Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Лях Андрей / Синельников : " Синельников На Том Свете " - читать онлайн

Сохранить .
Синельников на том свете Андрей Георгиевич Лях
        Напечатано в журнале Реальность фантастики, №7 2005
        
        Андрей Лях
        Синельников на том свете
        Смерть примечательна только одним - я умер одновременно с Высоцким. Хотя и этого, пожалуй, не скажешь - он при­казал долго жить ночью, а я утром, так что выдающегося совпадения все равно не выходит. Да-с, звонил матери из автомата, она как раз говори­ла, что я, как идиот, загубил и ее, и свою жизнь, и тут у меня внутри что-то оторвалось. Прямо по-чеховски. Что уж случилось, не знаю, но с дру­гой стороны, сколько же можно пить. Короче, прострелило снизу довер­ху, и привет, а дальше уже вижу все со стороны - телефонная будка, утреннее лет­нее солнышко, трубка висит и курлычет что-то маминым голосом, моя запрокину­тая небритая рожа, глаза остановились, рот открыт так, что гланды видны, тело съе­хало на пол, дверь открыта, нога с задранной штаниной торчит наружу и являет ми­ру изрядный кусок волосатой шкуры.
        Тут все пошло очень быстро - натюрморт этот провалился вниз, Москва одним махом превратилась в пестрое пятно, потом - в точку, я пронизал какие-то сферы и понесся в космическом пространстве среди звезд. Никаких тебе девяти, никаких со­рока дней. И то верно, чего тянуть.
        В конце концов очутился я среди облаков, у райских Врат. Да, высоченная стена и громадные золотые ворота. Распахнуты настежь. Я вошел.
        Рай не опишешь. Есть там улицы, есть дома, хотя и не совсем улицы, и не совсем дома. Народу много - люди, ангелы, кто с крыльями, кто просто так. На всех такие белые балахоны - что-то среднее между ночной рубашкой и римской тогой. Глядь, а на мне точно такая же. Что ж, очень даже неплохо.
        Я выбрал парня посимпатичней, подошел, объяснил, что вот только что прибыл, и хотел бы знать, куда положено поначалу явиться. Тот довольно внятно растолко­вал, что к чему.
        Запомните на всякий случай - как войдете, прямо и сразу налево. Там еще об­лачность погуще, другими словами, дымина - хоть топор вешай, и за ней - двух­этажное здание барачного типа. Что на втором этаже, до сих пор не знаю, а на пер­вом в конце длиннющего коридора - кабинет первичной регистрации.
        Хотя публика на Земле мрет, я думаю, немереными толпами, в раю у них как-то так устроено, что ни толчеи, ни даже очереди в этом коридоре нет. Я, во всяком слу­чае, вообще никого не встретил - постучал и вошел.
        За столом у окна сидел добродушного вида толстоносый ангел, который для какой-то сообразной важности нацепил очки с квадратными стеклами. Он предложил мне сесть и уставился прямо-таки с отеческой лаской. Надо было что-то говорить.
        - Здравствуйте, - начал я без всякой уверенности. - Синельников, Владимир Викторович. Вот... ну... Словом, готов предстать перед Создателем. Эээ... не совсем, конечно, готов, но, в общем... согласно процедуре.
        - Перед Создателем? - задумчиво переспросил ангел, и вдруг перед ним появилась толстенная книга, старинная такая, переплет с застежками, и он стал ее листать. - Да, вижу... Владимир Викторович... Но почему же так сразу перед Создателем?
        Признаюсь, тут первый раз с самой смерти мне стало жутковато.
        - Ну, вы знаете, там, на Земле, нам говорили... то есть бытует мнение, что... душа предстает перед Богом. Я ведь не ошибаюсь, я и есть эта самая душа?
        Он сложил руки одну на другую поверх книги и доброжелательно улыбнулся в ответ.
        - Не ошибаетесь, Владимир Викторович, вы действительно эта самая душа, но зачем вам Господь? Как бы это объяснить... Ну вот у вас, в России, - кто главный? Президент? Ах да, до президента вы не дожили... Генеральный секретарь. Согласитесь, он далеко не Бог, рангом, так сказать, сильно ниже... но скажите мне - вы час­то видели его вблизи? Как меня сейчас? Часто он решал ваши проблемы? Лично он?
        - Да нет... Я вообще ни разу его живьем не видел.
        - Ну вот видите. А вы сразу к Всевышнему. Вы кто - премьер, папа римский, апостол? Согласно этим записям, вы бывший научный работник среднего звена, а в последнее время - сантехник не слишком трезвого образа жизни... н-да. Утешьтесь тем, что ваше дело разбирает ангел четырнадцатой категории, а вам по вашему статусу старше двенадцатой не полагается.
        Дело. Мне стало еще больше не по себе. Да уж, господни жернова мелют медлен­но, но верно. Никто еще не слышал про адвокатов на Страшном Суде. Но тут ангел снова ободряюще улыбнулся.
        - К сожалению, Владимир Викторович, пока ничего радостного сообщить вам не могу. Видите ли - он бережно прикоснулся к книге, - ваши посмертные документы еще не пришли. Это случается. Нет постановления. Придется немного подож­дать. Но спешки ведь никакой нет. У вас впереди вечность, не так ли? Обживитесь пока, освойтесь... Засим более не задерживаю. Заходите, не стесняйтесь.
        И после этих его слов дверь у меня за спиной открылась сама собой. Я поднялся, ангел еще раз приветливо кивнул, и я очутился на улице.
        А там творилось какое-то смятение. Народ бежал со всех ног. Куда бежал? Это не вдруг поймешь... Здешние улицы идут, как бы это назвать, секторами, и сходятся эти секторы к еще одной высокой ограде, можно сказать, стене, по верху которой прогу­ливается Небесное Воинство - о нем речь впереди - и посматривает, чтобы из на­ружных секторов за стену никто не сунулся. Там обитает публика более высокого звания, и жизнь у нее отдельная. Сдается мне, за той, второй стенкой, есть следую­щая, для деятелей покруче, совсем уж святых, и так еще много раз, поскольку предела духовному совершенствованию не существует^-^.
        Так вот, над всеми этими секторами и заборами открылась вдалеке сверкающая не то сцена, не то арена, и на нее, без всяких метафор, буквально потоками откуда-
        то сверху лился свет. На сцене стоял человек - крошечная темная фигурка, и мож­но было разобрать, что в руках у него гитара, и что он поклонился, и грянул не то рев, не то овация, и сейчас же опустился какой-то исполинский занавес, и вся кар­тина скрылась из глаз. Толпа еще постояла, повздыхала и начала расходиться.
        - Что это было? - спросил я.
        - Высоцкий сейчас будет выступать перед Господом, архангелами и Высшим Синклитом, - ответил мне почтенного вида старичок. - Сподобился.
