Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Мелемина Евгения : " Осколки Под Стеклом " - читать онлайн

Сохранить .
Осколки под стеклом Евгения Мелемина
        # На кону все человечество, останется ли все по-прежнему или Вершители будут строить новую "фашистскую" реальность, избавляясь от "недостойных". На борьбу с силами зла встают юный мальчик Игорь и один из прежних Вершителей Крис. Они уводят нас за собой по ту сторону Великого Древа - в Запределье, в мир мертвых, где все и решится…
        Евгения Мелемина
        Осколки под стеклом
        Глава 1
        Отшельник
        Так было всегда, сколько он себя помнил. Где-то в черноте ночной прихожей звонил телефон. Он поднимался, откидывая одеяло, спотыкался об угол тяжелого трельяжа. Кроме трельяжа, малинового, потрескавшегося, в комнате стоял книжный шкаф, наполненный пыльными книгами, этажерка с фарфоровыми пастушками и собачками, музыкальная шкатулка с лопнувшей пружиной. Низкий письменный столик, накрытый листом формата А3, исписанный ему одному понятными знаками. Вешалка с кривыми лапами, лоскутный коврик и лаковая картина с рассыпанными по черному полю апельсинами.
        Спать приходилось на раскладушке. Она визжала, стонала, тряслась, но исправно держала его вес.
        Сначала он натыкался на трельяж, потом ударялся об угол столика, обрушивал вешалку… Тренькала разбуженная музыкальная шкатулка, мяукали фарфоровые кошки.
        - Хватит вам, - умоляющим шепотом говорил он. - Сейчас… сейчас.
        Вслепую выбирался в прихожую и снимал трубку с черного, как грач, телефонного аппарата…
        Зазвонил телефон. Крис проделал свой обычный путь - об трельяж, столик, вешалку. Шкатулка, фарфор… Прихватил со столика заляпанный желтым воском лист и маркер.
        В прихожей отмахнулся от паутинных занавесей, зажег витую толстую свечу. Густое дрожащее зеркало отразило его сосредоточенный взгляд и сведенные тонкие брови.
        - Телефон доверия. Криспер Хайне, - сказал он в дышащую трубку и провалился во тьму пола. Разложил на коленях лист, - тот все норовил свернуться.
        - Неужели… - сказал в трубку грустный голос. Крис подтянул к себе медовую шкуру кенгуру, распластавшуюся под тумбочкой. Холодно, в прихожей ночью всегда такой холод…
        - Неужели вы существуете?
        - Я существую, - ответил Криспер, вздрагивая. - Будем говорить?
        - Будем.
        - Сколько тебе было лет?
        - Четырнадцать, - признался голос.
        Крис вывел на своем листе арабские закорючки, рукой отодвинул подкравшегося полюбопытствовать деревянного негритенка. Негритенок обнажил длинные острые зубы, сплюнул на пол кровью.
        - Зажги свет… - шепотом попросил его Крис.
        Свечи загорелись повсюду. Их круглый рождественский свет выманил углы и перекладины старинной прихожей. Обнажились скелеты письменных бюро и гардеробов, показалась сломанная пишущая машинка с выбитыми зубами клавиш. Зеркало заволновалось золотистым и розовым.
        Трубка в руках Криса молчала, тяжело дыша.
        - А тебе? - наконец спросил голос.
        - Мне… - Крис задумчиво покрутил в пальцах маркер. - Около восемнадцати.
        Негритенок хихикнул. Он нашел увечную машинку и стучал пальцем по единственной уцелевшей букве. Машинка чмокала и стонала.
        - И что ты там делаешь?
        - Жду, пока ты мне что-нибудь расскажешь, - сказал Крис, поджимая пальцы босых ног. По полу нестерпимо дуло. - Когда ты меня о чем-нибудь попросишь.
        - А ты сделаешь?
        - Сделаю. Если расскажешь.
        - Я умер, - вдруг твердо и звонко сказал голос. - Мне четырнадцать лет, а я уже умер.
        Они все так начинали. Каждый из них, убедившись, что телефон доверия не обман, что Криспер Хайне существует и готов помочь, говорили одно и то же: я умер… Гордо или с горечью, плача или смеясь, они говорили одно и то же.
        - И только потом я понял, что не успел сказать…
        Они все так говорили. Они, опоздавшие на целую жизнь, вечно забывали сказать самое важное самому важному.
        - Как тебя занесло под машину? - спросил Крис.
        В углу негритенок боролся с выпустившей рачьи клешни печатной машинкой.
        - Я…
        Крис легонько подул в трубку.
        - Тише… я твоя служба доверия, оставь ложь для других… тебя потом спросят.
        - Кто? - вздрогнула трубка.
        - Будут такие…
        - Я пошел под нее сам, - сказал звонкий мальчишеский голос. - Сам! Потому что… - трубка захлебнулась. - Потому что…

…Ему было четырнадцать. А когда ему было семь, он упал с качелей и разбил себе лоб. С тех пор на нем остался белый треугольничек шрама. Но это все - шрам, цветущая сирень, рассыпанные учебники, - все это будет потом, много-много позже… А пока он плакал, оглушенный болью. Мир тек сквозь детские пальцы, мир цвета крови. Нашелся холодный платочек, смоченный в луже, застиранный, клетчатый…
        Он нашел своего Брата. Стоял, прижимая платок к голове, еще шмыгал носом, вздрагивающий, испуганный.
        - Хочешь, буду твоим братом? - сказал владелец платка и восхитился: - у тебя там такая здоровая рана!
        Разница в четыре года убедила - конечно, он может стать старшим братом. И он им стал.
        Брат водил по стройкам и посадкам, учил плавить свинец и делать хлопушки из тетрадных листов. Показывал, как выжигать стеклом узоры на деревянных лавочках, играл в футбол, притащил в подарок тощего рыжего котенка.
        Котенок лакал молоко из жестяной крышечки. Брат засмеялся и, подхватив его под блохастое брюшко, сунул в загорелые детские руки.
        - Тебе друг. Только помой его.
        Делал уроки, сидя рядом на разогретой солнцем шиферной крыше, жарил конские каштаны и уверял, что это вкусно. Ловил лягушек мокрой футболкой, возвращался весь в тине, но веселый, утирал лицо перепачканной ладонью.
        Брат рассказывал о двухголовых металлических воинах, строгал из досок щиты и скреплял их жестяными листами. Водил по полям и заставлял находить север, юг, запад, восток…
        Грелся на солнышке, вытянувшись всем разморенным теплым телом. Щурился сквозь темные ресницы, улыбался.
        Любимый Брат.
        В одну из зим с ним что-то случилось. Неохотно открывал дверь, неохотно отвечал на звонки, а потом вовсе пропал, ушел с катка в разгар игры, ушел, не оборачиваясь. Его красную куртку размыло метелью.
        Весной у него появился злобный черный зверь - весом в триста килограмм, в сорок литров объемом бака. Его преследовал запах бензина и спиртного. Он больше не улыбался.
        Цвели лиловые и белые узоры сирени, далекая звонница отбивала медленные мелодичные удары, разносимые ветром.
        - Помоги мне… Последний раз? - Ему уже было четырнадцать.
        Протянул Брату истрепанные учебники.
        Брат поставил мотоцикл на подножку, подошел медленно, с колючей сталью в глазах.
        - Ты знаешь, что ты с детства ненормальный? - спросил Брат. - Упал с качелей… - Он протянул руку и ткнул пальцем в белый треугольничек шрама. - И стал дебилом. Я с тобой возился, потому что родители попросили… С тобой же больше никто не дружил. Я на тебя столько времени потратил зря…
        Брат досадливо сплюнул и отвернулся.
        Крис слушал, прижав трубку к уху плечом. Записывал. Ровным аккуратным почерком, на неизвестном ни одному человеку языке.
        - Как тебя звали? - спросил он, когда трубка умолкла.
        - Дима.
        - Дима-Димка, - повторил Крис и вдруг съежился в худенькое мальчишеское тело, тронул пальцем лоб, отмечая на себе белый треугольный шрам, провел ладонью по лицу, меняя цвет глаз на светлый, серый.
        - Скажи ему, что он не виноват, - попросила трубка. - Скажи, что я был глупым… Он был прав - меня потом лечили, столько врачей с мамой прошли, со мной не дружили, потому что больной и постоянно ревел. Скажи - он ни при чем! Не… говори ничего от себя!
        - Не судите… - сказал Крис, поднимаясь. Добавил: - Я знаю. Я твоя служба доверия, Криспер Хайне.
        - Верю, - всхлипнула трубка и угасла.
        Крис кинул трубку на металлические рычаги. Протиснулся между тяжелым шифоньером и покосившимся малиновым абажуром. Зеркало мигнуло и посерело, свечи рассыпались в прах, посыпая паутину черным мелким пеплом.
        На улице его поджидало такси с невыспавшимся и злым водителем.
        - Все никак не привыкну, - буркнул он. - Усталость, черт бы ее побрал! Все мотаюсь…
        - Ничего не поделаешь, - сказал Крис, устраиваясь на заднем сиденье. - Тебе платят? Вот и вози.
        - Платят! - буркнул водитель, выворачивая машину из гулкого городского колодца.
        Ехали долго. Крис успел задремать, подложив руку под округлый подбородок.
        - На месте, - сказал водитель и впустил в машину ледяной ночной воздух.
        Крис вышел из машины и хлопнул дверцей. В небе легонько вьюжило.
        Подъезд, этаж, квартира… Об этом Крис даже не задумывался. Шел себе и шел, ровным мягким шагом, шел по дорожкам, лестницам, сквозь двери.
        Миновал последнюю. На стенах смутно виднелись оборванные плакаты с разрисованными матовыми лицами. На полках громоздились журналы вперемежку с книгами - Купер, Лондон, Стругацкие… В углу тихо потрескивал остывающий монитор, а на столе - диски, таблетки, пепельница, скрепки, разбитые рамки, клочки, смятая футболка, кусок провода…
        Крис снял куртку, аккуратно положил ее на покосившееся старое кресло. Под креслом тускло поблескивали гантели.
        - Брат, - позвал он.
        Парень, лежащий на узком диванчике, отнял руку от лица и открыл темные ночные глаза.
        - Тише, - шепотом сказал Крис, мягко ловя его кисть. - Не надо крестов.
        - Ты умер, - спокойно сказал Брат, высвобождая руку. - Я тебя видел. Ранка на щеке… Синяя.
        - Глупость, - сказал Крис и присел рядом. - Я и не так бился. Забыл? И ничего - живой же остался.
        Парень тоже сел. Закрыл глаза.
        - Ты не умеешь врать… даже сейчас не научился. Помнишь, про котенка врал? Матери сказал, что нашел его возле мертвой кошки, думал, что она сжалится, а она тебе сказала, что он тогда точно чумкой больной и выкинула.
        - Но мы его потом вырастили, - напомнил Крис. - На чердаке держали и носили туда молоко тайком.
        - А он пищал, и соседи все равно нашли.
        - Пошли на рынок и продали его там за сотню какому-то старичку.
        - А ты только ему согласился продать, сказал - глаза добрые… Дима-Димка, прости меня…
        - Я и не обижался, - сказал Крис.
        - Я к тебе привязался так, что страшно стало…
        - Все ты правильно сделал, - проговорил Крис, отходя к окну.
        - Бросил… больного… одного.
        Мерцающие снежинки легонько терлись о стекло. Позади лились чужие слезы.
        - Брат, - твердо сказал Крис. - Мне от твоих слез и вины больно. Ты меня держишь. Отпусти. Последняя мысль не умирает.
        - Лучше бы ты меня проклял.
        - Не судите… - сказал Крис.
        - Дима. А ведь это не ты.
        Крис развернулся, улыбнулся. Тоненький хрупкий мальчишка стоял перед Братом.
        - Попросили, - одними губами выговорил Крис.
        - Передай привет, - сказал Брат. - Пусть успокоится.
        - Не судите… - повторил Крис, садясь в машину.
        Водитель покосился на него в зеркало заднего вида, завел двигатель.
        - Чего такой злой? - спросил он.
        - Разгадал, - задумчиво произнес Крис. - И вроде - слабость человеческая, мякоть, чернота вокруг косточки, но понял…
        - Погодка-то, - поморщился водитель. - Слякоть.
        - Потеплело.
        Молча миновали развязку, поднимая волны грязной воды и крошева, ряды неоживших еще магазинов, желтую станцию метро…
        - Не сообразил бы, - хлопнул себя по коленям Крис. - Не разобрался бы, кто к нему пришел, спутал бы… И все.
        Водитель предпочел промолчать.
        Так было всегда, сколько он себя помнил. Звонил телефон. Где-то в черноте ночной прихожей звонил телефон.
        По утрам Крис пытался заниматься уборкой. Бродил по квартире с замшевой тряпочкой и стирал пепел с подсвечников, зеркал и картин. Отводил в сторону паутинные занавеси и подвязывал розовыми ленточками от конфетных коробок. Перебирал пуговицы, собранные в банке из-под мармелада. Раскладывал на столе стеклянные бусы и обмахивал метелочкой фарфоровых кошек и пастушек. Старую скрипучую раскладушку сгибал в три четвертины и ставил к стенке. Раскладушка кряхтела, но поддавалась. С нее сыпались пружины.
        Негритенок спал на диване, залакированный черным густым лаком. Крис проходился метелочкой и по его худой спинке. Менял свечи, собирая огарки в замшевый мешочек. Ставил новые, соблюдая порядок цветов: черную через белую. Венчальные свечи и бумажные венки сгребал в угол.
        Чище не становилось. Отовсюду сыпались новогодние измятые звезды, старые альбомы, открытки, рваные перчатки, пропахшие духами, фетровые шляпы с голубиными перьями…
        Крис откладывал тряпочку и метелку. Ничего не поделаешь… Садился у окна, заварив себе в лазурной огромной кружке желтый китайский чай. На подоконнике жил своей жизнью игрушечный деревянный домик, окруженный хрупким заборчиком. За заборчиком зеленели крошечные капустные кочаны, качался подсолнечник.
        Хозяин домика, солдатик в красно-синей форме царских полков, иногда выходил на крылечко выкурить трубочку и поболтать о том о сем.
        - Штык, - уважительно говорил он. - В грудак тыкать не резон. Тыкнешь - и застрял в ребрищах. Их у человека цельный частокол. Куда ни тыкни - ребрище! А вытянуть как? Как назад штык-то? Сапогом в пузо и тянешь… Человек костьми смерть свою хватает и ужо не отпускает…
        - А куда тыкать? - спрашивал Крис, прихлебывая чай и наблюдая за кипучей жизнью школьного двора. Его окна выходили как раз на школьный стадион, и яркие курточки, шапочки и варежки не переводились.
        - В пузо тоже не резон, - глубокомысленно говорил солдатик. - Умеючи надо. А то с разбегу - и в хребет. Тянешь назад, тянешь… Зазубренный штык - вот это дело. В кишки и с ними наружу обратно, и никаких тебе… фестивалей.
        Солдатик выговаривал новое слово, качал головой, словно удивляясь собственной грамотности, и заводил новую речь.
        - Вот ты кто? Немчура?
        - Норвежец. - Крис протягивал солдатику сигарету. Солдатик тут же молодцевато взрезал белую тонкую бумагу ножичком и пересыпал табак в свой кисет.
        - Один хрен - вражина, - солдатик задумчиво сплевывал. - Ты это… малинки мне достань. В чаек.
        - Достану, - обещал Крис и сползал с подоконника.
        По утрам приходила почта. Старушка, разносившая посылки, сурово поджимала губы в бесцветную нитку. Крис расписывался на бланке своим ровным уверенным почерком. Старушка вздыхала.
        - Нечистое мое горюшко… Все один, да один… Иди погуляй-то! Погода какая!
        - Погуляю, - обещал Крис и утаскивал посылку в комнату.
        На шорох разрываемой обертки просыпался негритенок, подбирался ближе, блестя белками, корчил рожи.
        Крис аккуратно вытаскивал мелкие частые гвоздики, откладывал крышку в сторону…
        Оплата была разной. За вызов по делу Димы-Димки расплатились стеклянным графином.
        Крис повертел в руках тяжеленную пробку, осмотрел графин. Пыльный, пожелтевший, увесистый. Он отлично уместился на одной из этажерок. Крис подышал на стекло, протер тряпочкой, и оно заиграло лиловыми и золотыми бликами. Негритенок в углу сосредоточенно приматывал пробку к ботиночному шнурку.
        Завязал узелок, повесил пробку на шею и оскалился.
        Дальше день покатился как обычно. Отзвенел за окном последний школьный звонок, утихли смех и крики. Крис нашел в сундучке под кроватью темную, как рубин, банку с малиновым вареньем и угостил солдатика. Побродил по комнатам, трогая и переставляя разные вещи.
        В три часа дня в окно стукнул голубь. Крис открыл форточку, впустил его, и голубь взгромоздился на свое обычное место на маленьком постаментике, вытянулся и оброс гипсом.
        В шесть часов в дверь настойчиво позвонили. Крис отложил в сторону засаленные карты Таро, шикнул, обрывая их веселые сплетни.
        За дверью стояла зарозовленная морозом девушка с блестящими черными глазами, сияющими из-под пушистой челки. Белая шапочка сидела у девушки на затылке, две толстые косы спускались на дутую серебристую курточку.
        - Простите! - звонко сказала девушка. - Вы знаете, что в нашем городе скоро выборы на должность мэра? Я провожу опрос по поводу предстоящих выборов. Уделите мне пару минут?
        Она вдруг погасила улыбку, вглядевшись в лицо Криса, потом озадаченно потерла лоб полосатой перчаткой.
        - А вы совершеннолетний? А дома взрослые есть?
        - Совершеннолетний, - сказал Крис. - Только вот в выборах этих ничего не понимаю.
        - Я тоже, - призналась девушка. - Полтора рубля за анкету… Может, заполнишь? Тут несложно. Галочки поставить… Нравится ли тебе состояние детских площадок в городе… И веришь ли ты в честные действия предвыборной кампании кандидатов.
        - Я верю в парадокс Кондорсе, - сказал Крис.
        Девушка озадаченно посмотрела на него, потом в ее глазах отразился короткий проблеск паники.
        - У тебя там… за спиной…
        - Давай анкету, - вздохнул Крис, быстро просмотрел листы и поставил галочки везде, где нужно.
        - Распишись, - почти весело сказала девушка. - И вот здесь… расшифровку подписи и галочку… видишь? Служащий, учащийся или менеджер среднего звена…
        Крис кивнул.
        Выходя из подъезда в начавший синеть зимний вечер, девушка с удивлением рассмотрела крупно и бегло выведенное: «Криспер Хайне. Телефон доверия».
        Вечером Крис разложил раскладушку, застелил ее полосатой простыней, заботливо подобрал свисающие концы. Положил мятую маленькую подушку, улегся и накрылся верблюжьим одеялом. Долго смотрел в темноту немигающими темными глазами. Кошки на полочках выгибали спинки, в окошке деревянного игрушечного домика горел уютный свет лучинки.
        Негритенок чем-то стучал в коридоре, шипя и взвизгивая. Крис сжал пальцами уголок одеяла и закрыл глаза. А ночью, как обычно, зазвонил телефон.
        - Здравствуйте, - застенчивым детским голосом сказала трубка.
        - Привет, - сказал Крис. - Телефон доверия, Криспер Хайне.
        Трубка засмеялась.
        - У вас такое смешное имя… Вас так мама назвала?
        - Пожалуй, - согласился Крис, привычно расстилая на коленях лист бумаги.
        - А вы мальчик или девочка? У нас одну девочку звали Кристина. А потом пришла еще другая Кристина, и их стало две.
        - Я… - Крис задумался. - Мальчик.
        Конечно, мальчик.
        - А вы дрались в детстве?
        Негритенок притащил медную масляную лампу, поставил ее у ног Криса и побрел досыпать.
        - Не экономь! - шепотом прикрикнул на него Крис. - Свет зажги!
        Негритенок нехотя вернулся, позвякивая пробкой от графина. На его шнурочке прибавилось несколько пуговиц и деревянная пустая катушка.
        Свечи вспыхнули все разом, покатились по углам радужные шары света. Зеркало поморщилось и мигнуло.
        - Я дрался в детстве, - тихо засмеялся Крис.
        - Зачем? - голосок зазвучал строго, потешным подражанием кому-то взрослому.
        - Хотел быть важнее всех, наверное, - пожал плечами Крис, чуть не выронив трубку.
        - Вас обижали? - сочувственно спросил голосок.
        Крис устроился поудобнее, отложил маркер в сторону. Освободившейся рукой покатал по столику стеклянные бусы, рассыпающие золотистые и голубые искорки.
        - Я был очень плохим ребенком, - объяснил он. - Постоянно пытался заставить других играть по моим правилам.
        - У вас не было своих игрушек? Мама не покупала?
        - Такие не купишь… - задумчиво сказал Крис.
        - Игрушками надо делиться, - наставительно произнес голосок. - Мне так мама говорила…
        И дрогнул голосок, завсхлипывал, заплакал.
        - Мама…
        - Тсс… - Крис даже палец приложил к губам. - Я твоя служба доверия, Криспер Хайне. Рассказывай. Сколько тебе лет?
        - Шесть…
        В деревнях с мужиками туго. Разбирать нужно прямо со школьного выпускного. Повеселились, каблучками отстучали свои бойкие семнадцать - и в ночь, в ночь, звездную, деревенскую, под огромное небо, по стогам, по кустам! Шепчи на ушко торопливое «люблю». Распускай косы, белыми ногами обхватывай еще мальчишескую спину! А то как упустишь - сколько потом ждать-то будешь? Мамка ворчит, отец смотрит косо: засиделась девка. Гулянки отбегала, а замуж когда?
        Чего ждать? А чего ждать, когда нос у тебя пуговкой, волосенки рыженькие, тоненькие, рот жабий, неулыбчивый, а глазки с дождевую капельку?
        Чего ждать, когда под сшитым мамкой платьем с косыми полосатыми бантиками плоская грудь да цыплячьи ребра?
        Домой Татьяна вернулась сразу после танцев, рухнула на свою перину под картонными образками и зарыдала-забилась.
        Так и пошло у нее. Днем ведра, огород, куры, козы, кролики, ночью - слезы. Подурнела еще больше. Выгорела под солнцем. Волосы - мочало, кожа пятнами. Носишко красный. Раз год, два год, пяток лет. Татьяна стоит у прилавка. За ней пышный теплый хлеб на деревянных полках, красные пачки «Примы» да беленькая.
        Напарница в синем кружевном фартуке всегда на виду - разложит грудь на прилавке, глаза подведет, на голове Париж кудряшками - и хохочет, позвякивая золотыми серьгами. Муж есть, да только мало ей.
        Татьяна тускло улыбается и неловкими руками отсыпает сероватый рис и громкую гречку в подставленные пакеты. У нее ни мужа, ни надежды. Ползет вечером по улочкам, качая переполненными сумками. Папке пряники - он любит, мамке - коржики и ряженку…
        Утром завяжет хвостик беспощадной аптечной резинкой, на огород сбегает за огурчиками, в курятник за яйцами. Жует завтрак, глядя в окошко. И в магазин.
        А годы… И раз, и два, и пяток…
        Напарница развелась и заново замуж выскочила дважды. У Аньки Хвостихи третий родился - опять мальчик! У Ольги Докторши муж ушел к городской Эльке, одурманенный дорогими духами. Ольга Докторша пригнала мужика обратно, хворостиной через всю деревню. Живут душа в душу.
        Дашка с сыроварни сделала аборт. Мебель покупают, гараж строят… не до дитенка.
        Татьяна вечером отсыпает в сумки - отцу прянички, мамке коржики…
        - Замуж бы тебя, - вздыхает мать, - да только где такого найдешь…
        Татьяна смотрит в зеркало. Где найдешь-то, уродина?
        А ведь нашелся. Нашелся, своими ножками в магазин притопал. Под пропотевшей тельняшкой в рыжих волосах грудь, на пальцах синее и неразборчивое.
        - Поллитру, - сказал хрипло и поднял глаза.
        Татьяна зарделась. Так на нее мужики еще не смотрели. Жадно, с обхватом, раздевая.
        - Это ж Гришки брат, - вечером сказала мать. - Ты в десятом училась, а его посадили. Пил сильно, набуянил, подрался, кто-то кому-то по башке, а он сидеть… ну, вспомни! Валерка! Кеминовых сын!
        Татьяна вспомнила. Ладного, высокого, с прищуром. А на следующий день присмотрелась жалостливо. Ну, пропадает же! Ему бы рубашечку - в магазине видела, серая, в мелкую клетку… Щетину долой, а на руку часы, тяжелые командирские… И был бы все тот же Валерка.
        - Беленькой? - участливо спросила она. - А я…
        И, засмущавшись, достала из-под прилавка нарезанное сало, белоснежное, с розовыми прожилками. И черный мягкий хлеб.
        - Вот…
        В сентябре играли свадьбу. Полными слез глазами смотрела Татьяна на желтые поля и родные деревенские домишки. Утиралась уголком фаты, прятала счастливое, алое от смущения лицо.
        Зажили. Теперь Татьяна тащила домой не только прянички и коржики. Беленькую тащила, стыдясь. Без водки Валерка обзывал чумичкой и горевал о своей судьбе: кого в жены взял? В подпитии добрел, чмокал в губы и кричал:
        - На море тебя, королеву! Отвезу, бля буду, отвезу!
        А через год Татьяна родила дочку. Беременность еле ноги оттаскала. Огород, скотина, работа. Токсикоз. Кровотечения.
        Но девочка родилась - тусклый худосочный человечек. Не дышала, не пищала - откачивали.
        А Татьяна, любовно рассматривая крошечные пальчики и ножки, шептала:
        - Настя-Настя, будь красавицей…
        Настя росла тихим стебельком. Не ребенок - трагедия. От солнышка в обморок, от сна на спине - кровь из носа, под кожей на затылке шишка. Шишка блуждала по всему ее тельцу. То в горло уходила, то в ноги. Резать боялись - в девочке и так дух еле держался.
        - Пьяное зачатие промаха не дает, - грубо сказала Татьяне Ольга Докторша. - Ты о чем думала?
        Шишка уползла в глубь Насти. Не прощупать, не достать. Притаилась там где-то внутри, спряталась. Врачи покачали головами - резать. Искать. Спасать.
        И не спасли. Кровь не держалась в детском тельце, не помогли ни гроздья пинцетов и зажимов, ни переливания…
        Татьяна ледяными руками отгладила парадное белое платьице и зеленые шелковые ленты. Валерка хмуро молчал с похмелья, выпросил денег и пошел поминать.
        - Настя, значит… - Крис отложил в сторону исписанный только ему одному понятными знаками лист. Лист приютился у детских коленок, тощих, без ямочек.
        - А что ты хочешь, Настя?
        - К маме, - выдохнула трубка. - Приведи мне маму. Только хорошо попроси, пожалуйста.
        - А просить-то и не придется… - ответил Крис.
        - Только не ругай ее…
        - Не судите… - Крис поднялся.
        В глубине зеркала мелькнула маленькая фигурка в белом платьице. Негритенок задул свечи.
        Такси поджидало внизу. За рулем на этот раз черноглазая серьезная девушка в форменной фуражке, нахлобученной на уши. Покосилась.
        - Печку включить?
        - Да зачем…
        - Зима, - сказала девушка. - А ты весь нараспашку.
        Крис не ответил, прижался детской любопытной мордашкой к ледяному стеклу. Только на мир смотрел все еще своими глазами - темными, немигающими. Смотрел на уходящий вдаль город, на бока проносящихся мимо машин, на бесконечные дороги и сотни столбов, на указатели и знаки, поля и черные горбушки лесов…
        И только перед указателем с надписью «Марьяновка» прикрыл усталые веки и распахнул другие глаза - васильковые, чистые.
        Девушка повела машину дальше, старательно объезжая кочки и ухабы. Погасила фары перед зеленым спящим домиком. Возле дома росли две пушистые елочки и стояла покосившаяся лавка.
        Девушка закурила.
        - Иди.
        В сенях пахло чем-то особенным - чабрецом и шалфеем. Половицы скрипели. Сплетенные из лоскуточков коврики сбились. Тикали тяжелые ходики с разбитым циферблатом, на столе стыла крынка молока, обернутая газетной бумагой. Под образами сидела пышноволосая кукла с разрисованным лицом.
        Крис остановился перед куклой. Повеяло древним, незабываемым, языческим… Знакомым.
        А потом отвел рукой шторки, ведущие в спальню, и остановился в дверном проеме.
        Татьяна проснулась - под бок толкнуло теплое, родное. Сердце зашлось радостью - Настя забирается погреться. Каждую зимнюю ночь она подбирала длинную ночную рубашонку, просовывала полы между ножек, и таким щеночком, с куцым рубашечным хвостиком, забиралась под руку.
        - Настя, - позвала Татьяна, приподнимаясь. Да вот же она! Стоит в дверях. Только не в ночной рубашке, а в белом отглаженном платьице, перехваченном шелковыми зелеными лентами. Стоит и молчит.
        Татьяна подняла руку - перекреститься, но вдруг все поняла и уронила руку обратно на ватное одеяло. Настя улыбнулась и исчезла в темноте коридора. Только мелькнуло белое праздничное платье.
        Когда Татьяна выбралась на кухню, когда отсыпала себе решительно и щедро горсти таблеток - матери-сердечницы, отца-диабетика, снотворное от Ольги Докторши… Когда лила в ковшик водку мужа-Валерки и глотала все это горстями, Криса в доме уже не было.
        Он подошел к машине, обернулся и посмотрел на зеленый домик.
        Девушка-водитель выкинула на снег дотлевший окурок и процедила:
        - Я б ей, суке, устроила свадебные гулянки…
        - Не судите… - сказал Крис, забрался в машину и сонно запрокинул голову.
        А потом случилось странное. Телефон зазвонил днем. Крис от неожиданности уронил на пол любимую кружку, желтую, с китайскими нежными цветами. Кружка разбилась вдребезги, на полу образовалось чайное озерцо, в котором плавали узорные ветви.
        Из коридора выглянул негритенок и застыл в нерешительности, сжимая в черной ручонке незажженную свечу.
        - Не надо, - сказал Крис. - Или… подожди.
        Телефон звонил все настойчивее. Трубка трещала и подпрыгивала.
        - Подожди, - повторил Крис, примериваясь к этой непонятной ему дневной трубке. - Может, и понадобятся…
        Негритенок его уже не слушал. Он гонял по полу разлитый чай.
        - Алло, - осторожно сказал Крис трубке.
        Сквозь трамвайный гул прорезался нетерпеливый голос.
        - Послушай меня! Это очень важно! Я должен сказать…
        - Ты ошибся… - сказал Крис, но трубка уже молчала, и далекий трамвайный грохот утих, а в комнате вдруг стало холодно. Так холодно, что зеркало покрылось морозным узором, а негритенок посерел и обмяк.
        Крис поднял его жесткое тельце и отнес на кровать. Укутал в шерстяной плед, не обращая внимания на облачка пара, в которые превращалось дыхание. И на свои разом посиневшие пальцы внимания тоже не обратил - думал.
        Обдумывал то, что случилось. Мертвые не звонили днем - это было правило, которое Крис сам же и установил, когда ушел из родного города и создавал свою службу доверия.
        На подоконнике задвигалась маленькая фигурка. Солдатик с сожалением бродил между аккуратными грядками.
        - Померзнет к черту капуста… - сказал он и сплюнул, махнув рукой. - Эх… Ты чего сидишь, немчура? Испугался?
        - Нет, - ответил Крис. - Но я не думаю, что стоит вмешиваться. Если это и ошибка, то… - Крис умолк. В голове все-таки не очень укладывалось.
        - А капуста моя? - сурово спросил солдатик. - Нехай помирает?
        Крис посмотрел на подоконник.
        - Через час все закончится. Правила есть правила. Человек, соприкоснувшийся с Запредельем при жизни, уничтожается констрикторами. Они работают быстро.
        Солдатик молча смотрел на кочаны.
        Тогда Крис решился. Протер зеркало рукавом, поставил над владениями солдатика оранжевый абажур с золотыми кистями, надел куртку и вышел.
        Транспорта на этот раз не было. Крису пришлось самому выбирать маршрут и платить за проезд, используя смешные смятые бумажки, которых в шкафу у него давно набрался целый чемодан. Чемодан был старым, оклеенным изнутри обоями, потертым и рыжим. О нем Крис вспоминал с удовольствием - хорошая полезная вещь.
        По улицам гулял северный ветер. Резкий, пронизывающий, он забирался даже в подземные переходы и пасовал только перед душным и людным метро.
        В метро Крис внимательно изучил карту, установил маршрут и даже успел посчитать время. Карта Крису понравилась - разноцветная, с блестящей поверхностью. Может, в награду за какое-нибудь задание ему и достанется такая же, но пока ничего похожего не попадалось.
        Он с интересом рассматривал людей - их было очень много и все разные, с разными глазами, разного цвета волосами и в разной одежде. Присматривался, неосознанно копируя что-то, что-то перенимая, и из метро вышел уже не самим собой, а подростком в яркой оранжевой куртке, толстом длинном шарфе, трижды обмотанном вокруг шеи, яркой шапочке и непромокаемых зимних кроссовках. Стало теплее и веселее. Северный ветер не пугал и не мешал Крису - он указывал ему дорогу, и Крис шел, поглядывая на свое отражение в витринах многочисленных магазинов.
        Довольно скоро он заметил и констриктора. Тот шел по другой стороне улицы, засунув руки глубоко в карманы. У него были костистые плечи, черная взъерошенная голова сидела в глубоком капюшоне. Шел он медленно, нога за ногу - видимо, тоже хорошо просчитал время и не нашел причин торопиться. Он не замечал Криса, или просто не обращал на него внимания - в конце концов, кто мог вмешаться в его планы?
        Крис поглядывал на него и думал о том, что, может, нужно вернуться домой и точка. Какое ему дело до паренька, который фатально ошибся номером? В том, что это была именно ошибка, Крис сомневаться не хотел.
        Выбрал же - не влезать, не судить. Никогда больше не судить и не заниматься человеческими делами вплотную - плавали, знаем. Людей лучше пускать на самотек - они сами решают, что им нужно, а что нет, сами возьмут в руки оружие, и сами же падут на колени в молитве тогда, когда оружие потеряет силу.
        Сами закроют глаза, когда не захотят видеть, как кто-то умирает, и сами кинутся на помощь, когда поймут, что равнодушие их не спасет.
        А если они не смогут что-то сделать сами, то и помогать им бессмысленно, в этом Крис тоже давно убедился. Убедился и первым ушел из умирающего города, горящего на солнце красной и золотой черепицей. В городе тогда еще звенела музыка и шумели прохладные фонтаны, но уже скопилась паутина по углам праздничных зал, а на пирах подавали вино, пахнущее уксусом. Многие делали вид, будто ничего не случилось, и продолжали делить между собой золотые яблоки, а Крис ушел. Ушел, впервые закрыв глаза на перекрестке, где стоял камень, на котором каждый мог увидеть дату своей смерти.
        С ветвей великолепного и полного жизни древа начали опадать листья. У его подножия сушилась волчья шкура, растянутая на деревянных колышках. Возле шкуры отдыхал, закинув ногу на ногу, давний друг и приятель. Не убирая широкополую шляпу со лба, он спросил:
        - Уходишь?
        - Да, - сказал Крис и протянул руку, ловя на ладонь подсыхающий, но еще яркий лист.
        - Рано, - сказал приятель. - Никто тебя не винит.
        Крис покачал головой:
        - А при чем тут вина. Все, что можно считать виной, я оставил здесь, вам.
        - Ну, - приятель наконец сдвинул свою шляпу и показал удивленные, с лисьим прищуром глаза. - А можно воспользоваться?
        Крис улыбнулся через плечо:
        - Да пожалуйста. Вы знаете, к кому за ней обращаться. Наслаждайтесь.
        Никто так и не воспользовался. А город, прекрасный город, до сих пор приходил к Крису во снах - обветшалый, с зияющими провалами в стенах и битым разноцветным стеклом на улицах. Яблони-уродцы, лишенные плодов, догорали в солнечных лучах.
        На узкой дороге стоял серый потрепанный грузовичок. Из-за него и вынырнул парень, в котором Крис угадал своего абонента. Парень нерешительно потоптался на обочине и шагнул вперед. Крис заметил - капюшон остановился и сделал характерное движение руками. Парень на мостовой повторил движение и натянул на голову наушники. Под ногами у него поплыло месиво из грязного снега и ледяной крошки, а из-за грузовичка показалась алая «мазда», неуместная на сером полотне, как цветок мака на пустынном пляже.
        Капюшон скучающе смотрел в сторону. Его дело было сделано. «Мазда» неслась, набирая скорость, и зрачки девушки-водителя расширялись от ужаса, а грязный битый лед предательски выскользнул из-под ног оставшегося беззащитным парня. Кто-то завизжал. Еще секунда - и паническими воплями наполнится вся улица.
        Крис не стал ждать этой секунды. Ему вдруг стало ясно, что именно этого человека он обязан спасти.
        Вскидывая руку, Крис подумал - дело не в замерзающей капустке…

«Мазда» наткнулась на невидимый барьер, шарахнулась в сторону и мягко прибыла к снежному наносу, впечатавшись в него алым блестящим боком. Девушка в салоне бросила руль и вцепилась руками в волосы. С лица ее медленно сползала молочная белизна.
        Парень все так же стоял на дороге. Наушники упали ему на шею. Та же молочная белизна держалась на его лице, и Крис отчетливо слышал бешеное биение его сердца, и даже мысль уловил - «мазда» рычала у обочины, а тот все думал: назад или вперед? Куда он должен был бежать - назад или вперед?
        Потом он все-таки двинулся с места, неуверенно, словно водолаз против сильного течения. Уткнулся лицом в куртку Криса, замерзшими руками сжал яркую ткань. Крис увидел беленький затылок и маленькое колечко в ухе.
        - Телефон доверия, - машинально сказал Крис, еще ничего не понимая. - Криспер Хайне. Под густой челкой раскрылся утомленный взгляд голубых глаз.
        - Игорь, - сказал парень. - И я вчера умер.
        Крис почувствовал - воздух сгустился и затрещал. Обозленный неудачей констриктор на подходе, а совсем рядом, через двойную преграду курток, бьется абсолютно живое сердце человека, который уверен, что он умер.
        - Я умер и сразу узнал твой номер.
        Это было действительно так. Крис так и задумывал свой телефон доверия. Погибший человек моментально получает многозначный номер и имеет право обратиться к Крису до того, как за дело возьмутся остальные.
        - Так, - сказал Крис, сжимая плечи Игоря.
        Сжал и за мгновение умял его в деревянную ярко раскрашенную фигурку. Фигурку Крис сунул в карман и развернулся к ледяному импульсу констриктора.
        - И что это было, черт бы тебя… Где он?
        Крис наклонил голову. На него из-под капюшона уставились цепкие недобрые глаза, прикрытые набухшими красноватыми веками.
        Тонкие руки с искусанными пальцами медленно терзали старую замасленную колоду карт. На рубашке карт отпечатывались алые плывущие следы - кончики пальцев, разгрызенные до вывернутого наружу мяса, чутко ощупывали колоду. Вокруг колоды вились лиловые тени. На обратной стороне Крис различил хорошо знакомое ему имя - Кайдо. Надо же, он до сих пор пользуется этой колодой… хотя ничего не помнит.
        С треском перевернулась карта. Кайдо выудил ее, приподнял двумя пальцами и всмотрелся.
        - Справедливость, значит… - его глаза вспыхнули внимательным огоньком. - Не помню я такого… Зато я хорошо помню вот что, - он вытащил из кармана смятый грязный блокнотик с веселым мышонком на обложке. - Если человек при жизни связывается с Запредельем, то его жизнь передается в руки констриктора. Никто из живущих не должен соприкасаться с нами, иначе ему прямая дорога на ту сторону.
        Он показал Крису страничку, на которой то же самое было выведено старательным, но неровным почерком.
        - Это окончательный вариант Законов Запределья. Ему пятьсот лет, и нигде не написано о том, что кто-то имеет право вмешаться.
        Кайдо говорил, а сам ощупывал Криса взглядом. Несмотря на подсказку, данную ему колодой, он так и не сообразил, кто расстроил его планы.
        - Надо же, - сказал Крис. - Я не знал.
        Он уже шагнул в сторону, но остановился и добавил:
        - Справедливость перевернута.
        А вдруг узнает?
        Кайдо опустил глаза, рассматривая карту. За это время Крис успел завернуть за угол и пропасть в холодном подземелье пешеходного перехода. Он устал и хотел вернуться обратно как можно быстрее - до ночи.
        Иначе некому будет снять трубку, когда зазвонит телефон.
        Кайдо несколько секунд стоял неподвижно, а потом тоже развернулся и шагнул на дорогу - его словно подхватил ветер и потащил по улицам черным истлевшим листком. Мелькали коробки домов, вытягивались в разноцветные ленты медленные автомобили, небо металось над головой, смахивая на продукт плохой графики - облака делились на квадраты, а снег рассыпался в пиксели.
        Злость и растерянность изменяли мир по его желанию. Это желание сжимало и коверкало город, задыхаясь от бешенства.
        Кайдо даже капюшон откинул, обнажив коротко стриженную черноволосую голову и показав высокие острые скулы. По его следам веером разлетались капли крови. Карты в кармане затихли и затаились, опасаясь гнева владельца.
        Так, минуя кварталы, повороты и перекрестки напрямик, Кайдо добрался до серого панельного дома, похожего на запыленную вафлю. На втором этаже красная, обитая кожей дверь услужливо распахнулась. Тоже боялась. В пустой прихожей, в облупившейся штукатурке и пузырях, Кайдо сбросил куртку с узких худых плеч. Куртка обрушилась на пол, взметнув облачко спор.
        Зеленоватые глаза ящериц внимательно проследили за ним и закрылись - в комнатах стало тускло, серо.
        Перешагнув через узкий матрац, застеленный вязаной алой шалью, Кайдо ударил плоской ладонью по дремлющему монитору, и тот завелся, налился светом.
        - СколНет готов к работе с вами, - прошуршал динамик.
        - Завались, - огрызнулся Кайдо. - Сколько раз говорил - только по делу!
        Динамик послушно умолк.
        Кайдо пошарил под матрасом, выудил пакетик с сухими рыбными пластинками.
        - Поищи мне Справедливость пятисотлетней давности. Ну, и вообще, что там у нас с древней Справедливостью?
        - Территориально?
        Кайдо покусал сушеную рыбку, подумал немного и вздохнул:
        - Холодный он. Северный ветер. На юге не ищи.
        - Еще параметры?
        - Нет больше параметров. Он явно по пути нахватался от людей - черт разберет, что за рожа…
        Компьютер пискнул, обдумывая.
        - Двенадцать тысяч ссылок в базе СколНета. Начинать с первой?
        Кайдо поднял красноватые уставшие глаза.
        - Ну нет… у меня нет столько времени. Бестолковая ты все-таки штука.
        - Есть альтернативные предложения, - подсказал динамик. - Базы Запределья.
        - Давай, - оживился Кайдо. - Давай базу.
        Монитор налился синим, а потом расчертился на разноцветные схемы-блоки.
        - Чтобы получить информацию, отправьте смс на номер…
        - Да пошел ты! - взвыл Кайдо. - На кой тебе деньги, скотина! А ну брысь.
        Перебравшись в продавленное зеленое кресло, он решительно взялся за мышку и всмотрелся в блоки данных. Имен в них было около двух тысяч.
        Кайдо вздохнул, поняв, что ночь будет долгой. Бесшумная узкая ящерица услужливо подтащила к нему пакетик с сушеной рыбой.
        Эшелон власти Кайдо просмотрел без особого внимания. Воротилы Запределья по улицам не шляются и подстав таких не делают. Своих коллег по цеху Кайдо тоже из списка вычеркнул - почти всех он знал в лицо. Передела территорий никогда не было - бессмысленно. Женский пантеон пришлось отследить внимательнее. Черт знает, что может взбрести в голову бабе. Личные счеты, опять же. Вполне себе вариант. Но только из женского пантеона не нашлось ни одной, кто смог бы так легко развернуть на сто восемьдесят направленную констриктором машину.
        Оставался нижний эшелон, и из тех - мелочи, сбежавшей из города в последнюю очередь и так и оставшихся мелочью и дрянью, - ни у кого силенок бы тоже не хватило.
        Не та специализация, не те особенности. Ни на кого из них не могла выпасть карта Справедливости.
        Кайдо догрыз последний рыбий хвостик. Его знобило, соленые мокрые пальцы оставляли на клавиатуре и кнопках мышки влажные красные следы. Пальцы он облизнул, позаботившись о ранах, но потом, забывшись, снова потянул ко рту и опять выкусал мясной комочек. Кровь полилась сильнее.
        Тогда Кайдо вытер руки о вязаную пыльную шаль и сгорбился в своем кресле, совершенно растерянный. Динамики дипломатично молчали. Ящерицы свисали с потолка сталактитами, изредка вытягивая тонкие медленные лапки.
        - Слушай, - почти шепотом сказал Кайдо. - Найди-ка мне ближайший ход к Проводнику.
        - Кельше рядом, - деловито сказал динамик.
        - Да, - согласился Кайдо. - И побыстрее. Я должен его найти.
        В комнатах снова было тепло и уютно. Елочные гирлянды тихо рассыпали искры по углам. Кошачьи фигурки выгибали гладкие спинки, от зеркал шел розовый пар. Крис сидел на подоконнике, завернувшись в мягкий плед, и немигающими глазами смотрел на белый прямоугольник двора. Где-то в коридоре шуршали конфетные обертки - негритенок украдкой потрошил коллекцию фантиков. Над домиком солдатика реяли мелкие звезды. Сам он сидел на крылечке и курил трубочку. Глянцевитые капустные кочаны крепко сидели на грядках. На шкафу тихо постукивало - вернувшийся с прогулки голубь клевал разноцветный мелкий бисер, который Крис насыпал в его кормушку.
        В сиреневой чашке медленно остывал чай.
        В эту ночь Крис решил не ложиться спать - хотелось побыть в прошлом, а оно приходило только наяву.
        Всплывали в памяти изрезанные фьордами берега, клочья седой пены, взмывающей к серому низкому небу, подсвеченному фосфорическим желтым. Разноцветные скалы, влажные и морщинистые от старости, тоскливые птичьи вскрики.
        Солдатику, видимо, тоже было что вспоминать, потому что он то вздыхал, то качал головой, а иногда поглядывал на Криса с удивлением - редко приходилось видеть того прежним, не срисованным с тысяч человеческих признаков и привычек. Крис редко возвращался в прошлое и редко становился собой, но в эту ночь его настроение чувствовала вся квартира - и никто не вмешивался, никто не нарушал покоя.
        В ладонях Криса лежала, уютно устроившись, деревянная яркая фигурка.
        Телефон надрывно взвизгнул и затрясся в глубине прихожей.
        Солдатик предусмотрительно убрал трубочку подальше - над его домиком дождевыми нитями проплыли длинные пряди почти белоснежных волос. Перед Крисом уважительно распахнулись двери, кошки вытянулись в столбики, а негритенок понес следом золотые свечи на круглом серебряном подносе.
        Все они ждали только одного - прежнего своего хозяина, и сейчас чувствовали своими деревянными, плюшевыми и фарфоровыми сердцами - в Крисе что-то изменилось, сдвинулось, и, может, скоро все станет по-прежнему.
        Телефонную трубку Крис прижал к уху, согнулся в углу, не отрывая взгляда от деревянной фигурки.
        - Спасибо, - сказала трубка надсаженным голосом.
        - Телефон доверия, - откликнулся Крис. - Криспер Хайне. Я тебя слушаю.
        - Ты знаешь… - сказала трубка и заперхала. - Бочина болит. Ни встать, ни лечь. То спина, то ребра. Думал, помру - отосплюсь, отдохну…
        - И нет тебе покоя, - подытожил Крис. С такими делами он сталкивался часто.
        Часто бывало, особенно с теми, кто ушел из жизни больше пятидесяти лет назад, что смерть не приносила им отдыха: то давило в груди, то тянуло в боку, то скрипел позвоночник. То вовсе болело так, словно раздробили на части.
