Кошачья голова Татьяна Олеговна Мастрюкова
        Новая книга Татьяны Мастрюковой - призера литературного конкурса «Новая книга», а также победителя I сезона литературной премии в сфере электронных и аудиокниг «Электронная буква» платформы «ЛитРес» в номинации «Крупная проза».
        Кого мы заклинаем, приговаривая знакомое с детства «Икота, икота, перейди на Федота»? Егор никогда об этом не задумывался, пока в его старшую сестру Алину не вселилась… икота. Как вселилась? А вы спросите у дохлой кошки на помойке - ей об этом кое-что известно. Ну а сестра теперь в любой момент может стать чужой и страшной, заглянуть в твои мысли и наслать тридцать три несчастья. Как же изгнать из Алины жуткую сущность? Егор, Алина и их мама отправляются к знахарке в деревню Никоноровку. Пока Алина избавляется от икотки, Егору и баек понарасскажут, и с местной нечистью познакомят… Только успевай делать ноги. Да поменьше оглядывайся назад, а то ведь догонят!
        Татьяна Мастрюкова
        Кошачья голова
        Икотка, икотка, сойди с мово рота, слезай с языка,
        выйди за воротки, скачи на болота.
        Кого встретишь, тому в рот.
        Народный заговор против икоты
        
* * *
        Пролог (сейчас)
        Пока все нормально. Как обычно.
        Как было раньше, совсем раньше. Но, правда, и семи лет еще не прошло. Только четыре.
        Мама считает каждый день, и я помню. И конечно, Алина, уж будьте уверены, помнит и считает.
        И у нас есть время. Целых три года.
        Мы живем в другом месте, общаемся с другими людьми.
        Они ничего не знают о нашем прошлом.
        Их не удивляют наши новые привычки, потому что для них это часть нашего обычного поведения, пусть и странноватого. Никому и в голову не придет спросить, например, с чего это мы перестали есть рыбу и почему вообще никогда не говорим про рыбу. Или почему у нас нет домашних животных, тех же кошек. А еще я очень боюсь икать. И не ем в гостях. И из рук ни у кого ничего не беру, даже если это иногда выглядит невежливо и грубовато. Вы наверняка подумаете, что это очень глупо. Подумаете, что я с приветом.
        Но у нас осталось всего лишь только три года, чтобы узнать, действительно ли это так глупо.
        Предисловие (десять лет назад)
        Когда в нашем доме ремонтировали чердак, то оттуда вытащили кучу всякого хлама. Просто удивительно, как на общем чердаке городского жилого дома может быть такое количество ломаной мебели и прочего старья, скорее характерного для частного домовладения.
        Огромный контейнер для строительного мусора рабочие поставили прямо под окнами первого этажа, откуда можно было в режиме нон-стоп наблюдать, как в горе рухляди роются сначала хозяйственные местные жители, потом бомжи, а потом уже отчаянные мальчишки в поисках сокровищ.
        Они-то и нарыли в чердачном хламе мумифицированный трупик кошки. Неизвестно, сколько он пролежал на чердаке, была ли это чья-то пропавшая любимица или просто несчастное бездомное животное, нашедшее среди сломанных стульев и занозистых досок свой последний приют. Плоская, с рыжей, теперь больше похожей на искусственную шерстью, с оскаленной в предсмертной гримасе пастью, мумия кошки одновременно вызывала жалость и отвращение.
        Мальчишки не придумали ничего умнее, чем прикрепить кошачий труп к краю контейнера, так что мертвое животное смотрело прямо в окна первого этажа.
        Жутковатое зрелище.
        В итоге мальчишкам самим стало не по себе, они перестали лазить в чердачном хламе, но кошку так никто из них и не снял.
        Теперь я думаю, что, может, они вовсе ни при чем.
        Жители первого этажа, в чьи окна пялился мумифицированный трупик, ругались, требовали похоронить животное, но сами почему-то брезговали дотрагиваться до мумии. Это вам не древнеегипетский артефакт, в конце концов. Хотя, по сути, одно и то же. Только древнеегипетскую мумию мы в музее без всякой брезгливости рассматриваем, а когда точно такая же, только поновее, маячит у наших окон, это вызывает совсем другие эмоции.

* * *
        Потом как-то ночью кошачья мумия пропала, и утром все вздохнули спокойно. Правда, мальчишки утверждали, что нашли ее на помойке в соседнем дворе, только головы у мумии уже не было… Но никто особо не прислушивался к мальчишеской болтовне, контейнер с чердачным хламом в конце концов увезли, и вскоре все воспоминания о странной чердачной находке вытеснились более насущными и животрепещущими проблемами.
        Глава первая (четыре года назад)
        - Икота, икота, иди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого.
        Икать я, конечно, не прекратил, зато сестра, сидевшая с планшетом на коленях, резко крутанулась на кресле и со слишком часто в последнее время проскальзывающей ехидцей проговорила:
        - А знаешь ли ты, братец мой… Хотя что ты там знаешь! Так вот знай: ты только что произнес заговор на распространение икоты.
        - Ну и че? - между иканиями как можно грубее откликнулся я. - Лишь бы я не икал.
        - Ну разумеется, тебе всегда на всех по фигу. Только это не просто заговор, а пожелание одержимости. Поскольку никого в квартире, кроме нас двоих, нет, то ты только что наслал на меня икотку. Ну, спасибо, братец!
        И она, не вставая с кресла, отвесила издевательский поклон.
        - Да ты и так одержимая, - пробурчал я и набрал в легкие побольше воздуха, чтобы задержать дыхание и прекратить наконец это дурацкое икание.
        - Пока еще нет. Но скоро узнаем, сработало ли.
        - Это просто сокращение диафрагмы, - не выдержал я.
        - А вот наши предки так не считали. Икотка - это такая сущность, которая попадала в человека - чаще женского пола - через еду. То есть ее надо было проглотить.
        Я фыркнул. Ага, где найти идиотов, которые станут глотать какие попало сущности? Разве что на азиатских рынках. Ну там да, не смешно совсем…
        А сестра даже планшет отложила:
        - Поэтому у подозрительных людей еду и питье не пробовали даже.
        - Да откуда ты знаешь?
        - Знаю.
        - А зачем тебе это? Ты что, искала специально?
        - Ты слушай лучше. Еще могли эту сущность, икотку, наслать по ветру. Например, ты вот идешь, зазевался, проглотил мошку, а это была икотка. Ты же вечно ходишь, ворон считаешь. Хорошо, хоть слюна не бежит.
        Это было обидно.
        - Отстань! Сама такая!
        Мне уже перестал нравиться ее дурацкий рассказ. Вообще-то он мне с самого начала не нравился, но это край.
        - И вот поселялась икотка внутри человека, и даже разговаривать он начинал по-другому. Мы на выдохе говорим, а одержимые икоткой - на вдохе. А поскольку на вдохе заглатываешь много воздуха, то потом, естественно, начинается отрыжка. Точно как ты, вечно рыгаешь за столом. И человек дополнительно страдал из-за этой икотки.
        - Да что ты несешь! - не выдержал я.
        - А вот и нет! - Сестра даже с кресла соскочила. - Скажи любое слово!
        Я пожал плечами. В голове сразу стало как-то пусто, даже элементарные слова куда-то пропали.
        И вдруг чуть ли не перед глазами всплыло слово. Я его и с рыбой-то не сразу проассоциировал. Просто смешное слово.
        - Ну барабулька.
        - Странно, что ты сказал именно это слово. Ну ладно. Смотри! Вот я говорю нормальным голосом. Например… Вот, например… Ладно, пусть будет барабулька. А теперь на вдохе.
        Хотя я не собирался показывать интерес, а все же посмотрел, даже икать перестал.
        Алина вдохнула и тут же закашлялась, будто поперхнувшись. Я уже хотел мстительно со всей дури шлепнуть ее по спине, но тут она выпрямилась и взглянула на меня.
        Лицо сестры вдруг приняло какой-то странный, хитровато-недобрый вид. Даже губы будто утончились, и на лицо легла тень, хотя освещение в комнате оставалось таким же, как раньше.
        Вот как она так умеет противно делать? Тренировалась, что ли, перед зеркалом?
        Не своим, тоненьким голоском она просвистела:
        - Барабулька. Вона как я умею говорить. Йой, ёшки-ёш- ки-ёшки-йой! А вот, а вот, а вот. А ты не могешь. Тпру-у, пру-у. Бз-з-з! Бз-з-з! Дурачина! Дурачина! Теперь я здеся буду жить.
        У меня неприятно засосало под ложечкой. Так иногда бывает, когда понимаешь: сейчас тебе сделают пакость. Вызовут к доске отвечать тему, в которой плаваешь как топор. Или незнакомые пацаны прикопаются. Или не туда нажал на всплывающем окне, и у тебя на глазах начинается удаление сделанной за несколько месяцев работы.
        - Пожалуйста, не надо так. Ты так правда на одержимую похожа. - И добавил после паузы, чтобы она поняла, что не шучу: - Даже страшновато.
        Сестра продолжала улыбаться тонкими губами и ехидно смотреть на меня:
        - Уйду, когда захочу. Никогда! - И она гаденько рассмеялась на вдохе. - Сам позвал, вот и пришла. А сидела, долго сидела, сидела. Два года напрасно ждала-сидела, пересидела. Еще четыре досидела. Дождалася! Позвал!
        - Ничего я не звал, прекрати!
        Я поискал глазами, чем бы в нее запульнуть, схватил подушку и уже примерился, когда сестра быстро, как какая-нибудь ящерица, показала мне язык (на мгновение даже привиделось, что он раздвоенный), крутанулась на кресле и замерла.
        Все еще сжимая подушку в руке, я осторожно встал и тихонько подкрался к Алине.
        Но устраивать подушечный бой что-то совершенно расхотелось. Алина сидела, уставившись в одну точку, с бледным, каким-то заострившимся лицом, а по ее лбу скатывались капельки пота.
        Глава вторая
        Меня зовут Егор. Старшая сестра Алина. Родители. А, и волнистый попугайчик Иннокентий, то есть просто Кешка.
        Отец выбил нам трехкомнатную квартиру, правда, в старом фонде и на первом этаже. Одна комната - родительская, вторая - Алинина. А я обитал в проходной гостиной, где родители заставляли делать нас уроки и играть на компьютерах и планшетах, чтобы мы точно были на глазах и от учебы не отлынивали. Так что, считай, мы постоянно тусовались здесь. Даже сестра до сих пор послушно приходит с планшетом в гостиную, хотя вот-вот школу окончит.
        Раньше с нами еще бабушка жила, мамина мама. Испытание для нервов, как говорил отец. Впрочем, с его вахтовым методом работы особых конфликтов не было.
        Бабушки не стало четыре года назад.
        В общем, ничего особенного. Семья как семья, каких миллион. Мы - ничем не выдающиеся. Особенно я. Но, как говорится, что есть, то есть.
        С обычными людьми редко происходит что-то необычное. Можно просчитать все риски, все события на двадцать лет вперед и не ошибиться. Я вот даже не понимаю, зачем некоторые к гадалкам ходят, когда и так ясно, что дальше будет.
        Мама говорит, что на самом деле это настоящее счастье, когда никаких неожиданностей нет, когда все как у всех. И выделяться не надо, только хуже станет.
        Сама она настолько спихнула на отца принятие всех важных решений, что он перестал прислушиваться к ее мнению по всем вопросам вообще. Отец предпочитает все планировать сам, особо никого из нас не спрашивая. Но если что, говорит, рассчитывает на меня. Когда я был мелкий, мне это очень льстило, и Алинка надо мной издевательски смеялась по этому поводу. Сейчас же все это немного напрягает - и отцовские надежды, и насмешки сестры.
        Со старшей сестрой отношения как у всех. Чаще всего она реально бесит, вечно гадко подкалывает и в лучшем случае не обращает внимания. Но я помню, как мы с ней дружили еще несколько лет назад, и по делу она всегда поддержит и поможет. Отец многое ей прощает и ничего особо не требует, в отличие от матери.
        По ее мнению, Алина обязана хорошо окончить школу, потом - институт, а потом удачно выйти замуж. Если удачно выйдет замуж сразу после школы, то еще лучше. Правда, ни о чем, кроме учебы и помощи матери по дому, она думать сейчас не должна. И еще маме очень важно мнение гипотетических соседей. Если я что-нибудь вытворю, то это нормально. А вот если сестра - это позор на всю семью.
        Я даже как-то пообещал Алине взять на себя ее проступок, если что. Такой у меня был приступ великодушия, который сестра сначала высмеяла, а потом спохватилась и поблагодарила.
        Впрочем, Алина никогда не упускала случая смыться из дома на очередную тусовку, а мама на удивление всегда покрывала ее, так что поздние возвращения всегда были скрыты от отца. И как-то это прекрасно уживалось у мамы с требованиями соблюдения приличий. Будто бы соседи не видели, как Алина кралась домой, припозднившись с вечеринки, и скреблась в окно кухни, чтобы мать открыла входную дверь и не пришлось пользоваться звонком.
        Мы с Алиной всегда над этими мамиными двойными стандартами посмеивались, но строго между собой.
        Короче, ничего особенного, все как у всех. Или почти как у всех.
        Пока я не сказал про барабульку. Блин, да я даже не пробовал ее никогда, эту рыбу! Да я вообще только потом в поисковик забил и нашел, что барабулька - это рыба!
        Я вообще много размышлял на эту тему. Когда заснуть не можешь и почему-то тревожно на душе, хотя вроде бы все нормально и ничего не предвещало, то особенно хорошо думается всякая мура, так что действительно полночи лежишь и пялишься в потолок, и думаешь, и думаешь. И прокручиваешь бесконечно одно и то же… А если есть хоть малейший повод, то вообще.
        А повод у меня не малейший.
        Что было бы, если бы я не повелся тогда? Не сказал ничего, просто, как обычно, фыркнул бы презрительно и отвернулся - случилось бы или нет?
        Теперь уже не проверишь. Не узнаешь, ты виноват или нет. Виноват или не виноват совсем… Бабушка говорила: «Если бы да кабы, да во рту росли грибы!» Но знаете что? Я больше просто так никакие присказки не повторяю. Ну на фиг!
        Но это теперь.
        Поначалу это даже забавляло. Выглядело как игра, дурачество. Затянувшееся, правда, но можно было списать на вредный Алинин характер. Мама, разумеется, все объясняет подростковым возрастом, но вот я тоже подросток и точно могу сказать: у моей сестры всегда был характер не для слабонервных младших братьев. Хорошо еще, что в семье нас только двое.
        Но что с ней стало происходить, вообще не поддавалось никакой привычной логике.
        Хотя я первое время сестру даже нарочно поддразнивал, про барабульку неожиданно вслух вспоминал.
        Алина как-то сказала мне, что никто не имеет права издеваться надо мной, за исключением ее, потому что это привилегия старшей сестры, а остальные идут лесом.
        Так что и я поначалу вообще не чувствовал за собой никакой вины, нарочно провоцируя у сестры приступ. Потому что я брат и типа тоже имею право немного поглумиться, но исключительно чтобы поймать момент, как она это делает, и научиться так же менять лицо и голос. Дурак…
        Вот только подловить никак не получалось. В ее внешности, которую я знаю с детства, вдруг происходило что-то неуловимо неправильное. И совершенно точно это не предназначалось исключительно для меня.
        Я как-то услышал этот мерзкий голос из-за закрытой двери в Алинину комнату и, даже не постучав, вломился в полной уверенности, что сестра демонстрирует свои «умения» кому-то еще, кроме меня. Так вот, в комнате, кроме самой Алины, никого не было. Она разговаривала сама с собой. Разными голосами: своим собственным и этим, на вдохе.
        Как быстро влетел, так быстро и ретировался. Слишком жутким показался разговор. Как будто два разных человека, и один очень хочет избавиться от другого… И лицо у Алины было такое, будто она изнемогает от боли, будто ей очень тяжело. Когда она повернулась на звук открывшейся двери, то явно делала это через силу.
        Я помню, как икотка первый раз назвала свое имя и до меня стало доходить, что это не шутка и не изощренный способ прикалываться надо мной. Мы с Алиной совершенно привычно поспорили, кто первый будет играть на планшете. Вообще-то он был мамин, и следовало бы в первую очередь спросить непосредственно у нее. Но поскольку она редко им пользовалась, мы с Алиной по умолчанию считали планшет своим. У мамы же было только одно условие: чтобы брали по очереди. Вот как раз из-за этого, по маминому мнению, простого условия мы вечно и сцеплялись.
        Меня выбесило Алинино упрямство, честно скажу, и я решил без зазрения совести применить запрещенный прием: зная, что сестра никак не может сдержаться и не отреагировать, нагло глядя ей прямо в глаза, громко рявкнул: «Барабулька!»
        Хотя я сделал это нарочно, зная, что последует, все равно вздрогнул, настолько быстро моя сестра преобразилась. Изменилось не только ее поведение, но даже внешне она стала другой.
        Забралась с ногами на табуретку, как обезьянка, скорчилась вся и повернула ко мне хитренькое лицо, которое совершенно точно было лицом моей сестры и одновременно принадлежало какой-то абсолютно незнакомой мне личности женского пола непонятного возраста, но точно не девушке-подростку. Очень неприятной личности, от которой неизвестно чего ожидать.
        Я пожалел, что ляпнул про барабульку. Планшет того не стоил.
        - Алин, ты на себя совсем не похожа, ты знаешь это. Тебе так не идет совсем.
        Я подумал, что если скажу так, то это однозначно подействует. Ведь раньше Алина всегда очень болезненно реагировала даже на, с моей точки зрения, совсем невинные замечания относительно ее внешности или одежды. Она мне такие ответочки возвращала, что я потом неделю на себя в зеркало не мог смотреть.
        Моя сестра наверняка отреагировала бы. Но эта новая Алина только растянула в дурацкой улыбочке вдруг ставшие такими тонкими губы и этим новым гадким голосом провякала:
        - Алина-дурачина! Бз-з-з! Хорошо, что я Палашка!
        - Кто-кто? - переспросил я, но не потому, что не расслышал. Все я прекрасно услышал и увидел.
        - Я девочка Палагиечка, красная рубашечка. Тпру-у, пру-у. Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой.
        Алина крутанулась на табуретке, похожая на какого-то зловещего горбуна. Выглядела она при этом… отталкивающе. Еще мигом потемневшее лицо, и будто тени под глазами пролегли, как нарисованные. Все точно так же, как тогда, в первый раз. И еще от нее сильно пахло спичками.
        - Зачем вот это вот все? Тебе самой не противно?
        Сестра залилась новым, дребезжащим смехом и хлопнула себя по бокам ладонями, будто нелепая птица:
        - Я красивенькая. Бз-з-з! Бз-з-з! И вот, и вот, и вот девочке говорила: буду делать что хочу. Она думала: сон, а я ей руку-mo вывернула да в пляс пустила. Йой, ёшки-ёшки-ёшки- йой. Тпру-у, пру-у.
        - Алина, хватит.
        - Алина хватит, - передразнила она, быстро облизав неестественно острым языком тонкие губы. - Алина хватит, Палашечка не хватит. Палашечка схватит! Тпру-у, пру-у. Что хочу, то и наворочу. И тебя оборочу! Что? Что? А вот! Как захочу, так ты, дурачина, и сделаешь.
        - Ты нарочно меня заставила про бара… про эту рыбу говорить?
        - Дурачина, я про себя-то знаю. А ты-то про себя знаешь?
        Какой мерзкий голос, словно принадлежащий какой-то взрослой необразованной тетке!
        - Алина, прекрати, пожалуйста.
        - Сам хотел, сам звал! Алина-дурачина молчит, а я - Палашечка! Бз-з-з!
        И, внезапно спрыгнув с табуретки, на которой только что прочно сидела на корточках, бросилась ко мне так быстро, что я не успел среагировать. Схватила за плечи, больно впившись пальцами, и практически в самое лицо провыла:
        - Я Палашечка! Посмотри на меня! Красавица!
        Я смотрел прямо в искаженное, потемневшее лицо… Не лицо, рожу… С растянутым тонкогубым ртом, со вздувшейся и пульсирующей на лбу веной. А зрачки у Алины были совершенно горизонтальные.
        До сих пор я упорно не хотел допускать мысли, что это по-настоящему. Что это не игра, в том числе моего воображения.
        Но как объяснить ее жуткие глаза? Я точно видел, что до этого идиотского выступления «Палашечки»
        у Алины со зрачками было все нормально. Она никак не могла надеть линзы незаметно от меня, даже если бы очень долго тренировалась.
        И еще: Кешка стал при приближении Алинки волноваться, метаться по клетке и панически кричать, так что приходилось его во время пребывания на кухне закрывать чехлом, который мама давным-давно перешила из детской Алининой юбки.
        Вообще-то кормить попугайчика, доливать ему воду и чистить клетку всегда было Алининой обязанностью. То есть нашей общей, но я постоянно забывал то одно, то другое и однажды чуть птицу не уморил. Мама очень кричала, сестра бесилась, но я все равно забывал, не нарочно, так что в итоге уход за нашим Кешкой полностью перешел к Алине.
        Наш спокойный питомец так любил сидеть у кого-нибудь из нас (особенно у мамы и Алины, как самых длинноволосых) на голове и перебирать волосы, или грызть кончики тетрадных листов (нам с сестрой постоянно за это в школе попадает), или охотиться за ручкой, которой в этих самых тетрадках пишешь. А теперь он бьется в истерике от Алины, которая его кормит и поит, и вообще из клетки старается не высовываться.

* * *
        Совершенно домашняя птица. Мама раз в день выпускает Кешку полетать, но все окна и даже двери в некоторые помещения у нас надежно закрыты.
        Алина, конечно, очень расстроилась - как будто самый верный, бескорыстно любящий ее член нашей семьи оказался предателем.
        Впрочем, расстраивалась-то она расстраивалась, только все чаще отлынивала от своих домашних обязанностей, перестала что-либо по дому делать и вообще ложилась на свою кровать и тупо лежала, ничего не делая.
        Теперь за Кешкой ухаживала только мама. Я, по идее, тоже, но даже в такой ситуации забота о попугайчике каким-то непостижимым образом вылетала у меня из головы (каламбур).
        Животные первыми ощущают изменения, которые не могут уловить люди. Землетрясение, ядовитый газ, опасное поведение - они все считывают гораздо раньше, чем человек. А до нас когда еще дойдет наконец, что надо спасаться.
        Наш попугайчик давным-давно все просек. А я только-только сейчас…
        Алина-Палашка оттолкнула меня и как ни в чем не бывало отправилась на кухню. Планшет был забыт.
        Что мне было делать? Я решил поговорить с мамой. Обогнав сестру, ворвался на кухню и выпалил:
        - Мам, она называет себя Палашкой! Говорит не своим голосом.
        Мама набросила тряпку на Кешкину клетку и повернулась к вошедшей Алине. Та бросила на нас быстрый взгляд и полезла в холодильник, будто вообще не устраивала мне только что никакого представления.
        - Мам, смотри: у нее горизонтальные зрачки, - наклонившись к самому маминому уху, прошептал я.
        Мама никак не отреагировала. Просто вообще никак.
        - Посмотри же! Разве это нормально?
        Поскольку мама опять промолчала, я отодвинулся и заглянул ей в лицо, пытаясь поймать взгляд. Она была очень бледная и напряженная. Все-то она прекрасно видела. Отлично видела и без меня. И очень сильно боялась.
        Словно очнувшись, пряча от меня глаза, мама пробормотала невнятно:
        - Не выдумывай всякую ерунду. - Отвернулась и, говоря как бы в никуда, ни к кому не обращаясь, придумала причину: - Это все ваши интернеты проклятые. Вообще вам доступ закрыть надо, поговорю с отцом. Только там и сидите, как зомбированные.
        Сама-то сериалы свои по интернету смотрит. Но ей же не скажешь…
        - А учиться как, мам? У нас почти все задания в электронке, - осторожно напомнил я.
        Мама раздраженно передернула плечами и ничего не ответила.
        Сестра села за стол. Выглядела она обычно, как всю жизнь, только вид был очень усталый. И лицо у нее симпатичное, на маму похожа. Совсем не эта тонкогубая узкоглазая рожа, будто и не совсем человеческая даже.
        Мама сделала глубокий вдох:
        - Алиночка…
        Сестра что-то промычала, явно не желая поддерживать разговор.
        - Ты зачем себя называешь другим именем?
        Алина сразу выпрямилась и побледнела (но как обычный человек, по-нормальному):
        - Это не я себя так называю.
        И одними губами прошептала мне: «Трепло!»
        - А ты что делала?
        - Ничего я не делала, - через силу прошептала сестра.
        Я внимательно смотрел ей в лицо и заметил, как у нее на глаза навернулись слезы. Обычные глаза с обычными зрачками…
        - И давно так с тобой?
        Тревога в голосе мамы прямо кричала о том, что она давно все сама заметила.
        Алина отвернулась и буркнула:
        - Не хочу говорить.
        Тут на кухню зашел отец, и мы сразу сделали вид, что ничего не произошло. Отец первым делом спросил:
        - Чего Кешку прикрыли? У птицы ночь уже?
        У него всегда так: когда ты надеешься, что отец обратит на что-то внимание, он будто нарочно это игнорирует и в упор не видит. Не замечает. Если же понадеешься на его равнодушие и невнимание, выйдет все с точностью наоборот. Никогда не мог понять этой его суперспособности.
        Мама замялась, посмотрела на нас умоляюще, но и я, и тем более Алина молчали. Впрочем, отец, не дождавшись быстрого ответа, потерял к попугайчику и закрытой клетке всякий интерес, сосредоточившись на еде и новостях в телефоне. Мама поколебалась, но, поскольку отец погрузился в телефон, решила продолжить разговор с Алиной.
        - Это голоса какие-то в голове?
        - Нет, другое, - буркнула сестра.
        Мама вздохнула и попыталась, видимо, свою догадку преподнести в виде шутки, но вышло совсем не смешно:
        - Это как будто на тебя порчу наслали, дочка.
        - И чего теперь, к священнику идти, что ли, - фыркнула Алина с деланным пренебрежением.
        Отец, который до этого молча жевал, уставившись в телефон, и будто бы вообще не слышал наш разговор, что, в общем, было у него в обычае, вдруг поднял голову и посмотрел прямо на меня. Я выдержал взгляд, криво улыбнулся и пожал плечами. Клянусь, я не хотел этого делать. Не знаю, как так вышло. Машинальный, годами отработанный ритуальный жест. Мама с сестрой - отдельно, мы, мужики, - отдельно.
        А ведь хотел сказать, что с сестрой правда проблемы, и нешуточные, но вместо этого предал их с мамой. Предал, чтобы заслужить этот отцовский молчаливый взгляд. Вроде мы вместе с ним заодно, не такие истерички, как они.
        Я потом только сообразил, что, возможно, отец поверил бы мне, если бы я подтвердил. А так получилось то, что получилось.
        - Прекратите это немедленно. Тьфу, слушать противно. - Отец отбросил вилку, будто и приготовленная мамой еда ему опротивела. - Какой, к лешему, священник? Вы со своим бабским суеверием идите к врачу. Пусть вам таблеток, что ли, даст. Обеим причем. Я не шучу. Чтобы завтра же записались и сходили. Я ясно выразился?
        Мне было жалко смотреть на маму, которая вся сжалась в комочек, словно уменьшилась в размерах. А на губах сестры, наоборот, зазмеилась тонкая усмешечка. Та самая. Вот сейчас она заговорит, и отец сразу все поймет… Но икотка была очень хитрая и при отце не выступала.
        Отец между тем как ни в чем не бывало продолжил есть, подобрал кусочком хлеба остатки в тарелке и поблагодарил маму за вкусный ужин. Для него разговор был окончен, и больше к данной проблеме он возвращаться не собирался.
        Мама записала Алину в поликлинику к неврологу.
        Глава третья
        То, что они успели вернуться раньше, чем я пришел из школы, выдавало только отсутствие тапочек в прихожей. В квартире царила тишина. Сестра сидела с ногами на подоконнике в своей комнате и, прижавшись головой к стеклу, будто бы дремала.
        - Ты как? - спросил я у Алины.
        Но ответила мне не она:
        - Дурачины, дурачины! Я дохтуру-то на рукав поплювала. Вот ему будет веселье, будет веселье. Йой, ёшки-ёшки-ёш- ки-йой! Такое веселье, что мы расхохочемся.
        - Что же ты привязалась к нам? - вырвался совершенно глупый вопрос.
        И я никак не ожидал, что Палашка милостиво и по-змеиному улыбнется мне:
        - А вот и благодарствуем тебе! Кабы не помог, я бы не проснулась. Бз-з-з! Вот удружил, дурачина!
        - Дура, врешь!
        Палашка, продолжая по-змеиному растягивать рот, показала мне змеиный же язык. Я заткнул уши и выскочил из комнаты. Ничего такого я не делал! И ни в чем не виноват.
        Мне захотелось, чтобы мама, как в детстве, обняла меня и утешила, сказала, что все хорошо и она меня спасет. А уж папа вообще прогонит любого злодея. Опять захотелось поверить в это и не чувствовать постоянно эту давящую, ноющую вину…
        Мама сидела на кухне, обхватив ладонями кружку с чаем, и бездумно смотрела прямо перед собой на пустую стену. Услышав мои шаги, она будто отмерла и даже попыталась слабо улыбнуться. Да уж, теперь точно не время бежать за утешением к маме…
        - Мам, как она себя вела там?
        Мама закусила губу, сморщилась. Вздохнула.
        - Никак. То есть нормально себя вела, как Алина. Я чувствовала себя еще большей дурой, чем когда отцу твоему рассказывала. Мне кажется, доктор в следующий раз меня саму к психиатру отправит. Я рассказываю, Алина молчит, вообще никак не реагирует. На вопросы отвечает только «не знаю», «не помню» и «если мама говорит, то так и есть». Я хотела в следующий раз принести можжевельник, чтобы эту дрянъ спровоцировать, но доктор так резко меня осадил, я чуть не сорвалась там. И Алина мне руку сжала, чтобы я не волновалась. Мне еще хуже стало от этого. Будто я сама все выдумала про свою хорошую девочку…
        Мама быстро вытерла глаза. Я растерялся. Не знал, что делать, как утешить. Взять, как сестра, маму за руку, обнять? Чтобы у нее сработала ассоциация? Поэтому только спросил тихо:
        - Вы больше не пойдете туда?
        Мама выпрямилась, лицо ее приняло решительное выражение.
        - Конечно, пойдем. Пусть для твоего отца справку выпишет, что Алина здорова. Пусть еще раз скажут, что с ней все в порядке. А скажут мне провериться, я пойду. Пусть лучше я окажусь полоумной, чем моя девочка. Пусть лучше так…
        - Мам, но я ведь тоже вижу. Я первый же увидел… И Алина… Она сказала, что врачу на рукав наплевала.
        - Вот врет, сволочь. Ничего она там не делала, к счастью. Может, боится врачей. Тогда мы тем более пойдем еще раз!
        Мамин телефон неожиданно заорал корабельной сиреной. Она всегда этот рингтон ставила на важные номера.
        - Ой, из поликлиники, - почему-то шепотом сообщила она, посмотрев на экран, и тут же ответила.
        Я не слышал, что ей говорили, но мамино лицо из напряженно-взволнованного стало сначала недоумевающим, потом тревожным, потом будто постарело сразу.
        Невролог, к которому сестра была записана на следующий прием, попал в аварию. Прием переносился на неопределенное время, потому что ситуация была совсем плохая. Конечно, маме особых подробностей не рассказали, хотя медсестра у нас в поликлинике болтливая. Но мы-то поняли.
        Наплевала на рукав.
        Мама глубоко вздохнула и пробормотала:
        - Так, мыслим позитивно. Хорошо хоть, у нее жениха нет, а то бы точно бросил. А ей дополнительные переживания ни к чему.
        Я на секунду даже дар речи потерял. Понятно, что она это себе говорила, но что за фигня?
        - Ты вообще о чем сейчас, мам?
        Она как-то суетливо вскинула на меня глаза и ответила скороговоркой, с той же интонацией и тем же выражением, с каким говорила обычно отцу, чувствуя себя виноватой, но защищаясь:
        - Ой, ладно. Ой, все. Как есть, так есть.
        Логика покинула чат. Единственный позитив - что жених не бросил Алину только потому, что его нет. Ну да, отчего ж не порадоваться, что она не связалась с уродом, готовым сдристнуть при первой проблеме. Может, нам еще праздник устроить по этому поводу?
        Всего этого я, конечно, матери не сказал. Забрал из прихожей рюкзак и потащился в гостиную, чтобы немного поиграть в телефоне, а потом сделать уроки. Правильнее, конечно, наоборот, но мне нужно было слегка успокоиться.
        Сестра уже сидела там, смотрела на планшете фильм, отгородившись от всего мира наушниками. В этой скрюченной, позе, съежившаяся, она была сейчас такой маленькой и несчастной. Меня больно кольнуло воспоминание - что же я сотворил с ней из-за этого дурацкого планшета? Это же моя родная сестра, Алина, и никто другой. Ее я не боялся и ничего, кроме искренней жалости и сочувствия, к ней не испытывал. И сестру было жалко, и маму, и… И себя.
        Я тронул сестру за плечо, но она дернулась, будто я ее ударил. Потом вытащила наушники, захлопнула планшет и, глубоко вздохнув (я напрягся), тихо сказала:
        - Прости, я… Я не ожидала. На нервах вся.
        Сказала своим обычным голосом. Алининым.
        - Ты чего врачу ничего не рассказала?
        Сестра смутилась. Противно хрустнула суставами пальцев, но я на это не отреагировал. Понятно, что не нарочно.
        - Слушай, Егор. Я струсила. Понимаю, что маму подставила. Но дико испугалась, сама не знаю чего. Как горло перехватило. - Сестра поймала мой взгляд и поспешила уточнить: - Нет, это не она. Это просто от волнения. И еще этот дядька, невролог. Я понимаю, он всего лишь невролог из поликлиники, не психиатр даже, но… Какой-то недобрый. Ну, в смысле, ко мне вроде добрый, а к маме нет. Сразу на нее стал наезжать, допрашивать. Прямо как папа. Вопросы правильные вроде задает, а таким тоном и в такой форме, будто обвиняет заранее. Понятно, что она смутилась, стала путаться. И, что бы я ни сказала, было бы только хуже. Все равно он не поверил нам. Чувствую себя ужасно…
        Я собрался с духом, чтобы уточнить, потому что боялся спровоцировать новый приступ.
        - А эта… Ничего не делала? Ты слышала, что она мне сказала?
        Сестра сморщилась, побледнела:
        - Не знаю. Не всегда. Я ее ненавижу, себя ненавижу. Почему это именно со мной? Что я такого сделала?.. Что она тебе сказала?
        - Что плюнула врачу на рукав.
        Сестра не успела ответить. Лицо ее немедленно приняло хитренькое выражение, губы утончились, и Палашка гаденько захихикала:
        - Дурачина, дурачина! Так ему, так ему! Руку оторвало! Ха-ха-ха! Машиной-то - чик! А вот, а вот, а вот. Йой, ёшки- ёшки-ёшки-йой! А я ему поплювала. Ишъ какой, ишъ какой. Тпру-у, пру-у. Нет, говорит, никакой Палашки. Вот ему, вот ему! Полежит, подумает, каково ему без руки. Бз-з-з! Бз-з-з! Каково это - Палашки нетути! А вот, а вот, а вот!
        - Пошла вон, тварь, - прорычал я тихо, чтобы мама не услышала.
        Она же убеждала меня (и себя), что это просто у сестры подростковый кризис, что это все равно наша Алина. И Палашка - тоже наша Алина, поэтому нельзя относиться к ней иначе, чем обычно. Но я отлично знал, что Алина - это Алина, а Палашка - это Палашка. И никогда я Палашку не буду считать за свою сестру. Потому что есть Алина, а есть паршивая икотка.
        Не знаю, действительно ли икотка послушалась меня или нарочно затаилась, чтобы насладиться тем, что Алине предстояло услышать.
        - Что с ним, Егор?
        Это опять была моя сестра. После каждого приступа ее лицо будто теряло все краски, кроме синей и черной. Даже синяки под глазами появлялись, словно ее кто-то отлупил.
        Говорить или не говорить? Она все равно рано или поздно узнает. Надо сказать.
        - Он в аварию попал. Только я не знаю подробностей, конечно. Эта говорит, что руку оторвало и он в коме.
        Лицо сестры сморщилось, но я напрасно напрягся. Она просто заплакала, уткнув лицо в ладони, как самый обыкновенный человек. Как самая настоящая Алина.
        Глава четвертая
        Как всегда в такой ситуации я ощутил растерянность и полную беспомощность. Вот что мне делать? Частенько я изо всех сил хлопал сестру по плечу с воплем: «Забей, братан!» Сводил все к шутке. Но сейчас это казалось неуместным.
        Я все же робко протянул к сестре руку, как вдруг Алина резко подняла голову. Это было темное, хитровато-злое лицо Палашки, не Алинино. Куда только делся его обычный человеческий, живой цвет? Даже аккуратные брови, которые Алина ходила делать в салон красоты, каким-то образом загустели, закустились. И нос заострился.
        Завладевшее Алиной существо радостно всплеснуло руками, задергалось:
        - Ну вот, ну вот, ну вот. А Алюха чуяла меня, чуяла. Ишь, умная какая. Искала про меня. Боялася. Иой, ёшки-ёш- ки-ёшки-йой.
        Я вообще раньше даже вообразить не мог, как человеку спародировать свой обычный голос. Но Палашке это каким-то образом удалось. Это точно не Алина, это проклятая икотка подделала Алинин голос. Издевательски пропищала:
        - Диссоциативное расстройство идентичности. Как избавиться? Тпру-у, пру-у! - И тут же расхохоталась отвратительно, глумливо: - А я не така, не така! Ухо режь, кровь не каплет - никого не боюсь! Тпру-у, пру-у!
        Я понятия не имел, что это за диссоциативное расстройство такое. Потом пошарил в поисковике - раздвоение личности. Психическое заболевание. Значит, Алина действительно считала, что сошла с ума. Искала способ помочь себе. Но разве сумасшедшие считают себя ненормальными? Что-то не слыхал о таком.
        - Что ты к ней прицепилась? Она же хорошая, никогда никому гадостей не делала.
        - А пошто мне плохая? Мне хорошая девка нужна, молодая. Ну вот, ну вот, ну вот она шла, вот она шла, окошко открыла. Чихала, чихала, ругалась, а я ей в рот и залетела! Бз-з-з! Бз-з-з-з! Ну вот давно ее ждала, ну вот давно. Кашляла, кагиляла, а я и залетела.
        - Да почему ее-то? Других хороших, что ли, не было?
        - Ну вот и были, ну вот и были, ну вот. А не звали. Йой, ешки-ёшки-ёшки-йой! А она-то позвала. Давно я ждала, ну вот и дождалася!
        Я прямо разозлился. Так бы и двинул этой Палашке, если бы только она не в моей сестре сидела.
        -
        Не могла она тебя звать, врешь ты, дрянь!
        Палашка мерзко расхохоталась, тоненько и пронзительно. Словно комар, который вроде у самого уха звенит, а когда подгадаешь момент и стукнешь, то хлопаешь со всей дури по собственному уху, так что голова гудеть начинает, а эта сволочь опять звенит, как издеваясь.
        -
        Я-то знаю, я-тo знаю. А ты дурачина! Ну вот, ну вот, дурачина! Звала, звала! На жениха гадала, звала! А какой жених так зовется? Рогатый! Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой! Вота я заместо и пришла. А я лучше жениха, и вот, и вот! Тпру-у, пру-у. Меня хозяин старушке послал, а я к девочке пошла. Бз-з-з! Бз-з-з! Пошто мне, красавице Палашечке, старая старуха? Вот сидела, ждала. И вот, и вот сидела, она в окошко глядела. Ругнулась, я и вошла. Ругнулась, я и вошла. Бз-з-з! Бз-з-з-з! Ты матюгнись, и в тебя войду. Хошь, войду? Ты же матюгаешься, хорохоришься перед Дашенькой. Вот он я какой смелый да крутой. А ей на тебя плевать. А вот, и вот, и вот! А и мне зачем ты такой?
        Палашка показала мне язык. То, что в нормальном, Алинином, исполнении выглядело бы как обычная дразнилка, сейчас отвратительно исказило неузнаваемое сестрино лицо. Я даже старался не приглядываться: правда ли у нее язык раздвоенный, как мне много раз казалось, или нет.
        И уж точно я никак не отреагировал на слова про Дашу. Никто не знал, это совершенно точно. Я ни с кем об этом не говорил, вообще ни с кем. Даже ни разу имени ее не произнес. И сейчас не хочу говорить.
        Даша - очень красивая девушка, моя одноклассница. Я никогда не заговаривал с ней напрямую. Даже лишний раз старался не смотреть в ее сторону. Не обсуждал с приятелями, не делал никаких попыток сблизиться. Так у меня была хотя бы какая-то надежда, которая тешила мое самолюбие. Можно было представить, что Даша тоже сохнет по мне и только притворяется, что не замечает, потому что боится быть опозоренной отказом. Как я…
        Алина не могла знать про Дашу, да ей и неинтересно было. А если бы узнала, сразу начала бы подкалывать, не стала бы момент выжидать.
        Не знаю, каким образом об этом пронюхала Палашка, но я ни за что не дам ей повода развивать тему. И вообще, при чем здесь я? Главное - Алина!
        - Нет, не брошу Алинку, хорошая девка. Не прогонишь, не прогонишь! Дурачина, вот дурачина! Никчемушина! - надрывалась Палашка.
        - Вот опять врешь: Алина ни в какое окно не выглядывала.
        Я сразу осекся: если не видел, то это не означает, что она что-то не делала. К тому же существуют еще открывающиеся окна в планшете, но это, прямо скажем, уж совсем несусветная чушь!
        Палашка аж взвизгнула от восторга:
        - А я молчала, молчала, и вот, и вот. А ты сказал про меня, я и заговорила. Тпру-у, пру-у. Все ты, дурачина!
        - Егор! Уходи, уходи, пожалуйста.
        Я вскочил, вытаращив глаза от неожиданности.
        Алина тяжело дышала, держась за живот, будто ее только что ударили под дых. И говорила она сама, не какая-то там сущность.
        - Уходи, уходи!
        Непонятно было: мне она говорила или Палашке. Выяснять я не стал. Просто вышел и дверь за собой закрыл. По крайней мере, хоть сейчас я точно могу сделать то, о чем сестра просит.
        Теперь, когда в нашей семье появился пятый, незваный и ненавистный персонаж, которого невозможно было выставить вон, не гость и не родственник, пятый член нашей семьи, хотя нас по-прежнему четверо, жизнь незаметно поменялась в худшую сторону. Возможно, только отец не замечал перемен или просто не говорил об этом, раз и мы молчали.
        Алина никогда особо не любила сидеть дома, тем более с наступлением теплой погоды. Делить со мной комнату и гаджеты - так себе удовольствие. Подруг к себе не водила, с ночевками их не оставляла, немного стесняясь меня и почему-то побаиваясь отцовой реакции.
        Однажды он сказал, что терпеть не может посторонних в нашей квартире и не намерен себя ограничивать на своей территории в угоду чужим людям. Но это было сказано, во-первых, в сердцах, когда они с мамой повздорили, а во-вторых, уже после смерти бабушки. При жизни тещи отец никак не показывал, что его стесняет бабушкино присутствие. Так что уж кому-кому, а Алине бояться было нечего. Но у каждого свои заморочки.
        Теперь же я был очень удивлен, вернувшись уже под вечер и обнаружив сестру дома. Погода стояла отменная, теплынь, все цвело. Своими ушами слышал, как Алина с мамой обсуждали какую-то вечеринку, на которую собирался весь класс и еще какие-то ребята.
        - Ты чего дома делаешь? У вас же тусовка. Даже я запомнил.
        Никогда не было такого, чтобы Алина упустила возможность потусить. Но все когда-нибудь происходит в первый раз.
        - Не пойду я никуда, - глухо откликнулась сестра. - Буду теперь с Палашкой тусоваться. Вдруг она при всех начнет вопить? Ты представляешь, что будет? Еще не хватало, чтобы меня и друзья психбольной считали.
        - Никто тебя не считает психбольной. Я не считаю. И мама не считает. Ты же сама знаешь, что никакая не психбольная.
        Никогда еще я не врал так легко.
        Сестра посмотрела на меня огромными глазами, вдруг обняла крепко-крепко, обеими руками, и заплакала. Мне кажется, я никогда в жизни не слышал, чтобы у нее была такая истерика. Наверное, надо было маму позвать, но не вырываться же. Поэтому я просто обнял сестру в ответ, подумал - и по голове погладил. Раньше сестра посмеялась бы надо мной. Лучше бы как раньше…
        - Я не могу так больше, братик, не могу… Мне плохо, и давит как-то… Как мне жить такой? Всем только лучше без меня будет. Хотела… Хотела что-то сделать с собой, но испугалась. И маму жалко. И страшно.
        - Ты что, сдурела? Обалдела совсем? Даже не смей!
        У меня даже затряслось все внутри при мысли, что сестра могла дойти до такого. Как можно из-за такой ерунды умереть? Ну подумаешь - иногда другим голосом разговаривает. Это даже прикольно, если особо не вникать. Люди вон без рук, без ног живут, а она…
        Нет, плохое сравнение… Сразу тот врач из поликлиники вспомнился… Вот бабушка наша… Бабушка когда умерла, у нас и места больше стало, и никто теперь не доводил, а все равно - такое опустошение. И даже жалко, что огрызался на нее, мог бы и потерпеть, пропустить мимо ушей.
        А тут Алина…
        Вдруг сестра куда-то мне в плечо пробормотала:
        - А вдруг она убьет кого-нибудь из вас, ты об этом подумал? Я же не переживу…
        Внутри у меня похолодело. Не потому, что я испугался Палашки, а за сестру очень страшно стало. Одно дело, если бы ее упекли в больницу. Это совсем другое. Но убьет - вообще запредел.
        - Ты глупая совсем, что ли? Ничего она нам не сделает. Это же только слова, Алин, только слова! Она ведь - только слова.
        - А врач?
