Провидение зла Сергей Малицкий
        Камни Митуту #1
        Полторы тысячи лет назад, заплатив высокую цену, боги низвергли в преисподнюю Анкиду Лучезарного - губителя мира. Исчезая в бездне, Анкида оставил на земле семь загадочных камней, семь свидетельств мощи, семь зерен, ростки которых должны разорвать спасенную землю на части. И вот, через столетия, зерна проклюнулись. Они нашли себя в телах полудемонов, колдунов и убийц. В пламени разгорающейся войны оказались Игнис и Кама - принц и принцесса маленького королевства Лапис. На них охотятся магические ордена и храмовые убийцы. За них сделали выбор - как им жить и как умереть. Но древняя королевская кровь не случайно течет в их жилах…
        Сергей Малицкий
        Провидение зла
        Малицкий С.
        
        
        )

* * *
        Пролог
        Камни Митуту
        В сапог попала песчинка и уже больше часа то колола пятку, то закатывалась в центр ступни. Если бы шаг был быстрым, растерзала бы стопу в кровь. Но и так растерзает. Полдень на подходе, а сил, чтобы остановиться и переобуться, - нет. Стискивай зубы и сдерживай слезы.
        - Стой, - обернулся к Алиусу Син. - Йор!
        Широкоплечий дакит с мотком веревки мгновенно оказался рядом. На поясе Алиуса захлестнулась петля.
        - Зачем? - брезгливо скривился юноша, слишком уж явно в облике Йора проступали черты зверя.
        - Считай, пришли, - хмуро проговорил Син.
        «Куда пришли?» - поежившись, не задал вопрос Алиус. Солнце выкатилось на небо уже давно, но среди холодных скал, в тени которых еще лежал снег, согреться не удавалось. Не баловала путников теплом весна в горах Митуту. Да и какая весна? Лету пришла пора. Последний весенний день докатился до середины.
        - Веревочка для твоей же пользы, сам скоро поймешь, - с сомнением посмотрел на юного спутника угодник. - И хватит уже плечами камень обтирать, держись за мной след в след. Йор замыкает. И не косись на него, мало найдется людей, которым я доверял бы так же, как ему.
        «Никому нельзя доверять», - вспомнил слова матери Алиус. Мать, мама, матушка. Тонкие коричневые пальцы с бобышками суставов - словно гадальные куриные кости, желтые коклюшки с нитками, серебристое плетение, подслеповатые глаза. Последние кружева собирала на ощупь. Знала бы упрямая лаэтка из древнего рода, какая судьба уготована ее сыну, раньше бы умерла. Или, наоборот, вцепилась бы в эту жизнь больными руками намертво. Или вцепилась? Так крепко вцепилась, что не расцепилась до самой смерти.
        - Хотя на твоем месте я бы не стал доверять никому, - добавил Син.
        Алиус только вздохнул. Урок наставника можно было считать оконченным и даже счесть угодника болтуном. И в предыдущие дни разговоров не случалось, а за две недели пути по узкой, едва проходимой горной тропе и словом перекинуться не удалось, и не потому, что Син страдал немотой. Угодник как раз был не прочь если и не поболтать, то затянуть какую-нибудь песню на незнакомом Алиусу языке. Наверное, и пел бы, не переставая, а не шептал чуть слышно, если бы то и дело не оглядывался с тревогой, словно враг шел по следу троицы. Алиус тоже порой чувствовал что-то вроде чужого взгляда, но не то что говорить, думать об этом не мог. Дневная дорога выматывала так, что остатки сил всякий раз хотелось сохранить на следующий день, а утром все повторялось; необъяснимый, накатывающий с мертвых вершин и усиливающийся с каждым шагом ужас, серые камни, лед на скалах, липкий пот по спине, дрожь в коленях, прерывистое дыхание, вой ветра в ущельях да крылья горных орлов в синем небе. Хорошо хоть не силуэты сэнмурвов. В горах возле Даккиты, как слышал Алиус, их немало. А здесь, наверное, им нечем поживиться. Ни одного
зверька за две недели пути: ни сурка, ни горной лисицы. Что же тогда делают в небе орлы? Может быть, именно они и следят за маленьким отрядом? Тогда почему Син смотрит не в небо, а вглядывается в оставленное за спиной ущелье? И на кого охотятся эти птицы? Или они падальщики? На таком расстоянии и не разглядишь. Но ведь и падали в этих горах вроде бы нет? Или всякий может оказаться падалью? А угодник и дакит потому и помалкивают, что ведут Алиуса на прокорм падальщикам? Ну уж нет. Угодники не такие. Да и много ли прибытку голодным птицам с одного худого лаэта? К тому же вряд ли в здешние места часто забредают странники, и уж тем более юные бедолаги без гроша в кошельке и без локтя собственной земли за душой. Хотя, как говорила покойная матушка, у всякого человека имеются четыре локтя собственной земли, и ждут они его там, где он простится с жизнью. Конечно, удержать их после смерти невозможно, но после смерти с их потерей легче смириться. К тому же разве можно что-то отнять у мертвого? Пресвятой спаситель, какая чушь лезет в голову в этих молодых горах? И почему все-таки Син называет горы Митуту
молодыми? И как там лежится матушке, в той земле, что ее сын постелил под иссохшее тело, и под теми камнями, которыми он ее накрыл?
        - Ну вот, - угодник преодолел уступ скалы, остановился, прислонил к камню посох, сбросил с плеч мешок, звякнув ножнами меча, расстегнул пояс, обхватил себя за плечи и склонил голову в благоговении. Только пальцы сложил неправильно. Не сдвинул их в две щепоти, как велит Храм Праха Божественного, не стиснул в кулаки, как предписывают правила службы Храма Последнего Выбора, не растопырил пальцы в стороны, сообразуясь с обрядами Храма Святого Пламени, не спрятал большие пальцы под остальными, как делают приверженцы Храма Энки. Нет, просто обхватил себя за плечи и склонил голову. И стоял так не до счета десять, а секунды три, не более того. Когда уж тут успеть прошептать Символ веры. Матушка за три секунды шесть узлов делала. А за десять - не двадцать, а двадцать пять. Тут, главное, настрой. И чтобы не с пустого начинать, а с ходу. Пальцы, словно куриные кости, серебряное плетение, гроши за искусную работу на тиморском рынке - все, что было у них на пропитание. Потом уже Алиус сам стал зарабатывать понемногу, удавались ему всякие фокусы, чуть ли не из любого предмета мог искру извлечь. Но потом - это
потом, когда голод на улицу выгнал. Когда матери не стало. А пока была, жил за ее счет. Точнее, рос за ее счет, как положено детям. На гроши за серебряное плетение, седое, как ее волосы. Седое и изящное, никто так не мог сплетать нить в Тиморе, как его мать. А что толку? И ни единой жалобы на злую судьбу. Плела и говорила что-то, смеялась, напевала. Не жаловалась. И сына к жалобам не приучала. А вот мудрость в голову внедрить пыталась. Говорила, что согнуться легко, разгибаться трудно. Говорила, что та помощь - помощь, что платы не требует, а все прочее - торговля. И еще говорила, если кого и просить о помощи, так это угодника, но и если подивиться на кого хочешь, за угодником наблюдай. Да уж, чудны они, эти бродяги. Молятся не так, как положено. Говорят, что лет пятьдесят назад за меньшие промахи можно было повиснуть в петле инквизиции. Или потому угодников так мало и осталось? Эх, матушка…
        - Переобуйся, - бросил через плечо Син. - Ноги в долгом пути главное… после головы. И хотя главное - голову сберечь, о ногах забывать не следует. Порой только ноги и спасают…
        - Сейчас…
        Откуда только силы взялись? Запрыгал на одной ноге белобрысый, как и положено лаэтам, вытряхнул камешек - чем мельче, тем больнее, этот вообще едва приметный, поправил спекшийся носок, сунул натруженную ногу в свиное голенище, шагнул вперед.
        - Что там? - спросил, подходя ближе. Подошел и ахнул, зубами щелкнул от страха. Сразу за уступом, на который забрался Син, горы Митуту заканчивались, обрывались кривыми, выточенными ветром и временем ступенями к развалинам некогда величественного города, а затем и к застывшей стальным листом водной глади.
        - Сухота, - хрипло прошептал Алиус в ужасе. Вот уж куда бы он не хотел попасть даже в страшном сне. Особенно на берег мертвого озера или, как говорили редкие счастливчики, побывавшие на его берегах и сумевшие вернуться домой, моря Аабба. Конечно, моря, даже с этакой высоты не видно другого берега. И вправо, и влево, и вперед - почти до горизонта вода. Или до самого горизонта, разве разберешь, что там за мгла вдали? Алиус даже приступ тошноты ощутил то ли из-за страха, то ли из-за гнетущего несовпадения; небо над водой было ослепительно синим, а вода в озере оставалась серой. К тому же угодник Син отдавал молитвенные почести не храмовым реликвиям, а развалинам и мертвому озеру - проклятой долине, проклятому городу, проклятым людям, что нашли здесь нежданную смерть. Ужас! Святотатство!
        - Множество людей погибло на равнине Иккибу, когда открылись… Врата Бездны, - глухо проговорил, на мгновение запнувшись, Син. - И в городе Алу, что у наших ног, и в городе Эссуту, что на северо-западе от нас, и в городе Кахак, что на юго-западе. И в бесчисленных деревнях. А когда-то в каждом из этих селений жили тысячи семей. Не самых несчастных, смею заметить. И уж точно большинство из них никому не желало зла. Ладно. Садимся. Надо перекусить теперь, на развалинах этого делать нельзя, потом придется терпеть до вечера.
        Алиус безропотно присел на выступ скалы, чуть ослабил веревку, захлестнувшую туловище, потянул с плеч вещевой мешок. Черствые лепешки с сыром и вяленое мясо нес он. Конечно, неплохо было бы смочить нехитрую еду глотком терпкого вина или козьего молока (главное, не одновременно), но в долгом пути Син предпочитал вину воду, хотя имелась у него заветная фляжечка, куда же без нее?
        - Почему ты прибился ко мне? - спросил угодник парня.
        Алиус чуть не поперхнулся. Похоже, Син собрался в один день выговорить годовой запас слов. С того самого дня, когда ошарашенный внезапным землетрясением и появлением трещины на главной кирумской башне оборванный молодой лаэт увидел угодника и попросился к нему в ученики, тот не только не удосужился спросить его о причинах столь странного желания, но даже и не сказал, принимает ли он его в послушание или только разрешает увязаться следом. Нет, Син выслушал сбивчивый рассказ парня о его матери, об отце, о древности рода, и даже почти загибал пальцы, когда Алиус именовал ему собственных предков, начиная едва ли не от сотворения мира, но сам спросил его о чем-то впервые. Хотя еще под остановившимися городскими часами Кирума долго смотрел в глаза бледному от голода и холода лаэту. Тот уже начал переминаться с ноги на ногу, потирать плечи - продувало последними зимними ветрами ветхую куртку насквозь, а угодник все смотрел и смотрел ему в глаза, словно пытался высмотреть что-то важное. Потом кивнул, но не Алиусу, а сам себе, отвел парня в лавку, купил ему простую, но прочную одежду, сапоги, мешок, затем
накормил, насыпал в ладонь горсть медяков и пошел по своим делам, предоставив бедолаге возможность отправляться на все четыре стороны или все-таки следовать за избранным им благодетелем.
        Алиус пошел за Сином. Стоял в пяти шагах, когда тот останавливался, шел в пяти шагах, когда тот шел. Питался на отсыпанные ему медяки. Потом голодал или ел то, что попадалось в руки. Через полторы недели пути, когда лаэта уже опять шатало от голода, Син остановился у древних ворот Бэдгалдингира и оплатил проход для двоих путников, а потом взял Алиуса за плечо и отвел в ближайший трактир, где во второй раз накормил беднягу, следя, чтобы исхудавший лаэт не получил заворот кишок, после чего вновь отправился в путь. Правда, теперь уже Алиус шел рядом с угодником и даже получал изредка кое-какие поручения. Или лаэту так казалось. За две недели странная парочка миновала ущелье Себет-Баби и на несколько дней осела у покрытых древними шрамами стен Алки в ожидании каравана до Абуллу и Кагала. Но и в эти несколько дней, и в полтора месяца тяжелого пути почти в тысячу лиг по северному краю Сухоты, на котором испуганный лес предгорий Хурсану сменялся спекшейся глиняной коркой проклятой равнины, Син тоже не нашел времени, чтобы поговорить с парнем, и уж тем более спросить Алиуса о главном. И ведь вроде бы учил
лаэта, что делать, когда караван останавливается на ночь и колдуны выставляют охранные заклинания. Учил тому, как готовить пищу и как разговаривать со стражами каравана, хозяевами груза и такими же попутчиками, как он сам. Или не учил, если его учение обходилось не только без лишних слов, но порой и вовсе ограничивалось жестами? Что же тогда он делал? Развлекался? Подшучивал над увязавшимся за ним бедолагой? Зачем? Спросить бы, только что уж теперь вопросами рассыпаться, если самому вопрос задан? Почему он подошел к Сину в Кируме? Ведь не потому же, что верил в древние сказки или отчаялся отыскать для себя другой путь? Поймал взгляд угодника, когда сидел у крепостной стены и щелкал пальцами, пытаясь согреться, поджигал показавшуюся из-под снега прошлогоднюю траву. Поймал взгляд и словно согрелся от одного взгляда. И ведь не ошибся? Угодник не только оказался надежным попутчиком, если не спасителем, но и уж точно не был обычным бродягой, к коим частенько причисляли его собратьев! Так кто он? Сумасшедший - нет, идет не куда глаза глядят, а куда ему надо. Колдун? Опять же нет, без колдовства пока
обходился. Воин? Вряд ли, борода седая, глаза старика, хотя простенький меч из-под балахона торчит. Тогда отчего же кланялись ему караванные стражники? Отчего прикладывали стиснутые кулаки к боевым шлемам дозорные у крепостных ворот? Вот и думай, верить ли древним преданиям, в которых угодники охраняли от нечисти целые поселения? Хотя разве не таким же угодником был благословенный Энки? Так не теми ли мыслями томились ушлые караванщики, выказывая Сину особое уважение? Ведь никакой платы за следование с караваном с него не брали, даже кормили вместе с Алиусом из общего котла, раскланивались в конце пути! А у ворот Абуллу Сина ждал звероподобный дакит Йор, которому Син сказал следующее: «Молнии бьют в черное месиво, Йор, и часы на башне Кирума встали. Землю тряхнуло в тот самый день». Дакит словно услышал то, что и хотел услышать, кивнул, развернулся, двинулся на юг и дальше останавливался только на ночевки, пока сопровождающие его Син и Алиус не миновали Кагал, не поднялись в горы и не дошли за две недели выматывающего пути до развалин древнего города. И вот только теперь Син спросил лаэтского сироту:
        - Почему ты прибился ко мне?
        Оставалось добавить: «а не пойти ли тебе, светловолосый оборванец, прочь?»
        - А к кому я еще мог прибиться? - с трудом проглотил кусок лепешки Алиус.
        - Мало ли? - вытер пальцы тряпицей Син. - Ты терпелив, думаю, имеешь некоторые способности к магии, не спорь, я видел, как ты сплетаешь пальцы. Мог бы стать послушником в любом магическом ордене. Или в любом храме. Да и на службе у любого атерского короля скорее добрался бы до собственного дома, красавицы жены и десятка белобрысых детишек. Почему решил идти со мной?
        - Не знаю, - признался Алиус и вдруг ляпнул висевшее на языке: - А если бы я стал послушником любого магического ордена или любого храма, или даже воином атерского короля, тогда бы меня кормили бесплатно из караванного котла, как это было рядом с тобой?
        Даже Йор не сдержал улыбку, сделавшись на мгновение подобным человеку, а уж Син и вовсе расхохотался.
        - Тебя кормили не бесплатно, Алиус. Тебя кормили вместе со мной за ту работу, которая могла нам с тобой выпасть. За участие в жаркой схватке. Или врачевание после нее. Какие бы ни случились пакости с караваном, мы бы без работы не остались.
        - Выходит, нам повезло? - замирая от ужаса, бросил Алиус взгляд за плечо угодника. - Если пакости не случились?
        Пространства Сухоты не умиротворяли, с какой стороны на них ни смотри, что с северной караванной тропы, что с западного склона гор Митуту.
        - Может быть, повезло, - приглушил усмешку Син. - А может, и наоборот. В прошлые времена ни один караван не мог пройти даже по самому краю долины Иккибу, чтобы не попасть в десяток не слишком приятных переделок. Но когда привычный враг не является, чтобы убить тебя, чаще всего это значит, что он убивает кого-то другого.
        - Это из-за того, что «молнии бьют в черное месиво»? - вспомнил Алиус.
        - После, - медленно проговорил Син, в который раз пристально вглядываясь в оставленную за спиной тропу. - После расскажу… Пошли. Хватит болтать.
        Угодник легко, словно и не было у него за плечами изрядного количества прожитых лет, поднялся, подхватил пояс, мешок и вскоре зашагал вниз по склону. Ни камешка не выпадало из-под его сапог, как и из-под сапог Йора, а вот из-под ног Алиуса то и дело струилась скальная пыль, катилась галька и почему-то ракушки.
        - Раньше эти скалы были дном моря, - обернулся Син. - И кстати, не так уж давно, если посмотреть каменными глазами. Только не жди морской свежести. Не дождешься. Не то что весной, но и зимой тоже.
        Еще недавно страдавший от холода Алиус теперь изнывал от жары. Развалины и озеро под ними мгновенно обратились в пекло. Казалось, что водную гладь и в самом деле составляет не вода, а сталь или расплавленный свинец. Неужели кто-то отваживается пить эту серую воду? И куда она девается? Матушка говорила, что в проклятое озеро впадает одна река и множество ручьев, но не вытекает ни одна. Или насчет ручьев она погорячилась?
        Не прошло и часа, как путники оказались на улицах мертвого города. Идти приходилось против полуденного солнца, но, даже жмурясь от его лучей, Алиус замечал, что если окраинные здания еще поднимались к небу закопченными стенами, то чем дальше, тем чаще они представляли собой груды камня. Бывшие мостовые были засыпаны мусором, в котором белели кости. Ни травинки не колыхалось между пыльных камней. Впереди же, там, куда направлялся Син, вовсе зиял пустырь. Сладковатая вонь ударила в ноздри.
        - Осторожно! - поднял руку угодник, приглядываясь к руинам.
        С противным зудом в воздух поднялись бронзовотелые мухи. На камнях лежали трупы. Без плащей, без знаков различий орденов, храмов или королевских домов. Без оружия и без доспехов. Все, что могло подсказать их происхождение, включая волосы, - было срезано. Лица обгрызены неизвестными тварями. Но раны на телах происходили от мечей и стрел. Впрочем, их следы едва угадывались, сгнившая плоть уже подсыхала под лучами солнца.
        - Месяца три уж как, - пробормотал, выпрямляясь, Син. - Или даже больше. Ну, точно. Как раз в нужное число и встретились. Поэтому я и зарекся приходить сюда на исходе зимы. Никогда без свары не обходилось, но вот так, с кровью - впервые. Кстати, тут и орденские, и дикие… Интересно, кто взял вверх? Или появился кто-то новый?
        - Смотри, - впервые за время путешествия подал голос Йор.
        Син подошел к дакиту, пригляделся к остаткам кострища. На нем лежали четыре обугленных трупа. Судя по виткам стеблей каменного кустарника, которыми были стянуты руки и ноги обгорелых мертвецов, их сжигали живыми, выложив телами квадрат. Животы у несчастных были вспороты, внутренности вынуты и вытянуты в центр кострища, где пробиты обгоревшим копьем.
        - Не новый, а старый, - помрачнел угодник. - Квадрат с плоским крестом. Не мы одни ждали срока. А я уж было подумал, что из провала кто-то выбрался. Ну, если такое дело пошло, то выберется. Ну что же, начинается. Ты запоминай, запоминай, - повернулся он к онемевшему от ужаса Алиусу. - Если на наших путях столкнешься с кем-то, кто хочет убить тебя, сражайся, пока жив. Иначе участь твоя будет незавидной.
        - А разве теперь его участь вызывает зависть? - удивился Йор.
        - И в самой поганой жизни случаются черные денечки, - заметил угодник. - Да и с чего ему пока жаловаться?
        - Что тут было два месяца назад? - простучал непослушными зубами Алиус. - Из-за чего эта резня? На каких мы путях? Кто он, этот «старый»? И как мне сражаться? У меня даже меча нет! Да и не умею я с ним управляться!
        - Научишься, - бросил беспокойный взгляд на солнце Син. - Но времени у нас мало. И уж тем более на разговоры. Поспешим. Нам туда. К той башне.
        Алиус проследил за жестом угодника и не только разглядел среди странно оплывших, словно растаявших, руин все еще крепкую и даже почти не опаленную древним огнем башню, но и в мгновение понял - весь тот ужас, которым он пропитывался в последние дни, имеет своим источником именно ее, а еще вернее, ее корни, которые она уж точно пустила в окрестные скалы, иначе как сумела устоять за долгие годы?
        Между тем Син отдалился. Алиус поймал недоуменный взгляд Йора и поспешил за угодником. Едва приметная тропа вилась между развалинами, на которых кое-где расстелился лишайник, и каждый шаг по ней приближал путников не только к башне, но и к провалу в скалах, который Алиус издали принял за пустырь. Сначала лаэт увидел его дальний край, до которого было не меньше четверти лиги. Затем разглядел словно срезанные огромным ножом пласты гранита почти под ногами. И вот, наконец, заглянул в бездну.
        Там плыли облака. Они клубились, как в небе. Алиус даже хотел поднять глаза и убедиться, что и в самом деле они плывут над провалом и лишь потом отражаются в огромном зеркале на его дне, но не смог. Он забыл, что еще секунду назад все небо от гор Митуту до скрывающихся за горизонтом гор Балтуту, все небо над Сухотой, над бывшей долиной Иккибу сияло бездонной, без единого облачка синевой. В секунду он забыл обо всем. Об отце - знатном воине из далекого Бабалона, которого и так почти не помнил, о больной матери, что угасала, как прикрученный фитиль в масляной лампе, о лачужке в окрестностях Тимора, отошедшей к соседу матери за ее долги, о собственном скитании, об отчаянии, о надежде, о Сине, о Йоре, обо всем. В провале плыли настоящие облака. И сквозь них пробивался точно такой же свет, который бывает, когда облака на небе закрывают солнце, но его лучи режут облачную плоть и подсказывают: я здесь, в небе, даже невидимое, я согреваю и сохраняю вас, дети мои. Не бойтесь, что бы ни случилось, каждое утро я поднимаюсь в небо, а каждый вечер ухожу, чтобы вернуться. И даже зимой я тоже с вами, и холод,
который приходит ото льда и снега, подобен теплу от моих лучей, потому что столь же сладок и безмятежен. И если ты не веришь, то взмахни руками и поднимись в небо. Поднимись и прислушайся…
        …Удар пришелся на спину. Затылок не пострадал, но лопатками приложило изрядно, верно, мешок сплющился на спине от удара, затем поясницей и уже на излете ягодицами. В то же мгновение веревка безжалостно сдавила живот, и недавно съеденная лепешка отправилась в ту сторону, куда не удалось улететь Алиусу. Ученик угодника болтался на прочной дакитской привязке над бездной. С трудом оторвав взгляд от мутного месива на дне пропасти, лаэт посмотрел вверх.
        - Ничего не переломал себе? - окликнул летуна Син. - Вот и славно. Нужно было дать упасть, иначе ты бы сиганул вниз в следующий раз, когда меня или Йора рядом не будет. Там таких, как ты, без счета. Маги из орденов, что послабее, сплошь амулетами обвешиваются, чтобы только через край заглянуть. Хотя ты меня повеселил. Махал руками, как едва оперившийся птенец на краю гнезда. Так рано еще тебе летать, надо бы червячков поклевать для начала. Ну, давай, что ли, выбирайся. Тяни, Йор!
        Алиус с трудом перевалился через край провала, сорвал с пояса фляжку, жадно напился. Йор распустил узел у него на животе, начал сматывать веревку.
        - Это и есть Врата Бездны? - спросил угодника лаэт. - Я слышал… Зачем они приманивают в себя?
        - Он слышал, - недовольно буркнул Син. - Врата Бездны! Зачем приманивают! Не слишком ли много почета мерзкому колдовству? Грязная дыра в камне! Тоже мне врата…
        - И все-таки, - не унимался Алиус, торопясь за угодником по узкой тропе. Неожиданное облегчение накатило на него, развязало язык.
        - Промысел зла, конечно же, не промысел божий, - пробормотал Син. - И, наверное, не столь же непостижим. Но постижение его отвратительно. И если его выгребная яма кажется бездонной, она все равно всего лишь выгребная яма. Весь вопрос в количестве дерьма, которое можно в нее поместить. Или которое способно выплеснуться из нее. И пока на этом все!
        «На этом все», - разочарованно пробормотал про себя Алиус, хотел сказать еще что-то, но в горле у него пересохло, и от кривых линий странной каменной кладки закружилась голова.
        Путники остановились у основания башни. Вблизи она оказалась не только огромной, но и ужасающе совершенной. Неведомый мастер словно закручивал огромными искусно обработанными гранитными блоками чудовищную спираль, да так, что казалось - отойди на сотню шагов, и увидишь огромную змею. Головы у нее, к счастью, не было, потому как оголовок башни был разрушен до верхнего ряда бойниц, зато имелся выложенный отшлифованными камнями хвост. Он был одновременно и порогом перед темным проемом входа, и частью фундамента, который покрывали магические рисунки. Кто-то, добравшись до древних камней, не пожалел ни красок, ни, кажется, крови. С десяток трупов лежало и здесь.
        - А теперь прибавим шагу! - словно очнулся Син.
        Алиус проследил за встревоженным взглядом угодника и похолодел. На площади, где темнело жуткое кострище, мелькали черные тени. Длинные торчащие уши, острые морды, тонкие ноги, массивные тела - сомнений быть не могло, полакомиться мертвечиной прибыли калбы - вирские псы. Выходит, не зря матушка Алиуса пугала этими тварями непослушного сынишку? Йор потянул из ножен меч.
        - Наверх! - процедил сквозь зубы Син.
        Алиус тут же застучал подошвами сапог по сбитым ступеням. Трупы были и здесь. Или не трупы, а их перемолотый в месиво тлен, размазанный по стенам, ступеням, потолку. Пустой желудок сжался в тщетном приступе тошноты.
        - Тише, неуклюжий лаэт, тише! - шипел в раздражении Син.
        - На этот раз пока обошлось, - прошелестел снизу Йор.
        …А дакит оказался разговорчивым парнем, - мелькнула мысль в голове Алиуса, который, задыхаясь, следовал за угодником. Страх понемногу проходил, сменяясь досадой и как будто злостью. А ведь у него и в самом деле не было не только меча или ножа, но даже и посоха. Следовало хоть какую-нибудь палку подобрать в горах. Если бы еще попалась в пути хоть одна палка. Даже на четверть костра хвороста ни разу не удалось собрать. Выходит, что каламы назвали горы Митуту мертвыми горами не зря? Хотя лишайника на них было предостаточно. Но и на могильных камнях его полно. Так молодые эти горы или мертвые? Или и молодые, и мертвые? Матушка, как ты там под грудой камней?
        - Я так и знал, - устало пробормотал Син.
        Алиус вытер со лба пот. Троица остановилась на верхней площадке. В синее небо поднимались закопченные огрызки межоконных простенков. Между ними словно вырастала из массивной, засыпанной осколками камня плиты серая чаша. В ее отшлифованном чреве чернели шесть свежих пятен, словно шесть горячих клубней выкатили из костра и бросили на огромное блюдо. Однако камень не только почернел под каждым, но и оплавился. Воздух, казалось, закручивался над чашей горячим варевом. Никаких амулетов не нужно, вот она, сила, чистый мум, черпай его хоть горстями, хоть ложкой и сплетай любые заклинания. А хочешь, запасай впрок, если умения хватит.
        - Что это? - спросил Алиус. Словно комок из горла вытолкнул.
        - Камни Митуту, - пробормотал, ощупывая черные следы, Син.
        - Камни Митуту? - в который раз задрожав от ужаса, пролепетал Алиус. - Но как же? Они ведь пропали тысячу лет назад! К тому же их возвращение предвещали сотни раз! Но они ни разу не вернулись! Никто уже не верит пророчествам! Да и…
        - Да и? - переспросил Син.
        - Их ведь было семь? - наморщил лоб Алиус.
        - Смотри-ка! - кивнул ухмыльнувшемуся Йору угодник. - Малыш изучал не только историю собственного рода. Который сейчас год, Алиус из рода Алитеров?
        - Одна тысяча четыреста восемьдесят третий со дня самосожжения всеблагого Энки, - заученно прошептал лаэт.
        - Так вот, дорогой, - тоже шепотом ответил Син. - Семь камней было одна тысяча четыреста восемьдесят три года назад. И тогда еще никто не называл их камнями Митуту. А тысячу лет назад, как ты верно подметил, их стало шесть. Шесть из семи проявились. Именно тогда они получили нынешнее имя, и именно тогда пылала эта башня, и рушился этот город, и именно тогда благословенная долина Иккибу стала мертвой Сухотой.
        - Значит… - пробормотал Алиус.
        - Значит, они вернулись, - ответил Син и раздраженно ударил кулаками по краю чаши. - Вернулись по-настоящему. И вернулись все шесть, хотя нам хватило бы и одного, чтобы захлебнуться кровью. Хозяин камней или его наследник дожидался их здесь. Сильный наследник. Нападавших на лестнице он, во всяком случае, размазал знатно. Но почему же я не чувствую камней? Два месяца прошло! Я должен их чувствовать!
        - Может быть, их опять нет? - проговорил Йор.
        - Нет? - не понял Син.
        - Как не было тысячу лет.
        Дакит подошел к одному из простенков, на котором копоть лежала особенно густо, и не пожалел рукава, чтобы смахнуть ее. Взгляду открылась надпись.
        - Так, - оживился угодник. - Ты смотри… Кое-что проясняется… Скрытое заклинание. Потайная обвязка тройная, надежная. То-то я… Копоть свежая. Что зоркий взгляд дакита и отметил… Ну-ка… - палец заскользил по выцарапанным на черной стене рунам… - Эх, давно я не разбирал вирские буквицы… Тем более старое письмо. Да еще на древнелаэтском… Ну ладно. Так. Это знак королевской крови. Это знак рода. Это перечень… Перечень домов?
        Алиус подошел ближе.
        - Шесть королевств, - шептал Син. - Так… Кажется, это Тимор… Ардуус… Лапис… Фидента… Утис… Хонор… И число шесть в конце… Все правильно… Но почему? Шесть из девяти королевств Ардуусского договора. Все атерские… Раппу - лаэтское, отбрасываем. Бабу и Обстинар - атерские только по королевским домам. Поэтому? Зачем? Из-за близости Светлой Пустоши и черного месива в ее центре? Или чтобы порвать Анкиду на части? Или чтобы атеры, лаэты и руфы из-за гор вновь пришли на то же поле, что и почти полторы тысячи лет назад? И кто поднимется за их спинами? Кто их погонит? Но где же, раздери меня, камни? Почему я их не чувствую? Я должен!
        - Неправильно, - робко подал голос Алиус и протянул дрожащий палец к рунам. - Ты неправильно прочел. Посмотри. Руна «шесть» есть в начале текста, перед перечнем королевских домов. А руна в конце его - не шесть. Похожа, но не шесть. Шестнадцать. И вот эти два крючка за ней обозначают, когда они вместе, срок, направленный вперед. В будущее. То есть через шестнадцать лет.
        - Точно так, - заметил Йор.
        - Смотри-ка, - удивился Син. - Выходит, что и ты можешь кое-чему меня научить? Йор! Что это значит?
        - Только то, что ты и не должен чувствовать камни, - пожал плечами Йор. - Они еще летят к своим целям. Тот, кто залил здесь все кровью, отправил их дальше.
        - Летят к своим целям… - принялся соскабливать руны со стены Син. - Отправил их дальше… Долетели уже. Нам еще добираться туда, шестнадцать лет мытарств, а они уже там, на месте. Только не там, куда их отправили… Ничего, вместе прибудем. Заодно и посмотрим… Хотел бы я взглянуть на лицо этого колдуна… Ох, он будет зол, когда поймет, что его замыслы были тщетны. Если уже не понял. И не потому, что я не желаю зла атерским королевствам. Хотя зла я им и в самом деле не желаю, в наших краях они заслужили его менее прочих.
        - Разве так можно отменить заклинание? - удивился Алиус.
        - Нельзя, - поднял камень и начал сбивать буквицы Син. - Чтобы отменить его, никакой силы не хватит. Хоть разбей чашу. Но знать об этом заклинании никому не следует. Хотя, - угодник обеспокоенно оглянулся, - от некоторых глаз ничто не укроется, даже если снести эту башню до основания. А ну-ка, Йор, Алиус, подойдите к чаше. Да приподнимите ее с одного края. Хоть на пядь! Давай, лаэт, Йор силач, каких мало, но даже для него эта вазочка тяжеловата!
        Дакит сдвинул ногой в сторону каменный мусор у четырехугольного основания чаши, обнажив темную щель под ним, и ухватился за отшлифованный край гигантского сосуда.
        - Давай, - жилы на шее дакита вздулись, под стиснутыми губами проявились клыки. - Напрягись, лаэт. Оторвем край на кулак - этого хватит.
        - Уже хватило, - раздалось из-под чаши чихание угодника.
        Алиус вытер со лба пот, в накатившем бессилии оперся спиной о край сосуда. В руках у Сина был второй меч. Точно такой же, как на поясе угодника, но его ножны толстым слоем покрывала паутина, да и кожаная шнуровка на рукояти истлела. Оружие явно пролежало под камнем не один десяток лет.
        - Да! - снова чихнул Син. - Мне, дорогой лаэт, чуть больше лет, чем ты думаешь. Будешь топтать ногами дороги Анкиды, как я, и за тобой старость не угонится. Главное, чтобы смерть ее не обогнала. Однако это оружие для тебя, парень. Надеюсь, мечу не будет стыдно за руку, ухватившую его рукоять?
        - Надеюсь, - пролепетал, краснея, Алиус. - Так ты испортил заклинание еще до того, как его составили?
        - Испортил? - поднял одну бровь Син. - Как тебе сказать… Я просто хотел почувствовать беду первым… И считай, что срезал оперенье со стрелы, которую враг выпустил в цель. Или ударил по руке мерзкого лучника. И его стрела уже не найдет назначенную ей жертву.
        - А какую найдет? - спросил Алиус. - Или… уже нашла? Там? Через шестнадцать лет?
        Угодник помрачнел. Помолчал мгновение, потом неохотно процедил:
        - Какую-нибудь нашла. Может быть, более опасную, чем та, что была ей назначена. Даже скорее всего. Но если твой враг натягивает тетиву, нужно бить его по руке, куда бы потом ни полетела стрела.
        - Там разберемся, - мрачно заметил Йор.
        - Ты еще не передумал? - спросил Син лаэта, пристально глядя ему в глаза, словно сам натягивал невидимую тетиву до уха.
        - О чем ты? - дрогнул голос Алиуса. В самом деле, о чем теперь его спрашивал угодник? Опять об ученичестве или о чем-то большем?
        - О том самом, - кивнул Син. - Если передумал, никто тебя не осудит. Если только ты сам себя не осудишь.
        - За что? - пролепетал Алиус.
        - Ладно, - махнул рукой Син. - У тебя еще не единожды будет возможность струсить и отказаться. А ведь придется повозиться с тобой, парень. Очень серьезно повозиться. Лет пятьдесят нужно, чтобы сделать из тебя… человека, а осталось всего шестнадцать. Выдержишь?
        - Выдержу? - растерялся Алиус.
        - Похоже, Йор, придется тебе помогать мне, - повернулся к дакиту Син. - Лишний угодник к столетию Ардуусского договора нам ведь не помешает?
        - Угодник не помешает, - процедил, обнажая клыки, дакит. - А нерасторопный увалень - еще как. Шестнадцати лет мало. Очень мало. А если не выдержит?
        - Закопаем, - подмигнул опешившему Алиусу Син. - Не волнуйся, парень, гнить, как вот эти гниют на развалинах, не оставим.
        - Калбы, - бросил, отпрянув от бойницы, Йор, - взяли наш след, бегут сюда. Свежатинку-то они любят больше мертвечинки.
        - Ну что, приятель? - спросил Син. - Все еще хочешь сбросить в проход чашу?
        - Уже нет, - ответил дакит.
        - Ну и славно, - шагнул к сосуду Син. - Лезть по скалам следует только в крайнем случае. И он пока еще не наступил. Нет, с калбами мы как-нибудь справились бы. Но за ними придет кто-то другой… Идет уже… С ним я схватываться не готов… Хотя рассмотреть его вблизи очень хотел бы, очень… А ну-ка, Алиус из рода Алитеров, забирайся в чашу, сейчас увидишь, как из башни выбирался когда-то ее хозяин.
        Для троих мужчин серая чаша была маловата.
        - И что теперь? - прошептал Алиус, сжавшись в комок, глотая мум и прислушиваясь к цокоту когтей по ступеням башни.
        - Как обычно, какая-нибудь неприятность, - поднес нож к ладони Син. - Если хочешь колдовать, не причиняя боли другим, неминуемо причиняешь ее себе.
        Лезвие расчертило основание ладони, капли крови упали на камень.
        Часть первая
        Ардуус
        Глава 1
        Знаки
        Белого ворона прибили на городские ворота в ночь перед королевским выездом. Лаписская стража не проспала злую шалость, стражники услышали удар, но не распознали его причину. Могла и недужная ночная птица удариться сослепу. Тем более что ни шагов, ни цокота копыт за ударом не последовало. Правда, судя по силе удара, размером эта птица была с гуся, а то и с пеликана. Но мало ли какая пакость могла перелететь вершины Балтуту в последние дни зимы? Зря, что ли, жители королевства на ночь запирают двери, на окна ладят решетки с мелким разбегом железных прутьев и развешивают обереги и амулеты? Или напрасно строятся дозорные башни на перекрестках? Понятно, что маленькое горное королевство не Светлая Пустошь, нечисть свободно не разгуливает, но так ведь и Сухота рядом - смотри на горные вершины и вздрагивай; здесь жизнь, а за перевалами смерть или кое-что похуже смерти. Так что удар ударом, а стену ночью покидать не стоило, по ночам в Лаписе ворота просто так не открывались. Вот и ждала стража первых лучей солнца. А уж утром подарок предстал перед вторым мастером стражи Вентером во всей красе - на высоте
трех человеческих ростов обнаружилась пришпиленная трезубцем к дубовой створе мертвая птица: раскинуты в стороны ощипанные до кожистых огрызков крылья, вымазана в крови белая грудь, свернута в сторону голова. Минут пять Вентер разглядывал неприятный гостинец, прежде чем решился вызвать старшего мастера королевской стражи; для стрелы трезубец был тяжеловат, да и птица явно попала на зубцы до отправки оружия в цель, но с катапультой никто в окрестностях столицы замечен не был. Неужели злоумышленник воспользовался лестницей, ведь не великан же он в самом деле? Да и трезубец… Не бывало таких дротиков ни в Лаписе, ни в прочих атерских королевствах. Вот на севере, где свеи трезубцами били пятнистую рыбу в горных реках… Но опять же - рыбу, а не птиц. Да и разбег зубьев у тех трезубцев был иным.
        Старший мастер стражи Долиум явился не один, а с королевским магом Окулусом. В другой раз Вентер не преминул бы отпустить пару шуток, уж больно нелепо они смотрелись рядом - толстый, словно вставший на задние ноги боров, здоровяк Долиум и бледный и худой, как помоечный червь, маг. Но теперь было не до смеха, и дурак бы понял; в день королевского выезда, на знамени которого разметал крылья белый ворон, подобный знак мог означать нечто большее, чем неудачную шутку.
        - Что со следами? - скривился от увиденного Долиум.
        - Нет следов, - с досадой махнул рукой Вентер. - Да и дождь прошел под утро. Со снегом. Шагов тоже не было слышно. Думаю, что шутник был в мягкой обуви и в плечах имел размах побольше, чем у нас с тобой. Если встал на плечи к приятелю, то вполне мог напакостить. А там, кто его знает… Я послал стражу по дорогам, но вряд ли кого разыщут.
        - Один из малумовских головорезов? - понизил голос Долиум.
        Дозорные младшего брата короля, которых тот привел с севера, под описание подходили - и сами из свеев, и плечи у них едва ли не шире любых атерских плеч, и обувь носили мягкую, без подбитых сталью каблуков, да вот только все двадцать провели ночь за стенами, в этом Вентер был уверен.
        - Похожий кто-то, - задумался мастер стражи.
        - Нет магии, - начал стирать с ворот нанесенные на скорую руку колдовские знаки Окулус. - Шутка, думаю. Можно снимать птицу.
        - Ассулум! - откликнул юного стражника Вентер. - Принес лестницу?
        - Не спеши, - остановил стражника Долиум. - Король велел не трогать птицу, пока он не увидит ее собственными глазами. Хотя… А ну-ка.
        Мастер стражи постучал прислоненной к воротине лестницей о землю, смахнул с шапки посыпавшийся с перекладин лед, отстранил юркого стражника-мальчишку и, кряхтя, полез вверх.
        - Ну что там? - крикнул снизу Вентер.
        - Трезубец свейский, - проворчал Долиум. - Железо дрянь, хотя выковка неплохая. Но точно свейский. У малумовских таких нет, кстати. Надо будет переговорить с ними. Но на нем и клейма никакого нет. Крайние зубья разжаты в стороны. Однако здоровяк доставил гостинец. Да и зубья разжимала не девка. И в мореный дуб они вышли не меньше чем на ладонь. Да на нем висеть можно! Куда там, у нас в городе таких силачей нет!
        - Не о том я, - сдвинул брови Вентер. - Птица крашеная или белая?
        - Белая, - после паузы пробурчал Долиум.
        Вентер скрипнул зубами. Случалось, забавлялись лаписские подростки, ловили лесную птицу да мазали мелом. Не убивали, конечно, выпускали на торжище. Эту птицу выращивали специально, потому как в лесу белый птенец живет недолго, свои убивают…
        - Свои убивают, - зачем-то повторил вслух всплывшую в голове мысль Вентер.
        - Крылья зачем выщипали? - покосился на стоявшего внизу мага Долиум.
        - А кто их знает? - пожал плечами Окулус. - Нужны, значит. Может быть, для письма?
        - Да ну? - удивился Долиум. - Нешто тебе ворон - гусь?
        - Так знак королевского дома Лаписа белый ворон, а не гусь? - неуверенно пробормотал маг.
        - В том-то и дело, - начал слезать с лестницы Долиум. - Вот ведь принесла нелегкая птичку…
        - Отменит выезд король? - спросил мастера Вентер.
        - Отменит? - усмехнулся тот. - Да никогда!
        Король выезд не отменил. Увеличил охрану, пускал впереди дозорных, устраивал ночевки в надежных постоялых дворах, но тревога, охватившая его подданных, не развеялась и через неделю. Неспроста королевский кортеж, который в последний день пути вытянулся по старой ардуусской дороге сквозь чахлый ельник на три сотни шагов, двигался без обычных для такого случая песен и переливов атерского рожка. Впереди молчаливо держалась главная стража, за ней король с королевой, за ними опять стражники, затем дети, кое-кто из наставников, слуги, мулы с самым необходимым скарбом, в хвосте - наемники Малума - дозорные союза девяти королевств. Свеи должны были еще пару недель прохлаждаться в Лаписе, заливаться вином да приставать к лаписским вдовушкам, но после явления на воротах белой птицы король приказал младшему брату следовать с дозорными за кортежем, и вот уже неделю двадцать широкоплечих молодцев обозначали готовность королевской свиты к любым неприятностям. Серьезных неприятностей вроде бы не случилось, но близкий конец дороги, хоть и сулил облегчение, все же не радовал. Не могло завершиться хорошо то, что
началось плохо.
        Приметы на то и приметы, чтобы сбываться во всякую пору - и в праздности, и в напряге. И если пришпиленный к воротам полуощипанный белый ворон показался сначала неудачной шуткой какого-то королевского ненавистника, то повешенных над дорогой отнести к шутке было нельзя никак. Висельники всегда были плохой приметой. Тем более что эти точно совпадали с мрачным предначертанием будущей смерти из сонника старшей сестры короля - бойся, если приснятся тебе два голых безымянных трупа на двух горелых соснах один против другого через проезжий путь. А если подобная пакость явится не во сне, а наяву? И ведь случилась эта оказия в первый же день, в который кортеж едва успел отдалиться от лаписских ворот с уже подсохшим кровавым пятном от снятой птицы, прошел через узкую теснину Холодного ущелья, миновал неприступные бастионы граничной крепости Ос с шишкой сигнальной башни над скалами, оставил за спиной ленту заледеневшего подъема в горы и Гремячий каменный мост через Малиту, вышел на приречный тракт, и на тебе - висельники тут как тут. Болтаются на закопченных с давнего лесного пожара соснах. Ни ардууские, ни
лаписские: те далеко, а из этих вроде никто не пропадал, разве только деревеньку одну оползнем накрыло с месяц назад на склоне, но все, кто там погиб, под камнем со льдом и остались. Так что явились мертвецы на пути кортежа ни из-под суда, ни из-под грабежа, а с неясным намеком. Свежие, чуть примороженные, без тлена, но без одежды, без лиц, лишь с кровавыми пятнами вместо них, да с волосами, опаленными в корень. Один справа, другой слева, ни колдовства, ни пометки какой на телах, разве только следы срезанных пут на руках и на ногах, и все это с явным намеком - смерть близко. Мухи уже вились - день-два, и поползет запах мертвечины или в сторону Кирума, или Лаписа, или за реку в сторону Фиденты. В другое время кортеж бы развернулся, пошел иной дорогой, либо встал и ждал, пока будут сожжены трупы да очищена, выверена земля на сто шагов во все стороны, но времени не было, никто не задержит ардуусскую ярмарку ради суеверий лаписского короля. Да и где ж другая дорога из лаписской теснины об эту пору? Все-таки не лето, весна только пыжится, снег и лед властвуют на горных тропах. Или через Фиденту окружной
путь закладывать? И вот уже шесть дней миновало, а словно тяжкий груз придавил каждого из отряда, разве только наемники раскатывались гоготом время от времени в его хвосте.
        Кама - младшая дочь короля Лаписа - стройная семнадцатилетняя девчушка с копной темных с медным отливом волос, мягкими чертами лица и твердым взглядом, в котором, по слухам, утонул не один молодой лаписский воин и в будущем были обречены утонуть молодые воины всей Анкиды, привычно пробежала пальцами по поясу, проверила ножи, крепление меча, край небольшого щита, притороченного к седлу, сумку с кольчужницей, ощупала застежки жилета из сыромятной кожи. Что-то неясное не давало девчонке покоя. И не боль, которая еще с вечера ударила в живот, согнула ее пополам, едва дала отдышаться, а теперь подступала к горлу. Боль, которая всерьез обеспокоила ее мать, хотя и не заставила Каму остаться со стражей на последнем постоялом дворе. Что-то иное, внешнее, чужое. Опасное и неотвратимое. Столь страшное, что не только недавняя тошнота, но и жгущая изнутри радость от скорого свидания с тем, кто занимал сердце девчонки, меркла. И ведь всю неделю, с того момента, когда увидела распятую птицу, и еще сильнее со скрипа горелых ветвей под тяжестью висельников, будущая радость справлялась с ожиданием неприятностей,
ночью справилась и с накатившим недугом, и вот, когда путь уже иссякал, словно и сама иссякла. Так может, не справилась? И предчувствие беды - всего лишь следствие обычной тошноты? Или тошнота сама по себе, мать говорила, что случается подобное, хотя и Кама не маленькая девочка, чтобы пугаться глупостей, а тревога сама по себе? Ведь не ветер же развешивал мертвых птиц на воротах и висельников на ветвях? Нет, это сделал какой-то негодяй, который если и не желал смерти никому в Лаписе, то уж никак не насылал на горное королевство благоденствие и покой. Ничего, все откроется. Мать говорила, что ничего нельзя скрыть. Если жизнь подобна книге, то, переворачивая ее страницы, неминуемо видишь обратную сторону прочитанной. Однако невелика радость - узнавать причины горести после того, как несчастье уже произошло. Вот уж не хотелось бы никакой беды, лучше недуг, чем еще какое несчастье. Тем более что с недугом Кама справиться могла. Да и что там справляться, амулеты Окулуса свидетельствовали, что яда нет, болезни нет, просто так сошлись звезды, значит, скрипи зубами, думай о чем-то другом, а не о собственном
животе, да хоть о той же померкнувшей радости или о пройденной почти до конца дороге. Кама снова обернулась, скользнула взглядом по хмурым лицам наставников, прищурилась, вглядываясь в сияющие белым вершины. Вновь задумалась о том, о чем думала с самого утра.
        От Лаписа до Ардууса двести лиг пути, которые теперь уже остались, считай, за спиной. Напрямик, через ардуусский кряж, пастушьими тропами - ближе, лиг сто пятьдесят, но той дорогой в распутицу не только конный, но и не всякий пеший проберется, тем более что снег еще лежит на перевалах, горные приюты пусты, а на большую весеннюю ярмарку, да еще на столетие союза девяти королевств следовало отправляться всем семейством, что и случилось, несмотря ни на какие приметы, благо было на кого оставить хозяйство. Средний брат короля Латус не слыл любителем ярмарочных забав, ему хватало любви к винному погребу, в котором томились бочки с лучшим тиморским квачем. Однако не стоило думать, что пристрастие к крепким напиткам могло лишить казначея и первого королевского советника ума или чести. Честь Латуса не смывалась никаким вином, а помрачнение ума случалось нечасто и обычно благополучно проходило к первому после возлияния утру. К тому же за казначеем присматривали сразу двое: королева-мать - старуха Окка, и ее старшая дочь, обладательница того самого сонника, - Патина Тотум, которую не то что Латус, сам
король Тотус остерегался, и которая уж точно была опаснее любых висельников.
        Следовало добавить, что побаивались Патины не только ее братья. Вся королевская челядь страшилась ее пуще огня и провожала счастливчиков, отбывающих вместе с королевским выездом в Ардуус, с нескрываемой завистью. Патина Тотум, единственная из пятерых отпрысков королевы-матери, не связала себя узами брака. Ее четыре с лишком локтя роста, широкие плечи, грозный рык и стальной взгляд внушали ужас не только слугам и робость всем возможным, ныне уже забытым женихам, но и многочисленным племянникам и племянницам. Вряд ли Патина так уж радовалась собственному безмужеству, но со временем убедила себя, что, отправив в Ардуус невесткой младшую сестру Куру, никакой возможности устроить собственную судьбу сама себе не оставила, потому что из трех ее братьев старший Тотус, надев на себя корону, перестал видеть то, что творилось у него под носом, младший Малум с рождения слыл изрядным пройдохой, а средний Латус при всех своих уме и чести был чересчур мягковат, не следовало оставлять королевство на этакого увальня даже на недолгий срок. Да и его здравомыслие вызывало сомнения. Уже то, что двадцать два года назад
Латус связал жизнь с сестрой почтенного Салубера Адорири - короля Утиса, у осведомленного подданного любого атерского королевства вызывало если не оторопь, то изрядное удивление. Пустула Адорири еще в девичестве слыла воплощенной мерзавкой, во всяком случае, она была способна испортить настроение кому угодно, даже не сказав ему ни единого слова. Хватало взгляда, в котором всякий мог отыскать собственный сорт отвращения, а то и ненависти. Поговаривали, что даже комары не кусают Пустулу, потому как кровь ее наполнена ядом. Змеи, после ее появления в королевском замке, куда-то подевались! Ядовитые пауки исчезли! (Не потому ли хозяйственная Патина отчасти благоволила жене среднего брата? И еще интересно, как Латус сумел зачать с Пустулой двоих детей? Сонным снадобьем ее опаивал, что ли?) Во всяком случае, если Латус Тотум и хотел почти на месяц избавиться от выпавшего ему утисского счастья, лучшего повода придумать было невозможно; вечно недовольная всем и всеми, его супруга ярмарку пропустить не могла. Где еще встретишь сразу всех близких и дальних родственников, похвастаешься новыми одеяниями,
поделишься сплетнями да изойдешь желчью в ответ на чье-нибудь хвастовство? Да и детишек пора было пристраивать, понятно, что измельчал по этикету приплод - крови королевской, но второго ряда, так что делать? И королевским детям не век в принцах числиться. А в маленьком Лаписе, как головой ни крути, вокруг только близкие родственники. Куда же податься, как не на ярмарку? Где еще бродят знатные женихи да невесты с тугими кошельками? А для кого-то, у кого на лбу брезжат отсветы возможной короны, но собственный род недостаточно знатен, и не слишком богатые дети Латуса Тотума могут показаться выгодной партией.
        Так, во всяком случае, Пустула объявила мужу, змеиным шипением пресекла вопрос об очевидном малолетстве наследников и взяла детей с собой. К их, впрочем, недолгой радости - оба ее отпрыска - сын Дивинус и дочь Процелла седьмой день тащились вместе с матерью в хвосте отряда. Неужели Пустулу прельщал запах пота, которым исходили наемники? Или ушлая невестка королевы-матери не хотела вляпываться во всевозможные дорожные истории, надеялась на воинское умение дозорных? Но приметы не разбирают, на кого ложиться карой или немощью, на тех, кто сопровождает короля в голове отряда или изображает почтение королю в хвосте.
        Кама оглянулась. Даже издали, а хвост отряда отстал от его головы изрядно, в глубоком вырезе платья Пустулы сияли драгоценные камни. И ведь словно не зябла мерзавка на холодном ветру, смеялась под взорами воинов так, что и в середине кортежа было слышно! Конечно, взгляды наемников привлекали не камни, но ведь не жадных взглядов и скабрезных шуток не доставало Пустуле? Или именно они согревали невестку короля? И ей все равно, где черпать недостающую ласку? Конечно, дурная слава бежала впереди вельможной дамы, найти воздыхателя среди почтенных ашаров и тем более кураду ей вряд ли было суждено, но мало ли простых воинов, умевших держать язык за зубами, служили утешением знатных вдовушек или неверных жен? Хотя в Лаписе такого воина Пустула бы вовек не сыскала, может быть, поэтому крутилась среди наемников Малума? А не пожалеет ли она потом? Да, каждый из свеев-дозорных был сильнее и быстрее едва ли не любого воина короля Лаписа, но каждый показался Каме с первого взгляда опаснее дорожного грабителя. Не по силе и разбойной сноровке, по черноте, которая словно просвечивала через их бледную кожу. Нет,
они были не ахурру, как называли среди атеров и каламов воинов-наемников, а врагами, аху. Просто пока это никому не было известно, кроме Камы. Она всегда все видела раньше других.
        Принцесса зажмурилась, с трудом перенесла новый приступ тошноты. А ведь она и в самом деле всегда все видела раньше других. Так же, как ее мать. Может быть, и недуг донимает ее именно поэтому? Боль комом поднялась к горлу и, словно раздвоившись, одновременно с этим спустилась ниже, в сердце. Камнем тревоги охладила грудь. Странно, что не тогда, когда висельники замаячили перед отрядом, а только теперь. Как будто лучший оружейник Лаписа сумел заключить в свинцовый слиток кусок льда и это ледяное чудо поместил в грудь самой быстрой, самой сообразительной и самой красивой девчонки из молодых Тотумов. Именно так, самой быстрой, самой сообразительной и самой красивой. Затвердить и не забывать. К чему скромность, когда речь идет о цене собственного счастья? Или король не говорил дочери, что если бы у него и не было сокровищницы, то она появилась бы сама собой с того мгновения, как его дочери - Камаене Тотум - была выделена отдельная комната? Так что нарисовать в голове точные руны и прочесть их отчетливо и четко. Выучить и повторить. Чтобы избавиться от дрожи в коленях при виде того самого, кто заставил
ее дрожать всем телом. Повторить. Только не вслух, а про себя. Самая быстрая, самая сообразительная и самая красивая из всех Тотумов. И не только. Что не только? Демон ее раздери! Что с ней происходит? Ведь мать, которую Кама числила образцом, приучила дочь к словесному воздержанию, да и равнодушна была до недавних пор она и к собственной красоте, и сообразительности? Знала все про себя, не оскудел королевский замок зеркалами, и строгость наставников не оборачивалась их немотой, когда Кама демонстрировала доблесть в науках, но ведь никогда не кичилась собственным совершенством? Оттачивала мастерство и способности, сберегала умение, таила таланты, и вдруг самая, самая и самая? Неужели все это безумие в голове из-за одного взгляда крепкого парня? Или всему причиной холод в груди?
        Кама закрыла глаза, опустила руки, впустила в себя ветер. Привычное к седлу тело само удерживало равновесие. Гнедая не нуждалась в понукании. Куда же исчезло спокойствие принцессы? Спокойствие и уверенность, где они? Что с нею происходит? Еще вчера была безразличной к самой себе или казалась безразличной, хотя и понимала, что судьба распорядилась способностями королевы странно, передала большую часть ее силы, ловкости, быстроты, способности к магии только ее старшему сыну Игнису и четвертому ребенку, Камаене. Интересно, как же так вышло, что у королевы-матери пятеро детей, трое сыновей и две дочери, и пятеро детей у ее старшего сына, тоже трое сыновей и две дочери? И двое из них - особенные. Мать никогда не выделяла никого из своих детей, но Кама это чувствовала, как чувствовала бы крылья, вырасти они у нее за спиной. Хотя разве была дурнушкой или неумехой Нигелла? Или отличался глупостью толстяк Нукс, которого Окулус ставил всегда прочим воспитанникам в пример? Да и что можно было сказать о младшем королевиче - Лаусе, всеобщем любимце, копии собственного отца? Десять лет - слишком малый возраст,
чтобы оценивать ум, силу или быстроту. В этом возрасте ум питается, а не питает, силу не меряют, потому как прибывает она ежеминутно, а быстроты хватает всем. Вон, дочь Пустулы, Процелла, так быстра, что порой Кама с недоумением косилась на ее мать, должна же была девчонка унаследовать от кого-то свои таланты, если отец Процеллы сущий увалень? Странное дело, что у такой ведьмы получились вполне приличные дети. И если семнадцатилетний Дивинус чем-то напоминал не слишком расторопного отца, то четырнадцатилетняя Процелла, за неимением достойной прямой наследственности, явно впитала в себя все лучшее от двоюродных братьев и сестер. Или кто-то из Адорири бросил нитку достоинства и доблести белобрысой (в бабку-лаэтку) племяннице через голову ее мамаши-ведьмы? Или же наставники постарались? Вылепили из негодного что-то приличное? Тотус Тотум нанимал лучших. У короля пятеро детей, у его среднего брата двое, да у младшего один сын - красавчик Палус. Вот же опять загадка - его мать, Тела Нимис, лаэтка из Раппу, сестра тамошнего покойного короля, для Камы была лучше любой подружки, даром что ей уже за сорок лет
отстучало, а сын пошел в отца, такой же скользкий и гадкий. Что Малум Тотум был горазд отпустить грязную шутку в спину любому, что его единокровный любимчик Палус. Что папочка смотрел на всех с ехидной усмешкой, словно нож готовился всадить в живот, попробуй только зазеваться, то и его сыночек. Хорошо, что его нет в отряде. Тела еще пару недель назад отбыла в Ардуус вместе с обозом, слугами, лучшими оружейниками и прочими мастерами Лаписа - ярмарка не только потеха, нужно и лучшие места для королевских ремесленников загодя занять и обустроить, да и присмотреть, чтобы в снятом для королевского семейства богатом доме все было в порядке. Кому еще мог поручить такое дело король, разве что жене или старшей сестре, но на старшую сестру оставлено королевство, а жене место рядом с мужем. Так что никто, кроме Телы, не мог с этим поручением справиться. И хвала всеблагому Энки, что она забрала с собой собственного отпрыска. Может быть, столкнется он в Ардуусе со своей двоюродной сестрой Лавой, дочерью Куры. Точно схлопочет между глаз, у той не задержится, она не то что слово, взгляд может счесть оскорбительным.
Кама тоже и взгляда поганого не стерпит, не станет ждать грязного слова, на первом звуке любую пасть заткнет, но обещала ведь, обещала и отцу, и матери, что будет сдержанной в поступках? Будет, куда же деваться, не убивать же Палуса, хотя иногда казалось, что ничто, кроме смерти, не может исправить мерзавца, точно так же, как его папочку. Тому бы, кстати, не с Телой Нимис сойтись, а с Пустулой, вот была бы ядовитая смесь, но Малум словно вовсе не интересовался женщинами. Все не наиграется со своими наемниками. Хотя и Кама нет-нет да бросала на них взгляд. И ведь было на что посмотреть, было. Двадцать светловолосых верзил были похожи друг на друга, как братья. Ни одного лаэта, все с севера, и управляться горазды не с мечами, а с топорами, и ходят так, словно половину жизни провели в рыбацких барках, говорят с акцентом, горланят иногда что-то на своем, на непонятном, словно гуси на королевском дворе гогочут. Смеются они над Пустулой или хвалят ее? Та-то словно расцветает от чужеземного гогота, и так вырез на ее платье едва ли не до пупка, так еще шнуровку ослабила, волосы распустила, шестой день
держится среди подопечных вельможного деверя. И детей там же морит. И что не отпустит несчастных в середину отряда? Что там в хвосте, кроме ехидной улыбки Малума и жадных взглядов его дозорных на ее грудь и бедра? Хочешь позабавиться, забавляйся, но детей отпусти под надзор строгого дядьки-воспитателя Сора Сойги. Если уж мастеру оружия не доверять, то никто доверия не заслуживает.
        Кама открыла глаза, поймала строгий взгляд Сора, отметила едва приметную улыбку - клыки дакита блеснули над нижней губой, ответила похожей улыбкой, но без клыков, откуда они у дочери атера и лаэтки, хотя могли и проявиться звериные черты, разное гуляло в крови у королевы, и принялась озираться. Гнедая шла ровно, комок тошноты и лед в груди приутихли, подчинились усилию воли шустрой девчонки, а тело ее было привычно к верховой езде сызмальства. Королевская стража вместе с венценосными следовала впереди, опасность она бы не пропустила, оставалось не забивать голову всякой шелухой, а любоваться видами ардаусского кряжа, что вставал по правую руку от дороги, отливая черной, едва отошедшей от снега землей, словно отвалы у замкового рва, да туманом, ползущим со стороны реки Малиту и Кирума, а то и от самой Светлой Пустоши, ужасней которой, как говорили в Лаписе, немного мест найдется в Анкиде, да и во всей Ки. Скоро уже покажутся башни Ардууса, скоро. Поднимется ввысь крепостная стена, что отделяет самую большую и самую плодородную долину с этой стороны гор Балтуту от равнины, за которой только нечисть
и смерть. Неспроста с этой стороны стены от деревни до деревни не один десяток лиг, а с той, едва минуешь город, начинается сразу с десяток селений и каждое следующее на околице предыдущего. Только к чему Каме ардуусские деревни, если в самом городе ждет ее встреча с тем, о ком она думала весь прошедший год? Сколько осталось до счастливого мгновения? День, половина дня, два дня? Ведь не побежит она к тому, кто и знать не знает о ее чувстве? Или побежит? Когда же? Последнюю деревню миновали с час назад, вокруг перелески да поля, ждущие плуга пахаря. Скоро. Эх, в прошлые времена стражники непременно затянули бы какую-нибудь песню, а теперь даже лошади не стучат копытами, а словно крадутся…
        Сразу за королевскими стражниками правил конем старший сын короля Игнис. Принц, по которому сохло не менее десятка принцесс, в отличие от Палуса, обходился без брезгливо выпяченной губы и презрительного прищура глаз. Не было добрее парня среди молодых атерских, да и араманских королевичей, причем его доброта сочеталась не только со статью и умом, но и с внутренней твердостью, к воспитанию которой были причастны и мать с отцом, и тот же Сор Сойга. Сегодня черные волосы принца были взлохмачены, подбородок не брит, а глаза - мутны. Игниса, судя по кислому виду, тоже мучило недомогание, но скрывать это, как его сестра, он даже не пытался. За ним следовали девятнадцатилетние двойняшки Нигелла и Нукс, а уж следом тащился на молодой кобыле младший из Тотумов - Лаус. Время от времени Лаус спускал затвор маленького самострела. Механизм срабатывал со звонким щелчком, мальчишка специально выдернул из него кожаную прокладку, и белая лошадь Нигеллы всякий раз испуганно взбрыкивала. Лаус закатывался в хохоте, его старшая сестрица оборачивалась, чтобы призвать на голову мальчишки несчастья и неудачи, но затем
вновь продолжала ту самую песню, которую тянула шестой день и из-за которой Кама уже была готова растерзать сестрицу.
        Нигеллу интересовали женихи. Она перечисляла всех неженатых отпрысков королевских домов, отзывалась о каждом, иногда мечтательно закатывала глаза, затем переходила к списку незамужних принцесс, теперь уже время от времени скрипя зубами. Толстяк Нукс прислушивался к ее говору, но скрипел зубами именно тогда, когда его сестричка вздыхала, а вздыхал, когда раздражалась она. Да, конечно, от Пустулы Тотум было немного пользы, но важность ее присутствия в королевском замке Лаписа недооценивать не стоило. Именно Пустула примером собственного мужа дала понять каждому из молодых отпрысков рода Тотумов, что к вопросу выбора будущей жены следует подходить со всей ответственностью. Каждому, но не Нуксу. Нукс, вместе со всей своей сообразительностью и прилежанием в науках, не слишком часто думал о будущей женитьбе, потому как чаще всего думал о еде, так что за ним следовало держать глаз да глаз. Но как раз теперь он думал именно о женитьбе, потому как прилип к Нигелле, словно вымазанная в смоле шишка, да и еда, в виде мешка сушеных с медом слив, висела у него на груди. Неизвестно, что творилось у него в
голове, но скорее всего то же самое, что и за столом, потому как особенно горестно Нукс вздыхал, когда Нигелла перечисляла невест, которые, как помнила Кама, отличались некоторой полнотой. К тому же толстяк не только вздыхал, но и пускал при этом сладкую слюну, всасывая ее в себя обратно вместе с очередной сливой. Ведь вляпается братец, вляпается точно так же, как его дядюшка Латус! Конечно, подобных Пустуле среди невест королевского рода как будто не осталось, но так кто же их знает, с виду все кувшинчики золотые, но пока крышку не снимешь, в котором самоцветы, а в котором сушеное дерьмо - не определишь. Нигелле бы не самой жениха подыскивать, а о братце позаботиться, но куда там, и думать о нем забыла, да и Кама, которая не просто так вспомнила о собственных достоинствах, хоть и раздражалась, но ждала только одного, когда Нигелла произнесет заветное имя. Было отчего поерзать в седле. С прошлого года это имя жгло ее так, что будь она бумажным свитком, давно бы обратилась в пепел. На языке висело, сколько раз грозило слететь в ненужное время, так, что Кама уже язык прикусывать начала и только
повторяла чуть слышно по вечерам в своей комнате: Рубидус Фортитер, Рубидус Фортитер, Рубидус Фортитер. Да-да. Сын короля Кирума засел в ее сердце. Да, ему уже двадцать пять, а Каме в прошлом году исполнилось только шестнадцать, но ведь Рубидус заметил ее тогда?
        Заметил… Даже сказал какую-то глупость. Что-то вроде: «надо же, какая красивая зверушка подрастает в доме Тотумов!» Принцессы и принцы, что ходили хвостом за красавцем Рубидусом, принялись хохотать, но Кама не обиделась. И на что было обижаться? Если где-то и обижались на сравнение с дакитами, то уж никак не в Лаписе. И дакитов имелось в достатке, и Сор Сойга, любимый наставник Камы, был дакитом, да и в самой принцессе текла частичка дакитской крови. А в жилах ее матери эта частичка была четвертинкой. А восьмушкой - кровь этлу, что вообще ни в какие устои не вписывалось. Это великанше Патине следовало числить среди предков этлу или Субуле Белуа, дочери короля Эбаббара, тоже ростом выше на голову почти любого, а в Каме, да и в Игнисе, ее старшем брате, ничего не было от этлу, кроме силы, которая приводила в изумление даже Сора Сойгу, дакитской быстроты да неутомимости. Впрочем, от дакитской крови происходил еще особый разрез глаз, форма скул и долгий срок жизни. «Долго будешь жить, - увещевал ее мудрый Сор, - очень долго. Дакиты долго живут. Жаль, только клыков у тебя нет, девочка, а то вовсе не
было бы тебе равной по красоте».
        «Долго буду жить и без клыков как-нибудь обойдусь», - думала теперь Кама и вспоминала рассказ о том, как однажды на такой же ярмарке ее отец, сам еще будучи лаписским принцем, вышел биться в доспехах против противника из Даккиты. Бился долго, умелым он был в фехтовании, но все равно проиграл. Каково же было его удивление, когда противником оказалась вельможная девица Фискелла Этли? Понятно, что результат поединка был отменен, потому что не участвуют девицы в таких поединках, с тех пор и на длину волос стали проверять смельчаков, шаря рукой под шлемом, но отец-то был сражен не на шутку! Отправился с караваном через страшную Сухоту в Даккиту и уломал шуструю девицу стать его женой. А потом и королевой Лаписа. Может быть, и Каме следует поступить так же? А сможет ли она пробиться в турнир? А пробьется ли туда Рубидус? Нет, Рубидус-то точно пробьется, мало кто с ним мог сравниться в фехтовании, разве только Фелис Адорири - принц Утиса, племянник Пустулы, да Игнис - брат Камы? Но Фелис не участвует в вельможных турнирах, считает их баловством, а Игнис предпочитает борьбу, так что Рубидус неминуемо
будет биться в финальной схватке, последние два года он в них и побеждал. А сможет ли она его победить? Сор Сойга говорил, что даже Игнис не должен быть уверен, что сумеет победить сестру. Он не всегда и побеждал ее, но Игнису двадцать один год, а Рубидусу двадцать пять. Будет трудно, и не только потому, что семнадцать лет против двадцати пяти. Не только потому, что Рубидус - умудренный схватками воин, не один год дозорным провел в Светлой Пустоши, а она сопливая девчонка. Сор Сойга учил ее, что нужно быть спокойной и холодной, так успокаивается вода в горной речке перед тем, как ринуться с водопада. Успокоишься тут, когда нутро горит и лоно сжимается при одном упоминании Рубидуса. Может быть, как раз этот ледяной комок в груди выручит? А не благословенный ли Энки ей посылает лед в сердце во спасение и для спокойствия духа? У королевы-матери пять детей, у ее старшего сына - тоже пять. Мать Камы победила будущего мужа в безымянной схватке, и она - ее дочь - должна победить своего избранника. Победить, чтобы потом подчиниться. Взять силой, чтобы затем отдаться без боя. Значит, единственный сын короля
Кирума против одной из многих Тотумов? Но нужно выйти безымянной, с ярлыком кураду. Где же взять ярлык? Разве только у Малума, но ведь рассказать ему все придется, душу открыть, а это еще противнее, чем, к примеру, целоваться с Пустулой, хвала Энки, не приходилось пока делать ни того, ни другого. Но даже если она найдет ярлык кураду, рука устроителя неминуемо заберется под шлем, ощупает затылок… Что делать с роскошными волосами? А если именно ее волосы и заставили обратить на нее внимание Рубидуса? Кстати, а пошли бы Каме светлые волосы? Хорошо или плохо, что цвет волос она унаследовала от отца? И что сделает с нею мать, если узнает, что ее дочь лишилась роскошных волос? И сможет ли она, Кама, дойти в турнире до Рубидуса, ведь и прочие участники турнира куда как не новички в фехтовании…
        - Стой! - донесся голос стражника.
        Отряд остановился мгновенно. Заблестели обнаженные клинки, заскрипели самострелы. Если бы загудел рожок, женщины и дети стали бы натягивать кольчужницы, а стражники, которые в пути только кольчужницами и обходились, подхватили бы притороченные к седлам щиты. Только наемники Малума всю дорогу провели в полных доспехах, но то их привычки, мало ли кто и как с ума сходит после дозора у Светлой Пустоши? Но рожок не загудел, поэтому и кольчужницу вытаскивать из сумы не было нужды, да и строго следовать отведенному месту в походном строю - тоже. Что же там случилось, ведь до Ардууса осталось всего ничего? Последний лесок сгустил кроны по правую руку от дороги, точно, вон остовы родовых каламских башен, словно редкие стариковские зубы, на гребне увалов, если к ним подняться, то и ардуусские башни разглядишь.
        С трудом сдерживая желание выдернуть из ножен меч, Кама подала лошадь вперед. Миновала Нигеллу и Нукса, Игниса, который все еще боролся с тошнотой и посмотрел на сестру мутным взглядом, отряд стражников, приставленный к королевским детям. Поймала встревоженный, но тут же ставший спокойным взгляд второго мастера королевской стражи - Вентера. Что ж, и тревога его была понятной, и сменившее ее спокойствие. Сор Сойга правил лошадью за спиной непоседливой девчонки. Тут уж и думать не приходилось о ее безопасности, дакит бы расправился со всяким, кто только замыслил бы подобное.
        Король, королева, десяток лучших стражников стояли перед ободранным молнией кедром. В былые времена под ним семейство Тотумов делало последний привал перед Ардуусом. Сегодня привал не планировался, но отряд остановился. Королевский маг Окулус, поблескивая лысиной, вычерчивал на очищенной от льда и прошлогодней хвои тропе какое-то заклинание, старший мастер стражи Долиум грозно вращал глазами.
        - Ну что там? - раздраженно бросил король.
        - Сейчас, Ваше Величество, - смахнул пот со лба Окулус дрожащей рукой, на одном из пальцев которой мерцал зеленоватым отсветом, расходуя драгоценный мум, охранный перстень. - Магия какая-то есть, но я пока не могу разглядеть…
        Магия и в самом деле имелась. Кама ее почувствовала сразу. Она никогда не была особой умелицей в сплетении заклинаний, но в их распознавании с нею не мог сравниться никто. Магия таилась впереди, среди низкорослого ельника. Но кроме странной, непонятной магии, там не было никого. Хотя чей-то взгляд присутствовал, но не там, не оттуда было устремлено напряженное внимание, а откуда-то справа. Даже не от башен. С гор. Издали. Внимательный взгляд. Без злобы, но с любопытством. И с тревогой. Может быть, даже с опаской.
        - Насторожь в двух сотнях шагов, - наконец не удержалась Кама. - Засады нет.
        - Нет, Ваше Высочество, - закивал головой Окулус. - Но насторожь странная. Вроде ловушки. Только и ловушки нет. Петля будто есть, но без силка. С вестью. Не опасная вроде. Потому как не против человека, а против магии, а какая тут у нас магия? Наговор против наговора? Вроде вот этого перстня. Но колдовать против такого перстня все равно что с тараном на нищую хибару выходить. Нет магии у нас в отряде. Так что не на нас насторожь. Хотя не уверен… Но мума на эту забаву было потрачено изрядно.
        - Может, король Ардууса вещалки расставляет, Ваше Величество? - сморщил нос Долиум.
        - Никогда не расставлял, а тут начал? - стиснул зубы король. - С чего это вдруг? Ну что, третья примета?
        Окулус побледнел. Белый ворон, потом висельники, теперь магическая ловушка. Правило трех примет обозначало не просто угрозу, а обязательную смерть. Неотвратимую кару судьбы. Правда, смерть смерти рознь, иногда от большого можно откупиться малым. Смерть какого-нибудь мула - ведь тоже смерть? Другой вопрос, что судьба сама выбирает, что для нее большое, что малое.
        - Нет, Ваше Величество, - пробормотал маг. - По сути, наука о приметах наукой не является, потому как непознаваема, а все непознаваемое есть морок или обман. Но даже если взять за основу, что приметы есть суть знаков судьбы…
        - Изъясняйся короче, Окулус! - поморщился король.
        - Простите, Ваше Величество, - изогнулся маг. - Нет третьей приметы. Нарушено правило подобия. Первые две приметы не были связаны с магией, к тому же обе они не являются приметами, потому как явно подстроены, то есть являются игрушкой стороннего замысла, а не проявлением знаков судьбы…
        - Вот, - поднял палец король. - Слышишь, Долиум?
        - Да, Ваше Величество, - постарался подобрать живот старший мастер стражи.
        - Явно подстроены, - продолжил король. - То есть из одного костра прыгаем в другой. Судьба, выходит, нам благоволит, но имеется сторонний злоумышленник. Или даже два, если ворон и висельники - две неудачные шутки двух неудачных шутников, незнакомых друг с другом. А третьим шутником прикинулся какой-то колдун. Что делать-то будем, если наш маг не в силах разобраться с чужими магическими ловушками?
        Король посмотрел на королеву. Та улыбнулась, но явно была встревожена. Окулус же вовсе побелел. Старик не был слишком хорошим магом, но служил в замке еще при отце короля, и чего не мог добиться талантом, брал упорством и усидчивостью, к чему приучал и королевских детей. Но всякий раз, когда имел дело не с книгами и свитками, а с огнем, землей, водой и воздухом - робел и терялся.
        - Так, может, объехать это место, Ваше Величество? - осторожно предложил Долиум.
        - Нет, старина, - покачал головой король. - Или мы не настолько сильны, чтобы рвать поставленные на нас силки? На то и расчет, что мы объедем, иначе бы это заклинание не светилось за две сотни шагов, даже я чувствую магию. Сворачивать не станем. Но сначала надобно приглядеться к насторожи. Хотелось бы знать, чьих рук дело? Кто из магических орденов или еще каких умельцев замышляет против нас? Сторожевая магия без ярлыка запрещена в Ардуусе. Понял, колдун?
        Окулус судорожно закивал и полез на мула.
        - Камаену возьми с собой, - добавил король и успокаивающе коснулся руки жены. - Если кто и разглядит что-то там, то только она. Вентер! - обернулся он к приблизившемуся второму мастеру. - Проследи!
        Сору Сойга напоминать об охране принцессы не приходилось.
        Прошлогодняя хвоя шелестела под копытами лошадей, из-под еловых ветвей языками высовывался потемневший снег. Кама даже взмокла, всматриваясь в молодой ельник, хотя Вентер был рядом, не упустил бы ни самострела, ни засады, да и Сор держался поблизости. Но засады не было, хотя тонкая, едва приметная нитка заклинания и в самом деле тянулась от насторожи куда-то в сторону гор. Далеко тянулась. И само заклинание было искусным, куда там Окулусу. Хотя именно он говорил, что не то умение делает мага высшим мастером, которое способно обратить в руины крепость, а то, которое может пронзить ее тонким лучом и уничтожить врага, не тревожа камень. Однако зачем такое умение, если можно разрушить крепость? Да и есть ли такие маги? Кама оглянулась. Отряд стоял на месте, не двигаясь, между тем четверка понемногу поднималась по склону.
        - Здесь, - сказал Вентер.
        Из-под куста можжевельника тянулись, подрагивая, кожаные ремни. Между забитыми в землю кольями на заледенелом и полустертом рисунке был распят молодой волк. Глаза животного туманились болью и ненавистью, из горла доносился едва различимый хрип, шерсть на загривке стояла дыбом.
        - Мум, - потрясенно прошептал Окулус. - Мума тут много, очень много. Много муки, много мума. Плохой мум ведь тоже мум? Зачем столько?
        Кама зажмурилась. Мум, без которого не обходилось ни одно заклинание, конечно, если его составитель сам не был истинным магом и не полнил колдовской замысел силой из собственных рук, здесь плескался через край. Выструганные из горького дерева - осины - палочки были забиты во все суставы животного. Магический рисунок, вычерченный между кольев, который венчал обреченный на муки зверь, был готов к выбросу силы. Неужели все это только для тонкой, едва приметной линии-нити, что все так же уползала в скалы? Ведь лиги на три или четыре, не меньше. И там, на ее конце, таился кто-то неизвестный. Чего он хотел? Все-таки крови или известия? Зачем столько силы? Для вести хватило бы и сотой, тысячной ее части. Против какой магии эта насторожь? Если бы она была нацелена на колдуна, то его бы испепелило за сотню шагов. Но нет колдуна в кортеже, разве Окулус колдун?
        - Ну что там? - спросил раздраженно Вентер у ползающего на коленях по хвое Окулуса. - Король ждет.
        - Не могу определить, - признался маг. - Это не заклинания орденов огня, воды, земли или воздуха. Или я о нем не знаю. И вроде бы не заклинание храмовых магов. Никого из них. На вид, просто вестеносец. Внизу тропа. Видишь? Морда волка обращена на нее. Когда мы пересечем линию его взгляда, заклинание отправит весточку, что семейство короля Лаписа близится к Ардуусу, хотя удар должен быть… Должен быть удар, Вентер. Вот эти линии говорят об ударе… Об ударе особой силы… Но кто его цель? Какая-то магия? Нет никакой магии в свите короля. Так что я не уверен, что заклинание выстроено именно на правителя Лаписа… Но что-то его взвело. Оно было едва заметно, может быть, вовсе незаметно, но когда мы приблизились…. Посмотри, Вентер, осиновые палочки пустили корни. Муки животного усиливаются. Так что, хотим мы или не хотим, заклинание сработает. Даже если король не двинется с места. И вот еще… Вроде бы оно не направлено на живое. Не могу разобрать, не могу… Не мой же перстень его разбудил? Нет, кажется, все-таки это только вестница…
        - Все сложнее, - подал голос Сор. - Приглядись, маг. Трубочки бересты на каждой лапе волка. Что вычерчено на их внутренней стороне? Разве ты не слышал, что магическая ловушка способна наделить магией жертву только для того, чтобы затем испепелить ее? Такие насторожи не только вести отсылают, они подобны самострелу!
        - Самострелу? - не понял Вентер. - И чем выстрелит этот волк? Прикушенным языком? Или собственными когтями? Или камнями, которыми забита его пасть? Тропа, куда смотрит эта зверюга, здесь в двух десятках шагов, но до отряда их еще двести! А перед нами полудохлая псина. Король Тотус с ножом выходил против горного барса! Он же сказал, что мы должны рвать поставленные силки! Или мы боимся? Войны никакой нет, через лигу стоят дозоры. Ни один сторожевой дым не чернит небо!
        - Так-то оно так, но… - затосковал Окулус. - В самом деле береста на лапах… И камни во рту волка мне не нравятся. Не могу разглядеть, но что-то начертано и на них.
        - Так вытащи их и прочти! - повысил голос Вентер.
        - Нельзя, - сгорбился Окулус. - Сожжет меня, вмиг сожжет. Всегда бьет в того, кто управляется с мумом. А мне не снести удара, я не орденский маг.
        - А что делать, чтобы не сожгло? - скрипнул зубами Вентер.
        - Может быть, убить животное? - попятился Окулус. - Весточка отправится, конечно, но король ведь сказал, что мы должны рвать силки? Да и двести шагов еще до отряда. Это далеко!
        - Так убей! - рявкнул Вентер.
        - Что-то свербит внутри, - признался Окулус. - Мы-то не за двести шагов… Лучше бы объехать. Думаю, пару лиг в сторону, и все обошлось бы. На вид заклинание простенькое, но простота его, как простота лаписской стали - нет прочнее ее в Анкиде.
        - Да хватит уже болтать! - спрыгнул с лошади Вентер. - Двести шагов - далеко, а объезжать, так за пару лиг!
        - Закройся! - прошелестел над ухом Камы Сор.
        Заклинание и в самом деле казалось простым. Да, силы оно накопило предостаточно, зверь мучился несколько часов, и осиновые колышки добавили ему муки, и камни тоже были непростыми, но главным все же казалось не это. Сквозь простоту магического плетения и весть, которая невидимо висела на заклинании, словно готовая сорваться капля росы, и в самом деле проглядывало еще что-то. Что-то, что заставило Каму оцепенеть, а затем собраться и медленно свернуться клубком. В собственной голове свернуться, подобрать под себя лапки, как это делает оставленный под елкой зайчишка. Прижаться к траве, замолчать, затаить дыхание и, словно перед ударом урагана, вцепиться в то, что было поблизости, в собственную гнедую. Прильнуть к ней, попросить у нее защиты, соединиться с животным в одно целое. Так, как ее учил Сор, учил Окулус и ее собственное, до конца еще не понятое и не исследованное нутро.
        - На! - ткнул мечом в загривок волка Вентер.
        И в то же мгновение меч мастера заледенел, да так, что Вентер заорал, не в силах его отодрать от ладони, а затем из раздираемой пламенем пасти зверя ударили две молнии - одна в Каму, а другая прочертила слепящий зигзаг в сторону отряда, и уже оттуда донесся страшный, наполненный мукой крик Игниса.
        - Энки, пресвятой благодетель! - судорожно обхватил себя за плечи Вентер.
        - Молодец, - протянул руку девчонке Сор.
        Кама на дрожащих ногах поднялась с тяжело рухнувшей лошади. Молния скользнула по ее груди, но странным образом не задела, только слегка обожгла кожу, оплавила оловянные пуговицы на жилете и убила гнедую. А вот Окулус не уцелел. Смерть отыскала дорогу к сердцу старого и не слишком умелого мага.
        - Игнис! - закричала что было сил Кама.
        - Жив! - раздался со стороны отряда испуганный голос Нукса.
        Застучали копыта. Стражники торопились вверх по склону. Кама на дрожащих ногах подошла к насторожи. И волк, и береста, и камни в пасти зверя обратились в прах. Только четыре колышка с обрывками ремешков торчали из обожженной земли. Окулус лежал рядом с выпученными перед смертью глазами. От обуглившегося пальца, на котором блестел оплавившийся перстень, поднимался дым. Пахло паленой плотью.
        - Вот ведь, - сплюнул Вентер, потирая обмороженную ладонь. - Вечно все так с этой магией… Лучше бы и вправду следовало объехать… Что ж делать-то? Придется вам, Ваше Высочество, теперь сидеть на муле бедняги Окулуса.
        - Придется, - процедила сквозь зубы Кама.
        Весть нашла цель. Далекий соглядатай торопился доставить ее по месту назначения. Сообщить, что заклинание не возымело успеха, не смогло выжечь то, что пробудилось в груди Камы и Игниса. Или смогло?
        Глава 2
        Игнис
        Хозяин большого дома на Северной улице Ардууса, той, что совпадала с дорогой на Бэдгалдингир и на которой даже и в неярмарочные дни хватало народу, а в ярмарочные было не пройти, на все начало весны переселялся в дом к своему дальнему родственнику, где и теснился, потому что иметь большой дом в Ардуусе и не заработать на нем изрядное количество монет мог себе позволить только умалишенный или сказочный богач, которому плевать на ежегодный доход. Предки этого хозяина, который был весьма состоятельным даже для Ардууса, но никак не сказочным богачом и уж тем более не умалишенным, предпочитали красоте прочность. Они не ладили в доме причудливых барельефов и статуй, не украшали окна дорогими витражами или бронзовыми решетками, не подбирали вместо серого камня разные сорта мрамора или гранита и не пытались поднять потолки на такую высоту, что рассмотреть повисшую на балках паутину мог только провалившийся в щель между черепицами какой-нибудь птах. Нет, они строили дом из обычного камня, зато обтесывали его почти так же, как это умели делать древние каламы. Если же им приходилось использовать дерево, то
этим деревом, по их мнению, мог быть только дуб, чтобы и через сто или двести лет не пришлось менять балки, столбы, рамы или тяжелые двери, и этот дуб обрабатывался так, что не уступал гладкостью отшлифованному камню. А уж стены и потолки, окна и дверные проемы устраивались таким образом, чтобы даже мысли не возникло в головах у чаянных и нечаянных гостей, почему все сделано именно так, и никак не иначе. И странным образом эти самые прочность и простота, которые достигались надежностью материала и незатейливыми способами его соединения, оборачивались подлинной красотой, притягивали взгляд и селили в сердце каждого гостя симпатию и благоволение к дому и его хозяевам.
        Почему-то именно об этом думал Игнис, который собрался перед главным турнирным днем отдохнуть, но наткнулся у дверей комнаты на любимую служанку, послушался не разума, а тела, и теперь ничуть не утомленный, что было странно, лежал в постели с горячим и преданным существом под боком и в неверном свете масляных ламп рассматривал дубовые балки над головой и точно такие же балки, укрепляющие стены, простое стрельчатое окно со стеклом в свинцовой раме, серый камень на стенах и на полу, жесткую черную шкуру калба, брошенную у постели, деревянную тумбу, жестяную чашу для умывания и грубое льняное полотенце над ней. Все это ладно складывалось одно с другим и создавало настоящий уют, о котором принц не задумывался в Лаписе, поскольку там все было привычным и удобным, и даже порой оборачивалось роскошью, но, как теперь казалось Игнису, в уют не складывалось. И все-таки стоило ему закрыть глаза, как перед мысленным взором проплывали именно картины Лаписа.
        За сто пятьдесят лиг от родного дома и за шестнадцать лет от счастливого пятилетнего возраста Игнису казалось, что он снова проснулся в северном крыле королевского замка, сбросил на пол войлочное одеяло, опустил ноги на холодный камень и, кутаясь на ходу в теплый араманский платок, выбежал на галерею. Четырехугольные башни Лаписа тонули в тумане, стены блестели от утренней росы, и весь мир состоял из сырого камня, холодного ветра, шлепанья босых пяток, потрескивания углей в жаровне на главных воротах, кукареканья далекого петуха и плача на верхней галерее - маленькая Камаена не давала покоя матери. На углу галереи стоял дозорный, но сейчас он был только утренней тенью, это днем Игнис мог позволить себе поговорить со стражником и даже прикоснуться к рукояти его меча, сейчас он спешил. Только рано утром ему дозволялось встретиться с королем Синумом - собственным дедом, лицо которого покрывали такие мелкие морщины, что оно казалось затянутым в сеть. Наступит день, и тот будет занят важными делами, в которых нет места подрастающему принцу. Но рано утром дед принадлежал Игнису. Вот под пятками
зашуршали шкуры, затем войлок, потом опять камень - сорок ступеней, каждая из которых по колено маленькому Тотуму. Главное - не споткнуться и не упасть, а если упал, не заплакать, Синум не любит слез. Снова галерея, плач Камы стал тише, зато в лицо ударил ветер со стороны алеющих на заре вершин, и вот наконец башня старого короля, и он сам сидит в кресле, завернувшись в одеяло, и потягивает из серебряного кубка разогретое с травами и медом вино. Одеяло распахивается, Игнис забирается на руки к деду, прижимается к его широкой груди и уже в тепле начинает с ним ужеутренний разговор:
        - Дед, а почему ты говорил, что крепость Ос, которая охраняет вход в нашу долину, построена каламами?
        - Потому что так и есть. Она была выстроена древним народом, который жил до нас на этой земле. За пятьсот лет до великой войны. Две тысячи лет назад.
        - А зачем была нужна крепость, если до войны оставалось еще пятьсот лет? - не унимался Игнис.
        - Потому что, если бы не было крепостей, войны случались бы чаще, - бормотал дед. Его мучила бессонница и ломота в суставах, но внука он ждал каждое утро.
        - А от кого должна была защищать эта крепость каламов? - сдвигал маленькие брови Игнис.
        - От тирсенов, - объяснял дед. - Они хотели завоевать эти земли. Прошло время, и они попытались завоевать уже нас, потому что каламов в этих местах почти не осталось. Но у них снова ничего не вышло. И все-таки, на всякий случай, мы заключили Ардуусский договор. Чтобы защищать свои земли сообща.
        - А почему мы никого не хотим завоевать? - продолжал допрашивать деда Игнис.
        - Мы - маленькое королевство, - вздыхал дед. - Мы можем только защищаться. И кстати, эта крепость - Ос - готова послужить нам так же, как могла бы послужить древним каламам две тысячи лет назад.
        - А наставник Сор Сойга говорит, что тот, кто хочет защититься наилучшим образом, должен нападать! - вспоминал Игнис.
        - Слушай своего наставника, - кивал дед. - Но помни, если ты защищаешься, то можешь защититься. А если ты нападаешь, то рано или поздно будешь и защищаться тоже. Зачем две войны, когда и одной много?
        - А крепость Ос выстояла в большой войне? - допытывался Игнис. - В самой большой войне? В той, которая была почти полторы тысячи лет назад?
        - Нет, - качал головой дед. - Крепости Ос не пришлось испытать прочность собственных стен и башен. Война обошла ее стороной. А Лаписа тогда и вовсе не было. И битва была не здесь.
        - А где? - не унимался Игнис.
        - В том месте, где ныне находится Светлая Пустошь, - сдерживал рвущий грудь кашель дед. - Там, где когда-то высился дом богов - Бараггал.
        - И кто же там сражался? - перехватывало дыхание у мальчишки.
        - Там были два войска, с которыми ныне не может сравниться ни одно, - начинал долгожданный рассказ дед. - Эту землю защищал правитель тогдашней империи Лигурры. У него было три армии - каждая по сто тысяч воинов. И гвардия отборных воинов в десять тысяч человек.
        - Это очень много? - восторженно шептал принц.
        - Очень, - кивал дед. - Во всей лаписской долине вместе с Лаписом и со всеми деревнями, хуторами и даже горными сторожками и с крепостью Ос всего около семидесяти тысяч человек. Со всеми младенцами, старушками и стариками! А это меньше, чем одна армия императора Лигурры. А у него их было три. И кроме этого к нему на помощь пришли еще более трехсот тысяч человек. Остатки еще двух его армий, а также каламы, араманы, дины, самарры, нахориты, хапирру, иури, валы, прайды, свеи и даже великаны с севера - рефаимы, которых было ровно сто тридцать воинов. Так что под началом императора собралась великая сила - более шестисот тысяч человек!
        - А кто же нападал на него? - задавал положенный вопрос Игнис.
        - Еще более страшная сила, - скрипел дед. - То войско шло с востока, из далекой земли Эрсетлатари, или, как теперь чаще говорят, Эрсет. И оно шло, чтобы завоевать весь мир. По пути оно покорило самые великие крепости - Абуллу, Кагал, Алку, Бэдгалдингир. Обратило в пепел самое богатое государство тех лет - Таламу. Но даже потеряв множество воинов в этих осадах и битвах, на равнине перед Бараггалом то войско превосходило войско императора числом почти вдвое, а силою многократно.
        - И кто же воевал на той стороне? - замирал от восторга внук.
        - Кто только не воевал, - пожимал плечами дед. - Но это были воины, которые не знали страха. Ни любви, ни страха… Которые управлялись с оружием так, словно родились с ним в руках и прожили по тысяче лет каждый. Люди, даку, дакиты, великаны-этлу. Тому войску было чем удивить противника. Погонщиками машару на бесноватых быках. Таранами. Одних таранов в нем было две тысячи. Это страшно, когда таран бьет в ворота или стену крепости, но когда он сокрушает строй воинов - еще страшнее. Кроме этого, у повелителя вражеского войска были прирученные летающие псы - сэнмурвы, более тысячи злобных духов - мурсов, которых в деревнях до сих пор прозывают могильцами, а также полторы сотни полудемонов - аксов. Жутких воинов и еще более страшных колдунов. К счастью для противника, они были главным резервом повелителя той силы. И их он так и не пустил в дело.
        - И кто победил в той битве? - спрашивал Игнис.
        - Никто, - отвечал дед. - Хотя, наверное, победил император, поскольку, если бы победил правитель войска с востока, он сожрал бы эту землю, как лепешку с медом. Намазал бы ее кровью и сожрал. А так-то, сожрал лишь кусок земли вокруг Бараггала, который теперь называется Светлой Пустошью. Но император тоже погиб в битве. И он был последним императором с этой стороны гор.
        - Но почему же правитель восточного войска не победил, если у него была такая сила? - спрашивал Игнис. - Ведь у него были и эти мурсу, и аксы, и даже сэнмурвы! Мама рассказывала мне, что некоторые сэнмурвы могут плеваться ядом и изрыгать пламя!
        - Могут, - согласился дед. - Твоя мама родом из Даккиты, там они водятся до сих пор, она знает, что говорит. Но не все решают сэнмурвы. Битва была долгой. Войско с востока внушало ужас, но войско императора сражалось за свою землю и держалось стойко. И силы почти уравнялись. Может быть, битва продолжалась бы до тех пор, пока в живых не осталось бы ни одного человека. Но восточным войском командовал не человек.
        - Бог? - прошептал Игнис.
        - Не могу сказать, - поморщился дед. - Может быть, и бог, а может, и нет, но равный силой богам. Это очень длинная история. Когда-нибудь я расскажу тебе ее всю, начиная со времен падения Семи Звезд или даже еще раньше. Но что нам туманное прошлое того, кто уже вырос и стал угрозой целому миру? Лигурры своего противника звали Лучезарным. Наши предки - Лусидусом. Или Экзимиусом. Сам себя он называл Одиумом. Но, наверное, все эти имена были для него, как шелуха. Когда битва застыла в равновесии, он вышел вперед сам. Оказалось, что он выше самого высокого великана. И ни одна стрела, ни одно копье, ни один клинок не могли нанести ему урон. В одной руке у него был огненный меч. В другой - черный щит. И отсветом семи упавших звезд - семь пылающих камней слепили взгляд противника с его груди.
        Король Синум замолчал.
        - И… - заерзал Игнис.
        - На стороне императора тоже были боги, - словно очнулся рассказчик. - Хотя никто не знал об этом до последнего момента. Они выглядели как бродяги, но сражались вместе с обычными воинами. Их называли угодниками. Они и сейчас есть, но теперь это и в самом деле бродяги. Жалкие подделки под былое величие. Богов после той битвы на земле не осталось. И вот один из этих угодников, Энки, встал перед Лучезарным. Как мальчишка перед зловещим воином.
        - И у него тоже был огненный меч? - вытаращил глаза Игнис.
        - Нет, обычный, - ответил дед. - Висел на поясе. Он даже не вынул его из ножен.
        - И Лучезарный убил его? - прошептал Игнис.
        - Опять нет, - покачал головой дед. - Не все маленькое, что попадается на пути, можно убить. Есть камешки, о которые тупится даже лучшая сталь. Между ними состоялся разговор. Смысл его сложен для детского ума, скажу только, что угодник сравнил нашу землю с плотом. И сказал, что если плот становится слабым, то бревна раскатываются, и тяжкий груз камнем идет на дно.
        - А Лучезарный? - прошептал Игнис.
        - Он засмеялся, - пожал плечами дед. - Но не убил собеседника. Потому что как бы ни был этот угодник мал, но там, где меряются подлинной силой, он был равен Лучезарному.
        - Энки! - выпалил Игнис. - Но почему же Лучезарный засмеялся?
        - Потому что слабый плот точно так же должен был раскатиться и под ногами Энки, - объяснил король. - Лучезарный не мог поверить в способность кого-то совершить то, чего он никогда не совершил бы сам.
        - А Энки… - почти перестал дышать Игнис.
        - А Энки совершил, - кивнул дед. - Обхватил собственные плечи и покрылся пламенем. Настоящим пламенем, потому что боль скрутила его. И он даже почти кричал от боли. Стонал, стиснув зубы. И прочие угодники, что стояли рядом и в отдалении, тоже занялись пламенем. И земля стала слабой для Лучезарного, и он начал погружаться в нее, как в трясину. И утонул. В том месте посередине Светлой Пустоши, которое теперь некоторые называют Пир. Так на древнем поганом языке обозначалось место святости. На самом деле это грязное и вонючее болото, хотя слуги Лучезарного до сих пор бродят вокруг него в поисках своего хозяина. Но вряд ли найдут его. Почти полторы тысячи лет прошли с того дня.
        - А Энки? - налил глаза слезами внук.
        - Энки и другие угодники, исконные боги этой земли, растаяли, ушли, исчезли, - объяснил король. - Оставили ее нам. Может быть, они теперь живут где-то в небе и смотрят оттуда, как постигает науки и умения юный принц Лаписа - Игнис.
        После этих слов короля малыш обычно получал медовый пряник и обещал деду, а заодно и всесильному (но почему-то сгоревшему) Энки усердие и послушание, но в то утро начала весны он продолжил расспросы. Впрочем, недолго.
        - И ничего не осталось от Лучезарного? - спросил он тогда.
        - Ну почему же? - скривил губы король. - Перед тем как он утонул в тверди, Лучезарный рванул ожерелье на шее, и семь пылающих камней, подобно каплям яда, разлетелись по всей земле. Поэтому и войны не прекращаются. Поэтому и Светлая Пустошь плодит нечисть. Да и проклятая Сухота за нашими горами тоже исходит ядом из-за этих камней.
        - А что стало с теми, кто уцелел в битве? - спросил внук деда.
        - Ничего, - ответил тот. - Всех или почти всех аксов Лучезарный забрал с собой, а остальные… Кто-то бросился помогать раненым, кто-то словно очнулся от морока и отправился, куда глаза глядят. Битва закончилась сама собой. Зло рассеялось или почти рассеялось и потеряло силу. Иногда оно подобно хмелю, а хмель рано или поздно рассеивается…
        - А на какой стороне были наши предки? - сдвинул брови Игнис.
        - На стороне зла, - ответил король и вручил внуку медовый пряник.
        Он так и не рассказал Игнису больше ничего о Лучезарном. Вскоре его хватил удар, и до самой смерти король уже не приходил в себя. Дед умер, когда его внуку было двенадцать лет…
        …Воспоминания схлынули, но сон так и не пришел. Принц открыл глаза, прислушался к отдаленному крику в коридоре - опять Пустула изводила бесконечными придирками несчастных служанок, затем осторожно снял с груди руку красотки Катты и сел. С ним явно происходило что-то необычное, впервые перед испытанием Игнису не удавалось уснуть, и даже недавние любовные упражнения вместо сладкой истомы только разожгли желание. Он коснулся кончиками пальцев бедра Катты. Или сейчас ему была нужна другая женщина?
        Всякий раз, когда принцу Лаписа предстояли серьезные испытания, будь то проверка или навыков боя, или магических умений, или каких-то знаний, что устраивал своим чадам время от времени король, или же случался какой-нибудь турнир, вроде того, что уже завтра потребует от принца сосредоточения всех сил, Игнис предпочитал подольше поспать. Утренние разминки, долгие растирания и умащения маслами он не признавал. Все, что ему требовалось, это хорошенько выспаться, поваляться в постели до и после сна, затем оправиться, облиться холодной водой, расчесать волосы и затянуть их узлом на затылке, надеть чистую одежду и легко перекусить - съесть, к примеру, тушенного в глиняном горшке цыпленка с кореньями да запить его кубком легкого араманского красного вина. К привычному набору не помешало бы добавить еще вечерней и утренней тишины в коридоре, но добиться этого можно было, только оставив Пустулу в Лаписе, а на подобный подвиг не был способен даже отец Игниса. Да и стоило ли превращать жизнь дяди Латуса почти на месяц в муку или, что точнее, лишать его ежегодного отдыха? К тому же визгливые причитания Пустулы
не могли заглушить шума, который доносился через окно; ардуусская ярмарка не думала заканчиваться даже ночью. На Торговой площади стучали молотки плотников, сколачивающих помосты для финальных схваток в борьбе и фехтовании, стрельбе из лука и магии, звенело железо в кузнечных рядах, а в прочих ржали лошади, дудели трубы, били барабаны, щелкали и трещали колдовские шутихи, давил на уши гул тысяч голосов. И все это диковинное действо, наполняющее строгий, но веселый в эти дни Ардуус шумом и беспорядком, оборачивалось в груди Игниса, которому завтра предстояло биться в финальных схватках, странной, нежданной бодростью. Какой уж тут сон?
        Принц стянул ночную рубаху, провел ладонями по груди. Пять дней уже минуло, как лаписский королевский кортеж вошел в ворота Ардууса. Пять дней минуло, как из ельника, в котором Окулус, Вентер, Сор и непоседа Кама разбирались с магической ловушкой, ударила молния, и вот, пожалуйста, - даже следа не осталось на коже, только легкий синеватый узор, словно морозом на стекле выткан. А ведь в первое мгновение показалось, что конец пришел принцу Лапису. Хотя что там показалось, он даже грохота не услышал. Вспыхнуло что-то, встряхнуло так, что почернело в глазах, а когда отпустило, оказалось, что и пары секунд не прошло. Тошнота, которая мучила Игниса с прошлого вечера, куда-то делась, словно впитала неожиданный удар и отправилась тяжелым камнем на дно желудка. Только на груди у сердца расползлось синее пятно, но и оно уже почти сгинуло.
        А ведь придворный маг короля Ардууса - Софус, который по просьбе королевы Фискеллы осмотрел ее сына, показался Игнису весьма обеспокоенным. Нет, он не смог сказать, чей наговор едва не отправил лаписского принца к праотцам. Долго жмурился, теребил тонкими сухими пальцами глухой воротник рубашки, пока не вымолвил, что заклинание действительно было направлено не против принца, а против какой-то магии, следов которой он обнаружить не может. Заметив сдвинутые брови королевы Фискеллы, Софус побагровел и добавил, что общий рисунок заклинания схож с заклинаниями воды, но след его более всего напоминает заклинание огня, а уж тот лад, что описала магу Кама, так и вовсе мог обернуться и заклинанием земли, и заклинанием воздуха, что не имеет особого значения, поскольку на высших ступенях магического мастерства школы колдовства смыкаются. Ведь даже диковинная магия прайдских жрецов, которая обращена к древесным силам, ничто без воды, земли, воздуха или огня. Фискелла, которая была всерьез обеспокоена случившимся, потребовала подтверждения, что колдовство оказалось опасным и было сотворено магом высшего
посвящения, может быть, даже великим орденским мастером, но так ничего и не добилась. Софус кивал, но одновременно с этим бормотал, что нет в Ардуусе ни одного сильного орденского мага, еще не прибыли, хотя орденские башни с милостивого разрешения короля Ардууса уже достраиваются. А если б и был, то вряд ли бы осмелился на запрещенную в здешних краях магию. Ардуус - сильное королевство, и порядки в нем строгие, и если уж кто осмелился их нарушить… На этом месте собственного бормотания Софус закашлялся и зажмурился, как будто от ужаса, но Игнис ясно ощутил, что сквозь притворство проглядывает подлинный испуг ардуусского мага. Но не своеволие и мощь безымянного колдуна испугали его. И не то, что магия, оставившая след на груди принца, и в самом деле была направлена не против него, а против другой магии, следов которой ардуусский маг не отыскал. И даже не то, что молния, ударившая в грудь Игниса, куда бы она ни была нацелена, должна была, без сомнения, выжечь ему сердце, как выжгла она сердце лошади Камы, хотя самой девчонке не смогла даже толком опалить кожу, верно, удар все же был направлен на
несчастного Окулуса. Нет, по другой причине трясло главного ардуусского колдуна, да так, что порой зубы начинали отстукивать произносимые им слова. Другое повергло его в ужас.
        Его испугал напор невидимого течения судьбы, что издревле приводил в движение народы и государства и который поднял на своих пенных гребнях некоторые атерские королевства, и в том числе королевство Лапис и его принца выше других. Во всяком случае, отец объяснил Игнису ужас Софуса именно так. И еще сказал что-то о древних предначертаниях, которые не дают покоя мерзавцам и дуракам. Сначала, правда, посетовал, что каким бы увальнем ни был старик Окулус, свое дело он исполнял неукоснительно, а найти мага в Ардуусе не так легко. Хорошо, что магические ордена наконец получили разрешение на строительство башен в самом большом атерском городе, но ордена не отдают своих магов в услужение королям, а найти хорошего колдуна на улице, да еще такого, чтобы доверить ему магическую охрану королевского семейства, дело невозможное. Те, кто более прочих способен к магии, выявляются и берутся под покровительство орденами еще с младенчества, те, что похуже - подгребаются храмами, а в Ардуусе король Пурус еще недавно не давал разгуляться ни тем, ни другим, так что поломать голову придется. Обычно, когда гибнет или
умирает старый маг, новым магом становится его ученик, но Окулус учеников не оставил, ибо отдавал все силы воспитанию королевских отпрысков. А у Софуса, который, как бы ни трясся от ужаса, все равно был одним из сильнейших магов в Анкиде, учеников не было вовсе, и кстати, по той же причине.
        Король говорил с Игнисом еще о чем-то, давал какие-то советы, но принц видел, что голова отца занята другим, и если синее пятно на груди его сына и беспокоит короля, то лишь постольку, поскольку оно является частью огромного пятна, наползающего тенью на Лапис и на все королевства атеров сразу. Выходит, древние предначертания беспокоили не только дураков? Неужели затертые сказки о проклятии тех атеров, что после великой войны остались с этой стороны гор, правдивы? Да и какие сказки? Их уже было столько…. Взять те же шесть камней, которыми пугают детей в атерских королевствах последние пятнадцать лет, с тех пор как по ярмаркам Анкиды разнеслась весть об их скором возвращении. Какие тогда королевства назывались? Тимор, Ардуус, Лапис, Фидента, Утис и Хонор? Шесть! Тогда почему должен бояться один Лапис? И почему бояться? К тому же за эти пятнадцать лет ходило еще столько слухов, и каждые следующие противоречили предыдущим. И назывались уже и другие королевства, и другие проклятья. И где они все? Но даже если те, давние слухи, полнились истиной, что теперь? Кто-то из диких, не орденских колдунов принял
эти слухи за чистую монету и выставил ловушку на южной тропе, чтобы выжечь или выкрасть один из шести камней, что должен был достаться Лапису? Так нет его! Ни камня, ни камешка, ни песчинки? Неужели Игнис бы не заметил? Тошнота была, съел что-то не то, не он один мучился, Кама тоже последний день ехала с зеленым лицом, но камня не было. Ни в каком виде! Если, конечно, этот удар молнии и не выжег его. Но не было на груди у Игниса ничего; ни видимого, ни невидимого! Не только его младшая сестрица способна различать магию, он тоже не промах, так что обмануться не мог. Или он чурбан, на который можно навесить любые побрякушки, а потом выжечь их ударом молнии, а он будет только почесываться и удивляться? Не он первый, не он последний. Или не бродили все прошедшие с великой битвы почти полторы тысячи лет слухи о возвращении камней? Сначала через десять лет, потом через пятьдесят, потом каждые пятьдесят! Да в любом трактате упоминается об этих ожиданиях! Где их только не выискивали, на кого только не пророчили, и чем это все кончилось? Если не считать отравленной Сухоты - ничем! Нет их. Потеряны. Рассыпались
в пыль. Сгорели и рассеялись. И что делать в связи со всей это маетой принцу Лаписа? Готовиться к победе в турнире! Хотя еще немного близости никак не могло ему помешать.
        …Дверь заскрипела. Шевельнулся полог, и в комнате оказалась Тела, жена младшего брата короля. Тетушка, как ласково звал ее Игнис. В ту же секунду сквозь уличный шум донесся гул ардуусских часов, отбивающих полночь. Катта не спала. Тела повела подбородком, служанка сползла с постели и, сверкая ягодицами и прижимая к груди исподнее, исчезла. Только тогда Тела стала раздеваться сама. Скинула капюшон сюрко, распустила завязи, вовсе освободилась от безрукавки. Затем стала расстегивать котто. Сбросила его на пол. Шагнула вперед, потянула шнуровку на шее, отпустила камизу, которая сползла с плеч, и тоже легла на пол. Языки пламени в лампах вздрогнули, затрепетали, блики, пробежавшие по силуэту тетушки, напомнили о том, что, несмотря на свои сорок два года, Тела по-прежнему прекрасна. Да, Катта юна, но что останется от ее юности через несколько лет? Хотя так, как прижималась к Игнису Катта, не прижимался никто. А вот Тела сама прижимала его к себе. Теперь прижимала. Хотя и она умела быть юной и слабой. Но не теперь.
        - Не ревнуешь? - спросил Игнис, когда жар обратился потом и сладостной пустотой в чреслах. Почти пустотой. На малую долю. Или нет? Да что же с ним такое?
        - К служанке? - удивилась Тела. - Нет. Да и ни к кому - нет. Она любит тебя, это хорошо. Она красива, чиста, послушна, верна. Это замечательно. Ты не любишь ее - это еще лучше. И меня ты не любишь, и это просто прекрасно. Хотя…
        Тела поднялась над ложем, оперлась на руку. Младшая сестра короля Раппу, который погиб на охоте на калбов, оставив королеву-прайдку, двух сестер, Бету и Телу, и троих детей - вечно сонного Лентуса, что в прошлом году как раз на ардуусской ярмарке сочетался браком с посмешищем всей Анкиды - дылдой Субулой, дочерью короля Эбаббара, дочь Регину и бастарда Эксилиса. У Телы глаза голубые. Сейчас Игнис не видел их в полумраке, но знал, что голубые. А у Регины - зеленые. Может быть, он только поэтому и поддался чарам Телы, что она тетка Регины? Интересно, так ли свежо дыхание девушки, как дыхание ее гибкой тетки? Так ли горячо ее тело? А ведь в тот миг, когда Игнис, утопая в страсти, закрывал глаза, только Регину он и видел. Кто бы ни был в его постели, даже Тела, встреч с которой он ждал как дара, он видел Регину. К сожалению, только тогда, когда закрывал глаза.
        - Хотя порой обидно, - почему-то засмеялась Тела. - И все же этого счастья мне не нужно. И тебе тоже.
        - Не хочешь, чтобы я оставался твоим? - спросил Игнис, проводя ладонью по гладкой коже бедра, груди… И это совершенное тело принадлежит мерзкому дядюшке Малуму? Да еще и родило ему столь же мерзкого сына Палуса? А ведь Тела любит своего сына, еще бы ей его не любить. И вот вроде нет мудрее женщины в Лаписе, чем Тела, разве только мать Игниса способна сравниться с нею в мудрости да королева-мать Окка, а проделки мерзавца Палуса для нее все равно остаются шалостями. Да и могла ли она изменить сына? Нет. Такое не меняется.
        - Ты никогда не будешь моим, - ответила Тела, изогнулась и села на край ложа, показав сухость кожи на пояснице - годы брали свое. - Так и я твоей не буду никогда. Думаю, к счастью. Да и сегодня пришла, чтобы Катта не высосала из тебя все соки. Хотя, как вижу, она бы не управилась с этим делом даже и до утра. Ну и хорошо. И мне хватило. И осталось, как я вижу. Успеешь выспаться. Я предупредила, до утра к тебе никого не пустят.
        - Я в темнице? - тоже приподнялся Игнис.
        - В светлице, - ответила Тела и, ловко набрасывая на себя одежду, добавила: - К утру посветлеет. Что вы там затеяли с Камой?
        - Затеяли? - Игнис вспомнил горящие глаза сестры. - А разве не ты дала ей ярлык кураду?
        - Я, - кивнула Тела. - Малум его не хватится, пока не придет срок отправляться к Светлой Пустоши. Да и где бы еще она раздобыла ярлык? О том и говорю. Поняла уже, что девчонка хочет повторить судьбу матери. Только ведь до финальной схватки еще и добраться надо.
        - Она доберется, - уверенно произнес Игнис.
        - Не знаю, - усомнилась Тела. - Все, кто будет сражаться в последний день, очень хороши. Лучше нее, как бы она ни была дерзка. Но даже если и доберется, то сражаться ей придется с Рубидусом. А он самый лучший боец.
        - Думаю, я немногим его хуже, - прищурился Игнис. - А кое-кто так уж и точно лучше. Из молодых - Фелис Адорири, из прочих - старший принц Бэдгалдингира, княжич Аштарака, принц Даккиты, принц Хонора!
        - Никто из них не участвует в фехтовальном турнире, - напомнила Тела. - Кстати, ты тоже. Еще вспомни княжича Араманы, который был победителем до Рубидуса. Из нынешних Рубидус лучший.
        - Знаю, - нахмурился Игнис.
        - Ты и сам не оплошай, - добавила Тела. - Тебе еще три схватки. И в предыдущих турнирах ты всегда останавливался перед последним шагом. Спотыкался на одном и том же сопернике.
        - Бастард короля Эбаббара очень хорош, - стиснул зубы Игнис. - Литус Тацит побеждал меня честно.
        - А в этот раз? - подмигнула принцу Тела. - В первом круге он вновь был сильнее тебя. Или ты поддавался? Изучал соперника?
        - Во втором круге победителем буду я, - твердо заявил Игнис. - Честным победителем. И Кама тоже. Увидишь.
        - Посмотрим, - кивнула Тела. - Литус Тацит лучший в борьбе. Никто не испытывал его в фехтовании или в стрельбе из лука. Но я слышала, что он и там неплох. И даже в магии. Он хороший парень, но ты любим отцом, а он всю жизнь доказывает своему, что бастард ничем не хуже законного сына, которого у его отца нет и уже не будет. Хотя, может быть, Субула подарит королю Эбаббара внука? Но так ведь он одновременно станет и наследником Раппу? Ладно. Мой принц, тебе будет очень трудно. Чтобы победить Литуса, тебе нужно измениться. Стать сильнее самого себя. Хотя, - она улыбнулась, - кое в чем, кажется, ты уже изменился. В лучшую сторону.
        - Выходит. - Игнис натянуто улыбнулся. - Раньше я был плох?
        - Ты был чудесен, - прошептала Тела. - Но сегодня ты был таким, что затмил самого себя. Я даже… - она погрозила ему пальцем, но тут же скорчила гримасу. - А вот Рубидус…
        Тела задумалась.
        - Рубидус - это подрастающая венценосная дрянь. За его показной доблестью - гордыня, за его молчаливой мудростью - пустота, за его учтивостью - презрение. Конечно, и его папочка не благодетель, но мать-то вроде бы… Ладно. Еще и мой Палус с ним сошелся… Хотя чего не сделаешь, чтобы устроиться в этой жизни поудобнее. Для того, чтобы подложить подушку под задницу, иногда приходится стряхнуть с нее чью-нибудь голову…
        - Ты о чем? - не понял Игнис.
        - Я всерьез опасаюсь за Каму, - вздохнула Тела. - Самая глазастая дочка Фискеллы кажется мне слепой. И глухой, слушать меня не хочет. Точнее, не слышит. Лучше бы она оступилась до того, как доберется до главного противника. Хотя случай их может свести и раньше… В финале жребий бросается заново…
        - Ну и что? - пожал плечами Игнис. - Оступится, поднимется, отряхнется, залечит шишки и станет красивее прежнего.
        - Рубидус способен покалечить соперника, - прошептала Тела. - И такое уже случалось. Рубидус - плохая ставка.
        «Как Малум», - подумал Игнис, но не сказал этого. Да и мелькнуло что-то гадкое в глазах Телы.
        - И он не поедет в Лапис просить руки дочери короля, если она совершит чудо и сумеет его победить, - закончила Тела. - Можешь так ей и передать. Хотя не стоит.
        - А если чудо не свершится и победителем в третий раз подряд станет Рубидус? - спросил Игнис. - Это его не раздобрит? Хотя, проиграв, Кама имеет право не открываться.
        - Ты сам еще выиграй три последних схватки, - рассмеялась Тела. - Будет нелегко. Отдохни.
        - Разве я устал? - нахмурился Игнис.
        - А ведь должен был, - пробормотала Тела. - Даже не знаю, что с тобой стряслось? Вот уж думала всегда, что чем больше черпаешь из хорошего колодца, тем больше он дает воды, но так и колодцу надо дать время, чтобы наполниться, а вот чтобы фонтаном било… Только ты нос-то не слишком задирай. Не та лошадь на долгой тропе к цели приходит первой, что быстрее всех, а та, что с тропы не сворачивает.
        - Вот на тропе и посмотрим, - прошептал Игнис.
        - Спи, - улыбнулась Тела.
        Глава 3
        Стрелы
        Женщинам и девушкам, или, как фыркал Игнис, девчонкам, разрешалось ходить в ярмарочные дни в масках. Дорожные плащи, свойственные зажиточным ардуусским горожанкам, и легкие полумаски - вырезанные из кожи или сплетенные из шерстяной нити, закрывающие половину лица, или все лицо, или только глаза, позволяли вельможным персонам скрываться от зевак, а множеству стражников (на время ярмарки король Ардууса призывал в дружину всех воинов) - не слишком опасаться грабителей или иных злоумышленников. Так что странно было бы не воспользоваться такой возможностью и не побродить по праздничным улицам, а то и по торговым рядам, тем более что именно сегодня у Камы не было поединков - в предпоследний день ярмарки завершались турниры по стрельбе из лука и по борьбе. Компанию ей должны были составить двоюродная сестра Камы Лава и уже двоюродная сестра Лавы - принцесса Ардууса - Фламма. Вместе с тремя ровесницами пыталась увязаться и дочка Пустулы Процелла, но мамаша перехватила ее в коридоре и, отвесив подзатыльник, отправила умываться и наряжаться. Пустула Тотум, урожденная Адорири, вела своих отпрысков на прием к
венценосному братцу - королю Утиса Салуберу Адорири. Конечно же, главным было не внимание седобородого и угрюмого утисского властителя и не разговоры с утисской королевой - Ситарой, которая была младше своего мужа на двадцать лет и терпеть не могла Пустулу. Главным была возможность пройтись по улицам Ардууса, сверкая дорогими украшениями и благосклонно кивая широкоплечим стражникам Малума, коих Пустула всех до одного наняла как раз для таких прогулок. А что ее дети? Дети изнывали и призывали на голову мамаши тяжкие кары, ограничиваясь, впрочем, расстройством живота или фурункулом на пятке.
        - Ну и ладно, - взъерошила светлые волосы, натягивая шерстяную маску на глаза, Лава, которая единственная из троих напоминала хоть и миловидного, но мальчишку. - Только нам Процеллы не хватало. Хотя она девчонка не из пустоголовых, но трое - это трое, а четверо - уже толпа.
        - А я бы и сама с удовольствием отправилась к королю Утису, - призналась огненно-рыжая Фламма, свешиваясь с галереи доходного дома и разглядывая ползущую по Северной улице толпу. - Принц Фелис - такой красавчик! И, кстати, по мнению многих - лучший фехтовальщик в Анкиде. Жаль, что он не участвует в турнирах!
        - Он побеждает в тех турнирах, где сражаются не только принцы или вельможные сынки, но и настоящие воины! - фыркнула Лава. - И в том числе дакиты, лучше которых вовсе нет! И Фелис побеждает даже их! А этот турнир считает баловством.
        - Похоже, Фелис Адорири нравится не только Фламме, - вогнала сестру в краску Кама.
        - А я слышала, что его безумная сестричка, Аментия, которая не вылезает из мужской одежды, ничем не уступает своему братцу в фехтовании, - заметила Фламма.
        - Глупости! - отрезала, поправляя платок и затягивая шнуровку плаща, Кама. - Не знаю, как там владеет легким мечом Аментия, я, кстати, слышала, что она склонна к магии, но Рубидус нисколько не слабее Фелиса Адорири. Во всяком случае, пока Фелис не докажет иного!
        - И ты думаешь победить Рубидуса? - хмыкнула Фламма.
        - Лава! - в ярости обернулась к сестре Кама.
        - Прости, - отшатнулась та. - Я не могла не сказать ей. Она моя лучшая подруга! Но никому более я не вымолвила ни слова. А Фламма - все равно что я сама. Она - могила. Склеп. Ни слова и ни звука. К тому же нам может потребоваться ее помощь!
        - Светлая Пустошь вам обеим под платье! - прошипела, опускаясь на дубовую скамью, Кама.
        Девушка действительно была расстроена. О том, что она участвует в турнире, знала только Тела, которая дала ей ярлык Малума, Лава и, как думала Кама, догадывались ее мать и брат Игнис. Волосы, кусая губы и шмыгая носом, она срезала, но капюшон плаща и теплый араманский платок пока что позволяли это скрыть от отца и всех остальных. И вот, пожалуйста, самая ветреная девчонка Ардууса, пламенный цветок, огненно-рыжая демоница Фламма знает о ее замысле!
        - Успокойся. - Фламма присела на корточки, положила руки на колени Камы. - Во-первых, я не могла не заметить, что ты лишилась своих чудесных волос, как бы туго ты ни затягивала платок. А во-вторых… Хочешь, я открою тебе тайну, которая намного важнее твоей? О ней давно ходят слухи, но никто не знает наверняка. Кроме тех, кто должен знать… - Девчонка прищурилась, испытующе вглядываясь в рассерженное лицо принцессы Лаписа, и прошептала: - Я не дочь своего отца.
        Кама, которая только что собиралась разразиться проклятиями, осеклась. Конечно, многие поговаривали, что вторая дочь короля Ардууса ничем не напоминает Пуруса Арундо. Да, ее пламенные волосы несомненно были получены от матери, но все остальное… Вот ее старшая сестра - красавица Фосса, мечта едва ли не всех анкидских принцев, и такой же красавчик - младший брат Болус, не оставляли сомнений в отцовстве, стать и черты лица у них были королевскими. А вот Фламма, которая не могла пожаловаться на стать, судя по лицу, была зачата от какого-то ушлого разбойника. Во всяком случае, что-то разбойное не гасло в ее зеленых глазах ни на секунду. Выходит, что Фламма и в самом деле не королевская дочь?
        - Ну и как? - поднялась, уперла кулаки в бока ардуусская принцесса. - Стоит моя тайна твоей?
        - И кто же твой отец? - изумленно прошептала Кама.
        - Э нет! - погрозила ей пальцем Фламма. - Твоя тайна закончится уже завтра, когда ты выйдешь на помост. А моя продолжится. Так что подожди чуть-чуть. Лава тоже не знает. Да и я… догадываюсь только, и то… Но скоро узнаю точно! Ну, мы пойдем или нет? Я хотела успеть побродить и по оружейным рядам, и по магическим, и на лучников посмотреть! Или вы собираетесь любоваться только собственным братцем?
        На галерею вывалился Палус. Лицо его было слегка опухшим после вчерашней гулянки, бархатный камзол выглядел мятым, наверное, сын Телы и спал, не раздеваясь. Палус зевнул, почесал живот, взъерошил черные кудри, разглядел три тонких фигуры в плащах и масках и уже было открыл рот, чтобы изрыгнуть какую-нибудь гадость, но вовремя сложил в голове одно с другим и передумал. Кама удовлетворенно кивнула и, минуя стражников, застучала каблучками к выходу, ведущему на Северную улицу. Подруги последовали за ней.
        …Розовая, по цвету гранита, лестница, а ею и являлась Северная улица, поднимающаяся между богатых домов к Торговой площади, на которой в прошлые годы устраивались игры для простых горожан, а в этом заканчивалось возведение башен магических орденов, шумела. Все праздничное действо переместилось на ее ступени и площадки. Звенели колокольцы, натужно кричали втиснутые в ремесленные курточки и порты, насмешкой над цеховыми управителями, ослы, блестели кожаные чучела, на которых каждый мог испробовать силу своих кулаков, взлетала солома на площадках подушечного боя. От больших закопченных чанов, в которых варились восхитительные тянучки, поднимался медовый аромат. Визжала детвора, щебетали торговки, довольно крякали, опрокидывая кубки с вином, ветераны ардуусской дружины. Закручивались собранные из жердей карусели, взлетали устроенные в проулках качели. Взбирался по намазанному маслом столбу какой-то отчаянно рыжий руф за призовым кувшином с тиморским квачем.
        - Сюда! - потянула подруг за руки в узкий проход между домами Фламма. - В торговых рядах шумно, но на Северной улице в этом году вовсе можно оглохнуть! И держитесь за кошельки! Ардуусские мальчишки ужас какие шустрые!
        Ремесленная улица, которая, в отличие от Северной, поднималась к Торговой площади и башням королевского замка не ступенями, а плавно, была ничуть не менее многолюдна и шумела не меньше, но ее шум был иным. Так шумели те, кто занимался делом. Кто продавал и покупал, присматривался, приценивался, строил планы или отказывался от них, или просто давал отдых голове и пищу торговому любопытству. Над Ремесленной улицей, а особенно над начинающимися от нее, украшенными круглыми остроконечными башнями торговыми рядами, которые в Ардуусе называли городом в городе, стоял степенный гул. Кама никогда не была на берегу моря, но Игнис, который однажды сопровождал отца в блистательный Самсум, рассказывал, что примерно так шумят морские волны, накатываясь на берег и с ворчанием возвращаясь в пучину.
        - Ну что? - обернулась Фламма, сверкнув зелеными глазами в прорезях маски. - Куда пойдем? Лошадей смотрели вчера, да и народу многовато во внешних рядах. Я там в дерьмо вчера наступила! На посуду и деревяшки насмотреться успеем. Наряды и кожаные ремешки?
