Абсолют в моём сердце. Часть 1 Виктория Валентиновна Мальцева
        Моногамия #4
        Я влюбилась в сводного брата. Без взаимности. Что делать? Скрывать и ждать, пока само пройдёт? Пыталась - не получается. И как быть, если всё самое главное хочешь пережить именно в его объятиях? Мечтаешь обо всем только с ним: и первый поцелуй, и первый секс! А он... Он холоден как айсберг... и почему-то ненавидит меня ! Но, главное, не сдаваться! Влюбляясь, ты никогда не знаешь наверняка, будет ли взаимность. Надежда, та, которая «вопреки», превращает дни и недели в месяцы и годы. И вот, ты уже не принадлежишь себе, забив на гордость, достоинство и благоразумие, ищешь встреч, пусть и мимолётных, как взмах крыла колибри, о большей части которых ОН так и не узнает, максимум случайно одарит своим взглядом, тут же пойманным тобой в крохотную копилку счастья. А потом приходит день … или ночь, когда он совершит то, что заставит тебя сожалеть о собственном рождении. И ты поймёшь, что любовь - абсурд, заставивший полюбить жестокое чудовище. Группа автора в ВК:
        ПРОЛОГ
        Необычно красивый августовский вечер балует своим дождливым пейзажем моё отзывчивое к прекрасному сердце.
        Я сижу на полу у большого окна, скрестив ноги на толстой тёплой овчине, подаренной бойфрендом, без пяти минут мужем, сегодня же утром.
        - Чтобы тебе теплее мечталось! - вручая подарок, прошептал мне на ухо мой заботливый Антон.
        Но мне больше не мечтается: все изменилось! Час назад дверца, ведущая в мой мир абсолютного счастья, захлопнулась раз и навсегда.
        И случилось это по вине события, которое большинство любимых и любящих женщин непременно назовут самым важным, трепетным и счастливым моментом своей жизни. Что ж, я смело могу применить к случившемуся те же эпитеты, но истина остаётся истиной: одно счастье навсегда уничтожило другое счастье.
        Передо мной на белоснежной пушистой шерсти лежит только один маленький предмет, и как же цинична судьба, вкладывая в него смысл, разворачивающий жизнь женщины на 180 градусов: две полоски.
        Всё прекрасно в моей жизни: у меня просторная квартира в престижном районе самого претенциозного в мире города, месяц назад мой бойфренд вручил мне кольцо, вопящее своими каратами о его безмерной любви ко мне, и, если учесть, сколько раз он заводил речь о потомстве, моя маленькая новость сведёт его с ума, а меня превратит в богоподобное существо. Сколько девушек и женщин в Нью-Йорке, не раздумывая, поменялись бы со мной местами? А в мире? Разве можно желать большего обычной земной женщине?
        Можно.
        Ребёнок, чья жизнь ежесекундно растёт во мне, зачат нелюбимым мужчиной.
        Не тем, от взгляда которого я цепенею. Не тем, чью фигуру всегда неосознанно ищу в толпе. Не тем, кого вижу в своих снах, но ещё чаще в собственных мечтах. Не тем, каждый звук имени которого заставляет мое сердце петь, а душу горько плакать. Не тем, чьё дитя под моим сердцем, подарило бы мне абсолют моего счастья.
        Я люблю безмерно, я люблю безгранично, я люблю без ответа…
        ЧАСТЬ
        1.
        ГЛАВА
        1.
        ВСТРЕЧА
        One Republic - What You Wanted (from "The Fault In Our Stars")
        Surface Opus Orange
        Agnes Obel - The Curse
        Я никогда не забуду тот день… День, разделивший мою жизнь на «до» и «после», обнаживший мою душу, ставший Рубиконом, перейдя который, уже нельзя вернуться назад.
        День, когда я впервые увидела ЕГО.
        Рождество - самая благодатная и радостная пора в году, особенно когда тебе шестнадцать лет. Мы живём в огромном доме и поэтому подготовку к праздникам начинаем обычно ещё в ноябре.
        Новогодние ёлки, разноцветные гирлянды, стеклянные шары, фонарики, свечи, огромные олени из белой плетёной лозы, ну и, конечно же, килограммы искусственного снега, потому что живём мы в Сиэтле и самого обычного зимнего атрибута, как правило, практически не видим.
        Это Рождество будет особенным, совершенно непохожим на все предыдущие, а все потому, что всего два месяца назад, в сентябре, в нашей семье случилось очередное непредвиденное и выходящие за все возможные рамки разумности событие - у нас появился новый член семьи!
        Нет, мама вовсе не подарила нам маленький комочек счастья, с которым мы могли бы упоительно возиться, катать в колясочке, тискать и спорить друг с другом за право обладания его вниманием, к сожалению, нет - новоявленному брату восемнадцать!
        Честно говоря, наша семья и так немаленькая - нас четверо у родителей. Теперь будет пятеро…
        Это был самый обычный четверг самого обычного сентября, и ничто не предвещало потрясений. Школьные занятия были окончены, и Стэнтон, наш водитель, уже успел доставить нас с сестрами домой. Я спокойно пила свой обжигающе-горячий зелёный чай и выслушивала очередные жалобы Аннабель на невыносимую школьную жизнь, пока Лурдес, переписываясь с тремя мальчишками, собирала в Амазоне корзину своих заказов и болтала по телефону с подружкой.
        И вот, в тот ранний сентябрьский вечер, заливший море, наш стеклянный дом и его террасы своим мягким золотым светом, традиционную тишину нарушил необычно звонкий голос матери:
        - Девочки, у нас гость!
        Мы все трое подпрыгнули и кинулись в фойе встречать родителей и того самого гостя, а я - скорее обниматься с отцом, что давно уже стало частью моего обязательного ритуала.
        Из десяти ежедневных объятий девять раз меня обнимет Алекс и только один мама, если, конечно, не забудет. Нет, моя мать вовсе не злюка, она очень добрая и любящая, но обычно она словно плавает в мечтах, слушает музыку или решает свои математические задачки с уравнениями, погрузившись полностью в себя. И только если с нами случается нечто нехорошее, она словно просыпается из своего летаргического сна и тут же кидается на амбразуру, чтобы защитить нас, спасти и решить все наши вопросы, проблемы, причём самым коротким путём и оптимальным способом. А Алекс всегда рядом. Алекс - это внимание, участие, ласка, постоянная и вездесущая забота.
        Формально Алекс - мой отчим, но я предпочитаю называть и считать его отцом. Он - мой друг, опора и поддержка, самый умный и надёжный человек на Земле. Ну, после мамы, конечно.
        Он входит первым, и я кидаюсь в его объятия, просто потому что приучена к ним, и потому, что мне не хватает его больших рук, которые внушают уверенность, надёжность, защищенность. Мне нравится, как он пахнет… Домом и добром! Я прижимаюсь к нему, чувствую его тепло и замечаю на чёрных волосах маленькие прозрачные капельки нашего извечного дождя, и на душе тут же делается так тепло и радостно, празднично! Алекс обнимает меня, как всегда крепко, стискивает своими сильными руками, целует в макушку, затем нежно в лоб, и тихо, так, что слышно только нам двоим, приветствует:
        - Привет, Соняш! Как ты сегодня?
        - Отлично! - отвечаю.
        - Соня! Соня! - мама настойчиво пытается привлечь моё внимание, и в её голосе я улавливаю нетерпение напополам с раздражением. - Соня, оторвись от Алекса, у нас гость! Девочки, познакомьтесь, это Эштон!
        Моё внимание переключается на молодого человека, стоящего рядом с матерью и не сводящего с неё глаз. Я смотрю и не верю сама себе…
        Шок, это не то слово, которое способно описать моё состояние от увиденного!
        Эштон - молодой высокий парень с острым пронзительным взглядом и жёстко поджатыми губами, кого-то очень сильно напоминал!
        - Эштон - мой новый студент! - торжественно сообщает мама, но всем ясно, что Эштон здесь вовсе не потому, что посещает её лекции, а потому, что у него практически одно на двоих лицо с отцом. Это как если бы Алекса запихнули в ксерокс, сделали копию, затем эту копию обработали в программе омоложения, убавив лет, эдак, двадцать, и выдали бы обратно!
        У меня в буквальном смысле отвисает челюсть…
        А Лурдес со всей своей детской непосредственностью громко восклицает:
        - Они же совершенно одинаковые!
        - Лурдес! Твои манеры, дочь! - тут же одергивает её мама.
        Эштон обводит одним быстрым взглядом дом и вновь фиксирует его на моей матери. Поведение гостя, манера держать себя, оценивающе смотреть, коротко и односложно отвечать явно транслируют вызов. Не ясно только, кому именно он адресован: нам всем вместе взятым или кому-то персонально?
        - София! - представляюсь я, протянув руку.
        И это был тот миг, когда один только взгляд оказался способен напрочь лишить меня всякого дара речи и возможности соображать. Этот взгляд пригвоздил моё энергетическое тело к стенке, распял, просканировал и так же внезапно бросил, как и наткнулся до этого. В какой-то миг я поняла, что не могу сделать вдох - просто не знаю как!
        - Эштон, - уверенно, неспешно, совершенно безэмоционально произносит гость, обдав меня запахом фруктовой жвачки, и уже глядя совершенно в другую сторону - снова на мою мать.
        Я всё ещё держу протянутой руку, ожидая рукопожатия, потому что у нас так принято, но Эштон словно не замечает её и продолжает следить за суетой моей излишне заботливой матери.
        Я ищу взглядом ответы на все вопросы, бесконечным потоком возникающие в моей голове, в глазах Алекса, но, к своему удивлению, вместо привычной уверенности и поддержки обнаруживаю в них растерянность и негодование. Отец явно зол и совершенно точно не рад гостю.
        Чего не скажешь о матери: она словно проглотила галлон радости!
        - Девочки! Давайте скорее на кухню, быстренько сообразим ужин!
        Вообще-то мы могли бы и не готовить, для этого у нас есть Эстела. Эстела - что-то вроде домработницы, но только возведённой в максимально возможный ранг - наш дом и наша семья без Эстелы, кажется, никогда и не существовали. Эстела готовит лучше, чем мама, это правда, но Алекс имеет прямо противоположное мнение - он обожает мамину еду, а мама любит ему угождать, поэтому мы чистим картошку.
        Сестры хихикают и шепчут мне на ухо свои совсем недетские шуточки в адрес Эштона: даже им ясно, что мамин новый студент - совершенно очевидно, сын Алекса и наш сводный брат.
        Я не знаю, как много в сердечных вопросах решают детали, но, наверное, немало. В тот, самый первый наш вечер, Эштон оказался за столом напротив меня, и даже если бы мне не хотелось так жадно разглядывать каждую деталь в его облике, я бы всё равно, так или иначе, упиралась глазами в напряжённое до предела лицо. Он чувствовал себя некомфортно и, казалось, всей душой стремился уйти.
        18 лет - это такой возраст, когда мальчишка давно уже вырос, но и мужчиной ещё не стал. Эштон высокий, плечистый, но выглядит так, словно рос в высоту слишком быстро, чтобы накопить достаточно веса. У него немного заострённые черты лица, обычная мальчишеская стрижка, короткая, но с довольно длинной чёлкой, которая лишь намекает на то, что его каштановые волосы вьются. Самое главное на этом лице - глаза. Они карие и всегда как будто чуть сощуренные - точно как у Алекса, но намного темнее, и взгляд у них холодный, острый и даже дикий. Его глаза завораживают: хочется, чтоб они смотрели только на тебя и так долго, как только возможно, но, в то же время страшно, каждого даже самого маленького взгляда боишься и ждёшь одновременно.
        Иногда мы сталкиваемся взглядами, и он отводит свой первым, но не сразу. А я хочу, чтобы не сбегал, хочу, чтобы говорил со мной, открыл свою душу, а там, в той душе, даже мне, шестнадцатилетней глупой девчонке ясно, на каком-то подсознательном уровне известно, живёт огромный, неповторимый мир, не рай, но и не ад, а некое чудесное в своём притяжении место, и я хочу поселиться в нём…
        Сейчас, сегодня, в эту секунду, в это мгновение знаю точно, что хочу стать его частью.
        Я ни с кем не встречаюсь и никогда даже не пробовала. Мало того, даже не целовалась. Отец вложил в мою голову немало идей, но самая важная из них состоит в том, что никогда не стоит размениваться, соглашаясь на меньшее, малое, неинтересное, если при этом лишаешь себя возможности получить большее. Но я не хочу большего, я хочу Абсолют!
        Зачем бегать на свидания с мальчишками, которые по большей части ни на что и не способны, кроме как слюняво шевелить губами, пихая тебе в рот свой отнюдь не стерильный язык, ну и заливать как круто вчера прошла игра по баскетболу/волейболу/футболу/гандболу?
        Я пробовала пару раз сходить на дружескую прогулку, но… тоска съедала меня всякий раз задолго до того, как романтический интерес имел бы шанс проснуться. Весь окружающий меня контингент - одно сплошное безликое уныние.
        И вот, я сижу напротив Эштона, парня с завораживающими таинственной холодностью глазами, и не понимаю, что происходит? Почему мир вокруг нас растворяется, оставляя ощущение полёта, будто мы с ним - двое одиноких космических путешественников, и наша цель - далёкая Галактика, находящаяся на карте Вселенной за тысячи световых лет от планеты Земля?
        Ему задают какие-то вопросы, он пытается отвечать, но коротко и односложно - мешает акцент и скудный словарный запас, однако в целом Эштон неплохо говорит по-английски.
        - А где твоя мама? - внезапно спрашивает Аннабель.
        От этого вопроса мама вздрагивает, я это замечаю, потому что она сидит рядом со мной, а Алекс шумно набирает воздух в лёгкие: вот и попалась печенька с перчинкой из набора с названием «Жизнь». Отличный вопрос, Аннабель! В десятку!
        На самом деле Аннабель мне не родная сестра, она - дочь Алекса, моего отчима, и поскольку её родная мать Габриэль очень занята в бизнесе, на большом семейном совете было решено, что для всех будет лучше, если Аннабель станет жить с нами. И это действительно оказалось оптимальным решением - Алекс перестал разрываться между Аннабель и нами, мама переживать за него, а Габи испытывать чувство вины за голодное и одинокое детство нашей самой младшей сестрёнки.
        - Моя мать живёт и работает в Париже, она - дантист, детский - отвечает допрашиваемый.
        Вот так. И делов-то! И на вопрос ответил, и натянутую тетиву родительского напряжения оборвал. Надолго ли?
        - А когда она приедет? - детская простота.
        Алекс так усердно поджимает губы, что они белеют. Интересно, каково это - вдруг найти не потерянную годы назад пуговицу, а … сына?! Своего собственного родного ребёнка, успевшего вырасти за это время во взрослого восемнадцатилетнего парня с умными глазами?
        Я не хочу смотреть на мать, почему-то кажется, что ей нужна приватность в эту минуту, и мне не сложно уважать её желания.
        - Я не знаю, - отвечает Эштон.
        Сложные вопросы - простые ответы. Некомфортная ситуация - непробиваемая выдержка. Неуёмный девчачий интерес - холодный упорный игнор.
        Мне нравится его чёлка, определённо нравится. Ловлю себя на мысли, что хочу потрогать её. Нет, даже не так: не только потрогать, а запустить свои пальцы и, пропустив между них эти самые длинные на его голове пряди, пригладить их в направлении макушки. Та дикость, с которой мне хочется совершить этот странный жест, и пугает меня и смешит одновременно.
        Мы вновь сталкиваемся глазами, я улыбаюсь паранормальному количеству глупостей в своей голове, и он… он улыбается мне в ответ! Первый и единственный раз за весь вечер он улыбается. Хотя, если быть объективной, эту улыбку сложно назвать приятной: скорее, это - линия рта, сведённая судорогой внезапно нахлынувшей, незваной радости.
        Ты ледышка, да, Эштон? Ты дикий, странный, но такой притягательный… Ты горький, тёмный, твёрдый швейцарский шоколад, не так ли? А мне впервые в жизни, впервые в моей истории, хочется тебя растопить… и съесть! Потому что на самом деле, ты неповторимо сладкий и нежный, но никто ведь об этом не знает!
        - А Эштон теперь будет жить с нами? - Аннабель, похоже, решила осиротеть сегодня - и мать и отец от её вопросов приобретают такой вид, словно оба на грани инфаркта миокарда!
        - Мы ещё не говорили об этом, но обязательно обсудим, - резко отвечает отец.
        - Эштон, у нас полно свободных спален! - подключается маман, но Алексу её инициатива явно не по душе, он кладёт свою руку поверх её, словно пытается остановить.
        И наш гость всё это видит, подмечает каждую деталь, мечется взглядом от матери к отцу и обратно, жадно впитывая любую их реакцию. А я слежу за его глазами, вижу всё то, что хочет видеть он.
        Но не только за ними: кажется, я влюбилась в его руки: по-мужски большие, но по-женски нежные, юные, с выступающими венами над лучевыми косточками, длинными фалангами пальцев и ухоженными красивыми ногтями такой вытянутой формы, на которой шикарно смотрелся бы маникюр… У меня не такие. Нормальные ногти, но не такие…
        Далее следует неловкий ужин, мама старается изобрести актуальную тему для беседы, расспрашивает Эштона о его жизни, интересах, о том, что он любит, а что нет, стараясь, тем не менее, глубоко не копать, чтобы, не дай бог, не задеть его чувства.
        - А когда у тебя День Рождения? - внезапно подскакивает с вопросом Аннабель.
        - 27 ноября, - нехотя и даже в некоторой степени небрежно отвечает Эштон.
        - Невероятно! У них даже Дни Рождения почти совпадают! - наивно восклицает моя сестра, а я буквально давлюсь зелёной оливкой. Да уж, сходств действительно более чем достаточно: карий цвет глаз, их разрез, идентичность линий бровей, скул, носа, губ. Эштон, пожалуй, чуть выше Алекса и самую малость уже в плечах, и цвет волос у него каштановый, а не чёрный, как у отца. Ну и, конечно же, Эштон моложе…
        Настолько моложе, что я не могу выдавить из себя ни слова за ужином, путаю вдохи с выдохами и, то и дело, давлюсь едой, вкуса которой не могу разобрать, потому что подобно губке впитываю каждый выданный Эштоном звук и смысл каждого произнесённого им с диким акцентом слова.
        Я потеряна для общества, потеряна для себя и для этого мира, центром которого для меня так неожиданно и так внезапно вдруг стал Эштон.
        Алекс - красивый мужчина…
        Нет, не так!
        Алекс - очень красивый мужчина, настолько, что в 14 лет меня угораздило влюбиться в него и, конечно, избавиться от этой тинейджерской зависимости, от этого нездорового влечения мне помог только сам Алекс. Мы с ним просто поговорили. Правда, это был разговор длиною в восемь часов: мы ездили в Ла Пуш, тихое, спокойное место, где Алекс любит просто размышлять, как он сам мне однажды признался.
        В ту нашу поездку, в тот самый день своего излечения от первой в моей жизни влюблённости я узнала много подробностей из истории жизни своих родителей. Всех троих: мамы, Алекса и моего родного отца Артёма. Мама никогда бы не рассказала мне всех тайн их совсем не простых отношений, и мне никогда бы не пришло в голову, что в основе всех этих событий лежало одно очень большое чувство, что именно оно стало причиной пережитых семейных катастроф и потрясений.
        Обычные люди находят друг друга, какое-то время встречаются, женятся, потом у них рождаются дети, у кого-то раньше у кого-то позже, у моих же родителей всё не так: у них все сложно, даже, наверное, гипер сложно.
        Нашу семью не назовёшь простой и уж точно не обвинишь в предсказуемости. Это такая семья, все четверо детей которой объединены не общими генами своих родителей, а их любовью друг к другу. Гены у нас разные, а дом и семья одни на всех. При этом своего отчима я люблю и ценю больше, чем родного отца, моя сводная сестра Аннабель обожает мою мать и недолюбливает собственную, а в сердце Алекса я занимаю больше места, чем сёстры, в чьих жилах течёт его кровь.
        Впервые я задалась вопросом, почему в моей семье всё происходит так, как происходит, когда мне было 12 лет. Однажды в субботу, вернувшись с уроков по испанскому языку раньше обычного, я застала родителей целующимися на диване в одном из наших просторных холлов. Это не был поцелуй обычных родителей, этакий типичный клевок в щеку: мама и Алекс, мне показалось, были готовы съесть друг друга живьём! Таких поцелуев я даже в кино не видела! Конечно, в то время мне ещё не были знакомы такие понятия как страсть и одержимость, а мои родители были и есть именно одержимы, но мне было совершенно очевидно и понятно, что они любят друг друга и хотят быть вместе. Некоторое время спустя я спросила у матери:
        - Мам, а почему вы с Алексом расходились и жили порознь?
        И она не сразу, но ответила:
        - Потому что не могли жить вместе.
        - Но вы ведь хотели? - мне требовалось понять логику взрослых поступков. Тем более, что я очень хорошо помню то время, помню, как плохо мне было, как чахла и без конца болела мама, как Алекс уезжал на многие-многие месяцы за границу и лишь изредка, иногда звонил мне, как женился, и как родилась наша с Лурдес сводная сестра Аннабель.
        - Хотели, - уверенно ответила мама.
        - Тогда почему разбежались?
        - Это сложно, дочь, когда-нибудь я расскажу тебе в общих чертах, что произошло, но только лишь для того, чтобы ты не повторяла моих ошибок. А сейчас тебе ещё рано вникать во все это.
        Разговор на эту тему больше никогда не возникал, но это вовсе не означало, что мой интерес иссяк. Что ж, он был полностью удовлетворён в тот самый день, когда Алекс раз и навсегда положил конец моей навязчивой детской любви: он рассказал мне все в деталях. Ну, наверное, не во всех, но я все поняла. Осознала, что этот мужчина целиком и полностью, до конца своих дней, до кончиков своих волос, каждой своей клеткой и каждым атомом своих запахов принадлежит одной единственной женщине, и ею никогда не буду я или какая-нибудь другая девушка. Эта женщина - моя мать.
        Мне было 14 лет, но история, которую доверили, раз и навсегда поставила точку в моём желании оказаться «той самой».
        Я долго не могла уснуть вечером, а утром проснулась совершенно другим человеком, и Алекс навсегда перестал быть для меня мужчиной и остался лишь другом и отцом. Иногда мне кажется, что я люблю его больше чем маму, больше чем своего родного отца, больше чем всех своих братьев и сестёр вместе взятых, больше чем всю мою семью и себя саму! Потому что Алекс - это целый мир, необыкновенный мир, красочный, яркий, радостный, счастливый как Рождество…
        И вот, в тот сентябрьский вечер я узнаю о существовании копии Алекса, которая моложе его самого на 20 лет и явно никому не принадлежит! Вот только мне было невдомёк, что Эштон, на самом деле, вовсе никакая не копия…
        ГЛАВА 2. ОТКУДА ВЗЯЛСЯ ЭШТОН?
        Никто вслух не обсуждает происхождение Эштона. Я долго пытаюсь добиться от матери любых комментариев по этому поводу, но она как скала - непоколебима. Вытерпев неделю, отправляюсь за ответами к Алексу.
        Отец работает в кабинете, как обычно, чертит проекты в своём гигантском планшете.
        - Это будет жилой дом или офисы? - спрашиваю.
        - Конечно, жилой. Ты же знаешь, Соняш, я теперь строю только дома для жизни, а офисами пусть занимаются другие архитекторы.
        - А что это за стержень посередине?
        - Это не стержень, а основа. Ну, вообще-то, в некотором роде стержень - ты права. Квартиры будут вращаться вокруг своей оси, давай покажу.
        И Алекс показывает мне 3D видео, рассказывающее о концепции его проекта.
        - А зачем это нужно? - спрашиваю.
        - Ну, во-первых, это удобно: хочешь солнце - поворачиваешься к нему, не хочешь - отворачиваешься. Плюс экономия энергопотребления.
        - А Эштон откуда взялся?
        Алекс тут же меняется в лице, его тёплая улыбка гаснет, он морщит лоб и замечает:
        - Ты точно как твоя мама: никаких плавных переходов, сразу трескаешь по лбу!
        - Так откуда?
        - Из прошлого.
        - Он твой сын?
        - По всей видимости, да.
        - Ты не знаешь точно?
        - Нет.
        - Но ты узнаешь?
        - А как ты думаешь, это уместно? На моём месте стала бы ты это делать?
        - Нет.
        - Ну, вот и я тоже.
        - Помнишь, ты рассказывал мне о важности защищённого секса?
        - Конечно, помню. А что такое? Ты…
        - Нет не я, а ты! Так откуда Эштон?
        Алекс вздыхает, молчит некоторое время, затем встаёт и, засунув свои ладони в карманы брюк, подходит к панорамной стене. Молчит, глядя на море, затем внезапно отвечает:
        - Знаешь, случаются такие моменты в жизни, когда ты эмоционально настолько истощён, что теряешь контроль. Перестаёшь заботиться о важных вещах, кажется, что ничто больше не имеет значения, и ты просто делаешь то, что хочется в эту секунду, не задумываясь о последствиях. Это был как раз такой момент.
        Какое-то время мы молчим, потом он продолжает:
        - Мать Эштона - та самая женщина, которая помешала твоей матери принять важное решение. Я всегда думал, что это же самое решение являлось единственно верным… но только не для тебя, Соняш!
        Алекс внезапно оборачивается, смотрит мне в глаза уже совершенно другим взглядом - живым, даже в некоторой степени озорным, и добавляет:
        - Ты только подумай, Соняш! Тебя бы не было, не было бы Эштона, если бы твоя мама сказала одно короткое, но такое большое «да» в тот день!
        - Но были бы другие…
        - Да, возможно. Это были бы наши с твоей матерью совместные дети. Но тебя бы не было! А я не представляю нашей жизни без тебя, понимаешь? И не хочу представлять!
        - А без Эштона?
        - Сонь… Ты росла на моих глазах, какое-то время даже в моих руках. А Эштона я не знаю. Понимаешь?