        - А нам нельзя посмотреть?
        Он покачал головой.
        - Сказано тебе, чадо неразумное, - перед Господом и архангелами.
        - Отец, да ведь мы тоже люди (чуть было не сказал - «живые люди»), нам ведь тоже интересно. Устроили бы трансляцию - что же тут такого?
        Он посмотрел на меня как на психа и ушел. Я побрел куда глаза глядят, в чувствах, надо сказать, самых противоречивых, и тут только заметил, что уже смер­кается, народ расходится по домам, и улицы постепенно пустеют. Вот ведь дурак, на­до было спросить у этого толстоноса четырнадцатого разряда о ночлеге! Но вообще-то здесь рай, особых трудностей вроде не должно быть. Я завернул за угол и посту­чал в первую попавшуюся дверь.
        Открыл мне какой-то дядька начальственного вида, ростом метра под два, за спи­ной у него, в глубине, расположилась небольшая, но, похоже, веселая компания.
        - Прошу прощения, - начал я, чувствуя себя полным идиотом. - Мужики, я только сегодня прибыл, определиться пока никуда не успел, не пустите переноче­вать? Или скажите, может, тут гостиница, или что-то в этом роде...
        Дядька избавил меня от необходимости заканчивать фразу, попросту захлопнув дверь - я еле успел голову отдернуть. Впрочем, поиски мон тоже быстро пришли к кон­цу, потому как меньше чем через минуту передо мной предстало Небесное Воинство.
        Небесное Воинство - это ангелы, самые крутые ребята в раю. Все они писаные красавцы, носы у всех прямые, глаза серые, кудри вьются мелкими кольцами, брови вразлет, на подбородках - ямочки; одеты в золотые кольчуги на манер рыбьей че­шуи, в красные плащи, а за спиной крылья - самые большие крылья в раю, на голо­ве шлемы - тоже золотые и тоже с перьями. Являются они всегда, точно с неба валятся, с шелестом и ангельским дуновением.
        Я и ахнуть не успел, как очутился в кольце этой гвардии, и какой-то ангел - раз­личить их нет никакой возможности - грозно спросил:
        - Какие проблемы?
        Я стал объяснять, что вот, мол, такие дела, по не зависящим причинам оказался без жилья и документов, и нельзя ли... Но и эти дослушивать меня не стали, а под­хватили под белы руки и понесли куда-то, да так лихо. Краткое время я стелился по ветру, как паровозный дымок, затем мы подлетели к Райским Вратам, и дальнейшее путешествие я продолжил уже один, проскакав в силу инерции по облакам, а Врата за моей спиной с лязгом захлопнулись, и внутри загромыхал, судя по всему, весьма солидный засов.
        Наступила ночь, засияли звезды, и тут обнаружилась неожиданная особен­ность моей бессмертной сущности - она явственно начала подмерзать. Ни есть, ни пить, ни всего прочего мне не хотелось, но космический холод ощущался иполне конкретно. Сперва я прыгал и поеживался рядом с Вратами, надеясь не­известно на что, потом принялся двигаться перебежками вдоль стены и боксиро­вать с тенью. Все это мало помогало. Тогда я попробовал зарыться в облака, и здесь убедился, что мне не первому пришла в голову эта счастливая мысль. Из недр особенно привлекательной на вид тучки, похожей на русскую печь, раздал­ся незнакомый голос:
        - Эй, братан, подгребай сюда!
        В неком подобии пещеры уютно устроились четыре человека. Двоих я разглядел плохо - какие-то смутные фигуры в полумраке - помню, валялись они, задрав но­ги, как солдата на привале, а ближе ко входу, в позе патриция на пиру, со вкусом разлегся чубатый парень с длинной шеей и оспенными рытвинами на лице, и чуть дальше - величественный старик с бородой и лысиной, как у Льва Толстого. Смот­рели все вполне дружелюбно.
        - Привет, - сказал я, усаживаясь. - А меня из рая вышибли. Только что. И на засов закрылись.
        - Эка невидаль, - хмыкнул парень - он-то меня и позвал. Говорил он с каким-то едва уловимым акцентом. - Привыкай. Засова тоже не бойся - утром откроют, опять зайдешь... Ты, браток, как я понимаю, вроде нашего, без аттестата?
        - Ну да.
        - У Иннокентия был?
        - Это кто?
        - На регистрации, в очках такой, интеллигента из себя, сволочь, строит.
        - Был. Велел ждать, пока документы придут. Впереди, говорит, вечность.
        - Это точно, вечность, - кивнул чубатый. - Тебя как звать-то?
        - Володя. Я из Москвы.
        - А я Витаутас. С сорок шестого года тут околачиваюсь. Возле Кохтла-Ярве энкаведешник, морда вертухайская, пол-диска из «папаши» на меня не пожалел... вся ваша пятьдесят восьмая статья у меня на спине прописана.
        - Так ты что же, из этих, из «лесных братьев»?
        - Ух ты, - восхитился Витаутас, - в восьмидесятом в Москве про «лесных братьев» знают! Неплохо... Да, только это не рекорд. Вон Митрич, Тамбовской гу­бернии - кстати, познакомься - с шестнадцатого года кукует, постановления от Иннокентия ждет.
        Я поскреб в затылке.
        - Здорово... Впрочем, оно бы и ничего, но уж больно зябко. Если так каждую ночь выкидывать будут, замерзнуть недолго.
        - Зябко? - вступил тут Митрич - кроме внешности иконописного пророка, у нет оказался еще и шаляпинский бас. - Зелены вы, молодой человек, сейчас вид­но, что новичок. Теперь, доложу я вам, лето. Теплынь. А повернет на зиму - вот тут-то не приведи Господь. Про Цельсия забудете, по Кельвину мерить начнете, если по­нимаете, о чем я говорю.
        - Что, еще хуже станет?
        - Слабо сказано, слабо сказано, - махнул рукой Митрич. - Позвольте, Влади­мир - не имею удовольствия знать вашего отчества - дать вам совет, как старожил этих мест. Во-первых, попытайтесь найти кого-то из родственников, или друзей, или знакомых - да не из первого, ближнего круга, а второго-третьего, а по возмож­ности, еще выше - пусть попросят за вас, тут подобные протекции весьма в ходу...
        - Да как же туда пробраться? - растерялся я. - Там забор, и Небесное Воинство стережет...
        - Вот с этими постарайтесь не ссориться. Строги. А пуще всего опасайтесь уго­дить к их начальнику, архангелу Михаилу...
        - Чистый зверь, - вздохнул кто-то из тех, что сидели сзади.
        - Да-с, этот- церемониться не станет. Ко всему прочему, он еще временами не в себе, и такое может удумать, что не возрадуетесь. А во-вторых, батенька, буде предс­тавится такая возможность, попробуйте пристроиться к тому месту где дают нек­тар. Это в здешних палестинах великое благо и много, много способствует.