        Кама и Лава переглянулись и дружно замотали головами.
        - Отлично! - расплылась в улыбке Фламма. - Как-нибудь в другой раз. Тогда - оружие и доспехи! Только не застывать на месте, через час уже лучники выходят на помост! А я еще хочу и по магическим рядам пробежаться!
        По магическим рядам пробежаться не удалось. Куда там, если оружейный ряд тянулся аж до самой Храмовой площади и на каждом его шагу не только всякий уважающий себя воин, но и любой, кто хоть однажды держал в руках меч, мечтал бы остаться не менее чем на половину дня. Мечи, кинжалы, ножи, копья, алебарды, самострелы, луки, стрелы, доспехи, щиты, пращи, легкие кольчужницы, браслеты, которыми в уличной драке можно уложить разбойника, кольца с шипами, булавы, боевая упряжь, все виды шлемов, посохи со скрытыми в них клинками, сумки, застежки которых способны почти перерубить кисть, капканы, крючья, стальные нити - чего там только не было! Не Фламме пришлось торопить подружек, которые по праву лаписского родства в оружии уж точно разбирались лучше нее, а Лава и Кама хватали ее за руки и тянули за собой. Не было лучших оружейников в Анкиде, чем лаписские мастера. И сталь из Лаписа была лучшей сталью. Так что, к возмущению продавцов, сестры то и дело объясняли рыжеволосой принцессе, что удивительной работы топоры из Араманы выполнены из бронзы и, несмотря на всю свою красоту, ничего не стоят против
железного оружия. Что ардуусские мечи проигрывают рядом с лаписскими, но имеют одно преимущество - они все-таки неплохи и сравнительно недороги и могут послужить первым оружием едва ли не каждому искателю испытаний для собственного мужества. Что не следует оценивать клинок по красоте его эфеса. Что дакитские мечи порой приближаются по качеству к лаписским, но они непривычны из-за того, что имеют длинную рукоять и часто одностороннюю заточку. И что северные мечи и топоры достаточно остры, но быстро ржавеют, к тому же они слишком тяжелы для атеров, и поэтому нечего на них пялиться!
        - Действительно, рыжая красавица, - с северным акцентом прогудел великан, стоявший перед свейским оружейным прилавком, - нечего пялиться. Нужно покупать и дарить своему избранному. Если надорвется, туда ему и дорога. А нет - позволишь ему любить себя и родишь ему сына, который не заставит краснеть своих родителей. Да хоть молодца, вроде меня!
        Кама даже рот открыла от удивления. Свей, который обратился к девчонкам, не был ни рефаимом, ни этлу, и тех, и других ей приходилось встречать в Ардуусе, но он был выше на голову всех вокруг и в полтора раза шире в плечах, чем самый крепкий из дозорных Малума!
        - А что топоры? - Великан подхватил самый тяжелый топор, который Кама с трудом могла бы оторвать от стола, подбросил его перед собой, повертел, как тростинку, перебирая топорище двумя руками, бросил еще раз и не глядя поймал за спиной. - Топоры летают сами по себе, было бы желание! Появится - обращайтесь. Продам самые быстрокрылые! Стор Стормур - мое имя!
        - Пошли! - скомандовала теперь уже Лава, утаскивая за собой вытаращивших глаза подруг. Разве только Фламма смотрела на свея, а Кама - на трезубцы, торчащие из кадки за спиной продавца. Ни у одного из них зубцы раздвинуты не были.
        …Через магические ряды, на которых задавали тон седобородые торговцы из Бабу и Эбаббара, пришлось почти бежать. Амулеты, обереги, накопители мума, ожерелья из наговоренных камней, колдовские посохи, чаши, короба, стопки древних глиняных табличек, испещренных письменами, словно следами птичьих лап, снадобья, минералы, травы, перья так и мелькали вокруг. Даже возле заморенного сэнмурва, попыхивающего слабым пламенем в железной клетке, не удалось остановиться. Бой часов на ардуусской ратуше предупредил о близости полудня, а до амфитеатра, который выделялся белой каламской кладкой между орденскими башнями и королевским замком, еще следовало пересечь Торговую площадь, да не поперек, а вдоль! Хорошо хоть холодный весенний дождь пока не начинался, хотя тучи над Ардуусом клубились.
        - Почему башен семь?! - на ходу крикнула в спину Фламме Кама. - Магических орденов же шесть? Орден Воды, Орден Воздуха, Земли, Огня, Солнца и Луны! Почему построены семь башен?
        - Седьмая башня чуть в стороне, - обернулась на ходу Фламма. - Она не для магов. Для порядка. Это для Ордена Тьмы.
        - А разве такой орден есть? - не поняла Кама.
        - Говорят, что есть, - пожала плечами Лава. - Где-то в Эрсет. Да, его колдуны почитают науку черного колдовства, но магия требует полноты. К тому же, если верить древним сказаниям, и черная магия имела силу. Разве не она обрушила башни Бараггала полторы тысячи лет назад? Так что, если есть семь орденов, значит, должны стоять семь башен. Просто одна будет закрыта. Прогуляйся как-нибудь на Храмовую площадь. Там четыре храма стоят квадратом, почти так же, как в Бараггале на священном холме, а между ними маленький храм - храм единого творца, в котором нет ни настоятеля, ни служки. Но храм есть.
        - А Храма Света там нет? - усмехнулась на ходу Кама. - Я слышала, что в Эрсет есть и такой, и его послушники молются о возвращении того, кто сгинул в центре Светлой Пустоши. Отчего бы не построить и его на Храмовой площади? И закрыть на замок. На всякий случай.
        - Я бы посоветовала это своему отцу, - расплылась в улыбке Фламма. - Если бы все еще думала, что он мой отец.
        Чем ближе к амфитеатру, тем гуще становилась толпа. Для большинства горожан ярмарка была временем страды, но тех, кто собирался поразвлечься, тоже хватало. Каменные скамьи амфитеатра могли вместить двадцать пять тысяч зрителей. На первом ярусе, прикрытом навесом, располагалась знать, причем отдельная трибуна была выделена королевским семействам, а еще на одной могли расположиться те вельможи, кто не хотел показывать свое лицо. Но больше двадцати тысяч мест на верхних трибунах заполняли простые горожане, хотя и не каждый мог себе позволить отсыпать приличное количество монет за право наблюдать, как отпрыски знатных семейств меряются ловкостью, доблестью и силой. Или способностями и старанием, если речь шла о магическом турнире. К счастью для трех подруг, вход на нижние ярусы для знати был устроен отдельно. Поэтому им не пришлось пробиваться к южным воротам, достаточно было подойти к одной из башен ратуши, показать страже вельможные ярлыки и выйти на отдельную галерею, с которой спускалась лестница к трибунам и открывался чудесный вид на чашу амфитеатра. Возвышаясь над Вирской площадью Ардууса на
высоту двухэтажного дома, арена напоминала утопленную в древнюю каламскую землю раковину с резным краем - вдоль верхних скамей высились колонны и каменные собачьи головы. Один из предшественников нынешнего короля Ардууса даже собирался было их срубить, сетуя, что уж больно они похожи на морды даку, но так и не собрался. Наверное, помешало то, что, скорее всего, они все-таки больше напоминали головы калбов, а на красном полотнище стяга ардуусского королевства был изображен белый силуэт калба. К тому же всем было известно, что и эти головы, и эти колонны были вырублены из мрамора задолго до того, как образовалась Сухота, где вирские псы наводили ужас на дозорных Раппу и Араманы, и даже задолго до знаменитой битвы у Бараггала, когда народы Анкиды впервые узрели даку и дакитов. Но главным все же был ардуусский стяг. Правда, некоторые пеняли ардуусскому символу, что белых калбов, в отличие от белых воронов, не бывает вовсе, но кто ж мог знать точно? Да, белые калбы не попадались охотникам, но ведь нельзя было исключать, что это охотники попадались белым калбам?
        Кама встала на краю галереи, обхватила плечи так, словно собралась вознести хвалу Энки, но молиться не стала. Закрыла глаза и вдохнула холодный ардуусский ветер. Странно, но вся эта возня с участием в турнире настолько захватила ее время и мысли, что мечты о встрече с красавчиком Рубидусом словно рассеялись, а между тем ярмарка близилась к концу. Или ей предстояла слишком сложная задача, чтобы разменивать ее на девичьи грезы? Так не ради ли грез она ввязалась в турнир? Или все-таки что-то шло не так? Но ведь она победила в первых схватках? Не без труда, но победила!
        К своим почти семнадцати годам Кама привыкла к празднеству и ждала его каждый год с нетерпением, в том числе и тогда, когда никакой Рубидус ей даже и в голову не приходил. Ардуусская весенняя ярмарка ей нравилась куда больше, чем осенняя в Фиденте с обилием крестьян и купцов с юга и запада, во всяком случае, именно в Ардуус собирались правители девяти королевств со свитами и кроме них правители Кирума, Бэдгалдингира, Даккиты и в последние годы - Эбаббара. Случались и более дальние гости, но не в этот раз. На столетие Ардуусского договора не все собрались и из девяти. Не прибыли с севера король Тимора Вигил Валор и король Обстинара Аггер Кертус. Хотя их дети были и даже участвовали в турнире. Король Эбаббара вместо себя прислал бастарда Литуса Тацита и племянника Сигнума Белуа. Хотя, по слухам, сам Флавус Белуа посещал короля Ардууса месяц назад. Но даже те, кто приехал, явно намеревались не разделять радость встречи и упиваться празднованием и угощениями, а делиться опасениями и тревогой. Напряжение повисло над городом. Во всяком случае, это не пригрезилось Каме, если как раз об этом и щебетала
Фламма, выглядывая с галереи места на трибуне для себя и двух спутниц.
        - Кто-то шел за нами? - прошептала она на ухо Каме, когда почтенное хонорское семейство покинуло галерею и отправилось вниз на трибуну.
        - Скольких ты видела? - так же тихо ответила ей принцесса Лаписа.
        - Двоих! - показала два пальца Фламма.
        - Один лысый здоровяк с пустыми глазами в серой хламиде мытаря, другой коротышка в коричневом плаще и черном колпаке? - уточнила прильнувшая к Каме с другой стороны Лава.
        - Точно так, - кивнула Фламма. - Правда, мне показалось, что следят за нами четверо, но я разглядела только двоих. Я, правда, не сочла ардуускую стражу, да еще парочка свеев пялилась в нашу сторону. Это вас так охраняют, недотроги мои?
        - Меня охраняет только мой наставник по фехтованию и борьбе, - заметила Кама. - Ну и Лаву вместе со мной. Сор Сойга. Дакит. Ты его не видишь. Я его тоже не вижу. Но он всегда недалеко.
        - Однако у короля Лаписа пятеро детей, не считая племянников и племянниц, - удивилась Фламма. - Отчего наставник следит именно за тобой?
        - Не знаю. - Кама задумалась. - Во всяком случае, здесь нас двое, да еще и принцесса Ардууса, что бы ты там о себе ни думала. Игнис участвует в турнире. Лаус всегда с матерью. Нукс и Нигелла с отцом. И за тем, и за другими следят стражники. Наверное, Сор не надеется, что им так же просто будет уследить и за мной.
        - А за мной никто не следит, - поежилась Лава. - Ну, конечно, кроме твоего Сора, Кама. И эти двое, которых и я заметила, не мои. С чего бы это меня охранять? Я же не принцесса? И ни Сора Сойга, ни еще кого-то я не чувствую. И этих бы не почувствовала, если бы вы не сказали. Просто приметила.
        - А я чувствую, - заупрямилась Фламма.
        - Подождите.
        Кама оглянулась. В арке, ведущей на площадь, между стражниками мелькнула фигура одного из соглядатаев и тут же исчезла. Принцесса наморщила лоб, вспоминая уроки Окулуса, пробормотала заклинание, щелкнула пальцами, извлекая наброшенную на себя еще при утреннем умывании насторожь. Однако Фламма оказалась способной удивлять. Даже если бы Кама не брала в расчет свеев и ардууских стражников, а последние тащились за подругами от самого дома, насторожь была потревожена еще четырьмя неизвестными. Впрочем, один из них был Сор Сойга, значит - известный. Кама снова закрыла глаза и попыталась расплести заклинание. Да, это не было случайным вниманием. Следили и вправду как будто четверо, хотя четвертого она чувствовать перестала. Разве только след от его внимания. Словно он вначале ослабил поводок, а потом и вовсе его отсек, разорвал, испепелил. Отошел на шаг и стал наблюдать издали. Вблизи остались трое. Сор Сойга и два чудака. Интересно, они будут ждать Каму у выхода или пойдут на верхние трибуны? Фламма и тут ничем ей не уступила.
        - Трое осталось, - прошептала она на ухо Каме, засмеялась так, словно делилась девичьим секретом, и добавила: - И тот, что сбросил дозор, очень опасен. Поверь мне. Я чувствую! А ты неплохо управляешься с заклинаниями! Хочешь, я попрошу мастера стражи Муруса, чтобы он отловил этих двоих?
        - Нет, - задумалась Кама. - А вдруг их сменят те, кого мы не заметим? Вот если бы он разыскал того, кто уже сбросил дозор?
        - Шутишь! - хихикнула Фламма. - Он все-таки мастер стражи, а не мастер заклинаний!
        - Ну, мы займем места или будем смотреть с галереи? - заныла Лава, которая предпочитала ходить, бегать, подпрыгивать, приседать или сидеть, но уж только не стоять на одном месте. - Холодно же!
        - Непременно, - успокоила ее Фламма. - Я просто хочу выбрать такое место, чтобы не только лучше разглядеть Игниса, но чтобы и Кама могла обернуться на трибуны и… рассмотреть того, кого ей хочется рассмотреть! Посмотри, не принц ли Кирума стоит вон в том проходе?
        - А кто бы ни стоял, - как можно холоднее ответила Кама, хотя нутро ее мгновенно сжалось, а щеки запылали.
        - Именно это я и хотела услышать! - воскликнула Фламма. - Тем более что возле него уже топчется ваш мерзкородственный Палус. Интересно, он так и отправился на турнир, не умывшись? Судя по тому, как движутся его челюсти, ест он на ходу!
        Не прошло и пары минут, как подруги уже управлялись с подхваченными при входе на трибуны войлочными подушками: все же было не лето, чтобы сидеть на холодном камне. Лава кроме подушек прихватила еще и три теплых войлочных одеяла.
        - От Обстинара прибыли два принца, - щебетала Фламма, поглядывая на ползущие над ареной облака. - Вон они, готовятся к финалу. Тот, что повыше, Аэс. Ему двадцать. А сутулый и чернявый - Тенакс, ему восемнадцать. Впрочем, что я рассказываю… Жаль, что третий не приехал. Нитенсу всего шестнадцать, а красавчик - каких поискать. К сожалению, все трое - мои двоюродные братья. По матери, если что, не сомневайтесь. Но зато все они недурно владеют луками. Если Нитенс будет выпускать стрелы так же, как два его старших брата, через год-два в стрельбе будут меряться между собой силой только принцы Обстинара!
        - Однако и в этом году победителем станет Вервекс Скутум, - фыркнула Лава. - Он, конечно, не такой уж красавчик, и некоторые говорят, что нос у него клубеньком, да и ростом не вышел, но стреляет из лука он лучше принцев Обстинара. А до него победителями были его старшие братья. Так что ничего странного.
        - А что ему еще остается? - развела руками, но тут же прыснула Фламма. - У короля Араманы - семь детей. Вервекс - пятый. Только стрелять из лука.
        - Не самое плохое умение! - надула губы Лава.
        - Вот и увидим, - напряженно прошептала Кама, стараясь даже взгляда не бросить на королевскую трибуну, в проходе которой, скрестив руки на груди, стоял принц Кирума. Ничего, когда-нибудь она откроет Рубидусу глаза, что представляет собой крутящийся вокруг него Палус.
        Трое претендентов на победу стояли в центре арены, а на ее краю, у деревянного щита, слуги под надзором старшего мастера ардуусской стражи Муруса укрепляли на веревках выкрашенные алой краской деревянные круги - в локоть, в половину локтя, в ладонь шириной. Не слишком легкие цели даже для стрельбы с полусотни шагов. Тем более что перед стрельбой Мурус, чуть ли не единственный в атерской дружине короля Пуруса широкоплечий лаэт, должен будет качнуть каждую из целей в сторону. Непросто попасть в качающийся круг, к тому же и весенний ветер не только пригнал тучи, но и принялся кружить над ареной. И времени на каждый выстрел отпускалось всего пять секунд, а от попадания того, кто выпускал стрелу первым, мишень могла и закрутиться, и вовсе повернуться к стрелку ребром. Так что умение умением, а удача в стрельбе на арене ардуусского амфитеатра тоже была не лишней. Кама могла судить об этом по собственному опыту. Ей приходилось натягивать тетиву, и хотя стрелком на крепостные стены Лаписа ее бы взяли без разговоров, вряд ли бы она поднялась высоко в соперничестве с такими лучниками.
        - Увидим, - повторила Кама и добавила: - Вот уж кто умеет устраивать детей, так это князь Араманы. Семь детей - это не два и не три. Но оба старших сына уже женаты. И две старших дочери пристроены.
        - Так что пусть стреляет из лука и пятый араманский отпрыск, - подмигнула Каме Фламма. - И нос клубеньком ему не помеха.
        - Они все семеро хорошо стреляют, - повысила голос Лава. - Даже мальчишка Аласер. Так ему всего двенадцать! А старший из принцев, Келлер Скутум, был пять лет подряд победителем фехтовального турнира! А араманская принцесса - Лацерта Скутум - кроме всего прочего, еще и колдует. И, кстати, она участвует завтра в магическом турнире! Жаль, что к другим турнирам женщин не допускают…
        - К борьбе нас надо допустить, к борьбе! - вытаращила глаза Фламма. - А ведь против Субулы Белуа в таком турнире мало кто выстоял бы! Слышали? У нее живот уже, что тыква! Возможно, скоро родит наследника для королевства Раппу!
        - Я тоже могу бороться, - процедила сквозь зубы Кама. - И колдовать. Но колдовать слабее, чем бороться. Хотя себя защитить сумею и так, и так.
        - Представляю, - хихикнула Фламма. - Достанется кому-то такая жена, вот уж он будет остерегаться. А что касается участия в схватках, сама думаю, что девчонки могли бы проявить себя не только в магии. Но пока есть эти глупые запреты… С ними только в фехтовании может проскочить девчонка, в борьбе и стрельбе лица открыты!
        - Если бы во всех остальных турнирах могли проскочить девчонки, то везде бы побеждала дочь короля Даккиты, - уверенно заявила Лава. - Я однажды видела, как принцесса фехтует, да и с луком управляется так, что вряд ли кто с нею сравнится.
        - Чтобы сравниться, надо сравнивать, - пробормотала Кама.
        Она не была знакома с дакиткой, но примерно представляла себе, что та должна уметь. Времени у дакитов было больше. В свои двадцать три года Эсокса Гиббер казалась подростком, младше Процеллы.
        - А чего тут сравнивать, - не поняла Фламма. - Хочешь сравнить, бери меч и вызывай ее. Да хоть во дворе Ардуусского замка. Я договорюсь с Софусом, он наложит на обеих турнирный панцирь, Мурус посмотрит, чтобы все было честно, заодно и развлечемся?
        - Как-нибудь после, - покачала головой Кама. - К тому же я не жажду утвердиться лучшей фехтовальщицей. Да и чего стоят эти победы? В ардуусском турнире участвуют только члены королевских домов. Конечно, почти все они умельцы, но их не так много. А вот на ярмарке в Фиденте в турнире участвуют все желающие. Думаю, что немногие принцы добрались бы там до финала.
        - И думать нечего, - хмыкнула Фламма. - Почти никто. Поэтому и не участвуют. Хотя я слышала, что Фелис Адорири там был из первых?
        - А вот сама у него и спроси, - засмеялась Лава и побежала вниз, к краю арены, на которую выходили трубачи и где служки разбрасывали льняные мешочки с леденцами.
        Кама прекрасно помнила Фелиса Адорири. На первый взгляд ничто не отличало его от простолюдина, кроме имени. Одевался принц Утиса просто, соблюдением этикета не утруждался, умудряясь при этом не терять достоинства, а умножать его, хотя на вид был обычным стражником и только, особенно если не вглядываться в гордое и всегда спокойное лицо. Пожалуй, он и в самом деле был сильнее Рубидуса в фехтовании, видела Кама, как легко он разделывался с любым в тренировочных схватках, но в турнирах Фелис не участвовал. Наверное, если бы не Рубидус, она могла бы мечтать и о внимании Фелиса. Или не могла и мечтать о внимании принца Утиса? И что такое Утис? Небольшое королевство между Фидентой и Хонором. Граничит с Тиреной. Ну, не такое уж и небольшое, народу-то в два раза больше, чем в Лаписе. И в Кируме столько же. Хотя Кирум граничит не с Тиреной, а со Светлой Пустошью. Тоже не плошка меда. Вот только Рубидус ее заметил, а Фелис всегда смотрел мимо, если он вообще на кого-либо смотрел. Он всегда был будто не здесь. Или старался оставаться незаметным, вовсе не стараясь при этом? Но уж не для Камы. Она всегда все
замечала. Вот и теперь сидит среди нескольких десятков королевских дочерей, племянниц, тетушек, сестер, двоюродных сестер, укрывших лица под масками, а также некоторого количества опять же королевских сыновей, братьев и племянников, не пожелавших оставить без присмотра своих женщин, и видит не только натужно надутые щеки праздничных трубачей, но и неуверенность сутулого уродца Тенакса, и досаду Аэса, который словно уже распрощался с надеждою на победу, и уверенность… Да нет, вовсе не уверенность сквозила в движениях Вервекса Скутума, который участвовал в финале стрельбы уже второй год подряд и в прошлом году остался победителем. Вервекс Скутум боялся! От ужаса у него сводило колени и тряслись плечи! Кама готова была побиться об заклад, что капли пота выступили у него на лбу! Перепуганный отпрыск княжеского дома Араманы занимался как раз тем, что боролся с охватившим его ужасом и нервной дрожью. Он беспрерывно покачивался с ноги на ногу, поводил плечами, подергивал головой и даже то и дело разворачивался вокруг себя.
        «Танцует», - поняла Кама. Ну, точно, Вервекса еще в прошлом году обозвали танцором, вот только никто так и не понял, зачем ему эти па, эти вращения, не лучше ли было бы сосредоточиться на луке, стреле, собственных руках, цели? Значит, не лучше, решила Кама, если в прошлом году это помогло Вервексу победить в стрельбе. Так может, только этот танец, эти движения, каждое из которых словно закручивалось внутрь, к телу, к сердцу, именно они и помогали неказистому Вервексу Скутуму, пятому ребенку князя Силекса Скутума, собрать себя, побороть ужас и справиться наконец с проклятой дрожью? «А в постели, первый раз в постели, он тоже будет пританцовывать, чтобы справиться с волнением?» - усмехнулась про себя Кама, и в это мгновение состязание началось.
        Первая мишень была самой большой. Мурус качнул ее, поспешил отойти: разные стрелки случались, кто-то мог и на пару десятков шагов засадить стрелу в сторону, и ударил молотком по бронзовому диску. Гул разнесся над притихшими трибунами. Примолкли торговцы едой и питьем, приподнялись, вытянули шеи мальчишки, сдвинули брови бывалые воины, прикусили языки ардуусские тетушки. Стрелки уже стояли с наложенными на тетиву стрелами, но первым должен был выпустить ее Тенакс, который вышел к последнему турниру с худшими результами.
        «Пять секунд», - прошептала про себя Кама.
        Мастер стражи уже занес молоток для следующего удара, когда Тенакс наконец отправил стрелу в цель, и гулкий удар по диску совпал с попаданием стрелы в круг. Стрела воткнулась в мишень с краю, закрутила ее, и Аэс отпускал тетиву как будто наудачу, но тем не менее вонзил стрелу почти в центр круга, чуть замедлив его вращение. И одновременно с третьим ударом молотка распорядителя выстрелил продолжающий пританцовывать Вервекс. Он попал точно в центр мишени, но с ее обратной стороны, и когда круг повернулся, то разразившаяся довольными криками публика увидела наконечник стрелы, прошедший насквозь.
        - Только так! - крикнула, чтобы перекричать гам, Каме Фламма, словно та была незнакома с правилами. - Если попадаешь с обратной стороны, только насквозь! Иначе считается промахом!
        - Я знаю! - буркнула Кама, выглядывая Игниса и не решаясь даже скосить взгляд в сторону Рубидуса. Сразу за стрелками на помост должны были выйти борцы.
        - Сегодня интереснее! - прокричала на ухо Каме вернувшаяся с леденцами Лава. - Вчера и позавчера мишени были неподвижны. Кто промахнулся - выбывает! Если никто не промахнулся, тогда повторяется упражнение с малой мишенью, но все отходят на десять шагов.
        - Ага! - повысила голос Кама. - И если стрелки хороши, то будут отходить, пока не упрутся в трибуны.
        - Так не бывает! - махнула рукой Фламма. - Всегда кто-то промахивается. Во втором упражнении промахнется Аэс. Вот увидишь! Он слишком спокоен! Слишком!
        Аэс действительно промахнулся. И ведь Тенекс положил стрелу почти в центр второй мишени. Она не начала крутиться, только добавила к раскачке в стороны колыхание вперед и назад, именно это и подвело Аэса. Его стрела пролетела под мишенью в тот самый миг, когда та отклонилась к щиту. Принц Обстинара скривился на мгновение, затем опустил лук, поклонился на три стороны публике, которая принялась свистеть, и с достоинством покинул арену.
        - Если Вервекс промахнется, тогда Тенекс победитель! - хихикнула в наступившей после очередного удара молотка тишине Фламма.
        Вервекс не промахнулся. Его стрела пронзила мишень с такой силой, что красный круг раскололся и его часть, с сидевшей в ней стрелой Тенекса, упала на помост. Стрела Вервекса задрожала, воткнувшись в щит, что отгораживал помост от основания ратуши.
        Восторженные крики и свист затопили площадь мгновенно, словно таились за деревянным щитом и именно стрела Вервекса вызволила их из неволи.
        - Десять секунд! - растопырила пальцы Фламма. - Десять секунд каждому на попадание в малую мишень!
        - А если не попадет никто, так ведь бывало? - спросила Кама.
        - Бывало, - чихнула Фламма. - Эти проклятые маски! Неужели я не могу быть сама собой?
        Рыжеволосая непоседа сдвинула маску на шею и с облегчением вздохнула.
        - Я читала прошлые уложения турнира. Такое случалось, хотя и редко. Наверное, потому, что редко кто добирается до самой крохотной мишени. Обычно отсеиваются уже на второй, а то и на первой. Не попадут оба, продолжат состязаться, подойдя к мишени на десять шагов ближе. И будут подходить, пока не упрутся в нее. И ты права, хороший лучник даст фору любому из принцев. Редко кто, вроде того же Фелиса, может тягаться с настоящими воинами. И народ приходит подивиться не на мастеров, а на вельмож, которые пыжатся, стараясь отметиться в доблести. Но… Но иногда…
        Снова ударил молоток Муруса, по лицу которого нельзя была даже и подумать, что он симпатизирует кому-либо из стрелков, и в наступившей тишине Тинекс выпустил стрелу почти сразу. Она не попала в цель, но зацепила веревку, на которой раскачивалась мишень, отчего та подлетела, а затем заплясала перед щитом. Тинекс расправил сутулые плечи и шутливо поклонился Вервексу, который так и не прекращал свои танцы, словно подчинялся только для него звучавшей музыке. И когда молоток ударил в последний раз, Вервекс уже был готов. Он отпустил тетиву, и на мгновение Каме показалось, что его стрела продолжила танцы даже в полете, хотя, конечно же, никакой стрелы она рассмотреть не могла, и только, как все на площади, вытаращила глаза, когда стрела пятого ребенка князя Араманы, неказистого горца с носом клубеньком, воткнулась в деревянный щит, и маленькая красная мишень закрутилась на ней, словно кусок мяса на вертеле. А затем оглушительный рев толпы заставил Каму зажать уши.
        - Об этом будут помнить долгие годы! - прокричала на ухо сестре Лава и тут же потянула Каму с собой за руку. - Пошли, выпьем легкого вина! Борьба не скоро! Смотри! Вервексу вручают серебряный рог! И если у него есть избранница сердца, он может подарить его ей! Пошли! У нас есть время! Пока будут мыть помост, потом воины главной цитадели Ардууса исполнят атерский гимн, затем маг проверит соискателей на то, что они не используют магию. Жребий. Еще почти час!
        - Нет, - мотнула головой Кама и поправила маску и платок, скрывающий ее теперь уже короткие, словно у мальчишки, пряди. В груди у нее опять проснулось что-то ледяное, и она изо всех сил прятала это. Тем более что тот, четвертый соглядатай снова набросил на нее петлю внимания, и ей казалось, что он жаждет не ее саму, а именно этот лед у нее в груди. И Кама вновь стала прятаться, как пряталась у магической ловушки, вот только лошади под нею не было, чтобы отвести удар, ну так и удара пока что не намечалось. Хотя ведь и не молния могла протянуться к ее груди, а самая обычная стрела. И Кама, которую, фыркнув, оставили и Фламма, и Лава, подняла руки к вискам и медленно поправила маску. Сор Сойга должен был понять, вот только зайти на эту трибуну он не мог, ну да мастер всегда был горазд на выдумки. Теперь, главное, закрыть глаза и успокоиться. Пусть шумят трибуны. Для Камы никого вокруг нет.
        Глава 4
        Дождь
        Мальчишка Ассулум - лаписский стражник - появился на трибуне, когда помост уже был вымыт, на мокрых досках десяток широкоплечих стражников Ардууса исполнили строгий воинский гимн, а слуги начали раскатывать большой войлочный круг для состязания по борьбе. У Ассулума в руках была лента вестника, поэтому стража у трибуны пропустила его, но выглядел он испуганно и смешно. Особенно без шлема, который хоть как-то приглаживал его торчащие во все стороны вихры.
        - Сядь, - кивнула ему на скамью рядом Кама. - Что просил передать Сор?
        - Ваше Высочество… - начал лепетать стражник.
        - Короче, - потребовала Кама. - Что сказал Сор?
        - Следят пятеро, - понизил голос Ассулум. - За вами пятеро, Ваше Высочество. Да еще и все в городе говорят о какой-то опасности! Сор сказал, что следят за всеми - но Нукс и Нигелла на приеме, который устраивает принцесса Фосса. Их караулят издали. А Ее Величество королева Фискелла, вместе с мастерами стражи и Его Высочеством вашим младшим братом принцем Лаусом, отправилась по магическим рядам на поиски мага, нанять вместо бедняги Окулуса…
        - Стой, - поморщилась Кама. - Кто за мной следит?
        - Пятеро слежек сразу, - слизнул капли пота с верхней губы Ассулум. - Двое здоровяков из дозорных Малума. Наверное, он их отправил. Сор так думает. Они не очень следили, чаще у пивных и винных торговцев останавливались, но с вас глаз не спускали. Еще охранник от ардуусской стражи, но он и не скрывается особо. Он и теперь ждет вас у выхода. Их трое было, но двое смотрят за теми особами, что были с вами…
        - Еще? - повысила голос Кама.
        - Еще какой-то верзила в сером хитоне и коротышка в коричневом плаще, - едва не начал заикаться Ассулум. - Кажется, еще и в черном колпаке. Ну и сам Сор. Я уже забыл, что он мне сказал. Он меня из харчевни выдернул за шиворот только что! Сказал, что постарается разобраться, кто эти двое. Но оружия у них нет, если только ножи. Что ему передать?
        - Иди обратно в свою харчевню, - прошептала Кама. - Сор сам к тебе подойдет. Скажи ему, что есть еще один. Смотрит издали. Но неотступно. Возможно, с магией. Пусть попробует прислушаться. Понял?
        Кама посмотрела на онемевшего, уставившегося на нее мальчишку и поняла, что более всего на свете тот разочарован, что не видит лица принцессы. Она усмехнулась, наклонилась к нему и сдвинула с глаз маску.
        - Быстро!
        - Слушаюсь, Ваше Высочество! - просиял стражник и сорвался с места.
        …Тем временем выбравшийся на арену ардуусский маг Софус проверил вышедших в финал четырех молодцов на магическую неутомимость или нечувствительность к боли, посмотрел, нет ли амулетов на теле, не приняли ли перед схватками бодрящей настойки, не шептали ли наговоров. Все оказалось в порядке, хотя плечи и грудь Игниса Софус ощупывал с большим подозрением, чем уделил остальным борцам. Затем Игнис Тотум и Литус Тацит как победители предыдущего дня вытянули жребий, согласно которому первому выпал в соперники длиннорукий увалень Урсус Рудус - принц и второй сын короля Хонора, а бастарду короля Эбаббара - Веритас Краниум - третий сын короля Бабу. Оба они были удачливыми бойцами и, несомненно, встретились бы в финальной схватке, если бы в турнире не участвовали Игнис и Литус. Бастард и побеждал в этом турнире в последние годы. Сейчас все четверо, обнаженные по пояс, выслушивали наставления мастера стражи Ардууса - не наносить друг другу ударов, не захватывать за причинные места, за уши, нос, волосы, не давить на глаза, не кусаться, ослаблять захваты, если противник сдается, стучит ногой, рукой или головой
о помост. Победителем признается тот, кто удержит противника, прижимая его к помосту, на пять ударов бронзовым молотком или применит захват, вынудив противника сдаться. Либо трижды за схватку уронит противника на спину, отрывая его ноги от помоста, либо не будет стоять на ногах на момент окончания схватки, которая длится три минуты, либо трижды вытолкнет проигравшего за пределы круга или не пустит его оттуда к концу схватки. Или же произойдет соединение нескольких условий, количеством не менее трех.
        Кама подняла глаза на башню ратуши. Завтра точно так же и ей придется стоять на этом помосте, только в фехтовании жребий иной, выбывший из каждой схватки выбывает и из турнира. А вот в борьбе проиграть нужно две схватки, чтобы выбыть. И три, чтобы выбыть в предварительном круге. Литус пока что не проиграл ни одной. Игнис - одну. Именно Литусу. Прочие по две. Но в первом круге не все встречаются друг с другом. Игнису в первом круге не повезло. Во втором должно не повезти Литусу. А тебе, девочка, повезет ли завтра? Очень сильные фехтовальщики участвуют в турнире, очень…
        Кама прищурилась, разглядывая лицо Литуса. Бастард был выше Игниса, который уж никак не слыл коротышкой, на полголовы. Да и его плечи свидетельствовали о неустанных упражнениях и постоянных испытаниях, которыми Литус одаривал собственное тело, а вот лицо было таким, что бастарда хотелось немедленно пожалеть. Из затянутого на затылке хвоста выбилась прядь и теперь свешивалась на лоб. Темные брови Литуса сходились на переносице углом, не только вытягивая и так длинное лицо, но и придавая ему печальный вид. Длинный нос стремился к линии губ, тоже не подчеркивающей веселье сына каламского короля и ныне покойной матери из народа иури. Вот только глаза у бастарда не были плачущими, они были спокойными и как будто покорными, словно все выпавшее ему в жизни бастард принимал без возражений и был готов ко всяческому ухудшению собственной участи. Отчего же тогда он с таким усердием бился на вельможном турнире не первый год? А вот Игнис был красавчиком. Если бы не Рубидус, и не Фелис, и не… - Кама зажмурилась, припоминая, кого из принцев она была бы рада встретить во сне, - то пришлось бы, пожалуй, влюбиться
в собственного брата.
        - Начали! - вскричал мастер и ударил молотком о бронзовый диск.
        …Наверное, Урсус, сын короля Хонора, был самым сильным из четверки, вышедшей на помост. Сильным в том смысле, в каком меряются доблестью силачи на деревенской улице: кто большую тяжесть поднимет и дальше пронесет. Все дети Хонора казались Каме словно вырубленными из камня, хотя старший - Урбанус - и умудрился прибрать к рукам самую красивую дочь из выводка князя Араманы - Таркосу. Впрочем, Урбанус, в отличие от Урсуса, еще и отличался особенным спокойствием и упорством. Зато уж дочь короля Хонора - Бона - была сущим мальчишкой в платье, хотя и добралась уже до девятнадцати лет. И ведь, наверное, тоже присматривалась к женихам? Да уж, ищи женихов, сначала непутевых родственников припрячь надежнее, чтобы вино в кубках не кисло, на глаза-то попадается в первую очередь младший сын короля Хонора - безобразник и лентяй Алкус, или как раз здоровяк Урсус, который если что и умел, так это подраться да мебель сломать в трактире. К счастью, король Хонора был строг и остерегал сына от подобных развлечений, иначе бы не один трактир на дороге от Хонора к Ардуусу лишился столов, лавок, а то и дверей. Урсус не
был выше Литуса или шире его в плечах, но его туловище напоминало туловище медведя. Или дубовую бочку, скрепленную медными обручами. И руки у него были подобны ногам, если бы на ногах вдруг выросли пальцы и научились хватать и переламывать все, попавшее в них, как, по слухам, ломают попавших в их лапы воришек далекие северные великаны рефаимы или столь же далекие восточные - этлу. Игнису нечего было и думать прижать Урсуса к помосту или применить к нему болевой прием. Скорее бы тот применил болевой прием к принцу Лаписа. Схватился бы огромной лапищей за предплечье и тут же вынудил стучать ногой по войлоку. Зачем бросать или прижимать, если можно схватить и сжать так, что всякий соперник тут же забудет собственное имя и вспомнит имя матери? Собственно, так Урсус и выигрывал почти все схватки. Но у Игниса он не выигрывал никогда. Принц Лаписа не позволял здоровенному сопернику применять хонорские ухватки. Вытанцовывал по краю войлочного круга и всякий раз ускользал от распахнутых объятий. Пару раз огромные ладони шумно схлопывались как раз там, где Игнис стоял долю секунды назад. При втором хлопке принц
Лаписа и схватил сразу две эти ладони, которым оставалось только калечить одна другую, и перекинул Урсуса через бедро. Публика, которая уже начинала понемногу роптать от очередных танцев на помосте, взревела от восторга. Вскочивший на ноги Урсус заревел громче публики, ринулся на обидчика и тут же вылетел из круга, потому что обидчик в очередной раз оказался быстрее. Урсус, конечно же, не был глупее придорожного столба. Сложить одно с другим в голове он мог прекрасно, поэтому умерил пыл и стал подбираться к сопернику медленно. Принцу Хонора было ясно, что Игнис не может взять его силой, но любая следующая ошибка Урсуса означала его неминуемый проигрыш. И вот тут Игнис удивил публику впервые. В то самое мгновение, когда здоровяк в очередной раз развел руки, чтобы поймать неуловимого противника в живые тиски, тот сам шагнул к нему навстречу. Кама, которая не сводила глаз с брата, окаменела. Верно, и сам Урсус окаменел от изумления, иначе почему вместо того, чтобы захлопнуть ловушку, расплылся в улыбке? Уж не думал ли этот лаписский наглец перемочь хонорского забияку, будучи с ним лицом к лицу? Но в тот
самый момент, когда огромные руки все-таки начали смыкать объятия, Игнис сам обнял здоровяка, с трудом свел руки у него на спине, сжал кисти в замок и рванул рукастую тушу на себя и вверх.
        Кама часто видела этот прием. Наверное, и Урсус его видел. Вот только никогда не примерял его к себе. И никто не примерял его к Урсусу, поскольку, кто бы ни вышел против него, Урсус всегда имел над противником двухкратный перевес хотя бы в собственной тяжести. Конечно, про принца Лаписа ходили слухи, что отец и мать не обидели его силушкой, но он был против тяжеловеса мышью, а даже самая сильная мышь, как бы она ни хотела пить, ни за что не вытянет ведро из колодца. Игнис вытянул. Оторвал толстые ноги Урсуса от войлока, выгнулся, опрокинулся назад, но и здоровяка-противника перекинул через себя, да так, что последний покатился до края войлока и выкатился из круга.
        - Игнис! - вскочила на ноги вместе с ударом бронзового молотка Кама, но ее голос тут же потонул во всеобщем восторженном крике. Положительно жители Ардууса влюбились в принца Лаписа. Только бы стены ратуши не рухнули от гула!
        - Ничего себе! - завопила вернувшаяся вместе с Лавой Фламма. - Кажется, у меня появился новый будущий муж! Хочу твоего брата! Хочу!
        - Осталось, чтобы согласился он, - едва разомкнула губы Кама.
        - А у него есть какие-то предпочтения? - наклонилась к уху Камы Фламма. - О главном я не беспокоюсь, наводила справки, братец твой точно предпочитает девушек.
        - Боюсь, что сейчас он думает только о том, как выиграть турнир, - ответила Кама.
        Не понравилась ей победа брата. Не из-за легкости, из-за неожиданного куража. Тот же Сор Сойга всегда говорил ей, да и Игнису, и всем остальным отпрыскам королевского дома Лаписа, что бояться надо куража. Кураж подобен хмелю. Подобен крыльям. Чувство полета он дает каждому, кого посещает в минуту схватки или еще какого испытания. Тот, кто испытывает кураж, способен на многое. Преодолеть высоту, которую никогда не преодолевал. Победить соперника, о победе над которым мог только мечтать. Поднять тяжесть, на которую в обычное время не хватит силы двоих таких, как он. Но кураж изменчив, как ветреная девушка. Недолог, как летний солнечный дождь. И, самое главное, пуст. Он - ничто. Он не делает тебя в два раза сильнее, ловчее и удачливее. Поэтому бойся куража, он дает тебе чувство полета, но не дает настоящих крыльев. Тебе кажется, что ты летишь, но на самом деле ты падаешь. Поэтому, если кураж настиг тебя, отдышись и соберись с силами.
        - А ты разве не знаешь? - подтолкнула покрасневшую Лаву Фламма. - Не смотрела? Вервекс подарил ей свой серебряный рог!
        - Вот, - Лава распустила сверток, который держала в руках, показала край рога. - Я знала, что он подарит его мне.
        - Понятно, - улыбнулась Кама. - Не зря я удивилась твоему желанию выпить легкого вина. Никогда не замечала за тобой особой жажды.
        - Представляешь? - взмахнула руками Фламма. - Через год она сможет стать араманской княжной! Ее муж, конечно, не будет князем Араманы, но возглавит один из дозоров, что стерегут южную границу Сухоты. А она будет ждать его долгими вечерами и вышивать араманские платки.
        - Да ну тебя, - надула губы Лава. - Еще ничего не известно!
        - Однако рог у тебя, - засмеялась Фламма. - Или ты рогом же собираешься и отплатить танцующему стрелку?
        - И все-таки почему Сор следит именно за тобой? - отмахнулась от Фламмы Лава.
        - Не знаю, - ответила Кама после паузы. - Но однажды он сказал, что наставник должен быть рядом с тем учеником, который может превзойти своего учителя.
        - Ого! - воскликнула Фламма, присматриваясь к арене, на которую вышли Литус Тацит и Веритас Краниум. - Я много слышала о вашем даките. Некоторые считают, что двадцать лет назад, когда он еще служил дакитскому королю, равных ему не было в воинском искусстве! Ведь он дальний родственник твоей матери? И ты можешь превзойти его? Почему ты, а не Игнис? И разве может человек превзойти дакита?
        - Не знаю, - потерла виски Кама.
        Весенняя прохлада не баловала теплом, но под маской было жарко. Хотя что-то удерживало Каму от того, чтобы снять ее.
        - Не знаю, - повторила Кама. - Завтра посмотрим, чего я стою. В крови моей матери есть и кровь дакита, и кровь этлу. Только что Игнис показал, что такое кровь этлу. Кровь дакита должна будет проявить себя завтра. В моем фехтовании. Если повезет. Я должна победить Рубидуса. Сор говорил многое. К примеру, если на воине лежит долг, то никакая случайность не должна помешать исполнить его.
        - Интересно, - потерла веснушчатый нос Фламма. - А если судьба сталкивает тебя с другим воином? С тем, у которого другой долг? Ну, вот как на этом войлочном круге? Что делать? Воспринимать соперника как случайность, которая не должна помешать, или как нечто непреодолимое? Ведь у него тоже долг, и ты сам для него случайность, не более того!
        - Тебе-то зачем? - хихикнула Лава. - Разве ты воин?
        - Пока нет, - стерла с лица улыбку Фламма.
        Тем временем на войлочном круге разворачивалась настоящая борьба. И Литус, и Веритас были испытанными бойцами. Никто из них не полагался только на силу, хотя и тот, и другой могли похвастаться и твердыми мыщцами, и гибкостью тела, и несгибаемостью воли. Правда, Литус был повыше Веритаса, зато последний с готовностью подныривал под руки противника и не без успеха пытался ухватиться за его пояс. За первую минуту схватки, к восторгу публики, и тот, и другой успели ощутить прикосновение войлока к собственным лопаткам. Но постепенно Литус стал брать вверх. Небольшое преимущество противника в росте и весе вкупе с таким же преимуществом в умении заставляло Веритаса сильнее напрягаться и быстрее растрачивать силы. Вскоре он уже тяжело дышал, а Литус как будто и не устал, раз за разом отбивая безуспешные попытки соперника сделать удобный захват. В какой-то момент Веритасу удалось добраться до пояса бастарда, но уже в следующее мгновение ноги сына короля Бабу оторвались от земли, и бедняга улетел за пределы войлочного круга. Как раз и ударил гонг.
        - Прости, но Литус и сегодня победит, - постаралась перекричать вопли публики Фламма. - Он бережет силы. И он мудрый.
        - Не отказывай в мудрости Игнису! - подала голос Лава.
        - Я не отказываю, - пожала плечами Фламма. - Я им восхищаюсь. Но… сама увидишь. Хотя я бы не удивилась любому исходу. Тем более что без дождя сегодня все-таки не обойдется.
        И словно услышав слова рыжеволосой разбойницы, холодный дождь обрушился на арену. Застучал по навесу над вельможными трибунами, намочил доски, зашуршал, впитываясь в войлок. Плечи борцов заблестели каплями. Мокрые хлопья снега замельтешили перед глазами.
        «Увижу, - подумала Кама. - Непременно увижу. Была бы рядом, подошла, обняла, прошептала важное на ухо, охладила, а лучше бы плеснула в лицо холодной водой. Но я не рядом. Да и самой бы так же завтра не разгореться. Смотри и учись. Смотри и учись. Смотри и учись. Давай, Игнис. Соберись. Может быть, хоть дождь охладит тебя».
        …Жребий не всегда милостив. Сразу стало понятно, почему берег силы Литус. После победы ему пришлось остаться в круге, куда, почти шлепая по лужам, вышел и Урсус. Здоровяк успел оправиться от броска, которым его угостил Игнис, и даже наполнил глаза яростью. Рычанье его, во всяком случае, было слышно и на трибунах. Очередным гулом отметил начало схватки бронзовый молоток, и Урсус тут же бросился на противника. Да, Литус, несомненно, был крупнее Игниса, и увернуться от объятий принца Хонора ему было труднее, но он и не стал уворачиваться. Он шагнул в сторону, поймал Урсуса за руку и в тот самый миг, когда здоровяк, вновь расплывшись в улыбке, приготовился развернуться и стиснуть смертельные для всякого объятия, прыгнул. Вот уж чего не ожидал никто. Всеобщий вздох разнесся по трибунам. Ладно бы, если бы прыгнул Веритас, даже Игнис, но прыжок высокого Литуса… Ему незачем было прыгать, достаточно было не попадаться в объятия Урсуса, но Литус прыгнул, и вторая рука Урсуса не нашла цель, зато свою цель нашел и удержал бастард. Он вывернулся в прыжке, обвил плечо Урсуса ногами и упал вместе с ним на
помост, выкручивая его толстенную руку на себя и давя ему на горло лодыжкой. Здоровяку хватило пары секунд. Вскоре он принялся молотить по войлочному покрытию помоста и свободной рукой, и ногами, и даже, разбрызгивая мокрый снег, затылком. Литус отпустил жертву вместе с ударом гонга. Рев трибун был ему наградой.
        Кама покачала головой. Теперь уже победа Игниса не казалась ей чем-то безусловным. Литус был явно сильнее. Конечно, Игнис мог прыгнуть выше головы, но победы заслуживал именно бастард. Тем более что если Игнис выиграет схватку у Веритаса, то ему придется схватываться с Литусом без отдыха. Или почти без отдыха.
        Когда принц Лаписа и Веритас вышли в пропитанный водой круг, Мурус помедлил с ударом молотка. Может быть, он хотел дать угомониться восторженной публике, может быть, растянуть представление. Оставались только две схватки, после которых помост должны были занять музыканты, танцоры и жонглеры, но дождь расстроил их планы. Так что Игнис и Веритас, два совершенных на вид воина, две гордости двух королевских домов, стояли друг против друга на краях войлочного круга не менее пары минут.
        Кама поймала взгляд брата, проследила за ним, обернулась и улыбнулась под маской. На три ряда выше сидела принцесса Раппу - Регина Нимис. Капюшон закрывал ее лицо до самых глаз, но маска была сдернута к подбородку. Кама почти ничего не знала о возможной избраннице Игниса, кроме того, что та была дочерью лаэта и прайдки, сосватанной некогда ныне покойным Стробилусом Нимисом в далекой северо-западной стране, в которой, кстати, всходили на престолы и правили женщины, а не мужчины. Впрочем, в нежном лице Регины не чувствовалось властности, только холод, но и тот поражал не равнодушием, а ледяным изяществом черт. И все-таки, демон ее раздери, ведь она открыла лицо именно для него!
        - Все пройдет, - услышала Кама незнакомый голос.
        Прямо над ней сидела девчушка, плащ и маска на которой были черного цвета. И так маленькая, она казалась от этого еще меньше, к тому же устроилась на скамье с ногами, обхватив их и свернувшись почти в комок, но глаза, которые блестели сквозь прорези маски, ничем не подтверждали догадку, что их обладательница замерзла.
        - Все пройдет, - повторила незнакомка те же слова, и ее голос показался Каме змеиным шипением, но шипением не противным, а приятным, бархатным, нежным. - И этот праздник, и союз девяти королевств, и все, все, все, что ты видишь. Ты еще будешь вспоминать это время, Кама, и плакать о нем. Оно не скоро повторится. И если повторится, то не для нас.
        - Все проходит, - медленно выговорила Кама. - Мы становимся старше и видим все иначе.
        - Многие не станут старше, - ответил голос. - Взрослые не станут стариками. Старики не смогут уповать на счастье собственных внуков. Мир подходит к концу. Или ты не чувствуешь? Ты должна! Оглянись! Краски мира бывают так ярки только перед его концом!
        Кама отчего-то похолодела, вздрогнула, оглянулась, поймала взглядом просвет в облаках, радугу, сияющую сквозь холодный дождь, снег на каменных собачьих головах, неожиданную яркость стен амфитеатра, ратуши, золотых стрелок часов на башне ратуши, блеск черепицы на высоченных башнях королевского замка за нею, но когда вновь обернулась, незнакомки за ее спиной уже не было. И в это мгновение вновь ударил гонг.
        - Ну же! - дернула ее за рукав Лава. - Ты будешь смотреть?
        Еще не понимая, что произошло, с трудом рассеивая охвативший ее странный холод, Кама вновь повернулась к помосту. На нем происходило что-то непонятное. Веритас крадучись двигался вдоль края войлочного круга, а Игнис неподвижно стоял в его центре и только едва приметным движением головы давал понять, что видит противника. Веритас зашел за спину Игниса, но нападать из-за спины считалось бесчестием, поэтому он двинулся дальше и только тогда, когда оказался почти напротив правой руки Игниса, рванулся к нему.
        Только мгновение, одно мгновение Каме казалось, что именно Веритас схватил Игниса за правую руку, но почти сразу же она поняла, что схватил противника все-таки Игнис. То ли принц Лаписа был натренирован именно в этом приеме, то ли удачно воспользовался движением соперника, но через то самое мгновение, за которое Веритас должен был расправиться с ее братом, принц Бабу лишился опоры. Ухватив его за пояс и за руку, Игнис поднял Веритаса над головой так, словно держал набитое соломой чучело, сделал несколько шагов к границе круга и швырнул соперника на доски. Глухой удар потряс площадь. И наступила тишина.
        Кама оглянулась на Регину. В ее глазах стояли слезы. Принцесса Раппу подняла маску на лицо, встала и бесшумно пошла прочь. И тут грянул всеобщий стон, который сменился диким, невыносимым ревом толпы. Ударил гонг. Кама посмотрела на помост. Корчась от боли, Веритас с трудом поднимался, покачиваясь на четвереньках, а Игнис стоял, опустив руки, и смотрел на уходящую Регину.
        - Ну что?! Ну что?! - кричала Лава и била кулачком в плечо Фламму.
        - Ничего, - отрезала та жестко и, посмотрев на Каму, вернула маску на лицо, прикрыв ею веснушки.
        «Это не мой брат, - подумала Кама. - Или не только мой брат. Мой брат не такой. Он лучший. Он не мог поступить так. Поэтому он не победит. А если победит, то это будет не его победа».
        …И вот Мурус снова взял в руки бронзовый молоток. И началась последняя схватка. Испытанный борец против молодого борца. Бастард против принца. Спокойствие и выдержанность против кипения, силы и азарта.
        Литусу пришлось нелегко. Игнис был настроен на то, чтобы сломать бастарда, порвать его, уничтожить. И у него были силы для этого. Они бурлили в нем, бугрили его тело мускулами, зажигали огонь в его глазах и сердце, но Игнис сгорал в этом огне. И Кама, которая не сводила глаз с брата, чувствовала это. Игнис был силен, быстр, ловок, а Литус был безупречен. Он уходил от захватов, перехватывал противника, отвечал приемом на прием, и уже на первых секундах Игнис оказался на спине. Он вскочил на ноги, как дикий зверь. Почти взлетел, выпрямился, как пружина! Падение ничего не значило для него, он посчитал это случайностью. Лучший меч может выпасть из руки, но он остается лучшим мечом. Но прошло еще несколько секунд, и там, где Игнис раз за разом рассчитывал обнаружить слабость противника, он обнаруживал его мудрость. Сила, способная раздавить любого силача, сила, наполнившая тело Игниса, оборачивалась против него самого. Вот очередное неимоверное усилие, способное подбросить вверх даже Урсуса, вместо того чтобы сбить с ног Литуса, перевернуло вверх ногами самого принца и снова уложило его спиной на
войлок. Литус только подправил его движение. Поражение взглянуло в глаза принцу Лапису.
        И тут Игнис попытался прийти в себя. Остыть. Собраться. Он словно вспомнил наставления Сора Сойга, который, конечно же, наблюдал за своим учеником. Игнис чуть согнул колени, опустил плечи, расставил в стороны руки. Он не мог проиграть. Сегодня был его день, а не день бастарда. И победа, которая таилась за взмахом бронзового молотка, была его победой. Оставалось совсем немного. Добавить к жару умение и волю, и уничтожить противника, пусть даже он выше на полголовы и отдал всем этим воинским наукам больше времени, чем любой из принцев, выходивших на помост Ардууса.
        Литус был утомлен. Его ноги скользили по мокрому войлоку. На его плечах, груди, лбу выступил пот, который не мог смыть даже дождь. Движения стали чуть медленнее, но не стали менее точными. Бастард, которому было непросто противостоять принцу Лаписа, как непросто противостоять урагану, устал, но эта усталость не была безнадежной. Он просто стал скупее в движениях, и, наверное, и это тоже играло в его пользу.
        Игнис приблизился, скрестил с Литусом предплечья, ухватил его за пояс, не обращая внимания на то, что и его пояс ухвачен, ему ли было бояться захвата, бояться должен был бастард. Сделал резкое движение в одну сторону и в следующее мгновение потащил противника в противоположную, чтобы уронить его на мягкий войлок через выставленную ногу. Прием был самым обычным и, как говорил Сор Сойга, самым лучшим. Самый простой, доведенный до совершенства, заученный навсегда прием приносит больше побед, чем сложнейшее, невозможное умение редких мастеров. И он должен был принести победу Игнису, потому что Литус уже сдавал, принц Лаписа чувствовал это и по дыханию, и по поту, заливающему лицо бастарда. Должен был, но не принес. Выставленная нога Игниса поймала лишь пустоту. Зато та нога, на которую опирался принц Лаписа, непостижимым образом оказалась подсечена ногой бастарда. И тем более невозможным было то, что Литус вдруг развернулся к Игнису спиной, и именно на его спину принц Лаписа и лег, прежде чем оторвать ноги от войлока, взлететь и приложиться о тот же войлок собственной спиной. Плюхнуться в лужу. В
третий раз. И услышать победный удар гонга. Гул чужой победы.
        В реве толпы, приветствующей победителя турнира борцов, которым по праву стал в третий раз бастард короля Эбаббара, принц Лаписа, ослепленный несправедливостью судьбы и собственной ненавистью к ее избраннику, вскочил на ноги и ударил воздевшего к небу руки бастарда в спину.
        Глава 5
        Совет
        От древнего каламского города, некогда прикрывавшего вход в благословенную долину, сберегаемую от холодных ветров горами Балтуту, на начало нового времени оставались лишь развалины, большею частью фундаменты зданий и основания стен, да амфитеатр, который впоследствии, когда в этих местах осели атеры, стал частью главной площади уже другого города и на котором теперь проводился турнир, но горожанам, а особенно приезжим, казалось, что дух древности по-прежнему витает над башнями Ардууса. И уж во всяком случае, над старым королевским замком, который примыкал к амфитеатру и частью которого была ратуша. За последние сто лет проход в долину был перегорожен высоким валом, на котором поднялась знаменитая ардуусская стена - как защита от нечисти из Светлой Пустоши, да и от прочих бед. Уже в самом городе частью этой стены стала цитадель, строительство которой заканчивал Пурус Арундо, что правил Ардуусом последние двадцать лет. Ворота цитадели смотрели на Вирскую площадь, амфитеатр, ратушу и королевский замок, а внутри цитадели имелся уже и новый дворец, и новая ратуша, и все, что нужно городу, который
собирается стоять вечно, но сердце города оставалось в старом замке.
        Может быть, не зря предки короля Пуруса приглашали для строительства старого замка уцелевших каламских мастеров и наказывали использовать для строительства прежде всего камень из каламских руин? Камня как раз и хватило на замок, а едва камень кончился - ожили каламские каменоломни, где трудились тысячи атеров, обживая пустынную землю, которой отныне предстояло стать их родиной. Новые поселенцы ходили по старым, расчищенным мостовым, строили дома на тех же фундаментах, на которых стояли прежние сооружения. Возделывали успевшие затянуться бурьяном поля. Подрезали разросшиеся плодовые деревья. Восстанавливали виноградники. Расчищали дороги. Рожали детей. Располагались в ардуусской долине основательно, навсегда. Так он и вырос - Ардуус, яркая тень на древних камнях, веселая игрушка на месте заурядного каламского города, давно перещеголяв его размером. Да и много ли их осталось, каламских городов? Разве только Эбаббар да Кирум, порядком уже перестроенные новыми жителями. Да прекрасный Самсум - отец всех городов Анкиды. Конечно, не считая Уманни, который захватила Светлая Пустошь. Но его древности
недоступны, разве только для тех смельчаков, которые обзываются паломниками и идут к холму четырех храмов, чтобы поклониться пеплу того, кто спас этот мир, да и то издали. К тому же ветшает Уманни. Рушатся дома.
        Хотя разве полторы тысячи лет недостаточный срок, чтобы и атерские стены считались древними? Да что там полторы тысячи лет, и тысячи лет было бы довольно. И пятисот выше самой высокой ардуусской крыши. Да и со времен заключения ардуусского договора прошло уже сто лет, и не осталось никого, кто бы помнил первое ардуусское празднество, разве только кто-то из угодников, которые, по слухам, тянут бродяжью лямку и дольше ста лет. Или же кто-то из дакитов, и у тех срок в полтора раза от обычного, но последних не так много в окрестных землях, да и кто же знает, что они помнят, если легче разговорить камень, чем дакита? Лучше уж обратиться к пожелтевшим свиткам, в которых сочтено все, в том числе и то, что прошедшие сто лет были не самыми плохими годами. Тогда отчего же воздух Анкиды стал таким терпким, что нельзя вдохнуть его, чтобы не закашляться или не поперхнуться? Не об этом ли поют менестрели на площадях Ардууса? Значит ли это, что век спокойствия и благоденствия подошел к концу? Или все дело в вестях, что приходят с севера, запада, юга, востока? Или нечисть, обитающая в Светлой Пустоши, взяла силу,
и дозоры девяти королевств не справляются с нею? Ни первое, ни второе, ни третье и ни все остальное. Или все перечисленное и кое-что страшнее? Тень беды нависла над Анкидой. Но беды самой нет. Только тень? Холод без снега? Сырость без дождя? Свист без ветра? Нестерпимый жар без огня?
        В разных раздумьях явились к прощальной трапезе собравшиеся в Ардуусе короли и князья, но именно тревога витала над круглым столом, хотя разговор, чтобы обозначить ее, не клеился. Может быть, потому что в последнее утро ярмарки короли собирались без советников, магов, слуг и прочей привычной челяди? Все они оставались за дверями большого зала, а точнее, окунались в торг, торопились приобрести подарки близким да закончить разговоры о сватовстве и будущих совместных празднествах. За столом собрались только венценосные особы, по одному от королевства. Даже угощения королям подавали дочери короля Пуруса - красавица Фосса и огненно-рыжая, неугомонная разбойница Фламма. А сын короля Болус сидел у входа и с тоскливым видом снимал пробы со всех заносимых блюд. Хотя к кувшинам с вином, несмотря на свои пятнадцать лет, он прикладывался с видимым удовольствием. А судя по ехидству, которое сквозило в каждой гримасе его сестры Фламмы, пробы с лучших блюд снимались дважды. Однако сидевшим за круглым столом было не до вкуса угощений. Они переглядывались друг с другом, словно каждый ждал первого слова от соседа.
И когда молчание стало тягостным, король Ардууса отодвинул блюдо, в задумчивости потер длинный нос, осушил кубок вина и заговорил. И его голос зазвучал в тишине отчетливо, но тревожно:
        - Сто лет назад, в одна тысяча триста девяносто девятом году, королевства Ардуус, Бабу, Лапис, Обстинар, Раппу, Тимор, Утис, Фидента и Хонор - подписали Ардуусскую грамоту, в которой говорилось, что если тьма сгустится над нашими землями, если кому-то из нас будет угрожать враг, то все встанут на его защиту. Соберется войско, которым будет управлять один из девяти королей. В первую очередь этот груз достался королю Ардууса, в сотый год ноша, которая так ни разу и не легла на плечи, а была хранима в запаснике Ардууса, снова считалась моей. В двенадцатый раз для моего королевства, во второй раз для меня. Все прочие королевства из девяти отстояли в этой упряжи по одиннадцать раз. С завтрашнего дня почетная тяжесть переходит к королю Бабу. Что скажешь, дорогой Флагрум?
        Флагрум Краниум, крепкий воин пятидесяти девяти лет, отец пятерых детей, заговорил не сразу. Сначала окинул взглядом сидевших за столом, помолчал с минуту, уставившись на остывающую перед ним на блюде ногу ягненка, затем посмотрел вверх, где древние камни смыкались заостренными сводами:
        - Разве обязательно что-то говорить? Или ты, дорогой Пурус, думаешь, что впереди у нас нет еще ста лет благоденствия?
        Король Ардуус развел ладони. Промолчали и все остальные. Король Бабу громыхнул пустым кубком, с благодарностью кивнул Фоссе, тут же наполнившей его, выпил, вытер ладонью губы, посмотрел на сидевшего напротив него худого и черного, словно закопченного на горячем ветру, короля Бэдгалдингира - Тигнума Ренисуса, который был старше самого Флагрума еще на десять лет.
        - Дорогой Тигнум, когда ты родился, Ардуусскому договору был двадцать один год. Когда ты рос, были живы те, кто заключал его. И не только они. Ведь, как известно, среди нас, с нами все сто лет были не только девять королевств, которые подписали договор, но и те, что воздержались от подписи. Все эти годы они были нашими друзьями и сейчас сидят в этом зале за этим добрым столом. Что они думали тогда?
        - Ты действительно хочешь моего ответа? - проскрипел Тигнум.
        - Выслушаю с почтением, - кивнул Флагрум.
        - Хорошо, - согласился Тигнум. - Хотя об этом было говорено столько, что я, к примеру, выучил все сказанное наизусть. Да и почтенный Пурус Арундо напомнил выученное, вновь обратившись к тем же разговорам. Думаю, лет в пять я уже затвердил все доводы и все объяснения. К счастью, ни один из них не пригодился. Пока. Ну да ладно. Все знают, что сто лет назад была война. Не самая страшная, но и не веселенькая прогулка. Тирена пыталась заполучить обратно ее исконные земли, которые не были отвоеваны у нее когда-то, но были заброшены, пусты и заселены в силу именно своей пустоты. Тогда атерским и не только атерским королевствам пришлось нелегко. Но они выстояли. И заключили договор после победы во избежание разрозненности перед лицом нового врага. Возможного врага. Врага, которого за эти сто лет так и не случилось. Не так ли?
        Тигнум обвел тяжелым взглядом сидевших за столом королей.
        - Благодаря тому, что у нас есть этот договор, - напомнил король Ардууса. - Но его подписали не все, кто присутствовал в этом самом зале сто лет назад. Не так ли?
        - Так, - кивнул Тигнум и откинулся в кресле. - Хотя напомню, Тирена была разбита без всякого договора, и в той войне участвовали не только девять королевств. Договор подписали девять королевств, не подписали мои предки, а также Кирум и Фаонтс, который ныне прозывается Даккитой, - Тигнум кивнул растянувшему губы в улыбке и показавшему клыки королю Даккиты Халибсу Гибберу. - Не подписали договор представленные послами Арамана и Аштарак, мое почтение их нынешним князьям. Ну, и не могу не добавить, что в последние годы во всех наших празднествах принимает участие король Эбаббара. Сначала прошлый, теперь нынешний. Так что нас здесь пятнадцать!
        - Нас здесь двенадцать, - не согласился Флагрум. - Или короли Тимора и Обстинара прибыли и стоят за дверью? Да и короля Эбаббара нет в этом году.
        - Бастард короля Эбаббара выиграл турнир по борьбе! - улыбнулся Тигнум, покосившись на окаменевшего короля Лаписа. - Его племянник в городе. В городе его дочь, которая вскоре должна разрешиться от бремени. Может быть, Флавусу Белуа нездоровится? Хотя он и младше меня на девять лет. К тому же, как я слышал, месяц назад он гостил у почтенного Пуруса Арундо? Ну что, простим Флавусу маленькую неточность? Может быть, он перепутал обороты свитка и прибыл на месяц раньше?
        За столом сдержанно засмеялись.
        - Сыновья короля Обстинара вчера достойно представляли своего отца на турнире по стрельбе из лука, - продолжил Тигнум. - Детей короля Тимора мы увидим сегодня. Да, их отцы не здесь, на севере неспокойно. Но их королевства с нами! Так что нас не девять, а пятнадцать! Да, не все из нас подписали договор тогда, сто лет назад. А что, если их остановила их собственная мудрость? Мудрость девяти заставила их подписать договор, а мудрость прочих - воздержаться. Кто из них выиграл? Все. Кто проиграл? Никто.
        - Игра еще не закончена, - подала голос Рима Нимис, единственная женщина в зале, не считая ардуусских принцесс. - Причины могли быть разными, но игра еще не закончена. Я не пойму, к чему заходить издалека, когда все ясно видно вблизи? Кто-то побоялся, что атерские королевства сольются в одно, кто-то не решился расстаться даже с крупицами самовластья, кто-то поостерегся огорчить свою знать.
        - Например? - раздраженно молвил Тигнум.
        - Кирум, Эбаббар, - улыбнулась Рима. - Надеюсь, я никого не обижу, ведь речь идет о событиях столетней давности? Королевский дом Кирума атерский, но большинство его населения - не атеры, мое почтение Асеру Фортитеру.
        - А разве Раппу атерское королевство? - наклонился вперед Тигнум.
        - Лаэтское, - продолжала улыбаться Рима. - Единственное из девяти. И атеры, и лаэты, и руфы - виры. Они - один народ, который даже говорит на одном языке. Да, письмена отличаются, и многие слова тоже, но корень у языка один. Поверьте мне, я прайдка, поэтому вынуждена была выучить ваши языки. И теперь я знаю их лучше вас. Раппу - лаэтское государство, хотя мы открыты для всякого доброго человека. Но мы живем на краю Сухоты. Я не хочу сравнивать Сухоту и Светлую Пустошь, хотя Сухота и крупнее, и нечисти в ней больше, пока, во всяком случае, но там только мы и Арамана. И дозоры там только наши и Араманы, потому как Даккита и Бэдгалдингир отгорожены от Сухоты стеной. Вам здесь чуть-чуть проще. Мы всегда чувствовали, что нам может потребоваться помощь. Пока не потребовалась. Пока. Но мы рассчитываем на нее. И готовы помогать сами.
        - Так, может быть, пришло время? - Пурус выпрямился, поднялся с кресла. - Нужно сделать так, чтобы наш союз был союзом не девяти, а пятнадцати?
        Король Ардууса окинул взглядом всех собравшихся за столом. Вжавшегося в кресло седого короля Бабу Флагрума Краниума. Пошедшего красными пятнами после упоминания турнира по борьбе короля Лаписа Тотуса Тотума. Светловолосого и всегда невозмутимого князя Араманы Силекса Скутума. Сдвинувшего брови Каниса Тимпанума - князя Аштарака. Поблескивающего клыками Халибса Гиббера - короля Даккиты. Ядовито улыбающегося короля Кирума Асера Фортитера. Царственную Риму Нимис - урожденную Радере, прайдку по родству, лаэтку по духу. Седобородого Салубера Адорири - короля Утиса. Скучающего Паллора Верти - короля Фиденты. Напряженного Гратуса Рудуса - короля Хонора. Искрящегося злым взглядом Тигнума Ренисуса - правителя Бэдгалдингира.
        - О чем мы спорим? - с нежной улыбкой поднял руку король Фиденты. - Что изменится от количества подписей под Ардуусской грамотой? Разве сейчас мы не пошлем наши дружины, если, как встарь, нагрянут кочевники с юга? Разве мы не защитим Аштарак? Да что Аштарак, мы бы стали защищать и Дину, хотя уж она-то точно ничего не подписывала, нигде не присутствовала и никуда не собирается.
        - По глупости и заносчивости, - буркнул король Хонора. - Динская знать считает, что, если несколько тысяч их предков помахали мечами полторы тысячи лет назад на стороне императора и благословенного Энки, а все виры стояли на противной стороне, никакого союза ни с атерами, ни с лаэтами, ни с прочими для них быть не может!
        - Как угодно, - кивнул Паллор. - Хотя есть хроники и подревнее полуторатысячных, и в тех хрониках дины махали мечами вовсе не на праведной стороне. Не о динах мы здесь говорим. Сто лет - это много. И хороший закон - это долгий закон. Три хороших закона, которые сменяют друг друга, хуже одного, пусть даже он и обнаружил какие-то недостатки. Ардуусскому договору - сто лет. Впиши мы туда хоть одного из тех, кто не пожелал вписаться в него сто лет назад, Ардуусскому договору будет не сто один год, а один год. Один день! Зачем? Или у нас нет других забот? Да и сотрите со своих лиц эти мрачные маски! Или вы думаете, что мне так легко улыбаться, когда все вокруг меня мрачны?
        - Я тоже улыбаюсь, - проскрипел Тигнум и растянул губы еще сильнее.
        - Спасибо, дорогой Тигнум, - осветился еще более яркой улыбкой Паллор. - Я бы тоже улыбался, будь мой город так же защищен, как хотя бы одна из твоих крепостей. Хотя что мне сетовать? У меня реки с двух сторон, с третьей горы. Может быть, лучше послушаем князя Аштарака, мне вот кажется, что он чем-то обеспокоен? Хотелось бы получить и какие-то весточки от Обстинара и Тимора. Да и правитель благословенной Даккиты тоже имеет что сказать. Или мне показалось?
        - Не показалось, - коротко бросил Халибс. - Но сначала я бы хотел услышать то, что не успел договорить король Пурус.
        - Хорошо, - прищурился король Ардууса. - Скажу больше. Может быть, даже больше, чем собирался. Хотя мрачность присутствующих, как я понимаю, связана с тем, о чем мы говорили с каждым при личной встрече. Так что можете улыбаться хотя бы потому, что, уверяю вас, каждому из вас я говорил одно и то же.
        - То-то я смотрел, как ты гладко излагал, - заскрипел Тигнум. - Четырнадцать разговоров… Поневоле выучишь наизусть нужные слова…
        - Тысячи разговоров, дорогой Тигнум, - покачал головой Пурус. - Потому что прежде, чем говорить с каждым, я тысячи раз разговаривал сам с собой.
        - Ух ты! - вытаращил глаза Флагрум. - И как же это перенесла прекрасная королева Тричилла? Моя Фенестра давно бы придушила меня или заткнула бы мне рот!
        Смешок прокатился вокруг стола.
        - Я уединялся в новой башне посреди цитадели, - дал повод еще одному смешку Пурус Арундо, сам улыбнулся, но тут же погасил улыбку. - Не буду повторяться, все, что я говорил вам, вы помните. Мы будем оставаться тем же договором столько, сколько нужно для нашей безопасности, пусть даже нас будет не пятнадцать, не девять, а восемь или пять или два! Но мы должны стать тем, чем полторы тысячи лет назад была Лигурра!
        - Она плохо кончила, - процедил сквозь зубы король Хонора Гратус.
        - Если бы не она, Анкида бы не устояла, - ответил Пурус.
        - И мы были бы на той стороне, что праздновала победу, - парировал Гратус.
        - Когда мясник что-то празднует, он разделывает не соседских свиней, а собственных, - развел руками Пурус. - Это старый разговор, дорогой Гратус. Что ж, я напомню. И в Хоноре возносят молитвы благословенному Энки, а не тому, кто отравил своим трупом Светлую Пустошь!
        Над столом повисла тишина. Пурус на мгновение закрыл глаза, потом продолжил:
        - Я помню, что мне говорил каждый из вас. В ответ на предложение создать единое царство вокруг Ардууса, который на сегодня есть средоточие силы и славы атеров с этой стороны гор. Виров, если хотите. В Ардуусе живет больше людей, чем во всех прочих королевствах ардуусского договора, вместе взятых. И лишь немногим меньше, чем во всех королевствах, чьи правители раз в год собираются за этим столом. Богатства Ардууса неисчислимы. Силы - велики. Но не беспредельны. И они не будут беспредельны, даже если мы все станем единым целым. Но мы будем сильнее.
        - И что же мы говорили тебе в ответ? - расплылся в ехидной улыбке король Бэдгалдингира. - Уж напомни мне, дорогой Пурус. Ответь королю, который правит королевством с числом подданных чуть более четверти от твоих подданных. К тому же лишь четверть из них виры. Что мы говорили тебе в ответ на предложение создать великое вирское царство? И что говорили тебе Аштарак и Арамана?
        - Я помню, - не менее сладко улыбнулся Пурус. - Так же, как то, что я сказал в окончание каждого разговора. Вы говорили, что я хочу стать императором? Нет, отвечал я вам. Я не хочу этого титула, меня устраивает тот, что есть. Вы говорили, что я хочу лишить вас королевских титулов? Нет, отвечал я вам. Называйтесь так, как вам угодно и как было угодно вашим предкам - королями, князьями, царями. Вы говорили, что я жажду ваших богатств? Нет, отвечал я вам. Я сам могу поделиться с вами богатствами, чтобы укрепить ваши крепости и ваши дозоры. Вы говорили, что я хочу подчинения и покорности? Нет, отвечал я вам, потому как я хочу славы и благоденствия для наших народов. Вы говорили, что я хочу огромную армию для Ардууса? Да, отвечал я вам. Но не огромную, поскольку огромные армии - это тяжкий груз для любого царства. Огромной она должна стать на случай большой войны. В прочее время она должна быть такой, чтобы наши жены и дети спали спокойно. Армия собирается тогда, когда на страну надвигается тень. В прочее время она стережет ее сон своей меньшей частью. Нам нужно хорошее войско на севере - в Обстинаре и
Тиморе. Второе на юге - в Аштараке и Бабу. Третье - на восточных границах Даккиты. К этому еще и усиленные дозоры вокруг Светлой Пустоши и Сухоты. Не исключаю строительства стены вокруг поганой равнины. Это облегчило бы жизнь всем.
        - Хонор далек и от Сухоты, и от Светлой Пустоши, - подал голос король Гратус.
        - Зато близок от Тирены и от дикарей с юга, - заметил Пурус.
        - Огромная армия, и даже не слишком огромные, но три войска, да еще и усиленные дозоры потребуют денег, - прогудел Флагрум.
        - Да, - кивнул Пурус. - Но не больше, чем они требует их теперь. К тому же никто не заставляет, к примеру, маленький Лапис, в котором жителей меньше всего, напрягаться так же, как Ардуус.
        - Маленький Лапис кует лучшее оружие в Анкиде, - глухо обронил Тотус Тотум.
        - Мне известно о подвигах лаписских мастеров, - язвительно улыбнулся Пурус, заставив вновь окаменеть короля Лаписа.
        - А дружины? - весело прищурился Паллор. - Их тоже в одну копилку?
        - Нет, - расхохотался Пурус. - И дружины, и городская, и граничная стража, и, наконец, ваши жены останутся с вами. Для вас ничего не меняется. Кроме того, что вы будете не частью договора, а частью великого царства от крепости Баб до Эбаббара. От Обстинара до Аштарака и Бабу.
        - От Эбаббара? - поднял брови Тигнум. - Неужели ледяной Флавус Белуа, обладатель трона императора Лигурры, согласился с твоим предложением?
        - Царский трон без царства - как седло без коня, - хмыкнул Пурус. - Флавус сам захотел встать рядом со мной. И не потому, что Светлая Пустошь поджаривает ему пятки. Эбаббар богат, может быть, даже богаче Ардууса. Но им правит мудрый правитель, который смотрит в завтрашний день. Месяц назад Флавус был у меня. И оставил доверительные грамоты и обязательства по предоставлению воинского отряда.
        - Мы, значит, недостаточно мудры? - сдвинул брови король Утиса.
        - Никто здесь не глупее меня, - повысил голос Пурус. - Но дело не в мудрости, а в знании. И этим знанием я хочу с вами поделиться. Тимор и Обстинар отсутствуют не просто так. Опасность грозит их подданным. Их правители известили меня, что не могут покинуть свои королевства, но пока что рассчитывают обойтись без помощи Ардуусского договора.
        - Умер король Аббуту, - проскрипел Тигнум. - Никакой опасности в его смерти я не вижу. И это не новость. Наследника у него нет. Королевство в загоне. Народу мало, все бедны, даже вельможи подобны черни. Их совет старейшин призвал Тимор и Обстинар взять Аббуту под свое крыло. Но Касаду и Вала не слишком этим довольны и готовы двинуть на Аббуту войска. И что? Ознаменуем столетие Ардуусского договора большой войной? Или Тимор и Обстинар справятся без нас?
        - Нет, - понизил голос Пурус. - Не справятся. Но по другой причине. Касаду и Вала не двигают войска на Аббуту. Касаду довольно сильна, но теперь она собирает ополчение и просит помощи у Махру и Рапеса. И дружины Обстинара и Тимора не только наводят порядок в Аббуту, где распоясались нахоритские разбойничьи шайки. Сейчас короли наших северных братьев заняты тем, что приводят в порядок собственные укрепления. Они готовятся к войне. Две свейских орды высадились на северный берег.
        - И что же? - поднялся с места Тигнум. - Может быть, всю Анкиду поднять против двух свейских ватаг?
        - Может быть, - покачал головой Пурус. - В каждой ватаге - более ста тысяч свеев.
        Короли замерли. Только каблучки Фоссы цокали по камню.
        - Между тем, если я соберу всех ополченцев Ардууса, их будет только сто тысяч, - сказал Пурус и добавил в тишине: - И некоторые, кстати, считают, что один свей стоит двух атеров.
        - Не уверен, - процедил сквозь зубы король Лаписа.
        - Надеюсь, что я ошибаюсь, - согласился Пурус. - Но берег уже разорен вплоть до Шуманзы. Войско Валы заперто в столице. Шуманза осаждена. И во главе той орды правитель по кличке Веселый Свей. Его зовут Джофал. Сто тысяч разъяренных дикарей под Шуманзой! Это всего лишь четыреста лиг от Обстинара! И до реки Азу, омывающей Светлую Пустошь, меньше тысячи! Но еще сто тысяч штурмуют Иевус. Если обе эти шайки пойдут на юг, нам придется непросто. Свейские ладьи уже теперь бороздят речные воды у Эбаббара. И у меня только в дозорных вокруг Светлой Пустоши нанято не менее тысячи свеев.
        - Двести тысяч свеев - очень много, - покачал головой Флагрум. - Раньше и десять тысяч были редкой шайкой. Больше они не могли собрать, потому что сами грызлись между собой. Откуда столько народу?
        - С ними анты с севера-востока и венты с северо-запада. Да и всякая мерзость из Этуту, что не подчиняется его королю, - объяснил Пурус. - И пока что я сам не могу понять, как сумели они объединиться.
        - Никто и никогда не брал штурмом Иевус! - подал голос Асер Фортитер, король Кирума. - Рефаимы придут на помощь иури. Но даже если случится невозможное, всякая победа - поражение свеев. Потому что они тут же начинают праздновать, жрать, пить, насиловать женщин! Да и награбленное торопятся увезти на свои холодные острова!
        - Веселый Свей, - повторил Пурус. - Джофал! Я слышал, что они слушаются его так, словно он император! Он управляется с ними!
        - Манны, - вдруг подал голос князь Аштарака. - Купцы жалуются. Много стали брать. Подорожная пошлина выросла многократно. К тому же дозорные маннов не пускают караваны торговать в дальние поселения. Заказывают много оружия. Очень много. Плохого оружия, дешевого, но много. И их стало много. Очень много. Табуны большие. И оружие.
        - Да, - пробурчал Флагрум. - Это есть. Оружия на юг идет много.
        - У меня не было покупателей с юга, - удивился король Лаписа.
        - У тебя дорогое оружие, - пожал плечами Флагрум.
        - К тому же они действуют через посредников, - добавил князь Аштарака. - Можно и не знать, что продаешь оружие степнякам.
        - Там образовался единый правитель? - спросил Пурус.
        - Неизвестно, - пожал плечами князь. - Но Тирена боится, укрепляет поселки и города. Появились большие шайки степняков. Они налетают на селения, вырезают стариков, а детей, молодых мужчин и женщин забирают в рабство. И уже пошли беженцы. Самые умные. Я принимаю пока. Из Дины и не только. Есть даже из Ситту и Кунука!
        - А я думал, что все это пустые слухи, - нахмурился король Фиденты. - Но мои купцы тоже жалуются. Море стало опасным. Много пиратов. И данаи, и чекеры, и даже ханеи. И ладьи свеев видели по всему тиренскому берегу. И пираты охвачены безумством, словно пытаются насытиться перед смертью! Те, кому удалось отбиться, говорят, что пиратов столкнули в море степняки. Эшмун и Шадаллу обложены данью. Пока что это подвиги отдельных орд, но если они объединятся…
        - За полторы тысячи лет не объединились! - крикнул король Хонора. - Мои купцы месяц назад вернулись из степной столицы Санду. Там многолюдно для зимы, да, в степи полно разбойников, охрану приходится нанимать сильную, но в самом Санду оружием никто не бряцает!
        - Они заворачивают мечи в войлок, когда нападают, - улыбнулся Паллор, но тут же стер улыбку с лица. - Одно - несомненно. Степняки подобны саранче. Они могут полторы тысячи лет стрекотать в пустыне, но потом, неизвестно почему, поднимаются тучей и летят. Так вот, вряд ли они полетят на запад. И не потому, что Экрон готов к войне. Белый мор пришел с северо-запада. Или на нилотских кораблях, или еще как. Все порты по северному берегу моря Тамту закрыты.
        - Да, - подал голос князь Аштарака. - Многие порты закрыты и на южном берегу, а те, что принимают купцов, выдерживают их две недели на якоре, прежде чем пустить на берег. Поэтому, если что…
        - Полторы тысячи лет разносится это «если что», - прошипел Тигнум. - И что, если что? Может быть, этот веселый Джофал пойдет на прайдов? Или напорется на белый мор? А степняки перережут друг друга? Или отправятся еще южнее, чтобы потрепать Кему?
        - Может быть, - согласился Пурус. - Но я бы не полагался на счастливый случай. И к путникам присматривался. Под видом беженцев за наши стены может проникнуть враг. Во всяком случае, король Эбаббара уже подумывает о том, чтобы закрыть свой порт и не пускать паломников в город.
        - Эбаббар живет только за счет паломников! - подал голос Тигнум.
        - Лапис живет за счет продажи отличного оружия! - хмыкнул Пурус и посмотрел на короля Тотуса. - Но ведь он не продает его всяким мерзавцам?
        Король Тотус мрачно промолчал.
        - И вот что я хочу сказать, - продолжил, опускаясь на место, Пурус. - Я знаю, что некоторые и через полторы тысячи лет не готовы забыть, что виры были на стороне тьмы с востока. Но теперь мы здесь. И это наша земля. И уйти нам с нее некуда. Долины Иккибу нет уже тысячу лет. На ее месте страшная Сухота. Поэтому, хотите вы или нет, но великому царству со столицей в Ардуусе быть.
        - Значит, кто-то уже согласился, - хмыкнул Тигнум. - И что же ты сделаешь, Пурус, с теми, кто не согласится никогда?
        - Ничего, - холодно ответил король Ардууса. - Ардуусский договор никто не отменял. Приду на помощь, если она потребуется. Попрошу помощи, если она потребуется.
        - А если не потребуется? - растянул губы в улыбке Тигнум.
        - Потребуется, - подал голос король Даккиты.
        - Да ну? - поднял брови Тигнум.
        - Эрсет бурлит, - холодно ответил король Даккиты. - И если в этом бурлении что-то сварится, это будет страшнее и веселого Джофала, и маннов, и пиратов, и белого мора.
        - Он бурлил всегда, - нахмурился князь Араманы.
        - Да, - кивнул король Даккиты. - Но в этот раз в варево брошены особые коренья. За зиму я принял более десяти тысяч беженцев. И это не враги, это женщины, дети, старики. Иногда воины, но если это воины, они покрыты ранами. В основном это даку и даккиты с гор и рудников Униглага. Но не только.
        - Кто же еще решился переселиться в даккитское ущелье? - рассмеялся король Хонора.
        - Многие, - язвительно улыбнулся король Даккиты. - И атеры, и руфы, и лаэты. Но у нас мало земли, я уже говорил с почтенной королевой Раппу, она примет лаэтов.
        - Всех, - кивнула Рима Нимис. - И не только их. Но путь через Сухоту почти невозможен, так что буду просить любезного короля Бэдгалдингира пропустить несчастных. И всех участников Ардуусского договора тоже. Что касается атеров и руфов…
        - Я приму всех, - бросил Пурус. - И дакитов и даку тоже. С западной стороны ардуусской стены много земли.
        - Хочешь подкормить Светлую Пустошь? - расплылся в ядовитой улыбке Тигнум.
        - Я дам им камень для крепких стен, - отрезал Пурус. - Или подданные Кирума служат кормом Светлой Пустоши? Ардуус не граничит с нею напрямую. Между ним и Светлой Пустошью твои земли, почтенный Тигнум. Да, там почти нет твоих подданных, но там несут службу мои дозоры!
        - Мы уже слышали, - откинулся в кресле король Бэдгалдингира. - Тысяча свеев день и ночь печется о нашем спокойствии. Благодарность тебе, Пурус, не имеет границ. А беженцев я пропущу. И даже не возьму с них подорожный сбор. И тоже готов дать земли. Но камня у меня нет. Точнее, есть, но в виде гор. Зато дерево разрешу рубить столько, сколько нужно. Западнее моих ворот.
        - Ты сказочно щедр, - склонил голову в сторону Тигнума Пурус и повернулся к королю Даккиты. - Беда, которая приходит к нашим дальним друзьям, делает их ближними. Мы примем беженцев, почтенный Халибс.
        - Не сомневаюсь, - кивнул король Даккиты. - И благодарю тебя, Пурус. И тебя, Тигнум. И тебя, Рима. И всех, кто захочет облегчить их участь. Но беженцев будет еще больше. И они бегут не только от войны. Все они - почитатели Энки. Их вырезают. Именем Лучезарного.
        В который раз тишина повисла над круглым столом. Полторы тысячи лет прошло, как предки почти всех, кто сидел за ним, пришли в Анкиду, ослепленные сиянием Лучезарного. Пришли, чтобы выжжечь ее дотла.
        - Стойте, - наконец пробормотал Тигнум. - Отчего могильный холод охватил нас? Будет царство атеров или не будет, что это меняет для всех? Или мы готовы вцепиться друг другу в глотки? Мы были и будем вместе, потому что иначе нас не будет. Но зачем пугаться того, что давно сгинуло? Разве твои стены стали тоньше, дорогой Халибс? Разве крепость Баб уже осаждена? Да, я знаю, что есть еще перевал Бабалон и северный путь через земли антов, но это тысячи и тысячи трудных лиг. Годы потребуются! Да и кто сказал, что те, кто возносит мольбы Лучезарному, сумеют объединиться?
        - Никто, - пожал плечами Халибс. - Я сказал то, что сказал. Добавлю только еще одно. Донасдогама!
        - И что? - не понял Тигнум. - Древнее подземелье Лучезарного давно мертво.
        - Сухота, - покачал головой Халибс, - это одно крыло бабочки. Огромной бабочки, если смотреть на рисунок земель вокруг гор Митуту. Второе крыло - равнина Миам и равнина Нуам. Такие же мертвые, как Сухота, но с другой стороны гор. И туловище бабочки - камни Митуту. И ее сердце - подземелье Донасдогама. Как считается, обрушившееся. Тогда откуда вся эта нечисть? Ведь она меняется. В последние годы мои дозорные встречались с тварями, которых не видели никогда прежде. Их даже нет в уложениях древних! Откуда они берутся?
        - В Сухоте из провала, именуемого Врата Бездны, - отчеканил князь Араманы.
        - А за горами Митуту из отдушин Донасдогама, которые не завалило полностью, - развел руками Тигнум. - Конечно, если слуги Лучезарного не пробили их.
        - Пробивают, - кивнул Халибс. - Слуги Лучезарного бродят по долине Миам и Нуам так, словно нечисть им не страшна. Или служит им. Точно так же они будут ходить и по Сухоте. Они ведут себя так, словно ждут гостя.
        - Гостя? - разнесся тревожный шелест над столом.
        - Это невозможно, - отрезал Пурус.
        - Согласен, - кивнул Халибс. - Но невозможность возвращения Лучезарного не отменяет возможность возвращения его ужаса. Его слуги выпрямили спины. И в месте падения Бледной Звезды, в провале Мерифри, вновь светятся огни Храма Света. И не всех это страшит. Кто-то бежит ко мне, а кто-то не боится нечисти и идет в древний Иалпиргах! Еще двадцать пять лет назад я говорил твоему отцу, Пурус, что нужно идти туда и сровнять храм с землей. Он отказался. Что ж…
        - Чтобы вскрыть галереи Донасдогама, потребуются сотни лет! - воскликнул Тигнум.
        - Цитадель Соболн, - тихо ответил Халибс. - Всего лишь триста лиг через вершины Митуту на восток от Араманы. Мой лазутчик пять лет назад выпустил там сэнмурва. Окольцованного сэнмурва. Все лето его ждали в развалинах Алу. И дождались. Он вылетел через Врата Бездны.
        - Это путь не для людской армии! - повысил голос Тигнум. - Нам ли бояться одинокого сэнмурва?
        - Если из дна бочки бьет тонкая струя, рано или поздно через отверстие выльется все, - усмехнулся Халибс.
        - Этот путь не для людей! - вскочил на ноги Тигнум.
        - А кто сказал, что против нас поднимутся люди? - удивился Халибс. - Или кто-то забыл о шести камнях? Как раз теперь им срок!
        Глава 6
        Фламма
        - Ну, и что он? - прошептала Фламма, вихрем промчавшись по темному коридору и подсаживаясь к Лаве и Каме, которые сидели на дубовой скамье у дверей Игниса. - Ночь ведь уже прошла!
        Лава только замотала головой, а Кама посмотрела на стражников, которые маялись в отдалении, ответила неохотно:
        - Плохо. Но зайти не могу.
        - Кто у него там? - сдвинула брови Фламма, вскочила с места, приоткрыла дверь, просунула в щель конопатый нос.
        - Новый маг, - пожала плечами Кама. - Мать вчера нашла на ярмарке. Наняла на свой риск. Почти наняла.
        - И кто он? - поинтересовалась Фламма, вновь прижимая створку. - Бродяга какой-нибудь?
        - Конечно, бродяга, - подала голос Лава. - Угодник. Угодники ведь все бродяги?
        - Угодник? - выпятила губу Фламма. - Мало их осталось. Но уже то хорошо, что гадостей от угодника ждать не будешь. Конечно, если он не самозванец какой-нибудь. А что, настоящего мага не удалось найти? Угодники ведь вроде больше насчет целительства? Я, кстати, мало чего умею, но вот насчет целительства прошла полный курс наук! Сам Софус меня учил! А этот угодник, он точно маг?
        - Да, показал что-то матери, - пробормотала Кама. - Огонь, что ли, зажигал вовсе без мума. Пальцами. Лаус до сих пор в восторге. Его Алиусом зовут. Алиус Алитер. Лаэт из Тимора.
        - Старик? - зевнула Фламма.
        - Ну… - пожала плечами Кама. - Для кого как. Пожалуй, что нет. По-моему, ему нет и сорока. Я не присматривалась.
        - Молод для угодника, - с умным видом кивнула Фламма. - И что же он делает с Игнисом?
        - Ничего, - прошептала Лава. - Сидит рядом. И молчит. Не умеет он ничего, скорее всего.
        - Отец еще будет говорить с магом, - добавила Кама. - Может быть, и не наймет его. Но если бы я сотворила что-то подобное тому, что сотворил Игнис, я бы хотела именно этого. Чтобы рядом кто-то сидел и молчал. И лучше кто-то незнакомый.
        В коридоре послышалась ругань. Затем хлопнула дверь, и раздался грохот сапог. Поблескивая драгоценностями, раскрасневшаяся Пустула гнала по коридору несчастных отпрысков. Лицо Процеллы было заплаканным. Дивинус кусал губы. Кама, Лава и Фламма поднялись со скамьи и обменялись с сестрой короля Утиса поклонами.
        - Ужас, - прошептала вслед вельможной мерзавке Фламма. - Спасибо тебе, Энки, что послал мне в матери Тричиллу Арундо, урожденную Кертус, а не Пустулу Тотум, урожденную Адорири!
        - А мне Куру Арундо, урожденную Тотум, - прыснула Лава.
        - И я благодарна Энки, - прошептала Кама, оглянувшись на дверь. Сейчас ей хотелось быть рядом с братом.
        - Пошли отсюда, - предложила Лава. - Игнис никуда не денется. Король запретил ему без особого распоряжения покидать комнату до завтрашнего отъезда, во всяком случае, я это слышала. Пусть уж этот новый маг так и сидит рядом с ним.
        - Пойдем, - подмигнула Каме Фламма. - Тебе нужно развеяться перед турниром! А то уже скоро маги выйдут на арену, этого я точно пропустить не хочу! Ты готова?
        - Да, - кивнула Кама, сдвинула плащ и показала мужские порты. - Доспехи будут в ратуше в полдень. Служанка Катта притащит их туда. Там столько народа, что на меня никто и внимания не обратит. Обычно я переодевалась на лестнице. Не хочу идти в доспехах через город, да и отец может увидеть. Не хочу. Но я сейчас даже думать о турнире не могу!
        - Значит, ты не влюблена? - удивилась Фламма.
        - Не знаю, - покраснела Кама. Вроде бы ничего не произошло за последние дни, кроме ужасного поступка Игниса, и вот же, словно и думать о Рубидусе забыла. Или нет? Да нет же. Стоит закрыть глаза, и твердый взгляд принца Кирума заполняет все.
        - Пошли! - едва не подпрыгнула на месте Лава. - Только я сначала перекусила бы где-нибудь! Но если попадусь на глаза матери, могу лишиться и турнира, и вечернего карнавала!
        - Я тут знаю одно местечко… - приложила палец к губам Фламма. - Вкуснее, чем там, нигде не кормят. И оттуда есть проход в ратушу и на арену. Да-да, прямо на галерею третьего этажа, где не будет никого! Там же просительные Софуса и Муруса, которые заняты только турниром. И мытарские, но у них окна на другую сторону, а все мытари на ярмарке. Так что, красотка, забудь про лестницу и давай сюда свою Катту, с нами пойдет. Она ведь не знает, что должна принести в ратушу? Знает? Выходит, твой секрет еще меньший секрет? Не хочешь попасть впросак, считай каждую служанку живым человеком с глазами, ушами, языком и памятью. Зови, зови свою Катту, не пожалеешь. Там за нами никто не уследит. Кстати, мы ведь можем и на магическое действо посмотреть из окон ратуши! Сегодня разбирают деревянный щит, поставленный для стрелков, так что все будет видно! И еще мне есть что вам рассказать!
        …Этот огненно-рыжий вихрь мог завертеть кого угодно. Только что Кама сидела в коридоре у дверей самого несчастного человека в Ардуусе, а может быть, и во всей Анкиде и собиралась если не свести счеты с жизнью, то самое меньшее - не явиться на фехтовальный турнир, и вот она, даже забыв надеть маску, расталкивая толпу, бежит вместе с двумя подружками и пыхтящей за ними служанкой по Ремесленной улице! И ей все равно, следит ли кто-нибудь за принцессой Лаписа или нет.
        - Сюда! - крикнула Фламма, показывая на тяжелую дверь в неказистой на первый взгляд башне, служащей внешней подпоркой крайнему, магическому торговому ряду и началом королевского замка, и замолотила в железо кулаками. - Ну, быстрее же там!
        Дверь заскрипела, и в щели показалось заспанное лицо стражника.
        - Чего надо? - начал он гудеть недовольным голосом, но, разглядев разъяренное лицо Фламмы, заткнулся, а получив чувствительный толчок тонкой ручки в нагрудник, судя по звуку, приложился вместе с алебардой о стену коридора.
        - Эта дверь для замковой кухни, - объяснила, обернувшись, Фламма и тут же приняла у заплаканной Катты тяжелый мешок. - Не плачь, хорошая. Все с ним будет в порядке. И радуйся, что подобная пакость случилась именно теперь. Лет через пять его бы ничто уже не спасло. А его нынешний возраст - это время для глупостей и ошибок. Беги обратно к нему. Не век же ваш новый маг будет сидеть у него в комнате? Пошли, у этих дверей стражники всегда спят. Но я-то пока еще считаюсь дочерью короля!
        - О чем ты? - с недоумением переспросила Кама, уже в темном, освещенном редкими лампами коридоре, забирая у Фламмы мешок. - Что такое: «беги обратно к нему»? Что ты сказала служанке?
        - Кама ясноликая! Принцесса! - рассмеялась Фламма. - Среди нас ты-то уж точно принцесса. Самое главное, не привыкать к слугам, словно к какой-нибудь утвари. Они не утварь! Я тут задумалась, мало ли кто мой отец? Вдруг он - простой человек? Вдруг и я, рыжее чудо, из них? Задумалась да присмотрелась. У них есть лица! Так что не забывай заглядывать им в глаза. Только так ты сумеешь вовремя разглядеть врага или негодяя. Или большую любовь, как сегодня. Неужели ты еще не поняла? Твоя Катта рыдает из-за твоего братца. И я готова вслед за тобой срезать свои волосы, если она уже не побывала в его постели.
        - Зачем? - возмутилась Кама. - Что ей делать у него в постели?
        - Ну, это даже я знаю, - хихикнула Лава.
        - Так ты думаешь… - потрясенно прошептала Кама.
        - Иногда, - кивнула Фламма, открывая низкую дверь и выводя подруг на убегающую куда-то вверх винтовую лестницу. - И ты знаешь, мне кажется, что это приносит пользу. Как ты считаешь, твой братец очень красив?
        - Без сомнения, - с гордостью ответила Кама.
        - В таком случае, позволь мне не поверить, что он до сих пор девственник, - развела руками Фламма. - Хотя дело-то не в красоте… Понимаешь, когда мужчина перестает быть девственником… Матушка сказала мне, что в его походке, в осанке появляется нечто. Нечто свидетельствующее. Кстати, девушек это тоже касается. Так что можешь не заливать мне, что ты уже познала радости любви. Нет. Ни ты, ни Лава.
        - А ты? - радостно охнула Лава.
        - И я нет, - вздохнула Фламма. - Но с этим спешить не следует. Потому как начать можно только один раз. И, кстати, если в постели твоего братца побывала эта прекрасная служанка…
        - Прекрасная? - не поняла Кама.
        - Она очень красива, очень, - с некоторым сожалением кивнула Фламма. - Конечно, не столь красива, как ты… Но очень красива. Так вот, в постели твоего братца побывали многие. Уверена в этом.
        - Многие? - закинула мешок на спину и поспешила за подругой Кама. - И кто именно?
        - Ну, не знаю, - пожала плечами, поднимаясь по ступеням, Фламма. - Опять же следи за лицами. Когда женщина смотрит на того, с кем она была в постели, у нее глаза становятся влажными. Конечно, если все закончилось хорошо. Или продолжается хорошо.
        - И это тебе сказала твоя мать? - поразилась Кама. - И ты это с нею обсуждаешь?
        - А с кем еще мне это обсуждать? - не поняла Фламма, выводя подруг на открытую галерею, проходящую по крепостной стене. - Я бы обсуждала это с Лавой, но она об этом знает еще меньше меня.
        - Я знаю, кто смотрел на Игниса влажными глазами! - выпалила Лава.
        - Кто? - вытаращила глаза Кама.
        - Эта Катта и… - Лава собралась с духом, - и Тела.
        - Тела Тотум, урожденная Нимис, - поняла Фламма. - Очень красивая. И очень умная. Выходит, Игнису повезло.
        - Стойте, - бросила загремевший мешок на камень Кама. - У Телы есть муж! И даже сын! И она старше Игниса на двадцать лет!
        - Ну и что? - прошептала, покосившись на стоявших впереди стражников, Фламма. - У моей матери тоже есть муж. Но еще у нее есть и я. Как ты это объяснишь?
        - Ну… - осеклась Кама.
        - Радуйся, - подхватила мешок подруги Фламма. - Если бы его женщиной была та же Пустула Адорири, а она тоже красива, даже не спорь со мной, то, боюсь, Литус Тацит не отделался бы двумя сломанными ребрами. Твой брат перегрыз бы ему горло. Ладно, что окаменела? Бежим, недалеко осталось. Здесь лучше языками не трепать!
        …Каме пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдвинуться с места. А Фламма вместе с Лавой уже вовсю волокли мешок по стене, упирающейся теперь в башню не замкового крыла, а самого замка. Пришлось и Каме пробежаться немного и даже задуматься на мгновение, отчего вытаращили глаза и окаменели стражники, неужели она и в самом деле настолько красива?
        - И еще, - пыхтела уже на следующей винтовой лестнице Фламма, - в маске, конечно, не находишься. Да и глупо ее надевать где-то еще, кроме ардуусской ярмарки, но что-то тебе с твоим лицом надо делать. Все, мимо кого мы пробежали, смотрели тебе вслед. Думаю, минут на пять, а то и дольше на Ремесленной улице случился поголовный столбняк.
        - Не поняла? - вовсе растерялась Кама. - Что делать с лицом?
        - Ну, не знаю, - нахмурилась Фламма. - Обесцветить брови, нарисовать синяки под глазами. Морщинки охрой. Есть еще такой пепел, придает лицу серый цвет. А еще один рябой умелец на рынке может тебе такой нарыв на щеке изобразить, что от тебя в стороны будут шарахаться прохожие. И никакой магии!
        - Да? - вытаращила глаза Кама.
        - Но лучше всего, - остановилась Фламма и зашептала Каме и Лаве едва ли не в лицо, - зачернить зубы и сунуть за щеку какую-нибудь вонь. Или скорчить вот такую гримасу!
        Фламма сдвинула челюсть в бок, зажмурила одни глаз, подняла бровь другого и надула щеки.
        - Ой! - вздрогнула в ужасе Лава.
        - Вот! - с торжеством кивнула Фламма, вновь обратившись в веселую и милую девушку. - Я долго тренировалась, но это моя гримаса. Не повторять! А если фантазии не хватает, можно наесться чеснока и лука! Лучше всего помогает!
        - От чего помогает? - чуть ли не хором закричали Лава и Кама.
        - От беды, - снова взялась за мешок Фламма. - Пока ты - принцесса, это тебе почти не нужно. Но… разное может случиться. И уж тогда твое лицо, дорогуша, словно золотое кольцо в грязном притоне. Вместе с пальцем откусят. Так что учись прятать золото!
        Вконец запыхавшись, миновав еще с десяток постов стражи и окончательно запутавшись в лестницах и переходах, Кама уперлась носом в затылок Лавы, Лава ткнулась в спину Фламмы, а ее высочество рыжеволосое безобразие ударом ноги открыло очередную дверь, шагнуло через порог, бросило на пол мешок и, обернувшись с милой улыбкой, почти пропело:
        - Вот вы и в ужасном логове самой конопатой из всех анкидских принцесс и непринцесс тоже!
        Вслед за Лавой Кама шагнула через порог и замерла. Она ожидала увидеть все, что угодно: роскошную девичью, отделанную лучшими сортами дерева и задрапированную самой дорогой тканью, строгий зал с мраморными стенами, завешенными крыльями сэнмурвов, и с полом, на котором лежат шкуры убитых рыжеволосой разбойницей животных, мрачную келью, в стенах которой торчат многочисленные шипы и крючья, а деревянные лавки вымазаны кровью, но она увидела то, что никак не совпадало не только с Фламмой, но и со всем ардуусским замком.
        Это была довольно просторная комната с двумя большими полукруглыми окнами в дальней стене. В центре свода, на высоте примерно восьми локтей, торчал крюк, на котором висело что-то напоминающее маятник с метелкой, разрисовывающей рассыпанный по полу цветной песок по своему разумению или замыслу хозяйки жилища. В правом углу имелось ложе, предписанное скорее дозорному при Светлой Пустоши, но не принцессе, хотя укрыто и заправлено оно было вполне приличным одеялом и, скорее всего, предполагало под ним чистое белье. Рядом стояли три или четыре сундука и платяной шкаф, исключая даже намек на какие-то девичьи игрушки или что-то подобное. Но вся остальная комната ничем не напоминала девичью вовсе. Там также имелись сундуки, некоторые из которых были открыты, являя Каме горла бесчисленных бутылок и каких-то других сосудов. Между этими сундуками стоял огромный стол, на котором горой лежали свитки, переплетенные в пергамент книги, стояли опять же какие-то пузырьки и бутыли, чаши, весы, неуклюжие часы в бронзовом корпусе, ножи, щипцы, ступки, разделочные доски, ножницы, перья, чернила, листы бумаги и
пергамента, камни, пучки травы и что-то еще, но не в беспорядке, а именно так, как все это и должно было лежать, если бы кто-то заинтересованный совершал со всем этим имуществом какие-либо действия. К тому же под глиняной лампой оставалось достаточно места, чтобы разложить лист бумаги и даже поставить локти. Собственно, лист бумаги там и находился. Но еще больше свитков и другого диковинного добра находилось на полках, которые были устроены на дальней стене и на той, в которой располагалась дверь.
        - Ты шутишь! - поняла Кама. - Это жилище Софуса?
        - Ага, - хмыкнула Фламма. - Не была у него в жилище, но думаю, что там ты не увидишь ни единого свитка. А если он и есть, то обязательно перевязан льняной тряпочкой, запечатан сургучной печатью и заперт в самом тяжелом сундуке. Это моя комната. Я здесь живу. Пока что.
        - Ты считаешь, что здесь можно жить? - поразилась Кама.
        - Можно! - крикнула Лава, плюхнувшись на постель.
        - Вот, она знает, - кивнула рыжеволосая, непостижимым образом превращаясь из разбойницы в усердную школярку. - И не только жить. Но ты особо не приглядывайся. Здесь беспорядок. Мы же не за этим сюда пришли?
        Фламма выставила из угла к постели две корзины, сорвав с них ткань и наполнив комнату восхитительными запахами, а затем выволокла из-под большого стола маленький, нисколько не заботясь, что разрушила причудливый песочный рисунок в центре комнаты.
        - Игрушка, - поморщилась она. - Все думают, что какое-то колдовство, а это просто хитрость. Если кто-то зайдет в мою комнату без меня, я по рисунку на песке буду это знать. И никакой магии.
        - И никакой магии, - повторила Кама, беря в руки тонкий меч, который обнаружился на малом столе. - Подожди! Откуда это у тебя? Это же отличное оружие! И сталь выше всяких похвал! Не лаписская, но ничуть не хуже.
        Она вытянула клинок сначала на ладонь, потом вовсе достала его из ножен. Рукоять была длинной, на два с половиной хвата. Гарда маленькая, из зачерненной стали. Лезвие чуть изогнутое, заточенное с одной стороны на всю длину, с другой на треть от острия. Кама поднесла клинок к лицу. Вдоль едва приметной грани, которая проходила по всей длине оружия, пересекая друг друга, завивались бесчисленные кольца.
        - Дакитский меч!
        - Нет, - гордо расправила плечи Фламма. - Дакский. Из кузниц Чилдао. Ему более полутора тысяч лет. Это меч из Эрсетлатари, принцесса. Он выкован еще при Лучезарном, то есть он с темной стороны.
        - Ты с ума сошла, - дрожащими руками вставила клинок в ножны Кама. - Да он бесценен!
        - Может быть, - кивнула Фламма, пряча меч под одеяло. - Но я еще не слишком хорошо с ним управляюсь. Нашла тут на Рыбной улице одного дакита, он меня учит. За небольшую плату. Он говорит, что я способная, но я-то вижу, что мне еще не один год пыхтеть с этим мечом.
        - И сколько ты уже занимаешься? - спросила Кама.
        - Всего шесть лет, - пожала плечами Фламма. - Ведь этого мало? Два часа в день. Ну и здесь или на большой башне, когда там никого нет, уже без наставника. Тоже часа по два. Часто дольше. Но пока ярмарка, не всегда получается.
        - Ты пошла искать себе учителя, когда тебе было одиннадцать лет? - прошептала Кама. - Одна?
        - Восемь, - улыбнулась Фламма. - Мой учитель иногда уходит куда-то. Путешествует. Так что еще общим счетом года три я занималась без него. Но он всегда возвращается и поправляет, если что-то я стала делать не так. У меня очень хороший учитель. Если бы меня спросили, кому можно доверять в Ардуусе, я бы назвала его имя. Конечно, не теперь, когда вы рядом.
        - У меня нет слов, - рухнула рядом с Лавой на кровать Кама. - А твой отец знает, что ты учишься мастерству дакитского меча?
        - Пурус Арундо, скорее всего, нет, - пожала плечами Фламма. - А настоящий отец надеется на это. Этот меч передала мне моя мать. Без единого слова. Я думаю, что это - его подарок.
        - А Пурус Арундо… - медленно начала Кама.
        - Знает, - твердо сказала Фламма. - Не о мече, о моем настоящем отце. Он очень умный. Очень. Страшно какой умный. Поверь мне, если бы я была его дочерью, я бы гордилась им. Я даже и теперь горжусь им. Но я и боюсь его. Поскольку то, что он все знает и ничего не делает, пугает меня еще больше.
        - А что он может сделать? - удивилась Лава.
        - Ну, разное, - хмыкнула Фламма. - Выгнать меня из дома. Отправить куда-нибудь в дальнее королевство. Или, к примеру, убить свою жену. Ведь сына она ему уже родила? Да и меня в таком случае он убьет. Кровь смывает любой позор.
        - Мне страшно, - прошептала в наступившей тишине Лава и закрыла лицо ладонями.
        - Мне тоже, - тихо ответила Фламма. - И вот еще в чем я уверена. Рано или поздно, но он убьет моего настоящего отца. Так что мне следует поторопиться, чтобы разыскать его.
        - А что за свитки и все это на твоем столе и на полках? - нарушила тишину Кама. - Я, кстати, не вижу тут ни пыли, ни паутины. Ты говорила что-то о целительстве?
        - О целительстве здесь мало, - призналась Фламма. - Софус учил меня на словах, хотя я старалась схватывать изо всех сил. И даже научилась кое-чему. Почти все эти свитки от Фоссы, моей старшей сестры. Сводной сестры, если угодно. У нее есть магические таланты, и король Ардууса потратил кучу денег, наприглашал толпу наставников, чтобы обучить ее магическому мастерству. Того же Софуса измучил. Нет, она многое может, но все по наитию, потому как ленива, а эти свитки я спасала от помойки и огня.
        - И все прочитала? - в ужасе прошептала Кама.
        - И перечитываю! - прошептала в ответ Фламма. - Ты же не видишь паутины? Кстати, нахожу это увлекательнейшим занятием! Я даже кое-что понимаю в написанном! Но сюда я привела вас не за этим. А ну-ка, посмотрим, что в этих чудесных корзинах! Есть можно все, поскольку все это еще сегодня утром выпекалось и жарилось на королевской кухне. Для угощения королей чуть ли не половины Анкиды. Представляете, как старались ардуусские повара? Последняя трапеза случается только раз в году, это честь Ардууса! Попробуй только подать что-нибудь не слишком вкусное, вся Анкида будет промывать косточки Пурусу Арундо, мол, ардуусские повара не сумели угодить атерским и прочим королям. Так вот, сумели, как всегда. Короли остались довольны. И я их обслуживала. И даже снимала пробы! Ну, вместе с братом. И, конечно же, это не объедки, и не только потому, что объедков не осталось вовсе. Все было отложено и отобрано на самой кухне. До подачи на стол. И вино в том числе. Вино, как положено, легкое, потому что в предпоследний день ярмарки короли обсуждают самые важные вопросы. Так что опьянения не будет!
        - Зачем же тогда пить, сказал бы мой дядя Латус Тотум, - грустно произнесла Кама, вдыхая аромат чудесных блюд. - Но я могу только пробовать. Пожалуй, мне все-таки стоит выйти на арену сегодня вечером.
        - Пробуй! - выставила кубки на стол Фламма. - Я бы на твоем месте, конечно, обожралась и плюнула на этого самого Рубидуса с самой высокой замковой башни. Но и тебя тоже могу понять. Вот ты, Лава, что бы сделала, если бы должна была перещеголять в меткости своего Вервекса?
        - Вервекс не мой! - подскочила Лава.
        - Зато серебряный рог твой, - хмыкнула Фламма. - Но если бы ты была лучницей и стрелки выступали в шлемах, рискнула бы ты привлечь внимание Вервекса отличной стрельбой?
        - Нет, - решительно тряхнула головой Лава. - Я и сейчас ничего не решила и никому ничего не обещала.
        - А если бы на месте Вервекса был Рубидус? - прищурилась Фламма. - Или еще какой красавчик? Адамас Валор? Фалко Верти? Фелис Адорири? Ты бы рискнула?
        - Вервекс, значит, не красавчик? - надула губы Лава.
        - Нет, похоже, в эту сторону зубоскалить мы не будем, - взлохматила рыжие волосы Фламма. - Неужели и я, влюбившись, тут же одурею?
        - Я вовсе не одурела, - засопела Лава. - И я прекрасно понимаю, что такого, как Рубидус, надо вышибить из седла. И уж потом, когда шелуха с него слетит, смотреть - он все-таки законченный мерзавец или умелый притворщик?
        - Он не мерзавец! - воскликнула Кама. - Он служит в дозорах у Светлой Пустоши! Он не виноват, что к нему липнет всякая мерзость!
        - Ко мне почему-то никто не липнет, - высунула язык Лава. - Тем более всякая мерзость. Наверное, я недостаточно красива. Может, и мне стоит послужить в дозорах? Вервекс вот ходит в дозоры на край Сухоты. Но у Вервекса все написано на лице, а Рубидуса не поймешь, поэтому его надо испытать. Хотя бы для того, чтобы убедиться.
        - В чем? - процедила сквозь зубы Кама.
        - Ну не в нем же, - пожала плечами Лава. - В самой себе. Кстати, зря ты так и не решилась встретиться с ним. А вдруг он забыл о тебе, и когда ты сразишь его турнирным мечом, его нежное сердце от неожиданности разорвется?
        - Вряд ли! - воскликнула Фламма. - Лава, а ведь ты напрасно в прошлом году ударила Палуса, когда он сравнил тебя с мальчишкой. Словами ты могла бы уязвить его еще больнее!
        - Одно другого не исключает, - хмыкнула Лава. - Тем более, что на сравнение с мальчишкой я бы не обиделась. Он назвал меня безмозглым и вонючим мальчишкой. Насчет вонючего я, кстати, тоже не обиделась, поскольку это глупость. Но, кстати, Рубидус Фортитер позволил себе посмеяться над этой шуткой.
        - Но его ты не ударила? - подмигнула Лаве Фламма.
        - Таких, как Рубидус, бить бесполезно, - прошептала Лава. - Их можно только убивать. Ты уж прости меня, Кама, но тебе я должна говорить все, что думаю.
        - Пусть тебе повезет, - посмотрела на побледневшую от ярости Каму Фламма. - Не в поединках, тут уж ты и без везения можешь справиться, а с этим Рубидусом. Пусть он окажется притворщиком. А если нет… Тогда пусть ты будешь прочнее лаписской стали. И помни, дорогая, преодоление соблазна может оказаться в тысячу раз слаще непреодоления.
        - Я со своим соблазном буду биться вечером, - прошептала Кама.
        Изменить ничего нельзя. Нет, Кама могла бы отказаться от турнира, но эту чашу следовало испить до дна. Теперь она была уверена в этом. Принцесса плеснула в кубок немного вина, отломила мягкого хлеба и кусочек сыра и уже через несколько минут со стыдом и с какой-то неожиданной радостью почувствовала, что ей стало лучше. Плохо Игнису, который совершил ужасный поступок. Окаменел на арене, да так и стоял, пока Литус медленно поднимался на ноги, затем оперся на руки шагнувшего к нему Муруса и под возмущенный гул толпы стал затягивать поврежденные ребра тканью. Игнис так и стоял, пока Литуса не увели, а потом дождь усилился, и во всем амфитеатре остался только принц Лаписа, да еще обнаружились на разных трибунах Нукс, Нигелла, Тела, Пустула с Дивинусом и Процеллой, да Кама с Фламмой и Лавой. Дождь еще более усилился, и под этим дождем на арену вышли Фискелла с Лаусом и незнакомым высоким мужчиной в потрепанном балахоне. Они взяли Игниса под руки и увели куда-то. Уже потом, поздно вечером, когда мать привела сына домой, Лаус то ли с важным, то ли с испуганным видом рассказал, что они привели Игниса к
дому, в котором остановился бастард короля Эбаббара, дали в руки Игнису хлыст, и тот стоял под дождем у дверей дома еще час, сжимая хлыст рукоятью перед собой, пока к нему в сопровождении слуги с факелом не вышел Литус. Прихрамывая, бастард Эбаббара подошел к Игнису, взял из его рук хлыст, отбросил в сторону и осторожно обнял принца. И стоял так, пока не подошла Фискелла с незнакомцем и не увела сына, который словно вовсе обратился в ожившего мертвеца. Уже в доме, в своей комнате, Игнис забылся сном, а утром его стали бить судороги. И тогда к нему вошел тот, кого Фискелла назвала Алиусом Алитером.
        Плохо было Игнису. Плохо было его матери. Плохо было королю Лаписа. Плохо было всему королевскому семейству, разве только Палус продолжал веселиться и тем же вечером распевал какие-то пьяные песни на Северной улице. Плохо было и Каме. А теперь ей стало хорошо. И ведь ничего почти не изменилось, всего-то только и случилось, что несколько глотков хорошего вина да странно переменившаяся в ее глазах полупринцесса Фламма.
        - Эй, ты хоть слышишь, что я говорю? - потрясла ее за плечо Фламма.
        - Да, конечно, - отозвалась Кама, хотя не смогла бы повторить ни одного слова из сказанного рыжеволосой подругой.
        - Ну, так вот, - продолжила Фламма, - я, конечно, не буду повторять все эти важные разговоры, которые вели их величества во время трапезы, хотя и не верю во всякие там королевские секреты. Да и чего там было секретного, все это почти всем известно. На севере разбойничают свеи, на юге опять появляются какие-то степные разбойники, на западе замечены случаи белого мора, и пираты обнаглели, на востоке - тоже какая-то пакость…
        Фламма продолжала говорить, Кама пыталась ее слушать, даже следила за губами, но все время отплывала куда-то, хотя и не погружалась в сон. Смотрела на Фламму, а видела, к примеру, Игниса с задорной улыбкой. Или Рубидуса с жестким взглядом, в глубине которого, как ей казалось, таилось что-то настоящее, не видимое никому, кроме нее. Или Телу с только теперь понятной болью в глазах. А ведь она имела глупость обсуждать с Телой, какая из принцесс сгодилась бы Игнису в жены. А вот Фламма уж точно сгодилась бы. О чем она говорит?
        - …все эти пророчества были ложными. Их специально распускали, чтобы пригласить самый страшный слух, что в этом году камни вернутся окончательно и найдут свое пристанище в шести королевских домах - в Тиморе, Ардуусе, Лаписе, Фиденте, Утисе и Хоноре.
        - И как же они явятся? - спросила Кама. - Повиснут у кого-нибудь на шее? Или их принесет посыльный?
        - Не знаю, - пожала плечами Фламма. - Они обсуждали это как то, о чем им уже известно. Я, конечно, слышала кое-что, но насколько это правда… Эти камни словно и не камни вовсе. Они - как тавро, которое ложится на тебя изнутри. Как… невидимая метка. Или капля поганой крови, которая падает на кого-то, и он становится другим. Ну, получает что-то и что-то теряет. Превращается в такого… ну как будто полудемона, что ли. В мурса! И рано или поздно начинает служить Лучезарному. Или тому, кто его заменяет.
        - А его кто-то заменяет? - удивилась Кама.
        - Ну, кто-то ведь собрал шесть камней из семи? - выпятила губу Фламма. - Я слышала, что даже Сухота случилась из-за того, что страшному колдуну не хватило одного камня тысячу лет назад. А могла бы вся Анкида стать такой Сухотой! А что, если теперь он собрал все семь?
        - Если Сухота случилась из-за шести камней, тогда нам хватит и одного камешка, - пробормотала Кама. - Что значит вот это - Тимор, Ардуус, Лапис, Фидента, Утис и Хонор?
        - То и значит, - щелкнула пальцами Фламма. - В каждом из этих домов кто-то может обратиться в такого демона. И этот кто-то принесет неисчислимые страдания и своему народу, и другим.
        - Почему? - спросила Кама.
        - Как это почему? - вмешалась Лава. - Потому что страдания - это пища Лучезарного. Ну, или того, кто его заменяет.
        - Понятно, - кивнула Кама. - Опять о том же. Лучезарного кто-то заменяет. Неизвестно кто.
        Ей отчего-то безумно захотелось спать.
        - Ничего тебе не понятно, - надула губы Фламма. - Я ведь о том и пытаюсь рассказать! Камни и в самом деле должны уже проявиться, только все изменилось. Они необязательно упадут на эти шесть королевских домов. Кто-то испортил заклинание. Сам Софус с отрядом ходил на место ворожбы в мертвый город Алу и заметил это. Теперь никто не знает, на кого упадут камни. Может, все-таки зацепят и королевства, а может, улетят на край света, куда-нибудь в Данаю, или в Кему, или в Руфу, или еще дальше. Хотя одно предположение есть.
        - Какое? - расширила глаза Лава.
        - Разбойник по имени Джофал, по кличке Веселый Свей, - отчеканила Фламма. - Он сейчас командует огромным войском. Обычный свейский главарь не мог объединить столько разбойников!
        - Подожди, - поморщилась Кама. - Если камни должны появиться только сейчас, откуда у этого Джофала войско? Оно же не выросло, как грибы после дождя в сыром лесу?
        - В том-то и дело! - зашептала Фламма. - Камни явились через тысячу лет после начала Сухоты! Отметились! Шестнадцать лет назад! Их хозяин перенаправил камни сюда. И они теперь вынырнули окончательно, но эти шестнадцать лет уже были пропитаны ядом! Кому надо - тот подготовился!
        - Даже если не понимал, к чему готовится? - поинтересовалась Лава.
        - Да какая разница? - раздраженно замахала руками Фламма. - Скоро будет война! У Джофала двести тысяч войска! Часть их осадила Иевус, который не брал еще ни один враг! Кто он, по-вашему, как не отмеченный камнем?
        - И что? - не поняла Кама. - Свеи сотни раз пытались взять Иевус.
        - Они уже взяли его! - едва не подпрыгнула Фламма. - Гонец пришел прямо на совет!
        - И это все? - удивилась Кама.
        - Мало? - в свою очередь, удивилась Фламма. - А если война? Ты хочешь войны? Я не хочу! В первую очередь война затронет тех, кто на севере - Тимор и Обстинар. Брат моей мамы - король Обстинара! А сестра - королева Тимора! А вдруг они погибнут? Если уж кто и может рассказать мне о моем настоящем отце, то только тетушка Армилла! Она хоть и младше моей матери на три года, но всегда была главной забиякой и заводилой всех их шалостей. Она должна знать!
        - Подожди, - с трудом прожевала кусок мяса и плеснула себе еще вина Лава. - Так что же получается? Камни Митуту атерским королевствам уже не страшны? Или уже не так страшны?
        - Страшны, - вздохнула Фламма. - Софус сказал, что ничего нельзя исключать. Его специально позвали. Камни ищут того, кто будет кормить их кровью. Того, кто будет поить их доблестью. И таких людей среди королевских семей предостаточно. Об этой опасности… - она произнесла с ощутимой запинкой, - король Ардууса и говорил.
        - И кто же в этой опасности? - сдвинула брови Кама.
        - Кто-то, кто отличается от других, - прошептала Фламма. - В ком течет древняя кровь кого-то из героев. Или кого-то из демонов! Или еще что-то, что делает его особенным! Камни сами выбирают того, кто может совершить как можно больше гадостей!
        - Тогда они должны попасть на Рубидуса! - скривилась Лава. - Или на Пустулу.
        - Нет! - повысила голос Кама.
        - Или на… - продолжила Лава.
        - На Игниса, - прошептала Фламма и посмотрела на Каму. - Лава тут клялась, что Игнис никогда бы не ударил соперника в спину! Как еще можно объяснить произошедшее с ним?
        - Никак, - так же тихо ответила Кама.
        Сон куда-то ушел. Есть больше не хотелось. Надо было готовиться к выходу на арену. Сосредоточиться, забыть обо всем.
        - Это еще не все, - медленно, чужим голосом проговорила Фламма. - Есть сведения, что их будут убивать.
        - Кого? - не поняла Кама.
        - Того, на ком камни, - ответила Фламма. - Есть какой-то тайный орден, который укрывается где-то в Светлой Пустоши, он-то и должен разыскивать и убивать всех, кого выбрали камни. Шестнадцать лет назад воины этого ордена перебили посыльных магических орденов у Змеиной башни, откуда началась Сухота! И теперь приходит очередь камненосцев! Будто бы раньше этот орден собирался вырезать королевские семейства всех шести королевств! Ждали только срока, потому что многие сочли срок на этот год. Поэтому король Ардуус и отправил в Алу Софуса. Именно ему удалось выяснить, что заклинание нарушено и шесть королевских семей больше не являются его целью, о чем были оповещены все магические ордена! Впрочем, кто бы поверил Софусу, с ним ходила Великий Мастер Ордена Воды - Никс Праина. Правда, и она тоже не исключила, что часть камней может все-таки оказаться в каких-то королевских семействах. Но убивать будут все равно. Кто-то считает, что носители камней должны быть мертвы. Правда, выходит, что их сначала нужно распознать, а потом убивать. Иначе убивать придется всех.