        - Мне кажется, ты его не любишь…
        - Нельзя любить кого-либо, не зная его. Дай мне время, пожалуйста.
        - Но маме Эштон нравится!
        - Твоя мама - самое доброе и любящее существо на планете, она любит всех детей, независимо от их происхождения. Я не могу так. Надеюсь, что смогу полюбить его. Надеюсь.
        Он снова задумчиво смотрит на спокойный серый залив. Я подхожу и обнимаю его сзади - знаю, что делать, когда отцу плохо или неспокойно. Его губы тут же растягиваются в улыбке, он поворачивается ко мне, целует в макушку, а руки заключают в объятия.
        - Это случилось в те ваши пять дней в Париже, о которых ты мне рассказывал?
        - Да. Именно тогда.
        - Подумать только… Всё это время он жил в Париже, а ты даже не знал о нём! Он твой сын, в этом нет сомнений. Он так похож на тебя!
        - Я знаю, - отвечает отец со вздохом.
        Вообще, надо сказать, не только я, но и Лёха обожает Алекса, даже относится к нему с нескрываемым почитанием, а вот с родным как-то не ладится у него. Даже и не знаю, почему. Я папу Артёма вижу довольно часто, бывает даже, что ужинаю у него. Мы легко находим общие темы для бесед, да и вообще, чувствуем себя в компании друг друга вполне комфортно. Я знаю, что он любит меня, и Лёшку, конечно, тоже, а то, что случилось между ним и матерью - это их история и их трагедия. Я всегда буду оставаться для него дочерью, а он для меня отцом.
        А ещё у меня немного болит сердце о нём, о его судьбе. Мой родной отец не достиг слишком многого, как Алекс, например, и это, я подозреваю, некоторым образом давит на него. Не столько сам этот факт, сколько то, что мама ушла от него к более успешному мужчине. Он часто бывает в депрессивном расположении духа, редко видится с друзьями, которых у него не так и много, живёт один и, насколько мне известно, не имеет постоянной подруги. Я пытаюсь уговорить его начать встречаться хоть с кем-нибудь, ведь ему всего сорок четыре года, это не молодость, но и не старость! Сколько людей находят друг друга в таком возрасте, а бывает и позже! Даже фильм про это сняли: «Москва слезам не верит» называется, моя мамочка его обожает, особенно исполнять песню про Александру. Мы, бывает, вместе её поём под настроение: мама, безголосая Лурдес и я. Аннабель петь не любит, хотя умеет, но обожает рисовать - это умение, почти талант, передал ей отец, очевидно.
        Алекс у нас - скопище талантов, навыков и умений. Он всё может, всё знает, всё умеет, и притом лучше всех. Немудрено, что у моего родного отца Артёма прогрессирует чувство неполноценности на таком фоне… Но это ведь, скорее, редкий дар! Такие люди не встречаются через одного, большинство могут похвастать только одним талантом, а у многих так и вовсе их нет! Алекс никогда не стремился быть лучше других, его образованность - следствие любознательности, жадного до знаний ума, трудолюбия и целеустремлённости. Эти личные качества и привели к тому, что он развил себя до недостижимых для большинства высот. Лично мне удивительно другое: как они с матерью умудрились отыскать друг друга среди всех прочих людей, ведь и она такая же точно, как он! Ровно с тем же набором: трудолюбие, усердие, пытливый и работоспособный ум и постоянная внутренняя потребность завтра быть лучше, чем сегодня! Моей матери сорок три года, она потрясающе поёт, плохо рисует, но время от времени посещает уроки модного художника. Она всю жизнь занимается йогой, а с возрастом стала ходить ещё на танцы и фитнес. Мама в совершенстве знает
пять языков, ещё три - на уровне туристического общения, сейчас учит китайский, потому что Алекс его знает, а она нет, и это ей не нравится. Моя мамочка - профессор в одном из самых крупных Университетов США и не чего-нибудь, а высшей математики! Ей нравится учиться, узнавать новое, приобретать умения: «Я люблю напрягать свои мозги! Это такой кайф!» - совершенно искренне утверждает она.
        Ни мама, ни Алекс никогда не смотрят телевизор, им это скучно. В свободное от нас и работы время они либо болтают друг с другом (что чаще всего), либо, лёжа в обнимку (это обязательно) читают каждый свою книгу. Идеальная пара. Идеальное совпадение интересов, устремлений, важнейших взглядов и ценностей. Глядя на них, я понимаю, что мама и мой родной отец никогда не были такой парой, и не смогли бы стать - слишком они разные. Поэтому осуждать мать за то, что выбрала другого мужчину, никогда не буду - не имею такого права. Каждый человек волен прожить свою жизнь так, как хочет, как велит ему душа.
        Мама счастлива, Алекс счастлив, Лёха счастлив в своём обожании маминого второго мужа, что уж говорить обо мне… для меня Алекс - папочка в кубе. А то, что мой родной отец не хочет, не стремится, не пытается устроить свою личную жизнь, свою судьбу - разве виноват в этом кто-нибудь кроме него самого? Мама - не его человек, теперь, спустя годы, это особенно очевидно, так почему же не дать себе шанс найти того, кто будет совпадать с тобой в твоих желаниях? С кем у тебя будет своя собственная идиллия, отличная от всех других, и пусть люди и не поймут, почему вы двое так тащитесь от программирования и часами играете в компьютерные игры с банкой пива под рукой? Почему нет? У каждого своё собственное представление о счастье и комфорте!
        А я хочу, чтобы мой муж был во всём похож на Алекса! Вот во всём! И я даже готова стать профессором математики и скрючиваться буквой «Зю» в йоговских позах, только бы рядом был такой же развитый и интересный человек! Такой же умный, добрый и отзывчивый, знающий каждый фибр моей души и умеющий заставлять её петь так же, как поёт мамина душа…
        Мне нужно, чтобы он любил меня. Чтобы боготворил и носил на руках в прямом и переносном смысле, точно так же, как Алекс носит мою мать. Как смотрит на неё: так, словно она центр Вселенной. Как оберегает её, трясётся только от мысли, что с ней может произойти нечто, способное её у него забрать. Хочу, чтобы меня боялись потерять точно так же, чтобы сходили с ума от одной только мысли об этом. Хочу, чтобы у нас были дети. Пусть не сейчас и не скоро, но когда-нибудь, в очень далеком будущем, я бы ходила беременной от него, и он бы любил меня и оберегал ещё больше. И я его тоже, потому что он дал мне главное - счастливое материнство.
        История Валерии и Алекса в книгах «Моногамия» и «Моногамист»
        ГЛАВА 3. ПОМОЩНИК
        Следующая встреча с Эштоном случилась почти два месяца спустя - в самый разгар подготовки к Рождеству. Несмотря на то, что мама пригласила нового члена семьи приходить в любое время и обязательно по воскресеньям, он не появлялся в нашем доме ни разу, не пришёл даже в День Рождения Алекса, хотя мы его очень ждали… Ну, мы с Лурдес, по крайней мере.
        И вот, совершенно неожиданно, в конце ноября, в самую обычную среду мама вернулась домой из своего Университета не одна и не с Алексом.
        - Сонечка! Я привезла тебе помощника! Встречай Эштона!
        Я оторопела:
        -Помощника?!
        - Ну конечно! Тебе же нужна помощь с гирляндами? Кто говорил, что Стэнтон вывихнул бедро и не может помочь тебе в этом году?
        Я замечаю, как маман усиленно подмигивает мне своим левым глазом, что выглядит так, словно у неё нервный тик. Всё ясно: гирлянды - это предлог, чтобы затащить Эштона в наш дом.
        - Обозначь парню фронт работы, а я пока займусь ужином. А Лурдес где?
        - Просила передать, что останется сегодня у Габи вместе с Аннабель. Сказала, они закажут тайскую еду.
        - Тайскую?! - округляются мамины глаза. - У Аннабель снова живот болел утром, какая тайская еда, ты шутишь?
        - Ну, не знаю. Не забывай, пожалуйста, мам, что с ними Габи, и Аннабель ей как бы дочь… - многозначительно намекаю матери на её склонность к гиперопеке не своих детей. Это странно, о нас она так трепетно не печётся, как об Аннабель и теперь уже, похоже, что и об Эштоне тоже.
        Мы с Эштоном - два молчуна. Мне не так легко даётся коммуникация с новыми людьми, но у Эштона, похоже, проблемы посерьёзнее моих.
        Я уже пыталась поговорить с ним о погоде, пока мы спускали с чердака коробки с электрическими гирляндами, интересовалась о его будущей профессии, пока искали ножницы, чтобы разрезать скотч и вскрыть их, но кроме коротких ответов, состоящих из одного-двух слов, так ничего и не получила. Подумала было рассказать что-нибудь о себе, но Эштон всем своим видом и упорным молчанием чётко давал понять: «Ты мне не интересна!». И я умолкла. Спросила только, когда мы выходили на террасу, не холодно ли ему в одном лишь батнике, на что получила:
        - Нет.
        Один долгий и молчаливый час ушёл на то, чтобы распутать гирлянды - в прошлом году уборкой всей этой праздничной красоты занимался мой брат Алексей совместно с Лурдес и Аннабель, и это, скажу я вам, тандем беспечности и расхлябанности. Сколько ни объясняй им, что гирлянды нужно распутывать и аккуратно слоями укладывать в коробках, бесполезно: кидают всё как попало!
        Но Эштон никак не комментирует беспорядок, за который мне так стыдно, молча делает свою работу. Закончив, тут же спрашивает:
        - Куда вешать?
        Я аж подпрыгнула от неожиданности.
        - Ну, обычно, мы развешиваем их на перила террас просто, и всё, - отвечаю.
        - А если растянуть по стеклу ровными линиями вдоль всего фасада, не лучше будет? Там вон клипсы есть, за них и цеплять можно. Наверное, для этого и оставили их. Я думаю.
        - Лучше, конечно, но туда же не достать! - возражаю. - Если только треногу притащить, - добавляю задумчиво.
        Внезапно Эштон быстро и совершенно неожиданно взбирается на стеклянный борт, в какое-то мгновение теряет равновесие, но успевает схватиться за поручень нависающего над нами выступа террасы третьего этажа, отчего его батник поднимается кверху, обнажив живот и спину холодному, сырому ноябрьскому ветру. Я обнаруживаю своё лицо прямо напротив чужого пупка, так близко, что несмотря даже на недостаток света могу различить каждый тёмный волосок на его коже - я не заметила сама, как и когда бросилась спасать своего помощника, рискнувшего целостностью своего организма во имя Рождественского убранства нашего дома. И хотя ледяные северные порывы ветра пронизывают насквозь, мелкие крупицы редкого снега, словно иголками, вонзаются в мои замёрзшие щёки, внутри меня разгорается неистовый пожар… Так странно, как в это мгновение я не чувствовала себя ещё никогда, ни разу в жизни так явно не ощущала некоторые особо интересные части своего тела. Где-то в отдалённых закоулках затуманенного сознания возникают догадки о том, что бы это могло быть, и мне тут же становится дико неловко и стыдно.
        Я буквально отпрыгиваю от Эштона и пытаюсь скрыть своё замешательство и алеющие щёки откровенным враньём:
        - Ты чего?! С ума сошёл? Разбиться хочешь?
        Эштон смотрит на меня со странной ухмылкой и выглядит так, будто всё понял и знает, что произошло секунду назад в моём теле и всё ещё продолжает происходить.
        - Испугалась? - спрашивает неожиданно ласково, таким странно нежным бархатным голосом, какого я и не подозревала в нём.
        - Тьфу, на тебя! Конечно! Тут же высоко, если не разбиться, то покалечиться точно можно! - отвечаю, вполне убедительно имитируя полнейшую незаинтересованность его животом, но мой взгляд предательски соскальзывает с его лица и мгновенно упирается в то самое место. Его джинсы… Он носит их слишком низко, слишком интимно это выглядит. Я отворачиваюсь и пытаюсь замять свою неуклюжесть словами:
        - Тебе точно не холодно?
        - Нет.
        Его голос опять такой же ледяной, как и прежде, словно и не было этого мимолётного мгновения мягкости и чуткости с его стороны, словно бы произошедшее и вовсе мне просто привиделось.
        Какое-то время мы в полнейшей тишине развешиваем гирлянды, Эштон всё делает сам, а я иногда прошу его помочь мне куда-нибудь дотянуться. Именно «куда-нибудь», потому что это совершенно не важно, и я всего лишь пытаюсь начать с ним беседу. Любую. Ни о чём. Только бы он не молчал.
        - Как тебе Вашингтон?
        - Нормально.
        - Красиво здесь, правда?
        - Красиво. Но дома всегда лучше.
        - Скучаешь?
        - Да.
        - А знаешь, где находится самое красивое место на Земле?
        - Где?
        - В Байрон-Бэе. Мы там отдыхали с родителями два года назад. Я просто влюбилась в тёплое море, пляжи, пальмы… Ты будто из реального мира попадаешь в счастливый сон, и в нём так спокойно и так красиво!
        - Не знаю, не был.
        - А знаешь, где это?
        - В Австралии.
        Я удивлена: если он не был, тогда откуда знает? Спрашиваю:
        - Байрон-Бэй - не самое знаменитое место на Земле, странно, что ты знаешь о нём.
        - Люблю географию.
        И снова молча растягивает гирлянду по стальным поручням нашей стеклянной террасы.
        - Меня родители хотят отправить на учёбу в Европу. Ну, не настаивают, конечно, говорят: «выбор за тобой», но я знаю, что они правы. В Европе образование лучше. Странно, кстати, что ты сюда приехал учиться.
        Эштон оставляет это моё соображение без комментария, продолжая всё так же молчаливо развешивать гирлянды по перилам, соединять их друг с другом, проверять, работают ли они, а если нет, то искать места разрывов.
        Но я не сдаюсь:
        - Ты… ты не слишком часто приходишь к нам…
        - Времени нет.
        - А с отцом тоже не встречаешься?
        - С ним видимся.
        - Часто?
        - Иногда.
        Внезапно Эштон спрыгивает с перил, подходит ко мне вплотную и странным, почти вызывающим тоном сообщает:
        - Он купил мне квартиру.
        Я улыбаюсь. Почти как дурочка.
        - Ну… это же здорово! Иметь свой дом, я имею в виду. Можно позвать гостей...
        -И машину. Крутую такую тачку, тысяч за сто.
        - У нас без машины сложно, - тут же отзываюсь. - Мне в этом году тоже уже можно получать лицензию, но папа… Алекс против. Говорит, это небезопасно в Сиэтле. И у нас же Стэнтон всё равно отвозит Лурдес и Аннабель в школу, так что… Я пока без машины, - улыбаюсь во весь рот.
        Сама не понимаю, почему так сильно стараюсь ему понравиться. И, кажется, чем упорнее он отталкивает меня, тем сильнее мне хочется к нему приблизиться!
        - Я ненавижу гостей! - неожиданно заявляет.
        Мои брови взлетают в недоумении.
        - Ты сказала, своя квартира - это возможность принимать гостей, так вот: я ненавижу гостей.
        - Почему?
        - Потому что они хитрецы. Входят в твой дом, трогают твои вещи, а потом просто сваливают. И забывают о тебе сразу же, как захлопнется твоя дверь.
        - Не все такие. Есть хорошие, добрые люди. Если не общаться, не дружить ни с кем, то можно же совсем одичать!
        Эштон отходит от меня, распечатывает новую коробку с гирляндами, некоторое время распутывает их, затем неожиданно продолжает наш диалог:
        - И что в этом плохого?
        Я даже не сразу сообразила, к чему именно относился этот вопрос.
        - В чём?
        - В дикости.
        - Ну… Одному ведь плохо… Не с кем поговорить, поделиться своими проблемами, попросить о помощи… Да и просто поболтать за чашкой чая!
        - Вы все тут пьёте только кофе.
        Последнюю фразу он произнёс словно с ненавистью.
        - Или кофе… Какая разница. Дело ведь не в этом, дело в тепле, которым люди согревают друг друга!
        Эштон внезапно отрывается от гирлянды и окунает меня в долгий, пронзительный, глубокий взгляд. Взгляд, полный боли, как мне показалось в ту секунду. Таким я тоже его ещё не видела: он словно оцепенел, застыл на какие-то мгновения, и от этой его странной реакции меня обдало холодом, я буквально почувствовала, как струятся ледяные потоки по моей спине.
        - И кстати, мы с папой пьём только чай. А мама кофе… - зачем-то сообщаю ему.
        В глазах Эштона загорается нечто ещё более болезненное, но и доброе, тёплое, в то же время.
        Мы снова молчим и продолжаем работать. И мне больше совсем не хочется говорить. Кажется, рядом с Эштоном проще и легче молчать. Для всех проще.
        Закончив террасу на втором этаже, я предлагаю:
        - Пойдём в дом, темно уже. Завтра закончим. Приедешь?
        - Нет. Сегодня всё доделаем, завтра я занят.
        - А послезавтра?
        - Тоже.
        - Такой занятой?
        - Разумеется. Мне нужно делать свою работу.
        - А ты работаешь?
        - Конечно.
        - Где?
        - Спасателем в бассейне.
        Мой рот открылся с вопросом «разве Алекс не дал тебе достаточно денег, чтобы спокойно учиться, ни на что не отвлекаясь?» но тут же захлопнулся, поскольку мозг, осознав неуместность этого вопроса, вовремя направил ему нужный импульс.
        - Хорошо плаваешь?
        - Нормально.
        Опять это «нормально». Такое чувство, будто я настолько скучная и занудная личность, что Эштон буквально считает секунды до окончания пытки вынужденного общения со мной. А я сама себе удивляюсь: вообще-то все вокруг считают меня достаточно замкнутой и закрытой, что, наверное, в некотором роде, правда. У меня мало друзей, можно сказать, совсем нет - мне вполне хватает сестёр и старшего брата Алексея, который с нами не живёт, но приезжает каждое воскресенье на семейный ужин вместе со своей девушкой и в обязательном порядке играет со мной одну партию в шахматы. И я даже уже иногда выигрываю у него - сказываются регулярные тренировки с Алексом, победить которого практически невозможно. Иногда я подозреваю, что у него в мозгу встроенный суперпроцессор!
        В школе у меня есть подруга - Кейси. Кейси - не совсем формальная девушка, у неё уже имеется несколько тату, и их количество постоянно растёт, она носит пирсинг в ушах, носу, щеках, языке, и не только, но Кейси - единственный человек, которого интересую именно я, а не моя семья. Вернее, Алекс и его возможности. Всё дело с social networking, которому нас обучают буквально с пелёнок: плети паутину своих знакомств, копи нужных и перспективных людей в своей копилке, чем шире твоя сеть, тем выше и больше будет твой дом и круче машина. Это, конечно, полезное занятие, но в какой-то момент начинаешь ощущать себя фантиком в фальшивом, насквозь искусственном мире человеческих отношений. Самое настоящее, что мне довелось увидеть за свою не такую уж и длинную жизнь - это любовь родителей друг к другу. С детства я воспринимала их преданность как нечто обычное и вполне традиционное, но чем старше становлюсь, чем больше людей узнаю и вижу вокруг себя, тем яснее понимаю, что то, что есть в нашей семье, почти уникально…
        И, порою, мне становится страшно: а что, если я никогда не смогу найти свою половину? Не просто человека, согласного и готового провести свой век рядом со мной, а такого, который будет любить меня по-настоящему, болеть вместе со мной моими болезнями, дышать моими радостями, разделять мои горести и поддерживать в любой трудности, как это делает моя мать, и без которого я не смогу дышать, как без неё не может Алекс… Он сам так и сказал мне однажды: «Я задыхаюсь, если твоей матери нет рядом: весь мой смысл заключён в ней, все мои мысли всегда приходят к одной и той же точке - той самой, где с семнадцати моих лет хранится её образ…».
        Что, если я буду пытаться снова и снова и каждый раз ошибаться, наталкиваясь на кого-то не того? Во мне уже давно родился и со временем только увеличивается страх одиночества. От мысли, что я могу остаться совершенно одна, без семьи, меня охватывает настоящий ужас!
        Алекс знает, чувствует меня. Не помню, как и что именно я однажды сказала, чем выдала себя, но он тогда обнял меня и тихо прошептал на ухо: «У каждого человека есть пара на Земле. Ищи её не умом, ищи сердцем». А вслух добавил:
        - И не надейся на парней! Иногда мы такие глупцы… Если почувствуешь, что он - тот самый, не позволяй ему пройти мимо, вовремя не спросить твой телефон или и того хуже, всё разрушить! Не дай стереотипам и гордости решить твою судьбу!
        Ему легко говорить, он уже нашёл маму, и теперь ему совершенно не о чем беспокоиться! А у меня впереди неизвестность… и множество возможных неудач и ошибок.
        Я смотрю на Эштона, на его длинную тёмную чёлку, уже всю в снежинках, и внезапно ощущаю странное тепло, разливающееся в моей груди. Говорю себе: «Наверное, я начинаю любить его и принимать душой в нашу семью, ведь номинально он - мой брат…». Но ясно понимаю, совершенно чётко осознаю, что медовая радость, щекочущая меня изнутри всякий раз, как этот странный парень попадает в поле моего зрения, не имеет ничего общего с теми тёплыми чувствами, какие я испытываю к Лурдес, Аннабель и Алёше. И это совсем не то, что моё четырнадцатилетнее сердце испытывало по отношению к Алексу - то был восторг и желание быть центром его Вселенной, владеть его вниманием единолично и безраздельно, а это - невероятное притяжение, желание касаться, трогать, просто находиться рядом, в максимально возможной близости. И этот его живот… моя реакция при виде его… Необъяснимая, странная реакция, за которую почему-то стыдно.
        Я отворачиваюсь, вскрываю коробки с гирляндами для третьей и последней террасы, но делаю это так медленно, словно во мне вдруг поселилась улитка. Внезапно понимаю, что хочу продлить этот холодный ноябрьский вечер до бесконечности…
        Моё внимание привлекает шум открывающейся двери в гараж, я бегу в дом к окнам, смотрящим в сторону нашего бэк-ярда, и с удивлением обнаруживаю машину Алекса, а вскоре и его самого, выходящего из неё с огромным букетом белых лилий. Тут же бросаюсь обратно к Эштону:
        - Эштон! Эштон! Ты представляешь, папа приехал! На три дня раньше вернулся из Европы! Мама будет на седьмом небе от счастья!
        Эштон спрыгивает с поручня, брови его сведены, он - то ли озадачен, то ли расстроен, то ли просто чем-то недоволен.
        - Бросай эти гирлянды, пойдем, скорее, встретим его! Он это обожает! - у меня уже зудёж в пятках, потому что Алекс всегда привозит замечательные подарки.
        - Нет, мне домой пора. На неделе как-нибудь заскочу, доделаю всё, что осталось.
        - Да перестань ты, мама ни за что не отпустит тебя без ужина! Ты же видел, какая она чересчур заботливая! Особенно, когда дело касается тебя! - я улыбаюсь ему во весь рот, и радость от приезда Алекса в моём сердце так велика, что я забываю о том, как холоден и неприветлив был со мной Эштон весь этот вечер, хватаю его за руку и тащу в дом, вниз, в холл, встречать отца.
        Но нас опережает маман, буквально летящая в том же направлении, что и мы, с телефоном у уха и сияющим лицом. Она так поглощена своей радостью, что не замечает нас, но зато мы с Эштоном становимся немыми свидетелями вопиющей сцены: мама врезается в Алекса, он роняет свой букет, подхватывает её на руки и, жадно целуя, направляется к лестнице, ведущей наверх, в сторону их спальни.
        Мне становится жутко стыдно… Нет, мы все прекрасно знаем и уже привыкли, что у родителей совершенно точно есть бурная интимная жизнь, но Эштон этого не знает, и со стороны всё это выглядит очень неудобно!
        Я хватаю воздух ртом, срочно пытаясь сообразить что-нибудь адекватное в данной ситуации, но Эштон удивляет меня больше родительской выходки: совершенно спокойным и даже ледяным тоном он спрашивает:
        - У вас ведь тут есть пляж, кажется?
        - Да… - отвечаю растерянно.
        - Пошли, - коротко заявляет и быстро направляется вниз по лестнице.
        Бегу вслед за ним, подпрыгивая как заяц, и уже снаружи, у бассейна, ледяной ветер приводит меня в чувства, и я выдаю первую разумную мысль:
        - Мне кажется, пляжный сезон давно закончился, Эштон!
        Он продолжает так же молча двигаться, никак не реагируя на мои соображения по поводу его идеи прогуляться холодным вечером, практически уже ночью, по нашему пляжу. Наконец, мы добираемся до воды, Эштон буквально падает на песок и, поджав к груди колени, долго сидит, глядя в чёрную бездну. Я стою какое-то время рядом, не решаясь садиться на слишком холодный песок, затем всё же опускаюсь рядом. Эштон в то же мгновение словно просыпается из какого-то своего странного сна, стаскивает батник и отдаёт его мне, оставшись в одной лишь футболке.
        - Ты с ума сошёл? Оденься сейчас же! Простудишься!
        - Ерунда, - отвечает коротко, и я уже знаю, что спорить бессмысленно - этот человек не поддаётся уговорам и не внимает убеждениям.
        Пару минут спустя, так же глядя в темноту, как и прежде, он признаётся:
        - Не хочу быть в этом доме, пока они…
        Он умолкает, но его мысль очевидна. Мне снова стыдно, неловко и… обидно. Обидно за родителей. Они ничего плохого не делают. Они просто живут так, как, в сущности, и нужно жить. Они не обязаны никому и ничем, а главное, никто не имеет права осуждать их стремление быть всегда вместе. А ведь они так счастливы, когда вместе! В нашем доме живёт радость, доброта, понимание. Мы живём в любви друг к другу, и кто такой Эштон, чтобы осуждать?
        - Не суди строго. Ты не знаешь … многих важных вещей. Слишком много всего выпало на их долю, слишком много они пережили, чтобы жить, оглядываясь на мнение других.
