя и без каких-либо конкретных соображений. Так, одна лишь мысль туманная: может, взбодрюсь, может, что-то изменится. Может быть, даже найду себе какое-нибудь занятие. Не то чтоб я был трудоголиком, но всегда подозревал, что самый отъявленный лентяй способен радоваться безделью только в том случае, когда от него что-то действительно требуется. Если же безделье вынужденное, оно доконает его в два счета.
        Да и сам Рудя, если честно, виноват не меньше моего. Ведь кто такой он есть? Потомственный дворянин, честный католик, отважный рыцарь, наконец просто красавец, этакий белокурый ангелочек, идеальный образчик арийской внешности. От роду лет двадцати двух (точно он не помнит). По меркам своей среды блестяще образован, то есть ловок в пробивании копьем чужих доспехов, не нуждается в подсказке пастора, чтобы вовремя осенить себя крестным знамением во время мессы, поет и даже иногда слагает баллады, аккомпанируя себе на трех музыкальных инструментах (не за раз, конечно), знает все о конских болезнях, родословной короля и геральдике. Считает кое-как, но разбуди его среди ночи - назовет цены на услуги кузнецов и трактирщиков в любом закоулке благословенного Фатерлянда.
        Все так. А кроме того, он - наследный тунеядец, махровый феодал и нацист, каких поискать. Думаете, что такое их Фатерляндский орден? Это не только красивая вывеска, позволяющая беспрепятственно трясти деньги из населения. Это банда крепких ребят, одержимых идеей вывести Германию из-под власти папы, а в идеале - перенести папский трон из Вечного города в милый сердцу Готтенбург (Если перевести дословно, то получается «Город Бога». Остроумно они избрали себе место для штаб-квартиры, правда?). Парни, как я понял, пользуются негласной поддержкой короны и местного епископства, у которого все равно нет никаких шансов сделать карьеру в Риме.
        А чтобы не привлекать излишнего внимания бдительных обитателей Ватикана, рыцари Фатерляндского ордена вполне официально продвигают политику юдофобии. Иными словами, в глазах католической церкви это просто компания честнейших антисемитов - ну, может быть, иногда и перегибающих палку по молодости лет да по горячности добрых сердец…
        И многие из них, в частности, Рудя, юдофобствовали увлеченно и с полной самоотдачей. Он и на моем острове, кстати, очутился именно через юдофобство свое. Знаете, как дело было? Повстречался как-то Рудя в порту на острове Фёр с неким франкским мореплавателем. Куда-то он там намылился по орденским делам, в Швецию, кажется. Нужен ему был срочно корабль, чтобы махнуть через пролив Скагеррак. И вот, пока готовились к отплытию, этот Синдбад местного разлива, тоже юдофоб, сидя в таверне, порадовал моего Рудю рассказом, услышанным от новгородских мореходов: будто бы есть где-то в морях, в океанах чудо чудное, диво дивное, земля тайная - Чудо-юдин остров…
        Чувствуете созвучие? Ну да, трудно поверить. Я, собственно, до сих пор не знаю, кто из них так хорошо знал русский язык, а кто просто тупил (Рудя не сознается), но бравый ариец вынес из таверны святое убеждение, что нужно отыскать остров и присвоить себе то небывалое «чудо», от которого сходят с ума все «юде».
        Вернувшись из Швеции, Рудя вынес свой грандиозный антисемитский проект на обсуждение магистрата ордена. По всей видимости, он хорошо провернул дела в командировке, и его бред выслушали достаточно благосклонно, даже поспорили малость, что за «еврейское чудо» может быть спрятано на острове: Чаша Грааля, скрижали (а лучше бы клад) царя Соломона или вообще какая-то непредставимая Великая Иудейская Тайна. Завладеть ею, конечно, было бы соблазнительно, однако подготовка экспедиции сулила слишком большие расходы. Так что Рудю похвалили, но не выделили из орденской казны ни единого талера. Хотя и намекнули, что, если он справится с задачей своими силами, самое меньшее - место в магистрате ему обеспечено.
        И Рудя взялся. Целый год мотался по свету, облазил Новгород, вытянул все соки из своего имения под Готтенбургом, влез в долги, но отыскал сперва сведения о положении острова, а потом - крепкое судно и команду отчаянных сорвиголов, готовых заплыть хоть к черту на рога. Во всяком случае, так они себя отрекомендовали.
        Полтора месяца назад это было, как раз перед Старым Новым годом, который я по милости Руди не встретил: у меня-то тут календаря нет, а для него день был самым обычным, он мне уже потом, задним числом сообщил… В общем, середина января, самая промозглость. До тех пор я сопротивлялся погоде, но вот сломался, уже две ночи толком не спал из-за ломоты в суставах. Ходил по острову мрачный, как медведь по весне, и размышлял, радикулит у меня или уже предсмертные судороги. И вдруг - гости.
        Подкатывают к берегу две пузатые шнеки, тихо плещут веслами, впереди в лодчонке два типа самой разбойной наружности жердиной дно промеряют. На одной из палуб - я аж глаза протер - два коня топчутся. Люди, кто не на веслах, вдоль бортов выстроились, у некоторых луки в руках. Ну думаю, наконец-то работа! Хоть от кого-то охраню остров.
        Вот кинули они швартовы, высыпали на берег, прыгают, разминаются. Оружием увешаны до зубов, оглядываются настороженно - знать, наслышаны. Наконец один стал командовать, по-немецки, кажется. Спускают парни на берег шмотки, ставят шатер, заносят в него рыцарское обмундирование, а потом, на руках же, человека в меховой накидке. Посмеиваются, но несут бережно - видно, что это заводила. Приболел, наверное, в пути.
        Я даже смягчился. С одной стороны, охранять остров - моя прямая обязанность, и первое впечатление эти бравые мореходы произвели вполне отталкивающее. Но с другой, не обязательно же сразу в драку лезть! Я, как бы ни выглядел, не зверь какой, понимаю, если помощь нужна…
        И вот, движимый самыми лучшими чувствами, недолго думая вышел навстречу гостям. И ведь не рычал, когти не вострил, по-доброму так спросил:
        - Не испытываете ли в чем нужды, гости дорогие?
        Боже мой, что началось! Как они драпали! Что там французы из Москвы, спринтер за золотом так не бежит! Но, удивительное дело, вещички не забыли прихватить, всего-то остались на берегу мешок сухарей да худой котелок. Так что я сильно подозреваю, шатер с Рудольфом Отто Цвейхорном они оставили умышленно. Впрочем, свои подозрения я держу при себе, как бы мы с ним ни относились друг к другу, у меня нет желания лишний раз его расстраивать: очень уж он верит, что «отважные саксонцы» не бросят его в беде и вот-вот придут на выручку. Первые дни он даже грозился ими. Потом поостыл, побродил по берегу, изучая следы «эвакуации», что-то подсчитал, загибая пальцы… И поутих, но все равно время от времени намекает, что саксонцам неведом страх, а их верность господину не знает границ.
        Бог с ним, пускай тешится несбыточными мечтами. Я понимаю, как трудно признать, что застрял здесь надолго.
        И все бы ничего, но Рудя упрям. Своими нацистскими воззрениями гордится, периодически пытаясь внушить их мне и даже коту (видимо, тренируется на нас за неимением более достойных слушателей). Хуже того, с 23 февраля он не прекращает донимать меня вопросами о Третьем Рейхе, о Геббельсе, гетто, концлагерях, газовых камерах… Я тогда спьяну о многом проболтался.
        Жрет за троих - нет, мне не жалко, но должна же быть какая-то соразмерность, а работает он только из-под палки и только из рук вон плохо. Либо драит свое железо, либо сует нос куда не просят. Весь остров уже облазил в поисках «чуда всех юде». Уж, казалось бы, доходчивее, чем я, ему никто не смог бы объяснить бесполезность этого занятия… Не верит!..
        В общем, еле-еле терпим друг друга. Иногда я начинаю думать: а чего мы, собственно, не поделили? Нет, ну уживался же я прежде с людьми самыми разными! Однако как гляну на его самодовольную рожу - оскомина подступает. Особенно когда он свой меч начищает и исподволь, думая, что я не вижу, фигуру мою разглядывает. И как-то сразу вспоминается, что я тут не квартирант, а страж острова, что вправе башку ему оторвать. И как-то сразу же оно к слову в разговоре приходится…
        Нет, это я, конечно, в шутку. Да, грубею, дичаю, хамею… Но представить себе, что вот так беру и лишаю человека жизни… Не могу!
        Но Рудя об этом, кажется, не догадывается.
        Вернулся кот Баюн, продефилировал по комнате и вспрыгнул на печку. Шерсть влажная, колючками - недавно отряхивался. Потянулся сладко-сладко, свернутое одеяло когтями царапнул, но тут же опомнился, прекратил. Доставалось ему уже за порчу имущества, однако сейчас мне было лень, и я сделал вид, что не заметил. Кот успокоился и принял позу сфинкса.
        - Не думаю, что мне удастся потрясти вас, судари, сообщением о том, что погоды нынче стоят преотвратные, - изрек он, обводя слушателей, то есть меня и Рудю, пронзительным взглядом необычных янтарных глаз.
        Вообще-то он у нас красавец. Не Бегемот, но по кошачьим меркам великан, при этом строен, окраса дымчато-серого с приглушенным блеском. Умеет говорить.
        Не дождавшись реакции, он продолжил:
        - Не думаю даже, что мне удастся поразить вас детальным описанием погодных ужасов, ибо каждый из вас, движимый теми или иными причинами, уже покидал сей гостеприимный кров хотя бы на короткий срок и, стало быть, прекрасно о них осведомлен.
        - Да уж, открыл Америку, - проворчал я.
        - Что значит «открыть Америку»? - заинтересовался кот. Он увлеченный филолог.
        - «Открыть Америку» означает с видом первооткрывателя изрекать общеизвестные истины. Со злым умыслом или просто по незнанию.
        - Ясно… - мурлыкнул Баюн, фиксируя в памяти услышанное. - А что такое Америка?
        - Страна такая. Ее еще не открыли. И, надеюсь, не откроют, чтобы все другие не пришлось закрывать.
        - Вечная с тобой история, Чудо-юдо, - вздохнул кот. - Твои словечки зачастую интересны, но удивительно бесполезны. Где я могу применить выражение «открыть Америку», если ее никак нельзя отнести к разряду общеизвестных истин?
        - Не моя проблема, - пожал я плечами.
        - Мр, ну хорошо, а какие-нибудь аналоги есть?
        - Изобретать велосипед.
        - Неплохо звучит, даже очень хорошо: звуки расположены гармонично… А что такое велосипед?
        - Вещь такая полезная, довольно простая.
        - Но ее еще не изобрели? - уточнил кот. - Так я и думал.
        - Наверное, опять что-то убийственный? - с сильным акцентом осведомился Рудя.
        - Чудо-юдо ведь сказал, что это полезная вещь. Как ты невнимателен, рыцарь, - упрекнул кот.
        - О я, я, у него все есть полезен. Помнишь, он говорить про автомат Калашников?
«Душевний штюка»…
        - «Душевная вещь», - поправил Баюн.
        - Глюпий слово. Варварский речь. «Душевний» есть душа, «штюка» есть плоть. Равняить душа и плоть есть ересь! Майн либен Готт, варварский йазик!
        - Ты «йазик»-то не распускай особо, в ухо получишь, - посулил я. - Вспомни шведов на Неве и думай, кто варвар, а кто нет.
        - Швед бил глюп. Саксонцы так не делать.
        - Скажи спасибо, что вы до Чудского озера не добрались!
        - Чюдьский озер? - Рудя смерил меня взглядом, оценивая степень созвучия. - Еще какой-то кольдовство? От еретик можно все ожидайть…
        - Да нет, просто тактический гений, - ответил я и, хотя Рудя явно ждал продолжения (он все-таки рыцарь, и, несмотря на возраст, бывалый, повоевавший), дальше рассказывать не стал. В этом мире Александр Невский уже давно почил в бозе, обойдясь другими победами, времена изменились. Но кто знает, вдруг тевтоны все-таки решатся? Не нужно лишать их сюрприза.
        - Тише, тише, - призвал Баюн, закатывая глаза - Я пытаюсь придумать, как перевести чудину Америку… Вот, послушайте: «колесо стачать». Как звучит? Ах, нет, не годится, - мотнул он башкой. - Колесо - не просто предмет быта, у него есть сложное магическое значение.
        - Попробуй что-нибудь повседневное, вроде плетения лаптей, - порекомендовал я.
        Рудя презрительно фыркнул, вновь берясь за сабатон, однако коту идея понравилась.
        - Вот видите, - торжествующе обратился он к нам, - сколь велико преимущество развитого ума! Как можно скучать даже в замкнутом пространстве; как можно предаваться унынию, если на свете существует безмерная пропасть тайн и загадок, которые только и ждут пытливого взора мудреца? О да, однообразная работа мысли тоже способна утомить, но ведь для того нам, существам разумным, и дано искусство речи. Мы можем развлечь себя, не роняя достоинства, не окунаясь в омут низменных страстей и не налагая на свои души цепей животного поведения!
        Я только вздохнул, хотя кот подразумевал не меня одного. Трепло он. Но прав, конечно. В его словах - неосуществимая мечта. И он сам это знает, иначе с чего бы шарашился по острову в такую слякоть? Сидел бы на печи, баллады сочинял, занимался бы сравнительно-историческим языкознанием. Да хоть бы дрых наконец как любой другой кот! Нет, есть и у него на сердце камень, и его тоска-кручина гложет. Вот поэтому он время от времени срывается, начинает лазать по деревьям, прыгать по скалам, даже в воду сигает, и уж когда измотает себя совершенно, промявкается на природе, проплачется, тогда вспоминает об утехах развитого ума, плетется в дом и начинает оттачивать на мне и Руде ораторское искусство.
        Доблестный фатерляндец, любое многословие почитающий грехом, яростно заскреб шкуркой по наметившемуся на пятке ржавому пятну.
        - Может, споем? - предложил кот.
        - А что, это мысль, - сказал я. - Начинай.
        - Не сейчас. Я только что с улицы, не отогрелся.
        - Рудя…
        - Я есть Рудольф!
        - Да не, вредничай. Бросай свои железки, все равно им крышка. Возьми лучше мандолину, сбацай цыганочку.
        Баюн аж зажмурился. Ну да, в этой фразе не было ни одного слова, которое не покоробило бы Рудю. Но он-то каков! Варварский «йазик» ему, русские у него - еретики!.. Вот шиш я ему что-то еще расскажу про тоталитарные системы. А будет нарываться - заставлю выучить наизусть биографию Жукова…
        Рудя, конечно, закипел. Налился краской, отложил сабатон, привстал…
        - Дорогой Отто, - окликнул его Баюн. Второе имя саксонца он всегда произносил с оттяжкой, по-эстонски, и это почему-то благотворно влияло на рыцаря. - Ну разве можно так однообразно реагировать на шутку? Неужели ты не видишь, что наш добрый хозяин всего лишь иронизирует?
        Это подействовало, но пятна еще не скоро сошли со щек Руди.
        - Я и правда спою, вот только горло отойдет… - заверил нас кот и даже стал примурлыкивать распеваясь.
        - Нет, правда, что мы как неродные сидим? - сказал я. - Рудя, бери мандолину, я пока стол накрою.
        Дело это нехитрое, благо остров волшебный. Коротким коридором я достиг прачечной, которая примыкала к комнате, где мы сидели, и обогревалась от той же печи. Скатерть-самобранка уже просохла, я взял ее, вернулся и расстелил на столе. Воздух сгустился над ней, и слепился из воздуха ужин на три персоны: черепаховый супчик, запеченная форель, крабовое мясо в кляре, икорочка красная, фрукты-ягоды на десерт, а посредине - бутыль белого. Жаль, здесь этикеток не бывает, а печати на пробках редки, да и те я читать не умею, то есть марку наперед не угадаешь. Однако плохого вина от самобранки я еще не видел.
        Кот к моему возвращению углубился в свои мысли и лениво прицарапывал одеяло. Рудя в тоске глядел на сабатон, как Гамлет на череп Йорика. В печной трубе завывал ветер, и слышно было, как грохочет усилившийся прибой.
        - Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста, - изрек я. Впустую: в этом мире никто не только не оценит юмора фразы, но даже не заподозрит, что она смешна. Дикое средневековье, что возьмешь. - Садитесь к столу.
        Рудя сел, Баюн прыгнул с печи точно на угол. Самобранка его терпела, если он прилично себя вел, и даже вместо человеческих мисок выдавала удобные плошечки. Я открыл бутылку, вежливо предложил гостям, зная наперед, что они откажутся, и налил себе. Выпил. Под форель - красота, но только если глаза закрыть: опять ребята заскучали, и рожи у них кислые - несварение заработать можно, глядя на них.
        Я решительно протянул лапу к мандолине, провел внешней стороной когтя по струнам. Так и есть, с тех пор, как я попробовал перенастроить инструмент на манер семиструнной гитары (ровнехонько с 23 февраля), Рудя к нему не прикасался. Тем лучше…
        - У-у-ух, я его отыщу-у-у, - хрипло затянул я, эксплуатируя мелодию Высоцкого. - У-у-ух, душу я отведу-у-у! Я ущучу его, по крапиве его протащу-у-у-у…
        Не смейтесь, сам знаю, что слуха нет, будто сам по собственным ушам топтался - медведям такой эффект и не снился. А голос какой может быть при звериной-то глотке? Счастье еще, что речью владею. Ну и музыкальное образование - знаменитые три блатных аккорда и два перебора. Как они звучат на мандолине, лучше вам не знать.
        А песня про колдуна. Так, имен не называя - про моего работодателя. Шуточная, конечно… в определенной степени.
        Кот вздрогнул, Рудя застонал и выхватил у меня несчастный инструмент.
        - Капут, капут! Карош, я спеть!… - Жуя крабов в кляре, он принялся настраивать мандолину.
        Кот оживился, замурлыкал, готовясь перенять эстафету, а я тихо-тихо затянул «Ходят кони над рекою». Уж я себя знаю, тут главное - тихо петь, не взрыкивать, тогда сносно получается. И ребятам песня нравится, даже Руде.
        Наконец, сжевав грушу и прополоскав рот родниковой водой, фатерляндец коснулся струн и выдал проигрыш - хрустально-чистый, сдержанный, незвонкий. И запел о скитаниях рыцаря Ганса Фридриха Вендорфа из зеленого Трабен-Трарбаха, которого в славном Готтенбурге ждет прекрасная Гретхен Мария Брюкхолль. Простенькая песенка, но симпатичная, и голос у Руди приятный, такой шелковистый баритон. Эх, надо будет все-таки раскрутить его на пару уроков немецкого…

* * *
        В тот вечер я остался без работы. Причем со стремительностью удивительной: еще в обед я рисовал в «Кореле» очередной рекламный модуль, а теперь вот часы показывают полседьмого, я сижу на скамейке в скверике и размышляю над судьбой. Город вокруг дышит весной, щебечут шалые от тепла воробьи и дети носятся по газонам, девушки сверкают в мини, а у меня на душе смутно и темно, как… Впрочем, к чему тут сравнения?
        Как хотите, а что-то непонятное творится в мире. Живешь, стараешься никого не задевать - и сам легко становишься мишенью. Неужели агрессию можно победить только ответной агрессией? Нет, не победить даже - предупредить, задавить в зародыше смертельным превентивным ударом. Иными словами, неужели обязательно нужно кого-то жрать, чтобы тебя самого не сожрали?..
        Вы не подумайте, это не модный нынче пофигизм, не наплевательство, которое позволяет закрыть глаза на все вокруг, дабы, упаси Боже, не влезть не в свое дело. Отнюдь! Линию поведения в жизни я выбирал сознательно и даже философски.
        Я рассуждал так.
        Зачем увеличивать количество конфликтов в обществе? Жизнь - это и так сплошной конфликт, решение которого отнимает у нас всю жизненную энергию, причем на протяжении всей жизни. С этим не поспоришь, это диалектика. Если бы конфликта не было вообще, то не было бы и жизни. Тут все ясно, но какой следует вывод? Очевидно, нужно подумать над качеством разрешения нашего глобального конфликта. А можно ли его полноценно разрешить, если отпущенная нам энергия рассеивается на тысячи и тысячи конфликтов мелких, второстепенных, несущественных? Ежу понятно, что нет!
        А значит, нужно снизить количество второстепенных конфликтов. По идее, это должно создать определенный «стабилизационный фонд» энергии в обществе - если каждый человек на свете решит жить так, чтобы не создавать проблем окружающим. Или хотя бы в небольшом коллективе, если мы говорим об отдельно взятой личности…
        Вам смешно? Данная философия кажется наивной или подозрительно знакомой, как тот пресловутый велосипед? Ну бог с вами, посмейтесь, мне не жалко. Тем более, сменив три места работы, я окончательно убедился: философия моя не только наивна, но и нежизнеспособна. То есть понял-то я это еще раньше, но долгое время сохранялась у меня привычка хотя бы не обострять имеющиеся конфликты и не усердствовать в изобретении новых.
        Я достал сигарету и прикурил от зажигалки-брелока, на которой (котором?) звенели три ключа.
        В общем, дофилософствовался я… Что теперь светит? В итоге, конечно, работу найду, но Ангелина Аркадьевна, владелица, директор, царь и бог рекламного агентства
«Прометей», теперь сделает все, чтобы искать работу в этом городе мне пришлось в новой сфере. Что же светит в ближайшее время? Только возвращение в отчий дом, что само по себе неплохо, но садиться на шею родителям в мои двадцать шесть - ой как тошненько!
        Но придется смириться. Сидеть вот так, как я сейчас, и мысленно ругать на чем свет стоит людей, с которыми часа три-четыре назад обменивался улыбками - тоже тошненько, отдает гнильцой, но ведь сижу, ругаю, и ничего.
        Ну все, хватит, пора что-то делать. Вопрос - что? Двинуть к кому-нибудь из ребят? Конец рабочего дня, больше половины знакомых определенно ждут только повода, чтобы расслабиться. К кому пойти и чем расслабиться?
        Список знакомых - как карта вин. Если говорить о коллегах, то Сашка из политеха расслабляется кагорчиком, Серега из техцентра горадминистрации - портвейном, Леха из сервис-центра - вермутом. Из однокашников, кто в зоне досягаемости: Шуриман с железки, Алекс оттель же, Сашок из охранки, Витька-частник, Володька из телецентра и прочие считают, что пить не водку - время даром терять. Но вкусы коллег мне как-то ближе. А можно податься к братьям по разуму. Колян Гладиатор сейчас мастерит, ролевуху по Пехову мутит, так у него что ни вечер - собрания. Если сегодня ничего не изменилось, значит, у него в однокомнатной конурке сейчас братья Горисвет с Горигазом, Агроном, Паладин, Завулон, Кузнец, Дрель, Гоблинс, Мерлин, Крысолов, возможно, Арвен и - железно - пиво. Не просто пиво, а много пива, когорты темных пивных бутылок с бордовыми наклейками, расположившиеся в наступательном порядке на письменном столе, а на подоконнике - резервная рота бутылок зеленоватых, с наклейками желтыми, а в углу комнаты притаились пластиковые полторашки массового поражения с наклейками разноцветными, ободранными и никакой роли
не играющими, потому что полторашки наполнены чешским разливным. И под завесой сигаретного дыма шныряют разведгруппы жестяных банок маскировочной расцветки…
        Мне стало дурно, когда я все это живо вообразил. Не сейчас. В скором времени обязательно, потому что интересно, ролевуха обещает быть что надо, но не сегодня.
        Сегодня хорошо бы к Ленке, да у нее курсовая горит, а она так серьезно к ней относится, будто в ближайшие сто лет никто на планете курсовых работ писать не будет. У Наташки дипломная, со Светкой мы поссорились, а состояние сейчас не такое, чтобы мириться - лишний напряг. Не хочу напряга.
        И вообще, почему обязательно нужно к кому-то идти? Разве человек - не самоценная и самодостаточная единица? Подумал я так и понял: никуда и ни к кому меня сегодня не тянет, а тянет меня пойти домой, пожрать от пуза и забыться, лежа на диване дочитать «Пикник на обочине» Стругацких.
        Я покрутил в пальцах брелок. Вот - блестящая символика нажитого достояния: ключ от подъезда, ключ от квартиры, ключ от кабинета… Тьфу, блин! Ключ от кабинета не сдал!
        Вот это плохо. Ангелина, как ни философствуй, натуральная ведьма, возьмет завтра да заявит, что из офиса что-нибудь пропало. Причем, если вспомнить, что она прирожденный хозяйственник и забывать о ключах ей вообще категорически несвойственно, можно даже не сомневаться, что заявит.
        Я бросил окурок в урну и поспешил назад, глядя на часы. Без четверти семь, Ангелина, конечно, уже ушла, она всегда ровно в шесть уходит… Ладно, оставлю на вахте.
        На вахту уже заступил в ночь Василий, редко унывающий мужчина средних лет в неизменной тельняшке. Мы поздоровались.
        - Наша не проходила? - спросил я.
        - Не насмотрелся за день? - улыбнулся Василий. - Не видал, врать не буду. Так ведь она у вас перерабатывать не любит. Шесть ноль две - уже цокает. Педантичная девушка. Из немцев, наверное?
        - Ага, у нее и фамилия такая характерная - Глушко, - ответил я и протянул ключ: - Будь добр, отдай ей утром. И, если не затруднит, сразу скажи, что, мол, Кир вечером вернул.
        Контора у нас частная, маленькая, поэтому ключей на вахте мы не оставляли, только держали запасной - на всякий в прямом смысле пожарный случай. Так что объяснять ничего не потребовалось, Василий понимающе кивнул:
        - Не вопрос. Передам в лучшем виде.
        Ну вот, меры безопасности приняты. В расписке ключ фигурирует, больше мне ничего не надо. И тут вдруг мелькнула шальная мыслишка: а не проверить ли?..
        - Говоришь, не проходила? - уточнил я. - Поднимусь-ка, посмотрю.
        До сих пор точно не знаю, что именно подвигло меня вернуться. Я не люблю подозревать людей в подлости, еще меньше люблю уличать в чем бы то ни было. Просто… как-то вдруг стало интересно посмотреть - прав я или неправ.
        Я взбежал на третий этаж бывшего стройтреста, где за дверью номер 35 теснился на пятнадцати разгороженных пластиком квадратных метрах «Прометей», зажатый между молодым турагентством «Зюйд-вест» и корпунктом известной желтушной газеты
«Чайхана».
        Дверь «Прометея» была приоткрыта, и слышался из-за двери голос Ангелины. О таймс, о пипл! Она действительно решила повесить на меня какую-нибудь пропажу! Однако позвольте, там еще и второй голос… Движимый все тем же любопытством, я решительно толкнул дверь.
        Ангелина Глушко, дама лет сорока с гаком, внешности, как и положено директору, исключительно строгой, а поведения, как и положено собственнику, сдержанно-развязного, сидела в кресле для посетителей. А ее собеседник восседал за моим, то есть теперь уже бывшим моим рабочим столом и внимательно изучал что-то на экране компьютера.
        Незнакомец казался ровесником и коллегой Глушко, но смотрелся свежее и увереннее, хотя не прилагал к этому видимых усилий. Пожалуй, только напряженный взгляд, когда он выискивал, где бы щелкнуть мышкой на экране, выдавал отсутствие большого опыта работы с компьютером. Лицо у него, впрочем, было довольное.
        Он поприветствовал меня кивком головы и вновь углубился в изучение содержимого жесткого диска. Ангелина же подобралась.
        - Ты что-то забыл?
        - Да нет, это вы, Ангелина Аркадьевна, давеча забыть изволили, - ответил я самым невинным тоном. - Ключ от кабинета в список внесли, а забрать забыли.
        - Хорошо, что ты вспомнил, - холодно похвалила она. - А то я уже начала опасаться, что память окончательно тебе изменила. Вот, можете убедиться, господин Иванов: исключительно невнимателен!
        - И стало быть?.. - не отрываясь от экрана, спросил незнакомец.
        - По совокупности изложенных причин не вижу ни малейшей возможности рекомендовать Кира, - отчеканила, как на партийном съезде, Ангелина и не удержалась от того, чтобы мазнуть по мне взглядом.
        Вот оно что, это действительно коллега Ангелины, во всяком случае частный предприниматель, причем… пришедший специально за мной? Странно…
        - Однако у нас трудится очень талантливая девочка, которой я бы легко позволила совмещать должность…
        Это она про свою племянницу. Девочка и правда не глупа, но в дизайне рекламных модулей разбирается ровно настолько, насколько я успел ее научить - на свою голову, как стало ясно сегодня.
        Незнакомец откинулся на спинку офисного кресла.
        - Ангелина Аркадьевна, - необычно растягивая слова, но при этом не теряя темпа речи, сказал он. - У нас с вами разные сферы деятельности, и разные… профессиональные потребности. Вы позволите мне поговорить с кандидатом наедине?
        И тут у меня глаза полезли на лоб: директор «Прометея» не только не смутилась очевидно нелепым предложением, она безропотно встала и прошла мимо меня в коридор… закрыв за собой дверь!
        - Кирилл?..
        - Семенович, - подсказал я.
        - Садись. Сразу перейдем на «ты», мне так удобнее. Садись и слушай. Зовут меня Заллус, и я хочу предложить тебе работу…
        Работа? Сущий бред это был, но я почему-то сидел и слушал.
        - Звучит необычно, я понимаю. Но мне действительно нужен человек с воображением. Я посмотрел твои проекты - у тебя оно есть.
        Он развернул монитор, там красовался немного по-детски нарисованный «кистью» домик с вьющимся из трубы спиралью дымом на зеленом фоне. Теперь уже давняя работа, но хорошая, пришедшая по вдохновению, я до сих пор ею горжусь. Честно, удачная мысль оказалась, на фоне традиционно пестрых, кричащих плакатов домик выделялся и поневоле притягивал взор. Этот заказ пришел от филиала одной омской фирмы, и когда я в последний раз был в Омске, своими глазами видел: улицы так и увешаны моими домиками.
        - И вот это недурно, очень недурно.
        Хм, я бы так не сказал… Этот заказ пришел через месяц, и рекламодатель пожелал, чтобы я «развил» идею домика. Мы предлагали другие варианты, но клиент уперся, а поскольку желание клиента - закон, пришлось мне взяться за эксплуатацию старой мысли. Я краснел, но эксплуатировал.
        Ай-ай, а я-то было подумал, что у Заллуса есть вкус. Хотя стоп, при чем тут его чувство вкуса? Выбирай он дизайнера, это имело бы значение, но Заллус выбирал сторожа!
        Я же говорил, сущий бред… И все равно я слушал, хотя мысль о непреклонной и крикливой Ангелине, бесприютно слоняющейся по коридору, мешала сконцентрироваться.
        - А вот это просто чудо как хорошо! - заявил между тем Заллус, открывая на мониторе новую картинку.
        Интересно, а откуда он знает, где какие модули лежат? Неужели за какой-то несчастный час так хорошо изучил содержимое чужого компьютера? А Ангелина целый час терпеливо сидела рядом? Полноте, я, наверное, сплю…
        Картинка, использованная в модуле для охранного агентства «Щит и меч», была, конечно, шалостью. Фэнтези - моя слабость… Я выудил из клипартов образ витязя, подставляющего миндалевидный щит под копья, и вместо трудноразличимой массы врагов пририсовал чудовище собственного изобретения. Славная страшилка получилась, а всего-то, взяв за основу медведя, я придал ему некоторые человеческие черты и наделил хвостом. Ни с клыками, ни с когтями особенно усердствовать не стал - получилось даже правдоподобно. Причем, чтобы детишек не пугать, я сделал чудовище симпатично-мохнатеньким и без лишнего злобствования на выразительной морде. В общем, если внимательно присмотреться, начинаешь испытывать сомнения, кто тут на кого нападает.
        Такая шутка дизайнера. Признаться, меня удивило, когда из нескольких предложенных вариантов клиент выбрал именно этот. И еще более удивило, что Заллус от этой картинки пришел, по всему судя, в восторг.
        - Чудо как хорошо! - все с тем же легким акцентом повторил он. - Между нами говоря, самое то, что нужно. Гляди!
        На мониторе возник стилизованный под сказочную Русь теремок (поразительно напоминающий мое нелюбимое «штампованное» творение!), утопающий в зелени.
        - Это мой особнячок за городом. Вот для него-то и нужен сторож… наделенный воображением.
        - Вы ищете специалиста по ландшафтному дизайну? - сообразил я. - Простите, но это не совсем моя специфика…
        - Во-первых, мы договорились обращаться на «ты», - прервал он меня. - А во-вторых, предоставь мне решать, в ком я нуждаюсь. Я ведь уже сказал: мне требуется сторож. Особняк снабжен спецтехникой, она проста в обращении, ты быстро освоишься. Всей ответственности - безопасность особняка и… одного предмета, о котором поговорим позже, когда ты согласишься.
        - Но ведь я еще не согласился.
        Он покровительственно улыбнулся, давая понять, что мои заблуждения - это такие мелочи.
        - Я до сих пор не представляю себе условий. Где это место находится? - Я посмотрел на экран, однако там вновь красовались витязь и чудовище. - Не припомню такого поблизости… Я что, жить там буду? И какова зарплата?
        - Зарплата втрое больше, чем здесь, тебя устроит?
        - А впятеро? - спросил я по наитию.
        Заллус пожал плечами:
        - Можно и впятеро, это не проблема. Место действительно скрытное, о нем здесь никто и не может знать. Условия? Да какие тут условия, я уже все сказал. Да, будешь жить в моем доме и следить за его безопасностью.
        - С помощью спецтехники, да? Послушайте, господин Заллус…
        - На «ты», - с прохладцей напомнил он.
        - Хорошо, - согласился я, и с момента, когда использовал новое обращение, что-то изменилось в моем к нему отношении. - Послушай, Заллус, не обижайся, но ты сам себя слышишь? Иди туда, не знаю куда, делай что душе угодно… Так не бывает. С безопасностью здания пара ребят из охранного агентства «Щит и меч», - я указал на картинку, - справятся куда лучше меня, хоть со спецтехникой, хоть без, да у них и своей хватает. Для чего тебе дизайнер рекламных модулей, мягко говоря, не в самой лучшей спортивной форме? При чем тут мое воображение? Ну что я должен думать, а? Что ты мафиози? Но даже если так, вы… ты самый странный мафиози, какой только может быть.
        Моя речь никак не могла бы порадовать обычного работодателя, но Заллус, как видите, ни в чем не был обычен. Он заулыбался и закивал головой:
        - Ну да, ну да, это все естественно. Следовало ожидать. Знаешь, Кир, пойдем-ка ко мне. В моих апартаментах тебе многое проще будет понять. А мне - объяснять.
        - Ты на машине? - уже без малейшего затруднения спросил я у странного господина, припомнив мимоходом, что, сидя в скверике, ни одной машины не видел, хотя это был единственный подъезд к бывшему стройтресту. Или у Заллуса такой лимузин, что в поворот бы не вписался?
        Мы встали, и я невольно бросил взгляд в окно, выходившее на проезжую часть, но и там ни лимузина, ни чего-либо подобного не обнаружил.
        - С транспортом у меня проблем не бывает. Почти… - расслышал я, когда Заллус распахнул дверь в коридор и вдруг пропустил меня вперед.
        Я, не чинясь, прошел. И застыл как вкопанный. Никакого коридора за дверью не обнаружилось, а обнаружился там просторный зал с высокими готическими окнами, с потускневшими фресками на сводчатом потолке, с гобеленами на стенах и могучими бронзовыми канделябрами, державшими по дюжине свечей.
        - Проходи, проходи, не стесняйся.
        Оглянувшись, я успел заметить пластиковые перегородки офиса «Прометея», потом их заслонила резная дверь черного дерева. Было слышно, как щелкнул замок, когда человек в усеянном звездами темно-синем балахоне и таком же остроконечном колпаке повернул ручку. Этим человеком был Заллус, я узнал его, хотя изменилась не только одежда.
        Уже потом, вспоминая события того дня, я понял, что Заллус неплохо замаскировался перед прибытием в наш мир. Внешность посетителя «Прометея» была какой-то неопределенной, ускользающей. Усредненной - хотя и не столь бесцветной, какая лучше всего подходит шпиону.
        Здесь же, в своих «апартаментах», он стал человеком высоким (я не жалуюсь на рост, но он был выше меня ровно на голову), худощавым, с красивым волевым лицом, с пышной соломенного цвета шевелюрой. Внимательные зеленые глаза глядели с хитрецой.
        При этом я ни на миг не сомневался, что передо мной все тот же Заллус.
        Акцент стал резче, и теперь его трудно было не узнать, уж «таллиннский анекдотический» слышали все.
        - Идем, идем, - поторопил он меня, поправляя нелепый колпак на голове.
        Мы пересекли зал и через угловую дверь попали на винтовую лестницу, которая привела нас на смотровую площадку башни. Справа и слева высились крутые двускатные крыши, глядящие в небо островерхими башенками и бесчисленными шпилями. На шпилях трепетали флаги, пестря белым и красным, местами зеленым, желтым и голубым. Внизу виднелся дворик, стиснутый крытыми черепицей пристройками, дальше я увидел широкую крепостную стену, а за ней поросшие лесом холмы, голубую змейку реки и грязно-желтую - дороги. На горизонте щетинились горы.
        Солнце стояло невысоко, и я догадался, что здесь тоже вечер.
        - Как думаешь, где мы? - спросил меня Заллус.
        - Ну уж точно не в Караганде, - пробормотал я.
        Заллус рассмеялся:
        - И правда, далековато. Скажу по секрету, если даже сесть на самого быстрого коня, эту твою Караганду ни за что не сыскать. Ее еще нет. А может быть, никогда и не будет. Ну что, прав я был, приглашая тебя сюда? Конечно, прав. В «Прометее» трудно было бы объяснять то, что здесь очевидно. Согласен?
        - Согласен. Только я, честное слово, до сих пор ничего не понимаю.
        Заллус приподнял брови:
        - Не верю. Ну скажи, кто я такой?
        - Э-э… Волшебник? - окинув взором его нелепый костюм, предположил я.
        - Вот видишь, ты сам понял! А представь, как бы я объяснял тебе это там, по ту сторону двери. Думаю, ты даже можешь догадаться, о какой спецтехнике у нас шла речь.
        - Неужели о магии?
        - Чудно! - Заллус вновь рассмеялся. И что его так веселит? - Мы избавились еще от получаса лишней болтовни! Превосходно! Может, ты понял и то, для чего мне нужен?
        - Не представляю, - сознался я и поежился: ветерок был свежим.
        - Не беда. В первую очередь мне нужен сторож для поместья на острове. Лучше всего - не из нашего мира, чтобы он не был слишком подвержен влиянию магии. Обычно для этого используют демонов или духов усопших, но это, - он доверительно наклонился ко мне, - очень хлопотно и не дает стопроцентного результата. На всякое заклинание можно подобрать ответное. Духи надежны, но не очень сильны, демоны сильны, но с удовольствием найдут возможность перепродаться, хоть ты их опутай сетью нерушимых слов. А человек из другого мира - это неожиданный ход. Никто не догадается, будь уверен…
        - А воображение?..
        - Мне кажется, это очевидно, - улыбнулся Заллус - Человек, не обладающий воображением, сейчас убедил бы себя, что никуда не переместился, а по-прежнему сидит в своей душной клетке из пластика и все происходящее ему мерещится.
        - Логично, - кивнул я, усиленно переваривая информацию. - А почему ты сам не живешь в том… поместье на острове?
        - Мой дом здесь, и дела требуют постоянного присутствия, - развел руками Заллус - Боюсь, в ближайшее время мне не удастся пожить там вволю. Впрочем, при каждой возможности я буду тебя навещать, - ободряюще улыбнулся он. - И Черномор будет заглядывать - это мой приятель и союзник, он там поблизости обретается. Он поможет тебе разобраться в торговле, хотя ты, наверное, и сам разберешься, ничего сложного там нет.
        - В какой торговле?
        - Да, об этом я еще не сказал. На острове имеется некоторый запас волшебных вещей, которые я продаю небольшими партиями отдельным доверенным купцам. Отличить их можно по особому ярлыку с изображением свернувшейся восьмеркой змеи. Кроме того, стяги с таким же узором они вывешивают, приближаясь к острову. В обмен на артефакты купцы привозят драгоценные камни, древние книги, либо другие магические предметы, которым не находят применения. Выручку будешь передавать мне для сбережения времени с помощью волшебства. Это просто: в одном из пристроев найдешь красный ларец с тремя орлами на крышке. Все, что ты положишь в него, мгновенно попадет в мой замок. На всякий случай Черномор введет тебя в курс ценовой политики, но вообще-то беспокоиться не о чем: купцов связывает со мной жесткий договор. Они не посмеют пойти на обман… Тебе, кажется, прохладно?
        Соизволив заметить, что у меня на ветру уже зуб на зуб не попадает, Заллус предложил спуститься вниз. Вроде бы мы прошли по той же лестнице, но очутились не в громадном зале, а во вполне уютной столовой с потрескивающим камином и накрытым столом. Ни единого слуги я не приметил.
        - А где мы находимся? - спросил я и, не заставляя просить себя дважды, принялся за жаркое. - То есть я понимаю, что не в моем мире, а в каком-то другом - но в каком? Это что-то вроде альтернативно-псевдоисторического прошлого?
        Заллус поморщился:
        - Не стоит сотрясать воздух выдумками ваших бумагомарак. Умудренные чародеи употребляют понятие «лепесток»: наш мир на одном, ваш на другом. Положение мира на лепестке обусловливает его особенности, такие, например, как количество магической энергии и так далее. Не будем, однако, предаваться заведомо бесполезному многословию, ибо эти знания тебе точно не пригодятся.
        Я кивнул, наливая себе красного вина. О, какой вкус! Мне не вполне понятна была гримаса отвращения, на миг исказившая лицо Заллуса при упоминании о «наших бумагомараках». Лично мне, любителю фэнтези, такие термины, как «цветок», «веер» и прочее объяснять не надо. Хм, интересно, а может быть, местных чародеев как раз и не устраивает, что писатели что-то угадывают из их секретных знаний? Или даже постигают на собственном опыте?..
        Но стоп, стоп, мне сейчас о себе бы успеть подумать!
        - Что касается описаний нашего мира, ты найдешь их в библиотеке на острове, она весьма обширна и способна удовлетворить самый изысканный вкус. Насколько помню, там есть классические трактаты по истории и землеописания. Если вкратце, то наш мир ты мог бы назвать слегка затянувшимся Средневековьем. За всем остальным - в библиотеку! - остановил он мой порыв. - По существу вопросы есть?
        Как же иначе?
        - Да, одну минуту, сейчас соображу…
        - Извини, что мешаю думать, но если ты согласишься, переброску нужно осуществить в течение часа. Я много времени потерял с твоей, э… Ангелиной, так? Теперь следует поскорее взяться за подготовку чар.
        - Да, конечно… Так, вот что: от кого и какими мерами мне предстоит защищать остров?
        - От кого угодно - за исключением купцов и Черномора. Купцов можешь пускать на берег, но не позволяй соваться вглубь острова. А Черномор обычно не пересекает линии прибоя. Он не особенно жалует сушу. Меры? Любые. Ты в своем праве. Я придам тебе дополнительную физическую силу. Кроме того, в твоем распоряжении будет магия. Границ допустимой самообороны для тебя не существует.
        Я отложил вилку с куском мяса.
        - А… без убийства я могу обходиться?
        - Как пожелаешь, в милосердии ты также не ограничен. Делай все, что душе угодно, главное - обеспечь безопасность…
        Он снова сбился, и я понял.
        - Дело не в самом острове, правда? Вы… ты скажи, я ведь должен знать на всякий случай. Что именно мне надлежит охранять?
        - Остров, - не глядя в глаза, ответил он.
        - Я серьезно, Заллус. Ну представь, что на меня напали превосходящими силами. Что на острове я должен защищать до последнего?
        Колдун пожевал губами, ковыряя вилкой в тарелке, и наконец решился:
        - Сердце острова. Да, именно так. Больше тебе знать не обязательно, - предупреждая другие наводящие вопросы, он добавил: - В случае крайней нужды ты можешь отступать, лавировать, вести партизанскую войну. Пока враг не добрался до Сердца острова, ты жив. Пока ты жив, ты можешь спасти положение. Но до этого, конечно, не дойдет! - хлопнув меня по плечу, бодро заверил колдун.
        - А где, кстати, находится остров?
        - Это не имеет особого значения.
        - Да я не претендую на знание координат, - пожал я плечами. - Просто думал уточнить, на каких широтах. В каком климате жить?
        - У него своя широта, - непонятно ответил Заллус и поторопил: - Ну мы обо всем договорились?
        - Да, наве… А, вот: каков срок работы?
        - Для начала полгода. Как это у вас называется - испытательный срок? Через полгода поговорим еще. Другие вопросы?
        Я почесал в затылке и спросил:
        - А сам ты как думаешь, достаточно ли я знаю, чтобы приступать к работе?
        - Ну я не так часто нанимаю работников из вашего мира, - обезоруживающе улыбнулся Заллус - Если честно, то вообще впервые. По мне, так ты знаешь уже намного больше, чем следовало.
        - Ладно, готовь свои чары! - решился я. - Только давай так: пока готовишь, я еще подумаю.
        - Пожалуйста! - разрешил Заллус - Поброди по галерее, поразмысли. Только ничего не трогай.
        Еще чего! Мало я фэнтези читал, что ли, трогать вещи в доме колдуна?
        Хотя это, конечно, от жанра зависит. Если фэнтези юмористическая, герою как раз и рекомендуется, оставшись вне поля зрения колдуна, хватать с полок все, до чего руки дотянутся. Всему потом найдется применение. Но с другой стороны… Не у каждого автора совесть такая сговорчивая, что позволяет открытое воровство. И вполне возможно, комический ход будет привязан именно к похищению магических артефактов. То есть автор честно выполняет нравственный долг перед обществом, наглядно доказывая, что брать чужое без спросу нехорошо, а читатель покатывается со смеху, наблюдая, как неожиданно обросший шерстью герой обматывает копыта ветошью, чтобы пройти мимо стражи, не цокая. Всем хорошо, кроме незадачливого героя. Нет, я совсем не хочу оказаться на его месте!
        Ну а если фэнтези серьезная, то все однозначно: хорошего колдовства не бывает по определению, равно как и добропорядочных волшебников. Последние сразу после Толкиена перевелись, теперь остались только более или менее ярко выраженные злодеи, себялюбцы и продажные мерзавцы; чары у них чернейшие, и относительно доброму делу героя могут послужить только в том случае, если герой положит палец или, скажем, ногу на Алтарь Тьмы. Воровать же что-либо в колдовских башнях
«серьезной» фэнтези категорически не рекомендуется. В лучшем случае, на вас апробируют редкий для этого жанра комический ход - просто для контраста со всеми остальными мрачностями. Это может оказаться не очень трагично, но все равно неприятно.
        Стоп, опять я о постороннем! Тут о себе думать надо, а не о книжных выдумках. Все ли я учел? Контракт сроком на полгода, обязанности… А права? Да, вот что надо уточнить: точный размер и способ перечисления зарплаты, климат, питание, медицинское обеспечение… И гарантии! Я привык, чтобы все на бумаге было, с подписью и печатью.
        Странный у Заллуса был замок. Погруженный в размышления, я побродил по галерее, заглянул еще в два зала, поменьше первого, но обставленные не менее помпезно, особенно в одном поразило меня обилие выставленных на стендах и подпорках доспехов и комплектов оружия. В другом насторожило своеобразие экспонатов: чучела невиданных зверей и рептилий, какие-то колбы, амулеты, палочки чуть подлиннее карандаша с игольчатыми стеклянными звездами на концах… Я старательно держался середины ковровой дорожки.
        И нигде - ни слуги, ни горничной, однако чистота примерная, пыли и паутины в помине нет. Дважды проходил мимо столовой, в которой мы ужинали с Заллусом, и заметил, что все уже прибрано. Ни души - однако чувства пустоты не возникало. Как будто достигали ушей отголоски гаснущего эха, последние отзвуки смиренно прерванных разговоров. Как будто скользил по спине робкий взгляд.
        Заглянул я и за ту дверь, через которую «перепрыгнул» с лепестка на лепесток.
«Прометея» за ней, разумеется, не было, а была уютная спаленка с кружевными подушками на резной кровати под газовым балдахином. В ней пахло цветами. Окна были открыты, и ветер колыхал кремовые занавески.
        Я еще раз прошелся по галерее, вдыхая свежий ветер с гор, перебирая в голове условия «трудового договора», и вдруг остановился, как громом пораженный. Я что, действительно соглашаюсь? Господи, да это же сумасшествие какое-то! Иду в параллельный мир охранять остров колдуна, приглашенный потому, что по случайности угадал очертания его «особнячка»… Мне предложено пользоваться магией, дано разрешение на убийство, меня будет навещать некий Черномор, который недолюбливает сушу… Право, я сплю. Такого не бывает! Только в книжках…
        Я честно покопался в голове и вынужден был признать, что такой дурацкий сюжет мне даже в книгах не попадался.
        И все же, несмотря на рвущийся из груди нервический смешок, даже в тот момент я отдавал себе отчет в том, что (действительно!) соглашаюсь. - Бумаги? - удивленно изогнул брови Заллус. Балахон его был поддернут, колпак лежал на столе, а сам колдун на четвереньках ползал по полу, добавляя с помощью мелка последние штрихи к сложным магическим чертежам. Время от времени он поглядывал на меня как художник, рисующий с натуры. - Зачем?
        - Для порядку, - важно ответил я.
        Заллус сел, откинул со лба волосы.
        - Ну хорошо, мы можем потратить время и составить твои бумаги. Но, позволь, если ты вдруг решишь, что я нарушаю условия нашего… трудового соглашения, куда ты с этими бумагами пойдешь?
        - Э, не знаю. А есть куда?
        - Нет. У колдунов не имеется даже профсоюза…
        - Большое упущение.
        - Ты даже не представляешь, насколько большое. Но его нет, не говоря уже о каких-либо вышестоящих инстанциях. Колдун не ограничен ничем, кроме своей силы. Не морщись. В вашем мире, как я понял, человек ограничен только денежными средствами. Но, видишь ли, чародеи нашего мира, как правило, держат данное слово. Репутация для нас очень важна. Если же и это тебя не убеждает, - а выходца из циничного мира это, наверное, и не может убедить, - подумай вот о чем: для чего мне обманывать работника, если все, в чем я заинтересован, это безопасность острова?
        - Звучит убедительно, - не мог не признать я. - Значит, все условия для спокойной работы?
        - Как я и сказал, - подтвердил Заллус, возвращаясь к напольной живописи. - Я наделю тебя лучшими физическими данными, так что проблема с медицинским обеспечением отпадает сама собой, никакие серьезные болезни тебе в принципе грозить не будут. Если же - а это маловероятно - ты будешь ранен, достаточно обратиться к хрустальному флакону в стеклянном шкафчике, в нем сильнейший регенерат. Рядом с ним лежит медальон, носи его всегда на шее: он слабее, но его магическое поле тоже способствует восстановлению любых тканей. Кроме того, он в случае нужды избавит от болевого шока и предотвратит заражение открытой раны. Что там еще? Питание со скатерти-самобранки, повелевание ветрами и волнами, а также тучами, молниями и громами при помощи золотого браслета, инкрустированного полудрагоценными камнями. Самобранку найдешь в тереме, браслет - в соседнем строении, налево от ворот. Там будет бронзовый ларец на постаменте, в нем кроме браслета, еще тиара, жезл и мантия, но их не бери, не понадобятся.
        - А для чего они?
        - Тиара, сколько помню, управляет миграциями косяков сельди, а костяной жезл способствует приросту планктона, а значит - увеличению численности китов. Мантия просто для красоты. Ты не отвлекайся, лучше запоминай самое необходимое.
        - От ворот - налево, бронзовый ларец, браслет. Стеклянный шкафчик, хрустальный флакон, медальон носить не снимая, - повторил я.
        - Вообще же можешь использовать любые вещи, в принципах управления которыми разберешься. Климат субтропический, места нелюдные, радуйся жизни сколько влезет. Зарплата, как мы и решили, ровно впятеро больше, чем ты получал на прежней работе. Выплачена будет при возвращении в твой мир в любой валюте на выбор. Если хочешь послушать старого колдуна, рекомендую рубли и юани: астрологические прогнозы для них наиболее благоприятны.
        - Такой момент, - кашлянул я. - По зрелом размышлении, узнав все условия…
        - Мало? - улыбнулся Заллус - Называй сумму. Только в пределах разумного.
        - Миллион долларов. В месяц. Плюс столько же за ранения в бою.
        - Брось, у меня нет желания лишиться сторожа, который из жадности будет зазывать на остров кого попало и подставляться под удары. Я немного знаю твой лепесток, просто миллиона в месяц тебе хватит для безбедного существования. Кроме того, я ведь рассчитываю на продолжение сотрудничества через полгода… Останемся в пределах разумного.
        - Останемся, - небрежно согласился я, испытывая легкое головокружение.
        - Валюту ты уже выбрал?
        - Сделаем так: триста тысяч пусть будут в долларах, столько же в рублях и столько же… ладно, в юанях. Остаток - в золоте высшей пробы. Денежные средства должны каждый месяц помещаться на депозиты таких банков, как…
        - Нет. На это у меня нет времени. Сам видишь, даже в новое поместье вырваться некогда, еще в вашей банковской системе разбираться? Нет. Выплата наличными.
        Да что со мной, в самом-то деле? Я же никогда не был таким меркантильным!
        - Ну хорошо, - разрешил я. - Значит, условились?
        - Значит, условились, - поднимаясь на ноги и задумчиво оглядывая свои художества, кивнул Заллус - Так, встань в центр композиции. И уже не отвлекай меня.
        - Последний вопрос! - вспомнил я. - Насчет лучших физических данных - как это будет выглядеть?
        - Очень интересно, - пообещал Заллус - Ты фактически получишь новое тело, сильное, выносливое, тренированное. Ну все, теперь тихо. Стой не шевелясь. Перемещение сложное, трехходовое. Прямых путей нет, поэтому сначала окажешься в воздухе, потом в воде и уже потом на острове.
        Он взял в руки огромную книгу с металлическими застежками на переплете, пролистнул пару страниц и начал напевно читать заклинание на незнакомом языке. Я послушно ждал и размышлял, каким будет «фактически новое тело». У меня была догадка, и она мне нравилась. Не случайно же в офисе колдун показывал мне мои собственные картинки! Раз уж я «прозрел» очертания заллусова особнячка, значит, и собственный облик тоже. Что ж, витязь из клипартов безупречно хорош. Хотя я и привык к своей внешности - надо признать, она не идеальна, особенно для сторожа. Ну худоват я… В ролевках вечно скелетов играл. Обратную смену облика мы не оговорили, но если я хоть что-то понимаю в магии (хотя бы на основе прочитанного, а писатели-фантасты, как видно, не всегда врут!), это само собой разумеется…
        Заллус захлопнул книгу, воздел ее над головой и провозгласил:
        - Geantae, v'varnae, turha geantei! - или что-то очень похожее.
        Все цвета радуги - чистые, четкие - вспыхнули у меня перед глазами, возникло ощущение полета. Взор прояснился, и я обнаружил, что действительно лечу, точнее, падаю из-под самых облаков в безбрежный, тихий, золотящийся рябью океан. «В воздухе, потом в воде…» Что, вот таким вот образом? Но нет, вновь полыхнула радуга, я инстинктивно набрал полную грудь воздуха и в следующий миг уже барахтался в воде.
        Барахтался довольно долго.
        А после третьего перехода очутился на прибрежном песке. Дул прохладный ветер. Кругом качали широкими листьями пальмы. Кричали чайки. Остро пахло солью и йодом и чем-то еще диковинным, незнакомым.
        Я шумно переводил дыхание, стараясь понять, почему такими необычными кажутся движения… будто я внутри какой-то шубы ворочаюсь…
        Какой-нибудь апологет позитивного мышления нашел бы, чему порадоваться. Новое тело, как обещано, было сильным и выносливым. Ну не очень привлекательное, зато в нем я могу не опасаться ни воспаления легких, ни кишечных инфекций. Чутье безошибочно подсказывает мне, что из окружающей флоры и фауны годится мне в пищу, а что нет - и главное - почему. Меня никто не кусает, ни комары, ни змеи. Меня слушаются животные. Не все, не всегда и не во всем, но, по большому счету, мне от них многого и не нужно, нормально уживаемся.
        Я бросил курить (что и немудрено - вместе с остальными вещами в одной из комнат, которую и занял, обнаружилась и размокшая пачка, на восемь десятых состоящая из морской воды), дышу чистейшим воздухом. Питаюсь при посредстве скатерти-самобранки, которая выдает разнообразные, исключительно экологически чистые продукты. И по вкусовым качествам отменные.
        У меня редкая, высокооплачиваемая работа. Правда, работодатель - брехло, это я уже выяснил, но Черномор уверяет, что деньги отчисляются честно, и если я когда-нибудь сумею вырваться с острова, получу все сполна. Так что независимо от мелких неудобств, я неуклонно богатею за счет честного труда со скоростью, которую могут позволить себе только голливудские кинозвезды и политические проститутки.
        Блин, сплошные плюсы кругом!
        Ну почему…
        Ну почему я не владею позитивным мышлением?
        Человек привыкает ко всему, это правда. Как бы ни разнились явления, человек привыкает: к работе, к «бич-пакетам», к демократии, к алкоголю, к теще, к телерекламе, к идиотским словечкам наподобие «как бы».
        Но по опыту говорю - труднее всего человек привыкает к хвосту.
        А вот думать надо, что рисуешь! При доставшейся мне медвежьей конституции хвост оказался архитектурным излишеством. Он не помогал при ходьбе и лазании по деревьям, он путался в траве, застревал в камнях и кустарниках. Однажды Рудя на него наступил, и это было больно, но не счесть случаев, когда я по невнимательности наступал на него сам, и это было не только больно, но и донельзя обидно.
        Еще хорошо, что хвост достаточно послушен, если не забывать периодически поддергивать его во время ходьбы, способен какое-то время сохранять положение и не волочиться по земле, собирая мусор и цепляясь за все подряд. С другой стороны, он своенравен и зачастую норовит проявить самостоятельность. Он начинает подрагивать в такт музыке, когда Рудя играет на мандолине. Когда я разозлен, хвост напрягается и мелко, этак по-змеиному, трясет кончиком, а когда я доволен жизнью, совершает плавные волнообразные движения. Если бы он еще вилял по-собачьи, я бы вообще сгорел со стыда. Но этого, к счастью, нет.
        Ладно, что я все о себе да о себе.
        Остров мне достался безумно красивый. Название у него тоже красивое - Радуга. Пальмы, кипарисы, еще что-то такое широколистное, кажется, магнолии, а других названий я просто не знаю. На склонах горы растут сосны. Гора высотой примерно в километр, южный склон ее изрезан природными террасами, на одной из которых примостилось хрустально-чистое озеро, за что и саму гору я для себя назвал Озерной, но потом переименовал в Родниковую - лучше звучит. К тому же озеро одно, а родников на горе целых три, они питают не менее дюжины звонких ручьев, бегущих по склонам и исчезающих в непролазных дебрях южной растительности.
        Небогатый, мягко говоря, опыт островной жизни не позволяет мне судить о размерах этого клочка суши. С вершины горы, на глазок - километров пятнадцать-двадцать в длину и десять-пятнадцать в поперечнике. Иногда становится интересно: вот, скажем, Таити - больше или меньше?
        В юго-восточной части острова, неподалеку от пляжа, стоит деревянный терем - большой, яркий, похожий на иллюстрацию в книге русских народных сказок. На первый взгляд, он совершенно неуместен в данном ландшафте, однако скоро глаз привыкает. Куда больше удивляет контраст с остальными строениями на Радуге - они выполнены совсем в другом архитектурном стиле.
        Их тут десятка три, точно не считал. Каменные, деревянные - все либо круглые, либо вытянутые наподобие банана, и со сглаженными углами. Те, что побольше, явно когда-то были жилыми, но кто и на какие средства в них жил, понять невозможно. Боги не боги, но личные вещи, уходя, собрали до единой. Зато строения поменьше - это заброшенные капища и кумирни, сиречь святилища языческие.
        Они тоже пусты. Почти наверняка прежде здесь стояли идолы, а в боковых помещениях хранились предметы культовых обрядов, одеяния жрецов. Теперь остались только пустые алтари и цветные фрески на стенах. Если судить по ним, большая часть капищ была посвящена трем божествам: некоему триединому женскому, олицетворявшему три возраста прекрасного пола, триединому мужскому, сочетавшему такие традиционные ипостаси сильного пола, как труженик (или, скорее, покровитель ремесел), воин (он же - громовержец) и старый мудрец, хранитель священного знания, и еще одному, половой принадлежности которого я не понял, солнечному. Могу, конечно, ошибаться. В студенчестве я очень увлекался мифологией, но тут, чтобы основательно во всем разобраться, увлечения мало, нужны специальные знания.
        В общем, складывается впечатление, что на Радуге обитала своего рода религиозная община. Не могу себе представить богов, которые жили бы в просторных, но все-таки бараках (там даже перегородок нет, всей мебели - столы и лавки вдоль стен), а в собственные капища ходили бы как на работу. Но, с другой стороны, я и самих-то богов представляю себе с трудом…
        Как бы там ни было, а после ухода первых обитателей острова их жилища были превращены в складские помещения. Проходы заставлены ларями и сундуками, отдельные предметы развешены по стенам или свалены кучами на полу, кое-где разложены в относительном порядке на лавках. Как будто кто-то начал инвентаризацию имущества, но быстро отчаялся и махнул на все рукой. Или, скажем, лапой…
        Я сознательно не описываю первые дни и особенно часы своего пребывания на Радуге. Ничего особенно интересного в моем поведении нет. Ну повозмущался, поотчаивался, а потом - куда деваться? К вечеру побрел в терем искать обещанную скатерть-самобранку.
        Некоторые авторы фэнтези уверяют, будто привыкание к новому миру проходит трудно, однако читатель куда чаще встречает описания того, как герой адаптируется чуть ли не за полчаса. Возможно, мое свидетельство, поскольку я пишу правду и только правду, могло бы прояснить ситуацию, но, как я уже говорил, мне не с чем сравнить свое состояние. Лично я считаю, что могу гордиться коротким периодом бегания по пляжу, заламывания лап и громогласных призывов «сволочи Заллуса» сюда сей же час. На все про все у меня ушло не более пятнадцати минут.
        Но, может, оно в среднем так и бывает?
        Вот только о первом знакомстве, которое я завел на острове, следует упомянуть. Очень уж оно получилось впечатляющим.
        Произошло это, дайте припомнить, утром третьего дня. Был я тогда в хандре и меланхолии, и толком даже не помню, как очутился на пляже. Помню, что ночь перед этим выпала влажная, душная, а я ведь тогда с новым телом еще не освоился, мне и в голову не приходило, что я могу плавать. Наоборот, думал, если шерсть намокнет - все, каюк. Слишком ее много, шерсти-то.
        Так что я страдал от недосыпа и, как бы помягче выразиться, отсутствия душа.
        Практически на автопилоте забрел в море чуток повыше колен и сел, скрестив лапы по-турецки. Волны окатывали меня, иногда захлестывая с головой, и это, несмотря на мохнатость, оказалось приятно, даже лучше, чем при человеческой гладкокожести. Если вам нравится, когда вас по голове гладят - поймете, очень похоже, только от макушки до кончика хвоста.
        Разомлел я, погрузился в дрему, инстинктивно задерживая дыхание каждый раз, когда подкатывала волна. И поэтому сперва решил, что девушки мне снятся.
        Миловидные, не стесненные одеждой, в количестве трех штук, они покачивались на воде, удивительно высоко держась над волнами. Я машинально расправил плечи и обнажил клыки в радостном оскале, но вспомнил о своем обличье и расстроился. Хоть бы во сне в родном теле походить! Однако милашки, похоже, ничуть не смутились - в этом сон не подкачал. Подплыли ко мне шагов на десять и стали звать.
        Только молча. Вот она какая, телепатия - будто мягкий толчок внутри головы, слов нет, но ты легко догадываешься, что тебе хотят сказать.
        - Какой славный… Какой пушистенький… Иди к нам! Пойдем плавать!
        - Это вы мне?
        Милашки рассмеялись, причем голоса оказались не такими приятными, как мысли - было в них что-то булькающее. Понятно, почему они предпочитают телепатию - под водой этак разговаривать совсем невозможно. Проще на московском перекрестке в час пик изъясняться морзянкой с помощью клаксона.
        - Тебе, - протелепатировала та, что поближе. У нее была золотистая кожа, а волосы явственно отливали голубизной. - Или тут есть кто-то еще?
        Как бы желая оглядеть берег, она на миг выпрыгнула из воды почти до бедер, и у меня перехватило дыхание, настолько соблазнительная получилась картина. И чего я переживаю? Это ведь только сон…
        - Никого нет, - поспешно заверил я и уже собирался добавить что-нибудь лестное, но Мальвина меня опередила.
        - Какая жалость, - вздохнула она, насмешливо наморщив носик. - Слышали, девочки, здесь никого нет. Наверное, этот обаяшка нам померещился.
        - Жалко, жалко, - хором согласились ее подруги. - Такой интересный, импозантный, с таким хвостом…
        Меня удивило слово «импозантный», только позже я сообразил, что девушки употребили какое-то другое, на своем наречии, просто мозг перевел чужую мысль именно так.
        - Если вы про меня, девочки, то я, к сожалению, самый настоящий.
        - Почему - к сожалению?
        - Разве можно надеяться, что к простому человеку снизойдут такие ангелочки?
        Какие, однако, смешливые… А, это их слово «человек» развеселило!
        - Какой галантный… Я так и думала, что нам понравится. Пушистик, поплавай с нами!
        С удовольствием! Я шагнул вперед, и тут все три милашки синхронно нырнули. Плюх! Плесь! Брызги во все стороны, но они не помешали увидеть, как шлепнули по воде… три рыбьих хвоста. Русалки… Ну да, а чего я, собственно, ожидал?
        - Пушистик, ну что же ты?
        - Иду-иду, русалочки! - откликнулся я и пошел вперед по пологому дну, разводя лапами воду перед собой.
        В голове снова раздался хор голосов, но теперь уже откровенно насмешливый.
        - Русалки! Слышали? Он думает, что мы русалки! Какое невежество. Дубина сухопутная…
        - Что-что? - переспросил я.
        - Девочки говорят, что ты, наверное, с Большой Земли, - тут же пояснила Мальвина, выныривая. - Это безумно интересно, и ты нам потом расскажешь, как там что. Только не называй нас пресноводными ногатыми русалками. Мы - ундины.
        - Приятно познакомиться, - улыбнулся я. Вода доходила уже до ключиц. - Извините, что перепутал, я исправлюсь. Мы, Чуды-юды, вообще очень сообразительны и все схватываем на лету.
        - Этого нам еще не хватало… - толкнулась чья-то тихая мысль, но ее заглушила другая, опять Мальвинина: - Ты еще на дне стоишь?
        - Нет, уже плыву. По-моему, твоя подруга что-то хотела сказать…
        - Не обращай внимания, это она о своем, о девичьем. Ее парень бросил, вот и телепатирует что ни попадя.
        - Ничего, сейчас мы ее развлечем, - пообещал я самым обаятельным голосом. - Во что будем играть, девочки? В догонялки? Или…
        - Да нет, у нас игра поинтересней, - промыслилось откуда-то снизу, где просвечивали сквозь прозрачную воду два стройных силуэта. Кажется, это та, блондинка подумала. И тут же вдогонку от третьей, рыженькой, донеслось: - Кормлением рыб называется…
        Мальвина ласково, но сильно обхватила руками мою шею.
        - Идем скорей!
        - Постой, красавица, мне опять что-то померещилось…
        Ундина тяжко вздохнула и вдруг четко заявила своим подругам:
        - Вот говорила я вам, учите языки, их за зубами можно держать. Ладно, он и правда плывет? Тогда начинайте мочить…
        Тотчас две прелестные ундины повисли на моих лапах и мощно заработали хвостами, утягивая на глубину, а Мальвина нажала сверху.
        - Вы что, девчо… БУЛЬ! - успел крикнуть я.
        Что ни говори, а только американцы могли назвать основным инстинктом что-то кроме инстинкта самосохранения. Сон, не сон - едва заподозрив неладное, я сгруппировался и набрал полные легкие воздуха, а это, при нынешних объемах грудной клетки, совсем немало. Теперь у меня была хоть какая-то возможность сопротивляться.
        Я дергался и брыкался, пытаясь вырваться из цепких объятий, но руки у девочек, как обычно у пловчих, были сильными. Кроме того, они слаженно били хвостами, неожиданно закручивая меня то в одну, то в другую сторону, так что я быстро потерял направления верха и низа.
        Долетавшие до моего сознания мысли ундин сделались предельно простыми и четкими:
        - Крепче. Дай ему под дых. А можно, я пощекочу?
        Пощекотать - это хорошо придумано. Я изогнул хвост и мазнул по подмышке блондинки - она тут же шарахнулась в сторону.
        - Ай!
        - Держитесь, девочки, сейчас я ему уши выкручу! - храбро отмыслила Мальвина. - Море для ундин! За дно родное!
        Этот диковинный клич как будто придал рыбохвостым девушкам сил, и, честно говоря, вспоминая ту минуту, я начинаю сомневаться в исходе противоборства.
        Но тут на сцене появилась третья сила.
        - Ах вы, селедки сушеные, рыбацкая сыть, я вас!.. - пронеслась по-над синими волнами чья-то мысль с явственным мужским привкусом. - Стоять!
        Куда там! Ундины кинулись врассыпную.
        - Все равно поймаю! Неделю хвостами шевельнуть не сможете!
        Я вынырнул, отплевываясь, и от греха подальше двинул к берегу. Однако, едва нащупал лапами дно, прямо передо мной возник обнаженный атлетический торс цвета бронзы с прозеленью. Молодое скуластое лицо было хмурым.
        На шее незнакомца висел золотой амулет на массивной цепи. Понятно, откуда мускулы - с этакой тяжестью поди поплавай! Он поднял левую руку, от локтя до запястья украшенную плавником.
        - Стоять, сухофрукт! - Не поручусь за точность перевода - сознание не без труда подобрало приемлемый эквивалент диковинному выражению, глубинный смысл которого я так и не понял. - Кто такой, какой породы?
        - Я? Пффу… - Я мотнул головой - волна залила нос - Насчет породы сам бы послушал с интересом. А вообще - Чудо-юдо, Хранитель вот этого острова.
        - Заллусов холоп? - вслух, с неопределенным, но сильным акцентом пробулькал атлет.
        - Парень, я тебе благодарен за помощь, но обзываться-то зачем?
        - Помощь? Да нужен ты мне… Просто с Заллусом ссориться не хочу. Тем более из-за тебя. Сам виноват, Чудо-юдо! Ишь, как хвостом забил… Что, девок никогда не видел? Или своих, сухопутных, мало? Что молчишь?
        - А я отчитываться должен? Ты сам сперва назовись, чьих такой красивый будешь… Пффу!
        - Я - подонный подданный, дворянин Глубук, дельфиний толмач и член законодательного собрания! - гордо объявил он, ткнув пальцем в медальон.
        - Приятно - пфф! - познакомиться. Дай-ка я повыше встану.
        Будто не слыша, он и не подумал дать место. Тогда я взял его за бока и просто передвинул в сторону. Как-то сразу стало видно, что он, хоть и атлет, ниже меня на три головы, и это открытие незамедлительно сказалось на интонациях.
        - Так я о чем хотел поговорить - ты, Чудо-юдо, наверное, захочешь Заллусу пожаловаться?
        - Больно надо, - буркнул я.
        - Это хорошо, это правильно. Ты на девчонок не обижайся, они это не со зла, а так, по дурости. Наслушались, что умные ундиниты говорят, а истолковали по собственному разумению. Девки, что взять? Хвост проворный, ум - не очень. Ну посуди: чего море делить? Моря же огромные, их в три раза больше, чем суши!
        - В четыре, - машинально поправил я.
        - Да? - наивно удивился дельфиний толмач и член законодательного собрания. Подсчитал на пальцах и удовлетворенно кивнул: - Правда, в четыре. Так тем более!
        - Замуж вашим экстремисткам пора, вот что, - проворчал я.
        Глубука скривило.
        - Замуж, - клокотнул он. - И так уже наотдавали за кого ни попадя… Так ты как, не в обиде?
        Я смерил взглядом ту его часть, что торчала из воды.
        - Скажем, не очень.
        - Да не сердись! - Он искусственно рассмеялся и даже похлопал меня по плечу. - Мы вообще-то за мир во всем море. Нет, девчатам я еще покажу, где пескарь икру метал. А так-то мы народ мирный, в чародейские дела не мешаемся. Так что не надо жалоб, а? Ты к нам по-доброму, потом и мы добром отплатим. Как, договорились?
        - Ладно, уломал. Потом сочтемся.
        - А как же иначе, сочтемся, конечно, сочтемся! - облегченно затараторил Глубук. Потом помедлил и как будто через силу сказал, мотнув головой в сторону рифов: - Ты, если что, приплывай на скалы, пока сезон. Там лунными ночами приличное общество собирается.
        - Как-нибудь зайду, - кивнул я, отнюдь не думая, что и правда соберусь, хотя рифы лежали недалеко - примерно в полутора километрах от острова.
        На том и расстались.
        Приличное общество собиралось отнюдь не каждую лунную ночь, но, забегая вперед, скажу, что до зимы успел я побывать на тех рифах. Не впечатлился. Приличное общество было исключительно скучным и монотонным. В нем было принято вести разговоры о видах на планктон, миграциях сельди и прочих банальностях.
        - Наша касатка слопала пьяного матроса, свалившегося за борт, и теперь страдает отравлением.
        - Какой ужас! От людей одни неприятности. Вы знаете, братец Бултых опять заключил сделку с рыбаками Соколиного мыса, пригнал им роскошный косяк трески - и опять не получил ни одной девственницы…
        Когда кончались приличные мыслефразы, приличное общество обменивалось приличными улыбками, столь же фальшивыми, как и пожелания успеха в делах. Искренними члены приличного общества были только в своем умопомрачительном снобизме.
        Коротко говоря, сии собрания были скучнее американских «party» в кино.
        Ко мне относились вежливо, даже заискивали, только ради чего, я так и не понял, а сказать толком никто не решился. Видно, из-за того случая с покушением все боялись осложнений с Заллусом - другого объяснения я не видел.
        Однажды среди сидящих на макушке рифа наиболее почтенных матрон я видел отчаянно зевающую Мальвину, но она притворилась, что не заметила меня. Зато я подслушал разговор ее подружек, блондинки и рыжей, из которого узнал, что сезон «приличных обществ» не вечен, и в другое время на рифах собирается «клевая тусня» - позвольте именно так перевести мыслефразу, которая в моем мозгу отозвалась видением расшалившейся стайки шумно митингующих скалярий.
        Глубук не пропускал ни одного собрания приличного общества, но никогда не задерживался - наскоро развешивал цветистые комплименты, потом с каким-нибудь почтенным господином отплывал в сторонку, беседовал минут пятнадцать и исчезал. Со мной здоровался быстро, не глядя в глаза.
        Ну и шут с ним.
        В преддверии зимы сезон закрылся, приличное общество перебралось в другие
«салоны», и рифы опустели.
        Заллус не соврал, говоря, что у этого острова своя широта. Рудя отыскал его в Северном море, неподалеку от Даггер-банки, однако климат здесь и впрямь субтропический, вроде крымского. Снег не пролетал даже случайными хлопьями с конца февраля. Март поштормило, но уже к концу месяца резко сменился ветер, воздух быстро стал прогреваться, солнце - весело сиять в облаках, забираясь в полдень чуть ли не на макушку небосклона.
        Прогревалось и море.
        На юго-восточной оконечности острова, принимавшей штормовые волны, невзрачное зимой мелководье оказалось изумительнейшим пляжем. Вода чистая, прозрачная, дно пологое, усеянное окатышами и раковинами. То и дело мелькают над камнями стайки радужных тропических рыб.
        По утрам здесь райские птицы поют-заливаются, ослепительно яркими росчерками порхают в прохладной тени темно-зеленой листвы. Море ласковое, убаюкивающее…
        Холодная вода мне и впрямь не страшна, но удовольствия не доставляет, поэтому купаться я начал с конца марта. Сперва сильно раздражала мокрая шерсть, но потом я научился отряхиваться по-собачьи, пообвык и к середине апреля уже плавал всеми мыслимыми стилями и бил рекорды скорости.
        Нырял на семь минут, а без движения сумел однажды продержаться под водой двенадцать минут и сорок три секунды (время засекал Платон, сидя на плоту рядом с Рудей и глядя на мои наручные часы).
        На горизонте чаще стали появляться паруса, но после безумного викинга на остров пока никто не покушался.
        Несколько раз в апреле видел китов, правда, вдалеке.
        Настроение, и не только мое, неумолимо улучшалось, кот Баюн, к концу зимы уже не находивший сил утихомиривать нас с Рудей, расслабился, видя, что в ближайшее время мы не вцепимся друг другу в глотки.
        Еще апрель запомнился тем, что я стал линять. Зверски! Рудя даже предложил Платону заняться прядением, и новгородский ремесленник вполне расчетливо осматривал мою шкуру, поигрывая резным гребешком.
        Ах да, про Черномора-то я еще не рассказал…
        Магический дозор несли чайки. Система сигналов недоразвита - полетают над морем, поглазеют, потом возвращаются и докладывают, что все в порядке, тремя протяжными криками. Если же кто-то приближается к острову, они начинают истерически кружить над головой и орать, как брокеры на бирже. Тогда я иду в смотровую башню, какая-нибудь чайка сопровождает меня, садится там на раму большого круглого зеркала, и отражается в зеркале корабль, увиденный чайкой. Или то, что чайки сочли кораблем.
        В первый раз крылатые караульщики повели себя так, когда к острову подплыл кит. Во второй раз отреагировали на прибытие цвейхорновой шнеки.
        В третий предсказали прибытие Черномора.
        Черномор оказался почти как у Пушкина, низеньким и длиннобородым - еще один довод в пользу прозорливости писателей! Прибыл он на огромном, прямо-таки роскошном плоту, на котором помещались сам Черномор, четыре скупо одетые персияночки, четыре еще менее одетых молчаливых мавра с чудовищной мускулатурой и кривыми мечами, два короба на корме, с углем и дровами для бронзового очага и мангала, на котором к моменту прибытия поспевал, шкворча и распространяя одуряющий аромат, шашлык с яблоками, еще кое-какое барахлишко вроде двух топчанов с мягкими подушками, и златотканый шатер посередине. В глубине его за неплотно задернутой занавеской я разглядел блеск оправленного золотом зеркала в полный рост (рост Черномора).
        Двое мавров, упершись в дно баграми, остановили плот, и он замер. Интересно, что даже качка его не касалась - вокруг плота в диаметре пяти-шести метров удивительным образом гасли волны и вода оставалась гладкой.
        Было это в самом конце осени, за неделю до сезона штормов. Дули северные ветры, воздух уже дышал близкими снегами, но над плотом и атмосфера удерживалась по-восточному жаркая. Впрочем, несмотря на весь антураж, сам хозяин плота не носил ни чалмы, ни длинноносых туфель, а носил он кожаные сапожки, узкие штаны и приталенный камзол, а на голове - широкополую шляпу с пером.
        Черномор и впрямь не стал сходить на берег, пригласил меня к себе.
        Персияночки устроили мне ложе из подушек перед достарханом. Черномор устроился на своем топчане, угостил шашлыком и красным вином. Выслушал и посочувствовал.
        - Ай-ай, какая нехорошая история… Да, молодой человек, едва ли тебе можно позавидовать. Хотя, признаться, я бы не рискнул предсказывать твою судьбу. Я не могу противиться Заллусу, поэтому поддерживаю с ним хорошие отношения, но сердце мое обливается кровью всякий раз, когда я вижу, как он поступает с людьми. Что ж, кое в чем он сказал тебе правду. Но… Ах, нет, сперва пообещай, что не расскажешь ему о моих откровениях.
        - Обещаю, - сказал я, впиваясь в очередную палку шашлыка, но уже не чувствуя вкуса.
        - У острова Радуги, так его обычно называют, давняя история. Это один из островов, на которых, говорят, когда-то жили боги. Это было поистине райское местечко. Но боги ушли, оставив после себя великие магические тайны. Многие колдуны мечтали овладеть Радугой, удалось это только Заллусу. С тех пор он оставлял на острове уже шестерых Хранителей, ты - седьмой. Первым был опальный ундинит…
        - Кто-кто?
        - Юноша из морского народа. Женщины у них называются ундинами, а мужчины - ундинитами. Так вот, это был племянник морского царя. Он сумел сбежать с острова, когда его отец взбунтовался против владыки. Заллус отомстил ему за отступничество. Потом был демон, оказавшийся предателем: привел на остров другого колдуна, за что и был убит разгневанным Заллусом. Демона сменили поочередно маг и герой, но ни один не стал совершенно надежным Хранителем. Тогда хозяин Радуги и придумал такой обман… Прости, но я еще раз напомню: не говори Заллусу о моей откровенности. Мне никак нельзя с ним ссориться.
        - Я сдержу слово, Черномор, - снова заверил я. - Так в чем же солгал Заллус?
        - В немногом, - ответил, помедлив, осторожный чародей. - Пожалуй, только в том, что его работники становятся, по сути, рабами. Заллус не скуп. Еще родне ундинита он честно выплачивал обещанные суммы - кстати, на эти деньги брат морского царя и поднял восстание. То же самое было и с остальными, кроме демона, конечно. Однако первый Хранитель, пришедший сюда из другого мира, повторил судьбу человека-героя: так и умер на острове, ни разу даже не увидев Заллуса. Только второй пришелец и колдун сумели вернуться домой. Спустя много, очень много лет.
        - То есть им уже не до богатства было? - уточнил я. - О душе пора было думать?
        - С человеком, наверное, так и произошло, - кивнул Черномор. - Но колдун нашел способ разрушить чары, наложенные Заллусом, и вернул себе прежний возраст.
        - Как?
        - Очень остроумно, - не совсем понятно ответил Черномор. - Хотя был гораздо слабее, например, меня, ему помогла смекалка.
        - Он… овладел так называемым Сердцем острова? - предположил я.
        Прежде чем ответить, Черномор взмахом руки отослал мавров и персияночек на корму, хотя они и без того держались на почтительном расстоянии. И все равно понизил голос, спрашивая:
        - Тебе многое известно… Быть может, ты даже видел это Сердце? Знаешь, как оно выглядит, как к нему подобраться и как использовать?
        - К сожалению, нет, - вздохнул я. - А разве это могло бы что-нибудь изменить?
        - Не исключено, - глядя мне в глаза, проговорил Черномор. - Заллус многим портит жизнь. Понимаешь ли, он не столь силен, сколь ловок. В чем-то даже я мог бы его превзойти. Незабвенный Мерлин, да будет земля ему пухом, вообще не принимал Заллуса в расчет. А есть и другие… Заллус выигрывает потому, что сила его неоднородна. С одной стороны, это ловкость в перемещении по Цветку, с другой - магия Радуги, охраняемого тобой острова…
        Он мялся, явно не решаясь договаривать до конца, и я задал наводящий вопрос:
        - Скажи, Черномор, овладев этой магией, колдун, скажем, равный тебе по силе, смог бы одолеть Заллуса?
        - Полагаю, что да. Вероятнее всего, да. Особенно если учесть, что этот равный мне по силе колдун без труда нашел бы союзников… Ни на одном лепестке не сумел бы укрыться Заллус. Ни на одном.
        - Я не совсем пойму, Черномор. Если ты не знаешь, что такое Сердце острова и как его найти, откуда тебе известно об остром уме того колдуна? - негромко спросил я.
        Черномор хлопнул в ладоши, две персияночки, сверкая полуобнаженными бедрами и обнаженными животами, принесли новую бутыль и наполнили нам чаши вином, унесли объедки и расставили на достархане сладости. Лифы у них были совершенно воздушными, и когда они наклонялись…
        - Не оставить ли тебе одну из моих девочек? - сально улыбаясь, спросил Черномор.
        Я содрогнулся, на миг представив, что успеет подумать любая из этих девочек, оставленная на растерзание страхолюдному мне, прежде чем ее хватит кондрашка.
        - За что ты с ними так жестоко?
        Черномор понял по-своему:
        - Они весьма искусны, и даже одной тебе будет достаточно…
        На сей раз, повинуясь властному жесту, девушки отбежали на корму куда проворнее. Колдун проводил их весьма красноречивым взглядом. Надо же, и это Пушкин угадал: старичок-то сластолюбив!
        - Они же от страха помрут! Что я, зверь какой… - Я осекся.
        Колдун искренне расхохотался.
        - Извини. Конечно, ты не зверь, если способен пожалеть даже рабынь. Да, облик твой страшен, и немудрено было бы молодой женщине при виде его лишиться чувств, а то и жизни. Однако, - понижая голос, наклонился он вперед, - знай, юноша, что сейчас я дал тебе хороший совет. Понимаешь, о чем я?
        Нет, я не понимал. О чем честно сообщил Черномору, тоже наклонившись к нему.
        - Совсем? - упорствовал он. - Ты действительно не понимаешь, о чем речь?
        - Честное пионерское, - заверил я.
        - Хотя бы предположи! Пойми, юноша, хоть нас никто и не подслушивает, некоторые вещи я действительно опасаюсь произносить вслух. Если бы ты сам нашел разгадку…
        - Черномор, я - человек из другого мира. С другого лепестка, если хочешь, с совсем-совсем другого края совсем другого лепестка. Ваши магические заморочки для меня сродни китайской грамоте.
        - А ты знаешь китайскую грамоту?
        - Нет. Это у нас так говорят про все незнакомое. То есть абсолютно незнакомое. Я ни малейшего понятия не имею, о чем ты хочешь сказать. Если ты и правда хочешь…
        Черномор в задумчивости оглянулся через плечо и тихо сказал:
        - Древние боги, хотя в большинстве своем и воплощали мужское начало, сами охотно поклонялись началу женскому. Оставленная ими в наследство людям магия весьма могущественна, но таит в себе загадочное свойство: она может быть развеяна или обращена… женщиной. Это случается редко, но все же случается.
        - То есть, если меня, страшилу такого, полюбит красна девица, я опять стану человеком?
        - К сожалению, я не знаю, как это в точности произошло. Сметливый колдун возмечтал присвоить себе Сердце острова, поэтому с какого-то момента перестал общаться со мной, хотя поначалу охотно обсуждал разные возможности. Мне только известно, что он тайком собрал у себя небольшой гарем. И, видимо, одна из его обитательниц сумела развеять чары.
        - И что же Заллус? Просто взял да стерпел?
        - Нет. Но в последовавших бедах колдун виноват сам. При развеянии чар он очутился у себя дома, откуда Заллусу было не под силу его достать. Однако вместо того, чтобы затаиться, он тотчас объявил, что знает тайну Радуги, и призвал окрестных магов и чародеев под свои знамена, обещая покорение острова. Призыв имел успех. Наскоро собранная колдовская армия двинулась в поход. Еще в пути агрессоры перегрызлись, и Заллус, тоже умеющий собрать, если нужно, союзников, легко расправился с ними.
        - Здорово! И ты хочешь сказать, что, если у меня, человека, в магии совершенно несведущего, получится повторить подвиг колдуна, Заллус оставит меня в покое? Меня, человека, знающего такую важную тайну? И ни в чем не заподозрит тебя, от которого я только и мог узнать способ преодоления чар?
        - Ах, как ты невнимателен, юноша. Во-первых, - со снисходительной настойчивостью взялся перечислять он, - во время разгрома зарвавшегося колдуна я был вернейшим союзником Заллуса и сражался в первых рядах, не щадя жизни, так что никаких подозрений не вызываю. Во-вторых, ни от тебя, ни от красных девиц владение магией не требуется, ибо спасительная для тебя возможность составляет самую сущность магии древних богов. В-третьих, именно потому, что ты не колдун, Заллусу нечего опасаться тебя. В-четвертых, сбежав, никому из его врагов ты не сможешь рассказать тайны, потому что отыскать тебя в других мирах все равно никому не под силу. И наконец - Черномор в очередной раз опасливо оглянулся, - ты ведь не станешь, подобно некоему остроумному, но недальновидному колдуну, замалчивать все, что с тобой произойдет? Скажем так, если ты, добившись успеха, поделишься со мной наблюдениями, может быть, расскажешь, что представляет из себя Сердце острова, то… Заллусу очень скоро станет не до тебя… Что же ты молчишь, юноша?
        - Не называй меня так, - попросил я. - Какой, на фиг, юноша? Угодил в Чуды-юды, так и следует прозываться… Ладно, но что дальше? Заллусу станет не до меня - а тебе?
        - Тоже. Со времен упомянутого колдуна маги стали осторожнее, на слово не верят. Тому, кто выступит против Заллуса, в любом случае придется сделать тайну Радуги всеобщим достоянием. Один лишний свидетель, человек из далекого мира, уже ничего не будет значить.
        Я глубоко вздохнул, глядя на море, неторопливо перебирая в уме новые сведения и, сдерживаясь, чтобы не закусить губу, при моей внешности эта человеческая привычка, мягко говоря, нецелесообразна. Но, по совести, мне завыть хотелось. Это в какую глубокую… яму я угодил!
        - Да где же мне найти красну девицу в этакой глуши?
        - Не беспокойся: кончится зима, начнется судоходный сезон и гостей у тебя прибавится. Ну и я постараюсь помочь… Буду подкидывать девиц по возможности. Да не вороти морду, о твоем же благе забочусь! - Не знаю, так ли легко читать выражение моей морды, но Черномор справился без труда, и тут же добавил: - О своем, конечно, тоже.
        - И что, Заллус позволит мне обзавестись красной девицей? Он ведь должен учитывать такую вероятность, небось, наблюдает за островом денно и нощно.
        - Плохо ты знаешь колдовскую жизнь, в ней много событий и мало свободного времени. Нет, конечно, Заллус не отказался бы от наблюдений, но он просто не в состоянии этого сделать. Остров-то отрезан от мира. Если хочешь, можешь проверить: заведи себе пленника и посмотри, придет ли Заллус выяснять, почему на берегу посторонний живой человек.
        - Не премину, - заверил я, тогда еще понятия не имея, что довольно скоро бравый саксонец Рудольф Отто Цвейхорн из Готтенбурга блестяще подтвердит слова Черномора. - Интересно, а не думал ли Заллус о такой вероятности, что я крепко разозлюсь на него и попросту сдам остров первому, кто предъявит на него права? - проворчал я. - Первому встречному колдуну, который будет знать, в чем дело?
        Черномор округлил глаза:
        - Разве Заллус не сказал, что это означает для тебя смерть?
        - Да, но я… не придал значения.
        - Придай. Ты заклят чарами Радуги. Если Сердцем завладеет враг, ты умрешь!
        - Спасибо за консультацию, - вздохнул я. - Приму к сведению.
        Черномор достал из кармана тонкую золотую цепочку с подвешенным к ней изумрудом в оправе.
        - Намотай на лапу под браслетом, чтобы никто не заметил. Если у тебя получится избавиться от чар, вероятно, ты сразу же очутишься дома. Тогда потри камень - я приду к тебе либо явлюсь призраком. Всего несколько слов о Сердце острова… и Заллус тебя уже никогда не побеспокоит.
        - Я должен подумать, - проговорил я.
        Черномор нахмурился.
        - Подумать? Учти, чудовище: если ты выдашь меня Заллусу, терять мне будет уже нечего. Я найду способ отомстить.
        - Учту, Черномор, учту. И все-таки сначала подумаю.
        - Хорошо, - согласился он. - Я могу понять, как трудно освоиться с положением раба. Однако уже в следующий приезд рассчитываю услышать определенный ответ. - Он спрятал изумруд на цепочке обратно в карман и сказал как ни в чем не бывало: - Заллус просил меня поведать грозному Хранителю о торговле. Повелитель Радуги имеет дела примерно с дюжиной негоциантов, преимущественно английских. Счастливчики, которым дозволено приближаться к острову, имеют вот такой знак.
        Он выудил из складок одежды ярлык со змеей, свернувшейся в знак бесконечности, о котором мне рассказывал Заллус.
        Мавры и персияночки, услышав, что господин заговорил обычным голосом, расслабились. По знаку Черномора два мавра поднесли сундучок, из которого колдун по ходу рассказа извлекал наглядные пособия.
        - Наиболее ценны магические артефакты, связанные с мореходством, например, волшебные стрелки, которые, будучи положены на плавающую в воде деревянную плашку, всегда указывают на север. Еще выше ценятся браслеты, подобные тому, который ты носишь на лапе, с таким же узором, но более тонкие и соответственно слабые. Одинарные браслеты позволяют утихомиривать волны. Мой браслет, - Черномор, задрав рукав, продемонстрировал блестящее обручье, сплетенное из двух витых цепочек, - как видишь, пошире, поэтому справляется с любым штормом, это уже редкая работа, если встретишь похожие, ни за что не продавай. Ну а твой, самый массивный, совершенно исключителен, второго такого на свете нет.
        - Вот, кстати, хорошо, что речь зашла. Не подскажешь, как им управлять? Я уж и тер его, и на камни нажимал…
        - Не надо ничего тереть и нажимать, - удивился Черномор. - Этот браслет был изготовлен давным-давно для первого морского царя. Достаточно пожелать, и ты усмиришь любую бурю, либо поднимешь волну высотой с гору.
        - Черномор, это было первое, что я испробовал. Просто пожелал. Ничего не случилось.
        - Странно. Браслет наполнен магией, я это чувствую. Если хочешь, спрошу у Заллуса, в чем тут дело. Так, на чем мы остановились? Ах да. Браслеты следует продавать не более одного за раз. Волшебные стрелки - не более двух. Большим спросом среди мореплавателей пользуются вот такие амулеты, - он извлек из сундука аляповато вырезанную из кости фигурку довольного толстощекого мужичка. - Предохраняют от морской болезни, что бывает очень ценно, когда на борт поднимается знатный, но подверженный сему скорбному недугу человек. Эти амулеты также следует продавать не более двух штук в одни руки. Может быть, лучше тебе записать?
        - Я запомню…
        Коротко говоря, список товаров, подлежащих вывозу за пределы острова, включал еще с десяток наименований. Там были зерна злаков, которые прорастают и дают урожай в любом климате, охотничьи манки, приманивающие любую дичь, и даже скатерти-самобранки. Последние, кстати, были дешевле всего, из-за жесткой конкуренции со стороны Русской земли.
        Что везти в ответ, купцы знали сами. «Они не первый день замужем», съюморил Черномор и добавил к инструкции Заллуса существенную деталь: если какая-то вещь не поместится в ларец с тремя орлами, ее следует передать через самого Черномора.
        Причем низкорослый бородач, оказывается, тоже не прочь был поучаствовать в экономической жизни острова.
        - Заллус обычно не возражает, если я делаю свой маленький гешефт, - пояснил он. - Так что, если ты подыщешь для меня что-нибудь поинтереснее самобранок, мои ответные услуги не вызовут никаких подозрений, - он выразительно подвигал бровями, намекая на прежнюю часть разговора. - Кроме… гхм, наложниц, могу предложить табак и кофейные зерна. Заллус говорил, на вашем лепестке это весьма ходовой товар.
        - Табак не надо, - решительно отказался я. - А вот кофе давай, с превеликим удовольствием. Ну что ж, спасибо за угощение и увлекательную беседу! Однако пора и честь знать.
        - Питаю надежду на то, что мы расстаемся в полном благорасположении друг к другу, каковое сделает возможной новую встречу в столь же теплой и приятной обстановке, - выпалил Черномор так гладко и отрепетированно, что я не сразу распутал словесный клубок.
        - М… не сомневайся. Заплывай через месячишко, думаю, как раз осмотрюсь к тому времени.
        - Мои передвижения ограничены напряженной работой. Но при первой возможности навещу. Что ж, до встречи, юноша… Позволь, но ты так и не назвал своего имени! А я, невежа, забыл поинтересоваться, - несколько обиженным тоном, давая понять, что истинный невежа здесь я, опечалился Черномор. - Как тебя зовут, Хранитель?
        Я уже было собрался назвать свое имя, но тут вновь блеснуло зеркало в глубине шатра, и я со вздохом сказал:
        - Да что уж… Называй Чудом-юдом.
        Все это, конечно, меня не оправдывает, но, по крайней мере, теперь вы можете понять, почему всю зиму я ходил злой, как уксус. Колдун-работодатель все не спешил меня проведать, Черномор тоже будто сгинул. И что оставалось? Думать, как и обещал? Да, я думал. Но без достоверной информации это занятие неблагодарное.
        Кому верить? Черномор так все логично с виду объяснил, был так доброжелателен, что поневоле заподозришь подвох. Если один колдун нечестен, что стоило соврать другому? По всему судя, совести у этих колдунов дефицит. Хотя нет, неподходящее сравнение - дефицитный товар отличается тем, что широко востребован…
        Один из колдунов врет - который? И могли ли оба наврать? Наверное, смотря в чем. По крайней мере, островные «богатства» едва ли безразличны Заллусу, и он должен быть кровно заинтересован в их сохранении. Но в сущности он и поставил меня в такие условия, что деться некуда - или играй по предложенным правилам, или… Ему ведь даже убивать не обязательно - превратит в какую-нибудь мышь бессловесную…
        Но, может быть, трепло только Черномор, а Заллус сдержит слово? Он ведь во многом оказался прав - я освоился, продолжил эту его магическую торговлю, будь она неладна. Он должен быть заинтересован в том, чтобы работник чувствовал удовлетворение. Все-таки экономическая выгода - серьезный движитель честности в тех исчезающе редких случаях, когда она выгодна. Черномор слишком явно завидует Заллусу, и если всерьез намерен перехватить у него Радугу, не остановится ни перед чем. И тогда он обязательно должен опорочить моего работодателя, чтобы склонить меня на свою сторону.
        Если все так, то водоплавающий колдун - гадюка подколодная. Неужели он настолько талантливый актер, раз уж Заллус ему доверяет? Наверное… Опять же, я ведь полный профан в специфике колдовских взаимоотношений. Может, у них промеж собой - законы чести нерушимые, и вот только один такой Черномор отыскался, что готов слово нарушить, а Заллус даже вообразить не способен этакое коварство? Не смейтесь, я сам понимаю, как это звучит, но хотя бы по теории вероятности - может такое случиться в одном из бесконечных параллельных миров?
        Закончились мои сомнения на том, что я вспомнил о миллионах и успокоился. Осталась только одна мыслишка: если Заллус так и не появится в условленные полгода, это уже будет о чем-то говорить…
        Первый из обещанных негоциантов нарисовался дня через три или четыре после Черномора. Признаться, сидя в зарослях и ожидая, когда пузатые шнеки приблизятся к берегу, я немного нервничал. Вроде бы что такого, пора работать как договаривались, но волновался я больше, чем когда впервые понес на утверждение собственноручно состряпанный рекламный модуль: опыта никакого, голова уже болит из-за сомнений, посеянных Черномором, да еще комплекс по поводу внешности откуда-то из глубин подсознания выскочил.
        Над мачтами трепетали белые флаги со змеей-восьмеркой. Когда суда заякорились, над волнами разнесся гулкий рев медного рога. Под его звуки с передового корабля спустили челнок, в котором разместились четверо гребцов и, по всей видимости, самолично негоциант в парчовом камзоле. Гребцы ладно ударили веслами и за минуту донесли челнок до берега, однако высаживаться гости не стали, недоуменно оглядывая пустой пляж. С корабля все дудели в рог - видимо, меня вызывали.
        Ну ладно, вот он я. Получите и распишитесь…
        Когда хмурое, обвешанное волшебными цацками чудовище с подрагивающим кончиком хвоста приблизилось, люди в челноке слегка опали с лица, однако купец - вот что значит культурный человек - быстро взял себя в руки.
        - Приветствую тебя, чудовище! Не ты ли новый Хранитель острова, о котором любезно предупредил нас почтенный Заллус? - чисто, без малейшего акцента спросил он.
        - Ну я. А ты кто такой?
        Купец снял широкополую шляпу и церемонно представился:
        - Джон Гуилкрафт, аккредитованный негоциант английской короны при дворах Испании, Бургундии и Дании, старинный знакомец многочтимого Заллуса.
        Судя по тону, именно последнее должно было отрекомендовать его с лучшей стороны.
        - А я Чудо-юдо, - представился я.
        - Да, я знаю. Все Хранители Радуги называются Чудами-юдами. Ты позволишь мне ступить на берег?
        - Да ради бога, - широким жестом пригласил я. - Айда ко мне, я как раз хотел пообедать.
        Гуилкрафт, уже перекинувший ногу через борт, поспешно запрыгнул обратно в челнок.
        - Заллус не забыл тебе сказать, что купцы под змеиным флагом неприкосновенны?
        - В каком смысле? - удивился я. - Ты что, решил, будто я собираюсь пообедать тобой?
        - Э нет, конечно, нет!.. - замялся аккредитованный негоциант. Яснее ясного было, что именно такую гадость он про меня и подумал.
        - Не хочешь - как хочешь, - обиженно пожал я плечами и достал из сумки прейскурант. - Выкладывай, с чем приехал.
        Вообще-то я все запомнил, что Черномор говорил, но после его отплытия на всякий случай записал основную информацию. Пришлось попотеть: нормальная бумага на острове была, а вот чернила через раз попадались волшебные, то есть по большей части «шпионские», исчезающие при высыхании, почему, кстати, и сами являлись довольно ходким товаром. При появлении на горизонте змеистых флагов я, движимый неосознанным стремлением придать себе презентабельный вид, застегнул на пузе найденный в одной из комнат широкий пояс. Вид у меня вместо презентабельного сделался совершенно несерьезным, зато, подвесив к поясу плоскую кожаную сумку, я обнаружил, что это довольно удобно, и положил свой прейскурант в нее.
        - Мне есть чем обрадовать Заллуса, - расцвел Гуилкрафт. - После долгих поисков мне наконец-то удалось раздобыть секретные дневники великого заклинателя демонов Иосафа Виссариона Гиадского. Здесь он подробно излагает, как привлечь демонов на государственную службу, а также причины, по которым никому впоследствии не удавалось от них избавиться. - Он достал из стоявшего на дне сундучка кипу потрепанных листов, стиснутую двумя дощечками и перевязанную тесьмой. - А вот и подвески английской королевы.
        Вслед за дневником на свет явились ослепительной красоты ювелирные изделия.
        - И какое в них волшебство? - спросил я.
        - Никакого, - пожал плечами негоциант и внятно повторил: - Подвески английской королевы!
        Странное дело. Согласно черноморовым инструкциям, волшебная торговля осуществлялась по простейшему принципу - баш на баш. Ценность островных товаров измерялась предельным отпускаемым количеством, а все привозное не глядя считалось достойным обмена. С дневником понятно, заклинание демонов - самое колдовское занятие. Но при чем тут какие-то подвески?
        Или это для какой-то разновидности магии? Наведение порчи или приворот через личную вещь… Е мое, в чем я участвую! Это же уголовщина неприкрытая! И Гуилкрафт хорош…
        - Ах ты, гусь! Тебя правительство аккредитует где ни попадя, а ты на родную королеву чары накладывать помогаешь?
        - А если королева - дура? - неожиданно взвился купец. - Что ты понимаешь в английской дипломатии, зверюга страшная? Да я, если хочешь знать, страну спасаю! Русские рвутся из Балтики, все восточное побережье страдает от набегов викингов, ирландские и шотландские дикари мешают развитию портов, мы, со всех сторон окруженные водой, точно бедные родственники, вынуждены пользоваться одним несчастным Корнуоллом… Только брак с Клавдием Датским способен открыть для Англии Северное море! А ее вдовствующее величество, видите ли, втрескалась по уши в бургундского красавчика Роберта, сына старого пройдохи Луи Филиппа… - выдохшись под конец этой прочувствованной речи, Гуилкрафт налился краской и, тяжело вздохнув, заключил: - Не трави душу, чудовище, самому противно.
        - Ладно, давай, - махнул я лапой. Чего я буду из-за англичан переживать? Пусть сами разбираются. Тут еще как посмотреть, может, моя деятельность наносит вред родной Руси? И то еще вопрос, если в своем мире я жил в бывшей союзной республике, то могу ли здешнюю Русь родной называть?
        Как себя идентифицировать, если исчезает точка отсчета - неизвестно. Это только в фэнтези герои, где приземлятся - там и новую родину находят. А в реальной жизни - сплошная морока с этими путешествиями по параллельным мирам…
        - Что взамен берешь добра?
        - Мне нужны две волшебные стрелки, самобранка и гламурное зерцало.
        Я сверился с прейскурантом - да, было такое. «Свет-зеркальце», которое отражает человека красивее, чем он есть. Не более одной штуки в руки.
        Помню, я еще поспорил с Черномором - почему эта явно бесполезная вещица ценится наравне с такими исключительно мощными артефактами, как погодный браслет? Но он уверял, что никакой ошибки нет. Я потом отыскал одно гламурное зерцало на складе, посмотрелся - да нет же, полная фигня. Ну глядит на меня из глубин Зазеркалья помесь таксы с сенбернаром. Если не придираться, то довольно симпатичный барбос получается, но я-то знаю, что я не такой!
        - И кому оно только нужно? - пожал я плечами.
        - Женщинам, - как само собой разумеющееся пояснил аккредитованный негоциант.
        Я подсчитал «стоимость заказа» и сказал:
        - Неувязочка получается. Стрелки - это единица, гламурное зерцало тоже. За два предмета две единицы. Самобранка лишняя.
        - Правда? - Гуилкрафт вздернул бровки домиком. - Ну раз лишняя, значит, не надо самобранки.
        - Вот и я так думаю. Ладно, жди здесь, сейчас принесу.
        Ларчик с доставленными Джоном предметами я сразу отнес в терем, потом прошелся по складам (я еще плохо помнил, где что лежит). Гуилкрафт, ожидая меня, отчего-то весь извелся.
        Мельком осмотрев принесенное, он сказал:
        - Чудо-юдо, раньше чем через три месяца я никого из наших не увижу, поэтому обращаюсь с просьбой. Передай Заллусу, что мне нужно магическое оружие. У него, я знаю, есть запас.
        - Как же я ему передам?
        - Но ведь он придет за товаром! Или тебе не дозволяется обращаться к нему? - удивился купец. - Хм, так ты не слуга, а безъязыкий раб?
        - Фильтруй базар, брателло! А то как дам в лоб, три дня слабить будет… Я наемный работник!
        Сам поражаюсь, как легко и непринужденно слетели с губ эти в общем несвойственные мне слова. Гуилкрафту бы сразу осадить меня, напомнить, что тут не малина воровская и разговаривать принято по-человечески… Но он только забормотал невнятные извинения, и я не просто догадался, а ощутил, как он меня боится. М-да… Осаживайте хамов, товарищи, и желательно вовремя!
        - Передам, передам, не трясись. Забирай барахлишко и сваливай, пока не разозлил меня!
        Тихо-тихо сидевшие доселе гребцы заработали веслами с энергичностью доброго дизеля лошадок этак на пятьсот…
        Так я впервые исполнил свои непосредственные трудовые обязанности. Вроде бы все нормально, а настроение не очень. Правда, чего бы Заллусу не приходить за товаром, почему вообще сам дела не ведет? Настолько занятой или так наплевательски относится к своему владению?