        - Зачем? - спросила Лава.
        - Не знаю, - скорчила гримасу Фламма. - Софус сказал, что, вероятно, только так можно узнать или отыскать того, кто призвал камни. Хотя я не уверена. Может быть, кто-то хочет забрать камни себе?
        - Как можно забрать… каплю поганой крови? - не поняла Кама.
        - Вместе с жизнью? - предположила Фламма.
        - Так Игниса нужно охранять? - поняла Лава.
        - Еще ничего не ясно, - нахмурилась Кама, подтягивая к себе мешок с доспехом. - Может быть, он просто выпил что-то не то и никакого камня у него нет? Мне еще неясно, что это за орден такой?
        - Не магический! - прошептала, почти просвистела Фламма. - Иногда в орден собираются не только маги, но и убийцы!
        - А ведь кто-то пытался что-то выжечь из Игниса! - вытаращила глаза Лава. - Моя мать приводила к нему Софуса. Ты ведь не забыла об этом?
        - Не забыла, - сказала Кама и с трудом удержалась, чтобы не коснуться слабой отметины на груди. - Но Софус ничего не сказал. Если бы он разглядел в Игнисе камень, он бы сказал об этом? Ладно. Хватит болтать. Мне пора.
        - Все-таки будешь биться? - спросила Фламма.
        - Буду, - кивнула Кама. - Нельзя останавливаться. Ты проведешь меня в ратушу?
        - Да, - вздохнула Фламма. - Мы пойдем с тобой. И одну корзину, пожалуй, прихватим. Я хочу есть.
        - Спасибо тебе, - склонила голову Кама. - Ты настоящая принцесса, кто бы ни оказался твоим отцом.
        - Главное, чтобы он был, - тепло улыбнулась Фламма и вдруг снова сделалась тревожной. - Совсем забыла, с этими разговорами про убийство королевских семей голова совсем перестала соображать. Твой Сор Сойга что-то выяснил насчет слежки за нами?
        - Почти ничего, - вздохнула Кама. - Стражники Ардууса следят за каждым из вельможных гостей города. Свеев смотреть за нами направила не Пустула, а Тела.
        - Не зря король Тотус полагается на нее, - подняла брови Лава.
        - Здоровяка наняла какая-то женщина, - продолжила Кама. - Судя по всему, колдунья. Он должен был запоминать, с кем я разговариваю. Но Сор Сойга тут узнал не так уж много. Через минуту тот здоровяк уже не помнил, кто его нанял. А потом и вовсе обратился в дурачка.
        - Притворился? - не поняла Фламма.
        - Сошел с ума, - отрезала Кама. - По-настоящему. Окончательно. Вентер водил его к вашему Софусу, можешь поинтересоваться. Здоровенный атер, нанимающийся в соглядатаи за неверными мужьями или женами, в минуту превратился в ребенка. Он ничего не помнит и не знает о себе! Тридцать лет его жизни выскоблены, как старый пергамент под ножом писца!
        - Но ведь это запрещенная магия! - воскликнула Фламма. - К тому же - очень сложная!
        - А молния, которая ударила в Игниса на пути в Ардуус, разве была простой магией? - спросила Кама.
        - Но ведь следили не за Игнисом, а за тобой? - удивилась Фламма. - Зачем?
        - Коротышка исчез, - пожала плечами Кама. - Едва почувствовал, что замечен, растворился. Сбросил и балахон, и колпак. И Сору Сойга показалось, что это - женщина. Кстати, его это серьезно насторожило.
        - Разве женщинам разрешено служить соглядатаями? - не поняла Лава.
        - Участвовать в турнирах по фехтованию им тоже запрещено, - хмыкнула Фламма. - А последний след? Тот, что едва прощупывался? Твой Сор владеет магией?
        - Не слишком хорошо, - призналась Кама. - Но он нашел кого-то, кто попытался отследить нити. Так вот, они ведут в Светлую Пустошь.
        - Энки всемилостивейший! - прижала пальцы к губам Лава.
        - Не трясись раньше времени, - усмехнулась Кама. - Обычный трюк магической слежки. Это - как на охоте. Надо заходить против солнца, чтобы зверь тебя не увидел. Против ветра, чтобы не услышал. Светлая Пустошь затмевает любую магическую слежку. Безопасно.
        - Мне все равно страшно, - понизила голос Фламма.
        - И мне, - призналась Кама и еще раз окинула взглядом бесчисленные свитки и снадобья. - Зачем тебе все это, Фламма?
        Фламма вздохнула и смешно сморщила нос, собрав веснушки в пучок.
        - Чтобы быть кем-то, когда я стану никем.
        Глава 7
        Сон
        Это все было не с ним. Не с ним и очень давно. Или вовсе не было. Приснился дурной сон. В этом сне внутрь его тела пробралась какая-то мерзость и, свернувшись змеиным клубком, обвила сердце. А когда в змею ударила молния, она вовсе заползла внутрь сердца и стала пульсировать вместе с ним. Гнать по сосудам кровь и еще что-то пьянящее и дающее силу. Много силы. Так много, что она начинала закипать в жилах и рваться наружу. Так много, что дождь, упавший на плечи, обративший войлочный круг в холодную лужу, должен был закипать, касаясь его тела. Так много, что все его противники казались соломенными чучелами, игрушками, предназначенными лишь для того, чтобы он, наполненный силой, забавлялся с ними. И он забавлялся. Как ребенок. И когда одна из игрушек вдруг проявила норов, он обиделся. Как ребенок. Да, чернота забурлила в его сердце. Отвратительная муть поднялась к самым глазам и ушам, но обиделся он, как ребенок. Перестал видеть и слышать, как принц Лаписа, и остался маленьким Игнисом, игрушка которого то ли отдавила ему палец, то ли оцарапала ладонь. Что делает ребенок с такой игрушкой? Или
отбрасывает ее в угол, или топчет ногой, или ломает на части. И он, сдерживая, или уже не сдерживая, слезы ярости, которые смешивались с дождем, ударил свою игрушку в спину. И все остановилось.
        Муть выплеснулась из глаз и ушей. Ноздри открылись, и холодный воздух наполнил грудь. Его игрушка, нет, не игрушка, а бастард короля Эбаббара, удивительный воин Литус Тацит, корчась от боли, вставал на ноги. Возле него оказался кто-то еще, Мурус - всплыло имя широкоплечего человека в богатом одеянии распорядителя, и Литус стал затягивать тело полосой ткани. И именно тогда до Игниса донесся крик, гул, истошный вой толпы, и он понял, что игра закончилась, и понял, что он совершил.
        Потом прошло несколько лет. Наверное, все-таки несколько минут, в крайнем случае, часов. Но ему показалось, что прошло несколько лет. И все эти годы он стоял один на уже пустой арене, и продолжал идти дождь, но он уже не чувствовал его капель, а холод, который все сильнее сковывал его тело, происходил не от дождя, а его же телом и порождался. После, когда ливень встал стеной, он почувствовал прикосновение. Обернулся, поймал взглядом пустые трибуны, на которых остались несколько как будто знакомых человек, и увидел мать, младшего брата и еще кого-то в серой хламиде со строгим лицом. Они взяли его за руки и повели.
        Вечерние улицы Ардууса, омытые холодным дождем, были пусты. Потоки воды сделали стены амфитеатра из белых серыми, а серые камни мостовой на Вирской площади и стены цитадели - черными. Ручьи устремлялись в сторону Торговой площади, но его повели к Храмовой, на которой высились четыре зиккурата, а потом повернули на Мытарскую улицу, которую он помнил, потому что на ней были лавки с лентами и бусами, где он покупал подарок услужливой красавице Катте. В какой-то момент Игнис обернулся и увидел, что рядом с ним не только его мать со слипшимися от дождя светлыми волосами, но и стражники Лаписа, и мастер стражи Вентер, но они все держались поодаль, а рядом была только мать. Лаус и незнакомец в хламиде куда-то пропали или они были вместе со стражниками, он так и не понял. А потом мать завела его во двор каменного дома, оставила посередине и отошла под навес. И стояла там, словно какая-нибудь кухарка, вырвавшаяся из кухни, чтобы отдышаться от хозяйских придирок и окриков.
        И так прошло еще несколько лет. Или минут. Он, наверное, о чем-то думал, но о чем, вспомнить не удавалось, потому как слишком много времени прошло с тех пор. Хотя, конечно же, он думал о холоде. О тепле. О блаженстве, которое уже никогда не случится в его жизни. Вспоминал купание в морских волнах возле гавани Самсума и печалился, что вряд ли еще когда испытает нечто подобное. Что еще было в его жизни такого, что он хотел бы забрать с собой, когда полог мрака опустится над ним? Утренние разговоры с королем-дедом, запах матери, которая, кормя молоком только что родившегося Лауса, позволила Игнису поцеловать себя в щеку. Податливость и неумение преданной и дрожащей Катты, и неподатливость и умение Телы. Соленые зеленые брызги моря Тамту, и зеленые глаза Регины Нимис. И все. Все вмещалось в это. И больше ему ничего не нужно. Ни тогда, ни после. Если, конечно, будет еще какое-то после.
        Потом он опять думал о холоде, о том, что его левой руке нехорошо, и, скосив взгляд, увидел в ней хлыст. Зачем-то в его руке оказался хлыст. И он держал его не за рукоять, а за навершие, из которого змеилось кожаное охвостие. И, наверное, было что-то правильное в том, что он так держал хлыст, и если кто-то возьмет плеть из его руки, то он сумеет разбудить его одним ударом или несколькими ударами, но главное - выдернет его из этого холодного омута, куда его закручивает и закручивает уже год за годом или минута за минутой.
        Потом стало темно.
        Потом двери дома открылись, и из них вышли двое, один из них с факелом. Второй как будто знакомый. Кажется, это была его сломанная игрушка. Человек, прихрамывая, подошел к Игнису, взял из его руки хлыст и отбросил в сторону. Потом обнял его и стоял так. Долго стоял. Пока дождь не смочил и его одежду. А затем рядом с Игнисом вновь оказалась мать и незнакомец в хламиде, а после все смешалось, и уже утром, когда он открыл глаза и увидел, что лежит на привычном ложе, рыдания охватили его. Страшные рыдания, потому что ни слез, ни дыхания у него не было, но рыдания были, и они рвали его на части. И тогда в комнату вошел незнакомец, или он уже был в комнате. Он взял Игниса за руки и как будто открыл плотину. И сразу появились и слезы, и дыхание, и накатил такой ужас, что Игнис полетел в глубокую пропасть.
        Пробуждение было ужасным.
        Человек сидел рядом и держал его за руку. У него были мягкие и одновременно как будто стальные пальцы. Игнис выдернул руку. Незнакомец улыбнулся и назвал свое имя:
        - Меня зовут Алиус Алитер. Я, конечно, никакой не маг, а обычный угодник. Ну, то есть угождаю. Не сильным или богатым, а просто людям. Могу подлечить, справиться с нечистью, если ее не слишком много, да и разбойников отваживаю порой. Опять же, сообразуясь с их количеством. Но твоя мать отчего-то решила, что мои невинные магические шалости достойны называться магией, и наняла меня. Почти наняла. Твой отец заглядывал, когда ты спал, но пока так и не принял решение. В отношении меня.
        - А в отношении меня? - выдавил из груди бессмысленные слова Игнис.
        - Увидим, - пожал плечами Алиус.
        - Ты говоришь, что не угождаешь сильным и богатым? - прошептал Игнис. - А мой отец и силен, и богат.
        - Для меня нет, - усмехнулся Алиус. - Нет, он, конечно, далеко не беден, да и доблести ему не занимать, и силы в нем предостаточно, но я не о той силе и не о том богатстве говорю. А о тех, которые заставляют служить себе именно как силе и богатству. Нет, я готов угождать просто людям. Сегодня моя помощь требуется Игнису Тотуму, его отцу, его матери и их близким.
        - И чем же ты можешь помочь королевскому семейству? - повысил срывающийся голос Игнис.
        - Просто семейству, - негромко ответил Алиус. - Мало чем. Быть рядом. Помогать видеть то, что нужно видеть. Слышать то, что нужно слышать. Называть по имени то, что должно быть названо по имени.
        - Ну, так назови! - скрипнул зубами Игнис. - Назови то, что произошло со мной!
        - Ты хочешь услышать, что все совершенное совершено не тобой? - спросил Алиус. - Нет. Все, что сделано, сделал ты. Не хмель бесчинствует, а пьяница. Да, есть магия, которая обращает человека в куклу. Но это не твой случай.
        - А мой случай… - начал говорить Игнис.
        - Думаю, что страшнее, - ответил ему Алиус. - Много страшнее.
        - Ты не хочешь сейчас говорить об этом? - понял Игнис.
        - Не хочу, - кивнул Алиус.
        - Я… не болен? - вымолвил Игнис.
        - Я бы не стал называть это болезнью, - пожал плечами Алиус. - Но теперь ты - не только ты. Или, что было бы точнее, ты изменился. И все-таки говорить об этом мы будем чуть позже.
        - Ладно. - Игнис закрыл глаза.
        Сейчас ему казалось, что он опять летит в пропасть. Всюду, куда он мог обратить взгляд, куда он мог бы протянуть руку, всюду была пропасть.
        - Запомни, - послышался голос Алиуса, - все, кто тебя любит, любят по-прежнему. Просто всем им сейчас так же больно, как тебе.
        - И что же мне делать? - спросил Игнис.
        - Начинать все сначала, - ответил Алиус. - И слушать свою мать. Она самый мудрый человек из тех, кто рядом с тобой. И может быть, самый сильный. И готовься, ближайшие дни будут очень тяжелы. Хотя самое тяжелое у тебя уже за спиной. Надеюсь на это. И благодари Энки, что он поставил на твоем пути этого парня из Эбаббара. Если это не везение, тогда я не знаю, что такое везение.
        «Если это не везение, тогда я не знаю, что такое везение», - повторил про себя эти слова Игнис и повторял их еще несколько раз, когда Алиус вышел из его комнаты и вместо него явилась королева, слуги, а затем началось действо, в котором он сам себе казался лишним и с удовольствием бы уснул, только чтобы не видеть, и не слышать, и не чувствовать происходящего.
        В комнате появились несколько масляных ламп, затем чаны с горячей водой. Игниса потянули за руки, раздели, затем поставили в корыто и тщательно омыли все тело. Перед принцем мелькали слуги, служанки, ему казалось, что несколько раз он видел напряженное, со стиснутыми губами лицо Катты, потом лицо матери, но все это словно происходило не с ним. Его коротко постригли, потом побрили, удалили все волосы на теле, включая брови, и даже опалили ресницы, бросив перед лицом на жаровню какой-то горючий порошок, снова вымыли, подстригли ногти и, наконец, натянули на него чистую рубаху и оставили одного.
        - Если это не везение, тогда я не знаю, что такое везение, - пробормотал Игнис.
        И почти сразу заскрипела дверь, и в комнате снова появилась мать. Она подошла к постели, присела напротив сына, положила руки ему на колени.
        - Я в порядке, - ответил он на незаданный вопрос и не узнал собственного голоса.
        - Как бы ни было плохо, ты должен быть готов, что будет еще хуже, - произнесла она негромко и добавила: - Стократ хуже. Хотя это уже не по твоей вине.
        Он промолчал, рассматривая слезы, которые вот-вот должны были упасть из раскосых глаз лаэтки с примесью дакитской и этлской крови. Но не падали, таились где-то вокруг зрачков, едва давали о себе знать.
        - Отец нанял Алиуса, - продолжила мать. - Не знаю, о чем они говорили с ним, но он нанял его. Выходит, что я не ошиблась. Я искала мага, а нашла того, кто будет рядом с тобой. Какое-то время. Все начинается с самого начала. Сегодня будет трудный день, а ночью мы уйдем из города. Даже поздним вечером.
        - Литус? - с трудом вымолвил Игнис.
        - Отбыл в Эбаббар, - кивнула Фискелла. - Здесь остался племянник короля Эбаббара, но он тоже не будет мстить. Я была у него и говорила вместе с Литусом. Все улажено. Сигнум удовлетворился… нашим позором. Хотя, скорее всего, остался равнодушен к этой истории. Литус выразил тебе сочувствие и пожелание здоровья. Выражение почтения и наши сожаления королю Эбаббара отправлены.
        - Я… совершил что-то ужасное… - сказал Игнис.
        - Все позади, - сглотнула Фискелла. - Это наваждение. Ты упал. Теперь нужно подняться. Ты принц Лаписа. Не забывай об этом. Но теперь мы начнем все сначала. Сейчас ты пойдешь на турнир. Посмотришь состязания в магическом умении. Потом турнир по фехтованию. Не забывай, что твоя сумасшедшая сестричка решила повторить давний поступок своей сумасбродной мамаши. И не говори мне, что ты не догадывался.
        - А отец знает? - спросил Игнис.
        - У меня нет от него секретов, - улыбнулась Фискелла. - Твой отец очень достойный человек, иначе я бы не стала его женой. К сожалению, этого же нельзя сказать о Рубидусе Фортитере, но есть иголки, о которые обязательно нужно уколоться.
        - Я тоже укололся? - спросил Игнис.
        - Ты свалился в пропасть, - ответила Фискелла. - Разбился, но, к счастью, не умер, и даже не слишком сильно покалечился. Сейчас придет Тела, поможет тебе собраться. Ты пойдешь на турнир как простой стражник. Будешь сидеть на общей трибуне. Сидеть, смотреть и слушать. Об этом будет знать только сама Тела, Пустула, я, твой отец и те, кто пойдет с тобой.
        - Пустула? - нашел в себе силы удивиться Игнис.
        - Да, - устало кивнула Фискелла. - Тебе придется еще многому удивляться.
        - Кто пойдет со мной? - спросил Игнис.
        - Увидишь, - улыбнулась Фискелла. - Но мне кажется, что с ними ты будешь в безопасности. И вот еще что. Нам всем грозит беда. Не из-за твоего поступка, он лишь приблизил ее. Помни об этом.
        Игнис хотел еще о чем-то спросить мать, но она уже поднялась и вышла - легкая, красивая, сильная. Куда красивее Телы. Слишком молодая, легкая и красивая, чтобы нести на себе тяготы королевской доли, но единственная достойная их нести.
        Затем пришла Тела, с ней была Катта. Служанка шмыгала носом, но, оставив стопку одежды, почти сразу ушла. Тела не произнесла ни слова. Осмотрела Игниса так, словно осматривала сшитое ею платье, провела ладонью по гладко выбритой голове, хмыкнула и потянула вверх рубаху. И он, который с детства никому не позволял одевать и раздевать себя, находясь уже почти в полном сознании, покорно поднял руки, а потом стоял и подчинялся.
        Через несколько минут он оказался одет подобно обычному лаписскому воину, разве только между нижней рубахой и котто ему пришлось принять на себя тяжесть двойной кольчуги - удивительно тонкой, выполненной из лучшей стали, и все-таки тяжелой.
        «Королевская», - понял Игнис и так же покорно принял на шею, запястья, пояс, лодыжки многочисленные амулеты. Порты из тонкой телячьей кожи, такие же сапоги и грубый суконный гарнаш завершили туалет.
        - Пройди, - бросила Тела, и это было единственное слово, которое она произнесла, перед тем как покинуть его.
        После нее явилась Пустула. Громогласная скандалистка вошла в комнату без единого слова, и Игнис, рассматривая ее, внезапно увидел то, что когда-то могло очаровать его дядюшку. Вот так, с закрытым ртом, беззвучно, без змеиных морщинок в уголках глаз и складок у носа, сестра короля Утиса была не просто красива, а очень красива. Вряд ли кто-то во всем Лаписе мог сравниться с нею красотой, кроме Фискеллы и Камы. Правда, с Камой не мог сравниться никто, даже во всей Анкиде. Разве только Регина. Но принцесса Раппу была совсем другой, совсем. Хорошо, что она ушла до конца турнира. Она, конечно, знает. Но хорошо, что она ушла до конца турнира. Хорошо, что она не видела. И плохо. Если бы она не ушла, этого, может быть, не случилось бы.
        - Так, - негромко произнесла Пустула.
        Она поставила принесенную с собой корзинку на стол, подошла к Игнису, взяла его за подбородок и долго смотрела, чуть поворачивая его голову вправо и влево. Затем хмыкнула, решительно потянула его в сторону, посадила на столик, открыла принесенную корзинку и тут же начала втирать в его лицо какие-то мази, постукивать по скулам гусиным пером, пропитанным удушливым порошком, колоть щеки колючими плодами каштана. Размяв неожиданно крепкими пальцами его лицо, она зачерпнула из кожаного кисета какой-то состав и растерла его по всей голове Игниса. Только после этого Пустула позволила себе улыбнуться и, пожалуй, впервые за все ее годы в Лаписе сказала что-то Игнису с глазу на глаз:
        - И заметь, никакой магии. Некоторые на этом зарабатывают приличную монету, правда, смазывают не лицо, но с нелицом у тебя, как мне кажется, все должно быть в порядке. Тем более что это, - она тщательно вытерла ладони тряпицей и ткнула пальцем в собственный подбородок, - не нуждается в ухищрениях и действует не хуже всяких там настоек. И, если ты успел заметить, ничем не уступает достоинствам Телы и уж тем более Катты. Вот. На неделю хватит, а уж там как-нибудь.
        Отвратительная Пустула Тотум скривила губы в усмешке, сунула в руки Игнису бронзовое зеркало и гордо удалилась. Из зеркала на Игниса смотрело чужое лицо. Гладко выбритая кожа черепа пожелтела и как будто покрылась застарелой коростой. Щеки обрюзгли и сползли вниз, оттягивая за собой веки. Лоб избороздили морщины. Даже уши свидетельствовали о том, что их обладателю уж никак не меньше полусотни лет.
        - Меч не бери с собой, только нож, - сказал, войдя в комнату, Алиус. - С мечом на трибуны не пускают. Да не забудь вот этот войлочный валик, подкладку для задницы простолюдины вроде нас носят с собой. И колпак надень, а то прохожие шарахаться будут, будто от прокаженного. Пустула слегка перестаралась. Похоже, у нее к тебе счеты. Ну, ничего, так даже лучше. Только ссутулься хоть немного, с такими лицами так ровно себя держат только на распятии в инквизиторской.
        - Так ведь нет теперь инквизиции? - не понял Игнис.
        - Сегодня нет, завтра будет, - помрачнел Алиус. - Увидим. На знакомых не заглядывайся. На приветствия не отвечай, кто бы ни распахнул тебе объятия. Хотя на объятия с такой рожей я бы не рассчитывал. С нами идут Вентер и Сор Сойга. Считай, что они сами по себе. Понял?
        - Зачем я там? - прошептал Игнис.
        - Ты уже свои фокусы выкинул, а твоя сестричка еще нет, - пожал плечами Алиус. - Посмотрим, на что она способна. Только сначала выпей из этого кувшинчика. Не сомневайся, самое лучше вино. Дакитское. Даже араманское уступает ему. Как раз теперь мы с тобой должны быть чуть навеселе. Не волнуйся, я свою половину уже отпил. И не пожалел об этом!
        Они прошли через привратницкую в соседнее здание, бросили монетку стражнику, миновали еще пару коридоров и оказались в пекарне, где Алиусу пришлось расстаться еще с одной монеткой. Зато уже тут им удалось сразу смешаться с толпой. Игнису казалось, что его лицо облеплено сырым, но уже подсыхающим тестом, и он с усилием останавливал руки, которым хотелось размять скулы и почесать подбородок и уши. Северная улица была заполнена народом, который двигался в сторону амфитеатра. Игнис то и дело слышал свое имя, иногда, как ему казалось, в толпе мелькали знакомые лица, но никто из них не остановил взгляда на странно широкоплечем, но явно немолодом воине. Зато всякая девушка или молодая женщина, что оглядывались в толпе с любопытством, не могли сдержать гримасу отвращения, наткнувшись взглядом на лицо Игниса.
        - Все-таки перестаралась не слегка, - покачал головой Алиус. - Ладно, зато без краски обошлись. Даже купаться можно.
        «Регина, - подумал Игнис, оглядываясь. - Конечно, не узнает. И хорошо, что не узнает. Только бы увидеть ее. И даже поймать отвращение на ее лице. Хоть на мгновение».
        - Не отставай! - взял его за локоть Алиус. - Вот наши ярлыки, запомни, твое имя - Вавато.
        - Вавато, - послушно повторил Игнис. - Брови и ресницы отрастут?
        - Лучше прежнего, - усмехнулся Алиус. - Если голова останется на плечах.
        Им удалось пройти через главный вход. Через него пускали на нижние трибуны, ниже их были только места знати, но тенты, растянутые над ними, не закрывали арену, к тому же с них была видна галерея, по которой спускались вельможи, хотя именно за эти места, судя по звону монет, Алиусу пришлось раскошелиться. В толпе Игнис заметил Вентера, который вертел головой, но на обрюзгшего стражника в лаписском котто не обратил никакого внимания. Сор Сойга на глаза Игнису не попался, да и не стал он его выглядывать, потому что на арене уже шел магический турнир.
        В прошлом году именно на этом турнире Игнис забыл о горечи поражения от того же Литуса Тацита. И хотя главным состязанием ардуусской ярмарки считался турнир фехтовальщиков, именно состязание магов притягивало к себе больше всего внимания. Конечно, многие говорили, что умения вельможных отпрысков не идут ни в какое сравнение с умениями королевских магов и уж тем более орденских мастеров, но где они, эти орденские маги? Кто видел их фокусы? Разве они выступают на площадях и улицах? Кому-то что-нибудь известно об их талантах, кроме них самих? Никому. А вот юные вельможи часто оказывались способными удивить публику, тем более, что магический турнир был единственным состязанием, в котором могли принимать участие девушки. Так что свободных мест на трибунах почти не было, а чтобы попасть на верхние, самые дешевые ряды, кое-кто занимал очередь с ночи.
        Судьей в борьбе юных колдунов был один-единственный человек - ардуусский королевский маг Софус, да больше никого и не требовалось. Претендентам не приходилось демонстрировать умение в выставлении насторожи или в применении боевой магии, о которой они, скорее всего, имели весьма приблизительное представление. Участники турнира создавали иллюзии, или, как говорили в Ардуусе, живые картины. В первые дни состязаний их картины примерял на себе один Софус. Как помнил Игнис, маг требовал создать иллюзию предмета, который он мог бы держать в руках хотя бы десять секунд. Причем околдовывать самого Софуса было не только бесполезно, но и опасно, маг Ардууса отсекал подобные попытки со всяческими болезненными ощущениями для наглецов. Зато любое проявление старания или мастерства принимал с почтением и нередко подвергал и собственную жизнь опасности, беря в руки все, что измудрялись создать чаще всего неумелые вельможные школяры. Те, кому удавалось убедить Софуса в собственной колдовской пригодности, сразу проходили в последний тур. Их всегда было немного. Трое, редко четверо. В этот раз, как понял Игнис,
таких умельцев оказалось трое. И первый из них уже демонстрировал то, что подготовил за прошлый год.
        Дым, которым накрывал арену Софус, истаивал через минуту. За эту минуту молодой маг должен был создать иллюзию, в которой будет спрятан один подлинный предмет, являющийся опорой заклинания. С ударом гонга Софус выходил на арену и уничтожал этот предмет или выдергивал его из магического расчета. Чем дольше держалась иллюзия после исчезновения ее сердца, тем скорее ее автор становился победителем состязания. В прошлом году победителем стал вечно сонный Лентус Нимис, создавший иллюзию горного склона, по которому бродила отара овец, причем подлинным в ней был только колокольчик на шее у старшей овцы. Софус выяснил это на третьей секунде, снял украшение и выбросил его за пределы арены, но иллюзия продержалась еще двадцать секунд, и овцы, к буйной радости публики, покинули горный склон и вслед за колокольчиком полезли на трибуну к вельможам, прикрывающим лица масками. Некоторые из них растеряли не только маски, но и изрядную долю величия. А Лентус в том же году взял в жены дочь короля Эбаббара Субулу, которая визжала на трибуне громче всех, и выпал из участников турнира. Игнис тогда еще потешался над
Субулой, что дылда нацепила на лицо маску, как будто это могло скрыть ее имя. Самым же удивительным было то, что почти всегда победителем оказывался тот, кто выступал последним. Некоторые говорили, что после явного победителя прочие претенденты снимались с турнира, но Игнис не особо в это верил. Претенденты выступали по возрасту, и тот, кто был старше, обладал большими умениями. Во всяком случае, так случалось чаще всего.
        Сейчас на арене, как было и в прошлом году, сиял изумрудной зеленью кусок луга. По нему точно так же бродили овцы, что сразу же вызвало волну хохота на трибунах, но теперь колокольцы висели на каждой. Тут же на траве стояла хрупкая черноволосая девчонка в одежде араманской пастушки и играла на дудке. Овцы задорно блеяли и, как показалось Игнису, с удовольствием щипали траву.
        - Дудка! Дудка! - послышалось шипенье со всех сторон, едва на арене появился высокий и нескладный Софус.
        - Овца! - доносилось в ответ. - Ставлю двадцать монет, что вон та овца, которая не щиплет траву! Овца настоящая! Она же не дура мороком закусывать?
        Игнис затаил дыхание. Как было уже привычно, Софус поклонился на три стороны публике, затем поклонился девчонке, в которой Игнис с удивлением узнал еще в прошлом году бывшую едва ли не малышкой Лацерту Скутум из Араманы, дождался ответного поклона и ловко сдернул с ее головы араманский колпачок. Тут же ударил гонг, и вслед за ним растворилась дудка в руках Лацерты, затем пастушье платье обратилось коричневым плащом, а вслед за этим и одна за другой овцы стали раздуваться, подниматься вверх и на высоте трех-четырех локтей лопаться мыльными пузырями. Вместо травы под ногами глотающей слезы Лацерты вновь возникли обычные доски.
        - Десять секунд, - повернулся к Игнису Алиус. - Тебе понравилось, Вавато? А ведь очень неплохо для шестнадцатилетней девчонки, которая впервые вышла на арену амфитеатра. Из этой принцессы выйдет толк!
        - Говорят, что сегодня все трое впервые! - обернулся к спутникам рослый атер с усами в пол-лица. - Эх, жаль наш Софус пропускает на арену самых лучших, я бы посмотрел на всех! Смотри, Вавато, первый раз здесь? У вас в Лаписе такого не бывает. Да не вздумай уйти после магии глотнуть вина или пива. Фехтование начнется почти сразу. И я очень надеюсь, что вчерашней пакости, которая по милости вашего принца случилась в борьбе, не повторится.
        - Мы тоже надеемся, - кивнул усачу Алиус.
        - Я бы его выпорол, - доверительно наклонился к Алиусу усач, обдав угодника и принца запахом пота и перегара. - Понятно, что ваш король не даст в обиду своего сынка, тем более что он вроде бы и сам понял, что натворил. Но я бы его выпорол. Меня пороли, и я стал человеком. И его надо пороть. А то не получится из него король. А сталь из Лаписа очень хороша. Очень!
        Игнис стиснул зубы, чтобы бешенство, заклокотавшее в его груди, не выплеснулось наружу, и только стальная хватка пальцев Алиуса на его локте, пальцев, которым не помешала даже кольчуга, привела его в себя.
        - Смотри, Вавато, - кивнул на арену Алиус. - Боюсь, что этот праздник повторится не скоро. Если вообще повторится.
        Очередной туман рассеивался над ареной, и еще в его клочьях Игнис с изумлением разглядел головы людей, а потом, когда туман рассеялся вовсе, он понял, что видит перед собой толпу зажмуривших глаза парней. Их было не меньше сотни, но самым удивительным оказалось то, что все они были копией одного и того же человека - юного бастарда покойного короля Раппу.
        - Я удивлен, - хмыкнул Алиус. - Не слишком сложная магия, но не для семнадцатилетнего парня с нелегкой судьбой. К тому же выполненная с выдумкой и с юмором. Эксилис Хоспес, сын Стробилуса Нимиса, которого на неудачной охоте загрызли калбы. Хоспес, ты заслуживаешь, чтобы к тебе присмотреться. А ведь королева Раппу действительно мудра. Не только держит при себе бастарда, но и тратит монеты на его наставников. Ей есть чем гордиться. Да еще и мать парня пригрела, а ведь могла бы…
        - Мать редко видится с сыном, - скривил губы Игнис. - Ее не пускают в замок, а его выпускают оттуда едва ли не раз в месяц. И так, как его теребят наставники, всякий бы отыскал в себе таланты. А ведь его мать из семьи богачей. Ее брат - Импиус Хоспес едва ли не второй по богатству в Бэдгалдингире после короля Тигнума. Герцог! Правитель крепости Алка! А сестра матери Эксилиса, Лорика Хоспес - уже двадцать два года королева Обстинара и родила своему мужу трех сыновей, двое из которых вчера прекрасно стреляли из лука. Так что затворничество Эксилиса ничего не говорит о доброте королевы Раппу.
        - А ты начал приходить в себя, - отметил Алиус. - Я все это знаю, так же, как то, что Эксилис несет в себе кровь древних каламских родов, возможно, даже королей Калама или Таламу. Королеве Раппу есть резон его оберегать. Но что нам с того? Давай смотреть, его придумка кажется мне весьма интересной!
        На арену между тем вышел Софус и, наверное, впервые сам стал причиной хохота. Минуты две маг озирался, пытаясь разглядеть хоть что-то, отличающее одного Эксилиса от другого, пока не закричал с изрядной долей раздражения:
        - Открой глаза, Эксилис Хоспес!
        Глаза открыла вся сотня Эксилисов Хоспесов, и одновременно с этим Софус торжествующе указал на одного из них:
        - Ты!
        Тут же ударил гонг.
        - Быстро, - огорчился Игнис.
        - Не торопись, - рассмеялся Алиус, и, вторя ему, хохот начал прокатываться по трибунам. - Этот Эксилис не так прост. Я думаю, что если он и не победитель, то добрая память о нынешнем турнире. Кажется, двадцать секунд прошлогоднего победителя померкнут, тут речь будет идти о минутах. Ставлю на три минуты!
        - На две! - снова обернулся усач. - Ставлю пять монет!
        - Идет, - кивнул ему Алиус. - До трех минут - твоя победа. Свыше трех - моя.
        - Но… - нахмурился Игнис.
        - Смотри, - прищурился Алиус.
        Эксилис продержался почти триста секунд. Созданные им фантомы готовы были растаять, но простенькое, выполненное по ученическому расчету заклинание, которое, без сомнения, потребовало запаса мума не на одну сотню монет, было составлено так, что растаять они могли, только коснувшись колдуна, причем сделать это не одновременно. В первые десять секунд Эксилис принял в себя десять фантомов, в следующие пятьдесят - еще пятьдесят. А когда их осталось на арене с десяток, то он начал просто убегать от них, кружить, отпрыгивать, с каждой своей ужимкой получая порцию одобрительных окриков и все возрастающий хохот.
        - Чтоб ты добрался до Лаписа без приключений, - зло сплюнул усач, выкладывая на каменный парапет пять медяков, и отправился в другой ряд.
        - А все не так плохо, - улыбнулся Алиус, сгребая выигрыш. - Даже и не знаю, что сможет предложить следующий участник. Последняя ярмарка должна запомниться.
        - Разве она уже не запомнилась? - прошептал Игнис. - Тем, что произошло вчера? И почему она последняя?
        - Живи так, как будто каждый твой день последний, - шепотом ответил Алиус. - Как будто завтра ты встретишься с Энки и будешь говорить с ним о своей жизни. И тогда ничего подобного вчерашнему с тобой никогда не случится. Смотри! Это действительно стоит запомнить.
        Из наведенного Софусом очередного тумана вставал лес. Трещали сучья, бугрилась кора, распускались листья, росли кроны. Вот ветви достигли уровня тентов, поднялись выше, еще выше, раскинулись едва ли не до зрителей, обдав их запахом молодой листвы и оглушив птичьим гомоном. Вот заблестела на весеннем солнце паутина между ветвей, запищали птенцы в гнездах. Распустились цветы на северных лианах. И уже рассеявшийся дым Софуса словно обратился лесной тенью. И создала все это хрупкая фигурка, которая стояла не на арене, а чуть в стороне.
        - Энки благословенный, - только и сумел вымолвить Игнис. - Это же Аментия Адорири! Сумасшедшая Аментия! Вот уж не думал… Никто не ожидал, что она хотя бы покажется на людях, не то что выйдет на арену! А такое…
        - Потрясающе, - прошептал Алиус. - Не думал, что увижу что-то подобное. А ведь этому могли бы позавидовать и жрецы прайдов, а уж они-то управляются с деревьями так… Не будь девчонка королевской дочкой, ей прямая дорога в один из магических орденов.
        - Никогда, - покачал головой Игнис. - Приручить Аментию или ее братца Фелиса - невозможно.
        - Посмотрим, как это удастся Софусу! - пробормотал Алиус.
        Над амфитеатром, если не считать птичьего гомона, раздающегося из леса, поднявшегося из свежих досок настила, стояла тишина. И маленькая девушка с черными волосами, черными глазами и черными бровями на белом, словно из белого фарфора лице, создавшая этот лес, была без сомнения победительницей турнира, что бы там ни думал долговязый ардуусский маг Софус, который как раз теперь ходил вокруг арены и раздраженно щурился.
        - Ладно! - наконец закричал он так, что его услышал каждый. - Ты победила! Что настоящего на арене?
        - Все, - ответила Аментия.
        У нее был тихий голос, но сказанное ею услышал каждый.
        - Что значит все? - прошипел Софус, не подозревая, что даже скрип его зубов, волею восемнадцатилетней дочери короля Утиса, отчетливо слышен на задних рядах.
        - Доски, - пожала плечами Аментия. - На арене настоящие - доски. Из них выросли деревья. Трава. Птиц, пауков, разных жучков - я принесла с собой. Незаметно. Так что - все настоящее.
        - Тогда где же иллюзия? - разъяренно зашипел Софус.
        - Иллюзия я, - ответила Аментия и растаяла, после чего тут же появилась за спиной Софуса. - Я не езжу на ардуусскую ярмарку. Я люблю Утис. Но эта ярмарка может оказаться…. Поэтому я решила участвовать. И вчера, когда я вырастила из яблочного семечка дерево, и это - это не иллюзия. Иллюзия я сама. И сейчас я там, а здесь не я.
        И она снова растаяла и вновь оказалась за спиной Софуса.
        - Или не совсем я.
        - Как долго это будет продолжаться? - процедил сквозь зубы маг.
        - Час, - ответила Аментия. - Сейчас листья начнут опадать, деревья станут голыми. Через час их можно рубить, раньше - бесполезно. К тому же надо дать птицам увести птенцов. Но если хочешь, деревья сгниют и обратятся в труху. Тогда придется ждать два часа. Но доски придется все равно менять. Я видела, в ратуше для фехтования приготовлены специальные щиты, так что ничего страшного. И насчет корней не беспокойся, они сами вылезут на поверхность, я прослежу. Камень почти не поврежден. Я побуду здесь, хорошо?
        - Она и в самом деле безумна, - прошептал Игнис.
        - Всякий умник кажется тому, у кого ума нет вовсе, безумцем, что не исключает и обратного, - ответил Алиус. - А ведь твой поступок забудут скорее, чем я думал. А уж после фехтования и подавно. Как ты думаешь, чем обычно занимается в последний день ярмарки какой-нибудь пожилой стражник, который вырвался в город от жены, да еще заполучил пять медяков?
        - Упивается, - ответил Игнис.
        - Упиваться мы не будем, но немного выпьем, - поднялся на ноги Алиус. - Или ты хочешь смотреть, как желтеют и облетают листья? Брось! Я видел это уже много раз! Ничего интересного!
        Глава 8
        Кама
        Кама смотрела, как магический лес увядает. Листья уже осыпались, и теперь с глухим треском рушились стволы, рассыпаясь в гнилую пыль и обнажая потрескавшийся камень арены. Рядом уже суетились мастеровые, торопясь засыпать трещины в камне песком и разгрести труху. Новые деревянные щиты лежали тут же.
        - Посмотри на публику, - прошептала Лава, которая стояла рядом. - Они уже забыли об Игнисе.
        Несмотря на то что турнир по фехтованию отодвинулся более чем на два часа, публика почти не поредела. Впрочем, и эти два часа уже иссякали.
        - А мастеровые порядком раздражены! Вот уж кому магия не в радость! - заметила Лава.
        - Они провозятся еще полчаса, - ответила Кама. - Или чуть меньше.
        И добавила, потерев пальцами виски:
        - Игнис среди публики. Я чувствую. Хорошо.
        - Чувствуешь? - не поняла Лава.
        - Да, - кивнула Кама. - Всегда чувствовала его. Единственного из всех. А теперь еще сильнее. Ему плохо, но он здесь. И он выправится.
        В коридоре раздались гулкие шаги. Еще подходя к подругам, Фламма почти закричала:
        - Нет, вы посмотрите, на втором этаже сидят распорядители, на первом толпятся участники состязаний, проклиная эту, без сомнения, сумасшедшую и несравненную колдунью, что отодвинула начало турнира, а на верхней галерее, с которой самый лучший вид, - никого! А я еще беспокоилась, что кто-то увидит, как ты облачаешься в доспехи!
        - Напрасно, - ответила Кама. - Я бросила насторожь на лестнице и была бы предупреждена.
        - Всюду эта магия, - почесала нос Фламма. - А я вот разорвала твою насторожь, прошла и вновь связала ее за собой, а ты даже и не заметила.
        - Зря тратила время, - сказала Кама. - Меня, Лаву и тебя эта насторожь даже не коснулась бы. А через час она и вовсе растает.
        - Одни колдуньи вокруг, - поскучнела Лава. - А мне Софус сказал, что из меня будет толк, только если меня обвешать амулетами с головы до ног. А еще он сказал, что, если хочешь, чтобы твое колдовство заметили и оценили, ты должна быть плохим магом. Потому что хороший маг колдует очень редко, но когда колдует, то всегда может устроить так, чтобы его колдовство осталось незамеченным.
        - Ты хочешь сказать, что Аментия плохая колдунья? - вытаращила глаза Фламма. - Я завистью изошла! Хотела бы я оказаться иллюзией, когда матушке взбредет в голову отвесить мне подзатыльник!
        - Почему плохая? - не поняла Лава. - Аментия выступала в состязании. Она и должна была удивить. Но если бы она сотворила нечто подобное в каком-нибудь придорожном трактире, боюсь, ей намяли бы бока. К тому же Аментия не в себе!
        - Не соглашусь, пока не увижу ее вживую, - покачала головой Кама.
        - Ты забыла? - удивилась Лава. - Мы же играли с ней вместе когда-то!
        - Играли, - кивнула Кама. - Когда нам с тобой было по семь или по шесть лет.
        - Так давно? - вытаращила глаза Лава.
        - Только не говори, что это было как будто вчера, - скривилась Фламма. - И не стони, что у тебя ничего не идет с магией. Фехтуешь ты тоже очень неплохо, а уж если придется съездить по роже какому-нибудь Палусу, то никто лучше тебя не справится.
        - Да, - мечтательно вздохнула Лава. - В прошлом году это у меня вышло отлично. Жаль, что в этом году при моем приближении он умолкает.
        - Крутится внизу возле Рубидуса, - скорчила гримасу Фламма. - Вот по таким, как Палус, и определяем, что за времена настают. Если начнет подниматься, значит, дела дрянные.
        - Где-то начнет, а где-то такого и на порог не пустят, - обернулась к окну Лава. - А ведь уже заканчивают! Быстрее, чем ты думала.
        Кама посмотрела на арену. Мастеровые настилали доски, от колдовства Амелии осталась горка гнили, которая на глазах обращалась в прах.
        - Послушай, - глядя на сестру, голову которой стягивал платок, Лава взъерошила свои светлые волосы, - разве Софус не догадывается, что ты девушка? Нет, понятно, что распорядитель проверяет под шлемом длину волос, но Софус! Он же накладывает заклинание на каждого! И при этом проверяет, чтобы не было никаких амулетов, заговоров! Он что, плохой маг?
        - Хороший, - вместо Камы ответила Фламма. - Очень хороший. Не знаю, что он за человек, но маг он отменный. Я спрашивала у матери, она сказала, что Софус вроде как из Бэдгалдингира? Обычный ремесленник, что-то там резал из дерева, особенно посохи ему удавались. А уж когда оказалось, что каждый посох полон мума, тут и стали искать, кто их шлифует. Говорили, что орденские маги из самого Самсума приезжали, чтобы уговорить Софуса вступить в одно из их братств, но он отказал всем. Не хотел никуда уезжать. В той деревне на северном склоне ущелья никого, кроме него, не осталось. Ну а потом прежний ардуусский маг состарился, стал искать ученика и сделал им Софуса, хотя тот уже тогда был немолод. Софус неожиданно для всех согласился. И вот, кое-чему научился за эти годы. Да, ему узнать, кто стоит перед ним, легко. Но он же сигнальную магию накладывает! А она штука зыбкая, если он перед этим прощупывать каждого будет заклинаниями, то она может и не лечь на запеченное.
        - Запеченное? - не поняла Лава.
        - Проколдованное, значит, - поморщилась Фламма. - Да и зачем ему?
        - Ладно, - надела на голову шлем Кама. - Я пойду… Что со жребием?
        - Жребий как жребий, - пожала плечами Фламма. - Ты ведь там - черный неизвестный? Хотя из неизвестных ты одна осталась. Я всем сказала, что ты мой приятель. Думаю, они себе все головы сломали, что за ловкач пробивается в зятья к королю Пурусу.
        - Меня устроят четыре головы, - стала заматывать шею черным платком Кама.
        - Голова Рубидуса будет третьей, - сказала Фламма. - Если сумеешь ее взять. И если он доберется до третьей схватки.
        - Кто первый бьется со мной? - спросила Кама.
        - Пуэр Краниум, - наморщила лоб Фламма. - Твой поединок второй в турнире. А Пуэр Краниум, если ты не забыла, второй сын короля Бабу. Весельчак! Довольно ловок.
        - Да, я следила за ним позавчера, - кивнула Кама, вытягивая из-под шлема платок. - Чуть не забыла. Интересно, что подумал бы распорядитель? Кто вторым?
        - Не знаю, - скорчила гримасу Фламма. - Или Церритус Ренисус, или Сигнум Белуа.
        - Младший принц Бэдгалдингира сильнее, - вздохнула Кама, - надеюсь, он и возьмет вверх. Не хочу, чтобы мою победу над Сигнумом восприняли как плату за позор моего брата.
        - Ты так говоришь, как будто уже победила Сигнума! - подняла брови Лава.
        Кама сверкнула глазами в прорезях шлема.
        - Если я неспособна победить Сигнума, то что же тогда говорить о Рубидусе?
        - И ты все еще думаешь, что у тебя получится? - шмыгнула носом Лава. - Не победить Рубидуса, а чтобы как с твоей матерью? А?
        Кама не ответила, проверила застежки перчаток, похлопала ими по нагруднику, делавшему ее похожей на напыщенного голубя, топнула ногами, взмахнула руками. Поножи и наручи держались хорошо.
        - Тебе все равно, с кем ты будешь биться в четвертом круге? - удивилась Фламма.
        - Все равно, - ответила Кама. - Кроме Рубидуса там только два безупречных фехтовальщика - Фалко Верти, принц Фиденты, и Адамас Валор, принц Тимора. Кто-то из них.
        - Адамас мой двоюродный брат! - гордо заявила Фламма. - Хотя не исключаю, что и Фалко Верти… Не покалечь моих явных и мнимых родственников, демоница!
        - Как так? - вытаращила глаза Лава. - Хотя если счесть, что мать Фалко - родная сестра короля Тимора, отца Адамаса, а он твой двоюродный…
        - Не будем гадать, - улыбнулась Фламма.
        - Я не демоница, - вздохнула Кама. - Я дочь Тотуса Тотума и Фискеллы Тотум. И, кажется, дура.
        - Мы все время от времени дуры, - начала тереть нос Фламма. - Главное, не привыкать к этому. Удачи тебе.
        - Пригодится, - ответила Кама и пошла к лестнице.
        …Она и в самом деле чувствовала себя дурой. Не потому, что боялась не победить Рубидуса или даже не добраться до него в турнире. И не потому, что вокруг Рубидуса крутился мерзкий Палус, да мало ли кто вокруг него крутился. Тот же Алкус Рудус ходил за Рубидусом хвостом. И Болус Арундо внимал каждой его шутке. Нет, дело было в другом, принц Кирума не был похож на ее отца. Он мог оказаться и мерзавцем, и героем, но он ничем не напоминал Тотуса Тотума. Выходит, то, что она сама себя числила копией матери, ничего не значило. История не могла повториться. Отлить новый золотой слиток в старую форму невозможно, потому что время - как песок, а песчаная форма недолговечна. Почему-то это стало ей очевидным только теперь. Может быть, из-за того, что она вдруг поняла: с матерью все происходило иначе. Фискелла не собиралась завоевывать Тотуса Тотума. В том турнире она просто столкнулась с ним в финале, но ею двигала не любовь, не страсть, не увлечение Тотусом и кем бы то ни было! Она просто куражилась. Она всего лишь хотела доказать сама себе, что она и это может. И она доказала. А все прочее случилось само
собой. И только лишь усилиями будущего короля Лаписа.
        Что же получается?
        Кама зажмурилась, ноги словно сами находили ступени.
        Выходит, она должна тоже стремиться к тому, чтобы проявить себя? Никакого Рубидуса в ее голове быть не должно? Только страсть к фехтованию и жажда победы? Но у нее не было страсти к фехтованию. Да, она чувствовала ветер, о котором ей говорил Сор Сойга, да, она могла растворяться в движении, но это не была страсть к фехтованию. Это было ощущение полета, и для него ей, Камаене Тотум, не нужен соперник. Она могла одна часами танцевать с мечом на заднем дворе лаписского замка, и уж тем более не помышлять ни о победах, ни о способах очаровывания принца Кирума.
        Значит, она другая. Она не Фискелла Этли. Она Камаена Тотум. Может быть, в будущем, Камаена Фортитер. А может быть, и в будущем Камаена Тотум и больше никто, как на всю жизнь больше никто ее тетка - Патина Тотум. А ведь она тоже была красива, несмотря на свой рост и громкий голос. И даже ее возраст, а в этом году ей исполнилось пятьдесят два года, не стер следы былой красоты. Какой судьбы хочет для себя Кама? Такой же? Такой, как судьба матери? Или еще какой-то? Или сейчас она ни о чем думать не способна, только о том, что Рубидус Фортитер стоит в нескольких шагах от нее и рассматривает своего возможного соперника без малейшего опасения. Немудрено, все первые схватки она проводила на грани умения. Старалась не сделать ни одного жеста, который мог бы выдать школу дакита Сора Сойга. Ни одного мастерского укола. Все ее победы были почти случайными. Казались почти случайными. «Везунчик!» - неслось с трибун. Ну и что. Во всяком случае, никто из побежденных ею не считал себя уязвленным. Просто к ним повернулась спиной судьба. Интересно, что они будут говорить после сегодняшнего дня? Послушай, Кама, да в
тебе просыпается азарт? Спокойнее. Тише. Медленнее. Где ты, холод в груди? Не мешай мне, но будь рядом. Не мешай мне. Но не исчезай. А то я вспыхну от взгляда кирумского принца.
        - Ну вот и все в сборе, - довольно прогудел Мурус. - А то я уж хотел окликать твою огненную подружку, Черный. Знаешь о жребии? Ты выходишь на арену вторым. Твой соперник - Пуэр Краниум. Вон он стоит, улыбка от уха до уха. Может, подашь голос, а то тут уже ставки делают на твою персону? Ты из атеров или араманов? Молчишь? Ну, правильно. Меч бери. Ну вот уж выбирать тут нечего, все одинаковые, сам балансировал. Ну, как знаешь. Да, дай-ка я почешу тебе загривок, а то случалось тут, бывало… Ну-ка. Не, парень. Но молодой, шея так себе. Ну, ничего, ничего. Схватки не шеей выигрываются. Хотя в последний день турнира никто еще не выезжал на везении. Так что прости, Черный, но будем считать везением, если тебя никто не покалечит.
        Кама стояла на нижней галерее в ряду прочих претендентов, единственная в шлеме, которые прочие держали в руках, и перебрасывала из руки в руку турнирный, без режущей кромки и с тупым концом клинка, меч. Обычный атерский меч на полтора хвата с длиной клинка в полтора локтя, и в самом деле неплохо отбалансированный, тяжелый для девчонки, которая в два раза легче обычного атерского воина, но если бы все девчонки были так сильны, как принцесса Кама, то все атерские воины считали бы себя слабаками. Или почти все. Вот Мурус, пусть и лаэт по крови, все одно считался атерским воином и слабаком точно не слыл, но то, что он говорил, Кама не просто пропускала мимо ушей, а почти и не слышала, потому что в голове билась одна мысль: «Он рядом. Он рядом. Он рядом».
        - Слушаем меня, принцы, племянники королей, дальние родственники королей и прочая знатная замесь, - как всегда грубовато начал увещевать претендентов Мурус. - Сейчас трубачи надорвут глотки, и первая пара пойдет на арену. У арены, милостью Энки, вас встретит наш первый ардуусский ворожей - худая дылдина Софус, да пошлют ему боги упитанность вслед за его сытостью, а то даже неудобно перед подданными благословенного Пуруса. Софус проверяет вашу магическую хитрозадость и накладывает на вас чары. С той секунды вы сражаетесь не до крови и переломов, а до того момента, пока чары на любом из вас не сообщат публике, что вы ранены или убиты. Не взаправду, конечно. Но если кто плохо соображает с мечом в руках, слушайте гонг. Ударил бронзовый молоток - начало боя. Ударил второй раз - конец боя. Меч опустить, поклониться, замереть. Кто не поймет, ударю молотком по затылку, имею такое право по уложению фехтовального турнира. Бой закончился - пошли прочь с арены. Победитель на лавку у ратуши, ждать следующего испытания, проигравший в ближайший трактир, чтобы залить горе вином, если, конечно, мамочка и папочка
это дозволяют. К Софусу подходить при каждом следующем поединке. На арене не дозволяется никакого контакта, кроме контакта мечами. Ни кулаки, ни колени, ни рукояти мечей, ни ножи, прости, Энки, за постыдное допущение, ни даже ваши лбы и задницы - ничего, кроме ваших клинков. Ясно?
        Финалисты, почти все из шестнадцати, ответили сдержанным хохотком.
        - Вот и ладно, сынки, - кивнул довольный Мурус и распахнул двери ратуши. Свежий холодный весенний воздух лизнул в прорезь шлема переносицу Камы.
        - Ну, - прижав ладони к ушам, чтобы не оглохнуть от старания ардуусских трубачей, рявкнул Мурус. - Начали!
        Кама даже не услышала, кто вышел на арену первым. Она стояла с краю и краем глаза видела, как Пуэр Краниум, второй отпрыск славного короля Бабу Флагрума Краниума, высовывается из строя и смеется, пытаясь разглядеть будущего соперника, но не думала о нем, хотя перед ее взором и мелькали все пять Краниумов - старший, Такитус, бабник и гуляка, весельчак Пуэр, с которым ей придется скрестить меч, средний Веритас - гордость и надежда своего отца, борец, которого едва не покалечил Игнис, и две принцессы - Катена и Флос. А ведь если кто и мог сравниться из незамужних принцесс красотой с Камой, то как раз дочери короля Бабу. Интересно, пришла бы кому-нибудь из них в голову мысль отправиться с мечом в руках на фехтовальный турнир? Хотя Флос еще только семнадцать лет, но так и Каме семнадцать. Зато Катене уже девятнадцать, и как бы ни пускал слюну Нукс на полненьких принцесс, всякий раз, когда речь заходила о Катене, его глаза стекленели, а язык приклеивался к небу. Кажется, он даже забывал о еде. Только вот Катене девятнадцать, как Нуксу, так что вряд ли она дождется, когда улыбчивый толстяк из Лаписа
соблаговолит преодолеть робость и подойдет к ней на карнавале. Зато Нигелла поминала как раз Пуэра. И не просто поминала, а с придыханием, не менее десятка раз повторила:
        - Он веселый, он веселый, он веселый. И добрый. А то, что седой с юных лет, так ничего страшного, главное, не лысый. Да и если бы лысый, разве в этом счастье? Зато веселый и добрый. Все говорят, что добрый. И старший брат его добрый, но кому нужна доброта, если ты пьянь и бабник? А Пуэр и не пьянь, и не бабник, а веселый и добрый.
        «Ну что ж, - пробормотала, полузакрыв глаза, Кама, - не знаю, как насчет добрый, а насчет не бабник - очень сомневаюсь. Всякий мужчина должен быть бабником, но только до того момента, когда увидит ту, ради которой он будет готов сойти с ума. Что бы ты сказал, Рубидус, если бы заранее знал, с кем тебе придется скрестить меч?»
        Удар гонга прервал ее размышления. И это не был удар гонга о начале турнира. Одна схватка уже состоялась, потому что до открытых дверей нижней галереи долетел голос Муруса:
        - Пуэр Краниум! Второй сын короля Бабу против неизвестного в черном шарфе! Да будет Энки милостив к сынам его, испытывающим собственную доблесть!
        «К сынам, - усмехнулась Кама. - Дочерям Энки милость не полагается. Что ж, придется обойтись без милости».
        - Подойди, сын мой, - услышала она голос Софуса. - Встань ровно, опусти руки. Не дергайся, сейчас ты почувствуешь легкое жжение в плечах. Вот так. Фехтовальный панцирь предназначен для учета попаданий по твоему телу. Он охватывает твои руки от локтей к плечам, голову, туловище и ноги до колен. Правила боя донес до вас Мурус, я же могу добавить, что повреждение ног ниже колен или рук ниже локтей не будет принято в качестве победы, но может послужить победе как первая ступень к ней. Все понятно?
        Кама кивнула.
        - Магическое пламя не должно служить основанием для прекращения боя, - добавил Софус. - Распорядитель Мурус может счесть рану не смертельной. Ждите удара гонга.
        Кама снова кивнула и через секунды уже стояла на досках арены. Как первая подошедшая к Софусу, она прошла дальше, и теперь перед ее глазами высилась ратуша, а вся публика гудела справа, слева и за ее спиной.
        - Везунчик! - раздавались вопли с верхних ярусов. - Откуда ты? Кто ты? Стыдно показать лицо? Что-то ты ростом не вышел, неуклюжий! Думаешь, тебе всегда будет так везти?
        Да, не последним доводом посетить турнир была возможность выкрикнуть какому-нибудь принцу с трибуны оскорбление, которое, впрочем, таковым не считалось, пока не была затронута честь его родителей, за чем следили специальные слухачи. В этом смысле безымянный воин с черным шарфом на шее был беззащитен. Но Каме было все равно. Она даже не смотрела на Пуэра, который уже встал напротив нее, расставил ноги, осветился широкой улыбкой, прежде чем опустить забрало шлема, а затем ухватил двумя руками меч. Она знала этот хват, точно так же бился на турнирах и Такитус, когда вино еще не стало его первой любовью: одна ладонь ложится на начало другой, и они меняются местами, а меч порхает вокруг бойца, и противостоять ему трудно, потому что две руки бьют сильнее одной, и меч движется быстрее, но если две руки вместе подобны одной руке, так зачем менять две руки на одну? Тем более что меч, которым управлялась Кама в Лаписе, был тяжелее турнирного меча, и она не чувствовала его тяжести ни правой, ни левой рукой, он становился частью ее тела; правда, хват на том мече был двойным. Не столь большим, как бывает у
дакитского меча, но близким к нему. Ну и что, всего-то и надо не думать об этом. Руки сами знают, что делать. И ноги. «Не вздумай командовать ногами и руками, туловищем и глазами, - увещевал ее Сор Сойга. - Ты должна управлять только своим духом, все прочее оставь ветру, который будет жить в твоем теле. Копи этот ветер. Запасай его. По капле за каждый час упорных занятий. Когда накопишь на полноводную реку, на ураган, они снесут любого твоего противника».
        И она копила каплю за каплей, потому и магией не могла заняться в меру своего таланта, а схватывала только самое необходимое. Запоминала наставления Окулуса, уходила на задний двор и снова копила каплю за каплей, пока на галерее не появлялся Игнис и не кричал раздраженно:
        - Ну сколько можно без толку махать мечом? Ты обещала побороться со мной!
        «Все, - подумала Кама. - Больше я не везунчик. Река не река, а ручеек должен был накопиться. Все».
        И она закрыла глаза, уже не всматриваясь в Пуэра, который начал подпрыгивать на месте еще до удара гонга и выделывать воздушные веера мечом справа и слева от себя тоже еще до удара гонга. Она ждала начала схватки с закрытыми глазами. Пуэр был бы хорош на поле боя против плохо обученных ополченцев, но даже те могли бы остановить его ударом копья. Копья у Камы не было, но ветер в ее тело Сор Сойга поселить сумел.
        - С богом! - рявкнул в накатившей тишине Мурус и ударил молотком по диску.
        И все началось…
        Когда Кама впервые приехала в Ардуус, ей было лет пять. Как раз тогда их с Лавой отправили в застеленную коврами комнату, где под присмотром служанок бегало с десяток крох, и черноглазая Аментия Адорири в том числе. Кама, Лава и Аментия забились в угол, забрались с ногами на мягкую скамью и с ужасом смотрели на прочих королевских отпрысков, которые с визгом носились по залу, расшвыривая игрушки, стулья и чучела зверей, расставленные по углам. Аментия с одобрением посмотрела на Лаву и Каму, которые были младше ее на год, потом с неодобрением на малолетнюю орду и сказала пять фраз, всякий раз загибая на руке пальчики.
        - Я люблю Утис, - это был первый пальчик.
        - Я не люблю Ардуус, - второй пальчик.
        - Больше не приеду сюда, - третий пальчик.
        - Не нужно бояться, - был приготовлен к загибу четвертый пальчик. - Когда страшно, тебе кажется, что ты маленькая. И что ты сидишь в уголке. Как мы сейчас. А ты представь, что ты большая. И ты не в уголке, а в центре. На горке. Или на стульчике, но выше всех. И большая.
        Кама тогда оглянулась, хотела возразить, что можно, конечно, представить, что ты большая, хотя ты маленькая, но представить, сидя в уголке, что ты на горке, да еще и в центре, совершенно невозможно, но четвертый пальчик уже загнулся.
        - Вот так, - подвела итог рассуждениям Аментия, загнув пятый пальчик.
        - Вот так, - шагнула вперед огромная Кама, перенеся на шаг центр всего города, всей Анкиды и, может быть, всей Ки, который удачным образом совпадал сегодня с нею. И впустила в себя ветер.
        Она даже не поняла, шла ли навстречу Пуэру или оставалась на месте. Только, кажется, пританцовывала, как Вервекс, но не потому, что ей нужно было избавиться от страха, нет, просто ветер закручивался в ее теле смерчем. Скорость, которая могла бы снести с ног любого, стягивалась узлом вихря. И когда Пуэр, сверкая мечом, приблизился достаточно, чтобы смять противника, Кама сама стала ветром. Переступила с ноги на ногу с поворотом и снова оперлась о ту же ногу. Не наклоняясь, проскользнула под мечом Пуэра, обернулась вихрем и чиркнула по прикрытой доспехом печени принца Бабу своим мечом, который вдруг почему-то оказался в обратном хвате и следовал за нею подобно хвосту.
        Она еще продолжала движение, когда услышала треск магического пламени, удивленный вскрик Пуэра и только потом увидела, что лиловые языки софусского наговора лижут кольчугу противника. Гонг Муруса возвестил, что победа в поединке осталась за нею. И Кама, кланяясь ревущей публике и не столь расстроенному, сколь обескураженному Пуэру, не отпустила ветер. Она уснула вместе с ним. Замерла. Застыла на вздохе. И опустившись на скамью, на которой уже сидел победитель первой схватки, не видела ни его, ни следующие поединки, потому что все это не имело значения, и даже Рубидус, который был где-то рядом, на самом деле оставался бесконечно далек от нее. И она застыла в этом полувздохе до того мгновения, когда вновь было выкрикнуто - «Черный!», и в этом же полувздохе подошла к Софусу, который только похлопал ее по плечу, и точно так же встала спиной к публике, и даже не сразу поняла, что все-таки ее соперником стал не Сигнум Белуа, а второй сын короля Бэдгалдингира - Церритус Ренисус, которого она ни разу не видела в деле, но и это не имело никакого значения, потому что следующей схваткой будет схватка с
Рубидусом. И она, которая мечтала о прикосновении его пальцев, сама должна будет прикоснуться к нему, но не пальцами, а клинком.
        Церритус, конечно же, не успел понять, с кем ему придется сражаться. Безымянный везунчик изменился в секунду, для того чтобы понять что-то, следовало бы эту секунду поймать, вытянуть и рассмотреть в подробностях, чего сделать не успел никто, возможно даже никто из публики. Но как раз теперь все претенденты на главный серебряный рог Ардууса и пытались поймать эту секунду, чтобы разгадать, что же все-таки сотворил незнакомец с не самым плохим бойцом Пуэром Краниумом, если каждый из них еще подумал бы, как преодолеть стальные веера принца Бабу. Но Церритус не имел такой возможности, ему приходилось знакомиться с безымянным воином начисто, впервые. И он был осторожен. Он вспомнил все наставления мастеров фехтования, которых в Бэдгалдингире было больше, чем в любом атерском королевстве, и почти столько же, сколько в Дакките. Его противник двинулся вперед и вышел почти в центр арены, опустив меч к доскам арены. А Церритус двинулся по спирали, держа меч над головой и переставляя ноги в соответствии со строгим каноном - носок, пятка внутрь, затем другая нога, носок, пятка внутрь, легкий поворот, колени
согнуты, чтобы в любой момент совершить прыжок, рывок, шаг и нанести удар - быстрый и разящий. Он держал дистанцию в пять шагов, которую невозможно преодолеть без прыжка, без усилия, без толчка, и если не чувствовал себя в безопасности, то уж во всяком случае был готов распознать любую опасность и отразить ее. Но он не знал, что имеет дело с ветром, накопленным его противником по капле, и когда Церитус поравнялся с правой рукой незнакомца в черном шарфе, когда ему осталось два или три шага, чтобы попробовать прощупать противника, скрестить с ним мечи и поступать дальше по обстоятельствам - отойти или постараться поразить везучего наглеца, Черный нанес удар сам.
        Противник не толкался, не прыгал, не прилагал усилие. Он скользнул в сторону Церритуса выставленной ногой, но не замер в трех шагах от него, а почти лег на камень, раздвинул ноги так, как это могли сделать только площадные акробаты, поножи звякнули о доски, или это звякнул нагрудник безымянного о его же наколенник, потому что Черный вытянулся вперед и достал острием меча до живота принца Бэдгалдингира.
        Вновь затрещало, заискрилось магическое пламя, которое не приносило ожоги, но обжигало, может быть, сильнее настоящего пламени, и тишина, повисшая над ареной, разорвалась истошным криком восторженной публики не сразу после удара, а когда безымянный воин, невозможный везунчик, который вдруг оказался искусным бойцом, поднялся не так, как сделал бы кто угодно, да тот же площадный акробат, а не сгибая ног, подобрал их, одновременно вставая, словно взводил самострел.
        И все-таки все шло неправильно. Кама села на скамью и снова закрыла глаза. Публика ревела. Мурусу пришлось подхватить диск и, грохоча по нему молотком, сделать пару кругов по арене, пока удалось угомонить зрителей, а Кама уже не слышала ничего, рассчитывая вынырнуть из небытия, когда прозвучит ее имя или кто-то из соседей по лавке толкнет ее в плечо. Но все шло неправильно. Она стояла не на том пути. Ветер, который по-прежнему полнил ее, теперь уже казался ей ее слабостью. Еще большей слабостью, чем ее желание взглянуть в глаза Рубидуса и отыскать в них что-то еще, кроме насмешки и презрительного холода, что-то, что, без сомнения, должно иметься в его глазах. Она станет слабой и беззащитной в тот самый миг, когда против нее встанет кто-то, кто хотя бы отчасти тоже владеет искусством пустоты и ветра. Что говорил ей по этому поводу Сор Сойга? Ведь он же говорил что-то?
        Кама открыла глаза и посмотрела на того, кто сидел рядом. Это был Рубидус Фортитер. Он не смотрел на нее. Его шлем сверкал серебром рядом с ним на скамье, длинные черные волосы лежали на его плечах, а взгляд был устремлен на арену, на которой происходила очередная схватка, или первая из последних трех. Рубидус все еще не принимал Черного всерьез, он следил за бойцами, с одним из которых собирался оспорить славу и главный приз турнира. Чувствуя, как ветер начинает стучать ей в виски, Кама тоже посмотрела на арену и увидела, как бьются два прекрасных воина: Фалко Верти - принц Фиденты и Адамас Валор - принц Тимора. Старшие сыновья своих отцов, не единственные, в отличие от Рубидуса, но любимые и главные претенденты на престолы славных королевств. Мечты самых красивых принцесс Анкиды. Гордость своих подданных. Надежды своих родителей.
        Нет. Их обучали не дакиты. Их школа не была школой убийства, которая не признавала двух ударов там, где можно было обойтись одним. Ведь даже Сор Сойга, когда был вынужден учить не только убивать, но и фехтовать, пришел к танцам, которые увлекли его лучшую ученицу, не сразу. Он долго думал, зачем ударять десять раз, если после первого удара соперник должен упасть, истекая кровью, пока не придумал: Кама или сражалась с тысячью противников, убивая их в своем танце и своем воображении одного за другим, или сражалась с бессмертным духом - аксом или ашуром или еще каким-нибудь демоном, которого можно поразить только тысячью ударов, а не одним. Нет, Фалко и Адамас не сражались друг с другом, как сражались бы два ветра, но оба были властителями пустоты, оба наносили удары и отражали их, руководствуясь не расчетами и заученными связками приемов, а внутренним ритмом и чутьем. И Рубидус был таким же.
        Две победы Каме удалось удержать, нанеся удар первой. Две чистых дакитских победы. Но что она будет делать, если первый ее удар будет отбит? А что делал Сор, когда выходил против своей ученицы? Ведь ей так ни разу и не удалось зацепить мастера, а он всякий раз оставлял ее с синяками, даже в те дни, когда у нее получалось все.
        Что же он сказал ей однажды? Что же он сказал, что-то такое, что впервые ей, познавшей и ветер, и пустоту, и спокойствие в схватке, показалось глупостью? Но если эту глупость сказал тот, кого она так и не смогла победить, так может быть, это все-таки не было глупостью?
        Он сказал ей - плыви.
        Как это плыви, не поняла Кама.
        Плыви, повторил Сор. Медленно и плавно.
        В чем, спросила она его, в воде?
        Нет, ответил Сор, в том, что вокруг тебя.
        Зачем плыть, не могла она понять, зачем медленно и плавно?
        Чтобы быть стремительным и точным, ответил наставник.
        Но как плыть, допытывалась она.
        Не знаю, признался Сор и добавил только одно: отдели тело от духа. Дух - плывет. Тело - летит.
        Больше они об этом не говорили.
        В первой схватке из трех финальных победил Адамас. На несколько сотен ударов Фалко Адамас ответил несколькими сотнями ударов и еще одним. Магический огонь пожрал наложенный Софусом невидимый панцирь, Адамас и Фалко обнялись, как братья или близкие друзья, и удар гонга возвестил о новом испытании для Камы.
        - Рубидус Фортитер! - пронеслось над трибунами.
        Кама не смотрела на противника. Не могла. Не смотрела, но чувствовала его взгляд, который обжигал ее даже сквозь шлем. На мгновение она вовсе закрыла глаза, потом открыла, потому что удар гонга все-таки поплыл над ареной, и Рубидус медленно поднял меч, и она сама себе вдруг сказала: «плыви», и поплыла навстречу ему, уцепившись, как за льдину, за собственное тело, которое вроде и подчинялось ей, а вроде шло само по себе. Как за льдину, за саму себя, за холод, за ледяную искру в груди, за тошноту, которая вымотала ее в последний день ардуусской дороги, за синее пятно на груди, оплавленные пуговицы и мертвую гнедую. «Плыви», - сказал Сор. «Плыви», - сказала она сама себе, чтобы секунду, которая отделяла ее от Рубидуса, превратить в минуту, оставляя секундой. Что говорила ее мать, которую учил не Сор Сойга, а неизвестный Каме дакит, который, может быть, когда-то учил и Сора Сойгу, а ведь ее мать была если и не лучшей фехтовальщицей, чем она, то уж и никак не худшей. Когда заберешься наверх, говорила она, когда покинешь простой и понятный дом и заберешься на неимоверную высоту, где видны и звезды, и
вся Земля на многие тысячи лиг вокруг, строй там наверху опять же простой и понятный дом, иначе нет никакого смысла ни в чем. Когда шагнешь от простого к сложному, когда станешь умельцем и виртуозом, когда познаешь музыку Энки, которая звучит в каждом шелесте, тогда вспомни то, с чего начинал, и вложи то, чего достиг, в самое простое. И начни все сначала.
        «Игнис начал все сначала, - подумала Кама. - И я начну все сначала. Прямо теперь. Пока плыву навстречу принцу Кирума. Пока вытягиваю вперед меч и переставляю ноги. Не забывая о ветре, не забывая о плавании в стальных объятиях, начну все сначала. Аккуратно отобью удар Рубидуса в сторону, чуть повернусь и переведу меч вниз, потому что он быстр, он пытается ткнуть тупым клинком турнирного меча меня в живот. В тот живот, который готов выносить для него ребенка. Покроюсь холодным потом, но я все еще ветер. Я снова встречу клинок в клинок, развернусь, отбивая следующий удар, едва не выбью меч из руки Рубидуса, по-ученически закрутив его запястье, выведу из равновесия, и когда следующий удар сына короля Кирума просвистит рядом с прорезью шлема, зацеплю кончиком меча правое предплечье противника, не выведу его из строя, нарисую на нем искрящуюся полосу. Мурус должен счесть это легкой раной, но ты, Рубидус, обозлишься и ринешься на меня, пытаясь отыскать мое слабое место. Это уже ошибка. У меня нет слабых мест, потому что я вся - слабое место. Со всею силой, быстротой и ловкостью. И предчувствием чего-то
еще, потому что, отбив следующий удар принца Кирума, я не приготовилась к еще одному удару, перестала плыть, выпрыгнула из воды и ударила сама, и попала в живот. И прекрасный Рубидус согнулся, хватая ртом воздух, и треск магии возвестил, что схватка закончена, а удар гонга добавил, что в этом году победителя турнира фехтовальщиков будут звать иначе».
        - Его будут звать Адамасом Валор, - прошептала Кама и в следующую секунду заскрипела зубами от боли. Униженный, но не мертвый Рубидус Фортитер швырнул меч вслед срубившему его незнакомцу и рассек едва ли не до кости незащищенную икру.
        - Все отлично, - проскрипела чужим голосом через стиснутые зубы Кама, сдернула с горла черный шарф и стала перетягивать ногу. Ну что, азартный игрок, не прощающий собственных проигрышей, Рубидус Фортитер, придешь ли ты к дому, в котором ночует Кама, и будешь ли держать в руках хлыст рукоятью от себя?
        Кто-то коснулся ее плеча. Кама затянула узлом намокший от крови шарф и увидела разевающего рот Муруса. С полминуты она смотрела на него с недоумением, пока не поняла, что он кричит изо всех сил, но рев трибун заглушает его.
        - Как ты, Черный! - наклонился к ее шлему Мурус. - Ты можешь продолжать?
        - Да, - хрипло произнесла она. - Но я останусь на арене. Пусть Софус сам подойдет ко мне, поправить магию панциря.
        Адамас вышел через минуту. Кама еще пыталась крутить головой, чтобы разглядеть, куда пропал Рубидус, но вот ее взгляд наткнулся на бледного Адамаса напротив. Он держал шлем в руке. Холод, который она опустила из сердца в ногу, сковывал движения, но избавил на время от боли. Она бросила взгляд на ратушу. На скамье в ряд сидели Софус, Лава и Фламма. Эти-то куда выползли? И отчего Мурус не стучит о диск молотком? Или он уже ударил? Тогда почему не нападает Адамас?
        Кама вновь посмотрела на сына короля Тимора. Тот был бледен, но меч не поднимал и смотрел под ноги Каме. Она скосила взгляд и разглядела лужу крови. «Надо же, сколько из меня вытекло», - появилась мысль, и Кама сделала сначала один шаг, затем другой. Кровяная дорожка тянулась за нею, но силы еще были. И не только на схватку, но даже и на победу. «Зачем я здесь, - вдруг обожгло ее новое знание. - Ведь я здесь только ради Рубидуса. Да, он не сдержался, ударил меня. Ударил вместе с гонгом или чуть позже, случается, не расслышал гонг. Игнис ведь тоже ударил, я же не перестану из-за этого любить своего брата? Так почему я должна перестать любить Рубидуса? Конечно, если я люблю его. Но ведь должна же я в семнадцать лет кого-то любить?»
        Она сделала еще один шаг, качнулась, но подняла меч. Хорошо, что не рассечено сухожилие, но мышца почти перебита. И крови потеряно слишком много. Адамас станет победителем заслуженно.
        Адамас Валор покачал головой, поклонился Черному и положил меч рукоятью в сторону противника на доски арены. Кама остановилась, в недоумении замахала рукой, требуя схватки, но в это мгновение ударил гонг. Крик едва не оглушил ее. Но когда она сняла с головы шлем, оказалось, что это был не крик, а тихий шепот.
        Глава 9
        Ночь
        Игнис не мог поверить, что под маской неизвестного скрывается не искусный воин, а его сестра. Нет, он знал об этом, но уж больно серьезным бойцом она ему показалась. Не он ли смеялся над Камой, которая часами упражнялась на заднем дворе замка с мечом, словно должна была отправиться в дозор к Светлой Пустоши или еще куда похуже? Не он ли, ее старший брат, подшучивал над сестрой, когда она надевала порты, грубую рубаху и вставала против него в зале для борьбы? И впрямь, странным было бросать на суконные, набитые соломой тюки ту, которую следовало носить на руках. Но она снова и снова вскакивала на ноги, шипела, когда он позволял себе пожалеть ее, сама готова была вцепиться в него зубами, а когда схватка заканчивалась и он, взмыленный, с удивлением понимал, что вымотался с хрупкой девчонкой никак не меньше, чем со здоровяком Вентером, Кама подхватывала меч и вновь отправлялась на задний двор, чтобы потанцевать еще немного. И вот результат ее усердия перед его глазами.
        - Очень хорошо, - сказал Алиус, когда Кама подрезала Пуэра. - Но от серьезных соперников одним танцем не убережешься.
        Игнис и сам понимал, что с серьезными соперниками Каме придется нелегко, тем более что каждый из них был не промах, даже те, кто проигрывали свои схватки, показывали отличное фехтование, те же близнецы братья Валпес и Лупус Валор, не их вина, что они попали на своего же брата Адамаса Валора и на стремительного Фалко Верти, было отчего неистовствовать трибунам, но Кама… Кама не походила ни на одного из них. Ей не хватало сущей малости, тысячи, а лучше десяти тысяч поединков за спиной, чтобы сталь поселилась и в руках, и в ногах, и в голове. Чтобы тот ветер, который нес ее над ареной, превратился в стальной вихрь, способный не только лететь, но и встать непробиваемой твердью. Сор Сойга выразился бы лучше. Он всегда искал и находил нужные слова. Жаль, что Игнису они не пригодились. Жаль, что холод, проникший в его сердце, только на сердце и подействовал. Что Сор говорил ему о борьбе, когда принц Лаписа посчитал, что достиг уже всего? Молодец, сказал Сор, а теперь забудь все, чему я тебя учил. Считай, что ты ничего не умеешь. Оставь свое умение своему телу. И начнем сначала. С самого простого. Ты
удивишься, когда начнешь проходить все заново.
        - Почему? - уже удивился Игнис.
        - Потому что ты учился читать, - объяснил Сор. - Учился складывать руны в слова. Постигал их написание и звучание. И научился, в конце концов. И даже прочитал что-то. Но теперь пришло время вернуться к той книге, по которой ты осваивал чтение. И прочесть ее заново, чтобы постигнуть ее смысл.
        - О чем ты? - так и не понял тогда ничего Игнис.
        - Не о чтении, - улыбнулся Сор.
        Может быть, он наконец начал что-то понимать. И Каме, которая как раз теперь на его глазах совершила еще одно чудо, сумев поразить Церритуса Ренисуса, немногим уступавшего лучшему фехтовальщику Бэдгалдингира, своему старшему брату Тутусу, следовало вернуться к первой книге, потому что пришла пора постигать смысл прочитанного.
        - Успокойся, Вавато, - стиснул локоть соседа Алиус, - все идет так, как должно идти. Да, Церритус был сражен по наитию, по таланту, без ремесла, которое идет от нудной и утомительной работы. Но чего ж ты хотел? В этом и сила…. Черного. И… его слабость.
        - Рубидус не прощает слабостей, - процедил Игнис. - И малейших ошибок. Он может покалечить… Черного.
        - Вот и посмотрим, - отчего-то стал холодным и спокойным Алиус.
        Игнис взглянул на своего соседа по лавке, оглянулся на ревущую толпу, упивающуюся зрелищем, - еще бы, мечами тыкали друг в друга вельможные сынки, к тому же один из них был безымянным, что оставляло простор для догадок и поднимало ставки, снова посмотрел на приставленного к нему угодника. Что заставило этого в общем-то еще молодого лаэта пойти в бродяги? Что сломало его жизнь? И сломало ли? Или он из тех бедолаг, которые считают себя счастливыми, потому что ничего не знают о счастье? А что знает о счастье он сам?
        - Рубидус Фортитер и безымянный, именуемый Черным по цвету его шарфа! - провозгласил Мурус.
        - Смотри! - прошептал Алиус, коснувшись плеча Игниса.
        Кама вышла на арену, словно в полусне. Она двигалась медленно, почти спотыкалась, пока не заняла отведенное ей место, и продолжала вращать головой, словно пыталась понять, куда она попала, хотя Рубидус с ехидной усмешкой на губах уже стоял напротив и Мурус занес молоток над бронзовым диском.
        - Смотри! - еще громче прошипел Алиус и снова сжал локоть Игниса, хотя тот и так не отрывался от арены. - Сейчас или никогда!
        - Что-то не так, - выдавил через силу Игнис. - Не так, как раньше.
        - Она начала все с самого начала! - восторженно прошептал Алиус. - Да поможет ей благословенный Энки!
        Видно, что-то было в движениях безымянного воина, что не только насторожило, но и озадачило Рубидуса. Кама, которая только что спотыкалась, обходя арену, едва пробил гонг, изменилась. Она уже не закручивалась вихрем и даже как будто никого не собиралась удивлять. Она шла навстречу сопернику так, как молодых фехтовальщиков учат ходить в первый год. Впервые безупречно следовала указаниям Сора Сойга. Выполняла то, чего он безуспешно добивался от нее многие месяцы. И меч перед собой держала именно так, как говорил он. «Правило простого приема, - с болью подумал Игнис, вспоминая, как его нога не нашла ногу Литуса. - Выучи простой прием, доведи его до совершенства, и ты будешь выигрывать им все схватки. А потом столкнись с мастером, который эти приемы выучил чуть лучше тебя, и проиграй».
        Рубидус был очень осторожен. Пожалуй, Игнис впервые видел, что принц Кирума тоже ставит ноги по-школярски. Но кое-что его все-таки отличало от соперника. Отсюда, с высокой трибуны, Игнис не мог сказать этого наверняка, но ему казалось, что каждый жест, каждое движение Рубидуса излучают ненависть. А наставник Сор учил своих подопечных спокойствию. Интересно, что бы он ответил на вопрос о ненависти Рубидуса? Ведь победителем в прошлые годы как раз становился принц Кирума, а не ученики Сора. А испытывал ли ненависть к Литусу Игнис? Что кипело у него внутри, когда он вскочил на ноги и ударил в спину удачливого соперника? Ненависть? Нет. Если только к самому себе. Или к собственной неудаче. Ну что же ты, Кама? Держись!
        Все-таки кое-чего она добилась первыми двумя схватками. Принц Кирума не попытался ее растоптать. Но напасть он должен был первым. Он всегда нападал первым. Вот он сделал выпад, вытянулся над согнутой правой ногой. Кама отбила его удар в сторону, но Рубидус не просто дважды получал серебряный ардуусский рог. Его удар, чуть сбитый в сторону, продолжился, тупой клинок двигался к животу Камы, но и ее защита не ограничилась одним скрещением оружия, она развернулась, уходя от удара, и отбила клинок Рубидуса теперь вниз.
        «Я могу это видеть! - вдруг понял Игнис. - То, что происходит в доли секунды, то, что словно отсвет солнца на осыпающемся разбитом стекле, я вижу так, словно наблюдаю за тенями рыб в лаписском пруду!»
        Рубидус сделал еще один выпад, и Кама снова развернулась, встретила его следующий удар на клинок, перевела касание к гарде, закрутила защиту, едва не выбила меч из руки противника, но уже в следующую долю секунды отстранилась назад, потому что тупой клинок едва не вспорол ее лицо по прорези в шлеме. Сердце замерло бы в груди Игниса, если бы все это не уместилось между ударами сердца, и то, как, спасая глаза, Кама отшатнулась, и то, как, делая шаг назад, все-таки чиркнула мечом по левому плечу принца Кирума. Затрещала искрящаяся полоса, но что Рубидусу выдуманная рана на левой руке, у него меч был в правой, хотя и Кама не вздрогнула бы и от такой отметины, и от любой другой, она-то танцевала с мечом в любой руке, но отметина была не только на плече, Черный противник зацепил самолюбие принца. Теперь Рубидус должен был разорвать наглеца, уничтожить, унизить. И он ринулся на соперника, который был ниже его почти на голову. Удар, который нанес принц Кирума, должен был не только выбить подставленный под него меч, он должен был снести с арены соперника вместе с мечом, но Черный устоял. Он не сдвинулся с
места. Он принял удар на клинок. Он не отстранился ни на шаг. Меч Рубидуса словно наткнулся на скалу, а затем эта скала сверкнула и ударила его в живот. Без взмаха. И принц Кирума согнулся, лишившись дыхания, погрузился в сверкание магического панциря, упал за спиной развернувшегося противника и после удара гонга швырнул в него уже ненужный тупой меч.
        Игнис, Алиус, весь амфитиатр поднялся на ноги.
        Кама вздрогнула, припала на одну ногу, икра которой была разорвана. Мурус бросился к победителю поединка. Рубидус встал на ноги и, не кланяясь, пошел прочь. Кама стянула с шеи черный шарф, медленно, слишком медленно для человека, который все еще может сражаться, стала затягивать рану.
        - Стоять! - снова поймал за локоть Игниса Алиус и силой усадил его на место. - Это пока что не твоя война!
        Амфитеатр ревел. Кама затянула ногу, которая не была прикрыта поножем сзади. Шагнула вперед, прихрамывая. Оглянулась. За нею тянулась полоса крови. Мурус, который отбегал к Софусу, снова побежал к Каме, затем Софус подошел к пострадавшему претенденту, быстрыми жестами проверил колдовство, поплелся прочь с арены. Кама медленно, стараясь не хромать, но очень медленно пошла на край арены. Развернулась, встала спиной к рядам.
        - О тебе забыли, - почти прокричал, повернувшись к Игнису, Алиус.
        - Я никогда не забуду о себе! - крикнул в ответ Игнис и добавил: - И об этом тоже!
        Со скамьи, на которой Игнис с удивлением узнал не только Софуса, но и Лаву и Фламму, словно вынырнувших из-под арены, поднялся Адамас. Он встал напротив соперника, но не поднимал меч и не надевал шлема. И Мурус не стучал молотком о бронзовый диск.
        - Кровь! - прошипел сквозь стиснутые зубы Игнис. - Она не остановила кровь!
        Кама посмотрела на противника, на Муруса, сделала один шаг вперед, другой, подняла перед собой меч. Кровяная дорожка оставалась за нею. И тогда Адамас Валор покачал головой, поклонился сопернику и положил меч на доски рукоятью в сторону Камы. Та замахала рукой, но Мурус как будто даже с облегчением ударил в гонг. И тогда, обернувшись к ревущей толпе, Кама сняла шлем, и Игнису пришлось заткнуть уши. Лава и Фламма бросились к принцессе Лаписа.
        - Уходим, - дернул его за руку Алиус.
        …Вирская площадь еще не начала погружаться в темноту, но тени стали резче, и сам сумрак уже таился под стенами цитадели, готовился захватить город. Торговцы пивом, вином и квачем раскатывали бочки по площади, пирожники шлепали на горячие противни первые пироги, фокусники снаряжали шесты с шутихами, - Ардуус намеревался окунуться в карнавальную ночь. Игнис хотел повернуть к ратуше, но Алиус уже в который раз придержал его и направил в сторону Храмовой площади. Над амфитеатром стоял гул.
        - Куда мы? - спросил Игнис в тени крайнего зиккурата. - А Кама? Она ранена!
        - Оставь сестру заботам ее наставника, - ответил Алиус. - Твоя мать сказала, что он справится.
        - С чем справится? - скрипнул зубами Игнис.
        - Тайно вывезет из города, - ответил Алиус.
        - Тайно? - остановился Игнис. - Зачем? Зачем все это? И к чему такая спешка? Сегодня карнавал. Завтра еще день ярмарки. Королевские семейства будут разъезжаться только послезавтра!
        - Через час твой отец, мать и почти вся свита покидают Ардуус через южные ворота, - ответил Алиус. - Камой будет наряжена служанка Катта. Прости, принц, но ей пришлось тоже постричь волосы. Она уже в ратуше, там ее встречает мастер стражи Долиум. Тобой наряжен мальчишка-стражник. Кажется, его имя Ассулум? Он щупловат против тебя, но в сумраке сойдет.
        - Зачем? - не понял Игнис.
        - Чтобы погибнуть за тебя, если кто-то захочет отправить тебе в горло стрелу или бросить нож, - прошептал Алиус. - И служанки это тоже касается.
        - Стрелу? Бросить нож? - оторопел Игнис. - Кому это может прийти в голову? Или Литус Тацит не простил меня? Или мерзавец Рубидус не удовлетворится тем, что покалечил Каму?
        - Ну, насчет Рубидуса не скажу, - пожал плечами, вглядываясь во тьму, Алиус. - Он ведь мстил за проигрыш незнакомцу? Кто его знает, вдруг за двойной позор, быть побежденным девчонкой, он и в самом деле захочет ее убить? Но нет, дело не в этом. Тебе, Каме, всему твоему семейству угрожает опасность. Только не со мной ты это будешь обсуждать. Со своей матерью. Или с отцом.
        - Почему я сейчас с тобой? - уперся Игнис. - Я ничего не знаю про тебя. Только имя, и все. Кто ты? Почему я должен верить тебе?
        - У меня только имя и есть, - улыбнулся Алиус. - Да и что еще может представить человек, кроме своего имени? И верить ты мне не должен, упаси меня, Энки, насильно обращать кого-то в такую веру, да и в любую другую. Но твоя мать поверила мне. Или получила поручительства от тех людей, которым она верит. В любом случае, мне она показалась очень мудрой женщиной.
        - Она королева! - повысил голос Игнис.
        - Тссс, - приложил палец к губам Алиус. - Мы и так слишком связно говорим для двух пьянчужек. Мне верить необязательно. Ему веришь?
        Сквозь гул начинающей выплескиваться из амфитеатра толпы раздался цокот копыт, и из тени последнего из четырех зиккуратов появился всадник. За ним следовали две оседланных лошади.
        - Все в порядке? - свесился из седла Вентер.
        - Более или менее, - ответил Алиус.
        - Упряжь из Бэдгалдингира! - поднял брови Игнис. - Золотые башни вышиты на седлах! И оружие…
        - И плащи, - продолжил Вентер, - и новые ярлыки. Ну-ка, накиньте на себя плащик. Клянусь Энки, Ваше Высочество, если бы не голос, ни за что бы не поверил, что передо мной принц Лаписа. Так что вам пока что лучше помалкивать. Ярлыки у меня, а вы сойдете за немых.
        - Куда мы? - только и выдавил сквозь подрагивающие губы Игнис.
        - Прочь из Ардууса, - ответил Вентер. - Через Северные ворота.
        - В Бэдгалдингир? - вовсе растерялся Игнис.
        - Чего там делать? - изумился Вентер. - Нам теперь одна дорога - домой. Но когда заяц убегает от лисы, он же не о том, где будет прятаться, думает, а о том, как ему убежать.
        - Мы убегаем? - вскочил в седло Игнис.
        - Не так резво, Ваше Высочество, - нахмурился Вентер. - С таким лицом на лошадь нужно заползать с трудом, подогнав ее к забору или к скамье, а то ни один дозор нас просто так не пропустит.
        - Мы убегаем? - повторил вопрос Игнис, взглянув на Алиуса, которые взлетел в седло ничуть не медленнее, чем он сам. - Если мы зайцы, то кто лиса?
        Алиус надул губы и щелкнул пальцами. Вентер тяжело вздохнул.
        - В том-то и дело, что заяц уже бежит, а кто лиса, и не знает пока еще.
        - Почему? - нахмурился Игнис.
        - Оборачиваться опасно, - ответил Вентер.
        Когда часы на ратуше пробили без двух часов полночь, а на Вирской площади, а также на Ремесленной и Северных улицах, захватывая и торговые ряды, и даже Храмовую площадь и прилегающие улицы, уже горели костры, звенели бубны и гремели барабаны, пищали каламские рожки и так или иначе веселился народ, перед воротами цитадели остановился всадник. Стражи, которые с завистью косились на недалекое празднество, забегали, едва всадник наклонился к факелу. Заскрипели ворота, и гость, что было дозволено только особам королевской крови, миновал проездную башню верхом, хотя королем он не был. Зато он был мастером тайной стражи Ардууса или, как считалось при дворе, личным вестником короля. Его звали Кракс. Он происходил из руфов, но с детства обрел седину, и если сбривал бороду, то мог сойти и за атера, и за лаэта. Сейчас подбородок его покрывала рыжая щетина, глаза были красными, но взгляд оставался твердым. Кракс миновал вторые ворота, третьи и спешился только во внутреннем дворе главного укрепления, которое поднималось из цитадели и всех ее стен подобно сердцевине каменного цветка с высоченной башней по
центру. Вынырнувший из темного проема слуга принял лошадь, Кракс на ходу сбросил перчатки, плащ и направился к лестнице, которая не менее пары сотен шагов змеилась по стене внутреннего двора, а затем через стальной разводной мостик ныряла в главную башню цитадели. Там она каменной спиралью поднималась в покои Пуруса Арундо, короля Ардууса. Не сбив дыхания, Кракс подошел к тяжелой двери, отдал появившемуся слуге меч и ножи и, ударив три раза по выгравированному на двери символу Ардууса калбу, с усилием потянул на себя створку.
        Покои короля Арундо на первый взгляд были пусты. Стены и окна скрывались за строем резных мраморных колонн, вместо ламп в зале горели свечи и мерцал камин, который был устроен подобно той же башне во внутреннем дворе цитадели. И вокруг него тоже шла узкая лестница, исчезая в темном проеме входа на второй ярус. Немногочисленные предметы мебели, как помнил Кракс, могли бы очаровать нечаянного наблюдателя тонкой резьбой, но их скрывали тут и там разбросанные шкуры и роскошные ткани. С широкого лежака, способного вместить на ночь сразу несколько дозоров, поднялась обнаженная девушка и медленно, как это умеют только каламские горные кошки, не скрывая своей красоты, но и не задумываясь о ней, стала подниматься по лестнице. Кракс ждал. Прошла минута, другая, наконец застучали каблуки королевских сапог, и на лестнице появился Пурус Арундо.
        - Ваше Величество? - склонил голову Кракс.
        - На крохотном куске земли от Эбаббара до гор Митуту с десяток величеств, одно величественнее другого, - раздраженно буркнул Пурус и опустился в кресло у камина. Только после этого Кракс подошел к королю, остановившись у обитой бархатом скамьи.
        - Садись, - махнул рукой Пурус. - Говори.
        - Рефаимы присягнули свеям, - сказал Кракс.
        - Сколько они могут выставить воинов-великанов? - нахмурился Пурус.
        - Пять сотен, - ответил Кракс. - Но это если выставят всех, думаю, многие укроются в горах. Вместе с детьми и стариками рефаимов всего тысяч пять.
        - Да, пять сотен великанов и не могли остановить свеев, если их слишком много, - задумался Пурус. - Но этого более чем достаточно, чтобы причинить нам неприятности.
        - Полторы тысячи лет назад в битве у Бараггала участвовали всего сто тридцать рефаимов, - позволил себе напомнить королю Кракс.
        - Когда между собой сражаются боги, меряться великанами последнее дело, - пробормотал Пурус. - У Лучезарного была тысяча этлу, не считая мастеров ратей и мастеров легионов. Да, этлу чуть ниже рефаимов, но они быстрее, лучше обучены… И что это дало Лучезарному?
        - Это была битва богов, - растянул губы в улыбке Кракс.
        - Да, - кивнул Пурус. - Но она может повториться.
        Кракс только пожал плечами.
        - Ладно, - махнул рукой король. - Что еще?
        - Джофал - Веселый Свей, не единственный вожак северян, - сказал Кракс. - Он правит ордой, которая стоит под Шуманзой. Считается общим вождем, но Иевус брала другая орда, которой правит некто Слагсмал. И рефаимы присягали ему.
        - Кто он? - спросил Пурус.
        - Не свей, - ответил Кракс. - Скорее всего, ант или вент. О нем я пока мало знаю, но…
        - Но? - прищурился Пурус.
        - Есть кто-то еще, - медленно проговорил Кракс.
        - Кто? - скривился Пурус. - Еще какой-нибудь северянин? Кто? Свей? Ант? Вент? Лив? Вал? Кто?
        - Кто угодно, - ответил Кракс. - Через земли антов идет самый долгий, самый трудный, но самый хоженый путь в Эрсет. С этой стороны рек и гор рабство запрещено. Путь через Бабалон слишком долог. Поэтому рабы идут через земли антов. Долго идут. Только от Мома до Аммы - почти три тысячи лиг. А затем еще дорога на юг. Но в Эрсет большой спрос на рабов. На мужчин, женщин, детей. На мастеровых и крестьян. На всех. Многие убегают по дороге, сбиваются в разбойничьи шайки. Сами становятся кем-то вроде свеев. Начинают брать дань с рабовладельцев… Скорее всего, и Слагсмал из таких.
        - Но почему ты решил, что есть кто-то третий? - нахмурился Пурус. - Две орды, одна взяла Иевус, вторая еще не взяла Шуманзу.
        - Возьмет, - подал голос Кракс.
        - Пусть возьмет, - согласился Пурус. - Шайки свеев сотни лет грабят северный берег. Они и до моря Тамту добирались, и сейчас ладьи свеев порой шалят в реке Му, но некоторые из них служат Ардуусу.
        - Пока, Ваше Величество, - позволил себе улыбнуться Кракс.
        - Несомненно, - поджал губы Пурус. - Но кто тебе сказал, что есть кто-то третий?
        - Кто-то первый, - ответил Кракс. - И мне никто не говорил. Я это чую.
        - Значит, так, - обхватил плечи Пурус, но молиться не стал. - И этот довод мне кажется самым весомым из тех, что ты мог мне предложить… Это все?
        - С севера почти все, - ответил Кракс. - Шуманза будет взята. В городе есть и еда, и вода, но последняя легко может быть перекрыта. Король Валы - тридцатилетний недоумок. Не сегодня завтра ему будет предложена почетная сдача с небольшой данью и сохранением всех привилегий. Думаю, он согласится, но свеи обманут его. Большую часть войска возьмут под свое крыло. Повяжут их кровью, заставят насиловать собственных женщин, тех, что останутся от свеев, да убивать стариков. Или убивать тех, кто откажется насиловать. Короля убьют самым унизительным способом. И это хорошо.
        - Почему же? - сдвинул брови Пурус.
        - Король Касаду не повторит такой глупости, - понизил голос Кракс. - И чем лучше он будет сражаться, тем меньше свеев дойдут до Ардууса.
        - А что делать Тимору и Обстинару? - прищурился Пурус.
        - Да простит меня Ваше Величество, - поклонился Кракс, - но от битвы следует уклоняться как можно дольше. Подданные Тимора и Обстинара должны перейти через Азу и искать защиты в Ардуусе или отойти в свои горные долины. Оттуда их будет выколупнуть непросто. Вряд ли свеи захотят положить тысячи северян под высокими стенами, за которыми нет особого богатства. К тому же чернь может укрыться в горных селениях.
        - Аббуту? - вспомнил Пурус.
        - Не ввязываться, - покачал головой Кракс. - Нищая страна, в которой свеи не найдут даже достаточно продовольствия. Но и бросать их не следует. Бросить клич, что Ардуус принимает всех. Пусть идут на наш берег. Дать им землю. Придут свеи - дать беглецам оружие. Их мало, чтобы угрожать Ардуусу, но достаточно, чтобы проредить свейское войско. Или хотя бы подкормить Светлую Пустошь. Разжечь ее аппетит до живого мяса. До свейского мяса.
        - Значит, так? - задумался Пурус. - Начнем записывать историю нового гордого царства страницами унижений?
        - Страницами хитрости и осторожности, - позволил себе не согласиться Кракс и добавил: - Если свеи, разгромив Касаду, пойдут на юго-запад, там они и завязнут.
        - Ты оставил своих людей на севере? - спросил Пурус.
        - Да, - кивнул Кракс. - Но готов вернуться туда.
        - Нет, - мотнул головой Пурус. - Ты мне нужен здесь. Ты что-то уже знаешь о том, что происходит в Ардуусе?
        - Ваше Величество, - склонил голову Кракс. - Я два часа назад въехал в Ардуус через Северные ворота.
        - Если бы я не знал тебя, я не спрашивал бы, - повысил голос Пурус. - И говори именно об Ардуусе, об иных вестях с севера позже, вассальные грамоты от Эбаббара, Обстинара и Тимора я уже получил! Глашатаи объявят о начале великого Ардууса после ярмарки! Но она еще не закончена. Что успел узнать о нашем празднестве?
        - Хорошо, Ваше Величество, - еще ниже склонился Кракс. - Я успел выслушать своих соглядаев. Не успел проверить сказанное, но выслушал. Если они не ошибаются, то готовы присягнуть Ардуусу короли Фиденты и Хонора. Король Утиса упирается, но это способ торговли. Салубер Адорири мудр, его жена из королевского дома Руфы, но Руфа далека, а Ардуус близко, да и куда он денется, зажатый между Хонором и Фидентой. Ему нужно сохранить лицо.
        - Главное, чтобы он не слишком задержался со своим лицом, - пробурчал Пурус.
        - Кирум ждет окрика от Эбаббара, - прищурился Кракс. - Но если узнает про Эбаббар, Тимор, Обстинар, Фиденту и Хонор, будет мечтать, чтобы вассальство ему предложили с почтением. Он выиграет больше других, у него самая протяженная граница со Светлой Пустошью, дозоры ему обходятся дорого.
        - Эбаббару не дешевле, - напомнил Пурус.
        - У короля Флавуса стена и ров по границе, Ваше Величество, - развел руками Кракс. - А Бэдгалдингиру плевать на его границу, там дозоры Ардууса.
        - Что Бэдгалдингир? - спросил Пурус.
        - Никогда, - покачал головой Кракс. - Он все еще числит себя обломком Таламу. Но он и не нужен. Земли до Светлой Пустоши он передаст по доброй воле под управление Ардууса, они лишь отягощают его. Не Бэдгалдингир нужен нам, мы нужны ему. Если мы не будем пропускать караваны торговцев, Бэдгалдингиру придется нелегко.
        - А если ему придется нелегко? - начал Пурус.
        - Он будет смотреть на восток, - объяснил Кракс.
        - Там Даккита! - напомнил Пурус.
        - С Даккитой и Бэдгалдингиром нужен не вассальный договор, - покачал головой Кракс, - а братский. Но его следует заключать в последнюю очередь.
        - Почему? - не понял Пурус.
        - Чтобы никто не сравнивал, Ваше Величество, - поклонился Кракс. - Договор с Бэдгалдингиром и Даккитой должен заключать не нынешний Ардуус, а завтрашний, в котором каждый король, кроме вас, Ваше Величество, превратившись в вассала, будет чувствовать себя его частью.
        - Это все? - спросил Пурус.
        - Раппу и Арамана зависят от Бабу, - пожал плечами Кракс. - Арамана не слишком и нужна, Аштарак не нужен вовсе. Но тут надо думать. Бабу захочет договор, как с Бэдгалдингиром. Скорее всего, ему нужно будет уступить, но на особых условиях.
        - Почему на особых? - не понял Пурус.
        - Ни Бабу, ни Раппу никогда не были взяты врагом, - объяснил Кракс. - Их гордость имеет крепкий фундамент.
        - Ты ничего не сказал о Лаписе! - напомнил Пурус.
        - Лапис обречен, - вздохнул Кракс. - Его король ослеплен собственной честью. Он не согласится.
        - Знаю, - хмуро бросил Пурус.
        - Я готов… - осторожно заметил Кракс. - Час назад Тотус Тотум с семьей покинул Ардуус.
        - И это знаю, - процедил сквозь зубы Пурус. - Почувствовал, что попахивает паленым.
        - Не только крепость Бабу и Раппу никогда не брал враг, - прошептал Кракс. - Крепость Ос тоже не знала врага. Тотус Тотум пока еще не укрылся за ее стенами. Я готов. Нападение разбойников… Или степняков… Никто и не подумает…
        - Нет, - раздраженно качнулся Пурус. - Забудь об этом, с Тотусом справятся и без тебя. Но кое-что сделать придется. Под видом Игниса в кортеже движется обычный стражник. Тотус прячет старшего сына.
        - Зачем? - не понял Кракс. - Литус Тацит уже отбыл в Эбаббар, и, насколько я знаю, он не будет мстить. Более того, они уже примирились.
        - Знаю, - кивнул Пурус. - Фискелла всегда отличалась умом. Этот узел она развязала, но остальные… Он меня интересует.
        - Найти? - выпрямился Кракс.
        - Но не убивать, - повысил голос Пурус. - Он мне нужен живым. Если удастся его выкрасть, я буду очень благодарен, очень.
        - Но… - Кракс замялся. - Он принц! Рано или поздно…
        - Ты не понял? - расплылся в улыбке Пурус. - Не тащи на свою голову чужую головную боль. Тотумы сами справятся с собой. Мне еще придется их защищать!
        - Это очень мудро, - склонил голову Кракс.
        - Брось, - поморщился Пурус. - Но кое-что сделать стоит. Король Кирума слишком косится на Бэдгалдингир, слишком горд, хотя не имеет ни его силы, ни его богатств, ни его стен, только жену прайдку, у которой не отыскать и части величия Римы Нимис, а между тем у него один наследник. Надо бы плеснуть в лицо Асеру Фортитеру холодной воды. Думаю, если девчонка Тотумов, которая сегодня неплохо фехтовала, умрет, наследнику придется несладко. Тотус Тотум захочет смерти принца Кирума.
        - Понимаю, - изогнулся Кракс. - Она ведь насолила на хвост Рубидусу Фортитеру.
        - Он повел себя как мерзавец, - пожал плечами Пурус. - Впрочем, мне плевать на обоих. Хотя Рубидус настолько гадок, что может и сам разрешить собственную ненависть и позор. И тут я был бы на стороне Тотуса. Мне такой вассал не нужен. В любом случае дело может прийти к войне. И тогда все поймут, чем отличается договор от единого царства.
        - И Ардуус, как верховный судья, постарается примирить вассалов… - начал Кракс.
        - Погреть руки над костерком, - оборвал его Пурус. - Дождаться смерти Рубидуса и заступиться за Кирум. Избавиться от гаденыша, которого я не хочу полагать герцогом. Прибрать к рукам и того, и другого. Но для начала Камаену Тотум следует убить, потому как Рубидус может промедлить. Чтобы с гор рухнула лавина, следует хоть один камень стронуть с места. Камаена Тотум - очень большой камень. Хорошая цена, чтобы выдавить сразу два нарыва в близости от Ардууса. И чтобы никаких кирумовских следов. Ты имеешь дело не с дураками. Дозорная стрела устроит вполне.
        - Как быстро? - спросил Кракс.
        - До крепости Ос, - ответил Пурус. - Надеюсь, и принца Лаписа ты найдешь до этого дня.
        - Это все, что я должен сделать? - поклонился королю Кракс.
        - Нет, - сказал Пурус и добавил: - Ты помнишь наш давний разговор? Мне нужна смерть короля Тимора.
        - Но это не в наших интересах, - прошептал Кракс. - Если Ваше Величество полагает, что этот самый….
        - Молчать! - оборвал его Пурус и медленно проговорил: - Мне нужна смерть Вигила Валора! Не завтра, но скоро. Даю тебе два месяца! Не больше. Лучше - меньше. Но умно! Он должен быть убит в стычке со свеями. И убит свеями! Понятно?
        - Конечно, - изогнулся Кракс.
        - Но перед смертью он должен узнать, кто его убил, - прошептал Пурус. - Ты понял?
        - Понял, Ваше Величество! - еще тише ответил Кракс.
        - Вот и хорошо, - подобрел король. - Как ты узнал все то, что узнал?
        - Легко, - пожал плечами Кракс. - Истина - песок, как ни сжимай, просыпется. И чем сильнее жмешь, тем скорее ускользает. У королей есть жены, у них есть подруги, у подруг есть слуги, любовники, другие подруги. Языки болтаются, словно королевские стяги.
        - Как всегда, - горько покачал головой Пурус. - Это все об Ардуусе?
        - Пока да, Ваше Величество, - вновь поклонился Кракс.
        - Тогда слушай вот еще что, - процедил сквозь зубы Пурус, - приставь к орденским магам соглядатаев. Пока в городе только мастер ордена Воды - Никс Праина, но скоро прибудет мастер ордена Солнца - Сол Нубилум. А затем слетятся на яркий огонь великого Ардууса и прочие мотыльки. Кроме этого, не упускай из вида храмовников. Хотя они осторожны… Каждый надеется на верховенство…. И еще одно: осенью я приказывал выяснить, кто изучает историю камней?
        - Ваше Величество давал мне время до начала лета, - согнулся Кракс.
        - Я подожду, но докладывай и то, что уже удалось узнать, - повысил голос Пурус.
        - Камнями занимаются все магические ордена и все храмы, - прошептал Кракс. - И не только те, что лежат по эту сторону гор. Изредка на дорогах Анкиды появляются странники, которые ко всякому слуху о камнях относятся, как к крупицам золотого песка. Говорят, что если их спугнуть, они растворяются, словно призраки.
        - Мурсы… - скрипнул зубами Пурус.
        - Или могильцы, как говорят о них в деревнях, - кивнул Кракс. - Но пока они не вспоминают о прежнем ремесле. Верно, камни важнее. Кроме них камнями интересуются многие, но я бы отметил двоих угодников - один из них Син. Где он, никто не знает, но ранее Син неоднократно был замечен в Змеиной башне в Алу. Второй - тоже угодник. Его имя Бенефициум. Он не бродяга. Он хранитель рукописей в одной из башен угодников в Бэдгалдингире. Впрочем, последний интересуется всей историей той войны. А также древними преданиями и описаниями Сухоты и Донасдогама. Есть еще чей-то интерес, но мне не удалось нащупать нужные нити.
        - Щупай, - процедил сквозь зубы Пурус. - И не жди лета. Докладывай незамедлительно. Может оказаться, что эти нити важнее всего прочего. И я очень хотел бы взглянуть на те рукописи, которые составляет Бенефициум. Но Тимор - два месяца! Не позже!
        - Слушаюсь, Ваше Величество! - склонился в пояс Кракс.
        - А сейчас отправляйся к Мурусу, - поднялся король. - Он предупрежден. Отведет тебя к казначею. Твоя награда ждет тебя.
        - Слушаюсь, Ваше Величество, - попятился к дверям Кракс.
        Король дождался, когда дверь за слугой закроется, затем хлопнул в ладоши. Из-за колонн шагнул закутанный в черное человек с самострелом в руках.
        - Не спускать глаз с Фламмы, - процедил сквозь зубы Пурус. - Сколько времени даете снадобье ее матери? Две недели? Начинайте давать и Фламме. И пригласите ко мне Софуса. Завтра утром.
        Человек кивнул и вновь исчез за колоннами. Король дождался, когда в зале вновь воцарится тишина, подошел к камину, некоторое время смотрел на огонь, затем отправился к лестнице. Медленно поднялся по ступеням на второй ярус, задрапированный золотыми тканями, обошел роскошное ложе, на котором раскинулись сразу три обнаженных девицы, нащупал на поясе нож, вытащил его, провел пальцами по лезвию, усмехнулся, но затем вновь спрятал его в ножны. Подошел к узкой лестнице, которая поднималась еще выше, через полминуты оказался на открытой площадке. Вокруг лежала ночная мгла. Где-то внизу гремел карнавал, но звуки празднества едва достигали центра цитадели. На севере и на юге царила тьма, на востоке светилась праздничными огнями благословенная Ардуусская долина, на западе мерцала далекой грозой Светлая Пустошь. Услышав приглушенное рычание, Пурус обернулся. В клетке, закрепленной на смотровой площадке, попыхивал слабым пламенем сэнмурв. Король подошел к нему, просунул между прутьями руку, погладил зверя, отчего тот блаженно зажмурился. Затем Пурус вытащил ключ и открыл запор. Сэнмурв широко открыл глаза и
толкнул мордой дверцу.
        - Пора, - сказал Пурус и затем произнес короткое заклинание на неизвестном языке. Глаза сэнмурва засветились красным.
        - Почтенная Виз Винни, - прошептал Пурус. - Пришло время. Оговоренная плата ждет тебя. Сразу после смерти короля Тимора мне будет нужна смерть моего слуги Кракса и всех его людей и людей его людей. Не позже трех месяцев от сегодняшнего дня.
        Сэнмурв закрыл глаза, словно давая знать, что понял сказанное, медленно выбрался из клетки, раскрыл крылья, пыхнул пламенем, опалив ресницы королю, и тенью скрылся в ночном небе.
        В тесном внутреннем дворе на лошадь садился Кракс. Услышав хлопанье крыльев, он поднял голову и успел разглядеть перекрывшую несколько звезд тень. На мгновение закрыв глаза, Кракс смахнул со лба выступивший липкий пот и засмеялся.
        Глава 10
        Побег
        Голова уже кружилась, арена начала клониться и подниматься к небу, но до ратуши Кама дошла сама. Фламма сорвала с шеи шерстяной платок и перехватила ей ногу поверх черного шарфа, но идти было трудно, и все-таки принцесса не дала ни рыжей разбойнице, ни Лаве подхватить себя, а Мурус, который вовсе собирался взять ее на руки, осекся, едва столкнулся со взглядом дочери короля Тотуса Тотума.
        - Сейчас, - суетился где-то рядом Софус. - Сейчас прибудет лекарь со снадобьями. Ничего страшного. Главное - сухожилие цело. А все остальное можно зашить.
        - Ничего не нужно, - раздался чей-то знакомый голос, но узнавать его не было сил.
        Мир начал суживаться. Сначала исчезла арена, затих шум трибун, затем исчезли стены ратуши. Рядом мелькали заплаканные лица Фламмы и Лавы, и Кама пыталась улыбаться, чтобы поддержать их, но губы не слушались ее, а когда ей показалась знакомой рука, поднесшая к ее лицу кубок с теплым араманским живым вином, и, подняв глаза, она узнала строгое лицо Сора Сойга, слезы полились неудержимо. Потом все куда-то опрокинулось, погрузилось во тьму, а когда вновь забрезжил свет, это уже был свет масляной лампы, и, оглянувшись, Кама увидела, что она лежит на ложе Фламмы, а напротив сидит на скамье Катта, вокруг нее суетится со своими мазями Пустула, а Сор Сойга уважительно рассматривает меч Фламмы и что-то негромко говорит ей. Лава, племянница короля, осторожно прилаживает на ногу Катте, служанке, окровавленный черный шарф, а сама Катта, почему-то коротко остриженная и наряженная в доспехи Камы, беспрерывно бормочет что-то:
        - Я сама из Змеиной деревни, а сестру мою выдали замуж через ущелье. И там такой узкий мост, что всякий раз, когда я ходила в гости к сестре, у меня ноги дрожали, и иногда я застывала на самой середине моста и не могла двинуться ни туда, ни сюда. А один раз я так испугалась, что на середине моста забыла, иду я к сестре или от сестры, стою и не знаю, куда мне идти. А когда меня взяли на кухню прислуживать в замок, я там прислуживала три года, а потом оказалось, что у меня красивые светлые волосы, почти как у королевы, Ее Величество меня заметила, и меня взяли в коридорные. А теперь волосы вовсе мне все обрезали, на меня теперь никто и не посмотрит, с короткими волосами. А еще на том узком мосту некоторые падали вниз, там острые камни внизу, так что никто живым не оставался, но все равно страшно, потому что долго лететь. Высоко - значит, долго лететь, но я крепко держалась. Зато наверняка. Но я крепко, очень крепко всегда держалась. А когда меня взяли на кухню…
        Она говорила и говорила, и никто не пытался ее остановить, видно, надо было, чтобы Катта выговорилась, а Кама посмотрела на себя и поняла, что она одета в одно из платьев Фламмы, даже не платьев, а в ее охотничий костюм, потому что поверх рубахи была натянута куртка с широкими рукавами, и порты были широкими и до колен, а ниже на одной ноге темнел шерстяной чулок, а на другой он был спущен до стопы, а ногу покрывала тряпица. Кама попробовала шевельнуть ногой и охнула от боли.
        - Тихо, - шагнул к ней Сор. - Ну, вот и пришла в себя. Уже хорошо. Но дальше будет чуть труднее.
        - Где Рубидус? - прошептала она чуть слышно.
        - Ну, вспомнила, - усмехнулся Сор. - Наверное, уже скачет в сторону Кирума. Или пьет в каком-нибудь трактире. Может быть, он даже и не знает, что натворил.
        - Что он натворил? - спросила Кама.
        - Ну, едва не лишил ноги самую прекрасную и самую умелую фехтовальщицу Анкиды, - засмеялся Сор, хотя глаза его были серьезными. - Не волнуйся. Кости, сухожилия не задеты. Мышцу я уже зашил, но похромать придется. Думаю, с месяц.
        - Я не чувствую ногу, - призналась Кама.
        - Скажи спасибо Фелису Адорири! - улыбнулся Сор. - Передал тебе кисет горной смолы. Со словами восхищения и пожеланиями здоровья. Такое средство на вес стоит дороже золота. Поэтому в том, что через месяц будешь скакать на больной ноге, я уверен. Хотя шрам останется. Эта боль сейчас рассосется, а следующая, настоящая, вернется не скоро. Через пару дней. Но не навсегда. Справимся.
        - И это не все! - подскочила к ложу Фламма. - Смотри!
        Она развернула тряпицу, и в ее руках засверкал серебряный рог.
        - Что это? - не поняла Кама.
        - Это? - выпучила глаза Фламма. - Это подарок от одного из самых завидных женихов Анкиды! Адамас Валор передал его тебе! Сказал, что ты по праву должна им владеть!
        - По праву? - усмехнулась Кама. - Тогда это не подарок. Подарок - это когда без всякого права. Вот как Вервекс Лаве. Что вы затеяли?
        - Так надо, - бросила через плечо Пустула, натирая продолжавшей бормотать что-то Катте голову. - Не все гладко в здешнем королевстве. Так что…
        - Вы наряжаете ее под меня, - поняла наконец Кама. - Из-за Рубидуса?
        - Помилуй его Энки, - укоризненно покачал головой Сор. - Из-за такой безделицы мы бы не стали обрезать волосы столь симпатичной девчушке. Кстати, вот они! - Сор разгладил светлые пряди, выложенные на низком столе, вздохнул. - Все-таки жаль, что у дакитов не бывает светлых волос.
        - Можно покрасить в любой, - хмыкнула Пустула. - И опять же без всякой магии.
        - Но будешь знать, что целуешь краску, - неожиданно прошептал Сор, закрыв глаза, но тут же усмехнулся. - Что-то я стал слишком говорлив, даже не для дакита, а для самого себя. Старею. Нет, Кама, не из-за Рубидуса. Но об этом после. Ну что? Готово?
        - Как просили, - пробормотала Пустула, вытирая руки полотенцем. Нет, конечно, Катта не стала копией Камы, но короткие волосы ее приобрели черный с медным отливом цвет, а черты лица издали стали напоминать родовые черты Тотумов.
        - Отлично, - склонил голову перед Пустулой Сор и повернулся к Лаве. - Камешек в левый башмак опустила?
        - Да, - кивнула та, отчего-то с удивлением взглянув на Каму. - И захочет не хромать, а все одно не сумеет.
        - Тогда пора, - кивнул Сор и, пробормотав наговор, приложил ладонь к губам Катты. Та мгновенно умолкла.
        - Нельзя же! - поморщилась Кама. - На воротах, везде у стражи амулеты. Почувствуют магию, тем более простую, прицепятся. Будут разбираться!
        - Ваше Высочество, - укоризненно покачал головой Сор. - Прощаю вашу невнимательность только с учетом воздействия на вас снадобья. Я не наложил наговор, а снял его. Или бедняга Окулус плохо учил вас? После часа наговора на словесное недержание всякий ему подвергнувшийся погружается в молчание на день. Даже попытка произнести слово способна вызвать у него тошноту.
        - Точно так, - ухмыльнулась Пустула. - Я, когда выходила замуж за вашего дядюшку, сутки под этим наговором проходила. Язык отваливался! С родными на несколько лет рассорилась. Зато потом неделю скромницу изображала. И бабушке вашей понравилась, и даже Патине Тотум! Да и муженек был очень доволен… первое время. Ну что, пошли, что ли?
        Пустула встряхнула за плечи Катту, подняла ее со стула. Кама поймала взгляд служанки, в котором стояли слезы, и вдруг подумала, что вот эта хрупкая и в самом деле очень красивая девчушка-атерка из Змеиного селения, на которую однажды положил взгляд принц Лаписа, обязательно будет раздавлена. И служанка об этом знает. А она, Камаена Тотум, сама уверена в своей неуязвимости?
        - Десять стражников во главе с Долиумом ждут вас у ратуши, - сказал Сор. - Отыщете дорогу по коридорам?
        - Я? - презрительно усмехнулась Пустула. - Да я знаю тут каждый поворот, это я в новой цитадели ни разу не была, а уж здесь-то…
        - Пора, - поклонился Сор.
        - Ладно, - кивнула Пустула, накинула умолкшей Катте на голову кружевной платок, скрывший ее лицо, и вдруг повернулась к Каме. - Ты и в самом деле сражалась так, как сражаются настоящие воины, - холодно и непривычно тихо произнесла она. - Дивинус и Процелла передают тебе свое восхищение. Мы не скоро увидимся. Я с детьми хочу погостить у брата в Утисе, провожу эскорт до ворот, и к брату. Он позже отправится. Может быть, и вовсе не увидимся. Удачи тебе.
        Сказала и шагнула к выходу, разметав каблуками песочный рисунок под маятником Фламмы. Увела за собой прихрамывающую служанку.
        - И я, - вдруг смахнула слезу Лава. - А то матушка уже обыскалась. Я через восточный выход. Ну чтобы… сами знаете.
        Сказала, подняла капюшон плаща, накрыла им голову и выбежала из комнаты.
        - Что здесь происходит? - повернулась к Сору Кама.
        - Происходит? - удивился Сор и посмотрел на Фламму. - Ну что, огненная? Я рассчитываю на тебя!
        - Да, - пробормотала странно побледневшая принцесса Ардууса. - А я на тебя.
        - Встаньте на ноги, Ваше Высочество, - попросил Сор Каму. - Здесь ничего не происходит, но на разговоры нет времени.
        Кама сдернула тряпицу с ноги, пошевелила ею, туго перевязанной льняной лентой, потом опустила ноги на пол, встала, сделала один шаг, другой. Нога словно онемела, но слушалась ее.
        - Сильно заболит… через два дня? - спросила наставника.
        - Сильно, - кивнул Сор. - Но жить будешь. Ладно. Я выйду через ратушу, Мурус обещал выпустить, ярлык дал, еще увидимся.
        Сказал, закутался в плащ, обернулся в дверях и произнес громко:
        - Доброй ночи, Ваше Высочество.
        - Доброй ночи, любезный Сор! - так же громко ответила рыжеволосая принцесса.
        Фламма закрыла глаза, тяжело вздохнула, затем шагнула к двери, прислушалась, задвинула засов. Подбежала к постели, вытащила из-под ложа два туго набитых плоских мешка, две тонких кольчужницы, с трудом набросила одну из них на себя, прихватила ее поясом, начала прилаживать на пояс меч.
        - Ты что делаешь? - прошептала Кама.
        - Мы уходим, - прошелестела девчонка. - Снаружи думают, что я здесь одна, стражники появились уже после того, как Пустула, Сор, Катта и ты оказались в моей комнате.
        - Уходим? - не поняла Кама. - Куда? Не знаю, но…
        - Я все знаю, - отрезала Фламма, и Кама разглядела, что ее глаза полны слез.
        - На, - Фламма сунула ей в руки бронзовое зеркало. - Только тихо.
        Кама взглянула в него и едва не выронила бронзу на пол. Из зеркала на нее смотрела Лава Арундо. Или почти Лава Арундо, если забыть, что волосы у Камы теперь были короткими и темными.
        - Поспеши, - Фламма помогла принцессе надеть кольчужницу, бросила плащ. - Жаль, что у меня один меч. Ты так фехтовала, что я бы чувствовала себя рядом с тобой как под охраной десятка стражников. Не стой столбом! Пустула постаралась, но тонкая работа недолго держится. К утру рассеется, значит, к утру ты должна быть далеко от Ардууса.
        - Сейчас ночь, - потрясенно прошептала Кама. - Как мы выйдем из города? Нам откроют ворота? Да и зачем…
        - Нам нужно только выйти из замка, - строго сказала Фламма. - Лава сейчас бежит домой, там она покажется всем, кому только можно, и, значит, будет вне подозрений. Поэтому твое явление со мной сочтут магией. Или ложью. Но у меня больше нет ярлыков. Их забрал Мурус. Следовательно, все становится хуже, чем я думала. Если стража остановит нас, придется показать лица. Меня знают все. Пока я в Ардуусе - это безопасно. Хотя бы в эту ночь. Надеюсь на это. Лаву тоже знают все, она племянница короля.
        - Волосы, - взъерошила мальчишескую прическу Кама.
        - Все продумано, - вздохнула Фламма и подняла со столика тряпицу с закрепленными волосами Катты. - Придется надеть вот это. Дай помогу тебе завязать основу под затылком.
        Кама снова посмотрела на себя в зеркало. Теперь она точно была копией Лавы.
        - Ну, Пустула… - потрясенно прошептала она.
        - Мы все играем, - пожала плечами Фламма. - Она играет ярче других. Если она хотела, чтобы ее считали мерзавкой, она этого добилась. Знаешь, если у Лаписа есть враги, то они ее пощадят. Она умная.
        - У Лаписа есть враги? - удивилась Кама.
        - А почему тогда мы прячемся? - подняла брови Фламма, помогая прихватить Каме мешок под плащом, затягивая ремни на плечах, под грудью, на животе. - Или, скажем так, почему твои отец и мать как раз теперь покидают город через Южные ворота? Отчего они не остались на карнавал?
        - Об этом можно было бы спросить… - растерялась Кама.
        - Вопросы следует задавать из безопасного места, - отрезала Фламма. - А теперь ни звука. Только жестами. Надеюсь, твоя нога нас не подведет. Руки у тебя сильные, я уже успела заметить. Нам это пригодится.
        - Надо будет что-то нести? - спросила Кама.
        - Самих себя, - прошипела Фламма и прикрутила фитиль лампы.
        Кама замерла. Ей почудилась какая-то обреченность в действиях рыжеволосой принцессы. Казалось, что та затеяла нечто страшное, гораздо страшнее выхода Камы на арену амфитеатра под видом мужчины. Тем более что то испытание миновало. Или почти миновало, осталось только решить для себя, что все-таки сделал Рубидус? Или спросить об этом у него. Или у Фламмы, когда будет такая возможность.