        Сказав это, я осознаю, что выдала мысль, не соответствующую моему возрасту. Эштон поворачивает голову и смотрит мне в глаза, его губы находятся так близко, что я ощущаю тепло всякий раз, как он выдыхает. Слишком темно, чтобы разобрать выражение его лица, но я чувствую - он удивлён тем, что я только что сказала ему. А эта мысль не моя - это слова самого Алекса, а я - всего лишь копилка его уроков.
        - Что именно они пережили?
        - Знаешь, однажды Алекс доверил мне всю их историю в деталях. На это ушёл целый день наших с ним жизней, и поверь, у него для этого была очень веская причина. Но я думаю, что у меня нет права рассказывать чужие секреты, и я никогда не рассказывала. Единственное, есть общеизвестные факты, но даже их достаточно, чтобы понимать - они заслужили то, что имеют. Жизнь коротка, и они это знают лучше, чем кто-либо.
        - Рассказывай, - мягко просит Эштон, снова устремив свой взгляд в темноту.
        - Я не знаю, известно ли тебе это… Когда Алексу было около тридцати лет, он заболел. Очень серьёзно заболел, врачи считали, что он не выживет. Мама тогда жила на другом конце планеты с моим отцом, а мне было два года. И хотя мама говорит, что дети не могут иметь настолько ранние воспоминания, я помню своё одиночество… Жуткое, страшное, опустошающее одиночество.
        Эштон снова поворачивается ко мне, я снова ловлю его дыхание.
        - Почему одиночество?
        - Потому что моя мать уехала от нас почти на три месяца, улетела на другой материк спасать Алекса. И она его вытащила. Тогда дважды, потом спустя годы ещё несколько раз. Они чувствуют друг друга как самих себя, и приходят на помощь в самый правильный момент - так считает Алекс. Вернее, он в это верит. Это его собственная религия.
        Эштон смотрит неотрывно, впитывает каждое моё слово.
        - Алекс был очень болен, буквально умирал у матери на руках. Обессилел настолько, что не мог сам передвигаться, стыдился своей болезни, немощи, худобы, того, что совсем не мог есть, но она была рядом и упорно верила, что он выкарабкается. Но он и не пытался. А мама всё равно тащила его, тянула так, как может только бесконечно любящий человек. Она болела вместе с ним, разделила его боль, его стыд и немощь. А заболел он, потому что мамы не было рядом. Он сам мне так сказал: «Жизнь потеряла смысл. Зачем существовать, если не можешь жить без того, кто важнее и дороже всех?». Ещё он сказал: «Мы совершили очень много ошибок, обидели многих важных и дорогих нам людей, не раз причиняли боль, но если Бог есть, он знает - мы не могли по-другому». И знаешь, глядя на них каждый день, я в это верю - они действительно не могли.
        Эштон находится всё так же близко и так же вглядывается в моё лицо, я чувствую его тепло, и, несмотря на ледяной ветер, мне совсем не холодно. Внезапно, совершенно неожиданно для меня самой у меня вырывается вопрос:
        - Ты хотел бы так же любить и быть любимым, как они?
        - Нет! - тут же отвечает Эштон, но я ему не верю, потому что такие вопросы слишком тяжеловесны, чтобы так легко и быстро находить ответы на них.
        - Просто ты не знаешь… ничего не знаешь об этом, - медленно возражаю ему.
        Вдруг замечаю, что на кухне загорелся свет, вижу маму у стойки, уворачивающуюся от назойливых поцелуев отца.
        - Пошли в дом, - зову Эштона. - Поможем им с ужином.
        По мере того, как мы входим в нашу огромную столовую и приближаемся к кухне, я слышу обрывки родительских фраз:
        - Мы с тобой - двое старых извращенцев! - хихикает мама.
        - Поверь, Лерун, ты понятия не имеешь об извращениях. То, что делаем мы с тобой - это естественная потребность двух любящих людей в физической близости.
        - Я сомневаюсь, что все остальные любящие делают то, что творим мы с тобой…
        Я мысленно благодарю Бога за то, что Эштон не знает русского языка, и выдавливаю из себя максимально громкий кашель, такой, чтобы мы, не дай Бог, опять не стали свидетелями картины, слишком откровенной для его тонкой душевной организации.
        Родители тут же умолкают и отрываются друг от друга, но это мало меняет положение вещей, потому что оба они переодеты в домашнее, и у обоих мокрые головы от только что принятого душа. Я прикусываю губу, стараясь не думать о том, о чём совершенно точно сейчас думает Эштон. И, наверное, я с ним в какой-то мере согласна - мои родители слишком любвеобильны для своего возраста. Жаль, что мне не шесть, и как бы я ни старалась, мысли о том, почему они оба мокрые, и что именно эти двое довольных родителя делали вместе в душе, всё равно лезут в мою голову.
        Я бросаюсь обнимать Алекса, его руки и традиционные поцелуи в мою макушку тут же приносят мне облегчение.
        - Ты вернулся раньше! - и это не утверждение, а скорее вопрос с моей стороны.
        - Решил все дела по-быстренькому и домой, к вам! - целует меня в лоб. - Ты же знаешь, я не могу долго находиться вдали от вас!
        Я снова обнимаю отца и чувствую, как одна его рука отрывается от меня, оборачиваюсь и вижу рядом Эштона. Похоже, он протянул свою руку первым. Алекс довольно улыбается, и я знаю, как это важно для него.
        - Привет, Эштон. Я очень рад видеть тебя здесь! - голос Алекса такой же мягкий и тёплый, каким он говорит с нами, своей семьёй. Таким же голосом он разговаривает со своим другом Марком, почти всей нашей многочисленной роднёй и всеми возможными в природе детьми, но со взрослыми - он обычно достаточно холоден. Даже чересчур, я бы сказала. У Алекса social networking с приставкой «анти». Мама говорит, он раньше не был таким, был мягким со всеми, а потом словно стал отталкивать весь мир от себя, оставив рядом лишь близких.
        - Привет.
        Эштон так же лаконичен и холоден, как всегда, а мне безумно хочется, чтобы отношения между этими двумя мужчинами наладились, достигли той близости, какая и положена людям с одинаковыми генами. А в том, что гены у них одни на двоих, нет никаких сомнений - когда они вот так рядом, как сейчас, особенно сильно видно их неординарное сходство. Глаза вообще идентичные, вот только взгляды совершенно разные. Насколько много тепла в Алексе, настолько же много холода в Эштоне.
        И мне хочется его согреть. Сломать все заслоны, растопить лёд и обнажить его настоящего, а настоящий он, я уверена, такой же горячий, как Алекс, и любить может так же сильно, так же самозабвенно заботиться, быть таким же преданным и верным.
        «А вдруг Эштон и есть тот самый?» - внезапно рождается в моей голове вопрос. Дурацкий вопрос, на который уйдут годы поиска ответа… Многие-многие годы моей жизни.
        За ужином всё та же неловкость, но на этот раз разрядить обстановку пытаются уже трое: я, мама и Алекс. Эштон упорно молчит и почти не ест.
        - Видел твою маму. Жалуется, что не звонишь. Переживает! - как бы невзначай вдруг замечает Алекс.
        Эштон замирает при этих словах, затем, спустя время, продолжает медленно есть свой салат.
        До меня доходит, для чего на самом деле Алекс летал в Европу. Я смотрю на мать, на её невозмутимое лицо, и мне вдруг срочно хочется её обнять. Тяжело сознавать, что твой мужчина встречался со своим прошлым, от которого у него ещё и сын есть. Ведь когда-то же этих двоих что-то притянуло друг к другу, и нет никаких гарантий, что не потянет опять!
        После своей глупой подростковой влюблённости в Алекса я стала часто думать о матери, о том, как она всё это переживает. Даже у меня, близкого и родного человека, начала развиваться ненависть к ней. Я находилась в перманентном состоянии подавленности, а раздражение, которое вызывала во мне мама, выливалось в дерзость, а порой и грубость в её адрес. Собственно, именно это, подозреваю, и стало основной причиной экстренного вмешательства Алекса. Он вырвал в своем забитом графике сутки и целиком посвятил их мне не просто так: отец никогда и никому не позволяет расстраивать мать, даже нам, детям. Лурдес регулярно прилетают штрафы в виде лишения развлечений и карманных денег за любую провинность в отношении мамы. Аннабель тоже хорошо знает, что такое “строгий отец”, и лишь одна я всегда находилась на «особенном положении», которое заметили все. Абсолютно все. Со временем, каждый отдельно взятый член нашей семьи понял, что я - любимый ребёнок у Алекса, а тётушка Мэри даже однажды выдала свои соображения по этому поводу:
        - Алекс без памяти любит твою мать, а ты очень на неё похожа! Не только внешне, у вас и характеры одинаковые. Поэтому он тебя и выделяет, ты заметила?
        Ещё бы не заметить. Конечно, заметила: за провинности попадает всем, кроме меня, подарки “самые индивидуальные” опять у меня, и именно мне достаётся больше всего бесед, советов и уроков. И когда я начала безобразничать, вместо санкций получила целый день наедине с любимым человеком. А что такое день для Алекса? Это очень много! Его время расписано едва ли не по секундам, и единственный человек, кто пользуется привилегией приватного с ним общения, всегда была и остаётся мама. И тут вдруг один целый день достаётся лично мне!
        - Алекс ёлку притащил. Огроменную! - сообщает с излишней радостью мама.
        - Ну как обычно, - отвечаю и благодарю отца улыбкой, он улыбается мне в ответ, и от удовольствия я даже умудряюсь на пару мгновений забыть об источающем напряжение Эштоне. Он словно высоковольтная линия, напряжён так, что я, кажется, даже слышу гул проходящего по нему тока.
        Эштон то и дело мечет свои острые взгляды в сторону отца или пристально всматривается в мою мать. А я - вообще невидимка для него, часть интерьера. Его бокалу с красным вином и то больше внимания досталось в тот вечер, нежели мне.
        - Где поставим её в этом году? - мама продолжает тему ёлки, так как ничего нового для общей беседы, видно, ещё не изобрела.
        - А давайте в этом году поселим её в гостиной! Мы ведь Рождество там отмечать будем? Или в столовой? - предлагает Алекс.
        - Мне столовая больше нравится, тут пространство дружелюбнее, - отвечаю.
        - Смотри, - возражает Алекс, - в этом году нас будет больше: Алёша со своей девушкой обещал прийти.
        - Пусть сперва продержится хотя бы год с ней! - возмущённо возражаю. - Какой толк знакомиться? Каждый раз новая, я даже имена их не успеваю запоминать!
        - Это совершенно нормально, он в поиске, - не сдаёт своих мужских позиций Алекс, жуя салат. Затем добавляет:
        - Кроме того, и Эштон в этом году будет с нами. Эштон, ты ведь будешь с нами в Рождество?
        И этот вопрос звучит не как вопрос, а как утверждение. Я чувствую очевидную оттепель в отношении Алекса к своему вновь обнаруженному сыну, но об Эштоне этого не скажешь.
        - Нет, - заявляет, не задумываясь, - я уже договорился с друзьями.
        - Рождество лучше проводить дома, с близкими, ­- мягко настаивает отец, и слово «близкими» звучит у него как-то по-особенному.
        - Нет ничего важнее семьи! - подпевает мама. - Эштон, нам бы очень хотелось, чтобы ты был с нами в Рождественский вечер!
        Эштон странно смотрит на неё, буквально затаив дыхание, и я замечаю, что в его взгляде нет той остроты, с какой он обычно глядит на меня или Алекса. Мама кладёт свою руку поверх руки Эштона и добавляет самым своим ласковым голосом, на какой способна:
        - Ты не представляешь, как важно, чтобы ты принял нас всех в своё сердце! Самое большое богатство в любви близких, Эштон!
        И она гладит его по руке так нежно, что мне даже завидно - со мной она никогда так не разговаривает и уж точно по рученьке не гладит.
        - Позволь нам стать твоей семьёй, нам очень этого хочется! - продолжает настаивать мама. - Правда, Сонечка?
        Сонечка? Серьёзно? Всегда Соня, Сонь или Софья, ну, в лучшем случае, Софи, а тут вдруг Сонечка!
        - Угу, - отвечаю, стараясь поскорее прожевать суши-ролл, от меня ведь ждут в данную секунду выражения вечной любви в адрес Эштона. Просто потому что он - часть семьи!
        - Лерусь, дай ребёнку поесть спокойно! - вмешивается Алекс, подмигивая мне с хитрющей улыбкой.
        - Эм… Эштон… - проглатываю чёртов ролл, - у нас брат только один и тот вечно где-то лазит по подружкам, так что мы его почти не видим, поэтому знаешь, ещё один бы братик не помешал!
        Спустя пару секунд добавляю:
        - У нас слишком много тут женской энергии. Мужской не хватает: один Алекс на нас четверых… Это если Эстелу не считать!
        Алекс прыскает смехом, мама сдержанно улыбается.
        - Эштон, я верю, что ты не откажешь мне… нам! Придёшь же? - настаивает она, ласково приобняв уже его плечи.
        - Приду, - неожиданно быстро меняет своё решение «всеми-страстно-желаемый» Эштон, а я, кажется, начинаю его недолюбливать. Ну, или хочу! Недолюбливать…
        ГЛАВА 4. ЭШТОН НЕ ВЫХОДИТ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ
        Dido - White Flag
        Эштон не выходит из моей головы. Моя неспособность концентрироваться на насущном так очевидна, что мисс Мэйпл, наш преподаватель английской литературы, даже сделала официальное предположение при всём классе:
        - Похоже, наша София, наконец, все-таки влюбилась!
        Класс взрывается свистом и улюлюканьем, а я от стыда готова залезть под стол.
        - Но-но! Я просто пошутила! - пытается успокоить ораву мисс Мэйпл, слишком поздно осознав, какую ошибку допустила.
        Спустя время, ей это удаётся и не без труда.
        - Так значит, влюбилась? - в глазах Кейси интрига.
        - Глупости, - отвечаю и чувствую сама, что не убедительно.
        - Кто он?
        - Никто! Не мешай!
        - Дружеский совет ещё никому не мешал! - сдержанно замечает мне Кейси, зная наперёд, что сдача мною своих же позиций - лишь вопрос времени.
        Кейси умна не по годам, а её проницательности завидует даже моя мама. Подруга никогда не спешит и ни о чём особенно не беспокоится, её путь по жизни скорее созидательный. За эпатажными обликами она прячет незаурядный ум, сообразительность, хитрость и истинно ироничное отношение к окружающему миру. Настоящее имя её - Вайолет, и когда однажды я имела неосторожность заметить, что оригинальное имя намного красивее и экспрессивнее чем «Кейси», подруга меня потрясла:
        - Имя способно многое рассказать о человеке. А в нашем мире ты тем в большей безопасности, чем меньше знают о тебе люди!
        Кейси часто перегибает палку с образами, но мало кто знает, что она вовсе не ищет себя, как принято считать, а лишь проверяет окружающий её мир на прочность. И мир справляется не всегда. Сегодня у Кейси совершенно невинный облик, она - Алиса из Страны Чудес: линзы, имитирующие перламутровый пластик, сказочное голубое платье с принтом из соответствующего произведения, распущенные волосы обычного золотистого цвета. Обычного, потому что ещё вчера они были розовыми, а на прошлой неделе зелёными. И сегодня из всего доступного Кейси пирсинга остался лишь маленький бриллиант на изящном крылышке её носа.
        - Как ты смотришь на то, чтобы устроить себе райскую жизнь в субботу… тыщ, скажем, на десять? - внезапно предлагает мне Кейси, вальяжно раскинувшись на школьном стуле.
        - СПА, шопинг, ночной клуб? - предполагаю.
        - Угу, - отвечает, одной рукой засовывая в рот Принглс, а другой списывая задание с доски.
        - Ты разбогатела?
        - Отец кинул мне на счёт 50 кусков сегодня утром. Сказал, если продержусь без побрякушек на лице месяц, кинет еще сто.
        - И что ты? Согласилась?
        - Сказала, что подумаю.
        Отец Кейси, Бренден Бакли - известный и успешный адвокат, и странное поведение его дочери никак не вписывается в идеальную картинку создаваемого им мира. Алекс как-то заметил, что у Брендена большое будущее, и сложности с ранним ребёнком, то есть Кейси, для него не помеха. Кейси появилась на свет, когда её отцу едва стукнуло семнадцать. Семья обеспеченных адвокатов приложила немало усилий, чтобы замять и скрыть пикантную историю, но вторая сторона выдвинула свои условия. Эти условия вылились в то, что Кейси поселилась в адвокатском доме, начав сводить с ума домочадцев сразу же после своего рождения. Однажды на вечеринке Кейси немного перебрала и ударилась в откровения: призналась, что ненавидит чопорных бабушку и деда, экспериментирует с «тюнингом» своего тела им назло, и во всем мире любит лишь своего отца, хоть и почти не видит его.
        - Он тоже их ненавидит, я это точно знаю! Их и чёртову адвокатуру! - добавила она таинственным голосом мне на ухо. - А хочешь секрет?
        - Конечно!
        - Отец тайно встречается с очень красивой женщиной в одном и том же отеле! Тебе это ни о чем не говорит?
        - Нет, - честно признаюсь.
        - Вот ты клуша! - восклицает, закатываясь пьяненьким смехом. - Я так же уверена, что это моя мать, как и в том, что у них там секс в этом отеле!
        - Зачем им скрываться? - ожидаемо интересуюсь, но ответа не получаю, потому что у Кейси, очевидно, его нет.
        Спустя несколько месяцев Кейси выяснила, что таинственная дама вовсе не её мать, а всего лишь очередная пассия отца, и стала бунтовать ещё сильнее, пробив не только уши, но и брови, нос, щеки и ещё кое-что. По поводу этого “кое-что” ходят слухи, но в лицо Кейси никто не смеет отпускать своих шуточек - боятся её острого как бритва языка. Меня тоже не трогают - я под крылом у подруги.
        Я долго разглядываю пережженные краской золотые локоны подруги, вспоминая её первую влюблённость - нашего одноклассника, сорванца и повесы Итона, её красочный рассказ об их первом сексе и многозначительное утверждение:
        - Ты следующая!
        Какая следующая?! Я не пользуюсь популярностью у противоположного пола даже несмотря на свой статус “выгодной невесты”. Именно статус, потому что однажды мне довелось услышать собственными ушами настойчивый совет заботливого родителя одного из наших одноклассников присмотреться ко мне, потому что я из «правильной семьи». Было неприятно, очень. Но ещё более неприятным оказался тот факт, что одноклассник так и не “присмотрелся”. Я словно невидимка! Меня никто не видит! Не замечает! Из парней, я имею в виду.
        - Его зовут Эштон, - признаюсь внезапно, неожиданно для самой себя. - Не влюбилась, конечно, но … он мне нравится. И бесит немного! - улыбаюсь.
        - С этого всё и начинается! - заявляет подруга с видом опытной и видавшей виды взрослой женщины. - Кто он?
        - Мой брат, - отвечаю и только в этот момент понимаю, насколько извращённо заучит моё признание. - Ну, технически мы не связаны общими генами, но номинально он - часть нашей семьи.
        Кейси вопросительно выгибает бровь, и я поясняю:
        - Он сын Алекса.
        - Да ладно! Ты шутишь?! - у Кейси расширяются глаза, она с трудом скрывает своё перевозбуждение по поводу доверенного мной признания.
        - Нет, не шучу. Он нашёлся ещё в сентябре. Вчера я видела его второй раз в жизни.
        - Невероятно! Твой секси-папочка подкинул вам очередной сюрприз? Потрясающая семейка! Прям мексиканский сериал!
        - На себя посмотри! Дочь тайных любовников!- огрызаюсь.
        Кейси снисходительно улыбается и, выждав немного, пока свирепость поднявшейся во мне бури поутихнет, совершает первый шаг к примирению:
        - Какой он?
        И я уверенно, ни на секунду не задумываясь, отвечаю:
        - Красивый!
        Домой возвращаюсь поздно, после тренировки в бассейне и урока музыки у меня сил нет даже просто думать. Но Эштон упорно продолжает о себе напоминать:
        - Ну как так можно, я не понимаю, зачем же руки распускать?! - возмущается мама.
        - Я бы тоже ему вмазал, - отзывается что-то жующий Алекс.
        - Ты?!
        - Я!
        - Да ты мухи не обидишь!
        - А ты принимаешь желаемое за действительное!
        - Ты же всегда был против насилия!
        - Я и сейчас против, но в мужском мире есть вопросы, которые решаются только этим способом и никаким другим.
        - Конфликты нужно решать словами! - не сдаётся мама.
        - Лер, парень назвал его девочку шлюхой!
        Виснет пауза, я вхожу, и мама вздыхает:
        - Ну, не знаю!
        - Что произошло?- спрашиваю.
        Алекс многозначительно поднимает брови, мол “очередная пустая катастрофа”.
        - Эштон подрался прямо в Университете, и я не знаю теперь, как защитить его. Вопрос стоит об отчислении!
        - Мамочка просто слишком сильно беспокоится об обыденных вещах! - Алекс подходит к матери и, обнимая, целует её в висок.
        - О каких обыденных?! Как по-твоему мне завтра объяснять ректору, почему мой мальчик разбил нос сыну судьи?
        - Ну, во-первых, Эштон тоже пострадал, а во-вторых, - в этот момент Алекс ворует у мамы из миски котлету, - у него есть смягчающие обстоятельства.
        - Подожди, пока сядем за стол, - журит его мама, уже улыбаясь.
        - Я с утра ничего не ел! Голодный как волк!
        - Почему не пообедал?! Это ещё что за новости?
        - Я думал, мы вместе с тобой съездим в ресторан после твоих лекций, как обычно ждал, пока ты освободишься и позвонишь!
        - Горе ты мое голодное! - мама с виноватым видом обнимает Алекса за талию. - Я совершенно замоталась с Эштоном! Возила его в клинику и не зря! Парню два шва над бровью наложили и обнаружили сотрясение! Представляешь? Ужас какой!
        - У настоящего мужчины сотрясения - это боевые крещения! Без них никак, Солнышко! Вспомни, Алёша сколько дрался! А у меня этих сотрясений… я вообще со счёта сбился!
        - Алёша дрался в школе, а не в Институте! Слушай, а ты мне не говорил, что тебя так часто били!
        - Меня били, и я тоже не отставал. Говорю же, в мужском взрослении без этого никак! Так что перестань нервничать! Не забывай, что ваш ректор - мой давний знакомый, не отчислят твоего Эштона, не переживай ты так!
        - Не моего, а нашего!
        - Окей, нашего, - покорно соглашается Алекс, подмигивая мне.- Соняш, ты чего обниматься-то не подходишь? Я жду уже, жду!
        А я в яме. У меня боль разочарования. Щемящая душу горечь и тоска. Кто-то из них произнёс жуткие слова: “его девочку”... И эти невинные слова застряли у меня в горле колючим комом. Значит, у Эштона есть девушка…
        ГЛАВА 5. КОГДА РЕБЁНОК БОЛЕЕТ…
        Утро следующего дня начинается для меня сообщением от Эштона:
        “Привет. Извини, сегодня и завтра не смогу прийти. Немного занят. К понедельнику, думаю, освобожусь”.
        Я даже не сразу поняла, о чём речь. И лишь минут пятнадцать спустя до меня дошло, что я сама просила Эштона прийти в наш дом снова в ближайшее время, чтобы закончить то дело, которое так и осталось неоконченным.
        “Ок” - отправляю ответ, и в этом одиноком слове из двух букв заключена вся моя горечь по поводу его девушки…
        Однако обязательность Эштона меня удивила. Похоже, он, как и Алекс, не раздаёт пустых обещаний. У парня учёба, девушка, друзья, но, несмотря на это, он помнит об обещании, данном занудной и неинтересной сестре в постылом для него доме. Именно постылом, потому что всякий раз, как он сюда попадает, весь его вид вопит о желании поскорее убраться восвояси. «Почему?» - у меня возникает вопрос. Ведь абсолютно все мы настроены дружелюбно, и даже Алекс старается изо всех сил увидеть в чужом человеке родного, своего ребёнка, своего сына.
        В понедельник утром получаю другое сообщение от почти таинственного и порядком странного брата:
        “Прости, сегодня снова не смогу. Мне нужно ещё пару дней”.
        Решаю, что он не явится вовсе и, похоже, не собирался изначально. “И ни разу ты не человек слова!” - думаю разочарованно. Очень разочарованно. И у меня для разочарований уже целых две причины: его девушка - номер раз; мои обманутые ожидания - номер два. Но, конечно, если бы не девушка, причина номер два не имела бы особого значения и, может быть, я даже нашла бы массу оправданий в моей находчивой голове…
        В понедельник у меня после школы только один урок испанского, но моя преподаватель его отменяет, сославшись на плохое самочувствие, что совершенно точно враньё и, скорее всего, она попросту ещё не купила все подарки к Рождеству. Освободившись раньше обычного, я решаю отправиться к матери на работу, что делаю не так часто, но очень люблю: всякий раз, заходя в переполненную студентами аудиторию, я испытываю гигантских размеров гордость! Да-да! Это моя мама стоит вон там на подиуме у своего профессорского стола! Это моя мама, такая строгая и элегантная, знающая решение любой сложной задачи, подойдёт вечером поцеловать меня перед сном! Вам она ставит отметки, а мне лепит сэндвичи по утрам!
        Но в тот раз, конечно, мне было не до гордости и почитания матери. Само собой, я рассчитывала увидеть Эштона.
        При виде меня мама едва не подпрыгнула от счастья и даже чмокнула в щёчку, что для неё верх ласковости:
        - Сонечка! Какая ты молодец, что заскочила ко мне! Я сегодня чего-то в депресняке каком-то.
        - Почему?
        - Сама не знаю, но настроение на нуле. Сплошные проблемы.
        - Что случилось?
        - Ничего особенно страшного, Слава Богу, по мелочи в основном. Команда Лурдес проиграла соревнования, почетное последнее место заняли; Лёша поссорился со своей барышней, переживает и не хочет приходить на Рождество, говорит, все будут опять прикалываться.