«А вот как я передам ему просьбу Гуилкрафта?» - размышлял я, закладывая приобретения в ларец для переброски.
        И вдруг замер.
        Странно, с каких это пор мне мозги столь кардинально изменяют? Не иначе, с тех самых, как я вообще согласился на всю эту авантюру.
        Я выгрузил рукопись и подвески, разыскал бумагу и написал «служебную записку»: так, мол, и так, аккредитованный негоциант Джон Гуилкрафт просит оружие. И постскриптум: надо поговорить, не забежишь ли на пару минут? Посидел, выжидая, пока чернила просохнут, рассеянно вертя в когтях почему-то засветившийся амулет. Нет, чернила обычные оказались, запись не исчезла. Тогда все вместе загрузил в ларец и закрыл крышку.
        Подождал несколько секунд, потом любопытство одолело, заглянул - в ларце было пусто. Вот это эффективность! Теперь остается надеяться, что «почтовый ящик» в обе стороны действует.
        Заинтригованный возможностями магии, в следующие полчаса я раз двадцать, не меньше, проходил мимо ларца, и наконец дождался ответа. В прибывшей бумажке было всего три строки:

«Никакого оружия!
        P.S. Изволь больше не писать мне ядовитыми чернилами - это неостроумно.
        Заллус».
        Как это ядовитыми?.. Матерь Божья, так вот с чего амулет светился! Я прислушался к себе, но тревожных симптомов не обнаружил. Видно, лечащая магия оказалась сильнее. И только успокоившись, я обратил внимание, что по поводу моей личной просьбы Заллус не высказался ни единой буквой.
        Я взял новый лист, отнес ядовитые чернила на место и уже искал нормальные, как вдруг подумал: а что я, собственно, намерен спросить у Заллуса? О судьбе прежних Хранителей, о том, нельзя ли мне завести девушку? Любой из этих вопросов выдаст Черномора с головой.
        Но и не писать уже нельзя, мало ли что Заллус заподозрит. Хорошенько все обдумав, я нашел приемлемый вариант, и следующее произведение эпистолярного жанра выглядело так:

«Заллус!
        Что же ты не заходишь посмотреть, как я устроился? Если некогда заглянуть на огонек, хоть письмецо черкни. Я что спросить хотел: когда мне первый отпуск положен?
        Еще любопытно, что за неряха жил здесь до меня. Сплошной беспорядок. За чернила извиняюсь, но, если честно, виной твоя небрежность. Как я должен ядовитые отличать? Ты бы зашел, помог разобраться со складом, а то я шевельну что-нибудь не то, и весь остров на воздух пущу.
        Чудо-юдо».
        Вот так, сплошная забота об условиях труда.
        Письмо исчезло мгновенно, но ответа я так и не дождался. Уже среди ночи, перед тем как идти спать, нацарапал еще одно, но котелок варил уже слабо, и я смутно помню только, что оно пестрело едкими и по большей части неуместными «не соизволите ли-с» и так далее, а подписал я его «искренне твое чудовище».
        На следующий день подождал до обеда и на свежую голову сочинил письмо более обстоятельное и сдержанное, содержавшее искреннее недоумение пренебрежением работодателя в отношении трудящихся. Сломал два золотых пера и изорвал когтями четыре листа бумаги, в чернилах извозился так, что отмываться пришлось не меньше часа. Зато и натренировался в обращении с древним письменным прибором - хоть садись роман пиши.
        Чтобы не томиться ожиданием, пошел на ближайший склад сортировать уже знакомые волшебные вещи. В те дни я еще не знал, что скоро накатит промозглая, штормовая зима, и рассчитывал в скором времени встречать новых купцов. Когда вернулся - в ларце меня ждало мое собственное послание, сложенное вчетверо, только теперь его украшали два высочайше начертанных слова: «Мне некогда».
«…Пойдем, братие, на полночь - уделъ Апета, сына Ноеви, откъго Православный Русский народъ сталъ еси. Взыдемъ на горы Кыевские възглядети на славный Днепръ, а пътомъ и на все Землю Руськую, отъ Киевы да Нова Города, отъ Нова Города до Володимера, отъ Володимера до Бряньчи и отъ Бряньчины по весямь руським сиротскыимъ…»[Неточная цитата из «Задонщины».] .
        Библиотека, занявшая один из жилых некогда срубов, и впрямь была шикарная. По примерным подсчетам в ней находилось не меньше тысячи пергаментных фолиантов в деревянных, обтянутых кожей переплетах с золотым тиснением, около полутора тысяч рукописных и печатных изданий меньшего формата из плотной, ломкой на вид бумаги, и около пяти тысяч свитков, хранящихся в деревянных тубах. Большинство трудов было иллюстрировано либо выполненными от руки невероятно искусными миниатюрами, либо - в наиболее свежих изданиях - гравюрами.
        Наверное, библиотека и вправду могла удовлетворить любой вкус.
        Здесь были Ветхий и Новый Заветы, агиографии: жития святых и удивившие меня
«чудотворства», моления, хождения, видения, поучения, назидания, хроники, анналы, деяния, слова, повести, сказы, сказания, землеописания; правды и судебники.
        Были научные труды по медицине, астрономии (или астрологии - разница не ощущалась), растениеводству, географии, металлургии, богословию, изобразительному искусству, гражданскому праву, архитектурному строительству, алхимии, риторике, ратному ремеслу, математике, любовному услаждению, геральдике, истории, демонологии, травоведению, философии, генеалогии, кораблестроению и даже предсказанию грядущего по картам Таро… Трактаты, суждения, размышления, описания, возражения, открытия и предикции[Предикции - букв, предсказания.] .
        Была поразившая мое воображение разновидность живописного альманаха - иконописный
«Рублевский изборник».
        Была литература художественная, драматургическая, эпическая и лирическая: романы, поэмы, стихотворения, повествования, оды, новеллы, сатиры, трагедии, басни…
        Были в Радужной библиотеке династические хроники и филантропические утопии, чьи-то мемуары, эпистолярии - ставшие достоянием образованного человечества дневники и переписки, какие-то декларации и соглашения, даже чьи-то счета.
        Это были книги на языке русском и добром десятке каких-то братско-славянских, на латыни и греческом, на английском, немецком, французском, арабском… А также предполагаю, на персидском, китайском, санскрите и как бы даже не на шумерском - по крайней мере, клинопись там точно была.
        Я худо-бедно разбирал только русский и самые близкие, то есть наиболее братские славянские - это был еще во многом древнерусский, хотя и заметно продвинувшийся вперед по сравнению с языком «Слова о полку Игореве».
        Вся остальная библиотека для меня сводилась к картинкам.
«От той Каялы великая беда была Русской Земле, а могла стать погибель, как вещал Иеремия Заточник в годы Ярославовы. Помнить надобно уроки разброда княжеского да неверия народного, посему учу: единая вера православная Русь спасла…»
        Особенно трудные недели перед Новым годом (который я пропустил, потому что не обнаружил на острове ни одного календаря, а со счета дней, подсказанного Черномором, как назло, сбился) библиотека мне скрасила. Многие тексты были написаны языком простым и стройным, как, например, вот эти «Уроки безвременных лет». Встречались, конечно, и другие случаи. Скажем, «Задонщина», которая попалась мне в первую очередь, пестрела очевидными даже для меня орфографическими и синтаксическими ляпами, изобличавшими сильное желание и совершенное неумение автора работать со «старыми словесы». Особенно удивляло то, что «Задонщину» и
«Уроки» не разделяло и полвека: Куликово поле упоминалось в «Уроках» как событие недавнее.
        По всей видимости, литературный язык Руси проходил стадию становления, отфильтровывал отжившие свое грамматические излишества, проникался логикой четкого и ясного мышления - не вырождаясь при этом в набор сухих, безжизненных схем.
        А вот что происходило с историей Руси в этом измерении, точно сказать не могу. К сожалению, знаний, полученных в годы учебы, не хватает даже для того, чтобы толком сопоставить обе линии развития, не говоря уже о выработке критического отношения к источникам. Кое-что, конечно, бросалось в глаза. Например, я вычитал, что в этом мире название Ледового побоища закрепилось за битвой, произошедшей не на Чудском, а на Псковском озере, и не в 1242, а в 1245 году, но объяснить эту разницу я не берусь.
        По всей видимости, различия коренились где-то в начале тысячелетия, потому что к настоящему моменту Русь, часто именуемая в документах Московской, представляла собой сильную державу, покрывающую часть Литвы и Польши, практически хозяйничающую в Балтийском море, имеющую «уделы» (видимо, разновидности колоний) на побережье Черного моря и активно стремящуюся в воды Атлантики. Европейские государства еще не кристаллизовались, но уже считались самыми сильными Шведская, Английская и Бургундская короны (хотя последнюю, как сказал летописец, за истекшие сто лет
«держали в руках три знатных рода и лапали шесть проходимцев»), значимыми - Норвежская, Испанская и Датская. Остальные короны тоже заставляли считаться с собой, но еще слишком часто переходили из рук в руки.
        А нынче был год примерно 6950, ну, плюс-минус десять лет. От сотворения мира. Этот счет так и остался на Руси, хотя и счетом лет от Рождества Христова авторы владели легко. Мне все-таки пришлось поднапрячь память, чтобы сориентироваться, вспомнив позабытое со студенческой скамьи число 5508, составляющее разницу между этими летоисчислениями.
        То есть, округляя, была где-то середина пятнадцатого века. Это уже потом Платон просветил меня, что я не так уж и ошибся в своих предположениях: встретились мы с ним в лето Господне 1445-е…
        Можно понять, что, начитавшись, я страсть как захотел на все это посмотреть. Забродило в душе томление… А тут еще русскоязычные книги кончились, погода испортилась, лапы заныли - да лишний раз напомнили, что мне в таком обличье не только в культурные города, к самым распоследним дикарям соваться зазорно. И даже опасно.
        С Рудей пытался говорить о Руси - он только плевался, фашист недоношенный. Но и о милом сердцу Фатерлянде что-то не спешил много рассказывать. По некоторым письменным свидетельствам и отдельным фразам рыцаря я догадался, что единой Германии на политической карте мира пока не наблюдалось (имелись в наличии только
«единые духом», Саксония, Нордсаксония, в память о наголову разбитом ордене - Тевтония, а также Рейнландия, Тюрингия, Бавария, Швабия и еще кое-что по мелочи). Но нельзя не признать, фрицы держались молодцами. Между собой дрались редко, хозяйничали в западной части Польши, тревожили датчан, иногда ругались с силезцами, грызлись и мирились со шведами, всячески поддерживали латов, тоже принявших католичество, и ливонцев - небольшое, но вредное государство, которое образовалось на месте Ливонского ордена после его окончательного разгрома и подмяло под себя большинство племен эстов. Дважды крепко дрались с французами, один раз оставили за собой победу реальную, другой раз - моральную (я выяснил это, как-то попросив Рудю перевести парочку воинственных баллад из тех, которые он исполнял длинными штормовыми вечерами).
        Вот и все, что удалось из него выжать насчет политической обстановки в мире. Ну еще то, что в морях не продохнуть от славян и викингов - те, оказывается, так и разбойничают на водах при полном попустительстве шведского короля. Англичане и французы, конечно, совсем стыд потеряли, там, дальше, испанцы косяками по Атлантике ходят, с косяками турок сталкиваются, под боком датчане чего-то хотят…
        Из обмолвок Руди можно было заключить, что впечатляющих морских успехов не было только у внутриконтинентальных стран. У всех остальных впечатляющие морские успехи были. Кроме немцев, что, собственно, Рудю и нервировало.
        И кот в просветители не годился. Он жил жизнью простого говорящего кота и политикой не интересовался совершенно. Так что до поры до времени я оставил походы в библиотеку - надоело тупо рассматривать картинки и ругать себя за то, что даже английский учил в свое время кое-как. Да и от того толку мало: язык шекспировской эпохи другого мира все-таки заметно отличался от языка мировой дипломатии мира нашего.
        Работа на волшебных складах увлекала, но по большому счету шла из лап вон плохо. Не хватало ни знаний, ни должного чутья. Хоть бы Заллус банальную опись предоставил, просто список названий артефактов, уже бы проще было ориентироваться! Я пару раз обращался к колдуну через «почтовый ящик» с такой просьбой, но мои письма так и остались без ответа, что внушило мне самые скверные мысли.
        Часть имевшихся на складе предметов еще можно было классифицировать на глазок, опираясь на сведения, почерпнутые из сказок. Однако имелся там солидный процент вещей либо неволшебных, либо неведомо как активируемых. С другой стороны, терем, оказывается, тоже таил в себе сюрпризы.
        У Руди как-то струна на мандолине лопнула, а он тогда только-только от шока отходил после знакомства со мной, музыка ему помогала. Припомнил я, что видел нечто подобное в кладовке, сходил и притаранил Руде подобие лютни.
        Помните гусли-самогуды в сказках? Которые всех плясать заставляли? Так вот, очень похожий эффект, только коленца мы откалывали не русские народные, а французские бальные. В роли кавалера был я. Рудя едва дотянулся до лютни, но исхитрился-таки положить ладонь на гриф, когда нас в очередной раз мимо лавки проносило. Только тогда лютня смолкла, и мы смогли перевести дыхание.
        С тех пор я ко всему новому без лишней нужды не прикасался, а при необходимости старался проверять предметы. Так отыскал более-менее безвредную струну для Руди.
        А однажды нашел комплект одежды, прикинул на глаз - Рудин размерчик. Свою-то рухлядь благородный дворянин стирать решался, только когда, пардон, штаны хрустеть начинали. И то, коли уж доводилось, краснел как рак и весь день не решался смотреть мне в глаза. Ну постыдной у них, у рыцарей, считается всякая работа!
        Наверное, в любом времени есть свой процент таких людей.
        А тут, значит, подвернулись мне камзольчик и штанишки с кармашками, шляпка, опять же, вполне средневековая, с широкими полями. Еще проверил специально головной убор - не невидимка ли, надел, внимательно себя осмотрел. Нет, все в порядке. Ну думаю, порадую саксонца. Отыскал его в тереме, шляпу без лишних разговоров на котелок ему нахлобучил, остальное протягиваю: «Носи, немчик!»
        Гляжу - а от немчика бледная тень осталась, полупрозрачная такая. Повертелась тень, на руки свои глянула, к зеркалу метнулась - и в крик: «Schwarze Magie!», в смысле: «Заколдовал! Погубил!» То есть сперва-то я его «шварце» за «швайне» принял и тоже ругаться стал, потом уже сообразил, в чем дело. Шляпа и впрямь была волшебной, но на меня почему-то не действовала. Стал я ловить Рудю, а он, перепуганный, бросился бежать, выкрикивая что-то уже совсем нечленораздельное. Еле догнал…
        Кот Баюн все это время тихо стонал от хохота. Если на меня шляпная магия действовала вполсилы, то на него не влияла вообще, и ему, видите ли, было совершенно непонятно, как можно попасться на такую простую уловку.
        Но, как говаривал старина Вольтер, все к лучшему в этом лучшем из миров. А может, и не Вольтер это говорил, но все равно правда. Кот у нас тогда всего четвертый день жил, и в такой тоске пребывал, что жалко было на него смотреть. Хотя бы взбодрили мы его невольным спектаклем. Честное слово, этому даже Рудя обрадовался. Виду не подал, но я догадался по тому, что храбрый фатерляндец, избавившись от
«черного заклятия», не стал обвинять меня во всех смертных грехах.
        Но вперегонки с Рудей - это еще ерунда, за неделю до этого довелось мне за сапогами-скороходами погоняться, вот это да! Там такие тесемки есть, которыми голенища друг к другу притянуты, так вот, оказывается, их надо развязывать, только когда сапоги уже на ногах…
        По счастью, скороходы боялись воды и с острова в любом случае никуда бы не делись. И все равно настичь их так и не удалось, пришлось звать Рудю и брать загоном, используя принесенную со склада же сеть. Хотя я сильно подозреваю, что, не будь эта сеть тоже волшебной, сапоги по сей день петляли бы между пальм.
        На следующий день после истории со скороходами - а день выдался приличный: ломота в пояснице отпустила, море поуспокоилось, и мне пришло на ум, что Черномор воспользуется затишьем, навестит Чудо-юдо - я взялся экспериментировать с другими сапогами. Их там около дюжины пар, и я решил не рисковать, а подобрать для колдуна самый простой товар. Я обвязывал скороходы веревками и распускал тесемки, на глаз определяя прыткость. Потом еще выносливость - для этого насыпал доверху песка, привязывал грузы. Наконец отобрал самые квелые и принес их в терем, чтобы были под рукой.
        Чайки в тот день, как назло, трижды давали ложный сигнал, все на какие-то бревна реагировали. Но я каждый раз подолгу стоял у зеркала, осматривая водную гладь. Это действительно были не древесные стволы, даже не бревна - гладко обтесанные доски. С непривычки я не сразу понял, что это может означать.
        Но так больше ничего и никого не высмотрел.
        А наутро чайки возвестили прибытие Черномора. Колдун остался верен своему плавсредству, только шатер на нем высился меховой, а магическое поле успокаивало волны в радиусе не менее пятнадцати метров. Персияночки были одеты в шерстяные платья, а мавры (синеватые от холода, но все равно гордые отменной мускулатурой) - в кожаные безрукавки. Я положил сапоги в мешок и вышел навстречу, слегка прихрамывая на левую лапу: в колене постреливало, не иначе, к вечеру с запада подует… Самый мерзкий этот ветер, который с запада…
        - Счастлив лицезреть могучего Хранителя Радуги в добром здравии! - польстил Черномор.
        - Счастлив лицезреть мудрого чародея в тепле и уюте, - отозвался я.
        - Прошу тебя разделить со мной тепло очага и уют плавучего дома.
        На сей раз он пригласил меня в шатер, где был установлен все тот же бронзовый очаг. Курились ароматические палочки, пахло пряностями и маслами, таинственно покачивались шелковые занавеси. Зеркало в золотой оправе было мутным и ничего не отражало. Подле него стоял кальян, а рядом с кальяном неподвижно сидел большой дымчатый кот.
        Снова было угощение, и я объелся. Поговорили о погоде, о кулинарии. Я рассказал колдуну, что такое пицца. Он заинтересовался и в качестве ответной вежливости раскрыл мне некоторые тонкости использования скатертей-самобранок.
        Я пытался вызнать у него, какова нынче в мире обстановка, но тут Черномор замкнулся, ограничившись простым:
        - На морях неспокойно. Каждая держава хочет быть королевой морей, чему тут удивляться?
        И более ничего внятного. Похоже, политика была колдуну безразлична. По-настоящему волновали его только дела волшебные. Когда персияночки заставили достархан сладостями и унесли пустые блюда, Черномор наклонился ко мне и зашептал:
        - С прискорбием сообщаю, что пока ничем не могу помочь тебе, Чудо-юдо. Я не занимаюсь живым товаром и вопреки многочисленным гнусным слухам не ворую женщин… во всяком случае с тех пор, как остались за плечами золотые годы молодости. Однако поспешу обнадежить могучего Хранителя: вполне вероятно, к лету я смогу раздобыть то, что тебе нужно. Имею на примете сразу трех девиц, причем самых разнообразных. Юная ханша из Мавераннахра, именем Айгуль, прекрасная, как цветок, посвященная в тайны магии и астрологии. На нее есть заказ у одного джинна, и вполне вероятно, он справится с заданием. Я с ним сторгуюсь. Пусть лучше бедняжка послужит твоему освобождению от гнета чар, чем сластолюбию коварного султана-заказчика. Далее, в замке владетеля Кента проливает слезы над своей несчастной судьбой некая Анна-Мария, чей род по отцовской линии восходит к самому королю Артуру. Бедняжке грозит выгодное, но всем сердцем ненавидимое замужество. К жениху она поедет в мае и, думаю, когда увидит прохиндея вживую, легко согласится сбежать на волшебный остров. И наконец есть на примете одна русская, боярская дочка Софья. Ее
отец на смертном одре, и родственники ждут не дождутся, когда придет пора наследство делить. Бедняжке ничего не светит. Тихоня, никаких особенных талантов за ней не замечено, волшебства в роду у нее не было. Но я подумал - пусть будет обычная девушка для разнообразия. Потом, если с этими не получится, еще по простолюдинкам пройдемся.

«Тоже бедняжкам, конечно», - подумал я.
        - Давай не будем торопиться, Черномор. Как-то дико подумать, что из-за меня…
        - Это в твоих интересах, - напомнил колдун. - Впрочем, понимаю твое состояние. Но смею заверить, это быстро пройдет.
        - И все-таки, пока не прошло…
        Он пристально всмотрелся мне в глаза и еще тише проговорил:
        - А может быть, могучий Хранитель уже отыскал на острове что-то… любопытное? Что-то, из-за чего ему уже не требуется помощь ученого мага?
        - Да нет, ничего я не нашел.
        - Точно? Совсем-совсем ничего?
        - Да говорю же, нет! Если бы нашел, так, наверное, это было бы видно!
        - Наверное, было бы… - согласился Черномор и вздохнул: - Что ж, не будем торопиться. В конце концов, эти девушки уйдут - другие появятся. Девушек на свете много… Очень много… - Он одарил меня доброй улыбкой. - А пока поговорим о другом. Не подобрал ли ты для меня особого магического товара?
        - Да нашлось кое-что. А ты со своей стороны что выставляешь?
        - Как договаривались, табак и кофе. Ах да, ты же от табака отказался… Ну ничего, табак не заваляется. Тем более, в этом году он исключительно хорош - ах! - Он демонстративно закатил глаза. - Душистый, мягкий…
        - Не надо, - твердо сказал я, подавляя уже почти забытые чувства. Никогда не был так близок к возобновлению дурной привычки.
        - Как пожелаешь, - сказал Черномор голосом, подразумевающим: если - когда - передумаешь, только намекни, только глазами блесни… - А кофей вот, изволь, три жбанчика.
        Он откинул кусок шелка, открыв лежавшие рядом на полу три наглухо закрытых деревянных жбанчика, заодно ненароком явив распахнутую плоскую коробку с туго свернутыми табачными листьями. Сигары, блин… Всего два раза в жизни курил сигары, но оба раза с удовольствием…
        - Вот, понюхай.
        Черномор протянул мне один из жбанчиков, легким движением снимая крышку и заодно - я заметил - как-то краем рукава пододвигая поближе ко мне коробку.
        Кофе пах хорошо. По-настоящему. Жарким бразильским солнцем, маревом над сельвой. Сигары пахли еще лучше.
        Хороший он торговец, этот Черномор. Гораздо лучший, нежели интриган. Думаю, привези он девиц, я бы не сошел на берег без гарема освобожденных от лютой судьбины бедняжек.
        - Подходяще, - почему-то хрипло сказал я и положил рядом с достарханом мешок. Развязал его и выложил скороходы. - Вот.
        - Что это? - не без прохладцы спросил Черномор.
        - Сапоги. Скороходы.
        - Это?
        Я кивнул.
        - Не знаю, какое видение тебя обмануло, мой друг, но ты ошибаешься.
        Ну нет, на этакой мякине меня не проведешь!
        - Можем проверить, - равнодушно пожал я плечами. - Достаточно развязать вот эти тесемки. Плот - не остров, думаю, мы быстро их поймаем. Но уверяю тебя, многомудрый чародей, на берегу они действовали отменно. Сегодня утром проверял.
        - Не сомневаюсь в этом, - кивнул Черномор. - И, поверь, прекрасно вижу, что эти… изделия действительно наделены магией. Проблема в другом: их можно назвать как угодно, но только не скороходами. Позволь немного просветить тебя в классификации колдовских вещей: они бывают уникальными, при этом всегда самыми лучшими, бывают широко распространенными - и тогда, как правило, просто неплохими. А бывают никуда и ни на что не годными. Так вот, сия… обувка, похоже, относится к четвертому, доселе вообще невиданному классу.
        - Эти сапоги умеют передвигаться самостоятельно, - не отступал я.
        - Заблуждение! - решительно возразил Черномор. - Способность шевелиться отнюдь не означает способности к передвижению. Цветок тоже умеет шевелиться, когда тянется к солнцу, но с места не сдвигается.
        - Эти сапоги - сдвигаются. Я сам видел.
        - Да, но это единственное, в чем они способны превзойти растущий на земле цветок! Любой черепахе они уже проигрывают.
        - Ничего подобного! На острове хватает черепах, я проверял! Сапоги быстрее. Кроме того, они выносливее черепах.
        - Неужели? Не идет ли речь о маленьких черепашатах? Стыдись, ты мучил детенышей…
        - Я люблю животных! Однако… ни на чем не настаиваю, - с деланым равнодушием откинулся я на подушки. - Если тебе не нравится мой товар - что ж, от этого хуже только мне.
        - Воистину так! А мне бы очень не хотелось отягощать твою и без того незавидную участь…
        - Что поделать? Если уж товар так плох… Признаться, я подумал, что чародеи этого мира мудры! Что они не спешат делиться секретами магического искусства с простыми людьми, дабы не выродился род людской в лени и праздности, - продолжал я. Свои умозаключения об отношениях между магами и окружающим миром я строил на летописных упоминаниях о распространении христианства, из чего заключил, что маги, хотя и не подвергаются здесь массовым гонениям, все же отнюдь не чувствуют себя полновластными хозяевами. - Это было бы поистине неразумно и даже жестоко по отношению к людям…
        - Конечно, так оно все и есть, - согласился несколько сбитый с толку Черномор.
        - Но это означает, что на свете должно быть много людей, просвещенных в магии намного меньше даже меня, которые никак не способны сравнить достоинства одних сапог-скороходов с другими. Между тем, обуреваемые алчностью, манией величия и другими не красящими человека пороками, даже за самое незначительное колдовство эти люди готовы выложить любые деньги.
        Черномор ничего не ответил, но по лицу его я понял, что угадал.
        - А значит, даже за эти сапоги четвертого, невиданного доселе класса ты можешь выручить золота достаточно, чтобы покрыть расходы на три жбанчика кофе и коробку сигар.
        Колдун взял сапоги, осмотрел со всех сторон, провел пальцем по швам, погнул подошву. Даже внутрь залез, что-то прощупывая, потом с брезгливой миной отряхнул руку от влажного песка.
        - Когда-то я сам такие делал, - сознался он. - По паре за полгода. Доходное дело, только очень уж муторное, но в молодости надо на что-то жить… Скажу по секрету, единственное достоинство этой пары - почти нерастраченный заряд. Вёрст этак триста они еще осилят. Поверь, в противном случае я не дал бы за них и ломаного гроша.
        - Приму к сведению. Значит, уговорились?..
        - Только кофе. Один жбанчик.
        - Два! По числу единиц товара.
        - Ну для первого раза… - улыбнулся Черномор. - Только чтобы установить торговый контакт - два жбанчика кофе.
        - Один жбанчик и три сигары!
        - Сколько? Их у меня всего-то дюжина, а знаешь ли, сколько они стоят? Особенно при том, что в мире гораздо больше распространен опиум, а те немногие, кто ведает секреты табака, пользуются преимущественно трубками!
        - Жбанчик и две си… и одна сигара!
        - Это просто возмутительно… Да во всем цивилизованном мире ценителей табака можно по пальцам пересчитать, и каждый готов заплатить за одну сигару меру золота!
        Я скрипнул клыками.
        - Пригоршню кофе и сигару…
        - Еще две пары скороходов - и все твое.
        Я помолчал и с невольным вздохом поднялся на ноги:
        - Подожди. Я скоро.
        Рудя, наблюдавший за персияночками из окна на верхнем этаже терема (я на всякий случай велел ему не высовываться), спустился, когда я пересекал двор. Только глянув на мою морду, предположил:
        - Там тот кольдун, кто тебя чароваль?
        - Нет, - ответил я, поудобнее пристраивая перекинутые через плечо сапоги. По счастью, как раз еще две пары не очень резвых под рукой были. - Но тоже хорош. Живодер, кровопийца…
        - Вампир?
        - Нет, торгаш.
        - Еврей?
        - Хуже.
        Хуже, с точки зрения Руди, было уже некуда, но он поверил. Сочувственно покивал головой:
        - Все кольдун суть богопротивни негодяйе.
        - И не говори…
        Новые сапоги Черномор встретил такой грустной улыбкой, что я и впрямь подумал, не обворовываю ли почтенного старца.
        - Забирай. Я дал слово и держу его, - чуть ли не со слезой попрощался он с товаром. - Надеюсь, в другой раз ты не станешь разорять меня такими предложениями? У меня ведь и других забот хватает, кроме как отыскивать по свету дурачков, согласных на подобный, с позволения сказать, товар.
        - В следующий раз я подготовлюсь получше, - заверил я, заворачивая приобретение в пожертвованный колдуном кусок сермяги.
        - Что тебе еще привезти?
        Об этом я не думал. В принципе, на острове есть все необходимое для жизни. Даже наверняка больше, просто я не все еще знаю.
        - Да ничего особенного… Ах нет, постой, европейскую одежду на человека вот такого роста, - я показал лапой, - сложения атлетического!
        - У тебя гости? Хорошо, привезу!
        Я сошел на берег. Черномор помахал мне рукой, я ему лапой. Мавры налегли на багры. В тот же миг серая тень, скользнув между маврами, перемахнула линию прибоя и материализовалась у моих лап в виде того самого дымчатого кота.
        - Баюн! - воскликнул ошеломленный Черномор. - Немедленно вернись!
        - Ни за что! - крикнул кот в ответ. Да-да, человеческим голосом. Красивым таким, грамотно поставленным баритоном. - Все, кончилась твоя власть надо мной, сатрап!
        Мавры, повинуясь жесту Черномора, опять подогнали плот к берегу.
        - Ах ты… Не смей позорить меня перед посторонними! Сей же миг прыгай обратно. Иначе страшный и лютый Хранитель Радуги съест тебя!
        Черномор выразительно посмотрел мне в глаза и даже подмигнул заговорщически, но я подыгрывать не стал - слишком глупо получилось бы.
        - Пушистые хвостики! - насмешливо воскликнул названный Баюном кот; потом я узнал, что это выражение на их языке приблизительно эквивалентно нашему «ох ты, батюшки! . - Неужели и впрямь надеешься, что я обманусь? Найди кого поглупее.
        - Чудо-юдо, - явно смущаясь, сказал Черномор, - пожалуйста, окажи любезность, возьми этого шкодника и болтуна за шкирку и отдай мне.
        Кот моментально отпрыгнул в сторону, хотя я и так не испытывал желания охотиться за ним. Может, мое новое тело и способно развить нужную скорость, но на поворотах легкий кошак непременно обойдет меня. Да и неловко как-то разумное существо - и за шкирку…
        - Что же ты хозяина расстраиваешь? - попробовал уговорить я кота.
        - Какой он мне хозяин? Я свободное существо, а этот старый хрыч - тиран, негодяй, бесчестный мерзавец! Ммя-у!..
        Черномор в отчаянии оглянулся на своих мавров, но едва те шагнули с плота на песок, Баюн отбежал к зарослям, задорно подначивая:
        - Ловить надумали? Ну давайте, давайте!
        Мавры с тоской оглянулись на колдуна. У Черномора опустились руки, и лицо таким несчастным сделалось, что стало мне жаль старца.
        - Я его потом поймаю. Подманю.
        - И что? Будешь держать в мешке, покуда я не приплыву?
        - Что-нибудь придумаю, - пообещал я. - А кто он вообще такой?
        - Кот Баюн, разве не видно? Тварь неблагодарная… Жил у меня в достатке, нужды не ведал. Мышей ловил не по приказу, а исключительно ради удовольствия… Ах, что теперь, - тяжело вздохнул колдун. - Пускай поживет на острове, где ни молочка никто не нальет, ни за ушком не почешет. Быть может, поумнеет, сам потом придет прощения просить. Ты уж с ним не очень строго, ладно?
        - Хорошо, - пожал я плечами, не спеша ни в чем переубеждать. То есть гладить кого-то при моих когтищах - это изощренная форма садизма, но чтобы живую тварь голодом морить…
        Мы попрощались, мавры вернулись на борт, и плот заскользил по морю.
        - Еще попомнишь меня! - неслышно вернувшись к линии прибоя, крикнул вслед Баюн. - Ничто не вечно, и твое беззаконие тоже! Ммяу-у!
        Очевидно, громкий крик давался ему нелегко, он с шумом перевел дыхание. И вдруг обратился ко мне:
        - Привет. Не обращай внимания, это наше с ним личное. Палач! - выкрикнул он еще, но скорее для проформы: плот отошел от острова на полкабельтова, между нами бушевали волны, а Черномор что-то втолковывал своим маврам.
        - Что вы с ним не поделили? - поинтересовался я.
        - С Черномором-то? Место под солнцем, - Баюн сказал это без всякого пафоса, и я не сразу понял, что он шутит. - Я же говорю, это наше с ним личное. Не сошлись во взглядах… на проблемы популяции говорящих котов, если коротко. А если не коротко, то это только меня и Черномора касается. Ничего, в другой раз приплывет, еще прощения попросит.
        Почему-то особенной уверенности в последней фразе я не услышал.
        Отойдя от накатывавших волн, он сел на песок и стал приводить шерстку в порядок.
        - Говорящий кот, надо же! - не удержался я.
        Баюн оглядел меня с ног до головы и вроде как хмыкнул. Да, порой забываю, в каком я обличье…
        - Значит, от меня не будешь убегать? Тогда айда, дома причешешься, - позвал я.
        В отсутствие магической атмосферы плота сделалось промозгло, а кофе и сигары, хотя и молчали, не давали о себе забыть.
        - А ты, мне кажется, не совсем чудовище, - не отрываясь от дела, заметил кот.
        - Знал или догадался?
        - Вижу. Глаз наметан. Ну вроде бы все… пошли. Только давай на берегу договоримся: ты про «поймаю» забудь. Беспокойства я тебе не доставлю, не такой уж и балбес. Дом твой, ты в нем хозяин, я гость. Веду себя прилично, кроме питания, ничего не требую. Молочко - это можно, но не обязательно. А всякие глупости насчет почесать за ушком - даже не думай. Не люблю.
        - Договорились.
        Мы поднялись к терему, Баюн бежал на полшага впереди, с интересом озираясь. Я глядел на него и диву давался.
        В причудливый же мир меня занесло! Колдуны, морские царства, волшебные острова, коты-баюны… А я от всего изолирован. Где-то драмы разыгрываются, свершаются деяния и события насыщают время, которое потом благословят историки и романтики. По законам жанра мне бы полагалось активно включиться в местный исторический процесс, а я сижу на своем странном клочке суши, облеченный полномочиями моей странной должности. И, что греха таить, уже тихо косею от безделья.
        Рудя встретил Баюна настороженно, но кот, мигом разглядев разбросанное по углам барахлишко саксонца, в частности, гербовый щит, обратился к нему: «Гутен таг, херр браве риттер», - чем тотчас расположил к себе, хотя от дальнейшего разговора на немецком отказался, сославшись на неполное знание языка.
        В общем и целом Баюн прижился у нас довольно легко. Чужая душа потемки, а кошачья - и подавно тьма египетская, однако он оказался вполне компанейским парнем. Да, что-то его тяготило, и, по всей видимости, он страшно скучал по дому (о котором ни разу не рассказывал), но в отличие от меня и Руди, умел держать себя в лапах и не отравлять существование окружающим. В общем, был среди нас наиболее зрелым и рассудительным.
        Однажды он обмолвился, что годков ему тридцать пять, но мы с Рудей не поверили, а он не стал настаивать, и вот это как раз убедило меня в том, что кот не приврал.
        Интерес к делам острова он проявлял ограниченный, к моим изысканиям поначалу был абсолютно равнодушен - лишь много позже увлекся, когда я сам попросил его о помощи.
        О Черноморе Баюн старался не говорить, а когда все-таки проскальзывало слово - было таким кипуче-ядовитым, таким неподдельно яростным, что дрожь пробирала. Интересно все-таки, какая кошка между ними пробежала?
        Пасть, похожая на медвежью, не предназначена для того, чтобы пользоваться человеческой посудой и уж тем более - крошечными кофейными чашечками, которых я настрогал себе из чурбачков при помощи когтей. Как выяснилось, для того чтобы потягивать сигары, она тоже не очень-то подходит.
        Но я приспособился. Разок видел в зеркале, как для этого скукоживаться приходится - озноб пробил. Но это проблема решаемая - отвернись и пей…
        Баюн и Рудя, конечно, смотрели на меня квадратными глазами. Однако эту проблему я решал примерно так же, как и зеркальную.
        Der brave Ritter, напрочь лишенный тактичности, проявленной котом, поначалу обвинял меня в черном колдовстве. Объяснения не воспринимал. Что ж, незабвенный Марк Твен довольно точно описал реакцию средневекового обывателя на курение, и поведение Руди меня не удивляло. Но я благодушествовал и безмятежно предавался порокам цивилизации, никак не реагируя на его провокационные речи, и Рудя со временем сам успокоился. Может, приметил, что в такие минуты я сравнительно безопасен, не грублю и не подначиваю. Привык, в общем.
        Говорят, хорошая мысля приходит опосля. Это про меня. Что стоило в первый же день поинтересоваться талантами хвостатого беглеца? Но как-то закрутился, а Баюн потом не напоминал. Он вообще о себе не любил говорить, и хотя в целом разглагольствовал обильно, никогда не выводил себя в главные герои историй, которых знал бесчисленное множество.
        И только в марте к слову пришлось полюбопытствовать, не владеет ли котофей, скажем, иностранными языками? Оказалось, владеет. Правда, большинством через пень-колоду, как тем же немецким, например. Так, на уровне «здрасте - до свидания - какой прекрасный день - и сколько это стоит? - сколько-сколько? - это можно есть?» (последнее во всех модальностях, то есть от «этим не отравишься?» до «я это скушаю, ладно?»). Однако оказалось, что Баюн прилично болтает по-английски, худо-бедно разбирает греческую письменность, а на латыни шпарит, как академик.
        Я тотчас сагитировал его провести денек в библиотеке, и вскоре наши посиделки там стали постоянными. Даже Рудя несколько раз приходил, но читаемые приятным баритоном котофея тексты в лучшем случае казались ему скучными, а в худшем - лживыми, он начинал спорить, я тоже вспыхивал, Баюн как мог нас успокаивал. Саксонский шовинист уходил с гордо поднятой головой. В общем, библиотека так и не стала для него чем-то значимым.
        Латинские тексты и меня увлекли далеко не все. По большей части это были научные труды, отличавшиеся либо глубокой специфичностью, либо исключительной наивностью. Однако и от них был прок.
        Например, настоящим потрясением для Баюна стал труд некоего Иоганна Крамера «О кругах небесных». Если в этом мире суждено родиться Кеплеру и Галилею, бедняги почувствуют себя обделенными: Иоганн Крамер их опередил. Сожженный, как следовало из предисловия, по приговору инквизиции в 1389 году на центральной площади Франкфурта ученый доказывал сфероидность Земли и прочих небесных тел, вероятное взаимоподобие Земли, Марса, Венеры и прочих планет, а также их движение по круговым орбитам вокруг неподвижного Солнца.
        Ознакомившись с умозаключениями достойного Иоганна Крамера, кот позволил себе ворчливое замечание, что такой галиматьи он отродясь не слыхивал и что, возможно, инквизиторы не всегда блистают исключительно паранойей, олигофренией и вагинофобией. Я недолго думая воспроизвел памятные со школьной скамьи аргументы. Мы заспорили, школьных аргументов оказалось недостаточно, я стал апеллировать к мнению не жившего еще в этом мире Коперника. Наконец обратился к авторитету своего времени. Рассказал о многом, даже о Гагарине. Баюн вдруг оборвал спор, заявив, что человеческие дела его мало касаются, и мы взялись за другую книгу. Однако с тех пор я не раз замечал, как он подозрительно присматривается к движению теней, щурится на солнце, разглядывает луну и звезды.
        Больше всего меня интересовали труды по истории. Кот не возражал, но именно эти чтения стали в изрядной мере причиной того, что наш Отто Цвейхорн библиотеку почти возненавидел. Шла ли речь об «Османских завоеваниях», «Русских мореходах» или
«Крестовом походе 1202 лета Господня», он всюду видел искажение истории жидами и прочими еретиками во имя погибели истинной веры. Единственным историческим трудом, получившим благожелательную рецензию Руди, было «Изгнание иудеев из Англии». Утверждение литовского хрониста, будто ливонские рыцари почти двести лет назад
«убоялись имени татарского» он назвал славянской ересью, «Деяния Рудольфа Габсбурга» - ересью жидовской (там были колкие замечания насчет жестокости усмирителя раубриттеров), «Осаду Ковно» - ересью, понятное дело, литовской.
        У него все были еретиками: евреи - потому что предали Христа, русские - потому что сопротивлялись натиску на Восток, силезцы - потому что никак не становились добропорядочными немцами, давали приют польским ересям и не способствовали натиску на Восток, поляки - потому что не подчинялись немцам и не создавали подходящего плацдарма для натиска на Восток, французы - потому что клевали немцев в спину и мешали осуществлять натиск на Восток, испанцы - потому что не мешали французам мешать немцам осуществлять натиск на Восток, англичане - потому что мешали немцам спокойно плавать по морям и тем ускорять натиск на Восток.
        Особенно ядовито отозвался он о зулусах, про которых знал только то, что живут они где-то очень далеко и зря небо коптят, потому что не имеют вообще никакого отношения к натиску на Восток…
        Но хуже всего то, что при этом у Руди все были жидами либо жидовскими прислужниками. Даже немцы: когда заходила речь о положении дел на родных землях, оказывалось, что вообще-то добропорядочными немцами могут считаться единственно саксонцы, ну, отчасти еще нордсаксонцы. Рейнландцы были узколобыми делягами, тюрингцы - распутниками, баварцы - лентяями и так далее. Все города отдавали бразды правления коварным иудеям и неуклонно погрязали в ересях. Однако же народ стенал, честные граждане скорбели, патеры взывали, а немногочисленные, но твердые духом германские дворяне стремились.
        Все ждали избавителя в виде носителя национальной идеи (это я уже своими словами передаю). Каковым Рудя явно намеревался стать, наслушавшись моих рассказов про чистоту крови и арийские корни.
        Да ладно, нужно ли все это расписывать подробно? Все мы знаем, как это бывает. Рудя выделялся из легиона оболваненных сопляков только двумя обстоятельствами. Главным образом тем, что он был первым. Если нациоспасительная мысль Фатерляндского ордена пока не продвинулась дальше провокации еврейских погромов и повышения пошлин, то у Руди действительно был шанс стать идейным вдохновителем.
        Второе же необычное обстоятельство заключалось в том, что его учитель, некое волшебное Чудо-юдо, на такой эффект никак не рассчитывало. И даже терзалось муками совести, что заставляло его периодически предпринимать попытки разубедить доблестного фатерляндца… Примерно это выглядело так:
        - Хо-хо! В любой, самий дикий страна спроси любой житель: «Эй, житель, как звайть торговец, который ближе?» Житель тебе сказайть: Исаак или Соломон. Как звать содержатель притон? Абрам или Израиль. Кого ни звайть - есть иудей! И тогда смотреть: деньги идут в еврейский руки. Где еврей, богат, там еврей ступай в городской ратуш и правься над честний католик. Честний католик везде гнет спин для еврей. Долговая яма - изобретение от еврей! Потом перед Пасха не хватайт вина для причастий… А потом младенци пропадайт! Ты знать, что иудеи пить кровь наших детей?
        - Дубина! - срывался я. - Ну кто тебе это сказал?
        - Все знайть.
        - Кто - все? Кто-нибудь конкретно подсчитал, где и сколько младенцев пропало в твоей Саксонии?
        - В Саксонии юде нет! Почти. Но по всему миру расползлась черная зараза…
        - Да нет, ты, зараза белокурая, не юли, ты мне прямо скажи: кто-то твоих младенцев подсчитывал?
        - У меня нет младенцев, - Рудя густо краснел.
        - Да я вообще имею в виду во всем мире. Ну сколько их в мире жидами украдено?
        - Весь мир никто не мочь посчитайть.
        - Ну хорошо, возьмем немцев в целом. Нет, шире, включая, скажем, французов и поляков. Ты способен ответить на прямо поставленный вопрос или нет? - уже рычал я.
        - Да зачем считайть? И так все знайт кровавий истин…
        - Ты факты давай! Факты, факты!
        - Что-что я? - шалел Рудя, почему-то считая, что я вздумал обратиться к нему по-английски.
        - Доказательства! - ревел я, брызжа слюной. - Сколько младенцев пропало? Кто доказал, что исчезновения связаны именно с евреями?
        - А с кем же еще?
        - О, Donnerwetter![Черт побери! (Нем.).] Назови имена людей, которые своими глазами видели, как евреи пьют кровь христианских младенцев!
        Рудя пожимал плечами:
        - Кто мочь видеть, если это есть тайный мистерий? Честный католик туда не мочь пройтить.
        - А, кроме того, честный католик не станет смотреть на подобное непотребство и закроет глаза, - вставлял кот.
        - Вот именно! - воодушевлялся, не чувствуя иронии, Рудя. - Зачем смотреть, если и так все знайт? Жид надо бить, а не считать.
        - Вот - идеальный образчик фашизма: действовать не рассуждая. Только действовать и, упаси боже, ни о чем не думать!
        - Ты говорить «думать», мы говорить - «словоблудии»! Мир погряз в ересь, думать некогда, надо выжигайт ересь с огонь и меч!
        От мировых проблем плавно переходили на личности.
        - Такие молодчики, как ты, способны оправдать любое преступление! Можно ходить по колено в крови и считать, что совесть твоя чиста, потому что служишь великой идее. А все потому, что своих мозгов нет, вот и нахватываешься всякой дряни со стороны, лишь бы эта дрянь красиво звучала.
        - Ты так говорить, потому что есть враг Фатерлянда и христианства! Ты есть воплощение ересь: славянин, русише дикарь, которого Спаситель не защитить от черний кольдовство! Попущением Божьим ты есть облик зла всего мира: отвратительний чудовищ с заблудший душа!
        - Парни, парни, ну зачем же так грубо? - запоздало спохватывался Баюн.
        - Ах ты, тварь, Нибелунг паршивый, немчура немытая, мало мы вас под Сталинградом…
        - Мерзость и кощунство, мало ми вас под Псковом…
        Ни под Псковом, ни под Сталинградом ни один из нас не был, но это не мешало.
        Однажды я спросил у Руди, сам-то он из которых: кто «думайт» или кто «делайт».
        Потомственный рыцарь, то есть по жизни серый «делатель», почуявший шанс стать великим «думателем», Отто Цвейхорн, по-моему, обиделся.
        Господи, избави остров Радуги от евреев! Я-то ничего, коту начхать, а вот что с Рудей сделается… или с евреем, если я не успею вмешаться…
        Хотя, быть может, я сгущаю краски? Рудя, пока не вспоминает о том, что он фатерляндец, католик и вообще антисемит, вполне приличный парень. Мирится же с фактом моего существования. А ведь все, что он про меня наговорил, с его точки зрения - абсолютная истина. Он действительно обязан - и по рождению, и по убеждениям, - воспринимать меня именно как воплощение мирового зла.
        И ничего, уживаемся!
        И с котом у него проблем нет, несмотря на то, что Баюн тоже воплощение языческих ересей, к тому же из «диких» славянских краев.
        Так, глядишь, занесет к нам иудея, Рудя и с ним смирится…
        Или дело в другом?
        Все наши с Рудей размолвки кончаются, как правило, более или менее навязчивой демонстрацией моего физического превосходства. Даже если Отто Цвейхорн раздобудет коня и взгромоздится на него в полном рыцарском облачении, ничего он со мной сделать не сумеет.
        А вот чисто теоретически - что, если бы самым сильным из присутствующих был наш der brave Ritter? Под чью бы дудку все плясали? Сам я считал бы разумным спорить об исторических судьбах иудейского народа, до которого мне, если честно, дела намного меньше, чем до собственной участи?
        Сохранил бы Отто Цвейхорн способность примиряться с действительностью? Ох, сомневаюсь. По себе сужу: ведь, честное слово, в человеческом своем существовании не был я никогда ни вспыльчивым, ни заносчивым, ни хамоватым. Ну про свою философию мирного сосуществования я уже говорил, повторяться не буду. И что со мной стало?
        Бытие, быть может, и не определяет сознание во всей его полноте. Но вносит существенные поправки, это точно.
        Итак, что бы стало с Рудольфом Отто Цвейхорном? Правильно: стал бы он еще стремительней меня хамом, тираном и самодуром. А мы бы и пикнуть не смели.
        Так что пусть лучше буду сильным я, чем неизвестно кто…
        Под самый занавес субтропической зимы случился шторм баллов этак на семь или восемь. Волны бушевали пять дней, потом море поутихло. И тут чайки, малость одуревшие от патрулирования при бешеном ветре, принесли весть о чьем-то приближении.
        Волшебное зеркало в смотровой башне показало широкую доску, за которую цеплялись два человека. Не зная, на какую часть пляжа их выбросит, я попросил Рудю пройтись на запад, кота - на восток. А сам встал на южном плесе.
        Потерпевших вынесло точно на меня.
        Один из них, русоволосый, с растрепанной бородой, был полуголым и терял сознание от холода. Другой, рослый блондин, тоже бородатый, в кожаном нагруднике и с топором за поясом, хотя и был далек от обморока, отнюдь не производил впечатление здравомыслящего.
        - Мужики! - подбегая, прокричал я. - Живы? Не бойся, сейчас в тепло отнесу!
        Здоровяк бормотал спутнику что-то вроде «сидусту хандартёкин». Даже не догадываясь, что это может быть за язык, я постарался хотя бы голосом выразить совершенную доброжелательность.
        Полуголый едва шевелился, но старался выползти на берег. Волны набегали со спины, хватали за ноги и тянули назад. Здоровяк, привычно замирая под каждым накатом, тащил его вместе с доской. Он поворачивал голову на мой голос, но намокшая длинная челка мешала смотреть, и только утвердившись на берегу, он сумел разглядеть, кто спешит на помощь. Вздрогнул и схватился за топор, проорав:
        - Яйе! Один ок Фригг!
        Тут до меня дошло, что передо мной скандинавы. Шведы или норвежцы. Причем, как ни странно, язычники. Впрочем, мне не до странностей было.
        - Тролль хейм! Нидинг Ланн!
        Не ручаюсь за произношение, но примерно так это звучало.
        Ограничившись этой не совсем понятной, но явно нелестной характеристикой, скандинав набросился на меня, занося широкое полукруглое лезвие.
        Он был усталым, а мое новое тело обладало прямо-таки роскошной реакцией, так что увернулся я без труда.
        - Слышь, мужик, не дури!
        Спутник скандинава, пластом лежавший на мокром песке, попытался встать и вдруг произнес по-русски:
        - Торфин, оставь! Он же нам добра хочет…
        - Это тролль, хевдинг сэтроллей, куннинги! Он убьет и сожрьет нас… Во имья Одина, умрьи! - мешая языки, крикнул Торфин и ударил топором снизу.
        М-да, может, я поторопился хвастать реакцией? Глубокой раны не случилось, но болезненная кровавая черта пролегла по правому боку. Я попытался ударить скандинава тыльной стороной ладони, он пригнулся и, выпрямляясь, от души приложил мне обухом поперек морды, пнул и повалил наземь.
        - Торфин!
        Я успел откатиться, и серое лезвие, едва царапнув по шкуре, вонзилось в песок. Пока скандинав вновь воздевал его над головой, уверяя своего миролюбивого спутника, что он есть «тупоглавый рус» и «блейда», я уже поднялся на лапы.
        - Идиот, я же тебя покалечу!
        Ответом мне послужила неразборчивая вереница старонорвежских ругательств. Топор свистнул в опасной близости от моей глотки. Лицо скандинава, иссеченное шрамами, быстро теряло сходство с человеческим. Зрачки сузились, ноздри уродливо раздулись, на губах появилась пена.
        Дважды я его опрокидывал, и не сказать, чтоб особенно мягко - он вскакивал, как на пружине, и вновь бросался в атаку, изрыгая уже совершенно нечленораздельный рев. А когда я в третий раз повалил его и вжал в песок, он сумел приподнять меня и вывернуться. Я слышал, как хрустят его кости и суставы…
        Передо мной был самый натуральный берсерк на пределе боевого безумия.
        И когда он в третий раз задел меня, чиркнув топором по лапе, в моей голове тоже что-то перемкнуло. В носу возник пронзительный запах крови, в ушах зазвенело. С предельной ясностью я осознал, что передо мной смертельный враг. И точка.
        Я разделался с ним в три удара.
        Порыв ветра привел меня в чувство. Сухо шелестели жухлые пальмы, кричали чайки. Русскоязычный спутник берсерка молча сидел неподалеку. Его трясло - но не думаю, что от зрелища, он наверняка всякого навидался. Просто ветер был холодным.
        Песок под лапами был черно-багровым. Когти на лапах тоже. Я ничего не чувствовал. Вид разорванного тела не будил в душе смятения. Мысли не метались, были предельно простыми и ясными.
        - Отпустило? - спросил так и не урезонивший скандинава товарищ, «тупоглавый рус» и
«блейда».
        - Ты о чем? - спросил я.
        - По глазам вижу, что не в радость тебе убийство. Жаль, конечно. Жил божий человек, жил, а тут раз - и не стало его. Да только Торфин - а его Торфином зовут… звали - иначе кончить не мог. Так уж ему Господь на роду написал. И ведь говорили ему умные люди: зря от Христа отворачиваешься. Не можешь не буйствовать - ладно, но и о смирении помни. Смирение, брат, спасет тебя… Не слушал. Как волокло нас по морю, говорил: хоть бы берег, сушу увидеть, речь живую услышать - я, говорит, и Христу поклонюсь. А вот как оно вышло-то…
        Слева к нам уже мчался кот, справа месил песок Рудя.
        - Ты сам-то кто? - спросил я, поднимаясь.
        - Я-то? Платоном меня кличут, Платоном Новгородцем.
        - Как же тебя с Торфином на одну доску занесло?
        - А я полонянин был. Меня да еще человек, того, два ли, три ли десятка - всех не видел - до саксов везли. А тут Господь бурей пожаловал, испытание ниспослал. А торфиновичей на борту после давешнего дела мало осталось, и выволокли они нас, пять али шесть душ, с-под палубы, вервие рассекли и на весла усадили. Закон у викингов строг: с кем весло делил, с тем, считай, побратался. И когда драккар, шняку ихнюю разбойничью, развалило, Торфин сам мне руку протянул. Полдня в воде… Только двоих нас волны и вынесли.
        - Идти сможешь?
        - Смогу, - кивнул Платон Новгородец.
        Однако переоценил свои силы. На ноги еще встал, а как шагнуть решил - повалился мне на лапы. Поднял я его на плечо.
        - Ходок… Не дергайся, мне не тяжело. Айда, мы тут неподалеку в теремочке живем. Мы - это собственно я, Чудо-юдо островное, беззаконное. Кот Баюн, говорящий, как в сказке, - вот он, рядом идет. А там Рудя пылит, тьфу, то есть Рудольф Отто Цвейхорн фон Готтенбург, саксонец, рыцарь Фатерляндского ордена. Эй, ты там жив еще?
        - Угу…
        - Рудя! - крикнул я. - Иди вперед, подбрось полешек в печь!
        Отто расслышал, кивнул и побежал короткой дорогой, однако пару раз оглянулся на труп Торфина. Не удержавшись, оглянулся и я, борясь с запоздалой тошнотой.
        Хоронил я викинга в одиночку, никого с собой не взял. Ребята, кажется, не поняли меня, но спорить не стали.
        Я собрал Торфина воедино, завернул в распоротую мешковину вместе с его топором и отнес на скалы западного берега. Туда же отнес два бревна и доску от борта драккара. Из дома приволок смолистых поленьев и растопку.
        Хлипкое плавсредство я привязал к берегу в месте, где скала закрывала его от брызг. И только когда огонь охватил всю конструкцию, разорвал веревку и подтолкнул багром. Волны подхватили «погребальный катамаран» и вмиг унесли в сгущающуюся тьму.
        Его звали Торфин Тролльлауд Рангарсон. Сиречь Торфин Рагнарович по прозвищу Троллья шкура. Он принадлежал к странному народу, который сам себя именовал
«сэманнами» или «драккманнами» - народа, которого я из истории помнить не мог, ибо его просто не было в нашем мире.
        Шведские и датские короли, на протяжении нескольких столетий озабоченные в первую голову взаимными территориальными и экваториальными претензиями, однажды спохватились, что слишком уж сноровисто шастают мимо них новгородцы по морю. Литвинов, французов и англичан тоже хватало. Владение проливами Эрес Унн и Каттегат, конечно, давало преимущества, но уже в проливе Скагеррак заправляли осмелевшие британцы. По большому счету, обе короны, конечно, могли бы обойтись и двумя проливами, чтобы задушить хотя бы восточноевропейскую торговлю - это и по Западу бы ударило. Но открытая конфронтация шведов и датчан не прельщала: воевать со всем континентальным побережьем у них силенок не хватило бы.
        И решили короли обойтись не войсками, а скрытыми резервами. Бунтарей хватало с избытком в обеих державах, среди соседних норвежцев других, по-видимому, вообще не было. Свободолюбивым асоциалам, владеющим своими кораблями и командами, было неофициально предложено отпущение грехов и несколько уютных заливчиков на халландском берегу в обмен на честное-пречестное слово грабить не всех подряд, а тех, насчет кого будут даны особые рекомендации.
        Любовь к свободе - штука весьма своеобразная. В чистом виде существует недолго, как правило, быстро заменяется потребностью приобретенную свободу выгодно реализовать. Асоциалы решили, что предложение властей достаточно выгодное. И дело завертелось.
        За десять-пятнадцать лет в Халланде, области на юге Швеции, возникла довольно развитая инфраструктура, включающая в себя базовые поселения, укомплектованные ремесленниками для ремонта судов и оружейниками для снабжения команд, торговую сеть, ориентированную на скупку награбленного, и простую - в духе времени, - но эффективную сферу услуг.
        Для оптимизации процесса отпущения грехов был даже создан специальный Халландский епископат, действующий в рамках особой, Халландской же, унии, якобы способствующей поэтапному обращению язычников. Дело в том, что драккманнам не особо возбранялось придерживаться старых верований. Хотя язычество фактически уже умерло, новоявленные корсары обрадовались: сохранившиеся в сагах элементы одинического культа прекрасно подходили для оправдания образа жизни.
        В драккманны в основном шли непокорные кланы, дотоле укрывавшиеся от преследования властей в Дании, Швеции, Норвегии и даже Исландии. Но со временем стали встречаться там и ирландцы, шотландцы, валлийцы; немцы, поляки и русичи всех мастей; молдаване, латы, эсты - короче говоря, все, кто на родине слишком нервничал, ощущая, как подбирается к ним пристальный взор закона.
        Из этого гремучего сплава медленно, но верно образовывался новый этнос. - И все язычники?
        - Кто как, - ответил Платон, сидя у печи и прихлебывая сбитень. - По большей части да. Норманнов-то все же поболее прочих. Ну церквам латинским кланяются для порядку, патеров не ругают - вот и все их «обращение». Каждый по своему обычаю живет. Капищ не рубят, обряды по домам справляют.
        - А что же ты Торфина божьим человеком назвал? - поинтересовался кот.
        - Почему не назвать? - невозмутимо ответил новгородец. - Все на свете Богом созданы, а значит, все Господу угодны.
        - Фальшь иртум, - немедленно отреагировал Рудя. - Это есть несомненен…
        - Дай человеку отдохнуть, - прервал я его.
        А глаза-то у Руди горят… Нашел свежие уши, даром, что варварские! Впрочем, для него хуже юде все равно никого нет, на юде он бы и негру жаловался, расист-самоучка.
        - Да я и так отдыхаю, - улыбнулся Платон. - Спасибо вам, люди и нелюди добрые, спасли душу православную. Опосля же плавания на доске мне ничто не в тягость. Так о чем ты хотел сказать, Рудольфий?
        - Я могу доказайт, что есть народ, не угодний для Бог, - торжественно объявил фатерляндец. - Это есть эйн-цвей-дрей.
        Едва ли он прямо сейчас доказательства свои придумал. Вернее всего, давно ждал случая высказать их мне, да повода не было.
        - Не может быть, - с мягкой уверенностью, которая отнюдь не исключает возможности спора, сказал Платон.
        Воодушевленный его тоном, Рудя приступил к очередному «еврейскому разгрому».
        - Эйн, - стиснув кулак, он отогнул большой палец. - Кто бил до приход Спаситель верящий истинний Бог?
        Лично мне пришлось секунду-другую побороться со своеобразной Рудиной грамматикой. Платон же, демонстрируя немалый опыт общения с иноземцами, понял его сразу.
        - Иудейский народ, кто же еще?
        - Я-я! Фернер[Далее (нем.).] , цвей: толко юде мог надейся на милость Божий, прочий варвар нет?
        - Правду молвишь, добрый человек. И Ветхий Завет нам вещает, что Господь рукою Своею вел народ иудейский через тернии бытия…
        - Sic![Так! (Лат.).] - Рудя предвкушал победу, как рыбак, подсекающий окуня. - Унд дрей: два раз Господь истребляйт юде на корню, спасайт только по один фамилия: Ной, потом Лот. Из целий народ только дфа приличний человек! Благонадежность семейств и то под вопрос, если помнить про жена Лота! И наконец кто продаль Иисус? Тоже юде! Ну кто переспорить мой эйн-цвей-дрей? - Он обвел аудиторию торжествующим взглядом.
        Я только вздохнул, кот коротким мурлыком выразил восхищение стройностью рудиных умозаключений. А Платон плечами пожал и сказал:
        - Споры спорить я не великий умелец, жизнь не научила. Но только, ты не обижайся, Рудольфий, тут и дите малое возразит. Ну сам посуди: может ли всемогущий Господь ошибаться?
        - Абер найн![Ни в коем случае! (Нем.).]
        - Ну так вот и помысли: неужто по ошибке дозволял Господь иудеям род продолжить? Да и прочим людям, ибо кара небесная всех человеков постигала по грехам их великим. И уж коли сам Отец Небесный распятие Сына Своего простил иудеям, нам ли, грешным, новый суд чинить?
        - Вам, грешним, нет. А честний католик…
        - Тоже человек. Знаешь, Рудольфий, я свет видел. Куда только доля не бросала… И люд я разный встречал, уж ты поверь. По первости смотришь на иных: тьфу, мерзость! Бывает, и не поймешь: люди перед тобой или мороки какие. А потом пообвыкнешь, приглядишься-присмотришься… И воистину зришь, как велик промысел Господень, что столь чудно свет устроил. В каждой земле правда своя, но не бывает так, чтобы люди совсем без совести жили. А коли совесть есть - уже, значит, не пропащий человек. Уже для чего-то Господу нужен.
        Впервые на моей памяти Рудя не поспешил ничтоже сумняшеся отметать встречные аргументы. Призадумался над услышанным.
        Платон между тем поднялся на ноги, снял с плеч и аккуратно свернул одеяло. Натянул сухую одежду, которую я принес из волшебного сундука (стояла у нас пара таких в тереме: один выдавал на заказ роскошные парчовые кафтаны и златотканые свиты с сафьяновыми сапожками, другой - поневы да ферязи из нежнейшей тончицы. Однако сундуки стояли без дела: мы с Баюном в их услугах, понятное дело, не нуждались, а Рудя воротил нос от «варварских покровов» - сундуки работали исключительно по славянской моде). Оглядел себя и кротко вздохнул: видно было, что богатая одежда ему непривычна, но то рванье, в котором он прибыл на остров, я уже спалил в печи.
        Невысокого роста крепкий мужичок лет едва за тридцать, с круглым располагающим лицом обвел нас взором синих глаз и спросил:
        - Не нужно ли в чем пособить вам, добрые люди-нелюди?
        - Ты отдохни сперва!
        - Я не устал, Чудо-юдо.
        - Устал, еще как устал, - гипнотически мурлыкнул кот. - Ты очень хочешь спать.
        Не думаю, чтобы ему пришлось применять какие-то свои волшебные свойства, если они у него были. Усталость, а теперь еще сытость и тепло сделали свое дело, веки Платона неудержимо поползли вниз. Кот вызвался проводить его в отведенные покои. Мы с Рудей остались допивать сбитень.
        - Что скажешь о Платоне? - спросил я.
        - Человек как человек, ничего особенни, - ответил саксонец. - Обични мюжик.
        Ага, кому он лапшу вешает… За версту видно: зацепил его чем-то новгородский скиталец, смерд, еретик и вообще представитель низкой нации.
        А может, все гораздо проще? Прожив без малого полгода в обществе сказочного кота и не шибко сдержанного чудовища, дер браве риттер был рад просто человеческому лицу?
        О таких Платонах романы пишут. То есть раньше писали, сейчас это не модно. Огромные такие романы на пятьсот страниц под серыми обложками с золотым тиснением. С первой частью, описывающей солнечное детство и трудовое взросление героя, с частью второй, посвященной мытарствам, и третьей, в которой нисходит на героя классовое сознание: мол, пока пролетариат не возьмет власть в свои руки, так и будут меня угнетать и притеснять. Однако идейная сторона таких романов не любит пессимизма, и часто к финалу герой таки воссоединяется со своей возлюбленной и устраивается жить-поживать, добра наживать - и ждать, пока в окружающих классовое самосознание пробудится.
        Слушая рассказы Платона, я как-то подумал: вот найдет тоска, сяду и напишу про него. Потом, конечно, остыл. Соцреализм с его запахом пота и дегтя, с жарким солнцем над пашней и покосившимися бедными халупами (прочные избы соцреализм допускает только у мироедов, а народ загоняет исключительно в покосившиеся халупы), как нетрудно заметить, не в моде. А другого литературного направления, которое позволило бы написать подробную, вдумчивую сагу о жизни простого новгородского ремесленника, изобрести никто не поспешил.
        Толстой, тот или этот, наверное, порадовался бы такому сюжету, да только перевелись Толстые.
        Что же, учитывая антураж, делать Платона героем фэнтезийного боевика? Ну нет - это ж придется врать напропалую. Не размахивал Платон мечом, не побеждал колдунов и тиранов, не заливал кровью Османскую империю. Если причины для подобных безобразий у него еще могли возникнуть, то желания - никогда. Не Конан он. По сложению не только тела, но и души. И волшебные чудеса с ним нечасто случались.
        Фэнтези или, в крайнем случае, псевдоисторическую приключенческую авантюру надо про Рудю писать. Только я этим сроду не займусь: не хватало еще способствовать распространению фашистского идиотизма.
        Про кота и речи нет, он для сказки создан. Правда, пока не знаю, для какой. Но сказки я писать не умею.
        Для всего остального, впрочем, тоже опыта маловато. Нет, попробовать можно, но… Как уже отмечалось выше, Толстые-то перевелись…
        И с чего я вообще задумался о книге? - Этто что? - спросил Рудя, указывая на пятна, расползавшиеся по наплечнику.
        - Это? А, это я еще не чистил, - ответил Платон. - Да, а башмачку-то кон пришел…
        - Почему? - Саксонец вырвал у него из рук сабатон и посмотрел на подошву.
        - Да нет, вот сюда гляди. Видишь, на стыке вусмерть проржавело? Ничего не попишешь, воздух туточки сильно влажный. Да и железо, правду сказать…
        - Железо хорош! Это лючший железо из лючший кузница ордена!
        - Лючший, говоришь? - усмехнулся Платон. - Эх, была бы здесь кузенка… Ну просто наковальня с молотом, печь-то я б сложил, меха бы сшил… Вот тогда бы ты посмотрел, как железо ковать надо.
        - Щит и меч, - хмуро ответил Рудя. - Весь остальной не жалько, но щит и меч надо сохраняйт.
        - А я сразу говорил…
        - Начисти до блеска…
        Я подкрался незаметно.
        - Рудя!
        Фатерляндец подпрыгнул на месте и резко повернулся:
        - А я что, я ничто! Он сам предлагайт помогайтен…
        - Правда, Чудо, мне же не в тягость человеку помочь, тем паче дворянину.
        - Да Бога ради! Только почему-то мне кажется, что Рудя опять забыл сказать волшебные слова «пожалуйста» и «спасибо».
        - Я как раз собираться! - покраснел Рудя и заставил себя поблагодарить смерда: - Большой спасибо тебе, добрий рус, за бескорыстен помошчь.
        - Так-то лучше. Ты, Рудя, мотай на ус, мотай: на этом острове нет господ и рабов, нет дворян и смердов. Здесь есть я - и этим все сказано. Демократия у меня, понял? Демократия или отлучение от скатерти-самобранки и фингалы под глазом. Демократия - и баста.
        - Я-я, их ферштейн…
        - Добро. Платон, айда со мной, присмотрел я пару стволов, но без тебя валить не буду. Оцени.
        - Может, я закончу сперва? - спросил новгородец, указывая на щит и меч. - То есть мы с Рудольфием закончим…
        - Вот, Платон хотеть помогайт мне! - обрадовался браве риттер. - Ти сам сказайт, что тут демократий!
        - Ничего, у меня демократия американского образца: свобода человека кончается там, где начинается произвол Пентагона. Если кто не понял, Пентагон в данном случае - я. Ничего с твоим доспехом не сделается, в смысле, хуже уже не будет. В крайнем случае попросим Черномора привезти тебе комплект.
        - Это мой фамильний меч! А на щит - родовой герб!
        - Тем лучше, значит, дворянская гордость не позволит тебе угробить еще и их из-за нежелания поработать руками. Ну все, хорош болтать. Пошли, Платоша.
        Оставив Рудю под гнетом трудотерапии, мы двинулись в путь. Мимо отощавшей за зиму поленницы вышли на поляну, пересекли Ягодный ручей. Дорога лежала краем Сонной лощины на Родниковую гору. Не бог весть какие оригинальные топонимы, зато собственного изобретения.
        Ее лесистая макушка вздымалась над морем почти на километр. Южная и западная части горы еще как-то сочетались с прибрежным обликом. А вот с севера и востока подошву украшали дубы и кедры, на северном склоне росли сосны, на восточном - ольховник. Склоны были ступенчатыми, и на них встречались невероятно красивые цветочные поляны.
        На самом обширном из уступов, близко к подошве, лежало озеро. Без отдельного названия - просто Озеро, чтобы отличить от Хрустального, имевшегося на севере.
        Мы с Платоном дошли до сосняка, и я указал новгородцу деревья, которые наметил под сруб по его рекомендации. Платон внимательно осмотрел их, обходя кругом, поглаживая кору, наконец прищелкнул языком и заявил:
        - Самое то, Чудо-юдо, нашел самое то, что надо. Красавицы!
        - Мне их уже жалко, - признался я. - Может, ну его, этот плот? Или давай пальмы используем. Нет, правда, нам же не «Кон-Тики» строить! В крайнем случае навяжем бамбуков.
        - Любопытно попробовать. Только мы же сосны не абы какие валить станем! Вот, гляди, к примеру, - эта сосенка нездорова. Для корабля бы я ее не взял, но для плота сгодится, а дерево все одно обречено. Потом вот еще, тоже хворое. А вон то - среди поросли задыхается…
        Весна вдохнула в нас силы, и тремя голосами при одном воздержавшемся решили построить плот. Вроде бы и не особенно он нужен, покорять на нем море - затея так себе, по крайней мере, вслух ее только критиковали, но мысль о плоте всем пришлась по вкусу. Кроме кота - он и воздержался. Но коту и вообще все было до лампочки, он в тоске пребывал.
        То есть тоска - не совсем точное слово… Вы не забыли, что у нас стоял весенний месяц март? В целом поведение Баюна мало изменилось, но последнюю неделю он стабильно, как на работу, на несколько часов в день уходил из дома предаваться безысходному одиночеству.
        - Хорошо это, что дерево знакомое на острову имеется. Этак, ежели все сладится, когда-никогда можно будет и о ладеечке подумать. А тут, чтоб дело не запороть, древесина привычная нужна. Я ведь корабельничал только дома, да потом у норвежцев, а там лес привозной, наш. В других местах не довелось.
        - У норвежцев? - Мне вспомнились прочитанные в библиотеке рассказы путешественников об этой стране, которой из-за более ловких соседей никак не удавалось толком встать на ноги. - Я думал, они не допускают рабов к кораблям. Как в старые времена.
        - Некоторые - да, - согласился Платон. - Торвальд, норвежин, что купил меня на халландском торгу, в самый раз из таковых был. Жил по старинке, заветы прадедов блюл. Плотничал я у него по-простому, лавки там, корыта тесал, подклети чинил. Скучал, конечно, после корабельной-то артели. Но ничего, жили в ладу. Только недолго это длилось: как раз в те годы Шиенский епископ, что к короне так и тянулся, залютовал, весь берег данью обложил, а кто уплатить не мог - повелел жечь беспощадно. Крамолу и ересь изводил, стало быть. Торвальд тогда всех рабов своих запродал королевскому двору. И вот там-то меня от рабства отрешили и в корабелы приняли.
        - Отвел душу на любимой работе?
        - Отвел… Но и горюшка хлебнул с избытком, - почему-то с улыбкой сообщил Платон. - Епископ Шиенский взялся за нас - ого-го. Кто веру латинскую принимал, еще ничего жили, а кто не желал - тем особое мыто навесил. Почти все, что на стапелях заработаешь, отдаешь. И все равно не всякий на тебя и посмотрит. Повелось, например, что иноверцев кормить запрещалось, кроме как в королевских корчмах - а уж такую бурду там давали…
        - Сочувствую.
        - Да ничего, иным хуже доля выпадала, грех мне жаловаться. Хоть, правду молвить, в других краях спокойнее жилось, даже у магометан. Грозили они нам муками бесчеловечными - а все к добру повернулось, как всегда на свете.
        - Тебя послушать, так худа вообще не бывает, - усмехнулся я.
        - А откуда ему взяться, худу-то? Верно, бывает: сатана с недолей соберется ходить по земле, горе сеять, хворь да мор. Так ведь то не худо, а попущением Божьим человеков испытание. А всякое прочее худо человек сам себе выдумывает, когда потерпеть не хочет. Или, того хуже, когда ленится добро сделать.
        - Сколько ты лет по чужбине мотаешься?
        - Дай припомнить, - озадаченно сказал Платон. - Этой зимой мне тридцать шесть сровнялось, а впервые в полон попал - восемнадцать весен было. Знать… гляди-ка, ровно же восемнадцать получается!
        Он сказал это с улыбкой, а мне как-то жутко сделалось.
        - Ровно половина жизни, - кивнул я. - Неужели не страшно думать, что полжизни потеряно?
        - Почему потеряно? - удивился Платон. - Экий ты, Чудо-юдо… Тоже вот торопыга. Как можно жизнь-то потерять? Было бы можно, так другие бы находили, а нашлись бы и те, кто отнимать надумал. Да только век человеческий свыше отмерен.
        - Я не о том. Что сделано-то за это время?
        - А что? Пожито - чего еще от жизни ждать? Об одном жалею, что бобылем остался. Но все в руце Божьей. А в остальном грех плакаться: без дела не сидел, добра людям не жалел. Добро же, оно всегда к человеку вернется…
        - И даже страшно не было тебе? - спросил я, все думая о том, что со мной сделается, если проживу на острове восемнадцать лет.
        - Страшно? - переспросил Платон и пожевал губами.
        Видно было, что прежде он никогда не задавался этим вопросом - и другого ответа уже не требовалось, поэтому я спросил вновь:
        - А по родине ты разве не скучал?
        - Зачем? - пожал он плечами. - Скучать - себя изводить. Добро бы ждали меня там, старики-родители, или жена, или, того пуще, детишки малые. Тогда другое дело, тогда бы я еще в Норвегии согласился бежать - это наших несколько на второй год епископских харчей удумали. Да ведь я десяти весен сиротой остался. Взял меня дядя к себе, ковальскому ремеслу обучил - спасибо ему, да, вишь, в семье он меня во всем после своих домочадцев ставил. Вот пятнадцати лет и подался я в Новгород. Вспомнил отцову науку, поплотничал, да к артели корабельной прибился. Славный труд, только, скажу я тебе, Чудо, трудненько было на плаву-то держаться. В Господине Новгороде мастеров что звезд на небе. Бывало, без работы засидишься и пойдешь дурить. С иными артельщиками и дрались - ой-ой как! Теперь же совсем сноровку растерял - куда возвращаться?
        Мы помолчали. Меня не покидало чувство, что на последний мой вопрос он так и не ответил. Но с другой стороны, может быть, я спросил не о том?
        Решил сменить тему:
        - Насчет плота как, уверен, что надежно будет?
        - Отчего нет? Ты же сам говоришь: нам не этих, как их… контиков ладить!
        Уже через несколько дней флот острова Радуги вырос на целых три единицы. Во-первых, мы связали плот, во-вторых, вдохновленный свежей мыслью, Платон по моим рассказам воссоздал катамаран (неказистый, но скоростной), а в-третьих, мы отыскали в сарае, выволокли на свет и починили старую лодку.
        После зимней истомы и ломоты поработать лапами было сплошным удовольствием.
        А вот про «ладеечку» Платон больше не вспоминал. Первые же заплывы средней дальности показали, что пути с острова не существует. Куда ни направься - через пару часов все равно приплывешь к Радуге, только с противоположной стороны. Натуральный заколдованный круг. В пределах досягаемости имелась гряда тех самых излюбленных ундинами рифов и несколько крошечных островков, иные даже с пресной водой, но ничего особенно интересного мы на них не обнаружили.
        Сперва-то мы на рифы поплыли. Когда потеплело и месяц начал прибывать, ночами на них можно было заметить какое-то движение, изредка ветер доносил не слишком музыкальные, но веселые голоса. Рассказа о тамошних собраниях ребятам показалось мало, и я, уступив просьбам, как-то раз «просветил» рифы с помощью магического зеркала.
        Это было отнюдь не «приличное общество», наверное, та самая «клевая тусня», однако ни Мальвины, ни ее подруг я там не приметил. Просто резвящаяся молодежь, преимущественно женского пола. Ничего особенного…
        Тем не менее именно после этого работа над катамараном заспорилась. Уже на следующую ночь мы втроем отправились в путь.
        Поначалу даже мне понравилось. Золотая молодежь морского народа не отличалась чванством, мужское меньшинство оказалось приветливым и дружелюбным не менее девичьего большинства. Ундинам понравилось кататься, держась за веревку, под полным парусом.
        На следующий раз мы привезли с острова кокосов, ундины в ответ до отвала накормили нас устрицами под каким-то особенно секретным соусом, которого не знала даже самобранка.
        Однако я бы не сказал, что улыбчивая золотая молодежь так уж сильно выигрывала перед истеблишментом с его губами гузочкой. При некоторых несомненных плюсах она была глубоко погружена в свои неглубокие интересы, рассеянна и патологически неспособна к сосредоточению мысли. Ее девизом было: «Плавать надо легко». Любая попытка расспросить ундин о том же Черноморе - где бывает, чем знаменит, - приводила к страдальческому выражению на их свеженьких мордашках, пожиманию блестящими под луной плечиками и ответу: «Черномор - он Черномор. Давно тут. Ласты короткие, икру мечет, а вода уносит…» Последнее в приблизительном переводе означало: Черномор не из тех, кто плавает легко, много суетится, но как будто без толку, и что ему надо - поди разбери.
        Ребята тоже в них разочаровались. Они, конечно, не за философскими беседами на рифы стремились, но непробиваемое легкомыслие ундин вскоре начало раздражать. Да и они быстро потеряли к нам интерес.
        Что ж, по крайней мере, морские прогулки восстановили душевное здоровье обитателей острова. Мы отвлеклись, встряхнулись и почувствовали себя живыми людьми.
        В последнюю неделю марта встряхнулся и кот. Можно сказать, вернулся к общественно-полезной деятельности. Опять мы с ним стали посещать библиотеку, а главное - взялись за остров всерьез. Как-то ненароком выяснилось, что Баюн чувствует магию. Не то чтобы навскидку и особенно в предмете он не разбирался, но теперь мы с ним по полдня проводили на складах.
        - А, это я знаю, навидался в черноморовой канцелярии. Это вечное перо и чернильница-нескончайка. Дай понюхать… Пчхи! Точно, чернила плохие, они влаги боятся.
        - Вот и хорошо, приплывет Черномор - будет ему товар.
        - Вряд ли он хорошую цену даст. А дай-ка вон те нюхнуть, под золотой крышечкой… Ага, вот это уже другое дело, этими чернилами даже под водой писать можно. Только - осторожно!.. Они не отмываются. Ничем и никогда.
        - Ничего, вылиняю. А чернильница - тоже нескончайка?
        - Нет, обыкновенная. Должны же быть какие-то пределы совершенству.
        - Идем дальше. Ух ты! Вот это да! Не думал, что увижу… Интересно, кому понадобилось целых два сундука?
        - Ерунда какая-то… Ни тени волшебства.
        - А тут волшебство и не нужно, это компас. Видишь, вот тут магнитная стрелка, она всегда показывает строго на север.
        - М-да? Странно, столько живу на этом острове, в той стороне всегда солнце садилось.
        - Ерунда какая-то…
        - Вот и я о чем. Идем дальше.
        - А это что? Неужели…
        - Похоже. Во всяком случае, магия в нем точно есть.
        - Неужели ковер-самолет? Вот бы здорово…
        - Я бы на твоем месте не торопился так вот сразу садиться. Вдруг это что-то другое?
        - Все равно он ничего не делает. Хм, слушай, а если самолет… Как им управлять?
        - Откуда я знаю? Сколько можно говорить: я простой кот, существо малообразованное…
        - Не наговаривай на себя. Я немного видал котов, которые бы говорили на нескольких языках.
        - Можно подумать, там, откуда ты родом, коты, говорящие на одном языке, совсем не редкость.
        - Редкость. Если про мультики не вспоминать.
        - А что такое «мультики»?
        - Потом расскажу. Так значит, никаких идей по поводу управления ковром-самолетом?
        - Мряу, я уже говорил, что только чувствую присутствие магии - не более того! Возможно, если бы у меня было за хвостом приличное магическое образование, я бы и мог с первого взгляда классифицировать колебания магической ауры каждого предмета…
        - Ну ладно, проехали. Так, а это что? Неужели те самые клубочки, что Иванам-дуракам дорогу указывают?
        - Они самые, родимые. Путеводы называются. Производятся Бабами-ягами долгими зимними вечерами: заклинание нужно нашептывать на всю выпрядаемую нить. Впрочем, за них эту работу часто выполняют заблудившиеся в лесах девицы.
        - Сиротки, злыми мачехами из домов повыгнанные?
        - А ты откуда знаешь?
        - Да что я, сказок никогда не слышал?
        - Надо же, и об этом рассказывать начали. А ведь Яги строго запрещают болтать направо-налево!
        - У вас, может, и так, а в нашем мире… Однако сколько же здесь перед нами труда лежит? Два стеллажа, лукошек штук сорок, да в каждом по десятку клубочков…
        - Мряу, знатно товару нахапано…
        - Ой, а это…
        - Не знаю, в жизни не видал.
        - По-моему, оно шевелится…
        - Да нет, мерещится тебе, Чудо. Хотя, знаешь, на всякий случай давай стороной обойдем…
        - Фу, а это что такое?
        - Рог изобилия.
        - Да? А что за дрянь из него прет?
        - Изобилие.
        - ???
        - Ну испортилось, наверное. Протухло. Видишь, сколько пылищи в этом срубе: тут уже лет сто никто не хаживал. А Рог изобилия любит быть востребованным.
        - Вот бы действующую модель найти…
        - Не советую. Может, в древности и было иначе, а теперь такие Рога ничего, кроме бед, не приносят. Представляешь, если, скажем, какую-то страну дармовым товаром завалить - что будет?
        - Полный дефолт. Крушение производства, бешеная инфляция…
        - В вашем мире тоже Рог побывал?
        - Да нет, люди своими силами справились.