        Тем временем Фламма открыла оба окна, впустила в комнату холодный ветер, подняла с лавки веревочную петлю, надела на нее пару двойных железных колец, набросила веревочную петлю на крюк в потолке и скинула два мотка веревки через окно вниз, прислушалась.
        - Я готовилась, - прошипела она Каме, показывая на веревку. - Опустишься на площадку для катапульт замкового крыла. Там нет дозоров. У меня в коридоре новые стражники. Никаких не было, а тут незнакомцы. Из цитадели, наверное. Но всю стражу заменить не могли. Да и незачем, ведь я не воин, а глуповатая и взбалмошная девчонка.
        - Что им от тебя нужно? - вытаращила глаза Кама.
        - Вниз, - повторила Фламма.
        Все-таки сила в руках принцессы Лаписа была, потому что даже мешок и кольчужница не сделали ее спуск слишком трудным. Хотя стальное кольцо в руках слегка нагрелось. Через пару секунд внизу была и Фламма. Она сняла с веревок кольца, затем потянула за одну из них. Один конец веревки исчез, а второй заскользил вниз. Фламма сноровисто смотала ее, надела на плечо под плащ, кольца отдала Каме. «Будет еще один спуск», - поняла та.
        «Пошли», - махнула рукой Фламма.
        В этот раз идти пришлось недолго. Фламма вывела Каму в центральный коридор замкового крыла, затем спустилась на нижнюю галерею и повела по ней через весь замок. Они миновали пять постов стражи, но никто не обратил на девчонок внимания, если не считать вниманием тоскливые взгляды: шум веселья с городских улиц доносился и сюда.
        - Ну, - выудила из-под плаща медную фляжку Фламма и сделала глоток вина. - Выпей и ты.
        - Зачем? - спросила Кама, но глоток вина сделала. В нос ударил запах трав, меда и горного винограда. Горло обожгло.
        - Не квач, конечно, - поморщилась Фламма, - но храбрости придает. Настойка от тети Армиллы. Пошли.
        Впереди, в конце широкой лестницы, показались тяжелые двери.
        «Выход на Храмовую площадь», - узнала и лестницу, и двери Кама.
        У дверей стояли три стражника. Фламма обернулась к подруге, неожиданно осветилась яркой улыбкой и даже засвистела какую-то песенку.
        - Ваше Высочество, - один из стражников шагнул навстречу, взглянул на Каму, которая сдвинула назад капюшон, сокрушенно развел руками. - Ваши Высочества! Приказано никого больше не выпускать! Если только через ратушу! Мастер стражи Мурус лично проверяет всех и каждого!
        - Он и нас будет проверять? - сокрушенно сдвинула брови Фламма. - А потом матушка, королева Ардууса, меня лично выпорет? Или поручит кому-нибудь? Вряд ли это будешь ты! А кто проводит домой племянницу короля?
        - Но Ваше Высочество! - умоляюще воскликнул стражник.
        - Сегодня карнавал! - прошептала Фламма. - А значит, можно все!
        Она шагнула вперед, схватила стражника за уши и жадно поцеловала его в губы. Два его товарища окаменели.
        - Только никому! - прошептала она, прикусив губу, подмигнула двум другим стражникам, которые, в отличие от их приятеля, еще могли хлопать глазами, и потащила за собой Каму через приоткрывшуюся дверь.
        Над Ардуусом горели звезды. Карнавал продолжался, музыка и шум доносились с Вирской площади. На Храмовой еще горели костры, но мрачные силуэты зиккуратов не вызывали праздничного настроения. Фламма затащила Каму в тень, плеснула в рот вина, прополоскала горло и сплюнула.
        - А это не так приятно, как я предполагала, - призналась она Каме.
        - Ему понравилось, - прошептала та.
        - Еще бы, - кивнула Фламма. - Будет рассказывать внукам, если его не казнят.
        - Не казнят? - не поняла Кама.
        - Меня убьют, если я останусь в Ардуусе, - прошептала, глотая слезы, Фламма. - Пока Сор занимался твоей ногой, я была у матери. Она привела Пустулу с Каттой и забрала меня к себе. Я попрощалась с ней. Все идет чуть быстрее, чем я думала. Он хочет убить мою мать, я следующая.
        - С чего ты взяла? - удивилась Кама.
        - По его приказу добавляют яд в ее пищу! - процедила сквозь стиснутые зубы Фламма. - Долго рассказывать, но она посоветовала мне бежать. Если он решился убить мать своих законных детей, то что для него я? Свидетельство позора?
        - Но твоя мать… - осеклась Кама.
        - Она остается, - ответила Фламма, стискивая зубы. - Хотя бы потому, что Фосса и Болус тоже ее дети. Она готова к смерти, хотя принимает противоядие. Но вряд ли это будет продолжаться слишком долго! Кроме того, мне нужно предупредить моего отца! Ему тоже грозит смерть!
        - Кто он? - замерла Кама.
        - Пошли, - потянула ее за руку Фламма. - Нужно спешить.
        Они двинулись к празднующим, окунулись в шум, гам, песни, пьяные крики. Пару раз им пришлось браться за руки и участвовать в хороводах, еще пару раз не удалось избежать пьяных объятий и поцелуев, к счастью, не в губы. Несколько минут безудержного безумства выпало каждой, пока Вирская площадь не осталась за спиной и Фламма не затащила Каму в щель между домами.
        - Слежки, к счастью, пока нет, - прошептала она, пытаясь побороть бьющую ее дрожь. - Ты понимаешь, принцесса Лаписа, что прошлой жизни уже не будет?
        - У тебя, - с испугом прошептала Кама. - У тебя не будет. Я вернусь домой.
        - Желаю, чтобы Энки помог тебе, - с сомнением произнесла Фламма и как будто справилась с рыданиями. - Но он не поможет. Один раз он уже помог, полторы тысячи лет назад, дальше мы сами. Идем, в прошлые празднества можно было за мелкую монету подняться на стену севернее цитадели, чтобы посмотреть отсветы Светлой Пустоши. Нам нужно спуститься через бойницу. Но веревки может не хватить.
        - В один слой? - предложила Кама.
        - В один слой хватит, - задумалась Фламма. - Но мы не сумеем ее забрать!
        - А это важно? - не поняла Кама.
        - Не знаю, - надула губы Фламма. - Если я теперь не совсем принцесса, нужно считать каждый грош. Веревка стоит денег.
        - Не дороже жизни, - отрезала Кама.
        Веревки хватило. На стену еще не пускали, но стражники не отказались прибавить звона в собственных кошельках, пока мастер стражи дегустировал вино на площади. Фламма еще ворчала, поднимаясь по узкой лестнице, что так монет не напасешься, пока выберешься из города. Наверху она замолчала. По правую руку от нее в арках крепостного хода длилось празднество, по левую в бойницах стояла ночь. Где-то далеко на горизонте и вправду что-то мерцало, но внизу стоял туман. Фламма остановилась, оперлась о каменный парапет и, всхипывая, пробормотала:
        - Радуйтесь, жители Ардууса! Ваша огненная Фламма, ваша радость, ваша почти принцесса вас покидает. Может быть, навсегда!
        - Смотри! - протянула руку Кама.
        По темной улице к стене двигалась светящаяся змея. Под веселый смех и пищанье свистелок жители Ардууса спешили насладиться величием родного города с высоты крепостной стены.
        - А ведь могли бы сберечь несколько монет, - поджала губы Фламма. - Ну что же, не будем затягивать прощание.
        Она забрала у Камы кольца, насадила их на конец веревки и прихватила ее узлом на факельном крюке. Звездное небо над головой и луна светили ярко, но в галерее царила темнота, и Кама лишь угадывала очертания сводов и бойниц. Моток веревки скользнул вниз по стене.
        - Кажется, хватило, - поежилась от холода Фламма. - Ты первая.
        - И куда дальше? - усомнилась Кама.
        За стеной царила чернота.
        - Давай! - поторопила Фламма. - И не бойся, ров еще только копают. С этой стороны цитадели его нет.
        Высота была огромной и без рва. Кама, обмотав руки платком, подхватила кольцо и сползла с основания бойницы. Стена сначала была где-то рядом, потом у нее появился слабый наклон, камень зашуршал по спине принцессы, едва не содрал с нее плащ, но зато и замедлил спуск. Веревка еще не кончилась, а Кама уже утонула в тумане, съевшем звезды у нее над головой, и неожиданно почувствовала под ногами склон. Сдернув кольцо, поняла, что еще с пяток локтей веревки было в запасе, и собралась уже окликнуть подругу, как сверху раздалось шуршание, потом чуть слышная ругань, и рядом с нею рухнула Фламма. Сразу же вслед за этим к ногам беглянок обрушилась и веревка.
        - Все в порядке, - простонала Фламма, поднимаясь. - Ноги целы, а задница заживет. Но веревку я оставить не могла. Хотя, как выяснилось, заклинание на развязывание узла помню плохо. Секунды не хватило. Ничего. Веревка, кстати, не с ярмарки, а из королевских кладовых! Это что же получается, с утра еще была принцессой, а к вечеру уже воровка?
        Фламма шмыгнула носом.
        - И куда же теперь? - спросила Кама.
        Наверху уже слышались хмельные голоса горожан, но никакой дороги под ногами не прощупывалось. Склон тонул не только в тумане, но и в прошлогоднем бурьяне.
        - Не знаю, - зло бросила Фламма. - Мне на север. Тебе пока на юг. Осталось только выяснить где то, где другое, и разойтись. А еще лучше дождаться Сора Сойга, я ведь вроде понятно ему объяснила, где мы будем спускаться? Он, правда, с сомнением на меня смотрел.
        - Он на всех смотрит с сомнением, - вздохнула Кама.
        - Я бы тоже теперь на него посмотрела с сомнением, - прошипела Фламма. - Только я не вижу ни демона, не то что твоего дакита.
        - Я вовсе не ее дакит, - послышалось совсем рядом, и как по мановению руки тут же раздалось и легкое всхрапывание лошадей, и постукивание копыт. - И, кстати, не демон. А дакит я свой собственный. А ее и, смею надеяться, твой, огненная, не дакит, а друг. Хотя и дакит тоже. Вы бы выбирались из колючек на мой голос, тут дорога в пяти шагах.
        - Куда мы теперь? - задыхаясь от радости, прошептала Кама, принимая уздцы лошади.
        - На север, - ответил Сор. - Пока на север. Мы ведь не можем оставить в одиночестве твою подружку?
        - Ну хоть какая-то радость с того мгновения, как ты ткнула мечом в живот Рубидусу, - выдохнула Фламма.
        - Подождите. - Сор спрыгнул с лошади и теперь в темноте ползал по дороге.
        - Ну что там? - окликнула его Кама.
        - Стражники на воротах смеялись, что я очень хочу застигнуть дома неверную жену, если один скачу на трех лошадях. И что за пару часов до меня на таких же лошадках трое каламов из Бэдгалдингира уже отказались от праздника, и я еще могу их догнать.
        - И что? - не поняла Фламма.
        - Три каламских лошадки прошли здесь не так давно, - снова запрыгнул на лошадь Сор. - И прошли на юг.
        - Но мы же идем на север! - нахмурилась Кама.
        - На северо-запад, - поправился Сор. - Возьмем ближе к Светлой Пустоши. Но сначала заглянем кое-куда. Надо отдышаться да присмотреться к тем, кто последует за нами. Или, Фламма, погони за тобой не будет?
        - Будет, - прошептала она. - Только вряд ли я понадоблюсь погонщикам живой.
        …Вентер, Алиус и Игнис, который ничем не напоминал прежнего Игниса, ушли от стены Ардууса на первом же перекрестке. Стража на Северных воротах встретила покидающих город выходцев из Бэдгалдингира шуточками, но монету взяла без споров, тем более что Алиус, оказывается, знал правила, сказал нужные слова и отсыпал грошик к грошику точно и проездной сбор, и охранную льготу. Отдалившись от ворот на четверть лиги, угодник повернул к западу, потом к югу и уже в кромешной темноте вывел крохотный отряд на кирумский тракт. Огни на гребне ардуусской стены становились все ниже, пока не погасли вовсе, но звездное небо тоже померкло. Откуда-то наползли тучи, недолгий ветер сменился тягостным и холодным безветрием, закончившимся дождем, который настиг путников в чахлом ельнике. Алиус подал коня в сторону, свернул с Кирумской тропы на какую-то совсем уж узкую тропку, где и обнаружил дозорную стоянку с родником, навесом для лошадей, лежаками, устроенными из лапника, и несколькими ветхими войлочными одеялами, которые висели на жердях тут же. Алиус, как он сказал, для порядка, пощелкал пальцами, выжигая из ткани и
лапника блох, хотя откуда им там было взяться ранней весной, но костер разводить не стал. Дозорные не против, когда добрые люди останавливаются на их стоянках, да и до Светлой Пустоши еще прилично, редко какая тварь выбирается так далеко, но лучше не дразнить зверя лучиной. Игнис напился холодной воды, завернулся в гнилой войлок и уснул, хотя еще долго слышал тихие вопросы Вентера: почему Алиус пошел в угодники, что это такое, зачем ему это нужно. Утром Игнис проснулся от холода, поскольку одеяло отсырело и даже схватилось по углам ледком, но еще больше от голода, который пришлось утолять черствой лепешкой с волокнами кислого сыра. Алиус посовещался с Вентером и на ближайшей же развилке выбрал опять Кирумскую дорогу, а не тракт, который уходил к Лапису. К вечеру начались кирумские деревни, в третьей или четвертой из них даже нашелся трактир, в котором путникам удалось уже почти ночью сносно перекусить и снять комнату, а наутро Вентер уставился на Игниса с удивлением. Вернувшийся со двора умытый и бодрый Алиус тоже удивленно крякнул:
        - А ведь никакой ты, парень, не Вавато. Принц Лаписа ты, вот кто. Конечно, бровей нет, ресницы пока тоже не очень, да и щеки ввалились, но все, что тебе втерла в кожу Пустула, сошло на нет. И я очень сомневаюсь, что она ошиблась в мазях.
        - В чем же тогда? - принялся чесать затылок Вентер.
        - В подопечном, - хмыкнул Алиус. - Так случается, это я как лекарь говорю. Одна и та же настойка против одной и той же болезни у одного как рукой все снимает, а другому - как мертвому на лоб капать.
        - И часто угодникам приходится капать на лоб мертвым? - поинтересовался Вентер.
        - В такие времена, как теперь, чаще, чем хотелось бы, - помрачнел Алиус. - Не все ладно в Ардуусе. Сейчас перекинулся словом с трактирщиком, так вот вчера перед нами тут промчался недоброй памяти Рубидус кирумский, а ночью, пока мы спали, через село пролетела сначала кавалькада самого кирумского короля, а потом и племянник короля Эбаббара с охраной. Похоже, сорвались гости Пуруса Арундо при первой возможности.
        - А бастард короля Эбаббара был? - спросил Игнис.
        - Был, - кивнул Алиус. - Один, без стражи и слуг. Вчера еще.
        - Как это один? - вытаращил глаза Вентер. - Да еще без стражи? Дорога ж на Эбаббар, считай, полсотни лиг идет по самому краю Светлой Пустоши! И отступить некуда, река Му по левую руку!
        - Торгую тем, что купил, - пожал плечами Алиус. - Куда теперь?
        - Идем к Кируму, - хмуро бросил Вентер, - через два дня ночуем на его окраине, утром выходим к реке. Минуем слияние Му и Малиту, минуем Фиденту, которая будет на стрелке. Через пяток лиг от фидентского замка переправляемся с паромом, в селении на той стороне снимаем трактир и ждем королевский кортеж.
        - Зачем переправляться? - удивился Игнис. - Лапис же на этом берегу?
        - Ждать, Ваше Высочество, будем за рекой, - пробормотал Вентер. - Так велел король. Хотя, кто его знает, может быть, Ее Высочество Камаена Тотум уже догнала кортеж. Тогда мы на том берегу не задержимся. В любом случае, король приказал, чтобы ни одного лишнего дня на землях Ардууса или Кирума не оставаться! Но переправляться на наш берег будем в другом месте. Пройдем по левому берегу Малиту до Гремячего моста, а там уже и Ос на виду.
        - И вы дома, - кивнул Алиус.
        - И мы дома, - мечтательно вздохнул Вентер.
        - И все? - с сомнением спосил Игнис. - Ради чего крюк в сотню лиг? Это же лишние два, а то и три дня пути!
        - Вот у их Величества и спросишь, - огрызнулся Вентер. - А пока надо поторопиться, чтобы самим за два дня до Кирума успеть добраться. Не нравятся мне здешние места, совсем не нравятся. Да не брей бороду, Ваше Высочество, надо же хоть как-то личину прикрыть!
        Они прибыли в Кирум точно через два дня. Переночевали в грязном окраинном трактире, заставив Игниса с тоской вспомнить строгий уют дома в Ардуусе, выехали ранним утром, разглядели с окраины Кирума в утреннем тумане две сверкающих вечерней сталью ленты - еще узкой в этих краях великой реки Му и ее младшей сестры - Малиту, башни Фиденты на стрелке двух рек и большое утисское село на дальнем берегу. Вентер еще восхищенно крякнул, что от Фиденты до Кирума - всего ширина реки, и если бы Утис стоял не выше по течению, а тут же, то городок случился бы побольше Ардууса. Но мосты тогда пришлось бы строить, мосты. Эта мысль так заняла Вентера, что еще с час он что-то бормотал себе под нос о мостах. Тем временем путники миновали и саму Фиденту, и крепость, подивившись бастионам королевского замка, который единственный во всей Анкиде был обособлен от собственной столицы, и переправились на левый берег на тяжелом пароме, составленном из трех огромных рыбацких лодок, скрепленных между собой и перекрытых досками. Кортежа короля Лаписа на том берегу не оказалось, и троица, вызывая удивление гербами Бэдгалдингира
на одежде, сразу же отправилась в трактир, где отдала должное еде и выпивке. На следующий день с самого раннего утра путники уже ждали лаписский кортеж у переправы.
        Он появился в полдень. Сначала на берег между сторожкой паромщика и постом мытаря выправил коня Долиум, увидел за рекой знакомые силуэты и приветливо помахал рукой. Затем показался отряд стражников, за ним Игнис разглядел отца, мать, вновь стражников, а уже дальше, глотая слезы, он мог видеть и Нукса, и Нигеллу, и Лауса, и кого-то явно наряженного под него самого, и не слишком уверенно покачивающуюся в седле Каму. За ними двигались наставники, но Сора Сойги среди них не было. Замыкал процессию еще один отряд стражников. Ни Пустулы, ни ее детей Игнис не разглядел. Не было в кортеже и ни одного свея, включая и Малума.
        - Пустула, Дивинус и Процелла пройдут днем позже, - объяснил сияющий от радости Вентер. - Может, еще и увидим их, если придется подзадержаться, хотя вряд ли. Им нужна другая переправа. Они отправляются гостить в Утис, на радость Латуса Тотума, кстати. Тела должна закончить дела в Ардуусе, ну и Палус с нею. А малумовским головорезам пошел отсчет дозоров. Теперь мы их увидим не раньше, чем через месяц. Впрочем, я вообще бы на них не смотрел. Правда, Малум не жаждал продолжить труды на благо девяти королевств, может, и подберется тоже. Во всяком случае, я слышал, как он заявлял, что отправится вместе с Пустулой.
        Игнис вспомнил прикосновение пальцев Пустулы к своему лицу, потер скулы. Неужели тот ужас, которым обернулась для него ардуусская ярмарка, подходит к концу? Так зачем закладывать лишние лиги? И так крюк получается с переправой. Вот он, паром, возвращайся на тот же берег, три-четыре дня пути, и крепость Ос покажет свои бастионы.
        Кортеж начал заходить на паром. Всадники спешивались с лошадей, король и королева тут же получили кресла, прочим пришлось довольствоваться широкими лавками. Впрочем, более половины стражников остались гарцевать на берегу, паром не мог взять слишком большой груз. Нукс, Нигелла, Лаус принялись размахивать руками, словно узнали в незнакомце на другом берегу Игниса, а потом вовсе скинули сапоги, сели на край парома и опустили босые ноги в воду. Вот только Кама словно не хотела садиться, стояла и смотрела на другой берег, как показалось Игнису - на него. Заскрипел ворот, крепкий канат поднялся из воды, натянулся, и паром медленно пополз от кирумского берега к фидентскому.
        - Смотри-ка, - обрадовался Вентер. - А ножку-то принцессе уже залечили, я думал, что будет хуже! А ведь стоит, значит, и ходит! А я думал, что все Катта будет ее изображать! Но где же Катта? Может быть, напрямую отправили с обозом в Ос?
        - Наверное, - кивнул Игнис, присматриваясь к оставшимся на том берегу стражникам. Они держались у самой воды, махали руками, покрикивали что-то приятелям, попавшим на паром. Катта не осталась и на берегу. Странным это было. Не могли ее отправить с обозом в Ос, если обоз всегда приходил неделей, а то и двумя позже. Выходит, служанка пока осталась с Телой в Ардуусе? Пусть так, главное, чтобы Палус ее не обидел. Но на пароме стояла именно Кама, никаких сомнений в этом не было!
        - Ну кто ж так сторожит, - сплюнул Алиус. - Берег крутой, на гребень надо выбираться! На гребень! А если засада какая в сторожке?
        - Да чего им бояться-то? - не понял Вентер. - Да и проверяли они сторожку, я видел.
        - Всего следует бояться! - не унимался Алиус.
        - Лапис близко! - отрезал Вентер. - Принц с нами. Принцесса с королем. Нукс, Нигелла, Лаус - все здесь. Фидента - наш самый добрый сосед! Нечего нам тут бояться!
        Сразу же после этих слов на противоположном берегу появился незнакомый всадник. Он был худ и как будто сед, но нижнюю часть его лица закрывал платок. Незнакомец поднял лук, наложил на него стрелу. Игнис замер, крик застрял у него в глотке. Зашевелились стражники на пароме. Начали разворачивать лошадей стражники на берегу. Король оглянулся, шагнул к королеве, чтобы прикрыть ее, но целью оказалась не королева.
        - Нет! - заорал на всю округу Вентер.
        Стрелок отпустил тетиву, и почти одновременно с этим Кама вздрогнула, потянула руки за спину, как будто для того, чтобы смахнуть надоедливого комара, а затем медленно повалилась ничком. В спине ее торчала стрела. Всадник развернул лошадь и скрылся за гребнем берега. Лошади стражников с трудом преодолевали крутой песчаный спуск.
        - Не возьмут! - едва не рыдал Вентер. - Не успеют! Уйдет!
        Алиус словно окаменел, а Игнис, на ходу срывая одежду, бежал к воде. Он доплыл до парома меньше чем за минуту, а потом словно оглох, потому что у всех вокруг него открывались рты, а он ничего не слышал. Он бросился к мертвой принцессе, ясно было, что уже мертвой, потому что никто не подходил к ней, и окровавленный наконечник с волокнами плоти выдрался из груди, и приложил ухо к кровяному пятну, едва не оцарапав щеку об острие. Все, - отозвалось в сердце и загудело в голове… Почему же она была без кольчуги? Почему? Игнис ударил себя кулаками в виски и только потом в ужасе посмотрел на лицо несчастной. Это была не Кама. На пароме, мертвой, со стрелой в спине лежала Катта. Но ведь это была Кама? Он знал это точно! Кама? Но лицо Катты…
        - Сиди, где сидишь, - услышал он жесткий голос собственного отца. - Не вставай и не задавай вопросов.
        Часть вторая
        Светлая Пустошь
        Глава 11
        Литус Тацит
        Сигнум Белуа недолюбливал Литуса. Если бы последний был хоть чуть назойливее, Сигнум бы его возненавидел. Но Литус старался не попадаться лишний раз на глаза двоюродному брату, чтобы не давать повода даже для кислой гримасы, хотя делить им было особенно нечего. Король Эбаббара объявил наследником трона ребенка своей дочери Субулы. Ребенка, который должен был родиться со дня на день, а если бы, вопреки уверениям магов, на свет появилась девочка, то следующего ребенка, ведь Субула с ее лошадиным здоровьем, скорее всего, способна рожать до бесконечности. В самом крайнем случае, Флавус Белуа всегда мог отдать трон мужу Субулы - принцу Раппу Лентусу Нимису или еще кому, кто ему глянется в качестве наследника престола и мужа будущей внучки, а то и станет дожидаться правнука, стареть, во всяком случае, Флавус вроде бы не собирался. Хотя, никаких сомнений не было, должен был родиться мальчик, Флавус не ошибался никогда, разве только единожды, уже давно, двадцать лет назад, когда Литус лишился матери, а Сигнум и матери, и отца. Пусть даже его мать и умерла пятью годами позже. Наверное, это и было причиной
неприязни Сигнума к Литусу. Даже в Ардуусе они жили в отдельных домах, а уж в Эбаббаре могли не встречаться месяцами, тем более что без особого приглашения Литус во дворце не появлялся. Ему казалось, что не только Сигнум винит его в тех событиях, которые произошли тогда, когда Литусу было два года, а Сигнум едва родился. Флавус Белуа ненавидел его за то же самое, словно именно он, бастард Литус Тацит, самим случаем своего появления на свет лишил собственного отца чего-то того, что невозможно восполнить никакими силами. Еще в юности Литус, который был причислен к роду матери, пытался выяснить, что же все-таки произошло через два года после его рождения, но никто толком ничего ему так и не рассказал, пока о его поисках не узнал сам Флавус. Он вызвал бастарда в тронный зал, в котором, не нуждаясь в советниках и раболепстве челяди, обычно сидел у камина в одиночестве. Отец дождался, когда Литус подойдет к нему достаточно близко, знаком приказал ему присесть на ступени у трона, к которому, как казалось Литусу, король не подходил никогда. Литус хотел пробормотать какие-то слова почтения, но решил
промолчать. Опустился на ступени, замер с выпрямленной спиной, затаил дыхание, словно ждал своей участи.
        Флавус заговорил не сразу. Долго высматривал что-то в пламени, очерчивающем его орлиный профиль. Затем пригладил белые, словно отлитые из серебра волосы и стал говорить в сторону, оставаясь вполоборота к Литусу:
        - Тебя обуяло любопытство? Ходишь, задаешь вопросы? Напрасно. Никого не осталось из тех, кто был свидетелем. Кто-то умер сам, кому-то я помог. Не хотел, чтобы кто-то напоминал мне. Ты - напоминаешь. И Сигнум. Но он не задает вопросы. Ты задаешь. И все еще жив. Цени это.
        - Да, Ваше Величество, - склонил голову и попытался встать Литус.
        - Сиди, - приказал ему король. - Если не будешь дураком, то будешь жив и дальше. А если проявишь доблесть, то жить будешь хорошо. Понял?
        - Да, Ваше Величество, - снова дернулся Литус, и снова рука короля дала ему знак сидеть.
        - А чтобы любопытство не доводило тебя до глупостей, я расскажу тебе кое-что, - продолжил Флавус, поигрывая желваками. - Один раз. Так что запоминай.
        Литус задрожал и обратился в слух.
        - Я соединился с Аркой Валликулой в одна тысяча четыреста семьдесят четвертом году, - начал одно за другим ронять сухие слова Флавус. - Сделал своей женой лигуррку. Дальнюю родственницу последнего императора. Ты сидишь не у моего трона, а у трона императора, - махнул рукой Флавус на укутанный дорогими тканями престол. - А вот и его меч, выполненный лучшими мастерами Таламу.
        Литус поднял глаза. Над троном висел на цепях стальной короб. Так вот что таилось внутри него!
        - В одна тысяча четыреста семьдесят шестом году Арка Белуа, в девичестве Валликула, родила мне дочь Субулу. И должна была родить еще и сына, и, может быть, не одного. Но в одна тысяча четыреста семьдесят седьмом году другая женщина - Венефика Тацит, дочь народа иури, родила тебя. Моего сына. Так бывает, - впервые бросил взгляд на лицо Литуса отец.
        Литус стиснул кулаки, с трудом унимая дрожь.
        - Твоя мать жила отдельно, в том доме, в котором теперь живешь ты, но потом на время переселилась в дом моего брата - Грависа, - вновь стал смотреть на огонь Флавус. - В одна тысяча четыреста семьдесят девятом году его жена - аккадка Лакуна Магнус - родила ему сына, которого он назвал Сигнумом. Твоя мать помогала Лакуне первое время. В том же году мать Субулы узнала о твоем существовании. Точнее, о том, что с твоим существованием связан я. И она пришла в дом моего брата.
        - Зачем? - неожиданно для самого себя прошептал Литус и замер, испугавшись отцовского гнева. Но ярости не последовало. Флавус словно сам думал о том же.
        - Не знаю, - ответил он. - Иногда женщины не могут и сами объяснить причины своих поступков. Может быть, она шла в этот дом без всякой цели. Но когда она увидела Венефику, цель у нее появилась. Твоя мать была очень красива, очень, - слово за словом отчеканивал Флавус. - И мать Субулы захотела ее убить. Как только увидела, так и захотела. И убила.
        Король помолчал.
        - Затем она решила убить тебя, - опустил он взгляд к каменной мозаике, украшавшей пол тронного зала. - Но в комнату вошел Гравис. Наверное, шум привлек его. Он увидел труп Венефики и все понял. Кликнул стражу и встал перед твоею колыбелью и колыбелью Сигнума, потому что твоя мать смотрела за вами обоими. Королева Арка была очень сильна. Она сразила и Грависа, и некоторых стражников, но их было слишком много. Они зарубили ее.
        - Они сражались с королевой? - едва смог произнести Литус.
        - Они спасали твою никчемную жизнь, - процедил Флавус. - И не знали, что она королева. Она была в паутине Ордена Смерти, лицо показала только при входе в дом Грависа, но приказала привратнику не докладывать о себе. Если бы она убила всех, она бы убила и привратника. Но привратника убил я. И всех, кто остался жив. Кроме тебя и Сигнума…
        Отец напоминал Литусу безумца. Его губы вытянулись в тонкую линию, черты лица заострились, он перестал походить на самого себя, и хотя его взгляд по-прежнему был направлен на огонь, Литусу казалось, что король пристально рассматривает его, не оборачиваясь, смотрит на него обратной стороной глаз через череп, кожу и серебристые локоны.
        - Они зарубили ее, - продолжил Флавус. - Мать Сигнума увидела гибель своего мужа и повредилась рассудком. Лакуна Магнус умерла через пять лет. Своего сына или кого бы то ни было она так и не узнала. Ты все понял?
        - Что такое паутина Ордена Смерти? - прошептал Литус.
        Он еще не закончил фразу, а профиль Флавуса стал еще острее. В секунду Литус поверил в то, что король не отдавал приказ об убийстве всех, кто был в доме Грависа. Он лично всех и убил. И сейчас он был готов убить Литуса.
        - Иди, - с трудом справился с собой Флавус. - И будь достойным… своей матери.
        …С тех пор прошло уже почти десять лет. Хорошо, если за все это время Литус виделся с отцом раз десять. Не разговаривал он с ним больше ни разу. И с Сигнумом не разговаривал. Но виделся с ним чаще. Несколько раз они сталкивались в гимназиуме в зале для занятий борьбой и фехтованием, в котором подвизались вельможные сынки не только Эбаббара, но и Тирены, и Самсума. К Литусу был приставлен престарелый мастер стражи Сенекс. Разговаривать с ним было бесполезно, старик мог только глядеть в одну точку и ковыряться в собственном носу или в ухе да отслеживать, чтобы его подопечный в определенное время переходил от наставника к наставнику. Ежевечерне Сенекс оставлял Литуса на попечение толстяка дворецкого, который следил за домишком бастарда, расположенным в квартале заимодавцев и менял, а ежеутренне возвращался и стучал молотком в дверь, ожидая выхода подопечного на улицу. Иногда Литусу казалось, что Сенекс слепой или глухой и что если он просто будет лежать в гимназиуме на тюфяках, ничего не изменится. Старик точно так же будет приходить к его дому с молотком и точно так же объявлять вечером, что время
вышло. К счастью или к несчастью, Литус не пытался испытать Сенекса, отдаваясь предлагаемым наукам от борьбы, фехтования и стрельбы из лука до магии и истории всем существом, и несмотря на то, что не все его наставники были подлинными мастерами, умудрялся почерпнуть что-то от каждого. И что казалось удивительным ему самому, усердие не было единственным способом постижения наук и воинского мастерства. Постепенно он начал получать удовольствие от занятий, от погружения в тонкости движения и концентрации силы, тем более, что наиболее мудрые из мастеров, которые в поисках заработка иногда забредали в гимназиум, радовались возможности испытать собственные умения на юном школяре, который если чем и страдал, так это неутомимостью и любовью к разворачиванию древних свитков. В семнадцать лет Литус начал участвовать в турнирах ардуусской ярмарки, сначала хотел биться во всех четырех, но именно в тот год старик Сенекс впервые произнес что-то осмысленное. Все так же уставившись в одну точку и почесывая мочку уха, он пробормотал:
        - Не рвись, парень. Выбирай борьбу. Нечего суетиться. И так славы огребешь столько, что надорвешься нести. А ты можешь.
        - Почему борьбу? - только и спросил Литус.
        - Ничего лишнего, - продолжал мять ухо Сенекс. - Ни магии, ни оружия, ни пользы. Победишь в борьбе - просто победишь в борьбе, и ничего больше. Победишь в стрельбе из лука - ты стрелок. В магии - колдун. В фехтовании - воин.
        - А если и стрелок, и колдун, и воин? - удивился Литус. - Чем плохо?
        - Хорошо сиять медным чайником на полке, - ответил Сенекс. - А бастарду лучше сиять в сундуке. Чтобы завистливый глаз не распознал сияние. А не завистливый, но страшный чтоб удивился. Перед смертью.
        Сказал и как будто и не говорил ничего. Снова закатил глаза, засунул палец в нос, а потом, как обычно, напомнил:
        - Хватит на сегодня.
        В позапрошлом году Литус впервые выиграл турнир. В прошлом Сенекс умер. По дороге домой, куда Литус вез второй серебряный рог и даже подумывал, что повесит его над ложем, скрестив с первым. Старик, который казался Литусу приросшим к седлу, вдруг закашлялся, словно что-то внутри его сухого тела оборвалось, а затем поманил к себе бастарда крючковатым пальцем.
        - Не все, что называется именем, носит его, или не все, что носит имя, называется им, - пробормотал он какую-то глупость.
        - Бесполезно отрезать уши, если слушает голова, - пробормотал, глотая кровавые капли в углах рта, вторую глупость Сенекс.
        - Трусы записывают то, что боятся молвить, - была третья глупость, а вдогонку к ней, вместе с кровавыми пузырями между губ, донеслось и еще что-то: - Три ведьмы, Литус. Три. Не одна, не две, а три. Ищи, и найдешь.
        Сказал и умер.
        Литус похоронил его на краю кирумской земли, у выкрашенного охрой дорожного столба с выжженным на его стесанном верху силуэтом бычьих рогов - знаком Эбаббара. Как раз там, где край Светлой Пустоши чуть ли не вплотную подходил к течению реки Му и дорога петляла от часовни к часовне, укрываясь за стеной из колючих кустов - зыбкой защитой от нечисти. Сейчас, через год, он подъехал к могиле ранним утром, едва солнце показалось над горизонтом. Путь вдоль края пустоши вытягивался на полсотни лиг, и хоть хорошая была лошадь у бастарда короля Эбаббара, миновать опасный участок хотелось засветло, а уж дальше - еще сотню с небольшим лиг через деревни, и вот они, стены Эбаббара, древней Каламской столицы. Но это только через три дня, не раньше, а то и на четвертый. Потом день отдыха, потом в гимназиум, но уже без Сенекса, как весь последний год, затем домой, затем опять в гимназиум. И что дальше?
        Литус сидел у могилы, на которую в прошлом году он затащил здоровенный камень, и больше всего хотел упасть лицом вперед на холодную весеннюю землю, опутанную стеблями прошлогодней травы, и забыться. Десять лет Сенекс был рядом с ним, а сказал что-то осмысленное только перед самой смертью. Да и то Литус его не понял. Сколько он всего не понял? Многое. Что за паутина Ордена Смерти? Что за странный кто-то, кто носит имя, но не называется им, или наоборот? Кому отрезали уши? Что записывают трусы? О каких трех ведьмах говорил Сенекс? Почему его, бастарда Эбаббара, ударил в спину принц Лаписа, если Литус сражался честно? И ведь Игнис Тотум всегда казался ему достойным парнем. В прошлом году тоже уступил в последнем поединке, был расстроен, но улыбнулся так открыто, что впервые Литус захотел хоть кого-то назвать другом. А теперь ударил бастарда в спину. Или так и положено с бастардами? Крепко ударил, Литус даже как будто чувств на секунду лишился. От боли в глазах помутилось. Язык себе прикусил, чтобы не закричать. А Игнис словно и сам ошалел от собственного поступка. Ошалеешь тут, дурная слава на всю
Анкиду, и ради чего? Ни доблести, ни радости, ни прибытка. Не иначе как в голове у Игниса помутилось. Главное, чтобы не умер. Вот в голове у матери Сигнума помутилось, когда был убит его отец, и пяти лет она после этого не прожила. Или все-таки не навсегда сошел с ума принц Лаписа? Тем же вечером стоял под дождем у дома Литуса, держал в руках кнут по древнему каламскому обычаю. Интересно, кто его надоумил? Женщина красивая с ним приходила, очень красивая, неужели и в самом деле королева Лаписа? Никогда не видел ее вблизи. Слышал разговоры, что среди всех королей король самого маленького королевства - самый гордый. Как же не быть гордым, если рядом с тобой такая женщина? Если бы все королевы были такими, то лишь одно и осталось бы - стать королем. Нужно только подобрать королевство без присмотра и уговорить его подданных. Предъявить им серебряные кубки, что ли? Третий уже в его мешке, хоть и настучал он по больной спине, пока Литус торопил коня кирумскими перелесками. Хорошо, что заживает все быстро. Заживать-то заживает, но боль-то никуда не девается. Едва не упал второй раз, когда стал затягивать
тканью бок. И потом, когда пришлось выйти к полоумному принцу во двор, тоже едва не упал, хотя и не обнимал его принц, Литус сам обнял принца, чтобы быстрее завершить всю эту мерзость, что случилась с ним по неизвестной причине. Или судьба у него такая? И ведь спешил только что, затемно выехал из постоялого двора, чтобы на заре быть у могилы Сенекса, а теперь сидит и выцарапывает на базальтовом валуне имя старика.
        - Это кто такой? - вдруг раздался удивленный голос за спиной.
        Литус вскочил на ноги, едва не вскрикнул от пронзившей бок боли и обнаружил на тропе того, кого ожидал увидеть меньше всего. На желтоватом муле сидел угодник. Самый настоящий, ни здоровяк, ни доходяга, ни юнец, ни старикашка, так - седая аккуратная бородка, гладкое лицо, бодрые глаза, но усталые веки, обветренные кисти рук на уздцах мула, но прямые плечи. Серый балахон, короткие волосы - светлой паклей, колпак на спине, из-под балахона - ободранные ножны простенького меча и новые сапоги. В руке жердина еловая - длиной в полдюжины локтей, на конце растопырка из сучьев да оголовок заточен. Угодник, как есть угодник, редко они забредали в Эбаббар, так редко, что и удивиться Литусу не удавалось, да и когда было удивляться, если день и ночь проводил он или в гимназиуме, или в хранилище свитков дворца?
        - Никак бедолага Сенекс? - спрыгнул с мула угодник и подошел к могиле. - И давно? В прошлом году? Вот ведь, маловато прожил, чуть за семь десятков. Хорошо хоть на родной земле похоронен. И пусть на шаг, а все родная. А когда-то вся эта земля была каламской. До самых гор. Точно говорю. И дорога не по берегу шла, а в лиге к северу, по высоте. И теперь, наверное, не до конца камень трава затянула. Эх, Сенекс, Сенекс. А я ведь мальчишкой его помню. Он сначала на эбаббарской пристани на побегушках был, сирота ведь, но потом стражником на северной башне. А уж годам к сорока стал мастером стражи. Не всего Эбаббара, конечно, только той же северной башни, зато там и прослужил до пятидесяти лет. Семьи, правда, так и не слепил никакой. А уж после я его не видел. Умнейший был калам, умнейший. Из тех, кто видит много, понимает еще больше, а языком не треплет. Ну, точно он. Я другого Сенекса в Эбаббаре и не знал никогда. Он ведь любил нос почесать да за мочку уха себя подергать?
        - Росли вместе? - спросил Литус. Никак не походил угодник на древнего старика. Сенекс-то явно был старше его лет на десять, а то как бы и не на двадцать.
        - Росли? - хохотнул угодник. - Нет, приятель. Я уж давно не расту. Я его молочными тянучками угощал, уж больно смышленым был паренек.
        - Так сколько же тебе лет? - вытаращил глаза Литус.
        - Лет-то? - пошел обратно к своему мулу угодник, на которого забрался если и не одним молодецким прыжком, то без особого усилия точно. - Ну ты спросил! Если бы я знал, сколько мне лет, да когда на свет появился, я б каждый год по этому поводу упивался бы вусмерть. Не знаю я, сколько мне лет.
        - Как так? - удивился Литус.
        - А вот так, - пожал плечами угодник. - Тебе сколько лет, парень?
        - Двадцать два, - в свою очередь пожал плечами Литус да ойкнул, схватившись за бок.
        - Болит? - посочувствовал угодник. - Ничего, пройдет. Двадцать два, говоришь? А откуда знаешь-то?
        - Ну как же… - вовсе растерялся Литус. - Сказали… Нянька… Потом наставники…
        Отчего-то хотелось говорить с угодником откровенно.
        - Понятно, - кивнул угодник. - Нянька. Наставники. Это хорошо. Понятно, что лучше мать или отец, но уж как вышло, так вышло. Сказали тебе, ты и ведешь отсчет. А если бы не сказали? Если бы пришел в себя вот так, как ты есть? Сколько тебе лет? Посмотрел в зеркало ручья - то ли двадцать, то ли сорок, а может, и того больше, если рожа грязна. И как дальше?
        - Так ты не помнишь себя? - прищурился Литус.
        - Себя - помню, - усмехнулся угодник, - о себе не помню. Потому и живу долго. Когда отсчет неоткуда вести, то и стареть незачем.
        - Ну, так время же идет? - не понял Литус. - Люди рядом стареют?
        - Стареют, - кивнул угодник. - Оттого и брожу, чтобы не видеть, да все не удается. Вон, Сенекс уже под камнем, а был мальчишкой. Дядей меня называл, дядей Сином.
        - Так тебя зовут Син? - спросил Литус.
        - Не знаю, как меня зовут, - признался угодник. - Но согласись, что без имени как-то не слишком удобно. Нет, в дороге можно откликнуться и на «Эй, ты!» или «Прочь с дороги, сучий потрох, принц Кирума едет!», а вот в трактире неудобно, не будешь же вписываться в книгу безымянным бродягой? Так что я и придумал себе имя - Син. А так-то, может быть, меня, как тебя, кличут - Литусом? Кому же это известно?
        - Так ты меня знаешь? - изумился Литус.
        - Кто же тебя не знает? - в свою очередь удивился угодник. - Нет, в лицо я тебя первый раз вижу, но слухи разбегаются быстрее, чем тучи под солнцем. Высокий бастард из Эбаббара с узким лицом, который удачлив в борьбе, но неудачлив в соперниках, отчего страдает от боли в боку. Где я ошибся?
        - Да вроде бы нигде, - поднялся Литус. - Хотя соперник у меня был достойный. Случилось с ним что-то. Помутнение какое-то. Пройдет, я думаю. Не может не пройти.
        - Не может не пройти, - повторил вслед за бастардом угодник. - Вот ты мне задал загадку… Как же это ты в Эбаббаре, да при Флавусе, такой, как есть, завязался да распустился? Ну да ладно, возьми, - угодник выдернул из сумы и бросил Литусу куски сукна. - Подвяжи ноги коню. Да в два слоя вяжи, а то не хватит на полсотни лиг. Хотя сукно хорошее, да и дорога не каменная, муравая, но кто знает…
        - Зачем? - удивился Литус, поглядывая на мула угодника: ноги животного тоже были подвязаны сукном.
        - Многое изменилось, - на глазах помрачнел угодник. - Ты ведь добирался до Ардууса вместе с эбаббарскими мастеровыми да ремесленниками две недели назад? Обратно один движешься? А когда в Ардуус ехал, грозу слышал?
        - Да, - припомнил Литус. - Громыхало что-то над Светлой Пустошью, только ведь дождя все равно не было. Добрались без приключений. Снег еще лежал кое-где.
        - То-то и дело, что без приключений, - кивнул угодник. - Мотай ноги лошади. Вот бечева. То, над чем громыхало, теперь выползло да поползло. А дозоров с этой стороны Пустоши нет. Так что нечего тропу копытить зря, на стук нечисть за несколько лиг прется.
        - Нечисть? - удивился Литус. - Да что с той нечисти? В Эбаббаре у стены по этой нечисти мальчишки из луков стреляют. Чего ее бояться?
        - Мотай, - произнес Син так, что бастард схватился за сукно. - Встречал я молодцов, которые не слушали старших, как ты не слушаешь, и где они все? Лежат, кто под таким же камнем, а кто и вовсе без камня, и даже имени не на чем выцарапать. Некому, нечем и не на чем. Вот бечева. Самострел есть?
        - Есть, - кивнул Литус. - Вон, торчит из подсумка.
        - Тут бы лучше лук, - покачал головой Син, - ну да и самострел сгодится. Под рукой его держи. А на будущее по этим дорогам жердину надо иметь.
        - Зачем? - не понял Литус, покосившись за деревяшку угодника.
        - Если тварь крупная, в грудину ей упереть да посечь, пока подперта будет, - объяснил Син. - А если очень крупная, в землю.
        - В землю зачем? - удивился Литус.
        - Вон, - махнул рукой в сторону реки Син. - Вода наше спасение. Ткнул деревяшку в землю, толкайся и лети. Пока мерзость будет с лошадкой твоей разбираться, как раз отплывешь подальше. Пустошная тварь в воду не лезет. Пока не лезет.
        - А самострел зачем? - спросил Литус.
        - Ну как же, - поднял брови угодник. - А вдруг я с рогатинкой замедлюсь? Тут как раз ты стрелками тварь и потыкаешь, ну, чтобы она не меня кушала, а того, кто помоложе да повкусней. Ты чего это побледнел? Нешто я что-то не то ляпнул? Ладно, двинулись, а то и вправду под сумерки попадем.
        Птицы молчали. Когда Литус с отрядом шел в Ардуус, пичуги заливались щебетом, сновали по стене дикого шиповника, вили гнезда, ворошили пожухлую листву. Теперь же стояла тишина. Только рыба иногда била хвостом в реке, оно и понятно. С этой стороны реки какая уж рыбалка, а с той - Тирена, да только и у тирсенов большой охоты селиться поблизости к Светлой Пустоши не было. И дороги не было на том берегу, дремучий лес подходил к самой воде, и конному не проехать. Жгли тот лес в былые времена, но огонь гас в сыром буреломе, не шел. Хотя люди на реке были. Несколько барок прошли вверх по течению, да ладьи свейские почудились, но тишину они не рвали. А плеск весел, что плеск рыб. Так что в молчании пришлось ехать, по траве да в суконках и лошадка шла неслышно, и мул почти не притоптывал. По левую руку глинистый обрыв да вода с омутками, с каждым шагом шире и шире, словно лес напротив родниками исходил, по правую - колючая стена, в конце весны и до середины лета зацветет - голова кружится. Пчелы гудят, медом пахнет, а теперь - тишина. Через сто шагов - столб с отметкой: сколько от Кирумской земли пройдено,
сколько до Эбаббарского дозора у начала огорожной стены осталось. Через пять сотен шагов - часовенка. Сложена из камня, дверь железная, засов на внутренней стороне, окон нет, на двери квадрат - четыре угла - четыре храма и имя Энки в центре. Застигнет какая напасть, заскакивай да запирайся. Вряд ли какая тварь сковырнет кованую дверь, только уж с лошадкой проститься придется, да и как вылезти наружу? Дозоры по южной тропе редки, а мерзости и гулять южнее некуда, и от запаха перепуганной еды уходить неохота. Некоторые часовни и по сей день закрыты стоят, а что там внутри - пустота или кости истлевшие, кто ж теперь скажет?
        В полдень, когда выкатило солнце, Литус на ходу полез в подсумок, чтобы бутыль легкого вина выудить, в трактире взял, хоть и ранняя весна, но парит, жарко, не проживет вино долго, пить надо, благо и жажда замучила, только Син не дал. Окликнул, велел придержать лошадь да на бодром муле протопал вперед, и то ведь - неторопливая скотинка, а где не прыть требуется, а работа, вроде и быстрее выходит.
        - Сзади держись, - прошипел Син. - Боюсь, что и тряпицы наши не помогут. Птиц слышишь?
        - Нет, - признался Литус, но о холоде, который неожиданно пробежал по загривку, заставил заныть затянутый тряпицей бок, ничего не сказал.
        - На небо посмотри, - посоветовал Син, - да прислушайся. Тем более что птицы не поют, все слышно. И подожди с вином-то. Вот, - угодник бросил жестяную фляжку, - воды попей.
        Литус сорвал пробку, запрокинул голову, да так и застыл, облился водой по грудь. То, что казалось ему тенью готовых распуститься листвой кустов, оказалось тенью на небе. Прямо над головой, в зените небо меняло цвет. Словно там, за стеной шиповника, лежало огромное озеро черной грязи, и это озеро мутным пятном отражалось в небесном зеркале.
        - Что это? - спросил, похолодев, Литус.
        - То самое, - оглянулся Син. - Так и было. Со дня битвы у Бараггала и до четыреста восемьдесят третьего года. Пока Сухота не раскинулась по долине Иккибу. Только тогда небо прояснилось.
        - Я не читал в хрониках о том, что небо потемнело, - сказал Литус.
        - Читал, - вновь обернулся Син. - Всякое описание битвы у Бараггала начинается с того, что небо над древней землей Шеннаар потемнело. А вот о том, что посветлело, нет ничего. А в четыреста восемьдесят третьем году было не до неба. Через ворота Бэдгалдингира и Раппу двинулись сотни тысяч несчастных, лишившихся крова и родины. А уж сколько лишились и жизни… Но я точно тебе говорю, небо посветлело только в четыреста восемьдесят третьем году.
        - Скажи еще, что видел своими глазами, - отчего-то зло буркнул Литус, но тут же устыдился и спросил: - А почему оно потемнело теперь?
        - Камни вернулись, или не слышал? - ответил, не оборачиваясь, Син и почти сразу придержал мула.
        Кусты по правую руку лежали на тропе. Нет, они не были выкорчеваны, но казалось, что какая-то мерзость величиной с дом прижалась к колючей стене, чтобы почесаться, да так и придавила ее к земле. Тут же высилась зловонная куча испражнений. Син придержал мула, наклонился над кучей, которая не уместилась бы и в мешок, поморщился, затем жердиной поддел что-то и отбросил на тропу. Лошадь Литуса дернулась в сторону, едва не выбросив его из седла. На тропе лежала нога. Из коленного сустава торчал кусок бедренной кости, остальное напоминало осклизшего слизняка, забитого вместе с костью в прогнивший свейский сапог. Литус с трудом сдержал рвоту, взглянул на равнину: она бугрилась холмами, но напоминала, скорее всего, вздувшееся увалами болото. Деревья были редкими и чахлыми, хотя где-то в отдалении темнела кромка чего-то похожего на лес. Но и эти деревья, и сырые холмы, и далекий лес - все это было накрыто темным пятном на небе. И туда, в этот сумрак, как будто проволокли тяжелое бревно, отталкиваясь от сырого прошлогоднего дерна такими же бревнами.
        - Что это было? - похолодев, прошептал Литус. - Тоже камни?
        - Не знаю, - покачал головой Син, который выглядел бледнее, чем был пару часов назад. - Но я бы не стал здесь задерживаться, боюсь, что Светлая Пустошь способна удивлять.
        Удивиться в пути им пришлось еще не раз. Колючая стена была продрана в десятке мест, а в одном из них разрушена вместе с часовней. Литус с трудом сдерживался, чтобы не пришпорить коня и гнать его вперед так, словно он уходит от погони. Но впереди продолжал ехать Син, который у каждого провала в ограждении только причитал и покачивал головой, а по мере приближения темноты начал еще и что-то напевать под нос. Когда же угодник ненадолго замолкал, Литус слышал далекий вой, уханье, гром, скрежет и как будто плач. Уже почти в полной темноте, когда впереди замаячили огни эбаббарского дозора, Син оглянулся и сказал:
        - Черная трясина ухает. Это в самой середине Пустоши. Ну, ты должен знать. Гром несется оттуда же. Видишь, зарницы полыхают? Не, дождя нет, только молнии. Вой? Насчет воя не скажу. И насчет скрежета, и насчет плача. Может, это земля плачет? Ладно, смеюсь… Тут, конечно, не Сухота, несусветной мерзости не бывает, какую мерзость ни рассматривай - все одно и то же, все знакомое. Кого застигла Светлая Пустошь здесь полторы тысячи лет назад, из того она и лепит страшилищ. Хотя за эти годы налепила тоже… всякого.
        - И из человека? - спросил Литус.
        Слышал он, многое слышал о странных людях, которые выходят из Светлой Пустоши. Лучше бы и не слышал никогда, месяцами не мог заснуть в своем домишке еще мальчишкой, трясся от ужаса, что придут дурные сны. Порой и приходили.
        - И из человека, - кивнул Син. - Не все успели убраться, хотя время было… Ты сильно не робей, пока еще Светлая Пустошь не в силе, эти твари редко будут наружу выбираться. Вот ночью…
        - А когда она была в силе? - спросил Литус.
        Сторожка эбаббарского дозора была уже совсем вблизи, и самообладание начало возвращаться к бастарду.
        - Никогда, - твердо сказал Син. - Даже до четыреста восемьдесят третьего года, когда за горами открылись Врата Бездны, а камни исчезли, небо не было таким темным. Посмотри, звезд над Пустошью нет. Видишь? А раньше их было видно всегда. Ладно. Стучи давай. Если стражники твоего короля трясутся от страха, то сейчас они обделаются.
        Тропа перед сторожкой была перегорожена стеной высотой в десяток локтей. Литус подъехал к тяжелым воротам и замолотил по ним кулаками. Минут пять за воротами царила тишина, затем хлопнула дверь, за хлопком заскрипели ступени лестницы, и наконец из-за ворот, почти над стеной послышался испуганный голос:
        - Кого еще принесло на ночь глядя из проклятого места?
        - Литус Тацит, с божьей помощью, - ответил Литус. - Открывай скорее, Папавер, я это.
        Над стеной появилась сначала рука с масляной лампой, а потом и испуганное лицо Папавера.
        - Ваше Высочество! - залепетал стражник. - Что творится-то? Как же вы? И что там за вой несется с Пустоши?
        - Не Ваше Высочество, а Литус Тацит, - зло оборвал стражника бастард. - В крайнем случае, Ваша Милость. Ворота!
        - Слушаюсь! - исчез и загремел засовом внизу стражник, одновременно осыпая кого-то ругательствами.
        - А не Ваша Светлость? - удивился за спиной Литуса Син. - Или хотя бы Ваше Сиятельство?
        - Титулами не отягощен, - хмуро бросил у открывшихся ворот Литус. - Поехали, угодник. Тут рядом вполне приличный трактир. И перекусим, и переночуем.
        - Нет, - покачал головой Син. - Я обратно.
        - Обратно? - растерялся Литус. - В ночь? Один?
        - Обратно, в ночь и один, - кивнул Син. - Надо кое на что посмотреть. Заботы одолевают. Да ты не бойся за меня, не в первый раз.
        - Вот так - в первый, - покачал головой Литус.
        - Ну… - пожал плечами Син. - Нужду не переможешь. Ты, дорогой мой, вот что сделай. Найди в хранилище рукописей старика Хортуса. Поговори с ним.
        - О чем? - повысил голос Литус, потому что Син развернул мула и не спеша направился прочь.
        - Что болит, о том и поговори, - откликнулся угодник.
        - Почему ты проводил меня? - крикнул Литус.
        - Я угодник, почему не угодить хорошему человеку? - донеслось из темноты.
        - Ваше… Милость, - заныл у открытых ворот стражник. - Ну, пора ведь уже!
        - Если то, что там воет, сюда придет, стена эта не спасет, - сказал Литус, подавая коня вперед.
        Впереди горели тревожные огни первой деревеньки. За спиной немолодой странный человек на муле двигался навстречу ужасу. Литус сунул руку в подсумок, вытащил бутыль вина, выдернул пробку и сделал глоток. Вино прокисло.
        Глава 12
        Сор
        Кама проснулась от боли. Всю ночь Сор вел девчонок по дороге на Бэдгалдингир, под утро забрал вправо, нашел узкую тропу в спящих зарослях акации, спрыгнул с лошади, передал повод Каме и велел подниматься к полуразрушенным каламским башням, что торчали на предваряющих отроги гор Балтуту увалах.
        - А ты? - отчего-то испугалась Кама.
        - Я за вами, - успокоил ее Сор. - Акация коварна, особенно теперь. Листья проклюнутся через пару недель, не раньше. Колючки! Ничего не должно за нами остаться, ни конского волоса, ни нитки. Поднимайтесь и ждите меня за крайней башней, да чтоб с дороги вас видно не было!
        Едва выбравшись из зарослей, Кама спешилась и повела обеих лошадей под уздцы. Фламма держалась впереди, но даже за башней, которая и в самом деле укрывала путников от взгляда с равнины, не покинула седла. Лицо ее было бледным, веснушки казались россыпью серого песка. Сор появился через минуту, поймал бессмысленный взгляд Фламмы, огорченно покачал головой и подхватил ее лошадь под уздцы.
        - Кама, держись за мной. Ни шага в сторону.
        Принцесса оглянулась. Впервые за последние несколько дней она не чувствовала слежки. Или виной тому были амулеты, щедро надетые на ее запястья, лодыжки, шею? И все-таки опасность оставалась. А может быть, теперь все было для нее опасностью?
        Между тем Сор начал спускаться с увалов к скалам, покрытым пятнами мха. Здесь, всего лишь в сотне лиг севернее течения реки Малиту, трава как будто и не собиралась зеленить холмы. Впрочем, скалам, возвышающимся за башнями, зелень не грозила. Лошади осторожно ступали по битому камню и мотали головами, словно возмущались бездорожьем. На дне ложбины, почти у скальной стены, беглецам пришось обходить уже огромные валуны. За одним из них, напоминающим вырубленный из скалы дом, обнаружилась все еще забитая снегом расщелина, по дну которой, собираясь утонуть в камнях, бежал ручей. Под снегом нашлась тропа, и хотя теснящиеся скалы порой обтирали сразу обе ноги окаменевшей Фламмы, лошади поднимались вверх довольно бодро. Через пару сотен шагов расщелина обратилась ущельем, а еще через четверть лиги угодник вытащил из седла Фламму и завел лошадей в пещеру, выдолбленную в известняке потоком воды да подправленную некогда человеком. Вода и теперь журчала в ее углу, а в противоположном были устроены лежаки, темнели закопченные камни для очага, ерошился хворост, а из глыбы сланца было устроено что-то вроде
стола. Сор оставил лошадей возле слежавшейся копны прошлогоднего сена и скинул со спины мешок.
        - Что это? - оглянулась Кама.
        - Мой дом, - усмехнулся Сор, беря оцепеневшую спутницу за руку и тоже заводя ее в пещеру. - Ну, не мой, конечно. Но, случалось, был для меня домом. Давно. И не только для меня. Тут до Пустоши тайных дозорных стоянок под сотню, но об этом убежище нынешние дозорные не знают. Угодники останавливаются здесь. Их, правда, мало. Давно здесь никого не было, с весны, наверное. Но, думаю, они нас простят. И то, что мы пришли без дров, тоже. Нам-то хвороста хватит. Здесь можно разводить костер, дым поднимается по протокам ручья и гаснет в скалах. С дороги не видно.
        - Зачем столько труда? - крутила головой Кама. - Неужели угодники специально долбили такой зал?
        - Нет, конечно, - начал разводить огонь Сор. - Угодникам хватает и других забот. Это делали древние каламы. Здесь было что-то вроде обители. Ну, или храма, как сказали бы теперь. Даже ворота имелись, видишь, бронзовые петли торчат у входа? В таких местах собирались те, кто хотел уйти от обыденной жизни. Здесь у них была конюшня, может быть, и кухня. А если выбраться на скалы, то можно отыскать с десяток маленьких пещерок, келий, в которых каламы предавались размышлениям. Ну, вот как твоя подруга теперь.
        Подруга так и стояла посередине пещеры, куда ее завели. Она ничего не сказала и тогда, когда Кама сняла с нее мешок и посадила на край лежака. И когда ее кормили горячей кашей. Ела, ничего не говоря, не чувствуя горячего, так что Каме пришлось дуть на ложку. Так и легла молча и закрыла глаза, потому что Сор Сойга сказал, что в пещере придется провести пару дней и лучше бы воспользоваться ими для отдыха. А потом, когда Кама и Сор стояли на скальном уступе и смотрели сверху, как лучи солнца гаснут во мгле, поднявшейся над Светлой Пустошью, вдруг завыла и забилась в рыданиях. Кама бросилась в пещеру, легла рядом, обняла Фламму, но та продолжала рыдать, пока слезы не кончились у нее в глазах. А ночью Кама проснулась от боли в ноге. Сор сидел у костра.
        - Идите сюда, Ваше Высочество, - сказал он принцессе.
        Кама, не сдержав стона, поморщилась. Ну, если наставник вспомнил, что она - высочество, значит, будет еще больнее.
        - Странно, - покачал головой Сор, снимая с ноги льняной бинт. - Должна была заболеть через день. Но так даже лучше, значит, нога заживет раньше, чем я думал. А ведь ты продолжаешь меня удивлять, Кама.
        Принцесса и сама с удивлением смотрела на собственную ногу. Ноющая боль жила в ране, в шве, который, как поняла она, именно Сор и наложил на ее ногу, но самого шва не было. Точнее, он был, волокна сухожилий, которыми дакит сшивал рану, торчали из плоти, но между ними не было шрама. Только полоска розовой кожи.
        - Не понимаю, - потер виски дакит. - Хотел бы я, чтобы так все заживало на дакитах. Это неправильно, дорогая моя, я даже начинаю тревожиться. Вот что, возьми пока что себе за правило не снимать ни на минуту амулеты с ног и рук.
        Кама оглянулась на лежак, на краю которого поблескивала снятая кольчуга. А ведь хотела и все эти шнуры распустить на руках и ногах.
        - Даже когда будешь купаться, - продолжил Сор. - А сейчас потерпи, я выдерну нитку. Хотя собирался делать это через неделю.
        Дакит смочил ногу Камы теплой водой, но сухожилия выдергивать ему не пришлось. Они просто смылись, оставляя после себя едва заметные точки.
        - Ого-го, - посмотрел на Каму Сор. - Есть о чем подумать. Я, конечно, знал, что средство, переданное тебе Фелисом, некоторые считают чудодейственным, но в том-то и дело, что никакой магии в нем нет. А то, что происходит с твоей ногой, подвластно лишь немногим в Анкиде.
        - Кому же? - спросила Кама, которая продолжала морщиться от боли в ноге.
        - Особо сильным колдунам, - нахмурился Сор. - Таким, как Софус, у которых мум рождается в пальцах. Главам магических орденов, их помощникам, лучшим из лучших. Некоторым храмовникам, но там сила другого свойства. Некоторым из угодников. Пожалуй, что и все. И никого из перечисленных рядом с нами нет. Значит, горная смола и твой ужасный характер, принцесса, и стали причиной твоего столь быстрого исцеления. Вот их мы и будем благодарить.
        - Но нога очень болит, - поморщилась Кама. - Может быть, прочитать заклинание от боли?
        - Не смей, - предупредил Сор. - Пока ты не будешь уверена, что твое заклинание подобно шороху мыши, не смей. Но даже в этом случае должна помнить, что рядом может оказаться кошка. Не накрывай ногу, пусть подышит. Сейчас холодно, боль ослабнет.
        Боль до конца не ушла и к утру. Кама спала плохо, даже, кажется, сквозь сон думала, что если так быстро зажила нога, значит, рана и не была столь опасна, и, выходит, Рубидус не хотел нанести ей серьезный вред? А утром она обнаружила, что ни Сора, ни Фламмы в пещере нет, зато у костра ее ожидал котелок с теплой водой и часть запеченного в углях горного сурка.
        - Три погони, - сообщила уже умытой и поевшей принцессе появившаяся в пещере Фламма, стряхивая с куртки капли дождя.
        - Как ты? - спросила Кама.
        - Никак, - мрачно ответила Фламма. - Слезы коплю. Привыкаю. Мы с утра с Сором наблюдаем за дорогой. Погони устроены на совесть. Не свеи, ардуусские стражники. В каждой по два десятка воинов. Одна погоня прошла утром на Бэдгалдингир. Вторая точно на север, Сор говорит, что к переправе на Тимор. А последняя просто рыщет в округе. Только что обыскала руины башен, но в нашу сторону не пошла, отправилась на запад.
        - Они решили искать тебя в Светлой Пустоши? - удивилась Кама.
        - До Светлой Пустоши отсюда еще двести лиг, - сказал, заходя в пещеру, Сор. - Поэтому будем уходить. Сегодня ночью. Они могут пустить собак.
        - Дождь же! - удивилась Кама. - Разве он не смывает запах?
        - Смывает, - согласился Сор. - Но собаки бывают разными.
        - В королевской псарне есть десяток калбов, - скорчила кислую гримасу Фламма. - Говорят, что им ни дождь, ни снег не помеха.
        - Именно так, - кивнул Сор. - Как твоя нога?
        - Меньше болеть не стала, - скрипнула зубами Кама. - Но я уже свыклась с болью.
        - Вот и хорошо, - кивнул Сор и посмотрел на Фламму. - Хотя я бы не исключал, огненная, что погоня отправлена не только за тобой. И уж во всяком случае, если нас настигнут, наша участь будет не легче твоей.
        - Нас настигнут? - побледнела Фламма.
        - Кто я, чтобы точно ответить тебе на этот вопрос? - удивился Сор. - Посмотри на небо над Пустошью. Ответь мне, что там творится?
        - Ты знаешь эти места? - спросила Кама.
        - Да, - кивнул Сор. - Когда-то я начинал как дозорный. Очень давно. Сейчас уже дозоры не те, я бы и сам с ними столкнуться не хотел. Надеюсь, мы и не столкнемся. Но нам следует поторопиться. Мне нужно доставить тебя к отцу и матери. Они будут ждать тебя у второй фидентской переправы неделю. А если мы не успеем, встреча будет перенесена в крепость Ос. Без тебя ни отец, ни мать не двинутся дальше. Если ты задержишься - Ос станет столицей Лаписа на все дни, что тебя не будет. Вместо самого Лаписа. Отсюда до переправы даже напрямую две с половиной сотни лиг. До крепости Ос - три сотни. Без обоза и приключений - не меньше пяти дней пути. Или семи, если сразу отправляться в крепость Ос. В Ос отец приказал вести тебя по фидентскому берегу, а не по ардуусскому, еще не меньше двух дней. Так?
        - Так, - кивнула Кама и посмотрела на побледневшую Фламму.
        - С нами огненная, - вздохнул Сор. - Ей нужно на север. Отсюда до Тиморской переправы лиг сто пятьдесят. Мы могли бы найти ей надежную компанию там, но погоня прошла туда. И если где и будут ее искать, то прежде всего там.
        - А где меня не будут искать? - чуть сиплым голосом спросила Фламма.
        - Думаю, на второй дороге, - прищурился Сор. - На Аббуту. В сорока лигах от Аббуту, с этой стороны реки, стоит дозорная крепость Манус. Единственная крепость и единственный дозор Бэдгалдингира с этой стороны гор. Там можно найти надежных попутчиков.
        - Насколько надежных? - нахмурилась Кама.
        - Настолько, чтобы выполнить порученную им работу за деньги и за страх, при мысли, что будет, если свирепому дакиту придет в голову расправиться с ними за недостаточное усердие, - улыбнулся Сор.
        - Деньги у меня есть! - вытаращила глаза Фламма.
        - Свирепый дакит тоже имеется, - прищурился Сор. - Но до Мануса по прямой двести лиг. С учетом, что мы не в степи, лошадок разогнать не сможем, вдобавок будем вынуждены таиться, пять дней пути туда, пять дней обратно. Фидентская переправа отпадает. Королевской семье Лаписа придется ждать дочь в крепости Ос лишних десять дней. Конечно, если мы сразу найдем попутчиков для Фламмы.
        - Кама? - растерянно посмотрела на подругу Фламма.
        - Я поняла, - Кама с гримасой потерла ногу, обернулась, посмотрела на лошадей, все-таки хороших лошадок сумел привести Сор, взглянула на кольчугу, вот ведь тяжесть, а на вид так легка, и наконец выпалила: - Сор Сойга! Я, принцесса Камаена Тотум, приказываю тебе доставить принцессу Фламму к границам Тимора и передать ее достойным спутникам. Ну, - Кама шмыгнула носом, - потом уже доставить меня в крепость Ос.
        - Именно это я и хотел услышать, - склонил голову Сор. - А теперь спать. Ночь будет бессонной.
        - Ты как? - прошептала Кама на ухо Фламме прежний вопрос, когда та замерла, закутавшись в одеяло.
        - Коплю еще, - ответила та и добавила через пару секунд: - Чтобы уж реветь, так реветь.
        Они вышли еще засветло. Покинули гостеприимную пещеру, миновали ущелье, выбрались к основанию башен. Увалы порадовали подсыхающим дерном. Запад испугал солнцем. Оно садилось во тьму, поднявшуюся над Светлой Пустошью, и казалось огнем свечи, который срывается с фитиля лампы за покрытым копотью стеклом. Сор даже придержал коня и долго прислушивался к стоявшему на западе сумраку, в котором, как показалось и Каме, кто-то протяжно и страшно стонал. Но солнце село, и тьма над Пустошью смешалась с обычной тьмой. Сор приказал держаться за ним и направил коня на север. Каждые пол-лиги он придерживал его и прислушивался к ночи. Но никто, кроме трех всадников, не нарушал тишину. Над головами путников сияло звездное небо, но левей, к западу, над Светлой Пустошью небо оставалось черным. И на востоке, за вершинами Митуту, небо тоже показалось Каме слишком черным. В какое-то мгновение ей почудилось, что чернота подступает с двух сторон, а между крыльями мрака по звездному мосту скачут трое героев, пока еще не представляя, какие испытания их ждут.
        В середине ночи небо заволокло тучами, тьма сомкнулась и пошел дождь. Фламма, которая и так вполголоса сокрушалась, что не видит ни демона и полагается только на Сора и чутье собственной лошади, продрогла и теперь стучала зубами. Но Сор и не думал останавливаться, даже когда они оказались у перекрестка с часовней угодников, дверь с которой, впрочем, давно уже была сорвана. Хоженая дорога от нее шла на север, нехоженая на северо-запад. Сор повернул на нехоженую, и когда Каме начало казаться, что пропитавшая ее вода обращается в лед, дакит все-таки что-то узрел в темноте и снова свернул в сторону. После того, как по ее лицу дважды проехались колючие еловые ветви, Кама с удивлением поняла, что вокруг не кочковатое болото, а лес, хотя под копытами коня продолжалось чавканье. Затем чавканье сменилось шумом воды, все-таки запахло болотом, стало тише, хотя звук от шагов лошадей остался, но он словно разносился иначе. Вскоре Каме вовсе показалось, что они в какой-то пещере, еще через секунду - что вновь под открытым небом, затем прошли еще полчаса плеска воды, и наконец Сор остановил лошадь и после
минутного прослушивания темноты объявил:
        - Сейчас будет костер и отдых. Сегодня все завершилось как нельзя лучше.
        - Костер и отдых? - недоуменно оглянулась Кама. Она даже Фламму не видела и угадывала ее только по стуку зубов.
        - Точно.
        Кама услышала, что Сор спрыгнул с лошади, но словно не на песок, не в грязь, а перелез на дерево или ограду.
        - Приучайся если уж и не видеть в темноте, то хотя бы чувствовать. Мы свернули с тропы вправо, дошли до ручья, по нему вернулись к тропе и пересекли ее под старым бревенчатым мостом, потому как дорога в этом месте пересекает глубокий овраг. Но овраг только кажется заросшим, на его дне чистый песок и ручей. И вот еще пара лиг, и мы на стоянке дозоров. Впрочем, я говорю о старых дозорах, нынешние, судя по запахам, о ней и знать не знают.
        И словно в подтверждение слов дакита, щелкнуло огниво, в ладонях Сора затлел огонек, затем ожил, зашевелился, лизнул поданный ему корм, полез по завиткам коры и вскоре превратился в маленький костерок. Осветил устроенный у крутого склона оврага полудом. На четырех огромных валунах - бревенчатый настил, на нем - опять на камнях - костер. Выше - навес, крытый широкими пластами коры. Между навесом и настилом все, что надо усталому путнику - дрова, сено, лежаки, закопченный котел, и даже две глинки - одна с диким медом, другая с солью. Но все старое, покрытое паутиной, пылью, залепленное прошлогодними листьями.
        - Дальше к северу таких стоянок не будет, - предупредил Сор.
        - Лучше бы я умерла в Ардуусе, - простучала зубами Фламма, стягивая мокрую одежду и нисколько не беспокоясь о собственной наготе. - Я бы сейчас съела чего-нибудь горячего и выпила чего-нибудь крепкого.
        - Сейчас, - усмехнулся Сор, подхватывая уздцы лошади Фламмы. - Но сначала я все-таки займусь лошадьми, а то придется нам до Мануса топать пешком.
        Вскоре и Фламма, и Кама сидели у костра, укутанные в теплые сухие одеяла, которые отыскались в подсумках Сора, ели вкусную дакитскую кашу и запивали ее разведенным водой с медом тиморским квачем. Фламма, все-таки вспомнившая о неловкости, с помощью квача почти справилась с нею:
        - Сор! А скажи мне, правда ли, что ты в родственных связях с королевой Лаписа?
        - Как сказать… - Сор отхлебнул глоток напитка, шумно выдохнул, потом кивнул. - Очень давно, четыре поколения назад, у одного дакита из Униглагских гор родились два сына. Обоих он отправил в далекую западную страну, которая называлась сначала Фаонтс, а потом Даккитой. Отправил учиться воинскому ремеслу, потому как там собирались лучшие мастера. Сыновья подросли и решили остаться в Фаонтсе. Один из них влюбился в дакитку, с которой и соединил свою судьбу. Вот так я и появился на свет. А второй влюбился в лаэтку. И она, не морщись, Фламма, ответила ему взаимностью. Так случается. У них родился сын, а еще через десять лет - девочка. Мои двоюродный брат и двоюродная сестра.
        - Фискелла! - воскликнула Фламма. - Королева Фискелла!
        - Нет! - рассмеялся Сор. - Другая девочка. Эта девочка росла, росла, а когда выросла, влюбилась в высокого парня. Высокого и сильного. Только он, единственный из ее сверстников, был сильнее ее. Она и стала его женой. Оказалось, что один его дед был этлу, а это великая редкость, потому как этлу живут замкнуто. Но этот этлу был потомком королей Фаонтса. Вот у них и родилась Фискелла. Так что она моя племянница.
        - А правда, что в крови у Патины Тотум течет кровь рефаимов? - вытаращила глаза Фламма. - Однажды она была в Ардуусе, так она на голову выше даже моего отца! Почти как дочь Флавуса Белуа - Субула!
        - Патина Тотум очень серьезная женщина, - нахмурил брови, подмигнув Каме, Сор. - Уж точно серьезнее дочери короля Эбаббара. Но, насколько я знаю, рефаимы почти никогда не создают семей с простыми людьми. Дети, которые у них рождаются, не могут иметь собственных детей. Да и сами рефаимы редко имеют больше двух детей. Поэтому рефаимов мало. Но они выше этлу. Хотя и медлительны.
        - А еще! - торопилась все узнать Фламма. - Вот Кама очень красивая. Ты, подруга, уши заткни пока, заткни. Я когда ее первый раз увидела, еще маленькой, у меня дух захватило от ее красоты. И даже теперь я на нее смотреть не могу, словно от солнца зажмуриваюсь. Но ведь она чуть-чуть дакитка. Скулы, разрез глаз, все от дакита, а сама не дакитка. Почему, когда дакит берет в жены человека или человек берет в жены дакитку, я слышала, бывает такое, всегда рождается человек?
        - Не знаю, - задумался Сор. - Могу только рассказать тебе древнее предание.
        - Рассказывай! - воскликнула Фламма.
        - Рассказывай! - попросила Кама. - Я слышала его множество раз, но с радостью услышу еще.
        - Хорошо, - прикрыл глаза Сор. - Только не с самого начала. Нужно отдохнуть, у нас долгий путь. Поэтому коротко и только о дакитской крови. Или о дакитской крови и еще чуть-чуть. Сейчас…
        Дакит подобрал под себя ноги, выпрямился, положил ладони на колени, чуть-чуть запрокинул голову назад, потом выдохнул и заговорил:
        - Ни этлу, ни даку, ни дакиты, ни виры, а именно атеры, лаэты и руфы - не дети этой земли. Каламы - дети, тирсены - дети. Араманы - дети! Даже свеи, анты, венты, иури, дины и прочие - все они дети этой земли, а мы нет.
        - Сор, - прошептала Кама. - Скажи.
        - Да, - не открывая глаз, улыбнулся Сор. - На этом месте предания маленькая Камаена Тотум всегда спрашивала, почему же, если виры не дети этой земли, а какие-нибудь араманы - дети этой земли, почему же они могут создавать семьи и рожать детей?
        - Да! - воскликнула Фламма. - Почему?
        - Не знаю, - рассмеялся Сор. - Ты хочешь, чтобы я объяснил причуды творения? Объяснил загадку творца, у которого даже нет отдельного храма, только маленький зиккурат в Бараггале? А ведь это он создал и Землю, и Солнце, и Луну, и множество других земель, и людей, и богов, и даже гнусных мурсов! А ты знаешь, что от союза демона и человека тоже может родиться ребенок?
        - Например! - оторопела Фламма.
        - У меня нет таких примеров, - пожал плечами Сор. - Но я слышал о бродягах, которые ходили по земле столетиями. О колдунах, над которыми была не властна старость. Если ребенок дакита обретает его гибкость, быстроту и долголетие. Если ребенок этлу обретает его силу. То почему ребенок демона не может обрести его вечность? Или хотя бы ее часть?
        Тишина воцарилась в овраге. Только костер потрескивал чуть слышно. Да лошади всхрапывали у сена.
        - Те, кто способен славить творца, те, кто считает себя его детьми, даже тот же Энки, как семена, - продолжил Сор. - Творец разбрасывал их по разным землям, и нет ничего удивительного, что в разных землях расцветают похожие цветы. И даже могут опылять друг друга.
        - А как же рефаимы? - воскликнула Фламма.
        - А никак, - развел руками Сор. - У дикой кошки и волка тоже не бывает ни щенков, ни котят, тебя это не удивляет?
        - Нет, - растерянно пожала плечами Фламма.
        - А то, что от осла и лошади рождается мул, который не может иметь жеребят, тоже? - продолжил Сор.
        - Лучше вернемся к преданию, - взъерошила рыжие волосы Фламма.
        - Вернемся, - снова закрыл глаза Сор. - Очень давно в черном небе, которое обретает свой подлинный цвет только ночью, летел огромный железный дом. Он был так велик, что от одной его стены до другой можно было идти несколько дней. В этом доме летело и жило множество людей, которые искали новую землю после того, как их земля… испортилась.
        - Как так испортилась? - не поняла Фламма.
        - Как Светлая Пустошь, - сказал Сор. - Но не страшным пятном, а вся. Когда жить в ней стало невозможно, все, кто уцелел, сели в огромный дом и улетели.
        - А откуда он взялся? - не унималась Фламма.
        - Ну… - задумался Сор. - Я не могу тебе рассказать эту историю с самого начала. Во-первых, я и сам хотел бы ее услышать. Во-вторых, я пересказываю то, что слышал от других. Так что просто слушай. Об огромном доме, впрочем, скажу. Считай его… огромной баркой. Ну, представь, что бывают барки, которые могут летать по небу.
        - Ага, - расширила глаза Фламма.
        - Ну и вот, такую барку или такой дом пригнали в ту землю семь демонов. Или семь ангелов. То есть тех же демонов, но…
        - Но с белыми крыльями, - подала голос Кама. - Это сказка, Фламма. Дома не летают! И барки по небу не плавают. Во что бы их гребцы окунали весла?
        - Конечно, сказка, - согласился Сор. - Тем более что у демонов не бывает крыльев. Они им не нужны. Если только попугать кого. Да и то… И так, в железном доме летели люди, семь демонов, запасы семян и кое-какие звери, которых демоны выловили на этой же испорченной земле, потому что в новой земле, которую они обещали найти людям, зверья и растений могло не оказаться вовсе. Но был в этом доме среди людей один, который ничем не выделялся, но все же казался особенным. Почему-то его все любили. Он называл себя Одиумом. И вот этот Одиум, в силу ли своего ума, или потому что он тоже был демоном или даже богом, который притворялся человеком, постепенно взял власть в том доме. Очаровал или подчинил себе демонов. Ослепил своим величием людей. И стал править и людьми, и демонами. И восседая на высоком троне, который был окружен множеством огней и светящихся узоров, он стал готовиться к тому, что завоюет ту землю, в которую прилетит этот дом. Что ему было нужно для этого?
        - Войско! - выдохнула Фламма.
        - Наверное, - согласился Сор. - Но у него были только люди. И он стал думать, как сделать из них войско. Для начала он их разделил. В одних комнатах поселил тех, у кого были черные волосы, в других тех - у кого светлые, в третьих тех, у кого рыжие. И назвал их атерами, лаэтами и руфами. И закрыл друг от друга. Потом взял тех, кого отобрал и среди светлых, и среди черных, и среди рыжих. И тем, которые были и так сильны от природы, он влил кровь семи демонов. И из них получились этлу.
        - Сильные, но добрые! - воскликнула Фламма. - Поэтому они и закрылись в своем царстве Бланс, что все пользуются их добротой! Что же получается, эти семь злых демонов были добрыми?
        - Разве я сказал, что они были злыми? - удивился Сор. - Если уж они привели к той испорченной земле свой огромный дом, то никак не были злыми. А уж что с ними стало… Но продолжим. Остальных отобранных людей Одиум усыпил. И каждому влил четыре капли своей крови. И они превратились в даку.
        - Даку страшные, - прошептала Фламма.
        - Очень красивые! - не согласилась Кама.
        - Убийственно красивые, - прошептал Сор. - Царственно страшные. Совершенные. Почти как демоны. Но у каждого - четыре капли крови Одиума. Если семью создают два даку, то у каждого их ребенка будет четыре капли поганой крови. И все они будут даку. Если даку берет в жены человека - то у них рождаются дакиты. И у каждого будет две капли поганой крови. В семье даку и дакита - у каждого будет две капли поганой крови. В семье дакитов - у каждого будет две капли поганой крови. И у их детей будет две капли поганой крови. И никогда в семье дакитов не родится даку. В семье дакита и человека рождаются только люди. И сколько бы детей ни было - у каждого будет одна капля поганой крови. Но это будут только люди. Люди, в которых есть одна капля поганой крови, рожают только людей. И у некоторых их детей будет капля поганой крови, у некоторых нет.
        - Игнис и Кама, - прошептала Фламма.
        - Игнис и Кама, - согласился Сор. - Прибавь еще силу этлу. Она досталась обоим, что редкость. Сила или рост этлу передаются, как цвет волос. Могут передаться, а могут и нет.
        - И это все? - разочарованно спросила Фламма.
        - Фламма, - поморщилась Кама. - Неужели тебе не рассказывали эти сказки?
        - Нет, - вздохнула Фламма. - Конечно, я слышала что-то. О том, что в небе показались семь звезд. И что звезды полетели в разные стороны и сожгли древние города, в которых жили боги. И Бараггал в том числе. А бледная большая звезда упала на севере, и мир перевернулся и на тысячу лет покрылся льдом. А потом все началось снова…
        - А потом все началось снова, - прошептал Сор, снова закрыв глаза. - Но там, между долиной Миам и Нуам. На востоке, который для этой земли тысячи лет назад был севером. В мертвой пустыне, которая тысячи лет назад была морем. Там есть впадина. Вмятина в земле, внутри которой могло бы поместиться целое королевство. Она называется Мерифри. В ее центре есть город, который многие считают мертвым. Его имя Иалпиргах. В этом городе имеется храм. Он построен среди стальных холмов и ущелий. И эти холмы и ущелья - это останки железного дома, который прилетел на эту землю. А Храм называется Храмом Света.
        - Почему? - прошептала Фламма.
        - Потому что на земле этого Одиума стали звать Лучезарным! - зевнула Кама. - Отстань от Сора, ты что, не видишь, он уснул! Фламма, это сказки для маленьких!
        - Как хорошо быть маленькой, - прошептала Фламма, глядя на Сора, который и вправду как будто уснул сидя. - И как жаль, что мне все это не рассказывали.
        - Еще расскажут, - вытянулась на куче старого лапника Кама. - Там еще много чего есть.
        - Но почему же, если он был таким мудрым и всесильным, этот Лучезарный, почему же он сотворил такое? - Фламма махнула рукой в сторону Светлой Пустоши. - Или правда то, что я слышала от Софуса, будто эту гадость не Лучезарный сладил, а Энки? И что глупо винить убитую у порога кошку за то, что порог воняет дохлятиной? Винить надо того, кто ее убил.
        - Ты думаешь, что говоришь? - зло подняла голову Кама. - Какую кошку? Ту, которая сама шла убивать хозяина дома? А знаешь, что мне рассказывал старый дакит, покойный отец Сора, который уже давно приезжал из Даккиты? Он сказал, что семь демонов-ангелов прилетели на железном доме в ту землю потому, что этот Лучезарный ее уже сожрал. И они спасали тех, кто еще оставался в живых. Но он проник в железный дом, как на чистую собаку проникает одна маленькая беременная блоха и делает эту собаку блохастой. И на эту землю Лучезарный летел, чтобы и ее сожрать. И если бы не Энки…
        - Что, если бы не Энки? - спросила Фламма, потому что Кама вдруг замолчала.
        Кама не ответила. Вместо ответа послышалось ее усталое сопенье. Спал сидя Сор. Всхрапывали лошади. Шуршал по навесу легкий дождь.
        - Непонятно, - поежилась Фламма, подбрасывая хворост в костер. - Так сказка это или не сказка? И если сказка, то что за Светлая Пустошь тут совсем рядом? Тоже сказка?
        Глава 13
        Фидента
        - Сиди, где сидишь, - услышал Игнис жесткий голос собственного отца. - Не вставай и не задавай вопросов.
        Принц оглянулся. В пяти шагах от него стояли испуганные, побледневшие Нукс, Нигелла, Лаус. Там же, остолбеневший, замер он сам. Да нет же, это был мальчишка-стражник, Ассалум. Или же он сам?
        - Молчи, - рядом с Игнисом присела мать, положила ему руку на лицо, чуть надавила, выплеснула быстрым шелестом какое-то заклинание, выдыхнула, почти обожгла пламенем, затем прошептала быстро: - Ни слова больше. Кама не здесь, но для всех это она. И ты пока не принц, а обычный стражник.
        - Вентер! Алиус! - выпрямилась Фискелла и вдруг прошипела или прорычала, да так, что по воде пошла мелкая рябь: - Бргда!
        Вентер, который только что стоял с воздетыми к лицу руками, окаменел на мгновение, а затем тряпичным чучелом рухнул на прошлогоднюю траву. Алиус вздрогнул, встряхнул головой, затем поклонился приближающемуся парому:
        - Я восхищен, Ваше Величество! Третий уровень посвящения Ордена Тьмы! Не ниже! Как вам удалось вырваться? Или же как вам удалось проникнуть в их таинства?
        - Он что-то сказал? - напряженно молвил король. - Я не услышал ни слова! И почему Вентер упал, а этот угодник - нет?
        Фискелла посмотрела на Игниса, успокоительно опустила веки, потом повернулась к королю:
        - Потому что я не ошиблась, Тотус. Этот бродяга действительно хороший маг. Кажется, очень хороший.
        Мать подошла к Игнису только вечером, когда он сидел один на берегу. Охранники королевы замерли в отдалении, выражая недоумение, зачем королеве потребовалось подходить к простому стражнику и отчего он не вскакивает на ноги и не изгибается в поклоне. Фискела с сомнением взглянула на пожухлую прошлогоднюю траву, но когда Игнис бросил на нее свою куртку, села рядом.
        - Что Вентер?
        - Ничего, - поежился Игнис. - Пока отстал, а с обеда не давал прохода, домогался, где я живу в Лаписе, из какой деревни, почему он меня не помнит.
        - Ничего, - сдвинула брови Фискелла. - Долиум ему вправит мозги.
        - Лучше бы он вставил мозги стражникам, которые проглядели убийцу, - буркнул Игнис.
        - Все случилось так, как должно было случиться, - не согласилась Фискелла.
        - Ты хочешь сказать, что это была жертва? - повысил голос Игнис.
        - Тише, - вздохнула королева. - Я не хотела этой жертвы, но она могла произойти. И произошла. Нельзя сохранить королевство, не потеряв ни одного подданного.
        - Так речь идет о королевстве или о Каме? - не понял Игнис.
        - Для меня Кама, ты, Нукс, Нигелла, Лаус, твой отец - дороже королевства, - призналась Фискелла. - Но если не будет королевства, кого я смогу сохранить из вас? Я не хотела смерти Катты. И не хочу смерти Ассулума. Но все может случиться. И я буду горевать по ним. Так же, как твой отец будет горевать о любом воине, который погиб, выполняя его повеления. Таково бремя власти.
        - Кто хочет смерти Камы? - спросил Игнис. - И кто хочет моей смерти? Король Эбаббара?
        - Нет, - качнулась, прижалась к собственным коленям Фискелла. - Только не король Эбаббара. Флавус Белуа очень мудр. Он холодно мудр. Он безжалостно мудр. Иногда мне кажется, что он больше, чем король обломка древнего царства. Тот же Пурус Арундо, который, словно змея среди ящериц, среди атерских королей, щенок рядом с ним. И если король Эбаббара отправит к тебе убийцу, это не будет продиктовано его желанием, он сделает это без всякого желания. По расчету.
        - В самом деле? - похолодел Игнис.
        - Нет, - прошептала Фискелла. - Пока я не вижу причин для такого расчета. Лапис слишком мал, чтобы устраивать на него охоту. К тому же мы не перегораживаем никакие пути, сидим в глухом углу. Мы даже не можем служить соблазном, настолько малы.
        - Каким соблазном? - насторожился Игнис.
        - Пурус Арундо хочет создать единое атерское царство, - сказала Фискелла. - Якобы Тимор и Обстинар уже согласились. И Эбаббар. Что странно, конечно. Думаю, что Фидента тоже. За Утисом и Хонором дело не встанет. Аштарак Пурусу не нужен. Арамана и Раппу… Нужны. У них войска, золото. У Бабу - мум. Тут все зависит от Бабу. Но Пурус может начать и без Раппу, Араманы и без Бабу. Кирум… Кирум просто раздавят, если он упрется. На деле Кирум слабее Лаписа. Хотя его король очень тщеславен. Атер, который пытается пропитаться каламской древностью. Лучше бы сыном своим занимался.
        - А наш отец тоже тщеславен? - спросил Игнис.
        - Наш отец горд, - прикрыла глаза Фискелла, но слез не сдержала.
        - И что же случится? - обхватил плечи Игнис.
        - Не знаю, - покачала головой Фискелла. - У нас мало войска, правда, Тела обещала привести наемников. Посмотрим. Если удастся удержать крепость Ос, мы устоим. Если будет совсем плохо, мы уйдем Смертными перевалами в Сухоту и укроемся в Дакките. Главное, дотянуть до середины лета, они открываются на один месяц.
        - Уйдем? - воскликнул Игнис. - В Сухоту? В этот ужас?
        - А ты хочешь выбрать смерть? - удивилась Фискелла. - Я бы выбрала смерть, если бы у меня не было детей. Когда дети, да будет милостив Энки, у тебя будут, ты тоже вместо смерти начнешь искать смертный перевал. Да и нечего так уж бояться Сухоты. Там тоже живут люди.
        - Люди? - оторопел Игнис.
        - Да, - кивнула Фискелла. - Или ты думаешь, что тысячу лет назад долина Иккибу была выжжена? Была. Особенно город Алу, где образовались Врата Бездны. Но в долине Иккибу было множество великих магов и великих воинов. Не все из них ушли или погибли. Кое-кто остался. Ходят слухи, что живы некоторые магические башни в Эссуту. И не только это…
        - Не только это? - удивился Игнис.
        - Ты слышал, что сказал этот странный бродяга Алиус? - спросила Фискелла.
        - Да, - кивнул Игнис.
        - Только ты это услышал, - заметила королева. - Еще могла Кама. Но я не проходила послушание в ордене Тьмы. Черные колдуны, которые им правят, страшны. Их магия обращена к смерти. Вместе с орденом Воинов Света орден Тьмы служит Храму Света. Видишь, сколько светлых названий у слуг зла? Орден Тьмы хотя бы назван без лукавства. Храм Света - это Храм Лучезарного, чей зиккурат и по сей день стоит в Иалпиргахе. Я не проходила послушание, но увлекалась постижением Тьмы. Не зла, не смерти, а тьмы. Тьма дает силу. Мой отец наставлял меня. Я была поздним ребенком. Мой отец был очень стар. И моя мать была очень стара. Я - это все, что они смогли. Но это было не все, что смог мой отец. Он был убийцей.
        - Убийцей? - удивился Игнис.
        - Да, - кивнула Фискелла. - Он состоял в Ордене Смерти.
        - Подожди, - поморщился Игнис. - Опять сказки. Убийцы, как тени, летающие мечи. Тайные покрывала. Ветер с ножами на поясе. Ты еще расскажи мне про Орден Слуг Святого Пепла, как острие меча бывшей Святой Инквизиции! Орден, в котором все убийцы - женщины! Ты не проходила послушание там?
        - Помолчи, - чуть повысила голос Фискелла, и Игнис осекся. - Слушай, что я буду тебе говорить. И не называй сказками то, о чем не имеешь понятия. Не заставляй меня думать, что я вырастила самодовольного глупца. Орден Смерти был и есть. Он был создан раньше, чем Лучезарный двинул свои войска на Анкиду. И он единственный устоял при штурме его стен и башен в славном городе Эссуту, что смотрит в воды озера Аабба. Ни один из его мастеров не погиб. Они ушли в подземелья. Лучезарный затопил их, пустил туда воды Аабба. Но ни один труп не всплыл. А когда война закончилась, Орден Смерти восстал на прежнем месте. Правда, до того как Сухота захватила долину Иккибу, он назывался иначе. Его звали Орденом Смирения Великого Творца. Возможно, эти слова и теперь выбиты на его воротах. Правда, если бы не мой отец, я бы ничего не знала об этом.
        - Подожди, - с виноватым видом прошептал Игнис. - Но если те сказки верны, из этого ордена нельзя уйти. Нельзя! Это смерть!
        - Можно, - улыбнулась Фискелла. - Многие уходили, я, во всяком случае, слышала об этом. Не думай, что убийцы - это затворники, которые проводят годы за стенами ордена. Да, такие есть. Но в большинстве своем это обычные люди. Они могут жить рядом с тобой, и ты никогда не узнаешь, что они послушники Ордена Смерти, пока к ним не придет весть, что нужно кого-то убить. И тогда…
        - Если бы это было правдой, тогда не понадобились бы войны! - зашептал Игнис. - Нанял убийцу и убил любого короля!
        - Смерть королей не отменяет войн, - скривила губы Фискелла. - Ты можешь снять крышку с котла, но если он стоит на огне, вода будет кипеть, пока не выкипит или пока не истлеют угли под ним. Но я не сказала, что королей не убивают. Убивают, потому что короли ничем не отличаются от обычных людей. Но тут есть одна тонкость. Иногда человек умирает от тяжелой болезни, иногда даже от старости, иногда падает в пропасть, падает с лошади, попадает в зубы дикому зверю, происходит какое-то несчастье, которое влечет его смерть, но на самом деле его смерть устроена Орденом Смерти. Может случиться и иначе: будет пойман убийца, который уверен, что это он убил кого-то, и никто не узнает, что настоящий убийца пришел из Ордена Смерти. Кроме заказчика, который раскошелился на огромную сумму. Но этот заказчик, скорее всего, тоже не знает, кому он заказал убийство. Или прячет знание в самые темные уголки своего разума. Потому что ему страшно! И все-таки Орден Смерти редко принимает такие заказы. Он считает, что нельзя сталкивать наш мир в пропасть. Более всего он озабочен собственной сохранностью. И уже все прочие его
действия прежде всего диктуются этим. Он очень странный, этот Орден Смерти.
        - И ты… - начал Игнис.
        - Я могла заменить своего отца в Ордене, - сказала Фискелла. - Он учил меня всему - воинскому искусству, магии, всему, что должен знать убийца, но он даже не обмолвился о моем предназначении. А потом я совершила глупость, отправилась на турнир в Ардуус, после чего твой отец вытащил меня из Даккиты и сделал своей королевой. И мой отец согласился на это.
        - Но слова Алиуса… - прошептал Игнис.
        - Орден Тьмы - орудие Храма Света, - ответила Фискелла. - Я ничего не знаю о нем, кроме того, что ступени посвящения в Ордене Тьмы схожи со ступенями посвящения в Ордене Смерти, хотя Орден Тьмы магический, а не воинский. Отец говорил мне об этом, но называл Орден Смерти братством смирения. Смысл смирения я поняла только после его смерти. Он заключается в том, что мир таков, каков он есть. Но это не значит, что его не стоит менять. Любой, кто пытается изменить мир и кто меняет его, тоже часть этого мира. А мир таков, каков он есть.
        - Деятельное невмешательство, - усмехнулся Игнис.
        - Или вмешательство бездействием, - вздохнула Фискелла. - Хотя я бы не обольщалась. Порой слова остаются только словами. Часто за ними не стоит ничего. А то, что происходит, вовсе обходится без слов. Но я отвлеклась… Так вот, всего ступеней семь. Седьмая - не имеет границ. Отец был на шестой. Меня он довел до пятой. К несчастью, он был уже слишком стар…
        - Но Алиус…
        - Я показала самое меньшее, что смогла, - ответила Фискелла. - Всегда показывай самое меньшее, что можешь. Но Алиус меня удивил.
        - Он тоже послушник какого-то ордена? - спросил Игнис.
        - Он угодник, - ответила Фискелла. - Бродяга. Может быть, самая большая загадка этой земли - угодники. Это ведь тоже орден. Но они все на виду. Они всегда где-то поблизости. Они не таятся, и одновременно - они сплошная тайна. Если бы он был тайным послушником, он бы упал рядом с Вентером и никогда не дал понять, что определил третью степень моего заклинания. Он настоящий угодник. И ему нет еще и сорока. Я даже боюсь думать, что могут предъявить старики-угодники.
        - Старики могут предъявить только старость, - пробурчал Игнис.
        - Однажды угодники остановили Лучезарного, - напомнила Фискелла.
        - Тогда под их балахонами скрывались боги, - парировал Игнис.
        - Есть время богов, есть время людей, - поднялась королева.
        Игнис тоже встал.
        - Я не знаю наверняка, кто хочет вашей смерти, - проговорила Фискелла, глядя сыну в глаза. - Но и ты, и Кама в опасности. В Ардуусе за вами вели слежку. Кто - понять не удалось. Хотя одна из тех, кто следил за Камой, была женщиной. Это очень опасно. Если это Орден Слуг Святого Пепла, о котором ты упоминаешь со смехом, то это повод бояться нам всем. Я не знаю, кто управляется с магическими нитями, которые натянуты, как струны. Ясно только, что магия тут задействована высшая. Мы пытаемся остаться в живых. В Ардуусе было слишком много хороших магов, поэтому я наложила на Катту и Ассулума заклятие только в пути. Оставила неоколдованным только отца. Или ты думаешь, что Окулус был магом Лаписа? Сам он думал именно это. Но магом была я. Запомни, сейчас ты стражник Вавато. Но я, твой отец и Алиус видим тебя таким, какой ты есть. И если появится сильный маг, он тоже тебя увидит. И эти твои амулеты тебя не прикроют. Тебе нужно учиться прятаться.
        - Прятаться? - удивился Игнис.
        - Да, - отрезала Фискелла. - Хотя бы до того момента, пока я узнаю, кто хочет убить вас. Прятаться сложно, но можно. Кама умеет. Я не учила ее, это у нее в крови. Но и ты можешь этому научиться. Я люблю всех своих детей, но особые таланты достались только тебе и ей. Она женщина, ей проще. Тебе сложнее. Но ты должен научиться. Иначе… Смотри.
        Она стянула с правой руки перчатку. Игнис задрожал. Ладонь королевы была синюшного цвета, пальцы покрывали язвы.
        - Я прикрыла тебя от той молнии, - сказала Фискелла. - Не волнуйся, рука излечится. Кама смогла защитить себя сама. Ты - нет. Если бы не я, ты бы осыпался пеплом.
        - Так это… - прижал руку к груди Игнис.
        - Камни Митуту, - срывающимся голосом ответила Фискелла, и ее глаза вновь наполнились слезами. - В тебе и твоей сестре. То, что было обещано шести атерским королевствам, поразило только двоих, причем моих детей. Где остальные камни, я не знаю. Я виделась в Ардуусе со многими, больше их нет ни у кого. И об этом знаю не только я. Там, у сломанного кедра, кто-то попытался выжечь камни. У него это не получилось. Но это не значит, что он бросит свои попытки. Я извлечь из тебя этот камень не могу. Все, что я могу, это оберегать тебя. Об этом и только об этом болит мое сердце.
        - Но почему? - растерялся Игнис.
        - Почему вода убегает из проржавевшего котла через отверстие? - спросила Фискелла. - Почему зверь переходит реку вброд? Почему падает лавина с заснеженной вершины? Почему молния ударяет в высокое дерево или в стальной штырь на башне? Камень Митуту - и соблазн, и кара. Хозяин камней выброшен из этого мира через проклятую грязь в центре Светлой Путоши, а его распорядитель нанимает войско. И ищет лучших воинов. Камни находят для него лучших.
        - Я лучший? - недоверчиво усмехнулся Игнис. - Тогда почему…
        - Воин, который не имеет ран и шишек, ничего не стоит, - проговорила Фискелла.
        - Так что мне делать? - спросил Игнис.
        - Пока ничего, главное - не делать глупостей. Мы будем ждать здесь Каму. Я доверила ее Сору, он не должен подвести. Сор лучший воин Лаписа. После меня. Пять дней мы ждем ее здесь. Затем уходим в Ос и ждем ее там.
        Королева поднялась, сделала несколько шагов, обернулась и добавила:
        - И чтобы тебе было над чем подумать. В Анкиде, а также в Эрсет, что лежит за горами Митуту. В Шуту, что начинается за горами Габри, величайшими царствами которого являются Кема, Мелухха и город Офир. В северных Иштану и Ахарру. Во всей Ки нет ничего опаснее Ордена Смерти. Но это опасность для единиц. Ужас таится не в нем. Ужас исходит из нас самих. Он живет в каждом. И это не поганая кровь, которой наградил даку и дакитов Лучезарный. Это наша подлость. Она есть в каждом, не давай силу собственной подлости.
        Игнис потрясенно молчал.
        - И еще, - Фискелла была бледна. - Запомни. Четыре храма Благословенного - благодетельный квадрат Энки. В нем - божественная полнота. Но Энки не живет в храмах, он в сердце. Он помогает справиться с подлостью. Но помогает тому, кто рассчитывает на себя. Все остальное - это все остальное. И храмы других народов. И уснувшая ныне святая инквизиция. И Храм Единого. И поганый Храм Света. И все магические ордена - все семь башен, какие бы замки ни запирали их ворота. И Орден Смерти, и Орден Слуг Святого Пламени, и Орден Воинов Света, и все угодники, вместе взятые, - все они - все остальное. Главное - внутри тебя.
        - Почему! - почти закричал Игнис. - Почему отец не согласился на условия Пуруса, если согласились все прочие?
        - Всегда есть граница, через которую нельзя переступать, - прошептала Фискелла. - Она у каждого своя. Может быть, отец и не прав. Но его граница вот в этом. К тому же во всем, что затеял Пурус, при всей его правоте, есть червоточина.
        - Какая? - не понял Игнис.
        - Не знаю, - покачала головой Фискелла. - Но она есть, поверь мне. Я чувствую. Однажды ее почувствуешь и ты.
        Сказала и пошла.
        - Вавато! - послышался окрик Вентера. Мастер стражи ковылял от пристани. Похоже, неизвестный стражник так и не давал ему покоя.
        - Вавато, - поморщился Вентер, потирая виски. - Долиум приказал поставить тебя в дозор у трактира. Я хотел тебя определить к… впрочем, неважно, но здоровяк уперся, сказал, что это приказ королевы. Она не об этом приходила к тебе докладывать? Удивляешь ты меня, парень.
        - Я сам ничего не понимаю, - пожал плечами Игнис.
        - Ну и ладно, - вздохнул Вентер. - Король пока отменил траур, потому что… Неизвестно, почему. Только что прибыл Малум. Оставил своих свеев в Ардуусе, решил вернуться в Лапис. Надоело младшему брату нашего короля охаживать окрестности Светлой Пустоши. Кто бы сомневался. Король решил задержаться здесь, а тело Камы завтра отправляет вместе с Малумом и со мной в Ос. Там мы будем ждать короля. Я беру с собой десять стражников. Тебя вот хотел взять. Впрочем, неважно, - повторил он. - Послушай, почему я не помню нашу дорогу от Ардууса до переправы? Мы много пили?
        - Ужасно много, - сказал Игнис.
        - Тогда понятно, - снова потер виски Вентер. - Голова раскалывается на части. Точнее, уже раскололась, и кто-то забил ее гвоздями. Гвозди как раз и болят. Ты давай, иди к Долиуму, он все объяснит.
        Долиум ничего объяснять не стал. Махнул рукой куда-то в сторону трактира и пробурчал, что пять дней они здесь не просидят, не сегодня завтра вернется из Ардууса король Фиденты, и королевское семейство Лаписа, раз уж им так хочется пожить вдалеке от родных мест, переберется в королевский замок Паллора Верти. И что управляющий замка уже был у короля и пытался вытащить вельможных особ в подобающие им покои. А Вавато, о котором он ничего не помнит, как ни ломал себе голову, пусть встает у входа и смотрит во все глаза, сменят его утром.
        Утром Игниса и в самом деле сменил стражник, но принц не ушел далеко. Принял у сменщика котелок наваристой каши, кусок лепешки, отошел к колодцу, присел на колоду и стал есть. Смотрел, как король и Малум отправляются в замок, чтобы приготовиться к переселению в более достойные покои. Оборачивался на поднимающееся над горами Балтуту солнце. Жмурился. Рядом присел и Алиус.
        - Королева отзывалась о тебе с уважением, - сказал ему Игнис.
        - Я мог бы отозваться о ней в еще более восхищенных тонах, - ответил Алиус. - Сочетание ее достоинств с мудростью - великая редкость.
        - Однажды мудрость ей изменила, - заметил Игнис. - Она надела на себя мужское платье, взяла ярлык отца и отправилась на фехтовальный турнир в Ардуус.
        - Я слышал эту историю, - кивнул Алиус. - В тот самый год, когда она и произошла. Правда, сам тогда и не помышлял, что буду сидеть рядом с настоящим принцем. Я был нищим тиморским мальчишкой. Не думаю, что мудрость изменила твоей матери даже тогда. Мудрость без искры безумия - как море без волн. Во всяком случае, результат ее безумия более чем впечатляющ. Что ты, что твоя сестра.
        - У королевы пять детей, - отрезал Игнис.
        - Несомненно! - вдруг поднялся на ноги Алиус.
        Игнис в недоумении оглянулся. В отдалении тонула в утреннем тумане река, стены фидентского замка на солнце казались розовыми. Лаяли собаки на околице атерского села. Никого лишнего. Трактирщик выкатывал из подполья бочку вина. Одна его служанка кормила гусей. Другая несла в дом ведра с водой. Третья мелькнула в дверях с подносом, заставленным бутылями и блюдами. Близилось время ужина. Мальчишка-служка пробежал с выпученными глазами во двор. Два десятка стражников маялись тут же. На скамье у входа качали ногами Нукс, Нигелла, Лаус. Ничего необычного, и все-таки что-то тревожное.
        - Было две служанки, - выдернул из ножен странный серый меч Алиус. - Мальчишка убежал. Третья служанка с подносом.
        Последние слова Алиус уже кричал на бегу. Игнис побежал за ним. Зашевелились недоуменные стражники. Но на втором этаже трактира уже раздавался шум, крики, затем разлетелось стеклянными брызгами окно и вместе с ними на землю вылетело тело служанки. В руке у нее был тонкий и узкий меч с черным клинком. Из рассеченного горла и обрубка левой руки хлестала кровь. Игнис бросился наверх. В коридоре лежали два убитых стражника, рядом на скамье напротив выбитого окна сидела королева. Один рукав ее платья держался на нескольких нитях, в руке ее был кинжал, с которого каплями стекала кровь. На полу стоял поднос с явствами. Тут же лежала отрубленная рука со стиснутым в ней ножом.
        - Никому не подниматься! - крикнула королева, услышав топот на лестнице. - Вентер! Охранять все выходы!
        Внизу наступила тишина.
        - Ты как? - спросил с замиранием сердца Игнис.
        - В порядке. - Фискелла посмотрела на рукав, оторвала его, вытерла им лезвие кинжала. - Даже не ранена. Но упустила. Упустила мерзавку. Взяла лишь на выходе.
        - С кинжалом против меча? - поразился он.
        Она посмотрела в глаза сыну:
        - Поверь мне, я не хотела его смерти. Она проскользнула через все насторожи. Если бы я хотела его смерти, я бы дала ей уйти! Ты понимаешь?
        - Да, конечно. - Игнис толкнул дверь в комнату. Ассулум лежал в луже крови.
        - Вот, - она толкнула ногой отрубленную руку. - Видишь перстень на пальце. Он мерцает. Сними его.
        Игнис присел, с трудом разжал тонкие пальцы, отложил в сторону узкий нож с черным лезвием и черной рукоятью, снял с безымянного пальца перстень из черненного серебра с черным камнем. В его глубине как будто дрожало пламя.
        - Спрячь, - устало сказала Фискелла. - Это магия против тебя. Против тебя и Камы. Подсказка. Если научишься без амулетов, без наговоров прятать себя так, чтобы этот перстень даже на твоем пальце молчал, значит, будешь жить. Я поставила в комнату Ассалума лампу с наговором, она обманула убийцу. Но не всегда так будет.
        - Фискелла! - послышался на лестнице тревожный голос короля. - Что с тобой?
        - Ничего, - крикнула она в ответ. - Иди сюда… Один.
        Король медленно поднялся по лестнице. Игнис смотрел на встревоженное лицо своего отца и думал о том, что очень нелегко быть королем маленького королевства, да еще если жена у тебя такая, как Фискелла. Хотя разве у него были причины не гордиться собственным отцом?
        - Я не уберегла мальчишку, - прошептала Фискелла.
        Король наклонился к королеве, на мгновение прижался к ее лицу щекой, потом выпрямился, обнял Игниса, замер и тут же отстранил сына, повысил голос:
        - Малум! Ты не повезешь тело принцессы. Бери десять стражников вместе с Вентером! Скачи в Ос. Пусть встречают нас! Мы сожжем тела здесь. Вместе с телами стражников. Повезем пепел…
        Внизу раздался шум, кто-то вскрикнул, заревели Лаус и Нигелла.
        - Долиум! Поднимайся! Кто там еще? Нужно прибрать тела…
        Фискела закрыла глаза. Король посмотрел на сына:
        - Иди. Ты останешься здесь с Алиусом. Будешь ждать сестру. Ждешь шесть дней. На седьмой идешь в Ос через Гремячий мост. В любом случае никто не должен знать, что ты и она живы. Пока никто не должен знать. Иди.
        Игнис стиснул в кулаке перстень, медленно пошел вниз. Навстречу ему пронесся побагровевший Долиум, Вентер, стражники. Внизу рыдали Нигелла и Лаус. Тер глаза Нукс. Игнису хотелось обнять всех троих, но он прошел мимо. У трактира седлали лошадей стражники.
        - Прочь с дороги, - зло выругался Малум, отстранив Игниса, и зашел внутрь трактира.
        Алиус сидел возле трупа и рассматривал черный меч.
        - Почему черный? - спросил Игнис.
        - Чтобы не блестел, - с горечью ответил угодник. - Впрочем, это не правило. А ведь я ее проглядел. Мог бы заметить и раньше.
        - Кого ее? - спросил Игнис.
        Женщине, которую он принял за юную девушку, судя по спокойному и как будто слегка удивленному лицу, было не меньше сорока лет. Даже в фидентских одеждах простушки было видно, что тело ее никак не слабее тела самого крепкого стражника.
        - Вот. - Алиус сдвинул концом клинка рукав платья. Выше обрубка был вытатуирован квадрат с крестом, соединяющим центры его сторон.
        - Квадрат - символ единства четырех храмов, которые грызутся при каждом удобном случае, - объяснил Алиус. - Точка в центре - Храм Единого. Его, конечно, нет, обычно это крохотная часовня, но, по уверениям храмовников, единство четырех храмов и рождает Храм Единого. Если линии внутри квадрата идут из его углов, то это знак святой инквизиции. Его не ставят уже давно, хотя инквизиция еще есть. Но не в атерских королевствах. А этот знак другой. Здесь линии выходят из центра сторон. Это знак Ордена Слуг Святого Пепла. Страшный знак. Не смотри на то, что он вытатуирован на руке женщины. Самая опасная змея самая маленькая. Тебя хотят убить, парень.
        Игнис оглянулся. Стражники, не занятые в доме, толпились поодаль, занимались лошадьми, у колодца в ужасе топтался хозяин трактира.
        - Так убили уже, - ответил Игнис негромко. - Надеюсь, что пославший убийц так думает. И надеюсь выяснить, что от меня нужно Ордену Слуг Святого Пепла.
        - Буду рад тебе помочь, - пробормотал Алиус. - Но не думай, что ты насолил этому ордену. Им кто-то распоряжается. Хотя все храмы отказываются от него. Инквизиция уверяет, что Храм Слуг Святого Пепла распущен много лет назад. Впрочем, разговоры об этом давно не ходили. И в этот раз не пошли бы. Если бы не твоя мать. Она великий воин. Но она не всегда будет прикрывать тебя. И этот орден не из тех, которые можно обманывать долго. Они вернутся.
        - Но зачем меня убивать? - не понял Игнис.
        - Для них ты исчадие Лучезарного, - объяснил Алиус.
        Глава 14
        Эбаббар
        Дорога до Эбаббара заняла у бастарда три дня. Можно было бы добраться и быстрее, но после прощания с угодником на Литуса неожиданно накатила пустота. И вот ведь что было странно: и столкнулся с Сином впервые, и рядом был всего день, и словом едва перекинулся, а словно с родным человеком расстался. Было отчего тосковать, если даже равнодушного толстяка дворецкого бастард пытался представить то дядюшкой, то еще каким родственником. Ночь в снятой на постоялом дворе клетушке пролетела, будто один вдох, но с утра тоска показалась еще острее. Литус взял мех араманского сладкого вина и закрылся все в той же клетушке, намереваясь забыться хотя бы до следующего утра, что-то неприятное грезилось ему впереди. Но хмель не шел, да и не умел Литус напиваться, поэтому уже в полдень он принял у оторопевшего хозяина заведения лошадь и двинулся в сторону дома. На второй день пути зарядил мокрый снег с дождем, словно и не середина первого месяца весны только что отмечалась теплым солнцем. Дождь продолжился и на третий день, поэтому к ночному Эбаббару Литус подъезжал мокрый и замерзший. На воротах бастард удостоился
нескольких проклятий и ни одного извинения, когда стража все-таки узнала в продрогшем путнике относительно важную особу. Наоборот, в спину ему прозвучали насмешки. Литус спешился и половину города прошел, ведя лошадь под уздцы. Под темным небом, на котором не горело ни одной звезды, и редкие масляные фонари на окраинных улицах тоже казались насмешкой. Забираться по скользким камням на высоченный городской холм оказалось сущим наказанием, но лошадь на дворцовой конюшне у бастарда приняли со всем почтением. Окончательно заледенев, по улицам, покрытым холодными потоками воды, Литус добрался до дома, разбудил сонного дворецкого, опрокинул на себя ведро теплой воды, согретой тем на всякий случай, порадовался, что бок уже почти не болит, и упал на постель, удивившись, что, кажется, хмель его настиг только через два дня.
        С самого утра Литус уже был в гимназиуме, где как следует размялся, поупражнялся и с тяжестями, и с оружием, и даже в охотку повисел на дубовых брусьях. Затем он перешел в дворцовые бани, где отдался в опытные руки пожилого раба, который промял ему мышцы, проверил суставы, растер тело лечебными маслами, наложил на почти не беспокоящий бок травяной компресс, постриг волосы и ногти. Бастард лежал на липовом топчане, внимал движению умелых рук и думал, что вот какая незадача: в атерских королевствах рабство запрещено, а в Эбаббаре нет. И во всей Анкиде нет. А в атерских королевствах за горами Митуту рабство еще страшнее, чем где-нибудь у чекеров или данаев, или, спаси благословенный Энки, у кочевников. И о том, что прежде, чем проклинать судьбу, которая удостоила его участью бастарда, следует поблагодарить ее, что она не отметила его рабским клеймом. Хотя чем он отличается от раба? Может ли он идти куда хочет? Нет. Может ли он делать что хочет? Нет. Воля Флавуса Белуа для него закон. И как для сына короля, и как для подданного Эбаббара. Или же никто его не держит, и на самом деле он боится потерять
то, что есть? Небольшой, но уютный дом, который содержит и отапливает слуга короля. Одежду, которую ему приносят от портных короля. Еду с королевской кухни. Лошадь с королевской конюшни. Оружие из королевского арсенала. Кошели с монетами, что исправно доставляет тот же дворецкий в начале каждого месяца. Куда их тратить, эти монеты, если нет ни в чем нужды? Так и ссыпать в ларь, поставленный под ложем? Кто он, бастард Флавуса, сын Венефики Тацит? Знатный вельможа, кураду, как говорят в атерских королевствах, сын самого короля или презренный бастард и раб того же короля? Оружие его замыслов или опостылевшая игрушка?
        - Что ты хотел сказать? - спросил Литус старика, который отошел от бастарда и замер, опустив голову. В самом деле раб хотел что-то сказать, или ему показалось?
        - Посмотри мне в глаза, - приказал Литус старику. Тот поднял лицо, взглянул в глаза бастарду, но смотрел как будто сквозь него. Смотрел и не видел.
        - Ты слепой? - спросил бастард.
        - Как прикажет господин, - ответил раб.
        Литусу стало тошно, он встал, накинул на плечи простыню, выудил из пояса монету, которую давать рабу не был обязан. Дал. Тот склонился еще ниже. «Чем он отличается от меня? - думал, одеваясь, сын короля Флавуса. - Только тем, что его поводок короче моего? Или еще и тем, что его незачем убивать? А меня есть зачем? Во всяком случае, королева пыталась сделать именно это. И отец, как мне показалось, с трудом сдерживал себя от этого же. Или я зря жалею самого себя? Не я умащивал тело банщика маслами, а он мое тело. И его могут убить без всякой причины».
        За стенами гимназиума неожиданно обнаружился солнечный день. От вчерашнего снега и наледи на стенах ничего не осталось. Древний каламский камень еще был сырым, но запахи весны наполняли грудь. Литус пошел по Торговой улице к замку, но когда мрачная громада гимназиума скрылась за зиккуратами Храмов, повернул к реке.
        Эбаббар стоял на известковых холмах при слиянии великой реки Му и реки Азу. По пути к морю Тамту Му еще предстояло принять в себя воды Утукагавы и раскинуться близ блистательного Самсума на две лиги, но и уже у Эбаббара Му поражала и шириной, и степенностью, и мощью. Сейчас, ранней весной, когда первое половодье уже схлынуло, омыв каменные набережные Эбаббара, река казалась спокойной. Но когда весна придет в горы и потоки воды ринутся на равнину, Му вновь надвинется на город и уж точно доберется не только до крепостных стен, что опоясывали город вдоль рек и по болотистой протоке между ними, но и до стен королевского замка, который еще при каламах был заложен между двух городских холмов, а теперь возвышался над ними на сотни локтей.
        Литус оглянулся, окинул взглядом нескольких зевак, глазеющих, как и он, на просторы реки, прошелся по стене, миновал прибрежные ворота и стал подниматься по гранитным ступеням к замку. По правую руку от него стояли двух- и трехэтажные дома, но, в отличие от ардуусских жилищ, они не лепились друг к другу, а оставляли место и для плодовых деревьев, и для тенистых беседок, и даже для цветников. К тому же каламские дома не стремились в небо. Арки в домах Ардууса были заострены к зениту, все оконные и дверные проемы в Эбаббаре завершались полуокружностями. Все ступени были идеально ровными. Везде, где можно было обойтись колоннами, ставились колонны, а не глухие каменные ограждения, отчего древний город казался парящим в воздухе. Вот только горожане Эбаббара были стары. Или так казалось Литусу, потому что чем ближе он подходил к воротам замка, тем больше стариков и старух попадалось ему навстречу. В темно-коричневых балахонах они шли и шли на берег реки, чтобы омыть ноги и готовиться к отправлению в Светлую Пустошь, где они смогут посетить все четыре истинных Храма, а счастливчики или смельчаки
доберутся и до часовни, что построена на месте самосожжения Энки. Эбаббар жил паломниками. Половина лавок и мастерских продавали товары для паломников. Речные барки отвозили паломников к пристани в Уманни, заходили в пределы Светлой Пустоши из-за паломников. Едва ли не четверть подданных короля Эбаббара служили в Храмах, при Храмах и вокруг Храмов, не считая тех, кто покорялся воле предстоятелей на священном холме Бараггала. Те же, кто не мог наняться ни стражником, ни храмовником, ни храмовой служкой, ни рулевым на барку, ни торговцем в лавку, те просили милостыню у паломников и вроде бы неплохо жили. Во всяком случае, уж лучше, чем рабы.
        Литус оглянулся. Сразу трое зевак из тех, что стояли вместе с ним на набережной, теперь со скучающими лицами пробирались через толпу, поднимались по лестнице вслед за ним.
        - Не многовато ли надсмотрщиков для одного раба, - пробормотал Литус и сунул монету в руку первому же попавшему уличному торговцу. Повернув в переулок, бастард накинул купленный коричневый балахон на плечи, протиснулся между оградами особняков, вынырнул из другого переулка, сгорбился и, согнув колени, двинулся вместе с потоком паломников навстречу собственным соглядатаям. Один из них прошел от него в паре шагов. Он приподнимался на носках и изрыгал ругательства. Литус повернул к воротам замка, обошел две древних башни, миновал квартал особняков иури и аккадцев и скинул балахон только на северном бастионе над быстрым течением Азу. За рекой кудрявились рощицы, чернели прошлогодней пашней поля, подсохшей соломой на крышах выделялись деревеньки, бревенчатые вышки и мытарские будки. Как раз напротив Эбаббара держали границу друг с другом королевство Махру и королевство Касаду. Впрочем, правители и того, и другого называли себя царями и королевства свои - царствами. Говорили, что иногда они затевали друг с другом войны и жители Эбаббара с интересом следили за их битвами с замковых стен и башен
угодников. Впрочем, когда это было, да и что там видно на таком расстоянии, словно за муравьями наблюдать.
        Литус вышел на соседнюю улицу и вновь отправился к двум башням. Отсюда они казались не такими уж и большими. Именно с них начиналась круглая площадь, а когда-то, как он слышал, и весь город. Одну из башен король Эбаббара уже несколько лет держал под присмотром стражи, надеясь, что однажды угодники вернутся в древний каламский город. По древним поверьям, угодники приносили удачу. Но пока еще не дождался. Или было мало угодников в Анкиде, или слишком много башен осталось с прошлых времен, ведь вернулись же они в башни угодников Бэдгалдингира? Зато стоявшие на противоположном краю площади шесть башен магических орденов были обжиты и ухожены. По сравнению с ними башни угодников казались низкими и неказистыми. Четыре стены, плавно сужающиеся к четырехгранному оголовку. Хотя в Бэдгалдингире они поднимались выше неприступных стен. Литус оглянулся еще раз и шагнул к той из башен, в которой хранились манускрипты Эбаббара.
        Внутри, как всегда, царил полумрак. На скамье у входа сидел пожилой стражник. Он посмотрел на Литуса со скукой и отмахнулся от его ярлыка. Бастарда здесь знали и, как везде, не принимали всерьез. Почти никто не обращался к нему Ваше Высочество, никто не поднимался и не кланялся при его приближении. Что он сможет здесь найти? Искал уже, рылся в свитках, листал тяжелые книги. Пытался выяснить хоть что-то о происшедшем при его рождении или чуть позже. Добрался даже до домовых книг и мытарских уложений. Все, что касалось его матери и даже матери Сигнума Белуа, было вычищено, выскоблено и вырвано. И чем кончилось его любопытство в прошлый раз? Гневом короля. А не зря ли он все это затеял? Как он выглядит, этот старик Хортус? Да, был тут какой-то старичок, сидел в углу, подклеивал старые книги, кашлял то и дело.
        - Ваше Высочество? - К поднявшемуся на второй ярус Литусу подкатил розовый толстяк-калам, с которым бастард и перебирал домовые книги. - Еще какие-то пожелания?
        - Да, - кивнул Литус. - Меня интересуют свитки от четыреста восемьдесят третьего года. Или чуть более поздние.
        - Довольно древние свитки, - поскучнел толстяк. - А что именно?
        - Наблюдения за Светлой Пустошью, - сказал Литус. - Как Пустошь изменилась в связи с образованием Сухоты? Каков был цвет неба? Летописи или заметки. Ведь в Эбаббаре велись записи уровней реки, погоды, ветра, учет засухи и дождей?
        - Конечно, - почесал затылок толстяк и добавил: - Но придется подождать.
        - Я никуда не спешу, - ответил Литус.
        Он присел на скамью, прислонился к холодной стене, на которой время оставило немало шрамов. Сквозь окна, застекленные еще древним неровным стеклом, падали лучи солнечного света, ложились на плечо Литуса, на древний стол, собранный из потемневших от времени досок из красного дерева, на скамью у второй стены, на корзины для свитков, на глиняные лампы, на суконки для локтей. Где-то в вышине башни слышался негромкий разговор, за стеной двигали какой-то ящик, с первого яруса вдруг запахло медом. Литус вытянул ногу и коснулся стола. Старое дерево скрипнуло, но не шелохнулось. Он еще раз толкнул стол. Стоявшая на краю стола лампа сдвинулась. Следующий удар сдвинул ее еще немного. Наконец он ударил еще раз, и лампа упала на пол и разбилась. Осколки разлетелись во все стороны, масло пятном расползлось по полу. Толстяк появился секунд через десять, свитка у него в руках не было, зато на лбу и на ушах висела паутина.
        - Сожалею, - развел руками Литус. - Так долго ждал, что задремал и вытянул во сне ноги. Лампа и упала. Надеюсь, что одной серебряной монеты хватит, чтобы уладить эту мелкую неприятность?
        - Конечно! - расплылся в улыбке толстяк, поймав монету, и тут же огласил всю башню с фундамента до кровли визгливым голоском. - Планта! Где ты? Планта, демон тебе в брюхо! Я долго буду ждать?
        Зашуршало что-то наверху, потом там же кто-то упал, ойкнул, захныкал, и тут же застучали по ступеням деревянные башмаки, а на лестнице показалась девушка лет восемнадцати-двадцати в простом платье, с выбившимися из-под платка темными волосами, явно по виду каламка, или, как говорил Сенекс, черноголовая, с лицом, облепленным паутиной, поэтому непонятно, красивая или не очень.