        На кладбищах Крис часто видел сваленные в мусорную кучу венки, обломки от прогнивших крестов, запыленные букеты и порой вырванные с корнем таблички с забытыми и никому больше ненужными именами. Равнялись холмики, наслаивалась могила на могилу, осыпались кладбищенские холмы, обнажая углы старинных гробов, и их оттаскивали в сторонку, выставляя на солнышко. Люди не могли справиться с наплывом своих мертвых, потому и придумывали правила - в городах неухоженная могила возрастом старше двадцати лет не имела шансов остаться целой, а в селах порастала бурьяном, пропадала в крапиве, оседала и становилась просто кусочком почвы.
        Крис сомневался в том, что, узнай люди, какие муки это причиняет умершим, что-то изменилось бы. Так устроено человеческое сознание - вовремя забывать о других.
        - …А я смотрю - мать моя, кипит. Кипит, как в плавильне. Двигатель наш. Справа дыра, и там борщ из гаек. И сам не успел понять, что горю. Так удивился. И думаю напоследок - отосплюсь хоть… отдохну.
        - Как тебя зовут? - спросил Крис, откладывая в сторону фигурку.
        - Горшков Александр, - с готовностью ответила трубка. - Пятая гвардейская танковая армия, восемнадцатый корпус.
        Крис машинально вывел на куске бумаги заключенную в звезду свастику. Получился скорчившийся на пламени свечи паук, раскинувший изломанные конечности.
        - Я понял, - сказал он трубке. - Привет только от тебя передать некому…
        - Совсем некому? - со странным волнением спросила трубка. - А Пашка Чижов? Или Сеня?
        Крис молча покачал головой. Трубка тоже умолкла.
        Негритенок поправил оплывший на свечах воск, и они угасли.
        Глава 2
        Колесо фортуны
        Ветер переменился. Теплый, влажный, он тащил с юга морось, слякоть и запах оттаявшей древесной коры. Показались грязевые прорехи, блестящие под светом фонарей, как антрацит. Такси мигало желтым огоньком.
        - Далеко? - спросил таксист, вытирая лицо меховой вымокшей шапкой.
        Крис ответил.
        - Надо же, - уважительно сказал таксист. - Мемориал успею посмотреть?
        - Успеешь, - ответил Крис. - Там рядом.
        - Жалко, не лето. - Машина дернулась и поползла. - Летом там красиво.
        - Что поделаешь. - Крис опустил глаза. В пальцах у него застыла маленькая фигурка. Попробовать разломить - разольется ложечка теплой крови. Вполне себе живой крови. А вот ее владелец считает, что он уже заколочен в деревянный ящик и обернут пленкой, чтобы не подтекала мерзкая жидкость на плечи недобровольных носильщиков.
        Крис еще раз перебрал в памяти все известные ему своды правил. Получалось, что ошибка произошла не только в его системе, но и в системе этого констриктора, Кайдо, и скорее всего, где-то есть еще проводник, который сейчас сидит, схватившись руками за голову, и не знает, что делать с Игорьком, застрявшим на границе Запределья.
        Всем прорехам прореха… И все же, как это могло случиться?
        - …рассматривается вопрос о проведении эвтаназии младенцам-носителям генетических заболеваний, а также страдающим от врожденных заболеваний. Такие меры, считает главный врач страны, будут вскоре признаны гуманными по отношению к родителям и детям и позволят улучшить генофонд.
        Таксист невозмутимо крутил руль. Его радионовости явно не волновали, зато Крис подался вперед.
        - Это местное радио?
        - Да, - равнодушно сказал таксист. - Чего только люди не придумают… Я сколько лет уже в этой шкуре, а до сих пор привыкнуть не могу.
        - Это на людей не похоже, - ответил Крис. - Это… что-то странное.
        - Да что, - так же спокойно ответил таксист. - Было же уже. Улучшали породу. До сих пор в костях распутаться не могут - где чей дядюшка, где чья бабушка. Или вот еще, раньше баб жгли на кострах пачками. Красивая - ведьма. Разделась - ведьма, оделась - ведьма. По-моему, тоже странновато.
        Об улучшении породы Крис предпочел промолчать. Активисты, удравшие из засыпающего вечным сном города, пытались было среди людей навести свои порядки и занять прежние позиции. Активистов пришлось вылавливать и ограничивать, но страшное колесо уже было запущено и прошлось по Европе огнем и мечом. Крис в этих делах не участвовал - он ушел куда раньше, устроился скромно, вершителем себя больше не считал и, пожалуй, исчез из памяти даже тех, кто раньше пил с ним круговую чашу. Инквизиция к деятельности вершителей не относилась. Люди придумали ее сами, и сами же ужасались по сей день.
        С тех пор прошло много времени. Их сознание изменилось.
        - Не повставали бы мертвые из могил, - мрачно сказал Крис. - Всех назад не запихнешь.
        Таксист хмыкнул:
        - Такой большой, а в сказки веришь.
        Под машиной серой гладью разлилась лента реки. Загрохотал мост. Крис обернулся. Мегаполис давно пропал, растаял в утренней холодной дымке. В салоне пахло бензином и шерстью. Водитель строго смотрел на дорогу, радио умолкло, и только раз всхлипнуло, когда мимо пронеслась треугольная стела с названием города. Справа от нее в бледных клочьях тумана плавало кладбище, но Крис не остановил машину. Его цель была дальше, в одном из плохо освещенных подвалов, которые подростки именуют теплаками, подвалах с обернутыми в рванину трубами, вентилями, неровными грязными полами и журчанием канализаций.
        - Здесь, - указал Крис на пятиэтажный желтенький дом, и такси остановилось.
        От подъезда к магазинчику, озираясь и покачиваясь, бежал серенький мужичок с бряцающей в карманах мелочью. На машину он не обратил никакого внимания, на Криса
        - тоже, хотя его потертая гимнастерка и тусклые звездочки бросились бы в глаза даже слепому.
        Следом за Крисом из машины выбрался, сощурившись от неяркого света, Игорек в помятой яркой куртке.
        - Разомнись, - посоветовал Крис, не оборачиваясь.
        Игорек зябко передернул плечами, запрокинул голову и сказал тоскливо:
        - Что же это, а…
        Таксист опустил стекло и молча сунул ему в ладонь горсть разноцветных леденцов. Игорь взял один, развернул и сунул в рот.
        - Я с тобой.
        Крис уже спускался вниз, по пяти узким грязным ступеням, за которыми белым светом оказался вычерчен сплющенный прямоугольник маленькой подвальной двери.
        - Я с тобой, - с волнением повторил Игорек и скатился по лестнице следом. - Не уходи.
        Пахло внизу тяжело - мочой, лежалым мусором, мокрой щепой и цементом. За бесшумно открывшейся дверью густо висел влажный жаркий туман. Где-то гудели голоса. Крис пошел вперед, волоча за собой намертво вцепившегося в него Игорька.
        Узкий, в плетениях труб коридор окончился крошечной комнаткой. На паре грязных матрасов сидели, поджав ноги, девушки-птицы с обведенными по-вороньи глазами и черными прядями волос. Тускло блестели бока бутылок. В углу дотлевал оранжевый огонек. У стены, напротив нахохлившихся и уставших «птиц», каблуками зимних сапог тиранящих ветхие матрасы, в воротнике крепко сбитого пуховика сидела маленькая рыжая голова. У головы были мутные и сонные глаза. На вид голове было лет шестнадцать. Она хрипло тянула воздух.
        - Эй, друг, - весело сказал Крис, нагибаясь в узком проходе и снова выпрямляясь в комнатке. - Помоги пропажу разыскать. Все ноги исходил, бока болят, спину ломит…
        Голова дернулась в воротнике и вдруг завозилась-завертелась, и оказалось, что под ней круглое в пуховике тело и нервно дергающиеся ноги в черных пыльных джинсах.
        - А… - сказала голова.
        Девушки-птицы снялись парой и ринулись по коридорам, натыкаясь на трубы и надрывно, страшно вереща.
        - Дай присяду, - попросил Крис. - Устал. Из подвального полумрака выдвинулись его до костей опаленные руки с пальцами-веточками, нащупали тугой ворот, пробежались по ледяному от ужаса лицу.
        Голова мотнулась в сторону, ноги заскребли по цементному полу, и одетое в пухлую куртку тело повалилось на бок. Раздался сдавленный писк.
        - Надо же, - сказал Крис, садясь на корточки.
        Ветхая, защитного цвета ткань лопнула и поползла вверх по его обнажившимся в серо-розовую замшу обожженным ногам.
        - А я его искал.
        В углу лежал памятник-пирамидка со свернутой набок звездой на верхушке.
        - И имя здесь мое…
        Истошный хриплый вой прокатился по подвалу.
        - На место верни, друг, - попросил Крис. - А то бока… спина. Сам понимаешь.
        - Господи, - шепотом сказал Игорек, когда Крис уже поднимался по пяти узким ступенькам обратно к свету. - Это ты?
        Крис удивленно посмотрел через плечо.
        - А наказать? - тем же шепотом спросил Игорек. В руках он теребил прозрачный фантик от леденца. - Наказать его надо?
        - Не суди, - сказал Крис.
        Такси он отпустил, ни о чем не заботясь. Игорек держался рядом, с любопытством рассматривая кварталы и улицы незнакомого города. Город просыпался - показалось первое скупое солнце, и кое-где уже подсохла земля. Голуби, похожие на газетные клочья, шумно опускались на парки и площади. Здесь их явно любили и подкармливали
        - птицы подходили к рукам, лишь настороженно косясь. Аллея славы с рядом вырубленных из камня лиц оканчивалась чашей неработающего фонтана. Рядом с фонтаном открылся первый киоск с ягодным лежалым мороженым и сухими, но горячими булочками с вложенной в прорезанную серединку сосиской.
        Крис порылся по карманам, вынул несколько смятых бумажек и купил одну такую булочку. Потом, посмотрев на Игорька, вторую.
        Тот взял булочки, поблагодарил и уселся на холодную изогнутую в спинке скамейку. Крис присел рядом, внимательно рассматривая прохожих и постепенно меняя свой облик. Подтянул волосы в короткий хвостик, заострил скулы, поджал губы и вскоре согрелся в короткой кожаной курточке.
        Зазвенели троллейбусы.
        Игорек аккуратно сложил на колене салфетку и огляделся в поисках урны. Крис показал рукой, Игорек встал и выбросил салфетку. Не вязалась его внешность с такими поступками, но что поделать - он сам не увязался со всеми правилами установленного распорядка, что уж тут говорить о салфетках…
        - Ты умер… - подсказал Крис.
        - Да, - согласился Игорек, и его голубые глаза потемнели. - Точнее, меня убили. Я хотел позвонить тебе и рассказать, как меня убили.
        В первом классе Игорек сидел за партой, сложив руки перед собой, и с восхищением смотрел на учительницу сквозь стекла круглых очков. Он не бегал на переменах, не вырывал листы из тетради и никогда не забывал ручки и линейки.
        - Я потом операцию выпросил, - пояснил Игорек. - А тогда не видел ни черта даже в этих очках. Буквы видел. А кого-то подальше - нет. Ну… и пинали меня за это. Ботаник.
        В девятом классе Игорек вдруг обнаружил, что без очков его лицо приобретает милейший и привлекательный вид. Огромные голубые глаза без защиты толстых линз смотрели на мир с наивным удивлением тургеневской барышни. От очков удалось избавиться посредством лазерной операции, а сэкономленные за лето деньги пустить на покупку оранжевой рубашки и редкого пустынного оттенка камуфляжных штанов. В десятый класс Игорек пришел «новеньким». Старый класс слишком хорошо помнил неуклюжего очкарика, пришлось сменить обстановку.
        - А я еще и умный, - сказал Игорек, с сожалением глядя на разрисованный рекламой бок киоска. - Я умнее всех их, вместе взятых и в пучок связанных. Не веришь?
        - Пить хочешь? - догадался Крис.
        Пришлось прервать разговор и купить умному экс-очкарику бутылку минералки.
        Одиннадцатый класс не стал для Игорька тяжелой задачей. Все он схватывал на лету, соображал быстро, отличался аккуратностью и старательностью. Оценки держались на стабильно высоком уровне, дома мать обзванивала знакомых, хлопоча за поступление в запредельно дорогой университет, с третьего курса которого можно было легко махнуть на обучение в английский колледж.
        В телефонной книжке набрались аккуратно пронумерованные женские имена в количестве пятидесяти штук. Игорек так и писал - Аня-1, Аня-2, Света-1, Даша-3. Учиться они ему не мешали, а самооценку, покалеченную в начальной школе, ежедневно водружали на новые высоты.
        Игорек был счастлив.
        - Ага, - мрачно сказал он, опуская глаза. - Стоит только подумать, что ты счастлив…

…как жизнь начинает тыкать мордой по грязным углам - как нашкодившего котенка. У нее было имя, не поддающееся нумерации. Найти вторую Стеллу Игорек не смог бы при всем желании - не было больше таких. Нежное имя она таскала на лице, как герцогиня
        - породистую кошку на руках. Немытые тусклые волосы убирала за остроконечные ушки, держала сигарету зубами, носила на шее клетчатый платок, но не переставала быть Стеллой - в выпуклых синих глазах горело по звезде, высокий лоб сиял.
        Игорек попал в омут. Он выполнял всю известную ему программу - прогулки, романтика, цветы, разговоры, даже стихи.
        Стелла молчала и только просила купить ей то шаурму, то беляш. Игорек сменил подход - пригласил ее на байкер-съезд, вытащил в поход на зеркальные озера, одарил билетами на концерт раз в десятилетие прикатившей в город группы.
        На байкер-съезде Стелла доказала, что умеет пить, на озерах и концерте дело обстояло не лучше.
        Игорек поклялся, что не позвонит этой девке больше ни разу. Позвонил на следующий день и пригласил к себе в гости. Его мама, мудрая великолепная мама, должна была посоветовать, что можно сделать с такой девчонкой.
        Мудрая мама сказала - где ты ее откопал? И еще - чтобы я больше ее здесь не видела.
        Игорек ушел в подполье. Стелла проявила сочувствие и познакомила его со своими друзьями. Среди них, обладателей лексикона в двадцать слов, Игорек снова превратился в того самого ботаника-первоклассника. Блестящее знание двух языков и набитый информацией мозг ему ничем помочь не могли. Это была не его среда и не его законы. Он не мог отличиться силой и жесткостью, не понимал половину шуток и откровенно скучал в окружении людей, подолгу решающих, что выгоднее - пять литров пива или две бутылки портвейна.
        - Может, я и предвзят, - подумав, сказал Игорек. - Может, я слишком много о себе думал. Но мне показалось, что нечего ей с ними делать… это же серость, тупость и рвань. Они никогда меня ни во что не ставили, а я этого не заслуживал и был лучше, умнее, полезнее, чем они, в десять раз.
        Он так и сказал. Сначала ей, а потом, когда она передала это остальным, оказался вынужден сообщить то же самое под прицелом нескольких пар глаз. Она тоже смотрела на него с презрением и отвращением - глазами-звездами, несколько затуманенными алкоголем. Бить они все умели куда лучше, чем Игорек защищаться. Его быстро опрокинули на землю, и там, стоя на четырех, он получил такой удар в лицо, что ресницы влипли в глаз и кровь закапала так часто и горячо, что казалось - вспороли глотку. Игорек смотрел на расплывающуюся землю, пытаясь заставить легкие дышать, но те словно слиплись, и по рукам поползла морозная мраморная жуть, а колени пропали вовсе. Его били долго - по бокам, спине, ребрам, почкам, локтям, плечам.
        А потом, подхватив с двух сторон, обмякшего, безвольного, выволокли на рельсы за гаражным кооперативом и оставили, предусмотрительно сняв с него яркую куртку.
        Игорек помнил, что эти чертовы рельсы превратились для него в неприступные замковые стены. Как ни пытался он выкарабкаться, слабость и тошнота откидывали его назад.
        - Это было как во сне, - поделился Игорек. - Мне как-то снилось, что я в зыбучих песках… И я так боялся. Не того, что умру, а того, что знаю - умру.
        - И ты решил, что ты умер? - уточнил Крис.
        - Нет, я умер - электричка… - сказал Игорек. - А потом встал. Рука у меня оторвалась. Ее я положил рядом с телом и ушел. Я пошел искать телефон, потому что сразу понял, что должен позвонить тебе.
        - И что ты хотел у меня попросить?
        Игорек завернул крышечку на бутылке.
        - Я хотел, чтобы она узнала - ей не удалось от меня избавиться. Я не исчез и в любой момент могу появиться перед ней снова. Я чувствовал, что никогда теперь не исчезну до конца.
        Крис запрокинул голову и прикрыл глаза. Сквозь ресницы лилось холодное еще, но уже яркое солнце. Странное солнце. Будто неживое. Прощальное.
        - Пойдем, - попросил Игорь. - Скажем?
        - Нет, - ответил Крис и выпрямился. - Я с тобой не пойду. Я занимаюсь умершими, Игорь, а ты к ним отношения пока не имеешь.
        - Странно, - сказал Игорь, глядя перед собой прозрачными голубыми глазами. - Я сейчас так мало ощущаю. Ни удивления, ни страха. Все какое-то прижатое, скомканное.
        - Запределье рядом. - Крис поднялся, засунул руки в карманы куртки и посмотрел на солнце немигающими темными глазами. - Оно все гасит.
        - Господи, а… - тоскливо сказал Игорек.
        Крис против воли улыбнулся. Как люди это называют? Коллективное бессознательное? Чуть что случись - сразу к богам. Не поможет. Раньше надо было думать. И тем, и другим.
        - Кто такой этот констриктор? - спросил Игорек. Ему, видимо, запомнился ледяной и опасный противник.
        - Это и есть твоя настоящая смерть, - ответил Крис. - А все, что было «до» - ошибка.
        Зрачки у Игорька растянулись вширь и снова сузились.
        - Интересно… а что будет, если я останусь…
        Крис ничего не сказал. Это были бесполезные метания человека - натура исследователя требовала от Игорька рассмотрения обоих вариантов, но на деле решение уже было принято. - Я хочу назад, - спустя минуту произнес Игорь. - Пусть все вернется назад.
        - Тогда нам нужно Древо, - сказал Крис. - Оно высохло, но на такие вещи еще годится. Главное - вернуться назад до ночи. Я не могу оставлять свой телефон.
        Игорек повернул голову. От киоска, разворачивая зеленую липкую бумажку на ягодном мороженом, шагал таксист в мохнатой шапке, сдвинутой на затылок.
        - Сейчас поедем, - сказал он. - Завтрак.
        И Игорьку показалось, что мороженое он кусает отверстой волчьей пастью.
        Древо высилось стеной. Серая пыльная дорога сворачивала, оставляя по правую сторону черную болотистую топь, а слева к ней устремлялась шершавая серая твердь, поросшая желтыми лишайниками. Трещины в коре древа казались выдолбленными экскаваторными ковшами, и само оно походило на поле, много лет назад перетерпевшее танковое сражение и поставленное стоймя. Чтобы увидеть первые ветви Древа, Крису пришлось бы посмотреть на мир своими настоящими глазами, а Игорек их увидеть не мог вовсе, хоть и высунулся зачарованно из раскрытого окна машины.
        Водитель примолк, с уважением поглядывая по сторонам. Пропал последний лоскуток неба - далеко позади, сбросив звездную пыль. Дорога поднималась вверх все круче и круче, и в конце концов автомобиль поплыл по ней, как монорельс, примагниченный к своим путям.
        Позади нее заклубился серый с синими проблесками дым. Болото сверху казалось блюдцем, наполненным черничным вареньем. Громада Древа вращалась, словно оставленный на привязи пес. Голова закружилась даже у Криса, и на лице Игорька проступило восхищение, смешанное со смертельной бледностью.
        Закачались веревочные лестницы. Оборванные в сотнях километрах над землей, они походили на растрепанные косы нищей. Ветвей все еще не было видно, но Крис знал - они рядом, распростертые над миром руки, судорожно сжатые пальцы, суховатые мозолистые локти.
        Крис ощутил давно забытое волнение - Древо-Древо, что же мы с тобой сделали… Древо молчало. Оно держалось статно, но устало. Его время прошло, знал Крис, но все-таки оно до сих пор было сильнее всех, кто трусливо покинул город - оно было сильнее самого Криса, педантичных проводников, яростных констрикторов, исполнительных водил и телефонистов, жестоких испытателей… Оно не придумывало себе правил, не боялось прошлого и ответственности, не искало оправданий. Исполинское Древо изо всех сил поддерживало жизнь внутри сухого выдолбленного ствола, и жизни этой хватило бы всем и каждому, несмотря на то что само Древо давно уже считалось мертвым.
        - Здесь, - тихо сказал Крис, завидев первую укрепленную в лишайниках узкую площадку.
        Таксист послушно нажал на тормоза.
        - Иди сюда, - Крис протянул руку Игорьку и потянул за собой, зная, что сила Древа лишила его маски и Игорек теперь видит настоящее, истинное его лицо.
        Дверца открылась и хлопнула, сбитая ветром. Крис взялся пальцами за излом коры, чувствуя тепло и пульсацию, и поволок за собой Игорька, у которого глаза стали, как те самые звезды, о которых он рассказывал днем.
        Холодный ветер принес запах льда и океана, а потом - особый, лесной запах густого мха. На площадке зажегся синий круглый огонек. Огонек вспыхнул и в зависшей над пропастью машине - водитель закурил.
        Нахватался, с неудовольствием подумал Крис, только людям может такое в голову взбрести…
        Он в последний раз подтянул за собой Игорька и вытащил его на площадку, окутанного белым дымом развевающихся длинных волос.
        - По сторонам не смотри, - сказал Крис, разворачиваясь лицом так, чтобы ветер вновь собрал его волосы в тугой, высоко забранный хвост. - Там нечего уже смотреть… Иди вперед. Первая дверь - твоя.
        Игорек кивнул и замешкался на секунду - съежился в своей куртке, спрятал руки в карманы.
        - Спасибо.
        - Иди.
        В последний раз мелькнули в полутьме сияющие глаза-звезды Игорька, а потом огонек услужливо повел его в глубину ствола, где, как помнил Крис, царило запустение и беспорядок: лежалая листва, почерневшее золото, битое стекло и дочиста обглоданные кости.
        Оставшись один, Крис присел на край площадки. Под его ногами расстилался закругленный у боков мир, край которого уже золотило где-то солнце, а середину поливали холодные настойчивые дожди.
        Подняться повыше - и мир станет таким, каким изображают его на древних картах - блюдом, в котором расставлены кочки лесов и лоскутки полей, камни городов и лужицы морей, синева неба, как узорное покрывало, ляжет рядом, а сбоку подкрадется с красным выпуклым глазом волк…
        Огонек за спиной погас. Крис поднялся, раскинул руки и шагнул вниз, в пропасть. Рядом мелькнула беззвучная черная тень, вытянувшаяся в гибкое хищное тело. Тень подхватила Криса, оттолкнулась сильными лапами и вдруг обняла его теплым, пропахшим бензином салоном старенького такси.
        - Домой? - спросил таксист.
        - Да, - ответил Крис и закрыл глаза.
        Северный ветер петлял по улицам с наглостью и стремительностью подвыпившего юнкера. Кайдо устал за ним гоняться. Шипя от злости, он кусал то язык - вполне человеческий, но раздвоенный, то пальцы, и без того мятые и обескровленные. Ветер не давался ему в руки - ему, прирожденным умением которого было искать, находить и настигать.
        СколНет, умнейший поисковик из когда-либо созданных, был бессилен против неведомой перевернутой Справедливости.
        Память Кайдо не могла предложить разгадки - всем им, когда-то лихо спрыгнувшим на землю с ветвей Древа, долгая однообразная жизнь стерла самые ранние и самые яркие впечатления.
        Иногда Кайдо казалось, что он так и родился в пыльной квартирке, вылупился из яйца на грязном матрасе, раскидал по углам острую чешую и сразу же кинулся по чьему-то следу. Крис на вопрос о своем появлении на земле ответил бы примерно тем же самым, с небольшими лишь поправками. Разница между ним и Кайдо была - Кайдо не помнил почти ничего, Крис почти ничего не хотел помнить.
        Лучше всех прошлое помнили таксисты и проводники. Первые по причине профессии, вторые потому, что торчали на самом гребне Запределья и невольно питались его памятью.
        К таксистам Кайдо обращаться не стал - много чести. В жизни он с этими балбесами не связывался и связываться не собирался. Пришлось топать к гребню Запределья, и топать самым длинным путем - через городские коммуникации, натыкаясь на заржавленные трубы и вентили, среди смрада нечистот и то и дело выплывающих из тьмы остатков древней кладки.
        В таких местах Кайдо останавливался отдышаться. Старинные стены дышали густым паром, который Кайдо хватал кусками, набивая им жадные легкие.
        Где-то в глубинах шахт мелькали то беленькие кости, то в плесень разъехавшиеся кожаные диваны, то слипшиеся груды карт, бумаг и журналов. Не было такого места на земле, куда люди не сунули бы свой нос и не оставили бы следов пребывания.
        Потому проводники и не селились в городах. Люди их интересовали только в одном виде - мертвом. Живые не ценились ни в грош. Кайдо проводников недолюбливал - перед каждым отчитайся, сообщи, что, да как, да почему… Правила в блокнотиках, сургучные печати на коробках с куклами. Почти всех констрикторов эта бюрократия угнетала - не тот характер.
        И все-таки ходить к ним было необходимо. Никто, кроме проводников, не знал больше, чем все СколНеты, вместе взятые.
        Кайдо наметил себе цель - узкий разлом в конце коридора, освещенного лампами в утяжке проволочных сетей. Для человека - просто тень, для Кайдо - вход.
        - Срежу, - вслух сказал Кайдо, хотя и знал, чем дело может кончиться. На всякий случай проверил - вынул из кармана колоду карт и потянул наугад. Глянул лишь мельком: в полумраке тускло светился частокол клинков. Девятка мечей.
        - Нууу… - протянул Кайдо. - Где наша не пропадала.
        И ринулся в черный разлом. Его сразу подхватил ледяной плотный поток - словно оказался в многомиллионном косяке рыб, только вместо чешуйчатых телец плыли вытянутые холодные руки, головы, впалые и раздутые животы, сведенные запястья, твердые колени и хилые шеи. Ни воздуха, ни света здесь не было. Поток двигался медленно, влекомый судорожно сокращающимся коридором, свитым из колец гигантской глотки. Кайдо распихал в стороны мокрые затылки и оторванные предплечья, наступил тяжелым ботинком на чью-то выгнутую спину и умудрился подняться над потоком.
        Это дело такое: чуть помедлил - и хана тебе. Даже ему, видавшему виды, на секунду стало жутко, а в тусклых глазах, собравшихся в лягушечью икру на поверхности потока, ужаса было столько, что он выплескивался наружу, заливая мешанину плоти черной нефтяной пленкой.
        - Соображают же чего-то… - пробормотал Кайдо, крепко сжимая в кармане свою колоду.
        - Сопрут еще…
        В конце тоннеля горел свет. Деловитые сильные руки появлялись и подхватывали то ступню, то ухо. Сноровистые, словно руки хирурга, они бесстрастно разделяли куски тел, раскладывая их по тазам. Руки размером были с человеческие, но чем дальше стремился поток, тем больше они становились, а свет превращался в нестерпимый.
        Длинные артистичные пальцы помедлили, выбирая, и прихватили Кайдо за спину, сразу же ставшую ватной, неживой. Ватное ощущение покатило по ногам и рукам, а рот стянуло было суровой ниткой - девять мечей, подумал Кайдо, засыпая. Девять мечей…
        Глава 3
        Страшный суд
        - Это всего лишь ты…
        Коридора не было. И потока не было. Маленькая комнатка, сложенная из бревнышек неправильным пятиугольником, освещена оказалась тускло, всего лишь парой свечей. С дубового стола свисали хвостики сургучных печатей. Там стояла кружка с чем-то дымным и лежали горстки разноцветных пуговиц, разложенных очень аккуратно и обдуманно.
        Чугунный заслон накрепко закрывал жерло старинной печи, а под ней валялись безглазые, еще с крепко зашитыми ртами тряпичные куклы.
        - Попей, - сказал Кельше, кивая на кружку, и Кайдо быстро стащил ее со стола и жадно выглотал горький прозрачный настой.
        - Ты глаза-то свои где потерял? - спросил он, переводя дыхание. - Чуть матрешку из меня не слепил…
        - Глаза… - Кельше завел к потолку собственные, матовые, с лунным блеском.
        Ему-то здесь прятаться ни к чему, мельком подумал Кайдо, разминая задеревеневшую спину. Запределье охраняет.
        - Вот они, - сказал Кельше и выудил из глубокого кармана кожаного забрызганного кровью фартука две светло-голубые пуговицы. - Ума не приложу, куда он мог деться…
        - И Кельше осмотрелся так, словно объект поисков должен был находиться прямо за его спиной.
        - Ты это о ком? - насторожился Кайдо, узнав теплый доверчивый блеск пуговиц в широкой ладони проводника. - Что? Доставка отменилась? Клиент не добрался до места назначения? Так прочисти эту свою трубу, у тебя там сам черт ногу сломит…
        - Кайдо, - сказал Кельше, вдруг растеряв всю свою медлительность и придурковатость. - У меня есть его глаза и рука, но нет всего остального. Это значит, что Запределье для него не тайна. Это значит, что ты позволил ему уйти. А мальчик то… ни жив ни мертв. И глазками своими на нашу сторонку смотрит.
        - Я потому и пришел, - хмуро сказал Кайдо и поднялся, отряхиваясь от ниток и лоскутков. - Дай еще попить… в голове до сих пор опилки…
        Кельше кивнул на кружку, подхватил с пола тощую куклу и уселся с ней за стол, по-паучьи согнув длинные тонкие ноги и руки. На полотняном круглом личике куклы мягкой кисточкой вывел поверх шва вязкий мокрый рот. Полюбовался.
        Кайдо посмотрел на его творение, вспомнил безглазые головы в ледяном потоке и задумался на несколько секунд.
        - Я свои обязанности знаю, - начал он. Вынул из кармана блокнотик с Микки-Маусом, потыкал в запись изуродованным пальцем. - Связался с Запредельем при жизни - все. Никто в дверях стоять не позволит. Или туда, или сюда. Все по инструкции.
        Кельше одобрительно покивал лохматой головой.
        - По инструкции, - воодушевился Кайдо и затолкал блокнот обратно. - Я его нашел и…
        - И что? - Кельше перекусил длинную нитку, вытянувшуюся из выпуклого кукольного глаза.
        - Меня остановили, - нехотя признался Кайдо. - Меня! Слышишь, проводник? Это как… как если бы я сейчас твоей кукле мордаху с рекламной обложки дорисовал.
        - Искал? - спросил Кельше, инстинктивно прикрывая свое творение ладонью.
        - Не то слово. - Кайдо поморщился. За печным заслоном что-то хлюпало и скреблось.
        - СколНет, северный ветер… Ты слушаешь, вообще?
        - Слушаю, - отозвался Кельше, заплетая кукле соломенные грязноватые косички. - У нас у всех след холодный. Глупой железякой ты был, глупой железякой и остался…
        - Где искать-то, умный? - мрачно спросил Кайдо. Ввязываться в скандалы с проводником ему не хотелось.
        - А я не знаю, - медленно ответил Кельше и повернулся к Кайдо, глядя на него круглыми немигающими глазами-пуговицами. - Ищи того, у кого руки под вашу братию подточены.
        - Как все загадочно, - хмыкнул Кайдо и в следующую же секунду потерял спокойствие.
        - Ты списочки-то свои разверни, скрепка канцелярская! Глаза ему прилепить некуда! Иди, Кайдо, найди, куда их присобачить, а то непорядок! Глаза тут, а владелец живой бегает! Это твоя головная боль, а не моя! Ты проводник! Ты должен был парня за ручку взять и отвести куда положено! Я у тебя спрашиваю - кто мог мне на глотку наступить; я не за заданиями пришел и не для того, чтобы ребусы разгадывать!
        - Я свое дело сделал, - спокойно сказал Кельше. - Вот списочек… - и развернул на столе тугой свиток. - Менжик Игорь. Тяжкие телесные повреждения, смерть в результате открытой черепно-мозговой травмы. Кровопотеря. Руку оторвало. Вот она.
        - Кельше помахал в воздухе пластиковой глянцевой ручонкой. - Я все приготовил и за ним пришел.
        Кайдо присмотрелся: за спиной Кельше раскачивались гроздья тряпичных кукол, подвешенных на веревках, словно для просушки или смертной казни.
        - Только он вывернулся, - сказал Кельше, - и перекинуть сюда его должен был ты.
        Круглые немигающие глаза Кельше уперлись в бледное лицо констриктора.
        - Запределье может ответить? - спросил Кайдо, задумавшись на секунду.
        - Может, - равнодушно ответил Кельше. - Ты через Древо пойдешь или через Руины?
        - Через Древо не пойду - транспорта нет. Я не вершитель, меня Волк не возьмет, - отказался Кайдо. - Через Руины хоть какой-то шанс выжить.
        Он задумчиво помял в кармане липкую колоду, вынул карту и всмотрелся: Дурак.
        - Уже лучше, - сказал он. - Если не вернусь - не вспоминай.
        - Безмозглый, - бесстрастно отозвался Кельше. - Успокоился бы и пошел пацана искать, а не неведомую Справедливость. Запределье тебе ответит, конечно, но… кто знает, что оно за это возьмет?
        - Мы с ним свои люди - сочтемся, - ответил Кайдо незамысловатой фразой и огляделся. - Дай кого-нибудь для компании…
        - Это кого? - прищурился Кельше.
        - Да вот… - Кайдо кивнул на связки тряпичных кукол.
        - Иди отсюда, - миролюбиво сказал Кельше. - Такие подарки не про твою душу. На моей памяти… - он откинулся назад, на высокую спинку деревянного стула, пошевелил длинными пальцами. - На моей памяти куколку получил только один. И тот - пятьсот лет назад. Не игрушки это. Ответственность нужна.
        Кайдо пожал плечами, застегнул молнию куртки и шагнул за дверь, сразу же оказавшись на краю алой пропасти, дна которой видно не было, а края расходились вправо и влево к горизонту - в бесконечность. Из-под ботинок посыпался, шурша, красный мелкий песок. В удушливом тумане плыло раскаленное солнце. Кайдо обернулся
        - домика проводника за спиной уже не оказалось, даже опереться не на что.
        - Где-то тут должен быть мост, - вслух сказал Кайдо, натянул на голову капюшон и зашагал вдоль расщелины. - Вот сволочь, пожалел игрушку. Мне бы и негритенок безмозглый подошел, в общем-то… или собачка…
        О том, что Кайдо отправился в Запределье, Крису стало известно почти сразу. Его колода карт, перевязанная обычно конфетной ленточкой, в полном составе высыпала на тугой бок узорчатого дивана и болтала наперебой.
        Крис сидел напротив, поджав ноги, и задумчиво рассматривал свои припасы масел: запаянные пузырьки с розовым, кипарисовым, жасминовым и сосновым ароматом. Рядом горела свеча. Негритенок скалил зубы, тянул к огню пальцы и гремел бусами из старых пуговиц.
        Телефон молчал, и в этом была странность - ни одной ночи еще не проходило без звонка, и Крис не хотел ложиться, зная, что звонок обязательно раздастся, подняв его с постели, но шел уже третий час, а в прихожей было тихо.
        - Юный, глупый, честолюбивый, жестокий, сильный… - шептали карты. - К пропасти, прямиком к пропасти…
        - Он прошел через врата, через Смерть прошел, но ничему не научился - глупый, юный…
        - У пропасти, в одиночестве…
        - Знаю, - сказал Крис, обмакивая в крошечный пузырек тонкую кисточку. - Как думаете, вернется?
        Карты устроили суету. Стыдливо разворачивались спинами, показывая однообразные казенные рубашки, с треском выгибались.
        Крис им не мешал. Тонкой влажной кисточкой, пахнущей еловым отваром, он выводил на листе бумаги легкие прозрачные линии - они сразу наливались светом, растопыривали ветви и колючую хвою.
        Запределье, думал он, опустив голову над рисунком. Запределье - это не друг и не приятель, не сосед и не случайный знакомый. Запределье - это сон всего живого, подкладка, подшитая под одеяло реальности. Никому оно не подчиняется, ни к кому не благоволит. Спит себе, скрытое, спокойное, и гостей давно не принимает. Как собрался договориться с Запредельем Кайдо? Понадеялся на былые связи? Да, все к нему были крепко привязаны, все его знают, а толку? Это не дом и не двор. Не живое, не мертвое. Это за пределом понимания всех - и вершителей в том числе. Чего ждать от Запределья констриктору? Сильному, уникальному, но… глупому. Неужели заела гордость? Неужели готов на все, лишь бы только взять реванш? Он ничему не научился, все такой же… Только внешность изменилась.
        Крис тронул горькую масляную кисточку языком. Запах хвои усилился.
        Через Смерть прошел: значит, его пропустил проводник. Проводнику-то что? Констриктором больше, констриктором меньше.
        Вспомнив о работе, Крис поднял голову и прислушался. Телефон молчал.
        - Не вернется… - зашептали карты, улучив момент, чтобы поймать внимание Криса.
        Крис наклонился и подул на затлевший палец неосторожного негритенка, пытающегося спрятать его за спину.
        - Жаль, - искренне сказал Крис. - Он хороший констриктор.
        Ему не хотелось говорить о Кайдо большего. Крис жалел свою память.
        - А если он не вернется, то Мир встанет с ног на голову…
        Крис поднял глаза. Карты лежали на диване мертвыми молчаливыми прямоугольничками. Они все сказали. Крис поднялся, собрал их и аккуратно перетянул блестящей бумажной ленточкой, отложил в сторону и задумался.
        Где связь между голубоглазым нелепым мальчишкой, отправившимся назад в свою жизнь, обезумевшим от жажды мести Кайдо, равнодушным проводником и самим Крисом? Где то слабое звено, которое не выдержало тяжести и способно увлечь умную и навсегда упорядоченную систему мира в пропасть?
        С неприятным чувством вспомнил Крис утреннюю радиопередачу. «…Проведение эвтаназии младенцам-носителям генетических заболеваний, а также страдающим от врожденных заболеваний…».
        С людьми что-то не так, и эта странность - лишь первый звонок, первый распустившийся в их сознаниях цветочек, обещающий в будущем кроваво-красные ягодки. Непонятно только, считать ли вторым цветочком полусмерть Игорька?
        Складывая в коробочку пузырьки с маслами, Крис осознал и другое: вот почему он вмешался в работу Кайдо. Не личное это было решение, не прихоть и не глупость, а извечный зов, врожденный зов крови Вершителя… Проще говоря, то, о чем Крис так старался забыть.
        - Не мое это дело, - сказал Крис фарфоровым кошкам. - Не мне судить, понимаете? Люди должны жить так, как хотят. Инквизиция, война, эвтаназия - разницы нет. Это их выбор. Нельзя мне больше вмешиваться…
        Кошки смотрели на Криса понимающим и в то же время укоризненным взглядом.
        - Я очень занят, - сказал Крис.
        И словно в доказательство в прихожей наконец-то зазвонил телефон.
        - Я умерла. - Голос в трубке чуть удивленный, хрипловатый. - А линия на руке была такая длинная…
        - Продолжительность жизни зависит от линии судьбы, - машинально ответил Крис. - Криспер Хайне, телефон доверия.
        - Я все еще пьяная, - сказал голос. - Наверное, проснусь завтра утром дома. Лимончик, крепкий чай. Башка болеть будет.
        Крис поправил фитиль свечи. В зеркале напротив ничего не отражалось, кроме белесого медленного тумана. По полу дуло. Паркет в зале поскрипывал под неслышными шагами кого-то невидимого.
        - А если я не проснусь…
        - Мне нужно твое имя, - сказал Крис, зубами отщелкивая колпачок маркера.
        - А если я не проснусь, то превращусь в жалость…
        В одиннадцать лет она неровным детским почерком написала на листочке свой первый стих. В плохо срифмованных строчках выплеснулось недетское, жуткое - вены проводов, тугие атомные грибы, буксующие в грязи вездеходы и джипы и пойманная живым сердцем пуля.
        С этим листочком она пошла к матери, стесняясь и волнуясь. Ей казалось, что она совершила открытие - слова, созвучные окончаниями, создали ее собственный, никому ранее неизвестный мир. Мать посмотрела на листок устало, вскользь:
        - Мрачно как-то… Капусту потушим, или борщ хочешь?
        Капуста наглым сочным листом затмила только что созданный мир. Она превратила листочек со стихами в глупое развлечение, не стоящее ничьего внимания.
        Двери захлопнулись, чтобы открыться снова - через два года.
        К этому времени ее семья уменьшилась - мать развелась с громким скандалом и вышвыриванием вещей в окно, на грязный лед подъездной дорожки.
        После бурного разрыва и месяца лихорадочной деятельности мать угасла окончательно. И без того неяркая, с рабочими грубыми руками и вечным запахом кухни, она превратилась в ленивую разжиревшую тетку, вечерами просиживающую перед телевизором в надорванном у пояска халате.
        Исписанные повзрослевшим почерком листочки пришлось прятать. По мнению матери, они мешали заниматься. Это было единственное, в чем еще проявлялось ее внимание - в наспех брошенной фразе о том, что писульки до добра не доведут.
        В школе ей пришло в голову показать стихи подружке, и та быстренько, в один урок, написала свое - об ангеле, пришедшем за невинной душой и об отказе этой самой души следовать за ним, потому что «поверь, не покинуть мне мамочку!».
        Подружка показала стихи учительнице литературы и была поставлена в пример всему классу.
        Листочки с венами-проводами укоризненно таращились из пластикового плена обложек. Они никому не были нужны.
        Они не были нужны никому вплоть до того момента, пока не выяснилось, что они поются. Поются, льются, обретая характер и смысл во взволнованном голосе.
        Магнитофонные записи с песнями стопками громоздились в укромном уголке за столом. Шумы и треск старенького микрофона не могли скрыть силы теплого глубокого голоса.
        Следующим шагом было приобретение гитары. Ее, расстроенную, с нейлоновыми струнами, прятать уже не пришлось - музыку мать одобряла. Просила спеть Высоцкого и что-нибудь русское печальное.
        В кровь истерзанные струнами пальцы через полгода превратились в пластик. Боль ушла, и о былых мучениях напоминали только темные от крови нейлоновые струны.
        Невысокую девчонку с яркими печальными глазами и с гитарой в зеленом брезентовом чехле скоро узнал весь двор. Потом - улица. Дальше - больше. Среди тонкошеих и обдуманно накрашенных подруг она со своей гитарой казалась неуклюжей и серенькой. Раньше бы это ее расстроило, а теперь было все равно. Произошло давно ожидаемое чудо - в ее слова, написанные на линованных листочках, вслушивались в глубокой тишине, их просили повторять и обдумывали, опустив глаза. Каждый думал о своем, и бутылка портвейна на сером асфальтовом полотне просто добавляла понимания.
        Ее волосы пропахли дымом, голова болела все чаще, а голос сел. Мать сначала косилась опасливо, а потом устроила первый скандал - страшный, с битым стеклом, с намотанными на руку волосами и отборным матом.
        Исправлять уже ничего не хотелось - ей было хорошо и так, среди своих, слушающих ее песни и опускающих глаза, чтобы обдумать и понять.
        - А потом появился Игорек. Он из разряда… «Не могу покинуть мамочку, о ангел!» - в трубке раздался тихий смех. - Моллюск душевноозабоченный. Ненавижу таких.
        - Он ничего не говорил о твоих стихах, - задумчиво сказал Крис, глядя в волчий желтый зрачок свечи.
        Трубка долго молчала, неровно и сухо дыша.
        - А зачем ему было о них знать? - зло спросила она. - Посмеяться? Оценить? Сказать, что слишком мрачно? Предложить «капустки» из карманов? Что ты хочешь - концерт или байксъезд…
        - К кому мне пойти? - спросил Крис.
        - К нему, - через долгую паузу сказала трубка. - Мы поступили с ним плохо. Он же глу-упенький, ма-аленький… как собачка. А мы его ногами. Жалко.
        - Да, - сказал Крис. - Жалко… Но главное - не добили. Иначе не дозвонилась бы ты до меня.
        - А была идея, - беззаботно сказала трубка. - На рельсы и до первой электрички. Иначе маме настучал бы…
        - Что ему сказать?
        - Скажи… что я прошу прощения.
        Крис подтянул к себе большой белый лист, набросал несколько значков. Белесый туман в зеркале напротив начал приобретать очертания девичьей фигурки.
        - И мне станет легче, - выдохнула трубка. - Я ведь собиралась жить дальше…
        - Как ты умерла? - спросил Крис уже просто ради интереса, а не для того, чтобы заполнить форму.
        - Мне сделали укол, - оповестила трубка тем же самым удивленным голосом. - Нашли пьяную… сначала в милицию. Потом зачем-то в больницу. И там усыпили. Или… или я еще проснусь?
        - Нет, Стелла, - сказал Крис. - Не проснешься. Иди, отдыхай. Таким, как ты… у нас мягко стелят.
        Повесив трубку на рычаг, он поднялся на ноги, стряхнув с себя все признаки перевоплощения.
        Высокий, помрачневший, долго ходил по квартире из комнаты в комнату, темными страшными глазами глядя в черноту, не освещаемую больше ничем.
        Утром он решился. Накинул на себя неприметную личину паренька-невидимки - серые глаза, пепельные коротенькие волосы, острые лопатки и лицо без малейшей запоминающейся черты. В таком виде и вышел на улицу, морщась от ожившего яркого солнечного света.
        Зима отступила окончательно. Асфальтовые проплешины ширились, обнажилась желтая проволока прошлогодней травы. Таяло, но на кладбищах - Крис знал, - снег всегда лежал долго.
        Он купил в цветочном ларьке крупные блеклые розы.
        Девушке? Ах, две… Извините.
        По пути прикинул - точно ли сейчас носят на могилы по два цветка или ошибся, перепутал…
        Кладбище лежало под грязным снежным одеялом. Утоптанный грязный наст предательски скрипел под ногами. По узким проходам между оградок-пик пришлось пробираться аж на другой конец, на пригорок, под которым тихонько волновалась березовая рощица, тоже неприятная на вид - голая и в угольных язвах.
        Чуть поодаль на дороге стоял желтый автобус с круглыми боками. И еще один.
        Крис не стал подходить ближе, к группке людей, сейчас торопливо забрасывающих только что опущенный в яму гроб мерзлыми земляными комьями. Ему померещилась среди них грузная фигура священнослужителя, а эту братию Крис не любил и предпочитал не попадаться им на глаза, поэтому открыл калиточку в очередной оградке и присел на низкую лавочку.
        Он долго сидел неподвижно, опустив глаза. Крупные бутоны на коротких стебельках принялись разворачиваться на весеннем солнце. Пепельно-розовые лепестки медленно обнажали глубокую сердцевину цветка. Крис увлекся зрелищем и почти забылся.
        Отвлекся он только для того, чтобы поздороваться с обитателем могилки, у которой он остановился переждать долгий и неприятный обряд захоронения.
        Тот, видимо, отлично устроился, раз выглянул из-за креста сразу же, как уловил чужое присутствие на своей территории.
        Покосился черным глазом - не узнал.
        - Здравствуй, - сказал Крис. - Я ненадолго.
        Черный глаз закрылся. Располагайтесь.
        - Спасибо.
        И Крис снова опустил глаза, наблюдая за медлительными движениями роз.
        Когда автобусы поползли по просохшей дороге, Крис поднялся и зашагал к нужному ему месту. Он знал, что найдет там Игорька, и не удивился, увидев припавшую к свежему холмику маленькую жалкую фигурку. Подойдя ближе, Крис увидел светлый затылок, отмытый от краски, черный воротничок рубашки, обхвативший беззащитную шею, побелевшие костяшки пальцев и страшный багровый кровоподтек на скуле.
        Игорек поднял голову. Крис присел на корточки, положил свои розы к подножию мохнатого венка.
        Игорек смотрел на него и сквозь него - с досадой и непониманием.
        - Мне нравились ее стихи, - сказал Крис.
        Непонимание расширило зрачки Игорька. У него и на губах сохранились отметины недавней драки - или, скорей, избиения.
        - Что с ней случилось?
        - Говорят, алкогольное отравление, - глухо сказал Игорек, убирая руки от холмика.
        Крис покачал головой.
        - Надо же… Женский слабый организм.
        - Чушь все это, - отрезал Игорек и выпрямился.
        Крис внимательно заглянул в его глаза. Голубые, прозрачные, они явно смотрели куда дальше, чем положено человеку.