…В итоге составился приличный список потенциальных товаров. Но, знаете, не оставляло ощущение какой-то скоморошеской несерьезности происходящего. Нет, правда, ну что за волшебный остров такой - пыльный склад сказочной атрибутики? Кем и для чего он создавался, даже вообразить не получается.
        И хотя бы тень мысли возникла - где искать загадочное Сердце острова?
        Нет, не буду я про себя книгу писать. Хотя литературный зуд преследует меня с младых ногтей, и в ранней, самой глупой и счастливой юности я даже дал ему волю, впоследствии два года работы журналистом научили меня если не стилю, то, по крайней мере, серьезному отношению к тому, что выходит из-под пера.
        В юные годы не хватает опыта и жизненных впечатлений. Теперь вот у меня впечатлений завались: жизнь чудовища на волшебном острове от первого лица - это вам не баран чихал, это случай редкий, исключительный. Даже опыт какой-никакой есть, но именно он-то подсказывает: любой читатель тебя на смех поднимет. И вовсе не потому, что, как любят сейчас рассуждать, «читателю нужно то-то и то-то, а в первую очередь кровь и секс», это вообще, по-моему, последнее дело - судить за других, кому что нужно. Не подлежит сомнению, ибо проверено веками, только одно: читателю нужна книга (на чем многие и спекулируют в меру своей испорченности).
        А именно книга из моих впечатлений ну никак не вытанцовывается! Книга - существо нежное, ей сюжет нужен как стержень, как опора вьюну. Сюжет же - это события, а у меня что, топтание на месте какое-то. То есть на бытовом уровне мы все время что-то делаем, работа на складе способна даже увлечь, но ведь по большому счету все это - только чтобы не сойти с ума от скуки. Совершаемые действия бессистемны, а стало быть, бесцельны и безрезультатны. Нет действий и тем паче свершений, есть рутинные дела.
        Чем это принципиально отличается от прошлой жизни? Наверное, ничем… Особенно ясно это понимаешь, когда раскладываешь по полочкам: а чего, собственно, не хватает?
        Ну музыки, это ясно как день. Вся наша самодеятельность (особенно моя) не заменит Высоцкого или Синатру, Анну Герман или Фредди Меркьюри. Хотя, положим, Шевчуку Рудя сто очков даст, но ведь «Последнюю осень» его выучить не заставишь. Баюн об Иглесиаса мог бы лапы вытирать (но не стал бы, конечно, он вежливый, не то, что я), однако те же проблемы с репертуаром и музыкальным сопровождением никак не позволяют ставить кота в один ряд с этой суперзвездой. А конкурировать с бракоделами небезызвестного промышленного комплекса - себя не уважать.
        Далее следовало бы назвать книги и фильмы. Однако, к стыду своему, должен признать, что среди воспоминаний о человеческой жизни превалируют отнюдь не они, а простые радости бытия: романы с девушками разной степени серьезности, гулянки разной степени разнузданности, и даже банальные перекуры в дни, когда ты загружен работой. Еще хорошо мотоцикл подлатать, плеер в уши - и на рыбалку с песней…
        Вот так подумаешь, и тошно делается. Ведь было в жизни и другое! Господи, да чем только не увлекался… Из универа сразу в школу двинул - не как многие, годик-другой оттрубить и свалить, а со всей душой. Интересно было! Кроме основной нагрузки тянул два кружка, компьютерной анимации и журналистский, плюс участвовал в работе театрального. Правда, уже тогда следовало заметить, что внеклассная работа увлекает меня куда больше, но теперь уже без разницы, все равно учительская карьера моя оборвалась из-за трений в коллективе ровно через год.
        Когда стал журналистику двигать, мне, скажу без ложной скромности, прочили успех. А кончилось все банальным, совершенно нетворческим конфликтом с владельцами издания.
        Компьютерным дизайном занялся, чтобы работу иметь нешумную. Наивный был…
        В промежутках между периодами трудовой деятельности я писал плохие, как теперь понимаю, стихи и романы - неизвестно какие, ибо в основном доводил их до второй, максимум третьей главы. Подрабатывал на стройке, изучал новомодную религию природы (в принципе, вовремя одумался, но сильно подозреваю, что был отстранен от Возвышения не по собственному почину, а за излишнюю любовь к нудистскому пляжу, на котором по причине далеко не аполлоновского сложения производил, как бы помягче сказать, далеко не лучшее впечатление; попросту говоря, шокировал публику). Пытался с помощью купленного по случаю старенького цифровика создать фотоальманах области. Из ролевок не вылезал. Да мало ли еще…
        Вроде в этой кутерьме трудно разобрать, из чего жизнь состояла. А теперь вот оглядываюсь из своего островного заточения: что вспоминается ярче всего? Оказывается, лишь те моменты, которые направлял я к своему собственному услаждению. В наши времена это недостатком не считается, как раз наоборот, и все-таки…
        Однако я отвлекся. Как видите, событий и свершений нет, остаются только душевные терзания, а из них книги не сделаешь. И опять же, отнюдь не по причине кем-то там декларированной нелюбви читателя к литературе такого рода, а исключительно из-за неумения писать о душе. Тут надо талант иметь. А перевелись нынче не только Толстые, но и Достоевские.
        И почему вообще я опять о книге подумал? Нет, кое-какие записи стоит сделать. При таком ленивом ритме существования только так и можно будет проследить какую-то мысль, например - о Сердце острова. Решено, сажусь и пишу, что как вспомню. - Сейчас жалею, что не постиг премудростей языковедческих, а ведь какие возможности были! Понимаете ли, существует довольно много заклинаний, пришедших к нам из глубокой древности. Баба-яга, у которой я жил в котячестве, в совершенстве владела древними языками и могла меня многому научить.
        - Какой ушас… Ты жить у русский ведьма?
        - И неплохо жил! Пока она не отдала меня одному мужику.
        - Чего и ждайт от женщин, продавший душу дьяволь!
        - Зря ты так, Отто. Баба-яга - это не совсем ведьма. Даже совсем не ведьма. Хотя магия людей и коренится в их мудрости, сами они, как и деды морозы, например, это человекоподобные существа совсем другой цивилизации. Или как мы, баюны.
        - Неужто вас таких много на земле обретается?
        - Не очень много, Платоша, но несколько племен есть. Так вот, о чем я? Ах да, Баба-Яга меня отдала простому мужику. Иначе, к сожалению, было нельзя. Понимаете ли, друзья, существует некий ряд древних магических законов. Согласно одному из них, если человек, сумевший найти дорогу к избушке на курьих ножках, выполнит для Бабы-яги какую-то службу, она обязана его отпустить с подарком. Ну вот и повезло одному… Фомой прозывался. Во хмелю был, заплутал в лесу, наткнулся на нас, стал в ворота стучать - забор сломал, Ягу с пьяной храбрости обхамил. Разозлилась бабушка, но воли чувствам не дала, говорит: «Поступлю с тобой по древнему обычаю. Справишь мне службу, одарю и домой отпущу, а не справишь, полезай в котел. Задумала я себе медвежью кацавейку пошить, уже и медведя приметила - живет тут один неподалеку, норову несносного, каждую зиму до срока из берлоги поднимается, округе покою не дает. Вот и служба: доставь-ка ты мне сюда этого медведя».
        - И что? Неужто доставил? - подался вперед Платон, превратившийся в одно большое ухо.
        Рудя к «варварски байка» бурных чувств не проявлял принципиально, но видно было, ему тоже интересно. Только я уже догадывался, что услышу: чай, кроме сказок, на свете еще и анекдоты водятся.
        Баюн, очарованный вниманием аудитории, высокохудожественно вещал:
        - Доставил! Такая вот загадочная штука хмель: кого губит, а кого спасает. Не задумался Фома ни на миг, хлебнул из фляжечки (а у него с собой было) и пошкандыбал. Как промеж деревьев вписывался - ума не приложу. И - пес его знает, каким образом, - прямиком на берлогу и вышел. А дело было весной, шатун еще поблизости обретался. И страдал жестоко известной хворью медвежьей. Так что быстро бегать был не в состоянии. Фома же, его найдя, опять бездумно вперед шагнул да как, простите, пинка шатуну отвесил! И бежать. Медведь за Фомой, Фома - к избушке. И, на мою беду, оказался Фома проворнее. Яга уж думала, не увидим мы его больше, ан нет: стук, треск, взлетает на крыльцо и в дом стрелою растрепанный мужик, засов запирает, а с той стороны уже медведь в дверь ломится. «Вот, - говорит Фома, - тебе, бабуся, твой медведь. Теперь выполняй уговор». «Да ить он живой!» «А про то, - говорит, - уговору не было, живой он там или какой тебе нужен. Я его доставил, теперь ты слово держи».
        - Кидалово чистой воды! - досадливо крякнул я, сам не заметив, как увлекся рассказом. - Жульничество, обман.
        - Обман, - со вздохом согласился Баюн. - Но, правду молвить, Яга сама виновата. Ей бы след не сердиться, а спокойно и взвешенно задание давать. Теперь же что? Слово дадено, пора ответ держать. Говорит Яга: «Выбирай, добрый молодец, для себя награду». А тот, сиволапый, хихикает пьяненько и в меня пальцем тычет: «Вот, - говорит, - чаво мне в дому не хватает. Кота, - говорит, - надобно. А то мышов развелось, ловить некому». И уж как ни пыталась его Яга уговорить, уж как ни сулила добра разного, что ни золота да звонкого, что ни жемчуга да самокатного, а стоит мужик на своем, стоит не шелохнется. «Подавай мне, старая, кота». Уж Яга меня оплакивала, ой да в горе горьком сокрушалася, - окончательно перешел к сказовой напевности кот. - Отдавала меня из рук ласковых ой да в руки те немытые, в руки грубые да чуждые, от похмелия вечно тряские. Изболелося Яги сердечко доброе, да на грех та боль ее толкнула, старую, - задумчиво проговорил Баюн, потом помедлил, перебарывая себя, и продолжил: - Ну не то, чтоб совсем уж страшный грех: поспорила, чтобы голову ему заморочить, а потом сунула ему меня, дверь
распахнула и говорит: «Дуй отседова!» А Фома, даром что пьян, сообразил: «Э, - говорит, - старая ты карга, а медведь-то меня разорвет! Ты же обещала, что отпустишь не куда-нибудь, а домой - где же я до дому доберусь через это страшилище?» Уронила моя Ягулечка слезиночку, усмирила шатуна словечком тайным, да и отпустила Фому на все четыре стороны. Так вот переехал я в новый дом, котенком малым, полуторагодовалым (а для нас, баюнов, это не возраст). Ну что сказать? Бывают люди и похуже Фомы, однако же немногие. Нет, правду молвить, кабы не хмельная пагуба, то был бы человек как человек. А он все себя жалел, судьбу клял, на Бога роптал, что вот, мол, какая доля ему горькая досталась. Девки его, видите ли, не любят, хозяйки в дому нет, вот и жизнь ладом не идет. Еще бы! - сардонически хмыкнул кот. - Какая ж дура за него пойдет, за беспробудного? Над ним уже весь околоток потешался, добрые люди в глаза дурнем корили, говорили: стань человеком, пока не поздно! Ему все не впрок. Ходит, сокрушается: «Зря ли я в лес глухой ходил, черное колдовство вокруг пальца обводил, счастья искал?» Слышь, оказывается,
счастье он у Яги выцарапывал! Ой, беда… И мне с ним муторно: мышей-то, знаете ли, ловить одно дело, а кушать - совсем другое, к этому я не привык. А Фома день покормит, два забудет. Что делать? Ходить по соседям побираться? Гордость не позволяет. Вот так задушишь мышака, ходишь вокруг час, другой, брюхо-то сводит… Ну слопаешь. Такая гадость, скажу я вам… И поговорить с Фомой не получалось. Пьет же! Я у него наипервейшими хмельниками[Хмельники - запойный бред.] был. Слово скажу - орет дурниной: «Сгинь, нечистая сила!» Потом на колени падает, крестится меленько и клянется завязать. И вот хоть бы раз слово сдержал, хоть бы на денек! Эх, да что там… Зимой бывало сидим у печки, лучина подрагивает, угольки потрескивают. В полутьме грязи почти не видно, Фома вроде в забытьи каком: кружку ко рту поднесет да застынет, вьюгу слушает. И так бывало хочется сказочку ему волшебную намурлыкать, басенку какую - я их уже от Яги много знал… А кой прок, если он так буквально все понимает? Вот, думаю, спою, а он заутра опять попрется счастья искать.
        - Если человек идиот, то это надолго, - процитировал я.
        - Пьянство есть столица всех пороков, - важно подтвердил Рудя.
        - Горесть для души - вино, когда пьют его много, при раздражении и ссоре, - добавил Платон, сокрушенно качая головой.
        - Мудрые слова говорите, друзья. - Кот поблагодарил нас за поддержку легким поклоном. - Много мудрых слов на свете есть…
        - А чем все кончилось? - спросил я.
        - Позором моим, - проговорил кот. - Сбежал я от Фомы.
        - Кто же обвинит? - подивился Платон. - Как и не сбежать от такой жизни?
        - Это закон, Платоша. Как Яга не могла не отдать меня, так я не должен был бежать. А вот не утерпел, по весне подался прочь, лучшей доли искать. Потом слышал: Фома мой печенкой заскорбел, пошел сызнова в лес к яге. То ли меня назад требовать, коли решил, что я его здоровье уволок, то ли зелье целебное добывать - уж точно не знаю. Да по дороге на того медведя и наскочил. Припомнил ему косолапый прошлогоднюю обиду… Ну сделанного не воротишь. Обратной дороги к Яге мне, беглецу, не было, отправился по свету гулять. Да о том уже рассказывал, ведаете вы, люди-нелюди, как я странствовал, покуда к Черномору не попал, и радость, и горе видел, а коли забыл чего - потом к слову придется, поведаю.
        - Ты бы рассказал про Черномора, - попросил я, видя, что кота потянуло на откровенность.
        Но кот замкнулся.
        ГЛАВА 2
        Поскорей на мачту лезь, старик!
        Встал вопрос с землей остро.
        Может быть, увидишь материк.
        Ну а может быть - остров.
        В. Высоцкий.
        Той ночью мне приснилось племя говорящих котов. Глухой непролазный лес, а им - вроде города. Между деревьев да по веткам ходят крупные кошаки, в основном поодиночке, но некоторые семьями. Морды все такие серьезные… При встречах раскланиваются, присаживаются друг напротив друга и о чем-то неспешно беседуют. Интересно, о чем?
        Нет, правда, вот о чем могут разговаривать между собой говорящие коты? О погоде, о вкусе полевых мышей, о заболачивании? О фольклоре и контаминации сюжетов устного народного творчества?
        Наш рассказывал, что основное занятие баюнов, можно сказать, их «национальное» ремесло - бродить по свету, слушать песни и предания, а потом намурлыкивать их волхвам-сказителям. Благодаря этому, кстати, и достигается удивительная точность в передаче сюжетов из поколения в поколение. В последние века, с развитием письменности, стали поговаривать, что труд баюнов больше не нужен… Но говорящие коты не сидели сложа лапы, приспосабливались. Грамоту изучали, основы публицистики и литературного творчества. Уже сейчас многие устраивались в монастыри - центры грамотности, сперва простыми мышеловами, а потом, когда убеждали монахов, что к нечистой силе отношения не имеют, помощниками летописцев и переводчиков.
        То есть профессиональные разговоры в их среде должны быть делом обычным.
        Но вот так, в естественных условиях, если не о работе - о чем они могут говорить?
        Послушать бы…
        Я с шумом вынырнул, отдышался и вскарабкался на плот.
        - Как водичка? - осведомился Платон, не отрываясь от починки удилища.
        - Чудо как хороша!
        Не знаю, о чем беседуют между собой говорящие коты, но, вполне возможно, и они испытывают потребность время от времени обмениваться ничего не значащими фразами и вполне очевидными сведениями. Такие разговоры часто раздражают, но иногда кажутся естественными, как дыхание.
        Нам было хорошо. Окончательно и бесповоротно наступил теплый сезон, море стало ласковым, солнце пьянило, курортная нега окутывала с ног до головы. Мы были добры и вежливы друг с другом.
        - Рудя, айда вперегонки!
        - Я есть Рудольф, - напомнил Цвейхорн, лежавший нас другой стороне плота в одних подштанниках, но в тени тента - принимал воздушные ванны. Загорать он не любил, в среде аристократии загар считается уделом грязных простолюдинов, а дворянам подобает аристократическая бледность. Лицо и руки у него, впрочем, загорели противу всякого желания, прямой арийский нос даже облез.
        - Ну Рудольф, - согласился я. - Вперегонки-то поплаваем, а, херр браве риттер?
        - Риба распугаем, - с ленцой отнекивался он.
        - Поплавай, Рудольфий, - вздохнул Платон, откладывая удочку. - Новую лесу крутить надо, энта никуда не годится.
        - Ты нечестен плавайт!
        - Чего это нечестно? Выигрываю? Так тренируюсь больше - тебе бы, кстати, тоже не помешало. Физподготовка у вас, у браве риттеров, прямо скажем, не на высоте. Сила есть, а ловкости никакой. Айда, поразвиваемся!
        - Ага, а ты опять будешь дергать нога!
        - Рудя, ну я ведь уже обещал, что больше не стану…
        - Не хочу. Я и тут есть хорош.
        - А в воде еще лучше будешь! Так, погоди… Платон, будь добр, дай-ка мне мех. И кусочек лески.
        Новгородец протянул мне почти пустой уже кожаный бурдюк, в котором мы прихватили давленный на самодельном прессе фруктовый сок. Безжалостно выплеснув остатки, я надул бурдюк чуть ли не до треска швов и перетянул горловину.
        - Разнообразим культурную программу. Айда, ребята, в мяч играть!
        Я наскоро объяснил, что такое водное поло. Новшество понравилось, и вскоре мы уже с криками носились по мелководью, пытаясь загнать «мяч» на плот с торца. Играли двумя командами: я в одной, новгородец и саксонец в другой. Кот судил и выталкивал бурдюк на воду в случае гола, стойко перенося брызги. Он в этом смысле молодец, к воде спокойно относится. Не то что любит, но и не трепещет. Тот же Рудя, к примеру, природой куда более сподобленный к хорошим отношениям с водой, плавает с удовольствием, но в баню его загонять - это, я вам скажу, не для слабонервных. Кино и немцы… в версии античных трагиков.
        Платон, который плавал хуже всех, попытался поднырнуть под меня вместе с «мячом», утратил спортивный снаряд, и я уже замахнулся, чтобы забить решающий десятый гол, как вдруг Рудя, дельфином выпрыгнув из волны, перехватил у меня бурдюк и точным броском едва не смел Баюна с плота.
        - Шесть-девять! - воскликнул он. - Котик, дай мятшик!
        Однако Баюн, опершись обеими лапами о бурдюк, всматривался куда-то в небо.
        - Кажется, у нас гости, - сообщил он.
        Я задрал голову - точно, над нами кружили чайки. Характерно так кружили, но без особой суеты.
        - Наверное, Черномор. Он давно уже должен был объявиться. Двинули к берегу, потом доиграем.
        Мы забрались на плот, вытянули якорь, свернули тент и взялись за шесты.
        - По-моему, это не Черномор, - заметил кот, щурясь в сторону горизонта.
        Было десять часов утра, и солнце еще светило в глаза. Я приложил лапу козырьком. Над морской синевой белели пятнышки парусов.
        - Точно, не он. А ну, ребята, поднажми! - призвал я и навалился на шест с такой силой, что плот закрутило.
        - Не так шибко, Чудо!
        - О, майн готт… Ти бояться, Тшудо?
        Это он меня подкалывает. Всегда, когда Рудя меня подкалывает, у него усиливается акцент.
        - Боюсь, боюсь - за вас, - успокоил я его.
        Мы добрались до Радуги довольно резво. Заметить нас, наверное, заметили, но разглядели едва ли. Две каравеллы шли на веслах осторожно, не спеша довериться незнакомому дну. Осадка у них была внушительная, и несколько раз лоцманы на шлюпках впереди давали знаки сменить курс.
        Наконец, примерно через час, суда замерли метрах в двухстах от берега, на краю мелководья, и спустили шлюпки. Мы уже заждались их, сидя в прибрежных зарослях. На всякий случай я прихватил для всех, кроме кота, шапки-невидимки, но сразу предупредил товарищей, чтобы вели себя тихо. Для меня, по счастью, тоже отыскался малахайчик огромной мощности - лопоухий такой, я в нем был похож на Чебурашку, переевшего стероидов. А может, дело и не в мощности - просто это был единственный из волшебных головных уборов, налезавших мне хотя бы на макушку…
        Неудобств от невидимости мы не испытывали: друг для друга выглядели полупрозрачными, а янтарные глаза Баюна простеньким волшебством было не обмануть.
        Шлюпок было восемь, и в каждой сидело по дюжине, не меньше, человек, смуглых и чернявых. Матросы напряженно вглядывались в просветы между пальм. Многие сжимали в руках аркебузы с дымящимися фитилями. На носу передовой шлюпки виднелась маленькая пушечка.
        Одежда матросов не отличалась строгостью, зато представительные товарищи во главе делегации выглядели изысканно и колоритно. Верховодил маленький кабальеро в ярко-красном камзоле с пышным жабо и зеленом плаще, в широкополой шляпе с высокой тульей и длинным пером, в ботфортах. На боку у него висел тонкий меч. Один из пальцев его украшал перстень, надетый поверх перчатки, а на груди сверкал массивный медальон на золотой цепи.
        На корме стояли еще двое в камзолах - пестрых, но явно не столь дорогих. На веслах сидели шестеро солдат в кирасах, еще шестеро замерли с аркебузами наготове.
        На самом носу шлюпки стоял, вытянувшись в струнку, высокий худощавый человек в коричневой сутане с желтоватым лицом, несущим на себе отпечаток долгого затворничества и не слишком здорового образа жизни. Он держал высоко поднятый латинский крест. Сопровождавших его священников тоже было двое, оба сжимали в одной руке Священное Писание, а в другой - к немалому моему удивлению - по дубинке.
        - Мне кажись, это есть испанцы, - предположил Рудя.
        - Португальцы, - уверенно возразил Платон. - Навидался я их. Сейчас взойдут на берег, покричат и почнут землю крестить в латинскую веру.
        - А покричат зачем? - удивился кот. - Ты хочешь сказать: громко пропоют псалмы?
        - Нет, именно покричат. Если кто живет на острову, должны выйти и ихнюю веру принять, а не то пеняйте, мол, на себя.
        - Отшень гуманно, - заметив, должно быть, саркастический блеск в моих глазах, вставил Рудя. - Что ты будешь про них делайт?
        Хороший вопрос, своевременный. Шлюпки уже заскрипели по песку, господа руководители экспедиции торжественно шагнули на новый берег, за ними вывалила орда матросни. Вблизи морские волки производили впечатление откровенной уголовщины - разрисованы татуировками, увешаны блескучими цацками и оружием. Впрочем, делая первые шаги на суше, каждый из них набожно перекрестился и приложился к медальону на шее - не снимая свободной руки с абордажной сабли или заткнутого за пояс громоздкого пистоля с широким стволом.
        Однако остров Радуги встретил пришельцев тишиной, и это явно расслабило их.
        Священник с крестом немедленно приступил к вызову местного населения, но его голос тонул в раскатах смеха и веселых выкриках.
        Да, этих простым явлением себя не проймешь. Рудины мореходы служили рыцарю за совесть. Они могли по слову господина отправиться на край света, ну а уж там кончилась совесть - кончилась и служба.
        Набожный португальский дворянин, похоже, набрал команду отпетых головорезов, суля за поход «в пасть дьявола» немалые деньги и отпущение грехов. Наверное, на португальском побережье напряженка с людьми, готовыми сунуть голову в эту пасть. Что ж, судя по виду - грехи им отпускать не переотпускать. Ради спасения души парни пойдут на любое преступление. Испугаются, конечно, узрев чудовище, но вряд ли побегут…
        Хм, а если не узрят?
        - Вопрос в другом, - обратился я к ребятам. - Что собираетесь делать вы? Не желаете попроситься на борт? По крайней мере, для тебя, Рудя, это вполне приемлемый вариант - там твои единоверцы.
        - «Верцы», я, но не совсем «едино», - пробормотал Рудя, рассматривая гостей. - Португальцы… Ми с ними иметь некоторый разногласий три год назад.
        - Воевали?
        - Мой боевой крещений, - скромно потупил взор Отто Цвейхорн. - Я-я, ми об них воеваль в Булонь.
        - Ясно… И кто кого?
        - Ми! - с рождающим сомнения энтузиазмом воскликнул Рудя. - Думай, они не забили…
        - Но ведь конкретно этих людей там не было? Может, обойдется?
        - Ты так хотеть избавляйся от меня?
        У меня брови поползли вверх:
        - Эй, приятель, мне казалось, это ты мечтаешь вернуться на большую землю и никогда больше меня не лицезреть!
        - Дас ист майн траум[Это моя мечта (нем.).] . Но не с португальцы.
        - Ладно. Платон?
        - Что? Я-то? А какой мне смысл? - пожал плечами новгородец.
        - Баюн?
        - Чудо-юдо, ты меня поражаешь. Причем вдвойне. С одной стороны, приятно иметь право голоса наравне с людьми, но с другой - удивление мое граничит с негодованием: как ты думаешь, долгой ли будет жизнь русскоговорящего кота среди толпы морских разбойников и религиозных фанатиков? Кстати, они, по-моему, отлично знают, что приплыли на волшебный остров и, значит, намерены огнем и мечом искоренять все, что сочтут происками дьявола.
        - Вопрос закрыт, - объявил я.
        - Так что же нам делайт?
        Ишь ты, «нам»…
        - Вам - сидеть тихо. А я сейчас что-нибудь придумаю.
        Между тем дворянин, возглавлявший поход, счел вступительную часть концерта завершенной. По его рекомендации священники вырыли в песке ямку и установили в ней крест, а главный взялся читать что-то торжественное - на латыни, естественно. Матросня притихла, солдаты преклонили колени, уперев приклады аркебуз в песок, дворянин обнажил голову.
        Баюн и Рудя любезно предоставили перевод:
        - Да сгинь адский скверна козней сатанинский, да развейся дух черний кольдовства над этой земля…
        - Погибель чудесам острова сулит, ничего необычного.
        - Да не смутись умы честний христиан дьявольской лесть о чудеса языческий…
        - Похоже, в мире наслышаны об острове Радуги! Рассказы о нем смущают умы мореплавателей…
        - Отныне и вовек века да будь этот земля благословен под власть римский престол и португальский корон. Поздравим себя, судари: мы только что получили новое гражданство. Правда, очень ненадолго - ровно до той поры, когда сограждане нас обнаружат. Странное дело: меня человеческие религии нисколько не интересуют, но вот сами религии почему-то очень остро интересуются мной… Чудо, ты что-нибудь делать собираешься?
        - Остров, которий ты обещался защищайт, присоединяйт к чуждий корона…
        - Рудя, я ушам своим не верю: ты вдохновляешь меня на ратный подвиг?
        - Не бери греха на душу, - посоветовал молчавший доселе Платон. - Хоть и чужие, а все ж таки люди. И с ними можно полюбовно столковаться.
        - Я имей дрюгой мыслий! - Оживился вдруг дер браве риттер. - Позволяй этим люди освящайт остров - тогда черний кольдовство и правда развейся, ты обретай человек обличий, ми все пробирайся на каравелла и угоняй в благословении Фатерлянд…
        От стереофонии уже в ушах звенело.
        - Стоп, стоп! - мотнул я головой. - Не нужно громких слов. Заллус, конечно, обманщик, но деваться с острова мне некуда, а терпеть здесь таких решительных посетителей - увольте. Так что за дело. Сидите здесь.
        Я покинул уютную пальмовую тень и зашагал к португальцам. В голове царила гулкая пустота, которую вспышками озаряли молнии вопросов. Как поступить? Где обещанная Заллусом магия? Куда прогонять пришельцев, если с острова нельзя уплыть? И на что только Заллус рассчитывал?..
        Признаюсь, мне было страшновато. Ну и что, что могуч и невидим, - вступать в силовое противоборство совсем не хотелось. И не только потому, что этакую орду замучаешься бить. Не только потому, что фитили аркебуз по-прежнему дымят (и, кстати, неприятно пахнут). Я вообще миролюбивое существо! В свое время серьезно подумывал, не объявить ли себя пацифистом…
        - Amen! - глядя прямо в мои невидимые очи, заявил священник и осенил панораму крестным знамением.
        Я собирался привлечь к себе внимание достойным ответом, но язык почему-то прилип к гортани, поэтому я ничего не сказал. Просто обхватил крест, вытянул из земли и аккуратно положил в шлюпку. Кто-то тоненько пискнул, кто-то икнул, в остальном ничто не изменилось, только глаза португальцев сделались больше на два размера.
        Так и не дождавшись иной реакции, я прокашлялся и сказал:
        - Извините, господа-товарищи, остров уже занят! Так что скатертью дорога, просим больше не беспокоить.
        Конечно, они не поняли, да я и не стремился к этому, надеялся только напугать их. А уж там пускай сами разбираются, могут они уплыть с острова или нет.
        Что ж, напугать и впрямь получилось. Вот только реакция на страх у гостей, как я и опасался, оказалась несколько своеобразной.
        - Сальве ме, Домине![Господи, спаси! (Лат.).] - заорал ближайший солдат и пальнул из аркебузы на голос.
        По счастью, произведение выстрела из древней бандуры было процессом трудоемким и продолжительным, я успел увернуться еще до того, как загорелся порох на полке. Пуля диаметром в палец смела головной убор со священника.
        В тот же миг все пришло в движение.
        Пушкарь бросился к пушечке. Я успел первым, вырвал орудие из креплений и зашвырнул подальше в море. Тотчас мне пришлось отскочить от шлюпки, которую стали дырявить остальные солдаты. Священник, сверкая тонзурой, прилюдно орал, что я «импиус спиритус[нечистый дух (лат.).] » и «малефикус аминус[злодейский дух (лат.).] ». А морячки принялись за самое опасное (для всех без исключения) дело - бегать в панике по берегу и вслепую размахивать холодным оружием.
        Я присел на корточки рядом с другой шлюпкой, намереваясь выждать, когда схлынет первое волнение. Но тут дворянин, до последнего сохранявший видимость хладнокровия, выкрикнул что-то вроде «Вестиго! Вестиго!». По вытянутому пальцу его я догадался, что он видит мои следы.
        Дворянин выхватил из-за пояса пистоль и пальнул в мою сторону. Я метнулся, уходя с линии выстрела, сбил кого-то с ног, кто-то налетел на меня. Паника пошла по второму кругу. Появилась первая кровь - одного из солдат зацепили кортиком, другому разбили нос. Среди морячков наибольший ущерб наносил здоровенный детина в красной безрукавке, при одном взгляде на которого в памяти всплывало слово
«боцман». Он вооружился багром и в сутолоке уже зашиб до беспамятства троих подчиненных.
        Дворянина услышали все. Горячие португальские парни, перепуганные до полусмерти, взялись искать следы ужасного невидимки. Ну если люди очень хотят что-то найти, то находят непременно. И мои следы находились - в таком количестве и в таких неожиданных местах, что оставалось только удивляться, как подобная орда незримых чудовищ вообще уместилась на острове.
        В общем шуме терялся смех Руди в зарослях.
        Может быть, для постороннего наблюдателя ситуация и впрямь выглядела комично. Лично мне, запертому в середине паникующей толпы, так не казалось. Меня пребольно кольнули чем-то в бок и отдавили лапу. Хвост я загодя прижал к груди. Да все бы ладно, но эти горячие парни уже всерьез рисковали перебить друг друга. Оно мне надо? Что я с грудой трупов буду делать? И вообще… Вообще, неприятно как-то…
        Выбраться из толпы не удавалось. Наиболее возбужденным я стал развешивать плюхи - раскрытой ладонью, чтобы не скальпировать случайно. Но это только подзадорило всех. Уже и священники, отчаявшись изгнать меня молитвами, взялись за дубинки - и почему-то принялись целенаправленно гвоздить своих же спутников. Может, за время путешествия они личную неприязнь к экипажу стали испытывать, а может, решили, что я вселяюсь в матросов, и начали подготовку к массовому экзорцизму в спокойной обстановке?
        Меня охватывало отчаяние. Ну Заллус, ну, скотина ты этакая - бросил меня, как на испытательном полигоне… Хотя что же я: испытатели все заранее просчитывают, учитывают, все условия оговаривают. А я прямо какой-то тест на выживание прохожу. Ну где, спрашивается, «спецсредства защиты», где хваленая магия? Что я тут сделать могу? Всем головы поотрывать?
        Если бы Заллус предусматривал именно такой способ защиты острова, он бы точно меня не пригласил. В нашем мире у него был бы широчайший выбор цепных псов…
        - Идиоты! - не выдержав, закричал я. - Ну сами же себя побьете сейчас!
        Лучше бы молчал. Звуки «варварского» языка переполнили чашу ужаса. Кое-кто из матросов кинулся к шлюпкам, но отдельные медные лбы, в первую очередь дворянин и его солдаты, тотчас принялись избивать их - видимо, как предателей. Матросы, не будь дураки, стали защищаться.
        С ближней каравеллы саданула пушка. Они-то там чего добиваются? А, наверное, холостыми палят, сигнализируют о чем-то.
        Да ну их к черту, в конце-то концов! Теперь, когда взаимоистребление увлекло пришельцев больше, чем война с «легионом злых духов», я смог протолкаться на свободу. Дышать стало легко, но оборачиваться совершенно не хотелось.
        И тут всеобщий гвалт перекрыл знакомый голос. Баюн! Я огляделся, но далеко не сразу приметил хвостатого миротворца. Конечно, не будучи в силах воспользоваться шапкой-невидимкой, он положился на собственные силы - неприметно подкрался и спрятался под бортом шлюпки, вытащенной на песок.
        Вещал он на латыни, но худо-бедно его понимали все, тем более, слова были знакомыми, позаимствованными из проповедей (и где он их только наслушался?). Собственно, Баюн мог нести любую чушь, его бы все равно стали слушать, потому что у него не мой рык устрашающий, а профессиональный, грамотно поставленный голос сказителя. Один его звук приковывал внимание и мог бы снять напряжение, однако кот предпочел воздействовать не только на чувства, но и на разум. Он потом перевел мне примерное содержание речи:
        - Грешники и нечестивцы! Гордыня овладела вами! На что посягнули вы? На святое имя крестителей? Самозванцы! Дьявола принесли вы в душах своих! Дьявола готовы поселить в земле обетованной! Кайтесь, пока не поздно! - и далее в таком же духе.
        Снимаю шляпу (в фигуральном смысле, конечно, для буквального сейчас обстановка неподходящая). Эффект поразительный, мне до такого далеко. Подтолкнуть людей к драке - это одно, а вот заставить прекратить безобразие - куда как труднее.
        Португальцы притихли, затравленно озираясь. Сначала лица отражали только недоумение, потом - проблеск мысли. Если матросы и не поняли всего, то главное уловили. Солдаты же, люди дисциплинированные, а значит, церковь посещавшие гораздо чаще, и прониклись глубже. Про дворянина и священников уже не говорю.
        Вот глаза португальцев увлажнились, по щекам побежали жгучие слезы раскаяния. Они зашевелились, отбрасывая оружие, помогая подняться раненым. Им было стыдно…
        Я старался даже не дышать.
        Думаю, у авантюры Баюна были все шансы на успех. Однако хвостатого оратора подвела увлеченность - ну, и доля тщеславия, наверное. Желая убедиться в достигнутых результатах, он высунулся из-за борта. И был замечен.
        Говорят, самые импульсивные люди на свете - это сумасшедшие. Лично я склонен считать, что команда фанатичных португальцев с легкостью заткнет за пояс три-четыре «буйных» отделения. Хотя, если серьезно, дело тут отнюдь не в национальном характере, как убежденно заявлял потом Рудя, и не в религиозном мировоззрении, как бурчал кот. Чуть более горячая кровь и чуть более святая уверенность в своей исключительной правоте могут сопровождать подлость, но не создают ее.
        Это уже что-то в самой натуре человеческой.
        Как они набросились на Баюна!
        Как счастливы были они, напуганные до чертиков и из-за своего испуга злые, как черти, обнаружив, что есть кого схватить и призвать к ответу! Как беспредельно было их счастье, когда они увидели, что их противник мал, и слаб, и неспособен дать сдачи…
        Кота спасло то, что нападавшие сшиблись лбами над ним, как бодливые бараны. Он проскользнул сквозь частокол ног, вырвался на оперативный простор и кинулся ко мне:
        - Чудо-юдо-о-о!
        И тут я вскипел. Герои, блин, нашли супротивничка по силам! Что-то сдвинулось в душе, и окружающий мир вдруг отдалился от сознания и обрел нереальную четкость. Кажется, я даже видел движение воздушных потоков и слышал, как перекатывается галька на морском дне.
        И где-то далеко, за горизонтом, пригрезилась волшебная черта, за которой море было другим, серым и тяжелым, вздымавшим пенные валы до низких туч.
        Не могу толком объяснить, что произошло потом. Но все, привидевшееся мне, в тот короткий миг не было загадочным, все имело логику и смысл. И меня не удивило, когда между котом и его преследователями вознеслась стена песчаного шторма.
        И когда берег встал на дыбы, когда содрогнулось дно морское, португальцев точно ветром сдуло - ветром, поднявшимся неожиданно мощно, пригнувшим верхушки пальм. Обезумевшие волны вмиг домчали шлюпки до каравелл, на которых метались ошеломленные вахтенные, готовясь к отплытию.
        Ветер хлестал им в корму. Они едва успели поставить паруса - остров буквально вытолкнул их из своего теплого моря. И воцарилась тишина, по крайней мере, так показалось мне после буйства невиданной стихии.
        Баюн, распластавшийся на песке, медленно встал и отряхнулся, взирая на меня как бы с опаской.
        - Уже все? - уточнил он и закашлялся, отплевываясь.
        - Все, - хрипло подтвердил я и тоже закашлялся, отплевываясь. Песку у меня в шерсти застряло пуда три. На языке примерно столько же.
        Паруса каравелл уже исчезали в пронзительной синей дали.
        - Спасибо, Чудо.
        - Не за что. Идем, посмотрим, чего там Платон и Рудя притихли…
        Все случившееся в тот день на берегу имело для меня большое значение. Во-первых, это была первая, если не считать авантюры Отто Цвейхорна, серьезная попытка проникновения людей на остров Радуги. Во-вторых, это было свидетельство того, что Заллус, хоть и наврал мне, но не во всем…
        Не иначе как Рудю укусила какая-то португальская муха, завезенная каравеллами. Не поручусь, что именно из недавних событий так сильно повлияло на него, но когда мы полдничали под навесом во дворе терема и Платон нахваливал нас с Баюном, саксонец сидел тихо, а потом вдруг напустился на кота:
        - Ты не имейт прав так поступайт.
        - О чем ты, Отто?
        - Ты сделаль нехорош. Ты говориль с португальцы так, будто ты есть Бог.
        - Ну вот еще! С чего бы я, нормальный волшебный кот, стал претендовать на чужого бога? Мы, баюны, поклоняемся природе, для нас даже язычество - это чистой воды аллегория.
        - Ты обманивайт! Ты показаль свой истин лицо! - патетически загремел фатерляндец. - Ты говориль об основы христианский вера! Язычник не иметь прав…
        - Рудя, выпей чего-нибудь холодного, остынь, - насупившись, посоветовал кот.
        - Я есть Рудольф!
        - Ну и прекрасно! Только я не пойму, с чего такие наезды, в натуре?
        Это он от меня нахватался. Честное слово, я не собирался никого учить современному лексикону! Пускай этим занимаются все герои книг - я, кстати, никогда не понимал их страсти засорять речь других эпох и пространств. Персонажи ранней фантастической традиции привносили в иномиры то, чем гордилась их родина - прогрессивное мышление, технические новшества. А литературный герой нашего времени привносит только собственный дурной вкус. Он обучает «дикарей» слегка приблатненному лексикону, подобно тому как детсадовец, разузнавший нехорошее слово, делится им со сверстниками. Замусоренная речь - единственный багаж, который он берет с собой в фантастическое путешествие. Больше ему нечем гордиться, больше нечем представить в гостях свою эпоху…
        Хотя, наверное, я немного утрирую. Надеюсь, что утрирую.
        И вообще, чья бы корова мычала…
        Но я уже говорил, что Баюн - страстный филолог. Он обожает разбираться в средствах художественной выразительности и стремится постичь все, что услышит хотя бы краем своего вечно навостренного уха. Жутковато делается при мысли, что он кому-нибудь потом споет, например, об Илье Муромце, уснастив былину моими «неологизмами».
        - Я есть фатерляндец, честний католик, и я невмочь терпеть такой обращений с брат-христиан!
        Кот аж подпрыгнул:
        - А что, по-твоему, я должен был делать? И почему, любопытно, ты сам не сделал чего-то получше?
        - Рудольфий, наш Баюн просто обратился к пришлецам с теми словами, которые они могли понять, - вмешался Платон.
        - И все равно, - прибег Рудя к самому несокрушимому аргументу.
        - Платон прав, - согласился я. - Ничего другого португальцы бы и слушать не стали. А если ты считаешь, что я должен был методично отрывать всем головы, то почему не вышел и не помог? Тебя, дружище, уж не сердись, просто клинит от безделья…
        Рудя покраснел и вдруг заявил:
        - Тебе я теперь тоже не верить. Ты говориль, что не мочь колдовайт. А ты колдун!
        - Нет, храбрый рыцарь, он всего лишь чудовище, - прозвучало рядом. - А вот я - колдун.
        Сколько раз я рисовал в воображении нашу встречу! Казалось, только промелькни он в поле зрения - наброшусь, аки коршун на цыпленка, за глотку ухвачу, вцеплюсь мертвой хваткой - а там по обстоятельствам. Даже песню сочинил: «Ох, я его…».
        Однако вот он пришел - а я не сорвался с места, не набросился, не схватил. Даже не привстал. Мои ребята тоже.
        Заллус сидел на завалинке. Все в том же звездчатом облачении, с лицом решительно-безмятежным.
        - Просто случилось то, чего и следовало ожидать, - продолжал он как ни в чем не бывало. - Возникла ситуация, когда часть магии острова, воплощенная в браслете, подчинилась Хранителю. Это означает, что Хранитель действительно готов защищать свой новый дом.
        - Ты что, наблюдал за мной все это время? - спросил я, подразумевая сегодняшний день, но Заллус, видимо, понял по-своему.
        - Если тебе нравится так думать…
        - Совсем не нравится!
        - Тогда не думай… - Он обезоруживающе улыбнулся и обвел нас взглядом. - Баюн! Любопытно видеть тебя здесь.
        - Буду очень признателен, если ты не предпримешь попытки вернуть меня Черномору, - сказал кот. - Возможно, я не смогу этому воспрепятствовать, но считаю своим долгом предупредить, что буду царапаться и кусаться.
        - Ни в коем случае! Это ваши с Черномором дела. Но если не секрет, что вы не поделили?
        В голосе Баюна проскользнула горечь:
        - Я думаю, ты знаешь, каких взглядов придерживается Черномор на проблему отношений между колдунами и говорящими котами? Скажи, если бы кто-то относился так же к тебе - ты бы счел, что все между вами… поделено справедливо?
        - Ко мне относиться подобным образом не может никто. Это невозможно, а значит, не заслуживает обсуждения, - ответил колдун. - Но я тебя понимаю. Что ж, повторяю, это ваши с ним дела. Чудовище, представь мне своих сожителей.
        - Эй, выбирай слова! - вспылил я. Меня не поняли - очевидно, в этом времени слово не имело оскорбительного значения. - Это мои товарищи по несчастью.
        - По какому несчастью? - искренне изумился Заллус.
        - Они, как и я, не могут выбраться с острова.
        - Почему не могут? Ах, ну да… Вы плавали вместе? Чудовище, выход закрыт только для тебя. - Краем глаза я увидел, как переглядываются мои ребята. Заллус не удержался от смеха. - А чему вы, собственно, удивляетесь? По-моему, это достаточно разумно. Так что же, чудовище, представь мне своих… товарищей по заблуждениям.
        - Это Платон, мастер из Новгорода. Это Рудольф Отто Цвейхорн фон Готтенбург, рыцарь Фатерляндского ордена. Хочешь узнать о них что-нибудь еще?
        - Нет, - покачал он головой. - Нет, этого вполне достаточно. Об остальном нетрудно догадаться. Шведские пираты, жажда славы… Ничто не ново под луной. Рад был познакомиться с вами, судари. Громких речей произносить не буду, скажу лишь одно: как бы ни сложилась ваша дальнейшая судьба, чем крепче вы забудете все, что связано с моим островом, тем больше будет у вас шансов спокойно дожить до старости. А теперь позвольте откланяться. Чудовище, у меня к тебе разговор. Пойдем прогуляемся по берегу. Твои… товарищи, думаю, не будут чувствовать себя покинутыми. - Когда мы отдалились от терема, он сказал: - Поздравляю, ты неплохо справился. Мне нравится твоя самостоятельность. Одно время, признаюсь, начал думать, что ошибся в тебе. Рад, что ты меня переубедил.
        - Все-то тебя радует, Заллус, - заметил я. - Прямо аж хочется уже тебя огорчить.
        Он рассмеялся. Блин, веселый народ эти колдуны…
        - Не получится, - ответил Заллус - Никак не получится. Ладно, не злись. Ты должен понять: знания, доставшиеся собственным трудом, более ценны. Магия - сложная вещь. Поверь, по моей подсказке ты не добился бы таких успехов.
        - Какие успехи? Я что-то их не ощущаю.
        - Как же так? Ты смог воспользоваться магией Радуги - и не считаешь это успехом? Ты живой, сытый, физически даже окреп. Сумел обеспечить себя обществом. Что тебе еще нужно? Женщин? В таком виде? Это даже не смешно. Деньги? Здесь их негде тратить, но в твоем мире тебя ожидают уже шесть месячных окладов. Власть? В пределах острова она у тебя есть - и немалая. И после всего ты говоришь, что не ощущаешь своих успехов? Чего же тебе надобно, добрый молодец?
        - Соответствующее доброму молодцу обличье! Нет, если серьезно, я просто хочу вернуться домой. Не считаю себя способным и дальше выполнять возложенные на меня обязанности.
        Заллус нахмурился и медленно проговорил:
        - Думаешь, ты уже достаточно заработал? Готов удовольствоваться малым?
        - Нет, дело в другом. Я хочу…
        - Неважно.
        - Что неважно? - опешил я.
        - Неважно, чего ты хочешь, - лицо Заллуса стало жестким. - Ты меня устраиваешь, а значит остаешься на острове. Ты не можешь его покинуть, ибо в этом теле накрепко связан с магией Радуги. Ты не можешь предать меня, ибо этим погубишь не меня, а себя. Наконец, ты прекрасно показал себя в качестве Хранителя. Я тобой доволен. И вопрос закрыт.
        - Так что же мне, до самой смерти тут торчать? Но я не Чудо-юдо, я человек! Мне нужна нормальная человеческая жизнь!..
        - Ты - чудовище. Чудо-юдо. Смирись с этим, будет проще…
        У меня потемнело в глазах:
        - Ах ты, мерзавец!
        Будь что будет. Нет, убивать я никого не собирался, хотя кровь и закипела, но вот проучить, чтобы знал буржуй, как насмехаться над трудящимися…
        Он не попытался ни уклониться, ни защититься от атаки. Ему это было не нужно: мои лапы прошли сквозь него, как сквозь воздух, я оступился и упал. К стыду своему должен сказать, что бросался на Заллуса еще дважды, преизрядно его веселя.
        - Ну хватит, - снисходительно сказал он. - Не разочаровывай меня в своих умственных способностях. Все равно я не изменю решения.
        - Я осмотрел весь остров, но нигде не видел могил, - произнес я, поднимаясь на лапы. - Каков был конец прежних Хранителей? Они возвращались домой, или ты просто не предал их земле?
        - Это Черномор сказал тебе, что были другие? - спросил Заллус.
        Тьфу ты, я ведь обещал водоплавающему колдуну молчать… По счастью, у меня была одна зацепка.
        - Нетрудно догадаться. В том, как ты меня одурачил, чувствуется навык. Ты ведь твердо знал, что я никуда не денусь, правда? И вообще, не будь у тебя опыта, ты не провернул бы все так быстро.
        - Действительно нетрудно догадаться, - задумчиво кивнул Заллус - Что ж, какие еще у тебя претензии ко мне?
        Этот вопрос фактически означал: что еще ты знаешь? А я абсолютно ни в чем не испытывал уверенности. Поэтому сказал:
        - Ты не ответил мне. Когда я вернусь домой?
        - Когда я этого пожелаю, - ответил Заллус, и в голосе его мне почудилось облегчение. Очевидно, он понял, что больше я не владею никакими лишними знаниями.
        А это хорошо. Это значит, есть что-то, что я могу - и должен - узнать.
        А еще это означает… Я постарался поглубже спрятать удовольствие от догадки. Морда не лицо, но я-то помню, что облик чудовища получился у меня очень выразительным, а колдун вполне может оказаться неплохим физиономистом - так нечего ему читать мои мысли. Я понял, что опасения были напрасными: не может Заллус наблюдать за мной на Радуге. Иначе бы ясно представлял, что я знаю, что предполагаю, а что и вообразить не могу.
        Итак, в этом Черномор не солгал. Значит, я могу довериться ему и в остальном? Ну пожалуй, «довериться» - слишком сильное слово. Колдуны, по всему видно, народ эгоистичный, заботящийся лишь о собственных интересах. Обманывают с такой же легкостью, с какой дышат. Что ж, это уже информация. Никакой дружбы между Заллусом и Черномором конечно же нет. Но взаимная выгода заставляет их терпеть друг друга. Пока между ними сохраняется некий вид равновесия… Но как только одному представится случай избавиться от «дружбы» другого…
        Странно только: если Заллус не может следить за мной, то как оказался на острове столь своевременно? Почему вообще пришел? Напрашивался только один ответ: он почувствовал использование магии. «Услышал», что я колдую… А может, интуиция подсказала, вот и примчался проверить, в чем дело? Или просто, как он сам сказал, удостовериться, что я справляюсь с обязанностями.
        А почему в призрачном виде? Скорее всего, потому, что так легче перемещаться - меня-то он забрасывал на Радугу, так, помнится, почти час трудился…
        - Теперь и ты ответь. - Голос Заллуса вернул меня к действительности. - Какие еще претензии ко мне?
        - А что, должны быть? - спросил я.
        Колдун усмехнулся:
        - Ты озлоблен сейчас, мало ли что придет на ум в таком состоянии? О чем ты задумался?
        - О прежних Хранителях. Все-таки какова была их судьба?
        - Некоторые погибли, - чуть помедлив, ответил мне Заллус - Некоторые вернулись домой. Захоронений на острове и впрямь нет, я никогда не считал разумными погребальные церемонии. Но тебя это не должно волновать. С тобой подобного не случится. Погибшие Хранители были уничтожены колдовством. А ты - существо из другого мира. У тебя очень высокая сопротивляемость нашей магии.
        - Это заметно, - скептически хмыкнул я, указывая на собственное мохнатое тело.
        Заллус улыбнулся:
        - Нечего удивляться. Ты заклят чарами острова, которые перенесли тебя сюда. Только они над тобою и властны. Ни один охотник за Сердцем Радуги такого не ожидает, - заверил он и глянул на солнце. - Однако мы заболтались, мне пора. Так значит, больше ни вопросов, ни претензий? В таком случае, откланяйся за меня перед своими гостями. До встречи…
        - Послушай, Заллус, - не удержался я. - Мне не совсем понятно… Тебя что, совсем не смущает, что я позволяю жить здесь посторонним?
        - А почему ты считаешь, будто способен понять замыслы существа, чей разум превосходит твой неизмеримо?
        - Это типа ты такой умный, что мне, сирому, за тобой не угнаться? - хмуро уточнил я.
        - Типа того. Ладно, для примера объясню. Твои гости не претендуют на Сердце острова, и, значит, совершенно безопасны. Любой из прежних Хранителей все равно убил бы их, прекрасно понимая, что, вернувшись домой и рассказав о своих приключениях, эти безобидные гости спровоцируют сотни искателей чудесного на покорение Радуги. То есть стократно умножат число твоих проблем. Но ты, существо слабовольное, конечно, предпочтешь сохранить им жизнь… Что ж, меня устроит и это. Чем больше людей захотят владеть магией, тем больше будет у меня покупателей. - Он задумчиво потер подбородок. - Правда, давно уже следует проверить… - сказал он себе и вдруг заявил: - Вот что, пусть твои сожители покинут остров.
        - На плоту?
        - Нет. В одном из святилищ имеется ларец, похожий на тот, через который ты передавал мне купеческие подношения, только три орла на нем изображены иначе - по кругу летящими. Ларчик сей отворяется и запирается по слову: «Шилам-Шалаим, отворись» или «Шилам-Шалаим, затворись». В нем лежат кольца особой силы: они позволяют человеку перенестись с острова Радуги в любое место, какое он пожелает - при надевании на мизинец левой руки. Надетые же на мизинец правый, эти кольца переносят человека обратно на остров. Средство не для кота, конечно, но русского с немцем отправишь легко. Только поставь условие: вели каждому, чтобы про кольцо никому не говорили, но подыскали бы в своей местности купцов позадиристей, почестолюбивее, вот им пускай расскажут всю правду о том, как ушли с Радуги. И пусть им кольца отдадут. Как только купцы появятся на острове, сразу пиши мне. Приветь, накорми, а дальше не твоя забота, я сам прибуду с ними говорить.
        - Ничего не понимаю, - честно сказал я. - Бред какой-то. Ты что, сам не в состоянии выбрать, с кем деловые отношения завязать?
        - От тебя не требуется понимания. Сам ведь признал: я такой умный, что не тебе, сирому…
        Он приложил руку к голове, то ли прощаясь небрежным жестом, то ли стягивая звездчатый колпак - я уже не разглядел, его фигура стремительно растаяла в жарком воздухе. Я медленно побрел к терему.