        - Вот! - Она держала в руках затянутый в холстину свиток. - Я же говорила, что он на самом верху! Это угодническая летопись. Тут и река, и небо, и дождь. За десять лет. С четыреста восемьдесят первого по четыреста девяностый годы. И пергамент неплохо сохранился. Вот только подклеен…
        - Цыц! - наконец сумел вставить слово толстяк. - Ну вот, мы и нашли то, что надо. Выше Высочество здесь будет смотреть или возьмет свиток домой?
        - Я просмотрю здесь… - прищурился Литус, принимая из почему-то задрожавших рук девчушки пергамент, - и если это то, что мне нужно, возьму домой. На неделю.
        - Как вам будет угодно, - склонился с ухмылкой толстяк и тут же прикрикнул на девчушку: - И что ты стоишь? Лампа упала. Видишь? Быстро убирай! Или ты хочешь, чтобы я вычел ее цену из твоего жалованья?
        Толстяк еще раз поклонился Литусу и пошлепал по ступеням наверх. Девчушка тут же присела и принялась собирать осколки в передник.
        - Хортус, - прошептал Литус.
        Ему показалось или ее пальцы дрогнули?
        - Хортус, - повторил Литус. - Мне нужен Хортус.
        Кажется, показалось.
        - Вот, - сказал Литус. - Осколок закатился под стол. Там.
        - Да, Ваше Высочество, - прошептала девчушка и полезла под стол.
        «Только этого мне не хватало», - поморщился Литус, поймав себя на желании наклониться и коснуться изогнувшегося стана рукой. Он не был девственником, в гимназиуме появлялись девицы из богатых домов, имеющие виды на родство с королевским домом, они просветили бастарда в таинствах телесной любви, но ни одна из них от него так и не понесла. Не без участия короля Флавуса, который не оставлял без внимания шалости своего незаконнорожденного сына.
        - Все? - спросила Планта, выпрямившись.
        - Ты испортила платье ламповым маслом, - сказал Литус, бросил девчушке в осколки вторую серебряную монету и в тот миг, когда она замерла, вытаращив глаза, прошептал: - Угодник Син направил меня к нему.
        Глаза захлопнулись мгновенно, а губы не прошептали, а словно выдохнули чуть слышно:
        - Смоляной переулок, пятый доходный дом, на чердаке каморка седого книжника. Только очень осторожно. Чтобы никто…
        - Вот. - Он оставил на скамье балахон паломника. - Мне не нужен.
        Соглядатаи ждали его недалеко от башни. Отделились от соседней и, не особенно скрываясь, пошли за бастардом.
        «Завернуть за угол, прихватить друг за другом всех троих и приложить лбами о стену? - думал он, морщась, словно от зубной боли. - Но не от большой же любви к слежке они так поступают? Не по собственной воле? Отчего же такой мерзкий привкус на языке? И отчего они столь наглы? Оттого, что чувствуют слабость жертвы? А если им дадут приказ ткнуть меня ножом? И для чего все эти годы я старался быть достойным своего отца? Для этого?»
        Дворецкий, как всегда, спал. Но принесенная из дворцовой кухни еда уже томилась в котлах, и Литус, оставив соглядатаев за дверью, перекусил, переоделся и засел за изучение свитка. В него и в самом деле были занесены наблюдения по всем шести стихиям. Более трех тысяч убористых строк, выведенных красным цветом на пожелтевшем пергаменте. Слева дата, затем под словом «огонь» замечания о том, жарко или холодно, и если холодно, замерзла ли вода. Под словом «вода» был проставлен в локтях уровень воды в реке Му от летнего и дожди или снегопады. «Земля», как правило, сопровождалась прочерком или словом «снег». «Воздух» отмечался количеством и густотой облаков, грозами или ливнями и градом, перекликаясь с водой. Разделы «Солнце» и «Луна» сопровождали руны фаз и время восхода и заката. Последним в строке было имя того, кто сделал запись. Литус развернул свиток и стал разбирать мелкие строки. О темном небе над Светлой Пустошью он ничего не находил. Когда он добрался до четыреста восемьдесят третьего года, то споткнулся на записи, сделанной в первый день первого месяца весны. Под словом «Воздух» там было
написано следующее: «Ранним утром посветлело небо над поганью. Гроза продолжается без туч. Дрожь земли с востока». Подобные записи продолжались каждый день, пока с десятой или двенадцатой строки посветление неба не стало замещаться прочерком. Литус пригляделся к последнему слову в строках. Почти все записи за этот месяц были подписаны коротким именем «Син».
        «Не может быть». - Литус свернул свиток, убрал его в мешок, вытер со лба выступивший пот. Конечно, этот летописец не мог быть тем самым Сином. Больше тысячи лет прошло с тех пор. Однако если сам Син послал его к Хортусу, то у него и нужно об этом спрашивать. Литус подошел к окну, взглянул на маявшуюся в вечерних сумерках тень соглядатая, задул лампу. Дворецкий по-прежнему спал внизу. Бастард вернулся к себе, устроил на постели куклу из одежды, поднялся на крышу. У него было два способа выбраться незаметно из дома. Через крышу - был простым. Дом Литуса лепился к дому мастера дружины Эбаббара. Конечно, домик бастарда рядом с домом воеводы казался собачьей будкой рядом с усадьбой землевладельца, но именно это и устраивало Литуса. Стараясь не греметь черепицей, он подошел к краю крыши, прыгнул и повис на карнизе соседнего дома. Наверное, выбраться наверх было непростой задачей, но не для того, кто на протяжении нескольких лет пропадал большую часть дня в гимназиуме, где пролил немало пота. Литус подтянулся и забросил тело на соседнюю крышу. Полежал с минуту, морщась от проснувшейся боли в боку,
перекатился чуть выше и через минуту уже спускался с крыши с другой стороны здания, упираясь локтями и коленями в стену соседнего дома, до которого как раз и было пару локтей. Через час Литус вошел в пятый доходный дом по Смоляному переулку. В тесных коридорах пахло гнилью. Где-то за дверями жена раздраженно отчитывала мужа. Где-то плакал ребенок. Литус поднялся сначала на второй этаж, потом по скрипучей лестнице на третий, но не толкнулся ни в одну из дверей, пока не обнаружил лестницу, ведущую на чердак. Ступени ее блестели, а уже наверху, перед самой дверью, обнаружилась и мокрая тряпица. Литус поднял руку, чтобы постучать, но створка открылась, и оттуда показалось лицо Планты:
        - Быстро!
        Хортус, тот самый старик, что подклеивал и сшивал фолианты, оказался ее отцом. Он долго всматривался в лицо Литуса, потом попросил дочь принести и зажечь еще одну лампу и продолжал смотреть, пока его глаза не заслезились.
        - Ладно, - хлопнул старик ладонями по коленям. - Главное, чтобы дочери моей не стало хуже. Ты, Ваше Высочество, точно смотрел за дорогой? Никто за тобой не следил?
        - После того как Его Высочество искал в хранилище родословную матери и запись о том происшествии в стенах дома брата короля, моего отца выгнали, - сказала Планта. - Хорошо еще, что я там считаюсь незаменимой.
        - Да, - кивнул старик. - Только Планта знает, где и что лежит. Но я тоже легко отделался. Ты, сынок, не пытался найти свидетелей тому происшествию? Пытался? Ну и как? Не нашел? Так вот, их нет!
        - Почему? - спросил Литус.
        - Смертность, - прищурился старик. - Внезапная и необъяснимая смертность настигла несчастных. А сам-то? Неужели не боишься своего отца? - Наклонился и прошептал: - Его все боятся!
        Литус не ответил. Смотрел на старика, который сидел напротив него в убогой комнатенке, заставленной какой-то рухлядью, корзинами, мешками, ветошью, горшками и еще чем-то, а хотел смотреть на его дочь.
        - Боишься… - погрустнел старик. - Ну и ладно. Кто не боится, тот дурак. Я тоже боюсь, за нее боюсь. Давно Сина видел?
        - Три дня назад, - ответил Литус.
        - Как он? - прищурился Хортус.
        - Не знаю, - пожал плечами Литус. - Что я его видел? Несколько часов? Бодр. Неутомим. Угождает случайным путникам.
        - Угождает, - вздохнул Хортус. - Только не случайным путникам, а всей Анкиде. И ничего не делает впустую. И вроде не из нужды старается, не по расчету, а время пройдет - оказывается, не зря. Когда меня мальчишкой пристраивал в хранилище рукописей, как знал, что через столько лет ты ко мне придешь.
        - А когда он с четыреста восемьдесят третьего по четыреста восемьдесят пятый год вел наблюдения за Светлой Пустошью и заносил их на пергамент, он знал, что через тысячу лет я буду это читать? - спросил Литус.
        - Ну, это вряд ли… - рассмеялся Хортус. - А ведь ты не так прост, как может показаться на первый взгляд.
        - Кто он? - понизил голос Литус.
        - Он тебя за этим прислал? - спросил старик.
        - Нет, - вздохнул Литус. - Он велел поговорить со стариком Хортусом о том, что у меня болит. Но у меня много болячек.
        - Главная, выходит, Син? - понял старик. - Ну, так он угодник. Это разве не понятно? У них все не как у людей.
        - Угодники живут вечно? - спросил Литус.
        - Нет, - выпятил губы старик. - Я уж пережил нескольких, в запертой башне еще до твоего папеньки задерживались, случалось. Но они странные все. И те, у кого век короток, и у кого длинен. Энки вот жил долго. Да и теперь… если так можно сказать. Но где-то не здесь. Но Энки-то ведь бог…
        - Син тоже бог? - спросил Литус.
        - А сам-то как думаешь? - вытаращил глаза старик.
        - Думаю, что нет, - сдвинул брови Литус.
        - Ну вот, - кивнул Хортус. - Я тоже когда-то голову ломал. Потом решил, что нет. Тут ведь дело в чем. Он вроде как больной.
        - Сумасшедший? - удивился Литус.
        - Нет, - мотнул головой старик. - Но если он тебя ко мне сам прислал, я скажу. Он не все про себя помнит. Кусками, что ли. Причем что-то ясно, а что-то словно через закопченное стекло. Говорил мне, что уже и после начала Сухоты несколько раз жизнь начинал с самого начала. Приходил в себя где-нибудь на глухой дорожке, ни имени не помнил, ни кто он, откуда. Вставал и брел куда-нибудь, иногда годами, пока не встречал знакомца, который окликал его по имени. Тогда начинал что-то вспоминать. Но так ведь и имя это - Син - он тоже сам себе придумал. И кто он - ему интересно не меньше, чем тебе. Хотя он же не этого ищет.
        - А чего? - спросил Литус.
        - Мира для нашей земли, - ответил старик. - Как хочет и каждый настоящий угодник.
        - А бывают ненастоящие? - прищурился Литус.
        - Бывают, - ответил старик. - Как бывают и ненастоящие короли.
        Замолчал старик. Вновь начал высматривать что-то в Литусе. А тому хотелось повернуться и рассматривать его дочь. Теперь, без паутины на лице, она казалась ему красавицей. Да что там казалась, и в самом деле была ею.
        - Так кто он? - повторил вопрос Литус. - Кем он может быть?
        - Вот! - поднял палец старик. - Правильно спросить - это половина ответа! Эх, будь я в хранилище…
        - Папа! - воскликнула Планта.
        - Ладно, ладно, - замахал руками старик. - Я кое-что, конечно, записывал для памяти, но главное - помню. Я ведь тоже этим вопросом задавался. И не только я, но и другие. Мудрецы ломали над этим голову. Нет, не над Сином, о нем мало кто знает, но тому были и другие примеры. Планта! - нахмурился старик. - А ну-ка, неси сюда листы ханейской бумаги. Да, да, вон те. Сейчас…
        Старик выхватил из рук Планты затертые, грязные бумажные листы, начал с трудом в них вглядываться.
        - Планта! Ну подай же мне лампу! И стекло мое подай! Да. Глаза-то уже не те. Ну вот! Хорошая память у тебя, парень?
        - Не жалуюсь, - ответил Литус, не сводя глаз с дочери хозяина.
        - Ну так вот, запоминай, - старик разложил листы на коленях, вооружился лупой в бронзовой оправе. - Я, кстати, с этими размышлениями и к самому Сину подкатывал, но и он тут не смог мне точно ничего сказать. Иногда мне казалось, что он и сам боится того, что может узнать. Ну, так выбор не слишком большой. Если он и в самом деле такой долгожитель, а я его помню шестьдесят лет уж, и он вовсе за эти годы не переменился, то он не человек. Или не совсем человек.
        - Я уже догадался, - кивнул Литус. - Однако и не даку, и не дакит.
        - Да, - согласился старик. - Те живут подольше, но внешнего сходства нет никакого. Правда, остается возможность, что он все-таки человек, потому как в некоторых свитках я встречал рассуждения, что многие великие маги могли продлить свои годы на сотни лет, но где эти маги? А Син - вот он, бродит дорогами Анкиды. Так что кем он может быть вместо человека?
        - Аксом! - подала голос Планта.
        - Точно так, - кивнул Хортус. - Согласно уложениям о битве при Бараггале в войске Лучезарного имелось сто пятьдесят полудемонов аксов. Вид они имели человеческий, об их изменениях и силе почти ничего неизвестно, потому как, будучи поверженным силою Энки, Лучезарный забрал их с собой, так же как он и призвал их сюда, а равно мурсов и прочую нечисть.
        - И что это нам дает? - спросил Литус.
        - Кое-что, - подмигнул бастарду Хортус. - Есть же свидетельства! Когда на поле битвы остаются тысячи, десятки тысяч живых, кто-то что-то да увидит. Вот! И мы находим в летописях несколько сообщений, которые сходятся в главном, что Лучезарный забрал не всех аксов. Некоторое их количество не подчинилось ему и осталось.
        - Или было оставлено, - подала голос Планта.
        - Цыц, неугомонная, - нахмурился старик. - Или было оставлено. Летописцы сходятся, что аксов осталось числом шесть. Но ни имена их, ни облик нам не известны. Хотя, как записано, в каких-то пределах аксы могут изменять свой облик. Итак, шесть аксов!
        - Совпадает с числом камней? - предположил Литус.
        - Нет, - поморщился старик. - На момент битвы при Бараггале камней было еще семь, так что прямой связи может и не быть. Но я бы подумал над данным числом. Но этим долгожители не исчерпываются. Теперь - угодники.
        - Теперь же угодники - люди? - предположил Литус.
        - Теперь - да, - кивнул старик. - Но раньше среди них были боги. Или, как тогда говорили, ашуры. Так вот, летописи утверждают, что угодников после битвы при Бараггале не осталось. То есть не только Энки принес себя в жертву, но и все боги, что были на этом поле. И даже, как говорят, обычные люди, которых Энки одарил пламенем и взял с собой.
        - Вот такие подарочки иногда выпадают счастливчикам, - вставила Планта.
        - Цыц, богохульница! - повысил голос старик. - Но в некоторых летописях имеются упоминания, что один из ашуров не выдержал пламени. Может быть, это был обычный человек, но он начал кататься по земле, и пламя с него сбили. Ни имя, ни облик его не известены. Разве только то, что на нем должны быть ожоги.
        - Если только они не меняют кожу, как змеи, - добавила Планта. - В любом случае, этот несчастный давно уже истлел.
        - У Сина я не заметил ожогов, - нахмурился Литус. - Впрочем…
        - Нет у него ожогов, - махнул рукой Хортус. - Ну, так он и лекарь, каких поискать. А что, если у него память отбило от того огня? А?
        - Значит, акс или ашур? - предположил Литус.
        - Есть и еще один выбор, - мрачно заметил Хортус. - Мурс.
        - Мурс? - поразился Литус. - Могилец? Нечисть?
        - Могилец и нечисть, - кивнул Хортус. - Или, как еще писали о них те же угодники, новые угодники, которые образовались уже после той битвы, - четвертьдемоны. Духи, одним словом.
        - То есть? - не понял Литус.
        - У них там, как бывает у жуков, - объяснил Хортус. - Во всяком случае, так написано в книгах. Яйца, личинки, куколки. Ну, не совсем так… Сначала - четверть демона. Вроде как бесплотная штука или почти бесплотная. Вот он и бродит, как могилец, утяжеляется. Подбирает себе плоть. Потом, когда он ее обретает, ворует у смертного или накапливает, точно не знаю, он становится полудемоном. Вроде бы аксом. Не сразу. Тысячи лет должны миновать. Плотью ведь тоже надо научиться управлять. Срастись с нею. Да и то… Не просто стать полудемоном. Хотя акс - это тот полудемон, который полудемон изначально. Вот ведь, демон их раздери, без бочонка хорошего квача одни концы с другими и не срастишь. Хотя кто их знает, книги одно, явь другое. Да и кто писал их, эти книги, может, из пальца высасывал, а может, из бутыли араманского, а ты тут разбирайся… Так или иначе, но слышал я, что и человек может стать демоном. Мол, от мурса к демону - это дорога с одного конца, от человека к демону - с другого. Только что-то никто на моей памяти не становился. А вот мурс может. Точно. Ну а уж дальше…
        - Хоть Лучезарным, - вставила Планта. - Только между одним и другим должны пройти уже сотни тысяч лет!
        - Это да, - поморщился Хортус. - Хотя никто не проверял. Но полторы тысячи лет назад все мурсы Лучезарного были просто мурсами. Сколько их уцелело, никто не знает, потому как подсчитать мертвенные тени почти невозможно. Говорят, что их была тысяча. Другие говорят, что и машару на бешеных быках тоже были мурсами. Но про машару упоминается, что это были люди, захваченные мурсами. То есть подразумевается, что могилец может взять тело человека и распоряжаться им. Понятно?
        - Син - мурс? - недоверчиво протянул Литус.
        - Вот, - кивнул Хортус, - ему тоже не понравилось. Ощупывать себя начал. А что там выщупаешь? Но у меня больше ничего. Насколько я могу предполагать, после сожжения Энки призвать кого-то в наш мир стало невозможным. Так что у нас для нашего предположения - шесть аксов и один ашур.
        - Или мурс, - не согласилась Планта. - А если мурс захватывает тело хорошего человека? Может быть, он сам становится лучше?
        - Ну, точно, - хмыкнул старик. - А если собака кусает доброго человека, то псина добреет на глазах. Что я могу добавить? Я не знаю по имени ни одного мурса, вообще бы с ними не встречаться, ни одного акса и, тем более, даже того единственного ашура, если уж тот погорелец был ашуром, а не просто слабым человеком. Но кое-что я вычитал все же. Понятно, что мудрый долгожитель не будет топать по земле под одним и тем же именем век за веком, но не только Сину отказывает в этом мудрость. Парочка имен звучала и иных. Запоминай. Первое - Виз Винни. В некоторых трактатах оно упоминается как имя главы Ордена Смерти, который вроде бы находится где-то в Сухоте, то ли в Эссуту, то ли еще где, что само по себе невероятно, но имя повторяется в разные века.
        - Женщина? - удивился Литус.
        - О, - рассмеялся старик. - Женщины гораздо опаснее мужчин. Тебе еще предстоит это узнать. А ты, Планта, лучше заткни уши. Так, а второй-то… Вот в одном уложении за позапрошлый век мне попалось имя угодника Бенефециума. Он же имеется в описи магов Бэдгалдингира столетней давности. Конечно, под одним и тем же именем могли отметиться в летописи и разные люди, но вряд ли это случайность. Имя редкое все-таки. Син ничего мне об этом Бенефециуме не рассказал, но и не стал спорить со мной. А он об угодниках знает все. Так что и он тоже может оказаться тем, о ком мы говорим.
        - Это все? - спросил Литус.
        - Наверное, - развел руками старик. - Разве только еще Сол Нубилум, Великий Мастер Ордена Солнца меня поразил. Мальчишкой помню его приезд в Эбаббар, а тут недавно гляжу из окна башни, опять его кортеж тянется, а он сам словно и не переменился. Специально полез в уложения, так нет, всплыл этот колдун всего лишь сотню лет назад. А это обычное дело среди высших магов. Что такое для них сто пятьдесят лет? Да ничего. Просто слишком молодо он выглядит. Эх, будь я магом!.. Ладно, парень. Уже поздно. Это все, что ты хотел узнать? Спрашивай, а то ведь я отправлюсь спать, как бы это ни укорачивало мою жизнь. Что морщишься?
        - Бок побаливает, - признался Литус. - Но это не главное. Пройдет. Главное - другое. Что такое паутина Ордена Смерти? Что такое - не все, что называется именем, носит его, или не все, что носит имя, называется им? Что такое, бесполезно отрезать уши, если слушает голова? Почему трусы записывают то, что боятся молвить? И кто такие три ведьмы?
        - Это все? - мрачно спросил Хортус.
        - Да, - пожал плечами Литус. - Хотя тебе известно, что я искал тогда в хранилище.
        - Известно, - тяжело вздохнул Хортус. - Начну с того, почему трусы записывают то, что боятся молвить. Так вот это про меня… Потому что язык от страха прилипает к небу, а руки пока еще слушаются! А вот прочие твои вопросы….
        Старик с тоской посмотрел на дочь.
        - Что ты замолчал? - спросил Литус.
        - Тебе не понравятся мои ответы, - сказал Хортус.
        Глава 15
        Манус
        Дорога неожиданно показалась легкой. Несколько раз начинал хлестать дождь со снегом, но северный ветер сносил тучи к югу и к западу, словно пытался принудить и трех путников - дакита и двух девчонок повернуть к Светлой Пустоши. Сор только посмеивался, уводил спутниц к северо-западу распадками, огибал заросшие лиственницами холмы, спускался в овраги. Когда издалека доносился лай собак, заставлял лошадей шагать по воде, перебираться между утесами по каменным осыпям, сетовал, что, если калбы пойдут по следу, и вода не во всякий раз спасет, и лая не услышишь, не лают вирские псы.
        - Плохой лес, плохой, - повторял он на коротких привалах. - Больной, мусора много, сейчас голо все, а поднимется ядовитая трава - вовсе не пройдешь через чащу, будет жечь, колючки раскинутся, замучаешься хвосты лошадям расчесывать да брюхо чистить. И смотри-ка, у всех деревьев ветви растут в сторону от Светлой Пустоши, а с ее стороны и кора как трещинами посечена, и ни веточки, ничего. И так с любой стороны от поганого места, с какой ни зайди. И зверя мало. Нет почти. Ни зверя. Ни птицы.
        - А в самой Пустоши? - спрашивала Кама, прихлебывая из котелка горячий травяной отвар. - Там ведь есть деревья?
        - Там много чего есть, - хмурился Сор. - Но там все другое. И деревья там тоже другие.
        - А что, дозорные заходят в Пустошь? - спросила Фламма.
        - Редко, - признался Сор. - И опасно, и нечего там делать. Ложкой моря не вычерпаешь.
        - Зачем они тогда вообще нужны? - не поняла Фламма. - В Ардуус возвращаются стражники из дозоров, теперь уже реже, потому что король… Пурус свеев нанимает, но все равно - разговоров всякий раз на месяц. Таких чудовищ описывают, что ночью не уснешь! Врут все?
        - Врут, конечно, - усмехнулся Сор. - Дозор не против чудовищ, хотя, как сказать, бывает, выползает какая-нибудь мерзость наружу. Но я давно этими тропами не ходил, не знаю точно. Да и здесь не Сухота. Всякая мерзость известна и изучена. В последние годы, правда, я слышал, стало появляться кое-что новое, но и то, на слово верить дозорным нельзя. Не только потому, что врут. Дурит Светлая Пустошь несчастных, что забредают в нее. Те ведь могут увидеть то, чего и нет на самом деле. А то, что есть, оставят незамеченным.
        - А что есть? - заинтересовалась Кама.
        - Разное, - пробормотал Сор. - Есть город Уманни на северо-западе - старый и как будто уснувший. По северу Пустошь и реку захватила, и на нахоритский берег перехлестнула. Деревни есть и села, которым уже полторы тысячи лет, а они как будто только что покинуты жителями. Так это или нет, не знаю, но говорят. Знаю точно, барки еще на полпути к Уманни вплывают в кольцо ужаса. Что там случается, не на ночь рассказывать. Но когда в лодке, да еще народу достаточно, еще терпимо. На краю Уманни пристань, куда эти барки с паломниками приходят. От пристани лежит путь к священному холму Бараггала. Первые пять лиг все то же кольцо ужаса. Затем двадцать пять лиг паломники, ведомые храмовниками, идут через кольцо смерти. Названьице еще то, но там как раз некоторые и остаются. Еще двадцать лиг через кольцо теней. Между кольцами - часовни. Протянуты канаты для рук. Выставлены ограды, увешанные амулетами и оберегами, паломник должен повесить десять оберегов. Каждому паломнику выдается повязка на глаза, потому как если не видеть ужас, он не трогает сердце. Или не так трогает. Но и в повязках некоторые не доходят до
холма. Так и падают. Но те, кто доходит, а их большинство, поднимаются на холм. Там, за оградой, построенной еще полторы тысячи лет назад, на фундаментах четырех святых башен Бараггала, разрушенных Лучезарным, стоят четыре зиккурата четырех храмов. И между ними маленький храм. Храм Единого Творца. Но он пуст. А в четырех храмах постоянно идет служба во славу Энки. И паломники отдыхают между этими храмами, чтобы, набравшись благолепия, возвращаться домой. Но сам холм Бараггала стоит на краю кольца тьмы, ночь в котором не прекращается. И те, кто смелее других, или те, кто натворил в этой жизни гадостей больше других и хочет получить прощение небес, или те, кто тяжко болен и хочет получить исцеление, идут еще дальше. Дальше во тьму. Там уже нет ограды. Только веревка. Отпустишь - и ты пропал. А может, и не отпустишь, но все равно пропал. Пять лиг длиной этот путь. И в конце его во тьме стоит часовня, вокруг которой на пять шагов во все стороны - день. И часовня построена на том месте, где Энки сжег себя. И построена она паломниками. Каждый приносил по камешку. Камешки перекладывались амулетами. Швы
замазывались глиной, разведенной с яйцами, молоком, творогом. Только не верю я в эти прощения и исцеления. Вот и все.
        - Все ли? - нарушила тишину Кама. - О том, что до Бараггала, до часовни Энки - всякий слышал. В подробностях. И про кольцо ужаса, где страх, как туман, стоит. И про кольцо теней, где все твои страхи множатся и возвращаются. Маленькие дети ночами не спят от этих рассказов. Даром, что ли, храмовники бродят по дорогам Анкиды, пугают и стращают? А дальше что?
        - Дальше? - задумался Сор. - Дальше никто не ходит. Дальше через еще две или три лиги край черного месива. Или, как говорят некоторые, край Пира. Святое место для слуг Лучезарного. Место, через которое наша земля извергла его. Не всосала внутрь себя, а извергла через себя прочь. Там всегда грозы и всякая мерзость. Еще говорят, что тела тех мертвых, которых не успели убрать после битвы при Бараггале, лежат там, где их настигла смерть, и тлен не коснулся их. И когда Лучезарный вернется, мертвые встанут и поднимут за него мечи.
        - Иэээээую… - послышался свист над головами путников, крылатая тень мелькнула над кривыми елями и унеслась куда-то к западу.
        - Ой, - обмерла Фламма. - Так ведь и белье можно испортить ненароком! Что это было?
        - Сэнмурв, - поднялся на ноги, прислушался и принялся заливать костерок водой из котла Сор.
        - Разве они здесь водятся? - удивилась Фламма.
        - Нет, - покачал головой Сор. - Они даже в Дакките редкость, а тут их нет вовсе. Или не было. Отправляемся дальше. Думаю, до Мануса доберемся завтра к утру.
        - Зачем тогда дозоры? - спросила Кама.
        - Не понял? - обернулся Сор.
        - Зачем дозоры? - поднялась Кама. - В Пустошь они не заходят, твари оттуда выползают редко. Здесь никаких тварей нет. Зачем дозоры?
        - Здесь много тварей, - не согласился Сор. - Самых опасных тварей среди всех, созданных творцом - людей. Они идут сюда через Даккиту, Сухоту, Бэдгалдингир. Иногда прорываются через Раппу и Бабу. Часто - через земли антов на севере. Редко через степи на юге. Да и среди жителей Анкиды их немало. Слуги Лучезарного идут к месту гибели своего бога. Может быть, гибнут там сотнями, а может быть, и возвращаются потом обратно. Ведут жертв, которых живыми бросают в черное месиво, чтобы подкормить, как думают они, своего повелителя. Черпают грязь из Пира и продают ее за большие деньги, потому что она не только грязь, но и страшный, очень густой мум. А некоторые идут за монетой. Оружие, доспехи, разное приносят. Не знаю. Может быть, стоят на краю грязного упокоища и выкликивают Лучезарного на всякий лад. Нет, дозоры здесь нужны. Вот только нет их почему-то. Ни одного свежего следа. Как будто собрались и ушли.
        - Куда? - спросила Фламма.
        - Не знаю, - хмуро бросил Сор.
        - А они… слуги Лучезарного… - Кама облизала пересохшие губы. - Они могут вернуть своего повелителя?
        - Кто же знает? - рассмеялся Сор. - Если бы хоть кто знал ответ… Я слышал, что Пир - это лишь испражнения, оставшиеся от Лучезарного, а он сам давно изгнан за пределы нашего мира, и где он, невозможно себе представить. Но если собрать все семь камней, что он оставил этой земле, да соединить их цепью, которая держала их вместе, да щедро полить кровью…. А вдруг?
        - А что такое - щедро полить кровью? - затаила дыхание Фламма.
        - Не хотел бы я это узнать, - ответил Сор. - Поспешим. Завтра с утра мы должны быть у Мануса.
        Еще до вечера Сор впервые наткнулся на стоянку свеев. Долго разглядывал следы мягких сапог, кострище, мусор, в котором блестела соленая рыбья чешуя, качал головой у родника.
        - Долго здесь стояли, неделю, не меньше. Десять человек. Не дозор несли, а квач пили. Вот на этих суках висели меха. А как квач закончился, ушли на север. Туда же, куда идем и мы.
        - Столкнемся? - присела с бутылью над водой Фламма.
        - Надеюсь, что нет, - отстранил ее от родника Сор. - Не нужно здесь набирать воду. Мерзавцы нагадили в родник перед уходом. Значит, возвращаться не собирались. И это мне нравится еще меньше, чем то, что они вообще здесь были.
        - Зачем король Пурус набирает мерзавцев в дозоры? - посмотрела на Фламму Кама.
        Та перевела взгляд на Сора.
        - У ардаусского короля в новой цитадели очень высокая башня, - пожал плечами дакит. - С нее далеко видно. Может быть, он видит что-то такое, что нам неведомо? Мы пройдем еще десять лиг до темноты, остановимся у другого родника, о нем вряд ли кто знает, а утром уже будем у Мануса.
        Ночью Сор не спал. Стоял, смотрел в небо, на котором сквозь облака едва проблескивали звезды, ощупывал стволы деревьев, гладил морды лошадей.
        - Ты что? - спросила Кама, которая и сама не могла уснуть. Болела голова, мучил жар.
        - Больно, - ответил Сор. - Дакиты и даку - дети творца, так же, как все люди. Лучезарный делал подобными себе сотворенных не им. Внешне подобными, потому как, по преданиям, не было красивее Лучезарного никого. Свет исходил от его лица. Но его нутро было погано. И он постарался сделать погаными тех, из кого лепил собственную дружину - воинов даку. Но не в его воле оказалось управляться с чужим нутром. Да, он сделал даку сильными, быстрыми, ловкими. Да, он поселил в их сердцах злобу, но она рассеялась вместе с ним. Конечно, и среди даку достаточно негодяев, как, впрочем, и среди людей. И дакиты разные, я вот среди них всегда слыл болтуном. Но в испытанных ими мучениях и даку, и дакиты стали ближе к земле. Лучезарный, сам того не желая, вернул нас к корням, хотя некоторые мудрецы говорят, что смешал нас с грязью. Может быть, и так, но всякая травинка, всякое дерево, всякая живая тварь для даку или дакита, если он не мерзавец и не убийца, как часть его тела. Даку, даже когда охотятся для пропитания, просят прощения и у зверя, и у леса. Даку не просят прощения только тогда, когда отвечают на смерть.
Или на оскорбление живого. Так вот, родник - это живое существо. Это божья благодать. Боль кипит во мне, Кама.
        - Так что же теперь, - чихнула Кама. - Отправляться в погоню за свеями?
        - Нет, - успокоил принцессу Сор. - Если наклоняться к каждой мерзости, никогда не разогнешься. Но боль - это хорошо. Она очищает сердце. И все-таки. На всякий случай. Запомни имена. Авункулус Этли - дядя твоей матери. Надеюсь, он еще жив. По линии матери это твоя единственная родня. Он служил мастером оружейной башни в крепости Баб. Известий о его смерти я не получал. Если что, его домик на Гранитной улице, второй от уличного источника. И еще одно имя. Скурра Сойга - моя младшая сестра. Она живет в Кагале. Семьи у нее нет. Найти ее легко. Она младшая жрица в тамошней башне Ордена Воздуха.
        - Ты не говорил, что у тебя есть сестра, - изумилась Кама.
        - Да? - пожал плечами Сор. - А мне казалось, что говорил. Я стал рассеянным, это плохо. Они примут тебя. Сможешь - отдашь моей сестре меч. Нет, принесешь весть о моей смерти. Этого достаточно.
        - Весть о какой смерти? - вытаращила глаза Кама. - Ты болен? Или собираешься идти на север и рубиться с каждым свеем, которого встретишь? Ну так если они будут попадаться даже по двое, это же не повод умирать?
        - Нет, - скривил губы Сор. - Я не иду на север биться со свеями. И я не болен. Но смерть, перед тем как сесть на плечо, кружит над человеком. И я чувствую шелест ее крыльев. Но она может кружить долго, так что я тебя пока не брошу.
        - Спасибо, успокоил, - неуверенно хмыкнула Кама. - Но ведь и Авункулус, и Скурра живут в Дакките? Я туда не собираюсь!
        - И не собирайся, - ответил Сор. - Я вот тоже не собираюсь пока, мне и в Лаписе хорошо, но каждый должен знать, что есть место, где ему будут рады. Это согревает, принцесса. Там тебе будут рады. Поверь мне.
        - Вы будете спать или нет? - завозилась на хвойном лежаке Фламма. - Мне вот как раз снится, что я в Тиморе у тети Армиллы… И мне там очень рады…
        …Троица снова двинулась в путь еще до рассвета. Кама все никак не могла согреться, думала даже хлебнуть квача, который обнаружился в ее мешке, но Сор дал ей какой-то травяной отвар и настоял, чтобы пару лиг она пробежала рядом с лошадью. Озноб как рукой сняло, хотя даже лучи солнца, которые начали прорезать чахлый лес, не могли растопить языки снега у корней деревьев.
        - Ничего, - словно сама с собой разговаривала Фламма, - конечно, и Тимор, и Обстинар на севере, но не такой уж это и север. Тот же Тимор - всего-то три сотни лиг к северу от Ардууса, подумаешь, снег на неделю позже тает. Ну, на две, если счесть, что Тимор повыше в горах. И что? Сейчас середина первого месяца весны. Да, снег еще лежит, он здесь еще месяц может лежать, но почки уже набухли. Неделя, две - листва распустится. Трава! Представляешь? Если я буду долго добираться до Тимора, то буду добираться вместе с весной! И все-таки, благословенный Энки, как же я хочу забраться в бадью с теплой водой!
        - Тихо, - остановил подруг Сор. - Сейчас будем пересекать одну из тайных троп, по которой слуги Лучезарного ходят в Светлую Пустошь. Вот так, прямо под боком у крепости Манус. Впрочем, стражникам Бэдгалдингира всегда было наплевать, что творится вне их укреплений.
        Сор придержал лошадь, спрыгнул из седла, передал уздцы Каме.
        - Смотрите вокруг, я сейчас.
        Шагнул вверх по лесистому склону, и как будто растаял. Ни веточка не хрустнула, ни сырая земля не дала знать о его шаге чавканьем. Кама с завистью вздохнула: и ведь учил ее наставник, как нужно ходить по лесу, да только и этому учению она предпочла танцы с мечом. И что, пригодились они ей? Узнал Рубидус, кто сразил его в поединке? Мучается виной, что не сдержался и ударил неизвестного в ногу? Приедет в Лапис уговаривать ее стать его королевой?
        Кама закрыла глаза, представила гордый взгляд кирумского принца, вдохнула холодный ветер, нагнулась, чтобы растереть ногу. Боль уже отступила, но рана все еще давала о себе знать. Хотя после небольшой пробежки даже не саднила, а словно чуть стягивала кожу.
        - Кама! - негромко позвала ее Фламма.
        Принцесса подняла глаза. Сор уже стоял в сырой ложбине в полусотне шагов правее и махал рукой. Когда подруги подъехали, дакит бесшумно запрыгнул в седло, прошептал:
        - Большой отряд прошел в Светлую Пустошь. И не далее, как сегодняшней ночью. Человек двести. Есть и конные, но больше пехоты. Или рабов. И, как мне кажется, это не первый отряд. Вопрос только в том, их пропускает Бэдгалдингир или они приходят с севера? Бэдгалдингир вряд ли… Даккита, долгий путь…. Нет… Будь я дозорным, мчался бы сейчас в сторону Ардууса, чтобы доложить Мурусу о том, что творится.
        - Ты не дозорный, - напомнила дакиту Кама.
        - Зачем вести рабов в Светлую Пустошь? - наморщила лоб Фламма.
        - В жертву Лучезарному, - ответил Сор. - Держитесь за мной. Тут до Мануса меньше пяти лиг, но случиться может всякое.
        Дорога, которая проходила по дну оврага, и в самом деле оказалась хоженой. На его склонах почти не было снега, только в кустах на самом гребне сверкали искрящиеся льдом полосы, и, судя по следам пальцев, снег в холодном овраге соскабливали на ходу те, кто месил на дне оврага ногами грязь. И это не была пехота, Кама явственно разглядела отпечатки босых ног. И следы подков поверх них.
        - Ну, уж во всяком случае, не степняки. Нахоритские подковы, - обернулся Сор.
        Некоторое время троица держалась вдоль страшного пути.
        - Разве нахориты поклоняются Лучезарному? - удивилась Кама.
        - По-разному, - придержал лошадь Сор. - Храмы там сильны, но случается местами и вера иури, и древние верования, сильно и влияние прайдов. В Махру есть даже священная роща. Но еще больше тех, кто не верит ни во что, кроме денег. Мутное сейчас время на северном берегу моря Тамту… Вот, смотрите. Видите кровь на склоне? Несчастный пытался добраться до снега, а его перепоясали плетью с шипами…
        - Сор… - с ужасом выдохнула Фламма.
        Кама подняла голову. В полусотне шагов от путников на тропе стоял человек. Он был в черном плаще, в черных сапогах, черные волосы спадали с его головы на плечи, только лица у него не было. Вместо лица плыло что-то мутное, закручивалось туманом, проглядывало тьмой.
        - Сгинь, нечисть! - повысил голос Сор и прерывисто произнес несколько слов на незнакомом языке. На мгновение в месиве проглянуло усталое, с тонкими чертами лицо, алый шарф, скрадывающий шею, затем силуэт задрожал, рассеялся и поплыл клоками копоти в сторону Светлой Пустоши.
        - Могилец, - перевела дыхание Фламма.
        - Мурс, - мрачно бросил Сор.
        - Он не послушался заклинания, - застыла Кама. - Он ушел сам.
        - А чего он хотел? - испуганно затараторила Фламма. - И почему ушел? И на каком языке это заклинание? Я ничего не поняла!
        - Это язык Лучезарного, - ответила, не сводя завороженного взгляда с дороги, Кама. - На нем и теперь ведут службу в Храме Света за горами. А вот чего хотел от нас мурс, я не знаю.
        - И славно, - ответил Сор. - Потому что хотеть он может только одного - или сожрать твое сердце, или захватить твое тело. Конечно, если он не разносчик смерти. А ну-ка, давайте сюда.
        Подобрав пологое место, Сор направил лошадь вверх по склону. Продравшись сквозь кусты, отряд выбрался на поросший голым орешником холм. Здесь уже вовсю припекало солнце, и сквозь опавшую листву виднелись первые бледно-голубые цветы.
        - Весна! - едва не закричала Фламма.
        - Тихо, - оборвал ее Сор. - А ведь нам придется еще раз пересечь эту тропу. И она идет никак не к Бэдгалдингиру, а на север, к реке.
        Кама пригляделась туда, куда показывал дакит. Впереди лежал кочковатый луг, который пересекала все та же черная полоса разбитой земли. Обогнув холм, она ныряла в четверти лиги в тот самый овраг, из которого только что выбрались путники.
        - Да, - покачал головой Сор. - Если бы в Аббуту имелся король, ему было бы чем заняться. А теперь быстро за мной. Видите башни над лесом? Нам туда.
        Дакит подал вперед коня и прямо через кусты помчался вниз по склону. Кама еще только успела разглядеть над верхушками елей четыре рыжих конуса крепостных башен, как ей пришлось прикрывать глаза от хлещущих по ним ветвей. Но не прошло и минуты, как троица уже мчалась через луговину. Еще через пару минут крохотный отряд пересек невольничью тропу и вновь скрылся в еловом лесу. Хоженых троп не было и здесь, но ели в низине стояли старые, ветви на них начинались на высоте пяти или шести локтей, бурелома было немного, и лошадки бежали резво. Затем местность стала забирать вверх и, выкатив на лесистый гребень, обратилась серым весенним лугом. Сор остановил лошадь у молодого ельника и с облегчением вытер лоб.
        - Вроде бы все в порядке. Значит, так, девчушки. Фламме будем искать провожатых, а тебя, Кама, уберегать от них. Так что запомните, Кама - дакитка. Имя твое, принцесса, никого не касается. Лицо твое - никого не касается. Повяжи платок потуже да прикрой лицо до глаз.
        - Да у нее такие глаза, что всякий остолбенеет! - фыркнула Фламма.
        - Вниз будет смотреть, - отрезал Сор. - Все понятно?
        До крепости, которая торчала каменным кубом на омываемом речушкой холме, оставалось чуть меньше лиги. Над ее воротами ветер трепал полотнище черного цвета, на котором Кама с трудом разглядела желтые полосы башен Бэдгалдингира. У основания холма теснилась деревенька на два десятка деревянных домов, у начала которой выделялись два больших бревенчатых здания - одно трактира, другое - постоялого двора, возле которого были привязаны не менее трех десятков лошадей и даже виднелись несколько торговцев с выставленными в ряд телегами с товаром.
        - Ардуусских стражников нет, - заметил Сор. - В крепости маленький двор, да и не пускают подданные короля Тигнума никого в свой бастион. Или почти никого.
        - Адамас! - вдруг что было силы закричала Фламма. - Валпес! Лупус! Аэс! Тенакс!
        Подала лошадь вперед и помчалась вниз по склону наперерез к выбирающемуся из-за рощи отряду в полсотни всадников, первый из которых нес алый флаг с бледно-голубым силуэтом орла, а последний - голубой флаг с алым силуэтом барса.
        - Вот ведь рыжая беда в платье! - с досадой сплюнул Сор. - И что ты прикажешь делать? Ладно. От Тимора и Обстинара беды мы пока не ждем. Конечно, можно было бы и пуститься в обратный путь, но новости нам тоже не помешают. Да и от горячей еды я бы не отказался. Ты как?
        - Я тоже, - с неожиданной грустью призналась Кама.
        - Тогда прикрывай лицо, - приказал Сор. - И держись, что бы ни случилось. И готовься принять на грудь слезы огненной подружки.
        - Зачем? - не поняла Кама, затягивая лицо.
        - Ты часто видела, чтобы королевский эскорт, даже с королем, шел под флагами? - спросил Сор. - И уж тем более тот, в котором только принцы, пусть и двух королевств.
        - Нет, - мотнула головой Кама, бледнея.
        - Траурные багровые ленты подвязаны на древках под обоими полотнищами, - подал коня вперед Сор. - Если бы это был траур по мужчине, ленты были бы над полотнищем. Значит, траур по женщине. Королевский траур. Кто объединяет королевские дома Обстинара и Тимора? Кто сестра короля Обстинара и сестра королевы Тимора?
        - Мать Фламмы! - прошептала Кама. - Тричилла!
        - Поспешим! - тронул с места лошадь Сор.
        Глава 16
        Пепел
        Тричилла Кертус покоилась на уложенных вперемешку со снопами соломы поленьях. От погребального костра пахло маслом, которым были пролиты дрова и тело королевы Ардууса. Белое покрывало, скрывающее тело Тричиллы Кертус, шевелил по углам ветер.
        «Именно так, - думал Пурус Арундо, - Тричилла Кертус. Не Арундо, а Кертус. Не королева великого Ардууса, а королевская подстилка. И нет ничего страшного, что именно она родила Пурусу красавицу дочь Фоссу и сына Болуса. И не из такой грязи поднимались великие деревья. Во всяком случае, в двух своих детях он был уверен. Но ни одного дня он не был уверен в своей жене. Она обманула его даже с собственной смертью. Не захотела ждать, когда яд заморит ее тело, нашла его тайник и приняла яд весь сразу. Выжгла себе нутро. Захлебнулась кровью. И хорошо. Хоть так! Хоть так!»
        Пурус закрыл глаза. Все, что он хотел, это сдернуть труп с костра и бросить его на псарню. Обычные псы не будут жрать мертвечину, а калбы как раз ее и любят. Или яд все еще в ее теле? Жалко будет псов. Нелегкое это дело, поймать калба и приручить его.
        Пурус оглянулся. На южной стене старого замка было мало народу. Король не стал объявлять траур в предпоследний день ярмарки, объявил его днем позже, мастерам стражи приказал жестко - никаких свидетельств о соболезновании, никаких даров и подношений, все, что нужно королю - холод, спокойствие и отстраненность. Пусть думают, что он не может привыкнуть к ее смерти. Хотя он никак не мог привыкнуть к ее жизни.
        Король закрыл глаза, поднял лицо к небу. Солнце понемногу начинало припекать. Все, что он задумал, получится. По-другому не может быть, потому что если не получится, то не будет ничего. Не только для короля Ардууса, - ни для кого.
        Он опустил голову, напряг скулы. Все-таки ненависть требовала выхода. Мало было того, что пропала вторая дочь («Дочь - скрипнул зубами Пурус, - свидетельство позора, а не дочь. - Более шестнадцати лет он старательно изображал любящего отца рядом с огненноволосой приблудой»), так и жена умерла на следующий день. Пусть подданные горюют, сочувствуя королю. Пусть горюют и страшатся собственных горестей. Если уж королева сгорела за одну ночь от неизвестной болезни, то что говорить о простых смертных? Никто не может спать спокойно, никто. Все в руках Энки! Все в руках Энки!
        «А ведь она знала о бегстве Фламмы, знала. Отчего она покончила с собой? Оттого, что простилась с дочерью, или оттого, что пронюхала его планы? Все ли? Было бы жаль, если она не успела узнать о его планах относительно отца рыжей. Очень жаль. Как бы он хотел сообщить ей об этом! Ведь он только потому и оставлял Тричиллу живой, чтобы однажды явиться в ее комнаты и сообщить, что ее избранник, ее подлинный избранник - мертв. И как жаль, что он, король Ардууса, не может заточить негодяя в темницу, чтобы прикручивать фитиль его жизни медленно и неутомимо. Никаких сомнений, она все поняла, поэтому и приняла яд. И Фламма убежала по той же причине. Один вопрос: кому еще успела рассказать Тричилла о своих подозрениях?»
        Пурус снова оглянулся. Дочь Фосса и сын Болус за спиной. Дочь в слезах, как положено женщине. Болус стоит, прикусив губу. Молодец. Из парня будет толк. Главное, чтобы жену подбирал с умом, а не как он, брал старшую из тиморского выводка, где все с юности замешивали свои будущие беды. Ну, с женой сыну придется помочь. А кое-кому уже не поможешь. Чуть в стороне стоит брат Кастор с женой и дочерью. Невысокий, светловолосый, лобастый. Не похожий ни на старого короля, ни на своего брата, ни на свою сестру. Точно ли он его брат? Или, как позднее и Тричилла, королева-мать спуталась с каким-нибудь лаэтом? Не оттого ли отец Пуруса не дожил до глубокой старости? И не он ли ускорил смерть собственной жены? И ведь тоже Арундо. И Кура урожденная Тотум, яйцо из лаписского гнезда, окаменевшая, словно знает, что грозит ее родным, тоже Арундо. И их дочь, белобрысая уродка Лава - тоже Арундо! И позор королевской семьи - Монедула, младшая сестра короля, тоже Арундо! Легла под простого стражника! Опозорила на всю Анкиду! Стражника того уж давно нет, бросили в каменный мешок, заморили, скормили крысам, десять лет
потом сочувственно кивали и разводили руками в ответ на слезы мерзавки: пропал бедолага, отбыл и ничего никому не сказал, и что теперь? Вот она стоит, льет слезы. Над кем плачешь? Поплачь над своим сыном, рожденным от простого стражника. Поплачь над Лаурусом, который стоит рядом с тобой. Недовольна, что он всего лишь мастер восточных ворот? А твой король, дрянь, недоволен, что мастер восточных ворот носит его имя - Арундо. Стереть, уничтожить, развеять прах по ветру и забыть навсегда. И семью его, в которой жена - простолюдинка и двое детей - парень и девчонка, и тоже все Арундо! Отбросы, и туда же, Арундо! Уничтожить!
        - Мурус! - позвал мастера стражи король.
        - Да, Ваше Величество, - шагнул вперед, склонил голову мастер стражи.
        Софус, стоявший за спинами проклятой родни, низко поклонился в ответ на королевский взгляд. «Давай», - махнул ему король. Маг согнулся еще ниже, скрестил пальцы, приложил руки ко лбу, зашевелил губами. В глубине устроенного на железной решетке кострища что-то зашипело, затрещало, посыпались искры, и вот побежали по соломе и поленьям языки пламени, затрещало дерево, начало темнеть белое покрывало, и вмиг вспыхнуло, оделось пламенем тело.
        - Новости? - коротко бросил король воеводе.
        - Ее Высочество принцесса Фламма пока не найдена, - сдавленным голосом произнес Мурус. - Три отряда продолжают искать ее. В Бэдгалдингир она не заходила, тиморскую переправу не пересекала, к Кируму тоже не выбиралась. Наши соглядатаи везде! Как только она появится, сразу же будет препровождена в Ардуус!
        - А если она мертва и лежит где-то на краю Пустоши? - отчеканил побледневшему воеводе Пурус. - Ты знаешь, любезный Мурус, что свейские дозоры снялись с охраны ее границ и почти все ушли на север? Ты знаешь, что нахоритские разбойники грабят деревни по правому берегу Азу, захватывают невольников и гонят их в Светлую Пустошь, где продают их слугам Лучезарного? А знаешь, что несколько кирумских деревень уже пожрала нечисть, выбравшаяся из Пустоши? А если кости Фламмы лежат в лесном овраге?
        Побледнел Мурус. Стиснул зубы, но устоял. Не мастером стражи тебе быть, воин, а дружинным. В бою цены тебе нет, а в дворцовых коридорах ты дерьмо. Правильно говорил почтенный Флавус Белуа, который не только одаривал советами короля Ардууса, но и первый прислал вассальный договор: не нужен королю верный воевода, потому как никто не должен даже на толику заменять короля. Королю нужны несколько слуг, которые будут вести его королевство к славе и которые будут ненавидеть друг друга и выслуживаться перед королем.
        - Калбов высылайте, - процедил сквозь зубы Пурус. - Калбов со стражниками и загонщиками. Пятый день со дня исчезновения Фламмы, почему калбы все еще на псарне? Еще новости есть?
        - Гости покинули Ардуус, - с трудом справился с языком и губами Мурус. - Торопятся, чтобы успеть вернуться на коронацию. На той неделе должны прибыть великие мастера магических орденов. Никс Праина отбыла на юг, но обещала тоже успеть. Предстоятели Храмов оповещены, все будут.
        - Соглядатай из Фиденты прислал голубя? - спросил Пурус.
        - Да, Ваше Величество, - кивнул Мурус.
        - И что же ты молчишь? - зловеще прошептал король.
        - Король Лаписа устраивает погребальный костер на окраине Фиденты, - отшатнулся от королевского оскала Мурус. - Двое его детей. Принцесса Камаена и принц Игнис. Убиты.
        - Как? - нахмурился Пурус.
        - Принцесса убита стрелой в спину на пароме. Убийца не пойман. Стрела обычная. Слухи ходят, что убийца мог быть послан Кирумом. Никаких действий против Кирума король Лаписа не предпринимал. Игнис убит утром следующего дня. Убийца - женщина. Проникла в трактир, уложила двух стражников и зарубила принца. Но королева застигла ее и смогла сразить.
        - Фискелла могла, - зло усмехнулся Пурус. - Один-единственный воин во всем лаписском королевстве, и тот - баба. И кто убийца?
        - Неизвестно, - глухо отчеканил Мурус. - Якобы на руке у нее знак Ордена Слуг Святого Пепла. Но никто уже много лет не слышал об этом ордене. Никто не знает, где он. И есть ли он вообще.
        - Значит, скоро узнаем, - помрачнел Пурус. - Калбы, Мурус, калбы!
        Сказал и пошел прочь, оставляя за спиной и кострище, на котором прогорало тело постылой королевы, и родственников. Только посмотрел в лицо Монедулы. Поймал взгляд и вложил в собственный взгляд всю ненависть, что копилась в нем последние годы. И кажется, сестра что-то поняла, потому как побледнела еще сильнее, чем Мурус. Ну что же, поиграем и с тобой, мерзость. Теперь не забыть о главном. Напомнить Краксу о похищении Игниса. Если бы убит был принц, а не ряженый, то тело доставили бы в Лапис. А его сожгли в Фиденте. Значит, убит не принц. Тогда почему сожгли тело принцессы? Или король Лаписа почувствовал, что пахнет паленым? Или и принцесса до сих пор жива? И где тогда Фламма, которая не отходила от Камаены Тотум всю ярмарку? А не взять ли и не вздернуть на дыбу их подружку Лаву? Хотя вряд ли дурочка Лава что-то знает, слишком проста, давно бы выболтала. Есть кого подослать к ней, есть… Все они обложены со всех сторон. Все их слуги дрожат от страха перед королем Пурусом, доносят ему каждое слово своих господ. Как же тогда он не уследил за собственной женой? Не помещать ее пепел в королевский склеп.
И не развеивать с башни цитадели. Сбросить вместе с углями прямо на Вирскую площадь, пусть люди Ардууса топчут его. Или…
        Ненависть скрутила короля так, что он согнулся, зарычал, обернулся с перекошенным от ярости лицом к идущим за ним стражникам:
        - Все прочь! С глаз моих!
        Загремели доспехами, разбежались, исчезли. За спиной стена старого замка, догорающий погребальный костер. Впереди восточная башня, в которой старая опочивальня, в ней король Пурус был недолго счастлив, пока не родилась Фосса и пока однажды Тричилла, обнимая его своими прекрасными ногами, не назвала его мерзким именем Вигил. Тогда ему хватило сил притвориться, что он не заметил ее оплошности. Потом она родила Фламму. Потом он перестал приходить в опочивальню. Потом изнасиловал ее, и родился Болус. А потом… Потом настало теперь. И у него нет жены. И уже не будет? Там будет видно. Пока что у властителя нового Ардууса, самого могучего царства Анкиды, есть и другие заботы! И самая главная - камни! Вот настоящая причина его бешенства! Вот причина его ненависти, а не эта мразь, что догорает на погребальном пепелище. Былая ненависть давно прошла, сама обратилась в пепел, другая поселилась в его сердце. Недавно. Когда в начале весны этого года камни не нашли своего пристанища в доме короля Ардууса. Должны были найти, но не нашли. И оснований не верить Софусу не было, и Никс Праина ходила с ним в Алу к
Змеиной башне не просто так. Будь проклят тот человеческий огрызок, что сумел испортить заклинание хозяина камней. Все шесть камней должны были прийти в королевские дома ардуусского договора. И плевал Пурус и на проклятия, и на ряженых убийц из этого Ордена Слуг Святого Пепла. Ему нужна была сила! И где теперь эти камни? Один у Игниса, это точно, Софус засвидетельствовал без сомнений, а где остальные? Или хватит и одного, и Софус прав, если убить носителя камня, то камень перейдет к тому, кто рядом. Значит, нужно найти Игниса, и все… Хотя тот же Флавус Белуа предостерегал, что камень - это яд, который отравляет носителя по воле хозяина камней, если только носитель не окажется сильнее хозяина. Знать бы еще, кто он, этот хозяин камней? Кто их отправил в дальний полет более тысячи лет назад? Кто их встретил шестнадцать лет назад? Кто затеял эту игру с шестью атерскими королевствами? И кто сломал заклинание? Ведь если бы все шесть камней оказались в пределах великого Ардууса… Но разве король Ардууса слаб? Слабы его гости, которые, как тараканы, побежали во все стороны, едва закончилась ярмарка, вместо
того чтобы провести нужное время в Ардуусе, дожидаясь коронации, а он не слаб. И сила ему нужна не для того, чтобы избавиться от слабости, а для того, чтобы умножить силу. Найти Игниса, выгнать всех из главной башни цитадели и убить его там. А потом уже сразиться с этим неизвестным хозяином камней. Конечно, если он еще жив. Надо будет разыскать Кракса и еще раз напомнить ему об Игнисе. И об угодниках, что занимались камнями.
        Флавус Белуа, как всегда в начале весны, сидел перед жаровней и попивал сладкое вино с травами, положив ноги на белый мраморный столик. Холод не донимал его, но изысканное питье приносило нежность нутру и умиротворение голове или сердцу, смотря что считать вместилищем сущего. На просителя, который стоял перед ним, он не смотрел. Не хотел разрушать сладостное томление весеннего утра созерцанием обветренной физиономии соглядатая, даже важного. Впрочем, неужели лицо Кракса было способно его расстроить? Неужели он будет позволять кому-то расстраивать себя? Кому-то кроме этого убожества - Литуса Тацита. Вот ведь наказание… Хорошо еще, что Субула прибыла. Лучше бы она прибыла без Лентуса, но уж ладно. Зато разродится под наблюдением лучших лекарей. Да, уломать Регину Нимис было непросто.
        - Мой господин? - изогнулся в ожидании Кракс.
        - Значит, Пурус настаивает, чтобы ты нашел и доставил к нему принца Лаписа? - продолжил оборванный разговор Флавус.
        - И угодников! - напомнил Кракс. - Его интересуют угодник Син, те изыскания, которые проводит некий Бенефециум. Но Бенефециум не выходит из башни в Бэдгалдингире, а Син шляется неизвестно где. У него же нет дома…
        - Мне все равно, кто его интересует! - поморщился Флавус. - Иногда нужно сломать зуб, чтобы понять, что камни разгрызать не стоит. Если, конечно, сначала их не сломаешь ты сам. Но ты ведь настроился бросить Пуруса?
        - Я? - окаменел Кракс.
        - Или ты еще мало монет выгреб из ардуусской кладовой? - удивился Флавус. - Не начинай дело, которое не сможешь закончить. Не клади в рот камень, если не уверен в прочности своих зубов. Что там с принцем Лаписом?
        - Пурус хочет, чтобы Кирум и Лапис повздорили, - осторожно пробормотал Кракс. - Но зачем ему принц Игнис, я так и не понял…
        - Разве от тебя требуется понимание? - снова удивился Флавус. - Или я не говорил тебе, чтобы ты выполнял указания Пуруса без размышлений? Все, что от тебя требовалось, это сообщать о них мне и не убивать меня, если такое приказание ты получишь от короля Пуруса. Ты помнишь?
        - Да, мой господин, - еще сильнее изогнулся Кракс. - Разве я мог бы убить тебя?
        - Не мог бы, - отрезал Флавус, - но я не хочу, чтобы ты даже и пытался. Но я рад, что ты пришел. Слушай меня, делай все, что приказывает тебе Пурус. Хотя бы до тех пор, пока не почувствуешь, что тебе пора спасать собственную шкуру. Судьба короля Тимора меня не слишком беспокоит. Ты знаешь о тех персонах, которые имеют для меня значение. Среди названных тобой их нет.
        - Слушаюсь, мой господин, - прошептал Кракс.
        - И вот еще, вряд ли тебе удастся заполучить этих угодников, но если ты узнаешь что-нибудь важное о камнях Митуту, то в любом случае сначала сообщи об этом мне, - добавил Флавус. - Как делал всегда.
        - Слушаюсь, мой господин, - закрыл глаза Кракс.
        - Ты еще чего-то хотел? - поморщился Флавус. - Или твою шкуру уже пора спасать?
        - Боюсь, что Пурус собирается меня убить, - растянул губы в подобострастной улыбке Кракс.
        - Неужели ты перестарался? - удивился Флавус. - Разве я не говорил тебе, что на твоей стезе нельзя поддаваться гордыне? Нельзя давать ответы на вопросы тут же? Нельзя легкость легкостью же и объяснять? Нельзя пугать осведомленностью и настораживать всемогуществом? От тебя должно было пахнуть потом! Мозоли на твоих руках и коленях, вот что обещало тебе незаменимость!
        - И что мне делать теперь? - замер Кракс.
        - Ничего, - пожал плечами Флавус. - Мне будет жаль тебя, но что ты теряешь? Найдешь новое тело, разве это когда-нибудь тебя затрудняло? Таких, как ты, немало. Я знаю… нескольких.
        - Я знаю пятерых, - буркнул Кракс и тут же с досадой замотал головой. - Да, чрезмерность имеет место. Я могу найти новое тело, но время сейчас… бодрое. Новое тело - старые беды. Неизвестность, бедность, слабость. Придется все начинать сначала. Но не этого я боюсь. Виз Винни.
        - Ты думаешь, что Пурус может связаться с хозяйкой Ордена Смерти? - удивился Флавус.
        - Пять лет назад он купил в Арамане сэнмурва, - прошептал Кракс. - И он искал сэнмурва с черным кольцом на лапе. Это вестник Виз Винни. Зверек из ее зверинца.
        - Вот ведь мерзавка! - рассмеялся Флавус. - Торгует своими вестниками, как щенками калбов. И даже не скрывает собственные знаки. И правильно, какая разница, кто кормит зверька, ополоумевший король или чудаковатый богач? Открыть клетку можно где угодно… Но Пурус меня удивил… Не зря я на него поставил. Ну что ты стоишь?
        Кракс словно окаменел.
        - Я понимаю твои опасения, - кивнул Флавус. - Если кто и может гарантированно отправить кого-то из вас или из нас к нашим далеким праотцам, то прежде всего Виз Винни и ее умельцы. Похоже, Пурус решил расстаться с большой суммой. Ну что же, я перекуплю ее. Не волнуйся.
        Кракс выдохнул с облегчением.
        - А теперь иди, - отвернулся к огню Флавус и плеснул перед собой на столик остатки напитка из бокала. - У меня нет сэнмурва, мне придется говорить с Виз Винни, как прежде.
        Кракс согнулся в пояс и попятился к выходу из покоев короля Эбаббара. Флавус Белуа смотрел на разлитое на белом столе вино. Капли дрожали, соединялись, растекались в стороны, рвались на лоскуты, пока на столике не образовался портрет темноволосой женщины удивительной красоты. Флавус смотрел на нее несколько минут, потом рассмеялся, и портрет расплылся.
        - Значит, ты знаешь пятерых? - вспомнил он недавние слова Кракса. - Включая самого себя, разумеется. Да, когда-то вас было девять, потом стало пять. Но теперь я уже не уверен. Что-то мне подсказывает, что саркофаги открыты… Ну да ладно, посмотрим пока на пятерых. А ведь Пурус очень мудр. Я не ошибся в нем. Если бы еще часть его мудрости не была замещена ненавистью… А вот с угодниками он зря… зря… А с Краксом - нет. Чрезмерность тебя и погубила, Кракс. Все складывается как нельзя лучше.
        Флавус щелкнул пальцами, и разлитое вино разделилось на пять лужиц, и каждая сложилась в изображение лица.
        - О тебе позаботится Виз Винни без моего участия, - хмыкнул Флавус, и лужица с лицом Кракса высохла.
        - Эти двое не по зубам нам пока, - уже без улыбки сказал Флавус, и еще два лица, две мутных личины, напоминающие образы мертвецов, забурлили, высохли, изошлись паром, осыпались пеплом. Остались два лица. Флавус наклонился вперед, вгляделся в них. Одно лицо принадлежало красивой молодой женщине, второе - черноволосому мужчине средних лет со змеиным взглядом и усмешкой на губах.
        - Нет, - покачал головой Флавус. - Ты, Лимлал, или какое там у тебя теперь имя, слишком осторожна. Да и у Сола Нубилума своя игра, в ней еще надо разобраться. К тому же за последние годы, очень долгие годы, ты славно поработала над своим телом. Пусть оно пока еще тебе послужит. Нет.
        Флавус щелкнул пальцами, и портрет женщины осыпался чешуйками подсохшего вина.
        - А вот ты… - Флавус смотрел на портрет мужчины. - Ты поднялся слишком высоко. И даже назвался собственным именем. К тому же, как я слышал, устроил ловушку для собственного уязвления? И вроде бы достиг результата? Неужели и в самом деле ходил к Пиру и просил Лучезарного отметить тебя? И что ж ты делал? Обмазывался поганой грязью? Расчерчивал рунами кольцо тьмы? Ну и как? Уязвился? И теперь видишь себя будущим правителем всей Анкиды? А не пора ли тебя навестить? Заодно и испытать одного любопытного слюнтяя. Проверить слова Виз Винни… Или он перестанет быть слюнтяем, или ты его… убьешь. И кара настигнет тебя.
        - Литуса ко мне! - закричал Флавус. - Быстро!
        Алиус учил Игниса прятаться. Тот сидел в дальнем углу комнаты и бормотал заклинания, а угодник теребил перстень убийцы на собственном мизинце. Закручивал камень внутрь ладони, пытался сделать перстень невидимым. Это вроде бы удавалось, но камень все равно мерцал огненным пламенем, а Игнису никак не удавалось свернуться в клубок, чтобы обмануть амулет, хотя свернуться нужно было не наяву, а в собственной голове. И ведь вроде бы с утра начинало получаться, на несколько секунд камень переставал гореть, но стоило отвлечься на что-то, и вновь заговоренное украшение оживало.
        - Редкой работы штучка, - качал головой Алиус. - Не в какой-нибудь лавке слажена, а в одной из магических башен, и как бы не в самом ее оголовке. Вовсе без мума обходится. Тем, кого ищет, тем и питается…
        - Так кто меня хотел убить? - рассеянно спрашивал Игнис, глядя в окно, где чернело пятно на месте вчерашнего погребального костра. - Орден этих Слуг Святого Пепла в платьях или кто-то из магических орденов?
        - Ну, если бы я знал это, может быть, уже давно и не жил бы, - вздохнул Алиус. - Оставь этих мертвых. Они не оживут от твоего взгляда.
        - Оставлю, - хмуро бросил Игнис. - Но не думать пока не могу. Одному из них от меня не нужно было вообще ничего, другой - ничего, кроме меня самого.
        - Ты принц, - напомнил Игнису Алиус. - Значит, твоя жизнь всегда будет стоить больше, чем просто жизнь.
        - Что это означает? - мотнул подбородком в сторону кольца Игнис. - Где этот камень засел во мне? Где он скрывается? Как он пробрался в меня? Почему я? Как долго он будет со мной? И куда он денется, если меня удастся убить?
        Алиус смотрел на принца и ничего ему не отвечал. Он снял колдовство с его лица сразу, как только королевский эскорт отправился в сторону крепости Ос. Нечего было привлекать к трактиру случайных колдунов или храмовников. Для маскировки достаточно было бородки, которая затянула подбородок принца, его ввалившихся щек да щетины на голове. Сейчас Игнис меньше всего напоминал красавчика, который всего несколько дней назад был в одном шаге от победы на главном турнире своей жизни. В шаге, который сделать ему было не суждено. Что ж, там, где не делается один шаг, делаются десять других. Сейчас им следовало дождаться Камы или провести в трактире у второй Фидентской переправы еще три дня и тоже уходить в крепость Ос, и уже там, за высокими стенами Лаписского замка, учиться жить с тем, что поселилось внутри принца. Конечно, можно было рассказать ему о том, что случилось с носителями камней тысячу лет назад, когда на просторах долины Иккибу раскинулась Сухота, но это не добавило бы Игнису легкости. Тем более что многое изменилось, те камни сияли огнем на шеях несчастных, а этот и сам Алиус так и не смог
сыскать. Нет, следовало просто ждать.
        С самого утра мимо трактира проехал сначала эскорт короля Хонора, и недавний противник Игниса Урсус Рудус восседал на мощном коне с такой довольной рожей, будто не Литус Тацит, а именно он взял в борцовском турнире серебряный рог. Вслед за Урсусом, хонорской стражей и четой их Величеств двигалась чета принца Хонора Урбануса и прекрасной араманки Таркосы, няньки с их двухлетним малышом, снова стражники, непутевый, заспанный и злой принц Алкус и всегда добрая и веселая принцесса Бона, которая увидела в окне трактира небритую рожу Игниса, конечно же, не узнала его, но помахала бедолаге рукой. Алиус тоже высунулся в окно и крикнул замыкающим эскорт стражникам: отчего те заходят на фидентские земли, если ближний путь через Кирум и Утис?
        - Плохие дела ниже по течению, - был ему ответ. - Мало того, что в Кируме какая-то нечисть выплеснулась из Светлой Пустоши, так еще свеи появились. И не дозорные вроде, а на ладьях. В нескольких деревнях поуводили парней и девок в рабство. Так что, пока короли Кирума и Утиса не наведут порядок, лучше поостеречься.
        - Лучше поостеречься, - повторил Алиус и задумался. Не нравилось ему сидеть на одном месте и ждать. Впрочем, разве он не согласился на условия Фискеллы Тотум? Значит, нечего жаловаться. Хорошо еще, что принц не оказался капризным, только не отрывался от окна, даже от еды отказывался. После хонорского экскорта парому пришлось трудиться, не переставая. Правда, король Фиденты, скорее всего, предпочел главную переправу, зато уж все прочие гости или проезжие его королевства почтили вниманием трактир у парома, но комнат никто не снимал. С обеда Алиус запер Игниса в комнате, накинул балахон угодника и стоял у входа в трактир, расспрашивая проходящих о новостях. Арамана и Аштарак, Бабу и Утис, Раппу и изрядное количество свободных торговцев, которые потянулись вслед за королевой Римой Нимис сплошным потоком, промелькнули перед глазами Игниса, который уже не боялся, что его узнают, а Регина Нимис так и не появилась. Или проехала мимо окна, укрывшись с головой в лаэтскую накидку? Может, и хорошо это? Зато в утисском кортеже прошествовала Пустула Тотум с утомленными Дивинусом и Процеллой и показалась на
мгновение Игнису единственным родным человеком.
        - Плохо дело, - сказал Алиус, входя в комнату с бутылью легкого вина и блюдом с печеной свининой и овощами. - Королева Ардууса умерла.
        - Тричилла Арундо? - поразился Игнис. - Она же была еще молода? Ровесница моей матери!
        - Боюсь, что ей меньше повезло с мужем, - мрачно заметил Алиус. - В любом случае, сгорела в один или несколько дней. И еще ходят неясные слухи о великом Ардуусе от Бабу до Обстинара. И о войне.
        - С кем? - не понял Игнис.
        - Со всеми, - громыхнул блюдом Алиус. - Со свеями, с тирсенами, с нахоритами, со степняками и даже с вирами из-за гор. Последнее, правда, пока в качестве устрашения. Но время такое… Ничему не удивлюсь. Занимайся, принц. Не знаю, уляжется ли все, когда ты вернешься в Лапис, но если ты хочешь жить, учись быть незаметным.
        - И долго я смогу быть незаметным? - грустно промолвил Игнис.
        - Сколько нужно, столько и сможешь, - кивнул Алиус. - Я все тебе объяснил, ты все понял. Уже сегодня у тебя начало получаться, а дня через два даже для самого изощренного мага ты превратишься в обычного атера, на которого и внимания не стоит обращать.
        - И что я тогда буду делать? - спросил Игнис, вновь пытаясь свернуться, закрыться, добиться того, чтобы перстень на пальце Алиуса не мерцал. И, кажется, у него опять получилось. - Что я буду делать?
        - Думать, - ответил Алиус. - Все мастера меча учат не думать. Отдаваться пустоте, ветру, Солнцу, чему там еще… Все это правильно. Но до и после схватки нужно очень хорошенько думать…
        Последние слова Алиус произносил зевая, словно бессонная ночь была у него за спиной. Однако выспались они с Игнисом неплохо, если можно было считать крепким сном сон в пяти десятках шагов от еще не остывшего погребального костра. Но теперь Алиус вновь хотел спать. И это ему не понравилось.
        - Однако наглость… - начал он говорить, хватаясь за рукоять меча, и в это мгновение молния ударила в грудь Игниса. Несколько секунд он ничего не видел и не слышал, с трудом шевелил обожженными пальцами, которыми прикрывал грудь, но потом все-таки открыл глаза и увидел разлетевшееся вдребезги окно, разрушенную стену, упавшую дверь и Алиуса, который стоял, опустившись на одно колено, и держался за вонзенный в пол меч. Рядом с ним лежали трое воинов, двое с мечами, один с самострелом, а перед ним стояла ослепительной красоты женщина в бледно-голубом платье. Светлые локоны спадали на ее плечи, лицо ее горело яростью. Меча у нее не было, только посох, но он сиял пламенем. Вот и меч Алиуса засиял так же, хотя Игнис видел только его часть. Вот угодник отвернулся от женщины, и в мгновение Игнис увидел, что лицо Алиуса обморожено, лед висел на висках, ресницы были заснежены и кожу покрывали белые пятна.
        - Да кто же тебя учил, бродяга? - разгневалась женщина и ударила посохом о пол. И ледяные спицы начали расти прямо из воздуха, протыкать плечи, руки, голову угодника, а тот вдруг стиснул обмороженными руками клинок и медленно повел ладони вниз, оставляя кровавые полосы на лезвии. Меч словно раскалился, и в следующее мгновение невидимый удар смел с ног колдунью, разнес вдребезги ее сверкающий посох, ударил незнакомку о стену, прошиб ее телом перегородку и смешал в кучу пыль, утварь, обломки стены и еще что-то.
        «Пропал трактир», - подумал Игнис, не в силах шевельнуть даже пальцем.
        И тут Алиус словно выдохся, замер, а затем опрокинулся на спину, раскрыв бутонами окровавленные ладони. В животе угодника торчала короткая стальная стрела, одежда его была залита заледенелой кровью. Из клубов пыли появился воин с мечом. Еще двое помогали выбраться из разрушенной комнаты женщине. Она изрыгала проклятия. Подойдя к угоднику, она остановилась, долго смотрела ему в лицо, затем наклонилась и стала медленно вытягивать из его живота стрелу, проворачивая ее время от времени. Руки Алиуса тряслись. Наконец стрела была отброшена в сторону. Женщина выдернула из пола меч, осмотрела его, приставила к горлу угодника и замерла. Потом подняла взгляд и взглянула на Игниса. И в этот миг он сумел овладеть языком, открыл рот и прохрипел:
        - Плохая примета - убивать угодника. Очень плохая. Не будет удачи в твоем доме, красавица.
        Наверное, она поняла сказанное или что-то увидела в его глазах, потому что отвела меч от поверженного противника, подняла его над собой, быстро прошипела какое-то заклинание, и когда меч оделся ледяным панцирем, разбила его о руины стены. Осколки стали смешались с осколками льда.
        - У тебя был неплохой защитник, - сказала она Игнису, поправляя волосы. - Но он испортил мне платье, поэтому смерть была бы слишком легким выбором для него. Эй! - Она повернулась к воинам. - Отнесите этого ублюдка к воде. Там маячила ладья свеев. Отдайте его им и приплатите десять монет серебра, чтобы он познал обратную сторону жизни. А если сдохнет, пусть знает, что ему повезло. Только быстро.
        Послушники подхватили Алиуса и с грохотом потащили его по ступеням. Женщина подошла к Игнису ближе, присела, провела рукой по его щеке.
        - А ты красавчик. Был красавчиком. Принц! Отличная упаковка для драгоценности. Для страшной драгоценности. В прошлый раз тебя спасла твоя мамочка. А кто в этот раз? Этот бродяга-неуч? Или сам? Неужели сам? Что? Что ты там хрипел минуту назад? И что хочешь сказать теперь? Не получается?
        Она щелкнула пальцами, и холод, сковавший уста Игниса, рассеялся. К сожалению, только уста.
        - Бродяга-неуч? - с трудом выдавил из непослушной глотки слова Игнис. - Это неуч перемог тебя!
        - Я Великий Мастер Ордена Воды Никс Праина! - процедила она сквозь зубы, вновь смыкая уста принца. - А ты - замороженная лягушка. Лаписский уродец, которого судьба наградила древним проклятием. Так что на судьбу и пеняй. Если сможешь. Слуги!
        Она выпрямилась. Дождалась, когда к Игнису подбегут воины.
        - Несите его к берегу. Мы отправляемся домой. Да не уроните по дороге. Он слегка подморожен. Может разбиться. И быстро. А то тут сейчас все загорится…
        Глава 17
        Планта
        Уходя от Хортуса, Литус увидел тень за углом. Тень как тень, мало ли бывало теней в Эбаббаре, особенно по ночам, когда на каждую улицу приходятся один или два фонаря, а улицы в бедных кварталах такой ширины, что двоим не разойтись, разворачивайся боком и обтирайся животами со случайным встречным. Но эта тень мелькнула и растворилась. Исчезла. Так, словно дверь за углом захлопнулась, но двери за углом не оказалось. Литус постоял несколько минут, поежился от вечерней прохлады, потому как начало весны и в Эбаббаре было всего лишь началом весны, нащупал кинжал на поясе, потом заглянул за угол, обернулся к дому, из которого вышел: его окна тускло светились, не одна каморка теснилась под общей крышей, а несколько, мало ли к кому он заходил, да и за ним ли это следили, и следили ли? Постоял еще несколько минут, приходя в себя от того, что услышал от смешного маленького старика. Затем двинулся к дому. Петляя по ночным улочкам, уверился, что никого за спиной нет, и вошел в знакомый до каждой выбоины квартал. Забраться на свою же крышу там, где он спустился, было непросто и днем, поэтому бастард вернулся в
дом привычным путем, через дверь. Слежки вроде бы не было и здесь. Дворецкий похрапывал на прежнем месте, разве только бутыль у его ложа лежала на боку. Однако о крыше следовало забыть. Более или менее безопасно выбраться из дома теперь можно будет только одним путем, через подвал. Возможно, а скорее всего, и обязательно, когда-то имелись и другие пути. Когда Литус еще изучал свое жилище, он нашел немало заложенных камнем дверных проемов, но все они, как ему казалось, вели в соседний дом, а не в какие-то таинственные коридоры, однако сейчас запасной выход оставался один.
        Перед тем как вселить бастарда под надзором еще не слишком старого дворецкого в небольшой дом, кто-то над ним основательно потрудился: были ободраны до голого камня все стены и своды, убраны все перегородки, и хотя после этого домишко обоими своими этажами и подвалом напоминал скорее узилище, чем жилище, Литусу он понравился. Немало игр бастард устраивал в одиночестве на его лестницах и в его коридорах. Знал каждую царапину на стенах. Каждый выступ в кладке, на который можно было наступить, чтобы вскарабкаться на потолочную балку, или на дверь, или на шкаф, в который прекрасно вмещалось все нехитрое имущество бастарда. Но запасной выход из дома Литус обнаружил случайно и довольно поздно. Скорее всего, устроители знали об этом ходе, но или оставили его для того, чтобы самим иметь возможность тайно проникать в дом, или посчитали, что молчаливый и послушный мальчишка не проявит достаточно упорства и усердия в исследовании секретов выделенного ему убежища. Пару лет назад Литус захотел устроить собственный небольшой гимназиум, чтобы размяться при необходимости дома, спустился в подвал, который когда-то
казался ему огромным, поставил лампу на пыльную лавку и попробовал поупражняться с мечом, но тут же понял, что подвал для подобных занятий непригоден. Своды были слишком низки, клинок тыкался в них при каждом взмахе. Литус уже собрался смахнуть с плеч паутину и вернуться наверх, когда заметил под свисающей с потолка паутиной полосу копоти. Она не заканчивалась у лавки, а продолжалась к дальнему углу, заваленному пустыми сундуками, корзинами и кувшинами. Угол оказался не тупиком, а началом подземного хода. Литус раздвинул скопившееся барахло и обнаружил коридор длиной в полсотни шагов, который заканчивался железной дверью с засовом. Судя по количеству ржавчины, дверь выходила куда-то в сырое место. Так и оказалось. С трудом сдвинув засов, потратив кучу времени и бутыль масла на приведение в порядок запоров и петель, бастард оказался в ливневом подземном канале, устроенном еще древними каламами едва ли не под каждой улицей Эбаббара. Пройти по нему далеко не удалось, через сто шагов он был напрочь забит мусором, зато, вернувшись обратно и пройдя ту же сотню шагов вверх по каналу, Литус смог выбраться
через сливную решетку в подвал соседа через улицу, а уж там нашел лазейку в его же заваленный мусором двор. Не раз потом Литус подшучивал над собственным стариком дворецким, приходя домой дважды в день с паузой в полчаса. Дошло уже до того, что дворецкий перестал и спрашивать, в который раз заходит в дом где-то запозднившийся подопечный. Окна первого этажа были забраны решетками, но ведь можно было вылезти и через окно второго, все-таки не крепостная стена, сколько там от оконного проема до мостовой, десятка полтора локтей, не более того, да и зачем сразу прыгать, если есть за что зацепиться?
        Сейчас Литусу было не до запасных ходов и прыжков со второго этажа. Он жил в доме, который принадлежал его матери. Недолго, но принадлежал. Да, та история, о которой ему в подробностях рассказал отец, произошла не здесь, а в доме Сигнума Балуа, который стоял ближе к замку короля, в нем Литусу бывать не приходилось, но здесь жила его мать. Что заставляло бастарда искать сведения о матери, о той уже давней истории раньше? Желание узнать собственное прошлое. Что беспокоило его теперь? Ощущение неполноты. Что-то не складывалось. Странной казалась эта история, в которой любовница короля с ребенком оказывается в гостях у брата короля, и жена короля приходит туда, чтобы убить и любовницу, и бастарда, да еще убивает и брата короля. Не так убивали неугодных родственников венценосные особы. Множество свитков просмотрел Литус, изучая родословные королей Эбаббара, в их истории хватало всякого, но вот такого бессмысленного, неумного убийства не было. Но если прав был старик, тогда все вставало на места. На страшные места.
        Литус закрыл глаза и еще раз повторил то, с чего начал Хортус. Что такое - не все, что называется именем, носит его, или не все, что носит имя, называется им? На эту бессмысленность старик ответил с усмешкой. Если ты, Литус Тацит, сказал он, назовешь себя королем какого-нибудь Кирума, воспользовавшись тем, что у тебя есть возможность изменить лицо и уничтожить всех, кто знает, кто ты такой, то ты и будешь называться его именем, однако, нося это имя, не будешь тем, кто называется им. Что такое бесполезно отрезать уши, если слушает голова? На этот вопрос старик ответил с грустью, что уши слышат, а голова прикидывает, и может прикинуть одно к другому, даже не слыша. Но отрезается так же легко, как и уши. Но у головы есть руки, поэтому трусливая голова доверяет рукам записать то, что она боится держать в себе. И если это записанное попадет на глаза другой голове, то и она может начать прикидывать одно к другому.
        - Загадками говоришь, - прошептал тогда Литус и вслед за этим узнал, что паутиной смерти называют две вещи - тонкую сеть, набросив которую на себя, убийца из Ордена Смерти становится невидим, и заклинание, способное накрыть тишиной и сумраком целый дом, в котором можно вырезать все живое, не нарушив покой соседей ни звуком.
        - Заклинание я такое знаю, - сказал тогда Литус. - Видел его в свитках. Но применить его невозможно, оно требует столько мума, сколько нет во всех магических башнях Эбаббара, вместе взятых. Нет смысла тратить столько силы. Зачем двигать на несчастную жертву огромную армию, если есть нож и изощренный убийца?
        - Это так, - расплылся в осторожной улыбке старик. - Но не все измеряется мумом. Есть умение, которое глубже простой магии. Ты слышал о падении Бледной Звезды, после которой вся земля, все народы, все города, что предшествовали нам, нашим народам, нашим городам - были разрушены, уничтожены, заключены на тысячелетие под лед?
        - Да, - пожал плечами Литус. - И битва при Бараггале, с которой идет отсчет нашего времени, случилась через две с половиной тысячи лет после падения Бледной Звезды или Семи Звезд.
        - Через две с половиной тысячи лет, - кивнул старик. - Со времени падения Бледной Звезды, вместе с которой на нашу землю пришел Лучезарный и те народы, что вышли затем из-за гор Митуту, прошло уже четыре тысячи лет. Но Бледная Звезда уничтожила землю, у которой уже была история. И мы кое-что знаем о ней. Хотя бы из тех же глиняных табличек, которые в силу собственной древности способны копить в себе мум. На них не следы птичьих лап, а письмена. И некоторые из мудрецов умеют их читать. Но когда упала Бледная Звезда, тому миру уже было три тысячи лет. И отсчет времени шел от великого бедствия, накрывшего тот мир. Не такого страшного, как падение звезды, но не менее ужасного по его последствиям. Я говорю о великом потопе, смывшем предыдущие города, предыдущие народы, предыдущую историю. О ней мы не знаем ничего. Или почти ничего. И ее срок, может быть, был длиннее, чем все, что мы прожили после этого потопа. Многократно длиннее.
        - Страны, города и народы выходят из тени и уходят в тень, - пробормотал Литус, взглянув на обратившуюся во внимание Планту.
        - Да, - рассмеялся Хортус. - А в промежутках между тенями порой они благоденствуют. Впрочем, недолго. Но я не об этом. Мум и магия появились с момента падения Бледной Звезды. Магия была и до этого, но она была доступна единицам из тысяч. Она была трудна и требовала величайшего искусства. Древние мудрецы, некоторые из которых основали магические ордена, считали, что Бледная Звезда покачнула мир. И теперь он подобен маятнику. Движение этого маятника и есть источник магии. Магия - неравновесие мира. Когда мир успокоится - магия опять станет редкостью и исключением из правил. И вот это заклинание, паутина смерти, оно из тех времен. Оно доступно тем единицам, которые были бы магами и в том времени. И оно не требует мума.
        - Понятно, - проговорил тогда Литус. - Но как это связано с моей историей?
        - Напрямую, - прошептал старик. - Ты узелок, парень. Но узелок на таких прядях, которые соединяются раз в тысячелетия! Так вот, почтенный узелок, запомни: королева Эбаббара не убивала твою мать, не убивала брата короля, не калечила мать Сигнума и не пыталась убить ни тебя, ни его.
        …Литус, не раздеваясь, лег на постель и закрыл глаза. Выходит, отец ему лгал? Или же не говорил всей правды? В конце концов, и предположения Хортуса всего лишь предположения. Ведь свидетелей не осталось. Они вычищены, как стены в доме Литуса. Но зачем убирать свидетелей столь ужасного убийства, о котором все равно известно многим? Ведь то, что сказал Флавус о происшедшем, долетало до Литуса с разных сторон, та же Субула обмолвилась о чем-то похожем, когда ее сводный брат был еще карапузом, да и она сама была немногим его старше. Подошла к Литусу и гордо заявила, что ее матушка убила его матушку. Иначе отчего бы он стал перебирать свитки в хранилище? А если та правда, которую передал Литусу Флавус, лишь тень еще более страшной правды? И если прав Хортус?
        Литус открыл глаза. Внизу похрапывал дворецкий. Так ли уж он безобиден? Всегда на месте, не имеет ни семьи, ни детей. Да, не становится моложе, но и старость его не недужит. И движется бесшумно. Подозрительно бесшумно. И оружие забирает у Литуса всякий раз, когда тот возвращается из редких поездок, хранит под замком легкие доспехи, кольчужницу, меч. Что у бастарда остается из оружия? Только кинжал на поясе? Игрушка? Да, опасная игрушка в умелых руках, но и ту отбирают, когда Флавус требует бастарда к себе. Отец тоже чего-то боится? Не похож он на того, кто может кого-либо бояться. Но почему, почему же он так ненавидит собственного сына?
        Так, следовало успокоиться. И еще раз все повторить. А еще лучше было бы встретиться с Сином, он-то уж точно знал больше, чем сказал. Главное - три ведьмы. Так звали трех женщин, пришедших в Бэдгалдингир из Сухоты. Хортус не просто так штудировал учетные пергаменты Эбаббара, писцы которого не только заносили в свитки все имеющиеся новости, но и не гнушались слухами. Собственно, слухами все и ограничивалось. Сорок лет назад к воротам крепости Алка подошли три женщины, причем не со стороны караванной тропы в Даккиту, а с юго-востока. Из Эссуту, как сами они отметили в учетных записях. Из города, который уже тысячу лет считался мертвым. Конечно, было бы неплохо изучить сами привратные списки Алки, но вряд ли они сохранились, тем более что больше эти три женщины не упоминались нигде, и нужно было быть Хортусом, чтобы соединить то ли слух, то ли подлинное известие с древними выдумками о том, что в этом самом Эссуту находился Орден Смерти и находится там до сих пор. Одно было ясно, если бы троица оставалась в ордене, то пришла бы в Алку по караванной тропе, не вызывая ни вопросов, ни подозрений.
        И все-таки предположения Хортуса были слишком зыбки. Особенно в сочетании трех женщин, которые назвались ведуньями и лекарками, со вдруг появившимися через двадцать лет тремя ведуньями или ведьмами в Эбаббаре. Сколько им тогда должно было стукнуть? По сорок лет? По пятьдесят? Сам Хортус говорил, что они были редкой красоты, особенно мать Тацита, никак они не могли быть пятидесятилетними. Или потому и ведьмы? Хотя он и видел троицу мельком… Нет, на веру подобные домыслы брать не стоило. Мало ли почему они бродили в Сухоте? Мало ли ведуний и целительниц бродят по трое? Мало ли почему Флавус упомянул паутину смерти? Мало ли… Однако и окончательно развеять сомнения Литуса было невозможно, разве только встретившись с самой Виз Винни, которая в некоторых, в том числе и древних, свитках числилась главой Ордена Смерти и которая, скорее всего, давно уже обратилась в древнюю старуху и умерла. Если она вообще когда-либо существовала. Так, во всяком случае, сразу же предположил Литус. И, надо сказать, озадачил Хортуса. И в самом деле, что за странное имя - Виз Винни? А что, если это сан, вроде предстоятеля
храма или мастера магического ордена? Или то же самое, но на каком-то древнем языке?
        Так или иначе, но Хортус считал этими тремя загадочными путницами именно королеву Эбаббара, жену брата короля и мать Литуса. Считал их тремя убийцами. Причем мать Сигнума была не просто убийцей, а убийцей, одержимой мурсом. Именно она и прожила еще пять лет после того страшного вечера. Во всяком случае, Хортус не придумал другого объяснения, почему вдруг взрослая женщина превратилась в круглую идиотку, а на ее теле были обнаружены огненные ожоги в виде кругов. Собственно, как было и на теле брата короля. Но брат короля был убит этими ожогами, а его жена только лишилась рассудка.
        Литус захрустел куском пергамента, который спрятал в пояс. Конечно, Хортус ничего не мог найти о страшном убийстве в судебных уложениях за тот год, но бесполезно отрезать уши, если слышала голова. В трактате об исследовании незнакомой магии, составленном магами одного из орденов через десять лет после несчастья, были упомянуты примеры странных магических следов на теле жертв, и в их числе названы имена Грависа Б. и Лакуны Б., словно старатель хотел придать достоверности изысканиям, но не решался открыто назвать сановные имена. После этого Хортусу оставалось только отправиться на самый верхний ярус башни свитков и покопаться в самых древних или, как считалось, бесполезных пергаментах. Там и отыскалось и заклинание паутины смерти, и заклинание ведьминых колец, служащее для изгнания мурса из чьего-либо тела. Их он и записал на пергаменте, который отдал Литусу. Правда, предупредил, что, изгоняя мурса из тела, те же угодники не только делали его уязвимым, но и возвращали могильцу некоторые его изначальные достоинства. Такие, как легкость, способность исчезать и подыскивать себе другое тело.
        Литус тяжело вздохнул. Все то, что рассказал ему Хортус, складывалось во что-то ужасное. Двадцать пять лет назад еще молодой наследный принц Флавус Белуа отправился вместе со своим братом Грависом и дружиной на правый берег Азу, чтобы разобраться с шайками нахоритов, которые грабили купеческие суда и топили барки с паломниками. Схватка была жаркой. Назад вернулись только Флавус и Гравис. С ними были три женщины, которые выхаживали обезображенного, впавшего в бесчувствие Флавуса. Гравис тоже был ранен, но держался на ногах. Все дружинные, все двадцать воинов - погибли. Нахоритская шайка была уничтожена, но уничтожена дорогой ценой. Хотя у разбойников были отбиты три знатных рабыни, три целительницы. Арка Валликула, Венефика Тацит и Лакуна Магнус. Никто не называл их ведьмами, но целительницами они были отменными. Флавуса выхаживали почти год, и выходили. Даже сумели залечить раны на его лице. Тот год вообще был тяжелым для Эбаббара. По разным причинам, в основном от несчастных случаев, погибло много людей. Утонула королевская барка, причем напротив замка, и спасти короля не удалось. Затем случился
белый мор; правда, троица не сплоховала, число жертв не превысило тысячи человек, но среди них оказалась вся дворцовая челядь и те родные короля, которые уцелели после кораблекрушения. Все, кроме Грависа. Тут Флавус и пришел в себя. Болезнь разрешилась ко всеобщей радости. Похудевший, но вновь крепкий Флавус был коронован, а затем сочетался браком со своей спасительницей Аркой Валликулой, осчастливив ее дочерью. В оставшееся же у него время от управления Эбаббаром он осчастливил сыном вторую спасительницу - Венефику Тацит. Гравис Белуа сочетался с Лакуной Магнус, одарив ее сыном Сигнумом. Дальнейшее целиком основывалось на фантазиях Хортуса. Громкая слава и удачная вязка семейных узлов троицей возмутили мастера Ордена Смерти. Или ведьмы нарушили какие-то правила Ордена, или разгласили какие-то тайны, но к ним прислали убийцу или нескольких убийц. Никакие стражники не захватывали Арку Валликулу, и она не принимала яда. Стражники были охраной, которую перебили. Арку, Венефику просто убили. Грависа убили, одновременно изгнав из его тела мурса. Или, скорее, убили вместе с мурсом. А Лакуну просто
опустошили. Мурс был выжжен, а она сама не интересна, поскольку разум не мог вернуться в тело, из которого был однажды изгнан мурсом.
        - Но почему Флавус скрыл все это, если все произошло именно так? - почти вскричал тогда Литус.
        - Поставь себя на его место, - прищурился Хортус. - На сколько вопросов тебе придется ответить? Ты же не можешь уничтожить весь город? А любопытство соседних королевских семейств? Одно дело - трагедия любви и ненависти, а другое - тайное убийство. Согласись, второе вызывает куда как больше вопросов.
        - И первый из них, кто мог убить трех убийц? - прошептал Литус.
        - Не знаю, - пожал плечами Хортус. - Может быть, даже сама Виз Винни. Ну, или глава ордена, как бы ее или его ни звали.
        …Теперь Литус лежал и думал, что Хортус все-таки что-то не договорил. Что-то оставил Литусу додумать самому. Неужели самое главное, то, на что намекнул Син и что Хортус разъяснил следующим образом: «Если ты, Литус Тацит, - сказал он, - назовешь себя королем какого-нибудь Кирума, воспользовавшись тем, что у тебя есть возможность изменить лицо и уничтожить всех, кто знает, кто ты такой, то ты и будешь называться его именем, но, нося это имя, не будешь тем, кто называется им».
        Что же получается? Кто-то захотел завладеть королевством. Выбрал для этого Эбаббар. Нанял трех убийц и одного мурса. Надеясь на горячность и молодость короля Флавуса, стал совершать набеги на купцов и паломников. Затем встретил дружину, перебил всех, кроме короля и его брата. С помощью обряда или силою мурса отнял тело у брата, а короля околдовал. И вот якобы раненый король, трое целительниц и слегка возбужденный брат короля возвращаются в Эбаббар. Еще немного усилий, и королевство у их ног. А за год королю удалось внушить именно то, что он и рассказал Литусу. А не рассказал он лишь одно: когда внушение рассеялось, он решил убить ведьм и мурса, захватившего тело брата. И нанял Виз Винни. Но зачем тогда были убиты все родственники? Именно убиты, ведь белый мор имеет магическую природу? А если на Эбаббарском троне вовсе не урожденный Белуа, а неизвестно кто? Тогда все срастается еще прочнее. И этот неизвестно кто почему-то бешено ненавидит собственного сына.
        Литус поднялся, взял в руки лампу и неслышно спустился вниз. Дворецкий продолжал храпеть. Дверь в подвал открылась бесшумно, но, спустившись, Литус закрыл ее за собой на ключ. Если все то, что говорил Хортус, имело хотя бы какую-то схожесть с истиной, он должен был обнаружить следы. Или трактаты о тайных убийствах, которые он читал в башне, не содержали и толики точных сведений? Если его мать убийца, то напрасно чистильщики дома искали следы ее ремесла в доме. Они должны храниться на пути отхода. И путь отхода должен иметь секрет. В его простоте и открытости следовало найти тайну.
        Литус миновал завал из корзин и сундуков, добрался до двери, прислушался. Ночь стояла над Эбаббаром. Только журчал ручей за стеной, образовавшийся от недавнего дождя, и звенели капли, падающие со сводов ливневого канала. Еще несколько лет, и ржавая у основания дверь начнет осыпаться. Но бронзовые петли еще послужат. И бронзовые замки тоже противостоят сырости.
        Литус сдвинул засов, повернул ключ и вышел в канал. Темный проход тянулся под улицей. Литус повернул влево и пошел к горе мусора. Время от времени вдоль хода чуть более светлым сумраком выделялись каменные карманы, колодцы с замурованными решетками, через которые с мостовых уходила в тоннель вода. Выбраться через них не было никакой возможности, легче было бы пробить стену дома. Вскоре Литус добрался до затора. За те пару лет, что он не показывался в тоннеле, мусора прибавилось. Литус поднял фонарь. Тоннель уходил вниз, к реке, и именно здесь образовалась пробка. Насколько он помнил, улица в этом месте обращалась лестницей и в сильные ливни вода действительно не могла пройти дальше тоннелем, поэтому она выхлестывалась через решетки наружу. То есть вода затапливала эту часть тоннеля полностью. Или для убийц Ордена Смерти это не имело значения?
        Литус обернулся к ближайшему карману, ощупал стены, потряс решетку. С таким же успехом он мог потрясти любую из башен эбаббарского замка. То же самое было и со следующей решеткой, и дальше, а вот вторая от основного выхода чем-то отличалась. Она дрогнула на толщину ногтя, не более того, но дрогнула. Литус потряс ее еще раз, убедился, что решетка сидит плотно, но стоило ему надавить в сторону, как вновь возникло ощущение движения, как на стальном самостреле на последнем обороте зарядного механизма. Хорош же это был бы механизм, если бы он не потерял упругость и за двадцать лет в сырости и грязи. Литус поставил лампу на пол, прислушался к звукам ночной улицы, затем уперся спиной в стену каменного мешка, ухватился за решетку и изо всех сил надавил от себя. Решетка тяжело сдвинулась на палец. А теперь в сторону, - решил Литус и подал решетку прочь от тоннеля. Трудно, с тихим скрежетом, но она ушла в стену более чем наполовину. Затаив дыхание, Литус ухватился за края отверстия и медленно подтянулся. Именно этого и следовало ожидать. Единственный люк с этой стороны дома, который находился в подворотне,
оказался тайным лазом. Под светом луны блестели мокрые от дождя камни мостовой, свобода была на расстоянии вытянутой руки.
        Литус мягко спрыгнул, задвинул решетку на место, подивился сохранности пружины и уже быстрее обследовал все остальные сливы вплоть до того выхода наружу, который он считал единственным. Уже собираясь возвращаться, он вдруг остановился у двери и начал ощупывать самые древние, покрытые зеленой слизью камни. Сырость была везде, но отвратительная слизь и плесень только над дверью. Ни один камень не шелохнулся, но щели были все же широковаты. Бастард стал поочередно прихватывать их и тянуть на себя. Шевельнулся самый верхний и крайний. Он оказался длинным, не менее двух ладоней, да еще и тщательно отшлифованным. Литус сунул руку в образовавшееся отверстие, поймал пальцами что-то мягкое, слегка подтянул к себе, нащупал под тканью рукоять меча или кинжала. Все становилось на свои места. Литус вставил камень обратно, замазал плесенью кладку, закрыл за собой дверь и вернулся в дом. Дворецкий продолжал храпеть.
        Он разбудил Литуса ближе к полудню. Потирая пальцами раскалывающуюся от головной боли голову, посетовал, что араманское вино стали разливать в Аштараке и добавляют в него при этом всякую гадость, а ведь что там, что там - араманы, а поди ты, какая разница. Затем отругал бастарда, что тот не отправился с утра в гимназиум, а с вечера не разбудил дворецкого и не сказал, во сколько заявился домой. Наконец, зевнул и добавил, что вода уже согрета, завтрак превратился в обед, и Литус должен поспешить отдать должное и тому, и другому, поскольку прибегал посыльный из дворца и король Флавус желает видеть своего бастарда в два часа пополудни. Избавившись от дворецкого, Литус вытащил ярлык, отогнул кожу, спрятал под нее полученный от Хортуса клочок пергамента, затем отдал должное и горячей воде, и завтраку и через час уже ожидал вызова короля в просительной замка. Когда зычный голос окликнул его, - «Литус Тацит, Их Величество ждет тебя», - бастард в который раз удивился, что у немногочисленной дворцовой челяди словно нет лиц, настолько невыразительны и похожи друг на друга они были.
        Король ждал его на открытой веранде на северной башне, откуда хорошо был виден и противоположный берег, и барки с паломниками, и набережная, и корабли купцов. Весна словно опомнилась и поливала каменную площадку яркими лучами солнца.
        - Подойди, - сказал бастарду король, который сидел у своего привычно белого столика в мягком кресле. - Все еще страдаешь любопытством?
        Литус ничего ему не ответил. Он смотрел на твердый профиль, на серебристый завиток волос на виске отца и думал, что сегодня тот не так зол, как бывал обычно. И что он, бастард, действительно похож на своего отца. И что даже если его отец и не король Флавус по праву рода, и даже не Флавус, но он король по праву силы и величия, которого в нем было хоть отбавляй. И еще о том, что на нахоритском берегу, который был виден с башни как на ладони, где-то остались гнить кости настоящего короля Эбаббара.
        - Я найду способ удовлетворить твое любопытство, - усмехнулся король. - Да, есть болезни, которые бесполезно лечить. Ими нужно переболеть. Не всем, правда, удается, но уж если удалось, то иногда из таких неуступчивых получается толк. Впрочем, это неважно. Все, что ты будешь делать, ты будешь делать для себя.
        - Я слушаюсь, Ваше Величество, - прошептал Литус.
        - Нет, не слушаешься, - не согласился Флавус и тут же хмыкнул. - Хотя, может быть, это и хорошо? Если бы ты слушался, ты бы вовсе превратился в пустое место с парочкой серебряных рогов за победы в никому не интересном турнире. Разве не так?
        Литус промолчал. Король Флавус не поворачивался к нему, продолжал смотреть перед собой, и бастард вдруг ощутил, что, захоти он вдруг убить собственного отца и имей даже для этого оружие, ничего не сможет сделать с Флавусом Белуа, потому что даже повернувшийся к нему спиной воин, которым был его отец, опаснее сотни вооруженных стражников или разбойников.
        - Вот. - Король взял со стола и бросил бастарду серый с алыми печатями ярлык паломника. - Это чтобы ты не тратил время на разговоры и развешивание амулетов. Это ярлык паломника, который дошел до Бараггала и обнюхал все зиккураты. Почетный знак разрешения всех грехов и излечения ото всех болезней. Смешно, конечно, но не смешнее, чем все остальное. Через час ты сядешь на барку паломников, которой управляет одноглазый капитан. Через два-три дня он передаст тебя на пристани возле Уманни помощнику предстоятеля Храма Последнего Выбора и отчитается мне, что все исполнил. Конечно, ты опять можешь поступить по-своему, и я, наверное, даже не накажу тебя, но если ты сбежишь, я выдавлю ему последний глаз, а потом удавлю несчастного на его собственных кишках. И выпотрошу животы его жене и десяти его детям. И он знает об этом. Теперь знаешь и ты. Ты все понял?
        - Да, Ваше Величество, - прошептал Литус.
        - Хорошо, - кивнул, не оборачиваясь, Флавус. - Я назначаю тебе послушание настоятелю Храма Последнего Выбора Алдону сроком на один год. Для прочищения мозгов и укрепления воли. Только Алдон может завершить твое послушание. Если ты выберешься оттуда живым, я буду весьма удивлен. Может быть, тогда ты получишь назначение в какой-нибудь дозор или место мастера на одной из башен. И сможешь совокупиться с какой-нибудь простушкой для увеличения количества Тацитов под этим солнцем.
        - Да, Ваше Величество, - прошептал Литус.
        - И вот еще что я тебе хотел сказать, - наконец повернулся к сыну король. - Запомни, если ты поставишь себе цель, тебя будут судить за совершенные тобой мерзости только тогда, когда ты сломаешься на пути к этой цели. Но если ты не сломаешься и достигнешь задуманного, не будет иметь значения ни то, скольких ты затопчешь, достигая ее, ни чей бы то ни было суд, ни чьи бы то ни было размышления по твоему поводу, ничто. Конечно, если достижение этой цели даст тебе такую силу. Ты понял?
        - Да, Ваше Величество, - прошептал Литус.
        - Тогда пошел вон.
        …Он услышал Планту, когда уже купил балахон паломника и прошагал в нем четверть лиги в сторону порта.
        - Литус! Ваше Высочество! - прошелестел тихий голос из-под оставленного им у Хортуса балахона.
        - Планта? - он шагнул в сторону, остановился за углом дома, вгляделся в ее заплаканное лицо.
        - Я едва не попалась. - Губы ее тряслись. - В полдень побежала домой, чтобы накормить отца. А он… Его зарезали. Я бросилась бежать, но они уже поднимались по лестнице, я вернулась наверх, заперлась, схватила этот балахон, перепрыгнула на соседнюю крышу, потом спустилась… Мне кажется, они все равно где-то рядом.
        - Пошли, - похолодел Литус. - Пошли со мной.
        Слежки вроде бы не было, но он не мог сказать точно. Завел Планту в ту самую подворотню, оглянулся, выждал минуту, потом ударил ногой по узкому стоку в стене.
        - Лезь туда.
        - Зачем? - испугалась она.
        - Лезь. Там решетка. Садись на нее и жди, когда я приду. Я скоро. И не вылезай, что бы ни случилось.
        Планта юркнула в отверстие змейкой, заставив Литуса усомниться, что так же ловко через него сумеет протиснуться и он сам.
        - Жди меня, - произнес бастард, стянул с плеч балахон, сунул его под куртку и пошел к своему дому.
        Еще издали он увидел, что дворецкий отправляет повозку с тем самым сундуком, в котором запиралось оружие Литуса и его доспехи для редких путешествий. Стражник прикрикнул на лошадку, колеса заскрипели, и все нехитрое добро бастарда отправилось в королевское хранилище или еще куда-нибудь.
        - Что-то случилось? - окликнул дворецкого Литус.
        - Что? - подпрыгнул на месте многолетний слуга бастарда. - Ах, Ваше Высочество? Вы что-то забыли? А мне сообщили, что вы отбыли в паломничество в Бараггал! Поэтому все ваши вещи я отправил в королевское хранилище!
        - Я вернулся проверить, - сказал Литус. - Вдруг что-то осталось. Не хотелось бы лишиться каких-то памятных мелочей.
        - Да нет же, - забеспокоился дворецкий. - Я все осмотрел. Да и какие мелочи? У вас и утвари никакой не было!
        - И все же я посмотрю, - толкнул дверь Литус.
        Он вошел в коридор дома, который считал своим, и услышал скрежет замка за спиной. Дворецкий запирал дом изнутри. Литус обернулся и все понял. На столе возле выхода стоял его ларь, в который он ссыпал полученные из королевской казны монеты, а возле него красовались не менее десятка туго набитых кошелей. Тут же лежали две пододежных сумы.
        - Я не мог доверить это страже, - нехорошо улыбнулся дворецкий. - Решил отнести в казну сам.
        - Ну, зачем же утруждаться, - улыбнулся Литус. - Я не настолько немощен, чтобы не донести десять кошелей до казны.
        - В Бараггале деньги не нужны, - оскалил зубы дворецкий.
        - Пропусти меня. - Литус подошел к столу и стал складывать кошели в сумы.
        - Нет, - остекленевшим взглядом следил за руками бастарда дворецкий.
        - И что ты скажешь королю? - поинтересовался бастард.
        - Ничего, - ответил дворецкий, вытаскивая из ножен меч. - Ты сбежал, не явился на барку. Я тебя не видел. А когда вонь от твоего трупа достигнет носов прохожих, которые будут ходить по той улице, под которой ты обнаружил потайной ход, я уже буду далеко. Отец, которого ты ненавидел, щедро одаривал тебя деньгами. Он не виноват, что ты оказался неблагодарной и тупой тварью. Тут достаточно монет, чтобы купить домик в Самсуме и жить безбедно не один год.
        - А соглядатаи? - нащупал рукоять кинжала Литус.
        - Они ждут тебя у барки, - улыбнулся дворецкий. - Последний повез сундук с твоим барахлом. Их нет, выродок.
        Дворецкий определенно был воином. Это было ясно по тому, как он поставил ноги, по тому, как он ухватил меч. Меч, конечно, был дрянным, но, судя по клинку, повидал немало всякого, а уж если воин с таким мечом дожил до средних лет и обошелся без увечий, да еще так ставил ноги, это говорило о многом. С бронзовым кинжалом против такого меча справиться очень трудно. Однако…
        Литус оставил в покое кинжал, подхватил сумы и стал прихватывать их на теле.
        - Ты думаешь, что они заменят тебе кольчугу? - усмехнулся дворецкий и приблизился на шаг. - Я отрублю тебе оба уха и проткну переносицу, а ты даже не разглядишь сияние клинка.
        В подтверждение своих слов дворецкий сделал несколько выпадов. Его клинок и в самом деле двигался на удивление быстро.
        - Я так понимаю, что оставлять монеты и бежать к барке уже бессмысленно? - спросил Литус.
        - Иногда глупость покидает тебя, - сделал еще один шаг дворецкий. - Но глупость в теле глупца подобна крови в его сосудах. Стоит наткнуться на что-то острое, она снова тут как тут.
        - А если я выберусь на крышу, перелезу на соседнюю и спущусь по дальней стене, да еще успею добежать до короля и упаду к нему в ноги, как ты думаешь, получится у тебя с домиком в Самсуме? - спросил Литус и в то же мгновение бросился по лестнице наверх.
        Дворецкий побежал следом. Если бастард рассчитывал на его возраст, то расчет был ошибочным. Прыткость бывшего воина или даже лазутчика никуда не делась. Выбраться на крышу Литус не успел бы. Но бастард и не рассчитывал на это. Уже на первом пролете лестницы он услышал, что ни кольчуги, ни доспеха на дворецком нет, а в коридоре второго этажа Литус споткнулся и упал, чтобы метнуть кинжал ровно в тот момент, когда преследователь взметнет над ним меч. Дворецкий захрипел и рухнул на живот. От удара острие кинжала прошло насквозь и вышло из спины.
        - Ну вот, - бастард попытался унять дрожь в руках над телом того, кого он считал почти родным. - Вот я и убил человека. Кто-то из наставников сказал, что главное начать, а потом не остановишься. Вот и посмотрим.
        Все еще спотыкаясь, Литус помчался вниз, подхватил лампу, спустился в подвал, запер за собой дверь и через минуту уже был в тайном тоннеле. В тайнике оказался длинный сверток из промасленной ткани. Литус развернул его, обнаружил внутри сухое сукно, в нем узкий и гибкий меч без ножен, а также пару таких же кинжалов, несколько ножей и с полдюжины каких-то кисетов, закрепленных на сплетенном из стальных колец поясе, который скорее предназначался женщине, потому что на Литусе он застегнулся только на крайних крючках. Бастард взглянул на бронзовые петли на поясе, на меч и осторожно вставил конец лезвия в крайнюю. Не было сомнений, клинку именно там и было место. Через несколько секунд он, изогнувшись вокруг тела бастрада на все свои полтора локтя, занял свое место на поясе под курткой.
        - Вот и наследство получено, - пробормотал Литус и помчался к решетке, на которой сидела Планта.
        Она чуть слышно рыдала.
        - Я здесь, - прошептал снизу Литус.
        - Меня нашли, - сначала ойкнула, а потом заскулила Планта. - Один стражник здесь, другой куда-то ушел.
        - Эй, - раздался в отдалении грубый голос. - Бастард? У тебя еще есть возможность обойтись без неприятностей. Барка ждет тебя в порту. Вылезай. С девкой твоей ничего не случится.
        - Сейчас, - громко ответил Литус и прошептал: - Сядь на решетку.
        Она упала ему на руки, едва он сдвинул решетку в сторону. Наверху послышалась ругань, в узкий лаз начал протискиваться, изрыгая проклятья, стражник, но Литус и Планта уже бежали в другой конец тоннеля. Стражник, который ждал их у начала водостока, не успел открыть рот, как брошенный Литусом нож вошел ему в глазную впадину. Через минуту по тоннелю прибежал и второй соглядатай, но из отверстия успел высунуть только голову. Безропотный и тихий школяр в течение получаса убил троих. Планта была бледной, как полотно.
        - На войне убивают, но не становятся убийцами, - сказал ей Литус, сваливая в водосток и второе тело. - Но твой отец ни с кем не воевал. Уверен, что его зарезал кто-то из них. И даже, скорее всего, вот этим.
        Литус показал Планте кинжал, снятый с тела одного из стражников. У основания клинка и в самом деле темнела запекшаяся кровь. Планта ойкнула и повалилась на руки бастарда.
        - У нас мало времени. - Он встряхнул ее, затем раздвинул полы балахона паломника и стал привязывать на ее талию пододежные сумы. Она пришла в себя, но смотрела на него с недоумением.
        - Один кошель я оставлю себе, остальные возьмешь ты. Здесь девять кошелей с золотом. Серебра мало. Вот, у меня есть, возьми, чтобы не теребить тайник. До Самсума тебе хватит и этих монет. Вот ярлык. Видишь печати? Можешь вписать сюда любое имя. Ты была в Бараггале. Ты ведь все знаешь о Бараггале? Так вот, запомни, ты уже была в Бараггале. И теперь, окруженная почетом, возвращаешься в Самсум. Не вступай ни с кем в разговоры, ничего не говори. Если что, ты издалека, откуда угодно, ты ходила замаливать грехи отца, ты связана обетом молчания, думай! Твое имя, демон подери… Как звали мою няню? Теребра! Ты - Теребра! Сейчас ты купишь место на барке до Самсума. Отдельное место. Оно стоит пять серебряных монет. У тебя они есть. И еще останется на еду. Через неделю, через десять дней ты будешь в Самсуме. На Верхней улице, которая начинается от Башенной площади, ты купишь себе домишко. Не скупись, но и не разбрасывайся деньгами. Главное, чтобы твое окно было видно с улицы. Сделай на нем занавеску из этого балахона. Я приду к тебе. Через месяц, два. Приду.
        - А если нет? - наполнила она глаза слезами.
        - Приду! - Он закрепил на ее поясе кинжал стражника. - Если не приду в течение года - живи, как посчитаешь нужным.
        - Я буду ждать, - сказала она и вдруг обняла бастарда и ткнулась в его губы губами.
        - Иди, - скрипнул он зубами, вдыхая ее запах. - Мало времени.
        Литус опоздал на барку почти на час. Одноглазый капитан, который уже подпрыгивал на корме, схватился за сердце:
        - Что же ты со мной делаешь?
        - Ярлык потерял, - развел руками Литус. - Украли, наверное. Все перевернул.
        - Будет тебе ярлык! - рявкнул капитан. - И десять амулетов будет! Я уже с семьей простился, а он ярлык ищет! У меня десять детей, вельможный выплодок! И вон, твое место на веслах! Мне приказали, чтобы с тобой, как со всяким. Так что придется попотеть! Потом и кровью!
        Глава 18
        Рубидус
        Через день после того, как Сор и Кама оставили Фламму с ее братьями, которые скорее были удивлены, чем обрадованы появлением сестрицы, на спешившую на юг пару вылетел калб. Вирский пес несся по тропе так, как пристало калбам, с сомкнутой пастью, и Сор еще за полсотни шагов свесился с лошади, зарычал, чтобы отвлечь сухотную мерзость и сохранить коня от удара поганого зверя, который в первую очередь был приучен спешивать всадника. Калб бросился на дакита и раскрыл пасть за секунду до броска. Раскрыл, чтобы разорвать противника, но дакит оказался быстрее. Он всадил в открытую пасть меч до рукояти, вскинулся, пропуская захрипевшего зверя, который закувыркался под копыта вздыбившегося коня Камы, а затем передал уздцы испуганной лошади принцессе, после чего извлек из оскаленного нутра меч с немалым трудом. Прислушиваясь к голосам загонщиков, которые окликали калба, дакит позаботился о следах и поспешил увести лошадей к ближайшему болоту, по которому им пришлось идти до темноты. Еще через день путники столкнулись со свейским дозором.
        Сор решил не уходить на ардуусскую дорогу и держаться кирумской, которая была почти нехоженой, потому как вела на юг и петляла лесными распадками всего лишь в полусотне лиг от края Светлой Пустоши, давая надежду, что путникам удастся обойтись без нежелательных встреч. Хотя болота южнее Ардууса выбора не оставляли, порой кирумская дорога была единственным путем от одного лесистого холма до другого. Ожидания Сора оправдывались большую часть пути, дорога была пуста. К вечеру четвертого дня лошади были уже утомлены, но за спиной осталось больше двухсот лиг. Но и до второй фидентской переправы предстояло пройти лишь немногим меньше, а эскорт короля должен был ждать Сора и Каму там еще только два дня.
        - Не успеем, - сказал Сор, который словно только об этом и думал. - Через два дня с утра король Лаписа пойдет по левому берегу Малиту к Гремячему мосту, а мы еще будем в дне пути. И то, если лошадей загоним. Никакого смысла. После ночевки возьмем на юго-восток. Сразу пойдем к Ос. Может быть, на Гремячем мосту и встретимся.
        Именно на этих его словах впереди показались всадники. Их было шестеро. Уходить было некуда, вокруг тянулась кочковатая низменность, в сотне шагов от дороги переходящая в болото. Ближайший лес темнел в полулиге, и как раз из него выехали свеи.
        - Как всегда, - бросил через плечо Сор. - Ты дакитка, поэтому закрой лицо. Уходим с тропы на пять шагов правее, идем, как шли.
        - Их всего шестеро, - заметила Кама.
        - Их шестеро, - не согласился Сор. - И я плохой наставник, если научил тебя смотреть на противника свысока. Если бы их было двое или один, я бы насторожился больше, чем от того, что их шесть. Те, кто идут по этим дорогам таким отрядом, истинные смельчаки. Их нужно бояться. Обычно в дозоре двадцать воинов.
        - В таком случае они должны трястись от страха, - парировала Кама. - Нас ведь всего двое?
        - Обнажи меч, - посоветовал Сор и распустил короткую дакитскую косу.
        Кама подтянула на лицо платок, висевший на шее. Она сомневалась, что похожа на дакитку, но Сор с распущенными волосами и в самом деле выглядел устрашающе. Правда, она не видела, какие рожи он корчил свеям, но вряд ли они могли вызвать улыбку. Впрочем, в Манусе, от которого Кама не отошла до сих пор, распускать волосы и корчить рожи Сору не пришлось.
        Свеи проехали мимо, не останавливаясь, хотя головы всех шестерых поворачивались вслед за встреченными всадниками, а глаза, не отрываясь, ощупывали лошадей, упряжь, оружие, поклажу. Особенно их заинтересовал простенький свейский меч в руках Камы. Она же в свою очередь косила взгляд на их потрепанные кожаные доспехи, на перетянутые тряпьем раны, на небритые злые лица, на грязь, покрывающую измученных лошадей и одежду дозорных.
        - Не спеши, - обернулся Сор, когда свеи остались за спиной. - Держись так, как шли. Медленно идем, медленно.
        Когда спутники добрались до леса, свеи встали в двух лигах. Спешились посередине болота, начали дергать сухой бурьян и разводить костер.
        - А теперь быстро за мной, - обернулся к Каме Сор. - Ночью они придут к нам. Придется подготовиться.
        Они проскакали пять лиг, остановившись у холма, который заставил дорогу изогнуться. Со стороны Пустоши холм тонул основанием в болоте, восточнее дороги топорщил ветви непролазный, на сотни шагов во все стороны, ельник. Но и уйти с холма было некуда. С его верхушки, куда коней пришлось заводить под уздцы, Кама видела, что за лесом вновь начиналось болото. То самое, которое подпирало холм. Причем дорога через болото местами исчезала, обращаясь утыканным жердями направлением.
        - Кажется, я понимаю, откуда на свеях грязь, - заметила Кама.
        - Осталось понять, откуда на них раны, что их напугало и где остальные четырнадцать дозорных, - заметил, распуская моток веревки, Сор. - Займись костром и лошадьми, я буду готовиться к встрече.
        - Ты уверен, что они вернутся за нами? - спросила Кама.
        - Несомненно, - кивнул Сор. - До того как свеи встретили нас, они все еще чувствовали себя дозорными, к тому же не так давно их потрепали, и может быть, даже напугали. Но теперь они звери, а мы добыча. К тому же их поруганная доблесть нуждается в лечении. И мы, по их мнению, готовы этому послужить.
        - Отчего же они сразу не бросились на нас? - не поняла Кама.
        - Как раз сейчас они клянут друг друга за нерешительность, - усмехнулся Сор. - Мы, конечно же, отбились бы, но я не уверен, что обошлись бы без ущерба. А вот теперь мне хочется уладить все дело наилучшим образом. Через час стемнеет, поторопись. Но костер разводи чуть ниже по склону, чтобы он был между нами и ними. С остальным я справлюсь. Да, у основания холма, на его южной стороне родник. Если здесь и можно пить какую-то воду, то только из него. Надеюсь, в него никто не нагадил.
        Кама отвязала прихваченный у седла котелок, взяла кожаные ведра, чтобы напоить лошадей, и пошла к роднику, вспомная то, что случилось в Манусе.
        Тогда навстречу радостно орущей Фламме сначала рванулись стражники с выставленными самострелами, а уж потом и все ее братья, которых было ровно пять. Трое принцев Тимора и двое принцев Обстинара. В эскорте оказались одни мальчишки, конечно, если считать мальчишкой высокого красавца Адамаса, передавшего Каме серебряный рог. У короля Тимора были еще две дочери, но старшая, милашка Ламелла, уже два года была замужем за принцем Каутусом Скутумом и не приехала на ярмарку, оставшись с годовалой дочерью и мужем в княжеском дворце Араманы. А десятилетняя Бакка была слишком мала, чтобы раскатывать по ярмаркам с братьями, когда ее отца и мать удерживают в Тиморе важные хлопоты. Не было на ярмарке и младшего из принцев Обстинара, но радости, которая сменила удивление оставшихся, хватило бы на всех троих. Впрочем, едва Фламма успела представить дакита и его спутницу дорожными благодетелями, а Сор ответить на уважительный кивок Адамаса не менее уважительным поклоном, как рыжеволосая узрела траурные ленты на стягах.
        - За мной, - повернул лошадь к постоялому двору Сор. - Перекусим и уйдем.
        За спиной раздались рыдания Фламмы.
        Перед тем, как подъехать к трактиру, Сор направил коня к крепости, спешился, бросил уздцы Каме и коротко переговорил со стражниками. Вернувшись, покачал головой.
        - Стражи знают, что нахоритские разбойники, будто коршуны, слетелись на Аббуту, что гонят невольников в Светлую Пустошь, и даже знают, где негодяи переправляются через Азу, но делать ничего не собираются. Это не их люди, не их забота. Единственное, что удалось узнать, что и король Тимора, и король Обстинара сейчас в Аббуту. Пытаются и навести порядок, и противостоять разбойникам. Кстати, вроде бы Вигил Валор собирался короновать Адамаса королем Аббуту. Именно поэтому кортежи пяти принцев пошли на Манус. Так что может случиться третье северное атерское королевство. Хотя все ждут объединения с Ардуусом. И войны. На севере большая свейская армия. Оттого и вот эти так вольготно себя чувствуют.
        Кама проследила за взглядом Сора. У постоялого двора гоготали несколько свеев. Судя по лошадям, их было два десятка, и часть из них все еще отдавала должное угощениям в трактире.
        - Те самые, - скрипнул зубами Сор.
        - Которые осквернили родник? - поняла Кама.
        - Пошли, - холодно бросил дакит.
        Трактир неожиданно оказался светлым и просторным, и в этом просторе несколько свеев, которые продолжали наливаться квачем, и начинающие заходить в трактир тиморские и обстинарские стражники, и случайные путники не создавали тесноты, словно здание с высокими потолками и большими окнами помнило и более многолюдные дни. Сор кивнул Каме на стол напротив стойки и негромко заметил:
        - Когда-то основной торговый путь из Ардууса на Иевус шел через Аббуту. Тогда тут и село было раза в четыре больше, и трактир порой полнился, и у постоялого двора иногда стояло за сотню лошадей. Но для хозяина и нынешний наплыв редкая радость. Смотри, как забегал!
        Раскрасневшийся калам только что не подпрыгивал. Из кухонной двери уже ползли чудные запахи жаркого, а двое сыновей трактирщика, такие же краснощекие и лобастые, носились между столами, словно камни, выпущенные из пращи. Кама не успела оглянуться, как перед нею оказалось блюдо с тушеным кроликом, овощи, какие-то солености и большой кубок тиморского пива.
        - Хороший день для того, чтобы свести счеты, - загадочно улыбнулся Сор.
        - Ты хочешь наказать кого-то из свеев? - не поняла Кама.
        - Я хочу успокоить свое нутро, - объяснил дакит. - Человек должен жить в ладу с самим собой, иначе его года сокращаются. А я не храмовник, чтобы прощать негодяя. Всегда, если есть возможность, говори негодяю, что он негодяй. Если он трус, этого достаточно. Если же нет, то будь готов к тому, что он распустится, как поганый цветок. Ты не представляешь, сколько раз я жалел, что у меня нет возможности сказать мерзавцу в лицо, что он мерзавец. Но сегодня все иначе. Стража принцев не позволит свеям навалиться на нас кучей. Знаешь, о чем они говорят?
        Кама посмотрела на свеев. Они вновь все собрались за столом и, ударяя кубками о кубки, шумно горланили, расплываясь в улыбках и толкая друг друга в плечо огромными кулаками.
        - Ты ешь, - подмигнул Каме Сор и вдруг громко произнес что-то по-свейски, а когда в трактире наступила тишина, повторил сказанное по-атерски: - Негоже доблестным воинам поливать грязью страну, которой они служат. Негоже честным воинам хвастаться тем, что, получив плату за дозор, они не отдали дозору ни дня. Негоже смелым воинам хаять угощение, вылизав тарелки, на которых оно лежало. И уж тем более негоже сесть на коней и умчаться к переправе, не заплатив, уподобившись кошакам, стащившим отбивную у хозяйки со сковороды. И все только из-за того, что в трактир вошли проклятые тиморские стражники. Они испортили чьи-то планы? Ведь кто-то собирался уйти, не заплатив, но и никуда не торопясь? Или я неправильно понял свейские славицы?
