Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Лях Андрей / Синельников : " Нечаянные Встречи Синельникова " - читать онлайн

Сохранить .
Нечаянные встречи Синельникова Андрей Лях
        Три рассказа о Синельникове, опубликованные в журнале "Реальность фантастики" №11, 2007
        
        СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК
        Мне самому этот снежный человек ни зачем не нужен. Это все из-за Ленки, или, если хотите, из-за Елены Петровны. Как сказать - вроде бы самая обычная студентка, но вот пройдет, посмотрит - и хоть стой, хоть падай. Глаза, волосы - в общем, я расписывать не мастер, хоть и сам люблю почитать, если хорошо написано, одним словом, не знаю, как там все американские кинозвезды вблизи, но, думаю, до Ленки многим далеко.
        Вот ей-то и понадобился зачем-то снежный человек. Началась история так: зашел к нам в институт один дядька и прочитал лекцию. Он-де гоняется за этим феноменом едва ли не с пеленок, все Памиры облазил, все следы перемерил и однажды даже почти видел. Короче, энтузиаст. У них там экспедиция и все такое прочее.
        И Елена Петровна моя заболела этим делом. Нашла самого снеголова, и всю их компанию, не знаю, чего уж там наговорила - но Аркадий Николаич, так их шефа зовут - обещал летом взять ее в экспедицию.
        Вот беда так беда. Мне это сафари полнейший зарез. Я-то хотел пригласить ее летом на Байкал и там, у диких берегов, коротко обрисовать взгляды некоторых студентов наличную жизнь, и ведь совсем уж было договорились. Нет, черт принес гоминида!
        Я пробовал уговаривать. Мол, красоты Сибири и прочее. Какое там. Ах, Аркадий Николаич, бескорыстно жертвует собой ради идеи, все на свои деньги, никто не поддерживает, у человека в жизни цель и т.д. Ого, думаю. Плюнул и поехал к нему сам. Тоже наплел всякого бреда, мол, с детства мечтаю, и даже есть своя концепция, а студент-медик в группе необходим.
        Тут все сошло гладко. То ли добровольцев было мало, то ли тупость моя подействовала, но через полчаса мы с ним уже обсуждали походную аптечку и сублимированное мясо.
        Потом много чего было, но в конце концов я очутился на Тянь-Шане, возле Санговара, всего нас одиннадцать человек вместе с Аркадием. Разбили два лагеря, снежный и простой. Горы я описывать не стану - было там два ущелья, скалы, снег и речушка без названия.
        Первым делом взяли лопаты и пошли рыхлить контрольно-следовые по- лосы - как на границе. Взрыхлили две, уже к вечеру, устали, зато снежный человек мог теперь спокойно приходить.
        А когда вернулись в лагерь, стали ставить палатку для Аркадия. Елена, конечно, первая бросилась помогать. Я посмотрел, как они с Аркадием пе редают друг другу молотки и колья и при этом улыбаются, и совсем я пал духом. Похоже, дело швах. Взял мешок с бутербродами и пошел обратно в ущелье, чтобы не видеть этого лагеря; забрался повыше и иду к обрыву - посидеть на камнях и с тоски перекусить. Только подхожу - высовывается откуда-то сбоку волосатая лапа размером с меня самого - цоп! - и поставила обратно. Потом погрозила мне пальцем - а палец как батон колбасы, только мохнатый - и убралась. Так, думаю, принесло, не успели опомниться. Точно. Вылезает и подходит. Ростом выше меня раза в два, если не в три - даже трудно сказать; весь зарос шерстью шоколадного цвета с рыжиной, голова - как пуля. В целом похоже на гориллу.
        - Здравствуйте, - говорю, - вас-то мне и не хватало.
        Он вроде как хмыкнул. Я сел на камень, махнул ему рукой - мол, присаживайся, коли пожаловал, - и открываю свой мешок. Он присел - ей-богу, сидя выше, чем я стоя - прямо на снег. Я ему говорю - чудила, простудишься - он тоже рукой махнул - дескать, ни фига. Ну, как хочешь. Достал я бутерброды, дал ему, сидим, едим. Я-то жую, а он только в свой чемодан закинул, и привет. Что ему один бутерброд. Вот, заглотал, пошевелил бровями, наклоняется ко мне и вдруг говорит:
        - Я ужасен. В глазах у меня горят злобные огоньки, да такие, что даже нет возможности разобрать какого эти глаза цвета.
        - Знаю, знаю, - говорю я. - Я тоже читал эту статью. Ты ешь. Он говорит:
        - Интересные дела! Что это ты меня не ловишь?
        - Что это мне, - отвечаю, - тебя ловить?
        - А зачем ты сюда ехал?
        Я сначала задумался, а потом с кручины великой возьми ему все и расскажи. Бывает так иногда - ни с того, ни с сего изольешь душу первому встречному непонятно зачем. Снежный человек отнесся к моим приключениям с сочувствием, даже опечалился и засопел.
        - За что же, - спрашивает, - она его любит?
        - Не знаю, - говорю, - наверное, за фанатизм. Есть такие женщины, которых хлебом не корми, только дай им одержимого, и чем чудней, тем лучше. У меня так не получается.
        Словом, расстроился я окончательно, и даже зло взяло - ну что я тут сижу распространяюсь? Гляжу вниз, под обрыв - такая же чушка, может, даже больше, ходит взад-вперед по нашей контрольной полосе.
        - Так, - говорю. - А это еще что такое?
        Снежный человек хрюкнул - когда они смеются, то на хрюканье похоже - и объяснил:
        - Это он следы оставляет, чтобы не обидно было, что зря ехали.
        - Вам бы все дурака валять, - говорю я.
        Пропало у меня настроение разговаривать и со снежным человеком, и с любым другим. Отдал я ему оставшиеся два бутерброда и пошел вниз, в лагерь. Спать. Он за мной.
        - Слушай, - вдруг его идея осенила. - А вдруг ты меня поймаешь? Сразу тебе и почет и уважение - авось это на нее подействует?
        Я прикинул так и сяк и отвечаю:
        - Нет, не получится. Героем-то все равно он будет, торжество идей непризнанного ученого. А я так, слепой исполнитель.
        Он поскреб лапищей затылок и мрачно кивнул.
        - Чтоб, говорит, - черти взяли эту антропологию. Приходи завтра, мы тут посоветуемся, может, что-нибудь придумаем. И почитать чего-нибудь захвати.
        Я сказал, что, мол, спасибо, только мне помочь, видно, никто не сможет, почитать принесу, на прощанье хлопнул его по плечу и пошел. То есть хотел по плечу, а получилось по ноге, но он понял.
        В лагере мне устроили разнос за самовольную отлучку и погнали готовить ужин. И то хорошо.
        Утром пошли смотреть следовую полосу. Там, ясное дело, как дивизия прошла. Что тут началось, боже мой. Все сияют, обнимаются. Ленка Аркадия расцеловала, словно он и есть снежный человек. Следы эти мерили, гипсом заливали и чего только ни делали. Елена даже на меня внимание обратила и говорит с восторгом:
        - Нет, ты представляешь - пятьдесят два сантиметра! Просто не верится! Можно поздравить Аркадия Николаевича.
        - Да, - говорю, - можно. Первый тост за родителей.
