Сохранить .
Татьяна Матвеева.
        АГЛАИДА
        Sancti Regno Dei praedestinati...
        /b. Augustin/
        В то утро, проснувшись, она почувствовала вдруг тонкий, еле заметный аромат у своего изголовья... Странно: это был ЕГО запах, запах его благовоний, нежный, всегда узнаваемый... неужели все эти дни, пока ЕГО нет, этот запах присутствовал здесь, и она просто не обращала на него внимания? Или же ей только показалось, только воображение услужливо напомнило ей о НЕМ, единственном и желанном?..
        Она видела странный сон. Голос, грозный и властный, сказал ей странное: "Тот, кто был тебе рабом, теперь будет твоим господином"... Она проснулась в смятении, не до конца понимая, что это могло значить... знала только одно - этот сон определенно должен был что-то сказать ей о НЕМ...
        Они уже года четыре прожили вместе. Она знала о том, что он будет с ней, с самого первого момента, когда он появился в их доме - новый раб, доставленный с невольничьего рынка, сразу привлек внимание дочери римского сенатора Акакия, пока она вместе с отцом стояла у дверей дома и придирчиво осматривала приведенных... мягкие золотистые волосы, слегка вьющиеся, чистый высокий лоб, пытливый и смелый взгляд глубоких серых глаз... встретившись с этим взглядом, она почувствовала, как странное смущение охватывает ее, и легкая приятная дрожь на мгновение прошла по ее телу... Но она стояла тогда на пороге, гордая, непреклонная, недосягаемая, изящным движением руки отбросила упавшие на лоб темные волосы, и искорка вечернего солнца блеснула на золоченом браслете, змейкой охватывавшем тонкую девичью руку чуть выше локтя...
        Это было удивительное чувство, подобного которому трудно было даже предположить. Странное, увлекающее смешение власти - и подчинения, боязни и беззаветной смелости одновременно... Он - раб; она - госпожа; в первые мгновения она просто поддалась внезапно вспыхнувшей страсти, увлеченная миловидной внешностью юноши... до сих пор с удовольствием вспоминала она, как под каким-то пустячным, из хитрости выдуманным предлогом, зазвала она молодого управляющего в свою комнату, как смеялась, глядя в лицо ему и видя его смущение и страх перед своей госпожой, которая тоже нравилась ему - и Аглаида видела, что она ему нравилась... Кто кого склонил тогда к первому опыту совместного их блаженства? Она ли, смеясь, потянула его за кромку одежд, чтобы он сел рядом с ней на укрытое узорчатым покрывалом ложе, или же он первым дерзнул обхватить свою госпожу за плечи и прикоснуться губами к ее губам? Это все произошло так мгновенно, что у нее захватило дух тогда... и всегда, когда она вспоминала о первых днях, когда начали они жить вместе, она закусывала губу и прищуривалась от вновь переживаемого удовольствия...
        В первые мгновения это была лишь страсть, бурная, внезапная страсть... но это стало больше, чем просто страстью; в сердцах обоих расцвел трепетный и нежный цветок любви.
        Она была красивой и гордой, дочь сенатора, Аглаида. Она знала цену своему состоянию и своей красоте, и своему положению в обществе Рима; знала, конечно, и то, что многие из знатных юношей не отказались бы от ее руки, однако будучи счастлива со своим возлюбленным-рабом, она не желала знать никого... законы общества снисходительно смотрели на него и ее; разумеется, от глаз окружающих не могли укрыться нежные взгляды, которыми обменивались управляющий и Аглаида, принимала ли она кого-то в своем доме или покидала имение, чтобы посетить какое-либо зрелище или игры... Им было хорошо вдвоем, и в этом "хорошо" тонули мысли о том, что в том, как они поступают - есть что-то запретное, неправильное...
        Она подперла голову рукой, задумчиво водя пальцем по складкам на платье, и склонила голову, чтобы рабыня, укладывавшая ей волосы, могла лучше справляться со своей работой... Снова тяжело вздохнула - и между черных стрелок бровей легла тонкая складочка. Зачем она только отправила его, зачем только отпустила... зачем? Но она чувствовала тогда, что это необходимо...
        Ей нужен был хранитель. Небесный покровитель, большее, чем талисман, который можно было без труда достать у торговцев на рынке, больше, чем статуи богов - охранителей дома, которые так любили ревнители древней римской веры, отеческой веры... Аглаида вспоминала часто о том, что была крещена, и по праздничным дням посещала службу, приходя в стоявшую на дальнем конце города небольшую полутемную церковь; однако ей надо было обманывать себя, играя со своей совестью, потому что всякий раз, когда она входила под своды храма, чувствовала какой-то странный холод, и ей казалось, что она ловит на себе осуждающие, недобрые взгляды... тогда ей хотелось поскорее забыть об этом и уйти... но желание получить защиту и поддержку христианского Бога не уходило.