…Бред и еще раз бред! Деловой человек, даже в нашем мире не теряется, значит, хватка бизнесмена у него на уровне первой сигнальной системы. Иметь налаженную сеть сбыта магических товаров - и вдруг пускаться в такое ребячество! Интересно ему, видите ли, посмотреть, что получится из случайного выбора клиентов! Да хоть бы прикинул, что о нем купцы подумают!..
        А правда, что они подумают?
        Едва ли состав маленького товарищества «змеиных» негоциантов широко известен, но что деятельность его совершенно тайна - не верю. Уже морская специфика основных товаров не позволит им оставаться секретом для окружающих. Почти наверняка каждый второй купец на свете мечтает получить доступ к этому роду торговли. И обнаружив способ практически без затрат путешествовать на волшебный остров, он почувствует себя… счастливчиком. Баловнем судьбы. И ведь вполне оправданно!
        А поскольку некое слабохарактерное чудовище никого из гостей острова убивать не желает, в довольно короткие сроки эта практика приведет к созданию второй партии магических негоциантов, конкурирующей со змеиным флагом. Правда, случайный выбор едва ли позволит им объединиться…
        Я почувствовал, что близок к разгадке. Ведь «змеевики» - преимущественно англичане и, если только Джон Гуилкрафт не исключение, искренние патриоты. Их деятельность за некоторый срок позволила Англии заявить о себе на морях, о чем также свидетельствует список популярных товаров, главным образом направленных на облегчение навигации и кораблевождения. По словам Платона, активность британских мореходов сильно тревожит шведов и датчан, и немудрено - раз уж аккредитованный негоциант мечтает о волшебном оружии, значит, англичане готовы к решительным действиям.
        Усиление Англии, конечно, не было целью Заллуса, о чем говорит наличие среди носителей змеиного ярлыка представителей других народов. В итоге опыт не устроил колдуна, и он решил восстановить баланс: создать вторую торговую сеть, уже не привязанную ни к одной короне. Метод он избрал, конечно, экстравагантный, но наверняка эффективный.
        Учитывал ли Заллус национальную принадлежность «первых ласточек» нового предприятия, их личности? Последнее сомнительно. Я постарался детально вообразить, как новгородский ремесленник и саксонский рыцарь возвращаются в родные пенаты. Платон - человек простой, молчать не станет, да и просьбу, то есть уговор, выполнит, на самом деле пойдет искать подходящего купца. Рудя, вероятнее всего, соблюдением уговора пренебрежет, и трудно его в том винить, ибо таково воспитание: в его среде держать слово, данное врагам веры (и всем, кого таковыми считают), просто моветон. Однако от отчета о проделанной работе перед магистратом ордена Рудя не отделается. И скрывать своих приключений не будет. Приукрасит, конечно, приврет, но постарается сгладить неудачу - ведь заявленного острова «Юде-Вундер» он не отыскал.
        То есть информация о возможности путешествовать на волшебный остров просочится непременно. Русичи, чуть ли не более амбициозные покорители морей, чем англичане, да и саксонцы, у которых отношения с соленой водой все никак не сложатся, едва ли упустят случай. Однако Платон не имеет отношения к купеческому кругу и, стало быть, «искать купца» ему будет затруднительно. А Фатерляндский орден наверняка воспротивится идее связать себя сделкой с нечистой силой.
        И это лишний раз подтверждает, что Заллус за островом не следит, иначе бы он знал о возможных осложнениях и вместо обрисованного в самых общих чертах «уговора» придумал бы что-нибудь поконкретней.
        Ну я-то за него это делать не буду…
        Так, а ведь где-то мне этот ларчик попадался на глаза… Ах да, конечно, в отдаленном капище некоего улыбчивого божества, потускневшие фрески которого, сказать по правде, не вызывали чувства симпатии. Было в его веселой личине что-то ехидное. А, пожалуй, напоминал он и самого Заллуса, чьи радости, как вы имели возможность заметить, редко тянет разделить.
        Капище находилось на западной оконечности острова, среди скал. Туда я, не заворачивая в терем, и направил стопы.
        Ах, приятно все же по нашему острову гулять! Райский сад. Шелест роскошных крон и птичьи трели успокаивают нервы, вселяют в душу покой. Однако Радуга не однообразно-слащава. Западная часть встречает пришельца серыми скалами, которые, начинаясь уже на южном побережье, здесь смыкают ряды, глядят хмуро и величественно. Здесь над всеми звуками царит прибой, и подчеркивает его контрапункт протяжных воплей чаек.
        Среди скал, впрочем, часты укутанные буйной растительностью ложбины, откуда ветер не выдувает плодородную почву. В одной из них и притаилось капище улыбчивого бога.
        А ведь и правда на Заллуса похож, особенно вот этой вот улыбкой, которая так разозлила меня сегодня. Что-то такое… буржуйское роднит их. Наверняка божок в свое время заведовал торговлей, был пронырливым малым вроде Меркурия, таким же шустрым и наверняка не высоконравственным. Хотя по этой части там, помнится, лидировали Зевс и Аполлон…
        Ну да ладно, это сейчас не к месту. Вот он, ларец, скромно возлежит на возвышении за алтарем, а вокруг валяются разнокалиберные кольца. Рассыпались, что ли? Я поднял несколько, попытался напялить на пальцы. Два налезли, однако никакого магического действия не произвели. Все правильно, не ждал же я, в самом деле, что волшебная сила вот так возьмет и перенесет меня в родной город… Не ждал же? Нет, ни капельки не ждал.
        Легкий ларчик, наверное, был обит изнутри материей - из-под крышки доносился глухой перестук нескольких предметов. Я подцепил крышку когтем - да, закрыто. А корпус гладкий, ни единой щелочки нет, ни узора, под которым можно спрятать потайную пружину. Из украшений - только три орла, летящих кругом.
        Случайно ли, что три орла сопровождают предметы, связанные с магическим перемещением в пространстве?..
        Стоп, не будем отвлекаться. Слова-то волшебные не забыл? Ну-ка, ну-ка… Что-то такое, не для тонкого арийского уха Цвейхорна. Будто «сим-салабим» на идиш перевели… Точно!
        - Шилам-Шалаим, отворишь… тьфу, то есть - отворись, Силам-Шалябим! Блин…
        Я вытянул губы трубочкой, потом поджал, снова вытянул и снова поджал. Старый прием, так и учителя губы разминают, и дикторы на ТВ. Точнее, раньше разминали, пока косноязычие не превратилось в комильфо. Потом подвигал челюстью влево-вправо. Хорошо, что меня никто не видит.
        - Шилам-Шалаим, отворись!
        С негромким, мелодичным звоном крышка откинулась, явив моему взору четыре кольца на бархатной подстилке, точь-в-точь таких, как лежали вокруг. На мой мизинец налезло только одно, но ни домой, ни в описанный Платоном Новгород не перенесло. Все правильно, напомнил я себе. На ребят должно подействовать. Другое дело, что Рудя заартачиться может - как же, честному католику на колдовской силе летать! Хотя за самобранкой никаких комплексов не испытывает, рубает только так…
        Забрав на случай все четыре кольца, я отправился к терему.
        Да, все это стоит еще не раз и не два крепко обдумать, но, похоже, мой единственный реальный шанс выбраться живым с чудесного острова - это разгадать тайну его Сердца. Вероятно, и даже наверняка, держа его в руках, я смогу диктовать условия Заллусу. На помощь Черномора надеяться можно и нужно, но чересчур нельзя.
        Иллюзии развеялись окончательно. Заллус показал себя по отношению ко мне не работодателем, а натуральным рабовладельцем. Значит, у меня есть право на восстание. В конце концов, не нужны мне его деньги! Вот вернусь - и ни гроша не возьму!..
        Я вспомнил оговоренную сумму и еще раз, уже гораздо строже, приказал себе: не возьму!
        Помогло, но как-то не слишком убедительно.
        Тогда я заставил себя вспомнить, что до возвращения мне еще как пешком до Китая, и это подействовало сильнее.
        До терема еще километра полтора оставалось, когда я услышал окликавшие меня голоса. Я ведь часа два отсутствовал, и обеспокоенные ребята уже отправились меня искать. - Ти весь правий, Тшудо-юдо! Конетшно, этот кольдун хотеть продажний сеть, не связанни чувством дольга ни с один корона, - взволнованно и оттого почти совершенно неразборчиво говорил Рудя.
        Да, я рассказал им о своих соображениях по поводу Заллусова «уговора». Почему бы и не рассказать? Это я с виду страхомуть лохматая, а так - душа нараспашку. Платон и Баюн понимающе покивали головами, а браве риттер, как видите, пришел в неописуемое возбуждение.
        - Это весь есть цель для его кольдовство. Однако Заллус просчитался, - неожиданно чисто, видно, по причине торжественности слога, заключил доблестный саксонец. - Ибо на его пути встанет Фатерляндский орден. Вот дарованный благим Провидением случай внести имя Фатерляндского ордена в скрижали веков! Наши купцы станут действовать в интересах магистрата, и Заллус сам не заметит, как поможет созданию Священной Империи Единой Германской Нации!
        Я зааплодировал, Платон, не приученный к такому выражению публичного восторга, только крякнул, а Баюн, коротко мявкнув, напружинил хвост под углом сорок пять градусов - получилось очень похоже на «зиг хайль».
        А Рудя - о чудо! - иронию нашу разглядел, но нисколько не обиделся. Смущенно улыбнулся и заверил:
        - Так быть, так быть… Платош, а ти домой пойдешь?
        Новгородец оглянулся на меня и пожал плечами:
        - Коли Чудо-юдо прогонит…
        - Да Бог с тобой, мне что, жалко? Живи, если нравится.
        - Я ведь правду говорил: мне возвращаться некуда.
        - Котик, а ти?
        - Что - я? - удивился Баюн. - Обо мне и речи нет, Отто. Или ты думаешь кольцо на хвост мой нацепить? Едва ли сработает.
        - Я мог би взяйт тебя на руки.
        - А зачем? Уж если нашему Платону некуда спешить, так мне тем паче. Да и скучновато будет без нас Чуду-юду, так ведь?
        Я кивнул, но промолчал, чтобы не было похоже, будто уговариваю. Не хочу я никого неволить. Но в душе был благодарен и коту, и новгородцу.
        - Да, так это есть, так, - невнятно забормотал Рудя, переминаясь с ноги на ногу, как двоечник у доски.
        - Ну что, рыцарь, сразу в путь отправишься или поужинаешь с нами? - спросил я.
        - О я, я, надо поужинайт! И надо хорошо подготовься. Плехо, если что забывайт, хорошо, если не забывайт…
        Да что на него нашло? Только что витийствовал, и вдруг заговорил, как… даже сравнение не подберешь. В ином романе фэнтези наверняка прошел бы оборот «как пьяный детсадовец», но я, поверьте, искренний враг таких противоестественных сравнений. Хотя… похоже, черт возьми, похоже.
        Э, да ему просто страшно в одиночку рисковать, вот и зазывал попутчиков. Что ж, не буду винить - с точки зрения «средневекового» рыцаря предложение жутковатое. Надо бы его как-то отрешить от винного обета, хлебнет для храбрости - успокоится.
        Ужин закатили на славу. Самобранка, умница, уловила настроение, пожалуй, еще лучше меня почувствовала неуверенность Руди и выдала обалденную стерляжью ушицу, запеченную форель, гору красной и черной икры… Вообще, за ней давно замечена склонность к рыбным блюдам - очевидно, из-за близости моря. Но сегодня она выставила и гуся с яблоками, и порося с хреном, и фруктовые салаты, и (вот это диво!) картофель, и сладости какие-то, я даже названий не припомню.
        На вино Рудя все-таки не согласился.
        - Я решиль: пока с остров не уберусь, ни капли в рот.
        - Так ведь уже почти выбрался!
        - «Почти» не считается. Не уговаривай, я клятва даль! И я дольжен хранить трезвий голёва. Что, если кольдун обманывайт нас, и его кольца не носят, а губят?
        - Тогда бы, Отто, Заллус не стал придумывать сложностей с уговором.
        - А ведь Чудо говорил, если кольцо с мизинца на мизинец перекинуть, обратно вернешься? - вспомнил Платон. - Так ты на днях-то и заскочи к нам, успокой, расскажи, как до дому добрался.
        - Да, я буду заскочить! Я буду все-все рассказайт… Когда вернусь до дом, я випью вино - за ваш здоровий! - вдруг провозгласил он, задорно хлопнув ладонью по столу. И потянулся к мандолине.
        А его, кажется, и без вина повело…
        Ладно, тут особенно рассказывать нечего. Славно посидели. Сытно ели, вкусно пили, душевно говорили. Пели и даже плясали под гусли-самогуды. Так-то они кого угодно вусмерть утанцуют, но на Баюна их магия воздействие имела слабое, и когда перед глазами у нас уже темнело, кто-нибудь просил его лечь на струны, музыка смолкала, и мы вновь садились за стол.
        Рудя расшалился до того, что среди ночи предложил: еще одну - и по русалкам. Едва урезонили…
        Наутро встали поздно, мучимые похмельным синдромом. То есть всерьез болеть после самобранкиных вин невозможно, однако последствия сказывались. Один только Рудя, по-прежнему переполненный энергией, поднялся ни свет, ни заря, носился по терему, собираясь в путь-дорогу. Потом еще о нас позаботился, выпросил у самобранки холодного пивка.
        Завтрак прошел в атмосфере расслабленной, тихой и дружелюбной. Как всякий нормальный человек, единственный здоровый среди похмельных, Рудя преисполнился чувства собственного достоинства и воли страху уже не давал.
        Провожали, конечно, хором, наперебой желая доброго пути.
        - Скатертью дорожка дальняя!
        - Господи благослови…
        - Ну бывай! Да не запамятуй, что обещал заглянуть, проведать…
        Рудя приоделся франтом, в лучшую одежку, Черномором привезенную. Остальное в мешок утолкал. Меч подвесил к поясу, а щит на руку нацепил.
        - Данке шон, спасибо, - отвечал он и всех называл «мейн либе фройнде». Уронил слезу и в какую-то минуту даже стал похож не на рыцаря, а на бюргера. Но потом встряхнулся, взял себя в руки и, выдохнув «Не поминайте лихом», надел кольцо.
        Пых! Сверкнула вспышка, и фигура саксонца исчезла. По комнате разлился запах озона.
        Мы остались на острове втроем.
        За несколько следующих дней на Радуге побывали еще двое купцов со змеистыми ярлыками. Оба были англичанами и, в подтверждение моих догадок, яростными патриотами. Они привезли три старинные рукописи, несколько древних костяных статуэток, от которых Баюн даже шарахнулся - таким количеством магической энергии были они напитаны, и бриллиант чистой воды размером в полкулака, наверняка крупнейший в мире. А взамен брали все те же магнитные стрелки, самобранки и погодные браслеты. Кто они после этого, как не патриоты? И о магическом оружии просили оба, особенно настойчив был второй, Джек Садденли, негоциант, нигде не аккредитованный, но, судя по состоянию кораблей, заметно более преуспевающий, нежели Гуилкрафт.
        - Мне необходимо волшебное оружие. Я готов на любые, самые рискованные предприятия, я готов проникнуть даже в пекло и выкрасть там любимый трезубец сатаны, но мне нужно волшебное оружие. Обстоятельства таковы, что только волшебное оружие сегодня требуется сильным мира сего. Только волшебное оружие возвысит честного негоцианта и даст ему преимущества, достойные сотрудника великого Заллуса, - твердил он, бесстрашно взирая на мою хмурую физиономию.
        Еще бы не хмурую - вот этак, не слушая возражений, он долдонил уже почти час.
        - Говорю же тебе: Заллус отказывает…
        - Ты уверен в этом, Чудо-юдо? Уверен, что не перепутал волю великого колдуна? Клянусь, только с размерами его величия может сравниться сегодняшняя потребность сильных мира сего в волшебном оружии…
        - Нет! Я не ошибаюсь! Если хочешь знать, у меня имеется даже письменное распоряжение - показать?
        Садденли пожал плечами:
        - Мне все равно не доводилось видеть почерк великого Заллуса, и я не смогу удостовериться в том, что запрет начертан именно его рукой. И, клянусь именем моего святого заступника, мне кажется странным, что столь великий чародей отказывает честному негоцианту в просьбе, соразмерной с его величием…
        Я наклонился (мы стояли в шлюпке), зачерпнул воды и побрызгал на разогретое жарким солнцем темя. На понт берет Заллуса, понял я. Безыскусно берет на понт. Рассчитывает, что я передам разговор слово в слово, и великий Заллус немедленно побежит доказывать свое величие соразмерной услугой. Искупаться бы сейчас…
        - Слушай, а ты сам когда с ним в последний раз встречался?
        - Я? Но… мы не встречаемся с Заллусом, - опешил честный негоциант Садденли, одним этим местоимением подтверждая и то мое предположение, что все «змеистые» купцы прекрасно знакомы друг с другом и образуют некий род торгового союза. - Мы общаемся с ним через посредника.
        - А кто посредник?
        - Призрак достойного сэра Лайтсворда, который двести лет назад пал в неравной борьбе с шотландскими дьяволами, но по-прежнему беспорочно служит английской короне.
        - Хм. Наверное, не очень удобный способ общения, а?
        - Не говори так, Чудо-юдо. Только благородному призраку мы можем доверить переговоры с приспешником сатаны. Сэр Лайтсворд и при жизни был исключительно честен, а теперь он не позволяет могущественному колдуну Заллусу обманывать нас чарами и наваждениями. Хотя отчасти ты прав, монстр. Очень много времени уходит на то, чтобы посетить пустующий ныне замок Лайтсворда, получить указания насчет требуемой платы и советы достопочтенного призрака, раздобыть нужные вещи, потом отвезти их на остров… Хлопотно.
        - Сочувствую. Только что ж вы через призрака оружие не попросите?
        - Но это сэр Лайтсворд и посоветовал обратиться к тебе. Он сказал: нынче Хранитель сменился, ликом страшнее предыдущих, а умом… - негоциант замялся, но быстро совладал с собой, - не столь коварен. Сказал, попробуйте на него… повлиять.
        Информационный обмен на уровне каменного века… Хотя удивляет, что какой-то совершенно посторонний призрак осведомлен о делах острова. Конечно, он и должен общаться с Заллусом, только так можно объяснить странности его торговой схемы. Но вряд ли колдун заинтересован в том, чтобы представить меня идиотом. Грозным - да, ужасным - сколько угодно, но простаком?
        Скрывалось в словах негоцианта еще что-то интересное, но в тот момент я не стал ломать голову.
        - На меня влиять бесполезно, мне лишние проблемы ни к чему. Пускай этот ваш призрак переговорит с Заллусом как положено, а у меня указания четкие.
        На том и расстались. Провожая взглядом корабли Джека Садденли, я подумал, что, какими бы источниками ни пользовался английский призрак, истинного положения дел на острове он не знает. Он предполагает за Хранителями Радуги большую свободу действий, право выбора. Может, с предыдущими Хранителями все так и обстояло?
        Нет, это не устроило бы Заллуса. Вероятнее другое: призрак, прослышав о новом Хранителе, понадеялся на авось. Это, конечно, не считается национальной английской чертой, но нужно быть действительно простаком, чтобы искренне верить в неизменность национального характера.
        А авось взял да и подвел: Заллус, узнав, что англичанам требуется оружие, понял, что они осмелели, и решил дать окорот, подкинув конкурентов - «кольцевую» торговую сеть, гораздо более мобильную и, стало быть, выигрышную.
        На следующий день приплыл Черномор.
        Этот его приезд не походил на предыдущие: колдун выглядел деловитым, персияночек при нем не было, зато вооруженных до зубов мавров прибавилось, бедолаги едва помещались на плоту. Место роскошного шатра заняла компактная палатка, жаровня осталась на месте, но была холодной. Без женской заботы Черномор питался сухарями, вяленым мясом и крепким вином.
        Меня он, как всегда, пригласил к достархану, а вот с Платоном (кот, едва завидел дорогого гостя, гордо задрал хвост и демонстративно удалился в терем) повел себя просто по-свински: позвал, но угощать не стал, рассмотрел вблизи и попросил сойти на берег. Меня же укорил:
        - Ах, Чудо, Чудо, не стал бы я на твоем месте доверять таким вот «случайным» сожителям. Беспорядочное сожительство…
        - Ведет к роковым последствиям, знаю, - хмуро ответил я. - Мои ребята просты, как сибирские пимы, что ты на них взъелся?
        - А знаешь ли ты, о доверчивое чудовище, что именно под маской простых ребят и случайных соседей ловкие злоумышленники чаще всего проникают в магические тайны? - воскликнул Черномор и добавил, понизив голос: - Неужели ты не понимаешь: чем меньше свидетелей, тем лучше? Любой из них может продать тебя Заллусу!
        Я невольно окинул взглядом мавров, теснившихся на корме и старательно не слушавших нас. Странно, они казались вполне преданными служаками, так что же Черномор при них шепчется? Наверное, понятие преданности в среде колдунов принято рассматривать как не очень удачную шутку.
        - Мой тебе добрый совет, Чудо-юдо, избавься от них как можно скорее. Наши дела идут не так хорошо, как хотелось бы. Не вяжется с девками, уж не обессудь. Анна-Мария, дура, решила проявить христианское смирение, покорно вышла замуж и рискует скоро стать веселой вдовушкой с богатым наследством. Софье свезло, в нее знатный боярин влюбился, готов без приданого взять. И человек-то, как назло, порядочный, не променяет она его… Остается только Айгуль, но с ней тоже сложности: джинн похитил принцессу, а заказчик возьми да помри в ожидании. Я опоздал буквально на несколько дней! Приди я раньше, джинн бы еще согласился уступить девицу, а теперь они сдружились, колдуют совместно и пользуются большой популярностью среди султанов Хивы и Бухары, которые часто ищут помощи у магов. Придется подождать, пока Айгуль и джинн не поссорятся из-за доходов. Но мы можем начать с менее знатных девиц. Есть у меня парочка на примете - привезти их в другой раз?
        - Вези, - решился я. - У меня был разговор с Заллусом…
        - Знаю, я встречался с ним вчера. И у меня возникло впечатление, будто он что-то подозревает. Скажи, твои слова не могли насторожить его?
        - Ума не приложу! Заллус всего-то навсего обманом заманил меня в параллельный мир, напялил шкуру мохнатого чудища и заставил работать без отгулов и выходных. Что после этого могло его насторожить в моем поведении?
        - Не насмехайся, это серьезно. Заллус не из тех, кто прощает.
        - Да уж, поборника милосердия в нем трудно заподозрить… Черномор, а что он вообще за человек, этот Заллус?
        - Он не человек. Он колдун.
        - Это понятно. Я имею в виду - по жизни. Ну чем он вообще занимается?
        - Колдует.
        - А в свободное время?
        - Готовится к новому колдовству, что же еще?
        - А ради чего он это делает?
        - Что за вопрос! - опешил Черномор. - Ради чего… Да как же не колдовать, если можешь?
        - Но должна же быть какая-то глобальная цель в вашей магии!
        Черномор, кажется, обиделся.
        - Ты вот - ради чего живешь? - буркнул он. - Не в этой шкуре, а вообще? Заллус мне рассказал, из какого мира тебя выдернул. Ради какой глобальной цели ты там небо коптил? - Не нашелся я, что ответить. - Вот и не приставай к другим с дурацкими вопросами, - заключил он все еще недобрым голосом.
        Однако я не сдавался:
        - Хорошо, не глобальная цель. Но какие-то задачи вы, маги и чародеи, перед собой ставите, какой-то единой мысли свои дела подчиняете? Вот, скажем, Заллус - к чему стремится?
        Кажется, я опять сморозил бестактность. Черномор смерил меня испепеляющим взглядом, однако ответил:
        - Самым сильным колдуном хочет стать.
        - И едва ли он в этом одинок, да? - предположил я.
        - Сам догадался или кто подсказал?
        - Да ладно, не злись, - вздохнул я, запуская когти в гриву на башке. - Я всего лишь пытаюсь представить себе, с кем имею дело. Значит, стремление к могуществу? Что ж, похвально. Большие амбиции, высокая самооценка, отсутствие психологических барьеров на пути к достижению цели и т.д., и т.п. А конкретно в чем это выражается?
        Черномор помедлил, глядя куда-то вдаль, и ответил:
        - Заллус постепенно отнимает у меня власть над водами. Ах, сколько трудов потрачено впустую… А ведь я уже был самым полным зятем морского царя!
        - Это как?
        - Я был женат на восемнадцати дочерях и племянницах повелителя Атлантики, - пояснил окунувшийся в воспоминания Черномор. - Они благоденствовали в моем гареме и ни в чем не знали отказа. Моим ближайшим соперником был колдун-выскочка с Мальты, женатый на семи царевнах, но морского царя не устраивало, как он за ними ухаживал, и я оставался его любимым зятем. Однако настал роковой момент… Когда мое влияние простиралось уже на весь океан, произошла революция, и династия, с которой я так старательно роднился, объявляется хламом истории! Какой удар… А дальше еще более грустно, Чудо-юдо, - он вымучил печальную улыбку. - Революционная молодежь, разумеется, была энергична и бестолкова. Сплошной дилетантизм! Самое время мудрому колдуну поспособствовать укреплению новой власти. Однако на мне висело ярмо царского прихвостня, где бы ни появлялся я, повсюду вслед звучало оскорбительное прозвище «Расхититель Принцесс». И тут появляется никому не знакомый Заллус, коварно предлагает якобы бескорыстную помощь, упрочивает свое положение… По счастью, далеко не всем морским князьям пришлись по вкусу новые порядки,
подоспела гражданская война, и пока все утихомирилось, я себя обезопасил. Правда, для этого пришлось вступить сразу в четыре морские коалиции, три влиятельных семейства, союз магов Средиземноморья, торговую гильдию Марокканского султаната, братство огнепоклонников и общество по охране древних драконьих семейств. Однако Заллус мог позволить себе иное поведение. Он просто переждал волнения, а когда вернулся, все почувствовали себя нашкодившими детьми, которые не послушали мудрого и доброго учителя. Он признал за мной немалую власть, однако его авторитет был нерушим, а мне постоянно приходилось тратить силы, чтобы не пошатнуться. Коалиции, на которые я опирался, распадались, семейства теряли влияние, даже это чертово общество драконолюбов развалилось - большая часть его представителей была съедена морским змеем. В общем, хотя сегодня мы с Заллусом считаемся равноправными членами Временного правительства, меня слушают все менее внимательно, а к нему ходят за советом между заседаниями. - Черномор помолчал, судя по лицу, путем самовнушения распределяя по организму излишки желчи. Я вспомнил русалок, то есть
ундин, которые пытались меня ухайдакать в один из первых же дней на острове: интересно, по приказу какой партии и из каких государственных соображений они пытались это провернуть? - Радугу Заллус получил как дар за помощь революционерам, - продолжил Черномор. - Молодые балбесы сочли, что остров тоже пора отправить на свалку истории… Однако будет, - оборвал он себя, опомнившись. - Девиц я подвезу тебе через неделю-другую, как только управлюсь с насущными делами. Ты сам-то ничего… особенно интересного не обнаружил?
        - Как тебе сказать? Магия тут повсюду, как выделить Сердце из чудес острова, я даже не представляю. Скажи, а твой кот, хотя бы теоретически, способен обнаружить его?
        - Только девицы! - решительно возразил Черномор. - Никогда не встречал я божественной магии, доступной котам. А уж таким бездельникам и хамам - особенно.
        - Ты не думаешь о том, чтобы позвать его обратно?
        - Нет. Раз он не пришел меня встретить, значит, глупое упрямство до сих пор владеет им.
        - А что вы с ним не поделили?
        - Это наше личное. Если коротко, то Баюн слишком много о себе думает. И слишком мало - о колдуне, который его приютил, дал кров, пропитание и все блага кошачьей жизни. Да пес с ним, у нас и так забот хватает. Возможно, добывание девиц потребует от меня непредвиденных расходов…
        - Которые ты, конечно, с удовольствием возьмешь на себя, памятуя о перспективах, ради которых и стараешься.
        Радости на лице Черномора не отразилось, однако он согласился:
        - Не надо меня перебивать. Я как раз собирался сказать об этом. Одежду европейского покроя я привез. - Он хлопнул в ладоши, и один из мавров плюхнул к моим ногам мешок из непромокаемой ткани. - Мешок уступить не могу, вещь полезная, самому нужна.
        Мавр вытряхнул содержимое мешка на палубу, скатал его и унес. Я не стал говорить ему об отправке Руди, который так и не дал о себе знать за эти дни, сгреб вещи в охапку. Черномор положил сверху коробку с сигарами и два жбанчика кофе.
        - Маловато будет, - заметил я. - Добавить бы.
        - С девицами завезу, - пообещал Черномор.
        Видимо, колдун и впрямь куда-то жутко торопился, потому что подавил свой торгашеский норов, и когда я принес товар для обмена, спорить о качестве не стал.
        - Пора отчаливать, - с фальшивым прискорбием вздохнул он. - Жаль, нет времени поболтать, дела не ждут.
        Глядя, как исчезает плот в золотистой солнечной дорожке, я подумал, что, кажется, понимаю, почему Заллус вышел именно на мой мир. Местные колдуны, как самые просвещенные интеллектуалы, несомненно, имеют сходство с людьми нашей эпохи. Потому что только современного человека способен поставить в тупик вопрос, ради чего он живет.
        А Черномора вопрос-то зацепил…
        Еще дважды чайки исправно предупреждали меня о приближении непрошеных гостей. Оба раза зеркало являло «современных викингов», ошалело крутивших головами и требовавших ответа, от кормчего: куда это он их завел? При помощи волн и ветра я оттеснял драккары за грань волшебных вод Радуги. За что драккманнам, кстати, следовало бы объявить мне благодарность, ибо, если бы не мое своевременное вмешательство, оба случая могли кончиться скоропостижной смертью ничего не понимавших рулевых.
        А вот Семена чайки прозевали. Но я их понимаю: привыкли уже не отвлекаться на мелочи…
        Дело было так. Во второй раз халландские сорвиголовы заплыли к нам часа за два до рассвета. Разбудил меня чутко спавший Баюн: оказывается, чайки уже чуть окна не вышибали, отчаявшись докричаться до меня. Коту что, поднял бедное чудовище посреди ночи и пошел себе досыпать, а я перед зеркалом ровно до зари и провозился. И то, пока кофе не заварил, сосредоточиться не удалось.
        Наверное, мне, существу преимущественно сухопутному, трудно понять, как можно столь остро чувствовать море. Но не вызывало сомнений - викинги мгновенно, несмотря на то, что царила глубокая ночь, ощутили, что море изменилось. Четверо берсеркеров от страха уже звереть начали, прочие от них не отставали. Какое-то время викинги еще требовали внятного ответа от случившегося на борту колдуна, который трясущимися руками разбрасывал (а может, ронял) руны, но либо ответа не последовало, либо он был недостаточно внятен. Кормчего уже давно пустили бы на корм рыбам, если бы не берсеркеры. Дождаться, чтобы в разборки вступили они, никому не хотелось, поэтому викинги предпочли вовремя накинуть на них веревки и при помощи багров скинуть за борт, чтоб поостыли.
        Короче говоря, парни нашли чем себя занять, пока у меня кофейник не вскипел.
        Я успел выпить пару чашек, взбодрился, устроился перед зеркалом поудобнее и взялся за дело. Начал плавно - сообразив, что их влечет куда-то неведомая сила, викинги успели втащить своих «медведеподобных» соратников, мокрых и присмиревших, обратно. Потом я спокойно усилил нажим и, хотя драккманны, не иначе, как из врожденного чувства противоречия, усердно гребли в сторону острова, на заре вытолкал их.
        Сладко потянулся, зевнул и вернулся в постель. Однако сна уже ни в одном глазу не было. Битый час промаялся, потом пошел к морю освежиться.
        Огромное солнце величаво поднималось над волнами, стояла рассветная тишь, нарушаемая только вечным рокотом прибоя. Я понырял и расслабился, лежа на воде. С длинной мордой это даже удобнее, чем в человеческом обличье. Лежишь - как в невесомости, хвостом нечувствительно подгребаешь…
        Вдруг что-то толкнуло меня в макушку. Перевернувшись, я с удивлением обнаружил качавшуюся на волне доску. Толстую, со смоляным ребром. А вон метрах в пяти другая плывет. Я вернулся к берегу и на линии прибоя обнаружил еще несколько обломков.
        Вот тебе раз, неужели я перестарался с викингами? Да нет, в той стороне, куда я их
«толкал», ни рифов, ни мелей…
        - Утро доброе, солнышко красное, - послышался голос Платона, который, потягиваясь, спускался к пляжу. - Раненько проснулся, Чудо-юдо! Доброго тебе здоровьичка. А почто приуныл?
        - Да вот, - показал я обломок доски и рассказал о ночном происшествии.
        Платон присмотрелся и возразил:
        - Не, то не халландцы. Они по старинке из ясеня свои суда ладят, а это сосна. Наша, новгородская.
        - Ты по одному обломку так уверен?
        - Чтобы я древесину спутал? А руку мастера как не узнать? Видишь, тут, на краю, желобок? По нему еловый корень ложится, когда доску к ребру притягивают. Так вот, только новгородцы углом желобок режут. Ну и конопатили кораблик по-нашему, шнуром просмоленным.
        - Значит, еще один корабль был, русский, и он разбился где-то в волшебных водах.
        Платон неуверенно покачал головой. Мы прошлись вдоль линии прибоя, и несколько следующих находок не оставили сомнений:
        - Так и есть. Ох, грехи, грехи… Глянь вот. Чудо, вишь, как опалило? Сожгли ладеечку-то.
        - Ну е мое! Знать бы наперед… фиг бы у меня эти горячие халландские парни так легко отделались.
        - Да бог с тобой, Чудо-юдо, - перекрестился Платон. - Может, и не викинги то вовсе.
        - А кто тогда? У нас тут все-таки заповедные воды, а не проходной двор. Точно, они! Страху натерпелись, вот и пошли задирать первого встречного. Ну попадитесь вы мне еще, - проворчал я, глядя на горизонт.
        - Зачем грех на душу брать? - укоризненно сказал Платон.
        - При чем тут грех? Нечего наших трогать, тогда и мы будем мирными! - заявил я и, опомнившись, пояснил: - «Наших»… я имею в виду русских.
        - Да я понимаю. «Наши», «ваши» - этак всякий судить горазд, как будто не все люди одинаково на свет появляются. Только я о другом речь веду: не успели бы твои викинги, едва грань заповедную перейдя, напасть на другой корабль и сжечь его дотла. Такие дела быстро не делаются, уж ты мне поверь. А тут уже и обломки на берег выбросило…
        - Погоди, - прервал я. - Это что там лежит?
        - Еще обломок, наверное.
        - Нет… Человек!
        Мы подбежали - и правда, там лежал, вцепившись пальцами в песок, мужчина средних лет, в разодранной рубахе навыпуск, босой. Судя по всему, бедолага еле добрался до линии прибоя, где потерял сознание.
        Лицо он имел скуластое, но, как и у Платона, окладистая борода и стриженные «под горшок» русые волосы не оставляли сомнений в национальной принадлежности. Новгородский ремесленник с первого взгляда признал земляка, а едва глянув на золотой нательный крест и богатый рубиновый перстень, с легкостью определил и социальный статус.
        - Из купцов будет. Живой ли, соколик? Я прислушался - купец дышал, но слабо.
        - Придержи-ка его…
        С помощью Платона я аккуратно взвалил найденыша на плечи и понес к дому.
        Несколько часов даже в теплой воде не ахти как полезны для организма, особенно в стрессовой ситуации, поэтому мы раздели купца и завернули в одеяла. Он не очнулся, но по изменившемуся ритму дыхания стало ясно, что обморок перешел в глубокий сон.
        Баюн внимательно осмотрел пострадавшего и, состроив профессорскую морду (да простят мне эту фразу все профессора - но как сказать иначе, если у кота наличествует именно морда? К тому же наш Баюн умен, и ему подобное выражение вполне пристало), заявил, что ничего страшного у пациента не наблюдает.
        - И слава богу, - перекрестился Платон.
        - Чудо, надо бы посмотреть, не выбросило ли еще кого на берег.
        - Разумно мыслишь, - похвалил я. - Платон, не сочти за труд, пройдись. А я поднимусь в башню, посмотрю на море через зеркало.
        - А я останусь дома и присмотрю за гостем, - сказал Баюн, хотя это и так подразумевалось: не требовать же от него, случись нужда, переноски раненых.
        - Только не пугай его сразу как проснется, - попросил я.
        - О чем это ты, мой лохматый друг? - возмутился кот. - Другое дело, если бы остался ты, тогда имело бы смысл беспокоиться о его пробуждении. А чем, по-твоему, может испугать человека благородное животное?
        - Красноречием. Не обижайся, но после того, как был на волосок от смерти, говорящих котов увидать…
        - Ладно, убедил, красивый, я буду нем как рыба, - сказал кот и шумно сглотнул - мы ведь еще не завтракали. - Ты только сам-то шапку-невидимку не забудь…
        Всматриваясь в зеркало, я увидел на море кусок мачты и несколько досок, пару полупустых бочонков, какое-то тряпье. Потом заметил человеческую фигуру и уже готов был бежать к лодке, но тут разглядел, что в груди у бедолаги торчит рукоять ножа.
        Далеко уже, не выловить, а то бы хоть похоронили по-человечески. Но живого человека окликнуть можно, а мертвого среди волн искать? Прими, Господи, душу новопреставленного… новопреставленных, поправил я себя. Сколько их там было?..
        Я вернулся в терем коротким путем, через внутренний дворик. Баюн встретил меня на крыльце черного хода.
        - Надевай малахай, он уже проснулся.
        Организм у купца был на зависть крепкий. Пережив ночной бой, крушение, часы отчаяния в темной воде, он вздремнул часок и вот уже встал свежим и почти бодрым. Тень воспоминаний омрачала бледное лицо, однако по сторонам он смотрел с ярко выраженным любопытством.
        Завернувшись в простыню как патриций, купец обошел терем, никого не найдя, пожал плечами и, вернувшись в малую горницу, стал смотреть в окно.
        - Чудны дела твои, Господи, - пробормотал он. - Куда же меня занесло? Дерева все южные, терем вроде наш, но образов не видно. Да и не мог я на юге очутиться, никак не мог. Если только…
        Что «только», он не произнес, сел на лавку и протянул руку к вошедшему вместе со мной Баюна.
        - Дом обжит, а люди где? Эх, кабы ты, котейко, мог сказать…
        Ненавязчиво увернувшийся от непрошеной ласки котейко тотчас оглянулся на меня, но я отрицательно покачал головой. Пускай Платон, как придет, все объяснит ему, тогда уж и мы явим себя во всей красе.
        Купец между тем продолжал:
        - Ох, чую, не обошлось тут без волшебства. Вот и думай, радоваться ли избавлению, или к страшной участи готовиться. А, ладно, что наперед горевать. - Прервал он себя, расправил плечи и потянулся. - Авось да обойдется, не все ж кудесники злодеи… А коли и злодей, так хоть накормит перед смертью, - добавил он, икнув.
        Кот вновь посмотрел на меня. Понимаю, понимаю, самому хочется. Сходить за Платоном, что ли? Однако голодные глаза кота и купца заставляли сжиматься сердце, и я вдруг подумал: да в чем, собственно, дело? Психологический настрой у мужика оптимальный. То есть снимать шапку-невидимку, может, не стоит, но на небольшое волшебство новгородский купец наверняка отреагирует адекватно.
        Под удивленным взглядом купца и укоризненным - кота, я взял самобранку и расстелил на столе. Эх, жалко, у Платона руки не дошли вчера ее постирать. То есть и я хорош, мог бы сам позаботиться, просто Платон, едва появившись у нас, так решительно взял на себя ведение домашнего хозяйства, что никому уже и в голову не приходило обделять его работой.
        А скатерть-самобранку (можете записать, мало ли, вдруг когда пригодится) при постоянном употреблении следует стирать не реже чем через три дня. Без этого блюда пресными становятся. И важно, постирав, ни в коем случае не выжимать - просто повесить на веревку, сама обтечет и просохнет. Не любят самобранки, чтобы их выжимали, непременно что-нибудь переперчат потом.
        Впрочем, с нашей-то скатерочкой мы давно уже свои люди. Не обидела она гостя, тут тебе были и щучьи головы под чесноком, и порционные судачки а-ля натюрель, а от приправ такой дух стоял - казалось, сам воздух нарезай ломтями и кушай. Купец судорожно сглотнул, огляделся с самым несчастным видом, размашисто перекрестился и набросился на еду. Баюн требовательно щекотнул ему голую ногу. Новгородец, понимающе кивнув, переставил на пол плошку с чем-то рыбным.
        Я слушал, как у них трещит за ушами, как они аппетитно кряхтят и сладко причмокивают, и глотал слюну. Кажется, никогда в жизни не был так голоден, а ведь если вдуматься, все муки - из банальной зависти…
        Утолив первый голод, купец вновь огляделся, опрокинул для храбрости бокал зеленого и вполне бодро провозгласил:
        - Гой еси, хозяин щедрый, дом тебе полной чашею за доброту твою. Благодарствуй, да не осердись, но неловко мне одному, как бирюку, столоваться. Коли можно, яви такую милость, покажись!
        Ну коли сам человек просит… Я потянулся к малахаю, однако Баюн отчаянно замотал головой: ни в коем случае, мол. Да подь ты, хвостатый, не такой уж я страшный. Помню же, каким себя нарисовал, да и в зеркало уже тысячу раз смотрел - ничего. В смысле, притерпеться можно…
        Купец, по-своему истолковав молчание, сказал:
        - А коли ты, хозяин, чарами незримости овеян, так что с того - сядь рядом, раздели со мною трапезу, уважь.
        Эта мысль мне понравилась еще больше, и я, уже не глядя на кота, сказал:
        - Почему бы и нет, в самом деле.
        Купец вздрогнул, но улыбку на лице удержал. Я сел за стол, поднял любезно материализованный самобранкой бокал вина:
        - Твое здоровье, гостюшка.
        - Гхм… - прокашлялся он. - И тебе того же.
        Чокнулись, выпили, закусили.
        - Как себя чувствуешь? - завязал я застольную беседу.
        - Жив-здоров твоею милостью.
        - Отдохнуть-то успел? Ведь совсем недавно заснул.
        - Привычка такая, - ответил купец. - Как бы ночь ни прошла, а вставай на рассвете. Так что, наоборот, сегодня заспался против обычного.
        - Ты ведь из новгородских купцов? Как тебя зовут?
        - Семеном кличут, Семеном Гривной Алексеевичем, из купечества новгородского.
        - А меня - Чудом-юдом. За знакомство?
        - За знакомство, - согласился он.
        Выпили, закусили. Слегка привыкнув к виду исчезающих в воздухе питья и снеди, Семен Гривна расслабился.
        - Коли не тайна - кто ты такой, Чудо-юдо? Дух?
        - Чудовище, - просто ответил я. Пускаться в долгие объяснения не хотелось. - Сейчас невидим, чтобы аппетит тебе не портить. Остров охраняю, на довольствии у одного колдуна состою. Хотя, признаться, от этого довольствия немного удовольствия, - скаламбурил я, не удержавшись.
        - Понятно. А я птица вольная… за что и поплатился. Ох, грехи наши тяжкие, - вздохнул Семен.
        - Кто вас разбил? Халландские викинги?
        - Они, душегубы. Совсем житья не дают, душат нас на корню. Хоть в Новгород возвращайся.
        - Не понял… Ты же вроде новгородец?
        Семен внимательно присмотрелся к тому месту, откуда слышал мой голос, и, помедлив, спросил:
        - Ты, Чудо-юдо, видать, давно на морях не бывал?
        - Ну можно и так сказать.
        - Оно и видно. Неужто совсем про Сарему не ведаешь?
        - Впервые слышу. Просвети.
        Краем глаза я заметил, что и Баюн навострил уши.
        - Странно… Ну что ж, послушай. Если Крыма не считать, то в прежние времена морской торговли на Руси почти что не было. Из Новгорода путь в моря неблизкий. Но вот уже лет тридцать тому как продвинулись мы на запад и обосновались в Норове. Теперь уж и дороги проложены прямые, удобные. Сама Новгородчина ведет торг по рекам русским, а для заморья товар купцы в Норову везут, оттуда же - на Сарему, остров за землями эстов. Вот там, на Сареме, нынче самый край земли Русской. Оттуда и шведам грозим, и немцам не даем в Польше укрепиться. Оттуда и до прочего иноземья держим путь. Сарема - опора русского престола на морях. Да вот не слишком, выходит, надежная…
        - Из-за викингов?
        - В общем, да. Хотя в Бельты - это датские проливы, Большой и Малый Бельт именуются - викинги не лезут, все больше в водах Каттегата шалят. С датчанами у саремского купечества договор, но как только Бельт прошел - готовься ко всему. В Скагерраке тоже опасно. Прямых путей нет, а там еще Ла-Манш, и уж потом Атлантика. Сплошные хлопоты, так что обычно наши купцы только до французских берегов доходят. Самое то, чтоб до ледостава вернуться. Конечно, есть отчаянные головы, что и на два, и на три года в дальнюю даль идут. Те и до Испании доходят, да что Испания, и до Черной Земли - слыхал про такую?
        - Это где негры живут? Люди чернокожие?
        - Вот-вот. В последние годы, когда англы викингов из Скагеррака вытеснили, всем показалось, что теперь спокойнее будет. А халландские душегубы взяли да на юга подались, немцев и голландцев притеснили, и теперь мимо них не пройдешь: если на море никто тебя не тронет, так на берег все одно не высадишься. Многие до Англии ходят, пристают к берегу в Кенте. Оно, конечно, и передышка, и снеди пополнение, да что проку, если половину товаров тут же сбывать приходится? Англичане на сей счет ох как въедливы!
        - То есть заморская торговля становится невыгодна? Это ты имел в виду, говоря, что Русь обратно к Новгороду теснят?
        - То я больше про себя. Из Новгорода нынче многие в Норову или на Сарему идут, особенно с той поры, как викинги Скагеррак оставили. Среди прочих и я прельстился сказками о богатствах заморских. Прежде-то с отцом по Волхову ходили… Да искусили меня беси, жадность подвела, а пуще - поспешность неразумная. По Северному морю нужно большой ватагой ходить, оно безопаснее. А я очень уж не хотел время терять. Столковался лишь с двумя купцами, такими же торопыгами вроде меня, товары зимником до Клайпеды провезли. Места глухие, народ после немецкого владычества диковатый, но мирный. А там, как сговорено было заранее, купили корабли и подались в путь на страх и риск. Хотели до Испании добраться - нет, нагнали разбойники. - Семен горько вздохнул и налил себе полную чашу. - Беда! Жив остался - да радости в том немного. Застрял на чужбине…
        - Не переживай, - утешил я. - Верну я тебя домой, есть один способ.
        - Правду ли слышу? Спасибо на добром слове тебе, Чудо-юдо незримое, неведомое.
        Благодарил он искренне, но радости в его глазах я не увидел.
        - Ты как будто не слишком доволен?
        - Одним возвращением бед моих не развеять, - ответил купец. - Придется Настасью неволить, кровиночку…
        Он замолчал, и я не стал расспрашивать: тут явно что-то личное.
        - Что-то Платона долго нет, - сказал я, поднимаясь из-за стола. - Это еще один обитатель острова, твой земляк. Пойду-ка поищу его. А вы пока с котом поболтайте.
        Обломки встречались только на двухкилометровой полосе в юго-восточной части пляжа, дальше течение несло их мимо острова, однако Платон на всякий случай прошел и в ту, и в другую сторону с запасом. Я встретил его на северо-западной оконечности и отправил домой завтракать, а сам еще побродил между скал, но, как и ожидалось, ничего не нашел.
        Вернувшись, застал следующую картину. Платон негромко наигрывал на забытой бравым саксонцем мандолине, а Семен и Баюн выводили на два голоса грустную песню:
        Бежит, бежит реченька,
        Ой, берег точит.
        Ретиво сердеченько,
        Ой, воли хочет.
        Вдосталь, да не досыта
        Беда лихая
        Ой, кормила молодца
        Чужбина злая.
        Прими, прими, реченька,
        Укачай волной,
        Пронеси порогами,
        Донеси домой[Стихи автора.] …
        Последнюю строчку Семен проглотил - меня увидел. Ну да, я же на берегу малахай-невидимку снял, сунул за пояс, да и забыл. Ладно, Платон в свое время сразу после крушения меня узрел, и ничего.
        Купец гулко сглотнул, но с собой сладил:
        - Так вот ты какой, Чудо-юдо.
        - Именно такой. А что это вас на грустняк пробило?
        - Да вот, наслушались трудных повестей о скитаниях купеческих, - пояснил Платон, задумчиво перебирая струны.
        - Это была любимая песня моей Бабы-яги, - тихо сказал кот и, поднявшись, прошествовал мимо меня к двери. - Простите, друзья, я должен побыть один.
        - Ты не печалься, Семен Алексеевич, - посоветовал ремесленник. - Тебе бы радоваться: живым остался, скоро дома будешь…
        - Вольно тебе, бессемейному, советы давать! И то, по правде, дивлюсь я, Платоша, на тебя глядючи: не припомню в Новом Городе тебе подобных, чтобы по родной земле не тосковал человек.
        - Вся земля Божия - человекам родина, - безмятежно ответствовал Платон. - Что мы хорошего делаем, чужие страны браня? Только иноземцев против себя настраиваем. А ведь со всеми можно мирно ужиться, коли не бранить, а присмотреться да понять края далекие. Что до семьи - прав ты, не сподобил меня Бог свой дом построить. Только вот сейчас я на тебя гляжу да думаю: а не к добру ли то? Вынес бы я восемнадцать лет в скитаниях, поминутно родных вспоминая? А так душа спокойна…
        - Глупости ты говоришь, мастеровой, уж извини! - воскликнул Семен. - Душа спокойная - ровно кострище остывшее: не опалит, но и не согреет, пожару не учинит, но и приюта не даст. А русский человек - огонь!
        - Потому и выгорает быстро.
        - Пусть так! Другого мне не надо, уж коли жить - так жить. И пускай своим поспешеством, своей страстью к наживе я сродников под угрозу подвел, но покуда живице поборемся, еще посмотрим, кто кого.
        - С кем же бороться собрался?
        - С судьбой, - ответил купец.
        - Да в чем проблема-то? - удивился я. - Что твоим сродникам угрожает?
        - Нищета и позор, - был печальный ответ. - Всю семью свою я на Сарему перевез, дом в Новгороде продал. И все равно казны не хватило. И я, и спутники мои несчастные товар для земель чужедальних в долг закупали. Чем расплатиться теперь? А пуще того иная забота: в путь собираясь, мы с товарищами крест целовали в верности друг другу. Теперь я, один в живых оставшийся, да еще зачинатель похода, перед их родней в ответе. Вира с меня за погибших, что жизнь мне доверили.
        - Нешуточное дело, - посочувствовал Платон. - Что же делать думаешь?
        - Выкарабкаюсь! Плохо, что на Сареме некому за меня поручиться. Придется в Новгород писать, старым товарищам. Саремцы над нами подшучивают, но поручительство купеческой братчины Новгородской уважают. Оттуда и денег вышлют. Тоже в долг, конечно, но я вперед умнее буду, дай срок - рассчитаюсь. Да иная тоска сердце гложет… На многое деньги сразу нужны, и средство есть добыть их, но как подумаю о главном - хоть в омут головой, тяжелее прочих бед мне эта…
        Купец, только что уверявший, и вполне убедительно, что, мол, еще повоюем, пригорюнился. Я подлил ему вина и нетерпеливо спросил:
        - Да в чем конкретно дело? Начал рассказывать, уж говори до конца.
        - Есть у меня дочка, Настасья, любимая… - выдохнул Семен.
        - Младшая? - уточнил я.
        - Не… просто единственная… от первой жены, от Марьюшки. Прибрал ее Господь, а мне в утешение Настасью оставил, - он еще помолчал, собираясь с мыслями, и поведал: - Глупый я человек. Наверное, не стоило второй раз жениться, но коли женился - изволь женушку в сердце принять. Ан не удалось… И, честно говоря, не слишком я о том заботился. Что при моих трудах, вдали от дома, и нетрудно. Этак вот за год вернешься домой на два-три месяца - много ли тебе от семьи нужно? Ну и что, что ждут не тебя самого, а барыши твои да подарки дорогие? Радуются - и ладно. А все равно стал замечать, что одна мне отрада в дому - Настасьюшка.
        Возникла пауза, Семен погрузился в воспоминания.
        - Грех мне такое говорить, - вздохнул он наконец, - но не рад я жене. Лучше бы мне вдовым оставаться с дочкой на руках, чай, няньку приискал бы. Так нет же, хотелось, чтоб в доме хозяйка была, как у людей заведено. Получил… Поедом ест она мою Настасьюшку! - неожиданно громко заявил он. - А я по своему обычаю несносному сколько лет не замечал, что в доме творится, чудо, что вообще углядел! Правда, и тут моя вина. Умна моя Настасья, и пригожа собой, и добра, да своенравна, все-то ей женихи угодить не могут: Я, слабое сердце, дочке всегда потакал, разбаловал. И до чего дожили - двадцать один год ей, а все в девках бегает. А Марфа, жена моя, и не чает уже ее спровадить…
        Я чуть было не ляпнул: «Да разве ж это возраст?» К счастью, вовремя спохватился. В этой патриархальной эпохе - да, возраст, и еще какой. Причем бытует сие мнение отнюдь не из-за варварского пренебрежения к человеческой личности, которое авторы так любят приписывать «диким» историческим временам.
        Просто успехи народной медицины, которой в мои дни принято петь дифирамбы, как ни велики в сравнении с банальной фармацевтикой, в былые века, к сожалению, не могли воспрепятствовать высокой детской смертности. А потому от женщин требовалось как можно раньше начинать рожать без передыху - и только так достигался прирост населения. В двадцать один год женщине ничего не стоило нянчить двух-трех бэби, а первенец уже мог бы переселиться из женской половины дома в мужскую.
        Как, однако, велика сила привычки! Ведь вроде бы я все это где-то читал, слышал, знаю - но чуть было не влез с замечанием. Что ж, наша эпоха другая. Мы так старательно ценим личность, что стремительно доводим ее идеал до полнейшего инфантилизма. Здесь женщина, скажем, в восемнадцать - это психически взрослая женщина. В наше время моей последней пассии было двадцать три, но психологический возраст, как бы помягче сказать, колебался между тринадцатью и шестнадцатью.
        Уважаемых феминисток прошу не беспокоиться и не вострить ноготки. У девушки был брат-близнец, чей эгоцентризм сохранился нетленным вообще лет с четырех…
        Простите за лирическое отступление, это так, к слову пришлось.
        Купец продолжал жаловаться на нелюбимую жену. Он, не задумываясь, признавал свою вину там, где ее чувствовал, причем его поведение ничуть не отдавало сценическим битием себя в грудь.
        Волей-неволей мы с Платоном прониклись сочувствием к несчастной девушке (а надо сказать, о ней Семен горевал больше, чем о себе), особенно когда узнали, что бедняжке не избежать несчастливого брака со старым богачом - это и было то самое средство по-скорому раздобыть денег, о котором купец не хотел и вспоминать лишний раз. Если прежде Настасья могла себе позволить привередничать, то теперь она, добрая душа, конечно, еще вперед батюшки предложит такое решение.
        Но, как видно, купцу и самому неловко было нюни распускать, вскоре он взял себя в руки и спросил:
        - А скоро ли ты, Чудо-юдо, отправишь меня домой?
        Я замялся.
        - Отправлю-то хоть сейчас… Только вот сначала бы Рудю дождаться. Ведь обещал же он!
        - У Рудольфия, я мыслю, дел теперь по горло, - усмехнулся Платон.
        - Ну да, если он там и правда новую идеологию двигает, - согласился я. - Занятой теперь человек. Надо же было ему голову заморочить… Блин, аж перед историками неудобно. Но если все так, то Рудя просто свинтус. Трудно, что ли, кольцо с пальца на палец перекинуть? Забежал на пять минут: все, мол, в порядке, ребята, здоров, не кашляю, и вам того же. Ладно, предположим, он теперь среди своих, старые привычки вспоминает, а мы ему уже никто и звать нас никак. Но в таком случае где обещанные посланцы ордена, до дрожи заинтересованные в магической поддержке?
        - Не пойму я вас, судари любезные, - покачал головой Семен Гривна.
        - Да видишь, ерунда такая. Способ переброски человека до дому, до хаты у нас имеется, только он еще не опробован по уму…
        - А давай я проверю? - предложил вдруг Платон.
        - В каком смысле? Ты же никуда уходить не собирался.
        - И не уйду. Просто слетаю на колечке волшебном в родной Новгород, осмотрюсь и сей же миг назад ворочусь.
        - Не слишком ли это опасно?
        - Думаю, нет, - уверенно сказал Платон. - Дело наверняка не в кольце, а в Рудольфии.
        Я задумался. Вероятнее всего, ремесленник прав. Трудно предположить, что кольца - магическое орудие изощренного убийства или похищения. Охотиться таким способом можно только на знатных особ, и уже поэтому кольца должны стоить бешеных денег. Но если так, то Заллус не стал бы разбрасываться ими. Так что, скорее всего, Платон прав.
        И все-таки на душе у меня было неспокойно, когда я принес ему одно из оставшихся колец, которые держал на полке.
        - Ты хорошо подумал? Мало ли что…
        - Да не волнуйся, Чудо-юдо, все будет хорошо. Как там колдун говорил - на левый мизинец надеть и пожелать? - уточнил Платон, взял из моей лапы кольцо и без лишних размышлений нацепил на палец.
        И никуда не делся. Мы обменялись удивленными взглядами. Ничего не понимающий Семен Гривна глядел на нас уже с явной опаской.
        - Может, на правую руку? - спросил Платон и тут же попробовал - с тем же результатом.
        - А ты старательно место представил?
        - Конечно. Самое памятное выбрал - харчевню Фомы Наумича у причалов, где мы всей артелью проживали.
        - Ежели ты с помощью колечка хотел там очутиться, - подал голос купец, - то опоздал на семь лет без малого. Был тогда пожар великий в Новгороде, причалы погорели, несколько ладей, дома на берегу, а с ними и харчевня.
        - Верно? Не путаешь ли, Семен Алексеевич?
        - Еще бы мне путать - как раз на одной из ладей мои пожитки дымом пошли. Все помню…
        Интересно, как с такой патологической невезучестью он вообще ухитрился стать купцом?
        - Тогда все понятно, - сказал я. - Кольцо не может доставить тебя в место, которого нет.
        - Куда бы попробовать? - почесал в затылке Платон. - Скажи, Семен Алексеевич, что в Новгороде не изменилось за восемнадцать лет?
        Купец пожал плечами:
        - Да много чего. Церквы белокаменные, палаты боярские, сколь помню, как стояли, так и стоят. Ну это навряд ли подходит, да? Торговые ряды…
        - Точно! В церкву этак влетать грешно, боярские палаты я лишь издали видел, а вот торговые ряды…
        Он снова окольцевался - и на сей раз исчез. Охнул изумленный купец, тревожно мяукнул неведомо когда вернувшийся кот. В полнейшей тишине мы прождали минуту, две… так, во всяком случае, нам показалось.
        - И что… - начал было говорить Семен, как вдруг горница вновь озарилась электрическим просверком и на пол рухнул Платон… охающий, стонущий, в изодранной одежде и окровавленный!
        Мы все трое бросились к нему, подняли на руки, усадили за стол. Я велел Семену взять рушник и промокнуть кровь на лице ремесленника. По счастью, путешественник не был ранен, а кровь обильно текла только из разбитого носа. Левое ухо распухало на глазах.
        Я снял с шеи лечебный амулет и поочередно приложил к пострадавшим точкам. Платон прокашлялся и сипло попросил:
        - Еще к пояснице, пожалуйста… ага, и ребрам, вот тут. Уф!
        Семен налил страдальцу вина:
        - Хлебни, взбодрись.
        - А теперь говори, что случилось-то, - поторопил я.
        - Кольцо работает, да еще как, - все еще морщась, объявил Платон. - Славно работает. Очутился я прямехонько на рынке, как задумал. В глазах еще искры плясали, ничего не вижу, только чую - на чем-то мягком сижу. И шум новгородский, тысячеголосый вокруг. И вот среди этого шума чей-то крик: «Вор, держите вора, бейте вора!» Я так еще глаза протер, головой помотал - любопытно стало, про кого кричат… Оказалось, про меня. Счастье, что я быстро это понял, - помолчав, заключил он. - Успел колечко перекинуть. Кстати, забери его, Чудо. Ага, подальше, подальше положи…
        Уяснив принцип управления кольцом, Семен Гривна был готов отправиться на Сарему хоть в ту же минуту. И хотя, глядя на него, трудно было предположить, что еще сегодня ночью этот человек прощался с жизнью, барахтаясь в бурных волнах ночного моря, я убедил его повременить хотя бы до завтра, а заодно хорошенько обдумать свое возвращение.
        В целом он произвел на меня приятное впечатление. Был простоват, чем, надо полагать, по большому счету и объяснялись его неудачи в бизнесе, зато прям и искренен. В меру практичен и в меру сентиментален, вспыльчив, но отходчив, набожен, но напрочь лишен фанатизма. Единственно, он никак не мог принять космическое спокойствие Платона, когда заходила речь о некоторых, с его точки зрения абсолютно безусловных понятиях…
        - Возвращайся, Платон. Руси дельные люди нужны. Хоть бы и на Сареме - мастеровой толковый, вроде тебя, как воздух нужен. Озолотишься!
        - Красно говоришь, Семен Алексеевич. Но для того ли живет человек на земле, чтоб в золотом гробу схорониться?
        - Да разве в том дело? Кто богат, тот, стало быть, людям нужен. Или хочешь сказать, я за-ради золотого гроба тружусь? Так мое богачество - это и церквы, и приюты, а моя десятина - это и государева двора украшение, и Русской земли процветание! Так что ты не думай, богатство - вещь тонкая. Тут золотым гробом не отделаешься.
        - Без меня Русь жила, без меня и проживет. Велика она, матушка, грешно и думать, будто в ней один человек что-то значит.
        - А не грешно ли будет, коли каждый человек вот этак рассуждать станет? Ты не серчай, Платон, но я тебе так скажу: ленивый ты человек, вот что.
        - Я-то? С младых ногтей руки покоя не ведали…
        - То руки, руки у тебя трудовые, а душа - ленивая. Все-то ей невмоготу, ни пострадать, ни повеселиться не хочет. Вот оттого ты и не любишь о родине вспоминать.
        - Да при чем же тут родина?
        - Она всегда человеку при чем. Трудились твои руки на радость шведам да туркам всяким, а сердце-то не болело, поди?
        - Отчего? Такие же люди, творения Божий. Свою меру богатства и почета я в каждой земле получал, не лучше и не хуже, чем на Руси.
        - Это потому, что душе твоей было лень рассудить, по правде ли живешь!
        - По правде… А с какой стороны - правда? Вот мы стоим лицом к лицу, у меня справа лес густой, а у тебя справа - море широкое. Так где же правда?
        - Это ты мудрено завернул. Да про то запамятовал, что нам бы с тобой не собачиться, а плечом к плечу стоять следовало.
        - Может быть. Но ведь это все равно значит - против кого-то, а к кому-то спиной.
        - Так ты решил всю жизнь вертеться, как ветряк? Нет, Платон, не пойму я тебя никогда.
        Спорил Семен Гривна увлеченно, хорошо натренированным звучным голосом. По всему видно, любил в свободное время язык почесать. Особенно про огромную пользу, которую его «богачество» приносит окружающим - явно не первый десяток раз кого-то уверяет.
        А Платон так и казался безмятежным, хотя, признаюсь, мелькнула у меня мысль, что только казался…
        И разве не прав был купец, когда о ленивой душе говорил? Не применительно к Платону, применительно к нему пусть ремесленник сам разбирается, а вообще, по сути?
        Этот вопрос почему-то вызвал во мне непонятное раздражение, и я, оставив спорщиков на берегу, пошел нырять. Я уже научился активно плавать под водой по четырнадцать минут, но в этот раз, кажется, побил собственный рекорд.
        Проплывая над авангардистской мозаикой морского дна, бесцельно перебирая разноцветные окатыши, я вдруг подумал: какая роскошная аллегория! Вот мужики спорят, а тот из присутствующих, кто на самом деле золотой гроб зарабатывает, то есть я, ненавязчиво под воду ушел…
        К вечеру мы истопили баньку, русичи, забыв раздоры, отходили друг друга еловыми вениками. Я тоже попарился несколько минут - при своей мохнатости долго жар не выдерживаю. Потом окатились ледяной водой из колодца и засели в малой горнице чаевничать.
        Кот задумчиво мурлыкал - что-то рифмовал и царапал половицу, подсчитывая слоги. Платон вырезал для меня из кипарисовой плашки новый гребешок сантиметров двадцати пяти в длину (прежний я вчера сломал), я же покуда сушил шерсть, расчесывая ее когтями. Семен Гривна, румяный и посвежевший, напряженно размышлял и советовался со мной:
        - Значит, людное место сразу исключается.
        - Однозначно, - кивнул я. - Боюсь, наш Рудя попался на том же, да как проверить?.. Ладно, есть у тебя на примете что-то подходящее?
        - Вот, пытаюсь вспомнить. Я ведь Сарему еще не так хорошо знаю. Другое дело Новгород… Не лучше ли с ходу туда отправиться? Меня ведь дома только к осени ждут, спешка не потребна. Сердце-то рвется, охота Настасьюшку мою обнять… Зато в Новгороде сразу смогу с былыми товарищами встретиться, глядишь, не забыли они еще дружбы старой. Вся моя надежда сейчас на то… Хотя, боюсь, не обойтись без Настасьиного замужества.
        Баюн вдруг оставил стихосложение и сказал:
        - Тут все понятно. Мы полны сочувствия, однако благотворительностью заниматься не станем.
        - О чем это ты? - не понял я.
        - О том, что наш гость явно ждет вспомоществования.
        - Напрасно так говоришь, Баюн, - нахмурился купец. - Ничего я просить не стану, но уже за то, что от смерти лютой меня спасли, вечно буду вам благодарен.
        - Что ж, это делает тебе честь, - ничуть не обидевшись, сказал кот. - Но после твоих прочувствованных рассказов с нашей стороны, полагаю, было бы совершенным бесстыдством выбросить тебя на Сааремаа с пустыми карманами.
        - Верно полагаешь, - заметил я. - Поэтому мы непременно придумаем, как помочь Семену Алексеевичу.
        - Кто человека в беде бросит, тот и сам помощи не жди, - веско добавил Платон.
        - Вот именно, - согласился Баюн. - А посему мое замечание относилось не к тебе, Семен Алексеевич, а к моим товарищам. Поймите, друзья, милостыни наш гость не примет, это очевидно. Денежную помощь, если даже на острове отыщутся монеты, он воспримет как новый долг, и только. Не правда ли, Семен?
        - Верно молвишь.
        Кот улыбнулся, довольный своим профессорским тоном. Ну любит он порой порисоваться, во всеобщем внимании искупаться…
        - Какой же вывод следует из сказанного? Нужно придумать, как помочь Семену Алексеевичу не деньгами, а делом. Можно сказать, мудрым советом.
        - Это ты о предложении Заллуса так пространно толкуешь? - сообразил я.
        - Почему бы и нет?
        Семен заинтересовался, и я рассказал ему вкратце, на каких условиях хозяин острова разрешил отпускать гостей, присовокупив:
        - Я, конечно, и так домой отправлю, я ведь за других людей не ответчик, но ты подумай. Предложение не из худших.
        - Заманчиво звучит, - согласился купец. - Да только не пристало христианину с колдовством-то связываться.
        Баюн насмешливо фыркнул, а Платон сказал:
        - Удивляюсь я тебе, Семен Алексеевич. Столуешься со скатерти-самобранки, ведешь беседы с говорящим котом и чудовищем, а волшебства, выходит, гнушаешься!
        С каких это пор он любителем подкалывать заделался?
        - Ничего я не гнушаюсь! - возмутился купец. - Я, чай, не слабоумный, понимаю: остров сам по себе, а Русь - сама по себе. Да и есть же разница между волшебными существами и пагубой чародейской.
        - И в чем же эта разница?
        - Волшебные существа - часть мироздания, - по-книжному четко определил купец. - А колдовство есть попытка произведения небожественного чуда, то есть - пагуба бесовская.
        - Знаешь, Семен, - сказал я. - Могу, конечно, ошибаться, все-таки в вашем мире я человек новый, но мне кажется, тут на острове никакой пагубы нет. Все здешние чудеса какие-то, как бы по-русски сказать, производственные… Ну чудо - это ведь что-то единичное, исключительное. А тут все чудеса растиражированы, на поток поставлены. И уже ничем не отличаются от обычных инструментов или механизмов вроде ткацкого станка.
        - А еще компасы, - припомнил Баюн. - Ты, Чудо, говорил, что они не волшебные.
        - Ни в малейшей степени! Как, впрочем, и «волшебные стрелки», которые мы сейчас продаем: это один и тот же магнитный прибор, только компас более удобен и надежен. Наверное, Заллус натаскал их из какого-то другого измерения, пока здесь не изобрели, но продавать будет не раньше, чем «стрелки» разойдутся.
        - Хочешь сказать, товары Радуги - это просто диковинки? - спросил Семен и почесал бороду. - Может быть, и так. Только все равно не верится мне, чтобы колдун их продавал, не преследуя какой-то своей цели. Что он требует взамен?
        - Другие редкости, как правило, магические.
        - Вот, стало быть, их добывать - уже душой рисковать.
        - Может быть, на этот раз Заллус поставит новые условия?
        - А может, и нет. Да и отпустит ли меня живьем, ежели я откажусь? За совет спасибо, Чудо-юдо, обдумать еще стоит, только я всегда думал, что колдовские интересы с людскими не пересекаются.
        - Утро вечера мудренее, - объявил Баюн. - А не пожелают ли судари на сон грядущий сказочку послушать? Ой вы гой еси, добры молодцы, красны девицы! А послушайте вы сказку, сказочку-безделицу, про Ерему-хитреца, удалого молодца, да про жадную старуху, про старухину проруху, да про кашу и топор, как ведется с давних пор… - не дожидаясь согласия, приступил он к изложению широко известного сюжета о каше из топора.
        Сказку все присутствующие знали почти наизусть, даже я, несмотря на колорит иной эпохи (в версии Баюна говорилось не о солдате, а об артельщике, над которым старуха решила посмеяться, памятуя народное присловье, что «артельщик топором сыт»). Однако слушали с удовольствием, до тех пор, пока неожиданное происшествие не оборвало нить повествования.
        Пых! С уже знакомым легким хлопком и короткой вспышкой посреди горницы возник Рудя. Хотя узнать его было мудрено.
        Господи, на что он был похож! Полуголый, едва прикрытый грязными лохмотьями, покрытый кровоточащими язвами и ожогами, он судорожно стискивал правый мизинец, на котором блестело кольцо, глядя на нас безумным взором и как будто не узнавая. Мы вскочили на ноги.
        - Рудя!
        Он вздрогнул, услышав мой голос, и вдруг бессильно рухнул на пол. А когда я подхватил его на лапы и понес к лавке, бравый саксонец… разрыдался! Не заплакал, а именно разрыдался, безутешно и безудержно, ровно дитя, которому не купили игрушки.
        - Их вейс нихт… Чудо-юдо, это ты!.. За что? Фер Готт… - это или нечто похожее слышалось время от времени, но все утопало в потоке рыданий.
        - Господи помилуй, - перекрестился Платон. - Куда же его занесло-то?
        - Не знаю, но это будет почище торговых рядов, - пробормотал кот.
        Я попытался встать, но Рудя вцепился в мою шерсть мертвой хваткой.
        - Разожмите ему пальцы, - попросил я Платона и Семена.
        Когда они справились, второй раз за сегодня снял с себя лечебный талисман и надел фатерляндцу на шею. После этого принес из шкафа заветную склянку, о которой говорил Заллус. До сих пор ни у кого, слава богу, не возникало потребности в ней, и я не знал, каких дозировок требует средство. Что ж, склянка мала, очевидно, зелье сильнодействующее. Я плеснул пол-ложки, прицелился и влил в рот трясущемуся рыцарю.
        Рыдания тотчас прекратились. Прекратились и судороги, Рудя замер с открытым ртом, не дыша. Я уже было испугался, но тут он шумно втянул в себя воздух и крякнул, как после стопки спирта.
        И началось… Как же его, бедолагу, крутило! Оказывается, средство было не просто сильным, а прямо-таки зверским! И явно имело концентрацию, рассчитанную на чудо-юдинский организм. Однако я не назову свои действия ошибочными - хотя и перепугались мы за нашего саксонца преизрядно, вскоре успокоились, заметив, что язвы и раны его затягиваются буквально на глазах.
        В целом метания Руди заняли пять-десять минут, потом он затих и засопел, погрузившись в здоровый сон. Я не стал снимать с него амулет, укрыл одеялом, и мы сели пить чай, переживая случившееся. Потом разбрелись по комнатам, только Баюн остался подле болезного - дежурить.
        Наутро я нашел Рудю все еще слабым после пережитого, но, по крайней мере, он уже мог связно говорить. В первую очередь рыцарь попросил прощения за недостойное поведение - проливать слезы рыцарям Фатерляндского ордена предписывалось только от умиления перед добродетелью коллег или от праведного гнева на бесчинства врагов. На вопрос, что случилось, сперва принялся врать:
        - Ничего особенного, ничего достойного внимания. Все было очень хорошо. Роковая случайность бросила меня в руки недругов, и если бы не это, все сложилось бы самым лучшим образом. Теперь мне надо… некоторое время отдохнуть, да, но я потом обязательно вернусь домой…
        Что любопытно, хотя произношение его выдавало немца, слова рыцарь больше не коверкал. Похоже, он давно уже научился чисто говорить по-русски, но отчего-то не хотел этого при мне показывать. То есть прикалывался так по-своему! Но меня сейчас занимало другое.
        - Рудя, ты кому лапшу на уши вешаешь? - самым доброжелательным тоном поинтересовался я. - Видно ведь: что-то у тебя стряслось. Выкладывай начистоту!
        - Да все в порядке! - предательски дрогнувшим голосом воскликнул он.
        - Кто тебя обидел?
        - Никто! Э, то есть… мои недруги.
        - Кто такие, где прописаны?
        - Да это никто, это так…
        - Советую задавать вопросы по порядку, - вклинился заинтригованный Баюн и тихо спросил у меня: - Мужиков позвать?
        - Не надо никого звать, - решил я. - Давай-ка и впрямь по порядку. Первое: где ты приземлился?
        - Да так, - сказал Рудя и опустил глаза.
        - В зал магистрата, что ли, свалился посреди заседания?
        - Ты знал? - округлив глаза, спросил Рудя. - Да, так и было. Ты прав, Чудо-юдо, я… а ты… О, как ты мудр! - Он судорожно всхлипнул, закусил губу, и вдруг его прорвало: - Ты во всем был прав, а я тебя не слушал. Ты говорил, что мои высокие идеи - торная дорога в ад. - Не припомню, чтобы говорил именно такими словами, но суть рыцарь ухватил верно. - А я… я тебя не слушал…
        Некоторое время от него невозможно было добиться ничего, кроме уверений в том, что я мудр, а он глуп. Сказал бы мне кто пару месяцев назад, что настанет день, когда я буду разубеждать в этом саксонца - я бы не поверил. Пришлось дать страдальцу фруктового сока, после чего он решился-таки поведать о том, как триумфальное возвращение превратилось в сокрушительное фиаско.
        Подозрения, возникшие у меня после короткого, но насыщенного путешествия Платона в Новгород, полностью подтвердились. Рудольфу Отто Цвейхорну еще следует благодарить неведомых создателей телепортирующей магии за то, что кольца не воспринимают мысленные указания владельцев буквально, ибо, по собственному признанию, надевая кольцо, рыцарь «разрывался между желаниями тотчас предстать перед магистратом и переместиться в костел, дабы очиститься от скверны общения с язычниками и еретиками».
        Честолюбие победило. Заседание магистрата, по описанию подозрительно смахивающее на соревнование по литроболу, было в самом разгаре. Поначалу у Руди достало чувства юмора счесть выкрики «Изыди, сатана» шуткой - пусть не очень удачной. Только когда его скрутили и поволокли в темницу, он понял, что дело табак.
        Коротко говоря, давно вернувшиеся и подвергнутые допросу морячки показали, что своими глазами видели, как доблестного Рудольфа Отто Цвейхорна растерзало по прибытии на остров жуткое чудовище, с которым означенный Цвейхорн вступил в неравный бой, крича: «Я его задержу, уходите и не возвращайтесь, ибо не надеюсь я вернуться живым из этого боя, и шлю с вами мой последний привет Фатерлянду и последнюю волю мою: все, чем владею - замок, земли, денежные сбережения, скотину и прочее - завещаю светочу во мраке злобном, моему горячо любимому Фатерляндскому ордену!»
        Нужно ли говорить, что после оглашения «последней воли» дознание было прекращено, а всякие сомнения в честности моряков развеяны. Обычно щепетильная в вопросах подобного рода фатерляндская братия неожиданно быстро успокоилась и отпустила моряков на все четыре стороны. Имя Цвейхорна, в последний раз возникнув на страницах орденской хроники, было вычеркнуто из приходской книги и списков налогоплательщиков, после чего рыцарь прекратил свое существование.
        Само собой, появление «умертвия», вздумавшего присвоить имя всеми любимого и почитаемого (во всяком случае, постоянно ставящегося в пример молодежи) Рудольфа встретило среди орденской братии единодушное возмущение. «Умертвие» было бито и заточено в темницу, подвергнуто пристрастному допросу, осмеяно и обругано за
«нелепые выдумки».
        Несчастное «умертвие», отчаявшись, уже готово было расстаться с жизнью, но не тут-то было. Дотошность фатерляндцев, с которой так и не познакомились чуть ранее моряки, здесь была явлена в полной мере. Рыцари желали досконально разобраться, кто именно из демонов ада решил погубить орден столь мудреным способом, в чем именно этот способ заключался и, главное, нельзя ли адские козни повернуть во благо и процветание ордена?
        Ни дыбы, ни настоящего каленого железа Руля, к счастью, не отведал. Заслышав, как скрипит одно и пахнет другое, он стал охотно соглашаться с любой бредятиной, какую только фатерляндцы ему ни инкриминировали, хотя прекрасно понимал, что этим только на время отодвигает применение пыток. А удары плетью он сносил и вовсе нечувствительно, стоило ему только бросить взгляд на более серьезные инструменты.
        Но та же самая любознательность фатерляндцев, что едва не сгубила Рудю, его и спасла. Плюс, конечно, солдатская смекалка. Куда там топорной каше!
        В тот вечер дознаватели пустились в совсем уж нелепые расспросы, к примеру, интересовались, какое количество чертей сопровождает демона Вельзевула при выходе на первомайский шабаш и каковы размеры их пятачков. Невразумительные ответы («не считал, не измерял») слушали вполуха и между собой беседовали о борзых щенках. Рудя понял, что следствие потеряло к нему интерес, а значит, на днях жди приговора и аутодафе. Сожжения, правда, очень не одобрялись королем Саксонии и сопредельной (недавно завоеванной) Нордсаксонии, но, поскольку рыцари Фатерляндского ордена короля сытно подкармливали и поддерживали на полях брани, постольку дружно чихали на его неодобрение с высокой колокольни.
        И Рудя подкинул дознавателям новую информацию: дескать, кольцо получено им при нечестивом поднятии грешного тлена из гроба (бывшего соратника рыцари так и считали умертвием) для власти над элементами мироздания. А именно - для того, чтобы с легкостью большей, чем позволяет философский камень, обращать элементы неблагородные в золото. Для каких целей? Ну и самому с голоду не помирать (одной только кровью девственниц сыт не будешь), и вводить смертных в грех алчности проще.
        Прежде допросы лично проводил один из членов магистрата по имени Вольфрам, но сегодня (и это также свидетельствовало, что наверху дело «умертвия» считают решенным) он оставил вместо себя некоего рыцарька, небогатого и незнатного, которого числил своим помощником и употреблял для поручений самого различного свойства. Присутствовали также священник, приставленный к следствию епископом в качестве наблюдателя, и доверенный слуга. Еще был палач, зевавший от скуки, но как раз тогда его отослали на кухню принести ужин.
        На слова Руди все трое с редким единодушием заявили, что в жизни не слышали ничего глупее, что поверить в это никак невозможно, ибо сатана сам - первейший жадина и ни за что не уступил бы столь редкую вещицу какому-то ничем не примечательному умертвию, и, стало быть, поскольку никто из присутствующих еще не выжил из ума, они даже мысли не допустят, что даже если увидят собственными… «Да я могу показать», - сумел-таки Рудя вставить слово. Рыцарек и священник подняли его на смех, а слуга в это время уже бежал за кольцом.
        Дальше просто. Рудя стал объяснять, что кольцо нужно катать в пальцах особенным образом, а чтобы показать - попросил освободить ему руки. Просьба не вызвала опасений - уж кто-кто, а дознаватели прекрасно знали, в какой физической форме находится «подследственное умертвие», и Цвейхорну удалось надеть кольцо на правый мизинец…
        Под конец рассказа на меня смотрели глаза самого несчастного человека на свете - но, по крайней мере, телесно и душевно здорового, несмотря на пережитое потрясение.
        Баюн украдкой смахнул слезу, но голос его был спокоен, когда он спросил:
        - А при чем тут твоя новая идеология?
        - Ни при чем, - быстро ответил Рудя и потупил взор.
        Нет, он никогда врать не научится.
        - Ты где лапшу вешаешь? - не совсем точно процитировал меня кот. - Уж мы-то тебя как облупленного знаем. Ты ведь об этом начал, так уж сознавайся теперь.
        - Я… когда еще плеткой не били, пытался… рассказать им о своих мыслях. И они меня слушали! Они говорили, что узнают мою манеру речи, мои слова… А потом пришел этот негодяй, предатель Вольфрам, и сказал, будто я морочу головы честным католикам, чтобы они забыли о моих истинных намерениях погубить их души. Велел пороть… и только по делу спрашивать… А ведь сам теперь мои идеи присвоит, гад, я его знаю, знаю! - в отчаянии воскликнул Рудя и зажмурил глаза.
        На острове стало одним невозвращенцем больше. Когда Платон и Семен вышли завтракать, Рудя решительно встал с постели и положил на полку волшебное кольцо, сказав:
        - Теперь и мне некуда спешить. У меня отняли все, что было нажито моими предками, все, что я стяжал верной службой. У меня больше нет…
        Он не договорил, но за этой фразой мне почудилось нечто посущественнее утраченного состояния.
        Гривна не знал подоплеки дела, а тактичный Платон обошелся без вопросов. Семену Рудя сперва обрадовался, разом задвинув куда-то свой националистический гонор, но, услышав, что купец не собирается задерживаться на острове, потерял к нему интерес. А у Семена только это и было на уме:
        - Нет, не полечу в Новгород, - решился он, - Пока дела свои буду обустраивать, слухи до Саремы докатятся, и Настасьюшка моя самочинно замуж выйдет, как пить дать. Отец далеко, так ей мачеха с особым удовольствием благословение выдаст. Всю я ноченьку не спал, думу думал, и теперь ясно вижу: не будет мне покоя, коли дочери любимой судьбу сломаю. Не люб ей жених! А так хоть и засиделась в девках, зато душой свободна.
        - Ты же говорил, что плохо знаешь свою Сарему. Где приземляться будешь? Не боишься, как Платон?
        - Что-нибудь придумаю, выкручусь. Лишь бы… Вот мы давеча с Платоном спорили, за-ради чего богатство человеку. Я все красивости говорил… Повинюсь: за минувшую ночь передумал. Все мое богатство - это Настенька. Ради нее, кровиночки, я в дальние края хаживал, лишения претерпевал. Думал так ее счастливой сделать. Слепец! Разлада в семье не замечал, а ведь нужно-то было поближе к сродникам быть… Да что теперь, одна надежда, что сумею дочь от постылого замужества спасти.
        - Твердо решил? Хорошо, допивай сыто - и пойдем.
        - Куда?
        - Увидишь.
        Я подвел купца к плательному сундуку.
        - Хотя Баюн и прав, я, пожалуй, дал бы тебе денег взаймы, бессрочно, да денег на острове практически нет. Однако не хочу отпускать тебя без подарка. Вот…
        Я откинул крышку, но внутри ничего достойного внимания не обнаружилось. Ничего, это с сундуком бывает, он по какому-то своему разумению предлагает наряды. Несколько раз закрывал я его и открывал снова, и лицо Семена вытягивалось при виде того, как стремительно сменяются внутри воинские доспехи кожаными фартуками, крестьянские порты - боярскими шубами, а простецкие треухи - горностаевыми шапками. Наконец сундук понял, что я от него хочу, и выдал полный комплект царски богатых одеяний, где все: и лакированные сапоги, и свита на шелковом подбое, и шуба с разрезами на рукавах - были украшены несметным числом дорогих самоцветов.
        - Держи. Одевайся, одевайся, от меня без подарка живым не уйдешь.
        У Семена глаза на лоб полезли. Это в наши культурные времена что под руку попалось, то человек и рад на себя нацепить, лишь бы покруче смотрелось. А в диком средневековье к внешнему виду подходили ответственней, ибо он свидетельствовал не только о состоятельности, но и вообще обо всем: о социальном статусе, об этнической и религиозной принадлежности. Нарядом, который я предложил Семену, даже самый удачливый купец на свете не стал бы злоупотреблять, потому что «царски богатый» - это не просто фигура речи. Это объективное определение.
        - Не заслужил я такой милости, Чудо-юдо…
        - Это мне судить. Понравился ты мне, Семен… Или что, хочешь отказаться от подарка?
        Ну нет, на такое оскорбление наши дикие предки, к счастью, не способны! Семен замотал головой, и мы перешли к следующему сундуку. Этот оказался покладистей и сразу явил девичий наряд, состоящий из такого количества поддевок и так обильно расшитый самоцветами, что его и в руках-то держать было трудно.
        - Это для твоей дочери.
        - Благодарствуй, Чудо-юдо. - Семену пришлось положить сверкающий ворох на лавку, чтобы отвесить поясной поклон.
        - Да на здоровье. Ну что, в путь?
        - В путь!
        Ты, читатель, наверное, уже обо всем догадался, да? Я прямо-таки вижу, как ты крутишь пальцем у виска: ну что, мол, за недотепа этот Чудо-юдо! А еще из нашего мира! Такой простой сюжет не узнал. А еще любителем фэнтези прикидывался.
        Но я уверяю: это тебе не убийцу в детективе разгадывать. Там хотя бы точно знаешь, что один из шести проходивших между тремя и четырьмя часами утра мимо запертой изнутри комнаты - убийца. А мне еще нужно было элементарно поверить в саму возможность такой сюжетной простоты.
        Со стороны, наверное, виднее. Однако побывал бы ты в моей шкуре (в фигуральном смысле, конечно), на собственном опыте понял бы, как легко ускользают порой самые очевидные истины…
        Дополнительно проинструктированный купец старательно сосредоточился, воображая место, в котором пожелал очутиться - где-то, говорил он, за причалами, среди камней. Попрощался с нами, каждого обнял, Баюна погладил по голове - тот позволил. Надел кольцо и исчез.
        - Надо было еще подумать, - сказал Платон, проморгавшись после вспышки. - Что одежда? Носить такую роскошь Семен Алексеевич, пожалуй, застесняется, особенно при бедственном своем положении. А продать дареное совесть не позволит.
        - Сразу - да, - согласился я. - Но если дело пойдет о судьбе дочери - продаст. Сам видишь, он ради нее даже время упустить не побоялся. А свои наряды она сама толкнет в первый же день…
        Ни в библиотеку, ни на склады меня сегодня не тянуло, но я себя поборол и позвал Баюна разбирать волшебный товар. И ноги сами собой понесли меня к тому капищу на западной оконечности острова. Прежде я бывал здесь один, и вот пришло на ум, что надо показать его и коту.
        - Странное место, ты не находишь?
        - Место как место, обычное капище. Богов-то на земле много перебывало.
        - И все здесь жили?
        - Мр-р… пожалуй, не все. Но многие.
        - А чьи это были боги? Какого народа?
        - Да всех народов, - удивился Баюн.
        - И как, нормально уживались?
        - Конечно… Странный ты, Чудо-юдо. Чего бы им не ужиться, если они у всех одни и те же? - Должно быть, на моей морде обрисовалось такое недоумение, что кот даже засмеялся. - Конечно, одни и те же, только на разных языках называются по-разному. И еще так бывает: не всякий из языческих богов к какому-то народу расположение имеет, потому среди небожителей у него и не числится. Да и ведут они себя по-разному, смотря по тому, какой народ в чем нуждается. Вот оттого люди, способные спорить, чьи боги лучше, суть люди глупые.
        - А, скажем, христианство и ислам - так же друг с другом соотносятся?
        - Наверное. Тут я, извини, не знаток. Я ведь и в языческих верованиях разбираюсь кое-как. Просто почитай все сказки да предания до нас от самых дремучих дней дошли - вот и приходится изучать религии. Хотя для нас, баюнов, это скорее история.
        - В каком смысле?
        - Прежде нас больше было, и уважением наши предки пользовались немалым. Кто такой кот-баюн? Существо красивое, умное и загадочное. Прибавь к тому отличную память и талант рассказчика - нас ценили. И особенно - боги. Мы с ними жили дружно, и потому многие наши предки бывали очевидцами событий, о которых люди не ведали и ведать не могли.
        - Дружили с богами - вот так, накоротке знакомились? Извини, верится с трудом.
        - Когда я тебя обманывал? - обиделся кот. - И сейчас почему бы стал? Знаешь, Чудо-юдо, по-моему, ты какого-то неправильного мнения о богах. Это, я знаю, у людей сейчас встречается, особенно у тех, которые себя учеными именуют. Ты, верно, думаешь, будто боги - какие-нибудь сверхъестественные существа?
        - Ну… в общем, да.
        Кот присел на задние лапы и хитро блеснул янтарными глазищами.
        - А что, позволь спросить, в них такого сверхъестественного? То, что они силами природы повелевают? Так, во-первых, не безгранично, а во-вторых - это дело нехитрое, ты вот тоже осилил. Так что, себя в боги запишешь?
        - Нет. У меня случайно вышло, и только благодаря чужой магии.
        - А это, друг мой лохматый, дело сноровки, и только. Любая баба-яга лесом повелевает так, что сами лешие завидуют.
        - Ладно, но ведь боги, согласно легендам, создали людей.
        - А ты сам в это веришь?
        - Ну… в общем, нет. Я думаю, что Бог - единый Бог - как бы запрограммировал материю в момент так называемого Большого…
        - То есть ты сам точно не знаешь, что по этому поводу думать, - прозорливо угадал кот. - Так вот и не морочь голову ни себе, ни мне. Я не знаю, как проходило Творение. Нетрудно догадаться, что никто и не может этого знать, если только свыше откровение не явлено. Ну так нам, баюнам, пока что не являлось, потому мы и не беремся рассуждать. Но я точно знаю (из истории, конечно), что древние боги создавали не людей, а… големов - да, вот точное слово. Но это тоже не признак божественности - ты бы посмотрел, каких снеговиков себе в подмогу деды-морозы создают! М-м, залюбуешься! Да иные так ловко, не сразу и видно, что перед тобой существо без души.
        - Так что же получается, боги, которым люди поклонялись тысячи лет, это просто…
        - Просто очень могущественные существа, - подтвердил Баюн. - Причем самого разного происхождения. Откуда взялись самые первые, естественно, никто не знает, но некоторые позднейшие развились из обычных обитателей земли - тех же Морозов, Яг, людей. И нам, баюнам, повезло в паре случаев. Про египетскую Баст слышал? Нашего роду-племени, кстати, моей троюродной бабке - дальняя родня по мужу.
        - Куда же они все подевались?
        - Я там не был, не знаю. Видать, надоело им народы тянуть: покровительствуют, покровительствуют, а толку никакого, то вымрет народ, то веру сменит. Опять же, и богам когда-то все приедается. Да и перед новой верой отступают они безропотно. Видно, в вашем единобожии и правда абсолютная истина содержится… Ну о том не мне судить. Главное, после ромеев пыла у древних богов поубавилось.
        - А что с ромеями?
        - Не слыхал, что ли? Это те, которые Юпитера почитали, Венеру, Марса…
        - Нет, римлян-то я знаю, в нашем мире они тоже, что называется, оставили след в истории. А у вас что с ними случилось?
        - Да что, обычная человеческая неблагодарность. Боги им, римлянам, такую империю отгрохали, а люди через несколько поколений перестали в них верить. Шибко умными стали, и деяния богов нелогичными им показались. Смешно - боги ведь и старались делать что-то незаурядное, новое, неожиданное… Впрочем, они и сами хороши: материально ромеев обеспечили, а воспитанием не озаботились. Так что и получили ровнехонько то, что им за такую империю причиталось.
        - Слушай, а что, эллинские олимпийцы тоже здесь жили?
        - Иногда, думаю, да. Но у древних богов не только этот остров был. Хо, они себе по всей земле поместий понаделали! Только обычно, если боги откуда-то уходят, место недоступным становится. А с Радугой почему-то иначе вышло.
        - Вот колдуны сюда и зачастили. Хотят, как в старые времена, с богами сравняться?
        - Похоже на то, - кивнул кот.
        - А этот кем был? - спросил я. - Не знаешь?
        - Знаю. Его многие на земле знают. Наиболее прославился под именем Локи, хотя это было отнюдь не единственное его воплощение. И, пожалуй, не самое значимое… Так что здесь поосторожнее, этот парень, хотя и любил дурака повалять, по мелочи не играл, и вещички у него должны быть серьезные.
        - Тебе тут что-нибудь знакомо?
        - Так не скажу, смотреть надо, - ответил кот, и мы стали смотреть.
        Однако знакомых Баюну вещей не обнаружилось, а незнакомые трогать мы сочли неблагоразумным, так что рейд следовало признать пустым. И, пожалуй, он совсем стерся бы из моей памяти, если бы не лекция хвостатого беглеца и одно неожиданно пришедшее мне на ум обстоятельство. Я говорю «неожиданно», потому что обратить на него внимание следовало бы давно…
        - Знаешь, котище, какая нестыковка получается? Заллус меня за могучее воображение нахваливал, а я никак не могу себе этого представить. Вот жили здесь боги, ладно, пускай. Жили, кстати, не одни, с людьми, это можно понять уже по жилищам. Вот они по каким-то своим причинам собрались уходить, причем вместе с людьми. Предметы культа унесли с собой - значит, на новом месте рассчитывали на то же поклонение, то есть на привычные условия жизни. И при этом оставили после себя огромное количество артефактов. Почему?
        - Не нуждались в них, - предположил кот, склонив башку набок, что у него соответствовало пожиманию плечами.
        - Вот и мне так кажется. Тогда другой вопрос: а зачем же они столько артефактов наделали, если не нуждались в них? Понимаешь, вот это и есть то самое, чего я никак не могу себе вообразить: чтобы боги, кем бы они там ни были, сидели на острове, как на заводе, и штамповали чудеса. Кроме того, ты сказал, что древние боги стремились совершать деяния уникальные, всегда придумывать что-то новое. Такой нрав - и лента конвейера? Не вяжется.
        - Может, я и соглашусь с тобой, если ты мне расскажешь, что такое «лента конвейера», - ответил Баюн. - Но кто же еще мог сотворить такое количество предметов, которые ты почему-то упорно именуешь артефактами[По мнению Баюна, слово
«артефакт», образованное от гр. arte (искусственно) + factus (сделанный), в исходном своем значении ничего конкретно магического не подразумевает.] ?
        - Вот и я задаюсь тем же вопросом…
        Этот разговор мы вели, уже возвращаясь к терему. Баюн первым заметил впереди фигуру Платона, который стоял на взгорке между пальм и махал нам руками. Мы прибавили шагу, и вскоре услышали его крик:
        - Семен вернулся!
        В голосе его не было тревоги, и все-таки, памятуя, что прежние волшебные путешествия не приносили кольценосцам больших радостей, мы с котом перешли на бег. Платон дождался нас и пояснил:
        - Жив и здоров Семен Алексеевич, только волнуется отчего-то сильно. Говорить не стал, попросил тебя, Чудо-юдо, позвать.
        Поднимаясь на крыльцо, я услышал голоса Семена и Руди, кажется, они обсуждали достоинства и недостатки путешествия при помощи кольца. Но когда я вошел, разговор прекратился, и Семен Гривна, к немалому моему удивлению и смущению, рухнул на колени:
        - Гой еси, Чудо морское, юдо островное! - возопил он. - Припадаю…
        - Не надо мне тут припадков! Ну-ка, быстро поднимайся с пола. Сядь, успокойся, скажи, в чем дело. Покумекаем, сообразим, кто гой, кто юде.
        С колен купец поднялся, но садиться никуда не стал, а согнулся в поясном поклоне и объявил:
        - На твою доброту уповаю, Чудо-юдо! Дважды ты меня облагодетельствовал: когда в дом привел и выходил, и когда одарил столь щедро на прощание. Яви и в третий раз широту души…
        - И долготу явлю, только ты скажи толком, в чем дело-то!
        - Дочка моя любимая, Настасьюшка ненаглядная, свадебный наряд уже примеряет! - выпалил Семен. - Моя дура-то, слышь, чего удумала - по живому свечку ставить, как ей ведьма насоветовала, и так, знать, увидеть меня пожелала, что и впрямь я ей привиделся, а ей и в радость: амба, говорит, каюк и аминь! Теперь, говорит, все по-моему будет…
        Семен был всклокочен, взволнован крайне и даже бледен, чего с ним не было и после крушения.
        - Стоп! - Я по старой человеческой привычке попытался щелкнуть пальцами перед носом у купца. Получилось глухо лязгнуть когтями, но подействовало еще лучше. - Так мы с тобой далеко не уедем. Сядь за стол. Рудя, будь добр, дай кувшин. На, Семен, попей водички, успокойся и больше не части, береги патроны.
        - Какие… Ты о чем? - опешил купец.
        - Я говорю: еще ни слова не понял, что ты тут натараторил. Давай внятно рассказывай. С самого начала: дура - это кто?
        - Да змея моя, жена подколодная… тьфу, то есть наоборот…
        - Ясно. А ведьма кто?
        - Ведьма? Да гадалка одна из цыган. Моя, знать, в последнее время повадилась грядущее выведывать, вот и нагадала, что меня крушение ждет. И слышь, чего ей ведьма насоветовала: хочешь, говорит, знать судьбу странствующего, поставь свечку за упокой души его, и в ту же ночь странник тебе во сне привидится. Тогда, говорит, смотри: коли отблагодарит - стало быть, помер, а будет ругать - ну как есть живой по земле чужедальней ходит.
        - Забавный способ, - хмыкнул я.
        - Грех большой! - сурово поправил купец. - А моей невдомек. Что с бабы взять, волос долгий, ум короткий, в тот же день согрешила. И что ты думаешь: узрела во сне, что я ей за прозорливость ручки целую и прошу еще свечей наставить. Еще спасибо Господу, не успела на всю Сарему раззвонить… Она ведь во сне-то мне знаешь, как сказала? Сперва, говорит, снись мне и сказывай, где кубышки зарыты, уж потом я тебе и свечу, и заупокойную. А пока все не раскроешь, никто за тебя Бога молить не станет.
        - А ты что? - невольно заинтересовался я.
        - Во сне-то? Вроде бы упираться стал. Да дело не в этом, а в том, что хоть трезвонить и не стала, но дочери сказала, да еще хрычу… Было это все позавчера, а уже вчера самочинно Настасьюшку просватала - тому самому хрычу, мешку золотому. Сейчас приданое собирает какое ни на есть, но денег у зятька уже выклянчила сколько-то… Настасья моя что? Сидит, бедняжка, горем придавленная, на все согласная. А хрыч уже возок запрягает, холопья его дом стерегут. Венчание через два часа…
        - Как же так быстро? - изумился Платон. - И никто слова поперек не скажет?
        - В Новгороде сказали бы, - вздохнул Гривна. - Там купечество друг за дружку крепко держится. А на Сареме, говорил же, новоселец я. Да и ладно бы, но хрыч - это я его по-дочкиному так прозываю - он не просто хрыч, он Никита Истомин, человек большой. Ставленник это царев, за податной казною доглядчик. У него под началом холопей с полсотни, и остров он в ежовых рукавицах держит. Бесчинно не лютует, так за то ему мелкие шалости и прощаются. Слыхал я, что судили да рядили одно время купцы саремские: не скатать ли пулю, дабы царь-батюшка отозвал Истомина, а потом решили, что знакомый черт незнакомого-то лучше. В общем, нет у меня сил супротив Никиты Истомина.
        - Но ты ведь живой!
        - Да что с того? Дома-то я переворот учинил, жену вразумил, да сговор свадебный уж состоялся. Тут хоть владыке в ноги падай, ничего не попишешь: ради меня Истомина обижать никто не станет.
        - И что же ты от меня-то хочешь? - спросил я.
        - Приюти, Чудо-юдо, мою дочку на время короткое, покуда я дела не улажу.
        У меня челюсть отвисла.
        - Пускай поживет у тебя на острове. Вы, люди-нелюди, добрые, честные, не обидите мою кровиночку. В тягость она вам не станет, а уж я, один-то, на Сареме выкручусь. Пожалейте душу девичью: ведь убивается, чахнет на глазах, себя корит, что суеверие в сердце пустила, родного отца предала, покойным сочла по навету глупому…
        - Ну ты, батя, даешь, - проговорил кот.
        - И мне поспособствуйте, посочувствуйте сердцу отцовскому. Что я сделать могу, зная: в любой час нагрянут холопья истоминские и умыкнут Настасьюшку… Помогите!
        - Ну раз пошла такая пьянка… - Я оглянулся на своих. - Что скажете, ребята?
        - Ты тут главный, Чудо-юдо, - ответил за всех Баюн. - Тебе и решать.
        И я решил.
        Хм, опять вот подумалось: нет, не следует мне записки о своих приключениях издавать. Широкий читатель меня не поймет. Он, широкий читатель, не в обиду ему будь сказано, к другому привык. Ведь герои фэнтези - неважно, с юморком или без - обычно как себя ведут по отношению к слабому полу? Вот-вот, в лишних словах нет нужды, все сразу вспомнили. Герои фэнтези женщин любят во всех смыслах безудержно. Именно так эту фразу и надо прописать, без знаков препинания, чтобы уж действительно «во всех смыслах» получалось.
        Любой из них на моем месте уже обзавелся бы гаремом, или иным каким способом прославился бы на всех морях, как великий символ мужескости, оправдывая свои исключительно аморальные действия рекомендациями Черномора.
        Причем, хотя герои хором заверяют, что рассказывают о себе правду и ничего кроме, навряд ли широкий читатель так уж верит в их донжуанское бахвальство. Просто это уже стало обязательным условием жанра. Ну это как в голливудских фильмах - никого не удивляет, что полицейские автомобили - самые легковоспламеняемые автомобили в мире.
        И даже затешись среди оравы похотливых болтунов высоконравственный герой, заточение на острове не помешало бы ему влюбиться искренне и на всю жизнь. И любовь дала бы ему силы вырваться из магического плена, свергнуть царство тьмы и совершить прочие подвиги, необходимые для того, чтобы со спокойной душой подойти к избраннице и наконец-то услышать вожделенное «да».
        А я? Имея все мотивы к активной охоте на девушек, включая ту же рекомендацию Черномора, более чем за полгода так и не шевельнулся в заданном направлении. А ведь в человеческой жизни никогда не упускал случая завести приятное знакомство. И кто после этого поверит, что я не мог даже вообразить, чтобы на острове поселилась девушка? Никто не поверит.
        Я и сам себе верю с трудом…
        Однако же вот - ни искать не надо, ни Черномора ждать, взбудораженный купец сам предлагает доставить дочку, а я не только не рад, но даже хмурюсь, размышляя над тем, как странно сплелись в душе Семена Гривны отцовская любовь и деловой азарт.
        Ради бизнеса православный русич готов отправить дочь на колдовской остров и оставить ее в компании четырех незнакомых мужчин! Каково?
        Правда, ему самому эти мужчины более-менее знакомы, и он помнит, что из них один - чудовище, другой - кот, третий - набожный ремесленник и только четвертый, немецкий рыцарь, мог бы вызвать опасения, если бы не трое других.
        А с другой стороны - купец ведь только ради дочери и старается, это очевидно. Да, он любит бизнес, любит адреналин, любит приключения тела и ума, но он бы не любил это все, если бы не любил дочь.
        По крайней мере, так мне показалось, когда Семен Гривна, заручившись моим согласием, схватился за кольцо.
        - Сейчас приведу, то есть пришлю, она тут недалече, в кладовой прячется.
        - От кого? - спросил я, но купец уже исчез.
        Мы расселись по лавкам и в полном молчании стали ждать. Только мне не сиделось.
        - Перепугается же девка, - пробормотал я и потянул из-за пояса шапку-невидимку. С некоторых пор, кроме магических цацек, я для удобства стал носить широкий пояс - затыкал за него свой ушастый малахай, иногда еще топорик, подвешивал флягу с водой.
        - Да Семен, поди, предупредил дочку, - возразил Баюн. - Оставайся как есть.
        Я осмотрел себя и вздохнул:
        - Как есть нельзя. Надо чем-то обмотаться, - действительно, прежде, в сугубо мужском обществе, проблем не возникало, но теперь… - Платон, есть у нас под рукой хоть холстина какая-то?
        Новгородец почесал затылок, но тут подал голос Рудя, который ни с того ни с сего взялся расчесывать волосы моим гребешком:
        - Попроси у сундука. Или лучше вместе пойдем, я давно собирался одеться поприличнее.
        Ну насчет «давно» он загнул. Кишащее насекомыми рванье, в котором он прибыл из готтенбургской темницы, мы, разумеется, сразу спалили в печи, а взамен выдали простые штаны и рубаху - оба сундука, я говорил, производили только славянские модели. Одежда простая, удобная, и все еще чистая, ибо с тех пор еще и суток не прошло…
        - Пойдем, - сказал я, невольно оглядываясь на пока что пустую середину горницы.
        - Надо бы самобранку принесть, поди уж просохла, - встал и Платон.
        - Идите, идите, - усмехнулся чему-то Баюн. - Если что, сам встречу.
        Многие говорят: «имидж, имидж»… Ерунда это все. Имидж - всего лишь игрушка, которой тешится инфантильное сознание пленника европейской цивилизации. Изменить нутряную сущность свою можно, только изменив обстоятельства.
        Я вот давеча рассуждал, что такое во мне переменилось. Да, механизма раскрыть не смогу - не психолог. Но в общих чертах понятно: невозможно оставаться прежним человеком, когда ты весишь не свои шестьдесят пять кэгэ, а полтора центнера с гаком. Когда у тебя нет никакой возможности отключить мозги, упав после работы в компьютерную игру или слушая попсу в «микрушке». Когда наконец приходится вести себя как чудовищу, запугивая случайных гостей острова, а по вечерам, слушая песни Баюна, нечувствительно когтить блох в собственной шку…
        Тьфу, блин, проговорился! А ведь не хотел писать. Оно, конечно, что естественно, то не безобразно, но…
        Нет, а что вы хотели при такой-то шерстистости? Я единственно, чего не пойму, на ком эти блохи до меня паразитировали? На сусликах? Водятся тут на острове кое-какие грызуны, так наверное… Вот и в баню хожу регулярно, и купаюсь каждый день, а все равно под вечер нет-нет, да и запрыгнет какая-нибудь. Кот из этого проблемы не делает, прицелится, клацнет зубами и все, а мне до сих пор совестно, когда поймаю себя на том, что задумчиво чухаюсь… Так, стоп, мимо темы меня понесло. Если соберусь кому-нибудь показывать свои записи - надо не забыть вымарать это место.
        Я к чему про имидж сказал? К тому, что чувствовал себя глупее некуда, когда мы с Рудей, подняв сундук наверх, стали сосредоточенно крутиться перед зеркалом. Ну эту маразматическую сцену я описывать не стану. Краткость - «эс», точка, «тэ», точка. Факт тот, что в горницу спустились два первостатейных франта, один в моднявом боярском кафтанчике, а второй, повыше и попредставительней, - в пурпурной мантии на плечах, с неровным обрывком другой, обмотанным вокруг чресел, с поясом, затянутым по-армейски, чтоб глаза навыкат, будто перед ними постоянно видение генерала маячит. На отвороте рудиного кафтана блестели нити жемчуга, на мне - наскоро начищенные амулеты и браслет. Рудя цокает подковками на лаковых сапожках, я - когтями. От мантии одна польза - хвост все время к полу пригнетен и не норовит подскочить, неприлично задрав набедренную повязку.
        В горнице подле печи сидела русоволосая девушка в зеленом сарафане с золотой каймой, с узелком у ног. Опухшие от слез глаза глядели на нас без ужаса, с неподдельным интересом.
        У порога замер Платон, тоже причесавшийся, в свежей рубахе, подпоясавшийся плетеным ремешком. Под мышкой у него был зажат мой гребешок, а через левую руку перекинута свернутая самобранка.
        - …вот и сами они, Чудо-юдо с Рудольфом Отто Цвейхорном, - слышался голос кота.
        Девушка поклонилась нам:
        - Гой еси, добры молодцы, и вам здоровья крепкого и благодарность от батюшки моего сердечная…
        Вот тут у меня и без пояса глаза на лоб полезли. Дело даже не в том, что Баюн сидел около купеческой дочери, совершенно спокойно относясь к машинальному поглаживанию по голове. На шее у кота был бант!
        Мне много не надо. Я не буду спрашивать, где он его достал. Только одно скажите - как он его сам себе повязать умудрился?!
        ГЛАВА 3
        У кого-нибудь расчет под рукой,
        Этот кто-нибудь плывет на покой.
        Ну а прочие - в чем мать родила -
        Не на отдых, а опять - на дела.
        В. Высоцкий.
        - Der Teufel soil das buserieren! Katzendreck! Sehweinbande![Немецкие ругательства.]
        Платон и Баюн тоже не закрывали ртов. Настасья молилась, я молчал, но отнюдь не из вежливости, в которой пришельцы, судя по их поведению, нуждались меньше всего. Просто я стоял перед обзорным зеркалом и сосредоточенно побуждал стихии к защите острова.
        Очередной выстрел разметал сарай во дворе. Еще от силы два залпа - и пристреляются, гады…
        Платон метался от окна к окну, поминутно задевая меня локтем, и причитал:
        - Ну как же так, ну ведь надо же…
        Кот запрыгивал на подоконник, выбрасывал в сторону незваных гостей заряд отборнейшей брани, а потом кидался ко мне, запрыгивал на бедро и тряс:
        - Чудо-юдо, сделай что-нибудь!

…Галеры появились на горизонте около часа назад. Я решил, что разумнее всего не подпускать их к Радуге, а поскольку уже достаточно потренировался применять магию, наблюдая результаты в зеркале, за дело взялся спокойно.
        Неладное заподозрил только минут через десять. Вздымавшиеся по моей воле морские валы послушно отгоняли неведомых мореходов к волшебной грани, однако никак не могли вытеснить во внешние воды. Тогда я сел на лавку, поглядывая в зеркало одним глазом, расслабился, как на сеансе аутотренинга, убедил себя в том, что лапы у меня теплые и легкие, а дела идут как нельзя лучше. И усилил натиск.
        Я чуть было не добился полного успеха, но галеры сумели каким-то чудом удержаться на грани и резко продвинулись вперед.
        Тогда я перешел от расслабления к предельному сосредоточению мысли, но и это не принесло желаемого эффекта. Мощные взмахи весел гнали суда на остров. Вода кипела вокруг стройных корпусов. Я попытался отвести их боковым течением, но оно почему-то обтекало галеры, ничуть не отклоняя от курса. Я начал понимать, что мне противостоит маг. И неслабый. Над галерами висел непробиваемый щит, не позволявший ни ощутить настроения пришельцев, ни воздействовать на них.
        Не будучи великим знатоком теории колдовства, рискну утверждать, что наша борьба протекала в одной плоскости. Я поднимал водяные валы - маг соперника гасил их. Я выстреливал порывами ветра - он их отклонял. Я закручивал вихри - он отводил их в сторону.
        Счастье, что мне хватило времени собрать тучи и вызвать ливень. Капли с виноградину величиной замолотили по палубам, изрядно мешая морякам. Не очень эффективный с виду, шаг этот оказался спасительным. Во-первых, промочив лес, он предотвратил сильные пожары, во-вторых, отвлек-таки силы противника в тот миг, который мог стать для меня роковым.
        Маг пришельцев подловил меня на неопытности. Выждал мгновение, когда я прибег сразу ко всем своим средствам и запутался в них, - тогда он «переподчинил» себе морские валы и подкатил на них почти вплотную. Галеры теперь отделяли от берега километра два. Поднятый мною мощнейший встречный ветер пришелец использовал для торможения.
        Оставался последний рубеж, но, видимо, на небольшом расстоянии сила противника возросла, и он ударил прямо по мне. Возникло чувство, будто на плечи навалился непосильный груз. В глазах потемнело, и вот две, а потом сразу три галеры прорвались к самому берегу и встали на якорь.
        Бой вступал в завершающую фазу. Мои ребята видели, что дело плохо, но помочь ничем не могли. Маг неприятеля оказался благоразумен, не стал увлекаться. Ограничившись прорывом трех галер, защиту которых мог гарантировать, он дал добро на бомбардировку острова.
        Теперь их можно было разглядеть в зеркале во всех подробностях. Нынешних гостей занесло с Востока. Смуглые и горбоносые турки, одетые в шаровары и тюрбаны, оставив весла, бросились к катапультам.
        Еще хорошо, что в этом деле они блеснули фантастическим дилетантизмом. То ли двухмачтовые галеры были им непривычны, то ли катапульты не той системы попались, но только эти горячие парни, прекрасно видя весь архитектурный комплекс, первым же выстрелом раздолбали лежавший на берегу плот, и довольно долго это был их единственный успех.
        Галеры для стрельбы развернулись в сторону терема бортом. Катапульты, установленные на середине палуб, били с такой силой, что вызывали жесточайшую болтанку, которой двойные якоря нисколько не препятствовали. Ну и я, конечно,
«помогал» как мог. Едва в глазах слегка прояснилось, я сосредоточился на подгонке волн, приурочивая их к выстрелам, так что на каждом залпе кто-нибудь да вываливался за борт.
        Однако моя надежда таким образом утихомирить противника не оправдалась. Напротив, они озлились еще больше. А когда очередной снаряд снес узорную башенку на крыше, турки обрадовались и стали метать сосуды с зажигательной смесью.
        Вот тут-то мой ливень пришелся как нельзя более кстати. Пропитанный влагой лес занимался неохотно, и пожары не распространялись. Впрочем, все мы хорошо понимали, что достаточно одного-двух попаданий по терему - и можно даже похоронную бригаду не тревожить…
        - Да что же им надо-то? - воскликнул Платон.
        Трррах! Угол терема снесло последним стенобитным снарядом. Дом содрогнулся, Рудя упал, а Баюн запрыгнул мне на загривок. Я снял его и передал Платону со словами:
        - Все из терема! Бегите в лес!
        - Ох, горюшко…
        Настасья смолчала.
        - А ты? - поднимаясь, спросил Рудя.
        - Разберусь. Шапки-невидимки не забудьте. Айда вниз, айда!..
        Хрррясть! А вот и греческий огонь. По другому углу мазнуло. Пристрелялись, гады… Жаркая вспышка осветила ливневый сумрак за окном. Это конец. Если мы немедленно не выберемся наружу…
        Пылающий снаряд влетел прямо в окно, пересек горницу и, чудом разминувшись с лестницей, по которой мы спускались, выбил дверь, ведущую в кладовую. Там он взорвался, языки огня и клубы багрового дыма хлынули в горницу. Я почувствовал, что зверею…
        - Рудя, дай щит!
        Бравый саксонец, который с самого начала боя носил пережившее зиму железо на себе, тотчас протянул мне свой собственный. Треугольный гербовый щит с выемкой для копья годился, чтобы закрывать грудь среднестатистического рыцаря на турнире, но при моих габаритах его можно было повесить на шею, как олимпийскую медаль - не более того.
        - Вон тот, со стены, давай!
        На стенах большой горницы висело несколько копий, луков и боевых секир. Имелись и два щита - ростовых, миндалевидных, какими художники обычно снабжают древнерусских воинов. Они, как нетрудно догадаться, хороши при удержании конного противника в строю. Ни строем, ни конным противником я не располагал, но в любом случае прикрыться мог только этим щитом, и то малость скукожившись.
        - Что ты будешь делайт?
        Да откуда ж я знаю? Наверное, зверствовать. Рвать и метать. Может быть, героически гибнуть… Хотя нет, простите, это я вру. Ни о чем я в тот момент не думал и вопрос проигнорировал. Просто сидеть сложа руки и ждать, когда агрессивные гости высадятся на остров, было невмоготу.
        Приняв щит, я нахлобучил шапки-невидимки на Настасью и ребят. Платон исчез, кот, которого он по-прежнему держал на руках, - нет, так и поплыл по воздуху. Горница уже изрядно напоминала печной зев, и шерстинки на мне потрескивали, когда я выскочил вслед за ребятами наружу, на ходу заправляя свои круглые уши под волшебный малахай.
        - В лес, в лес! - крикнул я, видя, что полупрозрачные силуэты намерены следовать за мной. - Настасью берегите!
        Уверен, только это и заставило их послушаться. А Настя молодец - ни словечка не обронила, покорно позволила себя защищать. Хотя какая уж тут защита, если честно, да и норов у нее не такой. Но поняла: как только скажет, что сама о себе позаботится, парни бросятся мне на выручку. И что я тогда сделаю, если еще за ними надо будет присматривать?
        Я устремился к берегу. Щит на моей лапе так и оставался видимым. Кажется, еще ни один автор фэнтези не обошелся без сарказма по поводу шапки-невидимки, которая скрывает от постороннего взора своего обладателя, но оставляет на виду предметы, которые литературный герой, например, храбро тырит у злодея. Сомневаюсь, чтобы маги-производители артефактов мирились с таким изъяном своей продукции, и уж тем более, покупатели должны были заявить ноту протеста. Так что, вероятнее всего, я просто не знал всех тонкостей управления малахаем. Хотя, с другой стороны, если маги-производители действуют как современные мне хозяева высоких технологий, поэтапно выбрасывая на рынок все более совершенный товар - то есть переходя от наиболее паршивого к наиболее приличному…
        Простите, отвлекаюсь. Но, честное слово, я не выдумываю. Из-за охватившего меня бешенства я действовал на автопилоте, а в голову лезла всякая белиберда.
        Турецкий колдун не спешил бросить в бой сразу все силы. Хотя мое магическое сопротивление сошло на нет, галеры подходили к берегу не торопясь, занимаясь в основном бомбардировкой. Я на миг оглянулся, и мне стало тошно.
        Терема уже не существовало, вместо него гудел и метался исполинский костер. Теперь сосуды с зажигательной смесью ложились по его окрестностям. Черный жирный дым окутал заросли вокруг.
        Блин горелый… Вроде бы - ну что мне Заллусово хозяйство? Если уж на то пошло, так Заллуса я предавать собрался. И собственностью своей ничто на острове не считаю, и не родное мне тут все… А вот обидно же смотреть на разор - аж до слез.
        Ну все, держитесь, суслики заморские. Чудо-юдо разозлилось. Сейчас оно вам что-нибудь сделает…
        Подле обломков плота одиноко покачивалась лодка. Я запрыгнул в нее и нечувствительным усилием воли покорил волну, заставив отнести меня к ближайшей галере.
        Турки при моем приближении заволновались, оставили в покое катапульту и схватились за луки. К счастью, видя только щит, они, по простоте душевной, в него и целились. Я стоял за ним, втянув голову в плечи.
        Когда лодка замерла в десятке шагов от борта галеры, я, не дожидаясь, пока турки осознают бесполезность занятия, зычно рявкнул:
        - Прекратить огонь, сукины дети! Совсем с ума посходили?!
        Град стрел иссяк, крики утихли. По-русски они, конечно, не понимали, но это был тот случай, когда интонация важнее слов. Впрочем, может быть, хоть один полиглот отыщется?
        - Кто тут главный? А ну, подать сюда мерзавца!
        Как будто поняли… Залопотали по-своему, обращаясь к кому-то, стоявшему позади шеренги стрелков. Я расслышал часто повторяющееся «Сауд-мирза». Этот человек явно не испытывал буйного восторга от идеи идти на переговоры с невидимым мной, однако подчиненные убедили его. Турки расступились, к борту подошел человек средних лет в расшитом золотом халате и - о чудо! - заговорил по-русски и почти без акцента:
        - О зловещий дух бездны, нечестивый отпрыск шайтана! Ты, губитель правоверных и возмутитель чистых душ! Ты, бесплотная злоба Иблиса! Ты…
        - Хорош обзываться! - прервал я. - А то ведь я тоже могу послать кривой дорожкой. Дело говори!
        Он не был колдуном, столь успешно противодействовавшим магии острова, всего лишь руководителем похода. Насколько я понял, сам чародей отсиживался где-то на других галерах, пропуская вперед только корабли, чьи капитаны мечтали о воинской славе.
        Сауд-мирза как-то неуверенно оглянулся на своих спутников, но, какие бы сомнения ни владели им, развеять их никто не мог.
        - О злой дух, избегающий взора правоверного, ты сам, бессильный против мощи нашей, пришел ко мне, и тебе бы следовало первому отверзнуть уста для покаянной речи!
        - Кто к кому приперся - об этом мы еще поговорим, - пообещал я. - Прямо скажи: что тебе надо?
        - Отдай то, что по праву принадлежит нам! - потребовал Сауд-мирза.
        Я не успел возмутиться, потому что вдруг подумал: а ну как Заллус и впрямь утащил у турок что-то ценное? Плохо, если так, потому в этом случае я не буду чувствовать за собой морального превосходства…
        - Это ты про что говоришь?
        - Не про что, а про кого! Ты сам знаешь, что я говорю о храбром воине османского престола, чье имя, Ахмед-паша, вселяет ужас в сердца врагов!
        - Чего-чего? - опешил я.
        - Ахмед-паша, - внятно повторил Сауд. - Храбрый воин османского престола, чье имя…
        - Да нет, я расслышал. Ты скажи, с чего ты взял, что он у меня? На острове нет никакого, даже близко похожего на Ахмеда, и тем более на пашу!
        - О лживый дух нечестивой земли, не знающей поступи верных сынов пророка! Как смеешь ты лгать в лицо мне, Сауду-мирзе, который проплыл четыре моря в поисках благородного Амхеда-паши?
        - Да хоть двадцать четыре, говорят тебе, нет здесь Ахмеда и не было никогда! - Стоп, а если был? Сам-то я не местный, мало ли? - С чего ты взял, что он у меня?
        - Как смеешь подвергать слова мои сомнению ты, презренный дух…
        - Кончай хамить, дядя! Я щас поднимусь на борт - тогда посмотрим, кто тут презренный! - продолжал грубить я. - Ты вообще способен ответить на прямой вопрос?
        Сауд-мирза проглотил гнев: не знающие русского языка подчиненные должны были свято верить, что верх в переговорах остается за ним.
        - Все знают, что отважный покоритель морей Ахмед-паша соизволил лично отправиться на колдовской остров Кизил, дабы развеять злые чары его и вызволить из застенков шайтана прекрасную Гедже-кызы…
        - На какой остров?
        - …которую тридцать лет назад похитили… э-э, остров-Кизил!
        - А что означает это название?
        - Ну… - Сауд-мирза пошевелил губами: сбитый с мысли, он не сразу вспомнил нужное слово. - Это означает «Красный»… - Тут он замер, осененный новой мыслью, и с обезоруживающей непосредственностью уточнил: - А это что, другой остров?
        Лодка уже давно покачивалась в трех шагах от галеры. Бросив истыканный стрелами щит на дно, я одним прыжком очутился на борту, растолкав бросившихся врассыпную турков, и приподнял Сауда-мирзу, ухватив за грудки:
        - Осел! Это - остров Радуги!
        Зависнув в воздухе, Сауд, надо отдать ему должное, не потерял самообладания:
        - Какой такой Радуги? Нет над островом никакой такой радуги!
        - А что на нем красного? - взревел я и развернул мирзу лицом к острову. - Присмотрись, Соколиный глаз, и скажи мне: что на моем острове такого красного?
        - А, мнэ, это поэтическое определение! - упрямился мирза. - Метафора…
        - Да ты что? - фальшиво изумился я. - А на чем же она основана?
        Сауд не нашелся с ответом и потупил взор. Однако едва я поставил его на палубу, экипаж стал скапливаться вокруг, сжимая рукояти пока не обнаженных ятаганов, и Сауд, почувствовав народную поддержку, снова встал в позу:
        - Ты пытаешься меня обмануть, шакал, сын шайтана! - Хотя он говорил по-русски, эти-то слова турки узнавали, и заметно ободрялись, видя, как смел их предводитель перед лицом невидимого духа. - Разве на севере от Кизила не вздымаются из воды Скалы Сладкоголосых Сирен, как извещает Абдулла Многомудрый?
        - Так, во-первых, - изо всех сил стараясь держать себя в лапах, сказал я. - Если ты немедленно не прекратишь обзываться, услышишь такие подробности личной жизни своих бабушек и дедушек, что с тобой припадок сделается. Во-вторых, если ты не велишь своим молодцам убрать оружие, я поотрываю им головы - так и переведи, да поскорее, а то у меня терпение не железное. И наконец в-третьих, я соглашусь с тобой, что мой остров - это твой разлюбезный Кизил, если ты поклянешься, что своими глазами видел на рифах живых сирен.
        - Но скалы-то есть!
        Я трижды глубоко вдохнул и выдохнул. Не знаю, что при этом подумали турки, но ближайший выхватил ятаган и выставил перед собой. Я протянул лапу, выдернул оружие у него из рук и переломил пополам.
        Все-таки следует благодарить Заллуса (а в конечном счете - собственное воображение) за это тело: ни в каком другом я бы такой фишки не провернул.
        Энтузиазм турок поугас, они вновь отступили - слаженно, как одно целое. Сауд пояснил:
        - Мы просто подумали: ну не могут же сладкоголосые сирены все время петь? Видимо, днем они отдыхают.
        - Знаешь, я плавал к этим рифам несколько раз в разное время суток, но ни одной, понимаешь, ни одной, не то что сладкоголосой, а даже хриплой сирены там не видел! На этих скалах иногда совершают променад русалки, то есть ундины, но, певицы из них - никакие. Ни слуха, ни голоса. Единственное, что отличает их от выкидышей
«Фабрики звезд» - они это отлично знают и поэтому не поют. Понимаешь? Совсем не поют.
        - А разве в трех перелетах стрелы на юг от Кизила не лежит Остров Сухого Дерева, как об этом написано у великого Убейдуллы Благословенного? - с этими словами Сауд-мирза указал на горизонт.
        В той стороне действительно лежал безжизненный островок, но под описание никак не подходил.
        - Там нет сухого дерева!
        - Трактату Убейдуллы много лет, дерево за столько времени могло упасть, - пожал плечами Сауд-мирза.
        - Окстись, дядя! А три перелета стрелы? Да тут километров пять!
        На предложение «окститься» правоверный мирза поморщился, но по существу разговора возражений не нашел. Только спросил, уже без особой надежды:
        - А ты - разве не сын шайтана, бесплотный демон Карабира?
        - Я - Чудо-юдо, - объявил я, снимая малахай.
        Турки загалдели испуганно, но не агрессивно. Сауд-мирза смутился еще больше.
        - Правда? А я-то думал, что рассказы про тебя - вранье…
        - Идиот, - вздохнул я.
        Сауд-мирза огляделся в поисках моральной поддержки, не нашел ее и тихо-тихо сказал:
        - Извини…
        Я уже не ругался. Странная апатия овладела мной. Сунув малахай под мышку, я направился к борту.
        - Чудо-юдо! - окликнул меня Сауд-мирза. - Правда, извини. Могу ли я что-то сделать для тебя, дабы исправить свою страшную ошибку?
        - Дуйте уже отсюда, сил нет на вас смотреть! - рыкнул я и спрыгнул в лодку.
        Без шума, без криков отплыли галеры и растворились в синей дали. Ливень закончился внезапно, как по щелчку выключателя, небо прояснилось и затрепетал пронзительный летний свет над морскими просторами. А черный дым все валил и валил от обратившегося в пепел терема, от начисто выгоревших зеленых изгородей вокруг.
        Золотистый песок, горячий, просоленный за тысячи лет морских накатов, сегодня мог бы стать ядовито-горьким, пролейся на него наши слезы. Однако четыре пятых населения острова слез не проливали, будучи мужчинами, а Настасья этого просто не любила.
        - Ну что вы раскисли как бабы? Мужики называются, - воскликнула она, обходя нас, сидящих на пляже рядочком, спинами к разгрому. - Давайте уже думать, что ли? Как дальше-то?
        - Тут и думать нечего, красавица, - тотчас поднялся на ноги Платон. - Какой-нибудь из закромов расчистить надо, а там видно будет. Ночи теплые, ну, если что, очажок сложим. Вон там, за рощей екваплитовой, знатный сруб стоит. Перегородки поставим…
        - Молодец ты, Платоша, толково придумал. Слышите, добры молодцы, думать уже не нужно! Только сиднем сидя ничего мы не сделаем…
        - Подождать надо, - тихонько шепнул ей Платон.
        - Чего? У моря погоды?
        - Пускай они отойдут. Привыкли мы к терему, понимаешь? Полюбили его… Я пока пройдусь по пепелищу, может, уцелело чего.
        - Пошли вместе, - вздохнула Настасья. - Все понимаю, но глядеть на их лица не могу.
        Они ушли, а мы все смотрели на величавое море.
        Не знаю, сколько мы так просидели в полной неподвижности. Кажется, я пребывал в прострации, из которой меня вывел Баюн, как бы ненароком прошедший мимо и задевший мою бессильно свесившуюся лапу. Я глянул на него и увидел, что рядом со мной лежит узелок с кофе и сигарами.
        У меня комок подкатил к горлу, но сил не было даже сказать «спасибо». Рядом потрескивал костерок, наверное, сложенный заботливым Платоном. Я вынул из него уголек, закурил сигару. Чуть полегчало, и только в тот момент я в полной мере осознал, какой каменюка лежит на душе.
        Как ни странно, именно с этим осознанием вернулись силы.
        - Что там наши активисты?
        - Уже в закром пошли, что у эвкалиптовой рощи. От терема ничего не осталось, совсем ничего. Пойдем поможем?
        - Ну тебе-то вещи таскать несподручно.
        - Зато сподручно присматривать, чтобы магией не шарахнуло.
        - Резонно. И все же пока останься, присмотри за Рудей. Потом вместе к закрому подходите. И еще, - добавил я, уже встав на лапы и подняв свой драгоценный узелок. - Спасибо.
        Закром у эвкалиптовой рощи был большим и, как все, близкие к терему, особенно плотно забит артефактами. Более привычное слово «склад» я и сам уже почти не употреблял. Настасья и Платон его не признавали, а Баюн как-то объяснил, что хотя им действительно можно назвать вещи, сложенные в одном месте, основным является другое значение: сложение, стать, зачастую - красота.
        Платон смастерил носилки и уже нагрузил их первой порцией магических предметов. Теперь в ожидании напарника выносил другие и складывал у дверей равномерными кучами. Настасья связала веник, принесла воды и начала уборку в первом освобожденном углу. Увидев меня, выглянула в окно:
        - А Рудя с Баюном где?
        - Скоро будут.
        - Да уж поскорей бы. Поднажмем - к ночи успеем. Все будет хорошо, мы тут еще лучше прежнего устроимся!
        - А то! - кивнул я, и мы с Платоном взялись за носилки.
        Это уже бравада, конечно, отлично она понимает, что никакого «лучше» ждать не приходится. Потому что до сегодняшнего дня жизнь мы вели чудную, а чудеса не повторяются…
        Уют - это женщина. В единственном числе, конечно. Две и более на одном вмещающем ландшафте - уже холодная война на почве разногласий, например, по поводу ведения домашнего хозяйства.
        Все дело в универсальности женщин… Сразу прошу отставить скабрезные ухмылочки, ежели кто-то их себе позволил. Это не универсальность типа «стиральная машина и кухонный комбайн в одной юбке». Закоренелый холостяк тоже способен содержать дом в чистоте и опрятности и питаться не только макаронами по-флотски. Если он при этом интеллектуально развит, он обустроит жилище со вкусом - согласно требованиям своего интеллекта. Но вкус душевный, сердечный - это прерогатива женщин, за этим извольте к прекрасному полу обращаться.
        Что изменилось на Радуге после появления Настасьи? Вроде бы почти ничего - но этого «почти» оказалось достаточно много, чтобы остро ощутить разницу.
        Начать с того, что легкая безалаберность быта сменилась чинным распорядком дня - как оказалось, нисколько не обременительным. Если вы думаете, что трапезничать и совершать омовения по расписанию, а не когда об этом вспомнишь, значит ограничивать свою свободу, то глубоко заблуждаетесь. Это значит всего лишь уважать себя. И еще вы ошибаетесь, если сейчас подумали, что уют по версии Настасьи - это монотонное существование, подобное вращению шестеренок в часовом механизме.
        Как раз наоборот, она - натура деятельная. Ее энергичный ум, отдыхая за ежедневными ритуалами, в остальное время работал безудержно и оригинально, вовлекая в орбиту нашего существования все новые предметы, оживляя и, не побоюсь этого слова, одухотворяя их.
        Начать с того, что Настасья стала экспериментировать с магическими артефактами куда смелее нас с Баюном вместе взятых - и куда успешнее. Не со всеми подряд, естественно, к вещам непонятным она и не прикасалась. Зато быстро освоила волшебную прялку и волшебный ткацкий станок, и у Руди вскоре появилась одежда, в которой он чувствовал себя европейцем, а у меня - приличная туника, легкая, не стесняющая движений и очень красивая. Еще Настасья всем, кроме кота, сшила купальные костюмы, пристойные и, опять же, удобные, которые сама и изобрела, потому что страсть как хотела научиться плавать. И, кстати, научилась - скоро меня обгонять будет…
        С самобранкой Настасья вообще сдружилась. Прежде-то скатерть кормила нас по большей части тем, что можно было увидеть вокруг, то есть дарами моря. Дочка Алексея Гривны обучила ее каким-то бабушкиным рецептам, и теперь мы объедались блинами и кашами, привередничали, выбирая из двенадцати сортов хлеба и сорока сортов сыра.
        Но главное, конечно, в другом. Ведь и раньше жаловаться было не на что, но мы бы, например, никогда не додумались украсить терем цветами или развесить по углам пучки пахучих трав - просто для того, чтобы в доме приятный аромат стоял. Или райских птиц прикормить, чтобы по утрам слетались под окна. Все эти мелочи, недостойные практического мужского ума, и наполняют повседневную жизнь ощущением чуда…
        А чудеса не повторяются.
        Мысли от приятного перескочили на насущное. Мы с Платоном сделали две ходки, разгружая носилки в соседнем закроме, в полукилометре слева от рощи. Просто сваливать артефакты на улице и в голову не приходило - магия, как-никак.
        Когда вернулись во второй раз, из распахнутого окна закрома уже слышались голоса Баюна и Руди:
        - Осторожнее поднимай, не встряхни!
        - А тшто будет?
        - Не знаю, потому и прошу осторожнее… Понесли, понесли… Мяу, это же мой хвост!
        - Извини, котик, я думала, тряпье - из-за пылищи плохо видно. Все, вы закончили? Так, я начинаю подметать…
        Среди клубов пыли в окне нарисовался кот, чихнул и увидел нас.
        - Кстати, Чудо, пора бы и об ужине подумать. Где у нас самобранки хранятся?
        - В соседнем закроме как раз. Мы принесем.
        - Хорошо, - он спрыгнул с подоконника и подошел к нам. - Тут работы - начать да кончить. Мы уже все лишнее вынесли. Настена грозится за два часа управиться, а мы пока перегородку для нее сделаем и разыщем что-нибудь мягкое вместо постели.
        Оптимистический прогноз кота оправдался. До сумерек мы успели и перенести артефакты, и навести чистоту в новом жилище. Физический труд - прекрасная панацея от мрачных мыслей. Даже Рудя, напрочь позабыв дворянские замашки, трудился, как чистопородный пролетарий. Метаморфоза рыцаря, впрочем, никого не удивляла: мы все прекрасно видели, что он пытается произвести впечатление на Настасью со дня ее появления на Радуге. Одних серенад и пафосных рассказов о личной доблести оказалось маловато. Это в моем веке слово «рыцарь» овеяно романтическим ореолом, в прежние времена оно вызывало у русских иные эмоции - примерно как у нас слово
«фашист». Трудяги же ценятся в любые времена, и браве риттер, быстро поняв это, стал изо всех сил менять имидж.
        Развозя мокрой тряпкой пыль под лавкой, которую почему-то не догадался отодвинуть, Рудя не упустил случая намекнуть, какая это большая жертва с его стороны.
        - Тот, кто не готов на безумство ради улыбки дамы, кто не способен преодолеть себя ради ее прекрасных глаз, недостоин называться рыцарем…
        Когда стемнело, мы по очереди искупались в море - сперва девушка, потом все остальные - и, затеплив лучину в срубе, расстелили самобранку. От еды и усталости всех быстро сморил сон. Только Настасья еще какое-то время рассуждала, что первым делом надо принести самопрялку и ткацкий станок, наделать всяких занавесок-половиков, но скоро угомонилась и, зевая, ушла в свою «комнату», пределы которой мы отметили двумя повешенными на веревках простынями: без топора, сгоревшего вместе со всем имуществом, нормальной перегородки Платону сладить не удалось.
        Парни уже похрапывали, заснув, где сидели. Только мне все не спалось. Жилье, конечно, дело серьезное, но я вспоминал, что теперь у меня нет ни зеркала, ни целительного зелья в скляночке, ни связи с Заллусом. Почует ли он неладное? Вроде бы должен - но почему до сих пор не явился?
        И на появление девушки он никак не отреагировал, и теперь вот на поражение Хранителя в магическом поединке. Все еще оценивает мои способности, ждет, когда я сам справлюсь с ситуацией? Что-то с трудом верится. Как бы там ни отличалась логика колдунов от нормальной человеческой, это уж слишком. Больше похоже на то, что Заллус попросту прозевал все последние события на Радуге.
        Но тогда получается, что и в прошлый раз его появление сразу после схватки с португальцами было… простым совпадением! Иначе говоря, Заллус вообще не способен наблюдать за Радугой!
        В другое время я бы этому только порадовался. Но сейчас слишком отчетливо понимал, что если завтра к острову причалит искатель приключений, подготовленный примерно так же хорошо, как Сауд-мирза, мне и моим друзьям конец.
        На такой пессимистической ноте сон наконец-то сморил меня. Я тяжело вздохнул, опустил хвост под лавку, лег поудобнее и смежил веки.
        И приснился мне удивительный сон. Будто бы я - это… остров. Радугой называюсь.
        Чувство - не передашь, но похоже, будто зашел в море по горло, вроде и на дне стоишь, и вот-вот поплывешь. Но при том был я во сне своем не глыба неподвижная, а живое существо. Даже не в метафорическом смысле, а в самом прямом.
        Анатомия, конечно, оригинальная - все в районе макушки сосредоточилось: и дыхание грудь колышет над океаном, и сердце где-то рядом стучит, и даже будто бы зеваю я какой-то пещерой. Но во сне это совершенно не смущало.
        И пошевелиться я могу в любой момент. Даже подумываю: эх, вот сейчас как шевельнусь - это ж ух какие волны пойдут!.. Только лень. Чего суетиться-то? Океан меня омывает, рыбки щекочут, ветер пальмами шелестит - будто рука ласковая по голове гладит. Солнышко опять же греет. Нет, лень шевелиться. Вот соскучусь когда-нибудь - тогда да…
        Как нить судьбы твоей тонка…
        Что-то на мне все время происходит, кто-то приплывает, высаживается, бегает по мне. Дела их порой забавны, порой непонятны. Но по большому счет, чужие для меня. И вообще, эти люди - не чета прежним. Не чета! Бывалошные-то, они ого-го! А эти… так себе.
        Как тонок стебель, на котором жизнь трепещет…
        Короче говоря, они сами по себе, я сам по себе. Я на звезды смотрю по ночам (не просто так, а со знанием дела), старинные годы вспоминаю. Ну иногда случается, отвлекусь на людей, на мимолетное. Иной раз думаю: вот странное же дело, а? Бывалошные умели разговаривать, но не злоупотребляли, а нынешние через пень-колоду говорят, а все время с просьбами лезут.