        - Все - это я?
        - Ну а кто? Сколько раз я просила тебя не трогать его?
        - А я его не трогаю, мам!
        - Ну, хорошо, не его, а эту тему!
        Под “темой” подразумевается склонность брата к слишком частой смене подруг. Я об этом шучу обычно, не выбирая выражений. Его это бесит, а мне нравится, как он бесится.
        - Ну ладно тебе, мам! Это ж просто юмор, а он, как известно, продлевает жизнь!
        - Кому продлевает? Мне эти ваши ссоры уже в печенку въелись!
        - Ну какие ссоры, мам! Ладно, всё! Слова не скажу про твоего Лёшу, раз он такой нежный!
        - Да ладно, все это мелочи жизни. Эштон сегодня на занятия не пришёл, это уже серьёзный повод для переживаний.
        - Да тоже, поди, у девицы своей застрял! - буквально выплёвываю свою внутреннюю горечь по этому поводу.
        Мама бросает на меня осуждающий взгляд:
        - Я звонила ему, он сказал, что приболел.
        - Врёт! Скорее, перебрал!
        - Не думаю. У него голос был охрипший.
        - Наивная ты, мам! Я могу замострячить тебе голос умирающего, если хочешь. Вот смотри: Валерия Витальевна, мне очень жаль, но сегодня я не могу появиться на занятиях - намертво придавлен к кровати длинноногой блондинкой! - хриплю. - Ой, простите, я хотел сказать, у меня грипп и жар!
        - Смешно, - лицо у матери невозмутимо. - Смотрю, ты с брата уже переключилась на Эштона?
        - С брата на другого брата, вернее будет сказать! - сообщаю довольно.
        - Да какой он тебе брат! Не смеши меня! Я же вижу, как ты на него смотришь!
        - Ещё чего! Ты что, мам! На фига он мне сдался? Он же пришибленный какой-то!
        - Вот поэтому не смей его трогать! Не сладко ему пришлось, видно. Мать сама его растила, мужчины никогда в доме не было. Да и не знаешь ты, что такое нужда, дочь! И не дай Бог узнать!
        - А ты знаешь?
        - Нужды не знала, но тяжело было очень, когда Алёша родился. Денег на памперсы не было, дошло до того, что я подгузники ему из марли делала, а потом стирала их.
        - Ты никогда не рассказывала мне об этом, - внезапно мне становится стыдно.
        - Теперь вот рассказываю. Но голодными мы никогда не были, а у Эштона, похоже, и это было.
        - Да ладно! А ты откуда знаешь?
        - От верблюда!
        - Ну, мам!
        - Не для твоих ушей эта информация. Я сейчас к нему поеду, это недалеко, прямо рядом с Институтом. Пойдёшь со мной? Или подождёшь в машине?
        - С тобой, конечно! Вдруг он там помирает, может, помогу тебе его реанимировать!
        - Дочь! Иногда мне хочется подрезать тебе язычок! И если бы не Алекс...
        Для моей матери слово «болезнь» имеет действительно совсем не тот смысл, какой обычные люди в него вкладывают. У неё любая болезнь всегда подразумевает “смертельную” болезнь. И на эту тему я тоже много и дерзко шутила, пока Алекс не рассказал мне, что они прошли с мамой, когда он болел раком, когда у мамы отказывали почки, когда няня нанесла ей четыре ножевые раны, убив моего нерождённого брата и почти убив мою маму. Теперь мне больше не до шуток.
        Эштон открывает нам дверь, будучи в когда-то белой, теперь уже неясного цвета майке, измятой и влажной и серых домашних штанах. Щёки у него алеют румянцем, каштановая длинная чёлка выдаёт недавнее намерение хозяина привести себя в порядок, но расчёсанной не выглядит. Если бы не мама рядом, я бы смутилась и сбежала, потому что молодые люди, наверняка, именно так и выглядят, когда их отрывают от занятия сексом.
        Но Эштон, увидев мою мать в дверном проёме, сияет искренней улыбкой, а когда она приобнимает его, приветствуя, с чувством кидается обниматься в ответ. Решаю, что оторвали мы его совершенно точно не от секса. Может быть, от спорта?
        Увидев меня, Эштон как будто расстроился, и я тут же почувствовала себя назойливой мухой, доставшей человека своими ёлками и гирляндами.
        - Привет, проходи! - коротко, но по шкале Эштона очень тепло предлагает мне хозяин.
        - Спасибо, - отвечаю.
        Только в гостиной, залитой дневным светом, обнаруживаю на скуле Эштона огромный такой жёлто-зелёный заживающий синяк, небольшую ранку над бровью с запёкшейся кровью, стянутую двумя аккуратными стежками и прозрачным пластырем.
        - Что это у тебя? - восклицаю, совершенно забыв о том, что Эштон же у нас герой, отстоявший честь своей дамы в неравном бою.
        - Да так, - отвечает, улыбаясь. - Хэд-шот один пропустил. По глупости. Отвлёкся немного.
        - Ты заканчивай, пожалуйста, с хэд-шотами, дорогой друг! - вмешивается в нашу беседу мама.
        - Уже закончил, мы же договорились! - отвечает Эштон, заглядывая матери в глаза. И в этом взгляде столько тепла!
        “Это ненормально”, - думаю. По всем законам человеческих взаимоотношений, чувств и эмоций он должен её ненавидеть! Ну, или хотя бы испытывать неприязнь! И даже не важно, как именно преподнесла историю своей давней любви его мать, моя занимает рядом с Алексом место, которое с высокой долей вероятности могло бы стать её местом. А Эштон мог бы иметь полную семью…
        Квартира у Эштона небольшая, но просторная, сквозь высокие панорамные окна виднеются корпуса маминого Университета. Мебели совсем немного, она простая, но современная. Повсюду идеальная чистота, и я с улыбкой замечаю развешанные в стенном шкафу, словно по линейке, футболки, батники, джинсы - это так похоже на Алекса! Своей оголтелой любовью к чистоте и порядку он частенько прессует Лурдес, но это бесполезно - моя сестра как разбрасывала вещи в младенческом возрасте, так и продолжает делать это до сих пор: трусы, школьные тетради и фломастеры мирно соседствуют по углам, на стуле, столе, кровати и под ней в её комнате. Алекс не может спокойно на это смотреть, и каждый раз принимается раскладывать вещи по местам, бурча своё извечное “ну как же так можно!”, а Лурдес с каждым годом все жёстче пеняет ему за вторжение в её “личное пространство”.
        У Эштона Алекс совершенно точно чувствовал бы себя в полнейшем комфорте. У одной из стен обнаруживаю кучу нераспечатанных коробок, и, судя по размерам, это домашняя техника. Мама тоже их замечает:
        - Эштон! Ты до сих пор не распаковал коробки? - в её тоне удивление, граничащее с возмущением.
        - Ну… просто, мне не нужно это всё, как я и говорил в прошлый раз.
        Только теперь я слышу, насколько в действительности осипший голос у Эштона. Он и в самом деле сильно простужен.
        - Ты и карточками не пользуешься!
        - Не могу.
        - Понимаю. Себя помню - так же тяжело было решиться. Только мне он дядька чужой был, а тебе отец родной. Он любит тебя, уже любит, понимаешь?
        Эштон утвердительно кивает, но взгляд отводит в сторону.
        - Позволь ему заботиться о тебе! В этом нет ничего унизительного, и никто, конечно же, не делает тебе никаких одолжений. Ты сын, он отец, и присматривать за тобой, обеспечивать всем, чем нужно - его долг! Я уже говорила тебе и повторю: он не знал, что на планете существуешь ты, а если бы знал, поверь, его жизнь сложилась бы по-другому! Нет ничего важнее семьи и детей для него! Уж поверь мне!
        - Сложилась бы как? - неожиданно отзывается Эштон. - Он женился бы на моей матери?
        - Эштон! Женился бы - в этом нет никаких сомнений! И не представляешь даже, как был бы счастлив. Как раз в то время он и твердил мне без конца о семье и детях, все уши прожужжал!
        У Эштона вытягивается лицо, а я почти не дышу - похоже, обо мне забыли… Таких откровений от матери на моей памяти нет ни одного!
        - А Вы?
        - А я была бы замужем за своим первым мужем, и каждый тихо и мирно шёл бы своей дорогой. Он не бросал тебя, не думай. Твой отец - самый порядочный человек и заботливый родитель из всех, кого я когда-либо знала!
        - Он был бы несчастлив…
        Эта фраза была сказана настолько тихо, практически шёпотом, что у меня душа замерла. Кажется, Эштон уже понял то, на что у моей матери ушло больше пятнадцати лет.
        Мама подходит к окну, некоторое время задумчиво смотрит на свой Университет, затем также тихо отвечает:
        - Никто из нас понятия не имеет о том, какую жизнь он мог бы прожить, сложись всё иначе. По крайней мере, я однозначно была бы уверена, что у меня всё отлично, и я на пределе счастья.
        Затем она резко разворачивается и смело направляется в другую комнату, Эштон тут же устремляется за ней. А я совершенно точно ощущаю себя лишней. Иду за ними, чтобы хотя бы не чувствовать себя дурой, в конце концов, один из этих двоих игнорирующих меня людей - моя мать!
        В комнате оказалась спальня: почти белый пушистый ковёр на полу и прямо поверх него безо всякой рамы огромный матрац. Больше ничего.
        Эштон поспешно кидается собирать с пола аккуратно разложенные книги, тетради и листки обычной офисной бумаги, исписанной формулами и расчетами, схемами.
        Мама, нахмурившись, держит один из них в руках, долго читая.
        - Эштон… - внезапно зовёт его. - Подумай о матрице. Твоя мысль пошла не тем путём.
        - Хорошо, спасибо.
        Мама отдаёт ему исписанный не «тем путём» лист и быстро кладёт свою руку Эштону на лоб.
        - Ребёнок! Ты весь горишь! Термометр есть? - внезапно восклицает.
        - Нет…
        - Так я и думала! Как ты лечишься?
        Эштон с улыбкой пожимает плечами.
        - Ты сейчас чем занят был?
        Эштон протяжно вздыхает, обдумывая, по всей видимости, свой ответ, но сделать это как следует не успевает:
        - Только не говори мне, пожалуйста, что ты с температурой, весь охрипший, решаешь мою контрольную!!!
        - Вы ведь сказали до вторника всем сдать, иначе незачёт!
        - Но не в том случае, если студент заболел, Эштон! Ты как маленький, ей Богу! Я что? Изверг, по-твоему?!
        Эштон снова вздыхает, а я, пользуясь возможностью, спешу напомнить о своём существовании:
        - Мамочка, ты, конечно же, лапушка у нас дома, но на своём подиуме в Институте выглядишь довольно таки грозно!
        - Да ты даже не представляешь себе, дочь, чего мне стоит порой заставить этих обалдуев учиться!
        Затем безапелляционно заявляет Эштону:
        - Так, всё, дорогой мой, собирайся, ты едешь к нам - будешь жить в гостевой комнате до полного выздоровления! И вообще, давно пора завести тебе собственную комнату у отца в доме. Соня, дочь, помоги мне собрать для Эштона вещи.
        - Не нужно! Я сам! - как-то нервно восклицает больной.
        - Ладно. Давай сам, только быстро. Сонь, пойдём глянем, что у него на кухне.
        А на кухне совершенно пустой холодильник и на полке в шкафу одинокая пачка макарон соседствует с не менее одинокой пачкой чая.
        - Так я и знала! - раздражённо замечает мама. - Ведь говорила же: проверь, как ребёнок живёт! Так нет же! “Он взрослый, я не имею права к нему соваться!”
        - Если ты про папу, то он прав, я считаю… - возражаю несмело.
        - Папа он для Эштона, а для тебя Алекс! - успевает нервно высказать мама, но тут же осекается, осознав, по-видимому, свою ошибку.
        - И мне тоже он папа! - огрызаюсь, едва сдерживая слёзы.
        Какая разница, чья кровь в моих венах? Алекс и мой папа тоже!
        История Валерии и Алекса в книгах «Моногамия» и «Моногамист»
        ГЛАВА 6. ПРИТЯЖЕНИЕ
        По дороге домой Эштону стало явно хуже, он без конца кашлял и шмыгал носом, хоть и старался скрыть своё плачевное состояние усердным копанием в телефоне. Но наш неторопливый паром доконал бедолагу окончательно: Эштон запрокинул голову на спинку заднего сидения и прикрыл глаза. В момент, когда он положил ладонь на лоб, словно стремясь придержать свою собственную голову, меня начали мучить угрызения совести за все содеянные грехи: за то, что на пляже позволила снять и отдать батник мне, что он вообще полураздетым развешивал гирлянды в течение двух часов до этого.
        Я и подумать не могла, что такие высокие и крепкие парни как Эштон в принципе могут болеть! Да глядя на один только размах его плеч, возникает уверенность, что никакая бактерия не осмелится напасть на этот образчик мужской породы! На самом же деле, больше всего стыдно было за то, что так плохо думала о нём все последние дни, неловко стало даже за все отпущенные в адрес брата шутки.
        А потом в моей голове случилась мысль:
        «Его девушка наверняка не допустила бы ситуации, в которой Эштон мог бы простудиться и заболеть! Она заботится о нем так же, как моя мать всю жизнь печётся об Алексе, любит его, и именно поэтому он и выбрал её…». От этих дум мне делается так печально и скверно на душе, что я чувствую себя чужой и ненужной…
        Весь вечер мама колдует над Эштоном, и мне не до ревности - ближе к полуночи парню стало совсем плохо.
        Мы с Алексом пьём чай, сидя на кухне, оба не решаясь ложиться, пока мама возится с Эштоном. Внезапно она буквально слетает с лестницы:
        - Алекс, я не могу сбить ему температуру: капсулы хватает на час максимум, а потом она снова поднимается!
        - Ты Тони звонила?
        - Да. Он сказал, это не пневмония - за такой короткий срок она не развивается. Приказал делать растирания, но мне как-то не с руки - парень же.
        - Я разотру его, приготовь только воду, ладно?
        - Хорошо, сейчас сделаю.
        Мама бросается искать в шкафах подходящую ёмкость, и я замечаю, что у неё дрожат руки. Алекс, очевидно, тоже это замечает, потому что резко останавливает её, обнимает и тихонько говорит:
        - Ты только не паникуй, ладно? Справимся! Всегда справлялись!
        - У меня ещё не было такого, чтоб жар невозможно было сбить! Понимаешь?
        - Ты просто не очень хорошо помнишь, Солнышко!
        - Если ты о себе, то у тебя совсем другая ситуация была!
        - Именно! А у него просто грипп, наш знаменитый “флу”, и мы его вылечим обязательно, только не нужно переживать и нервничать, ладно?
        Алекс нежно целует маму в нос, потом в губы, не слишком усердно, потому что я рядом, и он об этом помнит. Она смотрится такой хрупкой в его руках, настолько ниже и уязвимее, что у меня начинает щипать в сердце: как же хочется, чтобы и у меня был мужчина, в котором можно спрятаться от всех бед, чтобы он также нежно утешал меня и целовал в нос… Ну вот почему везёт всем кроме меня? Маме повезло, девушке Эштона тоже остаётся только завидовать, только я никому ненужная синеглазая Соня, которая лучше всех пишет эссе! Да-да, именно так! Школьные парни приглашают меня только лишь помочь им с уроками и точка.
        Алекс без конца твердит, что я самая красивая и умная девушка на планете Земля, тогда почему другие парни этого не видят? Эштон, например? Может, они слепые? В последнее время я всё больше начинаю сомневаться в том, что Алекс говорит мне правду.
        Полночи не могу уснуть, не помогла даже “Королева Марго” - мое персональное сильнодействующее снотворное: обычно стоит открыть её, и пары страниц не прочтёшь - тут же в сон клонит. Лежу, разглядывая на потолке узоры пятен света и теней от голых ветвей деревьев из сада, и думаю свои думы. И все они, конечно же, об Эштоне.
        И в этих моих думах мы сперва долго держимся за руки, обнимаемся, Эштон целует меня в нос, а потом всё торжественно завершается киношным поцелуем в губы. Сразу после этого я иду под руку со своим красавчиком бойфрендом по школе, все смотрят на нас, девчонки и даже учителя женского пола завидуют мне, а парни сокрушаются, что упустили такой бриллиант в виде меня… Ну, вовремя не заметили, что он одинок и требует оправы. Многие так сильно жалеют, что не пригласили меня на свидание первыми, что даже кусают до крови и разбивают костяшки о розовые стены нашего школьного коридора.
        Где-то на моменте отвисания челюсти у Бахары, моего главного врага - дочери иранского бизнесмена, не менее удачливого, чем Алекс, я просыпаюсь и обнаруживаю на часах половину четвёртого ночи. Тут же вспоминаю о болезни Эштона и искренне начинаю вся чесаться от переживаний - как он там? Вдруг родители всё же решили вызвать скорую и моего братца увезли в госпиталь? А может, он там совсем один в своей комнате для гостей, и некому о нем позаботиться?
        Решаюсь проверить.
        Комната Эштона не менее просторная, чем моя собственная, вся залита лунным светом, свободно проникающим через стеклянную стену. Для ноября луна ночью - это такая редкость в наших краях!
        Прямо у широкой кровати, где тихо спит Эштон, стоит кресло, а в нем дремлет, облокотившись на руку, Алекс.
        Я подхожу к ним так тихо, как только могу, но отец тут же открывает глаза. Увидев меня, он улыбается и тихонько говорит:
        - Ему уже лучше, температура давно спала, не переживай, Соняш!
        - Тогда почему ты не ложишься? - шепчу в ответ. - Тебе через час вставать!
        - Мама настояла, чтобы я завтра отменил свои дела и остался дома. Ну, ты её знаешь, - тихонько смеётся. - Но я, конечно, все равно на работу поеду, просто позже. А сейчас, правда, пойду тоже лягу.
        Я рассматриваю Эштона: он раздет по пояс и укрыт влажной на вид простыней.
        - А чего он мокрый-то такой? - спрашиваю.
        Отец молча трогает постель, затем аккуратно лоб Эштона:
        - Похоже, это он так сильно вспотел, когда температура падать начала. Ты тихонько его разбуди, а я пойду принесу ему смену белья и майку какую-нибудь свою.
        - Ладно, - соглашаюсь.
        Алекс уходит, а я долго не решаюсь будить больного. Кладу ладонь на его лоб так же, как делал до этого отец, и нахожу его не то, что не горячим, а буквально ледяным! “Наверное, мама переборщила с таблетками, как всегда” - проносится мысль. А за ней другая: “Почему это так странно бьется моё сердце, когда я касаюсь его?…”
        Эштон спит как убитый. Отец приносит бельё:
        - Ещё не разбудила?
        - Да он спит как лошадь! - деланно хмурюсь.
        - Молодой организм! - отвечает Алекс с улыбкой. - В этом возрасте все парни хорошо спят и не страдают отсутствием аппетита!
        - Эштон точно страдает! Смотри, какой худой!
        Мы оба фиксируем свои взгляды на голой грудной клетке Эштона, которая ни разу не выглядит худой, а наоборот настолько широкой и сексуальной, что мне резко становится неловко.
        - Да ничего он не худой! - уверенно возражает отец. - Я в его возрасте таким же был!
        - Но он за столом почти ничего не ест, и дома у него еды вообще не было. У него явно проблемы с аппетитом, точно тебе говорю!
        - Это у него наследственное, - Алекс закатывает глаза. - И ни разу не смертельное, раз уж это тело (тут он показывает на себя) ещё не умерло от истощения, - смеётся.
        - Пап…
        - Да, Соняш, спрашивай, ничего не бойся.
        - Если б тебе было сейчас восемнадцать, ты бы выбрал меня?
        Отец смотрит на меня некоторое время изучающе, затем уверенно отвечает:
        - Ну, фактически я тебя и выбрал в своей реальной жизни, и мне как раз было восемнадцать лет, а твоей маме шестнадцать…
        - Я не про маму! Она всем нравится! Я про себя! Ты бы заинтересовался такой девочкой как я? Когда был … молодым организмом?
        Алекс долго смотрит в потолок, соображая.
        - Ты про секс? - внезапно спрашивает.
        Я тут же краснею, хотя все беседы о сексе и предохранении со мной только Алекс и проводит, и ни разу не мама.
        - Я думаю, что секс - это неотъемлемая часть того интереса, о котором я говорю. Короче, ты бы в меня влюбился? Если бы тебе было сейчас восемнадцать?
        - Однозначно влюбился бы. Но видишь ли, какая штука: в восемнадцать лет парни, даже если и влюбляются в одну, секса хотят со многими. С разными. И часто. Намного чаще, чем ты можешь себе представить.
        Шок на моем лице так очевиден, что Алекс тут же добавляет:
        - Но это проходит годам примерно… к двадцати пяти! Плюс-минус пару лет…
        - Как же жить тогда? - спрашиваю, присаживаясь на постель Эштона. - Столько ждать! Это слишком долго!
        Кажется, у меня даже сползла слеза по щеке.
        - А ты не жди! Просто живи и радуйся каждому новому дню! - отвечает отец, обнимая меня. - Ладно, пойду у мамы спрошу, чего делать-то с ним… Она всё равно не спит.
        Leona Lewis - Run
        Сижу на постели Эштона и разглядываю его. Бесстыдно так разглядываю… Мне нравятся его плечи, руки, грудь - всё такое мужское уже… Не мощное, как у отца, а просто мужское. Местами нежное и утончённое, как шея, например, или его опущенные веки с длинными тёмными ресницами. Или губы… те самые, которые целовали меня во сне. И они были такими же нежными и любящими, как у Алекса…
        Опускаюсь рядом с Эштоном на живот и лежу в неприличной близости от его лица, изучая каждую его черту, изгиб, линию. Он забавный! Так смешно сопит во сне своим простуженным носом, иногда шевелит губами… А губы у Эштона точь в точь как у Алекса - тот же контур и полнота, и верхняя чуть вздернута кверху. Внезапно он улыбается, и я обнаруживаю ещё один подарок отцовских генов - маленькую ямочку в носогубной складке и только с левой стороны… Стоп, или для него это правая?
        Не знаю, как вообще такое безрассудство могло случиться с моей стороны, но я, ведомая каким-то древним инстинктом, тянусь ещё немного губами и касаюсь ими той самой, влекущей ямочки. Эштон тут же открывает глаза, его взгляд неосознанно скользит по моему лицу, затем гаснет, скрывшись под веками с девчачьими ресницами. Я буквально выдыхаю своё облегчение, но глаза Эштона тут же снова распахиваются, он смотрит некоторое время в мои, затем шёпотом спрашивает:
        - Ты что делаешь?
        Я тут же выпучиваю по-детски глаза:
        - Проверяю, не помер ли ты!
        - Что-о-о? - тянет уже в голос, видно спросонья туго соображает.
        - Я говорю, что беспокоюсь, не отчалил ли ты в мир иной!
        - А … почему ты в моей комнате?
        - Ну, Эштон, ну что ты как маленький, вот ей Богу! Я ж переживаю! Переживательная я очень, понимаешь? - уверенно встаю с его постели и спокойно разваливаюсь в кресле.
        - Спать не могла, всё переживала! Дай, думаю, проверю, как там Эштон, может он водички попить захотел, а принести некому! Захожу, а тут бледное бездыханное тело, вот я и испугалась, что ты того… Ну, сам понимаешь! Решила дыхание твоё проверить. Но ты не думай, до реанимационных мероприятий дело бы не дошло, нас хоть и обучали в школе, я ни черта не помню, кроме приколов своих одноклассников. Им, знаешь ли, только дай искусственное дыхание поделать!
        Эштон поднимается и садится на постели, простынь с пледом сползают ниже, открывая моему взору его совсем уже не юношеский живот:
        - Ты смешная! - заявляет.
        А я млею, разглядывая его оголенный торс. Не то слово млею, кажется, мои леди-органы задумали что-то нехорошее…
        Не то, чтоб я не видела мужчин в плавках, этого добра хватает и в бассейне, и на пляже, да что далеко ходить, летом что Алекс, что Лёша - оба без маек по дому рассекают, хорошо ещё если в шортах, а то Лёшка может и за стол в плавках усесться. Но при виде полуоголённого, бледного, больного Эштона у меня впервые в жизни появляется странное ощущение в животе… Кажется, именно это и называют бабочками!
        - А у тебя девчачьи ресницы! - сама не поняла, почему и зачем сообщила ему об этом, видно от созерцания его голой груди совсем мозги мои отшибло!
        Эштон улыбается ещё шире:
        - Я знаю. Ты не первая, кто говорит мне это.
        Бабочки разом сдохли.
        - О, Эштон, ты проснулся уже?! Очень хорошо, вставай-ка белье твоё поменяем, ой, и впрямь всё мокрое…
        Мама как всегда вовремя. Заспанная, в пижамном одеянии, слегка растрепанная и пахнущая кремом для лица. С детства обожаю этот запах - запах мамы. Эштон, похоже, тоже от него тащится, судя по выражению его лица. Встаёт, замотавшись в простынь, и с ангельской улыбочкой строит из себя пай-мальчика:
        - Не нужно, Лера, я сам все поменяю, спасибо!
        - Ещё не хватало, чтобы ты больной и с температурой бельё менял!
        - Уже всё в порядке, больше нет температуры!
        Мама тут же кладёт на его лоб свою ладонь:
        - И впрямь нету! Перегорел ты, видно, за ночь. Но горел хорошо, перепугал меня насмерть!
        А Эштон блаженно прикрывает глаза… и мне это не нравится! Эй! Это моя мама!
        ГЛАВА 7. КЛИК
        -
        КЛИК
        ZAYN - Dusk Till Dawn ft. Sia
        Утром мама как ошпаренная носится по кухне - опять опаздывает.
        - Мам, у тебя же по вторникам вроде нет занятий! - тяну сонно.
        - Пора экзаменов началась, дочь! Не долго тебе расслабляться осталось - скоро узнаешь, что это такое! Правда, Эштон?