        В трактире повисла тишина. Сор посмотрел на окаменевшего трактирщика, подмигнул Каме, закинул в рот кусок мяса и покачал головой:
        - Очень вкусно, дорогой. Всякий раз радуюсь твоему искусству, хотя не был уже у тебя лет пять. Держи ты трактир где-нибудь в Бэдгалдингире, я бы ночевал у твоей стойки.
        У стола свеев раздался шум. Один из воинов с грохотом отодвинул лавку, поднялся, подошел к стойке и одну за другой выложил на нее несколько монет. Только после этого он обернулся к дакиту и, скрипнув зубами, спросил:
        - Это все, что ты хотел сказать, путник со звериным лицом, или ты хочешь обвинить кого-то из нас в трусости? Я бы с удовольствием спустил на тебя одного из своих зверьков с человеческим лицом!
        - Как я могу обвинять вас в трусости? - удивился Сор. - Ведь никто из вас не сталкивался со мной ночью, так что ваша трусость пока что надежно скрыта. И в глупости я вас тоже обвинить не могу, потому как не все, что говорят уста, надо относить на счет головы. Разные части тела заставляют язык болтаться и издавать звуки. К примеру, завидовать тому, что где-то на севере двести тысяч свеев грабят, убивают и насилуют, явно заставляет не голова. Но в чем я уверен, так это в том, что никто из вас в здравом уме никогда не додумается нагадить в чистый родник, потому что тогда я должен буду предположить, что у него нет мозгов, ведь только полный придурок думает о том, что он идет по какой-то дороге в последний раз. Или я должен увериться в том, что у него слабые ноги и развязался узел на известном месте, и он не смог далеко отнести то, что выпил, от того места, где пил?
        Свей, стоявший у стойки, побагровел и перевел взгляд на своих приятелей, один из которых, тот, что выделялся и ростом, и шириной плеч, отшвырнул лавку и сделал шаг вперед, перебирая огромными ручищами древко тяжелого топора.
        - Кажется, я все понял, - обернулся к здоровяку Сор. - Конечно же у такого молодца есть мозги. Разве можно без мозгов предвидеть собственную судьбу? Вряд ли ты, парень, еще раз пройдешь мимо этого родника.
        - Это моя война, я Келер, убийца дакитских собак! - с ненавистью проревел здоровяк.
        - Что-то я не вижу дакитских клыков у тебя на шее, - с готовностью поднялся из-за стола Сор, успокаивающе махнув рукой насторожившимся тиморцам. - Это моя война, я Сор Сойга, который никогда не гадит в родники.
        - Это их война, - ухмыльнулся свей у стойки, чтобы в тот же миг лечь на нее спиной и кувырнуться едва ли не на руки трактирщику, потому что здоровяк с топором уже летел к дакиту. Сор сделал лишь три движения. Одним он задвинул Каму вместе с тяжелым стулом к окну. Вторым, выдергивая на ходу из ножен меч, сделал шаг к стойке. И третьим развернулся вокруг опорной ноги, пропуская здоровяка мимо и вытирая тряпицей клинок меча, прежде чем убрать его в ножны. Топор загремел, улетев под ноги стражникам вместе со сжимавшей его отрубленной кистью свея. Сам свей рухнул за спиной дакита, хрипя и пытаясь зажать обрубком рассеченную гортань. И трех секунд не прошло, как хрип здоровяка умолк, а ноги перестали дергаться.
        И в тишине, которая заглянула в трактир во второй раз за несколько минут, свей, стоявший за стойкой, перепрыгнул через нее и вышел из трактира прочь. Вслед за ним, один за другим, в полном молчании из трактира вышли и остальные дозорные. Вскоре за окном послышался стук копыт.
        - К переправе пошли, - кивнул, прислушавшись, Сор. - Значит, мозги все-таки есть. Ну что же, хозяин! - Дакит кинул ошалевшему трактирщику монету. - Прости за неприятную сцену, но, как видишь, ни твоя утварь, ни твои уважаемые гости не пострадали. Об одном я сожалею, что столько тяжести приходится на свея, а не на кабана, или барана, было бы больше толку. Впрочем, толк определять, хозяин, будешь сам. Топор мне не нужен, и кошель на поясе этого недоумка мне тоже не нужен, а вот простенький меч, который он не догадался вытащить из ножен, пригодится моей спутнице. И все-таки я бы убрал на твоем месте эту тушу. И, - он повернулся в сторону стражников, - закопал ее, потому как, что бы ни думали себе тиморские воины, дакиты не едят ни свежую человечину, ни приготовленную тем или иным способом.
        Ответом дакиту были бледные улыбки, но уже через несколько минут он и Кама покидали трактир. В дверях их встретила заплаканная Фламма. Она низко поклонилась Сору, затем обняла Каму и шепнула ей на ухо:
        - Моя мама умерла. Думаю, она покончила с собой.
        Кама кивнула:
        - Я уже знаю, Фламма.
        - Да, - проглотила слезы Фламма. - И вот еще, чтобы ты знала. Меня там ищут. Все ищут. Но я не вернусь. Потому что мой отец - король Тимора Вигил Валор.
        - Подожди, - не поняла Кама. - Но ведь твоя мать, да упокоит ее Энки, и королева Тимора - родные сестры?
        - Вот так! - со слезами развела руками Фламма да такой и осталась в памяти Камы. И теперь, на четвертый день после того, как Сор убил здоровяка свея, а сейчас собирается убить еще шестерых свеев, Кама окликнула его:
        - Наставник!
        Так она обращалась к дакиту только на занятиях с мечом.
        - Говори. - Он появился из темноты чуть уставший, но все еще бодрый.
        - Наставник. - Кама пыталась разглядеть в сумраке его глаза. - Помнишь, ты говорил о том, что чувствуешь свою смерть? Ты только чувствуешь ее? Или ты ее ищешь?
        Сор ответил не сразу. Помолчал, затем выдохнул, словно спазмы сжимали его грудь.
        - Она дышит мне в затылок, - наконец сказал он. - Я не ищу ее. И не пытаюсь обернуться, чтобы поймать ее взгляд. Я не могу убегать от нее, потому что нельзя убежать от собственной тени, но в тот миг, когда мне придется остановиться, она сольется со мной. Я просто иду чуть аккуратнее, чем всегда.
        - А такое уже бывало? - спросила Кама.
        - Да, - кивнул Сор. - Может быть, не так отчетливо, но не раз. Но всегда это заканчивалось какой-то бедой. Или серьезной раной, или еще какой потерей. Но потерять тебя я не могу, так что…
        Он улыбнулся. Бросил в костер ветку и посмотрел на Каму.
        - Ты была лучшей ученицей. Ученицей, о которой наставник может только мечтать. Когда-нибудь ты сможешь сравняться мастерством с лучшими мастерами дакитами. Но ты должна помнить кое о чем.
        - О чем же? - напряглась Кама.
        - Когда пройдем через эту топь, что впереди, повернем на юго-восток к лаписскому тракту. По дороге идти нельзя, нужно идти вдоль дороги, но всегда с подветренной стороны. Деревни тоже следует обходить с подветренной стороны. Когда доберешься до отрогов Балтуту, спускайся к самой воде. Минуя постоялые дворы, будь осторожна, никто тебя не должен видеть. Если прачки возятся в реке с одеждой, пережидай. На тракт не поднимайся. Почти до Гремячего моста можно дойти по галечникам вдоль среза воды. За сто шагов до моста выбирайся к воротам крепости Ос. Но постарайся остаться незамеченной. И не стучи в ворота, пока не увидишь кого-то, кого знаешь. А лучше всего обойди Северный бастион по верхней тропе и заберись на Сигнальную башню. Ты сможешь. Оттуда видно, что творится в крепости, и оттуда же легко уйти к перевалу.
        - Зачем? - не поняла Кама. - Зачем ты рассказываешь мне это, если ты рядом со мной? И зачем мне заглядывать через стену крепости Ос? Что я там могу увидеть, кроме родных лиц?
        - Не знаю, - ответил Сор. - Когда мы покидали Лапис, на его ворота кто-то прибил белого ворона. У него были ощипаны крылья. Следует ждать перьев из этих крыльев. Несчастья не раздает рука скупца, все отсыпается полной чашей. Но иногда рука вздрагивает, и отпущенное приходит частями… Ты помнишь имена тех, кто будет рад тебе в Даките?
        - Да, - кивнула Кама.
        - Тогда нам пора поспать, - решил Сор. - Не волнуйся. Когда я сплю, моя смерть тоже спит.
        Они легли в двух десятках шагов от костра, оставив у огня накрытые одеялами связки хвороста. Шорох на склоне холма послышался за полночь. Сор положил руку на плечо Камы и не дал ей шевельнуться.
        - Тихо, - прошелестел чуть слышно.
        Один за другим фыркнули два лука, и в лежащих у костра куклах задрожали стрелы. Сор шевельнулся, дернул за приготовленные веревки, и куклы тоже задрожали, словно убитых путников сводила смертная судорога. Минуту на склоне холма стояла тишина, потом послышался шорох.
        - Пятеро идут, - прошелестел Сор. - Один остался у лошадей. И этому одному предстоит умереть от страха. Но уже не здесь. И чуть позже. Тяжело одному близ Светлой Пустоши.
        Шаги продолжались. Внезапно раздался негромкий вскрик, затем стон, шум, звук падения и протяжный хрип.
        - Сначала заостренные сучья в глаза, потом крутой склон и заостренные стволы орешника в тело, - объяснил дакит.
        Тишина вновь сменилась шагами. И вновь шаги обратились громкой руганью, а потом шумом падения и визгом, переходящим в булькающий хрип.
        - Двое, - вздохнул Сор. - Тот, что обходил справа, наступил на ветвь болотной акации. Напрасно. У свеев мягкая обувь, а шипы у этого куста длиной в половину ладони. Стал прыгать и упал. Но ветвей там много. Боюсь, он истекает кровью, если еще жив. А второй наступил на болотную гадюку. Да, тот, что хрипит. Змея только-только проснулась, еще не разобралась, почему она привязана к корням за хвост, и тут такая неприятность.
        - А еще двое? - прошептала Кама.
        - Выбирают, - ответил Сор. - Между позором и смертью.
        Минуту ничто не нарушало хрип двух упавших разбойников. Затем вновь послышались шаги.
        - Выбрали смерть, - заметил Сор. - Впрочем, такая смерть неразделима с позором.
        Где-то вверху затрещали ломающиеся ветви, затем что-то ухнуло, раздался глухой удар, и вслед за этим стук копыт улепетывающего шестого всадника.
        - Все, - сказал Сор. - Теперь точно можно спать. Не забывай, что они шли нас убивать.
        …То место, где свейский дозор потерял четырнадцать человек, путники заметили к полудню следующего дня, когда, вымазавшись в тине, миновали болото. На опушке, окруженной огромными кедрами, на вытоптанных лопухах и крапиве обнаружилось кровавое месиво. Обрывки плоти соседствовали с раздробленными костями. Лоскуты одежды были смешаны с клочьями кожи и разбросанным оружием. Человеческое и конское, ткацкое, скорняцкое и кузнечное - почти все было перемешано и разодрано, поломано и смято. И поверх всего этого были видны огромные следы лап.
        - Кто это сделал? - зажала рот ладонью Кама. Запах крови сводил с ума. Запах испражнений вызывал рвоту.
        - Посмотрим, - спрыгнул с лошади и присел Сор. - Но теперь я с некоторым уважением отношусь к тем шестерым. Большинство стражников, которых я знаю, после подобного ходили бы несколько лет под себя.
        - Кто мог совершить подобное? - прошептала Кама. - Ведь отсюда до Светлой Пустоши полсотни лиг!
        - Ты точно определила, - пробормотал Сор, наклоняясь над огромными следами. - Такая мерзость могла появиться только из Светлой Пустоши. Хотя отсюда до нее уже и не пятьдесят лиг, а все семьдесят. Но это значит только то, что мы не все знаем о Светлой Пустоши. И если бы не размер зверя, я решил бы, что это росомаха.
        - Росомаха? - не поняла Кама, спрыгивая с лошади.
        - Она, - продолжил вглядываться в следы Сор. - Опасный, злобный и неуступчивый зверь. Анты на севере почему-то называют его черной куницей, но по мне, так она больше похожа на небольшого медведя. Так вот тот зверь, который оставил эти следы, похож на очень большого медведя. Если бы я сел на него верхом, то ногами бы не достал до земли. Откуда он здесь взялся? В прошлые времена…
        Щелчок раздался где-то совсем рядом, и из горла Сора вышел наконечник стрелы. Дакит взглянул на Каму, хотел что-то сказать, но захрипел и упал к ней на руки. Оперенье стальной стрелы торчало из шеи дакита сзади. За спиной Сора стоял Рубидус. Вслед за ним из-за деревьев стали выбираться другие стражники. Их было не двадцать и не тридцать. Кама сбилась со счета. Кровь из горла мертвого дакита текла ей на руки.
        - Надо же, - удивился Рубидус. - Камаена Тотум собственной персоной. И даже не хромает. А ну-ка, - он отбросил стражнику разряженный самострел, взял у него другой. Приложил оружие к плечу и отпустил рычаг. Стрела пронзила Каме правую икру. Она со стоном упала на одно колено.
        - Заматывай, - приказал ей принц Кирума. - Ты же собиралась сражаться с Адамасом с подобной раной? Давай. Я хочу посмотреть, как это у тебя получится. Быстро! Еще быстрее!!!
        Он почти визжал. И его стражники стояли рядом с ними, будто ожившие мертвецы. Кама выпустила Сора, превозмогая боль, согнулась, ухватилась за окровавленный наконечник, разрывая кожу, вытащила стрелу из ноги. Рванула полу рубахи, стала затягивать рану, из которой хлестала кровь.
        - А это хорошая мысль, - оживился Рубидус, и Кама поняла, что он пьян. Пьян или потерял рассудок. - Мы тут несем дозор, сражаемся с чудовищами, и никаких развлечений. А почему бы нам не провести фехтовальный турнир по правилам борцового? Голыми! Я готов!
        Принц начал распускать завязи на куртке и уже на второй запрокинул голову и высоким голосом выкрикнул недоуменное:
        - Неужели никто не поможет принцессе Лаписа раздеться?
        - Ты убил моего наставника, - с трудом произнесла, выпрямившись, Кама.
        - Этот зверь был твоим наставником? - удивился Рубидус.
        Стражники подошли к Каме и начали срывать с нее одежду.
        - Он родственник моей матери! - повысила она голос.
        - И твой тоже? - горько покачал головой Рубидус. - То есть и вы оба тоже немного звери? Ну что же, тогда сразу после турнира нам придется поохотиться на тебя, прекрасная Камаена Тотум. Не обессудь. И кольчугу с нее снимайте! Все! Режьте ткань! Ну быстрее же! Сколько я могу ждать? И амулеты тоже! Тут ей некого страшиться!
        Стражники разошлись. Обнаженная Кама осталась стоять против раздетого по пояс Рубидуса, принца Кирума.
        - Замечательно, - произнес он, рассматривая ее. - Кажется, я совершил глупость, испортив твою ножку. И в тот раз, и в этот. Но тогда тебе просто повезло, а везение не может приходить раз за разом. Иногда оно уходит вовсе. А приходит к тем, кто к нему готов. Вот я оказался готов. Я больше пяти лет в дозорах! Вот ты и твой зверь меня не услышали? Не услышали?
        Кама поежилась от холодного ветра, вдохнула весенний воздух. Да, над окровавленной опушкой висела магия. Но это не была магия Рубидуса. Это была магия зверя. Он глушил чувства. Не поэтому ли она оставалась равнодушна и к собственной наготе, и к боли, которая рвала ее ногу? Тогда отчего она следит за каждым движением Рубидуса? Сможет ли она сделать то, что сделать необходимо?
        - Эй! - заорал Рубидус. - Кто-нибудь! Затяните ей ногу, да как следует, а то праздник будет испорчен. Остановите кровь. И дайте ей меч! Да хоть возьмите у этого дакита, а то настоящий атерский меч она не поднимет. И лошадей, лошадей отгоните, мешают! Кстати, Кама, серебряного рога за этот бой не обещаю. Это ведь не вельможный турнир, красотка, а настоящая схватка. Понимаешь?
        - Это моя война, я Камаена Тотум, принцесса Лаписа! - подняла она меч дакита над головой и едва не упала. Правая нога онемела и почти не слушалась ее.
        - Ну, ты… - расхохотался, смахнул набежавшую слезу принц Кирума. - Ну ладно. Я даже расчувствовался. Это тоже моя война. Моя война, я Рубидус Фортитер, будущий правитель Кирума! - заорал он, поднимая над головой меч. - Что последующую охоту не отменяет. Но ты не волнуйся, я постараюсь тебя не сильно порезать, чтобы ты выдержала нашу охоту с достоинством. С честью! И охотиться на тебя буду первым. Правда, на этом твоя честь и закончится. Так что настраивайся! А пока покажи, что ты там вытворяла на арене Ардууса?
        Волоча за собой ногу, Кама отошла от тела дакита. Стянула с меча Сора ножны, отбросила их в сторону. Рубидус выдернул из ножен свой меч, перебросил его из руки в руку, скользящей походкой стал обходить ее по кругу. Нет, он не был пьян. Скорее всего, он был болен. Но не той болезнью, которая мешает двигаться. Той, которая случается, когда мерзость внутри человека закипает и застилает ему глаза. Теперь главное, чтобы не подвела нога. Не подвела именно теперь, всего-то и нужна пара секунд, если не доля секунды. Значит, нужно убрать боль и подчинить себе ногу. Заставить ее сделать нужный шаг или два шага. Найти в себе силы. А если сил нет, отыскать уже полузабытый холод в груди и опустить его к ране. Или разжечь из этого холода пламя, которое должно поселиться в руках и ногах, потому что Сор Сойга лежит мертвый рядом, мать и отец ждут принцессу в крепости Ос, Игнис Тотум едва не оказался мерзавцем, вот таким, каким оказался Рубидус, и какое же счастье, что она не успела раздеться перед этим красавчиком сама…
        Рубидус Фортитер сделал два быстых шага к замершей на одной ноге принцессе, развернулся и приготовился с оборота подрезать ей сухожилия на коленях или лодыжках, но неожиданно оказался с нею лицом к лицу, успел удивиться и вдруг почувствовал, что горло его саднит, а когда увидел на клинке кровь, понял, что уже поздно чувствовать, и опрокинулся навзничь.
        Кама оперлась на раненую ногу, поморщилась от боли и посмотрела на стражников. Они бежали прочь. Усмехнувшись трусости гвардейцев поверженного принца, она обернулась и окаменела. В двух шагах от нее стоял уродливый зверь, который одновременно напоминал и куницу, и медведя, и огромную, выросшую до размеров лошади, крысу. Зверь втянул ноздрями воздух, оскалил огромные зубы и шагнул к Каме, обдав ее трупной вонью. Она замерла.
        - Вот и все, - раздался противный и тоненький голосок, в котором она узнала собственный голос.
        Зверь наклонил голову, сузил ужасный огненный взгляд, затем вытянул морду, лизнул Каму в грудь и, ободрав ей бок жесткой, покрытой роговыми бляшками шкурой, неторопливо потрусил за убегающими стражниками.
        Глава 19
        Аббуту
        Принцы смотрели на Фламму так, словно она была заражена какой-то болезнью. Или как будто они были заражены, обречены на смерть и вот встретили такую же обреченную, которая несет на себе часть вины за то, что вскоре произойдет и с ними. Впрочем, это ей могло показаться. Главное, что ей не показалось, так это траурные ленты на стягах королевских домов. Но слезы, которые хлынули из ее глаз, были не только слезами горя, но и слезами облегчения, ибо она знала, что это должно было случиться, знала, как бы ни старалась выбросить дурные мысли из головы. Во всяком случае, именно мать настояла, чтобы она уходила из города. Выгнала служанок, закрыла двери, увела Фламму в комнату, где висели королевские наряды, и прошептала ей на ухо:
        - Уходи?
        - Почему? - только и смогла вымолвить Фламма.
        - Убьет, - прошептала мать. - Ненависть застилает ему глаза. Я бы прокляла тот день, когда ты появилась на свет, или тот день, когда я позволила прежнему чувству одержать вверх над рассудком, но именно благодаря этому у меня есть ты. Поэтому - уходи. Будет страшно.
        - А ты? - всхлипнула Фламма.
        - Королева не может уйти от собственного королевства, - улыбнулась ее мать. - Мы неразрывны. И куда я уйду? В Тимор или Обстинар? Он раздавит их. А так, он раздавит только меня и, может быть, его.
        - Его? - напряглась Фламма.
        - Вигил Валор, - прошептала Тричилла Арундо, урожденная Кертис, которая воспитывалась при королевском доме Тимора и все детство провела вместе с родной сестрой и двумя братьями в объятиях детей старого тиморского короля, в том числе в объятиях юного Вигила Валора, который, тем не менее, сделал женой не ее, а Армиллу. Впрочем, сначала Тричиллу сосватал самый завидный жених Анкиды - Пурус Арундо… Так что… - Так что ты, Фламма, все равно дочь короля. Но другого. И этого другого надо предупредить. Уж не знаю, как он вывернется, от Армиллы вывернулся как-то, она простила его, может быть, и простила меня, а вот как вывернется от Пуруса, не знаю. Вигил Валор совершил глупость всего один раз в жизни, но благодаря этой глупости есть ты. Вигил Валор очень хороший король, Пурус Арундо мечтал бы, чтобы каждой частью его царства правил такой король, как Вигил. Но ненависть сильнее рассудка. Но ты предупреди и не думай больше ни о чем, спасай себя.
        - А ты? - снова всхлипнула Фламма.
        - Я люблю тебя, - только и смогла произнести королева.
        И вот Фламма возле своих братьев, ее мать мертва, а впереди дорога, которая ведет неизвестно куда. Кама и ее верный спутник Сор Сойга в мгновение стали вчерашним днем, и даже наскоро выплаканные у постоялого двора слезы оказались не в состоянии сделать этот вчерашний день сегодняшним, и только странная сила, которая вдруг показалась Фламме в силуэте принцессы Лаписа явственной и безусловной, заставила ее стоять у неказистой крепости Манус и высматривать на кочковатой равнине силуэт Камаены Тотум. Прошлое уходило от нее, не обещая ничего взамен.
        Ей выделили комнату в одной из башен замка, сановные особы не могли остаться вне защиты крепости, но уже ранним утром прогудела труба, быстрый завтрак превратился в еду на бегу, вода в кувшине для умывания оказалась холодной, но уже более веселые лица братьев вокруг и дорога, которая не казалась столь опасной, как еще вчера, примиряли Фламму с ее неизвестным будущим минута за минутой. Затем рядом с ней оказался Адамас, который дал знак стражникам и братьям, и их оставили одних, кто-то придержал коня, кто-то поторопился вперед.
        - Что с Камаеной Тотум? - спросил ее Адамас. - Ты была рядом с ней на турнире.
        - С ней все в порядке, - ответила Фламма, с трудом сдерживаясь, чтобы не признаться, что дакитка с закрытым лицом, с которой она обнималась у трактира, и есть Камаена Тотум.
        - Надеюсь, - кивнул Адамас, который никогда не страдал болтливостью. - Теперь слушай меня внимательно. Я знаю о тебе больше, чем ты можешь подумать. И каждый из твоих братьев знает о тебе больше. Поэтому не нужно ни признаний, ни вопросов, ничего. Над Тимором и Обстинаром нависла беда. И не думай, что это ты или воля Пуруса Арундо. Но если на эту подводу, которую мы тащим с большим трудом, ляжет еще одна маленькая беда с рыжими волосами, наши лошади могут надорваться.
        - Я поняла, - прошептала побледневшими губами Фламма. - Скажите только, куда мне пойти, и я пойду, и вы никогда не вспомните обо мне. Только мне нужно увидеть короля. И предупредить его.
        - Ты никуда не пойдешь, Фламма, - смягчил голос Адамас. - Я не знаю еще, какое решение примет король, у него сейчас забот больше, чем у кого бы то ни было. Но ты никуда не пойдешь. Ты моя сестра, ты сестра моих братьев. В тебе наша кровь. Все, что я хочу, это чтобы ты осталась жива. И чтобы беды, которые неминуемо падут на нас из-за тебя, не были слишком тяжелы. Поэтому успокойся и делай то, что я скажу. Вот платок. Спрячь свои роскошные волосы под ним. На берег сходи последней, стой в стороне и жди. Все образуется.
        В полдень кортеж встретил посыльных короля, затем сквозь сплетение ветвей блеснула вода, на той стороне реки раскинулся Аббуту, поражая количеством заостренных кровель жилых домов и округлых куполов древних храмов, у воды уже суетились гребцы на широких плоскодонных барках, а на той стороне толпились встречающие, и среди них, кажется, сверкали одеяния короля и королевы.
        Фламма сошла на берег последней, как ей и было сказано, благо лошадь ее вывели слуги, да и ей казалось, что уже и нет у нее лошади, ничего у нее нет, кроме платья, что было на ней, подаренного клинка (так Вигил Валор его передал для дочери или кто-то еще? Ведь не успела спросить у матери!) и платка, переданного Адамасом. Толпа постепенно схлынула, Фламма осталась одна. За спиной гребцы переругивались с лодочником, бродячая собака пробежала мимо, где-то в отдалении раздался звон колокола.
        - Нахориты совсем обнаглели, - заскрипел дряхлый старик с одной из подъехавших к переправе телег. - Опять какую-то деревню выжгли. Но ничего, наместник наведет порядок. Слышала, какую-то штуку затеяли южные атеры с этим… как его… - Старик стянул с головы колпак, почесал спутанные клоки волос… - Великим Ардуусом! Мы уж тут все думали славить короля Адамаса, а получили наместника - брата короля Тимора Валора - Милитума. Знаешь его?
        Фламма, которая уже готовилась простоять на берегу до темноты, наконец поняла, что старик обращается к ней, вздрогнула и на всякий случай замотала головой.
        - А что на дне этой реки, знаешь? - прищурился старый. - Знаешь?
        - Нет, - наконец выдавила из себя Фламма. - Чего ты хочешь от меня?
        - А надо знать, - покачал старик головой, словно уличил девчонку в неблаговидном поступке. - Потому что этот город, Аббуту, проклят. Очень давно, еще до битвы при Бараггале, то есть при старом летоисчислении, здесь была земля Валы. Сейчас валов тут почти не осталось, в основном нахориты, которых нахориты же и грабят да уводят в неволю. А раньше это были земли валов. Вала была сильной. И столицей ее был древний, удивительный и прекрасный Хатусс. Но в то же самое время, еще задолго до того, как империя Лигурра покорила полмира, та самая, которая сломала хребет Лучезарному, была другая империя - Аккада. А всякая империя, как цветок. Пока она бутон - она крепкая и твердая. Но стоит ей распуститься, показать всю свою красоту, жди - осыплются лепестки и придет время сбора плодов. Вот тут, на этом самом месте, Аккада расцвела. За тридцать восемь лет до того, как данайский царь Эней разбил последнее аккадское войско при Эбаббаре. Где теперь Аккада? Нет ее. И сами аккадцы подобны странникам, которые не помнят родства и забывают собственный язык. Но здесь… В четыре тысячи восемьсот пятьдесят пятом году от
времен великого потопа, через тысячу восемьсот пятьдесят пять лет после падения Бледной Звезды, за шестьсот сорок пять лет до битвы при Бараггале Аккада все-таки покорила Хатусс. Не с первого раза, положив тут не одну армию, но покорила. Опустошив Валу и отогнав ее жителей на север в холодную Этуту, - покорила. Покорила, вырезала всех жителей до последнего грудного ребенка. Разрушила до основания все здания. А затем перекрыла русло Азу и затопила город. Теперь Хатусс на дне реки. А Аббуту, построенный завоевателями рядом, - проклят навеки. Поняла?
        Фламма стояла, открыв рот.
        - Рот-то закрой, принцесса, - хмыкнул старик и выудил из-под рубища бледно-голубой ярлык. - Я Декрепитус, бывший мастер северной башни Тимора, а ныне твой покровитель и защитник. Садись на телегу да меч свой спрячь, не ходят девчонки в Аббуту с мечами. И не слишком рожу-то криви на мою одежду. И тебе что-нибудь такое же справим, теперь ведь как, чем гаже, тем глаже. Захочешь жить, и в дерьмо нырнешь, да затаишься. Да запомни, девка, теперь ты никакое не Их Высочество, а обычная тиморка. Тебя теперь Аксиллой зовут. Ты дочь моя. Маленькой тебя мамка увезла в Махру, а теперь мамка померла, тебе деваться и некуда. Поняла, Аксилла?
        - Поняла, - растерянно прошептала Фламма. - Мне с королем поговорить надо.
        - С королем поговоришь, - кивнул старик. - Но чуть позже. А еще с кем - ни-ни. Потому что ты немая. Поняла?
        - Поняла, - прошептала Фламма.
        - Не так, - сдвинул брови старик. - Поняла?
        - У-у-у-у, - послушно замычала девчонка.
        - Вот, - удовлетворенно кивнул Декрепетус и добавил: - Слушаться меня беспрекословно. Но не сильно бойся, в лачуге жить не будешь. До Тимора доберемся, а там король решит, что делать. Горных деревенек много, пересидишь где-нибудь гадкие времена. И вот еще что, я тебя не обижу, принцесса, но ущемлять буду, здесь тебе не Ардуус. Так вот, терпи. Все, что я замыслил, все с разрешения и при попустительстве твоего папеньки - Вигила Валора. Поняла?
        Не стала больше мычать Фламма. Кивнула и почувствовала, что глаза полны слез.
        Старик привез девчонку в грязный трактир на окраине Аббуту. Поднялся с нею на второй этаж, крикнул служке, чтобы согрел воды, и уже там заставил надавнюю принцессу Ардууса снять с себя все, и пока Фламма сидела, закутавшись в серую простыню, перебрал ее вещи, откладывая все, что могло напомнить о вельможном прошлом. Последним Декрепетус рассматривал меч. Подержал его в старческих, но неожиданно ловких руках, ловко выдернул из ножен, приложил клинок к щеке, долго щурился, потом убрал его в ножны.
        - Помню этот меч, - пробормотал он вполголоса. - Мы тогда ходили к Этуту. На север. В семьдесят пятом году это было. Я еще был крепок. Король Вигил только-только женился, а король Аггер, твой дядюшка, догуливал последние холостые годки. А тут пришли слухи, что тех невольников, что свеи собирают по обстинарским, тиморским и валским селам, воруют, можно сказать, они гонят в одну бухточку между Шуманзой и Хатуссом. Я не говорил? Да, валы новый Хатусс построили, на севере, конечно, не в ту масть, да не в тот размер, но все-таки. Ну вот, собрали мы две дружины и пошли на север. Вигил и теперь ловок, а в те годы равных ему севернее Азу не было. Во всяком случае, он так думал. Пришли мы, нашли бухточку, порубили охрану свейскую, их там немного было, человек тридцать. Отправили с провожатыми людишек домой, две сотни, как-никак, несчастных горемык к жизни вернулись, да вот и решил Вигил дождаться покупателей на этот рабский товар, скоро они должны были появиться. И вроде как не много их должно быть. Чуть ли не десяток всего. Еще удивились мы, надо же, не боятся идти в таком составе и мимо свеев, и через
антские земли. А нас там еще полсотни осталось, чего не порубиться, дело-то молодое. Ну вот, значит, пристает к берегу барка. На веслах - рабы. Их потом тоже освободили, но это отдельная песня. Команда - те самые десять человек. Трюм, судя по осадке, пустой. Как раз под две сотни горемык. Ну и что тут сказать, барка на якоре, десяток воинов идут к сараю, где товар должен томиться. У входа один из наших в свейской одежде расхаживает. Подходят они ближе, и мы видим, что все десять не совсем люди. Дакиты. А один так и вовсе - даку. У тех лица слегка на звериные скашивают, ну там, глаза, скулы, клыки, а этот ну чисто зверь. Песья морда, что ты будешь делать. Плечи зато, как два моих разворота, да и то по тем временам, а по нынешним - все четыре. Идет, покачивается, ну чисто плывет над тропой. Ну, короче, почувствовали они неладное, и началась сеча. Нас пятьдесят, их десять. У нас самострелы, из которых мы пятерых срубили сразу. Так вот те, что остались - пятеро - положили наших сорок пять человек. Смотри.
        Старик потянул в сторону рубаху и показал криво сросшуюся ключицу и шрам в половину груди.
        - Я после той схватки стал мастером башни, а до того дружинным ходил. У короля Аггера с тех пор на правой руке трех пальцев нет. У короля Вилора - шрам на левой руке. А не было бы щита, что на куски разлетелся, так и руки бы не было. Да и… Всем досталось. А если бы не самострелы, которые добили этих пятерых, так и никто бы из нас не уцелел, потому как вот эти сорок пять пали, пока стрелки пружины на самострелах натягивали. Да и от стрелков-то осталось трое. Двоих ножами взяли. За три десятка шагов! Я-то из сорока пяти был, срубили меня, выполз потом из-под трупов. Всего нас с Их Величествами семеро выжило. Пятеро на ногах устояли, еще двое - я и один паренек из Обстинара без руки. Вот этот меч, он как раз того даку. Я его далеко убирать не буду. Подарок великий. Но и тебе не дам пока. Замотать его надо.
        - Как замотать? - не поняла Фламма и тут же осеклась, прикрыла губы рукой.
        - Правильно, - ухмыльнулся старик. - Хочешь притворяться с толком, притворяйся, когда и рядом никого нет. А заматывать легко. Я сейчас растворец один разведу, из твоего тряпья дорогого ленты нарежу, вот шелк как раз и сгодится. Кунай в раствор да заматывай. Только гарду снять придется, ну да она маленькая тут, я ее у основания ножен прихвачу. К утру подсохнет, еще раз промажем, и получится яблоневый сук. Кривой и легкий. Ежели ножом ковырять не будешь, и не отличишь. Меч-то легкий, узкий, чего там. В старые времена угодники так кинжалы прятали, прикладывали к ножнам тростину и мотали сверху. Получался посох с тайником. Управляться-то можешь хоть чуть-чуть?
        Фламма закивала.
        - Ну, и управишься, - согласился старик. - Ножичек у тебя с собой будет какой-нибудь. Нужда приспичит мечом помахать, резанешь по ткани, и все сладится. Ясно? Правда, прихрамывать придется научиться, раз уж подпорка имеется. Но хромота, она полезная штука. Вроде ты и не человек, а полчеловека. А уж если уродство какое имеется, так и еще лучше. Это что у тебя?
        Потянул за шнурки, вывалил из туго набитого кисета мешки и мешочки, свертки и сверточки, бутылочки и иголки, тряпочки и тонкие шелковые нити, тонкие ножи, камешки, порошки и что-то еще, раскатившееся по войлоку.
        - Снадобья, - шмыгнула носом Фламма. - Приблуда разная лекарская.
        - Так ты принцесса или лекарка? - не понял старик.
        - Да и сама уж не знаю, - прошептала Фламма. - То принцесса, то неизвестно кто. Что-то должно быть, что только от меня зависит? Вот, упражнялась с целительством. Софус, маг ардуусский учил. Сама… кое-что разузнала. Ходила за дозорными в ардуусской палате, раны зашивала поганые, лихорадку выгоняла, кровь чистила, разное приходилось…
        - А магию пользовала? - прищурился старик.
        - Зачем? - не поняла Фламма. - Магия в этом деле - крайний случай. Бедолага сам должен карабкаться к жизни, а не то свалится в смерть, когда целителя рядом не будет, и никакая магия не поможет. Магия в целительстве как долг, берешь мало, отдаешь много, да еще должен остаешься.
        - С магией всегда так, - с интересом заметил старик, собирая снадобья обратно в мешок. - Конечно, если ты не умелец. Так и с оружием то же самое. Пока ты не мастер, хоть обвешайся мечами, если кто первый и посечется об их лезвия, то ты сам. Ладно, травы и приблуду твою оставим. Скажешь, что в Махру целительству обучалась, там народу всякого полно, все языки собрались, никто не уличит. Да что там скажешь, промычишь, кому надо, тот поймет. А все прочее в мешок и в обоз короля до лучших времен. А теперь давай-ка.
        Неожиданно легко встал с топчана, шагнул к Фламме, скинул с ее затылка простынь, поймал в кулак несколько прядей и вдруг защелкал ножницами. Хотела Фламма вскрикнуть, да не смогла. Слезы задушили, но руки у старика оказались сильные и цепкие. И пяти минут не прошло, как пышные волосы Фламмы, словно срезанные языки пламени, лежали на постели. Старик покачал головой, покряхтел, затем завернул волосы в какое-то тряпье и бросил в камин, что истлевал углями тут же. Запахло паленым.
        - Цыц, - погрозил пальцем девчонке старик и вытряхнул из мешка простую серую одежду. - Сейчас слуга принесет теплой воды, я приберу твое старое тряпье и отнесу вниз. Там уже ждет посыльный, отправит твое богатство в обоз. Ты тут устраивайся, ополоснись да одевайся. Не реви попусту. Жива, уже хорошо. И сломанное срастается, а неломаное растет и не заморачивается.
        За полночь Фламма почувствовала прикосновение. Вздрогнула, подумала грязное, села, потерла слипшиеся от вечерних слез глаза, придвинула чадящую на столике масляную лампу и вдруг захлебнулась слезами снова. На ее постели сидела королева Тимора Армилла. Рядом терла глаза десятилетняя Бакка. Секунду смотрели все трое друг на друга, а потом вдруг бросились навстречу, обнялись и плакали долго и безутешно. Армилла гладила неровно постриженную голову племянницы и шептала что-то невнятное, приговаривала, что сестра ее, Тричилла, всегда была дурехой, потому как нельзя давать волю чувствам, но так, если выбирать, что важнее, обида или любовь, только дура обиду выберет, тем более что и Тричиллы уже нет, и времена настали такие, что ни вздохнуть, ни поперхнуться.
        - Король, - прошептала Фламма.
        Хотела сказать - «отец», но не решилась.
        - Король в опасности! Мама просила передать, что Пурус убьет его.
        - Я знаю, - дрогнул голос Армиллы. - Вигил тоже знает. Ну ничего, как-нибудь убережемся. Даст Энки, Пурус остынет, отойдет. А там посмотрим. Сейчас важнее тот ужас, что на севере. Если Шуманза падет, нам очень трудно придется, очень. Без Ардууса мы со свеями не справимся. Не то что Аббуту оставим, но, может быть, и Обстинар. Укрепляем сейчас тиморский замок, городские стены, но в случае осады долго мы там не продержимся.
        - И что же делать? - всхлипнула Фламма, и в унисон ей тут же зарыдала Бакка.
        - А что делали те, кто встал против Лучезарного полторы тысячи лет назад? - вытерла слезы Армилла. - Вставали и сражались. Разве кто-то из них надеялся остаться в живых?
        - А разве кто-то остался? - спросила Фламма.
        - Мы, - пожала плечами Армилла. - Наши предки.
        - Но ведь мы воевали на противной стороне! - прошептала Фламма.
        - Наши предки, - покачала головой Армилла. - Ослепленные, обманутые, зачарованные. Заплатившие за ту сторону полную цену. Теперь мы на своей стороне. На стороне Ардууса, что бы ни случилось. Ты понимаешь?
        - А как же я? - еле слышно выдохнула Фламма.
        - Не все так просто, - призналась Армилла. - Король Аггер уже ушел с сыновьями и дружиной в Обстинар. Я пока задержусь с Баккой и сыновьями здесь, в Аббуту. Потом здесь останется брат Вигила - Милитум. Адамас будет ему помогать, но наместником станет дядя. Думали короновать Адамаса на Аббуту, но Пурус Арундо наши планы изменил. Адамасу вскоре придется возвращаться в Ардуус.
        - Зачем? - не поняла Фламма.
        - За титулом герцога, - усмехнулась Армилла. - И на освящение великого царства. А пока и тут полно забот. Нахоритские шайки гонят людей в Светлую Пустошь. Вряд ли для того, чтобы возделывать там поля. Да и свейские дозоры не просто так уходят на север, с каждой лигой обращаются в разбойников. Так что придется потрудиться. К счастью, войско Касаду недалеко. Да, мы с ними не ладили когда-то, и вряд ли замиримся надолго, но сегодня враг у нас общий.
        - Мы выстоим? - спросила Фламма.
        - Выстоим? - задумалась Армилла. - Если падет Шуманза, если будет разбит Касаду, а свеи не пойдут на прайдов и на юго-запад, то они добьют валов и двинутся к нам. И тогда… Народ Аббуту пойдет в Ардуус, а мы… Мы будем осаждены в Тиморе. И будем уповать на Пуруса Арундо. А ты….
        Армилла поймала взгляд Фламмы, прижала ее к груди.
        - А тебе нужно исчезнуть. Слишком много соглядатаев в Аббуту. Но ты уже почти исчезла. Слушай Декрепитуса, он мудр той мудростью, которая происходит от шишек, шрамов и бедствий. Я пришла не просто так. Кое-что мы решили изменить. Король Вигил через час с малой дружиной в два десятка лучших воинов возвращается в Тимор. Отсюда больше двухсот лиг, но на хороших лошадях за три дня, а то и раньше он доберется, а там он знает в лицо каждого горожанина, и каждый знает друг друга. В замок и крыса не проберется. Там он будет в безопасности, и если погибнет, то вместе со своим городом и со своим народом. Мы решили спрятать тебя в одной из сторожек на летних пастбищах, но пока ты отправишься с ним.
        - С ним? - вспыхнула Фламма.
        - Да, - кивнула Армилла. - Но ты не будешь пытаться заговорить с ним, пялиться на него, приближаться к нему. Ты и Декрепитус - обычные путники. Держитесь в отдалении. Если видите любых встречных - придерживаете лошадей. Вы не с королем. В опасности вас дружина не оставит, без опасности будет поджидать. Ясно?
        - Ясно, - закивала Фламма.
        - Тогда одевайся, - улыбнулась Армилла. - Надеюсь, Энки не оставит тебя своей заботой. И запомни, что бы ни случилось, теперь ты Аксилла.
        Через час Фламма была готова. Принесенная Декрепитусом одежда была грубой, но ладно сшитой и чистой. Голову Фламма повязала платком, сверху накинула капюшон плаща, за спиной закрепила дорожный мешок, потопала, проверила башмаки. Долго в них, конечно, не походишь, но нога в стремя войдет, и то ладно. Лишь бы лошадь была покладистой.
        В дверях появился старик. Окинул девчонку взглядом, довольно хмыкнул, бросил блеснувшую серебром монету.
        - Выбирай, на какую ногу удобнее хромать, да закладывай под пятку. На привале ногу не собьешь, зато привыкнешь. А вот и палка. Ножик-то я у тебя видел, так что палкой и обойдешься.
        Фламма поймала брошенную ей палку, удивленно повертела ее в руках. И в самом деле ее меч теперь напоминал яблоневый сук. Такой же на ощупь, на запах, даже сучки и побитости видны. И легкий. Не сразу и определишь, с какой стороны рукоять. Вот только теплый…
        - Пришлось над очагом подержать, - буркнул Декрепитус в ответ на вопросительный взгляд. - Времени было мало. Отшлифовать успел, даже сучки нарисовал, а сушить только огнем выходило.
        - У тебя золотые руки, - восхищенно молвила Фламма.
        - Были б золотые, я б отрезал бы по фаланге в год и горя не знал, - расплылся в улыбке старик.
        К границе Тимора отряд подошел ранним утром второго дня. Начавшиеся уже предгорья гор Хурсану, высотой и белизной вершин с которыми не могли сравниться горы Балтуту, в глубокой расщелине пересекала горная речка. У моста отряд остановился. На противоположной стороне высилась подновленная каламская башня, но стражников видно не было.
        - Если пьяны, то и сотней плетей не отделаются, - ехидно сообщил Фламме Декрепитус, который был приятно удивлен, как его вновь приобретенная дочка держится в седле и переносит тяготы дороги. Фламма же сожалела теперь только об одном: за день пути рядом с королем она не только не сказала ему ни слова, но даже ни разу не поймала его взгляд.
        Один из дружинных спрыгнул с лошади и повел ее через узкий деревянный мост под уздцы. Фламма оглянулась. Тот берег, на котором они теперь остановились, был пуст. На несколько лиг во все стороны тянулись пастбища, но сейчас они все еще были голы и сухи. Противоположный берег вздымался заросшими лесом увалами, но и там до ближайшего леса было не менее пары лиг.
        - Нет засады, - покачал головой Декрепитус. - Все видно во все стороны. Но дозор должен быть. А тут ни лошадей, ни дозорных. Непорядок. В реку они свалились, что ли? Тогда никаких следов не найдешь. Тут пропасть - три сотни локтей! Собак пастухи специально натаскивают, чтобы овец к ней не подпускали.
        - Нет никого, - крикнул из башни стражник. - Ни лошадей, ни воинов. Ушли почему-то. Кострище холодное.
        - Ладно, - ответил король. - Девять стражников и мастер стражи на ту сторону. Осмотрите все еще раз. За башней распадок.
        Копыта лошадей застучали по мосту.
        - А знаешь ли ты, девица, - начал свой обычный разговор Декрепитус, - что вся земля севернее Азу называлась у каламов земля Эдин?
        Фламма не успела ответить. В полной тишине и утреннем безветрии деревянный мост вдруг заскрипел, зашевелился, отвалился от края пропасти и рухнул, пойдя в сторону и разбившись о ее противоположный край. И в ту же секунду откуда-то из провала полезли свеи, полезли, как тараканы, разрядили самострелы в оставшихся с королем десять воинов, а потом схватились за топоры и ринулись на тех защитников короля, что успели обнажить мечи. Фламма оглянулась, увидела хрипящего Декрепитуса со стрелой в горле, наклонилась, чтобы схватить притороченную к седлу палку, услышала, как очередная стрела просвистела у нее над головой, и вывалилась из седла, потому что ее лошадь задрожала и стала припадать на круп.
        - Арас! - услышала Фламма грубый голос. - Я же сказал, не калечить лошадей.
        Лошадь упала.
        - Отстань, брат Микил, - был ему ответ. - Лучше собери остальных лошадей. А эту мы сожрем. Или ты хочешь, чтобы я опять питался человечиной?
        Они говорили по-свейски, но Фламма сквозь охвативший ее ужас их понимала, дозорные, которых она пользовала целительством, тоже говорили по-свейски. Но откуда они взялись? И что случилось? Почему все произошло так быстро? Вон, на том берегу за разрушенным мостом стоят десять воинов Тимора, стоят, будто каменные истуканы, и ничего не могут сделать. А с этой стороны реки два или три десятка свеев собирают лошадей, обыскивают трупы, снимают все ценное, а тела сбрасывают в пропасть.
        - Эй! - послышался голос. - А король-то еще жив!
        - Так и надо, - буркнул Микил. - Я ему пропорол брюхо да подсек руки. Скажи ему по-вирски, что его смерть заказал король Ардууса. Да не ори, эти дурни на том краю пропасти не должны услышать. Мы пока еще не воюем с Ардуусом, наши воины в его городе.
        Свей поднял за плечи раненого короля и прошипел ему что-то прямо в ухо. Вигил вывернулся и плюнул убийце в лицо кровавой слюной.
        - Микил! - раздраженно крикнул свей. - Он плюнул в меня!
        - Добей, - равнодушно бросил вожак.
        Глухой удар и последний протяжный стон возвестили о том, что Фламма стала сиротой. Она словно окаменела, сжалась в комок за бьющей в агонии ногой лошадью.
        - Как наши? - спросил кто-то.
        - Хорошо, - был ответ. - Трое ранены, один опасно. Кровь не можем остановить. Пока зажимаем.
        - Э! - услышала Фламма голос над головой, скорчила лицо в гримасу, выпрямилась и захромала, заковыляла в сторону, опираясь на палку. - Да тут девчонка. Страшная, с перекошенной рожей, да еще хромая. Она вроде как не из отряда? И лошади другие, и старик с ней был. Попутчики, наверное. Что с ней делать-то?
        - Женись! - гаркнул кто-то, и хохот грянул из десятков глоток.
        На том берегу реки стражники Тимора сели на лошадей и поторопили их к горной дороге.
        - Убей ее, если уродина, - приказал тот, кого называли Микил. - Или брось в пропасть и посмотри, как полетит.
        - Убить? - подхватил Фламму за шиворот и поднял на вытянутой руке Арас.
        - Я лекарь! - закричала она что было сил, с трудом выговаривая свейское слово. - Я лекарь!
        - Лекарь? - скривил губы Арас, снял с лица свободной рукой светлую прядь длинных волос и обернулся к брату: - Микил! Ты слышал?
        - Слышал, - ответил такой же белокурый крепыш. - Ну так отнеси ее к раненому да скажи, что времени у нее час, и если он умрет, то она станет такой же птицей, каким окажется лекарем. Пропасть рядом.
        Глава 20
        Вода
        Игниса выносили на палубу и клали на бок, чтобы он не захлебнулся собственной рвотой. Пока лежал, он смотрел на воду, на край Светлой Пустоши, подходивший к самому берегу Му, и думал, что там, в холоде, куда его убирали на ночь, лучше. Там тихо и спокойно, ничто не тревожит и ничто не мешает умереть. И каждую ночь он пытался умереть, и почти успевал, и уже давно бы умер, но чуть свет его тащили на палубу, клали на бок, чтобы он не захлебнулся собственной рвотой, а он открывал рот и ненавидел тех, кто лишил его голоса, потому что ледяные иглы, которые начинали таять в его суставах, мышцах, костях, сводили его с ума, а он не мог выплеснуть с криком даже часть боли. Умирать на палубе было бесполезно, потому что рядом всегда был кто-то в голубом балахоне. Едва Игнис отплывал в теплое ничто, как кто-то тут же причинял принцу еще большую боль, чем та, к которой он уже начинал привыкать, и он переставал умирать, потому что боли было и так много, и лишняя боль никакой пользы принести не могла, она причиняла только вред, она почему-то удлиняла жизнь. Жизнь с болью казалась во много раз длиннее, чем жизнь
без боли.
        И тогда он вспоминал. Ночью пытался умереть, а днем вспоминал. И это было лучшее, что он мог делать. В этом состоянии, когда он не чувствовал уже почти ничего, не только его сны казались похожими на явь, но и услышанные в детстве сказания. К примеру, он явственно видел, откуда взялась Сухота. И не только слышал глухой голос старого короля, но и в самом деле видел все то, что тот рассказывал. Видел чудесный город, стоящий на склонах Митуту и спускающийся улицами и переулками к удивительному озеру-морю с темно-синей в цвет неба водой. Видел прекрасные здания, колонны, светлые окна, удивительные, ажурные башни, тенистые сады и солнечные площади. Видел веселых людей. Детей, которые плескались под мраморной набережной в прозрачной воде. Чаек, разгуливающих между вынесенных на набережную столов и лавок, где продавалась дешевая и вкусная еда. Видел лодки рыбаков, сети, растянутые на берегу, цветы в гляняных горшках на окнах, коз, которые прыгали по ступеням на верхних ярусах удивительного города. Родники, которые били из мраморных чаш на каждой улице. Белоснежные арки акведуков, подчеркивающие красоту
города, как подчеркивает собственную красоту девчушка, поднося к бровям жженую палочку.
        А потом видел огонь. Он родился у основания странной башни, которая не была ужасной, но как-то выделялась из числа прочих. Может быть, тем, что в ней почти не было окон, разве только на самом верху. Или тем, что она напоминала скрученную в пружину огромную змею, которая поднималась над верхними кварталами города, но не открывала пасть, а только накрывала оголовок башни черепицей капюшона. Огонь поднялся до середины башни, затем как будто спал, хотя сама башня стала багровой, словно ее вытащили из горна, но зато стали гореть окружающие здания. Забегали люди. Понесли воду в ведрах. Но никто даже близко не мог подойти к башне. Они лили воду на соседние здания, раздавалось шипение, поднимался пар, который обжигал смельчаков, но огонь не исчезал.
        Вскоре огонь начал захватывать квартал за кварталом. И те здания, что были возле башни, не просто горели, а рушились. И не просто рушились, а оплывали, как оплывает комок масла на разогретой сководе. И ветер, который поднялся над городом, шипел, овевая руины и раскаленную башню. А когда на площадь, прикрывая лица ладонями, вышли маги, из окон раскаленного строения стали бить молнии и отогнали их.
        Несколько дней продолжался пожар. Ночами город был освещен башней, словно какой-то великан поставил над городом огромную лампу, а днем было видно, что пожарище поразило город, подобно заразе, и что серое пятно уже сожрало половину города и скоро сожрет весь.
        Затем, прорвавшись через свежие пожары, на площадь, окруженную оплавленным камнем, вышли отряды стражи и новые маги, которые явились издалека. Они подошли так близко к башне, как смогли подойти, и исчертили улицу магическими знаками. Город спасти уже было нельзя, но беду следовало остановить.
        Наконец их усилия принесли результат. Башня стала остывать, из ее окон перестали бить молнии. Но в тот день, когда магам казалось, что они одолели замысел неизвестного колдуна, потому что уже никто не сомневался, что беда была результатом страшного колдовства, из обретшей серый цвет башни вышли шестеро воинов. У них были обычные доспехи и обычные мечи. Все, что отличало их от стражников, охранявших магов, так это горящие недобрым огнем камни на их шеях. Шесть камней. Удивительно, как эти шестеро не обратились в прах в раскаленной башне, но они вышли наружу. И они стали сражаться со стражей. Положили пару сотен воинов и половину магов, не претерпев никакого урона, хотя вроде бы и стрелы попадали в них, и острия мечей оставляли отметины на их доспехах, и самые действенные боевые заклинания пронзали их насквозь. Но среди магов, среди тех, кто вычерчивал знаки на камне, кто оправлял заклинания, был один угодник. Или он подошел позже. На нем не было доспехов, и ростом он был на голову ниже прочих воинов, и в плечах не слишком широк. Угодник вытащил из ножен обычный меч и вступил в схватку с убийцами. И
сумел сразить всех шестерых. И после того, как он убивал каждого из шестерых, камень с шеи убитого огненной искрой возвращался в башню. А когда были сражены все шестеро, с них сняли доспехи и обнаружили, что они - обычные люди, которые не только не были воинами, но и никогда не держали в руках оружия. Горожане, пропавшие куда-то за несколько дней до пожара. Пекарь, сапожник, водонос, каменщик, торговец-травник и скорняк.
        И тогда этот умелец-угодник обернулся к уцелевшим колдунам и сказал, что надо дать башне остыть самой. Месяца два или три на это уйдет. Сказал, что великое зло запущено неизвестным колдовством. И что оно рвется наружу из глубин земли. И лучше не качать маятник, если часы встали, потому что стрелки могут сдвинуться. Но его никто не послушал.
        Он знал, что его никто не послушает. Всякий, кто говорит, знает, когда его не слышат. Может быть, он даже знал, что нельзя остановить маятник и нельзя задержать стрелки. И то, что должно случиться, случится непременно. И он ушел. А маги продолжили колдовство, потому как хотели не только остановить пожары, но и выяснить, чей умысел стал причиной столь великой беды. Каждый из них чувствовал силу, огромную силу, которая скрывалась за ужасной ворожбой. И каждый из них хотел получить хотя бы часть этой силы. А еще лучше один из этих удивительных камней, которые с тех пор стали звать Камни Митуту. А потом улица, на которой они вычертили свои лучшие заклинания, провалилась под землю. Она обрушилась так глубоко, что всякий подошедший к провалу не мог рассмотреть его дна. А потом обрушились соседние улицы, да так, что размер провала достиг четверти лиги. И одновременно с этим треснул и разлетелся осколками оголовок ужасной башни. И сразу же из провала пополз, повалил белесый туман. И полз он целый месяц. И вместе с ним из провала поползли страшные тени. Сначала нечисть заполонила разрушенный город, затем
округу, а постепенно и всю долину Иккибу. И люди ушли из нее, а те, кто не ушел, прокляли тот день, когда родились. И только через год или даже позже кто-то из магов добрался до этой башни и поднялся по ее лестнице наверх. Там не оказалось ни камней, ни колдуна, ничего. Только среди обломков камня стояла большая серая чаша, вырезанная из цельной каменной глыбы.
        - Ну и как ты? - услышал знакомый голос Игнис. Голос словно пробился к нему через толстую стену. Игнис попытался моргнуть, с некоторым трудом, но он мог управляться только с собственными веками, однако вокруг была темнота. Затем глаза резанул свет, и он понял, что с него скинули одеяло.
        Он по-прежнему лежал на палубе судна, но перед ним был уже не край Светлой Пустоши, а набережная Эбаббара. Игнис сразу же узнал серые откосы основания замковых башен, узнал швартовочные гранитные столбы с вырезанными на них силуэтами бычьих рогов. Да и люди, которые мельтешили на набережной, у башен, и на узких улочках-лестницах, взбирающихся на холмы, почти поголовно были одеты в балахоны паломников.
        - На меня смотри. - Голос стал резким, в плечо Игниса уперлось что-то твердое, нога или посох, принца чуть повернули, и он разглядел лицо Никс Праины. Она была прекрасна, но ее совершенство вызывало ужас.
        - Ничего, - удовлетворенно кивнула хозяйка Ордена Воды. - Держишься. Я и рассчитывала на это. Хотя всего неделя прошла. До Самсума еще одна неделя. И кстати, если думаешь, что тебя сдерживает только магия, вынуждена тебя разочаровать. Твои руки и ноги надежно связаны. Это на случай какого-нибудь чуда, хотя чудес не бывает, говорю это тебе как глава Ордена Воды. И не думай, что тебе удастся умереть, к примеру, от голода, пища поступает в твое тело, для этого есть способы. Вообще, забудь пока, что это тело - твое. Но выслушай меня сейчас, я сойду в Эбаббаре и покажусь в Самсуме нескоро. Ты ни в чем не виноват. Бывает провидение божье, а бывает провидение зла, которое выпускает стрелы в шевелящуюся толпу. Вроде бы наугад, но всегда в самую точку, в которой сходятся линии судьбы. В этот раз метка настигла кусок мяса, который что-то о себе соображает и даже носит имя принца Лаписа. Я не испытываю по отношению к тебе ни злости, ни обиды, ни еще какого-нибудь пристрастия. Для меня ты - это лунка, в которую упал нужный предмет. Я или мои слуги должны будут этот предмет извлечь. Если бы для этого нужно
было разрезать тебя на части, ты был бы уже разрезан. К несчастью, предмет нашего вожделения слишком эфемерен. Возможно, что нам не удастся его из тебя извлечь. Или не удастся его извлечь долго. Может быть, сначала придется его… ну, скажем так, кристаллизовать. Вряд ли ты поймешь меня, ну да ладно, главное должен понять. В любом случае, можешь считать себя шкатулкой, которая принадлежит мне. Но если ты почувствуешь, что можешь избавиться от камня сам, скажи мне об этом. Я заберу камень и отпущу тебя.
        «Лжет», - подумал Игнис.
        - Конечно, - кивнула она, - ты можешь мне не верить, но вера способна дать хоть какую-нибудь надежду. Безверие - это тупик. Если для того, чтобы забрать камень, мне придется тебя убить, я тебя убью. Если тебя утешит, то твоя смерть послужит великому делу.
        «Лжет», - снова подумал Игнис.
        - Я была в Змеиной башне, - продолжала Ник Праина. - Я видела чашу, из которой камни отправились в долгий путь длиной в тысячу лет и куда они вернулись. Уж не знаю, почему это случилось, но думаю, что тысячу лет назад их хозяин не был готов с ними справиться. Но у него нашлись силы, чтобы перенести новую встречу на тысячу лет вперед и разобраться за это время с собственными ошибками. Думаю, что, разобравшись, он попытался подправить их полет. Шестнадцать лет назад. Наверное, он кое-что понял и дал камням волю. Зачем - пока не знаю. Может быть, для того, чтобы найти седьмой камень? Может быть, для того, чтобы больше не потерять их? Может быть, для того, чтобы избежать беды, похожей на ту беду, что уничтожила долину Иккибу? Это пока неизвестно, но известно другое. Эти камни и есть беда, принц. Это столь большая беда, что твои подозрения, будто я хочу извлечь камень в пользу своего ордена - чушь. Я хочу уничтожить их. Если я уничтожу один камень, их никогда не будет семь. Уничтожу два - их никогда не будет даже шесть. Если я не смогу их уничтожить, тогда я посажу тебя на корабль, вывезу к самому
глубокому месту в океане, положу тебя в тяжелый стальной ящик и утоплю. И каким бы эфемерным ни был этот знак, он останется на твоих костях. Ты понял?
        Она смотрела ему в глаза, и он видел в ней то, что она отрицала. Никс Праина ненавидела Игниса Тотума, который беспомощной куклой лежал у ее ног.
        - Я говорю с тобой, чтобы ты попытался понять, как помочь мне и себе, - продолжила Никс. - У этих камней есть собственная воля, и если камень останется с тобой, у тебя будет выбор. Или стать его рабом, значит - чудовищем, или стать его слугой, значит - чудовищем. Ты сам заинтересован избавиться от него. Понимаешь?
        «Нет», - подумал Игнис.
        - Но это не все. Думаю, что хозяин этих камней, который тысячу лет лелеял какие-то планы, ошибается, думая, что нити управления этим миром у него в руках. И он тоже или слуга, или раб этих камней. Но не я. Есть те, кто пытается остановить зло. Те, кто пытается не только не дать призвать подлинного хозяина этих камней, но и затворить реки крови, которые готовы открыться на этом пути. Я не знаю тех, кто бьется против неизвестного, но в Змеиной башне я увидела, что заклинание хозяина камней сбито. Шесть камней должны были отметить королевские дома ардуусского договора, но этого не случилось. И теперь никто не знает, где камни. Никто, кроме меня. Но тебе я скажу. Развлеку тебя. По моим расчетам, два камня все-таки оказались в Ардуусе. Еще один камень прочертил свой путь куда-то на север. Один сгинул в Светлой Пустоши, не думаю, что навсегда. Два камня скрылись за горами Митуту. Из двух ардуусских камней - один у тебя. Второй… Второй я пока потеряла. Но след твоего камня мне показался ярче других. Я даже решила, что оба камня отметили семейство Тотум, но моя ловушка сумела определить только один
камень. Я пыталась его выжечь. Пыталась дважды. Первый раз мне помешала твоя мать. Она оказалась довольно сильна. Но ее сила послужила злу. Думаю, что тогда, три недели назад, я действительно могла сжечь камень, неделю назад уже нет, хотя и попыталась, так что не думай, что это ты сумел оказать мне сопротивление. Но ты в моих руках, значит, и камень в моих руках. Слушай себя, принц. Ищи в себе то, что мне нужно. Ищи и думай, как отдать искомое мне, и помни, что, не отдав его, ты станешь моим пленником навечно. Ты будешь доставлен в Великую Башню Ордена Воды. И если тебе придется претерпеть муки, помни, что ты терпишь их ради всех смертных. И ради своего народа в том числе. Крепись.
        Договорила, задернула то, что накрывало Игниса, погрузила его во тьму и ушла.
        …В следующий раз он пришел в себя через день или два. Или в тот же день, или на следующий. Время распалось на части, которые соединились одна с другой произвольно. То ему казалось, что он видит опять край Светлой Пустоши, то река становилась шире после слияния с Азу, и он видел нахоритский берег. Бедные деревеньки. Заросшие сорняком поля. Худых коровенок и коз. А потом ночь, боль, еще боль, и ужас, который брал его за горло, и страх задохнуться, и страх смерти, и опять боль.
        А потом он вспомнил Алиуса. Угодника, который защищал его от напастей, но от Никс Праины не смог защитить. Вспомнил, как глава Ордена Воды шевелила стрелу, пронзившую угодника. Стрелу, не давшую завершить схватку, в которой Алиус побеждал. И ненависть захлестнула Игниса. И он плыл какое-то время на волнах ненависти, пока она не ушла в поры его тела, не рассеялась, не высохла. И тогда Игнис подумал, что в схватке всегда побеждает тот, кто готов к тому, что будет стрела. Или тот, кто готов побеждать, будучи пронзенным стрелой. Или же нет ни одной схватки, в которой победа обещана наверняка. Затем он вспомнил то, чему учил его Алиус. Мысленно повторил наставления угодника. И еще раз повторил. И еще раз. Теперь ему уже не мешал пепел Катты и Ассулума за окном. Теперь ему вообще ничто не мешало. Теперь он мог погрузиться в магическое плетение полностью. Научиться прятаться, будучи уже пойманным. Подбирать оборванные нити, замыкать внутрь себя все, что только можно замкнуть.
        Он повторил заклинание сто раз. Потом тысячу раз. Потом еще тысячу раз. Потом еще столько раз, что потерял повторениям счет. И в какое-то мгновение ему показалось, что он не только может остаться незамеченным и для взора Никс Праины, и для перстня, принесенного убийцей из Ордена Слуг Святого Пепла, но и для кого угодно. Даже для самого себя. Может спрятать и холод, который сначала вызывал у него тошноту, потом жил у него в сердце, пьянил его нежданной силой, а теперь словно растворился, расползся по телу. Какой он, этот камень? Что значит его эфемерность? Или он подобен глотку яда, который проникает внутрь и заставляет нутро вырабатывать твердое, которое будет копиться в том же сердце или печени, пока не придет Никс Праина и не распластает тонким ножом принца Лаписа от гортани до паха? Почему именно камень? Только потому, что семь камней были на шее у губителя Анкиды - Лучезарного? Только потому, что шесть камней были на шеях у воинов возле Змеиной Башни тысячу лет назад? Но что это значит? Только то, что они, эти камни, не были внутри тел? То есть они могут быть внутри тел, а могут быть и
снаружи? И если теперь эта дрянь, которую Игнис вдохнул по дороге к Ардуусу, живет у него внутри, то останется ли она внутри, или начнет расти где-нибудь на теле, как поганая болезнь? И есть ли мудрец, который способен разъяснить это Игнису? И как добраться до этого мудреца? Как ему уйти от этих людей, что везут его в Самсум? Или поздно? Никс Праина сказала, что он, Игнис Тотум, имеет выбор - стать рабом-чудовищем или слугой-чудовищем. Кем он был, когда ударил Литуса Тацита в спину? Слугой или рабом? Непонятно. Но то, что был чудовищем, это точно. Значит, выбора нет? Чудовище? Раб или слуга, то есть раб или почти раб? А если нет? Если он отказывается от этого выбора? Что он должен делать? Что он может делать? Может ли он хоть что-то?
        У него словно не было рук, ног, не было ничего. Даже боль в суставах, которая убивала его, впивалась в несуществующее тело иглами, существовала где-то далеко, становясь болью уже в его голове. Значит, через эту боль и следовало искать собственные руки и ноги. И он не уходил от боли, а шел к ней навстречу, и уже от ноющего локтя искал плечо, запястье, ладонь, пальцы. От пробивающего ледяными лезвиями колена уходил к бедру и лодыжке, пятке, стопе, пальцам. Он исследовал собственное тело, находя всюду боли больше, чем ему мнилось. Боль была в стянутых бечевой запястьях и лодыжках. В боку, в который впивалось что-то острое, хотя через это острое он и получал пищу. В промежности, которая оказалась скована нечистотами и, ссохшись, готова была разорвать саму себя. В шее, скрученной на сторону и обратившейся в одну сплошную рану. В том боку, на котором он лежал на палубе. В носу, раздраженном ужасной вонью, которую он сам и издавал. В горле, заполненном слизью, которую он не мог выкашлять даже в трюме. Порой ему казалось, что он погребен, придавлен землей и камнями, но по прихоти судьбы имеет тонкую
отдушину, достаточную, чтобы продлить ему не жизнь, а муку. И ночами он стал поднимать эти камни и разгребать эту землю. Хотя бы на толщину волоса сдвигать ноги. Хотя бы на палец шевелить руками. Сгибаться и разгибаться, какую бы боль это ни доставляло. Переворачиваться с бока на бок. Шевелить шеей. Поднимать ноги или туловище. Пусть даже на ладонь над днищем лодки. Откашливаться. Дышать. И слушать, слушать каждый шорох, чтобы не выдать себя. И повторять то заклинание, которому его учил Алиус.
        Однажды его вынесли на палубу еще в сумерках. Накинули на руки и на ноги веревочные петли, рассекли старые путы и растянули, распяли безвольное тело на отшлифованных досках. Затем накрыли лицо котелком и облили водой. Сняли с лица котелок, перевернули и снова облили. И повторяли это, пока Игнис, который ни стоном, ни единым движением не дал знать мучителям, что он что-то чувствует, не понял, что он относительно чист. Затем на него надели что-то вроде длинной рубахи, рукава которой были пришиты к туловищу. Стянули ноги бечевой и вновь оставили на боку. На рассвете Игнис почувствовал голод и разглядел на фоне поднимающегося солнца прекрасный белоснежный город. «Самсум», - понял он. В ноздри ударил запах моря, над кораблем закричали чайки. С берега донесся торговый говор, в котором смешалось множество языков. По палубе забегали матросы. Весла перестали скрипеть в уключинах, и с мест гребцов послышались шутки и гогот. Затем Игниса положили на носилки, повторили заклинание, которое читали над ним каждое утро, и накрыли его тканью с головой. Затем его куда-то несли. Он ждал, что портовая стража
поинтересуется неизвестным мертвецом или самсумовские мытари не пропустят носилки, не подняв ткань на них, но никому не было дела до того, что несут послушники одного из магических орденов, и Игнис только по голосам вокруг и по запахам догадывался, что вот они вышли из порта. Что слева от процессии рыбный рынок, а справа шумная самсумовская барахолка. Что Кузнечная улица впереди, но процессия повернула к городским башням, а вскоре нырнула в торговые тоннели. Затем запахло выпечкой, улица побежала куда-то вверх, затем вниз, опять вверх. Процессия опять повернула, прошла через лязгнувшие перед нею ворота, затем Игнису стало холодно, и он понял, что они уже в башне, потому как лестница стала закручиваться вправо и вверх. Однако уже на половине оборота его развернули, а затем потащили куда-то вниз, опуская с каждым шагом в темноту и безнадежность, пока не поставили носилки на какой-то стол и не сдернули с них ткань.
        Сначала Игнис смотрел вверх и видел только своды из белого камня и торчащие из них крюки, о предназначении которых ему не хотелось думать. Затем его повернули набок, перевернули вовсе, чтобы вытащить из-под него носилки, и он понял, что находится в круглой комнате, вдоль стен которой идет ряд четырехугольных колонн, являющихся основанием сводов, на каждом из которых висела лампа. Вокруг него суетилось не менее десятка крепких мужчин и женщин в тех же голубых балахонах. Не перекидываясь ни одним словом друг с другом, они споро содрали с Игниса рубаху, затем прихватили его за ноги, пояс, запястья к столу, продевая веревки сквозь отверстия и завязывая где-то под столешницей. А когда Игнис почувствовал, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, стол вдруг опрокинули на торец, и он понял, что стоит на ногах.
        В комнате остался один человек. Он сдвинул капюшон назад, и Игнис увидел сухое, как будто безжизненное лицо. Перед незнакомцем стоял еще один стол, укрытый тканью, искрилась углями жаровня и темнели от влаги два деревянных ведра.
        - Ты слышишь меня, я знаю, - негромко произнес человек. - Меня зовут Донум. Я буду с тобой заниматься прохождением через сферы чувств. Мы должны изучить твое тело и его нутро. Я буду причинять тебе боль, стараясь не калечить тебя без меры. То, что нас интересует, как мы предполагаем, питается болью. Мы должны понять, какой болью оно питается; твоею или чьей-то еще. Мы постараемся разобраться в видах боли, в ее силе, долготе, тонкости. Но не волнуйся. Пока ты не можешь управлять своим телом, поэтому и боль будет щадящей. Но через два или три дня мы займемся исследованиями в полную меру. Советую не тратить силы на крики и слезы, когда ты сможешь кричать и плакать. Облегчение от крика обманчиво, а надежды на то, что тебя услышат - пусты. Мы на глубине пяти десятков локтей. Но даже если бы кто тебя и услышал, никто не пришел бы к тебе на помощь. Башенная площадь Самсума - страшное место для всех, кто попадает в тень одной из ее башен.
        Говоря так, Донум достал из ведра бронзовый заостренный стержень, подержал его в жаровне, пока острие не стало серого цвета, затем опустил во второе ведро, в котором оказалась какая-то жидкость. Дождавшись, когда шипение прекратится, Донум вытащил из ведра покрытый желтоватой слизью стержень, подошел к Игнису и одним движением пригвоздил к дереву его правое предплечье.
        - Боль пошла, - удовлетворенно сказал он. - Вижу по твоим зрачкам. Захочешь облегчиться, не терпи. Здесь убирают. Еда будет завтра. Сегодня я тебя уже не потревожу. Но ты должен молиться Энки, мальчик, чтобы Никс Праина не приехала слишком быстро. Она не так добра, как я.
        Часть третья
        Кровь
        Глава 21
        Уманни
        Выкатывая на равнину с гор Хурсану, река Азу быстро смиряла неукротимый нрав. Если в границах Тимора она еще взрыкивала на порогах, то, уже омывая низкий берег Аббуту, ощущая под собой заледенелый ужас руин Хатусса, она словно затаивала дыхание, а к Эбаббару, пройдя сквозь кольцо ужаса Светлой Пустоши, ползла, подобно истекающему кровью воину, вовсе не противясь загребающим против ее течения гребцам. И все-таки Литусу, который горбился на веслах вместе с парой сотен паломников, казалось, что барка стоит на месте. Только медленно проплывающие по правую руку торчащие на косогоре деревеньки Эбаббара, окруженные частоколами и рвами, подсказывали, что барка не сносится медленным течением, а преодолевает его. А по левую руку не было ничего, за что мог бы зацепиться взгляд. Берег Касаду был пуст и гол. Болотистая равнина не несла на себе ни единого деревца, ни одного домика.
        - Некуда бежать отсюда, некуда, - приговаривал одноглазый капитан, прохаживаясь между скамьями. - Тот берег - одни болота, до горизонта. А наш берег высокий, к тому же на нем дозоры и не слишком доброжелательные селяне. Да и зачем бежать? Решились поклониться пресветлому в месте, где он остановил Лучезарного, так и нечего нос отворачивать. Вам прогуляться туда и обратно, а некоторые несут там службу денно и нощно. А мы даже не гребем ночью пока. Так что навались! Размеренно! Не торопясь! Но всем сердцем!
        Паломники провожали капитана напряженными взглядами. Отдышаться да оправиться толком удавалось только ночью, когда барка вставала на якорь, но ночь такая была одна, а следующая должна была уже случиться в пределах Светлой Пустоши, и по рассказам, лучше было грести, не переставая, пусть даже от границ поганого места до пристани почти двое суток пота, чем останавливаться там, где ужас леденит кожу. Литус же, который вычитал из трактатов, что и в первом, и во втором кольцах ужаса все страхи живут не вне паломника, а в нем самом, присматривался к берегу, прикидывая, как он распростится с капитаном на пристани да прикупит где-нибудь там же лодчонку и спустится за те же два-три дня к Эбаббару, а потом и к самому Самсуму. Ярлык кураду у него есть, а кто он такой - самсумовские мытари и стража разбираться не станут. Заплатил пошлину, и кланяйся своим богам. И пойдет он от Башенной площади по нужной улице, высматривая коричневую занавеску в одном из домишек. Вот только лодчонок почему-то не было видно не только на болотистом касадском берегу, но и на эбаббарском.
        - Вот, - бросил ему в ноги обычный ярлык паломника и связку амулетов капитан. - От себя отрываю, свалился ты мне на голову, парень. Кто ты и откуда, и знать не хочу, чем ты не угодил нашему королю - то же самое, но скрывать не стану, гребешь ты ладно. А вот насчет разворота помышляешь зря. Не ты первый, не ты последний. И посмекалистее и побойчее бывали, не все, как ты понимаешь, по своей воле в паломничество отправляются, а уж в услужение храмовникам - так и никто. Но только, что туда, что оттуда, другого пути, кроме как на барке, нет. Скоро сам поймешь. А я вот что тебе скажу, парень. Плохие времена настают. Убыль среди вашего брата в рост пошла. У меня-то кожа толстая, да и хоть один глаз только, но видит он пока неплохо. Раньше, пока до пристани догребешь, частенько ужасом прихватывало, да только весь ужас из собственной головы происходил. А теперь по-другому все. Совсем по-другому! Ну да что я языком отстегиваю, сам скоро увидишь! Э! Молодцы! Скоро начнется! Кому повязки на глаза?
        Литус посмотрел на соседа, который всю прошлую ночь молился, обхватив плечи руками и сложив пальцы в две щепоти. Значит, прихожанин Храма Праха Божественного. А его, выходит, направляют в Храм Последнего Выбора к предстоятелю Алдону? И как ему придется молиться, если настанет нужда? Ну, точно, стискивать кулаки. Как его учили наставники: две щепоти - тонкость постижения, большие пальцы под остальными - тайность и сокровенность, кулаки - упорство и непреклонность, пальцы в стороны - всеохватность и неизбежность. А как молиться единому Творцу? Так, как мальчишки дразнят торговцев на рынке, складывая из пальцев нечто неприличное? Или менять фигуры в каком-то порядке? И как молятся те, кого воинская судьба лишила одной руки или обеих? Воображают, что есть у них еще руки? Выходит, недаром повторял старый тирсен, который учил приходящих в гимназиум риторике и правильному дыханию: все, что делаешь, делай сначала в собственной голове? Однако трудно доходит словесная наука. Что, к примеру, такое - уложение о трех скоростях мысли? Первая - медленная, как течение воды в озере или пруду. Это сон. Вторая -
быстрая, как течение воды в горной реке. Это бодрствование. Первой управлять сложно, но можно. Второй нужно, хотя и нелегко. Но есть еще и третья скорость мысли - бой. Нет такой реки, с которой можно его сравнить. И нет такого воина, что управляет скоростью мысли в бою, потому как тот, кто пытается управлять, гибнет. Ну и где же тут скорость? А не наоборот ли? Бой - это спокойствие и неподвижность. Ты неподвижен. А весь мир кружится вокруг тебя.
        - А ну-ка, молодцы! - рявкнул капитан. - Еще три десятка гребков, и можно будет пялить на глаза тряпицы, что я раздал. И дальше только Энки нам в помощь! И тот, кто уснет до пристани, проснется за бортом! Я все сказал!
        Почувствовав возросшую тяжесть в весле, Литус покосился на соседа. Тот бросил грести и торопливо прилаживал к глазам темную тряпку.
        - Греби, парень! - фыркнул, проходя мимо, капитан. - Ты же все равно вязать ничего не будешь? Я на руль, а то к пристани, случалось, из двух сотен гребцов только четверть продолжала рвать спины, а прочие вытряхивали штаны. Так и в берег уткнуться недолго, а я этого никак не хочу.
        Литус оглянулся. Барка чуть замедлилась, но продолжала ползти вперед. По левому берегу ничего не изменилось, разве только муть какая-то затянула горизонт, а по правому показался частокол, начинающийся от берега и взбирающийся на косогор. Перед ним темнел ров, но сама ограда казалась зыбкой преградой для неведомого, тем более что в двух или трех местах частокол был разрушен, словно огромный твердолобый баран разбегался и бил чугунными рогами в тонкие бревнышки.
        - Я уже второй раз, - услышал дрожащий голос по другому борту Литус. Седой калам, уже завязавший глаза, старательно скручивал из пакли затычки. - Первый раз лет пять назад был. Тогда ничего, обошлось. Из двух сотен бедолаг вернулись сто восемьдесят пять. Пятерых на барке потеряли, да и то по дороге туда. От страха померли. И десять уже на берегу. Тоже от страха. А теперь и вправду говорят, совсем мочи не стало терпеть. Многие не добираются, а кто добрался, вернуться не могут. Но я секрет знаю. Тут одними глазами не обойдешься. Уши надо затыкать. Весь страх через уши приходит. А если глаза не видят, а уши слышат, так страха еще больше. Я теперь за хозяина иду. Ярлык ему нужен, что он был в храме. Благодати, правда, от такого ярлыка не прибавится, но если его в лавке повесить, то уважение будет прибывать…
        Литус посмотрел через плечо старика. В напарницах у него, судя по всему, была женщина. Твердый точеный профиль был направлен строго вперед, руки, пока сосед затыкал уши, управлялись с веслом без особых затруднений, и повязку на глаза паломница, судя по всему, вязать не собиралась. Литус обернулся к эбаббарскому берегу. Впереди, там, где на берегу начинался частокол, над водой тянулся туман. Но низко, стелился по самой воде. И на берегу за частоколом тоже тянулся туман. Точнее, лежал клоками. А так-то берег был как берег. Песок вперемешку с глиной. Серая прошлогодняя трава, сквозь которую виднелась черная, готовая исторгнуть ростки зелени земля. Зыбкие рощицы по гребню косогора. И деревни. Сразу две легли на взгляд. Одна прямо возле воды, вдоль распадка, упирающегося в темнеющий лес, вторая оседлала один из приречных увалов. Дома не бревенчатые, а из камня, какие Литус в деревнях и не видывал. Черепичные крыши, словно присыпанные пеплом. Собранные из камня же ограды вокруг дворов, поднятые в пояс. И никого рядом.
        - Днем тут еще ничего, - хохотнул с кормы капитан. - А ночью, бывало, идешь в обратку с пристани, посмотришь на берег, а в окнах этих огни. Я пару раз штаны-то подпортил себе. А ну-ка, сучьи дети, грешники да золотушники, налегли на весла! Пошла нелегкая!
        Сначала ничего как будто не происходило. Низкий туман над водой расходился так же, как вода под ним. И берег с мертвой деревней казался ничуть не мертвее того же берега до частокола. Да и болото по левому борту барки не изменяло себе. Но в ушах появился звон. Точнее, тихий стон, словно комар или еще какая мошка забралась в ухо и умудряется там, не задевая крыльями плоти, возвещать о собственном присутствии. Литус даже затряс головой, продолжая опускать весло в тягучую воду Азу, на что сразу получил смешок в спину от капитана.
        - Всегда так. Звенит в ушах, звенит. Знатоки говорят, что, если пройти всю Светлую Пустошь поперек, везде будет звенеть. Кое-что прибавляется и в ушах, и в голове, и в штанах, без этого никак, но звон не перестает. А как перестанет, значит, Светлую Пустошь ты прошел. Только никто ее и никогда не проходил, даже предстоятели храмов, да и куда им. Она ж поперек за четыре сотни лиг! И чем глубже, тем гаже! И вот что я тебе скажу, парень, благо инквизиции нет теперь, так и почему же не сказать? Ежели каждого, кто оставляет после себя дерьмо, по количеству дерьма и оценивать, то этот Лучезарный был куда сильнее нашего благодетеля Энки.
        - Вот он со всей силой в собственном дерьме и захлебнулся! - оглянулся худой и высокий гребец, что сидел перед Литусом. - А тем, кто грешен, это дерьмо еще не одну тысячу лет расхлебывать! Или не мы, атеры, привели сюда Лучезарного?
        - Да как тебе сказать? - старательно загоготал дрожащим голосом капитан. - Я хоть и не атер, но так понимаю, что атеры сюда полторы тысячи лет назад Лучезарного не приводили. Это ж он их пригнал на поле под Бараггалом. Уж не знаю, на убой ли, или на пиршество, но большую часть там и оставил, прежде чем, как ты говоришь, в собственном дерьме захлебнуться. И хлебать это дерьмо приходится не только атерам, а и всем прочим заодно с ними. Только очень сомневаюсь я насчет возможности его расхлебать. Как бы его не прибавлялось год от года!
        - Энки благословенный! - послышался сдавленный крик, и один из гребцов, сидевших впереди Литуса, начал спешно натягивать на глаза повязку.
        Литус поворочал головой, ничего не увидел, снова налег на весло, которое как будто начало вязнуть в воде, пригляделся и почувствовал, как сердце начинает биться не в груди его, а отстукивать в виски и затылок. Детские руки хватались за деревянные лопасти. Словно тина висли на каждой из них. Весла продолжали черпать воду, но, опускаясь в нее, ударяли по чему-то, и от этого вода становилась если не красной, то непроглядно черной, и руки продолжали тянуться уже из этой черноты.
        - Ну что, родимые? - зазвенел надрывом голос капитана. - Еще кто-то хочет обняться с бревнышком и скатиться по течению к матушке и батюшке? А ну грести, шелудивые псы! Грести, я сказал!
        - Грести, - сам для себя повторил Литус, закрыл глаза и начал бормотать что-то, пока с удивлением не понял, что повторяет заклинания, вычерченные стариком Хортусом на клочке пергамента - заклинание паутины смерти и ведьминых колец. Не то чтобы он собирался сделать невидимой целую барку с гребцами, единственное, чего он хотел, так это того, чтобы звон в ушах прекратился и детские ручки перестали хватать весла, но пустота, которая захватила его нутро, требовала полноты. И этой полнотой могло быть что угодно, и память вдруг начала выдавать строки заклинаний, которые он когда-то даже не успел прочесть, только окинул взглядом. И теперь он повторял их раз за разом, пока не выучил наизусть, пока не затвердил каждую руну, не поймал их интонацию и напор, не понял, как их нужно произносить, и где добавлять жар, где подпускать холод, и как сдвинуть силы воды, огня, земли и воздуха, чтобы наполнить сказанное теплом, если нет в пальцах заветного мума. И, продолжая грести, он зажмурился, сожалея только о том, что не может заткнуть и уши.
        Когда Литус открыл глаза, стояла уже ночь. Но ночь была вдоль реки и над ней. Тонули во мраке оба берега, лишь иногда отсвечивая странными цепочками огней, а вокруг барки стоял свет. Вода, мутная вода Азу светилась. Или не она. Нет. Светились тела. Части тел. Разрубленные, обезглавленные, обнаженные, плывущие навстречу барке, мешающие веслам, трущиеся о борта и, кажется, продолжающие шевелиться, как шевелятся черви в выгребной яме. Светились мечи и копья, щиты и боевые шлемы, топоры и палицы, которые плыли между телами, словно были вырезаны из дерева, а не выкованы из железа.
        - Глотни, - возле Литуса стоял капитан. Лицо его было бледным, и единственный глаз горел на нем пламенем.
        - Глотни, - повторил капитан, протягивая Литусу фляжку. - Лучший тиморский квач. Жажду не утолит, хотя эту жажду не утолит ничто. И не смотри на меня так. Если ты думаешь, что твои глаза не светятся красным, как теперь и у меня, то ты ошибаешься. Мы все не только пересекаем реку дерьма, мы и сами это же самое дерьмо! Хотя признаюсь тебе, парень, в этот раз весело, как никогда. Уже двенадцать человек прыгнули за борт. Не знаю, что они там увидели, каждый видит свое. И двое сдохли на своих местах. Лежат в проходе. Так что нас осталось пока сто восемьдесят шесть. Ничего не имею против этого числа, но вряд ли оно останется неизменным до пристани!
        Литус, не переставая грести, хлебнул обжигающего напитка, кивнул с благодарностью капитану, который пошел дальше между рядами, и только теперь понял, что его соседа, который истово молился, нет, и он гребет один. Литус взглянул на воду. Теперь трупов в ней как будто не было, но словно не было и воды. И барка застыла у пропасти, грозя сорваться в ее бездну. И весла гребли не воду, а пустоту. И там, в пустоте, внизу, мелькали тени. Расправлялись кожистые крылья, извивались длинные тела, сверкали огнем глаза, но нужно было продолжать грести, потому что и пустота поддавалась с трудом, словно имела вязкость. И бастард греб, радуясь, что крепкое натренированное тело все еще его слушается, но в какой-то миг перестал понимать, что происходит с ним и вокруг него. Где он? Кто он такой? Что это за диковинное насекомое, наполненное почти двумя сотнями беззащитных человеческих личинок, шевелит полусотней лапок с одной стороны и полусотней лапок с другой? День или ночь вокруг? Почему тени, которые живут в пропасти, летают не только под днищем барки, но и над ней? Почему дождь, который пошел с неба, оставляет
алые пятна на руках, на весле, на скамье впереди, на которой тоже пропал один гребец и остался только худой? И отчего и сам капитан упал на колени между гребцами и молится, обхватив плечи руками, на которых, как ты ни растопыривай пальцы, все одно - не растопыришь, потому что нет половины пальцев…
        Глухо каркая, из бездны поднялась черная птица. Она села на край барки, заставив ее дрогнуть, посмотрела огненным взглядом на Литуса, открыла пасть, полную зубов, и одним движением переломила весло, которым управлял худой. Но тот продолжал шевелить обломком, словно ничего и не случилось. И тогда птица каркнула, взмахнула крыльями, вытянула шею и снесла голову гребцу. Кровь ударила из обрубка. Тело несчастного рухнуло в проход, а птица снова посмотрела на Литуса и вдруг прощелкала зубчатым клювом, проскрипела ужасным голосом:
        - Все еще думаешь, что это морок? Когда приходит последний час, морок смыкается с явью, потому что одно - оборотная сторона другого. Добро - оборотная сторона зла. И если есть провидение божье, значит, есть и провидение зверя. И всякий щит, прикрывая плоть, готов растерзать иную плоть шипами на своей оборотной стороне. И чем тогда лучше медленная смерть среди цветущих лугов быстрой смерти на пепелище? Все еще не веришь? А хочешь посмотреть на самого себя собственными глазами со стороны?
        И птица вновь расправила крылья и потянулась к Литусу, и тот упал на спину так, что черный клюв щелкнул над ним, рванул рукоять меча, который кольцом огибал его туловище под балахоном, и неожиданно сверкнувшим лезвием рубанул по уродливой шее, которая оказалась снизу бледно-коричневой, как его балахон. И горячая вонючая кровь окатила его с головы до ног. И отсеченная голова рухнула, загремела в проход и уже там, открыв пасть, проскрипела:
        - Тот, кто назначен к мерзости, ею и будет…
        - Прибыли с божьей помощью! - раздался крик капитана.
        Литус открыл глаза. Барка воткнулась носом в глинистый берег. Соседа спереди, соседа рядом - не было. Сосед слева вытаскивал дрожащими руками из ушей затычки. Его соседка, что сидела у борта, смотрела на бастарда, смотрела не отрываясь, словно не могла поверить своим глазам. Литус схватился за балахон, он был сух. И меч оказался на месте, опоясывал кольцом туловище. И ни отрубленной головы, ни туши чудовищной птицы в барке не обнаружилось. Только весло было переломлено в том самом месте.
        - Быстрее, быстрее, новопредставленные мои! - шумно радовался капитан. - Мне еще обратно выгребать, а вам будет время и на отдых, и на смерть, а все прочее по обстоятельствам. Быстро!
        Литус поднялся со скамьи. На берегу уже суетились несколько десятков паломников в таких же балахонах. Ладили мостки на борт, ждали, когда вновь прибывшие освободят лавки гребцов. Никакого просветления на лицах возвращающихся Литус не заметил. Скорее, это была усталость, безразличие и покорность судьбе. Небо над головой было серым, словно грязным. Противоположный берег тонул в тумане, а тот, на который ступил бастард - в сумерках, словно свет с неба не мог пробиться к проклятой земле. И из этих сумерек торчали какие-то столбы, сараи, а в отдалении, вверх по течению, на излучине реки - древние дома странного города.
        - Уманни, - услышал Литус сухой голос. - Мертвый город. Полторы тысячи лет уже как мертвый. Хотя говорят, что там и жители до сих пор имеются. Не знаю. Сам - не проверял. И другим не советую.
        Литус обернулся. В десяти шагах от него стоял высокий толстяк, которого можно было бы назвать здоровяком, если бы не жир, отметившийся на его лице и даже сквозь грубую ткань желтого балахона выделяющийся складками на боках, груди, животе и на бедрах. За его спиной выстроился десяток храмовников, затянутых в такую же ткань. В руках каждого из них был длинный багор с удивительно толстым древком.
        - Веррес, помощник предстоятеля Алдона, - крякнул толстяк, ударил о землю тяжелым посохом, в котором было никак не меньше пяти локтей, и на мгновение обхватил свободной рукой собственное плечо, стукнул по нему кулаком. - Видишь, как встречаем? Все-таки королевский посланник. Или думал сорваться в обратный путь и надеялся, что король не узнает? Что так смотришь, несчастный? Цвет Храма Последнего Выбора - желтый. Цвет Храма Праха Божественного - белый. Цвет Храма Энки - красный. В цвет крови. Мне не нравится. Маркий. Цвет Храма Святого Пламени - синий, хотя, казалось бы, пламя должно быть красным. Но красный уже отошел к Храму Энки. Хотя цвета выбирать не пришлось. Какого цвета башни Бараггалла, такого цвета и храмы, такого цвета и священные одеяния. Зато все цвета яркие, не то что у этих магических орденов, выцветшие, как после десятой стирки со щелочью. И желтый цвет не хуже других. Во мраке, если забредешь туда ненароком, твой труп будет легче отыскать. Хотя кому ты нужен, идти за тобой во мрак? Да и не скоро ты заработаешь первый балахон желтого цвета. Потрудишься пока в коричневом. В цвет
дерьма.
        - Вот. - Литус протянул Верресу ярлык и связку амулетов. - Что я должен делать, как отсюда выбраться и почему я несчастный?
        - Несчастный? - удивился Веррес. - Оглянись вокруг, отрок! Назови хоть одну причину для счастья! Не видишь? А я вижу. Дойдем до храма, получу миску тушеных овощей с мясом и кубок разведенного с водой квача. Вот и счастье. Только это мое счастье, а не твое. А уж как выбраться? Дослужиться до предстоятеля и отправиться с особой баркой в Ардуус на коронацию правителя нового царства! Особая барка отправится от этой же пристани на север до Аббуту, откуда предстоятели всех четырех храмов на лучших лошадях двинутся в сторону Ардууса. Отправление - в течение недели. Есть возможность продвинуться!
        Веррес захихикал, размахнулся и бросил ярлык Литуса в воду. Туда же отправились и амулеты.
        - Забудь об этих побрякушках. Скорее уж они укроют тебя от дождя, если ты обложишься ими с головы до ног. А если тебе очень захочется убраться отсюда, то выполни паломничество, доберись до храма, поступи в послушание, и будешь волен пойти в любую сторону. Только там тебя встретят.
        - Кто? - спроил Литус.
        - Не знаю, - скорчил гримасу Веррес. - Откуда мне знать? Спрашивай у мертвецов.
        Литус оглянулся. Барка одноглазого плавно отплывала от берега. Вышедшие из нее паломники, не обращая внимания друг на друга, торопились справить нужду, а то и вытащить из-под балахона нехитрую еду и запихать ее в рот. Те, кому это удалось, выстраивались друг за другом. Управляли ими такие же храмовники с баграми, только балахоны у них были всех четырех цветов.
        - Отправляемся! - заорал один из них. - Первый привал через пять лиг, на границе Кольца Смерти! Тот, кто захочет умереть, может уже готовиться! Пошли!
        Толпа двинулась. Литуса снова обожгло взгядом. Кажется, кто-то хотел рассмотреть его получше.
        Глава 22
        Ос
        Сначала Кама опустилась на корточки и несколько минут тряслась в рыданиях, которые скорее напоминали судороги, потому что слез у нее не случилось ни в глазах, ни в горле. Затем она вытянула покалеченную ногу, отползла на десяток шагов от страшного побоища, понемногу встала и, ковыляя, пошла разыскивать лошадей. Они стояли, исходя дрожью, чуть ли не в полулиге, в зарослях орешника. Кама поймала их под уздцы, развязала мешок, нашла мазь, обработала рану, перетянула ее чистой тканью и тут только осознала, что она все еще обнажена.
        Ветер был холодным, но кожа ее горела. Принцесса вытащила из мешка какую-то одежду, натянула ее на себя, пристегнула лошадь Сора к упряжи своей лошади, с трудом забралась в седло и направилась вновь к той же опушке. Подняла Сора на седло, привязала его, влезла в кольчугу, приладила на руки, на ноги, на шею амулеты и не менее получаса хромала среди трупов, переворачивая разодранные куски плоти, лохмотья одежды, пока не добавила к мечу Сора пару самострелов, легкий, но тугой лук, набрала тул стрел, взяла спекшиеся от крови поножи и наручи, несколько ножей, пару бронзовых кинжалов с широкими лезвиями и неплохой дротик. Вооружение завершил маленький круглый кирумский щит, черный силуэт кабана с которого она безжалостно сбила. Подогнав лошадей к раскидистой ели, Кама вновь забралась в седло и поехала точно на восток. Как можно дальше от страшного места. На принца Кирума, который остался лежать среди растерзанных свеев, Кама не взглянула ни разу.
        Она хотела уйти от мертвого тела Рубидуса как можно дальше. Правила лошадьми, забыв о больной ноге. Там, где могла, держалась заросших мелким кустарником пролесков, где не было другой дороги, выбиралась на забитые прошлогодней травой проселки. Переходя ручьи, запутывала следы. Редкие кирумские деревни огибала с подветренной стороны. Когда солнце стало гаснуть в накрывшей Светлую Пустошь тьме, повернула через еловый разлесок к показавшимся на горизонте горам. Уже почти в темноте выехала на перекресток пяти дорог. Одна вела в Кирум и Фиденту, другая к Аббуту, третья к Ардуусу, четвертая к Бэдгалдингиру и в Тимор, пятая в родной Лапис. Тут же на перекрестке, среди огромных гранитных валунов, то ли принесенных ледником, то ли скатившихся с не столь уж и дальних гор, стояла часовня угодников и граничный столб Ардууса.
        Кама оглянулась. Солнце уже почти скрылось за горизонтом. Все пять дорог были пустынны. Не жаловали путников земли, примыкающие к Светлой Пустоши, и путники отвечали им тем же. Выбрав один из валунов, Кама вытащила из-за пояса кинжалы и принялась копать могилу. Уже в темноте она завернула Сора в одеяло, опустила его в яму, присыпала землей, затем прихватила веревкой валун и с помощью лошадей перевернула его, накрыв погребение. В мешке Сора она отыскала кисет с кусками глиняных табличек, мум из которых едва ли не струился. На каменном полу часовни Кама раздробила и растерла их в пыль, замесила эту пыль с вином, рассекла кожу у большого пальца на левой руке и уронила в смесь несколько капель крови. Затем развела костер, вывела на камне единой рунической вязью: «Сор Сойга, дакит, благословение Энки, тысяча четыреста девяносто девять» - и покрыла остатками состава те два свейских кинжала, которыми копала могилу.
        Окулус не раз повторял, что, если бы десятую часть усердия прекрасной принцессы, которое та направляла на овладевание искусством меча, употребить на упражнения в тонких науках, равных бы ей не нашлось не только в Лаписе, но и во всей Анкиде. Да, никто не мог сравниться с нею в умении распознавать магические сплетения, но магия требовала такой же практики, как меч, если не большей, а жизнь у Камы была всего одна. И все-таки она знала наизусть все магические уложения, которые Окулус старательно диктовал отрокам королевского дома Лаписа три раза в неделю. Вряд ли старый маг сам применял хотя бы десятую часть заклинаний, которые вдалбливал в головы ученикам, и уж точно он бы задумался о содержании уроков, если бы знал, что непоседа Кама запоминает каждое его слово. Иначе зачем бы он преподавал магический способ разметки граничных столбов и валунов при определении пределов собственного королевства?
        - Вот и посмотрим, - прошептала Кама.
        Нет, заклинание определенно должно подействовать, это было так же ясно, как то, что хороший удар кинжалом способен пронзить человека насквозь. Но можно ли было столь вольно обращаться с колдовскими сплетениями? Увеличивать количество мума в несколько раз от требуемого? Удлинять надпись? Использовать вместо медных стерженьков бронзовые кинжалы? Да еще замешивать состав на собственной крови?
        - А на какой еще его замешивать, если нет ни требуемой курицы, ни петуха, ни даже цыпленка? - сама себя спросила Кама, прихватив тканью, вытащила из костра оба кинжала, которые успели раскалиться в огне, подошла к камню, прочитала нужные слова, повторила трижды, чтобы неправильная интонация хотя бы в одном слове не испортила труд всей ночи, размахнулась и вонзила кинжалы в камень в начале первой и в конце последней руны.
        Они вошли в скальную породу, как в масло, по гарду. Затем надпись набухла темно-красным, вспыхнула ярко-желтым и только после этого стала, тихо потрескивая, остывать. Но все это Кама видела, лежа в десяти шагах от могилы Сора. Ее отбросила волной жара, едва она воткнула кинжалы. И только на земле, разметав костер и не долетев до железной двери часовни пяти шагов, Кама вдруг почувствовала, что слезы наконец наполнили ее всю, подобрались к опаленным ресницам, и заплакала. Она плакала о Соре, об Игнисе, о самой себе, о Фламме, о ледяном камне, который бродил по ее телу, о Рубидусе, в мертвое лицо которого она так и не посмотрела, о своей больной ноге, которая ныла и не давала ей покоя, и той ноге, которая зажила, но теперь вновь отозвалась болью. Она плакала, пока не уснула, но спала недолго.
        Она открыла глаза еще в сумерках, но вершины Балтуту уже были подсвечены рассветом. Надпись на камне оказалась выжженной на палец. Камень был еще теплым, но рукояти кинжалов показались ей ледяными. Ей почудился цокот копыт и голоса. Кама легла на дорогу, приникла ухом к камню и поняла, что со стороны Кирума идет отряд. Она проверила лошадей, забралась в седло и повела их сначала по каменистой тропе в сторону Ардууса, через четверть лиги свернула по затянутой прошлогодней травой ложбине в сторону гор, потом повернула на юг и через пару лиг углубилась в можжевеловую рощу на гребне одного из увалов. Отсюда, через глубокий, усыпанный острыми камнями распадок часовня, столб и погребение Сора были как на ладони.
        Отряд в три десятка всадников появился через час. Он остановился у часовни, но стоял недолго. Один из воинов, который держал на древке серое полотнище с черным силуэтом кабана, стоял возле кострища, прочие всадники разделились и обыскали все вокруг на расстоянии сотни шагов, после чего отправились к Ардуусу.
        «Ищите, - со злорадством подумала Кама. - В вашем королевстве больше нет наследного принца. Кабанчик зарезан. А королеве Флустре уже пятьдесят. Стоит попробовать слепить другого наследничка или уже поздно? Или следует поменять королеву, если эта рожает мерзавцев? Или наследная мерзость таится не в королеве, а в короле?»
        Во рту у Камы стало горько, как будто она глотнула прокисшего вина. Ее выворотило тут же, в роще. Она взяла мех с водой, долго полоскала рот, потом умылась, напоила лошадей, вновь забралась в седло и направилась точно на юг, раздумывая, что же изменилось вокруг нее, если уже знакомые места кажутся чужими и непривычными? Кама поняла причину только вечером следующего дня, когда после блужданий между деревеньками и дозорными вышками Кирума, впереди, между лесистыми холмами, заблестела лента Малиту, а закатное солнце бросило последние лучи на предгорья Балтуту. Увалы, холмы, склоны гор - все это приобрело ярко-зеленый цвет. Еще стояли голыми деревья, еще прикрывала низменные луга прошлогодняя трава, но земля ожила. И это вновь заставило Каму заплакать. Она расположилась в рощице на вершине холма, склоны которого были покрыты колючей акацией. Даже без листьев серые заросли скрывали ее стоянку, а заросли осоки у родника и болотце с обратной стороны холма позволили отдохнуть лошадям. Кама занялась собственной ногой. К несчастью, обучению целительству она отдавала столько же времени, сколько и магии. К
счастью, как нужно обрабатывать раны, ее учил Сор, в его мешке обнаружились и снадобья, да и смола от Фелиса Адорири была бесценным подарком. В первую же ночь Кама развела костер, вскипятила воду и, скрипя зубами, принялась чистить рану. Икра раздулась, покраснела, но еще не приобрела темно-красный оттенок, значит, ногу еще можно спасти. И все-таки с первой раной было проще, видно, Рубидус не содержал в чистоте свои стрелы, ноги было невозможно коснуться. Или все дело в умении Сора? Кама приготовила ткань, смолу, маленькую бутыль с квачем, иглу, шелковую нить, дала слегка остыть воде, свернула из платка жгут, зажала его зубами, обожгла на костре сразу два ножа и одним движением вскрыла рану сразу с двух сторон.
        От боли она потеряла сознание. И уже выкарабкиваясь в явь, похвалила сама себя, что поступила именно так, на то, чтобы вскрыть рану в два приема, духу бы у нее не хватило. Нога была покрыта гноем. Боль не уменьшилась, но едва не потрескавшуюся кожу можно было потрогать. Кама промыла ногу горячей водой, затем снова взяла в зубы жгут и залила рану квачем. По правилам надо было бы промыть рану насквозь, но она покрывалась холодным потом даже при мысли об этом. Смешав снадобье от Сора, запах которого ей показался знакомым, с толикой смолы от Фелиса, Кама перевязала придуманным ею средством рану и стала вспоминать заклинание, которое могло бы помочь ей справиться с недугом. В голове теснилось не меньше трех десятков лекарских наговоров, но большая часть содержала кучу древних лаэтских, атерских и руфских слов, в их понимании Кама не была уверена, поэтому она выбрала самое просто заклинание, которое должно было изгнать из раны все чужеродное, а именно грязь, гной, нечисть, если такая сумела проникнуть в ее кровь, и прочее, что не относится к живой плоти. Кама несколько раз прошептала это заклинание на
память, дабы увериться, что ее нога не останется, к примеру, без ногтей или кожи, затем позволила себе подремать, а под утро расчистила на земле небольшой участок, вычертила необходимые знаки, накрыла их чистой тряпицей, поместила в центр рисунка больную ногу, которую вновь начало подергивать, положила по углам рисунка крупинки с мумом и, прошипев заклинание, щелкнула пальцами.
        Ничего не происходило. Кама уже начала нервничать, когда крупицы с мумом раскалились, ноге стало щекотно, затем тепло, словно она расчерчивала рисунок на недавнем кострище, и вдруг - горячо. Прикрывающая рану штанина и повязка вспыхнули, и хотя тут же обратились пеплом, крик, который издала принцесса Лаписа, донесся не только до реки, но и до противоположного берега.
        Она пришла в себя уже днем. Порты ее лишись до колена одной из штанин, а на ране не оказалось не только следов повязки, но и мази. Кожа покраснела, и хотя обошлось без водяных пузырей, ожог был серьезным. Но вместе с тем опухоль спала. Кама потратила остатки смолы, чтобы обмазать всю ногу от колена до кончиков пальцев, перемотала ее остатками ткани и в очередной раз обозвала себя неучем и дурехой, потому как переодеть порты следовало до того, как нога будет плотно замотана и перестанет разгибаться. Так или иначе, к полудню Кама уже ковыляла по зеленой полянке, присматривала за лошадьми и соединяла содержание двух мешков в один, удивляясь, сколько полезного помещалось в мешок Сора и как все это теперь уложить в ее мешок, если он и так полон, а разворошенные вещи дакита неожиданно увеличились в объеме и никак не хотели помещаться даже на свое прежнее место. Тогда Кама вновь оставила все как есть и легла спать. Она проснулась рано утром. Лошади стояли рядом и, судя по их довольному виду, были готовы идти куда угодно, а еще лучше остаться на том же месте на неделю, а то и на месяц. Нога почти не
болела и даже стала походить размером на здоровую. В течение десяти минут Кама собрала мешок, выкидывая все ненужное и то, что не должно было храниться в нем. Разве только кисет из-под смолы Фелиса и серебряный рог, переданный Адамасом, заставили ее замереть на несколько секунд, но и тому, и другому место в мешке все же нашлось. Затем Кама приладила на руки наручи тонкой работы со стальными вставками. Приготовила поножи, но надевать не стала, оставила в подсумках. Перекусила, пожевав сушеных груш, сухарей и запивая все это водой, и вскоре уже спускалась вместе с лошадьми к реке.
        Дорога из Лаписа в Кирум, которая шла по правому берегу Малиту, никогда не была особенно многолюдной, хотя постоялые дворы и деревеньки сменяли друг друга через каждый десяток лиг, но такого, чтобы за день по ней не проследовал хотя бы один караван и не проехало хотя бы с десяток подвод, не говоря уже о дозорных и пеших странниках, не бывало никогда. Теперь Кама не увидела никого, а она потратила не менее двух часов, чтобы добраться распадками до тракта, убедиться, что нет опасности, и спуститься уже к самой воде.
        Весенний прибыток еще только начинался, вода уже бурлила вдоль галечника, намытого под известняковым обрывистым берегом, но до разлива оставалась еще неделя. Окрестности Лаписа, берега Малиту, горные склоны Лаписской долины и особенно тропу к перевалу через отроги Балтуту между Лаписом и Ардуусом Кама знала наизусть. А ведь проклинала Сора Сойгу, когда он заставлял королевских отпрысков бежать с оружием и мешками по нескольку десятков лиг в день. Когда устраивал пеший поход до Ардууса и обратно. Когда вынуждал питаться тем, что можно найти в горах. Не жалел, не щадил и не вздрагивал от слез Нукса и Нигеллы, обещавших «все рассказать маме и папе». И вот ничего этого уже больше не будет.
        Кама шла вдоль воды четыре дня, вспоминая едва ли не каждый поворот русла реки. На второй день приладила на ноги поножи. На третий - перестала чувствовать боль. На четвертый покинула седло и половину пути прошла пешком, вдыхая весенний ветер, который становился теплее с каждым днем, и радуясь скорой встрече с родимым домом. На противоположном берегу иногда мелькали деревеньки, пару раз Кама видела рыбаков в лодках и даже махала им рукой. Но все они были словно из другого мира, а с этой стороны была только она, вода, две лошади и белая известняковая стена.
        Она знала не более десятка спусков к воде до Гремячего моста и проходила их с осторожностью, потому что каждый соответствовал деревеньке и постоялому двору на высоком берегу. Утром пятого дня их оставалось два. За пару сотен шагов до первого ей послышались голоса. Она оставила лошадей за излучиной и осторожно двинулась к каменистому мысу. На спуске, который был впереди, река раскатывалась до мелководья. Пересечь ее вброд и выйти на фидентский берег нельзя, стремнина у него шипела бурунами на острых камнях, но с этой стороны хватало простора и для игр в воде, и для ухода за лошадьми, и для ночевки на песке, который намыло из широкого оврага. Кама выглянула из-за известнякового утеса и едва не закричала от радости. В пятидесяти шагах от нее, спрятавшись за ивовым кустом, омывала себя Тела. Только восхищение ее красотой не позволило Каме броситься к любимой лаписской подруге. Принцесса смотрела на жену своего отвратительного дяди и думала о том, что Игнису не в чем себя винить. Будь она, Кама, мужчиной, она уж во всяком случае не осталась бы равнодушной к совершенству сестры короля Раппу.
        Не выйдя к Теле сразу, через секунду Кама поняла, что уже и не выйдет. За кустом появился великан, огромный свей, который показался принцессе знакомым. Стор Стормур, почти тут же вспомнила она имя умельца с ардуусского торжища. Что он делает рядом с Телой Тотум? И почему она не стесняется собственной наготы? Почему она позволяет обнимать себя, шарить по своей груди огромной ладонью, почему она обхватывает его ногами? Или же, если Кама готова простить Теле связь с Игнисом, она должна простить ей и игры с огромным свеем? Кто она такая, чтобы указывать Теле, с кем ей делить нехитрые радости? Или же все-таки она увидела что-то, чего увидеть не должна была никогда? Да и какое ей, собственно, дело до всего этого?
        Кама вернулась к лошадям, прождала около получаса, а потом обнаружила, что на перекате никого нет. Судя по следам, Телу сопровождал все-таки не один свей, а не менее полусотни. Принцесса обошла место стоянки и, не понимая охватившую ее тревогу, запрыгнула в седло и помчалась к последнему подъему. Она была у него через два часа. Гремячинский мост вытянулся впереди струной над порогами Малиту. В покрытых свежими листьями зарослях ивняка заливалась какая-то пичуга. Кама спешилась и повела лошадей наверх по расщелине в известняке. Дорога была пока еще пуста. Скрипели на ветру две обожженных сосны, на которых меньше месяца назад висели два страшных висельника, а Каме казалось, что это все было в другой жизни и даже не с нею. Принцесса пересекла дорогу и стала забираться в горы. До крепости Ос оставалось меньше лиги. Сначала показался серый оголовок Сигнальной башни, которая высилась над всей крепостью и которой уже давно не пользовались за ее ветхостью. Затем за соснами показалась и сама крепость Ос. Король не раз повторял, что следует или разобрать Сигнальную башню, или поправить, потому что
неправильно иметь между скалами и крепостью сооружение, которое не только выше укреплений, но и с которого видно, что творится в крепостном дворе, на что мастер стражи Долиум заметил, что, конечно, можно разобрать башню, правда, для этого придется подрядить всех мастеровых, которые начали новить Лаписский замок, да только что пользы? И замок опять останется в непорядке, и башни лишимся. Простояла сто лет так, и еще простоит, а будет время, и трещины замажутся, и балки внутри будут заменены. Зато с самого верха не то что дорога вдоль Малиту, но и тропа к перевалу на несколько лиг как на ладони. Забить пока оба входа, чтобы никто не лазил, и успокоиться. Это ж не скала, а башня. Снаружи-то по ней не заберешься. А если кто и залезет, то полторы сотни локтей не то расстояние, которое сделает соглядатая неуязвимым, тем более что забраться наверх невозможно, слезть быстро еще труднее, а если бросить на оголовок хороший наговор - то и вовсе бояться нечего. Король тогда задумался, затем приказал навесить и на внутренние ворота башни, и на те, которые выходили на скальную тропу, убегающую по краю Холодного
ущелья в Лаписскую долину, крепкие запоры да обещал заплатить сто монет серебра тому стражнику, который заберется на верхнюю площадку с наружной стороны крепости и спустится в течение часа. Не сумел никто. А через месяц Сор Сойга отправился с учениками на очередную прогулку и в течение одного дня научил забираться на башню и Игниса, и Каму, причем у Камы это получалось быстрее.
        К полудню принцесса была у башни. Крепость Ос стояла в самой узкой части Холодного ущелья, вздымалась над окрестными скалами на добрых сотню локтей, обрываясь с другой стороны к зажатой порогами Малиту. Попасть в Лаписскую долину, минуя крепость, было невозможно. Разве только по дальним скалам, над которыми как раз и высилась Сигнальная башня. Но то была дорога для редких умельцев и отчаянных смельчаков, а для торговцев, которые искали в Лаписе лучшую сталь, дорога была одна - через крепость. Через двое обитых сталью ворот, которым позавидовал бы и Ардуус, двор, огороженный галареями на высоте полутора десятков локтей от мощеной мостовой, и еще двумя воротами, которые открывались только тогда, когда были закрыты первые. Так же стража поступала, когда торговцы возвращались восвояси. Тяжело груженные подводы, миновав Холодное ущелье, заходили в крепость, ждали во дворе, когда будут закрыты внутренние ворота, и уж затем выбирались наружу через внешние. А дальше, куда надобность требовала. Дорога, выходя из крепости Ос, разбегалась трехвостием. Одна шла на запад, чтобы разделиться за ардуусскими
отрогами на Кирум и Ардуус. Другая уходила на Гремячинский мост в Фиденту. Третья, выпетляв по крутому склону не менее пары лиг, взбиралась к расщелине, которая резала окрестные скалы как раз недалеко от Сигнальной башни и ползла летними перевалами к Ардуусу напрямик. Сейчас Кама стояла на узкой тропе у расщелины. Все-таки прав был ее отец, башню следовало или разбирать, или новить. Она перегораживала обзор дозорным с главных башен крепости, но и сама за ветхостью не позволяла никакого дозора. Зато никто не мог увидеть Каму, которой уже казалось, что Сор намудрил перед смертью с этой Сигнальной башней.
        - Ничего, - прошептала принцесса. - Ради твоей памяти, Сор, сделаю, как ты сказал. В крайнем случае получу нагоняй от отца, что забралась на развалину. Ну и поцелуй, конечно.
        Кама оставила лошадей внизу, зачем-то надела на плечо лук, тул со стрелами, прихватила моток веревки и полезла по стене. Нога еще немного болела, к тому же мешали поножи, которые Кама не додумалась снять, но силы уже почти вернулись к ней, да и забираться на башню доводилось несколько раз, поэтому каждый ее уступ был принцессе знаком.
        Когда она добралась до дозорной площадки, эскорт Телы Тотум уже подъезжал к воротам крепости. Против ожидания, с ней было не пятьдесят свеев, а около сотни. Рядом с королевой ехал Палус. Кама взглянула во двор крепости и едва не закричала от радости! На галерее внутреннего двора в окружении стражников стояли король, королева, как всегда, забавлялся с самострелом Лаус, важно прогуливалась Нигелла, что-то жевал Нукс. За их спинами были заняты беседой дядюшка Латус и беспрерывно вытаскивающий на палец и снова вдвигающий в ножны меч Малум, почесывал брюхо Долиум. Внизу строил стражников Вентер. Над воротами колыхались стяги Лаписа с силуэтом белого ворона. На них темнели траурные ленты.
        «Игнис!» - обмерла Кама, но тут же успокоилась, ведь лент было две, а она-то жива! Значит, и Игнис жив! Это такая хитрость!
        - Их Высочество жена брата короля - Тела Тотум с сыном Палусом! - возвестил со смотровой башни вестник. - С ней - отряд свеев. Сто мечей! Как было обещано!
        - Открывайте! - махнул рукой король.
        Загремели цепи, поползли вверх стальные решетки, заскрипели под тяжестью воротин петли. Кама смотрела на своих родителей, на стражников, которые заполнили двор крепости, и не могла понять, что ее настораживает? Сто свеев с Телой Тотум, одному из которых дозволялось видеть ее наготу и ощупывать ее тело? Так ведь всего лишь выходит, что не только Игнису доводилось вкушать сокровенного? И что? Во дворе полсотни лучших стражников Лаписа, и Вентер и Долиум с ними. Двадцать лучников на галерее! Внутренние ворота на замке! Что ей не давало покоя? Малум, у которого тряслись руки? Но разве они у него не тряслись всегда? Внутренние ворота закрыты, на внешних стража. Что могло произойти в крохотной граничной крепости Ос, если рядом нет вражеского войска, а если оно и могло появиться, то разве Кама виновата в смерти Рубидуса? Разве она нападала первой? Разве она издевалась над пленницей?
        Тела въехала во двор крепости, помахала рукой Нигелле и Нуксу, поклонилась королю и королеве. За ней то же самое сделал Палус. Затем один за другим во дворе, сразу показавшемся тесным, оказались все сто конных свеев, и каждый оставался на лошади, хотя каждый не замедлил поклониться королю и королеве.
        - За этих наемников ты поручилась своей честью? - громко спросил Телу король Тотус.
        - За них, Ваше Величество, - кивнула Тела. - Как видишь, я доверила им свою жизнь и жизнь своего сына. Нам предстоят большие испытания. Вряд ли Ардуус смирится с нашей неуступчивостью, Ваше Величество. Вместе с тем он не станет ломать нас собственными руками, дух ардуусского договора еще не выветрился. Он натравит на нас кого-нибудь. Тот же Кирум.
        - И эти воины готовы присягнуть мне? - сдвинул брови Тотус.
        - Да, Ваше Величество, - поклонилась Тела, и все сто свеев, включая и великана Стора Стормура, склонили головы.
        - Хорошо, - кивнул король. - Сейчас мастер стражи Долиум прочтет текст клятвы на атерском языке, а затем королева Фискелла прочитает ее на свейском. Смотри, Тела. Каждое слово должен будет повторить каждый свей. После этого их старший поднимется по лестнице на галерею и присягнет мне лично.
        Стор Стормур подал коня вперед и склонил голову. К ограждению шагнул Долиум, развернул свиток, откашлялся и начал громко читать. Каждое его слово дружно повторяли все сто воинов.
        Каме почудился какой-то посторонний звук. Она отпрянула от зубцов дозорной площадки, подошла к рассохшемуся от времени деревянному люку. Прислушалась. Казалось, что башня гудит от слов, которые горланят сто глоток за раз. Затем медленно, очень медленно подняла люк. Ее глазам предстала страшное. Весь верхний ярус башни был заполнен телами. Не менее трех десятков одетых только в исподнее мужчин лежали на деревянном настиле. Двое или трое из них были убиты, рубленые раны виднелись на их груди. Остальные были спутаны по рукам и по ногам. Рты их были забиты паклей. В глазах стояла мука и обреченность. Кама окаменела. Лица многих ей показались знакомыми. Где она их видела? Где?
        Из двора крепости доносился уже голос Фискеллы. Она произносила свейские слова так, словно и сама была свейкой. Сто глоток вторили королеве, но как будто делали это неохотно. Кама бросилась к зубцам, хотела закричать, но не смогла.
        Королева произнесла последнее слово и замерла в недоумении, потому что сто глоток молчали.
        Малум шагнул назад, сдернул запор с двери, выходящей на южную башню, оттуда ринулись свеи и принялись рубить лучников.
        Стор Стормур взметнул тяжелый трезубец и метнул его в живот королевы, которая обернулась к Малуму.
        Во дворе пошла рубка.
        На галерее первым пал Латус Тотум.
        Затем Нукс.
        Малум прижался к стене и, кажется, даже закрыл глаза.
        Латуса смахнули с парапета вниз на мечи свеев.
        Упал успевший вытащить меч король.
        Долиум, защищая Нигеллу, отступал по галерее, сражая одного свея за другим, пока великан Стор Стормур не метнул в него окровавленный топор, сразив ветерана лаписской стражи в голову.
        И когда в лязге железа и истошном крике сражающихся двор заполнился кровью и свежей мертвечиной, Малум словно очнулся, побежал вперед, ткнул на ходу мечом в уже мертвого короля, нагнулся, пробегая под трезубцем, на котором обвисла Фискелла, и вонзил меч в живот визжащей Нигеллы.
        И Кама, которая, как оказалось, все-таки кричала все эти долгие секунды, потеряла голос.
        - Ну кто же так убивает? - В накатившей тишине, которую теперь терзал только визг Нигеллы, поднялась наверх покрытая чужой кровью Тела Тотум, отстранила мужа и, пронзив гортань Нигеллы, заставила ее замолчать.
        - Теперь только королева мать и Патина Тотум, - почему-то тонким голосом крикнул Малум.
        - Не все сразу, - отрезала Тела, раскрыла висевшую на плече суму, вытащила пук белых перьев и бросила их на труп короля. - Стрелы с белыми вороньими перьями отменяются. Третья примета уже не нужна. Кое-что случилось в нашу пользу. Где там крестьяне из той деревеньки? В башне? Сколько их? Тридцать? Маловато…
        - Как ты просила, - расхохотался Стор. - Я мог бы сбросить лавину и не на одну деревню, а на две!
        - Ладно, - улыбнулась Тела. - Сколько погибло свеев?
        - Десять, - раздался голос со двора.
        - Вентер срубил троих! - С мечом в руке ковылял по лестнице на галерею, задыхаясь от восторга, Палус. - Но я его в спину!
        - Неплохой размен, - кивнула Тела. - Мертвых оденем в кирумские балахоны. Планы меняются, на нас напали не пираты, а Кирум.
        - Почему Кирум?! - завизжал Малум.
        - Принц Кирума Рубидус убит, - отрезала Тела. - Якобы это сделала Кама. Уж не знаю, как сумела она это совершить, но соседнее королевство осталось без наследника.
        - Ее убили на переправе! - закричал Малум.
        - Тихо! - оборвала его Тела. - Может быть, но свежую могилу Сора Сойга на кирумской границе я видела собственными глазами. Нет, конечно, Сор мог и сам себя закопать, но я бы усомнилась в его способностях. Поэтому на крепость Ос напали кирумцы. Ну, а свеи пока уйдут. Оставишь здесь тех, кто догнал тебя у Гремячинского моста. Да, возьмешь воинов у Стора, чтобы было двадцать человек, никто и не разберет, свеи они и есть свеи. Стор? - Тела повернулась к великану. - Иди в сторону Кирума, смотри за ним. Через неделю возвращайся. Мне нужны три-четыре десятка кирумцев. Два-три дозора. Одежда, оружие, можно будет привезти одного или двух пленников. Остальных утопить или порубить, по выбору. Главное - чтобы их никто не нашел. А теперь нужно устроить карнавал для старухи-королевы и твоей полоумной сестрицы, Малум. Прикажи привести пленников. Нужно будет их переодеть и порубить.
        - Их могут узнать! - закричал Малум.
        - Могут, - кивнула Тела. - Но не узнают. Мы сожжем их трупы. На одежде будут кирумские бляхи.
        - Можно я? - подпрыгнул Палус. - Я никого не успел порубить, кроме Вентера. Я хочу прикончить хотя бы нескольких!
        - Хорошо, - умилилась Тела.
        Кама, которая окаменела на дозорной площадке, наконец поняла, что она должна сделать. Поняла, что она может сделать, когда руки начали ее слушаться, дыхание вернулось, тьма перед глазами рассеялась. Принцесса сдвинула на живот тул со стрелами, выбрала одну с белым оперением. Наложила ее на тетиву. Она не была хорошей лучницей. Но она закрыла глаза, вспомнила Вервекса Скутума и стала не пританцовывать, а ловить наконечником стрелы цель. И успокаиваться, успокаиваться, потому что ничего, кроме этой цели, у нее сейчас не было.
        - А можно я убью всех?! - закричал Палус.
        - Можно… - открыла рот Тела, но сын уже ее не слышал.
        Стрела вошла между ключиц и прошила его тело сверху вниз, раздирая сердце и сосуды.
        - Кама! - прошептала с ненавистью Тела, подняв глаза вверх.
        А принцесса Лаписа уже летела вниз, к лошадям, обжигая ладони веревкой и желая только одного - мести.
        Глава 23
        Боль
        Над равниной опускалась тьма. Она не была кромешной, но застилала солнце, и нельзя было понять, темный день вокруг или светлая ночь. И только четыре заостренные башни Бараггалла, словно четыре устремленных в небо клинка, не давали тьме сгуститься настолько, чтобы закутать и эту равнину, и это небо в смертный саван. Выстроенные у священного холма войска ожидали битвы. Никто не говорил ни слова, все молчали. Тьма клубилась над головами, но воины видели друг друга, как будто каждый светился изнутри бледным мертвенным светом. И все вокруг светилось точно так же. На западе, почти на горизонте, черной полосой замерло войско врага. Все завершалось.
        На юго-западном склоне холма, на сколоченной из сырых бревен башне стоял управитель огромного войска - еще молодой, но уже славный тридцатидевятилетний император Лигурры и почти всей Анкиды - Импробус. Перед ним высилось хитрое, собранное из нескольких вырезанных из хрусталя и отшлифованных лучшими мастерами линз устройство, которое позволяло видеть вблизи все поле битвы на многие лиги. Позади императора замерли гонцы и советники, над ним, на собранном из таких же бревен навесе - лучники и маги. Рядом стоял невысокий усталый человек в сером балахоне с капюшоном, надвинутым на лоб. Не правитель, не маг, не жрец. Угодник. Член странного ордена, который предсказал грядущую битву и сумел с двумя тысячами собратьев за пятнадцать лет поднять из многовековых руин священные башни.
        - День уже не наступит? - посмотрел на угодника император.
        - Все в наших руках, правитель, - ответил угодник. - Магия Лучезарного сталкивается с магией Бараггала. Отсюда свет, и поэтому он бледен. Но этой ворожбы следует опасаться в последнюю очередь. Пока мы не слепы. Но если четыре башни падут, - угодник повернулся к окруженным высокой стеной шпилям, - тогда тьма может сгуститься настолько, что, может быть, нам придется сражаться вслепую.
        - А им? - спросил император, показывая на темную полосу на востоке.
        - Они всегда сражаются вслепую, - покачал головой угодник. - Видят и слышат глазами и ушами Лучезарного. Разве только аксы, этлу и даку понимают, что творят. Но даже эти слуги покорены Лучезарным безраздельно, хотя у мурсов и сэнмурвов хватает и собственной мерзости. А бледные, которые называют себя вирами… В обычной жизни это обычные люди. Хотя обычной жизни у них не было уже много веков.
        - Кто они все? - спросил император.