        - Нектар?
        - Жидкость такая, - вмешался Витаутас. - Гонят они ее из чего-то. Сто грамм - и полдня хоть горы двигать, хоть море по колено. Ни привыкания, ни похмелья. Райская штука. Одна капля...
        Но что именно производит эта самая капля, мне так и не суждено было узнать.
        Послышался знакомый шелест, ангельское дуновение, и пещера наша облачная развеялась под взмахами крыл Небесного Воинства; среди звезд грянул трубный глас: «У Врат Небесных засели, охальники? Прочь, бесстыжие!», и вся наша компа­ния бросилась врассыпную. Нигде я с тех пор не встречал ни удалого лесного брата Витаутаса, ни премудрого Митрича.
        Утром, едва отворились Златые Врата, я помчался к Иннокентию. Ангел четыр­надцатой категории, как всегда, приветливо улыбался.
        - Ваше превосходительство, - заговорил я (на это мое обращение он хмыкнул, но ничего не сказал), - сами понимаете, я тут человек новый... в деталях не разоб­рался. Возможно, есть какой-то способ ускорить ход моего дела... Я готов прило­жить все усилия... посодействовать насколько смогу... Не знаю, правда, чем, но готов от чистого сердца.
        - Другими словами, - перебил меня Иннокентий, - вы предлагаете мне взятку?
        Собственно, так оно и было, но я слегка струсил.
        - Ну... не совсем. Я, например, могу писать - сочинял для студенческого театра... Могу рисовать - и довольно неплохо... Я грамотный сантехник, опрокинутые систе­мы, то да се... Да много еще чего...
        - Почтеннейший Владимир Викторович... Святая простота. Если нам потребует­ся вдруг сочинить пьесу, здесь нет нужды звать сантехника, пусть даже самого гра­мотного - к нашим услугам Шекспир и Мольер. Что-то нарисовать могут Рембрандт и Веласкес - за ними, как вы понимаете, тоже далеко идти не придется... Од­нако, я оценил ваше несколько... ммм... наивное предложение. Весьма трогательно. Но увы - помочь ничем не могу.
        - Да я там околею от холода за этими воротами! Вашего постановления, говорят, но сто лет приходится ждатъ!
        Он даже брови поднял от удивления.
        - Владимир Викторович! Да кто же вам обещал, что будет легко? Нет, нет, сту­пайте, вы меня огорчаете такими разговорами!
        И потянулась волынка. Каждую ночь Небесное Воинство выставляло меня за ог­раду, и для начала я подхватил мерзейший насморк, который из жидкой формы быст­ро перешел в какую-то твердокаменную, а еще недели через полторы я закашлял. К концу августа в моих духовных легких хрипело и квакало так, что я едва говорил, да и ноги переставлял с трудом. Бородатый Митрич и впрямь оказался пророком - холод за райскими стенами медленно, но верно превращался в лютый мороз, и передо мной явственно обозначилась перспектива загнуться по второму заходу.
        Но тут моя загробная судьба выкинула очередное коленце. Дело было первого сентября, я сидел у ограды сектора и грел на солнышке свою бессмертную сущность - оз­ноб и кашель не отпускали меня теперь ни днем, ни ночью. И вдруг я обратил внима­ние, что на стене, где обычно знаменами реяли красные плащи Небесного Воинства - они гам бродят, как тень отца Гамлета в известном фильме Козинцева, - никого нет. Пусто, разбрелась куда-то райская гвардия. Я не стал долго думать. Стена сплошь покрыта барельефами - фигурки каких-то святых в полукруглых нишах так что да­же для такого полуживого доходяги, как я, сложности никакой. В один миг я уже был на другой стороне, тем более, что оттуда забор намного ниже.
        Подробностей я разобрать не успел, уж очень торопился, потому что знал - времени у меня едва ли минута. Померещилось или нет, но вроде там побольше зелени и публика одета поразнообразней. Давясь кашлем, я дико озирался, высматривая какое-нибудь знакомое лицо, и неожиданно чуть не прямо перед собой увидел Высоцкого. Великий бард с какими-то людьми сидел за столиком с закусками прямо на улице, под тентом. Помню, была на нем черная водолазка, джинсы, и взглянул он на меня с веселым любопытством - что это за бомж в балахоне тут разбегался?
        Я понял, что ждать больше нечего, бухнулся на колени у этого столика и загово­рил, мараясь пересилить кашель:
        Владимир Семепыч, ради Бога, помогите, на вас вся надежда. Я Володя Си­нельников, из Москвы, земляк ваш, попал в эту хиву без документов, и они меня теперь каждую ночь за ворота выбрасывают, а колотун страшнейший, совсем мне ха­на настает. Владимир Семеныч, дорогой, если будет случай, не сочтите за труд, замолвите словечко...
        И тут за спиной, слышу - шелест и ангельское дуновение. Я и оглядываться не стал, а вцепился в стол обеими руками, как только мог.
        ...попросите, вас-то послушают, век буду молить...
        - ...Синельников моя фамилия... уж как-нибудь...
        Стола, я думаю, эта братия поначалу вовсе не заметила, и метров десять волокла меня вместе с ним. В рожу мне посылались салаты, плеснуло чем-то горячим, навер­ное, кофе, на один глаз я временно ослеп, а вторым еще успел увидеть, что Высоцкий стоит и с изумлением смотрит нам вслед. Дальше мне врезали но рукам, стол улетел, и мы понеслись - но уже не к Вратам, а к неизвестному красивому дому, затем внутрь, и ходами-переходами, через лестницы, коридоры, казематы - пока не очутились в сравнительно небольшой комнатушке со сводчатым потолком, где из обстановки при­сутствовал только громадный стол па когтистых лапах. Меня шваркнули на пол, как мокрую тряпку, а из-за стола поднялся еще один Небесный Воин.
        Он был такой же раскрасавец, как и все эти крылатые добры молодцы, по явно постарше, а кроме того - выше, да и пошире в плечах; вообще весь какой-то огром­ный и массивный. Ни алого плаща, ни крыльев, весь в белом, и не кольчуга была на нем, а золотой панцирь в узорах, и все это, до последней пряжки с львиной головой, сияло и сверкало так, что блеск, по выражению классика, выедал глаза. Тут-то до ме­ня и дошло, что передо мной архангел Михаил собственной персоной. Взор его был ужасен, а голос подобен грому.
        - Червь! - начал он, и я увидел, что лицо у него дрожит. Вы, рабское отродье, почему, как вы можете не ценить милости господней... созданные по образу и подо­бию... не могу постигнуть глубины мерзости вашей!