…Ну чего тебе? Вижу, вижу: не ладится у тебя что-то. Да ты скажи так, чтоб я понял. Мне, знаешь ли, каждого поколения вашего язык выучивать недосуг, так уж ты сам потрудись, постарайся.
        Это чей-то голос мне снится, вроде бы знакомый, я бы, может, и узнал, но остров узнать не может, и я теряюсь в догадках, откуда берется неземное радужное свечение, в котором звенят струны чьих-то душ, бессловесно взывающих… К кому?
        Что? Ах, ты про это вот… Как, говоришь, называется? Ну да ты, наверное, смеешься надо мной! Как я это сделаю? И ты - как все…
        Мы слишком разные, и я, даже побывав в этой новой шкуре, никогда не пойму, что слышал и что говорил сам. А может, то было лишь эхо, и на самом деле я оставался собой, но отзывались во мне смутными отголосками чьи-то мысли и чувства?..
        И все равно нет, не по моей части. Почему я должен отвлекаться от своих звезд? Ведь не я же это делаю. Не я - а ты.

…А ты подумай - как.
        И память у меня во сне была особенная, и ощущение жизни, и отношение к бытию настолько ни на что не похожее, что и слов не нахожу, чтобы описать.
        Да и, сказать по правде, перезабыл я почти все, когда проснулся.
        Зацепился в памяти только момент перед самым пробуждением: будто потоком брызжет откуда-то яркий свет, всеми цветами радуги переливается. Цветные тени накладываются друг на друга, и, маревом подрагивая, ткется из них прямо в воздухе что-то…
        Потом снилось что ни попадя, явно постороннее. А примерно через полчаса меня разбудили возбужденные голоса и кот Баюн, отплясывавший на моем пузе какой-то первобытный вариант брейка.
        - Чудо! - кричал он при этом. - Чудо!
        - Чего тебе? - спросил я, зевая.
        - А? Да нет, я не тебя зову, то есть тебя, но не по имени… - бестолково, то есть абсолютно не в своей манере объяснил кот.
        - Да? У нас что, еще одно Чудо завелось кроме меня?
        - Ага! Вон там, - он указал лапой на распахнутую дверь.
        Я вышел и замер вместе со всеми, глядя туда, где в просвете пальмовых крон сиял первозданной чистотой наш терем. Больше того, пальмовые кущи, искореженные турецкими снайперами, вновь зеленели нетронутые: ни сломанных стволов, ни подпалин пожарищ.
        И плот у берега стоял по-прежнему.
        Как будто и не было ничего.
        - Не во сне ли привиделось? - воскликнула Настасья в тон моим мыслям.
        - Майн Готт! Скажи, Тшудо, это не есть дьявольски наваждений? - От волнения у Руди снова акцент прорезался.
        - Ради какого-то глупого наваждения я бы не стал вас будить! - авторитетно заявил кот.
        - Давайте пойдем и посмотрим, - предложил я.
        Мы подошли к терему и отворили дверь. Внутри все было как прежде. Даже скатерть-самобранка лежала на столе в нашей любимой «малой гостиной», наполовину развернутая - перед прибытием турок мы как раз пообедать собрались. И, правда, можно было подумать, что бой только приснился и не было на самом деле жуткой бомбардировки, если бы не одна деталь: строение было свежесрубленным. Повсюду одуряющий аромат стружки, половицы не вытерты, зев печи не закопчен и древесина стен оттенка девственно-янтарного.
        При этом все наши вещи на месте. Книга, которую я все собирался вернуть в библиотеку, Платоново шило и полоски кожи - он с утра чинил свой пояс, Рудин камзол, снятый перед несостоявшейся трапезой.
        - Как это мочь? - ошеломленно прошептал саксонец.
        - Волшебство острова в действии, - сказал я. - Знаете, ребята, кажется, нам исключительно повезло. Радуга признала нас…
        - Что это значит? - поинтересовался Платон.
        - Не спрашивай, - покачал я головой. - Я всего-навсего наемное чудовище, откуда мне знать?
        Но радость была сильнее изумления. Парни (включая хвостатого) вели себя как дети, вертели головами по сторонам в поисках новых чудес. Только Настасья держалась иначе, в ее взоре я заметил напряжение. Не испуганное, нет - напряжение мысли.
        Я промолчал, но когда ребята поднялись наверх, чтобы проверить свои комнаты, спросил:
        - Настя, ты видела сон?
        - О чем ты? - вздрогнула она.
        - Странный сон. Я видел. Сначала - будто бы я остров, а потом… потом будто смотрю со стороны, а на что - непонятно.
        - Мне снилось, что я иду по радуге, - кивнув, медленно проговорила она. - Сперва тьма кругом, жутко и страшно, а еще больно за все потерянное. Потом голос чей-то запел о бренном и вечном, только слов я не запомнила. А когда уже по радуге шла - она такая мягкая, упругая… Вот тогда с кем-то говорила, и опять как будто без слов. А на другом конце радуги свет сиял манящий.
        - Бренное и вечное, радуга, разговор без слов или забытые слова, - повторил я, сравнивая со своими впечатлениями. - Что еще видела, Настя?
        - Ничего, - сказала она, попыталась отвернуться, пересилила себя, вновь посмотрела мне в глаза, но все равно уже было ясно, что неправду говорит.
        - Настя, это может оказаться очень важно.
        - Нравится мне у тебя на острове, - сказала вдруг она. - Вольно тут живется. Знаешь почему? Мы все от тебя зависим, а ты никого не неволишь, не попрекаешь.
        - Хм, это ты не слышала, как мы с Рудей всю зиму прособачились.
        - Да котик рассказывал, - улыбнулась Настасья. - Это ничего, волю давать - не значит попустительствовать. Ты, Чудо, душу не гнетешь. Вот и мне не гнети. Для чего тебе сон мой?
        - Хочу понять, что произошло.
        - Чудо произошло. Бога поблагодари и в расчет не бери, потому как чудеса не повторяются.
        Верно. Но вот готово же повториться чудо, о котором я еще вчера размышлял - наш удивительный быт. И даже не будь этого загадочного волшебства, восстановившего терем, правда, разве стали бы мы сидеть у разбитого корыта? И разве у кого-то возникла мысль покинуть остров? Нет, мы просто приняли как должное, что нужно поработать, и все снова наладится…
        Повторение чуда - не будет ли само по себе чудом из чудес?
        Так подумал я, но промолчал - видел, что Настасье не хочется продолжать разговор. Да и сам вспомнил, как до странного несерьезно воспринимаются многочисленные артефакты, которыми под завязку загружен остров - а ведь все они тоже не что иное, как повторенное чудо…
        Странно тут все и запутанно, хотя не отпускает ощущение близкой разгадки…
        Спустились сверху ребята. Рудя шел последним, в задумчивости кусая губы. В руках он что-то вертел, я присмотрелся - железный башмак, новенький, сверкающий.
        - Нихт ферштейн, - признался он. - Когда доспехи заржавели окончательно, я их выбрасывал, а этот сабатон потерялся. Теперь вхожу в спальню, а он блестит под кроватью…
        - В тереме все восстановилось, - сказал Баюн.
        - Нет, котик, - возразил рыцарь. Прежде он так называл Баюна с усмешкой, но в последнее время перенял у Настасьи это обращение как обычное. - Ты заметил, что все на своих местах? А сабатон… не мог потеряться там. Я бы обязательно нашел под кроватью. Это… как будто сбылся сон.
        - Какой? - быстро спросил я.
        - Мне этой ночью приснилось, что я вернулся в Фатерлянд, все просят у меня прощения, а мне неудобно, потому что я без доспехов, и даже не помню, где они. Словно я их потерял. И захотел найти… А потом проснулся.
        - Да нет, - махнул рукой Платон. - Сон тут ни при чем. Мне вот ничего не снилось, а все вещи на месте.
        - Я тоже спал как убитый, - добавил кот. - Правда, вещей у меня и так никаких нет, но терем-то вернулся, а больше мне на острове ничего и не надо. Однако не позавтракать ли нам наконец? - сменил он тему. - Желудок у кота небольшой, про запас в него еды не натолкаешь, и ваш покорный слуга уже близок к голодному обмороку.
        - Вы ешьте, - сказал Рудя и направился к двери. - А я все-таки схожу посмотрю…
        Он вернулся минут через пятнадцать, с глупой счастливой улыбкой на сияющем лице и неподъемной охапкой своих разлюбезных доспехов.

* * *
        С тех пор я взял себе за правило по возможности выплывать навстречу всем гостям. Обычно на плоту, который двигал силой волн, в малахае-невидимке, в компании кота. Как правило, на дальних подступах пришельцы еще были расслаблены, но уже можно было понять, если замышляли что-то нехорошее - и по степени готовности к бою, и по выражению лиц, в конце концов.
        Гости, конечно, с интересом наблюдали приближение бесхозного плота, иные пытались его приватизировать, пока с острова не видят. Я с ходу спрашивал, говорит ли кто-нибудь по-русски. Неведомо откуда звучащий голос производил неизгладимое впечатление, некоторые хватались за оружие, тогда мне приходилось забираться на борт и по-скорому отвешивать оплеухи наиболее ретивым воякам, пока и впрямь кого не покалечили.
        Тут главное - не позволить опомниться. По методу спецназа: ошеломить, подавить, исключить саму возможность мысли о сопротивлении. Самых отпетых головорезов превратить в кротких овечек, ждущих отдельного разрешения даже для того, чтобы перевести дыхание. Я забрасывал пришельцев вопросами: кто такие, куда и зачем плывут? - не заботясь, понимают ли меня.
        Впрочем, русский язык, оказывается, имел широчайшее распространение, и обыкновенно на борту находился кто-то, бегло на нем говорящий. В самых запущенных случаях я звал на помощь кота: хоть через пень-колоду, хоть жестами, но он умел объясниться практически с любым жителем Европы.
        И в нескольких случаях эта тактика отлично себя оправдала. - Стой, куда прешь, рыло немытое, назад! А ну, брось железку! Кто тут по-русски бельмесает? Назад!..
        Словившее плюху лицо неопределенной национальности отбросило багор и скрылось на корме. Основная часть пестрого экипажа уже твердо обосновалась на мачтах, но капитан, он же хозяин «эскадры», с тремя приближенными спрятались в трюме. Туда я, избавившись от назойливого внимания отважного матроса, и стал ломиться.
        - Отворяй, негодяи! Ду ю спик инглиш? Выходи, подлые трусы!..
        Фу, как нехорошо я себя веду…
        Нет, правильно я решил, что не понесу записи о своих приключениях в издательство. Хотя такие дни, как сегодняшний, отлично вписываются в формат фэнтезийного жанра. Ну а если все-таки вдруг - вдруг! - соберусь, придется врать. Я ведь, честно говоря, терпеть не могу героев, которые, более или менее обоснованно ощущая свое превосходство над аборигенами, принимаются хамить и грубить, считая свое поведение образчиком жизнерадостного веселья. Иногда такие герои бывают «крутыми», иногда искренними, более или менее остроумными оптимистами, но все они, куда ни забрось их судьба или прихоть автора, живут за счет верных друзей из числа местного населения, которых сами же считают дикарями, закабаленными жуткими условиями недоразвитого мира. Что уж говорить об окружающих, которым не повезло попасть в число преданных друзей?
        Но вот я сам - и в нелюбимой роли!
        А что, простите, делать? Второго погрома на Радуге допускать не хочу. А тут плывет шнека, оснащенная бомбардами (правда, деревянными и явно неновыми; вернее всего, при попытке произвести выстрел канониры попросту потопят собственные суда - а ну как все-таки выстрелят и, хуже того, попадут куда-нибудь?), битком набитая осатаневшими от скуки головорезами, да еще и под магическим прикрытием!
        Правда, колдунишка у них тоже был так себе, под стать бомбардам. Тот, турецкий, если помните, собственной персоной на сцене так и не объявился. Настоящий был заправила, неприметно осуществлял командование, манипулируя даже официальным главой спасательной операции Саудом-мирзой.
        Этот же, бедолага, сам своих спутников боялся, от капитана до последнего матроса. Матросы тоже боялись колдуна и тихо ненавидели, то же самое и капитан, который боялся и колдуна, и матросов. Но капитан был в выигрышном положении: он один владел ключами от трюма с оружием, на его стороне были традиции, опыт и полдюжины крепких парней без четко очерченного круга обязанностей…
        Они сдались, когда я выломал дверь.
        - Мы говорим по-русски, говорим! - отчаянно крикнул колдун, когда я повторил свой вопрос, заглядывая в трюмное помещение из-за косяка (на фиг надо, чтобы в последний миг кто-нибудь саданул из арбалета). - Кто ты, о могучий дух?
        - «Кто-кто», дед Пихто! - передразнил я. - Сначала сами назовитесь. Кто такие, откуда и куда путь держите. Главное - зачем.
        - Мы мирные странники, плывем с диплотомической миссией, - ответил капитан.
        Еще можно было предположить, несмотря на перекосившееся лицо колдуна, что у предводителя экспедиции от страха что-то с дикцией приключилось, поэтому я переспросил:
        - С какой-какой миссией?
        - С диплотомической, - внятно повторил капитан, блестяще доказав, что дипломатия - последнее дело, которым он мог бы зарабатывать на жизнь.
        Замерший колдун подавил полувздох-полувсхлип.
        - Это хорошо, - серьезно сказал я. - Много нынче всякой шантрапы по морям шляется. А ты, значит, диплотом? Очень хорошо. Диплотомия - вещь полезная, без нее никуда.
        Капитан начал понимать, что сболтнул не то, и вдруг заграссировал:
        - Э, я хотель гово'ить д'угой… Я очень плохой 'усский…
        - Согласен, русский из тебя никакущий. Так что хватит ломать комедию, кайся: чьих будешь?
        - Говори, что уж теперь, - сказал колдун.
        - Сам говори, - ворчливо ответил капитан, отворачивая лицо.
        Сам так сам. Колдун развел руками и, щурясь в мою сторону (прикольно так, когда люди машинально пытаются высмотреть невидимку - реакция практически у всех одинаковая), вопросил:
        - О могущественный дух! Смиренно прошу тебя ответить, почему ты не пропускаешь нас к Чудо-юдиному острову?
        - Почему не пропускаю? Хм, а ты оглянись вокруг: заряженные бомбарды, разбойные рожи… Ты сам куда-нибудь пропустил бы таких?
        - Иначе нельзя, - вставил капитан. - Это очень опасные воды.
        - Но мы не собираемся никому причинять вреда, - заверил колдун.
        - Значит, к Чуду-юду намылились? А по какому, позвольте, вопросу?
        - Это мы будем обсуждать только с самим Чудом-юдом, - решительно заявил капитан.
        - Хорошо, диплотом, - усмехнулся я. - Обсуждай. Я и есть Чудо-юдо.
        Капитан презрительно фыркнул, а колдун сказал:
        - Неправда! Мы знаем, что Чудо-юдо - вполне видимое страшное чудовище.
        - Очень страшное, - подтвердил я. - Не боитесь воочию узреть?
        - Не первый год плаваю, - важно ответил капитан. - Всякого повидал.
        - Ну смотри, - сказал я и, сняв с головы малахай-невидимку, заткнул за пояс. Продемонстрировал собеседникам фас, профиль. - Как, подхожу под описание?
        - В-вполне, - судорожно сглотнув, признал колдун.
        Капитан, теребивший рубаху в поисках медальона на груди, энергично закивал.
        - Надеюсь, теперь-то вы назовете себя?
        - Мы действительно прибыли сюда по воле бургундского короля Луи Филиппа Второго, о Чудо-юдо, - помявшись, заговорил колдун. - Мы - это отважный покоритель морей, граф Жорж де Фужер, - кивок в сторону человека, которого я про себя окрестил капитаном, - и я, скромный знаток герметичных[Здесь: тайных, оккультных.] наук, магистр Франческо Унальтрапарте. И миссия наша в некотором смысле действительно дипломатическая. Но она слишком деликатна, чтобы обсуждать ее здесь.
        Они стойко выдержали мой взгляд, исполненный скептицизма. Диплотамы, как же… Авантюристы, искатели либо сокровищ, либо тайных знаний - примерно как наш Рудя.
        - Хорошо, вас двоих приглашаю посетить остров, - решился я. Почему нет? Вреда они мне причинить не смогут, а вот послушать не помешает. Жуткие байки о волшебном острове и его ужасных Хранителях, распускаемые, вероятнее всего, змеистым купечеством, похоже, только привлекали непоседливых мореходов. Но данные библиотеки о подобных легендах явно устарели, и следует уже наконец выяснить, что про меня рассказывают. Нельзя исключать, что мне придется иметь дело еще не с одним десятком авантюристов. - Но всем остальным придется подождать на море. Кто без разрешения ступит на берег - пусть пеняет на себя.
        - Не вопрос, - ответил граф де Фужер.
        Мы вышли на палубу, и он отдал несколько коротких приказов.
        - Еще пусть бомбарды разрядят, - присовокупил я.
        - Разве ты не знаешь, что вокруг острова кишмя кишат пираты? - удивился граф. - Лишь чудом мы сумели проскочить мимо них.
        - Чудо называлось моими магическими способностями, - пояснил Франческо. - Но они небезграничны. Пираты могут напасть в любую минуту.
        - Парни, если вы вздумаете стрелять в кого-то из этих бандур, то сделаете за врага всю работу! Ради вашей же безопасности прошу: разрядите.
        - Это правда, - нехотя признал де Фужер. - Снаряжение ни к черту не годится.
        - Что, кстати, вызывает у меня сомнения: неужели ваш Луи Филипп, забыл какой по счету, настолько беден?
        - Трудно быть богатым в мире, где колдовство подменяет дворянскую честь и национальную гордость, - не без пафоса ответил граф. - Но дело в другом: это все для маскировки. Чтобы не привлекать внимания к бургундским интересам, я тайно прибыл в Ирландию, где купил корабль и навербовал экипаж. Англичане никогда не дадут ирландцам расправить крылья - ничего, кроме этих лоханок и разномастного отребья там найти невозможно.
        - Зато, благодаря этой хитрости, доблестному графу удалось уйти от пристального внимания как англичан, так и пиратов, - добавил Франческо тоном, не оставлявшим сомнений, что он не прочь заявить авторские права на «хитрость».
        Их проблема. Уж мне-то точно бояться нечего: этих бомбард можно было опасаться, только стоя в радиусе тридцати метров.
        - Прошу на плот!
        Честно сказать, не очень-то Франческо походил на итальянца, слишком бледной была его кожа. Да и де Фужер с его жесткими, будто стамеской тесанными чертами, не походил на аристократа. Однако я довольно скоро убедился, что они были именно теми, за кого себя выдавали.
        Правда, насчет дипломатической миссии они, как я и подозревал, приврали. То есть в плавание пустились действительно по воле короля, только король даже не подозревал, что граф и маг взялись за исполнение его воли. Оба успели в чем-то проколоться не очень давно, и Луи Филипп Второй даже близко не желал их видеть, грозя одному лишением дворянства, а другому Святой инквизицией.
        Общее несчастье свело и сдружило этих двоих… То есть попыталось сдружить.
        - Сколько раз говорить: мы не еретики, а ученые! - взвился Франческо. - И пользы от нас больше, чем от всего вашего дворянского сброда, вместе взятого! К счастью, Луи Филипп Второй - образованный человек…
        - К несчастью! - не удержался от замечания де Фужер. - Слишком умная голова еще никого до добра не доводила. Ученый человек слабоволен, чем вся ваша братия и воспользовалась: обсели нашего короля, как мухи пирожное! И ведь он их слушает, вот что досадно!
        - Да если бы не мы…
        - Если бы не вы, бургундцы уже давно бы с кем-нибудь воевали, как нормальные люди. Я поклялся Луи Филиппу в верности и клятвы не нарушу, но когда старик отдаст концы, с радостью поддержу того, кто пообещает очистить нашу страну от колдовской язвы.
        - Да, когда наш добрый Луи Филипп отдаст ко… Богу душу, магам придется искать новое пристанище. Но до той поры прекрасная Бургундия - приют великих умов со всего света, хранилище многих знаний. Мы располагаем сведениями даже о Заллусе!
        - Удивил! - скривился граф. - Кто не знает Заллуса? Все знают Заллуса, и что с того? Заллус - всего лишь крупный маготорговец, обратиться к которому мешает только скудная казна. Вон сколько людей пользуется его услугами…
        - Но чем это заканчивается? - воскликнул Франческо. - Заллус срывает куш, а потом бросает своих клиентов на произвол судьбы. Сначала он поддерживал викингов, помог им стать знатными мореходами, но в один прекрасный день предложил свою помощь шведскому королю, и тот мигом привел страну к покорности, а недовольным конунгам пришлось бежать, чтобы не погибнуть. Потом Заллус оставил шведского короля без магической поддержки, и тот быстро потерял влияние - датчане обошли его шаткую державу во всем. Нынешние халландские викинги тоже начинали свой страшный путь при помощи колдовства - почти наверняка и здесь можно обнаружить след Заллуса. Однако уже сегодня любому мыслящему человеку ясно, что долго драккманны не протянут: лет через десять англичане вытеснят их с морей окончательно. И как только сделают это, сами станут не нужны Заллусу…
        Не очень хорошее знакомство с историей, особенно с ее здешним вариантом, не позволило мне сразу уловить, что Франческо начал говорить о событиях десятого-одиннадцатого веков. Зато де Фужер, воспользовавшись паузой, заметил:
        - Почему бы тогда не списать на Заллуса, например, падение Римской империи? Королевская власть сплотила Швецию триста лет назад!
        - Именно триста лет маги наблюдают за Заллусом, - спокойно ответил Франческо. - И только об этом периоде можно говорить с полной уверенностью, но я не сомневаюсь, что в действительности на нем еще много грехов.
        - Триста лет, милосердный Боже! Люди столько не живут!
        - Правда. Поэтому лично я придерживаюсь той версии, что Заллус - вообще не человек.
        - Не верю я в это…
        - Конечно! - раздраженно воскликнул маг. - Ты никогда не думаешь над тем, во что веришь. Для тебя неважно, в чем заключается правда, важно только твое мнение о ней - по нраву она тебе или нет. Хорошо, я не собираюсь тебя переубеждать, но пойми: именно поэтому переговоры следует вести мне!
        - Ах ты, гнида, - прошипел де Фужер, приподнимаясь. - А ведь распустили мы вас, умников… Думаешь, милостью короля каждый, кто горазд языком болтать, может наносить оскорбления дворянину? Ну уж нет! Погоди, вернемся домой, я тебя, гада…
        - Цыц, - сказал я. Сказал ровным голосом - вместо интонации сработал внешний облик. Граф плюхнулся на лавку, маг вздрогнул: похоже, в пылу спора оба совершенно забыли, где находятся. - Будете собачиться - применю грубую физическую силу, не разбирая чинов и заслуг перед прогрессивным человечеством. Не для того я вас на остров пригласил. Давайте о деле.
        Само по себе дело у них было простым: бургундскому корою нужна магия!
        - И почему же вы решили, что сумеете разжиться здесь магией?
        Франческо развел руками:
        - Ну как же… Все знают, что это волшебный остров.
        - И что? - с непробиваемым спокойствием полюбопытствовал я.
        Мы разговаривали в горнице втроем: по настоятельной просьбе гостей ребята оставили нас, ушли к морю. Я не стал возражать: нечего «дипломатам» расслабляться, глядя на человеческие лица, тем более, что к лицу Настасьи, например, граф присматривался особенно пристально…
        - Но ведь ты, Хранитель острова, ты - Чудо-юдо, верно? Я понимаю, ты не станешь разглашать свои секреты и не расскажешь, кто и для чего тебя заклял, но прошу, подумай: есть ли у тебя хоть малейшая возможность создать для нас приличную магию?
        - Продать? - переспросил я.
        - Создать.
        - Э-э… так это опять не по адресу. Я не умею. Не обученные мы.
        - Правда? - спросил Франческо таким детски обиженным голосом, будто искренне надеялся, что я сейчас воскликну: «Да шутка, шутка!» Интересно, что это он имеет в виду? На всякий случай я произнес самым фальшивым тоном, какой смог изобразить:
        - Я - сторож и продавец, не больше. Не маг, не чародей, не чернорабочий на колдовской мануфактуре. Даже приблизительно не представляю себе, как можно создавать магические предметы.
        Франческо пожевал губами, теребя в руках какой-то замысловатого плетения амулет из висевших у него на шее, и вдруг выдал:
        - Маленькая просьба, Чудо-юдо. Скажи, что дважды два - шесть.
        Я так обалдел, что машинально повторил за ним:
        - Дважды два - шесть…
        - Так, - сосредоточив взгляд на отблесках свечей в золотых завитках амулета, кивнул Франческо. - А еще, что солнце садится на севере.
        - Не пойму, что за ахинея.
        - Ну тебе же не трудно, правда? Скажи, пожалуйста…
        Де Фужер наблюдал за нами с недоверчивым изумлением.
        - Да бога ради. Солнце встает, то есть садится на севере. И что с того?
        - Хорошо. И последнее: ты мужчина или женщина?
        - Конечно, мужчина! А что, какие-то сомнения есть? - взревел я. - Так если кто-то будет издеваться, я ведь и доказать могу!
        Де Фужер - уж не знаю, что он там себе вообразил - зашелся глухим хохотом.
        - Извини, - невозмутимо ответил Франческо. - Просто это один из безотказных вопросов. Все остальное можно хотя бы в шутку вообразить.
        - Это у тебя детектор лжи такой? - запоздало сообразил я, указывая на амулет.
        - Мы называем его Отличителем Правды. Еще раз прошу прощения за нелепый допрос, но я усомнился, что мой Отличитель по-прежнему действует.
        - Погоди, а ты этим Отличителем всегда пользуешься? - вмешался вдруг де Фужер. Дождавшись утвердительного кивка, уточнил: - И когда мы в Ирландии, в «Подзорной трубе», про девок говорили?.. Ух ты и гад. Не мог сразу сказать, что…
        Не слишком-то я понял причину графского возмущения, а если и понял, так не мое это дело, поэтому решительно вернул разговор в прежнее русло:
        - Так что тебя заставило усомниться в Отличителе?
        Бледный итальянец еще повертел амулет в пальцах и ответил:
        - Чтобы создать такую вещь, у обычного мага из числа смертных людей уходит несколько лет. Маг уровня Заллуса справился бы за минуту. Тут дело не столько в умении, сколько в количестве доступной магической силы.
        - А я-то при чем?..
        - При том, что у среднего Чуда-юда на такую задачу уходит от двух до пяти дней. Видишь ли, я давно догадывался, что ужасное чудовище Радуги - это Чудо-юдо, и узнал о вас все, что мог. Создание Чуда-юда - не очень распространенный, но все-таки известный старейшим чародеям вид магии. Это намного сложнее, но зато и намного эффективнее, скажем, обычного голема. В отличие от големов, чуды-юды действуют сознательно, разумно, способны проявлять инициативу. Поэтому маги обычно использовали их для творческой работы или для сложных миссий, где требуется принятие решений.
        - А я-то считал себя штучным образцом, - медленно проговорил я.
        - Скорее редким. Летописи магии помнят по крайней мере два десятка чуд-юд, которые оставили свой след в истории. - Интересно, как он язык не сломает, так непринужденно склоняя мое прозвище? - И они, и менее известные твои «соплеменники» обладали недюжинными магическими способностями. А Хранители Радуги, по некоторым косвенным данным, должны быть самыми сильными из когда-либо существовавших чуд-юд.
        - Ерунда какая-то. Все равно ведь, чтобы колдовать, надо учиться?
        - Странно, что ты этого не знаешь. Закрепительная проекция магиума при трансгрессии завершенных силовых структур - это сложно объяснять, но если вкратце: создатель чуда-юда как бы вкладывает в него потенциал собственных чар, а чудо-юдо потом реализует их по своему усмотрению.
        - Наверное, - вырвалось у меня при воспоминании о прошлом посещении Заллуса, - он хочет, чтобы я и это постиг самостоятельно…
        - Что? - недослышал Франческо.
        Однако мне уже подумалось другое:
        - Говоришь, я не единичен? А все ли чуды-юды создаются из людей? И чем обычно заканчивается жизнь среднего чуда-юда?
        - Все, - кивнул он. - А заканчивается по-разному. Подобная мощь не дается ради простых дел, но если чудо-юдо выполняет свое предназначение, чары становятся не властны над ним.
        - А… еще какие-нибудь способы избавиться от чар существуют? - стараясь не выдать голосом волнения, спросил я.
        - Наверняка да, но ничего определенного припомнить не могу. О чудах-юдах не так уж много известно.
        - Любовь непорочной девы, - неожиданно заявил де Фужер с видом знатока, если не по магической, то по женской части. - Она способна творить чудеса.
        - Это заблуждение распространено куда больше, чем прочие домыслы о чудах-юдах, - с мягкой интеллигентной улыбкой сказал Франческо. - Надеюсь, Чудо, ты не из этих соображений держишь при себе девушку?
        - Нет, конечно, нет! - заверил я. - А что, и правда многие так считают?
        - Обывательское заблуждение, суеверие. Нетрудно понять, откуда оно возникло: многим женщинам и впрямь под силу изменять мужчин - но только в быту. К магии это отношения не имеет.
        Интересная картинка получается! Черномор это должен был знать - выходит, соврал? Либо Франческо заблуждается, что тоже вероятно, учитывая, что до Черномора ему в магии далеко - это видно невооруженным глазом… Либо врет Франческо, но тогда зачем?.. Я поспешно отогнал хлынувшие в голову мысли - все это нужно обдумать, но потом, потом. Сначала - сбор информации.
        - Подумай хорошенько, Франческо. Повспоминай.
        В его глазах мелькнули искры.
        - Если я найду ответ на твой вопрос, Чудо-юдо, могу ли рассчитывать на тебя?
        - Не знаю. Но попробовать стоит.
        - Хорошо. Я приложу все усилия, - его голос вновь наполнился пафосом. - Я, Франческо Унальтрапарте, клянусь в этом!
        - Я клясться не буду. Слишком мало еще знаю, чтобы клятвы давать, - в ответ на его выжидательный взгляд сказал я, и Унальтрапарте понимающе кивнул.
        Теперь я уже не удивлялся его чистому произношению и четкой дикции - с такой фамилией поневоле язык разработаешь…
        - Позволь задать еще один вопрос, Чудо-юдо, - начал он. - Быть может, мне послышалось, но ты что-то говорил о познании магии своими силами? Это может оказаться очень важно…
        В этот момент дверь открылась, и в малую горницу заглянула Настасья. Не переступая порог, она сказала:
        - Чудо, тебя там какая-то девушка спрашивает.
        Как-то настолько знакомо, по-нашему прозвучала эта фраза, отозвалась в глубинах общежитской души моей, что я не успел ни удивиться, ни отметить странной картонной нотки в голосе Настасьи, а прямо брякнул:
        - Иду, - и сразу же гостям: - Я сейчас.
        Гости проводили меня ошеломленными взглядами, а я, только выйдя из терема, озадачился: девушка? меня? какая? откуда?..
        Настя изучала взглядом верхушки пальм на фоне темнеющего неба, Рудя чему-то улыбался, покручивая ус (он в последнее время отпустил усы и бородку - в стиле, как сам объяснил, саксонской придворной, то есть не орденской, аристократии). Платон просто махнул рукой в сторону пляжа, но прежде чем пойти туда, я спросил у купеческой дочери:
        - Настя, кто там?
        - Откуда ж мне знать, что тут у тебя за игрицы водятся? - повела она плечиком.
        Кто такая игрица, я не помнил… ну не знал. Кажется, что-то с лицедейством связанное, то есть с точки зрения порядочной барышни недостойное. Странно, никогда Настасью такой не видел. Ревнует она, что ли?
        Бред. За эту мысль я даже рассердился на себя. Все давно передумано и решено. Тем паче тут вопрос поактуальнее наклевывается: кто все же врет, Франческо или Черномор? Или кто-то из них ошибается? Черномор рассказывал о четвертом, кажется, Хранителе Радуги, колдуне, который обзавелся гаремом, но при этом оговорился, что точно ему ничего не известно. Слукавил?
        Но если Черномор знает, что девицы, которыми он уже полгода сулится заселить остров, против чар не помогают, то зачем ему вообще все это нужно? Много девиц - это, конечно, глазу приятно, но, позвольте, должна быть какая-то практическая сторона… Нет, если Черномор и обманул меня с надеждами на девиц, то невольно.
        Вот Франческо, вопреки первому впечатлению, куда подозрительней. Вроде бы посторонний человек, про остров и его действительного хозяина решительно ничего не знает, но при этом отлично осведомлен насчет чуд-юд (нет, надо же словечко этак вывернуть, а?)…
        Слишком много колдунов. А значит, слишком много специфических, ничем не доказуемых сведений. Тут даже Шерлок Холмс не распутал бы, кто правду говорит, а кто нет.
        Однако не зря я поддался порыву и взял его на остров. Имеет смысл поговорить с Франческо поподробнее. Как, например, он отреагирует на рассказ о четвертом Хранителе?
        Нет, в первую очередь - выспросить все, что ему известно о магических способностях чуд-юд. Он ведь ради этого и приплыл - пусть выкладывает…
        В воде, метрах в двадцати от линии прибоя, покачивалась на волнах ундина. Та самая Мальвина, я узнал ее даже в стремительно сгущающихся южных сумерках. Она махнула рукой и вслух позвала:
        - Иди сюда!
        Я деловито отвязал лодку, сел в нее и оттолкнулся веслом. Хотя никаких причин для тревоги в поле зрения заметно не было, у меня еще с прошлого раза выработалась стойкая неприязнь к совместному купанию с ундинами. Да и раздеваться не хотелось.
        Мальвина двумя-тремя ленивыми гребками подалась мне навстречу, а когда поравнялись, вынырнула по пояс из воды, оперлась левой рукой о бортик лодки, эффектно подчеркивая линию груди, откинула со лба мокрые волосы. Блин, до чего же это все-таки смотрится…
        - Вижу, обживаешься? - с видимым равнодушием спросила она, оглядываясь на берег.
        - Вашими молитвами, - ответил я.
        Ундина фыркнула и окинула меня взглядом.
        - Вы там, смотрю, решили род человеческий продолжать, а?
        - А что, хочешь помочь? - спросил я.
        Грубовато получилось, зато презрительно-насмешливое выражение сошло с личика ундины.
        - Вот чего нам здесь и не хватало для полного счастья… Ладно, речь о другом. Глубук, я знаю, извинялся за нас? Ну Нептун с ним, это его дело. Если мне надо, я и сама за себя извинюсь.
        - Ты за этим приплыла?
        - По-твоему, этого мало? Да, приношу свои извинения. Я была не права. Наслушалась одного дурака, который трещал про очистку водных просторов от сухопутной шушеры. Идея-то сама по себе хороша; но нельзя же вот так против течения… Или у вас как говорят: против ветра?
        - Именно так. Значит, ты осознала неэффективность силовых методов борьбы? Похвально. Извинения приняты.
        - Ух ты, какое образованное чудовище нынче пошло! - не удержалась-таки она от новой насмешки. - К сожалению, мы с тобой одни тут умные. И никто нашему примеру не следует. Черномор вот, скажем, по-прежнему о силовых методах думает.
        - А с кем он на ножах?
        - Похоже, с твоими гостями.
        - Даже так? Странно…
        - Ты меня слушай, я повторять не стану. Считай, что я так извиняюсь, не словом, а делом. В общем, Черномор сейчас согнал всех своих пиратов на Красный воду поганить, с ним несколько наших дурачков, они-то Черномору и шепнули, что корабль с колдуном на борту через заслоны просочился. Вот Черномор и сказал: хочу, говорит, с ними потолковать. Так что твоих гостей уже ждут-поджидают…
        - Постой, не понял. Черноморовы пираты - это кто такие?
        - Да так, отребье двуногое с драккаров. Заллус с ними наигрался, а потом Черномору отдал.
        Халландские викинги, сообразил я. Так они под опекой Черномора теперь состоят? Интересно…
        - Ну а Красный - это что?
        - Остров тут неподалеку, заплывов тридцать от твоих вод на юг… в смысле - миль шестьдесят, у вас же милями считают? Тоже наследство Древних, как твоя Радуга, только там герои жили.
        - Красный… странное название.
        - По-нашему это примерно так звучит: Сухая Куча Камней Цвета Крови. А люди часто по-простому Красным этот остров называют.
        - Красным? - воскликнул я. - А некоторые - Кизилом? А там поблизости случайно Остров Сухого Дерева не затесался? И эти, как их, Скалы Сладкоголосых Сирен?
        - Чего ты так разволновался, сухопутный? - удивилась Мальвина. - Сухое дерево было, давно, да наши отцы уже лет сто как весь островок на дно утянули. А сирен в наших краях отродясь не было, они на юге живут, в Эгейском там, в Ионическом. Говорят, в Мраморном тоже. Скалы подле Красного, правда, есть, на них свадебные обряды проводят. По старой традиции, на свежем воздухе. А в сезон - так, молодежь собирается, что поглупее, шумят, песни орут голосом.
        - Блин, ну надо же, - усмехнулся я, хлопнув себя по колену.
        - А откуда ты про эти воды знаешь? - заинтересовалась ундина. - Говорили, с Радуги Красного не видно.
        - Да приплывал тут как-то один турок… В смысле - целая флотилия турок, во главе с одним, как его… а, Саудом-мирзой! Представляешь, этот Красный с моей Радугой перепутал.
        - Он что, совсем обезвоженный? - не совсем понятно ругнулась Мальвина. - Я, конечно, слышала, что в воздухе коэффициент преломления другой, но не до такой же степени… Это совсем слепым надо быть, чтобы перепутать.
        - А еще очень упрямым и самонадеянным. Знала бы ты, каких трудов мне стоило его убедить!
        Ундина не отреагировала на мою шутливую интонацию, оглянулась куда-то в южном направлении и вздохнула:
        - Значит, это он турками воду поганил. Надо же, столько сухопутных… А потом на нас все свалят! - почти прорычала она.
        - В каком смысле? Что свалят?
        - Я же говорю, Черноморовы пираты воду потравили! Ну потопили они твоих турок, всех до единого. Подманили каким-то пленником, а потом навалились разом… И наши дурни, что Черномору в рот заглядывают, тоже рады стараться: нате вам, господин спаситель Морского Царства, где надо шторм, где надо - водоворот… Свидетелей нет, и какие слухи теперь по миру разойдутся? Что ундиниты людей ненавидят, губят почем зря. Из-за нескольких дурачков!..
        Даже по прошествии времени и, несмотря на то, что все закончилось благополучно, образ Сауда-мирзы закрепился в моей памяти отнюдь не симпатичным. Да и то, как люто я на него разозлился за погром, едва ли когда-нибудь забудется. Но представить себе его гибель вместе со всей эскадрой, вместе со всеми экипажами - было это как-то дико и страшно.
        - Но… зачем? Зачем это Черномору понадобилось?
        - Там какой-то колдун был, знатная личность на суше. Вот из-за него Черномор все и придумал. Пленника взял - и так спрятал, чтобы только маг его мог отыскать.
        - Господи, с трудом верится… Ну и сволочь, если честно, этот Черномор, террорист-недоучка.
        - Ты мне это говоришь? - уже без тени веселости усмехнулась Мальвина. - Мне, его младшей жене?
        Я только присвистнул. Ну да, Черномор же обмолвился как-то, что породнился с морским царем, чуть было не стал полным зятем. Значит, передо мной одна из царевен, аристократка, чуждый новому подводному обществу элемент…
        - Сочувствую.
        Уже стемнело, но звездный свет четко очерчивал умопомрачительную фигурку ундины, а на лицо как будто легла тонкая вуаль печали.
        - Ладно, что уж там, - махнула она свободной рукой. - Лучше скажи - теперь мы квиты?
        - Квиты. Только одно скажи: ты ведь мне все это рассказала, чтобы мужу досадить? По большому счету, тебе нет дела до моих гостей?
        - Ты меня что, за селедку держишь или за хвостик минтая? Я девушка идейная, меня семейными скандалами не проймешь. Просто я, в отличие от многих, еще и умная, своим умом дошла, как глупо надеяться, что придет с суши какой-нибудь особенно могучий колдун - и жизнь царства нашего наладит, и все обустроит…
        - И процветут ремесла, и объявятся пути сообщения? Знакомая песня, у нас дома такая же байда.
        - Вот-вот. Я, конечно, людей не очень-то… Так, можно терпеть. Но войны с ними точно не хочу. И понимаю, что лучше иметь дело с десятком слабых колдунов, чем с одним излишне сильным. Ну все, мохнатенький, поплыву я, пора, а то оставила сестрицу за себя, а у нее скоро краска с волос сойдет.
        - Счастливо. Ты это, заплывай, если что.
        Мальвина, хохотнув, отпустила борт лодки, окунулась с головой и, вынырнув, бросила:
        - Ага, чтобы твоя краля двуногая совсем меня глазами съела? Ну если по делу - заплыву, конечно…
        - А… еще один вопрос! - крикнул я уже вслед мелькнувшему среди волн хвосту. Думал, ундина не услышит, но ее головка вновь показалась над водой. - Если не секрет: тогда, осенью, вы сами додумались со мной поплавать, или кто-то науськал?
        Заискрилось под звездами в жесте сомнения ее округлое плечико.
        - Тогда мы думали, что сами… Теперь понимаю: это он нас натравил. Он! Муженек наш, чтоб ему…
        В несколько мощных гребков я добрался до берега и почти бегом достиг терема. В голове уже составился план действий.
        Мои, уже порядком соскучившись, затеплили очажок под навесом, где мы обедали в самые жаркие часы, и кипятили чай. Я подсел к столу и попросил Баюна:
        - Будь добр, загляни в дом, что они там делают?
        Кот прошел вдоль стены, запрыгнул на подоконник и осмотрел горницу. Вернувшись, сообщил:
        - Сидят. Граф глаза таращит, маг узоры с самобранки перерисовывает.
        Я кивнул и вкратце изложил ребятам, о чем шел разговор с гостями и с ундиной.
        - «Поговорить»? Она так и сказала? - переспросила Настасья.
        - Именно так.
        - Насколько я знаю Черномора, а из присутствующих я знаю его лучше всех, - заметил кот, - это слово в его устах отнюдь не исключает истребления собеседников, причем задолго до начала конструктивного диалога.
        - Но если Черномор действительно хочет говорить с бургундцами - то о чем? - удивился Рудя. - Как друг Заллуса, он должен оберегать остров от чужаков, а не поощрять их присутствие.
        - Вот это-то меня и интересует, - согласился я. - Черномор давно ведет свою игру, и я хочу понять какую. Возможно, сейчас нам представляется шанс что-нибудь узнать. Если ты, Рудя, согласишься помочь.
        - Я согласен, - немедленно ответил саксонец. - Что нужно сделать?
        Да, засиделся парень без настоящего дела. Глаза горят… Славная рыцарская порода: неважно с кем и из-за чего, лишь бы наотмашь и к пущей славе.
        - Надеюсь, все пройдет достаточно мирно. Я попрошу, чтобы бургундцы отвезли тебя на материк. Поплывешь с ними, и, если все будет в порядке, постарайся быть поближе к графу, когда Черномор начнет переговоры. Если начнет…
        - А если он прикажет своим викингам просто атаковать судно?
        - В этом случае, а также в том, если бургундцы затеют причинить тебе какой-то вред, держи наготове кольцо. Как только запахнет жареным - прыгай обратно на остров. Зря не рискуй.
        Рудя молча кивнул, но лицо у него при этом было такое… Жажду подвига так же трудно замаскировать, как и обычную жажду.
        - Рудя, я серьезно: зря не рискуй! Я тебе еще свой браслет дам, тоже на всякий случай, ты же помнишь, как им пользоваться? - Конечно, он помнил. Я ведь не жадный, всем давал попробовать. В порядке практики в мирное время. - Запомни: дракой сведений не добудешь. Если Черномор и правда хочет о чем-то побеседовать с бургундцами, прикинься своим на корабле и будь рядом. Черномор тебя в лицо не знает - а ты по ходу дела еще графу с магом накажи, чтобы не вздумали сболтнуть, будто ты с острова. Послушаешь, на ус намотаешь - и дуй обратно… Я понимаю, звучит не очень героически. Но, Рудя, нам сейчас нужнее всего подвиг разведчика, а не воина.
        - Я есть Рудольф, - с уже позабытым, казалось бы, акцентом напомнил рыцарь и добавил: - Можешь положиться на меня.
        - Тогда айда в хату! - позвал я.
        Гости встретили появление всей нашей компании недовольными взглядами: для них, любителей секретов, это означало, что переговоры окончены.
        - Все срисовал? - спросил я у Франческо, мимоходом создавая себе репутацию вездесущей бестии.
        Тот, поспешно спрятав в складки одежды четвертную тетрадь, сделал вид, будто недослышал. А граф прямо спросил:
        - Кажется, ты не собираешься помочь нам, Чудо-юдо?
        - Сожалею, но сейчас ничего не могу сделать, - развел я лапами. - Однако не торопитесь с выводами. Многое зависит от того, сумеет ли уважаемый Франческо раздобыть нужные мне сведения.
        - Это будет нетрудно, - заметил итальянский бургундец, даже не подозревая, как далек он от истины.
        Мне вдруг стало стыдно, что пользуюсь людьми как предметами. Разумеется, коли уж Франческо перерыл все доступные источники, новых сведений о чудах-юдах он наверняка не сумеет достать. А я мало того, что налагаю на него невыполнимую миссию, так еще и молча отправляю, возможно, навстречу смерти - ради призрачной надежды выведать что-нибудь о Черноморе!
        Однако я отогнал эти мысли. Черномор не маньяк. С турецким магом у него были какие-то свои счеты - верю, потому что мага себе турки добыли неслабого. Но трудно представить, чтоб Черномору сумел досадить Франческо. А раз так, то, вероятнее всего, он действительно захочет просто поговорить…
        - Платон, будь добр, принеси запасную самобранку, - попросил я.
        Новгородец вышел в соседнюю комнату, где мы держали «запаску» - простенькую, ценности для обмена почти не представляющую скатерть, к услугам которой прибегали, только когда основная была в стирке.
        - В залог добрых отношений я собираюсь преподнести вам дар, - обратился я к бургундцам, - а также попросить об услуге. Благородный рыцарь Рудольф желает попасть на материк, и если вы возьмете его в качестве пассажира, я буду весьма благодарен вам за любезность.
        Граф пожал плечами:
        - Не вижу препятствий. Напротив, это с вашей стороны любезность - позволить мне провести остаток пути в обществе дворянина.
        Франческо поморщился, но ничего не сказал.
        - И пусть облегчит ваш путь вот этот скромный дар, - объявил я, принимая из рук Платона свернутую скатерть и кладя на стол перед гостями. - Это самобранка. Достаточно развернуть ткань, и будут явлены свежеприготовленные блюда на четыре персоны.
        Бургундцы поблагодарили меня и потянулись к подарку. Франческо успел первым.
        - Да, еще одна просьба, - как бы спохватился я. - Если в пути вам встретится какое-нибудь судно или на берегу кто-то спросит про Рудольфа, не говорите, что он плывет с волшебного острова. Представляете, как трудно придется человеку, о котором разойдется подобный слух? Просто говорите, что он ваш спутник и член команды - это избавит от лишних вопросов.
        - Буду признателен, если вы согласитесь, - добавил рыцарь.
        - Мы не сумасшедшие, Чудо-юдо, - заметил Франческо, аккуратно укладывая самобранку в поясную суму, - чтобы всем встречным-поперечным рассказывать о цели плавания…
        Я проводил бургундцев и снаряженного в «дальнюю дорогу» Рудю на плоту. Напоследок еще раз шепнул саксонцу:
        - Только не геройствуй, ладно? Жареным запахнет - сваливай.
        - Чудо, я не ошибаюсь - ты обеспокоен сохранностью моей жизни? - негромко уточнил Рудя.
        - А то. Ты ж как дите малое, без присмотра пропадешь, - отшутился я, подумав, что и правда моя настойчивость отдает неуместной лирикой.
        - Я не собираюсь отступать перед трудностями, - все так же негромко, чтобы остальные не расслышали, но внятно сказал Рудя.
        - Дубина, я о том, что у них все равно выбора нет, кроме как домой плыть, а тебе-то зачем шкуру портить?
        - Я не собираюсь идти против совести!
        У, порода рыцарская… глупая и упрямая.
        Я поглядел вслед кораблю и вернулся на берег. Платон с Настасьей стояли у кромки и тоже безотчетно махали руками, хотя, естественно, в густой синеве южной ночи их никто увидеть не мог.
        - А где Баюн опять?
        - Так это, он же вроде сразу ушел, - ответил Платон.
        - Что-то котик прямо сам не свой был, - задумчиво проговорила Настасья. - Пойдемте в дом.
        В тереме я сразу поднялся к зеркалу, проводил магическим взором корабли.
        О том, чтобы идти на боковую, даже мысли не было. Платон, по обыкновению, устроился что-то мастерить в углу. Настасья тоже попыталась занять себя делом, поправила занавеску, осмотрела цветы в горшках, даже призвала к ногтю какое-то насекомое, вредительствующее на широких листьях огнецвета (названий здешних цветов никто не знал, и дочка Семена Гривны сама их придумывала), но потом махнула на все рукой, села на лавку у окна, стала смотреть на море.
        - Не люблю ждать, - сказала она, когда я примостился поблизости. - Батя всегда меня в детстве нетерплячкой называл - то правда. Не люблю ждать.
        - Соскучилась по дому? - спросил я.
        - Не знаю, - помедлив, пожала она плечами. - Не пойму никак. Тут хорошо. Красиво, не скучно, без дела не сижу, а это я тоже сильно не люблю. Только вот… как-то все не по-настоящему. Ни для чего. Что я хорошего сделала? Платон как-то сказал: со мной уютно стало. А что, вы без меня так плохо жили?
        - Не плохо. Ужасно. - Это я пошутить попытался. Не получилось. - Нет, правда, Настя. Когда ты уйдешь, сразу заметно станет.
        - По отцу я соскучилась, - призналась она. - Вот думала, думала: ему бы здесь не понравилось. Он ведь и сам нетерплячка, на месте сроду не усидит. А я бы хотела с ним вместе - и вот что ему по нраву, то и мне хорошо. Но он мужчина… А девке что делать? Девке на роду написано: терпи. Тебе хорошо: какая-никакая, а работа.
        - Да век бы я такую работу…
        - Ну да, ты говорил… Вот тем более, - оживилась она, набредя на новую мысль. - Хороший остров, но все тут как-то не по-настоящему, ни для чего, ни для кого. И мы все - как сироты какие, как изгнанники.
        - Да ничего подобного! - подал голос Платон. - Человеку всюду хорошо, лишь бы с Богом в душе.
        - В пустоте и Богу нехорошо, - парировала Настя, не раздумывая.
        - С Рудольфием и Баюном - верно, так сошлось, - продолжал Платон. - Но я вот или Чудо, например, ничего мы не изгнанники.
        - Ты тоже изгнанник, - не очень уверенно, но пытливо вглядываясь в глаза, сказала Настасья. - Ты как будто сам себя изгнал и от себя бежишь…
        - А я?
        Но она не ответила мне, вдруг воскликнув негромко:
        - Точно! Я-то думаю: на что похоже? Котик наш - как будто от себя бежать хотел. Что-то у него стряслось. Мы ведь все за Рудольфия переживаем, но он…
        - Пойду поищу, - без перехода сказал Платон, поднимаясь.
        - Давай-ка лучше я теперь. Где, говоришь, его искать?
        - Тут недалече, за рощицей, у прудочка.
        Я кивнул: помню. Но едва сделал шаг к двери, неясный гул раскатился в воздухе, а в окне, за горизонтом, сверкнули грозовые отсветы. Мы, не сговариваясь, выскочили наружу.
        Однако ничего особенного так и не увидели. Только ветер покрепчал, да еще несколько вспышек полыхнули за горизонтом. И тем не менее мы, не отрываясь, смотрели, завороженные, вдаль.
        У чуд-юд (вот ведь прицепилась словоформа!) ладони не потеют, но в тот миг я чувствовал себя так, словно они вспотели.
        - Все-таки он напал, - услышал я свой голос - Понеслась, блин…
        Дело вышло жарким - и вместе с тем до смешного нелепым.
        Как мы потом узнали (от Руди, конечно, со всеми причитающимися украшениями устного повествования, но, судя по тому, что вернулся живым, саксонец не слишком приврал), наш браве риттер, умница, как ни рвалась его средневековая душа погеройствовать, сумел сдержаться. Приберег сюрприз - и не прогадал…
        Убедившись в том, что шнека легла на курс, и проследив за назначением вахтенных, де Фужер предложил опробовать самобранку. Уселись втроем: граф, Рудя и маг. Саксонец, понимая деликатность положения, отведал первым, и бургундцы принялись наворачивать волшебную пищу, будто их на острове не угощали. Впрочем, не буду зря наговаривать: на Радуге у моих гостей и не могло быть аппетита, все-таки о делах говорили.
        Бургундцы явно намеревались потратить остаток путешествия на то, чтобы вытрясти из Руди всю возможную информацию об острове. Особенно блестели глаза Франческо, но и граф, судя по всему, был не прочь выяснить что-то. В свою часть «королевской миссии» он, никогда не питавший доверия к магии и чудовищам, похоже, включал и разведку возможности захватить и присовокупить к Бургундии волшебную землю. Рудя приготовился к долгой словесной осаде.
        Однако едва корабль отошел от острова миль на двадцать, послышался крик вахтенного: «Паруса!»
        Де Фужер и маг, бросив на Рудю исполненные подозрения взгляды, поспешили на палубу. Над темным морем стлались клочья невесть откуда взявшегося тумана, и в просветах его бледными призраками маячили очертания знакомых всему миру прямых парусов.
        - Викинги, - прохрипел кто-то из моряков.
        - К бою! - крикнул де Фужер. - Не бойтесь, матросы, мы уйдем под покровом тумана!
        Но, как назло, туман рассеивался с невиданной быстротой, и вот уже во всей красе явились три драккара под полосатыми парусами. Весла слаженно, точно одно, отраженное в зеркальном коридоре, пенили воду. Два судна заходили с кормы, еще одно заняло положение прямо по курсу.
        - Это ваших рук дело! - накинулся граф на рыцаря.
        Однако тот и бровью не повел:
        - Нет. И в доказательство я помогу тебе укрыться от погони… Если возникнет необходимость.
        - Она уже возникла, халландцы обложили нас со всех сторон! Делай что-нибудь или пеняй на себя…
        - Не торопись осуждать, - встрял Франческо. - Мне кажется, в словах нашего пассажира есть свой смысл…
        - Уж тебя я спрошу в последнюю очередь! - бушевал граф. - При всем уважении славного короля к вашей бесчестной братии - сейчас не время для болтовни, и командую я, и только я! Ну же, рыцарь…
        - Подожди. Они что-то говорят, - сказал Рудя, указывая на ближайший драккар, стремительно нагонявший бургундскую шнеку.
        На носу, опираясь на резную голову дракона, стоял высокий, но какой-то несерьезно худой викинг и, размахивая свободной рукой, кричал по-бургундски:
        - Эй, путники! Не бойтесь, мы не причиним вам вреда!
        Граф положил руки на борт и крикнул:
        - Что вам нужно?
        - Поговорить! - донеслось в ответ. - Если бы мы хотели напасть, то уже бы напали! Спустите парус, когда наш хозяин поговорит с вами, сможете продолжить путь!
        - Хозяин? - удивился де Фужер, оглядываясь на Рудю. - Неужели сам…
        - Черномор, - договорил Франческо. - Похоже. А тебе что-нибудь известно об этом, рыцарь?
        - Это он, - кивнул Рудя. - Судя по всему, он действительно не замышляет ничего хуже простой беседы. Чудо-юдо попросил меня помочь вам, если Черномор нападет, но пока этого не произошло, держите слово и не говорите ни колдуну, ни викингам, что я не ваш человек. Я хочу послушать, что скажет Черномор.
        Де Фужер еще раз оглянулся на драккары и принял решение:
        - Спустить паруса!
        - Это ловушка. Это обман! - Возник рядом с ним один из подручных, жилистый и остроносый. - От викингов никто не уходит…
        Было тихо, отчетливо слышался скрип снастей и плеск волн о борта. Граф обернулся и окинул взором напряженных матросов. Они уже не верили в спасение, и даже в то, что смогут подороже продать жизни. Де Фужер махнул рукой, подзывая еще двоих подручных, и коротко велел им:
        - Спустить паруса. Погасить запалы. Выполняйте, - после чего крикнул викингам: - Мы согласны!
        - Они заманят нас и перебьют… - просипел остроносый.
        - Молчи, - грозно прошипел де Фужер и, не глядя, протянул ему ключ. - Отомкни арсенал, но упаси тебя бог, если викинги заметят!
        Два драккара так и держались на расстоянии в сотню шагов, а вот третий подошел практически вплотную. Теперь даже лунный свет позволял разглядеть викингов во всех подробностях. Рудя даже подумал, что Черномор специально подобрал экипаж этого драккара, чтобы выставлять его напоказ. За вычетом трех или четырех человек явно нескандинавской наружности, к числу которых принадлежал и капитан, то есть ярл, все остальные были молодцами как на подбор: здоровенные рыжие бородачи с топорами и даже в рогатых шлемах, что уже отдавало маскарадом, ибо все прекрасно понимали, что рогатые шлемы - ритуальные, а в бою от них толку мало.
        Однако от этого маскарада, от осознания того, что противник не считает тебя достойным чего-то более серьезного, становилось еще страшнее.
        - Следуйте за нами! - пригласил их худощавый ярл и велел своему кормщику взять курс на Красный.
        - На весла! - приказал де Фужер. - Следовать за драккаром!
        И тут громыхнуло.
        У остроносого не выдержали нервы. Вместо того чтобы передать канонирам распоряжение погасить огонь, он вырвал у ближайшего факел и поднес к запальному отверстию, вопя во все горло:
        - Поднять паруса!!!
        Бомбарда, подпрыгнув, оглушительно кашлянула и выплюнула каменное ядро, которое попортило драккару корму и перебило руль. Грохот, треск досок и людские крики заглушили голос капитана.
        - Полный вперед! Тара-а-ань!!! - перекрикивая все, орал остроносый, кидаясь ко второму орудию.
        А ведь предупреждал я их…
        То, что остроносый уцелел, иначе как счастливой случайностью не назовешь. То есть как уцелел - жив остался, но и этому впоследствии был рад.
        Ствол состоял из шести плотно подогнанных друг к другу дубовых брусьев. Лопнул нижний. Ядро, видимо, так и не покинуло ствола, но пороховые газы уже нашли выход, ударили в палубу, заставив вздрогнуть все судно, и бомбарда, подобно ракете, взмыла вверх. И, описав дымную дугу, рухнула на тот же драккар, произведя среди викингов немалое смятение.
        Остроносого отбросило к другому борту, где он затормозил, врезавшись в моряка. Остальные члены экипажа метались, не зная, что делать. На драккарах кричали на разных языках: «Предательство! Они напали! Бей их!»
        Де Фужер, крепко выругавшись, велел поднимать паруса. Оба полотнища взметнулись ввысь, точно крылья.
        - На веслах - быстрый ход! - крикнул граф. - Марк, неси ружья!.. О'Брайан, левее, на таран!..
        Рудя, глянув вперед, увидел, что драккар, дотоле державшийся слева и чуть позади, вырвался вперед и теперь намеревался преградить дорогу шнеке. Однако кормчий, со страху ругаясь на чем свет стоит, направил судно прямо на открывшийся борт неприятельского корабля. Ветер и весла придали шнеке большую скорость.
        Викинги налегли на весла и, совершив умопомрачительный разворот, ушли от столкновения.
        - Прорвемся! Еще немного! - послышались крики среди матросов.
        Однако даже Рудя, сухопутная душа, отлично видел, что положение безнадежно. Два драккара, обстрелянный и чуть было не взятый на таран, только слегка поотстали, но наверстают упущенное меньше чем за четверть часа. А третий уверенно держался на хвосте, и над бортами его уже виднелся сплошной забор щитов, над которым маячил частокол рогатых шлемов, там тускло сверкала в свете луны сталь боевых топоров и разгорались факелы: вполне возможно, понял браве риттер, разозленные викинги просто подожгут шнеку. Что уж скрывать, по ее внешнему виду предположить богатую добычу сложновато…
        Рудя поднял руку с браслетом.
        Загодя приготовленный сюрприз представлял собой мощный грозовой фронт. Рудя начал собирать тучи, едва взойдя на палубу шнеки, причем все сделал так, как я учил в свое время, после столкновения с турками: исподволь, терпеливо, без резких движений. Даже если Черномор и ожидал чего-то подобного, ему трудно было бы уследить за столь осторожным магическим действием. А водоплавающий колдун, как оказалось, подвоха не ждал…
        Сильнейший порыв ветра взбил пену на верхушках волн. Тучи на глазах сгустились, клубясь и свиваясь в невообразимые фигуры. Ослепительная молния на несколько долгих мгновений затопила мир нереальным сиянием, а затем ударил сокрушительный гром, от которого, казалось, завибрировали кости. Полное смятение охватило людей на всех четырех кораблях. Весла беспорядочно заметались, застучали друг о друга. Паруса затрещали, готовые лопнуть под напором ветра.
        Рудя понял, что слегка переборщил, и изменил направление воздушных потоков. Чудовищный смерч закружил драккары, а шнеке достался буйный, но вполне терпимый фордевинд[Фордевинд - попутный ветер.] .
        Надолго сил у рыцаря не хватило. Чтобы управлять погодным браслетом, нужна тренировка, привычка к сосредоточению. Однако больше сверхнапряжения и не требовалось. Два драккара перевернулись, и когда смерч утих, последний остановился, чтобы подобрать барахтавшихся в воде викингов. Это было нелегко, потому что тучи по-прежнему плотно закрывали небо и над морем стояла непроглядная тьма.
        Матросы радостно кричали и хлопали друг друга по плечам, де Фужер обнимал остолбеневшего Франческо. Рудя, опять же, как я учил, сделал несколько глубоких вдохов и вновь обратился к силе браслета, создавая туман, подобный тому, который напустил Черномор, высылая драккары. Едва он успел это сделать, как на него обрушились полтораста фунтов радости в лице графа:
        - Ты сделал это? Невероятно, глазам своим не верю! Это просто чудо!
        - Я старался, - скромно потупил взор браве риттер.
        Рудя задержался на шнеке почти на сутки. Не по обязанности, а исключительно из рыцарской тяги к геройству, он полночи поддерживал попутный ветер и ставил туманные заслоны, пока не почувствовал, что буквально валится с ног от усталости. Шнека катилась по волнам как по маслу, к утру бургундцы прошли, наверное, миль полтораста - во всяком случае, к следующей ночи де Фужер уже рассчитывал войти в Дуврский пролив и взять курс на Па-де-Кале. Англичан за это время встретили - или, скажем так, заметили - только однажды, и то это были рыбацкие скорлупки, которые, завидев чужое судно, дали деру со всех весел.
        Только уверившись, что Черномор бургундцам больше не грозит, Рудя вернулся на остров. Посвежевший, улыбчивый, фонтанирующий яркими впечатлениями, периодически потирающий плечо, слегка распухшее от похлопываний графа и мага, ощутимо пахнущий ромом, но вполне способный уверенно двигаться по относительно прямой линии.
        Вовремя вернулся.
        Черномор успел нанести ответный удар.
        Совершенно неожиданный.
        Баюна я пошел искать утром. Ну как утром… когда проснулся, а проснулся к полудню, потому что свалился с лап перед рассветом, так и не дождавшись Руди. Платон был уже на ногах и лепил из глины цветочные горшки для Насти, про запас наверное, а может, чтобы развлеклась, когда проснется. Сама Настя еще не выходила.
        Завтракать я не стал - кус в горло не шел. Промаявшись дурными предчувствиями почти час, наконец-то заметил отсутствие кота. Похоже, и он не вернулся с ночи. Да что ж такое, куда все катится? Недолго думая я отправился к прудочку, о котором Платон говорил.
        Кот не услышал моих шагов, зато я его отчаянный голос издалека уловил. Прибавил шагу, перешел на бег, и уже готов был крикнуть: «Держись, я иду!» - но тут различил слова… И сразу стал подбираться осторожнее.
        - Клянусь… Виноват… Черномор… Сумасшедший, что ли?.. Да это она была, я видел… Черномор!
        Маленький пруд, опоясанный тростниковым кольцом, терялся в окружении широколиственных деревьев и кустарника. По единственной тропинке, проложенной нами же (в основном Платоном, который брал здесь глину), я бесшумно приблизился к пологому берегу и увидел кота.
        Баюн стоял над вырытой на песчаном пятачке ямкой, заполненной водой, и горячо с ней общался. Даже на беглый взгляд - не со своим отражением точно.
        Блин, не люблю подсматриваний и подслушиваний. Даже остроумные приколы, снятые скрытой камерой для ТВ, всегда считал пошлятиной. Но а ля гер - оно и в Африке ком а ля гер.
        - Черномор, я прошу, я тебя умоляю… Нет, не надо, Черномор, я все сделаю!.. Да нет же, нет ничего… Черномор! Чем хочешь клянусь - я не лгу, не лгу!.. А чем? Чем я могу теперь клясться? Прошу, не делай этого, я готов на все. Хочешь, я убью Чудо-юдо? Я убью, только дай мне… Нет, Черномор, нет! Где ты? Ответь! Я знаю, ты там, отвечай!
        Нам, чудам-юдам, вообще-то, свойственно обостренное чувство времени, но в тот раз я его утратил. Не помню, сколько бесился кот у заполненной водой лунки, пять минут или полчаса. Это было и жуткое, и жалкое зрелище. В конце концов, обессилев, он упал на песок, с минуту лежал, как труп, потом вдруг сорвался куда-то в траву. Кажется, мышь задушил, без нужды, просто от нервов. А когда вернулся к лунке, застал на берегу меня, сурового и мрачного, как утес после прощания с тучкой золотой.
        Кот смотрелся не лучше. Замер, широко расставив лапы.
        - Ну что, цэрэушник, получил добро на крайние меры? - спросил я наконец.
        Хвостатый филолог понял если не все, то главное. Глухо прошипел:
        - Убью. Всех убью.
        - И начнешь с меня, да?
        - Убью, - повторил он. - И тебя. И эту стерву которую ты Мальвиной называешь. И Черномора убью.
        - Отчего же такая немилость?
        Естественный в общем-то вопрос, вызвал у кота неожиданно бурную реакцию. Воздев хвост, как боевой штандарт, выгнув спину и вздыбив шерсть, так что стал казаться втрое толще привычного, он взял низкий старт и бросился… Нет, не на меня, хотя в какой-то миг я был убежден, что сейчас подвергнусь яростной атаке в стиле пьяного дракона и буду вынужден сражаться не на живот, а на смерть. Мимо меня, по тропе, прочь от пруда. Только прошуршал тростник, потревоженный порывом ветра, и я остался один.
        Надо отдать Баюну должное: он сумел меня развлечь, и о судьбе Руди, наверняка печальной, я уже не вспоминал. Кажется, в те минуты я вообще ни о чем не думал. Просто побродил по песку, потаращился на кое-как отрытую лунку (коты все же не очень ловкие копальщики), даже подровнял зачем-то края - наверное, надеялся втайне, что появится сейчас в мутноватой воде изображение Черномора… Оно не возникло - ну и ладно, все равно не знаю, что бы я мог ему сказать. То есть слов-то много было на душе, но составить их в толковые фразы не получалось.
        Наверное, не стоило бы писать об этих минутах, но против правды жизни не попрешь. Да, признаюсь, оставаясь у пруда, я - неосознанно, но от того не менее сильно - старался ни о чем не думать. Все мне вдруг разом обрыдло, как это часто бывает с нами, двуногими, как только проблемы подступят вплотную.
        Я не ныл и не плакался сам себе, я просто ни о чем не хотел думать - вполне типичная реакция хомо сапиенса. Не всякого, к счастью, но лично я частенько в жизни попадался именно на этом - нежелании думать.
        А ведь сейчас понимаю, что при всей запутанности ситуации я уже в тот момент о многом мог бы догадаться. Да что там, гораздо раньше следовало взяться за ум, а теперь уже едва ли можно было что-то изменить…
        Дома ждало новое потрясение: обессилевшего после приступа буйства Баюна Настя держала на коленях, гладила между ушами и приговаривала:
        - Ничего, все обойдется, мы тебя в обиду не дадим.
        - Все кончено, - вяло, как после наркоза, бормотал кот. - Я уже старый, надежды все меньше…
        Платон стоял чуть в сторонке, возможно, впервые в жизни не зная, что делать и куда девать не занятые работой руки.
        - Так что все это значит? - спросил я.
        - Чудо, что за тон? - громким шепотом укорила Настя. - У Баюна горе…
        - Может быть, а может, приступ помешательства - я еще ничего внятного не услышал. Кроме обещания убить меня.
        Баюн пересилил себя и спрыгнул с колен девушки на пол.
        - Да не бойся, - сказал он, - не буду я тебя убивать. Ты же не нарочно…
        - А я и не боюсь, - совершенно честно сказал я. - Ты мне только внятно объясни, что именно я сделал не нарочно?
        Он сверкнул янтарным глазом, будто давая понять, что на моем месте не был бы уверен в своей безопасности. Во всяком случае, так мне показалось, едва ли блеск в глазах мог объясняться чем-то еще, коты же вроде не плачут…
        - Не только ты, все постарались. Сгубили мое потомство. Детков моих, котятков…
        - Это в каком смысле?
        - А ты думаешь, я стал бы соглядатаем по своей воле? Да, подсыл я, вор[Здесь обманщик.] ! Из-за котят… Ты вот спрашивал, чего я с Черномором не поделил, помнишь? Он, гад, жить не мешает, и кормит, и холит… И кошечек поставляет исправно. Да только котят топит! Говорит, мне такая орава болтливых котов ни к чему, одного хватает. Я и бежать пытался, и лапы на себя наложить, а все одним кончалось: объявит, мерзавец, что одного котенка пощадит - и все, веревки из меня вьет. А куда денешься? Даже если помет не в меня, если молчуны, все равно же котята… И служу. А в этот раз - все семь котят баюнами уродились. Слепенькие еще, пищат, а уже слышно, что слова сказать пытаются… Когда ты появился, Черномору с ходу не понравился. Он только посмотрел - и говорит: «Нет, с этим Хранителем каши не сваришь». Решил твое случайное убийство разыграть, чтобы Заллус кого-то нового приискал. Но не вышло. Тогда Черномор и велел мне следить за тобой. Я-то сперва на дыбы: я баюн, или кто? Баюны отродясь соглядатаями не были! А тут как раз моя наложница-то окотилась. Черномор и говорит: не сделаешь, всех перетоплю. До
единого. Ты бы на моем месте как поступил?
        - Понятно. А теперь что стряслось?
        - А теперь эта дура Мальвина рассказала тебе, что Черномор бургундцев видеть желает! А ведь я знал про это, понимаешь, знал! И Черномор решил, что я переметнулся. Говорит, видел, как его любимая жена плескалась около кораблей, никуда не отлучалась…
        - Да, ундина вместо себя сестру оставила, - припомнил я.
        - Вот именно. Теперь все, конец.
        - Он убил котят?
        - Нет еще. Пока живы - он мне в воде их образы явил. Подросли-то как… - Голос кота на миг сорвался. - Он что-то особенное придумать собрался. Говорит, не хочу, чтобы ты легко пережил это событие вдали. Ты у меня, говорит, все своими глазами увидишь…
        - Зверюга лютая, - всхлипнула Настя, утирая слезу. - Как же так можно?
        - А главное - зачем? - спросил я. - Ради чего все это вообще затеялось? Покушение, слежка… В чем цель?
        - Сердце острова, - ответил Баюн. - Все хотят до него добраться. И смертные колдуны, и Черномор, и Заллус…
        - Заллус? Ты не оговорился? Он же хозяин острова!
        - Ой, да не смеши, - раздраженно отмахнулся Баюн. - С чего ты это взял? Да он даже ступить на землю Радуги не может! Древние боги ушли, а их запрет действует до сих пор… Ты не понимаешь, но Радуга - это такое могущество… Да если бы Заллус был хозяином острова, он бы отсюда не вылезал. Он бы отсюда миром править мог!
        - Так выходит, потому и назначает Хранителей? Чтобы никто другой не покусился?
        - Отчасти. Вообще-то безопасность острова обеспечивает еще Черномор. Не знаю, насколько искренние они друзья, но думаю, не случайно Заллус разрушил планы Черномора захватить власть в Морском Царстве. Он же этого плотогона бородатого просто за глотку держит… Но суть в другом: они оба не имеют ни малейшего понятия, что такое Сердце острова. Заллус надеется, что кто-то из Хранителей сумеет раскрыть эту тайну. А все остальное: охрана, торговля, даже производство магии - это так, для отвода глаз. Чтобы Хранитель ничего не заподозрил. Понимаешь, они с самого начала морочили тебе голову: злой хозяин Заллус и добрый друг Черномор. Один угнетает, другой дает надежду, табак и кофе. Они со всеми так делают.
        - А насчет красных девиц - это правда? - спросила Настасья.
        Баюн поглядел на нее искоса.
        - А ты сама не можешь сказать? - спросил он. Не дождавшись ответа, продолжил: - Раньше Черномор верил, что красны девицы способны найти Сердце, но потом как-то разуверился. А после того, как один из плененных турок рассказал о битве, он потребовал от меня полный отчет. И, узнав про восстановление терема, велел следить за тобой, красна девица, неотступно.
        - И… что?
        - Говорю же: не знаю! - успокоившийся было кот опять сорвался на крик. - Ничего я не заметил, а Черномор мне не верит! А тут еще эти бургундцы так легко ушли от него… Теперь он убежден, что Сердце найдено, но я скрываю от него правду!
        - Не переживай, - попытался я утешить его. - Что-нибудь придумаем…
        - Ой-ой, придумывальщик нашелся, помилуйте боги! - взвился кот. - Ты ведь даже не сообразил еще, что теперь будет! - Не увидев на моем лице понимания, он, едва сдерживая истерический смешок, выдал: - Для особо сметливых поясняю: Черномор уверен, что Сердце найдено. Мол, только с его помощью ты мог провести бургундцев мимо викингов. Заллуса что-то не видно нигде, почти наверняка Черномор ему ничего не сообщил. Тебе это ни о чем не говорит, о могучий Хранитель? Тебе не приходит в голову, что Черномору явно наплевать, расскажу ли я тебе правду? Тебя не напрягает то, что все подручные Черномора сейчас собраны в одном месте неподалеку от Радуги? Ну-ка, придумай, что все это может означать?
        - Захват Радуги, что ли? - усмехнулся я.
        Усмехнулся - и вдруг вспомнил, что погодный браслет, на который так привык рассчитывать, отдал Руде, а Рудя сейчас далеко, и, несмотря на утешительное сообщение о благополучно «проведенных» бургундцах, неизвестно почему и где задерживается. А больше для обороны на острове как будто нет ничего.
        Возможно, если бы я меньше кокетничал сам с собой, предаваясь бесплодным рассуждениям о мизерной литературной ценности своих наблюдений, если бы раньше начал вести эти записи и вел их подробнее, что-то могло бы измениться. Серьезно, когда события разделены неделями, детали смазываются, зато сейчас, перечитывая написанное, я обнаруживаю, что у меня было множество подсказок. И явная игра колдунов в злого и доброго, и их нежелание, оказавшееся неспособностью ступать на землю Радуги. И даже портретное сходство моего «работодателя» с изображением в капище…
        - Кто такой Заллус? - спросил я.
        - Пес его знает, - вяло ругнулся кот - на него вновь навалилась апатия. - Кто-то из древних.
        - Языческий бог? - Странно, до чего трудно было произнести эти два слова. Вроде пора уже привыкнуть к творящимся вокруг чудесам, но представить, что лицом к лицу разговаривал с настоящим богом, пусть даже языческим, может быть, дикарским…
        - Во всяком случае, из того же племени. Только теперь - какая разница? Древние ушли, и теперь никто из них не бог, особенно те, которые остались.
        - Значит, он тоже когда-то жил на Радуге? И не знает о Сердце?
        - Ну да. Тайну Сердца знали только мудрейшие. Заллус мудростью не отличался.
        - А чем отличался?
        - Мстительностью, злобой. Ему кое-где даже поклонялись как богу вражды.
        - А…
        - Слушай, дай помереть спокойно, - буркнул Баюн и отвернулся.
        Ну нет! Я решительно взял его под мышку и направился к выходу, сказав Насте и Платону:
        - Мы ненадолго.
        - Пусти! Поставь меня, слышишь! - Кот оживился, норовя доцарапаться до меня сквозь шерсть. Попытался даже укусить - только закашлялся. - Куда ты меня тащишь?
        - В капище Заллуса.
        - Какого пса? - воскликнул Баюн, второй раз за сегодня употребляя самое страшное кошачье ругательство.
        - Будем искать оружие.
        - Балбес! Мы же там были, никакого оружия нет.
        - Должно быть. Когда я писал Заллусу насчет запроса Садденли, он ответил, мол, никакого оружия англичанам не давать. Значит, где-то оно все же есть, иначе колдун вообще не стал бы писать мне.
        - О, у тебя прорезались способности к разумному мышлению!
        - Не умничай.
        - А то что? Убьешь? Так это пожалуйста, я с радостью. Что нужно сказать, чтобы ты меня за хвост - и о пальму?
        - Продолжай нюни распускать, тогда точно дождешься, - ответил я, продираясь через заросли и отводя ветви лапой. - По законам военного времени за пораженческие настроения.
        - А ты никак собрался воевать? - продолжал язвить кот, уже не дергаясь и свесив лапы.
        - Да уж не брюхо подставлять, как ты!
        - Не смеши. Ты не герой. Ты слишком миролюбивый. Ты - самое бестолковое и самое нестрашное чудовище на свете.
        - Все это в прошлом. Теперь я - лютая зверюга, Чудо-юдо беззаконное, беспредельное!
        - Все-то тебе игрушки…
        - Нет! - На минуту остановившись, я взял Баюна обеими лапами и поднял к морде. - Нет, хвостатый, не игрушки.
        - Ты, правда, собрался драться? - уже без тени насмешки спросил кот. - По-настоящему? Убивать будешь?
        Это он метко спросил. Умного разведчика Черномор себе завербовал. Ничего не скажешь, хорошо меня изучил желтоглазый. В какой-то миг я едва не растерял весь свой запал. Вспомнил историю с берсерком. Вспомнил, как во время стычек с незваными гостями всегда старался не смотреть на пострадавших.
        - Буду, хвостатый, буду, - тем не менее ответил я. И добавил, предупреждая следующий вопрос: - И сам помереть готов.
        - Не готов, - с проницательностью старца глядя мне в глаза, возразил кот.
        - Все равно. Если ты не соврал, Черномор приплывет меня убивать. Не спрашивая, насколько я миролюбивый. Ни о чем вообще не спрашивая. Ну так и я спрашивать не стану… Ну что, хвостатый, ты со мной?
        Он не ответил, о чем-то размышляя, и я двинулся дальше.
        - Посади меня на плечо, - попросил Баюн. - Тут неудобно. - Утвердившись на новом месте, он еще помедлил и сказал: - Ты, конечно, вправе мне не верить. Но дай до Черномора добраться, тогда увидишь, насколько я с тобой… хвостатый.
        На капище, притаившееся в скалах, я теперь смотрел другими глазами. Не просто строение - дом моего врага. Будто живой, он терпеливо ждал хозяина…
        Идею позвать Заллуса Баюн высмеял:
        - Смысл? Черномор не лыком шит, запросто убедит его, что это ты войну начал.
        - Все равно, Заллус может ощутить магию, придет…
        - Вот пусть сам и разбирается. Если я хоть что-то понимаю в колдунах, он в первую очередь подвох заподозрит.
        Войдя в капище, я первым делом забрал ларец и сгреб кольца - потом разберемся, которые из них действуют.
        - Теперь внимательно, Баюн: где ты чувствуешь самую сильную магию?
        - В алтаре, - без запинки ответил кот. - А все остальное - мелочь.
        - Ну алтарь нам едва ли сгодится. Давай осмотримся.