        - Почему - чушь?
        - Тебе какое дело? - Игорек все так же смотрел куда-то сквозь. Выражение его лица стало напряженным, красные и багровые полосы потемнели, словно готовясь пролиться кровью.
        Он наклонился, поправил выбившуюся из венка веточку и развернулся.
        - Потому что она спит, верно? - негромко сказал Крис ему вслед, и Игорек остановился. - Потому что ты знаешь правду.
        Игорек не обернулся. Он стоял, согнув узкие плечи, и пальцы его то сжимались, то разжимались.
        - Пойдем побродим по кладбищу, Игорь, - предложил Крис, тоже выпрямляясь. - Посмотрим, что тут и как. Только не нервничай и забудь о том, что ты можешь быть не прав. Ты теперь всегда прав. Недоглядели мы с Кайдо…
        - Ты больной, что ли… - с ненавистью выговорил Игорек.
        - Больной сейчас ты, - отозвался Крис. - И если ты не будешь меня слушаться, то вскоре будешь смотреть на жизнь из больничных окон. Ты психопат, шизофреник и обладатель навязчивых идей о собственном всемогуществе. С последним диагнозом соглашусь даже я. Что ты собрался сделать? Написать в газету? На телевидение? Прибежать в милицию, прокуратуру? Вперед, Игорь. Но учти, что я предлагаю помощь только один раз, и даже авоськи с мандаринами ты потом в своем отделении для буйных от меня не дождешься.
        - Но я ведь действительно знаю… - последнее слово Игорек выговорил бережно, словно не веря еще, что великое знание посетило именно его.
        - А я не верю, - спокойно ответил Крис. - Иди и убеди меня.
        Игорек наконец развернулся. Поджал губы.
        - Я не обязан перед тобой…
        Крис поднял руку, указал на ближайший черный, недавно окрашенный крест.
        - Почему?..
        - Инфаркт! - мстительно выкрикнул Игорек.
        Крис взялся за его плечо и потащил дальше. Серое надгробие с усталым женским лицом.
        - Ну?
        - Бытовуха заела. Самоу…
        - Тихо. Кто?
        Маленькое черное ложе.
        - Девочка. Десять-двенадцать лет… автокатастрофа.
        - Дальше.
        С пластиковыми выцветшими лилиями холмик.
        - Операция! То есть… не дотянул до операции.
        - Идем дальше?
        Игорек вдруг дернулся и пополз вниз, закатывая глаза. Его тяжелое безвольное тело повисло на руках Криса, белые глазные яблоки, пронизанные сеткой сосудов, влажно блестели на солнце.
        - Интересно, - задумчиво сказал Крис, пристраивая его на ближайшей скамеечке.
        В медовой прозрачной глубине раскрывался чайный лиловый цветок. Сумерки наступали быстро, но Крис вдобавок задернул шторы, спрятав угодья солдатика. Тот не возражал, даже не показался из своего домика. Негритенок настороженно наблюдал за гостем из угла, держа на вытянутых руках коробку с белой и розовой пастилой.
        - Бери, - кивнул Крис, и Игорек осторожно взял из коробки сладкой пыльцой присыпанный кусочек. Негритенок оскалился.
        Игорек замер.
        - Он принимает гостей, - пояснил Крис. - Гостям положено улыбаться. Правда?
        Негритенок старательно растянул губы, показав изъеденные цингой десны. С высоты лакированного шкафа косился кругленьким глазом сонный голубь. Карты на диване шептались приглушенными голосами - оценивали пришельца.
        - Сплетницы, - с нежностью сказал Крис и взял колоду в узкие белые ладони. - Что еще полагается делать с гостями?
        - Дать пароль от Интернета, - сказал Игорь.
        Крис задумался.
        - Это шутка, - сказал Игорек, грея руки о бока фарфоровой чашки.
        - Давай обойдем шутки и проясним ситуацию, - ответил Крис, устраиваясь напротив него на полу. - Тебе хочется задать мне двадцать три стандартных вопроса, но я могу ответить только на два из них, поэтому не будем терять время, и я расскажу тебе, что произошло…
        - Только на два? - уточнил Игорь.
        - Да, - нетерпеливо ответил Крис. - Я включу ответы в рассказ.
        Ему пришлось начать сначала - с того момента, как Игорек встретил Стеллу, с его собственных слов, с истории про девочку с гитарой, которая не поверила в искренность «ангела», про выпад Игорька против ее мира и про то, как его били за гаражами, как он не мог раскрыть глаза, как капала кровь и как страшно было тогда. Про то, как на уравновешенную гладь мира упала капля и волны покатились до самого берега, а отражение раздвоилось. Про смерть-не смерть. Про то, как в одном отражении Игорек умирал на рельсах, а в другом - шел домой, покачиваясь и давясь слезами боли и обиды. Как он звонил по телефону доверия и брел за Крисом по подвалу, в котором памятник давно погибшему солдату пристроили в качестве скамейки. Про Древо, которое вернуло его к жизни, пропустив через свою сердцевину, взяв в оплату память о произошедшем.
        О констрикторе, который не смог остановить разбегающиеся круги и мечется сейчас по Запределью в поисках ответа.
        Про то, как другой Игорек - нынешний, пришел тогда домой, и мать, плача, стягивала с его распухшего и избитого тела куртку и джинсы, как протирала страшное неузнаваемое лицо перекисью и порывалась позвонить в милицию, а в это же время Стелла, вовремя откинувшая идею о рельсах и первой электричке, пила в простуженном подъезде портвейн и с каждым стаканом теряла контроль над единственным, что ее слушалось в этом мире, - словами и гитарой.
        Игорек сумел успокоить мать и заснуть в комнате, пропахшей корвалолом, а Стелла поплелась домой, не удержалась на ногах, снег ударил ей в лицо, и она осталась лежать на дорожке, глядя на вращающиеся светлые звезды.
        Игорек проснулся от навязчивого обидного кошмара, а ее уже передавали из рук в руки - из холодной клетки отделения милиции в профессиональные руки врачей, затянутые в резиновые перчатки.
        А когда Игорек проснулся - она уже спала, и готовая справка об алкогольном отравлении ждала полубезумную от горя женщину в сером клетчатом пальто с рыжеватыми растрепанными волосами.
        - Она хотела перед тобой извиниться, - сказал Крис, медленно раскладывая карты на полу рядом с собой - вверх пестрыми рубашками. - Она шла домой и думала, что завтра проснется, выпьет горячего чая и пойдет к тебе. Поговорить. Это желание стоит прощения?
        Игорек отставил чашку.
        - Крис, - сказал он. - То, что ты говоришь, - странно. Кто-нибудь простит меня за убийство, если я скажу - извини, так вышло?
        Крис вздохнул, смешал карты и снова принялся раскладывать их на узорчатом ковре.
        - Твои глаза остались в Запределье… Оттого и знаешь правду. Но людям правду знать не положено. Люди должны пройти лабиринт с завязанными глазами, понимаешь? Те из вас, кто как-то пересекается с Запредельем, уничтожаются констрикторами. Так сохраняется баланс. Слышал когда-нибудь об экстрасенсах и прочих шаманах? Если ты о них слышал, значит, слышал о манипуляторах и лжецах. Такие, как Кайдо, быстро находят вышедших за грань.
        - Тогда почему ты его остановил?
        - На этот вопрос я отвечать не хочу. Раз.
        - Если он - констриктор, то кто ты?
        - Два, - терпеливо ответил Крис. - Осталось еще девятнадцать глупых вопросов.
        Игорек потер лоб.
        - Голова болит, - признался он. - Как на вертел насадили…
        - Я помогу тебе умереть самым простым путем, - сказал Крис. - Иначе дальше будет хуже. Ты наворотишь дел и вымотаешь себя до предела. Некому вносить правку - Кайдо понесло в Запределье, другой за тебя не возьмется, пока он не погибнет. Я могу исправить хоть что-то…
        Крис умолк. Он не был уверен, что все так просто, как ему хотелось бы. Он видел - за опущенными светлыми ресницами, за Игорьковым гладким лбом и челкой ежиком - ту самую редкую, но сложную породу людей, с которой раньше любил сталкиваться, а сейчас даже не мог толком контролировать.
        Под ногами завозилось. Крис не глядя положил руку на курчавый жесткий затылок негритенка и рассеянно погладил. С подоконника раздался сухой нарочитый кашель - у солдатика опять закончилось варенье…
        - Ты телевизор смотришь? - спросил Игорек, не поднимая глаз. Пальцами он смял уголок покрывала в нервный узелок. - Новорожденных - на помойку. Дома престарелых под снос. Инвалидов под иглу. В мире что-то творится… Я обижен на многих… и, наверное, даже не люблю людей… Но я не хочу уходить в самый разгар.
        - В истории людей были разные этапы, - возразил Крис, уже понимая, к чему Игорек клонит. - Болезни тела и души опустошали целые страны. То, что происходит сейчас - тоже всего лишь этап.
        Голубь на шкафу сердито захлопал крыльями, словно не голубь он вовсе, а ворон, облюбовавший могильный крест. Кошки выгнули спины и зашипели. Игорек дернулся, фарфоровая чудесная кружка упала на пол и раскололась на две половины, показав белую перламутровую изнанку. Мокрые пятна затемнели на узорном ковре.
        - Я не собираюсь вмешиваться, - глухо сказал он. - Я хочу остаться для себя.
        - Сегодня ночью, - сказал Крис, поднимая осколки разбитой чаши и кончиками пальцев сминая фарфоровые швы в снова гладкую поверхность, - приходи на площадь к памятнику.
        Он поставил кружку на голову негритенка, тот вывалил алый язычок и стремительно ринулся куда-то в прихожую.
        - Я пойду… - хрипловато и устало сказал Игорек. - Мне надо… поспать.
        Крису показалось, что в голосе Игорька звучит разочарование - он был пуст, словно склеенная фарфоровая безделушка, уже непригодная к использованию.
        Он не стал провожать и играть роль радушного хозяина - там, в прихожей, негритенок выполнит все по высшему разряду: куртка, поклон… или даже реверанс. Мало ли что ему взбредет в голову.
        Входная дверь хлопнула.
        Игорек ушел. Переубедить его - Крис понимал, - не удалось, но знал, что он придет этой ночью на площадь, потому что Запределье будет звать его все сильнее и настойчивее, и от этого зова никуда не деться.
        Кельше. Крис даже удивился - как легко удалось вспомнить имя бывшего союзника. Казалось, память стерта, ан нет, помимо желания, не контролируемая сознанием, она выплескивается порциями - вовремя всплывшим именем, маршрутом…
        Тащиться на гребень Запределья Крису не хотелось. Не любил он эту грань, на которой смогли ужиться только те, кто выбрал профессию проводника - самые хитрые, самые изворотливые.
        Прежние Искусители, генераторы идей, каждого из которых сейчас с распростертыми объятиями приняли бы на должность креатора.
        Вся деятельность Искусителей раньше сводилась к тому, что они шлялись по городу и выдавали различные «если». А что будет, если рыбы выйдут на сушу? А что будет, если поставить животных на две ноги? А что будет, если вдруг животные начнут разговаривать?
        В трезвом уме и здравой памяти ни один Вершитель не занялся бы экспериментами подобного рода, но Искусители умели преподнести свою идею в самом выгодном свете.
        Ну почему бы рыбам не выйти на сушу, ныли они, бродя за Вершителями. Ну, подумайте… Это же будет интересно. А то столько пустого места пропадает зря… И вообще, забавно будет посмотреть, что получится.
        Таким примерно образом Крис и познакомился с Кельше. Ранним утром, когда умытое золотом солнце налилось алым, а потом превратилось в розовое, к нему явился тонкий взлохмаченный и бледный Искуситель с лихорадочными пятнами на щеках и нервно свивающимися в различные узлы длинными пальцами.
        - А что, если… - начал он, глядя куда-то в угол.
        - А почему ко мне? - искренне удивился Крис.
        - А кто еще такое сделает? - так же искренне удивился Искуситель.
        А что, если дать им право выбора, сказал тогда Кельше, и Крис заинтересовался.
        Представь, торопливо объяснял Кельше, бегая по зале и то и дело корча гримаски - его подвижное лицо ходило ходуном. Представь - они будут решать! Решать! Это значит, что мы узнаем их истинное наполнение, их суть. А может быть… Кельше останавливался, озадаченный новой идеей. А может быть, говорил он, право выбора и станет родоначальником этой сути. Они перестанут нуждаться в нас так, как нуждаются сейчас. Они будут развиваться свободно, самостоятельно, быстро. Право выбора - как последний штрих на завершенной живой картине. Все, что нам останется делать, - это повесить ее на стену и за трапезой и молодым вином наблюдать за тем, как расцветают на этой картине новые цвета и линии…
        Пожалуйста, убеждал Кельше, подобного еще не было, такого еще никогда не было!.. Давайте попробуем.
        Кельше знал, к кому обращаться: кроме Криса, никто не взялся бы за подобные вещи, и никто не смог бы вложиться так, чтобы воплотить идею в жизнь.
        С ним первым Крис и попрощался тогда, когда покидал город.
        - А что, если… - сказал он Кельше.
        Кельше виновато опустил глаза. Его длинные пальцы сомкнулись в плетеную корзиночку.
        - Что, если я уйду и сюда больше не вернусь? - спросил Крис.
        В руках у него стыло последнее золотое яблоко, туманное, с прозрачными росинками на гладких боках.
        - Держи. - Он протянул яблоко Кельше, и тот принял его в корзиночку пальцев.
        - Мне хочется дать тебе совет, - негромко сказал Кельше. - Не забирай с собой все, что имеешь. Слишком большой соблазн. Иначе не выдержишь - вмешаешься… я же тебя знаю.
        В прихожей Крис снял трубку с рычажков, сказал ровным голосом:
        - Здравствуйте, я Криспер Хайне, ваше сообщение можете оставить после сигнала. Ваша просьба будет рассмотрена и выполнена в течение тридцати шести часов. Назовите ваше имя, возраст и причину смерти. Я прошу прощения за причиненные неудобства.
        Когда он положил трубку, в квартире стало так тихо, что стало ясно - Крис давно уже разучился дышать.
        Ночью снова похолодало. На асфальте лежала крупная снежная крупа. Черные росчерки ветвей поймали фиолетовое небо в сеть. Картонные макеты домов с торопливо вклеенными прямоугольниками оконной фольги угасали один за другим. Где-то торопливо лаяли псы.
        Крис пошел мимо спящих магазинов, под арки неведомо как уцелевших в городе елей и вышел на дорогу, залитую масляным желтым светом фонарей.
        Фонари периметром окружали маленькую площадь. На железных древках висели опавшие разноцветные полотнища флагов. Город готовился к празднику, и днем разноцветье флагов волновалось на свежем ветру. Ночью они спали.
        В центре аллеи, окруженной скамьями на изогнутых драконьих лапах, лежал мраморный, грубо высеченный кус памятника. Под розоватым мрамором была прибита табличка с перечислением имен и заслуг, стыло несколько тощих гвоздик.
        В урнах вокруг блестели алюминиевые бока банок, но людей нигде не было видно.
        Серая узорная плитка под ногами слизывала эхо шагов, и Крис остановился, чтобы не ощущать вязкости и жадности этого места.
        Парки и площади почти всегда находились там, где им находиться было не положено, и людям давно пора было это понять, но они с упорством и настойчивостью закатывали в асфальт и бетон то, о чем должны были помнить всегда.
        - Это опасное время для встреч, - тихо сказал подошедший Игорек. - Введен комендантский час. Я дошел сюда только потому, что чувствовал людей и обходил их.
        Он помолчал немного, потоптался на месте. - Морозит… Все на костях…
        - Да, - сказал Крис, внимательно глядя на небо. Там, вращаясь, входила в острую звездную вилку неприметная голубоватая точка. - Не волнуйся, Игорь. Если ты умрешь, мир останется на своем месте.
        Игорек тоже запрокинул голову и показал звездам бледное мальчишеское лицо.
        - Я закрыл глаза, - сказал он, - и мир исчез.
        - Мне жаль, - мягко ответил Крис, - но так уж все устроено.
        Голубая искристая точка попала в перекрестье холодного созвездия.
        Повеяло северным ветром.
        - Пойдем, - пригласил Крис, - здесь и впрямь ноги к земле прилипают.
        - Я поссорился с мамой, - произнес Игорек. - А ты оставил свой телефон.
        - Должен же у меня быть выходной.
        Ветер взметнул разноцветные флаги. Желтые фонари светили ровно, уверенно освещая пустую площадь, розовый мраморный памятник и скамьи на драконьих лапах.
        Крис пропустил Игорька вперед, точно зная, что он найдет единственно верный путь в стеклянном лабиринте, в котором их, этих полупрозрачных водянистых путей, было тысячи.
        Он не ошибся. Игорек вовсе не обратил внимания на спутанность переходов, арок и лестниц. Он просто шел, глубоко засунув руки в карманы светлой куртки, опустив светловолосую коротко стриженную голову.
        Это значило только одно - он понимает, что, придя сюда, согласился умереть. Стеклянный тонкий пол гнулся и потрескивал под ногами. Голубоватые стены то сужались, то расходились вновь, рассыпаясь в веера залов и балконов. Толстые колонны, поддерживающие свод, помутнели, но внутри них по-прежнему горели звезды.
        Это был старый перегонный путь - для прежних душ, для прежних тел погибших и умерших. В конце каждого коридора с музыкой раскрывались врата, и Запределье принимало гостей.
        Ныне, Крис знал, перегонный путь лежал через тени городской канализации, а основным давно уже не пользовались.
        Игорек изредка поднимал глаза, рассматривая приглушенные узоры созвездий на потолке и стенах. Они слабо пульсировали, из последних сил пытаясь приветствовать гостей как положено - подарить им радость и успокоение смерти.
        Крису нравилось это место, и он раньше с удовольствием бывал здесь. Ему нравилось видеть полные света души, выбеленные, словно шелковые нежные тела; нравилось слышать музыкальный перезвон Врат.
        - Нам далеко идти? - Игорек обернулся.
        В лиловом проеме стрельчатой арки он казался строгим, все понимающим, усталым.
        - Здесь можно блуждать, сколько тебе захочется, - вполголоса сказал Крис. - Это место было создано еще до того, как сотворили время.
        Игорек помедлил, оглядел залу с новым выражением - восхищения и уважения.
        - И как оно теперь?.. - спросил он, уходя под арку в синие переливы следующего коридора. - Существовать вне времени… это жестоко даже для неживого.
        - Оно ничего об этом не знает - сначала времени не было, - сказал Крис, походя рукой задевая прохладные мерцающие стены. - Были предметы. Камни. Земля… Многое. Каждый добавлял что-то от себя, и получился такой… сундучок с сюрпризами. Я люблю такие вещи. У меня много разных безделушек. Их приятно перекладывать, рассматривать… Так поначалу и было, а потом мы подарили безделушкам время. Потом еще одну очень опасную вещь… и все сломалось.
        - Я понимаю. - Игорек посмотрел через плечо. - Мне мама в детстве подарила такую шкатулочку. Она пела, а внутри плясали лягушата. Я заводил ее раз в день, больше не разрешали… и все равно она однажды испортилась, и… мне было очень ее жаль. Я не понимал, почему так случилось.
        - Мы тоже не сразу поняли, - признался Крис. - Но понять оказалось несложно. Я открыл шкатулку и увидел вместо привычных мне пластмассовых лягушат - живых, нанизанных на спицы. Я покрутил их еще по привычке… А они вертятся, разбрызгивая кровь, болтая лапками, и видно, как бьются сердца под тонкой кожей. Я захлопнул крышку и оставил их в покое.
        Игорек остановился в нерешительности. За его спиной, вращаясь, взметнулась тончайшая звездная пыль, осыпав рукава его серой курточки. - Потерял дорогу? - спросил Крис, наблюдая за ним.
        Игорек медленно покачал головой.
        Крис вдруг понял, что снова возвращается к прошлому и, наверное, кажется жалким.
        - Это не важно, впрочем… - Крису пришлось прислониться спиной к прохладной гладкой стене - в голове мелькал рой белоснежных слепящих звездочек. - Ищи Врата.
        Игорек молча развернулся и пошел вперед. Сверкающая пыльца на его куртке посерела и осыпалась прахом. Он ускорил шаг, и на следующем повороте остановился возле обычной красной двери - такие двери, металлические, с двумя замками, ставили в каждом подъезде.
        - Я, пожалуй, домой, - сказал Игорек и потянул на себя ручку двери. - В свою шкатулку.
        Крис замер. Игорек второй раз ушел от закономерной смерти - и снова неосознанно.
        Это значило только одно - его собственная воля оберегает его, не давая ни шанса сбиться с неведомого пути.
        Глава 4
        Императрица
        За дверью открылась маленькая прихожая, лампа бежевым цветком, лисий хвост шубы, полочка с разноцветными бутылочками духов и жесткая расческа.
        - Игорек? - протяжный женский голос звучал встревоженно. - Куда тебя понесло в ночь? Ты же знаешь - комендантский час!
        - Я дома, мам! - в ответ крикнул Игорек и обернулся, в последний раз посмотрев в глаза Криса.
        - Я дома. - Куртку он аккуратно повесил на крючок, разулся и заглянул в комнату, наполненную бликами от экрана работающего телевизора.
        Мать сидела на диванчике, поджав ноги. Под правой рукой стояла, опасно кренясь, вазочка с абрикосовым вареньем, под левой - блюдце с печеньем. Пышные белокурые волосы она уже затянула в высокий тугой узел - на ночь, сменила шелковый халатик на уютный махровый - вечерний, и смотрелась в нем, как птичка в пышном бордовом гнезде.
        - …выживаемость вида - для человека такая же суровая необходимость, как и для животного… - забулькал телевизор мужским задыхающимся голосом.
        Игорек подошел поближе.
        На экране, то и дело оттягивая мизинцем плотный узел галстука, сыпал быстрыми частыми словами мужчина, под которым прогибалось широкое кожаное кресло.
        За спиной захрустели печенья.
        - …природа никогда не совершала опрометчивых поступков. Самки многих видов съедают избыточный приплод, отказывают в кормежке неполноценным и больным детенышам.
        Он снова зацепил пальцем петлю галстука. Чтоб ты задохнулся, с ненавистью подумал Игорек.
        - …вы видели когда-нибудь лисицу с синдромом Дауна или кролика с ДЦП? - он захрипел и забулькал - смеялся.
        За его спиной рассмеялась невидимая массовка.
        - Мы сами вырыли себе яму! Так давайте ее зароем! Мы не пойдем наперекор природе, мы снова примем ее правила!..
        - Мам, - сказал Игорь, оборачиваясь. - Ты понимаешь, что происходит?
        По ее лицу плавали синие и серые блики.
        - Евгеника - не псевдонаука! - проорал телевизор. - И не надо привязывать ее к фашизму! Фашизм - это огонь в неумелых руках! Мы все знаем, что огонь может вызвать пожар, но мы же пользуемся газовыми плитами!
        - Мам, - позвал Игорь.
        - Что, солнышко? - она подняла безмятежные голубые глаза. - Устал? Хочешь печенья?
        - Ты понимаешь, что происходит? - раздельно, нажимая на каждое слово, выговорил Игорь.
        - Ты знаешь, у нас столько налогов уходит в пустоту, оказывается… - сказала она. - Содержание домов инвалидов, онкологических центров, хосписов…
        - Пьяное зачатие! Нездоровая генетика! Время, украденное больными у здоровых людей!
        Синие и серые блики, плавающие по тонкому личику матери, показались Игорьку трупными пятнами.
        Утром снова что-то изменилось. Игорек еще не знал, что именно, но чувствовал так же отчетливо, как акула чувствует каплю крови, растворенную в сотнях литрах воды.
        Он долго лежал, глядя в потолок, и устанавливал связь с этим ощущением, оформляя его в зыбкие картинки-миражи. В соседней комнате загудел пылесос, потом раздался звонок, и пылесос умолк, сменившись по-утреннему радостным голосом матери:
        - Пришел! Вчера пришел. Я думала - вдруг напьется… компания на похоронах сама понимаешь какая. Вместо трех рюмок махнули бы тридцать три и не заметили. Я его даже отпускать туда не хотела, а потом подумала… пусть посмотрит. Нет, говорят, сама отравилась… дешевая водка. Что ты говоришь? Дешевая девочка?
        И она вдруг рассмеялась.
        Игорек медленно поднялся, цепляясь побелевшими пальцами за край кровати, но потом застыл. А что можно сделать-то? Выйти и сказать - мам, опомнись? Сказать - ты дура, мама. Дура. Или спросить - да что с вами всеми?
        Вместо этих вопросов Игорек, переждав спазм в груди, вышел в коридор, зацепив плечом узкое шелковое плечо матери.
        - Доброе утро, котик, - рассеянно сказала она и снова уплыла в телефонный разговор.
        Под окнами текла серая река. Она стремилась куда-то под арку, сдавленная заслонами пластиковых щитов. За щитами, как верхушки черных яиц, громоздились шлемы бойцов спецотрядов. Над мешковатыми одинаковыми комбинезонами виднелись растерянные смятые лица. Присмотревшись, Игорек различил - мужские и женские. Различил с трудом, на уровне ощущения. Обычному взгляду представлялись лица со смытыми признаками человеческих различий - растянутые кривящиеся рты, серые щеки, омертвевшие глаза. Под черными касками виднелись совершенно другие лица - живые, разнообразные, со сжатыми безразлично губами.
        Серая река текла долго. Только через полчаса щиты принялись смыкаться, дожимая ее последние капли в низкий арочный проход. Последний серый комбинезон старательно шагал по грязноватому крошеву, оскальзываясь и то и дело подтягивая вымокшие слишком длинные штанины.
        Игорек прильнул к окну - явственно различил тонкую девичью фигурку, а потом светлый завиток волос под бесформенной шапочкой.
        - Бутербродик?
        Игорек обернулся. Мать стояла позади, сонная и розовая.
        Он оттолкнул ее, странно сильную, упорную, и метнулся в комнату. По пути натягивая джинсы, подхватил с вешалки светлую курточку, распахнул дверь и ринулся вниз по лестнице, с грохотом, отдающимся по пролетам гулким эхом.
        Он выскочил в утреннюю весеннюю сырость как раз тогда, когда смыкался последний щит. Под узкой аркой образовался затор, и девушка стояла, переминаясь с ноги на ногу - ждала своей очереди отправиться дальше с серым течением.
        - Назад, - вяло, но почему-то очень убедительно выговорил один из охранников. Черные глаза его в припухших синих веках окинули Игорька быстрым внимательным взглядом и тут же угасли - опасности этот мальчишка явно не представлял.
        - Куда вы ее? - задыхаясь, выговорил Игорек. Боль в груди усиливалась - словно крючьями подцепляли ребра. - У нее же порок сердца.
        Глаза под черными шлемами не изменились, а девушка порывисто обернулась, показав треугольное личико и обметанные розовой коркой губы.
        - Да-а-альше! - вспыхнул крик с другой стороны арки. - Про-хо-дим!
        Как в метро, мелькнула у Игорька мысль, как после теракта в метро - очередь на спасение… Только с обратным знаком.
        - На два метра назад, - так же вяло и так же убедительно сказали Игорьку. Уже с другой стороны.
        А из серой реки принялись всплывать лица - раскрывали измученные глаза, обращаясь к Игорьку со слабым интересом.
        - Вы что, хотите сказать, ей нельзя сделать операцию? - быстро выговорил Игорек. - Или операция стоит слишком дорого? Почему вы ее забраковали? Это излечимо.
        - Нет, - вдруг сказала сама девушка, облизнув и без того истерзанные губы.
        Игорек поймал ее взгляд и против своей воли шагнул вперед, нажав плечом на скользкую ледяную поверхность ближайшего щита. Щит поддался лишь на секунду - ему хватило, чтобы вытянуть руку и коснуться девушки - твердой и впалой грудины, прикрытой серой тканью.
        Девушка вздрогнула.
        Качнулись ближайшие каски, и Игорька вжало в стену - щекой приморозило к грязному кирпичу, а потом ударило словно сверлом - в бок, в ногу и снова в бок. Дыхание стиснуло вспышкой тяжелой, мучительной боли: раз - Игорька свело в комок, два - земля повернулась и опалила все тело, три - оказалось, что по белому пустому двору, спотыкаясь, бежит женщина в алом шелковом халатике, а волосы ее ветер раскинул вокруг головы кружевной шалью.
        И только когда она обхватила его пахнущими духами теплыми руками, Игорек понял - это не просто сумасшедшая тетка, это мама.
        Серая река преодолела препятствие и двинулась дальше вниз по улице. Щиты молча следовали по ее сторонам.
        На спине образовался страшный черно-багровый синяк величиной с тарелку. Мать охала, бегала по комнатам и прикладывала к синяку то лед, то какие-то шерстяные тряпки, то чертила что-то йодом. Игорек лежал, блаженно упершись щекой в подушку, и отдыхал. Боль грызла изнутри, в боку что-то ворочалось, но дома было так хорошо и спокойно, что ужас серого течения мерк в памяти, как страшный утренний сон.
        Из полузабытья выплывали приятные и теплые картины детства - то поросшие изумрудным мхом доски в палисаднике у деревенского маленького домика, то мягкие длинные уши коккер-спаниеля, который однажды исчез неизвестно куда…
        - Игоречек… - кап-кап, теплый весенний дождик.
        Мать распустила губы, разрыдалась, подвывая. Кончик носа у нее покраснел.
        - Хватит, ма… - с неудовольствием выговорил Игорек. - Тебе не идет.
        - Я вызову врача, - сказала она и выпорхнула в коридор. Стукнула дверца шкафчика с косметикой. Прикрыв глаза, Игорек увидел, как она старательно уничтожает пуховкой следы слез с красивого тонкого лица, вертит головой, вглядываясь в маленькое зеркальце, а потом тянет руку к телефонной трубке.
        - Не надо! - крикнул Игорек, вспомнив серую реку и белокурую девчонку. - Вдруг у меня неизлечимо отвалились почки.
        В прихожей с грохотом обрушилась трубка.
        - Зачем? Зачем ты туда полез?!
        - А ты зачем полезла?
        - Ты мой ребенок! Это совсем другое!
        - Да… это же все какие-то чужие люди… - вяло ответил Игорек, рукой нащупал опухшую спину и уложил ладонь на пульсирующее болезненное вздутие. - Ты права…
        А потом закрыл глаза и провалился в вязкий бесконечный сон.
        Проснулся он вечером. Мутноватый дождь пригоршнями бросал воду в оконные стекла, билась в полумраке голая черная ветвь.
        Игорек с трудом поднялся - бок еще болел, но выгнувшись, он рассмотрел - опухоль ушла, а зловещие черные и бордовые разводы превратились в слабенькое желтоватое свечение.
        Матери дома не оказалось. Не было на мягком пуфе в прихожей ее лаковой маленькой сумочки, на вешалке отсутствовал кожаный плащ.
        Это было к лучшему - в последние несколько дней, с того момента, как произошла позорная драка за гаражами, Игорек никак не мог найти с матерью прежние точки соприкосновения.
        Может быть, это началось и раньше - тогда, когда он привел Стеллу домой. Только сейчас он начал понимать, как глубоко была оскорблена мать его выбором - она, изящная, красивая особенной неяркой таинственной красотой, не могла принять девушку с небрежно заложенными за уши прядями немытых волос и сероватой кожей.
        Игорек понимал, что в нем чувствовалась та же материнская порода - невысокий, гибкий, с теми же широко распахнутыми глазами и особой грацией движений, он был полной противоположностью миру Стеллы - даже внешне.
        Размышления в пустой квартире быстро вернули его к недавним воспоминаниям: глаза-звезды. Крис сказал, что она писала стихи. Это значило, что ее мир был гораздо шире, чем зеленой краской выкрашенный подъезд, пластами висящий сигаретный дым и битые стекла. Это значило, что Игорек выдвинул свое обвинение наобум, ничего о ней не зная, и этим оскорбил не выставленное напоказ пренебрежение к жизни, а то, что Стелла скрывала внутри себя - ранимый мир усталой и пьяной поэтессы.
        Глаза Криса. В те редкие моменты, когда Игорек мог рассмотреть их цвет, он видел черные, словно пузырьки со смолой, глаза без глубины и блеска, без светлой радужки, без выражения.
        За его взглядом тоже скрывался целый мир. Но этот мир не реагировал на боль, он был бесстрастным, равнодушным, омертвевшим. И Игорек остро чувствовал это сейчас.
        Белый хлеб Игорек мазнул мягким маслом, сверху уложил пластинку оранжево-красной рыбы. Миры-миры. Мир человека, мир Криса. Какая, в сущности, разница?
        Была бы большая, не вдавался бы Крис в подробности и не плел о лягушках на спицах. Раз говорит об этом, значит, ранен. Значит, тоже переживает.
        Пожевать бутерброд Игорек устроился на край кожаного кухонного уголка. Бездумно полистал глянцевый журнал и отодвинул его в сторону.
        Потом поднялся и, осторожно миновав зеркало, устроился в кресле перед тусклым экраном монитора. Утопил кнопку системного блока, получив в ответ приглушенное жужжание. Монитор что-то прошелестел.
        - СколНет готов к работе с вами, - грянули колонки.
        Что-то странное творилось на экране - ни привычной синей загрузки, ни рабочего стола в желтых осенних листьях. Ворочалось только что-то алое, пузырящееся - справа и слева.
        Игорек нерешительно положил руку на мышку. Мысли о всевозможных вирусах и рекламах крутились в голове, вытесняя одна другую.
        - Введите свой регистрационный номер, - посоветовал динамик, словно устав ждать. - Или пройдите регистрацию.
        Алые пятна развернулись в аккуратные кубики и показали грани с россыпью черных точек.
        - Регистрацию?
        - Проводник? - спросил динамик. - Констриктор? Или начнем регистрацию с нуля?
        За окном шел обыденный скучный дождь. Серые пятна скользили по стеклам. Игорек сидел перед монитором, напряженно выпрямившись. От компьютера несло жаром далекой пустыни, пустыни, покрытой алым песком, таким мелким, что он не сыпался, а лился сквозь пальцы.
        - С нуля, - выдавил он.
        Одно дело - парень с картами Таро и говорящими игрушками, другое - искусственный интеллект, неожиданно обосновавшийся в старенькой технике.
        - Регистрация займет десять минут, для оплаты регистрационного взноса отправьте sms на номер…
        - Нет, - мотнул головой Игорек, сразу разочаровавшись и ища на ощупь кнопку выключения компьютера.
        - Жаль, - расстроился динамик. - Продолжить регистрацию?
        - Продолжить, - сказал Игорек, цепляясь за мышку, словно за последний символ своего контроля над ситуацией.
        - Статус на момент принятия Закона: Вершитель, Искуситель, Воин, Оружие, Транспорт, Животное, Кукла, другое?
        - Другое.
        - Уточните, - вежливо попросил динамик.
        Игорек не знал, что ответить - он с тревогой прислушивался к звукам в прихожей - вдруг вернется мать и застанет сына посреди такого разговора?
        В прихожей было тихо.
        В вежливости голоса динамиков звучала снисходительная издевка - если ты даже не Животное, то…
        - Я… я друг Криса. Криспера Хайне, телефон доверия.
        Что-то должно было случиться после этих слов, но ничего не случилось. Только тишина нависла, а алые кубики на экране перестали подскакивать и показывать полированные бока.
        - Ваш регистрационный номер - шесть нулей, - наконец сказал динамик. - Ваши пароли действительны только в Запределье. Ваши возможности неограниченны только в Запределье. Вы имеете право на получение информации при условии, что находитесь в Запределье. Желаете приобрести регистрационный пакет на пользование СколНетом без ограничений?
        - Ну например, - глухо сказал Игорек, втайне надеясь, что беседующая с ним программа не сможет опознать такой расплывчатый и плохо сформулированный ответ.
        - Стоимость регистрационного пакета на пользование СколНетом без ограничений - одна человеческая жизнь или, в пересчете на действующую систему денежных эквивалентов - тридцать тысяч долларов.
        - Тебе их тоже на sms? - не удержался Игорек.
        В ответ узкая щель флоппи выплюнула на пол черную, без каких-либо опознавательных знаков, карту.
        - На нее.
        И тогда Игорьку стало по-настоящему страшно. Рванув из комнаты, он захлопнул дверь с грохотом, сотрясшим комнату, - звякнули жалобно льдистые капельки люстры. Сердце колотилось, грозя выломать ребра, во рту стало горько.
        - Все нормально, - еле дыша, выговорил Игорек, подпирая дверь спиной. - Все хорошо… я заболел. Давно заболел. С того момента, как умер, я очень болен… Мне нужна больница. Я… заболел…
        В комнате тихо смеялись. Из зеркала напротив выглянул сочувственно неведомый кто-то и снова занавесил свое черное окно все отражающей шторой.
        Пока Игорек боролся с поисковиком, на другом конце города, в маленькой студии под беспощадным светом софитов, сидела в узком вращающемся кресле тоненькая девушка, чье лицо оказалось под прицелом нескольких фотокамер. Рядом с девушкой в таком же неудобном кресле расположился улыбчивый искусно загримированный ведущий.
        - Скажите, доверяете ли вы профессионализму сформированной команды врачей?
        - Да, - без промедления ответила девушка и по привычке облизнула подкрашенные губы, недавно затянувшиеся новой кожицей. - Я являюсь доказательством этого профессионализма, - и улыбнулась, тряхнув белокурыми кудряшками. - Люди могут быть уверены, что ошибки произойти не может. В сектор сокращаемых по программе обновления генофонда и помощи роста здоровой нации невозможно попасть, если вы не находитесь в группе риска.
        - Наверное, ошибка произошла на уровне врачей областной поликлиники, - сказал ведущий и затуманился.
        - Понимаете, - с жаром ответила девушка, - я так страдала из-за этой ошибки! Порок сердца! Неоперабельный случай! Ну представьте… как бы вы жили с таким диагнозом? Как я жила? Я могу сказать… у меня отняли счастливое детство!
        - О профессионализме областных врачей мы поговорим позже, - сказал ведущий, снова приобретая цветущий вид. - Вы можете назвать произошедшее с вами спасением?
        - О нет, - сказала девушка. - Только справедливостью.
        Ведущий ловко закинул ногу на ногу, согласно наклонив голову.
        - Здесь нечему удивляться, - сообщил он, - ваш диагноз был ошибочным, Юлия, и вы никак не могли попасть в сектор сокращаемых.
        Он повернул одухотворенно-красивое лицо к камерам и сказал проникновенным грудным голосом:
        - Правительство заботится о вас.
        Мигнул огонек камеры, оповещающий о конце съемки.
        - Я могу идти? - спросила девушка, разом потеряв весь запал.
        - Да.
        Она выходила из здания, петляя по узким бесконечным коридорам, наталкиваясь на деловито спешащих куда-то людей, и ее шатало от усталости. Это была третья съемка за день, домой попасть не удавалось, кормить ее никто не стал, и от единственного удобства - кожаного сиденья дорогой машины, - ее уже воротило.
        - Еще съемка? - спросила она, выбравшись под серый проливной дождь.
        - Нет, Юлия. - Над ней распахнулся черный тугой зонт. - Вы можете поехать домой.
        Она подняла голову и уперлась взглядом в гладко выбритый казенный подбородок.
        - А что с Сашкой?
        - Все по-прежнему. Не переживайте, Юлия, медики сделают все возможное.
        - А если нет?
        Под ногами хлюпали пузырящиеся лужи.
        Зонтик щелкнул, собираясь в длинную трость. Перед Юлькой услужливо открылась полированная дверца черного джипа. Капли воды катились по тонированному стеклу.
        - До свидания, Юлия. И не забывайте о нашем разговоре.
        - До свидания, - пробормотала она, забираясь в кожаный, с горьким запахом салон автомобиля.
        И когда машина уже тронулась, выворачивая со стоянки, попросила:
        - Отвезите меня в больницу, пожалуйста… Домой я сама как-нибудь.
        Видимо, такая просьба не выходила за рамки дозволенного, потому что водитель лишь кивнул и выбрал другую дорогу. Местонахождение больницы, где лежала Сашка, он знал.
        Через двадцать минут остановился у желтых корпусов, закованных в сеть металлического забора, свернул к красно-белому шлагбауму.
        Из маленького поста вынырнул в серый дождь такой же серый охранник, бегло, но внимательно проверил документы и пропустил машину.
        - Спасибо.
        Она выпрыгнула на мокрый асфальт и кинулась бежать к двери, снова удивляясь тому, как легко и спокойно ей дышится и как сладостно-безопасно бьется сердце - словно рыболовный крюк из него вынули. Счастье… вот оно счастье… если бы только Сашка…
        - К Новиковой Саше можно?
        Ей выдали пластиковый желудь с синими бахилами внутри. Сказали этаж и палату и кивнули в сторону лифта.
        Лифт, узкий серебристый пенал, быстро доставил ее к полукруглой арке полного искусственных растений холла.
        Попались по дороге две медсестры - в нежно-зеленых брючных костюмах вместо вечно бьющих в глаза белоснежных халатов.
        Они посмотрели на Юльку с интересом - ее интервью крутили по всем каналам.
        - А Новикова Саша?.. - спросила Юлька у поста. - Она здесь?
        - Третья, - улыбнулась молоденькая докторша, оторвавшись от бумаг, которые она заполняла ювелирным ровным почерком.
        В третьей палате в углу громоздился огромный серый слон, покрытый попоной с золотыми кистями. Хобот у слона был коротким, смешно изогнутым.
        На тумбочках сидели розовые зайцы и белые мишки. Цветов не было - у Сашки аллергия на цветы…
        Их отсутствие заменяли простыня и одеяльце - травянисто-зеленые, в огромных белых ромашках.
        Сашка спала, вытянув ручки вдоль тела. Простыня свисала на пол.
        Юлька подошла поближе, хозяйственно подоткнула ее угол, присела на стульчик и взяла в руку Сашкину теплую ладошку.
        Сашка тихонько вздохнула и открыла глаза - серьезные, осмысленные, словно не спала она только что, а обдумывала что-то важное, нужное.
        - Юля, - шепотом сказала она, - а мне слона подарили.
        - Вижу, - сказала Юлька, переведя дыхание, чтобы не разрыдаться. - Хороший слон. Сильный.
        - Только очень уж большой, - пожаловалась Сашка, - мне его не поднять.
        - Вырастешь - поднимешь, - пообещала Юлька и вдруг поняла, что назад пути нет и она обязана привести сюда того парнишку, которого так быстро и страшно смяли щитами в течении серой реки сектора сокращаемых.
        Пообещала же Сашке - вырастешь. Обещания нужно выполнять.
        Юльке пришлось провести под окнами запомнившегося дома несколько часов. Она бродила туда-сюда, ежась от пронизывающего ветра в своем тонком фиолетовом плащике. Хорошо узнаваемые кудряшки она специально выпустила из-под шапочки, и они застыли, свившись в вымокшие жесткие кольца. Дом безмолвствовал. С серых наростов подъездных козырьков капала вода, размывая какие-то картонные коробки, сваленные у входа. Поначалу туманный, спокойный, к вечеру дом зажег многочисленные окна, закрытые зелеными, синими и бежевыми шторами. За некоторыми виднелись то люстры чашами, то подвесные кисти комнатных цветов, то прямоугольники плазменных экранов.
        Поднимая голову и вдыхая сырой воздух, Юлька думала: странно, не понять, что происходит с городом? Должна была наступить весна, а ее нет как нет, и то студенистое, простуженное, что гуляет сейчас по улицам и аллеям, - не ветер, а нездоровое дыхание. Ветер переселился в головы людей. Они по-прежнему ходят на работу, они покупают в магазинах продукты, строят планы на будущее, подают заявления в загс и планируют рождение детей… Они смотрят телевизор и ощущают себя в полной безопасности - как присутствующие при сложной операции ждут момента, когда раковая опухоль будет вырезана и поднимется вдруг живой, пышущий здоровьем организм. Никто из них не замечает, что скальпель режет и по ним, заинтересованным безмятежным наблюдателям - атрофирована нервная система, угасли души, сочувствие потеряло цену…
        Да что такое произошло с этим городом?
        - Комендантский час, - раздался рядом знакомый голос.
        Юлька повернулась и увидела его - парнишку, на лице которого синяки и кровоподтеки соседствовали со странно прозрачными голубыми глазами. Парнишка смотрел куда-то в сторону, словно избегая встречаться с Юлькой взглядом. Серые тени лежали на его веках, поджатые губы белели, словно застарелый шрам.
        - Иди домой.
        Юлька от волнения не сразу смогла произнести хотя бы слово. Замерзшими непослушными руками она вытащила из кармана пачку тоненьких сигарет, щелкнула зажигалкой и вдохнула легкий ментоловый дым. Сердце не отозвалось тычком боли - билось ровно, мощно, уверенно…
        Парень посмотрел со странным выражением - не то неодобрительно, не то что-то вспоминая.
        - Меня Юля зовут, - представилась Юлька и умудрилась изобразить подобие шутливого реверанса, хотя колени ее дрожали.
        - Игорь.
        Он наконец повернул голову и заглянул в Юлькины глаза, внимательно, словно ища что-то знакомое. Потом вздохнул.
        - Пойдем в подъезд хотя бы… Комендантский час не шутки.
        Юлька пошла за ним, наспех выбросив только что прикуренную сигарету. Привычки к курению у нее не было, просто испытывала свое новое, сильное сердце.
        В подъезде пахло мокрой газетной бумагой и цементом.
        Игорек прислонился к почтовым ящикам, - лязгнуло, - и спросил устало:
        - Отпустили, да?..
        Интереса в его голосе не было.
        Юлька хотела было ответить, но потом всхлипнула, обхватила его плечи тощими руками и разрыдалась, тоненько подвывая. Ее сердце билось где-то возле его сердца, и бились они оба правильно, старательно, исправно гоняя кровь по венам и артериям.
        Игорек стоял не шевелясь. Ему даже знать не хотелось, что могло случиться и почему она вернулась сюда - капелька воды, покинувшая серую обреченную реку.
        Знать не хотел, но чувствовал - произошло что-то невероятное. Опять. Опять произошло что-то такое, от чего он начинал уставать.
        Он почти час наблюдал из-за шторы за одинокой ее фигуркой и боролся с желанием выключить свет, упасть ничком на кровать и больше не видеть ни этих светлых кудряшек, ни самого себя. Кусая губы, он вспоминал слова Криса - что ты будешь делать, когда увидишь их сердца под тонкой кожей? Тогда казалось, что знает, что делать, и злился на Криса, который бездействовал и был так отстраненно-спокоен. Но увидев обещанное Крисом, испугался, отступил.
        Лечь на кровать и закрыть глаза, а проснувшись утром, увидеть их новыми - наполненными той же бесстрастной чернотой, что глаза работника самого странного телефона доверия в мире.
        Игорек переборол себя и вышел на улицу, а теперь стоял в подъезде, слушая рыдания худенькой девчонки, и не знал, что делать.
        Ему подумалось: если бы Стелла обняла его так же и так же показала свою боль, может, она осталась бы жива? И что ждет Юльку, если он сейчас ее оттолкнет?
        - Ну что? - спросил он у вздрагивающей макушки. - Что для тебя сделать?
        Юлька вдруг всплеснула руками, ухватилась за рукава его куртки и подняла сияющие, блестящие от слез глаза.
        - Помоги Сашке! Как мне помог. Помоги ей! Она в больнице, здесь недалеко, у меня есть деньги на такси. Мы быстро, туда и обратно, я обещаю, что не задержу, только, пожалуйста…
        - Чем? Кому? - Мелькнула мысль, что девчонка просто-напросто свихнулась от недавних переживаний.
        - Моей сестре, - тут же пояснила Юлька, - мы с ней похожи…
        Закрадываются ошибки в длинные цепочки генов - роковые ошибки, повторяющиеся из тела в тело, из жизни в жизнь, и настигшая Юльку беда повторилась в ее младшей сестре, которую планировали как безупречную замену обреченной Юльке.
        Юлька жила рывками - от врача до врача. В двенадцать лет ей пророчили еще один год жизни, и Юлька сделала рывок - завела друзей, научилась рисовать акварелью, написала длинное нежное письмо родителям и обустроила дома маленький аквариум, надеясь, что он надолго останется вместилищем памяти о ней.