        Я кашлял минут, наверное, пять, не меньше. Следовало бы встать, но силы у ме­ня кончились, и пришлось оставаться на полу как раз в положении тот сына, кото­рого в Третьяковской галерее убивает Иван Грозный. Умом я понимал, что стоит ан­гельскому атаману щелкнуть пальцами, и моей души на понюх останется, yо уж не знаю отчего, но вдруг сделалось мне не страшно, а невыносимо тошн и против­но от всего этого цирка. Я докашлял и сказал так:
        - Ты бы, дядя, потрясся от холода одну ночь там, за воротам и, так быстро бы про­пала охота орать.
        В ответ он шагнул ко мне с такими глазами, что я решил: все, кранты. Будь здоров, Володя, страдал ты от своей глупости на этом свете, она же тебя и на том погубила.
        Но где-то в полушаге от меня Михаил внезапно остановился и затрясся пуще прежнего, сжав кулаки и закрыв глаза; лицо он запрокинул, и я машинально отме­тил, что шея у него толще головы; архангел что-то быстро-быстро шептал, и можно было разобрать слова^-^ «Гордыня, гордыня, гордыня, гордыня...», и потом так же то­ропливо: «Грех, грех, грех, грех...»
        Немного успокоившись таким странным образом, он открыл глаза, глянул вниз и обнаружил, что я все еще самым бессовестным образом валяюсь у него под нога­ми. Тогда он взревел так, что прежние вопли просто в счет не шли:
        - Воооооон!
        Ну, тут, ясное дело, шелест, дуновение, и белоперые ухари потащили меня на вы­ход. Уж не знаю, специально или нет, но на обратном пути они шибали мной обо все встречные углы и косяки, и большинство дверей открыли моей головой, от чего из Райских Врат я вылетел в состоянии глубокой контузии и думал, что хуже не быва­ет. Сильно, однако, ошибался.
        Русский человек многое может выдержать, но на следующее утро я еле переполз через Небесный порог, на четвереньках добрался до столба в двух шагах от входа, где с утра приятно так припекаег, и там остался сидеть. Пропала у меня охота куда- то ходить и добиваться справедливости. Все во мне ныло, как один больной зуб, пол­лица занимал исполинский синяк, а вместо двух глаз было полтора.
        И вдруг подлетает ко мне маленький такой ангелок с крылышками, как у цып­ленка, и цыплячьим же голосом объявляет, что регистратор Иннокентий сей же час требует меня к себе. Доигрался, подумал я, потом разлепил губы и с трудом ответил:
        - Я бы рад, старик, да вот беда - идти не могу.
        Но это его не смутило.
        - Не беспокойтесь, - говорит, - мы вас вмиг доставим.
        Подлетели еще два таких же, и действительно, через пять секунд я уже сидел на стуле напротив моего старого знакомого четырнадцатой категории. Как всегда, Ин­нокентий сиял, будто начищенный пятак.
        - Ну-с, драгоценнейший мой Владимир Викторович, сегодня у меня есть чем вас порадовать. Постановление, правда, еще не пришло, но Синклит счел возможным учесть некоторые ваши обстоятельства... У вас, как я посмотрю, нашлись заступники - и даже лукаво погрозил мне пальцем - ну, дескать, вы у нас и проказник!
        Перво-наперво, у меня появилось жилье. Впритык к наружной Райской Стене, рядом, кстати, с конторой самого Иннокентия, находится не то склад, не то пакгауз; и нем есть полуподвал, и в этом полуподвале мне отъели комнатку, небольшую, мет­ров десять, зато с отдельным входом. Там было крошечное оконце, выходящее все на ту же стену (в него можно было видеть босые ноги и сандалии проходящего народа), а также стоял топчан, застеленный овчиной. На Земле я бы царским хоромам так не обрадовался, как этой каменной норе - но этим дело не кончилось.
        Меня определили на работу - в штат обслуживания одного довольно продвину­того по здешним меркам типа. В раю неукоснительно соблюдается табель о рангах, н иерархия очень строгая - такие-то привилегии у пророков классов низших и выс­ших, то-то и то-то положено угодникам таких-то категорий, отдельные нрава у бла­женных, и только попробуй перепутать! Мой клиент как раз и числился блаженным, с очень хорошими, как говорили, перспективами - лет через пятьсот мог запросто перейти в разряд угодников. Имен у него была целая гроздь - он и Алехандро, и Гонсалес, и Рамон, и еще не знаю кто, я для краткости называл его дон Педро. Родом он из Лимы, где жил при церкви, и там, во время выноса на празднике статуи какого-то святого, его в толчее случайно задавили. В раю по такому случаю он получил очень теплое местечко, включавшее, в частности, отдельный садик для молитв.
        Фокус в том, что молельные настроения нашего дона Педро были каким-то таинственным образом связаны с погодой и атмосферными явлениями вообще. На закате его обуревали сомнения, и он молил о вразумлении, ночью одолевали соблазны, и он бил поклоны, на заре он буйно славил веру и всячески ликовал, днем, слава Бо­гу, в основном спал. В этот же список входили всевозможные ненастья, грозы, лив­ни, затмения, туманы и так далее.
        Так вот, устроение всех этих явлений природы было возложено на одного ангела и трех человек, в том числе и меня - в роли техника-осветителя-громовещателя-поливальщика. Вторым техником был Пип - совсем еще мальчишка, слабоумный ду­рачок, он все время знай себе посмеивался и потирал руки, а главным режиссером - толстобрюхий усач Вернер из Дюссельдорфа. Порядок был такой: сначала ангел-хранитель выяснял у дона Педро, какое у него в данный час настроение, потом отдавал приказ Вернеру, и мы принимались ворочать светилами и гонять облака. Обо­рудование, надо сказать, очень громоздкое и тяжелое, первое время я откровенно выбивался из сил, да и потом выматывался на всю катушку. Но и тут Бог моей по­гибели не допустил, потому что на этой работе нам полагался нектар - пол-литра в сутки па всех троих. Гениально прав оказался пророк Митрич - вещь это и впрямь необыкновенная. Через два дня у меня прошел кашель, через четыре - зажили все ушибы, и я стал молодцом хоть куда.
        К хорошему привыкаешь быстро. Без нектара, думаю, мы не протянули бы и дня - дон Педро, пробиваясь к вожделенному угодничеству, колотился на своих бдениях все исступленнее и исступленнее - даже и с нектарной подпиткой мы во время редких перерывов валились с ног. Скоро стало ясно, что при такой нагрузке и постоянном недосыпе норма в пол-литра - это катастрофически мало. Что обидно, самому Педро вся эта кутерьма ровно ничего не стоила - у него-то нектара было хоть залейся. Ангел-хранитель ходил за ним с целым жбаном - протянул руку, оп­рокинул стакан, и опять бейся в экстазе и завывай, сколько хочешь.