        Она фыркнула и ушла. Аркадий издал указ - без разрешения и по одному из лагеря не выходить. Сам принялся наносить следы на карту. А я развернулся, взял восемь банок тушенки, бутылку водки, фотоаппарат, учебник экологии Одума и отправился опять в горы. Пробрался другим путем, смотрю - с гребня мне машут. Подхожу. Вся вчерашняя компания и еще двое прибавились - один такой же громила как и первые, второй поменьше - всего, значит, четверо, я пятый. Открыли банки, разлили водку - что там одна бутылка на пятерых, - но посидели очень хорошо. Они говорят - мы разделяем твою печаль, и сколько можем, окажем содействие. Я расчувствовался и отвечаю - спасибо, ребята, ничего не нужно, мне и этого хватит, четыре года отучился в институте, и за все это время никто вот так, по-человечески, со мной не поговорил. Этот мой старый знакомый отвечает: не дрейфь, мы все устроим. Конечно, добавил тот, что поменьше, идея снежного человека себя изжила, будем реалистами, но раз девушка так любит феномены - это ей организуем. Я сказал: ни боже мой, ничего не надо, мне и так хорошо, я просто рад вашему обществу. Потом мы
сфотографировались на память - снимал тот маленький - а чтобы всем уместиться в кадр, пришлось меня немного подсадить. Свою «Смену» я им оставил в подарок - сказали, что проявят и напечатают сами.
        Доели, допили, короче, в лагерь я попал уже в темноте. Никто со мной слова не сказал, а молча повели к шефу.
        Судили меня очень красиво, при факелах. В глазах у всех горели огоньки. Шеф был прост и суров - ему очень нравится быть простым и суровым. Он не может отвечать за нарушителей дисциплины. Был договор, что после первого замечания из лагеря выставлять? Был. Значит, все; коротко и ясно. И никаких обид. Вид у Аркадия был очень торжественный и какой-то озаренный, словно у хирурга, отсекающего гангренозный орган. По-моему, он произвел на себя очень хорошее впечатление. Даже было жалко, что все так быстро кончилось.
        Утром, перед отправкой, ко мне подошла Елена. Она, конечно, понимала, что каша заварилась из-за нее. Постояла, помолчала, потом спросила:
        - А где твой фотоаппарат?
        Я возьми сдуру и скажи ей всю правду:
        - Подарил снежному человеку.
        В ответ она залепила мне пощечину и убежала.
        Специально откомандированные ребята проводили меня до селения - чтобы гоминиды не украли - и я зашагал по дороге.
        Остаток лета я провел в Москве. Экспедиция вернулась только с тем, что я уже знал, но Елена, однако, была полна решимости снова ехать на следующее лето. Я бы тоже не отказался, но тут так все обернулось, что вряд ли получится.
        Меня сняли прямо с лекции и вызвали к ректору. Вхожу. Там Сидит наш декан, ректор, и еще какой-то, по виду начальник. Ректор спрашивает:
        - Вы писали в Англию?
        - Нет, - говорю, - с чего это мне туда писать?
        - В Королевское общество?
        - Не знаю никакого общества.
        Тут они переглянулись с таким видом, что, мол, ага, все ясно.
        - Прочитайте, - говорит ректор и протягивает какую-то бумагу.
        Там черным по белому очень вежливо предлагается ректору и руководству отпустить такого-то студента - то есть меня - в организованную Лондонским Королевским обществом экспедицию в северную Шотландию - с апреля по сентябрь будущего года. Подписи, печати иностранные и все прочее.
        - Кроме того, вам письмо.
        Подает мне конверт. Вскрываю. Отродясь таких писем не получал - бумага вся блестит, золотое клеймо, вложена пара фотографий, склеенных липкой лентой.
        «Уважаемый Владимир Алексеевич!
        Лондонское Королевское общество естествоиспытателей приглашает Вас принять участие в экспедиции по изучению озера Лох-Несс в Шотландии. Мы надеемся, что Вы не откажетесь применить свой талант экстракоммуникативности с биологическими феноменами, в области, интересующей ученых всего мира.
        Предлагаем Вам прибыть в Лондон в двадцатых числах марта будущего года. Виза будет оформлена немедленно по получении Вашего согласия.
        Дж.М.Блессингтон, секретарь общества.»
        Я отлепил ленту на фотографиях, а сам уже догадываюсь, что там. Так и есть. Наши четыре морды на фоне Тянь-Шаньских снегов. От ребят ни слова, только на обратной стороне синяя печать с вензелями и подписью по-английски: «Производство Ваджанипур Мохаммед Сингх. Катманду».
        После всех бесед с начальством я вернулся на факультет. Там через некоторое время подходит ко мне Елена.
        - Интересно, - говорит. - Ты и впрямь в Англию едешь? Говорят, тебе оттуда какие-то фрагменты фильма ужасов прислали?
        Ну, думаю, мужики, спасибо и за это. Но промолчал. Показываю ей фотографию. Она посмотрела и фыркнула не хуже снежного человека.
        - Я не думала, - говорит, - что твоя вредность может быть такой изощренной.
        Повернулась и пошла по коридору. Я посмотрел ей вслед и только вздохнул - а что увидел, расписывать опять-таки не стану. Надо будет ей в Англии сапоги купить. Интересно, какой у нее размер?
        ЛОХ-НЕССКОЕ ЧУДОВИЩЕ
        Ротор-мерседес образца какого-то бабушкиного года. Я затормозил у крыльца, открыл дверцу - в самом деле, нет дождя! Это, я вам скажу, чудо. Вытащил последнюю сигарету, размял, закурил. Вот дела. На озере неделю штормило, дождь, дороги в воде, все размыло, телефон не работает и, пожалуйста, результат - весь Лохливен и Ивернесс сидят без курева, и королевская экспедиция в том числе.
        Занесла нелегкая. Всё любовь - туда, сюда, теперь вот Шотландия. Пол-1 лета отсидел на камнях, а от Елены другой месяц ни слуху, ни духу. Да что я, в России скал да озер не нашел бы? Нет, надо было от великой любви аж в Англию уехать - заморское чудище ловить.
        Ведь только тут понял, какого дурака свалял. Нельзя от любимой женщины уезжать за идеей к черту на рога, ни к чему хорошему это не ведет. Но как было: приехала в аэропорт, ты, говорит, давай, поцеловала на прощание - не то что в Шотландию, в Антарктиду уедешь. Приехал. Сижу туг вдвоем с Вудстоком у озера, злодейка не пишет.
        Дом огромный - почти замок - с камином и прочими чудесами. Пока не догорела сигарета, спустился к воде, посмотрел самописец - тут у нас один в самой бухте стоит - никаких признаков герпетоактивности - потом поднялся в дом.
        Так, ясное дело, у камина сидит Вудсток - Фарфоровые Зубы, механик, и рядом с ним бутылка шотландского, как выражается, «на черном колене».
        - Ага, - говорит, - а по голосу уже виден уровень виски в бутылке. - Туман. Бывает у вас в Оклахоме такая погода?
        Вудстока так сразу не поймешь, он парень с загибами, фразы лепит задом наперед, а у меня пока с английским не очень, да еще его с пьяных глаз начинает заносить, будто я родом из Оклахомы - у меня-де акцент точь-в-точь.
        Я сел рядом, тоже налил себе - у нас с ним по этой части особо щепетильный джентльменский договор. Пару раз, впрочем, доходили - стакан в рот не лезет.
        - Туман-то, - говорю, - туман, зато дождя нет.
        - Вот что я тебе скажу, - говорит Вудсток. - В этом озере ничего нет. И одновременно есть все. Я имею в виду прошлое. Оно никуда не ушло, оно здесь. Правда, сейчас его нет.
        Понятно, думаю. Вторая бутылка.
        - Хорошо, - вещает Вудсток. - теперь что-то произошло. Не спрашивай меня, что. И вот это прошлое одним своим фрагментом - этим монстром - снова входит в прежние владения! Момент совмещения, ты согласен со мной?
        - Ладно, - отвечаю. - Может, совмещение, а может, и нет, но тебе самое время проветриться. Поедем, пока дождя нет, посмотрим самописцы на том берегу.