        - Сэнмурвы - летающие псы. Что-то вроде летучих мышей, только крупнее. Хотя отличаются от тех изображений, что часты в южных селениях. У них не четыре лапы, а две. Зато эти две лапы вооружены острыми когтями. Впрочем, острыми когтями заканчиваются и крылья. Это звери, и они опасны, но более всего ужасом, который внушают. Могут носить камни, сосуды с горячей смолой, всякую колдовскую мерзость. Некоторые могут плеваться огнем или ядом, но редко. Хотя укус не менее опасен, чем укус любой крупной собаки. Лучники предупреждены, надеюсь, они не испугаются.
        - Мурсы?
        - Полубесы, нежить, малые духи. У нас их знают как могильцев. Опасны, но не более, чем любые умелые воины. Хотя могут и удивлять.
        - Этлу?
        - Особая порода. Обычные люди, но необычно сильны. И высоки, на голову или на две выше простого человека. У Лучезарного их целый отряд, кроме того, они командуют легионами и всеми отрядами. Хотя не только они. Есть еще и даку. Те не выше человека, хотя в полтора раза шире в плечах и много сильнее. Опаснее даже, чем этлу. Они почти звери.
        - Звери?
        - Люди, превращенные в зверей. Их меньше тысячи, хотя еще некоторые командуют легионами.
        - Аксы?
        - Самые опасные. Полудемоны. Они охраняют Лучезарного. Но воинам не стоит их бояться.
        - Почему?
        - Они - личная гвардия Лучезарного, он никогда не отправит их в бой, пока жив. Он думает, что они его последняя защита. Во всяком случае, часть его магии держится на них. А если его не будет, они не станут сражаться. Они слуги, но в глубине собственного нутра каждый из них числит себя равным Лучезарному. И каждый из них способен принести неисчислимые беды. Могильцы, по сравнению с ними, могут показаться ароматом цветов на фоне стальных колючек. Аксы не вступят в бой, но они уже ведут ворожбу. Если хотя бы одна из башен рухнет, это будет результатом их усилий.
        Император кивнул и приник к оптическому устройству. Сейчас, когда он видел строй врага почти вблизи, он радовался, что то же самое не могут разглядеть его воины. Войско Лучезарного было столь велико, что, казалось, пойди оно вперед даже без оружия, оно все равно победит, потому как нельзя сопротивляться цунами или селю - сметет, затопчет, уничтожит, даже не заметив тебя. Император выпрямился, шагнул вперед, окинул взгядом собственные войска. Нет, даже если его войско ждет поражение, оно не обернется легкой победой Лучезарного. Пусть его войско в два раза уступает противнику числом, но оно стоит на своей земле, и за его спиной дома, семьи, дети. А у некоторых впереди поруганные, выжженные и оскверненные врагом. Те, чьи земли уже покорил Лучезарный, стояли в первых рядах войска. Прикрывали основные силы императора, силы, которые казались ему недостаточными.
        Над равниной разнесся гул. Император поморщился, но вскоре понял: в рядах армии Лучезарного начали бить барабаны. Зашевелилась, ожила черная полоса.
        - Пять армий пошли вперед, - подал голос угодник.
        - Сколько в них воинов? - спросил император.
        - Пятьсот тысяч, - был ответ.
        Все ясно. Лучезарный решил раздавить противника одним ударом. Пятьсот тысяч человек на поле шириной около пятнадцати лиг, от Уманской непролазной чащи до непроходимой топи за большим каламским селом у холмистой рощи. Пятьсот тысяч войска, которым предстояло пройти десять лиг, спуститься в низину и затем взобраться на священный холм. Преодолеть земляные валы, укрепленные частоколом. Подойти к каменным стенам Бараггалла, которые конечно же не могли считаться крепостью, снести их, а затем снести и башни. Почему император послушался угодника? Не следовало ли отступить к Эбаббару? Или даже к Самсуму? Ведь две армии того же Лучезарного, двести тысяч воинов так и не взяли Самсум, хотя основные силы императора были здесь!
        Ряды пяти ратей Лучезарного, растянувшись на все поле, медленно поднимались вверх по склону. Десятки таранов, которые годились не только для обрушения стен и ворот, но и для пробивания боевых порядков, ползли в окружении лучников и мечников. Полмиллиона воинов Лучезарного, только часть его войска, - на меньшее число воинов императора, почти все, что у того было. Но основные силы Лигурры стояли у самих валов, а противостоять врагу в первую очередь собирались отряды уничтоженного Лучезарным царства - Таламу. Всего тридцать тысяч человек. Тридцать тысяч против пятисот тысяч. Один смельчак против семнадцати убийц.
        В небе появились черные точки. Увеличиваясь, они черной тучей неслись в сторону войска. Сэнмурвы летели высоко. Только миновав ряды таламу, они пошли вниз. С воем пролетели над рядами лигурров, сбросили холщовые, отвратительно пахнущие мешки и, вызывая ужас, выплюнули кое-где пламя или яд. Воины стояли, укрывшись щитами. Защелкали луки. Несколько тварей с визгом полетели вниз, прочие развернулись и отправились назад.
        - Тлен, - ответил угодник на взгляд императора. - Сбрасывают на воинов разложившиеся, расчлененные трупы. Обозначают нашу участь.
        - Она такова? - спросил император.
        - Никто не избежит смерти, - пожал плечами угодник. - Но в эту битву она настигнет не каждого. Но каждый может отыскать в ней славу и доблесть.
        Тем временем боевые порядки бледных приблизились на расстояние полета стрелы. И стрелы не замедлили полететь с их стороны. Таламу не отвечали. Они прикрылись щитами и сыромятными бычьими кожами. Замерли, присели, словно собирались отсидеться в укрытиях или дождаться магической помощи от ордена угодников. И вот башни Бараггалла осветились голубоватым светом, и трава, уже утоптанная трава под первыми рядами бледных - вспыхнула. Кое-где загорелась и одежда на воинах, но они продолжали идти вперед, словно не чувствовали боли. И почти сразу же поднялся столб красного света над воинством Лучезарного, и пламя побежало в сторону таламу. Но тридцать тысяч смельчаков уже встали на ноги и стремительно рванулись вперед. Минуя венчавшую строй врага тысячу таранов, они вклинились в строй бледных и принялись рубить и колоть, убивать и падать сраженными.
        - Готовиться! - обернулся к советникам император.
        Через час от таламу никого не осталось, хотя какие-то сражения еще продолжались в порядком прореженном строе бледных. Но более половины таранов остались лежать на обожженной пустоши. И когда ряды бледных сошлись с рядами воинства Лигурры, это уже не были стройные ряды непотрепанного войска. К тому же со стен Бараггалы ударили баллисты и катапульты. В ряды бледных вонзились лучи света, которые заставляли, пусть ненадолго, замирать в ужасе даже этих холодных воинов. Но затем в воздухе снова появились сэнмурвы, и вниз полетели уже не трупы, а камни и выкованные из острой стали ежи. А когда пять ратей, половина войска Лучезарного, были рассеяны, когда уже смешались остатки таламу и потерявшие почти половину воинов лигурры, когда порядком прореженное войско императора восстановило строй, оказалось, что по черному от огня и сырому от крови полю второй волной идут еще пять ратей Лучезарного. Еще пятьсот тысяч воинов. Но перед ними блестело что-то новое. Словно сверкающие сталью чудовища надвигались на Бараггал.
        - Машару, - объяснил угодник. - Боевые быки. Они неприступны для стрел, если только стрела не попадет в глаз животного. Но быки кроме необычайно толстой кожи прикрыты еще и стальными доспехами. Натасканы против любого врага, могут даже использоваться как таран, если ворота крепости не слишком мощны. Их тысяча, на каждом погонщик, но он тоже защищен доспехами. Приказывай воинству отойти за валы. У нас есть средство против быков, но на него потребуется время.
        Армия императора, подчиняясь трубам, звук которых с трудом прорывался сквозь грохот барабанов бледных, начала сдавать назад, укрываться за валами. И как раз в это время раздался треск, грохот, одна из башен Бараггалла покраснела, оделась пламенем, покрылась трещинами и с грохотом осыпалась.
        - Долго продержалась, - с удовлетворением сказал побледневшему императору угодник.
        И в этот миг фыркнули уцелевшие баллисты и катапульты, и в сторону рядов бледных полетели запечатанные воском горшки. Вряд ли они могли причинить врагу серьезный урон. Но сразу после залпа движение машару замедлилось, а затем большая их часть развернулась и понеслась назад, к собственному воинству, пока не исчезла, ударившись о боевые порядки, как исчезает горсть гальки, брошенной в воду. Но первые ряды врага были смяты.
        - Иногда нужно не колдовство, а смекалка, - объяснил императору угодник. - В горшках струя потекшей коровы. Быка, который чувствует течку коровы, остановить не может никакой машару. Но дальше нам легко не будет.
        И битва продолжилась.
        Армии сошлись. И когда рубка уже была в самом разгаре, когда были сломаны ряды копейщиков, когда битва обратилась в тысячи, десятки тысяч отдельных схваток - на поле боя появились черными тенями мурсы. И там, где они вступали в схватку, воины императора или покорно подставляли свою плоть под удары врага, или сами разворачивались и нападали на своих соратников. Но не долго мурсы проводили кровавую жатву. Засияла белым еще одна башня и, прежде чем рухнуть, выжгла иглами света могильцев до единого.
        - Все? - спросил император.
        - Нет, - ответил угодник, призывая правителя наклониться к оптическому устройству. Император приник к линзам и похолодел. К холму Бараггала приближался новый враг: великаны этлу и звероподобные даку. Вот они вступили в схватку, и оставшиеся воины Лигурры начали отступать. И за спинами этлу и даку не было никого, словно они вырезали не только врага, но и бледных.
        - Теперь все? - спросил император угодника.
        - Еще нет, - удивленно ответил тот и протянул руку вперед. - Смотри, повелитель!
        С высоты двух оставшихся башен, окрасившихся в синий и желтый цвет, полились лучи света. Загудели длинные каламские трубы. В битву вступил отряд араманов, укрывавшийся за лесом в оставленном жителями селе. Ударил в левый фланг этлов, осыпал их стрелами. А когда великаны развернулись, из-за леса вылетела конница.
        - Успели! - восторженно крикнул император. - Девяносто тысяч воинов! Мои лигурры! Таламу! Дины! Они шли от Самсума! Тысяча лиг за их спиной, и они бьются!
        - Не только они! - протянул руку угодник в сторону правого фланга врага.
        Из непроходимой чащи уманнского леса, проламывая проход, выходили другие великаны, пусть их было и немного.
        - Рефаимы, - прошептал пораженный император.
        - Да, - ответил угодник, - а за ними твои воины, угодники, самарры, нахориты, хапирру, иури, валы и даже свеи и прайды. Их немного, всего чуть более тридцати тысяч, но они дорогого стоят, властитель. Запомни, кто помогает тебе, император.
        - Ты думаешь, что империя еще существует? - спросил император.
        - Пока жив ты - да, - ответил угодник.
        И вот когда воинство Лучезарного, несмотря на огромный перевес в силе, начало сдавать, столб ослепительно белого света поднялся над станом врага и сразу две последние башни Бараггала рухнули. Но сгустившаяся тьма не поглотила все. Бледный мертвенный свет разлился над полем битвы. Светились павшие. Светилась пролитая кровь. И в этом свете каждый разглядел исполинский черный силуэт, который шел по мертвым телам к руинам Бараггалла. И семь сверкающих алым камней сияли у него на груди. И огненный меч оплетал его руку. И черный щит всасывал в себя мертвенный свет.
        - Все, - сказал император, вытягивая из сверкающих драгоценными камнями ножен удивительный зеркальный меч, в гранях которого застыло пламя. - Если это и есть тот самый Лучезарный, то он не дарит свет, а пожирает. К сожалению, боги забыли нас.
        - Нет, - ответил угодник. - Но боги приходят на помощь только тогда, когда ты и сам сделал все, что мог. И тогда оказывается, что и боги могут не все. Смотри, император, но помни, что это не повторится, ибо то, что уходит, уходит навсегда.
        И угодник исчез. Исчез на башне императора, но появился перед Лучезарным.
        Встал, как встал бы обычный человек перед огромной горой. И каждый, кто был еще жив в этой битве, понял, что сам Энки явился навстречу заклятому врагу всего живого. И хохот Лучезарного пронесся над полем битвы, словно ураган. И каждый наполнился уверенностью, что Энки должен покориться силе, с которой сладить он не сможет, поскольку именно теперь она велика и почти безгранична. А затем Лучезарный взмахнул мечом, и все, кто был на расстоянии полулиги от него, обратились пеплом - и живые, и мертвые. Только Энки остался стоять да несколько, не более десятка, угодников, не все, многие обратились в пепел, будто и обычные смертные. И тогда маленький Энки произнес слова, которые услышал и понял каждый:
        - Не теперь. Тебе понравился этот мир, потому что он достаточно прочен для великих ног. Он, как плот, для того, кто не умеет плавать. Плот над бездной. Но когда плот становится слабым, бревна раскатываются и тяжкий груз камнем идет на дно.
        - Великую цену надо заплатить за это! - прогремел Лучезарный.
        - Вряд ли она будет больше, чем та, что заплатили мертвые на этом поле, - ответил Энки.
        - Чего же ты ждал? - прошипел Лучезарный. - Хотел напитаться смертью?
        - Доблестью, - ответил Энки. - К тому же всему свое время. Нельзя испытать вкус яблока, сгрызая его семечки. Надо дать им прорасти, поднять крону, расцвести, завязаться и налиться соком.
        - А может быть, ты хочешь отправиться вместе со мной в бездну? - расхохотался Лучезарный и снова замахнулся мечом, но не ударил, а поднял пылающий клинок над головой, и тысячи огненных стрел полетели в разные стороны и пронзили сердца тех, кто впустил ужас в них. И одна из стрел вошла в грудь императора. И последним усилием воли, продолжая смотреть и слушать, император подумал, что империи осталось существовать несколько секунд. И поразился, насколько был прекрасен вид, открывшийся ему, выполненный двумя красками - черной и красной.
        - Нет, - ответил Энки. - Каждый удостаивается собственной бездны. Но с тем мраком, который назначен тебе, не сравнится ни одна из них.
        Сказал и обхватил собственные плечи. И тут же пламя поглотило его. Настоящее пламя, потому что боль скрутила угодника. Его ноги задрожали. Но он продолжал стоять, хотя крик стал рваться из его груди. И словно задрожало, заколебалось все сущее вокруг. И точно так же обхватили себя и запылали те угодники, что стояли на поле битвы. И Лучезарный бросил и щит, и меч, которые растаяли клочьями дыма, вытянул руки, растопырил пальцы, призвал к себе, втянул в эти пальцы почти всех аксов, но и это не помогло ему, и он словно окаменел. Словно обратился в черную скалу. Словно лишился голоса. А затем рванул ожерелье. И лопнуло огненной струной волокно на его шее и взлетело в небо. И семь огней, семь звезд, семь сияющих пламенем камней сверкнули во мраке огненными сполохами. А затем земля разверзлась, и Лучезарный рухнул сквозь нее в бездонную пропасть.
        Сгоревшие осыпались пеплом.
        Битва закончилась.
        Над руинами Бараггалла занималось утро.
        Уцелевшие воеводы пытались построить воинов.
        Прибежавшие со стороны лагеря женщины и выбравшиеся из руин Бараггалла защитники крепости оказывали помощь раненым, не разбирая своих и чужих.
        Уцелевшие даку и этлу построились и пошли в сторону Бэдгалдингира.
        Уцелевшие бледные начали разбредаться.
        Завывая и скуля, сэнмурвы покружились над полем и полетели на восток.
        От провала, в котором исчез Лучезарный, медленно ползла полоса тлена.
        Над полем битвы стоял стон, как будто стонала сама земля.
        - Ну ладно, ладно, - услышал Игнис ненавистный голос, вынырнул из очередного видения и открыл глаза. Донум вместе с подручными рассматривал доставшуюся им жертву.
        - Ладно, - повторил Донум и дал знак, после которого один из балахонников, как называл их для себя Игнис, плеснул на него холодной водой.
        - Есть все еще отказываешься? - уточнил маг. - Что ж, подождем еще несколько дней. Неделя - не срок, хотя и перед этим две недели тебя кормили особенным образом. Но имей в виду, если захочешь есть по-настоящему, только кивни.
        Игнис с трудом прищурился, сквозь наползающий кровавый туман разглядел предложенную ему еду. На расставленных на столах блюдах лежали куски сырого мяса. Язык, печень, сердце. Лакомства. Вырезанные на его глазах из приведенных в башню бродяг. Хотя язык, кажется, вырезали у ребенка? Или это ему почудилось? Не почудилось ему только одно: пытаясь превратить его в чудовище, подручные Никс Праины неминуемо становились чудовищами сами. Или же уже ими были.
        Игнис в бессилии уронил голову на грудь. Все в том же тумане разглядел собственные ноги, пробитые бронзовыми стержнями, пришпиленные к доске под стопами и ко все тому же столу. Четыре источника нескончаемой муки в ногах и четыре в руках. Предел, обозначенный самим Донумом, который, забив восьмой штырь в обездвиженное тело, со вздохом сказал, что на этом пока придется остановиться. И гниение тяжело останавливать при таком количестве ран, и боль может лишить предмет исследования рассудка, и сердце испытуемого может отказать.
        - Всему есть предел, - развел он окровавленными руками. - Нет предела только мастерству Никс Праины. Подожди, когда она вернется, мы, конечно же, продолжим. Может быть, даже извлечем из тебя некоторые острые штучки. Зато уж доберемся до твоего нутра. Ты даже не представляешь, сколько под твоей кожей лишнего! А уж снаружи… Но это все на потом. Но при моем участии. При моем непременном участии.
        В башне Ордена Воды все происходило при участии Донума. Уж во всяком случае, в ее подземельях. К несчастью, те пределы, которые Никс Праина обозначила своему помощнику относительно тела жертвы, не касались его души. Расчертив стены подземелья заклинаниями, выставив множество сосудов с водой и неведомыми растворами, Донум пытался извлечь из принца Лаписа искомое до возвращения Великого Мастера Ордена. И если камень Лучезарного должен питаться болью и страданиями, а боль и страдания жертвы подошли к пределу, значит, страдание выпадало иным жертвам.
        И понеслось кровавое празднество. Донум убивал несчастных на глазах Игниса одного за другим. Обваривал их кипятком. Резал на части. Жег огнем. Замораживал руки и ноги. Сдирал кожу. Вырывал ногти и волосы. Выдирал живьем внутренности. И заставлял принца смотреть, а если тот закрывал глаза, надевал на штыри, вонзенные в его тело, раскаленные кольца. И принц смотрел, пока не терял сознание. А когда приходил в себя, видел на белых блюдах подарки от подвального мясника и опять отказывался от предложения поесть.
        - Ничего, - в который раз хмыкнул Донум. - Ничего не происходит плавно. Жизнь прыгает со ступеньки на ступеньку. Вчера ты был дерьмом, завтра ты стражник у портовых ворот. Послезавтра - мытарь. Еще через день - писец. Или в обратном порядке. Так и со смертью. Вчера - живой. Сегодня - больной. Завтра - мертвый. И с голодом так же. Сегодня ты еще воротишь рыло от свежего мяса. А завтра, когда голод превратит тебя в зверя, ты будешь пожирать его тухлым и просить добавки.
        Донум взял с блюда печень и ткнул ее в лицо Игнису. Тот с трудом стиснул зубы. Сил не хватало уже даже на то, чтобы держать рот закрытым. Мучитель усмехнулся, поднес печень к собственному лицу, понюхал ее, пожал плечами.
        - Как по мне, так ничем не отличается от свиной печени. Ну ладно, время у нас еще есть. И как ты ни прячешь подарок судьбы, рано или поздно он проявится. А пока что мы продолжим наши игры. Кстати, благодаря тебе мы немного очистили окрестности Башенной площади от всякого отребья. Во всяком случае, мелких воришек, гулящих девиц, вонючих стариков да бестолковых приезжих здесь слегка поуменьшилось. И наши собачки на первом ярусе слегка потолстели. Но работы для нас все еще хватает. Полюбуйся, знал бы этот бродяга, как дорого обходится сон в тени Башни Ордена Воды.
        Игнис с трудом открыл глаза. Подручные Донума приволокли очередную жертву. Сдернули с лица мешок, закинули связанные руки на крюк, забитый в четырехугольную колонну. Испуганный бедолага посучил ногами, не дотянулся до пола, затих. По морщинам - не молодой, но и не слишком старый. По лицу - ни калам, ни атер. Или лигурр, или данаец, или чекер, или ханей, или еще кто. Бородка короткая, седая. Волос на голове редкий, но лысины пока нет. И уже не будет. Или будет, но окровавленная и ненадолго. Плечи не широкие, не покатые. Живота нет, значит, не жил в праздности и требухой на помойках не питался. Руки крепкие, выходит, работяга мужик. Прибыл, верно, в Самсум подивиться на древние красоты, выйти к морю, почувствовать на вкус, что это такое - соленая вода, расторговаться или приобрести что, купить гостинцев да отправиться домой. Намаялся, прилег отдохнуть в тени высокой башни и нечаянно подошел к концу своей жизни.
        - Так. - Донум вытряс на стол принесенный подручными мешок, бросил туда же старый, ободранный и потертый меч с неприметной рукоятью. Что же получается, в этот раз в сети Ордена Воды забрел не торговец, не ремесленник, а бывший воин? Кто еще мог носить с собой кисет со снадобьями, котелок, жестянку с сушеными яблоками, тугой кошель с монетами, пару чистого белья, порты из сукна, куртку, стоптанные, обрезанные на половину голенища сапоги, сверток белого полотна, еще какие-то жестянки и бутыли. И ведь не робок старик, висит на крюке, а сам крутит головой, осматривается. Ну, смотри, смотри. Скоро все увидишь и почувствуешь. А не веришь, посмотри на того, кто пришпилен восемью стержнями напротив.
        - Все вон! - приказал Донум и, едва подручные убрались из пыточной, распустил шнур кошеля и вытряс монеты на стол. Золотом раскатились ардауусские кружочки, часть заблестела серебром.
        - Никак купец забрел туда, куда не следовало? - расплылся в улыбке Донум, сдвинул монеты на край стола, взял в руки меч. - А вот оружие можно было подобрать и получше. Хотя всякий купец - скупец. Был скупец, а станет скопец.
        Усмехнулся Донум еще раз, потянул за рукоять меча, с удивлением загудел, замотал головой. Клинок в ножнах был серым, но таким гладким, что смотреться в него можно было, как в зеркало. И Игнис, веки которого казались налитыми мукой и свинцом одновременно, смотрел на зеркальный клинок. И Донум не мог отвести от него взгляд, тягучую нитку слюны подвесил на разинутый рот. И старик, подвешенный на крюке, смотрел на зеркальный клинок, и от того, что ужас наконец стал его настигать, закрутился, как в судорогах. Согнул ноги, расставил их в стороны, обхватил колонну ногами за собственной спиной, словно врасти хотел в камень, спрятаться он непрошеного гостеприимства, стиснул камень икрами и вдруг стал выпрямлять колени, подтягиваться, подниматься, и так ровно до тех пор, пока не снял связанные руки с крюка. Шагнул к Донуму, но тот уже оторвал удивленный взгляд от клинка и, верно, удивился еще больше, потому как не крикнул подручных, а сам ткнул мечом в незнакомца. Ничего тот не сделал, не уклонился, не присел, не побежал прочь, а взмахнул связанными руками, и узы его упали на покрытый коркой крови пол, а
меч оказался в руках старика, и Донум вдруг начал хрипеть и осыпаться на пол, как подгнившая полка для снадобий в бедной лекарской лавке. Попытался закорячиться, встать на отрубленные в коленях и локтях куски плоти, да тут же и захлебнулся в собственной крови. В коридоре застучали башмаки подручных, что исходили от зависти к потрошителю не только чужих тел, но и чужих мешков, и тут же все трое улеглись лицом вниз в лужу крови собственного управителя, смешивая с его кровью свою.
        - Жив, бедолага? - шагнул к Игнису незнакомец. - Ну уж извини, я не сэнмурв, чтобы на крыльях из города в город переноситься. Да и пока разыщешь тебя… Выпей вот это. - Старик подхватил одну из бутылей на столе. - Не бойся, это не кровь и не моча. Кое-какие травки, настоянные на кваче, и еще кое-что. Сейчас тебе будет очень больно, больнее, чем когда-либо, но ты должен выдержать. И мало того, что выдержать, еще и побегать со мной. Бодрость в тебе найдется, не сомневайся. Думаю, часа на три-четыре тебя хватит. А уж там разберемся. Дальше только крепкий сон. Сначала какой придется, а потом здоровый. Ну, выпил? Готов?
        Старик подмигнул Игнису, наклонился и макнул несчастного в океан боли. Кровь ударила в глаза. Дыхание перехватило. Мертвенный пот выступил на лбу. Еще один раз так, и смерть.
        - Вот, - показал Игнису выдернутый из раны штырь старик. - Хорошо пошло. Держись, парень. Осталось еще семь.
        …Когда Игнис вновь пришел в себя, он лежал на пыточном столе, одетый в ту самую пару белья, те порты и ту куртку, которые нашлись в мешке незнакомца. Руки и, как понял Игнис, глядя на разношенные сапоги, ноги были перетянуты полотняной лентой. И боль, которая таилась в искалеченных руках и ногах, тоже как будто была сдавлена. Нет, она никуда не делась, но слушалась принца, подчинялась ему.
        - Вот и славно, - улыбнулся старик, набивая второй мешок, хотя глаза его полнились мраком. - Боль, правда, еще придется потерпеть, но больше такого безобразия допускать нельзя. Вот, это придется тебе понести. Тут все нужное, Орден Воды богатый орден. Тебя ж еще лечить надо, так что никакое это не мародерство, а малая толика платы за то, что тебе пришлось претерпеть.
        - Кто ты? - прохрипел Игнис и сразу же добавил: - Воды.
        - Как кто? - удивился старик. - Ах да, балахон-то мне пришлось снять, чтобы не отпугивать этих водоносов. Угодник я. Вот угождаю тебе, все, как положено. Такая вот, парень, судьба. Считай, что ремесло. А воды здесь много. И будет еще больше. Вот, пей. Хорошая вода, что есть, то есть. Орден Воды все-таки!
        - А это что? - спросил Игнис.
        Стены пыточной были раскрашены кровью. Но не вымазаны, а расчерчены и разлинованы кровавыми линиями. Сила в рисунках была такая, что в глазах принца потемнело уже не от боли, а от мума, который плескался через край заклинания.
        - А это холодное приветствие хозяйке здешнего заведения, - проговорил старик, и Игнис разглядел в его глазах слезы. - Она его, конечно, сама не увидит, но ей расскажут. И не смотри на меня так, тут силы особой не нужно. И ты бы сумел. Кровь живая, из нее само все лепится, знать только надо как. А я знаю.
        Игнис и в самом деле смог идти. Идти и даже нести на плечах мешок. Правда, боль все-таки пронзала его при каждом шаге, но он шел, хотя на большее был вряд ли способен. Старик вывел его к выходу из башни, миновав четыре подземных яруса и оставив за собой еще десяток трупов в голубоватых балахонах и четырех раскормленных собак. Затем сразил троих стражников у главного выхода, подошел к тяжелой двери, ведущей на верхние этажи, и довольно долго копался у ее запоров. После этого подозвал Игниса и попросил его помочь сдвинуть тяжелое, в рост человека колесо, торчащее из стены. С опаской принц шевельнул руками, но схватился за бронзовые штыри и сдвинул колесо сначала на ладонь, потом еще на ладонь, а когда оно сделало полный оборот, во всей башне явственно раздался шум воды, капли набухли на потолке, намочили стены.
        - Пошли, - сказал старик, выходя на Башенную площадь и захлопывая за собой дверь. - Надо поспешить, а то нахлебаемся. Магия магией, а ремесло тоже никто не отменял. Целый городской акведук переводится этим колесом на нужды Ордена Воды. Ну, Самсум потерпит какое-то время, а мы позабавимся. Нам вон туда. Через всю площадь к началу Верхней улицы. А потом направо и в гавань. Там я лодочку снял. Да, под парусом домой пойдем, если с ветром повезет.
        - А где твой дом? - спросил, тяжело дыша, Игнис.
        - Где дым, там и дом, - ответил старик. - А где присел, там и сидельня. А где прилег, там и спальня. Но место надо выбирать с умом. Ну, полюбуемся?
        Игнис обернулся. В ряду из шести башен, которые походили одна на другую, словно близнецы, и различались только цветом камня, башня Ордена Воды теперь выглядела как драгоценность. Вода била изо всех ее узких бойниц, камень потемнел и был уже не бледно-голубой, а грязно-серый. Вокруг толпились зеваки, но еще больше было балахонников из соседних башен.
        - Ну вот, - сказал старик, выуживая из-за пояса тонкий нож и закатывая рукав. - Если хочешь колдовать, не причиняя боли другим, неминуемо причиняешь ее себе. А если причиняешь боль другим, то так и не обессудь.
        Капля крови налилась на запястье старика и вдруг застыла, обратилась рубиновым шариком льда, упала на камень и разлетелась осколками.
        - Да простит меня всеблагой Энки! - словно окаменел старик.
        Над площадью раздался треск. Игнис обернулся. Башня Ордена Воды была покрыта льдом. Сверкала под лучами яркого самсумского солнца, как замерзший водопад. Трещины бежали по ее стенам. Камни разлетались в стороны, выдавливаемые ледяным нутром. Вот огромная расщелина рассекла здание сверху донизу. Вот побежали с криками в стороны зеваки и балахонники. Вот с пылью и грохотом стены башни обрушились, и сама она, как хрустальный, наполненный замороженными человеческими лучинками стержень, повалилась набок, взламывая собственный фундамент, уродуя площадь и показывая каждому ужасные, окровавленные корни. Ледяное нутро башни Ордена Воды упало и развалилось на куски.
        - Не тот силен, кто силен, а тот, кто направляет чужую силу, - прошептал старик. - В тех подвалах было замучено столько, что можно было бы заморозить весь Самсум.
        - А в остальных башнях? - закашлялся Игнис.
        - По-разному, - уклонился от ответа старик и добавил: - И все-таки, если бы здесь была Никс Праина, мы бы так легко не выпутались.
        - Я знал одного угодника, который ее перемог, - прошептал Игнис. - Он сшиб ее с ног. Если бы не стрела, которая пронзила его живот, меня бы здесь не было. Не знаю, жив ли он или нет.
        - Его звали Алиус Алитер? - спросил старик.
        - Да, - кивнул Игнис.
        - Я учил его, - отвернулся угодник.
        Глава 24
        Тьма
        Нет, это был другой звон. Сначала Литусу показалось, что звон был тот же самый, что раздавался у него в ушах, просто он усилился на берегу, но потом понял, что нет. Со стороны Уманни вдоль воды дул ветер, путался в досках убогой пристани, захлестывал мелкими волнами глинистый берег, теребил натянутый к видневшейся на косогоре часовне канат, и висевшие на нем амулеты звенели на ветру - жалобно и обреченно.
        - Не обращай внимания, - посоветовал ему Веррес. - Они не звенят. Они не могут звенеть. Чему там звенеть? Раскрашенная деревяшка да шнурок. Они могут только стучать. Так что нет звона.
        - Нет звона, - согласился Литус. - Надолго я здесь?
        Выстроенные в ряд паломники карабкались на высокий берег. Храмовники с баграми шли в том же строю, пропуская по пять-шесть паломников между собой. Кто-то помогал себе руками, опираясь о глинистый склон, кто-то хватался за канат, и тогда амулеты звенели с удвоенной силой, а кто-то и добавлял в звон малую толику, подвязывал на свободное место и собственный оберег.
        - А кто же знает? - удивился Веррес. - Я вот, когда пять лет назад высадился на этом берегу, и сам не знал, надолго ли. И вот пять лет прошло, а я все еще не знаю. Хотя поправился немного. Не будешь дураком, и ты станешь человеком. Ну что, парень, начнем с младшего служки? Поклонишься предстоятелю, и за работу?
        Литус оглянулся. Желтые храмовники с баграми стояли безмолвно, но было ясно, что странное оружие они готовы пустить в ход, не раздумывая.
        - Мне такой дадут? - спросил бастард.
        - Со временем, - кивнул Веррес. - Хотя походы от Уманни к Бараггалу и обратно не то, чего следует желать. Но на поблажки не рассчитывай. Иначе придется усвоить, что Светлая Пустошь - это лучшее место для просветления и чистоты. А теперь идем. Лучше убраться отсюда поскорее, шалит она в последнее время, Светлая Пустошь. Так что, если хочешь добраться до места, держись пока за мной. Энки, благовествующий, спаси и помоги! Вот ты спрашиваешь, надолго ли? А куда спешить-то? Иногда мне кажется, что Бараггал - единственное спокойное место во всей Анкиде.
        Веррес продолжал что-то бормотать себе под нос. Литус карабкался наверх за ним, думая, что не все ладно у храмовников в головах, неужели нельзя было вырубить в глине ступени да подбить их досками? Вон сколько досок. Справа от часовни, в десяти шагах, покосился древний сарай, ну так крыша его дощатая не прогнила еще вроде? Разбирай да пили. А если просмолить, так и не на один год хватит. А уж по уму можно было бы и камнем выложить.
        У сарая стоял человек. На нем был кафтан или рубаха до колен, которая от времени пошла распускаться, рассыпаться бахромой, но на худых плечах одеяние еще держалось, хотя и похлопывало на ветру. Точно так же и седые волосы человека рвались с его полулысого черепа. Старик стоял неподвижно, лишь иногда переступая на одном месте, и поворачивал голову вслед за каждым, проходящим вдоль каната.
        - В глаза не смотреть, - предупредил, обернувшись, Веррес. - Эта мерзость тут и месяца нет как выползла, прочистили ее уже немного, но не хочешь глотать дерьмо, не смотри в глаза. Никогда!
        Литус опустил голову, но, уже взобравшись на косогор, не удержался, бросил быстрый взгляд в сторону старика, наткнулся не на глаза, а на запекшиеся черные ямы на их месте, но и того хватило. Дрожь пошла по ветхому телу. Локти старого пошли вверх, руки изогнулись огрызками крыльев на уровне плеч, и сам старик, шаг за шагом, заковылял к бастарду.
        Сразу два багра уперлись ему в глазницы, и покуда старый месил ногами скользкую глину, пытаясь справиться с неожиданным препятствием, еще один храмовник саданул по горлу обратной, заточенной стороной крюка. Шея перерубилась, как трухлявый ольховый ствол. Ноги продолжали идти вперед, но тело старика опрокинулось, упало и тут же завязло в глине, продолжая трепыхать руками и ногами. Храмовники стряхнули с багров страшную добычу и подтолкнули окаменевшего бастарда в спину.
        - Слушай, - зло прошипел через плечо Веррес, - все, что ни говорю, слушай. Когда пятки запекутся, спрашивать некогда будет, говорить нечем, слушать нечем! Не смотреть в глаза!
        Под ногами валялись останки подобных ходоков. Вот показался край вымазанного в глине - цвет в цвет - балахона паломника. Литус взглянул на лицо несчастного. Глаза его вылезли от ужаса из орбит, горла и части щеки не было, словно зверь выдрал их, вонзив клыки. Литус поднял глаза. Цепочка паломников шествовала впереди. Над головой ползли низкие облака. Такие низкие, что даже древний колодезный журавель окунал в них клюв. И Уманни, до которого оставался пяток лиг, тоже тонул в облаках, и крыши изб, выстроившихся вдоль натянутого каната, упирались в облака, и у каждого крыльца стояли люди, подобные тому же старику. И ждали. Запах тлена шибал в нос.
        - Двигай ногами, двигай, - бурчал Веррес. - Как только увидишь две полубашни угодников, недостроенные они, часовнями служат, так можешь садиться и отдыхать.
        - Я не устал, - твердо проронил Литус, хотя в глазах у него все плыло и муть поднималась к горлу.
        - Ты не устал, другие устали, - равнодушно сказал Веррес. - Привал - значит привал. Тут тебя неволить никто не будет, но и воли никто не даст. В любую сторону шагай да спотыкайся. Но все, кто вернулся, кто деревяшку с печатью получил, все слушали, что им говорили. А те, кто неволиться не согласился, те здесь и остались. Поймешь со временем. Думаю, через пару часов поумнеешь. За часовнями кольцо смерти начинается.
        За околицей деревни начиналась пропасть. Точно такая же, как была в реке, когда барка повисла в воздухе. Только теперь в воздухе висела не барка, а настил, устроенный из гнилых досок. Он шевелился под ногами, какие-то доски срывались, падали, рассыпаясь на лету, тонули во мраке, в котором еще не было крылатых теней, но что-то шевелилось, извивалось и шипело. Литус против воли ухватился за канат обеими руками и уже не отпускал его, перехватывал шаг за шагом, а обернувшись, увидел, что храмовники идут с закрытыми глазами, только одной рукой скользят по канату, а их ноги порой ступают мимо досок, но не проваливаются. Чувствуя, что липкий пот покрывает все его тело, Литус уже приготовился и сам закрыть глаза, но в этот миг крылья захлопали где-то под его ногами, тень накрыла лицо, клочья потревоженных облаков над головой раздвинулись, обдав бастарда пеплом, и тут же канат задрожал. Раздался сдавленный крик, и один из храмовников желтым пятном полетел вниз.
        Между двух часовен, которые и в самом деле казались основаниями небольших, не чета бэдгалдингирским, башен угодников, была твердая сухая земля, и даже как будто небо проглядывало сквозь облака. Паломники сидели на земле кучей, странно было, что почти двести человек сгрудились в не слишком большое живое пятно. Или их опять стало меньше? Литус оглянулся. Оставленная за спиной деревня теперь казалась только скопищем старых полуразрушенных домов, пропасть представляла собой заросшее бурьяном поле. Канат подрагивал на ветру и продолжал звенеть. Впрочем, до башен звон почти не доносился. За башнями стояла стена тьмы. На самом ее краю, на расстоянии друг от друга в десяток шагов, высились два каменных столба. Между ними был забит в землю деревянный кол, на котором лежал все тот же уходящий во тьму канат. От каменных столбов начиналось что-то вроде изгороди, сплетенной из жердей, веревок и как будто проволоки. С каждым шагом бастард отдалялся от солнечной улицы Самсума и домика с коричневой занавеской. Или становился ближе?
        - Вот ведь нелегкая! - выругался Веррес, пересчитывая храмовников. - Давно я не терял служителей Храма. Уже и не вспомню. И впрямь поганые пошли времена. Дальше пойдешь первым, а не то оступишься, а мне потом… С этими вельможами…
        Литус посмотрел на провожатых. Храмовники стояли с закрытыми глазами, прижав к себе багры, обхватив плечи, и бормотали молитвы. У некоторых из них за плечами были мешки.
        - Еда, - поймал взгляд Литуса Веррес. - Будешь стараться, из младшего служки поднимешься до среднего. Станешь старшим - доверят ходить за едой.
        - Уже не хочу, - вновь обернулся к деревне Литус. - Не великое удовольствие.
        - Кому как, - пробормотал Веррес.
        Холодные капли ударили по плечам, по лицу. Пятно чистого неба над головой затянули тучи. Опустились сумерки. Паломники, сидевшие кучей, сжались. Многие стянули с глаз повязки и теперь озирались в ужасе. Среди испуганных, словно омертвелых лиц видны были и женские, но того профиля, который запомнился Литусу на барке, он не находил.
        - Уже вечер? - спросил Литус.
        - Не знаю, - вздрогнув, открыл глаза Веррес. - Там, на холме Бараггала, будет и день, и вечер, и ночь, и утро. А что здесь - не знаю. Это предстоятель имеет силу сохранять для себя время, а для прочих - как Пустошь захочет, так и будет. Случалось, от этих башен до Бараггала на неделю прогулка растягивалась, а случалось, и в день укладывались. Хотя все Кольцо Смерти - двадцать пять лиг, ни убавить, ни прибавить. Да и кусок Кольца Теней до Бараггала - двадцать лиг. Канат ветшает, менять приходится. Так что уж расстояния все известны. За день не управимся. Вряд ли.
        - Что там? - спросил Литус, показывая на тьму.
        Веррес покосился на каменные столбы, пожал плечами.
        - Кольцо Теней у каждого свое. Но оно дальше. А что в этой темноте, которую кличут Кольцом Смерти, никому не известно. Не видно там ни демона. Двадцать пять лиг кромешной темноты. Одно скажу тебе точно, парень. Тот, кому суждено умереть, там и останется. Только мы первыми пойдем, а то еще пару дней так протопчемся. Только ты уж, парень, ноги поднимай.
        - Выше, чем обычно? - не понял Литус. - Зачем?
        - Там поймешь, - пообещал Веррес. - Наша сторона правая. По левой идут оттуда. Ну, тебе это не скоро.
        - Так чего мы ждем? - поднялся на ноги Литус.
        - Колокола, - показал на башни Веррес. - Колокола должны прозвонить.
        - Колокола? - не понял Литус. - В этих огрызках?
        - Представь, что эти не самые великие башни были достроены, - наклонился к бастарду Веррес. - Представь, что их успели достроить. И там, как на каждой башне угодников, есть колокол. Вот они и звонят.
        - Я могу представить башню, - в ответ наклонился к Верресу Литус. - Даже две башни. И колокол могу представить. И звон. Тоже могу представить. Тем более что в ушах у меня звенит не переставая еще с барки. И эти деревянные амулеты на канате тоже звенят, что бы ты ни говорил. Но я не могу услышать звон представленного колокола…
        Тягучий, глубокий звон словно упал с неба. Сразу два колокола загудели в такт, заставили заныть зубы. Железные двери часовен задребезжали. Литус готов был поклясться, что на мгновение ему показалось, будто башни целы. Небо посветлело над головой.
        - Наверное, нам это послышалось? - усмехнулся Веррес. - Шагай вперед.
        Литус стиснул зубы и решительно двинулся во тьму.
        Под ногами скрипели, дробились, ломались кости. Несколько раз Литус наступал на что-то мягкое, скользкое. Пару раз под ноги попадались мертвые тела. Запах мертвечины бил в ноздри. Время от времени все тело обдавало холодом, словно тропа ныряла под ледяные своды. Убедившись с самого начала, что его окружает кромешная тьма, Литус какое-то время шел с закрытыми глазами. Так было проще. Опасность словно отдалялась. Как в детстве, когда теплое одеяло казалось непреодолимой преградой для любых страхов и любой опасности. К тому же от Литуса ничего не зависело. Он мог полагаться только на удачу. И закрытые глаза сулили легкость в ее достижении. Но затем что-то заставило бастарда остановиться. Он открыл глаза, ничего не увидел, потому как тьма по-прежнему была кромешной, но дальше идти не мог. Сзади в него уперся Веррес.
        - Что там еще? - недовольно проворчал храмовник, подталкивая Литуса в спину. Его слова прозвучали так, как будто он произносил их, забив рот паклей. - А ты, парень, крепок. С места не сдвинешь. Ты точно бастард короля Эбаббара или какой-нибудь каменщик или мясник?
        - Неужели нельзя взять лампы или фонари? - так же невнятно, как Веррес, произнес он.
        - Можно, - хохотнул Веррес. - А что толку? Тяжесть в руке. Света на палец во все стороны, а дальше все одно - тьма. Ты идешь или стоишь?
        Литус протянул вперед руку, сделал еще один шаг, еще - и почувствовал прикосновение к чему-то холодному, затем нащупал проволоку, веревку.
        - Столб покосился, - ответил он. - Нужно наклониться, чтобы не разбить голову.
        - Демон раздери всю эту Светлую Пустошь, - раздраженно заскрипел зубами Веррес. - Теперь гнать сюда служек поправлять ограду. Задние! Руки вперед и вверх! Столб покосился! Наклоняйтесь, а то лбы расшибете! Прямо не Кольцо Смерти, а Кольцо Увечности. Ну, мы идем дальше или нет?
        - Идем, - ответил Литус, но еще промедлил долю секунды. Ему показалось, что он что-то видит. Он сделал один шаг, другой, едва не споткнулся о что-то круглое, с ужасом зажмурился, представив чью-то голову под ногами, и вдруг поймал взглядом какой-то силуэт. На мгновение ему почудилось, что он видит все - уходящий в темноту, обвешенный амулетами, провисающий между столбами канат, неказистую, пусть и закрепленную на каменных столбах стену справа и слева от каната, мертвенную равнину во все стороны, кости под ногами и что-то страшное за стенами. С двух сторон. Впереди послышались шаги.
        - Шаги впереди, - обернулся Литус.
        - Слышу, - донесся раздраженный голос Верреса и тут же его окрик: - Встречные впереди!
        - Встречные впереди! - послышались крики за спиной Литуса, и точно так же закричал кто-то и перед ним: - Встречные впереди!
        Он их видел! То, что мгновение назад казалось ему собственной фантазией, теперь не оставляло сомнений, он видел! Да, он с трудом угадывал силуэты, черты лица, но эти силуэты были определенны и узнаваемы, словно каждый из них нес светильник за спиной, разве только снаружи тропы, за ограждением оставались какие-то непроглядные тени, куски мрака. Но навстречу ему, так же скользя левой рукой по канату, шли паломники, перемешавшись с храмовниками. Кто-то был с повязками на глазах, кто-то жмурился от ужаса, кто-то бессмысленно таращился в темноту.
        «Я вижу, - подумал Литус. - Почему-то вижу. И как будто не только глазами, потому что чувствую каждого идущего навстречу. Его ужас, усталость, страх, надежду или что-то еще, бьющее изнутри. Или уже не бьющее, а застывшее. Омертвевшее. Обреченное. Подвешенное на тонкой-тонкой нити. К примеру, как у вон того мальчишки-храмовника, который прихрамывает. Наверное, сбил ноги…»
        Литус не успел додумать, потому что вдруг, неожиданно, нежданно одно из тех черных пятен, которое он не мог проглядеть, подхватилось порывом ветра, хлопьями сажи пересекло оба ограждения, прошло сквозь храмовника и унесло его жизнь. Бездыханное тело упало вниз, и те, кто шел за ним, стали ступать ему на спину.
        Не останавливаясь, Литус нагнулся, подхватил багор из мертвой руки, выругался, потому что оружие оказалось тяжелым не только на вид, подхватил его и пошел дальше. Без сомнения, он видел все. По выгороженному через мертвую равнину прогону в обе стороны шли отчаявшиеся, измученные люди. И черные тени, словно стервятники, налетали на того, кто слабее прочих цеплялся за жизнь. И уносили его прочь.
        «Зачем это все нужно, - подумал Литус. - Зачем эти бессмысленные прогулки в проклятое место? Зачем эти багры, которые не только нести, поднять непросто тем, кто не держал оружия в руках? Зачем это все? Было бы угодно Энки такое паломничество к месту его сожжения? Каково число несчастных, кто не дошел до Бараггала или не вернулся от него? Кому нужно это поклонение? Энки или Лучезарному? Кто дает силу храмовникам, хотя бы таким, как Веррес, - Энки или Лучезарный?»
        Ограждение в полусотне шагов перед Литусом вдруг вздулось, словно огромный шар прикатился по равнине, ударился о преграду, наклонил, едва не выворотил два каменных столба, натянул плетенку и порвал ее. На мгновение, как показалось Литусу, блеснуло лоскутом звездное небо, холмистая неровная равнина, избушки или полуобрушенные сараи вдали, и в проход ввалился зверь. Наверное, когда-то он был кабаном, или создатель замысливал его кабаном, но теперь его спина горбилась панцирем, словно у огромного жука, клыки торчали вверх и вниз на локоть, а холка была Литусу едва ли не по пояс.
        - Встречный! - выкрикнул Литус и, удивляясь сам себе, выставил вперед багор, присел у ближайшего столба, а когда зверь, разбрасывая кости, устремился к добыче, упер случайное оружие в каменную грань ближайшего столба.
        Зверь напоролся на оружие точно огромным пятаком. Острие вошло ему в глотку, а изгиб крюка начал разворачивать небо. Столб, у которого присел Литус, дрогнул, покосился и упал наружу, обрывая плетенку и выворачивая грязную глину, а зверь, хрипя и захлебываясь кровью, пролетел под канатом и забился в судорогах с другой стороны тропы.
        - Что здесь? - почувствовал Литус хлопки по собственному плечу.
        - Встречный, - выпрямился он и расслышал, как шедшие за ним и за храмовниками паломники послушно передают по цепочке: «Встречный, встречный, встречный».
        - Что за шум?! - раздраженно и испуганно заорал Веррес.
        - Поросенок, - ответил Литус. - Кажется, поросенок сбил столб. Наружу. Осторожно. Я едва не споткнулся. Комель его торчит на высоте колена.
        - Почему поросенок? - не понял Веррес. - Как ты определил?
        - Пятак, - ответил Литус. - Он свалился под канат. Можно протянуть руку и пощупать пятак. Наверное, его оглушило. Или ты не слышал визг?
        Кабан уже перестал дергаться.
        - Еще не хватало мне щупать кого-то! - заорал Веррес. - Почему ты крикнул «Встречный!»?
        - А что я должен был крикнуть? - удивился Литус. - Тут же темно. Или нет? Откуда я знал, что это поросенок?
        - Ладно, - вновь подтолкнул бастарда в спину храмовник. - Идем.
        - Осторожно, - предупредил Литус. - Тут еще столб наклонился внутрь. И плетень разорван. И еще один столб.
        Когда они вышли к часовне, что отмечала границу Кольца Смерти, Литус уже едва стоял на ногах. Вокруг древнего сооружения, внутри которого сидел седой храмовник в сером балахоне и чадила масляная лампа, виднелось пятно сухой травы. Часовня сама казалась лампой, потому что и это пятно освещалось ею самою. Другого источника света не было. И за часовней, где должно начаться Кольцо Теней, тьма как будто сгущалась еще сильнее. Тем светлее казалась нежданная опушка… Паломники сразу окружили часовню, попадали, привалились к ее фундаменту, словно были в пути неделю.
        - Что с твоими руками? - спросил Веррес у Литуса.
        Бастард, который уже присматривался, где упасть и закрыть глаза, взглянул на руки, ободранные в кровь, поднял глаза на храмовника, который уже не казался ему благополучным толстяком.
        - Упал, - проговорил он. - Кажется, упал. Тогда, возле поросенка. Веррес, ты ведь не самый незначительный человек в Храме Последнего Выбора?
        - Я первый помощник предстоятеля Алдона! - гордо выпрямился Веррес.
        - Хорошо, - кивнул Литус. - Как первый помощник предстоятеля, ответишь мне на один вопрос?
        - У нас нет времени, - поморщился Веррес. - Через пять минут мы пойдем дальше. И эти двадцать лиг, которые осталось пройти до Бараггалла, - особенные. Там нельзя останавливаться. Совсем! Тот, кто останавливается, рискует не дойти никогда! К тому же ты всего лишь служка! Почему я должен…
        - Я там буду служкой! - оборвал храмовника Литус. - Там. Может быть. И может быть, недолго. И пусть я бастард, но пока я сын короля Эбаббара. Может так случиться, что завтра я буду королем. Может так случиться, что завтра ты, Веррес, будешь предстоятелем. И мне нужен ответ на один вопрос.
        - Спрашивай! - скривился храмовник.
        - Послушай, - вздохнул Литус, - ведь ты страдаешь не меньше меня. Ты редко проходишь этой тропой. И ты пошел только ради меня. И вряд ли какой еще послушник заслуживает эскорта из помощника предстоятеля и десяти храмовников, тем более что один из них уже погиб.
        - Спрашивай! - повысил голос храмовник.
        - Как вы узнали, что я должен прибыть? - спросил Литус. - Неужели есть короткий путь, которым в Храм Последнего Выбора примчался гонец и сообщил, что король Эбаббара отправил своего сына на послушание к вашей святыне?
        - Это легкий вопрос, - скривился в гримасе Веррес. - Нет короткого пути. Не трать время на его поиски. И я без всякого удовольствия отправился к тебе навстречу, бастард. И почтовые голуби не летают над Светлой Пустошью. И поганые сэнмурвы тоже не летают. А если летают, то не к нам. Но те, кто обладает силой, истинные правители этого мира, способны разговаривать друг с другом на расстоянии. Да, предстоятели Храмов - не Великие Мастера магических орденов, вряд ли они могут составлять заклинания по любому поводу, но их сила больше, чем сила орденцев, поскольку она обращена к богу и питается божественной силой! И если твой отец, который, без сомнения, истинный правитель, потому что и он обладает божественной силой, может говорить с предстоятелем Храма, значит, и он угоден богу, и оказать ему помощь, наставить его отпрыска на истинный путь - наш долг!
        - Сила обращена к богу, - повторил Литус и поежился, оглядываясь, натыкаясь всюду на непроглядную тьму, и Кольцо Смерти отсюда, от часовни, вновь казалось непроглядным. - Обладает божественной силой. Странно слышать подобное, находясь на равнине, залитой кровью и захваченной мерзостью. О каком боге ты говоришь? Об Энки или о Лучезарном?
        - Об Энки или о Лучезарном? - переспросил Веррес, захихикал, погрозил Литусу пальцем, оглянулся, словно вновь взявшая силу инквизиция стояла за его спиной, наклонился к самому уху бастарда и весело прошептал: - Это уже второй вопрос!
        Глава 25
        Балтуту
        Кама загнала лошадь, но оторвалась от погони. За пять лиг до перевала она слезла с тяжело дышащего, покрытого пеной, едва стоящего на ногах животного, перегрузила мешки на вторую лошадь, которая тоже была утомлена, обняла первую, погладила и хлопнула по крупу. Иди, бедолага, к покрытым пробивающейся зеленой травой склонам! Если суждено тебе прийти в себя, попасть в хорошие руки, значит - повезло. Если нет, что ж, спасибо Сору еще и за то, что привел тогда в Ардуусе хороших лошадей.
        Дальше пришлось идти, держа вторую лошадь под уздцы. В горах оказалось неожиданно холодно, словно весна только-только подбиралась к не слишком высоким вершинам Балтуту, хотя снег уже просел и нависал над узкой тропой пластами. Во всяком случае, сложенный из серого камня первый дозорный бастион ардуусской стражи пустовал. Еще с половину месяца перевал считался непроходимым. Что ж, если так и окажется, придется оставить лошадь и перебираться ползком. Кама пошевелила плечами. Вот уже и легкая кольчужница кажется неподъемным грузом. Но снимать ее не следовало. И не только для защиты от стрелы или ножа, денег у Сора оказалось предостаточно, в деньгах она пока не нуждалась, но теперь, оставшись без собственного королевства, Каме предстояло считать каждую монету.
        - Как долго? - неожиданно произнесла она вслух, словно должна была задать этот вопрос кому-то рядом, той же лошади. Но лошадь осторожно переступала по ледяной корке и ничего ответить Каме не могла. А слезы, которые начали душить принцессу, не добрались до глаз, иссякли на полпути, потому что все, что могла, она уже выплакала во время погони. Оттого, наверное, и щеки обветрила. Они горели пламенем.
        Через два часа, когда до перевала осталось не более двух сотен шагов, Кама оглянулась. Далеко внизу, в начале заснеженной тропы, крохотными фигурками темнели пять всадников. Они пытались ехать верхом, но через сто-двести шагов должны были непременно спешиться.
        «Остальные пошли в обход, - подумала Кама. - Сколько их - неизвестно. Этих - только пять. Жаль, что только пять».
        Она подумала о том, что собирается убить этих пятерых, и вдруг испугалась собственного спокойствия. Вот только теперь, в это самое мгновение, она поняла, что убила собственными руками уже двоих людей. Одним из них оказался тот, кто еще не так давно жил под ее веками. Вторым - юный мерзавец, которого до сего дня она имела возможность не замечать. Ее двоюродный брат. И вот она собирается убить еще пятерых, а потом еще столько, сколько потребуется, чтобы огонь, который пылал в ее сердце, хотя бы немного ослабел, и не испытывает ни волнения, ни тревоги. А ведь все время, которое она провела с мечом в руках на заднем дворе лаписского замка, главной мыслью, живущей в ней неотступно, было ожидание ужаса от того, что оружие в ее руках рассечет живую плоть, причинит боль и принесет смерть. Она никогда не думала, что ее будущий противник может оказаться ее врагом или случайной жертвой. Она была уверена, что рано или поздно ей придется убивать, и печалилась лишь о том, как сама будет жить после убийства, совершенного собственными руками. И вот она уже начала убивать и ничего не чувствует, кроме пустоты
внутри и холода снаружи.
        Кама поднялась на перевал. Впереди, на три лиги, лежало плоское, заснеженное плоскогорье. У его начала стоял второй бастион. Когда-то они поспорили с Сором, кто первым доберется до него. Правда, время было летнее, и от нижнего ардуусского дозора за состязанием с любопытством наблюдали несколько стражников, а на верхнем угнездился любопытный мытарь-писец, но Каме тогда пришлось нелегко. Она поднялась на перевал второй. Игнис был третьим. Всех опередил сам Сор. После состязания он сказал принцу, чтобы тот не опускал нос, потому что Каме, которая лишь чуть-чуть слабее Игниса, пришлось нести наверх вдвое меньший вес. Кама же услышала, что она в два раза легче Игниса, но не только не обогнала брата на половину расстояния, но и едва не уступила тому первенство. Сейчас первенство Камы никто оспорить не мог. Кама оставила лошадь у бастиона, подошла к плоскому камню, на котором мытарь вычерчивал куском мела суммы перевального сбора, прежде чем занести их в учетный пергамент. Сейчас камень был чистым и даже чуть теплым от нагревшего его весеннего солнца. Кама нашарила под камнем кусок отсыревшего мела,
обкрошила его до твердой середины, посмотрела вниз. Пятеро всадников уже преодолели половину ущелья. Были видны топоры у них в руках, самострелы. Из-под свейских шлемов, собранных из стальных полос и лоскутов бычьей кожи, свисали длинные белые локоны.
        «Моют они их хоть иногда?» - почему-то подумала Кама и начала торопливо вычерчивать заклинание. Все-таки жаль, что она так мало времени отдавала магии. Да, знать все, что предлагал Окулус, наизусть - неплохо, но практику ведь ничто не заменит? Да и трудно точно упомнить все тонкости, ведь к каждому заклинанию порой прилагалось до половины свитка разъяснений и уточнений. Вот как, к примеру, определить, в какую сторону будет направлено заклинание каменной дрожи? Или, как говорил Окулус, маленького землетрясения. Не его ли он приводил в пример, когда говорил, что пронзить вражескую крепость насковозь иглой куда труднее, чем разрушить ее до основания? Ну да ей-то, принцессе Лаписа, не нужно разрушать крепость, всего-то следует тряхнуть пару скал, хотя бы сдвинуть со склона ущелья пару камешков, облепленных снегом! Значит, вот все фигуры, вот главные линии, вот знак крепости, к ней руна усиления, еще одна лишней не будет. Вычертим руну направления. Нужна она в этом заклинании или нет? Привязки к общему контуру что-то не видно. Окулус что-то напутал или она неправильно запомнила? Все вроде бы сходится,
но вот руна направления - будто клякса на чистом листе. И знак усиления? Нужен?
        Кама наморщила лоб, затем махнула рукой, выложила в центр рисунка приготовленный мум, щелкнула пальцами и прочитала нужные слова. Мум потемнел, затем вспыхнул пламенем, рисунок оделся огненными линиями, но ни камнетрясения, ни сползания пластов снега в пропасть не произошло. Вместо этого раздался шум за спиной. Кама оглянулась. Бастион за нею растрескался и с умеренным грохотом сложился внутрь себя, отпугнув в сторону лошадь. Раскатистый грохот донесся и из ущелья. Кама с надеждой вскочила на ноги, но нет. Снег если и сдвинулся, то незаметно для глаз. Зато уже дальний бастион у начала ущелья тоже, кажется, превратился в груду камней. Между тем свеям осталось преодолеть не более трети ущелья. И мум был далеко, на дне мешка, на лошади, которая отбежала и теперь стояла в полусотне шагов.
        - Сейчас! - почти зарычала Кама, подхватила горсть снега, затерла прежний рисунок и начала чертить новое заклинание. Да, мума у нее под рукой больше не было, но не тот ли Окулус говорил, что всякий человек может создавать мум усилием воли, вся разница в том, что истинный маг способен наполнять силой любое плетение, а какой-нибудь селянин изрыгает крохи силы, да и то лишь в подпитии и злобе. Неужели у нее недостаточно злобы, чтобы наполнить силой что-то немудрящее, что она уже делала когда-то, да хоть заклинание песка! Даже Сор говорил, что заключенный в темницу маг способен обратить часть ее кладки в песок, и вся сложность для него заключается не только в наличии мума или собственной силы, но и в ее ограничении, потому что неумелая ворожба не только обращает нужный камень в песок, но и сотрясает само здание, а иногда и разрушает его, хотя дай Энки сил самому умелому колдуну хотя бы на один кирпич. То, что надо, уж кем-кем, а умелым магом Кама себя не считала. Хотя камешек в песок она уже обращала и даже получала сотрясение мостовой, на которой это происходило, трещина, во всяком случае, на ней
появилась. Правда, и мума тогда было потрачено изрядно. А без мума?
        Кама положила ладони на края нехитрого рисунка, одного из немногих, который она опробовала в деле, зажмурила глаза и, произнося заклинание, налила свои руки сталью, пронзила камень ненавистью, наполнила голос ядом. И едва не разбила нос. Огромный камень шириной в три локтя и высотой в два с сухим треском рассыпался в пыль, да так, что Кама не только кувыркнулась вперед, ободрав переносицу о зашипевший от жара лед, но и обожгла ладони и уже обветренное лицо о нагревшийся от колдовства песок.
        Слезы хлынули из ее глаз, и принцесса не удивилась бы, если бы и они зашипели на щеках. Свеям до конца ущелья осталось лишь четверть его длины. Еще немного, и даже снег не будет им препятствием. И кони у них были свежее, чем лошадь Камы. И самострелы в руках. И наглые улыбки на лицах. Ничего не скажешь, красавцы. Что же делать?
        И чувствуя, что отчаяние охватывает ее, Кама выпрямилась, набрала полную грудь воздуха и заорала изо всей силы. Заорала так, как не орала она никогда в своей жизни. Так, как заорала бы она на сигнальной башне крепости, если бы в первые мгновения не свело судорогой ее легкие, и как дико она орала там секундами позже, не в силах перекричать крики в крепостном дворе, пока не лишилась голоса. Теперь голос к ней внезапно вернулся.
        Над всем ущельем разнесся тихий шелест. Потом какой-то шорох и треск. А затем с тяжелым гулом вся масса сырого, тяжелого, накопившегося за долгую зиму снега сдвинулась с места и похоронила под собой пятерых воинов вместе с лошадьми.
        - Ну вот, - тяжело выдохнула Кама и прохрипела вновь севшим голосом: - Главное, применять магию в нужной последовательности.
        Когда она добралась до третьего бастиона на северном краю плоскогорья, а потом спустилась в первую же горную долину на ардуусской стороне, хотя весь перевал был ардуусским, солнце уже клонилось к закату. Дорога за нижним бастионом расходилась на две. Левая вела через горные долины в сам Ардуус, до которого оставалась еще сотня лиг. Правая забиралась на еще один перевал, который был ниже этого и должен был уже вскрыться от снега, и, прежде чем через ту же сотню лиг спуститься в ардуусскую долину к многочисленным селам и городкам, ползла через каменистое плоскогорье, на котором деревни были редки, но зато хватало шахт по добыче железной руды и даже попадались медные и оловянные штольни. В самом ее начале, сразу за брошенным плавильщиками руды поселком, имелось узкое ущелье, по дну которого бежал не замерзающий круглый год поток. Идущая вдоль него узкая тропа выводила путников на летние пастбища, на которых два года назад Сор, Игнис, Кама, Нигелла и Нукс провели два чудесных месяца, пусть Нукс и ныл с первого дня, что ему не хватает сладкого. Хотя, как помнила Кама, с открытием перевала ущелье на
месяц становилось непроходимым. Прибывающая вода забирала под себя и тропу. Именно на летних, пустых по весне пастбищах Кама и собиралась провести несколько дней. Не для того, чтобы навсегда спрятаться от погони. Она понимала, что или ей, или Теле не жить. Но сейчас Кама не думала об этом, она вообще не могла думать о случившемся. Больше всего она хотела тишины и покоя. Нужно было выспаться.
        Когда принцесса выбралась на рудное плоскогорье, солнце уже спряталось за горами. Распадок, за которым скрывалось в скалах нужное ей ущелье, был заполнен гремящим потоком. Уже ночью она добралась до начала ущелья и в лунном свете увидела, что тропа наполовину затоплена. Две лиги нужно было идти в темноте, потому что даже полная луна была бессильна в узком ущелье. Идти по ледяной воде, ступая во мраке на острые камни, Кама не хотела, но выбора у нее не было. Оставалось надеяться, что лошадь, которая смотрела в ущелье без малейшего одобрения, не сломает ногу. Кама вспомнила наставления Сора, проверила подковы, снаряжение, узлы, которыми мешки были прихвачены к упряжи, чтобы освободить их при необходимости, вновь с опаской посмотрела в черноту ущелья. Подумала о том, что, если удастся добраться до выхода к пастбищам, будет заперта там целый месяц, если, конечно, не найдет другой выход, есть же там какие-то тропы? Или именно месяц ей и был нужен? О еде она не думала. Во всяком случае, с Сором они вообще обходились без припасов, хватало того, что можно найти в земле и на деревьях или подстрелить в
лесу. Тела еще повторяла всякий раз, когда ободранные и довольные дети короля возвращались в замок, а ее сынулька старательно стучал пальцами по собственному лбу: «Зачем столько мучений? Ради чего? Или они должны будут скитаться в лесах и горах и питаться демон его знает чем?»
        - Тела! - скрипнула зубами Кама и решительно шагнула в ущелье.
        Она выбралась из него только к утру. Мокрая с головы до ног. Замерзшая, переставшая чувствовать собственные руки и ноги. Разбившая в кровь колени и локти. И все-таки устоявшая на ногах, в том числе и благодаря лошади, которая пару раз спасала ее от потока, когда Кама повисала на уздечке. Кама поклонилась солнцу, которое успело отдохнуть, пока сумасшедшая девчонка и безропотное животное шаг за шагом отвоевывали у бурного потока собственную жизнь, обернулась на реку, которая ревела с удвоенной силой, словно была взбешена из-за ускользнувшей добычи, взяла лошадь под уздцы и побежала к виднеющемуся на горном склоне сараю. Через час в очаге горел огонь, лошадь, накрытая нашедшимся тут же драным сукном, похрумкивала сеном, а сама Кама, развесив на жердях одежду, одеяло, сами мешки, раздевшись догола, осматривала свое тело, сокрушенно качала головой и наносила на ссадины снадобья. Хорошо еще, хоть раны в ногах больше не давали о себе знать. Заварив травы, Кама стала спасать размокшие крупы, смешивая их с сушеными яблоками. Когда желудок отказался принимать пищу, она сдернула висевшее над костром,
пропахшее дымом, но уже сухое одеяло, завернулась в него и упала на сено.
        …Принцесса провела на пастбище две недели. Постепенно перебралась еще на семьдесят лиг к востоку, едва ли не к подножию самых высоких вершин Балтуту, за которыми уже простиралась Сухота. Последняя лачуга была совсем ветхой и крохотной, лошади уже не приходилось надеяться на ночевку под крышей, зато в горной теснине обнаружилась хоженая тропа на север. Трава на лугах поднялась на ладонь, почки на деревьях набухли и раскрылись свежими листьми в последнее утро, словно намекая Каме: пора в дорогу, не будешь же ты вечно жить в заповедных местах, тем более что еще неделя-другая, и погонят ардуусские пастухи отары овец, табуны лошадей, стада коров на привольные луга. За эти две недели Кама выспалась, залечила ссадины, чуть отрастила волосы, насобирала лекарственных трав и корней, наловила форели в горной реке, накоптила ее, убила рысь, которая посчитала, что хрупкая рыбачка - легкая добыча, правда, сломала при этом дротик. На весеннем солнце Кама загорела до смуглоты. Нарвала, насушила почек горного орешника, пережарила с корнем лисохвоста, растерла между камней и выкрасила волосы в черный, убрала медный
проблеск. Вырезала зубы у рыси, выварила, отбелила их, вытесала ножом в пластинки. Выплакала все слезы…
        Она должна убить этих свеев, всю сотню, или хотя бы Стора Стормура, и обязательно Малума, но главное - Телу. Телу Тотум, урожденную Нимис, сестру короля Раппу, которого убили на охоте калбы. Телу Нимис, навеки уязвленную тем, что ее королевством правит Рима Нимис, прайдка, которая выучила лаэтский язык и считает вотчину семейства Нимис своею собственной. Кто может поддержать Телу или Малума, ведь не она же станет править Лаписом, кто бы им ни правил на самом деле? Кто может поддержать Телу? Бета Нимис, ее старшая сестра, сорок шесть лет, замужем за Вагусом Краниумом, младшим братом короля Бабу? Нет, с этой стороны она поддержки не дождется. Разве только будет иметь в виду, что за высокими стенами Бабу можно укрыться. Да и стены Раппу тоже высоки, если Рима Нимис примет сестру мужа, но пока еще та в Лаписе. Или же ей поможет Пурус Арундо? Ведь не могла же она сама решиться на такое? Что там Кама слышала в Ардуусе? Что-то долетало до ее ушей… Что-то о едином царстве. Не зря ведь отец так спешно покидал ярмарку? А если попробовать попросить помощи у Пуруса Арундо? Ведь это Фламма убегала от
собственного отца, или не отца, а венценосного обманутого мужа ее матери, Фламма, а не Кама! Попросить помощи у короля Ардууса? Ведь есть ардуусский договор, и если семейство одного из королей перебьют почти в полном составе, разве это не причина, чтобы оказать помощь оставшимся? Но как попасть на прием к королю? Через Лаву? Выкрикнуть ее из какой-нибудь процессии? Ее или Куру Арундо. Что сделает Кура Арундо, урожденная Тотум, если узнает, что двух ее братьев, королеву, двух ее племянников и одну племянницу убил ее младший брат? Что она сделает? Побежит к мужу, ардуусскому воеводе, Кастору Арундо? А уже он пойдет к королю Пурусу, своему старшему брату?
        Сколько их осталось, Тотумов? Она, Камаена Тотум, теперь старшая и единственная дочь Тотуса Тотума и Фискеллы Тотум. Игнис? В его одежды был одет молодой стражник. В одежды Камы - служанка. На крепости Ос висел флаг с двумя траурными лентами. Но если Кама жива, то мог быть живым и Игнис. Не зря же король оставался в крепости Ос? Значит, он ждал. Кого он еще мог ждать, кроме Камы и Игниса? Никого. Значит, Игнис может быть жив. Старший и теперь единственный сын короля Тотуса. Наследник. Законный наследник. Нужно найти Игниса. Чего бы это ни стоило. Конечно, если он жив. Это все? Нет. Есть еще все-таки Кура Арундо, Патина Тотум. Королева-мать. Пустула Тотум. Ее дети - Дивинус и Процелла. Лучше бы они задержались в Утисе. Впрочем, и задержатся, скорее всего. У этой Пустулы, кажется, и в самом деле звериное чутье.
        А если Игнис все-таки погиб? Да и где его искать, если он жив? А если и саму Каму объявили мертвой? Ведь даже Теле выгодно, чтобы она была мертвой! Она и Игнис! Их выгодно объявить мертвыми! Но вряд ли тот зверь сожрал всех стражников Кирума без остатка. Ведь об этом и говорила Тела! И о могиле Сора. И кто-то мог донести до короля Кирума весть о том, кто убил его сына. Конечно же, донес. И никого не будет волновать, что она защищала собственную жизнь. В этом случае следует ей появляться перед лицом короля Арундо или нет? Что нужно Пурусу? Чтобы и Кирум, и Лапис покорились ему. Король Тотус никогда бы не покорился. Король Малум, как бы гнусно ни звучал этот титул в сочетании с поганым именем, будет ползать на коленях у ног короля Ардууса. Значит… Значит, Тела действовала так, как нужно Пурусу Арундо? А Кама, живой ли ее считают или мертвой, - явная помеха этим планам? И чего тогда будет стоить ее жизнь? Ее жизнь и жизнь Игниса… Или ей следует забыть о Лаписе и отправиться куда глаза глядят, да хоть в ту же Даккиту к своим неизвестным родственникам, о которых говорил Сор? К дядюшке королевы или к
сестре Сора?
        В последний вечер Кама вытащила из мешка ярлык кураду, принадлежавший Малуму, и долго смотрела на него. Знак высшего вельможи, который вручался членам королевских семей по праву родства или великим воинам за великие подвиги. Знак, который стоил больше, чем богатые одеяния и дорогое оружие на поясе. Хорошо, что Малум его лишился. Но что теперь помешает ему нарезать дюжину таких же ярлыков? И что делать Каме? На ярлыке не было имени, но являться с таким ярлыком в Ардуус было бы слишком опрометчивым поступком. С таким же успехом можно напялить на голову корону и нацепить королевскую мантию на плечи, стражники будут удивлены, не больше. Или стражники Ардууса не ждут беды из собственной долины? Кама взглянула на ярлык Сора. Он был дакитским, имени на нем тоже не было, только род - Сойга. И деревянная бляшка на том же шнуре, свидетельствующая, что податель сего является наставником королевского дома Лаписа. Кама перерубила бляшку ножом и бросила ее в огонь. Потом вытащила клыки рыси и приклеила их древесной смолой к зубам. Посмотрелась в зеркало клинка. Осталось только стянуть короткие черные волосы в
тугой узел да повязать лицо платком, как делают дакитки. И что же дальше? Что ты делаешь в Ардуусе, дакитка? И как твое имя?
        - Пасба, - вспомнила Кама. - Сор говорил как-то, что хотел бы иметь дочь и назвал бы ее Пасба.
        Следующим утром Кама отправилась по примеченной ею тропе. Как принцесса и предполагала, дорога выводила ее к самым восточным уголкам ардуусской долины. По пути она встретила нескольких пастухов с овцами, которые гнали их в сторону пастбищ. Изумление на их лицах было видно за сотню шагов, и хотя шкура рыси на крупе коня позволяла причислить Каму к гордому поголовью охотников, удивительная представительница которого невесть как оказалась в забытом Энки уголке Ардууса, она понимала, что станет темой для разговоров на долгие летние месяцы. У первого же большого села Кама сторговала осла, там же продала лошадь, на околице переоделась, вновь приклеила под губы клыки и уже в виде юной дакитки отправилась в сторону Ардууса. По прошествии двух дней она въехала в город через восточные ворота. Стражник с зевком записал нескладное дакитское имя Пасба на восковой дощечке и принял подорожный сбор. Уже за башней ее остановил высокий мастер стражи. Скользнул взглядом по мешкам, по лицу, прикрытому под глаза дакитским платком, прищурился, разглядывая меч. Мастер показался Каме знакомым. Она пыталась вспомнить, где
его видела, но в голову ничего не приходило.
        - Пасба Сойга, - наконец произнес мастер. - Где-то я слышал имя этого рода, Сойга.
        - Обычное имя рода для Даккиты, - пожала плечами Кама. - Я что-то делаю не так, мастер?
        - Значит, лекарственные травы, минералы, шкура рыси, - перечислил мастер. - Но ярлыка на охоту нет.
        - Я не охотилась, - покачала головой Кама. - Рысь напала на меня. Я защищалась. Мой дротик сломан. Вот его наконечник. Могу оставить шкуру твоим стражникам.
        - Не нужно, - успокоил принцессу мастер. - Но советую не красоваться без повязки на улице. И вообще не красоваться.
        - Что случилось? - забеспокоилась Кама.
        - Пока ничего, - ответил мастер. - Но быть дакитом в Ардуусе - не самый мудрый выбор. Принца Кирума убил дакит. Или кто-то, кто был рядом с дакитом. Во всяком случае, уцелевшие дозорные говорят, что принца Кирума убивали двое: девчонка и дакит. Выстрелили в спину и зарубили. Дакит вроде бы мертв и погребен, а девчонку ищут. Большие деньги сулят за ее голову.
        - Она была дакиткой? - удивилась Кама.
        - Нет, она была принцессой Лаписа, - заметил мастер, следя за рукой Камы, которая лежала на ножнах меча.
        - Я дакитка, - сказала Кама. - Или теперь за проступок неизвестного мне дакита придется платить всем дакитам, которые бродят дорогами Анкиды?
        - Всем нам приходится за что-то платить, - скривил губы в усмешке мастер. - И не всегда эта плата справедлива.
        - Но ведь я не в Кируме? - понизила голос Кама.
        - Ты в Ардуусе, - ответил мастер. - Завтра Пурус Арундо будет коронован на царствование в новом атерском царстве. И правители Кирума будут присутствовать на коронации.
        - Пусть годы нового царя будут долгими и спокойными, - поклонилась мастеру Кама и, уже отъехав на десяток шагов, услышала негромкое:
        - Спокойствия не будет.
        Она вспомнила, откуда знает мастера, только тогда, когда оказалась близ торговых рядов и недавние воспоминания накатили и захватили ее полностью. Мастер напоминал самого короля Ардууса - Пуруса Арундо. А ведь слышала же она, слышала, что племянник короля служит обычным стражником! Как же его звали? Кажется, как Лауса. Или похоже? Лаусус? Лаурус!
        Она вспомнила, засмеялась, но тут же опять повторила имя Лауса и снова заплакала. А потом посторонилась, пропуская отряд воинов, и замерла, скрипом зубов заглушила рвущийся из глотки хрип - во главе отряда ехал великан-воин, убивший ее мать, - Стор Стормур.
        Глава 26
        Море
        Невыносимая боль скрутила Игниса уже на большой пристани. Но он продолжал ковылять, сначала по камням, потом по доскам, затем по гальке и, наконец, по песку, оставляя за спиной и прибрежные дворцы, и сараи, и рыбацкие лачуги, и мытарский пирс, и док, и вторую пристань, пока не вышел на пустой берег, на который накатывалась зеленая, еще холодная в это время года волна. И принц, который еще тем же утром мечтал о смерти, опустился на песок и не смог сдержать слез. Син сел рядом.
        - Только о море и думал, - прошептал Игнис и, скривившись, положил на колени руки, на которых сквозь ткань выступили пятна крови. - Когда было совсем плохо, не вспоминал родных, не молил о пощаде, не кричал или почти не кричал, ничего, только думал о море. Хотел хотя бы посмотреть еще раз. Я уж не говорю - искупаться. Ну, да какое уж теперь купание, - поежился Игнис. - Холодно еще.
        - Бывало и похолоднее, - пробормотал Син.
        - Сколько я там… провисел? - спросил Игнис.
        - Думаю, около недели, - ответил Син. - Я… почувствовал тебя на орденском корабле еще у Кирума. Но отыскать место на большой лодке оказалось нелегко. А на маленькой опасно. Даже на реках стало опасно.
        - Алиуса отдали свеям, - прошептал Игнис. - Но он был едва жив. Может быть даже, мертв.
        Син поднялся, сбросил сапоги, вошел по щиколотку в воду, обернулся:
        - Когда после падения Бледной Звезды пришел большой лед, он задержался здесь на тысячу лет. Тут, где мы сидим, лед был толщиной в сотни локтей. Если бы ты знал, парень, скольких людей, кого я числил родными, я уже потерял…
        Игнис, которого боль в руках и ногах снова начинала сводить с ума, стиснул зубы, попытался скрыть муку под усмешкой:
        - Ты так говоришь, как будто все помнишь. Я о льде, не о людях.
        Син покосился на Игниса, потом вздохнул:
        - Тебе снились сны, в которых ты видел то, что видеть не мог? О чем только слышал?
        - Да, - кивнул Игнис. - Много снов. Некоторые были так страшны, что я боялся забыться. Даже будучи распятым на том столе.
        - Даже видя то, что ты видел? - спросил Син.
        - Я не видел, - сглотнул Игнис. - Знал, но не видел. Смотрел, но не видел. Отплывал куда-то. С открытыми глазами отплывал. Во мрак. И даже снов не видел тогда. К счастью.
        - Держи. - Син протянул принцу желтоватый корешок. - Пожуй.
        - Зачем? - не понял Игнис.
        Протянутая рука расплывалась, дрожала в глазах, словно хмель кружил голову. А не найдется ли у этого угодника нескольких глотков квача?
        - Нельзя сейчас пить, - строго покачал головой Син. - Ни вина, ничего, что может испортить тебе кровь. Пожуй этот корешок, крайнее средство, но ты сейчас, парень, на краю. Нужно снять боль, отодвинуть ее. Если она не лишила тебя разума, она уже не совладала с тобой. Но она может лишить тебя жизни. Ты на краю, поверь мне.
        - На краю земли? - рассмеялся Игнис, но корень взял, с трудом ухватил его непослушными пальцами, стал тыкать им в лицо, с третьей попытки попал в рот, прикусил и тут же почувствовал, что сам становится большим, а боль остается маленькой. Где-то там, внизу, у воды, рядом со странным стариком, который казался вовсе не стариком.
        - Ну как ты?! - прокричал откуда-то снизу угодник.
        - Я… как будто расту, - удивленно ответил Игнис, и голос его раскатился рокотом грома.
        - И так случается, - донесся голос Сина. - Только в твоей голове. На самом деле ты как сидел на песке, так и сидишь. Это я на всякий случай, а то вдруг решишь, что море у второй пристани тебе по колено. И не рассчитывай на второй корешок. Он очень редок, и я не скажу тебе, как он выглядит выше уровня земли. Это отрава, принц. Не та, которая приносит смерть, а та, которая отнимает жизнь. Прекрасная женщина так не привязывает к себе, как этот корешок.
        - Откуда ты взялся, угодник? - спросил Игнис. - Что значит, ты почувствовал меня на корабле? И почему Алиус - твой ученик? Вы были приставлены ко мне? Кем? Зачем?
        - Отвечу, - расслышал Игнис голос Сина. - Но не теперь. Теперь могу сказать только одно. Мы возвращаемся домой. К тебе домой. Но по рекам не пойдем. Опасно. Пираты стали заходить в реки, к тому же там уже разбойничают ладьи свеев. Даже я едва выпутался, опоздал на неделю в Самсум. Так что пока они делят речные русла, нам там места нет. Пойдем пешком, через Тирену. Теперь нам спешить некуда. Пока - некуда.
        - Разве Тирена пропускает через свои земли? - удивился Игнис. - Разве она не считает себя до сих пор в состоянии войны с Утисом и Хонором? Да и вообще с ардуусским договором?
        - Я не воюю с Тиреной, - ответил Син. - И ты пока не воюешь. Но война будет. И скоро. Накатит с юга, и Тирена, Аштарак - пострадают первыми. Ближний страх делает правителей жестокими, далекий расслабляет их. Тирена теперь открыта. Страх есть, но он едва различим. Правда, тиренские ярлыки можно получить только через какого-нибудь вельможу. Поэтому мы сейчас сядем на корабль и доплывем на нем до Тира. Раскошелимся на пару ярлыков. Тут недалеко. Под парусом - пару дней. Оттуда пойдем на северо-восток. В сторону Лаписа.
        - Выходит, тирсены не боятся пиратов, если они рискуют выходить в открытое море? - спросил Игнис, удивляясь, что голос Сина становится громче и громче.
        - Мы поплывем на пиратском корабле, - объяснил угодник. - Они уже с добычей, но, скажем так, вера в то, что угодники приносят удачу, заставила их взять с собой попутчиков. За небольшую плату …
        Принц не дослушал. Упал и разбился. Без боли, без ничего. Разлетелся вдребезги…
        Он пришел в себя на палубе. Стояла ночь, точнее, плыла, потому что плыл корабль, и вместе с кораблем плыли звезды над головой, луна, темный берег или просто тьма над водой. Вокруг ни огонька. Только чуть слышно похлопывал парус, поругивались на незнакомом языке матросы на корме, да скрипели канаты под порывами соленого ветра.
        - Хорошо идем, - заметил сидевший рядом угодник и подвинул к принцу масляную лампу под стеклянным колпаком. Огонь ее подрагивал в такт хлопанью парусов.
        Игнис с трудом сел, посмотрел на свои руки. Раны зарубцевались. Новая кожа была тонкой, розовой, прикасаться к ней было больно, но ни нарыва, ни гноя под ней не чувствовалось. Игнис засучил рукава, осмотрел предплечья, затем подобрал под себя ноги.
        - Зажило, - кивнул Син. - Ты был без сознания два дня. Мы плывем уже второй. Раны, которые с лучшими снадобьями заживают за месяц, затянулись за двое суток. Ничего не хочешь сказать об этом?
        - Нет, - мотнул головой Игнис. - Есть очень хочу.
        - Ну, еще бы, - усмехнулся Син. - Орденцы кормили тебя соком тиренского граната. Вливали его тебе прямо в кровь. Он не дает умереть, но и только. Ешь.
        Угодник поставил перед принцем бутыль. Развернул сверток. На ткани лежали яйца, хлеб, виноград, вяленое мясо.
        - Горячего ничего нет.
        - Я зато горячий, - вяло пошутил Игнис и принялся жадно есть.
        - Ты спрашивал, почему мы приставлены к тебе, - начал говорить, глядя в темноту, Син. - Так слушай. Мы не приставлены к тебе, потому как нет никого, кто мог бы приставить нас к кому-либо. Мы приставлены к этому миру. Но не кем-то, даже не волею благопредставленного Энки, а сами по себе. Так же как ты, кстати. Да и любой… Но тех, кто помнит об этом, немного. И ни один из нас не может поручиться за всех прочих. Я вот уверен в немногих. Но мы есть и были. С тех самых пор, как эта земля подверглась вторжению силы, которая сравнима с божественной.
        - Ты о Лучезарном? - оторвался от еды Игнис. - Или о падении Семи Звезд? Угодники ведь появились еще во льдах? Так мне рассказывала матушка, да и наставники говорили о том же…
        - Одно немыслимо без другого, - кивнул Син. - И одно - часть другого. Следствие. Боги не вмешиваются в дела людей, даже если тем грозят неисчислимые беды. Всякая тварь имеет свободу, которую ограничивает только другая тварь. Никто не может сделать мерзавца праведником, но если праведник стал мерзавцем, значит, он им и был. Жизнь, конечно, сложнее моих слов, но так или иначе соответствует им. Но когда Семь Звезд поразили дома и святыни богов, а затем Бледная Звезда повергла всю землю в хаос, это уже были не дела людей. Поэтому боги и их помощники пошли к людям. И были с ними вплоть до битвы у Бараггала. Затем они ушли. Принесли великую жертву и ушли.
        - Отдали собственную жизнь? - спросил Игнис.
        - Боги не могут отдать собственную жизнь, - покачал головой Син. - Даже демоны не могут отдать собственную жизнь. Они могут понести ущерб, но останутся живы. Только мурса можно развоплотить до основания его сущности. Да и то семя останется. Занесет его в невиданные дали, пройдет тысяча лет, и начнет пробуждаться росток духа. А не занесет, будет метаться в пустоте холодной спорой. Без времени, без памяти.
        - А человек? - спросил Игнис.
        - Человек смертен, - согласился Син. - Но его путь - загадка. Что там, за пологом смерти? Неизвестно. Только великий творец знает об этом. Но то, что отпущено человеку, отпущено сполна, что бы ему ни выпадало - радости или горести, сладости или муки. В древних трактатах написано, что демоны завидуют людям. Демоны обладают силой и властью, но не могут испытывать остроту чувств, подвластную людям.
        - Я бы поделился этой остротой с демонами, - покачал головой Игнис, растирая недавние раны.
        - Но на самом деле и боги, и демоны, и мурсы способны испытывать и боль, и муки, - продолжил Син. - И боги этой земли их испытали сполна. Представь себе, что ты никогда не можешь вернуться в Лапис. Что ты пожертвовал им.
        - Сжег? - не понял Игнис.
        - Нет, лишился его. Навсегда. Ноги твоей не будет за родным порогом. Все, что ты можешь, - это забраться на вершину горы на ардуусском кряже и посмотреть на башни своего замка издалека.
        - Лучше уж смерть, - сдвинул брови Игнис.
        - Не зарекайся, - вздохнул Син. - Для богов земля словно твой Лапис, в который ты не можешь вернуться. Никогда уже никто, подобный Энки или Лучезарному, не может ступить на нее в полной силе. Теперь она слишком зыбка.
        - Никогда? - спросил Игнис.
        - Теперь, - качнулся, наклонился вперед Син. - Ты знаешь, что такое магия, принц?
        - Магия? - Игнис наморщил лоб, вспоминая хоть одно из определений, которыми пичкал своих школяров Окулус. - Управление скрытой силой, имеющее целью воздействие на воду, воздух, землю и огонь, а также все живое и неживое.
        - Скрытая сила, - кивнул Син. - Невидимая, но ощутимая. Пронизывающая все. Она заполнила землю с момента падения Семи Звезд и Бледной Звезды. Или не заполнила, а позволила проявлять себя. Вышла из равновесия. И пока она плещется, ее можно использовать. И пока она плещется, никто не может быть уверенным, что земля не утратила дарованную ей зыбкость. Лед, как ты знаешь, принц, имеет свойство таять в тепле. Но льдина, которая не растаяла, дожила до холода, может нарастить толщину. То, что накатывает на нас теперь, это холод.
        - И вы следите за тем, чтобы она не нарастила ее? - удивился Игнис. - В этом секрет невозвращения Лучезарного?
        - Мы не боги, - усмехнулся Син. - Мы можем спасать изо льда, но не можем противостоять ему. Думаем, что не можем. Но у нас есть надежда. Это ты, Игнис.
        - Я? - поперхнулся принц, глотнул из бутыли слабого вина, потом повернулся к Сину и спросил еще раз: - Я?
        - Ты, - твердо ответил угодник.
        - Я? - выставил вперед едва зажившие ладони Игнис. - Тот, кого ты только недавно снял со стены? Что я могу?
        - А что мог Энки? - спросил Син.
        - Он был богом! - воскликнул принц.
        - Ты тоже не простой человек, - заметил Син.
        - Ты говоришь о проклятии, которое настигло меня? - с горечью спросил Игнис. - Ведь ты его почувствовал тогда на корабле, когда почувствовал меня? Его учил меня скрывать Алиус!
        - Проклятии? - повернулся к нему угодник. - Что ты знаешь о проклятиях? Что ты знаешь о камнях Митуту? Что ты знаешь о семи камнях на шее Лучезарного? Что ты знаешь о Семи Звездах?
        - Только то, что они были источником несчастья и горя! - прошептал Игнис. - Семь Звезд или Бледная Звезда, не знаю, но они уничтожили девяносто девять человек из ста, живших под этим небом на этой земле! Покрыли ее льдом! Семь камней на шее Лучезарного, возможно, давали ему силу, и уж во всяком случае без них не обошлась Светлая Пустошь! Хотя бы потому, что они же уничтожили Таламу, о которой нам рассказывали в детстве сказки! Так что это? Проклятие или благо?
        - Проклятием или благом будет меч, попавший кому-то в руки? - спросил Син.
        - Где он, меч? - рванул куртку, прикрывающую его тело, принц. - Никс Праина хотела выжечь его - не смогла. Дважды хотела! Ее подручный, Донум, едва не порезал на части, пытаясь извлечь из меня - то ли меч, то ли камень, и где он?
        - Он - ты и есть! - отрезал Син.
        Угодник долго молчал. Потом сказал, не отрывая взгляд от ночного моря:
        - Если семь камней найдут семь мерзавцев, которые будут служить Лучезарному, может случиться всякое. Он не просто так оставил их здесь. Тебе еще многое предстоит понять, парень. Через многое пройти. И никто не может обещать, что ты выдержишь все. Может быть, однажды тебе покажется, что вот это испытание в башне Ордена Воды - самое легкое, что тебе пришлось пережить. Всякий раз, когда тебе будет трудно, помни, что Энки на поле у Бараггала испытывал настоящую боль. И помни, что, пока ты на стороне Энки, ты свободен. Как только ты встанешь на сторону Лучезарного, ты будешь заключен в ожерелье на его шее!
        - А если я уже заключен?! - воскликнул Игнис. - Если я уже служу ему, против своей воли служу?!
        - Тихо! - раздался грубый окрик с кормы. - Плыть с нами, не кричать с нами! Пират с добычей сам может стать добычей! В тихом море далеко слышно! Тихо, а то сброшу за борт, не посмотрю, что угодник!
        - Не сбросит, - прошептал с улыбкой Син. - Я знаю этого капитана, чернокожего негодяя Моллиса, двадцать лет. Он сам прыгнет за нами, если мы свалимся с борта.
        …Наутро корабль встал на якорь близ пирса Тира. Игнис, который уже с ночи оделся и расхаживал по палубе, пытаясь размять ноги, с интересом вглядывался в древний город, в котором никогда не был. И порт, и все здания, и крепость на холме с храмом, окруженным колоннадой, и даже замок - все было построено из розового камня. Источником этого камня были скалы, которые высились сразу за городом. Принц, привычный к вершинам Балтуту, не мог назвать розовые увалы горами, но если бы он не видел настоящих гор, то, несомненно, восхитился бы ими. Розовые скалы сияли почти так же ярко, как снежные пики Балтуту в лучах закатного солнца. Однако Син не был столь восторжен. Он всматривался в город с тревогой.
        - Что-то не так? - спросил Игнис.
        - Мало кораблей у пирса, - ответил угодник. - Только старые посудинки. Нет рыбацких лодок. Да и здесь, у входа в тирскую бухту, всегда держался с десяток лодчонок. Лодочники поджидали корабли, капитанам которых жаль платить портовую пошлину, а попутчика высадить надо.
        - Ладно, демон с вами, - проворчал поднявшийся на палубу чернокожий капитан судна, нилот по происхождению, Моллис по имени, добряк со стальными кулачищами размером с голову Игниса. - Дам лодку, но к берегу она приставать не будет.
        - Думаешь, та самая напасть? - нахмурился Син.
        - Береженые ставят паруса, небереженые кормят крабов, - прогудел капитан. - По северному берегу ходил, видел похожее. Беда, конечно, минует сама собой, но выждать надо. Может, останешься? Что тебе рисковать своей шкурой? Все пробоины затыкать - пальцев не хватит!
        - Сама не минует, - не согласился Син.
        Уже в лодке, которой управлял такой же чернокожий моряк, только помоложе капитана и пониже ростом, Игнис спросил угодника:
        - Почему ты доверился им? Или и сам веришь этой дурацкой примете насчет угодников?
        - Примета не дурацкая, - пробормотал Син. - Угодник не источник благости. Да и разные люди порой прячут себя под серыми балахонами. Но очень редко от угодника может исходить зло. Точнее, никогда. Если исходит зло - ты не угодник. Это всем известно. Так же как то, что обидеть угодника - не к добру. Да и не всякий угодник даст себя обидеть.
        - И все-таки я бы не полагался на честное слово пирата, - покосился на моряка, который управлялся на корме с веслом, Игнис. - Пусть даже ты его давно знаешь.
        - Я не полагался, - ответил Син. - Я полагался на собственное чутье и на собственный выбор. Давний выбор. Когда-то я заметил, что этот капитан единственный не вез рабов. Когда я спросил его почему, он ответил, что сам был рабом.
        - Понятно, - кивнул Игнис. - Значит, убивать при грабеже лучше, чем забирать в рабство?
        - Этот капитан грабит только других пиратов, - улыбнулся Син. - И порой очень сожалеет, когда ему приходится освобождать захваченных другими пиратами рабов.
        - Почему? - не понял Игнис. - Разве его кто-то понуждает к этому?
        - Я не о понуждении, - развел руками Син. - Освобожденным рабам приходится возвращать захваченное с ними имущество. Конечно, если те могут твердо на него указать. И вот тут Моллис превращается в рыночного торговца. Я как-то присутствовал. Предложил ему сразу определить, кто из бывших невольников говорит правду, а кто хочет прихватить чужое добро. Отказался. Сказал, что я лишаю его единственного развлечения!
        - Ты всегда различаешь ложь? - не понял Игнис улыбки Сина и, оглянувшись на моряка, заметил, что и тот тоже улыбается.
        - Всегда, - кивнул Син. - Это легко. Я тебя научу.
        - Самое завидное предложение, которое я когда-либо слышал, - нахмурился Игнис. - Еще чему я могу научиться?
        - Ты можешь задуматься над тем, над чем я размышляю последние годы, - проговорил, вглядываясь в приближающийся берег, Син.
        - И что же тебя мучит? - спросил принц.
        - Все то же, - ответил угодник. - Камни Митуту. В них разгадка всего. И ключ ко всем безднам, в которые падает Земля, и ко всем лестницам, по которым она может выбраться из бездны. Только искать надо с самого начала. Жаль, что я не могу попасть в Храм Света, который стоит во впадине Мэрифри, в страшном городе Иалпиргах, там, где до сих пор лежат обломки Бледной Звезды. Думаю, кое-какие ответы на кое-какие вопросы я бы там получил.
        - Разве у звезды могут быть обломки? - удивился Игнис. - Нет, я слышал о них, но не верил никогда!
        - Есть обломки, - прошептал угодник. - И это самое страшное или самое удивительное, что я видел в своей жизни. Уж во всяком случае, в той ее части, которую я помню. Но в сам Храм попасть невозможно. Нельзя было попасть и раньше, а теперь в нем идет служба. Так что…
        - Что ты можешь найти в логове Лучезарного? - не понял Игнис.
        - Не могу сказать, - пожал плечами Син. - Не знаю. Но что-то найду. Если нужного тебе нет нигде, ищи там, где еще не искал. Когда угодник не помогает кому-то, не защищает кого-то, он разгадывает загадки. От некоторых разгадок может зависеть судьба этого мира.
        - Вот ведь как получается, - раздраженно хлопнул в ладоши Игнис. - То судьба этой Земли зависит от меня, так как я отмечен особым образом. Теперь судьба мира зависит от разгадок. Что же это за судьба, которая колышется от таких мелочей!
        - Думаю, что падение Семи Звезд не было мелочью, - покачал головой Син. - И когда они пылали на груди Лучезарного, это тоже не было мелочью. Так же, как то, что их стало шесть.
        - И ты уверен, что камни на груди Лучезарного и Семь Звезд - это одно и то же? - сдвинул брови Игнис. - Разве они не сгорели, разлетевшись по земле незадолго до падения Бледной Звезды?
        - В этом уверены все, - пожал плечами угодник. - Я не могу прочитать древние манускрипты Храма Света, но его послушники уверяют, что на его стенах записана не только история атеров, руфов и лаэтов с момента их прихода в этот мир, но и история самой Бледной Звезды. И история предыдущего мира.
        - Предыдущего мира? - поразился Игнис. - Какого еще прыдыдущего? Того, что был до ее падения? Или допотопного мира?
        - Другого мира! - жестко отчеканил Син и тут же улыбнулся: - Пойми самое главное. Да, я не был в Храме Света, но я слышал, что камни Митуту не всегда были подчинены Лучезарному. Иначе бы в своих гимнах его слуги не воспевали захват их своим господином. Так что не огорчайся раньше времени. Возможно, что в тебя попала не капля яда. Или, во всяком случае, она не всегда была ею.
        - Хорошо, - нахмурился Игнис. - Тогда скажи мне, угодник, а где седьмая звезда? Где седьмой камень? Где седьмая капля яда?
        - Не знаю, - неохотно пробормотал Син. - Это тоже загадка. Мне она кажется самой важной. Но я не продвинулся в ее разгадывании за долгие годы ни на один шаг.
        - А что о ней говорят послушники Храма Света? - спросил Игнис.
        - Я говорил мало с кем, - признался Син. - Они ведь не разгуливают вот так по Анкиде. Некоторые из тех, кто что-то сказал мне, сказали это лишь потому, что были уверены, что я в их власти и они могут убить меня. Но им это не удалось, поэтому я что-то знаю. Но очень мало. Они сами мало об этом знают. Они предполагают два места нахождения седьмого камня. Первое предположение заключается в том, что седьмой камень, камень полноты силы, оставил у себя Лучезарный. И именно через этот камень он может вернуться на землю, когда будут собраны и омыты кровью все прочие.
        - Да уж, - хмыкнул Игнис. - Не знаю, как насчет сбора, а кровью я омыт.
        - Омыта кровью должна быть Земля, - прошептал Син. - Но есть и еще поверье. Якобы из седьмого камня был сплетен шнур, на котором висели прочие шесть. Где этот шнур - неизвестно. Я думаю, что оба предположения ошибочны.
        - Один камень пропал полторы тысячи лет назад, - прищурился Игнис, вспомнив слова матери о себе и о Каме. - Еще один поселился во мне. А где прочие пять камней?
        - Их ищут, - ответил Син. - Некоторые, вроде меня, чтобы удержать, помочь, сохранить. Некоторые, вроде Никс Праины, которая тоже якобы печется о сохранности нашего мира, чтобы уничтожить наследие Лучезарного. Хотя не прочь и вкусить от его силы. Есть и те, которые ищут носителей камней или, точнее, начали искать носителей камней, чтобы убить их. Они верят, что нельзя дать злу прорасти. Поэтому нужно убивать каждого, кого настигнет метка, пока росток не захиреет сам собой.
        - Да уж, - покачал головой Игнис. - За тысячу лет не захирел, а тут…
        - Есть и те, которые жаждут только силы, заключенной в камнях, - добавил Син. - Кто-то верит, что, если таких, как ты, Игнис, убивать, с каждой смертью камень будет все сильнее погружаться в зло, и однажды Лучезарный сможет ухватиться за такой камень и выбраться из Пира. Или, если убить носителя камня правильно, он попадет в ту бездну, куда низвергнут Лучезарный, вместе с камнем. Но для этого такой, как ты, парень должен сначала стать законченным негодяем. Да и еще… разное… Мы приплыли.
        Пирс был уже совсем близко. Моряк направил лодку в сторону, но, не доходя до обратной стороны пирса, остановил ее, ткнув веслом в дно.
        - Дальше не пойду. Смотри, угодник, - произнес моряк.
        Налетевший ветер шевельнул кусок ткани, висевший на сигнальной мачте пирса, и развернул белый флаг.
        - Я уже видел, - кивнул Син. - Что же, значит, такая у нас судьба.
        Сказав это, угодник спрыгнул из лодки. Вода захлестнула его по пояс. Син накинул на плечи мешок и подмигнул принцу:
        - Ты разве не хотел искупаться?
        Игнис тоже спрыгнул с лодки, взял мешок. Моряк оттолкнулся ото дна веслом и начал торопливо грести прочь от берега.
        - Что это значит? - спросил Игнис.
        - То и значит, - твердо сказал угодник. - Наши планы поменялись. Нам придется потрудиться. Впрочем, я тебя неволить не буду. Праведником насильно не сделаешь.
        - Я и не собирался становиться праведником, - пробурчал принц, выбредая по холодной воде за угодником. - Всего-то и хотел избавиться от этой напасти или хотя бы скрыть ее от всяких сумасшедших магов или еще от кого. Ни к чему мне, чтобы за меня хватался Лучезарный или всякая гадость. Я хочу вернуться в Лапис и жить, как прежде.
        - Пока отменяется, - твердо промолвил Син. - И вот еще что: если хочешь жить или даже жить, как прежде, что само по себе невозможно, не отходи пока от меня ни на шаг. Не могу тебя удерживать, но предупреждаю.
        - Да в чем дело? - возмутился Игнис.
        - В Тире беда, - ответил угодник. - Белый мор.
        Глава 27
        Бараггал
        Останавливаться было нельзя. Ледяной холод охватывал мгновенно. Можно было только идти или бежать. Двадцать лиг. Канат, на котором висят сосульки. Покрытое льдом ограждение с двух сторон. И вокруг лица, лица, лица. Тени и лица. Силуэты и лица. Безглазые, безротые, размытые пятна. Чтобы приглядеться, нужно остановиться. А останавливаться нельзя. Одежда обращается в вымороженную, ломающуюся кожу. Пальцы перестают чувствовать. Дыхание леденеет. Нос разрывают кристаллы льда. И никого в узком проходе. Где они все? Где паломники, сколько бы их ни осталось? Где Веррес? Где храмовники с тяжелыми баграми? Как проходят они эти двадцать лиг? Почему никто не был обморожен возле Уманни? Или этот мороз именно для него - бастарда короля Эбаббара - Литуса Тацита?
        - Литус, - раздалось в ушах.
        Он остановился. Холод тут же схватил его за локти, но он остановился. Тени, стоявшие за ограждением, сгрудились. Голос был женским, но вокруг как будто стояли мужчины. Литус поднял глаза к небу. Оттуда, кружась, падали снежинки, но вместе с ними как будто бы лился свет. Неверный, бледный, но достаточный, чтобы разглядеть лица. Но лица плыли тусклыми пятнами.
        - Литус, - снова раздалось в ушах.
        Он присмотрелся к толстяку, который приник к ограде, вжался в нее, вытянул толстые руки, едва не дотягиваясь до бастарда. Что-то было знакомое в силуэте, в вытянутых руках, в развороте плеч.
        - Дворецкий?
        Лицо прояснилось. Это действительно был дворецкий. Разом проявились и глаза, и вечно искривленные углами вниз губы. Сейчас они разомкнулись и что-то выдохнули. Или Литусу показалось, что они выдохнули. Что-то страшное. И эти два лица рядом. Кажется, соглядатаи, убитые на соседней улице. Нет, нельзя останавливаться.
        - Литус…
        Он побежал. Сначала неловко, разминая колени и локти, потом чуть быстрее, еще быстрее, пока не стало жарко.
        - Литус, - продолжало звучать в ушах.
        Он остановился, потому что на заснеженном поле осталась только одна тень. И когда он вгляделся в мутное пятно, то разом увидел и тонкий нос, и раскосые глаза с болью в глубине зрачков, и чуть припухлые, но твердые губы. Лицо было женским, но он словно смотрелся в зеркало.
        - Литус, - шевельнулись губы, и силуэт поплыл вдоль ограды. Поплыл, чтобы он мог бежать.
        - Она не убила тебя? - вновь шевельнулись губы.
        - Кто? - на бегу спросил Литус.
        - Виз Винни, - прошептала женщина.
        - Нет, - ответил, почти крикнул Литус. - Она убила Арку Валликулу, лишила разума Лакуну Магнус, убила Грависа Белуа и…
        - Меня… - донеслось шелестом. - Меня, меня, меня, меня, меня, меня…
        - Зачем… - Литус продолжал бежать, потому что тень ускользала, летела вперед.
        - Убить всех, должна была убить всех, должна была убить всех…. Тебя не убила.
        - И Сигнума не убила…
        - Он неинтересен… Он человеческий сын. Он дитя плоти…
        - Дитя плоти? Я не понимаю! - Литус начинал задыхаться.
        - Мы были духами. Мурсами, как говорят у вас. Мурсами, взявшими тела. Я была мурсом. Арка была мурсом. Лакуна - была мурсом. Лакуна недавно, ей приходилось менять тела, она не прирастала. Мы захватили его. Убили Флавуса. Выманили, перебили почти всех, убили Флавуса. Нас было пятеро. Четверо мурсов. Один без тела. Он стал Грависом, потому что король оказался стоек, не поддался мурсу. Настоящего короля убили. Флавуса убили. Флавус - не Флавус. Флавус - Зна. Он может меняться. Виз Винни убивала всех. Грависа и Лакуну прижгла ведьмиными кольцами, они не успели срастись с телами. Дитя от тела - не дитя мурса. Поэтому Сигнум - не нужен.
        - Зачем все это? - выдохнул Литус.
        - Чтобы спасти эту Землю…
        - Чтобы спасти эту Землю? - не понял Литус.
        - Все ради этого, Зна сказал, что приходит срок. Нужно готовиться. Нужно взять королевство и начинать от него. Нужно противостоять. Если он вернется, он ввергнет всех обратно.
        - Кто он? - не понял Литус.
        - Одиум, Лусидус, Экзимиус, Лучезарный!
        - Куда обратно?
        - С ним пришли виры. Атеры, руфы, лаэты. С ним пришли даку, которых он слепил собственными руками из виров. Этлу, которых он вывел, как выводят собак. Аксы и мурсы - не с ним. Он призвал нас. Он призвал нас. Он призвал нас. Некоторых из страшных мест. Мы не хотели вернуться.
        - Но зачем убивать?! - почти заорал Литус.
        - Так было нужно, - был ответ. - Мы могли остановить его. Зна был прав, что заказал нас Виз Винни. Никто больше бы не справился. Но она не убила тебя… Почему она не убила тебя? Почему она не убила тебя? Почему…
        - Не знаю, - просвистел оледенелым горлом Литус.
        - Ты нашел? Ты нашел? Ты нашел?
        - Да. - Он готов был упасть. - Меч, пояс, два ножа, мешочки, разное.
        - Ткань, ткань, ткань, ткань, ткань….
        - Ткань?
        - Паутина смерти. Она спасет тебя.
        - Ты жива? Ты опять мурс? Ты есть или нет?
        Наверное, это был вопль. Она ответила не сразу, летела рядом молча. Потом прошелестела чуть слышно:
        - Меня нет. Все, что ты слышишь, - это только в твоей голове. Только в твоей голове. Только в твоей голове. Но это правда… Он был прав, когда приказал нас убить. Прав. Мы хотели убить его и поставить на трон Грависа… Зна другой… Он не мурс… Он жесток. Слишком жесток… Он может стать тем, кем был Лучезарный. Он хочет спасти этот мир, но может стать тем, кем был Лучезарный. Но почему она тебя не убила?
        - Кто он? Кто он - этот Зна?
        - Твой отец. Твой отец. Твой отец.
        - Кто он?
        - Король. Король. Король.
        - Кем он был до того, как стал королем? До того как был убит настоящий Флавус Белуа? Кто он был?
        - Зна. Зна. Зна.
        - Кто он?
        - Твой отец…
        Он вывалился на зеленую траву, словно прорвал ткань. Одежда сразу стала мокрой, но здесь, куда он попал, было и тепло, и светло. И рядом с Литусом уже лежали, сидели, стонали, подтянув к животу ноги, десятки паломников. Из пелены мрака вышел Веррес. За ним начали один за другим появляться храмовники. Веррес поморщился, стряхнул с балахона снег, выдернул из ушей затычки.
        - Не люблю это.
        И тут же простер перед собой руки и воскликнул с торжеством:
        - Бараггал!
        Литус с трудом поднялся на ноги и оглянулся. Он стоял недалеко от склона высокого холма, ярко освещенного солнцем. Стена, которая шла по гребню, была сложена из гладко отшлифованных глыб, точно таких же, как те, из которых был сложен старый королевский замок в Ардуусе. Но если там все глыбы были одинакового размера, то тут они заходили друг на друга, изгибались, словно неведомые великаны не строили стену, а складывали из кривых фигурок головоломки, и те камни, что не ложились в назначенные пазы, сминали, как глину. Из-за стены торчали оголовки четырех зиккуратов - белый, красный, синий и желтый. В воздухе стоял запах свежести. Молодая трава торопилась прикрыть сырую землю. От стены тумана, за которой пряталось Кольцо Теней, и до основания холма было не менее сотни шагов. И дважды по сотне от основания холма до основания стены на гребне.
        - Пошли, - приосанился Веррес. - Пока все выберутся, пройдет еще какое-то время. Я покажу тебе путь паломников. Обойдем холм справа. И в самом деле, нечего смотреть с той стороны. Там овраг до границ богоспасаемого круга. Ну, конечно, огородики, кое-какая живность. Выживать как-то надо. Опять же, много еды за спиной не перенесешь. Зато с этой стороны есть на что посмотреть. Вот, пожалуйста, собранная из бревен вышка, с которой за ходом битвы наблюдал сам император. Здесь он и нашел свою смерть. Довольно скучную смерть. От разрыва сердца. Повелитель всей Анкиды умер от страха. Случается и такое. Вон там, впереди, земляные валы. В них колья. Понятно, что ни прежних кольев, ни прежней вышки давно уже нет. Но то, что есть, восстановлено в соответствии с самыми придирчивыми описаниями. А теперь мы поднимаемся внутрь укрепления. Во времена, предшествующие падению Бледной Звезды или Семи Звезд, на этом самом месте стоял прекрасный замок, который именовался еще и домом богов. Но когда пали звезды, одна из них поразила его. Он был разрушен до основания. И не просто разрушен, но оплавлен, так оплавляется
посуда, если горшечник забывает ее в горне. Затем, когда пришло время, была восстановлена стена, но на месте замка построили четыре башни угодников. Конечно, не нынешних бродяг, место которым в палатах инквизиции, а настоящих угодников, среди которых был Энки и прочие боги, дети Всевышнего Творца. Во время битвы с мерзавцем, противным воле Творца, все башни были разрушены, но мерзавец был уничтожен. Затем из камня, образовавшегося при падении башен, построили храмы. Служба в них идет днем и ночью. Паломники, приходящие к холму Бараггала, проводят в храмах до четырех дней, по одному дню на каждый храм. Затем в славе и благочестии возвращаются домой. Те, кому повезет добраться до пристани, конечно. И кстати, у ворот Бараггала можно увидеть оплавленные камни, которые остались от дома бога …
        Веррес продолжал говорить еще что-то, но Литус его почти не слушал. Он медленно поднимался на холм, крутил головой, видел окаменевшие пузыри на куске известняка, рассматривал зиккураты, которые ничем, кроме древности камня, не отличались от подобных храмов и в Эбаббаре, и в Ардуусе, разве только уступая и тем, и другим размерами. На оголовках пирамид забили колокола, с первым их ударом из всех четырех зиккуратов вышли четыре человека в ярких хламидах, украшенных черными лентами, и пошли к малому храму, стоявшему между большими. Хотя из четверых один был явно дакитом.
        - Пеллис, - прошептал на ухо Литусу Веррес. - Предстоятель Храма Святого Пламени. Вон тот взъерошенный и седой карлик - это Кадус, предстоятель Храма Энки. Он руф. Да не местный, а из-за гор Митуту. Но давно уже оттуда выбрался, давно. А сразу за ним, с залысинами и тоже сединами, только уже не карлик, это Павус. Представляет Храм Праха Божественного. Он выходец из Лигурры. Или как теперь она там зовется? Ну и вот предстоятель Храма Последнего Выбора - наш предстоятель - Их Священство Алдон.
        Литус пригляделся к смуглому черноволосому человеку средних лет в желтом балахоне, перевел взгляд на молодого и крепкого мужчину в зеленом, вышедшего из малого храма.
        - А это кто?
        - Это? - хихикнул Веррес. - Это тот, с кем схватываться не посоветую и врагу. Это Их Преподобие мастер инквизиции Энимал.
        - Разве инквизиция продолжается? - удивился Литус.
        - Она никогда не прекращалась, - снова хихикнул Веррес. - Но здесь от нее мало толку. Совсем скоро предстоятели храмов вместе с мастером инквизиции отправятся в великий Ардуус, чтобы его величие не тускнело, вот там будет работа для инквизиции. А здесь останутся помощники предстоятелей. И твоя судьба будет зависеть именно от меня, бастард. Так что жди окончания службы и подходи к правому углу желтого зиккурата. Твое послушание начнется.
        Предстоятели храмов вошли в малый храм. Мастер инквизиции остался снаружи. Опустился на колени, согнулся в поясе, обхватил плечи руками. Не пустыми руками. В каждой был зажат нож. Или два ножа, потому что короткие узкие клинки торчали из кулаков с двух сторон. Храмовники с тяжелыми баграми, прошедшие через кольца Пустоши и вышедшие из храмов, окружили малый храм кольцом. Обхватили плечи, прижимая к себе страшное и неудобное оружие. Паломники стали заполнять двор. Литус двинулся к желтому зиккурату, вспоминая, как следует держать пальцы послушникам Храма Последнего Выбора. Ну точно, всего лишь стиснуть кулаки. Оставалось лишь вставить ножи, чтобы получилась святая инквизиция. Или ножей для этого недостаточно?
        Зазвенел тонким голосом колокол в навершии малого храма. Зазвенел и странно совпал со звоном в ушах Литуса. Со звоном, который не прекращался ни на секунду с того мгновения, как барка одноглазого пересекла границу Светлой Пустоши. Паломники вставали рядами напротив своих храмов. Руки каждого обхватывали плечи. Кто-то их сжимал в кулаки, кто-то топырил пальцы, кто-то прятал большие пальцы под прочими, кто-то складывал их в щепоти. А знают ли они, эти набожные бедолаги, что полсотни лет назад инквизиция перебивала локти тем, кто не по канону держал руки? Правая над левой, и больше никак! А знают ли они, что не прижатый к груди подбородок мог послужить причиной порки на храмовой площади? А знают ли они, что все перстни на пальцах, даже грошовые, медные, должны быть повернуты на время молитвы камнями и печатками внутрь ладони, дабы не искушать молящихся? Кого они могли искусить, если во время молитвы глаза должны быть закрыты? Да и разве спрячешь что от зоркого взгляда? Вот на тонком сухом женском пальце перстень точно повернут камнем к ладони, а все одно, пробивается отсвет, искрится сквозь сжатый
кулак. Или и в самом деле огонь у нее в руке?
        Паломница обернулась, и Литус узнал женщину, что смотрела ему в лицо на барке. Ни тени благолепия не отразилось у нее в глазах. И она узнала бастарда, но скользнула по его лицу холодом. Скользнула и исчезла в толпе. Он протиснулся к правому углу желтого зиккурата. Служба продолжалась.
        В следующий раз Литус увидел ее уже перед закатом. Днем Алдон окатил бастарда холодным взглядом, отчего Литуса почему-то пробило дрожью, которой не пробивало даже при встречах с собственным отцом, после чего Веррес определил Литуса самым младшим служкой. Это значило, что он не мог зайти внутрь зиккурата. Назначенный ему старший лениво объяснил, что Литус должен благодарить Энки за то, что судьба уготовила ему возможность посвятить свою никчемную жизнь всеблагому угоднику всей Анкиды и даже всей Ки и обязан воплощать эту благодарность в неустанном труде. В частности, зеленая трава вокруг желтого зиккурата должна быть вычищена, расчесана и полита в сухой день и подсушена в дождливый. Ни единого клочка мусора не следовало оставлять в этой траве. И если Литус станет трудиться с должным усердием, то через месяц-другой ему будет дозволено заниматься блеском одной из ступеней зиккурата. А через год-другой он сможет войти внутрь храма и даже мыть пол внутри святыни.
        - А если я не проявлю должного усердия? - поинтересовался Литус, глядя на затоптанную траву.
        - Для начала ты не получишь желтый балахон и будешь протирать тот, что на тебе, до дыр, - зло усмехнулся храмовник. - Но не надейся, что этим ограничится твое послушание. Ты будешь лишен пищи до тех пор, пока не начнешь жрать вот эту самую траву и мусор, который ты должен из нее выбирать. Однако есть и иное средство. Ты будешь включен в отряд дозорных и станешь топтать Светлую Пустошь от Бараггала до Уманни, пока не сдохнешь. Уверяю тебя, эту смерть еще никто не называл желанной!
        Литус не стал спорить. Конечно, возможность вернуться к Уманни кое-чего стоила. Уж во всяком случае, можно было бы спуститься по берегу вдоль течения Азу и добраться до любой возвращающейся в Эбаббар барки вплавь. Неужели капитан, кто бы он ни был, откажется от пары золотых? Тем более что Литус все еще будет в балахоне паломника? Да хоть и ни в каком балахоне он не будет, без помощи не останется. А вот возможность остаться без пищи не радовала. Голод давал о себе знать. Молодое тело напоминало, что оно не получало пищи несколько дней. Хорошо еще, что чаны с питьевой водой стояли у стены, как раз у входа в ее внутренние полости, где были устроены и кельи для храмовников, и убогая столовая, и кухня, и еще что-то. Паломникам еда не полагалась, только питье. Единственное, что они обязаны были соблюдать, кроме участия в службе, проводимой три раза в день, так это оправление нужды в отведенных местах. Храмовник, показав Литусу его топчан, не преминул отвести его и к оврагу, тянущемуся от северной стены к стене Кольца Теней. Литус окинул взглядом устроенные над выгребными ямами настилы, разглядел в
отдалении участки, отведенные под пашню, сараи, пасущихся коров и овец, выслушал снисходительный рассказ храмовника, что овраг позволил полторы тысячи лет назад не устраивать с этой стороны дополнительные валы против воинств Лучезарного, и попросил грабли.
        - Зачем? - не понял храмовник.
        - Траву расчесывать, - ответил Литус.
        - Вот твои грабли, - растопырил пальцы храмовник. - И других граблей у тебя не будет.
        - А что там? - спросил Литус, показывая на тропу, уходящую к востоку, и канат, тающий в стене мрака. Тающий без ограды и без защиты.
        - Там величайшая реликвия Бараггала! - окатил презрением бастарда храмовник. - Часовня Энки! Место его самосожжения!
        - Разве паломники не ходят туда? - спросил Литус.
        - Ходят, - ухмыльнулся храмовник. - Только редко. Потому что редко кто возвращается оттуда. Только предстоятели храмов и старшие послушники могут беспрепятственно преодолевать последние три лиги до часовни Энки, ибо нет ничего страшнее Кольца Тьмы, и поганое месиво дышит мерзостью в лиге за ним.
        - Но ведь Энки сильнее Лучезарного?! - с деланым ужасом воскликнул Литус.
        - На траву! - почти завизжал храмовник.
        Сидя на траве, Литус и увидел странную женщину вновь. Бастард, проползавший несколько часов на коленях, наконец-то получил миску распаренного зерна, которая, правда, не могла утолить его голод, и заметил знакомую фигуру. Женщина стояла у входа в желтый храм, обхватив плечи по правилам желтого храма, и чуть заметно переступала.
        - Хочешь? - Он протянул ей миску, в которой была еще треть.
        Она взглянула на него невидящим взглядом и продолжила переступать. Литус пожал плечами, усмехнулся, вновь заметив блеск в кулаке паломницы, доел кашу, понес миску на кухню. За те несколько часов, что он провел у храма, он уже успел понять, что среди паломников хватает и больных, и сумасшедших. Некоторые из них кувыркались в траве, некоторые облизывали грани зиккуратов, некоторые и в самом деле надеялись на прощение грехов или исцеление и прикладывали больные места ко всему: к зиккуратам, стенам, вспузыренным камням, а некоторые, что было явно видно, отбывали временное послушание с раздражением и злобой. Но никто не пританцовывал с пятки на носок и обратно, бормоча при этом что-то час за часом.
        Литуса осенило, когда он возвращался к храму, чтобы вновь вплоть до первой ночной службы припасть к разглаживанию травы. Женщина накапливала мум. Было же нечто подобное в одном из прочитанных им трактатов. Мум можно не только купить, не только зачерпнуть в его естественном виде, но и накопить. Так же как трение ладони о ладонь рождало тепло, так и настойчивые повторения каких-то движений и особых присказок рождали магическую силу. Литус никогда не пользовался подобным упражнением, то ли выбирал для проб простенькие заклинания, то ли имел некоторый избыток силы. Во всяком случае, никогда не задумывался о приобретении мума на всякий случай. Зато мог поделиться этим добром сам. И в самом деле, зачем вытаптывать жалкую толику силы, если ее вокруг море? Середина Светлой Пустоши рядом, да и незачем обращаться к ней, приходилось слышать, что мум бывает чистым и бывает грязным, так пожалуйста, вот они - древние стены, что не позволяют тьме сомкнуться над Бараггалом. Вот они - остовы великих башен, скрытые под ступенями зиккуратов. Бывает ли сила чище, как ни загаживай ее постными рожами храмовников? Пей
ее, а не хочешь пить, черпай ладонями и неси.
        Литус быстро прошептал короткое заклинание, да и шептать не стоило, простенькое выходило у него без приговора, кивка было достаточно, оттого и не заморачивался погружениями в таинства. Прошептал и плеснул в спину незнакомке столько силы, что ей и за неделю было не вытоптать.
        Вздрогнула. Едва приметно, но вздрогнула. Даже кулаки раскрылись на плечах, и камень на перстне засиял в полную силу. Словно светляк среди ночи. Когда такое бывало? Разве только охранные перстни могли нагреваться или мерцать, да и то лишь перед ловушкой или в поганом месте, ну так ни ловушки рядом, ни опасности? Бараггал! Какая может быть опасность во владениях Энки? Да и мума пожирают эти охранные заклинания столько, замучаешься вливать силушку. Ведь не для этого камня она мум вытаптывала? Нет, все, что плеснул ей Литус, так в руках и зажала. И продолжала что-то плести. Что-то знакомое. Недавнее и знакомое. Чуть различимое, но знакомое до невозможности!
        Едва сумрак стал сгущаться над Бараггалом, как вновь зазвенел колокол на малом храме. Ему начали вторить тяжелые колокола на оголовках зиккуратов. Зашевелились, начали выстраиваться в ряд, теребить собственные плечи паломники. Из ворот зиккуратов появились храмовники с лампами, затем храмовники с баграми. Посторонили зазевавшихся у входа бедолаг. Отодвинули и паломницу, что так и вертела что-то в пальцах. Светоносцы выстроились кольцом, подняли светильники над головой, опустились на колени, выставили лампы перед собой, согнулись, обхватили плечи, упершись лбами в траву. Только тогда из храмов появились предстоятели, вышли наружу гордо, выпятив перед собой подбородки, исходя важностью и величием. Сделали вперед шаг-другой. Начали путь по узким каменным тропам, которые, замыкаясь под малым храмом крестом, образовывали знак инквизиции - квадрат и крест из его углов. Только тогда она раскрыла ладони. Показала окаменевшему у угла зиккурата Литусу сияющий полным огнем перстень. Выпустила из рук то самое, знакомое, припечатала в спину Их Священство предстоятеля Храма Последнего Выбора Алдона ведьмиными
кольцами. Приварила мурса в теле настоятеля к человеческой плоти намертво. Приварила и держала его, жарила его кольцами, не давая вырваться, хотя и дергалась, рвалась наружу черная тень из тела предстоятеля. Окаменели трое других предстоятелей. С визгом, со стоном поползли прочь паломники. Раздались в стороны храмовники с баграми и только после рычащего окрика мастера инквизиции набросились на паломницу.
        Она вытащила откуда-то из-под балахона узкий меч с черным лезвием и срубила не менее десятка противников, размахивая оружием в левой руке и удерживая бьющееся тело предстоятеля Алдона правой. Уклонялась от ударов баграми, приседала, подпрыгивала, но смотрела, кажется, только на Алдона, и в тот миг, когда тень, терзающая его тело, иссякла, метнула в него нож. Он вошел точно в подзатылочную впадину. Вошел по рукоять. И в тот же миг перстень на руке паломницы погас, а вслед за этим сразу несколько багров добрались до ее тела.
        - Всем прочь! - заорал мастер инквизиции. - Всем прочь! Всем лицом к стенам!
        Она лежала, опрокинувшись навзничь. Храмовники еще тыкали в ее мертвое тело баграми, терзали ее чрево, а она как будто смотрела на окаменевшего Литуса. И перстень на ее руке, погасший перстень, медленно разгорался. И одновременно с яркостью его пламени лед пронизывал нутро Литуса. Тошнота подступала к его горлу. Кровь набухала под ногтями, выдавливалась из пор. В ушах уже был не звон, а набат. Все плыло перед глазами, и последнее, что он ясно различил, был рисунок на предплечье женщины - квадрат с крестом в центре его, только крест был построен не от углов квадрата, а от середины его сторон. И уже почти теряя сознание, различая сквозь туман пылающую искру на мертвой ладони, Литус прочитал затверженное заклинание паутины смерти. Не то, которое было сетью-тканью, а то, которое могло укрыть собой целый дом. Дом он укрывать не собирался. Не было у бастарда дома. У него ничего теперь не было, и он обратил всю силу заклинания на самого себя, и едва не задохнулся от холода, охватившего его, и проморгавшись, с удивлением понял, что перстень на мертвой ладони погас, и с еще большим удивлением осознал, что
его никто не видит.
        - Прочь! - повторил мастер инквизиции, обращаясь уже к храмовникам, столпившимся вокруг тела. И те отпрянули, побрели в стороны.
        Мастер инквизиции оглянулся на неторопливо шествующих к телу трех предстоятелей, их помощников, махнул рукой высунувшемуся из Храма Последнего Выбора Верресу.
        - Ты видел, толстяк?
        - Видел, Ваше Преподобие, - дрожащим голосом проговорил Веррес. - Мурс захватил тело Их Священства. И какая-то баба убила его!