        И вот однажды, когда мы присели перевести дух у наших труб и кабелей, я сказал:
        - Слушай, Вернер, давай попробуем с этим Педро договориться по-людски - пусть нам хоть литр отольет. Ему ущерба никакого, только выгода - мы же вокруг него резвей запрыгаем со всякими ураганами.
        Пип захихикал и потер руки, а Вернер посмотрел на меня с некоторой оторопыо.
        - Володя, позволь тебе напомнить, что нам этого не положено
        - А ноги здесь протянуть нам положено? Давай поговорим, что мы теряем?
        Вернер на несколько секунд скорбно опустил веки.
        - Володя, ты должен понять, что здесь осуществляется воля Божья, из которой происходит закон и порядок. Ты прилетел сюда из России, где хаос и беспорядок, и от этого происходит безобразие. Здесь нет хаоса и беспорядка, поэтому нет безобразия. Если каждый начнет устанавливать собственные законы, это будет иметь очень плохой конец.
        Что ж, действительно, что это я лезу со своим уставом в чужой монастырь. Но тут мне пришла в голову еще одна мысль.
        - Так давай не будем ничего просить, а просто расскажем, как мы тут карячимся, он ведь ничего об этом не знает. Мол, старик, как насчет христианского милосердия?
        - Он все очень хорошо знает, - возразил Вернер. - Если бы ты прислушался к его словам, то заметил бы, что он молится и о нашем благополучии.
        У меня прямо нижняя челюсть отвалилась.
        - Чего же молиться? Пригласи к столу и налей всем по стопке - от дохните, ребята.
        Пип снова захихикал и потер руки, а у Вернера если и не глаза, то брови точно полезли на лоб, но он справился с собой и, прежде чем открыть рот, вновь сделал многозначительную паузу.
        - Володя, давайте прекратим этот разговор. Хочу предупредить, что такие разго­воры очень не нравятся архангелу Михаилу.
        Вот это да. От эт их его слов у меня спина похолодела.
        - Вернер, а откуда архангел Михаил узнает- про наши разговоры?
        - Он узнает об этом из моего доклада, - отвечал Вернер.
        Если бы я не сидел, я бы точно упал.
        - Вернер, так ты что же, стучишь на нас этому громобою? Мы тут вместе с тобой псе это таскаем, пьем нектар из одной баклаги, а потом ты бежишь и доносишь на своих товарищей?
        - Я лояльный и законопослушный житель, - с гордостью заявил Вернер. - Я ис­полняю возложенные на меня обязанности, и так образуется порядок. И ты, Володя, должен стать лояльным и законопослушным жителем. Если же ты станешь нарушать правила, то и через тысячу лет будешь носить этот шланг и ругать свою судьбу.
        Пип, естественно, потер руки и захихикал. В это время наш подопечный опять грохнулся на песок, воздел руки к небу, и нам пришлось прервать беседу. Но я ос­тался в совершенно обалделом состоянии.
        Действительно, в конце концов, плевать на нектар, перебьемся - жили без него и проживем. Но если этот готический моралист нрав - а похоже, так оно и есть - то веселенькая меня ждет перспектива! Пусть даже не тысячу, пусть хотя бы триста лет без сна и отдыха скакать вокруг бесноватого Педро? Весь запал у меня прошел, руки опустились, и обуяла страшнейшая тоска. Во время следующего перерыва я не утерпел и снова спросил Вернера - правда, без всякой надежды:
        - Вернер, ладно, допустим, все это правильно, но просто так, по-человечески, ты меня понимаешь?
        Но упертого немца было не своротить.
        - Володя, я понимаю все, кроме одного - как ты получил эту работу?
        Вскоре в наших трудах наступил перерыв. Дон Педро то ли перебрал нектара, то ли не рассчитал силы, но только скрутил его припадок с судорогой, а после он ради­кально и, видимо, надолго отключился. Его унесли, ангел-хранитель сокрушенно покачал головой и до особого распоряжения распустил нас по домам.
        Я доплелся до своей конуры и уснул мертвым сном. Как сказал поэт, «странное готовилось ему пробуждение».
        Что-то было не так. Я заворочался, замычал, и, наконец, открыл глаза. Комната менялась с поразительной быстротой. Потолок уплыл вверх и выгнулся сводом, словно в той камере у Михаила; за потолком вытянулось и окно, сделавшись стрель­чатым, да еще отрастив колонну посередине, и в него заглянули звезды - значит, была ночь - а стены раздвинулись, прибавив, наверное, метров тридцать площади.
        Я сразу сообразил, что эти перемены не к добру. Точно. Вошли сразу два ангела, и с ними еще какой-то субъект - возраста загадочного, лысый, бородка клинышком, в белой рясе, и весь просто светится от счастья.
        - Оставьте это помещение, - с порога объявил мне один из ангелов. - Теперь здесь будет жить брат Диего.
        У меня во рту пересохло.
        - А со мной как? Куда?
        - На этот счет распоряжений не поступало, - ответил ангел ледяным тоном.
        Я все никак не мог поверить.
        - Подождите, так нельзя, у меня работа, как же я буду...
        - Вы временно освобождены от ваших обязанностей. Поторопитесь.
        Мне стало дурно. Что же, опять на мороз? Тут не без скотины Вернера... Я бро­сился к лысому.
        - Слушай, брат Диего, это моя комната, получается, ты меня на улицу выставля­ешь. Тут понимаешь как, они меня сейчас же за воро га выкинут, закон здесь такой, а там стужа страшнейшая, зима уже, я там не протяну. Слушай, брат, попроси, а? Пусть мне тут хоть раскладушку поставят, или, уж Бог с ней, одеяло на полу посте­лют, я парень спокойный, уживемся, я все делать буду, выручай, брат...
        Диего засиял еще более умильной улыбкой и заговорил нараспев:
        - Сочувствую, брат, горестям твоим, но возрадуйся тому, что можешь пострадать во имя веры нашей святой, и не ропщи, а молись, молись, и увидишь, что милосер­дие господне безгранично.
        Я, на свою беду, начал озверевать:
        - Оставь Его милосердие, у своего спроси! Что же ты, сволочь, человека в отк­рытый космос замерзать выгоняешь?
        Он опять мне улыбнулся улыбкой слегка утомленного олимпийского медведя и повернулся к ангелам:
        - Время молитвы...
        Стало ясно, что меня замечать он больше не желает. И я не выдержал. Знаю, что был неправ. Знаю, что так нельзя. Но нагорело на душе. Тут и Иннокентий, и Миха­ил, и эта паскуда Вернер... короче, развернул я этого преподобного обратно к себе, и что было сил заехал по улыбчивой его морде. Не пожалев руки. С чувством и пере­носом центра тяжести.
        И складно так вышло. Сандалии его, помню, остались стоять на полу, а сам он воспарил, перелетел через мой топчан и там приземлился с кошачьим мявом.