        Сестра смотрела на меня уже совсем другими глазами: полными надежды, ожидания, что я сейчас все разрулю. Блин, но я ведь моложе нее! Почему если я пацан, то обязательно должен…
        - Это совпадение, Алин. Просто совпадение, мы все это знаем. И мама. И ты.
        - Но эта знала же, что будет…
        - Врет. Заливает. Гонит.
        - А вот и нет, а вот и нет! Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой! Тпру-у, пру-у. Бз-з-з! Бз-з-з!
        Прорвалась, поганая Палашка.
        Алина при этом выглядела очень жутко: как будто почернела вся, да еще с этим бессмысленным бормотанием на самом деле напоминала какую-то нечисть. И ее зрачки…
        Я специально смотрел в интернете: человек не может произвольно, усилием мышц или чего там еще, сделать свои зрачки горизонтальными, если только сразу не родился с такой аномалией.
        - Заткнись! - рявкнул я на икотку, и, к моему облегчению, опять вернулась сестра.
        Лицо ее расслабилось, постепенно вернулся человеческий розовый цвет, щеки снова стали пухлее, и только бисеринки пота, стекающие по Алининым вискам, напоминали о приступе.
        Я проснулся как от толчка. Пару секунд таращился в темноту, ничего не соображая, и только потом до меня стала доходить причина: мозг среагировал на непривычный шум, которого ночью в нашей квартире быть не должно.
        Когда живешь в семье, то уже по одной только манере щелкать выключателем, ставить чашку на стол, покашливать узнаешь человека, даже не видя его. Что уж говорить о шагах!
        Так вот сейчас по нашей погруженной в ночную тьму квартире ходил чужак! Шаги были чем-то похожи на бабушкины, но не ее. И, скорее всего, я от бабушкиного шарканья не проснулся бы. Спящий мозг не вспомнил бы, что бабушка давно умерла, и не насторожился бы, потому что звук знакомый и безопасный.
        Сейчас кто-то чужой шаркал по нашему коридору, как у себя дома! Ну этого, конечно, быть не могло. Даже с учетом того, что мы живем на первом этаже.
        Я поднялся и, пошатываясь со сна, пошел посмотреть, что там такое. Свет включать не стал. Что я, не знаю свою квартиру? В коридоре никого не было, но шаги я однозначно слышал, это мне не приснилось. Может, на кухне?
        Дверь в комнату сестры почему-то была приоткрыта, и я увидел, как низенькая коренастая фигура, будто бы обернутая чем-то вроде шали или вытянутой кофты, в темной рубашке с длинным рукавом, кажется, с платком на голове, сгорбившись, метнулась от окна к Алининой кровати.
        Какая-то посторонняя старуха в нашей квартире! Так вот кто шаркал!
        Очень сильно испугавшись за сестру, я влетел в комнату, даже не подумав, что стану делать. Фигура стояла, низко нагнувшись над кроватью, в которой спала моя сестра, и словно что-то разгребала руками.
        - Эй, ты! - только и сообразил я прикрикнуть.
        Старуха или кто там резко обернулась, как-то по-птичьи взмахнула руками и… по-хозяйски нырнула прямо в Алинину кровать и натянула одеяло на голову. Прямо в одежде! Нагло пихнув продолжавшую спать сестру! У меня даже голова закружилась от такой бесцеремонности. Недолго думая я схватил попавшуюся под руку табуретку, подскочил к кровати, отдернул одеяло и уже замахнулся…
        И в последний момент опустил табуретку на пол.
        Ноги и руки тряслись, как будто я только что без остановки тягал штангу. В животе похолодело от страха, от ужаса перед тем, что могло бы только что произойти. Я мог бы случайно убить свою сестру! Алину!
        Никакой старухи, никого постороннего в кровати не было. Только мирно спящая сестра. Алина лежала на боку, подложив ладони под щеку, а коленки подтянув чуть ли не к груди. Свернулась комочком, как маленькая.
        Но я же четко видел… Я же видел…
        Дрожащими руками я снова аккуратно прикрыл сестру одеялом и почти рухнул на пол, потому что ноги совсем не держали. Я сидел на корточках у кровати мирно спящей сестры, обхватив голову и раскачиваясь. Сердце колотилось где-то у самого горла. Я сжимал до боли зубы, чтобы не завыть, но ненавистные, злые шипучие слезы невозможно было остановить, и я их даже не вытирал.
        Что мне делать? Я всего лишь бесполезный мальчишка, который ничего не может предпринять. Плаксивый мальчишка. Напрасно отец доверял мне дом, уходя на вахту. Напрасно верил мне. Я - ничтожество! Я сестру чуть не убил! Это меня нужно в психушку отвезти. Сестре не себя надо бояться, а меня…
        И вдруг меня изнутри как подбросило. Она же молчала, Палашка… Не просто так молчала. Слушала и соображала, что бы такое сделать, чтобы обезвредить меня. Чтобы я ничего не предпринимал. Нельзя с ней бороться напрямую. Нельзя силой. Нужно быть постоянно настороже.
        Немного успокоившись, я сообразил, что Алина может проснуться и напугаться, увидев меня здесь, поэтому тихонько поднялся и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Может быть, в первый раз порадовался, что обитаю в проходной комнате. Так я могу всегда быть начеку.
        Глава пятая
        Ты ее слышишь?
        - Редко. И как бы не ушами… Как тебе объяснить… Будто она у меня в мыслях болтает. Есть мои мысли, мое отношение ко всему, и есть ее мерзкий голос. Иногда я, как и вы, слышу, что она несет, и про себя ору на нее, чтобы заткнулась. Но тогда она нарочно не затыкается. Еще я ее… чувствую… Она как бы бегает по мне. Как муха ползает. Не знаю, как объяснить. Отвратительное чувство. Можешь не спрашивать, я уже искала симптомы. Хуже всего, что она приходит все чаще…
        Не знаю, каким образом Алине удалось столько нарыть сведений по икоте. Все, что попалось мне после долгого копания в Сети, в итоге складывалось в какие-то противоречивые обрывки: что икоте нельзя верить, но при этом к ней часто обращались для гаданий и предсказаний; что у больных икоткой нельзя брать из рук вообще ничего, но это не точно; что это бесноватые, которые ненавидят все, связанное с религией и верой; что это сомнамбулы, но в гипнозе на вопросы не отвечают, зато проявляют экстрасенсорные способности; что это больные истерией без характерных признаков этой самой истерии. И что психиатры икотку не лечат, а больных икоткой лечат. Последнее вообще ввело меня в ступор. Я почувствовал себя полным дураком. И еще я сам сходил в церковь. Никому из домашних не сказал. Зашел, постоял, свечку купил, вдохнул запах ладана и горящих свечей. Никто меня не прогонял, никто не цеплялся, всем вообще было не до меня. Я даже немного успокоился, но, когда увидел священника, струсил и сбежал. Ну что я ему скажу? Если бы с мамой прийти… И вообще затея сразу показалась мне идиотской.
        Только почти у дома обнаружил, что сжимаю в кулаке церковную свечку, уже подтаявшую от жара моей ладони. Надо было, наверное, в церкви поставить, но возвращаться я не стал. Струсил. Сунул согнутую напополам свечу в карман джинсов.
        За ужином отец мельком взглянул на Алину и вдруг замер, прищурившись. Увидел, увидел эти ужасные горизонтальные зрачки!
        - Ну-ка, что это у тебя с глазами? Линзы?
        В его голосе послышались нехорошие нотки. Таких изменений во внешности он категорически не одобрял.
        Алина моргнула, и отец сразу подобрел лицом:
        - А, все в порядке. Показалось…
        Ничего тебе не показалось! Но я промолчал. Как обычно, промолчал. И мама тоже.
        И в этот момент большая отцовская кружка раскололась ровно напополам. Отец как раз подносил ее ко рту, поэтому горячий чай плеснул ему прямо на белоснежную майку. Он вскочил, громко ругаясь, уронил
        телефон в тарелку с едой. К нему бросилась мама с полотенцем, пытаясь одновременно промочить расплывающееся на майке чайное пятно, стряхнуть с отца осколки и выяснить, не обжегся и не поранился ли он. Отец сдирал с себя майку и отталкивал мешающую ему выбраться из-за стола маму.
        Все это было громко, бестолково, и совсем не смешно. Всем, кроме Палашки.

* * *
        Опять проснулся из-за чужого шарканья. Открыл глаза и вздрогнул от неожиданности, когда увидел Алину прямо перед своей кроватью. Шаги-то были опять в коридоре!
        - Алина, ты чего? - шепотом спросил я.
        Сестра молчала. Постепенно мои глаза привыкли к темноте, и я смог увидеть, что сестра просто стоит надо мной и улыбается. Мне стало одновременно неловко и тревожно. Сел на кровати, но сестра вообще не двинулась с места. Стояла и смотрела.
        - Чего? Иди спать!
        Алина качнулась ко мне:
        - А вот не могу, а вот не могу удержаться, а вот, а вот! Иой, ёшки-ёшки-ёшки-йо-о-о-ой! Ио-о-о-ой! О-о-о-ой!
        Из горла Алины вырвался утробный вой, то выше тональностью, то ниже. Я не сразу сообразил, что уже слышал нечто подобное в одной документалке про шаманов. И опять этот звук, будто жужжит большая навозная муха или трансформаторная будка:
        - Бз-з-з! Бз-з-з-з!
        Первый раз я подумал, что спать в проходной комнате - это не только неудобно, но и небезопасно. Лучше быть начеку за плотно закрытой дверью. По идее, мне надо было вскочить и включить свет. Постучать
        к родителям, позвать их. Вместо этого, словно загипнотизированный, я сидел на кровати и смотрел, как с сестрой происходит что-то ненормальное. Может быть, это всего лишь сон?
        Алина между тем начала исполнять какой-то странный танец, что ли, ломаный, дерганый, непонятный и, по ощущениям, почему-то отталкивающий. Ее будто ломало, толкало изнутри. Это и есть эпилептический припадок? И что мне делать?
        - Бз-з-з! Бз-з-з-з!
        У меня как будто что-то с глазами случилось: под это электрическое жужжание Алинина фигура в белой ночнушке начала вибрировать, то четко, то неясно проступая в темноте, словно изображение на экране, которое транслировалось с помехами. Особенно пугающе выглядело покрытое рябью статических помех лицо, на котором поочередно сменялись знакомые Алинины черты и отвратительная, искаженная злобой рожа неизвестной старухи.
        И она наступала, наступала на меня…
        Наконец очнувшись, я нащупал телефон, почти не глядя включил фонарик и быстро направил его луч прямо сестре в лицо.
        Алину сразу будто водой окатили. Она отшатнулась, уворачиваясь от света, как если бы я кинул в нее чем-нибудь, пришла в себя - это было понятно по ставшему осмысленным выражению лица, - дико взглянула на меня и стремительно ушла в свою комнату. И все это молча. Как и не было ничего.
        Хотя вроде ничего ужасного не случилось, уснуть я не мог. Лежал и тупо пялился в потолок. Может быть, это был сон, очень реалистичный сон, а теперь я проснулся и не могу заснуть?
        С одной стороны, не особо и страшно. В конце концов, мы у себя дома, и это моя родная сестра. А все же как-то неприятно, не по себе. Неосознаваемая до конца опасность.
        Вон люди живут с родственниками-алкоголиками или наркоманами, и это как бы в порядке вещей. А у меня сестра в школу ходит, с подружками встречается, и никто ничего не замечает. Наверное, надо тревогу бить, когда она не с пением, а с ножом на нас начнет кидаться. Я так думаю.

* * *
        После этой вполне себе здравой мысли я, совершенно проснувшийся, подорвался на кухню и, стараясь не шуметь, спрятал в верхний шкафчик набор ножей, которые у нас всегда стояли рядом с плитой, на самом виду.
        Проходя мимо закрытой двери Алининой комнаты, я притормозил и прислушался. За дверью царила тишина. Утром мне от мамы крепко попало за пропавшие ножи. Ну и что, лучше так. Я решил на ночь их прятать, а потом ставить на место.
        За завтраком, когда за столом, как обычно, остались только мы с мамой, я как бы между прочим поинтересовался:
        - Мам, ты слышала что-нибудь ночью?
        - Пение какое-то? Да. Но отец спал, и я решила не вставать. Что поделать, это один из минусов квартиры на первом этаже.
        По крайней мере, это не мои галлюцинации, все произошло на самом деле. Хотя вообще-то лучше бы галлюцинации… А еще лучше - очень реалистичный кошмар.
        Мама внимательно посмотрела на меня:
        - Согласна, очень неприятное пение, тревожащее какое-то. А тебе оно мешало, да?
        Я не стал отвечать, неопределенно мотнув головой. Чего с ней обсуждать?
        Я давно копил деньги, которые мне периодически дарили родители или родственники, на что-нибудь очень крутое, только каждый раз в последний момент передумывал покупать. Ну, вдруг мне захочется что-то еще более нужное и навороченное или модернизированное, а деньги уже потрачены. Будет дико обидно.
        И вот я купил налобный туристический фонарь, чтобы не возиться с телефоном. Совсем недешевая штука и совершенно не то, на что я мечтал потратить свой капитал. Но я абсолютно ни о чем не жалел и даже не раздумывал.
        Отец сразу просек фишку, моментально заметил, когда я перед сном положил фонарь рядом с подушкой. Вот с ним всегда так: вроде бы ничего не замечает, максимально отстранен, но на самом деле все, что ему интересно и нужно, мимо него не пройдет. Отец заинтересованно повертел в руках мой фонарик, пощелкал кнопками, одобрительно хмыкнул и вдруг сказал спокойно:
        - Ты, я вижу, никак сталкером решил заделаться? Чтобы этого даже в мыслях не было, понял меня? Никаких заброшек, никаких канализаций.
        Не зря я внутренне напрягся, когда он фонарик увидел. Понятно, что недешевая вещь, для обычного баловства, «чтобы было», не подходящая.
        - Вовсе я не собирался…
        Можно было и не оправдываться.
        - Ага.
        Отец положил фонарик ровно на то же место, откуда взял, и внимательно посмотрел на меня:
        - Узнаю, репрессии применю. Ты у матери - один сын, помни.
        Это типа шуточка такая.
        - Да помню я, помню.
        Помню, что я важен не своими личностными качествами, а тем, что единственный сын у родителей. Мальчик. Пацан. Мужик будущий. Ну, казалось бы, раз так - чего требовать еще? Нет, тут был подвох. Я постоянно оказывался им что-то должен именно потому, что мальчик.
        Нести ответственность, делать или, наоборот, не делать. Мне якобы доверяли, но немедленно перепроверяли при первом же удобном случае. Правда, Алине тоже предъявляли нехилый такой список из «должна - не должна». Возможно, даже более обидный, потому что отец заранее был убежден в недостатке ума как у женщин, так и у девочек. Когда я был совсем мелкий, мне такое положение вещей даже льстило. Теперь - совсем нет.
        Отец часто доводил и маму, и сестру до слез, искренне не понимая, а что такого. И все же при этом отец - хороший человек. Мы ведь не все знаем о том, как ему от деда доставалось… Мама говорит: он просто по-другому не знает как.
        Поэтому Алина, например, своими проблемами делилась только с мамой и иногда со мной, но не с отцом. Один раз начала что-то такое рассказывать, а он, по ее словам, очень сильно запереживал. Побледнел, чуть ли руки не затряслись. Алина даже за него испугалась, соврала тут же, что ничего страшного, что он не так понял. А отец все правильно понял, но он же должен быть самым сильным, самым стойким, самым смелым. Иначе какой же он отец, какой же мужчина… Вот он и высмеивает наши страхи, чтобы самому им не поддаться.
        Как-то папин знакомый высказал мысль, показавшуюся мне вполне здравой:
        - Лучше быть живым и здоровым трусом, чем мертвым и покалеченным смельчаком.
        Папа кивал-кивал, будто бы соглашаясь, а потом выдал со своей ехидной усмешечкой:
        - Правильно, настоящий мужик должен трястись в первую очередь за свою шкурку, а все остальное - побоку.
        И подмигнул мне, и я тоже в ответ подмигнул, будто бы соглашаясь.
        А на самом деле струсил сказать правду, что уже которую неделю сижу дома, потому что не могу себя защитить. Отморозок из дворовой компании соседнего дома выбил одному парню, знакомому моему, передний зуб и так приложил, что к зубу добавилось сотрясение мозга. Докопался на пустом месте, когда тот просто мимо проходил, и вдобавок избил, поскольку ему показалось, что жертва начала возникать. Я вполне мог оказаться на месте пострадавшего, просто потому что живу рядом, потому что не из их компании, да еще свидетелем этого избиения стал. «Че пялишься, тоже получить захотел, как твой дружочек? Я тебя запомнил!» Я развернулся и ушел. Противостоять и защищаться бессмысленно, я бы в любом случае проиграл, и к унижению моральному, которое еще можно пережить, добавилось бы унижение физическое. Да, лучше пересидеть дома, пока меня еще «помнят».
        Поэтому я торчал в квартире, полностью погрузившись в драки виртуальные. Там не страшно было проигрывать, а стать героем легко, что очень поднимает самооценку.
        Нет, лучше быть трусом, только не стоит трепаться об этом направо-налево. Особенно - не говорить отцу.
        Глава шестая
        Пострадавший от Палашки доктор все-таки успел назначить Алине дополнительные исследования. Наверное, поэтому проклятая икотка и ликвидировала его из нашей жизни. Отнесся бы формально, ничего с ним не случилось бы плохого.
        К сожалению, нечистая сила через обычные лабораторные анализы не определяется. Компьютерная томограмма головного мозга, анализы крови - все у Алины оказалось в порядке, без отклонений. Диспансеризацию она прошла бы совершенно спокойно с вердиктом «абсолютно здорова».
        Маму это расстроило. Она рассказала, что во время приема спросила у врача, нет ли таблеток, чтобы все сразу прошло. А он ей ответил, что таблеток от глупости еще не придумали.
        Я на это промолчал. С одной стороны, маму можно понять, врач ответил довольно грубо. Но, с другой стороны, задай этот вопрос я или Алина, мама первая высмеяла бы нас и еще неоднократно рассказывала бы как забавную шутку на семейных сборищах.
        - Почему ты хочешь доказать, что Алина - ненормальная?
        - Да что ты говоришь такое?! Я просто хочу определенности.
        Не хотел бы я такой определенности для своей сестры.
        - И что мне теперь делать?
        Мама беспомощно смотрела на меня. Я сначала даже не сообразил, что она ждет прямого указания. От меня.
        Потому что отца нет, а я всегда как бы оставался за него. Честно говоря, никогда не думал, что эти отцовы указания что-то значат. Говорилось ведь только для того, чтобы очередной раз указать маме ее место и сделать меня союзником. И раньше мама как-то без моих советов и указаний самостоятельно справлялась. Но вот теперь она и вправду ждала, чтобы я придумал, как нам всем быть.
        Собственно, она ведь всегда так поступала. Когда ей что-то нужно было, - что бы там отец ни говорил, - в итоге все делали по-маминому. А если ответственность брать на себя не хотелось или было неудобно, мама сразу показывала, что в семье у нас главный - отец. А когда его нет, главным становлюсь как бы я.
        Опять я. Почему не Алина?! Она же старшая!
        Ах да…
        - Может, я не знаю… Священника вызвать?
        - Ты что?! - неожиданно всполошилась мама. - Как ты себе это представляешь, Егор?
        - А что такого-то? Алина сама с самого начала предложила.
        - Не предложила, не передергивай! Мы когда к врачу ходили, об этом хотя бы никто не знал. И все равно я на всякий случай для всех приготовила объяснение: нервничает из-за экзаменов, плохо спит. Это не стыдно. Невролог - не психиатр. И мы в поликлинике были, а не в психушке. А если к нам священник придет, все соседи будут нос совать, спрашивать: зачем, что у вас? И что я им скажу? А если отец узнает? Он и тогда-то разозлился. Он вообще категорически против всяких попов, ты же знаешь. Нет, надо что-то другое.
        - Ну и скажем, что Алина пригласила. Ей отец ничего не сделает. Ну покричит, покричит и перестанет.
        Я искренне не понимал, что такого ужасного в приглашении священника. Ну как бы это первое, что в голову приходит, когда думаешь об…
        Об одержимости.
        Только потом, много позже я сообразил, что это резкое неприятие священнослужителей исходило не от мамы. Сначала-то Алина еще не поддалась влиянию Палашки. А потом не для мамы это было неприемлемо и страшно. Не мама не хотела священника в доме. И отец, и соседи были совершенно ни при чем.
        Вот удивительно: обычно никто не готов признать своего ребенка психически больным. Находится куча объяснений, в том числе ссылаются и на сверхъестественные силы, лишь бы не принимать ужасную реальность. А у нас все с точностью наоборот: мы готовы Алину в умалишенные записать, только бы не обращаться к священнику…
        Почему-то вспомнилась совершенно гадкая ситуация, когда сестра первый раз решила самостоятельно испечь пирог, это давно еще было. А мама втихую пошла и купила пирог в магазине, не дожидаясь, пока
        Алина свой вытащит из духовки. В итоге первым съели покупной пирог, а на действительно вкусный, Алиной приготовленный, не хватило сил. Отец вообще не знал, что второй пирог - Алинин, и отпустил какое-то замечание. Если бы знал, ни за что не сказал бы ничего плохого, просто похвалил бы. Алина тогда очень плакала. А мама оправдывалась: поступила так, потому что боялась, что у дочери ничего не выйдет. Купила, чтобы у папы не было вопросов, мол, почему пахнет вкусно, а есть нечего.
        Тоже, наверное, определенности хотела. А на самом деле просто не верила в дочь. Конечно, Алина с мамой быстро помирилась. Но даже я помню, как было неприятно.
        - К тому же священники одержимыми не занимаются, - вдруг выдала мама.
        - В смысле? Ты уже спрашивала?
        - И без того знаю! Это не церковное, Егор, не надо смешивать. Это другое!
        - Мам…
        Я искренне не понимал, а мама уже начала откровенно злиться:
        - Ну, наверное, я получше тебя понимаю, сын! Доктор дал таблетки, вот Алина их и будет принимать.
        - Какие таблетки? А где они?
        - Егор! - Мама посмотрела на меня как на дурачка. - Ну не все ли тебе равно? Ты что, разбираешься в этом? И что это ты на мать голос повышаешь, что это такое вообще?
        Голос я не повышал, но посыл понял.
        - Таблетки я Алине отдала.
        И тут из-за двери раздался отвратительный голос икотки:
        - Дурачина, дурачина! А вот и в унитаз спустила, вот и спустила твои таблетки! А вот, а вот, а вот!
        Мама страдальчески посмотрела на меня, но ничего не сказала. И мне говорить было нечего. Зато я понял, почему лучше бы моя сестра была душевнобольной. Таких лечат, с такими известно, что делать. Они, как бы точнее выразиться, привычные, реальные. Вколол укол, дал таблетку, и человек вернулся в общество. Так спокойнее, что ли.
        А Алина выглядит хорошо, за нее не стыдно, слюни она не пускает, можно подумать, что у нее всего лишь богатое воображение. В конце концов, воображение - это, по сути, то самое жизненно необходимое для человека личное пространство, которое сам человек может контролировать и легко делать интересным и удобным для себя. Ну и, если что, ее просто заберут в больницу, и всем так будет спокойнее.
        Правда, я старался гнать такие мысли подальше, потому что постоянно помнил, что это я, считай, виноват: спровоцировал появление икотки…
        Вот что мне стоило молча икать! И не поддаваться на провокации!
        Кстати, я продемонстрировал Палашке налобный фонарь и сообщил, что светит он гораздо сильнее телефонного. Больше она меня по ночам не беспокоила, хотя я первое время спал чутко, не как обычно, и слышал, что Палашка периодически выходит из комнаты. Или это Алина выходила по вполне объяснимым причинам. Так что фонарик настолько меня успокоил, что теперь я опять отрубался, едва положив голову на подушку, как в обычные времена.
        Глава седьмая
        Вдруг пропал наш волнистый попугайчик Кешка. Мама приготовила обед и перед тем, как нас позвать, собралась клетку чехлом закрыть, чтобы Кешка не волновался, а его нет. Клетка пустая, но закрытая.
        Мама потом не могла вспомнить: так и была заперта дверца или она ее по инерции сама захлопнула. Наверняка сама, иначе как бы он пропал? И никто из нас не мог вспомнить, был ли попугайчик в клетке с утра. Кто накинул на клетку чехол за завтраком и кто его потом снял? Точно не мама. Впрочем, у всех нас это уже автоматическое действие вполне могло вылететь из памяти.
        Мы решили, что недоглядели и Кешка по глупости вылетел в форточку. Он и раньше пытался, но мы всегда за этим следили. Мама - особенно, никогда лишний раз дверь не откроет, штору не отдернет, сначала проверит, нет ли птицы поблизости. Но ведь все бывает в первый раз. Тем более сейчас, когда мама нервничает постоянно.
        Мы везде смотрели. Кешки нигде не было.
        В день пропажи дома до обеда была только Алина, и завтракала она одна, но Алина внятно ответить не могла, только плакала, даже рыдала, до рвоты. Палашка тоже молчала, лишь усмехалась зло, а ведь Кешка для нас - как член семьи!
        У меня были вполне обоснованные подозрения, что Палашка напрямую причастна к пропаже Кешки. Не хотелось верить, что попугайчик пострадал в какой-то мере из-за меня, ведь теперь Палашка не приходила ночью в гостиную из опасения получить в свои горизонтальные зрачки лучом фонаря. Удивительно, какой простой способ сработал. Я еще и ножи стал под подушку себе прятать.
        Я распечатал объявления о пропаже Кешки. Очень подробные, с его фотографией, а для связи мама разрешила указать ее номер. Мы расклеивали объявления по району, на автобусных остановках, афишах, везде. Даже отец взял пачку с собой на работу.
        Алина тоже взяла и вернулась домой с пустыми руками, но я не уверен, что Палашка не заставила сестру выкинуть всю пачку листочков «Пропал волнистый попугай» в ближайшую мусорку.
        Через неделю отец убрал на антресоли пустую клетку, чтобы не травила душу. Маме ни разу никто не позвонил по нашему объявлению. Я каждый день проверял - они висели на месте, практически все.
        И вот как-то, посмотрев на опустевшее без клетки место, мама предложила:
        - Может, котенка заведем, а? Раз Кешеньки больше
        нет…
        Мы правда не заводили кота только из-за попугайчика. Но теперь было ясно, что Кешку не вернуть, а на котенка вроде бы согласны все… Да как оказалось, не все.
        - Я - за! Будет у нас кот, назовем его Компот. - Мне казалось, я очень удачно сострил.
        Но у Алинки при слове «кот» случился самый настоящий приступ. Вернее, не у нее. Это как с «барабулькой» было, только страшнее. Она орала, и билась, и кричала страшным басом, и изгибалась так, как, мне кажется, человек не может изогнуться физически. Только это была не моя сестра, а Палашка.
        Мама бросилась вызывать скорую, но только начала номер набирать, как Алину отпустило. В один миг она вскочила, выпрямившись во весь рост, и прямо в лицо оторопевшей маме прошипела ужасным мужским басом:
        - Будет кот - я ее задавлю, задавлю! Бз-з-з!
        И тут же отпрянула, закрыла лицо руками и заплакала. Алина, моя сестра.
        Мама, бледная от неожиданности, схватила ее в охапку и стала качать, как маленькую девочку. А я понял, что больше у нас домашних животных не будет. И вообще будет только то, что позволит Палашка.
        И еще эта противная грызущая мыслишка, которая не давала мне покоя… Я решил обсудить ее с мамой.
        - А что, если Палашка вселится в меня?
        - Егор, нельзя же думать только о себе! Почему в тебя? Почему не вселилась в меня или в папу? Может быть, ты перестанешь завидовать старшей сестре и начнешь помогать ей? Или хотя бы помогать мне помогать ей.
        - Я не завидую!
        - Видишь, - горько усмехнулась мама. - Я задала столько вопросов, а услышал ты только про зависть, только о себе.
        Мне захотелось заорать от несправедливости обвинения. Но мама не желала концентрироваться на моих глупых, по ее мнению, переживаниях. Совершенно другим тоном, давая понять, что предыдущая тема закрыта, она сообщила:
        - Я связалась по интернету с одной женщиной, потомственной колдуньей.
        Мне понадобилась пара секунд, чтобы тоже перестроиться. Ладно, положим, я не прав, что боюсь за себя. Окей.
        - Мам, но ты же сама всегда говорила, что никаких ведьм, колдуний и прочих волшебников не бывает. И верить в них глупо, ты говорила.
        Мама поджала губы с недовольным видом. Потом подумала и перешла в наступление:
        - Я, может, и сейчас не верю. Но ты же у нас умный самый в семье, вот и скажи, что такое с Алиной?
        Сказать было нечего.
        - Вот ты вечно перебиваешь, а эта кол… ведунья - с психологическим образованием.
        - Она сама тебе про свое образование сказала? - уточнил я, не понимая, как мама может доверять всяким шарлатанам.
        Но мама не собиралась прислушиваться к голосу разума:
        - Да, она так сказала.
        - Так она колдунья или психолог?
        - Егор, она и то и то. И блогер. У нее довольно много подписчиков. Юлия зовут. И вот эта знающая женщина сказала, что дети в таком возрасте довольно часто ведут себя как одержимые. Они таким образом уходят от каких-то своих проблем, но потом, если окружающие делают вид, что ничего необычного не произошло, все
        приходит в норму. Сказала, что ей не надо даже встречаться и разговаривать с Алиной, чтобы все про нее понять. А вот мне как раз нужно больше внимания обращать на себя, не растворяться в детях.
        Совет звучал, прямо скажем, бредово. Интересно, есть ли дети у этой самой потомственной колдуньи? Что-то сомневаюсь. И почему мама психологической колдунье-блогеру поверила, а настоящему врачу из поликлиники нет?
        - Ты хоть не в общем доступе с ней все это обсуждала?
        - Прекрати хамить, сын. Что, у тебя мать - совсем глупая? Конечно, в личке.
        - Сколько ты этой Юлии по итогам заплатила? - не выдержал я, непроизвольно начиная злиться.
        Мама сделала такое лицо, какое у нее обычно бывает при разговоре с отцом, когда она думает, что он начнет ее высмеивать и упрекать за глупое поведение. Наверное, и мой тон звучал по-отцовски, а я просто не замечал этого.
        - Какая тебе разница, Егор? Хватит. Не считай чужие деньги.
        Вот сейчас очень обидно было.
        Несправедливо и обидно. Мама поняла и быстро исправилась, добавив:
        - Мне для вас с Алиной никаких денег не жалко.
        Ну так лучше бы мне их отдала, чем какой-то мошеннице-шарлатанке…
        - Я не сижу сложа руки. Я ищу решение. Ищу помощь. Везде!
        Тут уж я чисто из вредности начал:
        - А чего тогда к священнику не пошла, ты даже не спрашивала…
        Но мама перебила меня так резко, будто я сморозил совершеннейшую глупость:
        - Так, стоп. Это другое совсем.
        Опять другое. Ну конечно!
        Священник наверняка в первую очередь отправил бы снова ко врачу… Но ведь мама сама хотела, чтобы все свелось именно к болезни. Зачем тогда знахарка? Ничего не понимаю. И если уж мама поверила в ведьм, то логично было бы бежать за помощью от нечистой силы не к нечистой силе. Я точно ничего не понимаю. Так и сказал:
        - Мам, тебя не поймешь. А как же врач?
        Мама вдруг посуровела лицом, схватила меня за плечи и, глядя прямо в глаза, тихо сказала:
        - Ты понимаешь, что Алину они не вылечат, зато очень даже могут ее от нас забрать? В психушку! А вдруг решат, что и тебя нужно проверить? Я не хочу вас терять, понял? И я найду такой способ, чтобы никого никуда не забирали. Только держи язык за зубами, понял меня? Ни папе, ни Алине, никому! Никому не болтай, что мы с тобой обсуждаем. Ты понял?
        Мама слегка тряхнула меня. Немного напуганный таким непривычным напором, я молча кивнул. Мама тут же обняла меня и поцеловала в макушку:
        - Я знала, что могу на тебя рассчитывать.
        По правде сказать, мне стало тошно.
        Глава восьмая
        - Ты можешь уйти из дома, когда захочешь, и для тебя все прекратится. А я от себя уйти не могу.
        Этот ужас всегда со мной, где бы я ни была. И даже когда она молчит и не проявляется, я все равно помню, я знаю, что она здесь, со мной, и просто ждет. И мне плохо. Вроде ничего не болит и болит все.
        Алину было жалко. Теперь стыдно об этом вспоминать, но тогда меня временами охватывало раздражение.
        Жизнь продолжалась, и внешне у нас ничего не менялось. Никто из знакомых не знал, даже отец до сих пор оставался в неведении. Только мы трое, Алина и мы с мамой, постоянно варились в этом невыносимом непонятном кошмарном сне.
        И периодически на меня накатывало возмущение: почему я должен все это терпеть, выносить, молчать? Да, мне жалко сестру. Но мы совсем перестали подшучивать друг над другом, перестали ругаться, перестали играть, перестали демонстративно не обращать друг на друга внимания. Все, к чему теперь сводилось мое общение с Алиной, - гнусные выпады Палашки и печальные жалобы сестры.
        Поэтому я иногда срывался и совершал поступки, о которых потом жалел. Жалею до сих пор. Но жизнь не игра, на предыдущий этап не вернешься с правильным решением, чтобы быстренько переиграть эпизод.
        Мне отец перед отъездом на вахту подарил флешку на сто гигов в виде ключа. Так с ходу и не различишь. Сказал, что такую точно не украдут, потому что никому ключи теперь не нужны.
        Отец строго контролировал наши расходы, но иногда его вдруг охватывало чувство вины, что он редко принимает участие в нашем с Алиной воспитании, и в качестве компенсации он делал такие вот подарки. Но мы должны были их беречь и отчитываться по первому отцовскому требованию.
        И надо же было мне столкнуться во дворе с Артемом.
        Я почти перестал гулять и тусить, но это вообще никак не удивило моих приятелей. Они даже не заметили. Никто не звал меня в компанию, не интересовался, как у меня дела. То есть, по итогам, я не больно-то был им нужен.
        Артем - мой давний приятель, еще с детского сада, и до сегодняшнего момента я не задумывался, нужна ли ему наша дружба так же, как мне, и важно ли наше общение. Даже не помню, звонил и писал ли он когда-нибудь первым. Просто внимания не обращал.
        С этой семейной ситуацией я почти на все забил, в основном чатился с игроками в Сети и, только столкнувшись с Артемом, когда выносил мусор, вдруг понял,
        как давно мы не общались. И тут меня понесло. Раззадорил его скучающий вид, то, что он не спросил даже, как у меня дела.
        Сначала я похвастал флешкой-ключом (она, конечно, была дома), а потом, чтобы уж точно заманить приятеля в гости, совершил нечто гадкое…
        Несмотря на мамино предостережение, ляпнул, что в сестру вселился злой дух. Как в ужастиках. Даже рассказал, что это икотка.
        Дебил. Сначала сболтнул, а потом только подумал. Права Палашка, я - дурак, тупица. Прилипала. Ничем внимание к себе привлечь не могу, сам неинтересен, зато, как обезьянку, сестру продемонстрирую. Флешку. А я - пустое место.
        Но своего я добился: Артем заинтересовался и тут же отправился ко мне, оживленно выпытывая подробности, например, бегает ли Алина по потолку и может ли поворачивать голову на сто восемьдесят градусов.
        Алина сидела у себя в комнате, но Артем первым делом потребовал показать отцовский подарок. Понятно, что это было гораздо интереснее, раз уж моя сестра не фонтанировала зеленой слизью и не вертела головой, как сова.
        Артем с завистью вертел флешку и так и сяк в полном восторге. Родители держали его в строгости, прикольных гаджетов, то есть, по их мнению, ерунду, не покупали. Мы болтали, как обычно, на тему, которая была и интересна, и безопасна для обоих. И я уже понадеялся, что этим наше общение и ограничится, но тут, на беду, хлопнула дверь Алининой комнаты. Артем так и подскочил:
        - Это твоя одержимая?
        - Это моя сестра, - с нажимом поправил я.
        Приятель пропустил мои слова мимо ушей. Мне бы сразу его осадить, но я почему-то покорно потащился следом за ним в коридор.
        Алина равнодушно взглянула на нас и хотела уже уйти к себе, но Артем преградил ей дорогу. Он навел на мою сестру камеру телефона и издевательски изобразил, что ведет прямой репортаж с места событий. Будто это не Алина, а какая-то неведомая зверушка, над которой можно проводить эксперименты, а потом хапнуть легкой славы в интернете.
        -
        Ну, давай! Начинай! Чего ты там делаешь, по потолку ходишь? - заржал от собственного тупого остроумия Артем.
        Алина с недоумением остановилась и вопросительно посмотрела на меня: мол, что за фигня?
        - Прекрати сейчас же, дебил! - взбесился я, попытавшись вырвать телефон.
        Но Артем только громче заржал и продолжил съемку:
        - А докажи, что ты икотка, а не Алинка. Что, не можешь? Может, твой братец - враль?
        Из абсолютно кретинского желания не разочаровать приятеля и доказать, что не обманщик, я наклонился к Алине и тихо сказал:
        - Барабулька.
        На какую-то долю секунды на лице сестры отразилось глубокое отчаяние, но тут же его сменила хитрая морда Палашки. И глаза Палашкины.
        Я предал сестру, замечательно…
        - А че хошъ, дурачина?
        По тому, как Палашка изменила тон и легко пошла на контакт, сразу стало понятно - хорошего не жди. Алина по-настоящему испугалась за Артема, но поделать ничего не могла. Это я тоже видел - как она пытается бороться, но все бесполезно.
        - Ну ты голос меняешь, ого! А рожу скорчила - тебе только в ужастиках играть! И гример не нужен.
        Хорошо еще, что Артем особо не вглядывался в Палашкино лицо и не заметил горизонтальные зрачки. Иначе бы не потребовал:
        - Доказательства давай! А скажи-ка, что у меня в кармане? А?
        Палашка как проявилась, так и скрылась. Алина, жалко сморщившись, смотрела на Артема, ничего не отвечая. По виску стекала капелька пота.
        - Ну и не знаешь ты ничего, - фыркнул Артем, но снимать не прекратил.
        Алина попыталась кивнуть. Но тут Палашка вернулась, не дала обмануть. Опять эта жуткая морда вместо лица моей сестры, опять жабьи глаза и гадкий голос:
        - Знаю все, а вот и знаю, а вот и знаю. Подарочек хошъ? На праву алъ на леву?
        Я попытался вмешаться, заткнуть Артема, но он воспринимал все как забавную мистификацию, игру, а потому расхохотался радостно и, раньше, чем я успел слово вставить, выпалил:
        - A-а, еще и выбирать можно? Ну круто! Давай левую.
        - Леву так леву! Ну вот, ну вот, дурачина! Сам вызвал, и вот, и вот! Это тебе, ушастому, не мамкины карманы чистить.
        - Ты как узнала? - вырвалось у Артема раньше, чем он успел подумать.
        - Ты что, у тети Наты воровал? - не поверил я.
        Друг быстро отмахнулся:
        - Я только один раз, не хватило на… Неважно. Ну было и было.
        Палашка зашлась противным тонким смехом, так не похожим на Алинин:
        - Один раз, дурачина! Да каженные три дня. Бз-з-з!
        - Да мама мне все равно столько же и дала бы. Всего пятьсот рублей, подумаешь. Она и не заметила.
        - Тут полтыщи, там полтыщи, а выходит полторы. А вот, а вот! Потому у бабки своей не крал, не крал с пенсии, заметила бы старая, не мать, а, дурачина? Вот и да! Вот и да! Разоралась бы. Ой, сердце! Ой, караул!
        - Да откуда ты все знаешь?
        - Дурачина, знаю все! - Палашка мерзко расхохоталась. - А вота ты в автоматы игральные хочешь выиграть, дурачина ушастый?
        - Не называй его ушастым. И не играет он ни в какие автоматы, - начал было я.
        Но Артем чуть по лицу мне не попал, когда отмахивался как от назойливой мухи:
        - Да помолчи ты! Положим, хочу. Да конечно, хочу.
        - Так ты еще и играешь? - поразился я.
        - Заткнись на секунду, а? - И снова к Палашке: - И что делать нужно? Что за магия?
        Палашка следила за нашей пикировкой со злорадным удовлетворением и не вмешивалась, ждала. Я снова предпринял попытку:
        - Ты же понимаешь, что даже если выиграешь разок, то это будет самовнушение, а никакая не магия?
        - Отвянь. Я уже столько просадил, а это шанс. И вообще-то мне все равно. Главное, чтобы оно сработало.
        - А если она тебе скажет зарезать в полночь на кладбище черного козла, зарежешь?
        - Если нужно будет, и тебя зарежу.
        Он расхохотался, но его шутка мне не понравилась. А вот Палашке пришлась по душе:
        - А вот какой, а вот какой. И зарежешь. Ишь, смелый какой. Не пикнешь, когда тебя зарежуть, а? Али молодец среди овец, а на молодца - сам овца? Сначала - ты. Потом - тебя. Бз-з-з! Надо кровушку пустить, а вот, а вот! Хочешь сыграть в ящик?
        Возможно, в глубине души Артем что-то понял, но не захотел признать. Или что-то произошло, что он почувствовал, а мы, то есть я, нет. Голос его звучал по-прежнему насмешливо, а вот глаза посерьезнели:
        - Ну ты забавная, Алинка. Как все-таки у тебя это выходит? Все знать и голос менять?
        - Ты дебил, что ли? Это не Алина!
        - Ага, вам в цирке выступать вдвоем. Клоуны-кретины в дебильном цирке.
        Я сумел выбить у него из рук телефон. Хотел прервать съемку и на фиг стереть ролик, но не успел: Артем опять схватился за телефон и сосредоточенно копошился в нем.
        - Черт, не записалось, что ли, ничего? Ты мне что там натыкал?
        - Ничего я не тыкал, дурак.
        - Да пофиг! Ну я пошел, полоумная семейка!
        И, гогоча во все горло, мой приятель хотел отчалить как ни в чем не бывало. Когда он уже напяливал кроссовки, Палашка внезапно подала голос:
        - А в кармане-mo твоем, дурачина, не было ничаво. Пусто, пока Егоркин ключик не потырил. А вот, а вот, а вот потырил! Скрал, скрал, скрал!
        Я бы вообще на это внимания не обратил, если бы Артем не полез как-то суетливо в левый карман, вытащил из него мою ключ-флешку, которая ему так приглянулась, и, грубо пихнув мне в руки, не начал оправдываться:
        - Ничего я не собирался тырить. Не крал я! Просто решил проверить Алинку, вот и спрятал. Не спрятал то есть, а просто в карман положил. Машинально. Просто забыл, не потырил!
        И еще таким тоном, будто я его обвинял, и обвинял напрасно.
        Натянул кроссовки и вылетел пулей, хлопнув дверью, напоследок бросил презрительно:
        - Полоумные!
        Я так и остался стоять в полном обалдении с флешкой в руках. Мне от отца крупно попало бы, если бы она пропала. Я бы стопроцентно решил, что посеял ее где-то. И от мамы тоже влетело бы. Мозги бы полоскали неделю, не меньше. Отец еще и отрабатывать заставил бы. Мама плакала бы, что не ценю дорогие вещи, что мне плевать на их подарки…
        Молодец, конечно, Палашка… Но лучше бы ее не было.
        И еще я не очень уверен, что Артем так поступил бы, не появись в нашей жизни эта проклятая Палашка и будь Алина по-прежнему Алиной. Раньше же ничего такого не было между нами. Ну, таскал у матери своей, но это как бы из семьи-то не уходило, как бы все равно свое. А у меня - никогда. И Кешку помогал искать.
        Хотя я у родителей не стал бы тайком брать. Как-то это гадко. У Артема, может, и были оправдывающие обстоятельства, а для себя я таких не находил.
        И он скрывал от меня, что подсел на игры. Наверное, из-за них и воровал. Может, и не знаю я своего друга ни фига, только воображаю, что у нас с ним нет секретов друг от друга. У меня нет, а у него… Хотя… Что я вообще о нем знаю? И так ли я им интересовался все эти годы, чтобы он интересовался мной и моими делами?
        Конечно, в свое оправдание я стал вспоминать все его косяки, неприятные, стыдные ситуации, которые, если уж по-честному, есть в истории дружбы у всех абсолютно людей.
        Как Артем не поддержал меня в компании, когда все надо мной стали ржать. Я тоже смеялся, чтобы не потерять лицо, хотя самому было отвратно. А приятель хохотал, чтобы показать всем - он не со мной, лузером, он не такой. И выделывался перед девушками, которые тоже переглядывались и изображали, что прячут улыбки.
        Такое бывает, правда? Я бы, может, забыл, если бы потом Артем не стал говорить, что они были не правы, когда издевались, и что он не хотел бы оказаться на моем месте.
        Артем шел от нас домой, спокойно и безопасно, по тротуару, как вдруг неизвестно откуда взявшаяся огроменная ворона практически спикировала на него с левой стороны, даже крылом нос задела. Он отшатнулся, споткнулся и упал в какую-то крайне неудачно оставленную ремонтниками яму. Сломал одновременно руку и ногу. Левые. Теперь лежит дома загипсованный.
        Все это я узнал от других, не от него. Артем же скинул мне сообщение: «Не пиши и не звони мне никогда. Жалею вообще, что знаком с тобой». Не такими словами, конечно. Это вольный перевод с матерного, так сказать. После этого он наглухо заблокировал меня во всех соцсетях. Так глупо и несправедливо, словно я в чем-то виноват.
        Мы вообще в детском саду познакомились, если что. Даже смешно, что можно об этом жалеть. Как будто можно было этого избежать. С четырех лет до сегодняшнего дня не жалел, а тут вдруг опомнился, ага.
        Вот был приятель, и нет приятеля.