        В тринадцать ей, покачав головами, отпустили еще год жизни, и Юлька пошла на второй заход - аквариум разросся, в нем поселились живые растения, акварельные рисунки превратились в картины пастелью и тушью, обросли стеклом и рамками. Юлька сшила бархатное черное платье, старательно украсила его мельчайшим бисерным узором и пышными кружевами. В этом платье она собиралась перейти на тот свет.
        Врачи, осмотрев ее, вынесли новый вердикт - полгода.
        Юльке становилось все хуже. За аквариумом она ухаживала с трудом, акварели становились все чернее, со зловещими проблесками алого, а платье висело в шкафу, выглаженное и готовое к своему торжественному выступлению на исхудалом Юлькином теле.
        И тогда родители, смущаясь и пряча глаза, объявили Юльке - у нее будет сестра.
        Ты только не подумай, что это замена, поспешно добавила мать. Нет, конечно, нет, ответила Юлька.
        Ей было горько и больно.
        Сестра родилась осенним золотым днем, Юлька стояла возле больничного выхода рядом с отцом, держа в руках букет пестрых астр, который нужно было вручить медсестрам, и чувствовала дымный горький запах сожженных в парке листьев.
        Ее срок подходил к концу.
        В доме появилось шумное, требующее внимания маленькое существо, и поначалу Юлька равнодушно проскальзывала мимо кроватки с новорожденной, но однажды остановилась и пригляделась - к треугольным розовым пяточкам, огромным лучистым глазам и пухлым запястьям.
        Еще через год врачи, осматривая Юльку, задержались с прогнозами, а нетерпеливая Юлька рвалась в коридор, туда, где сидела на руках матери маленькая Сашка, заскучавшая без сестры.
        Юльке больше не ставили сроков. Срок через несколько месяцев поставили Сашке, и тогда Юлька, сидя возле кроватки сестры и обхватив руками голову, впервые с ненавистью подумала об этой бракованной цепочке генов, о которой раньше никогда не задумывалась.
        Цепочка представлялась ей шаманскими бусами, на которые по ошибке нанизали кусок старой шины.
        Родителей, экспериментаторов и предателей, Юлька вычеркнула из своей жизни, воспринимая их движущимися по квартире манекенами. Живого в доме осталось совсем немного, и оно тоже угасало, лежа в детской, украшенной лентами кроватке.
        - Помоги ей, - шептала Юлька, увлекая Игорька к двери, - ты увидишь - поймешь. Ее обязательно нужно спасти - я ведь обещала, что она вырастет и поднимет того слона…
        - Куда? - беспомощно спросил Игорек. - Комендантский час…
        - Мы на такси, на такси… - заторопилась Юлька, захлопывая дверь подъезда, словно пытаясь отрезать Игорьку пути отступления.
        - Нет сейчас такси! - рассердился Игорь, выдергивая свою руку из ее ладоней. - Я…
        - Такси?
        Возле черного, длинного, как волчье тело, автомобиля стоял водитель в мохнатой шапке и вежливым оскалом великолепных зубов.
        Перед Юлькой водитель услужливо открыл дверцу, перед Игорьком лязгнул зубами, показав розовый колечком язык.
        Глаза его улыбались.
        Игорек, ошеломленный, сел рядом с ним, провалившись в теплый салон, как в летнее облако.
        - Ну ты чего, брат? - с укоризной спросил водитель, выводя машину со двора. - Как нет такси? Обижаешь… А мы на что? Эх, товарищи-товарищи… Никакого у вас разумения.
        - Ты… я тебя раньше видел ведь?
        - Ну, - сказал водитель. - Конфетку хочешь? - и протянул Игорьку широкую ладонь с россыпью мелких разноцветных леденцов.
        Городские улицы отмотало назад, как старую киноленту. Игорек даже опомниться не успел, как, миновав полосатый шлагбаум, машина уткнулась носом в ступени больничного крыльца.
        - Сколько? - спросила сидящая позади Юлька, даже не заметившая невероятной скорости и оскала водителя.
        - А это не ко мне, - ответил водитель.
        В холле под единственной лампой сидела круглолицая дежурная. За ней громоздились массивные фигуры охранников.
        - Здравствуйте! - звонко сказала Юлька, закрывая собой Игорька. - Я Новикова Юля, я к сестре. Мне разрешили… я на телевидении снималась!
        Дежурная молчала, в упор, словно сова, рассматривая вошедших.
        - Разрешить, - хрипло сказал кто-то из-за ее спины.
        Игорек вздрогнул, услышав этот голос. Повеяло запахом крови и страхом.
        Больница же, успокоил он себя, шагая за Юлькой к серебристому бесшумному лифту. Эти запахи для нее обязательны.
        - Сюда, - сказала Юлька, проведя его через замерший черный сад искусственных растений и пустой медсестринский пост с заваленными бумагами столом.
        - Сюда…
        В палате горел маленький ночник. Он оранжевой строчкой обвел серого смирного слона, позолотил зайцев и медвежат. На травянисто-зеленой постели, словно птенец в плетеной корзине, лежала девочка, возраст которой Игорек не смог бы определить - тельце крошечное, запястья тонкие, но широко раскрытые неподвижные глаза взрослые, печально взрослые, как у раненых, обдумывающих свою жизнь в последние минуты перед смертью.
        - Саша, - сказала Юлька, подходя к девочке. - Смотри, я врача привела.
        - Врачи уже были, - подтянув кончики одеяла, сказала девочка. - Кровь брали… - и показала ладошку с растопыренными белыми пальцами.
        - Это другой врач, - зашептала Юлька, садясь перед кроватью на корточки. - Он не сделает тебе больно, он волшебный врач, помнишь, как в книжке?
        Большие темные глаза повернулись в сторону Игорька, и во взгляде показалось детское дружелюбное любопытство.
        - Привет, - сказала она.
        - Привет, - сказал Игорек.
        Он держался подальше от кроватки - снова ломило в груди, словно крючьями под ребра
        - знакомая, страшная боль безысходности.
        - Игорь, - сказала Юлька не оборачиваясь. - Вылечи ее.
        Игорек замер.
        - Вылечи ее. - Юлька повернулась. При неверном ночном освещении ее глаза показались Игорьку звездами.
        Снова потянуло запахом крови и страха - на этот раз отчетливо, резко. Густой острый запах. За дверью кто-то был. Игорек, глядя на отблеск Юлькиных кудряшек, зеленое одеяльце и тонкое детское запястье, видел одновременно и черную грузную тень, бесшумно ползущую по коридору. Тот, кому она принадлежала, выжидал молча, ждал, пока в палате свершится что-то, что нужно было зафиксировать, запротоколировать и уничтожить.
        Игорек вздохнул.
        - Ты еще не в себе, - сказал он. - Я не врач. Я даже биологию в школе не любил.
        - Биологию, - пробуя на вкус загадочное слово, повторила Сашка.
        Игорек кивнул и тоже присел на корточки.
        - Биология - наука о жизни. Ну… знаешь, царство дрожжей, царство грибов.
        Юлька смотрела на него с ненавистью. Ненависти было столько, что Игорьку было тяжело дышать.
        - Царство грибов, - оживилась Сашка. - Гриб-царь, гриб-царевна…
        - Тебе самой нужен врач, - отчетливо, не глядя на Юльку, сказал Игорь. - Или поспать… Отдохни, выспись, чай с медом…
        Ненависть полоснула Игорька по руке острыми ногтями. Перетерпев боль, Игорек аккуратно разжал сведенную в воронью лапу ладонь Юльки. Под ней влажно блестели капельки свежей крови.
        - Я еще приду, - пообещал Игорек Сашкиным внимательным глазам. - Потом. - Наклонился и погладил шелковистый детский затылок.
        В груди заломило сильнее, заныло, словно свело в металлический каркас древнего пыточного инструмента.
        Снова повеяло жаром красной неведомой пустыни, и песок, словно кровь, полился между пальцев. У самых Сашкиных губ его разметал в пыль невидимый северный ветер. В палате потемнело - маленький ночник ушел куда-то в сторону, а потом вовсе канул в черноту. Серое, большое и живое подкралось сзади и протрубило на ухо неразборчивое и торжествующее.
        - Лечи ее! - зашипела Юлька из темноты. - Лечи, или… или я… - Она не могла продолжать, но вскочила и исступленно вцепилась в плечи Игорька, по-кошачьи раздирая его рубашку.
        Я не могу, внезапно осознал Игорек. Умею и теперь понимаю, что умею, но не могу. Мне что-то мешает. Мне что-то мешает настолько сильно… Холодный северный ветер, догадался он.
        Северный ветер предупреждает и предостерегает - наблюдай, но не вмешивайся…
        От одного раза ничего не будет, подумал Игорек, и ветер вздохнул над самым ухом, а руки стали горячими, и детское тельце охотно поддалось их прикосновению.
        Юлька стояла у кровати, опустив руки. Слезы текли по узкому личику.
        Ее сестра шевельнулась в руках Игорька и сказала просительно:
        - Покружи меня, пожалуйста.
        Глава 5
        Дьявол
        На пол упал ломоть яркого электрического света, и хриплый голос произнес:
        - Здравствуй, Юля.
        Заглядывали внутрь любопытные женские лица.
        - Девочку на обследование, - отдал приказание хриплый и показался, наконец.
        Юлька узнала гладко выбритый подбородок и синие жестокие глаза. Приставленный к ней пес в человеческом обличье с редким и колючим именем - Артур.
        - Простудился, - развел руками Артур в ответ на Юлькин взгляд. И закашлялся, вежливо прикрывая рот узкой белой ладонью.
        - Я могу идти? - спросил Игорек, уже заранее зная ответ.
        - Молодой человек, - сказал Артур. - Вы абсолютно свободны в своих желаниях. Хотите - хороший обед в вашем любимом ресторане? Стол уже заказан.
        - Мне домой надо, - хмуро сказал Игорек, уже поняв, откуда этот острый запах крови.
        - Ради бога! Все предупреждены, - не терпящим возражений тоном произнес Артур.
        Теплые руки коснулись плеча Игорька, и он, поколебавшись, передал Сашку подошедшей медсестре. Та ловко завернула ее в маленькое одеяльце и, поманив Юльку за собой, вышла в освещенный коридор. Юлька кинулась следом, бросив на Игорька короткий непонятный взгляд.
        Игорек остался в палате один на один с человеком, чей внешний лоск и манеры не могли скрыть хищной стати опытного убийцы.
        - Артур Сергеевич, - представился тот и показал Игорьку запредельно полномочную корочку, ловко извлеченную из кармана. Посмотрел на часы. - Наш столик ждет. Наверное, тушеное мясо уже дошло. Вино пьете, молодой человек?
        - Игорь, - устало сказал Игорь.
        - Ну конечно. Прошу прощения. Менжик Игорь Валерьевич, верно?
        - Верно.
        Игорек пошел за Артуром, еле переставляя ноги. В коридорах снова было тихо. Зеленые лассо искусственных лиан свисали с потолка, как веревочные петли. Дверцы лифта раскрылись бесшумно, бесшумно поглотили двоих - мужчину в идеально выглаженном костюме и осунувшегося паренька в разорванной у плеча рубашке.
        Зеркала показали Игорьку измученные и потерявшие блеск голубые глаза.
        Внизу, в холле, вдоль стен выстроились камуфлированные тени. Дежурная на посту жевала зеленое, с тугой кожицей яблоко и листала глянцевый журнал.
        На улице по-прежнему шумел дождь.
        - Сюда, - пригласил Артур Игорька, указывая на раскрытые дверцы массивного джипа.
        Игорек приостановился. За джипом горели неугасимым желтым огнем фары другого автомобиля. В салоне виднелась мохнатая шапка.
        - В машину, - с неприятным холодком в голосе повторил Артур, натягивая на узкие руки тонкие кожаные перчатки.
        Фары мигнули. Игорек помедлил еще секунду, потом, глубоко вздохнув, вложил пальцы в рот и свистнул. Свист получился пронзительным, словно вой заточенного в ущелье ветра.
        Желтые фары дрогнули, лениво перевалились через махину мокрого джипа, а Игорек кинулся в сторону, пытаясь обогнуть препятствие. По его плечу скользнула затянутая в перчатку рука.
        Позади дробной россыпью зазвучали частые шаги - тени в камуфляже обрели плоть и ринулись следом.
        Вспыхнул страшный свет фонаря, лязгнул металл.
        - По ногам! - выкрикнул Артур, распялив вежливый рот в зловещую черную пасть.
        Игорек успел заметить, как медленно, неправдоподобно медленно падают в положение боевого прицела длинные дула в руках цвета хаки, и тут его подхватило сухим вихрем и обняло уютом салона старенького такси.
        - Конфетку будешь? - спросил водитель и кивнул на приборную панель, на которой осталось всего две карамельки. - Долго ждать пришлось, - пояснил он и показал гору разноцветных фантиков, зажатых в широкой ладони.
        Игорек откинулся на спинку сиденья и перевел дыхание. Город несся за окном непрерывной лентой спящих домов и походил на гигантскую ископаемую челюсть со сточенными квадратными зубами.
        - И что теперь?.. - не удержавшись, выдохнул Игорек. - Куда мне?
        Водитель покосился на него, но промолчал.
        С заднего сиденья Игорек вытащил свою куртку и укрылся ею. Остановившимся взглядом долго смотрел в окно.
        - У тебя имя есть? - спросил он.
        - Есть, - невозмутимо ответил водитель.
        - Понятно, - сказал Игорек.
        Ему нестерпимо хотелось спать, но в центре грудины ныло и ворочалось чувство вины за все, что произошло - за то, что где-то в пустой квартире не находит себе места мать и даже не прикасается к своим пудреницам и духам, а, наверное, обзванивает друзей, знакомых, больницы и морги…
        - Отвези меня к Крису, - сказал Игорек и обнаружил, что машина уже стоит у знакомого подъезда, а водитель невозмутимо грызет крепкими зубами последнюю карамельку.
        На мелодичный тихий звонок дверь раскрылась не сразу. Игорьку пришлось потоптаться на лестничной клетке, остерегаясь каждого шороха - в памяти еще свежо было воспоминание о камуфляжной смерти, безропотно подчиняющейся приказам.
        Страх нервной дрожью сковал руки. Тусклая лампа под потолком казалась неуместным ориентиром - вот он, вот он Менжик Игорек, под желтым светом, стреляйте…
        Дверь раскрылась. Мелькнуло что-то алое с золотом, а только уж потом ослепительные белки глаз негритенка. Игорек присмотрелся - маленький слуга был облачен в шикарную ливрею, в черной лапке держал круглый, в серебряных листочках поднос, на котором дымился маленький глиняный горшочек, укутанный в виноградные багряные листья.
        В прихожей было темно. Виднелись только клавиши старинной печатной машинки и позолоченный крюк с длинным черным плащом на нем.
        Из комнаты доносились приглушенные голоса. Негритенок, выставив поднос вперед, понесся туда. Горшочек поехал в сторону, но ловко повернутый поднос вернул его на место.
        Игорек нерешительно расстегнул куртку, потрогал пальцами свисающие с плеча лохмотья рубашки и снова застегнулся. Ему и без того было стыдно… Вернулся, загнанный страхом.
        Вошел негритенок, уже без своей ноши, но с торжественно поднятой свечой в золотых лентах, горящей светом рождественской гирлянды.
        Полупоклоном он пригласил Игорька в комнату. Проходя мимо маленького слуги, он почувствовал запах дерева и лака.
        - Здравствуй, - сказал Крис, с интересом рассматривая его. Перед Крисом стоял высокий, на витой толстой ножке кубок, и в нем дымилось что-то черное, густое.
        По левую руку от него сидел невзрачный тощий субъект в кожаном фартуке мастерового. Субъект в длинных паучьих пальцах держал толстенькую жареную ножку, и Игорек невольно посмотрел на шкаф - голубь-то цел?.. Голубь спал, нахохлившись.
        Колода Таро, вальяжно раскинувшись среди виноградных листьев и гранатовых зерен, блаженно молчала, любуясь своим хозяином.
        Игорек тоже засмотрелся - ему такого раньше видеть не приходилось. Узкое большеглазое лицо под схваченным кожаным обручем седым дымом длинных волос напомнило ему картинку из книги скандинавских легенд - те же холодные, чистые черты, та же строгость линий, словно не в плоти выведенных, а выточенных изо льда.
        Викинги на картинках были бородаты и всклокочены, и Игорьку показалось, что сквозь теплый свечной жар он видит и это - что-то неуловимое и настолько древнее, что менялось всегда, никогда не оставалось на месте и только недавно приняло свою совершенную форму, превратившись в это самое красивое гладкое лицо.
        Тощий субъект тоже с интересом поглядывал на Игорька, меланхолично жуя. У него были водянистые тусклые глаза, волосы свисали на виски сереньким дождиком, но чувствовалась та же порода, той же чистой резки ледяная стать.
        - Присоединяйся к нашему пиру, - сказал Крис.
        Игорек сел. Тут же под руку ему сунулась накрахмаленная вышитая салфетка и глубокое блюдо с дымящимися кусочками мяса. На краю блюда лежала рябиновая гроздь.
        Никаких приборов на столе не оказалось, и Игорек, подумав, выловил кусочек из густого соуса просто пальцами.
        - А как же твой телефон?.. - спросил он, избегая взгляда тощего, который повернул голову и глядел в упор круглыми страшными глазами.
        Крис на секунду задумался.
        - Принеси, - коротко сказал он в темноту, и быстрый топот доказал, что его приказание исполняется.
        Черный телефон с крепко сидящей на рогатинках трубкой негритенок поднес Игорьку с той же грацией, что прежде блюдо.
        - Сними трубку, - сказал Крис.
        Игорек вытер руки о салфетку, поднял трубку и прижался к холодному пластику ухом. Сначала он не слышал ничего, а потом появился отдаленный, но нарастающий вой, густой, жуткий. На одной тоскливой ноте держались вибрации тысяч голосов, и все они рыдали, скулили и вопили: Игорек отчетливо увидел мешанину изрубленных тел и в ужасе отбросил трубку. Она, глухо ударившись, покатилась под диван, и негритенок тут же полез за ней.
        - Это ты еще моего конвейера не видел, - вдруг глухим и сытым голосом сказал тощий. - Все битком, никакой возможности работать…
        - Это Кельше, - кивнул на тощего Крис. - Проводник.
        - А кем он был до принятия Закона? - спросил Игорек. - Вершителем, Искусителем, Оружием, Животным?..
        Его еще трясло. Мясо на блюде показалось отвратительным, хотя и тянуло от него вкусным прозрачным соком и гвоздикой.
        - Искусителем, - не особо удивляясь, ответил Крис.
        Свой кубок он подвинул к Игорьку.
        - Выпей.
        Черное и дымящееся оказалось крепким пряным напитком. Заправленный специями спирт, не иначе… но почему-то черный.
        Зато гул голосов в голове утих, а картины прошлого отступили, превратившись в пленку в руках все повидавшего монтажера.
        - И чем вы теперь будете заниматься?
        Ответил Кельше. Длинными пальцами отщипывая от виноградной грозди лиловую ягоду, сказал:
        - Мы-то привычные. Переждем. А что будешь делать ты?
        - Тоже пережду, - нерешительно сказал Игорек.
        Крис подложил руку под подбородок. Его черные, без признаков зрачка глаза, казалось, вбирали свет ближайших свечей. Он молчал.
        - Ему не помешает лекция, - сказал Кельше, - лекция о привычках сильных мира его…
        Крис ничего не сказал, и Кельше продолжил:
        - Каждый человек знает, что в мире нет ничего необъяснимого, - начал Кельше, - есть необъясненное. И вот завтра-послезавтра физики откроют закон, объясняющий, почему в одном и том же гостиничном номере вешаются постояльцы, а биологи откроют патологию, которая позволила мальчику вспомнить, что в прошлой жизни он был пророком… пророком каким-нибудь.
        - Мухаммедом, - подсказал Крис, безразлично глядя куда-то в затянутое муаровым шелком окно.
        - Да, - подтвердил Кельше и снова повернулся к Игорьку. - Можно оставить дело физикам, а можно просто отмахнуться от информации, признав ее случайностью, совпадением, психическим заболеванием, выдумкой… - он примолк, а потом спросил: - Ты же не считаешь случившееся с тобой странным?
        - Считаю, - нехотя ответил Игорек, начиная понимать то, о чем говорит Кельше. - Но не более странным, чем изобретение машины времени. Или телепортатора, как в СтарТреке…
        - Отлично, - удовлетворенно сказал Кельше и сцепил, наконец, свои неугомонные пальцы. - Поверь, в вашем мире все возможно. Таким он был задуман - волшебной шкатулкой с миллионом секретов…
        - Не отвлекайся, - коротко сказал Крис.
        Кельше кивнул.
        - Гитлер искал христианские артефакты. Приближенные к царям масоны вызывали демонов. Американцы проектировали летающие тарелки.
        Игорек не поднимал глаз от блюда.
        - Ты не проводил двадцати платных сеансов, - продолжил Кельше. - Не делал пассов руками, не поил девчонку отваром редких трав и настоем хвоста полярной совы. Ты дотронулся до нее и избавил от смертельного заболевания. Тебя заметили. За тобой начали наблюдать, ты стал интересен.
        - И вечером…
        - И вечером, - подхватил Кельше, - ты отправился в больницу и проделал то же самое с другим смертельно больным ребенком. Ты действительно надеешься переждать их интерес?
        Игорек поднял голову и посмотрел на Криса. Ему казалось, что тот, как строгий куратор, выдаст сейчас что-нибудь вроде «а ведь я предупреждал»… Крис молчал.
        - Что мне делать теперь? - выдохнул Игорек, обращаясь к Кельше.
        Тот не ответил, но порылся в кармане своего кожаного фартука и выложил на стол пару голубых пуговиц и согнутую кукольную ручонку.
        У Игорька перехватило дыхание, и снова помог вовремя поданный кубок.
        Глотнув обжигающей горячей жидкости, Игорек отдышался и замер, разглядывая детальки будущей куклы.
        - Подумай, - вполголоса сказал Крис, - представь, что люди выбрали правильный путь… Последние вызовы я принимал от мальчишки, который покончил с собой из-за своей болезни и девочки, зачатой в пьяном угаре. Ты можешь помешать естественному ходу вещей, сломать ход своеобразной эволюции.
        Ожидая ответа, он потянулся к картам и смешал их, закрывая любопытные лица рубашками-перевертышами.
        Серая река. Юлькины слезы. Девочка в травянисто-зеленом гнезде больничной кровати.
        - Я так подумал, - медленно сказал Игорек. - Есть все-таки некоторые люди, которые, наверное, попали в систему сокращения неправильно… не так уж они и плохи. Их немного. Несколько. Я буду осторожен, никому не помешаю, просто немножко помогу одному-другому… и тогда все. Приду сам.
        Крис задумчиво смотрел на него.
        Игорек вспомнил о боли в груди и поморщился, но добавил:
        - Так что уберите на время свои пластмасски.
        Некоторое время молчали все. Потом Кельше, сгребая пуговицы обратно в карман, сказал:
        - Нам нужен Кайдо.
        - Моя ошибка, - откликнулся Крис.
        - Не верится, - ответил Кельше. - Когда ты ошибался, Крис? Здесь что-то другое…
        - Хватит, - не выдержал Игорек. - Вы меня слушали вообще?
        - Конечно, - отозвался Кельше. - Ты снова сделал свой выбор.
        Крис наклонился и пальцами погасил огонек последней свечи.
        Игорек сказал не всю правду. Как ни стыдно было признаваться, но его захватила и возможность показать себя людям во всем блеске - стать тем, кого динамик компьютера назвал Вершителем.
        Хорошо бы, думал Игорек, получить в обмен на свое умение то, чего всю жизнь добивался неимоверными стараниями. Подстраивался под сильных, нехотя тянул слабых, помогал тогда, когда никто не хотел помогать. И все для чего? Для признания. Для того, чтобы люди забыли несуразного очкарика-ботаника, чтобы получать то, что хотел, без проблем и жертв. Получить признание такого масштаба, чтобы ни одна Стелла не посмела встать ему поперек глотки. Не поддаваться на провокации и не давать Кельше браться за загробные манипуляции с прикручиванием кукольных рук мертвому телу - значит, получить шанс, какого еще никто не получал.
        Игорек брел по утренним улицам, не обращая внимания ни на что. Автоматически дожидался переключения цветов на редких светофорах, обходил лужи, но не слышал гула машин и не чувствовал холода.
        Его воспаленное перспективами воображение лихорадочно работало, рождая одну за другой красочные картины. За свой дар можно было получить все - деньги, славу, власть. Можно было отправиться в любую страну мира, купить себе путешествие в Космос или изменить любой закон…
        Дышал Игорек тяжело - устал. Бессонная ночь давала о себе знать, страх и пережитое напряжение свинцом осели в ногах, но почки уже не болели - видимо, подумал Игорек, полечил самого себя, заснув с прижатой к спине ладонью.
        До сих пор не верилось. Иногда казалось - вот-вот проснется, и…
        Мысль стала навязчивой. Игорек остановился и закатал рукав своей куртки. На предплечье еще алели свежие царапины, оставленные ногтями Юльки. Их он и накрыл пальцами, прикрыл глаза и глубоко вдохнул.
        Что-то должно случиться. Повеять жаром должно, жаром алой пустыни…
        - Молодой человек, - укоризненно сказала ему женщина в кожаной куртке.
        - Извините. - Игорек свернул с тропинки и остановился под голокожей осинкой, замкнутой в низенький заборчик.
        Еще раз. Жар пустыни, красный песок, льющийся сквозь пальцы…
        Игорек открыл глаза. Мимо, скалясь, пробежал желтый лохматый пес.
        Царапины так и алели на белой тонкой руке.
        Ощущение было такое, словно в найденной увесистой пачке долларов внутри оказалась резаная бумага. Игорек выбрался обратно на дорожку на подкашивающихся ногах.
        - Мне нужно такси, - пробормотал он. - Мне нужно такси. Мне нужно домой. На такси, черт!
        Мимо скользили равнодушные и разноцветные, словно тела рыб, автомобили, среди которых не было ни одного знакомого.
        - Да что же это такое…
        Кажется, или людей на улицах стало меньше? Игорек на минуту забыл о своих переживаниях и присмотрелся к утренним лицам прохожих - все сосредоточенные, все угрюмые. Их стало меньше. Ощутимо меньше.
        Подкатил полупустой трамвай, и Игорек забрался в него, заплатив на входе несколько монет. Прислонившись лбом к холодному туманному стеклу, отключился, словно рубильник повернули, - и пришел в себя рывком, у синего шатра остановки.
        Мимо снова текла серая река - прохожие прятали лица в воротники, отводили глаза.
        Люди в комбинезонах шагали медленно, нестройно. Потускневшие щиты все так же сдерживали медленное течение, словно заковывали в гранитные парапеты мутную городскую воду.
        Игорек остановился.
        Сектор сокращаемых, так это называется? Отрезанный от яблока подгнивший кусочек.
        Охрана быстро поймала его в прицел внимательных глаз, и Игорек шагнул было в сторону, стараясь не привлекать внимание, как вдруг увидел - от желтой стены ближайшего дома метнулась навстречу реке маленькая фигурка, странно и уродливо раздутая в боках и животе. Словно камнями набитая.
        Щиты отреагировали моментально. Черные каски сдвинулись и развернулись в цепь, похожие на пузыри на кипящей поверхности смолы.
        Странная фигурка быстрым решительным шагом ринулась вперед - щиты еще не понимали происходящего. А Игорек понял, почувствовав боль отчаяния, остроту ненависти и жжение страшного желания мести.
        - Бегите! - выкрикнул он, а сам почему-то кинулся наперерез, сквозь линзу помутившегося от слез зрения различая медленное движение поднятой руки. Увидел и кривую блуждающую улыбку на сероватом мокром лице.
        Река дрогнула и покатила на проезжую часть, взвыли предупреждающие сигналы, кто-то завизжал тонким истеричным голосом, смятые в кровавую пену серые комбинезоны падали на дорогу и больше не поднимались, а на них напирали все новые и новые машины, сбиваясь в пеструю стаю.
        Времени на них у Игорька не было - он единственный понимал, что сейчас произойдет, и знал, что может остановить, но не успел.
        Сначала вздулось оранжевым, потом подернулось черной дымной каймой, и только потом Игорек услышал звук рвущихся мышц и хруст ломающихся костей, перекрывший грохот взрыва.
        - Господи… - сказал он, лежа ничком на ледяной земле и не слыша больше ничего.
        Своего голоса он тоже не услышал и в ужасе схватился руками за голову, пытаясь избавиться от шума, похожего на биение морской волны. Звуки отразились от стен и вернулись, и тогда Игорек смог присмотреться - на месте самоубийцы темнело черное жирное пятно. Что-то с красным бахромчатым краем валялось рядом. А рядом - еще одно, только побольше, прикрытое расколотым щитом.
        Дым клубами валил к небу и там смешивался с низкими свинцовыми тучами. Позади выли сирены и кто-то кричал надрывно, до хрипоты.
        Из длинного тела серой реки словно выдрали кус, оставив пустоту, по кромке окрашенную в алый. На асфальте корчились и перекатывались люди с обесцвеченными ужасом лицами.
        По лицу прокатился жар недавнего взрыва, пахнущий горелым мясом и свежей кровью - от такой смеси Игорька замутило. Сцепив зубы, он сумел подняться, хотя и шатало его из стороны в сторону.
        Постояв немного, он развернулся и побрел на шоссе, припадая на одну ногу - боли не было, просто не получалось на нее наступить.
        У ближайшего тела он повалился на колени, наклонился над лопнувшей под напором кости штаниной и пробормотал:
        - Встанешь и пойдешь…
        Потом добрался до следующего и обхватил руками измятую, как мокрый картон, голову.
        - И ты тоже…
        Прижался щекой к окровавленной чьей-то щеке и снова пополз в сторону - к следующему… Он не считал, сколько раз он перебирался от одного к другому, считал только удары собственного сердца, потому что постоянно боялся, что вот сейчас - умрет; болело все и страшно: ноги, бок, затылок, руки, плечо, спина… Болело так, словно мясо срезали с костей. Игорек искал и находил новых раненых на ощупь, на шестом чувстве, потому что не мог ничего видеть - все плыло, через слезы или боль, неизвестно куда.
        И в конце концов он привалился к колесу какого-то автомобиля, опустил голову, задыхаясь, еле-еле различая свои дрожащие мокрые пальцы, впившиеся в асфальт.
        Слышал, как приближались и умолкали сирены, как прострекотал вертолет. Слышал шумное дыхание служебной собаки и помехи в рациях, слышал, как кто-то рыдал, захлебываясь, и как хлопали дверцы машин.
        Слышал торопливые шаги и мат.
        Все это потихоньку перемешивалось и сливалось в колокольный чудесный перезвон, и Игорек заслушался, а потом появилось сказочное синее озеро, и поплыла по волнам легкая лодочка, увозя его к цветущему острову, накрытому пеной яблоневого сада.
        Глава 6
        Сила
        Очнулся он от холода. Морозило обнаженные плечи, стыли пальцы. Поднял голову и увидел длинный ус капельницы, подвешенной на каком-то крюке. Над крюком гудела и сочилась мутными каплями ржавая труба. Переплетение труб уходило дальше, в узкий коридорный поворот. На шершавых серых стенах виднелись пятна сырости. Висели какие-то разбухшие и сморщенные плакаты - с уснувшими тиграми, с женщинами в алых купальниках. Лица у них были смятыми, вместо улыбок - оскалы.
        Под Игорьком оказался старательно прикрытый пледом продавленный матрас, а флисовое детское одеяльце сползло на пыльный пол. Рядом, на дощатом ящике, на расстеленной хирургической салфетке, лежал шприц с капелькой крови внутри.
        Одной рукой Игорек потащил одеяльце назад - от холода дрожь билась в самой сердцевине тела. Вторая, правая, лежала безжизненным белым придатком - обескровленная, с синими трещинками у запястья и на ладони. Мертвая рука.
        Капельница тихо гнала в нее что-то прозрачное, прохладное.
        Не слушалась не только рука. Любая попытка приподнять ногу причиняла острую нестерпимую боль, и Игорек, ошеломленный своим положением, сжал зубы, чтобы не заплакать, и все равно слезы покатились по щекам.
        Где-то стукнуло и звякнуло.
        - Иди сюда! - выкрикнул Игорек, обращаясь к своему неведомому лекарю. - Какого черта меня тут бросили?
        В ответ из коридорчика показалась сумрачная тень. Узкий свет электрической лампы осветил пятна камуфляжа и черное дуло в вытянутой руке.
        Спящий бумажный тигр зашуршал и смялся, сорванный со стены неловким движением. Тень качнулась и выпала под свет полностью. Игорек увидел, что в камуфляже есть прореха - на груди цилиндрическими кругами расходились кровавые пятна, словно лепестки, выброшенные из черного пестика раны. На торопливо закрученных бинтах они смотрелись почти красиво.
        Выше цветка показалась шея с натянутыми жилами, сильная, как у животного; а еще выше - с широкими скулами и выпуклым лбом лицо.
        Игорек узнал его - перед самым взрывом именно этот человек первым услышал его голос и кинулся бежать, пригибаясь, как солдат под артобстрелом, словно точно знал, что случится дальше. Один из охранников этапа сектора сокращаемых.
        Все они там были одинаковые - одинакового цвета, с одинаковыми лицами, с прицельными взглядами. Этот отличался. У него были большие серо-зеленые глаза, узорчатые, словно черепаший панцирь, и молодые.
        Под его ботинками скрипел песок. Дуло пистолета раскачивалось, но неизменно ловило в прицел голову замершего Игорька. Когда он оказался совсем рядом и холодный смертельный ствол уперся Игорьку в висок, все снова поплыло, но яблоневых садов уже не было - навалилась такая тоскливая чернота безысходности, что Игорек выгнулся, таща за собой раненые конечности, и закричал в пустоту, тут же вернувшую крик искаженным страшным эхом.
        Рот ему залепила влажная прохладная ладонь - крик угас.
        Не выпуская пистолета, охранник опустился на пол, поджав ноги, и замер, опустив голову, со сжатым в вытянутой руке пистолетом, упершимся в висок живого человека.
        От него тоже пахло кровью, но не так, как от Артура Сергеевича - пахло открытой раной, незаслуженной болью, терпением.
        Игорек поднял глаза, пытаясь вспомнить хоть одну молитву. В памяти все еще всплывала небесная синь над яблоневым островом, но теперь заместо перьевых облаков над ним раскачивался голый крысиный хвост. Хвост завозился и исчез - с другой стороны трубы выглянула любопытная мордочка с дрожащими длинными усами.
        - Я не смогу тебя вылечить, - хриплым шепотом сказал Игорек. - Я устал. Посмотри на меня, мне самому врач нужен. Я же не медик, у меня нет лекарств, у меня ничего нет… Выведи меня отсюда.
        Стены давили. Крысиная морда ухмылялась. Дуло у виска не дрогнуло, а вжалось сильнее, так, что Игорек ощутил биение тонкой жилки.
        Подкатывала паника - первобытный ужас, продиктованный осознанием близкой смерти и пониманием того, что после тело растащат по животам жадные грязные зверьки.
        Игорек с трудом удерживал рассудочную мысль, кусая губы и подбирая правильные медленные слова:
        - Антон… - Имя пришло сразу, словно подсказанное отчетливым шепотом. - Ты не можешь меня заставить. Ты выживешь и без моей помощи, ты просто много крови потерял, а рана не опасная, ударило вскользь… Но если ты подождешь, я отдохну и закрою ее - только обещай, что потом меня отсюда выведешь.
        Ну и бред я несу, подумал Игорек, ожидая ответа. Я ведь даже не знаю, зачем я здесь…
        И он может оказаться не Антоном, а каким-нибудь Петром…
        Охранник не двигался, словно и не слышал Игорька. По-прежнему стоял на коленях, опустив голову. На затылке серебристым коротким мехом переливались под машинку остриженные волосы.
        - Выпусти меня отсюда, придурок! - не выдержал Игорек и забился, дергая длинный ус капельницы. - Выпусти!
        На его крик вдалеке отозвался кто-то торопливым «бегу-бегу», и в подвальный уголок сунулось что-то кругленькое, шумно дышащее и с клетчатым платочком в руках.
        Добежав до уголка с матрасом, кругленькое радостно захихикало и оказалось лысым низеньким человечком в коричневом вязаном свитере, таком длинном, что он закрывал колени.
        - Антон! - воскликнул пришелец. - Слава Богу!
        И размашисто привычно перекрестился.
        - Спаситель! - воскликнул он с той же интонацией, но уже радостно глядя на Игорька. - А я отец Андрюша… Вот, принес тебе штанишки новые и рубашечку…Покушать принес.
        И показал объемистый пакет.
        Жестокое дуло дернулось и отодвинулось от виска. Охранник, чье имя Игорьку удалось-таки угадать, поднялся с колен и поправил на груди вымокший в крови узел бинта.
        - А в аптеке был? - спросил он у кругленького.
        Тот засуетился.
        - Конечно… конечно! - И выудил из шуршащего пакета белый бумажный комочек. - Вот ватка… а вот бинтики.
        Антон потянулся, расправил плечи и принялся снимать прежние бинты, покрывшие его, как холодный глиняный панцирь, и уже коричневые.
        Под повязкой оказалась мокрая, но неглубокая длинная рана и широкое тренированное тело.
        - Больно, но терпимо, - прокомментировал Антон, вертясь так и сяк, чтобы обернуть себя в белые марлевые полосы заново.
        На Игорька он не смотрел. Зато отец Андрюша уселся на краешек матраса, по-отечески поправил одеяло пухленькими ручками и счастливо вздохнул, ласково глядя на Игорька овечьими глазами.
        - Сейчас вынем иголочку, - сказал он, - и оденешься. Я все принес. А твои вещи пришлось выбросить - все протер и заляпал.
        Иглу капельницы он и в самом деле тут же извлек, очень умело залепил выступившую капельку крови ватным комочком, согнул руку Игорька и несколько минут держал ее, не позволяя разогнуть.
        Потом он помогал Игорьку одеться. Ловко, словно всю жизнь только и занимался уходом за больными, натянул на него рубашку, аккуратно, словно на ребенке, застегнув все пуговицы. Клетчатая байковая ткань приятно грела. Джинсы оказались на размер больше, чему Игорек был только рад - распухшее колено без труда поместилось в штанину, и только несколько раз кольнуло обжигающей, но терпимой болью. Застегнуться Игорек смог сам, левой рукой - правая висела безжизненно.
        В это время Антон, обновивший свою повязку и накинувший на плечи камуфляжную куртку, принес лакированную обрезанную доску, смахивающую на часть ученической парты. Ее он установил на ящике, убрав оттуда шприц, застелил бумажными салфетками и поставил поверх две уже вскрытые банки тушенки, баночку с солеными огурцами и толсто нарезанный круглый хлеб.
        Пластиковые стаканчики отодвинул в уголок, к бутылке водки с яркой, в золоте, этикеткой.
        - Алкоголиков поусыпляли, а водку продают, - хмуро сказал он, раскладывая на импровизированном столе алюминиевые вилки.
        - А это верно! - воскликнул отец Андрюша, пристраиваясь поближе. - Соблазн должен быть. Должен быть соблазн, иначе как души рассортировывать? Плохая душа поддастся соблазну, хорошая душа мимо пройдет… А если не будет соблазна? А если не дать Еве яблочко, а? И ведь не будет человечества, если яблочка не дать…
        Он повернул круглую голову к Игорьку:
        - Не тошнит? Тогда кушай.
        Игорек подцепил вилку левой рукой и ткнул ее в банку с тушенкой. Он был голоден и не знал, сколько пролежал в этом подвале. Отказываться было глупо.
        Напротив него Антон тоже взялся за вилку, но сначала налил в стаканчик остро пахнущей водки и выпил разом, и лишь потом выловил крохотный серо-зеленый огурец.
        - Будешь? - спросил он, кивая на бутылку. - Согреешься.
        - Я не пью, - скованно отозвался Игорек.
        Ему было стыдно за свои увещевания - наплел бредятины об излечении… тот еще спаситель.
        - Не бойся, - сказал Антон. - Здесь тебя никто не увидит.
        - Да я вообще не пью, - покачал головой Игорек. - Из принципа…
        - Это что за принцип? - осведомился Антон, ставя перед собой второй стаканчик. - На чем основан?
        Игорек подтянул бесполезную холодную руку поближе к себе - чтобы согрелась.
        - Нельзя терять контроль над собой, - хмуро сказал он.
        Отец Андрюша, жуя кусок тушенки, одобрительно и часто закивал.
        - А ты не теряй, - пожал плечами Антон и плеснул водки в пустой стакан. - На.
        Он наклонился, передавая стаканчик, и на свежем белом полотне повязки снова выступила кровь.
        - Осторожно, - безотчетно сказал Игорек. - Не двигайся резко…
        Антон посмотрел на него, потом на свою грудь.
        - За знакомство, - сказал он и приподнял руку. Сбоку потянулась пухлая рука отца Андрюши, неизвестно когда успевшего ухватить третий стаканчик.
        Игорек посмотрел на него с удивлением - ему казалось, что отец Андрюша духовная особа, а им, насколько он знал, спиртное не полагалось.
        Ему самому было мерзко - слишком все вокруг напоминало ту среду, в которой обитала Стелла - все эти пластиковые посудины, немудреные закуски и подвалы… Все то, что привело ее к гибели. Та среда, в которой Игорек всегда ощущал себя скованным и не знал, что говорить и как отвечать.
        Под пристальным взглядом Антона водку он свою выпил, и тут же зажевал показавшейся безвкусной коркой хлеба.
        Приятное медленное тепло поползло по горлу и спустилось вниз, сжав желудок в легком спазме.
        - Выползать на свет тебе нельзя, - глядя куда-то в сторону, сообщил Антон. - Иначе неизвестно, чем дело обернется…
        - Да, - веско и печально подтвердил отец Андрюша, снова наливая водки. - Нельзя тебе… Это, Игорёша, такая проблема Спасителей. Никому они живые не нужны. Ты думаешь, придет новый Мессия, и все ему в ножки поклонятся? Не-е-ет, Игорёша, не поклонятся. Надежда-то пропадет… а люди без надежды деньги в храмы не тянут, пожертвования в коробочки не складывают, свечки не покупают - живому верят, иконы не нужны. Поэтому, дружочек, Спасителя снова распнут. А если еще раз придет - распнут и еще раз.
        Он запрокинул круглую голову и влил в себя водку, а потом аккуратно поставил пустой стаканчик и нахохлился, словно диковинный коричневый воробей.
        - Плохо все это, - печально сказал он. - Очень плохо.
        - Тогда мне надо идти, - мертвея от тоски сказал Игорек. - Исчезнуть.
        - Исчезнуть, - повторил отец Андрюша. - Поздно, дружок. Бесследно не исчезают. Найдут и распнут.
        - Кого сейчас не распнут, - с неудовольствием сказал Антон, кроша хлеб пальцами. - Сейчас всех в мясорубку затолкали, просто фарш медленно крутится, вот и думают, что до них не дойдет…
        - Мне надо идти, - повторил Игорек. Вилку он положил на стол. От водки слегка кружилась голова.
        - Глупости, - ответил Антон, спокойно прикусывая хрустящий огурчик. - Не будь такой размазней. Забудь обо всех своих близких - иначе тебя как рыбку на крючок подденут, и недолго проваляешься на бережку, хлопая жабрами. Тебе отец Андрюша уже все сказал - не в чести сейчас Спасители. Кому ты нужен со своими чудесами? Тем, кто всю эту кашу заварил? Сейчас ты один такой умный, а вдруг еще появятся? И очередями к ним встанут, чтобы свои болячки лечить. Нужно это кому наверху? Да никому это не нужно, дурак. Побежишь к мамочке - шлепнут в голову, и поплыл. Чтобы не нарушал великого действа - чтобы поперек глотки возрождению здоровой нации не стал. Ты только вслушайся - возрождение! Здоровой нации. И тут ты… балбес. Ты вчера что на площади натворил? А мне что сейчас нёс? Ты к каждой собаке будешь свои целебные лапы тянуть? А хомячков и птичек в твою ветеринарку не подкинуть? Идиот…
        Игорек молчал, обдумывая. Второй раз за сутки он оказывался на посиделках с советами - первый раз в кругу Вершителей, второй - в кругу тех, кому они наворотили всю эту невеселую жизнь.
        Кому поверить? Крису, который давал шанс за шансом, или Антону, советующему скрыться и никак не проявлять себя?
        Вершители чего-то ждали, люди оберегали.
        Рядом снова оказался наполненный стакан, и Игорек вспомнил - у Криса было то же самое, только его напиток не пьянил, а согревал и дарил забвение. Водка же жгла горло и требовала решений.
        Отец Андрюша с сосредоточенно-грустным видом смотрел на пустеющую бутылку, и Игорьку пришло в голову - наверное, он кандидат в сектор сокращаемых. Отца Андрюшу стало жалко.
        - Я вот всегда думал, - сказал Игорек, с трудом сглатывая: пить он не умел, - а почему кто-то слушается, а кто-то нет?
        - Это кто слушается? - спросил Антон.
        - Моя мама слушается, - убежденно ответил Игорек. - Да куча народу идет мимо сокращаемых и думает о том, что хлеб подорожал. Разве это нормально? А вот ты… вы. И отец Андрей…
        - Ты, - сказал Антон.
        - Я ходил в больницу с девчонкой, Юлькой. Та тоже не верила в это великое очищение, а родители ее верили, поэтому и отдали малую сестру в исследовательский центр.
        - Понимаешь, дружочек, - начал отец Андрюша, сонно прижмуривая глазки, - это так типично… Поставь тебя в шеренгу из десяти человек, в которой девятеро умных, а один дурак, да скажи тебе, что из-за дурака вкусно кушать и мягко спать никому не положено. Стойте под дождиком, девять умных, сутки стойте, трое стойте… Пока дурака не придушите, покушать не получится. А чтобы вам не мучиться и не выбирать, на дурачке колпачок надет.
        - Было бы забавнее, если без колпачков, - подал голос Антон. - Паучьё в банке.
        Отец Андрюша поднял указательный палец:
        - Но мы-то знаем, что есть колпачки, - сказал он. - Алкоголики, наркоманы, генетическая выбраковка, вырожденцы, инвалиды, сумасшедшие… Что, дружочек, губы кривишь? Не нравятся тебе такие слова? А то. И не могут они нравиться - грязь же, плесень, гадость… А знаешь, сколько эта плесень кушает? А знаешь, сколько она занимает квартир, мест в больницах, сколько в год уходит на содержание тюрем? Вот сидишь ты, здоровый крепкий мальчишечка, чего тебе бояться-то? Закрой глазки, не смотри, куда колпачков ведут, и, может, завтра и хлебушек подешевеет, и мир расцветет душистой ромашкой…
        Антон слушал, опершись щекой на руку. Его серо-зеленые глаза оставались спокойными. Он явно все это знал и раньше, а для Игорька все стало открываться с какой-то жуткой изнанки, как будто переворотили на другую сторону кроличью шубку, обнажив слой подернутого жирком сырого мяса.
        Почему об этом ничего не говорили Вершители? Кому же знать, как не им? Почему?
        - Я не знал, - сказал наконец Игорек и сжал пальцами одной руки прядку волос у виска. - У Вершителей все проще, как через микроскоп смотришь… возится что-то внизу, интересное, но наплевать. А теперь я как будто сам под микроскопом.
        Антон перегнулся через стол и приложил ладонь ко лбу Игорька.
        - Вроде, ничего, - сказал он. - Не бредит.
        Отец Андрюша приложил палец к губам и выразительно посмотрел на него.
        Игорек не обратил на него внимания.
        - Значит, так, - медленно сказал он. - Все произошло потому, что я умер. Не спрашивайте, как это случилось, но я умер, и с этого все началось. Я смотрел через микроскоп. Внизу, под стеклом, возились серенькие тельца, одинаковые и какие-то глупые. Крис сказал - наворотишь дел, но я не собирался совать руки под микроскоп, я просто хотел посмотреть, интересно же… а потом стекло лопнуло. И я оказался по другую сторону.
        Он поднял голову и посмотрел в темноту коридорчика блестящими, неподвижными глазами.
        - Да мне действительно лучше пить. Тихомирно сидеть здесь и пить. Тоже стать сереньким тельцем.
        Он потянулся к бутылке, но Антон предусмотрительно отодвинул ее подальше.
        - Хватит тебе, - сказал он.
        - Бесы, - пробормотал отец Андрюша, вздыхая.