«Мелочи» здесь было не очень много. Ритуальные одежды жрецов, а может, Заллусов личный гардеробчик в стиле ретро, колесо - наверное, от колесницы - на стене, как почетный диплом, в окружении растительных барельефов. Высокий вытянутый шлем с крыльями, из золота кажется, и почему-то совсем не волшебный. Куча побрякушек, подвесок всяких - в них Баюн учуял какую-то слабую иллюзорную магию. Имелась стопка самобранок с непривычным обильным узором по кайме. Кот заявил, что это разовые скатерти с ядовитыми блюдами. Еще тут нашлись уздечки и подковы, с которыми лошади делались исключительно послушными и невероятно выносливыми, правда, ровно на месяц, потом непременно падали. Сомнительное, в общем, новаторство.
        Кот подтвердил, что это был неудачный проект. Хранитель, создавший упряжки, так и не смог сделать их безопасными для скакунов. А Черномор сильно рассчитывал на его труд: он, оказывается, мечтал приспособить подобные упряжи для акул. Это у него такая идея-фикс была, акулью «конницу» организовать. Но неудачи преследовали колдуна одна за другой. То есть запрягать акул в лодчонки еще более-менее получалось, а вот управлять - ни в какую.
        Более удачные подковы (не избавленные от магического недостатка совершенно, они все-таки отдаляли кончину лошадей на три месяца) Черномора, по понятным причинам, не интересовали.
        - Опять это создание артефактов… Баюн, может, ты хоть что-нибудь знаешь, как другие Хранители делали это?
        - Чудо, да откуда мне знать? Ну не было у Черномора привычки откровенничать со мной. Только однажды сказал, через лужу, чтобы я за тобой особенно внимательно наблюдал, мол, после овладения такими предметами, как погодный браслет, все у Хранителя должно получаться. Еще помню, что лучшими создателями магии Черномор называл мага и твоего предшественника. Он вроде из одного с тобой мира был.
        - А что он создал?
        Кот неопределенно махнул хвостом, что соответствовало пожиманию плечами.
        - Кажется, почтовый ящик - тот самый, по которому ты с Заллусом переписывался. Больше не помню.
        - «Создал» - громко сказано. Это он просто факс воспроизвел в местных условиях, - усмехнулся я и спросил, указывая на сваленные в угол ступки с волосяными метелками: - А это что?
        - Набор для вызывания дождя. А оружия нет.
        - Должно быть, - ответил я, с необычным для себя упрямством отрицая очевидное. - Ты же говорил, он - бог вражды. А тут ерунда какая-то, вызывание дождя…
        - Заллус когда-то поддерживал Перуна, который хотел сместить славянских богов. Это перед самым Крещением Руси было, так что мятежного громовержца изгнали христиане. А Заллус вовремя сиганул в кусты и остался невредим, да еще завладел частицей власти над дождями.
        - Странно, я всегда считал Перуна славянским богом.
        - Точно, вы с прежним Хранителем из одного мира. Ни шиша истории не знаете. Тот однажды Черномору такую глупость сморозил, сильно рассмешил. Нет, Перун был богом варяжским. Он и помог варягам Русь захватить. А потом христиане его поперли, да заодно и варягов изгнали.
        - Что-то не припомню такого в летописях.
        - Конечно. Варяги быстро перегрызлись, так что их изгнанием занимались собственные собратья, которые среди русичей поддержку нашли. Но потом, когда все успокоилось, они очень не любили вспоминать, как родне кровь пускали.
        - У нас чуть-чуть по-другому было, так что ты меня невеждой не обзывай. И, кстати, я отлично помню, что все боги-громовержцы имели волшебное оружие. В жизни не поверю, будто Заллус прельстился сельскохозяйственной властью над дождями и не прибрал к рукам парочку молний! Стоп… Откуда, говоришь, самые сильные эманации исходят? От алтаря?
        Я осмотрел прямоугольную каменную глыбу и заметил на полу рядом с ней застарелые бороздки. Неужели это… Я навалился плечом, и после секундного сопротивления алтарь вдруг легко поддался нажиму и откатился в сторону, явив нашим взорам скрытое в полу углубление.
        - Ух ты! - с детской непосредственностью обрадовался кот.
        В углублении находился продолговатый ящик, в котором лежали копье, дюжина дротиков и короткая секира, кажется медная.
        Никогда не любил заявлений вроде: «Я же говорил!» Но сейчас сам произнес эту фразу, с большим удовольствием ощущая на себе восхищенный взгляд Баюна.
        Однако радость наша оказалась преждевременной. Вынеся ящик из капища, я немедленно решил опробовать артефакты, и тут выяснилась неприятная деталь. По словам Баюна, предметы из ящика фонили магией со страшной силой, однако решительно никакого магического воздействия на окружающий мир не производили.
        - Наверное, нужны специальные обряды и заклинания, чтобы пробудить их, - вздохнул кот. - А может, они слушаются только руки хозяина.
        - Но кто-то же ими пользовался! Алтарь отодвигали много раз.
        - Неизвестно, в какие времена, - парировал Баюн. - И нельзя исключать, мой хвостатый друг, что кто-то из Хранителей доставал оружие по приказу Заллуса и доставлял хозяину тем или иным способом. Как бы то ни было, для нас оно бесполезно.
        Забегая вперед, скажу, что от Заллусовых закромов нам никакого проку так и не было, хотя на всякий случай я захватил с собой и оружие из тайника, и побрякушки для создания иллюзий, и скатерти (которые потом вообще в печку отправил - не хватало еще по ошибке травануться; медицинский амулет, конечно, вещь надежная, но в таких делах лучше перестраховаться).
        Мрачные, но, по странному свойству несходных наших натур, все же полные решимости не отступать и не сдаваться, мы с котом вернулись в терем. Здесь царила непривычная тишина. Платон сидел на крыльце и безучастно смотрел в сторону моря, а Настасьи, как выяснилось, вообще не было дома.
        Новгородец на мой вопрос ответил:
        - Да почитай сразу, как вы ушли, и подалась куда-то. С каким-то узлом, навродь.
        - В какую сторону?
        Он махнул рукой на гору.
        - Чудо, я спросить тебя хочу…
        - Погоди, Платон, что за узел у нее был?
        - Ну сверток какой-то. Да я, признаться, не разглядывал. Вопрос у меня к тебе, Чудо. Ты, я смотрю, по-настоящему драться задумал? Добро, ты сильный, ловкий, один хвост у тебя всего меня сильнее. А я вот тут подумал-подумал - а ведь не пригоден я к такому ремеслу. Мое-то дело простое… Нет, ты не думай, я за тебя всей душой! Но… воевать не обучен. И даже склонности такой не имел никогда - ну, да ты знаешь, я ведь верую, что каждая жизнь Богу угодна, отнимать же ее грех великий. Ты ведь помнишь, правда?
        - Помню, - кивнул я. - Ты это спросить хотел?
        - И это тоже. И другое: скажи, добро ли будет мне воевать, грех сознавая, да еще и не умеючи? Ты же ведь и положиться на меня не сможешь, меня же первый же ворог и убьет на месте…
        Ни в лице, ни в голосе он вроде бы не изменился, но эти частицы «же», которыми он необычно густо пересыпал свою речь, говорили о многом.
        - Да ты не тяни, Платон, прямо скажи, что хочешь.
        - А я не тяну! Я же прямо и сказываю: что от меня проку-то в бою? Так и зачем же мне на погибель оставаться? Нет, этак вот когда речешь, не то получается. Ты подумать можешь, будто я бросаю тебя в трудный час. Да ведь нет же! Наоборот, тебе же дело облегчаю. Ну посуди: убьют меня, тебе же на душе тяжельче станет, особо потому, что без толку жизнь христианская угасла…
        - Я понял, понял. Да, ты прав, дружище. Собственно, я о том же сказать хотел, да вот ты меня опередил. В бой идут только добровольцы. Иди там, в светелке ларчик стоит, в нем кольца волшебные. Выбери себе одно, вещи собери, да и лети, куда душа пожелает.
        - Я на Русь подамся, - с готовностью заявил Платон. - Я же и про это тоже думал, ведь правильно же все вы говорили: где родился, там и пригодился. Вот, думаю, пора бы уже и… В общем… Чудо!
        Я, уже направившись было к горе, обернулся.
        - Чудо, я не боюсь! Я тебе обузой быть не хочу!
        - Да, Платон, все правильно. Ты там скажи Баюну, что я Настю искать пошел, скоро вернусь.
        - Да-да… Чудо! Спасибо за все! Храни тебя Бог!
        - Счастливого пути! - махнул я лапой и, уже не слыша (а скорее, не слушая) его, углубился в лес.
        Нет, я не назову это предательством. Это просто страх, а страх нельзя осуждать. Наверное, если бы у меня была возможность в любую минуту покинуть остров, я на месте Платона тоже бы ей воспользовался.
        Потому что мне тоже страшновато.
        Не без труда различая среди густых тропических ароматов запах Насти, я вышел к горе и поднялся на террасу, украшенную озерцом и пестрой цветочной поляной.
        Озеро питал родник, бьющий у вершины горы. По каменному руслу скатывался ручей с уступов, пробивал короткую дорогу через разнотравье и вливался в холодную озерную гладь. Озеро неглубокое, глянешь сверху - все дно как на ладони, но вода в нем всегда ледяная, не знаю почему.
        Настасья сидела на камне у берега, похожая на героиню картины Васнецова, и расчесывала волосы. Завидев меня, неспешно заправила их под кокошник.
        - Настя, ну ты куда запропала? У нас война на носу, а мне за тобой бегать приходится.
        - Да, война. Вот я и поспешила дело сделать, пока не поздно.
        - Какое еще дело?
        - Цветочек на родное место вернуть. Чувствую, плохо ему в горшочке живется.
        - Так вот какой узелок у тебя был. Ну пересадила? Теперь айда домой. Надо нам до войны еще одно дело сделать.
        - Какое дело? - спросила она, поднимаясь.
        Мы зашагали вниз.
        - Я из Заллусова капища кольца принес, ты сейчас домой отправишься, к отцу. Так и объяснишь ему: на острове опасно, надо тебе самую кутерьму переждать. Посидишь дома, от нас отдохнешь. Там дальше сама смотри, если у отца твоего все наладилось, так и оставайся. Нет - придумаем. Можешь вернуться на Радугу дня через три, только осторожно, будь готова в любой миг обратно на Сарему податься. Я заметил, что кольца возвращают людей на то место на острове, с которого они в путь отправлялись - вот, значит, на всякий случай домой полетишь не из терема, а из укромного места. Подыщем заросли в сторонке… Слушай, садись-ка ты ко мне на закорки!
        - Зачем?
        - Да побыстрее нам вернуться надо. Сама видишь, мороки много, чтоб не абы как все сделать. Цветы - дело хорошее, но, честное слово, это ты не ко времени затеяла. Садись, садись! - пригласил я, приседая на корточки. - Может, и правда, не вернешься уже к нам, так когда еще на Чуде-юде покатаешься?
        Настя смотрела на меня как на ненормального, но все-таки залезла на загривок, поерзала, устраиваясь боком, как в дамском седле. Я закинул за голову правую лапу, чтобы ей держаться, и быстро зашагал вперед. О причинах ее удивления не думал, мне почему-то не удавалось остановиться, и я все говорил, говорил:
        - Время, время! Ну как гости через час нагрянут, а мы тут клювами щелкаем? Чего народ-то смешить, воевать, так воевать. Подготовиться надобно. Да еще с Баюном что-то придумывать, котяток его выручать. Не можем же мы котяток без помощи бросить? Вот, а это дело хлопотное. В общем, каждая минута на счету, а мне по всему острову за тобой бегать приходится. Нехорошо это, Настя, безответственно с твоей стороны…
        - Чудо, ты меня для этого к себе потребовал? - разом прерывая мое словоизвержение, спросила Настя.
        - Для чего - «для этого»? На закорках носить, что ли?
        - Чтобы я тебя полюбила и от чар избавила? Или для того, чтобы Сердце острова указала?
        Я замедлил шаг:
        - Настя, окстись. Кто тебе такое сказал?
        - Сама догадалась, не дура, чай!
        - Да нет, про то, что я тебя требовал.
        - Про то батюшка сказывал.
        - Странно. Вообще-то, это была его идея - спрятать тебя на острове до поры.
        Настя промолчала, и, не дождавшись продолжения, я возобновил путь. Ну спасибо, Семен Алексеевич, удружил!
        - Чудо, - тихонько позвала Настя, когда мы уже приблизились к терему. - А почему же отец так сказал?
        - Нетрудно догадаться, - хмыкнул я. - Чтоб ты не спорила.
        - Значит, не требовал?
        Я не стал повторяться. Да и не успел бы слова сказать: навстречу нам выкатился кот.
        - Чудо! Платон пропал! Зашел в дом, сказал, что ты скоро вернешься, и исчез!
        - Спокойно, Баюн. Он не исчез, просто ушел домой. В Новгород. Я его практически сам отправил. И не надо спорить! - прерывая возможные возражения, я поспешил заверить: - Он не вояка, толку от него в бою с гулькин нос, а нам лишние хлопоты - следить, как бы его не притюкнули чем. Сейчас вот еще Настю домой отправим…
        - И что, Платон согласился? - спросил Баюн.
        - Скрепя сердце. Ладно, я за кольцом, а ты пока высмотри укромное место, чтоб не очень далеко от терема, но и не вплотную…
        - Постой-ка, Чудо, я же еще ни с чем не согласилась! - воскликнула Настя.
        - Платон согласился, уж тебе грех отказываться. Должна понимать, что обузой нам будешь.
        - Чайки, - сказал Баюн, глядя вверх.
        - Откуда знаешь? Ты меня в деле видел? - не слыша, возмущалась Настасья. - Да я, может…
        - Чайки, - повторил кот.
        Тут и я поднял голову. Над нами кружились три белые птицы, оглашая воздух протяжными криками.
        - Вот и гости пожаловали. Баюн, проследи, чтобы Настя домой отправилась, а я к зеркалу, осмотрюсь.
        К немалому изумлению, в зеркале отразился один-единственный корабль. Правда, большой и мощный, при взгляде на него вспоминалось звучное слово «галеон». В морской терминологии я, как и в цивилизованной жизни своей, разбирался по-прежнему слабо, но глаз успел наметать, и я, допустим, уже не только теоретически знал, что драккар - самое быстрое судно, а шнека - самое надежное, но и видел, почему это так. На уровне интуиции, можно сказать. При взгляде на галеон я сразу определил, что его первейшими достоинствами являются грузоподъемность и боевая мощь. Галеон нес около дюжины компактных пушек - правда, только на верхней палубе. Борта были глухими, всего с одним рядом весел, на совсем уж крайний случай; основным движителем судна был ветер, трюмы же наверняка ломились от товара - об этом можно было судить по низкой осадке.
        Ни змеистого, ни какого другого стяга я на мачтах не приметил, но по палубе между зачехленных пушек и бухт канатов, не обращая внимания на суетящихся полуголых матросов, ходили пять или шесть человек в европейской одежде, в коротких плащах. Один, в берете с пером, указывал в сторону острова и что-то говорил, остальные, в чьих манерах безошибочно угадывалась привычка к лизоблюдству, привычно поддакивали.
        И больше никого и ничего во всем «поле зрения» волшебного зеркала.
        Озадаченный, я спустился вниз. Баюн встретил меня, стоя на задних лапах, а левой передней указывая на Настасью, которая с самым невинным выражением лица сидела на лавке:
        - Она уходить не желает, а у меня воспитание не то, чтобы девиц силком в лес волочить.
        - Ладно, может быть, это еще не к спеху, - сказал я, выглядывая в окно. Приспущенные паруса галеона уже были видны на горизонте. - Один корабль, сильный, но не боевой. Без флагов. То есть в обычных условиях мне бы положено гнать его в три шеи. Но по законам военного времени, думаю, стоит потолковать с людьми.
        - Как это он, интересно, через викингов прошел? - проворчал кот.
        - Боюсь, за де Фужером многие погнались. Если и не все, то для оставшихся галеон слишком велик.
        - М-да, громадина, - признал кот, запрыгнув на подоконник и разглядев пришельца. - И не припомню, чтобы слышал про такие.
        - А мне он кажется знакомым, - негромко заметила Настя, выглядывая из-под моего локтя. - Точно, был такой на Сареме. Это «Левиафан», голландский корабль. Он как раз у причала стоял, когда мы на Сарему приехали. Все еще глазеть ходили на диво такое.
        Галеон замер в двух километрах от острова, не рискуя соваться на отмели. Было видно, как моряки расчехлили пушку на носу, сноровисто зарядили и пальнули сигналя: вот они мы, встречайте гостей!
        - Воспитанные люди, - отметил я.
        - Они там, - сказал Баюн. - Котятки мои.
        - С чего ты взял? - уставился я на него.
        - Сердце отцовское чует. Там они, на «Левиафане». - Опустив голову, он спрыгнул с подоконника. - Не знаю, что там Черномор придумал, но сей голландец по мою душу приплыл.
        Мы вышли на лодке в полном составе вскоре после второго выстрела. Девушка принарядилась, и теперь красовалась на носу как Царевна-Лебедь. В пламенеющем зареве редкостно красивого заката она действительно чем-то напоминала героиню картины Врубеля. Я, невидимый, сидел на корме, и направлял лодку с помощью простенького погодного браслета из предназначенных к продаже - чтобы аккуратно гнать волну, его мощи хватало. Кот сидел рядом, прикрытый невзрачной ветошкой, со строжайшим наказом не выдавать себя ни при каких обстоятельствах. Настя вообще настаивала на том, чтобы оставить его в тереме, но потом мы решили, что бросать бедолагу страдать неизвестностью слишком жестоко.
        Галеон, на борту которого действительно золотилась надпись «Левиафан» на латинице, встретил нас оскалом венчающей носовой отсек клыкастой морды и сверканием матросских улыбок. Командный состав, тоже облачившийся в парадные одежды и обсыпавшийся бижутерией до ряби в глазах, выражал чувства более благородно, то есть улыбками сдержанными, но при восхищенно вытаращенных глазах.
        - Святые небеса! - вскинул руки обладатель пера. - Созерцания разных чудес удостоил меня Всевышний в этой жизни, но никогда прежде не чувствовал я себя так близко к райским вратам, ибо прежде нигде в огромной Вселенной не случалось мне видеть красоты столь чистой и неземной! Ответь мне, дева, не это ли остров, Чудо-юдиным именуемый, иначе же Радужным?
        По-русски он говорил очень чисто.
        - То правда, сей остров Радугой зовется, - певуче в тон заговорила Настасья. - Но кто вы, дерзнувшие приблизиться к тверди его?
        - Ван Хельсинги мы, - не удержался-таки, расплылся в улыбке главный из голландцев, услышав мелодичный голосок Настасьи.
        - Все? - сохраняя самое серьезное выражение лица, спросила девушка.
        Я заткнул пасть кулаком, чтоб не засмеяться. Только шерсти нажрался и кашлять захотелось…
        - Э… я - Адальберт ван Хельсинг ван Бреген-ан-Зе, подданный Фрисландской короны, мореход и открыватель земель, собиратель диковин и редкостей, негоциант. А это мои люди.
        Люди поклонились, вежливо, но, как мне показалось, без особой охоты. Зато предок, а может, просто однофамилец маститого вампиролова просто фонтанировал нескрываемой симпатией.
        - Не соизволит ли прекраснейшая дева, чей лик заставляет само солнце устыдиться своего несовершенства, взойти на борт «Левиафана», дабы смогли мы предаться непринужденному общению в обстановке несравненно более приятной и бесконечно более справедливой, когда посрамительница Афродиты заслуженно сможет смотреть на окружающих сверху вниз?
        - Ты неучтив, Адальберт, - Настя подождала, когда лицо негоцианта отразит нужную меру ужаса, и продолжила: - Не догадался ты, что я желаю знать, как дерзнули вы приблизиться к острову Радуги?
        - Во славу Фрисландской короны мой «Левиафан» бороздит моря, я же разыскиваю чудеса и диковины, дабы восславить между народами имя родины. Дошел до меня слух, что на сем острове проживает ужасное чудовище, Чудом-юдом именуемое. И вот, поскольку страх мне неведом, решил я посмотреть на него. Быть может, если прекрасная дева взойдет на корабль, она расскажет мне, возможно ли исполнение моего желания?
        - Это как Чудо-юдо пожелает, Адальберт, - ответила Настя, избегая называть полное имя гостя. Ничего удивительного: я вот тоже, что там после ван Хельсинга идет, уже не помнил. - А ты уверен, что перед тобой сейчас не оно?
        - Конечно! Ты - красавица, а оно - чудовище.
        - Одно другому не мешает, - пожала плечами Настя.
        Это она уже слишком разошлась, по-моему. То есть зубы заговаривает славно, как мы на берегу и порешили, но я-то имел в виду, что капитан «Левиафана» должен расслабиться, очароваться, а там, глядишь, и сболтнет что-нибудь лишнее. Но Настасья повела беседу так, что ван Хельсинг вот-вот сообразит: над ним попросту издеваются. И как он поступит?
        Но пока очарование было сильнее.
        - Еще прослышал я, будто на Чудо-юдином острове обитает русский зверь волшебный, кот Баюн, что красными речами да сказками дивными услаждает слух достойных людей, ибо речью владеет человеческой.
        - Кто же сказал тебе такую глупость, Адальберт? - все тем же эпическим голосом пропела Настасья.
        - Зачем ты обманываешь меня, прекрасная дева? - без особого возмущения спросил он. - Про кота, Баюном рекомого, мне рассказал человек, всякого уважения и доверия достойный, негоциант почтенный Садденли.
        Врет и не краснеет! Садденли не видел Баюна. А если бы и видел - не станет же о своих тайных делах на каждом углу кричать. И тут я понял: ван Хельсинг просто испытывает девушку. Ненавязчиво дает понять, что ему все про нас известно.
        Но для чего? Знать бы, что у него на уме…
        - Настя, - как мог тихо прошептал я. Плеск волн о доски бортов не дал пассажирам
«Левиафана» меня услышать. - Сворачивай разговор. Он хитрит.
        Настасья величаво отвернулась, будто что-то рассматривая вдали, и чуть заметно наклонила голову: мол, понимаю.
        - Что ж, прав ты, Адальберт-путешественник, признаю; есть у нас и Чудо-юдо страшное, и кот Баюн забавный. Но что тебе в том? Ради них ли ты пересек воды запретные?
        - Как и всю свою жизнь, красавица, направляю я нос корабля туда, где есть чему удивиться. Чудовищ я видел немало, а вот баюнов еще никогда. Хотя баюнами земли славянские славятся, мало кто может похвастать, что встретил их. Не о подарке прошу, только за погляд сего удивительного создания готов честно заплатить я монетой звонкой.

«А что потом? - мысленно спросил я. - Поднимешь паруса и деру? Неужели не слышал, что погода над Радугой зависит от меня? Хотя, если тебя б путь снаряжал Черномор, убежденный, что ему пора ступить на тропу войны, он и тебя, наверное, магией не обделил… Паршиво».
        - Настя, не соглашайся… - слегка нагнувшись вперед, прошептал я ей в затылок.
        Правой рукой, заведенной за спину, девушка сделала знак: не беспокойся.
        - Без нужды на Радуге твое золото, Адальберт, и серебро здесь ни к чему. Другая плата в чести.
        - Какая же плата нужна тебе, прекрасная дева?
        - Правда. Кто тебе про остров рассказал? Уж точно не Садденли.
        Умница, Настя, догадалась по английскому имени, какого роду-племени этот Садденли и каковы должны быть его интересы! Однако и ван Хельсинг не растерялся:
        - Отчего же? Он ведь зятем мне приходится, так вот, по-родственному, бывает, и секреты доверяет. Тем более что не соперник я ему: не торгую, а исследователем своей короне служу. Потому, как видишь, и знака тайного купеческого на мачте не имею.
        Складно звонит, этого не отнять. На вранье ловить, похоже, бесполезно. А вот что, если… Мелькнувшая у меня в голове мысль, каюсь, была рискованной - не иначе, сгущающаяся ночь повлияла, заставив ощутить бесшабашную храбрость.
        - Настя, соглашайся. Скажи, утром Баюна покажешь, - прошептал я и, пока она обращалась к Адальберту, спросил у Баюна: - Что чуешь, котище?
        - Тут котятки, - на грани слышимости донеслось из-под ветошки.
        - Это ясно. Ты магию какую-нибудь чуешь?
        - Да, есть что-то… От чутья скрытное. Не разберу.
        Еще раз окинув взором толпившихся у борта моряков, державших факелы, я задумался: что же такое придумал Черномор? В том, что котятки действительно на корабле, я не сомневался: Баюн кот волшебный, свое дело знает. Но вот в то, что «Левиафан» прибыл только ради котят, верилось с трудом.
        Настя шевельнула веслом, я неприметно подогнал волну, и мы направились обратно к острову. Ночь выдалась темная, бледный месяц то и дело скрывался за облаками, и скопление огней на корабле было видно отчетливо. Но вот я приметил, что лишние факелы на палубе стали гаснуть, осталось их всего три или четыре, они двигались туда-сюда, очевидно, освещая путь дозорным.
        - Зачем ты согласился? - спросил Баюн. - Теперь этому фрисландцу только и осталось дождаться меня да котят за борт покидать. А чтобы мы ничего лишнего не сделали, на то и ворожба тайная в трюме упрятана.
        - Черномор наверняка всучил ван Хельсингу какой-нибудь козырь. Начни Настя запираться, купец бы все равно своего добился. Мы бы ему, допустим, прямо сказали, мол, знаем, кто ты есть и за каким лешим приперся, а он нам: у меня ваш Рудя в плену, меняю на кота. Что тогда делать?
        - Ты думаешь, Отто…
        - Пока мы не знаем, что там спрятано в трюме, предполагать надо самое худшее. Больше магии ты не заметил?
        - Перстень на руке ван Брегена-ан-Зе. В нем есть какая-то сила, и еще ощущалась связь перстня с тем, что укрыто в трюме.
        - Есть догадки, что это может быть?
        - Ни малейших… Ох, псы меня задери, если когда-нибудь сумею вернуться к Бабе-яге, буду учиться, учиться и еще раз учиться!
        - Похвальное желание, - заверил я. - Далеко пойдешь. А сейчас, бригада, слушай мою команду. Настя, ты, как только доплывешь до берега, не медля ни секунды, бери кольцо, найди место, как я говорил, и лети домой. И, пожалуйста, без споров. Возможно, тут сейчас такая кутерьма начнется, что лишний раз вздохнуть некогда будет. А мы с тобой, мой друг хвостатый, пойдем на дело. Медлить не станем. - Я снова оглянулся на корабль. К этому моменту мы как раз преодолели половину расстояния от «Левиафана» до Радуги. - Они от нас тоже всякого ждут, догадываются, что неспроста мы время до утра выторговали. Но не прямо сейчас. Понимаешь? В одном я уверен: голландцы еще не готовы действовать, иначе бы уже взялись за нас. Не знаю, чего они ждут и сколько у нас времени, но мы можем им воспользоваться. Садись ко мне на загривок - и поплыли.
        Баюн не стал спорить. Едва он умостился на мне, вцепившись когтями, я, быстро затянув завязки малахая-невидимки под подбородком, без плеска перекинулся за борт. Лодка качнулась.
        - Чудо! - окликнула Настя. - Я должна тебе что-то сказать.
        - Извини, не время. Потом, после победы, милости просим на Радугу, а сейчас, очень прошу, не подведи. Лети домой.
        - Но ты не знаешь главного!
        - Потом, потом…
        Я махнул лапой, отталкивая от себя лодку, и поплыл вперед. Для меня сейчас главным было не растерять боевой азарт.
        Корабль быстро приближался. Я успел изложить Баюну свой план-скороспелку. Кот не возражал, молча кивал головой, мужественно снося соленые брызги. Метров за сто от
«Левиафана» я начал осторожничать, сбавил ход, по временам замирал, пристально рассматривая громаду судна, отслеживая передвижения часовых. Кот и это терпел, хотя я даже через шерсть чувствовал, как нервно ходят туда-сюда его когти.
        Похоже, я оказался прав. Спать на корабле никто не собирался, но на ближайший час был объявлен отдых. Часть матросов была занята поздним ужином, кое-кто тайком хлебал ром, но большая часть, не спускаясь в кубрик, дремала на палубе. Что-то рациональное наконец шевельнулось в моей голове, и я начал осознавать, насколько безумна вся затея. Но с другой стороны, раз уж я прав, утром у нас не останется даже призрачных шансов.
        Метров за сорок я шепотом спросил у Баюна:
        - Хвостатый, ты нырять умеешь?
        - В смысле? - опешил кот.
        - Ну дыхание под водой задерживать?
        - С ума сошел? - ужаснулся хвостатый. - Захлебнусь же. У меня носоглотка иначе устроена…
        - А если нос лапами зажмешь? Минуту протянешь? Давай, а я тебя сам подержу. Прыгай. - Я поднял над водой левую лапу.
        Баюн перепрыгнул на нее, старательно упрятал нос между передних лап. Я осторожно прижал его к груди и нырнул.
        Ночью мы обычно не купались, и ощущение соленой мглы, окутавшей мир, оказалось новым, незнакомым. Ничто не нарушало ее, кроме факельных отблесков, а по ним ориентироваться было трудновато. И все же я управился всего за полминуты, вынырнув под самым бортом галеона. Дал отдышаться яростно встряхивающемуся коту и, водрузив его на прежнее место, отгреб поближе к корме. Там стал осторожно подниматься наверх.
        Это было не так-то просто, ведь я старался действовать бесшумно. Я прикладывал лапу к просмоленным стыкам досок, нажимал, медленно вонзая когти, подтягивался, снова вонзал и снова подтягивался. Понадобилось две минуты, чтобы мы с котом оказались у крайнего гребного люка.
        Не дожидаясь подсказки, Баюн перебрался ко мне на плечо, чтобы не мелькнуть перед чьим-то взором, а я заглянул внутрь. Вдоль борта тянулась скупо освещенная парой фонарей галерея гребцов, неожиданно тесная. Даже весла здесь лежали наискосок - втянуть их под прямым углом было бы невозможно.
        Сперва я сильно засомневался в умственных способностях того, кто решил посадить на
«Левиафан» гребцов. Чтобы такая махина обогнала хотя бы черепаху, ей требовалось сотни две весел - и по два-три работника на каждое. Но потом сообразил, что весла предназначены, конечно, только для маневров на небольшом пространстве, при заходе в порт, к примеру. Или в случае медленного приближения к незнакомому берегу, с постоянными замерами глубины…
        От остального трюма галерею отгораживала переборка из свежих досок - видимо, корабль недавно перестраивали, и, хоть я не знаток, мне пришло в голову, что целью перестройки было увеличение грузовых отсеков. Если, конечно, применительно к такому галеону допустим термин «отсеки».
        По краям галереи имелись двери - чтобы не сказать лазы, такими они были узкими. Десятка два полуголых матросов, очевидно, почти вся гребная команда правого борта, собрались на средних скамьях и что-то возбужденно обсуждали приглушенными голосами.
        - Глянь, - шепнул я коту. - Проскочишь?
        Баюн не успел ответить. Один из дозорных, бродивших по палубе, перегнулся через борт, высоко подняв факел, чтобы свет не бил в глаза. Что-то померещилось ему среди волн. Однако мокрого дымчатого кота зависшего в воздухе у самого борта, он не разглядел. Буркнул себе что-то под нос и двинулся своей дорогой.
        Баюн запрыгнул на край люка и осмотрелся. По-охотничьи нервно дернул хвостом.
        - Проскочу… А вот как обратно?
        - Как с магией? - уточнил я.
        - Без изменений.
        - Сначала идем на разведку. Попробуй подняться на палубу у кормы, - шепнул я. - Если тебя долго не будет, я сюда вернусь.
        Баюн скользнул внутрь, а я поднялся до верха и перелез через украшенные резьбой перила.
        Ох, ребята, как же все-таки хорошо быть невидимкой, вы бы знали! Неземное чувство. И похулиганить тянет - спасу нет. Вот честное слово, сроду не бывало у меня тяги исподтишка пинки раздавать, а тут…
        Все же я взял себя в лапы. Не видя резона в том, чтобы на меня натыкались, я, держась у самого борта, продвинулся к середине юта[Ют - задняя часть верхней палубы корабля.] . Осторожно приподнял крышку люка - вниз уходил широкий трап. Выступ палубной надстройки закрывал меня от большей части голландцев, которые еще шатались по палубе, заметить мои манипуляции с люком мог бы только рулевой, однако он стоял спиной ко мне. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что в ближайшую минуту столкновение с кем-либо мне не грозит, я спустился по трапу.
        Воздух тут был спертым, пахло потом и солью, ромом и какой-то острой снедью. Вправо и влево уходили короткие переходы с распахнутыми дверями - похоже, к галереям гребцов. Вдоль средней палубы тянулся узкий коридор с дверями, расположенными через неравные промежутки. На ближайшей слева красовался огромный амбарный замок. Наверное, это была оружейная или крюйт-камера[Крюйт-камера - помещение для хранения пороха на корабле.] . Хотя я и недоумевал, как в коридоре вообще оставалось место для помещений.
        А может быть, именно здесь и таилось нечто, укрытое от баюнского чутья на магию? Я скользнул к одной двери, к другой - все тихо. Одно из ближних помещений было пустым, в другом похрапывал человек. Я вернулся и присмотрелся к замку. Дужка в палец толщиной, не сломаешь, а вот штыри, которыми кольца крепились к дубовой обшивке, вытянуть можно. Я уже покрепче ухватился за них, но тут по трапу загрохотали шаги.
        Я отпрянул в сторону. Если люди пойдут по коридору дальше, придется отступать на бак[Бак - носовая часть верхней палубы корабля.] . Впрочем, должны же быть где-то сходы к нижней палубе, к трюмам? Однако далеко идти не пришлось. Пятеро спустившихся (среди них был и Адальберт ван Хельсинг ван чего-то еще) остановились перед закрытой дверью, и предок вампиролова достал ключ.
        Я не дыша замер в трех шагах от них. Спутники Адальберта заметно нервничали. В таком состоянии они из-за любого случайного шороха способны навыдумывать себе невесть каких глупостей. Например, что за ними наблюдает мохнатенький клыкастый невидимка…
        Ван Хельсинг открыл дверь, махнул рукой спутникам и тотчас направился к следующей. Я едва успел вжаться в стену. По счастью, остальные за командиром сразу не пошли, иначе в тесном коридоре мы бы не разминулись. Один из ближников Адальберта что-то крикнул, по трапу скатились еще четверо матросов. Выслушав короткое приказание, они нырнули за дверь и стали выносить связки матерчатых «колбасок». Расфасованный порох, сообразил я. Интересно, если он расфасован, значит, предназначен для пушек, способных бить прицельно. То есть для каких угодно, но не для коротышек, которые стояли под чехлами на верхней палубе. У тех задача попроще: продырявить борта на близкой дистанции прямой наводкой или шарахнуть шрапнелью перед абордажем.
        Можно ли вообще на море при качке стрелять прицельно? Я раньше сомневался, но Платон рассказывал: еще как можно. Если канониры обучены. Ну ван Хельсинг, думаю, других и держать не станет. А вот из чего они собрались прицельно стрелять? И в кого?
        Ответ на второй вопрос был вполне очевиден - хотя бы ввиду отсутствия большого количества вариантов. Ответ на первый нашелся через несколько минут, на палубе. А пока Адальберт распахнул пинком следующую дверь. Храп тотчас прекратился, заспанный голос заверил вошедшего, что никто ни-ни, и ни в одном глазу, и вообще как штык. Чтобы понять эти фразы, знания языка не требовалось. Адальберт рыкнул на него, потом кликнул подмогу, и из помещения стали выносить ящики с ядрами. Ну да, какой смысл ставить их под замок? Это кортики и ружья есть резон запирать, а с ядрами, но без пороха, мятеж поднимать трудновато.
        Между тем из-за спин приближенных к Адальберту подошел тип, которого я прежде как-то не заметил, хотя он резко выделялся из окружения. Это был несомненный викинг, причем, несмотря на облачение, - выглядел он, точно сошел с иллюстрации старинной летописи, - отнюдь не производил впечатление маскарада.
        Они обменялись несколькими фразами. Викинг говорил, как приказывал, а властный Адальберт стерпел. Потом они быстро поднялись по трапу. Вслед за ними потянулись моряки, выносившие из крюйт-камеры бомбы - я опознал их по фитилям. Мне сразу вспомнился терем. Ну е мое, что за традиция такая: кто на Радугу ни приплывет, непременно хочет его разрушить!..
        Я пристроился в хвост процессии и поднялся вместе с ней, сразу же нырнув в сторону. Досадно, что ничего стоящего узнать не удалось, но в коридоре стало слишком людно.
        Подготовка к бою велась оживленно, но тихо. То и дело кто-то шипел на окружающих, чтобы не галдели и не шумели. У левого борта, за надстройками, где их нельзя было заметить с берега, дюжина человек суетилась, заряжая четыре пушки. Это были настоящие артиллерийские монстры: длина ствола превышала два метра, а калибр был ненамного меньше человеческой головы.
        Вскоре и на баке открылся люк, из него стали выносить охапки ружей, пистолетов с расширяющимися дулами, абордажных сабель. И никакой при этом суеты. Более того, на палубе оставалось предостаточно людей, которые демонстративно вкушали отдых! От меня не ускользнуло, что все они расположились по правому борту, то есть с острова
«Левиафан» смотрелся вполне мирно. Перестраховщики… Ночью-то, за два километра - много ли различишь? Однако помощник капитана, я заметил, всюду носил с собой подзорную трубу, значит, Адальберт полагал, что и на Радуге кто-то может иметь подобную вещь. А может, и более острое зрение.
        К счастью, ему и в голову не приходило, что два обладателя более острого зрения как раз сейчас мельтешат у него под носом.
        Баюн появился через пару минут. Я не видел, откуда он вышел на верхнюю палубу, но его дефиле в сторону кормы было запоминающимся зрелищем. Он двигался короткими переходами - не перебежками. Он вообще не торопился. Некоторое время сидел неподвижно, буравя взглядом ближайших людей, а когда они отворачивались, неспешно перемещался к следующему укрытию. Я вспомнил, что никогда особенно не верил его рассказам о гипнозе баюнов, и устыдился.
        Мы встретились у правого борта, где было тихо и спокойно.
        - Что нашел?
        - Они на камбузе, в плетеной клетке, - отрапортовал кот. - Мои детишки…
        На миг мне представились жестокие рецепты какой-то экзотической кухни, но, конечно, котят держали там, просто чтобы не возиться с кормежкой.
        - Там сейчас никого нет, - продолжал Баюн. - Только один часовой у трапа. Я могу разгрызть клетку, но мимо него ходить никакого внушения не хватит.
        - Это я беру на себя. Что еще высмотрел?
        - Руди нигде не ощущаю. Магия без изменений. Команда готовится к ночному десанту на Радугу - моряки незаметно выносят оружие, готовят фонари и факелы. На судне шесть шлюпок, но под брезентом, думаю, еще несколько челноков скрыто.
        - Ну ты прямо Соколиный Глаз, - похвалил я. - Хорошо, если больше ничего приметного, идем выручать твоих кровинушек.
        На сей раз прошли правым бортом. Баюну только однажды пришлось прибегнуть к гипнотической силе взгляда. На мои шаги никто и головы не повернул.
        На баке имелись два люка, оба были распахнуты настежь. Баюн показал глазами вниз, и я первым спустился в правый.
        Кажется, нутро «Левиафана» было выкроено без всякой симметрии. Коридор, ведущий к крюйт-камере, здесь начинался чуть выше, а галереи гребцов - чуть ниже уровня средней палубы. Трап уходил дальше вниз, и там обнаружились ряд продовольственных кладовых, пустующий кубрик и, видимо, искомый камбуз.
        Народу тут не было, только на ступенях трапа маялся скукой одинокий часовой, выставленный, должно быть, только для того, чтобы перед важным делом никто не добрался до запасов рома. Я без проблем оглушил его тыльной стороной ладони и уложил у стены, после чего, задрав голову, коротко свистнул.
        Кот скатился вниз, грозно сверкнув на меня глазами:
        - Я не собака, слова тоже понимаю.
        - Ну извини. Показывай, где камбуз?
        Баюн мотнул башкой:
        - Я сам котят вынесу.
        - Мне же проще!
        - Да, но если кто-то заметит клетку, плывущую по воздуху, все пропало. От тебя я не могу отводить взгляды, только от себя. Не спорь, Чудо, я не собираюсь рисковать. Собой - еще куда ни шло, но…
        - Понимаю, - кивнул я. - Давай быстрее.
        Он метнулся вглубь коридора, за поворот, а я поднялся наверх. Точку отплытия мы не оговорили, но я уже прикинул, как действовать. Перелез через перила по правому борту тут же, на баке, и закрепился с помощью когтей. Нырять с котятами, естественно, невозможно, поэтому придется проплыть мимо форштевня, от левого борта удалиться в сторону открытого моря и только потом сворачивать к острову. Хлопотно и медленно, зато дозорные следят за морем только в направлении Радуги, а занятые подготовкой к штурму острова моряки слева, конечно, не заметят среди волн дымчатого кота с котятами.
        Надеюсь, не заметят.
        Как назло, облака стали редеть, и месяц все чаще проглядывал между ними. Поджидая Баюна, я уже готов был взяться за собирание туч посредством браслета. Удерживала меня только опаска, что Черномор снабдил Адальберта чем-нибудь вроде магического сканера. На шапку-невидимку, правда, ван Хельсинг не отреагировал, но, как верно заметил Баюн, мы не можем рисковать.
        Пока я сомневался, с запада подкатила роскошная туча и закрыла месяц точнехонько в тот миг, когда Баюн подбежал к борту с первым «заложником».
        - Держи. Теперь быстрее пойдет, - невнятно (из-за того, что держал котенка зубами за шкирку) проговорил он и, передав мне чадо, метнулся к люку за следующим. Так, по одному, он за несколько минут перетаскал всех семерых…
        Боже мой, что это была за сцена! Кинематографисты жаркой Индии, брейтесь налысо и посыпайте главы пеплом…
        Котята, вися в отцовской пасти, норовили обхватить шею Баюна лапками, что-то лепетали, через раз повторяя: «Папка, папка, я знал, что ты за нами придешь…» Хотя им было уже по полгода, выглядели они от силы двухмесячными (баюны растут медленнее и живут дольше обычных котов), однако говорили уже неплохо. Они щебетали, пищали, счастливо плакали и восхищенно плясали на моих плечах, и мне приходилось поминутно ловить их одной лапой, чтобы не попадали в море.
        Один из них, кажется, третий по счету, соизволил спросить, кто я такой. Четвертый, самый спокойный, вежливо представился первым (его звали Рыжее пятнышко, это из-за нескольких рыжеватых шерстинок на спине, между лопатками, он сам их никогда не видел, потому что никак не получается вывернуть шею, но братья и сестры говорят, что они там есть, и хотя их мало, получается очень похоже на рыжее пятнышко, совсем как у тебя, правда-правда, а ты свое рыжее пятнышко видел, наверное, да, ведь ты уже взрослый, а тебя, случайно, не зовут ли тоже Рыжим пятнышком, вот было бы здорово…). Напоминаю - это был самый спокойный и вежливый.
        Я терпел, пока шестой по счету котенок (Плакса, он же - Мягкая лапка), умудрившийся во время переноски ухватить-таки отца за шею и все время бормотавший:
«Папка пришел, папка…», не спросил, очутившись на мне, недоверчивым тоном:
        - Мамка?
        Я глухо зарычал. Баюн тут же взвился:
        - Не смей кричать на ребенка!
        - Давай скорее, я уже не успеваю их ловить… Много еще?
        Он только глазом сверкнул, куда более грозно, чем когда-либо, и скрылся в люке. Вскоре принес последнего (подпольная кличка - Рыжая спинка) и, прыгнув мне на загривок, сказал:
        - Отчаливаем.
        Котята вмиг облепили его, мне казалось, что на моих плечах устроился один сплошной горячий комок. Восстановилась тишина, по сравнению с недавней возней такая оглушительная, что я искренне изумился, как все судно не сбежалось поглазеть на наш побег.
        Говорят, «ниндзюцу» переводится как «искусство терпеливых». Если так, то можете называть меня «лохматый ниндзя». А что - невидим, смертоносен, а уж терпелив - сам себе поражаюсь.
        Так хотелось умчаться от «Левиафана» бодрым кролем… Но я заставил себя взять курс на открытое море, и лишь отдалившись от корабля метров на двести, по широкой дуге стал забирать к острову, потихоньку наращивая скорость.
        Кошачье семейство, нарыдавшись, стало более-менее внятно рассказывать подробности разлуки. Внятно - для себя, но не для посторонних. Хотя я вроде бы и не совсем чужой - ощущал себя чужим. Все семеро котят и их счастливый отец говорили одновременно. Только один раз Баюн отвлекся, прикрикнув на меня, чтобы я плыл ровнее, «а то ведь дети не умеют на воде держаться, кто ж их научит-то, без папки». Типа сам настолько лучше топорища плавает, что может мастер-классы давать…
        Ну вот, всего-то дела - на час. Теперь еще минут десять энергичной гребли, и мы в безопасности. В относительной, конечно. Ладно, что-нибудь придумаем.
        Для Баюна война закончилась, это несомненно. Если вообще начиналась… И слава богу, это к лучшему. Нечего ему на войне делать. А на случай, если сам он думает иначе, нужно придумать две-три фразы о беззащитных котятах, забота о которых будет отвлекать меня от дела. Кто лучше справится с защитой детей, как не родной отец? Думаю, мне не придется уговаривать Баюна дольше четырех секунд.
        А я остаюсь один. Платон ушел, Рудя пропал, Настасья - очень надеюсь! - проявила благоразумие. Немножко непривычно, малость одиноко, но, по большому счету, очень хорошо, что остается большая свобода действий. Была бы возможность сплавить куда-нибудь котиков - да я бы так счастлив был… что, наверное, сам на корабль напал бы.
        А что, почему нет? По уже отработанной схеме. Может, и стоит отвезти Баюна с детишками да вернуться, навести шороху…
        Что-то тихо стало у меня на спине. Я уже собрался спросить, все ли в порядке, но тут услышал голос Баюна:
        - А вот теперь жди, скоро начнется.
        - О чем ты, хвостатенький?
        - О врагах, лохматенький. Там еще корабли идут. Много кораблей.
        С живым грузом на плечах я не стал выпрыгивать из воды, а волны не давали что-либо рассмотреть даже острым ночным зрением.
        - Кто?
        - Похоже, викинги. Вот кого они ждали.
        - Сколько?
        - Очень много. Наверное, это весь их флот. Греби быстрее, Чудо-юдо. Можешь брызгать как угодно, но прошу тебя, греби быстрее!
        Вместо предполагавшихся десяти минут я домчал до берега за пять. Кошачье семейство скатилось с меня на песок, и отдельные несознательные представители его тут же стали резвиться, радуясь свободе. Я оставил Баюна утихомиривать чад, а сам поспешил в терем.
        Мой дом - моя крепость… Нет, эту крепость придется оставить, все равно ее разнесут, а рассчитывать на настойчивое повторение чуда глупо. Будем, по совету Заллуса, вести партизанскую войну, надеясь, что у Черномора хватит ума вовремя осознать свою ошибку. Может, тогда удастся все уладить миром?
        Не то чтобы мне так уж нужен этот мир… Если честно, я сам толком не знал, что мне нужно. Но я подумал о том, что, если Черномор пойдет на попятный, можно будет выудить из него лишнюю частицу правды.
        А нет - так и не надо. Пусть война, пусть будет бой. Я вам не худенький пацифист со смешной философией, о которой не дай Бог рассказать приятелям за банкой-другой пивка. Я - Чудо-юдо, как на заказ… Заказывали - получите, а когда догоню, получите еще раз…
        Так я накручивал себя, взбегая по лестнице к комнате с волшебным зеркалом. А когда появился в ней, замер от удивления.
        Никуда Настасья не улетела. Но не по личной инициативе, а по велению обстоятельств. Должен же кто-то объяснить Руде, что происходит?
        Рудя вернулся на закате, примерно в то же время, когда мы собирались отплыть на лодке к «Левиафану». Но, поскольку остров он покинул не с помощью кольца, оно вернуло его в случайно выбранную точку, каковой оказался склон Озерной горы. Браве риттер немедля отправился к терему, благо несколько раз ходил на гору и дорогу знал. Поспел как раз к тому моменту, когда Настя, вернувшись, металась по терему, крутя в пальцах кольцо.
        Как выяснилось, именно он неприметно подогнал тучи, которые скрыли меня и Баюна от случайных взглядов во время побега с галеона. Они с Настей вообще неплохо освоились с магической «спецтехникой» - девушка уверенно работала с зеркалом, а Рудя, наблюдая за приближением флота викингов, исподволь готовил погодный браслет к какому-то сокрушительному действию.
        Когда утихла первая радость, когда он вкратце рассказал о своем плавании с де Фужером, появился Баюн, и все пошло по второму кругу. Прыгая, как мячики, забрались наверх и котята, восторгов прибавилось, и даже Настя оторвалась от зеркала ради спасенных заложников.
        Несколько минут, которые Баюн провел наедине с детьми, он использовал довольно продуктивно. Теперь они не галдели все разом, а только по очереди, и первым делом вежливо представились взрослым:
        - Рыжая спинка, очень рад.
        - Пла… Мягкая лапка, большое спасибо.
        - Длинный хвост, счастлив познакомиться. И так далее.
        Ну ладно, мои ребята, они в чудеса верят, а я-то чего растаял? Только что рычал про себя: Чудо-юдо, мол, поберегись! За время этой мелодраматической сцены викинги успели выстроиться по обе стороны от «Левиафана», а галеон спустил на воду шлюпки, битком набитые вооруженными людьми. Четыре длинноствольных орудия нацелились на берег, около них замерли канониры с факелами наготове. Почему еще не стреляют? Наверное, пока все спокойно, дают время десанту подойти поближе.
        Шлюпки и драккары с высокой осадкой дружно вспенили волны веслами и двинулись к острову, как по карте, обходя отмели.
        - Так, все наговорились? - спросил я, может, несколько грубее, чем следовало. - Для самых внимательных напоминаю: нам пора сматывать удочки и крутить педали.
        - Удирать? - воскликнул Рудя. - Ни за что! Мы будем сражаться!
        - Сражаться, сражаться, подеремся с Черномором… - Котята, как и детята, любят играть в войнушку. Хотя так же слабо ее себе представляют. - Покажем ему пса бесхвостого!..
        - Дети, не ругайтесь при женщине! И кто вас научил таким словам?
        - Один дядя на корабле, с противной дудкой. Он говорил, что скормит нас бесхвостому псу, - наябедничала Мягкая лапка.
        В янтарных очах Баюна проскочило что-то такое… Хотя почему я должен жалеть этого сволочного боцмана? А вот не фиг детей пугать, получай теперь лютого недруга…
        Стоп, куда-то совсем не в ту сторону меня занесло.
        - Погляди сюда, - подозвал я Рудю к зеркалу. - Видишь? Это почище катапульт.
        - Слишком далеко, - возразил он.
        Но тут, присмотревшись, мы увидели, что «Левиафан» не стоит на месте, а смещается левее. Вот оно в чем дело!
        - С этой стороны турки заходили, там глубже. Корабль сможет подойти совсем близко. Кажется, фарватер для ван Хельсинга - не секрет.
        - Все равно. Я уже придумал, я так делал… Вот смотри, я им сейчас… Настя, покажи мне палубу!
        Девушка, уже державшая на руках двух или трех котят, подошла к зеркалу, и увеличила изображение «Левиафана», так что отчетливо стали видны орудия с расчетами. Руди наморщил лоб, сосредоточился и прикоснулся к браслету.
        Надо отдать должное, он прекрасно натренировался и действительно неплохо подготовился к бою. Исподволь собранные им тучки мигом сгустились в грозовой фронт и породили электрический разряд небывалой мощи.
        Молния скользнула с черных небес к «Левиафану» и… не произвела ровным счетом никакого действия. Разве только канониры зажмурились, кое-кто закрыл лицо рукой, а немногочисленные матросы, оставленные на судне около ван Хельсинга сотоварищи, вздрогнули. Адальберт - я разглядел его на мостике - уже не вздрогнул.
        - Доннер веттер! - выругался Рудя и метнул новую молнию.
        И опять никакого эффекта. Ни от третьей, ни от четвертой, направленных соответственно на мостик и на мачты. Будто жидкий, электрический огонь стекал по дереву бессильными струйками, угасая за считаные секунды.
        - Но все получалось! - простонал Рудя.
        - Уходим, - приказал я. - Быстро вниз, собираем вещи и уходим. Очень, очень быстро! Рудя, не забудь лечебную склянку в шкафчике, Настя, прихвати самобранку. Оружие, личные вещи - быстро!..
        Последние слова я кричал им уже вслед. Сам задержался на минуту. Провел лапой по резной раме, прошептал: «Извини» и разбил зеркало на миллион сверкающих искр. Будет чудо - победим и восстановим, а нет, так хоть врагу не достанется.
        Впрочем, я зря осторожничал. Когда мы, трое невидимок и восемь четвероногих говорунов, уже отбегали от терема, на «Левиафане» грянуло первое орудие. Ядро прошло над крышей терема, но следующий канонир сделал нужную поправку, и второй выстрел зарылся под фундамент, разнеся крыльцо. Третий продырявил стену, а четвертый к тому же еще и взорвался внутри терема.
        В краткой, но эмоциональной форме я предрек «ихнему противному Амстердаму» скандальную известность в некотором будущем и углубился в чащу, догоняя свое пестрое воинство.
        ГЛАВА 4
        Ты судьбу в монахини постриг,
        Смейся ей в лицо просто.
        У кого - свой личный материк,
        Ну а у кого - остров.
        В. Высоцкий.
        Вот это и называется - все наперекосяк.
        Настя не отказывалась покидать остров, просто говорила: да-да, вот сейчас помогу котику укрытие устроить, вот только положу туда рыбки копченой со скатерти, вот только Дымку поймаю, пока Баюн остальных в нору уталкивает…
        И практически минуты нет свободной, чтобы обхватить ее за талию и насильно надеть кольцо.
        Обескураженный неудачей Рудя был хмур и рвался в бой, и мне пришлось его взять на вылазку к берегу.
        Эта вылазка чуть не стала последней в нашей жизни.
        Браслет я взял себе, хотя пользы от него уже не предвиделось. Месяц, вырвавшись из плена облаков, осветил невеселую картину. На месте терема дымились развалины. Драккары и шлюпки подошли к самому берегу, но перед высадкой ван Хельсинг провел артобстрел.
        Пророкотал главный калибр «Левиафана». Вторым отделением концерта разрядились три десятка «коротышек» - их изобретательно поставили передками на бухты тросов, на колодки, бревна - что подвернулось - максимально задирая дула для увеличения дальности стрельбы.
        Субтропический лес наполнился гулом и визгом. Картечь и ядра вырубили широкие просеки в прибрежных зарослях. Содрогнулись кипарисы, сбрасывая мягкие иголки, со скрипом и стоном подломились несколько пальм и упали, отчаянно, как руками, размахивая широкими листьями. Где-то за спинами рванули четыре бомбы.
        То, что мы уцелели в этом аду, должно было с лихвой исчерпать лимит чудес на ближайший месяц. Прямо на нас рухнул пирамидальный тополь. Мы едва успели откатиться, и по моей спине хлестнули только концы ветвей.
        Пока я выбрался из-под тополя, а Рудя из-под меня, волна захватчиков выплеснулась на берег.
        Их было несколько сотен. Разношерстная толпа псевдовикингов, во многом похожая на своих воинственных духовных предков, но уже не брезгующая луками и даже огнестрельным оружием. Я представил себе, как эта орда выкатывается на пристани где-нибудь на германском или французском побережье, и подумал, что понимаю, почему стало возможным «возрождение» старой веры и даже старого наречия. Покуда они остаются символами силы, их будут хранить. А озверевшая орда морских разбойников - несомненно, сила.
        Конечно, вера и наречие тут никакой роли не могут играть. Но будут играть - покуда сами викинги верят, что именно они сплачивают их.
        А по большому счету - покуда Заллусы и Черноморы позволяют им безнаказанно бесноваться.
        Но теперь приходит время, когда новая сила сметет их с лика морей - и псевдовикинги чувствуют ее приближение и оттого еще больше звереют, оттого все более искренним становится бешенство их берсерков. Ах, как нужна им победа! Ах, как важно им показать свою полезность - только не оставляйте их без покровительства, только позвольте и дальше тешиться снимающими проблему совести сказками о Вальгалле! Только позвольте как прежде, как всегда - жить за шорами удачно подвернувшегося мифа и крушить, убивать, насиловать, убивать, грабить и снова и снова убивать, и ныне, и присно, и во веки веков…
        Ах, Платоша, мягкая душа, и этих-то двуногих зверей в человеческой шкуре - в шкуре, содранной с сотен убитых, - ты считал за людей? Так ты их, должно быть, не видел. Вот они - настоящие. Не тогда, когда они, сытые и довольные жизнью, позволяют себе игру в «старые порядки», а только такие - с пеной на губах, с огнем в глазах, со злобой в сердце…
        Дисциплинированные голландцы, едва очутившись на берегу, сдернули со спин ружья и дали залп по зарослям. Ружья, короткие, но слоновьего калибра, исторгли рои картечи. Викинги нескладно добавили кто из чего, лучники выпустили в белый свет - точнее, в темную ночь - по нескольку стрел.
        Голландцы закинули ружья обратно и плотной гурьбой бросились в сторону терема, на ходу обнажая сабли и пистолеты - это уже на случай ближнего боя.
        - Сними невидимку и посмотри, видно ли у меня в лапах копье, - попросил я Рудю.
        - Видно, - ответил он и опять нахлобучил шапку на голову. И вдруг снова сорвал ее. - Видно!
        - Естественно, - отозвался я, рассматривая агрессоров.
        - Все видно! - трагическим шепотом пояснил Рудя.
        Я опустил глаза и убедился, что он прав: собственные лапы и туловище уже не казались мне прозрачными тенями.
        - Надень-ка свою шапку, - попросил я рыцаря и был вынужден признать: - Невидимки больше не действуют. Паршиво это…
        Половина викингов устремилась за голландцами, остальные рассеялись по окрестным зарослям, видимо, имея команду занять ключевые высоты, или что там у них ценится с тактической точки зрения. Небольшая группа в дюжину особей как раз бежала в нашу сторону, наугад тыча копьями в кусты.
        - Что будем делать? - спросил Рудя.
        - А что нам остается? Тихо уже не уйдем, все равно заметят. Хотя бы пугнуть их нужно. Да и потом, уж очень резво они взялись за дело, если сразу не настроить на серьезный лад, совсем страх потеряют…
        Нам повезло - мы до последнего момента пролежали около упавшего тополя. Лишь когда викинги оказались в двух шагах, я поднялся и, действуя копьем как палкой, отправил двоих халландцев в глубокий нокаут. Третьего проткнул насквозь, и дымящийся наконечник, выйдя из спины противника, вонзился в следующего, а когда я потянул оружие назад, ратовище сломалось. Я шарахнул обломком еще одного, превращая лакированное дерево в щепы. Копье Заллуса перестало существовать, если в нем и была сокрыта магия, теперь это уже не имело значения.
        Может, хоть это заставит Заллуса почесаться и заглянуть на Радугу?
        Мы раскидали отрядик довольно быстро, но остальные халландцы успели подтянуться и устремились к нам со всех сторон. Похоже, я поторопился приписать им отсутствие дисциплины.
        Я машинально обратился к браслету и, к удивлению, добился сильного порыва ветра, который, однако, тотчас стих. Черномор оставил нас без магии…
        Я подхватил с земли две секиры. Викинги взвыли и нацелили луки и арбалеты, однако я не стал подставляться и метнул их одну за другой, после чего, пригнувшись, устремился вперед.
        Секиры свалили двух викингов. Где-то за спиной послышались крики боли - несколько лучников, не утерпев, попытались-таки достать меня, но добились только того, что ранили своих товарищей с другой стороны. Я держался в гуще врагов, щедро раздавая сокрушительные удары, разрывая когтями доспехи.
        Несколько раз меня задели, и довольно глубоко. Но не думаю, что викингам пришло бы в голову гордиться такими успехами - слишком дорогой ценой они достались. Без магии меня оставили, да? Без магии - это умно. Но вы не учли, ребята, что я - Чудо-юдо. Что я теперь сам вроде вас - опьянен чувством силы.
        Но я гораздо страшнее вас, потому что я защищаюсь. Потому что бешенство охватывает меня не при мысли о возможной потере силы, а от мыслей о Насте, которая до сих пор, наверное, остается с котятами (по большому счету, никому из наших врагов уже не нужными) и того гляди дождется, что ее найдет эта озверелая орда…
        Не берусь сказать, о чем думал Рудя. В какой-то момент, вспомнив о нем, я обернулся - и вовремя, успел снести башку одному молодчику, который уже подкрался к рыцарю сзади. Саксонец молча и сосредоточенно рубился прадедовым мечом, крушил ребра викингов краем щита, ставил подножки. Ему тоже досталось, из раны на плече сочилась кровь, но лечебный амулет, что я навязал рыцарю перед вылазкой, должно быть, еще делал свое дело. Рудя был собран и сосредоточен, казалось, он на полном серьезе намерен не останавливаться, пока не перебьет всех непрошеных гостей, и это, конечно, нервировало викингов, заставляя их ошибаться.
        Кажется, мы дрались не меньше часа - но на деле-то прошло от силы несколько минут. Потом какой-то шибко умный викинг отозвал своих балбесов, я мы увидели голландцев, которые готовились перестрелять нас из пистолетов.
        Командир отряда голландцев отдал приказ, и кольцо врагов распалось, подалось в стороны.
        - Вперед! - крикнул я.
        Как только мы выпадем с линии между стрелками и основной частью викингов, грянет залп. Тут уж никакого везения не хватит: картечь сделает из нас такое решето, что если у меня, к примеру, и останутся силы дотянуться до склянки с целебным зельем, пока многочисленные раны будут затягиваться, меня кортиками на винегрет покрошат. Поэтому мы бежали, стараясь не отрываться от толпы врагов, одновременно забирая к лесу, к лесу.
        Я, впрочем, прекрасно понимал, что в любую секунду командир стрелков может сказать: «Да черт с ними, с викингами, шмаляйте, парни!»
        Короче, дело пахнет керосином. Не умеем мы еще к войне готовиться, врага недооцениваем. И что теперь? Голландцы вот хорошо снарядились: кроме ружей у каждого через плечо перевязь с четырьмя пистолетами. Четыре залпа… Мысли скачут - на километры за секунду. К лесу, волки! Хотя какие, к черту, волки…
        Нас могло спасти только чудо. И… не смейтесь, пожалуйста, но оно произошло.
        - Файр-файр! - крикнул голландец-заводила, так мне по крайней мере послышалось, а уточнить потом правильное произношение у того же Руди я как-то не удосужился.
        Одновременно с его воплем, а пожалуй, даже за миг до него в отдалении грянули все четыре большие пушки «Левиафана». Кто-то из голландцев целился, кто-то готов был палить наугад - но их отвлек гром орудий. И тут же заворожили новые звуки: рев, свист, шипение, глухой удар…
        Невидимая коса рассекла кольцо врагов. Чей-то нечленораздельный крик на миг пронзил мозг, а потом все потонуло в громе разрывов.
        Гаубицы «Левиафана» оказались нацелены на берег! Два ядра врезались в гущу викингов справа и слева от нас, еще одно смахнуло двух голландцев по центру стрелковой команды, а последнее, срикошетив от чего-то, ушло за спины халландцев, отрезавших нас с Рудей от леса.
        - Ложись! - крикнул я и повалил рыцаря на песок.
        От почти единовременного взрыва четырех бомб заложило уши. Краем глаза я видел (не спрашивайте, благодаря какой причуде зрения - ведь лежал-то я носом в песок, ну, может, самую малость повернув голову…), как здоровущего викинга, одного из немногих, чей внешний вид вполне соответствовал представлению об этом воинственном племени, вздернуло в воздух метра на три, не меньше. Еще я видел, как осколки бомбы, не иначе, начиненной картечью, насквозь прошивают тугие кожаные нагрудники и раскалывают вязкие деревянные щиты. Как… впрочем, что об этом говорить. Четыре бомбы в довольно плотной толпе - это как раз то зрелище, из-за которого в лексиконе цивилизованного человека появились слова «оружие массового поражения».
        Горячий осколок выбрил узкую полоску на моей спине, над левой лопаткой. Почему-то мне кажется, именно это ощущение раскаленного шмеля, пролетевшего над кожей, не дало мне забыться.
        - Слезь с меня, - прохрипел полузадушенный Рудя.
        Но я уже не просто слез - вскочил на ноги и протянул ему лапу.
        - Быстрее! К лесу, к лесу!
        Секунд пять у нас было, я думаю, не более того. Несколько раз нам выстрелили вслед, но пули и крупная дробь проходили мимо, щелкая по листьям. Двух или трех случившихся среди зарослей викингов я отшвырнул с дороги. Еще один, сущий берсерк, с секирой наизготовку кинулся нам наперерез. Рудя, уйдя от замаха, развалил его мечом от ключицы. Несколько стрел прошили густую, черную в ночи листву, но мы с Рудей уже поняли, что спасены.
        Ушли!
        Так закончилась наша поистине дурацкая и совершенно бесполезная вылазка. Ну как бесполезная? По очкам-то мы, конечно, им задали перцу, только игра у нас по системе «плей-офф», и очки ничего не решают.
        Баюн сказал, что чует над Радугой Темный Покров - так он назвал особый вид волшебства, который, коротко говоря, нейтрализует любую магию. Сперва я чуть было не обрадовался при мысли, что теперь и Черномор не сможет блистать своим искусством, но вспомнил массовую высадку викингов и с горечью подумал, что водоплавающий колдун не так уж в нем и нуждается. Его прихвостни способны банально взять нас числом.
        Без магии - как на костылях, даже хуже. Сравнение не такое бездарное, как кажется: костылем, в случае чего, и звездануть можно, а я без магии чувствовал себя голым, слепым, беззащитным - словом, как Плакса, то есть Мягкая лапка полгода назад.
        Самобранка еще справлялась со своими обязанностями - но кое-как, ее хватало буквально на хлеб и воду. Погодный браслет был мертв, как приемник с севшими батарейками, а хорошо бы за собой туману нагнать, чтобы вернее сбить погоню. Чутье тоже еле работает - а я-то и не замечал прежде, что ориентируюсь по большей части благодаря какому-то внутреннему радару. Теперь же не мог сказать, есть ли вообще за нами погоня.
        И лечащий амулет, как оказалось, бездействовал. Просто в бою Рудя ничего не ощущал. И потом, пока мы пробирались через заросли, молчал, герой, блин. А в километре от убежища потерял сознание. Шел, шел - и вдруг рухнул, как подкошенный. Я перевязал его и влил в рот добрый глоток зелья. Волшебный состав действовал заметно слабее, чем в прошлый раз! Но счастье, что вообще действовал…
        Так Рудя и добрался до убежища в отключке, на моей спине. Убежищем, по крайней мере, местом встречи, мы назначили второе по удаленности святилище солнечного божества. Местечко довольно укромное, сразу не найдут. Ну не должны найти…
        В святилище теплился костерок, разведенный в жертвеннике, который Настя сняла с треножника и поставила на камни в углу. Разумно - чтобы свет не было видно через окна. Большое окно, глядящее на тропинку, она занавесила моим плащом - я скинул его еще в тереме, перед бегством из-под прицела главного калибра, а она, значит, подобрала и приспособила к делу.
        Котята, совестясь шуметь, возились в другом углу, еще на какой-то подстилке, хотя половина и зевала уже так, что страшно было смотреть. Один, кажется, Дымок, примеривался, как бы забраться на узкий карниз, тянувшийся под самой крышей - к нему крепились многочисленные крючья, когда-то, видимо, служившие креплениями для убранства.
        Баюн сидел рядом с Настей, а девушка лежала на полу около костра, закрыв лицо руками. Плечи ее судорожно вздрагивали.
        То, что она не улетела домой, меня уже ничуть не удивило. Надо как-то вырабатывать командирский тон. Такой, чтоб только рыкнуть, и все вокруг уже знали: не выполнишь - «губа» раем покажется. Но вот ее рыдания удивили.
        - Что случилось? - Я подбежал, опустил Рудю рядом с костром и наклонился над девушкой. - Что такое?
        Коснулся ее руки - она коротко глянула на меня покрасневшими глазами и дернула плечом, с брезгливостью, что ли? Я не понял.
        - Не сейчас, - шепнул мне Баюн.
        Не сейчас, так не сейчас. Я не обиделся. Чувствовал себя слишком эмоционально опустошенным, чтобы обижаться. Посмотрел еще раз на повязку Руди - в порядке. Зелье начало наконец-то действовать, саксонца сотрясала памятная с прошлого раза дрожь. Я привалился к стене и закрыл глаза.
        Кот подошел ко мне и тихо сказал:
        - С вином туго, но хоть воды выпей. На тебе лица нет.
        - Естественно!
        - Я в хорошем смысле этого слова, - поправился Баюн и сбился: - Тьфу, как ни скажи, бред какой-то получается. Короче, выпей, полегчает.
        Только сейчас я заметил расстеленную самобранку с выставленным напоказ необычно бедным ассортиментом.
        - Спасибо, хвостатый, что-то не хочется. И не полегчает мне. Боюсь, дорогой самодержец, мы пропали.
        - Почему?
        Как трудно формулировать очевидные ответы…
        - Нам не под силу тягаться с Черномором. Его не видно нигде, но он гасит нашу магию. Ты бы видел, что там творилось, на берегу…
        - Жутковато, я знаю.
        - Это было, как… стоп, что ты знаешь?
        - То, что творилось на берегу.
        - Откуда?
        В этот момент Настя подняла заплаканное лицо и произнесла столь явную нелепость, что мне даже почудилось, будто я ослышался. Но нет, она и правда внятно, звонко, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, сказала:
        - Я этого не хотела! Я не хотела никого убивать! Никого!
        - Что ты говоришь, Настена? Ты никого не убила… Что тут происходит?
        Она вновь спрятала лицо в ладонях.
        - Ты еще не понял? - спросил меня кот, пристально глядя своими большими янтарными глазами.
        Кажется, я на Радуге только и слышу этот вопрос. Перелистываю эти записки и убеждаюсь: да, он звучал не то чтобы очень уж часто, но достаточно назойливо, чтобы засесть в печенках.
        Господи, а как тут вообще можно о чем-то догадываться, в этой безумной истории, на этом безумном острове? Ведь если на то пошло, я уже приходил к нужной мысли, так почему никто не сказал мне: молодец, правильно, ты выиграл суперигру и суперприз - А-А-АВТОМОБИ-И-И-И-ИЛЬ!!! Передавай привет друзьям и знакомым и шуруй домой. Да хоть бы и без а-а-автомоби-и-и-и-иля - просто знак бы какой, мол, правильно мыслишь… Нет, тишина, и, не получив явных подтверждений правоты своей догадки, я отбросил ее.
        Оказалось, зря.
        Зря я невнимательно читал Аксакова.
        Настя давно уже нашла Сердце острова, почти сразу. Через несколько дней, после того как поселилась на Радуге. И Сердцем действительно был своего рода аленький цветочек. Может быть, когда-то кто-то его так и называл. А может, цветик-семицветик. Настя не просто нашла его, но долгое время даже держала в тереме.
        Это был цветок, который мы называли огнецветом. Тот самый, который она сегодня днем высадила на родное место - на склоне горы, на поляне у озера. А зачем?..
        - Боялась.
        - Чего?
        - Тебя!
        - ???
        - Чудо, ты прости меня, неразумную, да ведь батюшка когда сказал, что ты меня к себе требуешь, я сразу и решила: все, пропала красна девица, кон пришел. Принудит Чудо-юдо страшное, беззаконное, к любови постылой. Говорю отцу: давай придумаем, как чудовище обмануть. А он, душа простая, все о своем да о своем. Мне же молвил: не глупи, дочка, чудовище не обмануть, а выручу я тебя сам, когда время придет. Ну я же упрямая. С той мыслью, как бы от тебя оборониться, и прилетела на остров. Таким мое первое желание стало. Цветочек его и исполнил…
        - В смысле… Каким образом?
        Настя, уже наплакавшаяся до изнеможения, постепенно приходила в себя и теперь даже слабо улыбнулась:
        - Ну… ты на меня даже не смотрел.
        - Вот тебе раз! Да я ведь для того и не смотрел, чтобы ты всяких глупостей не думала! Чтобы поняла: ни к чему я тебя принуждать не собираюсь.
        - Вот и говорю: прости меня, глупую, что напраслину на тебя возводила. Но ведь желание-то мое исполнилось, о том речь.
        - Ну знаешь, если каждое совпадение считать за…
        - Это не совпадение, - вставил кот. - Дальше слушай.
        - А ты сам давно знаешь? - спросил я у него.
        - Не больше часа. Просто сразу все вспомнил и понял.
        Понял он… Фантастически понятливый кот! Не то что тупоумное медведеподобное хвостатое чудовище, которому все разжуй да в рот положи, а то он сроду не разберется в таких простых вещах, как чудеса волшебного острова… Ладно, это так, реплики в сторону. Злюсь-то я на себя.
        - Цветочек мне во сне приснился. Нашла я его на склоне горы. Это был огнецвет, ну да ты помнишь. С виду простой, а как приглядишься - красоты неописуемой. Даже пожухлый лепесточек один не портил его. Долго я на месте цветок обихаживала, сама не понимая, почему меня так тянет к нему. Жизнь текла, и вскоре стала я подозревать, что не дело мне батюшка сказал, а может, я чего не расслышала. Поверить было трудно… Потом я цветочек вместе с остальными в доме поставила, и он еще пуще расцвел. А потом случай с турками вышел, когда они терем сожгли. Помнишь, ты наутро про сон меня спрашивал? Я тебе не все рассказала…
        Мне захотелось тут же заявить: «Да уж, нетрудно было догадаться», но я удержался. Глупость получится, будто коту указываю, что не такой уж я болван. А это, кажется, совершенная неправда…
        - Я тогда так удивилась, когда ты спросил, - продолжала Настя. - Мне казалось, раз ты видел начало сна, то должен знать, что было после… В конце мне приснилось, что по радуге я подошла все к тому же цветочку. И он говорит мне: «Я еще живой, ты меня из-под развалин вытащи, спаси меня! Вынесешь на Божий свет - лепесточек сорви, желание загадай, а я уж исполню, ты только спаси меня, так душно тут!» Проснулась я посередь ночи, вся дрожу. Такой невероятный сон - но так правдиво снился. Вот будто бы все наяву. Радуга такая мягкая, упругая, запашистая - свежестью пахнет… Не усидела я, проскользнула мимо вас, побежала к пожарищу и давай его разбирать. Тут память словно застит что - не вспомню, что и как я делала, откуда силы взялись. Когда бревно отвалила - ровно очнулась, и страшно сделалось: не моя сила во мне! Да я ли тут стою? Себя осмотрела, нет, вся вроде бы прежняя. И тут цветочек мне среди гари засветился. Подняла я его, сон припомнила и думаю: чего хотеть? Домой вернуться, дело ясное. Но вспомнила вас, какие вы несчастные сделались, когда терем сгорел. И говорю: пускай у нас, островитян, все
будет как в лучшие дни, пускай жизнь ладом идет. Дальше не помню, как в постели очутилась. Сна ни в одном глазу, уже светает. Встала, глядь - ан сажи-то на мне ни пятнышка. Ну думаю, так все привиделось? Оделась, вышла - а терем как новенький стоит! А на цветке один лепесточек пожух.
        - Терем и стал новеньким, - добавил Баюн. - Как в лучшие дни, точь-в-точь по-загаданному.
        - Так вот почему ты цветок опять на гору вернула? - понял я. - Боялась, что на этот раз он может и не уцелеть?
        - Не только, - потупила Настя взор. - Я опять тебя испугалась. Я ведь теперь научилась, мне теперь легко у цветка просить. И подумала: вдруг ты теперь, догадавшись, начнешь от меня чего требовать? Чтобы я огнецвету твои желания загадывала. Прости…
        - Ладно, что уж там. Слушай, а почему ты свое желание домой вернуться потом не загадала?
        - Когда? Все ведь недавно случилось. А лепесточки сколько можно губить? Они ведь медленно растут, сейчас вот только-только вновь отрос тот, что на мое первое желание завял. Осторожно же надо с цветочком.
        - Все равно не понимаю, - сказал я. - А почему, если так хотела вернуться, кольцом не воспользовалась? В последние сутки я тебе, между прочим, только об этом и говорил!
        - Экий ты непонятливый, - вздохнул кот. - Кольцо - от тебя, значит, и доверия ему нет.
        Так, я спокоен, спокоен. Баюн ведь обидеть меня совсем не хочет, правда? Это не подколка. А если подколка - то, как все закончится, я ему покажу. Я его плавать научу, брассом.
        - Вот именно, - согласилась Настя. - Кольца твои, а цветок - только мой. Только когда ты с горы на руках меня нес и вернуться уговаривал, я по-настоящему поняла, что ты со мной по-честному. Ни к чему не станешь приневоливать. Так стыдно сделалось, что я тебя подозревала… Прости меня, Чудо-юдо, прости. И вот подумала: ну как я тебя брошу в опасный час? Тебе ведь помощь нужна. И… помогла.
        Она опустила глаза, плечи ее подозрительно вздрогнули. Я притянул девушку к себе лапой, и она спрятала лицо в моей шерсти.
        - Я не хотела убивать! Я загадала, чтобы вы с Рудольфом живыми вернулись, и только. Думала, довольно будет остановить как-то викингов, чтобы шагу ступить не смогли по острову, уж тогда и одумаются, и отступятся. А вышло - только кровь и кровь. Так много крови…
        - Не плачь, глупышка, ты тут ни при чем. Я думаю, у цветка были свои резоны переиначить твое желание.
        - Что? - не поняла Настя.
        - «Резоны» в данном случае означает «причины», - пояснил Баюн. - Наш Чудо-юдо почему-то любит иногда изъясняться на французский лад, словно по-русски ему слов недостает.
        - Вот именно, свои причины, - кивнул я. - Ведь если Черномор - один из древних обитателей Радуги, то остров помнит его. И, видимо, крепко не любит. Я думаю, Черномор и раньше пытался завладеть островом - едва ли у Радуги остались об этом приятные воспоминания. Так что Цветок сам принял решение истребить гостей.
        - Нет, зря ты меня утешаешь, - вздохнула Настя. - Благодарна я тебе, но ты не прав. Остров сам ничего не делает, ему это неинтересно.
        Я вспомнил тот сон, в котором увидел себя островом, и не мог не признать: Настя права. Радугу не волновали людские дела, для нее безмолвный разговор со звездами (моими звездами, как сказал бы остров) наполнен большим смыслом, чем вся земная суета.
        - Если бы остров сам так решил, - прибавила Настя, - он бы и впрямь всех врагов уничтожил. Всех до единого. Нет, он исполнил мое желание. Беда в том, что желание он исполняет не всякое, а только истинное, что из глубины души. Понимаешь? Значит - я так хотела, я так желала, чтобы враги пали мертвыми. Чтобы кровь их впиталась в песок. Чтобы рвало их на части и на куски резало… Вот что в душе у меня прячется.
        Я промолчал, только покрепче обнял девушку, но она больше не плакала. Тихо сказала:
        - Никогда ничего больше не буду желать.
        - Ну это уж глупости! - воскликнул я. - Знаешь, у каждого человека есть в душе что-то темное. Это нормально, без этого не бывает людей…
        - Это НЕнормально! - воскликнула Настя, отодвигаясь от меня. - Я не хочу тьмы в себе! Не хочу желать зла.
        - Тьма для того и дана, чтобы от нее избавляться, - философски изрек кот и отошел к своим котятам, которые, угомонившись, сбились в кучу и сладко сопели.
        Только эти слова и только это движение - и наш спор угас, не начавшись. И тут еще подал голос Рудя, как оказалось, уже очнувшийся и внимательно слушавший нас:
        - Не ошибается тот, кто ничего не делает, но неделание не означает отсутствие греха. Не желать добра - не значит преодолеть зло.
        - Кто не бьет по воротам - не забивает голов, - присовокупил и я красочное сравнение. Все уставились на меня, и пришлось добавить: - Потом объясню. А суть все та же: если заботиться только о том, как бы не сделать зла, то и добра никогда не сотворишь.
        - Разве это так мало: не делать зла? - помолчав, спросила Настя.
        - Смотря для чего, - пожал я плечами. - Конечно, есть люди, от которых большего требовать нельзя. Но разве самому не обидно в таких себя числить? Нет, ты не думай, я тебя убеждаю не для того, чтобы принудить использовать Сердце острова в своих целях. Я никогда и ни к чему тебя не стану принуждать. Решать будешь только ты.
        - И просить не станешь? - настороженно полюбопытствовала она.
        - Если ты сама не предложишь.
        На минуту в капище воцарилась тишина, которую Настя прервала, шумно переведя дыхание и заявив:
        - Что вы на меня смотрите? Ну сморозила девка глупость, с кем не бывает? Буду я желать… только прежде подумаю. Крепко подумаю.
        Не очень-то я добрый человек. Иногда - совсем недобрый. Вот на эти слова, например, поначалу чуть не разозлился. Крепко думать она собралась, Спиноза в сарафане… Некогда думать-то! Тут гасить надо всех, кто без местной прописки, и дело с концом, а о прочем думать некогда и незачем!
        Но, к счастью, роль Чуда-юда не лишила вашего покорного слугу последних мозгов - и, пораскинув ими в более спокойной обстановке, я понял, что Настя права. Совершенно права, а я - полностью неправ, хотя и не успел наглядно продемонстрировать свою неправоту.
        Легко сказать: гаси всех, кто… Конкретный признак несуществен, он варьируется от случая к случаю. Вшивые идеологи вроде тех, к числу которых так мечтал в свое время присоединиться мой Рудя, наслушавшись от меня же рассказов о фашизме, легко бросаются подобными словами - и, как правило, абсолютно не склонны отвечать за них. Собственно, никто не склонен отвечать, что указчиков, что исполнителей к ответу можно призвать только одним способом - ответным гашением. Словес не поймут-с.
        Но есть же и другие ситуации! Если, скажем, под рукой «Дегтярев», а в глазах рябит от тех же фашистов, не в. ночь будь помянуты, - тут даже обсуждать нечего.
        И, наверное, человек, обуянный жаждой не рассуждать, легко способен внушить себе, что он на поле боя. Но если осталась в душе хоть капля… ну, пусть не совести - самоуважения, включай мозги, не прогадаешь.
        И что же мы имеем? Нас идут убивать - даже не карать за проступки, хотя бы и неизвестные нам, а убивать без объявления войны и объяснения причин. Это, конечно, дает нам право чувствовать себя в окопе, причем в каком надо.
        Но дает ли мне это право требовать от дочери новгородского купца, чтобы она желала зла? Ни в коем случае.
        Я оглянулся на Настасью и повторил про себя: ни в коем случае. Такого нельзя требовать в принципе…
        И даже если спуститься с философских высот на грешную землю, остается вопрос сугубо практический. Хорошо, положим, Настя решилась извести врагов своим искренним желанием. Конкретно - как это сделать? «Желаю, чтобы все»? Ну за вычетом девушек, рыцарей и тех, кто имеет хвост. Положим, это сработало. На Радуге остается больше тысячи трупов. Куда их все девать? Хоронить - не успеем, задохнемся раньше.
        Да, наверное, это я ерничаю. Это от нервов, пошаливают что-то…
        Потом можно пожелать, чтобы трупы сами собой перелетели на корабли, а корабли отплыли домой… Ну-ну, и на сколько этак хватит лепестков? То есть ради благого дела, конечно, можно разориться, но…
        Вот это я усвоил: цветок выполняет желания искренние, идущие из самых глубин существа человеческого. Что, если на словах у Насти прозвучит одно, а в душе шевельнется другое?
        Как Машина Желаний, к которой сталкеры не подходят. Вот чего опасается Настя - и правильно, потому что этот принцип делает исполнение желаний чем-то принципиально непрогнозируемым.
        В какую-то минуту я позавидовал Насте, но прошла эта глупая минута, и я остро осознал, как это хорошо, как замечательно, что не на мне лежит груз ответственности за исполнение желаний. Впрочем, радости я недолго предавался, даже устыдился ее, когда заметил, что теперь с легкостью говорю слова
«ответственность», «груз», а ведь фактически радуюсь тому, что вся эта тяжесть ложится на плечи Насти, милой моей, заботливой Насти…
        Мы покинули капище до зари. Не потому, что кто-то что-то почувствовал, а просто решили перестраховаться. Проснулись вместе с котятами, то есть именно потому, что котята уже пробудились и обнаружили, что Дымок добрался-таки до карниза и теперь ломает голову, как спуститься вниз. Хотя Дымок протестовал, его братья и сестры
«вызвали» спасательную службу в моем лице.
        Сегодня даже хлеб у скатерти был черствый.
        Мы скудно позавтракали, потом собрали вещи. Настя освободила прихваченное при бегстве из терема лукошко и посадила в него котят, после чего мы покинули капище и укрылись в густых зарослях.
        - Куда теперь пойдем? - спросил Рудя.
        - Баюн, ты же не передавал Черномору, что цветок растет на горе? - обратился я к коту.
        - Нет, - ответил тот. - Я ведь только вчера это узнал. Но он в свое время требовал от меня подробное описание острова и, боюсь, сам способен догадаться, что Сердце должно быть связано с горой.
        Я припомнил все, что читал в своем мире о сакральном значении ландшафта, и согласился: другого места, чтобы спрятать Сердце, древние боги, наверное, избрать не могли. Хорошо хоть, гора не очень маленькая, за пять минут ее не осмотришь.
        - Не так-то просто будет им найти цветок, - не без гордости заметила Настя.
        - Так или иначе, а к горе они придут, если уже не пришли, - сказал я. - Вопрос: чего викинги ждут от нас?
        - Что мы будем защищать цветок! - воскликнул Руля.
        - Но как? - удивился Баюн. - Без магии это самоубийство.
        - Вот на это Черномор и рассчитывает, - кивнул я. - Значит, на горе нас ждать не должны.
        - Но стоит ли самим лезть в пекло? - усомнился кот.
        - А ты думаешь, нам удастся избежать встречи с викингами? Нет, ребята, Черномор в любом случае не оставит нас в живых. Так что я вижу один выход: отступать к горе. И думать. Спрячем где-нибудь котят и посмотрим, что можно сделать.
        - И к капищам больше не подходить, - заметил кот, когда мы тронулись в путь.
        Я напряг слух и различил позади громкие крики. Но прежде, чем я успел об этом сказать, донесся громкий треск, и все обернулись. Преследователи обнаружили следы нашего пребывания в капище!
        Баюн первым сказал:
        - Ну что, пошли, ребята?
        Рудя молча перекинул на руку щит и зашагал в обратном направлении.
        - Вам обязательно нужно геройствовать? - слегка дрогнувшим голосом спросила Настя.
        - Надо пугнуть их, - пояснил я. - Слишком близко, могут догнать. Ты вот что, пройди по ручью, чтобы со следа сбить. Где ждать будешь?
        - У подножия, - вздохнула она, опустив глаза.
        - Хорошо. И не бойся, это же только маленький отряд, а я большой и страшный! Не надо ничего желать, мы сами управимся. Ну иди же!
        - Да. Чудо! Вы там поосторожнее…
        Она решительно вернула в лукошко Дымка, который, кажется, намеревался последовать за нами, и зашагала к горе. Со стороны капища уже слышалось гудение огня и тянуло дымом.
        Мы успели отойти от ночлега метров на двести, но обратный путь показался мне бесконечным. Баюн прочно прописался в разведке. Крупный для кота, он все же ловко и бесшумно ходил по самым густым зарослям, там, куда человеческий взор не проникнуть был не в силах. Мы с Рудей медлили, замирали, крались, а кот скользил от тени к тени и возвращался, коротко сообщая:
        - Чисто. Впереди никого. - И вот наконец: - Идут. Двадцать человек. Семь или восемь ружей, три лука и факелы.
        Ночное побоище на пляже, кажется, оказало на викингов поистине «магическое» воздействие. Они разом выкинули из головы якобы дедовские заветы о бесконечной отваге, о чести для погибших в бою и проявили отличные способности к дисциплине. Не гурьбой валили, а шли попарно, держа дистанцию.
        В числе первых двигался голландец, в котором я узнал одного из приближенных ван Хельсинга. Он явно чувствовал себя неуверенно среди морских разбойников. Однако викинги слушались его как родного папу. Стоило ему, присмотревшись к следам, поднять руку, весь отряд замер, словно окаменел.
        - Эй! Кто есть Чуден-юден, виходи бистро-бистро! - крикнул он и помолчал, ожидая ответа. - Ми знайт, что ти тут есть! Виходи с поднят лапи, и ми не будем тебя пуф-пуф!
        Мы с Рудей, затаившись в зарослях, переглянулись. Он медленно потянул меч из ножен, но я отрицательно мотнул головой: ученый уже, на заряженные «пуф-пуфы» лезть желания не испытываю.
        Жестами показав Руде, чтоб не предпринимал необдуманных действий, я сместился немного влево и, отвернув морду от прогалины, на которой застыли викинги, глухо зарычал. Стволы тут же вскинулись, халландцы завертели головами, пытаясь определить направление. Куда там! Густая субтропическая растительность и влажный воздух глушили звуки.
        Стайка пичуг вспорхнула с ветвей неподалеку по другую сторону прогалины. Стволы и стрелы тотчас нацелились туда, а я опять зарычал, только теперь повернул морду направо. Мой рык отразился от деревьев, каждый раз накатывая на викингов с новой стороны. Они неосознанно сбились в кучу. Замешкавшийся голландец с разбегу попытался проскочить в ее центр, но был отторгнут.
        - Чуден-юден, сдавай себя! - приказал он опять, но уже совершенно испуганным голосом.
        Я решил, что момент настал, поднял с земли ветку и швырнул в кусты слева. Халландцы не обманули моих ожиданий и дали залп. На несколько долгих секунд прогалину заволокло дымом.
        Не всегда нужна магия, если хочешь стать невидимым…
        Я действовал на вдохновении. Не раздумывая, вылетел из зарослей, нырнул в серо-белое облако пороховых газов, сцапал голландца и метнулся обратно. Пленник слабо пискнул и обвис, однако я на всякий случай зажал ему рот. Не к чести викингов будь сказано, они не сразу заметили отсутствие командира. Дым уже развеялся, а они все топтались на месте, грозя лесу наконечниками стрел и копий.
        Но вот один, потом другой подали голоса. В потоке старонорвежского наречия проскакивало имя:
        - Ван Дайк!
        Голландец шевельнулся, я перехватил его поудобнее и углубился в чащу. Вскоре ко мне присоединились Рудя и Баюн.
        - Ловко ты его!
        - Как мыша!
        Пленный задергался, я разжал ему рот и попросил:
        - А ну-ка, поори нечеловеческим голосом.
        Голландец вращал глазами и дрожал, однако из горла его вырывалась только какая-то хриплая икота.
        - Перевести? - предложил кот.
        - Не надо, - сказал я и оскалился, подтягивая перекошенную физиономию голландца поближе.
        Это оказалось куда как убедительно. Истошный вопль сотряс округу.
        - Будь добр, глянь, как там викинги реагируют, - попросил я кота.
        Баюн нырнул в заросли и вскоре вернулся, поводя хвостом, словно пытаясь свить из него кольцо - что у него служило эквивалентом задумчивой улыбки.
        - Ну что викинги?
        - Не знаю. Нет там никаких викингов. Только ветки качаются.
        - Это очень хорошо, - задумчиво произнес я. - Как думаешь, минут пять у нас есть?
        - Конечно, - понимающе кивнул кот и вновь направился к прогалине. - Побеседуйте с ним, а я покараулю.
        На фиг, не буду больше пленных допрашивать. Сплошная морока и нервотрепка, и страшно неприятно, когда тебя искренне считают способным на любую гадость.
        Первым делом я обобрал пленника, сняв с него перевязь с пистолетами, сумку с порохом и пулями, нож, а также отцепив от пояса две нелепо болтавшиеся ручные гранаты - набитые порохом тонкостенные ядра с торчащими фитилями. После чего напустился:
        - Кто командует захватом острова? Какова численность отрядов? Отвечай, какой приказ получил ты лично?
        Бедняга мелко трясся и мычал что-то нечленораздельное.
        - Не придуривайся, я слышал, ты по-русски неплохо шпаришь. Ну говори!
        Опять без результата.
        - Тебя как, сразу убить или предпочитаешь помучиться? - сменил я тон.
        И зря так сделал. Юмора тут все равно никто не оценит (да и в качестве шутки фраза так себе, если честно). Голландец только затрясся сильнее, и в его бормотании я разобрал одно слово. В общем, и нетрудно было разобрать: «нет», кажется, в любом иноевропейском языке узнать можно.
        - Что - «нет», дубина? Говори по-человечески!
        - Ты неправильно делаешь, - заявил Рудя, отстраняя меня от пленника.
        - А ты, значит, спец? - скептически хмыкнул я, однако уступил место. - Ну пожалуйста, мне не жалко.
        Рудя и впрямь все делал иначе. Прежде всего он встал в позу, хоть картину рисуй, прокашлялся и заговорил как с трибуны:
        - Жалкое ничтожество! Презренный червь! Не надейся, что мы станем марать об тебя благородную сталь и наши руки. Позор своей нации, ты недостоин даже того, чтобы мы утруждали себя взглядом в твою сторону…
        Потом он перешел на немецкий, а может, и на голландский, тут различие, по-моему, непринципиальное, во всяком случае, для этого мира и этой эпохи. Впрочем, судя по интонации, содержание речи не особенно изменилось. Рудя вещал, с брезгливой презрительностью кривя губы и лишь изредка снисходя до болезненной полуулыбки, точно ему и впрямь было мучительно общаться со столь низменной тварью.
        Ван Дайк искоса поглядывал на меня с явной опаской, но быстро отходил. Сизоватый оттенок лица сменился нормальной бледностью, глаза перестали казаться мутными стекляшками. Вот только не возникло у меня впечатления, что он всерьез проникся осознанием собственного ничтожества.
        Ладно, по крайней мере он оправился достаточно, чтобы внятно говорить. Он даже перебил Рудю в середине какого-то особенно уничижительного периода.
        Саксонец обернулся ко мне и сказал:
        - Представляешь, этот жалкий смерд заявляет, будто является одним из самых богатых людей Брегена-ан-Зе! Как будто деньги могут составить хотя бы долю славы старинного герба. Да и не трудно ли поверить…
        - Рудя, не отвлекайся, времени мало. Если кто-нибудь слышал выстрелы, сюда вот-вот нагрянут его приятели. Когда он уже заговорит?
        - Сейчас! - заверил меня рыцарь и вновь обрушил на голландца поток презрения.
        Пару раз он ткнул пальцем в герб на щите - ну, все ясно, можно не прислушиваться, вылавливая знакомые слова. Я уже разуверился в действенности Рудиной методы и обдумывал, пригрозить ли ван Дайку чем-нибудь исключительно мерзким или просто отвесить затрещину. Однако в рыцаре, похоже, всколыхнулась старая страсть к аристократическому самоутверждению.
        Голландец между тем смелел на глазах и даже пытался вступать в пререкания. Рудя горячился и повышал голос.
        Время уходило. Хотя Баюн по-прежнему высматривал возможную опасность, я против воли сам стал прислушиваться к лесным звукам, да так старательно, что почти убедил себя, будто мы находимся в кольце врагов. Нервы…
        - Пушистые хвостики! Вы все еще возитесь? - раздалось рядом. Баюн, оставив пост, подбежал к нам и решительно оттеснил от пленника. Мы с Рудей попытались возразить в том смысле, что пленник нынче глуповатый пошел, но кот оборвал нас обоих жестким: - Брысь отсюда, душеведы! Слушай меня внимательно, ван Дайк. Вообще-то мы не любим убивать людей, если нас не вынуждают. Но ты своим упрямством сейчас вынудишь. Сам понимаешь: война, нервы… Тебе это надо? Нет? А что надо? По глазам вижу: все, что ты хочешь, - это уйти отсюда живым и невредимым. Так вот, давай договоримся, и задери меня псы, если я совру хоть словом. Я сейчас досчитаю до трех. Либо ты согласишься ответить на наши вопросы, и тогда, обещаю, уйдешь живым, либо нет, и тогда Чудо-юдо оторвет тебе голову. Все понял? Раз…
        - Я отвечать, - кивнул голландец.
        - Спрашивайте, - предложил нам кот. - Я переведу, если что. И ради всего святого, не тяните время.
        Рудя смущенно отвернулся, словно что-то заинтересовало его в обступившей нас стене зелени.
        - Кто вами командует? - спросил я.
        - Черномор.
        - Кто такой ван Хельсинг, откуда взялся?
        Баюн, заметив тень замешательства на лице ван Дайка, перевел. Голландец в ответ разразился восторженной речью. У Руди даже челюсть отвисла.
        - Это занятно, - сказал, выслушав его, Баюн. - Ван Хельсинг слывет великим оккультистом и заклинателем демонов, а также укротителем древних чудовищ. Они с Черномором несколько раз помогали друг другу… Уже много лет ван Хельсинг искал способ подчинить себе упырей, кровососущих мертвецов. Две недели назад ему пришло сообщение, что Черномор готов уступить ему древнюю тайну магрибских магов, которые владели этим искусством… Черномор не обманул и действительно поделился секретом, но взамен потребовал помощи в войне с Чудом-юдом.
        Ван Дайк, следя за ходом изложения, что-то добавил.
        - Усмиритель древних чудовищ охотно согласился помочь, потому что никогда прежде не доводилось ему сражаться с чудами-юдами, - перевел кот.
        - Как ему удается побеждать чудовищ, ван Дейк?
        - Ван Дайк, - поправил меня голландец.
        - Пардон. Ну так какой магией он пользуется?
        - Я не знать, правда-правда. Хозяин ревнует свой тайни. Ми есть слуги и ничто. Но хозяин силен и мудр, много-много знайт. Еще ни один чудовищ не побеждайт его божественный ум.
        - Ясно. Сколько с вами викингов?
        - Я не считайт этот мразь, - скривился ван Дайк. - Сотни три…
        - Что именно тебе приказали делать?
        Голландец опять замешкался, но на сей раз кот, переведя вопрос, добавил от себя нечто такое, от чего наш пленник опять посерел.
        Баюн помедлил, прежде чем изложить сбивчивый ответ.
        - Очень странный приказ, - сказал он. - Своих подручных ван Хельсинг отрядил с викингами, чтобы узнали о Чуде-юде все, что возможно. Причем изначально у них был приказ взять в плен кого-нибудь из сожителей Чуда-юда. А совсем недавно пришел новый приказ: всех обитателей острова убивать. Капища взрывать порохом или сжигать. Лес тоже…
        - Что - «лес тоже»? - удивился Рудя.
        - Тоже сжигать - везде, где мы только можем спрятаться.
        - Но это же глупость! Зачем?
        - Он не знает, - ответил Баюн. - Он больше ничего не знает. Ладно, пойдемте, время поджимает.
        - У меня еще вопрос, - сказал Рудя. - Если Адальберт ван Хельсинг, то почему он при этом еще и ван Бреген-ан-Зе?
        - О, хозяин убивать много-много древний чудищ и там, и там! - расцвел ван Дайк.
        - Все? Больше ни у кого нет важных вопросов? - уточнил кот и повернулся к пленнику: - Дуй отсюда, ц впредь не попадайся, больше у нас разговоров не будет.
        - Понимайт, - кивнул ван Дайк и, взяв низкий старт из положения «полулежа под пальмой», скрылся в лесу.
        Погони пока что не было слышно, но мы предпочли задержаться еще немного, чтобы предпринять хотя бы элементарные меры безопасности.
        Ближний берег ручья был глинистым. Затоптав следы Насти, мы вошли в него, как бы собираясь двигаться в сторону побережья, пересекли, наскоро наследили на другой стороне, потом вернулись по камням и опять вошли в воду. Детская уловка, но хотя бы из предосторожности викинги должны будут проверить все направления.
        По руслу ручья мы прошли метров сто, наконец, набредя на россыпь камней, выбрались на берег и припустили к горе.
        - Надо было спросить, как ван Хельсинг собирается колдовать, если Черномор гасит любую магию на острове, - заметил Рудя, когда мы на минуту остановились перевести дыхание.
        - Вы что, ничего не поняли? - удивился кот. - Ван Дайк боготворит своего хозяина, он бы ничего вам не сказал. Он ведь даже про османского колдуна обмолвился только потому, что считал, будто нам это ни о чем не говорит. Да и то, по правде, насколько важны эти сведения?.. В общем, ван Дайк перед вами дурака валял, а вы и впрямь его таким простаком сочли… душеведы липовые. Из вас психологи, как из меня балерина, - добавил он полюбившееся выражение из моего мира.
        Я представил себе кота в балетной пачке и подумал, что нет, Баюн все-таки мог рассчитывать на успех, хотя бы комедийный. Совсем не то, что мы с Рудей на психологическом поприще.
        - Диковато звучит, но, по-моему, он просто влюблен в своего ван Хельсинга, - заметил кот и двинулся дальше.
        Я ни о чем подобном не думал, но не вижу причин считать, что Баюн ошибся. Однако, если так, древние боги, пожалуй, недостаточно сильно затормозили историю.
        Часа три мы к горе пробирались, не меньше. Все извелись, особенно кот - хотя физические нагрузки давались ему легче, в глазах у него стояло легко читаемое:
«Котятки мои, котятки…» Я говорил ему, что верю в Настю, но сам сильно беспокоился за нее. А Рудя вообще так красноречиво молчал о девушке…
        Оглядываясь на открытых местах, я насчитал шесть столбов дыма.
        Наконец мы достигли подножия горы. С какой стороны искать Настю, я не представлял, но Баюн без колебаний свернул налево, ведомый отцовским инстинктом, и вскоре мы оказались на укромной поляне, где Настасья поджидала нас с уже разложенной скатертью.
        Однако мы без сил повалились на траву, кроме Баюна, конечно, который сразу взялся пересчитывать чад и выслушивать отчеты о хорошем поведении. Только минут через десять я смог пошевелиться.
        Самобранка тянула наше пропитание из последних сил. Ни крошки хлеба, вода и какая-то зелень. Так уж скатерочка устроена: легче всего ей подавать то, что она видит вокруг.
        На траве она лежала неровно, и в ее складках мне померещилось что-то стыдливое: вот, мол, не обессудьте, чем богаты, хотя и совестно подавать такое убожество героям… Я ласково потрепал скатерть по краю. Ничего, мы еще повоюем…
        Настя заметно разнообразила наше меню, нарвав плодов с ближайших деревьев. Пожевав, я вкратце рассказал о стычке, избегая подробностей. И наконец завел речь о том, что давно не давало покоя.
        - Ставлю вопрос ребром: когда вы покинете остров? Стоп, стоп, дайте сперва договорить. Вы не хотите меня бросать, и это радует, но поймите: если станет по-настоящему плохо, мне без вас легче будет. Убьют тебя, - обратился я к Насте, - что я, по-твоему, чувствовать должен? Вот то-то. Короче, я требую, чтобы вы оба сейчас дали клятву: кольца носите при себе, и когда станет туго, без разговоров разлетаетесь по домам. Я жду.
        - Только в том случае, если Анастасия покинет остров первой. Уйти раньше мне не позволит рыцарская честь.
        - Так ведь Темный Покров! Разве кольца…
        - Сейчас не о том речь, - перебил я девушку. - Насчет Покрова еще поразмыслим. Ты главное скажи: при первой же возможности - обещаешь? Решайся, Настя. Может быть, от твоего промедления жизнь человека зависит.
        Она вскинула на меня горящий взор, но кивнула:
        - Клянусь.
        - Хорошо. Теперь ты, Рудя.
        Рыцарь, напротив, не сразу посмотрел мне в глаза, что-то прикидывая в уме, но все-таки согласился:
        - Клянусь и я.
        - Отлично. Теперь, для вашего же удобства: куда перемещаться будете?
        - Ты же сам сказал - домой, - удивилась Настя.
        - В какое именно место дома? Знаешь, какая история с Рудей произошла? Так что давай, говори, что представишь себе, когда кольцо наденешь.
        - О том ли сейчас нужно думать, Чудо? Успеется.
        - Нет, - решительно возразил я. - Может быть, у вас не будет лишнего мгновения, может, вы замешкаетесь? Нужно, чтобы все было продумано и отработано заранее. Рудя, у тебя есть местечко на примете?
        - Я, я! - оживился рыцарь. - Прекрасное место. Заброшенная часовня в версте от Готтенбурга. Там никого не бывает.
        - Точно?
        - В ней водятся привидения, - пояснил саксонец. - Поэтому никто даже близко не подходит к ее мрачным стенам.
        - А сам не боишься? - округлила Настя глаза.
        - Я быстро убегу, - пожал плечами Рудя. - Я это давно уж придумал, на всякий случай.
        - А ты, Настя? Твой отец, помню, жалел, что Сарему плохо знает, но вроде бы придумал, как очутиться дома, не привлекая внимания…
        - Ага, «не привлекая», - фыркнула Настя. - Да он прямо в доме и объявился. Вылез из погреба… Хм, а что, может, и мне? Чай, домашние после батюшки уже не так испугаются.
        - Возможно, - сказал я. - А теперь давайте-ка, попытайтесь проверить свои закутки, часовню да погреб. Покров не все одинаково глушит, может быть, кольца и преодолеют его. Слетайте прямо сейчас, посмотрите, все ли там в порядке. Потом времени может не быть.
        - Да что там сделается! - возмутился Рудя.
        Но я был непреклонен. К счастью, и Баюн меня поддержал:
        - Чудо-юдо дело говорит.
        Рыцарь пожал плечами с видом, дававшим понять: уступаю, потому что считаю ниже своего достоинства спорить с глупостями. Прикрыл глаза, надел кольцо. И остался на месте.
        Я вздохнул:
        - Что ж, тогда «план Б»: летите домой, как только появится малейшая возможность. Думаю, рано или поздно Черномор или ван Хельсинг попытаются прибегнуть к магии. Едва заметите, что Покров снят, - прыгайте по домам. И, уж пожалуйста, не подведите…
        И вдруг случилось неожиданное: самобранка сама по себе расправилась, точно взбодрившись, и выставила груду роскошных блюд!
        - Черномор колдует! - сообразил Баюн.
        - Вот и возможность, - сказал я. - Что замерли? Давайте быстро, как договорились!
        Рудя спохватился, сунул мизинец в кольцо и исчез. Настя вздрогнула, подбросила кольцо на ладони. И взглянула на меня, будто в каком коварстве подозревала.
        - Ну что ты?
        - Хочешь, чтобы я возвращаться не захотела?
        Была такая мысль, не спорю. Или, например, пусть она захочет вернуться, но не успеет до восстановления Покрова. Конечно, об этих возможностях я думал не без волнения, так как не представлял себе, что можно сделать с захватчиками без помощи Сердца, а значит, и Насти. Однако стоило вспомнить, что ожидаемое сокрушительное чудо так или иначе будет насилием над ее душой, всякая внутренняя дрожь проходила.
        - Решать тебе и только тебе, - постарался я выразиться как можно нейтральнее.
        - Волю даешь? - усмехнулась она. - А зачем девке воля?
        Я не понял, к чему она это сказала, но не успел удивиться, как девушка воскликнула:
        - А вот вернусь! - И просунула палец в кольцо.
        Мы с Баюном остались одни. Он молчал, но я почти слышал, какие мысли бродят в его голове.
        - Да, жаль, что на твою детвору, хвостатый, колечек не накатано, - сказал я, жуя печеную камбалу. - Странно, уже и Сердце нашли, а с производством магии у нас все не клеится.
        - Ничего удивительного. Для этого нужно время, а времени Черномор нам ни за что не даст.
        - Хоть бы Заллус заглянул, что ли? Мне начинает казаться, что я ошибся насчет него: ни шиша он магию не чувствует… Ладно, пес с ним. Ты, хвостатый, не переживай. За деток, конечно, боязно, но сам посуди, нарочно за ними никто не станет охотиться. Да ведь и мелюзга они еще, под любым листочком спрячутся - их и не видать. А, малышня, умеете в прятки играть?
        Возившаяся неподалеку «малышня», обрадованная взрослым вниманием, окружила нас плотным кольцом:
        - Не-а, не, не умеем, а это чего, дядь Чуд-юд?
        - Игра такая, очень интересная. Сперва посчитаться надо, кто вышел - водит. Встает, например, у определенного дерева, закрывает глаза и говорит:
«Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать…»
        Я вкратце изложил правила. Котята от новшества пришли в полный восторг и тут же взялись считаться по подсказанной мною же системе: «Вышел немец из тумана…»
        - Потише, дети! - потребовал Баюн. - Не забывайте, что на острове сейчас опасно.
        - Не убегайте далеко, - присовокупил я.
        - Дядь Чуд-юд, а ты меня на войну возьмешь? - вдруг подскочил ко мне один из котят. Дымка? Нет, Дымка - девочка, она чуть поменьше, а это Дымок. Прочие от рыжей матери хоть шерстинку, да унаследовали, а эти двое - совершенная копия отца.
        - Мал ты еще воевать, - сурово заявил Баюн.
        - Мал, да удал, - парировал котенок. - Ты не бойся, папа, я ведь не маленький уже, понимаю. В бой мне еще нельзя. А зато я дозорным могу, еще как! Э, то есть разведчиком.
        - Верю, - серьезно ответил я. - Твой отец - великолепный разведчик, наверняка и ты таким же станешь, когда вырастешь. Но чтобы стать разведчиком, надо много учиться. Надо в совершенстве уметь прятаться и находить. Вот и потренируйся.
        Кот наклонился к чаду и шепнул на ухо:
        - Да за малышами заодно присмотри, чтоб не разбежались никуда. А то как я буду Чуду-юду помогать, если не на кого маленьких оставить?
        Преисполнившись осознания собственной значимости, Дымок выпятил грудь и заявил:
        - Задание понял! Эй, хватит галдеть, я водить буду! - обратился он к остальным. Котята с непривычки сбились и крутили считалку уже по третьему кругу.
        - Спасибо, - негромко сказал мне Баюн. - А ты молодец… так, глядишь, и, правда, за дядю тебя сочтут.
        - Разве благородный баюн назовет братом неведомое чудовище?
        - Да я тебя кем хочешь назову, лишь бы котятки были в порядке, - вздохнул Баюн.
        В этот миг вернулись Настя и Рудя - одновременно, и тут же посмотрели друг на друга, будто в скорости соревновались. Рыцарь был вполне доволен, Настя взволнована.
        - Что случилось? Дома все в порядке? - спросил я у нее.
        - А? Да… Место осмотрела, подходящее.
        - Что же не так? - не отставал я.
        - Шум и лязг стальной слышно на подворье, - помявшись, сказала Настя.
        - Идет бой? - спросил Рудя. - Ваш замок в осаде? То есть имение.
        - Нет, мирно, просто люд оружный двор заполонил. Кажется, голоса я слышала холопов наших, о чем-то тревожатся, да там не разобрать…
        - В чем же дело, слетай снова да разберись, - предложил я. - А то ведь места себе не найдешь.
        - Уже не нахожу! Нет, сперва уж на острове все закончим. Тут я нужнее… Вот что я придумала: усыпить надо ворогов. Погружу их в сон, а вы обезоружите, свяжете и на корабли отнесете, а потом ветром паруса… - Ее голос увял: озвучив идею, Настя сама поняла, насколько она бредовая. Захватчики разбрелись по всему острову, что же их, по храпу искать? А сколько дней мы будем их сгружать?
        - А кроме того, Черномор наверняка предусмотрел это, - добавил кот. - Я уверен, что викинги надежно заговорены и от сна колдовского, и от хвори лютой, и от смерти колдовской, может, даже от отвода глаз. Нужно что-то необычное придумать.
        - Икоту на них наслать, - предложил Рудя. - Хворь не лютая, зато быстро всех найдем и перебьем.
        - Мысль интересная, - отметил я. - Надо запомнить. Какие еще будут идеи, товарищи?
        Идей от товарищей не последовало. У меня забрезжила в голове мысль - не собственная, правда, украденная откуда-то из фантастики, но вроде бы дельная, однако прежде, чем я ухватил ее за хвост, на кончик моего собственного хвоста что-то упало.
        - Туки я!
        - Туки Мягкая лапка! - почти одновременно пискнули два голоса. - Дядь Чуд-юд, не дергай хвостом, мы об него водим!
        - Пожалуйста!..
        - Дети, - развернулся я к ним. - Водить надо на предметах неподвижных.
        Дымок и Мягкая лапка посмотрели на меня недоуменными взорами, в которых читалось: так ведь вы, взрослые, как раз отлично подходите.
        - Вот что, - сказал я своим соратникам. - Пока идей нет, давайте-ка подзаправимся, а потом взойдем на гору и осмотримся.
        - Так мы можем привести их прямо к Сердцу, - усомнился Рудя. - Наверняка Черномор на это и рассчитывает.
        - Боюсь, нам в любом случае не избежать этого, - пожал я плечами. - Да и уходить отсюда надо. Уверен, Черномор снимал Темный Покров для того, чтобы выследить нас.
        Разбалованные отменным питанием, мы попросили десерт, однако скатерть, вновь съежившись, стыдливо выдала нам воду - хорошо свежую. Я не ошибся. Покров был снят ненадолго. Почти наверняка, задержись ребята в своих родных краях, обратно на Радугу уже бы не попали.
        Потом мы стали собирать нехитрый скарб, а Баюн - котят.
        - Дети! Мы идем на новое место, давайте скорее сюда. Рыжая спинка, вылезай из-под лопуха… Дымка, спускайся с дерева, только осторожно… Потом ответишь, кто тебе вообще позволил по деревьям лазить… Рыжее пятнышко, вылезай из-за камня… Серое ушко, не смеши народ, если ты сама никого не видишь, это не значит, что никто не видит тебя. Вынимай голову из ямки и пошли. Короткохвост… Где Короткохвост?
        Дымок, глядевший на отца в немом восхищении, проговорил:
        - Вот он, перед тобой. Уже вышел…
        Я вновь навьючился и впрягся, котята попрыгали в лукошко, и мы зашагали в гору. Баюн опять шел в разведке, но на сей раз врагов поблизости не обнаружилось.
        Укрылись мы в зарослях метрах в трехстах восточнее озера.
        Первое, что заметили, еще поднимаясь, - дымы. Захватчики не торопились, действовали методично, аккуратно, продуманно. И с размахом. Густая зелень скрадывала звуки, но то и дело доносились до нас раскаты взрывов и треск ружейных залпов. Иногда на открытых местах возникали крошечные на таком расстоянии фигурки людей: все, как и встреченный нами отряд, двигались строем. Имелись у викингов и стрелки с ружьями наготове, и рубаки с поднятыми щитами.
        От того места, где произошла последняя стычка, расходились три или четыре отряда - видно, те, кто пришел на подмогу, но так и не отыскал нас по следам. Может, просто поленились искать: при их методичности рано или поздно противники неизбежно должны были наткнуться на нас.
        Горели постройки. Пришельцы деловито выжигали древние кумирни и жилые срубы, предварительно наверняка разграбив их. Заросли, из-за высокой влажности, пожарам сопротивлялись, но захватчики на подветренной стороне разводили обильно чадящие костры - выкурить нас хотели. (Едва я так подумал, мне страшно захотелось кофе с сигарой. Такие вот странные ассоциации.)
        В овраги, в расселины и даже просто в густые купы кустарника пришельцы забрасывали гранаты.
        Между драккаров шнырял знакомый плот…
        - Они убивают остров, - потрясенно прошептала Настя. - Зачем?
        - Вот тебе, Рудя, еще один из обликов фашизма, - сказал я. - Война на истребление, неважно, с кем или с чем, хотя бы и с природой, главное - иметь при этом серьезное выражение лица и святую убежденность в своей правоте.
        - Не надо меня учить, - ответил саксонец. - Я и сам могу сказать, что фашизм - мерзкая задумка.
        - Вот как? Даже при том, что фашизм - блестящий повод бить евреев?
        - Оставь, - досадливо отмахнулся Рудя. - Что такое евреи, как не явление природы? Я имею в виду - как и мы, все прочие люди. Что бы я ни думал о Платоне, в этом он прав: у всех людей на свете один Отец Небесный, все мы ему зачем-то да нужны.
        - Рудя, - заметил я, - ты говоришь вроде бы убежденно, но не смотришь мне в глаза. Колись давай: что у тебя на уме в самом деле?
        Рыцарь вздохнул и сознался:
        - Когда меня готовили к пыткам, привели лекаря, чтобы он меня осмотрел и сказал, что я выдержу. Лекарь был евреем. Он был очень нехорошим человеком, надо мной смеялся и злорадствовал. Он просто повизгивал от удовольствия, представляя, как в застенках магистерского замка будет корчиться под пытками один из рыцарей. Этот лекарь - последний еврей на свете, из-за которого я изменил бы свои взгляды. Но… мне вдруг подумалось: юде - в самом сердце Готтенбурга! Что это - насмешка судьбы? Видимо, да… Ненавидеть кого-то, тех же евреев, - глупость, но ненавидеть и при этом лечиться у них - это глупость вкупе с подлостью! Вот я и подумал: единственный способ решить еврейскую проблему - это самим научиться быть лучше евреев во всем, в чем они преуспевают.
        - Но еврейская проблема сама по себе никуда не девается? - уточнил я.
        - Конечно! Ты что, забыл, о чем я тебе рассказывал зимой?
        Что ж, сверхновые звезды и те рождаются чаще, чем совершаются перевороты в человеческом сознании…
        - Господи, как вы можете говорить о всяких глупостях, когда тут…
        - Это они от нервов, Настя, - пояснил кот. - Да, любезные мои судари, у нас сейчас куда более насущная проблема - не еврейская, а, я бы сказал, международная. В виде сборища подонков всех наций. Кажется, по мере удаления от побережья они укрупнили отряды. Человек сорок остаются на пляже, перевозят что-то на шлюпках. А вот сколько их по острову ходит? Надеюсь, ван Дайк не соврал и их не больше трехсот…
        Я не стал ничего говорить. Более-менее точно подсчитать врагов мне не представлялось ни возможным, ни важным. Какая разница, триста или пятьсот? Если вручную с каждым работать - в любом случае запаришься.
        Одно очевидно - если бы не сложность ландшафта они уже сейчас закончили бы прочесывать Радугу.
        - Я их убью, - заявила Настя. - Я пожелаю им всем смерти. Это получится, если уж и в первый раз вышло то теперь - меня на всех хватит.
        Я промолчал.
        - Я их убью… - повторила Настя.
        Чего она ждала от меня - благословения? Я промолчал.
        - Пойдемте к Цветку, - сказала она.
        Последний рывок, подумалось мне.
        К счастью, поляна просматривалась не со всего острова, частично ее прикрывали деревья и взъем террасы, приютившей озеро. И тем не менее было ясно, что заметить нас могут в любую минуту.
        Но тянуть все равно не имело смысла.
        Мы с Рудей проверили пистолеты и сложили небогатый арсенал под цветущим кустом, от которого открывался прекрасный вид на тропинку, ведущую к краю террасы. Тут же запалили небольшой костерок.
        - Чудо, - позвала Настя. - Не хочешь на Цветок поближе глянуть?
        - Хочу. Позволишь?
        - Конечно. Идите все!
        Мы вышли на открытое место. Среди ярких цветов, устилавших поляну, тот, на который указала девушка, совершенно терялся. Но это, несомненно, был он. Разрыхленная земля свидетельствовала о недавней пересадке. Из семи лепестков наличествовали только шесть, причем один был явно поменьше и помоложе остальных - в точности как Настя и рассказывала.
        Вот он какой, аленький цветочек… Огнецвет, так его Настя назвала. Да, он терялся среди прочих, а огнецветов на поляне было немало, но лишь до тех пор, пока не останавливался на нем пристальный взор. Тогда Сердце острова, не торопясь объявить о себе неземным блеском, неспешно раскрывало всю глубину своей красоты.
        И вроде бы - что в нем такого? Цветок и цветок, со щербинкой. Шесть лепестков цвета огня, алые на концах золотистые у основания, с проблеском изумрудной зелени между ними. Пушистые листья, по форме напоминающие старого доброго конторщика фикуса. А в чашечке - голубые и синие тычинки, почти фиолетовые в центре.
        Эти переливы цветов были настолько гармоничны, что казались подвижными… Словно что-то все время менялось в цветке… У меня закружилась голова, и я распрямился, обнаружив, что давно уже толком не дышу.
        Да, пожалуй, я поторопился назвать цветок невзрачным. Ни один другой огнецвет не притягивал взора с такой силой.
        От моего движения очнулись и другие - оказывается, все, даже котеныши, стояли неподвижно, зачарованные неизъяснимой прелестью цветка.
        - Сколько у нас времени, как думаешь? - спросил я кота как самого глазастого в нашей компании.
        Он понял, о чем речь, оглянулся на открывающуюся от озера часть острова.
        - Немного есть. Если викинги продолжат в том же духе, думаю, к вечеру осмотрят все от пляжа до подножия, займут наблюдательные посты и Черномор прикажет занять гору. С вершины весь остров как на ладони. Но часа два у нас должно быть, если не заметят.
        Как по команде, мы пригнулись.
        - Значит, можно еще окопаться. Рудя, у нас веревка есть?
        - А как же! - Саксонец похлопал рукой по своей суме. - Маловато, правда.
        - Можно натянуть поперек тропы, викинги в траве едва ли заметят, упадут.
        - А что толку?
        Я пожал плечами:
        - Мелочь, а приятно.
        - Не умеешь ты, Чудо-юдо, оборону держать, - снисходительно заметил Рудя.
        - Естественно. В моем мире военное ремесло продвинулось далеко вперед, тактика ведения боя принципиально изменилась…
        У Руди загорелись глаза.
        - Ты мне расскажешь?
        - Только не сейчас, ладно? Вот если живыми останемся - непременно расскажу. А сейчас ты у нас - ведущий специалист, так что давай, выкладывай соображения.
        - Да, конечно, - сказал Рудя, осматриваясь. - Так. Ага, то-то думаю, на что это похоже? Мой дедушка под Зальцбургом оказался в таком же положении. Он рассказывал, что спрятал тяжелую конницу на склоне, около обозов, и когда пехотинцы сделали вид, что дрогнули под натиском врага…
        - Рудя, мы не под Зальцбургом. И конницы у нас нет.
        - Да, да… Эх, сюда бы штук шесть орудий…
        - И орудий нет. Ни одного.
        - Да тут и катапульты подошли бы.
        - Я всегда думал, что катапульты - осадные орудия.
        - Когда шарахнешь по толпе - врагу наплевать, осадное оно или нет, - ответил Рудя. - Мой дедушка под Бельско-Бялой, застигнутый врасплох на переходе, велел собрать катапульты и так удачно ударил по центру пехотной фаланги, что…
        - Рудя; у нас все равно нет катапульт.
        - Что ты меня все перебиваешь? - возмутился рыцарь. - Я вспоминаю самые удачные сражения в истории войн, чтобы выбрать наиболее подходящую тактику. И кое-что уже выбрал.
        - А именно?
        - Надо настрогать рогаток и расставить в траве. Это тебе не веревка, тут уж, если напорются…
        Я, признаться, не нашел связи между этой идеей и помянутыми Рудей историческими примерами, однако согласился.
        - Неплохо звучит. Иди начинай, я сейчас, - сказав так, я обратился к Баюну: - Если все пойдет, как мы думаем, такая заварушка начнется, что детям здесь точно не место. Прямо сейчас отправляйся на поиски укрытия. Уведешь туда котят, а дальше смотри по обстоятельствам. Но, честно говоря, лучше с ними и оставайся сразу. Стрелок из тебя неважнец, для рукопашной тоже ростом не вышел. А разведка тут уже не понадобится. Так что детей спасай.
        Баюн церемонно наклонил голову:
        - Благодарю за заботу, не сомневайся, я обязательно воспользуюсь твоим великодушным предложением. Укрытие пойду искать немедленно, но время, когда нужно будет оставить тебя, позволь определить самому.
        - Без базара, хвостатый, - ответил я.
        Баюн созвал семейство, построил, велел хором сказать «Спасибо, дядь Чудо-юдо, удачи и до скорого свидания» и увел в дебри разнотравья. Я помахал им вслед лапой и обратился к грустно улыбавшейся девушке.
        - Настена, не хочу навязывать свое мнение, но, кажется, есть вариант… - Я наконец-то вспомнил, что за мысль проклюнулась у меня во время последней стоянки, - Ты ведь согласна с тем, что викинги, воюющие с самим островом, омерзительны? А могла бы ты пожелать, чтобы они увидели себя со стороны?
        - Косоглазие, что ли, наслать? - не поняла Настя.
        - Да нет, боже мой, я в нравственном смысле! Пусть они увидят себя такими, какими видим их мы. Пусть ужаснутся низости своего падения…
        - И раскаются, грешники? Чудо-юдо…
        Ее взор осветился, словно бы отблеском незримого, но ощутимого сияния Цветка… Нет, в тот момент мне подумалось другое. Наверное, это было слишком смело с моей стороны, но я вдруг подумал: это сияние нежности…
        - Чудо-юдо, - сказала она. - Такое чудо не каждому батюшке в церкви сотворить дано, а ты меня просишь. Но попробовать… пожелать этого… Да, я могла бы. Пожелать…
        И тут неожиданно странная дрожь пронзила меня. Это воспринималось как вибрация чуть ли не на атомарном уровне. Тотчас возникло ощущение, будто меня закружил смерч. На миг в глазах помутилось…
        И мир изменился. Я не могу этого объяснить - не потому, что слов не нахожу, а потому, что не могу выделить из них самые верные. Слишком много сравнений - и ни одного совершенно точного.
        Ну примерно как собственный голос в записи услышать. Или долгое время смотреть через синий светофильтр, а потом сменить его на зеленый. Или - вот, пожалуй, довольно точное сравнение - походить на ходулях и спрыгнуть с них.
        Настя ахнула и отшатнулась, а глаза ее округлились так, что мне страшновато сделалось.
        - Чудо-юдо? - послышался невдалеке возглас Руди. - Что с тобой?
        - Что со мной? - переспросил я.
        И не узнал свой голос. То есть не сразу узнал. Потому что это был именно мой голос - мой, а не Чудо-юдин! Я поднес к лицу руки - руки, а не лапы. Правда, не совсем такие, какие вечность назад стучали по клавишам компьютера. Я изменился. Очевидно, нагрузки, которым я подвергал тело чудовища, сказались и на моем собственном облике, и теперь я с удивлением обнаружил у себя широкие плечи и развитую грудную клетку, а не выставку ребрышек. И все же это был я…
        Рудя, подбежав, восхищенно цокнул языком:
        - Анастасия, ты его расколдовала!
        Однако Настя не спешила разделять восторги. Богатая гамма чувств сменилась на ее лице, а потом вдруг губы девушки разъехались в стороны, и она заревела - да от души, с чувством, в голос, как, я думал, умеют только младшие сестры детсадовского и начального школьного возраста, когда жестокий старший брат - умник! - под предлогом приготовления уроков сметает со стола любовно составленный кукольный сервиз.
        - Настя, ты что? - кинулись мы наперебой утешать ее.
        Рудя поднес ей флягу с водой.
        - Господи, да что же я за дура-то такая? - выговорила девушка, отпив два глотка и пролив не меньше пяти. - Это же я желание загадала… Подумала про то, что нужно пожелать, а пожелала то, что захотелось… Глупость пожелала!
        - Разве может быть глупостью развеяние злых чар? - подивился Рудя. - Воистину правы те, кто вещает, будто чистое сердце любящей девы способно разрушить черные козни колдовства…
        - Что ты глупости мелешь? - прошипел я.
        - Какая любовь? - в тон мне воскликнула Настя. - Да если бы… Это глупое минутное желание глупой девки: посмотреть, а каков он, Чудо-юдо, на самом деле? Просто любопытно стало… И вот на любопытство лишний лепесток ушел!
        Я взглянул на огнецвет - и, правда, на моих глазах один из лепестков пожух и упал наземь. Осталось пять.
        - Да нечего убиваться, - как можно более ласково сказал я, прикасаясь к ее щеке (и поражаясь забытой остроте ощущения).
        - Ага, скоро враги придут, а ты с человеческими силами! Чудо, я же не знаю, получится ли у меня пожелать - искренне, глубоко, - чтобы ты опять страшным чудовищем сделался!
        - Получится, - убежденно (надеюсь, так это прозвучало) сказал я. - Конечно, получится. Не думаю, что я такой уж писаный красавец, чтобы внешностью моей дорожить.
        - Так ведь лепестки не бесконечны, - возразила Настя и тут же спохватилась: - Да, конечно, сейчас попробую. Я пожелаю, сейчас, сильно-сильно…
        Я поправил на плечах съехавшую тунику и замер, ожидая нового водоворота ощущений. Однако ничего не последовало. И ни один лепесток на семицветике не почернел.
        - Не получается, - всхлипнула Настя, уже готовая, казалось, зарыдать по новой.
        - И не получится, - раздался совсем рядом давненько не слышанный, но мгновенно узнанный голос.
        Заллус стоял за нашими спинами. То есть не сам Заллус, конечно, а только его тень, фантом, звучащая голограмма. Я лично убедился в этом, попытавшись схватить его за руку.
        Он как будто и внимания на меня не обратил.
        - Очень редко, исчезающе редко бывает так, чтобы за короткий срок глубинные желания человека претерпели столь радикальные изменения, - продолжил колдун. - Так что не старайся, девица, не изводи себя. Поразительно, - с восторгом произнес он, глядя на цветок. - Великолепно…
        - Заллус, ты бы вокруг оглянулся, - предложил я. - Погляди - по твоему острову разгуливает банда оголтелых мерзавцев. Ты рискуешь остаться вообще без острова, если ничего не предпримешь.
        - Да, мой остров, - невпопад сказал Заллус. Огляделся и вдруг заявил: - Я предлагаю вам сдаться. Викингов мне не жаль, но голландцы - исполнительные работники, да и вообще, теперь вся эта возня теряет смысл, а я не люблю ничего бессмысленного. Обещаю отпустить вас всех живыми и никогда не преследовать, если вы немедленно разойдетесь по домам. Включая тебя, Кирилл. В моем отношении к вам нет решительно ничего личного, так что можете мне верить.
        - Заллус, Черномор захватывает остров! - воскликнул я, уже чувствуя, что сморозил глупость, но еще не совсем осознав, в чем именно она заключается.
        Самым сообразительным опять оказался кот, вынырнувший из травы со словами:
        - Так вы с ним и впрямь заодно? Во всем - заодно?
        - Конечно. Черномор - мой верный слуга. Ну может, и не очень верный, но достаточно надежный. Вы привели меня к Сердцу острова, и этого с вас довольно. Я даже благодарен вам. Потому и предлагаю уйти, пока живы и здоровы.
        - Неужели тебе настолько наплевать на собственный остров? - поразился я. - Ты посмотри, что твои разлюбезные викинги с голландцами творят: жгут, рушат, вытаптывают. Тут же ничего расти не будет…
        - Этот остров - не мой! - прогремел Заллус - Он станет моим, когда преобразится по моей воле, а пока это свалка заплесневелых древностей! Но я не собираюсь ничего с тобой обсуждать. В последний раз предлагаю воспользоваться моей добротой и покинуть Радугу! И не пытайся тянуть время, это бесполезно. Неопытная, не осознающая своих желаний девица лишила тебя единственного преимущества, которого все равно было недостаточно для победы. Признаю, у вас был бы шанс, научись ты создавать магические артефакты. Тут ты меня удивил. Просто поразительно, как с твоим воображением ты, Кирилл, ни до чего не додумался. Но даже если бы ты воплотил свои самые смелые фантазии - тебе не устоять перед моим воинством!
        - Твое воинство? - переспросила Настя. - А вот мы сейчас посмотрим, что с твоим воинством сделается, обманщик, нечестивец! Ты тут распоряжаешься, мертвая душа, идол поганый? А я, знаешь ли, желаю - от всей души, глубоко и неподдельно желаю, чтобы все люди, которых ты привел сюда, подохли! Умерли - немедленно, быстро, безболезненно и мгновенно! Я этого очень сильно же-ла-ю!
        Заллус усмехнулся. Я поглядел на семицветик - лепестков по-прежнему оставалось пять.
        - Бесполезно, - сказал колдун. - Мудрый Баюн ошибся только в одном: заговоры тут бесполезны. Дело в тебе. Ты не способна пожелать смерти…
        - Так ты был рядом с нами, когда… - ахнул кот. - Ну конечно! Ты был рядом и все слышал! Так вот откуда ты узнал о Сердце острова!
        - Не имеет значения, - дернул плечом Заллус - Несмотря на то, что ответ вроде бы очевиден, я хочу еще раз спросить, теперь уже действительно в последний раз: не собираетесь ли вы…
        - Чудо-юдо! Берегись! Они близко, они уже почти тут! Бере… Ой! А где Чудо-юдо?
        - Я за него, - сказал я. - Платон, ты как здесь оказался? Что это на тебе? Зачем ты вернулся?
        Да, это был Платон. Запыхавшийся, взопревший под броней на манер бахтерца поверх кольчуги, в скособочившемся островерхом шлеме и с боевым топором в руке. Лезвие топора было окрашено кровью.
        - Я его расколдовала, Платоша! - объявила Настя.
        - Здорово! - улыбнулся новгородец и спохватился: - Только не вовремя! Пока этот вам зубы заговаривает, вороги уж совсем близко подошли.
        Мы вскочили. На тропе пока никого не было видно, однако и сама тропа - понятие довольно условное, все-таки на Радуге нет крупных животных, которые бы проторили путь к водопою. Просто некое пространство между деревьями, которые тянули из земли достаточно соков, чтобы остатков хватало только для травы. По-настоящему хорошо эта тропа просматривалась от силы метров на пятьдесят.
        - Вот-вот появятся! Уф. - Платон перевел дыхание. - Хорошо, что не опоздал. Вот, доспех нашел, глядите! - Он для наглядности раскинул руки. - А вы что думали?
        - Да ничего мы не думали, - успокоил я его. - Значит, близко враги? Отлично, сколько их?
        - По-моему, все… Ну человек двадцать точно.
        - Отлично, - повторил я, надеясь, что сумел сохранить невозмутимость на лице. - Нечего резину тянуть. К бою, ребята!
        - Вы сами выбрали свою судьбу! - злобно прорычал Заллус и исчез.
        Без острого слуха и зрения, присущего чудам-юдам, я чувствовал себя несколько ущербным, но, когда кот сказал: «Уже близко», - кажется, и я услышал звуки голосов. Открыто идут. Хорошо…
        - Настя, отходи. Чтобы желания загадывать, не обязательно около цветка быть. Отходи, спрячься и… попробуй по-моему сделать.
        - А я уже попробовала, - сказала она, указывая глазами на цветок, где вместо пяти лепестков осталось четыре. - Только вслух произносить не стала, чтобы Заллус не подслушал.
        - Вот и славно, - не удержался я от улыбки. - Посмотрим теперь, как они будут за колдунов воевать.
        Почему я так уверовал в силу этого желания? Платон и Рудя, по крайней мере, притаились у нашего арсенала, а я так и остался на тропе, поправляя тунику и ожидая появления преображенных викингов.
        Не припомню другого случая, когда бы так больно было ощущать свою ошибку.
        Они появились - но, хотя аленький цветочек и явил знак, что желание принято и выполнено, не было в их облике и намека на то преображение, которого я ожидал. Нет, что-то в них изменилось… Не в первый же миг, но довольно быстро я четко разглядел, что глаза врагов стали бесповоротно тусклыми, ухмылки - совершенно злобными, а лица окончательно исказились животной - или нет, истинно и исключительно человеческой, надприродной, вырабатываемой только искусственно, запредельной жестокостью.
        Ни на секунду я не усомнился в Настиной искренности. Да и цветок не стал бы лгать. Так в чем же дело?
        Может быть, в том, что для преображения закоренелых злодеев в кающихся грешников нужно нечто большее, чем желание другого человека?
        А может быть, в том, что увиденный образ самих себя - во всей мерзости, во всей гнусности доведенного до абсолюта и абсурда насилия - пришелся им по вкусу?
        Не знаю.
        - Дас ист эр, Тшюдо-юдэ! - крикнул голландец-командир, тыча в меня пальцем.
        Никто не удивился. На меня нацелились несколько стволов.
        - Чудо, ложись! - заорал Рудя.
        Но я все будто чего-то ждал, не шевелясь, глядел, как враги приближаются плотной толпой, закрывшись огромными деревянными щитами - только рожи, рожи над ними видны и ружейные стволы.
        Платон опередил их. Схватил один из пистолетов, рывком взвел курок и пальнул. От среднего щита отскочила щепа, однако пуля не пробила его - знать, специально для такого случая щиты и готовились.
        - Да ложись же!
        Словно оцепенение спало. Я не просто залег - откатился в сторону, как на учениях, и, когда хлестнула по траве крупная дробь, подскочил и прыгнул к ребятам… и рухнул, как подкошенный. Левая икра была прострелена. Удача еще, что только она… Однако сразу стало ясно, что бой для меня кончился. Это в обличье Чуда-юда я мог не обращать внимания раны… ой, больно-то как!
        Платон потянулся к своему топору, но Рудя крикнул:
        - Нет, прикрой меня! Пали!
        Захватчики между тем передали разряженные ружья назад и выставили над щитами пистолеты. Сейчас дадут новый залп… А мы даже насыпи сделать не успели, вот досада!
        Платон, видно, где-то в своих странствиях насмотрелся на оружие - уверенно вскинул сразу два пистолета, взводя курки большими пальцами. Грянул дуплет. Шипя от боли, я тоже извернулся, подхватил последний пистолет прямо с перевязью и выстрелил лежа.
        Кажется, мы кого-то зацепили. Конечно, смешно было рассчитывать столь малой огневой мощью прикрыть рыцаря, но, пожалуй, на секунду мы отсрочили ответный залп.
        А Рудя не медлил. Никаких рогаток он не настрогал, зато успел привязать к каждой из отнятых у ван Дайка гранат по куску веревки, получив своеобразную пращу. И теперь он запалил фитили от костра и от всей обрусевшей в нашей компании немецкой души запустил их одну за другой. Гранаты легко перелетели через стену щитов.
        Пистолеты викингов пальнули вразнобой. Пули защелкали по листьям, но в тот же миг рванула первая граната. Дымное облако застлало тропу, щиты упали, открыв фрагменты страшной картины. Второй взрыв последовал через пару секунд.
        А когда дым рассеялся, мы увидели пустую тропу с несколькими неподвижными телами, деревья с посеченной корой, опадающие зеленые листья.
        - Отбились, - словно не веря себе, сказал Рудя и упал на спину.
        В его груди красовались три больших - палец просунуть можно - рваных отверстия. Гады, достали…
        - Рудя! - заорал я, хватаясь за него.
        Встать даже на колени не удалось, боль в ноге скрутила меня и согнула пополам. Тут же рядом послышался голос Насти:
        - Быстрее, Платоша, быстрее!
        Что там такое? С трудом разлепив глаза, я увидел, что Платон уже перетягивает мне ногу ремнем, а девушка склоняется, чтобы смочить ее зельем.
        - Стой! - прохрипел я. - Настя, не смей! Сперва Рудю лечи, ему крепче досталось!
        - Молчи уж, - выдохнула она, разматывая склянку и снимая крышку.
        Зелья оставалось на самом донышке.
        - Не смей! - очень натурально прорычал я, почти так, как мог бы с час назад.
        Настя вздрогнула и отшатнулась. Взглянула на Рудины раны, побледнела и молча занялась саксонцем.
        Платон затянул ремень, стянутый вокруг голени повыше раны. Я стиснул зубы, чтобы не закричать. Новгородец сдвинул шлем на затылок и оглянулся:
        - Как там?
        - Живой, - ответила Настя, но в тоне ее успокоенности не слышалось.
        Вернувшись ко мне, Настя протянула склянку:
        - На, хоть капли слизни. Авось да поможет. Амулет я Рудольфу оставлю, ему нужнее.
        - Конечно. Платон, ты начинай ружья заряжать. Или у них, - указал я на место побоища, - можно забрать, если уцелевшие далеко откатились. Они ведь сейчас опять полезут, втык получат от начальства и полезут. И мне дай какой-нибудь пистолет, я заряжать начну. Настя! А ты сколько еще собираешься тут рисковать? Лети домой!
        Я надеялся, что Черномор, завидя пороховой дым или еще как-нибудь узнав о стычке, пожелает рассмотреть поле боя и хоть ненадолго приподнимет свой Темный Покров.
        - Да не брошу я тебя, бестолковый! - воскликнула она. - Не могу!
        - Ты клялась, - напомнил я.
        Вроде бы что такого сказал? Чистую правду, не более. Обо всем уже говорено, и не раз. Нет - заплакала.
        Ох уж эта Настя… Нет - ох, уж это мне «безотказное женское оружие». Пора по ТВ рекламу крутить: «СЛЕЗКИ! Помогают управлять мужиками двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Слезки - мои верные помощницы!»
        Да нет, это я так бухтю, не всерьез. У Насти все по-настоящему, и радость, и горе.
        - Пойду проверю, как там котята, - сказал Баюн, ни на кого не глядя.
        - Настя, - позвал я. - Настена, хорошая ты моя! - А вот этого уже не понимаю. В этих-то словах что такого, специально слезоточивого? - Настена, да ты пойми простую вещь. Не может человек своими желаниями управлять, именно теми, что из глубины души исходят, - не может!
        - Нет! Цветок желания должен исполнять, а он что делает? Да я сейчас сорву его, растопчу - пусть никому не достается.
        - Что ты, девица? - ужаснулся Платон. - Этакое чудо Божие губить?
        - Платон, оглянись: здесь были боги, но не было Бога! Остров старых ересей - вот что такое эта Радуга. Гнездо язычества! Сорву…
        - Стой! - крикнул я ей вслед, сам испугавшись, насколько невыразителен мой голос.
        Может, и правда, так лучше всего? Чары надо мной уже не довлеют, и если незачем будет колдунам стремиться его захватить - поди отстанут. Ну что им толку с нас со всех? А если не отстанут - ну хоть напакостить им…
        - Это же остров - убить! - воскликнул Платон. - Убить, как они…
        Настя замерла над Цветком, опустив лицо.
        - Не могу…
        Я закрыл глаза, чувствуя, как наваливается предательская слабость. От зелья рану пощипывало и холодило, сперва довольно приятно, усыпляюще, а потом вдруг неожиданно сильно, до нового приступа боли, и тьма перед глазами закрутилась, дрожа от уже знакомой вибрации…
        - Ого! - сказал Платон.
        По простреленной ноге словно нож прошелся, потом что-то громко хлопнуло - это ремень, и так туго затянутый вокруг голени, лопнул под разросшейся плотью. Мышцы налились небывалой силой. Хотя - почему небывалой?
        Я просто обрел свой прежний чудовищный облик, ни больше, ни меньше.
        С последней вспышкой боли пуля вышла из ноги - могучий организм вытолкнул инородное тело.
        Я встал. Нога побаливала, но вполне терпимо.
        Настя смотрела на меня совершенно измученными глазами, стоя на коленях перед цветком с тремя лепестками. Однако на губах ее играла улыбка.
        - Вот видишь, Чудо? Можно…
        - Случайность, везение, счастливое стечение обстоятельств, - сказал я, присаживаясь рядом с ней. - Спасибо, Настя, но больше рисковать нельзя. Не обижайся - но подумай о том, что даже одна случайная ошибка может нас погубить. А вдруг ты - опять же по случайности - просто изведешь лепестки до конца и без особого толку? Ведь сама себе этого никогда не простишь. Что хорошего будет?
        Она прижалась к моему плечу.
        - Почему так? Почему человек над желаниями своими не властен?
        - Потому что он человек, вот и все. Сильный человек - тот, кто держит равновесие, слабый - тот, над кем его желания властвуют. А властвовать над глубинами души… Знаешь, мне вот подумалось, что эти языческие боги, может быть, только тем и отличались от нас, что умели управлять подсознанием. Для волшебства Радуги этого достаточно, потому и прослыли богами. Вот и весь секрет. Мы люди, мы так устроены, и другими не бываем. Почти никогда. Настя, хорошая моя, славная, не трави душу, лети домой, - несколько неожиданно даже для себя свернул я на старое.
        Она улыбнулась и достала кольцо.
        - Чудо, а ты, правда, не собирался влюбить меня в себя?
        - Правда, - сказал я.
        - Вот за то я тебя и люблю, - шепнула она, мило залившись краской.
        И едва успела надеть кольцо.
        Думаю, промедли она хоть секунду, кое-кто дымчатый и хвостатый все бы испортил. Нет, у него была веская причина, я не виню… Просто удивляюсь настойчивости совпадений.
        - Ребята, котята! - бессвязно кричал Баюн, выкатываясь из травы прямо мне под ноги. - Котята пропали! Чудо, помоги найти. Настя, пожелай…
        - Стоп! - сказал я. - Настя уже дома, сами управимся. Только внятно объясни, что стряслось.
        - Котятков моих в укрытии нет! Исчезли! Чудо, ну зачем ты ее отпустил? А вдруг их похитили? Я должен знать, должен знать!
        Несчастный четвероногий отец метался как в бреду.
        - Спокойно, Баюн, спокойно, сейчас найдем. Где укрытие? Нет, не показывай: думаю, как раз в эту минуту Черномор смотрит на нас, а может, фантом Заллуса поблизости шатается. Просто скажи - укрытие ведь недалеко?
        - Ну да. Разве ж я своих кровиночек пущу далеко от себя?
        - Ну так и чего же удивляешься? Это значит, им весь грохот слышен был - они просто испугались. Пойдем, если не заметил, я теперь опять в форме, так что на пару унюхаем твоих деток.
        Кот сорвался было вперед, но осадил себя:
        - Плохой из меня товарищ в бою. Мы уйдем - на кого Платон с раненым на руках останется? А враги-то близко. Может, сразу и рыцаря подальше отнесем?
        - Не вижу смысла, - признал я. - Цветок я все равно не отдам, а успеем ли мы спрятать Рудю и вернуться - еще вопрос. Проще привести его в сознание и заставить надеть кольцо. Ты вот что, если хочешь, я котят поищу, а ты сходи, глянь, чем там наши враги занимаются. По-моему, им давно уже следовало нагрянуть снова.
        - Нет, я сам, - возразил Баюн. - Ты, конечно, прав, дети просто испугались стрельбы. Извини, что отвлек, ты здесь нужен, а я пойду. Они не могли уйти далеко… Ах, все-таки жаль, что ты Настю прогнал. Нам бы сейчас магии - ну хоть чуточку.
        - Долго объяснять, хвостатый, но мы тут уже посовещались и пришли к выводу, что все это бесполезно.
        - Не скажи. Что-то тяжко у меня на душе, недоброе чую. Туго нам без волшебства придется. А, правда, почему ты сам к созданию артефактов не способен?
        - По-моему, это предельно ясно, - сказал я. - Сердце острова слушается только Настю, для нее и творит чудеса.
        - Да нет, ты просто не понял, - возразил кот. - Чудеса - это всегда нечто большее. Власть над чарами, как с твоим обликом, изменение ситуации - как ночью, когда пушки «Левиафана» вдруг выстрелили по своим. Чудеса - это единично и всеобъемлюще, это, правда, от самых глубин души. А создание магических предметов - это… ну, как бы сказать, - он замялся, торопясь побыстрее закончить речь, чтобы отправиться на поиски котят. - Это обесчуденное чудо, конвейерное, как ты говорил. Ты просто закрепляешь чары за неким классом предметов - и больше уже ничего с ними сделать не можешь. Есть обряд, есть предметы, есть их четко определенная функция. Так понятно?
        - Вполне, - кивнул я. - Беги, беги, я подумаю.
        На самом деле я не представлял себе, что тут можно придумать. Закрепление чар, четко определенная функция, обряд… Где все это взять, как связать? Нет, что-то важное в торопливом объяснении Баюна было, но суть ускользала от меня.
        Платон, прочистив пистолетный ствол, деловито забивал в него пыж.
        - Что-то медлят они, - сказал он, кивая в сторону тропы.
        Медлят. Я представил себе викингов, которым к этому моменту надлежало скопиться за краем приозерной террасы. Явно не великий испуг их задержал, как ни крути, а вояки они привычные, смерть не первый раз в жизни увидели. Так чего они могли ждать? Или, может, придуманное мной желание подействовало? Ой, сомневаюсь - тут уж если сразу не проняло, так мозоль поверх органа совести еще крепче станет.
        Рудя дышал неглубоко, но ровно, однако ни брызги воды в лицо, ни похлопывание по щекам в сознание его не привели. Вот в чем никаких сомнений не возникало: бессознательного человека никакое кольцо никуда не унесет. Упущение со стороны того, кто эти кольца создал!
        - Ладно, пойду хоть оружие соберу, - решился я. - Нечего задаром киснуть.
        - Только поосторожнее, - попросил Платон.
        - Не волнуйся. Если Рудя в себя придет, скажи, чтоб немедленно домой летел. Скажи, мой личный приказ.
        Трупы обирать - удовольствие ниже среднего, так я уж детали опущу. В конце концов, важно то, что за три рейса я принес с тропы два ружья, порох и картечь, дюжину брошенных в панике копий и щитов, секиры и - идею.
        Не знаю, что послужило толчком… Видимо, подсознательное брожение мыслей дало результат. Просто, глядя на свое отражение в отполированной стали секиры, я вдруг вспомнил слова Заллуса о моем неоднократно упоминавшемся уже воображении - и все встало на свои места.
        Врагов не было слышно, и, пока Платон заряжал ружья, я решил попробовать. Кота бы в консультанты, ну да ладно, я ведь недаром закоренелый ролевик. Кое-что помню из спецкурса фольклористики в универе, и «Золотую ветвь»[«Золотая ветвь» - классическое исследование Джеймса Фрэзера.] по собственному желанию читал, когда ролевуху по Семеновой пытались провести - недаром же! Попробуем применить отвлеченные знания на практике.
        Что такое, в сущности, магия? И в основе своей, и во внешних проявлениях - это специальные знания о мире, накопленные мифологическим сознанием. Основы магии еще старина Фрэзер установил: принципы подобия и смежности. Коротко говоря, сходные предметы и предметы, находившиеся когда-либо в контакте друг с другим, тождественны и способны взаимно влиять друг на друга.
        Хочешь вызвать дождь - в ходе соответствующего обряда брызгай на землю водой. Хочешь прищучить ведьму - вбивай гвозди в ее следы. Ну а хочешь прозреть невидимое - садись перед зеркалом.
        Зеркало или любая отражающая поверхность вообще, - замечательный символ всевидения, и не случайно, должно быть, авторы фэнтези охотно описывают волшебные зеркала, позволяющие смотреть сквозь время и пространство. Это образ, пришедший к нам из древнейших времен и до сих пор превосходно воспринимаемый массовым сознанием.
        Единственная проблема заключается именно в соответствующем обряде. Не знаю, многое ли тут зависит от параметров мира, в котором ты находишься, но в обычной жизни от обычного зеркала магии не добьешься. Колдуны и чародеи, из человеческой среды, по крайней мере, если они действительно колдуют и чародействуют, а не дурят трудящихся, перенимают конкретную обрядовую символику от учителей и передают ученикам.
        Но если я, Чудо-юдо, Хранитель Радуги, способен создавать магические артефакты силой воображения, видимо, это означает, что могу просто представить себе необходимый обряд!
        - Платон, у нас есть что-нибудь красящее? Мне надо кое-что изобразить на лезвии.
        - Только кровь, да ведь она уже свернулась. Ну если надо… - он потянул с пояса нож.
        - Я лучше сам.
        Поцарапав себе лапу, я подставил обмотанный обрывком материи коготь под выступившие капли и попытался изобразить на лезвии секиры глаз, однако кровь скатывалась с полированной стали.
        - Травным соком надо покрыть, - заметил Платон, наблюдая за мной краем глаза.
        Я сорвал пук травы, растер в ладонях, попутно отметив, что шерсть и когти закрашиваются просто замечательно, и заляпал получившейся массой одну сторону лезвия. Снова царапнул себя, и на сей раз худо-бедно добился задуманного. Глаз получился опухший, как от беспробудного пьянства, но все-таки это был глаз, а не что-то другое.
        Перевернув секиру другой стороной, я всмотрелся в нее, но кроме себя ничего не увидел. Ну да, это ведь не исполнение желаний, следует «четко обозначить функции» и «закрепить», а для начала просто создать чары.
        Дальше я действовал по наитию, вольно фантазируя и единственно стараясь, чтобы полет воображения не слишком выбивался из общего строя магических закономерностей.
        В первую очередь я трижды повернулся вокруг своей оси под настороженным взглядом Платона, размахивая секирой на все четыре стороны. И, чувствуя себя несколько нелепо, продекламировал при этом:
        И север, и запад, и юг, и восток -
        Тебе все откроется, мой топорок…
        Глупость какая… Надо конкретики добавить, иначе никакой четко определенной функции не видать.
        Куда ни обратится взор,
        Ты все прозреешь, мой топор!
        Красное око
        Видит далеко.
        Кровью живою тебя заклинаю,
        Верно служить мне повелеваю…
        Так, и траву тоже надо как-то использовать.
        Что знает земля -
        Узнаю и я.
        Все, что преградою плотною скрыто,
        Нашему взору будет открыто…
        Я не точно цитирую, всего и не помню, но что-то похожее, может, чуточку покорявее. Еще раз я помянул стороны света, в паре мест совершенно сбился с рифмы и ритма, но, когда счел «обряд» достаточно точно описывающим «четко определенную функцию» и посмотрел на чистую сторону лезвия, что-то там забрезжило новенькое. А отражения моей физиономии, кстати, не было…
        Неужели получилось? Но что же я тогда вижу? Похоже на неровную коричневую сетку, едва различимую на фоне беспросветной тьмы.
        - Корни травяные, - сообразил Платон, заглянувший из-под моей руки.
        Ну конечно, я ведь держу секиру нарисованным оком вниз! Я поднял топорок.
        Работает! Сквозь край террасы, будто его и не было, я ясно разглядел расположившихся лагерем викингов. Поле обзора, правда, было не ахти, и в нижней части образы искривлялись, но все это по существу мелочи. Одно было плохо: я ничего не придумал для управления «магическим взором», секира буквально восприняла слова о плотной преграде (одной, не больше). Только с большим трудом (к тому же чуть ли не бодаясь головами) удалось нам с Платоном высмотреть, как со стороны кораблей идут около двадцати человек, неся на плечах большие ящики.
        Зато дозорных, давно окруживших нашу поляну, я заметил без труда. Судя по лицам, мои манипуляции с секирой их весьма обеспокоили, однако они не могли решить, посылать ли кого с докладом, или командиры сами с усами, и нечего отвлекать их по пустякам.
        И Заллуса мы увидели - его фантом стоял посреди импровизированного лагеря и что-то втолковывал нескольким встревоженным голландцам.
        - Вот чего они ждут, - подытожил я. - Эти ящики - что в них, интересно? Пушки?
        - Пушки так проще носить, - усомнился Платон.
        - Я вижу, на разведку мне уже идти не надо? - послышался рядом голос Баюна. - Ты молодец, Чудо-юдо. Как тебе это удалось?
        - Не такой уж я и недогада! А в разведку бы стоило… Да толку что? С кораблей несут какие-то ящики. Ты же все равно не разглядишь, что в них?
        - Не разгляжу. И вряд ли учую. Почти наверняка в них то, что недоступно моему чутью - помнишь, еще на корабле я говорил? Ох, чует мое сердце, там что-нибудь особенно пакостное…
        - Да уж, вряд ли бухло… - В этот момент изображение «погасло». Я машинально тряхнул секиру, как забарахливший электроприбор, но это, разумеется, ни к чему не привело. - Ясно, опять они за нами подглядывали… А что котята?
        - Как ты и предположил: испугались взрывов и разбежались. Но Дымок молодец, весь в меня пошел, представляешь, сумел их всех остановить, собрать и уже назад вел! И голос такой, знаешь, зычный, прямо как у воеводы какого, глазенки сердитые. Я вот намедни говорил ему, что он из всех самый взрослый, значит, и ответ с него - так ведь запомнил. Что за умница! А то еще давеча-то…
        - Стоп, хвостатый, это все приятно слушать, но - потом, потом. У меня тут, понимаешь, еще мыслишка появилась. Не создать ли такой магический артефакт - летающий топор, который бы сам по себе врагов разил?
        Мысль была проста: привязать к одной из секир птичье перо как символ полета, изобразить на лезвии кровью сухой лист как символ увядания и смерти и прочитать заклинание: «Топор, лети, врагов рази». Простенько так и со вкусом. А главное - даже за короткое время, когда Черномор снова снимет Темный Покров, эффект будет произведен впечатляющий.
        Но, хоть все гениальное просто, да не все простое гениально, и хорошо, что я не стал спешить, а взял сперва консультацию. Баюн только к птичьему перу не придрался, а все остальное осмеял и охаял. Сухой лист, если при помощи крови вообще удастся изобразить именно лист и именно сухой, скорее приведет к тому, что секира будет летать кругами, по ветру и вяло. А уж заклинание, сказал кот, может привести к самым неожиданным последствиям. Как топору определять, кто враг, если враги не нападают? Будет ли он разить, если я, как создатель артефакта, испытаю к кому-то конкретно ненависть или просто легкую неприязнь? Или это вообще не будет зависеть от моих настроений? А если топор сочтет, что главный враг - Заллус, и полетит за тридевять земель к его замку - нам что в это время делать? Наконец, если враги сдадутся - как топор поймет, что их больше не надо убивать?
        И самое главное - есть вероятность, что Заллус и Черномор не полные идиоты и навесили на командиров обереги, отражающие заклинания. А еще Баба-яга юного Баюна поучала: отраженное заклинание возвращается с удвоенной силой.
        В общем, не такое это просто дело - артефакты создавать.
        У кота были еще какие-то доводы, но я только лапой махнул.
        - Проехали. Толковое магическое оружие сделать - большая научная работа, я уже понял. Обойдемся. Есть у меня и другая идея, попроще, зато и надежнее.
        С этими словами я взял один из принесенных с собой щитов, крепкий, с железной оковкой и заточенным краем, подошел к Цветку и на расстоянии примерно трех метров от него вонзил край щита в землю.
        Я не в том смысле, что сила есть - ума не надо, но все-таки, ребята, как же хорошо быть сильным! Даже не просто сильным. Вгрызаясь в землю, я чувствовал, как в мышцах играет мощь.
        Щит, даже с заточенным краем - скверная замена лопате, однако за счет его размеров я минут за двадцать вырыл вполне приличный окоп, полукольцом охватывавший аленький цветочек, глубиной чуть меньше метра. Из отваленной земли сделал бруствер, укрепив принесенными щитами. Потом мы с Платоном укрыли в окопе Рудю, рядом положили оружие, а из оставшихся щитов, вкопанных в почву и подпертых обломками копейных ратовищ, я соорудил укрытие для семицветика.
        Я гордился собой, глядя на сие творение военно-инженерной мысли. Конечно, отдавал себе отчет в том, что в этом ПЗОТе (Пес Знает какой Огневой Точке) можно выжить только в крайне скрюченном состоянии, и то при известной доле удачи. И недолго. Но мы собирались огрызаться, и вообще, подозреваю, фантастическое везение, позволившее нам дожить до этих минут, все-таки разнежило нас. Мы искренне считали, что готовы к бою, хотя бы и к последнему.
        Мы ведь еще понятия не имели, что там приволокли голландцы с «Левиафана», какой сюрприз заготовили для нас Заллус с Черномором.
        Кстати, фантом Заллуса дважды появлялся ненадолго, молча наблюдал за нашими приготовлениями и исчезал. Тут уж ничего нельзя было поделать. В первый раз я показал ему язык, во второй - просто проигнорировал.
        Я еще раз напомнил Платону, чтобы следил за Рудей даже во время боя, и чтобы сам по моему приказу исчез с глаз долой. По большому-то счету, для меня было важно только это. То, что Цветок мне не удержать, я где-то в глубине души понимал отлично. Но и сдаваться смысла не было, и… хотите верьте, хотите нет, но это мне нравилось.
        Кот дежурил у секиры, которую я врыл в землю так, чтобы лезвие находилось на уровне его глаз. Рукоять не была вбита плотно, и Баюн мог касанием лапы поворачивать мой кустарный «артефакт» из стороны в сторону. Иногда Платон или я брали секиру и глазели по сторонам, но за исключением кратких периодов, когда появлялся Заллус, она ничего не показывала.
        Заскучав от такого времяпрепровождения, Баюн отпросился-таки в разведку и, вернувшись, сообщил, что почти сотня викингов сидит за краем террасы, но как будто они не собираются ничего предпринимать.
        - Жрут, пьют, - доложил удивленный кот. - Кое-кто ухаживает за ранеными или точит оружие, а вообще - как на привале.
        Посты бессменно караулили нас, чтобы мы не удрали с поляны, а носильщики, часто сменяясь (все-таки не по газону шли, да и груз у них, похоже, был тяжеленный), все ближе подходили к горе.
        - Не понимаю, - в десятый, наверное, раз сказал я. - Как хотите, а не понимаю, для чего Заллус дает нам столько времени. Он же сам сказал, что викингов ему не жаль, так и гнал бы их в атаку. Массой все равно задавят. А так - мало ли что мы можем придумать?
        - Мне кажется, - подал голос кот, - Заллус дает нам время отчаяться. Он уже убедился, что Цветок нам воевать не помогает, вот и ждет, что мы не выдержим.
        - Прибежим милости просить?
        - Нет, - спокойно ответил кот. - Что мы сами Цветок погубим. - Он на секунду повернулся, полюбовался моим ошарашенным взглядом и пояснил: - Я почти уверен, что это и есть его конечная цель. Если бы Цветок представлял для него ценность, он бы не стал доводить Хранителя до такого отчаянного положения.
        Что ж, наверное, подсознательно я давно понимал это - теперь удивился, конечно, но мне показалось, будто что-то в душе встало на свои места. Может быть, именно оттого так искренне хотелось защитить Цветок…
        - О, зашевелились! - напрягся кот. - Что это их так взбудоражило?
        На тропе появились люди: плотная масса викингов с теми самыми ящиками на плечах и пара голландцев, в которых я узнал ван Хельсинга и ван Дайка. Пятьдесят метров, чуть меньше ста шагов - стрелять уже можно, но, по правде говоря, бессмысленно, все-таки гладкоствольные кремневые ружья не для снайперской стрельбы. Лук на таком расстоянии намного надежнее, впрочем, бруствер и от стрел укроет, если только не начнут метать стрелы по дуге…
        Однако викинги не собирались открывать огонь. Держали оружие наготове и бросали в нашу сторону зловещие взгляды, а на ящики голландцев посматривали с заметным испугом.
        Вообще, с викингами все было до безобразия просто. Народ, с одной стороны, бесшабашный, они были при этом циничны и себялюбивы, с удовольствием неся смерть, терпеть не могли умирать. А природная склочность позволяла им спорить даже с былым благодетелем Заллусом. Судя по всему, получив отпор на тропе, они попросту наотрез отказались идти первыми. А поскольку Заллус и Черномор физически на острове присутствовать не могли (должно быть, до тех пор, пока на почве Радуги цвел волшебный Цветок), им пришлось пообещать, что первыми на островное чудовище двинутся порождения магии.
        - По-прежнему не могу ничего учуять, - пробормотал кот. - Магический щит, да и только…
        - Скоро узнаем, - успокоил я. - Ты бы отошел за бруствер, хвостатый. Или вообще к котятам иди. Я сильно сомневаюсь, чтобы в ящиках были мыши.
        Баюна передернуло.
        - Не люблю мышей. А такого их количества испугался бы еще быстрее тебя.
        - Да, но ведь и мышам полагается бояться котов…
        Браве риттер слабо застонал.
        - Рудя! - обрадовался я. - Ты меня слышишь? Эй, Рудя, очнись! Рудя, ты мне нужен, срочно.
        Никакой реакции. Е мое… Сколько он уже так лежит? Зелье, хотя и ослабленное, должно было помочь.
        - Крышки открываются! - объявил кот.
        Ван Дайк, вооружившись фомкой, сорвал с ящиков сургучные печати и вскрыл их, после чего ретировался, но и здесь ему не удалось ввинтиться в толпу викингов, разом отступившую на шаг. Адальберт, не обращая ни малейшего внимания на возню за спиной, простер над ящиками длани и стал нараспев что-то читать. Слов не удавалось разобрать, хотя викинги замерли не дыша, и было слышно, как жужжат над поляной беззаботные насекомые.
        Голос Адальберта поднялся, он читал заклинание с чувством, но в какой-то момент сбился. Выудил из-за пазухи скомканный листок и завершил декламацию по нему.
        - Платон, как там Рудя? - спросил я.
        - По-прежнему.
        - Постарайся привести его в чувство. Покров снят, он может сейчас уйти…
        - Едрен макарон, - протянул вдруг кот.
        И этого он от меня зимой наслушался. Вроде не к месту, а как-то обидно мне стало: мало проблем, так еще давайте напомним чудовищу то, что оно само вспоминать стыдится!
        Около ящиков, потягиваясь, разминая мышцы, стояли три фигуры. Они помахивали руками, наклоняли корпус, улыбались друг другу и время от времени подмигивали напряженным викингам.
        - Ну? - не дождавшись продолжения, поторопил я. - Ты-то что замолчал, чай не контуженный?
        - Тихо. Я думаю.
        - О чем?
        - О том, как преподнести тебе плохие новости. А, песье охвостье, это не просто плохие, это отвратительные новости!
        - Да что ж ты душу выматываешь, пес тебя возьми. Кто это?
        - Упыри, - ответил Баюн.
        - Упыри? - спросил у меня Платон, не торопясь покидать окоп.
        - Если Баюн говорит, видимо, так и есть, но на вид обычные люди. Только бледные.
        - Это карпатские упыри, - сказал Баюн. - Трансильванские.
        - Ну упыри, эка невидаль, - хмыкнул Платон.
        - Что, доводилось встречаться?
        - Не, своими-то глазами не видал. Мал еще был, меня не взяли. Это у нас под Новгородом в былые времена водились они, так ничего, как заводились, так и ловились. Из нашей артели мужики, было стать, цельно гнездо этих тварей разворошили.
        Один из упырей, между тем размяв шейные позвонки, шагнул к ван Хельсингу и о чем-то спросил. Тот поспешно замотал головой и указал пальцем в нашу сторону. Викинги, быть может, и не знали языка, но смысл диалога уловили и тоже стали тыкать в нас пальцами. Упыри, щурясь против солнца, осмотрели наше укрепление, потом еще раз придирчиво оглядели халландцев, посовещались между собой и двинулись-таки к поляне. Шли неспешно, вразвалочку, явно играя на публику. По рядам викингов пронесся вздох облегчения, а ван Дайк поспешил поддержать Адальберта, у которого вдруг подкосились ноги.
        - Это трансильванцы, - возразил кот новгородцу. - Как видите, способны действовать даже при солнечном свете. Необычайно живучи и необычайно сильны.
        - Что вообще с упырями делают? - спросил я. - Осиновый кол, серебряная пуля?
        - Да, это все неплохо, - подтвердил Баюн. - Во всяком случае, не помешало бы. Но, во-первых, у нас нет ни серебра, ни осины, а во-вторых, я ведь уже сказал: это карпатские упыри. Серебром их для начала можно угостить, осинкой закончить, но в промежутке обязательно надо голову срубить.
        - Так в чем дело? - спросил Платон. - Наши баяли, так же с упырями обходились. Голову с плеч, потом осинкой к земле…
        - Понимаешь, Платон, трансильванцев очень трудно уговорить подставить голову под топор. Говорю же: сильны и живучи.
        - Насколько? - спросил я.
        - Если верно то, что я о них слышал, - ответил Баюн, - с одним мы все вместе еще бы справились. С двумя - уже вряд ли. Чудо, что делать будем?
        - Персонально ты - сматывать удочки и уходить к котятам. Платон, сможешь попасть им из ружей, скажем, в ноги?
        - Попробую. Так ведь если это не насмерть…
        - Зато даст выигрыш во времени. Только уж постарайся попасть.
        Бледные трансильванцы приближались с самыми зловещими ухмылочками, как закоренелый обитатель пятого класса средней школы надвигается на песочницу с замершими от ужаса дошколятами. Блин, а ведь действует на нервы… В нашем случае, как понимаете, угроза была посущественней…
        - Чего же Заллус сразу свою нечисть не выпустил? - борясь с неприятной дурнотой, спросил я.
        - Слишком дорогое удовольствие, - ответил кот, и не подумавший тронуться с места. - Упырей можно заставить служить себе только один раз. Потом нужно отпускать, не то непременно напакостят.
        Трансильванцы, одетые в какие-то пестрые обноски, но глядящие по меньшей мере королевскими фаворитами, остановились шагах в двадцати от нас и сделали вид, будто очень удивились, рассмотрев на дороге препятствие.
        - А что бы это такое было, Молкай? - на вполне сносном русском спросил самый бледный у другого, почему-то красноносого.
        - Ума не приложу, Мозжай, - ответил тот. - Кроты, наверное, тут водятся, ишь как землю изрыли.
        - То ли я кротовых нор не видал? Они-от, памятно, повнушительней смотрятся. Не, то, наверное, землеройки полянку испортили.
        - Или черви дождевые, - согласился Молкай и обернулся к третьему, щупленькому на вид и вроде бы самому молодому из троих: - Момса, ты поглазастей, не видишь ли там кого?
        - Баюн, - тихо спросил я. - А к чесноку трансильванцы как относятся?
        - Я слышал, недолюбливают. Только где…
        - Платон, попроси-ка у самобранки чеснока.
        - Да ведь она в чистом виде, поди, не даст…
        - Ну чесночного супа, да чего угодно!
        Новгородец, с сомнением отодвинувшись от ружей, развернул скатерть.
        - Эх, Настю бы сюда, - вздохнул он, выпрашивая щучьи головы с чесноком. - Ее-то самобраночка слушалась - залюбуешься!
        - Ага, вот только Насти тут и не хватало… Давай, Платон, еще давай!
        Упыри между тем продолжали ломать комедию. Момса, пощурясь в нашу сторону, шумно потянул ноздрями воздух и сообщил:
        - Глаза не видят, господари, а нюх-от чует: то не кроты и не землеройки, то еда от нас прячется, под землю хоронится. Чую еду: одну большую и сочную, другую жесткую и пугливую, а третью полудохлую!
        - Да неужто? - обрадовался Молкай. - Славно, славно, я вот давеча как раз подумал: а хорошо бы нам, господари, покушать. Как же делить будем еду?
        - Я всех больше проголодался, возьму большого, - заявил «права на меня» Мозжай.
        - А я люблю, чтоб мяско погрубее было, - подпел Молкай, пристальным взглядом сгоняя краску с лица Платона.
        - Ну а я, по молодости лет, и полудохлым обойдусь, - смиренно согласился Момса. - Да уж позвольте, господари, за то прихватить и закуску. Бегает там мелочь какая-то с семью закусончиками, так я их приправой возьму себе?
        - Бери, бери, нам не жалко, - разрешил Мозжай. - Так пойдем, что ли, обедать? А то как бы еда не разбежалась.
        В этот момент Платон приподнял деревянную крышку, выпустив из миски, мягко говоря, трогающий душу аромат чесночной похлебки. Я же говорил, самобранка у нас молодчина, все понимает. Дыхание сперло, беспамятный Рудя застонал и слабо махнул рукой, будто отгоняя муху от лица. Упыри тоже учуяли чеснок и сбились со своего развязного шага, на их лицах отразилось отчетливое отвращение. Момса икнул.
        Платон тотчас метнулся к ружьям, а я демонстративно (хотя и пришлось задержать дыхание) побрызгал себе похлебкой на шею.
        - Зря ты так, чудовище, - прохрипел, борясь с рвотными позывами, бледный Мозжай. - То бы мы тебя без боли высосали, а теперь жди смерти лютой.
        - Да заждался уже! - крикнул я в ответ. - Подходи, бледнолицые!
        Куда девалась их вальяжность? Упыри рванули в атаку как спринтеры в финальном забеге. Платон шарахнул из ружья с безнадежным опозданием, Момса ушел с линии прицела намного раньше, чем прогорел порох на полке. Одна польза - он все-таки отшатнулся и запрыгнул на бруствер позже остальных.
        За эти мгновения многое произошло. Первым делом я подцепил правой нижней лапой блюдо с каким-то варевом, и пнул точно в лицо Мозжаю. Каша не каша, скорее даже чесночный соус это был, точно не помню - но прилипло намертво. Мозжай завизжал, как женская сборная, в чью раздевалку «случайно» завернул представитель чужого пола.
        И тогда красноносый Молкай, распластавшись в прыжке, с неожиданной силой обрушился на меня и повалил на спину. Только тут я понял, насколько опасны упыри.
        Молкай был не просто силен, он был намного быстрее меня. В падении я успел взмахнуть лапой - кому угодно такой удар снес бы башку с плеч, а трансильванец легко отдернул голову. И тотчас сомкнул пальцы у меня на шее. Будь на мне лечебный амулет, снижавший болевые ощущения, это бы не имело такого большого значения, а теперь цветные искры вспыхнули перед глазами, и я бестолково замолотил лапами… И вдруг почувствовал, что могу дышать.
        Издевательский фарс меня выручил! У Молкая сработал древний рефлекс упыря, он потянулся зубами к моей шее, но тут концентрация запаха оказалась слишком высока для его нервной системы. Упыря передернуло, он отвернулся, забыв об осторожности, и в этот миг один из моих, уже вслепую наносимых ударов достиг цели. Что-то хрустнуло. Еще не проморгавшись, я откинул обмякшее тело в сторону, а сам откатился в другую.
        Вовремя! Рядом раздался глухой удар: это Момса собирался, спрыгивая с бруствера, обрушиться на меня. Платон навел ружье ему в спину, но упырь, будто глаза на затылке имел, только рукой назад махнул - и ружье вылетело из рук новгородца.
        Мозжай, наконец-то прочистив глаза, яростно взревел, стукнув себя кулаком в грудь. Еще я слышал, как восторженно орут викинги, точно болельщики на матче…
        В глазах прояснилось. Упырь слегка нагнулся, намереваясь прыгнуть на меня, я встал в защитную стойку, хотя и подозревал, что это бесполезно. Он быстрее, а значит, наверняка сумеет обойти мою защиту. Но тут заявило о себе еще одно быстрое существо.
        Баюн прыгнул с низкого старта и вцепился в упыриную рожу, но задерживаться не стал и тотчас приземлился. Момса, вскинув руки к лицу, стукнул себя по носу, гневно зыркнул вниз, на обидчика, а когда поднял глаза, я уже был рядом.
        Мощным ударом под ребра я опрокинул Момсу на спину, а Платон, не растерявшись, схватил нашу секиру-«гляделку» и отсек ему голову.
        Краем глаза я заметил движение на тропе, расслышал и крики. Викинги пошли в наступление, не дожидаясь исхода нашей встречи с упырями. В центре внимания, конечно, оставался Мозжай, бывший, похоже, наиболее старшим, опытным, а значит и опасным.
        - Платон, не лезь, - предупредил я.
        Слишком поздно. Воодушевленный первой удачей Платон таки полез - пришлось и мне вслед за ним выскочить на бруствер. Мозжай поднырнул под секиру и непременно бы вышиб дух из осмелевшего новгородца, но ему пришлось сосредоточиться на моей атаке, поэтому Платона он просто толкнул плечом, забросив обратно в окоп. А вот меня уже встретил во всеоружии: растопырив сильные крепкие пальцы, оскалив клыки, сверкая налитыми неприятной желтизной глазами.
        От моих ударов он уклонился, часть блокировал, обнаружив неплохое знакомство с основами рукопашного боя. Выбрав момент, сделал подсечку. Каким-то чудом я успел зацепиться за его лохмотья и потянул вслед за собой, падая в окоп. Пока падали, он трижды укусил меня, ударил под дых и выдрал клок шерсти на боку - хорошо еще ребро не сломал.
        И все бы ничего, но этот гад, видя, что мне мало, под конец вцепился зубами мне в нос! Ох, вот это, я вам скажу, было испытание… Я совершенно потерял контроль над собой, лежа на спине, стал отбиваться всеми четырьмя лапами сразу, рискуя зашибить и Баюна, и Платона, и Рудю, окажись они поблизости, но только не трансильванца, так ловко устроившегося у меня на животе, что мои лапы скользили по его бедрам и плечам, не нанося никакого ущерба.
        Больно было так, что я даже не заметил, как он начал меня душить. Платона, опять подошедшего с секирой, он отшвырнул пинком, и на сей раз практически выведя из строя. Запрыгнувшего ему на голову Баюна просто проигнорировал.
        И вот, уже чувствуя, что нахожусь на грани беспамятства, я последним усилием, напрягшись весь, до кончика хвоста, сумел оторвать лопатки от земли и перекатился, оказавшись над противником. Наконец-то мои удары достигли цели. Правда, череп у Мозжая оказался покрепче, чем у Молкая, и все-таки я оглушил его, странно дергающегося под моим весом… Клыки его разжались, и я изведал, что такое блаженство. Блаженство - это когда тебя не кусают за нос.
        Кровь у меня хлестала ручьем, и, разумеется, запахов я не ощущал, зато увидел, в чем причина неожиданной слабости Мозжая. Оказывается, он упал затылком точно в центр самобранки, оказавшись среди широкого ассортимента чесночных блюд! Едва сообразив это, я схватил скатерть за края и намертво спеленал голову трансильванского упыря…
        Если я сейчас напишу: читатели со слабыми желудками, вы, пожалуйста, эту главку не читайте - все равно же кто-то не удержится, правда? И получится, что я виноват… Так что, извиняйте, не стану описывать, какие звуки неслись из свертка.
        Лет через пять словечко «плющить», наверное, канет в небытие, и мне его, в общем, не жалко, хотя именно оно способно с максимально возможной точностью передать, что творилось с Мозжаем.
        Коротко говоря, его рев за считаные секунды из угрожающего превратился в жалобный и тут же сменился явственной предсмертной икотой.
        Потом, как ни противно было, я собственноручно отстирывал самобранку, и не ругался при этом - нет, ласково величал барыней, голубушкой, и благодарил за верную службу.
        Чеснок и вообще-то полезная вещь: микробы убивает, как Рэмбо супротивничков, пачками и колоннами, из него и настойку можно делать - от простуды первейшее средство, и еду приправлять - не морщитесь, это вкусно, а если насморк - можно в комнате на блюдце оставлять дольки, они воздух очищают, а еще… Ладно, хватит отвлекаться. Еще, как видите, от упырей помогает. Чеснок форева, микробз энд вэмпайарз - маздай!..
        Хорошо, что мы все лежали, иначе ливень пуль и стрел смел бы нас в мгновение ока. Вырвавшиеся на оперативный простор викинги выпустили по окопу тучу стрел - не ради того, чтобы перебить нас, а просто чтобы не дать высунуться, и им это удалось. Картечь раскалывала щиты, рикошетила от «бункера» над аленьким цветочком, из бруствера вырывала комья, летевшие на нас вперемежку со щепами. Казалось, это продолжается бесконечно долго но на самом деле прошло всего несколько секунд.
        Вдруг я заметил шевеление. Рудя! Ожил, немчик! И тут же стал геройствовать, потянулся к пистолетам.
        Стрельба со стороны противника сошла на нет, и я поднялся на лапы. Одновременно первые викинги вскочили на бруствер. Платон, все еще лежа, встретил их дуплетом из кремнёвых пистолетов, еще одного подстрелил Рудя. Кого-то я свалил, ударив когтями под колено, после чего сам прыгнул вперед.
        Наверное, в последний бой принято ходить иначе, с другим душевным настроем. Но я человек в этом деле неопытный, мной владело одно чувство - ошеломление. Понимаете, одно дело представлять себе, скажем, сотню врагов умозрительно, даже видеть их вдалеке, тем более мелкими группами. Но совсем другое - встретиться с ними разом лицом к лицу, вот тогда не просто понимаешь, а каждым нервом ощущаешь, какая же это чертова уймища народу.
        Это ж сколько времени их нужно молотить, пока не угомонятся?
        Сказать по правде, дальнейшее я помню смутно. Как-то стерлось все или сразу не закрепилось, память сохранила только отдельные фрагменты, как старый альбом - фотографии давно позабытых событий. Например, не могу поручиться, что я действительно в тот момент подумал о времени - но если подумал, то отстраненно, без бравирования, это могу сказать наверняка.
        Запомнились лица - но без индивидуальных черт, как одна размноженная на ксероксе злая карикатура. Помню, как физически, кожей, шкурой своей мохнатой ощущал исходившие от викингов волны ненависти. Помню брызги крови.
        Ну а так, чтоб подробно рассказать, - ничего существенного. Пожалуй, только одно: к моменту, когда ход битвы резко изменился, я обнаружил, что сжимаю в левой лапе копье, в правой меч, а хвостом цепко держу секиру и молочу ей из стороны в сторону, как взбесившийся скорпион. Ход сражения по этому фрагменту, наверное, не восстановишь, но некоторое представление он дать может.
        Не знаю, что делал Баюн, он сам потом не рассказывал, но наверняка рисковал оставить своих котяток сиротами. Платон - это я видел - ни на шаг не отходил от Руди, который, не в силах подняться, тыкал в разные стороны обломком копья, норовя кольнуть кого-нибудь в ногу. Новгородец защищал его, что-то крича, наверное, уговаривал уматывать в Фатерлянд, в часовню с привидениями, да куда угодно, но Рудя его попросту не слышал из-за криков и лязга стали о сталь.
        А потом шум усилился и натиск врагов вдруг ослаб. Что-то неуловимо изменилось, и они перестали быть единой неразличимой массой ярости, разбились на отдельных людей: светлых и черноволосых, рослых и низких, плечистых и заморенных, с профилями римскими, кавказскими, еврейскими, рязанскими - вся пестрая палитра народов континента, как током пронизанная единым чувством страха.
        Новые голоса зазвучали у меня за спиной, прокатилась русская речь, волной нахлынула на многоязычную россыпь, кое-как склеенную грубыми звуками мертвого наречия.
        Викинги бросились наутек еще прежде, чем я оглянулся. Повалили валом, давя раненых и неповоротливых, а из-за спины у меня вслед за ними выкатился вал сверкающих броней ратников.
        На бруствере стояла растрепанная, но счастливая Настя. Рядом с ней - бледный, но улыбающийся Семен Гривна, в двух шагах от него - воин в островерхом шлеме, в богато расшитом плаще.
        Ратников было чуть больше полусотни, но викинги этого не знали, да и появление подмоги защитникам острова оказалось столь неожиданным, что они вообразили себе многотысячную волшебную армию. Паника поразила захватчиков, в устье тропы они сбились в кучу, позволяя безнаказанно рубить и кромсать себя, даже не пытаясь толком защититься. Крики тех, кто успевал заметить, сколь мал обративший их в бегство отряд, тонули в гулком вое ужаса.
        В этом месте, которое я про себя так и назвал тропой, была перебита почти половина викингов.