        Почему-то вспомнилась книжка, я пару лет назад читал, детский детектив. Про группу друзей - парней и девочек, которые все время вместе тусовались и во всякие интересные истории влипали. У одного из парней двоюродный брат в полиции работал. И тут происшествие прямо в их доме: нашли отравленной любимую кошку одной одинокой старушки. Полицейские говорили, что расследуют отравление кошки, но это же глупости, не будет полиция всерьез этим заниматься. И все равно только и разговоров было: как и чем могла отравиться любимица старушки, ее единственная радость. Ребята начали собственное расследование, и вскрылась жутковатая правда: кошка на долгое время оказалась заперта в квартире с мертвой хозяйкой, той самой старушкой. Когда кошачья еда закончилась, животное принялось за хозяйку. Так бывает, как ни печально. И отравилась кошка, потому что старушка тоже умерла от яда. Перепутала корзинки с пирожками - у нее в одной корзинке были съедобные пирожки, а в другой - отравленные. Специально. Старушка очень любила свою кошку, очень сильно, а вот детей ненавидела. Мешали они ей, видишь ли. И стукнуло ей в голову
радикально от помехи избавиться. В итоге сама и поплатилась - перепутала корзинки. Да, книжка какая-то слишком жестокая для детской.
        Так я к чему. Еще тогда, при чтении, думал: вот бы и мне таких друзей, чтобы поддержали в любой ситуации, помогли, чтобы все вместе, один за всех, и все за одного. Но, похоже, такое только в книжках бывает. Или мне не везет… Да и был ли я сам таким прекрасным другом, чтобы требовать дружбы от других?..
        По крайней мере, у Артема хватит ума не болтать о настоящей причине произошедшего, потому что
        правда в первую очередь выставит в крайне дурацком свете его. Никто не поверит ему, как он сам не поверил мне. Так что придумает для остальных какую-нибудь левую отмазку, почему я попал в черный список. Скоро я о ней услышу, хотя совершенно этого не хочу.
        Не знаю, что там Палашка сотворила с его телефоном, но, по крайней мере, Алина избавлена от этого позора. Все, что попадает в Сеть, невозможно до конца уничтожить. Представляю, как бы это испортило сестре жизнь. Сестре и отвратительной Палашке… И мне, между прочим, тоже испортило бы. Брат полоумной. Не отмоешься.
        Отец ни за что не согласится переехать куда-то в другое место из-за такой ерунды, значит, надо терпеть хотя бы до девятого класса, а там, не знаю, съезжать от родителей, идти работать, учиться в другом районе…
        И Алине никуда не деться. Вот ей совсем никуда не деться. Я-то правда могу уехать. Забить на все, забыть. Перестать общаться. Никто не узнает. Но все равно не сейчас… А Алине некуда деться, потому что в ней эта Палашка. Хотя… Палашка как пришла, так и ушла. Но к кому она уйдет, если рядом с Алиной - только я и родители? Ответ напрашивается сам собой.
        Пока икотке нравится у моей сестры, она у нее и останется.
        А если вдруг разонравится?
        Не очень страшно, даже, может быть, забавно, когда сумасшествие происходит с кем-то чужим. Вон Артему было смешно. Это не его сестра, с которой он делил комнату, и не в него икотка потом может вселиться!
        Хотя он тоже получил.
        Итак, сначала - тот врач, теперь - Артем. И Кешка… Кто следующий? Сколько еще человек, столкнувшись напрямую с Палашкой, прекратят с нами всяческое общение? Эта Палашка реально опасная.

* * *
        Бедная Алина… А я разве не бедный? Вдруг она ко мне прицепится? И вообще, бывает такое, чтобы шизофрения помогала человеку узнать то, что он заведомо знать никак не может? По-настоящему, без шарлатанства, не как всякие гипнотизеры угадывают, или, там, Шерлок Холмс.
        Может, зря мама боится? Пусть бы лучше Алину в больницу положили…
        Глава девятая
        Я с детства помнил эту полную, невысокую пожилую женщину с плотно сжатыми губами под густым слоем красной помады, паутиной растекшейся по морщинкам у рта. Почему-то при воспоминании о Ларисе Игоревне на ум первым приходил именно этот брезгливо сжатый яркий рот, который открывался только для того, чтобы сказать гадость.
        Лариса Игоревна приходила к нам исключительно пожаловаться или когда ей требовалось что-то от мамы. Мама отказывалась видеть очевидное, оправдывала Ларису Игоревну, якобы она очень несчастна, все ее обманывают, в жизни не везет, сын бросил, невестка запрещает с внуками общаться, но она старается держаться, не унывает. Почему именно мама должна поддерживать эту чужую нам тетку, я понять не мог. Ладно, они с бабушкой дружили, но что-то я не припомню, чтобы были прям такими близкими подругами. Отец как-то пошутил, что Лариса Игоревна особенно сдружилась с нашей бабушкой после ее смерти.
        Лариса Игоревна приходила и оговаривала абсолютно все и всех. Особенно доставалось Алине: если накрасила губы, то намазюкалась; если на каблуках - ноги переломает; от частого мытья головы облысеет, а от чистки зубов эмаль сотрется. На новую прическу неизменно говорила: «Фу, нестриженой тебе было лучше!»
        Лариса Игоревна приходила, когда было удобно ей, прямо из прихожей шла на кухню, ставила на стол свою сумищу и ждала, когда мама быстро выставит угощение. Причем не просто чай из вежливости, а полноценный обед или ужин, смотря к какому времени Лариса Игоревна соизволила припереться. И почему-то всегда получалось, что приходила она в отсутствие отца, как чуяла.
        Вот и сейчас явилась, не соизволив предупредить и поинтересоваться, удобно ли нам. Зачем только Алинка ей дверь открыла? Прикинулась бы, что нас нет дома. Я так уже пару раз делал, и прокатывало. Да и сама Алина сразу смывалась, едва слышала о Ларисе Игоревне.
        И вообще: что сестра у двери делала? Дежурила, торчала без толку, в глазок пару раз даже посмотрела. Можно подумать, что ждала эту неприятную гостью.
        Лариса Игоревна, буквально отодвинув Алину своей сумищей, с порога принялась стонать, как ее обманули в каком-то магазине. Сбросила растоптанные босоножки и без зазрения совести сунула ноги в папины тапки. Села по-хозяйски на кухне, привычно бухнув свою грязную сумку прямо па чистый стол, и оглянулась на стоящую на плите кастрюлю. Обычно мама сразу начинала суетиться, доставать посуду, но сейчас была слишком расстроена, да и Алина ее опередила.
        Точнее, не Алина.
        - А терпеть тебя не могу! Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой! А ничего ты не получишь, дурачина! Тпру-у, пру-у. Кто сыну водку покупал, чтобы он жену пьяный бил? И вот, и вот, и вот они тебя ненавидят теперь. Дурачина! Не дадут тебе здесь жрать, к другим иди. Надоела ты мне! Теперь я здесь заместо тебя командую. Бз-з-з! И что у бабки ихней сперла - верни. Ишь, унюхала, что хозяина нет. Давай, ври, что к полюбовнице умотал, ври. И вот, и вот, и вот, а мы послушаем. Бз-з-з! Давай, ври, что дочка никудышная, никто не позарится. Давай, дурачина, что ж молчишь? Соседям-то только что говорила, я ж слышала. Тпру-у, пру-у! А что ж этим не скажешь?
        Лариса Игоревна застыла с раскрытым ртом. Я никогда в жизни не видел такого неподдельного ужаса на ее лице. Мне даже показалось, что она узнала Палашку, но возможно, я просто выдал желаемое за действительное. Потому что, как бы неприятно это ни звучало, мне понравилось, как Палашка обошлась с Ларисой Игоревной. Честно говоря, все, что она говорила, очень было похоже на правду.
        - И ничего тебя не обманывали, дурачина! Сама обжулить хотела, Язык твой поганый что помело, и вот, и вот, и вот. Бз-з-з! Я Палашечка Ларисовна, старушке приписана. А я не боюсь!
        Палашка мерзко расхохоталась. Было заметно, как тяжело Алине, как больно ей, не только физически, но и морально.
        Мама побледнела и не знала, что делать: закрыть Алину в другой комнате? Придумать ей оправдание? Но какое? Действовать надо было быстро, пока противная тетка не опомнилась. Она начнет говорить гадости, Палашка еще больше разбуянится, и все в итоге закончится плачевно.
        Сам себе удивляясь, я схватил грузную тетку под локоть и буквально поволок в прихожую, перекрикивая Палашку, которая уже насмехалась над маминой наивностью прямо ей в лицо:
        - Лариса Игоревна, вам пора! Вот ваша сумка! Тапочки переоденьте! Всего хорошего!
        Я быстренько захлопнул дверь прямо перед ее носом и замок запер.
        - Эй, ты…
        Язык не поворачивался обращаться к сестре по имени проклятущей гадины. Но она сразу поняла сама, что к чему. Алинино лицо неуловимо изменилось, превращаясь в Палашку.
        - Ты Ларисе Игоревне ничего не делала? Не плевала никуда?
        - Дурачина, не могу я плюватъ ей. Не ей, не ей! Пой, ёш- ки-ёшки-ёшки-йой! Терпеть не могу, фу-фу-фу!
        Она вся сморщилась, будто не то противно с Ларисой Игоревной связываться, не то опасно.
        Мама нервно щипала себя за мочку уха. Потом посмотрела на нас и тихо призналась:
        - Бабушкино кольцо пропало. Я думала на Ларису Игоревну, но доказательств не было, и… Но так же тоже нельзя! Так неприлично! Она же теперь всем разнесет… И сын у нее не алкоголик никакой, я его знаю. И не бил он жену, это тоже ложь. Вот верить про кольцо, нет…
        Глава десятая
        Столкнулся на улице с Алинкиными одноклассницами. Чуть не задохнулся, так надушились. Они меня, конечно, сначала не заметили - громко обсуждали какую-то свою очередную тусу. Я еще подумал, что наконец сестра сходит повеселится, как раньше, хотя эти девахи мне совершенно не нравятся. Тоже мне, взрослые. Правда, со мной поздоровались, когда узнали, но про сестру вообще не поинтересовались, даже привет не передали. Ну и ладно. Вряд ли они мое имя помнят, может, и забыли, чей я конкретно брат.
        Сестра опять сидела и смотрела на планшете какой-то фильм. Я теперь на планшет вообще не покушался, брал, только если Алине не нужен.
        Она сжалась в комочек, чтобы поменьше места на кресле занимать, такая жалкая. Совсем на себя не похожа. Платок еще на голову нацепила, как сектантка какая-то. Меня это даже раздражать начало.
        - Ты серьезно собираешься теперь всю жизнь сидеть дома? Разве твоя компания не удивится, что ты их кинула? Я как раз сегодня их видел.
        Алина только собралась ответить, но, пока открывала рот, вылезла Палашка. Сестра никогда в жизни не призналась бы. Да я сам на ее месте ни в жизнь не сказал бы правду.
        - Тпру-у, пру-у, дурачина! Нету у нее никакой компании. Никто ее не зовет, дурочку медленькую, бедненькую. Бз-з-з! И вот, и вот, и вот одна ходит допоздна, и вот, и вот сидит в рядах торговых заместо вечерок. Чтобы обидно не было. А стыдно ей, простофиле. Подруженция на парня променяла, а вот, а вот и нет компании. Тьфу! Дурачина, как ты. Завидно! Товарки все парами, а эта краля ломается. Мамки-папки пугается. Бз-з-з!
        Пока ненавистная Палашка болтала, по лицу Алины из этих ужасных глаз с горизонтальным зрачком текли крупные слезы. С платком на голове она реально была похожа на какую-то старушку. Старуху… Как тогда ночью… Мне было одновременно и страшно, и жалко сестру, и удивительно, что она решилась на такой глупый обман. Но едва болтливая дрянь заткнулась, Алина жестом остановила меня, а потом, задыхаясь, прошептала:
        - Не хочу это обсуждать. Просто молчи. Все. Лучше иди.
        Ага, так меня и выставила.
        - А чего ты тряпку эту повязала?
        Алина странно посмотрела на меня и резким движением сдернула платок. Я от неожиданности не сдержался и издал какой-то непроизвольный то ли смешок, то ли всхлип. Моя старшая сестра побрилась налысо. То есть совсем под ноль. Как панк.
        Но Алина не панковала и вообще раньше никакими радикальными поступками не отличалась. Ну пару раз красила прядки в разные цвета, и то отец этого не одобрил и долго бурчал.
        Поскольку я ничего не говорил, только таращился, Алина, уже отдышавшаяся, привычным своим ехидным тоном поинтересовалась:
        - Что, нравится?
        - Неплохо, - честно признался я.
        С волосами было как-то привычнее и симпатичнее, но так тоже ничего. Раз уж обрилась. Конечно, с еще не ушедшей с лица чернотой сестра выглядела прямо-таки готкой. Но это тоже было нормально. Можно даже прихвастнуть: моя сестра - гот! И все же зачем так радикально?
        - Ты поэтому, что ли, не ходишь со своими?..
        Алина быстро вытерла глаза платком и кое-как повязала его обратно вокруг головы, только теперь, к счастью, не по-сектантски, а как бандану. Зло процедила:
        - Нет никаких своих. А в психушке все равно обреют, так что самое время привыкать. Недолго осталось.
        Возможно, надо было что-то сделать, как-то показать свою поддержку, то, что мне плевать, что там несет эта Палашка, - это ничего не меняет. Но вместо этого я просто встал и вышел из комнаты.
        Значит, Алина одна уходила на поздний сеанс в кино или тупо сидела в торговом центре, чтобы создавать видимость обычной жизни.
        Я же тоже пытался из дома слинять, лишь бы не оставаться здесь, с Палашкой. Уходил, шатался по улице. Редко кого из знакомых встречал, с кем можно потусоваться нормально, так что скучища была жуткая. Часто бывало, что, видя знакомое лицо, я спешил избежать встречи. Тоже шел в торговый центр, толкался в магазинах техники, игрушек, где всегда интересно. Или сидел на скамейке в фуд-корте и тыкал в телефон. На киношку каждый день денег у меня не было.
        Но, в отличие от сестры, у меня это продолжалось всего несколько дней. Потом за мной стал следить охранник, который заподозрил, что я воришка. Я, разумеется, занервничал, и тот лишь утвердился в своих догадках. Поэтому на следующий день, когда я снова пришел, мне прямо у дверей предложили гулять где угодно, только не в их торговом центре, если не хочу оказаться в полиции. И добавили, что без родителей больше не пустят.
        Я даже оправдываться не стал, вернулся домой.
        Но у меня причина веская, а у Алины какая была? Теперь понятно, почему она так легко отказалась от тусовок. Или нет, все врет эта Палашка? Ей же нельзя верить. Хотя она частенько говорит правду, особенно когда это что-то неприятное, неприглядное.
        Вдруг это тоже правда?
        Выходит, у нас с сестрой и друзей-то особо нет, с кем можно пообщаться по душам. Только она и я. Но и между собой мы не очень близки.
        Одно точно: у этой всегда получается сделать больно, неприятно и гадко.
        Если кто-то из семьи ведет себя подобным образом, ты все равно находишь для него оправдание, и тогда не так обидно. Привыкаешь, пропускаешь мимо ушей. Лучше бы близкие так не поступали, но ты смиряешься или огрызаешься в ответ и живешь себе дальше, как обычно. Знаешь, что это все равно твоя семья, безопасное место. Наговорят гадостей, но при этом спасут и помогут.
        Так себе оправдание, знаю. Но ведь все так живут, наверное. И я, наверное, ничуть не лучше. Только чужому такое токсичное поведение простить нельзя. Особенно этой нечисти Палашке.
        Отцовская бритва лежала на своем обычном месте. Уезжая, он забирал с собой походную, подешевле, а навороченную электрическую использовал только дома. Я пару раз в тайной надежде стимулировать рост волос на лице безрезультатно жужжал ею и по щекам, и под носом. Только время зря потерял.
        Сейчас мне, прямо скажем, было ссыкотно. Но все же волосы - не голова, отрастут. Да на самом деле не очень-то и жаль расставаться с этим жирным убожеством. Даже лучше, не будет казаться, что я вообще голову не мою. И мать отстанет. И не будет этих мимолетных, но говорящих взглядов одноклассниц. Можно подумать, их прыщи никто не замечает…
        Тьфу, не о том думаю.
        Зажмурившись, я настроил бритву и, сделав глубокий вдох, как перед прыжком в воду, быстро, чтобы не раздумать, провел ею прямо по пробору до макушки. Потом сделал еще одну дорожку рядом. Волосы защекотали нос, нападали в раковину. Дальше дело пошло веселее, я уже и глаза открыл. Правда, с затылком вышел затык.
        - Ты что, дурак?! - закричала Алина, увидев меня. И заплакала.
        Я молчал.
        Она меня обняла и повела досбривать остатки волос, а потом сама прибралась в ванной, хотя у нас было четкое правило: кто насвинячил, тот и убирает.
        Без волос я выглядел совершеннейшим малышом, совсем не хулиганом, как втайне надеялся. Придется
        вне дома таскать бейсболку. Впрочем, я и так ее все время ношу.
        Палашка орала и била Алину по голове в платочке:
        - Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой! Дурачина, что сотворила! Палашечка такая красивенькая с волосиками. Бз-з-з! Бз-з-з! Вот я уж накажу, накажу!
        Но била не сильно, жалела тварь человека, которым управляла…
        Мама была потрясена. Она сначала даже ничего не сказала, просто села и смотрела на нас огромными глазами. Я бы добавил: «Тоже была потрясена», но сравнивать икотку с мамой… Это вообще запредельно.
        Пришлось маме подсказать, чтобы она уже начала на нас орать и ругаться:
        - Это, мам, все интернеты. Такой флешмоб. Летний. Очень популярно по всему миру. Еще нужно кольцо в нос, но мы уж не стали делать.
        Мама сделала несчастное лицо, опять же молча махнула рукой и ушла на кухню. Потом, правда, проходя мимо, влепила мне такой подзатыльник, что в голове загудело. Но это ладно, это не страшно.
        Мама молча смотрела, как мы едим, потом глубоко вздохнула и сдержанно сказала:
        - Не думала, что когда-нибудь это прозвучит в нашей семье… Но если в интернете все будут…
        - С крыши мы не прыгнем, - тут же перебила Алина.
        Но в контрасте с каменным выражением лица ее утверждение прозвучало как-то не очень уверенно. Я тут же поспешил исправить ситуацию:
        - Ну, мам, мы же тобой воспитаны, знаем, когда нужно остановиться и что можно или нельзя делать.
        - Не знаю, не знаю. Теперь, сын, я ни в чем не уверена…
        Алина демонстративно медленно отложила вилку с недоеденной котлетой, встала и ушла. Хлопнула дверь в ее комнату.
        - Ну вот что это такое? Что не так? - плачущим тоном обратилась ко мне за поддержкой мама.
        А что я мог сказать? Пожал плечами и продолжил есть. Вкус еды не изменился, в горле котлета не застревала. Нельзя себе аппетит портить. Поем, тогда и подумаю. Но когда меня осенила прекрасная, по моему мнению, мысль, я немедленно поспешил поделиться ею с мамой:
        - Смотри, мам, как здорово, что я не отличник. И экзаменов у нас нет. Прикинь, если бы из-за этого всего у меня снизилась успеваемость, учителя заволновались бы, стали тебя дергать. А тут вообще никакой разницы! Никто и не замечает!
        - Ты соображаешь, что говоришь, Егор? - вместо благодарности вспылила мама. - И что я отцу скажу, по-твоему? «Зато наши дети не спрыгнули с крыши»?
        Тут я подумал, что зря про учебу поднял тему. До этого Алинина успеваемость мне была по барабану, а ведь у нее сплошные зачеты, контрольные и экзамены. Но вроде сестра молчала, не жаловалась, так что, наверное, там Палашка не совалась.
        Странно, конечно. Как можно дома бесноваться, а в училище оставаться самой собой? И вообще, а какая Алина была в училище? Мы же только с ее слов знаем. Ну то есть я знаю. Или, может, там никто с ней и не разговаривал, не провоцировал?
        В зеркало теперь смотреться было странно. Конечно, с волосами мне однозначно лучше. Мог бы и не бриться, если честно. Вот интересно, а Алина изменила бы ради меня так радикально свой имидж? А я сам -
        стал бы сбривать волосы, если бы этот поступок был для меня таким же дерзким и смелым, как для девушки? Или если бы меня стали из-за этого дразнить? Может, и будут, кстати… Откуда мне знать?
        От неприятных для моего самолюбия мыслей меня отвлекли странные звуки. В кране забулькало, будто кого-то затошнило, потом зашипело, и я вдруг вспомнил, что нам по графику отключили горячую воду.
        А че, вовремя мы с Алинкой обрились! Практично.
        Глава одиннадцатая
        Мама отвела меня на кухню и очень серьезно сказала, понизив голос практически до шепота:
        - Егор, ты не болтай, никому не распространяйся, вообще никому, только ты и я, понял? Понял?
        - Понял. А про что не болтать, не понял.
        - Так, молчи. Мы едем в деревню спасать Алину.
        К одной знающей женщине. Я договорилась. Но об этом знаем только ты и я, понял?
        - А отец?..
        - Его я уже предупредила, что мы навестим мою подругу по училищу. Поедем все вместе на машине.
        Это она здорово придумала, про подругу. Отец маминых приятельниц терпеть не мог, они все, по его мнению, были недалекого ума, и общение с ними только отупляло любого вменяемого человека. Но встречаться с подругами он маме не запрещал, только ставил условие: его в это дело не вмешивать ни под каким предлогом. Встречи с ними и все с этим связанное мама должна была организовывать сама, без отцовского участия, и не на нашей территории, если он был дома.
        - А кто нас отвезет? - уточнил я.
        - Как кто, Егор? Я, разумеется.
        Мама была недовольна вопросом.
        Меня отец научил водить, как только ноги стали до педалей доставать. Отвез втихую от мамы на полигон и посадил за руль. Если бы мать узнала, разоралась бы: мол, опасно, незаконно!
        Алина тоже с удовольствием потренировалась бы на отцовской машине, даже правила дорожного движения выучила. Но тут отец был непреклонен:
        - Женщина за рулем - обезьяна с гранатой. У них мозг не так устроен. Это вам не стрелочки на глазах наводить. По два часа рисуют, да все равно вкривь и вкось.
        Довольно обидно, правда? Но ни мама, ни Алина не возражали. Откуда же отцу знать, что в его поведении что-то не так, если ему ни разу никто об этом не говорил? Тебе не нравится, так что ж ты молчишь?
        Мама получила водительские права еще до замужества и водила очень аккуратно, ни разу не попадала в аварии. Когда отец уезжал на очередную вахту, она спокойно пользовалась его машиной. Но если мама садилась за руль, а отец был пассажиром, он всю дорогу безостановочно и на повышенных тонах указывал, что ей нужно сделать, куда повернуть, кому уступить или кого обогнать. Мама даже не пыталась возражать, просто молча делала свое дело, но отец каждый раз был уверен, что благополучное прибытие к месту назначения на целой машине удалось только благодаря его неусыпному контролю.
        Мама взяла меня с собой по магазинам. Самое ненавистное занятие: когда тебя таскают в качестве рабочей силы, а любые твои предложения или возражения отметаются в резкой форме. И ладно бы мы пошли за продуктами, там хоть понятно, что не зря время потратил, считай, все равно для себя. Но сейчас она вообще что-то непонятное покупала и, похоже, сама не сильно понимала, что и зачем.
        Мы долго ходили по хозяйственным отделам среди каких-то неизвестных приспособлений для сада и огорода. Мама, сверяясь по бумажке, мучительно долго стояла над каждым предметом, прежде чем положить его в магазинную тележку. В итоге я сам себя начал развлекать: представлял, будто все эти штуковины нужны для борьбы с зомби. Так все это приобретало хоть какой-то смысл.
        Когда я грузил пакеты с инвентарем в наш багажник, мама наконец призналась: это для бабки-знахарки, к которой мы повезем Алину. Оказывается, если магия не черная, а добрая, знахарка ни в коем случае не должна брать за свою работу деньги и вообще не должна ничего требовать, иначе дар пропадет.
        Но у бабки была семья, которая выставляла знахаркиным клиентам список необходимых в хозяйстве вещей. Для тех, кто с деньгами, устанавливали цену, но бабка в этом как бы не участвовала. Мы, конечно, в число денежных клиентов не входили.
        Я вспомнил, как мама расплачивалась деньгами с колдуньей Юлией, но не стал ничего говорить. Главное, что эта колдунья в итоге не сделала нам ничего ни хорошего, ни плохого, только обогатилась за мамин счет. В другое время я бы сказал, что это мошенница, но теперь вообще ни в чем уверен не был. Может, и правда была колдунья, только не белая. Палашка наверняка знает правду, но ее спрашивать я точно не буду.
        Новости о поездке в деревню под видом встречи с маминой подругой Алина приняла без эмоций. Скорее всего, ей уже было совершенно все равно. Даже вещи ей мама собирала. А уж это настолько кричащий показатель, что дальше некуда. Мама потом плакала из-за этого в родительской комнате, я слышал, но ничего, кроме глухого бессилия, не чувствовал.
        Как мне было ее утешить? Никак.
        В назначенный день мама подняла нас рано и суетилась больше обычного. Упорство, с которым она избегала говорить о поездке с Алиной, должно было насторожить даже самого непонятливого. К счастью (или нет), сестра была всецело занята собственными переживаниями по поводу внешности - то и дело смотрела в зеркало на свою обритую голову. Наверное, даже такая радикальная перемена не казалась ей достаточной, чтобы наказать себя за икотку. А ведь она ни в чем не была виновата!
        Проговорилась, что собирается себя в еде ограничивать. Это же самое последнее, что только можно придумать по отношению к себе! Ненормальная совсем. То есть… Теперь это запрещенное слово - «ненормальная». Я попытался превратить все в шутку:
        - А чего есть перестанешь? Живот стал отлипать от позвоночника?
        Но сестра даже не усмехнулась.
        Если она станет ко всему прочему морить себя голодом, то не Палашку изведет, а саму себя. Ведь Алина совершенно не толстая, никакого лишнего веса, обычная. И чего ей стукнуло? Короче, вовремя мама договорилась с той знахаркой.
        Если бы Алина была чуть повнимательнее, то сразу бы поняла, что дело нечисто. Мама так нервничала, как никогда не стала бы перед встречей со своей подругой. Со своими приятельницами мама всегда очень деловая и веселая. А тут суетилась, совершала кучу ненужных действий, сто раз переспрашивала меня о какой-то ерунде и немедленно забывала ответ.
        Короче, я тоже стал немного нервничать. Особенно когда мы сели в машину, а мама не смогла с первого раза вставить ключ в замок зажигания. И машина… не завелась.
        - Я так и знала! - в сердцах воскликнула мама.
        Палашка, до того момента таившаяся, громко и визгливо расхохоталась. Но мама даже не взглянула в ее сторону.
        После нескольких неудачных попыток, после того, как мама даже открыла капот и, ничего не понимая, с отчаянным лицом проверила все, что гипотетически могло бы сломаться, но было абсолютно исправно (я тоже посмотрел на всякий случай), мы выгрузили из машины все вещи. В смысле, я и мама, потому что сестра вылезла из машины последняя, зато, к счастью, самой собой.
        Мама сказала Алине сторожить вещички, а сама отвела меня в сторону.
        - Так, сын, меня предупредили, что такое может быть. Я просто проверила. Не хочу при Алине говорить, но мы сейчас на автобусе до вокзала, а потом поездом. На месте нас обещали встретить, у меня все записано на бумажке, если вдруг телефон сядет или еще что в этом роде. Понял? Только ничего сестре не говори, чтобы не сорвалось. Понял? Я стараюсь даже не думать об этом. Думаю об отчетах, о работе, о самом противном и отвлеченном.
        Я коротко кивнул, со слабой такой надеждой, что все эти пакеты и сумки не придется далеко тащить. Потому что ну кому еще? Ясно, что я нужен исключительно как мужская сила, иначе мама оставила бы меня дома.
        Тем не менее мамин трюк принял к сведению и стал мысленно повторять таблицу умножения, как мантру. А если еще начать думать про дроби, то все мысли раздробятся и в голове станет так пусто-пусто. Хороший метод, действенный!
        К счастью, Палашка больше не проявлялась, а Алина была какая-то безвольная и вялая, вопросов не задавала. Никто из нас не обсуждал ни предстоящую поездку, ни ее цель, ни конечный пункт путешествия. Мама потом сказала, что, если бы не повод, по которому мы отправились, это была бы одна из лучших наших поездок: никто не ныл, не предъявлял требований, не лаялся, не перечил. Просто встали и пошли, куда велели. Идеально.
        То есть понятно, что это была совершенно ненормальная поездка.
        Нам предстояло ехать на поезде дальнего следования, который стоял в нашем городе десять минут.
        Когда мы расселись по местам в забитом народом плацкартном вагоне, я, весь мокрый от пота, сбросил наконец с себя тяжеленные сумки. Мама отошла переговорить о чем-то с проводницей. Сестра, убедившись, что мама ее не слышит и не видит, наклонилась к моему уху:
        - Я страшно замерзла!
        И, не дав слова сказать, Алина впилась пальцами в мою руку чуть повыше кисти. Я вырвал руку с воплем. Кто бы выдержал! Холод от ее пальцев прожег в буквальном смысле до кости, даже рука онемела, а когда сестра разжала пальцы, на моей коже остались четкие синие следы. А ведь Алина и не сжимала-то особо.
        Несколько человек испуганно обернулись на мой вопль и тут же с недовольным видом отвернулись. Понятно, мол, дебильный подросток. К счастью, больше никто не обращал на нас внимания, поскольку мы выглядели как типичные дачники. Главное, что мама не услышала.
        - У тебя озноб, температура! - понизив голос, прошипел я.
        - Нет, у меня так еще с утра. Я мерила. Тридцать шесть и шесть, как в аптеке. Три раза измеряла. Маме не говори только.
        Маме не говори, сестре не говори. Замечательно.
        - Я же вижу, как ей нужна эта поездка. Еще передумает ехать, если решит, что я заболела.
        Алинины слова были как удар. Мы ехали ради нее, и мама только обрадовалась бы, что удалось усыпить Палашкину бдительность. Как разительно отличались две личности: настоящая Алинина и подселенная. Хотелось успокоить сестру, обрадовать маму, и ничего из этого нельзя было сделать прямо сейчас. И вообще неизвестно, когда можно будет.
        Увидев возвращающуюся маму, я решил сделать вид, что сплю, чтобы меня лишний раз не дергали. Сначала я действительно притворялся, а потом, убаюканный мерным покачиванием, и в самом деле заснул.
        Маме пришлось хорошенько меня встряхнуть, чтобы разбудить.
        - Скорее, скорее, скорее! Вещи собираем, ничего не забываем! Стоянка здесь всего минуту, не больше! - скороговоркой бормотала она, навьючивая на меня сумки и мешки, одновременно подталкивая совершенно вареную Алину к выходу. Это я умно не снял со спины рюкзак, так всю дорогу с ним и сидел.
        Возможно, у сестры и вправду была высокая температура, и ничего больше. Она не сопротивлялась, но была какая-то вялая. Хорошо еще, что Палашка затаилась и вообще никак себя не проявляла. Впрочем, я не мог точно знать, потому что все проспал.
        Проводница уже стояла в тамбуре у дверей вагона и только подняла бровь, намекая, что мы нерасторопные, но вслух ничего не сказала. Наконец поезд стал притормаживать, хотя вокруг, кажется, не было ничего, кроме каких-то полей. Проводница быстрыми, отработанными движениями распахнула дверь, разложила лесенку и немного помогла нам с вещами, видя совершенно никакую Алину и решив, что мы везем больную. Тут она была права.
        Я живо побросал пакеты и сумки на платформу, протянул Алине руку - и снова поразился пронзительному холоду. Будто ледышку схватил.
        Остановка, на которой мы сошли, была, похоже, даже без названия. Во всяком случае, никаких табличек и указателей я не увидел. Просто бетонная платформа, сильно погрызенная временем. По краям раскрошилась, из множества глубоких трещин пробивалась трава и даже жирные листья лопухов. С одного торца вела на землю деревянная лестница, подточенная жучками и покрытая мхом, как зеленой ковровой дорожкой.
        Кроме нас, никто с поезда не сошел. Проводница убрала лесенку и захлопнула дверь вагона. Я все ждал, что она удивится, скажет что-то типа «здесь никто никогда не сходит». Но эта средних лет женщина сохраняла невозмутимость. Ей было все равно.
        Поезд как-то очень быстро набрал скорость и скрылся за горизонтом, а мы втроем остались совершенно одни со своими пакетами и сумками. Вокруг, куда ни посмотри, было заросшее высокой травой поле. Среди этой спутанной зелени было едва видно подобие дороги, если можно назвать этим словом кое-как расчищенную от растительности длинную полосу земли. Дорога делилась почему-то на три колеи, что меня озадачило.
        Жара стояла ужасная, какая-то удушающая. В мареве плавились иван-чай и подсолнухи. Все было словно подернуто дымкой, за которой таял горизонт, и становилось непонятно: то ли это пот глаза заливает так, что ничего не видно, то ли туман стелется. Но какой в такую жару туман? Оглушительно стрекотали кузнечики, и от этого пронзительного вибрирующего звука даже, кажется, зубы начинали ныть.
        Мы в некоторой растерянности постояли на абсолютно пустой платформе еще минут пять. Уже развеялся характерный машинный запах железнодорожного состава, и казалось, что никакого поезда никогда здесь и не было. Только рельсы, уходящие из ниоткуда в никуда. Даже креозотом уже почти не веяло. Я почувствовал, как начинают стремительно мокнуть подмышки и спина под рюкзаком, лямки невыносимо резали плечи. Мама обмахивалась шляпой. Алина ежилась от холода.
        - Нас должны встретить, - прочистив горло, громко сказала мама, хотя никто из нас ничего не говорил. Правда, в ее голосе не было особой уверенности. - Но я по карте посмотрела направление. Уверена, мы и сами сможем добраться. Если что.
        Теперь-то мамин тон совершенно точно говорил об обратном. Она как-то съежилась, как будто сейчас появится отец и начнет ей выговаривать.
        Я с сомнением посмотрел на пакеты и сумки, которые с поезда нам помогла сгрузить проводница, чтобы мы не задерживали состав. Их и на короткое расстояние было совсем непросто тащить, и в основном это приходилось делать мне. А уж волочить неизвестно сколько неизвестно куда по деревенской разбитой дороге - и подавно. Хотя, конечно, пешком можно дойти куда угодно. Кроме как через океан. Разве что по дну, но это утопия.
        В общем, ориентиров никаких. Платформа была просто бетонным постаментом среди полей, к которому даже электричество не было подведено - ни электрических столбов, ни проводов не наблюдалось. Понятно, что с наступлением ночи здесь ляжет непроглядная тьма. Я достал телефон и проверил Сеть. Вот она была, хотя и очень слабая. Карта никак не хотела грузиться, и мама нервно сказала мне, что это бесполезное занятие.
        Вдруг на горизонте, где дорога, видимо, падала с горки, а потому казалось, что она просто обрывается, появился неясный силуэт. Жара немного размывала его, воздух дрожал, но все равно понятно было, что это что-то довольно крупное и движется к нам с приличной скоростью.
        Если сощуриться и вглядеться, странный объект начинал приобретать черты лошади, которой правил сидящий в телеге мужчина. И животное и возница были какие-то сероватые, будто запыленные. Мама сразу приободрилась и даже перестала сутулиться:
        - А вот и Касьяныч на лошадке! Как и говорили.
        - Кто? - удивился я, но мама не стала уточнять, просто отмахнулась.
        Может, даже и не от меня, а от летающей вокруг нее мухи.
        Случайно бросив взгляд на Алину, я заметил, какими испуганными глазами она следит за этим назойливым насекомым. Понимаю, была бы оса или пчела, а тут-то…
        Телегу уже было не только видно, но и слышно. Теперь до меня дошло, откуда на дороге взялась третья срединная колея. Ее протоптала лошадь!
        Мама явно не знала, как правильно и вежливо начать разговор с этим самым Касьянычем: по отчеству (или это прозвище?) или вообще без обращения. К счастью, он не стал затягивать неловкую паузу, хрипловатым голосом крикнув, хотя мы стояли довольно близко:
        - Это вас, что ли, в Никоноровке ждут?
        Его вопрос прозвучал неожиданно резко и громко, на миг даже кузнечики замолкли.
        - Нас! - спохватилась мама.
        Она засуетилась, схватила самую тяжелую сумку и поволокла ее к телеге. Мне пришлось перехватывать вещи на полпути, буквально вырывая их у мамы из рук, так что тоже выходило очень быстро. Только я закидывал в телегу один пакет, мама уже бежала за другим. Лишь Алина безучастно стояла на одном месте, будто сторожила вещи, а на самом деле явно думала только о том, чтобы согреться.
        Касьяныч даже сойти со своего насеста не успел, как мы весь свой скарб загрузили на телегу. Непонятно только было, позабавило его это или удивило. Но он несколько раз обернулся посмотреть на наши вещи со странным выражением лица.
        - Ну и вы залезайте, - снова неоправданно громко скомандовал он, не вставая со своего места.
        Может, просто глуховат, вот и орет? Во всяком случае, его лошадь вообще не шелохнулась, как он ни вопил. Зато когда Алина подошла к телеге и я подал ей руку, чтобы помочь забраться, лошадь вдруг дернулась, словно испугалась. Ее хозяин счел своим долгом громко объяснить нам:
        - У лошади никакого оружия-то нет, только зубы да ноги. Почует опасность, испугается, будет защищаться.
        Потому под копыта не суйся и от головы держись подальше, чтобы чего не оттяпала.
        И Касьяныч не то закашлялся, не то засмеялся, но в целом было похоже, что заквакал. Странный тип. Мы никуда не совались, кроме телеги. И Алина совершенно не страшная. Она на эту его лошадь вообще не глядела даже.
        Пока мы раскачивались в телеге, как в лодке на волнах, так что Алину, судя по всему, слегка укачало, я разглядывал Касьяныча. Это был типичный сельский житель: неопределенного возраста, то ли пенсионер, то ли мамин ровесник, весь заросший и словно потертый какой-то, в рабочих заношенных штанах с пузырями на коленях, разбитых сапогах, клетчатой рубахе с закатанными рукавами и натянутой на самый нос пыльной кепке.
        Я подумал, что если нас сбросить с телеги, то мы даже не сможем найти обратный путь к железнодорожной платформе. На Алину вообще никакой надежды, мама слишком взволнованна, а я замечтался и за дорогой не следил.
        Одна она или была какая-нибудь развилка, поворачивали мы или нет - все это прошло мимо моего внимания, и теперь меня это сильно напрягало. И дорога сама по себе была какая-то заросшая, будто заброшенная.
        А ехали мы уже порядочно. То среди полей, которые заполонила молодая поросль будущих деревьев, то через неожиданно густые рощицы, где деревья стояли очень плотно друг к другу. То опять поля, заросшие разнотравьем и обрамленные подступающим лесом.
        Сеть в телефоне то появлялась, то пропадала, а карта показывала просто серый фон, по которому одиноко неизвестно куда ползла стрелочка.
        В голове ясно, будто он мне на ухо говорил, прозвучал отцовский голос:
        «А ведь я на тебя рассчитывал, сын. Разочаровал…»
        - Никоноровка, - сообщил вдруг Касьяныч, хотя никакого намека на жилые и вообще постройки не было.
        Только поле иван-чая, вдалеке - плотная темная стена леса, и над всем этим - яркое чистое небо. Зато я перестал чувствовать себя никчемушиной, не оправдавшей отцовское доверие.
        И вдруг деревня будто выпрыгнула из ниоткуда. Во всяком случае, нормальная дорога начиналась ровно с того места, где рядом с деревянным срубом колодца стояла заржавевшая металлическая труба в виде буквы Г, на которой был подвешен кусок железнодорожного рельса.
        Я посмотрел на Алину. Палашка таилась, но сестра выглядела очень сильно испуганной. Даже пальцы, которыми она схватилась за борт телеги, побелели от напряжения. Хотя ничего ужасного не было, просто деревня. Только очень-очень тихая. Даже птиц не было слышно.
        Но стоило телеге Касьяныча миновать рубеж в виде колодца, как его лошадка тихо фыркнула, и это словно послужило сигналом: включились звуки. Во-первых, защебетали птицы. Во-вторых, из-за какого-то забора нас облаяла невидимая собака. Слышно было, как вдалеке кто-то у кого-то что-то спросил, - слов не разобрать, но деревня мгновенно превратилась в жилую.
        И я сразу обратил внимание на слегка покосившиеся, потемневшие от времени деревянные столбы линии электропередачи. Они возникли словно из ниоткуда, тянули провода будто из воздуха. Но сразу придавали реалистичности пейзажу.
        Никоноровка была самая обыкновенная. Заборы заросли снытью и крапивой, на штакетнике сушились чьи-то сапоги и старые тряпки. Дома были одноэтажные, деревянные, потемневшие от времени, но крепкие, даже иногда с красивыми резными наличниками. В окнах виднелись горшки с цветами, висели кружевные занавесочки. У некоторых калиток бродили куры. Единственное, так это ни у одного дома я не увидел ни одной припаркованной машины. Даже совсем раздолбанной.
        Касьяныч подогнал телегу к одному из домов, ничем не отличающемуся от соседних.
        - Вы приехали, - сказал.
        Я начал сгружать из телеги вещи, которые мама подтаскивала к калитке. Теперь мы не суетились и не торопились.
        К моему недоумению, и в этот раз Касьяныч даже не слез с телеги, чтобы помочь мне, а точнее, нам с мамой.
        Алину, несмотря на жару, продолжало знобить, поэтому мама просто указала ей место у забора, где сестра все это время и простояла, безучастно глядя куда-то вдаль.
        Когда последний пакет перекочевал к калитке, Касьяныч прощально приложил два пальца к козырьку кепки, причмокнул лошади и укатил не оборачиваясь. И сразу же, будто Касьяныч подал сигнал, из дома, у чьего забора мы выгрузились, появилась пожилая пара.
        Классические бабушка и дедушка классического деревенского вида, каких и ожидаешь встретить в подобной местности. Хозяйка в выцветшем пестреньком халате с короткими рукавами, поверх него - фартук, испачканный, кажется, ягодным соком, на голове - обязательный платочек в мелкий цветочек. Так что Алина в своем платке выглядела среди местных очень орга
        нично. Плюс ничего не выражающее, даже немного, я бы сказал, глуповатое лицо никак не выдавало в Алине городскую современную девушку, которая привыкла поднимать себе настроение походом в торговый центр.
        Хозяин - такой крепкий невысокий дедок с отросшей щетиной уже на полпути к бороде, в кепке. Клетчатая рубашка с коротким рукавом была расстегнута до пуза, демонстрируя морщинистую, заросшую седыми волосами грудь. Спортивные штаны - с пузырями на коленях, а разбитые ботинки, как не преминула бы ехидно сказать Алина, будь она сама собой, «стильно завершали образ».
        Понятно, что на маминых институтских и тем более школьных друзей хозяева были мало похожи, слишком старые. Поэтому мы с мамой не сговариваясь повернулись к Алине, судорожно соображая, как ответить на законно возникшие вопросы, но… Вопросов не последовало ни сейчас, ни позже. Если Алина о чем-то и догадывалась, то, видимо, старалась не показывать это, чтобы не спровоцировать Палашку. Я, кстати, очень удивлялся, что икотка так упорно не проявляла себя.
        По двору ходили куры, бестолково кудахча. Собачьей будки не было видно, и кошачьи не шастали, то есть приступы из-за этого Алине не угрожали. А на кур Палашка почему-то не реагировала никак. Я вспомнил Кешку, и внутри болезненно сжалось. Только думаю, вряд ли деревенские куры просто так дадут себя сожрать какой-то там пришлой икотке…
        За домом - грядки, небольшой яблоневый сад, ягодные кусты, сараюшка-курятник и дальше, к заднему забору, небольшая избушка, как потом выяснилось - банька.
        Бабушка Лидия Павловна (которую все звали Лида Пална) и дед Михаил Семенович (он же Михал Семеныч) предоставляли посреднические услуги: с ними связывались желающие исцелиться, а они договаривались со знахаркой (или, как они говорили, знатухой) о времени приема, важных деталях и предоставляли на все время лечения жилье приехавшим в Никоноровку.
        Они не являлись прямыми родственниками знахарки, так что первоначальные данные у мамы были неправильные. У целительницы, похоже, вообще родственников не осталось, жила она одиноко, а Лида Пална с мужем ее типа опекали. Деньгами за свои посреднические услуги не брали. Но точно брали инвентарем, техникой, продуктами и прочими полезными в хозяйстве вещами, что иногда выходило дороже, чем деньгами. Так мама сказала по секрету. Да я и сам видел, как хозяева обрадовались и подобрели при виде садово-огородного инвентаря, который я всю дорогу тащил на своем горбу.
        С Лидой Палной и Михал Семенычем жила их внучка Снежана. Об этом нам хозяйка сообщила буквально первым делом. Никого из нас этот факт не обрадовал. Мама считала, что ребенку (она почему-то решила, что девочка маленькая) совершенно ни к чему находиться среди бесконечного потока непонятно чем больных незнакомых людей. Но это, конечно, нас абсолютно не касалось. Просто присутствие Снежаны стесняло. Нам заранее неловко как-то было. Особенно мне.
        У хозяев был старый, но крепкий одноэтажный дом, с пристроенной сбоку верандой. В доме все было очень простое и функциональное, чистое, хотя не новое. Печь, урчащий холодильник родом из прошлого века, кухонная раковина и газовая плитка, отделенные повешенным на проволоке большим выцветшим куском ткани. Очень простая мебель, допотопный телевизор, аккуратно прикрытый салфеткой. Как-то сразу стан
        овилось понятно, что его смотрели очень редко. По стенам развешены старые черно-белые фотографии, на которых изображены напряженно глядящие прямо перед собой люди разных возрастов. Видимо, для них фотографироваться было в диковинку. Ни одной цветной и современной фотки я не заметил. Зато на стене рядом с раковиной висел лунный календарь садовых посадок на этот год с изображением котят. В самом углу комнаты на полочке, почти скрытая в тени и к тому же заваленная какими-то ветками с уже скукожившимися засохшими листьями, стояла икона, лик на ней был практически неразличим.