        Что было дальше, представить нетрудно. Шелест, ангельское дуновение, и пожа­ловало Небесное Воинство. Тут уж они взялись за дело по-серьезному. Во первых строках они вышвырнули меня на улицу. Дверь, как вы, может быть, помните, была прямо против райской стены, чуть не в трех метрах, а силища у них кошмарная, так что хрястнулся я - не приведи Боже, и по стене этой не то что сполз, а просто-таки стек. Дух из меня вышибло начисто - воздух со свистом выходит и выходит, а вдох­нуть не могу. Они подоспели, подняли, и один двинул куда-то под ребра, а второй - но спине и, по-моему, обеими руками сразу. На этом мои связные воспоминания кон­чаются, и дальше все как-то смутно. Вроде бы меня традиционным маршрутом проволокли до ворот, и после хорошего пинка я провалился в облака, не взвидя света.
        Когда пришел в себя, не знаю, но очнулся уже простуженный, и начались вели­кие муки - раздирает кашель, а кашлять-то и нельзя, потому что болью везде отда­ст нестерпимой. Знатно они меня приложили. Если у человеческой души есть реб­ра, то пару они мне точно сломали, и с ногой, в тазобедренном суставе, тоже непри­ятность вышла - и по сию пору носок наружу не разворачивается. Остальное, прав­да, потом поджило.
        Отлеживался я не меньше месяца, и как почувствовал, что могу ходить, так из берлоги своей облачной вылез, и как был, полуживой, побрел подальше от Райских Врат куда глаза глядят, по космическим высям.
        Планы у меня были самые неопределенные. Предполагал я, если еще в солнечной системе нахожусь, дойти до Меркурия - из школьного курса астрономии я помнил, что жара там несусветная и, значит, можно согреться. Позже мне пришло в голову, что есть еще Венера - там как будто бы тоже тепло, а климат получше, чем на Мер­курии. Да если на то пошло, думал я, и на Землю можно завернуть, скажем, на Гаваи, подучить английский, авось подвернется что-нибудь, поработаю призраком...
        Беда только в том, что где искать эти Венеры и Меркурии, у меня не было ни ма­лейшего представления. Шагал я наобум за каким-то светилом, а Солнце это, или нет, спросить было не у кого. Проносились кометы и астероиды, вдали плыли раз­ноцветные галактики... красиво, но непонятно. Я шел, надрывался кашлем и думал о разных разностях.
        Все-таки это свинство, что на Земле нас никто не предупреждает о порядках в раю. Сплоховал я, что и говорить. Не потянул духовного совершенствования. С дру­гой стороны, если меня опять занесет нелегкая в те края, то я мог бы теперь для вновь прибывших читать лекции на тему «Рай, его опасности и стукачи». Правда, скорее всего лектора вместе со слушателями выгонят на холод, да еще побьют вдобавок. Да и сами слушатели, как только сообразят, в какие неприятности я их втра­вил, тоже, пожалуй, устроят мне «темную». Тьфу ты, получалось, что так ли, эдак ли, но меня все равно отлупят. Да, напило на меня страха Небесное Воинство.
        И гак, я рассекал пространства, в голову мне, как видите, лезла всякая чепуха, и вот как-то однажды, слева от моего сомнительного маршрута я увидел далекое зарево похожее на красную мохнатую шапку. Бешеной собаке сто верст не крюк, спе­шить вроде некуда, почему бы не взглянуть поближе?
        Зарево стояло над громадной железной стеной - черной, с вмятинами, потеками и заклепками, как на Крымском мосту, и была это стена теплой! Меня затрясло, я прислонился, прижался, распластался, и так застыл, не веря счастью, - даже глаза закрыл.
        А как открыл - вижу, прямо передо мной - здоровенный рыжий черт, с рогами, хвостом, все как положено - и хохочет.
        - Володя, - говорит, - какая встреча!
        Ну не везет, да и только! Ну, чтобы ему еще через полчаса появиться? От такой несправедливости мне стало обидно до слез, но в раю меня уму-разуму уже научили.
        - Дядь, ты не трогай меня, - сказал я как можно вежливей. - Я малость погре­юсь, и сам уйду, ладно?
        Но не тут-то было. Черт даже удивился.
        - Вов, ты что, сдурел? Пошли со мной!
        Делать нечего, пришлось идти. Что я против него один, с голыми руками, да едва дышу?
        По дороге он страшно веселился и трепал меня по плечу:
        - Володь, да ты не узнаешь меня! Это же я тебя подзуживал за Нинкой Семеренковой подглядывать!
        Застрелите, если я помню, что за Нинка, но чем кончаются споры в этих краях, мне уже было доподлинно известно, и я смирно кивал:
        - Премного благодарен, а если что было не так, извините великодушно.
        Он только строил рожи и качал головой:
        - Да, брат, я смотрю, ты здорово переменился - ишь как заговорил!
        Здесь тоже есть ворота - узорные, литые, очень красивые; мы их проскочили, и дальше я понесся над адскими просторами, как кузнец Вакула в Петербург. Рас­смотреть успел немного - все громадные, еле глаз хватает, площади со статуями, вдалеке - мрачноватые дворцы с колоннами, людей не видно, но и заборов, кстати, ни одного. Влетели мы в какое-то мраморное жерло и припустили по широченным тоннелям, все глубже, глубже и вот, наконец, очутились в зале, размеров тоже цик­лопических и тоже с колоннами. Тут на возвышении стоял черный готический трон, и чуть подальше - длинный стол, на котором была расстелена вроде бы карта, и над ней склонились несколько человек в длинных, до пола, парчовых одеяниях. Лиц не разобрать, но и так видно, что авторитеты.
        Черт, который меня притащил, заорал во всю глотку:
        - Глядите, кто у меня тут есть!
        От компании у стола отделился один и подошел к нам. Я только взглянул, сразу понял, кто это - тут подсказки не нужно, не ошибетесь - сам Вельзевул, Владыка Ада. Был он роста высокого, на плечах - этот складчатый плащ, прихваченный пряжкой с тусклым камнем и, как где-то сказано, «ликом темен и прекрасен». Вер­но. Смугл до чрезвычайности, а лицо узкое и длинное, будто нож.
        Руки у меня свесились, как у старого орангутанга, и весь я окостенел от страха. Ес­ли в раю порядки такие строгие, то что же здесь? Без разговоров на сковородку? Еще почему-то я ожидал, что, посмотрев па меня, он непременно рассмеется сатанинским смехом, потому что вид у меня после всех приключений был, мягко выражаясь, при­чудливый.
        Однако ничего этого не произошло. Вельзевул довольно долго разглядывал ме­ня, потом сказал:
        - Да, его хорошо отделали. - Затем чуть отвернулся в сторону и приказал: - Дайте парню стул, он сейчас упадет. И налейте чего-нибудь, он чуть живой.