        Он сильно сопротивляться не стал, только поворчал, что в Оклахоме-де головы отчаянные, потому что и шторм на озере мог быть «оттуда». Это, мол, рубеж.
        Рубеж не рубеж, а ехать надо. У нас тут есть глиссер с телескопической штангой, тяга зверская. Погрузили свежие рулоны, камеры - такой закон издан, чтобы на озеро без фотоаппаратов не выезжать - посадил Вудстока, поехали.
        Туман страшный, но над водой метра на два видно. Обошли каменную гряду - я думаю, она мне по ночам сниться будет - и вперед.
        Места здесь, слов нет, живописные, все мхом заросло, вода, горы, по берегам всевозможные развалины, музеи, я на этом чахлом Мерседесе все объездил. Край дикий, без всяких чудищ есть на что посмотреть. Если бы не Елена-то.
        Посреди залива заглушил мотор и говорю Вудстоку - валяй, ополоснись. Он ругнулся, но свесился за борт, заплескался. Вода в самый раз для такого дела, а сам полез поправлять ленты - завалились за решетку на дне, а там мокро. Поднимаю голову - что за черт, Вудсток какому-то богу молится - животом поперек планшира, руки перед собой, рот открыл и весь будто оцепенел. Поворачиваюсь - так, дождались.
        Я в эти штуки никогда особенно не верил, думал, ну, на худой конец крокодил какой-нибудь необыкновенный, но что такая лошадь - и представить не мог. Одна башка больше, чем наша лодка, такая же шея, остальное под водой. Правда, что-то крокодилье и впрямь есть.
        Откуда-то взялось немыслимое оживление лингвистических способностей - шиплю Вудстоку страшным шепотом - быстро камеру, Англия-владыка, но ничего не выходит, у парня паралич, закостенел. Это все-таки не дело - просто так выпускать неподготовленных людей на динозавра, а эта! подруга еще пасть открыла - ни дать, ни взять - витрина с охотничьими ножами на Арбате.
        Я кое-как раскорячился, за фотоаппарат, Вудстока без жалости сапогом в бок, кинокамеру в руки, снимай, сукин сын, двести фунтов в месяц, эх, жалко, Елена не видит; Вудсток хрипит как помешанный - Володя, ты ему еще раз про коня и семь ворот с гробами, на него действует.
        Я сказал. Когда над тобой такая рожа нависает, много чего вспоминается.
        Однако ничего. Слегка отгребли для перемены ракурса, Вудсток трясется и твердит: «Володя, не молчи, съест». Я по возможности не молчу, иду по второму кругу. Тут кончилась пленка, что дальше делать - не знаю. Потихоньку двинулись назад. Она дошла с нами до мелководья, дальше не полезла.
        До дома Вудстока я тащил на себе, там влил в него стакан неразведенной и завернул в плед; сам сел за пленки. Они в этих аппаратах проявляются как-то сами собой, печать тоже полуавтоматическая, так что уже через полчаса картинки были у меня в руках, и я взялся за радиотелефон. Вызвал центральную базу в Ивернессе, и первым делом наскочил на красотку Джин. Пошло щебетанье - хи-хи-хи да ха-ха-ха, да как там Вудсток, да как там дождь, да скоро ли снова сыграю ей на гитаре. Минут десять я втолковывал этой свиристелке в чем дело. Наконец, в, динамике появился великий ученый сэр Френсис Рассел. Вот уж произношение, так произношение - куда там Вудстоку, но скорость - четыреста слов в минуту. С великими муками я уразумел, что от меня требуется, и на прощанье он пообещал приехать самолично, как только дорога позволит.
        Совсем вылетело из головы - у нас же здесь есть определитель плезиозавров - здоровенная книжища с роскошными картинками. Согласно указаниям шефа я взялся за определение и сразу понял, что дал маху. Надо было осмотреть всю скотину целиком, а я видел только голову, да кусок шеи, а похожих голов в определителе пропасть.
        Вот будь ты неладна. Растолкал Вудстока, вышла безобразная сцена с руганью, угрозами и мольбой на коленях, но все-таки совладал и вдвоем, с книгой под мышкой, пошли назад к озеру. Прихватили еще фотоаппарат и жестянку с беконом - бог знает, что эти твари едят.
        Туман стоял прежний, но нам даже и глиссер спускать не пришлось - вот она, голубка. И началось. Никогда я не любил разных змей и крокодилов. Вода по пояс, холодина, одной рукой приманиваю, в другой - Вудсток, да гори оно огнем!
        Вот вылезла она, правда, без охоты, что-то ей неуютно. Мы и так, и сяк, а все без толку - ни на шаг нельзя отойти - сейчас убежит. Выплясываем вокруг, и ничего в голову не приходит. Однако же осенило меня - сунул в руки Вудстоку дюралевое весло, вразумил и говорю - скреби ей брюхо! Она и рада - сразу на бок, лапу задрала - когда еще такого дождешься! Вудсток скребет, а сам хохочет-заливается, ходуном ходит - кажется, подвинулся малость.
        Я сел рядом на глиссер, листаю книгу. Опять какая-то дьявольщина -ищу, ищу - нет, воля ваша, ну явно кого-то не того поймали! Тут у всех длиннющие шеи, и плавники, и цвет черно-глянцевый - любо-дорого смотреть. А у нашей - довольно приличные лапы, шея так себе, и шкура с рыжиной, корявая. Что за акула империализма? Не везет, хоть тресни. Сфотографировал их с Вудстоком, отобрал у него весло - еле пальцы расцепил - и пошли домой. Он все смеется.
        Только входим в дом - телефон. А у самого уже дурное предчувствие. Вызывали Москву? Очень хорошо. Пожалуйста, баба Настя.
        Как да что, все прекрасно, жара немыслимая, колбаса в холодильнике протухла, собирались ребята, все жалели, что тебя нет, помолвка по этому новому обычаю, так интересно.
        Какая такая, спрашиваю, помолвка, а внутри что-то обрывается. А как же, отвечает, Леночка выходит за Игоря Всеславина.
        Что-то она там еще говорила, я не понял, отдал телефон Вудстоку -пусть в Москве английский смех послушают - и вышел на улицу, душно стало. Бреду, а сам повторяю - вот тебе съездил, вот тебе съездил. Выходит, значит. И ни одной сигареты! Ну дела, ну дела! Ай да славное море, священный Лох-Несс! Вот тебе съездил! И эта здесь, устроившись на глиссере мордой своей диапсидной. Черт тебя принес, холеру, из твоего мезозоя! Жил бы себе как человек. Подвинься, птеродактиль.
        Ну, Игорь Всеславин, конечно, слов нет, одни ботинки - три моих стипендии. Помолвка. Ну, правильно, вывали язычино. Что за судьба - одним страшилищам я по душе. А думал - возвращаюсь, встреча, а дальше почему-то представлялось так: лежу я больной, открывается дверь, входит Елена с разными авоськами и говорит: «Ах ты мой бедный, ну как ты тут без меня, посмотри, что я тебе принесла». Кто мне теперь такое скажет? Баба Настя? Она-то, конечно, скажет, потому что я ей вообще вместо сына, но ведь это баба Настя.
        Рассопелась. Ясное дело, ноздри - голова пролезет. Нет уж, хватит, сама чешись. Пора мне идти, там шеф, небось обзвонился, ничего я на этой железяке не высижу. И ты за мной? Ну пошли, подруга дней моих суровых. Даже на задних лапах умеешь. Смеялся бы, ей-богу, кабы плакать не хотелось.
        Подхожу к дому - снизу слышно, как там Вудсток похохатывает; возле крыльца - лендровер и около него - белокурая Джин с великим Френсисом. Гляжу, выражение и цвет лиц разительно меняются и обозначается тенденция к бегству. Вам-то чем не угодил? Какой тиранозаврус? Вы сигарет привезли?