        - Приди в себя! - пнул ногой тело мертвого предстоятеля мастер инквизиции. - Храмы погрязли в суетности! Проглядели! Мурс не захватывал тело Их Священства! Он и был Их Священством! Или зачем сюда прибыла убийца из Ордена Слуг Святого Пепла? Веррес, чтоб тебя…. Посмотри! У нее есть знак на руке? Квадрат с крестом, но не как положено у Святой Инкизиции, а вполоборота?
        - Точно так, Ваше Преподобие! - заголосил, присев над телом, Веррес. - Именно так, дорогой Энимал. Все точно.
        - Полагаю и предлагаю! - ударил посохом присевшего к телу толстяка предстоятель Храма Праха Божественного.
        - Павус? - дрожащим голосом спросил Веррес.
        - Да, Веррес, - ответил седой храмовник и повернулся к такому же седому коротышке. - Кадус?
        - Полагаю и предлагаю! - нанес и свой удар посохом предстоятель Храма Энки. - Или у нас есть выбор?
        - Выбор всегда есть, почтенный Кадус, - сказал предстоятель дакит. - И Храм Святого Пламени готов провести положенную службу. Полагаю и предлагаю.
        - Пеллес! - согнулся в поклоне Веррес.
        - Собирайся, Веррес, - хмуро заметил Энимал. - Через два дня отправление в Ардуус, на коронацию. Так что тебе еще нужно приготовить замену. Отныне главная храмовая площадь будет располагаться в Ардуусе.
        - Собирайся, - хором повторили три предстоятеля.
        - Но эта девка? - едва не захлебнулся от радости Веррес. - Она же…
        - Она мертва, - бросил через плечо, уходя, Энимал. - Она убила мурса, значит, сделала благое дело. Она из Ордена Слуг Святого Пепла, у нас нет над ним власти. Теперь нет над ним власти.
        - Я вообще думал, что этот орден сгинул в веках, - пожал плечами Кадус.
        - Но я слышал, что он рядом! - воскликнул Веррес. - Он в Уманни!
        - Ты хочешь прогуляться в Уманни? - поднял брови Пеллес.
        - Я мечтаю выбраться отсюда, а он хочет прогуляться в Уманни, - удивился коротышка Кадус.
        - Забудь, - посоветовал Павус. - Никто не был в Уманни. Никто не пойдет в Уманни. Стражники бессильны в пределах Светлой Пустоши. Никто не знает, как орден держится в Уманни. Никто не знает, точно ли он там. Вот через пару дней барка пойдет на север, насладишься видами с борта. Да не забудь, что тебе нужно не только оставить тут настоятеля, но и взять с собой помощника.
        - И главное, - остановился у малого храма Энимал и повысил голос: - Сегодня же ты должен посетить часовню Энки. Твое посохоположение в предстоятели ничего не стоит без согласия Энки.
        - Но ведь сейчас ночь! - завопил Веррес.
        - В кольце мрака всегда ночь, - пожал плечами Энимал.
        Литус посмотрел на ладонь убийцы. Перстня на ее пальце не было.
        Глава 28
        Дакитка
        Каму трясло. Процессия уже давно проехала, а она все еще стояла у стены дома, стискивая в кулаках уздцы осла, унимая дрожь. Холод пробудился в груди и начал расползаться по телу.
        - Нет, - прошептала она чуть слышно. - Только не это. Спрячься.
        Слежки не было. Но в то самое мгновение, когда невидимая метка зашевелилась, ее, как холодным ветром, окатило чужим вниманием. Да, она помнила этот взгляд. Но теперь он не касался именно ее. Кто-то очень могущественный высматривал рыбку в темном омуте. Ему только что послышался всплеск, и он смотрел на воду. Не на рыбку, а на воду. На весь город. Он никуда не спешил, у него было достаточно терпения и времени. Значит, терпением и временем следовало запастись и Каме.
        - Подожди, - прошептала она тихо. - Я еще сама послежу за тобой. Однажды ты ощутишь мой взгляд.
        Она собиралась начать с Лавы. Не для того, чтобы встретиться через нее с королем Пурусом. Чем дальше, тем более бредовой казалась ей сама мысль о возможной помощи Пуруса. Нет, ей хотелось коснуться руки родного человека, узнать новости, сообщить, что она жива, и рассказать то, что разрывало ее сердце на части. Таким человеком могла быть Лава. Хотя, кажется, на эту роль сгодилась бы даже Пустула. Но появление Стора Стормура словно оглушило Каму.
        Город, который был уже почти летним, вновь шумел. Но шумел не так, как в дни недавней ярмарки. Торговцев было в четверть, товара в треть. Покупателей и того меньше. И все-таки улицы города полнились народом. Кого тут только не было! Снова расхаживали ярко одетые араманы. Щеголяли в сапогах из тонкой кожи и шерстяных сюрко утисцы и хонорцы. Шуршали по каменным мостовым в широких штанах и коротких куртках выходцы из Фиденты. Мало было атеров с севера, никого из Лаписа. Конечно, если не считать свеев. И разговоров, сколько разговоров. На каждом шагу!
        - Чего ж не короновали на ярмарке? Чуть за месяц, опять вельможам съезжаться? А ведь не ближний край! С того же Обстинара, только приехал с ярмарки, сразу обратно. И перекусить не успеешь! А из Раппу и Араманы и того дальше!
        - Чего болтаешь? Нет никого из Араманы! И из Раппу вроде бы никого нет. И из Бабу. Только воеводы с письмами о почтении и союзничестве. И от Аштарака то же самое!
        - Да и ладно! В Раппу - одни лаэты почти. И королева прайдка. Это у прайдов бабы правят, а у атеров - воины! И вчера не было никого, а сегодня, может, подъехали?
        - А Арамана и Аштарак вовсе не атеры и не лаэты. И даже не руфы. Им зачем в великий Ардуус?
        - Затем, что, когда степняки накатят, сразу забудут, что они араманы. Прибегут за помощью. А вот если свеи с севера пойдут, то мы еще посмотрим, помогут ли нам араманы.
        - Помогут? Так мы что, со свеями сами не сладим?
        - Ага, нашелся сладильщик. Ты видел, кто из Лаписа приехал? Сорок стражников, из них только два атера, а остальные свеи. И ходят свеи так, словно они правят Лаписом!
        - А кто ж им правит? Кто там остался? После того как кирумцы напали на крепость Ос, считай, что и никого. Только младший брат короля с женой? Его и свеи, он же их по дозорам таскал. Лучше бы детей лепил. А то одного вылепил, и где он? Нету. А что за король без наследника? Так что проредились Тотумы.
        - А королева-мать?
        - Да померла вроде, говорят.
        - Подожди. Так у короля Тотуса еще и сестра была, Патина, что ль? Старая дева которая. Прибыла вместе с Малумом. Эти два стражника, которые атеры среди свеев, к ней и приставлены. Да еще свей один, великан, а не свей. Почти не отходит от нее. Но я не в том смысле, что Тотумы свейскую кровь в себя вольют, немолода уж Патина. Но у среднего брата жена жива осталась. А у нее двое детей. Парень и девка. Парень! Да и еще сестра короля жива. Замужем за братом нашего короля!
        - Кура, что ли? Есть такое дело. Хорошая баба. Я видел. Только ж у нее девка. Кто ж на престол девку сажает? Мы ж не прайды.
        - А чего ее сажать? Теперь Лапис будет как все королевства атерские. И все короли будут не как Их Величества, а как Их Милость.
        - Это что такое? Князи, что ли?
        - Герцоги вроде.
        - Герцоги? Язык сломаешь. Хотя, вон, в Бэдгалдингире вроде герцог имеется, Алкой правит. А куда ж делись другие дети лаписского короля? В крепости Ос вроде трое погибло?
        - Те еще раньше. Парня, что обделался на турнире, убийцы достали в трактире фидентском. Баба вроде какая-то. С черным мечом и тайным знаком. Следила, следила и выследила.
        - Ага, слышал. Только потом этот трактир сожгли дотла. Интересно, зачем?
        - А кто его знает? А девку вроде убийцы подстерегли на переправе еще фидентской. Говорят, что принц Кирума мстил ей за позор на ярмарке.
        - Мало ли что говорят…
        - А то, что ее наставник, дакит который, убил принца, - это вранье?
        - Так ты всю сплетню наверх тяни, а не частями. В ней же еще и о принцессе было. Так где ее убили, на переправе или в Кирумском лесу?
        - А демон их знает… Листки, однако, на всех воротах с описанием этой принцессы развешены. Денег за нее обещают.
        - Много?
        - Я эти буквицы с трудом разбираю. Или ты сетку ладишь да на охоту собираешься?
        - Было бы где охотиться. Чего ей здесь делать? А и правильно она принца Кирумского порешила. Гнусно он поступил.
        - Гнусно не гнусно, а только Кирум-то ведь вовсе без наследника остался. И отказывается от собственного нападения на Ос. Мол, не наших рук дело.
        - Мало ли что он отказывается. Несколько дозоров кирумских пропало? Пропало. Оружие их и трупы обгоревшие в Ос? В Ос. Тому свидетелей немало. Может, они самовольно за своего принца мстить отправились? Да и не только стражников лаписских, там и свеев, я слышал, немало полегло. Так что без Кирума не обошлось.
        - Обошлось или нет, а род Тотумов почти под корень вывели. От Кирума король не прибыл. Только матушка Рубидуса. И ту наш Пурус отдельно от лаписских держит.
        - Да уж, а хитро он придумал, что пригласил наследных принцев. Там еще непонятно, как сложится, а сделать их этими…
        - Герцогами.
        - Во-во, герцогами, вроде как к ноге пристегнуть. А то получится, как в Тиморе.
        - Да, король Тимора пал первым. И вроде бы от свеев. А у нас свеи по городу разъезжают.
        - То другие свеи. Эти Лапис спасли.
        - А в дозорах тоже другие ходили?
        - А дозорные все уже разбежались! В Аббуту ушли, на север.
        - Там сейчас Адамас Валор заправляет. Он же вроде наместником стал?
        - Не, там брат Валора, Милитум. А этот Адамас даже короноваться не стал на Тимор. За герцогством прибыл. И то верно, на одной голове две шапки не удержишь. А если одну в другую вкладывать - голова взопреет.
        - Неладное творится на севере.
        - А где ладное?
        - в Дакките пока вроде спокойно.
        - В Дакките? Так чего ж они не прибыли? Понятно, что герцогство им не нужно вовсе, а так-то…
        - Это в Бэдгалдингире спокойно.
        - В Бэдгалдингире да, но там же стены такие…
        …Впору было грызть зубами собственный рукав. Слезы что, наклонился возле уличного источника, побрызгал в лицо холодной водой, и вот ты уже вроде не плачешь, а сохнешь. А там-то уж старайся, успокаивай дыхание да шагай куда-нибудь, не стой на месте. Значит, бабушки уже нет? Как же это? От какой боли она ушла? От той, что и Каму теперь мучит, или от другой, которая от яда или от железа? Игнис запропал куда-то. Остались Малум, Дивинус, Процелла, Патина, Пустула, Кура и Лава. Должен быть коронован Малум. Должен быть коронован мерзавец Малум! Или пожалован герцогством. Если не он, то Дивинус. Дивинусу - семнадцать. Значит, на четыре года должен быть назначен регент из числа кровных родственников по линии Тотум. Патина или Кура. Больше некого. Если, конечно, Пурус не решит иначе. Ведь регентом может быть только мужчина? Тогда почему тем же Раппу правит королева? Значит, Дивинус… Но только если не будет Малума.
        Если не будет Малума…
        Заплатил торговый сбор, отправляйся в магический ряд. Сбывай по дешевке травы, свежие коренья хорошо ценятся, зима только-только прошла, а у тебя уже первый сбор, да еще хороший сбор, спасибо Сору за науку. Тем более вполовину цены. Торговцы довольны, перекупают, да еще просят. Обязательно. С оказией. Как только получится, так непременно. А вот кому ослик, отличный ослик? Тоже недорого. Да. Осталось только прикупить чего-нибудь. Два араманских халата. Нет, самое дешевое сукно. А без рисунка? Есть и без рисунка. Дайте серые. Да. Эти. С капюшоном. Да ты что, девица? Дакитка, а в угодницы? Нет, угождать не собираюсь никому, а пойду опять на восток корни собирать - замерзну. Здесь лето, а там, чуть повыше, так осень, а то и зима. А зачем два? Трутся быстро. А ослика зачем продала? Так его кормить надо, а травы ничего не весят, не надорвусь. Еще пару раз обернусь, мула возьму. Да, мул - хорошее дело. А вот халаты ты скучные взяла. Глаза у тебя словно звезды. К таким глазам…
        Вновь отошла к уличному роднику, вновь умылась. Посидела на ступенях у оружейного ряда. Отдышалась. Стала смотреть на проходивших мимо. Частью торговцы, частью ремесленники, вельмож не так много. Ничего, станет Ардуус столицей великого царства, и вельможи расплодятся, и мытари будут через одного. Время к полудню, пора что-то решать. Один день остался. Один день. Завтра в полдень уже коронация. И как этому Пурусу не чудно поверх одной короны другую надевать? Впрочем, что она? Какая корона? Может быть, где-нибудь в Эбаббаре и есть каламская корона с драгоценными камнями, а так-то, в детстве, помнится, все сундуки обшарила, пока мать не поймала непослушную девчонку и не узнала, что та рыщет по закоулкам. Корону хочу посмотреть, мам. «Какую корону?» - сначала спросила мать, не сразу поняла, а потом уж долго они с отцом потешались над этими поисками.
        - Долго потешались, - прошептала Кама и вдруг вспомнила, что не ела ничего со вчерашнего дня. Не ела и не ела, долго ли подхватить пирог у торговки, да что там пирог, если зубы на смоле во рту? Только питье или каша помягче, чтобы языком разминать да глотать. Или снять комнату в дешевой гостинице? Подальше да поплоше?
        Комната отыскалась во внешних торговых рядах. И то дело, не каждый день ярмарка, лавки пустуют, чего бы не сдать? Да, воняет лошадьми, шерстью, а то и чем похуже, зато цена вполовину от постояльной. Отхожесть в стороне, вода в колодце, зато стены сухие, клопов нет. Первый этаж, прохожая улица, зато решетки на окнах, запоры крепкие на дверях. А если берешь на втором этаже да приплатишь немного, то и вовсе будешь спать спокойно. Под крышей всего-то и есть, что одна комната, и окно на другую сторону. Комната, а не конура, что бы там тебе ни показалось. Обживайся, только деньги вперед. Запор изнутри, пойдешь куда, стукни в хозяйскую, схожу, замок навешу. Но если что, имей в виду, на ночь запираются двери, не достучишься.
        - Никуда не пойду, - прошипела мрачно, отсчитывая монеты. - Спать буду, несколько дней без сна. А если кто сунется, шкуру сдеру. Ясно?
        - Да уж яснее не бывает, - вздрогнул оторопевший хозяин от показавшихся клыков, да и сам прошипел вслед: - Да кому ты нужна, клыкастая? В кровати баба нужна, а не кабан… Тем более такой тощий…
        И ладно. Едва не прыснула на лестнице. Однако какой там смех? Осмотрела дверь, запор, все ладно, без тарана не выбьешь. Стены, сходящиеся коньком над головой, тоже устроены на совесть. Ни тайника, ни лаза. Пол прочен, не скрипит, не покачивается. Постель мягкостью не страдает, чисто, да и ладно. И даже кувшин есть с водой. Не для питья, но не помешает. Под топчаном - горшок. А что в окне? Похоже, туда из горшка и выплескивали. Узкий дворик, зады складов и лавок, чахлое деревце напротив, ни одного окна, ничего. Слева угол-закоулок, два дома смыкаются, но не дотянешься, шагов шесть до него. Хотя кровля прочная. Внизу грязь, лужи, мусор, но двор проходной. И стена гладкая, хотя ее-то окно в нише, под козырьком. С крыши забраться - только если белке какой удастся, а вот с земли… Тоже только белке. Стена-то глухая, но ни уступа, ни карниза, разве только шесть шагов до угла да кровля прочная, но и высота - десятка два локтей, не меньше. Откуда столько-то? Ну точно, под хозяйским этажом полуподвал. Что делать-то?
        Ненависть скрутила узлом. Копилась, копилась, схватила сердце в кулак и сжала. Кама медленно опустилась на топчан, полежала с полчаса, только пришла в себя, как бой часов с ратуши долетел. Далеко, а слышно. Полдень, значит. Медлить больше нельзя. Вытряхнула мешок на постель. Кое-что прибрала с собой. Кольчужницу стянула. Полезная одежка, но сейчас не до нее, по-другому сберегаться придется. Два ножа… Взять бы, но другое применение найдется. Веревка, без нее никак. Развернула шкуру рыси, вытряхнула на постель два самострела, лук, накрыла войлоком, хотя кому смотреть-то? Балахон в мешок, мешок за плечи, наручи и поножи на места, поверх второй балахон. И вправду будто угодница. А бывают женщины-угодники? Что-то не задумывалась никогда. Меч опять завернуть в шкуру. Засов на двери задвинут, нож в деревяшку, теперь хоть полдвери рассверли, не сдвинешь запора. Второй нож под окном. Окно открывается внутрь, и хорошо. Снизу не разглядишь. Веревку петлей за нож, высунулась, осмотрелась, белкой скользнула вниз, смотала веревку и серой тенью вынырнула из проулка, смешалась с толпой.
        Сначала разыскала рябого умельца, о котором говорила Фламма. Несложно оказалось, стоило восхититься густой краской на бровях сомнительной красавицы, выкатившейся из-за неприметной двери за цирюльней, так и угадала. Умелец оказался стар, сед, ряб и понятлив. Кама показала ему клыки, спросила, можно ли удалить, да так, чтобы и криков не было слышно, и знать никто не знал? Хозяин тут же закрыл дверь, полез за щипцами и пилками, начал что-то бормотать, но Кама выкатила на стол пять монет серебром, сказала отчетливо и твердо:
        - Все твои хитрости, хозяин, коротко и внятно. Не для торговли, для себя лично. И кисетик со всем необходимым.
        Хозяин торговался недолго. Отложил щипцы и пилки, пошевелил губами, согнул пальцы и попросил еще пару монет.
        Кисет с его хитростями оказался набит под стать небольшому мешку, но уже через час Кама оставила рябого старателя и зашла на оружейный ряд, где отыскала мастера, что торговал лаписской сталью, и не пожалела серебра за десяток лучших наконечников для дротиков - с короткой насадкой и трехгранным полулепестком. Вдобавок взяла грубый кожемятный нагрудник. Неизвестно, зачем, но в размер. Да и тут же нацепила его, только отвернулась, чтобы оружейник не сильно слюну пускал. Только после этого позволила себе взять у торговца миску зернового варева с изюмом да кубок розового вина пополам с водой. Еще с час Кама кружила вокруг дома, в котором привычно останавливалось семейство короля Лаписа. Двое свеев торчали у входа, остальные то заходили внутрь, то выходили. Зато у второго входа никого не было. Но он был заперт изнутри. Кама закрыла глаза, вспоминая шаг за шагом каждую комнату, каждый поворот коридора. Ведь был, кажется, проход в соседний дом. Был. Ну ладно, не видно, чтобы свеи особенно стереглись. Да и кого им тут бояться?
        - Да и кого им тут бояться? - повторила вслух Кама, поняла внезапно, что собирается совершить глупость, и поспешила на Рыбацкую улицу, тем более что идти было недалеко. Вспомнила по дороге о смерти короля Тимора и едва справилась с новой волной слез. Ведь он отец Фламмы, он! Успела ли она увидеть его? Успела ли хоть словом перекинуться? Что с нею самой? И кто все-таки убил Вигила Валора? Свеи? Или не только свеи?
        Дакит на Рыбацкой улице жил всего один. Ей сразу показали его ворота, хотя взглядом провожали недобрым. Кама постучала в ворота и долго ждала. Наконец створка скрипнула, из полумрака раздался тихий голос:
        - Заходи.
        Она вошла под темную арку, за ней оказались еще одни ворота, а следом крохотный дворик с деревцем и скамьей, в котором и занималась, вероятно, Фламма. Дакит развернулся и замер в ожидании. Опустил руки, как обычно делают дакиты. Никогда не складывают их на груди, не подпирают бока. Руки должны быть свободны.
        - Я от Фламмы, - почему-то с трудом вымолвила Кама.
        Дакит не был похож на Сора. Сейчас тот казался принцессе почти человеком. Да он и был человеком. Этот же казался скорее зверем. Но ни клыки у него не были больше, ни лицо грубее, хотя ветер и время потрудились над ним. Он не улыбался. Сор улыбался почти всегда.
        - Фламмы нет сейчас, - поморщилась Кама. - Она ушла на север. И она не отправляла меня. Но я пришла просить помощи. Мне нужно выбраться из Ардууса. Завтра. В три часа пополудни. Хочу попасть в Даккиту. Там мои дальние родственники. Мне нужен проводник. Я заплачу.
        - Меч покажи, - глухо произнес дакит. - Он у тебя в завернут в шкуру.
        Кама отчего-то вздрогнула, протянула меч вместе со шкурой. Дакит развернул ее, отбросил шкуру в сторону, куда-то в угол двора, осмотрел меч, как будто даже затаил дыхание. Выдвинул его на палец, задвинул снова. Вернул Каме.
        - Снимай балахон. И куртку.
        Скрылся за низкой дверью, вернулся через несколько секунд со странным рукавом из кожи с твердыми вставками, да еще с завязками и ремнями. Молча подошел к принцессе, закинул рукав ей за спину, прихватил завязки на плечах, под грудью, застегнул ремень на поясе. Велел надеть куртку. Затем осторожно вставил меч в рукав ножнами вверх, перевязал еще раз. Отошел на три шага.
        - Вытаскивай.
        Кама поймала рукоять правой рукой, с небольшой задержкой вытащила меч.
        - Еще раз, - приказал дакит. - И еще раз. И еще.
        Она повторила не менее пары сотен раз, пока он разрешил ей надеть балахон. Хмуро бросил:
        - В походе подвязывается повыше. Для скрытого ношения именно так. Пять золотых.
        - За науку? - оторопела Кама.
        - За проводы до Даккиты, - отрезал дакит.
        - Половину? Больше половины сразу? - нахмурилась Кама.
        - Пять золотых, - строго повторил дакит. - Завтра в три часа выходим. Своими ногами, лошади не нужны. Будь готова.
        - Хорошо.
        Она вытащила кошель, развязала его, отсчитала монеты и почти сразу оказалась на улице. Постояла еще пару секунд, подивилась собственной доверчивости, попыталась вспомнить, сказала ли она дакиту, где им встречаться, потом махнула рукой и отправилась обратно на Северную улицу.
        «Когда ты танцуешь, - говорил Сор, - ты играешь с ветром, с небом, с землей, с мечом, сама с собой. Неправильно. Ты - ветер. Ты - небо. Ты - земля. Ты - твой меч. И ты сама - ты. Дыши. Плыви. Лети. И тогда ты будешь для своего врага не его поражением в бою, а его естественной гибелью».
        К тому времени, когда Кама вернулась к нужному дому, она уже была частью улицы, мостовой, лестницы. Она вошла в соседний дом, даже не взглянув на свеев у того дома, который был ей нужен. Вошла так, как будто это был ее дом. И охраннику в этом доме не пришло в голову спросить, зачем молодая дакитка с затянутой тканью половиной лица проходит мимо него. Она повернула налево, повернула еще раз, вышла в коридор, который уперся в запертые двери. Подмигнула выглянувшему из какой-то комнаты старичку, приложила палец к губам. Сдвинула засов. Постучала. Несколько секунд с той стороны стояла тишина, затем раздались шаги, такой же скрежет засова, и створка отворилась. Показалось лицо свея. Кама улыбнулась и ему, снова подмигнула старичку, вошла в знакомый коридор. Свей был в нем один. Он смотрел на нее вопросительно, но уже с довольной улыбкой. Кама еще раз улыбнулась ему, точно так же приложила палец к губам и показала на дверь. С той стороны заскрежетал закрываемый засов. Когда шаги за дверью утихли, Кама запустила руку под балахон и, вынимая меч, рассекла свея от промежности до живота. Затем развернулась,
встала в углу и постучала в выходную дверь. В нее заглянул один из свеев, стоявших на улице. Он вскрикнул, бросился к истекающему кровью товарищу, за ним вбежал второй свей. Кама закрыла дверь и убила обоих. А затем пошла по комнатам.
        Они не умели сражаться в помещениях. Цеплялись топорами если не за потолок, который чаще всего был высоким, то за стены и висевшую всюду ткань. Они не кричали, видимо, их крик мог быть только криком победы. Но победы у них не случилось. Кричали слуги Телы, но их было немного. Кого-то Кама оглушила, кого-то загнала в одну из комнат и пообещала отрезать голову каждому, если кто-то подаст голос в окно. Ее не узнали. Ее не должны были узнать. Залитая чужой кровью, она не походила сама на себя. Она убила восемнадцать свеев и готова была разрыдаться, что в доме не оказалось Телы, Малума и Стора Стормура. К счастью, не оказалось и Патины. Спустившись вниз и услышав шум на улице и удары в дверь, Кама поняла, что кровь, разлившаяся по полу, вытекла на ступени. Она сняла балахон, вытерла его изнанкой лицо, надела чистый и вышла через другой выход. Уже в сумерках Кама вошла в проходной двор, завернула за угол и, всаживая в щели между камнями наконечники дротиков, поднялась по ним к крыше. Затем ухватилась за свес и, повиснув и перехватываясь, по краю крыши добралась до окна. Уже в комнате, раздевшись, она
обнаружила, что ранена, пусть и легко, но не менее десятка раз. Во всяком случае, ее куртка и нагрудник были посечены и залиты кровью. Кама обработала раны, выпила половину бутыли вина и легла спать. О встрече с Лавой она уже не думала.
        Глава 29
        Тир
        Сладкий запах забивал ноздри. Мертвые лежали всюду. У начала пирса, на лодках, на улицах. Некоторые уже почернели и обратились в лужу черной зловонной плоти, сползающей с костей. Некоторые еще напоминали людей. Их тела покрывала пухом белая плесень. Син шел между ними спокойно, не торопясь, и только напряженные скулы угодника и потемневшее лицо говорило, что он не равнодушен ко множеству смертей.
        - Живых разве вовсе нет? - с ужасом прошептал Игнис.
        - Есть, наверное, - процедил сквозь зубы угодник. - Но уже мало. И ни одного стражника, все разбежались. Впрочем, я их понимаю. Но маги-то должны быть в городе!
        - Маги? - не понял Игнис.
        - Это наведенная порча, - объяснил угодник. - Мор мору рознь. Чума, холера, оспа - все нам известно. Они страшнее, чем белый мор, потому как могут пожирать целые королевства, но они подчиняются ветру, грязи, воде. Человеческой глупости, наконец! Они как непогода. Их можно избежать. От них можно укрыться. Их можно лечить! Но белый мор…
        - Его нельзя лечить? - спросил Игнис.
        - Очень сложно, - покачал головой угодник. - Очень мало времени на лечение с того мига, как ты заражен. Но остановить мор можно. Поэтому, дорогой принц, ярлыки пока отодвигаются. Тебе нужно оружие.
        - Мор лечат оружием? - поразился Игнис.
        - Останавливают, - не согласился Син. - И защищаются от него. Пошли в тот двор. Там раньше была хорошая оружейная лавка.
        Во дворе лежали три трупа. Один белый, начинающий проседать, и два черных.
        - Не прикасайся к белому, - предупредил угодник, вытаскивая из ножен меч. - Черные уже безопасны. От них не заразишься. Век белого мора недолог. После заражения есть час на излечение. В это время ты становишься горячим, как печь. Но если хоть крупинка белого появится на твоей коже - все. Отсекать руку, ногу бессмысленно. Ты уже мертвец.
        - Падаю мертвым? - прошептал Игнис, обходя белый труп.
        - Не сразу, - успокоил принца угодник, поднимаясь по лестнице к железной двери. - Будешь бродить по улицам еще пару часов. Но уже мертвым. С того мгновения, как плесень выступит на твоем теле, тебя уже нет. На самом деле нет. То, что останется от тебя, уже не ты. Без памяти, без жалости, без соображения.
        - И что же останется? - спросил Игнис, глядя, как Син присел у двери, оказавшейся запертой, и копается в ее замке.
        - Твое тело, - проговорил угодник. - Смотри-ка, а оружейник почувствовал опасность, заперся. Ну это мы быстро… Пару часов зараженный бродит по улицам. Бродит живым мертвецом. Иногда дольше, если холодно. Он, как семя, которое жаждет продолжения. Плесень еще не пушится на нем, покрывает его белыми точками, но уже ищет незараженного и бежит за ним с объятиями. Такого можно только убить. Через два часа он падает и сам. И еще часов пять плесень пожирает его. Вместе с одеждой. Когда жратва кончается и труп чернеет, он безопасен.
        - Но если так… - Игнис нахмурился. - Ведь тогда час на заражение, два часа на прогулку… Пять часов на гниение… Если в городе толковый правитель, тогда с мором можно управиться за один, ну два дня!
        - Может быть, - кивнул угодник, щелкая открывшейся дверью. - Но ты не знаешь, с чего начинается мор.
        - С чего же? - спросил Игнис, входя вслед за угодником в темный коридор.
        - С того, кого можно остановить только оружием и магией, - ответил угодник. - А ведь оружейнику не повезло. Очень не повезло.
        Сразу за второй дверью, в освещенной через зарешетчатое окно лавке на полу лежал в луже черной слизи оружейник. Рядом проваливался в остатках белого пуха ребенок.
        - Он привязал себя цепью к стене, - мрачно заметил, перешагивая через маленький скелет, Син. - Наверное, попросил, потребовал, чтобы дочь не подходила к нему. Но ей было семь лет. К кому еще ей было подойти?
        Игнис побледнел.
        - Иди сюда, - подозвал его к себе угодник, который уже перебрался через стойку к полкам. - Надень.
        Он бросил принцу широкий пояс со вшитыми карманами, в каждом из которых торчала стеклянная бутыль.
        - Это пояс лекаря, - объяснил угодник. - Он ходит по полю боя, перевязывает раны, затягивает культи. Но прежде, чем рану перевязывать или наносить на нее снадобье, ее нужно промыть. Когда-то это делали кипящим маслом, что не добавляет здоровья раненому. Лучшее средство - самый крепкий квач. Запомни, если белый мертвец коснется тебя, нужно плеснуть на это место квачем.
        - А если он коснется тебя там, где ты не заметишь? - вытер взопревший лоб Игнис.
        - Когда станешь горячим, как печь, заметишь, - успокоил принца угодник. - Не волнуйся, снадобье у меня есть. Немного, но есть. Какое оружие предпочитаешь?
        - Атерский прямой меч с полуторным хватом, - ответил Игнис.
        - И конечно же лаписской работы? - усмехнулся угодник.
        - Есть выбор? - дрожа, спросил принц.
        - Есть, - кивнул угодник, выкладывая на стойку оружие. - Выбирай. Еще потребуется пара самострелов со стрелами и секира. И давай поспешим, парень. Если кто-то в этом городе и борется с мором, то он на главной площади. Отсюда полторы лиги. Запомни еще вот что: не пытайся убить мертвеца. Он уже мертв. Ты можешь отрубить ему голову, он побежит за тобой без головы. Только ноги. Перебьешь колени стрелами - уже хорошо. Он сможет только ползти. Подрубишь секирой или мечом - еще лучше. Ползти не сможет. Руки у него только для объятий.
        - А сжечь? - прошептал Игнис.
        - Если только сократить те пять часов, которые зараза будет разлагаться на мостовой, - шагнул к выходу угодник. - Если ты подожжешь бодрого мертвеца, то получишь факел на двух ногах и, может быть, пылающий в пламени город.
        Чем дальше к центру города, тем больше было трупов. И все-таки покрытые белой плесенью попадались редко. Чаще всего это были скрелеты в черной жиже, а то и на подсохшем черном пятне.
        - Дня два уже, - хмуро заметил угодник. - Главное, чтобы он или они были еще в городе, не пошли дальше. Хотя кто их знает, сколько их…
        - Ты о ком? - напрягся Игнис, потому что из дверей лавки, над которой висел вырезанный из дерева хлеб, вывалился белой тенью человек и метнулся к угоднику.
        - О тех, кто замесил эту погибель, - ответил угодник, за миг до столкновения шагнул в сторону, присел, подрубил заразного и снова выпрямился. - Разное случалось, принц. Бывало, что и чуму, и холеру несли в мешках в осажденные города. Но ни та, ни другая не происходят из пустоты. И поганую водичку надо где-то зачерпнуть. А это - целиком колдовство.
        Подрубленный хрипел за спиной.
        - Меч можно не вытирать, - сказал угодник, держа сверкающий клинок на сладком ветру. - Пара минут, и плесень гибнет. То же самое и на одежде. Главное, чтобы не попала на кожу.
        - Что значит колдовство? - не понял Игнис. - Откуда? Разве не могильцы разносят мор?
        - Когда полторы тысячи лет назад армии императора стояли у Бараггала в ожидании войска Лучезарного, а белый мор свирепствовал в их селениях, откуда он появился? Думаешь, могильцы разносили его, подобно крысам?
        - А разве нет? - Игнис нахмурился. - Лучезарный послал на запад мурсов, и они разнесли заразу.
        - Они ее создавали, - твердо возразил Син. - Не всякий мурс способен на это, но уж если кто-то способен…
        - Но сейчас нет Лучезарного! - воскликнул Игнис. - И тогда шла война! Близилась большая беда!
        - Может быть, ты скажешь, что и мурсов нет? - удивился Син. - Или уверен, что не близится большая беда?
        - Откуда? - поразился Игнис.
        - Откуда угодно! - с горестью махнул мечом угодник. - С севера, с юга, с востока, с запада! Изнутри нас самих! Да хоть из тебя! Да, этот камень, эта метка - словно клинок, который может попасть в добрые руки, а может в недобрые! Но ты уверен в собственных руках? Ты уверен, что не сотворишь какую-нибудь мерзость?
        - Я… - начал говорить Игнис, но осекся. Осекся, потому что вспомнил, как встает, потирая спину, корчится от боли Литус Тацит.
        - Беда в нас, - проговорил Син. - Не в тебе, не во мне, а в нас. Светлая Пустошь, Сухота, мерзость за горами Митуту - это язвы, смертельные язвы. О какой беде ты говоришь? Она всегда была рядом. Она никуда не уходила. Но… - внезапно угодник повеселел, - это не значит, что мы должны бросить оружие и закрыть глаза руками!
        Площадь была заполнена народом. Здания расходились в стороны, окружая колоннадой, ступенями и храмами обширное пространство, шириной не менее четверти лиги. В ее центре бил фонтан, и вокруг стояла толпа. Много людей. Несколько тысяч. Но еще больше людей черными скелетами лежало вокруг заграждения, устроенного из утвари, телег, какой-то мебели, сундуков, бочек и прочего барахла. Сразу за ограждением горели костры, на которых стояли котлы. Вдоль ограждения виднелись бледные, измученные лица стражников. На самом ограждении кое-где лежали трупы, покрытые белым пухом. Над площадью стоял тихий плач и слышался треск углей под котлами.
        - Син! - раздался радостный вопль, и здоровенный детина, почему-то в балахоне угодника, сдвинул капюшон на затылок и, являя солнцу ослепительную улыбку на чернокожем лице, ринулся навстречу спутнику Игниса. - Вот уж большей радости я и не ждал!
        - Аквуилус! - обнял, как старого приятеля, чернокожего Син. - Откуда ты взялся? Один?
        - Нет, - замахал руками, смахивая накатившие слезы, Аквуилус. - Нас двое. Я и Пусиллус!
        - Пусиллус? - удивленно поднял брови Син. - Так чего ж ты плачешь? Лучшего напарника и не найдешь! Я уж и не думал, что его встречу! Он ведь отправлялся куда-то на северо-запад? Лет пять назад?
        - Да, - кивнул Аквуилус. - Мы вместе бродяжничали. И, кстати, были у больших храмов. У лежащего льва. Все, как ты говорил. Все так и оказалось. Мы побывали во всех семи местах. Везде, где упали семь звезд! Но храмы и лежащий лев с человеческим лицом - единственное, что сохранилось.
        - Хоть что-то сохранилось, - кивнул Син.
        - И нам есть еще что тебе рассказать! - вытаращил глаза Аквуилус.
        - Расскажешь, - ударил в плечо черного друга Син. - А мы к вам в помощь. Вот мой спутник…
        - Вавато, - быстро назвался Игнис.
        - Пусть будет Вавато, - с легкой усмешкой согласился Аквуилус. - Вот, возвращались в Самсум, хотели потом отправиться в Бэдгалдингир к Бенефециуму, чтобы он занес отчет о нашем путешествии в свои свитки, но остановились в Тире, а тут такое…
        - И мы, - кивнул Син. - Хотели пойти через Тир на северо-восток. Всевышний с умом прокладывает наши тропы…
        - Если бы еще он с умом засевал поля вокруг наших троп, - проговорил вышедший из-за спины Аквуилуса невысокий, но очень крепкий черноволосый угодник с раскосыми глазами. Обняв Сина, он добавил:
        - Рад тебе и твоему спутнику. У нас здесь восемь тысяч человек. И двести стражников. Еды мало, но о еде пока никто не думает. Вода есть. Снадобье не остывает. После заражения удалось спасти сотни три человек. Думаю, что во всем городе живых не более чем еще две или три тысячи. Из тех, что заперлись по домам и кому хватает ума не высовывать наружу нос. Допускаю, что кто-то есть и в замке на горе, но его двери заперты. Есть же у местного правителя маг, должен же он посоветовать ему, как быть. Мор идет третий день. Я прикинул, что из десяти человек - восемь погибли. Но мор еще продолжается.
        - Сколько их было? - спросил Син.
        - Думаю, что трое, - вздохнул Пусиллус. - Мор пошел с трех сторон. С гор, с порта и с равнины. Двоих нам удалось прикончить, да и развоплотить, оба знакомцы, но один еще гадит. И он очень силен. Нам придется нелегко.
        - А ведьмины кольца? - не понял Син.
        - Не берут, - скрипнул зубами Пусиллус. - А в теле он почти неуязвим. Уже полсотни стражников потеряли мы только с ним! И он уходит от схватки со мной… Он очень умен, Син. И это самая плохая новость. Эх, не ко времени я отправился странствовать! Проглядел! Ладно! Найдем способ, но сколько времени это займет?
        - Не знаешь его? - спросил Син.
        - Этого - нет, - признался Пусиллус. - Я раскидывал заклинания, рисунок складывается незнакомый. Думаю, что он из новых. Да и кольца поэтому…
        - Кто-то сумел призвать новых? - побледнел Син.
        - Нет, - улыбнулся Пусиллус. - Если бы это было так, месиво в центре Светлой Пустоши не просто бы волновалось. Из него бы бил фонтан грязи. Нет, думаю, что начали открываться саркофаги в подземелье Донасдогама.
        - Значит, ты все-таки был там, - прошептал Син.
        - Был, - кивнул Пусиллус и, покосившись на Игниса, добавил: - Тогда, когда это было можно.
        - Тогда… - Син улыбнулся и погрозил пальцем угоднику.
        - Я не ищу славы, - развел руками тот.
        - О чем вы? - удивился Аквуилус.
        - Он знает, - усмехнулся Син.
        Визг вдруг раздался с другой стороны толпы.
        - Опять, - побледнел Пусиллус, выдергивая из ножен меч. - Аквуилус! Держи проход!
        - Оставайся здесь! - крикнул Игнису Син.
        - Ты, парень, меч-то хоть когда-нибудь в руках держал? - с сомнением спросил Игниса Аквуилус.
        - Случалось, - неопределенно ответил Игнис.
        - Что у тебя? - поинтересовался Аквуилус. - Секиру давай сюда, с ней умеючи надо. Бутыли пусть висят, но от них толку немного. Мурс сильный, с выдумкой. Гонит на наши ограждения вроде бы здоровых, даже с оружием, но уже без соображения. Прежде, чем отбиваться, вначале скрутили пару. Так они только через полчаса пухом пошли. Еле-еле справились. Изобретательная мерзость пошла.
        - Лучезарный вернется? - с замиранием сердца спросил Игнис.
        - Я тебе что, Бенефециум? - удивился Аквуилус. - Отправляйся в Бэдгалдингир и спрашивай там. Это он у нас корпит над свитками и манускриптами. Наше дело простое, ходить да смотреть. Или вот как теперь. А ты сам-то кто будешь? Есть у тебя что внутри?
        Игнис похолодел. Неужели вновь выдал себя? Ведь затвердил же заклинание Алиуса Алитера. Как молитву его читал, когда приходил в себя на распятии. Да и на палубе с него начал. И теперь. Нет. Не может быть. Спрятано. И еще глубже спрячется. Больше такой удачи не нужно. Син знает, и хватит.
        - Внутри? - сделал непонимающее лицо Игнис. - Да нет пока, снаружи, - погладил бутыли принц. - Син вроде сказал, что снаружи погань смывать надо?
        - Тьфу, зараза, - усмехнулся Аквуилус. - Поймал! Не о том я, парень. Я про стерженек. Когда вот не можешь, а делаешь. Видишь такую гадость, как здесь, и не бежишь околицей, а лезешь в самое пламя. Если лезешь, значит - ты угодник. А не лезешь, просто человек. Может быть, даже и хороший человек. Ладно. Заряжай самострелы, если что, слушай меня. Ты только чтобы подсобить. Пусиллус и Син справятся там, пусть даже сотня истуканов на них полезут. Нет лучше воинов. Про Пусиллуса так говорят, что он и был тем самым угодником, что срубил камненосцев у Змеиной башни!
        - Так это когда было? - оторопел Игнис. - Тысяча лет прошло!
        - А вот станешь угодником, может быть, тоже долго проживешь? - подмигнул Игнису Аквуилус. - Я-то как раз рассчитываю посмотреть, чем все это закончится. Интересно!
        За их спинами визг сменился воем. Народ начал подаваться ближе к выходу. За толпой шла сеча. Уже все стражники перебежали туда, когда перед проходом появился странный человек. Он был невысокого роста, толстоват, коротконог и лыс. Ни доспехов, ничего на нем не было. Потертый камзол пожилого писца, даже пальцы в чернилах. Нос клубеньком. Щечки. Маленький подбородок. Глазки - смородинки. В руке полуторный фальшион. Легкий, словно пушинка. Или, наоборот, тяжелый меч в еще более тяжелой руке?
        - Ну вот, - побледнел Аквуилус. - И под наше нутро нашлась работка. Это ведь он самый, парень. Тот, который все это и устроил. А ну-ка, две стрелки сразу сможешь?
        Игнис выставил самострелы. Щелкнули пружины, стрелы пошли точно в грудь, но толстяк сделал неуловимое движение и отбил обе стрелы. Одним движением - обе.
        - Бросьте, - скорчил добродушную гримасу толстяк. - Я их все равно возьму. Восемь тысяч кусков мяса. Лакомство.
        - Не возьмешь, - отчеканил посеревшими губами Аквуилус.
        - Ты, что ли, остановишь? - удивился толстяк.
        - Ну, если что, не поминайте черного черным словом, - прошептал Аквуилус и побежал навстречу врагу.
        Они сшиблись, как два смерча. Точнее, Аквуилус был смерчем, а его противник остался обычным толстяком, разве только двигался он гораздо быстрее смерча. Полетели в стороны обломки секиры, противники разошлись на мгновение, которого хватило только на то, чтобы Игнис на ладонь выдвинул меч из ножен, который он выхватывал так быстро, как мог, и снова сошлись. На мгновение, после которого Аквуилус рухнул на спину, потому что его грудь была вскрыта от ключиц до печени и сердце выталкивало толчками последние порции крови.
        - Это моя война, - выкрикнул срывающимся голосом Игнис, поднимая меч. - Я, Игнис Тотум, принц Лаписа!
        Выкрикнул и открылся. Выкатил то, что скрывал. Дал чужому и страшному проникнуть в руки и ноги, раны на которых еще саднили. Пустил холод в тело. Но не в сердце. Так ему казалось, не в сердце. И тот увидел. Повернулся к принцу, с интересом наклонил голову, зажег глаза жадностью и вожделением. Надо же, какая добыча шла ему в руки. Уж куда слаще, чем целый город смертей. Что ж, смотри, несчастный!
        Он не был толстяком. Нет, он оставался еще и им, но со временем он бы исправил это тщедушное тело до того, которым мог бы гордиться - высокий, но не слишком высокий рост, стройная, но прочная, подобная стали стать, бледное худое лицо с тонкими чертами, черные глаза, черные волосы, этакий юноша, который не стесняется собственной юности, поскольку ей тысячелетия. Таким он был, и таким он будет. Надо лишь немного времени. Но для того, чтобы справиться с этим сосунком, хвастающимся сокровищем внутри него, с лихвой хватит и того, что есть. Сотой части того, что есть.
        - Это моя война, - прошелестел мурс. - Я, Диафанус, дух призванный и уже не спящий, принимаю вызов. Ты и я.
        «Вот и все, - подумал Игнис. - Где ты, Кама? Наверное, ты бы станцевала этот танец лучше меня. Где ты, Сор? Ты преподал бы этой мерзости урок».
        Три удара. Принять на клинок удар Диафануса, парировать разворот и парировать выверт. Прикидка. Саднит плечо. Кажется, зацепил, но слегка. Смеется. И снова. Три удара. Сверху, снизу и опять сверху. И четвертый, снизу, кажется, пропустил, но не сильно. Бедро, хотя нога стала чуть-чуть тяжелеть. Снова два шага назад, мгновение перед следующей стычкой. Сколько проходит между ними - секунда? Десятая часть секунды? Сколько, если Син, Пусиллус, появившиеся рядом, застыли, замерли каменными истуканами? Шаг вперед, тычок, разворот, удар сбоку, защита, он только защищается и, кажется, не успевает. Засаднила щека, так вся кровь уйдет до конца схватки, удар снизу, скрежет клинка, улыбка на тонких губах, шаг назад? Нет. Удар сверху, снова защита, и вместо того чтобы уйти в привычный разворот, резкое движение в сторону.
        Как говорил Сор? Хочешь победить, открывайся. Смерть противника там же, где и твоя смерть. Твоя победа там же, где и его победа. Кто успеет, тот и выиграет. Конечно, если ты будешь быстрее, чем он. Сделай то, чего он не ожидает. И раскланивайся перед восхищенной публикой. К примеру, вот так, нападай. Бей сверху. Игнис напал, наставник подставил меч, но не ушел в разворот, чтобы самому нанести удар или приготовиться к следующей защите, а сбросил меч вправо, перехватил его за лезвие и сплющил навершием Игнису кончик носа.
        - Ты понял? - спросил он принца.
        - Понял, - зажал тот расквашенный нос.
        Он ударил яблоком меча в яблоко противника. Сломал ему гортань, хотя и порезал собственные ладони. И в ту долю секунды, когда Диафанус замешкался, вновь обращаясь в толстяка, правда, уже со сломанной гортанью, развернулся и снес противнику голову.
        Загремел упавший фальшион. Тело сделало еще пару шагов и повалилось набок. Легкая тень поползла в небо. Син ударил кинжалом в вычерченный на камнях рисунок, но огненные кольца не поколебали сумрачную дымку. Игнис поймал внимательный взгляд Пусиллуса, который стоял над телом Аквуилуса, и собрался, свернулся, спрятал холод, который так и не коснулся его сердца.
        - Хорошо, Вавато, - сказал Пусиллус. - Или как там тебя? Жаль Аквуилуса. Но то, что мы знаем имя этого мурса, очень важно. Однако закончить бой можно было и быстрее.
        - Две секунды, - опустился на колени перед телом Аквуилуса Син. - Бой продолжался всего две секунды. Быстрее сражаются только демоны.
        Пусиллус не сводил глаз с Игниса.
        Глава 30
        Император
        Невидимый для чьего-либо взора, Литус шел за Верресом в десяти шагах. Холм Бараггала неожиданно накренился, у бастарда закружилась голова, звон в ушах усилился так, что он схватился за голову, а затем тошнота скрутила его узлом. То, что угнездилось в нем после смерти Алдона, словно пыталось переломать кости, выворачивало его наизнанку. На мгновение Литусу показалось, что паразит забрался внутрь его тела, захватил внутренности, сердце, сосуды и рвется к голове. Еще немного, и он сам сделается подобным предстоятелю Алдону. И больше не будет бастарда Литуса Тацита, а будет мурс, прикрывающийся его именем. Окно с коричневой занавеской в Самсуме не дождется его взора. И заклинание, которое должно было держаться не менее суток, слетело с Литуса, словно клочья паутины. Он осел на склоне бараггальского холма и, пытаясь сладить с самим собой, смотрел, как торопливо ковыляющий в сторону Кольца Тьмы Веррес подпрыгивает от удовольствия, пытаясь натянуть на мизинец сверкающий перстень.
        - Нет, - прошептал Литус и повторил, стиснув зубы и с трудом встав на ноги: - Нет!
        «Да», - продолжала скручивать его тошнота.
        - Нет, - закрыл глаза Литус, упал на колени, рванул балахон, рубаху, вытащил нож и вычертил острым лезвием заклинание ведьминых колец на собственной груди. Дождался, когда рисунок набухнет кровяными каплями, соединил ладони и обратил на себя всю силу, что у него была. Все, что мог зачерпнуть от щедрот бараггальского холма. Все, что долетало от Светлой Пустоши. Все, что отыскал в самом себе. Все, что могло ему помочь выжечь ту мерзость, что попыталась завладеть его телом. И окунулся во мрак.
        Он пришел в себя через час или два. Вряд ли Веррес успел вернуться, иначе он неминуемо наткнулся бы на бастарда. Литус посмотрел на себя, обнаружил на груди ожог со вздувшимися пузырями и почувствовал изнутри удивительную ясность. Тошноты не было. Нечто угнездившееся в нем никуда не исчезло, но оно определенно не было мурсом. Оно стало его частью, и извлечь его теперь можно было только ценой собственной смерти.
        - Разберемся, - устало прошептал Литус, выудил из пояса то, что его матушка назвала паутиной Ордена Смерти, запахнул балахон, накинул на себе тайное средство и двинулся к тому месту, где последний отрезок каната уходил в кромешную тьму. Вокруг ни ограждения, ничего. И дорожка едва нахожена.
        Литус сделал один шаг, другой. Подошел к черной стене вплотную, словно опустился с мостков над поверхностью черного озера, и медленно-медленно подал вперед лицо.
        Тьмы за ее границею не оказалось. Черная стена была черной снаружи. Изнутри она была серой. Будто илистый подсохший песок. Или как пепел, который осел на углях серой коркой и уже не жжет, но все еще хранит цвет. Он будет черным, но сначала его нужно намочить.
        Литус сделал шаг вперед, взялся за тоже серую веревку, вдохнул серый воздух и едва не поперхнулся. Тот как будто и в самом деле струился песчинками по глотке. Схватился обеими руками за горло, откашлялся, оглянулся и не увидел в серости ни веревки, ни собственных ног, рук, ничего. И тут же принялся размахивать невидимыми руками в панике, пока не наткнулся, не поймал пальцами канат. Не стал вытирать со лба пот, словно боялся размазать по лицу пыль.
        Он прошел около лиги. Считал шагами, хотя канат то преодолевал невидимые ложбины, то забирался как будто на холмы. И, забравшись на очередной холм, вдруг разглядел в серости огонек. Огонек покачивался, то вздымался вверх, то вновь опускался и покачивался. Покачивался и приближался.
        Литус поправил сеть, которая накрывала его. Ничего не изменилось. Спрятал под нее руки. Снова ничего не изменилось, а огонек становился все ближе. Уже слышался довольный говорок Верреса, который посмеивался сам себе и как будто даже насвистывал какой-то мотив. И тогда Литус обратился к тому, что осталось в нем и теперь дышало вместе с ним. Положил руку на грудь и прошептал:
        - Тихо.
        И огонек погас.
        Веррес замер, послышалась сдавленная ругань, затем злобное шипение.
        - Давай, - обратился к самому себе Литус.
        Огонек вспыхнул вновь.
        - Ага, - задумчиво произнес Веррес и, наверное, снял перстень с пальца, чтобы рассмотреть его получше, потому что теперь он колыхался на уровне его лица. Но шагов не было слышно, серость поглощала их. Только бурчание и шелест ладони по канату.
        «Только бы не на пальце, а то придется оглушить или убить», - подумал Литус и сделал шаг в сторону. Вскоре на него пахнуло запахом чеснока и пота. Бастард протянул руку, выхватил кольцо и тут же прекратил его свечение. Три быстрых бесшумных шага, и он вновь оказался у каната. Веррес за его спиной взвыл, как медведь, у которого выдернули добычу из лап.
        Литус вышел к часовне через час. Вокруг нее и в самом деле было кольцо света шириной шагов в десять во все стороны. Но сама часовня скорее напоминала слепленный из мусора шалаш. И все-таки вокруг был свет. Литус остановился. Потом нерешительно постучал в дверь.
        - Что-то вы нынче зачастили, - раздался раздраженный голос.
        Он толкнул дверь. Внутри было так же светло, как снаружи. На крохотном топчане сидел дряхлый старик в застиранном до серости балахоне.
        - Чего встал? - пробурчал старик. - Придурь свою, кстати, можешь снять. Я тебя и так вижу. Здесь все видно. И что ты за человек, и что у тебя внутри, и что у тебя в сердце. Все. Не спрячешься.
        - Кто ты? - пробормотал Литус, стягивая с головы сеть.
        - Старик, - хмыкнул тот. - Или не похож? Морс меня зовут. Да не путай, не Мурс, а Морс. А то ведь путают со всякой гадостью! Ты чего приперся-то? Спросить чего хочешь? Или бежать собрался от благости Бараггала?
        - Что ты здесь делаешь? - спросил Литус.
        - Помираю, - захихикал старик. - А как помру, на мое место придет другой послушник. Самый старый. А пока самый старый я. Вот, помираю, да все никак помереть не могу. Не помирается тут, на свету. Это все, что ли?
        - Тут…
        - Мерзавец один приходил, - с готовностью согласился старик. - Но не из последних. Последние делают мерзость по мерзости своей. А этот только по необходимости. Или по дурости. По нынешним временам - почти праведник. Но ты получше будешь, получше. Скольких успел убить?
        - Троих, - прошептал Литус.
        - Каждого будешь помнить, каждого, - захихикал старик. - А убить-то придется еще многих, многих. Загажена землица-то. Но тебе труднее прочих придется. Ты ж инородец.
        - Как это? - похолодел Литус.
        - А я откуда знаю? - выпятил губу старик. - Но ты не такой, каким был Алдон, тот с самого начала был как шапка мехом внутрь. Ты чистый, парень. Но порода у тебя неясная. И от батюшки взял побольше, чем обычные батюшки одаривают. И от матушки набрался странного… Я, парень, все вижу, но не все могу понять. Если человек чего-нибудь никогда не видел, то он и описать не сможет. Разве только круглое сравнит с круглым. Длинное с длинным. Да только много ли пользы, если я так изъясняться буду?
        - Ты ведь поговорить любишь? - понял Литус. - А скажи, отец, что за зараза в меня вселилась. Ну вот часа два назад, не больше. И сидит то ли в сердце, то ли во всем теле.
        - Это не зараза, - покачал головой старик. - Это, парень, теперь ты и есть. Но ты не тушуйся, это не дух какой-нибудь. Считай, что новые ножны у твоего клинка. Или, еще лучше, новый клинок у твоего меча. Рука-то прежняя? Ну так чего бояться? Вот если бы рука была гадкая какая, ну, скажем, как рука мастера инквизиции, то я бы очень огорчился за тебя, парень, и за твоих встречных обеспокоился.
        - И что же мне делать? - спросил Игнис.
        - А что хотел, то и делай, - пожал плечами старик.
        - Домой хочу, - сказал Литус.
        - А ждут тебя дома? - прищурился старик.
        - Нет, - вздохнул бастард.
        - Ищи дом, где будут ждать, - посоветовал старик.
        - Есть такой дом, - вспомнил о Планте Литус.
        - Так отправляйся, - удивился старик. - Нешто, думаешь, я здесь бы сидел, если бы меня где ждали?
        - А есть дорога домой отсюда? - спросил Литус.
        - Да куда ни пойдешь, везде дорога, - развел руками старик. - На восток, правда, поосторожнее. Там эта сливная яма, не свалиться бы. Да и мерзость там всякая бродит. Но твоя сетка тебе поможет. Иди тогда на восток, но недолго, с лигу. Потом на юг. Пройдешь деревеньку, лесок, дойдешь до топи. Вот если вдоль топи да на юго-восток, то как раз через две сотни лиг выберешься в кирумские земли, а там уж спросишь у кого-нибудь. Главное, в Пустоши сырую воду не пить, всякую тварь, прежде чем съесть, - запекать до мягкости. С поганью не брататься. Жилы попусту не рвать. Тогда все образуется.
        - А как же Кольцо Теней, Кольцо Смерти, Кольцо Тьмы, Кольцо Ужаса? - поразился Литус.
        - И ты поверил? - вновь захихикал старикашка. - Это все только вдоль каната. Хотя, конечно, разное в Светлой Пустоши встречается. И ужаса выше крыши и маковки, но уж не так, как вдоль каната. Колдовство!
        - Я не почувствовал особого колдовства, - растерянно пробормотал Литус.
        - А особенного и не нужно, - ухмыльнулся старик. - Это как зеркало. Чем страшее рожу скорчишь, тем страшнее и выйдет. Отчего старые храмы ценнее новых? Намоленные потому что! Знаешь, что это? Это когда от каждого по искре, да хоть от каждого десятого, который нутро свое рвет, когда с Энки говорит, то и выходит светильник. Никто его не видит, а он есть. А теперь представь, что вот в эти полсотни лиг, что от пристани да до Бараггала, да и речку сюда прибавь, каждый, не десятый, а каждый ужас свой льет! И это полторы тысячи лет! Да там уже кроме ужаса по дороге ничего иного вовсе нет!
        - Но я видел… - прошептал Литус.
        - Видел и еще увидишь, - хмыкнул старик. - А когда и пальцами нащупаешь. Хотя, если и глаза видят, и пальцы… может, оно и есть на самом деле? Но одно я тебе скажу, парень. Запомни накрепко.
        Литус наклонился.
        - Я слушаю.
        - Главное запомни, - строго произнес старик. - Конечно, храмы наши по силе вроде бы куда слабее тех же магических орденов. И предстоятели у нас все больше негодяи. И мастер инквизиции - редкая гнида, я б такому и помойные ямы чистить бы не доверил. И послушники - так себе. И паломники идут за собственную шкуру порадеть. Но если что, вон там, в двух лигах - не просто месиво, а след настоящей мерзости. Отголосок ее. Отдушина. Яд. И если там забурлит, тогда и окажется, что весь противовес - вот эта часовня. Да бараггальские камушки.
        - И чем же они помогут? - спросил Литус.
        - А хоть чем, - закатился хохотком старик. - Ты спрашивай сам себя почаще об этом, рано или поздно ответ и проявится.
        …Литус вышел из границ Светлой Пустоши почти через три недели. В середине весны. Он был худ, изранен, оборван, бородат и грязен, но спокоен. И улыбнулся только от того, что странный звон в его ушах наконец прекратился. В одной руке у него был древний атерский меч, в другой руке - каламский щит. Выйдя к реке, Литус дождался, когда над нею сгустятся сумерки, вошел в воду и переплыл на тиренский берег. До Самсума нужно было пройти еще почти пять сотен лиг.
        В это же самое время Игнис и Син шли навстречу Литусу, не зная об этом. Пусиллус оставил их еще в Тире. Взял легкую лодку с парусом и пошел вдоль берега. Но сначала маленький угодник внимательно выслушал рассказ Игниса, заинтересовался более всего светящимся кольцом на пальце убийцы и решил вернуться в Самсум.
        - А там что? - спросил его Син.
        - Разнюхивать буду, - усмехнулся Пусиллус. - У меня талант оказываться в нужное время в нужном месте.
        - Это уж точно, - согласился Син. - А у меня через раз. То в нужном месте, то в ненужном. Что-нибудь интересное хоть отыскал за прошедшие пять лет?
        - Было, - кивнул Пусиллус и тут же вновь помрачнел. - Эх, жаль, что с Аквуилусом так вышло. Поверишь, как бы гнусно ни было, у него всегда имелась в запасе улыбка. И никогда она не оказывалась последней. Это ведь он разнюхал насчет куска звезды. Он со своей черной рожей там, на севере, был чуть ли не своим. Сумел разговорить жреца.
        - Куска звезды? - переспросил Син. - Ты говоришь об останках Бледной Звезды? Неужели так далеко добрались реликвии Храма Света?
        - Нет, мой дорогой, - покачал головой Пусиллус. - Куска одной из Семи Звезд. Как раз у трех больших храмов и льва с человеческим лицом. Той землей правят венты, дикое племя, но нилоты там тоже нередки. Нам там нелегко пришлось. Большую часть года там лежит снег. Но оно того стоило. Прочие шесть мест - это одни развалины. А то и тех нет, землей занесло. Что огромные камни в десяти лигах севернее Шуманзы, что огромные камни в основании Иевуса, что пузыри на камнях в Бараггале, что мертвые холмы в стране Кема, что развалины в горах Этуту, что вечное пожарище через реку от Самсума. Шесть звезд выжгли все дотла. Ничего там не осталось от прежних богов. Да и в Бараггале все, что есть, восстановлено трудами Энки. А вот храмы и лев на северо-западе все еще стоят. Хотя удар был и там. Но слабее. И после того удара остались осколки одной из семи звезд.
        - И где же они? - медленно произнес Син, побледнев так, словно готов был покрыться белым пухом.
        - Не знаю, - вздохнул Пусиллус. - За века все развеяно. Я же говорю, дикий народ. Но все, что оставалось, точнее, один осколок - забрал их вождь, прежде чем идти в поход на восток.
        - На восток? - не понял Син.
        - Для него на восток, - заметил Пусиллус. - Для нас это север. Его имя Слагсмал. Я слышал, что сейчас он стоит где-то под Шуманзой? И даже как будто сумел взять Иевус?
        - Значит, придется идти на север, - проговорил Син.
        - Иди, - кивнул Пусиллус. - А я вот хочу разобраться с этими перстнями, что зажигаются не от мума, а от того, что ищут. Покопаюсь, магов прощупаю, ведь не могли не слышать о таком. А там, может, и до Уманни доберусь.
        - Обманка, - покачал головой Син. - Нет там Ордена Слуг Святого Пепла.
        - Да знаю, - кивнул Пусиллус. - Только ведь если за обманку не подергать, так и необманку не выдернешь. А ты, - Пусиллус повернулся к Игнису, - не тушуйся. О главном не забывай, и все образуется.
        - Что главное? - спросил Игнис.
        - Стыд, - ответил маленький угодник и отчалил от пирса, начал ставить крохотный парус.
        - Домой? - спросил Игниса Син.
        - Домой, - ответил Игнис. - Не точно на север, но вроде бы по дороге.
        - Подумать еще надо обо всем, - пробормотал Син, словно не мог решить что-то важное для себя. - Пошли.
        Далеко они не прошли. В ту самую ночь, когда Литус переплывал через реку, на постоялый двор, в котором вместе с купцами спали Син и Игнис, налетели степные разбойники. В сутолоке они посекли многих, потеряли еще больше, неожиданно столкнувшись с неуступчивым седобородым воином, и от великой злобы раскроили ему, в котором и так уже торчало с полдюжины стрел, живот. Син, зажимая руками нутро, захрипел, опрокинулся на кучу лошадиного навоза, задергался и затих. Игнис, который был изранен не меньше его, мог только грызть засунутый в рот кляп и пытаться порвать прочные путы. Через два месяца, лишившись надежды выбить дурь из раба, который словно не чувствовал боли, худого и покрытого шрамами Игниса выставят на торги на невольничьем рынке в Эшшу, надеясь выручить за него хотя бы гроши. А еще через пару дней, когда Игнис придет в себя после очередной порки, он обнаружит, что уже продан, лежит на палубе корабля, и на него смотрит чернокожий капитан Моллис, улыбается и точит нож.
        - Что ты собираешься сделать? - спросит его Игнис.
        - Съесть тебя, - захохочет Моллис, но не успеет сказать, что это шутка, как изможденный невольник бросится на него и едва не переломит ему шею. А к середине лета они станут неразлучными друзьями.
        Но все это будет после, а в ту ночь, когда Игнис, страдая от боли в затянутых грязными тряпками ранах, оплакивал Сина, Кама сладко спала в снятой ею комнате в торговых рядах Ардууса. Проснувшись еще затемно, она распустила на топчане кисет и превратила себя в деревенскую простушку с высветленными бровями и ресницами и со множеством веснушек на носу и скулах. Хитро добавив собственным щекам полноты, она собрала нехитрые пожитки, соорудила из мешка горб под балахон, выбралась через окно наружу, повисла на карнизе, а потом спустилась по наконечникам вниз, вытаскивая их один за другим и навсегда оставляя хозяина жилья в неразрешимом недоумении.
        Через пару часов на Вирской площади Ардууса, где уже вовсю шла подготовка к предстоящей коронации, появилась та самая простушка, но в руках у нее теперь была корзинка, из которой она продавала пирожки. Торговля, правда, не ладилась, потому как пирожки были черствыми и холодными, но торговка настойчиво сновала в толпе, особенно усердствуя в той ее части, которая толпилась у четырех курительниц, не для вдыхания благовонных дымов, а ради любопытства, потому как именно там в окружении стражи двигались к месту коронации Их Высочества - принцы атерских и прочих королевств, которым через несколько часов предстояло стать Их Светлостями. Да и кто бы отказался полюбоваться роскошными одеждами, драгоценными камнями и холеным блеском вельможных особ? А уж еще более тем, как стяги королевств будут склонены перед стягом великого Ардууса.
        В ту же самую ночь, когда Кама позволила себе недолгий сон в снятой комнате, Флавус Белуа, который прибыл на церемонию коронации правителя великого Ардууса еще за несколько дней, расхаживал в раздражении по стене старого ардуусского замка. Впервые король Эбаббара испытывал тревогу. Она была мимолетной, но, как все непредвиденное, вызвала досаду. Он смотрел в ночное небо и копался в собственных ощущениях. Да, странным образом он перестал ощущать три камня из шести, причем тот камень, что сверкал где-то в Бараггале, прежде чем исчезнуть вовсе, изменил блеск. Ну и что? Прочие камни сияли там, где и зажглись после долгого перерыва. Один на севере, второй на востоке, третий - то ли на востоке, то ли на юге, ему еще не пришло время. Все могло случиться, и крепкое заклинание могло скрыть на время силу Лучезарного, и кровь, если окунуть в нее камень, да хоть вместе с его вместилищем, и амулеты, если набросать их горой над каждым. Тысячу лет не было ни проблеска, отчего он должен волноваться теперь? Или же его огорчило исчезновение Литуса? Ну уж не больше, чем само появление того на свет и осознание
удивительного события, заключающегося в том, что он, холодный и всезнающий Зна, позволил страсти овладеть им. Субула - не была плодом страсти. А вот Литус… Тогда, двадцать с лишним лет назад, он впервые совершил что-то, не задумываясь о последствиях. И вот последствия превратились в уродца, рожденного от силы и от неизвестно чего, смеси человеческого и мглистого, которое он тем больше ненавидел, чем больше не понимал. Что ж, о том, прежнем, пора уже забыть, а о нынешнем нечего и вспоминать. Выпутается отпрыск из очередного дерьма, значит - выпутается. Не выпутается, не было и причин злиться. В любом случае с Алдоном расправился не он. Или же Флавуса до сих пор злят слова Виз Винни? Она появилась перед ним сразу же, как перебила всех в доме Грависа. Всех, кроме Литуса и Сигнума. Но Сигнума и не следовало убивать, Эбаббару нужен был запасной наследник, а все прочее следовало вымарать без остатка. Тогда его перекосило от злости. Он все сделал, чтобы никто, даже Виз Винни, не мог проникнуть в его апартаменты. Но она с легкостью преодолела преграды, словно и не заметила их, и он впервые почувствовал себя
беззащитным. Нет, убить его она не могла, но разрушить созданное им из самого себя - легко. Однако, когда она заговорила, его злости прибыло. Виз Винни улыбнулась так, как лишь она одна умела, и прошипела негромко, что отказывается от платы и что Литуса убивать она не стала.
        - Почему? - нашел в себе силы произнести Флавус.
        - Ты или слеп, или ослеплен, - покачала красавица головой. - Нельзя выдергивать камни, на которых стоит здание. Нельзя продавать клинок и отправляться в бой с пустыми ножнами. Нельзя занавешивать окна в доме, где в горшках расцветают цветы.
        - Что ты хочешь этим сказать? - повысил он голос.
        - Только то, что я ценю твои усилия по спасению этого мира, - продолжила Виз Винни, - но лучшее из созданного тобой сейчас сопит в детской кроватке в окружении трупов. Это все.
        Сказала и исчезла. Виз Винни, совершенная и невозможная, таинственная и всевластная. Будь она на чьей-либо стороне, этот кто-то сразу бы получил внушительный перевес. К счастью, она всегда любила прежде всего себя. А кого любил он? Неужели ту, которую Виз Винни уничтожила по его приказу? И не это ли до сих пор уязвляет его в самое сердце?
        Флавус задумался, затем вернулся к белому мраморному столику, с которым старался не расставаться. Выплеснутое на него красное вино собралось идеальным кругом. Все шло по плану, его дочь Субула только что разродилась наследником эбаббарского престола. Отчего же он не находит себе места?
        Флавус остановился, вгляделся в звезду над горизонтом, которая, согласно древним книгам, некогда сияла точно на севере, а в последние несколько тысяч лет обратилась в одну из рядовых звезд на востоке, и вдруг понял причину своего беспокойства.
        В полночь, когда он в который раз обдумывал совершенное и совершаемое, ему почудился отблеск. Где-то далеко, на юге или на западе, слишком быстро, чтобы определить направление и источник. Но отблеск был, и это определенно был отблеск седьмой звезды и седьмого камня.
        Королю Пурусу Арундо ничто не могло испортить настроение. С самого раннего утра он поднялся и, вспомнив молодые годы, упражнялся не менее двух часов с мечом. Нет, старые навыки никуда не делись. А ведь кое-кто уже начал забывать, что на Ардуусской ярмарке пять лет подряд серебряный рог брал именно Пурус Арундо. И лишь один раз уступил его, да и то собственному брату Кастору, который младше его на два года, но только один раз. И не потому, что тот больше не участвовал в турнирах. Хотя он больше не участвовал. Но дело, конечно, не в этом. Кастор отказался от турниров, поскольку почувствовал, что слаб против старшего брата, а не потому, что так посоветовала ему их мать. К счастью, ничто не может испортить королю Пурусу настроение. Ничто и никто. Вигила Валора больше нет. Это ли не причина для радости? Кракс донес, что перед смертью Вигил был оповещен, что он убит по приказу Пуруса, но стоит ли верить Краксу? И почему тот до сих пор жив? Ведь золота отсыпано этому зловещему Ордену Смерти столько, что можно было бы перебить целое королевство! Две подводы отправились в Сухоту! Тоже ведь нашла место для
ордена. А ночевать в нужнике она не пробовала? Ладно, с Краксом время еще не вышло. Что еще? Фламма? Сгинула и сгинула. Еще и калба потеряли в поганой чаще. Хотя Муруса следовало бы выпороть за недостаточное усердие, всего-то и узнал, что мелькала она у Мануса, а дальше? Убита свеями? Продана в рабство нахоритскими шайками? Ему-то в чем забота? Или она, как плевок на лице, пока жива, не сотрешь и будешь ходить оплеванным? Ничего, появится сменщик у Кракса, на этом его и следует испытать. А то проныра совсем потерял нюх. Что с принцем и принцессой Лаписа - так и неясно. Или верить ополоумевшим стражникам Кирума, что она и в самом деле убила Рубидуса? Ну так за дело. То, что с ней хотел сотворить этот мерзавец, только смерти и заслуживало. Конечно, если бы что-то подобное устроил Болус, Пурус истребил бы все королевство обидчиков, но, вставая во главе великого Ардууса, он не должен забывать о справедливости. Все, к счастью, улажено. Малум Тотум не забыл о договоренностях, хотя, кажется, и упустил Камаену Тотум. Ну, он уже и расплатился за ротозейство. Преклонит на коронации колени вместо собственного
сына. А пока пусть трясется от страха, девчонка-то оказалась юркой. Кто еще кроме нее мог заказать изощренных убийц, что перебили восемнадцать здоровяков свеев в доме на Северной улице? Сколько их было? Двое? Трое? Нет, этой заботой пренебрегать не стоило. Понятно, что комар жужжит над чужой щекой, но, напившись, он ведь не успокоится? Девчонка объявлена самозванкой и преступницей. Хочет жить, пусть забивается в самый дальний угол или сгинет подобно тому, как сгинул ее брат. Хорошо еще, что Флавус всегда рядом. Чудную машину он подарил Пурусу. Набор хрустальных линз, через которые Пурус может осматривать окрестности цитадели так, словно видит их вблизи. Флавус щедр. Его советы бесценны. Кто кроме него мог бы уладить ссору Лаписа с Кирумом? Это не старания Кракса, который может только подсылать убийц. Хотя кое с чем справился бы и Кракс. Асер Фортитер, пятидесятилетний здоровяк, крепкий, как корень железного дерева, зачах за неделю со смерти сына, обратился от переживаний в глубокого старика и умер. Сердце не выдержало. Мать Рубидуса тоже слегка повредилась рассудком и обмякла. Достаточно, чтобы
слушаться мудрых советов, и не слишком сильно, чтобы заподозрить ее в сумасшествии. На лице печать траура, в глазах - надежда. Главное, чтобы печать на ее устах держалась крепко. Никому не интересно в очередной раз услышать о проклятии, которое настигло Кирум шестнадцать лет назад, когда треснула башня и остановились городские часы. Однако именно такой расклад развязывал возникший под самым боком узел наилучшим образом. Вместо Рубидуса колени преклонит никчемный бастард королевства Раппу - Эксилис Хоспес. И это при том, что прайдские роды королевы Кирума и королевы Раппу никогда не ладили между собой. Однако Флавус все устроил, и Флустра Фортитер не только согласилась усыновить Эксилиса Хоспеса, но и позволяет себе называть его время от времени ласково - Руби. Во всяком случае, называла до того, как ее уста были запечатаны. Ничего, как сказал Флавус, она долго не протянет. Остался один вопрос, сколько еще протянет сам Флавус?
        Пурус думал долго. Решение уже маячило в голове, Флавус должен будет погибнуть одним из первых, потому что он опаснее прочих. Однако додумывать это решение придется потом. Всему свое время. Самым главным пока что было то, что должно состояться в два часа пополудни.
        К часу король Ардууса был уже на Вирской площади. Тысячи стражников в пять рядов оградили место коронации. Множество соглядатаев сновали в толпе, которая все прибывала, заполняя не только саму площадь, но и окраинные переулки. На высоком помосте, на который должен был подняться Пурус, стоял привезенный из Эбаббара трон императора Лигурры. Сияли драгоценные камни, искрилось отраженным светом золото. Нет, если Флавус и хотел развеять сомнения в собственной верности, то лучшего способа он найти не мог. У трона суетился Софус, подгонял служек. Мурус проверял охрану. Придется Пурусу подумать и над дворцовой службой. Но чуть позже.
        Загудели трубы. Через узкий проход, отмеченный торжественными курительницами, из которых поднимались цветные дымы, начали прибывать гости. И те, которые будут стоять на помосте возле трона, принимая посвящение в герцоги великого Ардууса, и те, кто решил остаться ему другом, но последние займут места не рядом с троном, а в роскошных креслах, что стоят у его подножия. Низко будут сидеть, очень низко.
        Первым появился сам Флавус. Высокий, седой, в роскошных, но строгих одеждах. С дарами, которые тащат за ним его слуги. Не подведет? Неужели и вправду удовлетворится ролью первого советчика и коронователя? Пусть попробует обмануть. Десять самых верных воинов, воспитанных лично Пурусом в новой цитадели, десять стражников, которые сейчас поднимутся к трону, будут готовы растерзать короля Эбаббара по малейшему знаку своего правителя. Вот слуги Флавуса подняли на помост стальной сундук. Вот Флавус сам поклонился королю, ожидающему начала церемонии у шатра, возложил на стальной сундук сверток из дорогой ткани и опустился на край длинной скамьи, укрытой парчой. Именно на нее должны будут сесть те, кто согласился встать на сторону Пуруса. И спасибо Энки за чистое небо и яркое солнце. Пусть и судьба нового царства будет светлой, как этот день.
        Толпа между тем гудела. Еще бы, зеваки не только стали свидетелями действа, о котором будут рассказывать внукам, они видели тех, кого, быть может, им суждено увидеть раз в жизни. Вот мимо курительниц пошли храмовники в балахонах. Те, кто до сих пор безвылазно сидел на холме Бараггала. Теперь они будут пребывать в Великом Ардуусе. Мельтешить перед глазами. Ну что ж, таково бремя великого правителя.
        Софус слетел черной птицей с помоста, крадучись, подбежал к Пурусу, сидящему в ожидании коронации в кресле перед шатром, стал шептать на ухо, называя предстоятелей:
        - Их Священство Павус, предстоятель Храма Праха Божественного, седой старикашка с залысинами в белом балахоне. Его храм наиболее влиятелен в атерских королевствах. Их Священство Кадус, предстоятель Храма Энки, еще более древний старикашка, к тому же маленького роста. За ним негласно закреплен северный берег моря Тамту. Он, как и положено у них, в красном. Все цвета соответствуют цвету священных башен, разрушенных противником благословенной Анкиды. За Кадусом идет Пеллис. Он в синем балахоне. Да, дакит. Предстоятель Храма Святого Пламени. По моему разумению, да простит меня Ваше Величество, самый авторитетный среди предстоятелей. Его позиции сильны даже за горами Митуту! А вот и самый неавторитетный, молодой Веррес. Предстоятель Храма Последнего Выбора. В желтом балахоне, какой авторитет, такой и цвет. Весь юг его, это значит, что влияния у него никакого и нет.
        Кивая рассаживающимся, горбящимся в поклонах предстоятелям, Пурус спросил Софуса:
        - А где инквизитор? Я слышал, что с предстоятелями прибыл и мастер инквизиции?
        - Прибыл, - заторопился Софус. - Но он не имеет сана предстоятеля, поэтому не участвует в церемонии. Но если…
        - Не нужно, - махнул рукой Пурус, морщась от звона, доносившегося с храмовой площади, - не стоит пока пугать горожан. Маги все прибыли?
        - Да, Ваше Величество! - изогнулся еще сильнее Софус. - Вот и они!
        Вновь загудели трубы, и король стал смотреть на тех, кто и сам обладал достаточной властью, а теперь прибыл для того, чтобы засвидетельствовать, что отныне и его власть подчинена власти великого правителя. Или сделать вид.
        Свои места, один за другим, заняли властители магических орденов. Первым мимо курительниц прошествовал Великий Мастер Ордена Солнца - Сол Нубилум, высокий и статный мужчина, по роду, скорее всего, калам. О нем Пурус знал главное: он был старшим советчиком той гильдии, которая не имела ни знаков, ни привилегий, ничего. Гильдии - магов. За Солом шла Никс Праина, Великий Мастер Ордена Воды. Как всегда, толпа зевак восхищенно гудела. Да, трудно отыскать в Анкиде хотя бы одно подобное женское лицо. Разве только Камаена Тотум могла бы сравниться с Никс Праиной, но где она, принцесса Лаписа? А Никс Праина вот она, прекрасная и невозмутимая, хотя уже разнеслись слухи о напасти, случившейся с ее башней в Самсуме.
        Прочих великих мастеров Пурус видел впервые, и даже сам едва не приподнялся с кресла, чтобы разглядеть их получше. А уж толпа так и вовсе таяла или от восхищения, или от ужаса, потому что гул и крики вдруг сменились оханьем и вздохами.
        Следом за Никс Праиной показался Великий Мастер Ордена Огня - Фера. Пурусу уже приходилось видеть даку. Но здесь, в центре Ардууса, великий мастер Фера, пожалуй, урвал у будущего правителя великого царства частицу славы. Никем иным, кроме как вставшим на задние лапы псом, Пурус не мог бы его счесть. Но даже со своего кресла, за сотню шагов до даку, он чувствовал силу и мудрость мага. Казалось, толпу не может удивить уже ничто, но когда появилась великий мастер Ордена Воздуха Лакрима, вздохи толпы прекратились вовсе, а сам Пурус не выдержал и все-таки поднялся. Он слышал, что Лакрима - высший образец совершенства и красоты во всей Анкиде, но никогда не прислушивался к доносящемуся до него восхищению. Кому-то и дакитка - образец красоты, а кому-то и коровий лепех - услада на ужин. Однако теперь, когда он увидел ее воочию, Пурус понял, что до сего мига ничего не понимал в красоте. Стройная, высокая, тонкая, каждым движением подобная дикой кошке, она останавливала дыхание одними чертами своего лица, и ее тонкие клыки, которые едва-едва бугрились под алыми губами, были самым желанным, что только можно
было себе представить. Неужели и в самом деле, только посмотрев в глаза, она могла отнимать жизнь? Что же, выходит, что случаются смерти, о которых можно мечтать.
        Пурус опустился в кресло и уже с меньшим вниманием смотрел, как на площади появился Великий Мастер Ордена Земли - старый этлу Амплус, возвышающийся над стоявшими у курительниц стражниками на две головы. Как вслед за ним показался великий мастер Ордена Луны - Табгес, цветом лица и жестами напоминающий ожившего мертвеца, во всяком случае, несколько торговок из первых рядов толпы грохнулись в обморок. Скучая и небрежно кивая, Пурус смотрел, как занимают места те, кто решил остаться друзьями Ардууса, но не более того: принцы Бэдгалдингира, княжичи Араманы и Аштарака, тонкая и маленькая, как черная руна на лучшей бумаге, - принцесса Даккиты. Только четверо? Неужели? Принц Раппу Лентус вместе со своей матерью стал подниматься на помост.
        - Да, Ваше Величество, - прошептал Софус. - Церемония чуть удлинится. Стараниями Флавуса количество герцогств увеличено на два. Думаю, это будет поводом задуматься правителю Бэдгалдингира!
        И точно. Вслед за Лентусом на помост поднимался Такитус Краниум, принц Бабу.
        Пурус встал на ноги. Вот он, час торжества! Адамас Валор, не успевший короноваться правителем Тимора, станет его герцогом. Аэс Кертус - герцогом Обстинара. Болус Арундо - герцогом Ардууса. Поймавший птицу удачи Эксилис Хоспес - герцогом Кирума. Урбанус Рудус - герцогом Хонора. Фелис Адорири - герцогом Утиса. Фалко Верти - герцогом Фиденты. Малум Тотум - герцогом Лаписа.
        Вспышка едва не ослепила короля. Одна из жаровень полыхнула пламенем, народ бросился прочь, визг раздался в ушах. Но стража стояла твердо.
        - Магии нет, - испуганно прошептал Софус. - Точно, нет магии. Кто-то бросил в жаровню что-то. Кажется, бутыль с маслом.
        Король молчал. Его скулы сводило бешенством. От стражников через площадь бежал побледневший Мурус.
        - Ваше Величество! Малум Тотум убит!
        - И все? - усмехнулся король. - Где Пустула Тотум с отпрысками?
        - Среди приглашенных от Утиса, - согнулся в поклоне Мурус.
        - Дивинуса Тотум на помост, - приказал Пурус. - Он будет герцогом Лаписа. Но регентом… ни Тела Тотум, ни Пустула Тотум, ни Патина Тотум… Демон их раздери, ни одного мужчины в роду! Быстро, брата моего. Назначаю его регентом. Кастора Арундо за спину Дивинуса Тотума на помост! Пускай убирается в Лапис вместе с Курой и Лавой и наводит там порядок. Развели свеев… Ищите убийцу! И успокойте толпу!
        - Пора, Ваше Величество, - кажется, уже был готов облизать сапоги правителя Софус.
        Пурус медленно двинулся к помосту. Нанятые кричальщики стали заводить толпу, выкрикивать славицы. Вновь ударили колокола на храмах. Поднялись с мест предстоятели храмов и вместе с храмовниками двинулись к углам помоста, заключая обряд коронации в священный квадрат. Задудели трубы, но, когда Пурус встал на верхней ступени помоста возле трона императора Лигурры, наступила тишина. И в этой тишине громко, удивительно громко начал говорить Флавус:
        - Милостью, оказанной Их Величеством, королем Ардууса великолепным Пурусом Арундо, возвещаю о коронации сего правителя на правление царством, именуемым Великим Ардуусом, во избавление народов его от бед и опасностей, ради процветания и благоденствия оных!
        Вновь загремели трубы, но умолкли, повинуясь поднятой руке Флавуса. В другой руке он держал сверток.
        «Ну, чем ты можешь удивить меня, советник, - подумал Пурус. - Больше, чем троном, удивить невозможно».
        - Королевство Эбаббара, с гордостью принимая обет верности королю Пурусу, приносит ему великий дар, сохраненный из тьмы веков и являющийся свидетельством великих деяний. Это корона императора Импробуса, которая станет короной властителя Пуруса!
        Пурус вздрогнул. Он ясно видел, как побледнели многие из будущих герцогов. Напряглись великие мастера магических орденов. Никто не знал, что могло храниться в кладовых Эбаббара. Но где еще, если не там? Ведь император Лигурры похоронен именно в Эбаббаре!
        Флавус сдернул с короны ткань и, подойдя к Пурусу, надел собранный из четырех полуколец, сверкающий алмазами венец на его голову.
        - Еще не все, Ваше Величество, - прошептал он, склонился в поклоне, отошел к тяжелому сундуку.
        - Королевство Эбаббара, - продолжал звенеть над Вирской площадью трубный глас седого правителя, - с гордостью принимая обет верности королю Пурусу, приносит ему самый великий дар! Дар, помнящий руки Энки-спасителя! Дар, врученный императору Лигурры перед величайшей битвой при Бараггалле! Изгтовленный в кузницах Таламу - меч императора!
        Пурус окаменел. Площадь замерла. Поднялись с мест великие мастера магических орденов, княжичи и вельможные гости. В полной тишине Флавус поднял над головой в сияющих рубинами ножнах меч, подошел к Пурусу, преклонил колено и протянул ему великую драгоценность. Пурус медленно, очень медленно взялся за рукоять и вытащил меч из ножен. Клинок сиял пламенем. Толпа охнула.
        - Флавус Белуа! - громко произнес Пурус, положив клинок на плечо короля Эбаббара. - Полагаю тебя герцогом Эбаббарским и возлагаю на тебя надежды, как на мудрого правителя твоей земли и первого советника и помощника правителя великого Ардууса!
        - Покоряюсь и служу! - громко ответил Флавус и склонил голову.
        - Слава императору! - вдруг раздалось из толпы. Выкрик повторился, повторился еще раз, и вот уже вся огромная толпа, заполнившая площадь, кричала: - Слава императору! Императору слава!
        Кама забыла о пирожках, когда через строй стражников стали проходить великие мастера магических орденов. Она испугалась высокомерия и злобы, сквозивших из Сола Нубилума, поразилась спокойствию даку Феры, восхитилась совершенством и силой Лакримы, вздрогнула от ненависти и тревоги Никс Праины, прониклась мудростью и спокойствием этлу Амплуса, но беспокоилась только об одном: чтобы никто из них не разглядел силу, чужую, холодную силу, бьющуюся в ее груди. А потом пошли вельможи, и она едва сдержала слезы. Прекрасный Адамас, благородный, пусть и одетый в простые одежды Фелис, величественный и веселый Фалко. Те, кто всегда вызывал ее восхищение, проходили мимо и не замечали ее. Она едва не пропустила Малума. Но когда увидела его самодовольный профиль, разглядела траурную ленту на его шее, забыла обо всем. Толпа вокруг свистела, кричала, прыгала на месте, чтобы разглядеть каждую деталь оружия, одежды, украшений проходящих вельмож! Каждую черту лица! Жест! Голос! Взгляд!
        Кама сунула руку в корзинку, подняла ее перед грудью и, когда благосклонно внимающий восторгам толпы Малум Тотум встретился взглядом с племянницей, нажала на рычаг самострела, спрятанного за ивовыми прутьями. Младший из братьев успел испугаться, но только испугаться, потому что короткая отравленная стрела с белым опереньем пробила ему подбородок и, наверное, вышла наружу из затылка, но Кама не разглядела этого, не насладилась местью, потому что в двух десятках шагов от нее вспыхнуло пламя, народ бросился в сторону, ее едва не затоптали, и она уже не видела ни Малума, упавшего с лошади, ни стражников, ринувшихся в толпу за кем-то убегающим, пока не почувствовала крепкий хват на локте и не услышала знакомый строгий голос:
        - Иди за мной.
        Дакит выдернул из корзинки самострел, бросил его кому-то под ноги, повлек ее к Храмовой площади.
        - Это ты устроил вспышку в жаровне? - догадалась она.
        - Да, - коротко бросил дакит. И чтобы избежать лишних вопросов, добавил: - Испугал паренька-водоноса, который отвлек стражников, тоже я.
        - Но почему ты здесь? - не поняла Кама.
        - Взгляни на часы на ратуше, - усмехнулся дакит. - Три часа. Мы же договаривались на три часа? Пора уходить. Или ты собираешься совершить еще несколько подвигов?
        - Хотелось бы, - призналась Кама, - но меня пока устроит и отложенная месть.
        - Старая жизнь уходит, - заметил дакит. - Если будешь оплакивать ее слишком долго, пропустишь новую.
        - Но как ты меня узнал! - воскликнула она. - Я же…
        - Ты хорошо изменила себя, - согласился дакит. - Но не для зоркого взгляда. Дакитка из тебя не получилась. Хотя та резня, что ты устроила на Северной улице, сделала бы честь любой воительнице. Но у дакитов не бывает рысьих клыков. Только волчьи клыки похожи на дакитские, но и с волчьми клыками придется повозится.
        - Я готова повозиться, - кивнула Кама. - Мы зайдем к тебе? Или сразу отправимся? Купим лошадей? Где твоя поклажа?
        - Мы не зайдем ко мне, мы отправимся сразу, и мы пойдем пешком, - сказал дакит. - Моя поклажа у одного знакомого стражника, который выпустит нас из города. Он мне обязан, родство с важным вельможей стало для него опасным, и я спас его семью, отправил их в укромное место.
        - Я знаю его! - воскликнула Кама. - Он родственник Пуруса Арундо! Наверное, племянник? Он похож на него!
        - А тебе не откажешь в зоркости, - удивился дакит.
        - Но его ворота ведут обратно в ардуусскую долину! - прошептала Кама.
        - Именно так, - согласился дакит. - Но в Бэдгалдингир можно попасть не только через ворота Бэдгалдингира. Хотя выйдем мы именно к ним. Но с другой стороны. Умеешь лазить по скалам?
        - Умею, - твердо заверила Кама. - Почему ты согласился?
        - Твой меч, - ответил дакит. - Он принадлежал моему другу, Сору Сойга. И я бы не взял с тебя денег, но отведу тебя только до Бэдгалдингира, дальше с тобой пойдет другой… Или другая. Хотя твои деньги ей тоже не очень нужны. Они потребуются тебе самой. Но чуть позже. Ты понимаешь меня, Камаена Тотум?
        - Понимаю, - побледнела она. - Тогда скажи и ты мне свое имя.
        - У меня простое имя, - пожал плечами дакит. - Можешь называть меня Йор.
        …Через неделю, ободрав пальцы, колени и локти о скалы, Кама вместе с Йором спустится в самое начало Бэдгалдингира, почти к основанию великих башен угодников. Там Йор простится с Камой, вернет ей пять золотых и оставит ее у стола в углу трактира, притулившегося почти у главных ворот крепости. В углу трактира, в котором уже много лет назад угодник Син откармливал настырного лаэта Алиуса Алитера. Через час в трактир войдет тонкая фигурка и скажет те же самые слова, которые уже говорила Каме на трибунах ардуусского амфитеатра:
        - Все пройдет. И этот праздник, и союз девяти королевств, и все, все, все, что ты видишь. Ты еще будешь вспоминать это время, Кама, и плакать о нем. Оно не скоро повторится. И если повторится, то не для нас.
        - Все проходит, - повторит свои прежние слова Кама. - Мы становимся старше и видим все иначе.
        - Многие не станут старше, - продолжит незнакомка. - Взрослые не станут стариками. Старики не смогут уповать на счастье собственных внуков. Мир подходит к концу. Или ты не чувствуешь? Ты должна! Оглянись! Краски мира бывают так ярки только перед его концом!
        - Не только, - не согласится Кама.
        - Надеюсь, - стянет с лица платок дакитка.
        - Эсокса! - воскликнет Кама. - Принцесса Даккиты!
        - Принцесса Лаписа, - склонит голову та. - Ты готова? Дальше мы идем вместе.
        Тем же вечером, когда Литус уже шел через прибрежные глухие тиренские леса в сторону Самсума, а скрученный веревками, израненный Игнис болтался на крупе степной лошади, когда Кама еще только забиралась вместе с Йором на скалы Ардууса, а сам Ардуус заливался вином и радостью, у трактира близ крепости Манус остановились пять всадников. Трактир был почти пуст, только у стойки суетилась жена хозяина. Она подала всем пятерым питье, а когда четверо спутников Кракса упали лицами в блюда, села напротив.
        - Виз Винни, - похолодев, прошептал он и попытался покинуть еще мгновение назад столь любимое тело.
        - Да, - ответила жена хозяина трактира и стряхнула фальшивое обличье. Перед Краксом сидела такая красавица, что даже глава Ордена Воздуха Лакрима показалась бы рядом с нею серой мышкой.
        - Меня нельзя убить ведьмиными кольцами, - прошипел Кракс. - Я сильнее этого заклинания. Ты неминуемо убьешь это тело и освободишь меня.
        - Брось, Кракс, - усмехнулась Виз Винни. - Я не для этого парализовала твое тело. Ведь оно твое уже лет двести? Я хочу кое-что сказать тебе, потому как через тысячу или позже ты вновь начнешь накапливаться. Я не творец, чтобы стирать духов. Но и через две тысячи лет ты кое-что будешь помнить. То, что я тебе скажу сейчас.
        - Ты убиваешь за деньги! - прошипел Кракс.
        - Беру деньги, - кивнула Виз Винни. - Мой Орден расположен в трудном месте, нам приходится нелегко. Уединение дорого стоит. Но убиваю я не за деньги. Убиваю я по необходимости.
        - Кто оплатил эту необходимость? - прохрипел Кракс. - Пурус Арундо или Флавус Белуа?
        - Не считай себя умнее других, - улыбнулась Виз Винни. - На всякий случай, ты умираешь последним. Правда, десять твоих воинов убила не я. Они нашли свою смерть, попытавшись проникнуть в башню, где засел Бенефициум, но вот эти твои четыре воина последние. Ведь всего их было пятьдесят? После глупости в Бэдгалдингире их осталось сорок. Сорок вместе с тобой. Тридцать пять из них были убиты в течение последних двух дней. И с тобой справился бы любой мой воин, но я пришла сама.
        - Считаю за честь, - растянул губы в улыбке Кракс.
        - Нет у тебя чести, - улыбкой же ответила Виз Винни. - И не потому, что ты служил и Пурусу, и Флавусу. Один из них тебе платил, а не служить другому было страшно. Ты служил еще и третьему хозяину, главному.
        - Назови имя! - пустил слюну Кракс. - Сможешь?
        - Отчего же, - удивилась Виз Винни. - Его имя Вененум. Один из шести оставшихся на земле аксов. Эта земля катится в пропасть, и ты помогаешь ей катиться в пропасть, а мне она нравится. Я еще помню Сухоту цветущей долиной и хочу, чтобы она вновь ею стала.
        - Так чего же ты пристала ко мне?! - взвыл Кракс. - Убивала бы тех, кого пометили камни!
        - Это как месить воду в ступе, - покачала головой Виз Винни. - Они тут же найдут другого хозяина.
        - Все находят хозяина, - сморщил нос Кракс.
        - Я - нет, - улыбнулась Виз Винни. - И я все еще надеюсь, что эта земля не обречена.
        - Бред, - щелкнул зубами Кракс.
        - Возможно, - согласилась Виз Винни. - Но шесть аксов все еще здесь. Отчего они не ушли с Лучезарным?
        - И ты знаешь всех шестерых? - снова оскалил зубы Кракс.
        - Всех, - кивнула Виз Винни. - Правда, Вененума, главу Храма Света, который, как паук, сидит в своем Иалпиргахе, не видела очень давно. И, кстати, не жажду увидеть. Но и ты, мурс Кракс, хотя видел всех шестерых, знаком с тремя лично.
        - Кто третий? - сдвинув брови, забился в параличе Кракс.
        - Я, - сказала Виз Винни и щелкнула пальцами. Глаза Кракса остекленели, из его тела выполз сизым дымком дух, но тут же занялся пламенем и осыпался пеплом. Виз Винни вышла из трактира, села на одну из лошадей и направила ее на юг.
        Эпилог
        Надежда
        Шуманза пала в конце первого летнего месяца. Она бы продержалась и год, если бы все происходило, как в прошлые свейские набеги. После того как неуступчивый король Валы был смертельно ранен на стене стрелой, оборону возглавила его молодая жена, которая сумела не допустить хаоса и паники в первые дни после гибели правителя. В городе было достаточно продовольствия, через него протекала река, стены были прочны. Но к концу весны к ста тысячам свеев, осаждавшим Шуманзу во главе с Веселым Джофалом, подошли более ста тысяч воинов под управлением Слагсмала, который впервые в истории свейских войн взял Иевус, сжег храм иури, истребил всех жителей и забрал в свое войско сто рефаимов в ответ на обещание не трогать королевство великанов. Против ожидания, Слагсмал и Джофал не передрались друг с другом, как было бы свойственно свеям, пусть даже Слагсмал и был вентом или антом по крови. Более того, свеи словно и не походили на свеев. Неожиданно в их стане воцарился порядок. Они отошли от городских стен, где несли потери, но выстроили такие дозоры, что ни один вал не мог покинуть столицу, чтобы не попасться. Все
посыльные за помощью в Касаду, в Этуту, в Ардуус ловились, распинались на столбах и выставлялись на расстоянии полета стрелы от городских стен, чтобы лучники валов попытались оборвать мучения единокровцев, а заодно и уменьшить собственный запас стрел. Помощь не приходила. Все те, кто был способен оказать помощь валам, сами опасались за свою судьбу. Новили крепости, готовили стрелы, завозили смолу, призывали в войско ополченцев. Судьба Иевуса устрашила всех.
        Весь первый месяц лета пригнанные рефаимы строили в долине выше Шуманзы высокую дамбу. Через устроенный в ней каменный сток вода продолжала поступать в реку, но текла в город уже тонкой струйкой. В предгорной долине между тем копилось озеро, затапливая брошенные селения, поднимаясь к холмам и увалам. Рефаимы трудились почти без отдыха. Катили камни, носили в мешках глину, крепили устроенный в середине дамбы тройной, промазанный глиной частокол. За неделю до штурма свеи вовсе перекрыли воду, текущую в город. За день до штурма пустили тонкую струю воды, которая вновь побежала через зарешеченные тоннели в город, но добавили в воду яд. А в ночь перед штурмом те же рефаимы, укрывшись обтянутыми кожей тяжелыми щитами, стали забивать камнями речное русло на выходе из Шуманзы. Обреченные жители бросали камни и сверху, только усугубляя собственное положение. Лили туда же смолу, кипяток, тратили стрелы. Когда рефаимы полегли почти все, русло было надежно забито. Следующей ночью оставшиеся рефаимы взломали частокол на плотине. Их всех смыло волной. Вода пошла бурным потоком к Шуманзе и вскоре затопила город,
а потом, когда плотина вовсе обрушилась и волна понеслась стеной, сметая все на своем пути, то упала и подмытая ею южная стена, и даже тяжелые ворота, устоявшие против таранов Джофала, рухнули. Утром в город вошли свеи, и началась схватка за каждый дом, потому что никто из валов не ждал для себя пощады, а уж тем более пощады для своих женщин и детей. Вода в реке, которая все-таки пробила свое привычное русло, окрасилась кровью, и немалая часть этой крови принадлежала свеям.
        На ближайшем к городу холме был развернут лекарский лагерь. У главного шатра, куда приносили тех, кому помощь была нужна в первую очередь, суетилась хромая девчушка с перекошенной физиономией. Несмотря на все отвращение, которое она вызывала своим видом, именно ее руками были спасены многие свейские вожди и самые крепкие воины. Порой она совершала чудеса, даже как-то пришила одному сыну вождя почти отрубленную руку. Когда поток раненых из Шуманзы стал слишком большим и хромоножка, несмотря на три десятка помощников, уже падала от усталости, из стана Слагсмала привели к ней в помощь лаэта. Он был худ, изможден, но старался держаться бодро и даже позволял себе улыбаться. К его ноге, как и к ноге лекарки-хромоножки, была пристегнута цепью тяжелая каменная чушка.
        - Будет тебе помогать, Аксилла, - сплюнул под ноги лекарке свей. - Воины Слагсмала считают, что он лучший лекарь во всей Анкиде, но нас пока что спасала ты. Поэтому он будет тебе подчиняться. Старайся, Аксилла. Валы еще не все сдались. У нас много работы.
        Лаэт и вправду оказался отличным лекарем. Кое-что он явно знал лучше лекарки, но ни единым словом не выказал ей пренебрежение или сомнение в ее методах. Ночью, когда и он, и она валились с ног от усталости, им случилось передохнуть. Аксилла, прихрамывая, сунула палку, на которую она опиралась, под мышку, подхватила тяжелый камень и потащила его на соседний холм, где и села. Перед нею догорала Шуманза. За высокими стенами играло пламя, трещали сгораемые дома, раздавались крики умирающих и раненых. Вскоре послышались шаги. Свой камень тащил и лаэт.
        - Я узнал тебя, - сказал лекарке лаэт. - Ты Фламма. Хотя что у тебя с лицом?
        - Ничего, - сняла гримасу Фламма. - Корчу рожу уже третий месяц. И хромаю тоже третий месяц. Пятку сбила монетой. Боюсь, что, когда все это кончится, я уже не смогу обходиться без этой гримасы и без хромоты. А ты тот самый угодник, который был с Игнисом. Что с ним?
        - Не знаю, - прошептал лаэт и распахнул рубаху. - Я был без сознания.
        Фламма разглядела в отсветах горящего города страшные шрамы на животе лаэта и покачала головой.
        - Я бы не взялась за такое лечение.
        - И я бы не взялся, - пожал плечами лаэт. - Но у меня не было выбора. Или - или. Меня зовут Алиус Алитер.
        - Фламма… - сказала она, помедлила и добавила: - Фламма Валор.
        - Почему ты не убежала до сих пор? - поинтересовался Алиус. - Этот зам?к на ноге, он же открывается любым гвоздем. Я видел, что такой гвозь у тебя уже припасен.
        Она ответила не сразу. Сначала смотрела на гибнущий город, потом долго смотрела на Алиуса. Наконец сказала:
        - Иди ко мне.
        Через некоторое время, которое потребовалось им для того, чтобы стать друг к другу ближе, чем с кем бы то ни было, Алиус провел ладонью по ее лицу, прошептал удивленно и с нежностью:
        - Как ты сумела сохранить себя?
        Она улыбнулась:
        - Кривая рожа, хромая нога, пепел в волосах и постоянный запах чеснока. Я перестала его есть, только когда увидела тебя. Ты спрашиваешь, почему я не убежала? Моего отца убили. Убили на моих глазах. И я даже словом не перекинулась с ним. Не утешай меня, я уже выплакала все слезы. Я здесь, чтобы отомстить за него. И я почти отомстила. Так или иначе, я убила уже пятнадцать свеев, из тех, что убивали моего отца. Осталось двое. Убью их и уйду. Чтобы убить последнего.
        - Кто он? - спросил Алиус.
        - Пурус Арундо, - прошептала Фламма. - Он приказал убить моего отца.
        - Он стал императором, я слышал, - заметил Алиус.
        - Да хоть Лучезарным, - стиснула она губы. - А ты, ты почему не убежишь? Или твой зам?к сложнее моего?
        - Посмотри на этот город, - прошептал Алиус. - Ты видишь, сколько смертей? Женщины, дети. Кто отомстит за них?
        - Почему ты не убежишь? - повторила она вопрос.
        - Смотри.
        Он сунул руку за пазуху, вытащил что-то и разжал кулак. На замасленном шнурке висел перстень, камень на котором сиял ярким пламенем.
        - Что это? - затаила дыхание Фламма.
        - Это амулет, - ответил Алиус. - Я уже и сам кое-что чувствую, но он все еще помогает мне. Он подсказывает, что рядом есть кто-то, отмеченный меткой Лучезарного. Судя по тому, что мы видим, его верный слуга. Как я могу убежать? Если я его не остановлю, то же самое станет и с Обстинаром, и с моим родным Тимором, да, я родом оттуда. А рано или поздно кровью затопит всю Анкиду.
        - Лучезарный возвращается? - спросила Фламма.
        - Не знаю, - ответил Алиус, обнимая ее.
        - Аксилла! - донесся недовольный голос от шатров. - Где ты, уродина? Раненому плохо!
        - Иду! - крикнула Фламма, скорчила привычную гримасу и спросила Алиуса: - Но ведь он не Джофал? Тут все пошло только с прибытием свеев от Иевуса!
        - Там было еще страшнее, - потемнел лицом Алиус.
        - Он Слагсмал? - расширила глаза Фламма.
        - Нет, - ответил Алиус.
        - А кто? - удивилась Фламма.
        - Не знаю, - покачал головой Алиус. - Но он близко.
        Глоссарий
        ААББА - озеро в долине Иккибу.
        АББУТУ - королевство и одноименный город в земле Эдин.
        АБУЛЛУ - крепость на западном выходе из ущелья Истен-Баба.
        АВУНКУЛУС ЭТЛИ - мастер оружейной башни крепости Баб.
        АГГЕР КЕРТУС - король Обстинара.
        АДАМАС ВАЛОР -принц Тимора.
        АЗУ - река, северный приток Му.
        АКВУИЛУС - один из угодников.
        АККАДА - древнее царство в земле Саквиут.
        АККАДЫ - народы, населявшие землю Саквиут.
        АКСИЛЛА - дочь Декрепитуса.
        АКСЫ - полудемоны.
        АЛАСЕР СКУТУМ - младший княжич Араманы.
        АЛДОН - предстоятель Храма Последнего Выбора.
        АЛИУС АЛИТЕР - обедневший, безземельный лаэт, ученик угодника.
        АЛКА - крепость у восточного выхода ущелья Себет-Баби.
        АЛКУС РУДУС - принц Хонора.
        АЛУ - город в долине Иккубу, бывшая столица государства Таламу.
        АММА - столица королевства Северная Лаэта.
        АМЕНТИЯ АДОРИРИ - принцесса Утиса.
        АМПЛУС - глава Ордена Земли, Великий Мастер, этлу.
        АМУРРУ - земли с запада от гор Балтуту.
        АНКИДА - земля, ограниченная горами Абанаскуппату, Габри, Сахату, Хурсану и Митуту (ранее - Балтуту).
        АНТЫ - народы, населяющие землю Эзеру и северо-восток Иштану.
        АРАМАНА - государство араманов в долине Иккибу.
        АРАМАНЫ - древний народ, происходящий из долины Иккибу.
        АРАС - один из свеев, убивших короля Тимора.
        АРДУУС - атерское королевство и одноименный город в предгорьях Балтуту.
        АРДУУССКИЙ ДОГОВОР - союз девяти королевств (Тимор, Обстинар, Ардуус, Лапис, Фидента, Утис, Хонор, Бабу, Раппу) от 1399 года при участии Кирума, Бэдгалдингира, Фаонтса (Даккиты), Араманы, Аштарака, в дальнейшем - Эбаббара.
        АРКА ВАЛЛИКУЛА (БЕЛУА) - королева Эбаббара, мать Субулы Белуа.
        АРМИЛЛА ВАЛОР (КЕРТУС) - королева Тимора.
        АСЕР ФОРТИТЕР - король Кирума.
        АССУЛУМ - юный лаписский стражник.
        АТЕРЫ -один из народов под общим названием виры.
        АШАР - знатный человек, вельможа, первый по рангу, знатный, знатнейший, благородный, благороднейший.
        АШТАРАК - араманское княжество и одноименная крепость южнее течения реки Утукагавы.
        АШУР - демон, бог, герой.
        АХАРРУ - запад, северо-запад.
        АХУ - другой, чужой, враг.
        АХУРРУ - рядовой воин, низший воинский.
        АЭС КЕРТУС - принц Обстинара.
        БАБ - дакитский город-крепость у восточного устья ущелья Истен-Баба.
        БАБАЛОН - перевал в горах Хургас, одноименный город и крепость.
        БАБУ - королевство и одноименный город-крепость у западного входа в ущелье Сана-Баба.
        БАККА ВАЛОР - принцесса Тимора.
        БАЛТУТУ - горный хребет, отделяющий Анкиду от долины Иккубу.
        БАРАГГАЛ - холм в Шеннааре, священные руины.
        БАСТАРД - внебрачный сын венценосной особы.
        БЕНЕФЕЦИУМ - угодник.
        БЕТА КРАНИУМ (НИМИС) - сестра покойного короля Раппу - жена младшего брата короля Бабу.
        БЛАНС - королевство этлу в горных долинах восточных Хурсану.
        БЛЕДНАЯ ЗВЕЗДА - сущность, падение которой послужило причиной глобального катаклизма.
        БОЛУС АРУНДО - принц Ардууса.
        БОНА РУДУС - принцесса Хонора.
        БЭДГАЛДИНГИР - королевство в ущелье Себет-Баби, одноименная крепость и город.
        ВАВАТО - имя, под которым скрывался Игнис Тотум.
        ВАГУС КРАНИУМ - брат короля Бабу.
        ВАЛА - королевство на севере земли Эдин и земли Карму.
        ВАЛПЕС ВАЛОР - принц Тимора.
        ВАЛЫ -земледельческие племена из земли Эдин.
        ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО - обращение к королю, королеве.
        ВАШЕ ВЫСОЧЕСТВО - обращение к принцу, принцессе, герцогу королевской крови.
        ВАША МИЛОСТЬ - обращение к обычному вельможе.
        ВАША СВЕТЛОСТЬ - обращение к герцогу, князю, княгине (не королевской крови).
        ВАШЕ СИЯТЕЛЬСТВО - обращение к ведьможе-землевладельцу более низкого ранга.
        ВЕНЕНУМ - предстоятель Храма Света.
        ВЕНЕФИКА ТАЦИТ - мать Литуса Тацита, бастарда Эбаббара.
        ВЕНТЕР - второй мастер лаписской стражи.
        ВЕНТЫ - народы, населяющие северо-запад Иштану.
        ВЕРВЕКС СКУТУМ - княжич Араманы.
        ВЕРИТАС КРАНИУМ - принц Бабу.
        ВЕРРЕС - помощник предстоятеля Храма Последнего Выбора Алдона.
        ВЕСЕЛЫЙ СВЕЙ - см. Джофал.
        ВИГИЛ ВАЛОР - король Тимора.
        ВИЗ ВИННИ - глава Ордена Смерти.
        ВИРЫ - самоназвание бледных народов.
        ВРАТА БЕЗДНЫ - провал в земле в городе Алу, ставший причиной появления Сухоты.
        ГАБРИ - горы, южная граница Анкиды.
        ГАРНАШ - верхняя одежда с широкими рукавами и капюшоном.
        ГРАВИС БЕЛУА - брат короля Эбаббара, отец Сигнума Белуа.
        ГРАТУС РУДУС - король Хонора.
        ДАКИТ (дакитка) - метис даку и человека, даку и дакита.
        ДАККИТА - государство, расположенное в ущелье Истен-Баба.
        ДАКУ - люди с чертами и умениями зверей (волков).
        ДАНАИ - морской народ.
        ДЕКРЕПИТУС - мастер северной башни Тимора.
        ДЖОФАЛ (ВЕСЕЛЫЙ СВЕЙ) - один из свейских вождей.
        ДИАФАНУС - мурс.
        ДИВИНУС - сын Латуса Тотума и Пустулы Адорири.
        ДИНА - королевство динов в предгорьях Сахату.
        ДИНЫ - некогда кочевой народ, пришедший с юга, теперь обитающий в предгорьях Сахату.
        ДОЛИУМ - старший мастер Лапис.
        ДОНАСДОГАМА - подземелье Лучезарного в горах Митуту.
        ДОНУМ - помощник Никс Праины.
        ЗИККУРАТ - многоступенчатое сооружение.
        ЗНА - тайное имя Флавуса Белуа.
        ИАЛПИРГАХ - город, расположенный в центре Мерифри.
        ИЕВУС - столица королевства иури.
        ИККИБУ - долина между горами Митуту, Хурсану, Балтуту и Сахату.
        ИМПРОБУС - последний император Лигурры.
        ИСТЕН-БАБА - ущелье в горах Митуту.
        ИУРИ - народ из земли Карму.
        ИШТАНУ - все, что севернее Анкиды, исключая Рукву и Маган.
        ИГНИС ТОТУМ - принц Лаписа.
        ЙОР - дакит, проводник, друг Сина.
        КАГАЛ - крепость на западном выходе из ущелья Истен-Баба.
        КАДУС - предстоятель Храма Энки.
        КАХАК - город на берегу озера Аабба, бывшая столица Араманы.
        КАЛАМЫ - черноголовые, исконные обитатели Шеннаара.
        КАЛБЫ - вирские псы, особая порода собак, отличная от обычных собак и волков.
        КАМАЕНА ТОТУМ (КАМА) - принцесса Лаписа.
        КАМИЗА - нижняя рубашка.
        КАНИС ТИМПАНУМ - князь Аштарака.
        КАСАДУ - королевство и одноименный город в земле Сабтум.
        КАТЕНА КРАНИУМ - принцесса Бабу.
        КАТТА - служанка в королевском доме Лаписа.
        КАУТУС СКУТУМ - принц Араманы.
        КВАЧ - крепкий спиртной напиток на зерновой основе.
        КЕЛЛЕР СКУТУМ - принц Араманы.
        КЕМА - государство, расположенное южнее гор Гарби.
        КИ -вся планета.
        КИРУМ - королевство и одноименный город в земле Шеннаан.
        КОТТО - верхняя шерстяная одежда с узкими рукавами и доходящая до середины икр. Женская котта плотно облегала грудь. Поверх нее носили сюрко.
        КРАКС - мастер тайной стражи Ардууса, личный вестник короля.
        КУНУК - королевство дахов в западных предгорьях Сахату и одноименный город.
        КУРА АРУНДО (ТОТУМ) - младшая сестра короля Лаписа, жена младшего брата короля Ардууса.
        КУРАДУ - дарованное королем звание почетного, знатного воина либо по происхождению, либо за воинские подвиги.
        ЛАВА АРУНДО - дочь Кастора Арундо (младшего брата короля Пуруса) и Куры Тотум (младшей сестры короля Тотуса).
        ЛАКРИМА -глава Ордена Воздуха, Великий Мастер, дакитка.
        ЛАКУНА МАГНУС - жена Грависа Белуа, мать Сигнума Белуа.
        ЛАМЕЛЛА СКУТУМ (ВАЛОР) - принцесса Тимора.
        ЛАПИС - королевство и одноименный город в предгорьях Балтуту.
        ЛАТУС ТОТУМ - средний брат, старший советник и казначей короля Лаписа.
        ЛАУС ТОТУМ - принц Лаписа.
        ЛАЦЕРТА СКУТУМ - княжна Араманы.
        ЛАЭТЫ - один из народов под общим названием виры.
        ЛЕНТУС НИМИС - принц Раппу.
        ЛИВЫ -народы, населяющие восток страны Рукву.
        ЛИГУРРА - империя, которая зарождалась на юге земли Силлу и одно время владела почти всей Анкидой.
        ЛИГУРРЫ - народы, населяющие южную часть земли Силлу.
        ЛИМЛАЛ - настоятельница Ордена Слуг Святого Пепла.
        ЛИТУС ТАЦИТ - бастард, сын Флавуса Белуа, короля Эбаббара, и Венефики Тацит.
        ЛУПУС ВАЛОР - принц Тимора.
        ЛУСИДУС - см. Лучезарный.
        ЛУЧЕЗАРНЫЙ (Одиум, Лусидус, Экзимиус) - древний правитель аксов, этлу, даку и виров.
        МАЛИТУ - река, приток Му.
        МАЛУМ ТОТУМ - младший брат и мастер дружины короля Лаписа.
        МАННЫ - (манн, маннка) - народ, образовавшийся в Южной Анкиде прежде всего из аккадов, а также из лигурров, нахоритов, атеров, дахов, динов, дзоргаев и прочих. Основной язык - каламский.
        МАНУС - крепость на дороге на Аббуту.
        МАХРУ - королевство и город на севере-востоке земли Сабтум.
        МАШАРУ - воин на боевом быке.
        МЕЛУХХА- государство, расположенное южнее гор Алме.
        МЕРИФРИ - место падения Бледной Звезды, каньон, провал вокруг города Иалпиргах - размер более 250 лиг.
        МИАМ - равнина в Эрсет, примыкающая к руинам Донасдогама.
        МИКИЛ -один из свеев, убивших короля Тимора.
        МИЛИТУМ ВАЛОР - брат короля Тимора.
        МИТУТУ - горный хребет, отделяющий долину Иккибу (Сухоту) от земли Эрсетлатари (Эрсет).
        МОГИЛЕЦ - см. Мурс.
        МОЛЛИС - капитан пиратского судна.
        МОМ - рабовладельческий город в устье реки Нану.
        МОНЕДУЛА АРУНДО - сестра короля Пуруса Арундо.
        МОРС - старик-храмовник.
        МУ - великая река Анкиды.
        МУМ - божественная сила, энергия, магическая субстанция.
        МУРС (МОГИЛЕЦ) - призванный дух, нечисть, нападающая на жилища людей.
        МУРУС - мастер стражи Ардууса.
        НАХОРИТЫ - земледельческие племена из земли Шуруппак.
        НИГЕЛЛА ТОТУМ - принцесса Лаписа.
        НИКС ПРАИНА - глава Ордена Воды, Великий Мастер.
        НИЛОТЫ - чернокожий народ из страны Рукву.
        НИТЕНС КЕРТУС - принц Обстинара.
        НУАМ - равнина в Эрсет, расположенная между цитаделью Соболн и провалом Мерифри с севера и озером Зумви с юга.
        НУКС ТОТУМ - принц Лаписа.
        ОБСТИНАР - атерское королевство в земле Эдин близ гор Хурсану, одноименный город-крепость.
        ОДИУМ - см. Лучезарный.
        ОККА ТОТУМ - королева-мать Лаписа.
        ОКУЛУС - королевский маг Лаписа.
        ОРДЕН ВОДЫ - один из магических орденов.
        ОРДЕН ВОЗДУХА - один из магических орденов.
        ОРДЕН ВОИНОВ СВЕТА - орден убийц.
        ОРДЕН ЗЕМЛИ - один из магических орденов.
        ОРДЕН ЛУНЫ - один из магических орденов.
        ОРДЕН ОГНЯ - один из магических орденов.
        ОРДЕН СЛУГ СВЯТОГО ПЕПЛА - орден убийц.
        ОРДЕН СМЕРТИ - орден убийц.
        ОРДЕН СОЛНЦА - один из магических орденов.
        ОРДЕН ТЬМЫ - один из магических орденов.
        ОС - крепость в устье Холодного ущелья.
        ОФИР - ханейский город-государство на горном мысе Алме.
        ПАВУС - предстоятель Храма Праха Божественного.
        ПАЛЛОР ВЕРТИ - король Фиденты.
        ПАЛУС ТОТУМ - сын Малума Тотума и Телы Нимис.
        ПАПАВЕР - стражник на воротах в огорожной стене Эбаббара.
        ПАСБА - имя, под которым скрывалась Камаена Тотум.
        ПАТИНА ТОТУМ - старшая сестра короля Лаписа.
        ПАУТИНА ОРДЕНА СМЕРТИ - магический и боевой артефакт.
        ПЕЛЛИС - предстоятель Храма Святого Пламени.
        ПИР - место провала Лучезарного.
        ПЛАНТА - дочь архивариуса Хортуса.
        ПРАЙДЫ - племена, проживающие в горах Абанаскуппату.
        ПРОЦЕЛЛА ТОТУМ - дочь Латуса Тотума и Пустулы Адорири.
        ПУСИЛЛУС - один из угодников.
        ПУСТУЛА ТОТУМ (АДОРИРИ) - жена брата короля Лаписа - сестра короля Утиса.
        ПУЭР КРАНИУМ - принц Бабу.
        РАППУ - королевство и одноименный город-крепость у восточного входа в ущелье Сана-Баба.
        РАПЕС - прайдское королевство на северо-западе гор Абанаскуппату.
        РЕГИНА НИМИС - принцесса Раппу.
        РЕФАИМЫ - народ великанов с северных отрогов гор Абанаскуппату.
        РИМА НИМИС (Радере) - королева Раппу.
        РУБИДУС ФОРТИТЕР - принц Кирума.
        РУФЫ - один из народов под общим названием виры.
        САЛУБЕР АДОРИРИ - король Утиса.
        САМАРРЫ - скотоводческие племена из земли Сабтум.
        САМСУМ - город в устье реки Му.
        САНДУ - столица степных народов в верхнем течении реки Брату в земле Саквиут.
        СВЕИ -северный народ, промышляющий рыбной ловлей, боем морского зверя, наемничеством и грабежом.
        СВЕТЛАЯ ПУСТОШЬ - обширная часть земли Шеннаар, отравленная после битвы при Бараггале.
        СЕБЕТ-БАБИ - ущелье в горах.
        СЕМЬ ЗВЕЗД - явление, предшествующее падению Бледной Звезды.
        СЕНЕКС - мастер стражи Эбаббара, наставник Литуса.
        СИГНУМ БЕЛУА - сын Грависа Белуа (брата короля Эбаббара) и Лакуны Магнус.
        СИЛЕКС СКУТУМ - князь Араманы.
        СИН - угодник.
        СИНУМ ТОТУМ - король-отец Лаписа.
        СИТАРА АДОРИРИ (КОРТЕКСТ) - королева Утиса.
        СИТТУ - королевство дзоргаев в юго-западных отрогах гор Сахату и одноименный город.
        СКУРРА СОЙГА - младшая сестра Сора Сойга.
        СЛАГСМАЛ - вожак свеев, вентов и антов.
        СЛАНЕЦ - слоистая горная порода.
        СОБОЛН - древняя лаэтская цитадель в горах Митуту.
        СОЛ НУБИЛУМ - Великий Мастер, Глава Ордена Солнца.
        СОР СОЙГА - мастер меча, наставник детей короля Лаписа - дакит.
        СОФУС - королевский маг Ардууса.
        СТОР СТОРМУР - великан-свей.
        СУБУЛА БЕЛУА - принцесса Эбаббара, дочь Флавуса Белуа и Валликулы.
        СУХОТА - бывшая долина Иккибу, ее часть между горами Митуту, Хурсану, Балтуту и Сахату.
        СЭНМУРВ - летающий пес.
        СЮРКО - безрукавка из дорогой материи с разрезами по бокам, иногда с капюшоном.
        ТАКИТУС КРАНИУМ - принц Бабу.
        ТАЛАМУ - государство в долине Иккубу.
        ТАРКОСА РУДУС (СКУТУМ) - принцесса Араманы.
        ТЕЛА ТОТУМ (НИМИС) - младшая сестра покойного короля Раппу.
        ТЕНАКС КЕРТУС - средний принц Обстинара.
        ТЕРЕБРА - имя няни Литуса, имя, под которым скрывается Планта.
        ТИГНУМ РЕНИСУС - король Бэдгалдингира.
        ТИМОР - атерское королевство в земле Эдин близ гор Хурсану, одноименный город-крепость.
        ТИР - город в пределах Тирены.
        ТИРСЕНЫ - народы, проживающие в земле Бэдтибира (междуречье Му и Утукагавы).
        ТОТУС ТОТУМ - король Лаписа.
        ТРИЧИЛЛА АРУНДО (КЕРТУС) - королева Ардууса.
        ТУТУС РЕНИСУС - принц Бэдгалдингира.
        УГОДНИК - странствующий воин, колдун, целитель, который помогает людям и живет от их щедрости.
        УМАННИ - город в Шеннааре.
        УНИГЛАГ - рудные горы, вулканы в земле Эрсет.
        УРБАНУС РУДУС - принц Араманы.
        УРСУС РУДУС - принц Хонора.
        УТИС - королевство и крепость-город в междуречье Му и Утукагавы.
        УТУКАГАВА - левый приток Му.
        ФАЛКО ВЕРТИ - принц Фиденты.
        ФАЛЬШИОН -меч с расширяющимся к острию клинком с односторонней заточкой.
        ФАОНТС - прежнее именование Даккиты.
        ФЕЛИС АДОРИРИ - принц Утиса.
        ФЕНЕСТРА КРАНИУМ (ЭШАРА) - королева Бабу.
        ФЕРА - глава Ордена Огня, Великий Мастер, даку.
        ФИДЕНТА - королевство и одноименная крепость-город в земле Амурру (междуречье Му и Малиту).
        ФИСКЕЛЛА ЭТЛИ - королева Лаписа.
        ФЛАГРУМ КРАНИУМ - король Бабу.
        ФЛАММА - принцесса Ардууса.
        ФЛОС КРАНИУМ - принцесса Бабу.
        ФЛУСТРА ФОРТИТЕР (АЛБЕНС) - королева Кирума.
        ФОССА АРУНДО - принцесса Ардууса.
        ХАЛИБС ГИББЕР - король Даккиты.
        ХАНЕИ - морской торговый народ.
        ХАПИРРУ - кочевые племена с севера земли Силлу.
        ХАТУСС - прежняя столица валов в земле Эдин, одноименный город и крепость в королевстве Этуту.
        ХОЛОДНОЕ УЩЕЛЬЕ - ущелье близ Лаписа.
        ХОНОР - королевство и крепость-город в междуречье Му и Утукагавы.
        ХОРТУС - архивариус из хранилища свитков Эбаббара.
        ХРАМ ПОСЛЕДНЕГО ВЫБОРА - один из культов Энки сгорающего.
        ХРАМ ПРАХА БОЖЕСТВЕННОГО - один из культов Энки сгорающего.
        ХРАМ СВЕТА - культ Лучезарного.
        ХРАМ СВЯТОГО ПЛАМЕНИ - один из культов Энки сгорающего.
        ХРАМ ЭНКИ - один из культов Энки сгорающего.
        ЦЕРРИТУС РЕНИСУС - принц Бэдгалдингира.
        ЧАККАЛЬ - государство чекеров на южном берегу моря Тамту.
        ЧЕКЕРЫ -морской народ.
        ЧИЛДАО - дакский город-крепость в горах Униглаг.
        ШАДАЛЛУ - столица чекерского королевства Чаккаль на южном берегу моря Тамту.
        ШУМАНЗА - столица королевства Вала.
        ШУТУ - земли южнее Анкиды.
        ЭБАББАР - королевство и одноименный город-крепость, бывшая столица древнего каламского царства.
        ЭДИН - земля севернее Азу.
        ЭКЗИМИУС - см. Лучезарный.
        ЭКСИЛИС ХОСПЕС - бастард, сын Стробилуса Нимиса, короля Раппу, и Фидесы Хоспес.
        ЭКРОН - королевство и одноименный город, образовавшиеся после распада империи Лигурры и на ее месте.
        ЭНЕЙ - царь, один из правителей древней Данаи.
        ЭНИМАЛ - мастер верховной инквизиции единого храма.
        ЭНКИ - верховное божество.
        ЭРСЕТЛАТАРИ, ЭРСЕТ - земля за горами Митуту.
        ЭСОКСА ГИББЕР - принцесса Даккиты.
        ЭССУТУ - город на берегу озера Аабба.
        ЭТЛУ - воины-великаны.
        ЭТУТУ - северное валское королевство и одноименный полуостров.
        ЭШМУН - ханейский город-крепость на южном берегу моря Тамту.
        ЭШШУ - аккадский город в устье реки Барту.