        Алина как-то мялась, не хотела порог переступать. Пока мы с мамой вещи перетаскивали, все пропускала нас вперед. А потом Лида Пална бросила взгляд куда-то на дверную притолоку, взяла Алину за рукав и, что-то пришептывая, спокойно завела ее в дом. Сестра и не сопротивлялась.
        Я тоже посмотрел: прямо над входной дверью между притолокой и толстенной деревянной балкой, идущей вдоль всего потолка, была вставлена зубастая рыбья голова, точнее, только одни ее кости. Выглядела она устрашающе. Странное украшение, надо сказать.
        Алина никак не могла этот рыбий череп видеть, и я даже не уверен, что именно он не давал ей зайти в дом. Но в последнее время я ни в чем не уверен…
        Михал Семеныч, перешагнув порог, привычным движением снял с головы кепку, перекрестился. Потом вышел за чем-то во двор и тут же, сразу за порогом, нахлобучил кепку обратно. Зашел снова в дом и вообще засунул головной убор в карман. Наверное, тут так принято. Я из вежливости тоже снял бейсболку, чем почему-то вызвал у деда усмешку:
        - Тю! А ты вон, обритый. Вши, что ли?
        - Ага, - легко согласился я, но поймал мамин взгляд и тут же добавил: - То есть уже нет.
        Удивительно, что бритая голова Алины вообще ни у кого вопросов не вызывала. Видимо, любая странность в ее поведении и внешнем виде легко объяснялась тем, что она приехала на лечение.
        Из-за спины Михал Семеныча высунулась девочка лет десяти и с любопытством, как на зверушек в зоопарке, уставилась на нас. Наверное, та самая Снежана.
        Полосатая футболка, розовые шорты, растрепанные русые волосы, на которых на честном слове держались пластмассовые заколки. Почти черная от загара, со сбитыми коленками. Лицо хитренькое. Девочка как девочка. Мелкая. Что-то в ней было несимпатичное. Обыкновенная, не страшненькая, не пойму, почему она сразу вызвала во мне какое-то иррациональное раздражение.
        - А, бесенок, смотри, жених приехал.
        И взрослые, довольные дурацкой шуткой, рассмеялись. Даже мама с сестрой переглянулись, пряча улыбки.
        Отвратительно! Ненавижу такие дебильные шуточки.
        Девчонка аж засветилась от удовольствия, приняв все за чистую монету. В ней сразу проступило что-то хищное, такое, чего не должно быть в ее возрасте. Надежды, что она окажется адекватной, рухнули.
        И еще я бесился, что при появлении этой глупой быстро нацепил бейсболку, как идиот. Решил, что Снежана старше будет, хотя бы моего возраста, хотел впечатление произвести, ну, на всякий случай. А тут еще эта шуточка про вшей… И вот теперь не знал, продолжать ли ходить в доме в бейсболке или лучше через некоторое время незаметно ее снять. Неловкая, дебильная ситуация.
        Я подумал, что мне мама сделает замечание, но она вообще внимания не обратила. Потом посмотрел на Михал Семеныча с его кепкой в кармане, нехотя тоже стащил с головы свою бейсболку и принялся отряхивать ее, будто от какой-то мошки.
        С одной стороны, теперь можно было не стесняться хозяйской внучки, потому что она мелкая и мне не понравилась. С другой стороны, с ней даже не пообщаешься нормально. Лучше бы вообще без нее, если честно. Или была бы она внуком, а не внучкой…
        Хозяйка сказала нам мыть руки и пригласила за стол с клеенчатой скатертью в крупных подсолнухах, накрытый в закутке, похожем на кухню. Собственно, это и была кухня.
        - Тощие вы какие-то. Сразу видно, что больные. Ну, ясно дело, экология какая там у вас.
        Лида Пална налила три огромные тарелки борща, шмякнула по ложке жирной сметаны и каждому отрезала по внушительному ломтю хлеба, причем резала не на доске, а на весу, прижав буханку к груди и бесстрашно орудуя ножом, похожим скорее на тесак.
        Я бросил быстрый взгляд на Алину. Неужели она откажется есть? Борщ пах обалденно, ум отъешь.
        Мама сразу взяла ложку и, попробовав, немедленно стала расхваливать кулинарные способности Лиды Палны.
        Та прямо расцвела. Я из вежливости невнятно пробубнил благодарность с набитым ртом, только чтобы от меня отстали.
        Хозяйка села прямо напротив Алины и стала внимательно на нее смотреть. Сестра нехотя взяла ложку, за
        черпнула, отправила в рот. Ей явно хотелось еще, было вкусно. Но что-то будто удерживало.
        «Только бы Палашка ничего не испортила!» - подумал я.
        Как можно голодать вообще?
        - Кушай, дочка, кушай, - подбодрила Лида Пал- на. - Тебе дел много предстоит, сил набираться. Это не жук чихнул.
        Алина стала есть.
        Я заметил, что никто из местных ничего из Алининых рук не взял и в руки не дал.
        Из угла, того, что с иконой, на нас с жадным интересом пялилась Снежана. Я старался даже не смотреть в ее сторону, чтобы кусок в горле не застрял и аппетит не испортился. И Алина отворачивалась. То ли ей тоже хозяйская внучка не нравилась, то ли Палашка так реагировала на икону.
        Отставив пустую тарелку и очень громко поблагодарив хозяйку, я наконец расслабился и привычным движением, даже не задумываясь ни на секунду, достал телефон и правда очень удивился, когда дед Михал Семеныч, сразу посуровев лицом, положил свою большую мозолистую ладонь мне на руку, полностью закрыв ею экран.
        - Убери-ка. Мы здесь это не приветствуем, парень.
        - Да, Егор, убери. Ни к чему это, - немедленно поддакнула мама.
        Я пожал плечами и хотел спрятать телефон в карман, но дед молча удержал мою руку. Я посмотрел на маму, та пожала плечами, но с видом «делай, что скажут».
        - Что?
        - Матушке своей отдай.
        Голос деда был очень нейтральный, но почему-то, может быть, как раз из-за этого, звучал угрожающе.
        Что за бред? Но я послушно протянул телефон маме, которая взяла его с некоторой растерянностью.
        - Здесь вам все равно не понадобится. - Дед улыбнулся маме. - И ты, голубушка, сложи аппаратуру в надежное место. Так безопаснее будет. Пойдем, покажу куда.
        Ну круто, что. Вот так вот запросто лишиться связи с внешним миром.
        Сначала я даже не до конца осознал произошедшее. Вот так вот остаться совсем без телефона, причем без веской причины. Не наказание, не за дело, не за проступок. Просто потому что «не приветствуется». Я даже не успел никому написать, что не буду выходить в Сеть…
        Хотя кого я обманываю: всем наплевать. Никто особо и не заметит, есть я или нет. Ну, может, кто-то вспомнит, пообсуждают несколько минут и займутся своими более интересными делами. Стало так тоскливо сразу.
        Когда ты сидишь в интернете, кажется, что живешь, что другим интересно твое мнение и ты сам. Можешь кому-то помочь, сказать что-то умное - вроде не напрасно живешь. Даже если просто читаешь чат, а сам ничего не пишешь. Ты лайк поставишь, тебе лайк поставят. Не только семье интересен, значит.
        А когда один сам с собой остаешься, то сразу наваливается: на фига все это? Кто ты, что ты? Ну, как это обычно и бывает: вход бесплатно, выхода нет.
        Но вот что я о себе да о себе? Алинку жалко. Я-то нормальный, я справлюсь, переживу. Лишь бы ей помогли. Помогут ей - помогут всем нам. И бояться, что это перекинется на меня, не нужно будет…
        Мама вернулась без телефонов. Видно было, что ей тоже не очень нравится такое положение вещей, но она делает хорошую мину при плохой игре. Наконец-то я могу использовать это выражение! Глупо, конечно, радоваться, но в каком-то мелком классе я не испугался показаться дураком и спросил учительницу, что это означает: хорошая мина при плохой игре. Теперь знаю.
        Впрочем, мама сказала, что с папой она все равно будет каждый день связываться по мобильнику, просто телефон временно станет как бы стационарный.
        Представляю, как взбеленился бы отец, узнай он правду. Он и так считал нашу поездку в деревню идиотской, никому не нужной прихотью. Мы же не рассказали ему правду. Хорошая у нас семья: все друг друга в чем-то да обманывают, конечно, из самых лучших побуждений! От этой мысли во рту стало горько…
        Еще мама сказала, что для срочной связи местные используют таксофон и что такие таксофоны есть в каждой деревне. В первую очередь для вызова экстренных служб, но можно и просто так позвонить кому-нибудь.
        Замечательно, что там! Особенно если ты не помнишь ни одного номера, потому что они вбиты в контакты на телефоне. Кто ж знал, что в наше время надо еще и на бумажке записывать. И что мне этот таксофон?
        Но всего этого я, конечно, маме не сказал.
        До сих пор удивляюсь особенностям деревенской жизни. Телевизор, сотовая связь - пожалуйста, а с бытовыми удобствами, которые нужнее всего, вечно странные заморочки. Вода из скважины в доме есть, не надо ходить к колодцу, но для полива огорода и прочих хозяйственных нужд обязательно ходят. И вместо ванны - баня. И удобства во дворе. Ну я прям как в воду глядел: взял налобный фонарь. Теперь будет с чем в сортир в темноте ходить. Просто гениально!
        Маме с Алиной выделили комнатку, в которую были втиснуты две узкие кровати, разделенные тумбочкой. Прямо на деревянной стене на больших гвоздях висели вешалки. Очень эконом-класс, короче. Мама, правда, вообще никак не отреагировала на скудную обстановку, а Алина - тем более.
        Лида Пална поманила меня на летнюю веранду с ажурными рамами, покрашенными краской, когда-то белой, но сейчас уже пожелтевшей от времени и облупившейся. Но старые тюлевые занавески были старательно отстираны, и вообще все выглядело очень опрятно.
        Куры проникли на веранду вслед за нами и важно расхаживали, путаясь под ногами.
        - Вот, вались сюда, - щедрым жестом указала хозяйка в угол, на кровать под самыми окнами.
        На кровати, больше похожей на раскладушку, только с железным изголовьем, прямо на покрывале было разложено какое-то душистое сено. Я сначала решил, что это вместо матраса, но хозяйка всплеснула руками, засуетилась:
        - Ой, милай! Запамятовала совсем: это ж иван-чай у нас сушится. Сейчас приберу, а тебе постелю. Не боишься один спать? - Не успел я возмутиться, как бабушка Лида одним движением сгребла покрывало с травой, ловко разложила на тумбочке, прямо поверх каких-то банок, и скороговоркой продолжила: - Комары тут лютые, но я тебе травки отсыплю, чтоб спокойнее было. И чего тут бояться, да? Не открывай только никому и спи себе, спи.
        Куры вышли вслед за Лидой Палной, к моему облегчению.
        Глава двенадцатая
        Мама с Алиной быстро разобрали свои вещи, потом мама вполголоса о чем-то переговорила с Лидой Палной, и та, повязав платочек, поспешила с участка. Алина прилегла на кровать, накрывшись одеялом. Ее все еще знобило, даже после борща. Я же чувствовал себя абсолютно ненужным и бесполезным.
        - А мне что здесь делать?
        - Ящерок ловить, ягоды лопать. - Мама улыбнулась своим воспоминаниям. - В деревне летом детям всегда есть чем заняться.
        Я бы с ней поспорил. Но не стал. Был бы у меня телефон, я вообще горя не знал бы, не важно, где я. В доме сидеть не вариант, а торгового центра здесь нет. Удивительное дело, да? И что мне делать: слоняться по многочисленным (двум, кажется) улицам? За курами гоняться? Лежать под одеялом, как Алина?
        Толочься рядом с мамой, которая сильно нервничала, но отказывалась что-либо объяснять, было невыносимо. Сначала я посидел на крыльце, на самом солнцепеке, сжарился и решил-таки прогуляться по деревне. Вышел за калитку, постоял, немного прошелся вдоль забора. И сразу увидел местных жителей: две женщины средних лет, не совсем пожилые, но гораздо старше моей мамы, в платьях-халатах в мелкий цветочек, в непременных галошах, громко обсуждали какие-то новости.
        - Вот кликушу привезли.
        - Мамашу?
        - Дочку, дочку.
        - Ой, жалко девку… А чего не в баню заселили?
        - Да у них же там обдериха!
        Та, что потолще, шумно фыркнула и передернула широкими плечами:
        - Да если кликуша, они ж своих не трогают…
        Тут тетки наконец заметили меня и, судя по всему, устыдились. Замолчали, виновато переглянулись и, быстро попрощавшись друг с другом, отправились каждая в свою сторону. Но что-то мне подсказывало, что они не просто так начали разговор при мне. Они хотели, чтобы я услышал, хотели, чтобы понял отношение местных.
        Михал Семеныч вышел ко мне за калитку, за ним следом кралась противная Снежана. Дед хлопнул меня по плечу:
        - Че нос повесил? Мне моя говорит: покажи, мол, парню деревню-то, пока евойные заняты.
        - Вот именно, они заняты, а я не при делах, - буркнул я. - Вот что я могу для сестры сделать?
        - Ты-то? А ничего. Уже сделал - привез.
        - Так это мать, не я. Я вроде за компанию.
        - Ага, ага, - безразлично кивнул дед.
        И я сразу вспомнил, как мама объясняла скороговоркой, как всегда, когда оправдывалась: «Так если бы не Егор, я бы не привезла!»
        А если бы я сказал «нет», точно не приехали бы сюда? Чтобы все так и осталось в семье, да?
        Отец все время говорит: «Никому ты ничем не обязан. Но если совесть не позволяет, чтобы ты поступал как мямля и трус, то ты и есть настоящий мужчина».
        Меня всегда так и подмывало уточнить: а если Алинка поступает не как мямля и трусиха, считается ли она тоже настоящим мужчиной или нет? Но я всякий раз трусил такое спрашивать. Точнее, благоразумно не нарывался. Может, я и трус, но не идиот.
        Мы не спеша шли по деревенской улице. Михал Семеныч казался очень добродушным и компанейским, поэтому я осмелел:
        - А кто у вас в бане живет? Я слышал, какая-то обде- риха…
        - Это кто тебе сказал? - сразу вскинулся дед.
        - Случайно услышал. Так кто это?
        - А ты поменьше слушай всяких там.
        Но я продолжал ждать ответа, и дед, вздохнув, нехотя заговорил:
        - Я прямо скажу, это байки старорежимные, и обращать на них внимание не следует. Ну, живет в байнах обдериха. Так это на самом деле просто говорят, чтобы поздно не парились. А то придет такой, после всех, на третий пар. Все уж улеглись, а он жару поддаст, да и сморит его. Еще если поддатый, то совсем пиши пропало. И угорит. А хватятся только утром, когда поздно. Вот тебе и обдериха.
        Девчонка, усиленно греющая уши рядом с нами, тут же влезла со своим замечанием:
        - А кожу-то кто тогда с него обдирает, дед? Сама вместе с паром слезает? А кто ее на каменке развешивает? Сам с себя сдирает и под полок забирается?
        - Цыц, болтушка!
        Дед замахнулся на девчонку, но та, противно захихикав, смылась с невероятной скоростью, выдававшей годами отработанную привычку.
        - Озорница, - покачав головой, объяснил мне дед. - Ну, сдирает и сдирает. Развешивает и развешивает. Нечего после третьего пара лезть. Сам виноват.
        - В смысле, это все на самом деле было?
        Чего-то я не понял юмора.
        Дед только отмахнулся с доброй улыбкой, чем окончательно меня запутал.
        - Нет там никакой обдерихи на самом деле. Обман один. Это все с того случая. Еще отец мой был пацаненком, так проходил по Никоноровке странник, так, без роду, без племени. Запросился заночевать, да в избе совсем места не было. Я, говорит, тогда в бане у вас, в бане заночую. Ну и в полночь дед мой, отцов папка, слышит: крики в бане, дикие, страшные. Взял дреколье и пошел проверять. Баня-то наша, своя. А там - темнота, вещи раскиданы. Странника нет. Дед свечу зажег, в парилку зашел, а там двое каких-то мохнатых уродов с того мужика кожу сдирают, а тот уже и молчит. На деда кинулись тоже. Тот под полок забился, молитву стал творить. Те двое мохнатых и глумились, и палкой его тыкали. Так до утра и просидел. А перед самым рассветом кинули на него кожу странника и сгинули. И только уже когда домашние вошли в баню, увидали, что дед под полоком прячется, а на нем рогожа с мясной вонью разложена. Не кожа никакая, рогожа. Какая ж это обдериха? Говорю же, обман.
        - А странник? - спросил я, поежившись.
        - Да шут его знает, пропал странник. Ушел и ушел, должно быть.
        Деревня жила своей обычной жизнью. Понятно, что никто, как мы, не прогуливался без дела, поэтому казалось, что люди вроде бы есть, но вроде бы их и нет. Впрочем, наверное, про дела я загнул. Хотя смотря что называть деятельностью.
        У строения, похожего на большой сарай, кто на перевернутом вверх дном ведре, кто на отполированном многочисленными задницами бревне, сидели мужики. На полном расслабоне, один - с сигаретой, другой просто смотрел в никуда с самым что ни на есть задумчивым видом. Третий меланхолично вытирал руки промасленной тряпкой, тщательно и бессмысленно. И эти штаны с обвислыми карманами, и застиранные клетчатые рубашки с закатанными рукавами… По одному взгляду на них я сразу понял, что здесь гараж. Куда бы ты ни приехал, работники гаража везде одинаковые. Что в автосервисе с вывеской, что просто в боксах-самостроях на промзоне.
        Даже если бы рядом не стоял полуразобранный трактор и не валялись шины в самом разном состоянии, я все равно понял бы, что это гараж. Внутри - не страдающие от безделья люди, а работяги, чинящие технику. Они знают, что делают. Они никогда не спешат. Они думают о высоком и любят порассуждать про ничего не смыслящих дураков, которые не вовремя суются к ним с какой-то очередной ерундой.
        Отец последними словами крыл таких работничков, когда нашей машине требовался ремонт, но при этом, чуть только сам начинал копаться под капотом, немедленно становился точно таким же. Какая-то магия.
        Мне, может, тоже так хотелось, но отцу доставляло удовольствие все делать самому, поэтому я был чисто на побегушках, подай-принеси, и не мог внезапно присесть на перевернутое ведро, начать задумчиво оттирать руки грязной промасленной тряпкой и сосредоточенно смотреть в никуда. А если бы попробовал, заработал бы подзатыльник.
        Ну, в общем, при взгляде на этих работников сразу стало понятно, почему нас привезли на телеге, хотя в Никоноровке целый гараж есть, и куда делись все автомобили, которые в обычных деревнях ставят у своих заборов. Был даже один полуразобранный старый мотоцикл с коляской. Вот я на их месте первым делом этот мотоцикл починил бы! Бездельники!
        Но Михал Семеныч с гаражными мужиками поздоровался первый, а мне сказал, что их услугами пользуются даже жители других деревень.
        - Наши мужики свое дело знают. Спешка, знаешь ли, нужна при ловле блох, а не когда механизм к жизни возвращаешь. Это ж тебе не человека реанимировать, здесь торопиться не надо. Зато все починят так, чтоб на века! Только должно отлежаться положенный срок. А пока чинят, хозяин у нас живет, пользу приносит. У нас так остались товарищи… Все должно быть в положенный срок, без спешки!
        Я не стал комментировать эти абсурдные, с моей точки зрения, утверждения. И уж точно не хотел бы быть одним из тех, чья мобильность зависит от местных работничков.
        Объяснил мне дед и про назначение подвешенного на въезде в деревню железнодорожного рельса. Я даже мысленно похвалил себя, что не ляпнул пришедшую мне в голову догадку, будто это у них типа оберега.
        - Рында это. Случись, не дай бог, пожар, в нее стучат, оповещают, значит. Не мобильник твой, всегда на связи.
        - И прямо так слышно, что пожарные приезжают? - поразился я искренне.
        Михал Семеныч залился громким хохотом:
        - Юморист! Нет, парень. Это для деревенских. Для пожарных у нас таксофон есть. А рында со старых времен еще осталась. Важная вещь, если понимаешь, о чем я.
        Я кивнул, хотя на самом деле не понимал. Дед только посмеивался. Кстати, этот пресловутый таксофон действительно существовал - я его видел своими глазами. На ржавом длинном куске трубы, изрядно изгрызенном непогодой, висел красный кнопочный таксофон, прикрытый синим, выгоревшим на солнце пластиковым козырьком. Сверху торчала антенна с красиво, будто флаг, свисающей паутиной. О степени востребованности таксофона говорили и густые, сочные заросли крапивы и какого-то колючего кустарника, заботливо перекрывающие проход к средству связи с экстренными службами.
        Никоноровка состояла, наверное, из двадцати-тридцати домов (тут я могу ошибаться в подсчетах), но при этом казалась одновременно и обитаемой, и нежилой. Как с рындой - есть таксофон, но железный рельс не снимают, а может, даже используют. Есть телевизор, но прикрыт тряпочкой, потому что не смотрят его. Никоноровка - деревня контрастов, в общем.
        Потом мимо нас пробежала по своим малышовым делам стайка мелких мальчишек, наверное, дошкольников. Погомонили и как-то быстро успокоились. Все здесь как-то появлялись и исчезали, будто только создавали видимость жизни.
        Зато теперь я наконец понял, что меня цепляло, но четко оформилось только сейчас: я не видел ни одной помойки! Ни одной свалки, ни одной мусорной кучи. Такая чистая деревня, просто удивительно. Разве это нормально?
        Старую одежду они зачем-то вешали на забор. Совершенно бессмысленное действие, если учесть, что она была сильно поношенная и грязная. То есть не сушилась постирушка, а просто вот так… Хотя если приглядеться, то можно было предположить, что это не просто вещи, а типа пугала.
        Последовавшие затем события произвели на меня сильное впечатление. То, что я сначала принял за поставленное вертикально бревно, обмотанное одеждой, эдакое пугало, внезапно шевельнулось. От неожиданности я шарахнулся в сторону, сердце заколотилось у самого горла. Сам не предполагал, что настолько испугаюсь. Даже слегка стыдно стало, хотя никто ж из своих все равно не узнает…
        Это было совсем не бревно, и не пугало, и не сваленная охапкой на забор старая одежда. Какой-то мужчина неопределенного возраста, вроде бы молодой, но почему-то с морщинистым лицом, смотрел на меня без всякого выражения тусклыми, будто искусственными глазами.
        Заметив мой испуг, он как-то виновато улыбнулся, сгорбился и мелко затряс головой, как я понял, извиняясь.
        - Леньку испужался, а? - Дед радостно завертел головой. - Не бойся, безобидный он. Самому тошно. Ка
        женник он. Сирота горемычная при живых родичах. Каженник.
        Михал Семеныч присвистнул, повертев пальцем у виска, совершенно не стесняясь опять замершего, будто обмякшего Леньку.
        - Я вас не понимаю, - как можно более сухо сказал я.
        Мне было неприятно такое отношение к несчастному тихопомешанному. Это совсем не повод зубы скалить. А то, что я от него сначала шарахнулся, делало ситуацию еще более противной, как если бы я был с этими местными заодно.
        А если бы так к Алине стали относиться из-за этой проклятой Палашки?..
        Но деду, видимо, эти моральные переживания были по барабану. Даже не понижая голос, он охотно пояснил:
        - А че тут понимать-то? Леший его обошел летом в лесу. Вихрем обвеял, а. И вот он, вишь, стал тот, да не тот. Что воля, что неволя - все равно. Одержим сам в себе, горюет, а горевать-то и нечего. Спроси, о чем тужит, а он и сам не знает. Мается вот, и делает, и слышит, а все не так. Бабка наша его из леса вытащила, а вернулся не сынок к родителям, а каженник. А все человек, хоть и омороченный. Вот его приволокли сюда, родители-то. У них тут брат материн жил. Приволокли, чтобы Леньку-то знающий справил. Был у нас тут, другой, умер уже давно. Но сказал, ничего поделать не могу. Сильнее меня, сказал. Так Ленька и остался. Да вот по той дороге через лес целая, вишь, деревня омороченных, все каженники, а живут и живут. Вон Касьяныч наш оттуда родом. Там омороченных бабка вертает, а что поделать? Хоть такого, а вернули. Лучше, чем пропал насовсем. Наверное…
        Михал Семеныч сплюнул и быстро, как-то украдкой, перекрестился, словно боялся, что кто-то заметит и накажет его за это.
        То есть обдериха ему - суеверия, наговор на их баню, а целая деревня омороченных - норма. Ну-ну… А Касьяныч вообще на замороченного какого-то там совершенно не похож.
        Я случайно кинул взгляд на лицо каженника и мысленно вздрогнул: все время, пока дед разглагольствовал, Ленька смотрел своими тусклыми глазами прямо на меня, будто старался запомнить. Смотрел с каким-то голодным любопытством. Сам не знаю, почему пришло в голову именно такое определение и как это можно было прочесть по совершенно невыразительному лицу помешанного. Может, не такой уж он и безобидный.
        Словно в подтверждение моих мыслей Ленька заорал. Истерично и очень неожиданно. И до того страшно, что у меня где-то в районе солнечного сплетения аж похолодело все и сжалось, будто в ожидании удара.
        - Шел, шел и нашел! И опять потерял!
        А глаза по-прежнему тусклые и ничего не выражающие.
        Дед, явно привычный, только усмехнулся и головой покачал:
        - Ух, завелся опять. Теперь до завтра рыкать будет, не угомонится. Ничего, порычит, поревет, и ладно. Находит на него, понимаешь, как из лесу вывели.
        Глава тринадцатая
        - Ты вот только не во все дома суйся.
        Видимо, все отлично читалось по моему лицу, раз Михал Семеныч поспешил объяснить:
        - Да не бойся, у нас все добрые. Только ходит такой сухорукий, гугнивый. Все бадя да бадя, толком и сказать не может. Ногу волочит, так что след на дороге, как от слизня. У Пахомовых ребятенок пропал. Только что игрался на дороге, камушки перебирал. Маленький, не говорил еще. Вот тоже слышали это бадя-бадя, думали - сам с собой гулит. А потом хватились: нет ребенка. Только борозда в пыли, где ногой загребал. Потом было - кто-то из соседок мельком видел страшного, сухорукого, одно плечо выше другого. Она на него шикнула, а тот рукой своей скрюченной махнул в ее сторону: «Бадя», так хворала неделю. Ты, парень, куда хочешь ступай, да не все приглашения принимай. И сам, понимаешь, не всех зови к себе. Понял?
        Я понял. Вообще-то я и не собирался по гостям здесь ходить. И мне для этого совершенно не нужны детские страшилки, в которые разве что дошкольник поверит. А уж приглашать кого-то в чужой дом, в котором сам на птичьих правах, - еще чего не хватало!
        На этом Михал Семеныч счел свой долг исполненным и с явным облегчением вернулся к своим хозяйственным делам на участке. Может, надо было предложить ему свою помощь, - мама была бы довольна, - но работать мне не хотелось. Абсолютно. В конце концов, я на каникулах.
        Чтобы избежать возможных просьб помочь хозяину, от которых в силу воспитания не смог бы отказаться, я вышел за калитку и прошелся немного вдоль забора, соображая, чем бы заняться ненапряжным. Тут меня и подловил молодой человек лет, наверное, восемнадцати-двадцати. Потом я уже сообразил, что он нарочно поджидал меня.
        Судя по всему, он очень не хотел выглядеть деревенским, но именно это сразу выдавало в нем местного. Футболка с модным принтом, камуфляжная бейсболка, почти новые джинсы и с головой разоблачающие его резиновые шлепки, надетые на серые потертые носки.
        Лицо - вполне обычное, без особых примет, глад- ковыбритое и даже не сильно загорелое, как, например, у того же Михал Семеныча. Но выражение какое- то ускользающее, непонятное, себе на уме, хитроватое.
        Я совершенно не ожидал, что могу представлять интерес для кого-то из местных, тем более для взрослых. Поэтому удивился, когда он шагнул ко мне с дороги, где до этого стоял, и протянул руку для рукопожатия:
        - Федихин.
        Рука у него была какая-то равнодушная, словно искусственная.
        - Вижу, ты с Михал Семенычем ходишь. Он не каждого пацана так водит.
        Я немного растерялся, не знал, что ответить, поэтому просто пожал плечами.
        - Я на историческом факультете учусь, кафедра этнологии, слышал о такой?
        Если он хотел выставить меня дураком, то ему это удалось. Ни о какой такой кафедре я не слышал, да и зачем мне? Но, разумеется, я кивнул, сделав каменное лицо.
        - Ну вот, не слышал, - удовлетворенно констатировал парень, поудобнее привалился к забору и пояснил, снисходя к моему невежеству: - Шурика из «Кавказской пленницы» помнишь? Вот я тоже фольклорист.
        Шурика я, разумеется, помнил, забудешь тут, когда он на Новый год обязательно по всем каналам. Только что фольклорист - забыл. Я хотел было съехидничать, означает ли это, что пьет он так же, как Шурик из фильма, но парень продолжал хвастливо разглагольствовать, и момент был упущен:
        - А здесь я практику прохожу. Я же из местных, считай. Далеко ходить не надо, ездить то есть. У нас такая деревня, что материал лопатой греби. Вот я и собираю фольклор… Э-э-э, деревенский медицинский, то, се.
        Деревенский медицинский фольклор? Что?
        Он достал из заднего кармана джинсов свернутый в трубочку блокнот с неожиданной картинкой на обложке: безумная лама размахивала воздушными шариками. Видно было, что все страницы в блокноте исписаны.
        - Медицинский - это народная медицина, знахарство, если что. Потом все материалы на кафедру сдаю, все идет в фонд, в архив. Сечешь?
        - И много насобирал? - Мне не нравилось его высокомерие.
        Он похлопал по ладони блокнотом:
        - Немного, да все нужное мне.
        Тут лицо студента приобрело какое-то недоброе выражение, потом его будто озарило, и он широко заулыбался:
        - Слушай, а давай ты со мной ходить будешь? То есть вместо меня. У тебя лицо такое честное, простое, ты уж извини, но что есть. Врать не стану. Тебе наши охотнее рассказывать будут, если ты спросишь. Ко мне, понятное дело, предубеждение есть. А? Тебе все равно делать нефига, пока твою сеструху бабушка Ульяна… Пока ты здесь, в общем. Мне потом перескажешь, а я запишу. Ты не волнуйся, я рядом буду, здесь.
        - Ходить за мной и записывать деревенский медицинский фольклор?
        - Ничего не записываю, все запоминаю.
        Тогда не понял, зачем ему блокнот? Да еще с такой девчачьей картинкой.
        - И не обязательно медицинский. Или вообще лучше потом мне перескажешь, что тебе расскажут. Слова запоминай особенно.
        - В смысле слова?
        Уточнение показалось мне смешным, но студент сразу объяснил:
        - Ну там заговоры, то-се. Разберешься.
        С одной стороны, какая-то странноватая просьба. Но, с другой стороны, мне польстило, что местный взрослый парень, студент, решил мне что-то поручить. И не я напросился, а он сам предложил. Так что отказываться я не стал.
        Это успокаивало мою совесть: вроде бы не бездельем маюсь, а тружусь, помогаю местным. И ненапряжно, и при деле.
        Но все же я не совсем понял про медицинский или не очень фольклор.
        Федихин мне объяснил:
        - Смотри, я тебе приведу пример. У нас тут известная история, ты ее если услышишь, то можешь мне не пересказывать, я сам в курсе. Лет двадцать назад это было. С посиделок возвращались парни, от девчонок. Многим уже повестки из военкомата пришли, можно сказать, догуливали. Вот идут по улице, стемнело уже. И вдруг на них колесо катится, обыкновенное, от телеги.
        Я сразу представил себе телегу Касьяныча и навострил уши.
        Федихин продолжал:
        - Само собой катится. Большое, тяжелое. И сначала нагнало их, стало в толпу врезаться. Там ногу кому-нибудь отдавит, но не падает, а дальше катится, делает разворот - и обратно. Задавить пытается. Они его отталкивают, а оно не падает. Одному таки пальцы на ноге раздробило, он так и хромает с тех пор. Ну, тогда они компанией всей навалились, колесо подняли и на дрын, что из ближайшего забора торчал, насадили. Разошлись по домам, обсуждали еще долго. А утром такой крик стоял: баба вышла с раннего утра, а у нее на забор чужая женщина насажена, без одежды совсем и, конечно, неживая уже. Никто не знал, кто такая. А насажена на тот дрын, на который ночью колесо надели.
        - Ничего себе, - только и сказал я.
        Но студент не дал мне опомниться:
        - Расскажу историю, которая со мной самим приключилась. Это не заговор, ничего такого. Но если кто- то тебе расскажет подобное, ты запоминай и мне передай. Понял?
        В общем, тогда я еще совсем мелкий был, лет пять или около того. Матушка с батей иногда вместе уходили днем, так получалось, а за мной оставалась присматривать бабка. Ну как присматривать… Вот вообще не помню, что за родственница или кто там. То ли ненадолго останавливалась у нас, то ли еще что. Как-то на нее внимания не обращали, я уже плохо помню детали. Шастала по квартире, хозяйничала, пока родителей нет. Со мной играла в салочки, но я не особо это любил. Не нравилось, когда ловила, знаешь, этот старушечий запашок. И вечно я носом утыкался прямо в пуговицу на ее халате. Больновато.
        И вот она меня как-то после салочек схватила и закинула на шкаф. У нас в комнате стоял такой старый, тяжеленный, под самый потолок. Наверху пылищи!.. Вот, говорит, сиди, а я пойду. Когда скучно станет - спрыгни вниз. Я и сидел. Страшно было не то что прыгать, даже вниз смотреть. Но бабка тоже не уходила далеко, я видел: из-за двери украдкой выглядывала, следила.
        Не помню ее внешность совсем, из памяти совершенно вылетело, но вот это светловатое пятно лица и моргающий, внимательный, ждущий глаз отлично помню. Я, понятное дело, не прыгнул. Хоть и мелкий, а не дурак же. Потом что-то родители быстро пришли, сняли меня.
        И такое бабка не раз проворачивала. Так что я, когда матушка уходила, уже заранее всякими сухариками, печеньем карманы набивал и научился терпеть, чтобы не
        обоссаться там, на шкафу. Потому что как-то мне пришлось там довольно долго торчать. По моим детским меркам - чуть ли не весь день. Но это, конечно, вряд ли. А потом я не помню, что там такое случилось. То ли я в школу уже пошел, то ли еще что. Да и на шкафу уже куча барахла была, не поместишься. Прекратились, короче, эти игры. Да и бабка наконец съехала от нас.
        Как-то, я уже первый курс закончил, зашел у нас разговор, и матушка говорит: ты, мол, маленький, лунатил. Как мне, говорит, в магазин сбегать или по делам, тебя одного в квартире оставляли, ну максимум на час. Приходим, а ты на шкафу сидишь, ждешь. Жутко было! Оттуда ведь недолго и свалиться, взрослый ноги переломал бы, а ты-то - пацаненок совсем. Не дай бог, упал бы, так это верная смерть. И главное, как забирался-то? Батя все кругом облазил, всю голову сломал, как ты ухитрялся. Мы уж и к доктору тебя возили, а соседка - помнишь, тетя Тома? - посоветовала попа позвать, квартиру освятить. Ну уж и не знаю, что помогло, может, все вместе, но лунатить ты перестал.
        Я, честно, про докторов и тем более про попа вообще не помнил ничего. Спрашиваю: а что за бабка с нами жила? Что же вы с нее не спросили? Матушка очень удивилась. Потому что мы втроем всегда жили и сами в гости к своим старикам ездили. Как-то не принято было у себя кого-то оставлять. Так что никакой бабки, которая еще и хозяйничала в квартире, и в помине не было.
        Сказать, что я был сильно удивлен, - не сказать ничего. Меня встречает человек, которого я впервые вижу, сразу начинает рассказывать страшилки, в том числе из собственной жизни, и просит, чтобы я спрашивал нечто подобное у местных жителей, а потом передавал ему.
        Дикость какая-то. Бред.
        Понятно, что я согласился, но ни к кому с расспросами приставать не собирался. Что я, идиот, что ли? Зато можно маме сказать, что занят важным делом, чтобы она не придумала для меня что-то действительно существенное.
        Но ни про какого Федихина маме рассказывать не пришлось. Некогда было. Лида Пална договорилась со знахаркой, к которой, собственно, мы и приехали с Алиной, и завтра нам предстояло знакомство с ней. Мама заволновалась, хотя и старалась это скрыть, и решила, что мы все должны лечь пораньше.
        На моей веранде меня ждал неприятный сюрприз. Судя по сдавленному хихиканью, под одеялом пряталась хозяйская девчонка. Вот приставала! И вечно у нее мокро под носом. Неприятная неопрятная девчонка. Еще и в кровать мою залезла, больная совсем.
        Ну почему на моей веранде постоянно толчется кто-то бестолковый: то хозяйские куры, то хозяйская внучка? Куры даже приятнее, от них пользы больше. Спасибо им за яичницу, ха-ха.
        - Вылезай давай. Я понял, что это ты, прятки закончились.
        Снежана высунула из-под одеяла обиженное лицо:
        - Так нечестно! Ты должен был хоть немного притвориться, что не нашел.
        - Давай дуй отсюда. Я спать буду.
        - Я тоже здесь спать буду!
        - Это исключено, - как можно более твердо сказал я.
        - А че ты, надолго к нам жить?
        - Пока сестру не вылечат.
        Она взглянула исподлобья и вдруг выпалила:
        - Попрошу бабку, чтобы вы никогда не вылечились! И пулей вылетела прочь с веранды.
        Сумасшедшая, только этого нам не хватало.
        Пораньше лечь спать оказалось очень легко - хозяева сами придерживались такого распорядка. В доме все быстро угомонились, да на моей веранде было практически ничего и не слышно. Был бы телефон с собой, я пару игр прошел бы или кино посмотрел. А тут только спать, как какой-то старичок.
        Я и вправду начал отрубаться, когда в окно что-то стукнуло. Сначала я не обратил внимания: ну мало ли что в деревне с крыши падает. Потом сообразил, что стук не случайный: кто-то целенаправленно стучался в стекло как раз рядом с моей кроватью.
        Я привстал и сквозь плохо задернутые ажурные занавески разглядел какую-то белую фигуру. В ночнушке, что ли? Опять эта приставучая Снежана! И время уже точно за полночь!
        Я плюхнулся обратно на кровать, с головой накрылся простыней и сначала злился на девчонку, что у нее хватает терпения и наглости всю ночь ломиться в окно, потом на хозяев, которые разбаловали свою внучку и теперь не могут за ней уследить. А потом незаметно для себя заснул.
        Глава четырнадцатая
        Хриплый крик петуха разбудил меня, но только на минуту. Спешить в такую дикую рань было некуда, и я опять заснул. Правда, это мне только казалось, что очень рано, телефона-то у меня не было, чтобы время посмотреть. Но петухи ведь с рассветом горланят, кажется?
        А вот когда на веранду проник запах жареной картошки и яичницы, это сразу придало мне бодрости. Чуть не наступив на курицу, каким-то образом проникшую на веранду, я мигом вскочил с кровати и оделся.
        Оказалось, что мама просто забыла меня разбудить. Думала, я сам знаю, когда вставать, чтобы не опоздать на прием к знахарке. Офигеть, конечно. Еще бы удивилась, что я будильник на телефоне не поставил.
        Это показывало, насколько мама нервничает.
        Лида Пална вызвалась нас проводить, и тут у Алины внезапно отказали ноги. То есть она не смогла подняться со стула, причем было видно, что сама испугалась. Она пыталась опереться руками о стол и сделать хотя бы пару шагов, но ноги стали подламываться, как тряпичные, будто без костей. Такие выкрутасы с ее телом случались только во время проявления икотки.
        Никто при Алине про знахарку не говорил, ни хозяева, ни тем более мы с мамой. Мы избегали любых провоцирующих икотку действий. Но даже дома Алину это не спасало.
        Для посторонних Алина сейчас выглядела здоровой и нормальной, просто молчаливой и, может быть, стеснительной девушкой. Интровертом. Ничто в ней не выдавало одержимую или какую-то не такую. Вполне возможно, икотка нарочно таилась, чтобы Алине отказались помочь, как тот врач из поликлиники, потому что нет никаких симптомов болезни. Палашка же знала, чуяла, но что-то, видимо, не давало ей разглядеть, пронюхать правду, проникнуть в будущее, вот она и затаилась.
        Мы с мамой переглянулись. Она тоже все так же поняла: икотка не дает Алине выйти из дома. Не явно, так, что трудно заподозрить неладное. Просто приступ слабости. Но запах спичек заметно усилился.
        Лида Пална внимательно смотрела на жалкие попытки Алины подняться, потом жестом отозвала маму, и они вышли во двор, а затем, как я увидел в окно, вообще за калитку на улицу. Неужели они пойдут к знахарке без нас? Или вообще накроется наш визит…
        На самом деле никуда они не уходили дальше калитки. Лида Пална что-то объясняла, показывая направление руками, а мама кивала. Потом Лида Пална пошла обратно на участок и перед самым домом завернула по направлению к курятнику. А мама осталась, глядя на дом и нервно потирая руки. Увидела меня в окне и стала делать приглашающие жесты головой и большие глаза. Вдруг меня осенило. Не знаю сам, как эта идея пришла в голову.
        - Ну вот, не погуляешь теперь. Мама без нас ушла, - будто бы недовольно пробурчал я вполголоса.
        Но сестра отлично услышала. Не сестра, простите, Палашка. И услышала, как Лида Пална зычно сзывает своих кур.
        Алина сразу смогла подняться на ноги, твердо и уверенно.
        - Ну что, встала? - так же раздраженно бросил я. - Пойдем хоть с тобой выйдем, кулема.
        - Что ты мне грубишь? - слабым, но своим голосом возмутилась Алина.
        Я напялил бейсболку, первым вышел из дома и спустился с крыльца. Даже не обернулся проверить, идет ли сестра за мной.
        Алина шла.
        Когда мы вышли за калитку, мама молча взяла Алину под руку и прогулочным шагом повела вдоль улицы. На меня она даже не взглянула. Так в полном молчании мы шли, шли по деревне, пока мама решительно не свернула к какой-то калитке.
        Если бы я не знал, к кому мы идем, ни за что бы не догадался, что здесь живет знахарка. Я-то представлял себе ведьмин домик, покрытый мхом, может быть, даже с черепами на кольях вокруг, и чтобы везде сушились колдовские травы. И наверняка черный кот ошивается, короче, не ошибешься и мимо не пройдешь.
        А тут пройдешь и внимания не обратишь. Здесь вполне могла гостить у родственников мамина институтская подруга, почему нет?
        Участок, конечно, был подзаросший, не такой ухоженный, как у Лиды Палны, зато много цветов и цветущих кустов. Никаких домашних животных я не заметил. Сам дом, хоть и совсем старый, с облупившейся зеленой краской, выглядел каким-то светлым, приятным. И наличники у него были красивые, резные, нарядные.
        Единственное - жилище знахарки было очень маленькое, древнее, даже немного покосившееся. У наших хозяев, например, дом был самый обыкновенный, ничем не выдающийся, но сразу видно, что его регулярно подновляют и что там живет целая семья. Я подумал, что, если знахарки не станет или она уедет, ее домик быстро придет в негодность, станет заброшкой.
        Мама пропустила нас с сестрой вперед, закрыла за нами калитку, потом снова взяла Алину под руку и решительно зашагала по узенькой дорожке к деревянному крылечку.
        Дверь в дом была приоткрыта, но мама все равно постучала и громко сказала:
        - Здравствуйте, Ульяна Ильинична! Мы пришли!
        Алина сразу притормозила, и я, не рассчитав, толкнул ее вперед. Так мы и ввалились в дом знахарки.
        В доме была одна большая комната, в которую вела небольшая прихожка. Обстановка была очень скромная, почти аскетическая. Кровать, буфет, узкий шкаф с наклеенными на дверцы еще советскими облупившимися переводными картинками с героями мультфильмов, стол с парой стульев. Маленькие иконы на стенах, одну из которых почти целиком закрывала беленая печь. Едва видимый огонек еле-еле горел в лампадке в углу. На полу - цветастые тряпичные коврики и над кроватью - протертый, с торчащими по краям нитками гобелен с лебедями.
        У стола сидела сама хозяйка, Ульяна Ильинична, улыбчивая старушка в голубом платье и в голубом же переднике. Лицо простое, морщинистое, загорелое. Доброе. На седых волосах аккуратно повязан беленький платок.
        В комнатке пахло глаженым бельем, вообще какой- то чистотой и свежестью. И сухой травой, сеном. И еще немного сладковато, как я потом понял, это был запах ладана.
        Старушка сидела такая опрятная, чистенькая и приветливо улыбалась. Тем страннее была реакция Алины. Сестра стиснула зубы и попятилась к выходу, натолкнувшись, разумеется, на меня.
        - Ты чего? - удивился я.
        Ответом мне был едва сдерживаемый рвотный позыв, а потом Алина, зажав рот двумя руками, выскочила наружу. Я удивленно извинился - причем старушка кивнула доброжелательно, будто так оно и должно быть, - и вышел за сестрой. Она стояла на крыльце и шумно дышала. И куда только делась ее заторможенность?
        - Ну и вонь! - не дожидаясь моего вопроса, выпалила она. - Невыносимо! Она вообще, что ли, не моется, эта женщина? Тухлятина какая-то! До сих пор в носу отголоски этой дряни… Фу, опять тошнит…
        И это говорил человек, от которого разит спичками.
        - Какая тухлятина, ты чего? Вкусно же пахло, свежестью…
        - Ага, свежестью. Такой свежей падалью, что меня чуть не вырвало. Спасибо, я туда больше не пойду, разве что в противогазе!
        - Так, секунду…
        Я огляделся и решительно потянул сестру к цветущему кусту. Не знаю, как называется, такие сиреневые пахучие цветы.
        - Нюхай! - приказал я. - Чем пахнет?
        - Да мне и нюхать специально не надо, эти флоксы на весь двор благоухают.
        - Вкусно? Не падалью?
        - Слушай, я в своем уме и могу отличить тухлятину от аромата цветов!
        - А спички чем пахнут?