        НЛО
        Я где-то перепутал. В прошлый раз я свернул налево сразу за мостом, у мастерских, там метров триста по грунтовой дороге, потом по проселку через лес, как-то складно перебрался по буеракам на другой проселок, снова на шоссе, и через полчаса - Талеж, город молодых физиков. Или химиков.
        Но сегодня вышла какая-то ерунда. До лесного проселка я добрался легко, и гнал по нему без всякой задней мысли, пока не сообразил, что что-то слишком долго еду, и овраги слева - не было такого. Поворачивать назад не хотелось, прикинул и решил, что рано или поздно, но в шоссе я упрусь.
        Но шоссе как сквозь землю провалилось, проклятый просёлок заворачивал то на север, то на восток, «виллис» прыгал на кочках, и вдруг лес отпал назад, и я вылетел то ли на пустошь, то ли на вырубку.
        Ни черта понять не могу. Остановил машину, осмотрелся. Далеко впереди лес - как ниточка, налево как будто обрыв - неужели до реки долетел? вокруг поле не поле, пастбище с тропинками. Откуда здесь такая дикая степь? Не в Сибири же, слава богу.
        Короче, нужно возвращаться к началу, пока не поздно. Сел на место, повернул ключ зажигания - что такое? Еще раз. Гробовое молчание. Так. Посмотрел на часы - шесть. Скоро начнет смеркаться.
        Я открыл дверцу, свесил ноги, открыл свежую пачку. В мотор не полез. Я эту коробку изучил досконально - либо заводится с пол-оборота, либо развинчивай до основания. Колымага, конечно, фантастическая, купил у одного золотаря-самоучки на гонорар от последнего английского издания; тот умелец собрал ее из не поймешь каких студебеккеров и мерседесов - ручная работа, двенадцатый век.
        Ехал-то я на свадьбу. Не на свою, конечно. Варвара, теть-Настина племянница, уехала в этот самый Талеж по распределению, оставив мне на память без суда и драки свои двадцать четыре метра, а через полгода прислала письмо, что выходит замуж по любви, за гравера, да вдобавок слепого. Вот это я никак в толк взять не могу. Как это - гравер и слепой? Мой вертолет должен был составить самую существенную часть свадебного поезда. Посмотрим, сказал гравер.
        Никакого желания шевелиться у меня не было. Странно как вообще раскачался на эту поездку, не надо было бы. Что ж, теперь сижу, курю в неведомом месте, сердце чаще не бьется. Я еще десять раз подумаю, прежде чем начну отсюда выбираться. Вы не удивляйтесь, я все объясню.
        Елена-то моя умерла, вот какая штука. Когда она вышла за этого Всеславина, я еще подумал: ну все, тут мне и крышка. Ничего подобного. Доучились, практика, госы, и после диплома поехали они, оригиналы, в свадебное путешествие на Тянь-Шань, в тот самый забытый богом Санговар, откуда все и началось. О ту пору я держался. Орел орлом.
        Потом сказали - лавина. Вот когда во мне все оборвалось. Но и это оказалось еще не конец, кое-что было приготовлено похлеще. Я не помню Елениного отца, но мать была очень милая женщина, даже как-то кормила меня пару раз. Вдруг - месяца два уже прошло - звонит она мне и потухшим теперь своим голосом говорит: зайди.
        До того мне сделалось страшно - как никогда в жизни. Ладно, пошел. Она мне сказала - подняли машину, в которой... понятно. Тел не нашли, но уцелевшие вещи прислали, среди них одна книга - мое имя написано на первой странице. Вот, могу забрать.
        Это была «Экология» Одума. Та самая, что я когда-то оставил парням на перевале. Ее не было и не могло быть в машине, когда та падала в пропасть. И в жизни я книг не подписывал. Ее положили потом. Как визитную карточку. Мол, привет. Мол, знай. Я смотрел на нее, по коже у меня продирал мороз, и комната с книжными шкафами и столом, и сама книга поехали от меня куда-то и в конце концов уехали так далеко, что стало казаться, будто я смотрю на них в перевернутый бинокль, и дальше помню плохо.
        Почему-то я очутился на полу, на одну руку мне навалилась Еленина мать, на другую какой-то парень - кто такой, до сих пор не знаю, а бабушка, родоначальница всей их медицинской династии, вливала мне в рот какую-то транквилизаторную дрянь.
        Бушевал я недолго. Впал в летаргию. В это время вышла моя книга о Лох-Нессе, я еще раз съездил в Англию, работал в одном НИИ, хотя какая там работа, все как в тумане. Должен был еще раз лететь к Расселу в Лондон, но не выпустили.
        Да, каюсь, пил. Деньги были, что бы и не пить? Бросал, начинал снова, осень, зима, весна; ходил на службу, а держали меня только потому, что я «тот самый Синельников». Приходил, уходил, никого, ничего. Вот Варвара письмо и прислала. Но, кажется, в Глубинной или какой там книге кто-то против моей фамилии поставил точку, и жизнь моя заглохла, словно этот винегрет из запчастей, на котором я ехал. У него колеса на спицах, вот и представьте. Логически рассуждая, мне бы самое время помереть. Но, видно, и впрямь вышла опечатка. Я выплюнул догоревший до фильтра окурок, встал и взялся за капот. Но вдруг кольнуло.
        В наше время есть классическое объяснение, отчего зажигание выключается без всякой видимой причины. Объяснение самое что ни на есть синельниковское - есть теперь такое выражение. Только я подумал про это, сразу мне стало нехорошо и тошно; я оперся на самоварные эти ручки над радиатором, потом повернулся, не поднимая головы, и смотрел на траву и свои стофунтовые «доминионы». Потом все-таки взглянул на небо.
        Чуть не заплакал, да можно сказать, что и заплакал. Ну не знаю я, не ведаю, за какие такие грехи все это на мою голову; какой я такой особенный человек, чтобы мне вот так, не жалея сил, жизнь ломать. Сел снова за рун-. подергал еще разок зажигание. Как же. Сейчас тебе.
        Спускалась эта штука довольно быстро, и по краям кое-где светилась. Ни на какую тарелку, блюдце, стакан похожа не была, лепешка лепешкой, и размером никак не меньше этой поляны, на которой я стоял, то есть километров за пять ручаться можно.
        Вот зависла, и ближе к центру зажегся вроде как прожектор, в землю уперлась колонна молочно-белого света. Из нее вышли двое и скорым шагом направились ко мне. Идти им было метров семьдесят, и за это время я на удивление много успел передумать. Роста они были каждый метра за два, сложены как боги, все с ног до головы залиты в какую-то черную блестящую пленку. Лиц нет. То есть что-то есть, будто бы маска, точно такая же черная как и все, без всякого перехода.
        Первое, что пришло в голову: какой я там ни есть - а я так себе, ничего, с этими двумя лбами мне не совладать. Они шли так целеустремленно, что с первого взгляда все было ясно: я сын агрессивной планеты, и агрессию мы тут все чуем за версту.
        Мысль вторая была такой: а не бог ли с ним со всем? Елены больше нет. Мне незачем больше быть умным, храбрым, оригинальным или еще каким. Пусть себе эти волкодавы сейчас возьмут меня под белы руки и везут куда хотят.
        Третья мысль была совсем уж неопределенная. Вдруг Елена с того света что-то да видит? Да нет, даже не то, а просто, если я сейчас сдамся без боя, это, может, подтвердит, что тогда, в то шотландское лето она была права... Всеславин на моем месте точно или драпанул бы без оглядки, или сидел, открыв рот. Слишком хорошо его в детстве кормили.