        Она придумала хороший и казавшийся ей несложным в осуществлении способ - зная о том, что где-то там, в Киликии, на востоке, развернулось гонение на христиан, она загорелась мыслью доставить к себе в Рим останки какого-либо из христианских мучеников. Ей нужно было сделать какое-то доброе дело, которое перевесило бы соделанные ею грехи - истинные ли или мнимые, внушенные ей или действительно совершенные- безразлично. А в сиянии такого доброго и угодного Богу и Церкви дела, как строительство храма для погребения там с почетом останков мученика все ее прегрешения сгорели бы, исчезли бы без следа...
        И она велела отправиться на восток человеку, которому больше всех доверяла и которого больше всего любила... Она поняла, как сильно она любит его и как сильно ей его не хватает, только когда снаряженные ей посланцы уже скрылись за пределами Рима, и она увидела вдруг, каким внезапно опустевшим и тихим стал дом. Несколько недель, что предстояло ей провести в отсутствие своего любовника, оказались нестерпимой пыткой. То она часами сидела в своей комнате, переставляя на столе скляночки с благовониями, то в растерянности бродила по саду, или садилась на краю бассейна и смотрела на игры беззаботных рыб... то вновь уходила к себе, и сложив руки на груди, начинала отчаянно, жарко молиться, смутно ощущая какую-то тоску, и пыталась разогнать ее, и неумелой своей молитвой обратиться к Богу, чтобы он сохранил ее любимого на этом долгом пути...
        ***
        Они вернулись, госпожа... Что?
        Они вернулись, госпожа - послушно повторяет служанка, маленькая, смуглая египтянка с круглыми черными глазами, которые почему-то смотрят жалобно или скорее испуганно... Вернулись посланные вами в Тарс, за останками мучеников, и -- запинаясь... - управляющего с ними нет...
        Что?..
        Она вскакивает и стремительно бежит из комнаты... не успев ни умаститься, по обыкновению, благовониями, ни подвести глаза... даже волосы ее рабыня не успела уложить до конца, и теперь холодный зимний ветер треплет неоконченную прическу, и темные пряди падают, мешая смотреть...
        Его действительно нет с ними. Вот Прокл, вот Авдий, вот Лукиан, все слуги, посланные ею туда, к берегам Киликии несколько недель назад... все они стоят перед нею, растерянные, потупив глаза... Где же ОН? Где? И что это за полуслепой старик рядом с ними, в истрепанной одежде, крестится мелко трясущейся рукой? Что это все значит, что?
        Она переводит взгляд с одного на другого, но все молчат, не желая ничего говорить... она чуть поворачивается и видит небольшой саркофаг, поставленный на землю. Тот, что она посылала за останками мучеников... тогда, вместе с пятьюстами золотыми монетами и множеством сосудов благовонных масел, чтобы заплатить за тело, посылала она этот ковчег, и с ним еще благовония и тонкие плащаницы, чтобы завернуть в них тело... значит, они все-таки привезли останки мученика из Тарса, значит, все-таки выполнили ее поручение, то, о котором она просила, промелькнуло у нее в голове... только теперь - ЗАЧЕМ?..
        Управляющего больше нет, госпожа, - слышит она наконец - как удары о свинец - голос Прокла глуховатый, точно доносится откуда-то издалека... - Когда мы прибыли в Тарс, госпожа... То остановились в гостинице, - вставляет Евторпий, - и господин наш, велев нам ждать его возвращения, отправился на площадь, туда, где вершилась расправа... И больше в тот день мы не видели его... не видели его, - снова подхватывает Прокл, и я уже, прости меня Бог! - сказал товарищам своим, а не пойти ли нам по кабакам и тавернам города Тaрса, ибо кажется мне, что там найдем мы управляющего нашего, ибо известно и вам, госпожа, что большой радостью была для него чаша доброго вина... - он снова умолкает, понурившись, смотрит в землю... "Прости меня Бог!" - тихо шепчет он и почему-то оглядывается на саркофаг...
        Мы искали его два дня, госпожа, пока кто-то не сказал нам, что в тот день некий человек, по облику похожий на него, явился в тот день на судилище, где казнили христиан, и исповедовал христианскую веру, и был убит в тот день... и мы не поверили, что такое может быть, госпожа... но мы пришли на место казни... и узнали тело его...