        Алина раздраженно пожала плечами:
        - Серой! Вопрос вообще ни о чем. Отстань!
        К нам из дома торопливо и обеспокоенно вышла мама.
        - Алинку от всего церковного тошнит, - тут же сообщил я. - Говорит, что ладан отвратительно пахнет.
        Мама в смятении посмотрела на меня и тут же бросилась на защиту Алины, будто было от кого защищать. Наверное, это от отвратительного ощущения беспомощности. Когда очень хочется помочь, но ты бессилен. И хоть как-то в чем-то…
        - Ладан - это просто смола, не говори ерунды. Ее тошнит от запаха смолы. Это нормально. Я с ней согласна.
        - Хочешь сказать, что и елки плохо пахнут? - поддел я.
        - Да! - Мама не собиралась сдаваться. - Это запах как на кладбище. Ладан не с церковью связан, а с кладбищем. Елки пахнут похоронами.
        Ну это уж слишком!
        - Елки пахнут Новым годом! Вы чего, ненормальные обе?
        - Ты как с матерью разговариваешь?!
        Алина, видя, куда дело идет, немедленно вмешалась:
        - Мам, мам, успокойся. Елки мне ничем плохим не пахнут. И там был не запах ладана, а какая-то тошниловка.
        Мама ласково улыбнулась, но ее глаза сделались грустные-грустные. Потому что у знахарки пахло вкусно, пахло ладаном. Пахло как в церкви.
        Я подумал, что на этом наш визит и закончится, но мама обняла Алину и повела обратно в дом. Сестра почему-то не сопротивлялась, но вид был такой, будто шла на заклание. У двери она выпрямилась, высвободилась из маминых объятий и сама резко шагнула в дом. Мы поспешили следом.
        Ульяна Ильинична спокойно ждала нас, все так же доброжелательно улыбаясь. Конечно, Алина была не первой одержимой, которую знатка отчитывала, и, что бы моя сестра ни делала, для знахарки это неожиданностью не являлось. Старушка успокаивающим жестом помахала маме, перетащила один стул в центр комнаты и похлопала по сиденью:
        - Садись, девушка. В ногах правды нет.
        Алина, все еще морща нос, мельком посмотрела на маму и села. Мама тут же встала рядом. Ульяна Ильинична села напротив Алины, внимательно посмотрела на нее. Помолчала. Покачала головой, что-то беззвучно пришептывая.
        Я поймал себя на том, что ловлю каждый жест знахарки, каждое изменение мимики. Жду, что будет дальше. Как фильм смотрю. Будто не с нами это все, а развлекательное представление. И тут же мне стало стыдно, будто меня застукали за чем-то гадким. Хорошо еще, что знахарка вообще не обращала внимания ни на кого, кроме Алины. Вдруг спросила:
        - А волос-то у тебя какой, голубушка? Косыночку- то сымай. А то, может, и не сойдемся по крови-то. Нужно же, чтобы и глаза, и волосы одинаковые с тобою были.
        - Темно-русые, - поспешила сообщить мама, пытаясь снять с Алины платок.
        Сестра резко оттолкнула мамину руку и с некоторым вызовом сняла платок сама. Волосы еще не успели отрасти, разве что едва заметный ежик вылез, щетинка, фиг поймешь, что за цвет, на самом деле. Но старушку увиденное удовлетворило. Она кивнула и обнажила в одобрительной улыбке неожиданно ровные зубы, явно искусственные. Ну просто не могут быть у человека в этом возрасте такие хорошие зубы. Тем более в глухой деревне.
        - Ну, голубушка, сходимся по крови, сходимся.
        В первый раз я внимательно всмотрелся в лицо знахарки и поразился. Конечно, я о таком слышал, но никогда в реальности не видел. Внешность у старушки была самая обыкновенная, ничем не примечательная. Бабушка как бабушка. Даже могло показаться, что ты ее уже где-то видел. Волосы аккуратно убраны под платок, одежда старая, но опрятная. Вот только глаза… Один - карий, а другой - серо-голубой. Самые обычные, распространенные цвета глаз, только одновременно оба у одного человека.
        У Алины - глаза голубые. Но чтобы точно убедиться, я повернулся и посмотрел на сестру, которая демонстративно повязывала платок обратно. Она тут же скорчила характерную гримасу с закатыванием глаз, типа «ты дебил, что ли?».
        Знахарка посадила маму на стул в углу, чтобы не мешалась. Потом прошла по комнате, будто бы бесцельно, туда-сюда. Алина следила за ней недобрым взглядом. Не Алина - Палашка…

* * *
        Ульяна Ильинична стала ходить по часовой стрелке вокруг стула, на котором сидела Алина. За спиной ее внезапно вскидывала руки, делая какие-то пассы. И каждый раз Алина вздрагивала, будто знала, что старушка делает. Можно было бы предположить, что сестра видит происходящее в отражении, но перед ней была печка, а там никаких отражающих поверхностей точно не имелось.
        Вроде ничего особенного не происходило, по идее, можно было даже заскучать, но я безотрывно следил за равномерными движениями знахарки и даже начал будто впадать в транс. Поэтому аж вздрогнул, когда Ульяна Ильинична негромко сказала:
        - Свечка нужна. Свечка церковная, от вас чтобы.
        Мама вскочила со стула, беспомощно обернулась ко мне. А меня как стукнуло. Молча я выскочил из дома знахарки, выбежал на улицу, не закрыв за собой калитку, промчался по дороге до хозяйского дома, вихрем взлетел на крыльцо. Мне было все равно, кто меня видел. Сам-то я ни на кого не обращал внимания. Ворвался на свою веранду, чуть не наступив на бестолковую курицу, и вытряхнул вещи из рюкзака. Я ведь тогда в церкви как сунул свечку в карман джинсов, так и не вынимал. Она небось в восковую кашу превратилась. Ну и ладно.
        Но свеча ни во что не превратилась. Я без труда разогнул ее, на ходу согрев пальцами воск. Видели бы вы, как поразилась мама. Даже рот открыла, но ничего не сказала. Возможно, она так с открытым ртом и сидела, пока я мотался туда-сюда.
        Алина глянула равнодушно. А старушка закивала, будто так оно и должно было быть, и аккуратно сухими теплыми пальцами забрала из моей чуть дрожащей от волнения руки свечу. Зажгла ее от лампадки, которая чуть теплилась под одной из иконок в углу.
        - Отчитывать буду. Знаешь как? - обратилась Ульяна Ильинична к маме. Та отрицательно помотала головой. - Ты, милая, не бойся, это только слова. Водичкой вот еще, может, прысну. Если девушку ломать будет, так это нормально, как ее обычно ломает.
        Мы с мамой невольно переглянулись, вспомнив Алинин припадок при упоминании кота. Знатка кивнула, будто прочитав наши мысли.
        - Хуже, наверное, не будет. Вот пусть попостится по возможности вместе с тобой. А я уж помогу, как силы мне даны. Словами, словами. Вот так вот…
        Ульяна Ильинична подошла к Алине, сузившимися глазами следившей за ней. Сестра моя не двинулась с места, но напряглась, задержав дыхание. Наверное, ей все еще казалось, что от знахарки воняет тухлятиной.
        Старушка закивала, что-то беззвучно зашептала, стала раскачиваться и делать пассы руками, будто отгоняя мух от себя и Алины. Спрятала лицо в ладонях, потом протянула правую руку надо лбом Алины, закрыла глаза и опять беззвучно зашевелила губами.
        Глава пятнадцатая
        Внезапно Алина стала заваливаться на бок. Я сначала решил, что она в обморок падает: глаза остекленели, лицо побледнело. Но ба
        бушка Ульяна махнула рукой маме, бросившейся к сестре, прошептала:
        - Цыц, не трожь. Спит она. Сейчас поспит, сколько хочет, потом придешь и домой заберешь. Ступайте теперь.
        Мы с мамой и знаткой вышли из избы. И тут мама велела мне идти и ее не ждать. Понятное дело, она не захотела оставлять Алину, тем более в таком беспомощном состоянии. Ульяна Ильинична только головой
        кивала, не протестуя.
        А я, конечно, пошел. Остался бы я или нет, вообще никакой роли бы не играло. Я свое дело сделал.
        Я подошел понюхать флоксы, которые неожиданно тоже начали пахнуть ладаном. Как свечка из церкви…
        Совершенно необъяснимо, но до сих пор чувство ошарашенности не отпускало меня.
        Не знаю, можно было или нельзя, но я сорвал на участке Ульяны Ильиничны веточку с ягодами смородины и отправился шататься по деревне. Специально прошел мимо гаража, думал: вдруг кто-то привез свой автомобиль на починку.
        Но важные работники по-прежнему сидели в тех же самых позах и - не бездельничали, нет, - поджидали клиентов или нужного момента, когда звезды сойдутся для начала ремонта.
        Я, хотя виду не подал, обрадовался, увидев Федихина. Студент на участок наших хозяев заходить не стал, поджидал меня за калиткой, облокотившись о забор. Сразу спросил:
        - Что-то интересное услышал?
        Если его интересовало знакомство с Ульяной Ильиничной, то он глубоко ошибался, полагая, что я начну об этом распространяться. Но это я только потом понял. А тогда решил, что он спрашивает про байки местных для своего исследования. Поэтому сначала отрицательно мотнул головой, потом вспомнил:
        - Про обдериху разговаривали. Про то, что сестре моей надо в бане жить.
        - А, ну это понятно. Бесноватых-то в бане селят. Нечистые к нечистым.
        - Моя сестра не бесноватая!
        А какая? Вообще-то на всех ресурсах, которые я читал, людей с икоткой именно так и называли. Но не стану же я это признавать при постороннем.
        Студент без тени улыбки бросил:
        - Как же. Душа с Богом беседует, а горло петлю просит.
        Я внутренне содрогнулся. Ничего не просит! Она раздумала!.. Я ее отговорил!..
        - Да это же просто обыкновенный нервный срыв у человека, вот и все. У каждого может быть. Как депрессия.
        - Ага. - Студент кивнул, то ли подтверждая, то ли с иронией. - Обыкновенный. Ага. Да ей ничего не будет, в бане-то. Впрочем, у меня моды нет советы давать. Забудь. Скажешь, когда что-то услышишь. Бывай!
        И он, небрежно махнув рукой на прощание, удалился. Я даже взбесился немного про себя. Тоже мне!
        Лида Пална, увидев меня, засуетилась. Оказывается, они с мамой договорились, что завтрак готовит сама хозяйка, а обед и ужин для нас за мамины деньги покупает в местной столовке. Я и не знал, что здесь есть столовая. Потом выяснилось, что это просто готовые блюда в местном магазине, которые покупали себе работники гаража.
        Короче, на столе, прикрытый белоснежной льняной салфеткой, меня дожидался обед, чему я очень обрадовался. Еда действительно была как домашняя и вкусная. И еще я очень радовался, что хозяева каким-то образом ухитрялись изолировать от меня свою внучку. То ли отсылали куда-то, то ли занимали делом. Ни разу я не встретил ее на улице, не столкнулся днем в доме. И правильно. Она какая-то полоумная, совсем границ не знает.
        Пока я ел, в дом вошел дед. Судя по всему, он куда-то из деревни ездил. Интересно на чем. Хлопнул на стол несколько газет и журналов и два почтовых конверта.
        -
        Во, - сказал с гордостью, - почтальоншу встретил по дороге. На всех корреспонденцию набрал! Сейчас побегут ко мне желающие! - И радостно потер руки.
        Однако из обещанных желающих пришла только одна женщина, тетенька средних лет, одетая очень просто, но не совсем по-деревенски. Я бы даже принял ее за дачницу, которая подделывается под местную.
        Михал Семеныч похлопал конвертом по ладони:
        - Лизавета, тебе письмо, танцуй!
        Тетенька протянула было руку, но дед мало того что отдернул конверт, так еще и поднял его над головой, как флаг:
        - Давай танцуй, пляши!
        Что за ерунда вообще? Почему нельзя сразу отдать конверт, что за унижение такое, что за идиотские условия?
        Но тетенька ничуть не удивилась. С абсолютно меланхоличным лицом потопталась на месте и сделала пару неопределенных пассов руками. Типа потанцевала. Михал Семеныча это вполне удовлетворило, и он с довольным видом вручил наконец письмо адресату.
        Тетенька взглянула на обратный адрес, заулыбалась и раз пять, не меньше, поблагодарила Михал Семеныча. Мне кажется, неоправданно много.
        Потом она ушла, а я доел свой обед. Обычно дома я всю посуду бросал на столе, все равно мама или Алина уберет. Но в гостях так себя вести было немного неловко. Счастье, что Лида Пална разрешила мне сложить в раковину тарелку со столовыми приборами, а мыть не заставила. Иди, говорит, лучше погуляй. Видно, испугалась за сохранность своей посуды. Правильно, если честно.
        Не успел я выйти на крыльцо, как меня окликнула та самая Лизавета, сидевшая на скамейке у забора.
        - Егор, садись рядом.
        Тетенька похлопала по скамейке рядом с собой. Письмо, которое выглядывало у нее из кармана юбки, она уже успела прочесть и, судя по всему, находилась в приподнятом расположении духа.
        Я молча сел. Они все уже и мое имя знают!
        - Федихин просил тебе рассказывать про наше бытье, какого у вас в городе не бывает.
        Теперь понятно, откуда знают. Но что за бытье? Зачем мне это? И когда только он успел?
        Из вежливости я опять промолчал. Когда же я научусь отказывать?
        - Любишь про нечистиков слушать, так? А я люблю рассказывать, - улыбнулась Лизавета.
        О, вот это уже интересно. А я уж думал, будет какие- то заговоры мне пересказывать нудные.
        - Пока твои не вернулись, могу с тобой побалакать. Времени-то у тебя будет много. Я скажу, да кто другой расскажет. Наслушаешься еще за это время.
        - Мы скоро уедем. Может, даже завтра, - поспешил вставить я.
        Лизавета добродушно хмыкнула:
        - Ой, парень, не спеши. Да вы здесь не на день. Надо терпения набраться. Это ж не дунул-плюнул и пошел. Еще приживетесь тут у нас, привыкнете. А ты что, смотрю, удивлен?
        - Для меня это новость, - признался я честно.
        Я правда думал, что будет что-то типа визита к врачу. Посмотрит, поставит диагноз, проведет процедуру и отпустит домой. Выдернет икоту, как зуб, и все.
        - Знаешь, как отчитывают бесноватых в церкви?
        И эта про бесноватых. Я насупился, но выступать не стал.
        - Думаешь, это такой магический ритуал? Пуля серебряная - один раз пальнул, и все? Нет, за один раз ничего не случается. И никакого насилия. Никто крестом по лбу бить не будет. Да потом, если одержимый не захочет, то и спасти его невозможно. Должно быть сильное желание избавиться, вернуться к себе.
        Может, напрасно я на маму баллоны катил? Она, наверное, не верила, что Алина захочет… Но Алина хочет! Впрочем, тут я не удивлен. Когда мама сама сомневается, ей кажется, что и остальные не верят.
        - А не в церкви если? У знахаря?
        - У кого-то типа бабушки Ульяны? - уточнила Лизавета. Помолчала, с сочувствующей улыбкой глядя на меня. - Тут полегче будет. Бывает, таких привозят, что ничего не соображают, и то их налаживают. Но действует не надолго.
        - В смысле? Не навсегда?
        Вот это номер. Знает ли мама?
        Лизавета покачала головой:
        - На сколько знатуха сможет заглушить. Но может и на двадцать лет, а это долго. А там как пойдет. От знающего зависит. Редко кто может совсем прогнать. Наша Ульяна Ильинична сильная, но только глушит. А есть тут и посильнее бабки. Но они налаживать не станут, они только насылают. Да ты особо не переживай, бабушка всем помогает. Если по крови подойдет.
        - Подошла, - вспомнил я. И запнулся: не сболтнул ли лишнего?
        - Ну и славно. Ты храбрый парень, несмотря на возраст. Это сразу видно. Не боишься.
        - Да чего там бояться! - сразу воспрянул духом я.
        Хорошая эта Лизавета.
        Только я это подумал, как она сказала:
        - А вот зря. Вот ты ежа не боишься, и он тебя не боится. А знаешь, сколько домашних псов погибло, заразившись от ежей бешенством или чумкой? Ежик - это девяносто процентов бешенства. Ты тоже можешь оказаться жертвой ежа. Смешно? Это только до первого укуса. Видел, как ежи кости грызут? Вот. Съеденные в лесной чаще ежами люди тебе ничего об этом не смогут рассказать. И щенки, которые у тебя со двора пропали. Их никто не крал.
        Я растерялся, а Лизавета опять улыбнулась с сочувствием:
        - Ты просто не лезь к ежам, и они тебя не тронут. С нечистиками такое же дело…
        - Но Алина никуда не лезла! - вскинулся я.
        - А ты точно знаешь?
        Я замолчал. Вопрос очень неприятный, и… И я правда не знаю ответа.
        - Да ты не обижайся. Я же не обвиняю. Тут такое дело, тонкое. Если не хочет твоя сестра, то вам прямо сейчас лучше уехать, так и передай матери-то. А тебе давай лучше расскажу быличку. Все равно ж пришла. Знаешь, когда слушаешь чужие истории, можешь не верить ничему. И не страшно совсем, и объяснить все на свете способен. А когда это твоя личная быличка, то трудно чужое недоверие принять. Ведь ты-то не врешь! Бывало с тобой такое? - Лизавета сделала паузу, с полуулыбкой глядя на меня.
        Еще бы не бывало! Постоянно! И чем больше стараешься доказать правду, тем более скептически к твоим словам относятся. Видимо, ответ отразился на моем лице, потому что Лизавета продолжила:
        - Я в молодости часто со своим Юркой в походы ходила в лес. У нас компания была пеших туристов. Вот каждый брал на себя обязательство пройти столько-то километров по определенному маршруту, каждый - по своему, не пересекающемуся с другими. С минимумом припасов и экипировки. Кто быстрее всех до точки сбора дойдет, того потом месяц вся компания поит и кормит. Время было голодное, так мы друг друга поддерживали вроде.
        А я-то здешняя, вот мы с Юркой и выбирали наши места. Не всегда первыми приходили, зато точно в заданный срок. Вот как-то дошли до охотничьей зимовки, то есть промысловой избушки, как раз темнеть начало. Оба не помнили, чтобы она была на нашем маршруте, на карте-то обязательно метка ставится про это. А тут совсем дикая местность, ничего не должно быть, и вдруг избушка.
        Ну нам-то и хорошо, палатку не ставить, костер не разводить - все готовенькое. Чаю сварили, перекусили, да и спать повалились на лежанки.
        Проснулись от мягкого стука в дверь.
        В лесу вообще ночная тишина - особенная. Если днем горланят птицы, ветер раскачивает верхушки деревьев с характерным шелестом и скрипом и сам ты непроизвольно громкий, шумный, то ночью все будто замирает. Это не городская и даже не деревенская тишина. Из-за нее ты начинаешь невольно прислушиваться, потому что отсутствие привычных звуков воспринимается как опасность.
        Так что этот стук в дверь мгновенно вырвал из сна, и сердце заколотилось где-то у горла. Машинально кинула взгляд на наручные часы, мне от дяди достались, старые совсем, фосфорные. Около трех утра. Что за шутки?
        Мы только зашевелились, а за дверью, будто услышав, стали стучать настойчиво и отчетливо.
        - Кто там? - прикрикнул со своей лежанки Юрка, у которого плохо ворочался со сна язык.
        - Свои! Свои! - Совершенно незнакомые голоса, и не поймешь, мужские или женские.
        Мы шепотом друг у друга:
        - Кто это такие?
        - Да еще ночью!
        Ответа у нас не было. Решили спросить:
        - Какие еще свои?
        - Свои!
        И те, снаружи, стали громко смеяться и уже не стучать, а дергать дверь.
        - Уходите, мы вас не знаем! - Юрка крикнул.
        - Свои! Свои!
        И дверь изо всех сил дергают, и слышно, как скобы пытаются выломать.
        Но, знаешь, не просят, чтобы впустили, не объясняют ничего. Просто ломятся. Юрка топорик из рюкзака достал, шепчет мне, зря, мол, мы голос подали. А что теперь поделаешь?
        Слышу, будто кто из-под пола стал скрестись. На самом деле в зимовке подпола, кладовки обычно не бывает. Избушка ставится самая простенькая: стены да крыша. Но когда кто-то в дверь ломится среди ночи в лесной чаще и к тому же снизу скребут, пусть даже зверек какой, не по себе становится. Да и по звукам явно не крыса, кто-то сильно побольше.
        А потом - шух! - по крыше кто-то пробежался туда- сюда. Тоже непонятно: человек или зверь. Только с потолка мусор посыпался. И страшно, и не понимаешь, что делать.
        Ясно только, что это не люди. Были бы даже бандиты какие, так церемониться не стали б: покуражились для проформы да дверь и выломали. Там запор хотя вроде и крепкий, но на старых гвоздях, при желании выломать можно. И тогда не разговаривала бы я сейчас с тобой.
        Юрка-то мой сообразил что-то и через дверь крикнул тем, снаружи:
        - Мы не ваши! Ваши не здесь ночуют! Попутали вы!
        А сам топорик наготове держит.
        Огонь-то мы не засветили, в темноте я не видела, боится Юрка или нет. Потом, конечно, признался, что взмок весь от волнения. Думал: ну все, хана нам пришла. Были туристами, а станем завтраком туриста.
        Ну никак мы не ожидали, что снаружи еще больше забегают, а потом как заржут:
        - Ну мы проверим!
        И внезапно тишина. И все.
        Мы с Юркой, конечно, по очереди с топориком дежурство держали, спать-то сильно хотелось. За день устали с рюкзаками по бурелому лазить. Вот один караулит, другой - спит, потом менялись. Но уже ничего не было. И утром никаких следов.
        Так-то мы потом нормально до точки дошли. Не первые, конечно. Но и не последние. А один наш товарищ в тот раз потерялся. Мы его на точке долго ждали, пришлось даже в милицию обращаться. Нашли, но совсем плохого.
        Он выпивал, правда, так что никто не удивился, что он через некоторое время помер. Но что-то нам с Юркой подсказывало, что в происшествии с тем товарищем есть и наша вина. Потому что тот утверждал, что тоже на зимовке останавливался, которая на его маршруте не была отмечена. Еще думал, что сбился с пути. А потом, вишь, правда сбился. И больше он никаких подробностей не рассказывал, даже в милиции. Не ждешь никого, так и никого не впускай, ни незнакомого, ни знакомого. Кому надо, так до утра подождет. До петухов, - закончила Лизавета.
        - А вдруг что-то случилось неожиданное и нужна срочная помощь?
        Лизавета насмешливо хмыкнула:
        - Если случилось что, пожар или беда, ты это сразу услышишь до того, как в дверь стучаться начнут. Никто разводить церемонии не будет, поверь мне. Сам первый выскочишь. А ежели ты не врач, то какая от тебя помощь потребуется среди ночи? Это в деревне. А в лесной избушке ночью ты кого ждешь? Или слышал где о таком случае?
        Я уже собрался возразить, но вовремя сообразил, что о таких ситуациях знаю только из фильмов ужасов. Но герои ужастиков, в отличие от зрителя или читателя, не знают, что они в ужастике. Для них это обыкновенная жизнь без предупреждающей музыкальной темы, без тематической обложки и аннотации. И они всегда немного глупее зрителя или читателя, который в реальной жизни ни за что так, как они, в минуту опасности не поступит. Если, разумеется, будет знать, что это опасность.
        - Конечно, легко бдительным быть, когда ты на чужой территории. А если у себя дома? Пустишь? Вот, задумался. У нас в деревне, что ниже по реке, случай такой был. Давно, да не очень. В лесу пропал у Авдотьи сынишка. Пошел со старшими ребятами по ягоды и, видно, отвлекся на бабочку какую или зазевался и отстал. Вроде рядом крутился, все его видели, приглядывали. И вдруг - раз! - и нету его. Аукали, кликали - ничего.
        Пошла Авдотья к одной бабке, из тамошних. Снесла ей даже что-то, не с пустыми руками. Та в трубу по
        кричала - домового, стало быть, спрашивала. Потом на коре каббалу написала, такое заклинание, каббала, дала Авдотье: иди на росстань, на опашку, то есть от груди вбок, брось с куском хлеба, а потом сразу в лес. Там твой ребятенок будет. Но только его увидишь, нельзя сразу бросаться, обнимать там, хватать. Нужно немедленно развернуться и домой идти и не оглядываться ни в коем случае. Нельзя. Пока порог не переступит, нельзя. И ни с кем не разговаривать.
        Авдотья все сделала. А как к лесу подходить стала, так под кустом видит: сынишка ее сидит зареванный, чумазый. Но сдержалась, не бросилась к нему, хотя сердце разрывалось на части. Повернула назад. Идет, слышит: сзади будто топот маленьких ножек, догоняет будто ее. И голос сынишкин:
        - Мама, ножки болят, на ручки возьми. Мам, я боюсь!
        Как тут не обернуться? Ведь сколько искали, уже отчаялась найти. А тут вот он, сзади, родненький, живой!
        Но сдержалась. Так и шла до самого дома, даже лицо закрыла, чтобы ни с кем случайно взглядом не встретиться, не заговорить, не спросить: видят ли они позади мальчика ее? Слышит, что он совсем рядом идет, чуть ли не за юбку хватается. А когда порог дома перешагнула, на радостях позабыла главное - не она должна была порог перейти, а мальчонка ее.
        Авдотья перешагнула, обернулась сразу, чтобы сына на руки подхватить, а вместо него что-то темное под руку поднырнуло и прямо в погреб юркнуло. Она аж в обморок упала. А когда очнулась, ночь уже настала. И слышит:
        - Мама, я боюсь! Боюсь! - навзрыд плачет маленький ребенок в подполе.
        Голос родной, любимый, сердце рвет. Бросилась к подполу, крышку откинула, засветила лампу… Я сама слышала, как она рассказывала: «Сидит будто мой Петрушенька у мешка с картошкой и в ручонке травинку с нанизанными земляничинками держит. - Тут голос Авдотьи дрогнул, лицо дернулось в гримасе душевной боли, но при нас, чужих, она сумела сдержать слезы: - Не он это, не он».
        Крышку захлопнула, а он там снизу как стукнет, будто разозлившись. Аж доски ходуном заходили. И снова жалобно так плачет. Пошла опять к бабке, а та руками развела, ничем не может помочь. Рано оглянулась. Вот и держит Авдотья теперь существо в подполе, отказываясь принимать его как своего ребенка. Десятый год уже пошел. Не кормит, не поит и дом не продает. А он все там в подполе плачет.
        Лизаветино лицо исказилось, будто это она сама не вовремя обернулась и держит теперь кого-то, прикидывающегося ее сыном, в подполе. Мне жутковато стало, и озноб по спине прошел, несмотря на шпарящее вовсю солнце.
        Я этими страшилками по горло сыт был! Студенту надо, пусть он и слушает, и запоминает. Но силы воли прекратить слушать эти бесконечные байки или хотя бы просто уйти почему-то не было.
        Лизавета как-то встряхнулась и начала совершенно другим голосом и будто бы даже не своими словами. Может, пересказывала чужую историю.
        - А вот еще до Юрки было. Я снимала квартирку в городе одно время, недолго. Пыталась работать, закрепиться там. Началось все с волос. Я начала находить их везде: на полу у кровати, в стоке ванны, на оконном стекле. По натуре я очень брезгливая, даже от вида собственных выпавших волос тошнит, а тут - вообще не мои.
        Не ладилось ничего у меня. На работе, с личной жизнью. Часто вместо ужина сидела на балконе, не включая в квартире свет, и смотрела, как на улице становится все меньше людей, как гаснут вывески магазинчиков, закрывающихся на ночь, как погружается в темноту засыпающая многоэтажка.
        В один такой день дождь лил как из брандспойта. Небо заволокло такими противными серенькими тучами, что все вокруг стало жутко депрессивным и промозглым, хотя холодно не было. Но сыростью несло отовсюду. Я на балконе сидела и смотрела, как отражаются окна в лужах. И как кто-то идет, шлепая по ним. А потом увидела кто.
        Ноги. Голые человеческие ноги. Сначала я решила, что это свет от уличного фонаря так падает. Логично было бы объяснить эту оптическую иллюзию именно так. Просто освещает какую-то часть тела, а остальное скрывает темнота. На самом деле - ничего подобного. Реальность была в том, что никакого остального тела не существовало. Только одни ноги. Они вышли на полностью освещенное пространство, и тут уж сомнений никаких не осталось. Тень от них падала тоже укороченная. Как если бы под фонарем на асфальте стояли высоченные сапоги, ботфорты. Только это была не обувь, а человеческие ноги. Будто шел, шел человек и остановился. Зачем? Ну вот наверх, например, посмотрел. На меня. И прямо к подъезду нашего дома и зашагал.
        Не человек, вернее, а только ноги. А в подъезде дверь была у нас вечно нараспашку. Они и зашли. Я сначала обалдела, а потом бросилась к двери входной, притаилась. Слышала, как по ступенькам шлепают голые ноги. Громко. Дошли до моей лестничной клетки. И тишина.
        Я затаилась, слушаю. Ничего. Тогда очень осторожно, почти беззвучно, открыла дверной глазок и посмотрела. Никого, разумеется.
        И тут же удар в дверь, я даже отшатнулась. Знаешь, как ногами дверь пинают. Вот такой удар. И тут же за спиной, в квартире, какой-то звук, будто по полу что-то крупное катится. Оборачиваюсь резко, а это шар какой-то волосатый.
        Я про ноги сразу забыла. В конце концов, они там, а шар в квартире. Пока дверь не открою, я в безопасности. Но что за ерундовина ко мне проникла? Неужели через открытую балконную дверь?
        Я совсем не испугалась. Тут сразу логичное объяснение было: соседский кот запрыгнул и шарится по квартире.
        Свет-то я сразу включила и… Этот… это животное было очень похоже на человеческую голову… И волосы на ней совсем как те, что я находила везде в квартире. И катается из угла в угол, будто от злости…
        - Я знаю такую песню забавную про голову без тела. «Внезапная голова» называется, - как-то не подумав, вставил я.
        Лизавета слегка улыбнулась:
        - Ну что же, я рада, что тебе забавно от моего рассказа. Наверное, так и есть. Смешно. Вот и врач сказал, что мне все это приснилось от переутомления. Много работала потому что, без выходных пахала и стала путать сон с явью. Сказал, что у меня просто мозг отключался, отдыхал так. Ну да, отключался. Я тогда тоже отключилась - упала в обморок, шишку набила огромную. Ничего себе отдых, да? Кошмарный какой-то.
        Трудно сохранять спокойствие, когда к тебе в квартиру буквально по частям пробирается какая-то человекоподобная сущность.
        Но я врачу предпочла поверить. Просто больше на балконе не сидела. Эдак померещится еще что-нибудь, да и спрыгнешь вниз раньше, чем тебя в психушку засадят. А сознание я потеряла, когда эта голова на меня покатилась. Катится и скалится. Когда очнулась - никого, только на полу волосы черные, короткие, не мои.
        Я посмотрел на Лизавету. Она была по деревенскому обычаю в платке, а по спине из-под платка вилась длинная коса обычного темно-русого цвета. Лизавета заметила мой взгляд и кивнула:
        -
        Да, у меня всегда были длинные. Даже в юности, когда короткие стрижки в моде были.
        - Послушайте, я ничего такого не имел в виду, - начал оправдываться я. - И верю вам… Про голову эту и про ноги. Это правда очень жутко. Ну, просто…
        - Ай, забудь, парень! Ну, я пошла.
        Лизавета кивнула, бодро поднялась и без лишних слов как-то очень резво удалилась. Не похоже вроде, что обиделась, но кто знает.
        Про ноги и голову на самом деле странный рассказ. Так-то Лизавета производила впечатление вменяемой, но одно дело - былички про деревню, а другое… А ведь говорила, что в чужие истории мало кто верит, и я еще согласился. Неудобно вышло.
        Я подумал, что все же надо извиниться, двинулся следом за Лизаветой, но без спешки. И конечно, сразу потерял словоохотливую тетеньку из виду. Зато увидел маму. Она шла к дому, придерживая под руку еле передвигающую ногами Алину. Все страшилки про части тела мигом вылетели у меня из головы (каламбур).
        Я бросился на помощь, и вместе мы доволокли сестру до кровати. Алина, похоже, не до конца проснулась и, едва коснувшись головой подушки, снова отрубилась.
        Мама, мимоходом поинтересовавшись, ел ли я, сказала мне идти что-нибудь поделать, прогуляться, в общем, занять себя, а сама села рядом с Алиной следить за ее состоянием. Рассказывать ничего не стала, только махала на меня руками, боясь, что я разбужу сестру.
        Мне стало немного стыдно, что ее пантомима меня рассмешила. Ладно, пройдусь по деревне, раз такое дело. Этим я, собственно, и развлекаюсь все время пребывания в Никоноровке.
        Как я уже говорил, деревня была небольшая, несмотря на наличие магазина и гаража. И вроде все здесь какое-то обветшалое, но в то же время еще крепкое. Хотя, наверное, покинь деревню жители хотя бы на месяц, все сразу рухнет.
        Но все же я никак не ожидал увидеть в Никоноровке заброшку. Деревянная изба стояла совсем близко к забору, наверное, именно поэтому так чувствовался идущий от нее запах, который не забивала даже высоко и густо вымахавшая сорная трава, захватившая весь участок.
        Некоторые окна были распахнуты настежь, но все стекла целы. И до странности остро пахло грибами - этой характерной смесью аромата сена, сушеных яблок, влажной земли и вони какого-то средства от тараканов. И еще плесневелый душок, будто подгнивают овощи.
        Но все же что-то в этой заброшке было страшно притягательное.
        Калитка держалась на честном слове, так что ее без труда можно было открыть. Никто и не заметит, не узнает, если я немного полазаю в этом доме. Только посмотрю - трогать и тем более забирать с собой точно ничего не буду. Я не идиот.
        Одно время я сильно увлекался материалами, которые выкладывают так называемые индустриальные туристы, сталкеры, любители полазать по заброшенным зданиям, по катакомбам и прочим увлекательным местам. Может, поэтому отец так отреагировал на мой налобный фонарь, хотя к сегодняшнему дню этот мой интерес несколько поутих.
        Но меня всегда останавливало, что нужно специально куда-то ехать, желательно в компании. Рядом с нашим домом даже стройки приличной никогда не было, а тут и ходить далеко не надо, и не опасно, наверное. Зато поставил бы галочку напротив очередного реализованного желания.
        - Яблоко хочешь, мальчик?
        Я обернулся и увидел местного мужика, протягивающего мне яблоко. Я этого субъекта еще в прошлый раз заметил, когда Михал Семеныч деревню показывал. Пришел туда, где играли дети, сел в уголке и жадно смотрел. Неприятный, скользкий тип. Но внимания на него никто не обращал, ни дети, ни взрослые, ни даже собаки, так что я решил, что это просто мои заморочки, а сам дядька безобидный.
        Но если приглядеться, то лицо его было каким-то нездоровым: запавшие глаза, втянутые щеки, острый нос и бледная до синевы кожа, покрытая капельками пота, то ли от лихорадки, то ли от возбуждения.
        - Не ем яблоки, спасибо, - по инерции сказал я.
        Конечно, яблоко - это не гипотетическая конфетка, которую нас с детства учат не брать у незнакомцев. Да и вообще я слишком взрослый, чтобы меня можно было куда-то заманить такой ерундой. И здесь деревня, где все друг друга знают и про нас с Алиной знают. Так что, по идее, бояться нечего. Но сработал какой-то инстинкт. И вообще мужик был отталкивающий.
        Лицо дядьки неуловимо исказилось от злости и досады, но тут же отразило искреннее сожаление. Он растерянно повертел яблоко в руках, будто не знал, куда деть, и положил на обтесанное бревно у забора, которое изображало скамейку. Потом снова взглянул на меня с какой-то голодной жадностью, контрастирующей с мягким сожалением в голосе:
        - Скучно тебе здесь. Понимаю. А хочешь правду узнать? Тебе ее не скажут, никакая знатуха не скажет. А я скажу. Пойдем, тут недалеко.
        Дядька как-то очень быстро приблизился ко мне, извернулся и потянул меня за рукав футболки.
        Недалеко - это тот самый заброшенный дом, который я собирался исследовать. Индустриальный турист, ага. Идиот! Я вырвался, скорее инстинктивно, не успев даже подумать.
        -
        Нет!
        И только после этого меня обдало жаром страха. Я совсем один здесь, в незнакомом месте, никого рядом нет… Только что радовался этому обстоятельству…
        - Егор! Что за пантомима?
        Никогда еще я не был так рад слышать голос своей сестры. Сначала решил, что показалось, но обернулся и увидел ее, идущую по улице мне навстречу.
        Когда икотка надолго пряталась, Алина снова становилась собой, веселой и беззаботной. И сейчас сестра улыбалась во весь рот, совсем привычно, как моя обычная сестра. Достаточно взрослая, чтобы с ней считаться. Достаточно взрослая, чтобы просить у нее помощи. И вместе мы бы справились!
        Я победно оглянулся на дядьку, который хоть и юркнул в кусты, но далеко умотать не мог. Но его нигде не было, будто вообще не существовало. Но я же чувствовал, как он схватил меня за рукав. И этот отвратительный, гнилостный запах перегара у него изо рта… Или гниения?..
        Выдохнули.
        Собственно, ничего страшного не произошло. Не успело произойти. Хуже было бы, если бы я встретился с этим мужиком не на улице, а в заброшенном доме. Даже думать об этом не хочется.
        Так, проехали.
        Алина! Вот о ком надо беспокоиться, а не обо мне.
        Я улыбнулся как можно шире:
        - Проснулась наконец?
        - Угу. А как ты узнал, что я спала? Мы же вернулись, тебя не было.
        Ясно, она не помнит ничего. А я хотел расспросить.
        - Мама сама наконец заснула, я и вышла. А ты вот что тут откалываешь!
        Что-то меня в ее словах цапануло, но по касательной. Да и этот маньяк мысли занимал.
        - Да этот стремный мужик приставал…
        - Какой еще мужик, Егор? Ты тут один пассы выделывал. Муху, что ли, отгонял?
        Я еще раз оглянулся. Никого. Дом за покосившимся забором внезапно показался совсем непривлекательным. Неприветливый дом. Явно не просто так заброшенный. И густо разросшаяся трава, ясно, что здесь давно никто не бывал. Но мне точно не привиделось - вот на бревне яблоко, которое мужик пытался зачем-то мне всучить. Оно же не само собой появилось.
        Алина проследила за моим взглядом:
        - Так ты собирался яблоки воровать в чужом саду? Что за странные фантазии? Мог просто у Лиды Палны попросить.
        Только сейчас я обратил внимание, что на заброшенном участке действительно было полно плодовых деревьев, увешанных яблоками и даже грушами. Ветви на кустах смородины и малины гнулись под тяжестью ягод. Удивительно, что никто их не собирал.
        - А пел зачем? - продолжала допытываться Алина. - Что это у тебя за дурацкие напевы?
        - Какие еще напевы?
        - Бадя, бадя.
        Алина звонко рассмеялась, так заразительно, что я невольно тоже усмехнулся. И только потом меня вдруг как стукнуло. Так вот как они его со стороны слышат и видят, если видят… Отлично он разговаривает, четко, и вовсе никакой не гугнивый.
        Так вот как он уводит за собой… Да нет, ерунда. Алина просто не разглядела, не расслышала.
        - Как ты меня нашла?
        Алина фыркнула:
        Шутишь? Как я тебя нашла в этой деревне? Вышла за калитку, прикинь, и пошла по улице.
        И только когда сестра подошла ко мне почти вплотную, проявилась Палашка. Сначала пахнуло спичками. Потом лицо Алины потемнело, исказилось, губы скривились в тонкую злую полоску, и икотка прошипела с ненавистью:
        - Спугнула, дурачина! И вот, и вот, и вот, дрянъ! Бз-з-з! Увел бы тебя, никчемушину, и вот, и вот, и вот!
        - Кто это был?
        Сестра беспомощно взглянула на меня, но Палашка опять перебила:
        - А вот пошел бы и узнал. Дурачина! Что ж не пошел, яблочку не взял, дурачина? И вот, и вот! И нам помешал, помешал! Тпру-у, пру-у. Мамку усыпила, да и сбежала. В лес хотела, я бы погуляла и не вернулась. Бз-з-з! Бз-з-з! Хотела, а тута ты, дурачина. Но уж я тебя люблю. Помог ты мне. А теперь помешал! Мешаешься, никчемушина. Йой, ёшки-ёш- ки-ёшки-йой!
        - Что? - жалко спросила Алина.
        Мне стало очень грустно. Отвратительное чувство, что это я виноват во всем, опять подкатило к самому горлу.
        - Домой пойдем. А то мама наверняка проснулась и паникует, тебя ищет.
        Сестра кивнула и уже без былой веселости пошла обратно к нашему здешнему пристанищу.
        Что ж, выходит, мы друг друга нечаянно спасли.
        Мама действительно уже проснулась. Не знаю, начала паниковать или нет, но при виде нас испытала видимое облегчение.
        Правильно, что она за Алиной следит.
        Я потянул маму из их комнатки и, прервав ее расспросы про то, поел ли я, решил рассказать:
        - Мам, в этой деревне, какая-то дичь творится. Я…
        - Тебя деревенские обидели? - прервала меня мама на полуслове.
        - Нет, нет. Другое.
        - Послушай, Егор, нам должно быть абсолютно все равно, что тут происходит с местными. Мы приехали и так же уедем и больше их не увидим. Если что-то не так, сиди в доме. Главное - спасти Алину. Больше меня ничем не грузи. Пожалуйста, давай сосредоточимся на главном. Не обращай внимания, Егор, уходи от конфликта, просто сразу уходи, если что-то не нравится.
        Завтра Ульяна Ильинична начнет с Алиной работать. Давай ты со своими мальчишескими делами как-нибудь сам разберешься, а?
        Ок. я не стану ей рассказывать про полоумного дядьку. Ей и своих полоумных хватает. Ладно. Он же меня не утащил! И про Палашкину попытку увести Алину тоже не стану говорить.
        Я выдохнул и постарался не злиться на маму.
        Как-то мне в этот раз одному на веранде стало неуютно. После событий сегодняшнего дня можно было ожидать, что я мгновенно отрублюсь до самого утра, - это мама с Алиной выспались днем, - но нет. Я лежал в темноте и прислушивался. То мне было жарко, то зябко, я вертелся с боку на бок, и в любом положении было неудобно. Еще эти шуточки идиотские со стуком в окно, и опять в полночь, когда я уже почти смирился с тем, что мне не заснуть.
        Тут уж я взбесился. Вскочил как подорванный и потряс кулаком прямо перед носом белой фигуры по ту сторону оконного стекла.
        - А ну, марш отсюда! Сейчас все деду твоему расскажу!
        Фигура пошатнулась, но не отпрянула. Стучать, правда, перестала. Удовлетворенный, я повалился на кровать. Наверное, именно ожидание стука не давало мне заснуть, потому что теперь глаза сразу начали слипаться. Возможно, поэтому я не смог четко разглядеть лицо фигуры. Оно словно ускользало. Небось Снежана нацепила на себя какую-то марлю или тюль, вот в темноте и получился такой эффект. Идиотское развлечение.
        Глава шестнадцатая
        Утром после завтрака я специально пошел под окна веранды. Эти стуки дурной девчонки начали утомлять, и я решил найти место, с которого она заглядывает ко мне, и подстроить ей ловушку. Но вдоль всей стены буйно росли кусты смородины с пробивающейся сквозь них крапивой. Я попробовал пролезть между ними и посмотреть в окно, но сразу обстрекался и оцарапался.
        Найти отгадку мне не удалось. Нужно было уже идти к знахарке, так что ночные стуки сразу вылетели у меня из головы. Но Алина ни в какую не хотела выходить из дома. Ноги у нее шли, тут все нормально было, просто она под разными предлогами даже к входной двери не подходила.
        В конце концов Лида Пална посоветовала маме неожиданно закрыть Алине глаза руками, а сама что-то на ухо прошептала. Молитву какую-то, по-моему. Сестра оцепенела, и мы с мамой, которая так и не убирала ладони от Алининых глаз, вывели ее за калитку. А там она почему-то смогла сама идти.
        Ульяна Ильинична снова ждала нас на том же месте практически в той же позе. И уж чего я точно не ожидал. так это маминой просьбы, причем не про Алину, а про меня!
        - Ульяна Ильинична, нам тут помощь нужна. Мой мальчик тут у вас в Никоноровке напугался чего-то.
        Блин, мама! Ну вот зачем?..
        Я даже про стук в окно ей ничего не рассказал, а теперь точно не скажу.
        - Мам, я не пугался. Это другое!
        Алина, которая уже устроилась на своем стуле, заинтересованно уставилась на меня. Мама попыталась возразить. Старушка жестом нас остановила, мягко взяла меня за руку, внимательно вгляделась в мое лицо своими разноцветными глазами и стала шептать быстро-быстро, проводя периодически ладонью по моему лбу:
        - Откуда пришло, туда и поди. От ветру пришло, на ветер поди. От людей пришло, так на люди поди. От лесу пришло, так на лес поди. Так слово сие твердо. От веку повеку, тьфу, аминь, тьфу, аминь, тьфу, аминь. Колдун-портун, ешь свое мясо, пей свою кровь. Колдунья-портунья, порти свое мясо, свою кровь.
        Потом она быстро достала что-то из кармана передника и бросила назад, прямо на мою сестру, которая сидела с кислым видом. И Алинку стало корежить. Она внезапно выгнулась, как какая-нибудь гимнастка, затрясла скрюченными пальцами:
        - Л-а-а, дурачина, дурачина! Жжется, жжется! Палашечке больно! Бз-з-з! Бз-з-з-з! Поди прочь!
        Нечто подобное было, когда после пропажи Кешки мама заикнулась про котенка, но теперь в сто раз ужаснее.
        Старушка, будто даже одобрительно, кивнула:
        - Ишь, игрец в ней что творит!
        - Что вы сделали? - перепугалась мама. Она бросилась к Алине и пыталась ее удержать.
        - Да не боись, дочка. Это четверговая соль.