        Тут они подошли, и один взялся за ручку двери. Ладно. Нет, Елена, никакой апостол Петр не посмеет сказать тебе, что Володя Синельников сплоховал в свой смертный час. Я толкнул дверцу, выскочил, и что было сил заехал в морду тому, что слева. Чернота у меня под костяшками подалась и чмокнула, потом мир погрузился во мрак и, как зажигание, я отключился.
        Сколько витал в эмпиреях, не знаю. Когда пришел в себя, вижу - влип. Лежу кверху брюхом на каком-то постаменте в чем мать родила, не чувствую ни рук, ни ног, ни вообще чего, и даже вроде вижу себя откуда-то сверху.
        Возле стоял старичок в белой водолазке - лысый, на висках -- седые патлы, как крылья, кончик носа сплющен, как у удава, взгляд ехидный. Давешний черный лось возвышается невдалеке. Второго не видно.
        - Так, - сказал старичок, поднял брови и улыбнулся. - Добрый вечер. Полагаю, дорогой Хаген, что вы готовы были встретить кого угодно, только не меня. Увы, увы. Это я.
        Прошелся взад-вперед, сцепив руки за спиной.
        - Не стану уверять, дорогой Хаген, будто от нашего теперешнего разговора что-то изменится в вашей судьбе. Нет. Как ни грустно, ничего не изменится. Но поскольку вам в некотором роде уже все равно, думается, вы не откажетесь ответить на несколько моих вопросов. Что? Ах, да, простите старика.
        Он махнул рукой в сторону, и ко мне вернулось ощущение, что у меня снова есть гортань, язык и прочее. Но все ниже связок продолжало отсутствовать. Ото всей этой чертовщины я настолько обалдел, что, прокашлявшись, только и нашелся что сказать:
        - Ты, я вижу, вредный дед. Он радостно захихикал:
        - Да-да-да, именно вредный. Но у нас нет причин затягивать...
        Он не успел закончить, а я не успел собраться с мыслями, как к нему подошел чернявый долдон и наклонился к уху. Оба тотчас же вышли - куда, не разобрал. Скоро, впрочем, вернулись, и дедок сызнова было начал:
        - Обстановка, любезный Хаген...
        Но едва я открыл рот, чтобы сказать: «Какой я тебе, к черту, Хаген, старый хрыч», как где-то загудело. Оба - опрометью - вон. Через секунду раздался такой вопль или, скажем, вой, что хоть у кого волосы встали бы дыбом, оборвался, и наступила полная тишина. Одновременно кончилось мое парение в пространстве - вернулось ощущение бренной плоти, я пошевелил пальцами, помассировал бицепс и свесил ноги со своего катафалка. Н-да. Старичок-то мрачный.
        Хорошо. Осмотримся. Вполне нормальная комната, правда, мебели никакой, потолок светится. На стене - черная завитушка, напротив - валяется узел. Что-то мне знакомое. Спрыгнул на пол, подошел, развернул. Мои джинсы. Остальное, по-видимому, рассеялось в вакууме. Оделся.
        Пойдем дальше. Потрогал завитушку на стене. Что за черт - рука проскочила куда-то насквозь. Но никто не откусил. Пролез целиком.
        Оказалось, дверь.
        Я стоял в бесконечном, круглом по сечению коридоре на красном губчатом покрытии. Направо эта труба уходила в кривую бездонную перспективу, налево... Налево, в двух шагах от меня, под прямым углом друг к другу, лежали оба мои приятеля.
        Недалеко ушли. Старик примостился вдоль, склонив голову к плечу, и стеклянным взглядом смотрел в просторы. Долговязый устроился поперек. Ноги его заехали на покатую стену.
        Картина. Я какой-никакой, но врач. Здесь все ясно. Я подергал себя за губу. Хаген. Кто такой Хаген? Идиотская ситуация.
        Неизвестно, что бы я придумал, но тут объявился третий персонаж. Я обернулся. Позади стояла женщина невероятной красоты и смотрела на меня глазами, полными ужаса.
        Я почувствовал усталость. Что чересчур, то чересчур. Мне захотелось прилечь. Она была высокая шатенка с умопомрачительной фигурой; на ней был светлый комбинезон, сидевший как перчатка, так что если речь шла только о приличиях, без него вполне можно было обойтись; на длинной шее - серебряная цепочка.
        Ее трясло от страха. Она попробовала улыбнуться, но на полулыбке повернула обратно, поправила серьгу, похожую на шестисотрублевую чешскую люстру - самоцветы полыхнули разноцветным жаром - прикоснулась к волосам, и наконец отважилась сказать:
        - Здравствуйте, Хаген.
        Так. Снова-здорово. Переплет. Что отвечать?
        - Ты кто такая?
        - Элизабет Шелтон.
        Элизабет Шелтон. Кто бы мог подумать. Мысли вертелись как белки в колесе - на большой скорости и на одном месте. Вот бы сказать сейчас: «Я такой-то страшный Хаген, всем недоволен, везите меня немедля обратно и положите, где взяли». Нет, не пойдет. Годы мои не те. Господи, ну и дребедень.
        - Элизабет, где тут у вас центральный пост, пульт управления и вообще ходовая рубка? Покажи-ка мне.
        Едва я все это сказал, как меня окатило ледяной волной - а вдруг мы уже на какой-нибудь Дельте Ориона, откуда обратной дороги нет? Но Элизабет кивнула с большим облегчением, потому что затянувшаяся пауза явно поставила ее на грань инсульта, и мы двинулись по коридорам, ходам-переходам, мимо всяких чудес, и пришли в этот центральный зал.
        Да, это без обмана. Здоровенный зал - что это у них все тут какое-то громадное - действительно с пультами, наподобие микшерских, по стенам сплошь экраны, штук, наверное, сто, и такие стеклянные стоечки с отражениями. Стоят кресла и прочее, на всех экранах одно и то же - как будто синий мешок с разорванным горлом, поверх - оранжевая сетка. И ни души кругом. Спрашиваю:
        - Где люди? Она отвечает:
        - Здесь никого нет. Только Химмельсдорф и двое киборгов.
        - А с ними что?
        - Одного ты убил там, на Земле, а Химмельсдорфа и второго... Я ввела их в резонанс... Я боялась что что-нибудь сделают с тобой, Хаген.
        Я сел в ближайшее кресло. Меня замутило. Значит, это называется ввести в резонанс. Хаген. Элизабет. Три трупа. Куда я опять ввязался?
        - Елизавета, сядь. Сядь, я говорю. Не знаю, что за дьявольщина здесь у вас творится, но я никакой не Хаген, я русский врач Владимир Синельников; можешь ты мне объяснить, что происходит?
        Она снова пришла в ужас:
        - Не может быть, Химмельсдорф не мог ошибиться!
        - Все бывает. Кто такой этот ваш Хаген и почему из-за него столько шума?
        - Хаген - член Совета Протекторатов, а я его жена...
        - Хороша жена, своих не узнаешь.
        - Я никогда его не видела. Меня создали и вырастили специально для него. Мы должны были встретиться через полгода, я стажировалась на Земле...
        - Ну и как тебе Земля?
        Но она не дослушала и вновь спросила с гаснущими остатками надежды:
        - Ты правда не консул? Ты не можешь связаться со Стимфалом?
        - Не знаю, не пробовал.
        Тут нервы у нее окончательно сдали, и началась настоящая истерика. Я похлопал ее по щекам и предложил успокоиться, но нет, какое там.
        - Боже, какая я идиотка! Зачем я все это сделала!
        - Ну как же - спасла жизнь хорошему человеку.
        - Нас все равно убьют! Нас сожгут через полчаса! Ты же мужчина, ну сделай что-нибудь, я не хочу умирать.