        Последних слов Аглаида уже не слышит... у нее перехватывает дыхание, когда она снова смотрит -там, за спиной Прокла, на саркофаг... в отчаянии ПОНИМАЯ - и все же отказываясь понимать...
        Старик выходит вперед и начинает говорить нараспев - тихим, дребезжащим голосом, словно кто-то водит скрипучим каламом по дешевому листу папируса... Это один из жителей Тарса, госпожа - снова откуда-то со стороны слышит она слова Прокла - мы взяли его с собой, он видел, как все было...
        И все же она слышит. То ей кажется, что она слышит только гулкие удары своего сердца и свое дыхание да шелест листвы высоких деревьев сада... то вновь откуда-то начинает звучать речь старика...
        и мы увидели его, когда он вошел на место судилища... высокий и стройный, в богатых одеждах, стал он при входе, и многие повернулись к нему, и звали его сесть с ними рядом, дабы посмотреть, как убивают христиан... но он не слушал их... и слезы побежали у него по лицу, и он вышел на площадь, и принялся утешать умирающих, и отирал раны страдавших, дабы облегчить их мученья, и правитель города окликнул его и велел назвать свое имя...
        Она слушает. Или шепчет молитву... непроизвольно опустившись на колени, вот она стоит, и руки ее, смуглые руки, обвитые золотыми змейками браслетов, тянутся к саркофагу... она отдергивает руку - и снова стремится к нему прикоснуться... и вот уже, тихо склонив голову, в бессилии обнимает гроб, ставший гробом ее возлюбленного... но зачем? Но почему? Он умер... это звучит так холодно и просто... он умер... больше он не придет... больше он никогда не придет, не принесет ей чашу разбавленного водой вина поутру, больше он не будет идти рядом с ней, провожая ее, мимо Колизея, больше никогда руки его не будут в ее волосах... Боже, почему она думает сейчас о его нежном голосе, о руках, ласкающих ее, когда его больше нет, когда он умер, нет, не просто умер, но отдал жизнь для Бога... для Бога... или для нее... потому что это она хотела получить останки мученика... хотела, чтобы у нее был свой защитник на небе и покровитель... и ОН стал этим защитником и покровителем...
        Старик все еще продолжает говорить; говорить со странным, отрешенным спокойствием, о том, как перед тем, как убить мечом, любимому ее вонзили иглы под ногти и влили в рот раскаленного олова... но она уже не в силах ничего произнести.
        ***
        Она вспомнила тот последний день, когда видела его живым. Рано утром. Утром, когда сероватая дымка еще висела над просыпающимся городом, в саду было прохладно и тихо, Аглаида стояла рядом с Вонифатием на траве, босиком - и в воздухе разливался аромат роз - и горечь пустынного ветра, примчавшегося в Рим издалека...
        Мне хорошо с тобою, Аглаида, - сказал он -так, как говорил много раз до этого, по своему обыкновению... Мне хорошо с тобою... может быть, мы поступаем неправильно... и небеса должны осудить нас... но они не судят. И я счастлив, что в жизни своей встретил тебя...
        Если ты привезешь мощи святого мученика, - чуть отстранившись от него, строго произнесла Аглаида, - то я думаю, можно будет не так волноваться... У нас будет защитник на небесах; я хочу такого защитника и покровителя...
        Он улыбнулся и тронул ее за руку.
        А если мне не повезет и я не найду святые мощи? - спросил он. - на губах его по-прежнему играла улыбка. - И если МЕНЯ принесут в твой дом, Аглаида, замученным за Христа, - примешь ли ты тогда меня с честью?
        Не шути так! - воскликнула она тогда. Не шути так... Что двигало ей - желание прекратить глупую шутку или уберечься от кощунства? Или какое-то предчувствие беды охватило ее уже тогда? Но эти слова звучали в голове снова и снова, преследовали, бились в висок...
        А если МЕНЯ принесут в твой дом, замученным за Христа?...
        ***
        В пятидесяти стадиях от Рима, в загородном имении своем, велела Аглаида построить храм, в котором и положили останки мученика Вонифатия.
        Раздав богатство свое, в уединении, не встречаясь ни с кем из прежних знакомых своих, провела одинокая женщина остаток своих дней; ее похоронили рядом с Вонифатием, когда ее не стало.
        Было это в году 290 от Роджества Христова, и празднуется память святых Вонифатия и Аглаиды в девятнадцатый день декабря.
        (C) by Tatiana Matveeva ~Inity~ .
 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к