        Тотчас же меня посадили на табуретку и сунули в руки стакан - по-моему, с коньяком. Я настолько оторопел, что сел и выпил. Прожгло, я вам доложу, наск­возь - но дышать стало легче. Вельзевул надвинулся на меня, как черная скала.
        - Ну, Володя, что же ты из рая ушел?
        - Выгнали. Я одному их хитровану по морде засветил.
        - И ты не попросился обратно? Не валялся в ногах у Михаила?
        Я помотал головой, как усталая лошадь.
        - Не могу я там. Воля ваша, делайте, что хотите.
        Вельзевул посмотрел на меня еще некоторое время и негромко скомандовал:
        - Герду ко мне сюда.
        В ту же секунду перед нами явилась девица сногсшибательного обличья. Здоро­ва, ноги от шеи - натуральный циркуль, вся в черных кожах, как американский бай­кер, сплошь бахрома, бляхи, цепи, типы и еще не знаю что, каблуки такие, что даже со стороны смотреть страшно, на голове - взрыв сверхновой, а размалевана!.. Вок­руг глаз - синие треугольники с зеленой каймой, в ноздрях пламя - слов нет, и при атом жует, кикимора, жвачку. Но Вельзевул и бровью не повел.
        - Что па семнадцатом? Течет?
        - Течет, - с приятной хрипотцой отозвалась девица.
        - А Моуди?
        - Моуди? - она пожала плечами. - Моуди - отрезанный ломоть.
        Вельзевул вдруг впал в необычайное раздражение.
        - Гнать его в три шеи! - взревел он. - Все, лопнуло мое терпение, оно у меня не ангельское! И пусть эга скотина па глаза мне не показывается!
        Вельзевул повернулся ко мне.
        - Вот, человек к нам пришел... Володя, пойдешь ко мне в сантехники?
        Я встал, и табурет за моей спиной с грохотом опрокинулся.
        - Ва... Ваше величество, я без документов...
        Тут-то, наконец, он и проделал то, чего я так долго ждал, - расхохотался громо­вым сатанинским смехом. Такие вышли раскаты, что мое почтение, следом, естест­венно, засмеялся тот черт, на котором я, можно сказать, приехал, за ним - Герда и все остальные, и я сам не удержался и улыбнулся.
        Вельзевул даже слезинку с глаза смахнул:
        - Ну, Володя, насмешил... На кой хрен здесь документа, тебя последний черт у салотопки в лицо знает... Короче, так: есть у нас тут семнадцатый участок - закол­дованный, что ли, кто там разберет - надо его привести в порядок. Ты когда-то в своем деле понимал. Справишься - сделаешь карьеру. Так что постарайся. Это Гер­да - генеральный инспектор Котлонадзора. Она тебе все покажет, объяснит... Да, Герда, жилье ему какое-нибудь определи... Давайте, молодежь, я на вас надеюсь.
        Вельзевул вернулся к столу и карте, а Герда, окинув меня меланхолическим, как показалось, взглядом - пойми-ка чего за этой боевой раскраской - не пе­реставая жевать, пробурчала: «Пошли, чего там...»; мы куда-то провалились, и опять понеслись по тоннелям и коридорам неведомо куда. Держала меня эта расписная ведьма так неудачно, что кроме ее окованного серебром сапога я тол­ком ничего и не видел.
        Но вот прилетели. Здоровенная бойлерная, все как положено - котлы, трубы, приборы. Зеленобровая Герда молчала, но по-прежнему смотрела на меня скепти­чески. Я поскреб в затылке и вздохнул.
        Герда, давай сразу выясним отношения. Самый Главный там сказал про карь­еру, так вот ты знай - мне карьеры не нужно. Как все есть, так все пускай и остает­ся. И вообще, я в Москве один из самых тихих, понято?
        Герда уставилась куда-то вбок.
        - Ты, значит, из Москвы.
        - Ну да. А ты что, москвичей недолюбливаешь?
        Она снова призадумалась и неожиданно изрекла:
        - Ты ничего, симпатичный.
        На это я уже не знал, что ответить, и потребовал у нее схему. Схема нашлась, но составлял ее, судя по всему, еще Юлий Цезарь на свином пергаменте, и потом римс­кие легионы десять тысяч лет ходили но ней в римских сандалиях - пятно на пят­не и дьгра па дыре. Понять ничего нельзя, пришлось разбираться гак.
        Разобрались.
        Черт-те что, - подвел я итог. - Значит, так. Эту магистраль мы перекрываем и срезаем. Сварка у вас тут есть?
        У нас все есть, - с мрачной гордостью отозвалась Герда.
        - Чудесно. Муфты эти на пеньке выбрасываем и везде ставим шарово-конусные соединения. И задвижки шаровые - можно сделать?
        - Можно.
        - Какие?
        - Любые.
        Постой, постой. И инструмент тоже любой?
        Герда только хмыкнула. Я даже замер, ослепленный открывшимися перспективами.
        - Тогда так... Задвижки «Бугатти», полнопроходные, со встроенными фильтра­ми. Перфоратор «ДеВалт», «болгарку» «крессовскую», трехпозиционную, плюс полный набор «Хилти» Манометры - «Толедо». Этот стояк заменяем на медный, с компрессионным переходником, а вот отсюда врезаем резервную магистраль. Дав­ление дадим сначала в основную, затем в резервную и здесь вот стравим. Все дела.
        - И ты все это можешь сделать? - недоверчиво спросила Герда.
        - С инструментом и поддержкой - вполне.
        - Если ты самый тихий, - полюбопытствовала она, - какие же в Москве бойкие?
        Итак, мы с Гердой и полдюжиной подсобных чертей принялись гнуть и варить тру­бы, нарезать резьбу и долбить стены. Дела пошли нормально, к вечеру второго дня да­ли давление, опрессовали, и семнадцатый участок утратил весь свой гнилой и подте­кающий романтизм. Прилетел даже Вельзевул, похлопал меня по плечу и сказал:
        - Ну что же, Володя, замечательно, по такому случаю ты повышен сразу на два звания и получаешь чин инспектора. Герда, продолжайте, продолжайте в том же духе, сколько нам мучаться с этой рухлядью, переходите на двадцать шестой, и вперед...
        И умчался. Герда, черта и я отметили это дело с достойным перебором, и даль­ше мое загробное существование потекло стандартным порядком. Кашель понем­ногу отпускал, поселили меня во вполне приличной хибаре, Герда притащила це­лую кипу каталогов с мебелью и одеждой и сонно предложила выбрать что угод­но, поскольку всего навалом, а публике глубоко плевать, как я выгляжу. Мы кру­шили кирпич, тянули магистрали, наворачивали вентиля, ломали головы над ста­рой схемой и рисовали новую, а в остальное время бродили по здешним этажам, подкрепляли силы спиртным и ужасно резались в покер со всеми чертями и таки­ми же, как мы, наемниками.