        Она даже ударила меня кулаками по плечам, но я пока ничего не мог понять.
        - Они разрежут корабль лазерным лучом, и нас просто разорвет... Уж лучше я сама, - она диковато покосилась на экраны и снова обернулась ко мне. - Ты здесь и вовсе ни при чем - не бойся, мучаться не придется, я тебя дезактивирую.
        Она уставилась на меня своими глазищами цвета болотных трав и началась чертовщина. Мне стало неуютно и даже холодно, и неожиданно я вновь увидел себя со стороны - как сижу в кресле в одних джинсах, а напротив - эта красавица. Из меня, из того, сидящего, выпучивались и выкручивались какие-то струи - из головы, из боков, даже из спины - и с загибом утекали в нее, в Элизабет. Похоже было, что она на расстоянии высасывает меня.
        Ну нет. Такого уговора не было. Я не знал, как бороться с подобными фокусами, поэтому просто подошел к ней, ухватил за плечи и встряхнул. Ничего, подействовало. Вся потусторонняя механика разъехалась, расплылась и пропала. Лизавета смотрела с потрясенным видом.
        - Кто ты? - спросила она. - Правда не Хаген? Я же магистр класса «Ц».
        - Слушай, магистр, - сказал я. - Резолюция будет такая. Жизнь моя не сахар, но закончить ее и помереть я желаю на Земле. Такая моя прямая линия. Теперь объясни - ты это серьезно, что у нас через полчаса все шансы... того?
        Вселив в прелестницу страх божий, я начал узнавать интересные вещи. Наша Земля, оказывается, хоть и захолустный, но все же перекресток, и вокруг нее творится порядочная толчея - трассы, комплексы и черт в ступе. Этот Химмельсдорф, буйный космический дедушка и враг вообще, воровским манером выкрал Елизавету, а потом сгоряча полез через какие-то запретные зоны - так ему не терпелось расправиться со мной - то есть с Хагеном, но недооценил лизаветиного чувства долга. Как бы то ни было, какая-то склока в каком-то вселенском Совете Протекторатов и женская преданность стоили ему головы, и теперь наша посудина висит на виду у всего космоса в неположенном месте, и противоборствующие силы с полным основанием могут стереть ее в порошок. Самое время уносить ноги, но как это сделать, Лизавета сказать не могла. Все ее познания были по части Хагена, а в технике она разбиралась более чем смутно.
        Я встал и подошел к одному из экранов. Никакой мысли в голове у меня не было, но сидеть и ждать, как баран на бойне, тоже не перспектива. Что же эти разводы могут значить? Какие-то штаны вверх ногами. Но где-то я такое видел... Вдруг до меня дошло. Это вовсе не штаны, а Северная Атлантика, и не драный мешок, а Гренландия. Ну и география, веселые дела. Подергать здесь за какие-нибудь ручки соблазн велик, но ведь эдак и костей не соберешь. Я повернулся к Елизавете:
        - Лиза, этот твой Химмельсдорф с кем-нибудь разговаривал? Ну, связь здесь какая-нибудь есть?
        Пришлось затратить некоторые усилия, чтобы вернуть будущей мадам Хаген интерес к текущим событиям. Ну и денек. Вернее, ночка.
        На первом же пульте в углу меж двух экранов обнаружилась могучая на вид радио или уж какая там, станция - прорва разных кнопок, тумблеров и индикаторов. Ладно. Поломаем голову. Соединим разъемы. Так, засветилось. Снизу еще один замок - это пока что бог с ним; цифры - наверное, длина волны, а что-то вроде осциллографа - пики настройки.
        Зазвенело, и голос под потолком объявил:
        - Внешний контур. Два шестнадцать.
        Два шестнадцать, так, есть такая отметка, крутим верньер, что же это все вручную, как-то не по-космически - ах, чтоб тебе, на экране напротив погасли гренландские штаны и появилась механическая морда в черных очках и ушастом шлеме.
        - Патрульная Служба Стимфал-Главный, - заквакала морда металлическим голосом. - Сообщите индекс захода в нулевой канал.
        - Слушай, друг, - начал я осторожно. - Нет у меня этого индекса, тут такая история...
        Но этот ушастый дьявол и слушать ничего не пожелал.
        - Ответ не кодируется. Ввожу в действие директиву двести сорок. Тридцатиминутная готовность. Примите сожаления, - и пропал, гад.
        - Лизавета, что это он такое сказал?
        У Лизаветы - не глаза, а сплошные зрачки:
        - В любую из этих тридцати минут нас могут начать расстреливать...
        Ну, Химмельсдорф. Ну, сукин сын. Но тут под потолком снова зазвенело и дальше трезвонило уже беспрерывно. На сей раз - увесистая дама с высокой прической и в подобии военной формы.
        - Программа «Соллекс-6», - заявила она с порога, то есть с экрана. - Почему занимаете резервный эшелон без... Боже мой, Хаген, что вы здесь делаете? Элизабет, и вы... Нет, нет, Хаген, я все понимаю, молодость, но все же немедленно покиньте зону, ведь это же безрассудство, в конце концов.
        - Мадам, я бы рад...
        - Нет, слушать ничего не хочу. Быстро, быстро! И исчезла. Появился парень в наушниках.
        - Пардон, Хаген, извини, что вмешиваюсь, бонжур, Бетси, но раз уж ты нее равно там, слушай, не в службу, а в дружбу, дай канал три-восемь, а то
        зашиваюсь.
        - Это Валериус, - ни с того, ни с сего пояснила Елизавета.
        - Бери канал, но...
        - Понял, понял, за мной не заржавеет. И сматывайся быстрей оттуда, в Стимфале все на рогах стоят.
        - Стой, погоди... - Какое там. Я плюнул, выдрал контакт - шабаш, схватил Елизавету за руку и потащил за соседний пульт.
        - Лиза, слушай мою команду. Я тебе сейчас тут все включу, говори им что хочешь, но постарайся дозвониться в этот чертов Стимфал и объяснить, что к чему, пусть скорее отменяют директиву. Вопросов нет. Действуй.
        Спихнув на обалделую подругу всех этих горлопанов, я вернулся в свой закуток и принялся шарить по коротким волнам. В эфире надсаживались, наверное, не меньше тысячи станций, но фильтрация работала без сучка и задоринки и, как я сообразил, по экранам можно было определять пеленг. Мало-помалу я освоился и кое в чем начал разбираться.
        Прямо подо мной, кажется, в Датском проливе, стоял авианосец «Честер Нимиц» и вокруг него англоязычная публика шумно и весело играла в какую-то Нозерн Уэддинг. Вплотную к этому Уэддингу мурлыкала и туманно переговаривалась какая-то «Фиалка», явно славянского происхождения. Что ж, выбирать не приходится. Я задействовал выход на обе частоты и сказал «раз, два, три». Что-то никакой реакции. Ладно, подключим тот нижний замок.
        Ого, какое оживление. «Боб, что это, откуда это». Я откашлялся и начал. - Минуточку внимания, - каждую фразу я произносил сначала по-русски, потом по-английски. - Говорит Владимир Синельников, Советский Союз. Я нахожусь на борту неопознанного летающего объекта в открытом (почему в открытом? Ладно, черт с ним, плевать) космосе ориентировочно над районом Северного моря. По некоторым данным, в ближайшее время мне грозит уничтожение. Я обращаюсь с просьбой к командованию военно-воздушных сил как Варшавского, так и Северно-Атлантического договоров помочь мне уйти с орбиты и совершить посадку.