        - Ложись-ка спать, - сказал Антон. - Ложись-ложись…
        Поднялся и сам накрыл Игорька одеялом. Поморщился от боли.
        - Отец, - позвал он. - Затяни мне бинты потуже. Сваливаются, черт бы их… Царапина, а кровь все льется.
        Игорьку снился город. Красные крыши горели на солнце. Белые стены с множеством воздушных арок и шпилями. Мощенные булыжником мостовые, узкие каналы, наполненные прозрачной водой, неумолкающие серебряные фонтаны. Площадки, увитые плющом, маленькие яблоневые рощицы, где на ветках зрели невиданные золотые плоды. В городе было тихо и пусто. Город словно ждал, и тишина жадно слизывала эхо его шагов.
        Отца Андрюшу, тоже разомлевшего и усталого, Антон уложил в другом углу подвальчика, укрыл жестким клетчатым одеялом, и тот безропотно подчинился, свернулся калачиком и заснул, похожий на болотную шерстяную кочку. Его круглое лицо расслабилось, тяжелые сиреневые веки закрыли глаза.
        Сам Антон спать не хотел. Болела и стыла рана, полученная от куска начинки бомбы, протащенной на площадь самоубийцей.
        Да и нелишне было последить за новым приобретением отца Андрюши - первым за последние семь лет.
        Антон присел за импровизированный столик и вылил в стакан остатки водки. Бутылку поставил на пол. На свой страх и риск закурил первую за сутки сигарету. Что-что, а пренебрежение к своему здоровью отец Андрюша из своих воспитанников вытравить не мог - пренебрежение это было воспитано в детях многочисленных городских «плешек» гораздо раньше, чем в их жизни появлялся воспитатель.
        Неизвестно, был ли у отца Андрюши когда-нибудь церковный сан и свой приход, но Библию он знал назубок и отпевал замерзших в коллекторах бомжей с душой, не сбиваясь и не путая строчки. Каким бы пьяным ни был.
        Впрочем, припомнил Антон, поначалу он и не особо-то пил.
        Он появился среди бездомных в начале осени, еще молодой, но уже беззащитный и забавный. В толстом вязаном кашне, наверченном на короткой шее, и с клетчатой курткой под мышкой. Представился отцом Андреем, всех благословил и смирно сел в уголке, никому не мешая. Смиренность его не спасла. В первую же подвальную ночевку отцу Андрюше пробили голову, и он отлеживался потом за трубой, беззвучно плача. После этого его прозвали Трепанацией за широченный страшный шрам и оставили в покое - он стал явно придурковат.
        Трепанация бродил по торговым рядам, выпрашивая мелочь, и составил конкуренцию молодняку, который считал ряды своей территорией. Молодняк, среди которого тогда ошивался и Антон, жестокостью мог перещеголять матерых бездомных алкашей, и Трепанации грозила страшная участь, но случилось то, что теперь Антон понимал, а тогда посчитал чудом.
        Молодняк вечерами грелся у костра, топливо на который весь день тащили с ближайшего рынка - деревянные ящики, картон, коробки.
        Ветвистая посадка за платформой скрывала их от любопытных глаз. Летом возле костра и ночевали, а обычно пили водку и портвейн, грызли шоколадки, ели белый хлеб с майонезом из мягких пакетиков. Грелись и отдыхали.
        Туда и пришел вечером отец Андрюша со своим мешочком мелочи. Молча сел на краешек сухого бревна, высыпал мелочь на землю и поделил на равные кучки.
        - Господь завещал делиться, - сказал он и потянул руки к огню.
        - А ты не делись, - сказал тогда Антон, - а просто иди в другое место стрелять.
        - Мне скучно одному, - простодушно признался отец Андрюша, - а детишек я люблю. Я лучше с вами.
        Многие из присутствующих вздрогнули при его словах, но случилось второе чудо - никто не понял их так, как привыкли понимать.
        Правильно поняли тогда придурковатого Трепанацию, и поэтому он и остался ночью у костра, а на следующее утро исчез и не появлялся два дня.
        Он вернулся к костру поздно вечером, волоча за собой коробку с одеждой. Не новыми, но добротными куртками, джинсами, свитерами и рубашками. Все обновки натягивались тут же, у костра, на грязные худые тела, и отец Андрюша волновался, хватит ли всем, правильно ли посчитал. Единственной девочке достались кожаные ботинки на небольшом каблучке - Антон хорошо запомнил, она, Катя, носила их долго, до самой зимы, до тех пор, пока не попала под колеса быстро несущегося джипа на дороге, где молодняк мыл стекла машинам с выкриками «дядь, дай десять рублей!».
        Он часто исчезал, а потом являлся с коробками, одышливый, но веселый, распаковывал добычу и принимался одаривать своих подопечных. Узнав, что половина обитателей
«плешки» еле-еле дотянула три класса, притащил тетрадь и карандаши, и вечером попытался начать урок, но его беззлобно высмеяли. Отец Андрюша посмеялся со всеми, но затеи не оставил, просто зашел с другой стороны - теперь вечерами он рассказывал все, что знал - про давно умерших царей, про войны, про доспехи и пороховые ружья, про революции и перевороты, про электричество и океанические течения. Диапазон его знаний был огромен, рассказывать отец Андрюша умел, и его вскоре перестали перебивать зря и слушали молча, изредка только подкладывая в костер картон или разломанный ящик.
        Антон знал, что кое-кто после этих разговоров брался за карандаш, заново выводя в тетрадке полузабытые буквы.
        Невесть откуда явившийся проповедник не нашел себе места среди «элиты», но оказался важен и нужен детям. У многих был дом и родители, и в самые холода они уходили от костра, и Антон тоже поначалу относился к ним - у него была мать, стремительно превращавшаяся из молодой красавицы в высохшую черную бабу.
        Антон редко ее видел, но само ощущение того, что он не один, его успокаивало. Он, как и все, нуждался в помощи отца Андрюши, да и дураком не был - мать свернула с рельс не так давно, после смерти отца, и Антон еще помнил нормальную жизнь и не вычеркивал ее из своих дальнейших планов.
        Ему показалось, что надежды не осталось только после того, как, пробравшись в собственную квартиру через форточку, он нашел мать на полу уже без признаков жизни.
        Накануне он видел ее - она приходила к костру в длинном кожаном пальто, шикарном, с пышным меховым воротом - это последний подарок отца.
        Торопливо разлила водку по стаканчикам и угостила всех. Сама же, высоко подняв руку, провозгласила тост тонким простуженным голосом:
        - Пусть в нашей жизни будет столько горя, сколько останется капель в моем стакане!
        И махнула стакан, не морщась, а потом показательно перевернула его. Из стакана не вылилось ни капли. Антона она тогда попросту не заметила - он стоял в темноте, за оранжевым огненным кругом.
        Когда ее тело вывезли, Антон обыскал всю квартиру - плаща нигде не было. Зато на столе подернулась жирком недоеденная курица, в банках плавали оливки, на тарелочках желтел нарезанный сыр, а пустые бутылки батареей выстроились вдоль стены.
        Сразу нашлись опекуны и родственники. Двухкомнатная квартира, сохранившая еще товарный вид, оказалась достаточно лакомым куском, чтобы об Антоне вспомнили.
        Появились какие-то тетя Даша и дядя Семен, а потом еще одна тетя, уже Аня, и все они наперебой ластились к Антону, призывая его переехать и пожить в кругу семьи, а квартирку сдать.
        Растерявшийся Антон сбегал от этих разговоров и возвращался домой только ночевать, пока однажды не обнаружил в двери смененный замок, а на окнах - решетки.
        И неизвестно, чем дело бы кончилось, если бы отец Андрюша не привел к костру высокого тощего хлыща, брезгливо морщившего нос. Хлыщ оказался хоть и брезгливым и нудным мужиком, но хорошим специалистом, и в течение полугода все проблемы Антона были решены, а дела улажены.
        А потом оказалось, что вот-вот Антону стукнет восемнадцать, и военкомат проставил печати на всех документах, и весной отец Андрюша в чистеньком пальтишке и зеленом шарфе сиял улыбкой на его присяге, а потом сунул Антону пакет с коробкой зефира и открыткой.
        Антон до сих пор не понимал, как отца хватало на всех, ведь у каждого были свои судьбы, свои проблемы и жизни, но никого Андрюша не оставил в беде и ни разу не пропустил чье-то достижение.
        Откуда он брал деньги и где находил помощь, Антон уже давно перестал спрашивать. Отец Андрюша бормотал, что все люди хорошие, и стоит только попросить…
        Но это была неправда, и Антон знал, и сам отец Андрюша знал.
        Антон поднял голову и наткнулся взглядом на бледное лицо спящего Игорька.
        Парнишка явно не в себе, крыша у него поехала капитально, но - нельзя отрицать, что сумасшествие не помеха его необыкновенному дару. Антон сам видел - под руками этого мальчишки затягивались смертельные раны, причиненные осколками начиненной металлической обрезью и гвоздями бомбы.
        Это многие видели, но мало кто поверил своим глазам, поэтому Антону и удалось вытащить его оттуда, пока тот отдыхал у колеса небольшого грузовичка. Дальше - дело техники. Переждать суету, выбраться из оцепленной зоны, демонстрируя свою рваную, но весомую форму. Никто не задаст вопросов - раз действует человек в форме, значит, так надо.
        Это правило.
        Непреложное правило, которое нарушить можно, только явившись на площадь в начиненном взрывчаткой поясе.
        - Антон, - шепотом позвал его кто-то.
        Очнувшись от раздумий, Антон увидел широко раскрытые голубые глаза.
        - Я могу остаться здесь?
        - Нет, - ответил Антон. - Мы спрячем монетку в копилке. И покажем отцу, что он сумел научить действовать вопреки почти нулевым шансам. Отчаянный поступок смертника подсказал идею.
        Отцу Андрюше идея Антона удачной не показалась.
        - Ты, дружочек, - сказал он, - тоже еще ребенок совсем. Что на тебя нашло? Пусть паренек здесь поживет. Подлечим его… а потом, глядишь, и закончится все это.
        - Да не закончится ничего, - отмахнулся Антон, вынул из кармана свернутую распечатку, развернул ее и показал издалека:
        - Тут список болезней, по которым в первую очередь…
        Игорек посмотрел. В списке заболеваний наравне с ВИЧ и онкологией красовались наркомания и алкоголизм.
        - Но ты не переживай, - утешил Антон. - Это у меня так… приоритетные. Там еще листов десять. По какому-нибудь да пройдешь.
        Отец Андрюша сидел неподвижно, упершись взглядом в круглые носки своих ботинок.
        - А куда его еще? - рассердился Антон в ответ на этот молчаливый протест. - Его будут среди здоровых искать, а не в Секторах. Вот в Секторе пусть и сидит, на этап все равно не попадет, не будет больше этапов, обещаю.
        Игорек, потянувшийся было к банке с тушенкой, приостановился:
        - А чего мне там ждать? - спросил он.
        - Ждать, пока они испугаются и хвосты прижмут, - отозвался Антон.
        Серо-зеленые глаза его засветились.
        Игорек посмотрел на свою руку. Она, белая и вялая, висела плетью.
        - Увечье есть, - кивнул Антон, - и не будешь заодно культями своими целебными размахивать - толку-то… Давай, поешь, что ли… Хрен знает, когда тебя в следующий раз покормят. А потом будем делать из тебя дитя городских помоек без роду и племени… Водку опять пить будешь.
        - Эх, дети, - тихонько вздохнул отец Андрюша.
        Глава 7
        Башня
        Когда Кельше снова ушел, в зале погасли свечи, а негритенок свернул скатерть и утащил гремящий узел с посудой куда-то в угол, Крис обошел свои владения. На стене замерли часы. Гирька-шишечка лежала на полу, привязанная на цепь, словно маленький щенок. На полках громоздились баночки, открытки, веера, свернутые в трубку карты.
        Фарфоровая живность следила за ним зелеными глазами.
        Крис присел на корточки и извлек из-под шкафа толстую пачку запыленных листов формата А3. Развязал тонкую ленточку, и они распались на тяжелые, как могильные плиты, пласты. Немигающими всевидящими глазами в полной темноте Крис всматривался в собственные записи, от года к году становившиеся все лаконичнее.
        Поначалу он даже отчеркивал для каждого свою территорию, и лишь много позже его записи превратились в бесконечную череду дат и имен.
        Женщина. 32 года. Жертва фашистского эксперимента под названием «выбор Евы». Она обязана была сама указать на того из своих детей, кого в следующую минуту убьют. Второй ее ребенок после этого должен был остаться жив. Она звонила и просила объяснить, почему не может снова встретить своих сыновей. Крис объяснил. Она не смогла понять чудовищную несправедливость, случившуюся с ней - а Крис, вместо своего привычного «не суди», в первый и последний раз сказал - не убивай.
        Его слова не решили проблемы. Люди мыслили иначе - долгими обходными путями, не принимая простейших истин ни при жизни, ни после смерти.
        Люди хотели действовать и вмешиваться, не понимая, что состояние покоя принесло бы им куда меньше вреда.
        Женщина, сделавшая выбор Евы, совершила убийство, и после этой фразы Крис легко ставил точку, а она - нет, и долго еще объясняла в трубку - хотела спасти хотя бы одного… ведь иначе расстреляли бы всех! Тебе не понять, что значит - стоять под дулами и мучительно выбирать!
        Крис молчал. Все это было лишним для него, не имеющим значения, и он просто слушал, зная, что больше ее никто не выслушает.
        Сколько их еще таких…
        Крис просматривал записи, вспоминая имена и даты.
        Не убий.
        Не набирай скорость перед пешеходным переходом, даже если у тебя на заднем сиденье рожает жена.
        Не берись защищать девушку от хулиганов, если ты разрядник по боксу, а они тощие наркоманы.
        Не кидайся спасать мать от пьяного отца с кухонным - конечно, для устрашения, - ножом наперевес.
        Не стреляй в человека в форме, даже если он устанавливает на горной тропе незаметную нить растяжки.
        Не вводи в вену маньяку-растлителю смертельный усыпляющий раствор, даже если ты всего лишь исполнитель приговора, вынесенного законом.
        Все просто, думал Крис, стряхивая пыль с листов. Но у каждого из них своя правда: я хотел защитить, я хотел спасти, я был обязан, я был должен, это произошло случайно. Почему я наказан?
        Все правила, думал Крис, были очень просты. Проще не бывает. И хаос начался, как только Кельше сунулся с идеей права выбора.
        Они получили возможность выбирать и прикрылись ей, как щитом. Вершителям больше нечем было заниматься - это была последняя черта.
        Они никогда не выберут что-то одно, но будут до скончания века натыкаться на одни и те же грабли, принимая их за панацею от всех бед. Им уже ничто не поможет. Правила забыты. Рай был разрушен за один день, рай был разрушен тем, кто обязан был его сохранить - Законником. Криспером Хайне.
        - У меня отпуск, - шепотом сказал Крис фарфоровым кошкам. - Слышите - тишина. Телефон не зазвонит, пока все не вернется на свои места. Я никому пока не нужен. Я никому не нужен…
        Он выпрямился, оставив листы на полу - перепись многочисленных судеб, жизней, трагедий и смертей. Подошел к окну. Город лежал за ним, похожий на черного пса с перебитым хребтом. Город выл на круглую алую луну.
        Над городом раскатывались удары грома. На юге взметнулся алый вихрь и потянулась к небу черная дымная вуаль. Ударило на юге, у больницы, потом еще и еще раз, у зданий медицинских центров и правительства, станций снабжений. Искры летели над городом. Спешно, захлебываясь, неслись куда-то сирены. Мерно ударялись в асфальт тяжелые военные ботинки. Щелкали одиночные выстрелы. Надсадно орал что-то громкоговоритель.
        Город выл, не в силах зализать столько ран сразу, и желтые электрические глаза его гасли. Останавливался транспорт. Гасли табло на вокзалах. Где-то накренился строительный кран. Город давился оранжевыми искрами, ворочался, ломая ребра мостов. Взрыв, взрыв, еще и еще один.
        Крис смотрел спокойными немигающими глазами и отвернулся только тогда, когда на серебряном столике негритенок прикатил чашку дымящегося чая и блюдечко с мятным печеньем.
        - Отпуск, - повторил Крис, задергивая длинную тяжелую штору. - Лет на десять-двадцать…

* * *
        Ящерицей он полз по ярко-красным рыхлым барханам, обжигая ладони о раскаленный песок. Над головой висело идеально круглое солнце, тоже алое, с острым краем. Справа топорщились тонкие пики, заканчивающиеся крючьями. За ними зияла пропасть.
        - Где-то тут должен быть мост, - фыркнул Кайдо. - Где мост-то? Твою же налево…
        Он повернул голову и посмотрел налево. Ничего. Только густое марево колыхалось у горизонта.
        - Если бы… я… - Кайдо подтянулся на руках и уткнулся лбом в песок, отдыхая, - был немного… поумнее…
        Не быть тебе умным, вздохнул внутренний голос. По статусу не положено. Впрочем, пить-есть тебе тоже по статусу особо не полагается, поэтому ползи дальше, сам ведь сказал - где-то тут есть мост. Мост должен быть - Кайдо его помнил, - навесной, с широкими серыми канатами по бокам, с шаткими досками.
        За мостом развилка, а на развилке камень, где написана дата рождения и смерти каждого, кто удосужится прочитать. За камнем - город с алыми крышами и белой стеной, город, в котором росли когда-то золотые яблоки, в кузницах которого раздавался мелодичный перезвон, ковали прямые тяжелые мечи.
        - Я тут сто раз… ходил, - пробормотал Кайдо, с трудом поднимаясь на ноги. - Куда все делось?
        Он приложил руку козырьком ко лбу и вгляделся вдаль, не щурясь и не мигая. Крючья скал подцепили длинные алые облака, словно диковинную пряжу - вечерело.
        Пятнадцатый вечер с тех пор, как за спиной захлопнулась дверь домика проводника.
        Кайдо давно уже сбросил и оставил где-то куртку, потом свитер, и кожа плеч засветилась красной медью загара. Короткие черные волосы встопорщились, кончики пальцев стали сине-фиолетовыми от постоянных укусов. Кровь из них больше не текла
        - Запределье на мелочи не разменивалось.
        На плоской, словно стол, равнине, торчало вдали что-то похожее на черепаший панцирь, из-под которого виднелись две тощие лапы.
        Кайдо свернул к «панцирю», прибавив шаг. При ближайшем рассмотрении панцирь оказался дощатым столом, на котором лежало одинокое желтое яблоко. «Лапы» превратились в двоих - тощего мужчину в потрепанной набедренной повязке и женщину в похожем костюме.
        Мужчина поднял на Кайдо кроткие глаза и вздохнул. Женщина обрадовалась:
        - К столу! К столу! - захлопала в ладоши она. - Хозяйка просит гостей к столу! Угощайтесь! - она развернулась к мужчине: - И ты жри, подонок! Сколько можно повторять!
        - Не хочу, - неуверенно сказал мужчина. - Лапуль, ну не хочу я это кушать…
        - Кожа да кости! - возвестила женщина, тыча пальцем под впалые ребра мужчины. - Подонок, а… вот подонок… - и вдруг разрыдалась.
        Кайдо посмотрел на яблоко. Оно лежало немного на боку, уже чуть подвядшее, с тонкой янтарной кожурой.
        - Где вы его взяли? - спросил он.
        - Я взяла, - утирая слезы, призналась женщина. - Смотрю, этот подонок с голоду дохнет… булькает. Ноет. Ну и пошла искать. Написано возле дерева - не рвать. А я-то через оградку перелезла и сорвала, чтобы этого падлюку спасти… А он не ест! Не ест, сволочь, а я же ради него… - и снова разрыдалась.
        - Я же не знаю, где ты его сорвала, - возразил мужчина, запуская пальцы в жиденькие кудрявые волосы, - вдруг там канцерогены… или радиация.
        - Вот ты у меня где! - взвизгнула женщина, пиля шею ребром ладони: - Вот!
        - Жрите, - сказал Кайдо. - Оба жрите. У вас после этого хоть дети появятся, некогда гавкаться будет.
        - Я не хочу, - шепотом признался мужчина, глядя на Кайдо снизу вверх.
        - Я-то тут при чем, - сказал Кайдо и огляделся.
        Вокруг стола виднелись выбеленные солнцем и полузасыпанные песком скелеты деревьев.
        - Покушай и ты, - вкрадчиво сказала женщина, и ее глаза стали зелеными.
        Кайдо посмотрел на нее, потом аккуратно опустил ладонь на яблоко, и оно распалось на две идеально ровные половинки.
        - Удачи, - сказал он и пошел дальше, перепрыгивая через окаменевшие стволы и кости, с которых красными струйками ссыпался мелкий песок.
        Он заставил себя забыть про мост, заподозрив Запределье в обмане - не все дается легко и сразу.
        Запределье уловило его мысли и сразу перестроилось - показались какие-то домики, деревушки с распятыми на крестовинах потрепанными знаменами, какие-то мельницы, жующие песок и камень, и дорожка, вымощенная серым пыльным булыжником.
        Кайдо пошел по дорожке, оставив позади вечных спорщиков. Идти теперь было легко - эхо шагов подбадривало, и Кайдо порой казалось, что он снова обрастает сталью и вместо глаз у него два крупных черных агата.
        На повороте показался колодец, и возле него еще одна женщина - крупная, статная, с толстой темной косой.
        Она вертела ворот, налегая на ручку всем весом своего большого здорового тела. Ведро медленно ползло вверх, колотясь о заржавленную цепь. Кайдо заглянул в ведро
        - тоже песок. - Пойдем накормлю, - сказала женщина, легко поднимая ведро.
        Кайдо пошел следом.
        - Меня тут все пытаются накормить, - сообщил он.
        - А ты не верь кому ни попадя, - сурово сказала женщина.
        - Я и не верю, - пожал плечами Кайдо.
        - А за мной тогда чего увязался?
        - Так ведь ты же Мать.
        Она поставила ведро на дорожку и обернулась, глядя на Кайдо прищуренными синими глазами.
        - Давно такого не слышала.
        Кайдо ничего не ответил.
        Мать привела его в маленький чистенький домик в одну комнату. Ситцевая занавеска делила ее напополам и закрывала большое деревянное корыто. В углу висел неразборчивый образок, на выскобленном добела полу лежали цветные вязаные половички.
        - Умывайся и за стол садись, - приказала Мать, и Кайдо послушно ушел плескаться в жестяном рукомойнике. Вода оказалась свежей, ледяной.
        Вернулся он к накрытому белой скатертью столу, на котором дымилась тыквенная каша и горкой громоздились пышные, с масляным боком пирожки.
        - Куда мост-то делся? - спросил Кайдо, подвигая к себе тарелку.
        - А зовут тебя как?
        - Кайдо.
        - И зачем тебе мост?
        Кайдо пожевал кусок пирожка, проглотил и помотал головой.
        - Странный вопрос. В город хочу.
        - Нечего тебе там делать, - с неудовольствием сказала Мать. - Там теперь Поросль живет, мерзкий народ.
        - Кто? - Кайдо от удивления выронил пирожок.
        - Поросль, - повторила Мать. - Зеленоглазые, шумные. Неучи. Орут, визжат, дерутся.
        - Город должен быть пуст, - убежденно ответил Кайдо. - Мы оставили его и заперли ворота.
        - А ты им пойди и объясни, - сказала Мать. - Ворота сломаны. Под воротами свалка. Сады загублены. Камня нет. Ничего не осталось от вашего правления, там теперь новая власть. Пойдешь в город - живым не вернешься, раздерут.
        - Меня? - хмыкнул Кайдо. - Ну-ну. Меня никто… - и примолк. Подумал несколько секунд: - Что за Поросль-то?.. Откуда?
        - А кто их знает. Я их не трогаю, а они сюда каждый день таскаются. Все развалины перерыли. В колодцах песок, в мельницах камни, вместо деревьев - кости. Смертяги они, а не Поросль. Ищут что-то, ищут…
        - Ты почему никому не сказала? - рассердился Кайдо. - Глупая баба.
        - Вот потому и не сказала, - спокойно ответила Мать, убирая тарелку. - Потому что глупая баба. Вы и без меня обойдетесь. Выдумали же - мир словом создали, человека ребром родили… Все сделали, чтобы обо мне память стереть. Нет меня. Нет Матери больше - ребрами размножайтесь и словом спасайтесь. И сам ты не справишься, хоть и в городе скован. Поросль буйная, жестокая, а ты пятьсот лет под Запредельем сидел, все зубы растерял.
        - Решаемо, - сказал Кайдо, выпуская изо рта длинный раздвоенный язык.
        - Наелся? - спросила Мать. - Ложись отдохни.
        Кайдо покачал головой.
        - Нет. Мне надо на твоих смертяг посмотреть.
        - Убьют же, - жалостливо сказала Мать.
        - А тебе какое дело, - сказал Кайдо. - Показывай, где они роются и ищут.
        Перед тем как выйти из домика, он вынул из кармана колоду, смешал ее на столе одним быстрым движением и выдернул карту. Присмотрелся: перевернутый Мир.
        Покусал задумчиво пальцы, вытер их о скатерть и убрал колоду.
        - Веди.
        - Как выйдешь, - сказала Мать, - так сразу направо и вниз, вниз.
        Вниз и вниз - к свежевырытому каньону. Опустевшая деревушка осталась позади, под ногами раскрылась неуклюже взрезанная рана, наполненная шевелящимся дымом. Края раны обтекали алым песком. Кайдо присел на корточки и всмотрелся. В дыму что-то копошилось.
        Затылок припекало:
        - Эй! - крикнул Кайдо. - Смертяги!
        Дым распался. Несколько пар глаз - пронзительно-зеленых, уставились на него снизу. Лица смертяг были почти одинаковыми, узкими, бледными, с крепко сжатыми щелями ртов.
        Ловко, словно обезьяна, хватаясь за выступы и корни, на край каньона выбрался тощий, в зеленом вязаном свитере и с золотым обручем на голове.
        - На брюхо, ничтожный! - задыхаясь, выкрикнул он, на что Кайдо показал ему недвусмысленный жест и прихватил за шкирку.
        - Что роем? - полюбопытствовал Кайдо. - Что ищем?
        Смертяга на секунду озадаченно повис, болтаясь над землей, потом забился. Снизу раздался визгливый хохот.
        - К оружию! - завопил зеленый, и хохот усилился, но с соседних барханов поползли, выпучив блеклые круглые глаза, маленькие приземистые «клинки», на каждом из которых красовалось клеймо города - Кайдо носил такое же.
        Полуголые, со стальными вставками вдоль рук и ног, они собрались воедино, наклонились, показав отделанные яшмой затылки.
        Такого Оружия Кайдо раньше не видел - кузнецы Города никогда подобного не схалтурили бы.
        Он отбросил зеленого, плюхнувшегося на песок на обозрение выползших из ямы любопытных собратьев.
        - Убить, - лениво сказал кто-то, и клинки, не поднимая глаз, ринулись вперед.
        Кайдо приподнял руки, моментально прощупав воздушные потоки - плотнее там, где безопасно, прозрачные там, где намечен смертельный удар. Увернуться можно было тремя способами, и Кайдо просчитал и их, но он был слишком взбешен, чтобы юлить.
        Поэтому просто развернулся боком, принимая на себя удар десятка клинков, - выставив под их жала бедро, плечо и руку.
        Лязгнула сталь о сталь. С визгом покатились на песок поверженные лезвия, бесполезно скользнувшие по телу Кайдо.
        Смертяги озадаченно молчали.
        Кайдо выпрямился и стряхнул с плеча тонкую металлическую пыль.
        - Разнесу, - пообещал он. - Кубиками и в салат. Что ищем, я спрашивал! Ну!
        - Так ты из прежних, что ли, - сказал вдруг смертяга в золотом обруче, поднимаясь с земли. - Надо было сразу сказать. Пойдем. Гостем будешь. Поговорим…
        Моста действительно больше не существовало. Вместо него болталась у края ущелья какая-то кабинка, смахивающая на лифт. В нее еле-еле поместились трое - Кайдо, смертяга в золотом обруче и один из клинков, осматривающий кабинку тупым медленным взглядом. Остальные были вынуждены ждать возвращения кабинки.
        - Я Смирре, - сказал смертяга, садясь на скамеечку и утирая лоб шитым платком. - Я Искатель Силы.
        - Какой Силы? - спросил Кайдо, глядя вниз, в пропасть, над которой кабинка плыла медленно, словно лодка.
        - Правда, не все признают мое право на этот титул, - с досадой и невпопад ответил Смирре, - Силу ищет кто ни попадя, нарушая мой план. Я вчера нашел на раскопках еще одного Искателя Силы и дрался с ним всей мощью моих мечей…
        - Этих, что ли? - полюбопытствовал Кайдо, кивнув на молчаливого представителя клинка, который как раз в это время разглядывал потолок.
        - Этих, - согласился Смирре. - На большее мои кузнецы еще не способны. Мы создаем новый мир и часто совершаем ошибки… Когда мои поиски увенчаются успехом, я буду создавать мечи, подобные тебе.
        - Какой Силы? - повторил Кайдо.
        - Я расскажу, - сказал Смирре, когда кабинка уткнулась в противоположную стену ущелья. - Нам не жалко открыть мощь новой Поросли Вершителей, и такие союзники, как ты, нам нужны.
        Ворота были сломаны. Крыши города лишь кое-где оставались красными, но в основном были выкрашены в новый зеленый цвет. Белые стены тоже отдавали зеленцой. Мощеные булыжником улицы оказались завалены какими-то досками и сорванными с домов золочеными символами прежнего города. Единственное, что осталось прежним - яблоневые сады, но на низкорослых, с пышной кроной деревцах не было ни одного яблока.
        По улицам вразнобой и кучками бродили смертяги, укутанные кто в белый, кто в темно-зеленый плащ, расшитый золотом. Золотыми были и их браслеты, и бубенчики на сапогах. Золота на стенах не осталось нигде, видимо, все оно пошло на украшения.
        Смирре повел Кайдо к Башне, облезлой и поросшей плющом. Двери Башни никто не охранял - Кайдо же помнил, что в прежние времена сам подолгу выстаивал возле ее ворот.
        - Смылись, - горестно сказал Смирре. - Тупые они до невозможности. Ну ничего… придет еще наше время.
        Он поднимался по винтовой лестнице, держась руками за стену. Кайдо заметил - вся Поросль была такая, хилая, слабосильная. В узких бойницах виднелся неузнаваемый город. Гобелены, изображавшие битвы великих времен, исчезли. Под ногами хрустел битый хрусталь. Чем выше поднимался Кайдо, тем больше воспоминаний всплывало в его памяти.
        Первый раз он попал сюда, спеленутый промасленным шелком, и вели его четверо. Его разум, деятельный и острый, не знал еще правильной цели и мог ненароком обратиться против своего хозяина, отсюда и куча предосторожностей. Но кому его отдали? С кем на долгие века стал неразлучным?
        Это Кайдо смог вспомнить только тогда, когда очутился в круглой зале и застал, с его точки зрения, безобразную сцену. Возле старинного потускневшего трона, украшенного черным жемчугом, сидел тонкий, в пышных кружевах человечек. Он, медленно шевеля губами, пересчитывал лежащие у его ног монеты. У него было лицо томного юноши, болезненное, блеклое, а глаза яркие, зеленые, с острым блеском. За ним открывалась панорама всего Запределья - настолько полная, что Кайдо даже заприметил иссохшую крону Древа.
        - Примите! - воззвал Смирре.
        - Ты нашел силу прежнего Законника? - не отрывая глаз от монет, простуженным голосом спросил зеленоглазый.
        - Нет.
        - Или нашел и себе припрятал?
        - Правитель Анн, - вежливо, но недружелюбно сказал Смирре, - я нашел меч прежних Вершителей и принес его вам.
        Кайдо, вспомнив прежнего обитателя этой залы, молчал, задумавшись.
        Пока он молчал, соправитель Анн несколько раз обошел его кругом.
        - Безрассудочная тварь, - сказал он в итоге. - Плохая выделка. Никчемный клинок. Прежние Вершители ничего не могли, поэтому и сбежали, как крысы, бросив мир и людей на самотек.
        Его тонкие губы кривились от ненависти. Смирре дипломатично молчал.
        - Нам бы только найти… - сказал Анн. - Сила не имеет характера. Ее судьбу решает обладатель. И зачем нам этот образец прошлых ошибок, Смирре?
        - Сила имеет законного владельца, - сказал Кайдо, от ненависти снова обрастая сталью. - И я убью любого, кто попробует ей овладеть.
        За его спиной шевельнулся клинок новой Поросли, почуяв угрозу. За ним и спрятался Смирре, а правитель стоял молча, глядя на Кайдо сузившимися глазами.
        - Ты меч предателя, - глухо сказал Анн. - Ты меч сбежавшего от ответственности Вершителя, бросившего созданное им на произвол судьбы. Мир людей заражен болезнями, слабостью, пороком и ложью. Мы изо дня в день прорежаем их гряды, избавляясь от сорняков, но давно принято решение - начать все заново. Запределье создало нас для того, чтобы обновить погибающий мир, но скверны слишком много. Люди, оставленные вами, превратились в заложников дурмана и слабеют из рода в род. В их естество вкрались сотни ошибок, в их телах живет зло, их форма изменена, их наследие обречено на вымирание. Мы боремся с их слабостью, с корнем уничтожая причину, но наших усилий недостаточно. Мы должны создать новый мир, новых людей, по нашему образу.
        Кайдо приподнял руку и вцепился зубами в кончики пальцев. Раздался лязгающий звук.
        - Вы не можете создать даже порядочного меча, - с презрением сказал он. - Вам не создать новых людей. Ваши создания - полудурки. - У Силы нет единственного обладателя, - вдруг подал голос Смирре. - Она досталась Законнику от Запределья, и когда он бежал, то закономерно оставил ее здесь. Она принадлежит следующим Вершителям - нам. Он наверняка об этом знает, если жив, конечно…
        - Золотых яблок не осталось, - сказал Анн. - Они тоже росли под влиянием его Силы. Без них можно прожить сколько угодно, но в конечном итоге каждый смертен… И ты смертен, - улыбнулся он Кайдо. - Тебя тоже давно не угощали яблочками.
        - Угощали, да не взял, - мрачно отозвался Кайдо.
        - Ну так вот, - продолжил Анн. - Значит, и ты смертен. Вот и думай.
        - Что тут думать, - сказал Кайдо. - Все просто, как апельсин.
        Он огляделся. У стен залы стояли, чуть пригнувшись, клинки покрепче прежних. Их круглые глаза мерцали. Кайдо быстро посчитал - двадцатка крепких и тупоголовых ребят, плотно сомкнувшихся в цепь.
        Кайдо нащупал в кармане колоду. Дурак. Вот дурак же. Запределье ответило на вопрос, а толку-то? Мог бы и сам догадаться, покопавшись в памяти. Конечно, Законника нет в базах СколНета, конечно, он перевернутая Справедливость, и конечно, он смог остановить свое же Оружие…
        Сколько лет прошло. Сколько лет рутинной работы, уничтожившей все, что было раньше
        - остроту связей, правду, преданность…
        Кайдо вдруг стало одиноко.
        Он давно не испытывал этого чувства. Жил себе в своей комнатушке с запыленным матрасом и гроздьями ящериц на потолках и никогда не вспоминал, словно по чьему-то приказу.
        Узнал ли его Законник, когда вскидывал руку, останавливая автомобиль? И если узнал, то заинтересовался ли его дальнейшей судьбой? За спиной правителя возвышался трон, гладкий и черный. Таинственно мерцал жемчуг. Трон был пуст.
        - Хочешь жить - становись моим Оружием, - сказал Анн.
        Кайдо перевел на них взгляд.
        - Ты и без меня достаточно наворотил, - устало сказал он и выпрямился, расправляя плечи. - Я обязан перерезать тебе глотку, вот что…
        И он бы перерезал, если бы не появившиеся в дверном проеме приземистые гномьи фигуры в прожженных расплавленным металлом фартуках.
        Лязгающими длинными щипцами они подхватили Кайдо, вывернули его руки и поволокли прочь, вниз по лестнице, по битому хрусталю, за пределы города, туда, где сыто булькали наполненные алой лавой котлы плавильни.
        У Кайдо не было выбора. На силу, по давно установленным законам, находится другая сила - первородная. Где выход, там и вход. Кайдо без труда смог бы уничтожить всю Поросль, заполонившую город, вырезать их, как маньяк, вырезавший толпу жестоких неразумных детишек, но в руках кузнецов он становился тем, чем был прежде - тугой, но податливой массой, не получившей еще ни закала, ни заточки.
        Он даже говорить не мог - из горла поднималась горячая плотная масса раскаленного металла, и Кайдо сплевывал ее, как густую кровь. Его жгло изнутри.
        Кузнецы, не переглядываясь и не разговаривая, волокли его к тиглям - где выход, там и вход.
        Глава 8
        Верховная жрица
        Под забранными ржавыми решетками окнами раздавались ангельские чистые голоса. Голоса сливались в хор, выводя нежную и грустную песню. Игорек, подолгу маявшийся вечерами под своим серым шерстяным одеялом, поначалу вслушивался, пытаясь различить слова молитвы - похож был напев, - но потом понял, что это просто колыбельная. Голоса пели о лучинах, люльке и молодецком коне, ожидающем вскоре того, кто в этой люльке нонче качался.
        Поначалу Игорек придумывал себе фантастические картины - сон укачивал его, как колыбель, а впереди грезилась свобода и ветер в лицо, но потом привык и перестал обращать на песню внимание.
        Большего внимания заслуживало то, что происходило позже. Позже внизу отпирались двери, и наверх брела, шаркая по лестнице стоптанными ботиночками, молодая Сестра, одна из сотен недавно появившихся в Секторах Сестер Жизни.
        Она тащила с собой папочку с яркими открытками, исписанными словами любви и сострадания. Этими открытками каждый вечер одаривали сокращаемых с позволения медицинского совета, который к ночи обычно запирался где-то в районе морга, горланил и изредка выпускал кого-то из своих за сигаретами и мясной нарезкой.
        После выносились наружу несчетные пустые склянки из-под спирта, а костями от съеденных куриц подкармливали бродячих собак, неизвестно почему вечно ошивавшихся возле морга.
        Морг, приземистое кирпичное здание, был хорошо виден из решетчатого окна. Возле него ютилось длинное, серое, с занавешенными белыми тряпками окнами здание кухни. Там обычно и пировал медицинский совет - четверо медиков, среди которых был и бывший главврач, любитель рассказывать хохмы и убежденный мизантроп.
        Под его руководством Сектор под номером триста шестьдесят семь потихоньку выполнял священное дело очищения нации под видом лечения тех, кто не был безнадежен. Операции делались каждый день. Каждый день волокли кого-то на гремящей разболтанными колесами каталке и то привозили обратно, забинтованным, с кровавыми полукружьями у глаз, то не привозили вовсе.
        Все знали - сокращаемые должны пройти детальное обследование и получить либо свободу, либо билет на этап. На деле же детальные обследования заканчивались смертью, потому что этапы давно не проводились - гонять людей через город было страшно.
        Неважно, пешим ли ходом или на машинах, под охраной людей или боевой техники, проверенными ли маршрутами или окольными путями шли этапы - их взрывали.
        Безжалостно, не деля на своих и чужих; взрывали все, что относилось к программе очищения нации.
        Это порой казалось сверхъестественным - словно за дело оппозиции взялись не люди, а сумасшедшие, не знающие грани между добром и злом, просто зомби, чутьем угадывающие пути этапов и нашедшие где-то десятки килограммов взрывчатки.
        Их невозможно было поймать - их можно было только собрать в полиэтиленовый мешочек после теракта, и то, что находилось в мешочке, не могло дать ответа ни на один вопрос.
        Они появлялись внезапно - то в облике грузной одышливой женщины, спешащей на трамвай, то в облике подростка с туго набитым учебниками рюкзаком, то в виде подтянутого спортсмена со свернутой на руке курткой…
        Если оцепление проходило через целый район, они взрывали соседнюю больницу, если охранялись больницы, то взрыв гремел на бензоколонке.
        Они всегда были где-то рядом.
        И этапы застыли.
        Ни одного теракта не было направлено на Секторы, и Игорек понимал почему. Там, в подвалах, где жили такие, как отец Андрюша, думали, что главное - удержать людей в безопасных Секторах и не позволить вывезти их за городскую черту, на Сонные полигоны.
        Даже если они и знали о том, что людей уничтожают и внутри города, то полагались на невозможность проводить массовые чистки.
        В постоянном ожидании «детального обследования» Игорек смотрел на свою белую неподвижную руку, обеспечившую ему довесок плюс к бродяжничеству и подростковому алкоголизму. Рука не шевелилась и не отзывалась на прикосновения, а на ощупь напоминала лежалое старое тесто.
        Жизнь Сектора была полуживотна. На кровати можно было лежать и сидеть, вставать с нее запрещалось. Выход в коридор разрешался четыре раза в день, под строгим вниманием охраны. Гуськом сокращаемых провожали в замусоренный холодный туалет и возвращали обратно. Личных вещей у сокращаемых не было - изымалось все, вплоть до нательных крестиков. Трижды в день появлялась перевозная телега с кашей и супом, с вмонтированными в боковые гнезда мисками. Ели алюминиевыми мягкими ложками, ели однообразно и быстро, а за припрятанный кусок хлеба получали суточную дозу снотворного, от которого после опухали лица и ноги.
        Разговоры тоже не поощрялись, а спать приходилось при свете забранной проволочной сеткой красной лампы.
        Единственное, что разнообразило жизнь Игорька - ежедневные посещения Сестры Жизни и хриплое дыхание соседа.
        Соседу этому было, наверное, лет сто. От его тела не осталось ничего, кроме обтянутого ссохшейся кожей скелета. Он был страшен - проступивший через живое еще тело символ смерти.
        В непомерно глубоких глазницах ворочались неожиданно светлые голубые глаза, подернутые влажной дымкой. Легкая желтая бородка торчала вкривь и вкось.
        Столетний не ходил, не вставал и не ел. Он умирал, хрипло дыша совсем рядом, и Игорек, поначалу загипнотизированный этим страшным соседством, ночью с ужасом ждал момента, когда дыхание ослабнет, а потом пропадет вовсе.
        Потом он осатанел от скуки и незаметно про себя принялся делать ставки - еще двадцать вдохов и конец. Если проиграю, то ущипну себя за руку. Если выиграю, то… Еще тридцать вдохов. Еще пятьдесят.
        Столетний никак не умирал.
        Потом Игорьку снова стало страшно, но уже за себя. Он даже не подозревал, как быстро способен отупеть и потерять сострадание человек, запертый в ограниченном и сером пространстве.
        Ему казалось, что прошлая жизнь - с красками, с оранжевым абажуром и кукольным лицом матери - не существовала никогда, а ужас смерти притупился и потерял всякий вкус.
        Ему думалось о том, что теперь он правильно понимает смысл поговорки - все, что ни делается, делается к лучшему, - и правильно, что Стелла умерла одной из первых, по первым еще приказам, тихо и без подготовки, в маленькой больнице.
        Ему представлялось, как она лежит на его месте, кутаясь в шерстяное одеяло, и перебирает всю свою жизнь от и до, и думает - если бы я не… и становилось понятно, что ее быстрая смерть - это добро, а не зло.
        Самое большее зло, думал Игорек, это те, кто не дает другим шанса - шанса начать жизнь заново или исцелиться, шанса умереть среди близких или в одиночестве, накинув веревку на выступающий в стене крюк.
        Если верна первая поговорка, то верна и вторая - пути неисповедимы.
        Чьи только эти пути? Игорек не знал.
        Крис выбрал третью - не судите, и не раз говорил об этом, но Игорек не мог не судить. Ему до боли хотелось найти того, кто обрезал все шансы и все жизни, собрав их одной рукой в трепещущий пучок, и вцепиться ему в глотку.
        Прежний мальчик, который аккуратно выбрасывал бумажки в урны и гордился своими достижениями в школе, исчезал без следа.
        Достижения в учебе не имели больше для Игорька смысла. Смысл имел только звук отпираемой двери, потому что следом появлялась каша, и, пожалуй, колыбельная Сестер Жизни под окнами, потому что после можно было провалиться в сон, а значит, был шанс проснуться.
        Не умирай.
        Так сказал Игорек Столетнему, ночью перегнувшись через узкий проход между их кроватями. Ему показалось, что Столетний слышит, но тот не шевельнулся. Бессмысленно раскрытые глаза все так же смотрели в потолок, и на мгновение показалось, что там, в свете красной лампы, Столетний видит бесконечный фильм обо всей своей жизни, начавшийся невесть когда и застрявший на эпизоде с титрами.
        - Ты здесь? - шепотом спросил Игорек, прислушиваясь к трудному дыханию.
        И тогда случилось странное. Обросший бородой череп шевельнулся, как кусочек гальки, подталкиваемый волной, и челюсть Столетнего двинулась.
        - Димка, - выговорил он свистящим, словно идущим из-под земли голосом.
        И умолк.
        Игорек подтянул к его лицу свою руку и даже коснулся кончиками пальцев его лица. Тщетно - ничего.
        Игорек откинулся назад, на свою подушку, и впервые задумался о том, что будет, если его способность, истощенная на площади десятком искалеченных тел, больше не вернется.
        Это значило бы, что он - инвалид. И равноправный член общества Сектора Сокращаемых.
        Он перестал спать ночами. Утреннее посещение Мизантропа он встречал, глядя через неплотно сомкнутые ресницы на забранные решетками лампы. Каждый раз сердце сжималось в комочек - ткнут в тебя пальцем, и вместо похода в туалет отправишься в неизвестность на каталке, привязанный к ней белыми лоскутками.
        Игорек задерживал дыхание и становился похож на зверька, решившего притвориться мертвым.
        Мизантроп все-таки остановился возле его кровати - это означало начало конца. Пощупал жесткими пальцами безвольно лежащую поверх одеяла руку и приказал:
        - Пальцами пошевели.
        Игорек приоткрыл глаза. Он увидел сосредоточенное мясистое лицо и седые жесткие волоски, прижатые к влажному лбу туго утянутой медицинской шапочкой.
        - Пошевели, я сказал! - рявкнул Мизантроп.
        Его пальцы бесцеремонно перевернули руку Игорька и ощупали внимательно-профессионально.
        - Болит?
        - Нет, - сказал Игорек.
        Ему показалось, что происходит что-то важное, по-настоящему важное, к чему стоит прислушаться и понять. Лохматые брови Мизантропа сдвинулись, губы поджались.
        - Вылечить хочется? - шепотом спросил Игорек.
        Мизантроп отпустил его руку, сгорбился и обвел взглядом битком набитую, со сдвинутыми попарно кроватями палату. Потом отвернулся и вышел, ни на кого не глядя. В этот день на обследование так никого и не направили, а вечером вдруг жутко завыл и расплакался серенький бессловесный мужичок, прежде тихо лежавший в своем углу.
        Красная лампа, сменившая дневной свет, осветила его мученическое вытянувшееся лицо, залитое слезами, и казалось, что не слезы это, а свежая горячая кровь.
        - Тихо там! - выкрикнули из-за двери, и мужичок снова лег, уткнулся в свою подушку и задергал ногами.
        Игорек долго еще слушал его прерывистые всхлипывания и заснул только под утро.
        Его разбудили прикосновением к плечу. Игорек открыл глаза, морщась от холода и серого утреннего света.
        - Вставай, - приказали тихо, одними губами. - Ты мелкий, под кровать влезешь.
        Игорек приподнялся.
        - Лезь, - сказал санитар, показывая на провисшую сетку пустующей в углу кровати. - Не боись только.
        Люди спали. Кто раскинувшись, кто сжавшись в комок. Спали, открыв рты и растеряв всякое выражение разнообразных лиц. Игорек прошел мимо них по холодному линолеуму и присел на корточки. Из-под кровати виднелась странно неподвижная нога.
        - Узелок там, - неохотно пояснил санитар, тоже садясь. Белая ткань халата морщилась на его широких плечах. - На батарее узелок. Зубами тяни.
        - Подвиньте кровать, - глухо сказал Игорек, глядя на тощую неподвижную ногу. Горло ему стянуло сухой злой болью.
        - Не умничай, - ответил санитар. - Разорутся же все. Лезь, пока спят.
        - Я не…
        - Зубами, я сказал, тяни.