        - А-а-а, выем твои зенки, дурачина! Себе жги! - визжала Палашка, корчась.
        Жутко было смотреть, как моя тактичная, воспитанная сестра, брызгая слюной, орет на благообразную старушку и вертится на полу избы, не самом чистом.
        Знахарка вздохнула, беззвучно что-то прошептала и спокойно продолжила:
        - На имена порча-то делается. Все на имена. Потому не называй себя кому попало или вот по прозвищу.
        Вот это да!
        Я как-то в детском лагере отдыхал, родители отправили. Алина к подружке ухитрилась на дачу уехать, а меня, чтобы в городе не болтался, быстренько сплавили в лагерь. Ничего не могу сказать, мне понравилось. Но речь не о том. В младшем отряде подобрались девчонки с именами, которые были вроде кличками. Не поймешь сразу, то ли прозвище, то ли имя. Инка - вместо Катя. А Аделина шифровалась Ликой.
        Я, как домой вернулся, пытался Алину Ликой называть, так она только пальцем у виска покрутила и пригрозила поколотить.
        И вот теперь выясняется, что лучше бы она Ликой была, а я - каким-нибудь, не знаю, Гогой. Бред какой-то.
        - А как же тогда отвечать, если спросят? - не удержался я.
        Знатуха, сощурившись, без улыбки посмотрела на меня и после паузы бросила:
        - Зовут зовуткою, а величают уткою.
        В другой ситуации я бы захохотал, но сейчас сдержался. А бабушка Ульяна опять повернулась к маме, сидящей на полу рядом с трясущейся как в лихорадке Алиной. Та не давала себя обнимать и зло пялилась на знахарку.
        - Кого у вас Пелагеей звали? Бабушку? Тетку?
        Мама застыла от удивления, только глазами хлопала. Даже от Алины отпрянула.
        - Откуда вы знаете?.. Мама моя, Алины и Егора бабушка. Так-то она по паспорту Полина была, но вот крестили ее как Пелагею. Я не знаю, почему так.
        - А девочка ваша что же?
        - Моя мама очень хотела, чтобы внучку, ну, нашу дочь, мы в честь нее назвали. Но мы захотели Алиной. Муж отказался в чью-то честь своих детей называть. Какая разница, Полина, Алина - похоже ведь, правда? Но мама сама, без спросу, пошла и Алину покрестила так же, как себя, тем же именем. А ведь она как Пелагея крещена была, вот и Алину так же…
        - Нехорошо, негоже так делать… - покачала головой старушка.
        - Ну уж с Егором мы все сами! - поспешила оправдаться мама. - Имя ему отец, муж мой, сам придумал. Егор Александрович. Но вот с Алиночкой так… Пелагея. Но мы никому не говорили. Да и зачем?
        - Палашечка, красная рубашечка! - хвастливо влезла икотка, отталкивая мамину руку, которой та пыталась обнять Алину.
        - Пелагея и есть, - спокойно кивнула старушка, будто все в порядке вещей и тварь, сидящая в Алине, точно такой же равноправный собеседник, как и все.
        Помогла маме подняться и усадила на стульчик у стены. Палашка, застывшая на полу в какой-то странной звериной позе, внимательно следила за знатухой.
        - Надобно нам все имена знать. - Бабушка Ульяна стала ходить вокруг Алины, едва заметно делая пассы кистями рук, что-то беззвучно пришептывая, а вслух говорила нам: - Обычно они называют своих создателей. Наверняка и вам говорила, она же очень болтливая у вашей девочки.
        - Два года так сидела, четыре пересидела, к девчушке прилетела! - вякнула Палашка.
        Старушка остро взглянула на Алину.
        - Это какая-то ваша знакомая, пожилая женщина, черная душа. Шесть лет назад икотку навела, к колдовке ходила.
        Ну тут только один вариант лично у меня был. Лариса Игоревна! Хотя… Да нет, не может быть… Так, стоп! Она же сама говорила, икотка:
        «Я Палашечка Ларисовна, старушке приписана».
        И она не могла навредить Ларисе Игоревне, хотя и ругалась, и вообще ее прогнала. А мы и внимания не обратили! То есть обратили, конечно, но выводы не сделали.
        Шесть лет назад еще была жива бабушка. Неужели эта мерзкая тетка Лариса Игоревна дотумкала навести порчу на нашу бабушку?! Зачем? Что за фигня? То-то она в лице изменилась, когда Палашку услышала. И она точно знала про бабушкино имя. А икотка то ли чуяла, что бабушки скоро не станет, то ли еще что…
        Вот твари!
        Маму наконец-то тоже озарило, она прикрыла рот рукой и ахнула:
        - Лариса Игоревна!
        - А вот и да, а вот и да! Палашечка Ла-ри-со-вна! Бабку спортила, тьфу на нее! Спортила, извела. Бз-з-з. А девочке Палашечке молоденъка-живенька нужна. Бз-з-з! Бз-з-з! А вот надолго, а вот надолго. Два годика, четыре погодёнка, и навсегда! Не уйду!
        Из Алининых глаз опять брызнули слезы. Плакала моя сестра, радовалась проклятая икота.
        Мама побледнела до синевы, я даже подумал, что она в обморок упадет. Хотел ее поддержать, но мама остановила меня взмахом руки. Вскочив со стульчика, она встала прямо напротив Алины, жадно глядя на нее, но видя не свою дочь, а Палашку, задыхаясь, уточнила:
        - Ты нашу бабушку… Ты мою маму…
        Нет, так нельзя. Не надо… Не надо!
        - Не надо, мама, не надо!
        Блин, я, что ли, вслух крикнул?
        Мамино лицо страшно исказилось. Но ведь Алина-то ни в чем не виновата!
        - Отвечай!
        Я никогда не слышал, чтобы она так кричала. Так зло. С ненавистью. Но я не хотел слушать ответ. Не хотел знать.
        Зачем маме было знать? Зачем? Что бы это изменило? И что она сделает, если узнает? Пойдет и убьет Ларису Игоревну? Что? Как отомстит? Изобьет Алину?
        Ульяна Ильинична, до этого не вмешивавшаяся, только снова беззвучно что-то шептавшая, мягко положила маме руку на плечо и чуть потянула назад:
        - Сама-то она не смогла б, женщина эта. Говорю же, к колдовке обратилась, к икотнице. - Знатуха вдруг сощурилась и тоже вгляделась в Алинино (Палашкино?) лицо, но не как мама, а с каким-то узнаванием. - Да никак это… Ох…
        - А-а-а, вот знаешь, знаешь мою матеньку, а не куснешь. Одна породила-изладила, другая подсобила-подпустила. Икру лягушачью, голову кошачью сушила, молотила, варила, в туеске растила. Мушкой бз-з-з! Я подложена сидела, дождалася! Шесть годочков, шесть кошачьих усочков. Матенька тебя, старуха, сильнее! Тпру-у, пру-у!
        Лицо Алины аж посинело от напряжения, а проклятая икотка все не унималась.
        - Про кого она говорит? - прошептала мама Ульяне Ильиничне.
        Знатуха все это время слушала Палашку и головой кивала, будто каждое слово икотки подтверждала.
        - Есть тут у нас одна, сильная колдовка. Сильная. Трудно мне будет, но не отчаивайтесь. Выгнать трудно, а заглушить точно заглушу. Налажу.
        - Дурачина, дурачина, не поймаешь, не накажешь! Не прогонишь, не заглушишь, не наладишь! Йой, ёшки-ёшки-ёш- ки-йой!
        Алина вдруг замахала руками, как большая птица, закрутилась на пятках волчком, издавая при этом какое-то лошадиное ржание, кошачий вой и раздражающее жужжание, все одновременно и быстро-быстро.
        Она гримасничала, высовывая неожиданно длинный язык чуть ли не ниже подбородка, и била себя кулаками по голове и ладонями по ушам, сорвала платок и принялась выщипывать волосы, то есть ту щетинку, которая успела вырасти.
        Вдруг вытянулась в полный рост, потом резко откинулась назад, хлопая обеими руками себя по животу. Я подумал, Алина сейчас упадет, но она, продолжая выгибаться назад, невероятным образом почти коснулась затылком пола, продолжая бить себя. Непонятно, как в такой позе возможно сохранять равновесие…
        Даже не представляю, могут ли так изгибаться гимнасты. но выглядело это жутко. Наверное, жутче, чем если бы она пробежалась по потолку, как мечтал увидеть Артем.
        Артем… Это совершенно неинтересное зрелище, особенно когда подобное происходит с твоей собственной сестрой!
        Теперь Алина упала на пол, изгибаясь совершенно немыслимым способом, выворачивая руки и ноги под неправильным углом, царапая пол так, что ногти ломались, и завывая, кажется, несколькими голосами сразу.
        Мама снова бросилась к ней, пыталась удержать, обнять, но сестра брыкалась, и плевалась, и дико бессвязно орала.
        Видеть это все было невыносимо. Страшно и отвратительно.
        Наверное, я тоже мог как-то помочь маме держать Алину, но вместо этого застыл в каком-то ступоре, и воздух вокруг стал вязким и плотным, вдыхать его было очень трудно. Голова сделалась чугунной, словно на нее нацепили огромный мотоциклетный шлем. Перед глазами стало как-то расплывчато.
        Я сделал вдох раскрытым ртом.
        Это не с нами, не с нами! Не со мной, не с Алиной!
        Случайно повернувшись к старушке, вдруг заметил, как внимательно она смотрит на меня, будто взгляд ловит. Едва заметно кивнула на дверь.
        Да я с радостью отсюда уйду! Уползу, точнее, потому что ноги дрожали от страха.
        Вне комнаты, кажется, и воздух был другой, легкий. Дело даже не в запахе ладана. Во всем. Меня даже подташнивало. Голову сразу от шлема освободило.
        Я совсем забыл о знахарке, которая вышла за мной следом, поэтому даже вздрогнул, когда она положила мне свою маленькую и очень-очень горячую ладонь на плечо.
        - Из кошачьей головы пришла. На кошачью голову сделано.
        Я сначала не понял. Потом дошло.
        - Но у нас нет кошек. Вообще домашних животных теперь нет. Был попугайчик…
        - Ищите кошачью голову, - словно не слушая, повторила старушка, развернулась и ушла обратно в комнату, плотно закрыв за собой дверь.
        Что за кошачья голова? Бред какой-то. Вспомнилась пропажа Кешки и как проклятая Палашка мучила Алину из-за одного упоминания котенка, кричала: «Птичка вкусненька, только перья гадкия! Бз-з-з!». Я опустился на корточки, прислонился к стене и закрыл глаза. Тошнота постепенно прошла.
        Зачем маме было знать? Убедиться, что насланная порча убила бабушку, а теперь может убить и Алину?.. Так, что ли?
        «Птичка вкусненъка, только перья гадкия! Бз-з-з!»
        Не верю, что проклятая икотка заставила Алину нашего попугайчика… Даже язык не поворачивается сказать. Да, сестру рвало тогда, но ведь это и от нервов могло быть. Нельзя икотке во всем верить. Не могла Алина Кешку… Не стала бы…
        Алина не смогла бы, а Палашка смогла…
        - Ты, мальчик, больше не ходи с ними, не ходи. Не для тебя это. Сестра твоя опять спать будет, ты не тревожься. Ступай пока.
        Бабушка Ульяна ласково кивнула мне и ушла обратно в дом, закрыв за собой дверь.
        Глава семнадцатая
        Я вышел за калитку знахаркиного участка, надвинув бейсболку на глаза, и бесцельно зашагал по улице, сам не зная куда. Как отравленный какой-то.
        На заросшем пятачке у дороги резвились мелкие дети. Хоть с ними играй, ага. Я такой же бессмысленный, как этот их каженник. Слоняюсь неприкаянный, без цели и интереса. В обморок чуть не грохнулся.
        Тут же увидев знакомую несуразную фигуру, я даже не удивился. Эффект дохлой лошади, не иначе. Только теперь Ленька не просто стоял, привалившись к забору, как плохо укрепленное пугало. Он двигался, но так же странно, как выглядел. Вот качнулся, будто потерял равновесие, сделал один шаг, другой. Как плохо откалиброванный механизм.
        Я был готов и даже не вздрогнул, когда каженник заорал:
        - Шел, шел и нашел! И опять потерял!
        Только теперь в голосе его был не истеричный надрыв, а нескрываемая злость. И глаза осмысленные, не как обычно. Я проследил за его взглядом, и увиденное меня дико напрягло: опять тот гнусный мужик, который ко мне приставал. Теперь он не просто смотрел на играющих детей. Он стоял в самой гуще малышни и сухой рукой со скрюченными пальцами придерживал лохматую голову какого-то мелкого пацана, лет. наверное, пяти. Тот не вырывался, ничего, застыл, как загипнотизированный. Что там этот стремный мужик ему говорит?
        - Бадя, бадя.
        Ну конечно, отлично он умеет разговаривать нормально. Со мной-то говорил… Если только действительно не гипнотизирует.
        Алина ведь тоже слышала это идиотское бормотание… А мужика не видела.
        Мимо меня прошкандыбал Ленька. Я и забыл про этого юродивого, уже прикидывал, как мне пацана спасать…
        Так, секундочку, он что же, тоже этого мерзавца видит?
        - Шел, шел и нашел! И опять потерял!
        Мальчик под рукой гугнивого дернулся, словно просыпаясь, и с ужасом посмотрел сначала на мужика, а потом на меня, взглядом умоляя о помощи, но не издавая ни звука.
        Ленька видел. Как и я. Другие дети вообще внимания не обращали, веселились, толкались, но, сами того не осознавая, избегали даже близко подходить к мужику, так что вокруг него и пацана образовался круг. Для толпы их приятель уже пропал. Впрочем, на этого несчастного мальчишку и раньше особо внимания не обращали. Он в гуще играющих ребят подбегал то к одной группке, то к другой, но его не то чтобы отталкивали или специально игнорировали, просто им было все равно. Вроде бы и в компании детей играл, но не вместе, а рядом. Бывают такие одинокие дети, которые регулярно тусуются во дворе, всех знают, а в итоге никто даже не помнит, как их зовут. Этого мальчишку так же не замечали. А теперь его вообще не видели. Только я видел. И Ленька.
        Вот как он уводит детей. Его просто никому, кроме жертвы, не видно. А почему мы видим? Потому что такие же ненормальные? Потому что нас однажды пытались увести?
        Каженник рывками, с трудом, но без остановки двигался к гугнивому. Вообще-то я мог гораздо быстрее добежать и если не толкнуть мужика, то хотя бы вырвать у него ребенка. Я и должен был так поступить. И хотел. Но вместо этого даже двинуться не мог. Ноги как свинцом налились, как в дурном сне, когда хочешь бежать, а воздух становится плотным, ватным.
        А Ленька шел.
        Сухорукий поднял свое страшное мертвое лицо, зашатался, убрал руку с головы пацаненка. Но лишь когда Ленька добрался до толпы мальчишек, гугнивый дернулся неприятно, развернулся и двинулся прочь, будто ни при чем.
        Я смотрел, как он волочит ноги, оставляя борозды на пыльной дороге. Каженник тут же остановился, как на невидимую преграду наткнулся.
        Чуть не уведенный пацан очнулся и тут же включился в игру приятелей, словно и не случилось ничего. С веселым смехом погнался вместе со всеми за мячом, точно так же, как раньше. Дети вообще никак не реагировали на Леньку, но не потому, что не видели, как бадю-бадю. Видели. Просто привыкли, как к окружающей среде.
        Как обычно, я пропустил, куда делся стремный мужик. Вот борозды на дороге, оставленные его ногами, а потом они резко обрываются, будто он внезапно пошел нормально, как все люди. Как человек.
        Чертовщина какая-то. Вообще-то она и есть, давайте признаем очевидное. Одно непонятно: к чему этому каженнику было спасать чужого ребенка? Он явно был знаком со стремным мужиком. Он его видел, как и я.
        Обсудить бы с ним произошедшее. Серьезно, это необходимо обсудить. И ходить я уже мог, даже попрыгал на месте. Только Ленька снова стал полоумным чучелом с осоловелым взглядом.
        А может быть, мне все это привиделось? Ну, галлюцинации. Вон дети вообще игру не прервали. Ничего не случилось? Может, и не случилось… Может, я такой же полоумный, как Ленька…
        Тьфу, так до полной ерунды можно додуматься. Конечно, я не псих.
        Была заброшка, было яблоко. Алина слышала голос, пусть и думала, что мой. Это реальность. Правда, Алина тоже как бы не совсем нормальная…
        Так, все, не обсуждается.
        Глава восемнадцатая
        У калитки хозяйского дома меня поджидал Федихин. Я и забыл про него.
        Пересказывать страшилки, рассказанные Лизаветой, я не собирался. Говорить про то, что происходило в доме Ульяны Ильиничны, тем более. Начал с самого свежего:
        - Я тут с вашим маньяком местным повстречался.
        - Каким маньяком? - искренне удивился студент.
        - Бадя-бадя. Так понятно?
        Федихин смотрел на меня округлившимися глазами и молчал.
        - Он на детей нападал. А до этого меня хотел к себе в дом утащить.
        Реакция студента была более чем странная. Он сказал:
        - Жаль, что я не видел. Покажешь его дом? И это все?
        - Ты же местный, сам должен знать, - по инерции огрызнулся я.
        Идиот я, что ли, возвращаться? Эту заброшку теперь за километр обходить буду.
        - А, да… - со странной неопределенностью протянул студент, будто не хотел признаваться, что не знает, о чем речь.
        - И вообще, спроси у Лени вашего.
        - У Лени… - Он опять повторил, будто не понял, о ком я. - Ты, это, не забыл, что должен мне рассказывать, что там бабушка Ульяна делает с твоей сеструхой, какие слова говорит? Лучше сразу записывай, чтобы не забыть.
        Что за ерунда? Ничего я никому не должен! Делать мне больше нечего, как для какого-то левого чела записывать, как из моей родной сестры одержимость изгоняют. Ага, бегу и падаю.
        Поэтому я ему не сказал, что бабушка Ульяна велела мне больше не приходить. Федихин, очевидно, все понял по моему выражению лица и на ходу переобулся:
        - Впрочем, если у кого и брать слова, так не у бабушки Ульяны. Она в основном отчитывает да пропажи находит. И вообще больше по детям. Бабка-то, которая ей передала, все могла: и взрослых заговаривала, обереги даже делала, и вообще что хочешь. К ней со всех деревень ездили, из города, вот как вы, приезжали. А Ульяна Ильинична наша еще выбирает, кого будет брать, а кого отправит, даже за порог не пустит. Разборчивая. Меня вот к себе не подпускает, хотя я ей объяснил, что это для практики, для универа. Не убедил, говорит. А самой-то передать некому! Два сына - оба ненормальные. Один в тюрьме, другой в дурке, даун. Не им же! Ну ее. Если и брать знания, то есть тут одна Клавдюха так называемая. Кстати, родственница вашим хозяевам, но они мало общаются. Вот ей есть кому передать. Снежанке вон… - Студент скривился. Откровенно говоря, насчет внучки хозяев я с ним был согласен. - Клавдюха старая тоже уже, но сильная. Ее если чуть обидишь или что-то такое, она мстит сразу, даже не задумается. Зато и порчу навести может, и приворожить, и на деньги, и вот икоту тоже… Все может. Вот такие знания надо брать, а
не эту благотворительность.
        Упоминание про насылание икоты больно резануло. На фига такие знания брать? Но спросил я все равно тактично:
        - А зачем вообще им кому-то свои слова передавать? Студент фыркнул, будто я глупость спросил.
        - Чтоб помереть спокойно.
        Бред какой-то.
        Посмотрев на меня, студент снисходительным тоном объяснил:
        - Любому знающему надо обязательно передать свои знания, чтобы в положенное время умереть без мучений. Некоторые, особенно которые привороты- порчи практикуют, неделями в агонии бьются, а умереть не могут. И врачи бессильны. У таких над кроватью крышу дома разбирают. Поэтому, чтобы не мучиться, они подыскивают себе преемника помоложе и передают. Кто - словами, кто - через вещь, через прикосновение. Одни говорят, что знания передают. А другие - что чертей, которые и есть эти самые знания. Вон бабушка Ульяна вообще, считай, случайно все получила. Мне бы так. Просто под руку, можно сказать, подвернулась. Ее еще девчонкой мелкой мать привезла к сильной бабке, я говорил, тоже у нее что-то такое было, у Ульяны Ильиничны. Болела сильно, что ли, не росла. Вот бабка говорит матери: «Оставляй на неделю, вылечу твою девушку». А Ульяна Ильинична из очень бедной семьи. Нечем за лечение расплачиваться было. А бабка и говорит, мол, потом рассчитаешься. И только неделя прошла и девочку мать увезла домой, так бабка и померла. Хотя родни никакой у бабки не осталось, говорят, похороны очень пышные были. Какому-то
начальству она в свое время сильно помогла, тот не забыл. Мать Ульяны Ильиничны потом приезжала с деньгами, - что накопила, что заняла, - а расплачиваться уже не с кем. И незачем: в ту неделю бабка девочке все свои знания и передала. Ульяна Ильинична даже не помнит, каким образом передала, то есть вообще можно было не запоминать, получается, а просто, как там… Внушила, что ли, или, может, через вещь, через рукопожатие. Зато смогла помереть спокойно. А тут и муж давно помер, и сыновья причокнутые. Так что я, можно сказать, ей услугу оказываю, когда про слова интересуюсь.
        - Ты что, во все это действительно веришь? - сделал вид, что удивился, я. Достал меня этот его покровительственный вид.
        Студент нехорошо сощурился и угрожающе наклонился ко мне, так что пришлось отодвинуться. Если по- честному, я подумал, что он меня сейчас ударит. Даже живот подвело. Но студент вместо этого почти прошипел:
        -
        Я-то не верю, а ты чего сюда приперся? Что ко врачам-то не пошли? А?
        В какой-то момент я прямо считал по его лицу: короткий удар в солнечное сплетение, никто не видит. Потом скажет, что ничего не было. Сам притащит к бабушке, будет больше всех суетиться. И нам придется уехать. Мама же не сможет меня здесь оставить и одного не отпустит домой. И Алина так и останется…
        Но студент, видимо, тоже что-то прочел по моему лицу, поскольку быстро встряхнулся, отодвинулся и уже нормальным голосом, чуть с ленцой, напомнил:
        - Я здесь на практике. Собираю материал. Не важно, верю или нет. Мне надо практику сдать, понял? Аты чего такой зашуганный? Может, тебе матушку свою попросить домой поехать, а? Я на твоем месте уехал бы. Или ты меня испугался?
        Он засмеялся и хлопнул меня по плечу. Но хлопнул прямо-таки нежно, дружески.
        Мутный.
        - Ладно, тебе Лизавета местный случай про собаку рассказывала? - неожиданно сменил тему Федихин.
        Я отрицательно мотнул головой. Лизавета каждый раз уточняла: «Произошло не у нас». К тому же, если он и сам знает ее истории, зачем подослал ко мне?
        Ответ оказался прост:
        - Мне она только про собаку и рассказывала, хотя много чего знает. А тебе про что?
        Я неопределенно пожал плечами. Не знал, как вести себя. Зря я Лизавете про «Короля и Шута» ляпнул тогда. Некрасиво как-то получилось. История ее на самом деле жутковатая. Вполне возможно, я и ляпнул, потому что не хотел больше бояться.
        - Так я тебе расскажу, - с агрессивной настойчивостью объявил студент.
        Эх, мне бы отцовскую твердость, с какой он отшивает людей, когда не хочет их слушать. У отца есть присказка: «Позвоните мне на следующей неделе на закате рассвета». Но мне почему-то страшновато было так разговаривать со взрослым парнем. Отцу что, его никто бить не будет, у него такой вид - сам кому угодно врежет.
        - Так вот, тоже у нас было. Возвращался мужик один, Сенин по фамилии, домой. Уже совсем поздно было, а он из другой деревни шел пешком, по делам там был. Почти к Никоноровке подошел, и тут ему навстречу собака выбегает. Вообще у нас не принято, чтобы по ночам собаки шастали где попало. По дворам сидят. Ночь лунная, ясная, потому мужик сразу увидел, что животное мало того что незнакомое, не местное, так еще и неладно с ним. Собака - с человеческим лицом, круглым и злым, и глаза навыкате, как при базедке. Ну, знаешь, базедова болезнь. Стала на мужика бросаться, норовит тяпнуть. Молча. Он нож достал, вроде отогнал собаку, она в сторону отпрыгнула. А на самом деле это трюк был: со спины хотела напасть. Ну, мужик какую- то палку на дороге нашарил и стал что есть силы собаку лупить. Пока череп не раскроил, она не успокоилась.
        Ну он палку на всякий случай с собой взял, но до дома спокойно уже дошел. Родне, конечно, рассказал. Собака с человеческим лицом! Собирался даже показать всем, но ее раньше нашли. Потому что назавтра на том месте, где собака бросалась, обнаружили труп одной такой Силантьевой. Вдовая женщина была, на всех крысилась. Про нее давно слухи ходили, что ведьма. Она всех мужиков люто ненавидела, вон аж до какой степени.
        Федихин замолчал, выжидательно глядя на меня.
        Я услышал, как на участке прокашлялся Михал Семеныч и начал чем-то стучать. Это придало мне смелости.
        - Так, это какая-то детективная загадка? Итак, нам дано: ночью была убита ударом палки по голове одинокая нелюдимая вдова. В то же время мужчина дома
        рассказал близким, что на него якобы напала странная собака, которую ему удалось забить палкой. А когда обнаружили тело, смолчал, и его родные смолчали. И пустили слух, что жертва сама виновата, потому что ведьма. И что, полиция так и не нашла виновного?
        - А что виновный? Ведьма же. Он собаку убил. Зачем ему родне врать? Легче вообще ничего не сказать.
        - Ну караул вообще! А эти пьяные подростки, которые ночью поймали и насадили на кол незнакомую женщину? Это вообще нормально?
        - Это было колесо, а не женщина. Они видели, что их преследовало колесо.
        - Ага, и самогон тут совершенно ни при чем. Да тут не деревня, а резервация маньяков-убийц! Надеюсь, сейчас ничего такого у вас не происходит? Все в прошлом? Или надо с наступлением темноты дома сидеть и местным жителям на глаза не попадаться?
        В ответ студент только неопределенно передернул плечами. И от этого остался неприятный осадочек.
        - Я-то не шляюсь по вечерам. У меня дел невпроворот. - Он опять вытащил свой блокнот с ламой и помахал им в воздухе.
        Подумаешь!
        Тут Федихин просек, что к нам направляется Михал Семеныч, быстро убрал блокнот, небрежно махнул: «Бывай!» - и ушел.
        Только дед не к нам топал, а что-то продолжал на участке делать. Так что студент тот еще трус. Не лучше меня. И вообще, зачем он мне травил страшилки, если просил все такого рода пересказывать ему? Я же ничего так и не пересказал!
        Может, это была своего рода проверка? Правда, затрудняюсь сказать, что он проверял. Или Федихин хотел услышать о чем-то таком, что для меня было бы неожиданностью, к чему я не был готов, а потому рассказал бы ему, не догадываясь, какое это имеет значение, потом забыл бы об этом благополучно, а студенту того и надо. Тут, в Никоноровке, все странное, как и повод, по которому мы здесь. Наверное, лучше не задумываться и плыть по течению.
        Глава девятнадцатая
        Алина опять спала, как в кому впала. На этот раз мама успела довести ее до комнатки, прежде чем сестра окончательно отрубилась. И теперь мама только и делала, что поминутно проверяла: дышит дочь или нет.
        Ни разу мне не удавалось поболтать с Алиной просто так, даже утром, когда она была вменяемая. Возвращалась-то от знатки она всегда как воды в рот набравшая. Как немая стала. Вообще ни с кем не разговаривала, даже с мамой.
        А вот я хотел поговорить! Не с Алиной, конечно, и тем более не с Палашкой (вообще боялся еще раз ее голос услышать), а с мамой. Но мама слушать меня отказывалась, еще и упрекала:
        - Егор, мы здесь ради Алины. Ну нельзя же все время только о себе думать!
        Я прямо разозлился:
        - А кто тогда будет обо мне думать? Вообще никто? Верни мне тогда телефон!
        - Что за детские капризы, сын?
        Взбесившись, я хлопнул посильнее дверью и выскочил во двор. Потом спохватился, что вообще-то мы не у себя дома, и мне стало слегка неловко.
        Чтобы немного поостыть, решил прогуляться. Пришлось, правда, очень тихо и осторожно вернуться, чтобы взять налобный фонарь и оставить бейсболку. Вместе они никак не сочетались.
        Мама уже ушла к себе в комнатку, опять проверять Алину. С одной стороны, хорошо, что не стала дальше выяснять отношения. С другой - как-то досадно, что сейчас ей совершенно не важны ни мои обиды, ни мое состояние.
        Я почему-то был рад, что студент с наступлением темноты безвылазно сидел дома. Может, боялся, что ему накостыляют за назойливость, или еще что. С таким нестабильным поведением неудивительно, если его местные побьют. Хотя мне, в общем, без разницы. Кроме него и этого мужика стремного, никто до меня не докапывался.
        Блин, зря я про мужика вспомнил. Бадя-бадя…
        Ленька еще этот… Хорошо, что больше они мне не попадались. Показали жуткое представление и пропали. Или я их видеть перестал?.. Во всяком случае, я теперь и близко к той заброшке не подойду, даже днем. Тут дело ясное.
        Да что я вечно всего боюсь? За меня-то никто не боится! Представляю, как отреагировал бы отец на новость, что его сын трусит по деревне гулять. Вот назло всем буду ходить где хочу и когда хочу. Надоело!
        Фонари на улице совсем не горели, но было довольно светло. А кроме того, пустынно и тихо. Местные спать ложились рано и просто так по деревне не разгуливали, особенно с наступлением сумерек. И даже собаки уже на меня не обращали внимания. Только из-за какого-то забора лениво, чисто для проформы, псина тявкнула, но ее никто не поддержал. Вообще животные здесь были на редкость спокойные, лишний раз голоса не подавали. Вон и студент говорил, что собак на привязи по ночам держат.
        Ночью все дома выглядели как заброшенные, поэтому странный шелест за спиной заставил меня напрячься и резко обернуться. Сначала я вообще ничего не увидел. Никого. Тогда включил налобный фонарь, радуясь своей предусмотрительности. Не особенно далеко он светил, но луч пробивал сумрак достаточно, чтобы убедиться: на дороге никого нет. Только звук. И вроде шуршание какое-то знакомое, но сразу не сообразишь, что такое.
        И тут прямо из густой темноты, в которую уже погрузился противоположный край улицы и до которой не дотягивался луч фонаря, на дорогу выехало велосипедное колесо. Одно-единственное колесо, будто кто его толкнул в мою сторону. Колесо! Я чуть не рассмеялся от облегчения, что это не мужик или еще кто-нибудь в том же роде.
        Хотя… Я остановился, чтобы посмотреть, кто так развлекается. Колесо уверенно катилось в мою сторону, но ни одна живая душа так и не появилась. На радиоуправлении, что ли?
        Почему-то почувствовав неприятный холодок между лопатками, я резко развернулся и быстрым шагом направился домой. Шелест за спиной приблизился. Колесо и не думало падать и тоже как будто ускорилось.
        Ну такого быть не может. Я обернулся на ходу - и чуть не вскрикнул, когда колесо с силой ткнулось мне
        в голую ногу, прямо в лодыжку. Блин, больно! И дико странно: колесо, презрев законы физики, не упало плашмя в пыль деревенской дороги. Вместо этого откатилось назад, словно разгоняясь, и снова наехало бы мне на ногу, если бы я не увернулся.
        Что за фигня?
        Даже если это кто-то развлекается с радиоуправляемой игрушкой, все равно после столкновения с моей ногой колесо должно было упасть. Вместо этого проклятая штуковина описала круг - я вертелся посреди дороги, стараясь не поворачиваться к ней спиной, а луч моего фонаря метался как бешеный - и снова целенаправленно покатилась на меня с явным намерением задавить.
        Настоящее велосипедное колесо: резиновая шина, стальные спицы. Даже трудно представить, где у него антенна или моторчик, при помощи которых им управляют.
        - Прекратите это, идиоты! Я вас засек! - куда-то в темноту крикнул я, сам понимая, что никого там нет.
        И вдруг меня как стукнуло. Подростки, которые насадили на кол женщину. Что, если никакую женщину они не насаживали? Что, если это действительно было колесо?
        Студент-то, может, не напрасно дома сидит по вечерам… А я ведь прямо спрашивал: можно ли соваться на улицу в темноте и стоит ли опасаться местных?
        Стало страшновато, и одновременно проснулся азарт. Нет, я не собираюсь причинять колесу вред. Я же не агрессивный местный пьяница. Всего лишь поймаю и притащу в дом. Посмотрим, что будет…
        Я замер и стал ждать, стараясь направлять луч фонаря точно на колесо. Но эта штуковина будто прочитала мои мысли. Покатившись прямо на меня, она резко вильнула в сторону, увернувшись от моих рук. Я кинулся догонять колесо. Цирк, да и только. Видел бы кто. Эх, был бы у меня телефон, я бы хоть заснял… Хорошо хоть фонарь не забыл!
        Стоило мне на секунду отвлечься, как колесо воспользовалось этим и пребольно проехалось по моей правой ноге, причем было полное ощущение, что на этом колесе кто-то сидит. Ну, как если бы по-настоящему по ноге проехались, сидя на велосипеде.
        Дернувшись назад, я споткнулся и почти потерял равновесие. Это меня и спасло: под моей пяткой очутился камень. Я без раздумий схватил его и швырнул в колесо, которое уже направлялось ко мне с характерным шуршанием. Прям как акула в «Челюстях»!
        Бросал я всегда метко и даже на аттракционах, где надо было что-то сбить мячом или попасть в мишень, специально для сестры выигрывал дурацкие мягкие игрушки. И на физкультуре тоже блистал.
        Ха, блистал на физкультуре. Дебильная формулировка. Что за идиотские мысли мне сейчас приходят в голову?
        Как бы то ни было, и сейчас я тоже попал, хотя проклятое колесо специально юлило. Звякнула под камнем спица, будто взвизгнул кто. Или правда взвизгнул…
        И никого… Пустая тихая улица утопает в сумерках.
        Я сдернул с головы фонарь и принялся шарить лучом по дороге, заборам, кустам, избам, не особо заботясь, что посвечу кому-то прямо в окно. Но улица как вымерла.
        А я еще считал Лизавету странной, с ее внезапной чужой головой…
        Больше никто мне по дороге домой не встретился, хотя я оборачивался на каждый шорох, светил фонари
        ком. Может быть, из-за этого в темноте перепутал дорогу, вместо хозяйского дома вышел вообще на другой конец деревни, пришлось возвращаться. Слегка из-за этого взбесился и успокоился, только тихонько про бравшись на свою веранду. Порадовался про себя, что в доме все уже улеглись и ко мне никто не цеплялся, особенно эта девчонка полоумная. Реально с крышей непорядок у человека.
        Хотелось бы, конечно, обсудить случившееся с мамой, чтобы она и за меня поволновалась хоть для разнообразия. Ладно, будто ей из-за Алины недостаточно волнений. Пусть спит себе без разнообразия. Я как- нибудь переживу.
        Человек не может существовать в постоянном состоянии страха. Либо сходит с ума и так адаптируется к бесконечному ужасу, либо перестает на него обращать внимание, придумывая самые идиотские, но тривиальные объяснения. «Ужас и ужас», - сказал бы на это Михал Семеныч.
        Дрянная девчонка опять стучалась ночью. Больная на всю голову. Ну хоть днем не сильно лезет ко мне, и ладно. И ведь как-то забирается на окно, чтобы и самой не поцарапаться, и кусты не сломать. Зачем? Не понимаю, почему этот стук так меня тревожит. Стучит и стучит. Можно попробовать подстроиться под этот стук - типа это тиканье часов. Или, не знаю, метроном. Сложно, конечно, потому что стук не ритмичный. Сверчки на улице и то более мерно стрекочут.
        Вот не лень человеку… Маленький же ребенок! Днем она выглядит вполне себе адекватной. Приставучей, конечно, избалованной, но адекватной. Что с ней с наступлением темноты случается? И почему именно ко мне стучит? Мама с Алиной не жаловались.
        Лида Пална предупреждала: не открывай. То есть знала, что внучка лунатит? Так бы и сказала прямо. Особенно нам, которые сами с икоткой приехали. И потом, если ребенок лунатит, вряд ли взрослые спокойно позволят ему шастать по ночам где попало. Это же опасно!
        Этот стук угнетающий какой-то… Будто длинными ногтями по стеклу… Брр… Вроде у Снежаны нет таких ногтей. Да и откуда бы? Обычная деревенская девчонка.
        Я думал, думал, думал и в итоге провалился в сон, не переставая рассуждать.
        Глава двадцатая
        Утром, когда мы завтракали втроем с мамой и Алиной, Снежана прошмыгнула мимо, зло блеснув глазами. Непривычно даже. Дулась на
        меня и делала вид, что не замечает. Довольно странное поведение, учитывая, что она ночами устраивает под окнами. И выглядит, главное, выспавшейся. Только
        руку, обмотанную платком, странно придерживает. Мама кивнула ей вслед:
        - Девочка хозяйская вчера поздно вечером руку сломала, что ли. Крику было! - Она неодобрительно покачала головой и, понизив голос, поделилась: - Страшно избалованная. Делает что хочет. Уже деваха здоровая, а цацкаются, как с младенцем. Не в доме ведь покалечилась, шлялась на улице ночь-полночь.
        Я так и застыл, не веря ушам. Совпадение? Не думаю! Только не в Никоноровке! Неужели она… Да нет, такого не бывает.
        Ерунда какая-то.
        Скорее всего, дед ей прикупил игрушку, а она решила меня напугать. Будто не хватает ей ночных стуков. Да что взять с полоумной? Странно только, что хозяева таких, как мы, пристраивают, а свою внучку вылечить у той же Ульяны Ильиничны не могут. А рука сломана - так это от колеса камень отрикошетил. Сама виновата. Но она молчит, и я ничего говорить не буду.
        Может, это отвадит ее наконец от дурацких способов привлечь мое внимание.
        Только как она со сломанной рукой ко мне стучала?.. Да плевать! Не буду об этом думать.
        А вот что было точно замечательной новостью, так это самочувствие Алины. Она вела себя практически так же, как до икотки. Будто бы совершенно здоровая, будто бы абсолютно наша Алина.
        Мама по секрету сказала, что сестра даже причесываться начала, хотя волосы еще не успели отрасти.
        Но со мной сестра почти не разговаривала, потому что ходила полусонная и в основном, конечно, была или с мамой, или у Ульяны Ильиничны. Правда, если подумать, то и раньше мы не особо-то близко общались. К тому же Алина уже ухитрилась пару раз съязвить в мою сторону, что однозначно являлось признаком выздоровления. Это точно не Палашка была, уж мне ли не знать, когда родная сестра гадости говорит, а когда - икотка.
        Алину с мамой ждал очередной сеанс отчитки у Ульяны Ильиничны, а мне предстоял новый непонятный день в Никоноровке, одновременно скучный и тревожный.
        Мы все очень удивились, когда в комнату заглянула Лида Пална и, вытирая руки о передник, как бы невзначай сообщила:
        - Егор, там к тебе ребята пришли.
        Алина даже головы не повернула от тарелки, а мы с мамой переглянулись и вышли, я - впереди, а она - за мной. Мама осталась на крыльце, дипломатично не показываясь, а я, уже натянув бейсболку, стараясь не торопиться и не выдавать своего удивления, направился прямиком к калитке, у которой действительно стоял студент, держа за руль замызганный, явно побывавший не в одной передряге велосипед.
        При виде велосипеда я внутренне вздрогнул.
        Двое местных ребят, чуть помоложе меня, слезли со своих велосипедов и стояли, даже не переговариваясь между собой. Еще один минуту назад спрыгнул с багажника студентова велика. Все парни были одеты очень просто - застиранные футболки со стершимся рисунком, так что его невозможно разобрать. Одинаковые сильно потрепанные кепочки. Подвернутые спортивные штаны. Все как один босиком. И хотя не улыбались, но и неприветливыми не выглядели.
        Зато Федихин улыбался, будто между нами не было никаких недопониманий. Просто молодой человек, который взял шефство над приезжим пареньком. Ничего в этом такого. Если это были его проделки с колесом вчера вечером… Наверняка его.
        Нельзя дать себя запугать страшилками. Я твердо решил, что ничего сверхъестественного вчера на вечерней улице не произошло. Пусть Снежана и Федихин изощряются, а я их раскусил. Так что если это действительно были его проделки с колесом, то я точно проверку прошел.
        - Поехали с нами, пацан. Давай. Раков ловить будем на Ичётинке.
        Только сейчас я обратил внимание на какие-то заостренные палки и сачки, которыми были вооружены
        все деревенские. Сачки не для ловли бабочек, а похожие не то на авоськи, не то на мягкие корзинки.
        Парни молча, без всякого выражения смотрели на меня, то есть просто ожидали моего ответа, без эмоций. Им было все равно, поеду я с ними или откажусь.
        - Спроси у матери и давай, - поторопил студент.
        Ну раз ему вчерашнее по барабану и обсуждать не собирается, то и я не буду выпендриваться.
        Я кивнул и точно так же, без спешки, пошел обратно в дом, якобы мама не ждала за дверью. Здесь же была Лида Пална, которая даже вышла из комнаты, чтобы послушать меня.
        Мама очень обрадовалась, но постаралась это скрыть, чтобы местные не решили, что я какой-нибудь маменькин сынок. На пороге она быстро сунула мне в руку пару купюр:
        - Купишь на всех каких-нибудь вкусняшек. Наверняка проголодаетесь. Сам поешь в первую очередь.
        Здорово, я и не подумал об этом. Если мама боялась, что я восприму это как попытку подольститься к местным, то ничего подобного. Наверняка деревенские с собой взяли перекус, и еще неизвестно, станут ли делиться со мной.
        Велосипеда у меня не было, и я немного замешкался, поскольку пацаны вскочили на свои велосипеды и поехали. Но тот парень, который приехал со студентом, разбежался и прыгнул на багажник к одному из приятелей. Так что у меня оказался свой водитель. Немного непривычно, с одной стороны, будто я малыш какой- то. Но, с другой стороны, не напрягаться лишний раз.
        Эх, сейчас бы на том мотоцикле с коляской прокатиться! Уж куда круче, чем на велосипедах…
        У магазина я попросил притормозить, и вся группа без возражений остановилась. Студент, кстати, и не ду
        мал представлять меня компании, как и не назвал имен пацанов.
        Магазин занимал небольшое одноэтажное здание, наполовину кирпичное, наполовину деревянное, крытое замшелым шифером и выкрашенное облупившейся, выцветшей зеленой краской. Кроме двух, все остальные окна были закрыты листовым железом, тронутым ржавчиной.
        Даже если бы не было надписи «КООП МАГАЗИН», в этом простом строении почему-то сразу угадывалась торговая точка. Может, потому что дорога протоптана была и сорняками вокруг не заросло. И даже на стене была прибита фанерка с выведенными по трафарету буквами «Информация». Правда, из информативного там размещались обрывки старых объявлений. Отец обязательно пошутил бы, что это означает: в деревне все хорошо. Ведь отсутствие новостей - уже сама по себе хорошая новость.
        Коричневая металлическая дверь была гостеприимно распахнута, а в жаркой полутемной глубине за деревянным прилавком стояли две пожилые тетеньки. Ну как пожилые - в возрасте. Не совсем бабушки, но уже на подходе к тому. По крайней мере, гораздо моложе той бабки, которая стояла у прилавка с другой стороны. Вроде бы ничем не примечательная, в какой-то невнятной растянутой кофте поверх линялой красной рубашки, в калошах и шерстяных носках, несмотря на жару. Белый платок повязан туго-туго, ни один волос не выбивается.
        Обыкновенная деревенская старуха, если бы на какую-то долю секунды мне не показалось, что я узнал эту бабку. Даже остолбенел на пороге. Наверное, выглядел довольно невоспитанно при этом, но, к счастью, все длилось буквально мгновение. Потом я сморгнул, и морок пропал.
        Нет, никогда я этой женщины раньше не видел. И совсем она не похожа на ту старуху, которая ночью по нашей квартире шастала и возле Алины пропала, словно в нее вселившись. Вообще не похожа. Как я мог ошибиться? Может, это у меня на нервной почве. Связались воедино и Лариса Игоревна, и неизвестная колдовка, насылающая икоту. Почему - не знаю.
        Одна из продавщиц, та, что постарше, между тем протянула бабке какую-то холщовую сумку, явно не с товарами из магазина, и очень вежливым, нарочито ласковым голосом поинтересовалась:
        - Когда к нам в следующий раз, Клавдия Матвеевна?
        - Не скоро, не скоро, дорогуша, - как-то без энтузиазма откликнулась бабка и быстро прошла к выходу, стрельнув в мою сторону глазами и явно стараясь даже случайно не задеть меня, хотя я по-прежнему торчал на пороге.
        Без нее стало гораздо лучше.
        Когда же я наконец вошел, продавщицы уже трепались между собой. Я по привычке напрягся, что они опять обсуждают мою семью, но, поскольку мое появление никак не прервало животрепещущую беседу, сразу успокоился. Да и вообще, что я тут о себе воображаю? Наверняка та бабка, Клавдия Матвеевна, была для них гораздо важнее моей незначительной личности. Наверное, мама права, я только о себе и думаю, вот и кажется, что остальные заняты тем же - думают тоже обо мне.
        Еще мне пришло в голову, что в городе в торговом центре я прятался, а здесь, где и знакомых-то у меня нет никаких, запросто захожу закупаться для компании. Здесь-то как раз мне не составило бы никакого
        труда спрятаться, наоборот, чтобы привлечь внимание к своей скромной персоне, пришлось пару раз кашлянуть. Только тогда продавщицы соизволили прервать беседу и снизойти до меня.
        Поколебавшись насчет покупки собственного сачка, я все же решил не выпендриваться и просто купил на всех сухариков со всевозможными вкусами, мама такие люто не одобряет. Химота, говорит, сплошной вред. Так что самое оно. И я, и Алина всегда себе такие берем, когда родители не видят.