        Я повторил свою сказку еще раз, поуверенней, и стал ждать результатов. «Фиалка» отреагировала довольно интересно - сказала: «Включаю Ка-пятнадцать. Во мать твою...», после чего умолкла, перейдя, если верить пеленгу, на кабельную связь. Зато Нозерн Уэддинг разволновалась не на шутку.
        - Алло, Владимир, говорит полковник Барри, штаб командования ВВС США в Европе. Не могли бы вы уточнить свои координаты, у нас осложнения с локацией.
        - Постараюсь, полковник. По-моему, я где-то южнее Исландии... - тут пошли минуты горького раскаяния в том, что на уроках географии я стрелял жеваной бумагой и играл в морской бой; параллельно слышалось всяческое жужжание: «Я Уилслос-Филд, как слышите меня? Дайте мне засечки по предыдущему витку. Это что, тот русский парень из Лох-Несса?» «Готхоб, я Канаверал, экипажам восьмой эскадрильи занять места, двухминутная готовность» «Шеннон, почему до сих пор нет прямого провода с Комитетом?» и так далее. Суматоха изрядная.
        Полковник Барри: «Синельников, попробуйте засечь по экранам слежения наш пеленг».
        Профессор Голдсмит, Ньюпорт, Техас: «Володя, попытайтесь описать пульт управления, за которым вы сидите. Что? Да, я одессит».
        Майор Хэст, Ванденберг: «Владимир, включите синхронный сигнал...»
        Элизабет Шелтон, служба обеспечения комфорта для Хагена: «Володя со Стимфалом нет связи, Клара запрещает вмешиваться в ход военных учений, Валериус просит канал три-девять».
        Я поворачивался как мог. Полковник, вашего пеленга пока не вижу; про фессор, у меня на пульте никакого штурвала нет, а есть клавиши как у роя ля; майор, сигнал включен, волна сорок один с половиной метра; Лизавета вызывай Стимфал до потери пульса, перед Кларой извинись за меня, Вале-риуса шли к черту. Не будет ему канала. Одним обойдется.
        Наконец, меня засекли. Мыс Кеннеди, Хьюстон, базы, спутники, эсмин цы заревели в один голос, что видят источник над Гренландией. Полковник и профессор заговорили одновременно.
        - Доктор Синельников, через пятнадцать минут мы сможем начать коррекцию орбиты. С базы Готхоб только что стартовало звено истребителей Ф-16, специально оборудованных для поддержания связи в ближнем космосе и группа дозаправки в воздухе. Они обеспечат...
        Что-то они еще говорили про ЭВМ, но в этот момент прорезалась «Фиалка».
        - Синельников Владимир Алексеевич, - начала она звучно. - С вами говорит подполковник Криворуков. В случае посадки на территории любой из стран НАТО или же любой из стран Западной Европы вы лишаетесь советского гражданства. Это первое. Второе...
        Что у подполковника было на второе, мне так и не суждено было узнать. Раздалось гудение, как тогда, когда Химмельсдорф отправился в лучший мир, Гренландия на экранах провалилась вниз, и я узрел край Земли в полном смысле этого слова. Он был голубой и облачный. Над краем летела непонятная штуковина, похожая на втулку от велосипедного колеса, сверкала солнечными бликами, и в середине ее неторопливо поворачивались шипастые кольца. Над ней светили звезды.
        Елизавета смотрела, приоткрыв рот и схватив себя саму за ключицы, словно в приступе стенокардии. Значит, вот оно что. Пожаловали. Директива двести сорок.
        - Профессор, - сказал я. - И вы, полковник. Сейчас меня обстреляют. Не ухожу со связи. Будьте здоровы.
        Ах, Стимфал. Ну, бюрократы. Что ж. Лизавета еще вначале успела мне показать, как тут включается двигатель - шесть тумблеров на правом крыле пульта. Ни минуты не раздумывая, я нажал их всех. Пульт тихонько запел. Сторожевой крейсер, или уж как там его, на экранах заметно рос. Я уставился на эти клавиши. Тоже мне, нашли пианиста. Перед клавиатурой какие-то мыльницы с ручками, невольно приходится на них опираться. Ну и обопремся, нам терять нечего. Верно, Лизавета?
        Лизавета как-то умудрилась набраться мужества настолько, что даже улыбнулась мне в ответ. Молодчина девка. Ну, братья, кривая вывезет. - Профессор, я начинаю с ре. И я взял первый аккорд, и в ту же секунду сторожевик полыхнул первым залпом, и понеслось.
        Нас даже ни разу не качнуло, только в груди слегка екало, да Земля с этим самым крейсером скакала по экранам как безумная. Сторожевик вращал своими кольцами-шестернями - видно, они у него изображали палубы - и жарил длинными фиолетовыми фитилями. Пока что попаданий не было. На какое-то время мне удалось сбить их с толку. По животу и спине у меня катился пот.
        Поначалу я бренчал по клавишам абы как. С музыкой у меня дела неважные, правда, кое-чему научили. Голдсмит из Техаса взмолился, чтобы я играл что-нибудь определенное, потому что компьютер не может разобрать, к какой октаве относить мои аккорды. Я сказал, что сыграю «Мурку», и сыграл. Ничего не вышло, компьютер не знал этой песни. С грехом пополам я вспомнил пятый прелюд Шопена. Здесь пошло как будто лучше, но кажется, и на сторожевике потихоньку вникали в мою гармонию. Два раза я уже проходил впритирку и даже поймал их внутреннюю радиосвязь. Разобрал слово «поправка» и еще что-то, как будто ругань.
        Потом я выдохся. Прелюд я сыграл в разных тональностях раз пятьсот или шестьсот, он вел мою машину по сложной спирали, и в голове у меня полегоньку зашумело. Рано или поздно эта консервная банка накроет меня своими пушками, они вцепились, как бульдоги. Со Стимфалом по-прежнему нет связи. Парни сейчас приноровятся, и никакая беглость пальцев не спасет.
        Спасет. А что я спасаю? Себя? Да, скажете вы, а еще чужая машина и чужая жена. Нет, скажу я, это их игра, и я здесь ни при чем. Речь только обо мне. Дико заломило в левом виске. Меня спасать незачем. Я ни для кого не представляю ценности, и меньше всего - для себя.
        Предплечья и пальцы уже сильно ныли, и я не без удовольствия опустил руки. Космические пляски прекратились. Земля и звезды на экранах вновь обрели серьезность. Через мгновенье в нас попали.
        Вот когда тряхнуло так тряхнуло. Три четверти экранов погасло - такой буквой Г; пол встал свечой, кресло меня удержало, но не очень, и я с ходу вцепился руками в эти мыльницы перед клавиатурой. Что за дела, оказалось, это вовсе, конечно, не мыльницы, а ручки каких-то ящиков - узких, длинных, с мозаичными стенками. Пол ввернулся на место, ящики, как на пружинах, нырнули в гнезда, и появился крест.
        Крест висел прямо в космосе, сиял как алмазный, даже с синевой, и быстро уменьшался в размерах. То есть это мне так показалось, что уменьшался - он удалялся, он просто умчался и, как священное знамение, пал на сторожевик, и сразу стал черным.
        Я сидел, выпучив глаза. Сторожевик стоял рядом, и на нем был черный крест. Потом меня затрясло как в ознобе - сквозь одну перекладину креста я увидел звезды, а сквозь нижнюю, как ее назвать, планку - кусочек голубой атмосферы Земли. Боги всемогущие. Орудийные палубы медленно расплывались в стороны, из одного обреза хлестало белым паром, и на моих глазах сторожевик величественно распадался на четыре части.
        Я посмотрел на эти чертовы мыльницы и вытер с лица пот. Вот оно как, значит. Что же я сделал. Там были люди. Я же слышал, как они ругались. Я их убил. Но по всем законам убить должны были меня. Из-за меня погибла Елена. Те идиоты доказали мне свою преданность, сбросив в пропасть ту, которая мне предпочла другого. А не хватит ли для одного человека? Довольно. Теперь я пальцем не шевельну. Пусть прилетает кто хочет.