        Эштон в отцовской футболке и его же батнике с надписью GAP посередине мирно восседает на мамином любимом месте - кофейном диванчике у самой стеклянной стены. Кофейном не потому, что дизайнер задумал его цветом кофе с молоком, а потому, что мама любит в этом месте пить кофе и проверять свои контрольные. На самом деле, там два кофейных дивана, стоящих друг напротив друга, а между ними уютный деревянный стол. Это особенное место - место для двоих. Для мамы и Алекса. Если вдруг проснуться пораньше, то можно застать их ежедневную идиллию, ставшую традицией: каждое утро они проводят вместе и наедине 30 минут. Пьют кофе, обсуждают планы на день, иногда как дети держатся за руки, но чаще просто целуются. Мы долго ждали момента, когда же им надоест, но так и не дождались. Похоже, они собираются целоваться до самой смерти!
        Фокус в том, что кофейные диваны как-то сами собой, по умолчанию, стали неприкасаемыми для всех остальных домочадцев. Абсолютно все почувствовали энергию этого места, места только для двоих.
        И вот Эштон… Сидит себе, как ни в чём не бывало, на мамином месте. Сажусь напротив него на диванчик Алекса.
        - Доброе утро!
        - Привет.
        - Как самочувствие?
        - Уже лучше, спасибо.
        Тут замечаю в глазах больного тень подозрительной иронии. Эштон любуется нашим видом на залив, жуёт свой блинчик с вишней - мамино фирменное блюдо, и едва заметно улыбается.
        - У вас красивый дом и в очень живописном месте. Наверное, лучший из всех, что я видел,- внезапно сообщает.
        Мама тут же отвлекается, останавливается на несколько мгновений, на лице её озабоченность сменяется мечтательной улыбкой:
        - Дом… да, дом у нас замечательный. Твой отец построил его, когда был совсем юным. Двадцать пять ему было. Он хотел, чтобы здесь поселилась его семья, росли его дети… так и вышло, в итоге!
        - Вообще-то, ему было двадцать шесть, и этот дом он построил лично для мамы, хотел сделать ей подарок, но она не пожелала даже взглянуть на него.
        Эштон напрягается, лицо его выражает крайнее удивление и странный испуг.
        - Ой, ну всё! Я в Университет опаздываю, - мама срывается в сторону гаража, а я чувствую себя виноватой!
        - Мамуль, прости! Ну, прости, пожалуйста! У тебя были очень веские причины, я знаю! - кричу ей вслед.
        Догоняю её уже практически у двери в гараж, и с ужасом замечаю, что она плачет.
        - Мам, ну что ты, прости меня, дурочку! - обнимаю её и начинаю слезоточить сама.
        - Всё в порядке, Сонь, ты тут не причём. Мои ошибки, мои боли.
        - Алекс сказал, что если бы не твои ошибки - не было бы меня. Так что с моей колокольни ты всё делала правильно!
        - Конечно, правильно, дочь. Слушай, а ты почему в школу не собираешься?
        - Мамуль, можно я останусь сегодня? В школе сейчас перед праздниками одна фигня, я от скуки с ума там схожу. Может, лучше мне дома побыть? За Эштоном присмотреть? Вдруг он разболеется снова! А я ему таблетку от температуры дам!
        Мама улыбается, часто моргая ресницами, чтобы от её слёз тушь не потекла.
        - Ясно всё с тобой. Ладно, оставайся, только будь умницей! Я Лёшку в девятнадцать родила, ты даже не представляешь себе, насколько рано это было! Чуть не померла от напряжения! Помни об этом!
        - Ну, мам, ну ты что?! Ты что такое говоришь! Я что, совсем, по-твоему, того! Без мозгов?
        - А мозги тут ни при чём - не они в этом деле всё решают, и я тому прямой пример. При всём уме разума не хватило!
        - Не переживай, папа провёл полный ликбез, включая методы и методики предохранения! Но ты работай спокойно, мне они не понадобятся, по крайней мере, сегодня точно!
        Мама улыбается, нежно целует в щёку:
        - Ты умница у меня!
        Эштон задумчив и неподвижен всё в той же позе у окна на мамином кофейном диванчике.
        - Ты знаешь, как называется место, на котором ты сидишь?
        - Как? - спрашивает, не поворачивая головы.
        - Кофейные диваны Леры и Алекса. Они тут пьют кофе и воркуются.
        - Что делают?
        - Воркуются. Ну знаешь, как голуби, клювиками. Это их место, мы сюда никогда не садимся.
        - Понял.
        - Кофе будешь?
        - Да, пожалуйста.
        - Тебе с сахаром и молоком?
        - Если можно, без, пожалуйста.
        - Ты всегда такой вежливый?
        Эштон ухмыляется, и эта ухмылка постепенно перерастает в широченную улыбку, и… я таю.
        Этот парень просто Бог красоты какой-то, когда улыбается! Сердце в моей груди скачет так шустро, что я роняю кофейник на пол, он разбивается вдребезги, раскидав стекло по всей кухне. Не успеваю опомниться, как Эштон уже возле меня, быстро хватает за руку, оттаскивает в сторону и начинает собирать стекло.
        - Ты чего?! - удивлённо восклицаю. - Ты же больной! Я сама сейчас уберу!
        - Ты такая неуклюжая, ещё порежешься!
        Anthony Greninger - Dreamer [Inspirational Piano]
        Его глаза, сощуренные улыбкой, мне показалось, залили светом и теплом всю кухню, столовую, гостиную, его спальню, мою спальню, весь наш дом. Я чётко услышала своё сознание, оно громко, уверенно объявило мне: хочу смотреть в эти шоколадные глаза вечно!
        Солнце, словно почувствовав оттепель между нами, в одно небольшое мгновение выползло из-за серости, скрывавшей от нас его свет, и затопило своим утренним золотом весь наш дом. Мы оба, не сговариваясь, словно зачарованные, повернули свои головы в сторону панорамных окон, и, не издавая ни звука, боясь спугнуть волшебство момента, стали смотреть на залив.
        - Боже, как красиво! - тихо говорит Эштон.
        - Да… - согласно тяну я, также едва слышно.
        Солнечный диск, непривычно яркий, потому что ноябрь - самый пасмурный месяц в штате Вашингтон, нависает над безмятежной гладью залива, изменив его хмурые серые тона на переливы жёлтого и золотого. От этой картины хочется петь, бежать куда-то, гнаться, что-то свершать.
        - Наверное, нужно очень сильно любить женщину, чтобы подарить ей такой дом, - задумчиво произносит Эштон, продолжая собирать стекло.
        - Наверное.
        - Давно они вместе?
        - О, это очень запутанная история, местами похожая на сказку, местами на фильм ужасов. Алекс признался мне однажды, что встретил мою мать, когда ему ещё не было восемнадцати, и влюбился с первого взгляда в неё шестнадцатилетнюю. Но был юн, глуп и поэтому потерял её из вида на многие годы, потом долго искал, нашёл, но она уже была замужем за моим отцом, и у них уже даже был Лёшка.
        - Я не знал этого…
        - А должен был?
        - Не в этом смысле… просто… как-то сложилось впечатление, что это не первый брак у них.
        - О! Тут ты в самую точку! Они друг на друге только три раза женились, а сколько было ещё всех прочих!
        - Три раза?! - Эштон деланно округляет глаза.
        - Да. Целых три. Одного им показалось недостаточно. Двух тоже.
        - Может, просто любят свадебные церемонии?
        - Нервы они потрепать друг другу любят. А церемония была у них только одна.
        - Глядя на них, никогда не подумаешь о таком…
        - Ну, сейчас у них период выученных уроков, так Алекс говорит. Собственно, то, что ты видишь, нравится и нам всем. Счастливы они - хорошо и нам. А когда все эти разрывы и разводы были… - я умолкаю, потому что щиплет в носу.
        RHODES - Morning
        Щиплет сильно, потому что память хранит очень многое. То, например, как Алекс женился на Габриель и перестал официально быть моим отцом, как забирал Лурдес к себе, а обо мне забывал, потому что я … потому что я не настоящая его дочь - так однажды объяснила мне мои права тётя Габи. Потом у них родился общий ребёнок, и Алекс совсем пропал из вида, перестал даже изредка приезжать. Когда я обнаружила у Габи новый живот, и мама сказала, что у Алекса скоро родится ещё один ребёнок, мальчик, я поняла, что больше не увижу его никогда и никогда больше не смогу называть его отцом, он не будет играть со мной и заплетать мне косы колоском. У него такие нежные и мягкие руки, и он всегда рассказывал мне сказки, так что пытка утреннего причёсывания перед школой незаметно превратилась в самую большую за день радость. Он учил меня плавать, кататься на велосипеде, давать мальчишкам в нос за то, что больно дёргают меня за мои колоски-косички. Он не позволил маме отрезать мне волосы, когда я заразилась вшами, и всю ночь напролёт возился со мной, чтобы избавить от напасти. Избавил. И волосы сохранил. Он выслушивал все
мои боли и обиды и всегда находил самые правильные слова, чтобы утешить меня, поддержать, успокоить. А его объятия…. его волшебные объятия исчезли с появлением Габриель. Они все теперь доставались только ей и Аннабель. Потом, спустя ещё несколько лет, когда Алекс снова стал жить с нами, мама не любила его, отворачивалась, когда он входил в комнату, или совсем выходила из неё, не разрешала ему трогать себя, и однажды я увидела, как он плачет, сидя на полу, у маминой постели. Очень горько плачет. Мне хотелось отдать всё, что у меня есть, сделать всё, что потребуют, только бы он не оставлял нас снова…
        Я с шумом выдыхаю, чтобы прогнать застрявший в горле ком:
        - Короче, плохо было всем, не только им двоим.
        Эштон вдруг кладёт свою ладонь поверх моей:
        - Всё равно это лучше, чем совсем без отца! Поверь мне! - говорит негромко.
        Но мне не нужны слова, этот жест, его тёплые нежные пальцы, занявшие пространство между моими, словно заполнив собой пустоту, поселяют во мне чувство, не похожее ни на одно из тех, какие мне уже довелось испытать. Захотелось повернуться и обнять его, прижаться к сильной груди, смешать наши энергии в одну и заполнить пустоты друг друга.
        Katie Melua - Perfect World
        После обеда мы решаем приготовить семейный ужин.
        - А ты умеешь готовить? - спрашиваю.
        - Конечно! Я вырос в Париже, детка! - Эштон подмигивает мне так искусно, что я в самом настоящем шоке: Ба! Да я вовсе и не знаю этого парня, оказывается!
        - И что, прям все рождённые во французской столице умеют готовить изысканные блюда?
        - Ну не все, конечно.
        Тут он направляет собственный большой палец на себя:
        - Только сааамые способные! - и снова улыбка. Почти до ушей.
        - А ты, значит, способный? Ну вот, сейчас и проверим!
        - На самом деле, - признаётся Эштон, смеясь, - моя мама вечно училась и работала, работала и училась. Я большую часть своего детства был предоставлен сам себе. Нашёл однажды бабулину поваренную книгу, древнющую такую «Секреты кулинарных кудесниц Прованс», и стал экспериментировать. Первые мои шедевры не захотела жрать даже Вэнди!
        - Вэнди?
        - Собака моя. Ротвейлер.
        - Боженьки мои, у тебя была собака!
        - Почему была? Она есть.
        - А почему ты не взял её с собой?
        - Это было слишком сложно и… дорого.
        - Подарок?
        - Не понял?
        - Собаку ты наверняка получил в подарок!
        - Ну в каком-то смысле да: подарил сам себе. И не совсем в День Рождения.
        - И что же это был за день?
        - Великий День Накопления!
        - Чего?! Я о таких не слышала!
        - Это день, когда необходимая тебе сумма наконец-то накапливается! - торжественно рапортует Эштон.
        - Это должно быть какие-то сумасшедшие деньги!
        - Да: триста евро. Я копил их два года, одиннадцать месяцев и четыре дня. Когда дело было сделано, я отправился в зоомагазин и обнаружил, что щенки ротвейлеров … упс, подорожали. Я очень расстроился, так сильно, что даже тронул своим горем хозяина магазина, и тот предложил мне уценённый товар - Вэнди.
        - Что с ней было не так?
        - Родовая травма - вывих бедра. Точно как у меня. У меня тоже вывих и тоже с рождения.
        - Да ладно!
        - Нет, серьёзно. Мне по этой причине и спортом в детстве заниматься нельзя было.
        - Слушай, тебя хиленьким ни разу не назовёшь!
        Щупаю его бицепсы, и он тут же их напрягает для пущего эффекта.
        - Из тренажёрки небось не вылезаешь! - подтруниваю над ним.
        - Какая тренажёрка, о чём ты! Иранский овощной магазин - моя тренажёрка, а в качалке я ни разу не был.
        У меня шок:
        - Какой магазин?
        - Слушай, ты знаешь, в Париже не так, как здесь у вас, у нас там всё больше маленькие магазинчики и лавки, как правило, на первом этаже жилых домов. Вот в нашем доме на Монмартре, где мы жили с матерью, ну она и сейчас там же живёт, прямо под домом была и есть такая лавка. Каждое утро в 5:30 они получают товар - двадцать восемь ящиков с продуктами. Видишь, как наросло, и в тренажёрку не нужно!
        Эштон подмигивает мне, а я пытаюсь собрать в кучу разбежавшиеся во все стороны мысли. Очевидно одно: мы с ним с разных планет.
        - Я не раз была на Монмартре… и всегда с Алексом. Если бы мы только знали, Господи, если бы мы знали, - бормочу чуть слышно.
        У меня чувство, словно жизнь дала обухом по голове. Не в первый раз, но от этого не менее впечатляюще.
        - У вас есть сладкий перец? - тут же меняет тему Эштон, потому что моя несдержанность уже отразилась на выражении его лица.
        - Думаю, да. Сейчас гляну в холодильнике.
        Приношу ему перец, и он мастерски, как истинный шеф, вооружившись огромным ножом, одним из тех, которыми мама с Эстелой никогда не пользуются, принимается рубить его.
        - Ничего себе! - вырывается наружу мой восторг.
        - Учись! - Эштон снова в настроении, судя по счастливой улыбке на его лице.
        Быстрая перемена настроения у них с Алексом - это что-то генное, наверное.
        - Слушай, а ты любишь путешествовать?
        - Конечно! Кто же не любит?
        - И где же ты успел побывать?
        - В Лионе и Марселе. В Лион с классом ездили - историчка возила, а Марсель - моя персональная награда от директора школы за успехи в учёбе, - Эштон деловито поднимает брови, изображая своим гигантским ножом восклицательный знак.
        - Невероятно, - только и могу выдавить я.
        Столько личной информации в деталях и подробностях! Я и надеяться не могла на подобную удачу! Такой всегда молчаливый, замкнутый и отчуждённый Эштон вдруг расцвел как майский цвет и стал источать потоки позитива, радости и уверенности в торжестве добра над злом, солнца над тьмой, и вообще… Счастье появилось в глазах нашего нового члена семьи.
        Что же его так согрело?
        В тот вечер у нас был большой семейный ужин, приготовленный Эштоном и мною… Ну, если быть до конца честной, то командовал Эштон, а я лишь подносила продукты и требуемые посудины. Но наш тандем сработал на славу, мама даже заявила:
        - Надо вас почаще оставлять дома одних! Такое счастье - готовить не нужно!
        Алекс только улыбался, широко, счастливо, так же точно, как и его сын Эштон. Да все мы улыбались в тот вечер!
        История Валерии и Алекса в книгах «Моногамия» и «Моногамист»
        ГЛАВА 8. ДРУЖБА…
        Katie Melua - Nine Million Bicycles
        К вечеру среды ёлочно-гирляндная эпопея, наконец, окончена!
        Это мы с Эштоном так наивно полагаем, пока мама не заявляет, таинственно улыбаясь, что отсутствие новых ёлочных игрушек - плохая примета, проявление неуважения к Новому Году, а, следовательно, санкции со стороны фортуны.
        Нам ничего не остаётся, кроме как договориться о встрече в даунтауне с целью заняться совместным шопингом, ведь начатое дело нужно же доводить до конца!
        - Куда именно мы пойдём? - интересуется Эштон.
        - Я люблю моллы, там всегда так празднично и весело, особенно перед Рождеством!
        - Хм… Может Волмарт? Там то же самое можно купить, только дешевле.
        - Нет, не то же самое! Вот ни разу не то же самое! И вообще я Волмарт ненавижу, он вгоняет меня в депрессию!
        - Почему это?
        - Сама не знаю, просто … просто я в молл хочу, - улыбаюсь ему, потому что вовремя не придумала достаточно веский аргумент против Волмарта.
        Эштон расплывается в ответной улыбке:
        - Окей. Молл, так молл. Девочкам надо уступать - так меня мама учила, - подмигивает. - Особенно маленьким!
        И мы расстаёмся почти на неделю - до следующих выходных. Я считаю дни, часы, минуты до новой встречи с Эштоном, но они тянутся так долго, как ни одни дни и часы моей жизни до этого. Хуже всего в школе: мою потерянность заметили уже абсолютно все, а кто не заметил - тому донесли остальные. Кейси бесконечным потоком сыплет крамольные шуточки в мой адрес, так что мне приходится уже защищаться откровенной ложью:
        - Кейс! Эштон мне брат! И именно по этой причине он не может стать объектом моих гормональных всплесков, это просто невозможно! Так что давай уже закрывай эту тему с моим первым сексом! Я скоро в школьное посмешище превращусь из-за твоих шуточек! Вот ей Богу!
        Но подруга только смеётся в ответ.
        Долгожданный день, наконец, приходит, и хотя с самого раннего утра я не сплю, верится всё же с трудом, что это всё-таки случится: мы увидимся снова, и не когда-нибудь, а прямо сегодня!
        Выпрыгиваю из машины Стэнтона прямо на ходу, чем заслуживаю его нервные окрики и угрозы пожаловаться отцу, то есть Алексу, но мое состояние нервного перевозбуждения перед встречей с Эштоном граничит с откровенной невменяемостью. Без шапки и шарфа, с душой нараспашку обнаруживаю себя в полнейшем одиночестве на месте нашей предполагаемой встречи - у главной наряженной ёлки рядом с центральным входом.
        Настроение моментально падает, но не до нуля, поскольку этот рубеж ещё впереди: после пяти, десяти, пятнадцати минут ожидания. Примерно на восемнадцатой я ощутила дно своего расположения духа, обиделась сперва на Эштона, потом на весь свет и даже на свою карму. На девятнадцатой мой пытливый ум посетила мысль, что мы, возможно, перепутали входы, и мой … в смысле, просто Эштон ожидает меня где-нибудь в ином месте, но версия быстро отпала сама собой в связи с наличием одной единственной ёлки в этом молле. На двадцатой минуте чёрный и лохматый «меняниктонелюбит» был достаточно убедителен с версией: «Эштон просто напросто забыл … или «забил» на тебя и весело попивает пиво со своей девушкой. Если не хуже. Всю двадцать первую минуту Эштон занимается сексом с противной рыжей девицей в моем воображении. Почему рыжей? Думаю, это наследственное - моя мать рыжих недолюбливает, и у неё есть причины. На двадцать второй, подозреваю, я бы увидела Эштона в брачном костюме и с младенцем на руках, если бы не его земная версия, несущаяся на всех парах по тротуару в мою сторону.
        - Ещё раз прости за опоздание! - выпаливает мне прямо в лицо, буквально задыхаясь.
        - Ещё раз?! - спрашиваю с трудно скрываемой обидой, негодованием, разочарованием и недовольством.
        - Ну, я тебе сообщение отправлял ещё из автобуса, что он на двадцать минут позже приехал, и я могу опоздать!
        - Из автобуса? Ты же говорил, что Алекс подарил тебе крутую тачку!
        - Машина есть, прав нет. На следующей неделе у меня дорожный тест!
        Я стою, открыв рот: сколько всего успела перебрать в своей голове, да просто целую жизнь прожила!
        - Так нужно же было сказать! Мы бы со Стэнтоном заехали за тобой!
        - Это лишнее, - отвечает с ухмылкой. - Я же не девчонка!
        Я в ужасе от глупости истинной причины его опоздания, но и в радости одновременно: Эштон не забыл обо мне, не проигнорировал и уж точно не занимался сексом со своей девушкой в течение последних двадцати минут.
        - Ладно, - говорю. С тебя мороженое. Итальянское, конечно же.
        - Без возражений!
        Эштон смотрит на меня в упор с хитрющей улыбкой, от которой я моментально таю и прощаю ему все прегрешения.
        Stu Larsen - Going Back To Bowenville
        Winter Aid - The Wisp Sings
        Tom Francis - From Up There
        Я выбираю себе фисташковое мороженое, Эштон - лимонное. Мы сидим на лавочке под натуральной елью, все ещё фантастически пахнущей лесом, горящей жёлтыми огнями, отбрасывающими свой мягкий тёплый свет на волосы и плечи Эштона. Я разглядываю его украдкой, стараясь не выпячивать свой и без того непомерный интерес, но в такие моменты как этот, околдовывающие своей простотой и очарованием, очень сложно бывает с собой договориться.
        Волосы у Эштона немного вьются, поэтому его достаточно длинная челка совсем ему не мешает, подгибая свои концы ровно настолько, насколько нужно. Иногда мне приходится бороться с острым желанием запустить в них свою руку, натянуть и посмотреть, какая же на самом деле у них длина? Очень хочется! Но ещё больше хочется поцеловать его ямочку на щеке, появляющуюся всякий раз, как он улыбается…
        Эштон определенно красив. И мне это становится особенно очевидным, когда проходящие мимо нас девушки широко улыбаются ему, не стесняясь показывать свои зубы. Даже взрослые женщины разглядывают его слишком подолгу и слишком пристально!
        Эштон сегодня, как и всегда, одет в джинсы и серый батник - неприметную, простую одежду. Но в отличие от проходящих мимо нас заинтересованных дам, я знаю, что под ней скрываются смуглые плечи, крепкие руки, широкая грудь и потрясающе сексуальный живот, который мне уже снится по ночам…
        Что происходит со мной? - задаюсь вопросом. Почему я не могу просто выбрать вместе с этим парнем новые ёлочные украшения, к чему все эти мысли о его плечах, ямочке, волосах? И почему мне так стыдно?
        Внезапно замечаю, как взгляд Эштона скользит по моей щеке к губам, задерживается на них… Маленькая ямочка у его левой щеки выдаёт едва заметную улыбку, он немного наклоняется, приближая своё лицо к моему, и я… перестаю дышать!
        Не знаю, чего я ожидала, буквально трепеща от нетерпения, но Эштон аккуратно и очень нежно вытирает своим большим пальцем мой подбородок:
        - Ты такая замарашка! - заявляет непринужденно. - Посмотри, как ты вымазалась!
        Ловлю завистливый взгляд проходящей мимо брюнетки с явно приклеенными ресницами, и мне хочется плакать оттого, что ей, глупой, не известно то, что стало для меня уже очевидным: Эштон видит во мне только младшую сестрёнку, не более. Я смогла максимально приблизиться к нему, несмотря на отсутствие у нас общей крови, в отличие от Лурдес и Аннабель, лишь потому, что я больше всех старалась, и потому что в силу возраста у нас, как ни крути, более общие интересы.
        ***
        Обожаю предрождественскую иллюминацию в магазинах, лавках, парках, скверах или просто в окнах обычных людей - дух и настроение праздника повсюду! Но в моллах - просто сказка! Повсюду ёлочные инсталляции, небольшие заснеженные опушки, а Санта Клаус и вовсе сидит в дремучем еловом лесу - подходи и фотографируйся в обнимку!
        С небольшим, но усилием, мне удаётся убедить Эштона сделать фото на память.
        - Ох-хо-хох! Какая прелестная влюблённая парочка забрела в мой лес! - заявляет бородатый дед, вгоняя меня в краску цвета своей шубы.
        - Мы вовсе не парочка! - почти выкрикиваю. - Мы …- и долго не могу сообразить, кто же мы друг другу…
        - Друзья! - помогает мне Эштон с мягкой улыбкой.
        - Да! - тут же соглашаюсь. - Мы просто друзья!
        - Эх-хе-хе-х! - заявляет дед, подергиваясь от смеха. - Друзья, так друзья!
        Мы улыбаемся фотографу, а я долго пытаюсь понять, зачем вставила наречие «просто», соглашаясь быть Эштону другом. Что? Разве бывают не просто друзья?
        В молле мы долго петляем по этажам и уровням, успеваем ещё разок поесть итальянского мороженого, сфотографироваться с почти настоящим Дартвэйдером на память, купить мне новую юбку, потом симпатичную белую блузку, опять мне, пока, наконец, не находим магазин сувениров. Весь в праздничных золотых огнях, он манит меня как мёд сладкоежку своей красотой и длинными рядами полок с милыми, причудливыми безделушками. И именно в этом месте мы находим то, что искали - потрясающий набор ёлочных игрушек в виде планет солнечной системы, самого солнца, луны и галактик. Я влюбляюсь в него с первого взгляда и едва ли не визжу от счастья, потому что такая находка - большая удача!
        Эштон наблюдает за моими всплесками радости со снисходительной улыбкой на губах, лишь предлагая взглянуть ещё на премилейших белочек, набор цветных колибри и семью белоснежных Северных медведей: папу с синим шарфом, маму и медвежонка.
        Верчу украшения в руках:
        - Слушай, а … твоя девушка не будет злиться, что ты так много времени с нами проводишь?
        - Девушка?!
        - Хм… ну да, твоя…
        - Почему ты думаешь, что она у меня есть?
        - Ну как же… ты же пострадал в неравном бою, отстаивая честь своей дамы…
        - А, это… Было дело, но она не моя вовсе.
        - Папа сказал вроде, что твоя…
        - Так это была информация для его ушей, чтобы не ругался слишком сильно. Там девчонка глупая, конечно, но обидели её зря, а защитить некому. Знаешь из этих, из «ботаников», - улыбается. - Пить не умеет, на вечеринке перебрала и уснула прямо на столе. Кто-то пустил нехороший слух о ней, очень нехороший. Её бедную заклевали уже все с этой историей.