…Я опустил лапы и хвост, выронив оружие.
        - Настя, ты как здесь оказалась?
        Она кинулась мне на шею:
        - Чудо! Я успела! - но тут же отпустила, кинулась в окоп, порывисто обняла Платона, прижала к груди Баюна и склонилась над Рудей. - Живы? Целы? Здоровы? Слава богу, успела! Мы успели, батюшка!
        - Слава богу, - кивнул тот.
        - Ты, знать, и есть Чудо-юдо? - Шагнул ко мне один из стоявших рядом русичей, по всему судя, воевода, и без колебаний протянул руку для пожатия. - Наслышан. Хоть и с недавних пор, - он указал кивком на Настю, - но наслышан. Викингов поганых избиваешь? Доброе дело. Нас маловато, но, мыслю, можно сейчас в раз единый сию пакость морскую истребить. Не пособишь ли?
        - Пособлю, отчего же? - пожал я плечами и вновь поднял оружие.
        Настя очутилась на Сареме в ту минуту, когда холопы князя Никиты Истомина пошли на приступ, намереваясь раскатать по бревнышку усадьбу Семена Гривны, хотя официально это безобразие носило название, тождественное аресту имущества.
        Не буду рассказывать историю купца подробно. Не по лености, а просто потому, что, не зная древнерусской юриспруденции, особенно в этом измерении, все равно не смогу дать ясную картину. В общих же чертах дело обстояло так.
        Оскорбленный отказом Никита Истомин начал против Семена Алексеевича тяжбу, обвиняя в нечестной торговле. Однако тот неожиданно получил сильную поддержку местного купечества. Хотя матерые торгаши Саремы и смотрели на новичка искоса, они быстро поняли, что если Истомин одолеет Гривну в суде, он потом их всех к ногтю прижмет - испугались, говоря привычными словами, создания прецедента. Тяжба вмиг приобрела размах и значение, о которых сам Истомин, пожалуй, и не думал. По крайней мере, вслух не говорил, хотя, если верно все, что Семен потом рассказывал о своем противнике, этот апологет чиновничьего произвола наверняка держал в уме масштабную комбинацию.
        Но тяжба затянулась, и новгородские друзья Семена успели обратиться в Москву, достучались до государева престола, и царь-батюшка, тоже почувствовав, что за делом одного купца может стоять нечто большее, направил на Сарему нарочного, князя Волховского, известного знатока законов, заведомо ничем не обязанного ни Гривне, ни Истомину, наделив его огромными полномочиями.
        На всякий случай вместе с Волховским поехал и бравый воевода боярин Петр Кривов, тот самый, с кем я поручкался на Радуге.
        И не зря поехал. Никита Истомин, прослышав о нарочном, запаниковал. Верные прихвостни по его велению «скатали пулю» - состряпали на Гривну нелепейший донос, с обвинениями столь страшными, что если бы они не подтвердились, доносчиков ждала лютая смерть - но, с другой стороны, эти же обвинения давали Истомину право без промедления взять купца под стражу, а имущество его описать, чтобы в случае обвинительного приговора передать в цареву казну, ибо за такие грехи преступник лишался права передавать что-либо по наследству. Я уж точно не помню, но государственная измена там только открывала список.
        Примечательно, что «на дело» Истомин повел не ратников из наместничьего приказа, а своих собственных холопов - некоторые улики, фигурировавшие в доносе, предстояло еще создать.
        Но князь Волховский недаром слыл одним из лучших правоведов - так в этом измерении на Руси и называли блюстителей закона. Еще в пути, понимая, что скрыть свой приезд не удастся, он выслал вперед доверенных людей, которые сообщили многие подробности дела, заставившие князя крепко призадуматься.
        Никому не сообщая причин спешки, он велел отказаться от двух подряд ночевок, развязал мошну, из личных сбережений оплачивая сменных лошадей, и прибыл на Сарему на три дня раньше предполагаемого срока.
        Как раз в день «ареста» Семена.
        Прямо с дороги Волховский заявился в наместничий приказ и там еле добился внятного ответа от дьяков, которые и сами не понимали, куда это князь сорвался с утра пораньше. Один из конюхов сообщил, что недавно седлали лошадей для истоминских холопов, явно изготовившихся к драке. Истомин и всегда-то любил своих людей вооружать напоказ, но никогда прежде они не надевали поверх кольчуг еще и брони.
        Едва услышав это, Волховский все понял, показал цареву грамоту и велел ратникам из приказа догонять, взял первого попавшегося дьяка в проводники и сам поскакал к усадьбе Гривны вместе с Кривовым и отрядом.
        Настя в тот момент как раз пыталась доказать отцу, что ничего она «не дурит» и «не вражит[Вражить - шалить, блажить, пакостить, быть помехой.] », и вовсе даже «не балабанит[Балабанить - нести вздор.] », а чистую правду говорит, что на острове война сейчас еще похлеще. Семену было не до разговоров: супостаты, хотя и встретили яростное сопротивление, уже взяли двор.
        Впрочем, бой был еще отнюдь не кончен. Не поручусь за наше историческое прошлое, но в мире Радуги русские на Сареме строили терема хорошо укрепленные, приспособленные к осаде. Пусть и не великие твердыни, но внутренняя часть их с первым этажом, выложенным из камня, называлась «детинцем» - как внутренние крепости в кремлях.
        Конечно, у Гривны было мало шансов. Хорошо еще, что во все века существует
«сарафанное радио»: слухи просочились в город с утра, и Семен успел отослать из дома женщин и детей да позвать знакомых ватажников - так называли на Сареме охранные отряды, периодически сотрудничавшие с теми или иными купцами (их-то и услышала Настя, когда для пробы слетала в погреб на Сареме).
        Вся надежда была - что соседи, сообразив, в чем дело, помогут. Саремское купечество уже однозначно настроилось против Истомина. Но Гривна понимал, насколько призрачна надежда: как-никак, а зловредный князь до сих пор представлял на острове царскую власть. И пока суд не докажет, что недостоин он сей чести, прямое нападение на него остается государственным преступлением… Другое дело ватажники - народ достаточно вольный, они могли позволить себе не только иметь, но и отстаивать точку зрения.
        Вот так Настя домой слетала - из огня да в полымя угодила. И там, и там положение было в равной степени кислое, и отовсюду воинственные мужчины норовили прогнать бедную девушку. Верная дочь, она, конечно, предпочла искать смерти рядом с отцом, но предстояло еще убедить его в том, что это верный выбор.
        Сноровисто отбиваясь от челядинцев, которые по приказу Семена Алексеевича пытались оттащить Настю от бойниц, она попыталась даже всучить ему кольцо, чтобы на одно мгновение смотался на Радугу, уверился, что она не обманывает, и быстро прилетел назад, пока случайно не зашибли. Заодно сказал бы, как там Чудо-юдо, а то ведь и за него тоже боязно…
        Семен Гривна, как раз целившийся через бойницу из пищали (имелись у него в детинце три штуки), наорал на дочь в том смысле, что «шут с тобой, сиди пока, только под стрелы не лезь». Настя успокоилась и взялась за перевязку раненых.
        Сидеть ей, судя по всему, оставалось недолго. Истоминские сорвиголовы штурмовали дом со знанием дела: плотной стрельбой из луков запечатали окна, при помощи длинных шестов с десяток их взбежали на крышу, принялись взламывать кровлю. Остальные, прикрывшись щитами, били в дверь тараном.
        Защитники приготовились к прорыву. «Никитку-князя надо брать живьем, - толковал ватажный голова. - Тогда, глядишь, холопья его оружие сложат. Лишь бы до него дотянуться…» И вдруг со двора донесся гром самопалов. Осажденные озадаченно переглянулись. Истоминские привезли с собой несколько стволов, но пульнули из них сразу, так что, уже и перезарядить успели? Не верилось.
        - Неужели подмога? - несмело предположил Гривна.
        - Подмога, батюшка! - радостно возвестила Настя, которая, не спросив (как за ней и водилось) разрешения, выглянула в бойницу.
        Двор уже был заполнен сверкающими ратниками. Двое конных выделялись в круговерти: боярин Петр Кривов с великокняжеской хоругвью и князь Волховский с развернутой царской грамотой.
        - Прекратить самоуправство! - зычно кричал он.
        Дальше все было просто. Волховский настоял на том, чтобы немедленно выслушать обвинения против Семена Гривны. Ратники Кривова осмотрели дом, но ни поганых идолов, ни иноземных воровских грамот не обнаружили - зато нашли их на приведенной Истоминым подводе. Тот, конечно, заявил, что знать ничего не знает, подвода вообще не его, а вот про то, что Гривна колдовским путем из дальней дороги вернулся, вся Сарема шепчется.
        Князь не стал пороть горячку, арестовал подводу и нескольких холопов, попытавшихся оказать сопротивление и повелел привести негодяя, написавшего на Гривну жуткий донос - сразу в колодках. Но и на купца насел немедленно, не давая опомниться: что там с колдовскими путями?
        Вообще, насколько я понял, на этом лепестке мироздания отношение к магии на Руси было куда более терпимым, чем в нашей истории. Оно и понятно: ведь и вообще магия в этом мире была куда сильнее и зачастую считалась нормальным инструментом в тех или иных видах деятельности. Однако терпимость зиждилась на осторожности, так что у Волховского были все основания прижимать Семена к стенке.
        И снова Настя полезла поперед батьки в пекло. Только-только Семен Алексеевич приступил к обстоятельному рассказу о своем путешествии, как его боевая дочка встряла с комментариями. Подробно ни она, ни купец так мне ничего и не рассказали, а Петр Кривов только посмеялся, когда я спросил, и ответил туманно: «Да чего уж таперича-то». Я так понял, она отцу не дала и слова вставить. Вероятнее всего, заподозрила, что батюшка со временем и сам поверил в то, что рассказал по прибытии с Радуги: будто Чудо-юдо отпустило его в обмен на дочь. Вот и поспешила правду рассказать.
        Князь Волховский, едва услышав имя Черномора, насторожился, как охотничий пес. Узнав, что под его началом таинственную Радугу штурмуют пресловутые викинги, досадливо крякнул: «Ах, какая жалость, что мы не там сейчас! У русских царей к тому Черномору столько вопросов накопилось, а тут еще викинги эти проклятущие!»
        А Настя сказала, что да, очень большая жалость, потому что там Чуде-юде сейчас туго приходится, погибает совсем, а ведь русский человек околдован-зачарован… То есть лично я подозреваю, опять же, что на самом деле Настя что-то другое сказала, но выяснить это уже не представляется возможным. Да и нужным.
        - Как бы я хотела, чтоб возможно было всех нас туда перенесть! - сказала еще Настя и намекнула, что - сомнительно, маловероятно, но все-таки не совсем исключено, если ей повезет, то, как знать…
        - Мне в дальние страны никак нельзя, - заявил Волховский. - А вот Петра с ратниками бери.
        И Настя взяла. Заодно и отца прихватила.
        Как ей это удалось? В самом принципе я не вижу ничего нереального, ведь Радуга признала Настю, а для ее могущества расстояние едва ли имеет особое значение. Но вот как получилась четкая формулировка, да не случайно - в нужный момент, да не абы как - именно с теми людьми, которые слышали разговор и были подготовлены к переходу, к бою?
        Не знаю. Иногда думаю: быть может, Радуга не столь уж равнодушна к тому, что творится на ней? Быть может, не столь далек ее разум от нашего, человеческого?
        Но не вижу бесспорных подтверждений какой-либо догадки.
        Побоище на склоне горы сломило викингов. Вырвавшиеся из теснины случайно образованной растительностью «тропы» слышали за спиной крики ужаса, и паника овладела ими. Они неслись к кораблям. Некоторые, надо отдать должное, останавливались и пытались дать отпор, но их было слишком мало, и ни одной группе так и не удавалось организовать слаженное сопротивление. Мы сметали их с дороги и спешили к морю.
        Там, на грани спасения, паника приняла особенно ужасные формы. Викинги бросались в воду, но некоторые драккары уже отчаливали, не дожидаясь их. Около шлюпок завязалась короткая и жестокая драка, которая прекратилась только с появлением на пляже русичей. Никого мы уже не стремились убивать, викинги сами истребляли себя куда успешнее. Многие бросали оружие и падали лицами в песок.
        Петр Кривов оставил двадцать ратников, чтобы «связать пленных, пока не очухались, да твердить им, чтоб боялись волшебства островного». В этом, думаю, не было особой необходимости: уж кто-кто, а викинги знали, с какими силами они связались по милости Черномора.
        Остальные заняли шлюпки, и я поднял волну, стремительно понесшую нас к
«Левиафану». И только сейчас понял, что легко управляю водной стихией. Магическое давление Черномора исчезло!
        Но где же он сам? Я помнил, как крутился среди драккаров его плот, но сейчас, в мельтешении корабельных корпусов, в паническом бегстве викинговой армады рассмотреть его не удавалось.
        Да и времени не было - на мощи браслета мы быстро добрались до «Левиафана».
        Галеон был неподвижен. И ван Хельсинг, и все его компаньоны, способные прокладывать курс для огромного судна, остались где-то на берегу, быть может, прятались по кустам, а может, лежали, глядя в небо невидящими глазами. Это, плюс дисциплина, отличавшая голландский экипаж, не позволило морякам поднять паруса.
        На нас навели пушки, но я хлестнул по палубе «Левиафана» смерчем, и моряки оставили глупости. Однако и наши шлюпки тотчас подверглись воздушному удару, который я едва успел погасить. Значит, Черномор все еще где-то поблизости!
        Я почувствовал, как струится по жилам пламень азарта. Рискованное дело, конечно, так искушать удачу и связываться с колдуном - после почти немыслимой победы над огромным воинством. Да и победы ли? На острове оставались пленные викинги, сколько-то наверняка успели податься в сторону во время бегства, и неизвестно еще, как они себя поведут, когда страх отступит…
        Только бы не ошибиться мне с желанием, о котором я попросил Настю напоследок…
        На борту «Левиафана» Кривов, сносно владевший германскими языками, объявил голландцам, что ван Хельсинг и его ближники убиты в бою, но на самих моряков никто зла не держит, и если они покорятся победителям, то получат жизнь и свободу. У моряков не возникло возражений.
        Повинуясь приказу боярина, они подняли брамсели и кливер[Брамсель и кливер - названия парусов.] и повели судно на малой скорости вдоль отмели, пересекая пути драккаров, которые, только что не расталкивая друг друга веслами, рвались в открытое море. С глухим треском слева по борту один из них сел на мель, другой едва успел обогнуть опасное место и сцепился веслами с третьим… Паника! Обычно великолепные мореходы, викинги совершали ошибку за ошибкой.
        Сколько лишней возни… Мало нам пленных на острове, теперь еще за этими сидельцами присматривай - как бы с переляку не заблажили.
        Пушки мы нацелили низко, чтобы, если что, стрелять в упор на развороте. Однако драккары шарахались от нас как от прокаженных, только усиливая сумятицу. До сих пор только одно из этих стройных суденышек распустило паруса, уносясь к горизонту, остальные метались, сами себя зажав между мелями и рифами.
        - Придется отойти, - сказал я Кривову, оценив положение. - Надо дать им проход, иначе они никогда отсюда не уберутся.
        Боярин кивнул. Только оказавшись на берегу и воочию увидев вражеский флот, он понял, что поторопился с семьюдесятью бойцами мечтать об истреблении халландцев как биологического вида.
        - Куда править-то? - спросил он.
        Я указал вправо.
        - Вон там есть «карман». Правда, мы сами можем на мели обосноваться, зато драккары пойдут у нас за кормой, там гребень, через который они проскочат легко, а
«Левиафан» - ни за что в жизни.
        - А знают ли викинги дно здешнее?
        - Да поди еще получше меня…
        Петр Кривов отдал приказ. Моряки зарифили[Зарифить или взять рифы - уменьшить площадь паруса.] брамсели, и галеон пополз, открывая халландцам путь через подводный гребень. Надо отдать им должное, они сразу поняли, что их отпускают, и успокоились. Может, они и напали бы теперь, но ратники Кривова перекатили пушки на корму, и викинги отлично видели устрашающий калибр - одного попадания вполне хватило бы, чтобы пустить их драккары на дно.
        Я пристально оглядывал морские просторы, пытаясь понять, куда девался Черномор. Как знать, может, плот колдуна может становиться невидимым? Но вернее всего, не боясь мелей, он давно уже скрылся за горизонтом.
        Что ж, может, это и к лучшему. Совсем у меня нет уверенности, что предпоследний лепесток истрачен верно.
        Если бы здесь было в ходу слово «электровеник», Настю определенно так бы называли. Даже не говоря про то, как она увлекла на Радугу отца и Кривова с отрядом, уже здесь, весьма эмоционально поздоровавшись с нами и занявшись Рудей, успела когда-то посмотреть на Аленький Цветочек.
        Там оставались только два лепестка.
        Я бросил на него взгляд перед тем, как отправиться вместе с русичами в погоню. Откуда-то я твердо знал, что у Насти осталось только одно желание. Последнего лепестка Цветок терять не станет. Последний лепесток - это на какой-нибудь особый случай вроде конца света. Одно желание… На многое стоило бы его потратить, но чтобы не напрасными были жертвы, чтобы не замыкалась цепь событий в порочный круг, нужна победа.
        Победа над колдуном - какой силой можно ее одержать? Какое оружие надо попросить у Насти, чтобы одолеть Черномора?
        Наитие подсказало, быть может, не лучший, но показавшийся в тот миг единственно приемлемым вариант:
        - Настя! - окликнул я девушку. - Пожелай мне удачи! Слышишь, Настя? Пожелай мне удачи!
        Она кивнула, показывая, что поняла, и крикнула вслед:
        - Удачи вам всем!
        Видно, и впрямь водоплавающий колдун наследил по всему миру. Кривов человек, в сущности, сухопутный, хотя судьба нередко заносила его на моря (почему, собственно, царь его и отрядил на Сарему вместе с князем Волховским), мгновенно опознал плот:
        - Вот он!
        Черномор прятался за корпусами драккаров, но сейчас, когда путь к отступлению был открыт, расслабился и просмотрел момент, когда его плот оказался на виду.
        - Будем брать! - решительно заявил боярин и велел поднимать паруса.
        Хорошие на «Левиафане» были моряки. Уже, казалось бы, давно я отвык от такого понятия, как «слабый вестибулярный аппарат», но немыслимый разворот, который выполнили они в тесном «кармане», вызвал легкое головокружение.
        Русичи вновь перекатили орудия с юта на бак, установили их и повынимали из тулов луки и стрелы.
        Взбежав на самый нос корабля и поставив одну ногу на бушприт[Бушприт - передняя наклонная мачта парусного судна.] , боярин во весь голос прокричал на нескольких языках:
        - Отдайте нам колдуна и уходите невозбранно!
        Ему ответили с ближайшего драккара, как я потом выяснил, ответили излишне цветисто, зато недвусмысленно: мол, ничего против не имеем, поскольку в услугах этого нечестного человека больше не нуждаемся.
        - Пусть отойдут от него подальше, - посоветовал я.
        Черномор, не дожидаясь конца «переговоров», рванул вперед на высокой волне - я подкосил ее встречной поменьше, и плот зарылся в воду. Пару мавров смыло, снесло и опоры шатра, тяжелая мокрая ткань облепила половину плота, накрыв среди прочих и Черномора.
        Наверное, это и была удача, которую загадала для нас Настя. Ничего магического, против магии хитроумный колдун сумел бы подобрать контрзаклинание, а просто стечение обстоятельств. Несколько минут понадобилось ему, чтобы выкарабкаться из-под рухнувшего шатра вместе со своей неимоверно длинной бородой, за это время мы приблизились и навели на плот все орудия.
        В небе сгущались тучи - видимо, Черномор готовил молниевый удар. Ну-ну, тут можно потягаться…
        - Черномор! - крикнул я и пригрозил ему секирой, которую так и сжимал хвостом. - Отгулял свое, двурушник! Сдавайся в руки правосудия!
        - Правосудие? - вскипел Черномор, выдергивая из-под шатра конец бороды. - Вы, жалкие ничтожества, презренные смертные черви, будете сулить правосудие мне, властелину стихий?..
        - Будем, будем, - уверил я, охотно вступая в перебранку: пока колдун мелет языком, можно не ожидать подлых чар. - Станешь ерепениться, мы тебе сейчас, недомерок, так посулим, что мало не покажется!
        И добавил еще пару обидных эпитетов.
        - Ах вы… Да я вас всех… Да я…
        Расчет оказался верен: пока колдун «выдаякал», мы сошлись практически вплотную. До Черномора наконец дошло, на какую нехитрую уловку его берут. Злобно сверкнув глазами, он вскинул руку к небу, намереваясь обрушить на галеон мощь электрических разрядов.
        Ага, стал бы я ждать. Пока он брызгал кипятком, я втихаря давно развеял грозовой фронт.
        Тогда Черномор прибег к силе ветра, одновременно закручивая водоворот за кормой
«Левиафана». Но я не стал впрямую противодействовать его силе, просто слегка увеличил водоворот, и, пока тяжелый галеон только раскачивался, плот встал на дыбы. Те же двое мавров, только что сумевшие выбраться из воды, опять полетели в море. Колдун поспешил успокоить стихию.
        - Может, хватит фигней страдать, а, мелочь пузатая? - спросил я.
        Вместо ответа Черномор опять взмахнул рукой, на сей раз выкрикнув что-то нечленораздельное.
        И тут же мавры взмыли в воздух! Честное слово, у каждого моментально выросли за спиной черные кожистые крылья. Обнажив кривые мечи, все восемь ринулись на нас.
        - Спокойно! - крикнул я, хотя никто особенно и не волновался: ну, чудовища, ну, летают. А луки-то на что?
        Кроме того, при всей своей силе и ловкости, именно над палубой большого корабля летуны были беспомощны. Трое мигом запутались в такелаже, еще один врезался лбом в рею и, вихляя, унесся куда-то вдаль. Остальные, прикрываясь щитами, пошли на ратников в бреющем полете, однако частокол выставленных навстречу копий выглядел столь внушительно, что боевой дух мавров угас. (Собственно, никакие это были, конечно, не мавры, но я уж по давней привычке их так…)
        Несколько секунд они висели в воздухе, с кислыми лицами осматривая палубу
«Левиафана» и ждущих атаки русичей. Потом один, решительно вложив меч в ножны, крикнул что-то Черномору, и крылатый отряд улетел прочь. Колдун смотрел им вслед как оплеванный.
        - Ты еще не угомонился? - крикнул я Черномору.
        Тот стиснул скулы и прошипел:
        - Жаль, мои девочки тебя тогда не шлепнули, молокосос…
        Да, ни психология, ни лексикон преступников с веками кардинально не меняются, подумалось мне.
        Борт «Левиафана» навис над плотом, и мы вместе с Кривовым и еще четырьмя ратниками спрыгнули вниз. Сверху нам тут же кинули тросы, и мы надежно принайтовили плот. - Идиот, - холодно констатировал Заллус, выбираясь из-под шатра с другой стороны.
        Ого, и он тут, причем - во плоти! Честно, не ожидал. Думал, что Заллус будет руководить завоеванием Радуги из своего замка. Но нет, слишком большое значение придавал мой «работодатель» операции, возглавил ее лично. Просто не высовывался до поры до времени, ограничиваясь привычным уже «призрачным» участием.
        - Поделом тебе, идиот, - сказал Заллус Черномору и тут же обратился к боярину: - Я - Заллус, маг и чародей Балтийский, навий князь и верховный советник при правительстве Царства Морского. С кем имею честь?
        - Петр Кривов, посланник государя русского, помощник князя Волховского, по поручению которого устраняю угрозу так называемых викингов. Посему имею право взять под стражу всех, сопричастных оной угрозе.
        - Только не меня. Мое пленение вызовет осложнение с Морским Царством и навьими угодьями, - быстро заявил Заллус - Однако могу сразу успокоить тебя, благородный Петр Кривов: я не имею ни малейшего отношения к так называемым викингам. Они находятся под властью Черномора.
        - К указанному обвинению я могу присовокупить использование черной магии против русских людей, - намекнул боярин. - Это серьезное преступление.
        - И тоже относится к Черномору, - кивнул навий князь. - Не пойми меня превратно, боярин, я не отрицаю, что присутствовал при творившихся здесь безобразиях. Однако только в качестве наблюдателя, и, признаться, сам уже подумывал положить им конец. Только многочисленность сторонников Черномора помешала мне немедленно воспротивиться его беззаконию.
        Водоплавающий колдун вытаращился на своего покровителя, а тот как ни в чем не бывало продолжал:
        - Поименованный Черномор пригласил меня как знатока магии на испытание новых заклинаний, которые он составил. По всей видимости, негодяй рассчитывал в случае осложнений с законом прикрыться моим именем. Однако я гневно отрицаю всякие подозрения относительно моего участия в инциденте.
        - Что? - вскричал Черномор. - Мой господин, ты меня удивляешь. Ведь это ты приказал мне собрать все силы для штурма якобы принадлежащего тебе волшебного острова! Это ты наложил заклятие на человека, обратив его в чудовище и поселив его здесь!
        - Чудо-юдо? - уточнил Заллус - Ах да, это же тот самый молодой человек, которого я пригласил для исследовательской работы… Но я вижу, что теперь мои исторические изыскания неуместны, и освобождаю этого человека от всех обязательств передо мной!
        Он щелкнул пальцами, и в тот же миг я превратился в человека. Со звоном упала на бревна секира.
        - Ага! Ты признаешь, что заколдовал его! - воскликнул Черномор, тыча в меня пальцем. - Все видели, что это ты развеял чары!
        - И что с того? - пожал плечами балтийский маг и чародей. - Если у этого человека есть хоть капля совести, он подтвердит, что превращение было совершено с его согласия. И, насколько я понял, послужило ему на пользу. Так что никаких обвинений против меня этот человек, конечно, выдвигать не станет, - с легким нажимом сказал он, глядя мне в глаза.
        - Правда ли это? - спросил у меня Петр Кривов.
        - Правда, - вынужден был признать я. - Может быть, и ловко использованная, но все-таки правда.
        - Остается нападение на русских людей с помощью черной магии…
        - Это к Черномору, все остальное к Черномору, - замахал руками Заллус - Пособничество викингам, бичу морей, нападения, черное колдовство - я свидетель того, что он действительно всем этим занимался прямо сейчас. Позвольте выразить вам мою безмерную благодарность за своевременное прибытие. Конечно, не в моих силах было хладнокровно созерцать бесчинства негодяя Черномора, и в любую минуту я готов был сам прекратить их. Что при численном превосходстве противника, безусловно, привело бы к тому, что Навье княжество и Морское царство понесли бы невосполнимую утрату в моем лице. Великая вам благодарность от меня лично и от указанных государственных образований.