        А с Елизаветой начались чудеса. Бросилась мне на шею и расцеловала. Я вяло расцепил ее руки и обозвал дурой, но у нее это пролетело мимо ушей. Тут загорелся очередной экран. С него смотрел внушительный дядька в кожане под военную форму.
        - Так, Хаген, - мрачно заметил он. - Интересно.
        - Поди-ка ты, отец, к такой-то матери, - у меня уже не было никаких сил. - Ну какой я тебе Хаген? Треснулись вы все. Синельников моя фамилия,
        - Давно пора понять, Владимир Алексеевич, что это одно и то же. Вы генеральный консул Сектора и член Совета Протекторатов. Но вручение мандата и стажировка у вас должны быть только в январе. Не совсем ясно, с какой целью вы оказались в пределах закрытого зонального канала. Если не ошибаюсь, вы ехали на свадьбу. Зачем же вы здесь?
        - Это спросите у Химмельсдорфа.
        - А. Значит, это Химмельсдорф. Где он?
        К своему ужасу, я ощутил, что меня разбирает что-то вроде истерического смеха.
        - Химмельсдорф недостаточно вежливо обошелся с генеральным консулом. Лизавета, выпить чего-нибудь!
        Она выскочила как из-под земли с настоящим стеклянным стаканом. Оказалось что-то похожее на чинзано. Полегчало, но голова болела адски.
        - С Химмельсдорфом это ваши личные дела, - сказал дядька. - Позволю заметить, что многие члены Совета будут рады, что в живых остались именно вы. Но сейчас рекомендую незамедлительно отправляться домой. Корабль оставьте где хотите, за ним уже вылетела патрульная группа - будьте внимательны и не стреляйте по ней. Блок автопилота слева От вас. Наилучшие пожелания.
        Елизаветы он словно и не видел. Фрагментом своих горящих мозгов я догадался, что это любезность. Сразу же появились техасский одессит Голдсмит с полковником Барри.
        - Хеллоу, Владимир, мы рады, что стали свидетелями этого зрелища, вы настоящий герой космической войны. Поздравляем с назначением, вам хочет сказать два слова сенатор Ханна...
        - К черту, полковник, - давно я так свободно не говорил по-английски. - Как там ваша расшифровка?
        - О, здесь все не слишком сложно. Ре-диез - это примерно девяносто процентов хода по условной касательной к геоиду...
        И он пустился в объяснения. Что-то я понял, что-то нет, соображалось туго, пару раз пришлось спросить, что такое тангаж и триммер. Потом все-таки прорвался этот Хана и почему-то закричал, что компания «Дженерал Дайне-микс» берет на себя мои представительские расходы в Совете, но я уже объявил конец связи. Руки-ноги были как свинцовые, а про голову и речи нет.
        Елизавета моя после всех потрясений плюхнулась на пол, привалилась ко мне и из своих зеленых глазищ ливанула в три ручья - вдруг-де я ее не полюблю.
        - Лизавета. Сядь. Перестань хлюпать. Команда такая - никаких разговоров. Ты умеешь пользоваться этим... лифтом?
        - Да.
        - Все. Полетели.
        Я снова взялся за клавиши. Бывает так, что в минуту отупения и крайней усталости иные сложности упрощаются до невероятных пределов. Бог знает как, но я вполне справился с управлением; я прошел над Исландией, нормандским побережьем, Бельгией, Польшей, потом над Белоруссией и так далее, и после долгих вензелей добрался до Талежа. Здесь пришлось несколько раз зажечь тот здоровенный прожектор и, наверное, паники я наделал. Ничего. Будет молодоженам что вспомнить. Наконец, нащупал свой несчастный виллис и опустился, сколько было можно.
        - Прощай, Лизавета. Не говори ничего. Ничего я сейчас знать не желаю. Вот автопилот, поднимешься на сто тысяч и жди патрульный катер. Да что же ты все плачешь.
        - Возьми меня с собой.
        - Не могу я сейчас разговаривать. У меня депрессия.
        - Я рассчитана на твою депрессию.
        - Мне от ваших расчетов впору удавиться. И хватит.
        Было еще темно. Лил дождь. Луг раскис и стал болотом, но мотор завелся мгновенно. Босиком нажимать на педали - удовольствие ниже среднего, но ничего, поехал, колотун страшный, через четверть часа, перевалив кювет и щедро накормив радиатор грязью, я вылез на шоссе. К пяти утра, с температурой и кашлем был уже в Москве, среди, как пишут, белых айсбергов Чертанова.
        До моего поворота оставался один дом. Я начал перестраиваться в левый ряд, впереди трясся трамвай, и вдруг какой-то, на обгрызенной «Яве», рокер очертенелый, поскакал на обгон, норовя проскочить между мной и заляпанным буфером.
        Трамвай начал тормозить. Рокер должен был через секунду пересесть со своей таратайки в хрустальные кресла господа бога, но я вывернул руль, колодки заголосили гимн трению и сцеплению, и меня вынесло на встречную полосу, и там ехал тягач с трубами, он тоже затормозил, и я махнулся, и с этого маху, лишившись, для начала, правых зеркал, описал параболу, а в конце параболы стоял столб. Толстый бетонный столб со ржавой горбатой дверцей. Все.
        Мир переменился. Видел я теперь левым глазом, а в правом бултыхалась какая-то зелень; в грудину будто воткнули штык-нож, так что дышать можно было только тем, что было вокруг гортани; в голове звонили колокола и я ахнуть не успел, как меня вырвало прямо на колени, и через ноздри, кровью и всякой дрянью, и кабину разукрасило на манер авангардистского полотна.
        Сознание пульсировало с перебоями, радиатор обнимал столб, но мотор работал; не знаю как, я отъехал - вокруг никого - переключил скорость и заковылял к дому.Вы, наверное, скажете, что машина не может ковылять. Может.
        Я въехал во дворик, а вот дальше что-то не помню. Пришел в себя дома, на полу в комнате под зеркалом. Штык-нож в груди превратился в двуручный меч, четырехгранный и зазубренный, на каждый вдох я решался как на подвиг, а ведь надо было еще ползти к телефону, снять трубку и что-то сказать.
        Я не захотел. Я решил воспользоваться случаем. По шву на потолке пробегала трещина, штора, не доставая до пола, колыхалась возле самого моего носа, боль как-то отстранялась, и я вдруг понял, что скоро увижу Елену, тетю Настю и даже, возможно, мать с отцом.
        Странно, но мысль об Елене меня совсем не взволновала. Я легко представил ее лицо и неожиданно сказал себе: «Ты придумал Елену». Да, придумал. Казалось бы, после такого открытия можно было бы и не спешить, но ведь ясно, что жить и не верить в Елену - это уж совсем грустно. И я не стал противиться логике событий.
        Сколько прошло времени, не знаю, утро это было или вечер, по квартире бродили всевозможные вздохи и шепоты, я понимал, что это так и должно быть и не обращал внимания. Вдруг поверх всего этого стукнул лифт, и потом я услышал, как в замке поворачивается ключ.
        Ключ мог быть только у Варвары - но она в Талеже. Значит, кто-то сейчас воспользуется моим отправлением в дальний путь. Ради бога, ребята, только не мешайте. Я даже загрустил, но тут дверь в комнату отворилась и в проеме, как в раме, явилась Елизавета. В руках у нее была авоська с апельсинами, в глазах - любовь и сострадание.
        - Ах ты мой бедный, - сказала она, - смотри, что я тебе принесла.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к