        Но мамины наставления насчет вредности подобной еды все же сидели где-то в подкорке, поэтому я благоразумно не стал покупать сладкую газировку, ограничившись бутылкой простой воды.
        - За раками едете? - уточнила между делом одна из продавщиц, записывая проданный товар шариковой ручкой с обкусанным колпачком в большую потрепанную тетрадь. Спросила, даже не глядя на меня.
        Ну и ничего удивительного. Это мне кажется, что тетеньки увлечены друг другом, а на самом деле наверняка просто притворялись, чтобы я потерял бдительность. Деревенские постоянно притворялись, будто ты их не интересуешь. Так ты расслаблялся и показывал себя настоящего, сбалтывал лишнее и к ним не лез без нужды.
        Надо будет перенять такую манеру, пригодится.
        При моем появлении в дверях магазина с пакетиками в обеих руках деревенские в первый раз переглянулись и одобрительно заулыбались.
        На повороте у крайнего дома к нам на раздолбанном велосипеде присоединилась какая-то девчонка, тоже с сачком и пакетом. На нее никто будто бы не обратил внимания. Только студент повернул голову и едва за
        метно кивнул. Девчонка немедленно поднажала и с грохотом вырвалась вперед, только полиэтиленовый пакет на ручке развевался, наполняемый ветром.
        Мне показалось, что ее из-за забора кто-то окликнул: «Нина!», но она словно не заметила. Зато я заметил: местный юродивый, каженник Ленька стоял, привалившись к забору крайнего дома, и, широко открыв рот, будто что-то большое собирался откусить, смотрел вслед девчонке. Жутковатый вид у него был. Впрочем, похоже, у него всегда такой.
        Но Ленька не орал, просто смотрел. Поэтому я подумал, что все в порядке. Он же реагировал только на нечисть - бежал спасать, а тут просто пялился. И, надо сказать, сам напоминал и нечисть, и маньяка какого-нибудь.
        Я не особо доверял местным, поэтому на этот раз постарался запомнить, какой дорогой они меня везут. К тому же я без телефона, только на себя можно рассчитывать. И случись что, последним свидетелем моего отъезда будет этот деревенский дурачок. Замечательно!
        Вот как мама меня отпустила? Никакой же связи нет. Впрочем, я тоже подумал об этом поздновато, так что нечего на маму сваливать. Да и наверняка у студента есть мобильник. Сомневаюсь, чтобы он так уж во всем подчинялся местным порядкам. Хотя кто его знает? В темноте точно не шастает, как и все деревенские. То есть большинство деревенских.
        Мутноватый тип, если честно. Но я это уже говорил.
        И вообще Федихин нас с пацанами даже не представил друг другу. Я только из их разговоров понял, как кого зовут. Причем услышал даже не имена, а клички.
        И опять дорога оборвалась сразу после крайнего дома. Будто по ней никто никогда не ездил, а это совер
        шенно точно не так. И деревня провалилась в никуда за небольшим поворотом, уводившим дорогу прочь через заросшие мелким кустарником и высокими дикими цветами луга. Посмотришь - и нет никакого человеческого присутствия. И звуки Никоноровки проглочены тишиной безлюдья, как и не было ничего. Это очень странно. Наверное, как-то связано с ландшафтом или с чем там.
        Дорога, если ее можно так назвать, сначала петляла среди полей, через вязкий жаркий воздух и оглушающее стрекотание насекомых, потом нырнула в лес, и под колесами велосипедов зашуршали сосновые иголки.
        Через некоторое время лес резко потемнел, деревья скучились, и дорога стала очень неровной. Никто из ребят не разговаривал, и это молчание казалось мне настораживающим и тревожным. И даже птицы почти не щебетали. Только коротко прокуковала кукушка, а следом очень быстро отбарабанил дятел и замолк. Поэтому я даже вздрогнул, когда Федихин вдруг сказал негромко:
        - Скоро уже Ичетинка. Крепче держись.
        Совет своевременный. Лес поредел, дорога оборвалась, и дальше пошла обыкновенная почва, на которой будь здоров как трясло. Я даже язык успел прикусить, когда мы по кочкам и колдобинам неожиданно выехали к берегу реки. Я почему-то думал, что это будет что-то типа песчаного пляжа с народом, измученным жарой и плещущимся в реке.
        Но пляжем это никак нельзя было назвать, хотя место явно посещали. Правда, сейчас было безлюдно. От воды веяло прохладой, особенно приятной в жаркий день, и я стопроцентно был уверен, что мы первым
        делом искупаемся и поплаваем. Немного пожалел, что не сообразил захватить плавки, особенно когда сквозь кусты чуть поодаль от нас заметил ту самую девчонку. Очевидно, она знала, куда мы все едем, и опередила нас, чтобы вроде бы и рядом быть, и отдельно.
        Девчонка сидела на песке, сжавшись, обхватив руками острые коленки, и смотрела на воду. Наверное, она уже успела поставить ловушки для раков и теперь просто ждала, когда они попадутся. А купаться не стала, то ли нас стесняясь, то ли боясь спугнуть добычу. Интересно, куда она дела свой велосипед, его что-то не было видно. Ребята-то свои велосипеды прямо так побросали и развили бурную деятельность. Распотрошили свои пакеты, быстренько натаскали сухих веток и развели костер. Странные сачки оказались раколовками. Один из парней, которого называли Рябый (но ничего рябого я в нем не заметил), засучив штанины как можно выше, подошел к самой воде и повелительно прикрикнул:
        - Малой, подсоби!
        Самый младший пацан немедленно подскочил и приволок ему раколовку. Тот взял не глядя, сразу зашел поглубже в реку и как-то приладил раколовку в воде. Теперь нужно было ждать не меньше получаса, пока раки залезут в ловушку. Я думал, что заостренные палки тоже нужны для ловли. Может, что-то типа гарпунов - бить раков. Но оказалось, что мертвого рака есть нельзя, он сразу становится отравленным.
        Как я и предполагал, ребята действительно взяли с собой бутерброды, но делиться едой не стали ни со мной, ни друг с другом. Это показалось мне странным. Мои покупные сухарики грызли все с большим аппетитом, но каждый сам таскал из пакетика, который сам
        и вскрывал. Я был совсем не против этого. Но можно ведь было в ответ тоже угостить. Логично. Но нет.
        Причем это нежелание делиться своими припасами выглядело как-то очень органично, естественно, понятно было, что это в порядке вещей. Студент вообще ничего не ел, так что и у него нельзя было перехватить хавчик. Ну ладно, нет так нет. Клянчить не стану.
        В тот момент я совершенно забыл о том, о чем ни на секунду не забывал ни один из местных, - что я приехал сюда с сестрой на отчитку, чтобы избавить ее от икотки. А магазинную еду я никак испортить не мог. И никто не мог. Предполагаю, что они рассуждали именно так.
        К моему разочарованию, никто купаться не собирался. То ли действительно боялись спугнуть раков, то ли дно здесь было неподходящее. А вода выглядела такой чистой, берег вокруг - тоже, дно, насколько я мог разглядеть, было песчаное. Казалось бы, в такую жару самое оно искупнуться. Но раз местные не лезли, то и я не стал.
        Ко мне подсел парень, которого остальные звали Баклажкой. По-прежнему никто специально не называл мне своих имен, будто то, что я должен их знать, разумелось само собой.
        - Умеешь раков ловить?
        - Нет, - честно признался я.
        - Так и думал.
        - Научишь?
        Честно скажу, что спросил в первую очередь не из желания самому ловить, а чтобы наладить контакт с Баклажкой. А то сижу вроде рядом, но не со всеми. Как та девчонка. Так себе ощущение.
        Но я никак не ожидал такой реакции. Баклажка аж руками замахал:
        - Ты чего, ты чего? Свои удочки да сачки никому нельзя давать, правило такое. Даже трогать. Даже если дома на крючке висит. Не тобой повешено, не тобой и снимется.
        - И что будет, если снимешь?
        Парень прямо расцвел при воспоминании:
        - Да я вот как-то мелким был, схватил батино. Испортил, считай. Надо было либо на помойку, либо опять заговаривать на добычу. Батя отлупил так, что я неделю сидеть не мог.
        Меня поразило, что в голосе Баклажки сквозила гордость. Нас с сестрой родители никогда не били, даже не шлепали. На мозги капать так, что выть хочется, - это всегда пожалуйста. Но никакого физического насилия. Вот бабушка нас прыгалками по голым ногам хлестала, если не слушались, но мы не часто ее доводили до такого состояния. Я в таких случаях старался сразу убежать и прятался до тех пор, пока бабушкин гнев не остынет.
        Мне показалось, что, скажи я сейчас, что меня не лупили родители, это прозвучало бы как хвастовство, а может, и вообще вранье. Так что я предпочел промолчать.
        - Так что ты, парень, сиди смотри, но не трогай. А мы тебя чего взяли-то: ты Леньке понравился. Он не станет кому попало помогать. Только своим, кто такой же.
        Что-то мне это не показалось лестным: быть таким же, как этот каженник.
        - Чем помог? - вместо этого спросил я.
        Он усмехнулся:
        - Да я ж видал. Ты Васятку не дал увести. А Ленька тебе помог.
        Я оторопел. То есть он был свидетелем, как этот жуткий мужик… И ничего не сделал! И для него этот мужик тоже, значит, был видимый.
        Но вместо этого я скупо сказал:
        - А я вот тебя что-то там не видел.
        - Не видел или не увидел.
        - А что же ты-то этого Васятку не спас? Чего ждал?
        - Чего мне лезть, не мои дела.
        Баклажка не испытывал никакого смущения, что, честно говоря, меня сильно поразило. Он спокойно сменил тему, будто мы только что говорили о чем-то незначительном, не требующем особого внимания.
        - Сюда многие ездят. Кто к бабушке, кто так. Вон Пронины, как старушка у них утопла в болоте, сюда переехали. Но они из поганого места сбежали… У меня сеструха тоже того. Утопла. Потом вот ходила. Ну, как ходила… Приползала. Утоплые-то ходить не могут. Бабушка Ульяна помогла нам. Твоей наверняка поможет.
        - Погоди, твоя сестра что?.. Похоже, я неправильно расслышал.
        - Правильно все. Утопла. Да вон в Башмакино давно уж утопленница ползает, все никак не успокоится. Да это за Ичетинкой, там, на Колбасонке. - Он неопределенно махнул рукой, что могло означать какое угодно расстояние и направление. - До нас не доползет. Хотя раки дюже хорошо на утопленников ловятся. - Баклажка хохотнул, в восторге от собственного остроумия. - Мы на речку-то рано обычно ходим, совсем. Чтобы не встретить никого. Обычай такой вот для рыбалки, для всего. Но то раки. Раки, верно, тебя дождутся.
        Он усмехнулся. Потом кинул взгляд на студента, который сидел вроде бы просто так в отдалении от мальчишеской компании и смотрел то на воду, то, оборачиваясь, на лес.
        - Да и Федихин просил рассказать тебе про наши края. Ты, говорят, любишь такое.
        Так, и этим студент наврал.
        Пока я думал, стоит ли признаваться, что я тут ни при чем, а дело все в материале, который собирает студент для своей кафедры, время ушло, и разумнее было вообще промолчать и принять как данность все происходящее, чтобы не выставлять себя на посмешище.
        - Ты вообще здесь бывал когда-нибудь раньше, у нас или в соседях?
        Я пожал плечами, а Баклажка прямо воспрянул. Как я понял, это давало ему полный простор для сказительства.
        - Тут есть через Ичетинку, если по течению вниз, деревня. Оттуда пошли как-то местные пятеро мужиков на промысел в лес, да в избушке и угорели. Знаешь, такие общие избушки ставят, чтобы любой мог отдохнуть, переночевать. Главное - там порядок, чистоту соблюдать. Так вот один охотник трупы-то в избушке и нашел, добычу свою побросал и бегом в деревню, к родне тех мужиков. Мол, так и так, скверные вести для вас. А на него как на полоумного смотрят. Говорят, вернулись все пятеро мужиков домой в срок, к семьям своим. Жены и ребятишки их признали, ошибки быть не может. Вот сейчас, погоди, они вернутся с работ, сам увидишь.
        Ждут, ждут, а мужики не вернулись ни тем вечером, ни на следующий день. Тогда собрались все, пошли с охотником к избушке, а там все, как он говорил: и мертвецы угоревшие, и охотничья добыча валяется. Только вот охотник совсем свежую оставлял, а за пару дней она так протухла, будто месяц брошена была на солнцепеке, вся в червях.
        Стали вспоминать: мужики вернулись вроде те же. что были, да только потом в деревне стали люди пропадать, и из их родни, и соседи. Думали, может, какой зверь их сжирает, лютует, только поймать не могли.
        Вот так бесы чуть деревню не погубили. Пришли вместо померших мужиков. А те чуть заложными не сделались. Если бы не охотник, совсем беда была бы.
        Баклажка победно посмотрел на меня и закинул сухарики в рот. Мне осталось только понимающе кивнуть. Тут Рябый снова подвернул штанины, дошел до раколовки и выдернул ее уже с тремя длинноусыми раками, показавшимися мне необычайно большими. Я тоже подошел ближе к воде и, чтобы как-то оправдать свое любопытство, спросил:
        - А вообще здесь вкусные раки?
        - Да почем мне знать, мы их не едим никогда. - Парень деловито скинул раков из раколовки в сетку, которую тут же подставил Малой.
        Я удивился. Был прямо стопроцентно уверен, что костер именно для того и развели, чтобы сразу зажарить улов и поесть. Это было бы логично, как по мне.
        - Почему не едите?!
        - Мертвяками питаются. Утоплыми. В Ичетинке за год по пять человек тонет. Ты-то есть можешь, ты с ними знаком не был. А мы своих соседей не едим.
        Я даже не понял, шутки у него такие или нет. Баклажка тоже про утопленников болтал.
        - Зачем же вы тогда пришли их сюда ловить?
        Рябый так вскинул брови, что они под кепку целиком ушли, и как само собой разумеющееся сказал:
        - Федихин попросил. Для тебя.
        - Для меня?
        - Ну пардон. Барабульки здесь не имеется. Только раки.
        Я прямо вскинулся, внутри все затряслось.
        Да как это вообще возможно?! Если бы он упомянул леща или карася, но, блин, барабульку?!
        Рябый, делая вид, что ничего не произошло, продолжал:
        - Так мы обычно на продажу. Хочешь купить? Для тебя сейчас еще вытащим. Денежки-то у тебя водятся.
        Это реально был вызов. Гнусное оскорбление. Я непроизвольно сжал кулаки и с ненавистью почувствовал, как предательски начинает краснеть лицо. Сейчас еще и слезы выступят от возмущения, и я, считай, уже проиграл, даже не начав драки.
        Ненавижу себя за эту идиотскую особенность! До сих пор удушливая волна стыда накрывает, когда вспоминаю, как в первом классе схлестнулся с одноклассником. Он бросил что-то обидное (ладно, я, положим, отлично помню, что именно он сказал, но никогда никому не расскажу) при всех, громко. Я ошалел от возмущения, мы подрались, и я его побил. Меня даже оттащили те, кто только что стоял вокруг и подбадривал бить посильнее. И я бы считался победителем, отомщенным, достойным уважения, если бы не слезы, которые у меня буквально фонтаном брызнули. Именно от возмущения, от злости, от несправедливости. И все… Мой обидчик немедленно воспрянул духом, а я вернулся на исходную позицию человека, проглотившего оскорбление. Нет, никто меня явно не попрекал, не насмехался, но и не забывали.
        Я ничего не могу с собой поделать. И это бесит! Только бы сейчас не распуститься. Тем более что Рябый смотрел на меня с полуулыбкой, нагло делая вид, будто бы ничего не произошло, ожидая и явно забавляясь.
        Студент поднялся и просто, как бы невзначай, прошел мимо. Рябый сразу перестал ухмыляться, поднялся и мотнул Малому головой, так что тот быстренько скакнул и стал прилаживать сетку с пойманными раками на мелководье, чтобы не померли.
        Стараясь унять бешено колотящееся сердце, я тихонечко выдохнул и постарался принять независимый вид, изображая, что меня заинтересовали действия Малого.
        Ладно, будем считать, что надвинутый на лицо козырек бейсболки как-то все же скрыл мое унижение.
        Мелькнувшая на заднем плане девчонка заставила меня отвлечься от Малого. Она выглядывала из-за кустов с непонятным выражением лица. Как будто ужасалась тому, что делает Малой. Если так боится раков, то зачем поехала их ловить?
        Может, ей хотелось к нам в компанию, а может, она, наоборот, дрейфила, что мы позовем ее к себе. Или кто-то из этих местных пацанов был ее врагом, но любопытство оказалось сильнее.
        Но девчонка совершенно точно знала, что я ее заметил. Только непонятно было: то ли ей все равно, то ли она ждет от меня какой-то реакции. Ну я решил тоже делать вид, что ничего особенного не происходит. Вдруг у нее с головой что-то не в порядке. Потом спрошу про нее.
        Уф, хорошо, что Федихин вмешался. Хоть избежал позора, тем более на глазах у этой девочки, что было бы в сто раз обиднее…
        Между тем Рябый, избегая даже смотреть в мою сторону, вытащил из кармана пакет с какой-то непонятной массой, бросил в раколовку и деловито отправился прилаживать ее на новом месте, чуть подальше от предыдущего. Потом не спеша вышел из воды, снова сел рядом со мной, начал расправлять штанины и как ни в чем не бывало продолжил разговор дружеским тоном:
        - У нас тут много чего случается. Для вас, пришлых, может, и чепушня. Чем дальше от дома, тем чепуховее события, это факт. Пока тебя самого по носу не стукнет. А к этому никогда готов не бываешь.
        Девочка, похоже, все же пошла поплавать. Со стороны кустов, за которыми она пряталась, раздавался характерный плеск, на который, впрочем, никто из ребят не обращал никакого внимания.
        Рябый пошелестел пакетиком, закинул сухарики в рот и растянулся на песке с видимым удовольствием:
        - Умотался на неделе, как бобик. Что каникулы, что нет их. У бабки с дедом батрачу. Надо помогать. Ты в наших краях раньше бывал?
        Снова этот вопрос. Чего он их так волнует всех? Я решил внести в свой ответ некоторое разнообразие:
        - Не помню.
        Рябый понимающе кивнул:
        - Это может быть. Но если бывал хоть раз, обязательно вернешься. Помнишь не помнишь. Такое вот у нас место. Хотя, конечно, в Никоноровке дачников отродясь не бывало, это ясно. Чужим тут не место, самое лучшее - руки в ноги и чесать домой так, чтоб в ушах свистело.
        А вот был у нас дачный поселок, там, дальше, сильно дальше, если вдоль реки ехать вниз по течению. Хотя какой там поселок, одно название только. Всю жизнь там болото было, не сильно топкое, но земля-то все равно для хозяйства не годная. И вот в советские времена
        кому-то в голову пришло облагородить центр ближайшего городка - снести все старые здания и построить новые, по тем временам современные. И заселить их новыми, тоже современными людьми. А тем городским жителям, кому не повезло проживать в предназначенных на снос домах, выделить замечательное место под застройку. Правда, не в городе. В городе-то места им уже не хватило. Зато была земля, не используемая в хозяйстве. Не сильно топкая, особенно если ее засыпать.
        Бывшие городские, понятное дело, без протестов отправились куда их послали из родных мест, на выделенные средства построили домишки кто во что горазд и утешили себя объяснением, что это все временно. А когда временно сильно затянулось, как все временное, то место благородно назвали «дачным поселком». Вроде бы они, городские, на дачах отдыхают. Всесезонно.
        Потом кто смог, тот либо в городе обратно устроился, либо вообще наши места покинул. Остальные жили и жили, состарились. И пока не поумирали, домишки свои сдавали приезжим дачникам.
        Сейчас там совсем, считай, ничего не осталось, а лет десять назад еще что-то да бурлило. Зато остались язычники. Они-то жизнь в оставшихся домишках и поддерживают, к счастью, наездами.
        Там же пушкинская деревня рядом. Все ее так называют - пушкинская. Вроде там когда-то жила особа, пленившая самого Александра Сергеевича, и будто бы он самолично к ней в гости приезжал и, может, даже что-то в ее честь рифмовал, но это не точно. А может, и не приезжал и вообще встретил в другом каком месте, отвесил пару комплиментов из вежливости. Но она точно в этой деревне проживала, пока не умерла. Помещица, стало быть.
        А раз такое дело, с Пушкиным связанное, то регулярно в его день рождения сгоняют местных школьников читать стихи и возлагать к большому валуну на обрыве сирень, она как раз цветет тогда. Якобы великий поэт сидел на этом самом камне и вдохновлялся, глядя на Ичетинку. Там и табличка об этом имеется, сделанная местными умельцами.
        А когда пушкинские торжества заканчиваются, к этому же самому валуну стекаются язычники. И тоже из-за солнца русской поэзии. Ведь, по их языческим заверениям, знаменитая няня знаменитого поэта Арина Родионовна была на самом деле потомком языческих жрецов и сумела сохранить дохристианскую веру. И через так называемые сказки и прочее народное творчество приобщила маленького Сашу к волхвованию. Неоязычники утверждают, что под видом ухаживания за местной помещицей Пушкин на самом деле приезжал на сходки волхвов. Ну то есть масонства великому поэту было недостаточно.
        В советские времена язычники еще совесть имели, прикрывались научно-исследовательской работой, местные их так и называли - пушкинисты. Даже привечали их.
        А теперь язычники совсем страх потеряли и свои шабаши не стесняясь справляют. Даже животных пытались на валуне резать, но тут уж местные им накостыляли. Это уж ни в какие ворота! Теперь этих бывших «пушкинистов» уже и побаиваются. К счастью, они только наездами, раз-два в сезон.
        Но Пушкин совершенно тут ни при чем. А вот засыпанное болото - очень даже. Нехорошее, гадкое, по совести, место. Так называемые дачники, будь им выделена другая земля, жили бы себе не тужили. А так нет-нет
        да и пропадет там какой-нибудь ребятенок помельче. Засосет его в лужу с концами, и оглянуться не успеешь. Одного искали с баграми, думали, в канаве захлебнулся. Вытащили только детскую шлепку. Знаешь, такие были раньше, цветные, с пищалками. Чтобы слышать, куда малец побежал. Только не его шлепка оказалась, какого-то другого ребенка. Никто свою собственность не признал.
        Мне сразу вспомнилась Лизаветина страшилка про ребенка из подпола. Тоже говорила, что деревня ниже по течению.
        - И что, всем нормально, что дети пропадают? - поразился я в который раз наплевательскому отношению местных к таким жутким происшествиям.
        - А что такого? - Рябый снисходительно улыбнулся, будто я сморозил глупость. - С нормальными ребятами такого не случится. Только с какими-нибудь буками, такими, знаешь, бедненькими-медленькими. Ты не живи как бирюк, не строй из себя, и все пучком будет. Наших же почти и не трогает никто. А дачники сами по себе, мы за них не отвечаем. Один журналист тут приезжал, тоже дачников приятель, потом написал в газетенку какую-то, что у нас тут, мол, Анцыбаловский треугольник, люди пропадают. Понабрехал всякого, а потом слился, больше его здесь не видели. А то хотели наши ему личико начистить за брехню.
        - А почему Анцыбаловский треугольник? Бермудский же.
        Рябый посмотрел на меня очень странно, поколебался, но ответил:
        - Потому что все у нас с Анцыбаловки началось. Деревня такая. Только никто не вякает лишнего. И я не стану.
        - А что там было, в этой вашей Анцыбаловке? - сразу заинтересовался я, но Рябый со злостью оборвал:
        - И ты без дела не трепись.
        - Просто лезть не надо, куда не следует. - Рядом с нами плюхнулся Баклажка, будто бы только для того, чтобы палкой поворошить костер. - Прав Рябый: вам лучше уезжать и сеструху прихватить.
        Да что они все так настойчиво призывают меня уехать? Я вообще-то тут не ради удовольствия. Пока Алине не помогут, мы не уедем.
        Баклажка между тем продолжал болтать:
        - Вот был у нас тут давно еще хороший парень, Карнушиных сын, а с дурным человеком повстречался, стал опрокидень.
        - Ой, не свисти, - отмахнулся Рябый.
        - Зуб даю. Заморочили его. Теперя опрокидень. Вот до сих пор…
        - Так это ему сейчас сколько лет-то быть должно? Сорок? И все бегает?
        - А чего ж не бегать. Поди он не там, не сям. Пока срок не выйдет положенный, будет собачью жизнь вести.
        - Что такое опрокидень? Что-то типа паралича? - бесцеремонно встрял я.
        Хотя как парализованный человек может бегать?
        - Что-то типа когда нос суют не в свое дело, - поддел меня Рябый.
        - Омороченный. Какой колдун оборотил его собакой, так и бегает с тех пор. Пока не помрет в положенный срок. А помрет, тут уж как человек опять станет. Собакой еще ничего. Хуже, когда медведем или волком. Так ни родных не повидаешь, ни к жилью не прибьешься. Собакой хоть можно пожить.
        Баклажка размахнулся и не глядя зашвырнул палку прямо в кусты у меня за спиной. Мне показалось, что вскрикнула девчонка. Я оглянулся, подумав, что палка попала в нее, и увидел такое, что у меня аж горло перехватило и воздуха стало не хватать.
        В манящей чистотой и прохладой воде, отражающей ясное небо, серело, чуть покачиваясь, полузатонувшее тело. Едва заметное течение будто слегка подталкивало его к берегу. Вроде бы на первый взгляд туша какого-то животного, но ведь у животных не бывает рук… Это явно утопленник… Ребенок…
        Мне стало страшно. Вдруг это та девочка… Тем более ее и не видно через кусты. Зачем только она полезла в воду? Но телу явно несколько дней. Я, правда, не специалист. Меня затошнило.
        Никто из ребят вообще не обращал внимания на труп, будто его и не было вовсе. Создавалось впечатление, что утопленника вижу только я.
        Не зная, как начать, я осторожно поинтересовался у Баклажки:
        - А что за девочка с нами была, она кем вам приходится?
        Он внимательно посмотрел на меня, очень серьезно и совершенно без улыбки, и после паузы уточнил:
        - Какая девочка?
        - На велосипеде, из крайнего дома. Свернула в леске и потом тоже раков ловила, наверное, только чуть дальше.
        Не знаю, зачем я так подробно объяснял. Наверное, потому что у парня окаменело лицо и он вглядывался в меня напряженно, будто пытался подловить на вранье.
        - С нами не было никакой девочки. Только мы.
        - Из крайнего дома с нами ехала.
        Отчеканил:
        - В крайнем доме лет десять назад была девчонка, Нина…
        - Так и окликали ее - Нина, - вставил я.
        Баклажка, будто не слыша, продолжил:
        - Нина Терехина. Она утонула. Ты так не шути больше, особенно про раков. Ее когда нашли, это она собой раков кормила.
        Ну да, так я и повелся!
        - Слушай, я отлично видел, как Федихин ей кивнул.
        - Не смешно, пацан. Может, это у вас в городе так принято, здесь у нас нельзя так.
        Мне даже показалось, что ему захотелось меня как следует тряхнуть, чтобы привести в чувство.
        - А это что тогда? - Я кивком указал на тело в воде.
        Парень, сразу побледнев, пригляделся, а потом медленно повернулся ко мне и с неприязнью поинтересовался:
        - Ты дурак или сроду так?
        Я сначала не понял, а потом еще раз вгляделся. Конечно, это была распухшая от воды туша сдохшего животного. Прицепившиеся к ней жирные раки выглядели особенно противно. Вот, лови, пожалуйста, без всяких ухищрений, без раколовки.
        Стало ясно, что больше местные меня никуда с собой не возьмут. Да и пофиг. Я здесь не собираюсь оставаться. Но местным ребятам, похоже, я был сейчас по барабану. Впрочем, как и с самого начала…
        Мне показалось, что туша шевельнулась и будто потихоньку начала подплывать к берегу. Вместе с раками. К нам. И это точно было не естественное течение реки, не волны. Теперь до нас явственно доносилась вонь разлагающегося тела, особенно тяжелая в застывшем жарком воздухе.
        Парни, молча переглядываясь, тут же начали собирать свои вещички. Очень быстро. Малой в считаные минуты затушил костер, молниеносно, стараясь особо не заходить в воду, вытащил сетку с пойманными в первый раз раками и приладил ее к велосипедному багажнику.
        Потом Баклажка и Рябый вскочили на велосипеды, Малой с разбегу запрыгнул на свободный от раков багажник, и пацаны умчались, не оборачиваясь, не попрощавшись. Только велосипедные звонки на кочках потренькивали. Впрочем, они и не здоровались, чего же им прощаться.
        Я уже напрягся: мне-то как в деревню добираться? Ни дороги, ни транспорта! С Ниной вообще непонятно, а ведь она точно была на велосипеде. Я видел ее!
        Тут мне показалось, что дохлая туша в воде прибавила скорости. Конечно, ее могли толкать раки, но жутко стало невероятно. Мне почему-то пришло в голову, что сейчас утопленник, кем бы он ни был при жизни, вылезет на берег и нападет.
        Я в панике заметался и только сейчас увидел, что все это время студент ждал, когда я соображу сесть к нему на багажник велосипеда. Почему он не позвал меня, почему молчал - непонятно.
        Тут уж я медлить не стал, а Федихин поднажал на педали и рванул прочь от реки. Удивительно, как мы не грохнулись на этих кочках.
        Мы уже въехали в лес, когда я смог списать предательскую дрожь в голосе на неровную дорогу и задать наконец волнующий меня вопрос:
        - Что это было там, в воде?
        - Ичетик, - коротко ответил Федихин тоном, ясно дающим понять, что переспрашивать не стоит.
        - А раколовку же оставили… - вспомнил я.
        Студент только плечами передернул:
        - Ничего с ней не будет.
        Всю остальную дорогу до Никоноровки мы молчали. Федихину было не до разговоров, он крутил педали, а я опасался опять прикусить язык на какой-нибудь колдобине и все время оглядывался: не преследует ли нас кто-нибудь. Прислушивался к каждому звуку, каждому шороху и треску, которыми обычно полон любой лес, но которые теперь стали очень подозрительными. Мне показалось, что даже птицы примолкли, но, возможно, я просто себя накручивал.
        Может, плохо слышно из-за ветра в ушах, поскольку Федихин буквально ставил скоростной рекорд, хоть в «Тур Де Франс» участвуй. Я крепко держался за раму велосипеда, страшно боясь слететь на какой-нибудь кочке, потому что студент явно не стал бы останавливаться, чтобы подобрать меня.
        Какое же облегчение накрыло меня, когда мы вырвались из леса на дорогу, петляющую между заросшими травой полями, а вдалеке показались крыши Никоноровки.
        Глава двадцать первая
        Федихин ссадил меня у крайнего дома. У Нининого… Молча отсалютовал и умчал так же быстро, будто все еще убегал. Попытайся я его догнать, у меня ничего не вышло бы.
        Так я и остался стоять посреди дороги. Забор крайнего дома уже никто не подпирал. Собственно, с чего бы каженнику тут торчать. Меня, что ли, ждать? Но, честно говоря, на душе было муторно, пока я шел до нашего обиталища, так что я был бы рад даже компании деревенского юродивого.
        Про Нину Терехину я решил спросить у хозяйки Лиды Палны. Тема была какая-то вообще непонятная и противная, и я хотел ее закрыть, чтобы больше надо мной так не подшучивали. Немного поразмыслив, я пришел к спасительному выводу, что все изначально было спланировано местными, чтобы поиздеваться надо мной. Пранк - если, конечно, им известно это понятие.
        Лида Пална, услышав мои вопрос, перестала сыпать зерно курам:
        - Ой, плохая история там. Девочка такая бойкая была, все сама, сама, никто ей не нужен. «Мам, я за раками пойду», - тоже хотела денежек заработать в семью. И пропала. Вечером не пришла, на ночь не пришла. Пропала девка, утонула. Наши мужики деревенские все собрались, стали искать, баграми дно ворошили. Нет и нет ее, не найдут никак. Но велосипед-то в кустах валялся, почти в воде, значит, точно здесь искать надо.
        А матери-то, Любаше, сон накануне приснился: пошла она Нину, дочку свою, со двора звать, зовет-зовет, а та молчит. И нашла в сарае. Лежит Нина, дочка ее, в углу сарая, и волосы песком присыпаны, как занесены песком. Вот сон какой.
        Пошли тогда к нашей бабушке Ульяне. Она на крынку-то нашептала, нашептала. Знаешь, что такое крынка? Горшочек такой, горшок. Вот нашептала, по берегу походила-походила и дала крынку Терехину, отцу Нининому. А там, в крынке, иконка маленькая, свечка - огарочек церковный, и травина, и хлеба кусочек. Поплыли на лодке по Ичетинке. Отплыли от берега, хлеб покрошили, спустили крынку на воду, а она как поплывет, как поплывет! Мужики за ней на лодке. И вильнула в нужном месте, завертелась в камышах-то. Прямо сама с течения вильнула. Вот там-то и нашли Нину. Песком волосы занесло, как матери снилось. И вся раками уже облеплена девочка, тело-то ее. Утонула, не спасти.
        Я сглотнул непонятно откуда взявшийся в горле комок и почему-то задал глупый вопрос:
        - А этих раков потом куда дели?
        - Ой, Любаша-то, мать билась: «Они мою дочь съели!» А что делать? Увезли отсюда далече, не сказали куда. Вот так вот. А что с ними делать, не варить же. Ежели отпустили обратно в Ичетинку, то и не всю девочку-то схоронили, считай. А хоронить обязательно надо. Обязательно. А так станет заложной, нечистая сила заберет. Приходить обратно начнет.
        Я про себя вздохнул: все, пошло очередное запугивание. Что же ничего нет обыкновенного, везде ужасы какие-то? Расскажи мне все это до Палашки, я бы слушал ради развлечения, как обычные страшилки. А теперь совсем не развлекает. А все равно слушаю.
        - Вот когда у меня свекор умер летом, никак не могли его схоронить. То одно, то другое. То ливень - дороги развезло. То транспорта нет. Тоже в доме-то домовину хранить… Прям совсем нехорошо, хоть в огороде закапывай. Ну уж Михал Семеныч мой подшустрил, выбил в конце концов машину, гроб на кладбище везти. Кладбище-то у нас далеко, не с деревней. Было здесь, да давно уж не хоронят рядом, еще с Гражданской войны. Так вот, когда к мосту подъехали, машина ломается. Колесо пробило неизвестно чем. Дорога-то чистая была. И увело в канаву машину. К счастью, какой-то мужичонка старенький, не нашей деревни, на санях с той стороны ехал и согласился гроб довезти. Прямо повезло так повезло. Мог бы отказать, все-таки не каждый согласится с чужими похоронами связываться, да и в обратную сторону ехать.
        - А чего это он летом на санях был? - уточнил я.
        Знаете, я всегда отмечаю для себя, когда упоминают время суток или сезон. Еще со времен задачек на логику, которыми меня пытался подловить отец в детстве. Теперь вот тоже почуял подвох.
        Лида Пална хотела что-то сказать, даже рот открыла, но будто внезапная догадка лишила ее дара речи.
        Так с открытым ртом и вытаращенными глазами и застыла. Непонятно только, удивилась моей внимательности или… Потом быстро перекрестилась, охнув, и погладила меня по голове:
        - Вот, сыночек, умненький какой!
        Все это показалось мне несколько театральным, наигранным. А то она не догадывалась, так я и поверил.
        - Ведь точно! Сани, сани-то у него летом! Так нам покойник с покойником-то и помог… Ну это потому что чужой, чужой покойник. Свои-то покойники как помогают: к себе забирают. Надо всегда говорить: «Сами не возвращайтесь и нам не помогайте!» Своих-то не проси помочь. И когда кому показываются, чего хотят? Подальше держаться надо… А то приходит, все его к людям тянет, в родные места. Мне одному невесело, говорит. Мертвяк-то. Нельзя открывать, нельзя…
        Лида Пална задумалась о своем, неприятном, судя по выражению лица. Что-то мне расхотелось ее слушать. Я уже придумывал отмазку, чтобы уйти, как вдруг хозяйка встрепенулась:
        - А с раками теми не знаю, что там. Увезли и увезли, мы не стали узнавать. Темное там дело, нехорошее. Если приходит, то ясно, что нечистик. А ты тоже, что ль, ее видел?
        -
        Что?
        Вопрос застал меня врасплох. Я не собирался рассказывать, и вообще… Но Лида Пална снова спросила:
        - Ты откуда о Нине узнал?
        Может, я предыдущий вопрос не так расслышал.
        - Пацаны наши сказали?
        Я кивнул, испытывая облегчение.
        - Ты-то непривычный, что в деревне нет ни у кого секретов. Все всё про всех знают. И про тебя, милок, тоже.
        Теперь понятно, откуда Рябый узнал про барабульку. Может, мама попросила хозяев не говорить при Алине, а те передали кому-то еще, и все. Вся Никоноровка в курсе.
        Тема с утопленницей Ниной была закрыта, не хотел я с Лидой Палной обсуждать, что видел. Она наверняка проболталась бы маме, раз в деревне так принято, без секретов. А мама - последний человек, с которым я делился бы всей этой чертовщиной. Ей и так всего хватает с головой. Но зато с Лидой Палной можно было поднять другую тему.
        - А правда, что там у вас в реке каждый год по пять человек тонут?
        - Тонут и тонут.
        Это, конечно, присоединился Михал Семеныч. Отлично, спрошу у него. К тому же Лида Пална при появлении мужа поспешила уйти. Видимо, тоже не нравился ей наш разговор. Ну и хорошо. Дед точно с моей мамой не будет про меня болтать.
        - У меня еще вопрос: что такое ичетик?
        - А с чего это у тебя вдруг такой вопрос возник, парень?
        Михал Семеныч сощурился, внимательно посмотрел на меня и, не успел я и слова сказать, хлопнул себя по коленке:
        - Точно! Вы ж за раками ходили. Река у нас знаешь, как называется?
        - Ичетинка. А-а-а, ичетик - это животное такое речное?
        - Пф-ф, животное! Скажешь тоже. Ты его видел?
        Я замялся:
        - Ну не то чтобы… Скорее его труп, тушу. На нем действительно было очень много раков, но ребята не
        стали ловить. Уехали сразу. Я не очень понял, как он выглядит. Руки как человеческие. Ужасный, если честно.
        - Потому что это не животное и не труп, парень. И правильно вы уехали с реки. Вон Нина Терехина, судя по всему, не сообразила сбежать. Ичетик до неосторожных детей охоч, а она, вишь, пожадничала. Так бывает, если не побережешься.
        - Так кто этот ичетик?
        - Теперь уж и Нина может быть.
        Что? Что?
        Михал Семеныч достал из кармана горсть семечек и начал меланхолично закидывать их в рот, сплевывая в траву шелуху.
        Тут же набежали толпой куры и принялись копошиться у наших ног, бестолково толкаясь и кудахтая.
        - Нина, которая утонула? - уточнил я.
        Кажется, меня нарочно дурят.
        - Семок хочешь? - Дед из ладони сыпанул мне семечек. - Ты же видел его, так? Видел. Сначала с человеческими руками, так? Был бы посмелее, полез бы утопленника спасать. Задумался, глядь: какая-то дохлая туша, и раки прицепились. Был бы пожаднее, тоже поперся бы, только за раками. Вот и стал бы ичетиком. Утоплышем. Нечистиком. Злился бы, других топить начал, живых.
        Ладно, логика в этом есть. Но я-то видел, как эта будто бы Нина ехала с нами из Никоноровки!
        - То есть в деревне он появиться не может? Только у реки?
        - Тут такое дело: ежели родные позвали, то и в деревне может быть. Только это так, образ, фикция. Все одно нечистый шалит. Не упустит случай заполучить еще одну душу. Особливо если ты не против. Вот и шастает тут у нас то одно, то другое… Понял?
        Я не знал, что ответить. Я видел собственными глазами. Но не может же быть все настолько… Настолько реально! Не все же сразу!
        - А Анцыбаловка что такое за место?
        Михал Семеныч чуть семечком не подавился, закрутил головой:
        - И про Анцыбаловкууже наплели. Ой, народ! Язык что помело.
        - И все же?
        - Ишь, все-то ему знать нужно. Вот, считай, Никоноровка чистенькая была, пока сюда из Анцыбаловки народ не попер. Сбегали те, кто потрусливее. Которые не по правилам жили, а потом решили, что в другом месте им больше повезет. А кто с собой беду везет, тому нигде не повезет. Слыхал поговорку? Там место такое, знаешь, гиблое. Всегда было, испокон веков. Жить можно, отчего ж не жить. Земля-то хорошая сама по себе, плодородная, зелень, то, се. Умные-то избегали, а непутевые, кому есть от чего бежать, рискнули. Вот построили Анцыбаловку. Везде же человек живет: хоть на Крайнем Севере, хоть в Африке в пустыне. Только там природа, а тут эта… нечистая сила. Вишь, не она пришла, а к ней пришли. Разбурамошили там чего-то, как дверь открыли запертую. Она и поперла наружу. Для нечисти-то человеческая душа - самое лакомство.
        Я невольно вздрогнул от холодка, пробежавшего по спине.
        Совершенно не хотелось признавать, что нашей семьи коснулась нечистая сила. Да и бред! Какая еще нечисть в двадцать первом веке?!
        И вот мы, такие прогрессивные, такие современные, такие несуеверные, сидим здесь в деревне, чтобы избавить Алину от икотки…
        - Ну вот, деваться было некуда. Как-то скумекали, что можно договориться. Вот, откупился кем-то одним - всю деревню спас. Что значит одна душа по сравнению со всей общиной? Вроде как жертва благое дело совершает, спасает семью. Нехорошие там люди жили, негодные. И своих не щадили, лишь бы по легкому пути пойти. Правила соблюдай, и вроде ничего не происходит, и жалеть не о чем. Не о ком… Были и те, кто, как до их близких дело доходило, сразу соображали, что к чему. Своих-то жалко, поди. Но кто из Анцыбаловки сбегает, тот как слизень - тянет за собой след. А по нему, как по проторенной дорожке, и анцыбаловская дрянь расползается. Вот так вот у нас кругом нечисти полно. Понял? - Михал Семеныч ухмыльнулся: - Понял, да не поверил, так? Мол, втираешь, старый. Ая и не прошу верить. Не верь. Ведь про вашу девушку тоже никто не верил, а? Эх, парень. Правильно делаешь: никому не верь.
        Подмигнул мне и сплюнул шелуху.
        Я грыз семечки и чувствовал себя тупым. Прямо как эти куры, с одинаковой жадностью клюющие то семечки, то несъедобную щепку. Точнее, каким-то оглушенным.
        Нечистая сила… Не в фильме ужасов каком-нибудь, а вот тут, прямо сейчас, с нами… Про происходящее с Алиной все же довольно легко найти логичное объяснение, да, неприятное, но более-менее вменяемое. Но остальное здесь…
        Не может же целая деревня сговориться и дурить приезжих? Или может? Ладно, сговорились и дурят. Но разве я такая важная персона, чтобы тратить на меня силы и время? У нашей семьи ни богатства, ни влияния, ничего. Мы самые обыкновенные, как все. Ни за что не поверю, что мы ни с того ни с сего стали избран
        ными и огромное количество людей занято тем, чтоб нас морочить. Ну глупо же.
        Михал Семеныч похлопал меня по плечу, встал и пошел заниматься делами по хозяйству, будто ничего не произошло.
        А я сидел и думал, что на самом деле это хороший способ: притворяться, что ничего не было, что все в порядке вещей, что просто показалось, не так понял. И пока что-то необъяснимое происходит не с тобой, а с кем-то другим, чужим, беспокоиться совершенно не стоит.
        Когда мои вернулись, мама выглядела даже более уставшей, чем Алина.
        Сестра спала на ходу. Едва разлепляя веки, чисто по инерции всем молча кивнула, типа пожелала спокойной ночи, и, как есть, не раздеваясь, рухнула на свою кровать. Она ничего не рассказывала об отчитке, не обсуждала, что там с ней происходит. Если бы я не знал, что Алина ничего не принимает, решил бы, что она под действием каких-то одурманивающих лекарств. А она точно ничего не пила. Палашка даже прописанные врачом таблетки заставила ее выкинуть. Разве что ей Ульяна Ильинична что-то давала?
        Мама вон тоже не особо распространялась на эту тему. Но очевидно, что ей эти сеансы давались психологически тяжело. Я вон одного-единственного раза не выдержал, а она каждый день ходит, так что понять ее можно. Но она старалась не показывать виду и, едва завидев меня, немедленно начинала улыбаться. Остальное время просто сидела, обхватив голову руками, рядом со спящей Алиной.
        Сегодня мама радостно сообщила, что звонила папе и рассказала, что я поехал с местными ребятами за ра
        ками. Мне стоило большого труда сохранить спокойное выражение лица при воспоминании об этих… Но не рассказывать же маме про ичетика и девочку, которой не могло быть, а она была.
        Тем более что мама с таким воодушевлением говорила о том, как обрадовался новости отец. Он, оказывается, горд за меня, что не ударил в грязь лицом перед деревенскими. Что не маменькин сынок, доказал в очередной раз.
        Можно подумать, не за раками с ребятами съездил, а подрался стенка на стенку. Лучше бы мама не сообщала мне этих подробностей. Как-то не очень они… Ну ладно. Пусть думают оба, что хотя бы у меня все нормально. Пусть думают.
        Еще мама рассказала, что хозяева попросили отправиться к Ульяне Ильиничне сразу после того, как я уехал с деревенскими. Оказывается, в срочном порядке в Никоноровку прибыла Снежанина прабабка, что ли, очень сильная знахарка и лекарка.
        Как объяснила, словно извиняясь, Лида Пална, со Снежаной бабка сходилась по крови и вообще благоволила девочке. Так что сломанную руку примчалась лечить без разговоров. Но с Ульяной Ильиничной старушка не ладила, и наша Алина вполне могла оказаться крайней в извечной вражде знаток. Причем не в том плане, кто быстрее вылечит, а как раз наоборот. Как поняла мама, бабушка Клавдия вполне могла подгадить и помешать отчитке просто из вредности характера.