        Герда вела себя все загадочней и загадочней. Как-то с пьяных глаз я выразил со­жаление, что не могу увидеть ее лица и волос и натуральном виде, после чего зако­номерно ожидал получить по морде разводным ключом. Но вместо этого моя на­чальная долговязина вдруг отмылась и явилась в довольно милых косичках на школьный манер. Открылось, что это весьма юное создание, вовсе не лишенное привлекательности. Я зааплодировал и заявил, что в таком формате руководство мне правится намного больше. Герда странно покивала и, по своему обыкновению, склонив голову на плечо, уставилась куда-то в угол слева от себя. В результате этих преобразований она вдруг начала ревностно следить за гем, чтобы я много не пил.
        И вот как-то однажды мы сидели в колодце на пятьдесят втором участке на про­тивных ржавых скобах из гнутой арматуры, в руках у нас была все та же драпая схе­ма, и ругались мы нехорошими словами, потому что ничего не могли понять.
        - Так, подожди, - говорил я. - Вот наши заглушки - тут и туг, все правильно; вот, по идее, вентиль, хорошо, а куда же тогда делась магистраль? Куда, интересно, мы давление дали?
        Герда, пребывая в неизменном полусонном состоянии, смотрела почему-то не на схему, а на меня и, как всегда, уронив голову влево, наматывала волосы на палец.
        - Не знаю, - протянула она. - Может, они так вентиляцию обозначили?
        И в этот самый момент перед нами выскочил черт, и объявил, что Главный тре­бует меня сей же час к себе. Я никакого подвоха не ожидал, сказал: «Ладно, чертила, давай копыто», зато Герда вдруг встрепенулась и взглянула с тревогой, и тогда я то­же насторожился, и с этим беспокойным чувством, держась за чертову ногу, влетел все в тот же парадный зал, и там действительно увидел такое, что без всяких инос­казаний остолбенел от страха.
        Из кого хочешь цикорий посыплется. Посреди зала стоял самолично ангел че­тырнадцатой категории Иннокентий со своей громадной книгой под мышкой и улы­бался вечной сладкой улыбкой.
        Вот, Володя, - с усмешкой произнес Его Величество Вельзевул - он устроил­ся тут же, небрежно привалясь плечом к собственному трону, - к тебе гости. Давай, Иннокентий, расскажи, с чем пожаловал.
        Иннокентий приосанился и открыл книгу.
        - Дорогой Владимир Викторович, - почти торжественно заговорил он. - Приш­ли ваши документы. Согласно постановлению, вы являетесь угодником четвертого разряда со всеми полагающимися правами и привилегиями. Поздравляю от души, поздравляю. Готов препроводить вас немедленно.
        Едва миновал первый шок, я бочком, бочком, начал продвигаться ближе к Вель­зевулу, и в конце концов оказался рядом, причем по какой-то причине уже стоя на карачках. Немного приподнявшись, я уткнулся ему в бедро и прохрипел:
        - Ваше Величество, что хотите, все исполню, отслужу, только не отдавайте меня...
        В ответ он положил мне руку на голову, а рука у него горячая, без малого утюг, но мне сразу стало легче - и сказал едва слышно: «Не трусь и не трясись так», затем перевел взгляд на Иннокентия:
        - Видишь ли, Иннокентий, тут человек мне говорит, что не хочет он с тобой идти. Боюсь, в этот раз не выйдет у тебя ничего
        Иннокентий от негодования даже весь вытянулся.
        - Как же так, Владимир Викторович? Вы что же, отвергаете благодать небесную? Отвергаете рай? Не верю, не верю, подайте голос, под моим покровительством вы можете смело изъявить свою волю!
        Большая злость меня разобрала, но я сдержался. Гонор в этих краях недорого стоит, но и совсем уж ползать на брюхе тоже смысла нет. Я встал и сказал вполне ин­теллигентно:
        - Я вам не собака, господин Иннокентий, чтобы голос подавать, но говорю серь­езно: ни вам, ни вашим сволочам я по доброй вале не дамся.
        Тут Вельзевул захохотал своим дьявольским смехом, и потом очень ласково об­ратился к Иннокентию:
        - Ну признайся, Кеш, обосрался... - и махнул мне. - Володя, все, иди, работай... Кеша, глупышка-дурашка, как же Он там тебя еще держит?
        И что там было дальше, я уже не слышал, потому что черти унесли меня прочь.
        Я завернул домой, достал из буфета флягу, хлебнул как следует и сел на кровать. Руки дрожали, как у эпилептика. Тут вбежала Герда и уставилась на меня безумны­ми глазами.
        - Слушай, чего сейчас было, - проговорил я нетвердым голосом. - Еще бы нем­ного - и загремел. Хорошо, Главный отстоял, а то бы каюк... Представляешь, чуть не обделался от страха. Этот Иннокентий... я-то на ихнюю крутизну насмотрелся...
        Она облегченно вздохнула, на секунду прикрыв глаза, и сказала:
        - Я все знаю, - после чего подошла и отобрала у меня бутылку. - Снимай курт­ку, майку, и разворачивайся ногами вот сюда.
        Герда вытряхнула меня из рабочих шкур, сама тоже вылезла из своих черных кож, и мы уселись на кровати спиной к спине. Спина у нее была почти такая же го­рячая, как рука у Вельзевула.
        - Это что значит? - поинтересовался я.
        - Площадь контакта больше, - туманно пояснила моя начальница. - Знаешь, как воины пожимали руки перед Куликовской битвой? Возле локтя, так что не только
        ладони, но и предплечья соприкасались. Между людьми были другие отноше­ния... Ты о чем думаешь?
        - О Высоцком. Он же там за меня заступился. Боюсь, влетит ему за мои выходки...
        Герда фыркнула, шевельнув лопатками.
        - Твой Высоцкий давно здесь, раньше тебя пришел. Поднимись на девятый уро­вень, да посмотри.
        - Ух ты, - восхитился я. - И что он там делает?
        - Вроде кино какое-то снимает... Бабы всякие бросаются на него, как сумасшед­шие... Кстати, спрашивал про тебя.
        Мы помолчали.
        - Знаешь, Герда, - сказал я, - в тебе что-то есть.
        Она сделала спиной неопределенное движение и ответила почему-то шепотом:
        - Никакая я не Герда... Меня Светлана зовут, я из Свердловска... Ты тоже мне нравишься...
        Мы снова помолчали, и я спросил:
        - А магистраль куда делась?
        - Не знаю.
        Я покачал головой и вздохнул:
        - Ладно, разберемся...
        Июнь 2004 г.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к