        - Да ты прям рыцарь, смотрю. А если то, о чем говорят, правда?
        - Неправда, это точно. Я лично отнес её в свою машину, почти сразу, как она вырубилась - как чувствовал, что это нужно сделать. Поэтому честь осталась при ней, а вот слухи всё же поползли.
        - А что за слух-то?
        - Это не для твоих ушей - маленькая ещё!!!
        С этими словами Эштон легонько щёлкает меня по носу.
        - Да не маленькая я! И тоже на вечеринках бываю, мне же нужно знать, чего опасаться!
        - Уверен, ты и так это знаешь. Алкоголь в больших количествах - это зло, особенно для девочек.
        - А для мальчиков?!
        - Для всех, но нас хотя бы не могут … эмм… чести лишить, как вас!
        - Изнасиловать, что ли?
        - Да. Я просто этого слова не знал на английском.
        - Это преступление! За это в тюрьму сажают!
        - Вот поэтому и нельзя напиваться до беспамятства, как Филиппа!
        - Её Филиппа зовут?
        - Да.
        - Вы дружите?
        - Не то чтобы дружим, но после инцидента стали ближе общаться.
        - Общаться или встречаться?
        - Я ж сказал, мы не пара, никакой романтики нет, и не было. Так, пару раз кофе выпили вместе.
        - А говорили про что?
        - Сонь, тебе не кажется, что ты слишком любопытна?
        - Нет! Я сейчас как психоаналитик, прощупываю твою ситуацию. Просто парни слепы как кроты и часто вообще не понимают, что происходит вокруг них. Вот я бы на месте той девочки уже точно влюбилась бы в своего рыцаря. Уверена, твоя Филиппа в тебя влюблена или на подходе, а ты и ухом не ведёшь!
        - Ну, не знаю! Я сделал, что должен был, и что считал нужным, а дальше уже…
        - А дальше?
        - А дальше посмотрим.
        Эштон забирает у меня из рук коробки с украшениями и расплачивается на кассе. Но избавиться от темы разговора ему не удастся:
        - Она тебе нравится?
        - Ты это спрашиваешь как сестра? Как психоаналитик или как кто-то ещё?
        - Как сестра, конечно. Психоаналитик тоже подходит. А что ты имеешь в виду под кем-то ещё, я не знаю.
        - Ну ладно, если как сестра, то немного да, нравится.
        - Она красивая?
        - Нормальная.
        - Блин! Ну вот что это за ответ?! Неужели нельзя решить, красивая или нет?
        - Ну а откуда мне знать какие у тебя критерии красоты? Обычная девушка: две руки, две ноги, голова тоже есть.
        - Какого цвета волосы? Глаза?
        - Шатенка она, глаза… эмм, не знаю, кажется, зелёные… А может и нет…
        - Ну ты даёшь! Полезть в драку из-за девушки и даже не знать цвет её глаз!!!
        - А что, по-твоему, нужно было сперва цвет глаз узнать, а уж потом за честь её впрягаться?
        - Ой, ну всё уже, проехали! Посмотри, какое кафе классное! Давай зайдём?
        - Давай.
        Мы садимся на мягкие диваны у окна с видом на залив, день подходит к концу, и на горизонте, сквозь небольшие трещины в серости облаков просачивается оранжевый свет заходящего солнца.
        Мы оба любуемся закатом, и Эштон опять улыбается, так мягко и едва заметно, мечтательно…
        В кафе почти никого нет, кроме нас, несмотря на предпраздничную суету, и этот факт вносит свою неожиданную лепту в интимность и комфорт нашего уединения.
        Я заказываю себе кофе с молоком, Эштон повторяет за мной.
        - Может, ты голоден? - спрашиваю. - Парни обычно заказывают себе пиво и картошку с наггетсами.
        - Какие ещё парни?! Тебе же только шестнадцать! - деланно возмущается мой гиперпереживательный брат.
        - Мой брат Лёшка, например! - быстро соображаю, что ответить и тут же жалею, потому что ни одной даме толика загадочности и намеков на популярность у мужского пола ещё не мешала!
        - А! Брату можно!
        - А ты что, можно подумать, в шестнадцать ни с кем не встречался?
        - Я - парень, это совсем другая история.
        - Почему это другая?
        - Да потому что! Маленькая ты ещё, чтобы посвящать тебя в эти вопросы!
        - А папа так не считает! Мне всё давно уже известно: у вас типа потребности, и вы с ними носитесь как со священной коровой, - подмигиваю ему, стараясь казаться взрослее и умнее, чем он думает.
        - Ну, раз ты все знаешь, зачем же тогда спрашиваешь? - отвечает невозмутимый Эштон, потягивая кофе из своей чашки.
        Решаю, что лучшим решением в сложившейся ситуации будет смена темы беседы.
        - Так может, всё-таки закажем еду и пиво?
        - Только если ты хочешь есть, а я не голоден. А пиво пить в компании дамы - плохой тон.
        - Мама научила?
        - Конечно. Больше учить было некому.
        Во взгляде Эштона мгновенно появляется жёсткость, он сжимает губы в тонкую линию и словно весь ощетинивается. Какой-то частью своего мозга я соображаю, что данный эффект вызван нечаянно затронутой темой отцовства.
        - Эш? - зову его негромко, и от этого непривычного сокращения он вдруг смягчается, взгляд его делается теплее, ласковее.
        - Да, Софи?
        - Ты когда Алекса впервые увидел, сразу узнал его?
        Эштон поднимает вопросительно брови.
        - Ну, в смысле, сразу понял, что он - твой отец?
        - Сразу.
        - И что ты почувствовал?
        - Шок.
        - Почему?
        - Сходство действительно потрясает. Внешнее, я имею в виду. Странно увидеть собственное лицо на двадцать пять лет старше.
        - Ты не знал, что вы похожи?
        - Мать говорила мне, но я не представлял, что настолько…
        - А… у тебя были какие-нибудь фотографии?
        Эштон долго молчит. И мне становится холодно. Чем дольше он смотрит на залив, в уже опускающуюся темноту, тем дискомфортнее мне находиться с ним рядом.
        - У матери было только одно фото, и подозреваю, когда она делала его, ей и в голову не могло прийти, что я его увижу.
        Молчу, ожидая продолжения, и Эштон открывается больше:
        - Мне не показывали ту фотографию - я сам её нашёл. И на ней… он просто спит. В постели. Больше ничего. Потом, когда мне было шестнадцать, мать случайно наткнулась на фото вашей семьи в журнале, и так мы узнали, где он и как живет.
        - Значит, два года назад?
        - Значит.
        - Почему ты не приехал раньше?
        - Я сделал это сразу же, как появилась возможность.
        И снова в голосе металл и обжигающий холод.
        - Слушай, давно хочу спросить, но не решаюсь… Зачем ты работаешь?
        Эштон напрягается ещё сильнее.
        - Ну, я в том смысле, что папа… Алекс… он ведь достаточно денег тебе даёт?
        - К хорошему привыкаешь легко, а лишиться всего можно в одно мгновение.
        - Чего, например?
        - Да всего этого. Квартира, машина, бесконечные карты: банковские, клубные, куча вещей, одна дороже другой. Моей матери понадобилось бы работать лет пятьдесят и при этом ничего не есть, чтобы накопить подобную сумму. Хотя, может и этого не хватило бы. Подозреваю, кондо, в котором я живу, стоит больше миллиона - в этом случае ни у меня, ни у моей матери совсем нет шансов. Совсем. Поэтому я стараюсь не привыкать. В любой момент… всё может закончиться так же быстро, как и началось.
        - Что заставляет тебя так думать?
        Эштон какое-то время молчит, и я уже почти теряю надежду получить его ответ, как вдруг он выдаёт то, что причиняет боль даже мне, не говоря уже о родителях:
        - У меня нет никаких доказательств, что он мой отец. Что, если нет?
        - Самое большое доказательство - твоё лицо. Никто из тех, у кого есть глаза, не имеет ни малейших сомнений в том, что у вас общие гены! - я буквально выплёскиваю на него своё негодование.
        - А что, если однажды вдруг он захочет проверить? И результат окажется не тем?
        - Ты так ничего и не понял, Эштон! Наша семья УЖЕ приняла тебя, ты УЖЕ вошёл в сердце каждого из нас! Неужели ты смог бы так просто развернуться и уйти, поверив каким-то цифрам на листке бумаги?
        Эштон молча отводит свой тяжёлый взгляд в сторону, словно боясь повредить им меня, а я от эмоций не могу усидеть на месте:
        - А Алекс? Он полжизни растит чужих детей, заранее зная, что мы ему биологически никто, и не просто растит, да простит меня Бог, он лучший отец, чем мой настоящий, хотя и тот любит меня безмерно, но их даже сравнивать нельзя… Это не сравниваемые… планеты!
        - Вы - дети любимой женщины…, - Эштон произносит эти слова так тихо, что я едва могу расслышать их.
        Мне сложно понять, что творится у него в душе, а что на уме - и подавно, но во мне горит обида за Алекса, и я уверенно вещаю свои соображения:
        - Алекс никогда бы не отказался от тебя, это первое, а по поводу теста на отцовство я лично однажды спросила его, и он ответил, что никогда в жизни не совершит подобную жестокую бестактность по отношению к тебе, твоей матери и самому себе - это второе. Он УЖЕ принял тебя! Принял раз и навсегда! И будет любить тебя любым, запомни это, любым!
        Эштон делает глоток из своей чашки, но прекрасный вид из нашего окна его больше не интересует, он смотрит мне в глаза, и постепенно его губы растягиваются в улыбке. Я понимаю, что больше мой собеседник ничего о себе не расскажет. Лимит искренности исчерпан.
        - Расскажи лучше, кто именно обижает тебя в школе? - внезапно заявляет.
        - Зачем это?
        - Ну так я с ним разберусь! На правах старшего брата!
        В один момент напряжение между нами лопается, мы оба смеёмся, шутим, делимся историями из школьной жизни и не замечаем, как этот чудесный вечер, подаренный нам судьбой, незаметно подходит к концу.
        Прощаясь, я обнимаю Эштона и с ужасом обнаруживаю, как тяжело мне оторваться от него: ни одни родственные объятия ещё не приносили мне такого удовольствия…
        ГЛАВА
        9.
        ОЖИДАНИЕ
        Nelly Furtado - All Good Things (Come To An End) (US Version)
        - Я видела его, - сообщает недовольный голос Кейси вместо приветствия.
        - Кого?! - сонно переспрашиваю.
        - Эштона твоего!
        Мой организм просыпается почти мгновенно, сознание быстро заполняет школьный шум и гам, глаза различают ядовито-розовый цвет йога-штанов подруги, сидящей на подоконнике. Не без удивления отмечаю, что она опять сняла весь свой пирсинг, который ещё вчера делал ее похожей на новогоднюю ёлку.
        - Отец опять дал тебе денег? - вырывается вопрос.
        - Нет. Я же говорю, видела твоего брата и…
        - И…?
        - И это имело своё влияние на состояние моего внутреннего мира: он расцвёл. Сейчас в моей душе - весеннее цветение сакуры, поэтому внешние атрибуты потеряли актуальность!
        - Серьёзно?
        - Абсолютно. Поэтому у меня к тебе дело. Когда ты увидишь его в следующий раз?
        - Кого?
        - Эштона, разумеется!
        - Ну… он обещал прийти к нам на Рождество, то есть примерно через неделю.
        - Тогда я заявлюсь к вам в гости. Можно?
        - Нет! Ты опять будешь строить глазки Алексу! Ты не понимаешь…
        - Всё я понимаю! Твоя мать - мудрая женщина, поверь, до таких мух как я ей и дела нет! Это просто игра, невинный флирт! Жизнь невыносимо скучна, и такие вещи делают её всего лишь менее однообразной! Кроме того, твой секси-папочка меня больше не интересует, есть кое-кто получше! - Кейси многозначительно мне подмигивает.
        - Если ты об Эштоне… - до меня вдруг доходит суть происходящего. - А где, кстати, ты его видела?
        - В молле. Вчера.
        - Мы там вместе были!
        - Да, пили кофе в Хортоне. Я видела.
        - Почему не подошла?
        - В шоке была. Ты когда сказала, что он красивый, не уточнила, насколько! Я вчера спать не могла… Это не парень, подруга, это ходячий секс!
        - Фу, какая ты!
        - Короче, ты определяйся уже давай, брат он тебе или не брат, и если нет, то держи меня подальше - я невменяема, во мне разом проснулись все инстинкты, а вместо крови гормональный коктейль! И знай, когда я в таком состоянии, как сейчас, на такие пустяки как женская дружба мне наплевать! - подруга многозначительно поднимает кверху свой указательный палец.
        - Кейс, мне он нравится, сильно. Это не шутка. Я никогда не видела и не увижу в нём брата. И он первый, в ком я подозреваю мужчину, похожего на моего. Поэтому, прекрати свои игры, пожалуйста!
        Кейси достаёт сигарету, медленно закуривает её, с чувством затягивается, и я уже знаю, что сейчас мне придётся выслушивать её философствования:
        - Видишь ли, дитя моё…- как всегда издалека начинает она. - Жизнь очень жестокая штука. Ты, правда, веришь в любовь до гроба, начавшуюся в шестнадцать лет?
        - Мне далеко ходить не нужно - родители перед глазами!
        Кейси смотрит некоторое время на меня, обдумывая мои слова, ведь она в общих чертах знает историю моих родителей и именно в связи с этим всё ещё верит, что её отец, прославленный адвокат, продолжает тайно разыскивать свою первую любовь - мать Кейси.
        - И ты всерьёз рассчитываешь, что он женится на тебе вот прямо сейчас в восемнадцать, и вы будете вместе до конца жизни?
        Теперь моя очередь подвиснуть в раздумьях. По правде говоря, так далеко я ни разу ещё не заглядывала. Предел моих мечтаний на сегодня - это поцелуй. Я даже о сексе с парнем ни разу не думала, не то чтобы о семейной жизни!
        - Со свадьбой мы пока подождём! - уверенно заявляю.
        - Минимум лет десять. Минимум. А скорее всего - двадцать. В наши дни мужчина созревает для семьи годам к сорока - это статистика, детка. И за эти годы, до его сорокалетия, я имею в виду, ему не раз захочется свеженького! Так что, мой тебе совет - не влюбляйся в него. По крайней мере, слишком сильно.
        - Разве это можно контролировать… - отвечаю, задумчиво глядя в окно.
        Правда, разве можно? Можно запретить себе или приказать полюбить кого-либо?
        This Never Happened Before - Paul McCartney
        Мой телефон брякает очередным сообщением от Эштона: он никогда не интересуется как у меня дела или самочувствие словами - просто шлёт мне картинки. Не совсем обычные, все они - до ужаса смешные! Иногда настолько, что я не могу сдержать свой смех и давлюсь им прямо в классе. Ещё немного и учителя начнут жаловаться родителям!
        Подготовка к Рождеству ещё никогда не была для меня такой основательной. Я только платье своё выбирала недели две, что уж говорить об остальном!
        - Не припомню, чтобы ты так усердствовала перед праздниками! - ехидничает мама.
        - У тебя просто память плохая! - отвечаю.
        - Раньше не замечала! - улыбается ещё шире.
        - А она имеет свойство с возрастом портиться, мам!
        - Ну вот, Лерусь, - вмешивается Алекс, - нас с тобой уже и в старики записали!
        - Неправда! - восклицаю. - Плохая память - это ещё не старость!
        Алекс смеётся, обнимая меня за талию, целует по своему обыкновению в макушку и заявляет:
        - Я видел твоё платье!
        Мгновенно замираю, потому что Алекс - единственный человек в нашей семье, кто хоть что-то понимает в хорошей одежде.
        - Оно потрясающее! Думаю, для выпускного бала в школе нужно будет выбрать такой же красный оттенок.
        - Уверен?
        - Абсолютно. Он подчёркивает красоту твоих волос и идеально подходит к цвету кожи. Ты как мороженое крем-брюле в клубничном джеме! - подмигивает мне, улыбаясь. - То, что нужно, согласись!
        И я расплываюсь в улыбке - никто не умеет так искусно повышать мою самооценку, как отец! Вот совсем никто!
        Утром двадцать пятого декабря в доме суматоха - все несутся к ёлке проверять подарки, коих под ней всегда горы - отец обожает выбирать и дарить всякие особенности, готовит их обычно задолго до праздника, продумывает все детали, привозит или заказывает из-за границы. Но в этом году моё сердце трепещет вовсе не из-за них, а потому, что вечером я увижу, наконец, Эштона!
        Эштон… Каждая буква в этом простом имени кажется мне самым прекрасным, волшебным звуком на земле…
        Я закрываю глаза и вижу его лёгкую улыбку, глубокий карий взгляд, ямочку на щеке… Так хочется обнять его, прижаться, ощутить его силу, согреться теплом, раствориться в безмятежности…
        - Сонь! Ты чего в облаках-то витаешь? Подарки открывай! - моя разлюбезная сестра Аннабель стучит мне по голове подарочной коробкой и жуёт какие-то заморские сушёные фрукты - она их страсть как любит, и Алекс об этом, конечно же, очень хорошо знает.
        - Не видишь, что ли? Она ж влюбилась! - вопит на весь холл Лурдес, измазав губы и щёки в шоколад своих любимых конфет. На ней уже надето просто невероятное платье из нежнейшего полупрозрачного шифона ментолового оттенка, таких у нас не купишь!
        - Боже! Откуда у тебя это платье? - восклицаю не в силах сдержать свой восторг.
        - Под ёлкой было! - отвечает моя средняя сестра, набивая рот очередной порцией конфет.
        - Алекс, а помнишь, в юности у тебя была футболка такого же оттенка? - мечтательно тянет мама. - Ты в ней такой был… ми-и-илый!
        - По правде сказать, не очень помню, - признаётся отец и тут же лезет к маме целоваться.
        Я сразу отворачиваюсь, чтобы не мешать им.
        - Ну как не помнишь?! Когда ты жил в своей крутой этой квартире в Кишинёве, ты в ней всегда … эм… в неё переодевался!
        - Припоминаю… Кажется. Слушай, ну и память у тебя!
        - Это ж первые впечатления, мужчина! Из них складывался твой образ в моей голове!
        - Ах, образ… Если мне память не изменяет, то в мою квартиру ты попала, когда мы уже…
        - Так, всё, проехали! Не помнишь и не надо! Надо будет купить похожую и напялить на тебя. Освежить память!
        - Так купи! Я только её и буду носить, если кое-кто находит меня таким «ми-и-илым» в ней!
        The Clientele - (I Can't Seem To) Make You Mine
        Я открываю свои коробки: в них платья, не хуже, чем у Лурдес, арабские духи, бельгийские трюфели, французские безделушки из антикварного магазина, которыми я обожаю украшать свою комнату. Наконец, разворачиваю самый маленький подарок и в коробочке от Cartier нахожу просто потрясающий серебристый поясок с изящным бантиком, украшенным камнями, похожими на бриллианты. Я не в силах сдержаться:
        - Боже, Алекс, не могу поверить! Неужели это мне?!
        Папа, натягивая очередной связанный мамой голубой свитер, отвечает:
        - Конечно, Соняш, тебе!
        - Не слишком ли дорого? - вопрошает маман с очевидным недовольством в голосе.
        - А при чём тут я? Все вопросы к Санте! - отвечает ей Алекс, смеясь.
        Мама только качает головой, распечатывая коробочку, предназначенную ей, и вынимает из неё браслет с сердечком. Лурдес мгновенно пеленгует его и поёт медовым голосом:
        - Ма-а-ам! Если тебе не нравится твой браслетик, то я бы с удовольствием его приютила!
        - Во-первых, мой браслетик мне нравится, и я никому его не отдам, во-вторых, железное правило никто не отменял - до шестнадцати никаких бриллиантов.
        Отец обречённо разводит руками: я, мол, тут ни при чём!
        Лурдес выпячивает нижнюю губу и, уже запустив режим слёз, клянчит:
        - А Соньке можно, да?! У неё там на пояске точно не стекло!
        - Соне уже исполнилось шестнадцать лет, дорогая! Все правила соблюдены, так что не устраивай дискуссий! Мне такое платье в мои двенадцать лет и не снилось даже!
        Папа обнимает Лурдес, приговаривая:
        - Всего четыре года осталось, доченька! И как только тебе стукнет волшебное число, вот мы с тобой оторвёмся!
        Мама недовольно ворчит:
        - Алекс! Сколько можно уже повторять: не балуй их слишком сильно!
        - Девочек обязательно нужно баловать! И целовать, и обнимать побольше! - тонкий намёк матери на недостаток ласковости.
        Обменялись любезностями. Фактически, это почти ссора у родителей, максимум разногласий и выяснения отношений. На большее они не способны.
        Мама снова качает головой, выражая своё недовольство:
        - Девочки! За работу! Вечером придут гости, нам с Эстелой нужна помощь на кухне.
        - А Эштон придёт? - интересуется Лурдес, и я чувствую явную конкуренцию с её стороны.
        - Да, придёт. Обещал, по крайней мере, - отвечает ей отец.
        - Может, заедешь за ним? - спрашивает мама.
        - Посмотрю, как управлюсь с делами. Но постараюсь! Он, кстати, получил водительскую лицензию вчера!
        - Ну, Слава Богу! - с выдохом восклицает мама, улыбаясь. - Но ехать к нам ему далеко и небезопасно - опыта ведь ещё нет серьёзного!
        - Смотрите, смотрите! Снег пошёл! - пищит во весь голос Аннабель.
        - И правда, снег! И хлопьями! Чудеса… - глаза у отца загораются детским восторгом.
        - Ну надо же! Прямо в Рождество снег пошёл! Как никогда… Это подарок, дети! Этот год должен быть замечательным! - наша мама - самая большая оптимистка в доме.
        Мы всей толпой выбегаем на террасу, ловим снежинки ртом и руками, пока они не перестали сыпаться, ведь снег в наших краях - это почти чудо!
        Снежные хлопья тихо ложатся на уставшие улицы моего города, скрывая пёстрое, модное, неприглядное и уродливое под первозданным в своей белизне покровом. И это, надо сказать, самое умиротворяющее зрелище из всех возможных - снегопад в Рождество!
        ГЛАВА 10. НАШ ПЕРВЫЙ ПРАЗДНИК
        Наваяв вместе с мамой кулинарных шедевров, я облачаюсь в своё алое платье, надеваю серебряный поясок и понимаю, что он был подобран специально для этого наряда! Алекса невозможно превзойти во вкусе и предусмотрительности - моё красное платье стало теперь особенным, не просто праздничным, а изысканно красивым!
        Я сама себе бесконечно нравлюсь в отражении огромного зеркала моей спальни: в красном приталенном платье с пышной юбкой и открытыми плечами, с сияющим бриллиантами бантиком на моей тонкой талии, в красных балетках в тон платью. Мои длинные каштановые волосы собраны в подкрученный хвост и повязаны тоненькой саржевой лентой. Интересно, понравлюсь ли Эштону?
        В течение следующего часа не нахожу себе места, поправляя бесчисленное количество раз собственное платье и ёлочные украшения, беспрестанно выглядывая в окно: «не приехал ли Эштон?!». За последние дни мне пришлось снять с ёлки тонны навешанных сёстрами как попало конфет и печенья - им невозможно объяснить, что новогоднее дерево смотрится стильно только в том случае, если на нём игрушки не более, чем трёх цветов!
        Внезапно слышу мамин оклик из кухни:
        - Соняш! Кто-то приехал! Встречай гостей!
        Моё сердце сперва обрывается, затем запускается вновь и колотится как оголтелое! Я со всех ног несусь в холл и натыкаюсь на… Кейси!
        - Ну-ну, подруга! Не так откровенно! Сделай хотя бы вид, что рада меня видеть! Рождество же! - заявляет Кейси, снимая своё пальто, и я обнаруживаю под ним чёрное платье в пол с огромным декольте и разрезом почти до трусов. Моё настроение стремительно летит в Марианскую впадину. Я, значит, пай-девочка в стиле пятидесятых, а Кейси - сексуальная поп дива?! И никакого пирсинга не нацепила, вот же предательница!
        - Кейси! - шиплю я на неё.
        - Да ладно-ладно, подруга, не парься! Я здесь, чтобы всё проконтролировать!
        - Что, всё?
        - Эштона твоего прощупаем, выясним, что он за фрукт, и можно ли доверять ему такое сокровище, как ты, подруженька! - с этими словами Кейси оттягивает мне обе щёки.
        - Ты чего творишь! Не видишь! Я же накрашена!
        - Мужчины, ценят естественную красоту! Запомни это, детка! - заявляет Кейси и гордо шествует в гостиную, не дожидаясь моего приглашения.
        Слышу, как она феерично приветствует мою мать, а та почему-то всегда ей искренне рада, но в этот раз, мягко просит:
        - Кейси, ты умница, что приехала, только не безобразничай, ладно!
        - Всё под контролем, Лера! Всё под моим тотальным контролем! Ни одна крыса не проскользнёт мимо моего зоркого ока!
        Я готова метать молнии. Но выгнать подругу уже не реально!
        Слышу шум колёс подъезжающей машины - это брат Алексей, совершенно один, что, конечно, с одной стороны радует, а с другой удивляет: Лёшка и без подружки?!
        Сразу за ним приезжает тётя Мэри со своим сыном Эндрю и его девушкой.
        - Настя подъедет чуть позже! И у неё новый бойфренд! - торжественно сообщает моя тётя и сестра Алекса по совместительству о визите своей дочери.
        Настю я не перевариваю! У неё только имя доброе и ласковое, а сама она вредная и заносчивая. Мама, кстати, тоже свою двоюродную сестру Николь терпеть не может. Видимо, у нас это семейное!
        В течение следующего часа к нам присоединяется дядя Марк, папин лучший друг, с какой-то очередной тёткой, которую я не знаю, привозит нам кучу подарков, но мне не до них! Эштона всё нет!