        Игорек откинул здоровой рукой свисающее одеяло и боком, неловко, втиснулся под кровать. Там, в узком темном пространстве, он увидел сведенное и потерявшее человеческие очертания тело и еще мокрое от слез лицо, набухшее черным.
        Пальцы прилипали к мокрому вонючему линолеуму. Игорек дернулся, но нащупал туго натянутую тряпку. Один ее конец был привязан к батарее аккуратным ровным узелком.
        Задыхаясь от пыли и боли в горле, Игорек зубами вцепился в узелок и потянул на себя.
        Над головой завизжали пружины, а рядом лежащая рука повернулась и просительным движением коснулась плеча Игорька. Замороженный пластик.
        - Отвязывай, я тут тяну… - шепотом сказал сунувшийся под кровать санитар, узел распался, и тело поволоклось в сторону и назад.
        - Вот не было дерьма, так собака принесла, - зло сказал санитар, разглядывая после уже начавший коченеть труп серого мужичка. - Надо же, затейник. От рубашки оторвал. - И показал Игорьку клетчатую жалкую тряпочку. - Со мной пошли, - сказал он. - Сергей Арсеньевич приказал.
        На кроватях зашевелились, но в пустом углу уже никого не было.
        Игорька привели в украшенный зелеными хрусткими пальмами кабинет с кожаными диванами и золотой рыбкой в круглом аквариуме. Пахло здесь чистотой, кондиционированным воздухом и книгами. Самого Мизантропа в кабинете не оказалось, зато навстречу Игорьку поднялась тонкая гибкая фигурка в форменном одеянии. Рядом с ней, развалившись, сидел некто в черных кожаных штанах и шелковой рубашке, застегнутой на серебряные цепочки.
        На него Игорек не сразу обратил внимание. Он был занят другим.
        Под серым жестким чепчиком Сестры Жизни оказалось чистенькое Юлькино лицо. Остренький носик, бледная с розовым отливом кожа. Юлькины глаза смотрели на него в упор и, казалось, не видели.
        - Его? - спросил ее спутник. У него был взгляд профессионального рекламщика - оценивающий, нахальный.
        - Да, - сказала Юлька. - Посмотрите.
        Оценивающий взгляд метнулся к Игорьку. Несколько секунд щупал, как заляпанную грязью картину, стоимость которой необходимо определить.
        - Фактурный, - сказал рекламщик. - Ангела сделаем.
        Он поднялся со скрипнувшего новенькой кожей дивана.
        - Ангел, ты два слова-то связать можешь?
        Игорек молчал. Он не успел еще понять, что происходит, и боялся сказать лишнего.
        - Яс-с-но, - протянул рекламщик и повернулся к Юльке. - Его регистрационный лист глянь сначала, вдруг даун какой-нибудь.
        - Я не даун, - сказал Игорек. - Ты ничего толком не спросил, я и не ответил.
        Рекламщик повернулся и снова вцепился взглядом.
        - Я спросил, ты грамотный? По-человечески разговаривать сможешь?
        - Как видишь, - с неприязнью ответил Игорек.
        Ему не нравилось ощущение, котором испытывал, находясь рядом с этим человеком. Компания Столетнего и та давала больше позитива, чем то потребительское и животное, что излучал рекламщик.
        Юлька стояла позади и безмятежно рассматривала золотую рыбку в прозрачном стеклянном шаре.
        - Да хрен вас знает, быдло подзаборное, - почти весело сказал рекламщик. - Ляпнешь мне что-нибудь в прямом эфире и до свидания.
        - Сестры Жизни, - нежно сказала Юлька, водя пальцем по стеклу аквариума, - возьмут тебя под свою опеку. Наша организация получила право брать на воспитание тех, кто не безнадежен. Мы занимаемся этим совсем недавно, но есть успехи. А тебя покажем миру как пример наших достижений. Для вас не все еще потеряно. Никто не станет виноватым без вины.
        Ее лучистые глаза были пустыми и ненадежными, как море в обманчивый предштормовой штиль.
        Игорек раньше видел такие у разносчиков журналов о скором спасении праведников.
        Рекламщик посмотрел неодобрительно. Ему, видимо, не понравилась последняя фраза.
        - Ладно, - сказал он, выпрямляясь. - Берем. Сделаем из тебя ангела. Юлия, оформляй документы. Шмотки возьми. Есть какие-нибудь?
        - Да, - быстро ответил Игорек. - Я быстро. Подождите.
        И кинулся вон из кабинета. В коридоре, пустынном и длинном, столкнулся с санитаром, но тот лишь посторонился, пропуская.
        Быстро добежал Игорек до двери своей палаты и, скинув с колечка латунный ключ, открыл дверь, чуть не вывернув палец на левой дрожащей руке.
        На него не особо обратили внимание - редко кому здесь было дело до других, чем бы они ни занимались. Дрожащие неясные тени пугливо жались на своих кроватях.
        Игорек по узкому проходу пошел к Столетнему. Столетний лежал, бессмысленно глядя в потолок.
        - Я ухожу, - сказал Игорек, наклоняясь над самым его ухом. - Ты извини, но мне пора уходить.
        Нижняя челюсть Столетнего мелко затряслась. На кромке красноватого века появилась влажная дымка.
        - Извини, - шепотом сказал ему Игорек.
        По коридору дробно звучали уверенные шаги.
        - Собрался? - спросил рекламщик, заглядывая внутрь.
        - Да. - Игорек показал зажатую в руке клетчатую тряпочку.
        - Вот придурок.
        Он прикрыл квадратную челюсть бледной рукой, развернулся и исчез в коридоре. За ним поплыла Юлька, шурша по полу длинной серой юбкой. Игорек пошел следом. Дверь за ним захлопнулась. Рекламщик щелкнул пальцами и вдруг, порывшись в кармане, протянул Игорьку пачку сигарет.
        - На, покури, нищяга, - сказал он, отвернувшись. - Эх, сколько же вас… - Эти Сестры, - доверительным шепотом сказал он Игорьку уже в конце коридора. - Выбьют из тебя все дерьмо вместе с мозгами. Держись, Ангел.
        - Горячая ванна, хороший обед и крепкий сон, - сказала Юлька уже в машине. - Тебе это необходимо.
        Она аккуратно пристегнула ремень безопасности.
        - Город слегка изменился, - добавила она. - Но мы отвезем тебя в безопасное место. Познакомься. Это Виталик. Он занимается продвижением нас на телевидении и радио.
        Рекламщик только кивнул - он был занят дорогой.
        - Юля, - сказал Игорек. - Что случилось?
        - Как видишь сам, - со сдержанным холодком ответила Юлька, - город находится в страшной опасности. Его уничтожает зверье. Люди боятся выходить на улицы, гулять с детьми. Звери парализовали наш город… и не только наш, Игорь. Посмотри.
        Игорек посмотрел. За окном медленно и осторожно ползли машины. Окна в домах светились желтым и оранжевым. На улицах было пустынно и только. И вдруг мелькнула среди ровного ряда домов развалина, похожая на раскрошившийся зуб, а за ней еще одна.
        - Метро не работает, - сообщил Виталик, ворочая руль. - В аэропортах охрана такая, будто каждый день туда-сюда дюжина английских королев мотается.
        - Твоя мама в полном порядке, - подала голос Юлька. - Ее вовремя эвакуировали под надежную защиту.
        - Звери. Это ты права, - сказал Игорек, глядя в окно. - Хотя… жалко мне животных. Не надо на них зря наговаривать.
        Юлька промолчала. Всю дорогу она сидела не шелохнувшись, и только когда автомобиль запрыгал по бугристой загородной дороге, сообщила:
        - Я, Игорь, верю в жизнь. И знаю теперь, как ее можно сохранить.
        - А я теперь калека, - сообщил Игорек. - Видела?
        - Мы тебе поможем, - твердо ответила Юлька.
        - Вот, - сказал Виталик, подгоняя машину к железным красным воротам, на которых болтались остатки прошлогоднего плюща. - Ваши пенаты. Я завтра приеду с гримером и шмотками.
        - Спасибо, - чопорно поблагодарила Юлька и вынула из кармана маленькую искристую открыточку. - Возьми, это тебе.
        Виталик взял открытку и сунул в бардачок не глядя.
        Красные ворота раскрылись, и Игорек увидел двухэтажный особняк, широкий и угрюмый, с нелепо выгнутыми металлическими прутьями балконов и чахлой геранью в подвешенных к ним вазах.
        Возле крыльца мотался желтый трехлапый пес. Увидев Юльку, он радостно взмахнул уцелевшими лапами и ринулся к ней.
        - Спайк хороший, - серьезно сказала Юлька, обхватывая его морду ладонями и заглядывая ему в глаза. - Спайка никто не усыпит…
        Синяя «ауди» Виталика бесшумно перевалилась через дорожку и исчезла. Ворота закрылись.
        - Черт, - сказал Игорек и рассмеялся. - Я что только о тебе не передумал за это время. Даже сам не понимал, насколько много о тебе думал.
        Он вскинул одну руку и крепко обнял Юльку, которая все еще гладила пса. От Юльки пахло вербеной и - почти неуловимо - алкоголем.
        - И знаешь, - сказал он, закрывая глаза. - Мне теперь плевать, что я буду делать и куда мне идти. Я живой!
        Он отпустил неподвижную Юльку и от переизбытка радости обнял таким же манером желтого пса, который суетился рядом. Пес благодарно взвизгнул, исхитрился и лизнул Игорька в ухо. Теплый собачий язык, запах недавно прошедшего дождя и Юлькины выбившиеся из-под строгого чепчика кудряшки - больше Игорьку ничего не нужно было. Кружилась голова. Воздух, легкий, влажный, дурманил. Холодный ветер касался затылка, пальцы ощущали жесткую собачью шерсть. Игорек поднял голову и увидел даже
        - среди серой рванины туч виднелся крохотный клочок синевы.
        - Куда ты потом делась? - спросил Игорек. - Что случилось с Сашкой? Я ее вылечил? А этот… он тебя отпустил? А я нашел двух очень странных людей… и еще попал на теракт на площади. Юля…
        Она стояла, очень прямая, очень спокойная, и смотрела на него теми же отрешенными, ненадежными глазами.
        - Пойдем в дом.
        Игорек отпустил пса, выпрямился и отступил на несколько шагов.
        - Вернись, - спокойно сказала Юлька. - Ты не выберешься отсюда с такой рукой.
        - В чем дело?
        Юлька наклонилась и выудила из своих серых одеяний маленький короткоствольный пистолет.
        - Меня научили стрелять, Игорь, - сказала она, поднимая его. - Вернись.
        - В меня за последний месяц третий раз тычут оружием, - ответил Игорек. - Мне не страшно. Мне… противно.
        - А это не имеет значения, - ответила Юлька.
        Она стояла под крыльцом, стройная, в длинном платье, белом шерстяном фартуке и чепчике, с пистолетом в руках, и напоминала героиню гротескного фильма о монашках-преступницах.
        - За пять минут довести даму до желания прикончить тебя на месте - не очень-то галантно, Игорь, - сказал позади кто-то. Игорек от неожиданности отпрянув наступил на лапу неугомонному псу и тот, взвизгнув, понесся куда-то за дом, отчаянно хромая.
        Юлька опустила пистолет.
        - Совсем рука не действует? - спросил Артур. - В твоем Секторе нам главврач сказал, что ты обманщик, Менжик. Говорит, приволокли хоть и грязного, но не вшивого, хоть и пьяного, но не алкоголика, а то, что рука не шевелится, так, говорит, отбил, наверное. Спазм мышц. Говорит, отпустите ребенка. Не место ему в Секторе. Ну мы и решили посмотреть, что там за дите такое безвинно страдает… а это наш юный друг. Отлеживается за казенный счет в безопасном месте.
        Игорька словно ударило горячим по глазам - мелькнула длинной чередой цветная пленка: Столетний, дышащий через раз в холодной вонючей палате, клетчатый кусочек рубашки, которым ночью, в одиночестве, старательно ломал себе шею заплаканный человек, красные полукружья под глазами прооперированных.
        - Безопасное место, - глухо повторил он и кинулся вперед, к высокой сухощавой фигуре, надеясь повалить, добраться до шеи и бить головой об каменистую дорожку, разбрызгивая кровь и слезы этого спокойного и жестокого циника.
        Артур поймал его первым - всего лишь вытянув вперед руку, пальцами сжал горло так, что Игорьку пришлось запрокинуть голову, чтобы не умереть от давящей страшной боли.
        - В спортзал надо было ходить, а не по бабам, - гулко, издалека, донесся голос Артура, а синий клочок неба снова затянуло серыми тучами.
        Он разжал пальцы только тогда, когда под коленями Игорька оказалась влажная земля, а с губ потекла теплая тягучая слюна.
        - Юля, - сказал Артур. - Вымойте его и накормите. Еле на ногах стоит, а нужен свеженьким. И еще. Я вам, девочки, ликерчик привез. Сливочный. И клубнику.
        Глава 9
        Луна
        - Сложно переубедить человека без мнения, - задумчиво сказал Артур. - Придется нам для тебя мнение создавать.
        Он переоделся в черно-зеленый свитер, синие джинсы и стал походить на школьного учителя, придерживающегося свободного стиля для большего контакта с учениками. Если бы не исходящий от него запах крови, Игорек бы хоть чуть-чуть расслабился, но запах этот мешал ему дышать, поэтому он сидел в кресле, выпрямленный и настороженный. Шея все еще болела. Душа - тоже. Сворачивалась в тугой комок в районе грудины.
        - У меня есть мнение, - сказал Игорек.
        - Какое? - усмехнулся Артур, показав идеально белые зубы с чуть выдающимися вперед резцами.
        - Свое, - коротко ответил Игорек, понимая, что сформулировать не сможет.
        - Да, - согласился Артур.
        Под его большими ловкими руками с треском открылась бутылка коньяку, звякнули маленькие рюмки.
        - Свое - это уже полдела. Индивидуализм. Ты мне еще скажи: «я личность, и вы не имеете права».
        Игорек не стал отвечать.
        Артур не торопил его с выводами. Пил коньяк, заедая его тонкими, медовой прозрачности ломтиками лимона.
        - Что от меня нужно? - спросил Игорек, отводя взгляд в сторону, к закрытому синими непроницаемыми шторами окну.
        - Вот, - одобрил Артур. - Так уже лучше. Я сейчас расскажу тебе, что случится, если операция по очищению нации провалится. Если она провалится, Игорь, на улицы выйдут сотни недобитков: ублюдков, способных продать родных за дозу, алкоголиков, разносящих болезни и грязь, как крысы, сумасшедших, воспроизводящих себе подобных. Уродов, маньяков, шизофреников. Они получат право на все. Они - это те, кому сейчас не жаль разорвать себя в клочья, чтобы доказать, что они имеют силу и вес. Это те люди, которые разучились жалеть, сопереживать и любить. Немытые эгоисты, которым всегда и все были обязаны: мы обязаны были их лечить, платить за них налоги, воспитывать их детей, подставляться под их ножи.
        Они существовали всегда, как неизбежное зло. С ними мирились долгое время. Альтруизм же, Игорек. Возлюби ближнего своего. И вот когда стало ясно, что их стало так много, что любить-то, кроме них, и некого… тогда и пришлось запустить программу очищения и восстановления нации. И если раньше они были на дне, то если перетянут одеяло на себя сейчас, то мир перевернется, как тарелочка, и на дне окажемся мы.
        - Вы правда убиваете детей? - спросил Игорек.
        - Мы даем нормальным детям шанс вырасти в нормальной обстановке, - ответил Артур,
        - а не в обстановке вечного подчинения овощу-инвалиду в соседней комнате. Чтобы вырастить ребенка, дать ему достойное образование и получить в старости свой стакан воды, воспитывать его надо с полной отдачей, а не размениваться на кормление фикусов.
        - Критерии… - тоскливо сказал Игорек.
        - Жесткие, - сказал Артур. - Без исключений. Оставь щель в обшивке, и рано или поздно пойдешь на дно.
        Игорек взялся пальцами левой руки за кисточку свисавшего с кресла пледа и подумал: интересно, кто раньше жил в этом доме…
        Сверху, через перекрытия второго этажа, донесся слаженный ангельский хор.
        - Они, - Артур пальцем указал на потолок. - Бескровное оружие. С их помощью нам придется доказать, что зверств никто не чинит, что Сонные полигоны уже не нужны, что чистка прекратилась, а все те, кто еще нуждается в помощи, получают ее в больницах и пансионатах Сестер Жизни. Они - независимая организация, сумевшая изменить радикальные взгляды правительства. Они - квинтэссенция женского сострадания и протянутой руки помощи. Они добились прекращения чистки и взялись за спасение. А мы им помогаем. Прикрываем фланги. Нам необходимо остановить теракты, иначе победу отдадут другим.
        - Убедительно.
        - Не совсем. Для убедительности мы взяли тебя.
        - Я сумасшедший, - зло сказал Игорек.
        - Ты исключительный, - поправил его Артур, - и станешь гарантом прекращения терактов. А я дам тебе гарантию на то, что твоя прелестная девушка доживет до старости в целости и сохранности. А еще - признание такого масштаба, какое тебе и не снилось.
        - От меня нет никакого толку, - ответил Игорек. - Я весь выложился.
        Ему не хотелось говорить «да». Он уже видел вокруг себя прутья захлопнутой клети, но пока не прозвучало роковое «да», совесть молчала.
        - Посмотрим, - благосклонно ответил Артур, пережевывая лимон. - Юля!
        Дверь открылась сразу же, словно она поджидала в коридоре. Проскользнула в комнату серой гибкой тенью и села напротив, расправив складки длинной юбки. Потом положила обнаженную до локтя белую руку на стол и, разжав другую руку, быстрым длинным движением распорола кожу от запястья до сгиба. Разъехалась длинная глубокая рана - сначала бескровная, с желто-алой внутренностью, она набухла по краям тяжелыми густыми каплями и вдруг залилась кровью, словно река в половодье. Кровь толчками выбивалась из черной разваленной раны. В другой руке Юлька аккуратно держала маленькое лезвие.
        Губы ее моментально посинели, а ресницы дрогнули. Артур, помедлив, взял с блюдечка еще один ломтик лимона и глазами показал Игорьку на расплескавшуюся по столу горячую лужу, струйки от которой уже ссыпались на пол.
        - Вот… дура! - вырвалось у Игорька. Дрожа от бешенства, он вцепился в Юлькин локоть пальцами так сильно, что она не выдержала и тоненько заверещала. Капли крови разлетелись веером.
        Пальцы Игорька сорвались и скользнули ниже, в глубокий разрез, затопленный алым. Юлька забилась на кресле, закатывая глаза. Несколько ярких капель упали на блюдечко, и Артур брезгливо отодвинул его от себя.
        - Дура, - повторил Игорек, сжимая зубы, - ему было остро и горячо больно, зато Юлькина рана затягивалась на глазах, зарастая сначала тонкой розовой кожицей, а потом превращаясь в чуть выпуклый белый шрам.
        Отпустил он ее тогда, когда мягкое и болезненное закрылось вовсе. И кровь осталась только на столе.
        - Ну вот. Стоит только захотеть, - меланхолично сказал Артур. - А теперь закрепим результат.
        Он вытер руки о салфетку, достал маленький футлярчик и открыл его, щелкнув крышкой. В футлярчике оказался заполненный прозрачной жидкостью инъектор и узкий сложенный вдвое жгут.
        - Руку на стол, - приказал он. - Витамины. У тебя серьезная атрофия мышц.
        И пальцами пригвоздил правую руку Игорька к столу. Игорек сопротивляться не мог - слабость и тошнота, накрывшие его, смешивались еще с пережитым близким ужасом смерти. Он был уверен, что Юлька чувствовала себя так же, но она упорно смотрела в пол и не шевелилась. Только губы чуть порозовели.
        Жгут туго обхватил предплечье, игла слабо кольнула кожу и провалилась в вену. Сердце тут же мягко ударилось, дрогнуло и зачастило в бойком сладком ритме. Дышать стало тяжело, но приятно, словно после весеннего дождя.
        - Молодец, - похвалил Артур, собирая футлярчик. - Иди отдохни. Или напиши что-нибудь, разработай мышцы. А то как тряпка весь.
        Игорек опустил глаза. Его рука, все такая же белая, лежала на столе и слабо вздрагивала. Пятна крови на ладони расплывались - яркие до рези в глазах.
        - Легче? - с улыбкой спросил Артур. - Ну и правильно.
        Юлька поднялась.
        - Пойдем, Игорь, - сказала она спокойным нежным голосом. - У тебя завтра будет долгий день.
        Ее голос шел издалека и отдавался в ушах тройным эхом. Игорек поднялся было тоже, но остановился, засмотревшись на ломтик лимона с яркой капелькой крови на нежной золотистой мякоти. Что-то в этом было, что-то важное, смахивающее на тайну сотворения мира.
        - Иди, - сказал Артур. - Тебе сейчас весь мир - рай, не в лимонах счастье.
        - Вот и я думаю, - ответил Игорек. - Не в них, да… А в чем?
        Юлька аккуратно взяла его под руку и повела прочь, сначала в темный коридор, а потом в угловую маленькую спальную, где стояла узкая кровать, застеленная вишневым покрывалом, журнальный столик и кресло. Окна были плотно зашторены, но глаза Игорька быстро привыкли к полумраку. Ему даже показалось, что видит он больше, чем полагается - две, а то и три проекции комнаты в разных плоскостях.
        Сердце билось все так же быстро и мучительно приятно. Во рту пересохло, а под солнечным сплетением то и дело сжимался сладостный ком, от которого дрожь истомы волной неслась по телу, останавливаясь в кончиках пальцев.
        - Меня тошнит, - сказал Игорек, пытаясь лечь на кровать. - Я не могу…
        - Тебе кажется, - ласково сказала Юлька и присела рядом. - Это только кажется, что тошнит.
        Она протянула руку и погладила Игорька по щеке.
        - Мы так на тебя надеемся…
        - У тебя голос Стеллы, - сказал Игорек. - И волосы…
        - Как хочешь, - сказала Юлька. - Все, что тебе угодно.
        И вышла, прикрыв за собой дверь.
        Игорек остался один и лежал неподвижно несколько часов - спать ему не хотелось и только казалось, что тело растягивают на дыбе, но от этого только приятно, будто размял затекшие мышцы… Думать он не мог.
        Наутро он очнулся от долгого забытья с натянутыми в струну нервами. Скомканное вишневое покрывало валялось на полу, скрученное в диковинную розу. Тонкий луч света, как длинная спица, тянулся от окна к кровати, и Игорек от злости на него застонал, не в силах что-нибудь предпринять, чтобы избавиться от раздражающего света.
        Он закрыл обеими руками лицо - сквозь них просвечивалось нежно-розовым, похожим на мясо моллюска.
        Лекарство Артура подействовало - он больше не был калекой. Радости эта мысль не принесла. Радости словно вообще больше не было - вычерпали до дна. А злости было много.
        В тишине он пролежал еще час, не двигаясь, чтобы не сорваться и не превратиться в дикого зверя, крушащего все вокруг. И вломившегося в комнату Виталика встретил, чуть приподнявшись, экономя движения.
        - Сейчас все будет! - громовым голосом сообщил Виталик, сбрасывая кожаную куртку на кресло. - Ангел-ангел, где ты был, - весело пропел он на известный мотив, - кто же тебе смял рожу так, а…
        Следом протиснулась в комнату профессионально-безразличная девушка с густой рыжей челкой. Она открыла небольшой чемоданчик, выдвинув бесчисленное количество ящичков, панелек и углублений.
        Запахло пудрой, краской и чем-то сладким.
        - Личико сюда, - сказала она, глядя на Игорька в упор прозрачными глазами.
        Игорек молча отстранил ее рукой и, повернувшись на бок, скатился с кровати. На этот раз его тошнило по-настоящему, и вбежавшая Юлька заботливо подставляла какие-то тазики и вытирала ему лицо мокрыми холодными тряпками. Виталик дипломатично молчал, разглядывая в углу узоры на обоях, девушка с чемоданчиком рылась в многочисленных пластиковых баночках.
        - Все-все-все… - бормотала Юлька, словно ребенка успокаивала.
        Игорька трясло. Судорогой поджимало живот, руки дрожали. От вкуса желчи наворачивались слезы.
        - Таблетку… - шептала Юлька. - На. Положи под язык. И сока попьем… - она все совала ему под нос стакан и в конце концов заставила выпить, а потом Игорек лежал на кровати, безучастный ко всему, и слушал удаляющееся бормотание:
        - И в прямой эфир…
        - И ничего, глаза зато…
        - Думаете, дураки кругом?
        - Вставай! - настойчиво грянул над ним голос, и Игорек сумел подняться.
        Он запрокинул голову, надолго закрыл глаза и провалился в центр разноцветного крутящегося колеса. Оно крутилось и касалось мягко то век, то губ, то скул.
        А потом выбросило на обочину и вывернуло назад руки.
        Стало больно, и Игорек пришел в себя. Оказалось, что он стоит перед зеркалом полуголый, а Виталик настойчиво впихивает его в белоснежную выглаженную рубашку.
        Игорек не стал ему помогать. Стоял и смотрел - напротив, на тонком слое амальгамы, оказался начертан божественный светлый лик. Голубые глаза смотрели так же отрешенно, как глаза Юльки. На губах показалась розовая засушливая полоска. Эту полоску быстро затерли влажной, в прохладном креме, ладошкой, и лик стал полностью нечеловеческим.
        - Ангел, - зло пробормотал сзади Виталик. - Ты, пока крылья не отрастил, одевайся-ка сам, да поехали уже. В машине проветришься и текст почитаешь… мы его тебе на экране прогонять будем, но ознакомиться все равно полезно.
        На листке, который Игорек получил уже в машине, был отпечатан диалог с четко распределенными ролями. С трудом сосредоточившись на своих словах, Игорек понял, что является первым спасенным радикальным благотворительным обществом Сестер Жизни. Что он был первым излеченным в их клиниках пациентом. Что клиники эти собрали лучших специалистов со всего мира, и теперь каждый может прибегнуть к чудодейственной помощи Сестер и этим обеспечить себе достойное место в рядах очищенной нации. Что он должен быть восторженным, чуть робким и счастливым. Что перечень его заболеваний занимал прежде лист А4, но теперь…
        Теперь, когда создана организация, в клиниках которой можно обрести Жизнь… он предлагает людям забыть о Сонных полигонах - выход найден. Благожелательный, бескровный метод. Чистка окончена, и вы можете убедиться в этом, позвонив по горячей линии Жизни.
        Кем бы ты ни был, какая бы страшная болезнь тебя ни подтачивала, на каком бы дне ты сейчас ни находился - звони. Тебя спасут. Тебя. Можно. Спасти.
        - Они тебе поверят, - сказала Юлька, безразлично глядя за окно. - Они пойдут к нам вместо того, чтобы обвязываться взрывчаткой. А ты их всех вылечишь… и мы построим дома заново, заново вырастим парки и запустим метро… люди будут ходить на работу… ты не представляешь, Игорь, как все сейчас плохо…
        Игорек живо представил себе свой дом - комнату с уютным компьютерным уголком, низкий диванчик. Прихожую, где на вешалке висела чуть тронутая духами пушистая шуба. Увидел, как мать поджимает ноги и устраивается в своем любимом кресле, а рядом с ней вазочка с печеньем. Он даже услышал ее, ее голос, пробившийся сквозь гул мотора: ты самый умный и красивый мальчик, Игорек. Ты лучше всех. Ты…
        - … лицо руками не три, грим не размазывай. Игорек убрал руки от лица.
        Лучший. Умный. Наконец-то нашел свое место.
        Его еще мутило, когда шел по бесконечным коридорам, когда сидел не двигаясь и дожидался, пока заполнится зал и сведут камеры. Ему стало легче только тогда, когда вспыхнул яркий свет и скрыл от него десятки любопытных глаз. Он видел себя в экране напротив - красивого какой-то нечеловеческой, уникальной красотой, видел чистые, не способные лгать глаза и улыбающиеся губы. Юлька сидела рядом. Ее кудряшки завернули в замысловатую, но целомудренную прическу. Серые складки юбки лежали на круглых коленях. Она тоже улыбалась мудрой материнской улыбкой, и ее голос, приятный, по-весеннему звонкий, звучал убедительно и честно. Она часто поворачивалась к Игорьку, и он ловил ее взгляд, улыбаясь в ответ. Со стороны, - и он это знал, - это тоже выглядело красиво, почти интимно красиво, как и все, что гармонично и искренно.
        Он редко смотрел на монитор-подсказку. Язык развязался, свет софитов придавал действу важности, и Игорек свободно и спокойно рассказывал, как счастлив, что наконец-то появились Сестры Жизни, и как много шансов открывает каждому сотрудничество с ними. Рассказывал про вымышленные болезни так убедительно, что на лицо набегала тень, а об излечении - с таким воодушевлением, что люди в зале невольно начинали улыбаться.
        - Время сокращений прошло, - сказал он в конце. - Сонные полигоны - это прошлый день, их больше никогда не будет.
        И умолк. Ему хотелось, чтобы эту передачу увидел Антон и поверил ему так, как он поверил Артуру и Юльке.
        Другого выхода не было.
        И последнее, что зафиксировали камеры - его открытый, уверенный взгляд, замерший на экране как гарант новой жизни для всех, кто пережил время сокращений.
        - Молодец, - сказал ему после Виталик и протянул пачку сигарет. - Угощайся. Нет, парень, ты просто прирожденный ангелок. Все тетки сомлели, а это значит, что вечером с ними согласятся и все дядьки.
        Игорек помедлил, а потом взял сигарету. У него пересохло во рту, и от пережитого напряжения разлилась по телу нервная слабость.
        - Завтра еще дебаты, - говорил Виталик, загибая пальцы, - будешь отвечать на вопросы. Ответы вот. Потом съемки в больницах. Там просто ходи и обещай всем скорейшее выздоровление. Ты это… Не давай себя откормить, а то жирные ангелы только юными котируются. Потом деревце посадишь…
        - Какое деревце? - еле дыша сквозь табачный дым, спросил Игорек.
        Он затушил только что прикуренную сигарету о блестящий ободок металлической пепельницы, выставленной в конец желтого, почти безлюдного коридора.
        - Деревце на Сонных полигонах, - пояснил Виталик. - Знак возрождения. Там мерзко, правда, но придется потерпеть.
        На обратном пути Игорек спал. Оказалось, что он очень устал, а то, что было ночью
        - полубред, полуреальность - вспоминать не хотелось.
        Желтый трехлапый пес кинулся на него с крыльца и принялся обниматься. Игорек рассеянно почесал его за ухом и вошел в дом. За дверью остался сиреневатый вечер и все прошлое, которое Игорек не раз представлял себе завернутым в шерстяное одеяло и выброшенным на помойку.
        Юльки не было - она осталась на телестудии. На втором этаже никто не пел. В зале, перед электрическим камином, вытянув длинные ноги, сидел Артур. Рядом снова стояла бутылка коньяка и уже знакомый Игорьку футляр.
        - Лабораторию подготовили, - сказал Артур Игорьку, поднимаясь. - Пойдем посмотришь.
        В его тоне больше не было пренебрежения или угрозы. Он словно поставил Игорька равным себе, и чувство противоестественной гордости заставило Игорька последовать за ним молча, не задавая никаких вопросов.
        На лестнице у полуподвального помещения Артур нажал на кнопку выключателя, и белый резковатый свет заполнил низкую, выкрашенную в свежий белый цвет комнату. Никелевые пустые столы холодно поблескивали. Несколько приборов, назначения которых Игорек не знал, молчали на своих стойках.
        - Это все потом, - сказал Артур, кивком показывая на приборы.
        При белом свете его глаза казались твердыми синими камнями.
        - А вот твое задание.
        Он подошел к небольшой клетке, из которой торчали крысиные хвосты. Игорек подошел поближе и присмотрелся - на тонком слое опилок сидело несколько крупных крыс, еще две висели на прутиках, обнюхивая потолок.
        - Любишь крыс? - вполголоса спросил Артур.
        Игорек пожал плечами. Ему было неуютно и холодно в пустом белоснежном подвале, который Артур назвал лабораторией. На стене он заметил несколько внимательных камер.
        - Звери как звери…
        Игорек соврал. Он остро ощущал причастность к этим зажатым металлическими прутьями зверькам. Чувство было жутким - словно и снаружи, а словно и водишь носом по воздуху, надеясь на что-то, а лапками упираешься в выпуклые спинки собратьев.
        - Одна из них больна, - сказал Артур. - Покажи.
        - Вот, - без колебаний сказал Игорек, протягивая крысе ладонь. Та подалась вперед, прислушалась и замерла, трепеща тонкими раковинками ушей.
        - У нее опухоль, - добавил Игорек, понимая, чего хочет Артур.
        Тот наклонился и откинул крошечный крючок, которым была заперта клетка.
        - Вытаскивай.
        Игорек послушно протянул руку и вытащил из клетки пушистое теплое тельце. Маленькое сердечко застучало ему в ладонь.
        - Тебе ее жалко?
        - Пожалуй, - ответил Игорек, гладя крысу. - Вы ведь ее потом вскроете. Она все равно обречена.
        - Что ты еще думаешь? - с проблеском любопытства спросил Артур и наклонился к Игорьку. Запах крови и алкоголя стал сильнее.
        - Я думаю, - сказал Игорек, придерживая крысу под животик, - что все это похоже на телешоу про экстрасенсов. Покажи, в каком конвертике кружочек, покажи, кто из теток сделал аборт…
        - Ты не считаешь себя экстрасенсом и целителем? - с явным уже интересом спросил Артур. - Как бы ты себя тогда назвал?
        Камеры тоже насторожились, мигая зелеными огоньками.
        - Я не знаю, - задумчиво ответил Игорек. Его сложенные чашей ладони жгло жаром невидимого красного песка. - Я… вершитель. Держи.
        И передал Артуру теплую спокойную крысу.
        - Хорошо, - сказал Артур и сунул зверька в отдельную клетку, чуть не прищемив дверцей длинный голый хвост. - А теперь витамины и спать. У тебя будет несколько трудных дней.
        На процедуру по вливанию витаминов Игорек согласился добровольно, хотя и с сомнениями. Он отлично помнил, как плохо ему было утром, но помнил также, что ничего не ел ровно сутки до своей неожиданной роли ангела. На этот раз ему удалось нормально поесть впервые за долгое время, поэтому тошнота и слабость отступили, и второй укол не принес неприятных ощущений. Хотелось как можно быстрее восстановить чувствительность и силу руки, которую он до сих пор ощущал ослабевшей и безвольной. Препарат Артура явно помогал.
        Игорьку уже не казалось, что его вот-вот вывернет наизнанку, а сердце, хоть и билось слишком быстро, но не мешало дышать. В отведенной ему маленькой комнате, где окна были забраны решетками, Игорек провел несколько часов и совершенно не почувствовал ни скуки, ни одиночества. Он вынул из кармана джинсов клетчатую тряпочку-виселицу и попытался было воскресить в памяти свою прежнюю боль сопереживания, но не смог, заинтересовавшись узорами ткани. Синие и красные линии гармонично сплетались в идеальные квадратики. Это было красиво, как вечность. И снова то сжимался, то распадался под солнечным сплетением тугой ком, вызывая приятную вибрацию во всем теле.
        Игорьку хотелось лечь и замереть, сохраняя и концентрируя это ощущение в замкнутой сфере, и в конце концов он так и сделал, держа тряпочку в правой ослабевшей руке.
        Дальнейшее Игорек помнил то остро-отчетливо, то словно в тумане. Он хорошо помнил дебаты, где его посадили в неудобное, с прямой спинкой, кожаное кресло, и потому он вынужден был держаться так, словно от волнения не может расслабиться. На его лице действительно выражалась неподдельная тревога за судьбу Сестер Жизни, но на вопросы он отвечал обдуманно.
        - Завершить программу очищения нации на данной стадии - не является ли это поспешным решением, которое сведет на «нет» все старания?
        - Нет, - ответил Игорек. - Очищение произведено и остановлено на том этапе, на котором диктует остановиться человечность. Суть проблемы устранена, осталось только подтянуть до достойного уровня оставшихся.
        - Сестры Жизни располагают необходимым количеством первоклассно оборудованных клиник, - вступила Юлька. - В них и будет завершен этап очищения методом излечения каждого обратившегося. Игорь - первый из экспортированных из Сектора в нашу больницу. Результат вы видите сами.
        Игорек вскинул голову. Тысячи людей видели его сейчас - тысячи людей у телевизоров, у мониторов и экранов, установленных на площадях.
        И половина из них смотрела с надеждой.
        - Как вы оцениваете условия содержания сокращаемых в Секторах?
        - Ничего, - сказал Игорек и улыбнулся. - Жить можно. Даже нужно.
        И на следующий день он, с открытой улыбкой и по-мальчишески взъерошенными волосами, появился на сотнях плакатов с яркой и убеждающей надписью: «Жить - нужно!»
        Потом он ходил по клиникам, в которых было много декоративных фонтанчиков, вымытых широких окон, дружелюбного света, мягких диванчиков. Детские отделения демонстрировали стенды с красочными рисунками, во взрослых обнаружился даже компьютерный зал.
        Игорек под прицелом камер обошел все этажи, всем что-то говорил, всем улыбался - это он уже помнил смутно, но ярким, словно вырезанным в памяти воспоминанием после всплывало страшное: низенькое крыльцо, выкрашенное в зеленый цвет. Кованый заборчик вдоль чернеющей мокрой дорожки, обсаженной чахлыми кустами сирени. У крыльца - жестяной бак, в котором, разбухнув от воды и смахивая на стайку рыбок, жмутся к краю окурки.
        Игорек сам стоял с сигаретой. Ему не нравилось курить, но нравилось вырываться на несколько минут подальше от обязанностей. Компанию обычно составлял Виталик. Он был энергичен, когда дело касалось его профессии, и невыносимо хмур во все остальные моменты, но Игорьку и не нужно было веселья. Он стоял на крыльце и смотрел, как Виталик пытается плевком подбить окурок, отбившийся в бадье от остальных.
        - Сигарету выкинь, - вдруг сказал Виталик, выпрямляясь и закрывая собой Игорька.
        Игорек послушался и выглянул.
        Возле низкого заборчика, вцепившись в него обеими руками, раскачивалась старушонка в стоптанных стареньких туфлях, превратившихся в растрескавшиеся калоши, и смешном пуховом берете, напоминающем шляпку гриба.
        Рядом с ней стоял дед, высохший, сгорбленный. Он торопливо протирал большим клетчатым платком толстые желтоватые линзы очков. - Стой, Катя! - громко призывал он, пытаясь надеть очки и поймать ее за руку. - Стой. Подыши… подыши и пойдем.
        Старушонка пригибалась все ниже, но он наконец нацепил очки и подхватил ее под руку, а потом развернулся, и лицо его, состоящее из массы морщин, задвигалось, разгладилось, и показалась улыбка и выпуклые влажные стариковские глаза.
        - Сынок, - сказал он. - Мы хоть правильно пришли? Сюда пришли?
        - Центральный вход там, - ответил Виталик и показал за угол.
        - Пропусти их, - негромко сказал Игорек, а сам развернулся и кинулся по коридору, а потом вверх, по покрытой ковром лестнице. Перед глазами мучительно дрожала красная круглая тряпочка - старое, ничем не излечимое сердце.
        Он нашел себе убежище в туалете, заперся и долго мучительно плакал, кусая губы и прижимаясь виском к холодной кафельной стене.
        Потом, злой, словно начиненный сухим песком изнутри, он обошел еще несколько палат, но не улыбался, а скалился, и Виталик быстро дал отмашку свернуть оборудование.
        - Не перегори, - посоветовал он Игорьку. - Твой товар - морда и ангельские глазки. Потеряешь лицо - выкинем и найдем кого получше.
        - Лучше меня нет. И заткнись, пока я тебя не прикончил, - сказал Игорек, оттолкнул его и вышел, споткнувшись о растянутый шнур какого-то софита.
        - Напугал ежа… - сказал ему вслед Виталик, - голой жопой. Мяса кусок, а туда же…
        Вечером он снова лечил крыс, а потом получил свои витамины.
        - Я видел сегодня возле центра бабульку, - сказал он Артуру после укола. - Вы ее ничем не вылечите.
        - Правильно, - невозмутимо отозвался Артур. - Ее вылечишь ты. Ее и еще несколько безнадежных случаев. Это нужно для рекламы. С того момента, как ты попал в эфир, не было ни одного теракта. Закрепим результат.
        Он часто произносил эту фразу, и Игорьку показалось, что он видит каменные глыбы, лежащие в конце каждого открытого Артуром пути.
        - Я могу вылечить ее, - согласился Игорек. - Но не всех, кого вы мне подсунете. Я либо хочу и делаю, либо не хочу и не могу.
        Он сидел в мягком кресле, накрытом синим, с кистями пледом. Подобрав под себя ноги, пил зеленый жасминовый чай и чувствовал, как в сладкой истоме отдыхает тело, а рассудок, наоборот, оттачивает остроту, подкидывая сотни мыслей, моментально увязывает их в вывод и продолжает эту вечную, не изматывающую работу.
        Ради одного этого - ради бесконечной вязи мыслей, стоит жить в любое время и в любую эпоху, подумал он и неожиданно сказал вслух:
        - Криспер говорил, что я обязан был сдохнуть под электричкой. Он говорил, что время само пыталось позаботиться о том, чтобы я ушел. Но я жив. Я-то жив… - он рассмеялся, расплескав горячий чай. - И он сам же меня и спас, придурок…
        - Завтра тебя осмотрит психиатр, - сказал Артур. - Чашку поставь.
        Игорек поставил чашку, облизнул обожженные пальцы.
        - Я спать, - сообщил он. - Посмотрю на ваших пациентов, но ничего не обещаю.
        - Да рано что-то обещать… - задумчиво сказал Артур, глядя на оранжевые языки электрического камина.
        Его жестокое, грубо вылепленное лицо ничего не выражало. Игорек, на ощупь поднимаясь по лестнице, подумал - у этого человека вместо мозга жидкий азот, а в позвоночном столбе битое стекло.
        И еще мелькнуло что-то, похожее на страх: не суди, Игорь. Лучше скажи, что у тебя плавает в венах? Ты же знаешь. Ты уже знаешь - осталось только признаться самому себе…
        Но сердце снова сладко сжалось и забилось нежно, трепетно. Признаться самому себе Игорек не смог.
        На Сонные полигоны Юлька не поехала. Она просто сказала - нет. И ушла к себе, захватив блюдечко с розовым вареньем. Ее прозрачные глаза смотрели так равнодушно и бесцельно, что ей не стал возражать даже Артур.
        - Обойдемся, - сказал он.
        - А если я скажу, что туда не хочу? - поинтересовался Игорек и был придавлен тяжелым опасным взглядом.
        Пришлось ехать. На Сонные полигоны снарядили колонну - головной высокий джип и несколько машин с оборудованием. В одной из них в кузове болтался пушистый жалкий саженец с завернутыми в полотняный мешок корнями. Его и должен был торжественно вкопать Игорек, обозначив время возрождения очищенной нации. Деревце, как знал Игорек, было вторым по счету - первое увяло, не дождавшись знаменательного события.
        Машины медленной цепочкой вышли за пределы города, который снова стал казаться оживленным - осыпанным разноцветным конфетти машин и занятый восстановительными работами. Город зализывал раны, а за его пределами тянулись почти пустые шоссе - области еще не решались покинуть свои убежища и все еще обсуждали гремевшие недавно взрывы, за силой которых скрылась и забылась серая река сокращаемых.
        Шоссе, мокрое и блестящее, как тельце улитки, поволокло машины дальше, к подножию холма, на котором стояла красная кирпичная церковь, у куполов которой уже проросла трава.
        За церковью виднелся сам полигон и наспех сколоченные бараки, серые, уже покосившиеся. Мотки колючей проволоки лежали на земле, как отяжелевшее перекати-поле.
        Вся дорога заняла около полутора часов.
        - Почему сюда заставляли идти пешком? - спросил Игорек, холодея от дурного предчувствия.
        Желтый церковный купол возвышался над ним, как масляный пузырь.
        - Бензин, - коротко сказал Артур, а Виталик щелкнул зажигалкой и закурил.
        - Топай к гримеру, - сказал он. - Вон Ирка бежит.
        Игорек вышел из машины и запрокинул голову. У церкви оказались неглубокие арки, черные медальоны прежних икон пятнами проступали на фронтоне, заржавленные ворота были открыты, но на тропинке тоже росла трава.
        - Бог, - тихонько, чтобы никто его не услышал, позвал он, - ты есть? Не вершитель, а обычный бог… ты есть?
        Мимо уже волокли софиты и разобранную рельсовую дорожку. Машины расползлись по полигону. Кто-то, матерясь, оттаскивал с дороги комья колючей проволоки. Вдали спешно красили в белый покосившийся барак.
        Деревце, вынутое из кузова, стыло на ветру, поджимая листья.
        - Если тебя нет, - сказал Игорь, набирая силу в тихий прежде голос. - Если тебя нет, то я стану богом! Понял? Я! Стану! Богом!
        Его голос рассыпался по внезапно наступившей тишине. Люди обернулись. Артур, вышедший из машины, застыл у ее дверцы, а Виталик медленно опустил сигарету.
        - Что? - развернулся к ним Игорек. - Кто не верит?
        Вместо холодного ветра его окатывало жаром красного песка, глаза сузились и приобрели стальной отсвет северного ветра.
        - Ты! - он ткнул пальцем в Артура. - Ты сдохнешь очень скоро, и тебя в морге придется сшивать из двух половин. Ты… - и развернулся к раскрывшей рот гримерше. - Умрешь после третьего аборта, шлюха чертова. А ты…
        Виталик медленно качнулся к нему и поднял было руку, но Игорек перехватил ее и пальцами впечатал в податливую плоть весь жар Запределья. Рука поддалась, как мягкое масло, брызнула кровь, а по коже побежали, ширясь, красно-желтые ожоговые пятна.
        - Да ты псих, - спокойно сказал Артур, оказавшийся рядом. - Отпусти его.
        - Я? - удивился Игорек. - Да я нормальнее всех вас. Бензин! Кто-нибудь понимает, что говорит?
        - Отпусти.
        Артур стоял рядом и с вялым интересом наблюдал, как корчится с разинутым ртом побелевший Виталик, у которого глаза расширились и заняли почти пол-лица.
        Кровь стекала по его руке тяжелым потоком.
        - Никто даже не заметил, что весна не кончается, а лето не приходит! - заорал Игорек, всаживая пальцы еще глубже в тугое мясо. - Я… я вас ненавижу. Я ненавижу людей!
        Он отшвырнул от себя Виталика, брезгливо вытер ладонь о джинсы.
        - Где там дерево? Хватит пялиться, ставьте свет! Я посажу ваше хреново дерево, но только потому, что сам так хочу.
        Позади него тихо плакала рыженькая Ирка, уронив на землю свой ящичек с гримом.
        Саженец подали молча, пряча глаза. Быстро поставили и свели камеры, не переговариваясь, не глядя по сторонам.
        Игорек прошел по тропинке вниз, на землю Сонного полигона, и всадил лопатку в рыхлую холодную землю.
        Под ним колебалась неверная трясина гниющего человеческого мяса, уложенного пластами, но земля скрывала все.
        Саженец, призванный стать символом возрождения, робко распрямился и наклонился в неуверенности, но схватился за землю, чтобы потом стать могучим сильным деревом, вскормленным мертвечиной.
        Игорек повернулся и торжествующе улыбнулся камерам. Глаза его блестели. Северный холодный ветер прокатился по вершинам деревьев и застыл.
        - Все было очень красиво, - сказал ему Артур, протягивая куртку. - Поехали, отдохнешь. Психиатра отменим, ну его к черту, не его это профиль.
        - Где этот? - спросил Игорек, ища глазами Виталика.
        - Его увезли в город, - ответил Артур, открывая дверцу машины. - Он отказался с тобой дальше работать.
        - А мне безразлично, отказался он там или нет, - ответил Игорек, садясь на переднее сиденье и пристегивая ремень безопасности. - Я не буду работать ни с кем, кроме него.
        Артур улыбнулся уголком хорошо очерченного рта.
        - За тобой интересно наблюдать, - резюмировал он. - Вроде моллюск мягкотелый, но, оказывается, слетать с катушек умеешь. Ты знал, что умеешь причинять боль?