        Услышав имя Снежаниной бабки, я встрепенулся: уж не та ли это Клавдия Матвеевна, с которой я столкнулся в магазине? Но мама ее не видела. Михал Семеныч вывел их с Алиной через заднюю калитку, и дальше они шли к Ульяне Ильиничне обходной дорогой, буквально огородами, чтобы ни в коем случае не встретиться с бабкой, приехавшей на помощь Снежане.
        Зато они наткнулись на деревенского юродивого, который напугал маму своим неожиданным появлением. Вырос как из-под земли, уставился на них и давай зевать.
        - Пасть, как у бегемота! - Мама поежилась. - Думала, сейчас укусит. И на Алину пялится, пялится. Я ему говорю: «Иди, иди, и мы своей дорогой». Алину закрываю собой на всякий случай. А этот как заорет: «Шел, нашел, потерял!» И опять зевает. Бешеный. Но хоть не бросился на нас.
        Я не стал рассказывать про Леньку. Наверное, он не на Алину пялился, а на Палашку. Странно, что та промолчала. Может, наконец обессилела?
        Наша знатка так рано Алину не ждала, но и не удивилась. Сказала: «Видала, видала. Клавдюха-то у забора стояла, грозила. А мне ровно все. Я никому вреда не желаю. Да и после нее подмела уж, идите без страха!»
        Мама обратила внимание на одну деталь, но не сразу, а только при разговоре со мной. Ни Лида Пална, ни Михал Семеныч, ни Ульяна Ильинична ничего про Клавдюху при Алине не говорили. То есть разговаривали непосредственно с мамой, а когда рядом оказывалась Алина, каким-то образом переводили тему. Ну не странно ли?
        - Знаешь, Егор, и ты тоже помалкивай при сестре про эту их прабабку. Хорошо?
        Эх, мама, да я здесь с Алиной практически и не разговариваю… Все время Палашка вылезает…
        После всех сегодняшних событий я был уверен, что на этот раз Снежана обойдется без своих ночных шуточек. Тем более после появления прабабки девчонка как мышь сидела в своей комнате и к нам не выходила. Я подумал, что ей, как и Алине, требуется тишина и полная изоляция.
        Днем я еще раз специально обошел веранду снаружи. Никаких веток, никакого логичного объяснения стукам и не нашлось. Так я и не понял, как Снежана исхитряется добираться до окна. Может, на табуретку встает, а фигура - это просто тряпка на швабре, поэтому и лица не разглядеть. Нет его, вот и все.
        Вообще зачем ей это надо? Или, может, это Ленька?
        Вот только ночью было все то же самое. Теперь она не только стучала, но и скреблась.
        Я еще днем разработал тактику: делать вид, что сплю, и никак не реагировать. Но ночью все же не сдержался и решил наконец напоследок расставить все точки над «и». Надо же совесть иметь!
        - Ты меня выбесила, поняла? - рявкнул я, отдергивая тюль.
        Нет, это не тряпка на палке.
        Белая фигура стучала кончиками пальцев, такое из швабры и простыни не соорудишь. На мой гневный вопль она приблизилась к стеклу, и я должен был, по идее, разглядеть ее лицо, но почему-то никак не мог.
        - Открой, открой… Открой же… Открой, открой…
        Жалобным таким шепотом. Жалобным, но почему- то напугавшим меня до ужаса. Может, потому что голос был какой-то металлический, бесполый. И точно не детский.
        Я сполз вниз и нащупал свой налобный фонарь, на всякий случай лежащий рядом с подушкой.
        Это не Снежана. Не слишком ли она высокая, даже с учетом табуретки? А лестницу она никак не дотащи
        ла бы. Я видел, какая у хозяев есть, - по самую крышу и очень тяжелая.
        Если это не Снежана, то кто?
        - Открой…
        Шепчет прямо в ухо. Как будто между нами нет никакого оконного стекла. И не каженник Ленька.
        - Тебе что, жалко?.. Открой…
        Жалко ли мне? Себя жалко. Алину. Маму.
        - Открой…
        Мысленно досчитав до трех, я снова вскочил, очень быстро, не раздумывая, и тут же направил луч фонаря прямо в лицо белой фигуре. Как палкой ударил. Или световым мечом. Резкое лезвие света разрезало темноту, ярким пятном ударило в дальние деревья, пошарило по траве. Четко проступали, будто делая шаг вперед, то валяющиеся грабли, то скамейка, то смородиновый куст. Проступали сквозь того, кто стучался… сквозь то, что стучалось ко мне каждую ночь.
        Вот фигура. Не Снежана. Она стучит. Но ее нет.
        И когда до меня внезапно дошло, я срочно выключил фонарь. И понял, что стук и шепот прекратились. За окном веранды слышались обычные для деревенской ночи звуки: стрекот кузнечиков, шелест листвы под легким ветерком.
        Кузнечики… Их же не было слышно, а теперь они есть. За окном веранды лежал утопающий в темноте участок.
        Никого.
        А был ли кто-то?
        Глава двадцать вторая
        Проснулся я поздно и какой-то разбитый. Не помнил, как заснул.
        В Никоноровке я постоянно ожидал, что буду мучиться бессонницей, а на самом деле совершенно незаметно для себя буквально вырубался, будто меня кто-то отключал.
        Мама с Алиной уже ушли на отчитку, и я без аппетита позавтракал остывшей гречневой кашей с молоком и яичницей. Зато в каше были ягоды клубники с огорода. В доме было очень тихо. Снежана то ли сидела в своей комнате, то ли ушла куда-то со своей бабушкой Лидой. И хорошо, мне совершенно не хотелось с ней встречаться.
        На участке что-то чинил Михал Семеныч. Увидев меня, он без эмоций кивнул и сказал, что мой приятель для меня раков принес. Ну как принес: молча повесил на забор сетку с раками и ушел.
        И чего мне теперь с ними делать? Они еще шевелились в сетке, пахли тиной. Беспомощно щелкали клешнями. В воде-то будь здоров куски отрывают… Сколько времени они без воды могут прожить? Неужели это вчерашние или Федихин съездил за теми, что остались в сетке в реке?
        Я раков не пробовал никогда, и, если честно, после всех этих местных шуточек (или не шуточек) что-то и не хотелось.
        - Может, Лида Пална приготовит?
        Михал Семеныч аж руками замахал:
        - Не-не-не, даже не суйся к ней с этим.
        Все понятно.
        Дед крякнул и посоветовал ровным тоном:
        - И сеструхе своей не предлагай. Нельзя ей.
        Еще более понятно. Я помялся.
        - Знаете, я на самом деле верю в этого ичетика.
        Михал Семеныч заинтересованно посмотрел на меня.
        Стараясь не особо вдаваться с детали, я рассказал про ночную фигуру. Не уточнил только, что я на Снежану думал. Дед не засмеялся, даже как-то сразу помрачнел. Потер переносицу.
        - Добралась-таки до тебя…
        Все-таки Снежана. Не успел я успокоиться, как Михал Семеныч продолжил:
        - Ходит она к нам, вот прямо на веранду, стучит, просится. Белая баба. В дом-то зайти не может, там у нас щучья голова за матицу запихана.
        Ах, вот оно что! Это щучья голова, оберег. А я-то думал, что за странное украшение.
        - А вот на веранду, вишь, суется. Тебя Лида предупреждала?
        Я подумал и кивнул. Действительно ведь предупреждала, говорила никому не открывать.
        - Вот ведь напасть. Это на бабушку Ульяну наведено. чтобы к ней люди не ходили. Нам-то что, нам не мешает. А вот гостям… Откроешь если, впустишь, то все. Уводит, и не отыскать. Как и не было человека, и костей не найдешь. Она ведь, баба эта, не ко всякому лезет. Либо смерть по пятам ходит за человеком, либо несчастье какое. Она не всегда приходит, выбирает потому как. Тебя выбрала. Да к тебе, парень, и Ленька благоволит. Вон что он разорался-то тогда, а я сразу и не дотумкал. А это он на тебя… Ты же все через себя пропустил, бесовщину-то сеструхину. Она тебя, поди, следующим выбрала. Чуешь ты их, и они тебя чуют. Ичетик вон… Понятно, что ты байки про нечистую любишь слушать…
        - Да не люблю я вовсе! Это Федихин меня просил.
        Дедок насторожился:
        - Чего это он?
        - Ему для кафедры, для института, сказал. Вот меня попросил собирать здесь за него истории, чтобы не было предвзятости. Ну он же этнограф. Учится.
        - Кто? Федихин-то Сергей? Да какой он граф! - Дедок даже за бока схватился, так расхохотался.
        Первый раз я услышал, как зовут студента. А Михал Семеныч между тем сквозь смех объяснил:
        - Тоже напридумывал. «Предвзятость». Враль еще тот! Ходили у нас в прошлом году девочки, хорошие девочки, умненькие, старательные такие. Студентки. Вот они-то как раз и собирали все у нас такое, народное. Даже Ульяна Ильинична им что-то рассказывала. С блокнотом все ходили, рисунок на обложке еще такой смешной: длинношеяя овца, знаешь?
        Знаю-знаю, это лама. Видел у студента. Хочется верить, что он нарочно купил такой же, как у настоящих фольклористок, чтобы ему больше доверяли. А что все запоминает - наверняка тоже врал. И не студент он, может, никакой, этот Сергей Федихин. Странно вообще, что я даже мысленно всячески избегал называть его по имени, будто отстранялся, дистанцировался.
        А вдруг это блокнот тех девушек, настоящих студенток?.. Все, не буду думать об этом. Это уже не мои проблемы.
        - Старательные, вежливые, - продолжил дед и зачем-то прибавил: - Надеюсь, девочки те до дому благополучно добрались… Мы-то их больше не видали. Да-а, все их привечали. Вишь, а этот позавидовал, балбес, приспичило знатким стать. К нашей Клавдии Матвеевне даже совался. Родня наша с Лидой. Но к ней не больно-то сунешься. Она и нас сторониться начала, когда мы бабушке помогать стали. Но нам-то что. Мы Снежану бережем, а она нашу девочку очень привечает. Вон вчера приехала, выправляла руку. И откуда прознала только! А этот Федихин Сергей, тоже мне, колдун недоделанный. Выдумал, как слова получить да чертей самому не забрать. Знамо дело, знаткам-то бесы помогают.
        - Всем? - поразился я. - Даже белым знаткам, хорошим?
        Михал Семеныч неопределенно мотнул головой и не стал развивать эту тему, вернувшись к предыдущей:
        - Ну, Федихин! И рыбку съесть, и ног не замочить, ишь ты! Не знаю, где уж он учится или что там, но обмишурил он тебя, парень, обмишурил. Держись от него подальше.
        Мне стало очень противно. Хорошо хоть, отец не узнает. А я, дурак, поверил. Польстило мне, что взрослый внимание обратил. Права была Палашка…
        Так, надо прекращать вообще вспоминать о ней и уж тем более соглашаться. Палашки не существует. Все. Баста. Есть только я, родители и Алина. Больше никого.
        Так, Клавдия Матвеевна. Значит, точно та бабка из магазина, похожая на старуху из нашей квартиры. Старуху, которой не было… Колдунья, да еще и родственница нашим хозяевам, и соперница Ульяны Ильиничны. Так, может, это она икотку навела, потому Алину от нее и прятали?!
        Нет, пожалуй, хватит, иначе я вообще параноиком заделаюсь. Или уже такой. Так не бывает. Ага, все бывает…
        Еще баба эта белая. Раков мне подсунул трупных! Никто их не ест, а я, значит, типа каннибал.
        Психанув скорее сам на себя, я содрал с забора сетку с еще живыми раками. Они просовывали наружу острые усы и похожие на клюв носы. Они - животные, ни в чем не виноваты.
        За все время никто из хозяев к ним даже не притронулся, хотя они уже подванивать стали. Значит, не вчерашние. Вот же не лень было мотаться только для того, чтобы мне подкинуть.
        По-хорошему, раков надо бы обратно в реку отвезти. Но с какой стати я должен этим заниматься?
        Местные вообще оттуда драпанули из-за ичетика. И я не идиот, чтобы туда возвращаться. Да и на чем? Велосипеда у меня нет. А если бы был, я лучше до железнодорожной платформы на нем доехал бы.
        Вот удивительно, столько с этим студентом разговаривал, а не знаю, в каком доме он живет. Ну и ладно!
        Подгоняемый бешенством, я буквально бегом добежал до заброшенного дома, где обитал этот стремный бадя-бадя. Сейчас я совершенно его не боялся, никого не боялся. Участок был по-прежнему заросшим и тихим. Покосившаяся калитка закрыта. Я не стал заходить.
        Размахнувшись сеткой, как пращой, закинул ее вместе с раками через забор, подавив первоначальное желание прицелиться в одно из распахнутых окон. Раки плюхнулись куда-то в густую траву, прямо под кусты смородины. Ничего, не пропадут - кошки, или кто тут у них, сожрут. Нет, кошки вряд ли, не видел их. Скорее уж собаки, хотя тоже не видел, чтобы они просто так бегали по деревне, вне хозяйских участков.
        Или, может, раки лужу какую-нибудь найдут и там поселятся. А что до неизбежного запаха, то дому еще один оттенок вони не повредит. И вообще мне плевать!
        Но когда в кустах захрустело, я не сумел сдержать любопытства. Ничего ведь не случится, если я одним глазком посмотрю? Среди бела дня… Впрочем, тут белый день вовсе не гарантировал безопасность от всякой нечисти.
        Конечно, за калитку я заходить не стал, только забрался на перекладину, чтобы подальше видеть. В кустах, куда так метко приземлилась сетка с раками, была навалена груда тряпья. И она прямо-таки ходила ходуном. Может, здесь все-таки есть кошачье логово? Как-то трудно представить себе деревню совсем без котов. Но когда пригляделся внимательно, немедленно соскочил с калитки и помчался, не оглядываясь, домой.
        Это были, конечно, никакие не тряпки. И, к большому сожалению, не коты.
        Каженник, юродивый или кто он там, скрючившись сидел на земле и, вытаскивая раков из сетки, запихивал себе в рот. Пожирал прямо с панцирем. Живых. Хрустя хитином, чавкая и по-кошачьи урча. Как зверь.
        Я убежал до того, как он обернулся. Надеюсь, что до того.
        Мне очень хотелось это развидеть, очень.
        Какое счастье, что я чуть не налетел на маму с Алиной. Сестра еле плелась, низко опустив голову, и мама буквально волокла ее на себе. Я тут же подскочил и пристроился рядом, перехватив обмякшее тело сестры. Вглядевшись в ее лицо, я увидел, что она элементарно спит!
        Мама сделала мне знак, чтобы я молчал, и так, не разговаривая, мы доволокли Алину до дому и уложили в кровать. Наверное, со стороны выглядело, будто мы тащим пьяницу, но мне, честно говоря, было наплевать, кто и что подумает, потому что мамино лицо было озарено надеждой. И хотя она волокла практически бесчувственную дочь, она улыбалась. И еще сестра в какой-то момент ласково прижалась головой к моей голове, и я понял, что это только она сама, наша Алина.
        Алина лежала на кровати с таким умиротворенным лицом, так сладко спала, будто не было никаких ужасов в ее жизни. Я давно не видел ее такой.
        Мама поманила меня за собой, и, прикрыв дверь их комнатки, мы вышли во двор и сели на лавочку.
        Хозяева были где-то заняты своими делами. Жарило солнце, со стороны цветочной грядки веяло густым медовым ароматом. Мимо с громким гудением пролетел огромный шмель. Под нашими ногами куры лениво клевали шелуху от семечек, а мама рассказывала мне, как Ульяна Ильинична спасала Алину от икотки.
        Это настолько не соответствовало радостной, умиротворенной летней атмосфере вокруг, что казалось
        еще более жутким, но мама улыбалась и вытирала непроизвольно текущие слезы. Слезы не отчаяния, а облегчения.
        Алина, по словам мамы, проснулась утром сама и первый раз поела с удовольствием. Потом даже самостоятельно вышла из дома. Правда, вскоре опять обессилела, и ей потребовалось посидеть на ступеньках крыльца, чтобы переждать головокружение и дрожь в ногах.
        До дома знатки мама с Алиной добирались медленно, но без остановок. Не разговаривали, но маме показалось, что Алина уже чувствовала приближение избавления. На перилах крыльца висел передник, который, оказывается, Алина всегда надевала во время визитов к знахарке. Мама сказала, что сестра сама надела его, маме даже не пришлось помогать.
        В домике Ульяны Ильиничны, несмотря на знойное марево на улице, было оглушающе жарко из-за растопленной печи. Едва они зашли в комнатку знахарки, Алинино лицо внезапно исказилось, она отшвырнула стул и стала очень громко материться.
        Я бы ни за что не поверил, не скажи об этом мама. Алина никогда не позволяла себе ругаться матом при взрослых и дома, тем более - при родителях. Мама сказала, что она и сама слов таких не знала. Как будто ругался какой-то пьяный мужик с социального дна, а не юная девушка из приличной семьи. И ужасно было в свой адрес такое от собственной дочери слышать. Приходилось напоминать себе, что это не Алина, не мамина девочка. А вот Ульяна Ильинична и ухом не повела, вообще внимания не обратила, хотя поток брани был обращен в первую очередь на нее и потом уже на маму. Старушка с неожиданной силой усадила Алину на другой стул и, удерживая ее за плечи, а сама откинув голову, стала читать какое-то заклинание.
        - Вроде по-русски говорила, а непонятно что.
        А студент хотел, чтобы я слова записывал, ха! Да зачем вообще я про него вспоминаю теперь…
        Алину страшно ломало и корежило, но она не могла вырваться из-под рук знахарки, продолжающей держать ее за плечи. И встать не могла, словно была привязана к стулу.
        Мама особенно не вдавалась в подробности, но даже при одном воспоминании побледнела так, будто сейчас в обморок упадет.
        Не моя сестра и не мамина дочь, а Палашка страшно и оглушительно выла на разные голоса. Жужжала, как муха. Орала, как от боли. Пот ручьями лился с Алининого лица, и непонятно было: из-за жары растопленной печи или от напряжения.
        Ульяна Ильинична в какой-то момент резко развернула Алину вместе со стулом к себе и обеими руками пригнула голову вниз, надавливая на затылок. Мою бедную сестру стало рвать какими-то водорослями и жуками. Теперь мама поняла, зачем нужен был передник.
        Очень трудно было сдержаться и не броситься к мучающейся Алине. Особенно когда она вдруг как-то обмякла и тихонько заплакала, совершенно по-человечески. Руки упали плетьми вдоль тела, плечи опустились, и старушке пришлось удерживать Алину, чтобы она не уткнулась лицом в свои колени, прямо в отвратительную рвотную массу. Тут потребовалась мамина помощь. Пока мама держала в объятиях дочь, знахарка ловко сдернула с Алины передник, стараясь не расплескать содержимое, завязала узлом и запихнула в туесок. Потом, не теряя времени, распахнула дверцу печной топки и кинула передник прямо в огонь. Тут же поднялся такой свист и треск, будто в печь засунули петарды.
        А Алина обнимала маму, прижималась к ее плечу и продолжала плакать, как маленький ребенок, которому очень страшно и больно. Мама, когда рассказывала об этом, тоже заплакала и целую минуту сидела, закрыв лицо руками.
        Потом Ульяна Ильинична и мама обмывали Алину наговоренной водой, знатка окуривала ее пучком каких-то трав, гладила ладонями по голове. Сестра под ее руками начала улыбаться и засыпать, продолжая прижиматься к маме.
        Мама замолчала, плача и улыбаясь одновременно.
        - Мам, ну теперь все? Все в порядке? Из Алины ведь все вышло, да? - с надеждой спросил я. У самого в глазах защипало.
        Улыбка на мамином лице слегка померкла. Мама быстро вытерла слезы, выпрямилась и посмотрела на меня:
        - Тут все не просто, Егор. Я тоже думала, что все в печке сгорело и теперь нашему кошмару пришел конец. Ульяна Ильинична потом будет пепел выгребать и еще какие-то с ним обряды проводить, но этого недостаточно. Чтобы совсем беса изгнать, нужно найти вещь, в которую колдун или колдунья засадили его при создании. А у нас такой вещи нет. Ульяна Ильинична говорила, что на кошачью голову сделано.
        - И мне сказала кошачью голову искать! - встрепенулся я.
        И тут же в памяти всплыл жадно пожирающий раков каженник. Вдруг он и кошек всех так же сожрал? Зачем я вообще об этом думаю?!
        К счастью, мама не слышала моих мыслей и со вздохом продолжила разговор:
        - Вот видишь. Если мы разыщем эту кошачью голову, через которую к Алиночке попало, то тогда навсегда сможем избавить ее… Надо эту голову уничтожить, и все пройдет. Больше никогда ее мучить не будет. А у нас сейчас только на семь лет заглушена эта проклятая Палашка, или кто там ею прикидывался.
        - Только на семь лет! - разочарованно протянул я.
        Мы с мамой замолчали, погрустнев и думая каждый о своем.
        Вокруг нас ходили курицы, копошась в земле. И солнце жарило, как обычно, и где-то птицы щебетали. И все было так спокойно, по-деревенски, будто ничего никогда непонятного не происходило.
        Мама вздохнула:
        - Навсегда тоже можно было, но… Я так не могу. А вдруг обратно вернется еще хуже? Так нельзя. Не по- человечески это как-то…
        Вот это номер!
        - Мам, ты серьезно? Ты отказалась избавить Алину сразу и навсегда? Поверить не могу!
        Мама посмотрела на меня с несчастным видом:
        - Я думала, Егор, очень много думала. Я даже хотела Алине сказать, но не стала. Понимаешь, Ульяна Ильинична сама такое не делает, но могла бы направить к тем, кто практикует… В общем, надо на другого человека икотку эту перевести. Перенести на еду, на вещь, чтобы икотка поселилась у кого-то другого. Пустить по ветру на имя…
        Судя по тому, как местные - даже деревенские пацаны - старательно соблюдают правило не делиться ни с кем едой и вещами, свои имена не говорить и руку не жать, практика переноса икотки цветет и пахнет. Ладно бы береглись только наши хозяева, к которым приезжают в дом с, так сказать, подтвержденным диагнозом. Вообще все!
        Вон Касьяныч на лошадке даже не помог разгрузиться. А вот Федихин сам первым руку протянул! И представился. И ничего с ним не произошло плохого.
        А со мной?..
        Федихин мечтает стать колдуном. Я очень боюсь, чтобы Алинина икотка не перекинулась на меня. Федихин не соблюдает обережных правил со мной. Как там Михал Семеныч говорил: и знахарские слова получить, и при этом чертей не забрать. То есть себе - знания, а мне - нечисть.
        Что же я только сейчас это понял?!
        К счастью, отразившиеся на моем лице переживания мама приняла на счет своих слов и волнений. Она не поняла, что я в первую очередь думаю о себе. И очень хорошо, что не поняла, поскольку я сейчас же устыдился и сто раз себя мысленно пнул.
        - Но ведь это означает, что мы станем такими же, как Лариса Игоревна, понимаешь? - Мама взглянула на меня умоляюще, словно боялась, что я стану ее укорять.
        Блин, это не ей должно быть стыдно, а мне!
        - Понимаешь, это значит, что какой-то другой ребенок будет так же страдать. Я так не могу…
        - А нельзя было обратно Ларисе Игоревне вернуть, нет?
        - Егор, нет. Ты предлагаешь порчу на нее навести? Сможешь?
        Об этом я как-то не подумал… Гипотетически мне было все равно, на кого наведут, лишь бы не на нас. И вообще, если порчу наведет другой человек, а не я, пусть и с моей подачи, это же не считается. И что плохого, если Лариса Игоревна получит по заслугам? Это даже не месть, а просто ответочка. Карма, так сказать.
        И вдруг мама добавила:
        - А если это не она? Не Лариса Игоревна?
        Об этом я тоже не подумал. И смутился. Но ведь и ее поведение, и Палашка говорила… Впрочем, этой нечисти верить нельзя.
        Но ведь даже Ульяна Ильинична указала! Или нет? Или мы сами подсказали? Действительно, пусть мама решает, что лучше.
        - И что нам теперь делать?
        - Ульяна Ильинична сказала: «Как проснется, сразу уезжайте домой!»
        - Мам… Она не говорила, что нельзя употреблять какие-то особенные слова? Что будет, если я опять вдруг скажу случайно что-то не то…
        Мама внимательно посмотрела на меня, потом решительно притянула к себе и крепко обняла:
        - А тебе Ульяна Ильинична особенно просила передать: ты ни в чем не виноват. И не был виноват. - И куда- то мне в затылок добавила: - Спасибо тебе, сыночек. Спасибо.
        Я замер, не понимая.
        - Мне так трудно было все это время, а ты ни разу не подвел. И не хулиганил, и поддерживал. Папа же всегда говорит: «Если что, опирайся на Егора». Я мимо ушей пропускала, а ведь папа прав. Прости меня, я совсем тебя забросила со всеми этими ужасами.
        - Мам…
        - Но ты справился. Ты не обижайся на нас, ладно? На Алину особенно.
        Я крепко обнял маму в ответ. Если что-то случится, она точно так же будет заботиться обо мне, как сейчас - об Алине. В конце концов, у всех есть какие-то тараканы в голове, но это не важно.
        Мы сидели вдвоем на чужом дворе у деревянной избы, в далекой деревеньке Никоноровке, вокруг нас клевали землю куры, припекало солнце, пахло медовыми полевыми травами и немного навозом. И казалось, что ничего плохого с нами уже не должно произойти.
        Глава двадцать третья
        В этот раз Алина спала всего-то до утра, как все нормальные люди.
        Я напросился ночевать к ним в комнату, и Лида Пална без возражений постелила мне на полу между маминой и Алининой кроватями.
        Рюкзак я запихал себе в ноги, и это было своеобразной преградой для всех, кто попытался бы войти в нашу комнатку. Несмотря на это, спал почему-то очень плохо, не как на веранде, где в какой-то миг меня просто отключало, как будто из розетки шнур выдергивали.
        Сейчас я слушал, дышат ли мама с сестрой. Не вылезет ли вдруг какая-то нечисть. Действительно ли Алина теперь свободна и не запричитает ли ставшим уже привычным и неизменно отталкивающим Палашкиным голосом. И страшнее всего было бы услышать этот голос у себя в голове…
        Вот как раз эта мысль заставляла до последнего бодрствовать, прислушиваясь и ворочаясь с боку на бок.
        Дом скрипел и изредка пощелкивал, как все старые деревянные дома. Наволочка пахла хозяйственным мылом и сеном. С маминой стороны пахло ее кремом для рук. А от Алины, когда она переворачивалась во сне, - обычным человеческим потом. И это был не противный запах. Потому что не спичками, больше не пахло спичками.
        За окном слышались звуки самой обычной деревенской ночи. То сверчки, то какая-то ночная птица вскрикнет, может быть, даже сова. Ветер шелестит листвой. И никто не стучит в стекло…
        Я вздрогнул, когда мама опустила с кровати руку и погладила меня по голове.
        - Спи, сыночек, все теперь хорошо, - ласково прошептала она.
        В глазах сразу защипало от никому не нужных, дурацких слез. Я уткнулся носом в подушку. Под щекой сразу стало влажно. Я не стал отодвигаться, закрыл глаза и почему-то сразу заснул. Правда, один раз сквозь сон мне показалось, что где-то разбилось стекло. Но я не мог понять, снится это мне или нет. Мама с Алиной спали рядом, и волноваться было не о чем.
        А потом пропел петух.
        Оказалось, что ночью на веранде из-за чего-то лопнуло оконное стекло, как раз над моей бывшей кроватью. Михал Семеныч с раннего утра уже убрал осколки и прилаживал новое стекло.
        - Снежана баловалась, - коротко и сухо объяснила Лида Пална, убирая со стола после последнего здесь нашего завтрака.
        Неужели все эти ночи меня донимала на самом деле Снежана?! Невероятно! Как могла десятилетняя девчонка провернуть такое и ни разу не спалиться?
        Мы все делали вид, что это случайность, качали головой, неубедительно удивлялись.
        Мама шепнула:
        - Хорошо, что ты сегодня с нами ночевал, а то наверняка на тебя бы подумали!
        Оказывается, Снежане стукнуло зачем-то среди ночи отправиться на веранду, где я все эти ночи спал. Не знала, что я последнюю ночь проведу в доме, я же спонтанно принял решение. Вот она и прокралась тайком неясно с какими намерениями. И она каким-то образом ухитрилась швырнуть что-то в окно, которое, разумеется, разлетелось вдребезги. К счастью, не все, а только пара стекол. Или не швыряла ничего, а «оно само», как Снежана из-за двери плачущим голосом выкрикнула.
        Ну у нее явно с головой непорядок. А если бы я там был, то что? Тоже в приступе бешенства швырнула бы в меня чем-нибудь тяжелым, как в окно?
        Или это вообще не она стекло разбила? Там же белая баба… Как бы то ни было, правды мне уже не узнать.
        Снежана так и не вышла из своей комнаты, да и Михал Семеныч ограничился прощальным взмахом руки, якобы сильно занят и никак не может оторваться. Понятно, что для них нашей семьи уже не существовало. Даже куры толклись рядом со своим хозяином и больше не путались у нас под ногами.
        Лиде Палне волей-неволей пришлось отдуваться за всех. Проверить, чтобы мы ничего не забыли, лишнего не прихватили и точно убрались из Никоноровки.

* * *
        В общем, хозяева не скрывали облегчения, что мы наконец уезжаем. Охотно верю, что наш отъезд для них - такая же радость, как и для нас.
        А вот знатуха Ульяна Ильинична захотела нас проводить. Специально пришла к калитке, но, что показалось мне странным, на участок не ступала и с хозяевами не здоровалась. То ли они уже успели пообщаться с утра, то ли я не знаю что.
        Больше мы никому не были нужны. Ни Федихину, ни каженнику (вспомню, как он пожирал раков, и вздрогну), ни Рябому с Баклажкой. Да и они нам нужны не были. Надеюсь, что больше никогда с ними не повстречаюсь. Не люди, а перевертыши какие-то. Ведь каждый норовил внушить мне мысль, что Алина не хочет избавления, что нам нужно уезжать из Никоноровки, не дожидаясь окончания отчитки. Запугивали. Уговаривали.
        С Федихиным теперь понятно. Хотел без негативных последствий себе знания получить. Судя по всему, ни белым, ни черным знаткам их знания ничего хорошего в жизни не приносили. Только черные из-за этого мстили обычным людям.
        Или, может, Федихин - ненормальный, а я не дотумкал. Повелся. Тем лучше, что я о его задании не растрезвонил никому. Остался просто мальчиком, который любит слушать деревенские страшилки. А Михал Семеныч, скорее всего, рассказывать про мой прокол не станет. Тем более что Федихин его совершенно точно боялся. Почему я игнорировал этот факт?
        Алина обняла Ульяну Ильиничну тепло, как родную бабушку. Даже не уверен, что она нашу настоящую бабушку так искренне обнимала.
        Я вспомнил, как сестру тошнило в первый визит, как воротило от запаха ладана, будто от тухлятины. А теперь она ведет себя так, словно ничего не было. Сняла наконец платок свой дурацкий и совсем не стеснялась едва заметного ежика волос.
        Мне Ульяна Ильинична ласково, подбадривающе улыбнулась.
        Неужели и ей помогали черти? Она же против нечисти! Наверное, поэтому у нее такая несчастливая семейная жизнь, беда с сыновьями, Федихин же говорил. Наверное, ей нечисть мстит.
        Видно, что Ульяна Ильинична хорошая. И глаза у нее голубые, слегка как бы выцветшие, но очень добрые. Странно, я же в первый день четко видел, еще внимание обратил, что один глаз у знатухи точно был карий. Так удивительно… Но уточнять у мамы или Алины, пожалуй, не стану.
        А еще я подумал, что теперь не буду с сестрой особенно много болтать. Никаких обсуждений, никаких подколок. Нельзя, чтобы из-за меня опять все началось по новой.
        Уже когда мы собрали вещи и вытащили их на улицу, мама протянула мне мой телефон. Он, разумеется, совершенно разрядился, но не беда, подзаряжу в поезде.
        Поразительно, что я совершенно про него забыл. Про свой телефон! Про вещь, которая всегда-всегда в обычной жизни была со мной. Как говорила наша математичка: «Да вы голову можете дома забыть, но только не телефон».
        Неизвестно откуда подкатил на своей телеге Касьяныч, ничуть не изменившийся за время нашего пребывания в Никоноровке, ровно в той же одежде и с той же растительностью на лице. Да и лошадка его, кажется, с нашего приезда сохранила все шишечки репейника, приставшие к ногам.
        Теперь мне было абсолютно все равно, поможет нам Касьяныч или нет. Обратно мы везли всего пару сумок с одеждой, оставив все самое тяжелое в Никоноровке. И я сейчас не про материальные вещи.
        Касьяныч оглушительно крикнул своей лошадке ехать, даже не оглянувшись, успели ли мы усесться в телеге. Мне вообще пришлось заскакивать почти на ходу. Хорошо еще, что последним залезал в телегу я, а не мама или Алина.
        Лида Пална уже давно ушла в дом, осталась только Ульяна Ильинична. Маленькая опрятная старушка, одиноко стоящая у калитки. Обернувшись, я увидел, как она вскинула руку, и тоже помахал на прощание. Но знатка на самом деле перекрестила нас.
        Не зная, как ответить в таком случае, я застыл с поднятой рукой и сидел так, пока телега не свернула с улицы на околицу.
        Мы проехали подвешенный железный рельс, то есть рынду, и деревенские звуки, как по щелчку выключателя, смолкли. Будто эта самая рында и была выключателем. Теперь, когда Никоноровка скроется за поворотом, невозможно будет догадаться, что она вообще существует.
        Зато вот Касьяныч, живой и здоровый, хотя Михал Семеныч и говорил, будто бы он родом из деревни каженников. Верю ли я теперь? И да и нет. Интересно, слезает когда-нибудь Касьяныч со своей телеги? И какого он роста? Может, он вообще и есть наполовину телега. Просто растет из нее, как древесный гриб. Честно говоря, я бы не удивился. Пропал вместе с телегой своей в лесу, а вернулся сам наполовину телегой.
        Я не выдержал и фыркнул от смеха. Мама обеспокоенно повернулась ко мне, но я сделал вид, что чихнул из-за пыли. Как же здорово думать всякие глупости, совершенно ни о чем не заботясь! Вот так трястись на кочках, держась за деревянный, нагретый солнцем борт телеги, и щуриться от света, и просто дышать пряным ароматом полевых трав, и на душе сразу так спокойно, так хорошо!
        За спиной оставались ичетики, оборотни, каженники, бади-бади и прочие неупокоенные мертвецы. Они больше не имели ко мне никакого отношения. Можно было не бояться.
        Теперь, вне Никоноровки, я не мог с уверенностью сказать: происходила ли эта чертовщина на самом деле, или все это не более чем развлечение для местных, мистификация, рассчитанная на такого простачка-дурачка, как я.
        Всему можно было найти логические объяснения. Я бы легко нашел, если бы не существовало икотки…
        Мама сидела рядом с Алиной всю дорогу, обнимала, держала ее за руку, беспрестанно поправляла что-то в одежде и, радостно сияя, воодушевленно тараторила:
        - Приедем домой - и сразу давайте пойдем развлекаться, веселиться! Мы заслужили праздник! Давайте куда-нибудь сходим вместе. Ты куда хотела бы, Алин? В салон красоты? Мне кажется, уже немного волосы отросли, можно их подкрасить. Красиво будет. Подкрасим? И нарастим. И реснички еще, а? И ноготочки сделаем, да, Алиночка? А ты, Егорка? Может, в кафешку, а потом в кино? Или чего вы хотите? Лазертаг? А хочешь, я тебя водить научу, а, Алиночка?
        Алина улыбалась и кивала на все мамины предложения. Я уже очень давно не видел сестру такой счастливой, такой умиротворенной. Мне даже показалось, что
        она похорошела, что ли. И такая короткая стрижка ей даже к лицу, не уродует вовсе.
        На платформе было все так же безлюдно и не обжито.
        Касьяныч, чуть приподняв на прощание кепочку уехал. Его телега опять растворилась среди полей, будто ее никогда здесь не было. И следа не осталось.
        А мы, казалось, очутились совершенно одни на целом свете. Стрекотали кузнечики, изредка легкий ветерок колыхал разнотравье в поле, так что казалось, будто пробегает кто-то невидимый.
        Ни названия остановки, ни расписания… Старый, раскрошенный временем бетон. Заросшие травой рельсы. Откровенно говоря, я вдруг засомневался, пройдет ли здесь поезд вообще, не то что остановится.
        Заночевать здесь было бы так себе.
        Непонятно даже, с какой стороны этот самый поезд ждать. Со всех сторон пейзаж выглядел абсолютно одинаково. Еще, именно теперь, когда я получил обратно телефон, меня стало нервировать, что он разряжен.
        Мама не знала расписания, полностью доверившись местным жителям с их пунктуальным Касьянычем. Типа, они в курсе, когда тут поезда останавливаются. При этом она ни капли не волновалась, шепталась о чем-то с Алиной и изредка обмахивалась своей шляпой, как веером. Шептались они не потому, что хотели что-то от меня скрыть. Просто насекомые стрекотали так оглушительно, что жаркий воздух вибрировал от звука.
        Спустя вечность вдруг загудели рельсы, и вдалеке словно ниоткуда появился самый обычный, современный поезд. Все еще опасаясь, что он пролетит мимо, я отчаянно замахал руками, вызвав у мамы и сестры приступ смеха.
        - Ты чего, одичал за неделю в деревне? Первый раз поезд увидел? Чудо, чудо! Самодвижущаяся повозка! - совершенно в своей манере подколола Алина, перекрикивая кузнечиков, и меня накрыла волна облегчения и радости. И я еще больше замахал руками, начал подпрыгивать и орать как полоумный.
        Алина, глядя на меня, расхохоталась и тоже стала прыгать, орать и махать руками. И мы пустились скакать вокруг смеющейся мамы, и мир вокруг был удивительно прекрасным. Мне тогда было всего лишь двенадцать лет, и казалось, что предстоящие семь лет - это вечность…
        Поезд остановился, и уже другая проводница доведенными до автоматизма движениями опустила для нас ступеньки и вежливо улыбнулась.
        Я подал руку сначала маме, а потом Алине, помогая забраться в вагон. И ладонь у моей сестры была теплая и крепкая. И пахла она своим собственным запахом, запахом сестры.
        Проводница даже не прогнала нас, когда мы втроем обнялись и немножечко так постояли в тамбуре. Поезд тронулся и мгновенно умчался вместе с нами прочь от безымянной платформы.
        Мы ехали домой.
        Была ли вообще когда-нибудь Никоноровка? Может, ее никогда и не было и все нам показалось, приснилось?
        Глава двадцать четвертая
        В прихожей еще лежала стопка объявлений о пропаже Кешки. Я успел спрятать ее быстрее, чем Алина заметила. Сначала бейсболку сверху кинул, а потом под ее прикрытием сгреб бумажки на пол и затолкал ногой под тумбочку.
        Не знаю, заведем ли мы теперь когда-нибудь домашнего питомца. Кешку очень жалко…
        Конечно, отец, когда вернулся, заметил перемены.
        Вижу, сказал, что вы повеселели. Это потому что трудились наконец-то. А то, сказал, ваши придумки идиотские, депрессии-шмепрессии всякие - это все от безделья.
        Я вот, сказал, в детстве после школы, как уроки сделаю, так и шел родителям помогать, работал, торговал на рынке, бутылки сдавал. А вы все лентяи, маетесь дурью всякой. Поняли теперь, что работа мозги прочищает? И врачи не нужны.
        Это мама придумала, что, пока она со своей подругой общалась, мы, то есть Алина и я, помогали по хозяйству одной бабушке. Я, по ее версии, копал огород.
        Мои отчаянные взгляды мама игнорировала. Я дико боялся, что отец заставит показать мозоли на руках, но обошлось. Правда, он так долго разглагольствовал по поводу своей трудовой деятельности в подростковом возрасте и о позитивном влиянии физической работы на психическое состояние, что мама в конце концов мягко намекнула: потому мы, его дети, и не работаем, что сам он трудился в поте лица и на самом деле нам своего детства не желает.
        Пришлось и из-за обритых голов врать. Алинка сначала в бандане ходила, пока ей волосы наращивали, так отец придирался, что она как богомолка или безумный панк. Не мог определиться, но оба варианта его не устраивали. Разозлился сначала, когда ее голову увидел, разорался.
        Мы с сестрой ничего не успели придумать в оправдание, но мама и тут с ходу выдала версию: в деревне подхватили вшей. В принципе, она просто повторила то, что нам и сказали первым делом в Никоноровке по поводу наших причесок.
        Вот из-за вшей будто бы и обрили и Алину, и меня. Спасительные вши, надо же! Оказалось, что и эта выдумка отца полностью удовлетворила. По его словам, кто в детстве вшей не подхватывал, тот и жизни не знал. И он хохотал над моими ушами. Типа я лопоухий, прям как мама. А мама только улыбалась, даже не спо
        рила.
        Как я понял, она заранее продумала ответы на все щекотливые вопросы. Даже не ожидал такого от нее. И честно говоря, не знаю, хорошо это или плохо. Не
        знаю. Она и Алине ловко говорила, что у нее ранняя седина, как у бабушки. Будто бабушка начала седеть чуть ли не в пятнадцать лет и постоянно подкрашивала волосы. Проверить сейчас никак нельзя, а с наследственностью ничего не поделаешь.
        На самом деле, как мне мама по секрету сказала, Ульяна Ильинична сразу предупредила: у Алины может появиться седая прядь, как у многих, кто напрямую с нечистой силой встретился и на себе ощутил ее воздействие. Вроде своеобразной метки. Зато Алина получила официальное разрешение от родителей красить эту бесцветную прядь в любые оттенки, какие захочет. Отец про наследственность тоже поверил.
        Так что все в итоге с отцом сложилось очень удачно. Никаких лишних вопросов, а следовательно, никаких скандалов. Даже настроение ему подняли.
        Понятно, что он чувствовал подвох, понимал - что-то не то, но так и не сумел докопаться до правды. Мне даже немного было жаль отца: все мы ему врали, причем по сговору. Мне лично было бы неприятно, если бы против меня так семья сплотилась, пусть и с благими намерениями. Это было нечестно, но я точно не стану исправлять ситуацию. Не сейчас.
        Но может, потому отец так бурно и радовался всему, что мы ему врали, что боялся услышать совсем иное. Боялся, что вернется домой и его оглоушат ужасной новостью. А тут мы ему сплошной позитив выдали, в котором вши оказались единственной проблемой. Отец даже согласился, что Алине с короткой прической тоже хорошо.
        Так что отца, который привык все держать в себе и старательно поддерживать образ настоящего несгибаемого мужчины, отпустило.
        Потом мы все вместе искали эту самую кошачью голову. Мама даже отца подключила. Не знаю, что она ему опять сочинила, но к делу он отнесся ответственно, как обычно. Лично прошмонал квартиру и в итоге собрал целый мусорный мешок игрушечных котов разных видов.
        Возможно, среди них и была та самая пресловутая кошачья голова. Потому что больше ничего похожего мы не нашли. Надо было бы отвезти их к Ульяне Ильиничне, прямо целый мешок, и попробовать тот самый ритуал с уничтожением. А лучше всего напрямую спросить у Ларисы Игоревны. Честно говоря, хотел бы я посмотреть, как мама вытягивает из нее эту информацию.
        Но внезапно выяснилось, что старая ведьма (теперь я даже не уверен, что использую это словосочетание только как ругательство) всегда приходила сама, но никто из нас ни разу не был у нее дома. Возможно, совсем маленькими вместе с бабушкой, но кто ж помнит!
        Я предложил поискать ее следы в Сети, хоть в «Одноклассниках», но Алина была категорически против, а сам, без поддержки, я искать не стал.
        Так Лариса Игоревна пропала из нашей жизни, будто и не было никогда. Вот уж замечательная пропажа, не то что наш попугайчик Кешка…
        Мешок с кошками стоял и стоял в углу, дожидаясь своего часа, пока куда-то не сгинул. Подозреваю, что его втихомолку вынес на помойку отец во время очередной генеральной уборки.
        Что ж, ведь мусор сжигают, и если там действительно была нужная кошачья голова, то она сгорела, и, вероятно, Алина свободна…
        Вероятно.
        До сих пор не могу понять, как не свихнулся в эти дни со всеми ненормальными событиями. Будто часть сознания отключилась, а другая была сосредоточена только на избавлении Алины, поэтому не позволяла реально испугаться. Бояться я начал потом, уже дома, вспоминая…
        Я ведь искал в Сети про Никоноровку, Анцыбаловский треугольник. Мама вообще отказывается про отчитку разговаривать и даже не признается, кто ей дал координаты Ульяны Ильиничны. Так вот, нет ничего в Сети. Ни про какие этнографические экспедиции. Ни про пушкинскую деревню.
        И если вы посмотрите информацию про ту безымянную платформу, где остановка поезда длится едва ли минуту, то вы ее в железнодорожном расписании не найдете. А она есть. Поезд останавливается, проводница открывает двери, впускает и выпускает пассажиров. И в Никоноровке люди живут, магазин работает. Письма приходят по почте.
        Анцыбаловский треугольник все там же, на своем месте.
        А мы через год переехали на другую квартиру.
        Послесловие (сейчас)
        Во время капитального ремонта дома старые деревянные рамы, стоявшие едва ли не со времен постройки, меняли на пластиковые окна. Жильцы квартиры на первом этаже не ожидали подвоха, когда рабочие, снимавшие рамы, вдруг начали бурно переговариваться и в конце концов позвали хозяев. Между потрескавшимися, с облупленной краской деревяшками была схоронена мумифицированная, аккуратно отпиленная от туловища кошачья голова.
        С навеки застывшим оскалом, с примятой рыжей шерстью, она выкатилась прямо под ноги рабочим.
        Один из ремонтников брезгливо отпихнул ее от себя носком ботинка. И тут же жирная навозная муха, словно только этого пинка и ждала, стремительно вылетела из оскаленной мертвой головы и с неприятным гудением устремилась через оконный проем на улицу, сразу затерявшись в уличном шуме.