        Гости садятся за стол, а я готова лить крокодильи слёзы…
        Мама звонит отцу по телефону:
        - Алекс, ну что там у тебя? - спрашивает по громкой связи.
        - В пробке застрял, потерял больше часа! - отвечает он. - Но уже на пароме, минут через двадцать буду дома!
        Мама с милой улыбочкой предлагает:
        - Давайте ещё двадцать минут подождём! Алекс вот-вот подъедет!
        - Во-о-от! - восклицает дядя Марк на всю гостиную. - Вот как жена должна мужа ждать! Никаких правил гостеприимства, самое важное - это мужа дождаться!
        - Ой, ну всё, Марк! Не нуди! - шутливо треплет мама его плечо и улыбается. - Ты же знаешь, как он не любит, когда мы садимся за стол без него!
        - Знаю, поэтому и восхищаюсь тобой, Лерочка! - дядя Марк деланно расшаркивается, ловит мамину руку и впечатывает в её ладошку звучный «чмок».
        Дядя Марк с давних пор обожает мою мамочку, но не смеет покушаться на неё, поскольку она - жена его лучшего друга. Этот факт известен всем, кроме его бесконечно меняющихся невест: на лице Лидии, молоденькой девушки родом из Румынии, не то, что недовольство - её губы скривились так, словно мадаму ударил паралич!
        Я не в силах сдержать улыбки! Как забавно наблюдать за тем, как другие люди ревнуют!
        - А что? Алекс и сегодня работает? - интересуется моя тётушка с ноткой недовольства.
        - Да, Мэри, - с непоколебимым спокойствием отвечает мама. - У него была неотложная встреча сегодня, что-то связанное с бизнесом в Австрии.
        - Эти люди когда-нибудь отдыхают?! - восклицает тётка с нескрываемым возмущением.
        - Поверь мне, отдыхают! Ещё и как! Алекс когда мне рассказывает, КАК они это делают, у меня волосы на голове шевелятся оттого, что творят эти обеспеченные парни!
        Тётка поджимает губы:
        - Ну вот и цени Алекса! Видишь, как тебе повезло, он ведь всегда отдыхает только с тобой! Не каждой достаётся такой верный супруг!
        Надо сказать, чем старше становится моя тётка, тем она ядовитее. Видать, так достала она своего мужа, что тот сбежал к коллеге по работе, которая, по словам тётушки Мэри, похожа на крысу. Мне вот интересно: если ты такая красавица, почему же муж к крысе сбежал?
        Но моя мамочка давно привыкла к подобным выпадам и обычно даже ухом не ведёт, хотя Алекс тоже вечно одёргивает свою сестру и маму никогда в обиду не даёт, требует сквозь зубы:
        - Маш! Смени тон! Маааш! Тему поменяй!
        И мне это нравится! Мужчина всегда должен защищать свою женщину!
        The Head and the Heart - Another Story
        Не проходит и десяти минут, как шум в холле заставляет меня сорваться с места и лететь отцу навстречу. Мама, конечно же, впереди меня - она - тот самый главный человек, которого хотят видеть встречающим. Потом уже я.
        В холле в обнимку с огромными коробками стоит Эштон, позади него Алекс топает на коврике, чтобы сбить с ног налипший снег. На тёмных волосах обоих видны ещё не успевшие растаять снежинки, но щеки горят алым румянцем только у Эштона. Я впервые вижу его в таком элегантном пальто, белой рубашке и тёмных узких брюках, плотно облегающих его стройные бёдра. Совершенно очевидно, что одежду для него выбирал Алекс - совсем другой стиль и подход. Эштон великолепен, так красив, что аж дух захватывает…
        - Лерусь, кажется, нас сегодня ночью заметёт! Снег так и валит, не прекращаясь! Небывалый случай!
        - Красиво, как в сказке! - отзывается улыбчивый Эштон.
        - Красиво-то красиво, только завтра, боюсь, из гаража не выедем, если снегопад не прекратится! - ворчит отец со сдвинутыми в озабоченности бровями.
        - Ну и ничего страшного! У тебя завтра всё равно выходной, а Эштон у нас заночует! У него уже и комната своя есть! - мама ласково обнимает гостя за плечи, и он улыбается ещё теплее.
        Наконец, Эштон замечает меня, и брови его взлетают:
        - Ничего себе! Я и не думал, что ты можешь быть такой!
        - Какой такой?
        - Эммм… красивой! - выдыхает Эштон свой восторг.
        - Покрутись! - велит мне Алекс, улыбаясь почти до ушей.
        Я тут же выполняю команду и слышу двойное протяжное мужское ВАУ! На лицах обоих искренний восторг, но у отца, помимо него, ещё и гордость:
        - Я же говорю! Самая красивая девочка во Вселенной!
        Мама качает головой с улыбкой, и Алекс тут же добавляет:
        - И это не удивительно, если у неё мама - самая восхитительная женщина той же Вселенной!
        - Согласен! - тихо примазывается Эштон к отцовским трелям. - Это тебе, Лера, - вручает маме коробку.
        - От Санты? - смеётся мама.
        - От него, - отвечает Эштон, долго смотрит ей в глаза, затем, словно вспомнив обо мне, поворачивается и протягивает мне маленькую красную коробочку.
        - Открывай! - требует отец.
        Я рву бумагу и вижу ещё одну коробочку от Cartier, а в ней такой же точно бантик как на моём поясе, только поменьше - для волос.
        - Ничего себе, подарочек! - восклицает мама.
        А мне грустно. Ясно же, что украшение нашёл и выбрал для меня отец.
        Словно прочитав мои мысли, Алекс наклоняется к моему уху и произносит шёпотом:
        - Подарки мы выбирали с Эштоном вместе, но эту заколку он сам нашёл для тебя, а поясок я позже купил, для комплекта. Это его находка, не моя. Но главное - он всю осень работал, чтобы скопить достаточно денег для ваших подарков! - последнюю фразу отец произносит с такой гордостью, что даже задыхается!
        Моей улыбки не сдержать - кажется, у меня от счастья порвётся рот!
        - Ах, вот ты какой, Эштон! - слышу за спиной искусственный голос подруги! - Софья все уши мне прожужжала о тебе! Я - Кейси!
        Подруга с ангельской улыбочкой тянет руку для знакомства, а Алекс спрашивает у меня глазами: «Что здесь делает эта девица?», поскольку не очень-то её любит. Я пожимаю плечами, дескать: «я тут ни при чём!».
        Эштон в растерянности - судя по оставшимся двум коробкам, которые совершенно очевидно предназначены Лурдес и Аннабель, у него нет подарка для Кейси.
        Кейси ловит его мысль на лету: я же говорила, даже мама завидует её проницательности:
        - Самый лучший подарок в Рождество - это подходящая компания, не так ли, Эштон?
        - Конечно, Кейси, - отвечает Эштон с усиленным акцентом, который надо сказать, день ото дня делается у него всё мягче и мягче.
        Подруга без лишних церемоний хватает моего Эштона под руку и собирается уже увести его, но я со всей доступной мне силой наступаю ей на ногу:
        - Кейси, позволь Эштону сперва раздеться!
        Краем глаза замечаю поднятый кверху большой палец Алекса и его же довольную улыбочку.
        Наконец, мы входим в гостиную, и все замирают, созерцая Эштона. Он желает присутствующим счастливого Рождества, но родственники не могут ему ответить, потому что их челюсти все попадали на пол! Виснет до ужаса неловкая пауза, и Эштон не знает уже, куда себя деть! Бедолаге настолько некомфортно от этих разглядываний, что его напряжение передаётся даже мне. Я интуитивно хватаю его за руку, и он тут же с благодарностью сжимает мою в ответ, но наше спасение в лице маман уже спешит на помощь:
        - Дорогие мои, встречайте Эштона! Эштон - часть нашей семьи, просим любить его и жаловать, так же как любим и жалуем его мы!
        Мама обнимает Эштона за плечи, тесно прижимая к себе, а Алекс, громко кашлянув, командует:
        - Ну, чего застыли?! Поднимаемся и подходим знакомиться с моим сыном!
        На мгновение воцаряется полнейшая тишина, и дядя Марк, не сдержавшись, выдаёт самые искренние свои эмоции:
        - Fuck my ass, dude! How many kids’ve you gotta? (Чёрт возьми, чувак! Сколько у тебя детей?)
        - Аллилуйя! Господь услышал мои молитвы! - тут же вслед вопит мой брат Лёшка. - Бог видел, какие страдания я перетерпел в этом бабском царстве и послал мне брата! Ну, наконец-то, колхоз «8 марта» официально можно переименовывать! Да прибудет с нами сила, мужики!
        - Лёша! - шипит на брата мама, но ему не до неё, он уже душит в объятиях Эштона!
        А Эштон ни живой, ни мертвый, побледнел так, словно разом всей крови лишился!
        - Эштон, Эштон! Эштон пришёл! - верещат мои сёстры и несутся нам навстречу из отцовской библиотеки, облепляют его ноги своими объятиями, повергнув родню в ещё больший шок.
        Такого выражения лица у тёти Мэри я не видела ещё ни разу, и она, кажется, единственная, кто не произнёс ни слова.
        - Алекс, можно тебя на пару слов? - обращается она к своему брату неестественно мягким голосом.
        - Нет, нельзя - я голодный. Лерусь, твой муж безумно хочет есть! - отец обнимает маму и тащит её за стол.
        - Прошу всех за стол, ужинать! - объявляет мама, и мы дружной оравой кидаемся занимать места поближе к Эштону.
        Надо сказать, у меня в этом деле сноровка - обычно война идёт за право сидеть рядом с Алексом, потому что он знает тысячи невероятных историй, а если немного выпьет, то рассказывает их так, что можно инфаркт получить от смеха. Но место рядом с ним только одно, потому что второе всегда занято моей матерью, и баталии разыгрываются нешуточные.
        И на этот раз заранее продуманная стратегия позволяет мне усесться по правую руку от Эштона, правда с другой моей стороны оказывается Настя, и это существенно омрачает мой триумф. Кейси каким-то чудом оказывается прямо напротив Эштона, но огромный овал нашего большого обеденного стола в гостиной позволяет держать её почти на безопасном расстоянии.
        Мама поднимается с бокалом шампанского в руке, стучит по нему своей десертной вилочкой, привлекая внимание многочисленной родни:
        - Господа родственники, прошу сосредоточиться! У меня есть, что сказать в это Рождество!
        Гомон бесед постепенно умолкает, и мама продолжает:
        - Этот год стал для нас особенным и счастливым - мы получили от судьбы невероятный подарок - Эштона! Невозможно придумать ничего более ценного и важного, и я знаю это как никто иной, потому что только мне известно, как сильно Алекс хотел сына… Жизнь иногда больно бьёт, отбирая, но случаются и такие невероятные сюрпризы с её стороны! Оглядываясь назад, я благодарю судьбу за то, что она повела нас именно по этому пути, и что сегодня у нас есть возможность сидеть за одним столом с этим невероятным парнем! Честным, порядочным, трудолюбивым! Если кто не знал, то Эштон ещё и мой студент, так что мне уже очень хорошо известны и его человеческие качества! Эштон, это может показаться немыслимым, но я бесконечно благодарна твоей матери за то, что она дала тебе жизнь! И хочу выпить этот бокал за её здоровье!
        Эштон встаёт, принимая инициативу, мне не видно его лица, и я уже жалею, что не села напротив, как Кейси. За Эштоном поднимается и Алекс, а за ним и все остальные. Мы пьём шампанское, а я в недоумении: как можно посвящать тост другой женщине своего мужа? На такой бред способна только моя мать!
        Но события в нашем милом семейном и совсем не тесном кругу только набирали обороты. За общим шумом никто не заметил прибытия ещё одного гостя:
        - Ага! Не ждали? А вот и я! И с подарками, между прочим!
        Лицо у отца вытягивается, затем приобретает то самое выражение, которое случается на нём крайне редко, и даже я, папина любимица, спешу скрыться в такие моменты куда подальше «чтобы не задело!».
        На пороге гостиной во всей своей ослепительно-блистательной красе пред нами предстаёт тётя Габриель, папина бывшая жена и мать Аннабель.
        - Алекс успокойся, держи себя в руках! Всё нормально, - слышу мамин шёпот.
        И тут же её достаточно громкое:
        - Проходи за стол, Габи! Молодец, что пришла! Подарки мы любим, так что не стесняйся, дари!
        Эштон снова почти не ест - видно, у него стресс. Опять. Но от моей заботливости ему не скрыться, не поможет даже его упорное сопротивление:
        - Соня, не надо! Я не голодный. Соня, перестань, пожалуйста, я не могу столько есть!
        Но Алекс всегда поступает именно так с моей мамой, и я верю, что это и есть самый эффективный способ накормить человека. Кроме того, постоянные ужимки моей подруги Кейси, которые она почему-то считает флиртом, вынуждают меня тщательнее заботиться об Эштоне, пытаясь отвлечь его внимание от моей безбашенной подруги.
        - Ха! А ты знаешь, дорогуша… - громогласный голос подвыпившего дяди Марка внезапно заглушает все прочие, - какой резкий поворот переживает в данный момент моя карьера?
        Дядя Марк одним быстрым движением отодвигает свой стул, поднимается и, трезвоня вилкой по маминому итальянскому фужеру из горного хрусталя, призывает общественность к вниманию:
        - Dear sirs and madams! - на лице его сияет такая лучезарная улыбка, какая свойственна людям, уже слегка перебравшим алкоголя и частично потерявшим связь с собственной благоразумностью.
        - Мало кто из вас знает, - вещает никогда не напивающийся дядя Марк, - что моему лучшему другу не так давно поступило предложение сняться в кино!
        Мамины брови взлетают выше, чем у тёти Мэри, Лурдес хлопает в ладоши, визжа «папочка будет звездой!», а Алекс, сползая со стула, усиленно трёт пальцами свою переносицу, что означает скорую смерть дяди Марка.
        - И что вы думаете?! Этот зануда отказался! Такой шанс дарит ему судьба, а он отказывается! Так что, Лурдес, твой папочка звездой не будет, зато ты можешь рассчитывать на дядю Марка! Мне, конечно, не предложили роль сердцееда, да и на фига мне такая репутация? Я буду играть супергероя! Короче, в марте еду в Голливуд сниматься, представляешь, Лер?!
        Затем, едва ворочая языком, добавляет:
        - Я буду звездой!
        Дядя Марк вскидывает руки к потолку, воображая себя купающимся в лучах славы, мама не может сдержать своего смеха, а папа негромко предупреждает подругу дяди Марка:
        - Больше никакого виски! Ему уже хватит на сегодня!
        - А зря ты не согласился в актёры пойти! - замечает мама сквозь смех.
        - Ещё чего не хватало! - отвечает ей Алекс.
        Эштон наблюдает за происходящим с невозмутимым лицом: ни обилие еды, ни моя навязчивая забота не рассеяли его напряжения.
        - Хочешь, пойдём в тихое место и выпьем кофе или чаю? - предлагаю ему.
        - Хочу! - неожиданно соглашается.
        Мы завариваем на кухне две огромные чашки чая и направляемся в библиотеку, где у панорамного окна рядом с наряженной ёлкой я заранее приготовила место, чтобы уединиться и вручить Эштону свой подарок.
        Мы усаживаемся на пушистый ковёр, скрестив ноги, жёлтый свет горящей ёлки окутывает нас уютом и делает место у окна похожим на сказку. Эштон не отрывает глаз от завораживающего снежного великолепия за окном, а я достаю из-под ёлки коробочку со своим подарком.
        - Посмотри! Кажется, Санта оставил это для тебя! - говорю тихонько, и сердце мое замирает в предвкушении: понравится или нет?
        На лице Эштона загорается сияющая детским восторгом улыбка, он аккуратно снимает синий бант, обёрточную бумагу, открывает коробочку, чтобы найти в ней золотую цепочку с крестом.
        На мгновение я перестаю дышать, мы оба молча смотрим, как сверкает золото на ладони у Эштона.
        - Это слишком дорого! - шёпотом произносит он.
        - На самом деле, это мама помогла мне придумать подарок для тебя, - признаюсь. - Она сказала, что тебя не крестили, и если ты будешь носить эту цепочку, ей будет спокойнее. Моя прабабушка говорила, что если человек носит крестик при себе, то его Ангел Хранитель сидит у него на плече и охраняет от всех бед! Только я уже не помню, на правом или на левом, - признаюсь со смехом.
        - Я обязательно буду его носить! - выдыхает Эштон с улыбкой, расстегивает замок и тут же вешает цепочку себе на шею.
        Счастью моему нет предела!
        - А ты что, правда, всю осень работал, чтобы купить нам рождественские подарки?
        - А разве правильно покупать их на чужие деньги?
        - Они не чужие, - тихонько замечаю. - Алекс ведь твой отец…
        - Всё равно это неправильно, - отвечает Эштон.
        Внезапно дверь в библиотеку открывается, мы с Эштоном замираем: это Алекс и Габи.
        - Какого чёрта ты здесь делаешь? - Алекс буквально рычит на неё.
        Услышав это, Эштон тут же порывается встать, поскольку нас не видно из-за диванов, но я останавливаю его, не желая рушить наш уютный мир.
        - Алекс не злись ты так! Я совершенно одна в это Рождество!
        - Разве ты не собиралась на Гавайи со своим бойфрендом?
        Мы чётко слышим, как тётя Габи сперва тихонько всхлипывает, затем будто захлёбывается рыданиями. Эштон снова пытается подняться, и я опять не даю ему, вцепившись в его руку мёртвой хваткой.
        - Алекс, он уехал со своей секретаршей в Мексику! Представляешь, какая банальщина! С секретаршей! Этот ублюдок изменял мне!
        Алекс какое-то время молчит, затем, уже совершенно иным голосом успокаивает Габи:
        - Ты молодая и красивая женщина, нет нужды так убиваться из-за этого недоумка! Ладно-ладно, успокойся…
        - Алекс, это на самом деле не так уж и важно...
        - А что важно?
        - Сколько лет прошло?! Сколько ещё ты собираешься держать меня на расстоянии? Почему я не могу быть в праздники со своей семьёй как все нормальные люди?
        - Потому что бывшая жена и настоящая на одной территории - это перебор, ты не находишь?
        - Лера намного адекватнее тебя! Она всё понимает!
        - Лера никогда не показывает, что у неё на сердце, но мне это и не нужно, я и без того знаю, что ей больно видеть тебя в нашем доме!
        - Ерунда это всё! Лере давно уже нет до этого дела, мы нормально с ней общаемся!
        - Неужели? И где это вы общаетесь?
        - По телефону! Если бы ты не отгонял меня как цербер от своей семьи, то мы бы давно уже подружились!
        - Габи, мне кажется, ты никогда не повзрослеешь! Сейчас мы выходим, ты красиво прощаешься, говоришь всем, что у тебя дела, и больше никогда не выкидываешь подобных номеров!
        - Алекс! Здесь мой ребёнок!
        - Мы это уже обсуждали тысячу раз! Ты сама сказала, что так будет лучше!
        - Чёрт! А что мне делать одной в Рождество?!
        - Позвони сестре… Я не знаю, подружки же у тебя есть?
        - Крис на вечеринке у родителей своего бойфренда, все подруги с семьями, только я одна!
        - Значит, заявись к родителям бойфренда Кристен, там, по крайней мере, нет твоего бывшего мужа и его жены!
        - И ребёнка моего там тоже нет!
        - Хорошо, в следующее Рождество Аннабель будет с тобой, только продумай праздник заранее, чтобы не вышло так, как выходит обычно! Поняла?
        - Поняла. Алекс, можно я останусь, пожалуйста!
        Кажется, тётя Габи опять плачет… и мне безумно её жалко! Но не Алексу:
        - Габи, я сказал «нет»! Нет, это значит «нет»! Всё, нацепляй свою фирменную улыбочку и постарайся быть убедительной!
        Дверь открывается и тут же захлопывается. Мы с Эштоном сидим некоторое время в тишине и неловкости.
        - Подслушивать подло, - заявляет в итоге Эштон с недовольным лицом.
        - Согласна. Но мы первыми заняли библиотеку…
        - Надо было уйти… Неприятная сцена.
        - Тебе её жаль?
        - Очень. Моя мать тоже сегодня одна.
        Мне нечего ответить и хочется плакать, но вовсе не по причине жалости к отцовским «бывшим» - наш счастливый тет-а-тет нарушен, атмосфера уюта и тепла утрачена безвозвратно!
        Чай больше не пьётся, разговор не клеится, и мы решаем вернуться к гостям. Однако в гостиной уже пусто и только мама с Эстелой убирают тарелки со стола.
        - А куда все подевались? - спрашиваю.
        Мама бросает на меня недовольный взгляд:
        - А вы где были?
        - В библиотеке.
        Мама рисует бровями удивление, и я чувствую исходящее от неё напряжение.
        - Чай пили, - уточняю.
        - Чай - это хорошо! А мы вот только с ужином закончили.
        - Давай помогу с уборкой?
        - Да мы с Эстелой и сами управимся. Народ вон весь на нижней террасе в снежки рубится. Девчонки уже дважды за сменой перчаток прибегали! Идите и вы на воздух с Эштоном!
        - Я бы с удовольствием! - отвечает Эштон с улыбкой.- Пойдём?
        - Мне переодеться нужно… И тебе папин батник какой-нибудь найти, а то снова заболеешь!
        - Не заболеет, у него уже иммунитет! А если в снежки играть - никогда в жизни не замёрзнешь! - отец вернулся из гаражей, уже выпроводив, по-видимому, Габриель.
        Забрав из моих рук тарелки, он с подозрительной настойчивостью предлагает:
        -Твой брат на пару с Настей развернул настоящую Бородинскую битву на террасе! Надо срочно вмешаться и хорошенько отделать этого Наполеона, так что переодевайся, бери Эштона, и покажите «класс»! Сёстрам помощь нужна!
        Во мне моментально вспыхивает азарт, я подбегаю к Алексу, чтобы чмокнуть его в щёку, но прежде, чем успеваю сделать это, в стекло гостиной с громким хлопком врезается крупный комок снега.
        Далее происходит нечто странное: отец вздрагивает так, словно его больно ударили, и цепенеет с перекошенным лицом. Он выглядит настолько странно, что мне даже страшно подходить к нему. Но это и не нужно, для этого есть другой человек: мама уже рядом с ним, прижимает его голову к себе и шепчет прямо в ухо:
        - Я здесь! Всё хорошо! Я с тобой! Я рядом! Я живая и всегда буду с тобой!
        Смотрю на Эштона - у него шок: глаза по блюдцу, губы сжаты в напряжении, руки вцепились в спинку стула. Мы с ним оба понимаем, что стали свидетелями того, что видеть нельзя: отцу плохо. Почему, не знаю даже я: мне рассказали многое, но не всё. Однако я помню, что творилось с Алексом, когда мама чуть не умерла в больнице после нападения.
        Сегодня моя мама жива только благодаря Алексу, он буквально вытащил её «с того света», и это одна из тех тысяч причин по которым я так безумно люблю его и уважаю. Но тогда… Тогда все думали, что он сошёл с ума - его действия и слова не вписывались в рамки нормальных людей. Алёша говорит, что Алекс выглядел жутко… Настолько жутко, что нас с сёстрами даже не возили в ту больницу. Очень долго не возили. И когда я впервые его увидела - он приезжал навестить нас к тёте Мэри пару недель спустя, когда мама потихоньку оживала - я с трудом узнала его: он стал седой, худой, бледный и … безжизненный. Как будто тело осталось, а души нет. Он улыбнулся тогда, обнимая меня, и я поняла, что душа на месте, просто очень измучена, словно тяжело переболела. И так страшно было видеть его таким внезапно состарившимся!
        И в этот момент, глядя на то, как мама приводит его в чувство, напоминая, что она рядом, я понимаю: есть внутренние, душевные раны, которые не заживают и не заживут никогда.
        Беру за руку Эштона и увожу его. Он молчит, не спрашивает ни о чём, и я ему благодарна - у самой ком в горле от нахлынувших воспоминаний. В таком состоянии я всё равно ничего толком ему не смогу объяснить.
        Когда мы, уже переодетые, возвращаемся в гостиную, стол накрыт к чаю, Эстела хлопочет над вазочками со своим печеньем, а мама гладит волосы Алекса, положившего голову ей на колени и вцепившегося одной рукой в её щиколотку. Я знаю этот его неуловимый для других жест - часто замечала, что отец всегда старается сохранять физический контакт с матерью. Как-то мама шутила, рассказывая, что он даже во сне всегда держит её за ногу, чтобы не сбежала. Мне тогда было лет десять, и я решила проверить, не врёт ли мама, разве можно всю ночь держать человека за ногу? Оказалось, можно. Правда держит - за щиколотку. И держит до сих пор.
        - У вас всё в порядке? - спрашиваю.
        - Всё хорошо, Соняш! Развлекайтесь! - отвечает Алекс, поднимаясь с материнских колен, и я снова замечаю тот самый, невидимый для всех остальных, жест: он отпускает её щиколотку, но тут же его пальцы оплетают мамино запястье.
        {Безумная история любви родителей Алекса и Леры в книгах: Моногамия и Моногамист}
        ГЛАВА
        11.
        СНЕЖКИ
        
        И
        
        ПОЦЕЛУИ
        Tom Cochrane & Red Rider - Boy Inside The Man
        А во дворе настоящее сражение! Вся родня без исключения в возрасте до 25 лет с мокрыми штанами и красными физиономиями пытается подбить глаз моему брату Лёшке, который пребывает в настоящем эмоциональном угаре, давая имена всем своим бомбам, минам и ракетам, которые, чего не отнять, все до единой попадают в цель. И ведь не скажешь, что этому парню двадцать пять лет! И для меня загадка: где он натаскался такой меткости, если снег в наших краях - это настоящее чудо? Вспоминаю, что братец половину своей жизни играет в водное поло, и почти отчаиваюсь добиться справедливости в этом бое.