        - Нет, - ответил Игорек, приникая головой к стеклу. Мимо летели черные зубцы расчески хвойного леса. - Нет…
        Глава 10
        Справедливость
        Свой опыт причинения боли на крысах Игорек продемонстрировать не смог. Он держал в руках теплые маленькие тельца и пытался вызвать у себя ненависть, но не мог. Крысы покусывали его за пальцы и шевелили хвостами. Артур прекратил эксперимент, когда Игорек погладил одну из них по спинке.
        - Вернемся к прежним опытам, - сказал он. - Две из них больны. Скажи чем и вылечи.
        Неожиданно позади зашуршало платье, и Юлька, выпрямленная, строгая и печальная, подошла к никелевому столу с клетками и сказала, глядя на Игорька в упор.
        - Научился ненавидеть, значит.
        Ее глаза холодно мерцали по ту сторону прутьев разделяющей их клетки.
        - Я и раньше умел, - ответил Игорек.
        Она коротко хмыкнула, но ничего не сказала и ушла. Игорек справился с заданием и получил свой укол. После его ждал чай в каминной зале. Он уже начал привыкать к обществу Артура и к тому состоянию, в которое его вгоняла инъекция - он становился разговорчивее, деятельнее, перескакивал с одной мысли на другую и чувствовал себя центром сжимающейся вселенной.
        Ему было хорошо.
        - Я никогда не интересовался, - проговорил Артур, включая матовый экран камина, - но теперь стало интересно. Откуда ты этого набрался? Секты, духовные практики, бабушка-ведьма?
        Предположение о ведьме позабавило Игорька. Он рассмеялся, запрокинув назад светловолосую голову, посмотрел на Артура из-под полуопущенных век.
        - Я уже говорил… Я вершитель. Нет, даже не так… Я Вершитель. Чтобы стать Вершителем, нужно выжить, умерев, а потом не дать себя загнать на тот свет, как бы ни старались предшественники. Я боюсь увидеть Криса, - добавил он, помолчав. - Мне кажется, он видел во мне совсем не то, во что я превратился. Я надеюсь, что он забыл обо мне и сейчас занят делом - поднимает трубку своего телефона. Странно, но… телефон доверия. В этом что-то есть. Доверие. Мы ему доверяли и продолжаем доверять. Наверное, поэтому мне и страшно. Я доверяю ему до сих пор, и если он откажется принимать мое доверие, значит, от меня отвернулось все, в чем есть человечное. Он спас меня, я его рук дело… он мне никогда не врал и предупреждал обо всем, что произойдет дальше, и я верил, но что-то мешало его послушаться. В конце концов, я имею право выбирать то, что действительно хочу сделать. Я и выбирал.
        - Я не знаю, о чем ты говоришь, - остановил его Артур. - Сосредоточься.
        - Не могу, - признался Игорек, выпустив из рук чашку. - Я думаю о сотне вещей одновременно. И меня ждет раскаленный ад. Мне никто и никогда не будет доверять, потому что я взялся судить. Но мне плевать - это тоже мой выбор, давно-давно, в подвале с памятником солдата я сказал Крису, что вандалы должны быть наказаны, а он сказал - не суди. Так вот… я готов был начать судить уже тогда, так что это всего лишь следствие. Развившаяся болезнь. Меня тянет в Запределье, вот что… - закончил он свой монолог и распластался в глубоком кресле.
        Артур не стал его трогать, погасил свет и вышел, оставив Игорька наедине с ночью и электрическим огнем камина.

* * *
        Все покрылось пылью. Фарфоровые кошки замерли, коробочки и ящички захлопнули крышки. Негритенок спал на кресле. По его лакированной коже побежали трещины. Подсолнечники в саду солдатика увяли, а сам он перестал выходить на крылечко и только изредка натужно кашлял. Телефон молчал. Возле него высыхал открытый маркер. Крис не заваривал чай, не вынимал из-под дивана баночек с вареньем и не подходил больше к окну. Он просыпался, садился на своей шаткой раскладушке и замирал в ожидании вечера.
        Над ним тихо кружились подвязанные на нитях рождественские серебряные звезды. В коридоре часто слышались чьи-то шаги, но Крис не обращал внимания.
        Он становился теплым камнем и видел разбегающиеся по рукам трещины. Карты тоже скорбно молчали, не желая его тревожить.
        Черные глаза, упершиеся в одну точку, почти ничего не выражали. Пока в городе гремели взрывы, Крис еще порой медленно поворачивал голову к окну, но когда все утихло, перестал двигаться вовсе.
        Отпуск - это когда никому не нужен. На полу стоял раскрытый чемодан, оклеенный изнутри открытками. В нем лежали пустые ножны, отделанные агатами. Филигранная резьба, изображающая ящерицу, обвивалась вокруг.
        На них и смотрел Крис, но не видел ничего, кроме круглой залы Закона, в которую торжественно внесли много лет назад чудесный, выкованный из истинной стали и крови ящерицы клинок. Он, обернутый промасленным шелком, рвался из рук кузнецов. Черные агаты матово блестели на рукояти, в лезвии отражались перевернутые фрески разноцветного потолка.
        - Он готов, Законник, - сказал Нёрд, утирая красноватое лицо широкой ладонью. - С характером… но должен получиться добрый друг.
        Доброго из Кайдо не получилось. Это Крис понял сразу же, как только взял его в руки. Ледяной клинок был упрям и зол на всех подряд. Прошло много времени, пока он научил его проявлять разумность и приобретать свою вторую форму, которая так и не стала человеческой. С ним, узким, в черной чешуе и привычкой шипеть, выпуская раздвоенный язык, Крис обошел все видимое Запределье. Кайдо смотрел на мир внимательными неподвижными глазами и по молодости кидался на все, что видел. Его влекло недостижимое - все, что не поддавалось силе, становилось для него целью, и первые свои царапины он получил в сражениях с вечным.
        Сначала он был немногословен, а потом вдруг принялся болтать, и Крис часто потом вспоминал эти разговоры - пока, наконец, не принял решение обо всем забыть.
        - Я не ко времени, - сказал однажды Кайдо. - Войны отгремели, в твоих жилах не кровь, а молоко, пришла эпоха смирения и жалости… Зачем я был тебе нужен?
        - Оружие - друг, а не слуга, - сказал Крис.
        Кайдо долго обдумывал, а потом впервые пришел с просьбой - если нас разлучат, пояснил он, то пусть у меня будет что-то, что я взял у тебя и что будет отличать меня от других.
        Крис молча открыл шкатулку, стоящую поодаль, вынул чистую еще, совершенно пустую колоду карт и вписал на их рубашку имя своего меча. Кайдо принял колоду и по каким-то неведомым признакам догадался, что это прощальный подарок.
        - Я не могу остаться с тобой?
        Крис покачал головой.
        Кайдо сунул карты в карман и вышел, не оборачиваясь. Его уход был отмечен обрушением северных башенок - он просто раскинул руки и в бессильной ярости раскромсал многовековую кладку в клочья. И исчез. Исчез на долгие века, а потом вдруг обнаружился констриктором в самом обычном городе, обнаружился совсем другим
        - с человеческой кожей, глазами, лицом, но с той же самой колодой в кармане.
        Крис всячески старался забыть это снова и возвращался к тому моменту, когда Кайдо держался всегда рядом, прижавшись плотно, всегда готовый нападать и обороняться. Тихонько шипел, извлекаемый из ножен, а ночами сидел над колодой, пытаясь запомнить значения карт. Его рвение было трогательным - он не был предназначен для того, чтобы прорицать, но старался понять, и это качество - редкое для меча, и без карт отличало его от других.
        В последний свой вечер в городе под красными крышами Крис пришел к нему, обнял и долго не отпускал. Кайдо сидел, замерев, и не выказывал ни одной эмоции, только голову опускал все ниже.
        Квартира покрывалась пылью, а Крис по-прежнему смотрел на тускло поблескивающие ножны и вспоминал холод своего меча в руках. Кайдо. Лучшее оружие Запределья. Друг.
        Потом Крис валился на бок, на скрипящую всеми пружинами раскладушку, и закрывал глаза, чтобы пережить ночь и начать новый день - ему предстояли еще сотни таких, он намеревался переждать безумие внешнего мира, чтобы снова услышать телефонный звонок, но его планы изменились, когда утром вместе с пустой чашечкой негритенок на подносе приволок оплавленные, с длинной трещиной ножны.
        Показал пальцами и замахал ладошкой в воздухе - горячо. Крис приподнялся, откинул в сторону верблюжье одеяло и взял раскаленные, тающие в быстрые капли ножны. Руки обожгло страшным жаром, разъедающим, словно кислота. К мягкому порозовевшему металлу прилипала кожа, капли крови разлетелись по серебряному подносу, как гранатовые зерна.
        - Он умирает, - сказал Крис. - Как и было обещано.
        Негритенок оскалился.
        - Открой шторы, - приказал Крис и поднялся.
        Шторы разъехались, показав вместо города что-то серое, безмолвное, в жидком тумане. На школьном дворе не было видно ярких курточек, деревья не стали зеленеть
        - солнце, разочаровавшись, ушло, а ведь совсем недавно казалось, что весна совсем близко.
        На асфальте чернели лужи. Людей было мало. На стенах противоположного дома ветром трепало желтые плакатики со значительным мудрым лицом - выборы мэра так и не состоялись.
        Зато над крышами широко, в полный рекламный формат, развернулось улыбающееся лицо юного ангела, голубые глаза которого смотрели ласково и весело.
        Жить - нужно!
        Потревоженный светом, выполз на свое крылечко солдатик, посмотрел на ангела, похрипел и сплюнул.
        - Что? - спросил Крис. - Не нравится?
        - А, мать их за ногу… - махнул рукой солдатик и отер обшлагом рукава квадратное лицо. - Сначала рожу привесят, а потом шею веревкой прихватят… вот у нас был случай - гнали мы одного по ряду! Пятьдесят палок! Спина - лапша с бульоном. А все почему? А все потому, что тоже все рожей своей вот так светился… У нас же как? Палки, ваше благородие немчура. Не ваши прутики, которыми воробья не перешибешь…
        Крис отвел в сторону норовящую вернуться на место тяжелую штору и вгляделся в лицо Игорька. Несколько секунд рассматривал его, словно читая хорошо понятную ему книгу, а потом отпустил штору. Окно закрылось, но солдатик высунулся в щель между шторами:
        - А солнышко-то где? Кости погреть…
        - А нет солнышка, - коротко ответил Крис, ища в завалах между кипами карт и обувными коробками свою куртку. - Они тянут время… Понимаешь? Тянут. Время.
        - На кол, - глубокомысленно сказал солдатик и спрятался.
        Крис выбежал на лестницу, грохнув дверью, кинулся вниз по ступенькам и успел к подъезжающему такси раньше, чем открылась дверца.
        - К ближайшей тени, - сказал он торопливо.
        - Это близко, - благодушно сказал водитель.
        - Хорошо, - сказал Крис. - Ходу, волк, ходу!
        И серое стремительное такси сорвалось с места, подняв мелкую водянистую пыль.
        Остановилось оно у плохо прикрытого люка на середине бетонного пятна какой-то желтоватой пустоши, по краям которой громоздились пятиэтажки. Крис выскочил наружу, присел на корточки и сдвинул чугунный проржавевший блин, под которым открылся тоннель с приваренными скобами-ступенями. Он без колебаний спустился вниз, легко нащупывая ногами ступени, и, когда достиг дна, люк сверху уже закрылся
        - водитель поспособствовал. В кромешной тьме Крис ориентировался так же хорошо, как и на свету, поэтому безошибочно выбрал направление и зашагал уверенно, пригибаясь тогда, когда сверху нависала труба. Скоро неподалеку показался свет - слабенький, прохладный. Запахло жидким супом и сигаретным дымом, и даже проползла по стене низенькая тень.
        Крис свернул туда и через минуту вышел в центр крошечной комнатки, где на неподвижном вентиле устроен был стол из пары досок и сидел за этим столом толстенький человечек в вязаном растянутом свитере.
        Перед человечком стояла баночка с кабачковой икрой и пластиковое корытце с остатками какого-то бульона.
        - Здравствуй, отец, - сказал Крис.
        - Не могу пожелать тебе того же, Сатана, - грустно сказал отец Андрюша. - Я тебя таким во сне и видел…
        - Это тоже сон, - сказал Крис. - Поговорим потом. Позови Антона, пусть ждет меня здесь на исходе второй ночи.
        И нырнул в черный ломтик тени, притаившейся в углу.
        Преодолев натяжение плотной колючей паутины, он вырвался на ту сторону и перешагнул Границу, тут же по щиколотку провалившись в красный раскаленный песок. Позади трещало и подвывало израненное пространство, с трудом латая повреждения. В другое время Крис пожалел бы его, но сейчас было не до проторенных путей - он нанес Запределью тяжелую рану, но не собирался извиняться. Запределье предало их ради собственного удовольствия - вырастило себе новых вершителей, накормило силой и пустило властвовать, не заботясь ни о чем.
        Оно, это толстое никчемное одеяло, беззастенчиво нарушило ход событий, которые Крис предоставил самих себе, и ничуть об этом не жалело - лежало перед глазами, сыто щурясь единственным оком красного дрожащего солнца.
        Если так, то и Крис церемониться не собирался. Широким шагом направился к пропасти и перемахнул ее, легко спружинив на краю. По рукам ударили жадные каменные иглы, но кровь не пролилась, раны просто наполнились болью и дымом.
        Солнце прикрылось узким лезвием свинцового облака, словно глаз Запределья прикрылся в задумчивости.
        - Подели наше яблоко! - завизжало сбоку, и под ноги Крису кинулась полубезумная, в черных лохмотьях волос женщина, таща за собой высохший восковой труп.
        Крис наклонился и вынул яблоко из ее рук. Женщина затихла и свернулась на песке гремучей змеей.
        Яблоко, все в морщинках и пыли, Крис сунул в карман и пошел дальше. По узкой тропинке дошел до обители Матери и безошибочно нашел ее маленький домик, единственный, где на окне еще развевалась ситцевая цветная занавесь.
        - Мать, - позвал он негромко, опираясь на ограду.
        В домике зашуршало, стукнуло, мелькнуло в окне встревоженное лицо, и вдруг из раскрытой двери на Криса бросилась простоволосая, с небрежно распущенной косой босая женщина. С залитым слезами лицом она заплясала возле Криса, словно боясь коснуться, а потом не удержалась и обняла его белыми мягкими руками.
        - Ты вернулся! - завсхлипывала она. - Ты вернулся… а у меня даже тесто еще не подошло. Ну как же… ты бы хоть предупредил… Пойдем, пойдем… пойдем быстрее… А я все гадаю сижу, живой-не живой… и чувствовала всегда, что живой. Всегда чуяла…
        Крис одну руку положил на ее шелковистый затылок, щекой прижался к ее виску и некоторое время молчал. Потом заглянул в полные слез глаза:
        - Коробочку мою сберегла?
        - Да, - сказала она, утираясь краем фартучка. - И не отдавать бы тебе ее, знал бы, как мать бросать… За коробкой пришел, что ли?
        Крис кивнул.
        - За коробкой и попрощаться. За тобой скоро придет Кельше. Помнишь Кельше?
        - Память у меня подлиннее твоей, - ответила она. - Горя много от вас, толку мало.
        - А ты прощай, - мягко сказал Крис. - Меня, Кельше… всех. Ты же умеешь прощать.
        Мать молча развернулась и пошла в дом. Через несколько минут она вернулась, с уже туго заплетенной косой и сухими глазами. Через оградку сунула Крису в руки маленькую тяжелую шкатулку, резную, потемневшую от времени, холодную.
        - И пошел теперь! - прикрикнула она. - Чтобы не видела тебя больше!
        - Спасибо, - сказал Крис и зашагал прочь, сжав в ладони шкатулку так, что она превратилась в коробок размером не больше спичечного.
        Пальцы прилипали к этому коробку, и Крис стискивал зубы, чтобы не поддаться порыву и не открыть крышечку. Хорошо бы - открыть и раскромсать эту тупую красную тушу в клочья, взрезать равнодушную пустыню до самых недр, чтобы вопли и стоны лились отовсюду, чтобы в ужасе зажмурился круглый алый зрак. Наказать его, как раньше, и оставить незаживающие раны, подобные той пропасти, что недавно перешагнул.
        - Не суди, - хриплым шепотом сказал сам себе Крис. - Не суди.
        Запределье настороженно молчало. Что же ты медлишь, Законник? Ты поймал меня на преступлении, ты увидел последствия расторгнутого договора, так что же ты медлишь? Где твоя карающая страшная сила, которой прежде держал меня в узде?
        - Не мне тебя судить, - громко откликнулся Крис. - Но тебе, мерзкой твари, нужен поводок. Тот, что ты сама себе сплела, не подходит. Я найду другой, и тогда ты получишь свое.
        В недрах Запределья что-то двинулось. Горячий пар выбился из-под земли, разметав песок, и из-за красного полога показался изувеченный город с распяленной пастью на месте прежних ворот.
        Крис плотнее сжал шкатулку и миновал разлом. На пути ему кто-то попадался, но Крис не обращал внимания, простыми движениями рук избавляясь от всех, кто бросался наперерез. Словно зеленые листья, кружились плащи и опадали на землю. Крис перешагивал их и шел вперед, восстанавливая в памяти систему улиц и переходов. Кузни находились прямо за Башней, и Крис обогнул ее, не став заглядывать внутрь - ему было не до жадного к власти молодняка, сцепившегося за право занять осыпанный черным жемчугом трон.
        Он не обратил внимания и на то, что следом ринулся кто-то, с острым зеленым взглядом и перекошенным лицом.
        Ворота кузницы были распахнуты настежь. Возле наполненного красной лавой тигеля на коленях, опустив голову, стоял Кайдо. Под его коленями шипела, пузырясь, отравленная кровью ящерицы сталь. Длинными цепкими крючьями его держали с двух сторон, и неестественно вывернутые локти уже покрылись длинными алыми трещинами.
        Крису достаточно было просто поднять глаза, чтобы щипцы рухнули на пол, жалобно зазвенев, а кузнецы замерли, вцепившись в него неподвижными зелеными взглядами.
        Кайдо медленно повернул голову, из-под длинных черных волос рассмотрел облик своего спасения и снова уронил голову.

«За попытку перековать меч Закона - смерть!» - явственно прозвучало в голове у Криса, но он просто молчал и смотрел на кузнецов. Других слов он не знал, а судить права уже не имел.
        В кармане нагревалась и пульсировала маленькая шкатулка - только открой…
        - Кайдо, - сказал Крис. - Поднимайся и проведи меня к нынешним вершителям.
        - А не надо никуда идти, - прозвучал позади напряженный голос. - Добро пожаловать в наш город, Законник.
        Крис посмотрел через плечо.
        - Клинок переплавить, - мягко проговорил Анн, и кузнецы снова двинулись с места, поднимая свои щипцы. - Гостя в башню. У него есть для нас подарок.
        - Этот? - Крис вынул из кармана шкатулку и показал ее правителю. - Ты все о нем знаешь?
        - Я знаю, что теперь мы начнем все заново, - ответил Анн.
        Глаза его были прикованы к шкатулке.
        - Верно, - согласился Крис и легко, словно невесомую, перевернул шкатулку и разжал ладонь.
        Шкатулка устремилась к полу, зависла на секунду и обрушилась вниз. Мгновенно всколыхнулся и заалел воздух, тугим кольцом разметав стены кузницы, как тонкий картон. Всепожирающая волна понеслась дальше, вздымая вверх дома и башни, и там, у самого неба, они рассыпались на части, превращаясь в черную пыль. Грохот взбил в тугой вихрь северный ледяной ветер, закрутил его и понес по выжженной земле. Трещины понеслись по ней, обгоняя друг друга, и горячий пар острыми белыми копьями вонзился в красное заплывшее солнце.
        Все это длилось секунду, а потом утихло, и Крис остался напротив Анна, а больше не было ничего.
        - Я имел на это право, - сказал Крис.
        - Где? - взвыл правитель, опускаясь на колени и ощупывая руками оплавленную воронку. - Где она теперь?
        - Такие вещи не передают из рук в руки, - пожал плечами Крис. - Ты должен был об этом знать.
        - Я найду, - сказал правитель. Его губы тряслись. Пальцы из накипи, окружившей воронку, он выдернул полуобугленными. Зеленые глаза потускнели и заметались в кроваво-красном кольце.
        - Вас создали, - сказал Крис, садясь перед ним на корточки, - из прихоти. Из скуки. Вы не прошли того, что должен пройти Вершитель, чтобы знать, как вершить и имеет ли он на это право. Вы тянули время, превратив его в декорацию. Вы делили золото и власть, похожие на людей настолько, что не сумели их понять. Вы смутили их умы, научили быть жестокими, уничтожили сострадание и жалость, превратили в убийц, и проводникам долго еще не сделать ни одной куклы с улыбкой на лице.
        - Они такими и были, - глухо ответил Анн, в лихорадке разбрасывая расплавленный песок. - Они такими и были! Они ненавидели друг друга, они и без того готовы были убить и никого никогда не жалели!
        - Неправда, - жестко сказал Крис.
        - Мы начали бы снова! - заорал Анн, цепляясь за плечо Криса. - Эта шкатулка… она очистила бы их мир, и с нового листа снова вырос бы рай!
        - Неправда.
        - Запределье возродит нас заново, и ты ничего не сможешь сделать, - выговорил Анн.
        - Тоже неправда, - устало ответил Крис и поднялся, сбрасывая его руку со своего плеча.
        - Это правда! - завопил Анн, поднимаясь с колен.
        Его тонкая фигура в обтрепанном плаще на фоне черно-красной раны притихшего мира казалась кукольной, марионеточной.
        - Это правда! Если я выжил, значит, я нужен!
        - Ну и что? - вдруг сказал кто-то сбоку. - Я тоже выжил, где тут по этому поводу в вершители записываются?
        Кайдо, с отвращением глянув на обожженную руку, подошел к Крису поближе и, сумрачно рассматривая Анна, выпустил длинный раздвоенный язык - зализать рану. Его черные глаза горели нехорошим опасным светом.
        - Пусть идет, - сказал Крис, угадав настроение своего меча. - Он действительно на кой-то черт нужен, раз жив. Так всегда бывает. Просто так не умирают и просто так не остаются в живых.
        Кайдо посмотрел на влажную окровавленную руку, потом на Криса.
        - Он же будет дальше свою пластинку крутить, - удивленно ответил он Крису. - И вся эта пригоревшая кровавая каша дальше полезет…
        - Я сделал все, что мог, - отозвался Крис. - Я не могу сделать большего, иначе я снова стану Законником, заложником Запределья, Вершителем… а я не хочу, Кайдо.
        Кайдо несколько секунд смотрел на Криса, потом кивнул:
        - Можешь идти, - сказал он Анну. - Если Крис говорит, значит, из тебя может получиться что-то путное…
        - А пока он будет тянуть время, - закончил Крис, глядя в осунувшееся и ставшее почему-то вполне человеческим лицо Анна. - Это пока в его власти. Тянуть время и строить свой ад. Пойдем, Кайдо.
        Кайдо развернулся, фыркнул напоследок и пошел вслед за Крисом, увязая в ставшем почти жидким алом песке.
        Он напоследок посмотрел на то место, где прежде стоял город, и вздохнул:
        - Здесь было неплохо.
        Крис не ответил.
        Не ответил он и тогда, когда они проходили мимо надтреснутой равнины, в которую превратилась деревенька Матери.
        - Она была хорошая тетка, - заметил Кайдо. - Берегла прошлое…
        У Криса еле заметно напряглись плечи.
        От деливших яблоко остались лишь белые, в паутине трещин кости. Запределье вымерло. Солнце побелело от муки. Ветер умолк, отовсюду тянуло холодом. Скалы почернели и осыпались, похожие на искалеченные пальцы.
        - Когда-то здесь были сады, - вполголоса сказал Крис. - Ты этого не помнишь, но когда здесь правила Женщина, Запределье цвело. У границы текла река… черная прозрачная вода, всегда свежая. Я ходил туда на закате, а уходил с рассветом. У берега стояла лодка с желтым фонарем. Перевозчик дарил мне монетки. Древо только распустилось, и Волк еще не родился. Его породили мы. Женщина не была так жестока.
        - Волк, - вспомнил Кайдо. - Который?..
        - Да, - кивнул Крис. - Я остался без руки. - Он посмотрел на свою ладонь. - На время. Меня выходила Мать, а я побоялся, что ее власть больше моей, и заставил людей забыть о ней. Отголоски долго еще бродили по земле - мифы, сказки… но светлый облик всепрощающей мудрой Матери ушел. Так рано или поздно поступает каждый Вершитель - сила становится абсолютной и достается тому, кто убил свою мать.
        Кайдо помолчал из вежливости. Ему непонятны были терзания Криса, но он чуткой сердцевиной ощущал, что не стоит перебивать и высказывать свое мнение.
        Он бы молчал и дальше, но Крис вдруг остановился и посмотрел ему прямо в глаза - тонкие брови сошлись, лицо стало сосредоточенным. Серый дым волос медленно плыл за его спиной, белая кожа отливала серебром.
        - Она исчезла только сейчас, - сделал попытку Кайдо. - Умерла… ведь только сейчас.
        - Нет, - качнул головой Крис. - Мы умираем, когда перестаем быть нужны.
        - Как все сложно, - проворчал Кайдо и потянулся, разминая плечи. - Я думал, эти поганцы утопят меня в лаве. А ты пришел.
        - Это попытка окольными путями узнать почему? - спросил Крис и тут же ответил: - Я пришел не за тобой, Кайдо, а за шкатулкой.
        Он остановился возле пропасти, посмотрел вниз, в угольную черноту бездонья.
        - Справедливость перевернута, - подсказал Кайдо, от досады кусая губы.
        - Да, - Крис улыбнулся. - Прыгай, Кайдо.
        Кайдо раскинул руки и без колебаний шагнул вперед, в страшный провал искалеченного Запределья.

* * *
        Когда он снова смог открыть глаза, оказалось, что сидит он на деревянном ящике за столом из двух сдвинутых досок, а на столе вскрытая банка килек с торчащей из нее вилкой, газеты и мутноватый стакан. Крис сидел рядом, подложив ладонь под подбородок, а напротив, опустив глаза, еще один - маленький круглый человечек, смущенно зажавший руки между колен.
        - Антон скоро придет, - скованно сказал человечек.
        - Наша компания вам в тягость, святой отец, - заметил Крис. - Но мы обещаем не вносить смуту в вашу душу.
        - А, - с какой-то безнадежностью сказал человечек. - Моя душа не такой уж ценный предмет, чтобы ее оберегать.
        Крис посмотрел пристально.
        - Хотите, я скажу, какая у вас душа, святой отец? - спросил он.
        - Не надо, - обреченно отказался человечек и обернулся обрадованно: - А вот и Антоша. В узкий подвальный проход, наклонившись, вошел крупный человек в сером пыльном камуфляже. Он сразу же нащупал глазами Кайдо, и тот выпрямился, принимая вызов.
        Антон покосился на Криса и сел подальше, под тень обернутых в серую дранку труб. Он сложил большие руки и поднял голову с немым вопросом.
        Отец Андрюша завозился и тихонько вздохнул.
        - Вот они поговорить хотели… - скованно сказал он.
        - Почему остановился, Антон? - напрямую спросил Крис, отпуская расслабившегося Кайдо. - Думаешь, все закончилось?
        - Думаю, что это мое дело, - ответил Антон.
        Кайдо приподнял руки и с наслаждением вцепился зубами в кончики пальцев. Брызнула кровь. Антон посмотрел на него с интересом.
        - Жалости в тебе нет, - сказал Крис. - Сопереживать не умеешь. Разучился. Поэтому массовое помешательство тебя стороной и обошло. Если бы не то, что вложил отец, ты бы так и стоял в оцеплениях и гонял этапы.
        Антон равнодушно выслушал свою краткую характеристику, а потом медленно поднялся, распрямив согнутую спину, и вынул из спрятанной под одеждой кобуры пистолет. - И никто вас здесь не найдет, - прокомментировал он.
        Его лицо застыло, а палец лег на курок, но навстречу поднялся Кайдо, собой загородил Криса и приказал:
        - А-агонь.
        Антон выстрелил не раздумывая. Кайдо развернуло боком, из плеча выдернуло тканевой смятый ком, но не пролилось ни капли крови.
        Отец Андрюша сидел позади неподвижно. Глаза его стали влажными, он быстро моргал.
        - Моя очередь? - нехорошо понизив голос, выговорил Кайдо и поправил лохмотья куртки, свисающие с плеча.
        Антон стрелять больше не стал.
        - Это что за бред? - спросил он у отца Андрюши, и тот развел руками.
        - Скоро, - сказал Крис, поднимаясь из-за импровизированного стола, - сюда придет Игорь. Его сложно будет узнать, но вы узнаете. К этому времени ты должен поднять войска, Антон, иначе твой город превратится в гетто. Из подвалов не правят. Если ты не выберешься наружу, ничего не изменится. Ты устал и знаешь, что не все ладно, но закрываешь на это глаза, потому что тебе больше не хочется отправлять людей на смерть. Тебе ночами снятся горячие куски мяса, прилипшие к стенам, и пальцы, которыми сначала завязывают шнурки и которые потом лежат на асфальте. Ты хочешь сделать вид, что справился.
        Антон убрал пистолет обратно в кобуру, застегнул несколько пуговиц и поднял на Криса отчаянные глаза.
        - Я справился, - хрипло сказал он.
        - Неправда, - который раз за день ответил Крис. - Ты играл в освободителя и проиграл.
        - И как я должен поднять армию? - с презрением спросил Антон. - Я смог собрать своих - с кем воевал раньше, смог найти несколько отморозков, согласившихся нацепить пояса смертников, но я не Че Гевара, чтобы начинать революцию.
        - Я дам тебе Кайдо, - ответил Крис, и Кайдо, возившийся с разорванным рукавом, повернул голову, словно не веря. - Кайдо способен перемкнуть мозги любого, кто когда-нибудь держал в руках оружие.
        Он развернулся к отцу Андрюше и наклонил голову:
        - У вас такие интересные пуговицы, святой отец.
        - Да, - печально сказал отец Андрюша и посмотрел на свернутую на коленях истрепанную жилетку. - Со звездочками.
        - Позвольте, - попросил Крис, наклонился и снял с ткани маленький металлический кружочек. - Возьму себе за труды.
        - И все? - хмуро спросил Антон. - Зачем ты все это делаешь? Из-за пуговицы?
        - Я хочу, чтобы заработал мой телефон, - пояснил Крис, - и я снова стал кому-нибудь по-настоящему нужен. Кайдо, ты все понял?
        - Ага, - кивнул Кайдо, облизывая пальцы, чтобы развернуть истрепанную колоду веером. Он вытащил одну карту и радостно взвыл: - Дьяяявоооол! Ну что, камрад, - хищно улыбнулся он Антону. - Пошли, сделаем из тебя Че! Начнем с самых верхов. Кто сейчас самый главный вояка в этой дыре?
        Антон, словно подтверждая слова Криса о способности Кайдо, послушно развернулся и пошел по коридорчику, пригибаясь. Кайдо отправился следом.
        - Он хороший мальчик, - тихо сказал отец Андрюша. - Он правда хотел кого-то спасти.
        - Я знаю, - ответил Крис, вертя пуговицу в пальцах. - Он просто наткнулся на одну неприятную особенность выбора: выбирая, белые или черные фигуры, ты обязуешься играть. Вы играете в шахматы, святой отец?
        - Играл, - ответил отец Андрюша.
        - Я так и думал.
        Глава 11
        Повешенный
        Его все меньше интересовал внешний мир. Что-то происходило там, за стеклами то окна комнаты, то автомобиля, то больницы, но смысла рассматривать и думать об этом Игорек больше не видел. Все, что в нем было открытого, неравнодушного, направилось вовнутрь и там строило свой мир - мир, где вместо солнца висело медленно, тяжко бьющееся сердце, а песок лился кровью по уставшим венам. Иногда Игорек брался за книги, но редко прочитывал больше двух страниц - любое указание на то, что существует не только улица и дом напротив, вгоняло его в транс. Ему представлялись разноцветные кубики - древесины, земли, воды, огня, света, и из них отлично строились другие улицы и дома. Он выкрашивал крыши в красный цвет, возводил белые стены и подвешивал мосты над пропастями. Над всем этим колыхалось сердце, и живыми по пустыне лениво бродили только огромные, с межконтинентальный лайнер, черепахи.
        Игорек ложился на диванчик и замирал. Он видел надтреснутые панцири, когтистые лапы и чувствовал, как горячий песок шуршит в венах - приятно сжимая их и потягивая своим движением.
        Глаза закрывались, но спать Игорек больше не мог. Ему не хватало сил расстаться с городом под красными крышами, и не хватало усталости, чтобы уснуть. Вечно дрожали руки, а ноги сводило долгими судорогами, во время которых он вытягивался и кричал, не заботясь о тишине.
        По утрам ему было плохо. Нервы, словно нити паутины, реагировали на любой шум и свет - он схватывался с постели, в бессильной ярости бился о дверь, стараясь причинить себе как можно больше боли, чтобы забыть о том, что нервы рвутся.
        Бледное лицо, которое уже никто не гримировал, превращалось в полупрозрачную маску. У зеркала Игорек подолгу рассматривал свои височные кости, скулы, челюсти. Голубые глаза, с широким, как у испуганной кошки, зрачком, смотрели злобно.
        Успокаивался Игорек только вечерами, когда приходил вниз, в каминную залу, и получал свой чай и укол. Тогда снова начиналось бесконечное строительство мира, а мозг работал, как компьютер, выдавая пачками нестройную, но несомненно важную информацию.
        Днем Игорек ездил по больницам Сестер Жизни вместе с Юлькой и уже без особого напряжения вкладывал руки в разрезанные и растянутые хирургические раны в операционных, где пахло кварцем и никелем. Ему даже не нужно было видеть лицо оглушенного наркозом человека, ожидающего чудесного исцеления в чудесной клинике Сестер. Ему не требовалось больше жалеть, сопереживать и хотеть помочь. Крысы в клетках научили его главному в таком деле - механике работы, вознаграждаемой после наркотическим опьянением, и наркотик был куда более лучшим стимулом, чем жалость.
        О том, что витамины оказались наркотиком, Игорек узнал позже, чем понял. Артур, в последнее время ставший к нему снисходительным, перестал скрывать истинное содержимое шприца тогда, когда Игорек сам пришел к нему днем и попросил инъекцию вне графика.
        - Меня замучили судороги, - сквозь стиснутые зубы сказал он. - И вот еще…
        И показал пересохший, в багровых складках рот.
        - Выпей воды с лимоном, - дружелюбно ответил Артур, не отвлекаясь от списка, лежавшего у него на коленях. - Пока не сделаешь сегодняшний план, никакого кайфа. Твоя обдолбанная рожа еще кое-как проканала под гримом, но в больницах ей светить нечего. Да и чего проще… - он поднял глаза от списка. - Вылечи себя сам. Если вылечишься - я обещаю, что больше не поставлю тебе ни дозы.
        На его крупном лице, полузакрытом тенями, появилась улыбка.
        - Хорошо, - ответил Игорек, давясь несуществующим комочком, застрявшим в горле. - Я вылечу себя сам.
        И пошел наверх, к Юльке. Она сидела за столиком, на котором были разбросаны разноцветные открытки, и обсыпала каждую легкой глянцевой пыльцой.
        На Игорька она даже не посмотрела. Он присел рядом и полюбовался ее бледной щекой и непослушным белокурым завитком волос.
        - Юля, - шепотом позвал он, и тогда она повернула голову. - Давай сбежим? Как в книжках Купера - в леса, на свободу…
        - С тобой скучно, - ответила Юлька и подвинула ему коробочку с пыльцой. - Помогай, раз пришел.
        Игорек потрогал пыльцу. Она сияла нежным перламутровым блеском, совсем как стены на пути к смерти в галереях Криса.
        - Я тебя люблю, - сказал он вполголоса. - Я вылечу себя от зависимости, и мы уйдем, ладно?
        - Твои витамины всего через два часа, - ответила Юлька. Ее пушистые ресницы опустились, уголки губ тоже.
        Игорек отряхнул руки от пыльцы и вышел, а она осталась одна, отодвинула открытки и вынула из ящичка стола пачку глянцевых фотографий с детскими улыбающимися мордочками - все они ждали своей очереди на «операцию» с участием Игорька.
        - Вы получаете за меня деньги, - возмущенно накинулся он вечером на Артура, отработав свой день в клинике и получив дозу. Сгиб локтя желтел, а кое-где уже разливалось синим. Рука побаливала, и было неясно, от перенапряжения или от уколов.
        - Получаем, - согласился Артур.
        - Нет, подожди… - растерялся Игорек. - А как же святая миссия? О том, что чудесные исцеления стоят денег, скоро узнают все, и весь ваш концепт полетит к чертям.
        - Считай, что работаешь на полставки, - предложил ему Артур. - Сначала ты играешь роль святоши и чистишь пропитые печени и прокуренные легкие, а потом помогаешь важным людям, которые готовы заплатить за то, чтобы в добром здравии подольше продержаться на своем посту. Ты что, - вдруг перебил он самого себя, - даже не смотришь, кого лечишь?
        - Сначала смотрел, - нерешительно ответил Игорек. - Лица и лица… спящие. Потом перестал. Внутри-то все одинаковые.
        Артур улыбнулся.
        - Но я не хочу брать за это деньги! - распаляясь, повысил голос Игорек. - Меня вообще все не устраивает! Вы загнали меня в подполье, как только сделали себе рекламу! Я теперь… черт, я теперь чувствую себя Равиком! Поковырялся в кишках, вечером получил отраву и чаек, и точка? А деньги куда идут?
        - Деньги идут куда положено, - сухо ответил Артур. - Содержание всех этих клиник требует вложений.
        - А мне-то что? - огрызнулся Игорек. - Мне от этого ничего не достается!
        - Хочешь денег? - спросил Артур.
        Игорек помедлил в растерянности. Вопрос застал его врасплох. Деньги - это зачем? Что можно на них купить такого, что ему нужно сейчас, в этом доме, взаперти?
        - Я хочу, чтобы все обо мне знали, - сказал он. - Придумайте, что хотите. Придумайте мне новую религию, сделайте меня мессией, посланником, жрецом - кем угодно, на что хватит фантазии. Я буду творить чудеса - мертвых подниму.
        - Ты думаешь, что можешь? - заинтересовался Артур.
        - Думаю, да… Не пробовал. Но я потренируюсь на крысах.
        - Он бредит, - отчетливо, звонко сказала вошедшая Юлька и поставила на столик поднос с заварными пирожными. - Артур, как вы можете слушать эту чушь?
        От ее голоса Игорька передернуло, и нервы сплелись в горький клубок. Он рывком поднялся, легко приподнял маленький столик и отшвырнул его в сторону. Зазвенели осколки. Электрический камин вспыхнул и погас. Пятна заварного крема отпечатались на подоле Юлькиного платья, а Артур брезгливо отер платком чайные брызги.
        - Кто передо мной ныл? - придушенным шепотом спросил Игорек, хватая Юлькину тонкую руку. - Кто ныл: спаситель, помоги? Не ты была?
        Он тряхнул Юльку, и та побелела, в ужасе уставившись на свои пальцы - прижатые ладонью Игорька, они таяли, словно снежок на ярком солнце - только не прозрачными каплями, а густыми и алыми.
        - Кто просил: помоги? Ты просила. Я разве отказался? Нет. Я твою сестру вытащил и влетел во все это дерьмо. Может, мне за это хоть что-нибудь полагается? Может, мне тоже что-то нужно, или я не человек, а бутылка с лекарством?
        Юлька беззвучно опускалась на колени, серая юбка раздувалась вокруг нее колоколом. Она не пыталась выдернуть руку из руки Игорька, и та держалась прямо, как мачта тонущего корабля, на которой развевается алый флаг.
        Заколотые на затылке кудряшки рассыпались.
        - Я так рад был тебя видеть… - сказал Игорек, жестом останавливая почему-то занервничавшего Артура, - а ты оказалась хуже девки-алкоголички. Та хотя бы не скрывала, что терпеть меня не может, и не закрывала глазки, когда меня тащили на рельсы! А ты ходишь по этому дому с закрытыми глазами, а меня тошнит уже от тебя, поняла?
        - Она поняла, Игорь, - сказал Артур, осторожно отстраняя его руку. - Она поняла.
        Игорек посторонился и вышел, успев заметить только, что Юлька мягко опустилась на пол вниз лицом, а ее затылок стал почему-то кукольным.
        - Извини, - глухо сказал он. - Так получилось.
        В комнате Игорек кинулся на пол и замер. Сердце билось сладко. Его уносила река - черная, и он плыл в лодке, а вместо фонаря держал вперед вытянутую правую руку, и та горела огнем.
        Остро пахло кровью.
        Когда нос лодки мягко уткнулся в красный песок, Игорек поднялся и осмотрелся - по пустыне величаво гуляли гигантские черепахи.
        Лодка ждала, покачиваясь на волнах, но Игорьку не хотелось обратно. Ему хотелось пройти по всей этой пустыне - вдоль и поперек, а потом найти город с недавно выстроенной им же круглой башней и, взяв в руки ноутбук, ввести свой пароль - шесть нулей.
        Увидеть окошечко ввода команды.

«Лето придет». Enter.
        Подтвердить изменения?
        Игорек потянулся курсором к окошечку, но свет померк, и сверху на него пало черное воронье. Суетливо дергая его за плечи, руки и волосы, оно билось рядом и оглушительно орало на ухо.
        - Не надо, - вяло отмахнулся от воронья Игорек, перевернулся на спину и увидел лицо Артура, склонившегося над ним с зажженной настольной лампой.
        - Убери, - попросил Игорек, загораживаясь руками. - Я никуда не хочу. Я никуда не поеду.
        - Это важно, Игорь, - сказал Артур, гася лампу. - Умирает очень важный человек. Тебе надо ехать.
        Он говорил медленно, осторожно подбирая слова.
        - А где Юлька? - Игорек сел, испуганный мелькнувшей в голове догадкой - его словно сжало в ледяных тисках. Остро, жгуче больно. - Где?
        - Поехали, - ответил Артур. - Не надо одеваться, машина уже внизу.
        Игорек оттолкнул его и скатился по лестнице, цепляясь руками за перила.
        - Юля!
        В каминной зале было тихо и темно. Покосившийся экран камина казался пыльным пятном. Едва не сбив Артура с ног, Игорек метнулся наверх, в комнаты, но там тоже было пусто. На столе лежали открытки с пожеланиями здоровья и счастья, все подписанные Юлькиной рукой.
        - Где она? - задыхаясь, спросил Игорек у открыток, и вдруг заметил еще одну узкую лестницу в самом углу. Забрался по ней, трясущейся и шаткой, выбил рукой крышку деревянного люка и вылез на чердак. В черноте тускло поблескивали обода инвалидного кресла, зажатого в углу меж горами какого-то хлама.
        Он несколько секунд смотрел на это кресло и увидел - женскую прямую фигурку, сидящую в нем. На женщине была вязаная кофточка, отороченная синим мехом. Ноги женщины лежали бессильно, криво, но руками она крепко опиралась на ручки.
        Вспышкой проявились карие, нежные глаза, а потом они же, - под серой шапочкой, и искривленные полудетские ножки, обнаженные в глубокой яме - с мерзлым звуком в них ударялась ссыпаемая сверху земля.
        - Игорь! - позвал Артур. - Быстрее!
        И Игорек пошел вниз, надеясь увидеть Юльку в одной из ближайших больниц. Туда его и повезли. Дождь хлестал в окна черного джипа, дорога впереди плавилась, как серая сталь, и яростно бились на веревочке пара игрушечных деревянных кубиков.
        - Выходи, - приказал Артур и почтительно вывел Игорька под руку, остерегаясь заходить с правой стороны. Возле больницы Сестер стояли, все в синих огнях, реанимационные машины. Откуда-то издалека доносился странный гул, похожий на гул телевизора, включенного на военном боевике. Дождь заглушал гул. Оскальзываясь в грязи, Игорек дошел до лестницы и вошел. В больнице было светло, пустынно, но страшно напряженно - словно в палатах ждали, что вот-вот вспыхнет проводка. Листья искусственных растений жались к стенам. По синим коврам Игорек дошел до операционной, привычно вымыл руки, и медсестра густо намазала ему пальцы йодом. Пахло в операционной тошнотворно - разваленной мясной тушей, чем-то горячим, металлическим и еще гарью. Белый экран закрывал от Игорька лицо раненого, лежавшего на спине. Уже раскрытая и растянутая рана по бокам отливала ожоговой грязью.
        Достаточно было короткого взгляда - это не Юлька, и вообще не женщина.
        Вопреки обыкновению, в операционной появился и Артур, в белом халате, морщившемся на его сильных плечах, и хирургической полумаске.
        - Кто это? - коротко спросил Игорек, глядя на рану.
        - Это очень важный человек, - снова повторил Артур. - Пулю извлекли, но…
        Игорек обошел экран и увидел землистое, толстое лицо. Белесые короткие ресницы редко торчали из припухших бордовых век.

«Евгеника - не псевдонаука! И не надо привязывать ее к фашизму! Фашизм - это огонь в неумелых руках! Мы все знаем, что огонь может вызвать пожар, но мы же пользуемся газовыми плитами!»
        Бульканье, сиплый смех.
        С него все и началось. С него, человека, который не мог справиться с собственным жиром, но точно знал, что нужно для выживания нации.
        - А не надо мне объяснять, - сказал Игорек. - Сам вижу - позвоночник раздроблен. И быть вашему товарищу заведующему подотделом очистки овощем. Я его лечить не буду. Можете усыплять… выполните свой гражданский долг.
        Игорек стащил с головы белую шапочку, откинул в сторону халат. Артур преградил ему дорогу, но Игорек посмотрел искоса:
        - Не пожалею же… - спокойно сказал он, и Артур посторонился.
        - Пропустите его, - хмуро сказал он дежурящей у дверей охране. - Сам вернется… от ломки свихнется и назад прибежит. Время еще есть.
        Игорек вышел под проливной дождь. Лужи кипели под ногами, но он шел без разбору, запрокинув голову. Светлые волосы намокли и клочками прилипли ко лбу и щекам. Дождь лил с такой силой, что было больно затылку и плечам.
        И он же охладил воспаленный рассудок - впервые за долгое время Игорек смог думать. Он думал - что бы ни произошло в этом мире, виноват будет он. Тяжесть черного неба лежала на нем, и к ней добавлялась тяжесть клетчатой тряпочки в кармане, тяжесть инвалидной коляски на чердаке дома-затворника, тяжесть слез Столетнего и Юлькиной боли. Под этой тяжестью Игорек сгибался, колени дрожали, но он шел вперед, минуя улицу за улицей.
        Он смотрел вокруг, учась видеть все заново - вот горят окна, за ними живут люди, вот след от острых каблучков - здесь прошел человек, вот запертый магазин - это все люди, люди, тысячи и сотни, живых, одинаковых изнутри, но разных на лица, и в каждом живет целая вселенная - как он мог об этом забыть…
        Мир вокруг - словно яблоко на ладони, живое, с прозрачными медовыми прожилками, наполненное кровью. Горькое яблоко, одинокое, печальное яблоко, которое уже не повесишь обратно на ветку.
        И дождь, и затянувшаяся весна - во всем его вина, его, Игорька, он выбил себе право жить в смутное время, и он же не смог за это расплатиться.
        Он замер у покосившейся автобусной остановки, посмотрел на номер маршрута и вспомнил - у него есть дом и там ждет, наверное, в несколько месяцев постаревшая и угасшая женщина. Ее пудреницы закрыты, духи заткнуты пробками, и на лице нет тонального крема - ее лицо стало живым, прежним, измученным… Потому что со всех плакатов улыбается напрочь забывший о ней сын, потерявший жалость, совесть и любовь.
        Игорек повернулся, пытаясь рассмотреть на пустынной дороге рейсовый автобус. Сжался под холодным ливнем и отстраненно подумал: я обменяю свою жизнь на то, чтобы тот умер. Это будет справедливо. Судья, приготовь себе виселицу. Enter.
        Он жался под колпаком остановки несколько минут, а потом побрел пешком, проваливаясь в заполненные водой выбоины по колено. В кроссовках хлюпало, джинсы намокли и стали тяжелыми, словно глиняные.
        В небе, прорезав черноту, быстрым беличьим хвостом мелькнула молния и белым светом вывела шагающего рядом с Игорьком человека.