«Ах, как он поет, как он поет! - подумалось мне. - Он же душу из слушателя вынимает…»
        Впрочем, Кривов, судя по лицу, ничуть не впечатлился: видно, чего-то такого и ожидал. А вот Черномор, от природы смуглый, побледнел, а когда дальше бледнеть стало некуда, в синеву ударился. Беззвучно хватая ртом воздух, он отчаянно и сбивчиво жестикулировал, указывая на Заллуса.
        - Надеюсь, в моей личности как таковой у доблестного стража порядка сомнений не возникает? - не обращая на него внимания, уточнил Заллус.
        - Да нет. Хоть лично не видал, наслышан про тебя, наслышан, - ответил Кривов. - Перепутать трудно.
        - Значит, инцидент исчерпан?
        - Без сомнения. На сегодня исчерпан, - со значением сказал боярин.
        - Ложь бесстыдная! - прорвало Черномора. - Это Заллус во всем виноват, он увлек меня на кривую дорожку! Это он заявил, что остров Радуги принадлежит ему, и потребовал помощи в его завоевании, обещал выгоды немыслимые… Он заставил…
        - Кажется, Черномор просто бредит, - почесав подбородок, заявил Заллус - Даже не понимает, насколько противоречит сам себе. Во-первых, волшебные острова такого уровня, как Радуга, не могут никому принадлежать, это скажет любой квалифицированный маг. Во-вторых, если бы остров и принадлежал кому-то, скажем мне, то с какой стати мне пришлось бы завоевывать собственное достояние? Подозреваю, что суд русского государя услышит еще много нелепых обвинений в мой адрес. Но учтет те обстоятельства, что никаких доказательств моего участия в бесчинствах Черномора ты, боярин, и твои люди на месте не обнаружили и что человек, мною зачарованный для облегчения исследовательской работы (кстати, очень секретной, поэтому он не станет сообщать ее подробности, за ними лучше обратитесь ко мне, если вдруг таковые понадобятся), во всеуслышание, без всякого принуждения заявил, что не намерен возводить на меня поклепы…
        - Да, да, все это очевидно, - остановил Кривов стройную речь Заллуса. - У суда не будет к тебе претензий.
        - В таком случае я отправляюсь, - Заллус слегка наклонил голову, демонстрируя предел почтения, который столь высокому лицу дозволено испытывать к простым смертным.
        - Рад был повидать знаменитого чародея, - ответил на поклон Кривов.
        - Рад был повидать в деле знаменитого боярина, - в тон сказал Заллус и обратился ко мне: - Спасибо за помощь, Кир, больше я не нуждаюсь в твоих услугах. Извини, если заставил тебя испытать какие-то неудобства во время работы, сам видишь, мне некогда было заглянуть лишний раз. Теперь ты совершенно свободен от всех обязательств и можешь отправиться домой с помощью кольца.
        - Никаких претензий, - сказал я. - Прощай.
        Заллус растворился в воздухе, и я шумно вздохнул. Как плохо, оказывается, я представлял себе этот мир!
        И здесь бандит прячется под броней дипломатической неприкосновенности - да так надежно, что боярин, может, и не знаменитый, но явно небезызвестный и едва ли в шутку названный стражем порядка, даже голову не стал забивать мыслью о его пленении.
        Черномора связали, экипажу «Левиафана» велели до поры не трогаться с места (я для наглядности показал волну выше грота и намекнул, что если ослушаются, одной такой не отделаются), и плот в окружении шлюпок тронулся к острову.
        Наверное, это уже и была победа. Враг разгромлен, ветер еще не развеял едкий запах порохового дыма, заклятия сняты с меня (убежден, что совершенно - ведь иначе я бы наверняка взялся требовать правды, а зачем Заллусу лишняя морока?). Однако чувства торжества не было, испытывал я только усталость. Слишком много событий за один день, еще только клонившийся к вечеру.
        А работы впереди - невпроворот…
        Хорошо, ратники успели повязать викингов. Те уже сообразили, что испугались совсем небольшого отряда, и испуг их переплавился в злобу. А ведь по острову еще шатались сколько-то упущенных из виду халландцев, пусть ничего толком не знающих, но вполне способных собраться толпой! Я уговорил Петра Кривова оставить на берегу человек пятнадцать, а остальных пустить со мной на гору. С каждой минутой я все больше беспокоился за оставшихся там и желал только одного - чтобы были рядом.
        Наше возвращение на берег пришлось как нельзя кстати. Черномор, связанный, с кляпом во рту, что-то яростно мычал, но всем недосуг было слушать его. А когда колдуна понесли с плота, началось что-то непонятное и жуткое. Будто руки невидимого великана мяли тело Черномора. А кричал он при этом так, что дурно делалось.
        - Ему нельзя ступать на берег! - вспомнил я. - Скорее положите его обратно на плот, пусть там ждет. Никуда не денется…
        Блестевший бисеринками пота лоб Черномора разгладился, он шумно перевел дыхание, когда его отнесли на корму. Но глаза горели неподдельной ненавистью.
        Зато на викингов зрелище припадка произвело самое благотворное впечатление. В конце концов, никто же из них в магии не разбирался - и пережить то, что пережил Черномор, не хотел.
        Кривов остался на берегу с дюжиной бойцов, остальных отпустил со мной, и я поспешил к озеру. Слава Богу, там все было в порядке. Только Семен Алексеевич воззрился на меня как на призрак коммунизма, и я еле сообразил, что в человеческом обличье он меня еще не видел. Сам-то я за сегодня привык ипостаси менять.
        Цветок с единственным лепестком смотрелся жалко и сиротливо.
        - Получилось, - без малейшего стеснения прижимаясь ко мне, сказала Настя.
        - Получилось, - кивнул я. - Кому сказать, не поверят: на удаче колдуна обыграли!
        - Может, он и не человек, но когда-то и ему необходимо везение. Ты молодец, Чудо, ты просто умница!
        - Мне повезло, - улыбнулся я.
        Ратники сделали носилки, мы положили на них Рудю и отправились вниз. Мне не слишком хотелось оставлять Аленький Цветочек, но Баюн вызвался посторожить его, тем более, он еще не считал остров безопасным для котят и не желал их отпускать далеко от убежища.
        Рудя поправлялся на глазах и даже порывался слезть с носилок. Хотя зелья у нас не осталось, целительный амулет теперь действовал в полную силу. Еле удалось нам уговорить его: потерпи сейчас, потом быстрее на ноги встанешь.
        Платон, мудрый человек, ненавязчиво стал нахваливать рыцарскую доблесть, рассказывая ратникам, какие страшные мучения претерпел саксонец - слушая его, Рудя и сам я осознал тяжесть своих скорбей.
        Настя была необыкновенно тиха, тоже умаялась, наверное. Даже ее энергия небесконечна. Идет, опираясь на руку отца, и почти не отвечает на его расспросы…
        Внезапно один из ратников, старшина, остановился, подняв руку: внимание!
        Носилки с Рудей опустили на землю, мечи поползли из ножен.
        - Стену щитов! - крикнул старшина.
        Меня, Платона и Настю с купцом мигом оттеснили в середину, а вокруг нас сомкнулись ряды русичей, отгородившихся от леса щитами.
        Тотчас окрестные заросли огласились криками.
        Опять! Да сколько же можно…
        Это были они - вусмерть перепуганные и от страха еще более злые викинги, гроза водных просторов, хозяева ничейных пространств, безжалостные разбойники моря. Чего они хотели? Отомстить за страх? Безусловно, но, наверное, рассчитывали также взять кого-нибудь в заложники и, прикрываясь живым щитом, уйти с Радуги.
        Их на глазок было столько же, сколько нас - точно пересчитать я не удосужился. И без того они мне уже поперек горла стояли, считать их еще…
        Наверное, удача все еще была на нашей стороне. Если бы не внимательность старшины, нам пришлось бы туго. Однако халландцы, хлынувшие со всех сторон, наскочили на несокрушимую преграду. Кольцо щитов прогнулось, но не разорвалось. Зазвенела сталь, блики вечернего солнца заиграли на обнаженных клинках.
        Ни о какой удаче я, разумеется, не думал. Опять человеком - и опять не вовремя!
        И вдруг меня охватила уже знакомая дрожь. Я поднял руки - они стремительно менялись, обрастая мускулами и шерстью, отчего возникало странное, на грани боли тянущее чувство. Наверное, как никогда моя трансформация была похожа на сцену из какого-нибудь старого ужастика. Туника, которую я перед этим наспех подогнал по фигуре, навязав узлов, с треском разошлась по швам. На глазах выгибались и заострялись когти, а финальным аккордом из крестца зазмеился старый добрый хвост…
        - Чудо-юдо! - крикнул кто-то из ратников. - Чудо-юдо с нами!
        - Дорогу! - взревел я, однако тотчас понял, что никакой дороги мне давать нельзя, чтобы не нарушить строй, и поправился: - Держите оборону!
        Присел, напряг ноги и могучим прыжком перемахнул через русичей, пушечным ядром пробороздил толщу врагов, оставляя за собой широкую просеку.
        - Кто на наших? - орал я, готовясь к щедрой раздаче оплеух. - А ну, кто тут смелый? Подходи!..
        Однако вознесенная, дабы разить без пощады, длань моя так и не опустилась ни на чью макушку. Не нашлось у викингов смелых, ни один ко мне не «подошел». И вообще, быстро как-то выяснилось, что нападать на наших никто и не помышлял, а из леса халландцы вывалили нам навстречу только для того, чтобы сдаться. Они бросали оружие на землю и склоняли головы, многие для убедительности вставали на колени.
        Просто слезы наворачивались на глаза при виде такого единодушия…
        Но нет - кое-кто, распластавшись по земле, норовил уползти под прикрытие зарослей.
        - А ну, всем стоять! Эй, мужики! - позвал я русичей. - Кто-нибудь по-ихнему балакает? Переведите: сдавшимся обещаю жизнь, а кто сбежит, тех лично найду и покалечу!
        Старшина выкрикнул длинную фразу на халландском наречии, потом повторил по-германски и по-английски.
        Теперь замерли все, но чутье подсказывало мне, что человек пять уже замерли где-то за кустами.
        Я прошел к русичам, не размыкавшим щитов, и попросил старшину:
        - И последнее, крикни, пожалуйста: ночью я выйду на охоту.
        Эту фразу старшина произнес громко и четко, с артистически выверенной интонацией.
        Проняло: повыползали и остальные.
        - Оружие оставить тут, - распорядился я. - Пусть строятся в колонну по трое и шуруют впереди.
        Забавные зверьки эти викинги… Вот есть, значит, особая порода людей, которых нужно в постоянном страхе держать, иначе наглеют не по-детски. Ведь недавно же тряслись от ужаса, наблюдая, как бесчеловечно мы «пытаем» великого Черномора, но посидели на свежем ветерке, успокоились - и вновь глазенки поблескивают от подлых замыслов.
        На сей раз нездоровое напряжение было снято появлением внушительной колонны пуганых пленных. И - не вижу повода для ложной скромности - персонально моим появлением. На всякий случай я, покопавшись среди брошенного халландцами железа, снарядился уже привычным образом: меч в правой лапе, копье в левой и секира в хвосте. А что, непробиваемая комбинация, и в бою уже проверенная. Кроме того, еще на «Левиафане» напряженные лица русичей внушили мне мысль, что вооруженный я выгляжу очень грозно.
        Особой радости я, впрочем, не испытывал. Неотвратимо надвигалась ночь, спать хотелось жутко, а дел еще оставалось выше крыши.
        Уже много раз говорил себе: хватит сравнивать то, что довелось пережить, с литературой! Это - реальность, а не вымысел. Какой смысл снова и снова восклицать: ах, какие вруши эти писаки! Тем более что сам отлично понимаю: хороший писатель никогда не врет, он, если и умалчивает о чем-то, так единственно заботясь об удобочитаемости.
        А все равно нет-нет, да и подумаешь: хорошо героям книг! У них ведь как - подвиги трудны, зато в конце главгада завалил - и на отдых. Рутиной за героя займутся другие, персонажи второго плана. Зависть это, конечно, и ничего более, но как вспомню какого-нибудь комсомольца вроде Конана-варвара, который без трудностей скучает, так аж зло берет.
        В реальной жизни - извольте все на горбу тащить. Вообще не знаю, что бы я делал без друзей. Наверное, сдался бы побежденным мною викингам, потому что держать их в плену оказалось бесконечно труднее, чем пленять и вообще одолевать. И так-то глаз да глаз за ними нужен… Мало ли, что связанные сидят, поди там угляди, чем заняты! Их даже пересчитать ни у кого не получилось, хотя все грамотные - сбивались со счета от ряби в глазах. А ведь скоро их еще кормить придется… При этой мысли мне делалось дурно, зато она заставляла меня сбрасывать оцепенение и снова браться за работу.
        Не раз и не два я ловил себя на совсем уж нехороших мыслях. Два драккара так и остались у острова, так вот если бы погрузить их, викингов, на оба да отвезти на глубину… Ой нет, что это я? Сам же Рудю ругал за мечты разжечь в Саксонии огонь геноцида. Нельзя так, Чудо-юдо! Правда-правда нельзя…
        Так вот, о чем бишь я? Да, о друзьях и соратниках. После того как с первым радостным известием ушел с Радуги Семен Гривна, Настя добровольно взяла на себя обязанности курьера и раза четыре моталась на Сарему и обратно, рассказывая взволнованному Волховскому о произошедших событиях и доводя княжескую волю до Кривова. Сошлись на том, что боярин вернется на Русь на «Левиафане», привезя Черномора в отдельной камере, а халландцев в трюмах. («В тесноте, да не в обиде, товарищи разбойники», - с чувством глубокого злорадства подумал я, оглянувшись на одуряюще большую массу пленников, и окончательно перестал думать о драккарах.)
        Баюн долго не появлялся, но я на него не сержусь. Отец должен проводить время с детьми. И ведь не усидел же на горе, проведя котят тайными тропами, оставил поблизости от пляжа, а сам явился помогать. Сообщил о группе викингов в двадцать голов, которые засели у Ягодного ручья. Прошелся между рядами сидевших на песке пленников, а потом доложил, у кого магические амулеты под одеждой спрятаны.
        Ратники несли неусыпный дозор, взяли на себя обустройство лагеря, развели костры и стали готовить пищу. Десять человек во главе со старшиной, хорошо знавшим европейские языки, отправились на «Левиафан» утрясать детали с голландскими матросами и готовить галеон к отплытию - то есть выбрасывать все лишнее, освобождая место под викингов.
        Ну а я занимался своими, можно сказать, прямыми обязанностями. Догадались какими? Да? Ух, какие все догады вокруг… А сам я допер, к чему следует приложить лапы, только после того, как между двумя курьерскими рейдами на Сарему отловил Настю и задал ей мучавший меня вопрос: что же произошло там, в джунглях? Почему вдруг вернулся ко мне облик Чуда-юда?
        - Ты ведь не загадала желания?
        - Загадала, - ответила она.
        - Как? Но ведь оставался всего один лепесток! Как ты решилась? Настя, не знаю почему, но я уверен: тратить последний нельзя…
        - Конечно, нельзя. Это значит убить Цветок, - согласилась она.
        - Ничего не понимаю. Скажи наконец, в чем же дело?
        - Я учусь, - сказала Настя, опуская глаза. - Желать - это так трудно… ответственно. Я учусь понимать себя. Понимать свою душу.
        - И?
        - Я пожелала, чтобы на Цветке появились семь новых лепестков.
        Я поднял глаза к небу, сдерживая неуместный смех в груди. Как все просто!
        - Значит, у нас опять в запасе семь желаний?
        - Шесть. И на сей раз я не стану тратить их бездумно, - пообещала Настя.
        - Но одно уже потрачено… Ты пожелала, чтобы я снова стал сильным?
        - Нет. Это у меня не получилось бы. Потому что на самом деле важно другое… И хорошо, что я сумела это понять, хотя решать пришлось быстро. Загадай я так, бездумно - вышло бы невесть что. А истинным было другое желание: чтобы ты не мучился чужой волей, а сам по потребности мог бы обличье менять.
        Невероятно! Особенно остро я почувствовал свою недогадливость - а ведь давно бы стоило просто предложить девушке подумать над такой возможностью. Наверняка она точно так же пришла бы к этому вполне справедливому желанию, только гораздо быстрее.
        Я сосредоточился и представил себе, как хорошо быть человеком… И едва успел подхватить полетевшую с бедер тряпку - то, что осталось от туники.
        - Настя… Боже мой, значит… Настя, я преклоняюсь перед тобой! Что ты пожелаешь теперь?
        - Ничего. Мной владеет одна мечта… Слишком сильная, чтобы рядом с ней могла созреть другая, - с грустью призналась она. - Но сейчас не место и не время о ней говорить. Я скажу - потом… Но ведь волшебство Цветка, кажется, больше и не нужно? Сами справимся.
        - Само собой, справимся! - преувеличенно бодро согласился я.
        На самом деле, конечно, очень хотелось окончить все побыстрее и желательно не затрачивая усилий. Но я слишком уважал Настю, чтобы настаивать на этом. Да и себя тоже.
        После этого разговора я с сожалением вспомнил о разрушенных викингами складах магических артефактов. Среди них наверняка нашлось бы что-нибудь полезное! Правда, сначала это «что-нибудь» требовалось бы отыскать…
        Стоп, а о чем я, собственно, жалею? Фактически о том, что удобное решение не преподнесено мне на блюдечке с голубой каемочкой! Так ведь все равно бы трудиться пришлось - что же я кисну? Чем печалиться о невозможности перелопачивать чужой хлам, не лучше ли создать свой… мм, парк волшебных вещей?
        Так, в чем я нуждаюсь больше всего? Тут двух мнений не существовало. Первым делом я хотел избавиться от необходимости выполнять обещание, данное викингам. В свое время оно сослужило хорошую службу, многих заставив прекратить сопротивление, но теперь никак нельзя было обманывать ожидания широких народных масс. То есть необходимо было тащиться среди ночи в лес, выслеживать и жрать самых непослушных халландцев. Тьфу, гадость какая, представить противно…
        Но если я не сдержу слово, это дурно повлияет на викингов. Еще вообразят, что меня можно не слушаться! Значит, как-то надо облегчить себе задачу.
        В котлах как раз закипела похлебка, я наскоро перекусил и взялся за то, что назвал своими прямыми обязанностями. Еще бы не прямые - кто кроме Хранителя, хотя бы и отставного, может создавать артефакты?
        Воистину, пропал бы я без друзей! Без чуткого внимания Насти, без советов Баюна и золотых рук Платона. А Рудя уснул, и мы его не стали будить.
        Перво-наперво создал новое поисковое приспособление взамен секиры - побывав в бою, она начисто лишилась волшебных свойств. На сей раз я воспользовался медной плошкой, которую Платон начистил до блеска. Подкорректировал заклинание, свою кровь смешал с соком трав. Читая заклинание, сыпал на плошку землей, брызгал водой и дул. Получился очень неплохой магический сканер с тремя настройками - для
«прозревания» на далекие расстояния (через стихию воздуха), сквозь укрытия (и океанские воды не скроют тайны) и во мраке ночи (черной как земля). «Ветер, ветер, ты могуч… всюду веешь…» - плагиат, конечно, но я ведь это не литературной славы ради, а пользы дела для. Если уж на то пошло, так общие принципы сотворения магии я не сам придумал, и даже не во Фрэзере тут дело. Он только торил путь для науки, а вслед за ним устремились стада беллетристов, и литература фэнтези пестрит подобными ухищрениями образованных героев, затерявшихся в лабиринте времен и пространств. Правда, западные авторы предпочитают упирать на математическую сторону магии, но мы-то с вами люди умные, понимаем, что поэтическая составляющая куда важнее!
        Потом я тщательно отобрал среди множества трофеев несколько больших секир. Платон и Настя, побродив по кромке леса, принесли по пучку птичьих перьев. Я позаимствовал каплю крови у случившегося поблизости викинга, с медицинской деловитостью царапнув ему безымянный палец. Эстетически оформив секиры, привесил к ним по паре тлеющих угольков, которые отдельным заклинанием превратил в
«неугасимый взор», семантически и метафорически связанный с «медным глазом» из плошки. С Баюном обсудил заклинание - то есть попытался обсудить, хвостатый нахал, когда вник в мою задумку, повалился на спину и заржал как конь, молотя по воздуху лапами. Потом все-таки выдавил из себя: «Попробуй… коли не получится, так хоть бояться тебя будут… Гы-гы-гы!»
        Ему «гы-гы», а я даже вспомнить стесняюсь… Мои следующие действия, наверное, не очень-то объяснимы с точки зрения бытовой логики. Рассказ о них может даже поставить под сомнение мою репутацию психически здоровой личности… С другой стороны, если не расскажу, никто не поверит, что мне действительно удалось создание столь оригинального магического артефакта. А главное, никто не поверит и не прочувствует, как это трудно - создавать магию.
        Тут в чем дело? Магия, я уже говорил, управляется законами смежности и подобия, причем речь о подобии не только внешних признаков, но и действий. Помните пример с дождем? Или другой образчик магического мышления: небо и земля - муж и жена, дождь - плодотворное семя, следовательно, чтобы способствовать повышению урожайности, надо на полях производить подобные действия. Проще говоря, любимую в рожь водить… И не «хи-хи-хи», а ответственный сельскохозяйственный труд! Настолько ответственный, что его еще не каждому в общине доверят.
        Ну лично я поступил более прямолинейно. Мои артефакты должны были «запомнить» магически закрепляемую функцию. А чего я от них ждал? Уж конечно, не убийства. Мне всего-то и нужно, чтобы они пугали спрятавшихся по острову викингов и приводили на пляж…
        Я взял пяток халландцев со связанными руками и отвел их в лес, на полянку. Там слегка постучал им обухом каждой секиры по голове, несколько ощутимее - по корме. Бледные пленники мрачно следили за моими манипуляциями и, кажется, потихоньку прощались друг с другом. А потом я яростно взревел, забрызгал слюной, и, крича
«Убью», стал гоняться за ними кругами, попеременно поднимая то одну секиру, то другую. Минут через пять активных физических упражнений решил, что мои артефакты достаточно хорошо усвоили задачу, и погнал халландцев к пляжу, на чем и закончился короткий, но нелегкий сеанс «программирования».
        До самого рассвета несколько ратников, сменяя друг друга, «сканировали» остров, высматривая бежавших с поля боя викингов. Встречались и одиночки, но в основном пираты сбивались в группы по пять-десять человек. По приказу, то есть вплетенной в заклинание команде «Алга, комсомол» секиры взмывали в воздух, почему-то кружась, как вертолетные винты, и уносились вдаль… Не смейтесь - очень хорошие слова. В этом мире, по крайней мере, вероятность случайной активации грозного оружия практически сводится к нулю!
        Через некоторое время викинги, ошарашенные, ничего не соображающие от ужаса, вываливались на пляж, где им профессионально вязали руки бойцы Кривова. Выключателем для секир служили слова «Ак-Барс» - чемпион». Вообще, мне «Магнитка» всегда нравилась, но после чемпионата по хоккею этой зимой грешить против истины никак невозможно…
        Рудя, когда проснулся, спросил, почему я не поступил еще проще, позволив секирам работать самостоятельно? Я только отмахнулся: ага, тут на Радуге только бунта машин недостает! Не приведи Господь, летающие топоры начнут по собственному разумению жертвы выбирать!
        Все-таки полезное дело - фантастика. Недаром писатели изводили бумагу: хотя бы на одного человека за всю историю их предупреждения подействовали достаточно сильно, и я даже мимоходом не обдумывал такой возможности.
        Впрочем, вскоре выяснилось, что это и не нужно: викинги на острове наконец-то кончились. Летающие секиры привели только троих одиночек и - давно не виделись! - ван Хельсинга с ван Дайком. Про эту парочку я, признаться, совсем уже забыл. Наверное, зря: ратник, обнаруживший их при «сканировании» медной плошкой, сообщил, что знаток и победитель древних чудовищ с подручным готовят некое колдовское варево на костерке. Правда, приведенные и тут же допрошенные голландцы в голос заявили, что варили похлебку. Я еще, помнится, подумал, что Адальберт врет: очень уж явственно читалась в его глазах обида за погубленную репутацию, но разбирать детали мне было недосуг. Я передал голландцев Кривову, и тот определил их к отправке этапом на Сарему вместе со всеми.
        Несмотря на то что о разгроме самого «движения» викингов говорить было рано, Петр Кривов заявил, что бесконечно благодарен и обязан мне: оказывается, столь крупной победы над морскими разбойниками уже давно никто не одерживал. Поэтому он, не чинясь, спросил, какой помощи я жду от него.
        Первым делом мне хотелось очистить остров от тел погибших. Боярин, однако, ответил, что это за просьбу не считается, так как сами викинги уже объявили, что хотели бы предать павших товарищей достойному погребению.
        Этим и занялись с утра. Отрядили половину пленных; почти весь день они носили на берег тела и укладывали в шлюпки. Несколько русичей перевозили их на драккары, предназначенные к почетному плаванию в Вальгаллу. Кажется, впервые в угрюмых лицах викингов, занятых скорбным трудом, мне удалось увидеть что-то человеческое…
        А Кривов не унимался, и я собрал ребят на совет: чего желать будем?
        - А что нам? И так все хорошо, - сказал Баюн. - Лично у меня одно желание: чтобы этих викингов как можно скорее увезли отсюда. А то котятков и гулять не отпустишь, боязно.
        По-человечески я кота отлично понимал, но тут он, пожалуй, зря на викингов наговаривал. Котятки и без них способны найти себе на хвосты приключений. Лично я уже сбился со счета, сколько раз пришлось мне снимать их с деревьев и вытаскивать из-под коряг. Дымок, кажется, вообще рассматривал это как мою обязанность. Всерьез занятый подготовкой к службе разведчика, он с полной самоотдачей лез в самые труднодоступные места, и в среднем не проходило часа, чтобы я не отрывался на очередную акцию спасения.
        - В погребении собратьев отказывать нельзя, - заметил погруженный в задумчивость Платон.
        - Не спорю, - согласился кот. - Но ведь мы о желаниях говорим. Ты сам бы чего от Кривова пожелал?
        - Я? Мне ничего не надо, - как-то неубедительно вздохнул Платон и замолчал.
        - Я не считаю возможным просить что-либо за исполнение долга честного человека и рыцаря! - объявил Рудя. - Ибо нет ничего необычного в том, чтобы истреблять зло во всех его проявлениях везде, куда ни падет взор…
        - Благородно, - остановил я его речь. - Благородно и убедительно. А ты что скажешь, Настя?
        - Есть у меня мысль, - сказала девушка. - Зачем зря Цветок тревожить? Пускай викинги нам терем отстроят.
        И как я сам не подумал об этом? Правда, ведь до того как совершится погребение, никто с острова не уплывет, это естественно. Конечно, можно было бы восстановить терем силой Цветка, но я понимал Настю. Она так и не загадала свое сокровенное желание, а «перешагнуть» через него не могла.
        Я подошел к боярину и изложил нашу просьбу.
        Сначала, когда викинги только выслушивали приказ, лица у них были кислыми. Порой жутковатый, но по большому счету необременительный плен расхолодил их, и перспектива работы не вдохновляла. Но потом кто-то из халландцев сообразил, что на суде боярин непременно припомнит их поведение, и пленники, пошушукавшись, изъявили страстное желание отдаться созидательному труду.
        Платон как-то рассказывал, что знающая дело артель вполне добротную избу за день срубить может, причем буквально на пустом месте - ну за вычетом, конечно, времени, необходимого для совершения обрядов и под конец выполнения художественной отделки. А нам ничего, кроме добротной избы, и не нужно. В общем-то, если вспомнить, мы пользовались далеко не всеми помещениями терема.
        Дворцом, если возникнет такое желание, как-нибудь потом обзаведемся.
        Кривов, выслушав меня, согласно кивнул:
        - Халландцы - бугаи здоровые, должны управиться.
        И они действительно взялись за дело энергично. За полчаса расчистили пожарище, потом нарубили деревьев и стали рыть котлован. Ван Дайк, тоже снедаемый желанием выставить себя в наилучшем свете, услужливо сообщил, что на «Левиафане» имеется большой выбор шанцевого инструмента, необходимого, как он сказал, при роде деятельности Адальберта ван Хельсинга. И действительно, с галеона доставили достаточное количество орудий труда. Работа закипела. Полюбовавшись на деятельных викингов, я вернулся к своим делам.
        Новый день показался мне еще более долгим, должно быть, потому, что был наполнен не только яркими событиями, но и превратившейся в рутину волшбой, не всегда успешной.
        Например, хотя Платон вырезал великолепную шкатулку, довольно точно воспроизведя на крышке узор с расправившими крылья орлами, ни одно из положенных туда колец так и не стало телепортом. Я совершенно не представлял себе, какой ритуал должен сопровождать «магическое программирование». Даже не мог сообразить, основано ли создание колец на законе сходства или смежности.
        Однако кольца были нужны: хотя лечебный амулет работал на славу, раненых было слишком много для него, и мы хотели отправить их на Сарему как можно скорее - в качестве благодарности за помощь. Пришлось изобретать ритуал с нуля. В чем суть орлиной символики в представлении своего предшественника, додумавшегося до этих колец, я не знал (хотя готов поручиться - это был мой одномирянин!), поэтому определил ее для себя как образ преодоления пространства; элемент мгновенности привнес, попросив Платона изобразить на крышке шкатулки молнию. Долго подбирал символ безопасности - остановился на образе щита и рисунке в виде двух сцепленных колец, вроде символа бесконечности. Это, по моей мысли, должно было подчеркнуть мотив преодоления любых расстояний, но в заклинании я назвал кольца частью кольчуги, соединяя мотивы безопасности и распространения магических свойств на весь ряд сходных предметов.
        Цитировать само заклинание не буду: оно получилось длиннющим и малохудожественным, но, кажется, я учел все нюансы.
        Настя за это время наплела колец из древесной коры - мы не собирались делать их долговечными.
        Процесс «программирования» уже не показался сложным после всей мороки. Я вновь обратился к стихиям, прося их не препятствовать перемещениям по воле человека, и, сложив кольца в шкатулку, прочел заклинание, после чего вдруг добавил такие строки:
        Что моя жизнь? Короткий миг
        На фоне ритмов мирозданья.
        Казалось бы: зачем приник
        Я к чаше горького познанья?
        К чему стремлюсь? Сквозь что иду?
        С какой мечтою жажду Бога?
        Какую с неба жду звезду?
        Ответов нет, вопросов много[Стихи автора.] …
        - А дальше? - спросила Настя, и я обнаружил, что давно уже замолчал, не докончив неожиданно ни к чему вспомнившихся строк давнего стихотворения, «привета тех счастливых дней, когда я мало в чем нуждался, писал стихи, не спал ночей и очень редко сомневался».
        - Это так, не к месту, - смутился я. - Потом как-нибудь… Так, обряд закончен, пора пробовать.
        - Мне это дело привычное, - ненавязчиво предложил себя в испытатели Платон.
        - А мне тем более! - воскликнула Настя. - Я уже едва различаю, где Радуга, а где Сарема.
        - А меня, в случае чего, не жалко будет, - бестактно ляпнул Рудя. Вот лечи таких! Уж лежал бы себе на больничном…
        - Стоп, стоп! - перебил я ребят. - Вы тут не одни, мне тоже охота покататься.
        - Но ты же… - начал было саксонец.
        - Теперь мне все по силам, - прервал я его и превратился в человека, уже отработанным движением подхватывая полетевшие с бедер тряпки.
        - Ты же ничего не знаешь в нашем мире! - нашлась Настя. - Куда полетишь-то?
        - К себе домой, - не растерялся я. - Заллус говорил, я могу это сделать с помощью кольца.
        - Ты веришь Заллусу? - почти в голос воскликнули ребята.
        Нет, я не верил ему. В данном случае - почти, но все же не до конца. Однако не было у меня и уверенности в том, что, скажем, изображение молнии на крышке не приведет к удару током в миллион вольт при попытке телепортации. Поэтому и в мыслях не держал позволить кому-то из ребят экспериментировать с моей кустарной магией.
        От Насти я вообще как бы ненароком отодвинулся. С нее, пожалуй, станется схватить кольцо без спросу. Чтобы не вводить никого в искушение, я выбрал одно, подходящее по размеру, и нацепил на палец левой руки, воскрешая в памяти офис «Прометея».
        Яркая вспышка - точь-в-точь молния! - сверкнула перед глазами, на миг ослепив меня. Первый же вдох заставил закашляться - я уже напрочь отвык от воздуха, пропитанного ароматами китайского пластика на стенах. Получилось!
        Проморгавшись, я окинул взором знакомое помещение, размеченное полосками света из-за неплотно закрытых жалюзи, полюбовался на вытаращенные глаза сотрудников, помахал рукой знакомым, послушал оперный визг Ангелины Аркадьевны и прыгнул обратно на остров.
        Лица у ребят были такими… у меня аж в груди защемило. Будто не чаяли больше меня увидеть. Платон от себя лично высказал, как я понимаю, всеобщее опасение:
        - Я подумал: что, если ты не захочешь возвращаться сюда?
        - Да? - удивился я. - Знаешь, Платон, а я, наоборот, подумал: так ли я хочу вернуться туда?
        С благословения Кривова мы выдали раненым плетеные кольца-телепорты, объяснили, о чем надо думать, надевая их, и отправили на Сарему. С ними, для контроля, слетала Настя, когда вернулась, сказала, что все добрались благополучно.
        Облегченно вздохнув, мы отправились поглядеть на работающих викингов - что-то сильно они расшумелись.
        И немудрено… Господи, что там творилось! Это не постройка дома, а какая-то любительская постановка вавилонского столпотворения в жанре трагикомедии. Пыль стояла столбом, дым коромыслом, а площадная брань низвергалась подобно водопаду - в полном соответствии с первоисточником, разноязыкая.
        Среди осоловевших от гвалта караульных ратников, стоявших на вершине земляного вала, что опоясывал будущий дом, я отыскал уже знакомого старшину и спросил у него:
        - Из-за чего сыр-бор?
        - Спорят! - ответил он и в сердцах сплюнул.
        - Отличиться, что ли, хотят?
        Видя, что я не понимаю, он пояснил:
        - Тут, видишь ли, господин Чудо-юдо, наши работники решают, каким быть дому.
        - А чего тут решать? - встрял кот. - Каким был, таким пусть и будет.
        - Каким он у вас был, я лично не видел, - сказал старшина, - но эти вот говорят, что они так не умеют.
        - Пусть как умеют, так и делают, - пожал я плечами. - Нам главное, чтобы крыша над головой была.
        - То-то и оно, господин Чудо-юдо, что умеют каждый по-своему…
        Вот оно что! И впрямь, приглядевшись, я обнаружил, что спорщики разбились на небольшие группы по национальному признаку.
        - Вот эти по старому свейскому обычаю строить начали, - продолжал старшина, указав на одну из групп.
        Я, кстати, запомнил этих матерых рубак. Среди прочих викингов они выглядели наиболее правдоподобно, то есть были действительно свеями и не носили рогатых шлемов. Орали теперь, впрочем, наравне со всеми.
        - Как яму-то вырыли, они и стали землянку катать. А вон те, - жест в сторону худосочных, но юрких мужичков бледной наружности, машинально шаривших руками по поясам в поисках отнятых ножей, - с другой стороны, никого не дожидаясь, вбили сваи высокие, чтобы, значит, дом, как на ногах стоял, и уже пол накатывали. Пошла перебранка. Поперву только об одном спорили: эти про землянку твердят, а те про дом. А потом выяснилось, что одни землянку мыслят срубною, другие - столбовою, третьи твердят об избе с погребом, четвертые мазанку хотят, пятые высокую хижину…
        - А терем? - скромно поинтересовался подошедший вместе со мной кот.
        - Про терем вон те талдычут, - отозвался старшина, показав нам двух дюжих парней вполне славянской внешности.
        - Так пусть они и руководят строительством, - мудро рассудил я.
        - А они только говорят. Строить не умеют.
        - Ну а ты-то чего теряешься? - возмутился кот. - Чай, русский человек, знаешь, как избы строятся! Наказал бы им…
        Старшина смерил Баюна снисходительным взглядом:
        - А ты думаешь, мы не пробовали? Только они тут все - строить не умеют.
        - Сейчас научатся! - довольно зловещим тоном пообещал Баюн. - Мы им жизнь сохранили, а они даже отблагодарить не хотят? Непорядок. Чудо, приведи Платона. А ты, - кивнул он старшине, - айда со мной, для внушительности. Я с викингами говорить буду.
        Мне хотелось послушать его речь: интересно было, какие слова сумеет подобрать хвостатый филолог для предотвращения смертоубийства. Халландские разбойники, всерьез увлекшись дискуссией, были слишком близки к тому, чтобы употребить шанцевый инструмент не по назначению. Однако время поджимало, и я отправился за новгородцем.
        К нашему появлению монолог Баюна был закончен. Халландцы стояли по-прежнему хмурые, некоторые пререкались, но уже никто не стремился проламывать головы. Кот подошел к нам, нервно подергивая кончиком хвоста, - видно, понимания добился с трудом - и сказал:
        - Платон, принимай работников. Говори им, что нужно делать, и самое главное - не давай рта раскрыть. Если кто хоть слово скажет… - он подавил протяжный воинственный мявк, - не обязательно поперек, просто - хоть слово… Зови Чудо-юдо. А ты, Чудо, не побрезгуй, растерзай.
        Платон, ни слова не говоря, поплевал на руки и двинулся к ожидающим распоряжений пленникам. Старшина встал рядом со мной и утер со лба пот.
        - Молодец котейко, - нейтральным голосом сообщил он. - Умеет до глубины души достать.
        - Идем отсюда, - позвал Баюн.
        - Слушай, забыл спросить, - спохватился я. - А вот это что такое, на чем мы стоим?
        - Это? Оборонительный вал, - пояснил старшина. - На случай осады. Это они влет сладили, тут разногласий не было.
        Черномор, вчера не подававший признаков жизни, сегодня был нездорово активен. Каждые четверть часа ему требовалось то попить, то поесть, то до ветру, то еще чего - в общем, не вызывало сомнений, что он самым наглым образом испытывает нашу бдительность. А то и усыпляет.
        На всякий случай плот его мы сожгли, а поскучневшего колдуна перевели на наш, приписанный к порту Радуги.
        - Трудно будет доставить его на Русь, - заметил Рудя. - Это на острове он бессилен, а в море?
        - Море ему - дом родной, - вздохнул Петр Кривов. - Давно уже русские люди хотели его изловить, и волхвы пытались, и монахи, а все без толку. Приметили только, что на суше Черномор слаб, но он на суше и не бывает почти никогда… А не мог бы ты, Чудо-юдо, такую штуку придумать, вроде цепей булатных, замков серебряных, которые, по слухам, всякое колдовство запирают?
        - Попробую, - кивнул я.
        Вот это и стало основной моей задачей на сегодня. Сперва я, припомнив, что доводилось читать на эту тему в фэнтези, попытался воссоздать ошейник подчинения, потом - кандалы бессилия, потом еще что-то в таком же духе. Часа три угробил, не меньше, а все не клеилось. То заклинание не складывалось, то символы не подбирались, то обрядовые жесты выходили очень уж двусмысленными, а этого в магии допускать не рекомендуется.
        Настя ушла стирать скатерть. К полудню самобранка высохла и, вдохновленная чистотой, роскошно накрыла поляну. Хватило всем, даже пленникам. Настя собственноручно передавала им миски с наваристым борщом, от которого сраженные нашим великодушием викинги становились вежливыми и покладистыми, даже благодарили за сытное угощение.
        Глядя на них в тот момент, я подумал: все-таки это тоже люди… И в них, звероподобных, остается что-то светлое, что-то неиспорченное, способное, как стебелек из-под асфальта, пробиться сквозь мрак душевных нечистот, когда они не маются дурью с оружием в руках, заняты трудом, а над душой у них стоит стража с жутким чудовищем во главе…
        Рудя принимал активное участие в обсуждении, но с непривычки быстро запутался, объявил, что магия - самое нерыцарское из всех нерыцарских дел, и ушел с русичами конвоировать похоронную бригаду.
        Платон идей не выдвигал, но, пока не был призван на стройку, послушно мастерил все, что изобретал мой усталый ум, из подручных материалов - древесины, коры, материи, камней, ножей и кожаных обрезков (в какой-то миг мне показалась удачной мысль об ошейнике на манер строгача) и прочего хлама.
        Баюн несколько раз отвлекался, бегал посмотреть, как там котята, потом привел всех на пляж, чтоб были на виду - но если бы Настя не взялась приглядывать за ними, мы бы точно их потом недосчитались. И так поминутно кто-нибудь из котят (чаще всего Рыжая спинка) ускользал от ее бдительного ока и подбегал к нам:
        - Пап, а пап, а я краба нашел!
        - Молодец.
        - Пап, а краб Дымку хвост откусил!
        - Молодец… Что? Настя! Что с Дымком?
        - Жив-здоров, все в порядке! - спешила успокоить его девушка, потирая палец, не без труда извлеченный из хватки крабовых клешней.
        - Дядь Чуд-юд, а придумай игру, чтоб нужно было и прятаться, и бегать, а то в прятках сидеть скучно, пока Плакса всех найдет, я уснуть успела…
        - Не сейчас, дети, видите, мы заняты.
        - Дядь Чуд-юд, ну пожалуйста, ты же хороший, ну придумай игру, чтобы трое убегали и прятались, а четверо ловили по следам, а трое бы потом нападали из засады, а все бы…
        - Гхм, ну, это несложно, - сказал я. - Эта игра называется «казаки-разбойники»…
        - Не, дядь Чуд-юд, название мы сами придумаем, а ты придумай игру!
        - Дети! - грозно повышал голос Баюн. - Ваша невоспитанность заставляет меня стыдиться вас!
        Котята посмурнели, но тут Платон, скатав из ткани шарик и перевязав его полоской кожи, кинул на песок:
        - Вот, побегайте за ним, котеныши!
        Второго приглашения не потребовалось, котеныши набросились на импровизированный мячик, в два счета разорвали его и прибежали за новым. Спасла нас Настя, предложившая старинную котячью игру - в бантик на веревочке.
        - А в песке-то извозились… - пробормотал, провожая детей взглядом, Баюн. - Придется вечером их мыть. Бр-р, - вздрогнул он до кончика хвоста.
        - Не отвлекайся, - попросил я. - Значит, на чем мы остановились? Ах да, замыкание исходящих магических эманации на субъекте чарования… Заклинание еще можно состряпать, но остается прежний вопрос: что избрать символом? А кроме того, что, если Черномор не станет эманировать, а притянет постороннюю магию? Кроме того, у него наверняка остались еще единомышленники в Морском Царстве. А если… Баюн?
        Кот, углубившийся в свои мысли, снова вздрогнул, топорща шерсть.
        - Извините. Вспомнилось, как меня Яга купала… Вот же вечная проблема: кого-то в воду не загнать, кого-то на сушу не выманить…
        - Ну не так чтоб совсем уж… Стоп! - перебил я сам себя. - А ведь боярин сказал, что Черномор на суше слаб, верно? Слаб - а не бессилен?
        - Как будто так, - кивнул кот.
        - Значит, хоть изредка, но выбирается, и ничего. А на Радугу - ни ногой…
        - Конечно, - сказал Баюн. - Это же волшебный остров, для древних богов запретный. Это мы давно знали… А, ты предлагаешь затащить его на берег и держать, пока не издохнет? Здорово! Я согласен. Пускай его заочно судят, а у меня уже голова пухнет.
        - Нет, Баюн, - решительно возразил я, не удержавшись от пристального взгляда в сторону Черномора, который как раз чего-то канючил у стражников. - Нет. Это не наш метод. Я просто подумал…
        Для чистоты эксперимента я отошел в заросли, чтобы Черномор меня не видел, и набрал земли. Узелок спрятал под лохмотья, по-прежнему заменявшие мне тунику, и с задумчивым видом приблизился к плоту, будто собираясь что-то спросить. Результат превзошел самые смелые ожидания. Едва я ступил на бревна, Черномор подобрался, а когда я сделал шаг в его сторону, поспешно отполз.
        Я замер, а он осмотрел меня с ног до головы и прошипел:
        - Догадались? Умники… Надо было вас всех… Ну ничего, с вашими жалкими умишками власти над Радугой вам не видать! Без меня вы все тут - никто, ничтожества!
        - Ой, да кому она нужна, эта власть? - не удержался я.
        - О да, никому, - скривился колдун. - Кроме тех, кто знает, что с этого острова начиналось Творение мира… Уж конечно, эта власть не нужна вам, жалким недоумкам…
        - Ты бы поменьше ругался - глядишь, полегче бы жил, - вздохнул я, но этим вроде бы достаточно невинным замечанием только спровоцировал поток отборной брани…
        Кривов распорядился перекантовать Черномора на «Левиафан» и посадить, не развязывая, в отдельную каюту под неусыпный надзор по меньшей мере трех охранников. Каюту обвешали мешочками с землей Радуги. Колдун что-то бубнил о правах военнопленных, то есть об их эквиваленте в этом мире, но Кривов сказал ему, что, когда его станут мучить и морить голодом, он с удовольствием поднесет страдальцу бумагу и чернильницу и даже лично поможет грамотно составить жалобу, потому как порядок и законность превыше всего. Но до тех пор небитому, непытанному пленнику надлежит молчать в тряпочку и не нервировать окружающих.
        Когда стемнело, якорь был поднят, на драккарах поставили паруса, и живые покинули их, запалив огонь. Плавучие погребальные костры долго разгорались, но потом взметнули столбы пламени к самому небу и один за другим стремительно погрузились в пучину моря.
        Мы распрощались с Кривовым, надарили ему напоследок деликатесов со скатерти-самобранки, и он отплыл на последней шлюпке.
        Потом мы долго махали вслед тающим во мраке ночи призрачным парусам.
        И далеко не сразу я заставил себя поверить, что на Радугу опустилась благословенная тишина, что я вновь остался в узкой компании столь разных, но ставших мне такими близкими людей… и котов, естественно. Что все уже кончилось…
        Хотя что я говорю?
        Заканчиваются события. Могут завершаться периоды жизни - если не оставили следа в душе, доброго или плохого, это уже другой вопрос. Но чем ревнивее хранит их память, тем вернее вырастают из периодов эпохи - проклевываются из них, как… как цветок из бутона.
        Закончились только события, составившие период моей жизни - начальный период, из которого только начинала вырастать новая эпоха. - Что теперь? - спросила Настя.
        - Теперь? По домам. Засиделись мы тут, - ответил я.
        - А остров - бросим? - забеспокоился Рудя. - Да мало ли кто еще надумает…
        - Кто сказал - бросим? Друг друга - что, тоже прикажешь бросать? Да и тут еще работать и работать, нельзя же, в самом деле, как хулиганам в песочнице, все сломать и уйти.
        - Дядь Чуд-юд…
        - Дети! - строго прозвучал голос Баюна.
        - Гхм-гм. Дядя Чудо-юдо, а что такое «песочница»?
        - Это вроде пляжа, только поменьше.
        - Дядя Чудо-юдо, а что такое «хулиганы»?
        - Это вроде викингов, только помельче.
        - Дядя Чудо-юдо, а ты научишь нас…
        - Обязательно научит, только дайте взрослым поговорить спокойно, - прервал Баюн. - И вообще, почему вы еще не спите?
        - Малышня сказку просит, - заявил Дымок.
        - Устраивайтесь, я сейчас приду и расскажу, - сдался кот. - Так о чем мы?
        - О том, - сказал я, - что не сидеть же здесь безвылазно. Кому как, а мне надо дома побывать. Родителей повидать, а то ведь испереживались уже. Но потом, конечно, вернусь. Настя - вообще в обязательном порядке к отцу, иначе он с ума сойдет от беспокойства.
        - Я тоже на Русь слетаю, - глядя в костер, сказал Платон. - Могилки родителей надо подправить, в церкви побывать, а то как нехристь… Ребята, а вы бы видели Новгород - вот вырос-то!
        - Мне, если уж на то пошло, тоже надо побывать в Готтенбурге… Но это не к спеху. Я подожду вас на острове…
        На том и порешили, посидели еще минутку, потягивая вино, и пошли слушать, какую сказку расскажет Баюн своим котятам. Классный он рассказчик, настоящий профи…
        ЭПИЛОГ
        Мне накаркали беду с дамой пик,
        Нагадали, что найду материк,
        Нет, гадалка, ты опять не права -
        Мне понравилось искать острова.
        Вот и берег призрачно возник,
        Не спеша - считай до ста.
        Что это, тот самый материк
        Или это мой остров?..
        В. Высоцкий.
        Не полечу сегодня на остров. Надо брать себя в руки и начать то, что задумал.
        Укрепившись в этой мысли, я до самого обеда курил сигару, пил кофе и усиленно размышлял над планом книги, чувствуя совершенное бессилие.
        Ирония судьбы: после вчерашних событий - и бессилие…
        С другой стороны, именно после вчерашних событий я понял, что медлить нельзя. Книгу следует написать как можно быстрее, и тому есть две причины.
        Во-первых, необходимо отвратить от намерения найти Радугу искателей приключений всех мастей. Может быть, в нашем мире их и немного, но разве можно с уверенностью сказать, что прежний Хранитель, мой одномирянин, сумел удержать язык за зубами? Что он не прихватил с собой колечко-телепорт? Или любой другой артефакт, способный убедить слушателей в правдивости рассказа?
        Хотя наш мир гораздо меньше насыщен волшебством - но ведь не лишен его совершенно! Следовательно, пусть ничтожный, но остается шанс, что на Радуге объявится незваный гость.
        Положим, это не представит для меня трудности. Но к чему лишние проблемы?
        Итак, отнюдь не бесполезным будет пустить слух, будто мой остров - пристанище лютого чудовища, страдающего повышенной кровожадностью, осложненной крайней степенью мизантропии на фоне маниакально-депрессивного синдрома. Глупо звучит, но мне не диссертацию писать, зато всякого, кому имена и названия покажутся знакомыми, заставит задуматься.
        А в мире Радуги ту же задачу выполнит фольклор. Викинги постараются. Что на каторге, или куда их там еще суд направит, что вернувшись домой, они, конечно, не станут распространяться, как потерпели поражение от небольшого в общем отряда русичей. Гонор не позволит! И будут они, голубчики, совсем даже другое рассказывать, батальное полотно они развернут и поведают всем, как исключительно благодаря личной храбрости вырвались живыми из когтей страшного Хранителя. Пуще того - сагу сложат, и не одну, о каждом ярле в отдельности и обо всех героях похода вместе взятых. Новый цикл создадут и затмят своим плаванием к волшебному острову подвиги Сигурда…
        Но главное, конечно, в другом. Мне нужно найти своего коллегу и поговорить с ним, чтобы совершенно точно знать, что ему известно о тайнах Радуги и цветка. И - о чем он может догадаться.
        Однако как искать? Объявления в газеты давать? «Тот, кто был чудовищем на Радуге, знаком с языческим богом и разбирается в производстве магических артефактов - отзовись!» Сущий бред. Нет, среди платных объявлений и не такое ставят, но кто поручится, что экс-Хранитель читает объявления в газетах - причем именно в тех, в которых я эти строки разместил бы?
        Думая об этом, я пришел к выводу, что книга - оптимальный вариант. И в сумасшествии никто не заподозрит, и больше вероятность, что человек с воображением предпочтет литературу газетным объявлениям о знакомстве психов. И Заллус, ежели заинтересуется моим творчеством, ничего особенного не подумает: ну решил Хранитель подзаработать - ничего страшного, тем более что все переврал, свел к фантастическому ужастику и тем самым надежно отпугнул мало-мальски серьезных исследователей.
        Итак, решил я: книге - быть! В основу, конечно, надлежит положить мои записки, но вот тут-то и началась морока: материала куча, а сюжет не складывается! В конце концов, отчаявшись, я пошел по пути наименьшего сопротивления: положил на обшарпанный стол рядом с клавиатурой пачку листов, исписанных корявым Чудо-юдиным почерком при помощи пера и чернильницы-нескончайки, открыл «Ворд» и стал набивать мемуары. По ходу дела правил стилистику, думал над расположением материала - и вскоре почувствовал, что вот-вот, и нащупаю сюжетный стержень.
        В этот момент в прихожей раздался звонок.
        Я подошел к входной двери и открыл ее, даже не посмотрев в глазок. Знал, кого увижу.
        Посетитель «Прометея» - человек средних лет, одетый, как подобает преуспевающему бизнесмену, только теперь с каким-то чемоданом в руке, улыбался и излучал доброжелательность.
        - Не ждал? - спросил колдун и переступил порог, не дожидаясь приглашения.
        - Не ждал, - согласился я, стараясь, чтобы голос звучал как можно убедительнее.
        - Ну конечно! - объявил Заллус, с той же бесцеремонностью проходя в комнату и с видимым любопытством осматриваясь. - Представляю, до каких обвинений в мой адрес ты додумался… Однако теперь это неважно. Вот я здесь - и намерен честно выполнить обещанное.
        - Заллус, - сказал я, - все завершилось, и теперь нет смысла ворошить прошлое. Однако давай все же говорить начистоту.
        - Я для того и пришел. - Колдун, поддернув брючины, уселся перед компьютером, поставил чемодан у ног и глянул на экран. - Забавную все же вещицу вы тут придумали. Не приходило в голову воспроизвести в виде магического артефакта? Нет? Ну ладно, речь о другом. Начистоту так начистоту… Давай мириться! - после секундного размышления объявил он.
        - В каком смысле? - спросил я.
        - Да в самом что ни на есть прямом! - Заллус вновь изобразил лучезарную улыбку. - Оставим околичности. Конечно, у тебя были все основания относиться ко мне с неприязнью. Я забросил тебя на волшебный остров в полном неведении относительно того, чего от тебя жду на самом деле. Потом, узнав все необходимое, действительно собирался убить тебя, а заодно и всех прочих свидетелей. Догадываешься, почему?
        Разумеется, я догадывался. Но сейчас неподходящий момент, чтобы демонстрировать сообразительность.
        - Да кто тебя знает?
        - Я рассчитывал поставить нового Хранителя: опять ни о чем не подозревающего, но предельно ограниченного, жадного и примитивного. Любой мир располагает подходящими кандидатурами для создания идеального чудовища. Однако отвага, с которой вы защищали Радугу, заставила меня передумать. Остров для вас теперь - нечто большее, чем просто клочок земли. Вы за него кровь проливали. Прикипели к нему… И уже ни за что не оставите.
        - Это правда, - нахмурившись, сказал я. - И поверь, приложим все усилия к тому, чтобы ни ты, ни кто-либо другой не покусился на могущество Радуги.
        Заллус щелкнул пальцами:
        - А мне именно это и нужно! Поэтому я решил оставить вас в покое. Не веришь?
        - Не нужно объяснять, - рискнул я показать осведомленность. - Черномор проболтался, что Радуга - это остров Творения. Видимо, возможности его Сердца безграничны… в принципе. Потенциально. Но для тебя это не имеет значения. Сам ты не можешь ступить на Радугу, а послать кого-то другого со своим желанием попросту не рискнешь. Да и бессмысленно это - желания с гонцом передавать. Даже преданный тебе человек, даже самый фанатичный последователь не воспроизведет твое желание в точности. Пусть несознательно - но извратит его своим личным взглядом. Я прав?
        - Совершенно, - кивнул Заллус - Ты неплохо разобрался в механизмах Радуги. Правда, забыл кое о чем, но это уже детали.
        - Не забыл, - улыбнулся я. - Сердце острова само выбирает, чьи желания исполнять.
        - Вот именно. Сейчас его избранница - твоя Анастасия. Что ж! - Он развел руками. - Отнюдь не худший вариант! Возможно, один из лучших. Во всяком случае, самый для меня безопасный. Даже присутствие еще двух смертных ничего, в сущности, не меняет. Ни изобретательности, ни честолюбия им не хватит, чтобы помешать мне, а против тебя они не пойдут, даже если исчезнут дружеские чувства. Просто из банального страха. Итак, судьба распорядилась наилучшим образом. Два Хранителя, два любящих сердца! Наконец, вам хватило ума, поняв тайну, отказаться от соблазна поиграть во всевластие… Что таить, это важнее всего остального. Вы сумели понять самое главное! Пусть не мне, но и никому другому не удастся воспользоваться могуществом Радуги. Я доволен и больше не имею к тебе претензий.
        Я помедлил и задал вполне естественный вопрос:
        - Почему я должен тебе верить?
        - А почему я должен волноваться из-за твоей веры или неверия? - весело ответил Заллус - Это ничего не меняет и, стало быть, несущественно. И все же - оцени жест! - я приготовил кое-что поубедительнее слов.
        Сказав так, он наклонился к чемодану, щелкнул замками и толкнул его, придерживая крышку. Чемодан глухо стукнул и рассыпал по ковру пачки банкнот.
        - Честно заработанные тобой миллионы! - объявил колдун. - На банковские операции, уж извини, времени и впрямь не было, но здесь вся сумма, набежавшая за твой испытательный срок. Шесть миллионов долларов, - вроде бы без нажима, но с явно голливудской интонацией уточнил он.
        Надо же, какое забавное совпадение - я как раз сегодня, выбирая возможное начало запланированной книги, думал об этих миллионах. Совпадение - или все-таки предвидение?
        Но это не суть важно, а важно сейчас другое: миллионы Заллуса появились на сцене отнюдь не случайно.
        Да, не брошу я остров. Теперь, когда он перестал быть тюрьмой, я уже не мыслю своей жизни без него! Дома, конечно, бываю. Вот и вчера как раз привез еды с Радуги. Безработным ведь хожу, а самобранку в наш мир никак протащить не удается, но узелки с ее блюдами - вполне.
        Возможно, придется-таки «толкнуть» в нашем мире два-три безобидных сувенира с Радуги. Деньги-то нужны. Ну хотя бы, пока не удалось восстановить запасы целительного зелья - уж бинты, марганцовка и йод должны быть в аптечке обязательно. Да и вообще, некоторый колорит современности не повредит. Нужно аккумуляторы купить помощнее - страсть как хочется протащить на Радугу магнитофон, а батарейки там почему-то садятся на удивление быстро…
        Ладно, это потом. Сначала - самое необходимое: уже упомянутая аптечка и гостинцы.
        Чтоб не забыть: котятам «Китикэт» и пластмассовых мячиков, а то резиновых им ровно на час хватает. Руде, так и быть, дам почитать воспоминания маршала Жукова, он очень просил что-нибудь по военному ремеслу будущего. Интересно и достаточно непонятно для пятнадцатого века. Платону - потом придумаю, сейчас он все равно в Новгороде пропадает уже который день. А Насте…
        Помните, она про желание говорила, такое сильное, что рядом с ним всякое другое неуместно? Так ведь она его и не загадала. Слишком уважает меня для этого. И себя тоже.
        Она мне созналась… Ну если коротко, это желание Насти имеет отношение ко мне - самое прямое отношение. Но количество лепестков на Аленьком Цветочке не меняется. Да и не нужно ему меняться, потому что давно уже, в сущности, ничего не надо загадывать…
        Я все-таки не зверь какой бесчувственный, а человек!
        По-настоящему-то загвоздка в другом: по большому счету наш мир абсолютно ничего не может предложить Радуге. Безделицы, которыми мы так старательно окружаем себя здесь, теряют всякий смысл, когда ты живешь по-настоящему…
        Насколько понимаю, в тот момент, когда я размышлял над проблемой гостинцев, в непредставимой дали, в другом измерении говорящий котенок Дымок уже вовсю исследовал остров.
        Впоследствии он так и не сумел припомнить, какую цель ставил себе, планируя поход. В любом случае скоро обо всем позабыл и переключился на игру «изгнание мерзких викингов с острова». Будучи один, он исполнял сразу все роли: был и отважным разведчиком папой, и грозным чудовищем дядей, и даже отрядом мерзких викингов, улепетывающих от вышеназванных героев.
        Вот в этой-то, самой простой роли, подразумевающей паническое бегство, Дымок и свалился в ручей.
        Там ручей-то, Господи… Строго говоря, он даже для котенка опасности не представлял, но в первое мгновение, очутившись в воде, Дымок этого, разумеется, понять не мог. Он испугался и закричал, причем выкрикнул имя того, для кого уже стало привычкой вытаскивать котенка из самых неожиданных мест.
…Я смотрел на вывалившиеся из брюха чемодана купюры и думал о том, что еще вчера утром миллионы Заллуса выглядели бы для меня иначе. Это были бы легкие миллионы… Нет, не такие, как легкий и веселый миллион Остапа Бендера, скорее всего, попав ко мне, миллионы Заллуса быстро превратились бы в трудовые миллионы, помогли мне осваивать Радугу. Я уже думал об этом: современные инструменты, стройматериалы, может, какая-то техника, бытовые приспособления - мало ли?
        Но сегодня это были уже страшные деньги - куда там страшному миллиону Корейко! Нет, тут посложнее… И вроде бы никакой определенности, ни четкого представления об опасности, только настойчивое чувство: берегись!
        Впрочем, что ж тут гадать, суть очевидна. Вчера еще были рамки и границы, а сегодня они уже не довлеют надо мной. И миллионы не помогут мне на острове: теперь деньги мне вообще не нужны там. Ибо на Радуге есть тайна тайн, рядом с которой все остальные символы могущества смешны и ничтожны.
        Поход по магазинам завершился. Я шел домой, помахивая пластиковым пакетом, и мыслями был уже на острове, как вдруг из воздуха прямо передо мной возникло нечто серое и пищащее:
        - Дядь Чуд-юд!
        Я едва успел подставить свободную руку, чтобы подхватить его. Это был Дымок, мокрый, как цуцик, и дрожащий. Повиснув на предплечье и вцепившись в него всеми четырьмя лапами, он шумно выдохнул:
        - Уф-ф! Спасибо…
        - Ты как… Ты почему… - от удивления вопросы теснились в голове, и, хотя я подразумевал «как и почему ты здесь очутился», котенок понял по-своему.
        - Я больше не буду! - поспешно заверил он. - Чес-слово!
        - Почему ты мокрый? - спросил я.
        - Я же в реку упал, - как о чем-то само собой разумеющемся сказал он и вдруг, осмотревшись по сторонам, сообразил: - Дядь Чуд-юд… Так ты меня в свой мир забрал? Правда? Ух ты, здорово! Спасибо, дядь Чуд-юд, я буду послушным, вот это да, ребята ни за что не поверят, обзавидуются… А это что такое?.. Ого!.. Вот это да!..
        - Тише, тише, здесь котам не положено разговаривать, - поторопился я унять его.
        - А почему? - удивился Дымок.
        На нас уже оглядывались. Семенящая в сторону мини-рынка бабуся торопливо перекрестилась и обошла нас бочком, держа клюку так, словно приготовилась использовать в качестве оружия. Пацан лет восьми, забыв про мобильник, замер посреди тротуара с открытым ртом. Нетрезвый мужик, шагавший за моей спиной, присел на железную оградку газона, провел рукой по небритому лицу и убитым голосом зарекся:
        - На фиг… Пора!
        - Здесь так не принято, - прошептал я котенку и посадил его за пазуху. - Уж пожалуйста, помолчи, пока ко мне домой не придем.
        - К тебе домой? Ура, я попаду в логово нашего чудовища! - сам себе сообщил Дымок, устраиваясь поудобнее у меня под рубашкой. - Буду нем как рыб! - пообещал он.
        И честно постарался сдержать обещание. То есть по-человечески ни слова не промолвил, но лохматой дворняге, вздумавшей нас облаять, мявкнул что-то явно обидное, а уже во дворе моего дома случившемуся на пенечке соседскому коту - что-то явно приветственное. Надо сказать, в обоих случаях животные реагировали не менее эмоционально, чем люди. Дворняга подавилась гавком и закашлялась, а кот свалился с пенька.
        В квартире, вытираемый полотенцем, Дымок поведал о том, как с утра его обуял исследовательский зуд и к чему это привело. Я внимательно выслушал его и попросил пересказать все еще раз. Несколько удивленный, котенок повторил.
        Нет, воля ваша, а что-то странное творится. Либо Дымок недоговаривает, либо просто упустил из виду нечто важное. Хотя ни то, ни другое на него не похоже. Брать не приучен, а память сознательно тренирует - он ведь уже не раз заявлял, что, когда вырастет, станет разведчиком.
        Но как же он мог оказаться в моем мире? Что его перенесло? Спонтанное проявление магических способностей? Воля Радуги? Ну нет, если я хоть что-то понимаю в волшебных островах, то вмешательства в происходящие события от них можно ожидать в последнюю очередь.
        И откуда эта подозрительная река взялась?
        То есть река, по здравом рассуждении, оказалась обычным ручьем, но и тут не все сходилось. Памятуя, что в момент моего отбытия с острова Дымок еще был вместе со всеми, я прикинул время по часам: нет, не было у нас поблизости ни одного ручья, до которого котенок успел бы добраться.
        - Ты мне тот ручей покажешь? - спросил я, угощая гостя котячьим кормом.
        - Ну он, наверное, совсем даже небольшой, - протянул Дымок.
        - Все равно, мне надо посмотреть на него.
        - Хорошо… Мр-р, вкуснятина! А у вас тут магов нету, да? А как эти повозки сами собой ездят?
        - Это механика…
        - Вроде мельницы? А, ясно. А почему коты не говорят? Дядя кот на пеньке не захотел говорить, а ведь мог. И той противной собаке было что сказать, а она промолчала. Почему?
        - Просто в нашем мире слишком мало магии. Даже в чудеса мало кто верит, а уж говорящих животных сочли бы совсем невозможным чудом.
        - Так я здесь - чудо? Вот здорово… Мр-р, а можно еще?
        - Давай на острове, - предложил я. - Я для всех гостинцев наготовил.
        - Да, давай угостим всех! А самобранка может научиться такое готовить? - загорелся он, запрыгивая ко мне на руки.
        - Надеюсь, что да.
        Я вновь посадил его за пазуху, повесил на плечо сумку с гостинцами и снял кольцо с левой руки…
        И мы переместились на остров.
        Ощущение было новым, переход на сей раз не сопровождался легким головокружением, вспышка не слепила. Мы с Дымком стояли посреди зарослей, где-то рядом журчала вода.
        - Вот он, ручей, - объявил котенок.
        Я машинально опустил его на землю. Он спрыгнул с ладони и брезгливо отряхнул правую заднюю лапку:
        - Фу, вот тут еще мокро… Да, это он, тот самый ручей. Маловат, наверное… для тебя.
        Действительно маловат. Я огляделся и узнал местность: это были заросли около пруда, с берега которого Баюн выходил на связь с Черномором, совсем недалеко от терема. И ручеек я вспомнил - видел его, но, естественно, не обращал внимания. Лента воды шириной в две ладони, почти совершенно укрытая травой и кустарниками… Что тут замечать? Я перешагивал через него, едва глядя под ноги…
        Однако все это я осознавал как-то отдаленно, как не со мной происходящее. Мое внимание было сосредоточено на одном удивительном факте.
        Мы перенеслись на остров - мало того, что совсем не в то место, из которого я отправлялся в свой мир… Я ведь даже кольцо не успел надеть! Только переложил его в левую руку, и так держал до сих пор, чувствуя, как быстро потеет ладонь.
        Нас перенесло не кольцо… А что?
        Или… кто?
…Я смотрел на рассыпавшиеся по полу купюры и чувствовал на себе пристальный взгляд колдуна. Понимал, что уже сейчас выдаю себя с головой, но ничего не мог поделать: миллионы Заллуса не радовали, а пугали меня.
        Между тем колдун ждал реакции, которую я мог бы продемонстрировать вчера до появления Дымка. Да, конечно, он понимает, что я не вполне идеальный Хранитель - с его точки зрения. Может, мне и не удалось блеснуть умом, но я не совершенно туп; может, глаза у меня и остекленели, когда я впервые произнес слова «миллион долларов», но и не особенно жаден. И все-таки мне надлежало отреагировать, отчетливо проявив положительные эмоции.
        А я этого не делал. И даже не изображал, потому что к своим актерским данным всегда относился критически. Нет, сделать морду валенком и заявить шефу, что работы на двадцать минут, когда сам холодеешь и молишься о том, чтобы хоть к завтрашнему утру успеть - пожалуйста. Но это и не актерство, а своего рода социальная мимикрия. Изобразить же эмоции, которых не испытываю, мне не по силам.
        Опальный языческий бог следил за мной, и я чувствовал, как тяжелеет его взгляд. Он, конечно, не способен читать мысли, но угадывать их - наверняка мастак. Еще одна причина, по которой нет смысла пытаться провести его, разыгрывая спектакль…
        Ответ был близко - рукой подать. Причем, казалось, в буквальном смысле. Но прежде чем поверить в очевидность догадки, я снова перебрал в голове факты.
        Котенок перенесся ко мне, потому что пожелал этого. А пожелал потому, что привык - дядя Чудо-юдо постоянно вытаскивает из неприятностей, в которые его заводит экспериментаторская натура. Вполне естественное, глубинное желание, которое мог бы выполнить Аленький Цветочек.
        Но, во-первых, Аленький Цветочек «настроен на волну» Насти. А, во-вторых, обратный переход произошел явно по другому принципу. Дымок вполне искренне пожелал оказаться на острове и поскорее познакомить родню с чудесным угощением из мира Чуда-юда и со своими приключениями. А вот обещание показать дяде Чуду-юду ручей - отнюдь не из глубин души. Собственно, и не желание это вовсе, а обязанность. Способен ли Цветок выполнить за кого-то обязанность? Желание, сформулированное нехотя?
        Абер найн…
        Но это означает, что есть что-то еще, кроме Цветка. Что-то более сильное, нежели Цветок. Более важное.
        Мне снова вспомнился сон, в котором я увидел себя островом. Разум - очень далекий и непонятный, по-человечески, пожалуй, только тень разума… но он был…
        Я положил сумку на землю и под удивленным взглядом Дымка опустил правую руку в ручей. Прохладная вода омыла ладонь - и тут же возникло ощущение контакта. В течении воды я ощутил течение крови по венам. Отнюдь не сон, но и уже не явь… Мир заколыхался, привычные очертания растворились и возникли вместо них новые, словно воспринятые с совсем другой точки зрения.
        Я почувствовал, а потом и осознал, что рядом со мной незримо возникла другая личность. Я узнал ее - это был я, каким увидел себя в том памятном сновидении. Каким мог бы стать, родись моя душа в теле острова. Но вместе с тем понимал, что прикоснувшийся ко мне разум - гораздо больше, чем просто вариант моего «эго».
        На короткое мгновение я увидел все глазами Радуги. Остров открыл передо мной свою память, и я успел уловить - нет, не факты истории этого удивительного клочка суши, но осмысление этой истории. От самого начала, когда остров рос и стал велик, когда казалось ему, что это по его воле отрываются и уносятся в кипящий хаос океанской дали сливающиеся в материки клочья суши.
        Потом были годы неторопливого мышления и осознания. Годы озарения. Годы покоя и пробуждения.
        Когда на острове поселились первые жители, остров уже был слишком стар и мудр, чтобы считать своих «домочадцев» ровней, хотя это и были существа, которых люди долго называли богами, которые всегда четко знали, чего и зачем они хотят. Но даже их могучий ум, даже власть над собственными страстями и порывами не спасли их от ошибок.
        Остров сопереживал своим поселенцам - он никогда не считал их глупыми или тем паче недостойными доверенной власти. Но когда поселенцы ушли, не горевал о них.
        Снова были годы покоя. Может быть, века - для Радуги это несущественно. А потом началась странная, непонятная острову борьба. Некоторые старожилы пожелали вернуться, чтобы покорить Радугу. Никогда прежде такого не было. Остров не понимал самого слова «покорение». Только чувствовал, что слово это холодно и темно, в нем таилось зло. Каждый раз, когда желание какого-нибудь покорителя (а может, одного и того же - старожилы легко меняли обличье, и Радуга не всегда различала их, ибо не считала нужным), пробивалось к Сердцу, Сердце замирало от ужаса.
        Как бы ни относился остров ко времени, эти желания были выше его терпения…

«Если вкратце, то наш мир ты мог бы назвать слегка затянувшимся Средневековьем…» - сказал Заллус. Остров узнал колдуна в моей памяти, и слова его отозвались в душе Радуги пониманием. Это было знакомо.
        Слегка затянувшееся Средневековье - слегка замедленный ход истории. Возможно, главная причина несоответствия истории моего мира и этого. Таким было последнее желание уходящих богов: пусть мир не спешит, пусть подождет… Боги уходили, чувствуя, но не вполне осознавая свои ошибки, и им казалось, что требуется только время, чтобы понять. Их желание было искренним, но столь грандиозным, что Сердцу - Цветку исполнить его было не по силам.
        И Разум острова исполнил их просьбу. Время замедлило свой бег. Ровно настолько, чтобы потрясения, неизбежные даже при малейшем движении в развивающемся мире, не были особенно разрушительными, чтобы не выбрасывались за борт целые поколения опоздавших к переменам. Такое замедление истории остров вообще не считал чем-то существенным.
        Но то, чего желали старожилы… или один старожил, если это все время был он…

«Отличить их можно по особому ярлыку с изображением свернувшейся восьмеркой змеи…» Двойной знак бесконечности: математический и мифологический, сдвоенное кольцо змея Уробороса, кусающего себя за хвост. Идеал Заллуса - закольцованное время…
        Для чего это Заллусу? Остров не знал, не знал и я. Однако даже тень предположения, что колдун, легко перемещающийся по лепесткам Вселенной, получит власть останавливать время, повергала в ужас. Для острова это было равносильно вечной смерти: он мыслил глобальными категориями, для него естественно было в первую очередь подумать о том, что совершенно остановившееся время означает, по иссякании инерции, полную остановку всякого движения в мире, а значит - закуклившуюся, вечно длящуюся смерть.
        Я мыслил проще. Мне представилось, что мой мир подвергся такой же опасности. Замер - в свой нынешний переходный момент, замер в грязи и страдании, в торжестве серости и пошлости, застыл, утратив ориентиры…
        Но еще сильнее был другой страх острова: если кто-то дотянется до его разума, он не сможет воспрепятствовать исполнению желания!
        Как вообще такая власть оказалась доступной? Почему сразу же, как только завершился первый акт Творения, не ушла эта сила из мира, для чего осталась великим искушением для посвященных?
        Я тоже не мог этого понять, однако ситуация вовсе не казалась бессмысленной. Определенная логика чувствовалась и в том, что остров, исполняя желания, не мог их загадывать, потому что вообще не умел чего-то желать. И в том, что истинную власть этого странного Разума можно постичь только через его Сердце.

…Закольцевать время. Это не укладывались в голове, но в миг, когда я мог мыслить разумом Радуги, все представлялось просто и ясно. Более того - я ощущал, что прямо сейчас могу сделать это, а могу, осознанно пожелав, снять историю мира Радуги с тормоза. Могу изменить ход истории. И - не только этого мира. Остров позволил бы мне сделать все - потому что доверял моему слабому человеческому разуму, наделенному желаниями…
        Или просто потому, что я - прошедший своего рода испытание Цветком, знающий тайну Сердца - прикоснулся к носителю Разума? Весело журчащей воде крохотного ручейка, мимо которого так легко пройти.
        Догадка нашла отклик в сознании Радуги. И мне опять стало страшно, когда я вспомнил о Заллусе. Если кто-нибудь привезет ему хотя бы фляжку этой воды… Я не мог вообразить его желания, но легко мог представить, какие возможности он приобретет. Трудно выразить словами, но в тот миг я сам понимал, что могу ВСЕ. Или почти все, но человеческое воображение не способно четко осознать границу, за которой кончается это почти.
        Нет, миллионы сегодня привяжут меня к родному миру, приклеят к нему, пригвоздят! И наверняка наступит момент, когда их сила здесь покажется мне недостаточной.
        И возникнет сильнейший искус восполнить недостаток миллионов властью Радуги. Смогу ли я удержаться от того, чтобы привлечь ее в наш мир?
        Сейчас мне трудно это представить, но я ведь и не начинал пока жить на широкую ногу. А что со мной будет потом? Предчувствие не сулит ничего хорошего.
        Я ждал Заллуса - и не ошибся. Значит, не ошибаюсь и в другом: расплывшиеся границы не смогут меня удержать. И как только я привлеку в наш мир хотя бы ничтожную долю могущества Радуги, для Заллуса это послужит сигналом: на острове есть нечто большее, нежели Цветок!
        Тогда все пойдет по второму кругу. Заллус начнет плести интриги, засылать агентов, и, в конце концов, победит, потому что в подковерной борьбе у него передо мной сто очков форы. Другое дело - прямое столкновение. Расклад нынче другой, и тут все шансы на моей стороне.
        В сущности, я ведь могу уничтожить его прямо сейчас. Достаточно вызвать в памяти ощущение воды, омывающей ладонь… Нет, не стоит. Вдруг не получится с первого раза? .
        Вру. На самом деле другое останавливает. Не желаю я использовать открывшуюся власть для убийства. Все прочие перспективы бледнеют перед ужасом от мысли, что со мной сделает такое начало новой жизни. - Дядь Чуд-юд, ты чего?
        Я старательно вытер руку и поднялся с колен.
        - Ничего, малыш. Просто полюбовался ручейком. Знаешь, по-моему, ничего в нем страшного нет.
        - А я и не испугался! - короткий хвост гордо вскинулся. - Чесслово!
        - Конечно, конечно, - не глядя на него, согласился я успокаивающим тоном. И тут же, заметив краем глаза, что он готов закипеть, добавил: - Да нет, я, правда, верю! Ты закричал не от страха, а от неожиданности, это со всяким может случиться. Бояться тут, конечно, совершенно нечего. Другое дело, если бы это был Ягодный ручей - вот он, да, глубокий…
        На самом деле ручей, который мы прозвали Ягодным, отличался единственно шириной. А так его Баюн мог бы вброд переходить. Но я специально выбрал в качестве примера наиболее безопасное место, твердо зная, что Дымок теперь не упустит случая доказать свою храбрость.
        Не очень это красиво с моей стороны, но я хотел быть уверенным, что котенок, памятуя о своем невольном «позоре», именно к этому ручейку больше близко не подойдет.
        Не то, чтобы я не доверял Радуге… Но, коли уж остров додумался доверить власть над пространствами сущему дитяти, взрослому следует проявить разумную осторожность.
        - Ну пойдем домой. Прыгай на плечо, - позвал я.
        - А можно за пазуху?
        - А разнежиться не боишься?
        - А на что мне пазуха? С плеча и обзор лучше, - тотчас рассудил Дымок и вскарабкался по руке.
        Платон все еще был в Новгороде, Рудя в гордом одиночестве сколачивал новый навес взамен сожженного. Котята возились в куче стружки неподалеку - стоял шум и гам, висела пыль столбом, и, кажется, в общей кутерьме они отсутствия Дымка не заметили. Баюн, по словам саксонца, ушел в библиотеку, а Настя готовила рассаду - на сей раз решила усеять огнецветами поляну за прудом.
        Я вручил рыцарю обещанную книгу и, подавив желание сразу отправиться к цветнику, пошел в библиотеку.
        Может, когда-нибудь я все им расскажу. А может, и нет - ибо какое я имею право взваливать на других крест опасной тайны?
        Хотя ладони мои были сухими, ощущение связи с ручьем (или следует писать - Ручьем?
        сохранялось. Я чувствовал, что мне достаточно вызвать в памяти ощущение, будто рука погружается в прохладную текучую воду, и все желания станут исполнимы. Без страха перед собственным несовершенством, без опасения обнаружить, что истинные желания перевернут твое представление о самом себе…
        Сейчас я просто попрошу Баюна внимательно последить за Дымком. Он умный кот и чувствует, когда нужно воздержаться от вопросов.
        Кажется, остается только одно: прямо встретить его взгляд и постараться вообще не проявить никаких чувств. Ведь не могу же я после всего, что он учинил, так вот просто взять и помириться? Это он должен понять, это будет вполне искренним…
        Следуя этой мысли, я поднял глаза и тут же понял, что сделал неверный ход. Не было у меня в душе ни злости на него, ни обиды. Да, он расчетливый подлец, этот ироничный, веселый языческий бог, да, он очень могущественный подлец. Но благодаря ему я прикоснулся к чуду из чудес, моя жизнь наполнилась смыслом. Сделавшись Чудом-юдом, я стал другим человеком…
        И наконец я встретил Настю - и за одно это готов был простить Заллусу все его уловки и даже попытку убийства. Едва ли можно назвать душевным подвигом способность простить врага именно сейчас, когда древний языческий бог уже не представляется значительной величиной… И тем не менее - я мог его простить.
        А вот это уже настораживало Заллуса. Что-то неуловимо изменилось в его взоре, и он медленно спросил:
        - Ты как будто не рад?

«Настя!» - молнией сверкнуло в голове. Я вызвал в памяти ее образ и не смог удержаться от улыбки. Счастливая мысль: ведь, правда, только из-за Насти я искренне готов простить Заллуса и выкинуть из головы все прочие мысли.
        Проницательность колдуна не подкачала. Еще секунду или две он внимательно изучал мое лицо, а потом понимающе улыбнулся:
        - Любовь! Подумать только: и в этом мире можно встретить людей, которых любовь заставляет забыть про деньги!
        Я скромно опустил взор. Странно, подумалось вдруг, до сих пор я сам не употребил это слово в своих дневниках… Что ж, есть вещи, которые не меняются ни вчера, ни сегодня - ни при каких обстоятельствах мне не хотелось обсуждать эту тему вслух. Ни с бумагой, ни, тем более, с совершенно посторонним для меня древним богом.
        - Думаю, вы не затруднитесь найти применение этим деньгам, - усмехнулся Заллус.

…Когда Заллус ушел, я быстро пересек комнату, поднял телефонную трубку и набрал номер родителей. Едва только спало напряжение в нашем разговоре, я действительно быстро и без труда придумал, как поступить с деньгами - и искренне порадовался этой мысли, что, конечно, не ускользнуло от внимательного колдуна. Он, кажется, расценил это как «позднее зажигание» - оно и к лучшему.
        Даже смешными теперь казались сомнения и совестно было, что не сразу додумался. Пусть многое изменилось вокруг, но я-то все тот же. Хотя и Чудо-юдо.
        notes
1
        Стоило бы, наверное, у кого-нибудь проконсультироваться насчет произношения иностранцев. Для себя-то я по памяти записывал, как бог на душу положит. А мало ли, вдруг эти записки попадут кому-нибудь на глаза? Но, с другой стороны, кто может со всей достоверностью сказать, как говорили люди другой эпохи и другого мира? - Здесь и далее примеч. авт.

2
        Сабатон - железный башмак, деталь рыцарского доспеха.

3
        В вине - истина, в воде - здоровье (лат.).

4
        Неточная цитата из «Задонщины».

5
        Предикции - букв, предсказания.

6
        Черт побери! (Нем.).

7
        Далее (нем.).

8
        Так! (Лат.).

9
        Ни в коем случае! (Нем.).

10
        Хмельники - запойный бред.

11
        Это моя мечта (нем.).

12
        Господи, спаси! (Лат.).

13
        нечистый дух (лат.).

14
        злодейский дух (лат.).

15
        Стихи автора.

16
        По мнению Баюна, слово «артефакт», образованное от гр. arte (искусственно) + factus (сделанный), в исходном своем значении ничего конкретно магического не подразумевает.

17
        Немецкие ругательства.

18
        Здесь: тайных, оккультных.

19
        Фордевинд - попутный ветер.

20
        Здесь обманщик.

21
        Ют - задняя часть верхней палубы корабля.

22
        Крюйт-камера - помещение для хранения пороха на корабле.

23
        Бак - носовая часть верхней палубы корабля.

24

«Золотая ветвь» - классическое исследование Джеймса Фрэзера.

25
        Вражить - шалить, блажить, пакостить, быть помехой.

26
        Балабанить - нести вздор.

27
        Брамсель и кливер - названия парусов.

28
        Зарифить или взять рифы - уменьшить площадь паруса.

29
        Бушприт - передняя наклонная мачта парусного судна.

30
        Стихи автора.