        - А твой брат - молоток! - подмигивает мне Эштон. - Но мы его всё равно подобьём!
        - И не надейся, он годами нападающим играл в водное поло - каждый день тренировки! Это бесполезно!
        - На войне решающую роль играет не меткость!
        - А что?! - интересуюсь с недоверием.
        - Стратегия!
        Не успеваем мы занять оборонительную позицию, как в мою руку попадает снаряд.
        - Эй, полегче! Я ещё не окопалась! - кричу брату.
        - На войне, как на войне, сестрёнка! Победители не щадят презренных! - с этими словами брат залепляет своим снежным снарядом Лурдес прямо в шею.
        - Ну, ты и козел! - вопит сестричка по-русски. - Он же холодный!
        - Долой всякую шелупонь с поля боя! А ну, кто на «Я» осмелится боем пойти?
        Я вопросительно смотрю на Эштона, ожидая героических мужских движений, однако мой однополчанин и не думает шевелиться. «Вот же трус!», - думаю про себя. А вслух со всей доступной мягкостью сообщаю:
        - Я же говорила, он непобедим в этом состязании!
        Эштон только усмехается, продолжая наблюдать за происходящим.
        Пока я леплю снаряды, стоны и крепкие словечки подбитых не перестают скрашивать наш Рождественский вечер. А Эштон всё наблюдает… Но на этот раз я замечаю едва различимую улыбку на его красивых губах и хитрый карий взгляд - в его голове явно зреет какой-то план.
        Алёша попадает Настиному бойфренду прямо в голову, тот орёт:
        - Fuck, fuck you fucking ass! I gonna kill you Russian bastard! (Чёрт тебя побери! Я убью тебя русский засранец!)
        - И не мечтай, подлый янки! Мы французов под Москвой били! Мы Гитлера замочили, и вас, слабаков, замочим! - с этими словами мой брательник залепляет белую мину прямо в глаз Эндрю. В этот момент Эштон в какую-то долю секунды выскакивает из-за своего сугроба, и его снежок со снайперской меткостью летит моему брату в череп. Но Лёха, конечно же, отбивает снаряд открытой ладонью, иначе не бывать ему лучшим нападающим среди юниоров в сборной Сиэтла столько лет подряд! Я сияю от гордости за брата, пока тот во всю глотку орёт:
        - Ах ты подлый французишка! И ты на русского богатыря войною идёшь! Эх, и не учит вас, недоумков, история!
        И брат мой единокровный запускает два снаряда подряд, Эштон, само собой, уворачивается от своего, а вот я… А я так и стою с лицом, всем залепленным противным холодным снегом.
        Мне так обидно, что не передать словами: это, конечно, игра и притом честная, но как же, блин, больно и неприятно! Снежная каша, обжигающая мою кожу, проникла, кажется, даже за пазуху! Я стряхиваю снег, всхлипывая, а Эштон помогает мне, приговаривая:
        - Ну, ты чего так расстроилась? Это же просто игра!
        - Больно! - честно признаюсь ему.
        Эштон выламывает из стоящего рядом куста длинную палку, привязывает к ней свой белый шарф и поднимает над нашими головами:
        - Эй ты, русский типа ниндзя! Как насчёт того, чтобы ввести правила?
        Думаю, Армани понятия не имел, что его шарф будет голубем мира. Пусть и временного.
        - Никогда ещё русскому богатырю «Хранцузия» правил не диктовала! Запомни это, мальчик! И книжку себе по истории купи!
        - Окей, книжку куплю, но в современном цивилизованном мире мы иногда садимся за стол переговоров! Может, ваш непобедимый и грозный «Я» хотя бы попробует выслушать?
        - Слабаки! - орёт Настя из Лёхиного окопа, - никаких переговоров, все вы будете нашими рабами!
        - Я предпочитаю вассалов! - возражает ей мой брат.
        Эштон, смеясь, продвигает дипломатическую линию:
        - Я вот что предлагаю: уже почти стемнело, девочки замёрзли, и нам нужно определить победителя.
        - Мы с Алексом победители, ты что, не понял ещё что ли? - опять орёт Настя, привыкшая величать моего брата Лёху Алексом, что совсем не правильно. - Нас ни разу не подбили!
        - Так и меня ни разу даже не задело! - тут же парирует ей Эштон.
        - Это потому что ты трус и в окопе сидишь! Позорище! В нашем роду таких ещё не было!
        Последние слова Насти неприятно задели Эштона, я это сразу увидела по перемене в его взгляде и исчезнувшей улыбке.
        - Хорошо, пусть так. Алексей, я предлагаю вот что: играем на выбывание, считаем только попадания в голову парням. Девочек выбиваем только целясь в корпус, за попадание в лицо стрелок считается убитым. Что скажешь?
        - Идёт, - тут же отзывается мой брат.
        - Согласен на поблажки женщинам, они, правда, хорошо уже подмокли, - подаёт голос Эндрю из-за своей ёлки.
        - Но у меня условие! - у моего брата всегда нескончаемый поток идей. - Победитель раздаёт пинки под зад всем побеждённым, кроме девочек! Будем считать это данью!
        - Окей! - соглашается Эштон, снова улыбаясь.
        Подзывает меня знаком:
        - Какое минимальное расстояние тебе необходимо, чтобы сделать меткий бросок?
        - Метров 5-7 - не больше. Я не очень меткая.
        Эштон вздыхает, думает какое-то время, затем посвящает меня в свой план:
        - Пробирайся как можно более незаметно вон к той ёлке, видишь её?
        - Да.
        - Спрячься за ней и жди, пока я не подам знак.
        - Какой?
        - Эммм, я просто громко крикну: «Алексей - трепач!».
        - Тебе это дорого будет стоить!
        - Посмотрим ещё! Как только услышишь это, выбегай из-за своей ёлки и двигайся в сторону бассейна. Как почувствуешь, что точно можешь попасть - запускай снаряд, поняла?
        - Поняла. Только ты ори вот что: «Лёха - косой, набитый колбасой!» Запомнил?
        Эштон повторяет раз десять русскую фразу, пока она буквально не отлетает от его зубов.
        - Слушай, а что это значит? - внезапно интересуется.
        - Не бойся, ничего ужасного, но Лёха бесится жутко! - сообщаю с невероятным удовольствием.
        - Ладно, сейчас я попробую выбить Эндрю, а ты не высовывайся, поняла? На тебе вся миссия завязана!
        - Поняла.
        - Отлично.
        Спустя двадцать минут на поле боя из выживших остаёмся только мы с Эштоном и Лёха с Настей. На счету обоих снайперов примерно равное количество жертв, и Лёха уже не так весело вопит свои кричалки.
        - Давай, пробирайся к месту диверсии, - получаю команду.
        Как только я выдвигаюсь ползком из нашего сугроба, Эштон пулей вылетает из-за него же, метая снежки в Лёху, и несётся в сторону, противоположную от моей ели. Офигевший брат начинает обстрел, но поздно: Эштон уже в другом окопе, в опасной близости к нашему Наполеону.
        - Лёха!
        - Чего тебе?
        - А ты не трепач? - интересуется, смеясь, Эштон.
        - А ты не офигел ли, шпана мелкая?!- вижу, что брат мой начинает злиться.
        - Может, и шпана! - отзывается Эштон с подозрительной иронией. - Главное, чтобы наш герой трепачом не оказался и не получил бы пинок под зад!
        Народ на поле битвы начинает ржать, и я чётко вижу, что Эштон моего брата УЖЕ вывел из равновесия.
        - Это от тебя, что ли, детсад? Молоко вытри с подбородка, Бэмби!
        - А если и от меня? - с этими словами Эштон бросается на открытое, ничем не защищённое пространство.
        - Вот ты дурак, Эштон! Тебе конец! - пророчит во всю глотку Эндрю, давясь от смеха.
        - Он не дурак! Он гордый камикадзе! - возражает ему Дерек, Настин бойфренд.
        - Эштон! Завали его! - пищат хором Кейси, Аннабель и Лурдес, и в этот момент я люблю сестёр самой нежной любовью.
        Внезапно слышу наш позывной: «Лёха - косой, набитый колбасой!» Просто кошмарный акцент Эштона вызывает непередаваемую бурю эмоций: народ ржёт так, что никаких комиков не надо! А брат мой слегка так багровеет…
        Покидаю свою ёлку, бегу что есть мочи куда условлено, и каково же моё удивление обнаружить, что брат понятия обо мне не имеет, да ему, кажется, вообще нет никакого до меня дела! Вся его багровая злость и внимание сосредоточены на выскочке Эштоне! А меня, похоже, никто даже и соперником не считает! На расстоянии «прямо перед носом» Лёха, наконец, замечает меня, но поздно: моя рука уже совершила свой судьбоносный бросок! Вымученный долгим ожиданием, а оттого намертво слепленный снежный не то что ком, а вообще сугроб, благополучно прилуняется на ясный лик моего единокровного брата, залепив ему всю физиономию, подло проникнув за шиворот и, кажется, даже за пазуху…
        На какое-то мгновение на поле сражения воцаряется смертельная тишина, брательник одним медленным движением снимает с лица свой позор, смотрит в мои глаза своими ангельски синими и дьявольски злющими:
        - Ну всё, Сонька! Прощайся с жизнью! - с этими словами он срывается с места, а я не жду - спасаюсь, потому что знаю, чем чревата угроза - он точно закопает меня в сугроб, а я это жесть как не люблю!
        Лечу с нечеловеческим визгом от рассерженного поражением Бонапарта, слышу свист, смех, чей-то крик:
        - Лёха, так не честно! Подставляй Софье зад!
        Внезапно обнаруживаю себя в тупике - на площадке за бассейном, огороженной от следующего далее обрыва к морю толстым стальным поручнем. Тут же торможу, но манёвр нарушает мою устойчивость, в одно мгновение мой чемпионский зад шлепается на невероятно скользкий под снегом мрамор, и прежде чем мой мозг успевает что-либо сообразить, я вылетаю с террасы, снайперски проскочив между поручнем и подлым гранитом…
        Haux - the river song
        И я под ёлкой. Почти по плечи в сугробе. Не передать словами, как стонет моя задница, и горят исколотые еловыми ветками щёки!
        Шок, боль и обида вольным потоком тут же хлещут из моих глаз...
        Вижу над собой тень - мужская фигура одним тарзанским прыжком перемахивает через предавшую меня ограду и плюхается рядом со мной в сугроб.
        - Ты цела? Не ушиблась? Голова болит? Руки? Ноги? Спина? - это Эштон.
        Я отрицательно мотаю головой, и по какой-то неясной причине голос этого парня, вопросы, которые он задаёт с бесконечной тревогой, вызывают во мне новую бурю эмоций, и я рыдаю…
        Эштон тут же прекращает меня трясти и щупать, и … и я впервые в жизни слышу его невыразимо красивый французский:
        - Mon Dieu, comment tu m'as effraye, Sophie! Dieu merci, tu va bien! (Господи, как же ты напугала меня, Софи! Слава Богу, с тобой все в порядке!)
        У него такие крепкие, большие руки…
        Эштон резко притягивает меня к себе, его пальто распахнуто, и моё лицо оказывается плотно прижатым к тонкой ткани белой рубашки, нежно пахнущей его туалетной водой и чем-то ещё… Это «что-то» настолько приятное, терпкое… Оно погружает меня в очень странное состояние и вызывает в моём невинном теле уже знакомые реакции… Я ощущаю щекой крепкую как камень мышцу его груди и слышу ускоренный раз в сто сердечный ритм: бух, бух, бух…
        Мой мозг в эти мгновения не способен понимать что-либо, но звук, который я слышу, прекраснее самой гениальной музыки, запахи, ласкающие мои избалованные рецепторы, вызывают во мне такой ответ, какой не под силу даже самому изысканному и дорогому аромату…
        В моём сознании происходит мощный сдвиг, чувства обнажены и опасны как провода высоковольтной линии, по моим нейронам одним нескончаемым потоком идёт цепная реакция со скоростью, ещё не описанной ни одним законом физики…
        Я закрываю глаза, чтобы услышать тихий, но чёткий голос своей души: ЭТО ОН! И ни одна моя клетка, ни один мой атом не имеет намерения с ним спорить…
        - Да всё нормально, Эштон! Там ёлки и кусты растут не просто так! Твой отец не строит дома, опасные для жизни! - вещает голос моего брата, повисшего на стальном поручне над нашими с Эштоном головами.
        - Расслабься парень, здесь нельзя ни покалечиться, ни убиться! Блин, у него губы белые, Лёш! Тащи валерьянку! - стебётся Эндрю.
        Но я знаю: за этими бестолковыми шутками и напускным спокойствием они оба прячут свой испуг. Всё-таки я могла не так удачно приземлиться! Или приснежиться?
        Эштон немного ослабляет хватку, и я слышу уже не такой прекрасный его французский:
        - Putains de connards! (Чёртовы придурки!)
        - Да ладно тебе, Эш, всё ж обошлось! - мой брат знает «франсе» не хуже, чем я. - В нашей семье всегда всё кончается хорошо! Выбирайтесь оттуда! Совсем стемнело, сейчас будем фейерверки запускать!
        Оба исчезают, но через пару мгновений луноподобная физиономия брата возвращается с сообщением:
        - И это, сестра, не хочу огорчать, но своим эпическим полётом «над гнездом кукушки» ты лишила себя права пнуть меня под зад!
        - Почему это?! - отзываюсь.
        - Да потому, сестрёнка, что уговор был на пинок от победителя, а не от белки-летяги! Так что прими мои глубочайшие сожаления и искреннее сочувствие, но зад мой такого позора не потерпит!
        - Сволочь лживая! Нечестный редиска! - ору на русском, чтобы у Эштона уши в трубочку не свернулись.
        Неожиданно чувствую, как объятия единственного достойного мужчины снова делаются плотнее, и с глубоким вздохом его подбородок опускается на мою макушку. Но с места мы так и не сдвинулись - оказывается, в этом сугробе не только мне так уютно и спокойно.
        А вы замечали, что под ёлкой всегда так сказочно! Хочется тихонечко лечь под неё и ждать чудес...
        Вдруг Эштон хмыкает, его рука копошится в моих волосах какое-то время, и через мгновение на моей ладони оказывается фиолетовая бабочка из блестящей фольги, затем розовая, за ней жёлтая и снова фиолетовая.
        - Забавно, - слышу немного хриплый голос Эштона у самого своего уха, - в тот день, когда мы с тобой развешивали гирлянды и хлопали хлопушки вокруг этих ёлок, мне приснился очень странный сон…
        - Какой?
        - Твои длинные волосы и в них стаи фиолетовых бабочек, только… не хлопушечных, как эти, а настоящих! Представляешь?! Словно я знал, что ты свалишься под эту ёлку! В тот день я ещё подумал, что это место, у борта вашего бассейна, небезопасно!
        - Оно и было таким: тут были обломки скалы и валуны, пока Алекс лет пять назад не накрыл тут все грунтом и не посадил ёлки с кустами…
        Мы молчим некоторое время, потом Эштон едва слышно и снова на своём языке задумчиво признаётся:
        - Как будто знал, что ты свалишься в этом месте… или кто-то другой…
        - Или кто-то другой, - повторяю его слова.
        London Grammar - Non Believer
        Внезапный, безобразно громкий хлопок взрывает окружающую нас тишину, и тёмное небо освещается заревом золотого фейерверка. Сразу же за ним ещё один и ещё, залпы сменяются один за другим, раскрашивая небо над нашими головами огненными цветами, замысловатыми узорами, волшебными кружевами.
        Ёлка, приютившая нас, загорается голубыми огоньками, развешанными нашими же с Эштоном руками ещё месяц назад, и я внезапно ощущаю себя в самой настоящей сказке… Разворачиваюсь немного, чтобы взглянуть на Эштона, и нахожу на его лице восторг, похожий на мой собственный. В его глазах впервые нет ни тени холодности, ни озабоченности, ни обременённости тяжёлыми внутренними мыслями, и я понимаю, что в это мгновение он так же безгранично и безусловно счастлив, как и я, забыв все свои огорчения, если они когда-либо у него были.
        Я вижу, как в его тёмных вьющихся прядях играют цветные яркие вспышки, замечаю капли растаявшего снега на его нежной коже, ресницах, завитых кончиках мальчишеской чёлки, вспоминаю, как гулко билось его сердце, испугавшись за меня, и внезапно ощущаю себя самым счастливым, самым везучим, самым влюблённым существом на планете…
        Контур его по-детски приоткрытых губ внезапно становится для меня соблазном, перед которым ни одно благоразумие не может устоять, и я сама не замечаю, как мои собственные легко трогают их в самом невесомом и самом невинном поцелуе из всех возможных...
        Несколько сладких мгновений мы соединены моим нежным касанием, но Эштон замирает, и страшный жгучий стыд медленно разливается по моим венам… Я опускаю голову, жар приливает к моим щекам, тяжесть разочарования так велика, что мне кажется, я умру под её весом.
        Бесконечные взрывы фейерверков над нашими головами более не интересны ни одному из нас, Эштон тоже опускает голову, и его губы упираются в мою щеку… Спустя ещё мгновение они скользят по ней до подбородка, целуют его, затем нежно трогают мою нижнюю губу, переключаются на верхнюю, и я медленно схожу с ума. Эштон раскрывает свои губы шире, обхватывая мои с такой жадностью, словно его аппетит набирает силу с каждым касанием, каждым моим вздохом, смешавшимся с его выдохом.
        Время внезапно останавливает свой ход в измерении моей личной Вселенной, яркие цветные вспышки фейерверка раскрашивают волосы Эштона своим волшебным светом, и из-за них мне совсем не видно его лица, но в эту секунду моей жизни, в это самое важное в ней мгновение я вдруг понимаю, что он и есть «тот самый»… именно он! И никто другой никогда не сможет заменить его, восполнить потребность в его касаниях, шоколадном и невыразимо умном взгляде, такой многословной молчаливости, едва заметных сдержанных улыбках, но главное, самое главное - в его таких крепких, уверенных, надёжных объятиях.
        Это был первый в моей жизни поцелуй. Самый первый, самый волшебный, самый трепетный поцелуй!
        Никогда не думала, что губы мужчины могут быть такими нежными, не чересчур мягкими и не слишком жёсткими, не влажными и не сухими, а такими, каждая ласка которых отдаляет тебя от твоего собственного рассудка, от страха, растерянности, неуверенности в себе… Ты словно паришь на необъятных белых крыльях в небосводе своих чувств и эмоций, облака щекочут твои ступни, ты улыбаешься блаженной улыбкой и наивно не догадываешься, что всё это не навсегда, это лишь мимолётное мгновение, настолько быстрое, что останется в памяти быстро гаснущим следом кометы, по имени Любовь…
        И это губы мужчины… Не мягкие материнские, не ласковые отцовские, не нежные поцелуи сестёр. Это губы, дарящие волшебство, разгоняющие чувственность, насыщающие тело и душу пёстрыми разливами эмоций. Любовных эмоций.
        Он настойчив, но не слишком, он нежен, но и дерзок в то же время, он ласкает, жадно поглощая меня, а я лишь женщина в его руках, покорная, податливая, любящая.
        Ещё никогда в своей жизни я не ощущала себя такой умиротворенной, защищенной, спрятанной от всех невзгод и тягот в самом центре планеты, имя которой «любовь мужчины»!
        В ту секунду мне казалось, что наш поцелуй - это апогей всех моих ожиданий и желаний, что с него и начнётся мое бесконечное, но простое счастье любви с тем самым человеком, которого все ищут, многие ошибаются, некоторые даже гибнут в поисках, но большинству так и не удаётся его найти.
        Я не знала тогда, в свои юные шестнадцать лет, как огромны были мои ожидания, ведь мальчик, так сильно похожий на своего отца, вовсе им не был. А Алекс, мой отец и мой отчим, купал в своей любви мою мать так, что она иногда захлёбывалась собственным счастьем. И мне хотелось так же! Я и не представляла себе, что отношения между взрослыми мужчиной и женщиной могут быть иными: менее нежными, менее преданными, менее страстными.
        В тот безумно красивый, созданный семейным счастьем и любовью праздник мне было невдомёк, что у судьбы на мой счёт имелись совсем другие планы.
        КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
        Полную версию книги можно приобрести в группе автора: Книга Эштона - «Царство красоты»
        История Валерии и Алекса - «Моногамия» и «Моногамист»
        ДРУГИЕ КНИГИ И КОНТАКТЫ АВТОРА:
        Группа автора Вконтакте «Моногамия 18+» Арты, бонусы, рецензии, живые обсуждения героев и книг.
        Моногамия 18+
        Что вы знаете о сексе? Всё?
        А вот Лера не знала почти ничего, хоть и имела в своих активах целого мужа и любимого сына. Но однажды ей захотелось «прозреть», и случилось это потому, что она встретила загадочного Алекса.
        Возвращаясь из санатория, где лечила астму сына, Лера обнаруживает, что муж дома не один. Только вот «Чужой» оказывается не банальной любовницей, а молодым человеком - американским другом мужа. Не с первого взгляда Лера увидит в нём свою судьбу и не со второго. Необычно красив этот парень, но ещё более необычна его притягательность: слишком жадно смотрят на него женщины, слишком он яркий и харизматичный, чтобы допустить мысль о… любви?
        Оказывается, Валерия ничего не знала не только о сексе, но и о чувствах.
        Порядок серии:
        Моногамия
        Моногамист
        Абсолют
        Царство красоты
        Мудрость и красота
        МОНОГАМИСТ 16+
        ”Нужна всего одна минута, чтобы заметить особенного человека; всего один час, чтобы его понять; всего один день, чтобы его полюбить, и целая жизнь, чтобы его забыть.”
        Алекс знал с детства, что моногамен, что сможет полюбить только раз, и на Земле существует лишь одна женщина, предназначенная для него.
        Утомившись бесконечной вереницей женских тел, сексапильный и харизматичный Алекс задаётся целью разыскать девушку из своей юности -Валерию. Они виделись всего раз, но эта встреча навсегда запала в его душу: ему довелось спасти её, едва не утонувшую в Чёрном море.
        Судьба благосклонна, и Алекс находит то, что искал, однако Лера уже замужем и воспитывает сына.
        Остановит ли это его?
        Очень страстно, эмоционально, нежно, неоднозначно.
        АБСОЛЮТ В МОЁМ СЕРДЦЕ (АБСОЛЮТ #1) 16+
        Я влюбилась в сводного брата. Без взаимности. Что делать? Скрывать и ждать, пока само пройдёт? Пыталась - не получается.
        И как быть, если всё самое главное хочешь пережить именно в его объятиях? Мечтаешь обо всем только с ним: и первый поцелуй, и первый секс! А он...
        Он холоден как айсберг... И почему-то ненавидит меня !
        Но, главное, не сдаваться!
        ЦАРСТВО КРАСОТЫ - (АБСОЛЮТ #2) 16+
        Эштон просыпается в комнате для свиданий и осознаёт, что прошлой ночью изнасиловал сводную сестру. Ну, не совсем изнасиловал - она сама пришла, да практически навязалась, и вообще, нарывалась все последние годы, бегая за ним собачонкой, но…
        Как жить-то теперь?
        Вот он сидит на холодном кафеле душевой и с ужасом понимает, что натворил в пьяном угаре.
        Это урок ей такой был - грубый секс, чтобы больше не питала на его счёт иллюзий.
        Но что делать с совестью? С чувством вины? Как отцу в глаза смотреть? А ей, Софье?
        Извиниться, сказать «прости». Уехать на край света.
        А что в груди разворотило и давит на сердце большим и болезненным «люблю», так это пройдёт. Наверное.
        Как выход найти? Где он? В чём?
        ОПИУМ. ЗА МГНОВЕНИЯ ДО… (ОПИУМ#1) 16+
        Не близкие и не далёкие, не друзья и не враги. Хотя нет! Враги получились из них, как раз, самые непримиримые: подростковая война едва не окончилась трагедией.
        Но это было шесть лет назад, а теперь у взрослых детей взрослые игры:
        ЕВА:
        Серьёзно? Первый гонщик и бойфренд самой ядовитой змеи в школе?
        Девицы млеют от одного его взгляда, парни мечтают числиться в друзьях. А я? А я, кажется, готова воевать не с ним, а за него…
        ДАМИЕН:
        Еввва… От одного имени тяжелеет в груди, и сжимаются кулаки. Одна против меня, одна против всей школы... Что же ты делаешь, Ева?! Что ты со мной делаешь?
        МЕЛАНИЯ:
        Я дала себе слово, что выйду за него замуж. И не в моих правилах отказываться от собственных обещаний. Нет ничего такого, что могло бы меня удержать.
        ОПИУМ. ВЕЧНОСТЬ ПОСЛЕ… (ОПИУМ#2) 18+
        Он называл её «Опиум», потому что его любовь к ней была похожа на одержимость.
        Он нарисовал на своей груди татуировку мака, идеальную копию её цветка - символ бессмертия их чувства.
        Он обещал ей дом на берегу реки, детей, процветание и высокие стены его защиты и заботы.
        И он всё это дал… но не ей.
        Семейная тайна разбила все их надежды и мечты, открыв непреодолимое препятствие - им НЕЛЬЗЯ.
        Пути Господни неисповедимы, однако счастье каждого человека - в его собственных руках, и только в них.
        МЕСТЬ 18+
        Когда-то Соня и Макс были одноклассниками, но друзьями так и не стали - глупость и малодушие оказались сильнее притяжения.
        Макс нанёс Соне смертельную обиду, так больно ударил, что МЕСТЬ стала смыслом всей её жизни. Но Софья слишком сложна, чтобы ответить простым и предсказуемым способом, её месть задумана изощрённой тонкой игрой: влюбить, привязать, измотать, вдребезги разбить сердце.
        Всё готово, каждый шаг давно продуман и просчитан, задуманное идёт по плану, пока ситуация внезапно не выходит из-под контроля.
        У романа две концовки: авторская и с хэппи эндом. В книге опубликованы оба варианта.