        - Хороший обмен, - сказал Крис, поворачиваясь к Игорьку.
        Игорек остановился. Под опущенным капюшоном спортивной куртки матовой тьмой мерцали внимательные глаза бывшего Вершителя, и Игорек вдруг понял - то, что он принимал за бесстрастность и равнодушие, на самом деле - усталость. А еще - доверие.
        - Ты про меня и этого жирного? - спросил Игорек, облизывая влажные губы. - Да, я тоже так думаю. Так что убей меня любым способом, но пусть умрет и он. Я даже думать не хочу, что будет, если он выживет.
        - А если его место займут другие, и такие же?
        - Не надо, - поморщился Игорек. - Каждый должен вытянуть ровно столько, на сколько у него хватит сил. Никто из нас не спасет мир, но каждый может выложиться полностью.
        Я не прыгну выше головы. Просто так богом не стать - для этого недостаточно раздать хлебы и вино. Это значит - отдать самого себя. Я не так давно это понял.
        - И что? - спросил Крис, обходя длинную, как крокодил, лужу. - Отдаешь?
        Игорек сначала не понял, а потом рассмеялся.
        - О, черт, - сказал он. - Разве это та жертва?!
        - Хорошо, - остановил его Крис. - Слушай внимательно: я приведу Кайдо, когда придет время, а пока оно у тебя есть, иди прямиком к святому отцу. Для тебя еще найдутся дела.
        - Я хотел домой. Попрощаться хотя бы.
        - Не надо. Доверься мне.
        И Игорек доверился. Пригладил рукой мокрые волосы и завертелся, ища нужное направление.
        Крис указал глазами и пропал.
        Остался только дождь и Игорек, замерший под светом покосившегося желтого фонаря.
        Гул вдали усиливался, несмотря на быстро наступающую ночь. Черные безмолвные дома все реже сверкали фольгой зажженных окон.
        Игорек повертел головой, поймал на щеке свежий поток северного ветра и послушно поплелся за ним. Его трясло, и уже не от холода. Дрожь зародилась где-то в глубине тела и нарастала, превращаясь в болезненные судороги. Словно тугой резиной обхватывало то ноги, то руки. Во рту выступил мерзкий вкус желчи.
        Игорек подумал немного, понял от чего - и на секунду задержался, соображая, можно ли пожалеть себя так, чтобы разом избавиться от ломки. И понял - нельзя. Стоит только себя пожалеть, и все пойдет прахом.
        Стиснув зубы, он побрел дальше, пробираясь сквозь ломкие кусты за темной спиной пятиэтажного дома. Посреди клумбы топорщился цементный панцирь, а в нем - люк, запертый ржавыми железными скобами.
        Ветер гулял над люком.
        Игорек опустился на колени и попытался приподнять крышку. Сбоку опять ударила молния и осветила какие-то цифры, выведенные на застывшем цементе.
        - Открывайся, - яростно сказал Игорек и потянул.
        Колени, на которые он опирался, скрутила жгучая боль. Словно кости треснули. И плечи вывернуло, как на допросе. Скорчившись, Игорек переждал приступ, вцепившись зубами в собственное запястье. От проступившего вкуса крови поднялся спазм, и вместе с ним жажда теплого, сладкого сердцебиения, такая явственная, что забить ее захотелось чем угодно - хоть сжевать кусок чугуна.
        Вылечи себя сам, говорил Артур. Вылечи - значит, пожалей. Пожалеть - значит, позволить себе все, что угодно - и даже вернуться в больницу, покопаться в кишках борова-убийцы, а потом вернуться в дом-затворник и получить свою дозу. И жить дальше, жуя вечерами булочки, препираясь с Артуром и глядя на дождь из-за затемненных окон.
        - Давай… - прошептал Игорек самому себе. - Прыгни выше головы… не жалей себя…
        С тихим вскриком он навалился на люк, нащупал неподвижные скобы и с усилием смял их пальцами правой руки - металл побелел, зашипел и превратился в раскаленную пену.
        Крышку Игорек откатил в сторону, а сам полез вниз, нащупывая ногами невидимые ступени.
        На третьей ступени он остановился, вглядываясь. Внизу загорелся тусклый огонек.
        - Ползи, ползи, - сказал знакомый голос. - Сколько можно тебя ждать…
        И опять пришла волна судороги, справиться с которой Игорек не смог, разжал руки и обрушился вниз, свалившись на что-то большое и теплое.
        - Ничего себе, - только и сказал Антон, поднимая его на ноги и направляя узкий луч фонарика ему прямо в лицо. - И правда, не узнать… Пошли, херня ты никчемная…
        - Подожди, - хрипло сказал Игорек, оперся рукой на шершавую холодную стену и наклонился. Его долго и мучительно выворачивало сначала горькой тягучей желчью, а потом соленым, пузырящимся.
        Антон снова посветил, разглядел темные пятна и взял фонарик в зубы.
        - Давай, - хмуро сказал он и присел.
        Игорек привалился к нему боком и закрыл глаза, согреваясь.
        Антон без труда поднял его и понес. Фонарик расчерчивал узкие коридоры на сектора, под ногами хрустел гравий.
        - Быстро тебя уделали, - вполголоса сказал он.
        - Во имя и во благо, - ответил Игорек.
        Отец Андрюша положил его на то же самое место, накрыл детским одеяльцем, повздыхал, сел рядом и затянул долгую историю о каких-то садах, львах, агнцах и счастье. Игорек сначала слушал его, стуча зубами, потом не смог - не понимал ни слова. В его теле словно меняли местами каждую кость - вытягивая с мышцами и нервами, вколачивали куда-то мимо, и все крошилось, рвалось и горело.
        Игорек метался по дощатому настилу, сбивая одеяло, и непрерывно выл на одной ноте
        - хватая ртом влажный подвальный воздух.
        Антон мрачно сидел в углу, сцепив пальцы.
        Он сделал все, что мог. С помощью Кайдо прошел три ступени ада - убедить, заставить поверить, настоять.
        Убеждал людей, годами служивших тем, против кого их просили подняться. Людей, которые давно потеряли свое «я» в камуфляжных пятнах. Заставлял поверить - никто не может быть в безопасности, пока власть у тех, кто никогда опасности не подвергался.
        Поставим их на другую сторону полос, говорил Антон. Заберем то, что принадлежит нам по праву - собственную судьбу и жизни.
        Кайдо в долгие разговоры не пускался. Он просто наблюдал со стороны, скрестив руки на груди, и ухмылялся. От его улыбки у людей вытягивались лица - им бросали вызов, им, всю жизнь положившим на то, чтобы быть сильными.
        Неизвестно, что было важнее - слова Антона или вызов Кайдо, но все пришло в движение. По улицам поползла бронетехника, по периметру главной площади расположились опытные снайперы, и метры колючей проволоки преградили мирному населению путь в «котел».
        Напротив, под стенами правительственного здания, в линейку вытянулись, а потом рассыпались особые отряды, в недоумении рассматривающие противника.
        Антон тогда подумал - наверняка кто-то с кем-то и водку пил… Одна братия же.
        Наспех настроенный динамик прогнусавил что-то про мирные переговоры и цивилизованные методы решения проблемы.
        Кайдо, стоявший рядом, злобно рассмеялся и сделал два шага вперед, а потом вскинул руку.
        И стало страшно. Сухие щелчки выстрелов, как первые капли дождя, в секунду превратили площадь в бушующую бурю. Серо-зеленые волны накатывались на волнорез дома с колоннами и то пробивали его защиту, оставляя на серой брусчатке неподвижные тела и дым, то откатывались назад, и в них появлялись алые прорехи.
        Антон видел пляшущие вокруг лица, руки, с металлом и без, видел, как крошится булыжник под гусеницами танков, прикрывающих боком, словно крабы, пробирающихся вперед людей.
        Динамик что-то орал, но гул заглушал его, а вопли и визг, доносящиеся откуда-то сзади, раздражали настолько, что Антону захотелось повернуться и полоснуть очередью по тем, кто приперся сюда «посмотреть» - на всю эту бесталанную овечью толпу, сминающую сейчас в кашу первые ряды, повисшие на колючей проволоке.
        Ненависть била в голову, как крепкий алкоголь, и не одному Антону визг и перебежчики с камерами, пробравшиеся за заграждение, встали поперек глотки. Упал кто-то сбоку, обливаясь кровью, кто-то в гражданской курточке и рыжих ботинках, а прямо по нему пронесся подросток с завязанным шарфом лицом и разбитой бутылкой в руке. Его перехватили где-то в толпе, но было поздно - в пробитую им брешь сунулся кто-то с мятым транспарантом, а потом еще…
        - Кайдо! - сорванным голосом заорал Антон.
        - Вижу, - отозвался Кайдо откуда-то из-под руки. - Мне надо точно знать, убивать их или нет.
        - Откуда я знаю? - огрызнулся Антон. - Да поздно уже… все превратилось в…
        Его слова заглушил рев сирены и многоголосый длинный вой.
        А потом все стихло.
        Только одинокая машина «скорой помощи» пробиралась сквозь медленно расступающихся солдат. Водитель старался не смотреть по сторонам. Его руки прыгали на руле.
        Антон присмотрелся - на искрошенных ступенях чернели тела-кочки. За ними распахнутый зев снесенных с петель дверей и дым, выбивающийся клубами.
        Грохнуло что-то сверху, раскатилось и долго не утихало.
        - Дождь будет, - сказал Кайдо и облизнулся. Его глаза горели, руки были в крови.
        - Дальше-то что?..
        - А не знаю, - ответил Кайдо. - Я свое дело сделал.
        Глава 12
        Смерть
        А дальше была пустота. Кое-где вспыхивали стихийные митинги, но они состояли, в основном, из тех, кому просто нечего делать. Оцепленные полностью районы, настороженные уставшие люди на никому не нужных постах, разбитые витрины магазинов и панические отрывочные новости по телевидению - перечисления увечий, нанесенных мирным гражданам, «случайно» попавшим в зону действий «потерявших человеческий облик» военных.
        Многочисленные аресты, проводимые неизвестно по чьему приказу, какая-то траурная процессия с наспех развернутыми флагами. Быстрое интервью с одной из Сестер Жизни, выступившей с резким осуждением действий военных - с гладко причесанными черными волосами девушка, сверкая глазами, вещала о том, что установившийся мир и благоденствие очищенной нации пытаются разрушить грязными руками жаждущих куска кровавой власти… И обещание, что все скоро встанет на свои места и виновные будут наказаны.
        Кайдо лениво заметил, что вышку телевещания тоже неплохо бы взять под контроль -
«балаболят там всякие»… Но Антон не согласился - там нет никого, кто был бы по-настоящему виноват.
        Нервная система управления была разрушена. Организм города покрывался язвами, и судороги сотрясали его, оставшегося под разрозненным контролем над несколькими узловыми центрами.
        Антон не знал - но к тому моменту, как Игорек от боли прокусил губу и уперся лицом в плоскую подушечку, выгнувшись и выставив острые лопатки, в аэропорту завязался новый бой - измученные солдаты, за сутки не сомкнувшие глаз, встречали собранных, выспавшихся и бесстрастных наемников, высадившихся из пяти самолетов с зеленой миротворческой полосой на борту.
        И снова защелкали выстрелы, а потом грянул взрыв, надувшись тугим горячим облаком.
        Стекла многометровых окон аэропорта осыпались сверкающим дождем, превращая людей внизу в калек и лоскуты.
        В аэропорту остался Кайдо, а Антону Крис сказал - встречай Игорька. Поверь мне, он важнее всего.
        Тот, кто был важнее всего, походил на высохший коралл - состоял из углов и линий, тонкими руками царапал матрас, выгибался, оставляя на подушке и одеяле пятна крови. Глаза у него были мутными, и свет в них не отражался.
        Отец Андрюша, смирно сидевший возле него, побелел и тоже стал неузнаваемым.
        - Интересно, - сказал Антон, желая его отвлечь. - А куда делась та блондиночка?
        Отец Андрюша поднял голову.
        - Сестра Жизни, - пояснил Антон. - Вместо нее по телеку сегодня была какая-то смурная ворона.
        - Я же не смотрю телевизор, Антоша.
        Отец Андрюша положил руку на плечо приподнявшегося вдруг Игорька.
        - Не надо.
        Игорек отбросил его руку и снова выгнулся, словно на оголенный провод попал.
        - Вот что, - сказал Антон, роясь в карманах. - Сиди здесь, отец, я пойду поищу ему что-нибудь.
        - Что? - встревожился отец Андрюша.
        - Обезболивающего. - Антон затянул шнурки капюшона. - А лучше - отравы посильнее.
        - Он шагнул в затемненный коридорчик, пригнувшись, обернулся и улыбнулся, показывая, что идея с отравой всего лишь шутка.
        Отец Андрюша посмотрел на него, шевельнул было губами - предостеречь, отговорить… но не стал.
        Антон на секунду прикрыл глаза, собираясь с духом, и нырнул в узкий проход, не оборачиваясь.
        Отец Андрюша остался сидеть на ящике возле Игорька. Подумал немного, поискал что-то под ногами и вынул полупустую бутылку. Приложился к горлышку и с трудом сделал несколько глотков. Легче ему не стало - темнота и метры земли над ним давили со всей силой обреченности. Игорек дышал неровно, но различимо.
        Он долго не двигался, но потом, когда отец Андрюша уже решил, что приступ прошел, вдруг завозился и раскрыл глаза.
        - Когда он ушел? - ясно и отчетливо спросил он.
        - С полчаса, - ответил отец Андрюша.
        Игорек повернулся на бок, потом пополз куда-то в сторону.
        - Вставай, вставай… - уговаривал он кого-то. - Вставай же…
        И поднялся, сначала опираясь на локти, потом на колени.
        - Покажи выход, - сказал он отцу. - Быстрее!
        - Ты лучше полежи…
        - Да ты с ума сошел! - выкрикнул Игорек и сам побрел по комнатке, старательно огибая трубы и вентиль.
        На него страшно было смотреть - на светлые слипшиеся волосы, рыжие пятна крови, черную отметину на губе и запавшие полупрозрачные глаза, которые - отец Андрюша готов был поклясться, - видели сейчас совсем не то, что видит он.
        - Стойте… - забормотал Игорек, беспомощно озираясь. - Остановитесь! Не… - и вдруг пронзительно вскрикнул, белыми ладонями закрыв лицо.
        Несколько секунд он стоял, пошатываясь, а потом кинулся куда-то с места, не разбирая дороги.
        Его шаги быстро затихли вдали, и наступила ватная тишина.
        Свет бил сверху, беспощадный, но блеклый. Свет в конце тоннеля, вспомнил Игорек, но колебался секунду, а потом полез наверх, цепляясь свернутыми от судорог руками за скобы. Сверху слышался утробный гул мотора, невнятные голоса и визг металла.
        Рывком, словно из проруби, Игорек вырвался из люка, но не удержался и скользнул вниз, больно ударившись ребрами о чугунное кольцо.
        Фары ближайшего автомобиля равнодушно смотрели на его мучения. За полосой света, вытянувшись, чернели несколько фигур, над плечами которых торчали тонкие палочки. Еще моталось что-то позади и шарилось по ломким кустам. Помехами трещали рации. Дождь шелестел упорно, но слабее - мягко, словно устал колотиться в окна и двери. Почти возле самого люка, примяв прошлогоднюю траву, лежало неподвижное темное тело. Вода смывала с него кровь, и грязно-красные потоки стремились вниз, к асфальтовой дорожке, но по пути впитывались в землю. В ямке непромокаемого капюшона уже собралась неглубокая лужица.
        - Есть, - выкрикнул кто-то из кустов и поднялся во весь рост, победно зажав в поднятой руке маленький аптечный пакетик. Пакетик беленьким флажком колыхался во тьме.
        Свет метнулся туда, на секунду оставив Игорька наедине с Антоном, и он успел провести ладонью по мокрому от дождя лицу, закрывая серо-зеленые неподвижные глаза.
        А потом умер - раньше, чем планировал. Умер потому, что осознал: понять боль другого - значит лечь рядом под скальпель, когда этому другому проводят ампутацию, а потом уйти с ним вдвоем на двух ногах. Поэтому безропотно умер вместе с Антоном, опустился на колени и прижался губами к залитому каплями дождя капюшону, закрывающему мертвую голову.
        - Вот идиот, - сказал Артур, выныривая из пелены дождя и плотнее запахивая черный длинный плащ. - На него ориентировок по всему городу, сидел бы и не рыпался. Поехали назад, Менжик.
        За спиной Игорька снова загудело железо, и из люка потащили мешком повисшего отца Андрюшу. Он не сопротивлялся, но и не пытался двинуться - висел обреченно, словно на его шее уже затянули петлю.
        - Этого в Сонник сразу, - коротко сказал Артур. - Бомж.
        И присел на корточки, сложив руки перед собой. Черные полы плаща разъехались и угодили в грязь.
        - Поехали, Менжик, - повторил он. - Тебе плохо, больно… Поправим тебя. Все будет как прежде.
        Он не дождался ответа и, повернув голову, сказал громко:
        - Не стрелять! Сам пойдет.
        И снова обернулся к Игорьку.
        - Отпусти его. Пойдем. Потихоньку… вставай.
        Игорек сжал в пальцах холодную ткань куртки Антона.
        - Тебе аргументов добавить? - почти ласково спросил Артур и махнул рукой.
        Хлопнула дверца автомобиля, и под свет фар вытолкнули узкую женскую фигурку.
        - Ну, что ты? Подними голову. Посмотри.
        Артур протянул руку и погладил Игорька по голове, как нашкодившего пса. Его сухая жесткая ладонь пригладила взъерошенные мокрые волосы. Пахло кровью - остро, до одури.
        - Иго-орь!
        Расцепив пальцы, Игорек выпрямился, преодолевая тяжесть чужой ладони.
        - Вместе пойдете домой, - пообещал Артур. - Все будет как раньше, получишь медицинское образование, практику обеспечим… по девочкам пойдешь. Парень красивый, молодой… Будешь лечить только тех, кого хочешь. С иглы сползешь. Ну? Что не нравится-то?
        Сзади, повиснув, как пугало на растянутых шестах, тихонько дышал отец Андрюша.
        - Игоречек, - растерянно сказала женщина с бледным, выцветшим лицом, очерченным нежно, неброскими плавными чертами.
        Ее держали под мышки, из-под подола домашнего халатика виднелись тощие, с острыми коленками ноги.
        Дождь шуршал, разбавляя наступившую тишину. Молчали ожидающие приказов наемники, молчал Артур, начинающий понимать, что что-то идет не так, молчала она, и молчал святой отец, задыхающийся от боли в вывернутых суставах.
        Зажглось было в ближайшем доме окно, мелькнул чей-то силуэт и тут же испуганно исчез. Потом мигнули фары, и в их свете Игорек увидел Криса - он стоял чуть поодаль, положив одну руку на вздыбленную холку седогривого волка, а вторую - на рукоять двуручного меча, обвитую серебряной ящерицей с глазами-агатами.
        Здесь, в городе, лил дождь, а за спиной Криса расстилалась красная пустыня, и виднелись красные крыши. Крис смотрел задумчиво.
        - Или чего ты хочешь? - настойчиво спросил Артур. - Хочешь быть богом? Не проблема, Игорь. Состряпать для тебя фанатичную толпу - дело пары месяцев. Придумаем концепт, пустим рекламу, Виталик как раз оклемался… Все сделаем, только сдвинься, наконец.
        Игорек поднял голову:
        - Сделаете меня богом?
        - Легко, - улыбнулся Артур. - Ты же сам понимаешь. Люди - флюгер, и стоит только ветру в правильную сторону податься…
        - Игорёчек, - слабым голосом позвала женщина с бледным лицом. - Тебя же просят…
        В ее висок, словно выпрямленный под напряжением провод, упиралось дуло автомата.
        Это же мама, вдруг понял Игорь, снова обретая способность мыслить. Пальцы еще морозило от холода мертвого тела. Это она стоит здесь, под дождем, в своем шелковом халатике и с растрепанными волосами. И почему сразу не узнал? Ее руки. Ее розоватые губы, и глаза - тоже голубые, но встревоженные, больные. Та же кровь, оттиск одной души. Непреодолимое препятствие.
        - Возьмите его, - глухо сказал Игорь и показал на труп под ногами. - Я все еще думаю, что смогу… Везите в морг. Освободите мне там помещение.
        Артур выпрямился, и Игорек заметил - у него от напряжения дрожат губы.
        Перед тем как захлопнуть дверцу машины и отгородиться от серого дождя теплом кожаного салона, Игорек еще раз посмотрел на Криса - тот стоял, положив руку на шею волка. Пустыня за ним меркла. Лицо Криса, тонкое и очень красивое, словно стерло акварельными подтеками, а потом и вовсе размыло в белый картон - он пропал, и только лужицы в волчьих следах, оставшиеся на полоске мокрой земли, могли подсказать кому-то, что он был рядом.
        - Слабак, - прокомментировал Кайдо, провожая машины глазами. Труп погрузили в одну из них, и туда же запихнули обмякшего от горя отца Андрюшу. Фары мелькнули несколько раз на повороте, и наступила темнота.
        - Это мать, - отозвался Крис. - С этим сложно что-то поделать, пока не расставишь приоритеты правильно.
        - Почему бы не выставить эти приоритеты по умолчанию? - поинтересовался Кайдо. - Родился, вырос и забыл о ненужных привязанностях?
        - Потому что не мы это придумали.
        - А кто?
        Крис пожал плечами и нахмурился. Его лицо впервые исказила легкая гримаса непонимания, и Кайдо так удивился этому обстоятельству, что не стал больше расспрашивать.
        - Быстрее тут, - вполголоса сказал Артур, глядя на Игорька, вцепившегося руками в край никелевого стола, на который свалили тело Антона.
        - Выйди.
        Артур кивнул.
        Игорек остался один под ослепительно белыми лампами. Он видел свое отражение в многочисленных металлических гранях - искаженное, вытянутое, белое привидение с нелепыми кляксами глаз.
        - Антон, - позвал он, оставшись один. - Антон…
        И положил ладонь на неподвижную белую, с чересчур темными венами руку. Капли холодной воды стекали со стола и звучно плюхались о кафель.
        - Я такое натворил, Антон! Я такого наделал! Дайте мне хоть что-то исправить… хоть что-то!
        Он упал грудью на неподвижное тело, вцепился руками в мокрую куртку, прижался щекой к ледяной щеке, похожей на пластик.
        - Вставай, а… - жалобно попросил он. - Встань, помоги мне…
        В замкнутом белом кубе больничного морга было тихо и холодно. Ни следа северного ветра, ни крупинки красного песка. Руки дергало судорогами, они болели, сведенные страшным напряжением, но это были руки обычного человека, бессильные и беспомощные.
        - Давай по-другому, - шепнул Игорек. - Если ты встанешь, я защищу тебя, я буду следовать за тобой везде, я перестану рассуждать и… мы вместе все исправим.
        Он сполз вниз, сел, прислонившись к холодной кафельной стене, и закрыл руками глаза.
        Через несколько минут отнял их и посмотрел перед собой абсолютно сухими блестящими глазами. Рывком поднялся и вышел, хлопнув тяжелой дверью. Раздался щелчок - дверь закрылась намертво, оставив за собой непоправимое.
        В синем холле он увидел мать - она сидела на диванчике, уже подкрашенная со связанными в пышный хвост белокурыми волосами.
        - Игорь! - сказала она и вытянула вперед руки. - Не извиняйся, я знаю, что ты исполнял дело государственной важности!
        - Мам… - сказал Игорек.
        - Я думаю, ты без проблем попадешь в английский колледж. А еще Артур намекнул, что неплохо бы переехать поближе к центру. Знаешь, он очень интересный мужчина. Все силовики такие… - она хихикнула. - Твой папа тоже был…
        - Я наркоман, - перебил ее Игорек и засучил рукав. Показал желто-синие пятна на белом сгибе локтя.
        И с нее разом слетела вся шелуха. Накрашенные глаза потеряли блеск, и в них пробудилось глубинно-женское, встревоженное, материнское.
        - Это не лечится, ты знаешь? - спросил Игорек. - Я могу обещать тебе, что все изменится, но я буду врать. Ты будешь таскать меня по врачам и наркологам, но это будет временная помощь. Если ты не будешь давать мне денег, я стану продавать все, что найду. У меня будут моменты просветления, я буду плакать и жаловаться, а ты - жалеть и верить, но вечером я буду уходить снова и возвращаться вмазанным, а утром орать на тебя с отходняков. Это будет ад для двоих, мам. Веришь?
        У нее приоткрылись губы, и лицо побелело медленно, словно облитое известью.
        Игорек наклонился и потерся лбом о ее висок.
        Ад - еще и потому, что он взял на себя всю чужую боль, и она теперь разрывала его тело на части, и от напряжения кровили и лопались невидимые глазу ткани.
        - Оставайся здесь, - приказал он. - Сейчас придет врач и все тебе объяснит. Так что жди, не уходи.
        И она осталась, сплетя пальцы в нервную корзиночку и шаря вокруг влажными от слез глазами.
        А Игорек пошел наверх, крепко держась руками за перила вдоль крутой лестницы. В коридорах и залах не было пациентов, зато повсюду стояла охрана - те самые наемники с глазами-дулами и лицами-слепками. Почти все они держали в руках оружие, но Игорька пропускали беспрекословно.
        Дверь в знакомую палату оказалась приоткрыта. За окном брезжил серый рассвет. Серые пыльные пятна лежали на одеяле, подушке и одутловатом лице с вывернутыми капризными губами. Белесые ресницы совсем пропали в отекших веках. Игорек остановился, разглядывая этого человека - нездоровую пористую кожу, складки, ямки, черные точки пробивающейся щетины…
        - Евгеника - не псевдонаука… - шепотом сказал Игорек, наклонился ниже и почувствовал кислое дыхание. - Огонь в умелых руках…
        Он вытянул руки и осторожно положил их на подушку рядом с коротко стриженой круглой головой. Ткань тут же затлела, заалела по краям, и тонкие струйки дыма поползли вверх и к серому проему окна.
        - Остановись, - сказал Артур, зашедший следом.
        Он тоже выглядел далеко не безупречно - небритый, с осунувшимся усталым лицом.
        Игорек смотрел на растекающиеся на постели раненого огненные трещины и молчал.
        - Хватит делить все на черное и белое, - сказал Артур, подходя ближе. - Подумай: у каждого из нас есть работа. Обязанности. Неважно, кто из нас что думает, мы выполняем то, что должны. И я не должен был тебя прятать от ученых, моя работа - сдать тебя на опыты, но я держал тебя взаперти и делал все, что мог, чтобы тебя не разобрали на запчасти любители тайн и паранормальных явлений.
        - Нет, - коротко сказал Игорек. Глаза щипало от дыма. Зеленые показатели на многочисленных приборах суетливо задергались и поменяли цвет.
        - Ты принимаешь опрометчивые решения, - сказал Артур. - Последнее стоило жизни Антону, а предпоследнее - Юльке.
        Игорек замер, медленно повернул голову, и Артур увидел - его светлые волосы сереют, превращаясь в дымное развевающееся покрывало.
        - Стой, - севшим голосом успел сказать Артур.
        - Я хочу умереть, - звучным шепотом произнес Игорек, и воздушной волной выбило окна, острые осколки опали на асфальт, стены, словно вырезанные из красной бумаги, прогнулись, облились пламенем и исчезли, а за ними покатился раскаленный ад. С вздернутой под потолок кровати полились капли раскаленного металла, пахнуло пропеченным мясом.
        Потом для Артура наступила темнота - вскинутой рукой Игорек развалил его тело ровно пополам, и взметнувшаяся кровь вскипела. А потом и самого Игорька охватило багровым жидким пламенем, он повалился на колени, и обрушившиеся перекрытия потолка скрыли его совсем.

* * *
        - Мы пойдем на пикник, - сказал Крис Кайдо.
        Кайдо, сидевший на шаткой раскладушке с ноутбуком на коленях, поднял голову и кивнул.
        - Хорошо. Хотя погода…
        - Да, погода не располагает, - согласился Крис. Он развел шторы в стороны и посмотрел. Город, мокрый, нелепый, как разрушенный бурей песчаный замок, молча лежал под серо-черной чашей туч. Напротив ветром трепало остатки рекламного плаката - от лица Игорька ничего не осталось, подтеки воды уничтожили его почти полностью.
        По школьному двору брел трехлапый рыжий пес. Останавливался, принюхивался и ковылял дальше - по кругу.
        Крис задернул шторы, не обращая внимания на покашливание солдатика, рукой отстранил засуетившегося негритенка и сам вынул из шкафа большую бельевую корзину. Дно корзины он застелил старыми газетами. Кайдо, уставившись в экран, матерился шепотом и жал на клавиши. На короткий звонок в дверь он вскинулся и отложил ноутбук.
        Крис поднялся и вышел. Он не звал за собой, поэтому Кайдо ящерицей бесшумно пополз следом, но остановился за порогом, внимательно вслушиваясь.
        - Почта же, - весело возвестила маленькая старушка с толстым конвертом в руках. - А ну, распишись! Горюшко мое… - она вздохнула и вдруг заприметила Кайдо молодым веселым взглядом. - Ух, какого завел… Страшный.
        Крис уложил бланк на колено и расписался быстрым росчерком.
        - Ну, молодец… молодец… - на прощание сказала старушка и исчезла за дверью.
        Крис разорвал конверт, сломав сургучную коричневую печать, которую тут же потянул куда-то в угол негритенок с дрожащими от счастья лапками. Из конверта выпала сложенная вчетверо глянцевая карта метро. От нее пахло типографской краской.
        Крис развернул карту, встряхнул ее, распрямляя, и искоса посмотрел на Кайдо.
        - Красивая, да?
        - Я думал, вдруг чего… - ответил Кайдо, возвращаясь в комнату и снова берясь за ноутбук. - Ну вот, - расстроился он. - Слили меня из пати, пока тебя караулил.
        - Хватит играться, - с хорошо скрытой нежностью отозвался Крис. - Займись чем-нибудь полезным. Расскажи мне, что случилось дальше.
        - Сейчас, - сказал Кайдо, облизал окровавленные пальцы и снова защелкал по клавишам. - Вот… После взрыва в больнице…

…Осталось нетронутым правое крыло первого этажа. Фотография: под руки ведут белокурую ослабевшую женщину с потерянным безумным взглядом. Психопаты из разрушенной больницы вырвались на улицы. Фотография: толстенький, маленький человечек в коричневом растянутом свитере. Глаза у человечка как у распятой лягушки под стеклом: предсмертные, обвиняющие.
        Гибель известного политика зафиксировали в четыре часа ноль семь минут. Его тело нашли в одной из палат, прожаренным и прилипшим к потолку. Фотографии нет.
        Оставшиеся в живых наемники потребовали немедленную оплату. Не нашлось никого, кто заключал с ними контракт. Тогда они стянулись к главным банкам и получили свою оплату сами. Несколько перестрелок с охраной, погибли пятеро человек. Фотография: расколотые стеклянные двери, засыпанные каким-то мусором.
        На улицы в очередной раз вышли люди, требуя защиты. Военные вернулись на позиции и перекрыли пути отхода. Оцепления установлено не было, погибло пятнадцать человек мирных жителей, среди них три корреспондента нашего уважаемого канала. Помним, скорбим. Три фотографии.
        На следующее утро наемники покинули страну под прикрытием международного совета, одуревшего от ужаса, - программа очистки, единогласно всеми одобренная, повернулась какой-то жуткой стороной.
        Фотография: кто-то в галстуке и с холеным лицом торжественно накладывает запрет на дальнейшие эксперименты в области очищения наций.
        Многочисленные демонстрации и митинги. За и против. Мы хотим будущего для наших детей. Уберите плесень. Фотографии-фотографии-фотографии.
        - Надо успеть на пикник, - сказал Крис, укладывая в корзину желтое увядшее яблоко,
        - пока эти деятели не придумали что-нибудь еще. Страх - мощный мотиватор, но… это ненадолго.
        - Ведется расследование, - вчитался Кайдо. - Расследование причин взрыва в больнице Сестер Жизни.
        - Давай сюда ноут, - сказал Крис.
        - Эх, - огорченно вздохнул Кайдо, но передал теплый ноутбук Крису. На крышке блеснул логотип - золотистое круглое яблочко.
        Ноутбук Крис положил в корзинку последним.
        - В путь.
        - В путь, - повторил Кайдо, забираясь в свою порядком уже потрепанную черную куртку. Он же и подхватил корзину.
        У подъезда стояло такси. Девушка за рулем улыбнулась, показав ровные белые зубки.
        - К Древу, - сказал Крис, и она кивнула.
        Машина, набирая скорость, ринулась прочь из города и вскоре зашелестела шинами по серому асфальтному полотну, положенному меж нерасчесанного хвойного леса - черного, сказочного.
        Верхушки елей покачивались. Янтарные шишки крепко держались за свои веточки. Ели, обглоданные внизу и с серо-зелеными рваными зонтиками крон, покачивались, поскрипывая. Ветер усиливался.
        Дорога сделала петлю, и показались тусклые золоченые купола старой церкви, а за ней - черная рана захоронений Сонного Полигона. Бараки сложились, как карточные домики. Груды досок словно ждали, пока кто-то поднесет к ним спичку, и Кайдо нащупал в кармане зажигалку, затаив дыхание, когда машина остановилась возле раскрытых настежь ворот церкви.
        Девушка высадила пассажиров, с уважением посмотрела на купола и умчалась.
        - Ну, - поторопил Кайдо, держась за ручку корзины цепкими побелевшими руками.
        - Подожди, - осадил его Крис и остановился в открытых воротах. За ними росла меленькая трава, а дальше виднелись четыре сбитые ступени.
        - Мы же не пойдем туда, - занервничал Кайдо.
        - Там никого нет, - ответил Крис. - Нам никто не запретит. Таков концепт этого места - каждому страждущему…
        - Это концепт, - возразил Кайдо. - А на деле нас там покалечит от щедрот милосердия.
        Крис улыбнулся. Глаза его мягко засияли, и красивое лицо стало мальчишеским.
        - А мне кое-что даже нравится, - сказал он, поднимая голову, чтобы разглядеть купола. - Не судите, и не судимы будете…
        Кайдо угрюмо молчал, потом не выдержал и поплелся вниз по дорожке, увязая в мокрой земле. Он добрался до тоненького деревца, посаженного Игорьком. Деревце хорошо принялось и раскинуло тонкие веточки. Под ним Кайдо принялся разгружать корзину. Вытащил арабский платок и расстелил его на земле, прижав углы четырьмя камешками. На платок выставил запыленную бутыль без этикетки, с густым сладким вином, колыхающимся у залитого зеленым воском горлышка. На пластиковую тарелочку выложил багряные свертки виноградных листьев, в которые были завернуты полупрозрачные медовые ягоды. Яблоки, зеленые и крепкие, художественно разложил рядом и занялся бутербродами - толстыми ломтями ржаного хлеба с кусочками пропахшего дымом шпика.
        Потом он сидел под деревцем и смотрел, как Крис идет по полю, и подвинулся, когда он оказался рядом, привалился к нему боком и замер.
        Крис взял бутерброд с отпечатками крови на шпике, откусил кусок и сказал:
        - Где ты это взял?
        - Взял, - сварливо ответил Кайдо. - У меня припасы. Такого шпика нет уже лет двести… Коптят черт-те на чем…
        Он наклонился, вынул из багряного конвертика виноградную гроздь, но есть не стал.
        - Крис, мне можно будет потом остаться с тобой?
        - Нет, - моментально ответил Крис. - Это была последняя наша совместная работа. Ты констриктор, которому я больше никогда не перейду дорогу, если только не появится новый…
        - Вот не надо больше новых, - мрачно сказал Кайдо. - Ты не представляешь, каким жалким я себя чувствовал. Тормознули меч Законника с полпинка и даже не извинились. Думал - найду, в салат покрошу.
        - А я вернусь к своему телефону, - словно не слыша его, продолжил Крис.
        - Это ты его придумал? - спросил Кайдо, принимаясь жевать ножку виноградной грозди.
        - Да, - ответил Крис, протянул руку и повернул гроздь так, чтобы Кайдо отпустил ножку и принялся за ягоды. - Я сначала шлялся ветром… Смотрел, наблюдал, но не вмешивался. А потом увидел - некоторых людей хоронят, а у них лица страшные. Словно что-то забыли, а вспомнить не могут. Из них Проводники делают жутких кукол, даже тебе с такими справиться сложно. Визгливые истеричные твари, маленькие, быстрые, наткнешься - перегрызут колени. Они все внутри как паштет - желе, рана раскрытая. Я начал с них - это обычно убийцы, маньяки, часто военные… политики - никогда. Они все хотели одного и того же - чтобы я понял, почему они такие. Мне стало скучно - однообразная работа, и тогда я взял к себе всех остальных. Сначала я переживал их судьбы: я всегда знал, кто виноват, а потом понял, как много от этого теряю… Если все время думать о виновных, забудешь о тех, кто не был виноват… Вытяника мне карту.
        Кайдо облизнул пальцы, пошуршал в карманах.
        - Повешенный, - сказал он, вглядываясь.
        - Да, - откликнулся Крис. - Именно он. Ему не нужна моя прежняя сила. Детская шкатулка с лягушками никогда не дастся ему в руки, потому что он вырос быстрее, чем она успела ему пригодиться.
        - А кто ее найдет? - спросил Кайдо, глядя на карту, покрытую сетью трещинок.
        - Хороший вопрос, - очень серьезно ответил Крис. - Надеюсь, что никто и она канула в лету. Я никогда бы не решился выбросить ее просто так, но не было другого выхода. Анн подстроил бы ее под себя, превратил наших лягушек в пыль, и неизвестно, кто пришел бы им на смену.
        - Плохо, - искренне сказал Кайдо и умолк.
        Деревце над ними легонько зашуршало. Ветер отогнал в сторону черные тучи и обнажил подкладку - серое, невыразительное небо.
        - Это не плохо, - проговорил Крис, пальцами кроша зеленый воск на горлышке бутылки. - Это значит, что мы окончательно отвязались от прошлого.
        Кайдо, не глядя, подставил зеленый стаканчик под открытую бутылку, поболтал вино туда-сюда и искоса посмотрел на Криса.
        Крис развернулся и погладил рукой тоненький шелковистый ствол.
        - Привет, Древо, - весело сказал он. - Расти большим и… никогда никого не отпускай.
        Он выплеснул вино у подножия деревца, и Кайдо поступил так же, а потом они оба встали и пошли по периметру поля, ненадолго задерживаясь у каждого разрушенного барака. Вслед за ними вскипало веселое буйное пламя, оранжевое снаружи и золотистое с фиолетовыми искрами изнутри.
        Ветер чуть потеплел.
        Шесть гигантских костров пылали, отражаясь в куполах церкви. Древо трепетало листьями, и когда они вернулись к нему, то увидели Игорька. Он сидел, сложив руки на коленях, и безмятежно рассматривал бушующее пламя костров. Оранжевые блики плавали по его лицу, искры светились в совершенно белых, бумажно-белых волосах.
        - Да, - с уважением сказал Кайдо. - Ты действительно не дохнешь.
        Развернулся и, примерившись, принялся руками раскапывать жирную рыхлую землю.
        Крис поправил узорный уголочек завернувшейся скатерти, сел рядом с Игорьком и подал ему наполненный вином стакан.
        Они долго сидели молча - веселые костры трещали, обливая ярким золотом то по локоть грязные руки Кайдо, то лицо Криса и его плечи, закрытые тонкой кольчужной сеткой. Игорек протянул руку и из груды виноградных листьев и ягод достал тугое, словно налитое изнутри медом яблоко. Прозрачная кожица с нежными прожилками.
        Яблоко так и застыло у него в руке - яма, которую рыл Кайдо, приобрела очертания могилы.
        - По Запределью мечется один, - сказал Крис, неподвижным взглядом уставившись в лилово-желтую сердцевину ближайшего костра. - Любитель чистых листов. Впиши в него все, что положено. Не жалей. Гни под себя. Он неплохой парень, но слишком зеленый. Ломай его, озадачивай, из рук не выпускай - из максималистов получается лучшее оружие.
        Игорек повернул голову и посмотрел на него со слабым любопытством.
        - Не бойся теперь, - сказал Крис. - Имеешь право.
        Игорек кивнул.
        - Готово, - выкрикнул Кайдо и вылез из ямы.
        Крис смотрел на Игорька и кусал губы. Игорек тоже смотрел на него в упор, и молчаливое единение, связавшее их, заставило Кайдо отступить на шаг.
        Это была не его территория - не его, великолепного, но все-таки просто оружия. Вершители пытливо искали в глазах друг друга знание и единение - общая субстанция, вглядывающаяся в свои же глубины.
        - Странно. Неужели это все в обмен за одну жизнь… - вполголоса сказал Игорек.
        У него синие искры плясали в глазах.
        - За твою жизнь, - сказал Крис и отвернулся.
        Договорились.
        После Крис сам уложил на дно ямы ноутбук, наметив изголовье. Кайдо схватился за концы скатерти и свернул вино и яства в узорный узел. Его сунул в противоположный конец ямы, и туда же Игорек уронил свое яблоко. Оставалось совсем немного. Древо позади замерло. Крис поискал по карманам и вынул несколько монеток с неровным обрезанным краем.
        Игорек опустил руки.
        Кайдо сделал шаг вперед и обнял его со спины, а когда отпустил, выплеснулась кровавая паутина, и нежные листочки Древа стали блестящими и алыми.
        Игорек медленно осел на край ямы, зажимая пальцами шею, с которой сползала, накреняясь вбок, беловолосая голова. Костры взвизгнули, выбросив наверх тучи пепла и искр.
        Тело медленно обрушилось в яму, и Крис разжал ладонь. Монетки запрыгали по комьям земли, увлекая их за собой, и вскоре могила закрылась полностью, словно зашитая рана, и даже шрама не осталось. Напоследок Крис начертил на ней одному ему известные знаки и сказал вполголоса:
        - Твои пароли действительны только в Запределье…
        Кайдо посмотрел на свои руки и опустился возле Древа. Крис сел рядом - спиной к спине.
        Молча, неподвижно Законник провел ночь под Древом Жизни вместе со своим мечом, на кромке которого еще дымилась кровь. В темноте угасающие костры светились, как прищуренные глаза. Белесые призраки поднимались из-под земли и бродили туда-сюда, не приближаясь. Туман шел от леса, таща за собой горький запах хвои, позже - утренней свежести. Кайдо поерзал, вынул из кармана колоду и выложил карту.
        - Солнце, - сказал он, рассматривая витиеватые лучи на кусочке истрепанного картона.
        Потом костры угасли окончательно, а из-за кромки поля показался огненный край поднимающегося солнца.
        - Так и есть, - хрипло сказал Кайдо. - Оно вернулось.
        - Значит, лето все-таки наступит, - отозвался Крис.
        - Ты знал, что так будет, с самого начала?
        - Нет, - покачал головой Крис. - Меня просто когда-то провели точно таким же путем, но повтор я узнал только к середине. Были некоторые несовпадающие детали…
        - Кто провел? - с удивлением спросил Кайдо. У него в голове не укладывалось, что кто-то мог быть выше Законника.
        - А кто подарил мне карту метро? - спросил Крис.
        Под лучами солнца зазолотились купола церкви, и Крис смотрел на них, смотрел внимательно и благодарно, а потом вдруг болезненно дернулся, словно его полоснули лезвием по глазам.
        - Вот и все, - устало сказал он, поднимаясь.
        Кайдо тоже встал и мрачно уставился на него, угловато держа плечи.
        Туман пополз между ними, смешиваясь с дымом погасших костров.
        - Прощай, - сказал Крис, глядя куда-то вдаль. - Ты мне не нужен.
        И его плечи тоже согнулись, а руки бессильно повисли.
        Кайдо задрожал от обиды, но смолчал. Наклонился и в последний раз подставил затылок под ладонь своего хозяина. Крис медленно сжал его волосы, ощущая кожей твердую драгоценную рукоять.

* * *
        Телефон звонил. Мелко дрожа, подпрыгивала трубка, в черном лоснящемся боку отражалось голубоватое светящееся зеркало.
        Крис поднялся, откинув верблюжье одеяло, и побрел по комнате, натыкаясь то на трельяж, то на уголок столика. Следом топал невидимый негритенок.
        - Свечи, - шепнул ему Крис.
        Свечу негритенок снял с подоконника, на котором теперь стоял еще и плетеный горшок с растением, листья которого напоминали лиловых бабочек, а цветы - сонных эльфов, медленно кружащихся на шелковых зеленых нитках.
        Сонные эльфы встрепенулись и снова опустили крылья. Свеча зажглась и круглым шаром поплыла следом - в прихожую.
        Крис сел на пол и прижал трубку к уху.
        - Криспер Хайне, телефон доверия.
        Под ногами его сворачивались в трубки листы с записями прежних вызовов. Их было так много, словно сумасшедший библиотекарь распахнул двери хранилища и вышвырнул бесценные рукописи вон.
        - Посмотри, - сказал ломкий женский голос. Крис посмотрел, и увидел в зеркале напротив куклу, прижавшую ладошки к стеклу - изнутри. Лицо куклы, фарфоровое, бело-розовое, пересекал резаный шрам рта.
        На груди куклы зияла проломленная дыра. Вокруг нее висели разорванные кружева.
        - Хороша? - шепнул голос.
        Крис отложил в сторону лист и маркер.
        - Он дал мне жизнь, и он же ее отнял, - сказал голос, а кукла прильнула к зеркальной глади, и ее выпуклые глаза очутились в прихожей.
        - Он отнял у меня мое прекрасное сердце.
        Негритенок выглянул и вдруг с быстротой кошки ринулся за спину Криса и там замер, робко вцепившись холодными деревянными лапками в его плечо.
        - Мое прекрасное, доброе сердце.
        - Юля, - мягко сказал Крис.
        - Неужели он думал, что стоит сказать: извини, так получилось, - и все будет прощено?
        - Чего ты хочешь на самом деле? - спросил Крис.
        Кукла отпрянула. Зеркало снова заволокло. Свеча погасла, и трубка выдохнула:
        - Скажи моей сестре, что взрослые иногда врут… и я не умерла, просто теперь смогу приходить только ночью. И приходи! Приходи к ней каждую ночь, пока она не вырастет!
        - Хорошо, - согласился Крис. - Я твоя служба доверия, Криспер Хайне.
        А потом он вышел в летнюю, пахнущую уснувшими деревьями ночь, сел в поджидавшее такси и думал о том, что когда-то в детстве смастерил шкатулку - приладил дощечки одну к другой, оковал железом и настроил в ней жизнь маленьких забавных лягушат, которых накрыл прозрачным тонким стеклом. Лягушата под музыку работали крошечными тяпочками, сходились и расходились в реверансах, брались за маленькие мечи и копья, ели ложечками из расписных мисочек… а потом стекло треснуло, осыпалось, и осколки, обрушившись вниз, наполнили шкатулку кровью, потому что оказалось - лягушата были живые, и их сердечки бились жадно и быстро…
        Крис смотрел за окно. Где она теперь, эта шкатулка? Затерялась в болотах, упала на полки магазина, поселилась на чьем-то чердаке? Где бы она ни была, он надеялся, что не найдется человека, который сможет взять ее в руки.
        Над ним и над городом под кроной погибшего старинного Древа ютилась чаша черного неба, а еще выше - красные пустыни, опаленные жаром. Пустыни, по которым бродили гигантские черепахи, а солнце висело над красным шпилем башни.
        Черная река забвения обвивала пустыню, словно лента - шейку капризной дамы, и дыхание этой дамы северным ветром опаивало спящий мир, а сама она, успокоенная новым гостем, умиротворенно прикрывала кроваво-красное око. На смену ее неловким попыткам вернуть прежнего любимого Законника пришел истинный Вершитель - такой же, как и много сотен лет назад, стиснувший зубы от боли и понимания, закаленный собственной гибелью, сделавший единственно правильный выбор.
        Запределье вглядывалось в него внимательно, нежно - и в мальчишеских чертах пробуждало и поднимало прежние черты Законника, и ими заменяло человеческие, мягкие. Из клетчатого кусочка ткани плело полог и ложе, чтобы не забыл, чтобы помнил.
        Запределье обнимало его жаром красных крыльев, ласково согревая и даря ему бессмертие - сохранить его, удержать его, чтобы не оставил в одиночестве, не ушел… не понял, насколько он бесполезен.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к